«Псы, стерегущие мир»

Алексей Игнатушин Псы, стерегущие мир

Часть первая

Глава первая

В распахнутом пологе шатра виднелся кусочек ночи, разбавленной червью костров. Внутрь врывались ликующие крики хмельных воинов, гром музыки, раскаты сиплого смеха, лошадиное ржание. Согбенная фигурка в парчовом халате просочилась в шатер, сморщенные руки заботливо закрыли вход.

– Почему так долго, Шергай?

Повелительный голос резал теплый воздух, отчего язычки пламени светильников испуганно трепетали. Человек у входа согнулся в три погибели, и жидкие нити бороды коснулись пола. Обширная лысина с венчиком седых волос заиграла бликами.

– Смиреннейше молю простить ничтожного, Повелитель, – сказал Шергай, рассматривая войлочные подушки. – Сомчей по дороге опростал пару чаш, славя мужество и храбрость Повелителя. Немудрено, что не сразу меня нашел. И твой смиреннейший раб немедля поспешил…

Рассерженный рык прервал слова, словно нож шелковую нить:

– Довольно! Подойди ближе. Брось старые кости на мякоть подушек, пусть голос дряблого тела не мешает внять нашей речи.

Шергай осмелился поднять глаза. Краткий миг лицезрения Повелителя отозвался дрожью.

Повелитель Алтын сидел, скрестив ноги, на шкуре огромного зверя, добытого в дремучих лесах холодной страны, где зимой птицы падают с замерзших небес кусками льда. Ворох мягких подушек окружал могучее тело, как вязанки хвороста – крепостную башню. Обнаженный торс в неровном свете казался вырезанным из дерева, на животе виднелся косой шрам, будто надрез на коре. Бисеринки пота на бритой голове блестели так же ярко, как усыпанная самоцветами цепь, расположенная вокруг бычьей шеи. На острие меча под рукой горело маленькое солнышко.

На груди покоился кожаный чехольчик. Поговаривали, что там Повелитель хранит могущественный артефакт, способный вызвать демонов из Преисподней, обрушить горы, как песочный холмик. Сколько Шергай ни старался, но уловить волшебную силу скрытого предмета не мог. Вероятно, ничего ценного, но почему Повелитель так дорожит вещицей?

Шергай бросил взгляд на суровое лицо Повелителя, неподвижное, будто обтесанный веками и водой валун. Глаза на миг встретились, и старый маг поспешно уронил голову на грудь. Отчаянно заморгал, руки дернулись к глазницам, что превратились в кипящие котлы.

Повелитель раздвинул тонкие губы: будто лопнула скала, явив нутро, полное гроздьев хрусталя.

– Садись, – сказал Алтын мягко.

Шергай просеменил к Повелителю, кряхтя устроился на войлочных подушках, аккуратными движениями расправил складки халата. В ноздри бил запах жаренного на костре мяса, в мощную волну вплетался нежный аромат вина, еле уловимые запахи фруктов.

Алтын обвел рукой золотые подносы с яствами:

– Угощайся, Шергай.

Старый маг сглотнул комок, во рту появилась противная сухость, будто образовался солончак. Кувшины вина притягивали взгляд, пальцы тянулись к сочным ягодам, прозрачным настолько, что в глубине были видны мелкие семена. Рука отдернулась.

– Не смею есть в присутствии Повелителя.

Алтын растянул губы, зубы блеснули хищно. Шергаю показалось, что тень Повелителя на стенке шатра зыбко колыхнулась, как водная гладь от удара камнем. Маг опустил голову, сердце ощутимо ударило в ребра. Возможно, игра зрения…

Алтын облапил высокий кувшин, наклонил над золотым кубком, из горловины пала янтарная струя с приятным запахом.

– Пей, Шергай. Нет ничего зазорного, что младший оказывает почет умудренному годами.

– Величие Повелителя не имеет границ, – ответил Шергай с поклоном, высохшие руки приняли кубок, золотой край застыл у губ. – Я славлю последний поход Повелителя! Видит Небо, на земле подобного воина нет. Слава о достойном деянии не померкнет тысячелетия, певцы неустанно будут прославлять ум, мужество и воинское искусство Повелителя.

Алтын выслушал хвалу, коротко кивнул, потянулся к блюду жареного мяса. Шергай пригубил драгоценного вина: жидкость приятно обожгла горло, улеглась в животе. Благостное тепло охватило старое тело, будто в нутре вспыхнул очаг, Шергаю захотелось вскочить на ноги и присоединиться к воинам, пирующим в поле.

– Благодарю, Повелитель, – сказал маг. Кубок глухо звякнул о золотое блюдо. – Поистине жаль, что не мне выпала честь сопровождать Повелителя в жарких песках.

Алтын вяло кивнул, крепкие зубы впились в баранью ногу, вырванный клок исчез в пищеводе. Повелитель неприхотливо запил из кувшина, лоснящиеся жиром губы утер ладонью.

– Напрасно сожалеешь. Ихтьяр в схватке с песчаными колдунами погиб.

– Как будет угодно Повелителю, – поклонился Шергай, пряча улыбку.

Уж он-то знал, что Ихтьяр был недоумком, магическое искусство которого едва превосходило силу степных шаманов. Немудрено, что прах выскочки, по недосмотру Табитс занявшего место Шергая в великом походе, ветры смешали с песком.

Маг не видел ухмылки Алтына, без труда понявшего мысли Шергая. Алтын готовил мага на закланье, чтобы добраться до цели похода, и взял Ихтьяра потому…

– Не переживай, Шергай, скоро понадобится твоя помощь.

Маг оторвал взор от заляпанных подушек, в глазах мелькнуло понимание.

– Повелитель готовит новый поход? Воистину, ты – величайший воин! Осмелюсь спросить: куда на этот раз отправятся войска? Где нашим доблестным воинам, свирепым, как горные коты, и красивым, как полная луна, придется утвердить волю Повелителя?

Алтын куснул баранью ногу, небрежно отшвырнул на пол. Золотая посуда жалобно зазвенела, ваза с фруктами опрокинулась, диковинные плоды покатились по мягкой шкуре. Рука Повелителя нырнула в ворох подушек, жирные пальцы смяли засаленный рулон пергамента.

– Прибери здесь.

Шергай внутренне поморщился, взяла досада: приходилось расходовать силу на ярмарочные фокусы. Он может уничтожить войско, вызвать и подчинить могущественных духов земли, огня и ветра, а должен убрать остатки еды.

Золотые подносы с объедками растаяли в воздухе. Алтын разложил карту, ткнул в северные рубежи:

– Вот!

Шергай с трудом сдержал удивление: голос Повелителя дрогнул от ярости, а палец проткнул пергамент. Никогда Алтын не был вполовину, как сейчас, зол. Маг пригляделся к надписям карты, брови взмыли.

– Но там живут лесные дикари, Повелитель! Какой прок мучить северян? С них не получишь и сотой доли того, что Повелитель добыл в последнем походе. – Маг обвел рукой шатер, заваленный шелками, золотой посудой, статуями, прекрасными ювелирными изделиями. – Разве что подцепим вшей.

Шергай наткнулся на взгляд Повелителя, горло сжал спазм, заготовленные слова вырвались с жалким писком. Брови Алтына сшиблись, в провалах глазниц клубилась тьма. Тень за спиной сгустилась, налилась мраком, от стен шатра пахнуло холодом беззвездной ночи.

Шергай со страхом подумал: что нашел Повелитель в последнем походе? Зачем отправился с Всадниками Степи в прокаленные пустоши? В тех краях немалое богатство, но ближе мягкий Румин, где добычи вдвое больше, всяко не придется гнать конные орды по безводным пустыням.

Маг покосился на руки, из горла вырвался крик ужаса. Дряблая кожа цвета старой коры налилась мертвенной синевой, от локтей к суматошно бьющемуся сердцу поднимался холод. В памяти всплыло защитное заклятие, но слова умирали в горле. Угнетала беззащитность, словно маг стоял под горой, готовой рухнуть.

Сознание заволокла смурая пелена, в ушах нарастал тонкий гул, словно приближалась стая комаров, алчущая крови. Горло сдавила невидимая петля, грудь полыхнула мучительным огнем. Шергай нелепо дернулся, пальцы судорожно сжали войлочные подушки, с угла рта на парчовый халат стекла нитка слюны.

Алтын мерил строгим взглядом старика еще несколько мгновений, затем его лицо разгладилось.

Шергай обессиленно откинулся на подушки. Из горла вырвался сиплый вздох, ноздри растопырились, как крылья степного орла, раздался свист. Вдыхал жадно, давился.

Гул в ушах постепенно стих, робко вернулись приглушенные звуки веселья. Тьма в глазах рассеялась, пламя светильников в виде львиных морд снова стало ровным, веселым.

Шергай отдышался, посмотрел на Повелителя со страхом. Во вспышке прозрения понял, зачем Алтын отправился в пески и, главное, получил, что хотел.

С неожиданной для дряблого тела прытью маг распластался ниц.

– О Великий Повелитель! – заговорил хрипло. – Ты в самом деле Величайший! Даже Зу-л-Карнайл не добился того, что ты! Ты нашел Источник!

Алтын сдержанно улыбнулся.

– Встань, Шергай, – сказал мягко. – Какой бы мощью я ни обладал, но пренебрегать уважением к старшим нельзя.

Шергая сотрясла крупная дрожь, маг закрутил головой, нити бороды мели пол.

– Н-нет, Величайший! Не позволено ничтожному отрываться от земли рядом с…

Алтын повторил тверже:

– Встань, Шергай.

Маг преодолел животный страх, кое-как поднялся, дрожа, как липа в медвежьих лапах. Алтын с неподвижным лицом наблюдал, как Шергай неуклюже сел, косясь на дырявую карту.

– Итак, Шергай, мы идем в новый поход. Не стоит недооценивать свирепость духа лесных жителей. Когда-то я плечом к плечу с ними сражался на Пепельном валу, немногие воины в войске им равны.

Маг унял дрожь, сощурился: очертания стран расплывчаты, будто выпил бочку вина. Дрожащие кисти спрятались в широких рукавах халата, маг быстро пробормотал заклинание и с блаженством ощутил приток сил.

– Так стоит ли идти на них? – возразил он робко. – Что с них взять?

– Счастье, что живут в лесах, света белого не видят, – ответил Повелитель спокойно. – Но когда-нибудь многочисленные племена сольются в один народ, что огнем и мечом разрушит ныне сильные государства. Они будут угрожать Степи, Шергай. Лучше задавить в зародыше сильного соперника.

– Да, Повелитель, как изволишь, – окрепшим голосом сказал Шергай. – Дикарей вырежем под корень, захватим мало-мальски ценные вещи. Еще один славный поход Повелителя воспоют певцы, матери будут выносить для благословления детей, нарекать твоим именем, мальчишки будут грезить о воинских подвигах, равных твоим. Женщины сбегутся с краев света, дабы усладить Повелителя…

Лицо Алтына потемнело, как грозовое небо, в глазах блеснула боль, словно сполох в свинцовых тучах. Шергай озадаченно замолчал.

– Повелитель? – начал он осторожно.

Алтын выставил руку, маг невольно позавидовал мускулистой длани, голос Повелителя прозвучал неожиданно устало:

– Ступай, Шергай. Ты знаешь, что требуется, занимайся делом. Мы будем праздновать окончание похода неделю, потом выступим на север… – Алтын со страшным лицом закончил яростно: – И сотрем в пыль жалкие поселения лесных людей!

Шергай содрогнулся от волны ненависти, сердце сжала ледяная лапа. Светильники вспыхнули яро, в шатре посветлело, как днем, лишь тень Повелителя портила чистоту света непроглядным куском мрака.

– Выполни особое поручение, – продолжил Алтын. – Найми псов войны, чую, понадобятся.

– Наемники? – изумился маг.

Взор Алтына прояснился, темные глаза кольнули.

– Тебе что-то непонятно?

Маг поспешно встал, согнулся в поясе:

– Немедленно приступлю, Величайший. Это будет пустяковый поход, окрыленные известием о силе Повелителя, воины сметут противника, как горсть сухих листьев.

Алтын строго глянул из-под бровей, и маг умолк.

– Шергай, никому не говори, ясно?

– Да, Повелитель, – ответил маг озадаченно. – Но…

– Так надо. Да, и еще… – сказал Алтын в спину уходящему. Рука вновь нырнула в ворох подушек, извлекла запечатанный кувшин. – Это поможет.

Шергай взял кувшин – темный от дыхания времени, пузатые бока в свежих царапинах, будто сосуд очищали от грязи или ила. Маг согнулся в низком поклоне:

– Повелитель, не имеет границ мое восхищение!

Алтын прервал хвалу небрежным взмахом длани:

– Ступай!

– Слушаюсь, Повелитель.

Шергай пятился, прижимая к груди кувшин, как мать младенца. Полог открылся, звуки веселья с силой ударили по ушам, в теплый воздух шатра влилась струйка ночной прохлады.

Маг выскользнул в степь, ноги дрожали, тяжелый кувшин норовил выскочить. Ночной воздух жадно припал к потному лицу, зашипел, голова окуталась паром. Двое стражей у порога шатра Повелителя проводили согбенную фигуру хмурыми взглядами.

По дороге маг дважды споткнулся о мертвецки пьяных воинов, кувшин едва не упал.

– Проклятые дети ослов! Спать вам в навозе!

Руки прижали кувшин крепче, маг начал внимательно глядеть под ноги.

Становище ярко освещалось, громкий смех заглушал музыку. Неустрашимые воины вернулись из прокаленных песков, настала очередь хмельных возлияний. Группа степняков с восхищенными криками рассматривала трофей – насаженную на саблю голову песчаного колдуна.

Старый маг вгляделся в змеиные черты лица, брезгливо сплюнул. Шергая звали разделить ночное пиршество, но маг отвечал бранью, вызывая громовые раскаты хохота.

Маг добрался до шатра темно-серого цвета, юркнул внутрь. В нагромождении чародейских трав, амулетов, свитков отыскал светильник и запалил фитиль. От язычка пламени, похожего на наконечник стрелы, разлился ровный свет, послышался аромат душистого масла.

Шергай аккуратно положил кувшин, покачал головой восхищенно. Большая честь служить Повелителю! Непонятно, зачем в первую очередь нападать на лесных дикарей. Куда лучше сперва разорить могучий и богатый Румин, взять несметную добычу, прославить степной народ. А лесников можно оставить напоследок, вряд ли они будут угрожать степи в скором будущем. Но желание Повелителя – закон.

В шатре Повелитель сидел в той же позе, со скрещенными ногами и головой, подпертой кулаком; взгляд задумчиво упирался в карту – грозный повелитель степных орд выглядел беззащитно. Пальцы коснулись кожаного чехла на груди, распутали завязки…

Пусть Шергай думает, что Повелитель идет войной в северные земли ради будущего блага страны. Когда они вернутся из похода, певцы воспоют доблесть воинов, диковинную добычу, прозорливость Повелителя. Пусть никто не знает, зачем на самом деле затевается война. Не говорить же Шергаю, не поймет. И военачальники тоже. Может, кто из юных и пылких воинов…

Пальцы выудили из чехольчика нитку зеленого бисера. Алтын впился взглядом в украшение, но стеклянная змейка расплылась перед глазами, щеки ожгло горячими каплями, небо над шатром тоскливо заворчало.

Глава вторая

Солнце едва поднялось над крышами домов: литой диск щита Дажьбога неспешно выходил из розовой пены облаков, петухи яростно надрывались, требуя, чтобы ленивый люд посмотрел на диво. Крики пернатых певунов врывались в распахнутые ставни второго яруса княжьего терема.

В человеке у окна сторонний не признал бы князя: простые штаны, рубаха из посконной ткани, босые ноги утопали в шкуре медведя, статью не отличался от здорового селянина. Лишь глаза, бирюзовые, глубокого оттенка, словно далекое море, выдавали мощь мужа, привыкшего повелевать.

Чуткий слух уловил поскрипывание половиц, дверь отворилась, вошедший от порога поприветствовал:

– Здрав будь, князь Яромир.

– И тебе поздорову, Вольга.

Вольга прикрыл дверь, простучал резным посохом по устланному шкурами полу, приблизился к князю. Рука с кольцами седых волос поднялась ко лбу, поправила белую прядь, выскочившую из-под налобной тесьмы. Князь отступил на шаг – запах от волчьей шкуры волхва тот еще! На морщинистом лице волхва проглянула усмешка. Ноздри крупного носа растопырились, воздух засвистел протяжно, как вьюга в трубе.

Внешне старого годами (или старого на вид) Вольгу не спешила покинуть телесная мощь, служитель богов посохом постукивал для виду. На деле мог взмахнуть неказистой палкой и пробить доспех, а заодно и укрытую плоть. От старика исходила сила могучего зверя, смешанная с неведомой, волховской.

– Добро почивалось? – начал волхв издалека.

Князь рассеянно кивнул, ладонью пригладил русую бороду:

– Добро. У тебя как?

Волхв блеснул желтоватыми зубами, посох глухо ткнулся в шкуру медведя.

– Не до сна ныне, княже, – развел руками Вольга.

Яромир повернулся к окну и принялся рассматривать посад за стенами детинца. Город постепенно полнился людьми: встали мастеровые, закружился дым над домами пекарей, на мостовых заспанные горожане оживали потихоньку, сбрасывали остатки сна. Скоро Кременчуг забурлит, гомон торгов достигнет кремля, да и в детинце закипит работа.

Князь посмотрел на Вольгу:

– Что так? Любо в личине волка по лесу шастать? То-то слухи ходят, что объявился хорт величины небывалой.

Волхв досадливо дернул рукой, белоснежная борода гневно встопорщилась.

– Брехня, княже! Делать больше нечего, как бегать по ночам. Спать-то когда? Да в моем возрасте не больно побегаешь.

Князь кивнул, глаза блеснули озорно.

– А хотелось?

Волхв прогудел насмешливо:

– Княже, ты зело озорным стал, никак собираешься в скоморохи?

Князь дернул плечом, спрятал в бороде ухмылку. Во дворе детинца раздался грозный крик, звон затрещин, затем металла. Яромир глянул, в сощуренных глазах блеснула насмешка.

Кряжистый, с широченной бородой-лопатой муж выстроил в ряд безусых отроков и рукой тяжело охаживал нерадивых по льняным затылкам.

– Ну кто так топор держит? – спросил воевода досадливо.

– Я, воевода-батюшка, – ответил отрок виновато.

Воевода остановился, лицо побагровело, грудь раздалась в стороны, как у сердитого петуха. На голову отрока обрушился поток ругательств и подзатыльники.

Отрок снес наказание покорно, изредка вставляя:

– Да, воевода, такой вот уродился.

Пожилой воин отвел душу, лицо приобрело нормальный оттенок.

– Навязали на голову, – сплюнул воевода в пыль. – Так, – возвысил голос, – взяли мечи, да деревянные, олухи! Вам ножей давать нельзя, косорукие, друг друга перережете! Встали супротив!

Вольга выглянул в окно, хмуро оглядел фигуру воеводы. Тот почувствовал, оборотился. Лицо скривилось, будто наелся кислицы, под ноги полетел плевок, на отроков обрушились гневные крики.

Яромир заметил с усмешкой:

– Чтой-то друг друга не любите?

Волхв ответил хмуро:

– Нам с Ратьгоем то необязательно. Он верит в силу меча, я – разума, оба служим Отечеству. О другом хочу поговорить, князь.

Яромир отошел от окна, взгляд скользнул по стене, зацепился за скрещенные мечи.

– Говори, Вольга. – В груди разросся неприятный холодок, в животе потревоженно зашевелились кишки: знает, о чем речь пойдет.

Волхв уткнулся взглядом в спину князя:

– На кордонах тревожно, княже.

– Набеги?

– Нет, князь. Собирается там немалая сила… – Волхв, опираясь на посох, встал с Яромиром рядом. – Третьи сутки на юге стоит туча.

Князь оторвал взгляд от мечей, брови поползли вверх.

– Какая туча? Нет ничего.

Вольга ответил сдержанно:

– Я смотрел не обычным взором. Так вот, будто облако грозовое повисло, постоянно растет, силы темные его питают. Не к добру.

Князь фыркнул, одарил волхва насмешливым взглядом:

– Оно понятно, что к худу. Еще что, договаривай!

Посох жалобно затрещал, ладонь волхва – воину под стать – смяла дерево.

– Думаю, по нашу душу. Через наши земли пройдет.

Князь кивнул. Глаза потемнели; в животе разросся холодный ком, словно князь проглотил горсть снега; уголки губ опустились.

– Знаю.

Кустистые брови волхва ударились о налобную тесьму.

– Откуда, княже?

Яромир ответил со вздохом:

– Друг весточку передал.

Князь замолчал. Тишину изредка нарушали крики Ратьгоя, гоняющего отроков по двору детинца. Волхв откашлялся:

– Ага, друг, ну, эт-понятно. И что дальше, княже?

Яромир перевел взгляд на участок стены, увешанный щитами. Справные щиты: посреди червленого круга со знаками княжеского рода весело отражала солнечные лучи выпуклая бляха умбона. На такие щиты шла кожа с плечевых частей быка; мастер терпеливо и любовно вываривал ее в растопленном воске, чтобы щит не размок под дождем и при речной переправе. По такому колоти мечом без устали, а добьешься нескольких царапин.

Вольга перехватил взгляд князя, вздохнул тяжко.

– Ясно. Придется тряхнуть стариной. За что хоть супостат ополчился?

Князь пожал плечами, но живот скрутило судорогой. Ответил как можно равнодушнее:

– Не все равно? Главное: не договоримся – не на живот будем биться, насмерть.

Седая голова волхва низко склонилась, узловатые пальцы нервно шевелились, будто перебирали в спешке чародейные травы. Вольга поднял голову, посмотрел остро:

– Потому услал Стрыя? – Яромир кивнул, и волхв продолжил: – То-то я дивился: на кой ляд отправляться к порубежью? К князю Вышатичу…

Князь молча кивнул, и Вольга хмуро усмехнулся:

– Неразговорчив ты сегодня, княже. Пойду я, дел много, травы заготовлю.

Яромир посмотрел на служителя богов, кивком отпустил. Поспешно оборотился к открытому окну, чтобы не усмотрел мудрый старец в глазах тревоги. За спиной простучал посох, скрипнула дверь, и шаги Вольги стихли.

Яромир втянул утренний воздух с ароматом печева. У входа в поварню мельтешила челядь, спеша приготовить стряпню. Отроки под рукой Ратьгоя невольно раздували ноздри, головы поворачивались на запахи съестного, слова о ратном искусстве пролетали мимо ушей.

Ратьгой налился дурной кровью, но мимо прошла дородная кухарка, лукаво стрельнула глазками, и воевода оттаял. Пальцы, похожие на коренья дуба, крутнули пышный ус.

Князь светло улыбнулся, взор скользнул к небозему. Миновал каменную – вот диво! – стену детинца, заботливо прошелся по посаду, где начинала бурлить жизнь, уткнулся в городскую стену, в воинов, неспешно ходящих по забралу.

За городом рос яблоневый сад. Князь посадил его для Умилы, дабы любимая радовалась, глядя на кусочек ирия на земле.

Опричь садов виднелась темная стена леса – тянулась покуда глаз хватает.

Солнце ласково освещало земную красоту: любо богам смотреть, как трудолюбивые люди обращаются с сотворенным миром. Яромир устало закрыл глаза, и перед внутренним взором город и сады полыхали губительным огнем. К небу всходил черный дым.

Щеки коснулась незримая ладонь, потрепала ласково. Князь невольно улыбнулся, холодная глыба в животе немного оттаяла.

Ведогон – незримый дух-защитник, что во время сна исходит из человека и охраняет от неприятеля: вредного баечника, воров – не стал дожидаться ночи и хоть как-то попытался успокоить.

Зеленый шатер листьев прикрывал от палящего летнего солнца малый конный отряд. По лесной тропке ступали пять седельных лошадей да две вьючные.

Верткая сорока перепрыгнула с ветки на ветку, забавно повернула голову, от удивления распахнула клюв. Во главе отряда ехал, ни дать ни взять, оживший асилок. Огромный муж, без меры волохатый: на лице одни глаза в обрамлении черного волоса – даже из ноздрей торчали жесткие пучки; падала на грудь бородища, густая настолько, что стрела запутается. Шея в человечий обхват, серебряная гривна еле видна из могучей поросли, рамена плеч мало не чиркают деревья на обочине, торс походит на столетний дуб.

Конь под великаном под стать седоку: похож на живую скалу угольного цвета, глаза отсвечивают червью. За чудовищем цепь ям, сыплются в стороны комья земли.

Всадник одет в расшитую рубаху да штаны, ноги в сапогах попирают стремена. При бедре великана исполинский меч, размером с оглоблю, такой попробуешь поднять – пуп порвешь, а глаза на лбу повиснут.

Сорока скакнула на другую ветку, круглый глаз с любопытством уставился на спутников могучана.

Рядом с главой отряда они казались карликами: светловолосые, у одного пышные усы в виде подковы, у другого – окладистая борода, как и надлежит славному мужу. Одеты так же просто. У бородатого меч, усатый с топором.

Бородатый оглянулся на замыкающих – безусых отроков, приставленных в услужение к знатным витязям. В светлой бороде мелькнула дружеская усмешка.

– Савка, как поклажа, не потеряли?

– Нет, Лют, волки пока не напали, кобылы целы, – улыбнулся отрок в ответ.

Усатый обернулся: глаза ехидные, но лицо донельзя серьезное.

– Если что, бей хвостатых меж ушей, зря, что ли, взяли булавы. Или меня кликни, подсоблю топором. Хоть отомщу за тебя и Ждана.

Витязь гулко расхохотался. С деревьев упали несколько листков и спланировали в его открытый рот.

– Тьфу!

Тропу огласил дружный хохот, сорока испуганно слетела с ветки и с пронзительным стрекотом исчезла в лесу.

Богатырь обернулся на смех, будто скала шевельнулась; глаза скрыли кустистые брови. Низкий голос огласил округу, и сразу затрепетали деревья, посыпался дождь листьев, сухие сучья защелкали по стволам, а окрестное зверье испуганно примолкло.

– Буслай, хватит озоровать, а то поучу ремнем.

Усатый смиренно склонил голову.

– Поучишь, воевода-батюшка, – ответил он чересчур кротко.

Лют уловил насмешку, сдержанно хмыкнул. Воевода Стрый нахмурился. Чувствуется, что сопляк посмеялся, но каким образом? Буслай смотрел открыто, чисто, мол, и в мыслях не было. Стрый рассерженно повернулся, плевок гулко упал в траву.

Лес, умытый недавним дождем, сиял чистотой, зеленая крыша просвечивала медовым светом. От изумительно свежего воздуха груди путников распирало до хруста ребер. От стволов веяло доброй силой.

Буслаю почудился девичий смех, и он завертел головой: мелькнула за деревом девичья коса, погодя показалось прекрасное лицо самодивы. В черных глазах озорные огоньки, вот-вот язык покажет. Буслай в ответ тепло улыбнулся.

Кольнуло сожаление, что нет медного рожка, тогда бы заиграл, очаровал лесную красавицу звуками, руками обвил тонкий стан, прильнул бы к устам сахарным. Как знать, может, и в жены взял бы нестареющую деву.

– Буслай, хватит о бабах думать! – рявкнул Стрый.

Самодива улыбнулась проказливо и исчезла за деревом. Буслай раздраженно уставился в затылок Стрыя: что за манера лезть в неподходящий момент? Краем глаза заметил ироничную улыбку Люта.

– На себя посмотри, – огрызнулся Буслай и обиженно отвернулся.

Лют пожал плечами, и его взгляд затерялся в сплетении травы.

Маленький отряд уходил в глубь леса.

Глава третья

Юркая сорока скрылась в чаще, но в сплетении ветвей особо не полетаешь, потому сложила крылья и с дерева на дерево перебиралась прыжками. Лесные тенета прорвались утоптанной поляной: в центре язва кострища, рядом вповалку обугленные бревна.

Сорока приземлилась, грянулась о землю грудью. На месте птицы со стоном разогнулась женщина в грязных лохмотьях.

Космы закрывали лицо – глаза зло сверкали в пепельных струях пополам с землей.

– Чего попрятались? – хрипло вопросила женщина поляну. – Есть новость.

Трава у подножия могучего дуба затряслась, и сквозь стебли мелькнули пальцы. Мощная рука отбросила кусок дерна, и из землянки под корнями вылезли лохматые люди. Самый мощный подошел к женщине, спросил неприветливо:

– Чем порадуешь, вештица-сорока?

Оборотниха неприязненно оглядела кряжистую фигуру с засоренной бородой, процедила сквозь зубы:

– Пятеро их. Две вьючные лошади.

Мутные глаза главаря разбойников полыхнули радостью. Он оглянулся на вылезших подельников. Те, усевшись на траву, любовно полировали лезвия топоров, гири кистеней, а двое, кряхтя, натягивали тетивы на луки.

Главарь запустил пятерню в бороду, и на землю хлынул мелкий сор травинок и кусочков коры.

– Добро, чую, будет пожива.

Вештица-сорока тряхнула пепельными космами насмешливо, лохмы открыли на миг морщинистое лицо, похожее на печеную брюкву, злорадная ухмылка обнажила неровный частокол желтых зубов с частыми черными просветами.

– Не хвались загодя, Корчун.

Главарь скривился, взором ожег колдунью:

– Что еще? Договаривай.

– Не простые люди едут. Трое оружных витязей, один настолько могуч, что страх берет. Похоже, княжьи люди, у старшего гривна серебряная, такая же у бородатого, а третий пожиже будет, гривна из биллона кручена.

Корчун нахмурился, в мутных глазах мелькнуло колебание.

– А остальные?

– Отроки безусые, ничего опасного.

Корчун оглянулся на разбойников, у тех уши вытянулись, как у зайцев, ловили каждое слово.

Как-то решит атаман? Зело храбр, смекалист, удачлив – повяжет путников, кто бы ни был. А нет, так всегда другого можно выбрать.

Вештица-сорока посмотрела на задумчивого главаря, усмехнулась. Скрип мыслей в косматой голове был слышен за версту, а суть – как на ладони.

– Они бездоспешные, – продолжила колдунья. – Брони в мешках на вьючных конях.

Главарь посветлел лицом, в бороде мелькнула ухмылка, от которой купец немедля схватится за кошель и побежит звать стражу.

– Вот дурилки! От жары умаялись, справы в мешки сунули. Разве такие воины опасны? – обратился он к подельникам.

– Нет, Корчун, – громко ответил разбойник с топором.

– Разденем догола и отпустим, то-то смеху будет, – заржал детина с луком.

Главарь напитался поддержкой, сказал колдунье беспечно:

– Чего стоишь? Оборачивайся птахой, подсобишь.

Вештица-сорока покачала головой, сказала напряженно:

– Не трогал бы их, Корчун. Какая добыча с воинов? А потерять можно многое.

Корчун указал колдунье на лук в руках детины: составной, усиленный роговыми подзорами, пропитанными рыбьим клеем сухожилиями, полоса бересты надежно защищает кибить от сырости.

Такой лук натянуть, что от земли оторвать мешок камней, но, если осилишь, пробьешь воинскую броню и заодно укрытое тело – насквозь.

– Выкажут норов, пришпилим, как привязанных кур. А добыча… – Главарь хмыкнул глумливо. – Поверь, справные кольчуги, шеломы и мечи пригодятся.

Вештица-сорока пожала плечами:

– Как знаешь.

Главарь обернулся к подельникам, отрывисто дал указания. За спиной противно ухнуло, волосы на затылке шевельнул порыв ветра. Рассерженный стрекот и хлопанье крыльев затихли в чаще.

Лесная живность смолкла, будто леший разогнал, чтобы спать не мешали. На лесной тропинке выросли, как из-под земли, бородатые рожи с глумливыми ухмылками. Числом семь, в руках боевые топорики, кистени, а у главаря топор на длинной рукояти.

Над тропой два дерева переплелись, как любящие супруги, а на прочном помосте ветвей разогнулись в рост два стрелка: тетивы оттянуты за ухо, широкие наконечники срезней смотрели грозно. Попадет такая, разворотит рану, за мгновения изойдешь кровью.

Савка со Жданом схватились за булавы. Лют строго глянул из-под бровей, и отроки оставили гладкое дерево. Стрый разглядывал лихих людей с любопытством. Над головой мелькнула тень, скрипнула под сорочьим телом ветка, раздался сердитый стрекот.

Корчун выступил на шаг, в глазах рдело злое веселье. Подельники за спиной поигрывали дубинками в могучих руках.

– Кошель али жизнь? – щербато ухмыльнулся главарь.

Стрый молча прожег взглядом, кожа лица, не покрытая волосом, налилась дурной кровью, волосатые ноздри шумно втягивали воздух. Конь воеводы злобно фыркнул, копыто грянулось о землю, в стороны полетели влажные комья.

Корчуну захотелось отступить. Может, права вештица-сорока, лучше поискать легкую добычу, а то и наведаться в селение. Но не отступать же: подельники мигом сместят трусливого начальника… не хочется укрыться дерном.

Стрелки почуяли колебание вожака, скрип тетив придал Корчуну уверенности, и он с наглой ухмылкой повторил вопрос.

Буслай ответил чересчур серьезно:

– Дайте подумать, добрые люди, тут бы не прогадать.

Главарь снова ощерился, разбойники за спиной хохотнули, в глазах появилось презрение к неумехам: за что только им мечи дали?

– Думайте, – согласился Корчун любезно, – но поспешайте, у нас обед стынет.

Стрый втянул побольше воздуха – грудь раздалась в стороны, рубашка затрещала по швам, и разбойники невольно отступили. Лесную тишину прорезал оглушительный рев. Корчун вздрогнул, внизу живота стало горячо, будто позорно обмочился. Лошади под отроками встали на дыбы. Лес огласился испуганным ржанием.

Лют и Буслай мигом метнули поясные ножи. Дрогнувшие стрелки чуть раньше спустили тетивы. Стрелы пропороли воздух. Стрый небрежно уклонился – мимо уха просвистела смерть. За спиной глухо охнуло дерево. Лют сжал кулак – широкий наконечник застыл в пяди от лица – и переломил древко, как сухой стебель.

Буслай лихо крикнул: нож вонзился в лоб стрельцу, того отбросило на живой помост. Второй выронил лук, и его ладони сомкнулись на рукояти ножа в груди. Затрещало, стрелец свалился кулем, на бледном лице стыли удивление и обида.

Еще не утих оглушительный клич Стрыя, как воздух прорезало шипение меча. Копыта простучали по тропе, и Корчун, задетый животным, отлетел к дереву. Ствол задрожал от удара, с веток посыпались листья.

Воевода предоставил разбойников Люту с Буслаем, а на отроков с булавами в руках, что спешили помочь, шикнул строго.

Буслай стоптал конем детину с дубиной, широко замахнулся… Лезвие топора раскроило другому голову, брызнули горячие капли.

С седла Лют мечом развалил пополам разбойничью рожу с кистенем, спрыгнул наземь – лиходеи с яростным рычанием кинулись с боков.

Дубинка со свистом падала на русую голову. Разбойник почти застонал от удовольствия, что раскроит череп, как тыкву. Запястье затрещало под железной хваткой, ухмылка исчезла, обмякшая кисть выпустила оружие.

Сотоварищ взмахнул кистенем, целя в висок. Лют крутнулся, подставляя под удар ушкуйника. Бронзовая гирька на кожаном шнуре проломила лобную кость с глухим стуком. Лют ударил наискось, разбойник отступил на шаг, кистень выпал из ладони, широко распахнутыми глазами взглянул неверяще: от левого плеча до правого бока ощерилась алая борозда.

Стрый одобрительно кивнул молодецкому удару. Заслышав рассерженный стрекот, он резко задрал голову. Сорока, переминаясь на ветке, с азартом смотрела на драку, клюв ее возбужденно открывался.

Стрый метнул руку к поясу, в воздухе мелькнул нож. В шум сражения вплелся глухой удар, жалобный вскрик, на траву посыпались перья.

Буслай ударил детину с вскинутым топором, лезвие легко срубило рукоять, грудь лиходея отозвалась влажным хрустом. Разбойник без звука рухнул, как подрубленное дерево.

Последний лиходей в страхе метнулся в лес. Савка закричал азартно:

– Лови! Уйдет!

Буслай и без подсказки отрока видел удаляющуюся спину: еще немного – и пропадет в чаще. Топор, кувыркаясь, врубился в позвоночник. Удар оторвал ноги разбойника от земли и безжалостно швырнул мертвое тело о ствол.

Ждан, с трудом державший поводья вьючных лошадей, крикнул ликующе. Рядом восторженно плющил ладонь кулаком Савка – щеки раскраснелись, в глазах восторг.

Стрый со скучающей миной оглядел побоище, взор его привлекло подножие дерева, куда рухнула сорока.

– Лют, посмотри там.

Гридень неспешно направился к дереву, в спину донесся хвастливый крик:

– Ты видел, Лют, как я стрельца сшиб? Прямо в лоб, а ты поосторожничал, боялся промахнуться.

Лют ответил через плечо:

– Спору нет, ты – молодец. Теперь лезь доставай оружие – или бросишь?

Стрый издевательски хохотнул баском, лицо Буслая обиженно вытянулось, как у козы. Лют услышал треск веток, сдавленные проклятья и помимо воли улыбнулся.

Под деревом лежала женщина в лохмотьях, грязную ткань на левом боку окрашивала кровь, оттуда торчала рукоять. Лют убрал заляпанным мечом с лица пепельные космы. Отшатнулся от ненавидящего взгляда. Из открытого рта ведьмы полились, пополам с темными сгустками, слова:

– Ты!.. Прокли…

Острие меча ткнуло в мягкое горло. Речь прервалась бульканьем. Ведьма дернулась, лицо стало беззащитно-жалобным, глаза устало закрылись.

Лют выдернул нож воеводы и, мрачнея, отошел от трупа. Вовремя прервал ведьмино изурочье – еще чуть, и стал бы проклятым, умер позорной для воина смертью. Бр-р!

Очнувшийся главарь приподнял голову и резко отстранился, так что затылок погрузился в мягкую землю. Перед глазами торчало острие узорчатого клинка.

Скосил глаза: подельники лежали вповалку, земля набухала теплой рудой – будет пожива лесному зверью.

Корчун повернул голову на поступь копыт: зеленые кроны заслонил огромный конь. Стрый с высоты седла насмешливо спросил:

– Ты, мил человек, распутье предлагал?

Бледные губы главаря мелко задрожали, он попытался врасти в землю, стать кротом безглазым, землеройкой паршивой, лишь бы подальше от суровых гридней. Дернул леший напасть!

– Что ты, воевода, – ответил главарь ломким голосом. – Уж прости лесных людей, одичали малость, шутки стали не задорными.

Зубы Стрыя хищно проглянули сквозь густую бороду, в глазах блеснуло темное пламя.

– Шутить изволили? – спросил воевода ласково. – Ну, теперь наш черед… Но сперва ответь: есть поблизости село, где можно вашу кровь и слюни смыть?

Корчун кивнул и пролепетал трясущимися губами:

– Дык скоро Березняки будут. Езжайте по тропке, прямиком на село наедете.

Стрый кивнул, натягивая поводья. Конь неспешно тронулся. Буслай спрыгнул с веток, держа в кулаке нож, заляпанный по рукоять кровью и мозгами разбойника. Лют убрал от горла Корчуна меч. Подъехавший Ждан бросил тряпицу – грубая ткань прошлась по окровавленному лезвию.

Буслай сбегал за топором, осмотрел лезвие недовольно – отмывай теперь от поганой крови благородное оружие.

Справный топор: изогнутое книзу лезвие равно хорошо рубит и режет, кузнец придал лезвию скругленную форму, как жахнешь по ворогу – и разломятся кости вместе с подставленным мечом и рукой. Такое оружие не стыдно вручить и богу Грозы, недаром зовется перунцем. Правда, Перун бьет топором Змея, а гридню приходится о дерьмо мараться.

Стрый скрылся за поворотом. Гридни вскочили в седла, конские бока промялись под пятками. Ждан молча тащил в поводу лошадей и невидяще смотрел на лес, стискивая с хрустом кулаки.

Буслай, глядя в спину воеводы, сказал Люту с неудовольствием:

– Ишь, обленился, только покричал со страху да птичку пришиб.

Лют не поддержал соратника в злословии, промолчал.

Савка успокаивающе похлопал кобылку по шее, и животное неохотно переступило труп с разрубленной головой, только земля под копытом чавкнула. Отрок оглянулся на застывшего под деревом главаря разбойников:

– Лют, а с этим что?

У Корчуна перехватило дыхание, кожу лица защипало, словно умылся и сдуру сунулся за порог в месяц сечень. Гридень бросил небрежно:

– Если считаешь, что лиходейство пустяк, то ничего.

Савка кивнул: все ясно.

Корчун с замершим сердцем смотрел, как спрыгнувший с седла отрок приближался, держа в руках шипастую булаву.

Стойгнев с семьей собирался вечерять, когда за окном раздались детские возгласы и громко залаял пес. Хозяин дома сунул в раскрытые ставни седую бороду, и сердце упало. Багровое солнце, съеденное на четверть горизонтом, грозно подсвечивало группу всадников. От вида предводителя живот скрутило. Вроде оружные. Неужто ушкуйники осмелились напасть?

Наперерез пришлым двигался войт с сыновьями и парой крепких селян. Глава чужаков остановил чудовищного коня…

Стойгнев с затаенным дыханием наблюдал за встречей, а когда войт спокойно переговорил и отъехал, испытал мальчишеское разочарование от несостоявшейся драки.

Пришлые продолжили путь в окружении сельчан. Стойгнев до хруста позвонков вытянул шею, пытаясь услышать, о чем так увлеченно спрашивают односельчане.

Стрый заметил сивобородого мужа в окне добротного дома и окинул взглядом подворье. Словно слепленные из воска, белели бревна овина, амбара, курятника. В щелях не нашлось никакой сорной травы, мха или плесени.

Дом добротный, просторный, для большой и ладной семьи. Резная причелина изукрашена нарядно, срезы пропусков хвастают по2ловой – изжелта-белой – свежестью, охлупень гордо возглавляет конская голова, ставни окон расписаны охрой, чернильным соком.

– Пожалуй, здесь заночуем, ежели хозяин пустит, – сказал воевода войту.

Тот кивнул:

– Стойгнев справный хозяин, у него отдохнете.

Стойгнев со смешанным чувством наблюдал, как во двор въехал конный отряд. Войт покосился на пришлых, затем требовательно посмотрел на Стойгнева, тот отлепился от окна и кликнул жену и дочерей.

Когда семейство вышло во двор, пришлые слезли с седел. Усатый сразу устремился к колодцу. «Журавль» покорно согнулся. Донесся слабый плюх. Гридень сбросил рубаху в пыль, потянул ведро. Веревка натянулась, ведерко застыло над головой, с края ведра на спутанные волосы Буслая пал прозрачный ломоть. Льняные вихры прилипли к голове, холодная волна наткнулась на крученую гривну, сердито зашипела, шея окуталась облачками пара. Потеплевшие струйки скользнули по обнаженной спине, ласково пригладили под левой лопаткой косой шрам. Земля влажно охнула, в стороны порскнули шарики намокшей пыли.

Войт с высоты седла обратился к хозяину подворья:

– Здрав будь, Стойгнев. Не откажи принять людей князя Яромира, сегодня у них был трудный день.

Стойгнев развел руками:

– Гость в дом – бог в дом.

– Они людей Корчуна побили, разбойного нападения можно не бояться.

Жена Стойгнева – женщина с суровым лицом – всплеснула руками, две дочери в длиннополых сарафанах ойкнули. Стойгнев открыл рот – аспид пролетит, не обломав крылья.

– Отож, – только и молвил хозяин.

Войт кивнул:

– Мы щас в лес, надо зарыть останки, не хватало возле жилья умрунов.

Стойгнев бросил взгляд на багровый щит Дажьбога, брови сошлись на переносице.

– Так ночь скоро.

– Успеем, – заявил войт непререкаемо и свистнул подручным.

Конь с места взял галоп. Отряд всадников устремился к стене леса. Стойгнев отмахнулся от поднятой пыли, оглянулся на жену, та мигом исчезла в доме: придется постараться для гостей.

Отроки привязали коней, споро расстегнули подпруги, со спин животных свалились седла. Вьючные кони облегченно вздохнули, когда поклажа переместилась наземь. Стрый, наблюдая одобрительно, кивнул хозяину, а плескающемуся гридню крикнул:

– Буслай, хватит полоскаться, лягухой станешь.

– Авось, не стану, – буркнул воин и поспешно опрокинул на себя ведро. Двор заполнило шумное фырканье.

Стрый стянул рубаху, способную укрыть коня в непогоду. С довольным ревом повел плечами. Под кожей забегали упругие шары мускулов, застарелые шрамы надулись от притока крови сытыми пиявками. Воевода подставил волосатую грудь уходящему солнцу, пальцы нырнули в меховой покров, лицо сладко перекосило. Ногти чесали кожу с тонким хрустом, будто кот обдирал леща.

– Что стоишь? Окати водой! – прикрикнул он на Буслая.

Ведро спешно исчезло в прохладном срубе. Гридень выволок наружу, взмахнул руками, и солнце окрасило струю багрецом. Воевода вздрогнул, с губ слетел довольный рык, могучие лапы растерли капельки, повисшие бусинами на волохатой груди. Стойгнев кивнул притихшим дочерям, те мигом подскочили к воеводе и со смехом и шуточками принялись обмывать мощное тело.

– Добро! – провозгласил воевода.

От мощного баса попряталась дворовая живность. Пес в конуре подумывал выломать стенку и сбежать. Даже дружинные кони неспокойно переминались.

Тонкие руки молодок зарылись в густой волос груди и спины, так что воевода скорчил довольную рожу.

Буслай завистливо прищелкнул языком и подошел к Люту; с мокрых портов стекали мутные струйки, за гриднем потянулась цепочка шариков мокрой пыли. Жена Стойгнева мигом оказалась рядом, протянула рушник.

– Благодарствую, матушка, – сказал гридень с легким поклоном.

Мягкая ткань бережно прошлась по мокрой коже, неспешно выпила влагу. Буслай обтерся до хруста и с поклоном отдал рушник.

Лют переглянулся с отроками, в воздухе повисли сдержанные смешки: купание воеводы напоминало помывку матерого кабана, такого же волохатого, мощного и вонючего.

Густая волна от распаренного тела затопила двор, глаза дружинников защипало. Ждан сжал крупный нос двумя пальцами и шумно высморкался.

От колодца доносился довольный рев, в басовые звуки вплетались тонкие вскрики: воевода пустил в ход руки – толстые коренья пальцев сомкнулись на пухлых задах.

Стрый довольно захрюкал:

– Вот здесь, девоньки, потрите. О, благодать!

Девицы обтерли воеводу насухо, и жена Стойгнева повела его за руку в дом.

– Быстрей тут, – наказал Стрый Люту и отрокам.

Лют стянул рубашку. Брови Стойгнева затерялись в прическе: обнаженный торс гридня походил на латаную рубаху; грудь, спину и живот покрывала сеть белых рубцов, будто воин побывал в когтях Змея. Отроки оставили коней, принялись обливать гридня.

Буслай пошел в дом, у порога обернулся и завистливо посмотрел на Люта. По малости лет не сподобился хоробрствовать на Пепельном валу, где Лют добыл славу великого воина. Бывало, во сне являлись картины боев, где неустрашимый Буслай повергал кочевые орды ясагов, вождя брал в плен, а вражье знамя подстилал для любовных утех.

Сладкие сны! Уголки губ гридня опустились. У Люта было наяву, а он… Что ж, сейчас хотя бы за стол сядет первым.

Стойгнев изумленно разглядывал воина, от которого исходила незримая волна мощи, недоступной простому человеку. Уж на что могучаны сынки, справные охотники и силачи, вечно в лесу пропадают, ворочают пни вековые, но поставь обоих супротив гридня – не сладят.

Да что гридни? У Стойгнева закралось подозрение, что даже отроки, прислуживающие безропотно, способны поколотить его сыновей. Как бы ни были широки в плечах и крепки сыночки, но они смирные земледельцы, у них нет того неукротимого огня, что тек в жилах воинов. Так и бык больше и сильнее человека, но кто кого ведет на бойню?

Буслай сел за стол рядом с воеводой, перед тем уже поставили парующий чугунок щей. Воевода попросил яичницу и молока, гридень едва подавил смешок.

Воевода любил яйца и молоко без меры, что пуще сгущало слухи: его отец – Волос-Змей. Но кто скажет такое вслух, будет выковыривать голову из плеч.

Буслай взял деревянную ложку, и парующие щи, сготовленные с кусочком сала, провалились в живот. Гридень был бы рад и гречихе или просу с молоком, но хозяйка метала на стол разносолы, видать, в благодарность за разгром ушкуйников.

Хрустящий хлеб, разваристая гречневая каша, свежая и соленая рыба, яйца, свежая капуста, репа пареная, огурцы свежие, на уксусе и соленые, лук и чеснок. Запивал кушанья квасом. Мелькнуло недовольство: могли налить и олуя, хоть светлого. Впрочем, и на том спасибо.

Когда в дом вошли Лют с отроками, Буслай сыто отдувался, привалившись к стене, ладони ласково поглаживали живот. Отроки разместили поклажу в углу и присоединились к пиршеству.

Лют ел вяло, подолгу пережевывал куски, ковш с квасом прилипал к губам чаще ложки. Мимоходом заметил перемигивания Буслая с дочкой хозяина. Лют вздохнул: не меняется Буська, опять повезло на любовный сговор. Стойгнев, если и заметил перемигивания, виду не подал, разговаривал с воеводой степенно.

Напоследок хозяйка подала мед. Лют пригубил, прислушался к ощущениям. Ему доводилось пробовать мед смородиновый, приварный, красный, белый паточный, старый, вешний, мед с гвоздикой, обарный, вишневый, можжевеловый, малиновый. Теперь довелось попробовать черемховый.

Гридень прищелкнул языком – неплохо! Добавить бы сока свежих вишен – сомлеешь от удовольствия.

Дочь хозяина робко отпросилась, выбежала из дома. Буслай посидел немного, встал из-за стола и вразвалку вышел во двор. Лют переглянулся с Савкой и еле сдержал усмешку. Стойгнев остался безучастным. Стрый сказал между делом:

– Дочь не больно на тебя похожа.

Стойгнев пожал плечами:

– Братучадо. Братца непутевого леший обвеял вихрем, стал каженником. Ходил как не свой, бормотал под нос заумь, углы лбом стесывал, а однажды заснул и не проснулся. Вот, оставил.

Стрый кивнул и продолжил с хозяином беседу о пустяках. Лют допил мед, послушал порожний разговор хозяина и воеводы, отчаянно зевая встал из-за стола. Жена Стойгнева отвела гридня в гостевую клеть. Едва голова коснулась подушки, витязь заснул.

Проснулся под утро. В темноте, пахнущей деревом и потом, слышалось посапывание отроков и мощный храп воеводы.

Выбрался на ощупь во двор. Утренний холод впился в голый торс, кожа покрылась гусиками, крупными, будто бородавки на жабе. Край неба быстро светлел, и четче виднелись бревна амбара и овина.

От конюшни к колодцу шел человек, в сумраке белела посконная рубаха. Лют прищурился: вроде вчера во дворе хлопца не было. Сердце забилось громче обычного, горячая волна смыла легкую дрожь.

Парень стоял у колодца. Лошадиные уши стригли прохладный воздух, о землю нетерпеливо пристукивало копыто. Гридень хмыкнул.

Вазила вытащил ведро и обернулся. Глаза радетеля лошадей светились зеленым огнем, лицо было настороженно.

– Здравствуй, – кивнул Лют.

Покровитель лошадей оставил ведро, подошел к гридню:

– Здравствуй, молодец. Не беспокойся, за конями присмотрел, готовы без устали день скакать.

– Спасибо.

Вазила отмахнулся, мол, пустяк, глаза сощурились лукаво.

– А где такое добыли диво? – спросил о коне воеводы. – Я смотрю – и не конь вовсе, как только приручили?

Лют усмехнулся. Стрый кого хочешь приручит. Потом дошел смысл слов о Гороме. Конь у воеводы со странностями, но в голову не приходило, что это нечто другое.

Вазила помялся на месте:

– Путь держите дальний?

– К князю Вышатичу.

Лошадник поднял светящиеся глаза к небу, из груди вырвался вздох.

– Чигирь-звезда супротив пути стоит, не к добру.

Лют пожал плечами: что делать, ехать надо.

– Как будет прытче?

Вазила запрядал ушами:

– Быстрее через Синий лес, но там зело злой нечисти, люди туда не суются. Зато, если проберетесь по тропам, будете на месте через два дня. По обходной дороге – через пять.

– Спасибо, вазила, – поблагодарил Лют, – будь здрав.

Лошадник отмахнулся:

– Пустое. Вам желаю успеха.

Вазила вернулся к колодцу, подхватил ведро, копыта затопали к конюшне. Лют оглянулся на спящий дом. Зная срочность, с какой велел Яромир доставить письмо Вышатичу, нетрудно было догадаться, какую Стрый выберет дорогу.

Глава четвертая

Лют окинул взглядом толстые стволы, ноздри вдохнули сладкий воздух, сердце стукнуло радостно.

В зеленых ветвях таяла белесая пелена, золотые лучи споро протыкали остаток тумана. В резных складках стволов суматошно бегали муравьи. Шестиногие трудолюбы спозаранку работали: искали гусениц, тащили домой строительный материал.

Копыта утопали в мягкой траве, ступали неслышно, лишь конь воеводы глухо топал. Тропа густо заросла травой, сквозь стебли которой пробивались ввысь тонкие стволы деревьев. Если удастся им отвоевать место под солнцем, урвать корнями часть сладкого подземного сока, то через несколько лет встанут непроходимой стеной.

Лют услышал за спиной шепоток отроков.

– Савка, а почему лес Синий? – спросил Ждан.

– Сказывали сельские, что по ночам землю туман устилает, а цветом тот туман – мертвенной синевы, потому и лес Синий.

– Вот страх-то…

Лес заполняли трели птах; мягко шуршали изредка облетающие листья, порой стучал по веткам и стволу отвалившийся сук.

Лица Буслая коснулись тонкие нити и противно защекотали кожу. Гридень досадливо плюнул, заскреб пальцами по щекам, отчего подушечки пальцев стали белыми от скомканной паутины.

– Вот гадость какая! – ругнулся он вполголоса.

Потом заприметил нечто в кустах, отчего седло вмиг опустело. Отроки испуганно повернули головы на треск. Из зарослей донесся довольный возглас. Стрый нехотя повернул голову – лесной шум разбавился басовитым рокотом:

– Что, на самодиву наткнулся? Мало тебе дочери Стойгнева, не угомонишься?

– Что ты, батюшка-воевода? – сказал гридень елейно. Выйдя из кустов, Буслай упруго оттолкнулся от травы – конь чуть присел от упавшей тяжести. В отроков полетела птица со сломанной шеей. – Ради тебя стараюсь.

Ждан подхватил тушку и припрятал в седельный мешок. Стрый посмотрел на гридня хмуро: в глазах настороженность, не пропустить бы подвоха.

– Что нашел?

Гридень молча протянул ладонь с сероватыми голышами. Стрый блеснул глазами и, дернув бородой, сглотнул комок. Буслай подавил усмешку и натянул поводья. Конь подошел к угольному собрату. На широкую, как лопата, ладонь воеводы переместилось три яйца. Стрый тотчас, прокусив скорлупу, шумно выпил содержимое. Утер губы и скривился от лучащегося лица Буслая.

– Ладно, – проворчал воевода, – одну пакость прощу, ступай.

– Спасибо, воевода-батюшка!

Буслай придержал коня, а воевода отъехал на несколько шагов, и сразу раздалось шумное чавканье. Гридень перемигнулся с Лютом, и его губы неудержимо расползлись до ушей. Лют покачал головой, оглянулся на возбужденный говорок.

Савка и Ждан заходящимся от волнения шепотом обсуждали увиденное. Для них сомнений, кто отец Стрыя, не было. Известно, что Волос-Змей без меры любит молоко и яйца.

Поверху зашептала листва. Лют прислушался и в сплетении шуршащих голосов смутно различил стальную нотку. Помимо воли плечи передернулись – не зря Синий лес перестал быть хожим.

Несколько раз в затылок упирался тяжелый взгляд, но стоило обернуться, и он пропадал. Заросли иногда шумели без ветра, и доносился осколком писклявый смех анчутки.

Лют прищурился: вроде это дерево видит по второму разу… Может, блазнится? Но нет – памятное пятно мха, наплыв чаги. Уж не пущевик ли балует? Хотя до его владений – пущи непролазной – пока не добрались.

– Стрый, – позвал Лют, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – Может, взденем брони?

Воевода спросил, не поворачивая головы:

– Чуешь что?

Лют пожал плечами:

– Как-то неспокойно.

Воевода завертел головой размером с пивной котел, от сурового взгляда ветки едва не затлели.

– Не стоит. Не нападет никто.

Лют не стал спорить – у воеводы чутье лучше. Буслай рядом колюче хмыкнул, горделиво расправил плечи – уж он-то не боится внезапных атак, надо будет, так пойдет в бой в первозданной наготе, как ходили предки. Лицо Люта окаменело.

Заросшая тропа, петляя, уходила в глубь леса, кони покорно переставляли ноги, на их мордах застыло безучастное выражение. Лишь воеводин конь храпел сердито, и в его глазах тлели червонные искры.

Буслай от нечего делать стал рассказывать отрокам былину о пленении Перуна Змеем-Волосом, искоса поглядывая на спину Стрыя. Ждан с Савкой и раньше слыхали былину, но в пересказе гридня история получалась куда лучше.

Отроки с блестящими глазами внимали баюну, гневно стискивая кулаки, когда Буслай загробным голосом описывал пленение и дальнейшее ослепление бога. Настал миг, когда Савка засомневался: удастся освободить Сварожича? Но сказка кончилась хорошо: храбрый кузнец разбил цепи, глаза вернулись, а Волосу досталось топором по башке.

Стрый злобно хрюкнул, когда Буслай чересчур красочно стал описывать поражение Змея. Угольно-черный Гором скакнул вперед – подальше от насмешника, и остаток пути спина воеводы маячила в полусотне шагов.

Когда зелень листьев тронул солнечный багрец, Стрый скомандовал привал. По счастью нашлась маленькая полянка с густой травой, сочной и ломкой. Привязанные к дереву, кони немедля захрустели тугими стеблями.

Из-под корней могучего дуба пробивался крохотный ручей. Лют хотел напиться, но кони замутили воду, – пришлось хлебнуть из баклажки.

Ждан сбросил с вьючной лошади поклажу, взгляд зацепился за красную бусину в траве.

– Вот счастье привалило, – сказал он. – В малинник забрели, сегодня ягодами полакомимся.

Савка кивнул, шумно сглатывая слюну:

– Возьми короб плетеный, а я за конями присмотрю.

Стрый бросил напутственно:

– Далеко не заходи. Чуть что, кричи!

– Хорошо, дядька Стрый, – кивнул Ждан покорно.

Кусты сомкнулись за худощавой спиной, и спустя некоторое время оттуда донеслись довольные возгласы.

Лют разложил на траве одеяло, прилег – сочные стебли захрустели влажно. Гридень примял траву, встал с лежбища.

Савка расчесывал костяным гребешком гриву Горома – коню воеводы почет в первую очередь. Стрый с брезгливо поджатыми губами копался в мешке, будто по ошибке залез в мешок Буслая.

Гридень положил на колени топор, из походного мешка достал точильный камень – полянку заполнило металлическое вжиканье.

Стрый хмуро наблюдал за работой гридня, пучки волос в его ноздрях грозно зашевелились.

– Что без толку правишь? – спросил воевода сердито. – Сходи за водой.

Буслай ответил раздраженно:

– Пусть Лют сходит.

– Он за хворостом пошел. Лют, в отличие от тебя, бездельника, на месте не сидит, хотя ты ему прислуживать должен.

Буслай оглядел поляну, но Люта видно не было, лишь за деревьями хрустели сухие ветки да иногда мелькала рубашка. Точильный камень исчез в мешке – воевода не поддался на уловку, мол, если воин правит оружие, то отвлекать нельзя. Лезвие и так остро, можно бриться, просто не хотелось, чтобы воевода что-то поручал. И вот на тебе…

– Да где вода? – спросил гридень в последней попытке улизнуть от урока. – И на кой идти, у нас в баклажках много?

Воевода глянул из-под бровей:

– Свежей хочу. А ручей найдешь вон там, да не утопни, бестолочь, болото рядом.

Буслай рассерженно поднялся. Савка, пряча улыбку, сунул ему в руки объемистую баклажку, почти ендову. Гридень затопал в указанном направлении с таким треском, будто сквозь бурелом ломился пьяный медведь.

Ждан так увлекся сбором ягоды, что перемазался соком. Губы его расцветились, словно у упыря. Сладкая струйка заползла под ворот. Испачканные пальцы знай себе хватали ягоды, а в глазах рябило от вкусной россыпи. Короб почти наполнился, вдобавок к малине набрел Ждан на заросли клюквы – вкусный будет взвар!

Сбоку раздался треск, отрок повернулся, руки сами собой выхватили булаву. В воздух ткнуло шипастое оголовье. С испуганным криком от оружия отпрянул старичок, из его сухоньких рук выпала корзинка, и ягоды затерялись в траве.

– Ты кто? – грозно, подражая Люту, спросил Ждан, а булаву отвел назад для мощного удара.

Старичок бухнулся на колени: бороденка мелко дрожит, печальные глаза блестят влагой.

– Не губи, добрый молодец! Худа не сделаю, захотелось старому ягод поесть.

Отрок подозрительно оглядел старца: жалкенький, на одеже заплат немерено, большая голова покрыта плешью, нос вострый, что нож.

– Ты кто? – повторил Ждан.

– Голованем кличут, – сказал старик, неуклюже поднимаясь на ноги. – Живу неподалеку, место хорошее, спокойное.

– Как сюда забрался? – в голосе отрока не убавилось подозрения.

Головань помялся, пальцами накручивая седую бороду.

– Да… – отвел старик взор, – никому не нужен стал, детки померли, жена… – Из старческой груди вырвался печальный вздох. – Люди сторониться стали, ну и подался в лес, землянку вырыл, живу припеваючи.

– Далековато забрался, – хмыкнул Ждан подозрительно.

Отрок деланно супился, прожигал старика взглядом, потом сник. Нашел перед кем отвагой воинской бахвалиться, да и не видит никто. Что толку? Булава вернулась на пояс, глухо стукнулись резные обереги в виде коней и уточек. Ждан виновато посмотрел на опрокинутую корзинку – жалкий вид старичка бередил совесть. Отрок присел у корзинки:

– Дай-ка помогу тебе, старче.

Головань ответил обрадованно:

– Сделай милость.

Отрок поставил корзинку и пальцами стал ссыпать ягоды обратно. Головань, одобрительно кивая, незаметно оказался за спиной Ждана. Глаза старичка полыхнули красным…

Буслай продирался сквозь заросли. Молоденькие деревца жалобно хрустели, а упругая ветка, мстя за погубленных родичей, обожгла лицо гридня огненной плетью.

– Тьфу, пропасть! – ругнулся Буслай. Пальцы сломали ветку-обидчицу, и гридень продолжил путь к невидимому ручью.

В воздухе повеяло сыростью, на лицо будто накинули мокрый платок, под сапогами захлюпало.

– Пень волохатый! – буркнул гридень. – Ну, точно от Волоса уродился! Воду за версту чует.

Деревья поредели. Ноги увязали по щиколотку, подошвы отрывались от земли с противным хлюпаньем. Буслай вломился в заросли осоки и сбавил шаг, внимательно смотря под ноги. Вот уж угодил – в заболоченную местность, а чистый ручей – где-то в сторонке. Сквозь частокол сомкнутых зубов протиснулось ругательство.

Широкий ручей, почти озеро, открылся неожиданно. Буслай шагнул и едва не грянулся в заросшую ряской воду. Гридень отступил, и в сапоге явственно хлюпнуло. Над водой пронесся тяжкий стон.

Ручей наполовину зарос грязно-зеленой ряской, растительная гладь вздыбилась моховыми кочками. Пройдет немного времени, и вода совсем зарастет, то-то радости будет болотнику да жене его, злобной красавице с гусиными лапами! Запляшут ночами синие огоньки заблудших душ.

Темная гладь чистой воды отражала облака, траченные горелым золотом с щедрыми прожилками. Кудрявые подушки неба с краю чернели, а середка напиталась красой заходящего солнца. Центр ручья будто залили медом.

Буслай добрался до чистой воды. Нога его едва не провалилась сквозь обманчивую твердь; пришлось присесть на корточки и тянуть руку с баклажкой до плечевого хруста. Вода забулькала в горлышке, кисть повело вниз, гридень напряг руку и тоскливо уткнулся взглядом в заболоченный участок.

Кочка мха дрогнула, провалилась в рясковый ковер. Воздух огласило кваканье. Буслай недоуменно огляделся. Баклажка хлюпнула, и из полной горловины всплыл пузырек воздуха.

Взгляд гридня прикипел к воде: в глубине мелькнуло крупное тело… стремительно поднялось… От неожиданности Буслай отпрянул и задом плюхнулся на мокрую траву. Ткань портов мгновенно взмокла, и кожи коснулась противная сырость. Мокрая рука выпустила баклажку – сосуд канул на дно с громким плюхом.

– Проклятье! Что за день такой? Неужто вдохнул колдовское изурочье, на ветер лаженное? – сокрушался гридень.

Вода гулко плеснула, и на поверхность всплыл зеленый валун, облепленный водорослями и грязью. В центре, возле выступа, похожего на нос, блестели два камушка. Буслай подозрительно оглядел диво и презрительно скривил губы. Валун улыбнулся, будто взрезали ножом кусок дерна, блеснул черными зубами.

– Ичетика не хватало! – простонал Буслай.

Валун приподнялся – мутные струи стекали с головы ичетика на его широкие плечи, ключицы. То, что Буслай принял за грязь, оказалось пиявками. Буслая передернуло от омерзения. Вот пакость!

Глаза ичетика задержались на топоре, опасно сузились.

– Здрав будь, воин.

Буслай процедил сквозь зубы:

– И тебе подобру.

Водную гладь проткнули зеленые руки с жутковатыми желтыми ногтями, в страшенных граблях баклажка смотрелась нелепо. Гридень сплюнул с досады, ичетик заслышал скрип зубов, усмехнулся гнусно:

– Не твоя?

– Ты что, дурак? – озлился гридень.

– Хочешь назад?

– Хочу, – ответил гридень без особой надежды.

Лапа с когтями протянула баклажку.

– На.

Буслай вскочил на ноги, отступил на пару шагов:

– Нашел дурака!

Младший брат водяного не так силен, помельче, но привычки поганые. Пакостит по-мелкому: посевы зальет, подмоет мосточки и крутой берег, а если какой дурак руку сунет, утащит, как пить дать. Эх, баклажка пропала! Стрый нагоняй задаст.

Буслай развернулся. Сочная трава захрустела под сапогами.

– Погоди! – окликнул ичетик. – Бражка есть?

– Чесночная! – огрызнулся гридень на ходу.

В спину ударило так, что не удержался на ногах, упал: в лицо бросилась трава, а лопатки обдало влагой.

В воде хохотал ичетик, гнусную тварь поддерживал хор лягушек. Буслай схватил полупустую баклажку, глаза его метнули молнии в ичетика, но тот на прощание хмыкнул и скрылся, оставляя круги на воде.

– Скотина! – выругался гридень с чувством.

Савка кончил уход за конями, проверил привязь, довольно крякнул. Стрый, ерзая на одеяле, с отеческой теплотой наблюдал за отроком. Через пару лет славный будет воин.

Лют вытащил из мешка птицу, добытую Буслаем утром. Кишки и голову зашвырнул подальше в кусты и принялся рвать перья жилистыми пальцами. Костерок в яме проглатывал пушинки, и вскоре запахло паленым.

Стемнело. День завис на тонкой грани меж сумраком и ночью, кусты на дальнем краю полянки слились в серую массу. Костер бросал вокруг желтый отсвет, красно-желтая полоска отметила лицо Люта. Стрый присмотрелся, нахмурился:

– О чем думу думаешь?

Лют замялся. Савка поймал смущенный взгляд гридня, отвернулся. Что могло взволновать сильномогучего воина?

– Из головы не выходит сказ о битве Перуна со Змеем.

Лицо воеводы потемнело, ибо не любил он упоминаний о Волосе. Пересилил себя, сказал непринужденно:

– Будто не слыхал ни разу.

– Не в том дело.

Савка отошел подальше, с преувеличенным любопытством осмотрел привязь коней, сел под деревом и под шепот кроны прикрыл в полудреме глаза.

– Вот мы знаем, что Волос… – продолжил Лют и запнулся. Хотел сказать, что Змей хитростью и коварством пленил Перуна, но вовремя прикусил язык. – Волос заточил супротивника, и тот долго не мог освободиться.

– Ну? – буркнул Стрый.

Лют окончательно позабыл о птице – полуощипанная тушка свалилась в траву.

– А кто разбил цепи? Кузнец. – Лют потрясенно выдохнул последнее слово и выжидательно посмотрел на воеводу.

Стрый подвигал складками на лбу, спросил недоуменно:

– Ну и?

Лют едва сдержал вздох разочарования: неужто поблазнилось несусветствие?

Стрый смотрел требовательно, но в глазах его мелькнуло опасение: уж не повредила ли уму лучшего гридня нечистая сила?

– Мы – воины, – продолжил Лют. – Перун, бог Грозы, благоволит нам, мы – любимые его чада. Дочери его, Магуре, любы витязи. Сраженных воинов сладко целует, дает испить воды из золотого черепа, и счастливый витязь отправляется в ирий. Мы клинками охраняем мир от Кривды, на свете нет людей важнее нас. Так почему Перуна освободил не блещущий панцирем воин, а кузнец?

Стрый одобрительно кивал, в глазах затеплились огоньки, но после последней фразы он нахмурился.

– Не бери в голову, – громыхнул воевода. – Мало что придумают кощунники, может, и воин освободил, оружный молотом, а молва списала на кузнеца. Все просто.

Лют кивнул, взглядом споткнулся о тушку птицы, спохватился – и в стороны полетели перья. Задумчивый блеск в его глазах почти растаял. Стрый отметил недовольно: немного недоумения все же осталось.

Затрещали громко ветки. Испуганный Савка продрал глаза и кинул ошалелый взгляд на Буслая. Гридень зло оглядел поляну и поспешил к костру. В руки воеводы ткнулась баклажка. Стрый насмешливо оглядел гридня:

– А чой ты грязный?

Буслай вполголоса выругался, с трудом стащил с себя мокрую рубаху и повесил ее над языками пламени. Стрый хохотнул издевательски:

– Никак повстречался с водяным?

Буслай буркнул через плечо раздраженно:

– С младшим братом.

– Понятно.

Воевода наклонил баклажку, и на землю полилась ядовито-зеленая жидкость. Мерзко запахло, и тут Лют удивленно уставился на дымную лужу, трава вокруг которой сразу пожухла. Буслай принюхался, и брови его поползли вверх.

– А ты чего думал? – спросил Стрый ласково.

Гридень затараторил подсердечной бранью, обещая надругаться над ичетиком, водяным и всей их поганой семейкой. Стрый одобрительно кивал, восхищенно прицокивал.

– Эх, посуду испоганил, – вздохнул воевода. – Ну, ладно, обещал пакость простить. – Оскверненная баклажка улетела в кусты.

Лют ощипал птицу, достал из мешка пахучие травы, от которых мясо станет нежным и сочным, и каждый ломтик его растает во рту сладким соком.

Савка подсел к костру и взял у Буслая рубаху.

– Э, а где Ждан? – спросил Буслай.

Лют запоздало спохватился: отроку пора вернуться. Савка поймал встревоженный взгляд, сунул рубаху обратно Буслаю и сомкнул ладони рупором у губ. Вечерний лес огласил крик:

– Ждан, где ты? Хватит собирать ягоды, возвращайся.

Эхо смолкло, легкий ветерок прошуршал листьями насмешливо, но Ждан не откликнулся. Стрый поднялся на ноги, его взгляд упал на Буслая.

– Поднимайся, сходишь с Лютом, посмотришь, куда олух запропастился.

Гридень встал с недовольным ворчанием, уронив в траву мокрую рубашку. Блики костра отразились от лезвия топора.

– Чего искать, сам придет.

Воевода смерил его тяжелым взглядом, и Буслай уронил взор и опустил плечи.

– Лют, долго тебя ждать? – буркнул он раздраженно.

Лют по знаку воеводы взял из поклажи небольшой мешок, поправил у бедра меч. Гридни с треском вломились в заросли и долго, до рези всматривались в траву, скрытую вечерним сумраком. Буслай шипел сердито – ветки так и норовили побольнее царапнуть его голый торс.

– Вот его следы, – указал Лют.

Вскоре они наткнулись на опрокинутый короб; под сапогами чавкнули раздавленные ягоды. Буслай схватил соратника за рукав и сказал холодеющими губами:

– Смотри, корзинка чья-то.

– И трава утоптана, будто медведь танцевал, – добавил Лют.

Гридни переглянулись. Буслай крепче сжал топор, а Лют распутал кожаные завязки мешка. Лес обступил людей. Почудился давящий взгляд…

– Пойдем по следу, – бросил Лют на ходу.

Буслай покорно потащился за старшим гриднем. Если дело нечистое, придется худо, подумал гридень хмуро. Никакого противника из плоти и крови он не боялся, но как сражаться с нечистью, способной отразить удар железа, наслать мару или еще что хуже? У Люта хоть гривна серебряная, воинский оберег защитит от вселения злого духа, а у него – медь с чутком серебра. Вдруг не спасет?

Лют резко остановился. Буслай едва не ткнулся носом ему в спину.

– Ты чего? – прошипел он сердито.

– Тихо! – ответил Лют еле слышно.

Буслай прислушался. Лес примолк: вот прошелестел листок… обломилась ветка… еле слышно прозвучал смешок… Раздался отзвук удара о дерево. Смех прозвучал более явственно. Ветерок в ветвях донес слабые хрипы.

– Бежим! – крикнул Лют.

Он вломился в заросли, как лось во время гона. Помрачневший лес недовольно заворчал. Буслай крепче стиснул топорище и ринулся следом. Ветки зло хлестали оголенную кожу, и гридень прикрыл лицо, едва видя спину Люта в щелке между пальцами.

Лес заохал, заулюлюкал. Глумливо ухнул филин. Лют заметил за частоколом стволов беленую рубаху и наддал ходу, явственно слыша хрипы.

Отрок метался меж стволов: рука на горле, вторая тщетно пытается достать булавой старикашку, сидящего у него на плечах. От отчаяния Ждан бился спиной о деревья в надежде придавить паскуду.

Старичок мерзко хихикал и сверкал ярко-алым пламенем в глазах. Сухонькие руки его с нежданной силой стягивали на шее отрока кожаную петлю.

– Никуда не денешься, я на твоих закорках по лесу погуляю!

Лют сунул руку в мешок. Зуд в пальцах подсказал, что нащупал нужное. Сзади запыхавшийся Буслай удивленно свистнул.

– Отпусти его!

Боли-бошка резко натянул петлю, повернул отрока, как строптивого коня.

– Заступнички явились, – сказал он обрадованно. – У меня скоро будет табун.

– Я тебе кости переломаю! – прорычал Лют.

Боли-бошка с тревогой посмотрел на уверенно шагающего гридня: еще чуть – и дотянется до бороды. Странно, за меч не берется, руку прячет в мешке…

Старческие руки натянули петлю – Ждан отчаянно вскрикнул, и изо рта пополам с хрипами полилась пена.

– Стой, касатик, не то шею сверну.

Глаза боли-бошки превратились в костры; от злобного оскала попятилась бы и свора волков; тускло сверкнули слюной клыки.

Буслай замер, пальцами стискивая бесполезный топор. Пока будешь рубить нечисть, успеет сломать шею Ждану, а то и отмахнется от честного лезвия и скроется в лесу с гнусным хохотом.

Лют молниеносно выхватил из мешка травяной веник, хлестнул им по старческим рукам, и в лесу раздался вопль громче сотни боевых труб. Буслай грянулся оземь, спину защекотали опавшие листья, рот помимо воли раскрылся в крике.

Хватка старика ослабла, и полузадушенный Ждан повалился. Лют сдернул боли-бошку, хлестнул по плеши крапивой.

– А-а-а!!!

Буслай вскочил и бросился на подмогу. Лют метнул взгляд: не надо. Гридень склонился над Жданом. Кожаная петля лопнула под лезвием топора, и отрок с трудом протолкнул воздух в измятое горло.

Лют крепко держал лесного пакостника за ногу и пуком крапивы хлестал его по плеши. Боли-бошка извивался ужом, сомкнув обожженные губы. Крик сменился поскуливанием.

– Что творишь? Больно же!

Лют тряхнул боли-бошку и прошипел в лицо, облепленное кусочками крапивы:

– Больно тебе?! Так я еще не начал!

Боли-бошка извернулся – зубы клацнули возле запястья гридня.

– Ах, ты так!

Тело нечисти со свистом проломило воздух, и могучая сосна загудела от удара. Посыпались иголки. Гридень стал околачивать стволы головой боли-бошки. В лесу злорадно заухало, а в сгустившейся тьме загорелись злым весельем огоньки.

Лют запихнул за пазуху боли-бошки истрепанный веник крапивы, раскрутил над головой – и нечистый с криком улетел в кусты. Протяжный вой удалился.

Гридень оглянулся на Ждана. Отрок с помощью Буслая сел и пальцами стал осторожно разминать посиневшее горло. Лют со злостью посмотрел на кусты, куда забросил боли-бошку.

– Ждан, надо идти.

Отрок осторожно кивнул. Буслай кое-как встал. Лют поднял из травы булаву и прицепил Ждану на пояс. Отрок оперся на подставленное плечо, и троица медленно зашагала к стоянке.

Лес на миг озадаченно смолк, а затем разразился ухающим хохотом. Ветви зашумели, будто от сильного ветра. Кто-то начал подхихикивать тонкими трелями, словно мышь-полевка. Траву накрыл белесый покров.

Лют недовольно поглядывал на клубящийся туман. Белые клочья стремились опутать голенища, блазнились крохотными когтями, принимали синеватый оттенок…

Савка извелся у костра. Едва заслышав треск, метнулся встречать гридней. При виде Ждана Савка ахнул. Гридни передали раненого товарища и подошли к воеводе. Стрый посмотрел требовательно.

– Нечистая шалит, – развел руками Буслай. – Любитель быстрой езды попался.

Стрый досадливо дернул щекой и взглядом уткнулся в Люта:

– Уходить надо.

Буслай вскинулся:

– Ты что?! Только устроились, даже не ели!

– Помолчи! – рявкнул воевода. – Хоть раз головой подумай.

Савка хлопотал над Жданом, мало не квохтал. Взгляд его упал на траву, и в груди похолодело: стебли оказались переплетены лентами синей кисеи. Он потрогал одну, и пальцы обдало морозом, будто сунул руку в сугроб.

Лют оттащил Буслая от воеводы и принялся укладывать мешки на лошадей. Животные обеспокоенно фыркали и трясли гривами. Все, кроме Горома. Лют некстати вспомнил слова стойгневского вазилы, что это вовсе не конь. Спросить бы Стрыя, да в ответ получишь по шее.

– На кой ляд попремся ночью? – не унимался Буслай.

Лют хмуро указал на траву, тронутую туманом:

– Думаешь, зря лес хожим быть перестал? И больно удобная полянка появилась, когда на ночлег решили устроиться.

Буслай досадливо сплюнул.

Стрый бросил взгляд на оцепеневших отроков, сказал Люту:

– Подсоби малым, а то туман пожрет. Ишь, как наступает.

Лют порылся в мешке с травами. В костер полетели ветки боярышника. Пламя лизнуло листья, и встречь туману потек дым. Синеватое покрывало испуганно отпрянуло и рассерженно зашипело. Буслай растолкал отроков и вместе с Савкой усадил Ждана в седло.

Лют погрузил поклажу и отвязал лошадей. Животные нервно переминались, разбрасывая копытами комья земли. Стрый похлопал по шее угольного Горома. Глаза громадины полыхнули багровым светом.

– Взденьте брони, – наказал воевода.

Буслай плюнул на мокрую рубашку, что так и лежала у костра, и из мешка вытащил запасную. Ткань согрела тело. Поверх льняной рубахи натянул кольчугу – полпуда плетеного железа придало уверенности.

Буслай взглянул на край полянки, поежился. Деревья скрылись за плотной стеной, иногда в клубах тумана мелькала оскаленная рожа, аж кишки от страха сводило.

Боярышник прогорел, и поляну снова уверенно стало поглощать синеватое полотно, подбираясь к костру. Пламя испуганно металось, но деваться из ямы ему было некуда, и участь его была предрешена.

Стрый оглядел отряд и неспешно забрался в седло:

– Я сзади поеду, Лют – впереди. Буська – меж Жданом и Савкой.

Буслай засопел обиженно:

– Чего я – в середине?

– Хорошо, – согласился воевода легко, – ты впереди.

– Э-э, да я просто так спросил.

Выехали на тропу. Свет луны продрался сквозь ветви и залил деревья мертвенным светом. В темноте то тут, то там вспыхивали попарно желтые огоньки. Лица обдало порывом холода, и в кустах протяжно завыло. Отроки испуганно зашептались, творя охранные знаки, и впились пальцами в обереги из можжевельника.

Буслаю захотелось подержать колючее: терновник, на худой конец репей. Нечисть боится колючих растений, ткни в рожу – убегут с воплем, да и через выложенный круг не проберутся, равно и не выберутся. Не случайно упырю в гроб ветки боярышника кладут, чтоб из могилы не вылезал.

Гридень тряхнул головой, рукой коснулся топора. Прохладный металл отозвался неожиданной теплотой. Вот единственный оберег, сказал про себя Буслай. Иных не надо.

Над головой пролетела тень, лошадь испуганно шарахнулась, гридень впустую рубанул воздух.

– Успокойся, – сказал сзади Стрый. – Пока пужают. Как начнется, скажу.

Буслай со страхом прислушался к зубовному скрежету за стволами, ответил нервно:

– Ты только не запаздывай, воевода. А то знаю я тебя.

Стрый хохотнул.

Лют разжег факел. Бледное пламя бросило дрожащие отсветы на листья. Тропа выросла из сумрака на несколько шагов. Лес был полон злобного щелканья, посвиста, справа похрюкивали, уши щекотал шелест сминаемой травы и веток. Изредка страшно скрипело, будто дерево отрывало корни и шло по лесу.

Сзади раздался печальный вздох. Лют метнул взгляд через плечо:

– Что такое, Буслай?

Гридень еще раз вздохнул:

– Поесть забыли.

Глава пятая

Бревенчатые стены, увешанные расписными полотнищами, содрогались от приветственных криков. Языки пламени в светильниках трепетали, как колосья на сильном ветру. Палата была напитана горячими запахами съестного, ароматами меда и вина. Под потолком воздух сгустился сизыми жгутами. Скоро пирующих окутает туман, если слуги забудут открыть духоводы, дабы чадную сыть разбавил свежий воздух.

Яромир склонил голову, повел дланью, и в зале поутихло. Множество глаз воззрилось на князя, устроившего пир. Кравчий вынырнул из-за спины и подал золотую чашу в россыпи жемчуга и яхонтов, до краев полную густым терпким вином.

– Други мои! – провозгласил князь. – Пью во здравие ваше! Ибо нет ничего лучше на свете – иметь таких друзей. Не богатством славен доблестный муж. Что злато? Сегодня есть, завтра идешь по миру с сумой. Но если есть друзья, такие как вы, и смерть не страшна. Пью за вас – настоящее богатство мужа!

Палата взорвалась одобрительными криками, гости поспешно вскочили с лавок и принялись вздымать серебряные чаши, украшенные жемчугом; кто-то поднял сердоликовые чарки, обложенные серебром; иные – рога буйволиные и воловьи с искусной резьбой. Запахи вина, меда и темного олуя крепко переплелись, вдохнешь – уже пьян.

– И ты будь здрав, князь! – раздались ответные здравицы.

Хмельное исчезло в десятках глоток, палата огласилась мощным кряканьем, звоном золотой и серебряной посуды, громким чавканьем. Крепкие руки раздирали жареных лебедей, жернова зубов перемалывали нежное мясо. Чарочники с ног сбились, наполняя опустевшие кубки.

Яромир в два глотка осушил чашу. Кравчий принял пустой сосуд и притаился за спиной. Князь сел, пытливо обводя взглядом приглашенных мужей: когда кто-то поднимал кубок во славу князя, Яромир кивал ему в ответ, взглядом отыскивая следующего гостя.

По правую руку раздалось недовольное ворчание:

– На кой, княже, пригласил эту ораву? Все окрестные князья с малыми дружинами примчались. Того гляди, меж собой станут задираться.

Яромир покосился на Ратьгоя, и его губы невольно растянулись в улыбке. Суровый воевода среди роскоши палаты смотрелся как ворона в парче: зыркал исподлобья на пирующих, двигал кадыком туда-сюда, но к еде не притрагивался, а на виночерпия, сунувшегося с серебряной чаркой меда, так рыкнул, что бедняга едва не расплескал напиток.

– Чего моими гостями недоволен? – поинтересовался князь.

Ратьгой скривился, отвел взгляд.

– Не понимаю, на кой ляд потчевать лучшим? Кладовые разорил, выставив золотую и серебряную посуду. Да после каждого пира половины недосчитаемся.

Раздраженный голос воеводы резал слух. Князь поморщился, и брови его двинулись к переносице.

– Не твоя печаль, – ответил он резко. – Ешь давай, а не хочешь хмельного, выпей квасу.

Яромир дал знак кравчему, и тот с опаской протянул воеводе серебряный ковшик, украшенный искусной резьбой. Воевода нехотя принял, губами припал к краю и одним духом опростал содержимое.

– Да как не моя забота? – продолжил воевода менее сердито. – Казна полниться должна, а ты одному князю Бериславу подарил четыре золотые цепи, пояса сердоликовые, блюдо с жемчугом, золотой складень и серебряное чело. А сколько еще тут охочих на дорогие подарки? Этак в новый поход скоро пойдем, а кого на этот раз воевать? Со всеми в мире.

Яромир с нежностью посмотрел на взъерошенного воеводу, который водил походы еще до его рождения, а потом учил мальчишку держать меч. За напускной грубостью воина пряталось смущение: непривычно в роскошных палатах, жизнь провел в поле, с мечом в руке, красным словам не обучен.

Потому сторонятся седовласого воина бояре, знают, что высокое положение не спасет, коли Ратьгой осерчает. Да и князю достается – любит воевода резать правду-матку в глаза и при честном народе, скажет такое и скалится, а самому хоть под землю провалиться. Но что делать, если у преданных и честных людей такой недостаток. Мудрому следует держать при себе таких, а не сладкоустов.

Воевода смутился под теплым взглядом князя.

– Что уставился, аль не правду говорю?

– Правду, правду, дядька, – согласился Яромир. – Только ты привык мечом сражаться, в государственных делах не смыслишь. А слово, да за таким столом, может куда больше войска.

Ратьгой хмыкнул, раздраженно дернул плечом и презрительно хлестнул гуляк взглядом:

– Со стороны кажется, что откупаешься.

Князь склонился к уху, поросшему седыми кольцами волос:

– Почти угадал.

Ратьгой недоуменно уставился на загадочную улыбку князя. Лицо воина налилось дурной кровью.

– И не стыдно откупаться?! – возопил он громким шепотом. Яромир досадливо дернулся, поспешно оглядел гуляк – не услышал кто? – Откупимся мечами, – продолжал горячиться воевода. – На кой ляд отослал Стрыя, он бы один справился?

– Тише, старый пень! – зашипел князь.

Один из прибывших князей, глядя на Яромира, крикнул здравицу. Князь, растянув губы в улыбке, кликнул кравчего. Виночерпий выслушал, подозвал нарочного. Гостю подали чашу с хмельным медом.

– Годун-ста, князь жалует тебя чашей, – шепнул нарочный.

Князь Годун встал. Серебряная чаша исчезла в ладонях, приложенных к губам; кадык под паутиной бороды несколько раз дернулся. Годун довольно крякнул. Яромир принял его поклон. Нарочный вернулся к княжьему столу и шепнул ненужные речи:

– Годун-ста, выпил чашу, челом бьет.

Ратьгой рявкнул недовольно:

– Иди отсюда, пока я тебе в чело не дал!

Слуга глянул испуганно и исчез, как лист, унесенный ураганом. Яромир недовольно посмотрел на воеводу. Старый воин нахально принял взгляд, воинственно топорща бороду-лопату.

– Хватит озоровать, – буркнул Яромир примирительно.

Слегка захмелевшие гости потребовали музыки. По знаку князя двери палаты распахнулись, и в створ проглянула палата для простых гостей. Там столы тоже ломились от яств на золотых и серебряных блюдах – нет ни в чем отличия меж князьями и простыми ратниками.

В открытые двери полетели приветственные возгласы. Дружинные разом встали, едва не опрокинув столы. Кубки с питьем взметнулись к потолку, а стены содрогнулись от радостных криков. Пламя затрепетало; несколько светильников погасло, всплакнув тонкими струйками сизого дыма.

В Большую палату ввалились разряженные скоморохи, чьи нелепые прыжки и ужимки вызвали дружный хохот. Музыканты что есть сил грянули разудалую мелодию; звуки рожков, свирелей и гудка сплели незримую волшбу. Несколько князей и бояр не высидели за столом, и пол затрясся под сапогами танцующих. Двери закрылись, обрубив раздосадованный гул Малой палаты.

Ратьгой брезгливо оглядел шутов, пожевал губами, будто хотел сплюнуть. Яромир сказал успокаивающе:

– Ничего, ближе к вечеру Вереск расчехлит гусли, послушаешь любимые песни. А пока пусть веселятся.

Ратьгой из-под бровей окинул взглядом галдящий люд, ничуть не похожий на степенных князей и бояр, прибывших утром. Губы его презрительно скривились.

– И охота тебе, княже, сидеть возле животных?

– Нет, – ответил князь честно. – Но надо. Это ты, воин простой, можешь встать и уйти, а я должен улыбаться и кланяться, кланяться и улыбаться. Крепить связи за обильной едой и выпивкой, потому как такие связи крепче торжественных клятв и обещаний, данных на бранном поле.

– Срамота! – сплюнул воевода, искрививши лицо, будто вспылил болью зуб, но правоту князя принял, пусть и не по нутру была.

Гости незаметно подъели жареных лебедей, студень из говяжьих ног, разномастные окорока, колбасы, соленые и холодные мясные кушанья. Распорядитель стола подал знак – двери в палату отворились, и прежние ароматы властно смела струя запаха новой сыти.

Гости встретили слуг с блюдами довольным ревом. Ратьгой поморщился – орут так, словно никогда не ели. Чего тут радоваться? Подумаешь, подали икру, сладкие супы, копченую рыбу, балык, масло, сыр, гусиный потрох, жареных поросят, карасей с бараниной, щуку паровую, спину белорыбицы, голову щучью, уху, громадных осетров – трое красномордых отроков еле донесли, а когда с облегчением швырнули на стол, посуда подпрыгнула, – оладью тельную из рыбы, тешку белужью, пирог из рыбы, отварную говядину, курник, осыпанный яйцами, пироги с бараниной, с яйцами, лебединый папорок с шафранным взваром, холодную топаную капусту, кисель клюквенный, кашку тертую с маковым сочком, сладкие пироги с изюмом, вареньем и пряными кореньями, пироги с мясом, пряженые пироги с кислым сыром. И еще, и еще…

Ратьгой судорожно сглотнул; руки его помимо воли дернулись к жареному зайцу, фаршированному кашей. Пальцы разодрали хрустящий бок; взор заволокло густое облако пара; от изумительного запаха взбунтовались кишки, порываясь скорее согреться лакомством.

Яромир глянул на воеводу и с трудом сдержал улыбку. Кравчий наполнил Ратьгою ковш квасом – воевода выдул вмиг, попросил еще.

– Давно бы так, – проворчал Яромир. – А то строил из себя волхва.

Воевода промычал с набитым ртом, небрежно отмахнулся. С пальцев сорвались жирные капли и плюхнулись на скатерть темными пятнами. Князь улыбнулся. Его пальцы сомкнулись на чаше, бугристой от россыпи жемчуга, и нутро приятно согрел земляничный взвар.

Музыка грянула громче. Нестройный хор полупьяных голосов затянул походную песню, сиплые голоса разрезали музыкальную ткань. Музыканты морщились, удваивая усилия.

Палату охватил гомон. Ратьгой упер в стену тоскливый взгляд, кулаками впустую сжимая воздух. Дубину бы сейчас, подумалось некстати.

Шум умолк, как обрубленный. Стихли музыканты, песни, звяканье посуды, даже пламя светильников затрещало чуть тише. Тяжелый воздух, насыщенный запахами жаркого, хмельных испарений и чеснока, прорезала чистая струя, словно ворвался в окно порыв бриза.

Взгляды мужчин привлекла к себе вошедшая женщина. Ратьгой против воли расплылся в улыбке. Глянул на князя: тот вскочил на ноги, на щеках румянец, грудь выгнул колесом.

Приезжие князья с завистью посмотрели на Яромира, сожалея, что не досталось им такой прекрасной жены. Яромир неотрывно глядел на Умилу, и сердце его полнилось щенячьим восторгом.

Супруга заметила взгляд мужа, и алые губы раздвинулись в мягкой улыбке. В палате будто сверкнула молния – мужчины ошалело трясли головами, пальцами терли ослепленные глаза. Восхищенный шепот наполнил палату шмелиным жужжанием.

Княгиня легкой походкой шла к трону. Серебряные височные кольца при ходьбе отзывались чистым звуком, щемящим сердце. Подошла. Яромир с любовью оглядел ладную фигуру жены, укрытую шелковыми одеждами, ожерелье из цветного бисера на груди, медовую косу толщиной в руку почти до пят. Мужчины, как завороженные мальчишки, смотрели на косу княгини, в их глазах застыл благоговейный восторг.

Умила улыбнулась мужу, и в ее синих глазах сверкнули теплые искорки. Князь едва устоял на ногах, глазами жадно пожирая чистое лицо, словно видел жену в первый раз. Или в последний.

Красота Умилы представляла такую редкость, что простолюдины давно пустили слух о том, что Яромир взял в жены самодиву. Ратьгой прекрасно знал ее родителей, не раз видел девчушкой, но, когда Умила расцвела, усомнился: не богиня ли?

Княгиня оперлась на руку Яромира, села подле мужа, благостно кивнула:

– Продолжайте, гости дорогие.

Первыми опомнились кравчий с чарниками.

– Славься княгиня! – заорали они.

К потолку взметнулись десятки чаш, мужчины наперебой заорали здравицы, и стены опасно задрожали. Каждый хотел мелькнуть перед взором княгини: пусть ничто не сулил ответный взгляд, но все равно в сердце расцветал пламенный цветок из первородного огня, создавшего мир.

Палата вновь наполнилась звуками веселья. Гости пировали чинно, выказывая руминское вежество – пальцы об одежу и бороду не вытирали. Музыканты вместо разухабистых плясовых заиграли светлые мелодии, подобные журчанию лесных родников и пению птиц на заре. В зале посветлело, словно Дажьбог пристроил на стене щит.

Княгине наполнили чару фруктовым взваром, поставили курицу во щах богатых. Умила переглянулась с мужем, и ее полные губы тронула улыбка. Потом поднялась. Тонкие пальцы оплели чашу. Серебряный ободок ярко блеснул.

– За вас, гости дорогие. Великая честь потчевать славных мужей.

Князья и бояре вскочили на ноги, от рева мощных глоток затрясся свод, пламя светильников жалко скукожилось, погодя несмело расправив смятые лепестки.

Заздравные крики посыпались горохом.

– И ты будь здрава, княгиня!

– Многие лета княжьей чете!

– Вот свезло Яромиру!

– Слава княгине, слава князю!

Яромир улыбнулся. Ратьгою что-то не понравилось в возгласах, но воевода не понял, что именно, и уткнулся в золотой поднос с жареным фазаном. Князю до смерти захотелось обнять девичий стан, прильнуть к губам, но приходилось сидеть с каменным лицом, наблюдать за гостями, улыбаться и кланяться в ответ.

Ладони Яромира коснулись мягкие пальчики, и раздражение смыло горячей волной, будто запруду в половодье. Умила без слов поняла мужа, глазами сказала: «Терпи».

Яромир вздохнул и с хрустом поднялся. Руку оттягивала золотая чара. В ответ на княжью здравицу гости заорали свои, и Яромир сел. Казалось, кожа на лице одеревенела от улыбки. Все знакомо, привычно, скучно до ломоты в челюстях, но пир надо продолжать.

Княгиня ела чинно. Сидящие рядом с нею гости удостаивались разговора и дивились осведомленности прекрасной женщины. Отроки сбились с ног, таская блюда из поварни. Палата была полна клубами ароматного пара: воздух загустел, еще чуть-чуть – и можно было бы его пить.

Музыканты сделали небольшой перерыв. Луженые глотки зашипели под потоками кваса. И людской гомон вновь разбавила музыка.

Ратьгой заприметил крадущегося у стенки паренька в простой рубахе, бледного. Палата отражалась в его больших глазах. Крылышко тетерева застыло у лоснящихся жиром губ – воевода хмуро наблюдал за учеником волхва, непонятно зачем зашедшего на пир, перехватил взгляд, нахмурился.

Паренек приблизился к князю, но его рукав схватили пальцы Ратьгоя, и в уши ученика противно ввинтился грубый голос:

– Куды?

– Я, э-э…

Паренек побледнел еще больше. Яромир, заприметив неладное, взглянул хмуро:

– Пусти, Ратьгой.

Воевода вытер жирные пальцы о рубаху парня и с ворчанием вгрызся в крылышко – под гнетом желтоватых зубов тонкие косточки раскололись на мелкие щепки. Потом слуха отрока коснулись нелицеприятные слова о волхвах и их приспешниках.

Яромир поглядел на покрасневшее лицо ученика волхва, спросил насмешливо:

– Чего пришел?

Парень справился с волнением и необычным для юного возраста густым голосом заглушил звуки веселья:

– Вольга просит прийти, дело очень важное.

Умила с любопытством глянула на мужа: в последнее время муж часто общался со служителем богов, бывал тревожным. Яромир успокоил любимую взглядом и встал из-за стола:

– Гости мои, пируйте, а я пока отлучусь ненадолго.

В ответ раздались пожелания поскорее возвращаться, добродушные смешки. Ученик Вольги направился к выходу. Князь, взглядом держа худую спину, хлопал гостей по плечам, говорил льстивые слова. Шею вдруг ожгла горячая волна, приправленная чесночным духом.

– Ты зачем потащился? – спросил князь не оглядываясь.

Ратьгой буркнул неприязненно:

– Мало ли чего?

– Да ты чего? Вольга отечеству служит не хуже тебя.

– Еще скажи – лучше! – огрызнулся воевода. По его морщинистому лицу скользнуло несколько любопытных взглядов, и Ратьгой оскалился. Гости уткнулись в подносы. – Просто волхвам не доверяю.

Яромир махнул рукой: ну, не любит старый воин кудесников, больше уповает на остроту меча и крепость щита. А что Вольгу не любит особо, так – уведут у тебя женщину, еще не то испытаешь. Как только не убили друг друга?

У выхода князь обернулся. Умила тепло улыбнулась, и Яромир посветлел лицом, но, заметив в глазах любимой тщательно скрытую печаль, помрачнел, как небо по осени.

Малая палата встретила князя оглушительным ревом. Яромир остановился, потряс дланями. Лицо онемело в улыбке. Витязи, прибывшие с приглашенными князьями, славили гостеприимство Яромира. Ратьгой сердито отметил, что крикнули здравицу для приличия, тут же уткнувшись в подносы. Палата потонула в чавканье.

Князь вышел за учеником волхва во двор. Солнце яро ударило в глаза, и рука Яромира невольно дернулась к лицу. Во дворе под навесами пировали те, кому не хватило места в княжьих палатах, горожане.

Город второй день утопал в хмельном веселье. Несколько человек с уханьем катили пузатую бочку, под дальним навесом нетерпеливо кричали. Звучал женский смех, шлепки по мясистым задам, фальшиво-оскорбленный писк.

Ратьгой вознегодовал, что простолюдины не обращают на князя внимания. Сидят, жрут!

Худой ученик просочился сквозь гомонящую толпу, как рыбешка через крупноячеистую сеть. Князь потолкался плечами с праздным людом. Некоторые доверительно обнимали его, приглашали подсесть к ним. Яромир спешно отказывал и шел дальше, чтобы разъяренный воевода не размазал гуляку по стенкам.

Глава шестая

Вольга обосновался в укромном уголке детинца, поближе к источнику воды, надобной в чародейных нуждах. Возле небольшой избы было пусто – челядь и гости пугливо огибали обитель волхва.

За пару шагов до крыльца ученик остановился и посмотрел на князя с отсутствующим выражением:

– Вольга ожидает, князь, просил быть одному.

Яромир кивнул, слыша за плечом сердитое сопение воеводы. Воздух от выдоха воеводы насытился парами чеснока – муха пролетела сквозь темное марево, пала на землю безжизненным комком.

– Что за тайны, княже?

Яромир обернулся – насупленный вид воеводы едва не вызвал у него улыбку.

– Не ярись понапрасну, дядька. Пора забыть раздор с Вольгой.

Ратьгой потемнел, как грозовая туча, в глазах мелькнули злые сполохи. Ученик волхва испуганно попятился.

– Эт наше дело, не лезь, князь, – сказал воевода грубовато. – Ладно, ступай, но в случь чего я рядом.

Яромир с трудом остановил расползающиеся в улыбке губы.

– Хорошо, дядька Ратьгой, как изволишь.

Пошел – ступеньки крыльца отозвались легким скрипом, а сзади раздалось невнятное ворчание.

Из-за открытой двери пахнуло сладковатым тленом, терпким ароматом трав. Ноздри от резких запахов отчаянно зачесались, а в лицо бросилась прохладная волна: за окном кожа горела, а в дом волхва вошел – словно в Навь.

В середке комнаты располагался холодный очаг, обложенный камнем. Пепел в очаге застыл уродливыми буграми. Стены были увешаны оберегами, пучками трав, сушеными тушками зверей. Стол был завален рухлядью: лоскутами медвежьих шкур, волчьих и барсучьих, раскрашенными горшками с мутным варевом. Яромир осторожно втянул воздух и скривился от гадостного запаха.

Князь прикрыл дверь, взглядом обшарил пустую комнату – брови сдвинулись к переносице.

– Я тебе сколько раз говорил, бестолочь?!

Яромир повернул голову на приглушенный крик, прищурился: в полутемной комнате еле заметил дверь. Пальцами ухватил железную ручку в виде диковинного зверя – явилось нутро комнаты без окон, полное пыльных мешков, полок со свитками. Пламя плошки с жиром тускло отражалось на разбросанных амулетах, в уши ворвалась яростная речь волхва.

– Ты хоть знаешь, что спалил? – рыкнул Вольга люто. На миг сквозь человечьи черты лица проглянул волчий оскал.

Худенький парнишка, почти не отличимый от того, что привел князя, дрожал, будто в сечень вылез из проруби. Руки вытянул по швам, шею упрятал в плечи, глазами не мигал.

– Знаю, нечуй-ветер, – ответил ученик дрожащим голосом.

Рассерженный волхв махнул рукой. Яромир отпрянул от вспышки света, а стены содрогнулись от крика боли.

– Ай, больше не буду! – верещал ученик.

Ярость Вольги отбросила парнишку к стене – нерадивый скрючился и закрыл голову руками. Волхв сдержал вспышку ярости, продолжил холодным голосом:

– Знаешь, что нечуй-ветер остановит ветер на воде?

Ученик всхлипнул:

– Да.

– Коли есть эта трава, спасешь корабль от потопления, да и рыбу без неводов ловить сможешь. Как угораздило сжечь запасы? Теперь жди первого дня просинеца, лазай у берегов по снегу.

Испуганный ученик простонал с пола:

– Да я соберу до травиночки.

Вольга растянул губы, и клыки влажно блеснули.

– Бестолочь, – сказал он почти беззлобно, – лишь слепые от рождения могут собрать нечуй, им тогда в бельма словно ножом тычут. И не руками траву собирают, а пастью разверстой, чтобы сила не ушла. Где таких людей взять? Последний, чей сбор ты, болван, пустил прахом, поперхнулся снегом, застудил нутро и шагнул к звездному мосту.

Волхв с досады рыкнул. Князя от этого рыка пробрал холодок, а ученик едва не проломил пол в попытке провалиться сквозь землю. Вольга глянул в угол, где прислонил посох, сжал пальцы в кулак, но сменил гнев на милость, буркнул с тоской:

– Теперь придется торговать с Красиней, чтоб ему провалиться, жмоту острорылому!

Яромир осторожно кашлянул, внутри сжался в комок, напружинил ноги, готовясь отпрыгнуть от огнешара. Волхв преобразился лицом – в комнате будто вспыхнуло второе солнце.

– Княже! Что стоишь, как сирота?

Яромир пожал плечами, взглядом невзначай скользнул по скрюченному ученику.

– Поднимайся, оболтус, – прикрикнул волхв с отеческой укоризной, – поклонись князю да выметайся на улицу.

Парнишка взлетел с пола, словно обладал крыльями, качнул вихрастой головой в поклоне. Князь посторонился, и ученик пролетел мимо смерчем. Вольга недовольно качнул головой, возвел очи горе. Яромир поморщился лицедейству и спросил грубовато:

– Чего хочешь сказать?

Волхв посерьезнел, глянул в первую комнату и понизил голос:

– Дурные вести, княже.

В нутре Яромира смерзлась градина, щека судорожно дернулась.

– Что такое? – спросил он сипло.

– Кромешники сказывают: к границам княжества Путяты стягивается орда степняков. Сплошь закаленные воины, как войска ясагов на Пепельном валу.

Волхв замолчал, озадаченный переменой лица князя. Из того будто кровь сцедили; складки на лбу глубокие, как борозды весенней пашни.

– Продолжай, чего замолк? – выдавил Яромир.

Волхв пожал плечами, в глазах мелькнул огонек.

– Покуда стягивают силы, ждут обозы, а где-то через недельку нападут.

– Ясно, – кивнул князь. Глаза его невидяще уставились в плошку жира с желтым языком пламени.

Вольга помедлил, начал осторожно:

– Не сегодня-завтра Путята пришлет гонцов. Будем дружину собирать?

– Нет.

Вольга запнулся, седые кусты бровей поползли вверх.

– Откажем в помощи?

Яромир кивнул с мрачным лицом, взглядом прошелся по различным оберегам и амулетам.

Вольга молча ждал. Огонь в плошке с жиром трепетал, как сердце испуганного зайца.

Князь долго молчал, набрав в грудь воздуха. Выдох взметнул облачко пыли, оторвал корень пламени от горючего жира, и тот растаял в воздухе. В комнате потемнело; волхв с трудом различал бороду князя.

– Не у Путяты степняков остановим, большую рать не соберешь так быстро.

– В землях Твердяты?

– Нет, на нашей земле.

Волхв сердито пристукнул ногой, щелкнул пальцами – плошка заполыхала, как погребальный костер.

– И Твердяте не поможем? Почему думаешь, что до нас дойдут? Степняки больше одного набега не совершают.

– Тогда зачем им обозы? Война себя кормит, они знают, что идут в сытый край, но задерживают наступление до подхода обозов. Нет, Вольга, – вздохнул Яромир горестно, – у них цель – земли разорить, а наше княжество стереть с лица земли.

Волхв прислушался к словам. Чутье кудесника пыталось уловить, где князь творит лжу, но Яромир сказал правду, вернее, в сказанное верил. Вольга буркнул с сомнением:

– С чего взял? Опять друг весточку подал?

Князь серьезно кивнул. Волхв хрюкнул досадливо, и его лицо перекосилось, как от приступа зубной боли.

– Что за друг? Княже, по ночам балуешь колдовством?

– Нет.

Князь замолчал, давая понять, что больше о таинственном изветнике не скажет ничего. Волхв рассерженно сопел. Яромир обвел рукой полки с оберегами и травами.

– Тебе особый наказ: запаси побольше чародейных штук, пригодятся. А лучше меч-самосек найди, чтоб враз супостатов порубил.

Вольга хохотнул натужно:

– Может, Перуна призвать или Рода?

– А можешь? – спросил Яромир нарочито серьезно.

Волхв поперхнулся смехом и недобро блеснул глазами.

– Не шути, княже. Боги помогают тем, кто не сидит на печи. На своей земле сдюжим.

Волхв неожиданно замолчал и напряженно прислушался. Яромир обшарил взглядом стены, выглянул из кладовой, но никого не увидел.

– Ты чего?

Вольга поднял палец, наморщил лоб – тесьма исчезла в складках кожи. Князь озадаченно замолчал: ничего не слышно, кроме дыхания и треска пламени. Волхв потушил огонь, забрал посох и поволок князя из кладовой.

– Слышишь, княже? – спросил он посредине комнаты.

Яромир прислушался: сквозь бревна просачивался гомон пирующих во дворе, рядом сопел волхв… На грани слуха возник новый звук. Князь насторожился. Сердце екнуло, будто он услышал пение стрел.

Грозный звук нарастал.

– Что это?

Волхв открыл рот, но тут дверь с треском слетела с петель, грянулась о пол, и в проеме выросла фигура Ратьгоя. Воевода неприязненно мазнул взглядом волчью шкуру Вольги и сморщил нос. Кудесник ответил неприветливым взором.

– Что случилось? – спросил Яромир поспешно.

Ратьгой нехотя отлепил жгучий взгляд от волхва:

– Сам смотри, княже, хрень какая-то с восхода летит.

Князь быстро вышел во двор, сзади стучал посохом Вольга. От взгляда на восход в груди похолодело.

Небесный ситец стремительно темнел, пасмурные плиты мостили буревую дорогу, в воздухе запахло зимой. Волхв позади охнул, князь прищурился, двор загомонил испуганно. Свинцовые плиты прошила золотая нить, которая тянулась за огненным шаром.

Яромир оглядел потемневший мир. Из терема выбежали хмельные воины и остолбенело уставились на диво. Грянул гром, некоторые горожане попадали, зажимая уши. Ратьгой рядом с князем ругнулся и скривился от бормотания Вольги. Гром повторился – без вспышек молнии… словно рушился небесный свод… того и гляди, попадают глыбы хрусталя.

От грохота заложило уши, и Яромир открыл рот. Полегчало. Гром повторялся и повторялся. Потрясенный князь осознал, что тучи молчат, а страшный голос произносит: «БОЮ БЫТЬ!!! БОЮ БЫТЬ!!!»

Князь оглянулся на волхва. Ошеломленный вид кудесника показал, что ничего хорошего ждать не приходится.

Огненный шар пронесся над головами: в пламенном облаке мелькнули гигантские крылья, почудилось женское лицо… Диковинная птица промчалась быстрее солнечного зайчика от зеркальца в проказливой руке, небо аккурат посередке разделила тлеющая нить. Слова стихли.

Князь проводил взглядом диво и схватил волхва за грудки. Вольга, как и остальные, пребывал в ступоре и уставил на князя полубезумные глаза.

– Что это было? – рявкнул Яромир.

– Га-гамаюн, – выдавил волхв трясущимися губами.

– Что за гагамаюн?

От возмущения Вольга пришел в себя.

– Гамаюн, княже! Вещая птица, посланница богов.

Яромир оглядел остолбенелый двор, сердито сплюнул.

– Ну, такое будущее мне известно, – сказал он тихо.

Губы волхва плясали от испуга.

– Ты не понимаешь, княже, – зашептал он, – если является Гамаюн, то дело плохо! Очень плохо! Пожалуй, придется поискать чудо-оружие.

Ратьгой встрепенулся: взглядом ошпарил Вольгу, на князя посмотрел вопросительно. Яромир отмахнулся:

– Потом, дядька, потом.

Воевода обиженно насупился, сплюнул под ноги волхву и загрохотал сапожищами по двору.

Люди постепенно оживали, чесали затылки. Двор наполнился испуганным гулом.

Яромир насупленно смотрел на волхва.

– Что за оружие?

– Свиток у меня есть один, – начал волхв, – зело интересен, очень древний…

– Вольга! – прорычал князь.

Волхв опомнился, деланно оперся на клюку, продолжил:

– К югу от нас, близко от булгар, Железные горы. Бают, что там запрятаны неисчислимые сокровища, а среди них и чудо-оружие, способное разом уничтожить огромное войско.

– Но добраться нелегко?

Волхв развел руками, огорченно вздохнул:

– А то. Да и сторожит всякая нежить, куда без нее?

– А как достать?

– Записано, что клад сокрыт в пасти зверя.

Князь нахмурился. Несколько людей обратились к нему, но Яромир отмахнулся:

– В пасти зверя?

– Что сие значит – неведомо.

Яромир крякнул досадливо. Его взгляд приковали свинцовые тучи, не желающие рассеиваться.

– Это недалеко от князя Вышатича?

Волхв кивнул, добавил осторожно:

– Стрый доберется туда не сегодня-завтра. Да и как услать на неведомое дело, когда он тут позарез будет нужен?

Отдаленный звук грома пронесся над двором, ветерок взъерошил волосы, люди озадаченно примолкли.

– Надобно отослать гонца к Вышатичу, пусть на поиски отправится Лют с Буськой, а Стрый вертается.

Вольга сморщился, будто пожевал горсть волчьих ягод.

– Буська?

– Лучше побеспокойся о гонце, – отмахнулся князь. – Если можешь, то и остальным послам вели поторопиться.

Волхв развел руками:

– Княже, я не колдун. Одного курдуша сумею спеленать – ночью будет у Вышатича, – но не больше.

Небо на восходе было чернее угля, в складках туч блеснула молния, свинцовые глыбы озарил яркий сполох. Холодные струи ветра вмиг выбили тепло лета. Яромир клацнул зубами. В небе заворчало грозно.

Люди испуганно заголосили, потянулись со двора, на землю со звоном упала посуда, добрая снедь вывалилась в пыль. С влажным хрустом лопнула бочка олуя, с бульканьем вспенилась лужа, похолодевший воздух стал кислым.

– Что такое? – спросил князь Вольгу.

– После прилета Гамаюн приходит буря.

Яромир простонал:

– Город уцелеет?

Волхв поплевал на ладони, выпрямился – патлы повисли в воздухе белыми змеями, блеск в глазах не уступал грозовым сполохам.

– Не боись, стороной поведу, может, заденет краешком.

– А?..

– Княже, ступай к гостям, – прервал Вольга напряженно. – Подготовь их к моему выступлению, мол, боги указывают на беду, вы, как гости, помогите отстоять дом и все такое. Наплети про долг, честь и мужество.

– Но-но! – возмутился Яромир.

Волхв повернулся лицом к буре. В ладони заскрипел посох. На висках вздулись толстые жилы. В нескольких верстах в землю ударил слепящий ветвистый столб, брызнули дымящиеся комья, ветер донес грохот расколотого неба.

Молнии стали бить чаще. Люди оглохли от грома, такого же сильного, как в тот день, когда Перун молотил топором по башке Змея-Волоса.

Воздух скрутился в узел, гигантская воронка сорвала слой земли, размолола в пыль. Почерневший жгут двинулся на город. Яромир с остановившимся сердцем наблюдал за воздуховоротом, потом взгляд его упал на фигуру волхва с раскинутыми руками.

Князь сжал кулаки, взглядом принялся буравить спину кудесника – волевым усилием попытался передать часть своей жизненной силы. Налетел визжащий порыв ветра. Яромира покатило по земле, как пустую бочку. Небо и земля поменялись местами. В локоть больно впился камушек…

Над головой раздался сердитый рык Ратьгоя – будто туча громыхнула. Кудесник подхватил князя под мышки, вздернул на ноги.

– …растудыть!!

Яромир промямлил:

– Как с князем разговариваешь?

Ответные слова заглушил хохот туч. Яромир глянул недовольно на воеводу и прикипел взглядом к воронке, облизывающей край городской стены. Ровный строй бревен смялся, взметнулись обломки с девственно-белыми изломами. Близстоящие дома содрогнулись, невидимая рука содрала крыши, плеснула на улицы дождем из соломин.

Люди спешно покидали дома, улицы были запружены… Толпа двигалась прочь от смерча.

Волхв захрипел, из последних сил выкрикнул что-то на зауми и завалился набок. Яромир метнулся к кудеснику, но его опередили. Жилистые руки подхватили обмякшее тело, как пушинку. Князь раскрыл рот – каравай залезет – и распахнутыми глазами смотрел на Ратьгоя.

Воевода, держа на руках Вольгу, провожал взглядом вихрь, миновавший город. Силы оставили воронку: распались невидимые скрепы, на землю хлынула пыль и мусор. Ратьгой встретился глазами с князем, скривился.

– Это ничего не значит, – буркнул он, направляясь к жилищу волхва.

Глава седьмая

Деревья расступились, лунный свет ударил ярко. На миг глазам, привыкшим к ночной тьме, стало больно. Лют запалил новый факел, отправив в кусты тлеющий огрызок. Сзади удивленно присвистнули.

– И куда мы выехали? – поинтересовался Буслай.

Лют остолбенело разглядывал деревню: неказистые дома спят, ставни закрыты, лишь из одного окна сочится свет. Деревня небольшая – с десяток домов на одной улице, общий колодец. Рядом с колодезным срубом – ветхая телега: передних колес нет, стоит косо, как щит, прислоненный к стене.

Лес кончился.

Цепочка отряда распалась на опушке, кони встали в ряд, из их ноздрей сочились туманные струи, как пар из-под крышки котла. Стрый оглянулся на лес: оттуда злорадно смотрели многочисленные огоньки. Вдруг раздался глумливый смех, и призрачные глаза растаяли. Отроки испуганно поежились.

Буслай переглянулся с Лютом, подбодрил соратника:

– Видать, и вправду в лесу тропы быстрые. Как быстро добрались до окраины!

– Мы не могли за полночи пересечь лес, – раздраженно ответил Лют. – Леший, что ли, кругом обошел? Что делать, воевода?

Стрый пожал плечами, облитыми железными кольцами:

– В дома стучать, узнавать, где оказались. Только осторожно, чтоб не приняли за упырей – выковыривай потом от кольев занозы.

Савка вытянул вперед чуть дрожащий палец:

– Вон в том доме вроде свет горит.

Ждан потер синее горло, кивнул – горит.

– Двинулись потихоньку, – сказал Стрый.

Кони понуро тронулись с места: за ночь животные устали, страшный лес вымотал силы, ноги едва не подламывались, лишь Гором шел как ни в чем не бывало.

Из леса донесся протяжный вой. Лошади взвились на дыбы, испуганное ржание огласило деревню. Ждан кубарем скатился с седла, затылком больно шмякнулся – в ночном небе прибавилось звезд.

Буслай с руганью натянул поводья, утихомирил скотину. Мельком взглянул на спокойного Горома. Расспросить бы воеводу, где взял такое чудо, или оженить угольную громаду, может, приплод унаследует толику отцовской мощи. Правда, не мог вспомнить, чтобы Гором миловался с кобылами, будто и нет могучей стати.

Савка спрыгнул, помог Ждану подняться. Отроки не вернулись в седла и до дома шли пешком. Лют остановил коня возле гнутого плетня: свет луны превратил ветки в сплетенные кости, горшок на жерди – в череп. Пригляделся к закрытым ставням, и точно – щели сочились желтоватым светом.

Стрый оглядел близстоящие дома, сказал хмуро:

– Крепко спят. Каждую ночь, что ли, у них так воют?

Лют добавил воеводе в тон:

– Собак нет – странно.

Буслай соскочил на землю. Савка подошел, взял поводья. Гридень обратился к спешившемуся Люту:

– Как думаешь, что это в лесу выло?

– Не знаю. Неспроста выли, будто звали кого-то.

Буслай сдержал дрожь. Руки привычно сомкнулись на топорище.

– Кто в хату пойдет? – спросил он у Стрыя.

Воевода улыбнулся. Жутковато отразился от зубов лунный свет.

– Еще не догадался? – удивился Стрый деланно.

Гридень вполголоса ругнулся и выхватил топор.

– Савку возьми, а мы тут на всякий случай постоим, – добавил воевода.

Отрок поспешно кивнул. В свете луны лицо его было белее муки, булава в руке тряслась. Буслай взглядом велел держаться сзади и открыл калитку. Противный скрип петель хлестнул ночной воздух словно бичом. Гридень стиснул зубы, черные ругательства уткнулись в крепкий частокол и осыпались в горло.

Мелкими шагами Буслай пошел к крыльцу, Савка двигался на три шага позади. Его льняная голова постоянно вертелась, древко булавы жалобно скрипело под судорожным хватом пальцев.

– Чего таитесь? – громыхнул воевода. – Если есть кто живой, давно проснулся.

Буслай игнорировал оклик и пару раз ругнулся. Савка услышал ругань и покраснел так, что кончики ушей задымились.

Гридень подошел к крыльцу. Стена дома скрыла ночное светило, и в грянувшей темноте он едва отыскал дверь. В воздухе растаяли три стука. Буслай отступил, звеня кольчугой, расположил топор поперек груди, чтобы в случь чего…

Из-за двери раздался еле слышный голос:

– Входи, не заперто.

Буслай сглотнул ком, оглянулся на воеводу. Стрый насмешливо изломил бровь: мол, чего от меня хочешь? Да еще Лют, зараза, лыбится ехидно, его бы сюда… Савка глянул вопросительно.

– Держись сзади, – буркнул гридень.

Дверь со скрипом отворила нутро избы, освещенное лучинами: широкая лавка, рядом пустой стол, столешница покрыта многочисленными царапинами, по краю зарубки. Из правого угла на вход взглянуло устье печи, из вороха шкур и одеял наверху уставились глаза на бледном лице.

Буслай подозрительно уставился на худого хозяина избы. Да и как глядеть на гладко выбритого молодого человека? Хорошо хоть есть копна волос цвета потемневшей пшеницы, а то уличил бы ведьмака. Тот глянул насмешливо, взгляд ушел за спину Буслаю. Савка благовоспитанно поздоровался.

– И ты будь здрав, – кивнул хозяин.

Буслай, скрипя половицами, прошел в середину горницы. Оглядел углы, скривился при виде косм паутины.

– Запустил дом, хозяин.

Лежащий на печи молча кивнул. Буслай повертел в руках топор, опустил.

– Молчалив ты, – пробормотал гридень. – Он, – ткнул пальцем в сторону отрока, – зовет меня Буслаем, а я его – Савкой.

Хозяин разлепил бескровные губы:

– Меня Нежеланом кличут.

Гридень потоптался: захотелось сесть на лавку – нелепо стоять и вести беседу с лежачим. Но что-то его удержало. Савка почтительно молчал, ждал, что старший скажет. А Буслаю и сказать было нечего, брякнул невпопад:

– Чего не спишь, лучины палишь? Рарога, что ли, высиживаешь?

Савка представил, как по истечении девяти дней и ночей лопается яичная скорлупа и из-под… э-э… седалища мужика вырывается пламенная птица с хищным клювом, и усмехнулся. Лицо Нежелана осталось спокойным, глаза в свете лучины ярко блеснули. Улыбку отрока как ветром сдуло, и он невольно попятился.

Буслай взглядом успокоил Савку и обратился к Нежелану:

– Мы из леса вышли, не знаем, где оказались. Скажи, как называется деревня и где ближайший город?

Невозмутимое лицо исказилось удивлением. Нежелан приподнялся на локте:

– Из леса? Так вы не из Дубков?

– Каких еще Дубков?

Шкуры мягко зашуршали. Нежелан свесил босые ноги с печи, но спрыгнуть побоялся. Буслай напрягся, готовый к неожиданному.

– Как прошли через лес? – спросил Нежелан с жарким любопытством. – Туда почитай лет сто никто не ходил.

Буслай небрежно пожал плечами:

– Прошли, и все. Хоть нечисть пыталась пакостить, но не тронула, лишь ухала глумливо.

– С вами ведьмак?

Буслай чуть не выругался, но прикусил язык – не хватало, чтобы бранился при государыне-печи.

– Сказал бы тебе, да печь в избе, – процедил гридень. – Отродясь воины с ведьмаками не водились, наша защита – честная сталь, а не силы колдовские.

Нежелан промолчал, но огонек любопытства в его глазах разгорелся.

– А куда путь держали?

Савка ответил прежде, чем Буслай успел шикнуть:

– К князю Вышатичу.

Нежелан кивнул, и Буслай перевел дух: имя знакомо – значит, хотя бы в соседних землях находятся.

– До стольного града два дня пути.

Обманул вазила, подумал гридень. Напарил Люту, что будут через двое суток, а тут один день истратили на блуждание, осталось два.

– Спасибо, Нежелан, за ответ. Позволь заночевать, коней пристроить, а поутру мы тебя оставим.

Нежелан горько усмехнулся. Лицо приобрело такое выражение, что Буслай вскинул топор, а Савка – булаву.

– Теперь вижу, что вы чужеземцы. Но не злые, – усмехнулся хозяин.

– А ты кого ждал? – спросил Буслай настороженно. – Если не хочешь пускать ночевать, сделай милость, разбуди соседей, может, они дружелюбнее будут.

На лице Нежелана заиграла печальная улыбка.

– Не стоит, кольями забьют. Побоятся, что съедят, как других, – добавил он буднично.

Савка едва булаву не уронил – так колени задрожали. Буслай крепче стиснул топорище и процедил сквозь зубы:

– А кто людей ест, не ты? То-то у тебя свет горит.

Хозяин мотнул головой, спрыгнул с печи и босой прошлепал по половицам, скрипнул лавкой и локтями уткнулся в столешницу.

– Садитесь, гости нежданные.

Савка и Буслай осторожно присели на лавку. Нежелан повел речь:

– У нас люди стали пропадать по ночам. Вечером ляжет семья в полном сборе, а наутро одного недосчитаются. И ни звука, ни следа. Потом нашли разорванное пополам тело девочки. Взял страх. Коситься друг на друга начали, а староста смекнул, что упырь лютует.

Делать нечего – пошли на кладбище, взяли жеребенка. Ходили вокруг могил, ждали, что запрыгает коняга в стороны, заржет от страха, а мы эту могилку вскроем, вобьем кровопийце осиновый кол.

Савка спросил с затаенным дыханием:

– И что?

– А ничего. Ходит жеребенок спокойно, будто по заливному лугу, травинки с могил срывает, жрет.

Буслай спросил заинтересованно:

– А кто людей губит?

– Лет пять тому пришел к нам мужик с семьей да полгода назад обулся в плесницы. С той поры и стали пропадать люди, причем сперва из его семьи! Кто ж знал, что он колдун, а после смерти стал хлопотуном, по ночам сосет кровь, людьми живыми заедает. Когда вы пришли, подумал, что и мне выпал кон – вон как за стенами взвыло!

– Что ж ты, дурень, позвал, хотя думал на хлопотуна?! – изумился Буслай.

Нежелан усмехнулся горько. Тяжкий вздох качнул в углу космы паутины.

– Да чего от судьбы бежать? Из-за меня хлопотун пришел, так мне и ответ держать.

Буслай подумал, что не расслышал, и переспросил:

– Из-за тебя?

Нежелан кивнул:

– Да, соседи уже сняли обвязи боярышника на окнах и двери, чтоб меня сожрал и успокоился. Садитесь поудобнее, гости дорогие, сейчас расскажу. Времени хватит, пока хлопотун доест коней, а там, глядишь, успокоится, к нам ломиться не будет.

Буслай вскочил как ошпаренный:

– К Нию твои сказки! Там же…

Гридень заполошно взмахнул руками, как хозяйка на убежавшее молоко, и стремглав вылетел из дома. Хрустнула дверь, отлетела отброшенным щитом – Буслай прыжками помчался к соратникам.

После ярко освещенной комнаты он не сразу разглядел, что кони бросились врассыпную, а Ждана тащило по земле. Отрок напрасно пытался остановить обезумевшее животное, округу оглашало испуганное ржание. Лишь Гором стоял спокойно – Стрый в седле напряженно наблюдал схватку Люта с каким-то мужиком.

Супротивник появился из ниоткуда. Лют с воеводой и Жданом ожидали Буслая с отроком, уже забеспокоились: что так долго? Лошади первыми почуяли неладное, шарахнулись с диким ржанием, тут же объявился бледный как смерть мужик с рыжим пламенем в глазах.

Лют выхватил меч. Лезвие с костным стуком врубилось в руку мужика. Черные когти остановились в пяди от глаз. Гридень крякнул изумленно: отменная сталь увязла в мясе, хотя рука должна отлететь, как полено от удара колуном. Пахнуло гнилью.

Пришелец зашипел страшно и второй рукой нацелился в лицо. Лют, присев, выдернул меч из вязкой плоти, клинок со свистом подрубил мертвецкое колено. Мужик взвыл, взмахнул разорванными рукавами, и земля со стоном приняла его тело.

– Лют, берегись!

Гридень обернулся на крик Буслая и пропустил удар в грудь. Жалобно зазвенела кольчуга, ноги Люта без толку дернулись в воздухе, луна зависла перед глазами, в спину ударило.

Буслай мельком отметил, что Лют жив после падения, и перемахнул плетень. Топором вспорол ночной воздух – череп хлопотуна отозвался мерзким хрустом.

– Получай, тварь! – прошипел гридень с ненавистью.

Багрец в глазах мертвого колдуна притих, затем полыхнул ярче солнца. Буслай улетел дальше Люта, смахнув плетень. Горшок звонко разлетелся на мелкие черепки.

Хлопотун с топором в голове обратил взор на огромного воеводу. Стрый слез с коня, расправил могутные плечи. Оставив меч в ножнах, воевода молча смотрел на приближающегося колдуна.

Мертвец взвыл, черные когти нацелились в бороду могучана. Со злобным ржанием прыгнул конь и копытом, размером с блюдо, проломил мертвецу лобную кость. Хлопотун рухнул на землю и закрыл пылающие глаза.

Лют подковылял к трупу, с раскачки вытащил топор. Буслай поднялся, коснулся пальцами груди и охнул от боли, потом замер в удивлении – под подушечками были не железные кольца, а порванная рубаха.

Стрый бухнул обеспокоенно:

– Берегись, Лют, чую, тварь жива.

Гридень едва успел отскочить – колдун поднялся со злобным воем.

Буслай с холодком в груди наблюдал, как мертвец теснил соратника к ветхой телеге у колодезного сруба. Кулаки гридня впустую сжимали воздух.

Лют отступил на пару шагов, замелькал мечом и топором – в стороны полетели лохмотья одежы колдуна, отчего запах гнили усилился. Хлопотун завыл, от его глаз в ночном воздухе повисли красные полосы, когти со скрежетом сталкивались с лезвиями.

Лют ударил страшно, накрест, оружие завязло в руках мертвеца, будто в корне столетнего дуба. Гридень дернул оружие на себя, но вытащить не успел. Мертвец ударил его в живот коленом. От острой судороги Лют разжал пальцы и полетел: ноги оторвались от земли, в ушах засвистел ветер. Хлипкая телега без передних колес с хрустом разлетелась мелкой щепой, а гридень застыл на ее месте бесформенной грудой.

Буслай вскрикнул – ярая кровь бросилась в голову – и с голыми руками бросился на хлопотуна. Стрый запоздало крикнул, но предостережение Буслай услышал уже в воздухе. Земля приветила его жестко, в глазах закрутилось звездное небо вперемешку с травой, и вращение гридня остановила бревенчатая стена.

Хлопотун засмеялся жутко, и рана на его черепе с хрустом срослась. Уставился на воеводу, рявкнул:

– Съем!

Стрый громыхнул неприязненно:

– Не поймавши, лебедя кушаешь.

Мертвяк ответил загробным смехом и гнусно ухмыльнулся. Потом вырвал оружие из предплечий и довольно ловко им взмахнул. Стрый шагнул под удар, пальцами оплетя запястье колдуна, а второй рукой схватил топорище.

– Отдай, не твое, – произнес воевода буднично.

Топор и меч легко перекочевали к воеводе. Хлопотун взвыл и ударил испытанным приемом. Кольчуга на животе Стрыя звякнула, одновременно хрустнуло мертвецкое колено.

– Не шкодь! – произнес воевода ласково.

– Съем, съе-ем!!!

Воевода впечатал кулак в бледную челюсть, откуда полетели в траву осколки зубов. Колдун зашипел котом рассерженным и нацелился когтями в лицо. Воевода перехватил кисть одной рукой, а второй сломал черные ножи.

– А теперь – как ты.

Пинок подбросил мертвяка в воздух. Хлопотун промял землю, но ловко выскочил из ямы. Пламя в его глазах приутихло, на могучего смертного он глядел настороженно.

Буслай увидел, как шевельнулся Лют, и бросился на помощь. Хлопотун проводил глазами легкую добычу и синей лентой языка облизал губы. Но сперва надо было разделаться с великаном.

Лют с трудом, прижимая ладони к животу, поднялся. Буслай поддержал его заботливо.

– Что за напасть? – прохрипел Лют.

– Хозяин говорит, что хлопотун.

Лют, превозмогая боль, пошарил в разбитой телеге и выпрямился с обломком оси в руках:

– Стрый, это хлопотун.

Стрый молча пошел на колдуна. Тот, зачуяв неладное, метнулся в сторону. Уйти не дал железный хват пальцев на плече. Воевода отмахнулся от зажившей руки, поднял в воздух тело мертвяка, с хрустом сложил пополам – затылок уткнулся в пятки. Неприятно сломанное тело мелькнуло в воздухе и упало под ноги Люту. Гридень взмахнул тележной осью, и шея колдуна хрустнула.

Буслай посмотрел на сложенного хлопотуна, по сердцу царапнул страх.

– Он мертв? Дай-ка еще раз стукну.

Лют посмотрел в погасшие глаза мертвяка и покачал головой:

– Нельзя. От повторного удара оживет.

Буслай сплюнул:

– Вот гадость!

Стрый подошел вразвалочку, с усмешкой протянул меч и топор:

– Ваше?

Гридни, не поднимая глаз, забрали оружие. Воевода понимающе хохотнул. Стрый взглянул на освещенный проем двери с двумя фигурами:

– Савка, помоги Ждану лошадей поймать, пока его по кустам не затаскали.

Отрок на негнущихся ногах сбежал с крыльца, мельком глянул на хлопотуна – лицо стало белее снега. Ждан нашелся в кустах, руки его намертво вцепились в повод, рядом обеспокоенно фыркала лошадь. Савка поспешно перехватил узду – и в ухо лошадке полились ласковые слова.

Ждан шевельнулся в кустах и прохрипел измятым горлом:

– Спасибо, друг.

– Да ну тебя, – отмахнулся Савка. – С тобой ничё не стрясется, а бедная животина умом тронется. Хватит валяться, остальных коней ловить надо.

Ждан изможденно простонал.

Стрый оглянулся на гридней: ошеломлены – особенно Лют, бывалый боец – но постепенно отходят от схватки. Воевода повернулся к хозяину:

– Здрав будь, мил человек. Хватит на крыльце стоять, подойди, не обидим.

Нежелан робко подошел к воеводе. Оно понятно – головой едва до груди достает, а вширь раза в три у2же. Бросил взгляд на сложенного хлопотуна, передернул худыми плечами и сказал робко:

– Благодарствую, восторжествовала Правда. Хоть и запоздало.

– Что сами не побили? – спросил воевода хмуро. – Аль не знаете, как надо?

Нежелан вздохнул. В его глазах блеснуло лунное серебро.

– Знать-то знали, да как к нему подойти? Вон и твои могутные воины не сладили, куда уж простой деревенщине.

– Ладно, – буркнул Стрый благодушно, – пошли в хату, утром дела доделаем.

Витязей услал на помощь отрокам, а сам подхватил под мышку хлопотуна. Нежелан засеменил за ним к дому.

Глава восьмая

В избе устраивались долго. Гридни охали при каждом движении, поэтому отроки подогрели воды для целебного взвара. Хозяин любезно дал берестяные ковшики. Стрый ехидно поглядывал на витязей, что процеживали питье, как ослы негодную воду. Отроки примостились на лавке, взгляды их притягивал сложенный в углу хлопотун.

Буслай допил взвар, осмотрел кольчугу и, увидев порванные кольца, выдохнул разочарованно:

– Крепок, скотина!

Лют кивнул с кислой миной.

Стрый глянул на лицо хозяина, странно безбородое, без намека на щетину. Если бы не брови, то можно было заподозрить в нем ведьмака.

– Прости, что беспокоим.

Хозяин отмахнулся, заговорил часто, как дробь ливня по крыше:

– Что вы, добрые люди, это я вам по гроб жизни обязан, да и селяне тоже. Благодарю, что от напасти спасли.

Он понурил голову и опустил уголки губ:

– Правда, мне от этого не легче. Не хлопотун, так селяне прибьют.

Стрый спросил с интересом:

– Почто так?

– Бедовик я. Беды постоянно притягиваю, а стоит кому оказаться рядом, так и к ним липнет горе. Деревенские уверены, что колдун из-за меня явился.

Воевода хмыкнул:

– Сам как думаешь?

Хозяин вздохнул горестно, махнул рукой.

Буслай выслушал болтовню бедовика, пригладил ладонью усы-подкову, пряча усмешку. Лют безучастно прикрыл глаза и мерно засопел. Ждан переглянулся с Савкой. В глазах отроков мелькнул страх, даже дыхание задержали: мало ли что вдохнут в бедовом жилище!

С мягким шорохом опустив на лавку железную рубашку, Буслай сладко повел плечами и спросил, давя зевоту:

– Хозяин, как тебя… Нежелан, найдется что постелить?

Бедовик истово закивал и кинулся в угол, к ларю. Крышка открылась с противным скрипом. Стрый сделал знак отрокам, и те с опаской помогли достать мягкие шкуры. После Ждан отправился за дверью, кое-как пристроил в проеме – осталась щелища в пол-ладони.

Нежелан хотел уступить печь воеводе, но могучан возлег на полу, заполнив полгорницы. Витязи улеглись на лавках, хозяин – на печи, отроки – неподалеку от Стрыя.

Лучины гасли – в темноте слабо тлели красные огоньки не крупнее обрезка ногтя. Гости наполнили избу мерным сапом, лишь на печи беспокойно шуршали одеялами, да отроки, клацая зубами, вглядывались до рези в глазах в угол с мертвым хлопотуном и зажимали в кулаках обереги.

Грохот ударов в ставни прозвучал противно, гнусно. Благостная дрема исчезла, как наледь под потоком кипятка. Нежелан распахнул глаза, с испугом посмотрел на вооруженных людей, стоящих посреди избы.

– Отворяй, собака!

Нежелан ощутил твердый взгляд трех оружных мужчин, сполз с печи. Отроки воинственно сжимали дубинки, выдвинув челюсти до упора. В избе сумрачно, края окон проткнуты бледными лучами, труп колдуна в углу похож на тюк тряпок. Отроки глянули на скрюченного хлопотуна, опустили руки и передернули плечами.

Стрый обратился к хозяину:

– Ты пойдешь первым или нам разогнать мужичье?

Нежелан вздохнул, мотнул головой:

– Не надо, а то кинутся с перепугу, а вы порубите.

Бедовик приоделся, проскрипел половицами и легким толчком опрокинул дверь. Нежелан шагнул на улицу.

Гомон стих на миг, бедовик поздоровался с «добрыми людьми», затем толпа взорвалась бранью:

– Хватай его!

– Бей душегуба!

– Прошка, иди домой!

В проем ворвался испуганный вскрик Нежелана, сочные хряски дреколья по телу. Толпа приветила боль криками радости.

– Он приютил нас, надо помочь, – сказал Лют встревоженно.

Буслай заметил ехидно:

– А хлопотуна кто приголубил?

– Он на нас напал, себя защищали, не его, – возразил Лют.

Стрый сказал командным тоном:

– Лют, Буслай.

Гридни отложили оружие, отроки со вздохами разочарования расстались с булавами и подались вслед за витязями к двери.

Деревенщина не сразу заметила пришлых. Сперва они не обращали внимания на падающих, неотрывно глядя на окровавленное лицо Нежелана. Затем вместо беспомощного бедовика появился бородач с дубинкой, лихо швыряющий мужиков, ему ловко помогал муж с усами подковой.

Толпа на миг опешила, попятилась, опустила колья.

– Кто вы? – спросили самые сообразительные.

Пока гридни думали, как ответить половчее, селянин с разбитым носом поднялся с земли и яростно высморкался красными соплями. Налитыми кровью глазами он с ненавистью пробуравил пришлых:

– Что стоите, дурни? Ублюдок вызвал подмогу из Пекла! Бей их!

Толпа в едином порыве бросилась на чужаков, с протяжным свистом рассекая воздух кольями. Гридни завертелись, как белки у ограбленных медведем кладовых, ныряли под удары, булавами отшибали колья, впечатывали их в оскаленные хари.

Захлопали крыльями ранние птахи, напуганные стонами, ругательствами, жутковатым хряском дерева о плоть. Мужичье отлетало с воплями, в воздухе дробились красные капли, зубы в тусклой пелене рассвета разлетались комками серой соли.

Гридням тоже досталось: рубашка на плече Люта порвана, кожа в прорехе нездорово побагровела, Буслай тряс ушибленной кистью.

Натиск толпы ослаб. Многие сплевывали в траву темные сгустки, обломки зубов, шатаясь, уходили прочь от схватки.

К уходившим подлетали супружницы с белыми лицами, кудахтали, как куры, и тащили мужей к домам. Но местный заводила раззявил щербатый рот и воспламенил угасший было боевой дух:

– Тащи вилы, щас нечистые попляшут!

Лют буркнул обиженно:

– На себя посмотри, чумазый!

Откуда ни возьмись в руках мужиков оказались вилы, топоры. Колья отбросили, в глазах появилась жажда крови. Гридни переглянулись: придется разить насмерть.

Стрый со вздохом покинул наблюдательный пост у порога Нежелановой избы. Ступеньки под весом могучана пронзительно скрипнули.

– Косорукие, – пробормотал воевода, – даже с мужичьем справиться не могут.

По деревне прокатился грозный раскатистый рык, и озверелая толпа испуганно смолкла. Кто-то выронил оружие, кому-то обух сплющил пальцы, но тот даже не охнул. Умолкли звуки: петухи, готовые заорать извечное, порскнули за курятники, притаились в бурьяне; смолкли бабы; лишь в дальней избе раздался детский плач.

– А ну стой! – повторил Стрый тише. – Бросай дрыны, будем говорить.

Топорища и черенки глухо попадали на землю. Мужики почесали затылки, переглянулись. Старший, детина с окровавленной бородой, спросил несмело:

– Ты кто будешь, боярин?

Стрый подошел к гридням. За спинами коленопреклоненный бедовик ладонью размазывал юшку по безбородому лицу. Могучан глянул на притихшую толпу:

– Я воевода, мил человек, из соседнего княжества.

Мужики зашептались взволнованно. Лют брезгливо поморщился: деревенские и знать не знали о соседнем княжестве; наверное, кроме деревни, и жилых мест не ведали; мир для них – улица с десятком домов, стена леса да огороды.

Староста хлюпнул носом, оглянулся на соседей, будто почерпнул сил для разговора, и продолжил более уверенно:

– А почто людей другого князя бьешь? Так нельзя.

Кустистые заросли на лице воеводы раздвинулись, даже в неярком свете зари зубы блеснули хищно, пугающе. Толпа невольно подалась назад.

– Вас не тронул и пальцем, неча возводить напраслину. А ты почему чинишь произвол, людей подбиваешь на убийство?

Староста не смутился, наоборот: глаза полыхнули радостно, плечи раздались в стороны, – и он заговорил с осознанием правоты:

– Дык как не прибить гадину, что несчастья приваживает? От него одни беды: неурожай, засуха, морозы трескучие, да еще хлопотуна навел. Мы ночью едва со страха не померли, так выл, вражина! Диво, что никого не заграбастал.

Стрый улыбнулся довольно и махнул отрокам. Те с неохотой принесли на дрожащих руках хлопотуна. Сложенное тело бухнулось оземь оскаленным лицом кверху.

Селяне ахнули в голос, бабы испарились с улицы, по деревне прокатился перестук закрываемых дверей и ставень. Староста побледнел. По его горлу прошел комок, застрял в середине, нехотя канул вниз.

– Э-э…х-ма…

Стрый кивнул:

– А то как же. Теперь спите спокойно.

Староста быстро пришел в себя – не зря руководил деревней, природная смекалка у него восполняла умственные недостатки.

– Звенько, Будан, тащите дрова, запалим подлюгу!

За дровами отправились почти все, лишь самые храбрые остались со старостой, рядом со страшноватыми чужаками. Кабы не оказались эти чужаки страшнее мертвого колдуна…

Воевода без труда прочел нехитрые мысли мужиков, про себя хмыкнул, а вслух сказал серьезно:

– Едем через ваши земли мирно, с посольством. Сейчас умоемся и дальше поедем.

Буслай, потирая ушиб, сказал из-за спины негромко:

– Можно и без полоскания обойтись. Мне лучше сразу уехать, а то не утерплю – найду ту сволочь, пересчитаю ребра.

Староста кивнул воеводе, потоптался на месте – сказать нечего, так бы и пялился, но Стрый повернулся, махнул отрокам и гридням и вальяжно затопал в избу. Лют поднял избитого бедовика, Савка с готовностью подхватил его с другой стороны. За Нежеланом оставалась цепочка густых капель. Словно стеклянные бусины сорвались с нитки, улеглись в дворовой пыли.

Буслай наказал Ждану:

– Проверь коней, кабы не попортили, морды лесные.

Отрок умчался с поручением. Гридень зло поводил налитыми кровью глазами по ожившей деревне и скрылся в избе.

Деревенские быстро натаскали дров – куча в человечий рост возвысилась у окраины. Несколько смельчаков палками закатили труп в дерюгу и понесли на вытянутых руках. Морды красные – лишний раз вдохнуть боятся.

Стрый в полном облачении с порога смотрел, как дерево сочно и густо задымилось. Хлопотун скрылся под зыбким саваном. Красные языки, будто перья лука, помалу пробивали белесый покров. Вскоре с яростным ревом среди горящих дров вспыхнул оранжевый шар. Деревенские разразились криками радости. Воевода обернулся, спросил буднично:

– Готовы?

Буслай молча вышел – в руке походный мешок, ладонь на топорище. Савка семенил следом. Лют отвел взгляд от помятого Нежелана, сказал с сомнением:

– Может, с собой возьмем? Его все одно забьют.

Стрый осмотрел расквашенное лицо бедовика и пожал плечами:

– Забьют – сказал верно. Народец тут мелочный, даже спасибо не сказали, аспиды. Насчет него сам решай.

– Мы – воины, наш долг защищать слабых, тем более обвиненных облыжно. Придумают ведь такое – бедовик. – Лют фыркнул презрительно. – Больше не на кого беды списать.

– Добро, берем с собой, если восхочет. Оставим в ближайшем селе. С вьючной лошади убери мешок с поклажей, ко мне прицепи, пущай покатается.

Стрый гулко хохотнул и вышел во двор. Нежелан посмотрел на Люта и криво улыбнулся разбитыми губами:

– Спасибо, добрый человек. Только я и впрямь приношу несчастье.

Витязь отмахнулся:

– Бабьи сказки!

Взгляд Люта упал на доску с зарубками, и его брови взлетели на край лба. Нежелан воззрился с недоумением на поперхнувшегося возгласом гридня:

– Тут счет дней?

Бедовик подивился вопросу, но кивнул:

– Неточный, вчера зарубку сделать забыл.

Лют выругался, припечатал ладонь кулаком:

– Два дня блудили по лесу! А показалось меньше ночи. Э-эх!

Расстроенный витязь махнул рукой и поторопил Нежелана. Бедовик похватал скудные пожитки, у порога обернулся и, поклонившись в пояс дому, со вздохом сожаления покинул жилище навсегда.

Буслай с высоты седла глянул удивленно на бедовика и изломил ехидно бровь:

– Обузы нам не хватало, мы вроде спешим?

Нежелан выслушал это с горькой обидой.

Савка помог бедовому забраться на смирную кобылу. Нежелан заерзал на конской спине: седла нет, но если галопом мчаться не будут – удержится.

Лют скороговоркой поведал воеводе о потерянном времени. Стрый нахмурился, прикрикнул на Буслая, невесть с чего ополченного на нежданного попутчика. Конь воеводы – угольная громада с тлеющими глазами – проломил землю острым копытом и тронулся, оставляя цепь рваных ям.

Жители деревни оставили пляски у снопа огня и с облегчением смотрели вслед пришлым, увозящих источник бед. Смотрели молча – спугнуть нежданное счастье боялись.

Отряд проехал с полверсты от деревни. Лют обернулся и скривил губы: застилая молодое солнце, в небо бил столб дыма, перевитый черными лентами. Изба Нежелана занялась неохотно.

Глава девятая

Кони остановились на вершине холма, раздувая бока, как дудошник щеки. Стольный град Вышатича пристроился в низине, окруженный светлыми квадратами хлебных полей. Солнце превратило соломенные крыши весей в слитки золота. Путникам издали показалось, что ров, опоясавший город, залит стеклом – лучами полуденного солнца играла вода. Казалось, что дома из лучин сложены. Чудилось, что поместишь город на ладонь, и хватит места приютить на кончиках пальцев изумрудную стену леса.

– Красиво! – протянул Лют восхищенно. – Почти как наш Кременчуг. Глаз радуется. Дивно, что человечьи руки сподобились на такое.

Стрый хмыкнул в бороду:

– Говорят, по весне здесь кажется, что попал в ирий.

Буслай буркнул кисло:

– Град как град. Чего ахаете, словно девки на базаре? Поехали, страсть хочу в корчму. – И тронулся первым, бросив на подобранного оборвыша хмурый взгляд. Нежелан съежился, упрятав голову в плечи, и внимательно рассматривал зыбь сочной травы.

Отроки переглянулись. Лица их от уха до уха прорезали ухмылки: бедового пытались сбагрить в первом селе, во втором и в третьем. Но старосты мельком глядели на опухшую и посиневшую рожу безбородого парня, смущенно кашляли и разводили руками. И Нежелан продолжал путь с воинами. Условились оставить в городе, авось, приживется.

Нежелан пытался помочь с уходом за конями, справлялся неумело, но старался. Правда, потом недосчитались гребня, да повод неожиданно лопнул в руках Буслая – гридень едва не распластался на земле и больше бедовику коня не доверял, только поглядывал искоса. Мелкие пропажи, что постигли отряд, гридень приписывал попутчику.

Нежелан и не отрицал, но Буслай не очень-то и слушал. А после того как бедовик ненароком опрокинул котел с похлебкой на штаны гридня, тот перестал якшаться, лишь прожигал взглядом, будто хотел утыкать бедовика дырами, как злобная мышь мешок зерна.

Крестьяне в поле отрывались ненадолго от забот, провожали путников любопытными взглядами. Стрый кивал приветственно и получал в ответ поклоны.

К городу неспешно тянулись торговые пое2зды, отряд влился в вереницу повозок. Воевода завязал беседу с пожилым горшечником, а гридни скучающе смотрели по сторонам.

Нежелан с завистью прислушивался к беседе Савки и Ждана. Отроки обсуждали чужеземный град, уговаривались о враках, коими попотчуют дружков по возвращению.

Стражи у ворот лениво поглядывали на торговцев, хмуро смотрели на мытаря, что с брезгливым лицом осматривал повозки, назначал цену, ругался, спорил до хрипоты, но законное получал – вместе с такими словами, что любой пергамент сгорит, ежели кто осмелится написать. Правда, говорят втихомолку: мытари народ обидчивый, чуть что – пожалуются стражнику, а тот влепит тупым концом копья меж лопаток.

Завидев огромного всадника, похожего на ожившую гору, на угольно-черном коне небывалых размеров, стражи встрепенулись, подобрались. Воеводу внимательно прощупали шесть пар глаз. Взгляды застыли на исполинском мече, нехотя отлепились от него с почти слышимым чмоком. Гридням же достался прежний скучающий взгляд. На отроков и Нежелана вовсе не глянули.

Мытарь утер пот со лба, тряхнул кистью – на землю, мощенную досками, плюхнулись мутные капли. Вдруг ярое светило померкло, и на лицо упала благостная тень. Сборщик задрал голову, сощуренные глаза уставились на приезжего.

– Опять приперся, Стрый, – сказал мытарь со вздохом. – Что на этот раз?

– Здравствуй, Несмеян, – ответил воевода. – Я с посольством, к князю.

Мытарь кивнул и сжал губы.

– А потом? Опять полгорода разнесешь?

Гридни удивленно воззрились на смущенного воеводу.

– Что ты, забыть не можешь? Когда это было, я с той поры поседел, не помню ничего… почти.

Несмеян хмыкнул:

– Зато я помню! Каждый день у ворот стоять на солнцепеке, в морозы и слякоть, вместо того чтобы быть княжьим постельничим, – и хочешь, но не забудешь.

Стрый засопел смущенно и с нарочитым любопытством уставился в проем ворот, на мостовую, запруженную людом. Мытарь махнул рукой, сплюнул под ноги Горому. Конь всхрапнул оскорбленно, в глазах разгорелось рыжее пламя.

– Проезжай, с вас три серебряные монеты да шесть медяков.

Стрый возмутился:

– Почто так дорого?

Несмеян пожал плечами:

– На всякий случай.

Могучан отсчитал пошлину за въезд и с достоинством проехал через ворота. Буслай стегнул злобным взглядом наглеца-мытаря, что посмел дерзить воеводе-батюшке, и невзначай направил коня в его сторону. Несмеян отскочил с проклятьями, но стражу не кликнул. А вместо того с утроенной яростью набросился на горшечника: руку сунул в повозку – горшки жалобно задребезжали, один перевалился через борт, и доски усеяли черепки. Лют оглянулся на крики – ему тоже захотелось проучить мытаря, – но стиснул зубы и отвернулся.

Горожане таращили глаза на Стрыя. Женщины останавливались, жадно смотрели ему вслед, а затем, сблизив головы, что-то обсуждали со звонким смехом. Мужчины косились ревниво, невзначай напрягали мускулы, выпячивали грудь, но статному воеводе явно проигрывали. Женатые поспешно сворачивали с супружницами в переулки, одиночки бессильно скрежетали зубами. Лишь когда статный, похожий на башню, воевода пропал из виду, все облегченно вздохнули.

Стрый скалился, кому-то приветственно махал мускулистой дланью. Витязи с отроками ехали следом, чувствуя себя тенями.

Воевода свернул на шумную улицу: из домов доносился металлический лязг, над крышами вился дым, из дверей вырывались полуголые люди, чумазые, тела от пота блестят.

Чуть погодя появились лавки с оружием, здесь обитали люди постепеннее: ходили от прилавка к прилавку, продавцы втискивали в руки отточенную сталь. Горожане цокали, как сердитые белки, шли дальше.

Стрый ткнул пальцем в потрепанную вывеску:

– Здесь кольчугу починишь, мастер хороший, берет недорого.

Буслай пригляделся, кивнул, воевода продолжил:

– Сейчас устроитесь в корчме, а я к Вышатичу.

Лют буркнул недовольно:

– Зачем тащились, если ты будешь говорить с князем наедине?

– Для числа понадобитесь, когда Вышатич передаст ответную грамоту. Яромир вас послал, чтоб старика охраняли, в обиду не дали.

Стрый захохотал довольно, запрокидывая голову, подставляя солнечным лучам красный зев, обрамленный белоснежным частоколом. Глянул на кислые лица гридней и захохотал еще пуще.

Витязи переглянулись, одновременно вздохнули и покачали головами.

Отряд миновал оружейную улицу. Воевода завернул во двор корчмы, высокой, аж в два яруса, и нехотя буркнул:

– Располагайтесь. Комнат снимите на всякий случай три, я, может, у князя засиживаться не стану. Не шалите, – добавил он и снова захохотал так, что из окон высунулись любопытные морды постояльцев, а лица гридней пошли морщинами, как у замшелых дедов.

Гором звонко стукнул копытом, и воевода покинул постоялый двор. Гридни глянули вслед и спрыгнули наземь. Их ноздри жадно растопырились, ловя запахи съестного. Не глядя, гридни отдали поводья отрокам и шагнули в дверной проем, огороженный заляпанной занавесью.

Нежелан неуклюже спешился, свалив потник в пыль. Отроки хохотнули и потащили коней. Животные раздули ноздри и потянули головы к поилке, полной прозрачной и холодной воды, не понимая, почему нельзя жадно припасть к питью, вместо нарезания бессмысленных кругов по двору.

– Нежелан, – сказал Савка, – пригляди за мешками, чтоб не сперли, а кобылу сюда давай.

Местный мальчишка-конюх глянул обиженно – на кой ему пыльные мешки – и фыркнул оскорбленно, не отличишь от лошади…

Гул в корчме на миг утих, десятки любопытных глаз обшарили двух мужчин, затем тишина наполнилась речью, чавканьем, звоном посуды.

Лют оглядел посетителей: городских хватает, но еще больше звероватого вида дядей, с поясными ножами в локоть, кое у кого мечи пристроены на лавке под рукой, чтоб случь чего удобнее было рубануть.

Посетители отвечали свирепыми взглядами. Корчма пропиталась крепким мужским потом. Воздух был густой от запахов снеди – идешь, будто через воду, – и витал в нем неуловимый запах удали, озорства, безудержного лихачества. Понятно, почему Стрый частенько отправлялся в земли Вышатича по всяким надобностям.

Корчмарь, грузный мужчина, с мясистым лицом и грязными метелками усов, протер руки о фартук и уставился на посетителей выжидательно.

Буслай, отвергая старшинство, заговорил первым:

– Поесть бы, попить бы.

– Заплатить бы, – сказал хозяин в тон.

Лют поморщился, а Буслай недовольно хрюкнул, отстраненный соратником от греха подальше.

– Заплатить чем найдется, – сказал Лют, и на его ладони блеснули серебряные кругляши. – Любезный, уважь доброй едой и дай на постой три комнаты.

Монеты переместились в потную ладонь. Корчмарь ссыпал их со звоном в карман передника и кивнул на свободный стол:

– Щ-щас все будет.

Потертая лавка, отполированная сотнями безвестных задов, прогнулась под гриднями – сели рядом, лицом к двери. Лют отцепил от пояса ножны, чтобы не мешали, и пристроил их поудобнее, под десницу. Буслай положил топор поперек колен, локти уткнулись в столешницу с обколотыми краями и испещренную зарубками.

Лют глянул мельком на едоков, цепко ухватил количество мечей, топориков и прочего оружия и покачал головой. В княжестве Вышатича нравы оказались буйные, город был полон оружных, мечи носили не только дружинные, а… не поймешь кто: обнищавший купец или того хуже – наемник. В Кременчуге свободное ношение оружия дозволялось дружинным, остальные довольствовались ножами в ладонь, в городе больше не надо. А тут…

На Люта уставился детина с разбойничьей рожей: пропеченное солнцем лицо обрамляла нечесаная борода, полная сора и залитая пивом, на виске пузырился шрам. Одет он в выделанную шкуру без рукавов. Его жилистые руки лежали бревнами на столе, в правой – нож с куском мяса на острие. Взгляд его был пристальный, тяжелый, будто детина повстречал человека, снасильничавшего его сестру.

Лют встретил взгляд спокойно. Верзила цокнул, выковырял пальцем из желтых зубов кусок мяса. Затем отвел взгляд от гридня, с ленцой разглядывая ошметок.

Буслай заметил погляделки, шумно засопел:

– Чего ему надо?

Лют отмахнулся:

– Драки, чего еще? Давно в корчме не был?

– Наши не такие.

– Да, у нас скучно, – согласился Лют.

Вместо юной розовощекой подавальщицы, которую гридни привыкли видеть в Кременчуге, у стола возникла угрюмая бабища в неопрятной одежде. Буслай скривился и глянул с надеждой: может, если отмыть, она будет и ничего? Но колючая поросль на женском подбородке надежду убила.

По столешнице небрежно прошлась грязная тряпка, доски заблестели жирно, в носах гридней засвербело от резкого запаха. Бухнув обгрызенный поднос на стол, баба перетащила парующие плошки. Похлебка перехлестнула через края, и Лют еле успел спасти штаны от жирного пятна.

Буслай наклонился над чашкой и принюхался подозрительно.

– А хлеб?

– Щ-щас будет.

Подавальщица двинулась через зал ко входу в кухню, собирая грязную посуду со встречных столов на поднос. За угрюмой бабищей осталась цепочка объедков, жирных капель. Буслай проводил необъятную корму брезгливым взглядом и пожаловался Люту:

– Что они, других слов не знают? Куда нас Стрый привел? Какой-то гадюшник.

Лют ответил с кислой миной:

– Ты в дороге хохмил – он здесь решил пошутить.

Гридни лениво похлебали жирное варево и одновременно отложили ложки. Плошки прошуршали дном, отъезжая на середину стола.

Гул в корчме смолк, когда на пороге возникли отроки с поклажей, из-за спин которых робко выглядывал Нежелан. Лют вяло махнул рукой, и троица осторожно пошла, недоуменно оглядываясь.

– Как-то тут… грязно, – сказал Савка шепотом, опустившись на лавку.

Буслай пожал плечами, на его лице написано презрение к мелким неудобствам. Савка устыдился своей нежности и запунцовел щеками, затем и голову склонил под злорадным взором Ждана – тому-то на чистоту наплевать.

У стола объявился хозяин и растянул губы в подобие улыбки. Лют за прибывших распорядился, что подать.

– Пока готовится, займите комнаты, – сказал он отрокам. – Хозяин, покажи хоромы.

Корчмарь кликнул помощника. Вместе с отроками на второй поверх ушел и Нежелан.

Отроки еще размещались в покоях, а стол уже запаровал блюдами со снедью. Буслай шумно сглотнул слюну, пальцами разорвал жареного гуся и половину засунул в пасть. Затрещали кости.

Лют поспешно ухватился за бараний бок с кашей. От тягучих ароматов в голове помутилось, кишки буйно танцевали. Пожар в глотках тушили молодым кисловатым вином. Пили жадно – вороты рубах потяжелели темными пятнами – и набрасывались на говядину, приправленную острыми травами, разжигающими в крови огонь.

Когда отроки спустились к разоренному столу, гридни вяло доедали молочного поросенка, ковыряясь в зубах. Их ладони поглаживали раздутые животы.

– Кхе… – только и вымолвил Ждан.

Гридни ответили невинными взглядами. Хозяин будто пророс из немытого пола: согнут в почтительном поклоне, на воинов посматривает с уважением. Лют отсыпал в подставленную ладонь горсть монет и приказал подать еще еды и питья. Корчмарь исчез, звякнув полным карманом.

Савка схватил кувшин, потряс и посветлел лицом.

– Эй, и мне оставь! – спохватился Ждан, но вырвал посуду уже пустую.

Буслай лениво хмыкнул и нехотя поднялся:

– Пойду к оружейнику. Может, развеюсь. Что-то княжье поручение оказалось скучновато, дорога была куда интересней.

– Не забудь, завтра в обратный путь, – напутствовал Лют.

Буслай поморщился:

– Что ты со мной, как с маленьким? Расслабься! Вечно хмурый, шутки сроду не сказал.

Лют мог ответить, что с героем Пепельного вала так разговаривать не след и он не скоморох, чтобы зубоскалить, но промолчал.

Буслай забрал порванную кольчугу, вышел в залитый ярым солнцем двор и неспешно затопал по мостовой.

Лют остался присматривать за юнцами. Взгляд его упал на бедовика, в груди ворохнулось сочувствие.

– Вот и пришло время расставаться, Нежелан.

Бедовик вздрогнул; куриная лапка в руке застыла у губ; опухшее от побоев лицо потемнело. Савка глянул и прервал шумное чавканье невнятной речью:

– Что, непутевый, не хочется быть одному? То-то.

Лют посмотрел с укором. Ждан надолго прилепился к кувшину, потом отставил его нетвердой рукой и предложил добродушно:

– Может, с собой тебя взять? Стрыю будешь прислуживать.

В глазах Нежелана вспыхнула такая надежда, что воин даже смутился и хмуро поглядел на языкастого отрока.

– Не можем, – сказал Лют твердо.

Бедовик кивнул горестно:

– И правильно. Я приношу беды. Негоже худом отплачивать спасителю.

Лют поморщился, обозрел зал с постепенно хмелеющим народом, хозяина, с жадной улыбкой считающего деньги, и посмотрел в глаза нежданного попутчика:

– Перестань, такого быть не может.

– Но в деревне приносил несчастья, – возразил Нежелан.

– Да ты жил в других местах? Нет? То-то. Деревенские нашли на кого спихнуть вину, а ты и поверил.

Нежелан понурил голову. Он был не согласен, но покорно молчал. Отроки с ухмылками переглянулись, одновременно перемалывая зубами птичьи кости и выплевывая на стол огрызки с маковое зернышко.

Со двора донесся хохот дюжих мужей. Вскоре корчма загрохотала под сапогами ватаги закопченных солнцем молодцев. Лют мельком окинул пояса прибывших, украшенные широкой узорчатой бляхой – переверни такую и пей, как из ковша. В кожаных ножнах ютились ножи в две пяди длиной.

Мужик с разбойничьей рожей, что пялился на гридня неприязненно, встал со скамьи и замахал рукой прибывшим. Вошедшие приблизились к нему, и корчма наполнилась сочными шлепками по спинам и звуками рукопожатий. Смех грянул с удвоенной силой. От мужчин разило крепким потом – по залу поплыли незримые волны животной ярости.

Посетители разом заторопились, некоторые оставляли недоеденные блюда. Хозяин едва успевал подставлять ладонь под монеты. Остались, наверно, самые крепкие, чья мощь не уступала разбойничьей ватаге, да пьяные, которым бояться нечем.

Лют неспешно сместил взгляд, но успел заметить злорадство в глазах бородатого, тот аж грудь выпятил и вздул жилы на оголенных руках, но отвлекся от созерцания гридня, когда похожий на него дядя припечатал ладонью его спину так, что из бороды сор выпал.

К компании, занявшей два стола, подошла угрюмая подавальщица и молча выслушала пожелания. Лют понял, почему здесь не было красивых девушек, – с такими посетителями лучше общаться бородатым женщинам.

Гридень поторопил отроков, но те будто три месяца с голоду пухли – ели так, что за ушами трещало, давились. Морды красные, глаза выпучены. Подавальщица едва успевала приносить кувшины кваса взамен пустых. Нежелан ел мало, клевал, как мелкая птичка; на лице его застыло горестное выражение, от предстоящего одиночества в глазах поселился страх.

Лют старался пореже смотреть на бедовика – что-то царапало ему сердце, как будто он бросает беспомощного старика в лесу. Добро бы в голодную зиму, а не в сытое лето. Но не брать же с собой! Стрыю отрок без надобности, Савка со Жданом без подмоги управятся, на что лишний рот?

Думы развеял хриплый, пропитый голос:

– Гляди, какие бусы у девки, да еще мечом обзавелась.

Говорил тот самый бородач, успевший снова запачкать бороду недожеванным мясом. Пристальный взгляд, направленный на Люта, не оставлял сомнений, о ком шла речь.

Гридень машинально коснулся серебряной гривны – подвыпившие гуляки разразились лошадиным ржанием. Гулко попадали чарки с хмельным медом, по столу прошла пахучая волна, низринулась на пол бусинами.

Отроки оторвались от еды и нарочито грозно повернулись к зубоскалам. Посмотрели немного и не спеша обернулись: уверенность сдуло с лиц, как пивную пену, косились на стены растерянно. Лют повел ладонью успокаивающе, лицо его было полно спокойствия.

Гуляки продолжали состязаться в остроумии. От насмешек у отроков вскипела кровь, и они готовы были броситься на обидчиков. Но Лют удерживал их на месте строгим взглядом. Скоро слова кончились, пиво и вино заплели языки, и под потолком забилась пьяная песня.

Савка бросил на Люта непонимающий взгляд: почему доблестный воин не заткнет хулителей? Буслай бы давно топором порубил! И в глазах Ждана появилось разочарование, он даже устыдился, что подражал манерам Люта.

Гридень глянул на отроков – без труда прочел их нехитрые мысли, – с виду не изменился, лишь веки чуть дрогнули.

– Поели? Ступайте.

Отроки молча встали, ладонями бережно поддерживая вздутые животы. Еле взобрались по лестнице на второй ярус. Нежелан остался в зале, демонстрируя неподдельный интерес к еде.

Лют встал – Нежелан кивнул на его просьбу присмотреть за мечом. Корчмарь, орудующий лапой в кармане передника, посмотрел выжидательно. Принял монеты с достоинством, поинтересовался: не желает ли воин чего-нибудь еще?

– Нет, благодарю. Пришли в комнаты пирогов да квасу.

– Щ-щас будет, – ответил корчмарь местной присказкой.

Лют прошел мимо столов, занятых гуляющей ватагой. Не понять, чем они занимаются и на какие пьют? Корчмарь поглядывал на них брезгливо, но без тревоги, и Лют решил, что такие люди в княжестве Вышатича не редкость.

Поднялась волна насмешек. Пьянчуги отмачивали смешные лишь им остроты. Пальцы, корявые и грязные, указывали на гридня, как на диковинного зверя.

Лют вздохнул – пусть их. Вон Савка не понимает, как можно смолчать, когда оскорбляют. А надо не оскорбляться – мало ли на свете дураков, что жить не могут без насмешек над людьми? На каждого злости не хватит. Не обращай внимания – чести урону не будет. Да и вообще отвечать негодяям на их языке…

Пространные рассуждения прервал жалкий всхлип, громкий плеск и грохот тяжелого тела. Лют поспешно выстрелил кулаком в следующую бородатую рожу. Костяшки уткнулись в твердое, но через миг увязли в теплом и горячем. Красные капли просочились сквозь пальцы, ладони коснулась противная сырость.

Гридень отпихнул пьянчугу и пальцами вцепился в грязные волосы рядом сидящего. Пропитое лицо встретилось с заляпанной столешницей. Хрустнуло. Детина слабо простонал и с грохотом опрокинулся на спину. Его лицо сочилось кровью, будто половинка сочной свеклы. Ошалелые собутыльники наконец осознали, что с ними делают, и, отяжелевшие от выпивки, грузно поднялись.

Лют пинком вышиб лавку. Не успевшие встать горохом раскатились по полу, один улетел под стол. На гридня бросились пятеро. Лют пригнул голову, выстреливая кулаками… зашатался под ударами… какой-то ловкий заехал по затылку, больно защемив клок волос…

Лют зарычал. Глаза застилала багровая пелена. Кулаки были облиты чужой кровью. Саднил порез, когда от удара в смрадный рот зубы супротивника разлетелись кусками застывшего меда.

Когда перестало потряхивать, гридень опустил кулаки и с удивлением заметил разбросанных по углам мужиков: уже щербатых, с лицами, похожими на отбивную. Они лежали вповалку, судорожно дергая конечностями, и стонали, как безусые мальцы.

Компания с испугом посмотрела на мужчину с окладистой бородой – лицо перекошено яростью, с кулаков на пол падают тягучие капли – и поспешно отвела взгляд. Лишь главный задира глядел с радостной ухмылкой – в руке его блестел длинный нож.

Пьянчуги загудели робко:

– Давай, Друль, покажи ему. А мы посмотрим.

Бугай криво усмехнулся и двинулся уверенным шагом, красиво играя тугими мускулами обнаженных рук.

– Нежелан, – сказал Лют чуть сдавленным голосом, – подай меч.

Пора приструнить задиру, не затевать же двобой по пустяку.

Бедовик сбросил оцепенение, крепко сжал в руке ножны и метнулся к воину. Друль замедлил шаг, с опаской прикинув длину меча, и дернул головой в замешательстве.

Лют отвел растопыренную десницу за спину, цепко держа взглядом растерянного мордоворота и оскорбляюще ухмыляясь. Глаза Друля расширились. Гридень дернулся, с трудом одолев желание обернуться: пусть пьянчуга дурит кого-нибудь другого.

В ноги ударило, разбойничья рожа канула вниз, перед глазами возникли закопченные балки потолка. Поскользнувшийся на пролитом пиве Нежелан глухо ойкнул, придавленный витязем.

– Айда, братцы!

Воодушевленный крик сбросил ступор с ватаги, и бородатые рожи ощерились злобными ухмылками. Гоня волну крепкого пота, разом бросились десяток мужиков. Приподнявшегося Люта накрыло лавиной немытых тел. Нежелана крепкая рука взяла за шиворот и отшвырнула. Беспомощность полета прервал жестокий удар столешницы в спину.

Хозяин опрометью выбежал на улицу звать стражу: чесание кулаков и битье посуды – еще куда ни шло, но резать постояльцев нельзя.

Лют задергался, но держали его крепко. С торжествующей ухмылкой над ним навис Друль, игриво перебрасывая нож из ладони в ладонь. Помощники погрузили в бока витязя мозолистые кулаки. Лют зашипел рассерженным котом.

– Ну, гад, не взыщи! – прохрипел Друль.

Нежелан ахнул, когда мордоворот занес оружную руку и острие ножа хищно нацелилось в горло распростертого гридня. Бедовик скатился со стола и широко размахнулся ножнами, будто прилипшими к ладони. Окованное медью дно ткнулось Друлю в висок. Тот поперхнулся и рухнул на пол рыхлым тюком.

Подельники удивленно глянули на щуплого мужчинку. Один тут же взвыл, вскинул ладони к глазу – меж пальцев просочилась мутная жижа. Пьянчуги отпрянули испуганно. Хват их пальцев ослаб.

Лют одним движением вырвался и перекатился через плечо, ударив ногой бородача. Того унесло, как пушинку, а через миг и остальные буяны распростерлись ниц.

Гридень скользящим шагом приблизился к бедовику. Ножны перекочевали из рук в руки, потом с тихим шорохом обнажилась полоса стали. Уцелевших гуляк приморозил холодный взгляд, в зале воцарилась тишина, даже раненые стонать прекратили. Лют заметил, что остальные посетители испарились, никто не попытался заступиться. Да что там заступиться – никто не присоединился к ватаге, дабы намять бока чужаку! Мельчают…

На втором ярусе загрохотало, с лестницы кубарем скатились оружные дубинками отроки: лица бледные, в широко распахнутых глазах отражается картина драки.

– Лют свет Радимич, что ж ты?.. – У Савки кончились слова, и он с изумленным видом развел руками.

Ждан оглядел зал блестящими глазами и посмотрел восхищенно на Люта. Гридень дернул щекой досадливо: мальчишки – уважают тех, кто может одним ударом расквасить морду, и не понимают, что ловко морды бить может и плохой человек. А вдруг возьмут дурной пример, поскольку думать не умеют?

Со двора донеслись резкие голоса, топот ног, и в зал, бряцая доспехами, ввалился отряд городской стражи: рожи потные, из-под клепаных шлемов текут мутные струи, древки копий едва не выскальзывают из мокрых пальцев.

– Кого рубить? – спросил один запыхавшимся голосом.

Грузный дядька с побитыми серебром усами отмахнулся досадливо:

– Погоди.

Хозяин корчмы протиснулся через кольчужные спины и горячо зашептал что-то на ухо старшине. Лют от греха подальше упрятал меч и спокойно скрестил руки на груди.

Старшой выслушал корчмаря, кивнул с уважительным смешком. По его знаку стражи подлетели к пьянчугам. Те согнулись в поясе, пытаясь ослабить боль в заломленных руках, заскулили жалобно.

Глава отряда снял шлем – переплетенные сединой волосы упали на плечи слипшимися прядями. Немолодой воин поймал в прицел темно-синих глаз гридня. Отроки сгрудились за спиной витязя, ревниво отпихнув от него Нежелана. Лют коротко поклонился старшому.

– Неплохо кулаками машешь, молодец, да и голову держишь холодной, – сказал начальник сильным мужественным голосом. – Не знаю, куда держишь путь, но, если задержишься в нашем славном граде, приходи в городскую стражу, заработок хороший.

Лют ответил с легким кивком:

– Благодарю.

Старшой покивал, пальцами, крепкими, без единого старческого пятна, крутанул ус и в замешательстве принялся рассматривать гридня. Тот разрешил неловкую паузу – откланялся. Движение по ступенькам отдалось в помятых боках резкими уколами, но терпеть можно.

Нежелан шел тихо, как мышка. Его била крупная дрожь. В памяти его держался страшный вид обезображенной глазницы, что мелькнула на миг перед тем, как ее закрыли ладони.

Отроки воинственно поглядывали в зал, выгнув грудь колесом, но в их глазах затаилась горечь: как же им стать справными воинами, если даже драки проходят без них?

Забились в одну комнату. Лют сел на кровать, потянул через голову рубаху. Отроки захлопотали над гриднем, как заполошные наседки над цыпленком. Лют поморщился и отогнал их. Нежелан подошел на пригласительный мах руки ближе.

– Благодарю за помощь, – сказал гридень с легким поклоном.

Отроки ревниво пробуравили затылок бедовика, засопели обиженно: проклятый оборванец украл подвиг!

Нежелан сглотнул ком и, преодолев неожиданную сухость в горле, сказал хрипло:

– Но сначала едва не погубил. Я приношу беды.

Отроки кивнули. Лют потемнел лицом. От его жесткого взгляда Нежелан поежился.

– Отбрось глупые россказни о проклятии, укрепись духом. Если силен, то никакая порча не липнет. Каждый отвечает за поступки и делает их сам, никакая нечистая сила тут ни при чем.

Нежелан вставил робко:

– А если кара богов?

– Богам будто делать больше нечего, как по-мелкому человеку пакостить. Они не злобные соседи, что день и ночь думают, как навредить. Ладно, хватит трепаться насчет бедовости, – махнул рукой гридень. – Завтра сторгуем тебе лошадь – если захочешь, поедешь с нами.

Лицо Нежелана светилось, будто внутри черепа зажегся сигнальный костер. Савка и Ждан обменялись кислыми взглядами. Лют услал всех прочь: Савка бросился с поручением поторопить корчмаря с пирогами и квасом, а Нежелан робко отправился за Жданом в комнату отроков.

Закипевшая от схватки кровь нехотя остыла, время потянулось медленно, будто смазанное рыбьим клеем. Лют успел вздремнуть, а проснулся уже в мире с багровым солнцем.

«Буслая нет и вряд ли будет. Стрый тоже весело проводит время у старого князя, а тут сиди с тремя юнцами, словно старая нянька», – подумал Лют сердито.

Вяло повечеряли и вернулись в комнаты. Город в распахнутом окне укутался в темный плащ, далеко у кромки неба и земли были видны последние солнечные отсветы. Лют дождался, покуда светило не уйдет под землю окончательно, и мельком посочувствовал огненному шару – придется ползти в холодном подземном царстве. Кровать скрипнула под весом расслабленного тела. Сон подкрался мягко, незаметно.

Вырвал из временного небытия громкий стук. Лют распахнул во тьму глаза и ощутил в комнате присутствие другого человека.

Стрый отшатнулся от направленного в лицо клинка:

– Чего балуешь?

Лют молча убрал меч, босыми ногами прошлепал по половицам и кликнул от двери Савку. Заспанный отрок разжег огонь в масляных плошках и хотел было остаться, но воевода его вытолкал.

– А где обормот? – удивился Стрый.

– Пошел к броннику, – ответил витязь, пожимая плечами.

– Понятно.

Лют вгляделся в хмурое лицо воеводы, и сердце кольнуло в предчувствии беды. Могучан поднял голову – нервные языки пламени бросили на заросшее лицо загадочные отсветы, бледным пламенем загорелись глаза.

– Плохи дела, Лют, – сказал Стрый тяжело. – Князь вдогонку письмо прислал…

Лют напрягся и затаил дыхание.

Воевода сказал тяжело:

– Степняки идут войной.

Глава десятая

В маленькой палате царило напряженное молчание. Искусно отлитые медвежьи головы на бревенчатых стенах щерились языками пламени, комната была залита светом, дорогое масло горело с душистым ароматом.

Стол был уставлен кувшинами, чарами, ковшами, от жареной дичи шел теплый и сытный дух, но дюжине мужчин было не до еды. Лица потемнели, брови переплелись волосками на переносице, сквозь бороды отчетливо виднелись желваки.

Яромир окинул взглядом приглашенных князей, заскрежетал в руке серебряной чарой. Князья встрепенулись на звук, нарушивший тягостное молчание. Яромир поднялся, заговорил голосом холоднее льда:

– Ужасно стыдно, други мои, что затеянное празднество кончилось худо. Тяжко, что омрачил вас, мои дорогие и желанные гости.

Князь Годун, седой, кряжистый муж, брякнул досадливо:

– Кончай виниться, не девка красная, дело говори.

Яромир медленно склонил голову:

– Ты прав, старый друг. Волхв прочитал ужасное знамение…

Князья разом хмыкнули: что там читать, младенцу ясно.

– Движется на наши земли ворог несметными полчищами, хочет разорить цветущие земли, мужчин порубить на корм волкам и воронам, а женщин увести в рабство и использовать для утех.

Князья потемнели лицами и сжали кулаки: у рожденных защищать слабых при мысли, что чужаки отберут самое святое, что есть у народа, – женщин, сердце колет.

– Нелегко говорить, – продолжил Яромир, – но надо собирать объединенную рать. Скоро враг достигнет окраины нашего союза, земли Путяты подпадают под удар первыми.

Князья хмуро покивали.

– Завтра выступлю с дружиной на подмогу. Заставить вас не могу, но прошу присоединиться.

Яромир обвел пытливым взглядом князей, ни один не отвел глаза, смотрят прямо, лица чуть посветлели.

– Разумеется, присоединимся.

– А то как же!

– За кого нас имеешь, князь?

– Поперед твоей дружины будем.

Губы Яромира чуть искривились, в глазах мелькнул задорный огонек. Князь простер длань с чашей, и от сильного голоса затрепетало пламя светильников:

– Добро! Двинемся по заре, разошлем гонцов, чтобы воины, оставшиеся дома, спешно присоединились. Вместе растопчем супостатов! Пью за вас, смелые други!

Князья поддержали Яромира дружным ревом: грудные клетки раздуты, в глазах плещется ярость, голыми руками готовы разорвать посмевших посягнуть на союз северных княжеств.

Гости едва успели стукнуть дном пустых чар о стол и протянуть руки к мясу, как с грохотом распахнулась дверь. Князья удивленно уставились на растрепанного старца в волчьей шкуре.

Волхв тяжело дышал, от выдохов трепетал огонь, белоснежная борода растрепалась, волосы пятнали полосы сажи.

Яромир грозно сдвинул брови:

– В чем дело, Вольга? Почто врываешься, как в кабак?

Волхв подскочил к князю и склонился в почтительном поклоне. Мужчины с любопытством прислушались к частому бормотанию:

– Княже, приносил я жертвы богам светлым, спрашивал о судьбе дальнейшей: как быть и что делать?

Яромир спросил упавшим голосом:

– Что узнал?

Вольга перевел дух. Князья затаили дыхание, а волхв дождался, когда напряжение достигло пика, и затараторил:

– Перун всеблагой снизошел до ничтожного служителя, дал видение. Раскрылись пред мной небеса, красота ирия едва не ослепила: дивные птицы поют на сказочных деревьях, животные красы невиданной и благородной стати, наши мужественные предки, пирующие за золотым столом. Ты бы видел, что жрут… ээ… едят, а чем запивают, запахи дивные.

Князья слушали завороженно, едва рты не раскрывали, но Яромир нахмурился и строго спросил:

– Что еще видел?

Вольга спохватился:

– И предстал передо мной Перун, а одесную и ошуюю доблестные герои, среди них видел и твоих славных предков. Сказали они, что темную силу, идущую войной, одолеть можно лишь у стен Кременчуга, великим союзом соседних племен. Иначе никак.

Яромир воскликнул:

– Но как же Путята?! А земли Твердяты, что перед моим княжеством?

Волхв сурово покачал головой, ответил твердо, непреклонно:

– Если помчишься на выручку, то погибнешь и их земли погибнут. Перун ясно сказал, что лишь у нашего города враг будет разбит. Пока они будут двигаться к нам, успеем собрать великую рать.

Князья загомонили, как напуганные гуси. Волхв склонился в глубоком поклоне. Яромир вскинул длань – правители, как по команде, умолкли.

– Не могу я спокойно жить, зная, что купил жизнь гибелью соседей, – сказал он с мрачным торжеством. – Лучше погибну, но плечом к плечу с Путятой, громя ворогов.

Князья загомонили одобрительно. Волхв потемнел лицом, слова вырвались с тяжким вздохом:

– Не хотел говорить, но ты вынудил. Княже, Перун сказал, если падет Яромир, то падет Северный союз.

Яромир качнулся и прижал ладони к сердцу. Князья озадаченно смолкли. Силослав после недолгого молчания сказал с мрачной убежденностью:

– Князь, в детстве мужчину учат защищать семью, в юности – слабых, а в зрелости – жертвовать собой для спасения рода. Нелегко говорить, но… что толку, если кинуться на помощь, не успев собрать большие силы. Конечно, на миру смерть красна, и о славной гибели будут петь века, но ты правитель и Путята правитель, а князьям надлежит поступать так, как надо, не слушая голос ретивого сердца. Наши предки заключили союз, скрепив дружбу племен, и каждый князь должон понимать, что для сохранения нашего братства надо пожертвовать собой и своей землей, коли припрет нужда.

Годун напыщенно кивнул и продолжил за умолкшего Силослава:

– Будь здесь Путята с Твердятой, первыми бы предложили такой расклад. Да, города будут разорены, веси, но сожженное можно восстановить, а если наши земли падут, кто это сделает? От нас даже памяти не останется. Ты как хошь, князь, но к Путяте не пойдем. Я срочно отправлю нарочных в княжество, пусть большая дружина идет в Кременчуг.

Князья закивали:

– И я!

– Я тоже!

Яромир тяжело опустился в кресло и уткнул подбородок в кулак – будто в голову залили свинец и требуется опора. Лицо князя отражало тяжелую внутреннюю борьбу.

– Мне выпал выбор, которого и врагу не пожелаешь, – сказал он медленно. – Великое испытание предстоит нам, други. Я должен подумать.

Силослав поморщился досадливо:

– Да что думать? Или мы будем жить, или дружно помрем. Князь, я сам буду таскать бревна в землях Путяты после разгрома врага, быстро восстановим, да и люди в большинстве уйдут в леса, не будут же враги их прочесывать. Отсидятся, земля наполнится народом.

Его поддержал гул князей. Яромир покивал задумчиво, сказал с явной неохотой, через силу, будто каждое слово цеплялось за горло острыми шипами:

– Пусть будет так, как мы решили. А теперь мне надо побыть одному, да и вам разослать гонцов – медлить нельзя.

Князья разом встали и так же – гурьбой – вышли из палаты, даже малость потолкавшись в дверях. В проем заглянул Ратьгой. Любопытство на лице воеводы при виде волхва сменилось брезгливой гримасой, и дверь захлопнулась с громким стуком.

Яромир с Вольгой долго молчали, прислушиваясь к шуму за стенами: со двора через сомкнутые на ночь ставни раздавались резкие команды и отголоски переполоха. Потихоньку шум стих.

Вольга крякнул, расправил плечи, схватил жареное крылышко, и тонкие косточки слабо хрустнули под крепкими зубами.

– Да, княже, удивил так удивил, – сказал волхв с насмешкой.

– А что такого? – огрызнулся Яромир. – Зато теперь не будут спрашивать, почему откажем соседям в помощи, да и войск придет больше. А то разбежались бы по углам, выжидали, кто кого. Сам знаешь: треть князей сейчас уедет и хрен вернется, несмотря на обещания. А если б узнали, что степняки не пойдут дальше моих земель, то на помощь бы не пришли.

Вольга пожал плечами, пальцами легко разорвал румяного гуся пополам. Взвились клубы пара, и кусок нежного мяса с грудки исчез в волховьем рту. Яромир глянул раздраженно:

– Что, в ирии не наелся? Ты что нес про предков, пиры? Еще улыбался, скотина! Едва задуманное не испортил.

Волхв улыбнулся виновато:

– Не серчай на старого, жизнь скучная, развлекаюсь, как могу. Но ты и впрямь настоящий князь. На Пепельном валу стал настоящим воином, а теперь, зрю, не зря батюшка отдал престол тебе, младшему сыну, изрядно старшего обидев.

Яромир отмахнулся, глянул на жрущего волхва и сглотнул слюну.

– Не до семейной грызни, лучше скажи о послании Вышатичу.

– Курдуш письмо доставил, но объявился ли там Стрый – не ведаю.

– Скорей бы возвращался, он очень нужен.

Волхв глянул ехидно:

– А Лют, твой побратим, стал быть, не нужен?

Князь припечатал служителя богов тяжелым взглядом, но кудеснику что с гуся вода – жрет и запивает дорогими винами.

– Есть ли в Железных горах волшебное оружие – вопрос спорный. Не могу же я впустую послать Стрыя, но и упускать такой дармовой возможности нельзя, – сказал Яромир рассудительно. – Исходить надо из худшего, тогда боги будут благосклонны. Стрый для поднятия духа войска предпочтительнее, потому посылаю не самого худшего витязя, побратима, если в самом деле оружие есть – привезет. Ты сам то знаешь и не морочь голову, лучше передай куропаток.

Солнце не спеша выкатилось на небо. Видно, Дажьбог еще пребывал в божественной дремоте, коней не понукал. Княжий двор Вышатича был окутан весенней прохладой, что в такое жаркое лето было дивным.

Князь по торжественному случаю сидел в центре двора в парадной одеже. Резную спинку кресла окружили ближние советники, бояре. На красном языке ковра стоял Стрый, по бокам – Лют с Буслаем, все в кольчужном доспехе, мечи пристегнуты к поясу: так гости стоят перед князем в случае военного союза.

Вышатич перемигнулся со Стрыем и неспешно начал плавную речь. Лют молча слушал сладкие звуки – тело расслаблено, мысли далеко. Но иногда прорывались багровые клочья ярости. И тогда он с трудом сдерживался, чтобы не зарычать по-звериному. На родную землю напали!

Стрый ночью был мрачнее тучи: он узнал о послании довольно поздно. Подвыпивший Вышатич внезапно спохватился и велел принести письмо, доставленное столь необычно…

Воеводу опечалила больше не новость о грядущих битвах, а необходимость услать Люта с Буслаем в Железные горы на поиски чудо-оружия, что находится в «пасти у зверя», а самому вернуться. Буслай вовсе, когда отошел от гневного помешательства, предложил отбросить бредовое поручение и скакать на защиту Кременчуга.

– Лазать по горам незнамо сколько времени, когда на родину напали! – возмущался гридень. – И неизвестно, найдем ли колдовскую штуку. Вдруг ее вообще нет? Или вернемся с ней, когда от княжества останется пепелище? К тому же на колдовство уповает слабый, у воина один оберег – острая сталь.

Лют помалкивал. Он знал побратима куда лучше строптивого Буськи. Если князь решил послать его на такое дело, значит, оно трудное, маловероятное, но возможное. И нужное. А что на колдовство уповать – дело зряшное, Яромир сам показал, наказав Стрыю обязательно вернуться. Как воин, воевода заткнет за пояс десяток лютов и буслаев, если не сотню. И неумех посылать – пустое. Князю не откажешь в разумности.

– И порукой нашей дружбы с князем Яромиром будет дружина во главе со мной, что отправится в Кременчуг через два дня, – сказал Вышатич торжественно. Придворные облегченно вздохнули.

Вышатич встал, взял в растопыренную пятерню внушительную грамоту, нарядными сапогами примял ворс ковра. Вышатич остановился за шаг от Стрыя, задрал голову.

– Доблестный Стрый, – начал он торжественно, – вручаю тебе грамоту, передай ее своему князю, моему другу. Хоть эта телячья шкура – знак символический. Нам достаточно крепкого мужского слова.

Воевода опустился на колено, сравнявшись с князем в росте. Свиток утонул в ладони. Лют прослушал слова благодарности, сперва отвлекся на скрип зубов Буслая – тому вновь ударила в голову кипящая кровь, – затем на придворных, что за ритуалом почти не наблюдают, а косят куда-то в сторону.

Гридень проследил за взглядами и уткнулся в повозку, укрытую плотными шкурами. Ухо от напряжения задергалось, но различило звериное сопение, а слабый ветерок донес запах лесного зверя.

Стрый встал. Грамота исчезла в поясном кошеле из вощеной кожи. Вышатич отметил окончание посольства дружественным хлопком по плечу могучана.

– Слышал, тебе срочно надо возвращаться, – сказал князь с сожалением. – Может, задержишься немного? У нас намечается развлечение.

Стрый пожал плечами – глыбы грудных мышц четко обрисовались под кольчугой, и бояре восхищенно зацокали.

– Что за забава?

Вышатич со смехом дал знак рукой, и к накрытой повозке подбежали челядины. Сорванные шкуры обнажили клетку – свет потревожил томившегося в сумраке медведя. Огромный зверь облапил прутья, из пасти, обрамленной желтоватыми кинжалами зубов, вырвался недовольный рык.

Челядины взялись за оглобли, повозка рывком тронулась, упавший от толчка зверь заворчал обиженно.

– Куда его, к псам? – спросил Стрый с ленцой, наблюдая, как клетка исчезает за углом княжьих хором.

Вышатич энергично тряхнул головой:

– Лучше. Испытаем силу человеческого духа.

– У тебя дружинных девать некуда? Не боишься выставлять против такой громадины?

Князь удивился:

– Кто сказал, что выставлю гридня? Тогда и забавы не будет.

– А кого? – хмыкнул воевода.

– Пойдем поглядим.

Лют с неудовольствием отметил азартный огонек в глазах Стрыя, Буслай тоже заинтересовался. Да и самому хотелось глянуть на медвежьего соперника.

Вышатич увел Стрыя на задний двор, просторный, как покосное поле. Бояре окружили их пестрой галдящей толпой, и утренняя тишина потонула в гомоне. Гридни ступали позади. Поочередно их охватывали то мысли о доме, то мальчишеское любопытство.

За спинами свиты были видны лавки, сделанные недавно из ошкуренных бревен, – сочный запах дерева еще не засох. Стайка челядинов кинулась к лавкам, и мягкие шкуры укрыли бревна в два слоя. Вышатич вальяжно сел, рядом опустился Стрый, и лавка, жалобно всхлипнув, опасно прогнулась. Бояре расселись по местам, как куры на насестах, и только тогда гридни увидели ристалище, огороженное широким рвом с дном, утыканным острыми кольями. Ристалище со двором соединяли две широкие доски.

Челядины поднатужились. Повозка, оставив глубокие колеи, простукала по доскам и неохотно вползла в круг. Медведь притих и глядел сквозь прутья настороженно. Челядины застыли по сторонам и ждали указаний.

Вышатич хохотнул. Проворный гридень умчался по мановению руки. Князь сказал Стрыю:

– А сейчас увидишь смельчака, что бросил вызов.

Взгляды присутствующих приклеились к двум молодым воинам, что вели под микитки бледного крестьянина. Лют недоуменно порыскал взглядом, но сомнений не было: биться с медведем будет широкоплечий, но до смерти напуганный землепашец.

Крестьянин еле передвигался, ковыряя тупыми носами лаптей землю, мелко тряс бородой. Княжьи люди подвели землепашца к мостку через ров, а со стороны подбежал еще один – с рогатиной в руках.

Лют со смешанным чувством смотрел, как копье с перекладиной насильно вручили в мощные руки, перевитые жилами. Ладони крестьянина были украшены мозолями, размером с монеты, но руки тряслись от страха, и древко выскальзывало из пальцев, словно смазанное жиром.

Рядом шмыгнул носом Буслай.

– Тоже мне развлечение, – сказал он буднично. – На что смотреть? Медведь разорвет его в мгновение ока.

Лют сказал с неясным чувством горечи:

– И не стыдно ли?

Буслай глянул недоуменно и сказал:

– Что имеешь в виду? Скажи еще, что убивать животных ради забавы – грех.

Лют засопел обиженно:

– Ты полегче. Сразить такого хозяина леса – большая честь, и биться надо по-честному.

Буслай отмахнулся: хоть Лют и постарше, и славы воинской немереной, но тут чудит.

Вышатич встал с бревна. Гомон бояр умолк. Дрожащий землепашец с рогатиной посмотрел на князя со страхом.

– Люди, – начал Вышатич чистым голосом, – хоть я и очень добр, даже добер, но всякому терпению приходит конец. Два года я не взимал с него податей – думал, образуется, поправит хозяйство, тогда будет платить исправно. Но негодник так и не дал казне денег, хотя хозяйство у него справное.

Землепашец с трудом поднял голову, будто на затылок давила каменная ладонь, и тихо молвил дрожащими губами:

– Князь… я с нонешнего урожая все восполню, князь.

Вышатич отмахнулся, лицо исказила гримаса пренебрежения.

– Извини, но люди давно схваток не видели, пора подданных побаловать.

Землепашец рванулся из крепких рук воинов, но тычок локтем под ребра его угомонил. Князь оглядел хохочущих бояр, его глаза лучились лукавством.

– Ну, полно убиваться. Мужик ты здоровый, я ведь тебя не с голыми руками посылаю, крепче держи рогатину – останешься жив.

Воины по кивку князя потащили крестьянина через деревянные мостки, отчаянные крики рвали воздух: землепашцу, какой бы он ни был могучий, надурняк медведя не одолеть. Этому учат отважных охотников и воинов, и то раз на раз не приходится.

Бояре на бревнах оживленно загудели, зашептались: сумеет ли недотепа поцарапать медведя? Самые горячие затрясли кошельками. Вышатич глянул на скучающее лицо Стрыя, сел рядом.

Воевода спросил с легкой зевотой:

– И что тут интересного?

– Согласен, жаркой схватки не будет, – шепнул Вышатич. – Но посмотри на бояр – они в воинских схватках неискушенные, с удовольствием посмотрят на кровь и растерзанное тело. Пусть потешатся, приятно видеть, когда бьют или убивают не тебя. К тому же будут меньше роптать, что посылаю дружину в соседнее княжество.

Стрый пожал плечами и посмотрел на ристалище: трясущийся землепашец стоял столбом, рогатину держал неумело, как косу. Челядины тыкали в медведя сквозь прутья копьями. Медведь рассвирепел, кинулся на клетку с яростным ревом.

Лют нехорошо посмотрел на Вышатича. По его мнению, человек, давший обязательство защищать безоружных, так поступать не должен. К чему губить возделывателя земли, плодами которой кормятся люди? Кто пахать будет, гридни?

Буслай удивленно посмотрел на яростно сопящего соратника. Лют тяжело выдохнул и сам изумился своему странному порыву.

Вышатич спохватился, досадливо хлопнул себя ладонью по лбу.

– Чуть не забыл, – сказал он со смешком. – Есть кто-нибудь, кто хочет заместить пахаря в поединке?

Бояре ответили раскатистым хохотом, будто князь сказал невероятно смешную вещь, поэтому не сразу расслышали твердый голос:

– Есть.

Двор смолк, лишь в тишине кричал разъяренный зверь да натужно скрипели прутья клетки. Изумленные взгляды проводили прибывшего с посольством воина. Тот быстрым шагом вошел в ристалище. Землепашец вздрогнул от тычка. Рогатина перекочевала из рук в руки.

Стрый хмуро посмотрел на Люта, и в его глазах отразилась бешеная работа мысли: как бы князь не счел за оскорбление! Буслай стоял с распахнутым ртом и зажатой в руках Лютовой кольчугой: такой дурости он не ожидал.

Вышатич потемнел лицом.

– Стрый, кто это?

Воевода ответил медленно, взвешивая каждое слово, как златокузнец металл при покупке:

– Один из лучших хоробров Яромира. На Пепельном валу сразил вождя ясагов и захватил прапор. Ты уж прости, жаден до драк без меры. Вот и сейчас решил позабавить тебя и бояр настоящей схваткой, а не бойней, – выказывает уважение. Но если хочешь…

Вышатич выставил ладони и замотал головой, при взгляде на Люта из его глаз брызнуло глубокое уважение.

– Нет-нет. Почему раньше не сказал, с кем приехал? Прислал бы спелых девок постель согреть. Людскую породу надо улучшать, а лучшие дети, понятно, от великого воителя.

Стрый виновато развел руками. Вышатич с блестящими от возбуждения глазами уставился на Люта, махнул слугам.

Дверь клетки распахнулась, и челядь со всех ног кинулась прочь. Преодолев ров, убрали доски: человек и зверь остались один на один.

Лют со спокойным лицом крепче сжал древко. От грозного рыка свободного медведя бояре вздрогнули, но гридень оставался неподвижен.

Зверь налитыми кровью глазами смотрел на человека с острой палкой. В его сознании всплыла картинка таких же существ с похожими палками и боль… Сильная боль!

Медведь рявкнул и бросился вперед. Под густой шерстью играли чудовищные бугры мускулов. Зеваки завороженно смотрели на хищный бег животного.

Лют поморщился от тяжелого лесного духа и сжал побелевшими пальцами шероховатое древко, приподнял острие. Зверь налетел, как падающий ствол столетнего дуба. Поднялся на задние лапы и нацелил пасть на плечо Люта. Когтистые лапы разошлись в желании разорвать человека пополам.

Широкий наконечник с размаху впился в мохнатую грудь. Лют упер конец рогатины в землю, для пущей надежности придерживая рогатину ногой. Двор огласился возбужденными криками – князь и бояре вскочили и заорали неистово.

Медведь люто зарычал. Мощное тело продвинулось вперед. Захрустела разрываемая плоть. Оскаленная пасть ухватилась за рогатину.

По древку скатилась волна крови и пены. На руках гридня вздулись жилы. Липкие струи коварно затекали под пальцы. Зверь в ярости пер вперед с целью разорвать обидчика. Грудь медведя уперлась в перекладину. Железо внутри зверя металось, как сердитый шмель, жутко хрустя плотью.

Пасть в бешенстве сомкнулась на заляпанном древке, когти сняли стружку. Лапы схватили рогатину и дернули в сторону. Лют застонал от чудовищного напряжения: на висках вздулись жилы, затрещали руки, пытаясь удержать рогатину.

Медвежья кровь растеклась под пальцами скользкой пленкой, древко неистово рванулось из рук. Толпа встревоженно ахнула. Рассвирепевший зверь вырвал рогатину, могучие лапы переломили ее, как сухую веточку. Из последних сил медведь кинулся на человека.

Лют ушел в сторону, но бок обожгла боль. Земля закрутилась перед глазами вперемежку с небом.

Витязь вскочил, и зрители радостно заорали. В воздух полетели шапки. Промахнувшийся медведь упал. Обломок копья исчез у него в груди. Раздался хлопок – будто лопнул бурдюк с водой. Из мохнатой спины вылезло окровавленное острие. Зверь вздохнул жалобно и повалился набок – жизнь покидала могучее тело неохотно.

Стрый поднялся. Среди лиц, искривленных радостью, его лицо казалось грозовой тучей в ясном небе – острым глазом заприметил быстро расплывающееся красное пятно на левом боку гридня.

Лют прижал ладонь к ране, под крики ликования подошел ко рву и с разбега перемахнул. Зрители заорали пуще – народу было немного, но казалось, от криков небосвод рухнет.

Вышатич поспешно крикнул:

– Эй, вы, лекаря сюда, хоробру надо помочь! – Обернулся к хмурому Стрыю и сказал с восторгом: – Жаль, у меня таких воинов нет.

Воевода тяжело смотрел на гридня, вокруг которого суетился люд – обрабатывал рану. Витязь выглядел бледно, грудь тяжело вздымалась, голова опустилась.

Стрый оценил размеры раны и выругался про себя: поправляться будет долго, а впереди трудный путь. Вышатич по картам показал кратчайший путь, но честно предупредил, что такой дорогой люди не ходят, опасности начинаются в первом же лесу, но в обход рисковых дорог добираться до Железных гор больше месяца.

Придется проводить их через таинственный лес, а то загнутся в начале пути. Буська не помощник, себя не оборонит, не говоря о раненом. А там Люту должно полегчать.

Стена леса вырастала медленно: темные деревья отливали синевой, даже на расстоянии веяло холодом. Стрый оглянулся на бледного Люта, что едва не падал с коня.

Витязь отвел глаза. К раненому подъехал участливый Савка:

– Все хорошо?

Лют рявкнул раздраженно:

– Да, и хватит спрашивать!

Отрок насупился и отъехал в сторону. Ждан оказался рядом и успокаивающе опустил ладонь отроку на плечо: взялся ехать с отрядом – терпи. Отроки могли вернуться с дружиной Вышатича, но отчаянно воспротивились. На коленях умолили воеводу разрешить помочь Люту и Буслаю в великом деянии. Стрый плюнул с досады, разрешил.

Отроки ради такого случая приобрели мощные составные луки, в мечтах представляя, как будут поражать врагов в походе, а что враги будут, сомневаться не приходилось. Как же иначе?

Единственное оставалось непонятным: зачем Лют настоял взять Нежелана? Буслай прямо сказал, невзирая на старшинство:

– Совсем рехнулся, от него одни беды! Он нам еще покажет.

Лют смерил его злобным взглядом, но на своем настоял: тихий бедовик тащился на купленной лошадке в хвосте, лишний раз не дыша.

Рану остро кольнуло, и Лют подавил стон, чтобы не услышали, но от Буслая не утаишь. Глянул на соратника с жалостью, в глазах было недоумение: ну как можно так учудить?!

Лют внутренне поморщился: сколько можно? Ночью доставал, не унялся. И так от Стрыя попало, что безрассудно вступился за землепашца, которой потом и спасибо не сказал, испарился. Подверг опасности срыва важное княжье поручение. Глубокая рана перестанет мешать жаркой болью через седмицу, если лежать на перинах, а в пути может и погубить.

– Воин, конечно, должон защищать слабых, – бухтел Стрый, – но нельзя спасать каждого встречного: пуп порвешь и княжьего поручения не выполнишь.

«Ну и пусть, – подумал Лют, упрямо набычившись. – Пусть я не прав, а они правы. Тогда почему на душе покой, словно сделал богоугодное дело? И в груди горит приятный огонек, странным образом усмиряющий боль в боку?»

Глава одиннадцатая

Буслай оглянулся на подозрительный шорох в ветвях – не сразу различил в листве белку. Зверек вцепился лапками в ветку и подозрительно смотрел на небольшой отряд. Гридень скорчил рожу, белка отпрянула, в ветвях раздался сердитый цокот. Зверек зашумел листвой и скрылся на другом дереве.

Стрый во главе отряда пробурчал через плечо:

– Никак не угомонишься?

Буслай ответил покаянно:

– Никак, воевода-батюшка.

Лют через силу улыбнулся. Ждан глянул с заботой на бледное лицо, в глазах мелькнуло сочувствие. Рану растрясло. Лют осторожно шевельнул левой рукой, по коже скатилась холодная струйка. Конь споткнулся в небольшой ямке, толчок разбередил рану, и сквозь зубы протиснулся стон.

Савка глянул тревожно, сглотнул комок и с надеждой уставился в спину воеводы.

– Может, привал сделаем? – бросил он в пустоту.

Лют ответил раздраженно:

– Нет.

Савка огорченно вздохнул.

Буслай хмыкнул – он-то ничуть не жалел раненого. Коли ума нет, пусть страдает. Время от времени бросал недоуменные взгляды на Люта, словно спрашивая: как можно так учудить? Лют отводил взгляд, хмурился.

Буслай махнул рукой на раненого и обратил взор на Нежелана. Бедовик за дорогу проронил от силы пару слов, но работу исполнял исправно, нареканий не вызывал.

Отроки сторонились молчуна, украдкой споря: ведьмак или нет? Не может у взрослого мужа не расти борода и усы. Правда, урожденные ведьмаки безволосы, в зрачках отражение перевернуто, вдобавок есть хвостик с четырьмя волосками.

Савка со Жданом пытались подглядеть за Нежеланом, но Стрый увидал и рявкнул так, что чуть в штаны не наложили. Больше попыток выявить ведьмачью сущность не было, но на ночь отроки доставали крапиву и боярышник и выкладывали защитный круг.

Буслай пригладил усы-подкову, глаза озарились озорным огоньком. Нежелан непроизвольно придержал поводья, но гридень поравнялся, спросил невинно:

– Нежелан, а чего за нами увязался?

Плечи бедовика приподнялись, горестный вздох прозвучал едва слышно. Посмотрел в поисках помощи на Люта, но бледному, как репа, витязю самому не помешала бы подмога. Пот с висков тек ручьями, синева под глазами загустела до угольной черноты, он несколько раз качнулся в седле.

Бедовик пожевал губами, наткнувшись на лукавый взгляд Буслая.

– Чего молчишь? Может, брезгуешь?..

Гридня прервал раскатистый бас Стрыя, от которого ветки деревьев задрожали и исчез свист птиц.

– Ты угомонишься? Лучше Люту помоги, сейчас свалится.

Лют хрюкнул возмущенно:

– Ничего не свалюсь!

Но слова прозвучали бледно. Сжимая пальцами луку седла, Лют уже качался. Стрый словно глаза имел на затылке! Ждан лихо спрыгнул. Ветки кустарника сердито затрещали, влажно переломились. В стволах деревьев-могучанов затерялся крик досады.

– Что там? – спросил Буслай насмешливо. – Пальчик прищемил?

Ждан в ярости пнул измочаленный куст, ладонью зажав прореху рубахи длиной в пядь.

– Новая рубаха! – воскликнул отрок горестно.

Буслай обидно хохотнул, даже верный Савка оскалил зубы. С сердитым шипением отрок подошел к Люту. Сразу отметил, что не бросалось с расстояния в глаза, – край рубашки, торчащий из-под железных колец, напитался красным. Витязь раздраженно отмахнулся:

– Ничего страшного! – И покачнулся от малого движения.

Отрок заботливо поддержал его. Буслай переменился в лице… Конь не успел заметить, как со спины исчезла ноша, и недоуменно фыркнул. Отряд остановился. Люта усадили на заросшую тропку под раскидистым деревом. Буслай потянул вверх кольчугу.

– Да будет вам, – пытался отмахнуться Лют.

Воевода грянул с высоты седла:

– Я думал, ты поумнее будешь! Ладно, сунулся к медведю вместо незнакомца, могу понять, выказал удаль. Но истекать рудой, боясь пожаловаться, – глупо. Каково мне будет вернуться к Яромиру и сказать, что могучий хоробр, сдюживший на Пепельном вале, сел в сани от царапины?

Лют уронил голову на грудь и сжал губы. Буслай хотел возразить: какая царапина, медвежий коготь вскрыл бок не хуже степняцкой сабли? Но, сравнив витязя и воеводу, промолчал. Стрыю такая рана и впрямь за царапину.

Нежелан подал мешок с лекарственными травами и чистыми тряпицами. Савка споро смыл загустевшую кровь, умытая рана ощерилась порванным швом. Отрок переложил рану травами и стянул тугими повязками бок гридня.

– Шуйцей особо не маши, – посоветовал Ждан.

Лют кивнул покорно. Буслай с облегчением выдохнул, одобрительно глядя на шутника.

Листья над головами задрожали. Лесное зверье озадаченно примолкло, а отроки нервно положили ладони на булавы, глазами впившись в зеленый шатер. Стрый глумливо хохотнул:

– Дождя испужались!

Савка густо покраснел, словно через поры вышла кровь. Ждан буркнул неразборчивое. Лют поднялся с мягкой травы, Буслай помог ему натянуть кольчугу.

– Чего скалишься? – буркнул Лют.

– Да ничего! – ответил гридень с наглой усмешкой.

Голос воеводы раздался над тропой, будто раскат грома, заглушив шум дождя:

– Пошевеливайтесь, зубоскалы! Времени в обрез, мне у князя надо быть, а приходится нянчиться с косорукими.

Буслай пискнул храбро:

– Так мы тебя не задерживаем, воевода, сами управимся.

– Поговори у меня, тетеря, – беззлобно рявкнул Стрый. – Не больно с хлопотуном без меня управились.

Буслай закрыл рот со стуком. Конь едва устоял на ногах, когда на спину ему обрушился рассерженный гридень. Савка попытался помочь Люту взобраться в седло, но витязь глянул свирепо и тяжело примостился в седле.

Тяжелые капли дождя дробно стучали по листьям, пригибали ветви, с глухим треском пробивали зеленый покров.

Буслай провел ладонью по лицу, ругнулся на холодную каплю на подушечке пальца. В ответ за шиворот упала прозрачная горошина. Гридень против воли зашипел и натянул поводья. Конь оскорбленно всхрапнул.

Дробный перестук слился в шум, на людей, как с худой кровли, посыпались капли.

– Как бы на ходу не заржаветь в бронях, – сказал Буслай тоскливо. – Поскорее бы кончился.

Нежелан глянул на хмурое небо в просвете листьев, сказал безучастно:

– Надолго зарядил, утихнет к вечеру.

Буслай с трудом сдержал стон, хмуро глянул на бедовика:

– Ты накликал?

Нежелан пожал плечами:

– Может быть.

Дождь перестал ближе к вечеру.

Буслай зябко подергивал плечами, от сырого воздуха чесалось в носу, изредка с мокрых ветвей падали капли – и все на него! Кисейная взвесь меж замшелых стволов окрасилась червью, лес потемнел, гомон птах затих. Наступил промежуток, когда дневные летуны утихают, а ночные еще не проснулись.

Савка со Жданом ехали по бокам от Люта – поводья в одной руке, вторая наготове подхватить падающего воина.

– Мне лучше, – раздраженно отвечал Лют на немые вопросы. Краска прилила к щекам, в глазах появился блеск, в седле не шатался.

Буслай коротко глянул на стоика; с губ готовилась сорваться острота, но за шиворот плюхнулась капля размером с тыкву, и судорога сомкнула челюсти с клацаньем. Оглянулся на Нежелана: бедовик с понурым лицом осматривал мокрые ветви, грудь часто вздымалась, насыщая тело лесной прохладой. На Буслая он старался не смотреть – мало ли чего удумает языкастый гридень.

Конь воеводы во главе отряда проламывал просеку в зарослях, пастью с желтыми зубами изредка срывал молоденькие ветки. Воевода возвышался в седле, как скала, неподвижный, головой по сторонам не вертел, даже поводьев не касался, со спины не понять – не заснул ли?

– Воевода, – окликнул Буслай. – Долго нам по лесам мотаться?

Стрый не оборачиваясь ответил:

– Долго.

Ветви всколыхнул огорченный вздох, воевода глянул через плечо, в густой бороде сверкнула россыпь жемчуга.

– Надоело получать по морде ветками?

Гридень оскорбленно вскинулся:

– За что срамишь, воевода?! Просто в поле поспокойнее, никто из-за дерева не кинется, а то ляжешь целым, а проснешься без головы.

Стрый басовито хохотнул. Кони испуганно прижали уши, сбили шаг.

– Тебе, Буська, то не грозит.

Буслай спросил заинтересованно:

– Почему?

– Ты и так безголовый, куда еще?

Заросшую тропку огласил смех. Задремавшие было птахи встрепенулись, засвистели сердито. Буслай зло оглядел смеющиеся лица, надвинул брови на глаза, оставив блестящие щелочки.

Вдруг в глаза плеснуло красным светом, и смех застрял в горле. Отроки сноровисто выхватили булавы. Лезвие топора Буслая зардело в лесном сумраке.

Нежелан с опаской всмотрелся в сияние, потом переместил взгляд на воеводу. Стрый даже не придержал коня, и меч размером со стропило остался в ножнах. Лют, видя спокойствие воеводы, оставил рукоять, разлепил бледные, как поганки, губы:

– Что там, Стрый?

– Кажись, нашли место для ночлега, – ответил воевода спокойно.

Буслай поинтересовался:

– У кого заночуем в такой глуши?

Стрый не удостоил ответом. Буслай открыл рот, но, так ничего и не сказав, со стуком захлопнул. Впереди затрещали ветви. Фыркнула лошадь, сияние усилилось, будто под нос сунули кусок закатного солнца.

Отряд остановился. Лют прикрыл слезящиеся глаза и сквозь щелочку пальцев рассмотрел всадника. Нежелан ахнул в голос с отроками: конь цвета раскаленного металла, грива брызжет золотыми искрами, от следов поднимаются струйки пара, глаза залиты солнечным медом, какой появляется в озерах ближе к закату. Одежда красного, как редис, всадника была сделана будто из свежесодранных шкур, кольчуга – из раскаленной меди, вместо глаз торчало по куску угля.

Мир вокруг покраснел, и отряд с изумлением уставился на встречного, опустив оружие. Стрый двинул Горома в сторону. Угольный конь злобно фыркнул; багровый огонь в глазах разгорелся ярче сияния всадника.

Всадник проехал мимо, пахнуло жаром: лицо надменное, губы презрительно поджаты. Буслай яростно выдохнул, забурлившая кровь бросилась в глаза, окутав взор пеленой, топор в руке задрожал.

Всадник почувствовал это: голова его повернулась, и гридня обдала волна презрения. Буслай едва не взвыл, топор взмыл над головой. Но кисть оплели слабые пальцы, и Буслай наткнулся на осуждающий взгляд Люта. Горячее варево в голове остудил стыд.

Красный конь насмешливо фыркнул, горячий дым от следов повалил гуще. Золотой хвост приподнялся, и на траву тяжело плюхнулись смердящие куски угля. Буслай плюнул вдогонку и пальцами сжал нос, остальные поспешили прикрыться рукавами от въедливой вони.

Стрый посмотрел вслед красному всаднику. Гором тронулся с места. Отряд молча последовал за воеводой. Чермное сияние истончилось, как ледышка на языке, и пропало, отчего в глазах сразу потемнело.

– Тьфу, пропасть! – откашлялся Буслай. – Что за тварь?!

Стрый промолчал. Гридень перевел горящий взгляд на соратника. Лют ответил недоуменным взглядом, пожал правым плечом.

– Воевода, – взмолился Буслай, – ну скажи хоть что-нибудь!

– Колбаса, – ответил Стрый.

Гридень поперхнулся слюной – желудок кинулся на ребра, напоминая глупому хозяину, что пора поесть. Буслай стукнул по животу кулаком, кольца кольчуги противно звякнули. Отроки переглянулись, рты разъехались до ушей. Нежелан остался безучастным, ровно вьючный конь, плетущийся сзади.

Буслай строго зыркнул на отроков. Улыбки слетели с лиц, губы плотно сжались. Гридень глянул удовлетворенно, обратился к Люту:

– Вот потому не люблю лес. Полно нечисти, что норовит обидеть.

– Тебя обидишь, – проворчал Лют. – Лес – сила благостная, надо лишь с уважением относиться. А в поле можно встретить существ пострашнее.

Буслай напрягся, пальцы захолодил обух топора.

– Кого?

– Людей злых.

Гридень выдохнул шумно, на лице появилась насмешливая гримаса.

– А, людей, это да! Нет страшнее человека зверя. Но с ними можно управиться, – сменил Буслай шутливый тон, похлопав ладонью по топору, – а как с этим драться? Забыл хлопотуна?

Щека Люта болезненно дернулась, кожа зазудела от торжествующего взгляда Буслая. Рана противно ныла, каждое неосторожное движение отдавалось в глазах сполохами пламени. Иногда деревья хороводили. Осторожно наваливался на гриву коня, чтобы не заметили.

Хуже от того, что даже Стрый не понял: зачем сиганул к медведю? Подумаешь, решил потешить двор Вышатич, выставить за недоимки хлебопашца с рогатиной супротив матерого зверя. Много на свете подобных смердов, а воинов, равных Люту, наперечет. И не объяснить никак, что сам неясный позыв понимает смутно.

Лют набрал полную грудь воздуха, левый бок мстительно кольнул, вздох растаял над тропкой.

Стволы деревьев почернели, лишь макушки крон тлели червью. Внизу угнездился мрак переплетенных теней.

Потихоньку оживали ночные звери: в ветвях шелестело, кто-то ползал по деревьям, с тихим шорохом падали кусочки коры, сколотые острыми когтями. Близкая ночь усиливала прохладу после дождя, воздух вырывался изо рта клубами пара все гуще и гуще.

У Савки заболели челюсти от постоянной дрожи, и он достал из мешка свиту. Потом едва не свалился с седла, натягивая теплую одежу. Ждан дернулся было к мешку, но посмотрел на невозмутимых воинов – даже Нежелан хоть и скрючился, но за свитой не полез. Рука отрока оставила завязки. Горделиво выпрямился, нижняя челюсть выпятилась до хруста мышц. Савка глянул на друга, в глазах мелькнуло сожаление, что поддался холоду, но не снимать же свиту! Буслай насмешками испепелит дотла.

Конь воеводы остановился у двух близстоящих деревьев, в нерешительности тряхнул головой. Стрый пятками сдвинул угольную гору с места. Меж деревьями можно пронести Ждана поперек, но воевода едва протиснулся. Плечи, облитые кольчугой, со скрежетом сорвали куски коры, стволы забелели свежими срезами.

Отряд проник за стену стволов – лошади упрямились, пришлось понукать, а Нежелан до плечевого хруста натянул поводья вьючных лошадей.

– Чего упрямитесь, волчья сыть! – буркнул Буслай. И осекся.

Они оказались на большой поляне, окруженной стеной могучих деревьев с раскидистыми кронами, способными укрыть тенью княжий двор. У дальней стены леса ютилась ветхая изба со странно плоской крышей, огороженная высоким тыном из толстых веток. На жердях в ряд выстроились странные горшки. Изба была повернута дверью к лесу, пахло едой.

Кони отпрянули и испуганно заржали. Под копытами струились черные ленты, в траве жутко шипело. Буслай с проклятьями удержал на месте дрожащую лошадь и плюнул в пасть угрожающе вставшей змеи.

По всей поляне кишели мерзкие гады, посланцы Чернобога, мерзкие и коварные, опасные настолько, что настоящее имя гадов стерлось в памяти людей, как и имя медведя. Заменили, чтобы не накликать беду, на обтекаемое «змея», ползущая по земле.

Потревоженные гады расступились перед отрядом и улеглись по краям тропы. От холодного немигающего взгляда Савке сделалось дурно. Лют оглядел шевелящуюся поляну, в сердце вполз холодок, но взгляд на невозмутимого воеводу дрожь унял.

Стрый оглядел гадов. Там, куда падал его взгляд, шипение стихало, змеи сворачивались кольцами, засыпали. Воевода оглянулся на спутников.

– Чего встали? Решили здесь заночевать? Тогда ладно.

Гором фыркнул, копыта промяли мягкую землю, за конем протянулась цепь следов размером с блюдце. Буслай переглянулся с Лютом и недовольно буркнул:

– Вот бес волохатый, все нипочем!

Лют вспомнил разговоры об отце Стрыя. Увидев такое, задумаешься: может, и впрямь Волос-Змей постарался?

Отряд нехотя двинулся. Бедные кони на подламывающихся ногах подошли к тыну. В лицо пахнуло холодом, кишки в животах скрутило морским узлом, почудилось, что встала за плечом смерть, дохнула в шею тленом и ужасом.

Буслай пригляделся к тыну, глаза поползли на лоб. За спиной испуганно ахнули отроки с Нежеланом – ограда состояла из человечьих костей. На горшках вспыхнули яркие точки. Лют невольно натянул поводья, испуганный конь замесил воздух копытами. Черепа на жердях клацнули щербатыми челюстями, со скрипом шевельнулись, оглядывая путников плотоядно, рты раскрылись.

– Может, в лесу заночуем? – спросил Буслай робко.

Голос Стрыя прогрохотал в темноте. Лошади, раньше пугавшиеся его, теперь успокоенно притихли.

– Не боись. Будем проявлять вежество – останемся целы.

Савка спросил с надеждой:

– Правда?

– Наверное.

Воевода распахнул калитку. Череп глянул зло, зубы клацнули, в следующий миг землю усеяли обломки костей. Буслай нервно хохотнул:

– Люблю такое вежество.

Стрый буркнул хмуро:

– Не скалься, а то будешь на жерди зубы сушить.

Въехавший последним, Нежелан прикрыл дверцу. Запоры в виде рук хватали за края одежи, но бедовик увернулся от обглоданных пальцев. Отряд заполнил небольшой двор. Стрый грузно спешился, оглядел оробевших спутников, глаза блеснули лукаво.

– Что к седлам приросли?

Насмешливый голос воеводы вывел из ступора. Буслай лихо спрыгнул. Люту помогли спешиться заботливые отроки. Нежелан скатился с седла, как капля, и застыл в нерешительности.

Буслай пригляделся к крыше, по горлу прошел комок, в желудке заурчало – таких блинов он еще не видал. Настроение упало, когда припомнил, что блины – поминальная еда, а стало быть, хозяин избы…

– Воевода, она нас сожрет!

Стрый глянул хмуро. Ночь вступила в права. Если бы не мертвенный свет глазниц людских черепов, то лица не разглядишь. Но лучше было бы не видеть, как в мертвенном свете на лице воеводы проглянула маска смерти.

– Авось не сожрет, – ответил воевода.

Ждан переглянулся с Савкой, шумно сглотнул.

– Вот почему изба передом к лесу стоит. Как там кощунники баяли: избушка, избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом.

Ночной воздух прорезал насмешливый возглас Буслая:

– И немного наклонись.

Глава двенадцатая

От громкого скрипа сердца застыли. Изба задрожала, клацнула бревнами, сруб с треском оторвался от земли. В лесу заухало. Черепа застучали зубами, будто свора голодных детей ложками.

Лют позабыл о ране, глазами впился в два изломанных посредине столба под срубом. Чешуйчатые столбы шевельнулись; изба, гремя бревнами, повернулась; в стороны полетели комья земли. Лют перевел взгляд с трехпалых лап, увенчанных гигантскими когтями, на дверь с прибитым черепом.

Куриные ноги еще раз переступили и вытянулись в струнку – изба со скрипом накренилась. Внутри загрохотало: бились горшки, сдавленно ругались, оглушительно визжал поросенок. Дверь слетела с петель, из нутра выпал ком грязной рухляди, сверху рухнул визжащий свин, скатился кубарем на землю, копытца простукали по утоптанной земле, и визг затих за стеной деревьев.

Буслай от души расхохотался. Лют глянул на него, как на пришибленного. Воевода сплюнул под ноги. Отроки с Нежеланом переглянулись испуганно.

Ком рухляди зашевелился. Буслай поперхнулся смехом, отроки попятились, лошади попытались вырваться. Из вороха шкур проглянул горящий ненавистью глаз, смерил пришлых. К щеке Буслая будто приложили раскаленную болванку, и он с криком схватился за лицо. Воевода загородил гридня.

Лют невольно отступил, когда фигура в лохмотьях встала вровень со Стрыем. Отроки глянули на уродливое лицо с закушенной кривым зубом верхней губой, бельмом на глазу, носом крючком, как у влетевшего в скалу орла. Отроки в страхе попятились и схватили обереги.

Лют брезгливо смотрел на спутанные космы, в носу зачесалось от вони. Когда старуха шевельнулась, полы ее одеяния распахнулись, и Нежелан крикнул ошеломленно:

– Вот это титьки!

Воевода глянул строго, и бедовик умолк. Стрый поглядел на хозяйку диковинной избы и согнулся в поклоне:

– Здрав будь, Ягйнишна.

Буслай распахнул рот: как это воевода ухитрился выгов… выговр… тьфу!.. сказать?

Старуха недовольно уставилась на Стрыя, верхняя губа приподнялась, обнажив ряд острых зубов, белых, как снежные пики. Ноздри, такие же волохатые, как у воеводы, шумно втянули воздух. Прозвучал противный до жути скрипящий голос:

– Какие гости пожаловали! С добром али с худом?

Лошади задрожали при первых звуках, рванулись из рук, но Баба-яга шикнула – и двор покрылся конскими статуями. Гором сердито всхрапнул. Ночь заполыхала огнем лошадиных глаз. Яга с интересом уставилась на угольного коня, посмотрела на воеводу. Стрый кивнул.

– Вижу, гости непростые пожаловали. Сказывайте: дело пытаете аль от дела мытаете?

Буслай вставил из-за плеча воеводы:

– А как же гостей напоить-накормить, в баньке попарить, а потом вопросы задавать?

– Да где ты баню видишь? Наслушаются сказок, озоруют, – проворчала старуха.

Яга глянула злобно. Буслай отшатнулся от бельмового лица, к горлу подкатил рвотный комок. Стрый несильно съездил гридня по затылку, а к Яге обратился с почтением:

– Извиняй, матушка, нерадивого, в детстве головой ушибся, да леший вихрем обошел, вот и лепит невесть что. Худого не сделаем, пусти переночевать, а харч свой имеется.

Испещренное морщинами лицо смягчилось, бельмо будто прояснилось, огненная злоба в здоровом глазу утихла. Буслай зашипел сердитым котом, но Лют наступил ему на ногу, глянул свирепо, и гридень притих.

– Давненько гостей не привечала, – проскрипела Яга. Буслай поежился от взгляда. – Да, много воды утекло. Как всюду был лес, так молились, обряды свершали, а стоило на плешах Великого Леса покопаться в земле, как червям, так в нечисть записали.

Стрый горестно развел руками, в глазу бабки мелькнула грусть.

– Ладно, родич, проходи в хату, подельников тоже приму.

Отряд вздрогнул, на Стрые скрестились пять изумленных взглядов. Воевода строго зыркнул из-под бровей, а Яге отвесил поклон:

– Благодарствую, матушка.

Старуха довольно оскалилась. Бегающие глаза конских соляных столпов наполнились страхом. Яга глянула за спины, махнула рукой. Гридни сморщились от волны вони.

– Ступай, касатик, не пригодилась помощь.

Нежелан смутился под ошеломленными взглядами, вопросительно уставился на Ягу. Лют присмотрелся внимательней к ночи за тыном, волосы на затылке шевельнулись.

Стук копыт. Глаза с трудом вычленили движущийся кусок мрака – от избушки удалялся черный всадник на коне, чернее Горома. Ветерок донес звук вложенного в ножны меча. В ночи вспыхнули ярко две серебряные звезды – всадник смерил путников через плечо взглядом, полным угрозы. Обратного поворота шеи никто не заметил, просто звезды растворились во тьме.

Ноги отроков задрожали, мышцы скрутила судорога. Лют с Буслаем держались на воинской гордости. Нежелан, похоже, потерял сознание, но устоял на ногах потому, что держался за поводья остолбеневшей лошади. Стрый понимающе переглянулся с бабкой. Усмехнулись. Лют с холодком отметил общие черты любимого воеводы и лесного страшилища.

Яга хмыкнула, сказала потеплевшим голосом:

– Заходите в хату, гости дорогие. Чую: тебе, касатик, – сказала она, ткнув пальцем в Люта, – помощь нужна.

Лют нехотя кивнул, на лице появилось сомнение. Яга озорно оскалилась и перевела взгляд на отроков. Ждан шумно сглотнул, язык превратился в кусок вяленого мяса.

– Да и у тебя шея синяя, небось, ягодки собирал, на злодея нарвался? – хохотнула Баба-яга.

Ждан деревянно кивнул. Яга всплеснула руками и развеселилась настолько, что почти перестала внушать страх. Черепа на тыне пригасили злобный блеск в глазах, глазницы полыхнули чистым светом, на дворе посветлело, будто на восходе.

Взгляд Яги упал на Нежелана.

– О, касатик, – сказала она горестно, – как угораздило?

Бедовик помялся, ответил чуть слышно:

– Не знаю. Мамка, наверно, нагуляла.

– Ишь ты! – пригорюнилась Яга. Она вдруг превратилась в сердобольную старуху, но от ее участия страха не убавилось.

Яга заковыляла к избе. По мановению руки сруб рухнул на землю, остатки посуды жалобно зазвенели. Буслай во все глаза уставился на странную ходьбу: шла бабка словно на одной ноге, или вторая не сгибалась. Стрый глянул на спутников, в кой-то веки заговорил шепотом:

– Внутри ни одного лишнего движения, ничего не трогать, а то пойдете на укрепление тына. Тебя, Буська, касается в первую очередь.

Гридень смутился:

– Да я чё, я ничё.

– Вот и ладно.

Стрый затопал за бабкой, на ходу отвешивая комплименты. Таким воеводу никто не видел. Яга кокетливо хихикала, заполошно отмахивалась, скалилась благодушно.

– Что стоите, касатики? Проходите! О лошадках не беспокойтесь, слуги расседлают, накормят, напоят, ступайте в хату, ну же!

Буслай дернулся, будто уязвленный плетью, и, выказывая бесстрашие, шагнул. Лют, пошатываясь, тоже направился в избу. Под сапогами хрустнула дверь. От вида засова из человечьей ноги замутило. Отроки с Нежеланом нерешительно переминались, пока над головами не каркнуло оглушительно. Опрометью кинулись с места, опередив у входа Буслая.

Лют оглянулся на коней: лошади были едва живы от страха. Узловатые руки неведомых существ снимали сбрую, поклажу. Костяные гребешки висели в воздухе, будто держали их невидимки, гривы и хвосты укладывались ровными прядями, сыпался накопившийся сор и колючки.

Витязь обернулся к избе, шаги отозвались в боку болью. Буслай вернулся с порога, помог соратнику. В избе Яга засветила светец в виде человечьего черепа. Н-да, в виде…

Свет превратил темное нутро в уютное убранство, мало отличимое от жилищ крестьян. С потолочной балки полыхнули два зеленых огня, комок пушистого мрака недовольно оглядел пришлых, сверху донеслось сердитое шипение.

– Тю на тебя, бес усатый! – взмахнула руками бабка. – Не моги на гостей яриться.

Яга притопнула ногой, но гнев был притворен: вздумай Буслай озоровать с хвостом кота, оказался бы в печи, и заступничество Стрыя не спасло бы.

Отроки с Нежеланом робко присели на лавку, руки нырнули под стол, сидели настороженные, готовые от любого шороха шарахнуться. Стрый оглядел просторы избы, запутал пальцы в густой бороде, спросил недоуменно:

– Ягйнишна, а где кожаны?

– Не сезон, – ответила бабка меланхолично.

– А сыночки где, подобру ли, поздорову?

Яга расплылась в улыбке, морщинистое лицо чуть разгладилось, даже бельмо страшным не выглядело.

– Живы, благодарствую на добром слове. Шляются, оболтусы, где-то пару веков, весточку послать не могут, но сердце материнское не обманешь – живы.

– А дочки?

– Да замуж выскочили, изредка наведывают.

Лют обессиленно опустился на лавку, спиной подпер стену. Отроки возбужденно шептались: кто мог польститься на женскую красу Яги? Или в молодости выглядела лучше? Хотя титьки до сих пор неплохие, и ничего, что свисают ниже пояса.

Буслай стоял в нерешительности, глазами жадно обшаривая убранство: будет о чем рассказать за кружкой темного олуя, все рты пораскрывают. Глаза закололо, и он заслонился рукой. Яга хрипло рассмеялась:

– Не бойся, касатик, она пужает для вида, сила ее в другом.

Буслай сглотнул ком, спросил, стараясь не дрожать голосом:

– А для чего?

– Дождь вызывает, да так, что никакой хмарник не сладит.

Гридень отвел взгляд от высушенной головы с живыми глазами: стоит на полке, зубы скалит, кем был при жизни, уж не гостем ли дорогим?

В печи вспыхнул жаркий огонь. Бабка захлопотала, стол покрыла скатертью, горшки наставила густо, до хруста ножек. Стрый сел на лавку, дерево с жалобным скрипом прогнулось. Воевода взял ложку, черпнул ароматной похлебки, парующий черпачок застыл на миг у губ, горячая снедь провалилась в горло.

– Добрую еду готовишь, матушка, – причмокнул Стрый. Яга засветилась, захлопотала пуще.

Буслай поспешил за воеводой умять жареного зайца и кинулся к тетеревам, начиненным крохотными птичками. Сочное мясо лопалось сладким соком, гридень едва не проглотил язык. Слюна растворяла пищу прямо во рту, лишь после первого десятка кусок мяса улегся в желудке. Вдогонку посыпалась каша, полились водопады кваса, которые он снова заедал дичью.

Нежелан с отроками не отставали: горшки и подносы пустели, едва ставились на стол. Лют ел мало: рана разболелась, левый бок поджаривал медленный огонь. Яга посмотрела заботливо, склонилась над витязем:

– Ну, что мучаешься, касатик? Давай рану посмотрю, пока не сгубила.

Лют вымученно улыбнулся, вяло отказался:

– Не надо, бабушка, болит не сильно, к утру пройдет.

Яга приложила ладонь к щеке, из здорового глаза скатилась умильная слеза.

– Упрямый, как мой средненький. Бывало, задерет его пущевик, приползет домой, места живого нет, путь напитан рудой, а шепчет: «Успокойся, мама, царапины совсем не болят».

Бабка настояла, чтобы витязь разделся. Буслай со смешками помог стащить кольчугу и рубаху. Яга присмотрелась к вздутой ране, всплеснула руками:

– Ну кто так лечит?

Савка поперхнулся сладким куском, отвел взгляд:

– Я вроде правильно переложил.

– Правильно! – возмутилась Яга. – На кой ляд добавил подорожник?

Савка пробормотал смятенно:

– Бабушка!..

Яга не унималась:

– Он что, пешим собрался путешествовать? Соком подорожника натирают ноги, чтобы не знать усталости.

Скрюченной ладонью пригладила волосы Люта ласково, будто мать родная.

– Потерпи, касатик, сейчас смоем дрянь, умаслю рану хорошими снадобьями. Запустили совсем, придется доставать корень чернобыльника.

Лют не противился. Усталость сковала члены, прикрыл глаза, чтобы не видеть ухмылок Буслая и отроков. Яга мигом достала пучки трав, на стол бухнулся чугунок с клубами пара над крышкой, запахло лекарственными травами.

Старуха промыла рану, пошептала заумь. Перевязала более умело, чем Савка. Боль улеглась, лишь по краям раны пробегали колючие искорки. Гул в голове исчез, предметы обрели четкость, желудок по-звериному взвыл, требуя пищи.

Яга с умилением посмотрела на полуголого витязя, уплетающего стряпню за обе щеки.

– Натерпелся ты много, – сказала она, рассматривая застарелые шрамы.

Крючковатая рука протянулась к шейной гривне. Буслай напрягся – все-таки серебро, – но Яга спокойно прикоснулась к металлу, прищелкнула языком восхищенно:

– Добрая работа, раньше таких делать не умели.

Стрый вставил словечко:

– А я слышал…

Яга отмахнулась:

– Брехня, я-то помню каменные ножи да костяные копья. И что у вас за порок не видеть умельцев, живущих рядом, а слагать небылицы о предках. Вот уж правда истинная – не дивно то, что рядом.

Воевода покивал, поохал, прошелся словом по молодежи, бабка охотно поддержала разговор. Насытившиеся отроки пытались почтительно слушать, но то и дело клевали носом. Нежелан вовсе уронил голову на стол и тихо посапывал.

Буслай вяло пережевывал куски мяса, ногтем ковырял в зубах, громко цыкал. Лют с аппетитом уплетал пироги, дивясь откуда-то взявшемуся здоровью.

За окном изредка ухало, стенало, леденя кровь, кони ржали испуганно. Но в доме Яги было уютно и спокойно. Разомлевшим от еды путникам хозяйка уже не казалась страшной: нормальная бабулька, заботливая. Даже огромный рост и вонь от шкур не отталкивали.

Буслай потер глаза, поглядел по углам в поисках лежанок, но взгляд уткнулся в голые стены. Ладно, можно и на полу поспать.

Сверху зашумело, на лоб гридня упали стебельки сухих трав, из потолочной темноты строго глянули зеленые глаза. Кот прошелся по балке – воинственно приподнятый хвост толщиной с бревно задевал вязанки трав, труха засыпала стол.

– Ишь, что делает, паразит! – всплеснула бабка руками. – Не мешай гостям!

На балке сердито зашипело, кот встопорщил усы веером, задние лапы подобрались, прыжком исчез в темноте.

– А зачем по свету шатаетесь? – обратилась Яга к воеводе.

Стрый развел руками, в глазах мелькнула настороженность.

– Исполняем волю княжью найти то, незнамо что.

Яга лукаво прищурилась:

– И искать где не знаете?

– Говорят, что в Железных горах стоит попытаться, – ответил воевода уклончиво.

И без того морщинистый лоб бабки сложился гармошкой.

– Каких таких горах?

Стрый промедлил с ответом, с деланным интересом поглядел на закрытые лари в дальнем углу.

– В Железных, матушка. Это на полночь, близко от булгар.

Яга раздраженно проворчала:

– Что за булгары? Новый народ? Когда успеваете плодиться? Вчера людев была горсточка, а сегодня мир заполонили, копошатся, как муравьи у дохлой гусеницы. И названия одно другого чуднее.

Старуха нахмурилась, клык едва не заполз в ноздрю. Пальцы, украшенные желтыми пластинками ногтей, щелкнули, часть горшков исчезла со стола, на скатерть лег разрисованный кусок телячьей кожи. По крайней мере, хотелось верить, что телячьей.

Ноготь ткнул в карту с жутковатым стуком:

– Здесь?

Стрый кивнул:

– Примерно.

Губы бабки разъехались, светец в виде черепа бросил на частокол зубов багряные блики. Снулость Буслая как ветром сдуло, показалось, клыки бабки обагрены свежей кровью. Гридень переглянулся с Лютом, тот приложил палец к губам – пусть старшие разговаривают.

– Давненько там не бывала, – вздохнула Яга сокрушенно. – Горы успели на месте моря появиться, – снова вздохнула. Взгляд затуманился, стал мечтательным. – Эх, молодость.

Стрый покивал, гридни уставились на Ягу с ожиданием.

– Значит, горы там, – спохватилась бабка. – Ну, помочь ничем не могу, не знаю, что там за вороги. Разве что в помощь дам пару вещей.

Стрый кивнул, витязи незаметно выпустили из груди воздух, переглянулись с разочарованием.

– И на том спасибо, матушка.

Глаз Яги сверкнул ехидно.

– Не серчайте! Вот если в Пекло надо будет, провожу.

Буслай растер ладонями похолодевшее лицо.

– Премного благодарен!

Стрый шумно втянул воздух, волоски в ноздрях затрепетали, бочкообразная грудь раздалась в стороны, кольчуга едва не расползлась. Воевода почти заполнил избу. Яга отступила на шаг, уважительно покачала головой.

– Что ж, матушка, пора почивать, – сказал Стрый. – Завтра путь неблизкий.

Яга захлопотала. Задремавшие отроки и бедовик проснулись от тормошения, спросонья ойкнули от страха, руки потянулись к оружию. Старуха лучезарно улыбнулась, в руки остолбеневших юношей опустились одеяла.

– Вот здесь прилягте, – сказал Яга ласково. – А вы, касатики, у той стены примоститесь, сейчас шкур принесу.

Буслай недовольно проворчал, что у стены должны ночевать отроки. Лют ткнул ворчуна в бок и принялся расстилать шкуры. Буслай подозрительно принюхался: от шкур пахло дымом и, чуть слышно, тошнотворно-сладким ароматом. Пригляделся, брови взмыли.

– Это что за звери?!

Яга пожала плечами.

– Давно живу, – ответила она неопределенно.

Буслай кивнул, будто ответ его устроил. Лют обессиленно распластался на мягкой подстилке, веки, как железные ставни, опустились на глаза. Воевода встал с лавки, в руках позвякивала кольчуга. Буслай удивленно уставился на могучана, склонившегося над спящим.

– Лют, разлепи очи, – сказал воевода с грубоватой нежностью.

Витязь испуганно вскинулся и широко распахнул глаза, воеводу огрел ошалелый взгляд. Стрый молча протянул кольчугу.

– Зачем?

Воевода глянул в глаза, прислушался к суете Яги за спиной, произнес едва слышно:

– Все идет не так, как надо.

Буслай поперхнулся изумленным криком. Яга резко повернулась в сторону гридня, ожгла взглядом глаза, в котором рдели опасные огоньки.

– На кой железную рубашечку парню даешь? Спать неудобно.

Стрый отмахнулся нарочито небрежно:

– Ничего, матушка, он любит спать в кольчуге. Просто от усталости запамятовал.

Лют замедленно кивнул, разлепил губы:

– Да, запамятовал. День тяжелый. Спасибо, воевода.

Яга подозрительно посмотрела, как Буслай помог витязю облачиться в ворох железных колец. Стрый отошел от гридней, на лица спящих отроков и бедовика пала тень от громадного тела. Воевода пошептал, поводил руками и с довольным кряком отошел.

Яга наградила его злобным взглядом:

– Оскорбляешь, родич.

Стрый выдержал взгляд, ответил спокойно:

– Так лучше.

Буслай дернулся от скрипа зубов, в груди мелко задрожала жилка. Обернулся к Люту, но усталый витязь мерно посапывал. Гридень бросил взгляд на дальнюю стену: свет черепа выхватил толстую рукоять, увенчанную наковальней. Буслай представил, что можно натворить таким молотом, и невольно потянулся к отложенному оружию. На оголовье молота виднелась засохшая кровь, темные сгустки, черная чешуя – с кем это бабка сошлась на двобой? Или оружие принадлежало кому-то из сынов?

Думы вытеснил другой вопрос: почему Стрый шепнул, что все не так? Буслай было расслабился: бабка оказалась на диво доброй, даже простила гридню выходку с избой. Почему Стрый так осторожен?

В створ двери ворвался заполошный крик ночной птицы, утробное рычание, треск разрываемой плоти. Буслай с трудом сглотнул ком, ворох шкур укутал гридня с головы до пят. Надо будет дверь на место поставить, мелькнула мысль, нехорошо получилось.

Огонь в печи угас, бабка загасила светец, усталые глаза Буслая пригладила тьма. Гридень погрузился в дрему, чутко вздрагивая на каждый писк и шорох. Сердце иногда останавливалось от жутких звуков, кольчуга намяла бока, гридень изошел потом. Лишь под утро, когда край неба, видимый в бездверный створ, посветлел до пасмурной хмари, Буслай скользнул в мягкий мрак.

– Вставай, соня, а то бросим, – громыхнуло над головой через миг.

Буслай разлепил с треском глаза, по телу пробежала горячая волна, прыжком встал на ноги, макушка едва не коснулась потолочной балки. Гридень огляделся заполошно.

– Что? Где?

Стрый бухнул насмешливо:

– Когда? Собирайся, тебя одного ждем.

Буслай оглядел избу: отроки с Нежеланом, снаряженные для дальнего пути, от выхода выжидательно смотрели на заспанного гридня. Бабка со скрещенными на груди руками ухмылялась. От ее оскала по коже бежали мурашки, на душе было мутно, словно выпил сорокаведерную бадью хмельного меда. Из-под лавки захрюкало, и гридень осознал, что сбежавший свин вернулся.

В мозгу полыхнуло, сердце сжала ледяная лапа.

– А где Лют? – спросил Буслай хрипло.

Воевода громыхнул раздраженно:

– Во дворе, за конями приглядывает. Выходи скорее.

Буслай слабо попытался протестовать:

– А поесть?

Лицо воеводы налилось дурной кровью, в избе повеяло грозой. Буслай подхватил топор и поспешно засеменил к выходу, мельком отметив, что дверь на месте. Яга проводила гридня с насмешливой улыбкой и обратилась к воеводе:

– Парень прав, поесть бы вам.

Стрый вежливо поклонился:

– Благодарствую, матушка, но пора. И так в пути задержались.

Старуха деланно развела руками, метнула прощальный взгляд на притихших отроков. Тех перекорежило от пронзительного взора, по спинам забегали пауки размером с кулак: вчера бабулька излучала благодушие, и как-то забывалось страшное лицо с торчащим из-под нижней губы клыком, громадный рост, когтистые пальцы. А теперь все это так и бросалось в глаза.

Со двора донесся окрик Люта:

– Воевода, погляди, что с Горомом?

Стрый нахмурился, бабка приняла прощальный поклон, воевода вышел. Нежелан шагнул к двери, следом – Савка. Ждан поклонился в пояс Яге, повернулся к выходу.

– Эгей, касатик! – всплеснула старуха руками. – Да у тебя рубаха порвана! Как угораздило, милок?

Отрок оглядел широкую прореху, свел края:

– Вчера о куст зацепился, сгори он огнем.

– И не говори, – поддакнула Яга сочувственно.

Нежелан с Савкой застыли на пороге, в Ждана уткнулись вопросительно-настороженные взгляды. Яга властным махом руки услала юнаков:

– Ступайте!

Те послушно закрыли за собой дверь, и в избе чуточку потемнело. Яга обратилась к отроку:

– Непорядок – в рванине ходить.

Ждан отмахнулся неловко:

– На привале заштопаю.

– А пока светить голым телом будешь? – насупилась бабка. – И думать не моги! Где-то завалялась хорошая одежа, сейчас принесу. Заодно посмотрю, чем полосу с шеи убрать.

Ждан коснулся горла, где медленно выцветал след от петли боли-бошки, невольно содрогнулся.

– Не надо, бабушка, горло не болит, а синий цвет справному мужу не беда.

– Ну, как знаешь, – пожала плечами бабка.

Яга юркнула с поразительной для громадного роста быстротой в темный угол к закрытым ларям. Крышка одного с щелчком открылась, руки бабки зарылись в нутро.

– А хлама-то сколько, – посетовала она.

Ждан неловко переминался на пороге, критически осматривая прореху. Отрок со вздохом подошел ближе к согбенной бабке. Яга оторвалась от ларя с довольным воркованием, держа в руках хорошо выделанную волчью шкуру.

– Вот хороша!

Ждан придирчиво оглядел волчовку, молвил неловко:

– Дык, бабушка, лето на дворе, запарюсь.

– В лесу не запаришься, – отмахнулась Ягйнишна. – А там и прореху заштопаешь. Бери, уважь старуху.

Отрок помялся, на миг охватило предчувствие беды, рука невольно отдернулась от серой шерсти. Под насмешливым взглядом озлился, посмеялся над предрассудками, порванная рубаха комком упала на пол. Яга помогла надеть волчью шкуру, глаза блеснули торжеством.

Ждан покрутился на месте, рассматривая обнову, довольно крякнул – волчовка сидела, как вторая кожа.

– Благодарствую, бабушка, пойду я.

Яга кивнула в ответ, отрок повернулся, у двери расслышал невнятную речь.

– Бабушка, а что ты шепчешь?

Глава тринадцатая

Стрый подошел к Горому, на вопросительный взгляд Лют пожал плечами:

– Чудит.

Живая скала угольного цвета и впрямь была неспокойна: бархатные ноздри раздувались, встревоженное фырканье беспокоило остальных коней. Воевода погладил конский лоб и хлопнул по шее.

– Ну, что такое? Чего озоруешь?

Утреннее солнце еще не прогрело полянку, на стеблях травы висели крупные капли, дыхание облекалось призрачной плотью. За стеной деревьев робко посвистывал соловей. Ветви были усеяны черными кочками. Одна пошевелилась, из черного клубка вырос клюв, раздалось гнусное карканье.

Лют обернулся. Круглый глаз клубка прожег гневно и скрылся в грудном оперении. Гридень оставил воеводу с конем, трава захрустела под сапогами. Скрипнула дверь, из избы вывалились Нежелан с Савкой.

Лют прекратил всматриваться в стебли – змеи испугались холода, где-то отсыпались, на поляне находилась лишь трава, – спросил у Савки:

– Яга ничего не давала?

Отрок переглянулся с Нежеланом, мотнул головой, Лют успокоенно кивнул:

– Стрый что-либо брать запретил.

Буслай отошел от кустов, поправил порты, над двором повис насмешливый возглас:

– Ага, нам запретил, а сам взял.

Стрый поднял глаза на проговорившегося Люта, витязь смущенно отвернулся. Череп на жерди глянул зловеще, челюсти клацнули в широком издевательском зевке.

– Что я взял, не твоего ума дело, – отчитал воевода строго. – Главное, чтобы вы, дурни, ничего не брали.

Нежелан подошел к своей коняге. Дрожащее от утренней сырости и ночных переживаний животное с благодарностью приняло ласку. Кони после ночи выглядели взбудораженными, но было видно, что отдохнули: сил хватит ускакать за тридевять земель, лишь бы дальше от избушки.

Савка потягивался у избы. Стрый глянул хмуро, отрок вздрогнул от сурового голоса.

– Где Ждан?!

Савка пролепетал непослушными губами:

– Т-там.

Буслай с Лютом вздрогнули от страшного голоса, переглянулись недоуменно, руки невольно потянулись к оружию.

– Что он там забыл? – заорал Стрый.

Колени Савки затанцевали, от лица отхлынула кровь, в глазах ужас.

– Бабка хотела новую рубаху дать, взамен порванной.

Воздух прорезало змеиное шипение меча, утреннее солнце лизнуло клинок, в руке Стрыя оказалась полоса света. Лют с Буслаем выхватили оружие вслед воеводе, завертели головами. Лес огласился противным карканьем, вороны слетели с веток, закружили черной тучей. Глазницы черепов вспыхнули мощно, словно внутри каждого оказалось по куску мертвецкого солнца.

Нежелан с приросшими ногами наблюдал, как двинулся к избе воевода, крича, чтобы Савка отошел с дороги. Рука бедовика впилась в гриву коня. Дверь с громким стуком распахнулась, и из избы вылетел серый ком. Савка обернулся на шум, и в следующий миг на его горле сомкнулась оскаленная пасть.

Гридни крикнули в голос. Савка, лежа на спине, тщетно пытался отпихнуть волка. Ноги отрока вспахивали землю, пробитое горло булькало.

Стрый взмахнул мечом, воздух загудел, словно пронеслась стая шмелей размером с кулак. Полоса стали пала на хребет зверя. Волк яростно дернул головой, шумно плеснуло. Сжимая кусок горла, зверь увернулся от смертельного удара.

Савка в последнем усилии приложил руки к шее, ладони погрузились в плещущую рану до шейных позвонков. Волк выронил кусок мяса, Буслая приковал взгляд, напоенный жгучей ненавистью. Зверь рыкнул и гигантским скачком ушел от повторного удара Стрыя. Вторым прыжком распластался в воздухе, оскаленная пасть нацелилась гридню в горло. Буслай завороженно глядел на пасть в кровавой пене, топор едва не выскользнул из руки. Встретился взглядом со знакомыми глазами, искаженными лютой злобой.

В воздухе свистнуло, в мохнатый бок с треском вошло лезвие ножа, зубы щелкнули у лица Буслая.

– Не стой столбом, дурак! – воскликнул Лют.

Буслай очнулся. Упавший на спину, волк извернулся, лапы подогнулись для прыжка. В воздухе мелькнул полукруг, лезвие топора с влажным треском врубилось в загривок. Сапоги гридня окатило горячей волной, безголовое тело завалилось на раненый бок, ноги нелепо дергались.

Голова колобком покатилась по траве, оскаленная пасть схлопнулась, сочные стебли травы упали, как подрезанные косой. Тын неистовствовал: черепа смотрели с ненавистью, руки-запоры калитки тщетно тянулись к добыче.

Нежелан перевел взгляд с поверженного зверя на окровавленный труп Савки, сердце съежилось болезненно: отрок лежал в луже, будто мушка в меду, в невидящих глазах отражалось небо, закрытое воронами.

Страшный скрип резанул слух. Лют досадливо поморщился, Буслай поковырял пальцем в ухе. Стрый понял, в чем дело, раньше соратников и с бранью бросился за убегающей избой:

– Стой, паскуда, убью!

От бешеного крика вороны испуганно разлетелись, несколько шмякнулось оземь безжизненными комками. В избе пронзительно свистнуло, гридни упали на колени.

Лошади испуганно заметались по двору. Черепа радостно осклабились, животные в страхе отпрянули от тына, зубы щелкнули впустую. Кони пустились по кругу, гридни еле отпрыгнули. Нежелан, намертво вцепившись в гриву, орал благим матом.

Спокойный Гором метнулся наперерез, передние копыта яростно взбили воздух. Бегущие лошади от рассерженного крика угольной громадины встали как вкопанные. Нежелан сполз с гривы с жалким всхлипом и распластался на траве обессиленно.

Лют с жалостью посмотрел на растерзанного Савку и волка, в груди тоскливо защемило. Буслай сморгнул слезу. Гридни повернулись на затихающий треск: изба на курьих ногах пробивала в могучих стволах широкую просеку, толстенные дубы ломались, как лучинки. Слуха коснулся яростный вопль Стрыя.

Лют стиснул черен, шагнул к просеке. Буслай обогнал соратника, с окровавленного лезвия топора ветер срывал густые капли.

– Стойте! – закричал Нежелан. – Сзади!

Витязи остановились, Лют бросил взгляд через плечо, глаза расширились. Из леса к тыну мчался всадник на молочном коне, в руках сверкал луч солнца. Всадник был белее муки, одежа – будто соткана из снега, доспех – сплетен изо льда. Глаза отливали небесным цветом и были без зрачков и белизны глазного яблока. Всадник раскрыл рот в немом крике, жерло полыхало золотым солнечным светом.

– Что за?!. – ругнулся Буслай, устремляясь за Лютом к тыну.

Молочный конь с небесно-голубыми глазами гигантским прыжком перемахнул щелкающий черепами тын. Копыта взрыли землю, влажные комья плюхнулись на лежащего Нежелана. Золотистый меч завис над бедовиком, глаза всадника потемнели до грозовой хмари, лезвие рухнуло.

Нежелан зажмурился, уши залепил стук копыт, дикое ржание, звук удара. Сильные руки подняли бедовика с земли, и он открыл глаза, с облегчением выдохнув, когда увидел перед своим носом спину в кольчуге.

Гором мало не сшиб молочного коня, всадник сердито взмахнул мечом, золотистое лезвие оставило в воздухе огненный шов. Конь воеводы отскочил к гридням, ощерился злобно. Белый всадник крутанул меч, молочный конь двинулся к воинам.

Стрый гнался за избой, куриные ноги вспарывали дерн не хуже плуга. Комки били в лицо, он постоянно сплевывал землю с травой. Ломая вековые деревья, как ветки бузины, изба постепенно отдалялась. Стрый взревел люто, наддал ходу.

Изба будто почуяла, куриные ноги замелькали быстрее. Бревна сруба при прыжке ощеривались промежутками в ладонь, а при приземлении смыкались с громким стуком. Воевода наддал еще, мышцы затрещали, перед глазами появилась пелена. Стрый в ярости махнул мечом, лезвие развалило несколько комьев, руку дернуло, над лесом раздался истошный крик.

Воевода споткнулся, борода зарылась в распаханную землю. Спешно поднялся, сплюнул темный ком, на зубах захрустело противно.

Изба, ковыляя, удалялась, а на земле лежали два пальца с грязными когтями размерами с охотничий нож.

Стрый двумя прыжками догнал ковыляющую избушку, раненую ногу пересекла блистающая полоса. Брызнула бледная жидкость, изба, с хрустом сломав вторую ногу, опустилась наземь.

Воевода обрушил кулак, бревна стены с треском смялись, второй удар проломил брешь. В дыру просунулся ухват, Стрый перехватил, дернул, в стену с той стороны вмялось крупное тело. Ухват треснул под пальцами, как лучина.

– Я тебе покажу, паскуда! – прошипел воевода злобно.

Из дыры донеслось смятенно:

– Да что ты, родич?! Я не хотела!

Стрый с хрустом раскрошил бревно.

– И я не хочу, но надо.

Воевода выломал проем, занес ногу. В избе полыхнуло, будто взорвалось солнце, сжатый в кулак воздух ткнул воина в грудь. Стрый грузно упал. В избе грянуло, бревна затряслись, блин крыши разломился, края дыры обуглились. Над лесом взмыла железная ступа, Яга со злорадным смехом подправила огненным помелом полет, облетела вокруг воеводы. В ступе визжал поросенок, шипел кот.

– Что теперь скажешь, родич?

Стрый яро зарычал. Яга скрипуче засмеялась, движение помела отдалило гудящую ступу. Бабка, заливаясь смехом, придержала помело рукой, второй чесала кота за ухом.

По лесу прокатился металлический звон. Птицы и зверье оглушенно смолкли, свин от испуга залился пронзительным визгом. Ягу от удара бросило к краю, помело пылающим факелом рухнуло в кусты. Листья пожухли, куст, кровожадно потрескивая, охватило пламя.

Стрый легко выломал из стены бревно, второй снаряд рассек воздух. Звон раздался оглушительный, ступа врезалась в ствол замшелого дерева и, обдирая кору, упала к корням. Дно пробило землю на локоть, сверху на бабку дождем хлынули листья и обломанные ветки.

Оглушенная Яга перегнулась через край, ступа опрокинулась, зарытое дно выворотило яму размером с могилу. Из ступы с визгом вылетел свин и задал стрекача. Кот вцепился когтями в спину поросенка, хвост воинственно поднял, как княжий прапор. Свин с всадником скрылся за деревьями.

Стрый подскочил к опрокинутой ступе и невольно отшатнулся. Кулак шуйцы метнулся в скулу огромной змеи, толщиной с бревно из вековой ели. Змея злобно зашипела, в траву упал изогнутый кинжал, щербатый оскал потерял грозность.

Гибкое бревно свилось кольцами, воевода уклонился от хвоста, рукоять меча раздавила бельмо. Змея закричала от боли и ужаса, голова зарылась в траву. Черное тело, извиваясь, смяло стебли, Яга поспешно отползла от опасного противника.

Меч раскроил воздух и уткнулся глубоко в землю. Змея дернула укороченным хвостом, от страшного крика с деревьев облетела листва. Черная чешуя налилась кисейной прозрачностью, змеиное тело расплылось, в лицо воеводы ударил жгут ветра.

На месте поверженной Яги со злобным воем взметнулся вихрь, пылающий куст с треском разлетелся. Огонь погас, струйки дыма потянулись кверху, будто души павших воинов. Вихрь встретил на пути могучую ель в три обхвата, со злобным криком устремился на дерево. Ствол брызнул мелкой щепой, иголки перемололо в сочную кашицу. Жалобно стеная, Яга скрылась из виду, утих последний крик, на воеводу обрушилась оглушительная тишина…

Лют отвлекся на грохот в лесу, заметил в сплетении ветвей вспышку пламени. В бок толкнуло, Гором заржал воинственно, понес Буслая навстречу супротивнику.

Полоса солнечного света столкнулась с окровавленным топором. От грохота заложило уши, Лют присел, сжимая ладонями голову. Нежелан подскочил, помог подняться.

Топор едва не вывернуло из руки, оглушенный Буслай качнулся в седле. Рукоять выскользнула из ладони, кожаный ремешок впился в кисть, удерживая оружие. Гором сметливо скакнул назад. Волосы Буслая обдало теплым ветром, солнечное лезвие с головой гридня разминулось на ноготок.

Лют с криком подскочил к всаднику, меч упал отблеском молнии. Витязь наяву увидел, как расходится красной щелью молочный бок коня, а нога в белом сапоге падает наземь с обрезанным стременем.

Всадник молниеносно перебросил меч в другую руку, отдача едва не вывернула Люту руки из плеч, умелое движение поводьев – и витязь покатился по земле, сбитый молочным крупом.

Буслай пришел в себя, пальцы сомкнулись на топорище. Гором ринулся на противника, оскорбительного для угольного жеребца цвета. Гридень вложил в удар всю силу, воздух с испуганным писком убирался от лезвия. От такого удара не спасет сахарный шелом.

Полоса света отбила топор, в плече Буслая хрустнуло, рука повисла плетью. Гором умело пятился, выводя гридня из-под ударов, улучил момент, метнулся вперед. Молочный жеребец заржал обиженно, на морде зачернел след подковы. Белый всадник качнулся в седле, небесная синева глаз налилась червью.

В лесу оглушительно зазвенело, будто ударили в огромный колокол. Всадник оглянулся на свежую просеку тревожно, неуклюже потянул поводья, но через миг глаза полыхнули пламенем. Буслай съежился от злобного взгляда.

Нежелан вновь помог витязю встать. Лют тряхнул головой, в глазах перестало двоиться. Мельком глянул на Буслая, меч вошел в ножны.

Нежелан с удивлением смотрел, как воин метнулся к вьючной лошади, стоящей в сторонке от схватки. Лошадка испуганно заржала, рванулась от бегущего человека. Лют с гневным криком распластался в воздухе, пальцы оплели узду.

– Стоять, волчья сыть!

Лошадь поднялась на дыбы, затем замерла. Лют сорвал мешок с поклажей, лошадь освобожденно рванулась. Витязь рванул плотную кожу чехла, на землю упал лук в матерчатом налучье и берестяной тул. Лук ковырнул «плечом» землю, воин порвал защитную ткань, пальцы выудили из пришитого кармашка тетиву.

Лют надел один конец тетивы, уперся ногой, засопел от натуги, лицо забурело, «плечи» лука медленно согнулись. Петля тетивы скользнуло в ушко, витязь облегченно выдохнул. Составной лук выпрямился, сыромятная кожа запела грозно. Лют спешно надел щиток на большой палец шуйцы, чтобы не искать его после выстрела в траве, кинулся к полному тулу.

С руки Буслая спала немота, топор рассек воздух, но для защиты, не для атаки. Белый всадник наступал уверенно, мощно. Меч в руке желтоватой молнией пробил защиту гридня, кольчуга Буслая со звоном лопнула. В прорехе проглянула рубаха, лишь быстрота чудо-коня спасла от серьезного ранения.

Белый всадник глянул в сторону, голубые глаза почернели. Буслай отшатнулся от золотистого пламени, вылетевшего изо рта, слезящимися глазами заметил метнувшуюся полосу. Щербатый топор с лязгом встретил меч. От удара отнялась правая половина тела, Буслай завалился набок. Гором осторожно переступил копытами, чтобы не раздавить упавшего.

Всадник развернул коня, пятки впились в молочные бока, уязвленный конь бросился на воина с луком. Нежелан с заячьим криком отпрыгнул от белой смерти, всадник держал меч в вытянутой руке, взглядом впился в шею стрелка.

Лют выронил налаженную стрелу, всадник был совсем близко. Трясущаяся рука подняла стрелу с узким, точно гвоздь, наконечником, приладила к тетиве. Мышцы затрещали от рывка, оперение ушло за ухо.

Нет защиты от составного лука даже за сотню шагов, не помогут и две кольчуги с нагрудником. Лют выстрелил. Бронебойная стрела насквозь пробила молочную грудь. Конь не успел почувствовать боли, когда граненый наконечник со звоном пробил белую, будто сплетенную из кореньев, кольчугу. Поднявшийся Буслай вздрогнул, когда из белой спины вылезло испачканное острие. Молочный конь споткнулся, всадник злобно закричал, желтоватый сполох раскроил воздух. Лют прыжком ушел в сторону, лицо обдал горячий порыв, слух покоробил треск разрубленной кибити.

Молочный конь жалобно заржал, из раны полилась голубая жидкость, задние ноги подогнулись, всадник кубарем скатился с седла, замер неподалеку от четвероного товарища. Полоса света в деснице померкла.

Меч с шипением покинул ножны, Лют осторожно приблизился к поверженному. Подковылял Буслай, Гором склонился над павшим собратом, ноздри осторожно втягивали лесной воздух. Черепа прекратили щелкать челюстями, воронье испуганно покинуло место схватки, на полянке воцарилась тишина.

Буслай сплюнул:

– Что за напасть, когда попадутся нормальные противники, из плоти и крови?

Лют пожал плечами, неотрывно глядя на распростертое тело, неестественное белое лицо, словно выточенное из глыбы соли. Буслай посмотрел на растерзанного Савку, безголовое волчье тело, взгляд нашел перепуганного Нежелана. Лицо гридня потемнело, губы сжались в нитку, топорище заскрипело.

– Это из-за него!

Бедовик испуганно отшатнулся, в глазах мелькнуло недоумение, затем губы разошлись в горькой усмешке. Буслай шагнул к безбородому, топор завис над головой, Лют едва успел подставить меч. В лицо Нежелана сыпанули колючие искры, бедовик отшатнулся. Взбешенный Буслай огрел соратника взглядом, Люта передернуло от вида оскаленного рта.

– Это из-за него! – повторил Буслай.

Лют покачал головой.

– На кой ляд ты его спасал? – продолжал надрываться гридень. – Правильно его хотели кольями забить, от него одни беды!

– Перестань, – поморщился Лют.

Нежелан шагнул вперед, в глазах стыла горечь.

– Оставь, Лют, Буслай верно говорит, из-за меня, – сказал бедовик глухо. – Давно пора уйти на тот свет.

Нежелан поднял глаза, подозрительно влажные, сказал твердо:

– Руби, Буслай, а ты, Лют, не мешай.

Лют замер, только кончик меча подрагивал. Буслай смерил бедовика тяжелым взглядом, часто задышал, нагнетая ярость, топор взмыл над опущенной головой.

Нежелан зажмурился, сердце суматошно билось, как птица в клетке, шум крови в ушах заглушил звуки. В плечо уткнулся кулак, бедовик вздрогнул, судорога скрутила живот. Сейчас сознание пересечет полоса боли.

Нежелан с опаской разлепил глаза, наткнулся на невеселую усмешку Люта. Спина Буслая находилась в нескольких шагах. Гридень, отчаянно ругаясь, шагал к распростертому Савке.

Лют скривил губы, Нежелан пошатнулся от дружеского хлопка по плечу, витязь сказал ободряюще:

– Не переживай. Ты тут ни при чем.

Бедовик мотнул головой, ему ли не знать, что с детства притягивал несчастья. Краем глаза заметил движение, слова застряли в горле. Лют глянул в сторону. Склонившийся над Савкой Буслай обернулся на удивленный возглас.

Белый всадник пошевелился, из правого кулака вырвался сноп пшеничного света. Синие, как небо, глаза распахнулись. Белый воин поднялся, Лют застыл в паре шагов с поднятым мечом. Нежелан медленно пятился.

Воин сверкнул очами, махнул шуйцей, на траву с треском упал оперенный обломок стрелы. Буслай остановился от неожиданности: граненый наконечник вылезал из спины, теснимый зарастающей плотью. Черепа оживленно защелкали челюстями, будто мальчишки при виде драки.

Воин уставился на застывшего витязя. Лют похолодел, клинок встал в защитную позицию. Буслай зашел со спины, с дрожью увидел, как сплетаются пробитые кольца, а с одежды беляка исчезают остатки голубой крови.

Молочный конь ожил, с диким ржанием привстал на колени. Гором злобно всхрапнул, кинулся к сопернику. Белый лоб отозвался могучим гулом, Лют невольно поежился, молочный жеребец без звука рухнул на бок.

Белый воин замер от неожиданности, Гором злорадно оскалился, очи полыхнули багровым огнем. Лют воспользовался замешательством, меч рассек утренний воздух, с грозной песней устремился к горлу. Руку тряхнуло, черен едва не сломал пальцы, полоса света отбила удар, зависла над головой витязя.

– Йэх!

Топор с треском отделил белую руку от плеча, воин вскрикнул, изо рта вырвался язык пламени. Буслай встретился с бешеными глазами супротивника, топор с лязгом скрестился с желтым мечом. Гридень глянул на Люта с занесенным мечом, хищно оскалился.

Лют на миг застыл, неловко бить в спину, пересилил себя, лезвие пошло вниз. Перед глазами мелькнуло, скулу сотряс удар, белая спина раздвоилась. Небо оказалось перед глазами, земля влажной ладонью подперла затылок.

Буслай только и смог рот открыть, отрубленная рука подлетела к гридню, мощный удар отправил в забытье. Топор, кувыркаясь, упал в стороне.

Воин повернулся к ошарашенному Люту, рука приросла бесследно. Нежелан ахнул, когда полоса света раздвоилась, в руках белого воина появилось по мечу. Гором настороженно фыркнул, копыто в нерешительности пробило землю. Белый воин едко ухмыльнулся.

Над Лютом нависло белое лицо, витязь невольно отшатнулся, показалось, что посыплется мука. Желтая полоса застыла у горла. Белый воин усмехнулся зло, Люта разобрала ярость, черен меча заскрипел в ладони – он умрет достойно!

Белый воин отвел локоть, диковинное лезвие должно легко пробить горло, как луч света утренний туман. Гором отчаянно вскрикнул. Влажно треснуло, в лицо Люта брызнуло липким, в рот попала едкая капля, вслепую отмахнулся мечом.

Нежелан онемел от удивления: вместо могучего воина над упавшим витязем стояли ноги с разорванной поясницей. Тулово отлетело на десяток шагов, заросли травы примяла отскочившая голова. Мечи погасли, на земле дымили выжженные полосы. Небо враз потемнело, будто наступил вечер. В траву тяжело упал испачканный молот размером с наковальню. Гором заржал радостно, едва не затоптал Стрыя.

Воевода ласково похлопал коня по шее, взъерошил угольную гриву – диво, как пальцы не пачкаются, – в руке пухлый мешок, куда можно при желании запихать Буслая с Нежеланом. На Люта уставились темные глаза с хорошо упрятанным беспокойством.

– Живой, – заметил Стрый без особой радости. У витязя сразу пропало чувство благодарности. – Глянь – что с тем олухом?

Лют поднялся, неловко задел стоящие ноги. Конечности упали, лохмотья плоти голубого цвета сочились белой сукровицей.

– А этот… – промямлил Лют. – Он разок ожил, вдруг опять?

Стрый небрежно отмахнулся, конь фыркнул, пошел вслед за воеводой. Могучан сказал на ходу:

– Оживет не скоро, на следующий день, главное, чтобы вчерашние знакомцы не появились.

– А кто они?

Воевода подошел к молоту, мешок упал наземь, оружие легко оторвалось от земли, с болванки тягуче стекали потоки крови и мясная каша.

– Слуги Ягйнишны. У нее много слуг, – добавил воевода.

– А?..

– Сбежала, не вернется, – ответил воевода, подходя к молочному коню.

Лют вздрогнул от страшного треска, белоснежная голова лопнула, как перезрелая тыква, утонула в земле. Тело лошади дрогнуло зыбью, выцвело до прозрачности, на месте коня осталась лишь примятая трава. Нежелан подошел, глянул с любопытством, глаза расширились. Лют поискал взглядом белого воина, но тот исчез, в небе громыхнуло сердито.

Воевода подошел к оставленному мешку, молот рухнул наземь, Люта ожег взгляд.

– Что стоишь? Поднимай Буську, похороните отроков, у нас путь дальний.

Витязь тряхнул льняными вихрами. Стрый раскрыл горловину мешка. Гором заглянул через плечо, фыркнул одобрительно. Лют остановился. Воевода, не отрываясь от поживы, буркнул:

– Чего еще?

Лют беспомощно развел руками, рот мучительно скривился.

– Стрый, почему?

Воевода поднял голову, бесстрастно выдержал взгляд витязя.

– Она живет по другим законам, – сказал Стрый непривычно мягко. – Люди леса ей поклонялись, а на обычаи землепашцев ей начхать. Так что не попрекай хлебом-солью – без толку.

Лют понуро выслушал нехитрый ответ. Воевода вновь уткнулся в мешок, а когда глянул на витязя, тот приводил Буслая в чувство.

Нежелан осторожно приблизился. Стрый оскалился, приглашающе мотнул головой. Из мешка на траву хлынули различные предметы: травы, костяные обереги, камни, одежда, морщинистый шар.

Бедовик отшатнулся от злобной ухмылки мертвой головы. Стрый с усмешкой поднял за остатки волос, вгляделся во вращающиеся глаза. Рот головы непрерывно раскрывался, но, кроме шипения, других звуков не было.

– Хорошая вещь, – сказал воевода почему-то коню.

Гором скосил багровый глаз, согласно тряхнул гривой. Нежелан поглядел на громадного воина с опаской. Стрый тем временем перебирал травы, бормоча под нос:

– Так, это без толку, это тоже, вот, от живота пригодится. А это что, тирлич?

Гором кивнул, фыркнул одобрительно, бедовик едва подавил крик изумления. До сей поры единственной странностью коня он считал непомерную величину и красные глаза, а тут оказывается, что животное понимает человечью речь и в травах разбирается.

Воевода отложил голову и связку свежей травы – корни запачканы влажной землей, – Гором продолжил советовать, что брать, а чему улететь в кусты. Нежелан затосковал, но воевода как почуял, на миг оторвался от оберегов, буркнул:

– Собери коней, вьючного подгони сюда.

– Да, воевода.

Бедовик, обрадованный, что может совершить полезное дело, направился к разбежавшимся коням. Стрый уткнулся в бабкины вещи.

Буслай разлепил глаза, звон в голове рассеялся. Лют с мрачным лицом подал руку, гридень оперся, сел на траву, ошалело крутя головой.

– О, Стрый! Никогда бы не подумал, что буду так рад тебя видеть. А где этот? Где топор?!

Лют выставил руки:

– Тише ты! Не ори. Ворога Стрый бабкиным молотом расплескал, нечистый в воздухе растворился, а топор в траве валяется.

Стыд ошпарил голову. Буслай опустил глаза, с кряхтеньем поднялся: Лют вообще не ожидал удара, а меч не выпустил. Гридень прохромал до оружия, полянку огласил разочарованный возглас. Лют глянул на щербатое лезвие, усмехнулся. Меч пострадал меньше: пройтись ласково точильным камнем, и лезвие обретет начальный вид.

Стрый буркнул насмешливо:

– Что, сражаться нечем? Так возьми бабкин молоточек, мне без надобности.

Буслай нашарил взглядом заляпанный молот, глянул на воеводу неприязненно:

– Да мне не поднять!

Воевода пожал плечами:

– Как хошь, но я бы попробовал.

Буслай без охоты подошел к молоту, ладони едва сомкнулись на рукояти, осторожно потянул. Молот стремительно уменьшился, рука Буслая легко держала его на весу. Стрый наградил насмешливым взглядом, Буслай захлопнул рот, с нарочито каменным лицом повесил молот на пояс. Выщербленный топор остался лежать в траве.

Нежелан собрал лошадей, воевода обернулся на стук копыт, плечо бедовика перекосило от дружеского хлопка. Мешок со спины лошади переместился наземь.

Стрый распутал завязки, в горловине исчезла голова. Нежелан испытал облегчение, когда свирепо вращающиеся глаза скрылись, воевода стянул ремешки. В другой мешок заботливо уложил травы, разноцветные камушки, старую шапку на меху.

Гридни подошли к растерзанному Савке, лица скривились, но сил на большее не осталось, нежданная схватка опустошила. Лют запустил пятерню в бороду, спросил задумчиво:

– А как хоронить будем? В землю положим, так бабка из вредности в умрунов превратит или в упырей.

Буслай пожал плечами, взгляд застыл на безголовой туше волка, переместился на хмурое небо.

– Не знаю, придется готовить огненную краду.

Стрый уложил добычу в мешки, бедовик потянул поводья, лошадь вернулась в круг сородичей, воевода прогрохотал:

– Некогда лес валить, тут не больно топором помашешь. Положите их рядом.

Буслай принес волка, безголовое тело улеглось в лужу крови. Лют отвернулся, показалось, что вот-вот серая шерсть слезет клочьями, и взору предстанет человечье тело.

Витязь сплюнул в червивую яму, оставшуюся от избы. Стрый подошел к телам, брови мохнатыми валунами скрыли в глазах печаль. Лют выжидательно смотрел, как могучан распутывает мешочек на поясе. Утреннее солнце заиграло на неровных гранях кусочка красной смолы. Буслай глянул подозрительно, невольно попятился.

– Правильно, – кивнул воевода, – и ты, Лют, отойди, бабкины штучки опасны.

Витязь нехотя попятился. Нежелан со стороны наблюдал, как воевода кинул смолу на тела. Ярко полыхнуло, в уши ворвался рев могучего пламени. Лошади испуганно отшатнулись, в лица гридней ударил горячий кулак.

Буслай прикрылся ладонью, веки испуганно закрыли пересохшие глаза, к шуму огня добавился треск бровей. Люта повела в сторону широкая длань, лицо обдало прохладной струей, ноздри, высохшие от раскаленного воздуха, растопырились, как крылья орла.

Запахло паленым мясом, шерстью. Стрый нахмурился, огонь загустел, тела Савки и обращенного Ждана мелькнули в желтых складках, пропали. Пламя отбушевало мгновение и скрылось в земле, как клинок в ножнах.

Нежелан потрясенно уставился на угольную корку без следов павших. Воздух над пепелищем помутнел, деревья сквозь него виделись кривыми.

Стрый хмуро глянул на мрачные лица гридней. Гором положил воеводе голову на плечо, багрец конских глаз потух.

– Шевелитесь, – наказал воевода. – Мы обидели Хозяйку леса, пора убираться из ее владений.

Буслай молча подошел к коню, седло под ним скрипнуло, копыта мягко простучали по траве. Лют вскочил на коня, в глаза бросились два пустых седла. Кони вяло прядали ушами.

Растерянный Нежелан сжимал поводья, не понимая, что делать с пятью животными. Витязь подъехал к бедовику, перехватил повод, лошадь Ждана фыркнула, пошла за новым хозяином.

Стрый неспешно взобрался на Горома. Нежелан вздрогнул от сердитого рыка:

– Что стоишь? Одного коня отдай Буське и быстрее лезь в седло, а то здесь оставим.

Буслай с мрачным лицом взял повод, нарочито не глядя на бедовика. Нежелан сглотнул ком от обиды и неуклюже забрался в седло.

Черепа на тыне настороженно проводили пустыми взглядами людские спины, отряд исчез за стеной леса. Поляна, обезображенная кострищем, выжидательно затихла.

Глава четырнадцатая

С вершины холма город кажется игрушкой, сложенной из соломин. Острый глаз различает темные точки людей, похожие на муравьев. Ветер гонит волну по высокой траве, упругие стебли щекочут лошадиные брюха, всадники успокаивают животных.

Шергай с брезгливым прищуром рассматривает укрепленный город – первое в походе серьезное препятствие. Город вписан в излучину реки, крутые обрывы надежно защищают от атак с воды. Ров с холма кажется ниткой, опоясавшей деревянные стены, защитный вал скалится зубьями частокола.

Маг прикрывает слезящиеся от солнца глаза, в темноте проявляются укрепления, будто смотрит на них с близкого расстояния. Старческие губы раздвигает усмешка: бревна издали кажутся несокрушимыми, но на деле стены давно не подправляли, в стройном ряду частокола частые щербины, бревна темные, сухие, в жаркое лето заполыхают от одной зажигательной стрелы.

Маг волевым усилием направляет степного орла в центр города. Могучая птица, взмахнув крыльями, снижается.

Круглый глаз бесстрастно осматривает опустевшие улицы. У княжьего терема людская запруда, площадь блестит, словно вода, напоенная солнцем.

Шергай заставляет птицу кружить, площадь перед внутренним взором вертится, всплывают мутные лица бородатых воинов в кольчугах, при оружии.

Мелькает яркое пятно княжеского плаща, маг вглядывается в дородного мужа с бородой, густо беленной седыми нитями. Лицо князя на миг проглядывает четко, заливается слепящим светом. Шергай досадливо дергает головой. Оружные витязи с удивлением поднимают головы на сердитый клекот удаляющегося орла.

Маг, не разрывая связи с птицей, направляет орла прочь от города, всадники на холме оглядываются на сердитое шипение старика в парчовом халате. Птица минует стену, мелькает крыша деревянной башни-вежи. Стрелок высовывает голову на шум могучих крыльев, в жилистых руках появляется лук.

Шергай усмехается: орел легко уклоняется от просвистевшей смерти, описывает полукруг, в птичьем взгляде отражается презрение. Орел снисходительно смотрит на вежи, что стоят по углам стен, да две возвышаются над воротами с прибитым черепом оленя.

Укрепления выдаются из стены, словно швы с изнанки одежи. В бойницах проглядывают стрельцы: на лицах азарт, тетивы оттянуты за ухо.

Маг не хочет рисковать ценной птицей, махи крыльев превращают орла для людских глаз в темную точку, что движется к дальнему холму.

Алтын мельком глядит на хищный клюв, в лицо бьет порыв ветра, хлопанье крыльев заставляет лошадей попятиться. Кинжальные когти, способные раздробить камень, сжимаются на предплечье в парче. Маг, ловким движением пригладив птичью голову, натягивает непроницаемый колпак. Орел застывает.

Воин по правую руку Алтына морщится недовольно:

– Что узнал, Шергай?

Маг коротко кивает, отвечает смиренно:

– Доблестный Сомчей, крепость не представляет опасности. Эти люди слишком беспечны, они даже не разрушили въездной мост, намереваются биться в чистом поле.

Сомчей вяло слушает, на смуглом лице застыла маска недовольства и скуки – правую руку Повелителя поход не интересует. Зато воин слева от Повелителя говорит с жаром:

– Что ж, в доблести им не откажешь. Это хорошо, убивать трусов удовольствия нет. Повелитель, предлагаю немедля напасть!

Сомчей холодно глядит на горячую голову, в темных глазах блещет злость.

– Али-Шер, уйми пыл до ночи, когда в твой шатер придут девы. Нужно дождаться подхода основных сил, с сотней воинов такой город взять трудно.

Военачальник наливается темной кровью. Сомчей спокойно принимает взгляд, полный угрозы, при виде растопыренных ноздрей Али-Шера едко улыбается.

Шергай вставляет осторожно:

– Повелитель, совет доблестного Сомчея разумен. Наш отряд неплохо справился с разорением окрестных сел, но в городе много воинов и колдуны искуснее.

Алтын с усмешкой смотрит на потемневшее лицо мага, орел на руке старика ворочается, глухо клекочет.

Взгляд Повелителя перемещается на двух всадников, стоящих позади. Сомчей, облив их презрением, отворачивается, горячий Али-Шер нарочито тянется к сабле. Но лица воинов бесстрастны.

Маг с любопытством оглядывает наемников, что обошлись Алтыну по мешку золота. Один с изжелта-белыми волосами, половец, в кольчуге мелкого плетения, за плечом торчит рукоять меча, голубые глаза пусты, тщательно прячут мысль, как и у соратника – смуглого, как воин степи, с волосами цвета плодородной земли, солнце поблескивает на пластинах панциря-ярыка, а вооружен диковинно – копьем с широким наконечником.

Алтын глядит на половца:

– Что скажешь?

Наемник разлепляет губы, военачальники деланно дергаются при звуках голоса.

– Ударим сейчас – к вечеру отметим победу.

Сомчей кисло глядит на кольчугу половца – презренный наемник не снимает ее даже во сне, как и второй – ярык: не иначе опасаются за шкуры, потому и парятся на солнцепеке.

Взгляд Повелителя упирается в черноволосого.

– Ты как думаешь?

В неживых глазах мелькает проблеск насмешки, но копьеносец сдерживается, бесстрастный ответ вплетается в шум травы.

– Надо атаковать.

Али-Шер уничижительно смотрит на ничтожество, что сражается за деньги, но в глубине глаз мелькает одобрение. Сомчей хмуро советует Повелителю дождаться кочевых орд, дабы смести крепость, как горсть пыли.

– Нет, Сомчей, – отвечает Алтын жестко. – Али-Шер прав, нечего бояться кучки лесных дикарей, что думают отсидеться за хлипкими стенами. Сила Степи в ярой крови, текущей в наших жилах. Отборная сотня стоит тысячи. Выступаем!

Али-Шер смотрит на Сомчея злорадно, скачет прочь. Правая рука Повелителя провожает лихача кислым взглядом. Алтын награждает город мрачным взором, темные глаза разгораются пламенем, будто угли на ветру. Конь Повелителя со звонким ржанием разворачивается, наемники скачут за предводителем.

Шергай встречается взглядом с военачальником, пожимает плечами: он тоже против поспешных решений, но Повелителю перечить нельзя.

Над холмом раздается невеселый вздох, воин и маг направляют коней неспешным шагом к временному стану на месте сожженной утром веси.

Войско князя Путяты стоит в поле, близ городских врат. В глазах воинов отражается волна степняков, катящаяся с холма. Слух режут воинственные кличи, похожие на клекот хищной птицы.

Дружинные в первом ряду сжимают до скрипа древки копий, смотрят с ненавистью на звероватых всадников во главе с бритоголовым предводителем, мощным, как вежа. В глазах защитников стынет лед, что не растопит даже яркое полуденное солнце, застывшее в середине небесного шелка: у многих были родичи в разоренной утром веси.

Седобородые воеводы командуют встать на изготовку, по шеренгам идет нестройная волна, шелест металла. Дыхание учащается: скоро две силы сшибутся в кровавой рубке.

Невелик отряд степняков – одних дружинных в поле больше раза в три, и можно отсидеться за стенами, безжалостно разя самоуверенных смельчаков. Но кочевники безнаказанно разорят села. Лучше сразу встретить грудью, чем потом бегать за ними по княжеству.

Конный строй окутан клубами пыли, в мутном облаке посверкивают доспехи, обнаженные сабли. Полевая живность в ужасе разбегается из-под копыт, перепонки в ушах пульсируют в такт тяжелой дроби, дрожь земли подкрадывается незаметно, у воинов первой шеренги трясутся поджилки.

Со стен доносится команда. Воздух наполняет противный скрип луков, на стене встают в полный рост стрелки, глаза холодно и прицельно смотрят на конников.

– Бей! – проносится звонкий приказ.

Тетивы щелкают о защитные пластины, чистое небо прочерчивает темная туча стрел, воздух тяжелеет грозным гулом. Железные клювы рушатся на степняков, дробно стучат в подставленные щиты. Иные протыкают сухую землю, доспехи некоторых кочевников порскают искрами – задело мимолетом. Но немногие стрелы прогрызают брони и сладко впиваются в плоть.

Войско Путяты дружно и радостно выдыхает: сраженные степняки падают на землю грязными мешками. Стрелки поспешно накладывают новые стрелы, конники приближаются, к залпу стоящих на стене присоединяются стрелы из башен-вежей.

На этот раз павших степняков больше: не сумевший закрыться щитом конник вылетает из седла, нелепо раскинув руки и ноги. У других падают лошади, степняки ловко скатываются, бегут к городу на кривых ногах с невероятной прытью.

Но урон несокрушающ: степняки скачут цепью, и большинство стрел усеяли землю, торчат белыми цветами на длинном стебле.

Некоторые стрелки бьют прицельно по предводителю, но либо мажут, либо оперенную смерть сбивают ловкими взмахами телохранители.

Кочевники вскидывают короткие, тугие луки, но ответный залп приходится в бревна, и стрелки крепости хохочут.

Степняки довольно быстро приблизились – стрелки с сожалением опускают луки, лишь самые опытные, способные поразить врага в людской свалке прицельно щурятся и спускают тетивы.

– Готовьсь! – прокатывается по первым рядам.

Строй щетинится копьями, древки упираются в твердую землю. Воины готовы остановить безудержный бег захватчиков, сгрудить в кучу. А там из задних рядов закидают сулицами, да князь с конным отрядом налетит, стопчет, как сорную траву.

В уши врывается воинственный клич сынов степи, гридни отвечают дружным ревом, первые ряды ждут сшибки, затаив дыхание. Главное – крепче держать копье, и никакой конь не прорвется, останется нанизанным, будто на вертел.

Воин с копьем скалит зубы – прямо на него летит предводитель: лицо злобное, солнце играет на бритой голове, лезвие меча полыхает неистово. Дружинного трясет от ярости: сейчас он проткнет посмевшего явиться к нему домой и творить бесчинства.

Над головой хищно клекочет, волна воздуха ударяет в распаренные лица, копейщика накрывает тень. Воин испуганно поднимает глаза, горло разрывает крик ужаса. Огромный орел пикирует на гридня. Кинжальные когти, способные дробить гранит, с легкостью пробивают клепаный шлем, из разрывов плещет красным. Могучие крылья сбивают воздух в плотный ком, стоящие рядом отшатываются. Один падает на соратника, поднимается ругань.

Орел легко отрывает воина от земли. Тот отчаянно кричит, дергая ногами, сапоги жестоко бьют в лица соратников. Из перебитых носов брызгает кровь. Птица чуть сильнее сжимает когти, скрежет шлема совпадает с последним криком воина. Обмякшее тело подминает под себя нескольких копейщиков.

Степняки с жуткими кличами влетают в брешь: страшно грохочет железо, воздух дрожит от криков умирающих.

Первые ряды дрогнули – кочевники сломали оборону, будто молодой лед. Предводитель налетает крепким кулаком в окружении пяти воинов. Дружинные разлетаются в стороны, как снесенный ветром купол одуванчика.

По стенам прокатывается разочарованный вопль. Стрелки вскидывают луки, в громадного орла летит туча стрел.

Древки охватывает белое пламя, вмиг сгорают даже наконечники, на птицу сыплется пепельный дождь. Орел величественно машет крылами, черные хлопья разлетаются, как поднятый с падали рой мух. Борхан превращается в темную точку в выцветшем небе.

Алтын рубит подставленные мечи вместе с руками. Дико хохочет. Меч не знает пощады. Конь испуганно шарахается от багровых фонтанов. Пятерка воинов – Повелитель, Али-Шер, Сомчей и наемники – проходит ряды, как раскаленный нож сквозь масло. В кровавую просеку вламываются конники, с легкостью давят пеших, безжалостно кроят черепа.

Путята с побелевшим лицом наблюдает за побоищем, посиневшие губы мелко дрожат. В глазах отражается невероятная картина порубленных защитников. Степняки сминают их с небывалой яростью, легко, будто дорожку в траве утаптывают.

Князь едва перекрикивает стоны умирающих и вопли бегущих в панике:

– За мной!

Конная полусотня, что должна была раздавить смешавшихся у первых рядов степняков, запоздало бросается в атаку. Ровный строй нарушен, на поле кипит кровавая круговерть. Испуганные люди бросают оружие, бегут в разные стороны. Натыкаются друг на друга, падают и гибнут, гибнут, гибнут…

Стрелки с яростными воплями спускают тетивы, злость придает точности: не менее десятка степняков всплескивают руками. Рухнувшие на размокшую от крови землю тела рубят уцелевшие пешие ратники. Рой стрел достается и Алтыну, но орел пролетает безвредно.

Предводитель рычит люто:

– Убрать стрелков!

Наемники переглядываются, одновременно кивают. Нахлестываемые кони стаптывают нескольких смельчаков, бросившихся наперерез. Наемники скачут вдоль крепостного рва.

Алтын глядит мельком. Мощный голос легко перекрывает шум битвы. Половина уцелевших степняков разворачивается навстречу налетающему Путяте.

Конники сшиблись. Рожденные в седлах кочевники с легкостью сбрасывают противника с седел. Путяту протыкают сразу две сабли. Он падает на гриву коня, заливая животное кровью, с трудом приподнимается… Скачущий добивать княжьих всадников, степняк походя смахивает голову с выпученными от боли глазами.

Наемник-половец пригибается к гриве коня в стремительной скачке… Резко выпрямляется, меч описывает широкий полукруг, пущенные стрелы отлетают с обиженным звоном… Воин на скаку встает в полный рост на седле. На него со свистом летит железноклювая стая… Ноги подгибаются, гибкое тело в кольчуге пластается в воздухе… Краем уха слышит предсмертное ржание нашпигованного стрелами коня… Над головой шумно хлопает, кольчуга скрежещет под острыми когтями, ворот больно впивается в шею. Борхан схватывает падающего воина и могучим рывком забрасывает на стену.

Обомлевший стрелок с натянутым луком стоит в ступоре, полоса стали пронзает кибить, легко сбривает голову. Изуродованное тело бьется на забрале стены, как выпотрошенная рыба, неподалеку падают обломки лука.

Наемник по-кошачьи припадает к полу, рывком поднимается, обескураженный стрелок захлебывается кровью. Остальные обеспокоенно поворачиваются к противнику. Половец, увидев направленные наконечники, задерживает дыхание. В сердце предупреждающе колет, наемник падает. Над головой свищет, и смертельно ранившие друг друга стрелки хрипят жутко.

Половец вскакивает, сближается с противником, пальцами сжимает горло и рвет что есть силы… Наемник уклоняется от багрового буруна, обнимает защитника крепости, поворачиваясь по оси. Кольчуга на спине дружинника скрежещет, лопаясь под стальными клювами.

Половец отпихивает труп, во второй руке блестит нож, перед глазами возникает перекошенное страхом лицо стрелка. Защитник спускает тетиву. Не успевает поморщиться от металлического звона, как меч, завершая мах, рассекает ему грудь, как нож гнилое сукно.

Наемник метнулся стальным вихрем по стене – защитники падают вниз, как перезрелые груши. Немногих уцелевших охватывает паника: с другой стороны, пачкая забрало стены кровью дружинных, двигается воин с копьем.

Копье слито с рукой, является ее продолжением. Колющие и рубящие удары безжалостно разят защитников. Широкий наконечник успевает отражать стрелы, пропарывает брони. Тупой конец, окованный шипастым железом, проламывает черепа с отвратительным хрустом.

Алтын сражает пешего, на миг переводит дух. Внимание приковывает стена. Губы Повелителя чуть кривятся: наемники справились отлично, стрелы в атакующих еще летят, но редко; пущенные неверной рукой чаще поражают своих.

Оттеснив Сомчея, появляется Али-Шер, говорит прерывистым голосом:

– Вот уж не думал, что от наемников будет такая польза. Жаль, что их в конце концов убьют.

Повелитель равнодушно пожимает плечами, взгляд ожесточается.

– Вперед! – рявкает он. – Бой еще не кончен.

Ошеломленные защитники крепости крепче сжимают мечи. В спины бегущим прочь, позорно бросившим оружие, несутся проклятья.

Остатки степного воинства налетают черным смерчем, хрипы умирающих сливаются с лязгом железа.

С выставленной в поле по глупости дружиной покончено. Конники маневрируют, изредка добивая уцелевших.

Алтын небрежно машет рукой, в кулаке с легким хрустом ломается стрела. Али-Шер загораживает Повелителя, бросает отрывисто:

– Повелитель, зря не надел шлем.

Сомчей переводит дух – лицо полководца спокойно, не брызжет слюной, как Али-Шер. Говорит с почтением:

– Повелитель, их воинство разгромлено, но в крепости много защитников, а врата закрыты. Скоро они подтянутся, закидают стрелами.

Алтын усмехается мрачно:

– Ворота откроются. За мной!

Конники поспешно выстраиваются в боевой порядок, двигаются через залитое кровью поле к мосту, что так глупо оставили целым, надеясь на быстрый разгром пришлых.

Свистят редкие стрелы, несколько степняков со стоном падают на размокшую землю, застывая рядом с поверженными защитниками.

Алтын ухитряется развязать поясной кошель, сжимает в пальцах круглый камушек. Мощно размахивается рукой, камушек вылетает, как из пращи. Воздух на пути камушка дрожит, маленький снаряд быстро увеличивается.

В ворота бьет валун величиной с откормленного быка. Щепки брызгают в стороны, массивные створки содрогаются с тяжким стоном. Сквозь дыру видны размазанные тела защитников – подарок Шергая раздавил резервный отряд, сгрудившийся у ворот.

Облепленный клочьями кольчуг и мяса, валун влетает в стену ближайшего дома, груда бревен звонко осыпается, накрывая снаряд.

– Вперед! Быстрее! – кричит Алтын.

Воины, нещадно хлеща коней, врываются в город, как каменная лавина. Растекаются ручейками по улицам, добивая сломленных защитников. В шум боя вплетаются звонкие женские крики, полные страха.

Едва последний степняк минует ворота, как бревна вздыхают судорожно и со страшным треском расползаются в стороны. На месте центральных веж пылит груда обломков. В звуках паники, охватившей город, тонут стоны погребенных под бревнами стрелков.

Алтын с небольшой группой воинов продолжает движение еще к одной крепости – у диких северян принято устраивать внутри города дополнительное укрепление.

– Жгите дома! – приказывает Алтын оставшимся.

Воины послушно палят факелы, пламя жадно хватается за соломенные крыши. К небу тянутся черные ленты. Выбегающих из домов горожан безжалостно убивают, детей втаптывают в лаги мостовой. Оставляют в живых женщин. И то – самых красивых, а старух и дурнушек полосуют саблями.

Уцелевших сгоняют в кучу. Степняки смотрят плотоядно на испуганные лица, предвкушая вечерние утехи и бахвальство перед остальным войском. Самые горячие головы, забыв о схватке, срывают с девиц одежды, под хохот товарищей заваливают на спину, берут на трупах горожан.

Отряд Повелителя достигает площади перед внутренним укреплением – кромом. Али-Шер говорит с чувством:

– Проклятье! Как они сюда добрались?

Последние воины города не укрылись за стенами. В безрассудной ярости бросаются к воротам, но два десятка гридней сдерживают два наемника.

Половец крутится юлой, меч отшибает вражеские клинки, кольчуги дружинных сыплют роями искр. Беззащитные шеи отворяются алой рудой. Копейщик в панцире-ярыке хладнокровно поражает тех, кто понадеялся достать товарища со спины.

Оба кажутся неуязвимыми. Защитники со злыми слезами пытаются срубить захватчиков, но удары либо уходят в пустоту, либо отшибаются с невероятной силой – аж кисть выкручивает.

Алтын хлещет коня, степняки с диким гиком набрасываются на гридней, как стая коршунов на выводок цыплят. Кони ударяют грудью, дружинные отлетают в сторону, как расколотые колуном поленья, противно чавкает разрубленная плоть.

Степняк гонит коня на матерого воина, думая с легкостью стоптать, рубануть по клепаному шлему саблей. Гридень неуловимо смещается под неоружную руку кочевника, ногу всадника стискивает, как клещами, рывок швыряет в пыль.

Воин заносит меч – добить! Перед глазами мелькает крупное тело, запястье стонет хрустом расползающихся костей, страшный удар выбивает дух. Гридень падает с металлическим звоном, шлем срывается с пепельных кудрей.

Степняк с обожанием смотрит на Повелителя, бросившегося с седла на воина.

– Вставай, – говорит Алтын мягко.

Кочевник опирается на руку, твердую, как гранит, шепчет благоговейно:

– Повелитель, благодарю, ты спас ничтожного.

– Бой не кончен, – напоминает Алтын. – Вперед, твои собратья бьются!

Степняк со счастливой улыбкой забирается на коня, кидается на оставшихся защитников. Скоро схватка заканчивается.

Повелитель усылает степняков к остальным, остаются наемники и полководцы. Двор крома встречает визгом прислуги, маленьких детей, укрывшихся перед сечей.

Алтын их не трогает, людская масса бросается в открытые ворота. Али-Шер провожает плотоядным взглядом симпатичных женщин, шутливо рыча. Горожане, громко плача, выплескиваются на усеянную трупами площадь пестрой толпой. Пугливые, словно кошара овец, в тщетной надежде укрыться разбегаются по улицам.

Над головой шумит воздух, взбитый могучими крыльями. Крупный орел неуклюже приземляется, поднимая тучу пыли. Смешно топает к бездыханному мужчине: седая борода заткнута за пояс, белоснежное одеяние испачкано. Рядом лежат похожие одеянием, но помоложе, следов ран нет, и они кажутся спящими.

Воздух над поверженными густеет, стена брошенного терема преломляется причудливо, расплывчатый человеческий силуэт обретает плотность. Али-Шер с усмешкой глядит на усталое лицо Шергая, взглядом говорит, что думает о трусах, использующих подлое колдовство.

Маг даже не морщится, потное лицо освежает ветер крыльев, орел с радостным визгом падает на предплечье, впиваясь когтями в парчу халата. Старик не шатается, словно птица села не на высохшую от времени руку, что должна под немалым весом обломиться, как сухая веточка, но на замшелую скалу. Сухая ладонь, испещренная морщинами, укрывает голову Борхана непроницаемым колпаком, походя смахивая со лба россыпь мутных капель.

– Мой Повелитель!

Алтын милостиво смотрит на согбенную фигуру, жестом велит приблизиться.

– Повелитель, город пал, – сообщает маг устало. – Жители в панике бегут, не помышляя о сопротивлении. Когда нас догонит основное войско, эти лентяи быстро их переловят.

Алтын машет ладонью скучающе, лицо кривится.

– Мне нет дела до червей. Город пал, богатства заберут воины, мы двинемся дальше, оставив пепелище, но гоняться за каждым ремесленником не будем.

Военачальники кивают: Повелитель говорит верно, воину сладко сразиться с вооруженным противником, а за беззащитными овцами гоняются трусы. Наемники помалкивают, изредка поглядывая по сторонам в поисках опасности. Лица бесстрастны.

Али-Шер смотрит на наемников с явным уважением, воинское искусство обоих вызывает восхищение. Жаль, что не присягнут какому-нибудь правителю, сражаются не за честь и воинскую славу – ведь превыше ничего нет, – а за презренный металл.

Алтын, глядя на Сомчея, хмурится: лицо побратима темное от затаенной грусти, будто не врагов побил, а родичей.

– Что такое, Сомчей? Недоволен скоротечной схваткой? Утешься, впереди будут жаркие бои.

Сомчей, через силу улыбаясь, расправляет плечи. Алтын с легким недовольством отмечает недомолвку полководца. Повелитель дергает головой, смуглая кожа щек бугрится желваками.

– Пойдемте отсюда.

Безлошадному Шергаю Повелитель уступает коня, хоть маг отчаянно протестует, а Али-Шер хмыкает, что такому искуснику проще наколдовать. Алтын непреклонно заявляет, что никакой правитель не должен забывать о почете к старшим, тем более что старик также сражался.

На площади небольшую группу избранных воинов встречает отряд степняков, при виде Повелителя воины кричат ликующе.

Повелитель смотрит на город за их спинами и озадаченно причмокивает: посад заливает море огня, струи дыма тонко тянутся вверх, будто спицы из клубка шерсти. Ветер несет пламя с небывалой скоростью, оранжевое существо, терзаемое неутолимым голодом, поглощает дома. В ноздри шибает гарью, к дыму примешивается тошнотворный запах паленого мяса. Солнце бесстрастно смотрит на горящий город, неспешно двигаясь по синему полю.

Степняки бьют в щиты, и небо содрогается от радостных воплей. Сомчей замечает воина, спасенного Повелителем, – тот наверняка успел рассказать о подвиге предводителя.

Сабли ударяют в щиты громко, заглушая плач невольниц и треск пламени. В глазах воинов горит восторг, на Алтына смотрят с неописуемым обожанием:

– Повелитель! Повелитель!

– Слава доблестнейшему из мужей!

– Слава величайшему воителю!

Алтын встречает хвалу широкой улыбкой, приветственно поднимает мускулистую длань:

– Воины мои, это только начало. Вы успеете покрыть себя вечной славой!

Степняки в ответ орут, некоторые захлебываются сорванными голосами, стучат в щиты яростней.

Шергай обеспокоенно смотрит на горящий город: в засушливое лето деревянные дома для огня – идеальная пища. Кабы не пришлось успокаивать стихию, чтобы та не пожрала захмелевших от крови воинов.

Глава пятнадцатая

Сомчей оглядел брезгливо сокровища, захваченные из второго взятого города, что небрежными грудами лежали в шатре Повелителя, отставил кубок с местным хмельным напитком.

– Повелитель, воины чересчур опьянены легкой победой, – сказал он негромко. – Второй город пал так же легко. Сыны Степи заразились гордыней и беспечностью.

Алтын оглядел двух приближенных полководцев, мельком скользнул по притихшему Шергаю. Темные глаза остановились на Сомчее – воин едва не утонул во властном взгляде, тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, в который раз отмечая возросшую силу Повелителя. Да еще тень на стенке шатра…

Стоял яркий день, солнечные лучи проникали внутрь через специальные проемы, у полководцев и мага тени были серыми, блеклыми, а за Повелителем – очертания чернее угля, при взгляде в животе становилось холодно.

– Ты прав, Сомчей, – сказал Алтын глухо. – Лесные дикари презирают луки, предпочитая честную схватку грудь в грудь, потому наши потери ничтожны. Не забывай и помощь Шергая. Благодаря ему город пал при первом штурме.

Маг благодарно склонил голову. Али-Шер тихонько хмыкнул: и без старикашки разметали бы крепость второго лесного князя.

– Что до беспечных воинов, – продолжил Алтын жестко, – то в следующем бою их не станет.

Повелитель замолчал, меж бровей пролегла глубокая, как горное ущелье, складка, глаза застыли невидяще. Сомчей кашлянул, но Алтын сидел безмолвно. Полководец пожал плечами, продолжил за вождя:

– Следующее на нашем победоносном пути княжество втрое крупнее предыдущих. Насчитывает семь крупных городов, стольный град велик, укреплен хорошо. Стены выше нами встреченных, оборона подготовлена лучше, они знают, что к ним приближается блистательное войско. По счастью, столица первая на пути, что избавит от опасности атак с тыла.

Шергай крепко задумался, сухие пальцы перебирали нити бороды. Али-Шер недоверчиво хмыкнул, спросил развязно:

– Откуда так хорошо знаешь эти земли? Кромешники еще не возвращались.

– Я был здесь давно, гостем, – ответил Сомчей горько.

Али-Шер поморщился, будто дудочник выдул фальшивую ноту в ухо. Шергай метнул внимательный взгляд на полководца, спросил осторожно:

– Доблестный Сомчей имеет в виду дружескую поездку отца Повелителя после битвы на Пепельном валу?

Вместо полководца ответил Алтын – неожиданно яростно, отчего у присутствующих к горлу подкатила дурнота.

– Именно так! Хватить о том спрашивать, мы обсуждаем предстоящие битвы, а не предаемся сопливым воспоминаниям. Сомчей, в последнее время ты совсем раскис, подберись, ты – мужчина.

Сомчей вяло кивнул. Али-Шер глянул презрительно: какой там мужчина, одно название, за что Повелитель так превозносит его над остальными, обижая более достойного?

Алтын пригубил из кубка. Маг вздрогнул под прицелом темных глаз, налитых силой, вызывающей животный страх.

– Шергай, что скажешь?

Старческие плечи едва заметно взбугрились под парчой халата, маг начал осторожно:

– Повелитель, пока не приблизимся ближе, Борхана на разведку услать не могу. Но дело представляется трудным. Простым воинам незаметно, но я чувствую с каждым днем усиление недовольства, незримые силы стягиваются в тугие клубки. Сам лес отвергает пришлых, земля дикарей противится захвату.

Али-Шер приплющил ладонь кулаком, из оскаленного рта брызнула слюна.

– Проклятые лесовики! Глазам больно видеть, как прекрасную степь уродуют деревья, да еще стойбища огораживают стенами, трусы!

Шергай про себя улыбнулся: дурак Али-Шер не видит дальше собственного носа, легко теряет разум, ибо что есть гнев как не кратковременное безумие? Того и гляди, назовет птиц трусами, боящимися тягот земной жизни.

– Словом, мой Повелитель, – продолжил маг, – это первый серьезный противник в нашем походе, дальше будут подобные или чуть похуже. От того, как скоро мы захватим город, будет зависеть дальнейший поход.

В глазах Алтына зажглось пламя, тень затрепетала, как черный прапор под ветром, летняя духота исчезла под ледяным дуновением. Раздался скрип сминаемого металла, из ладони Повелителя торчала узорчатая ножка кубка, меж пальцев хлынули струи вина.

– Мы возьмем город любой ценой! – прорычал Алтын. Воины и маг пригнулись к полу, ладонями стискивая уши, в их глазах потемнело. – Я лично выбью ворота, а тамошнего правителя изрублю на сорок кусков!

Повелитель умолк. Подданные слабо зашевелились на войлочных подушках, со стонами приподнялись, встречаясь недоуменными взглядами. Али-Шер скоро оправился, в его глазах Повелитель просто продемонстрировал силу для пущего уважения, все нормально.

Шергай и Сомчей переглянулись настороженно: им видно, что Повелитель утрачивал разум, когда заходила речь об этом городе. Непонятно, отчего такие приступы? Повелитель ведет войско с такой страстью и целеустремленностью, что закрадывается крамольная мысль: следующий град – главная цель. Но зачем затевать поход с такой тучей воинов ради одного города, не считая двух мелких и сожженных деревень?

Магу показалось, что Сомчей знает ответ, присмотрелся, губы разъехались досадливо – померещилось.

Алтын смерил приближенных тяжелым взором, каждый внутренне поежился, а Шергай зябко передернул плечами.

– Оставьте меня, – приказал Повелитель сухо. – Сомчей, Али-Шер, подготовьте с военачальниками переход в соседние земли, такое войско трудно удержать в кулаке, но вы постарайтесь.

Полководцы отвесили глубокие поклоны, маг вовсе переломился в поясе, как сухая ветка. Троица вышла наружу, солнечные лучи яростно набросились на их головы, стремясь придавить к земле. Молча переглянулись – у всех остался осадок после вспышки ярости Повелителя, но смолчали, разошлись по разные стороны стана кочевой орды.

Алтын в одиночестве походил по шатру, безжалостно пиная сапогами золотые кубки, мягкую рухлядь, прочие сокровища – лесные князья живут богато. На шум заглянули стражи. Повелитель услал их властным махом длани.

Метание по шатру прекратилось: Алтын застыл в глубокой задумчивости, на темном от грусти лице влажно сверкали глаза. Рука скользнула под ворот рубахи, прикосновение к чехольчику ожгло кончики пальцев, рот скривился мучительно.

До сознания не сразу дошел треск шкур: стенка шатра запузырилась и лопнула, как созревший чирей. В прореху скользнуло расплывчатое тело, будто из ведра плеснули водой. За первым существом в шатер ворвались еще двое.

Алтын потряс головой. Лицо его ожесточилось, влагу глаз мгновенно выпарило темное пламя. Зубы ощерились в хищной усмешке, острие меча кровожадно нацелилось в кисейную грудь.

Расплывчатые силуэты, в шатре еле заметные, быстро и слаженно зашли с трех сторон, клинки в их руках сверкали, как горный лед. Алтын встряхнул головой, по наитию отбил удар, колени подогнулись, бритый затылок обдало ветерком.

Повелитель зарычал, пальцы стиснули кисейный столб, сдавили: степняк с наслаждением услышал хруст костей, крик боли. Звериным прыжком ушел от ударов двух призрачных воинов, третий остался у него заложником.

Алтын резко приподнял пленника. Меч мелькнул размазанной полосой. Ноги обдало теплой бесцветной жидкостью, в наступающих полетела половинка тела. Степняк кинулся вперед, зазвенела сталь, едва уловимые черты призрачного лица исказились, маревый силуэт отшатнулся. Невероятно быстрым движением Алтын развернул клинок. Стон распоротого воздуха сменился сочным хрустом.

Третий призрак заколебался, глядя на разрубленных соратников, облачко марева заклубилось, метнулось к разрезанной стенке шатра. Прореха стремительно приблизилась…

Воин вылетел в мир неистово бушующего солнца, в лицо ударила земля, покрытая сухой травой, сознание погасила чудовищная боль в позвоночнике.

Стражи обеспокоились, нервно загомонили:

– Повелитель, что случилось?

– Повелитель, мы идем.

Взору встревоженных охранников предстал разворошенный шатер. Повелитель отсутствовал, но откуда-то взялись большие лужи воды. По становищу разлетелся крик тревоги, к шатру Повелителя сбежались суровые воины с обеспокоенными лицами. Солнце яро играло на саблях.

– Перестаньте шуметь!

Властный голос ворвался в шатер, стражи закрутили головами, запоздало бросились к прорехе. Повелитель ухватил черен меча, выдернул из земли, с острия сорвались густые полупрозрачные капли. Стражи бросились ниц, головы склонили низко, чтобы не встретиться с обжигающим взглядом.

Повелитель глянул на них зло, под ноги полетел плевок. Запыхавшиеся воины окружили хозяина кольцом бронированных спин, сияли ярко, будто на кожу приклеили куски зеркал.

– Пустите, пропустите, сыны ослов! – раздался взволнованный старческий голос.

Шергай с неожиданной прытью прибежал к шатру, воины неохотно расступились, давая пройти противному старикашке. Маг обшарил Повелителя лихорадочным взглядом, затем уткнул колени в землю.

– Повелитель, прости ничтожного! – забубнил Шергай со страхом. – Мне нет оправдания, я сын осла и кобылы, да низвергнет на меня Табитс праведный гнев!

Алтын поморщился, помог подняться старику, мускулистые руки заботливо отряхнули с халата пыль.

– Не казни себя, – сказал он мягко. – Виной моя беспечность.

Шергай переломился в поясе, забубнил:

– Я должен был предусмотреть подобное, поставить незримых стражей…

Ладонь Повелителя слегка стиснула парчу на плече, и маг поспешно умолк. Глаза Алтына чуть посветлели, как чернила, разбавленные молоком. Старик смятенно отметил, что пугающе черная тень блекло расстелилась на жухлой траве.

– Шергай, прекрати бичевание, ты не женщина.

Маг аж всхрапнул оскорбленно: как Повелитель мог такое подумать?

Алтын оглядел переполошенное становище: толпы воинов рыскали в стороне с клинками наголо, тряслась земля под копытами конных отрядов, все куда-то стремились, кричали больше растерянно и испуганно. Мало кто знал, что случилось в шатре Повелителя, незнание порождало панику, того гляди начнут друг друга за косые взгляды резать.

К Повелителю прискакали полководцы, лица озабоченные, у Али-Шера рожа «прыгала» различными гримасами. Сомчей бросил короткий взгляд на Алтына, расслабился.

– Успокойте воинов, – сказал Повелитель властно. – Пусть ничего не ищут, и вы разойдитесь, – бросил он кольцу охранников.

Раздался слаженный топот сапог. Полководцы нехотя посмотрели на Шергая – почему этот сморчок остается с Повелителем? – и стегнули коней.

Алтын посмотрел вслед удаляющимся воинам и пнул сапогом нечто полупрозрачное. Маг вгляделся, брови поползли вверх.

– Да, – кивнул Повелитель, – в нашей благословенной степи подобных существ нет. Ты был прав, говоря о недовольстве лесной земли.

Шергай оторвался от кисейной плоти, ответил с низким поклоном:

– Повелитель, каким бы ни было недовольство природы, существа, подобные этим, не пойдут убивать захватчиков, и не абы кого, а самого главного, великого, величайшего!..

Алтын поморщился, жестом остановил словесные излияния.

– Кто-то их послал, – сказал он утвердительно. – Либо мстят уцелевшие из разоренных земель…

– Повелитель, напрасно ты дал милосердию и благодушию взять верх, надо было всех уничтожить! – зашептал маг горячо.

Алтын нахмурился, в глубине глаз блеснули огоньки гнева.

– Не перебивай, Шергай! – рыкнул он грозно и продолжил прерванную мысль: – Либо князь Арам предпринял меры. Не удивительно, он всегда хитрил.

Маг смущенно кашлянул:

– Повелитель, ты знаешь следующего противника?

Алтын коротко кивнул:

– Немного. Наши отцы встречались на Пепельном валу.

Шергай замер на месте, в неловкости разводя руками. Повелитель глянул пристально на темную стену леса вдалеке, будто хотел пронзить взором древесный заслон и взглянуть на город, который скоро исчезнет.

Часть вторая

Глава первая

Шум дождя убаюкал Хруща еще засветло. Старец перед сном окинул взором через окно кисейную пелену, почти скрывшую стену леса, втянул полной грудью похолодевший воздух… Век бы стоял, но зевок едва не порвал рот, очи сладко жмурились, пришлось захлопнуть ставни и повалиться на лавку…

Глаза старика открылись в темноте. В ушах повисла мерная дробь дождевых капель, разомлевшее тело откликалось на пробуждение неохотно. Хрущ уставился в темноту, пытаясь различить очертания потолка, пятерня зарылась в седые космы, ногти сладко чесали затылок. Хрущ с удивлением заметил, что в груди тает льдинка смутного беспокойства, нарушившего сладкий сон. С чего бы?

По ушам хлестнуло звуком удара в ставни, сердце, екнув, замерло в страхе.

– Неужто за мной пришли? – раздался в темноте избы сиплый всхлип.

Старик обратился в слух, уши от натуги шевелились, горло закупорил комок величиной с кулак. В щелочку ставней проникло фырканье животного. Хрущ обмер, по телу прошлась волна ужаса. Пересохшее горло сжалось под невидимой хваткой, от отлива крови в голове загудело, звуки дождя истончились, словно уши забили войлоком.

Озлобленный стук могучего кулака в ставни пробился сквозь звон в голове. От яростного окрика Хрущ едва не преставился.

– Есть кто живой?! Отворяй!

Хрущ с усилием поднялся с лавки, в темноте столкнулся со столом. Затем с треском рухнула на пол скамейка.

Слова вперемешку со стоном ставней вконец ошарашили старика.

– Будете открывать?! Промокли, как собаки, мочи нет!

Хрущ подобрал отвисшую челюсть, метнулся к окну, дрожащими пальцами едва справился со щеколдой ставен.

В окно ворвалась ночная прохлада, порыв ветра бросил на морщинистое лицо горсть капель.

– Наконец, – раздался могучий бас. – Извини, старче, что подняли средь ночи. Пусти переночевать.

Хрущ напряженно вгляделся в ночь, подслеповатые глаза смутно различили очертания огромного мужа, будто асилок возник перед избой. В прореху на стыках дождевых туч проглянула луна, мертвенный свет облил могучего бородача в кольчуге и троих молодцев с конями. Оружных.

– Э-э… переночевать? – пробормотал старик.

Лунный свет затерялся в складках туч, облики пришлых слились с темнотой. В ночи тлели багровые угли глаз громадного коня. Кишки Хруща скрутило судорогой страха.

«Что за нечисть сподобило принести?» – вздохнул старик про себя скорбно.

– Неужели больше негде переночевать? – спросил Хрущ срывающимся голосом. – Деревня большая, на полсотни дворов, а мне и кормить вас нечем.

В сырой тьме глаза огромного бородача грозно блеснули, повеяло злобой усталого путника. Хрущ невольно подался от окна. Сквозь дробь холодных капель по крыше пробился насмешливый молодой голос:

– Воевода-батюшка, позволь я ему голову срублю, не марай ручек белых.

Хрущ тонко вскрикнул, заледеневшая кровь сковала руки-ноги, вставшее сердце заполыхало острой болью.

– Полно тебе, Буська, озоровать, – сказала темнота голосом зрелого мужа. – Научись язык держать за зубами.

– Лады, – ответил Буська с нарочитой покорностью.

Хрущ осторожно шевельнул руками, ладони сомкнулись на груди, где под дряблой кожей, мало не ломая сплетение ребер, стучало очнувшееся сердце. Старик едва не заплакал от бессилия: пришлые могут сотворить что угодно. Старшой одним голосом, похожим на раскаты грома, внушал страх.

Великан почувствовал страх старика, голос прозвучал тише, с подобием теплоты и участия:

– Не пужайся, старый, худа не причиним. Извини, что разбудили среди ночи, но устали, как собаки, нет сил ходить по дворам, стучаться в ставни. Пусти на ночь, раз такое дело, отблагодарим.

Хрущ замер в замешательстве: чужаки говорят запрещенные речи, будто пришли за тридевять земель. Старшой хочет показаться добрым, но даже мирный тон нагоняет дрожь. Попробуй таких не пусти…

Старик в нерешительности вгляделся в смутные очертания Стрыя. На двор вернулась тишина, нарушаемая звоном капель, фырканьем промокших лошадей.

Хрущ в нерешительности молчал, в черепе плескалась немая мольба о снятии нежданного морока, но ночные гости не думали исчезать. Стояли, ждали. Старший постепенно закипал, громче коня сопел.

Старик нервно сглотнул, язык вяло поскреб высохшее небо, голова раскалилась, как чугунок в печи. Мелькнула обреченная мысль, что пустить придется. Хотя ежели пришли упыри, то не войдут в дом без приглашения, обвязь шиповника на окнах и двери нечистых оттолкнет.

– Стрый, он думает на упырей, – раздался рассудительный голос, ранее осуждавший озорника Буську.

Буська немедля отреагировал:

– И с чего бы? Непонятно.

Двор осветился лунным светом, капли дождя падали кусочками расплавленного серебра. Хрущ разглядел мокрые лица пришлой четверки, и от сердца немного отлегло. Упыри на лицо красны, любая девка не задумываясь задерет подол при виде мертвого красавца, а эти уродливы, как и положено мужчинам, лишь один, с усами подковой, сойдет за красавчика, да и то в темноте.

– Заходите в дом, – сказал старик с отчаянной решимостью.

Огромный муж благодарно склонил голову, пятерней выжал промокшую бороду. Усач усмехнулся ехидно, переглянулся со зрелым мужем с окладистой бородой, но тот глянул хмуро, смолчал. Четвертый позади сжимал поводья четырех лошадей с поклажей и, понурившись, в сторону товарищей не глядел.

Хрущ метнулся в темное нутро избы, вслепую нашарил огниво, запаленная лучина разбавила мрак бледно-желтым светом. В окно влетел наказ Стрыя:

– Коней под навес отведите. Буслай, помоги Нежелану.

«Хоть бы разрешения спросил», – подумал Хрущ с обидой.

– Чего я? – сказал Буслай возмущенно.

– Не зли меня, – ответил могучан спокойно.

Усач вздохнул горько, захлюпал сапогами. Лют хмуро проследил за тем, как гридень выхватил у Нежелана повод своей лошади. Животное обиженно всхрапнуло, поневоле зачавкало в грязи копытами.

Нежелану пришлось вести трех оставшихся коней. Бедовик несколько раз оскальзывался, лошади вынужденно склоняли голову от натянутых поводьев, удерживая глупое бескопытное на ногах. Гором фыркал презрительно, но глаза тлели сочувствием.

Буслай споро привязал коня к столбу навеса, прошел мимо Нежелана, будто пустого места, – бедовик напрасно съежился в ожидании удара. Лют наградил Буслая неодобрительным взглядом. Гридень ощерился, ярость плеснула в голову кипящей волной, рот приоткрылся для бранных слов. Лют благоразумно промолчал, пропустил вперед Буслая, затопал к дому следом.

Хрущ, отодвигая засов, запоздало вспомнил о кольчугах на пришлых. Вот уж старческая слепота! Нечисть железо таскать не будет. В открытую дверь ворвалась струя холодного воздуха, луну в затягивающейся прорехе туч загородил бородатый могучан.

– Здрав будь, хозяин, – пророкотал он. – Меня Стрыем кличут.

– А меня Хрущом. Проходи, витязь, в хату, сейчас огонь разведу, обсохнешь.

Хрущ метнулся к печи. Жалобно застонали половицы.

– Присаживайся на лавку, добрый человек.

В голове Хруща мелькнула озабоченность: выдержит ли лавка вес богатыря? Скрип дерева резанул по сердцу, но лавка уцелела. Стрый отцепил громадный меч, устало привалился к стене, холодные струйки ползли под одеждой и стекались на полу в лужу.

От двери раздалось раздраженное:

– Здрав будь, хозяин. Спасибо, что недолго держал на холоде.

Стрый лениво рыкнул:

– Не уймешься – прибью!

Гридень захлопнул рот со стуком, присел на краешек лавки. Под ноги положил молот, пальцами зацепил мокрую кольчугу – броня нехотя поползла вверх. Хрущ от злобы в голосе воеводы на миг обмер и заторможенно ответил на поклон вошедшего третьего воина.

Лют с наслаждением снял кольчугу, следом на пол полетела промокшая рубаха. Витязь довольно расправил плечи, свободные от противной влажной тяжести. Хрущ уважительно оглядел сеть шрамов. Незаметно подкрался стыд. Почему держал хлопцев на дворе под дождем, по-осеннему холодным?

– Льет-то как, – начал он после неловкого кашля. – И не скажешь, что лето на дворе, эвон печь затопил не только из уважения к гостям, косточки требуют тепла.

Лют оторвался от расстегивания пряжки пояса с мечом, ответил вежливо:

– Да, хозяин, ныне распогодилось.

Хрущ воодушевился приятным тоном, продолжил беседу:

– И не говори, витязь. Куда смотрит хмарник? За что обормоту платим, коль туч разогнать не может? Эт, наверно, с соседней деревни Гвоздюк нагнал. Он с нашим косоруким давно враждует. И ведь нашел время, паразит! И так изнемогаем, а ему счастье, если у соседа корова сдохнет.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Ага, нашли виновного!

Взгляд гридня ушел в сторону открытого окна, к навесу, где Нежелан обихаживал лошадей. Лют устало вздохнул: опять Буська за свое, в лесу совсем норовом подурнел.

– Буслай, прекрати, он случайно голову взял.

Гридень метнул на Люта раздраженный взгляд:

– И лошадей случайно завел в топь?! Надо было его там оставить! Ты ринулся спасать сдуру!

Лют постарался сдержаться, но слова вылезли из горла с приглушенным рыком.

– Всегда знал, что ты подслеповат, серебряную гривну от медной не отличишь, но на случай, если забыл старшинство, могу напомнить кулаками.

И при тусклом свете было видно, как заполыхало лицо Буслая. Гридень вскочил, рука потянулась к молоту. Лют опустил ладонь на черен меча. Хрущ прижался к печке, глаза распахнул в смятении. От ощетинившихся воинов плыли волны угрозы, стало страшно, будто в шаге от грызущихся псов. Залез бы в печь, да потрескивали внутри поленья, и в спину тянуло жаром.

От рева Стрыя пламя лучины затрепетало, как осина на ветру. Хрущ едва не пустил лужу, даже бывалые воины от крика вздрогнули.

– Еще друг дружке слово скажете – удавлю! А ты, скоморох, – обратился воевода к Буслаю, – запомни: на старшего в дружине оружие поднимать не смей!!! Оскоплю!

Буслай застыл, рот открыт обалдело, молот выпал из безвольных пальцев. Лют отвел взгляд, рука отдернулась от черена, будто от раскаленных клещей. Воевода продолжил спокойным тоном:

– Лют, приладь меч на лавку и помоги Нежелану тюки таскать. А ты, обормот, сиди тихо.

Буслай насупился и с деланным интересом уставился в потолок. Лют отцепил от пояса меч и передал воеводе. Стрый облапил пятерней ножны и положил рядом со своей оглоблей. Витязь движениями плеч разогнал кровь и вышел полуголым под ливень. Хрущ отлепился от печки.

– Извини, хозяин, – буркнул Стрый. – Сам умаялся, сил нет.

Хрущ вышел из ступора, махнул рукой:

– Да ладно…

Лют быстрым шагом пересекал двор, холодные струи с издевкой хлестали по плечам, глаза сощурились в щелочки – сберегали зеницы от колких ударов.

Нежелан обернулся на звук шагов и сдавленное чертыханье, рука со скребком остановилась, но, когда Лют шагнул под навес, продолжила скрести шкуру коня. Животное одобрительно фыркнуло, хвост лениво описал полукруг, сородичи глядели завистливо.

Витязь повел плечами, ладонь смахнула с лица воду, оземь шлепнулся прозрачный пласт. Нежелан успел расседлать коней, поклажу сгрудил в сторонке от копыт. Лют потянулся к мешку, пальцы соскользнули с промокшей кожи горловины.

– Принесла нелегкая! – ругнулся витязь негромко.

Бедовик перестал скрести коня Буслая, руки повисли по бокам. Лют услышал сдавленный голос:

– Я тут подумал: останусь в деревне, обременять не буду.

Лют оставил мешок, в спину Нежелана уткнулся усталый взгляд. Бедовик услышал вздох, некоторое время царил шум дождя, перемежаемый лошадиным фырканьем, затем раздался безразличный голос:

– Раз решил…

Лют достал из мешка скребок и принялся за своего коня. Работали в молчании: Нежелан вычистил коня Буслая, вытер насухо, усталую спину животного прикрыла теплая попона. Бедовик с опаской приблизился к Горому, но угольный великан подпустил человека. Ухо нетерпеливо стригло воздух, после касания скребка конь фыркнул довольно.

– Как ни крути, от меня одни беды, – продолжил Нежелан робко. – Лошадей утопил, дождь вызвал.

Лют вяло кивнул, особой любви к самобичеванию у витязя не было. Пусть бедовик выговорится напоследок, а утром останется в деревне, у кого-нибудь приживется.

Лют едва управился со своей конячкой, а бедовик уже вычистил Горома и привесил лошадям торбы с овсом. Кони довольно хрупали отборным зерном. Нежелан подхватил мешки, по щиколотку погрузился в землю, с места тронулся будто пьяный. Лют отобрал воеводин мешок, руку рвануло к земле, пришлось напрячь мышцы до треска. Нежелан кивком поблагодарил, двинулись к дому.

До порога пробежались, подошвы предательски скользили, бедовик едва не подвернул ногу. Лют помог ему устоять на ногах. В избу ворвались, как алчущие крови ясаги, дверь еле удержалась на петлях. Хрущ метнул укоризненный взгляд, Нежелан смутился и дверь прикрыл осторожно, будто сделанную изо льда.

Лют оглядел посветлевшую от дополнительных лучин избу, взглядом скользнул по темным стенам, спешно встретился с глазами воеводы. Витязь кивнул на немой вопрос, хлопнул по спине Нежелана. Бедовик от дружеского тычка подался к печке.

– Раздевайся, сохни.

Нежелан неуклюже сбросил одежду, скукожился у печи. Лют бросил бедолаге рушник, вспомнил о поклаже: четыре мешка пристроились в углу напротив печи.

Стрый проследил взглядом за витязем и вернулся к беседе с хозяином:

– Так вот почему живешь один. Печально. А куда князь смотрит, неужто собрать войско не может?

Хрущ вздохнул горестно, сухонькие локти уткнулись в столешницу, ладони поддержали голову.

– Нет больше князя, аспиды сильнее оказались. Стольный град пожгли, людей от мала до велика вырезали.

Лют с любопытством глянул на воеводу. Стрый взглядом указал не мешать. Витязь сел на лавку, в сторонке от Буслая, прислушался к разговору.

– А соседние княжества что? – спросил Стрый.

Хрущ усмехнулся едко, высохшая ладонь взбила воздух.

– Оно им надо? Покуда на них не нападут – не почешутся. Да и трудно биться с псоглавами, они вояки лютые.

Встрепенулся даже задремавший Буслай. Хрущ смутился под удивленными взглядами. Стрый хмыкнул:

– Что за народ?

– Бают, что из дивиев. Телом люди обычные, токмо на плечах башка песья. Необычайно свирепы, безжалостны.

Стрый переглянулся с гриднями, кусты бровей двинулись навстречу друг другу.

– А где обитают?

– Да в чистом поле, – сказал Хрущ шепотом. Глаза старика метнулись по углам, будто в поиске слухача-кромешника. – Города жгут дотла, лишь деревни оставляют, чтобы насытить данным мясом утробы. Не побрезгуют и человечиной, если кто поднимется супротив.

Буслай коротко хохотнул.

– Да, опасные собачки. Слышь, дед, а ты не знаешь: у них сучки есть? Может, злые от простоя?

Хрущ втянул голову в плечи, в широко распахнутых глазах отражался хохочущий гридень.

– Тише! – зашипел старик испуганно. – Они не терпят подобных насмешек. Уж скольких острословов живьем съели, зубоскалить нас отучили.

Буслай прикрыл рот ладонью, посерьезнел, но плечи изредка подергивались от сдавленного смеха. Воевода глянул хмуро, кулак бухнул о стол, дерево с хрустом прогнулось, на столешнице осталась вмятина, из которой можно было напоить лошадь.

– Хозяин, не знаешь, где стоят ныне? – спросил Стрый напряженно.

Хрущ со скрипом почесал затылок, худые плечи передернулись.

– Слыхал, что сейчас стоят в дневном переходе от нас. Вроде готовят новый поход на соседние земли. Должны наведаться к нам за едой, ждем.

Лицо воеводы помрачнело.

– Опять задержка, – обратился он к Люту. – Придется вас проводить до безопасных мест, уж потом вертаться.

Лют кивнул. Буслай подавил смешок – он-де не нуждается в няньках, в одиночку проломит головы псоглавам. Хрущ спросил с любопытством:

– А вы откель? Как живете, есть ли подобные напасти? И вообще, чего по свету шатаетесь?

Стрый открыл рот, но Буслай опередил:

– Живем не тужим, с богами дружим. Княжество поспокойнее вашего, а шатаемся по свету в поисках славы ратной.

– Хорошо хоть не бранной, – проворчал Стрый. – Ты, хозяин, не серчай, да дело у нас важное, болтать не можем.

И рады бы, да сами не знаем, за чем идем, мелькнуло в голове Люта.

Витязь посмотрел на отогревшегося Нежелана, встретился взглядом с воеводой, указал на бедовика. Стрый посмотрел на того хмуро, обратился к хозяину:

– А что, хозяин, небось, нужны рабочие руки?

Хрущ вздохнул:

– А то. Скольких мужиков порубили, хозяйство держится на бабах.

Буслай бросил взгляд на молчащего Нежелана, смекнул, что к чему, довольно улыбнулся.

– А коли мужиков не хватает, можете взять вон того, – вставил гридень, указывая на Нежелана. – Неказист, верно, но вам перебирать грех.

Воины и бедовик с изумлением уставились на вскочившего Хруща. Старик с невнятным бормотанием замахал руками так, что загасил лучину, но и в тусклом свете двух оставшихся виднелось лицо, искаженное ужасом.

– И думать не могите, гости дорогие! – запричитал Хрущ. – За гостеприимство отдариваете черной неблагодарностью?

Гридни удивленно переглянулись, скривились, увидев друг друга. Стрый отметил мельком, что хватило ума воздержаться от ссоры, и рыкнул на мечущегося Хруща:

– Сядь за стол, поведай спокойно: что за страх?

Нежелан прижался к теплому боку печки, наблюдая, как садился успокоившийся Хрущ. В груди бедовика повеяло холодком, мысль остаться в деревне додала страху.

– Нельзя пришлых оставлять, – пояснил старик. – Псоглавы строго наказали залетных выдавать.

Гридни хмыкнули возмущенно. Стрый с трудом сдержал клокочущую ярость, сказал как можно спокойнее:

– Побойся богов, старый. Неужто заветы гостеприимства нарушишь?

Хрущ вжал голову в плечи, с преувеличенным интересом уставился в пол, ответил дрожащим голосом, но непреклонно:

– Нет. В соседней Черновке приютили одного из соседних земель, не выдали. А как псоглавы прознали, то остался от деревни пепел. Лучше идти вам стороной, а коли попадетесь извергам в плен, то не говорите, что здесь были, а то нас живьем сожрут.

Глаза воеводы превратились в щелочки, сквозь узкие прорези сыпанули искры, избу заполнило шумное дыхание.

– Вот как? – проронил воевода злобно.

– Не гневайся, – сказал Хрущ смиренно. – Я не выдам, так остальные. Вы-то не проследите.

Стрый смерил взглядом несчастного старика, посмотрел на гридней. Лют пожал плечами, Нежелана царапнули слова языкастого Буслая:

– Пусть в лес идет, на обратном пути заберем, может быть.

Лют зыркнул на соратника зло, но промолчал. Стрый поглядел на бедовика. Нежелан побледнел, вжался в печь. У воеводы вспухли желваки, борода дернулась нервно.

– Придется с собой взять. В соседней земле останешься.

Нежелан благодарно кивнул. Буслай хрюкнул недовольно:

– Да на кой ляд?

– Помолчи, – отрезал воевода. – Лучше ложись спать, завтра предстоит трудный день. Доберемся до псоглавов, уверюсь, что вы, косорукие, благополучно миновали дивиев, сразу поверну назад. И так задержался, князь ждет.

Буслай дернул плечом, излишне напоминать, что воевода мог спокойно оставить их еще у Вышатича, двое витязей миновали бы препятствия. Наверное…

– От него одни беды, – возразил Буслай ворчливо. – Только расслабишься, как накличет новую.

Лют отмахнулся:

– Перестань, это не так.

Со двора раздался протяжный вой, полный тоски и уныния, вслед за воплем – испуганное ржание. Буслай ехидно поглядел на Люта, подошел к окну, руками потянулся к закрытым ставням.

– Погоди, – предостерег воевода хмуро. – Не торопись высовывать голову, могут отсечь.

Буслай буркнул неразборчивое, но от ставней отстал. Стрый повернулся к Хрущу:

– Часто бывает?

Хозяин избы пожал плечами:

– Бывает, но в стужу. Летом ни разу не было, хотя ноне такой холод, что впору взвыть.

Буслай наградил Нежелана ехидным взглядом. Бедовик поспешно уронил взор, ковырнул доски пола. Лют спросил с нетерпением:

– Вижу, хозяин, знакомо диво. Кто воет?

Хрущ ответил осторожно:

– Вроде жердяй, по голосу. А там, кто знает?

В уши ворвался шорох и скрип, будто по крыше прыгало стадо свиней. Унылые вздохи пробирали дрожью до костей, от тоски в голосе невидимого жердяя было муторно.

– Руки в трубу сунул, паскуда! – прошипел Хрущ. – Бывало, сломает кладку, дым внутри остается, люди угорают насмерть.

Буслай деланно повел плечами, молодецки крякнул, в руке неведомо как оказался молот.

– Пойду разберусь.

– Подожди. Я с тобой, – сказал Лют.

Витязь кинулся к ножнам. Буслай улыбнулся, сказал соратнику в спину снисходительно:

– Не стоит, сам управлюсь, пора молот в деле проверить.

Тон был оскорбительным, и Лют вспыхнул, как лоскут бересты в горне, но железная хватка воеводы на плече пригасила пыл. Стрый глянул на заносчивого гридня с насмешкой, могучую поросль бороды разрезала насмешка.

– Ну, давай.

Буслай заколебался. Нежелан усмехнулся виду мешкающего воина, тот заметил, челюсть выехала вперед, бедовика огрел злобный взгляд.

– Сейчас потешусь, – буркнул Буслай.

Хрущ поглядел на спину полуголого воина с молотом в руке. Тот решительно подошел к двери, рывком отворил. Луна заросла тучами, снаружи не видно ни зги. Гридень смело шагнул в темный створ.

Обнаженная спина на миг скрылась во тьме, оставшиеся в избе вздрогнули от звука удара, в проем влетел большой комок. Грянуло, под ноги Люту упал молот, комок безудержно ругнулся голосом Буслая. Гридень согнулся пополам, держась за живот.

– Вот паскуда! – простонал воин.

По Буслаю обидно хлестнул смех воеводы, Лют сдержанно усмехнулся, к Стрыю присоединились бедовик с Хрущом.

В открытую дверь с холодным воздухом ворвался протяжный стон, в проеме что-то мелькнуло. Причитания удалились и послышались со стороны окна. Створки разлетелись с треском, ворвался новый стон, полный бездонной тоски.

Хрущ юркнул за широченную спину воеводы. Лют напряг зрение, вглядываясь в очертания столба, возникшего в раме.

– Да это ж нога! – присвистнул гридень.

В окне появился второй столб, изломанный коленным суставом. Ночь разрезал печальный стон, испуганное ржание лошадей, недовольное фырканье Горома. Жердяй отошел от окна.

Лют неспешно потащил меч из ножен, полоса стали с тихим шорохом освободилась от кожаных объятий, острие устремилось в окно. Стрый пригнул оружную руку. Лют посмотрел недоуменно, но воевода сделал успокаивающий жест.

Жердяй встал на четвереньки, его узкая голова просунулась в окно. На маленьком лице необычайно выразительно смотрелись огромные глаза, будто полыньи на молодом льду. Лют бросил взгляд на лучиночную шею, меч в руке кровожадно дернулся.

Худой великан уставился печальным взглядом на Стрыя, треугольный рот открылся в плаче. Присутствующих невольно пробрала дрожь. Хрущ и вовсе трепетал, как заячье сердчишко.

– Что стоите, врежьте ему! – простонал Буслай. – Помстите за меня, други.

Стрый насмешливо глядел на скрюченного гридня, ладонь размером с хлебную лопату довольно приглаживала бороду.

– Да за что мстить? Он об тебя споткнулся, козе понятно.

Буслай простонал от бессилия. Жердяй глянул на гридня озадаченно, ответил скорбным воплем.

– Воевода, что с ним делать? – спросил Лют. – Вижу, убивать не хочешь, но и оставлять так нельзя.

– Тут дело нехитрое, – буркнул воевода.

Кулак, больше похожий на обтесанный рекой валун, мелькнул молниеносно. Лют содрогнулся от костяного стука, в груди ворохнулось сочувствие. Великан, в два раза выше Стрыя, но в обхвате с ладонь, отлетел от окна. Земля под узкой спиной разлетелась грязными комьями, в шум дождя вплелся недоуменный стон.

Нежелан из-за спины витязя наблюдал, как поднимается нелепое тело, похожее на связку палок в холщовой рубахе, на ногах стоит нетвердо, шатается в стороны.

Жердяй огласил округу обиженным воплем, бросил в окно скорбный взгляд и вразвалочку, с нечленораздельными причитаниями удалился – продолжил свое бессмысленное существование.

– Кабы соседей не разбудил, – сказал бедовик тихо.

Хрущ небрежно отмахнулся:

– Да и разбудит – никто носа на улицу не высунет. А у тебя, воевода, удар молодецкий.

Стрый хохотнул, довольно дунул на костяшки пальцев.

– Спасибо на добром слове, хозяин. Ладно, пора укладываться спать, вон Буська уже растянулся.

Гридень ответил злобным взглядом, ладони нехотя отлепились от живота. Стрый с насмешкой посмотрел, как воин неуклюже встал. Лют протянул молот, Буслай проворчал благодарность, но взгляд старательно уводил в сторону. Лют придержал соратника за плечо:

– Сильно досталось?

– Жить буду, – ответил Буслай с настороженной интонацией.

– Добро, – сказал Лют.

Витязи несколько мгновений глядели друг другу в глаза, затем избу огласил хлопок двух мозолистых ладоней. Стрый поглядел на рукопожатие гридней, по-старчески прокряхтел:

– Ладно, голубки, укладывайтесь спать. Завтра день тяжелый.

Глава вторая

До стана псоглавов добрались к вечеру. Солнце налилось стыдливой краской, когда воевода скомандовал спешиться.

– Что такое? – удивился Буслай. – До привала рано.

– Говори тише, – шикнул Стрый. – Ты, конечно, подслеповат малость, не заметил лагерь, а я разглядел.

Буслай плюнул под ноги, занялся конем. Лют передал поводья Нежелану, продрался сквозь высокую – по пояс, – влажную от вчерашнего дождя траву к воеводе. Стрый оглянулся на хруст сочных стеблей, уставился на витязя вопросительно.

– У реки встали, ровно супротив брода.

Брови Стрыя поползли кверху.

– Зоркий у тебя глаз, как погляжу.

Лют отмахнулся:

– Да где им еще вставать? Отсюда не видно, но, думаю, есть мосток хворостяной, как везде строят, через него надо перебраться.

Буслай вклинился в разговор:

– Ужель других мест нет?

– Ну, мы переплывем в любом месте… без поклажи, коней, оружия.

Стрый глянул на багровый диск солнца, оттопырил широко ноздри, втягивая ароматы прогретой травы, ладонью в задумчивости пригладил бороду.

– Перебираться будете ночью. Учуют псоглавы или нет, а сейчас точно узрят. Да и знаю, как внимание их отвлечь.

– Как? – в голос спросили гридни.

Воевода глянул на молчащего Нежелана, под взглядом трех пар глаз тот потупился.

– Меня на съедение отдадите, а сами проскользнете? – спросил бедовик тихо.

Стрый надулся от смеха, как бычий пузырь с горячим воздухом, лицо побагровело так, что гридни отошли с опаской: вдруг плеснет кровью.

– Ну, нас-с-с-смешил! – выдохнул воевода, утирая глаза. – Жаль, ворог близко, а то бы посмеялся вдоволь. Я ведь не Буслай, – продолжил он строгим тоном, – чтобы тебя отдать на растерзанье.

Буслай всхрапнул возмущенно, но воевода от возражений отмахнулся:

– Придется тебе вновь с головушкой пообщаться. Один раз дождь вызвал, вызовешь и второй.

Нежелан представил, как придется брать в руки высохшую голову, а та будет корчить рожи, таращить глаза, – по телу прошла дрожь.

Бедовик молча кивнул: надо – вызовет. Хотя позавчера взял голову случайно, когда та на привале выкатилась из мешка воеводы.

Стрый оглядел гридней. Лют заметил мелькнувшее в глазах воеводы теплое чувство, но воевода упрятал его в кустистых бровях, сказал нарочито ехидно:

– Ладно, ребята, пора делить хозяйство Ягйнишны. Чую, вам в пути сильно пригодится.

Нежелан стреножил коней, спины животных освободились от ноши, бедовик аккуратно сложил седла в сторонке. Витязи вытоптали маленькую полянку, трава ломалась с хрустом, брызгала на сапоги тягучими каплями сока.

Стрый постелил потник, умастил грузное тело. Гором оторвался от хрупанья травой, в багровых глазах светилась укоризна. Воевода отмахнулся:

– Ничего с тряпкой не случится, не переживай.

Буслай ехидно гугукнул, отвернулся от строгого взгляда. Лют задумался, складки сжали лоб. «Откуда у воеводы такой конь? Понимает, ровно человек, но сказать не может, даже присуще чувство собственничества, вон как зыркнул, когда Стрый сел на потник, будто дядька Кресень – известный в княжестве жмот».

– Стрый… – начал Лют.

Воевода повел дланью. Лют невольно прикипел глазами к бревну, что растет из могучего плеча, в груди ворохнулась зависть.

– Потом, – сказал воевода. – Вот вернетесь, тогда и разговору время.

Лют молча постелил потник, его коню было все равно: спокойно пережевывал сочные стебли, метелкой хвоста изредка хлопая себя по крупу. Буслай увидел пример соратников и устроился на земле, потом выжидательно уставился на воеводу.

Нежелан костяным гребнем прочесывал хвосты и гривы лошадям, изредка бросая взгляд на говорящих воинов, но чаще глаза останавливались на закатном небе, розовой пене облаков, темных точках птах.

Бедовик оторвался от прекрасной картины, невольно прошелся взором по мешку воеводы, где среди прочего хранилась высушенная голова, плечи передернулись, будто в лихом танце, во рту стало горько. Конь переступил ногами, недовольным фырканьем попросил продолжения ласки. Нежелан спохватился – гребень зарылся в конскую гриву.

Стрый вывалил добро из мешка. Гридни вгляделись в ворох, сузив подозрительно глаза: всяк воин знает, что от колдовских штучек надо держаться подальше. Воевода взял двумя пальцами высушенную голову, брезгливо вгляделся в оскал. Голова ожила, глаза вращались яростно, гридни невольно вздрогнули от клацанья зубов.

Буслай сглотнул комок, понизил голос:

– На что нам такое диво? Воин должон справляться честной сталью!

Лют кивнул. Стрый оглядел витязей, сквозь черную пущу бороды блеснули зубы.

– Дивлюсь твоей короткой памяти, Буська. Забыл, как от хлопотуна отлетал гордым гусем, про вчерашнее?

Буслай потемнел лицом, отвел взгляд.

– В пути наверняка повстречаетесь с тем, кого не одолеете железом, – тогда старухины штучки помогут. Да и голову не оставлю, можете не бояться, она при защите княжества пригодится.

Кровь Люта вскипела, в голову бросилась ярая волна, в черепе забурлило, будто в кипящем котле. Буслай тоже тяжело задышал, спросил сдавленно:

– Воевода, может, нам с тобой в княжество вернуться, пара мечей не помешает?

Стрый отмахнулся:

– Умолкни, князь великую честь тебе, балбесу, оказывает, добыть то, что спасет княжество.

– Найти то, незнамо чего, – проворчал Лют. – Почему ты не идешь в горы, если это так важно?

Стрый усмехнулся невесело:

– Пошел бы, если б не степняки, что не сегоднязавтра возьмут город. А искать колдовскую муть можно годами, князю без меня нельзя.

Гридни выслушали слова, сказанные уверенным тоном, назидательным, с ноткой превосходства взрослого перед ребенком. Буслай сжал губы, лицо окрасилось в тон закатного неба, складки кожи на лбу сложились в оскорбительные резы. Лют пригасил пыл ретивого сердца, буркнул чуть обиженно:

– А мы не нужны? Разве наши мечи не большое подспорье, воевода?

Стрый потемнел лицом, волосяной покров лица ощетинился сердито, могучану препираться надоело.

– Не объяснить вам, балбесам, – сказал он с презрительной ленцой. – Тогда вспомните о воинской чести и повинуйтесь княжьей воле. Небось, Яромир знает, что делать.

Упоминание о князе пыл гридней охладило. Буслай даже зашипел сквозь зубы, будто пожар в груди залили ледяной водой. Лют скосил глаза, под усмешкой воеводы пересчитал сломанные травинки, глянул на работающего бедовика.

Стрый посерьезнел.

– Лучше запоминайте, какая штука что делает, не то обуетесь в плесницы и костей не останется.

Воевода до хрипоты объяснял витязям, чем особенны предметы, взятые у Ягйнишны. Часто ярился, замечая недоуменные перегляды гридней, те посменно втягивали головы, плечами зажимали уши.

Нежелан закончил уход за животными и развалился на траве. На дележ взирал с любопытством, забывал прожевывать горбушку хлеба с покровом крупной соли, глядя на неказистые предметы, со слов Стрыя, обладающие непостижимой мощью.

У гридней постепенно скопился в животе холодок, на волшебные предметы они глядели с отвращением. Лют кинул взгляд на отдыхающего бедовика, у Нежелана сердце упало – придется таскать опасный груз, витязи к нему не притронутся.

Стрый закончил объяснять, когда небо обуглилось, облака превратились в головешки, травинки утратили очертания, слились в темную массу, лишь у небозема тлел кусочек багрового угля не больше семечка. Воевода сглотнул ком, взглядом ощупал одеревеневшие лица витязей: гридни уткнулись в пространство пустым взором, лбы в глубоких бороздах, будто вспаханная пьяным пашня. Губы Люта шевелились, повторяя услышанное. У Стрыя чуть отлегло, но остолбеневший вид Буслая настроение испортил.

– Хоть что-то запомнили? – спросил воевода сипло.

Он откашлялся. Нежелан захрустел травой, мигом поднес воеводе флягу с водой. Буслай от вида пьющего жадно сглотнул ком. Лют заметил, что от молчания брови воеводы медленно ползут к переносице, сказал поспешно:

– Почти все понятно. Разберемся.

Фляга отлипла от губ воеводы с громким чваком. Буслай насупился под хмурым взглядом.

– А чё я? – пробормотал он неуверенно.

– Слушай старшего, – сказал Стрый назидательно. – Пока я вел отряд, можно было иной раз поспорить, но теперь вместо меня Лют. Помни об этом.

Буслай молча кивнул, потянулся с хрустом, вслед за Лютом с воеводой поднялся. Стрый сощурился, сквозь частокол ресниц еле-еле разглядел желтые оспинки псоглавьих сторожевых костров.

– Нежелан, – позвал он негромко. – Бери головушку, как говорится, одна голова хорошо, а две – лучше.

Луна заросла паутиной свинцовых туч, на мир опустилась непроглядная темень, от неба до земли повисли струи дождя. Холодные капли заползали за ворот.

Буслай шепотом ругал колдовские штучки, что даже нормальный дождь вызвать не могут – струи холодные, будто боги черпают и выплескивают ковшами подземную реку.

Сквозь шум ливня донесся сердитый шип Стрыя:

– Заткнись, пока псоглавы не услышали!

Буслай хотел возразить, что в таком шуме мыслей не слышно, но прикусил язык.

Кони ступали неохотно, пешие воины часто тянули поводья, животные с недовольным фырканьем продолжали движение, лишь Гором шел невозмутимо, даже багровый блеск глаз пригасил.

Нежелан ссутулился, тело помимо воли пригибалось к земле, хотелось миновать вражий лагерь ползком. От малейшего позвякивания сбруи или воинской справы сердце в пятки падало. В деснице крепко зажал поводья, двумя пальцами левой держал за волосы голову.

Голова сердито шипела, клацала зубами, отчего конь испуганно дергался, погружая копыта в размокшую землю, упирался, чуть не вырывая Нежелану руку из плеча.

Лют двигался во главе отряда. Сквозь пелену дождя видно было на шаг вперед, поэтому воин шел по подсказке воеводы – вот уж Волосов отпрыск, вода не помеха! Со шлема стекали потоки, заливали шею, две холодные змейки сползли на живот, мышцы свело краткой судорогой. Ладонь покоилась на черене меча, ремешок оплетал кожаной змейкой запястье, связывая кисть и оружие.

Стрый остановился, дробь капель прорезало шипение:

– Стой, вон река, дальше вы сами.

Нежелан ощутил тоску и страх – могучан, с которым и боги не страшны, дальше не пойдет.

– Да где река? – спросил Буслай громковато.

– Тихо!

В полной темноте фигура воеводы казалась размытой глыбой угля, а зашипел, ровно змей, даже Лют поежился. Пусть воевода теперь не отбрыкивается от батюшки.

Стрый продолжил:

– Шатры псоглавов в десяти шагах. Молчи, дурень.

Буслай уронил голову на грудь, в молчании гридня сквозило раскаяние.

Лют вгляделся в дождь и скорее ощутил реку, чем увидел. В ноздри заполз запах погашенного костра, мокрой псины, рука поневоле стиснула черен меча.

– Лют, иди прямо, брод не успело размыть, – продолжил Стрый. Шипение удивительным образом резало шум дождя – каждое слово слышно. – Коней по хворостяному мосту не веди, пусть рядом идут, не утопнут.

Витязь кивнул. Буслай ковырнул раскисшую землю носком сапога, в груди защемило, в горле застряли слова прощания. Хоть и цапался с воеводой, как неразумный отрок, но расставаться не хотелось.

– Пошли, что ли? – буркнул Буслай, сплюнув с досады. Плевок не долетел до земли – капли дождя, крупные, как голубиные яйца, в полете растворили.

Воевода неожиданно улыбнулся, тепло невидимой в темноте улыбки на миг согрело гридня, будто затылок пригладила теплая ладонь. Стрый загадочно хмыкнул, двумя пальцами выжал брови, взгляд уткнулся в смутные очертания бедовика.

– Нежелан, давай голову, тебе без надобности.

Буслай не сдержался, от двусмысленности слов хмыкнул. Бедовик со вздохом облегчения направился к воеводе, голову выставил перед собой. Злобное шипение обрубка заглушили гомон дождя, кони от зубовного скрежета нервно попятились.

– Не урони, – упредил Стрый.

«Еще чего, – обиделся Нежелан, – за косорукого принимает…»

Размокшая прядь жидких волос выскользнула из пальцев, сердце бедовика грянуло в ребра. С хрустом в коленях присел, руки испуганно зашарили в склизкой траве.

Стрый в предчувствии худого стиснул кулаки, до рези вгляделся в мокрую тьму.

– Нашел! – донесся счастливый шепот Нежелана.

Хрусть!..

– А-а-а!

Глава третья

Гридни вздрогнули, лошади с испуганным ржанием рванулись прочь. Буслай едва устоял на ногах, от злости дернул повод так, будто хотел оторвать животине голову. Люта швырнуло на спину, конь потащил его по земле, кольца кольчуги засорились грязью и сочными обломками травы. С черным подсердечным ругательством витязь поднялся на ноги, рывок поводьев бросил коня на колени, к крику бедовика добавился лошадиный.

Нежелан плясал на месте, выкидывая диковинные коленца. Рука, увенчанная крупным набалдашником, выписывала в воздухе колдовские пассы.

Бедовик вытянул прокушенную руку, и кулак невредимой сочно впечатался в сморщенное лицо. Нежелан вновь взвыл – зубы слетевшей в темноту головы содрали кожу, как рубанок стружку.

– К реке бегите! – громыхнул Стрый.

К звукам дождя добавилось сердитое рычание, звуки отодвигаемых пологов, бряцание металла. Воевода страшно выругался, меч с шипением покинул ножны. Гором расставил ноги в вязкой грязи, принял на спину грузного воина, глаза заполыхали ярче солнца.

Лют с Буслаем рванулись к реке, вспененной ударами дождя. Кони покорно двинулись за хозяевами – лошадиные уши нервно дергались, откликаясь на звериное рычание. Перед Лютом возникла крупная фигура, в ноздри шибануло псиной. Пятки уперлись в раскисшую землю, оставили неровные колеи. Витязь врезался в грудь псоглава. Раздалось удивленное тявканье, из открытой парующей пасти пахнуло смрадом.

Псоглав проворно отскочил. Лют воинским чутьем ощутил замах. Рука молниеносно вырвала меч, полоса стали располосовала струи дождя и со скрипом вскрыла брюхо псоглава, как лежалую рыбу.

По ушам хлестнул предсмертный визг. Тело в корчах свалилось под ноги. Лагерь псоглавов ответил яростным воем. В темноте зажглись огоньки факелов. Пламя сердито шипело от оплеух дождя, но промасленные тряпки не гасли.

Лют переступил шевелящегося псоглава, спросил Буслая сбившимся голосом:

– Где Нежелан?

– Чтоб он сдох! – рявкнул гридень в ответ.

Молот в руке воина взмыл и с треском опустился на уродливую голову, вынырнувшую из ливня. В лицо Буслая плеснуло теплым, струи дождя размыли кровь. Мутный ручеек проскользил по губам, и гридень поспешно сплюнул солоноватую гадость.

– Чтоб он сдох! – повторил Буслай с ненавистью.

Нежелан, стоя на коленях, баюкал прокушенные пальцы. Сквозь ткань штанов кожи коснулась липкая сырость, тело скрутила жестокая судорога. Рядом земля хлюпала под тяжелыми ножищами, над головой кровожадно заурчало. Сердце сжалось, как снежок в руке – до размера лесного яблочка, голова вросла в плечи, будто это спасет.

Темноту робко рассеяло бледное пламя факелов. Бедовик поднял глаза на держальщиков, в горле умер крик ужаса. Могучие тела венчали собачьи головы, уродливые. Смесь человеческого и животного получалась отвратная.

Двое псоглавов кровожадно защелкали зубастыми пастями, топоры нависли над жалким человечишкой. Нежелан с испуганным всхлипом зажмурился. Послышался грузный топот, глухое рычание, жуткий треск, предсмертное шипение огня. На ноги плеснуло горячим. Бедовик заорал от ужаса.

– Вставай, хватит орать! – раздался суровый голос Стрыя.

Нежелан мигом вскочил и кинулся к стремени. Гором брезгливо отодвинулся и осуждающе фыркнул. Воевода перевел взгляд с безголовых псоглавов на бедовика и сказал хмуро:

– Лошадь бери и дуй к олухам.

Нежелан спросил с плачем:

– Какую лошадь?

Стрый хмуро ткнул пальцем за спину, где нервно переступала ногами испуганная лошадь, привязанная к седлу Горома. Походные мешки пухло вздымались по бокам, храня бесценный груз. Воевода ничего не упустил.

Бедовик всхлипнул и метнулся прочь.

– Куда?! – заревел Стрый.

Нежелан на карачках шарил в темноте, превозмогая дробящую боль в пальцах и утирая слезы страха и стыда грязной рукой.

– Сейчас, сейчас, – полубезумно шептал человек с грязным лицом, насквозь мокрый от дождя и чужой крови.

Послышалось знакомое шипение, бедовик рванулся в ту сторону, жилы протестующе застонали. Во тьме смутно угадывались знакомые очертания мертвой головы. Нежелан с радостным воплем протянул руку к жидким волосам.

Сверху грозно просвистело, пальцы обдало холодом, шипение головы смолкло, в стороны полетели половинки черепа. Псоглав взвыл досадливо, грязное лезвие топора вышло из земли и устремилось на бедовика.

Нож Стрыя отделился от руки, разбивая капли на прозрачные зерна, и с глухим стуком врос в волосатую шею псоглава. С отвратительным клокотанием псоглав бросил топор и вскинул руки к пробитому горлу. Нежелан едва успел откатиться от падающей туши.

– Хватай лошадь и скачи к Люту, – сказал воевода с высоты седла, в голосе могучана звучала досада.

Нежелан вскочил, земля предательски заскользила под сапогами, облепленные грязью пальцы не сразу ухватили повод. Стрый рывком за ворот водрузил бедовика в седло, могучая ладонь хлопнула по крупу, и животное бросилось к реке.

Гридни дошли до берега. Лют приготовился тащить напуганного пенной рекой коня, но пришлось отбиваться от группы псоглавов. Подход к броду человекозвери сторожили тщательно.

Буслай прыгнул в седло, молот обрушился на песьи головы. Дивьи не успели вскрикнуть – тяжелая болванка разбила черепа, как тыквенные баклажки с водой. Наконец гридень столкнулся с подходящим противником, с кем спор можно решить честным оружием, без всяких колдовских штучек.

Кровь Буслая кипела, пенилась, как вода в реке, тело наполнила удивительная легкость. Могучие силы влились в десницу, каждый удар приносил смерть. Буслай закричал ликующе.

Испуганная лошадь Люта дернулась. Витязь расставил шире ноги на скользкой земле. Меч развернулся, принимая град ударов; кисть встряхнуло болезненно. Пальцы выпустили повод, конь рванулся прочь от оскаленных пастей. Задние ноги взбрыкнули – незадачливый псоглав с воем улетел во тьму.

Струи дождя быстро поредели, луна прожгла хмурый саван неба, берег залил призрачный свет. Псоглавы радостно завыли, в помощь луне зажгли факелы. Расторопный дивий запалил сигнальный костер.

В ночи ярко заполыхало, пламя на миг ослепило, и гридни отчетливо увидели супротивника. Уродливые собачьи головы с острыми ушами задрались к небу и кровожадно выли. Из шатров выбегали заспанные псоглавы, некоторые с обнаженным торсом, волосатым без меры, как у Стрыя. Волна полузверей разделилась на два рукава и кинулась на пришлых.

Лют мысленно проклял трусливого коня, затем лишнее вылетело из головы. Горячка боя наполнила легкостью.

Трое псоглавов ударили разом по бородатому человеку: гридень отшиб кривой меч, под лезвия других нырнул – шлем противно заскрежетал, – повернулся на пятке, уходя псоглавам за спины.

Дивий пронзительно взвыл. Тело, утратившее опору, обрушилось в грязь рядом с отрубленной ногой. Лют, завершая оборот, повел полосу стали по-над землей. Со злобной радостью отметил, как на загривках псоглавов пролегли алые ущелья. Поворот кисти направил острие вниз, и железный клюв уткнулся безногому в шейную жилу. Шея дивия лопнула потоком крови, парующая жидкость залила тела собратьев, рухнувших рядом в агонии.

Еще один псоглав в прыжке бросился на гридня: пасть оскалена, глаза мутные от крови, топор в руках заведен за спину, чтобы расколоть человечишку в броне надвое, как березовое полено. Лют срубил недотепу в воздухе и кинулся к группе псоглавов. В шуйце возник поясной нож, гридень нырнул в гущу вонючих тел.

Дивии с воплями кинулись в стороны, один остался лежать, щелкая стынущей пастью. Четверо, зажимая порезы на теле, заозирались в поисках обидчика. Один, со сломанными ушами и побитой сединой мордой, посмотрел на Люта кровожадно. Земля зачавкала под ногами – он шел на витязя с раскрытой пастью.

Гридень небрежно взмахнул рукой. Псоглав споткнулся. Оскаленная пасть сомкнулась, с хрустом брызнули обломки острых зубов. Руки дивия попытались вытащить изо рта рукоять ножа. Смерть лишила мышцы упругости, собакоголовый ткнулся мордой в землю, рукоять скрылась в пасти. Острие проклюнуло затылок с жутким скрежетом.

Лют прыжком одолел расстояние до супротивников. Кисть тряхнуло, от смертельного крика псоглавы испуганно поджали уши. Один сделал жалкую попытку защититься, но лезвие разрезало подставленное топорище, как серп спелый колос, и вгрызлось в грудину. Отскочившего дивия размозжил Буслай.

Гридень загородил Люта конем, и молот обрушился на псоглавых смельчаков. Яростный оскал показался страшнее, чем у дивиев, глаза горели ратным счастьем. Псоглавы невольно попятились, сгрудились, как овцы перед волком, и потявкивали растерянно.

Один нечленораздельно проговорил-прорычал:

– Кто такие?

Буслай оглушительно захохотал, конь встал на дыбы и копытами воинственно взбил ночной воздух.

– Хвосты поджали, вонючие шавки! – завопил Буслай радостно. – Вы мясо для моего топора… Тьфу! Молота! Отбивные сделаю.

Ярая кровь псоглавов от оскорбления вспенилась, замешательство исчезло. На всадника кинулся клубок оскаленных пастей, с щетиной топоров и копий.

Лют вытащил нож из мертвой пасти и кинулся на подмогу. Зазвенела сталь, люди, оттесненные животной яростью, холодно отбивали атаки: Буслай давил конем и молотом ломал вражье оружие и головы, Лют молча дрался с охотниками подрубить коню ноги.

Лагерь, освещенный холодным светом солнца мертвых и ярым пламенем сигнального костра, залили предсмертные вопли, жалобный скулеж, яростного лая оставалось все меньше и меньше. Псоглавы испытывали подобие страха – чужаки сражались неистово, умело, ни один не получил ран, лишь шлем безлошадного безобразила рваная канавка.

Поле, где дивии бились с чернобородым гигантом на коне-горе, было усеяно изуродованными трупами. Воевода косил нападавших стальным стропилом, по недогляду названным мечом, как косарь траву. Подставленное в защите оружие разлеталось острыми обломками, его владельцы отскакивали с пронзительным визгом, неуклюжие теряли руки, а дураки – жизнь.

Гором злобно ржал, его копыта проломили не одну собачью голову. К угольному гиганту подобрались сзади – подрезать ноги. Бедолаги, отброшенные чудовищными ударами, умерли еще в полете, в грязь шмякнулись мешки мяса и костей. Воевода рубился без ярости, удары были спокойными, отточенными. Изредка он бросал взгляд на берег и довольно хмыкал сноровке дружинных.

Нежелан едва сдерживал беснующуюся лошадь, дважды прыжками в сторону уходил от оскаленных пастей. Пугливое животное ни в какую не подходило к сваленным трупам, от запаха дивьей крови шарахалось. Со стороны донеслось ржание, конь бедовика рванулся к собрату, спокойно стоящему поодаль битвы: бока мощно раздувались, едва не рвали подпругу, он косил на поле брани влажным глазом.

Нежелан схватил раненой рукой повод коня Люта, потянул, шипя от боли в пальцах, упирающуюся четырьмя копытами скотину. Взгляд, брошенный в сторону от лагеря, заставил сердце пугливо замереть, рот связала горечь.

В паре верст от стана ночь украсилась золотой цепочкой. Украшение переливалось живым светом, вспыхивали новые звенья, начинали двигаться в танце. Ветер донес эхо зловещего воя.

Нежелан погрузил пятки в конские бока, конь Люта, спасая голову, вынужденно потянулся за бедовиком. Вздымая липкие комья, они устремились к витязям.

Буслай с наслаждением ударил молотом меж остроконечных ушей, лицо согрела горячая россыпь крови и мозга. Лют глянул на упырье лицо соратника и плюнул досадливо. Клинок отвел бешеный замах топора и прорезал на шее псоглава второй рот.

– Лю-ут!

Витязь отшиб в сторону два клинка, потом изогнулся до хруста в позвоночнике от удара копья. Псоглав с торжествующим ревом обрушил удар, но молот раздробил тому руку, и с воплем ворог отшатнулся.

Лют отбился от двоих дивиев и нырнул под брюхо коня. Ударил мечом, как копьем. Псоглав взвыл от нестерпимой боли. Топор, готовящий удар Буслаю, упал, ладони сомкнулись на лезвии в животе. Лют провернул клинок и содрогнулся от хруста собачьих зубов. Псоглав приглушенно взвыл, стиснул меч – наземь упали обрубки пальцев.

– Лю-ут!

Яростный натиск дивиев ослаб, псоглавы отступили, многие впервые в жизни задумались о спасительном бегстве.

– Лют! – крикнул Нежелан.

Буслай скривился, будто рядом водили гвоздем по железу. С животным рычанием растоптал конем раненого псоглава. Лют не обернулся, глаза его неотрывно следили за движениями ворогов, губы еле разлепились:

– Что?

– Там… там… – сказал бедовик задыхаясь.

Лют поморщился, псоглав бросился на пешего, но упредительное движение меча напугало, и тот отскочил с песьим ворчанием.

– Что там? – спросил Лют напряженно.

Бедовик собрал волю в кулак, прыгающие губы выдали сносную речь:

– Подмога псам идет!

Лют обернулся к Нежелану, проследил за указующим перстом. Вид факелов кольнул глаза, будто попали трескучие угольки из очага.

Псоглавы услышали приближающийся вой, задрали остроухие головы к луне и ответили заливистым лаем.

Лют наконец заметил коня, взлетел в седло, ладонь несильно съездила по конской морде.

– Скотина! – сказал витязь с чувством.

Нежелан удостоился короткого взгляда и отрывистой благодарности – и на том спасибо.

– Что делать? – всхлипнул бедовик.

Голос Буслая заставил несчастного вздрогнуть:

– Предлагаю скормить тебя псам, а мы убежим.

Нежелан в отчаянии посмотрел на Люта, витязь хмуро отвел взгляд, в кои-то веки разделяя чувства Буськи. Стыд поднялся волной, из головы выветрилась горячка боя, на языке появилась противная горечь.

– Переходим брод, – выдавил Лют. – Скорее, Нежелан, иди первым.

Буслай хохотнул зло:

– Если в воде какая гадость, хоть узнаем.

Слезы душили бедовика, он отвернулся от злого взгляда и пятками едва не сломал конские ребра. Животина всхрапнула оскорбленно, в три скачка добралась до реки и с шумом зарылась в воду по грудь.

Хворостяной мост всплыл над водой, волны от груди лошади гнали по глади с остатками пены корявые палки. Нежелан вцепился клещом в гриву и прошептал в конское ухо:

– Давай, миленький, не подведи. Вывози, родимый!

Буслай оглянулся на бедовика – припавшая к седлу худая спина виднелась на середине брода, – губы поджались зло.

– Скотина!

– Оставь, – поморщился Лют. – Не об этом надо думать.

Буслай нервно дернул плечом, с удивлением отмечая усталый протест мышц, – проклятые псоглавы прекратили нападать, и холодная ночь сразу выветрила горячку боя.

Бой длился поодаль от реки, почти в центре стана, где великан топтал конем ворогов, как сорную траву.

Стрый коротко посмотрел на берег, и тут же меч развалил надвое оскаленную харю. Воевода ткнул пятками угольные бока. Гором с места прыгнул кошкой, перелетев живую стену дивиев. Неудачливому досталось подковой по башке. Кусок шерсти с кожей налип на металл. Псоглав с визгом упал.

Стрый подскакал к гридням, оглядел встревоженно, но, отметив, что целы, сказал колюче:

– Чего встали, как бабы на базаре?

Буслай ощутил, что тепло к воеводе испарилось, как капля воды на раскаленном камне.

– Что смотришь, грязнуля? – немедля почуял настроение гридня воевода. – Быстро в воду, на тот берег, заодно умоешься.

Буслай всхрапнул оскорбленно, дернул повод. Лют едва успел остановить возгласом:

– Подожди!

Буслай обернулся: молот настороженно вскинут, на воеводу нарочито не смотрит. Лют соскочил наземь, передал повод соратнику, брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Стрый один не прикроет отход, – пояснил витязь.

– Так на коне переплыть легче…

Лют поспешно вставил, прерывая возмущенного гридня:

– И попасть в него легче. На том берегу расчехли лук, прикроешь.

Буслай буркнул:

– Лук – не воинское оружие.

Стрый хмыкнул с издевкой:

– Можешь не брать в руки, пусть соратника в воде порежут, главное – воинской чести не урони.

Буслай потемнел лицом, и без того грязное от потеков земли и крови чело превратилось в репу, испеченную в золе. Молча потянул коня соратника и неспешно зашел в воду, по пути постоянно оглядываясь.

Лют размял ноющую кисть, хмуро посмотрел на бегущих псоглавов, взгляд ушел за спины, на факелы псиного подкрепления – почти добежали до растерзанного стана. Звериные вопли холодили кровь.

– Потерпи, – громыхнул Стрый, – недолго осталось.

Остатки лагеря накатили разношерстной волной. Буслай на середине реки оглянулся на грохот железа и предсмертные крики. С трудом поборол желание броситься на помощь и, стиснув челюсти до зубовного скрежета, продолжил переправу.

Когда Буслай достиг берега, звуки боя за спиной стихли, звон стали сменился обиженным поскуливанием. Гридень выдохнул с облегчением, в уши сквозь плеск воды проник девичий смех. Тряхнул головой, взяла досада: неужели прав Стрый, даже здесь бабы кажутся?

Дрожащий от холода Нежелан подскочил к воину, помог вытянуть заводного коня. Буслай не утерпел, наехал конем на бедовика, горемыка стерпел это молча.

– Давай лук, – сказал Буслай грубо.

Нежелан метнулся к мешку со справой, кожаные завязки долго противились озябшим пальцам. Гридень кидал настороженные взгляды на тот берег, а растяпу черно поругивал.

– Вот! – сказал бедовик со всхлипом. Как никогда обидно, но приходилось терпеть, хотя остро хотелось оказаться от воинов подальше.

Буслай вырвал лук, не заботясь о сохранности пальцев бедовика. Упругий рог погрузился в мягкую землю, с громким пыхтеньем гридень натянул тетиву. Нежелан мигом подал стрелы, гридень схватил не глядя, белоснежное оперение под пальцами пожухло, грязь растеклась разводами. Под скрип тетивы Буслай вгляделся в освещенный берег.

Женский голос заставил вздрогнуть, пальцы едва не разжались.

– Какой хорошенький!..

Лют склонился над мертвым псоглавом, пальцы вырвали клок рубахи, тряпица прошлась по лезвию, наспех очищенный клинок скрылся в ножнах.

– Пора, Лют, – буркнул воевода.

Глаза могучана скрывались под волосатыми наплывами бровей, в узких щелках отражалось пламя сигнального костра, такое же горело в глазах Горома. Стрый скривился презрительно при виде ряда псоглавов из другого стана.

– Не мешкай, – поторопил он витязя. – Оправдай надежды князя. Чую, затея не пустая.

Лют сделал шаг к реке, обернулся:

– А ты?

– Не боись. Когда надо, Гором скачет быстрее ветра, прорвусь.

Любопытство взяло верх.

– Что за конь, Стрый?

Воевода глянул на Люта с лукавым прищуром:

– Вернешься – поведаю. А случись что, твоим будет.

Лют вздохнул завистливо: скорее он с Буслаем костьми истлеет, чем со Стрыем что-либо случится; не видать ему Горома, как своих ушей.

Молча повернулся, под сапогами захлюпала вода, за спиной гремела дробь массивных подков. Витязь зашел в воду по грудь, плечи передернуло холодом, над водой раздался зубной скрежет.

Стрый молодецки гикнул. Гором заржал злобно, багровые угли глаз уставились на бегущих псоглавов с ненавистью. Дивьи злобно ощерились, наспех уперли копья в землю, встретили воеводу жидкой щетиной острой стали.

Гором взвился в воздух. Стрый злорадно захохотал, уловив недоуменное тявканье. Конь перемахнул заслон, копыта прибили к земле незадачливого псоглава. С хрустом и воплями воевода прорвался через ряды подмоги, оставляя широкую, как след валуна в снегу, просеку задавленных и покалеченных. В широкую спину били злобные вопли, смешанные с досадой на упущенную добычу.

Лют видел успешный уход воеводы, на сердце потеплело, холод, погрузивший цепкие лапы в мышцы, на миг отступил, затем взялся с удвоенной силой. Размытый мосток пришелся кстати – хоть какая-то опора в воде. Лют шел на цыпочках по вязкому дну, волны то и дело заливали в рот отражение луны. Переход выдался тяжелым, доспехи норовили окунуть его с головой в стылую воду.

На середине брода Лют услышал за спиной звериные вопли, угрожающие крики, свист. Вода вокруг головы вспенилась, перед глазами мелькнуло оперение стрел. Воин нырнул, уши сжали холодные ладони, приглушили звуки. Опасные плюхи железных наконечников звучали необычайно грозно.

Еле вынырнул – кольчуга ожила и давила на плечи нестерпимо. Воду реки взбаламутили псоглавы, обидчиков дивьи ни за что не упустят. Лишь бы добраться до берега – у псов нет лошадей, не догонят, но сперва добраться…

Ногу скрутили железные пальцы. Лют раскрыл рот, крик залила вода. Плетеные кольца утянули под воду. Разрывая мускулы, гридень всплыл, жадно глотнул воздух.

– Буслай! – крикнул он хрипло.

Бездоспешные псоглавы отлично плавали – оскаленные пасти вот-вот сомкнутся на горле.

– Буслай! – крикнул Лют из последних сил.

В неясном свете луны были видны блики ночного солнца от шлема Люта и темные остроконечные головы. Буслай выцелил собачью голову в опасной близости от соратника, тетива звонко щелкнула. Стрела исчезла из виду, отозвалась на реке металлическим звоном.

– …ука! – раздался захлебнувшийся крик.

Свободная от шлема голова Люта через миг появилась на поверхности.

– Говорил: лук – не воинское оружие, – пробормотал Буслай, содрогаясь от стыда. Дрожащие пальцы подхватили стрелу, наладили на тетиву.

Лют развернулся, бросок оскаленной пасти встретил ударом ножа под нижнюю челюсть. Ворог всхлипнул, руки в последнем усилии утянули гридня.

Буслай поспешно спустил стрелу и довольно улыбнулся визгу. Люта на воде не было видно. Буслай с тревогой обшарил гладь, побитую рябью, сердце упало.

– Помогите! – крикнул он недавним знакомцам.

Следующая стрела со свистом рассекла ночь, зарылась в мохнатый лоб. Ругаясь, Буслай выпустил пяток стрел и до рези вгляделся в воду.

В лунном свете оплетенное кольчугой тело показалось рыбьим. Лют, давясь, дышал, ладони били по воде. Ноги дна не доставали, тяжесть брони стала невыносима.

Поясницу оплела чья-то рука. Лют дернулся: вид прекрасного женского лица оглоушил, как удар дубиной. Прекрасное, будто блазня, создание улыбнулось лукаво, потянуло витязя к берегу. Лют пересилил себя и принял помощь женщины, делая мощные гребки рукой. Прекрасная девушка заливисто смеялась.

Один за другим над рекой повисли отчаянные вопли: псоглавы исчезали под водой, словно к их ногам прицепились камни с барана величиной.

Буслай заорал ликующе: псоглавы поспешно прогребли к берегу и выстроились у кромки воды. Морды вдернулись к луне с тоскливым воем.

Нежелан кинулся на берег, с кряхтеньем помог подняться запачканному илом Люту. Витязь навалился на бедовика, тот крякнул: широко расставленные ноги погрузились в землю по щиколотку.

Лют нашел взглядом женщину, что лукаво смотрела из реки. Длинные волосы красиво растеклись по воде. Рядом со смехом возникли головы нескольких женщин, прекрасных, длинноволосых. Воин склонил голову:

– Спасибо, милые бродницы.

Очаровательные создания захихикали.

– Вежливый!

– А он ничего!

– Храбрый…

К щекам Люта прилила кровь, и он смущенно замолк. Буслай с луком в руке подошел, ладонь шмякнулась о грязные кольца кольчуги на плече.

– Извиняй… – буркнул гридень неловко.

Лют отмахнулся:

– Пустое. Пошли отсюда, пока псоглавы хвосты поджали.

Из воды донесся журчащий голосок, слегка обиженный:

– Мы не дадим пройти. Мосты попортим, броды затопим или в омут заведем неприятеля.

Сестрицы бродницы согласно загомонили.

– Благодарю, – склонил голову Лют.

«Чего ж раньше не сделали?» – мелькнула раздраженная мысль. Хотя кто эту нечисть поймет, нам помогли – и на том спасибо.

Троица мужчин направилась к коням, бродницы заголосили обиженно. Буслай обернулся, помахал рукой:

– Не поминайте лихом, славницы. Даст Сварог – свидимся.

Не слушая ответа, Буслай заторопился к лошадям. С высоты седла тихо сказал Люту, который вдевал ногу в стремя:

– Нехорошо как-то получилось. Нам ведь здесь еще раз проходить придется.

Лют с усилием забрался в седло, оглянулся на залитый светом противоположный берег, усеянный псоглавами – живыми и мертвыми, – и сплюнул.

– Надо еще вернуться, – ответил он Буслаю.

Глава четвертая

Шергай глянул на полотно небесного ситца с золотой монетой посредине. Жаркие лучи прогрели лицо, старческие морщины от блаженства разгладились. Голубой покров запятнала темная точка, маг закрыл глаза, существо потянулось к могучей птице. В возникшей темноте проглянуло поле, залитое жарким солнцем, стебли невысокой травы вяло качались вслед редким порывам ветрам, за много верст вокруг не было ни души.

– Что-нибудь есть, Шергай?

Резкий голос Али-Шера поколебал связь с орлом, старый маг нехотя разлепил веки, вяло оглядел конников. «Далась Повелителю охота!» – мелькнула досадная мысль. Находимся во вражьих землях, близ сильного княжества Арама, а Повелитель начхал на осторожность, выехал на охоту с двумя лучшими полководцами и наемниками. А если опять засада?..

– Почему молчишь? – рявкнул Али-Шер.

Шергай внутренне задрожал от ярости, но внешне остался спокоен, от горячего воина нарочито отвернулся. Али-Шер заскрипел зубами, ладонью тискал рукоять сабли.

Сомчей наградил горячую голову хмурым взглядом.

– Остынь, – посоветовала правая рука Повелителя. – Грызть своих негоже.

Али-Шер набычился, благостные звуки поля порвал сдавленный голос:

– На что намекаешь?

Сомчей ощерился, глаза метнули молнии, с языка готовилось сорваться тяжкое оскорбление. Повелитель лениво повернул голову, сказал бесстрастно:

– Уймитесь.

Закаленные воины разом остыли, не глядя друг на друга, подъехали к Повелителю, грубо оттеснив наемников, стоящих по бокам. Небывалые воины посторонились без звука: лица спокойны, ладони на холках коней, глаза внимательно осматривают окрестности.

Сомчей после взятия двух городов без нужды наемников не задирал – воинское искусство презренных впечатлило, – зато Али-Шер находил малейший повод для стычки.

– Сними ярык, безродный, – поддел он черноволосого копьеносца. – Упаришься по такой жаре, придется окропить тебя мочой, чтобы очнулся, – добавил со смехом, – не тратить же драгоценную воду.

Наемник в панцире, равно как и желтоволосый собрат в кольчуге, остался к словам безучастным. Али-Шер скривился, будто облитый мочой, сплюнул сквозь зубы:

– Безродному даже ответить нечего. Воистину Табитс недоглядела, когда воинское умение далось ничтожным, неспособным постоять за честь.

Наемники не шелохнулись, движение глаз, осматривающих окрестности, не прервалось ни на миг. Шергай переглянулся с Сомчеем, покачал головой.

Алтын оторвался от созерцания кромки леса, поганящего чистоту поля, по бритой голове скользнул солнечный лучик, от взгляда темных глаз Али-Шер содрогнулся. Каменные губы вождя разомкнулись:

– Ты считаешь достойным цапаться с людьми, что бились рядом?

Шергай вновь подивился новообретенной силе голоса Повелителя: сказал негромко, но в каждом звуке небывалая мощь, железной рукой берущая за сердце, заставляющая трепетать. Почему Повелитель до сих пор не открылся войску?..

Али-Шер уронил взгляд. Бесстрашный воин сглотнул комок в горле и тщетно начал искать в опустевшей голове слова.

– Они бьются за деньги, – выдавил полководец с трудом.

Лица Повелителя коснулась насмешка.

– Разве я тебе не плачу?

Али-Шер проблеял:

– Повелитель, то другое…

Сомчей громко хмыкнул. Мудрый Шергай сухо улыбнулся: вид растерянного полководца сердце веселит.

– Скажи, – продолжил Алтын, – сколь долго будешь сражаться под моими знаменами, если добычи и наград не получишь?

– До самой смерти, – сказал полководец поспешно.

Слова прозвучали фальшиво – жадный до золота Али-Шер нередко с военачальниками при дележе дрался, цепляясь за желаемое зубами. В каждом походе урывал большую долю, представить полководца бьющимся не ради добычи, а ради Повелителя было трудно.

Алтын хмыкнул, Али-Шер покраснел, Сомчей с магом откровенно потешались над забиякой, лишь наемники глядели по сторонам сосредоточенно.

– Каждый в войске бьется за кусок добычи, – продолжил Повелитель. – Они идут за мной, потому что мое главенство приносит больше прибыли. Прекращу им платить – бо2льшая часть разбежится, оправдываясь, что надо не воевать, а разводить скот.

Али-Шер низко, почти к луке седла, склонил голову, всем видом показывая раскаяние, но урок Повелителя продолжился.

Алтын обратил бритую голову к копьеносцу:

– Тебе нанесли оскорбление – можешь потребовать ответа.

Плечи, покрытые прошнурованными пластинками, колыхнулись.

– Не вижу смысла.

Брови Повелителя переплелись волосками у переносицы.

– Во избежание дальнейших распрей призови хулителя к ответу, но обойдись без убийства.

Шергай с удовлетворением отметил, что бесстрастное лицо черноволосого подернулось рябью: власть, вплетенная в голос, коробит гордых наемников, но противиться они не могут.

Копьеносец переглянулся с половцем, в войске их окрестили Ярыком и Кольчугой. Молчаливый разговор длился миг, затем черноволосый потянул повод, отъезжая в сторону.

Сомчей посмотрел на Повелителя: не слишком ли? Алтын взглядом успокоил побратима, а Али-Шеру махнул рукой.

Полководец расцвел, грудь встопорщилась, как у бойцового петуха, сабля покинула ножны с мелодичным шипением, веселящим ретивое сердце. Али-Шер посмотрел на противника презрительно, взглядом пересчитал пластины ярыка. Пренебрежительно скользнул взором по наконечнику копья, смотрящего в землю, спокойному лицу с неживыми глазами. Презренный трус в панцире, а полководец – в кожаном доспехе. Пусть! Не коснется.

Воины отъехали на небольшое расстояние – сшибки на полном ходу не будет. Шергай кинул дежурный взгляд на парящую птицу, но поспешил вернуться к схватке.

Али-Шер с диким гиком ткнул пятками бока жеребца, конь с одного прыжка оказался сбоку наемника, воздух вспорол жестокий удар. В конце концов, Повелитель полководцу не велел обойтись без крови.

Сомчей успел досадливо поморщиться нечестному приему, но грянул звон, брови воина затерялись в волосах. Широкий наконечник копья отшиб изогнутое лезвие, Али-Шер пошатнулся в седле, поворот кисти приложил древко к скошенному лбу. Костный стук вспугнул в кустах куропатку. Сомчей невольно проводил взглядом серые перья и едва не упустил миг, когда незадачливый полководец закатил глаза, рукоять чудом осталась в пальцах, но воин опрокинулся на спину.

Краткий миг помутнения сознания исчез, Али-Шер открыл глаза, веки поспешно опустились, защищая глаза от уколов солнца. Окрепшие пальцы стиснули рукоять, мышцы поясницы пришли в движение. Резь в горле остановила – в шею уперлось необычайно твердое острие копья. Военачальник застыл на конской спине, животное недовольно фыркнуло, копыта примяли траву.

Алтын подъехал сбоку. Тень правителя заслонила солнце. Али-Шер с наслаждением открыл слезящиеся глаза. Лицо Повелителя было спокойным, глаза, темные, как озера в безлунную ночь, смотрели пристально.

– Что скажешь, Али-Шер?

Нажим острия ослаб, военачальник осторожно сглотнул ком, просипел:

– Я проиграл.

Лицо Алтына омрачилось, он молча потянул поводья и отъехал от поверженного. Али-Шер попытался приподняться, но укол металла бросил его назад, вдобавок, лишенное преграды, солнце вонзило в глаза стрелы. Кровь вспенилась, со звериным рычанием степняк поднялся. Короткий сполох боли в горле не нарушил ярой завесы, Али-Шер смутно ощутил ток горячего ручейка под воротник, главное – подняться!

Железный клюв отпрянул от полководца, он выпрямился, по деснице пробежала огненная волна и вспенилась в кончиках пальцев, но Али-Шеру хватило ума сдержаться. Бешеная муть перед глазами медленно рассосалась, военачальник бросил в спину Алтына:

– Повелитель, чем ты недоволен?

Алтын ответил, не оборачиваясь:

– Досадую на предельность силы.

Шергай подавил удивительный возглас: какие пределы, Повелитель скоро будет всемогущ?!

– Моей силы не хватит, чтобы вложить в пустую голову ума или изменить душу человека, – добавил Алтын с непонятной грустью.

Али-Шер вскинул брови, ладонью рассеянно размазал по шее кровь и крепко задумался над словами господина. Сомчей переглянулся с магом, оба кивнули, губы обоих одновременно расползлись – воин и колдун научились понимать друг друга без слов.

Али-Шер глянул на них подозрительно, но смолчал, природная осторожность настоятельно советовала в проигрышной ситуации прикусить язык.

Ярык отъехал к собрату, сноровисто протер острие копья лоскутом грубой ткани, взгляд цепко держал Повелителя. Кольчуга никак не выразил довольства победой соратника, но Али-Шер кожей почувствовал лучащееся довольство, засопел шумно, приоткрыл рот…

– Повелитель, Борхан кого-то увидел, – проскрипел Шергай.

В подтверждение с неба упал звонкий клекот: орел парил над полем, могучие крылья были гордо расправлены, кончики перьев слегка трепетали, птица, описывая круги, снижалась.

В голосе Алтына проглянуло любопытство:

– Что там, Шергай?

Маг прикрыл глаза, птичье видение вспыхнуло перед глазами: на примятых стеблях сухой травы лежал громадный зверь с поджатыми ушами. Похожий на волка, но степным зверям присущ малый размер и точеность форм, а этот переросток напоминает грубо отесанный валун, обтянутый шкурой.

– Волк, Повелитель, лесное чудище, – ответил маг с закрытыми глазами.

После мысленного приказа орел хищно заклекотал, солнце блеснуло на острых, как серпы, когтях, птица ухнула камнем. Ураган, поднятый крыльями, разметал траву, шерсть волка пошла рябью. Зверь оскалил пасть и пружинисто оттолкнулся задними ногами – пикировка орла пропала втуне. Птица сердито закричала, выковыривая великолепные ножи когтей из земли. Рядом возникла зубастая пасть, настал черед Борхана убираться прочь.

Повелитель, видя неудачу пернатого, хищно изогнул губы, в темных глазах разгорелся огонь.

– Хорошая добыча, – сказал он плотоядно. – Шергай, отзови птицу, наблюдай за волком. Окажу лохматому честь умереть от моей руки.

Маг покорно кивнул, в груди разрастались волнение и досада – Борхан допрежь поражений не знал.

Повелитель гикнул, конь сорвался с места, стебли просушенной светилом травы сухо ломались под широкой грудью. Али-Шер повторил клич господина, из головы напрочь улетели недавние события, существо воина занялось охотой. Не зря ведь отдалились от стана в такую жару, можно вечером хвастать, что помог Повелителю добыть лесное чудовище.

Наемники привычно скакали по бокам. Сомчей с магом плелись в хвосте. Военачальник присматривал за стариком – глаза мага были закрыты.

– Левее, Повелитель, – крикнул Шергай. – Зверюга хочет скрыться в лесу.

– Не уйдет! – прорычал Алтын азартно. – Не уйдет!

Волк трусил к кромке леса с нарочитой небрежностью, неожиданно делал петли, уходя от стены деревьев и снова к ней устремляясь. Поле наполнилось топотом копыт, ругательствами, молодецкими криками. Мелкая живность в ужасе прыскала из зарослей, но преследователей такая мелочь не интересовала.

Алтын настиг волка. Зверюга сделала гигантский скачок, оставив в пальцах шерстинки загривка. Повелитель зарычал, короткое копье у седла, приготовленное для охоты, прыгнуло в ладонь, со свистом ринулось на волка. Зверь взрыл лапами землю, сила движения запрокинула тело, волк ушел от смертельного удара отчаянным кувырком. Копье косо торчало в земле. Ярык, не снижая скорости, подхватил его и передал ругающемуся Повелителю.

– Хитер! – признал Алтын с невольным восхищением. – Шергай, ни в коем случае не упусти!

– Разумеется, Повелитель, – сказал старый маг с деланной обидой.

Хотя, если волчара достигнет леса, Борхан не поможет. Леса в северных землях густые, как бороды почтенных старцев, кроны ткут непроницаемые шатры. А до спасительных деревьев волку осталось немного.

Раздраженные мысли прервали связь с птицей. Шергай досадливо крякнул, пальцами помассировал виски, в темноте век проявилась картина поля с высоты.

– Повелитель, он уходит!

Алтын и без крика мага увидел ускользающую добычу, рука сжала с хрустом луку седла, корпус откинулся, сила могучего тела вошла в бешеный бросок копья. Втуне! Хвост волка мелькнул за деревьями, пропал.

Отряд остановился на опушке, кони недовольно заржали и потянули хозяев к прохладной сени. Сомчей спросил вождя:

– Что будем делать, Повелитель?

Алтын повернул лицо, оживленное азартом погони:

– От меня ни одна живая тварь не уйдет, продолжим преследование.

Шергай кашлянул осторожно:

– Повелитель, мы на вражьей земле. Лес – сила темная, мне неведомая, противная благостной степи…

– Короче, Шергай, – перебил Повелитель нетерпеливо.

– Повелитель проживет долгую и счастливую жизнь, – забубнил колдун. – На его веку будет предостаточно диковинных животных, не стоит сейчас идти в незнакомый лес.

Алтын смерил старика тяжелым взглядом.

– Хорошие слова, Шергай. Для труса или торговца, – процедил он. – Мужчина не должен отступать, тем более чтобы сберечь шкуру. Запомни, воина степи не остановят ни лес, ни безжизненные пески, ни проклятущие горы!

Шергай втянул голову в парчовый халат, переждал бурю. Сомчей покряхтел неуверенно, но с предостережениями к Повелителю не полез. Ярость слов Алтына осязаемо била, будто прикладывали каленое железо, людям и лошадям стало дурно.

Алтын хекнул, конь прыжком оказался в лесу. Наемники незамедлительно последовали за господином, мимо них с восторженным улюлюканьем промчался Али-Шер. Шергай переглянулся с Сомчеем грустно, и оба поспешили в лес.

Глава пятая

Тень деревьев опустилась холодной дланью. Степняки невольно пригнули головы. Али-Шер наградил могучие стволы ненавистным взглядом. Наемники стеснения сынов степи не ощущали, глазами внимательно обшаривая кусты, где подозрительно трещало.

Шергай втянул прохладный воздух, в ноздрях стало щекотно от незнакомых запахов трав, деревьев, почвы. Маг с тревогой выискал взглядом Повелителя, в груди похолодело – предводитель оторвался далековато.

Колдун связался с птицей: взгляду предстали раскидистые кроны, похожие на шатры из зеленого шелка. Листья вяло шевелились, но были сомкнуты плотно, как чешуйчатый доспех.

Шергай крякнул досадливо:

– Повелитель, не отдаляйся от нас.

Ответом послужил хохот. Смех раскатами ушел за стволы и затерялся в зеленом покрове. Над головой шумно захлопали крылья напуганных птах, порскнули в стороны белки.

Маг сглотнул ком, ледяными пальцами коснулся висков. Звуки леса истончились, пропали, отряд спеленала напряженная тишина. Лес замер, как хозяин дома, куда ворвались непрошеные гости во время отдыха, смотрел недобро. Сомчей с тревогой глянул на удаляющуюся спину Повелителя, поторопил коня. Наемники напряженно переглянулись, бросились за господином.

– Повелитель, прошу, остановись, – крикнул военачальник.

– Вот он! – раздался в ответ крик ликования. – Возьму голыми руками!

Шергай почувствовал, как над тропой сгустилась непонятная сила, послышался рассерженный вздох могучего существа, ветви зашелестели грозно. Маг крикнул, разрывая путы внезапного страха:

– Повелитель, молю, стой!

В глазах разом померкло, будто надели на голову непроницаемый колпак. В угольной тьме слышались испуганное ржание, брань.

Али-Шер закричал люто, сжав саблю в кулаке, невидимое для воина лезвие полосовало мрак. Лошадь с чем-то столкнулась, полководец с радостным ревом замахнулся, удар свел руку судорогой. В непроглядной тьме послышались скрип и ломкий шелест ветвей. Конь рванулся в никуда, тяжелая рука ударила Али-Шера в подбородок, будто на сук налетел, во рту стало горячо и мокро.

Шергай замер в испуге, заклинания срывались с языка одно за другим, но сила исчезала бесследно, будто жадно пилась мраком. Слуха мага коснулся крик Сомчея:

– Шергай, как спасти Повелителя?

– Надо выйти из пятна, – проскрипел старик.

– Ты – маг, сделай что-нибудь! – возмутился воин.

Колдун огрызнулся:

– Я сделал больше твоего, но бесполезно, без подручных средств силу проклятых деревьев не одолеть! Где наемники? – сорвался Шергай и тут же ощутил тепло двух тел – воины заботливо поддержали старого мага. Шергай спросил в темноту:

– Вы видите?

– Пока нет, – ответил кто-то с затаенным ехидством. – Идемте, надо спасать хозяина.

Сомчей позвал Али-Шера, но степняк не отозвался, и загривок военачальника противно похолодел. Наемники по звуку голоса нашли воина, вместе осторожно двинулись в беспросветный мрак. Кони шли недолго, потом отказались идти, и спрыгнувший наемник, ощупав ночь руками, заключил нерадостно:

– Деревья стеной.

Алтын заприметил волчий хвост, большой, изогнутый, будто сабля в меховых ножнах, и с хищным кличем погнал коня. Свесился с седла и растопыренной пятерней нацелился на загривок зверя.

Испуганные крики соратников на миг смутили Алтына, рука дрогнула, и он невольно оглянулся. Вид клубящегося мрака вызвал едкую ухмылку. Дернул поводья, конь с оскорбленным криком встал на дыбы, копыта помесили воздух и глубоко впились в лесную почву.

В пышных кустах грозно зашумело. Алтын скатился с седла, к ладони прилипла рукоять меча. Над седлом пролетел ствол дерева, с комля на конскую спину посыпались комья земли, влажные, с мокрыми кольцами земляных червей. Животина испуганно прыгнула в заросли.

Сбитый в тугой ком воздух подул на затылок. Повелитель кувыркнулся. Земля охнула, содрогнулась от мощного удара, ударная волна подбросила человека.

Алтын вскочил и оглянулся: взор закрывал грязный комель – порванные корни, сочащиеся белым соком, жучки, снующие в остатках земли.

Степняк ушел звериным прыжком, и ствол оскорбительно плюнул шариками земли и упал рядом. Дрожь земли подбросила воина на пядь. Алтын запрыгнул на ствол, белеющий сломами коры, и устремился к странному великану: ростом с дерево, косматая голова с волосами зеленого цвета, припорошенная кусками коры и ветками, что растут из черепа. Глаза янтарного цвета, кожа лица зеленоватая, похожа на молодую кору, тело скрипит древесным панцирем, в толстенных ручищах вырванное дерево.

Существо заметило на стволе букашку, и дерево взмыло. Ноги Алтына отделились от шершавой коры, в животе возник сладкий холодок полета. К Алтыну приближался распахнутый рот великана – черный провал, обрамленный желтыми пеньками зубов.

Повелитель хекнул люто, лоб чудища пересекла размазанная полоса. Отдача едва не вывихнула кисть. Алтын выставил руку навстречу земле, мягко перекатился и встал. Рядом с сапогами шлепнулась волосатая чаша с бледно-зеленой жидкостью. Тварь издала предсмертный рев, раскроенный череп брызнул кровью. Бревно упало с грохотом, тело великана с шумом смяло заросли.

Алтын оглянулся, на губах появилась хищная улыбка – схватка зажгла кровь, по жилам тек расплавленный металл. Брошенный на черные клубы за спиной взгляд едва не стоил жизни: второй великан вырос из травы и широченной ладонью отправил степняка в кусты.

Вскочил с лютым криком. Воздух застонал под напором лезвия. Сверкающая полоса пересекла бревенчатое колено. Чудище со скрипом застонало, поросшая мхом нога оскалилась широкой щелью, голень окрасилась зеленым. Алтын сместился к левому боку великана, меч рухнул на коленные сухожилия, похожие на крепкие корни.

Но закаленное лезвие кануло в облако мрака. Краем глаза степняк заметил, что великан быстро съежился и в траву нырнул уже карлик не больше ладони.

Глаза заволокло черной пеленой. Алтын прыгнул и ударился выставленными руками о землю, по глазам резанул свет. Чудом выскользнул из пятна дегтя, что медленно таял, как черная льдинка на весеннем солнце. Взгляд обшарил замшелые стволы, скользнул по спутанным кронам.

Сбоку раздался рык, и степняк встретился взглядом с гигантским волком. Сахарные зубы Повелителя обнажились в хищной усмешке.

Волк прыгнул. Меч косо упал на глупого зверя, но тот извернулся. Лезвие побрило бок, шерстинки черным дождем усеяли траву.

Хищник неловко грянулся оземь в опасной близости от человека. Алтын скользящим шагом оказался рядом, острие меча зависло над черным загривком.

Воинское чутье кольнуло сердце тревогой. Жестокий пинок в поясницу швырнул Алтына на толстенный дуб. Дерево содрогнулось от удара, наземь обрушился водопад листьев и обломанных веток. Алтын с рычанием отлепился от ствола и ладонью смахнул с лица куски коры. Налитые кровью глаза пробуравили лесного великана.

Повелитель шагнул с занесенным мечом. Воздух вокруг потемнел, сбился в жгуты, спеленал воина в непроницаемый кокон. Алтын подогнул для прыжка ноги, но рука опередила сознание: меч с глухим стуком отбил древко какого-то оружия, норовящего пробить бок.

От ярости на губах вскипела пена, меч задрожал от вливаемой силы. Светящееся лезвие раскроило мглу на лоскуты. Алтын выпрыгнул из мешка, накрест разрубил воздух: лезвие встретилось с деревом, кисть встряхнуло болезненно. Степняк вскинул брови при виде старца с длинными, выбеленными временем волосами, скрепленными налобной тесьмой. Руки старца в волчьей шкуре сжимали посох, простой с виду, но способный уцелеть после укуса превосходной стали.

Краем глаза Алтын заметил движение и кинулся вперед. Старик ловко ударил посохом, деревяшка встретилась с мечом, отбрасывая степняка назад. Повелитель с хрустом изогнул спину, и над лицом пролетела огромная ладонь с пальцами, похожими на столетние корни.

Алтын мягко упал, перекатом избегая нового мешка мрака. Заросли опасно затрещали, предвещая появление нового противника. Степняк взорвался градом ударов: старца отбитый удар бросил на колени, в грудь ударил кулак с намозоленными костяшками, размером с поясную бляху. Посох и владелец разлетелись в стороны.

Лесной великан вновь непостижимо быстро скукожился, клинок, готовый начисто срубить ногу, просвистел впустую. Карлика прикрыло облако мрака, степняк плюнул на пройдоху и резко обернулся на топот ног нового противника.

Он был на две головы выше Алтына, с телом, свитым из толстых канатов мускулов, в руках топор на длинной рукояти. Голова с копной грязных волос, с щелевидным ртом, маленьким носом и… кольцом глаз. Лишенные век глаза свободно висели в воздухе, окольцовывая череп двенадцатью бусинами.

Повелитель остро ощутил злобный взгляд. Зрачок одного из буркал разросся вширь до глазного яблока, перед Алтыном заклубился черный мешок капкана. Степняк привычно отпрыгнул, развернулся, полоса стали остановила удар древесного колена. Лесной великан охнул, мигом съежился в траве.

Алтын подскочил к многоглазу, тот неуклюже махал топором. Левая пятерня воина выхватила оружие, обух пропал в кустах. Степняк замахнулся, но грянула непроглядная тьма, и он закричал гневно:

– Не уйдешь!

Кисть тряхнуло, в уши ворвался крик, потом резко сместился и затих в стороне. Тьма полиняла. Повелитель вышел из остатков мешка, едва не споткнувшись о нижнюю половину многоглаза.

Косо срубленная верхняя часть лежала в сторонке в остатках черного тумана. Глаза остекленели, но по-прежнему висели в воздухе, под затылком растеклась белая жижа раздавленных зраков.

Алтын по-звериному прыгнул, сапог опустился в траву с силой кузнечного молота. Под подошвой запищало жалко, хруст стеблей смешался со звуком расплющенных косточек.

Повелитель оглядел тропу и перевел дух. В тишине, повисшей плотным покрывалом, он подошел к распростертому старику. Тот невольно отшатнулся от острия, упертого в переносицу.

– Не понимаю – как смог? – пробормотал седовласый потрясенно.

Алтын хмыкнул ехидно.

– Любопытство сильнее страха, – сказал он. – Ответствуй: кто ты и почему напал?

Старец задрожал при звуках голоса. Было ясно, что его корежило изнутри, но воля спасовала перед чуждой силой.

– Я Вольга, волхв. Защищаю родные земли.

Алтын отвел меч от лица старца, острие направилось в землю.

– Волх – колдун?

– Волхв, – поправил Вольга. – Можешь называть колдуном.

Повелитель ответил с саркастической ухмылкой:

– Спасибо за дозволение.

Вольга ожидал вспышки ярости, но бритоголовый оставался спокоен, даже меч вложил в ножны, губы змеились в подобии улыбки. Волхв в замешательстве замер. Взгляд на павших соратников принес дурноту.

– Ты хорошо дерешься, старик, – сказал степняк дружелюбно. – Позволь помочь тебе встать.

Волхв напряженно оперся на руку воина, с кряхтением встал, охнул от боли в груди. Алтын сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, уважаемый, но в бою не до приличий.

– Почему ты так разговариваешь? – спросил Вольга удивленно. – Другой властный человек давно бы дал волю гневу.

Бритая голова качнулась.

– Нет почета использовать власть для утоления гнева. Мало добра обретет впадающий в помешательство. Глуп тот властитель, что ищет обиду для удовлетворения ярости, тем более перед слабым.

Вольга хотел возразить, что он отнюдь не слабак, но язык прилип к нёбу: от степняка шла незримая сила, каждая частичка тела трепетала.

– Что ты забыл в наших землях? – спросил волхв через силу.

Воин улыбнулся плотоядно, волхв невольно передернул плечами.

– Судьба странным образом помещает нужное далеко от тебя, храбрый Волла.

– Стоит ли идти за сокровищем за тридевять земель, не лучше ли посмотреть под ноги?

– Нет, Волла, у вашего правителя есть сокровище дороже остальных на свете, такого нигде нет. – Лицо Повелителя исказила ярость, глаза превратились в бездонные провалы. – И оно будет моим! – докончил он со сжигающей яростью.

Вольга отшатнулся, руки закрыли лицо, перед глазами плавали круги, будто он долго смотрел на полуденное солнце. Лес за спиной шумел тревожно.

– Извини, храбрый Волла, – повинился Алтын.

Волхв поразился перемене степняка: только что он внушал животный ужас искаженным ликом, а теперь говорит вежливо, словно ученик с учителем.

В большом пятне мрака, где скрылись спутники Алтына, раздались удивленные крики, черное полотно дрогнуло и стало медленно таять. Повелитель глянул через плечо и сказал старику:

– Уходи.

Брови волхва, похожие на толстых престарелых гусениц, поползли вверх.

– Ты отпускаешь?..

Алтын глянул проницательно, уголок рта скривился.

– Достойно иметь мужество умереть, также достойно иметь мужество жить. Ты показал храбрость, присущую немногим, потому жить достоин. У меня нет привычки убивать старцев, защищающих родной дом.

Волхв простер длань. Посох прошуршал по траве. Дерево влипло в сухую ладонь. Седая голова склонилась.

– Благодарю.

Алтын отмахнулся:

– Пустое. Скоро я приду под стены твоего города, в войске есть колдун, вот и померяетесь силой. Знаю, хочешь предложить торг, – прервал он слова волхва, готовые вылететь через открытый рот, – отдать сокровище… Твой правитель не согласится, отважный. Да и мне ни к чему отступать от разорения северных земель – огромное войско требует добычи. Да, – спохватился степняк с жесткой ухмылкой, – призрачных воинов используй получше. Все, иди.

Желваки вспухли под белой бородой, волхв поджал губы, отвел взгляд от мощной фигуры.

Алтын молча наблюдал, как уходящий старец упал оземь и на месте человека разогнулся громадный волк. Зверь протрусил в чащу, остановился, на степняка посмотрели человеческие глаза, полные недоумения.

– Повелитель!

Алтын обернулся на крик Сомчея, а когда посмотрел на волка, то увидел лишь колыхание веток. Треск в зарослях постепенно затих.

«Куда же посох дел?» – поразился степняк.

– Повелитель! – разом вскричали люди, вышедшие из черного капкана.

Шергай подскочил к господину и упал на колени. Алтын едва успел отдернуть сапоги от старческих губ.

– Повелитель, вели казнить ничтожного! – запричитал маг. – Я никудышный колдун, бабки-повитухи куда умелей. Прости, Великий, что защитить не смог!

– Встань, Шергай, – сказал Повелитель мягко. – Тебе ли не знать, что опасности не было?

Сомчей остро глянул на трясущегося мага: что за секрет с ним делит господин?

Наемники подскочили к распластанным чудищам. Ярык потыкал тела копьем. Лица наймитов оставались безмятежными. Сомчей содрогнулся от вида разрубленного многоглаза, обшарил взглядом господина, от сердца отлегло – ран не было.

– Второй раз тебя пытаются подло убить, Повелитель, – буркнул он.

Алтын безучастно кивнул:

– Сдается, больше попыток не будет.

Шергай сказал зловеще:

– Зато я отплачу сторицей!

Повелитель пожал плечами.

– Найдите коня, – обратился он к наемникам.

Маг остановил половца властным жестом:

– Не стоит.

Старческие пальцы сухо щелкнули, скоро за стволами послышался треск, на тропу выскочил сбежавший конь. Алтын подошел к дрожащему скакуну, ласково похлопал животину по морде.

В седле правитель спохватился:

– Где Али-Шер?

Сомчей пожал плечами.

– Проклятые дети ослов! – донеслось из чащи. – Даже не удосужились подобрать раненого соратника!

На тропу, ведя коня под уздцы, вышел потрепанный Али-Шер. Повелитель глянул на опухшие губы полководца с улыбкой:

– Возвращаемся, охота кончилась.

Яромир несколько сотен раз измерил палату нервными шагами. Князь заламывал пальцы, в ушах стоял треск. Нижняя губа распухла от укусов, волосы были взъерошены, под глазами отпечатались темные круги.

Со двора доносились возбужденные крики, звякало оружие, изредка детинец взрывался молодецким ревом – объединенная рать непрерывно исполняла воинское правило.

Солнце находилось в зените, но в глазах князя было темно, светлые бревна стен казались столетними корягами, выловленными в болоте. Шкуры зверей на полу слились в одноцветный покров.

В палату рвались нарочные князей, Ратьгой стремился завязать беседу, но Яромир гнал прочь, отговариваясь страшной занятостью. И мерил палату шагами.

Через вечность после ухода Вольги в дверь постучали деликатно, юношеский голосок сообщил с взволнованной хрипотцой:

– Князь, Вольга зовет.

– Наконец! – выдохнул Яромир истово.

Ученик волхва отлетел к стене коридора. Дверь на палец разминулась с юношеским лбом. Князь промчался мимо, как ужаленный.

Двор встретил нареченного светлым князя восторженным ревом, дробными раскатами ударов в щиты. Яромир вскинул приветственно длани, ровные зубы обнажила натужная улыбка.

– Веди нас, князь, на разорителей Путяты!

– Отмстим за князя Твердяту!

– Обороним Кременчуг от степной орды!

Князь улыбался громким кличам, орал в ответ, пока горло не засаднило, поэтому до избы волхва добрался не скоро. На плечах и спине остались отпечатки мозолистых ладоней.

Яромир шагнул под покров волховского жилья. Крики воинов отрезала дверь. Глаза подслеповато прищурились, привыкая к темноте.

– Садись, княже, – просипел волхв.

Вольга сидел за столом, держа в руках ведерную чашу. Чаша поднялась ко рту, под паутиной бороды задергался кадык. Князь принюхался – запах хмельного меда приятно защекотал ноздри. Сердце радостно ударило, Яромир подлетел к скамье.

Волхв тяжко бухнул пустой чашей.

– Нет, князь, супостат жив.

Яромир застыл, оглушенный вестью.

– Сам чудом спасся, – продолжил Вольга. – Вот гад! Двух леших и ховалу положил, как детей через лавку перегнул. А меня отпустил, – добавил кудесник горько.

– Что? – встрепенулся князь.

Волхв пересказал бой в лесу.

– Он еще опаснее, чем поначалу думал.

Лоб князя перечеркнула глубокая морщина, голос зазвучал глухо, будто из могилы:

– Рассказывай.

– Сила в нем странная, мощная до ужаса. Возрадуйся, княже, к нам идет великий герой.

Яромир заторможенно кивнул:

– Хорошо.

Волхв наполнил чашу, придвинул князю, тот питье твердо отодвинул, покачал головой:

– Что делать предлагаешь?

Столбняк постепенно покинул Яромира, к нему возвратились властность и твердость голоса. Волхв пожал плечами:

– Готовиться к сече. Войск достаточно, еще кое-кого на помощь покличу. Стрый вернулся?

– Пока нет.

Вольга вздохнул, одним духом опростал чашу.

– Позорно ждать чудес, но оружие в Железных горах очень пригодится.

– Так двух гридней может не хватить.

Волхв вздохнул, развел трясущимися руками:

– Кто знал, что припожалуют такие гости. Сейчас бы самому в горы отправиться, да здесь нужен.

Князь вдруг грянул кулаком по столу, волхв от неожиданности подскочил.

– Хватит уповать на кудеса! – сказал Ярослав жестко. – На них надеется слабый. И так справимся.

– Наконец вижу знакомого Яромира, – хмыкнул волхв одобрительно.

Князь поднялся, но у двери обернулся:

– Он с военачальниками выехал? Что не попробовал их убить?

Вольга оскорбился.

– Княже, силы-то не беспредельны! Кто знал, что вражина настолько силен?

– Ладно, не сердись, Вольга. Накипело.

Он шагнул в дверь, но волхв задержал вопросом:

– Княже, он сказал, что ты владеешь сокровищем, потому и припожаловал. Может, отдадим от греха подальше?

Яромир резко обернулся – в глазах ярость. Вольга в смущении заерзал.

– Никогда!!! – выдохнул князь. – Больше о том не заговаривай.

Волхв молча кивнул. Яромир пинком открыл дверь и шагнул в солнечный прямоугольник. Двор разразился приветственными криками. Дверь со скрипом закрылась.

Вольга удержался от просьбы показать диво. Шею остро кольнуло, предупреждая, что плоть слабее железа. Волхв наполнил чашу, склонился над напитком в задумчивости.

– За что ты готов отдать жизнь и княжество, Яромир? – бросил Вольга в пустоту.

Глава шестая

Ночной воздух обхватывал ледяными лапами, глаза резал ветер, как ни пригибайся к гриве, но приходилось выковыривать задубевшими пальцами из уголков глаз льдинки. Лют глянул на соратников, клубы пара изо рта туманили зрение, Буслай казался размытым пятном.

Слева доносились обрывки плача и сдавленных стенаний – бедовик держался из последних сил, душа в теле крепилась на гордости. Вот не знал, что у Нежелана она есть. Причем вдоволь. Ни разу не пожаловался на ободранные пальцы, холод, лишь зубами скрипел.

Буслай разразился гневными криками:

– Проклятое колдовство! Будто не летней ночью скачем, а в зимнюю стужу.

Голова гридня окуталась паром, ветер подхватил кисейную взвесь, вбил в ночь.

Кони грудью проламывали заросли мокрой травы, капли разлетались в стороны, свет луны превращал их в россыпь адамантов, падающих в грязь. Заросли сменялись проплешинами, копыта увязали в размокшей земле, кони натужно хрипели, ноздри выпускали пар густыми клубами. Слава Роду, не попалось сусличьих норок, не то безлошадному пришлось бы держаться за стремя и бежать, покуда дух не выскочит.

Нежелан сглотнул комок рыданий, в голове билась стыдящая мысль, что нельзя давать слабину перед сильными воинами, им досталось больше, но терпят молча, виду не кажут. На миг грудь прогрелась воспрянувшей гордостью, бедовик отлепился от мокрой гривы, плечи развернулись вширь, подбородок задрался к луне.

Ночной ветер мигом выбил дурь и остатки тепла, по глазам будто провели куском льда, челюсти заломило болью. Но кое-что Нежелану поступок дал.

– Там какие-то развалины, – прохрипел он едва слышно.

Лют поднял глаза, прищурил и в зарешеченную щелочку разглядел темный остов мельницы и блеск серебряной ленты реки.

– Буслай, погоди.

Отряд остановился. Тишину нарушали хрипы лошадей. Троицу окутало облако пара.

– Похоже, речной край, – буркнул Буслай ехидно. – Почем знать, что на берегу нет псоглавов или кого похуже?

Лют пожал озябшими плечами, в кольчуге захрустели речные песчинки, остатки камыша.

– Есть один способ узнать. Как ни крути, но мельница от холода защитит. Больные мы ни к чему.

– Как скажешь, ты – старший.

Лют едва не оглянулся в поисках Стрыя – с момента расставания в спину веяло холодком, словно стоял у добротной стены и вдруг оказался на краю пропасти.

Витязь тряхнул головой – мокрые пряди мазнули по лицу – и сказал с приглушенным вздохом:

– Остаток ночи проведем в мельнице.

Коней пустили рысью, с оружием в руках напряженно осматривали каждый кустик. Нежелан двигался позади: дрожь тела едва не вышибала его из седла, в руках были зажаты поводья – лук все равно не натянет, а меча никто не доверит.

– Мельницы замараны нечистым.

Буслай оглянулся на бедовика, презрительно скорчив лицо:

– А то мы не знали.

Нежелан втянул голову в плечи, оставив снаружи макушку, и крепко прикусил язык. Лют к перепалке остался безучастным, окоченевшие пальцы у него приклеились к рукояти.

– Место и впрямь странное, – сказал он после огляда. – Вон деревня разрушенная, одни срубы остались, а мельница уцелела.

Буслай возразил вяло:

– Положим, мельнице тоже досталось: на крыше дыры, двери нет. Лишь бы водяной на ночь не припожаловал, а остальное пусть катится к Ящеру!

Нежелан робко подал голос:

– Мы в южных землях, здесь родственные нам племена перемежаются с булгарами. Кто знает, что хозяйствует у них мельницей?

Буслай рявкнул:

– Молчи, тетеря! В случае чего тобой откупимся.

В дырах мельницы затихло эхо, и Люту послышался зловещий шепот. Он напряженно вгляделся во тьму, черен под пальцами захрустел.

– Пойдем, – сказал он после долгого молчания. – На всякий случай громко не говорите.

Буслай отмолчался, первым спешился и повел упирающегося коня внутрь. Животное обеспокоенно заржало, но гридень с досадой дернул повод и втащил коня внутрь.

– Запали огонь, Нежелан, и займись делом, – сказал Буслай грубо. – Только нас не спали, хрен горемычный!

Лют поспешил вмешаться:

– Перестань, Буслай. Обиженный попутчик – опора плохая.

«Вот как, – мелькнуло в голове бедовика. – Попутчик, даже не товарищ!» – пришла горькая обида.

– А то до сих пор он нам носы утирал, – огрызнулся Буслай.

– Замолчи, – попросил Лют устало.

Гридень гугукнул, но смолчал – тоже до смерти устал.

Нежелан ощупью разыскал в мешке огниво, искры посыпались на пучок лучин, и ветхое убранство мельницы осветилось. Поломанная лестница сгрудилась полешками у стены, пол был усыпан трухой, в углу виднелся остов водяного колеса.

Вокруг было тихо, безжизненно. Веяло забытьем, смертной тоской.

Бедовик передал лучины Люту, а лошадей пристроил в углу, достаточно просторном и чистом. Седла попадали на пол, подняв клубы пыли. Буслай поморщился, прикрикнул из вредности:

– Осторожней с поклажей! Чуть что не так – отправимся в пекло.

Нежелан покорно наклонился над мешком с колдовскими штуками, отставил в сторонку. В нос лез едкий запах лошадиного пота. Бедовик подумал о том, что придется обихаживать животных, и в ободранных пальцах проснулась боль, сквозь зубы вылетел стон.

Лют пошарил по углам в поисках кирпичей и металлических обломков. С громким скрежетом он подтащил обломок жернова на середину мельницы. Буслай понял его задумку и помог грудой глиняных обломков. На грубом очаге загорелись остатки лестницы и прочие обломки. Жар от огня шел чистый, благостный, промерзшее нутро воинов понемногу оттаивало.

Мельница осветилась ярко, лишь потолок утопал в мягкой мгле. Сквозь дыры виднелась звездная россыпь, кусок луны. Кони были расседланы, грязь скребком удалена, хвосты и гривы прочесаны мелкозубым гребнем. Животные довольно фыркали и хрупали отборным овсом из торб. Нежелан скрючился и тихо постанывал, обиженный на мир.

Лют помог Буслаю стащить кольчугу, затем освободился от плетеной рубашки, подошел к бедовику, ободряюще стиснул плечо и встряхнул дружески:

– Пойдем к огню, погрейся, пока не окоченел.

Нежелан поднял красные глаза, утерся ладонью. Буслай глянул злобно – чего он крепко не понимает, так возни с отщепенцем, приносящим несчастья. Зачем Лют вступился за того в деревне? Забили бы бедовика кольями, горя б не знали. Гридень предался сладким думам, от удовольствия аж хрюкнул.

Лют подвел Нежелана к очагу. Буслай деланно отстранился, задом очистив пол. Воин промыл засохшие струпья на пальцах бедовика, чистая тряпица прикрыла раны. Нежелан поблагодарил со смущенной улыбкой, потянул руки к огню.

Лют пошарил в обломках, два крупных огрызка досок пристроил в дверном проеме и плюхнулся у костра. Промокшая рубашка слезла тяжело, будто родная кожа, распухшие ноги освободились от плена сапог, пальцы красные, как носы пьянчужек.

Витязь застонал от наслаждения, тепло наконец пробудилось, медленно растеклось по телу. Буслай с Нежеланом последовали примеру – троица осталась в исподнем, руки едва не в огонь суют.

– А что, есть не будем? – глянул Буслай на бедовика.

Нежелан встал на ноги.

– Осталось немного мяса, а хлеб промок, – огласил он результаты продуктовой ревизии.

– Немудрено, – хмыкнул Буслай. – Тебе что доверь… Как еще это осталось, дивно?

Лют скривился худому разговору, молча взял кусок мяса, перемолол челюстями, а от раскисшего хлеба отказался. Буслай глянул хмуро, задвигал челюстями, поясным ножом располосовал свою долю, мясо на острие исчезло в огне. Затрещало, ноздри ожгло запахом горелого, дымящийся кусок исчез во рту гридня.

Нежелан споро прожевал мясо, пошарил по полу, к ладоням прилипли две длинные деревяшки. Бедовик натянул на палки рубаху, подержал над огнем. Витязи последовали примеру: Буслай, правда, едва не уронил штаны в огонь и, конечно, списал это на проделки бедовика. Мельница окуталась клубами пара, люди кое-как просушили одежу, поскорее напялили: немного сыровато, но не беда.

Воины принялись править оружие: Лют придирчиво осматривал лезвие, обмывал и протирал тряпицей. Буслай со смешанным чувством счищал с болванки молота засохшую кровь и осколки черепов. Оружие Яги справное, но лучше старый добрый топор.

Нежелану заняться было нечем: постелил потник, свернулся калачиком, уткнув подбородок в колени, спокойно засопел.

– Свалился, будто дел нет, – пробурчал Буслай по-стариковски.

Лют в последний раз приласкал клинок тряпицей, лезвие на щелчок ногтя ответило чистым звоном, исчезло в ножнах.

– Пусть спит.

– А тетиву с лука кто снимать будет, ведь растянется? – забрюзжал гридень противно.

– А кто натягивал?

– Ну…

Буслай замолк: доски, служащие дверью, пошатнулись, в проеме скрипнуло, сердце встревожило животное ворчание. Лошади, спокойно дремавшие, захрапели взволнованно. Гридень кинул испепеляющий взгляд на сопящего бедовика, воздел очи горе.

– Что опять?!

Лют вскочил, костер заплясал размытыми бликами на клинке, плечом к плечу с Буслаем двинулся к двери.

Скрип досок повторился, в щель проникла звериная лапа, попробовала воздух, будто боязливый купальщик воду, втянулась обратно.

– Кто там? – полюбопытствовал Буслай.

Снаружи ответили рычанием, волосы на затылке гридней зашевелились, словно обдуваемые холодным ветром. Доски разлетелись, и в проеме проявилась гибкая фигура.

Воины удивленно уставились на большую лису с оскаленной пастью и красными глазами.

– Что за?.. – присвистнул Буслай.

Лиса прыгнула. Дрогнувшая от неожиданности рука ударила слабо, молот соскользнул с густой шерсти. Оскаленную пасть разрубила блестящая полоса меча. Туша грянулась, за шерстяным клубком потянулась красная линия, агония зверя кончилась у стены.

Нежелан вскочил с подстилки: в безумно распахнутых глазах пляшут огни очага, кулаки сжимают воздух.

– А? Что?

Буслай процедил саркастически:

– Оно живет.

Бедовик тряхнул головой, остатки дремы в глазах рассосались, взгляд упал на широкий след крови, брови поползли вверх.

– Что такое?

– Поди глянь, – хмыкнул Буслай.

Нежелан глянул на мертвую тушу, и гридни вздрогнули от испуганного крика.

Тело лисы испарялось густыми струями, будто снежок на раскаленной сковородке, шерсть становилась прозрачной, очертания размывались.

Размазанное облачко, серое, полупрозрачное, метнулось от стены с диким визгом и хохотом. Волосы воинов подняло холодным ветром, пламя очага опасно качнулось, лошади от страха заржали.

Лют обернулся. В уши ворвался медвежий рев, колени предательски задрожали. Раздался влажный скрежет, предсмертный крик коня захлебнулся кровью. Черный медведь, в два человеческих роста, расправился с лошадьми, будто справная хозяйка порезала суповой ломоть мяса.

Зверь обернулся, испачканная кровью пасть оскалилась, с острых зубов стекали тягучие капли. На витязей дохнуло смрадом, зверь рявкнул и пошел на остолбеневших людей.

Буслай молодецки хекнул. Молот просвистел в воздухе. Череп медведя лопнул красной щелью. От тяжести упавшего тела мельница содрогнулась.

– Что за напасть?! – ругнулся Лют – очертания хищника стали расплываться.

Знакомое полупрозрачное облачко со страшным ревом, закладывающим уши, метнулось через помещение. Холодный след ветра ринулся на пламя костра. С печальным вздохом огонь погас, и в темноте зардела россыпь углей.

В полутьме, сдобренной красным, явилась гигантская, под потолок, фигура, глаз во лбу ее светился злобным багрецом.

Нежелан заорал не своим голосом:

– Врыколак!

Лют до хруста сжал черен, глаза бешено искали уязвимое место. Буслай с проклятьем оглянулся во тьму, где среди выпотрошенных лошадей затерялся молот, кулаки сжали воздух. Великан взревел утробно, махина тела сложилась в поясе, рука потянулась к смельчаку с острой булавкой.

Лют полоснул по пальцам, толстым, как бревна княжеских хором. Лезвие едва вскрыло узорчатую кожу и скользнуло под плоскую плиту ногтя. Врыколак заворчал досадливо, око превратилось в полированный рубин, напоенный злым светом. Захрустели пальцы, сложенные в кулак, над Лютом нависла живая колотуха.

Витязь застыл, живот свело судорогой страха, беспощадное понимание скорой гибели сковало руки. В голове полыхнуло, вскипевшая вмиг кровь растопила лед в мышцах, с яростным криком Лют выставил над головой меч – пусть вражина хоть уколется.

Краем уха услышал сдавленный писк Нежелана – бедовик со страху что-то крикнул чудовищу. Валун кулака резко остановился в пяди от головы, лишь растрепало ветром пряди волос. Лют в ожидании подвоха ушел из-под смертельной сени. Гридни одним глазом уставились на великана, вторым косили на бедовика.

Лют спросил, едва шевеля губами:

– Чего он встал?

В багровом отсвете углей виднелись дрожащие губы Нежелана и жалкое, лишенное растительности лицо.

– Ждет указаний, – вымолвил бедовик свистящим шепотом.

Буслай передернул плечами с хрустом, ладонь прикрыла рот.

– Можно двигаться? – спросил он приглушенно.

– Не знаю.

Врыколак вытянул руки по швам, ноздри стравливали воздух шумно, пламя в глазу сжалось в рубиновую точку, по телу бегала нервная рябь. Коленные суставы противно хрустели, великан порывался тронуться с места, но стоял, будто одернутый невидимой рукой.

– Чего он хочет? – спросил Лют тихо.

– Нас съесть, – всхлипнул Нежелан.

– А чего застыл?

Бедовик хлюпнул носом, утерся ладонью, голос затрепетал в мельничной полутьме, как осиновый лист на осеннем ветру:

– Сказывали люди в деревне, что есть такое диво – по ночам жрет людёв в зверином обличье или предстанет в виде великана, раздавит в лепешку.

Буслай хмыкнул, окинул взором могучую фигуру, голова задралась с шейным хрустом, глаза гридня встретились с багровой точкой. Пламя бушевало под гнетом неведомого запрета.

– Такой громила! На что мы ему сдались? Коней бы попросил – с радостью отдали бы.

Лют покосился удивленно: гордый до неприличия Буська готов был отдать живот без драки, любопытно…

Нежелан продолжил дребезжащим голосом:

– Ежели успеешь на мельнице заветное слово сказать, то остановится и будет выполнять желания, а как исполнит… сожрет.

Лют задумался, в стенки черепа билась досадливая мысль об отсутствии Стрыя – он бы решил дело, а тут приходится выкручиваться самому…

– Зажги огонь, одноглазый, – скорее попросил, чем потребовал гридень сдавленным голосом.

Врыколак остался недвижим, с потолка покатилась волна дрожащего воздуха, испуганного злобным рычанием. Лют настороженно повернул голову к Нежелану, бедовик всплеснул руками на недоуменный взгляд.

– Он может приносить, ничего делать не будет.

Буслай осторожно хихикнул:

– Какой лентяй.

Лют пожал плечами, глянул в багровое бельмо, рука крепко сжала меч, голос прозвучал уверенно, твердо:

– Принеси хворосту охапку, чтоб на ночь хватило.

Под крышей загрохотало, потолочная тьма истлела багровым заревом. Облик врыколака дрогнул мутным маревом, расплылся в воздухе, как масляная пленка на воде. Зловред со злобным воем исчез.

Глава седьмая

Троица разом выдохнула, стесненные грудные клетки раздались в стороны с треском ребер, носы жадно вдохнули воздух, пропитанный запахами крови и внутренностей.

Нежелан переступил ногами, хлюпнуло, щиколотки погрузились в вязкую жижу. Бедовик отскочил от громадной лужи, что в неярком свете углей выглядела пятном мрака.

Буслай глянул на труса презрительно, сощурился, до рези всмотрелся в темноту. Сапоги зачавкали. Присел, в ноздри шибанула густая волна тошнотворного запаха. Ладонь опустилась на лицо защитной личиной, вторая пошарила в скользкой и теплой груде.

– Скотина! – простонал Буслай полузадушенно. – Не знал, что в лошадях столько потрохов.

Лют отмолчался, ладонью вытер лоб, а правой намертво вцепился в черен: вздумай кто вытаскивать – оторвет с кожей. Позади клацали зубы бедовика. Витязь подумал с толикой теплоты: в кои веки выручил… на какое-то время.

Нежелан ахнул. Буслай резко привстал, держа в руке сочащуюся печень, готовый швырнуть ее в чудище. Лют невольно отступил на шаг: воздух заплясал мутными струями, зарос плотью и одеждой врыколака. С сухим стуком на пол упала громадная, в человечий рост, охапка. Ветки в тусклом свете углей торчали из груды обломанными костями.

– Благодарю, – сказал Лют по привычке.

Врыколак ответил глухим рыком. Огонь в его глазу умерил пыл, горел ровно, как очаг рачительного хозяина.

Витязь с невольным холодком ощутил, что великан немного приблизился, хотя Лют отошел от места, откуда послал того за хворостом. Нежелан забубнил над ухом:

– Он с каждым разом приближается, беги не беги. Надежа на скорый рассвет, продержимся до зари – уцелеем.

– Что еще знаешь? Как убить чудо?

Ответ бедовика опечалил.

– Он бессмертен, уничтожить нельзя.

Буслай с досады сжал кулак, лошадиная печень брызнула тонкими струйками. У Люта заломило челюсти: до рассвета далеко, надо поручить врыколаку трудноисполнимое дело, придумать бы – какое…

Великан заворчал недовольно, щель рта раздвинула влажная лента, прошлась по верхней губе плотоядно. Нежелан пискнул от страха.

– Принеси поесть, – начал Лют. Кожей спины ощутил удивленно-досадливый взгляд Буслая, поспешно добавил: – Принеси изысканных яств, чтоб не у каждого князя на пиру стояли, не ленись, сгоняй в дальние страны, попотчуй нас заморскими диковинами. Но учти, еда должна усладить животы без вреда и усыпляющего свойства.

Врыколак недовольно хрюкнул и растаял в воздухе.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Может, потом красных девиц попросим, из каждой земли по паре?

– Больно крепок задним умом! – огрызнулся Лют. – О чем раньше думал?

– Ай! – отмахнулся гридень.

Нежелан захрустел хворостом, очаг ожил веселым пламенем, яркий свет выточил из темноты убранство мельницы, похожей на скотобойню. Буслай скривился от жалости к лошадям, лицо превратилось в злобную маску, в ладонь вернулся заляпанный молот. Гридень подбросил оружие, пошевелил воздух пробным размахом.

– Неужто даже оружие бабки не поможет? Стрый сказывал, она им Чернобога чехвостила, а тут увалень одноглазый.

Лют пожал плечами:

– Скоро вернется – попробуешь.

Буслай смолчал. В ожидании воины глазели на стены и вздрагивали от каждого шороха. Бедовик деловито ломал ветки и кормил огонь. Насыщаемое пламя разгорелось, как полуденное солнце. Языки огня, огромные, будто метлы, щупали воздух.

Врыколак вернулся довольно быстро. Лют с разочарованием уставился на гору подносов и кувшинов, густые ароматы снеди заполнили мельницу, схватились с запахами крови и победили. Великан выжидательно буравил оком. Лют кисло перевел взгляд с еды на огромную тушу. Лицо кривилось, будто съел недозрелой клюквы.

Буслай покрепче ухватил рукоять молота и примерился к броску прямо в багровый круг на лице. Нежелан от страха закрыл глаза – спрятался от опасности.

Лют сглотнул ком, слова еле пролезли через губы:

– Молодчина. Управился быстро.

Врыколак тихонько рыкнул.

– Куда тебя услать?..

Буслай, держа взглядом гиганта, бросил Люту:

– А может, дев красных? Хоть потешимся… напоследок.

– А зеленых не хочешь?! – огрызнулся Лют. – Вот что, одноглаз-переросток, добудь трех коней: сильных, выносливых, одной масти, и чтоб у каждого…

Витязь пустился в пространные объяснения примет и достоинств коней, вплоть до количества гвоздей в подковах, кожи на седлах, кожи поводьев. Говорил медленно, тягуче, будто лил мед. Буслай против воли зевнул, глаза слипались, молот едва не выскользнул. Костер остался без подкормки – Нежелан стоял столбом, с закрытыми глазами. Языки поредели, буйная пляска сменилась степенным горением, в мельнице потемнело.

Лют закончил требование, перевел дух, шершавый язык со скрипом поскреб сухое нёбо.

– И не торопись, – добавил он, – нам не к спеху.

Врыколак рыкнул, людей облило презрением, облик великана растаял, как льдина на ладони, по лицу Люта скользнул холодный порыв ветра.

Витязь рассерженно вогнал меч в ножны, пол прогнулся под сапогами, пузатый кувшин захолодил ладони. Лют принюхался, лицо подобрело, во рту исчез янтарный водопад. Буслай глянул на прыгающий кадык соратника, сглотнул слюну и пристроил молот на поясе. Глянул на зажмуренного бедовика, пихнул локтем:

– Не спи! Костер потух.

Нежелан охнул, взглядом обшарил мельницу, тряска рук поутихла. Бедовик заторможенно направился к груде хвороста, затрещали ветки, огонь воспрянул духом, остатки темноты по углам исчезли.

Буслай присел на корточки и рылся в яствах, как свин в желудях, губы лоснились жиром, за ушами трещало. Лют ополовинил кувшин, отставил в сторонку, на пирующего соратника глянул неодобрительно. Тут кон скоро выпадет, а он жрет, куском не давится, скотина!

– А что я, – забормотал Буслай смущенно, – хоть напоследок откушаю. Вкуснотища!

Спиной, что ли, чувствует, подивился Лют, махнув на гридня рукой. Отошел к огню, ладонь коснулась желтых языков. Нежелан глянул участливо, глаза расширены, стоят на мокром месте, рот скривил, но Лют отмахнулся.

Буслай успел нажраться, ослабил пояс на дырку, под потолком затихла сытая отрыжка. Даже бедовик глянул с укором, ветками в руках захрустел рассерженно.

Огонь качнуло холодным порывом, снаружи раздались изумленное ржание, перестук копыт. Лют посерел лицом, кулаки беспомощно сжались. Противная громада вынырнула из воздуха, уставилась выжидательно.

– Быстро, – сказал Лют с укором. – А чего внутрь не завел, вдруг что не так?

Врыколак рыкнул оскорбленно, ручищи сложил на груди, сверху полилось обиженное сопение.

Лют озлился.

– Добро! Принеси теперь злата гору, вровень с крышей, полновесными монетами, единого размера. Внутри не ссыпай, а то задохнемся, снаружи оставь.

Врыколак хрюкнул, исчез.

Лют сглотнул горечь: великан в опасной близости, еще один наказ – и схватит, сожмет так, что кровь потечет меж пальцев, будто сдавит сочную ягоду.

Буслай кашлянул, метнул злобный взгляд на бедовика – а кто еще виноват?

– Сходи, посмотри, что за кляч одноглазый достал.

Нежелан глянул испуганно, замотал головой. Лицо Буслая исказилось гневом.

– Что-о?!

Лют остановил соратника:

– Тихо, быстро собираемся и уходим.

Буслай глянул остолбенело, видно, такая мысль ему в голову не пришла. Во взгляде засквозило уважение.

– Другое дело. Кони-то есть, быстроходные.

Спешно собрались, Нежелан хотел погасить костер, но Лют остановил – пусть мельница дотла сгорит.

Дверной проем сочился ночной прохладой, виднелась бледная луна в соляной россыпи звезд. Ошалелые от перемещения, кони бродили неподалеку, пощипывали траву. Врыколак, естественно, не стал их стреноживать или привязывать.

Лют шагнул в проем – уши заложило от грозного рева, грудь хрустнула от удара, ноги оторвались от земли. Буслай увидел налетающую спину, раскинул руки растерянно, троица покатилась кубарем.

Лют приподнялся на локте – грудь ныла, но ребра уцелели – и сощурился в темноту. Воздух замутнел, налился плотью. Врыколак навис на людьми, око буравит Люта с укором. Палец, толстый, как стропило княжьих хором, приблизился к лицу, великан погрозил нерадивому, медленно истаял.

Буслай досадливо сплюнул:

– Вот сволочь!

Лют кивнул:

– Еще какая!

Буслай слез с охающего Нежелана, опасливо приблизился к выходу.

– Коней распугал, скотина! Хорошо, что убежали недалеко.

Лют отошел от выхода, присел у костра. Огонь бросал отсветы на хмурое лицо, брови слиплись в одну, желваки вспухли валунами. Страха не было, но сердце царапала досада.

– Буслай, – сказал Лют ровным голосом, – в моем мешке возьмешь карту и что понравится.

– Лют, да ты чего? – вытаращил глаза гридень. – Я сейчас расплещу громилу! Молот-то не простой.

Лют отмахнулся:

– Брось, лучше собирайся в путь, а если и тебя врыколак не выпустит, то протянешь до рассвета.

– До рассвета не близко, успеет и до меня добраться, – усомнился гридень.

– Ничё, как меня сцапает, пусть исполняет поручения Нежелана, так до зари и протянешь. Поможешь, Нежелан?

Бедовик вытаращил глаза и пролепетал обалдело:

– Рад стараться.

Буслай хотел возразить, но повеяло холодом, волосы встрепенулись и неспешно улеглись, великан заполнил полмельницы. Гридень хрюкнул злобно, болванка молота канула в толстую ногу. Удар прошел впустую, набалдашник пролетел сквозь плоть и ткнулся в доски пола.

Врыколак лениво глянул на неугомонную букашку, уставился на Люта плотоядно. Витязь невольно отступил, великан навис скалой в опасной близости, подергивал пальцами в нетерпении. Одно поручение – и сможет насладиться кровью человечишки.

– Уже собрал гору злата? – процедил Лют подозрительно. – Быстр, ничего не скажешь.

Врыколак рыкнул польщенно, багровый глаз впился в бледное лицо.

– Ну… исполни последнее поручение, – сказал Лют. Витязь задумался надолго, врыколак поторопил раздраженным рыком. – В Железных горах, – начал Лют медленно, – есть сокровищница. Перенеси ее сюда, до последней монетки и камешка.

Врыколак рыкнул несколько смущенно, но пошел рябью, с порывом ветра исчез.

– Неплохо придумал, – похвалил Буслай.

Лют пожал плечами:

– Тебе не придется идти в горы. Отыщешь чудо-оружие – и назад.

– Знать бы, как оно выглядит, а то буду рыться месяц и не найду. Не силен я в колдовских штучках.

Лют смолчал, меч выпорхнул с легким шорохом, уставился острием вниз. Витязь в задумчивости ожидал неминуемого.

Ожидание затянулось. Груда хвороста уменьшилась на две трети, небо спасительно побледнело. Нежелан бесстыдно дрых у огня, его сапоги потихоньку дымились. Гридни клевали носами, резко вздергивали головы, пальцами терли глаза – прогоняли сонную одурь.

– Ну, где он? – пробормотал Лют рассерженно.

В посветлевший дверной проем ворвался порыв ветра, с визгом, похожим на плач, метнулся в середину мельницы. Гридни сбросили сонное оцепенение, сжали оружие до хруста пальцев.

Воздух помутнел, заклубился маревом на полу, облако хрипело и стонало. Прозрачные струи потемнели, и витязи отшатнулись.

На пол грянулась половина туши врыколака: поясница украшена лохматым поясом порванного мяса; густая кровь неохотно вытекает из жил; от одежды – грязные лохмотья; тело зияет страшными ранами; левая рука держится на лоскуте кожи.

Врыколак приподнял голову, гридни с омерзением уставились на темную дыру на месте глаза, заполненную слизью.

Великан потянулся правой рукой, сжатой в кулак, к Люту. Хрип в горле захлебнулся, в израненной груди жутко хлопнуло, обрубок врыколака застыл. Пальцы разжались, под ноги Люту покатилась монетка, ткнулась в сапог, со звоном упала.

Лют поднял кусочек золота, равнодушно мазнул взглядом по невиданной чеканке и прикипел к безжизненному чудищу. Буслай подошел, всласть попинал сапогом голову, под сводами утих крик ликования.

– Не поймавши, лебедя кушаешь, скотина! Кто-то и тобой отобедал.

Нежелан заполошно вскочил, продрал глаза, поперхнулся криком. Лют вложил меч в ножны и, глядя на искромсанную тушу, сказал задумчиво:

– Если бессмертного врыколака сразил хозяин или страж сокровищницы, то каково нам придется?

Буслай на миг запнулся, отмахнулся с великолепной небрежностью:

– Там видно будет.

Лют хмыкнул и покачал головой.

Нежелан робко приблизился к мертвому великану. Лицо Нежелана осветилось радостью, и он с наслаждением пнул великана в бок. Буслай посмотрел на героя насмешливо, но смолчал.

Лют бросил взгляд в сторону выхода: проем сочился утренней хмарью, солнце вот-вот покажет румяный край.

– Нежелан, поймай коней, погрузи поклажу. Поели, поспали, пора двигаться.

Бедовик с трудом оторвался от попрания ворога и кинулся наружу. Буслай пару раз утопил носы сапог в туше и отошел, утирая со лба честный пот.

Мельницу покинули без спешки. Лют перед уходом побросал по углам горящие головни, уверился, что огонь принялся за стены, и вышел на утреннюю прохладу.

Нежелан поймал коней, запыхался, не спеша подвел к мельнице. Буслай указал на поклажу: мешки повисли на седельных крюках, кони недовольно фыркнули – к грузу непривычные. Откуда врыколак их утащил? На хозяев не нарваться бы.

Буслай взгромоздился в седло, одобрительно крякнул: кони видные, мечта любого мужчины, правда, у всех одинаковые. Неловко, что у бедовика такой же, да и люди посмеиваться будут, люди ведь… Ну да ладно, что-нибудь придумает.

Лют потрепал скакуна по холке, пригладил пальцами звездочку на лбу, диво, что врыколак добыл одинаковых коней так быстро. Буслай воззрился на соратника, удивленно крутящего головой. Мельница сочилась белесым дымом.

– Ты чего?

– Я заказывал гору злата, ты ее видишь?

– Нет.

Лют повел очами, мельком глянул на дверной проем, затканный клубящейся паутиной, обшарил взглядом стену. Столб монет не сразу и заметишь, прислонен к стене, солнце едва показалось, золотые ободки тусклые.

– Вот сволочь! – ругнулся Лют. – Разве это гора?

Буслай сказал со смехом:

– Зато, как и просил, вровень с крышей.

Лют тронул деньги, столб опасно качнулся, монеты посыпались желтым горохом в траву. Витязь набил поясной кошель до треска швов, отошел от дымящейся мельницы, легко запрыгнул в седло.

– Ну никому верить нельзя! – воскликнул он возмущенно.

Кони мелкой рысью удалялись от горящей мельницы. Пламя яростно разгорелось, желтые струи охватили мельницу жадно, будто любимую после долгой разлуки.

Всадники отъехали далеко и не видели, как в оранжевых языках порскнуло мутное облачко и треск рушащихся балок слился с яростным рыком.

Глава восьмая

Дорога покорно ложилась под копыта чудо-коней, что не знали усталости: в глазах рябило от деревень и весей, встреченных во время бешеной скачки.

У небозема возникла стена леса, невысокая, как старый заборчик. Солнце неспешно следовало за всадниками, уже багровое глянуло с насмешкой, когда те остановились на опушке дремучего леса. Деревья уходили в небо, протыкая облака, от стволов веяло несокрушимой мощью, густые кроны закрывали небо зеленым покрывалом.

Буслай оглянулся на Нежелана, зыркнул строго: смотри у меня! Бедовик неловко отвел глаза – устал оправдываться мелким потерям и неприятностям, но они происходят и происходят, и не кончатся, покуда он с воинами. Нежелан предлагал остаться в каждой деревне, но Лют отмахивался: не приживешься, там встретят хорошо, погостить пустят ненадолго, а бедовому, оторванному от корней, дорога в город.

Лес миновали, к удивлению Буслая, без приключений. Могучие деревья встретили путников теплым дыханием, воздух был пропитан добротой и заботой. Гридням аж петь захотелось от необычайной легкости, что возникла в чудесном месте.

Кони шли и шли без малейших признаков усталости. Разжигаемые мальчишеским любопытством, гридни не устроились на ночлег, миновали лес в ожидании, когда четвероногие свалятся. Но кони с унылыми мордами уверенно проделали путь, ни разу не запнувшись.

Стена деревьев разомкнулась широким полем, залитым нежным светом, розовые облака неохотно отпускали солнце. Луга и пашни сгрудились вокруг крупной веси, издали дома казались склеенными друг с другом – маленькие, того и гляди на ладони уместятся.

Гридни продрали сонные глаза, посмотрели друг на друга зло, лихорадочно вспоминая, кому первому пришла в голову дурость испытать коней бессонницей. Лют первым усмехнулся, ладонь прикрыла зевок. Буслай что-то забормотал смущенно, покрутил головой. Припавший к холке Нежелан проснулся от удивленного крика.

– Что такое? – спросил он испуганно.

Воины молча смотрели на юг. Воспаленные недосыпом глаза слезливо щурились, пытались рассмотреть получше бугристые холмы. Нежелан внезапно понял, что холмы – на самом деле исполинская горная гряда, которая заслонит мир, когда подъедешь ближе.

– Вот и добрались до Железных гор, – пробормотал Буслай.

– Еще нет, – сказал Лют рассудительно. – Вон еще сколько переть, дай Сварог к вечеру до предгорий добраться. И кто знает, что за люди тут живут.

Буслай молча кивнул. Троица не спеша двинулась к веси. Воины настороженно обшаривали окрестности, взгляды зацепились за мелкие точки коров на зеленом лугу, ветерок донес сухие щелчки кнута.

– Так, Нежелан, как подъедем – молчи! Не хватало, чтобы из-за тебя на вилы подняли вблизи цели.

Бедовик отвернулся, горло сжала твердая рука, в глазах стало горячо и мокро от обиды. Лют глянул хмуро на соратника, меж ушей чудо-коня пролетел плевок.

– Тронулись потихоньку, – сказал он с недовольством.

Путники поздоровались с пастушком и неспешно въехали в деревню. Кожа зазудела под взглядами, одновременно сонными и любопытными. Кони в молчании пересекли середину широкой улицы.

Буслай изнылся от бездействия, но не махать же приветственно, как освободитель, мускулистой дланью – пусть поздороваются, а там ответит. Но жители смотрели со здоровым любопытством, без страха, приветствовать не торопились.

Запоздало выскочил староста, войт, в окружении крепких парней, смеривших чужаков ревнивыми взглядами. Буслай улыбнулся бесстыдно: деревенские в плечах пошире, ручищи, как ветки столетнего дуба, но мускулы рыхлые. Парни ходят вразвалку, кажутся непобедимыми такой же деревенщине. Буслай побьет любого даже на кулаках, доказывая превосходство лучших людей на свете – воинов, благодаря которым существуют эти… копатели земли. Лют глянул на соратника, во взгляде мелькнуло похожее чувство, плечистые парни прочитали суть перегляда, засопели сердито.

В веси задержались не долго, что устроило и крестьян, особенно тех, чьим дочерям Буслай строил глазки. Честно расплатившись за еду и походные мелочи, путники выехали на посвежевших конях в сторону стольного града Предгорий, за чьими вратами лежал путь в Железные горы.

Буслай оглянулся на весь, в глазах зарябило от высыпавшего на работу люда, хохотнул звонко:

– Странные люди, отличные от наших, но чем – понять не могу. Хоть языки похожи.

Лют пожал плечами, мир подпрыгивал перед глазами, далекие горы двоились, сливались с широким полем, маленькими рощицами, пышными кочками.

– Наши пращуры были одним народом, отсюда и язык остался. Недаром старики бают: от края Степи до берега Окияна живет один народ, спаянный общим языком, словене.

Буслай не упустил возможности взглядом кольнуть бедовика, отмахнулся:

– А! Скоро одними словами будем называть разные вещи. Вон у них, – он не сдержался, расхохотался задорно, – у них ужиком зовут не веревку, а родича. Представляешь?

Лют сдержанно посмеялся.

К вечеру, когда мир залило багровое золото заходящего солнца, здесь немыслимо огромного, раздутого, как боярин, путники добрались до столицы Предгорий. Миновали последнею подпорку города – зажиточную весь, – и кони легко взбежали на вершину холма, поросшего короткой травой. От резкого натяжения поводьев кони остановились.

– Их ты! – почесал затылок Буслай.

Лют молча согласился.

Город идеально вписался в тело горы, строители поставили каменные дома на широкой долине, защищенной с трех сторон неприступными скалами. Четвертую сторону прикрывала высоченная стена. К массивным воротам вела извилистая крутая тропа, запруженная повозками, даже досюда доносилась ругань купцов. Каменный мост был перекинут через глубокое ущелье.

Солнце ушло за горы, на стены скал плеснуло красным, и Лют ахнул восхищенно: воздух над городом налился сказочными красками, будто открылись врата в ирий.

Буслай протер подозрительно заблестевшие глаза, голос стал хриплым, словно горло его недавно освободилось от тяжелой хватки.

– Неплохо, но в наших лесах сердцу милей.

Лют тряхнул головой, поспешно согласился. Кони тронулись с места, земля сменилась мощеной брусчаткой, копыта с веселым звоном выбивали искры.

Наперерез двинулись оружные молодцы, нарочито держа ладони на мечах. Буслай ответил на сверлящие взгляды злобной рожей.

– Хто такие? – спросил требовательно старший разъезда, немолодой муж с хищным лицом и гладко выбритой кожей щек.

Помощники взяли пришлых в полукруг, на рассерженного Буслая смотрели насмешливо, похлопывали по рукоятям мечей издевательски. Нежелан съежился в седле, но на него внимания не обратили, ясно же: вред княжеству могут принести вот эти оружные хлопцы.

Лют сдержал огонь в груди, и бурлящая кровь немного успокоилась. Потом откинулся нагло и смерил старшого презрительным взглядом:

– Путники перехожие.

Старшина ревниво обшарил взглядом фигуру чужака, при виде меча глаза его сузились.

– Почему оружные? – спросил он жестко.

Лют ответил с ленцой, как боярин холопу:

– Дороги неспокойные, а покуда вы прискачете на защиту, будет поздно.

Разъезд зароптал возмущенно, горячие головы наполовину обнажили сталь. Буслай охотно бросил ладонь на рукоять молота и сощурился прицельно. Старшина поморщился досадливо. Люто вращая глазами, он заставил подручных угомониться. В его взгляде появилось некоторое уважение.

– Кому присягу давали? – спросил он обыденным тоном.

– Мы из ближней дружины князя Яромира, чьи земли лежат в полумесяце на полночь. Должен заметить, весьма богатые земли, вашим не чета.

Пригорцы шумно засопели, лошади под ними пристукнули копытами нервно, уши резанул противный скрип железа и зубов. Старший успокоительно вскинул длань, посмотрел на Люта с понимающей усмешкой.

– Что-то слышал об этом угодье, говорят, тамошние обитатели настолько трусливы, что от страха не понимают, что говорят, на людей кидаются.

Настал черед Буслая ахнуть в гневе и стиснуть молот, обласканный предгорцами насмешливыми взглядами. Лют остался спокойным, ответил воину такой же ухмылкой.

– Нет, так в лесу себя не ведут, разве что смельчаки, забравшиеся ради спасения шкур в темные и вонючие пещеры, из-за того разумом тронувшиеся. Это да.

Начальник разъезда закончил словесную перепалку и подпустил в голос немного тепла:

– Если явились не бесчинствовать, а посмотреть на дивный город Кряж, славно погудеть в корчмах с потребными девками – добро пожаловать.

Лют кивнул, лицо осветила дружеская улыбка.

– Клянусь, что пришли с миром, по поручению нашего князя, никакого урона жителям и городу не причиним.

Буслай и предгорцы выдохнули разочарованно, Лют обменялся понимающим взглядом со старшим: мальчишки, ведь не хотят кровавой рубки, но пыжатся.

Путники объехали разъезд, кони зацокали по булыжникам. Извилистая петля дороги помалу покрылась золотыми язвами, а когда отряд подъехал к ее началу, узрели Огненного змея, зажженного сотнями факелов.

Двинулись шибче. Словоохотливые купцы и деревенские торговцы пояснили, что ночью, как и в остальных людских городах, за ворота никого не пускают. Придется выбирать меж ночевкой на камнях и пронизывающем ветру и спуском вниз… на дно ущелья, ибо невредимым спуститься трудно.

Путники оттесняли людей конями, посыпались черные ругательства, спину Нежелана тряхнуло от ударов камней.

– Чего вы там болтали? – сказал Буслай, порадовавшись мукам бедовика. – Ничего не понял, вроде друг друга оскорбляли, а разошлись миром.

Лют с облегчением увидал запруженный мост, не оборачиваясь, ответил:

– Да просто языки чесали, бывалые мужи без того не могут.

Буслай засопел обиженно: Лют невольно напомнил ему, что он молодой гридень, в серьезных схватках не бывавший. Хоть и подтрунивает над Лютом всячески, подначивает, перечит, но происходит то по доброте старшего, к оскорблениям нечувствительного.

Палец смахнул из уголка глаза горячую каплю. Буслай стиснул челюсти, в голове билась утешительная мысль, что не виноват в малости лет, не позволившей хоробрствовать на Пепельном валу и в других жарких битвах. А в самой глубине сознания неприятно грыз червячок, что так можно списывать на молодость, но на самом деле…

Буслай тряхнул головой, как мокрый пес, и поспешно затараторил, дабы ужасная мысль не вернулась:

– А чтой-то он гулящих девок потребными назвал? Они тут Покон вообще чтят?

Лют пожал плечами, заметил вдумчиво:

– С другой стороны, непотребное никому не нужно, а раз пользуются, то неча кривить.

Буслай задумчиво хмыкнул.

Нежелан с завистью прислушивался к разговорам витязей и хлюпал носом от обиды: когда и он сможет говорить больше трех слов за день?

«Уйду от них, – всплыло горькое решение, – здесь и останусь, пусть идут одни. И чего таскаюсь за двумя угрюмыми мужами, занятыми важным поручением? Один к тому же постоянно унижает…»

По мосту двигались медленно, брань отражалась от скал, множилась звонкой разноголосицей. Почти стемнело, город осветился огнем, заключенным в прозрачные колпаки на вершинах столбов. Гридни подивились диву, подобрали челюсти и с тоской уставились на людскую запруду. Все орут, давят друг на друга, забывая, что у моста перил нет, а лететь вниз долго, успеешь от страха умереть.

– Что столпились? – простонал Буслай с тоской.

Один из торговых людей пояснил охотно:

– Да мытари товар проверяют тщательно, покуда в каждый кувшин рыло не сунут, дальше не пройдешь.

Эхо расстроенного крика прокатилось по ущелью, на миг заглушив ругань.

На середине моста стало ясно, что заночевать в городе не судьба. На землю опустилась тьма, небо застелилось черной скатертью, прибитой серебряными гвоздиками, факелы трепетали на ветру, поэтому еле разгоняли мрак. Ворота вот-вот закроют.

Нежелан выдохнул разочарованно, зашарил в мешке в поисках факела. Промасленная тряпка охотно разгорелась, едва упали первые жирные искры трута. Нежелан поспешно подхватил факел, вздернул над головой. Пока неуклюжими движениями запихивал трут в непромокаемый чехольчик, конь перестал чувствовать натяжение поводьев, тряхнул головой, лениво всхрапнул.

Рядом стоящий мужик обернулся с недовольством, грязный кулак съездил по морде. Конь резко отшатнулся. Нежелан взмахнул руками, пытаясь удержаться в седле. Факел уткнулся во что-то твердое, воздух потряс обезумевший крик лошади, запахло паленым.

Сбоку загрохотало, лошадиное ржание сплелось с руганью, Лют встревоженно обернулся на многоголосое оханье. Повозка прогремела по камням моста, с натугой преодолела приподнятый край, и отчаянно визжащую лошадь накрыл дождь зерна.

– Твою медь! – заорал хозяин люто. Глаза неверяще смотрели вслед падающей лошади, в ушах стихало испуганное ржание.

Толпа, как один, прильнула к краю, нимало не заботясь о сохранности жизни, горящие любопытством глаза жадно обшаривали туманное дно ущелья.

Лют быстро сообразил что к чему, рукой стиснул повод коня бедовика и потащил за собой, приглушенно ругаясь. Любопытный народ освободил узкую полоску моста, по ней стремглав промчались три коня. Лют отчаянно молился, чтобы не сбить какого-нибудь недотепу.

Люди отпрянули от края, свободное пространство затянулось, как болото тиной, стены Кряжа сотрясли ругательства. Мытари глянули подозрительно на чужестранцев, один значительно посмотрел на бурлящий мост и перевел взгляд на путников.

Лют зачерпнул из мошны полную горсть золотых кругляшей, сборщик подати аж поперхнулся, глаза выпучились, как у голодной жабы.

– Мы по важному поручению князя, – шепнул Лют заговорщицки, не уточняя от какого.

Мытарь молча кивнул, обеспокоенные стражи по повелительному взмаху расступились. Лют спросил у праздного вида стражника, где можно переночевать, поблагодарил за ответ, и кони зацокали по каменной мостовой. Буслай все порывался сказать, еле утерпел, когда отъедут подальше от высоченных въездных ворот.

– Ну и что он опять натворил? – раздался яростный шепот. – Чуть безвинного человека не сгубил, но разорил – точно.

Нежелан вжал голову в плечи, в животе застыла ледяная глыба: на сей раз и добрый Лют освирепеет, за такое дело не грех и отмутузить.

Лют отмахнулся с усталым видом:

– И хрен с ним.

Буслай поперхнулся, некоторое время ехал, глотая воздух широко открытым ртом, как рыба на суше.

– Но как же?..

Даже Нежелан глянул удивленно, а Лют пояснил неохотно:

– Благодаря Нежелану мы будем ночевать в кроватях. Теперь не надо говорить, что он приносит одни несчастья. А насчет торговца… Главное, что живой остался, а следом бы улетел – что ж, для мужчины гибель почетная.

Буслай ошарашенно замотал головой, как бык, получивший в лоб молотом: вот тебе и Лют – борец за справедливость. Что с человеком делает усталость!

Улочка перед вратами была узкой, с насечками проулков, где можно укрыться десятку воинов. Лют глянул на плоские крыши домов, с холодком заметил верхушку груды камней.

– Взять Кряж непросто, – поделился он с Буслаем.

Гридень кивнул, не меньше впечатленный мощью крепости. Молча двигались по улице, освещенной диковинными светильниками на столбах. Сзади раздались отчаянные вопли, ругань, скрежет массивных створок. Торговый люд, успевший просочиться в Кряж до закрытия, выдохнул облегченно, посыпались злорадные шуточки.

Лют поморщился, нагло наехал, купчик с визгом отлетел в сторону. Буслай скорчил злобную рожу, торговец поперхнулся бранью, отвел глаза.

Улочка разделилась широкими рукавами, кони свернули налево, дома на улице были ярко освещены, сквозь толстые стены пробивался смех, пьяные песни. Лют внимательно всматривался в вывески.

Буслай удивленно присвистнул:

– Надо же, ни кусочка дерева! Думал, будет основа каменная, а поверх, как у людей, дерево, а тут одни камни, половина вывесок из металла.

Лют пожал плечами:

– Каждый строит из подручного. Ну нет у них деревьев, одна трава, вот по нужде и складывают булыжники.

– Дурачье!

– Да, – согласился Лют со смехом.

Кони остановились у въезда в освещенный двор, заполненный звуками хмельного веселья, бьющими из корчмы в два яруса. Лют прищурился, кивнул удовлетворенно:

– Вот, кажись, тот самый «Горный великан», картинка красочная.

Буслай посмотрел с подозрением:

– Конюшни не нравятся, кабы коней не сперли. Слышь, бедовый, поспишь сегодня на сене.

Нежелан от грубого тона обомлел и с ответом замешкался. Лют глянул успокаивающе, кони процокали в освещенный двор.

Глава девятая

Мальчишка конюх подбежал к приезжим, на чумазом лице появилось любопытство: откуда взяли таких одинаковых коней? Гридни спешились, передали поводья, сладко потянулись, оглашая двор суставным хрустом. Нежелан ревниво отобрал поводья у мальчонки, повел коней по кругу. Конюх глянул насупленно, сказал, глядя на здоровых дядей с опаской:

– Ночь в конюшне стоит четверть трура с коня, зерно даровое, а за воду – два трура.

Лют почесал в затылке: что еще за труры? Запустил ладонь в мошну, мальчишка недоверчиво схватил золотую монету.

– Хватит?

Конюх часто закивал, как дятел в поисках корма, губы разъехались, обнажив белый ряд зубов, чернеющий щербиной.

– Ага, еще сдача причитается, только спрашивайте у хозяина, у меня нету.

Лют отмахнулся великодушно.

– А что вода такая дорогая?

Лицо конюха потемнело, веселый блеск в глазах исчез.

– Недавно беда случилась, почтенные чужеземцы. Наслали злые колдуны птицу Юстрицу, много жизней унесла.

Буслай вылупился удивленно:

– Что за птица?

– Такая огромная, черная, со змеиными головами и хвостом.

Буслай отмахнулся, глянул на мальца снисходительно:

– Что лепечешь, это аспид.

Конюх упрямо мотнул головой, губы сжал в нитку.

– У аспида две головы, а у Юстрицы три да крылья железные. Как заденет крылом поганым воду, так разразится повальный мор. Покуда отогнали да чистые истоки нашли… – Мальчишка выдохнул горестно, в глазах заблестели слезы.

Буслай смущенно крякнул, ладонью потрепал спутанные волосы конюха. Лют покивал сочувственно, дал мальцу еще монету.

Гридни направились к двери корчмы, сочащейся по периметру желтыми полосками, в спину догнал голос Нежелана:

– Лют, у тебя стремя повреждено.

Лют запнулся, Буслай посмотрел выжидательно, после кивка направился в корчму. Нежелан ткнул пальцем в перекладину стремени, готовую не сегодня-завтра изломиться.

Гридень развел руками, вполголоса выругался: проклятый врыколак, халтурил по-черному!

– Где ближайший кузнец? – спросил витязь конюха.

– Направо, а там иди на звуки грохота, они до полуночи спать не ложатся, – пояснил мальчонка охотно.

Лют отвязал стремя. Нежелан покорно выслушал наставления не шалить, скорее выходить коней, и проводил взглядом спину витязя до въездных ворот. Глянул на коней – мышцы противно застонали – и со вздохом принялся расседлывать.

Найти улицу мастеровых оказалось несложно, грохот и впрямь указывал не хуже зазывалы. Окрестные улицы степенно погружались в сон, жители наверняка елозили на кроватях, проклиная непоседливых кузнецов. Что ж, если торговать дозволено лишь под присмотром Дажьбога и любая сделка во тьме считается недействительной, то кузнецам на подобные запреты плевать.

Совсем недавно умелец, способный из бесформенного куска железа сковать плуг, светец либо женскую висюльку, казался кудесником, любимцем богов. Сказать по правде, и сейчас многие так думают. Лют мальчишкой в том был крепко уверен. К тому же кузнец работает с огнем, стихией благостной, божественной, от скверны очищающей. Потому и могут работать в любое время суток.

Лют толкнул первую дверь, за которой громыхал кузнечный молот. В лицо дохнуло жаром, и он сощурился в багровую тьму. Побратим огню обернулся на звон колокольчика над дверью, молот застыл над вишневой полосой металла. Помощник перестал раздувать мехи, ладонью утер с закопченного лба трудовой пот и взял у хозяина заготовку и молот.

Кузнец вытер руки о кожаный передник, надетый на голое тело, согнулся над бадьей воды – голова зашипела, как раскаленная болванка.

– Здрав будь, воин, – поздоровался кузнец густым басом.

Лют склонил голову и подошел ближе. С бороды и усов кузнеца стекали мутные струйки, в волосках поблескивали крупные капли, при виде стремени в глазах его мелькнуло разочарование.

Гридень передал стремя, железка в могучей ладони выглядела хрупкой игрушкой. Кузнец глянул мельком, несмотря на полутьму, в которой лучше виден разогретый металл, быстро определил поломку.

– Изделие – дрянь, – хмыкнул он с чувством превосходства. – Поправить – минутное дело.

Лют, задетый известием, что обладает плохой вещью, буркнул недовольно:

– Погоди, кузнец, раз такое дело, продай готовую пару или сделай.

– Ковать нужды нет, – отмахнулся кузнец. – Эй, сгоняй на склад, принеси пару стремян, – рявкнул он на помощника.

Тот отставил заготовку, затопал ногами, дверь скрипнула, парень исчез. Кузнец вернулся было к прерванной работе, но Лют от нечего делать спросил:

– А не слыхал ты кощуну о поражении Волоса?

Кузнец хмыкнул удивленно, отложил работу.

– Ты даешь, воин, еще спроси: могу за молот держаться?

Лют примирительно улыбнулся. В голове мелькнуло: мало ли какие люди здесь живут, может, молимся разным богам, несмотря на общий язык?

– Запало мне в сердце одно несусветствие.

– Эт какое? – глянул кузнец с любопытством.

Гридень помялся, собираясь словами. От горна тянуло страшным жаром, тело взмокло и истекало широкими струями. Лицо коваля в красноватом свете смотрелось загадочно, внушительно, в провалах глаз клубилась мудрость.

– Почему всюду поют, что Перуна освободил кузнец, а после еще и Змея за язык клещами поймал?

Валуны плеч приподнялись недоуменно.

– Раз поют, знать, так и было.

– Не-ет, – тряхнул Лют головой упрямо. – В кощунах ничего не поют спроста, всегда старики ввернут какое-то назидание, что западает незаметно.

Кузнец ухмыльнулся, ладонь поскребла бороду, на стене заплясала густая тень: смешной уродец, сунувший руку в голову.

– Хм, годами ты, конечно, не юн, но и не стар, а мыслишь здраво. Верно, что кощуны не только бают о сказочных временах, но и незаметно жить учат. Напрямую ведь не скажешь, тут же взбеленятся: не моги учить, старый хрыч, сам знаю, что для жизни надо! А так исподволь следуют доброй воле, даже не замечая.

– Не всегда доброй, – возразил Лют. Кузнец молча согласился. – Но тут дело особое: кощуна ведает о тяжких временах, когда исчезло солнце, землю сковала стужа, а люди от отчаяния жрали друг друга и молились темным богам. И героем сказа должон быть самый главный человек на свете, чтоб его примеру следовали грядущие поколения.

– Зело здраво, – кивнул кузнец. – И что такого: на кузнецов смотрят как на волхвов, уважают, не то что мельников, – закончил со злорадным смехом.

Лют запнулся, глазами обшарил темные стены кузни, глянул на россыпь углей, накаленных добела, ресницы суматошно захлопали, но долго тлели перед взором яркие пятна.

– Лучшие люди на земле – воины, – сказал он с горячей убежденностью. – Посему Змея бьет бог – покровитель витязей, а не Дажьбог или никчемные Лель и Полель. Воин стоит на страже мира и Правды, от зла ограждает, благодаря ему и его последователям мир существует. А кощуна бает о каком-то кузнеце, – добавил гридень с нежданной обидой.

Кузнец вздохнул, руки разошлись в стороны, Лют с невольной завистью скользнул взглядом по могучим бревнам, перевитым вздутыми жилами.

– Ну что сказать, витязь, что сказать? Вообще люди невольно признают, что есть вещи воинской отваги выше.

Лют всхрапнул оскорбленно:

– Это что?

Кузнец выставил ладони примирительно, закопченную поросль лица прорезала усмешка.

– Каждый бог поделился с людьми силой, умениями. Так кого мы ставим выше Перуна?

Лют пожал плечами, лоб пошел складками.

– Рода, бога богов, сотворившего мир.

– А кроме?

– Ну, не знаю, у каждого племени по-разному, некоторые и вовсе Волоса чтят в первую очередь.

Кузнец спросил коварно:

– А Сварог?

– И Сварога чтим, – спохватился Лют. – Как не чтить, когда он переделал творение Рода да и много чего для людёв сделал хорошего.

Затопали ноги помощника кузнеца, запыхавшийся парень ворвался в кузню, с поклоном передал кузнецу пару блестящих стремян. Тот глянул придирчиво, крякнул удовлетворенно. Лют забрал изделия из широченной ладони.

– Так вот, воин, извини, но разговор наш подошел к концу, мне еще скорый заказ надо сделать. Вижу, хлопец ты башковитый, что диво для твоих лет, посему подумай на досуге, почему Сварога кличут Небесным Кузнецом, может, перестанет душа терзаться.

Лют расплатился, у двери низко поклонился кузнецу. Ночной город приветил прохладными объятиями. Вальяжно проходящие по улице мастеровых горожане пугливо расступались перед рослым мужем, идущим как слепец. Лют смотрел невидящим взором, лоб покрылся складками, носы сапог то и дело ковыряли щели меж мощеными булыжниками.

Из раздумчивости вывели звуки веселья, глаза резануло освещение двора: у лошадиной поилки двое яростно спорили, чьей лошади пить первой. Гридень встряхнулся, как гусь, вылезший из глубокой лужи, напряженная мысль затаилась в глубинах сознания. Твердым шагом он направился к корчме.

Дверь отворилась со скрипом, мощные запахи жареного мяса и хмеля едва не вышибли его обратно. В уши ворвались пьяная песня, дробь кружек по деревянным столам, перестук ложек.

Лют оглядел красные потные рожи, несколько посетителей ощерились, мигом сбросив хмельную одурь, и оценивающе осмотрели гридня, меч на боку. Буслай за дальним от двери столом приподнялся, махнул рукой.

С подавальщицами в Предгорьях общаться куда лучше, чем у Вышатича: молодые, с румяными щечками, с загадочным блеском в глазах, несут подносы грациозно, успевая ответить притворно-возмущенным писком на щипки и шлепки по приподнятым задам.

Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.

Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.

Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:

– Уверен, что столько съешь?

Лют отмахнулся:

– Нашел о чем беспокоиться.

Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.

– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.

Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.

– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.

Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.

«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.

Гридень тряхнул головой, горячая кровь нехотя успокоилась, жар в голове угас. Так нельзя, решил воин твердо. Взгляд упал на хорошенькую служанку, мелькнуло ироничное, что можно, но редко, чтобы перекосов не возникало.

– Чудной город, – сказал он Буслаю. – Покон тут чтят вряд ли.

Буслай посерьезнел, кивнул, голос наполнился легким недоумением.

– Не знаю и отчего, с виду от нас почти не отличаются.

Нежелан проглотил парующую ложку варева, сказал сипло:

– Тут проходят караванные тропы, за горами богатый Клотин, а перевалы держит Кряж. Вот купцы и навезли из различных стран распутные нравы.

Буслай по привычке скорчил харю и разорвал жареного гуся. Лют глянул с удивлением, бедовик согрелся под затаенным в глазах гридня одобрением.

– Откуда прознал? – спросил Лют.

Нежелан выдавил смущенно:

– Да слушал разговоры: один бранился, что батюшка совсем прижал, поносит за ночные гулянки. А за тем столом жаловались на чрезмерный налоговый гнет князя, но поделать ничего не могут: перевалы закрыты неприступными крепостями, данниками князя.

Бедовик закончил небывало длинную речь и замолчал. Грудь бурно вздымалась, закачивая густой воздух. Лют покивал одобрительно, перегнулся через стол, на хрупкое плечо опустилась мозолистая ладонь. Буслай глянул с неодобрением: и чего старший возится с никчемным? Ночью оставят приблудыша в каменном мешке.

Народ в корчме внезапно загомонил, раздалось вразнобой шипение, словно стая пьяных змей разинула пасти.

– Тш-ш-ш! Песня, песня! – шептали краснорожие.

Гридни переглянулись: интересно, что за песни в таком городе? Обыкновенная похабщина или искусно замаскированная цветистыми словами?

Седовласый мужчина расчехлил гусли, важно пристроился на лавке. Притихшие гуляки с любопытством обступили струнодера. Старик хлебнул напоследок, стукнул кружкой о стол и с молодецким кряканьем взъерошил усы. Пальцы прикоснулись к струнам.

Люди при первых звуках замерли, разговоры окончательно затихли, головы с хрустом шейных позвонков повернулись к гусляру. Лют подивился волшебным созвучиям: в музыке есть неведомая волшба, что завораживает даже грубых людей, заставляя заскорузлое сердце истекать кровью. Если песня сложена умело.

Расскажу я вам о сражении, О сражении да о великом. Было то в землях дальних, На валу под названием Пепельный. Почему, то неведомо, просто имечко, Должно, очень красивое.

Глаза мужчин разгорелись ярым огнем, плечи раздались вширь, грудь выгнулась колесом. Еще бы, поют о жаркой битве, а не о скучной хрени вроде служения богам или урожайные песни.

Лют глянул на раскрывшего рот Буслая: гридень уже далеко, кулаки стискиваются, давним временам сопереживает. Даже Нежелан слушал внимательно: спина прямая, как доска, вечная затравленность исчезла, лицо дышало достоинством.

Злобный вождь, вождь ясагов, Порешил добыть славы ратной И, конечно же, много золота. А собрал он войско сильное, Каждый воин – чистый асилок, Телом крепок, аки горушка, Вширь идет, как боярин.

Лют привычно вскипел, как и всякий раз при подобных враках, но остыл. Ясаги не были гигантского росту, наоборот, в кости мелковаты, но злоба хлестала через край. Очарование песни ушло, он поерзал задом по скамье, а гусляру достался злобный взгляд.

Скачут вороги в чистом полюшке, И дрожит земля сердцем заячьим. Воздух полнится лютым кличем, Кровь в момент леденящим. А за конницей стая галок, Черных комьев землицы влажной. Налетели они смертным вихрем, Порубили степные народы. Кровь и вопли разлились по свету. Да на помощь пришла рать словенская, Шлемоблещущая, в твердых панцирях. Налетели, что сокол ясный, На поганого да на ворона. Содрогнулось небо от воплей, Лязга стали, крика бранного. Насмерть бой идет, люди силятся. Боги смотрят: кто кого переможет?

Слушатели распахнули глаза, будто на стене корчмы явилась картина битвы. Руки непроизвольно дергались, сжимая невидимые мечи, отражая наскок поганых ясагов. Даже языки пламени в масляных плошках приугасли, и зал погрузился в багровую полутьму. Тени на стенах приняли расплывчатые очертания воинов.

Окропилась земля рудой красной, Взмокла бедная на глубину копья. Бой идет третьи сутоньки, Перемочь никто супостата не может. Вождь ясагов отважный, но злобный: Ростом с дуб вековой, В глазах молнии блещут, А поганый рот пышет пламенем. Где проедет, там смерть обретается, Гонит ворогов, как баранов. Но тут встал на пути его Младой воин, Лют Радимич. Лицом юн и прекрасен, Телом строен, как тополь. Рассмеялся в лицо он ясагу, Не иначе в насмешку над именем. Крглтлкыл освирепел немало, Порешил стоптать конем хоробра. Но больно верток удалец оказался. Поразил могучана играючи. Рухнул ворог, раскинув рученьки, Видя то, разбежались ясаги во страхе, Только пятки сверкали на солнышке. Лют Радимич светло улыбнулся, Вытер честный пот вражьим прапором.

Лют поморщился безбожным вракам. Вождь ясагов ростом не удался, а изо рта не вырывалось ничего, кроме бранных слов. Повстречались они на поле уже порядком уставшие в сече. Вождь сунулся поперед телохранителей, пал в короткой рубке, успев наградить соперника глубокой бороздой поперек груди. А что ясаги разбежались, едва предводитель руки раскинул… Лют усмехнулся, застарелые шрамы нестерпимо зачесались.

Песня кончилась, но народ стоял в оцепенении, у некоторых в глазах блестели слезы. Лица были полны внутреннего жара, что подвигает на великие дела, если не загасить его олуем.

Буслай задумался, лицо его залила краска стыда, что вечно перечит такому герою. Нежелан вовсе пялится, как на бога. Лют даже немного себя зауважал.

Корчма постепенно заполнилась гулом, одухотворенное состояние продержалось до первой кружки. Светильники вспыхнули ярче и сожгли тени битвы. Стены привычно задрожали от пьяного хохота, в сплетении голосов звонко зазвучали визги ущипнутых подавальщиц.

Буслай смочил пересохшее горло, глазами забегал в стороны. Лют глядел насмешливо. Мимо пронесли поднос с печеным мясом, приправленным тушеными грибами. Лют потянул носом восхитительный запах, в животе заурчало. Приоткрыл рот, чтобы заказать того же и побольше, но наткнулся на твердый взгляд немолодого человека с властным лицом.

Незнакомец пристально вглядывался в витязя. Буслай заметил это и потянулся к молоту. Нежелан стиснул ложку и смерил пришельца недружелюбно.

Глава десятая

Лют осмотрел одежду пришлого: небогатая, сшита добротно, но носит ее владелец как княжий наряд. Витязь пригляделся к чертам лица с бровями, похожими на заснеженные кусты, и сердце стукнуло радостно. Незнакомец улыбнулся, ровные зубы блеснули ослепительно. Буслай, кипя от возмущения, смотрел, как тот подсаживается.

– Вижу, узнал меня, хоробр, – сказал незваный гость негромко. Голос был сильным, чистым, способным перекричать шум боя или грохот камнепада.

Лют привстал, отвесил поклон:

– Давно не виделись, Грузд.

Буслай посмотрел ревниво: что еще за знакомцы? Глянул на соседний стол, где сидели широкоплечие парни, которые вяло жевали, к кувшинам вообще не прикладывались, холодно и внимательно наблюдая за их столом.

Грузд глянул на гридня и улыбнулся – во рту будто молния блеснула. «Скалится, будто девица показывает хорошие зубы», – насмешливо заметил Буслай и потер костяшки кулаков, зудящих в понятном желании.

Лют заметил неурядицу и поспешил сказать:

– Знакомься, Грузд, это сильномогучий Буслай, мой попутчик, а то Нежелан, отрок.

«Попутчик… – засопел Буслай обиженно. – В дружине все как братья».

– А это Грузд, правитель здешних земель, – добавил Лют тихо.

Гость опять широко улыбнулся, Буслаю кивнул, на бедовика и глазом не повел. Принял кружку с пенным напитком, в два глотка осушил. Буслай позавидовал княжьей глотке.

– Ты прав, Радимич, стал я князем, как и мечтал, – сказал Грузд вполголоса. – А ты ныне воевода?

Лют покачал головой. Предгорный князь распахнул глаза, прицокнул досадливо:

– Как так? Ладно, в кроме расскажешь, в детинце то бишь.

Лют ответил с улыбкой:

– Знаю, как у вас детинцы зовутся.

Буслай поднялся вслед соратнику, но внутренний голос прошептал недовольно: он к князю не напрашивался, делать ему там нечего. Лют положил руку на плечо Нежелана, и сердце бедовика екнуло от нехорошего предчувствия.

– Пора нам расставаться, Нежелан, – сказал воин мягко. – Спасибо за помощь, но в горы мы пойдем вдвоем.

В руки бедовика уткнулся звякающий мешочек, пальцы заторможенно сжали гладкую кожу, зеркала глаз влажно задрожали. Лют ткнул в грудь дружески, улыбнулся:

– Не серчай, коли что. Похлопочу у князя, чтобы пристроил тебя в челядины – не пропадешь. Деньги есть, конь знатный, глядишь, выбьешься в богатеи.

«На кой мне в богачи?» – подумал Нежелан, глотая слезы. Один, в каменном городе, где, может, люди по ночам оборачиваются чудовищами. Да с его счастьем он быстро потеряет и коня, и деньги.

Буслай глянул на бедовика сочувственно – не думал, что будет жаль расставаться, а поди ж ты. Грузд, если и подивился, почему воины прощаются с отроком, виду не подал. В окружении крепких хлопцев подождал, пока те заберут походные мешки, и на улицу вывалились веселой гурьбой.

Конюху седлать лошадей помогли охранники князя. Тот посмотрел на коней, и глаза его засветились восхищением.

– Откуда такое диво?

Лют отмахнулся с нарочитой небрежностью:

– Как-нить расскажу.

Конная процессия зацокала по брусчатке. Столбовые светильники освещали улицу ярко, редкие прохожие пугливо теснились к домам, зажимая уши от громового смеха. Лют спиной почувствовал обиженный взгляд Нежелана и смутился: будто ребенка бросил. Дружеский шлепок по спине выбил сомнения заодно с духом. В конце концов, взрослый муж, пора семью заводить. А не уживется, то… пусть людскую породу не поганит.

– А я думал, ты после Пепельного вала чуть ли не князем сделался, – сокрушался Грузд по дороге.

– Куда мне, – вздохнул Лют притворно. – Я и одним человеком командовать не могу, остался дружинным.

Буслай скрипел зубами, на старых приятелей посматривал зло, охранники невзначай обступили хмурого гридня плотней. Он оскалился и нарочито глядел поверх голов. Если бы взгляд мог порочить, встречные дома рухнули бы грудой обломков, подняв тучу пыли.

Лют заметил это. Буслай понадеялся на сочувствие, но витязь хмыкнул гнусно и взглянул с откровенным злорадством – наконец отыграется за дорожные проделки!

Княжий терем поразил их мрачной мощью нетесаных глыб. Лют уважительно покачал головой, воинский глаз умилился правильному расположению конюшен, кузни, укреплений. Да, взять Кряж почти невозможно.

Двор был ярко освещен, челядины сновали, как трудолюбивые муравьи, хотя некоторые зевали широко, будто хотели проглотить луну.

Коней мигом пристроили, поклажу унесли юркие парни. Лют глянул обеспокоенно: вдруг колдовские штуки явят мощь? Грузд расценил неправильно и засопел оскорбленно:

– Доставят в ваши комнаты, ничего не возьмут.

Лют, выставив ладони, быстро сменил тему:

– А что переодетым по городу ходишь? Хочешь узнать, что народ бает о правителе?

Грузд подхватил друга под локоть и повел в терем, оглашая двор задорным смехом.

– А что, хороший способ узнать чаяния народа, а то боярам веры нет. А так пройдусь, послушаю о себе хорошее, сон после таких прогулок безмятежный.

Лют хмыкнул скептически:

– Еще бы говорили плохое – в тебе князя за версту видать.

Грузд переменился в лице, пальцы со скрипом почесали затылок.

Внутри дохнуло холодным запахом камня, смешанным с благостным ароматом леса. Лют с любовью коснулся пальцами бревен, укрывших стыдобу каменных стен. Нарядные светильники установили столь часто – ступали по терему, как по солнечному дворцу.

Слуха коснулось женское пение, чинное, благопристойное. Лют глянул на двери: не понять, кто живет, челядинки или княжьи дети, но чувствуется строгость воспитания. Занимались сугубо женским делом: шили. А так как с закрытыми ртами ничего делать не могли – пели тонкими голосами. Видно, в детинце нравы были построже: сильно влияние блюдущих Покон, надо бы Буське поосторожней…

Буслай ощерился пристальному взгляду. Лют глянул с укоризной, отвернулся, махнув рукой оскорбительно.

– Сейчас пир закатим! – хохотал Грузд. – Ничего, что на ночь! Мужчина сам решает, какое время суток на дворе.

Лют забыл о краткой перепалке с Буслаем, лицо разгладилось, плечи шутливо передернулись.

– Знаю твои пиры, еще тогда славился.

– Верно сказал, – засмеялся князь. – Сейчас упою так, что забудете, зачем пришли. Кстати, каким ветром вас занесло в наши края?

Лют помялся, сказал:

– Княжье поручение у нас, в горах полазать. Подсоби, может, знаешь: где тут у вас пасть зверя?

Лоб Грузда пошел складками, витязи посмотрели с надеждой, но князь пожал плечами. От разочарованного вздоха пламя светцов колыхнулось.

– Не переживай, Радимич, у старцев поспрашиваю. В следующей крепости у местных спросите – образуется. Выправлю подорожную, чтобы каждая собака выказывала уважение. Когда собрались в горы?

– Завтра.

Грузд помрачнел, шумно сглотнул комок:

– Обидеть хочешь?

Лют развел руками, ответил непреклонно:

– Княжья воля. Так что давай подорожную сразу, пока не упились.

– Добро, но на обратном пути денек погостите, иначе обижусь.

Лют промолчал, что было принято за согласие. Два плечистых молодца услужливо распахнули двери в пиршественный зал, в лицо дохнуло застарелыми запахами еды и хмеля.

Палата настолько пропиталась духом пира, что разбери по камушку и разбросай в горах – звери сбегутся, будут лизать, а иные сдуру погрызут, приняв за мясо.

Гридни с любопытством рассматривали богато украшенные стены. Князь нетерпеливо заорал, что хочет побаловать гостей да не осрамиться. Двери распахнулись, вереница челядинов с глазами, выпученными от тяжести несомых блюд, засеменила к столу. Подносы опускались с грохотом, волна свежих запахов била в голову молотом.

Кравчий вынырнул бесплотной тенью, над полными чарами закурился тонкий аромат, защекотал приятно ноздри. Грузд поднялся, крикнул здравицу за достойных гостей. Вино хлынуло через край, кадык мощно задергался, ароматная волна плеснула на грудь. Лют поспешно осушил и, дабы не обидеть хозяина, пролил питье на грудь, как жертву богам и предкам на небе, сдержав гримасу от противной липкости рубахи.

Грузд положил могучую руку на плечо гостя, омытая хмелем глотка выдала густым басом:

– Лют, давай нашу, походную!

Буслай зло поглядел на спевшихся гуляк, перед глазами замелькала вереница блюд: гусей жареных, начиненных кашей, мяса печеного, жареного, парующих плошек с бульоном, горы пирогов, квашеной капусты, икра, рыба жареная, пареная, вяленая и сушеная. А поодаль выстроились пузатые кувшины, запахи витали дивные, от вдоха в голове легко звенело. Гридень посмотрел на застолье, глянул на князя. «Вообще-то неплохой человек», – подумал он перед тем, как набросился на еду.

Лют присел на край кровати, босые ноги погрузились в меховые шкуры – защита от холода каменного пола. Шея затекла, разминалась с хрустом. Гридень потянулся, за спиной прошелестело одеяло, кровать скрипнула под весом упругого тела.

Заспанная девка протерла глаза, с волчьим подвыванием потянулась, волосы рассыпались по подушке медовыми волнами.

– Сходи принеси квасу, – буркнул Лют. – Живо, – прикрикнул он, видя неудовольствие, исказившее хорошенькую мордочку.

Девка откинула одеяло. Лют с удовольствием посмотрел на могучие телеса. Девица не спеша одевалась, полные груди нехотя прятались под тканью, смотрели зазывно острыми кончиками. Лют помимо воли ощутил прилив крови, пальцы дернулись, девка заметила и застыла с понимающим смешком.

– Квасу, – сказал гридень озлившись.

Девка с неудовольствием оделась, потопталась возле кровати, но воин поторопил ее шлепком по пышным ягодицам, и та с притворным визгом исчезла.

Лют натянул рубаху и свиту, войлок сапожной подкладки обнял ступни, ремень обвил пояс. Мешок с поклажей нехотя выполз из-под кровати, натужно оскалился, на одеяло посыпалось загадочное содержимое.

Гридень прикрыл зевок ладонью, присмотрелся к бабкиному добру, в голове звучал голос Стрыя. Неуверенно перебирал связки сушеной травы, шишки, кусочки застывшей смолы разных цветов, тщательно промял пальцами старую шапку.

Дверь скрипнула. Девка с поклоном передала ковшик с резной ручкой и уставилась блестящими глазами на содержимое мешка.

– Ой, а что такое?

Лют шлепнул по жадно тянущейся руке, выпроводил, не обращая внимания на обиженный визг. Пересохшее горло благодатно смочил квас, гридень выдохнул довольно, пустой ковш с глухим стуком зарылся в шкурах.

Посвежевшим взглядом он осмотрел добро и разделил на две кучки. Кольнул стыд – объяснения Стрыя забыты: кусочки смолы непонятно для чего. Хорошо, хоть травам назначение знает.

Из второго мешка, с воинской справой, достал чистые тряпицы. Душистые травы укрылись тканью. Кошель, нетерпеливо распахнувший пасть, поглотил свертки. Лют достал еще один мешочек, уложил лечебные травы, ну… какие считал лечебными.

Ножны привычно оттянули пояс, и Лют вышел из комнаты. Поклажа пригибала к полу, кошели с травами плясали на поясе. Распахнул ногой соседнюю дверь и застыл на пороге, с удивлением глядя на пустую постель.

– Где его леший носит? – буркнул гридень раздраженно.

Буслай где-то до сих пор шлялся – поклажу бросил, хорошо, что оружие при себе оставил. Кряхтя от досады, Лют с тремя мешками выбрался во двор. Челядины проводили удивленными взглядами княжьего гостя. Конюх оглянулся на сопение, отскочил от рухнувшей поклажи.

– Кони готовы? – поинтересовался Лют.

– А то, – ответил конюх с мнимой обидой. – Осталось оседлать.

Гридень указал на мешки:

– Тогда седлай и поклажу привесь, эти два – на моего.

Конюх кашлянул, сказал осторожно:

– Э-э, а который твой?

Лют глянул на одинаковые морды, лоб пошел складками. Слуга с интересом наблюдал, как растерянное выражение сменилось бараньим упрямством.

– Правый мой, – сказал воин твердо.

В конце концов, коней и родная мать не отличит, во всем одинаковы, не стоит забивать голову пустяками. Лют втянул утренний воздух и оглядел двор: в кисейной дымке тумана сновали челядины, в кузнице звенело железо, стражи лениво прислонились к стене терема, чесали языками.

– Уезжаете, а что князю сказать? – раздался голос конюха.

– Ничего, он знает, – отмахнулся Лют беспечно.

В голове забилась мысль, что надо поскорее сваливать со двора, пока Грузд не упоил до смерти. А еще сколько по горам лазать?

Лют помрачнел, взгляд прошил каменные стены детинца, ушел далеко-далеко, где земля покрыта могучими деревьями и ласкова к людям, где в реках и озерах немерено рыбы, в лесах – дичи, где самые красивые девки, где дом. Кулаки стиснулись в бессилии: он охотно помог бы княжеству с мечом в руке, а не ползая по камням в поисках непонятно чего.

Послышался отдаленный шум, сердце встрепенулось, горячие волны крови напряженно вздули мышцы: в людской разноголосице слышались гнев, жажда убийства. Стражи, неспешно ходящие по забралу стены, встрепенулись, грохоча сапогами сбежали вниз.

Злобный гул приближался быстро, словно стае раздраженных пчел указали, где искать пропажу меда. Лют отошел от конюшни, конюх вслед дернулся, но суровый взгляд вернул того к работе: седла еще не на спинах, седельные крюки свободны.

В раскрытые ворота двигался людской ком. Окна домов наспех открывались, ставни хлопали о каменную кладку, взъерошенные горожане смотрели на галдящую толпу. Лют приметил в толчее знакомое лицо, вздохнул горестно.

Могучий муж – пузо с пивной котел накрыто густой бородищей – уцепил Буслая за ворот и впихнул во двор, как котенка. Гридень огрызался, но не вырывался, молот спокойно висел на поясе. В толпе были заметны еще несколько дородных мужей: орали громко, на камни плескала слюна. Крепкие парни – с окладистыми бородами, с поясными ножами в руках – цепко следили за Буслаем, умоляя взглядом, чтоб дернулся.

Глава одиннадцатая

Лют ошалело смотрел, как толпа прошла мимо. Потом под десятками сапог застучали дробно ступеньки крыльца, и утроба терема приглушила крики. Воин поспешно метнулся за процессией, сердце холодило неприятное предчувствие.

Стражи у палаты глянули на незнакомого гридня, копья скрестились, но на лице одного отразилось смутное воспоминание. Лют вбежал внутрь, и там уши стали пухнуть от бранных криков.

Пузатый муж со свирепо горящими глазами, тащивший Буську за ворот, повел рукой. От могучего баса задрожали стены. Пламя в плошках, крепленных на многочисленных опорных столбах, испуганно прижалось ко дну.

– Князя! Князя сюда!

– Верна-а! Пусть рассудит! – полетели голоса в поддержку.

– Да чего судить, и так ясно!

– Не скажи, не по закону то!

«Что он натворил?» – изумился Лют. Попытался взглядом встретиться с соратником, но увидел лишь взъерошенный затылок. Лют хотел протиснуться, но оружные молодцы зыркнули люто, и он отступил до поры.

Спину подпер древесный столб, над головой едва слышно скворчал горящий жир. Плошка, подвешенная на изящные цепочки, слабо качалась.

Заспанный князь вошел. Челядины под белы руки усадили его в кресло. В вошедших уткнулся тяжелый бараний взор. Стихло. Дородный муж яростными движениями вспушил бороду, согнулся в поясе:

– Здрав будь, князь Грузд.

Правитель ответил тяжело. Бородач отшатнулся от волны тяжелого хмельного духа.

– Подобру и тебе, боярин Валун. С чем в такую рань припожаловал?

– Какая рань, полдень не за горами? – подивился боярин.

Князь прервал того властным взмахом, лицо из мягкого превратилось в суровую маску, глаза блеснули гневно.

– Почто гостя моего обидел? – спросил он с металлическим лязгом, будто меч кольчугу пропарывает.

Боярин сказал горько:

– Неблагодарные пошли гости, платят за ласку худом.

– Что натворил? – спросил Грузд у Буслая.

Гридень пожал плечами, облил презрением толпу, процедил:

– Пользовался твоим гостеприимством, князь. Вчера сам сказал, что могу невозбранно ходить где хочу.

Грузд кивнул, припоминая, и боярские люди взорвались негодующим ревом. В зал вбежали стражи, бывшие у двери, и настороженно остановились. Со стороны князя открылась дверь, дюжие молодцы встали по бокам, свет огня игриво плясал на плетеных кольцах и вытащенных наполовину клинках.

– Тихо! – рявкнул Грузд. Красные от вчерашней попойки глаза пригвоздили умолкнувших.

Валун оробел, но быстро пришел в себя и смело шагнул:

– Князь! Когда разрешал гулять по городу, ты не имел в виду забираться в мои хоромы и бесчестить сноху?

Слова сопроводил приглушенный ропот. Лют застыл у опорного столба, взглядом пробуравил затылок Буслая и еле удержался от плевка. Грузд потемнел лицом и встретился взором с Лютом. Гридень заметил в глазах старого знакомца беспомощность.

Буслай глянул на боярина презрительно, сказал с нахальством:

– Не больно-то на боярыню похожа, с виду обычная сенная девка. И зазвала сама. Думаете, валялся бы в постели до утра, коли в том уверен не был?

Валун подскочил и яростно завращал глазами. На бороду посыпались бусины слюны.

– Заткни поганое хайло! Князь, он просто издевается! Мало того что под покровом темноты снасильничал девочку, так еще и порочит словами гнусными.

Грузд хмыкнул недоверчиво:

– Что ж твоя девочка на помощь не звала? Ждала, пока вы не возьмете сонного?

Валун смутился, пальцами поскреб бороду, с треском вырвал прядь.

– Княже, то к делу не относится. Вот насильник перед твоим судом – не стали сразу вешать, потому что княжью власть уважаем. Реши дело скорей, помсти за поруганную честь моего имени. Сына нет – на кордонах. Вернется, что я скажу: мол, прости, сынок, не уберег семейную честь? Князь, тут решение одно.

Лют с кривой ухмылкой подумал, что сноха у Валуна озорная, видать, не впервой гуляет. Но, верно, в этот раз заметил кто-то из челяди, мигом растрезвонили по двору, а к полудню все в городе узнают. Придется вешать «насильника» – смеху будет меньше, а некоторые уверятся в «злодействе». Бред, Грузд не позволит…

Князь посмотрел на витязя, сердце того камнем рухнуло. Князь – военный вождь да судья, городом же правят бояре, а Валун, видать, из значимых. И ссориться с ним Грузд не будет.

Лют зло посмотрел на затылок Буслая: дурак не понимает, что его вздернут, потому стоит спокойно. Дал себя привести в терем, хотя мог сбежать. На миг мелькнула черная мысль оставить как есть, пусть вздернут или бросят в пропасть…

Стыд ударил в голову горячей волной. Лют от нестерпимой боли застонал сквозь зубы, кулак врезался в лоб. Лют просяще посмотрел на Грузда, тот взглядом показал, что на его стороне, но сделать ничего не сможет, хотя препятствовать не будет, если…

Лют отцепил от пояса мешочек с травами, на миг усомнился – тот ли? – но понадеялся на память. Пламя плошки осторожно принюхалось к плотной коже, несмело лизнуло, затем, дымя от удовольствия, вонзило зубы.

– Буслай, сюда!

Гридень замотал головой, нехотя обернулся. Лют зло уставился на бестолочь, мигом оказался возле боярского охранника, сильным тычком в грудь опрокинул детину заодно с парой товарищей.

Буслай с ожившими глазами – как же, драка! – растолкал близстоящих и прорвался к соратнику. Грузд удивленно уставился на дымящийся кошель в руках друга. Лют сжал плечо Буськи, губами сказал: «Прости». «За что?» – молча спросил князь.

Валун побагровел лицом, от яростного крика помощники встрепенулись, разом бросились на насильника с подельником. Палата ахнула в голос: люди взлетели к потолку, больно приложившись к нему головами, и тут же горохом попадали на пол. У многих из носа текла кровь, от слабых стонов сердце сжималось.

Буслай изумленно смотрел на лежащих людей. Лют глянул на Грузда, от сердца отлегло: у князя котел каменный, еще десять годов назад на спор стены прошибал. Рванул зло Буслая. Дымящийся мешочек упал на пол. У входа беглецы перепрыгнули беспамятных стражников.

– Лют, что такое? – спросил Буслай захлебываясь.

– Вперед, олух, потом объясню! – рявкнул соратник.

Челядины во дворе глянули недоуменно на бегущих к конюшне гостей, воины на стенах насторожились, потом мигом сбежали вниз и исчезли в тереме. Лют выдохнул облегченно: Грузд точно преследовать не даст.

Конюх с довольной улыбкой подвел оседланных коней. Гридни налетели вихрем и небрежно оттолкнули конюха. Челядин с земли посмотрел обиженно, но перед глазами мелькнули конские хвосты и скрылись за воротами.

– Придержи ход! – буркнул Лют, схватив чужой повод. – Выедем спокойно, время есть.

Буслай послушно придержал коня, в распахнутых глазах горело жадное любопытство.

– Лют, как так?

Витязь пояснил нехотя:

– Дурман-трава. Стрый сказывал: кто сорвет, а после сушеную спалит в комнате, то, кроме него, все перекувыркнутся.

– Здорово! – восхитился Буслай.

Лют глянул неодобрительно: соратник расправил плечи, глядел орлом, задорно похохатывал. Витязь вздохнул горестно: в мешочке был еще и тирлич, оборотная трава, которая могла пригодиться, но сгорела ни за грош.

Кони неспешно цокали копытами, веселый Буслай раскланивался с прохожими, Лют же был мрачнее тучи. Задерживаться нельзя, но нельзя и прямиком отправляться к воротам на снежные перевалы – без теплой одежды, еды.

– Ну, – протянул Буслай недовольно, – никак отлипнуть не может.

Лют поднял голову: улица привела к выходу из города, ведущему в горы. Перед воротами толпился народ: уезжали немногие, больше провожатых. У стены под хмурым взором стражей притулился Нежелан. В руках – поводья статного коня и вьючного ослика, горбатого от поклажи.

Бедовик встретился взглядом с хоробром, несмело улыбнулся. Гридни подъехали: Лют глянул тепло, Буслай перекосил харю, будто под нос сунули парующую коровью лепешку.

– Я тут, – развел руками Нежелан и запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Одежду и еду взял? – спросил Лют деловито.

Бедовик кивнул с жаром.

– Еще теплые одеяла и новый походный котелок – ведь на тропах корчм нету.

– Молодец.

Буслай с независимым видом старательно выворачивал шею, на лице застыла гримаса брезгливости.

Нежелан залез в седло, ослик с грустной мордой покорно потащился следом. Ворота миновали свободно. Теперь впереди расстилалась величественная гряда седых гор. Нитка дороги легла под копыта.

В полдень сделали привал на предусмотренной стоянке, воткнутой полукругом в плоть горы. Солнце казалось маленькой горошиной, грело мало. Привыкшие к небывалому летнему жару, гридни с удивлением смотрели на пар изо рта.

Буслай насмешливо наблюдал, как бедовик привязывает животных и на кострище неведомых путников разводит огонь.

– Видать, только смерть нас разлучит, – сказал он неприятным голосом. – Судьба – с тобой мотаться по свету.

Нежелан уткнулся в ворох веток, тонкая сизая струйка выползла из сплетения, коварно лизнула глаз. Бедовик отшатнулся с шипением и пальцами растер глаз до красноты. Буслай с удовольствием расхохотался.

– Лют, пока обуза будет кашеварить, давай расскажу, как ночью куролесил с боярской снохой.

Повернулся к соратнику, увидел перед глазами хмурое лицо, и смех застрял в горле. Лют без замаха ударил, в голове Буслая полыхнула молния. Сознание вернулось к нему, уже стоящему на коленях и ошалело трясущему головой.

– Ты что?!

Дурная кровь бросилась в голову, на глаза пала розовая пелена бешенства. С диким ором замахнулся он по ненавистной роже Люта, сладко представляя, как распадется под костяшками плоть и брызнет горячими струями.

Лют погасил удар ладонью, под второй замах поднырнул и коротко ударил. Голова Буслая дернулась, взрыв в виске ослепил, ноги против воли подломились. Твердая рука удержала за грудки, тряхнула, как щенка. Нежелан вскрикнул от жалости, когда удар кулака в лицо опрокинул задиру.

Лют еле сдержался, чтоб не попинать упавшего, и сам ужаснулся этому горячему желанию. Под ноги тяжело плюхнулся вязкий комок слюны – из-за олуха едва не совершил позорнейший поступок!

Буслай харкнул кровью и с трудом поднялся с камней. Гридня шатало, красивые усы-подкова слиплись красными сосульками, лицо напоминало отбивную. Лют легко уклонился, ответил кулаком, с восхитительной сладостью посмотрел на красные брызги и услышал сдавленный стон.

Буслай рухнул как подкошенный. С разбитого лица обильно текли красные струи, заполняя щели меж гравием. Лют присел рядом, брезгливо вгляделся в кусок мяса с бессмысленными глазами. Пальцы обхватили гривну, безжалостно рванули. Скрученный из медных с чутком серебра дротовых прутьев, воинский оберег исчез в ущелье.

Лют, тяжело дыша, отошел от поверженного соратника. Нежелан смотрел со страхом. Воин достал из поклажи тряпицу и промокнул ободранные костяшки.

Бедовик порывался помочь Буслаю, но строгий взгляд удерживал его на месте. Лют помог Нежелану привесить котелок над огнем. Бедовик спохватился и захлопотал над похлебкой.

– Он из-за чрезмерного женолюбия едва не погубил княжье поручение, – сказал Лют, глядя на танец костра. – Так нельзя. Женщины не могут быть превыше долга перед отечеством. Никогда.

Нежелан покивал – видно, в городе что-то случилось, всего не знает, но Лют зря не сделает. Жалость к Буслаю испарилась, к тому же вспомнились его бесконечные придирки.

Буслай пришел в себя быстро – Лют бил умеючи. Шатаясь, приблизился к поклаже, в руках заплясала баклажка. Засохшая маска отвалилась красными ломтями, лицо стало выглядеть куда лучше, хотя рассечения чернели неприятно, а глаза стремительно заплывали.

Гридень подковылял к костру. Бедовик вручил ему парующую бульоном плошку. Ложка зачерпнула жидкость и застыла у опухших губ.

– Лют, – сказал Буслай хриплым опустошенным голосом, – зачем гривну выбросил? Жалко ведь.

Глава двенадцатая

Солнце величаво садилось на взбитые перины золотистых облаков. Мир потускнел, лучи налились сонной краской. Великолепие заката отразилось во влажных от слез глазах, трели насекомых нарушил всхлип.

Юный пастушонок протер кулачком покрасневшие глаза. Его босые ноги с хрустом сминали траву. Кнут в безвольной руке волочится хвостом. При каждом шаге в живот тыкалась запрятанная за пазухой дудочка.

Перед глазами мелькали заросли густой сочной травы, иногда сменялись чахлыми кустами, затем порослью пожелтевших стеблей, короткой, будто подшерсток. Земля была усеяна отпечатками коровьих копыт, но самого стада не было видно.

Пастушок проследил за следами и громко разрыдался. Горячая запруда прорвалась, залив щеки: следы вели к мрачной стене леса. Даже с большого расстояния от стволов веяло недоброй прохладой.

– Ой и попадет мне! – тонко взвыл паренек, присев на корточки. Руки обхватили голову, сжали сильно, надеясь выдавить из нее страшные образы порки.

От отчаяния он выхватил дудочку, и поле огласили прерывистые звуки, похожие на плач избиваемой собаки. Рулады насекомых на миг притихли, затем грянули с новой силой. И с насмешкой.

Ивашка со страхом посмотрел на лес – в груди бушевала холодная вьюга, а ноги супротив воли сделали шажок вперед: может, лес не так страшен, а без стада дядька Нечай уши оборвет, без еды оставит. А как без еды, если нужны силы на заживление выпоротой задницы?

Умирая при каждом шаге, пастушонок двинулся к лесу, издавая дудкой сиплый вой. Деревья росли при каждом шаге. Ивашка заломил голову до хруста – лес стоял громадной стеной. С опаской скосил глаза вниз, пятки потоптали траву опушки.

За стеной стволов страшно ухало, от треска веток сердце обмирало, сильнее сочился холод. Ивашка оглянулся на чистое поле, ничуть не страшное даже в свете закатного солнца. Неистово потянулся к простору, подальше от страшных деревьев.

Слуха коснулось отдаленное мычание, сердце подпрыгнуло, в груди разлилась горячая волна. Радостное ослепление развеялось уже под сенью леса. В уши врывался настороженный шелест листвы, чудилось, что в голос листвы вплетался людской шепот или…

Мягкая лесная трава была обильно утоптана прошедшим стадом, стригущим лишаем выглядели ощипанные участки. Цепь следов уводила за деревья: могучие замшелые великаны с кроной размером с крышу терема. Меж стволов угодливо ютилась молодая поросль, не стволы, а так – стебли крупной и сочной травы.

Ивашка застыл в мучительном выборе: пойти в лес за убежавшим стадом или вернуться к дядьке Нечаю, который кожу со спины и задницы ремнем сдерет, будто заяц бересту. Идти в чащу не хотелось. Дудочка застыла у губ, несмелая мелодия вплелась в лесные шорохи. Пастушок от усердия глаза выпучил, ждал, когда прибегут рогатые, очарованные музыкой.

На сей раз буренки не зашумели в зарослях, не замычали протяжно, будто подпевая знакомой дудочке. Пастушок оборвал мелодию с противным воем, дудка скрылась за пазухой. На негнущихся ногах он двинулся в заросли.

Кусты с хрустом раздвинулись, и открылась небольшая прогалина. Сердце юнака радостно прыгнуло и… рухнуло в пятки, разлетевшись острыми осколками. Туши коров лежали вповалку, в стеклянных глазах мутно отражался лес, возле одной кишела вереница муравьев, жуков, да и к остальным подбирались мелкие жруны, спеша урвать кусок до прихода крупных.

Пастушок повернулся на костяной стук, и дыхание вылетело из груди с сиплым свистом, будто взял неверную ноту. Трясучка мигом выбила силы, даже ног не чуял. Пальцы ухватились за резные обереги на поясе, фигурки уточек, коней скользнули под кожей холодно, привычного тепла не вызвав.

Существо нехотя оторвалось от созерцания павших коров. Загремело, потом противно хрустнуло. Пастушонок с ужасом уставился в черные провалы рогатого черепа, на траву, видную сквозь прутья ребер. Коровий скелет «глянул» жутко. В груди у паренька мгновенно смерзлось, со звоном к голове подкатила тошнота, лес залила ночная тьма.

Он потер трясущиеся ладони друг о дружку, будто хотел зажечь огонь. Мелькнула мысль: петуха бы да лопату, но насмешливое понимание, что не успеет зарыть пернатого и пошептать заумь, стерло желание без следа.

«Волос благой, защити!» – молится мальчишка истово.

Коровья Смерть повела головой, будто принюхиваясь дырками ноздрей, шейные позвонки противно скрипели – как дверь на ржавой петле под порывами ветра. Ноги согнулись с глухим визгом. Громыхая костями, неестественно белыми, будто их долго вываривали, а затем побелили, нечисть приблизилась к замершему человечку.

– Мамочки!

В голове лихорадочно пронеслась успокаивающая мысль, что Коровья Смерть страшна скоту, а людям бояться нечего, но в груди рос тошнотворный холод, потом свет в глазах померк.

Сквозь мощный гул в ушах пробилась слабая человечья речь:

– А ну, кто тут озорует?

Пастушок приоткрыл глаза. В воздухе со свистом мелькнула размазанная полоса, громко кракнуло. Ладонь инстинктивно закрыла лицо от обломков костей. Острые рога кувыркнулись в воздухе и вонзились в мягкую почву. Коровий скелет с шумом дернулся и со скрипом осыпался на траву белой кучкой.

Войлочная глухота в ушах исчезла, пастушок поспешно вдохнул полной грудью. Воздух был такой вкусный, упоительный! Взглядом он поискал нежданного спасителя. С губ сорвался невнятный хрип, ноги подломились. Тело безвольно свалилось под копыта громадного коня с багровыми, как пекельные угли, глазами.

Всадник, могучан, будто оживший асилок, возвышался в седле вежей, закованной в кольчатую броню.

Не спеша он поправил ножны, свесился с седла и, как котенка, поднял парнишку.

Пастушок очнулся и взглянул: стена деревьев, пробитая багровыми просветами, виднелась меж длинных, остроконечных конских ушей. Юноша пискнул: меж ушами мог уместиться без труда он сам. Спиной он утыкался в железную стену. В испуге он вскинул голову, взгляд затерялся в черном лесу бороды.

Сверху, где-то под кронами, громыхнул гром, пастушок пораженно разобрал слова:

– Очнулся, хоробр. Что молчишь? Скажи что-нибудь.

– Я… я… дя…

– Меня Стрыем кличут, – прогремело сверху. – Ты кто?

– И… Ивашка, пастух, – промямлил юнец, тщательно уберегая язык от клацающих зубов.

Бородища пошла вниз, пощекотала русые волосенки на детской головке. Ивашка на миг зажмурился от веселых мурашек. Стрый кивнул, оглянулся, буркнул сочувственно:

– Попадет тебе за стадо.

Ивашка всхлипнул:

– А!.. Дядька Нечай задницу исполосует. А рази виноват, что окрестная нечисть взбушевалась?

Железная стена за спиной насторожилась, великан спросил недоуменно:

– Не первый раз, что ли?

– А то, – сказал малец запальчиво. – У соседей корову леший задрал, шуликуны озоруют, а обдериха в бане взбесилась: прикинулась мочалкой, дядька Панас стал тереться, разодрал мясо до кости. А мне дядька доверил общее стадо. Как теперь вертаться? Тяжко без коровушек, ить война скоро.

– Война, – прогрохотал могучан раздраженно. – Что слышно, Кременчуг цел?

Ивашка обернулся, жесткие волосы бороды накрыли лицо.

– Перун с тобой, витязь. Конечно, стоит, что ему сдеется? Степняки, как дядька Нечай сказывал, токмо веси жгут, лютуют без меры, женщин хватают и… как это… пользуют. Города не берут.

Огромная ладонь пригладила мальчишечью голову с неожиданной теплотой и заботой. Гором фыркнул обрадованно, ноздри широко растопырились, хватая потеплевший воздух. Стволы покорно расступились, в глаза плеснуло закатным светом, глаз радовало открытое поле.

Ивашка поглядел поверх конской головы, ахнул: небо было поделено на половины. Верхняя, нежно золотистая, заливала остатки облачного пуха густым медом. Середку перечеркивала гряда темных облаков, с золотистой каймой сверху, снизу – темно-багровой. В прорехе облака лукаво горел бледно-желтый глаз, нижняя половина неба густела багрецом, ровным, как загар у смерда. Небесное великолепие держала черная резная подставка.

Стрый сощурился, внимательно осмотрел Кременчуг: дома слиты в темные блоки, редко где мелькнет золотистая искорка. Взгляд споткнулся, не сразу разглядел мелкие, словно мураши, фигурки: копошатся на защитном валу, как черви после дождя.

– Дяденька, – сказал пастушок робко, – весь в другой стороне, мне туда бы, – закончил он почти моляще.

Воевода отвлекся от созерцания города, спросил насмешливо:

– И что там делать будешь?

Ивашка насупился, зад кольнуло, будто дядька Нечай уже выходил пряжкой.

– У тебя, кроме дядьки, никого, что ли?

– Да, – ответил пастушок горько.

– Так на кой тебе оставаться нелюбимым братучадом? Отправляйся в город, пристрою в хоромах, согласен? – бухнул Стрый дружелюбно.

У Ивашки зашумело в голове, грудь раздалась в стороны до треска ребер, не в силах сдержать волнение.

– Уйти? – пискнул он жалостливо.

Стрый хмыкнул ехидно:

– Боишься, что дядюшка сердцем изойдет, тебя искаючи?

Голос могучана пронесся над полем, и в траве испуганно умолкли насекомые. Даже ветерок утих, боясь напомнить о себе неосторожным шорохом стеблей. Гигантский конь, будто высеченный из угольной горы, неспешно ступал. Копыта глухо попирали землю, вырывая жирные комья.

Ивашка призадумался: в то, что дядька Нечай опечалится пропаже нерадивого братучада, не верится, от потери стада взвоет скорее. Но и так неожиданно, махом порвать со знакомым окружением – страшновато.

– На что я сгожусь? – спросил он пересохшим ртом. – В городе коров нет. Человек я маленький, ничтожный, толку не будет.

Конь фыркнул насмешливо, воевода вслед хохотнул:

– Ну, любой человек приносит пользу, даже мертвый. Иногда ничтожный способен вознестись выше богов. А пока пристрою тебя на конюшне. Дело нехитрое, освоишь.

Ивашка не понял, как можно быть выше богов и какая польза от мертвых, но промолчал. Проклюнулась надежда на более хорошую жизнь: прислуживать у боярина или знатного витязя куда лучше, чем жить в холодной строгости дядьки, постоянно попрекающего куском.

Стрый легонько коснулся пальцами хрупких плеч, ощупал осторожно, пастушок услышал участливое:

– Что такой худой, не кормили, что ли?

Ивашка помялся:

– Да кормили, но в избе закон хватать быстро, семья-то большая. А старшие часто отбирают лишний кусок, говорят, надо держать в строгости, а сами пухнут на глазах.

Стрый сочувственно поцокал, пастушок, ободренный поддержкой великана, продолжил с жарким хвастовством:

– Дядька грит, я слабый, потому что добрый, не могу кулаками работать, жаль бить людёв.

– Что еще говорит дядька? – спросил Стрый насмешливо.

– Говорит, добрым быть тяжко, зло теснит со страшной силой, диво, что хорошие люди на свете не переводятся. А ежели добро ответит кулаками, то и не добро вовсе, вот так.

Воевода скорчил презрительно лицо, сказал сварливо:

– Дурак твой дядька! Вот, посмотри на мои кулаки.

Пастушок с затаенным восхищением и боязнью глянул на рельефные валуны с бляхами твердых мозолей. Открытой ладонью можно укрыться, как одеялом, с головы до пят.

– Видишь? – продолжил Стрый, довольный реакцией мальца. – А я – добрый.

Тут же захохотал, мощно, раскатисто, как летняя гроза. Ивашка неуверенно улыбнулся.

Конь ступил в ямку, слегка споткнулся, в живот пастушка уткнулось твердое, пальцы сомкнулись на гладком дереве.

– А я играть могу, – сказал он, поражаясь смелости. – Дозволь, боярин, сыграю.

– Я воевода, – поправил Стрый. – Давай, скоротай дорогу.

Мелодия полилась хрупкая, нежная, поначалу неуверенная, но постепенно окрепшая, заполнившая поле незримой волшбой. Закатное солнце завороженно замерло, опираясь на темные подушки облаков, полевая живность смолкла.

Ивашка усердно раздувал щеки, в груди горело, но старался изо всех сил для доброго человека.

Затерялась в короткой траве последняя нота. Стрый вышел из оцепенения, ладонь пригладила пастушьи волосенки. Замерший во время песни, Гором тряхнул гривой, фыркнул озадаченно. Тронулся медленно, будто ступал по тонкому льду глубокого озера.

– Пожалуй, на конюшню тебя не отправлю, – выдохнул воевода задумчиво.

– Почему? – вырвалось у мальца отчаянное.

– Грешно пачкать пальцы такого умельца конским навозом. Будешь жить в палатах, конечно, прислуживать по-мелкому, чтоб не зазнавался, и играть. У тебя получается хорошо.

Ивашка от счастья пискнул, зарделся пуще неба:

– Дозволь еще сыграю.

– Нет-нет, – возразил могучан поспешно. – Скоро стемнеет, а конь почему-то не хочет идти под твои песни.

Гором фыркнул презрительно, глаза ярко полыхнули, окрасив воздух розовым. Пошел рысью, хвост бил по бокам, шлепки гулко разлетались окрест, будто лупили по воде веслом.

Слуха Стрыя коснулась людская речь. Поле перед холмом, где на вершине устроился Кременчуг, освещалось рваным светом факелов. Подъехали ближе: стали слышны крики животных, отборная ругань, глухие удары о землю.

Воевода засмотрелся на чумазых людей, в свете факелов усердно долбящих землю. Воловьи упряжки шли неспешно, оставляя на земле глубокий черный шрам. Поле наполнилось грохотом копыт, сторожевой разъезд заметил гигантскую фигуру, метнулся наперерез.

– Кто таков? – спросил старшой грозно. – А, ты, воевода! Вернулся, – поспешил сказать с почтением, разглядев пришлого в вечернем сумраке.

Стрый величаво кивнул, конники порскнули в сторону, как стайка мальков от щуки. Гором наградил сородичей ехидным фырком. Утомленные работой люди откладывали лопаты, мотыги и, разинув рты, смотрели на проезжающего великана. По рядам пронесся восхищенный говорок: «Стрый вернулся», «Таперича усе наладится».

– За работу, олухи, – раздался из темноты строгий голос.

– Копать! – поддержал кто-то с другой стороны.

Рабочие нехотя принялись долбить, расширяя и углубляя земную рану.

Стрый неспешно въехал на холм. Мимо катили телеги, груженные острыми кольями, возницы кричали приветственно. Воевода отвечал кивками. Ивашка, ошалевший от почета, оказанного новому хозяину, вжался в витязя. В темноте белело его взволнованное лицо.

Гором вошел в рощу невысоких деревьев, копыта застучали по утоптанной тропе. Стрый недовольно оглядел яблоневый сад, почти доходящий до стен: говорил же князю, что сметливый ворог укроется за деревьями, подожжет на хрен, а под прикрытием дыма сделает что угодно. Но нет, Яромир яростно отстаивал деревца, посаженные ради жены восемь или девять лет назад. А какой от них толк? Весной, правда, лепота сказочная, но…

Стрый устало вздохнул. Гором въехал в ворота, и людской гул рванулся навстречу: город спать не собирался.

– Стрый! Стрый вернулся! – крикнул кто-то со стены.

Воевода почувствовал прицел десятков глаз, ощерился: чай не девка красная, глядеть неча.

Крикун с грохотом сбежал со стены. Гором с недовольным ворчанием притормозил, чтобы не раздавить бросившегося под копыта человека.

– Батюшка! Вернулся! – залопотал седовласый дядька, согнутый в поклоне пополам. – Слава богам, а то князь наш всех на стены выгнал, спать не велит. Хуже того, заставляет работать!

Стрый поморщился брезгливо, вон, люди смотрят, неловко.

– Будет, Короед. Ступай домой, я разрешаю.

Короед взвизгнул обрадованно, метнулся молнией, разъяренный рык воеводы догнал его уже на конце улицы:

– Вернись, собака, не всё сказал!

Ключник мигом вернулся, уставился выжидательно. Стрый ссадил пастушка, сказал строго:

– Возьми Ивашку, устрой в доме, да не в будке, а в приличной комнате. Отмой, накорми, напои, дай одежу. Вернусь, и ежели что не так – шкуру спущу. Понял?

Короед закивал часто-часто, подхватил растерянного мальчишку под мышку. Стрый глазом моргнуть не успел, как ключник исчез. С усмешкой покачал головой, спросил у проходящего ратника, где князь: на стенах али в палатах?

– На северной стене, воевода-батюшка, – ответил воин почтительно. – Прясло поправляет.

Гором двинулся. Небо слабо дотлевало, ночь властно вступала в права. Людей на улицах было многовато, улицы оружейников шумели рабочей жизнью.

В воздухе висело напряжение, пока смутное, смешанное с недоумением, но скоро оно загустеет, как кисель, – когда у стен встанут полки врага.

Глава тринадцатая

На небольшой площади перед стеной было не протолкнуться от взбудораженного люда. Гором раздвинул могучей грудью жалких людишек. На возмущенные вопли он гневно фыркал, огонь в глазах бушевал жутковато.

Стрый остановил коня, спешился, группа воинов неподалеку услужливо ринулась принимать поводья. Воевода отмахнулся от помощи: Гором в присмотре не нуждается.

Сбоку раздался стук по мостовой и прозвучал насмешливый голос:

– Явился, гора мяса.

Стрый с шутливым презрением смерил фигуру седого волхва, опирающегося на посох:

– И тебе, Вольга, по добру.

Рука волхва метнулась ко лбу, поправила выбившуюся из-под тесьмы прядь.

– Что так долго? Уже и гонец от Вышатича прибыл, завтра подойдет.

– Да так, – пожал воевода валунами плеч.

Гором фыркнул насмешливо, горящие глаза освещали площадь не хуже факелов. Снующие туда-сюда люди сторонились опасливо. Волхв посмотрел на угольную гору, губы скривились.

– Что, до сих пор подставка для задниц? – спросил он ехидно. – А было время…

Гором прервал волхва оскорбленным ржанием, окружающие испуганно-восхищенно заохали, когда громада с багровыми глазами встала на дыбы. Стрый дернул повод, копыта грянулись, проломив лаги, воевода метнул в волхва недовольный взгляд:

– Будет затевать свары. Скажи лучше, почему нечисть распоясалась? Кого только не встретил по пути!

Вольга потемнел лицом, посох раздраженно впился в мостовую.

– Да так, шалит один хлопец. Пока не до вражины.

Могучан отмахнулся и ловко зашагал по ступенькам на стену, минуя три яруса, полные воинов и рабочего люда. Волхв, постукивая посохом, двинулся следом. Гором проводил седого умника злобным взглядом.

Стена освещалась ярко, по помосту бегали люди с корзинами земли, кто-то держал факелы, иные стояли и покрикивали – занимались делом.

Фигура в алом корзно обернулась на тяжкую поступь и приветственные крики. На Стрыя остро глянули бирюзовые глаза, веки чуть дрогнули. Ратьгой высунулся из-за спины, хмурое лицо при виде могучана осветилось.

– Здрав будь, князь, – поздоровался богатырь почтительно.

Яромир поправил плащ – на кой надел, ведь для торжеств? – глаза потеплели.

– Рад видеть тебя, Стрый. Посольство завершил успешно, хвалю, но что так долго?

Воевода обменялся с Ратьгоем дружескими шлепками по спинам, отошли, краснорожие от довольства. Вольга простукал посохом, встал слева от князя.

– Не серчай, Яромир, – ответил Стрый чуть виновато. – Провожал олухов, понапрасну называемых гриднями, пока Лют не поправился.

Князь нахмурился, волхв и Ратьгой уставились встревоженно.

– Что стряслось с побратимом? – спросил Яромир хмуро.

Стрый пересказал чудачества хоробра. Князя огорчила гибель отроков. Волхв насупился, заслышав о бедовике.

– На кой ляд взяли? – спросил он строго. – Известно, поможешь бедовому – примешь на себя его несчастья.

Ратьгой наградил Вольгу презрительным взглядом: тоже мне, меча в руках не держал, а умничает. Стрый переглянулся с воеводой понимающим взглядом, ответил с холодком:

– Про то Люта спрашивай, мне тот попутчик не мешал.

Вольга скривился. Ратьгой хохотнул злорадно, но смешался под строгим взором князя.

– Враг близко, – сказал он Стрыю. – Путята с Твердятой полегли.

Лоб могучана прорезала глубокая складка.

– Так быстро?

Ратьгой откашлялся, перебил князя невежливо:

– Дивные дела пошли, Стрый. Степняки какие-то странные попались, веси походя пожгли, стольные грады разрушили, но земли не опустошили. Мчат, оставляя просеку, почему-то сюда стремятся. А тут еще Гамаюн…

Ратьгой пустился в долгие и пространные обсуждения. Стрый кивал, поддакивал, возражал мощным ревом. Князь плюнул на словоохотливых воевод и устремил взор на гребень вала, кишащий рабочими.

Раскопанная земля являла бревна срубов, основу вала, как искромсанная плоть кости. Рабочие с тоской поглядывали на стремительно угасающее небо, еще чуть – и прекратят работу. Ибо нельзя работать под покровом ночи, а князь пусть скрипит зубами сколь угодно. Не людям нарушать заветы богов. А пока ссыпали перед бревнами камни, укрепляли городню, с тоской думали: завтра еще и закапывать, чтобы вал стал крутым, покатым, неприступным.

Работа на прясле – участок стены от вежи до вежи – затихла. Некоторые в темноте откровенно халтурили, топтались на месте.

Князь махнул рукой, зычные голоса глашатаев прорезали густой сумрак, вздохи облегчения пронеслись по пряслу ураганом. С радостными воплями, побросав инструменты, работяги бросились с вала – скорее домой!

– Завтра доделают, – сказал князь неуверенно. – Еще надо поставить добавочный сруб для бойниц.

Стрый кивнул: а потом стену увенчает двускатная крыша, и последний уязвимый участок Кременчуга исчезнет. Пусть волны степняков бьются в три стены, окруженные глубоким рвом, усеянным кольями, или пытаются взять город с воды. Вдруг залезут на высокий крутой берег? Хотя до того надо будет сломить сопротивление соединенной рати, что сейчас окапывается перед городом, ставя заслон – глубокий ров – коннице, без которой кривоногие степняки беспомощны.

Даже если прорвутся, мало ли, то могучее войско неспешно отойдет за высокие стены, прикрываемое резервом и тучей стрел. А там поглядим. Два города они взяли, но те с Кременчугом ни в какое сравнение не идут.

Яромир махнул рукой, двинулся широким шагом:

– Пойдемте в палаты, как раз пир начнется.

Стрый буркнул насмешливо:

– До пиров ли?

– Надо же чем-то занять ораву союзных князей! Они у меня не просыхают с утра до ночи, всех девок перепортили. Но что поделать: могли не приходить с подмогой, надо уважить.

Ратьгой со Стрыем фыркнули в голос презрительно – уж они придут на помощь не ради вкусной жратвы, но ради чести.

Спустились со стены. Воины споро подвели коней, окружили почетным караулом. Вольга напомнил хмуро:

– Так что там с Лютом и неслухом Буськой?

Стрый возвышался над всадниками, как столетний дуб над чахлыми кустами, на волхва не посмотрел, ответил князю:

– Перебрались они через лагерь псоглавов три дня назад, больше их не видел, сразу домой.

Князь вскинул брови, за спиной ахнул волхв:

– Как нарваться на дивиев угораздило?

Стрый пожал плечами:

– На пути стояли, теперь лежат.

Ратьгой спохватился, спросил недоуменно:

– Постой, а в какой земле встретили?.. Так это ж от Вышатича на два дня пути, как за три дня обернулся?

Князь усмехнулся, пояснил, как неразумному:

– Забыл, на ком ездит?

Гором шумно всхрапнул, предостерегающе заржал. Ратьгой глянул на чудище уважительно. Волхв пробормотал под нос:

– Не сегодня-завтра будут в горах, а там неизвестно, сколько времени уйдет на поиски.

Яромир глянул неодобрительно.

– Что шепчешь, а то не знал, что затея пустая… почти пустая. Придется уповать на мощь железа.

Стрый громыхнул смешком:

– Представляю, как Буська взъярится, узнав, что пропустил славную битву.

Князь подумал мрачно, что он не прочь обойтись без драки, но уповать на божественные силы, способные защитить и сохранить, – удел дурака. Уже жалеет, что отослал побратима на такое непонятное поручение.

Княжий отряд прогрохотал по мостовой и влетел во двор детинца под радостные крики. Немедля кинулись хмельные бояре и союзные князья. С улыбками на красных потных рожах предлагали испить из братчины. Вольга незаметно исчез, воеводы брезгливо оглядели пьяную толпу и нехотя потащились в пиршественный зал.

Яромир широко улыбался, хлопал по потным спинам, приветственно вскидывал руки. Вслед орали здравицы, время от времени зычно кричали, славя доблесть и честь.

Палаты пропитались вкусными запахами, воздух загустел, как кисель. Князь с улыбкой вошел в пиршественный зал, утонувший в одобрительном реве. Кравчий сунул чару с медом, Яромир оглядел пирующих, крикнул здравицу.

Пусть, мелькнула небрежная мысль, пусть пируют. Недолго осталось.

Алтын в одиночестве пил горячий травяной взвар. Шатер был завален драгоценностями: золотые и серебряные изделия сверкают в свете светильников, грани разноцветных камней горят ослепительными точками. Повелитель степи задумался, наплывы бровей скрывали глаза, блестевшие в узких щелках.

Рука с парующей чашей застыла на весу, левая непрестанно теребила мешочек на груди, губы кривились мучительно. В шатре было душно, бритая голова блестела россыпью жемчужин. По обнаженному торсу стекали крупные капли, оставляя широкие влажные дорожки. Золотая цепь, усеянная драгоценностями, знак верховного вождя, лежала в сторонке небрежной кучкой.

Алтын оглядел горы ценностей с тоской, презрительно скривил губы и непроизвольно сделал отметающий жест. Это у Али-Шера вскипает кровь при виде злата, ничего выше не знает. А Повелитель скоро увидит свое сокровище, самое ценное, дорогое, за которое немедля готов отдать сотни караванов лошадей с гнущимися ногами от тяжести поклажи.

Скоро. Скоро лесные дикари ответят… Хотя предыдущие мало в чем виноваты, главный враг укрылся в соседнем княжестве, за высокими стенами, взять его будет куда труднее. Но он возьмет! Непременно!

И будет глядеть в мертвые глаза тамошнего правителя, называемого сынами степи Арамом. Повелитель долгие годы повторял ненавистное имя, оно каленым железом выжглось в мозгу, оставив неистребимый дух паленой плоти.

Яромир, ты умрешь!

За стенками шатра послышались возня, возмущенный вскрик: стражи по указу Повелителя никого не пускали. Но упорный Шергай кричал взволнованно, просил принять.

Алтын поставил на пол чашу.

– Пропустить, – сказал он тихо. Теперь неважно, как отдавать приказы. Мог подумать – стражи бы услышали.

Полог приподнялся, маг влетел парчовой молнией, распластался ниц.

– Повелитель, очень важные вести! – закричал он горячо.

Алтын с усмешкой оглядел халат старика: сколько можно носить такое убожество? Будто не мудрец, а ворона, падкая на яркие вещи.

– Встань, Шергай, – сказал он мягко, с неудовольствием отмечая возросшее нежелание говорить словами. – Расскажи, что стряслось? Навстречу движется войско?

Маг поднялся, замотал головой, жидкие нити бороды запутались в воздухе.

– Нет-нет, Повелитель. Жалкие лесные черви будут сидеть за высокими стенами, трепеща при виде доблестных сынов степи. Они подлые, трусливые…

Алтын прервал раздраженно:

– Прекрати, это не так.

Существо мага задрожало, сердце просверлила острая боль, прошибла холодная испарина.

«Скоро с ним вообще нельзя будет говорить безболезненно», – мелькнула в плешивой голове яркая мысль.

– Прошу простить, Повелитель, что вызвал твой гнев.

– Шергай, говори о деле и убирайся, – сказал Алтын устало.

Мага затрясло, он еле избавился от постыдной дрожи и пролепетал:

– Хитрый Арам может погубить войско по мановению пальца.

Брови Алтына с треском сшиблись на переносице, глаза метнули молнию, волосы старика встали дыбом.

– Как?

– Повелитель, по твоему приказу наблюдаю за окрестностями их города, даже натравил на людей нечисть в отместку за подлые покушения. По крупицам, через незримых духов собрал неясные слухи о том, что Арам услал лучший отряд на поиски магического предмета немыслимой мощи. Такой может испепелить наши полки и… и… – От волнения Шергай поперхнулся.

– Что – и? – полюбопытствовал Алтын напряженно.

– Но и повредить тебе нынешнему, Повелитель.

Алтын заскрипел зубами, тень на стене шатра забурлила, повеяло немыслимым холодом, словно отворилось окно в сказочные ледяные пустоши.

– Ну уж нет! – рявкнул Повелитель.

От звука голоса Шергай рухнул, стражи у полога застонали от внезапного страха, отдыхающие в стане воины оцепенели.

– На этот раз ему не одолеть! Говори, червь, что еще?

Шергай, задыхаясь, пролепетал:

– Оно находится в горах, называемых дикарями Железными. Повелитель, посмотри в захваченной карте, где они. Отправились около двух седмиц тому, должны быть там.

Алтын призадумался, волевым усилием пригасил ярость кипящей крови, мысли очистились.

– Шергай, – сказал он после раздумья, – мы не можем послать на перехват могучий отряд, его рассеют по дороге.

Маг согнулся в раболепном поклоне:

– Повелитель, истинно говоришь.

– Надеюсь, у тебя хватит сил, чтобы переправить к горам наемников?

Шергай затрепетал:

– Повелитель, прости, но я могу перенести их через вражеское княжество, не дальше.

Алтын было нахмурился, но пересилил себя, кивнул:

– Хорошо. Думаю, наемники смогут пойти по следам людей Яромира и вырвать у них колдовскую штуку. Да и в стане будет спокойнее – Али-Шер рано или поздно нарвется.

– Повелитель, ты мудр. Больше того – мудер, – сказал Шергай льстиво.

Алтын поморщился и властным взмахом руки услал того прочь. В одиночестве Повелитель напряженно задумался. В груди ворочалось нехорошее предчувствие.

Неприятной неожиданностью стало известие, что к Яромиру собрались войска окрестных князей. Пусть – будет славная битва. Но гнусный хитрец до вторжения в первое княжество услал людей за колдовской штукой. Как на него похоже, подлец! Привык действовать не силой, а обманом.

От волнения Алтын едва не потерял нить тревожащей мысли. Выходит, он знал о предстоящем походе, потому так подготовился, паскуда!

Да, наверняка знал.

Но откуда?

Глава четырнадцатая

Лют щурился, блеск солнца холодно отражался от снежных шапок, колол зеницы. Конь с унылой мордой после шлепка тронулся с места, под копытами захрустела корка снега. Витязь посмотрел на заснеженных великанов с отчаянием: где искать нужное диво – неизвестно.

Оглянулся, взгляд миновал опухшую рожу Буслая, подкрашенную синевой, угрюмого Нежелана и уткнулся в ворота горной крепости, откуда недавно вышли. Вышли, не найдя ответа, где находится пасть зверя. Даже старики Первого Перевала не имели представления о такой штуке, а посоветовали идти глубже в горы, на полпути ко Второму Перевалу располагалось странное место, можно там поискать. Больше негде.

Нежелан осторожно втянул холодный воздух, в ноздрях защипало, кольнуло, волоски похрустывали от инея, было неуютно от смерзшихся льдинок. Конь безучастно ступал по снегу, волоча привязанного к седлу ослика. Длинноухий изредка стонал жалобно – обычный зверь, усталый и замерзший.

Рваные плиты туч скрыли солнце, мир потемнел, глаза неслышно застонали в блаженстве. Горбатый хребет уныло померк. Немыслимо прозрачный воздух загустел. Мелькнул в серой выси орел темной точкой, свистящий ветер принес обрывок тоскливого клича.

Солнце озлилось, услужливый ветер поспешно разметал стену свинцовых щитов, и желтое копье снова ударило в тугую плоть гранита, покрытую молочно-белой нежной кожей. Мир заблистал слепящим светом. Лют со стоном прикрыл вскипевшие слезами глаза. Хорошо Буслаю: опухшие щеки создают достаточно тени, глаза в узкой щели надежно защищены.

Гридень поправил молот на поясе, удивленно смахнул с теплой свиты иней. Рукавица оставила на толстой ткани темную дорожку. Изо рта клубами валил пар, лицо пощипывали крохотные незримые пальчики, а в мочки ушей будто вбили по ледяному гвоздю.

– Холодрыга! – сказал Буслай громко, и огрызок слова заметался от скалы к скале в поисках укрытия. – И не верится, что внизу лето.

Лют оторвался от ледового панциря каменного великана, отливающего опасной синевой, и встретился с раздутым и разукрашенным лицом соратника. Глаза кольнуло спицей стыда – но самую малость.

– Не верится, – согласился он натужно.

Нежелан снял рукавицы, клубящийся паром рот приблизился к кистям, красным, как вареные раки, поводья же беспечно бросил. Буслай посмотрел на неженку ехидно, но невольно отметил: приблудыш умело правит коленями, а в осанке появилось нечто знакомое. Гридень перевел взгляд на Люта, засопел ревниво. Витязь оглянулся, мазнул взглядом по спутникам, посиневшие губы неохотно раздвинулись.

– Скоро привал, местные выдолбили в скале стоянку, говорят, от ветра ниша защищает.

Буслай поежился от ледяного порыва, прозрачные струи захватили горсть снежной крупы, и лицо закололи крохотные иголки.

– Добро, а то не от мороза, а от ветра страдаем. Костер запалим – вовсе благодать.

Ослик, груженный помимо поклажи вязанкой хвороста, похожей на большой клубок ежей, согласился с унылым вздохом.

К полудню солнце заросло непроницаемой паутиной, небо рябило темными складками туч, резко похолодало. Струи ветра уплотнились, ледяные кулаки забили сильнее, кожа горела, как содранная, пылинки снега припорашивали солью.

Тропа сузилась. Копыта коней стали глубже погружаться в белый пласт, отряд прижался к каменной стене, могучей, незыблемой. Налево и глядеть не хотелось: заснеженную землю как обрубили, дно ущелья белело, будто сметана в горшке, противоположная стена смутно выглядывала из тумана.

Бедовик глянул на небо: тяжелые – как только в воздухе держатся? – тучи стремительно бежали по небу, как грязная снежная каша по реке в ледолом. Небо внезапно придвинулось. Ветер, кряхтя от натуги, удержал темную глыбу, вернул в свинцовый поток. Нежелан поспешно отвел глаза: голова кружилась, к горлу подступала дурнота.

Ветер неспешно довершил проказу: всадники побелели, будто обсыпанные мукой. У Люта волоски бороды и усов смерзлись синеватой личиной, а к лицу Буслая и впрямь прилипла подкова, будто поцеловал копыто. Лишь гладкое лицо Нежелана светило красным, словно наконец устыдился быть обузой.

В отнорок, похожий на надкушенное яблоко, забрели, когда со злобным воем завьюжило. Люту послышался в снежных вихрях злорадный хохот, он тряхнул головой, с шапки скатились белые хлопья. Продвинулись в глубь стоянки, резкая тишина мало не оглушила, без атак ветра кожа быстро согрелась.

Нежелан скатился с седла – голенища сапог поперхнулись снегом, снежная гладь обезобразилась глубокими бороздами. Буслай недовольно глянул, как бедовый очищал вогнутой пластиной широкую площадку для коней. Подумал раздраженно, что в первую очередь надо заботиться о гриднях, раз взяли отроком.

Лют, не чураясь черновой работы, достал вторую пластину. Комья снега полетели из уютного кармана на продуваемую тропу. Буслай медленно слез с коня, помятый подбородок задрался к небу, на лице появилось презрение к такой работе.

Старший гридень глянул с насмешкой: понятно, что двигаться больно, от резкого движения – головокружение, но не уймется, кичится непонятно чем. Буслай поймал взгляд старшего, засопел, из ноздрей, как из печных труб, повалил густой пар.

Унылый сумрак украсил свет костра, веселые языки приковывали взгляды завораживающим танцем. Замершие руки сжимали прогретый воздух. Нежелан глянул на животных – нормально ли устроились? – и кивнул довольно.

Буслай потер опухшее лицо, перекосился, шепотом ругнулся. Лют пошарил в мешке, на колени Буслая упал кожаный кошель. Гридень дернулся, мешочек свалился на подстилку, перехваченное шнурком устье смотрело в костер.

– Что это? – спросил Буслай настороженно.

– Завари взвар, травы лечебные, – пояснил Лют.

Буслай нарочито дернулся, разбитые губы попытались скривиться.

– Негоже воину пробавляться колдовством.

Лют воззрился удивленно, в глазах мелькнул опасный огонек.

– Дурень, сила травы от богов, никакая не волховья. Ты, может, от мяса откажешься, раз оно непонятно как убирает голодную резь?

Буслай насупился и растопырил ноздри – широко, шумно. Пламя костра недовольно затрепетало. Нежелан отложил возню с котелком, глянул опасливо: опять драка? Лют смерил цветную рожу тяжелым взглядом, отвернулся. Буслай молча сграбастал мешочек, помял в пальцах, отложил.

– Нежелан, растопи снега, – попросил Лют. – Сначала взвар сделаем, потом похлебку.

– Не надо, – упрямо тряхнул гривой Буслай. – На сытом заживает быстрее.

Лют глянул на упрямца, пожал плечами. Буслай поморщился: Лют вообще-то прав, но как стерпеть чужую правоту? Достаточно, что принял молча суровое, но справедливое наказание за баловство в Кряже. Ладонь коснулась шеи, пальцы с тоской поискали плотность гривны.

Нежелан нагреб котелком снега. Пришлось выбегать на тропу. Буслай скривился: мол, тут натоптали, пеплом присыпано. Утрамбовал хорошенько, еще черпнул, закопченный котелок закачался на перекладине, дно его стали лизать желтые языки. Белый, как сметана, снег медленно терял плотность, проваливался на дно.

Погодя бедовик кинул в кипящую воду кус сушеного мяса, из мешочка с заранее сваренными овощами, резанными на части, бросил пригоршню, помешал ложкой с длинной ручкой.

Еле вытерпели, пока вода напитается мясным духом. С трех сторон стоянку окружали молчаливые стены, холодные от высокомерности. Серое полотно проема вьюжило белыми перьями. Ветер бесился у входа, злобно завывал. Иногда дотягивался ледяным пальцем до костра, пригибал пламя. Тогда желтые языки возмущенно пыхали и снова выпрямлялись.

Кони вяло пожевали зерно и захрапели стоя. Ослик свернулся под ногами высоких собратьев и поглядывал удивленно на людей, орудующих ложками. Похлебку съели быстро, лишь Буслай припоздал, челюстями двигал медленно, а щедрый ломоть хлеба размочил, как беззубый старик.

Лют отложил плошку. Нежелан подхватил, набил снегом. Гридень глянул мельком, раскрыл мешок. Буслай проглотил последнюю ложку похлебки, сыто перевел дух.

– Наконец осилил, – сказал Лют насмешливо.

Буслай повернул голову, хотел буркнуть сварливо, но осекся. Глаза зашарили по стоянке, он увидел Нежелана, спящих животных, притоптанный снег и мрачные скалы, но соратника не было.

– Куды смотришь, разуй глаза. – Лют продолжал забавляться.

Буслай вздрогнул: голос соратника звучал ясно, словно он сидел рядом, но примятая подстилка была пуста, рядом лежал раскрытый мешок с колдовскими пожитками. Гридень переглянулся с бедовиком, тот недоуменно пожал плечами. Расширенными глазами они пялились на место, где сидел Лют.

– Олухи, – проворчал невидимый витязь беззлобно.

Буслай с бедовиком вскрикнули в голос: Лют появился из воздуха, зараза, нахально скалился, а пальцы мяли неказистую шапку. Буслай спохватился, сердито сплюнул.

– Нашел с чем шутить! Мало какая колдовская гадость перебросится.

Лют расхохотался. Буслай посмотрел на довольное лицо зло, невольно улыбнулся, затем плечи затряслись. Нежелан робко присоединился к веселью. Ослик проснулся, в больших влажных глазах, печальных от тяжелой жизни, стояла укоризна.

Лют отсмеялся, смахнул слезу с глаза, помял шапку, стал припрятывать в мешок, но соратник остановил:

– Дай посмотреть.

Лют глянул удивленно, но шапку передал. Буслай пощупал брезгливо, кинул бедовику:

– Держи. Будешь с нами, но я видеть не буду.

Нежелан вздрогнул, в глазах метнулся испуг. Лют жестом успокоил.

– Носи на здоровье, – сказал Лют устало. – Это тебе за помощь, жалуем, так сказать.

Нежелан прижал нежданный подарок к груди, глаза влажно блеснули. Буслай даже смутился от благодарного взгляда. Бедовик спохватился:

– А разве вам не нужна такая вещь?

Буслай скривился презрительно, Лют коротко посмотрел и согласился с соратником.

– На что нам? – сказал он рассудительно. – Воину негоже чрезмерно пользовать колдовство, да и больно оно… – Витязь замялся, хотел сказать «подлое», «воровское», ибо для чего лучше всего использовать шапку-невидимку? Но обижать бедовика не хотелось. – Больно не воинское, для лазутчиков всяких, а мы не обучены, – нашел он корявое объяснение.

Но Нежелан поверил, потому что очень хотел.

– Спасибо, – шептал бедовик растроганно, – спасибо. Спасибо… – хотел было сказать «други», но как посмотрит Буслай, да и Лют? А, была не была! – Спасибо, други.

Лют отмахнулся смущенно. Буслай испытал похожие чувства, но все же хмыкнул ехидно:

– Лучше котелок снегом наполни, пора целебный взвар делать.

Бедовик спохватился, шапка исчезла за пазухой. Он мигом вскочил на ноги, в руке качался чумазый котелок. Лют оторвался от перебора разноцветных камушков, поддел соратника:

– Только привкус будет мясной, как ни чисти, останется.

Буслай заворчал недовольно, но наткнулся на ехидный взгляд старшего гридня и отвел глаза. Нежелан поспешил к выходу на тропу, в глазах у него расплывалось, щипало.

Нога зацепилась за подстилку Люта, от негаданной подсечки Нежелан потерял равновесие. Гридень ругнулся, когда ему на спину упала тяжесть, а красивый ряд камушков разметал чумазый бок котелка.

Буслай залился хохотом, захлопал ладонями по бедрам, от восторга подвывал. Лют ругнулся, поспешно отпихнул недотепу, с холодком оглядел рассыпанные камни: дурак Буська скалится, видно, не помнит, что одним таким Стрый устроил павшим отрокам краду. Если в каком проснутся колдовские силы, то…

Нежелан с красным, как редис, лицом встал, котелок дзинькнул о голову витязя. Буслай заржал пуще, опрокинулся на спину, ногами стал месить воздух. Лют не обратил на удар внимания, поспешно сгреб в кучу камушки, и крупная дрожь, бьющая руку, утихла.

– Прости, Лют, – промямлил бедовик.

Витязь глянул строго: чуть ли не впервой закралось подозрение, что Буслай – вон, стонет от смеха, паразит! – прав насчет бедового попутчика. Нежелан глянул в глаза воина, отшатнулся в испуге. Лют махнул рукой, сказал мирно:

– Ладно, иди за водой, тьфу, за снегом.

Бедовик прошмыгнул, как бесплотная тень, даже снег не примял, спина мелькнула на заснеженной тропе и скрылась за скалой.

Буслай отсмеялся, смахнул крупные слезы, нашел силы подняться. Лют глянул исподлобья, тряхнул головой, ветка в пальцах хрустнула нарочито громко, от радости по поводу новой гостьи языки пламени подпрыгнули. Буслай кхекнул, мигом посерьезнел, пальцами задумчиво пригладил усы.

– Лют, – сказал он негромко, – ты уверен, что исполним княжий указ?

Воин хотел бездумно ответить, что непременно, но скривился, сказал неохотно:

– Не знаю. Князь тоже хорош – не мог указать место точнее. Где нам искать пасть зверя? Не ловить же каждого пардуса или горного медведя?

Буслай покивал, в глазах мелькнула печаль и сразу уступила место горящей злобе: они тут прохлаждаются, а на родную землю напали! Лют испытал похожие чувства, под бородой вспухли желваки, и он сказал с чувством:

– Думаю, так: дойдем до «загадочного» места, которое указал старец из Перевала, это будет завтра, а дальше…

Буслай вскинул глаза на замолчавшего соратника и подивился сосредоточенному лицу с напряженной складкой у переносицы.

– Что дальше? – спросил он тихо.

– Поищем, посмотрим да назад двинем, – сказал Лют твердо. Складка сделалась еще глубже. – Горы слишком велики, обыскать жизни не хватит.

Буслай кивнул, сердце стукнуло сильнее обычного, пальцы сжались, словно он уже на поле брани крушит ворога молотом. Лют стряхнул оцепенение, вновь принялся за колдовские камушки, дыхание остановилось.

– Что такое? – спросил Буслай встревоженно.

Лют порыскал в складках подстилки, пальцы распушили снег, взгляд ушел к выходу со стоянки и впился в серый пейзаж.

– Да что случилось? – спросил Буслай с тревогой.

Лют поднялся и объяснил на ходу:

– Камушек один пропал, кабы чего не случилось.

Соратник вскочил, двинулся следом, горячо дыша в затылок, из-за чего голова Люта скрылась под паровым колпаком.

– Точно у него, – сказал Буслай убежденно. – Зря с собой взяли, гнать надо поскорее.

Лют буркнул нехотя:

– Посмотрим.

Нежелан прошел к обрыву, котелок черпнул пласт снега, чистого и белого, как замерзшее молоко. Пальцы поскребли по стенкам, подушечки соскользнули с жирных стенок, ударились в твердое. Бедовик выловил комочек, облепленный снегом, протер, ветер унес восхищенное «ах».

Нежелан воровато огляделся по сторонам – ущелье в хмуром свете, казалось, усмехнулось и швырнуло в лицо снежную крупу. Голубой камушек немыслимой чистоты приковал взор, в раскрытый рот влетали холодные струи, язык покрылся корочкой льда.

Чистоту драгоценности портили едва заметные в глубине точки, словно мухи посидели. Нежелан поплевал, потер большим пальцем. Вскинул руку, но солнца нет, в горной пасмурности камушек выглядел загадочно, таинственно, но блекло.

Котелок ткнул в бедро, бедовик спохватился, черпнул снега, камушек сжал в кулаке – расстаться не мог. Посуда осела в пласте снега, ногтями свободной руки он скоблил жирные стенки, дно. Пальцы терзал жуткий холод, боль заполнила косточки, будто выламывали в пыточных застенках. Но надо сделать приятное Буслаю – хоть и злой, но и он подарил шапку.

Снег, чистый, как невинная девушка, свалялся в котелке темными комьями, даже с виду жирными. Нежелан тряхнул котелок, проследил за падающей грязью, голова закружилась от высоты, и он невольно отпрянул. Взглядом уткнулся в противоположную стену, смутно видную в тумане. Пляска в голове прекратилась.

Не отходя от края пропасти, черпнул снега, наскоро поскоблил. Под ногти забились жирные хлопья. Нежелан сжал пальцами край котелка, с широким размахом выбросил остатки снега. Красные от мороза, скрученные костной ломотой, покрытые сальной пленкой пальцы легко расстались с котелком.

Бедовик вскрикнул испуганно. Широко распахнутые глаза, где немедля смерзлись льдинки, проводили неуклюжий полет закопченной посуды. Невольно выбросил вторую руку, стук голубого камешка о железный бок разорвал сердце.

– Спаси Сварог! – простонал Нежелан жалобно.

Драгоценность сразу исчезла в плотном покрывале тумана, котел некоторое время жалил глаза темной точкой, затем густые складки дымки скрыли и его. Бедовик припал к краю ущелья, опасно свесившись с тропы. Ветер подхватывал крупные слезы, мигом выбивал горячую горечь, уносил градинами.

Что сказать Люту? Растяпа! В мечтах просил подарить камушек, а добрый воин небрежно кивал, мол, забирай за хорошую службу. А теперь что?

Слуха коснулось мерное ворчание. Нежелан насторожился, уши от напряжения задергались, как у зайца. Мерный гул нарастал, словно приближалось дыхание бури, но чересчур… плотное, густое. Мглистое дно ущелья заклубилось, в лицо бедовика пахнуло свежестью и солью.

Дно ущелья потемнело, как лицо опечаленного человека, захлюпали громкие плески, завыл протяжно ветер. Нежелан раззявил рот, брови уползли на затылок, в глазах отразилась синяя рябая плоть.

Еле успел отпрянуть от края, как море уткнулось в обретенный берег и сердито плюнуло пеной и крупными брызгами. Лицо Нежелана ожгло, усилившийся ветер размазал капли по лицу ледяными полосами. Море пару раз повело плечами, проверяя стены нового дома, и успокоилось. К пронизывающему ветру ущелья добавилось мерное дыхание моря.

Глава пятнадцатая

– Род всеблагой, защити! Ты что, паскуда, сделал?!

Разъяренный рык Буслая огрел как дубиной, постыдная дрожь разболтала суставы, мышцы утратили упругость, гадко накатила дурнота.

Обалделые гридни уставились на волнистую гладь в обрамлении белой корки тропы. В руках Буслай сжимал молот. Нежелан вздрогнул от ненависти во взгляде, съежился, внутри противно чавкнуло, язык обгадил тошнотворный вкус крови.

Лют посмотрел на бедовика, роющегося за пазухой, и ухватил ринувшегося Буслая за плечо, спокойно выдержав его бешеный взгляд.

– Не кипятись, – сказал он твердо.

Буслай вгляделся в глаза соратника: синева загустела, в ней заблестели опасные огоньки. Гридень опустил молот, обмяк, сказал резким тоном:

– Сколько будем спускать с рук? На шею сядет.

Холодный порыв резанул шею, Лют поморщился, ответил примирительно:

– На сей раз можешь выпороть. Не сильно, – добавил он поспешно при виде загоревшихся глаз.

Буслай повернулся и приподнял брови. Гридни уставились на истоптанный следами снег и недоуменно переглянулись.

– В воду, что ли, свалился? – буркнул Буслай.

Объяснилось все просто. Нежелан, перестав соображать от испуга, трясущимися руками выхватил из-за пазухи неказистую шапку, и голову окутало мягкое тепло. Вроде ничего не изменилось. В сомнении глянул на руки, и от сердца чуть отлегло. Но трепещущий комок разбился в пятках, когда присмотревшийся Буслай крикнул грозно:

– За дураков держишь? А ну, сымай колдовщину!

Гридень быстро пошел к утоптанному пятачку. Лют последовал, поглядывая на молот: как бы Буська не шарахнул нерадивого по голове, а то потом будет оправдываться, мол, так и было.

Нежелан уставился на Буслая, как лягушка на ужа, взгляд прикипел к железной болванке молота. Повторял как заведенный:

– А меня не видно. Я спрятался.

Пар от дыхания отлично был виден, и Буслай посмеялся дурости простака, что стоит на месте, как баран. Чего тогда шапку напялил, если не собирается скрыться?

Когда осталось немного до края заснеженной тропы, Буслай услышал испуганный крик, облачко пара рассеялось, снег под невидимыми сапогами захрустел, и на белом полотне появились следы. Гридень рыкнул устрашающе и с удовольствием услышал в ответ жалкий писк и звонкий шлепок о воду.

Вода окутала бедовика ледяным одеялом, соленая струя нагло ворвалась в рот, едва не вышибла зубы, по горлу прокатился отвратительный комок, желудок захрустел ледяной коркой. Глаза противно защипало. Нежелан инстинктивно забарахтался в плотной, тягучей массе, как муха в киселе. Голова пробила водную гладь, из ушей и рта хлынули потоки, ветер зло ударил в лицо, кожа покрылась хрустящей корочкой, как на свежем хлебе.

Кисть сжала железная хватка, вода послушно отпускала человека, но под конец глумливо усилила хватку. Лют застонал от напряжения, пытаясь вытащить чудовищно тяжелое тело, жилы на лбу страшно вздулись. Море, вдоволь поиздевавшись над усилиями гридня, шумно выплюнуло бедовика. Тот рухнул на снег, из одежды хлынули струи, будто из пробитого бурдюка. Буслай с издевкой смотрел, как белые ломти теряли цвет, проваливались под напором воды.

Нежелан застонал: холод дикий, кожу будто сорвало точильным камнем, а теперь острые крючочки отщипывают мясо по волоконцу. Вид красной, словно освежеванной, кисти ужаснул, страшная догадка пригвоздила к тропе, расплющила в тонкий блинчик. С содроганием коснулся мокрой каши волос и обмороженным лицом уткнулся в снег. Слезы малость согрели щеки, но холод, сочащийся из корней гор, быстро истребил жалкое тепло.

Лют рывком поднял его, встряхнул, как щенка.

– Ты чего? – спросил он удивленно.

Лицо Нежелана посинело, челюсть лязгала так, словно во рту кузня, он еле вымолвил:

– Ш-ш-шш-ап-ап-ка!

Буслай отыскал на волнах темный комок, хохотнул злорадно: далековато от берега, скоро намокнет так, что пойдет ко дну не хуже камня. Лют с сожалением посмотрел на трясущегося бедовика, на сердце почему-то стало нехорошо. Нашел взглядом шапку, мелькнула шальная мысль раздеться и быстро выловить.

В груди кольнуло, он различил в соленой толще темное пятно и невольно попятился, увлекая замерзающего Нежелана. Буслай довольно похохатывал, поэтому не сразу встревожился, услышав мощный всплеск. Скосил глаза, поперхнулся, глаза выпучились, как у удавленника.

Большое тело, гладкое и гибкое, выпрыгнуло из воды, оставляя в воздухе россыпь хрустальных бусин. Лют успел заметить острое рыло и пасть, полную тонких, как иглы, зубов. И сразу рухнул навзничь, вдавливая бедовика в снег.

Рыбина была странно «голой»: чешуи не было, вместо нее, умащенная водой, блестела кожа, на вид шершавая; спинной плавник походил на наконечник широкого копья, а о боковые даже взглядом можно было порезаться. Гигантское чудище в полете скосило холодный глаз на упущенную добычу, зубастая пасть раскрылась, люди потрясенно услышали огорченный вопль.

Гибкое тело шмякнулось в снег, брызнули комья, тело с шуршанием проволокло, скала содрогнулась от удара и оскорбленно отпихнула непрошеную гостью. Рыбина, извиваясь, как пьяная змея, кувырками приблизилась к лежащим людям. Буслай, забыв дышать, остолбенело смотрел, как Лют увернулся от хищной пасти, а затем в грудь витязя ударил гибкий, чудовищно сильный хвост и воина унесло вместе с бедовиком.

Рыбина вновь огорченно завопила и нехотя кувыркнулась в воду. Прозрачные пласты долетели до сапог Буслая и разбились о крепкую кожу. Гридень проводил взглядом плавник, что вспарывал водную гладь, как острый нож – кусок посконного полотна, и бросился на помощь соратнику.

Лют приподнялся на колено и смотрел на приближающегося Буслая с благодарностью, но вдруг его глаза в страхе расширились. Буслай резко обернулся, и его сердце сжалось в горошину и застыло от испуга. Лишь потерявший от холода сознание Нежелан не видел, как чудное море забурлило, вспенилось. Странную рыбину приподняло на гребне волны: хвост отчаянно метался, тело изгибалось изо всех сил, словно пыталось уплыть от смертельной опасности.

Вода потемнела, будто из глубины поднималась громадная каменная плита, мелькнули неровные очертания: волосы на затылке гридней вздыбились, а внутренний голос униженно умолял бежать. Вода поднялась чудовищным бугром, рыбину подбросило в воздух, с жалобным криком она завертелась волчком, беспомощная в такой среде.

Море испуганно расступилось, и гридни потрясенно уставились на шею толщиной со столетний дуб, увенчанную громоздкой головой. Шея тянулась, казалось, бесконечно, и наконец массивное тело нехотя показалось над водой.

Уродливая плита головы лопнула щелью, будто скала – друзой горного хрусталя. Рыбина, напавшая на Люта, затрепыхалась в пасти нового чудища, как новорожденный мышонок в зубах матерого кота. Зубы стиснулись, брызнули темные струи. Рыбина обмякла, пронзенная острейшими зубами, их в пасти было больше, чем иголок на спине ежа.

Из уголка рта сорвался лохматый ошметок плоти, успел плюхнуться в воду, а гигантское тело все выходило и выходило из холодной глади.

Гридни, обомлев, смотрели, как огромное тело заслонило небо. Над водой появилась едва ли половина тела, и тяжелый зверь начал опускаться, но и видимая часть способна была раздавить город.

Чудище шумно исчезло в глубинах, волны испуганно порскнули в стороны, вал размером с крепостную стену пролетел рядом с воинами и слизнул с тропы снег. Низ каменной стены украсился пенной кромкой. Тропа ниже стоянки очистилась от снега, умытые камни хмуро оголились и тускло блестели, как речные ракушки.

Море нехотя успокоилось, ошметки пены прибило к берегу или унесло в середку, где они бесследно растворились.

Лют очнулся и зябко повел плечами:

– Привидится же!

Буслай вздрогнул от звука голоса, ему показалось кощунством нарушать испуганную тишину. Потом он глянул на соратника, и его губы раздвинула слабая усмешка.

– И не говори. Давай лучше отойдем, пока еще чего-нибудь не привиделось.

Лют кивнул, поднял бедовика и потащил в укрытие. Буслай сплюнул, но помог. Поднялся ветер, гибкие струи хлестали по лицам, противно завывали. Чудились голоса: злобные, нечеловечьи.

Нежелана уложили почти на костер, мокрая одежда снималась неохотно, как родная кожа. Буслай брезгливо оглядел щуплое тело. Одно понятно, не ведьмак, какие-никакие, а признаки мужести есть.

Лют выпотрошил поклажу, и Нежелан скрылся под ворохом одеял, меховых подстилок, запасной одежи. Буслай недоуменно глянул, как соратник стянул кольчугу, сложил вдвое и принялся насыпать на железные кольца горячие угли и полусгоревшие дымящие веточки. Лют еще раз сложил кольчугу пополам, пристроил сверток, начавший жечь руки, на груди бедовика, прикрытой одеялом, затем заботливо подоткнул остальной ворох.

– Дивлюсь тебе, Лют, – сказал Буслай осуждающе. – Герой каких поискать, а возишься с никчемой, будто он тебе брат родной.

Лют всмотрелся в лицо бедовика: болезненно бледное, опущенные веки набрякли мешками, губы синие, будто выпачкал смородиной. Повернулся к соратнику, мазнул взглядом по опухшему лицу, цветущему болезненной желтизной, и отмахнулся от слов.

Буслай покачал головой, зябко повел плечами:

– Что-то ветер усилился, надо подбросить веток.

Лют пожал плечами: иди подбрось. Буслай подошел к груде хвороста. Лежащий ослик посмотрел одобрительно. Воин глянул на длинноухого, скорчил рожу, но веток взял немного: в горах с деревьями туго, а сколько по этим горам лазать, неизвестно.

– Чего с ним возимся? – снова спросил Буслай, присев на корточки и скупо подкармливая костер. – Одни беды от него, рази принес чего хорошего?

Лют размашистыми движениями рук разогнал кровь по жилам, но хмуро промолчал. Буслай глянул с торжеством, в пальцах хрустнула толстая ветка, задымилась в оранжевом круге, языки пламени с торжеством затанцевали на коре.

Сильный порыв ветра качнул пламя, и Буслай заозирался недоуменно – раньше стоянка прикрывала надежно. Ветер со свистом ворвался на небольшую площадку. Отдыхающие животные беспокойно зашевелились, осел неуверенно простонал.

Лют переглянулся с Буслаем, слуха коснулся противный хохот, жуткий, пронзительный, нечеловечий. На стоянке шалили тугие смерчи, снег кружил водоворотом, хлопья слиплись в комки. Гридни едва успели отпрянуть, когда в лицо полетели снежки.

– Что за?.. – ругнулся Буслай, глядя на упругий смерч, колесящий со смехом по стоянке.

Осел испуганно заревел, всегда невозмутимые чудо-кони беспокойно зафыркали и принялись долбить камень копытами. На площадке появилось множество воздушных бурунчиков. Снег вращался с безумной скоростью, сливался в полосы, под дружный зловещий хохот в гридней снова полетел рой снежков.

Лют выставил локоть, сберегая лицо, по телу сильно ударило, словно снегом для вида облепили камни. Буслай вертелся белкой.

– Что за напасть?

В ответ грянул хохот, ветер пронзительно, по-волчьи завыл, по лицам хлестнули ледяные струи. Незримые пальчики взъерошили гривы животным, запорошили глаза, стоянка наполнилась оскорбленно-испуганным фырканьем.

Лют всмотрелся и невольно отшатнулся: в воздуховороте мелькнули черты лица – злого, жестокого. Меч неохотно выполз из ножен, будто примерз к устью. Смерчи отпрянули от железа с испуганными воплями. Витязь решительно шагнул, полоса стали перечеркнула воздушную воронку. Раздался вопль, лишенные скреп комки снега попадали оземь.

Буслай с брезгливым любопытством смотрел, как соратник ухватил убегающий смерчик – пальцы сжали воздух. К удивлению, воздуховорот остался на месте, мелькнули призрачные ноги, лягающие кисть.

– Лют, эт хто? – проблеял Буслай, вздрагивая, когда в струях ветра являлось лицо, перекошенное злобой.

– Ветрянник, босоркун, – пропыхтел Лют. Пальцы еле сдерживали невесомую плоть, вдобавок скользкую, как рыба в воде.

Остальные нечистые опасливо сгрудились у выхода стоянки, буравя землю тонкими ножками воздушных воронок. Писклявые вопли полнились угрозами. Буслай поежился: маленькие, как шуликуны или анчутки, а злобы хватит на великана.

Лют ухватил странно бесплотную… плоть, сказал ободряюще:

– Не боись. Что такая кроха сделает? Тащи чеснок, сейчас попужаем, чтоб вдругоряд не шалили.

Босоркун дернулся, почти выскользнул, но Лют зажал его в кулаке до ломоты в пальцах. Сородичи ветрянника заохали, заголосили тоненькими голосами, вроде что-то просили, но людям трудно было понять заумь.

Буслай потоптался нерешительно. Босоркуны оживились: юлили меж стенками, разбрасывая снежные хлопья. Гридень махнул рукой и пошел к поклаже – может, Лют таким образом их отгонит, не просить же, в самом деле.

Лют поднес к вырывающемуся смерчу меч, и босоркун прекратил попытки вырваться. Расплывчатые черты его лица исказились страхом. Еще бы, это раньше, когда у людей были каменные топоры и ножи, нечисть шалила, как хотела. Затем Сварог научил людей обращаться с железом, что для нечисти худший враг – боятся даже коснуться.

Гридень нагло ухмыльнулся в провалы туманных глаз:

– А ты думал!

В лицо ударил холодный шквал, веки поспешно смежились, ветрянник вырвался с довольным хохотом. В ноги ударило, ветер толкнул могучим плечом. Лют пошатнулся, сапоги замесили снег, за руки с силой потянули, под подошвами оказалась пустота.

Буслай оглянулся на рассерженные выкрики, с проклятьем схватился за молот, голова задралась с хрустом – он неотрывно смотрел на болтающего ногами соратника.

Лют замер от необычного чувства, что проснулось в животе и с жутковатым холодком защекотало внутренности, затем забарахтался в незримых руках, махнул мечом.

Раздался жалкий крик, гридень ухнул вниз, но босоркуны с озлобленным воем налетели, куснули кисть ледяными зубами. Буслай еле отпрыгнул от упавшего меча. Ветрянники, издевательски хохоча, подняли гридня на головокружительную высоту и принялись швырять, как тряпичную куклу.

Буслай прошептал с досадой:

– Дурень, на кой кольчугу снял?

Сердце екнуло, когда Лют скрылся из виду и ругательства утихли. Буслай остолбенело уставился на горы, во рту горечь, словно хлебнул желчи, кровь от головы отхлынула, лицо щипал смертельный холод.

– Лют, – позвал он в пустоту. Голос растерянный, жалкий, хорошо, что никто не слышит.

Сзади раздался стон, и хриплый голос вопросил устало:

– Буслай, что случилось?

Гридень уставился на очнувшегося бедовика лютым взглядом, пальцы до скрипа стиснули рукоять молота. Взгляд прицельно впился в русую голову, перед глазами мелькнули сладкие картинки размозженного черепа.

Нежелан заворочался под ворохом одеял и жалобно пискнул, в его глазах мелькнул страх. Буслай быстро приблизился, бедовик впился в занесенный над головой молот, остолбенел. Гридень зашипел страшно:

– Тварь! От тебя одни беды. Вот и Люта сгубил. Но ничего, сейчас поквитаюсь за хоробра, не думай, что сойдет с рук.

Нежелан с ужасом глядел на широкую болванку, что сейчас обрушится ему на голову, и череп лопнет, как гнилой орех, с жалким хрустом, окрест плеснет кровью и мозговой кашей. Животный страх погасил сознание, звуки исчезли.

Буслай сжал челюсти, желваки вспухли могильными курганами, рука пошла вниз. Над головой раздался хищный клекот, шумное хлопанье крыльев, человечий крик. Молот дрогнул, рука безвольно обвисла вдоль тела, он поспешно задрал голову и ахнул изумленно.

Лют болтался, как вещевой мешок, в когтях могучей хищной птицы с огромными крыльями, способными укрыть табун. Потемнело: рядом величаво парили пернатые собратья, их движения были исполнены достоинства. Сердце Буслая от такой красоты забилось чаще.

Хищная птица снизилась, в воздухе раздался гордый клекот, когти разжались. Лют с руганью полетел вниз, подошвы ударились в скалу, обрамляющую стеной стоянку, витязь завертелся ужом, цепляясь за выступы.

Кони с осликом обеспокоенно прядали ушами. Наконец гридень скатился – с жутким грохотом, будто мешок, набитый булыжниками.

– …Ать!.. Ать!..

Лют грянулся с таким гулом, что горы вздрогнули, распластался раздавленной жабой, изможденно простонал. Птицы громко крикнули, описали величавый круг; ветер, поднятый могучими крыльями, где перо с доску, загасил костер, и стая удалилась с княжеским достоинством.

Буслай склонился над соратником и заботливо тряхнул за плечо.

– Лют, ты как? – спросил он участливо.

Витязь прохрипел измятым голосом:

– Зело.

Буслай помог подняться измятому, разбитому, ободранному соратнику. Заботливо усадил возле погасшего костра. Метнулся за ветками. Смешно раздувая щеки, разжег огонь. Лют двигался осторожно, при резком движении постанывал и покряхтывал, изредка охая, как старик.

– Что ты тут вытворял? – спросил Лют строго.

Буслай опустил глаза, замялся. Нежелан сказал слабым голосом:

– Ничего такого, просто играли.

– Играли? – хмыкнул Лют. – Меня едва о скалы не расшибли, сейчас бы расплескался, как разбитое яйцо, а они игры затеяли. На радостях, что ли?

Буслай шумно хрюкнул, посмотрел на бедовика со смешанным чувством. Яростно сломал несколько веток, и пламя подпрыгнуло до небес. Лют, кряхтя, ладонью потер ссадину на лбу и сказал со смешком:

– Все же нет худа без добра.

Буслай спросил недоуменно:

– Ты о чем?

– Говоришь, что от Нежелана одни несчастья…

Нежелан съежился под ворохом одеял. Буслай глянул строго и укоризненно покачал головой:

– Он и сам не отрицает.

Лют кивнул, губы разъехались до ушей, блики огня заиграли на ровном ряде белых зубов.

– Узрел я «пасть зверя», с высоты рассмотрел в горах схожие черты. В самом деле будто пасть волчья. Там рядом еще маленькая долина, озерцо, чахлые кусты. А за кольцом гор – нужное нам место. Сверху не разглядел разрывов, завтра поглядим, как попасть.

Буслай замер с раскрытым ртом, в глазах появилось безмерное уважение: он бы позорно утяжелил штаны, жмурился от страха, а Лют не растерялся, до последнего боролся. Гридню стало стыдно, что порой перечил такому человеку, подначивал, издевался.

Нежелан пошевелил отогретыми конечностями, спросил жадно:

– А что за птицы, Лют?

Витязь усмехнулся, окинул спутников мужественным взором и сказал просто:

– Славно, что в горах живут подвластные Перуну гарцуки. Налетели на босоркунов, разогнали, как волки зайцев. Видать, я у Перуна не на последнем счету.

Лют улыбнулся смущенно, а Буслай с Нежеланом поглядели на него с обожанием, как мальчишки – на дивного богатыря, любимца богов.

Гарцуки, любимцы Перуна, встретились случайно, чудо, что не пролетели мимо, кинулись, а разогнав босоркунское отродье, не стали равнодушно взирать на падающую человеческую фигурку, подхватили, донесли до стоянки. А может, не случайно: витязь, сразивший князя или вождя, становится посланником Перуна.

Буслай засуетился, в кулаке зажал мешочек с лекарственными травами. Нежелан поежился от твердого взгляда.

– Ты, бедовый, где котелок? – спросил Буслай строго. – Сейчас сделаем взвар для хоробра.

Нежелан отвел взгляд, лицо стало несчастным.

– Э-э…

– Убить тебя мало, – сказал Буслай устало.

Глава шестнадцатая

Лют зло пнул монолитную стену и сплюнул. Гора равнодушно взирала на человечка, что рассерженно повернулся и зашагал прочь. Буслай глянул сочувственно, засопел в растерянности.

Нежелан приставил ладонь козырьком, сморгнул слезу, выбитую холодным, но ярким горным солнцем. Бедовик почти с ненавистью поглядел на стену, что расстроила Люта.

С утра двинулись по тропе вверх, к белым шапкам гор. Пробирались по стеночке – мало ли что выплывет из глубин моря. В толще воды виднелись темные фигуры различных размеров: от кошки до сарая. Холодная гладь изредка взрывалась фонтанчиками, обильно падали капли, пена. Уровень вроде чуть спал, видно, земля неохотно пила соленую воду, процеживала брезгливо. Хоть бы предгорья не тронуло…

С полудня метались возле неровного кольца стен, укрывших заветное место, но не нашли ни малейшей щелочки. Напоследок забрели в нишу, подобную вчерашней стоянке, только смыкающуюся клином, бессильно потыкались в камень и разбили лагерь.

Лют сел на подстилку, носком сапога зачерпнул пласт снега – маленький костерок обиженно зашипел, едва не захлебнулся. Нежелан на цыпочках отошел к коням и костяным гребнем проглаживал хвосты и гривы. Буслай сел рядом с соратником и спросил невесело:

– Что будем делать?

Лют задумался: лоб испещрен глубокими складками, взгляд силится проникнуть сквозь толщу плато, в корни проклятущих гор.

– Не пробиться, – сказал он, еле шевеля губами. – Можно попробовать бабкины штуки, но… Видел, что вчера случилось: хорошо – ущелье пришлось морю впору. А если использую, к примеру, желтый камень, кто поручится, что не разольется море огня?

Буслай покивал горестно, из груди вырвался тяжелый вздох. Снег был напитан солнечными лучами, отражал, как зеркало. Мир таял в белой, слепящей дымке. Приходится опускать глаза, прикрывать ладонью.

– Что будем делать? – повторил Буслай.

У Люта вспухли желваки, заиграли злой рябью, губы сжались в нитку, голос стал непривычно злым.

– Вниз пойдем. Пора возвращаться, – кинул он рубленые фразы.

Буслай кивнул, в душе возликовало: наконец бросят дурацкое занятие, недостойное воина. Видя темное лицо Люта, сдержал радость. Лют резко встал, под сапогами сочно захрустел снег. Буслай спросил встревоженно:

– Лют, ты куда?

Воин бросил через плечо:

– Тут долинка с озером рядом, там посижу, заодно дровами разживусь.

Буслай смолчал. Щурясь, держал взглядом спину, пока соратник не скрылся за поворотом тропы. Гридень смахнул с ресниц каплю, посетовал на глупое солнце: тепла чуток, а слепит так, будто рухнуло под ноги.

Нежелан бочком приблизился, спросил неуверенно:

– Может, пойти за ним?

Буслай ответил хлестко:

– Чтоб он в пропасть свалился или утоп? Нет уж, сиди здесь, ничего не трогай.

Нежелан отошел: в груди горькое чувство, муторно. Буслай не дал пожалиться всласть, рявкнул так, что эхо долго гуляло в хмурых горах:

– Собирай вещи, скоро двинемся!

Лют брел по тропе, поскрипывание снега сменилось рассыпчатым хрустом мелких камушков, затем мягкими шлепками по земле. Воин шел с пустым взором, не глядя по сторонам. В ушах стоял мерный гул, мысли бились внутри черепа: злые, горячие.

Повеяло свежестью, на краю взора зеленела трава, чахлые кустики. Лют даже не удивился: почему среди снегов растут изумрудные стебли, а озеро свободно от ледяного панциря? Сглатывая горечь, переставлял ноги, солнце прохладно взирало на понурую фигуру.

Из расшатанного состояния его вырвал грубый смех, тонкий женский крик. Лют вскинул голову, глаза резанул холодный свет, через цветные круги и пятна он рассмотрел, что происходит у кромки озера, и в виски ударила злая кровь.

Россыпь кустов зеленела у берега незамерзшего озера, виднелась широкая мужская спина, звучал глумливый хохот. Могучий торс обвивал широкий пояс, топор был прицеплен небрежно, даже защитным чехлом не покрыт. За мужчиной, из-за спины не видно, ближе к воде, находилась женщина – говорила нежным голоском что-то умоляющее. Грубый мужлан выслушал, захохотал похабно.

На глаза Люта упала багровая пелена, меч выпорхнул со зловещим шелестом, и воин бросился на подонка. За десяток шагов крикнул предостерегающе, мужик вздрогнул, медленно повернулся. Ладонь, волосатая, как харя волколака, упала на топорище. В недоуменных глазах отразился озверелый муж с окладистой бородой, с лицом, перекошенным праведным гневом, в деснице он сжимал меч.

Лют дал медлительному, как улитка, супротивнику освободить вторую руку от какого-то свертка. Мужик шагнул навстречу с занесенным топором.

– Ты хто? – спросил он удивленно и чуточку испуганно. Впрочем, испуг быстро прошел, стоило внимательнее разглядеть нежданного заступника: мелковат, ниже на голову, руки короче.

Лют ударил с поворотом кисти, топор повернулся обухом, грянуло, в стороны сыпанули злые искры. Мужик оттолкнул гридня и размашистым шагом приблизился. Топор рухнул на русую голову. Витязь уклонился, железо свистнуло возле уха, щеку обдало холодом. Топор врубился в землю, хозяин подался следом, в груди неприятно захолодило.

Трава ударила в лицо, мир кувыркнулся перед глазами, небо поменялось местами с землей. Взгляд царапнуло безголовое тело с топором в руках. Из шеи бил багровый поток, заливал траву крупными каплями. Нежданный супротивник появился рядом с безголовым, мужик поймал брезгливый взгляд.

Со страхом дошло, что это он там стоит, держит топор, его кровь хлещет из обрезка шеи, а голова… голова…

Ужас черной пеленой погасил сознание. Он хотел закричать, но рот немо раскрылся, мышцы застыли, и свет солнца погас.

Лют посторонился от падающего тела, могучего, будто срубленный дуб, кипящее варево в голове стихло. Нагнулся к брошенному предмету, в голове мелькнуло, что в такие холода негоже девицам купаться в озере – принесло дуру в одиночку.

Пальцы коснулись мягкого, и он удивленно глянул на длинные перья. Раздался тонкий вскрик. Лют поднял глаза. Дыхание вылетело со свистом, будто в грудь лягнул Гором. Слепящий свет ринулся в глаза, затопил сознание, хрустальный небосвод с грохотом раскололся, грянула торжественная музыка.

Немыслимой красоты девушка настороженно смотрела на оторопевшего воина и мяла в руках край одежды из легкой невесомой ткани, прозрачной под лучами солнца.

Лют пожирал взглядом прекрасное лицо с огромными, как озера, глазищами, с синевой бездонного оттенка, словно черпнули воды из середки моря. Черные, будто сотканные из беззвездной ночи, волосы шелковистыми водопадами хлынули через плечи и прикрывали теперь полные груди, доходя до упругих бедер. Она была настолько тонка в поясе, что ее талию можно было обхватить двумя пальцами. От чистой кожи зримо веяло свежестью.

Лют прикрыл глаза, ослепленный девичьей красой. Но тут же распахнул снова, пожирая взглядом, стараясь впитать каждую черточку, но странным образом запоминал лишь слепящий силуэт, сотканный из солнечных лучей.

Вила неуверенно улыбнулась, сочные алые губы раздвинулись, обнажив ряд белоснежных жемчужин. Внутри Люта жалко пискнуло, новая волна света обрушилась девятым валом, гася сознание, но Лют неимоверным усилием удержался, и на слепящем полотне мира снова проявились очертания изумительной фигуры.

Вила бросила взгляд на предметы в руках воина, которые он принял за тонкие доски, зачем-то обитые перьями, и в ее бездонных чистых озерах мелькнул страх. Лют едва не вскрикнул, по сердцу словно полоснули зазубренным ржавым ножом да еще поковыряли. Он поспешно шагнул, застонав от боли при виде испуганного лица.

– Нет-нет, не бойся, – пролепетал он. – Возьми, мне не нужно, только не пугайся, пожалуйста.

Дивная красавица осторожно протянула руку. Гридень впился взглядом в изящные линии, челюсти мучительно заныли – безумно захотелось целовать тонкие пальчики с перламутровыми ногтями. Вила неуверенно улыбнулась, резким движением вырвала крылья, легко и грациозно отскочила.

Внутри Люта что-то затрещало, он почувствовал, как там, внутри, отваливаются грязные, заскорузлые комки с чего-то чистого, светлого, о чем он никогда не подозревал. Внезапно он почувствовал новые запахи, и ослепляющая мысль, что мир невероятно прекрасен, разорвала сознание. Небо рванулось навстречу. Лют обозрел бескрайние просторы, отмечая каждый камушек, складку в молчаливых горах, каждый листок на редких деревцах, что вцепились корнями в нерушимые скалы, и поспешил вернуться к озеру, где стояло самое прекрасное существо, созданное Родом.

Вила настороженно смотрела на застывшего мужчину, неловко мяла крылья и одежу. Конечно, молодец спас от насильника, укравшего крылья, но кабы не захотел того же.

Лют прочитал это сомнение в чистых глазах, внутри перекорежило, сознание затопила жуткая горечь. Не зная, как объяснить хрупкой девушке, что он не такой, ни о чем таком не думает, он взглянул с отчаянием. Вила прочитала помыслы, ослепительно улыбнулась.

Лют улыбнулся глуповато, лицо осветилось. Вила взглянула в глаза повнимательней, вздрогнула, на лице появилась растерянность. Лют дернулся, будто его ударили спицами в глаза; темной волной накатило отвращение к себе – такой подлой, гнусной и грязной твари, чей вид ранит неземную красоту.

Вила спохватилась, прижала к груди одежу с крыльями. Лют жадно припал взглядом к очаровательной улыбке.

– Благодарю, воин, – сказало очаровательное существо мелодичным голосом.

Музыка голоса ворвалась в уши, Лют ощутил сладкую муку, в глазах стало горячо, и он с удивлением смахнул слезу.

– Я была так беспечна, что отправилась купаться без нянюшки, – продолжала петь вила. – Вот злой человек и подстерег.

Лют ответил хрипло, стыдясь и ужасаясь кошмарным звукам своего голоса:

– Теперь не тронет. И никто не тронет, пока я жив, даже боги.

Ее лицо дрогнуло от непонятного чувства, и она сказала поспешно:

– Воин, мне надо одеться.

Лют повернулся нехотя, тяжело, словно пророс корнями до основания гор. Мир внезапно потемнел, стало гадко и холодно, будто вновь опустилась предвечная тьма. Время тянулось мучительно долго, уши от натуги шевелились, жадно схватывая малейший шорох. За спиной воздух шумно вздохнул, воздушная волна ткнула в плечо, донесла тонкий аромат, ноздри жадно растопырились, раздулись на пол-лица.

Неясное чувство тревоги кольнуло, он поспешно обернулся и вскрикнул горестно. Вила скоро оделась и упорхнула от греха подальше.

Тонкое, грациозное тело красиво плыло по воздуху и казалось прекрасной бабочкой, слишком хрупкой для этого дикого мира.

В груди болезненно заныло, сердце пронзила чудовищная боль, и вдруг оно рванулось прочь, словно безжалостная рука дернула за веревку с крюком. В ушах раздался невыносимый хруст, ребра сломались, как жалкие лучинки, грудь пронзила молния. С левой стороны заныло и потянуло мертвецким холодом. В дыру ворвался промозглый ветер.

– Отдай! – простонал Лют едва слышно.

Вила грациозно удалялась и вниз не глядела: что ей до человека с вырванным сердцем? Лют заторможенно сделал шаг – ватные ноги едва не подогнулись, – сцепив зубы, сделал следующий, захлебываясь болью в груди.

– Отдай! – вскричал Лют жалостливо. – Пожалуйста, отдай!

Вила услышала, и махи изящных крыл развернули хрупкую фигурку. Она удивленно взглянула на ковыляющего мужчину. Ветер донес мольбу, девичье сердечко дрогнуло, в груди пронесся холодок опасности. Крылья затрепетали – скорее прочь!

Лют вскрикнул, когда вила быстро поплыла над озером, с каждым мигом становясь меньше и меньше. Ноги замелькали, как спицы в колесе повозки, которой правит пьяный возница. Вода испуганно расступилась под подошвами, россыпь капель плюхнулась на поверхность, гладкое зеркало пошло рябью.

– Пожалуйста, отдай! – закричал Лют отчаянно. – Не губи! Не забирай сердце! За что ты так жестока?

Вода хлынула за голенища – к удивлению теплая, словно на дне озера горел жаркий костер. Двигаться было трудно, но Лют ломился сквозь вязкую преграду, держа почти ослепшими от слез глазами хрупкую фигурку в воздухе.

– Что я должен сделать, скажи? Я выполню любые желания: перебью чудищ, добуду сокровища за тридевять земель. Положу к твоим прекрасным ногам луну и солнце, а дивные волосы украшу россыпью звезд. Пожалуйста, не улетай! Что мне мир без тебя? Спаси меня. Я ранен, неужели не видишь?! Помоги, помоги перевязать рану, о большем не прошу!

Упругая волна ударила в грудь, замедлила неистовый натиск тела. Лют двигался медленнее, вяз, как муха в меде, коварная волна плеснула в рот, и он поперхнулся. На макушку упала холодная ладонь, небо загустело, круг солнца изломился рябью. Вода хлынула в ноздри, ноги потеряли твердь. Лют забарахтался и окутался роем пузырьков.

Наконец с трудом вынырнул, изо рта вылетел кашель пополам с водой. В груди ныло, черная дыра сквозила холодом. Вилы в воздухе не было видно. Разом обрушилась ночь: кромешная, глухая, черная, как деготь. Лют поплелся, волны вяло катились от груди к берегу. Вода теплая, но что с того? Как жить без сердца? А если можно, то зачем?

Дно озера помутнело, сапоги подняли тучу ила, с одежды тугими струями захлестала вода, за витязем остался пенный след, как за кораблем. Вышел на берег, ветер жадно припал к лицу, проткнул одежу ледяными струями, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, что терзал рваную дыру на месте сердца.

Понурив голову, он поплелся прочь от озера. Вдруг ноздри затрепетали, уловив тонкий аромат. Не веря, он поднял голову, и от гор отразился счастливый крик.

Вила испуганно дернулась, когда Лют упал перед ней на колени. А он смотрел на нее щенячьим взором, только что хвостом не махал. Красавица смущенно отвела взгляд, пряча в глазах недоумение: зачем вернулась, что ей до простого смертного?

– Ты ранен, – сказала она смущенно. – Давай я помогу. Мы славимся врачеванием.

Глаза Люта вспыхнули счастливым огнем. Вила робко положила ему на плечо ладошку. Под кожей гридня разгорелось ярое тепло, которое разом прогнало подступающий холод.

– Где твоя рана? – спросила вила со смешком. – На тебе ни царапины.

Лют тряхнул мокрыми патлами, заговорил с жаром, утопая в бездонных озерах глаз:

– Разве не видишь? Вот она, в груди, напротив сердца. Посмотри на рваную дыру, сочащуюся болью, туда кулак поместится. Зачем ты забрала мое сердце?

Вила сказала насмешливо:

– Зачем оно мне? Да и нет никакой раны.

– Нет есть! – возразил воин горячо. Вила нахмурилась, Лют устыдился грубости голоса, заговорил мягче: – Как только ты улетела, оно рванулось из груди, оставив кровоточащую дыру с обломками. Каждый вдох доставляет пытку. Когда шагаю, то стопы пронзают раскаленные ножи. Если тебе не нужно мое сердце, зачем забрала?

Вила отряхнула платье, заговорила рассерженно:

– Не нужен мне кусок мяса! Много возомнил, человече.

– Тогда прости, – зашептал Лют полубезумно. – Значит, глупое сердце само рванулось за тобой, оставив меня медленно умирать. Теперь мое сердце – ты. Я не смогу жить, если ты далеко. Позволь быть рядом. Не губи!

Лицо вилы дрогнуло, в глазах мелькнуло странное чувство, Лют увидел в чистых озерах свое отражение и содрогнулся от жалости.

– Что ты такое говоришь? – спросила вила. Голос дрогнул и наполнился нежной хрипотцой: – Нужен ты мне!

– Но ты мне нужна! – воскликнул Лют. – Я не могу без тебя. Стоит пропасть твоему прекрасному облику, как мир погружается во тьму, вьюжит убийственная пурга, кошмарные твари разрывают на части. Только твоя красота разгоняет мрак, дает жизнь, я живу, пока вижу тебя. Позволь быть рядом. Если нужен сторожевой пес, я буду им. Буду защищать от ворогов, чтоб никакая сволочь не посмела кинуть косой взгляд, буду приносить сапожки, согревать дыханием изящные ноги. Можешь загнать меня в будку или оставить во дворе. Я вытерплю и жару, и холод, и ливни, и грязь, лишь бы видеть тебя изредка.

Щеки вилы окрасились румянцем, нежным, как утренняя заря. Глаза черноволоски заблестели, голос изменился:

– Ты правда считаешь меня красивой?

Лют всплеснул руками, заговорил жадно, давясь словами, глядя с обожанием в милое лицо:

– Ты самая красивая на свете! Остальные женщины ничто, пар, твои жалкие и бледные тени. Той водой, что ты моешь свои прекрасные ножки, им лицо умывать – великая честь. Они годятся лишь в чернавки, прислуживать тебе, такой нежной, чистой. Весь мир должен тебе поклоняться, как богине, певцы обязаны неустанно воспевать твою красоту, такую трепетную, волнительную, хрупкую, как горный цветок, которую надо оберегать и защищать от напастей. В твоем тереме должны быть сотни слуг, выполняющих любое твое желание. А ночами должны гонять комаров, давить этих мерзких тварей, обрывать крылья, дабы не смели коснуться твоей дивной кожи, не тревожили тонкий слух. И все должны петь и смешить тебя, чтобы мир становился краше от твоей улыбки. Ведь от нее войны остановятся, волки и овцы будут ходить рядом, самый последний ублюдок раскается в злодеяниях и ринется рвать цветы, дабы сложить к твоим ногам букет.

Она сказала прерывистым голосом:

– Довольно. Что такое говоришь?

– Правду, – сказал Лют жарко. – Хотя ты права, я не способен точно передать твою красу. Прости скудный язык. Но посмотри мне в глаза, может, чувства, что рвут мне грудь, отражаются там. Пожалуйста, прочти их. Прочти мое благоговение, дикий восторг перед твоей красотой.

Вила жадно всмотрелась в дрожащие глаза воина, заполненные ее отражением. Лют услышал тихий вздох, дернулся от нежного касания ладони. Потерся щекой, как довольный щенок, и восторженно заскулил.

Гридень продолжал шептать горячечные, полубезумные слова, не понимая, откуда их знает. Вила слабо протестовала, но слушала жадно, в глубине дрожащих глаз мелькала растерянность.

Лют охрип, язык еле шевелился, колени онемели. Но какое это имеет значение, если рядом прекраснейшая женщина? Рядом, не убегает и слушает, изредка поглаживая его мокрые волосы.

– Прекрати, – попросила она слабым голосом. – Что ты говоришь?

– Нет, не могу, – сказал Лют упрямо. – Ты – лучшая женщина. Каждая тварь, птицы, звери, деревья, горы, даже ветер должны тебе это говорить, восхищаться тобой. Солнце не смеет тебя будить острыми лучами, не смеет жечь твою нежную кожу. Дозволь я поднимусь на небо и схвачусь с Дажьбогом, сброшу с колесницы, если он осмелится светить щитом раньше твоего пробуждения! Отныне весь мир будет просыпаться не раньше тебя и одновременно с тобой засыпать – всё по твоей воле.

– Сумасшедший, замолчи, пока боги не услышали, – сказала она испуганно.

– Что мне ярость богов? – усмехнулся Лют горько. – Лишь бы ты не карала меня неласковым взглядом, не удалялась прочь, была рядом. Даже Чернобог не накажет сильнее, чем ты.

Вила вскричала с отчаянием, в ее глазах блестели слезы:

– Прекрати, не мучай меня!

Лют вскрикнул: дыра в груди выстрелила ледяными копьями, тело скрутила жесточайшая судорога. Но и такое наказание ему показалось слишком мягким.

Он припал лбом к точеным ступням, обхватил грубыми ручищами стройные ножки. Вила дернулась, как ужаленная, неуверенно опустила руки на мокрую голову Люта и стала перебирать пряди.

Глава семнадцатая

Лют тонул в блаженстве, сладко жмурился, осыпал кожу ног поцелуями. Над головой испуганно вскрикнули, в груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Но не успел он поднять голову, как ворот мокрой рубахи впился в шею и могучий рывок отбросил его в сторону.

Воин покатился по траве, мигом вскочил, трясясь от ярости, солнце хищно отразилось на клинке. На него злобно уставилась рослая старуха: подтянутое тело было скрыто густой шерстью, а стебли травы ломались под ударами копыт. Темными створками ворот за спиной раскинулись кожистые крылья, на спину через плечи были заброшены мохнатые мешки грудей. Лицо перекосилось от злости, темные губы раздвинулись, грозно блеснули клыки – длинные, острые, как иглы. На пальцах выделялись длинные желтые когти – хищно загнутые, готовые раздробить камень.

Вила бросилась к прибывшему чудищу, волосы взвились черным вихрем. У Люта защемило в груди от подобной красоты и испуга в глазах чаровницы.

– Нянюшка, нет! – крикнула она просяще. – Этот добрый молодец спас меня. Он хороший.

Она сказала… Лют расцвел, как весенний луг, в груди возгорелся костер – жаркий, способный отогреть мир зимой.

Темная вила ошпарила улыбающегося воина взглядом, заговорила на зауми так противно и скрипуче, что Лют забеспокоился за розовые ушки черноволоски. Спасенная вилла мелодично ответила. Старуха фыркнула, смерила Люта менее враждебно, метнула на воспитанницу понимающий взгляд и резко скомандовала. Вила своенравно вздернула головку – по шелковистым струям волос прошлась красивая рябь – и глянула на гридня с сожалением.

– Прости, воин, я должна лететь, – сказала она. Люту сделалось дурно. – Спасибо, что спас от злого человека, я тебя не забуду.

Во рту Люта разлилась страшная горечь, остекленевшими глазами он смотрел, как грациозно вспорхнула в воздух черноволоска, еще более красивая рядом с отвратительной старухой, поднимающейся, как беременный гусь.

– И я тебя не забуду, – прошептал он.

С высоты донеслась волшебная музыка, словно раскололись небеса и на землю хлынули звуки ирия.

– Меня зовут Чаруня.

Лют впитал драгоценное имя, выжег в мозгу, повторял бесконечно, как молитву. Крикнул вдогонку быстро исчезающим фигурам:

– А меня зовут – Твой раб!

Мир померк, стало холодно и пусто. Лют протер мокрые глаза и застыл на месте – раздавленный, никому не нужный, одинокий. Небо равнодушно смотрело на человека – холодное, надменное, давящее бесчувственностью.

В стеблях травы мелькнула белая полоска. Лют нагнулся, с трепетом поднял нежное перо и прижал к опустевшей груди, жадно вдыхая растопыренными, как крылья орла, ноздрями тонкий аромат. В груди немного потеплело, боль приутихла ровно настолько, чтобы не упасть на землю и помереть в жутких корчах.

Словно сквозь туман Лют двинулся обратно: брел, как пьяный, ничего не видя. Перед глазами маячил дивный лик, слепящий неземной красотой. Потом за плечи тряхнули, через войлочную заглушку в ушах продрались неясные звуки:

– Лют, ты чего мокрый? Чего кругами ходишь? Лют?

Губы витязя шевелились, смакуя каждый слог божественного имени: Чаруня. В груди прокатилась теплая волна. Лют всхлипнул от счастья, жадно повторил: «Чаруня!» Зияющая внутри дыра будто уменьшилась, стало светло и спокойно, лишь назойливый голос все громче и громче терзал душевную лепоту:

– Лют, что там за тело лежит? Ты ранен? Лют, чё молчишь?

«Чаруня, Чаруня, Чаруня».

Лют повторял и повторял сказочное имя, с каждым разом душа будто взмахивала крылами, поднимаясь выше и выше к священным и таинственным небесам.

А в назойливом голосе, что портил благость, как зуд комара, появилась обеспокоенность:

– Лют, очнись, тебя околдовали? Изурочье вдохнул? Что за перо? Лют, ежкин кот, очнись!

Понемногу назойливый голос развеял пелену чарующих звуков, в уши ворвалось степенное дыхание гор, ноздри похолодели от простых, бесцветных запахов. Райское буйство красок сменилось унылым пейзажем седых гор, выбеленной снегом тропой. Лют вздохнул, спрятал перо за пазуху и молча побрел к стоянке.

Буслай семенил сзади, опасливо поглядывая на понурого хоробра. В руках он вертел поднятый топорик – вспоминал место схватки и ежился от странностей. Кругом был снег, а долина оставалась зеленой, озеро льдом не сковано, а следы на берегу… Гм… ну, копыта еще можно как-то объяснить, но отпечатки босых женских ступней…

Нежелан с испугом глянул на потерянного витязя, в глазах отразилось сочувствие. Он поспешно захлопотал возле промокшего воина: живо подал запасную рубаху и ворох сухих мягких шкур, укутал, как болезного. Глянул на Буслая – на языке вертелся вопрос, но спрашивать сердитого гридня не стал, хоть любопытство разрывало, как лягушку, надутую воздухом через соломинку.

Буслай поглядывал на перо в кулаке соратника, хмурился, в глазах мелькали злые искры. Потом встретился взглядом с бедовиком, оба разом кивнули. На Люта уставились сочувственно, но витязь мыслями находился далеко. Оставив пустую оболочку у костра, сам парил под небесами рядом с Чаруней.

Очнулся Лют от сильного щипка – глянул недоуменно на хмурое в отсветах огня лицо Буслая, ошарашенно посмотрел на ночное небо, присыпанное меленькими крупицами соли.

– Что?

Буслай хрюкнул, всучил воину парующий кусок мяса и уселся на место.

– Ешь давай, – сказал он угрюмо.

Лют скосил глаза на пищу, отодвинул брезгливо:

– Не хочу.

Буслай обменялся с бедовиком обеспокоенным взглядом, лбы обоих пошли складками, в глазах отражалась напряженная работа мысли. Лют мельком глянул на них, пламя костра затрепетало от мощного выдоха. Ослик обеспокоенно поднял голову и запрядал длинными ушами: кому там хуже, чем ему?

Облик Чаруни чуточку поблек, но оставался перед глазами. Лют видел через него, как сквозь драгоценную ткань. Немного странно от такого половинного состояния, лучше соскользнуть в дивный мир, где он рядом с вилой – держит за руки, шепчет нежные слова…

Костер проел ветки, языки пламени втянулись в багровые угли, ночь разбавилась пленкой розоватого цвета. Путники ворочались, устраиваясь на ночь, лишь Лют глядел перед собой задумчиво. При взгляде на могучего воина становилось печально, и у Нежелана навернулись слезы.

Бедовик покряхтел и дрожащим голосом обратился к Буслаю:

– А ты слышал о присухе?

Гридень привычно поморщился, потом посмотрел на бедовика, ответил:

– Нет. Что такое?

– Зелье приворотное, – сказал Нежелан торопливо – пока разрешали. – Ежели есть зазноба, да не подступиться никак, идешь к бабке шептунье, чтобы та наговоры пошептала на яблоки или пряники.

Буслай кивнул понимающе, прервал:

– Ага, подложи зазнобушке, чтобы схрумкала – и все по чину.

Нежелан осторожно мотнул головой, перевел взгляд с хмурого лица гридня на багровую россыпь, благостно пышущую жаром.

– Надобноть под левой мышкой несколько дней носить, а потом угощать.

Буслай возмущенно всплеснул руками:

– Что говоришь! Да я день пряник поношу, так он насквозь потом пропитается. Как есть-то, стошнит.

Бедовик замялся, бросил на Люта просящий взгляд, но воин пребывал в ином мире, не до того.

– Тогда по-другому можно сделать, – сказал Нежелан осторожно. – Можно к ведьме сходить за печатью, если, конечно, есть кусочек волос, одежды. Тогда наговор наложит, как припечатает.

Буслай радостно отметил на лице Люта оживление, затараторил:

– И что скажет? Мол, люби и все тут?

– Нет. Посылают наговор в сердца ретивые, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все семьдесят жил и семьдесят суставов, в самую любовную кость. Возгорится присуха в ретивом сердце и вскипятит кровь, да так, что питьем ее не запить, едой не заесть, сном не заспать, водой не смыть, гульбой не загулять, слезами не заплакать.

Нежелан перевел дух, во рту пересохло: ну кто мог подумать, что будет говорить так много, а Буслай слушать да поддакивать?

Лют задумался, складки на лбу дергались, веки смежил от напряженных дум. Буслай довольно кивнул, взглядом попросил бедовика продолжать. Нежелан набрал полную грудь прохладного воздуха, глядя в тлеющий костер, заговорил глубоким голосом. Даже животные уставились завороженно – умные влажные глаза горели любопытством.

– Люди бают: лучшее в любовных делах – косточки из черной кошки или лягухи. Кошку надо выварить до последнего, а лягух сажают в муравейник. Обязательно самца и бабу! Как обглодают мураши, так забирай «крючок» и «лопатку». «Крючок» цепляешь к одеже зазнобы, а коль надоест, отпихни «лопаткой». Только от муравейника отходи задом наперед, чтоб леший по следам не нашел. И каждую ночь обходи мурашей молча три раза, а на тринадцатую получишь искомое. С кошкой похоже, но там «крючочек» и «вилочка». Названия разные, но волшба действует так же. Еще из кошки, говорят, можно достать особую косточку, что сделает человека невидимым…

Нежелан осекся. Буслай припечатал тяжелым взглядом умника, что недавно покуролесил с невидимостью. Гридень посмотрел заботливо на Люта – тот вроде оттаял, лицо стало живее, но по-прежнему было изборождено горестными складками.

– А я слыхал, – сказал Буслай торопливо, – есть улика-трава: сама вишневая, как расцветет, то желтая, ровно одуванчик, а листья лапками. Старцы говорят: иссеки мелко и подай в питье, токмо не забудь пошептать слова, а то толку не будет.

– А что за слова? – поинтересовался Нежелан.

Буслай почесал затылок, под ногтями раздался громкий скрип. Ослик недовольно дернул головой и фыркнул с укором.

– А хрен их знает, – пожал плечами Буслай.

Лют усмехнулся околесице и задумался: посторонние звуки ушли, запахи исчезли, перед глазами снова возникло дивное лицо. Можно попробовать средства, но как найти красавицу и дать питье, пряник или яблоко? Да и где в горах найти кошку – даже котелка нет, спасибо Нежелану. Не в горсти же варить. И потом это… нечестно. Даже гадко, ибо полюбит не по своей воле, а как раба, с волей, подавленной колдовством. Лют вздрогнул – в груди больно полыхнуло, сквозная дыра впервые ужалила огнем, да таким горячим, будто забрался в грудную клетку жиж и там шалил.

Нет, никто не смеет причинить Чаруне ущерб. Лучше он перебьет сотню змеев, добудет со дна моря затонувшие сокровища, истопчет дюжину пар железных сапог в поисках диковины, способной вызвать чарующую улыбку. Будет петь песни… хотя нет, с его-то голосом напугает до полусмерти. Лучше отбросит меч и будет наяривать на гуслях или дудке. Лишь бы изредка она бросала милостивый взгляд.

Звуки вернулись с резким хлопком, поморщился от жаркой речи Нежелана:

– …тоже поможет. Есть радужный цвет, перелет-трава, носится с места на место, непонятно почему. Перелет лучше ловить ночью, он кажется яркой звездочкой. Кто поймает, тому будет счастье. Ведь нужно счастье?

При этом оба выжидательно посмотрели на Люта. Витязь озлился: дурачье, ничего не видели, смутно догадались о случившемся – видать, на лбу четко написано, – и туда же, как старики, поучают, что делать надо. Заботятся, значит.

– Замолчите оба! – рявкнул Лют рассерженно. – Завтра попытаемся найти проход, а нет… – Дыра в груди люто заныла, по телу растекся мертвенный холод, но витязь закончил окаменевшими челюстями: – Нет – поскачем домой.

Лют сердито зашуршал под ворохом шкур, укрылся с головой. Буслай тихо хмыкнул – вот почему Лют решил повозиться в горах. Чем Перун не шутит, а вдруг?

Нежелан сочувственно засопел, сердце защемило от жалости к хоробру, что так неожиданно оказался сражен. Буслай глянул строго, сказал, как припечатал:

– Хватит сопеть, спать мешаешь.

Бедовик проснулся раньше гридней и кинулся к черной язве кострища. Пальцы нырнули в мягкое пепельное покрывало, кончики ожгло. С довольным ворчанием он выцарапал едва тлеющий уголек и развел небольшой костерок.

Кони и ослик радостно потянулись к доброму человеку, который всегда заботится, причесывает, кормит-поит, говорит ласковые слова. Нежелан похлопал по холкам, почесал меж ушей. Сладко потянулся, рот едва не порвал широкий зевок. Утреннее солнце слепило глаза. Нежелан прошелся взглядом по монолитной стене и выдохнул с криком.

Гридни мигом проснулись и вскочили с оружием наготове, когда крик бедовика еще отражался от каменных стен. Буслай торопливо обшарил глазами окрест, никого не увидел и буркнул злобно:

– Чего орешь? Не знаешь, что будить спящего – худшая из подлостей. Таких в Пекле в первую очередь мучают.

Лют тронул Буслая за плечо и сказал прерывисто:

– Погоди, лучше глянь туда.

Там, где вчера еще горы смыкались клином, зияла широкая – конь пролезет – трещина. Виднелся белый покров – чистый, не тронутый ногой человека. Если прищуриться, то можно было разглядеть узкую темную полоску противоположной горы.

Гридни переглянулись: в головах рой мыслей, одна другой чуднее. Буслай открыл рот, чтобы сделать предположение, но Лют отчего-то почувствовал неприязнь и сказал поспешно:

– А не все равно? Воин не должон думать о таких мелочах, – сказал он напыщенно и подозрительно взглянул на Буслая. – Если он, конечно, воин.

Буслай всхрапнул оскорбленно и засуетился с лежбищем, сворачивая одеяла и хриплым от сна голосом покрикивая на Нежелана. Лют оторвался от разрыва гор, скользнул взглядом по прозрачному шелку неба и украдкой смахнул слезу. Беззвучно поблагодарил.

В потайную долину они вошли осторожно. Животные немного поупирались, но затем со вздохом затопали по глубокому рыхлому снегу, увязая до колен. Ослик проваливался по грудь.

Буслай оглядел белоснежное поле, изредка порченное скелетами высохших деревьев, и вздохнул горестно:

– Вот мы и в пасти зверя. Лют, что нам, по полю рыскать?

Лют глянул недовольно: прикидывается, что ли?

– В той гряде гор поищем пещеру.

– Почему пещеру?

– А как иначе? – удивился Лют и посмотрел на соратника со странным выражением. Буслай устыдился, отвел глаза.

– Что ж снега так много? Лют, вроде на дворе лето? – обратился он погодя.

Витязь кивнул.

– А почему сугробы по колено? – возмутился Буслай.

– Такое хреновое лето, – пожал плечами Лют.

Буслай оторопел, не сразу нашелся что сказать. Затылок ожег злорадный взгляд Нежелана – повернуться бы да отчитать, но бедовая рожа наверняка прикинется тряпочкой. Буркнул ради сотрясения воздуха:

– Представляю, что тут зимой творится, в снегу, небось, можно плавать.

Даже неутомимые врыколаковы кони малость притомились, одолев поле рыхлой белой каши, а ослик вовсе рухнул на камни и застонал жалобно. Люди спешились и осмотрели черный зев, похожий на сморщенный, неровный рот каменного старца. Над пещерой находился широкий навес, площадка выглядела нахально голой: ни снега, ни травы, лишь кое-где лежали камни.

Лют заглянул в дыру: оттуда веяло холодом, а в ушах тихонько шептало, предупреждая об опасности. Витязь стиснул челюсти: там, в глубине, лежало нечто могучее, способное защитить его народ, так неужто он устрашится рискнуть шкурой? Рядом так же воинственно засопел Буслай. Гридни понимающе переглянулись, улыбнулись скупо.

Нежелан расседлал коней. Измученный ослик поблагодарил стоном за снятую поклажу. Мимоходом бедовик косился на снаряжающихся воинов.

Гридни захватили часть припасов и стояли в полном боевом облачении, разве что без щитов и Лют без шлема. Лица были серьезными, лбы перепахали глубокие складки.

Буслай глянул на бедовика и зло ухмыльнулся:

– Ну, веди себя хорошо, а мы пошли.

Нежелан охнул, будто в живот угодил валун, глаза ожгло, горячая запруда прорвалась, смочив щеки.

– А я? – пролепетал он жалобно, задыхаясь от обиды.

Буслай хохотнул глумливо. Лют поморщился. Бедовик почувствовал дружескую хватку на плече и услышал мягкое:

– Нежелан, кони в пещерах не нужны, а присмотр надобен. Верно?

Бедовик хлюпнул носом, кивнул.

– Мы доверяем тебе, – сказал Лют значительно. – Присматривай за животиной, жди нас, никуда не уходи.

Нежелан вскинулся оскорбленно: как Лют мог такое подумать? Витязь похлопал его по плечу, улыбнулся тепло:

– Еды оставили вдоволь, надолго хватит. Дров, правда, мало, но ты как-нибудь пересиди в пещерке, укутайся – все ж теплее.

Нежелан заговорил сдавленным голосом, через слово шмыгая носом:

– Я все сделаю, Лют, не подведу. Кони будут обихожены.

Ослик глянул укоризненно, вздохнул. Лют хлопнул бедовика по плечу прощально, повернулся и исчез в темном зеве. Буслай наградил Нежелана злорадным взглядом.

– Оставляю тебе топор, смотри не урони на ноги и коней не порубай, – сказал он резко.

Гридень повернулся. Нежелан проводил взглядом спину в железной рубашке. Долго стоял, пока кровь в пальцах не застыла. Животные потребовали еды рассерженным ревом. Бедовик спохватился и суетливо принялся за работу.

Глава восемнадцатая

На головы будто давила тяжелая ладонь, пригибала к неровному полу, в глазах темнело с каждым шагом. Буслай часто оглядывался на светлый проем, словно прощался с миром навсегда и пытался запомнить. Когда за спиной осталась белая горошина, плюнул и перестал.

От сморщенных стен дыхание отражалось звонко, пар изо рта терял плотность, ноздри щекотали запахи затхлого.

Лют остановился, из мешка достал короткую палку с неестественно толстым концом и почиркал огнивом. Жирные искры падали роями, промасленные тряпки охотно возгорелись. На стенах, неровных, бороздчатых, как кора иссохшего древа, заплясали темные отсветы, проявились полусогнутые тени.

Буслай подергался, с удовольствием наблюдая за пляской темного уродца. Лют увидел, зашипел сердито и поглядел осуждающе: совсем умом тронулся, с тенью заигрывает. Кабы потом ночью не придушила непутевого.

– Ты бы еще по ней ударил, – буркнул Лют.

Буслай склонил голову от стыда, промямлил невнятное. В наказание Лют всучил ему мешок, и гридни двинулись в темное нутро. Огненное оголовье освещало слабо, на несколько шагов. Языки пламени коптили потолок, который с каждым шагом становился все ниже.

Буслай засопел сердито и нехотя, вслед Люту двинулся окарачь. Хорошо, никто не видит, а то бы удавился от позора.

Лют продирался вперед, облитые кольчугой плечи поскрипывали о сузившиеся стенки. Продвигаться стало совсем туго, мелькнуло горькое, что застрянет, как та лиса меж двух березок, а Буслай… кхе-кхе.

Руку с факелом он выставил вперед, пламя проламывало темень желтым тараном. Сзади тяжело дышал Буслай, вполголоса пыхтел под нос, от ругани воздух желтел. С боков сдавило, вдохи давались с трудом, вскипела злость, но быстро сменилась отчаянием.

Языки пламени дрогнули, лица коснулась прохладная струя. Витязь остановился, в подошвы уткнулось твердое. Буслай вскрикнул оскорбленно.

– Погоди ты, – огрызнулся Лют.

Прищурившись, он разглядел очертания дыры. Лют прикинул размеры: поднатужиться придется, но протиснутся. Знать бы, что за ходом. Пока это выглядело зеницей непроглядного мрака, слабый свет тонул в бархатных складках.

Двинулись, сцепив зубы. Слух царапнул противный скрежет. Буслай увидел искры от железных колец. Гридень приготовился ухватить соратника за ногу, если ползут прямо к обрыву, но Лют высунул голову, сказал облегченно:

– Другая пещера, и дно видно.

Со скрежетом вылез из узкой норы и скатился по пологому скату. Кольчуга захрустела на мелких камнях, в ребра больно ткнуло. Еле успел отодвинуться от катящегося Буслая, и темноту новой пещеры разбавило его сиплое дыхание.

– Тут холоднее, – сообщил Буслай.

Лют кивнул, запамятовав, что он не увидит, скупо улыбнулся. Буслай нашарил взглядом смутные очертания соратника: факел слабо рассеивал тьму, будто она жадно пожирала языки пламени.

– Куда теперь? – спросил он. Темнота внезапно дрогнула, искаженный голос раздался далеко отсюда, шмыгнул в противоположную сторону, растворился в зловещей тишине. Буслай сглотнул, сказал тихо: – Так куда, Лют? Стрый не сказал ничего: где лежит чудо-оружие, как добраться? Мы ничего не знаем.

«Вообще-то знаем», – подумал Лют угрюмо. Перед глазами, на миг заслонив прекрасный лик, возникла разорванная туша врыколака. Знаем, что охраняет сокровищницу очень могучий страж.

– Пойдем, осмотримся для начала, – сказал Лют шепотом. Отчего-то так и тянет понизить голос, не от испуга, а так… просто.

Под сапогами захрустели камушки, гридни пошли плечом к плечу. Пол пещеры оказался на диво ровным. Лют опустил факел, при слабом свете они с удивлением поглазели на странную плиту.

Уши ныли от давления, словно ощущали немыслимую тяжесть гигантской массы камня над головой. На грани слуха улавливался мерный, тяжелый гул. Люту показалось, что наверху гуляет ветер в дырявых стенах. Сквозило холодом, таким же стылым, как у него в груди.

– И долго бродить будем? – шепнул Буслай раздраженно. – Ничего не видать.

Лют остановился, пригнул руку с факелом к полу и до рези в глазах всмотрелся в темноту. Глаза царапнуло, он насторожился. Буслай удивленно вскрикнул, когда соратник затоптал промасленные тряпки.

– Что творишь?

Лют промолчал. На полу расцвела красная россыпь, запахло паленым. Он всмотрелся в темноту, ставшую мягкой, нежной.

– Чего стоим? – пробубнил Буслай.

Лют сдержал раздражение – такого могила исправит, – промолчал. Зрение, замутненное жалким светом, постепенно привыкло к темноте пещеры. Буслай ахнул, когда на черном полотне, как разрез, появилась зеленая полоска.

Вскоре полос стало больше, вернее глаза, привыкшие ко тьме, стали больше различать. То тут, то там глаза выхватывали из мрака полосы зеленого света, на вид холодного, пустого.

Лют глянул наверх и застыл, как громом пораженный. Потолок оказался на немыслимой высоте, а полосы зеленоватого света располагались вверху кучками, как стайки светляков. Кучки собраны в цепь с широкими разрывами, таких цепей от низа до верха немерено, а расстояние меж ними с ярус княжьего терема.

Тьма разбавилась призрачным зеленоватым светом, и можно уже было рассмотреть не только очертания тела, но и кольца кольчуги, пусть и смутно. Двинулись осторожно, в груди зрело неясное чувство, похожее на боязливый восторг. Наткнулись на светящееся пятно на полу. Лют присмотрелся, невольно обменялся с Буслаем смятенным взглядом.

– А я не знал, что грибы светятся.

– Можно подумать, я знал, – хохотнул Буслай.

Бродили по пещере долго. Буслай зевать начал от скуки, изнылся, исстонался. Лют хотел его урезонить, но взглядом зацепился за крутой подъем и опустил кулаки. Среди неровных наплывов, выступов, уступов и трещин, полных светящихся грибов, тянулась вверх крутая дорожка. Узкая – ноги приходилось ставить одну за другой, щекоча носком пятку.

– Странная пещера, – пропыхтел Буслай сзади. – Не находишь, Лют?

Лют пожал плечами, оглянулся: лицо соратника красиво подсвечено зеленоватым светом, а по краям плотно облеплено тьмой.

– Не знаю, в пещерах ни разу не был. Ты откуда знаешь, что странная?

Буслай смутился. Пока искал ответ, Лют зашагал дальше, придерживаясь рукой за стену – влажную, покрытую чем-то мягким и скользким.

– Не знаю почему, но кажется.

– Может, тут все странное, – прошептал Лют. – Как-никак Железные горы, какой нечисти здесь только не заперто!

– И нам предстоит?.. – спросил Буслай кисло.

Лют хохотнул язвительно:

– Чего вдруг от драки отказываешься? Пусть путь будет труден, усеян злобными чудищами, но мы всех сразим и вернемся со славой. И будет тебе честь, да что честь – честища!

Буслай хрюкнул обиженно, тяжело вздохнул:

– Злой ты, Лют. И до драк жадный. О деле княжьем надо думать, а не об излишней славе.

Лют не нашелся что сказать: уел так уел.

В лицо неожиданно дохнуло мощным затхлым порывом, будто великан с гнилыми зубами дунул в нос. Лют сморщился, затылок пощекотало ощущение громадного открытого пространства. Зеленые грибницы пропали, взгляд бессильно заскользил по черному бархату.

Нога провалилась – качнулся, но вовремя отпрянул. Невидимая стена неохотно скрипнула под спиной.

– Погоди, Буслай, – предупредил Лют. – Разобраться надо, куда дальше.

Буслай хмыкнул в темноте:

– Да я чё, жду. Может, факел запалим?

Лют пожал плечами, забыв, что соратник не видит. Ощупью двинулся вбок. Подошва упиралась в твердое, что придавало уверенности. Жаль, гул ветра, гуляющего по пропасти, портил настроение.

– Двигайся осторожно, – сказал он Буслаю. – Тут карниз узкий.

– Понял, – засопел соратник.

Сапоги изредка задевали камушки, и тогда в темноте гулко щелкало, потом звуки падения стихали. Как гридни ни напрягали уши, щелчок о дно, а не об стену, услышать не смогли. В темноте чувство времени потерялось. Лют не мог сказать, сколько бредут они по этой узкой полоске, выдающейся на две ладони из шершавой стены.

Мелькнула мысль запалить масляные тряпки – сколько можно брести в темноте! – но поди зажги, если руки упираются в стену, а сам прижимаешься грудью так отчаянно, словно хочешь врасти в камень.

Впереди блеснуло знакомым призрачно-зеленоватым светом. После густой – черпай да пей – тьмы глаза резануло, как при свете дня, и Лют различил некрупную ладонь гладкого выступа.

– Сейчас отдохнем, запалим палочку, – пропыхтел он Буслаю.

– Добро, – ответил гридень безразличным усталым голосом.

Лют с наслаждением отлепился от стены, на миг ощутил стыд, что так рьяно прижимался, боясь упасть. Сапог невзначай задел шляпку гриба, тьма засветилась мелкими точками, вниз канул зеленый сгусток. Лют оглядел выступ: небольшой, но для двоих хватит. Отдохнут, а там полезут в дыру, вон зияет в стене, а выступ – как крыльцо.

Буслай изможденно простонал:

– Лют, держи мешок, скорее доставай…

– Факелы?

– Нет, поесть.

Лют протянул руку. Буслай отлепился от стены, стремясь избавиться от ноши. Нога провалилась, будто шагнул в темной комнате в открытый погреб, в животе неприятно похолодело. Руку рвануло, сустав полыхнул острой болью, ворот кольчуги впился в шею удавкой.

– Держись, дурень! – прохрипел Лют.

Буслай внезапно почувствовал истинную глубину пропасти. Кожа вздулась пузырями, словно окунулся в кипящее масло, тело скрутила страшная судорога. Над головой раздался сдавленный шепот:

– Не дергайся, сволочь!

– Ну зачем кольчуги надели, – простонал Буслай.

Уши подрагивали от страшного треска мышц соратника, да еще мешок тянул, как пудовый валун.

– Лют, ты не отпускай, а? – просипел он сдавленно.

– Дай подумать, тут бы не прогадать.

Буслая медленно потянуло вверх. Он устыдился своей беспомощности, пальцами попытался зацепиться за край выступа и подтянуться. Но шуйца соскальзывала, неудобно, а десница висела плетью под тяжестью мешка. Кожаная горловина стала скользкой и уползала из хвата со скоростью улитки.

– Лют! – прохрипел Буслай.

Витязь с чудовищным напряжением рванул недотепу. Буслай захрипел, ворот кольчуги смял горло, колено больно уткнулось в камень и жалобно хрустнуло. Лют, хрипя, как смертельно раненный, рванул еще раз, и спина Буслая ощутила восхитительную твердость выступа.

Руку с мешком дернуло, короткая судорога расцепила пальцы, в уши ворвался сдавленный крик, потом стук железа о скалу.

– Что такое, Лют? – спросил Буслай изможденно. Под одеждой скользили широкие струи, тело сковала слабость, в ушах гудело.

Гридень приподнялся, оглядел освещенный зеленоватым светом выступ.

– Лют?

В сердце вонзилась ледяная игла, он вскочил на ноги и уставился за край. Кромка камня виднелась смутно, сквозь темноту чуть пробивалась узкая зеленоватая полоска. Кольчуга проскрежетала по полу, Буслай свесился до половины и жадно задвигал в темноте руками.

– Лют, чё молчишь? Хватит шутить.

Горло закупорил ком, в глазах стало горячо и мокро. Гридня затрясло, как юродивого, темнота равнодушно поглощала отчаянные крики. Буслай бил кулаками, обдирая кожу о холодный камень. Ноги молотили по выступу, он едва не падал, кольчуга брызгала искрами.

– Лю-ут!

Сбоку зашумело, что-то тяжелое грохнулось на выступ, камень содрогнулся. Буслай испуганно повернул голову: перед глазами мутно, словно смотрит на листья клена через воду. Сердце подпрыгнуло от раздраженного скрипа:

– Чего орешь? Деньги потерял?

– Лют! – крикнул Буслай счастливо.

Подскочил к лежащему соратнику, едва не запнувшись о мешок. Ободранными ладонями наспех протер глаза и жадно вгляделся в усталое лицо Люта, бледное в свете грибов.

– Лют, ты как? – спросил он неверяще.

Витязь глянул злобно, прохрипел:

– Зело.

Буслай всплеснул руками, залопотал:

– А чего не отзывался? Я голос сорвал. Ты вообще как обратно залез?

– Лучше спроси, как я упал, – огрызнулся Лют: в груди булькало, ноздри расширились – кулак пролезет – и гоняли воздух с громким свистом. – Говорил же, не дергайся.

Буслай понурил голову, уши вспыхнули от стыда, вот-вот задымятся.

– А почто молчал?

Лют вызверился на нерадивого:

– Тяжко болтать с мешком в зубах! Идиот! Трудно было посмотреть в сторону? Куда кинулся? Еле выполз по карнизу.

Буслай молчал – раздавленный, уничтоженный. Голова раскалилась так, что можно жарить мясо. Доблестный Лют спас нерадивого да еще успел подхватить поклажу, без которой было бы трудновато. А он отблагодарил: спихнул спасителя в пропасть.

Буслай замычал от нестерпимой боли: грудь разламывалась на части, в голове кружили и нещадно кололи острые ржавые иглы. Лют со стоном сел, пихнул понурого гридня:

– Чего сидишь? Достань поесть.

– Сейчас-сейчас, – сказал Буслай торопливо, негнущимися пальцами терзая завязки мешка.

Съели по ломтю хлеба с луковицей. Лют отдышался, пошарил в мешке, о выступ звонко стукнулись деревяшки. В зеленоватой мгле расцвел сноп искр, еще и еще, и вот промасленные тряпки мощно вспыхнули. Гридни прикрыли глаза – выступ из темноты проглянул четко, как при свете дня.

Лют посмотрел на зев хода в стене: он был каким-то неопрятным, болезненно желтый и бурый камень бугрился, как застарелые мозоли. В глубине угадывался красный блеск, сверху проема спускались белесые нити, похожие на мороженых червей.

Буслай спросил осторожно:

– Ну что, двинулись?

– Пойдем, – кивнул Лют.

У входа в лаз они согнулись пополам, но белых отростков все же коснулись. Лют приготовился ощутить противную мягкость червяка, но неподвижные «палки» пригладили кольчугу с противным скрипом. Буслай не утерпел, ухватил, от удивленного выдоха затрепетало пламя факелов.

– Камень! Гля, Лют, здесь камень растет сверху вниз. И тонкий такой.

– Чего раскричался? – буркнул Лют.

Буслай поспешно умолк и двинулся, стараясь не подпалить Люта факелом.

Люту не почудилось еле видимое с выступа красное пятно. В свете факелов ярко проглянул красный камень, втиснутый в общую сероватую массу. Глядя на тонкие прожилки, думалось: с размаху шмякнули свежей печенью, а кровь растеклась, впиталась.

В лицо повеяло холодком, языки пламени радостно затанцевали. Потолок резко снизился, камень сверху был похож на ломоть мяса: красный, украшенный мраморными прожилками; каменные сосульки свисали обильно – пробирались будто через инистую траву.

Продрались с жутким скрежетом. Лют, обливаясь потом и думая о возможных обитателях пещер, что с радостью полакомятся двумя дурнями, двигался еще осторожнее. Буслай тихо сопел позади, ему ничего не было видно, кроме подошв соратника, но случь чего – успеет уползти.

Глава девятнадцатая

Лют остановился, ткнул воздух факелом и принюхался.

– Вода? – подивился он.

– Добро, – пробухтел Буслай. – Ужас как пить хочется, не надо было есть луковицу.

Лют угрюмо промолчал и заскрипел железным ужом по дну пещеры, едва не стукаясь о потолок. Рука внезапно канула вниз, пальцы обдало влагой и холодом. Поспешно отдернув руку, услышал насмешливый всплеск.

Отсюда было не понять: озерцо или подземная река? Лют заколебался: есть ли у водоема дно? Нет, дно, конечно, есть, но как глубоко? В боевом облачении утонешь быстрее камня.

В пятках стало горячо, ноздри защекотало запахом паленого. Буслай вскрикнул:

– Лют, у тебя сапоги отчего-то загорелись!

«Дать бы по роже», – со злостью подумал Лют, рванувшись вперед. Потолок приподнялся, факел уткнулся в каменные складки, растопыренная ладонь пробила мокрый покров. Холод поднялся до локтя, ладонь уперлась в твердое, потревоженные камушки недовольно расползлись в стороны, впились острыми гранями. Под пятерней расползлось облачко мутной взвеси.

Лют протиснулся, шумно заплюхал по воде, замочил колени. Его сапоги довольно зашипели. Вода была зеленоватая, прозрачная. Лют заозирался по сторонам, тыча факелом. Чуть посветлело. Буслай, натужно кряхтя, свалился в воду, но чудом факел спас.

– Тьфу! Какая-то она противная, – пожаловался он Люту.

Лют нашарил взглядом расширяющийся тоннель и сказал мстительно:

– Это мертвая вода.

Буслай поднял тучу брызг, оскальзываясь, выбежал из водоема, уселся на пол и по-песьи отряхнулся.

– И ч-что теперь? – спросил Буслай со страхом.

Лют осторожно выбрался из зеленоватой речушки, проложившей узкое русло в толще камня, и сказал с подвыванием:

– Не боись, всем расскажу, что ты погиб геройски.

Буслай икнул от ужаса, его глаза остекленели. Лют не выдержал и громко расхохотался. Потом, глядя на обиженное лицо Буслая, захохотал пуще. Тот махнул рукой и присоединился.

Смех истаял гулким эхом. Лют осторожно поводил по воздуху догорающим факелом. В слабеющем свете виднелись бугристые стены, которые вроде бы расширялись. Лют оглянулся на водоем, и его лоб пошел складками.

– Что такое? – насторожился Буслай.

– Как возвращаться будем? Метки бы оставить.

– А чем?

Лют глянул укоризненно: вот именно, чем?

– Ладно, авось не пропадем. Ты обсох? Нет? Ничего, на ходу высохнешь.

Буслай неохотно поднялся, оперся на стену, стянул сапог с густым чмоком и выплеснул воду. Вылив воду из второго сапога, Буслай обулся, прищелкнул каблуком и скривился от тихого хлюпанья.

Взгляд его упал на стену. Гридень невольно отшатнулся, потом вгляделся пристальнее. Показалось, что в стене появилось злобное лицо, – аж холодок по хребту. Воин усмехнулся, легонько щелкнул ногтем по выступу, похожему на нос.

Бугристые складки ожили, ярко вспыхнули два камушка-глаза, и каменные челюсти громко сомкнулись рядом с пальцем. Буслай с воплем отшатнулся и догнал неспешно бредущего Люта. Лют посмотрел брезгливо на трясущегося, как ощипанная кура в мороз, гридня, спросил ехидно:

– Что кричал – пальчик прищемил?

– По-по-почти, – пролепетал гридень.

Двинулись молча. Факелы горели ровно, но слабовато: скоро поперхнутся дымом, затлеют красными искрами. Пол в пещере был неровный, весь в бороздах, словно распахан огненным плугом. Стены ширились, и вскоре гридни почувствовали себя муравьями в опрокинутом ведре.

Далеко впереди синел расплывчатый кружок – свет нежный, как лепестки васильков. Лют вздохнул: сейчас бы греться на солнышке, бегать по полю, срывать цветы для той… для той… Говорить ей ласковые слова, защищать, заботиться. А вместо того бредешь в холодном подземелье с затхлым запахом, ломаешь ноги на колдобинах.

Буслай глянул по сторонам, сказал чересчур живо:

– Смотри, стены дырами истыканы.

В стенах зияли не только дыры, откуда могли вывалиться полчища каменных крыс или чего похуже, но и настоящие проходы, ведущие неведомо куда.

Пятнышко синеватого света стало светить ярче, что было на руку: факелы догорали, язычки один за одним гасли с горестным вздохом, оставались лишь самые упрямые. Впереди смутно виднелся завал: глыбы странно гладкие, рельефные.

– Лют, а чего мы здесь забыли? – спросил Буслай неожиданно.

Лют посмотрел удивленно: все-таки лучше леса и полей ничего нет, вон, как поганые пещеры действуют!

– Будто не знаешь, – фыркнул он в ответ.

– Да-да, найти чудо-оружие, – закивал Буслай. – Но где его отыщешь? Горы-то огромные.

– У встречных спросим, – отшутился Лют.

Буслай вздохнул, факел в его руке опустился, огоньки посинели от натуги, полыхнули, но быстро угасли. Гридень отшвырнул рдеющую булаву, в темноте глухо стукнуло.

– Лучше погибать с пользой.

– Кто спорит, – протянул Лют.

Буслай вздохнул мечтательно:

– Эх, сейчас бы драться со степняками, честной сталью защищать Кременчуг, а не подлым колдовством. Ну что хорошего в ползании по проклятущим горам? Разве не лучше сразиться с доблестным супротивником? Степняки ведь воины лютые.

Лют хотел согласиться, но с удивлением почувствовал отвращение к словам Буслая да и к нему тоже. Чему радуется – что на дом напали умелые бойцы? А если были бы слабые, то плакал бы? Да и доблесть степняцкая странная: налететь, порубить, пожечь, в полон угнать. Это что, и воров чтить?

На миг представил, что и на дом Чаруни нападут такие вот, – и из дыры в груди резануло болью. Лют тряхнул головой, в черепе жарко бурлило, мысли метались смятенно. Проклятые пещеры! Ведь до сих пор уважал степняков за храбрость, отвагу, с некоторыми даже братался на Пепельном валу. Отчего стало гадливо?

– Странный завал, – проник сквозь гвалт в голове голос Буслая.

Лют поднял глаза, похлопал ресницами, не понимая, почему так темно. Под ноги упал огрызок факела, на полу шевелились красные светлячки, тянуло гарью.

Синеватый свет освещал преграду скудно, только и понять, что велика и неровна: в одном месте до потолка, а в другом – в два человечьих роста. Камни, если это камни, чересчур гладкие на вид, прижаты друг к другу плотно, разрывов не видать.

Лют приложил ладонь, словно схватил стальную пластину… теплую, будто недавно сошедшую с наковальни. Буслай прислушался: привычный гул пещер разбавился новым тягучим звуком – потоньше и чуть резче.

Гридни одновременно попятились, в сумраке переглянулись – зубы слабо блеснули. Буслай спросил отчего-то шепотом:

– Может, новый факел запалим?

– Нет. Осталось мало, а сколько в темноте мыкаться – неизвестно.

– Тогда перелезем?

Лют задумался, сказал тихо:

– Отчего не пройти боковым ходом?

– А каким именно? – возразил Буслай чуть громче. – Я насчитал с полдюжины. И куда они ведут?

Лют огрызнулся:

– А этот куда?

– Ну… Лучше идти прямо, начнем метаться – заблудимся или что похуже.

Лют молча признал правоту. Подошел туда, где преграда ниже, поправил броню и меч, мешок с поклажей туго привязал к спине. Взгляд проник в темноту, едва подсвеченную синим светом, в поисках выступов, углублений, но бессильно соскользнул. Буслай пошарил ладонями по завалу, крякнул озадаченно:

– До чего гладкие камни, уцепиться не за что. Ну ничего, на хитрый зад есть деревянный кол.

– Чего? – не понял Лют.

Буслай поплевал на ладони, сказал довольно:

– Давно пора испытать бабкин молот в деле.

Лют оглядел темную гряду с синеватой каймой, хмыкнул:

– А то на псоглавах не испытал?

Еле различил в темноте движение рук Буслая.

– То не то.

Лют смолчал. Буслай отцепил молот, болванка покружила в воздухе пробными взмахами. Лют с неясной тревогой следил за движениями. Не нравился ему этот странный завал – будто целиком из одного причудливого камня. Вдобавок теплого.

Буслай крякнул, молот жадно обрушился на преграду. Гридни ожидали услышать треск камня, но раздался влажный хруст, и по лицам воинов ударили густые капли. Под сводами тоннеля заметался страшный рев. Стены испуганно задрожали, сверху посыпалась каменная крошка, пол взлягивал, как бешеный конь.

От крика неведомого чудовища дрожали мышцы, кровь пенилась, глаза лезли на лоб и слезились. Загрохотало пуще, завал задергался, отсветы синего света исчезли, заслоненные гигантской тушей.

– Бежим! – крикнул Буслай.

Бугристый пол пакостно цеплялся за носы сапог, отбивал пятки. К лицам прильнула хладная волна, в ушах свистел ветер. В полной темноте они часто спотыкались. Буслай загрохотал железом и костями. Лют выделил его по жирным искрам кольчуги, схватил за что-то, рывком поднял, не обращая внимания на его протестующий возглас.

Сзади усилился грохот, камни заскрипели и звонко посыпались с потолка. Зашумело, будто огромная глотка с жадностью втягивала воздух, пещера наполнилась трескучим ревом.

В спину ударил свет. Лют увидел бугристый пол и на нем – две испуганные тени. В затылок дохнуло жаром. На бегу Лют обернулся и едва не распластался, как раздавленная жаба. Буслай дернул, потащил с руганью.

Огненная река, клубясь оранжевыми складками, как поток, прорвавший плотину, быстро настигала. Кольчуги на спинах раскалились, волосы трещали от жара: вот-вот займутся пламенем. Мешок на спине Люта потемнел, пахнуло горелой кожей.

Буслай едва расслышал за бешеным стуком сердца обреченную мысль: не уйти, не скрыться. Огонь настигал с ревом, от страшного жара трещала и лопалась кожа.

За руку дернуло, плечевой сустав ответил хрустом, послышалось раздраженное:

– Сюда, дурень!

Черная ниша в стене бросилась навстречу, юркнули, как мышки в норку, в спины ударило кулаком раскаленного воздуха. Пламя с ревом мчалось дальше по тоннелю, плавя крепчайший гранит. Со стен текла горячая каша, в отнорок заглянул широкий оранжевый язык и злобно дернул Люта за волосы.

Витязь хлопнул ладонью по затылку, как думающий дурак. Противно пахло паленым, воздух обжигал легкие, в груди было невыносимо горячо, холодная дыра будто исчезла. Рукой Лют подталкивал Буслая – дураку бы остановиться да поглазеть, невдомек, что кольчуга жжет ему пальцы: ряд колец загустел вишневым цветом, сквозь разрыв видна тлеющая рубаха.

Глава двадцатая

За спинами потемнело, рев пламени стих, глуша шипение растаявшего камня, в отнорок ворвался яростный рык. Буслай против воли обернулся, сощурился в темноту, брови полезли на лоб: пол большой пещеры светился красным цветом, с желтой сердцевиной, будто раскаленный металл на наковальне.

Лют пихнул, досадливо подул на пальцы.

– Вперед! – сказал он шепотом.

Узкие стены отнорка порскнули в стороны, гридни вывалились в округлую пещеру, через пару шагов подсветка расплавленного камня перестала разгонять тьму. Слух царапнул новый яростный вопль.

В полной темноте только и видно красное пятно на спине Буслая. Лют поспешно шепнул, чтобы дурень снимал железную рубаху. Обливаясь по2том, сбросил свою, и горестный вопль вырвался у него при взгляде на мешок. Ладони захлопали по истлевшей коже, как по щекам впечатлительной девки, половина мешка осталась на пальцах жирными хлопьями.

Достал из ошметков баклажку, плеснул чуток на кольчугу Буслая. Противно зашипело, и вишневый блеск растворился в темноте. Буслай принял баклажку, жадно хлебнул теплой воды, вернул. Лют тоже отпил, но немного. Дыхание у обоих сиплое, натужное, будто у простуженных стариков.

– Что это такое было? – спросила темнота голосом Буслая.

– Не знаю, – ответил Лют хрипло и присел на корточки, пальцами нашарив гладкое дерево. – Сейчас факел запалим, оглядимся.

Ощупью из поясного кошеля он вытащил трут, и в темноте брызнули веселые искры.

Мрак разбавился красным светом. Гридни отшатнулись и сжали оружие, уставившись с изумлением на высоченного витязя, облаченного в вороненый панцирь. Плащ, несмотря на безветрие, красиво колыхался, облик самого витязя был виден неясно. Тьму разгонял свет меча, будто выломанного из закатного неба. Шлем у воина был с причудливой личиной, а дышал он сипло – еще сильнее изможденных гридней.

Воин прошел мимо, оскорбительно не обращая на них внимания. В красноватом свете Лют различил множество проемов в стенах. В одном таком черный воин и исчез.

Стемнело.

– Лют, это кто? – спросил Буслай свистящим шепотом.

– Человек перехожий, – буркнул витязь, нашаривая упавший факел.

– Но как он тут?..

– Он тебе помешал? Сделал что? Тогда чего беспокоишься?

Лют разжег промасленные тряпки, вручил Буслаю и в трепетном свете перебрал пожитки. Баклажки с водой можно привесить на пояс, оставшиеся факелы понести в руках, колдовские пожитки тоже упрятать в поясные кошели. Но куда деть еду?

Пришлось наскоро закусить, остатки оставив в лохмотьях мешка. Буслай бодрился:

– Ничего, с голоду не пропадем. На худой конец в пещерных озерах рыбки половим.

Лют кивнул, перехватил факел и двинулся к проемам. Создалось впечатление, что они оказались на перепутье всех пещерных дорог – стены дырявые, как рубаха, ношенная сотню лет.

Лют прошелся вдоль стен – у двух ходов пламя дрогнуло. Он застыл в нерешительности, кликнул Буслая:

– Куда хочешь?

Гридень без раздумий ткнул пальцем в левый ход. Лют кивнул довольно и пошел в правый. Буслай двинулся следом, обиженно сопя. Сознание посетила догадка, что Лют его оскорбил, но непонятно как.

С каждым шагом все сильнее тянуло свежим воздухом, потом блеснуло знакомым синеватым светом. Лют осторожно высунулся из хода и оглядел пещеру, слабо освещенную дневным светом, бьющим в отверстие в потолке. Лют прикинул высоту и мысленно охнул. Это отсюда отверстие казалось кружком, размером с дно ведра, а на деле – два табуна в ряд пролезут.

Буслай сзади шепнул:

– Кажись, та пещера, которую… завал преграждал. Интересно, где этот завал сейчас?

Лют всмотрелся, убрав факел за спину, и услышал рассерженное шипение:

– Лют, я сапоги случайно-то, чё ты такой мстительный?

– Отрыщь! – отмахнулся витязь.

Освещалась пещера слабо. Хорошо был виден голубоватый камень – ближе к своду, а низ утопал в первородной мгле. Лют прислушался: тьма молчала – не было ни привычного гула, что давил на уши, ни звона подземных ручейков, – тишина звенящая.

В стороне громыхнуло, донесся гулкий отзвук, будто великан топнул, под сводами раскатисто рыкнуло, но слабо, издалека.

– Лют, долго стоять будем?

– А куда идти? – огрызнулся витязь. – Ничего не видно.

Буслай вздохнул, сказал с надеждой:

– Может, что из бабкиного барахла приспособишь? Стрый говорил, там есть камушек светящий.

Лют, к своему стыду, давно позабыл, что пояснял воевода, в памяти осталось немного. Значение разноцветных камушков начисто стерлось. Но он смутно припомнил, что есть светящий камешек… или слепящий…

– Уверен, что мы не испаримся?

– Нет, – ответил Буслай честно. – Но можно рискнуть.

– Разве воин не должон уповать на сталь? – поддел его Лют с усмешкой.

Буслай засопел, сказал тихонько:

– Сталь – вещь добротная, но иногда можно воспользоваться поганым колдовством. Конечно, как вернемся, жертвы Перуну сделаю, чтоб не серчал.

Лют подавил смешок. Вернуться, конечно, неплохо…

Он осторожно порылся в кошеле. При свете факела на ладони блеснула разноцветная россыпь. Пальцами выудил светлый камешек, похожий на кусок застывшего солнечного света.

– Этот?

– Вроде.

– И что с ним делать?

Буслай замялся, скользнул смятенным взглядом на стены отнорка.

– Ну, пошепчи.

Лют ссыпал камни в кошель, на светлый камень глянул подозрительно и, краснея от стыда, буркнул:

– Свети, что ли.

Буслай выдохнул разочарованно: грани камушка весело сверкали отраженным светом факела, но сам светить он не желал.

– Может, бросить, ну, как наш дурак в ущелье?

Лют наморщил лоб, прицельно посмотрел в темноту пещеры, потом озлился и тряхнул головой. Буслай глянул удивленно.

– Пойдем, – буркнул Лют. – Хватить корчить из себя баранов.

Буслай шагнул за соратником, с тоской посмотрел на проем в потолке. Носок запнулся о твердое, пальцы ожгло болью.

– Потише ты, – сказал Лют недовольно.

Буслай притих, даже дыхание задержал, шел тише тени. Лют без толку пялился по сторонам, но в свете факела стен не было видно. А пол пещеры разглядишь, только если уронишь палку с промасленными тряпками.

Вдалеке громыхнуло, треск камня слился с животным ревом. Мерно забухало, словно долбили скалу большущим молотом. Пол дрожал, ноги гридней ходили ходуном.

– Что за?.. – крикнул Буслай.

– Бежим в укрытие, – ответил Лют хрипло. – Переждем.

Слова заглушил страшный рев, за спиной разлилось море огня – далековато от них, но пахнуло жаром, глаза вмиг высохли и заныли, будто их засыпал песок. Грохот участился, от каждого шага подземного чудища гридней подбрасывало. Пятки отшибло тупой болью. Факел упал и быстро потух, в темноте запрыгали красные пятнышки. Во мраке пещеры сверкнули шесть звезд, горевших лютой злобой и ненавистью. Уши заложил довольный вопль.

Сердце обмерло от знакомого звука всасываемого воздуха. Лют застонал от бессилия и с ненавистью уставился в сверкающие три пары глаз. В голову бросилась горячая волна, в жилах закипело, тело затрясло, словно осину в ураган, рот распахнулся в яростном крике.

Камушек вылетел из ладони и зарылся в черных бархатных складках.

– Давай! – заорал Лют неистово. – Гори все огнем!

Шесть звезд померкли в свете ярого пламени. Гридни потрясенно увидели огромную тушу, напоминавшую замшелую скалу с тремя кривыми деревьями – змеиными головами. Из оскаленных пастей густым потоком вырывалось пламя.

Чудище выплевывало огненную реку. Передние лапы его прижимались к чешуйчатой груди, сверкали когтями. Кожистые крылья, размером с крышу амбара, воинственно развернулись.

Тцар-Змей уставился на гридней тремя парами глаз, полными лютой злобы: бурная огненная река вскоре поглотит букашек и пепла не оставит.

Камушек, брошенный Лютом, упал, суетливо подпрыгнул, воины с криком прикрыли ослепленные глаза. Стена чистейшего огня двинулась навстречу огненной реке, сшиблась с ревом, и оранжевые клубы бессильно отскочили.

Горыныч рявкнул изумленно, головы на длинных гибких шеях переглянулись. Белоснежная волна ударила в чешуйчатую грудь, впиталась в могучее тело и исчезла. Тцар-Змей заорал дико, в его нутре вспыхнула чудовищная боль. Ошеломленные гридни увидели слабый свет, шедший изнутри чудовища, – будто огонь прикрыли пергаментом.

Раздался грохот, в лица гридней плеснула кипящая кровь. Они заорали вслед Горынычу, катаясь по полу. Пещера ярко осветилась – тугая плоть Тцар-Змея горела ровно, как погребальный костер светлого князя.

Рядом с воинами что-то гулко шлепнулось и зашипело. Лют, морщась, глянул и поспешно вскочил на ноги. Толстая, как бревно, шея судорожно дергалась, из рваной раны толчками выплескивалась парующая кровь. Зубастая пасть страшно щелкала.

Лют заглянул в глаза, искаженные бешенством, – даже сейчас до чудища не дошел предсмертный испуг. Витязь отшатнулся от зубов длиной с локоть и крепко сжал костяной гребень. Это была явно главная голова – вон какая массивная, нарядная.

Обрубок шеи метался по полу, брызги горячей крови расплескивались в стороны. Лют с трудом вытащил меч. Острие с хрустом пробило нежную кожу под треугольным подбородком. В пасти заблестел новый зуб. Голова зарычала. Лют схватил костяной гребень двумя руками и с силой дернул вниз.

Рукоять меча звонко стукнулась о пол. Лезвие с отвратительным хрустом пробило череп. Голова ощерилась влажной трещиной, ровно сочная тыква лопнула. Обрубок дернулся и наконец затих.

Буслай с трудом встал, в его глазах отражался громадный костер: Тцар-Змей горел охотно, будто его мясо и кровь были пропитаны горючим маслом. Лют уперся ногой в покореженную шею и потянул меч. Лезвие неохотно выползло. С клинка падали тягучие капли, лезвие дымилось.

Лют забеспокоился об оружии – как-никак узорчатая сталь была вручена ему за подвиг, – вытер поспешно рукавом. Глянул на горящий остов, скривился.

Буслай отвел взгляд.

– Проклятое колдовство, – пробормотал он.

Лют устало кивнул: верно, колдовство виновато, что из памяти стерлись слова Стрыя. Подумал, что было бы, если б сказал тогда «гори» вместо «свети», и ему стало дурно: челюсти противно заныли, в животе смерзлась градина.

Буслай пошарил взглядом по освещенной пещере: обшарпанные стены из различных пород камня, темные пятна, словно брызгали густые потоки крови, обломки костей, выбелившие дальний угол, как покосное сено, у стены с красноватыми прожилками искрился огненными блестками водоем. Сказал торопливо:

– Вон там лаз и, похоже… ступеньки.

Лют вздохнул: может, он рано огорчается, и существа, сделавшие грубую лестницу в стене пещеры, окажутся миролюбивыми, но рука невольно стиснула черен. Гридни молча двинулись, слыша за спинами ровный треск горящей плоти, откуда несло жаром и мясной гарью.

Буслай обернулся, успел увидеть, как соскользнул пласт плоти, обнажив толстенные ребра, занятые огнем, и улыбнулся злорадно. Лют с удивлением взглянул на смеющегося гридня.

Глава двадцать первая

Гридни осторожно поднялись по ступенькам: мышцы ныли от напряжения, натянутые канаты нервов едва не лопались. К запаху гари и затхлости подземелья добавилась новая струя: нечистая, подпорченная дымом. Воины переглянулись и двинулись вверх так медленно, что улитка бы изнылась, ожидая их на последней ступеньке.

Треск горящей плоти и сиплое дыхание гридней постепенно заглушили звуки ударов, обрывки слов, мерный шум – спутники… города. Осторожно высунулись из проема и разом распахнули рты.

Пещера Тцар-Змея в сравнении с этой казалась мышиной норкой. Из невообразимо высоких сводов росли светящиеся голубоватым светом сосульки. Дома расположились ярусами и были укреплены на стенах, как огромные грибницы. Форма домов казалась странно приплюснутой, словно на ящик положили блин. На дне пещеры жилища стояли гуще и богаче: видать, у пещерников своя знать. Город ярко освещался диковинными светильниками, схожими с теми, что были в Кряже. Но гораздо, гораздо большими по размеру.

Пещера разрезалась зеленоватым клинком реки, каменные мосты через реку были перекинуты часто – широкие, два воза пройдут. И при беглом осмотре было заметно, что по одну сторону стоят дома большей частью жилые, а на другой половине жилья не видно под густым покрывалом сизого дыма. Оттуда лился нескончаемый грохот, лязг, треск, посвист.

– Что за диво? – вскрикнул Буслай.

Лют шикнул и подобрал челюсть, которую тут же пришлось придерживать рукой – когда он вгляделся в мельтешащих обитателей. Буслай зажал рот ладонью и забубнил ругательства.

Пещерники на вид были нескладные, неказистые, головы грубой формы, сплошь лысые, от вида серой кожи пробрал холодок. Некоторые пещерники отливали чернотой. С расстояния лиц было не разглядеть, но гридней посетило чувство какой-то неправильности. Одежа выглядела странной, похожей на кольчуги мелкого плетения, длинной – до колен. Лют ахнул от скорости, с какой пещерники двигаются, вгляделся и ахнул громче.

– Что такое? – спросил Буслай обеспокоенно.

– Ты видел одежу, где рубаха и штаны едины? – сказал Лют севшим голосом. – Да еще штанины до колен. Срамота! И девки так ходят?

Буслай сказал недоуменно:

– Отсюда наверняка не скажешь, но, по-моему, девок у них нет.

Лют посмотрел как на юрода, Буслай поспешно поправился:

– Значит, по домам сидят, как и надлежит. Во народ, крепки устои!

Лют осмотрелся: к лазу в пещеру Горыныча вела широкая лестница, ступеньки были вытесаны грубо, низ терялся далеко на дне, в дымной поземке. Рядом стояла караульная будка, хотя, кто разберет нелюдей, могут и княжий терем устроить. Вдоль стены были укреплены светильники, в широких плошках горело темное масло, и лестница ярко освещалась.

– Интересно, – протянул Буслай задумчиво, – врыколак на Горыныче застрял или в городе?

Лют пожал плечами:

– Тцар-Змей любил огоньком побаловаться, вот уж сумел благую стихию испоганить! Но и мельничный одноглаз встретил смерть не в пещере.

– С чего решил?

Лют молча ткнул пальцем в дальний конец города, где дома почтительно расступались перед гладкой плитой. Широкие ступени вели вверх, на каждой – по светильнику. Лестница упиралась в ворота, даже отсюда казавшиеся массивными и несокрушимыми. Они блестели полосками металла. И маленькими точками на ступенях виднелись стражи.

– Думается, за теми вратами сокровищница? – сказал Лют рассудительно. – Или…

Буслай вскинул брови:

– Что – или?!

Лют глянул в изможденное, опухшее от ударов лицо и грустно улыбнулся:

– Пожуем – увидим.

Двинулись по ступеням осторожно, словно бесплотные духи, напряженно глядя на конец лестницы: не выйдет ли кто из караулки?

От грохота рабочего посада заложило уши. Голова отзывалась на каждый удар сполохом боли, будто забивали в череп гвозди. Воздух погустел и обдирал ноздри, в горле першило, тело окуталось дурной легкостью.

Буслай закашлялся в кулак, рожу перекосило, будто ел мокрую золу.

– Что за пакость?

Лют осторожно втянул воздух, в груди мучительно горело, лишь слева по-прежнему ныла холодом рваная дыра. Глаза слезились, нос забился жгучей массой, нутро начало бунтовать.

– Похоже, здесь живут волоты, – сказал он гнусаво.

Буслай вскинул брови, сказал таким же гнусавым голосом:

– Я думал, волоты с крылами.

Лют отмахнулся:

– То велеты. Волхвы баяли, что волоты живут не только в пещерах, но всюду отравляют воздух дымом кузниц. Бывало, целые села вымирали от мора и лихорадок.

Буслай задержал дыхание, глаза стали круглыми, как у обманутого совенка, лицо покраснело. Лют посмотрел осуждающе и зашагал вниз, уткнувшись в рукав. Буслай догнал – морда смущенная, также прикрывается рукавом.

– Лют, а чего ты волхвов слушал? Было желание колдовать?

Лют всхрапнул оскорбленно, слезящиеся глаза налились кровью.

– Что несешь? – спросил он обидчиво. – Полежи с мое изрубленным, когда за день несколько раз попеременно тянет то в Навь, то в Явь. Что мне делать было, как не слушать россказни лекарей и волхвов?

Буслай устыдился и покраснел гуще раскаленной в горне болванки.

Под конец спускались медленно, глаза бегали, как белки в колесе, – высматривали опасность.

Грохот стоял оглушающий, в черепе постоянно дергалось и брызгало кровью, пару раз сплюнули солоноватые сгустки. Неудивительно, что не слышали рева Горыныча – тут мыслей не слышно!

Невысокое округлое здание, накрытое плоским ломтем камня, стояло в зыбкой пелене сизого дыма, густого, как сметана. Окон в видимой стене не было, но на тропу, идущую сбоку, падал желтоватый отсвет – явно окно открыто.

Осторожно шмыгнули под защиту стены, переглянулись, улыбнулись невесело. В таком грохоте можно песни петь, а они крадутся, как лисы в курятник. Приложили ухо к стене: камень противно дрожит, пропуская внутреннюю силу металлического грохота. Зубы разом заныли. Не понять: есть кто внутри?

Лют рассерженно тряхнул звенящей головой, похлопал Буслая по крупу. Гридень глянул недовольно, прижался к стене боком, переломился в поясе. Лют ловко взобрался на крышу. Буслай вцепился в протянутую руку и вскоре развалился на плоской крыше. Вот строят, чудаки!

– Что будем делать, Лют?

Сказал негромко – орать было опасно. Витязь прочитал по губам и нахмурился.

– Не знаю. Глянь – их туча, мельтешат со скоростью стрелы, уродцы. Если они засыпают, то проберемся через город. Попробуем ворота открыть.

– А если сокровища в городе, а за вратами выход на поверхность?

Лют замялся, в грудь проник холодок неуверенности, подкатила тоска: в горах можно ползать до конца времен. Но если о сокровищнице складывают байки, то вряд ли она в совершенно недоступном месте. Кто-то ж вызнал про нее. Или наврал…

Витязь тряхнул головой, как ужаленный конь гривой, челюсть нагло выпятилась до хруста связок, глаза загорелись бараньим упрямством.

– Сокровища там, – заявил он твердо.

Буслай кивнул и отвел взгляд. В конце концов, нужно меньше размышлять, не мудрецы ведь, да и вредное это дело. Едва задумались о месте клада, как решимость испарилась. Необъятность границ поиска вгоняла в ступор. Лучше напролом, ни о чем не задумываясь, может, что и выйдет.

Лют оглядел двор здания: никого. Волоты мчались вдалеке – странные, угловатые, кожа серая с железным отливом. От «караулки» тянулась ровная тропа, терялась в россыпи домов, но до них далеко. А здесь никого.

Витязь подполз к краю, свесился. Буслай придержал его за ноги. Лют вгляделся в убранство комнаты, освещенной огнем множества металлических плошек, и его глаза поползли на лоб.

Мебели не наблюдалось, на каменных полатях лежали кривые сероватые бревна. Лют впился взором в стопу грубой формы, пальцы на которой кое-где слиплись. Взгляд прошелся по ноге со щелью под коленом, достиг кольчужной одежи, похожей на платье, миновал половину груди с торчащей рукой и потрясенно застыл на половинке лица с закрытым глазом.

Рядом шевельнулась такая же половина тела, только с правой рукой. Сосед вслед заворочался, и потрясенный Лют увидел, как обрубки с металлическим звоном слиплись в одного волота. На уродливой, бугристой голове открылись глаза, похожие на горящие угольки с черной каймой, скосились друг на друга недовольно. В середке лба волота ощерилась щель, расширяясь, пошла вниз. Половинки тела недовольно хрюкнули и закрыли глаза.

Лют дернул ногой. Буслай что есть силы потащил его назад, потом жадно уставился на покрасневшее лицо:

– Ну, что там?

Лют ошеломленно тряс головой, рассказывая Буслаю, вглядывался в недоверчивое лицо и сам сомневался увиденному. Буслай сказал после долгой паузы:

– Ну, раз они из железа, то добрые.

– С чего решил? – спросил Лют одними губами: в грохоте все равно голоса не слышно.

Буслай развел руками, на лице появилось сильное смущение:

– Дык железо ведь.

Лют посмотрел на него с жалостью как на неразумное дите: будто забыл, что железо, мощнейший оберег от нечисти, служит и правым, и неправым. У Корчуна был топор из железа, а скольких им порубил? Разве мало примеров, когда опьяненные мощью острой стали люди резали соседей, грабя нажитое, насилуя женщин?

Буслай без труда прочел мысль по глазам, зацвел, как маков цвет. Буркнул, уронив взор:

– Что делать будем?

– Их там десять, тьфу, пятеро, – поправился Лют. – Дрыхнут крепко, даже грохот не мешает, привыкли. Можем спуститься и перебить, думаю, что от твоего молота защиты нет.

Против ожидания грудь Буслая не выгнулась колесом, напротив, ужалась, а спина вздыбилась горбиком.

– Что еще могем? – спросил он угрюмо.

Лют пожал плечами, кивнул на пустую тропу:

– Могем прошмыгнуть на крыши вон тех домов, к воротам ближе.

Буслай мрачно поглядел на плоскую крышу: из нее бил столб густого дыма, ядовитого даже на вид. И так уже начали покашливать, болезненное жжение в груди усилилось. А там вдохнут полной грудью – разом окочурятся.

– Пойдем, – сказал Буслай с мрачной решительностью. Глаза его заблестели светлым чувством долга. – Только я поперед пойду, меч этим железным гадам урона не причинит, а я сплющу в лепешки.

Лют поморщился – неловко чувствовать себя беспомощным – и молча кивнул. Гридни спустились с крыши. Сердца стучали, заглушая грохот мастерских.

Двери в волотовской караулке не было, в проем виднелись безмятежно дрыхнущие куски живого железа – как только рождаются на свет? Ибо Род заповедал плодиться живым, а не… таким. Понятно, как появляются берегини, прочая нечисть, даже лешие, ибо лес – живой. Горы их, что ли, плодят?

Бегом добрались до мастерских, будто нырнули в густое перченое облако, глаза резко защипало. Взобрались на крышу, прилегли подальше от проема с густым черным столбом.

Лют оглянулся в тревоге, но караульные волотов дрыхли безбожно. А может, и не караульные, а усталые мастеровые, отдыхающие подальше от рабочего грохота. Может, им на таком расстоянии спится лучше.

Волоты бегали с немыслимой скоростью, даже воздух сбивали в видимый тугой ком. Носились через плотную дымовую завесу, по сторонам не глядели, чем-то серьезным занимались.

Двое дивиев настолько погрузились в думы, что на пути не разошлись – столкнулись с громким звоном, перекрывшим на миг общий грохот.

Распались на четыре части, как разрезанное яблоко, задергались нелепо. Одна пара долго пыталась соединиться на полу. Половинка другой, опираясь на руку, встала и, неловко подпрыгивая, помогла подняться другой части. С легким звоном они слиплись в одно существо.

Лют нахмурился: выходит, не такие беспомощные даже ополовиненные!

Воздух стал более едким, рука прикрыла лицо, нос уткнулся в сгиб локтя, щеку натирал кольчужный рукав. Лют отыскал лицо Буслая, едва видимое через узкую зарешеченную щелочку. Хотел сказать, что делать дальше, но вдруг раздался страшный взрыв. Гридни содрогнулись, воздух ударил в лица едким кулаком.

Дом заполыхал, как просмоленное полено. Из дверного проема вылетел дымящийся волот. К зданию мигом примчалась группа пещерников – защелкали, зацокали рассерженно на зауми. На затылок дымящегося волота обрушились железные длани, застучало, будто били молотом по сковороде. Один расстарался: пинок в железный зад швырнул незадачливого в воздух. По хребту пробежала трещина, и половинки волота упали вдалеке друг от друга.

Толпа скрылась под густой черной пеленой, плотной, как дерюга. Гридни мигом смекнули выгоду, спрыгнули с крыши и побежали что есть мочи. Дальше здания – кузни, мастерские, обеденные? – стояли тесно, поэтому гридни с легкостью перепрыгивали с крышу на крышу. Пробрались близко к зеленоватому клинку реки, прижались к плоской крыше. Через широкие мосты волоты сновали непрерывно. Вдоль берегов и вовсе расселись как вороны: непонятно, чем занимаются.

Лют ругнулся: этих незаметно не обойти, придется ждать, пока разбредутся на ночь. Если у них есть понятие ночи, в пещере ведь все едино! Да и одна половина может спать, а другая – бодрствовать.

Буслай пихнул его в бок: рот раззявлен, наверняка вскрикивал удивленно, но в громоподобном шуме не было слышно. Лют поглядел туда, куда Буслай ткнул пальцем, и замер, кожу осыпало морозом.

Из большого дома, просторного – у волотов, похоже, дверей нет, – где в глубине угадывался свет жаркого горна, вышла пара волотов. В руках дымилась раскаленная половина сородича.

С металлическим скрипом они швырнули вишневый обрубок в выдолбленную во дворе канаву. Маслянистая жидкость сердито зашипела, стирая красноту с половинки. Пещерники вытащили потемневшую половину. С нее хлынули густые потеки, и вскоре на полу заблестела лужа.

Гридни перестали дышать: на голове, похожей на половинку яблока, открылся глаз, заметался в железной орбите. Из кузни вышло еще двое дивиев: один явно главный, выше остальных – кожа черная, вороненая. В руках его находилась половина сородича – сухая, отполированная.

Главный кузнец приложил дергающуюся половину к маслянистой части и, довольно кивнув, что-то сказал. Волоты захлопотали: только что закаленную половину утащили внутрь. А осиротевшая скакала на одной ноге, пыталась пробраться внутрь, но ее не пускали.

Гридни переглянулись: в широко раскрытых глазах отразились удивленные рожи.

– Во дают! Выходит, у них девок нету! – прошептал Буслай с ужасом.

Лют досадливо дернул щекой:

– При чем тут девки? Они ведь могут наклепать тьму народа, готового сразу взяться за меч… или что там у них. Очень удобно – не надо растить долгие годы, трястись над каждой царапиной…

– Это да, – кивнул Буслай. – Только чего ж они не заполонили мир?

– Ну, может, не всякое железо годится, – сказал Лют рассудительно. – Или вороги прореживают.

Брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Откуда у них вороги?

Лют вздохнул:

– Это у Стрыя врагов нет, а в остальном мире все друг друга жрут.

Буслай зябко поежился, хотя в пещере было жарко, как в бане. Пот со лба тек грязными ручьями, даже брови потяжелели.

– Любопытно, что у них за супротивники?

Лют пожал плечами. Так и застыл со вжатой головой. Взгляд его метнулся в сторону тяжелого грохота: тугого, грозного, резко отличного от шума мастерских.

Глава двадцать вторая

Волоты встревоженно замирают. Раздается грохот, похожий на шум камнепада, словно распалась щебнем гора. Дивии кричат, лежуны у прохладной реки вскакивают, мосты трясутся от топота сотен ног. В спешке сталкиваются, в воздухе висит звонкий гул, зеленое полотно реки плещет брызгами.

Волот распадается на половинки, левая летит с моста, но правая хватает ту за ногу, уберегая от участи других утонувших. Но ненадолго. Громко звякает, металлический звон растекается густой патокой, река охотно проглатывает половинки.

Грохочет, будто раскалывается скала, с дрожащего свода сыплется пыль. Каменная сосулька неохотно щерится у основания, голубоватое острие со свистом вспарывает воздух. Крышу мастерской пробивает, как лист клена. Облако пыли скрывает окрестные жилища. Из него злыми шершнями выпархивают осколки. Кажется, неуязвимых волотов рассекает, как черствые горбушки.

Воздух режут пронзительные кличи металлических труб: огромных, в раструбе улечься можно. Пара волотов качает мехи, труба ревет, раздирая слух.

Вторая половина подземного города оживает, бурлит народом, пещеру заполняет топот железных ног. В суматохе сталкиваются, оглушительно звеня, распадаются на части, соединяются и бегут дальше – не всегда с той же половиной.

Лют смотрит на Буслая так, как тот раньше глядел на Нежелана. Гридень сочувствует бедовику.

– А я при чем? – бурчит растерянно.

Лют спохватывается: и впрямь, глупо сердиться на соратника – но все же поддевает ехидно:

– Ты теперь вместо Нежелана, всегда при чем.

Буслай, оскорбленно хрюкая, отводит взор.

Грохот ломающегося камня нарастает, стена пещеры близ мастерских змеится трещинами. Со свода густо сыплет пылью, будто песком из ведра. Трещины, множась, убегают в стороны. Стена зарастает черной паутиной.

Пещерники бегут прочь, оставляя в воздухе размазанные полосы. Лют замечает: по половине мостов убегают, а по другой к трясущейся стене подбегают могучие волоты – кожа вороненая, ростом больше. В руках держат зазубренные полосы – увесистые, широкие. Такими можно колоть камни или калечить столь же крепкую плоть. Вороненые одеты в кольчужные платья, с расстояния выглядящие несокрушимой броней, а не повседневной одежей. В поясе перехвачены железными ремнями.

Буслай с интересом вглядывается в звенящую металлом толпу, потом смотрит на стену в трещинах. И забывает о гадком воздухе, что заставляет чихать и кашлять.

Стена, всхлипнув, осыпается ломтями, способными раздавить Змея. К волне оружных волотов устремляется пыльное облако. Накрывает, как зола головешки. В огромном проломе мелькает темная махина.

Буслай разочарованно вскрикивает, азартно сжимая кулаки. Приподнимается, чтобы лучше видеть. Пыльное облако укрывает схватку клубящимся покрывалом. Пещера содрогается от чудовищного рева, звуков разорванного металла.

Из пыльного клубка вылетают черные полешки, покореженные, смятые. Изувеченные волоты плюхаются с густыми снопами искр и застывают. Иные падают с невероятной силой на сородичей. Сшибают безжалостно, как чурки, поднимая колокольный перезвон. Искры сыплются так мощно, что напоминают дыхание Горыныча. Но и пришлым достается: в грохоте ударов проносится крик чудовищного зверя, раненного смертельно.

Клубящаяся туча стремительно разрастается, окутывая ремесленный посад. Лижет реку – зеленая вода вмиг покрывается грязным налетом. Гридни еле успевают прикрыться руками – по головам стучит, будто швыряют горстями песок пополам с речной галькой.

Буслай нетерпеливо приподнимается, морщится от горячих крошек, бьющих в лицо. Жадно глядит в мутную взвесь, где едва видны очертания неведомых чудищ, лупящих волотов в хвост и гриву.

Лют дергает дурня за рукав, тычет носом в другой берег. Посад пустеет, лишь у берега реки стоят полчища волотов. Если их миновать, то до ворот препятствий не встретишь. Но как миновать?

В стороне, близко, грохочет. Гридням кажется, что они находятся в середке грозовой тучи, черной от гнева, раскинувшейся на полнеба. В лицо бьет ярким светом, воздух лапает жаркой ладонью. На месте мастерской булькает крупными пузырями котел расплавленного металла.

Гридни потрясенно смотрят, как пара мощных волотов бестрепетно окунают руки в густую кашу, тянут на себя: расплескивая бело-желтые лужи, выныривает раскаленный добела волот. Державшие его руки медленно наливаются вишневым цветом. Волоты несутся с горячим сородичем к месту схватки, скрытому клубами пыли, держа его как таран.

С размаху швыряют в гущу. Раскаленная голова режет воздух, частицы пыли вспыхивают яркими звездочками. Волот падает на гигантскую тушу. Раздается отчаянный вопль. Диковинный зверь мечется, топча защитников пещеры, мелькает огромный рог.

Раскаленный волот, проплавив толстую шкуру, с шипением погружается в плоть, как нагретый камушек в брусок масла. Руки рвут мясо, как гнилую рогожу, пахнет паленым. Рев боли сотрясает пещеру.

Гридни, зажав уши, падают на крышу, теряя сознание. От запаха паленой плоти в носу отчаянно чешется. Рядом шмякается оторванный кусок, обугленный, в лицо брызгают горячие капли.

Раскаленный волот теряет неистовую белизну – тело горит густым вишневым жаром, – вязнет в туше, неистово рвет ее железными пальцами, будто птицу ощипывает. Чудище с жалобным криком рушится, подняв тучу каменной пыли. Радостные кличи волотов заглушают яростный рев сородичей павшего чудища.

Сквозь пыльную пелену видны массивные туши. Чудовищные морды увенчаны рогом, словно выдающуюся вперед верхнюю челюсть пробили копьем. С краев пасти свисают ветвистые рога. Четыре столба трехпалых лап проминают пол пещеры, как пленку молодого льда на осенней луже.

Волоты порскают в стороны. От грохота металла трещат дома, ополовиненные тела с треском проламывают стены, лопаясь с жутким лязгом. Диковинные звери, стаптывая защитников, устремляются к реке.

Зеленая гладь разлетается прозрачными осколками. Волоты кидаются к пришлым, зазубренные железные балки со свистом вспарывают воздух. Шкура зверей лопается, из красных щелей мощно брызжет, словно бьют по полной миске ладонью.

Рев умирающих зверей ярит сородичей. По мосту ломится туша, похожая на угловатый валун. Волоты сыплются железными поленьями. Чудища пересекают реку, рев сливается с грохотом падающих стен домов. Взметаются клубы каменной пыли, крошка зудит комариной тучей.

Лют толкает завороженного Буслая. Гридень болезненно морщится, в воспаленных глазах удивление.

– Живо на ту сторону, пока никого нет! – шипит Лют.

Раздробленный пол бьет в подошвы. Хрустит, словно бегут по черепкам. Перед глазами обшарпанный мост, будто выеденный с края, как старый-престарый нож.

На дороге поблескивают металлические лепешки. Буслай скользит по отполированной поверхности. Роняет взор: из железной лужи со злостью смотрит черный уголек с пылающей сердцевиной. Гридень топает, с хрустом в железной глазнице оседает горка золы.

Чудища отшвыривают волотов, вгрызаются в жилые дома. Пещерники бросаются следом, размахивая руками. От страшного грохота пещера дрожит. С потолка слетает голубоватая каменная сосулька, больше первой раза в три. Острый конец бьет близко к реке. Сосульку опрокидывает, кружа гигантской скалкой. На месте мастерового посада остается укатанная пыль.

В жилом посаде вспыхивают ожесточенные драки. Волоты гроздьями виснут на зверях, те страшно ревут, воздух густеет от красных комков.

Гридни взбираются на крышу уцелевшего дома.

«Хорошо, что пещерники ставят дома близко», – думает Буслай, перепрыгивая с крыши на крышу.

Окованные широкими полосами стали с затейливой резьбой, ворота вырастают в размерах. Дурно делается при виде створок, способных преградить полноводную реку.

Холодный ветер шевелит волосы на затылке. Лют досадливо крякает: несмотря на нападение, стражи ворот на месте. Крупнее ранее виденных, черные, как уголь, в руках бруски зазубренного металла. Витязь на глаз прикидывает: такой попробуешь поднять – пуп развяжется, кость хрустнет.

Сзади ревет и громыхает. Лют оглядывается, кровь стынет в жилах. Круша каменные дома, как горшки, сзади скачет рогатое чудище, глаза полыхают жаждой убийства. Над ухом свистит, больно дергает за волосы. Лют едва не падает с крыши, видя впереди крупный обломок.

– Лют! – орет Буслай дико. – Лю-ут!

Зверь приближается – пахнет теплом огромного тела, жарким дыханием. Волна грохота налетает, швыряя их, как букашек, вверх. В животе холодно от неприятного чувства потери тверди.

Лют хватает соратника за предплечье. Буслай кривится. Витязь больно дергает – под покровом тугих мускулов сухо трещит.

Перед глазами всплывает белый столб. Лют хватается, от удара снизу в глазах темнеет. Буслай скатывается с морды чудища. Зверь оскорбленно воет от пинков в глаз.

Лют неимоверным усилием, крича от натуги, втаскивает соратника на толстую морду. Плечо хрустит, тугие жилки на висках налиты кровью. Пещеру подбрасывает. Лют глохнет от рева, пальцы соскальзывают с шероховатого рога.

Лют, закусив губу, обхватывает костяной столб, как любимую подругу. Во рту горячо и мокро, с отвращением сплевывает красный ком. Буслай цепляется за соратника, в лицо бьет кольчужное плечо, зубы хрустят, как орехи.

Чудище расшвыривает дома рваными ломтями. Гладкая плита прогибается под мощными лапами. Со ступеней решительно бросаются вороненые волоты.

Зверь топчет первых, как сонных кур. Утробно взревывает, поднимаясь по ступеням, но клич ярости сменяется стоном боли.

Ловкий волот обрушивает зазубренную балку на ногу, отворяется рваная щель. Струя крови брызгает так мощно, что сметает одного из защитников. Зверь с криком спотыкается и, пластаясь, дробит ступени в пыль. Рога, растущие по краям пасти, с оглушительным треском ломаются.

Безжалостная рука хватает гридней за шиворот и перебрасывает через рог. Окованные сталью ворота бьют в лицо. Плюясь кровавыми сгустками, гридни сползают по створкам громадными слизнями.

Сзади ревет раненый зверь. Волоты сноровисто лупят тушу необычным оружием – кости хрустят, плещет кровь. Из разорванного брюха выползает смердящая куча внутренностей. От удара со ступеней падают столбики с горящими плошками. Огненный ручеек подкатывается к зверю, трещит паленая плоть.

Волоты залиты густыми потеками крови. Один упирается в морду зверя, дергая за рог что есть силы. Стальной пояс не выдерживает, лопаясь, как ржавая струна, и волот распадается: одна из половинок сжимает в руке белый столб. На морде чудища плещет глубокая яма.

Лют тяжело поднимается: в теле вопит каждая жилка, волны дурноты гасят сознание. Но встал, стоит ровно, не падает – спасибо воротам.

– Буслай, – зовет хрипло, – вставай, чего разлегся?

Буслай стонет, приподнимаясь на руках: конечности ходят ходуном, как стебли сочной травы в бурю. Локти подгибаются, и гридень пластается на верхней ступеньке, став похожим на расплющенного волота.

Лют тревожно глядит в сторону предсмертно хрипящего зверя. Пещерники рубят тушу, превращая ее в фарш. Чудище теперь не опасно. Двое волотов грохочут по ступенькам, пламенные глаза прожигают изможденных воинов.

Витязь срывает с пояса Буслая молот, болванка свистит в воздухе. В голове мелькает обреченная мысль: волоты слишком быстры – двигаются со скоростью молнии.

Звонко гремит, рука до плеча немеет. Уверенный в превосходстве пещерник опрокидывается на спину: середка лица вогнута, как пласт свежего снега, на дне ямы глаза слеплены в грязную точку.

Второй волот даже не глядит на сородича. Иззубренная балка взбивает воздух в тугой ком, порскают капли крови. Лют беспомощно подставляет молот.

Грохочет. Лют кричит от чудовищного звона. Удар вбивает волота по пояс в камень, правая половина тела исчезает.

Внутренний голос советует лечь и умереть, но Лют упрямо открывает глаза. Из горла вырывается хрип, пленка крови на губах вздувается пузырем.

Волот недоуменно глядит на согнутые за спину руки. Балка уперта в ступени, не позволяя падать, но и освободиться пещерник не может – пальцы влипли в металл, как в мягкую глину.

Лют с хрипом поднимается с колен, отмечая с вялой радостью, что всё на месте. Кости жутко хрустят, неподъемный молот еле описывает полукруг. С металлическим гулом голова волота исчезает в плечах.

Сзади стонет Буслай, противно скрипя кольчугой о металлические полосы ворот:

– Нехорошо чужое брать без спросу.

Лют вяло удивляется:

– Разве не спросил? Ты, наверно, запамятовал. Разрешил и кошель денег дал в придачу.

– Я такой, – соглашается Буслай гордо.

Лют возвращает молот. Буслай придирчиво осматривает болванку, глядит встревоженно на остальных стражей.

– А ворота открываются?

Лют с тоской смотрит на огромные железные кольца: такое не обхватишь, а про то, чтобы потянуть, и речи нет. Витязь обреченно тянет из ножен меч, хотя это выглядит глупостью: волот походя согнет, как кусок теста.

Пещерники в последний раз бьют зазубренными брусами. Их взоры перемещаются от размозженной, подрагивающей туши к двум усталым людям. Буслай, взревев, со всей дури обрушивает молот на окованную створку. Металл со скрежетом лопается, змеясь трещинами. В разрыве белеет дерево: чистое, как тело стыдливой девицы.

Волоты кидаются к дерзким. Лют заслоняет Буслая, угрюмо глядя на вороненых стражей. Глаза расширяются: ступени щедро орошены густой кровью растерзанного чудища, металлические ступни скользят, как по льду. Волоты нелепо взмахивают руками, падают железной грудой.

– Буслай, быстрее! – кричит Лют напряженно.

Гридень бурчит, и молот врезается в обнаженное дерево. Грохочет, затылок Люта колет щепкой. Ворота дрожат с удивленным стоном: кто смог потревожить их, несокрушимых?

Буслай хрипло орет, нагнетая ярость. В груди вспыхивает огненный шар, жаркая волна вливается в гудящие руки. Молот бухает в пробоину.

– Перун!!!

Страшно трещит, огромный ломоть на стыке створок вырывает прочь, дождь щепок порошит лицо Буслая. Лют оглядывается, хватая плюющегося соратника, тащит в рваный пролом.

Ноги топают по гладкому полу, стены открывшегося тоннеля удивительно гладкие, словно их стесывали сотни лет мелкими пористыми камушками. Пошатываясь, гридни двигаются вглубь, свет масляных плошек на стенах очерчивает две жалкие скукоженные тени.

Лют с опаской оглядывается, но вороненые стражи толпятся у пролома, зазубренные балки опущены, челюсти металлически скрипят от бессилия. Из-за их спин доносится грохот разрушаемого города.

Буслай оборачивается, сплющенные губы хищно раздвигаются.

– Почему вслед не пошли? – бормочет Лют напряженно.

Буслай хохочет измученно:

– Не рад?

Лют отмахивается, кривясь – больно от простого движения. Измученные, раздавленные гридни медленно двигаются по широкому тоннелю с гладкими стенами: можно рассматривать себя, как красны девицы, но от отражения щемит сердце.

– Дурень ты избитый, – бурчит Лют сердито. – Они не устрашились биться с подземными чудищами. Что могло их напугать, раз не пошли за нами?

Буслай сплевывает. Грудь вздымается медленно, внутри сипит, хрипит, булькает, лицо размалевано кровью и грязью.

– Лют, – тянет с горечью, – мы еле живы остались, меня любое усилие угробит, а ты заставляешь меня мыслить.

Витязь коротко смотрит, щеки палит стыд.

– Извини.

Буслай великодушно отмахивается, идут дальше, сопя, как простуженные – да не простые, а при смерти. Ноги подламываются, руки отваливаются. Головы раскалываются, внутри противно стонет, ноет, хлюпает малодушно.

Впереди блещет чистым светом – мягким, как касание матери. Гридни останавливаются, тая дыхание. В тишине слышен треск пламени, доносится терпкий аромат горящего масла.

Двигаются осторожно. Оружие оттягивает руки. Плечи ноют – словно несут мешки с камнями. Мягкий свет приближается, становясь ярче. Буслай ахает потрясенно, усмотрев горы светящегося золотым блеском зерна.

– Кажись, пришли, – шепчет пересохшей глоткой.

Лют крепче стискивает черен. В голове мелко шепчет голосок, умоляющий убраться. Ведь они ранены, измучены, позора не будет. Вот отдохнут, тогда и можно будет пойти дальше. Правда, отдыхать надо на поверхности, иначе ничего не выйдет. Витязь давит паскудную мысль, растирает растоптанные остатки.

Сокровищница ошеломляет размерами: просторная, как пещера волотов, под сводами кружат ослепительно белые шары, каждый размером с дом. Светят мягко, как утреннее солнышко.

Горы золотых монет напоминают зерно. Гридни шалеют от различных размеров, форм, диковинной чеканки. Монеты лежат вперемежку с драгоценными камнями: грани блестят ослепительно, колют глаза роскошью. Рядом находятся золотые кубки, драгоценные светцы, вовсе невиданные вещи – и всё из золота, серебра, усыпанное драгоценными камнями.

Пальцы Люта зудят. Мелькает ослепительная мысль зарыться в драгоценные горы, плескаться, разбрызгивая золотой дождь, а потом утащить на поверхность. Пусть пуп развяжется, но ни одной монетки не оставит.

Мысль настолько яркая, жгущая, что заставляет стонать от нестерпимого желания. Рядом вторит Буслай – его обуревают схожие чувства, а глаза блестят отраженным светом монет.

Лют переглядывается с Буслаем, на миг видит свое отражение в глазах, содрогается от омерзения. Буслай спохватывается. Лица воинов под слоем грязи мучительно краснеют. Брови сдвинуты, в драгоценности летят плевки. Шагают, нарочито пиная камни размером с кулак.

Сокровищница разделена надвое узкой дорожкой, по бокам высятся горы монет, бросая манящий блеск. Дорожка, прямая, как честный меч, упирается в дальнем конце в смутную глыбу.

Дорожка приводит к массивному помосту, щербатому от ступенек. В центре каменной плиты с причудливыми прожилками стоит роскошное кресло: резная спинка изукрашена искусной резьбой, в центре пухлая полоска красного бархата. На сиденье красная подушка с золотыми кисточками. Подлокотники ощерены хищным оскалом золотых кошачьих голов.

Гридни переглядываются: за креслом, в стене пещеры, чернеет прямоугольный лаз. Не там ли хозяин? Или страж?

Сверху шумит, монеты звонко раскатываются по полу. Шум похож на ток пенной реки, сердитое шипение режет слух.

Гридни поворачиваются на шум, но на спины обрушивается тяжесть, вдавливая в пол. Кольца кольчуги со скрежетом расползаются, в лопатки упираются острые кинжалы.

Часть третья

Глава первая

Яромир холодно смотрит со стены на поле. Стрый, посмотрев на князя сочувственно, грохочет:

– Ну что ты, эт они бахвалятся. Хотя их многовато. Даже очень.

Князь отмахивается, не отрывая взгляда от лавины конных воинов: до стены долетают воинственные кличи, лошадиное ржание, отголоски дроби ударов в щиты. Степняки нарочито безмятежно скачут по полю, словно гоняясь за пьяными зайцами. Но от глубокого рва, утыканного острыми кольями, держатся подальше.

Союзное войско стоит в готовности. На ярком утреннем солнце блестят доспехи. С высоты воины кажутся слитками расплавленного металла. Небо прокалывают острия копий. Мечники, крича пришлым оскорбления, манят пальчиками. Стрелки держат луки наготове.

Вольга оглядывает возведенное в спешке укрепление, хмыкает довольно: не зря над Кременчугом главенствует Яромир. Если кто сомневался в надобности дополнительного рва, то при виде неисчислимой орды перестал. Волхв с неудовольствием глядит на воевод и вождей, обступивших князя. Служителю богов нашлось место за спинами. Будто он не может помочь дельным советом – обидно.

Яромиру шепчут с обеих сторон, он слушает вполуха, обозревая конную лаву. Глаза мелко дергаются, будто он вглядывается в лица. Смотрит дальше, и его лицо темнеет: нежную синеву неба сверлят черные столбы.

Еще вчера там была зажиточная весь – а сколько еще будет сожжено? Хоть люди ушли в город либо скрылись под защитой могучего леса, где князь велел две седмицы тому устроить временное жилище. Но сгорели хлебные поля, пропал богатый урожай, да и дома потом отстраивать – одни убытки.

Внутри звенит туго натянутая жилка, сердце замирает, потом часто стучит, над губой появляется холодный пот. Горло пересыхает. Он молча кивает, отзываясь на советы воевод и союзных князей, и незаметно напрягает мышцы живота, пытаясь распутать тугой холодный узел.

«Добрался, – мелькает раздраженная мысль. – Сколько лет ждал, но накопил силы, вторгся в мои земли, чтобы отнять…»

– Княже, – грохочет над ухом Стрый, – что делать будем? Сразу сойдемся в молодецкой рубке аль повременим?

Яромир задирает голову и, посмотрев в волосатое лицо воеводы, передергивает плечами – алое корзно недовольно морщится складками.

– Путята вышел в поле, где он теперь? Будем ждать – их больше. Вздумают полезть в веси за нашими спинами – приголубим стрелами. А по ночам будем потихоньку прореживать.

Союзные князья одобрительно ворчат: разумно, нечего кидаться в сечу, людей надо поберечь. Стрый молча кивает, признавая правоту, только Ратьгой бурчит хмуро:

– Ну, веси за рекой защитим, но с два десятка, что по эту сторону… гм… а они самые зажиточные.

Яромир награждает седовласого воеводу кислым взглядом. Ратьгой отвечает нахальной улыбкой.

Вольга оглядывается на город, хмуро отмечая беспечно снующих людей: слышны задорные песни, смех. На площади отплясывают, вздымают кружки, заочно празднуя победу.

Радостны даже беглецы из весей: они знают, что дома их разрушат в первую очередь, впереди тяжкий труд по восстановлению жилищ, с таким трудом возделанных полей, домашней живности, но предвкушение поражения степняков стирает печаль.

Гм, может, излишне расхваливать мощь объединенной рати не стоило?

Союзное войско взволнованно шумит, солнце играет на оружии и броне бесчисленными бликами, как водная рябь. Степняки заканчивают демонстративную выездку, в их войске хрипло взревывают трубы. Разрозненные кучки вливаются в стройные ряды, замирают.

Яромир щурится, сердце беспокойно екает: перед рядами показывается маленькая фигурка на коне, двигается вдоль. Взор колет, будто сердитый шмель налетел сослепу.

Союзные князья охают, над стеной повисает напряженное молчание. Стрый оглядывает степняков, его глаза светятся кровожадным блеском. Ратьгой деловито потирает ладони.

– Интересно, как думают ров пресечь?

Стрый бурчит с грозным весельем:

– Чего гадать, сейчас увидим.

Вольга морщится, но что взять с тех, у кого мозги в шеломе, а сейчас они стоят без оных? Взгляд прикипает к темной точке в небе, тело обливает жаром: силен вражий колдун, ничего не скажешь, вон какая птица выглядывает позиции.

Узловатые пальцы сжимают посох, дерево жалобно скрипит. Взгляд волхва твердеет, губы жестко кривятся: забыли, на чью землю пришли. Пришли с мечом, а зароют их голыми.

Яромир вглядывается в замершее войско степняков, временами неистово орущее. В груди упруго звенит натянутая жилка. За миг до того как она рвется, Яромир говорит окружающим:

– Идут в атаку!

Князья и воеводы прикипают взором к двинувшейся конной лаве. Они глядят хищно, топыря ноздри: ролью наблюдателей со стены недовольны. Хочется среди воинов так же оглушительно кричать, нагнетая ярость в жилы и страх на степняков.

Алтын от нетерпения дрожит, с ненавистью смотрит на высокие стены, защищенные глубоким рвом и крутым валом.

На воинов перед стенами он глядит мельком, как на незначительную помеху. Полководцы находятся по бокам Повелителя. Лицо Али-Шера опаляется азартом, в глазах лютый блеск. Сомчей сидит на коне с кислой миной.

– Повелитель, они успели подготовиться, – говорит он вяло. – Как будем преодолевать заслон?

Али-Шер бросает презрительный взгляд на полководца, которого заботят такие мелочи, и фыркает язвительно. Сомчей остается равнодушным.

Алтын бросает на побратима обеспокоенный взгляд: странное творится с ним в последнее время. Сзади покашливает Шергай, трогая поводья. Спокойная лошадка подходит к коню вождя.

– Повелитель, вряд ли нужно, как ты хочешь, – наскоком. Стоит ли пускать в бой войска, не оставив охранения для стана?

Алтын внешне спокоен, лишь в глазах мелькают опасные сполохи. Кони, обеспокоенно фыркнув, хлещут по крупам метелками хвостов.

– Ты разучился колдовать, Шергай? – интересуется Алтын с холодком.

Старика невольно пробирает дрожь: проклятье, вождю уже не обязательно кричать, даже от его спокойного тона становится дурно. Когда он откроется войску? Зачем ему, с такой силой, игрушечные войны с захватом городов?

– Нет, Повелитель, – говорит маг поспешно, согнувшись в поклоне. – Но здешний колдунчик неплохо подготовился, даже дивно, что успел за такое краткое время с начала вторжения.

Али-Шер кривится, в глазах полководца написано презрение к супротивнику.

– Да они, трусы, вечно настороже, каждой тени боятся! Но как бы ни готовились к защите, наши сабли попьют их крови.

Алтын морщится, и полководец затыкается, немо раскрывая рот и распахнув глаза до треска век. Шергай улавливает всплеск силы, густой, невероятно могучей, в животе противно гудит шмелиный рой.

«Потихоньку прорывается, человеческое вытесняя», – думает смятенно.

– Продолжай, Шергай, – просит вождь мягко. – Что предлагаешь?

Полководцы переглядываются с недовольными гримасами: с какой стати маг будет указывать воинам? Шергай мнется, прикрывает глаза. Алтын терпеливо ждет выхода из транса.

– Повелитель, – говорит маг поспешно, – город неуязвим… пока. Можно штурмовать, орошая гиблые земли алой кровью сынов степи, но позволь разобраться в хитросплетении здешней волшбы, а там и войско ударит, грудь в грудь, по-честному. Сверху хорошо видны тропы, которые легко перекрыть и лишить их возможной подмоги или отступления. Возьмем город в осаду, а земли разорим: здесь богатые угодья, даже у простых копателей земли есть серебряные вещи, а про меха, железные изделия и говорить нечего.

Сомчей хмурится, веко досадливо дергается: не очень честно сражаться конными против пешего – у лесных людей конницы мало. Али-Шер хищно щерится, рукоять скрипит в мозолистой ладони.

Алтын пронзительно смотрит на город, его глаза темнеют. Рука невольно дергается к чехольчику на груди, скрытому рубахой.

– Ты предлагаешь ждать, – подытоживает спокойно. Шергай кивает, и вождь заканчивает с неожиданной яростью: – Нет, я слишком долго ждал, терпение на исходе. Не забывай, Шергай, что войско поведу я.

Ярость в голосе Повелителя режет слух. Сердца полководцев и мага испуганно мечутся, как птицы в клетке, по чьим прутьям хулиган стучит палкой. Неприятное чувство уходит, оставив осадок. Военачальники переглядываются со страхом. Али-Шер, потупясь, спрашивает робко:

– Повелитель, такое впечатление, что ты затеял поход ради этого городишки. Нет-нет, я не оспариваю воли сильнейшего, но не будет ли лучше сказать воинам о цели похода, ведь многие начинают недоумевать?

Алтын отвечает жестко, глаза его блестят нестерпимым огнем. Шергай принюхивается к запаху паленой травы и, обомлев, видит, что там, где падает тень Повелителя, дымит выжженная земля!

– Воинам нечего впадать в растерянность и уныние! Разве они недовольны добычей, разве каждую ночь их не услаждают рабыни? Пусть умолкнут, скоро в бой. Трубите сбор.

Слова, напоенные могучей силой, бьют незримым молотом. Лошади ржут испуганно, головы людей раскалываются от боли.

Алтын хлопает коня по шее, и животное застывает, лишь бегающие глаза выдают боязнь.

– Шергай, смотри глазами Борхана, будешь сообщать о подвижках войск.

Сомчей возражает недоуменно:

– Но Повелитель, почтенный Шергай всегда находился за войском. Брать его с собой опасно, а посылать вестовых хлопотно и недейственно.

Алтын пришпиливает полководца взглядом, хмурое лицо освещается улыбкой превосходства.

– Пусть это тебя не заботит, доблестный Сомчей.

Али-Шер сопит: доблестный – это он, а Сомчей весь поход вялый, как вареная ящерица.

Алтын тычет пятками в конские бока, и конь срывается с места, унося Повелителя к войску, скачущему без цели по полю. Прямая спина Алтына прикрыта простой рубахой. Солнце отражается от бритой головы холодными бликами.

Али-Шер меряет мага насмешливым взглядом и с гиканьем скачет вслед вождю. Сомчей пускает коня мелкой рысью.

Шергай, закрыв глаза, видит с высоты птичьего полета, как бесчисленные мураши на конях перестали скакать взад-вперед, вливаются в стройные ряды, застывая искусными статуями.

Полководцы следуют за Повелителем, затем теряются в рядах подначальных отрядов. К Сомчею подскакивают сотники и докладывают о готовности неукротимых воинов. Полководец растолковывает им отведенные для частей маневры.

Так же объясняется и Али-Шер, разве что с горящими глазами и плотоядным потиранием рук: будет пожива воронам, вон в близком лесу ветви почернели от каркунов. Слетелись на незримый запах битвы полакомиться сладким глазным соком и человечьими мозгами.

Алтын едет вдоль стройных рядов, вглядывается в горящие глаза, называя воинов по именам, чем срывает восторженный рев: Повелитель помнит их имя! Присутствие Повелителя разжигает в воинах ярое пламя, кровь кипит, руки тянутся к оружию, в голове остается лишь одна мысль – о предстоящей победе.

Шергай с расстояния прощупывает настрой войска, охнув, качает головой в безмерном уважении: Повелитель изгнал страх, напоил уверенностью, а боевой дух поднял до небес.

– Доблестные воины! – взывает Алтын, и его странным образом слышит каждый воин на поле, даже те, кто остался в резерве. – Благодаря вашей неистовой храбрости и воинскому умению два презренных княжества с легкостью пали. Хвала вам!

Тысячи глоток орут в едином порыве, над войском раскатисто гремит гром – удары в щиты, – от разбойничьего свиста и улюлюканья уши глохнут.

Шергай думает обиженно: с его помощью были открыты ворота городов, сдержана губительная мощь лесных колдунов, надо признать, весьма умелых.

– За этими стенами вас ждут неисчислимые богатства! – продолжает Алтын воодушевляющим голосом. – Куда больше, чем вы уже взяли. Нежные и мягкие женщины – вижу, вы познали их сладость. И отныне они будут ублажать только вас, сынов степи, самых достойных людей на свете. Нечего поганить людскую породу, женщины должны рожать от сильнейших – от вас!

От торжественного крика небо трещит, а войско покрывается стальной щетиной. Оглушенные кони топчутся, гоня по рядам рябь.

– До сокровищ рукой подать. Их охраняют хоть и кусачие, но глупые псы. Сколь ни было хорошим их оружие и броня, они обречены, ибо стоят за неправое дело. Им незнаком вкус ветра странствий, красота бескрайней степи. Они даже не считают постыдным копаться в земле для пропитания! Позор! Мужчины должны добывать пропитание для племени в воинском походе, только это достойно! А они сидят в болотах и поганых лесах безвылазно, питаются от труда земляных червей, ибо каждый, кто не попирает ее табунами, а роется, как вор в кошеле убитого, – червь. Чему дивиться, что вместо ярой крови, как ваша, у них тухлая болотная жижа. Смелее, сыны степи! Пусть думают, что жалкая канавка их защитит, мы вобьем их в землю, где им и место. За мной, воины, за вечной славой!

Алтын резко разворачивает коня, и бронированная запруда защитников летит навстречу. За его спиной воздух содрогается от воинственного клича, грохочут копыта. Конная лавина догоняет вождя и следует за ним на шаг позади.

Степняки ловко достают короткие, но чудовищно сильные луки, пальцами пробуют тетивы: в грохот копыт вплетается грозное жужжание. Сабли вспарывают воздух со свистом, из зверски оскаленных пастей вырываются кровожадные и оскорбительные возгласы.

Огромное войско скрывается в пелене пыли. В грязно-желтом клубке мелькают комья земли, разлетаясь окрест черными птицами.

Дрожь земли достигает защитного рва: стенки осыпаются черными комочками, колья мелко дрожат. Ноги ратников неприятно щекочет. Но в сощуренных глазах воинов блестит грозное веселье. Ладони сжимают рукояти мечей, древки копий и сулиц.

Стрелки с завидным спокойствием накладывают стрелы, придирчиво осматривая оперение: ежели перья взяты с левого крыла птицы, целься правее, и наоборот. Земля у ног цветет деревянными цветами, подавальщики всегда готовы поднести новый пук оперенной смерти.

По ровным конным рядам пробегает рябь, как водная гладь от броска камешка: копыта проваливаются в глубокие норки, лошади спотыкаются, всадники вылетают из седел. В общем гаме потерялись жалобные крики, хруст костей и черепов.

Союзное войско радостно кричит, до стен докатывается смех. Яромир, переглянувшись с воеводами и князьями, сдержанно улыбается.

Вольга усмехается довольно: не зря он согнал сюда сусликов со всей округи – бедные зверьки превратили поле в решето.

Алтын оглядывается, в его глазах пылает бешенство: не добравшись до рва, войско уже несет ощутимые потери.

– Вперед! – орет он люто, и его слышит каждый в войске. Даже умирающие приподнимаются на последнем издыхании, пока их не втаптывают в сухую землю.

Яростный клич заглушает предсмертные вопли. Кони падают, хрипя от боли. Всадников сплющивает, размазывает под копытами, возникают завалы из кровоточащей плоти. Но каждое падение добавляет ярости. Ненависть к проклятым земляным червям, что ведут подлую войну, усиливается. Ветер срывает с губ степняков клочья пены.

Шергай морщится досадливо: не учел подобного. Губы шевелятся, глаза начинают светится колдовским пламенем, от напряжения на лбу выступают крупные капли.

Вольга стонет от натуги. В старческое лицо впиваются удивленные взгляды князя и подручных. Он злится на глупые поглядки и черпает волховьей силы. Через миг разгибается, смахивая со лба пот.

– Вражий колдун пошаливает, – объясняет он. Впрочем, никто его не спрашивает – все взгляды устремлены на конницу в клубах пыли.

Ровный устрашающий строй конников сломан и зияет брешами. Союзные ратники радостно кричат, солнце пуще блестит на вскинутых мечах и копьях. Но сзади прут новые волны степняков, войско превращается в лохматый клубок, по-прежнему страшный, опасный. До защитников долетают крики боли и ярости.

Лавина степняков неумолимо приближается к заграждению. Ратники, увидев во главе бритоголового всадника в простой рубахе, невольно проникаются к неустрашимому восхищением. Стрелки, стоящие на возвышении, отлично видят через головы мечников и копейщиков. Вскидывают луки.

– Залп!

Поле оглашает дробь щелчков тугих жил о защитные пластины, воздух тяжелеет от тучи стрел. Железноклювая стая со страшным гулом устремляется к солнцу, на миг накрыв ратников тенью. Острые клювы тянет к земле.

Смертельный дождь накрывает передние ряды степняков: кто-то выскальзывает из-под тучи, как Повелитель, до задних рядов стрелы не достают. Но грохот копыт заглушают звонкие удары, дробь железа о щиты, предсмертные крики лошадей.

Тяжелые стрелы безжалостно разят хрупкую плоть. Пробивают насквозь подставленные щиты, пришпиливая руки к головам. С хрустом рассекают плоть, раскалывают брони, шлемы, черепа. Кровь хлещет толстыми струями. Стрелы с широким наконечниками – срезни – перерубают конские ноги, вырезают ломти плоти, отсекают руки, головы.

Ряды отважных воинов распадаются на куски. Кони вслед идущих скользят в огромной луже: раздается испуганное ржание, треск человечьих костей, крики придавленных, с раздробленными костями.

Бронебойные стрелы пронзают насквозь: не помогают щиты, кольчужные сетки, панцири… Пущенная стрелком, бронебойная стрела обрушивается сверху хищной птицей. Подставленный щит брызжет мелкой щепой. Скрежещущий шлем плюется красным, белый цветок оперения скрывается в голове. Жестокая боль раздирает степняку внутренности. Кожа седла испуганно скрипит, лошадь, сбив ровный бег, вопит истошно. И падает, размазывая седока: в конском брюхе торчит окровавленный клюв.

Волна одобрительных криков сходит со стен Кременчуга и вплетается в довольный гул ратников в поле.

Вторая волна стрел выкашивает в степняцком войске огромные проплешины. Небо содрогается от предсмертных криков, палящие лучи бесстрастно выпаривают из луж крови тошнотворный запах.

Князь Берислав, хмыкнув, хлопает дружески Яромира по плечу:

– Признаться, князь, сомневался в нужности стольких стрелков, чай не трусы, не побоимся управиться мечами да копьями. Но рать у них агроменная, такую проредить не грех.

Остальные гудят одобрительно: молодец Яромир, не зря светлым князем поставили, все предвидел, предусмотрел.

Стрый, прищурившись, бормочет одобрительно:

– Гляди, они еще отстреливаются.

От конной лавины взмывает реденький рой черных стрел, сыплется на ратников. Заученно вскинуты щиты, робкая дробь потряхивает руки, все заканчивается досадным вскриком. Легкораненый яростно сопротивляется, но его отправляют за спины: пущай подлечится.

Третий залп покрывает поле густой тенью. Туча, грозно гудя, проходит верхнюю точку полета. Наконечники тянут к земле нетерпеливо: быстрее, там нежное мясо, укрытое хрупкой шелухой, сладкая кровь!

В небе полыхает так ярко, что солнце от зависти темнеет. Объединенное войско вскрикивает от удивления: на скачущих степняков сыплются черные перья. Павших припорашивают жирные хлопья. Яромир, отвернув раздраженное лицо от тающей в небе темной тучи, спрашивает сдавленно:

– Вольга, ты на кой тут стоишь? И где помощники?

Волхв смущается под осуждающими взглядами союзных князей. Даже Стрый с Ратьгоем смотрят злорадно: мол, на кой держать, если позволяет супротивнику обратить тучу стрел в пепел?

– А что я?! – злобится волхв. – Не возводи напраслину, княже. И так держим оборону! Ворог чересчур ловок, едва не спалил войско, в последний миг защитили, – бросает он в ошеломленные лица. – Пусть стреляют, силы не беспредельны, что-то да прорвется.

Отгремел по щитам степняцкий залп, тетивы защитников звонко щелкают, нежную синеву пронзает злой рой. Полет стрел внезапно ломается, их расшвыривает, как лучины, нежданным порывом ветра. Но половина кровожадно вгрызается в конную лаву.

Алтын не оборачивается на предсмертные крики: конь по указке коленей скачет в сторону, минуя оперенную смерть. Охотницу за выбритой головой вождя отшибает резкий взмах мечом.

Ров, еще свежий, судя по влажно-черной земле, утыканный острыми кольями, приближается. Повелитель разглядывает мутные пятна лиц, щурясь от нестерпимого блеска вражьей брони.

Рука тянется к аркану на седельном крюке.

Глава вторая

Кожаная петля выстреливает ядовитой змеей. Острый кол покачивается, земля у основания шевелится, сыпля высохшими шариками. Ратники с открытыми ртами смотрят на вождя степняков: могучий муж небрежно вырывает кол, как гнилой зуб.

Остолбенение уходит: вот же главная вражина, можно достать плевком. По рядам идут жаркие команды, и в могучего степняка на коне летит рой сулиц.

Алтын вбивает пятки в конские бока, конь с криком делает гигантский прыжок, жало метательного копья сбривает шерстинки хвоста. По рядам ратников проносится восхищенный ропот.

Небо вновь темнеет, стрелы с гулом застят жаркое солнце. Облако пыли придвигается ко рву, на зубах защитников хрустит земля. По ушам бьет степняцкий крик, напоенный лютой ненавистью выживших в мясорубке. Взвиваются кожаные петли, колья вылетают со скрипом.

В прорвавшихся степняков летят сулицы: наконечники пробивают конские бока и груди с легкостью, будто водную гладь. Степняки, сжимая древки, торчащие в теле, скатываются в ров неопрятными кулями.

В одну лошадь с чудовищной силой ударяет пяток сулиц. Животное отшвыривает, дико орущий кусок мяса сшибает коней соратников, как валун – поставленные стоймя поленья.

Алтын уворачивается от дрота, сжимая кулак, – под пальцами скрипит оструганное дерево. Сулица летит в ряды ратников. Кольчугу воина пробивает, как гнилую рогожу, отшвыривая на соратников. Повелитель спешно освобождает петлю от заостренной деревяшки и накидывает на новый кол.

Защитники кричат, чуя неладное. Смельчак хватается за кол, вдавливая пятки в землю. Алтын с яростным рыком дергает, легко выворачивая кол. Твердь под ногами удивленного ратника исчезает. Защитники взволнованно охают.

На Алтына летит воин в сверкающей броне, сжимающий кол, с распахнутым в крике ртом. Конь подает в сторону, и полоса стали жестко встречает летуна. Кисть Алтына встряхивает и обдает горячей струей. Половинки воина падают под копыта.

Алтын швыряет вырванный кол в ряды мечников, и воина с проломленной грудью отбрасывает на защитников.

– За мной! – кричит Алтын. – За славой!

Степняки восторженно орут, но, пронзенные стрелами и сулицами, валятся с седел. Оставшиеся рвутся за Повелителем – под пятками хрустят конские бока. Кони взмывают глыбами с ощеренными пастями. На лица защитников падают хищные тени.

Яромир, глядя со стены, плющит ладонь кулаком, сердце радостно стучит: храбрецов встречает лес копий. Лошадей нанизывают на древки, как мясо на вертел. Всадник в рубахе скрывается из глаз. Стрый глухо хмыкает – его зоркие глаза видят нерадостное.

Алтын двумя молниеносными махами срезает острия, и его конь, раздвинув грудью порубленные древки, копытами прибивает к земле зазевавшегося воина. Мечник, дернувшись, застывает.

Воины расступаются. Свистят сулицы. Степняк, свесившись с седла, рубит близстоящего. Сзади захлебываются предсмертным хрипом смельчаки, что прыгнули вслед. Словене рубят деловито, скупыми отточенными движениями.

Алтын, хекая, обрушивает с высоты седла сокрушительные удары. Брызгает щепа подставленных копий, щитов. Хлещет кровь. Отсеченные конечности падают под ноги.

Повелитель надавливает конем, смешивая ряды. Спешно обернувшись, степняк отражает удары.

Освобождая ногу из стремени, он сминает ею лицо голубоглазого воина. Создается небольшая свалка. Алтын спрыгивает с седла и клинком пропарывает кольчугу, затем подхватывает меч из ослабевших пальцев и кружит стальным вихрем. В воздух взлетают отрубленные головы, руки с оружием. Повелитель заляпан кровью с ног до головы. От дикого рычания защитники невольно отшатываются.

Степняк швыряет уже мертвого воина на соратников, отмахиваясь от копий, лезущих сбоку. Потом ныряет под брюхо испуганно хрипящего коня. Словенский воин с копьем перед смертью успевает увидеть яркий блик.

На юркого степняка бросаются с ревом. Алтын взлетает в седло: наконечник копья с куском древка падает наземь, а конская грудь опрокидывает нескольких воинов. Навстречу безжалостно бьют копья с зазубренными остриями. Конская грудь с хрустом разрывается, обезумевшее от боли животное растаптывает трех воинов и тяжко заваливается набок.

Повелитель, оттолкнувшись от седла, пластается в воздухе. Защитник тычет копьем в синее небо, словно хочет острогой проткнуть рыбу. Степняк небрежно отмахивается мечом и приземляется в гуще воинов, под его коленями противно хрустит грудь словенина. Алтын снова рычит, и мечи в его руках превращаются в размазанные полосы.

Сзади опасливо кричат, ржут кони, яростно бранятся, звенит железо: на помощь Повелителю скачут два десятка степняков. Закипает сеча. Поливая каждый шаг кровью, захватчики медленно продвигаются.

Сомчей выполняет обходной маневр: лицо хмурое, по щекам катятся слезы – он потерял больше половины воинов. Выходка Повелителя не остается без его внимания. Сомчей, вскинув руку, призывает уцелевших следовать за ним и натягивает поводья.

– Нет, Сомчей, – раздается в голове повелительный голос. – Скачи ко рву, вырывай проклятые колья и вгрызайся в войско!

Полководец крутит головой и мнет висок. Голос Повелителя звучит так ясно, будто он находится в шаге.

Тело переполняет ярая сила, кровь, пенясь, струится по жилам раскаленным металлом. Оглядывается: у воинов глаза горят неистово, бесстрашно.

– Вперед!

Отряд грохочет по окровавленному полю. Над головами свистит железноклювая стая, кто-то, вскрикнув, растягивается на земле.

Арканы заполняют воздух густой сетью. Колья выворачивает из земли, в деревянном оскале зияет широкая щербина. В отместку бьют сулицы – разъяренные упорством степняков, защитники швыряют их сильно и точно.

Кочевники кричат в голос. Земля вздрагивает от тяжких ударов и быстро разбухает от крови. Конь Сомчея, визжа, заваливается набок: широкий наконечник срубил ему ногу в суставе.

Полководец ловко спрыгивает и чавкает сапогами по вязкой жиже. Тут же хватает повод лошади и взлетает в пустое седло.

– Вперед! – рявкает он уцелевшим.

На последнем издыхании кочевники припускают по дну рва: в этом месте, менее глубоком, с пологим обрывом, защитники проглядели недочет, да и трудно это заметить, разве что с воздуха.

Конная лава налетает на защитников. Выставленные в спешке копья отбрасывает в сторону. Скрежет ударов сливается с предсмертными криками.

На стенах ахают. Яромир мигом оценивает опасность и ругается. Стрый грохочет напряженным басом:

– Изволишь идти на подмогу, князь?

Яромира колют пристальные взгляды князей, и он дергает плечом:

– Рано. Сейчас увязнут, перебьем. А тех помощничков, что уже скачут, забросать стрелами!

На поле вбегает резерв степняков, равный по количеству войску, ринувшемуся в атаку первым. Как по команде они устремляются к бреши, пробитой Сомчеем.

Вид павших соратников ярит до крайности, воздух стонет от воинственных кличей, темнеет от ненависти к презренным трусам, огородившимся зубастым рвом.

Али-Шер скачет вдоль укреплений, прижимаясь к краю рва, чтобы не достал залп стрелков. Отряд медленно, но неумолимо прореживают сулицы. Замысел Повелителя понятен: героической вылазкой отвлечь внимание на себя, а Сомчея пустить в уязвимое место укрепления – пробить брешь, куда устремится резерв. Обидно, что на долю Али-Шера остается роль приманки: ловить вражьи дроты, держать в напряжении.

А он справился бы не хуже Сомчея, которому давно пора на покой – освободить дорогу молодым и ярым!

– Прикрой резерв стрелами, Али-Шер, – раздается в голове могучий голос.

Полководец едва не падает с седла. Мимо свистит сулица. Степняк, спохватившись, отдает команду. Скрипят короткие луки кочевников, головки стрел упираются в небо.

До того конники выцеливали жертву в рядах мечников и пускали скупые стрелы, радуясь удачному попаданию, но чаще деревянные цветки распускались в подставленных щитах.

Рой стрел перелетает пеших воинов и падает на вражьих стрелков.

Защитники вскрикивают, сыплется брань. Погибшие валятся под ноги соратникам. Впервые стрелкам нанесен урон. Мощный залп, готовый смести степняцкий резерв, задерживается.

Десятники обрушиваются на стрелковые ряды с криками. Тетивы скрипят, спешно уходя за ухо. Правщик залпа, обслюнявив палец, орет:

– Бей на три пальца левее!

Над стрелками мелькает крылатая тень и хищно клекочет. С безоблачного неба падает темный валун. Камень обрушивается на стрелков, вбивает несчастного в землю. Коротко полыхает, страшно свистит. Острые осколки валуна кромсают бронированную плоть, словно куски теста. Остальные стрелки вздрагивают, пуская стрелы в никуда.

Степняцкий резерв вламывается в брешь, стаптывая передние ряды и тесня защитников к стенам.

Яромир смотрит на Вольгу с бешенством, но волхву не до того: лицо страшно напряжено, на лбу и висках вздуты жилы, пахнет опасной чародейной мощью. Глаза кудесника закрыты, сам кудесник полностью сосредоточен: скажешь чего-то – и неизвестно, что случится.

Ратьгой, досадливо крякнув, топорщит пальцами бороду и гневно сверкает глазами. Стрый, поймав взгляд князя, молча поворачивается и топает сапожищами по ступеням.

Ратьгой кидается следом, но князь его удерживает, спокойно встретив гневный взор, и качает головой как маленькому. Воевода сникает.

– На диво сильны, – заключает князь Годун. – Яромир, неужто не устоим?

На страхополоха фыркают, шикают. Князь Силослав, могучий, статный муж, бурчит брезгливо:

– Ну, если в войске хоть с десяток таких трусов – нет.

Годун багровеет:

– Я не…

– И мы тоже, – спешно вмешивается Яромир. – Спокойно, разве не продумали такой случай? Да, случилось раньше, чем думали, но ведь война.

Князья кивают, на сечу они смотрят с пасмурными лицами, их глаза горят гневом.

Стрый спускается со стены. Гором нетерпеливо ржет, под копытом хрустит лага мостовой. Воевода с высоты седла оглядывает конный отряд, запрудивший улицу перед воротами. Из ножен с хищным шипением вылезает железное стропило.

– Наш черед, – гремит могучан мужественным голосом. Конники с восторгом смотрят на несокрушимого воеводу, в предчувствии битвы кровь кипит. – Пойдем, вразумим неразумных!

Смех великана заглушает скрип открываемых ворот. Конное войско, небольшое, в сотню воинов, неспешно выезжает за стену. Шагом минуют защитный ров по узкому деревянному мосту. Галопом мчатся сквозь яблоневый сад, с холма скатываются блестящей рекой. Теснимые защитники, радостно крича, поджимают, отбрасывая степняков.

Ряды мечников и копейщиков расступаются широкой просекой. Стрый врывается первым: в руке солнечный столб брызжет оранжевыми искрами. Сердца защитников исполняются благоговения: воевода будто Перун, спустившийся с небес.

Конница схлестывается с кочевниками. Стрый ревет голодным медведем, громадный меч описывает круги. Вокруг воеводы хлещут кровавые буруны.

Степняки дрогнули, боевая ярость, подогреваемая примером Повелителя, испаряется. В считанные мгновения их сминают, размазав по земле, уцелевшие откатываются к краю рва.

Стрелки выдают последний залп, сноровисто хватают пуки стрел и пристраивают луки в чехлах. Неспешно поднимают павших и раненых.

– Двинули в город! – командуют воеводы.

Воины передних рядов, успевшие обагрить оружие, отступают. Вперед выходят свежие, а первые не спеша, с достоинством отходят за стрелками в город.

Алтын рвет и мечет, поняв подлый замысел Яромира: рано или поздно степняки расширят бреши, завладеют полем, пешим все же тяжко против конных. И подлец поспешно отступает, пока воины не завязли в рубке, ведь сражаться за стенами куда легче.

Повелитель бросается на отступающих. Резкими прыжками он оказывается у шеренги – рубит выставленные копья, его мечи свершают кровавую жатву. Строй давит живой силой, и бесстрашный степняк отлетает.

– Ко мне! – слышит каждый степняк приказ Повелителя.

Али-Шер направлялся на подмогу неумехе Сомчею, но, резко развернувшись, устремляется на выручку Повелителя, что совершил невозможное: с десятком всадников не только выстоял, но и потеснил лесных дикарей!

Стрый подмечает большой отряд, грозящий смять отступающих, а там и ворваться в открытые ворота. Гикает. Гором мчится быстрее ветра, за спиной запоздало топают кони соратников.

Воздух крутится мутной воронкой, взлетают комья земли. На ров налетает смерч, колья брызгают мелкой щепой. Воздуховорот расширяется и догоняет отступающих. Воины прикрывают лица от секущей глаза пыли, их тела начинает затягивать в воздушный жгут.

Гридень заполошно вскрикивает, ноги отрываются от земли… Воздушные жернова перемалывают в кашу.

Вольга хрипит, на лбу лопается жила. Кровь течет темным ручьем, отяжеляя бровь, глаз скрыт под красной пленкой. Воздуховорот исчезает, осыпаясь пылью, воины злорадно кричат. Князь украдкой утирает кудеснику кровь краем драгоценного корзно.

Волхв сжимает кулаки – посох, скрипя, бьет по площадке. Очевидцам чудятся золотистые змейки, охватившие на миг верх палки.

А на поле, в мутных лужах, что сухая земля впитывает неохотно, бурчат, бурлят пузыри. Земля проседает, став жидкой, как овсяная каша. В глубине клокочет и выстреливает комьями.

Из грязевой ямы с глухим ревом вылетают огромные человекоподобные фигуры. Тела трех великанов покрыты рябью, потоки грязи стекают на землю, при каждом шаге брызжа жидкими комочками.

Степняк замечает чудищ и дергает поводья. Глиняша с утробным ревом пластается в воздухе жидкой струей, обмазывая всадника от макушки до копыт. Степняк под покровом грязи судорожно дергается. Сквозь глину глухо пробиваются крики. Затем глиняша неуловимо стекает на землю в облике великана, а сзади рушатся скелеты человека и коня.

Глиняши азартно кидаются на степняков. В поле, вздымая клубы пыли, падают обглоданные костяки. Кочевники кричат в ужасе, порская от глиняш, как стайка мошек от взмаха ладони.

Глиняши недовольно рыкают, на смазанных непрестанными потеками грязи головах проглядывают темные провалы. Грязевые великаны кидаются друг к другу. На миг получается большая куча грязи. И вот на траву падает громадная тень: чудище, утробно урча, гигантским прыжком настигает убегающих. Всадники застывают выточенными фигурками.

Грязевая волна опадает с гладких скелетов, вновь оборачиваясь тремя человекоподобными фигурами. Глиняши устремляются к новым жертвам.

Степняк в ужасе вбивает пятки в конские бока, животное стремительно скачет. В спину кочевника дышит жаром и чудовищно взревывает. Из земли вылетают столбы огня, в оранжевых складках мелькают нечеловечьи лица. Огненные клинки вонзаются в грудь глиняшам. С хрустом грязевые потоки застывают сухой коркой. Порыв ветра опрокидывает глиняные столбы, и в траве теряется туча черепков.

Отряд Стрыя схватывается грудь в грудь со степняками. Сила сталкивается с лютой ненавистью и невероятной яростью. Кочевники орут безумно, глаза горят опасным светом. Сабли скрещиваются с мечами, выпуская сизые искры. Воевода молниеносно бьет мечом, будто траву косит, воздух полон кровоточащими обрубками, железными обломками…

Алтын холодно глядит на башнеподобного воина, с удивлением чувствуя беспокойство. Внутри что-то шепчет осторожно: держись подальше, пока.

Повелитель направляет коня на прорыв. Рубит неумелого всадника, встречается взглядом с отступающими защитниками. В брешь прорывается десяток степняков, устремляясь за вождем. Ветер срывает с сабель тягучие капли.

Повелитель довольно хохочет: ротозеи, вот она, дорога в город! Сейчас стопчет отступающих, прорвется к открытым воротам по мосту и устроит резню в городе. Продержится один, сколько надо, пока не подоспеет подкрепление.

От брошенного в сторону взгляда улыбка исчезает. Резко натягивает поводья. Конь жалобно хрипит, оседая крупом, покорно разворачивается. Безжалостный рывок поднимает на ноги, в оскаленное лицо Алтына бьет ветер, перед глазами страшная картина окруженного, израненного Сомчея.

– За мной! – рычит он прорвавшемуся десятку. – Держись, брат!!!

Замешкавшиеся защитники слышат за спиной грозный топот. Многие продолжают рубить степняков, особо стремясь достать израненного статного воина. Другие с любопытством оборачиваются, их лица искажает ужас.

Алтын топчет воинов и, грозно рыча, прорубает кровавую просеку. Глаза в страхе расширяются, заляпанный черен вылетает из ладони. Кольчуга на спине гридня, готового добить Сомчея, брызжет кольцами.

Отряд защитников порублен. Ярость переполняет степняков – они не останавливаются, пока поле не усеивается дрожащими кусками. Алтын подхватывает падающего полководца и переносит в седло.

– Держись, брат!

Сомчей через силу улыбается и обмякает.

Повелитель направляет коня прочь от стен. Оглядывается, и его лицо перекашивает злоба. Конный отряд защитников отбросил доблестных сынов степи. Какой позор!

Пешие воины неспешно исчезают в распахнутых воротах, конники, замыкаемые великаном на угольной горе, бросаются под защиту стен. Кочевники с улюлюканьем кидаются следом.

Гором, простучав копытами по мосту, скрывается в воротах. Створки скрипят, сближаясь. В мост впивается стая горящих стрел, дерево мигом окутывается пламенем – необычайно жарким, прожорливым. Мост сгорает, как сухой лист. На дно рва сыплются жирные черные хлопья.

Степняки суются в яблоневый сад. Из центральных вежей летит туча стрел, и часть всадников превращается в громадных ежей. Остальные бессильно откатываются.

Земля раскрывает черные губы – с жуткими криками и хряском кони мигом исчезают в бездонных ямах. В глубине земли довольно ворчит, и края ямы смыкаются.

Стены Кременчуга содрогаются от ликующих криков: пусть степняки захватили поле и теперь смогут вести осаду, но их полегло столько, что и самые стойкие устрашатся и побегут с позором. А если нет – что ж, городские стены неприступны, пусть потыкаются.

Алтын зло поджимает губы. Степняки, повинуясь воле вождя, отходят от подступов к городу. Поле от ровного стука копыт дрожит.

Всюду лежат располосованные, раздавленные воины. Некоторые жутко стонут, судорожно дергаются. К раненым подъезжают, соскакивают с седел. Безнадежным деловито режут глотки, остальных перекидывают через седла и осторожно везут в стан.

Повелитель глядит на павших безразлично. Сильнее жжет досада, что не прорвался в город. Но ничего, он долго ждал, подождет еще чуть.

Сомчей от резкого толчка приходит в себя и сдавленно стонет. Алтын замедляет бег коня, смотрит с участием. Полководец бледно улыбается.

Сзади вопят:

– Повелитель, позволь нагнать тебя.

Али-Шер, пришпорив коня, догоняет Повелителя и едет рядом, косясь с презрением на бледного Сомчея.

– Повелитель, мы преодолели первый рубеж обороны земляных червей, но не слишком ли дорогой ценой? – спрашивает робко.

Алтын, осмотрев залитого кровью военачальника, говорит холодно:

– Нет. Я предупреждал: легкой прогулки не будет. Слабые легли, но лучшие остались. Теперь запрем их в клетке, где ухитряются жить. Пусть задохнутся нечистотами!

Глава третья

Лют застыл, неосторожное движение отозвалось резким уколом, по спине потек горячий ручеек. Буслай рядом шумно сопел: в глазах застыло бешенство, молот шаркал по полу. Стоило его поднять, как спину прокалывали острые ножи, над ухом сердито шипело, шею щекотал мягкий мех.

Лют вывернул шею до хруста и скосил глаза до рези. Взору предстала крупная кошачья лапа, грудь с белым пятном, усища свисали, как ветви ивы. Животное шевельнулось, и перед глазами витязя возникла полосатая морда с умными зелеными глазами.

Лют думал, что придавлен горным пардусом, но морда у зверя была как у обычного деревенского кота, но неслыханных размеров. Выражение морды казалось хитрым, разбойничьим, и Лют против воли умилился.

Свет огромных шаров озорно играл на гранях драгоценных камней, пещера была залита веселым светом, все вокруг выглядело красочным, радужным, можно было спеть радостную песню, лишь бы пушистый убийца слез со спины.

Сухой бесцветный голос заставил вздрогнуть.

– Что за дрянь ты притащил?

Буслай обиженно хрюкнул, засопел, вздымая золотые пылинки. Сухой голос продолжил:

– Ушкуй, избавься от этих зверюшек, только здесь не жри, скотина!

Кот недовольно зашипел, потоптал лапами по спинам так, что гридни охнули в голос. Лют уперся подбородком в пол. Шейные позвонки протестующе хрустнули, но он сумел разглядеть хозяина сокровищницы.

Высокий, очень худой, лысый череп был туго обтянут кожей восковой бледности, от светящих под потолком шаров на макушке играли мертвенные блики. Глаза были близко посажены и темные, как лунки во льду, во впалые щеки можно было налить по стакану воды, подбородок выступал острым клином. А одет был вовсе непонятно! Вернее, рубаха и штаны покроя обычного, но цвет – черный! А вокруг шеи – белая лента спящей змеи.

В голове Люта заскрипело, загрохотало мельничными жерновами, потрескавшиеся губы с трудом разлепились:

– Здрав будь, Кащей.

Хозяин глянул остро, брезгливость в его глазах сменилась тенью любопытства.

– Интересные зверьки, – пробормотал он. – Ушкуй, слезь с них, потом убьешь.

Кот нехотя втянул когти и неслышно подошел к креслу. Уселся на задние лапы возле подлокотника, украшенного золотой кошачьей мордой.

Воины с трудом встали плечом к плечу. Кащей сел в кресло, на лице стыла брезгливая мина, ладонь с длинными, тонкими, как молодые веточки, пальцами опустилась на кошачий лоб. Ушкуй громко мурлыкнул, в зеленых глазах появилось злое веселье.

– Сказывайте, каким отнорком здесь оказались? – потребовал Кащей хлестко.

Гридни вздрогнули, словно слова хлестнули плетью по лицам, в их глазах разгорелся недобрый огонек. Хозяин глянул насмешливо: губы, тонкие, как лист, растянулись с жутковатым треском.

Лют начал осторожно:

– Прошли через пещеры.

Кащей хмыкнул гнусно. Лицо Люта пошло злой рябью.

– Как же прошли мимо Тцар-Змея, мимо волотов? Ну? – потребовал он гадким голосом.

Буслай всхрапнул, сказал нагло:

– Змеюшку твоего мы прихлопнули, а железных болванов – сразу видно, кто их хозяин, – какие-то рылороги растоптали.

Кащей испепелил гридня взглядом, его бесстрастное лицо впервые дрогнуло.

– Выходит, индрики прорвались, – сказал он протяжно. – Опять город отстраивать.

Буслай сказал ехидно:

– И ворота не забудь поправить, а то короеды совсем изгрызли. Стукнул разок – рассыпались.

Кащей припечатал гридня взглядом. Буслая охватил смертельный холод, ноги отнялись. Хотел отвести взгляд, но застыл в страхе, как жаба, околдованная ужом.

Белое кольцо на шее нелюди зашевелилось, из приплюснутой головы выстрелил раздвоенный язык, две темные бусины сверкнули угрозой. Кащей пригладил змеиную голову и перевел взгляд с остолбеневшего Буслая на соратника.

– Вижу, твой младший товарищ. Силы много, вон какой молот, непростой, но ума, понятно, нет, – проскрипел нелюдь. Голос его напоминал рваный треск жести. – Говори, чего пришли, а потом – убью!

Темные глаза полыхнули неистово. У Люта задрожали поджилки, от ног поднялся мертвецкий холод. Натянуто улыбнулся, сказал без дрожи:

– Так-то гостей встречаешь? Видать, одичал без женской ласки, а мы тебе еще гостинец припасли.

Глаза Кащея полыхнули яростью, смешанной с болью. Люта будто ржавое лезвие перерубило пополам: плоть распалась под жестоким ударом и вновь срослась.

Хозяин сокровищницы топнул по пьедесталу, и плита с хрипом ощерилась трещинами. Кот подпрыгнул. Белая змея на шее нелюди обеспокоенно зашипела.

Тьма в глазах растаяла, и ошеломленный Лют услышал скрипучий голос, полный насмешки:

– И этот такой же дурак. Но хитрый. Что за гостинец? – спросил Кащей с вялым интересом.

Лют развязал горловину денежного кошеля и под презрительным взглядом Кащея стал рыскать в горсти монет.

«Может, не зря зовут их дивьями, то есть дикими? Знают и умеют больше, но живут как звери, даром что речью обладают. Вон Яга как приветила сердечно, не подумаешь, что способна на пакость, а поди ж ты. Долгое время не понимал: как можно? Ведь вкусившие одного хлеба – родня. Ладно, не совсем родня, так было, когда людев было мало, но вероломно нападать…

А Яга не совершила ничего вероломного, она и слова такого не знает, для нее все естественно, как для зверя. Одно слово – дичь лесная. Раньше люди жили в лесу, от зверей не отличались. Одному Роду известно, как появились на свет землепашцы. Что толкнуло их выйти из леса, заняться тяжкой битвой с матерью-землей?

Свободные от звериного существования в лесу, землепашцы людскую породу улучшили. Ведь прекрасные обычаи гостеприимства пошли от них, им первым пришло в голову, что не стоит кидаться на каждого встречного, – земля большая, места хватит. Самые светлые праздники, обычаи, песни – ведь у лесного зверья нет песен, кроме волчьих! – созданы трудолюбивыми пахарями, не пожелавшими из века в век грызть глотки себе подобным.

А потом появились воины – лучшие из людей, милостиво слабых защищающие. Но их бы не было, не выйди пахари из леса, в лесу невозможны воинская честь, отвага, верность слову. Нет там ничего, кроме дикости».

– Заснул, что ли? – проскрипел Кащей гнусно.

Лют спохватился, мельком подивился странным мыслям, ну прям как у волхва, и выудил из горсти монету. Оттаявший Буслай глянул внимательно: сморщив лоб, туго вспоминал, где такую видел. Лют откашлялся, но голос прозвучал сипло:

– Недавно в твою сокровищницу наведался… гм… гость. Многого не удалось, но монету покрал. Возвращаем ее с почтением, без нее твоя сокровищница не полна.

Кащей обменялся с котом кислым взглядом, по лицу пробежала судорога.

– Брось в кучу, – сказал он небрежно. – Невелик подарок, но что с вас, паршивых, взять.

Монетка звякнула в горе, улеглась со звоном. Буслай кинул неприязненный взгляд на костистую рожу, буркнул тихо:

– Знали б, кто тут сидит, захватили б девок красных.

Кащей поморщился, смерил злобным взглядом. Буслаю показалось, что кожу с лица содрало шлифовальным камнем, к тому же густо наперченным. Но известное женолюбие дивий не оспорил.

Кащей сдвинул брови, щеку Люта царапнуло, потекла горячая капля. Воин неверяще прикоснулся к щеке, и кончик пальца окрасился красным.

– Итак, воришки, – продолжил нелюдь сухо, – ваш подсыл не справился, решили лично явиться. Молодцы, не каждый Горыныча пройдет, хотя вы мне за него еще ответите – кожу сдеру!

Буслай зябко передернул плечами и сказал невольно:

– Мы ишшо пещерников прошли.

Ушкуй гортанно мяукнул, усы весело встопорщились, в хищных глазах вспыхнули искорки.

– Не смеши сапог, – усмехнулся Кащей жестко. – Если б не индрики, не прошли бы, сдохли бы либо от дыма ядовитого, либо в плавильной печи. Итак, чего надо?

Лют помялся, но глумливая ухмылка дивия ожгла кнутом, и он заговорил, зло ерничая:

– Нет ли у тебя чудо-оружия, чтоб войско махом уничтожить? Нам очень надо.

Кащей призадумался, в тишине только и было слышно, что хриплое дыхание изможденных воинов и злобное шипение белой змеи: смотрит, гадина, будто хочет сожрать.

– Оружие такое есть, – сказал нелюдь серьезно. – Но с чего бы отдать? Есть что взамен?

Буслай нехотя протянул молот. Кащей мазнул равнодушным взглядом, проскрипел:

– Ты дурак?

Буслай вспыхнул, смерил злым взглядом ехидно чихающего кота.

– Чего скалишься, разбойничья рожа, – прошипел гридень с ненавистью. – У-у, уссатый-полосатый!

– На себя посмотри! – оскорбился кот.

Кащей пригладил возмущенную животину, щелкнул пальцами, и раскрытый рот Буслая с жутким стуком захлопнулся. Лют сочувственно поморщился и невольно прижал ладонь к челюсти.

Хозяин сокровищ так же равнодушно отверг остатки бабкиного барахла.

– У меня волшебных камней в каждой кучке горсть. А шишку засунь себе…

– Не продолжай, – прервал Лют поспешно и переглянулся с Буслаем.

Соратник сопел зло, движениями бровей предложив расплескать бледную гниду по стенкам.

– Я тебя расплещу, чумазый, – сказал Кащей сухо.

Гридни вздрогнули, плечи опустились пристыженно. Кащей оглядел пришлых, гладкость лба испортила морщина.

– Итак, вы бесполезны, – сказал после паузы. – Придется прихлопнуть. Дайте подумать как. Давно ко мне такие птицы не залетали.

Воины окаменели, мышцы сковал мертвецкий холод, горла сжались ледяными пальцами. Лют с треском повел плечами, прохрипел:

– Может, услугу какую или поручение?

– Давно бы так, – вздохнул Кащей. – Что ж, заритесь на могучую штуку, надо и взамен чё-нить эдакое. Ну, готовы отправиться к Прадубу?

Лют сглотнул: Прадуб – вещь интересная, в другой раз бы охотно глянул, полазал по ветвям, если сумел бы забраться, но…

– Нет ли чего поблизости? – возразил он негромко, но твердо.

Буслай кивнул и буркнул:

– Да, мы спешим.

В темных провалах заплясали язвительные огоньки, щель рта растянулась, и гридни с отвращением узрели ряд заточенных зубов. Кащей переглянулся с земляным котом. Люта обдало холодом: решают, кто кого убьет.

– Погоди, хозяин, – сказал он поспешно. – Понимаю, не нравится, что ворвались наглецы да еще торгуются, но нам нужно шибче обернуться. Ты уж подбери задачу поближе, а мы исполним.

Кащей всмотрелся в витязя. В голове Люта бесцеремонно шарили холодные пальцы, перебирали что-то, как складки ткани. Лют озлился, и горячая волна неприятные ощущения смыла. Нелюдь заколебался и переглянулся с Ушкуем. Кот сказал с сомнением:

– Можно попробовать.

Лоб Кащея взбугрился толстыми складками. Лют с удивлением заметил в жестоких глазах нерешительность. Белая змея озабоченно зашипела и попыталась заглянуть хозяину в глаза, но бледная ладонь прижала голову к плечу, костлявому, как щучий хребет.

– Ладно, букашки, – проскрипел Кащей мерзко. – Ты, – кивок на Люта, – отправишься в Навь, кое-что заберешь у Нияна, а ты, кузнечик… гм… надо подумать.

Голос Кащея истончился до комариного писка. Лют уставился на золотые горы невидящим взглядом. Мысль о том, что придется отправиться к жесткому подземному богу, шарахнула кувалдой, испепелила – храбрость и решимость растоптала.

Буслай глянул сочувственно на соратника, просипел:

– А чего мне отдельный урок? Нам один предмет нужон.

Кащей глянул с укором:

– Разве вас кто неволит?

Буслай зло засопел: сказать, что неволит долг перед отчизной, да не поймет дивий, он и слова такого не знает. Лют сбросил оцепенение, сказал твердо:

– Хорошо, говори, что принести.

Лицо Кащея потемнело, он скривился, будто от острой зубной боли. Белая змея, чуя настроение хозяина, сочувственно зашипела.

– Принесешь шкатулку, из адаманта точенную, на черный замок замкнутую.

Лют подивился подобию боли, тоски и страха в голосе дивия и кивнул:

– Добро, сделаю или погибну.

Кащей глянул кисло, и в его глазах ясно прочиталось, что обязательно погибнет, мог и не упоминать. Нелюдь перевел взгляд на Буслая. Гридень насупился, вжал голову в плечи, крепче стиснул молот.

– А ты отправишься к Тугару-Змию. Думаю, будет приятная встреча, – добавил хозяин гор с мерзким смешком.

Земляной кот чихнул насмешливо.

Буслай глянул хмуро, спросил мрачно:

– Я к нему на блины, что ли?

Кащей спохватился:

– Ах да, какой я забывчивый! Заберешь Огненный коготь. Вещь в хозяйстве полезная, не помешает.

– А где он его держит?

– На пальце, где ж еще? – удивился Кащей тупости наглой букашки.

Гридни переглянулись с тоской, раны разом заныли, по голове шарахнула дурнота. Кащей оглядел изодранных людишек и рявкнул зло:

– Что встали, твари?! Если согласны, Ушкуй покажет дорогу.

Лют вздрогнул от оскорбления, кровь вскипела, из ножен на палец показалась полоса узорчатой стали. Кащей глянул презрительно, на худющей роже проступила брезгливость от якшаний с подобными существами. Лют спокойно выпустил запертый воздух и сказал, глядя в мрачные провалы глаз:

– Может, перед началом в баньку сводишь, накормишь, дашь роздыху?

– Что за бред? – поморщился Кащей. – И что такое «банька»? Ты чего-то не понял, тварь? Не хочешь исполнять мою волю, так и скажи.

Лют сцепил зубы, слова протиснулись с трудом, плоские, ужатые:

– Если пойдем изможденные, то сдохнем за первым поворотом. Тебе невелика печаль, но отдохнувшие пройдем дальше и принесем, что нужно. Подумай, неужели наша смерть лучше обладания заветными вещами?

Кащей хмыкнул, вгляделся в гридня пристально, вновь заколебался.

– Гм… Как я раньше не заметил, – сказал он после паузы. – Ты ведь не прост, не прост. Отмечен каким-то богом, из новых, верно. Пожалуй, у тебя может получиться. Ты прав, мне шкатулка ценнее ваших вонючих шкур. Придется подлечить. И… кое-что дать в помощь.

Кащей поколебался. Белая змея переползла на протянутую руку. Нелюдь деловито свернул ее в кольцо, как веревку, и швырнул в Люта. Витязь невольно отшатнулся, но, сдержавшись, неловко поймал.

Змея подозрительно уставилась Люту в глаза, раздвоенный язык лизнул грязное людское лицо, бусинки глаз яро вспыхнули. Лют переглянулся с Буслаем и спросил недоуменно:

– А на кой она?

– Возьми за хвост, – посоветовал Кащей, как тупому. – Стой спокойно, не дергайся.

Змея свесилась головой вниз, гибкое тело вытянулось в струнку, и гридни изумленно ахнули: тело уплощилось, блеснули острые края, блеск драгоценностей заиграл на клинке. Лют осторожно взмахнул мечом – лезвие постепенно ширилось от рукояти к острию – клинок-спата.

Широкое острие неуловимо превратилось в змеиную голову – диковато было видеть острую сталь с живой головой змеи. Спата окончательно превратилась в змею, гадина обвила Люту шею, уткнулась острой мордой.

– Это Аспид-змей, – сказал Кащей с толикой гордости. – Свою железку можешь оставить, в походе помешает.

Лют поежился: горло нехорошо давит, страшновато ходить с гадом на шее – вдруг укусит. Буслай посмотрел с завистью: до того мог бахвалиться, что у него оружие мощнее, но тут в самом деле великолепие! Как не взвыть от зависти?

Лют, поколебавшись, оставил ножны, виновато глянул на верного друга, что не раз спасал. А сейчас оставляет, предает.

Кащей скучающим жестом услал всех прочь. Ушкуй повел гридней из сокровищницы. Прошлись по многочисленным залам подземного – или подгорного? – дворца, ахали на каждом шагу, выпучивая глаза, как раки.

Земляной кот вел дальше, шипел, впивался когтями в зад. Однажды рассердился на гридней, изумленных убранством комнаты так, что уши заполыхали. Ушкуй привел воинов в уютную пещерку с парующими озерцами и принялся брезгливо смотреть на плещущихся двуногих, что вылизываться не умеют.

Горячие воды оказались целительными. До того чувствовали себя так, словно ночью намной навалился, потоптал всласть. Но боль и усталость незаметно исчезли, синяки и кровоподтеки рассосались. С удивлением гридни ощутили прилив сил. Буслаю захотелось на пробу швырнуть валун размером с быка, а то и жахнуть кулаком в стену, с удовольствием глядя на ползущие трещины.

Ушкуй принес новую одежу и, смешно морща морду, сказал назидательно:

– Берегите – потом постираете, вернете.

– Мог бы и кольчуги притащить, – буркнул Буслай. – Наши поистрепались.

– Ваши беды, – заметил кот презрительно.

Затем привел их в пещеру, где вместо свода темнело закатное небо, такое красивое, родное. Из щелей высыпали маленькие человечки, залопотали тонкими голосами. Буслай невольно отшатнулся, когда карлики приблизились и, вцепившись ручками в штанину, потянули куда-то с чрезмерным усердием на чумазых личиках.

Ушкуй распушил усы и молвил:

– Здесь ваши дороги расходятся. Тебе на поверхность, – сказал он Буслаю, потом оборотился к Люту, – а тебе в Навь.

Буслай поежился, глянул на потемневшего соратника сочувственно: прогулка в преисподнюю – тяжкое испытание. Сам бы ни за что не пошел, а Лют держится мужественно, как всегда – себе самое трудное.

Гридни крепко обнялись. В глазах Буслая появилась тоска: могут не увидеться! Лют сжал дружески плечо, отвернулся и пошел с прямой спиной и гордо развернутыми плечами. Буслай вздохнул и зашагал за крошечными человечками.

Ушкуй проводил обоих насмешливым взглядом и затопал обратно.

Глава четвертая

Сомчей разлепил веки: перед глазами располагался потолок шатра, ноздри щекотали терпкие запахи горящих трав. Шевелиться оказалось трудно из-за наваленных в десяток слоев одеял. Слуха коснулось заунывное пение, он поморщился – от резкого движения накрыло дурнотой и звенящей слабостью.

– Великое Небо, доблестный Сомчей очнулся! – проскрипел старческий голос.

Над лежащим полководцем склонилась высохшая фигура в парчовом халате. Морщинистое и темное, как кора старого дерева, лицо Шергая выглядело обеспокоенным, глаза лучились сочувствием. Он заботливо поправил кипу одеял, потом брезгливым жестом услал поющего целебную песнь шамана.

– Хорошо, что опасность смерти миновала, – сказал маг искренне. – Повелитель будет очень рад.

Зашуршал полог, и шаман вышел, шипя рассерженно. По мановению Шергая воздух очистился от дыма лекарственных трав. Полководец с трудом сглотнул ком. Сознание временами гасло, голова раскалывалась от гула.

– Что сейчас? – выдавил Сомчей слабым голосом.

Маг пошептал заклятие, кулаком сгреб воздух над полководцем, отбросил что-то невидимое, и Сомчею полегчало.

– До сих пор погребаем павших, – сказал Шергай. Лицо его потемнело, глаза подернулись рябью. – Слишком много сынов степи пало. Лесные дикари на диво могучи, эх, еще и легкие победы расслабили.

Лицо военачальника дрогнуло, глаза устало закрылись, он прошептал смертельно усталым голосом:

– Что они?

Колдун понял, сказал обыденно:

– То же самое. Повелитель в великой милости и благородстве договорился с ними о перемирии – они похоронят свои отбросы, заодно укрепятся.

– Войско?

– Пока не особо заметно, но ропщет, – сказал маг грустно. – Многие ужаснулись той крови, с какой одержана первая победа. Даже не победа, это мы так говорим, чтобы тошно не было, просто купили тысячью жертв право осаждать крепость. Али-Шер предлагал для поднятия духа разорить окрестные земли, но Повелитель отказался. Он слишком сильно хочет попасть в город и все время теребит заветный мешочек на груди.

Сомчей вздохнул горестно и устало осмотрел шатер. В бледном свете жирника – плошки с жиром – слабо поблескивали золотые подносы с яствами и кубками.

Слабость уничтожила ощущение тела, показалось, что теперь он существует по-настоящему, освобожденный от мясной шелухи. В ушах сквозь мерный гул слышались неразборчивые голоса – могучие, грозные.

– Не нужен ему город, – прошептал Сомчей в бреду. Маг навострил уши. – Тогда… на Пепельном валу… Здешний правитель пришел на помощь отцу Повелителя… ясаги могли угрожать и их землям… на пиру… дочь мелкого князя. Он старался, но она… А отвергнутый подарок хранит… здешние женщины любят зеленый бисер…

Шергай отшатнулся, в голове полыхнуло солнце. Не сразу он понял, отчего легкие мучительно горели, потом спохватился и жадно вдохнул.

Сомчей в бреду забормотал бессвязные фразы, его лицо приобрело нехороший синюшный оттенок. Маг поспешно выудил из парчовых складок мешочек, взял щепоть, взмахнул: воздух над полководцем заблестел мельчайшими золотыми искорками, пыль коснулась одеял, лица и бесследно исчезла. Сомчей застыл и ровно засопел.

Шергай поднялся – ноги дрожали. Он с трудом успокоился, вышел. Благая прохлада остудила лицо, едва открыл полог. В уши ворвался грохот туч, шум дождя. Прозрачные капли заплясали на лысине с венчиком седых волос.

Шаман высунулся из огромного шатра для раненых и юркнул к полководцу.

Маг прошел сквозь стену ливня, спотыкаясь на каждом шагу. Промокшие воины удивленно расступались перед старцем с невидящим взором и провожали его недоуменными взглядами.

Шергай отодвинул полог своего шатра. Серый, холодный мир сменился уютным теплом. По вялому маху ладони зажглось больше светильников. Колдун неспешно копался в волшебных предметах. Его и без того морщинистый лоб прорезали глубокие складки.

– Да, Повелитель, – бормотал он, – удивил так удивил. Теперь ясно, зачем ты так стремился сюда, хотя с обретенной силой мог покорить могущественные державы Востока и Юга.

Весь поход ради женщины! Шергай вспомнил, что подготовка началась еще давно, с похода в прокаленные пески, где, одолев песчаных колдунов, Повелитель добрался до Источника. Право слово, эта женщина, должно быть, красивее богини.

Шергай приготовился осудить подобное безрассудство: столько сынов степи легло, еще сколько ляжет. Но в груди шевельнулось странное чувство, пахнуло необъяснимой мощью, сердце сладко защемило.

В самом деле достойна уважения подобная страсть: десять лет прошло со дня разгрома ясагов, но Повелитель не забыл, все годы его сжигал неукротимый огонь. Сколько перенес и вынес…

А потом решил вторгнуться в земли былых союзников, разорить, а ведь именно воин из этой земли проклятущих лесов сразил вождя ясагов. И все ради женщины, которая неизвестно как себя поведет, когда Повелитель ее захватит.

Но ведь не ради золота сражаться, мелькнула яркая мысль. Вон, Али-Шер, сущий ублюдок, только о нем и мечтает, ничего вокруг не видит, любого порвет за желтый кусочек. А Повелитель…

Шергай почувствовал необычайный подъем, будто прикоснулся к чему-то светлому, чистому, высокому. И дело не в том, сколько еще людей поляжет, не в реках крови, что прольются, а в том, что Повелитель не стал искать замену, не прельстился обворожительными красавицами, коих повидал немало.

Старый маг не понял, почему такой глупый поступок его воодушевил, но доверился опыту прожитых лет: можно не понимать и считать глупостью, но если такая глупость человека облагораживает, надо уважать, ценить и следовать.

Ивашка раздул щеки, выдувая душу в надрывную мелодию, от стен отразился последний звук. Княгиня очнулась, палата осветилась бесподобной улыбкой. Пастушок смущенно покраснел и опустил глаза. Божественно прекрасная женщина сказала очаровательным голосом:

– Подойди ближе, юный умелец.

Ивашка неуклюже подошел к креслу с высокой спинкой, от улыбки княгини растаял, посмотрел несмело. Точеная ладошка пригладила льняные вихры. Ивашка блаженно сомлел, слух усладил серебристый смех.

Дверь скрипнула, послышались тяжелые шаги. Княгиня встретилась взглядом с супругом и светло улыбнулась. Хмурое лицо Яромира чуть посветлело, Ивашка удостоился благодарного взгляда. Пастушка обдало жаром, он засопел смущенно.

– Как хорошо, что Стрый спас мальчика, – пропела Умила чарующе. – Без его песен мне было бы скучно.

Яромир кивнул, жадно впитывая красоту безукоризненного лица. Княгиня заметила пристальный взгляд, полукружья бровей приподнялись. Тонкие пальчики схватили толстую косу, будто сплетенную из застывших потеков меда и нитей золота.

– Что с тобой? – спросила она насмешливо, но в глубине небесного цвета глаз мелькнула тревога.

Князь заметил, опечалился: его женщину ничто тревожить не должно. Сказал как можно беспечнее:

– Военные хлопоты. Князья жалуются, что не подают перепелов, вымоченных в вине, их ратники – на тесноту. В общем, мелкие трудности.

Умила улыбнулась лучезарно. Ивашка едва не упал на колени, в голове возникла горячая мысль: обязательно сочинить песню в ее честь. Яромир склонился над супругой, с трепетом вдохнул нежный аромат волос, чистой кожи.

За дверью забухало, затопотало. Согнувшись пополам, вошел Стрый, за широкой спиной мелькнул Вольга. Княгиня поморщилась: слишком от этих двоих веет звериным духом, по2том.

Вошедшие поклонились. Яромир без ревности отметил, что кланяются не ему, а ей. Так и должно быть, весь мир к ее ногам…

– Не серчай, княгиня, – пробасил Стрый. От его голоса затрепетало пламя светцов, – но Ивашке пора домой – пусть отдохнет, а с утра играет. И с князем надо поговорить.

Умила поморщилась, сердито тряхнула нитки бисера на груди, грациозно встала, разглаживая складки платья. Ивашка вложил ладошку в ладонь княгини, изящную, сотканную из солнечных лучей. Мужчины проводили их взглядом. В палате разом потемнело, потускнело, все стало отвратительно серым, а золотые светцы и украшения превратились в свинцовые.

Стрый буркнул вдогонку:

– Тебя во дворе Короед ждет. Смотри не застудись под дождем.

Вольга поморщился: слишком много заботы приблудному мальчишке, даром что неплохо играет на дудке. Волхв выглянул в коридор. Стражи посмотрели на седоголового кудесника хмуро, и он прикрыл дверь. Яромир опустился в кресло, спросил вяло:

– Ну?

Стрый буркнул насмешливо:

– Дела идут неплохо, княже, в войсках подъем, горожане песни поют. Ноне сделаем вылазку, пощиплем малость. Скоро война кончится.

Яромир кивнул, тщательно упрятал горечь: кончится, когда никого из степняков не останется. Вольга тоже не разделил бодрости могучана.

– Не хвались, Стрый. Ворог очень непростой. Слышал, что наши дурни заговорили после заключения перемирия для погребения павших?

Стрый помрачнел, отвел взгляд, без нужды одернул рубаху.

– Одобряют, – буркнул он мрачно.

Яромир через силу растянул губы:

– Ну, Стрый, какой ты стал вежливый, скоро языком владеть будешь лучше, чем мечом.

Воевода засопел, за спиной князя погасли светцы, в палате чуть потемнело. Вольга хохотнул:

– Скажи прямо – восхищаются. Мол, великая честь сражаться с таким героем, словно явившимся из древних времен, конечно же, самых лучших и благородных. Только и говорят, как он без брони в одиночку ров преодолел.

Кулак князя впечатался в подлокотник, дерево жалобно хрустнуло.

– Бахвалится, перья пушит! Знаю, перед кем токуешь! – прошипел Яромир люто. Лицо его побурело, лоб испещрили складки, в глазах полыхало бешенство.

Волхв переглянулся с воеводой, осторожно кашлянул:

– Ты о чем, княже?

Яромир спохватился, его лицо разгладилось. На любопытные взгляды ответил хищным оскалом. Стрый прогудел неодобрительно:

– Темнишь, княже.

Яромир отмолчался. Тишину палаты разбавляла неясная дробь дождя по крыше, да гулкое дыхание Стрыя гуляло под потолком. Князь шевельнулся со смущением на лице и сказал хриплым от неловкости голосом:

– Ладно, главное – город отстоять. Вольга?

– Укрепил так, что муха не пролезет. Вовремя тебе неведомый друг подал весточку: и стены подлатали, и большую рать собрали.

Стрый хохотнул. Волхв ответил неприязненным взглядом, пристукнул посохом. Могучан не стал советовать кудеснику заделаться певцом. Добавил гулко:

– Эт верно, сейчас даже в поле можем потягаться со степняками на равных. Жаль, Люта нет, вернется, как в глаза смотреть будем? Получается, послали зря.

Вольга заметил осторожно:

– Как знать, расслабляться тоже не стоит.

Стрый кивнул, шлепнул волхва по старческому плечу, но волхв не шелохнулся, лишь кустистые брови подпрыгнули к тесьме.

– Что творишь?

– Гором просил передать, – ответил воевода невинно.

Вольга стукнул посохом. Князь досадливо поморщился при треске половиц, глянул укоризненно:

– Ладно, ступайте. Стрый, посиди с князьями на пиру – жалуются, что брезгуешь. Но ты для дела уж потерпи.

– Добро, – ответил воевода чуточку недовольно. – Собирался на стену к Ратьгою, но ладно…

Коротко поклонились. Князь посмотрел вслед и поморщился излишне громкому стуку двери. Половицы скрипнули под сапогами, запор нехотя выполз из петель, ставни радостно распахнулись, глаза ослепила вспышка молнии. В лицо ударило прохладой. В свинцовых тучах грозно ворчало. Ливень клокотал, как кипящая вода в котелке.

Город притих, жители попрятались по теплым домам. В тереме виднелись робкие огоньки, будто кусочки золота на войлочной подушке. Доносился гул веселья: князья пировали мощно, бесшабашно. Сволочи, запасы почти проели, чем кормить, если осада затянется до осени?

«Да как урожаи собирать?» – мелькнуло горькое. Поля сожжены или вытоптаны, тяжкий труд пущен прахом. Дай Семаргл, зима будет мягкой, иначе лишенные жилищ померзнут в лесах. И придется стариков сажать на сани – и в лес. Тяжко, конечно, но они поймут, сами попросят детей, дабы не объедать внуков, лучше им лишний кусок…

Ослепительно блеснуло – город явился из темноты, как при свете дня. Князь рассмотрел его до мельчайших подробностей, успел досадливо поморщиться неурядице, от оглушительного грома земля содрогнулась. При свете молнии успел заметить поврежденный настил канавы, плавающие в широкой луже обломки: какая-то свинья наступила, желоб засорился, водовод перестал сбрасывать излишек в реку. Теперь в том конце подтопит несколько домов, опять подданные пострадают.

Усмехнулся невесело: не зря Вольга говорил про правильность выбора батюшки. Младшему сыну княжества было не видать, как своих ушей, но неожиданно для всех отец объявил престолонаследником его. Старший брат так и не простил обиды, шлялся по свету неведомо где. И теперь князь думал в первую очередь о народе, будто не стояло под стенами войско того, кто хочет отнять самое драгоценное в жизни.

Кто мог подумать, что двух побратимов рассорит женщина? Алтын так и не забыл, хотя столько лет прошло. Эти годы он усиленно копил силы, стал вождем степных кланов, явился под стены.

Невольно князь испытал к сопернику уважение. Все-таки не растратился впустую, не пошел по непотребным девкам, не залил горечь вином. Хоть и подонок, что пришел в цветущие земли с разором, но лучше тех, кому любая девка хороша, а нет девки, дык и животных можно. Как у этих балбесов говорится: «Всякую дрянь бери да пяль, бог увидит – лучше подаст». Этому не все равно, борется, хоть гадкими методами, но все же…

Но Умилу он не увидит!

Лицо князя во вспышке молнии показалось страшным: слюна на клыках полыхнула мертвенным светом, в щелочках глаз мелькнуло темное пламя. Яромир отошел от окна, сердце тяжело било, ребра похрустывали, голову сдавливал невидимый железный обруч.

Отошел от окна, и тень разлеглась на стене, взглядом прошелся по прикрепленным мечам, топорам, расписным щитам. Озлился, тряхнул головой. Что это он все о битвах? Рядом прекраснейшее существо, которое вот-вот станет добычей грязного, вонючего степняка, что привык испражняться в седле. А он тратит бесценное время на ерунду. Сейчас надо быть подле нее: говорить слова ласковые, веселить, целовать уста сахарные.

На миг представил, что в самом деле потеряет любимую, – в сердце воткнулась ржавая игла, сознание затопила вспышка ярости пополам с режущей болью. Тень на стене переломилась в поясе вслед хозяину, потемнела, подернулась рябью.

Яромир отдышался. С висков текли мутные ручьи, в груди давило гнусно, противно. Перед глазами мелькнул облик супруги, и боль отступила. Князь двинулся вдоль стены, предвкушая встречу с удивительнейшим существом, складки на лице разгладились, от нахлынувшей нежности в груди сладко щемило.

Тень осталась на месте. Яромир двигался, не замечая, что от него отходят темные полоски, а темное человеческое очертание наливается мраком, колышется зыбко. Бревна вокруг серебрились пленкой инея.

В спину дохнуло холодом. Князь обернулся, и его глаза полезли на лоб: от стены отделился человекообразный кусок мрака, холодный, как морская бездна. Зыбкая фигура подошла – следы на половицах блестели изморозью. Расплывчатые очертания руки приблизились к княжьему горлу.

Горло сдавил ледяной ошейник, золотая гривна заиндевела, и Яромир захрипел. Холод заморозил воздух в легких, в горле появилась сосулька с острыми краями, глазная жидкость покрылась прозрачной корочкой.

По тени прошла зыбь, хватка усилилась, холод коснулся груди, сердце стукнуло заполошно, проламывая корку льда, и обреченно застыло. Живот скрутило жестокой судорогой, будто проглотил пыльный булыжник, холод въелся в кости.

Князь поднял отяжелевшие руки и вцепился пальцами в полосу мрака. Холод стегнул болью, в пальцах захрустела кристаллами кровь. В голову ударила дурнота, члены сковала страшная слабость. Мир погрузился во тьму, глухо слышались звуки дождя, ток крови…

Темную пелену сожгла яркая вспышка, в уши ворвался озлобленный вой, громкий голос. Сознание вернулось с ударом боли, кровь заструилась по жилам, весело, как весенний ручей. Смертельный холод растопил жар работающего сердца. За плечи приобняли сухие руки. Лицо волхва было серьезно, напуганно.

– Князь, живой, – проговорил он с неимоверным облегчением. Посох в его руке крупно дрожал, из-под тесьмы по морщинистому лбу текли капли пота с лесной орех.

Яромир просипел смятым горлом:

– А говорил: муха не пролетит.

Потемневшее от времени лицо кудесника вспыхнуло стыдливой краской. Яромир даже удивился – такого от Вольги не ожидал.

– Хитер ворог, – процедил волхв злобно. – Ударил тонко, а я, старый дурень, настроился мощные атаки отражать. Сволочь! Додумался, вражина, натравить на тебя твою тень.

Яромир пробормотал обеспокоенно:

– А теперь… как?

Известно, что без тени обуешься в плесницы, с ней шутки плохи, потому нельзя наступать, кривляться, а при закладке дома тщательно следят, чтобы тень не падала на фундамент.

– Не боись, княже, – успокоил волхв. – Порчу вытравил, поставил надежный заслон.

Яромир со стоном поднялся, встретился взглядом с встревоженными стражами, и его губы растянулись в бледной улыбке.

– Все хорошо, ступайте за дверь.

Стражи коротко поклонились, глядя с испугом и опаской. Вольга проследил взглядом за ними и жестом закрыл дверь.

Яромир, пошатываясь, направился к креслу. Тело после пережитого страха бросало из крайности в крайность: то бодр, как сотня молодоженов, то разбивает слабость, постыдная дрожь.

Мозг кольнуло раскаленной спицей. Вольга непонимающе глянул на посиневшее лицо и еле отскочил. Мимо промчался князь, обеспокоенные шаги загрохотали в коридоре. Стражи всполошились, побежали следом.

– Да что такое? – нахмурился волхв и вышел в коридор.

Встречные челядины пужливо сторонились. Внезапно слух разорвал звериный вопль отчаяния. Сердце волхва дрогнуло и облилось кровью. Не помня себя от страха, он сказал заветное слово – в глазах на миг померкло, перед взором распахнулась уютная палата.

– Ее нет! – заорал взбешенный Яромир. Князь яростно пинал подушки, расшвыривал в стороны ворохи шкур. Печально звенела золотая посуда, дробно катились фрукты.

Вольга мигом осознал случившееся, хрипло застонал, убиваясь по своей дурости. На шум сбежались стражи, пламя жирников и светцов плясало на обнаженных клинках.

По терему побежал беспокойный гул, влился в уши холодной струйкой, начал мутить народ.

Яромир взвыл, по щекам потекли ручьи горючих слез. Вольга глянул на бледное лицо, и сердце сжалось от жалости. Князь ревел по-звериному и лихорадочно трясся, потом схватил женский платок из невесомой ткани и прижал к груди. По терему побежали встревоженные оклики:

– Князь, что случилось?

– Какая беда?

Яромир остановился, лицо его ожесточилось. Волхв с тревогой отметил в глазах князя нехороший блеск.

– Княже, куды?

Князь пролетел мимо, пальцы Вольги сжали воздух. Стражники опешили при виде растрепанного князя, затопали следом.

– За мной! – заорал Яромир хрипло. – На2 конь!

По терему прокатилась грозная волна. Ничего не понимающие гридни обнажили оружие и побежали за князем. Кровь закипела в предчувствии битвы. Вольга с проклятьями поглядел вслед, воровато огляделся – никого, – и метнулся к ставням. В лицо ударили ледяные капли, одежда мигом промокла, расквашенная земля громко чвакнула под ногами.

– За мной! – орал и орал Яромир, сорвав горло. Дружинные подхватили призыв дружным ревом. В тереме возникли толчея, давка, ругань.

Ошалевший конюх наскоро оседлал княжьего коня и вывел под сильные струи. Яромир взлетел, как петух на плетень, конь ринулся к воротам детинца. Из темноты вынырнула огромная, как ствол векового клена, рука. Стрый сильным рывком прижал испуганно заржавшего коня к размокшей земле.

– Погоди, князь, – прогрохотал могучий голос, неотличимый от ворчания туч. – Объясни, что случилось?

Вольга подскочил к Стрыю, рядом стояли любопытные князья, с их лиц исчезал пьяный угар. Воины за спинами держались хмуро, зыркали по сторонам угрюмо. Яромир вперил в могучана ослепший взгляд и закричал, будто глухому:

– Он похитил Умилу!

Изумленный ропот заглушил далекий раскат грома. На лицах присутствующих проступило негодование, ярость.

– Вот тварь!

– Да как сумел?

– Скотина, по самому больному для мужчины!

Яромир от слов поддержки приосанился, ярче молнии сверкнул глазами и прогрохотал безумным голосом:

– Немедля ворваться в их стан и порубить! Всех до одного!

Союзные князья отшатнулись от ненависти, глянули на светлого князя с удивлением. Вольга сочувственно хмыкнул, когда князья несмело переглянулись меж собой и угрюмо замолчали. Яромир посмотрел на них непонимающе. Во двор детинца вбегали оружные воины, многие в бронях, строились в боевой порядок.

– Что с вами? – спросил Яромир у мешкающих союзников. – Ужель суженую отбить не поможете?

Вышатич оскорбился:

– Как можно?! Завсегда поможем, но прими совет, князь, – не дело сейчас скакать на степняков.

Будто плотину прорвало – князья закивали, затараторили часто, сплевывая дождевые капли:

– Верно! Чересчур опасно.

– Кони ноги сломят, не видно ни черта!

– Да и они наверняка держат войско наготове, рассчитывают на такой безрассудный шаг.

От пронзительного вопля бывалые воины вздрогнули. На шее князя вздулись уродливые жилы, лицо – белее муки.

– Да поймите, только она нужна ему, больше ничего. Он еще десять лет назад поклялся добыть ее, копил силы, стал тамошним правителем. Не нужны ему земли, это предлог для войска. Только моя жена интересует. Ее получил и может попросту уйти, и я никогда больше не увижу любимую!

Во дворе застыли статуи: в распахнутые рты с намокших волос текли струйки, капли били в застывшие глаза. Стрый отступил на шаг, выпустил повод княжьего коня. Волхв ответил на беспомощный взгляд пожатием плеч, но в голове кипело варево мыслей, посох в ладони поскрипывал.

Берислав опомнился первым, переспросил со стальной ноткой в голосе:

– Скажи, князь Яромир, знал ли ты это до начала войны?

Яромир дернул раздраженно головой, в глазах появилось откровенное неприятие тупости союзников.

– Знал, знал! Довольны? Теперь вперед, разгромим захватчиков, спасем Умилу!

Вольга охнул и мысленно проклял женщин: холодный и трезвый ум князя впервые отказал, и Яромир ляпнул совсем не те слова. Стрый почуял напряжение, загородил князя, даже рассерженные князья отводили взгляд от гневных глаз могучана.

Годун сказал несмело:

– Значит, обманом сюда пригласил, мол, пусть пируют, а как беда, так не откажут.

Князь Силослав подхватил бешеным тоном:

– А Путяту с Твердятой – на закланье! Ну и сволочь же ты, Яромир! А я у тебя еще хлеб ел.

– Чужой кровью решил юбку выкупить! – крикнул Вышатич.

Стрый зыркнул хмуро, но смолчал. Вольга подошел ближе – ночной двор осветило горящее навершие посоха. Яромир непонимающе оглядел князей. Глаза его расширились, лицо заливала смертельная бледность.

– Завтра духу моего тут не будет! – громогласно заявил князь Велибуд.

– И моего, – поддержали князья.

Стрый рыкнул грозно. Небо ответило яркой вспышкой, злобным ворчанием туч.

– И как же проберетесь мимо степняков? В поле раздавят.

Вышатич смерил могучана разочарованным взглядом, сплюнул в грязь.

– Договоримся. Коль степнякам наши земли не нужны, нам здесь делать неча.

– Может, еще присоединитесь? – хмыкнул Стрый оскорбительно.

Князья загомонили, дружинные хмуро придвинулись к своим правителям, на остальных поглядывали мрачно, оружие подрагивало. Вольга крякнул на зауми – ярко полыхнуло. Ладони прижались к ослепленным глазам, бранные крики разбудили город.

Волхв сказал сурово:

– Можете считать, что князь Яромир обманул вас, хотя он собрал из вас могучее войско, способное дать отпор такой силе. Без него рассеяли бы вас, как семена одуванчика. Считать так можете, но затевать свары нельзя. Как бы то ни было, враг не просто явился за женой князя, он попутно уничтожает нашу землю, которой вы клялись помочь в случае беды! Решайте, время до рассвета есть, но без шуток: и так вас кормили и поили, а вы, свиньи, еще и ноги на стол.

Стрый стащил Яромира с коня, Вольга поддержал, и потащили раздавленного горем князя к терему. За спиной было зловещее молчание, даже дождь бил злобно, холодно, жестоко. Стрый сглотнул горечь, в груди похолодело: похоже, князья сделали выбор.

Глава пятая

Буслай шел за малютками по пещерам, мельком разглядывая диковинные рисунки, удачно сочетающие мазню краской и вкрапленные в стены прожилки различных пород. В спину дуло холодом, лопатки подергивались.

С горькой иронией он понял, что боится идти один, страшновато без надежного Люта, за чьей спиной можно вести себя как разбалованный мальчишка: ни за что не отвечать, лишь посмеиваться да поругивать.

Стыд ударил с такой силой, что Буслай застонал. Карлики остановились и удивленно залопотали. Буслай встряхнулся, зашагал. От его сурового вида малютки, испуганно пискнув, порскнули в стороны.

«Да, – подумал Буслай с горечью, – удобно притворяться дураком, чтобы безнаказанно жечь дома, так же удобно говорить, когда вредишь другу: „Я пошутил“. Ну, ничё, вернется, повинится перед Лютом… наверно».

Ноздри встрепенулись – послышался запах сырости. Человечки радостно завизжали и потянули с удвоенной силой. Гридень поплелся, облепленный ими, как бык слепнями. Ход свернул, расступился обширной пещерой, под сводами гулко отражался веселый плеск. Подземная река, темная, даже на вид холодная, шумно текла из сгустка мрака к светлому овалу на противоположной стене.

Буслай с сомнением оглядел крошечный плот. Для карликов он был огромен, но Буслаю на нем даже в рост не растянуться. Да и связан был из тонких жердей – ступить страшно.

Крохотульки, настойчиво пища, затащили Буслая на плот, оттолкнули от берега. Гридень заторможенно смотрел на злорадные ухмылки мелкоты, машущей крохотными ладошками, опасливо скосил глаза под ноги: плот под тяжестью воина в потрепанной броне притопило, вода обмывала щиколотки.

Плот потряхивало, река проказливо дергала в сторону, светлый проем быстро приближался, вырос на полнеба, показались каменные берега с редкими кустами чахлой зелени.

Вынесло на свежий воздух, грудь раздалась в стороны до треска ребер. Буслай жадно вдохнул изумительной свежести струи и счастливо засмеялся. Глаза резанул свет: хоть дальний край неба румяный, облака висят золотистыми слитками, но после подземелий даже вечерняя заря немыслимо ярка.

Впереди темнел массив леса, так приятный глазу. Безжизненные камни на берегах постепенно сменились землей с коротким подшерстком травы. Кусты росли гуще, деревья все ближе к воде. Одно величаво раскинуло ветви над рябым зеркалом, тень дошла до середины.

Буслай переступил с ноги на ногу, под сапогами хлюпнуло, плот опасно закачался. Гридень кисло посмотрел на вязанку хвороста, оглянулся – глаза поползли на лоб. За кромкой плота вздымались буруны, похожие на тугие мускулы, и мелькали смутные очертания прозрачных лиц. То-то плот несло по прямой, а как надумывал прильнуть к берегу – речные духи одергивали.

– Удобно, – пробормотал Буслай ошарашенно.

Думал, куда плыть: ведь земляной кот ничего не сказал и карты не дал. Теперь ясно: плот приплывет сам, не сбиваясь с пути, назад вернется так же. Кащей воистину повелевал Железными горами и окрестностями. Правда, непонятно, почему ничего не слышали о нем от Грузда? Стыдился князь, что платил тайную дань? Или Кащею плевать на мелких букашек, что копошатся на поверхности и мнят себя по дурости хозяевами?

Солнце зацепилось за вершины деревьев, покраснело от натуги, но кроны держали крепко, чуть покачивались, листва шелестела мерно, величественно. Горная река сунула рукав в лес, плот заскользил вдоль берегов, скрытых густой сочной травой. Гридень пожалел, что он не конь: сейчас бы набрал полную пасть и хрупал стеблями, брызгая тягучими каплями пахучего сока. Буслай вслушался блаженно в трели птиц, вспомнил напряженный гул гор, запахи в пещере волотов и содрогнулся так, что едва не упал в реку.

Плот замедлил бег, неспешно повернул, хворостины уткнулись в суглинистую выемку в зеленом берегу. Буслай махом слетел с плота, погрузившись ногами в мягкую траву, жадно повел плечами, полный мощи после купания в подземных озерах, и осмотрел стену деревьев.

– И куды идти? – развел руками гридень. – Налево аль направо?

Сзади плеснуло, и Буслай обернулся. Гладь вздыбилась бугорком, тот пробежал по воде немного, скрылся, как крот.

– Понятно, – буркнул воин. – Спасибо, ждите, я быстро.

На поверхности вздулся пузырь, лопнул с ворохом брызг. Буслаю показалось – насмешливо. Гридень резко повернулся и зашагал в указанном направлении: сперва вдоль берега, хлюпая раздавленными стеблями – капли сока забрызгали до груди, – затем двинулся к деревьям, мелким у берега, низковатым, а в глуби – толще, раскинувшим кроны на половину неба.

Воздух облепил лицо мокрым платком, потемнело, по хребту прошел холодок. Молот вылез из петли, покачивался наготове, иногда сшибал шляпки грибов – огромные, величиной с тарелку.

Под ноги легла тропа, и Буслай двинулся ровным шагом. Под сенью пушистых крон стало еще темнее, хотя солнце уйти за край не спешило. Стволы кругом были двуцветные: половина хмурилась складками темной коры, другая горбилась мощным наростом мха, зеленого, как спина пушистой ящерицы.

Впереди громыхнуло. Буслай остановился, напряженно всмотрелся, но всюду были лишь деревья да молодая поросль. В затылок дохнуло ледяно, будто прислонился к щелистой стене зимой. Ладони крепко сжались на рукояти, тропа приглушила звуки осторожных шагов.

Буслай лихорадочно шарил в памяти, но насчет Тугара-Змия ничего не находил. Эх, что ж не полежал изрубленным, как Лют, мог бы слушать байки, сказки и кощуны, глядишь – и мелькнуло бы об этой нечисти. Правда, мог слушать и так, но кому охота заниматься таким скучным делом, когда здоров? Эдак и до волховства недалеко.

Не случайно многие идут в волхвы после увечий. Кудесники бают что-то о возмещении за утраченное, но ясно – врут. Вот Вольга стал волхвом немыслимой мощи без всяких увечий. Может, с головой непорядок, ибо кто в здравом уме променяет воинскую славу на волховье бдение, но телом и поныне крепок. Получается, волхование – удел слабых, обучиться может любой, но в основном идут увечные, хилые, прибитые. Бают, что от знаний никто не умирал, но Буслай бы не рискнул.

Буслай взмахнул молотом, ближнее дерево содрогнулось, хлынул поток листьев, ствол вскрыл желтоватый разлом, жадно взбежавший к вершине. Оглушительно треснуло, гридень еле увернулся от половины древа, тропа вздрогнула от удара.

– Вот она, воинская сила, – хмыкнул он довольно. – Любую проблему можно решить силой, а не колдовством или хитростью. Никто не устоит.

Лес замолчал недобро. Гридень в безмолвии зашагал дальше. Деревья помалу редели, просветы встречались чаще, как дырки в зубах после драки в корчме. Проглянуло небо: сердцевина в темно-серой одеже, края горели пурпуром, облака застыли причудливыми пуговицами.

Впереди снова бухнуло. Буслай уловил желтоватый сполох, и земля пощекотала подошвы слабой дрожью. Буслай вздрогнул. Замершее на миг сердце погнало такую горячую волну, что выступила испарина. На виски давило, он оглох от зловещего звона.

– Что там творится? – сказал Буслай сипло, ужаснулся голосу и прочистил горло. – Щ-щас узнаю, – сказал он тверже, постаравшись говорить зловеще. Звуки голоса немного успокоили.

Поймал себя, что идет сгорбившись, фыркнул негодующе, плечи развернулись в стороны, грудь выгнулась крутой дугой, будто по хребту проехала телега. Приобретенная в горячих водах мощь бурлила, выплескивалась через уши. Ломанулся из редеющего леса с азартным рыком.

Расплывчатое отражение крон на гладком шлеме сменилось закатным небом, девственная чистота поля ударила по глазам. Кольчуга задорно позвякивала, ничуть не мешая бегу.

Поле разрезала лента воды, у берега земля сгорбилась чудовищным холмом с зияющим провалом в середке размером с въездные ворота города. Под сапогами сухо затрещало. Буслай скосил глаза, споткнулся, и в животе медленно стал разрастаться холодный ком.

Поле было выбелено костями: мелкими, как птичьи крылышки, с ветку толщиной, трава скрывала гигантские остовы, раздавленные, сломанные до мелкой щепы, перемолотые в пыль. Буслай заполошно огляделся – всюду кости. Стебли травы стыдливо прикрывали обломки, выбеленные ветром, отполированные дождями и снегом.

В недрах холма, высокого и крутого, как размытый курган властелина мира, громыхнуло. Темный зев входа осветился яркой вспышкой. Гридень медленно двинулся. Его решимость таяла с каждым шагом, он кривился от противного костного хруста.

Холм загородил полмира. Буслай со страхом вгляделся в огромную нору, неуверенно потоптался. Как успел заметить: стены шероховатые, видны корни травы, а на полу мозаика из черепов.

Идти в нору расхотелось. Тугар-Змий там знает каждую пядь. Кто поручится, что нет слуг да не заведет ли в ловушку? Нет, лучше в чистом поле, как надлежит хоробру.

– Эй ты, чудище поганое, выходи! – крикнул Буслай. Получилось неуверенно, но добро, что петуха не дал.

После тишины стены норищи затряслись, посыпались комья влажной земли. В лицо гридню дохнула затхлая волна, мощная – еле на ногах устоял.

– Эт хто там такой смелый! – проревел из глубин холма чудовищный голос.

– Выйди – узнаешь, – ответил Буслай хрипло. Руки до ломоты стиснули молот, в животе мелко дрожала жилка.

Голос бухнул, подобно раскату грома:

– А зачем?

Буслай пожал плечами, чувствуя себя дураком: в конце концов, что ему плохого сделал Тугар-Змий, а он заявился нагло, ведет себя по-хамски.

– Биться будем, – сказал упавшим голосом.

Холм задрожал от хохота, пол норы затрясся, черепа гнусно стукнулись, комья земли посыпались черным градом.

– Добро! – проревел хозяин довольно. – Давненько не сталкивался с такими наглыми. Погоди, сейчас выйду.

– Побыстрей, мне к ужину надо вернуться, – буркнул Буслай недовольно.

В норе вновь захохотало, затряслось, мелькнул желтый сполох.

– Не боись, я быстро, самому интересно поглядеть.

Буслай стоял столбом у входа в огромную нору, из зева хрюпало, шваркало, пыхало жаром. Дрожь в груди нарастала, гридень невольно отступал, с каждым разом шагая шире.

Темный зев налился светом, на земляные стены плеснуло золотом, воздух вылетел жаркой волной, принося звериный дух. Земля мерно вздрогнула, Буслая подбросило: кишки скручены узлом, противно ноют. Из потных ладоней потихоньку выскальзывала шершавая рукоять.

Тугар-Змий явился в блеске пламени, окруженный жаром. Воздух вокруг смялся, зарябил, как бурная речушка. Буслай со страхом глянул на чудовищного коня: красного, как болванка из горна, грива соткана из языков пламени, от взгляда налитых слепящим светом глаз дурно.

Но хозяин был еще страшнее: мощный, как крепостная башня, поперек плеч уместится человек, руки – чудовищные чешуйчатые бревна, из змеиной пасти вырываются тонкие струйки густого черного дыма.

Тугар-Змий повернул массивную, как ствол дуба, шею, чешуйки на змеиной морде удивленно встопорщились. Плавя воздух, протянулся огненный коготь, который разительно выделялся среди прочих, обычных. Широкий, как лезвие ножа, налитый ярым пламенем, он ткнулся в сторону пришлого.

– Эт ты, што ль, драться хочешь? – спросил Змей удивленно. Но в голосе пряталось волнение: если букашка так дерзит, то не напрасно. Не дурак ведь, знал, к кому пришел, попусту грозить не будет.

Буслай сглотнул ком, отступил от пышущего жаром хозяина холма, напряг волю и буркнул нарочито небрежно:

– Ежели отстрижешь коготь и отдашь, то, может, и помилую.

Чешуйки на змеиной морде встопорщились недовольно. Конь зло рыкнул. Буслай чуть не сел: красное чудище ревет по-звериному!

– И что он дался? – буркнул Змий. – Все ходют и ходют. – Он обвел мощной дланью выбеленное костями поле. – Сколько дураков лежит, думали, что будет счастье от коготка. Болваны! Если от пальца отделить, половину силы потеряет, а там вовсе усохнет, как жемчужина.

Чудище вдруг запнулось, лишенные век змеиные глаза проткнули Буслая. Конь вслед хозяину зашипел люто.

– Мамкин молот?! Откуда?! – рявкнул он с затаенным страхом. – Отвечай!

От него пахнуло жаром, закатный луч упал на расплавленный воздух, вокруг торжественно засияло. Тугара-Змия окружил красивый ореол.

Буслай прикрыл лицо от раскаленного воздуха, ответил растерянно:

– Да гостил я у твоей мати. Вот молоточек подарила, за что я… мать твою… нет, твою мать… благодарю.

«Скотина ты, Кащей!» – подумал гридень зло. Явно признал молот, потому и улыбался гнусно, представляя встречу Буслая с сыном Яги.

Тугар-Змий возразил:

– Что лепишь? Она с ним ни за что не расстанется, даже трогать не даст. Вот, помню, схватил разок без спросу, так меня так уделала… Гм, опустим.

Буслай заговорил поспешно, стремясь смутить чудище, а там и метнуть молот в змеиную харю можно будет – небось, не устоит, лопнет, как перезрелая тыква.

– Да ты когда в последний раз ее навещал? Вон, жаловалась, что детки забыли, не навещают.

Дивий смутился, марево вокруг пожухло, потянуло холодом, на змеиной морде проглянуло смущение.

– Ну, ты… гм…

Тугар-Змий озлился. Буслай прикрыл глаза от яркой вспышки. Воздух порскнул сожженными волнами, задымилась трава, небо задрожало от яростного голоса:

– Она ни за что не рассталась бы с молотом! Только мертвая!

Буслай изо всех сил сдержался, чтобы не задать стрекача, и попятился, прикрываясь от трескучего жара.

– Да жива она! Просто бока намяли.

От рева задрожал небосвод, с грохотом рухнули хрустальные глыбы:

– Мамку?!! Да я тебя!..

Конь цвета расплавленного металла скакнул со звериным рыком, волна кипящего воздуха ударила в лицо. Буслай покатился по земле – тело жгло, кольчуга и шлем опасно нагрелись. Вскоре вскочил на дрожащие ноги.

Тугар-Змий налетел с быстротой сполоха в грозовых тучах. Из змеиной пасти ударил столб черного дыма.

Буслая накрыла непроницаемая пелена, кожу отвратительно защипало, словно ее содрали до костей. Он закричал, но в рот нагло влезла едкая дымная струя и там зашипела, будто таял в костре снег.

Буслай отпрыгнул, в глаза ударил свет закатного неба. Из живота поднялся рвотный комок. Глаза слезились, в легких черная сажа мешала дышать, грудь словно придавило скалой. Тугар с хохотом наехал конем, с удовольствием наблюдая кувыркание в траве и обломках костей маленькой фигурки.

Гридень, задыхаясь, встал. Едкий пот залил глаза. Трясущейся рукой он смахнул крупные капли. Поглядел на Змия. Немыслимо тяжелый молот поднялся.

Дивий захохотал. Конь прыгнул, оставляя земле рваные следы с легкой дымкой по краям. В лицо гридня ударил поток огня.

Буслай распластался в траве, над головой яростно шумело. Шлем накалился и обжигал голову, пахнуло паленым волосом.

Тугар-Змий удивленно поглядел под брюхо коню, куда подкатывался человечек. Буслай вскочил и с яростным рыком обрушил молот. В лицо брызнуло горячими каплями, будто расплавленным металлом, плечи загудели от отдачи. Конь с жалобным вскриком осел, из его раздробленной ноги толчками плескала темная кровь.

Дивий ругнулся и неуклюже соскочил, проминая землю до щиколоток. Буслай с удивлением уставился на странный горб: выпуклость переливалась металлическим цветом, разделенная посередке вмятой полоской, будто закрытые надкрылья жука.

Тугар-Змий молниеносно повернулся к дерзкому пришлому. Чешуя красиво переливалась. Огненный коготь вспыхнул, как солнце, воздух расплавился и постреливал змейками пламени. Змий мельком поглядел на жалобно вопящего коня, лежащего на боку, задняя нога которого держалась на тонких жилах. Конь неловко дернулся, траву примял кусок измочаленной плоти.

– А ты крепок, – сказал Тугар с уважением.

Буслай был бы рад согласиться, но трудно, когда ноги дрожат, тело сковывает предательская слабость, глаза нестерпимо режет, легкие превращены в глыбы гранита.

Огненный серп разрезал воздух и столкнулся с болванкой. Отдача швырнула Буслая на спину, плечо захрустело, как молодая веточка, небо потемнело. Топот чешуйчатых ног слышался глухо, словно через войлочную подушку. Раздался глумливый хохот.

От ярости кровь заструилась по жилам расплавленным металлом, и Буслай с диким криком поднялся. Тугар-Змий отшатнулся от вида налитых кровью глаз. Молот стал падать на чешуйчатое плечо. Дивий подставил коготь и болезненно поморщился. Буслай торопливо замахнулся и ударил вновь. Огненный серп перехватил рукоять, как колосок, сила замаха пригнула Буслая, в лицо уперлось чешуйчатое колено.

Вспышка боли ослепила, нос горел мучительно, в ноздрях появилась противная сырость, густые капли скатывались через губу. Тугар-Змий захохотал победно и замахнулся когтем.

Слепящий серп остановился в пальце от шеи, кожа там задымилась и обуглилась. Дивий покачал головой, зашипел довольно. Рукой схватил дерзкого за шиворот. Буслай взлетел гордым орлом, удар в спину отшиб внутренности. Тугар-Змий вальяжно протопал к распростертому, деловито подхватил обмякшее тело, как бревно, и швырнул к небесам.

Внутри Буслая позорно заныло, всхлип вздулся на губах кровавым пузырем. Круговерть перед глазами закончилась ударом взбесившейся земли в лицо. Захрустело, гридня расплескало, размозжило и разбросало в стороны: каждая косточка сломана, каждая мышца порвана, череп разламывает ужас близкой смерти.

Шаги Тугара-Змия послышались смутно, словно из-под толщи воды. Буслай не почувствовал, как его подняли с земли. Перед гаснущим взором возникла змеиная морда.

Дивий глядел на измочаленного гридня презрительно. Коготь взрезал кольчугу, как простое сукно, сжал железный комок в кулаке. Сквозь пальцы потек расплавленный металл, от вишневой лужи занялась трава, запахло жженой костью.

– Нет, – сказал Тугар-Змий с сожалением. – Хлипок оказался, даже неинтересно.

Поставил гридня на ноги, поддержал заботливо, ибо колени Буслая с хрустом подломились, тело зашаталось, изогнулось, как у змеи. Обычные когти со скрежетом погладили шлем. Подумал: стоит расплавить, как кольчугу, но на макушке? Однако отмахнулся: так выглядит смешнее.

– Ну, бывай, – прошипел он в залитое кровью ухо.

Крепкий пинок швырнул гридня в воздух, копчик зверски заныл. Боль скрутила кишки, небо и земля закрутились перед глазами. Земля безжалостно ударила в грудь – твердая, как камень. Дыхание вылетело со страшным свистом, гридня закружило по траве. Внутренности сорвались с укрепленных мест, загромыхали внутри, как камни в бочке. Затрещали кости – свои и чужие. С пояса сорвало один из кошелей.

Тугар-Змий довольно поглядел на замызганный кровью куль, что вломился в заросли чахлых кустов и с треском исчез. Нашарил в траве молот на огрызке рукояти, раненого коня уместил вдоль плеч. Похохатывая и пыша жаром, Змий направился в нору.

Глава шестая

Сознание возвращалось урывками, заполненными жалким плачем, всхлипами. Буслай, не помня себя, полз, как раздавленный гад, в лес. Кости рук перемололись в кашу, длани подгибались, плющились. Под кожей перекатывались осколки скелета, из носа текла река, на траве висли крупные капли.

Глотая сопли от жалости к себе, дополз до стены леса. Тело сотрясли рыдания, в глазах вскипели слезы, захлестали таким мощным потоком, что вычистили дорожку на замызганных кровью и грязью щеках.

Перед глазами пронеслись сладостные картины, как бьет Тугара, крушит кости, плюет в ненавистную рожу, сворачивает шею. Чудище униженно молит о пощаде, а он разрывает того на части, омываемый потоком змеиной крови. Но стоило неловко пошевелиться, и дикая боль остудила жар в груди. Буслай припал, давясь слезами, к земле, заскулил, как обиженный щенок.

В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.

Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.

Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.

Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.

Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.

Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.

Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!

И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?

Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…

Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.

Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.

Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.

Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.

Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.

Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.

Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.

С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.

Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.

Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.

Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.

От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.

В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.

– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!

Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.

Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.

В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?

Я хожу!

…На четырех лапах.

Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.

Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.

«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»

Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.

Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.

Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.

Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.

Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.

– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.

Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.

Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.

Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.

Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.

Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.

Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.

Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.

Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.

В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.

На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.

Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.

Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!

Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.

Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.

Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.

Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.

– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.

Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…

Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.

Шерстка слиплась – что за гады пошли слюнявые? – но с каждым шагом обдувало теплым воздухом, который становился все теплее и теплее. Огромная норища ударила по глазам. Буслай осторожно обежал закуток, усыпанный соломой, где развалилась в беспокойном сне красная громада.

Гридень презрительно фыркнул: дивий живет вместе с конем, одно слово – дикий. Нора была украшена просто, вернее, не была украшена вовсе. Черный земляной потолок язвили белесые корешки, ползали тугие кольца червей, изредка падали комья. В дождь, наверно, по пояс заливает.

Очаг заменяло огромное поле углей, пышущих жаром и лучившихся ярким светом, для мыша – огромные, как валуны. Обострившееся зрение различило, что угли не простые, совсем не дерево горит. Мелькнула безумная мысль: угли горят вечно, не гаснут. Отмахнулся от дури, но ощущение колдовства не покинуло.

Супротив огненной россыпи в версте разлилось спокойное море. В противовес жаркому валу оно дышало блаженной прохладой. Водный горизонт разлился бесконечно широко, глянешь вдаль – голова кружится. Вода, подмывшая стену норы, выгрызла уютную ямку и питалась свежими притоками из реки.

Тугар-Змий развалился, раскинув лапы, у дальней стены. Буслай со страхом осмотрел зеленую чешуйчатую гору. Ударил мощный храп, из пещер на морде шумно выползли струи дыма, мелькнул язычок пламени. Вокруг мощного тела плавился воздух: его ломти дрожали и переливались от света углей. Горб металлически поблескивал и казался еще массивнее, страшнее. Огненный коготь лучился ровным светом, до половины погрузившись в землю и оставив обугленное устье.

Буслай глянул по сторонам и уткнулся в кучу хлама, которую спящий Змий время от времени толкал ногой. Предметы были незнакомые, для мыши они казались нагромождением бревен, балок и вовсе непонятных, но больших штуковин.

Неуверенно шагнул к Тугару-Змию, но тут земля вздыбилась, запорошила ноздри… В голове зародился гул. Тело пронзила острая боль. Буслай почувствовал, что его с треском разрывают. Неведомая сила тянула его в стороны – мышцы трещали, рвались сухожилия, тело удлинялось. Тянуло и тянуло, как злой мальчишка лягушку за лапки.

Стиснул зубы. Крик бессильно потыкался в белые плиты и осыпался обратно, царапая горло. Му2ка стала бесконечной. Постепенно Буслай притерпелся, и резь притупилась. Неожиданно боль разом отрезало, и от облегчения он сдавленно простонал.

Мельком глянул на человечье тело – в груди приятная теплота, босые ноги уткнулись в холодный пол. Голова немного кружилась, и он невольно пригнулся – показалось, потолок рухнет. Притерпелся к размерам и на цыпочках направился к груде добра Тугара.

Неприхотливое чудище свалило в кучу дорогую посуду, кузнечные инструменты, обломки дерева, куски металла. Собирало сломанное оружие храбрецов, чьи кости белели под небом. Буслай нагнулся над погнутым мечом: половина выедена, словно ветка прожорливыми жуками, но вторая – острая: порезал палец, едва коснувшись.

Буслай осторожно потянул ущербный меч из вороха. Скрипнуло. Гридень замер. Тело прошиб холодный пот. Сопение Тугара-Змия прервалось, затем дивий захрапел. Буслай перевел дух, но на спину упала земля, и он опять вздрогнул, будто уязвленный каленым железом, потом молча ругнулся.

Меч почти выполз, загнутое острие зацепилось за кусок металла, тихо звякнуло. Буслай чуть потянул, оружие легко освободилось. Груда металла довольно охнула, осела с жутким грохотом. Тугар-Змий спросонья недоуменно рыкнул, взгляд зацепился за голую фигуру с железкой в руке, от удивления пыхнул струей дыма.

Буслай торопливо подскочил, с криком обрушил согнутую железку. Тугар-Змий машинально махнул рукой, от страшного крика с потолка посыпалась земля.

Покалеченный конь проснулся, жалобно заржал. Хозяин вскочил – из обрубка пальца хлестала кровь. Ненароком наступил на огненный серп на земле, подошва зашипела, чудище взвыло, запахло паленым. Тугар-Змий нелепо взмахнул руками, в последний момент извернулся, грянулся мордой в земляную стену, застрял до плеч.

Буслай торопливо ухватил огненный коготь за обрубок пальца – как раз ладонью обхватить – согнутый меч бессильно щелкнул о горб Змия, похожий на бронированные надкрылья жука.

– Бывай, гад! – крикнул Буслай злорадно.

Тугар-Змий глухо рявкнул. Из стены стали вываливаться крупные комья, с потолка пошел черный дождь. Гридень поспешно задал стрекача. Сзади глухо ревело, слышались звуки плевков. С шумом ударила волна жара, ущипнула за ягодицы.

Буслай заполошно пронесся по ходу. За спиной нарастал рев, от тяжелых шагов дрожал пол. На стенах висели гирлянды змей: пасти грозно распахнуты, протянуты к нарушителю. Огненный серп впился в тугие тела, сочно чвакнуло, зашипела горящая кровь, на полу задергались обрубки.

На спине будто выросли крылья – заорал счастливо, перекрещивая воздух желтыми полосами: Тугар-Змий тяжеловат, хрен догонит! Сзади разочарованно ревело, хозяин норы понял, что добыча ускользает, и метнул бесполезную струю пламени.

Буслай выскочил наружу. Хмурое небо показалось необыкновенно ярким, на кожу плюхнулись крохотные капельки: дождь только начался. Обломки костей кололи подошвы. Буслай кривился, сопел зло и прибавлял ходу.

– Стой! – заорал Тугар-Змий, вылезший из норы. – Стой, убью!

Буслай не ответил, сберегая дыхание, но подивился тупости чудища: кто ж после таких слов остановится?

За спиной громыхнуло, серый мир осветился яркой вспышкой, громко затопали чешуйчатые ножищи. Внезапно топот прекратился. Буслай злорадно оглянулся и тут же от удивления запнулся. Обломки костей с удовольствием оцарапали бока.

Тугар-Змий взмыл под облака: горб пропал, надкрылья легли на плечи бронированными пластинами. Нежные пергаментные крылья часто били по воздуху. Буслай обреченно застыл, в раскрытый рот влетела холодная капля.

Дивий парил под дождливыми облаками неуклюже, как корова, но двигался быстро, плюясь огненными струями. Из пасти вылетел горящий клубок, оставляя в воздухе дымный след, и упал рядом с гриднем. Тугар-Змий захохотал мощно, победно, смех даже заглушил тяжелый раскат грома.

Чудище взлетело повыше и ринулось на гридня, как голодный сокол на утку. Буслай с трудом поднялся, на заплетающихся ногах заковылял к лесу. По хребту пронеслась ледяная волна, ужалила загривок ледяной иглой: не уйти!

В небе громыхнуло – то ли дивий, то ли гром, – уши заложило, воздух превратился в воду. Стена дождя рухнула вмиг. Буслай пригнулся, ладонью накрыл голову, оберегая от хлестких ударов капель размером с репу. Огненный коготь сердито шипел, раскалившись сильнее, вокруг серпа появился густой пар.

Раздался пронзительный крик, и земля вздрогнула от падения тяжелого тела. Буслай обернулся, губы ехидно скривились. Нежные крылья Тугара-Змия набухли влагой, капли дождя кое-где пробили тонкую пленку, вот кости и не выдержали, выворотились из суставов.

Из разбитого рыла змия вытекала густая темная кровь, зверь тяжело дышал, надкрылья на плечах погнулись. Спина раскурочена, нежно-белые складки пятнала кровь и грязь.

Буслай медленно приблизился. Коготь в руке шипел, плевался струйками пара, но разгорался ярче. Гридень зябко повел плечами – дождь холодный! – но устыдился и вознес хвалу Перуну, богу грозы, покровителю воинов.

В мутных от боли глазах Тугара-Змия отразился огненный серп в клубах пара. Буслай застыл над хрипящим чудищем, сердце кольнула жалость. Огненный коготь опустился, гридень неловко ковырнул размокшую землю, буркнул нехотя:

– Ты, это, извини, что так вломился. Просто гад Кащей прижал, а мне для спасения дома надо. Ну, вот…

Буслай развел руками. Тугар-Змий глянул устало, тихо застонал. Гридень дернулся, будто ударили, и поспешно зашагал к лесу.

Щеки палил стыд, во рту стыл гадкий привкус. Хоть и гад Тугар-Змий, отмутузил, едва не оставил калекой, но… как бы он поступил, если бы к нему домой заявилось нечто наглое, требующее отдать кусок тела? Добро бы явился с местью, а так – по прихоти костлявого козла…

Кроны ослабили хлесткие удары воды. Голова разгорячилась, окуталась паром, как уворованный коготь. Лес затих, зверье попряталось по норам: пережидает ливень. Буслай разыскал место стоянки, поспешно оделся и затопал по тропе к реке.

Полотно реки мелко рябило, капли с грохотом ударяли в водное зеркало, сливались, сыпали брызгами. Плот покорно дожидался возвращения человека. Буслай, оскальзываясь на траве, вбежал на хлипкую конструкцию и едва не упал.

– Эй, рылы водные, тащите обратно, – крикнул он зло.

Плот рвануло, хребет изогнулся до хруста, удерживая равновесие. Стена дождя неохотно размыкалась, норовила вышибить с плота резким ударом.

В ушах клокотало, свинцовые плиты прошивались сполохами, ветвистые молнии били за горизонтом, на мир нагонял страх низкий тяжелый рокот.

Буслай встревоженно глянул на добычу – коготь шипел рассерженным котом, но гаснуть не собирался. Вспомнился вид разбитого Тугара-Змия, в глазах защипало, и Буслай стиснул зубы до ломоты.

Зернистую стену дождя зачернили величавые горы, водные духи поднажали, рывок едва не сбросил Буслая в бурлящую воду, плот рванул со скоростью стрижа. Громадный зев пещеры, зарешеченный прозрачными струями, охотно поглотил маленькую фигурку с желтым полумесяцем в руке.

Глава седьмая

– Повелитель! Повелитель!

Алтын вздрогнул, веки разлепились, вместо прекрасного лица появилось убранство шатра: золото блещет, каменья переливаются радужно, но все так мелко по сравнению с главным сокровищем.

– Повелитель!

Алтын расцепил ноги, нехотя встал: чего Шергай орет, неужели трусливый Яромир напал ночью?

Стражи у полога шатра, и без того хмурые под проливным дождем, преградили путь взволнованному старику и прожгли мага злобными взглядами. Но в головах прозвучала команда, и они послушно расступились, пропустив мелькнувшую парчовую молнию.

Алтын смерил распростертого мага недовольным взглядом.

– Повелитель! Радостная весть! – прокричал Шергай.

Алтын глянул подозрительно на блестящую каплями лысину, повел оголенными плечами.

– Что такое? Да встань, нечего стелиться. Сомчей окончательно поправился?

Шергай вскочил, с халата текли струи и впитывались в войлочные подушки. От размашистого качания головой воздух наполнился прозрачными икринками, одна плюхнулась на обнаженную грудь Повелителя и испарилась с легким шипом.

– Повелитель, я атаковал князя Арама! Да, Повелитель, здешний колдунчик силен, но туповат, обойти гнилую защиту не составило труда.

Пламя светильников вспыхнуло ярче. Алтын спросил, затаив дыхание:

– Он мертв?

– Не знаю, – ответил маг беспечно. – Помимо того, я вызвал могучего духа ветра, и он без помех выкрал из терема жену Арама.

Алтын шатнулся, будто пронзенный копьем, пламя светцов сдунуло холодным порывом, шатер погрузился в темноту. Маг задрожал от голоса, напоенного небывалой мощью:

– Где она?!

Крик согнул в поясе. Маг с трудом распрямился, унимая накатившую дурноту, пролепетал поспешно:

– В моем шатре, Повелитель, я хотел…

Алтын выбежал под ночной ливень, проломив стенку шатра, стражи с обеспокоенными криками затопали следом. По стану прошло оживление, шум капель разрезало шипение сабель. Шергай сплюнул, поспешно непотребство уничтожил и мигом перенесся к своему шатру.

Повелитель домчался до жилища мага, у порога встал, словно наткнулся на преграду, и толпа воинов за спиной услышала подозрительное всхлипывание. Шергай заорал торопливо:

– Что встали, дети ослов? Ступайте, такова воля Повелителя.

Степняки зароптали, мага ожгли десятки злобных взглядов, но Повелитель взял себя в руки, скомандовал, не открывая рта:

– Прочь!

Закаленных бойцов мигом унесло, лишь на порядочном расстоянии от жилища мага их отпустила дрожь.

Алтын отодвинул полог медленно, будто скальную плиту, и несмело вошел в уютный шатер. По мокрому торсу заплясали огоньки жирников, сквозь таинственные ароматы чародейных трав протиснулась нежная струйка, сердце бухнуло радостно. Шергай сунулся следом, но вид коленопреклоненного Повелителя остановил.

Алтын жадно пожирал глазами хрупкую фигурку в синем платье, любовался точеными кистями, божественным лицом, золотыми волосами, сплетенными в косу. Глаза богини были закрыты, высокая грудь мерно вздымалась, на лице застыло несколько удивленное выражение, отчего сердце щемило от нежности.

Несмело протянул руку, ужаснувшись грубости формы и кожи – прямо коряга! – притронулся к краю платья. Пальцы ожгло, будто окунул в кипящую воду, с лица упала дождевая капля, синяя ткань потемнела. Повелитель застонал от отвращения, поспешно отдернулся.

Безмятежное лицо женщины дрогнуло, брови сдвинулись к переносице. Алтын перестал дышать. Княгиня беспокойно шевельнулась, лицо разгладилось, алые губы раздвинулись в счастливой улыбке. Алтын едва не вскрикнул: красота улыбки обожгла глаза, сердце замерло. Он поспешно зажал рот и нос, дабы не осквернять такую красоту даже дыханием. Медленно попятился, полог скрыл ослепительную красоту.

Шергай молча ждал, халат промок насквозь, старческое тело била дрожь. Повелитель медленно повернулся, рта не раскрыл, но маг услышал четко и ясно:

– Шергай, останови дождь, мы перенесем ее в мой шатер.

Маг ответил так же мысленно:

– Не могу, Повелитель. Бог грозы в этих местах очень силен, к тому же покровительствует воинам. Но можно перенести пленницу с помощью колдовства.

От мысленного рыка в голове Шергая лопнули сосуды, мозг нашинковала резкая боль, струи дождя размыли кровь из ушей.

– Никакого колдовства, тварь! Хватит того, что уже сделал. Пусть пока побудет у тебя, наслаждается дивными снами, а пока подготовим шатер для нее. Смотри, чтоб никто из воинов не беспокоил ее нежную дрему, гони всех.

– Р-разумеется, Повелитель, – простонал маг, приводя заклинанием в порядок разбитое тело.

– Ее могут отбить таким же колдовством, – напомнил Алтын хмуро. – Не допусти.

– Я поставил защиту, Повелитель. Голову на отрез даю, не пробьются.

Алтын смерил дрожащего старика хмурым взглядом, наконец разлепил губы, прошипел тихо:

– Смотри у меня.

Маг согнулся в низком поклоне, едва не черпая распахнутым ртом грязь. Алтын зашагал прочь. Ощущение тягостной силы пропало. Шергай проводил взглядом широкую спину, в небе блеснуло, и он четко рассмотрел прозрачные ручьи, бегущие по могучим пластинам мышц. Повинуясь молчаливому приказу, пробормотал заклятие. Грохот расколотых небес услышал каждый воин в стане, но не пленница.

Маг в растерянности развел руками: куда податься? Это Борхану все равно, где ночевать, он и сейчас где-то шляется, а старым костям необходимо тепло. А кто поделится: в стане воины сторонятся, презрительно сплевывают при виде чудака, польстившегося на мощь магии.

Полководцы от Повелителя вышли хмурые, злые, молча двинулись по своим тысячам, лишь Али-Шер размахивал руками, бормоча под нос ругательства. Носы сапог сбивали с травы налипшие капли, солнце каждую превращало в драгоценность.

Шергай глянул вслед, морщинистое лицо осветилось насмешкой. Стражи у полога смерили старикашку брезгливыми взглядами. Маг обернулся, в глазах озорные искорки, скосил взгляд в сторону – лицо потемнело, хотя увидел чистую глыбу снега, трепещущую на легком ветру. Солнце золотило шелковую ткань.

В другой раз порадовался бы, но ныне не до того. Повелитель чересчур горячился, когда речь заходила о пленнице. Похитил вчера, а он уже сильно изменился, что и отметили военачальники недовольно.

Зов потянул внутрь шатра Повелителя, стражи молча расступились. Шергай отодвинул полог, ноздри затрепетали от запахов угрозы и ярости.

Алтын сидел со скрещенными ногами, цепь на шее блестела каменьями, взгляд темных глаз холоден, как очертания тени на стене: черной, грозной, страшной.

– Садись, Шергай, – сказал Повелитель. – Как Сомчей?

Маг, кряхтя, пристроился на войлочных подушках, расправил халат, еще сырой от вчерашнего ливня: проклятущая ночь!

– Доблестному Сомчею лучше. Я рассказал ему о твоей пленнице, он очень заинтересовался, просит зайти.

Алтын небрежно отмахнулся, магу стало не по себе от хмурого лица и сдавленного от ярости голоса.

– Шергай, как получилось, что полководцы выражают недовольство?

Колдун замер, пораженный известием.

– Недовольство? – переспросил он с сомнением.

Алтын кивнул, лицо подернулось злой рябью, тень злобно колыхнулась.

– Стоило появиться… ей в стане… – голос неустрашимого вождя дрогнул. Повелитель быстро взял себя в руки. – Так вот, эти шакалы пришли, стали спрашивать, когда двинемся дальше.

– Они не хотят разрушить этот городок? – Маг всплеснул руками.

– Они сказали – я получил, что хотел, теперь можно двинутся туда, где кусаются не так крепко. Какой позор! Дожили до того, что бьемся не ради славы и ощущения кипящей крови в схватке, а за добычу!

Шергай сокрушенно покачал головой, в неловкости обвел шатер взглядом.

– Но с чего решили, что мне нужна именно Умиля? – сказал Повелитель настороженно. – То, что ты догадался, понятно, хотя и невольно оскорбил: мужчина должен добыть женщину сам.

Шергай ехидно подумал: тогда бы и шел один, без войска.

– Прости, Повелитель, – сказал он твердо, – но я служу не только тебе, но и степи. И если можно достичь цели, не тратя жизней доблестных воинов, то надо воспользоваться такой возможностью.

Алтын сдвинул брови, в глазах блеснуло холодное пламя, тень скорчилась от ярости. Существо мага затрепетало, оборвались незримые нити, дурнота ударила в солнечное сплетение, скрутила судорогой. Повелитель потер лоб. Маг перестал корчиться и услышал смущенный голос:

– Извини, Шергай, ты прав. Ты более правитель, чем я.

Шергай, несмотря на дурноту, замотал головой.

– Повелитель, я ничтожество. Ты обладаешь небывалой силой, скоро для тебя люди станут вроде букашек, и я преклоняюсь перед тем, что не ожидаешь этого в праздности.

Алтын молча кивнул, принимая хвалу.

– Ладно, неважно, откуда полководцы пронюхали, – продолжил Повелитель спокойным тоном. Шергай отметил, что ему удается обуздывать обретенные силы, – голос перестал угнетать. – Что делать теперь? Я добился цели похода, но отступление будет расценено как трусость: мол, выкрал чужую женщину и сбежал.

Шергай осторожно кашлянул:

– Повелитель, скоро тебе будет не важно мнение людей.

– Но сейчас важно! – возразил Алтын горячо. – Хорошо, отбросим эти разговоры, они для военачальников. Скажи, остались еще живые рабыни?

– Да, Повелитель. Здешние женщины настолько сладки, что воины никак не насытятся, убивают редко.

Повелитель кивнул. Задумчивый взгляд пронзил стенки шатра, ушел в синее небо.

– Присмотри пару служанок для Умили, отмой, приодень, поставь прислуживать. И… – Алтын запнулся, маг вскинул брови: уж не чудится в голосе вождя страх? – Как она себя чувствует?

Шергай всмотрелся в покрасневшее лицо Повелителя, в который раз подивился силе женщин, ответил торопливо:

– С ней все хорошо. Сперва не понимала, что случилось, испугалась… – Алтын застонал от боли. – Но приняла неволю с немалым мужеством. Очень гордая женщина, и очень красивая, – добавил маг тихо.

Алтын почти всхлипнул:

– Она не для этого жестокого мира, я увезу ее далеко, где все будет для нее свершаться по ее воле и ничто не потревожит, не обидит.

Шергай кивнул, но про себя сдержанно хмыкнул: сперва Повелителю придется завоевать сердце северной красавицы, а это подчас не под силу даже богу.

Снаружи закричали. Алтын насторожился, прикрыл глаза. Шергай мельком подивился, что Повелитель быстро осваивает такие вещи: связался с парящим в небе с раннего утра Борханом, углядел бегущих к шатру воинов.

Стражи преградили путь, но прозвучала мысленная команда. Мимо промчался Али-Шер. Алтын встретил полководца хмурым взглядом, горячая голова упал на колени, в глазах торжество.

– Повелитель, они уходят!

Шергай наморщил лоб:

– Кто уходит?

Али-Шер смерил ничтожного старикашку презрительным взором, мысленно облил помоями, а хмурому вождю пояснил:

– Союзники Арама покидают город! Говорят, что не будут помогать такому подлецу. Униженно молят не портить их вонючие шкуры, дать уйти невозбранно.

Повелитель переглянулся с Шергаем. Али-Шер заплясал зажигательный танец, восхваляя мощь Повелителя, его силу, доблесть, храбрость и щедрость.

– Повелитель, что прикажешь делать? – спросил Али-Шер.

– Для начала прекрати плясать и выйди вон, – рявкнул Алтын.

Полководец присел, как малолетний воришка в чужом саду, сила слов вышвырнула его прочь.

Алтын в задумчивости пригладил подбородок:

– Что он опять задумал? Усыпить бдительность и ударить с тыла?

Шергай пожал плечами, сказал осторожно:

– Возможно, Повелитель, все куда проще. Они и в самом деле уходят.

– Но почему?

– Думаю, Арам призвал их на помощь, умолчав о главной цели захватчиков, то есть доблестного Повелителя, – поправился Шергай.

В глазах Алтына появилось недоумение, брови поднялись.

– Но как можно бросать союзника в беде, ведь мы все равно угрожаем городу, окрестным землям?

Шергай грустно вздохнул, в глазах – печаль от знакомства с человеческой сущностью.

– Повелитель, когда не хочешь делать, уцепишься за любой предлог.

Алтын покачал головой, брови переплелись на переносице, мелькнуло сочувствие к осажденному врагу.

– Может, ты прав. Я слишком долго боялся хитрости и коварства Арама. Эта сволочь всегда действовала не силой, а подлыми интригами, потому и околдовал прекрасную Умилю. Но теперь, чую, его изворотливость не поможет. Пойдем проследим, чтобы трусы ушли без неожиданностей.

Стрый с темным лицом наблюдал за вереницей ратников, всадников, возов. Рядом пыхтел Ратьгой, борода топорщилась сердито, от ругательств дрожала городская стена. Яромир, бледный, как ядовитый гриб, бескровными губами шептал проклятья.

– Сволочи! – буркнул Стрый. – Даже мостки через ров не сбросили, степнякам оставили.

Князь скомандовал хрипло:

– Вольга!

Волхв засопел, посох окутался золотистым свечением, в воздухе задымили два огненных шара. Постеленные взамен сожженного при штурме моста, доски чадно вспыхнули. Из уходящих войск никто не обернулся: простым ратникам стыдно. К Яромиру уже приходило несколько воинов, ушедших от своих князей.

– Не можем служить тому, кто оставил соратника в беде!

Наперерез уходящим войскам двинулась конная лавина, потопталась немного, двинулась рядом. В прокаленном небе раздался злорадный клекот орла.

Яромир отвернулся от бойницы, прошелся взглядом по высыхающему после ночного ливня городу. Раскаленная лучами солнца, влага оттолкнулась от земли облаками пара, дома занавесились молочно-золотистой кисеей, люди ходили неспешно, останавливались, чесали языки.

Красивый город, но ныне поблек: нет главного украшения, сердца, разгоняющего по улицам-жилам жизненную мощь. Холодно, гадко, пусто. Яромир помял левую половину груди, но невидимый нож вонзился еще глубже.

– Сволочи! – ругнулся Ратьгой. – Подарки взять не забыли, особенно Берислав, еще по сторонам поглядывал, кабы чего урвать.

Стрый прогудел раздраженно:

– Что ты прицепился?

Ратьгой ответил сердито, брызгая слюной, как обманутая базарная баба:

– А как иначе?! Если с таким подлецом, как наш князь, знаться не желают, пусть вернут, что приняли из поганых рук. А чё? – удивился воевода злобному взгляду Яромира. – Я бы вернул.

Стрый прогремел насмешливо:

– Да, Ратьгой, с такими друзьями, как ты, враги не нужны.

– Поговори у меня, молокосос, – огрызнулся Ратьгой, напоминая о своем возрасте и темном происхождении Стрыя.

Вольга стукнул посохом, сказал:

– Княже, ныне нам за ворота носу не высунуть. Стрелков осталось – по вежам распихать, да на стене через трое поставить, конников и вовсе… гм… мало.

– Во дела, – присвистнул Ратьгой, – волхв военным делом занялся. Что дальше? Стрый запоет? – И сам рассмеялся шутке.

Могучан смерил старшего воеводу неприветливым взглядом, зашипел по-змеиному.

Яромир смотрел перед собой невидяще. Сердце обливалось кровью при мысли, что степняки снимут осаду и ускачут в поисках легкой добычи, а значит, Умила…

В глазах горячо, валун размером с барана закупорил горло. Ратьгой посмотрел сочувственно, понимающе, мельком покосился на волхва – перекорежило от ненависти. Вольга ответил прямым взором, с толикой превосходства. Воевода скрипнул зубами, уставился в бойницу.

Стрый тронул Яромира за плечо двумя пальцами, больше не поместится, сказал необычайно мягко:

– Княже, не переживай. Не станет он с ней ничего делать, не дурак ведь, будет пытаться завоевать неприступное сердце. А за это время мы с Вольгой что-нибудь придумаем, вызволим лебедушку.

– Спасибо, воевода, – сказал Яромир. – Пойдем в терем, неча народу глаза мозолить.

Медленно спустились со стены. Дружинные подвели коней. Встречный люд приветствовал, князь с натугой растягивал губы, махал дланью. Лица у горожан невеселы: княгиню любят, переживают.

Яромиру не понравились взгляды дружинных, что-то углядел в глубине. Стрый, как почувствовал, сказал негромко:

– Князь, не пужайся, никто не помышляет о предательстве, тебе верны, за княгиню печалуются. Но успели растрепать, что их вожак приперся ради женщины.

Ратьгой оторвался от пышногрудой девахи, спросил резковато:

– И что?

Гором глянул презрительно, лицо воеводы обдало горячее дыхание. Ратьгой поморщился, помесил воздух ладонью.

– Воины бьются по приказу князя, – продолжил Стрый. – Но умирают по зову сердца. А степняк их сердца покорил, покорил. Все слышали кощуны о битвах за женщин, а теперь сами явились свидетелями.

Стрый прав, подумал Яромир обреченно, в груди заныло, ледяной паук сплел паутину, копошился внутри противно. Привыкли к походам ради дани, примучивания нового племени, просто защиты от ворога, желающего отнять добро. Но это все за богатство – говоря прямо, за деньги.

А вот так, бросить несметные полчища на завоевание женщины… От этого веет таинственно и сладко, даже у лютых ненавистников степняков в груди щемит, оно понятно – прикоснулись к прекрасному.

Яромир вздохнул, впереди показался княжий терем: такой неуютный, холодный, гадкий, противный, смердящий, бесполезный, ненужный без Умилы.

Глава восьмая

Лют шагал, печатая шаг. Аспид-змей свернулся вокруг шеи, морда уткнулась в грудную ямку, чудо-меч бессовестно дрых. Лют пару раз теребил белое кольцо, змей с недовольным шипением ослаблял хват.

Каменная тропа закончилась темным провалом, по стене уходили вниз узкие ступени, дно блестело слабыми отсветами багрового. В толстом слое пыли отпечатались глубокие следы. Пальцами гридень придерживался за стену. Снизу тянуло теплом – тяга на спуске как в печной трубе.

Лестница кончилась гладкой плитой, с двух сторон плотно обхваченной обшарпанными стенами скал, проем залит багровыми отсветами. Лют замешкался, гневно тряхнул головой, нарочито припечатал плиту каблуком.

В лицо тянуло теплом, кольчуга играла красноватыми бликами. Змей обеспокоенно приподнял голову, из пасти выметнулась упругая вилка, от стен отразилось шипение.

Плита без зазоров перетекла в мост: широкий, можно разлечься поперек с вытянутыми руками. Мост бугрился гладкими булыжниками, перил не было, каменный язык кончался в темном провале противоположной скалы.

Вход в Навь.

Лют поежился. Напоминание, что он, как воин, несет Правду, помогало мало. Устыдился, шагнул решительно.

Справа потянуло холодом, в скале возник темный провал размером со стену избы. Показалось, в большой нише кто-то есть, кожа лица зудела от острого взгляда. Уловил отголосок хриплого дыхания могучего существа, затем рыкнуло явственней, звякнуло, будто возили по камню… цепью?

Аспид-змей зашипел сердито, ткнул острой мордой в шею. Лют вздрогнул и заспешил к мосту. Сзади зазвякало громче, лопатки свело от тяжелого взора, полного угрозы. Оглянулся, но взгляд воткнулся в ровную тьму… порченную двумя блестками.

Стряхнул посторонние мысли и задумался о предстоящем деле. Шутка ли, проникнуть в подземный терем Нияна – самого жестокого из богов, разве что Ящер поспорит, – схитить адамантовый ларчик.

Мост красиво подсвечивали багровые блики и красно-желтые сполохи. В ущелье гулял теплый ветер – гудело ровно, завораживающе.

Лют прошелся по гладким булыжникам, от обширности и глубины пропасти в голове звенело. Глянул вниз – в широко распахнутых глазах отразился нескончаемый поток пламени.

– Огненная река, – прошептал Лют благоговейно.

Подумать только, смотрит на основу мира, на преграду меж миром живых и мертвых. Идет вольготно, не приходится стоять в толпе душ, жаждущих перейти на тот свет. Хитрый Кащей, устроил вольготный переход, без огненных стражей. Злыдень проклятый.

С высоты разглядел в тугих огненных струях темный горб. Горб увеличился, явилось огромное тело. Странный уплощенный хвост хлопнул по огненной воде, расплавленные брызги едва не долетели до моста. Лют потрясенно проследил, как, издав протяжный рев, от которого задрожала каждая жилка, хозяин Огненной реки, Рыба-Кит, погрузился в пылающие волны.

Аспид-змей ткнулся в шею, поторопил рассерженным шипением. Лют на негнущихся ногах зашагал на тот свет.

В лицо дохнуло холодом: после прогретого воздуха ущелья холод царапнул грязным когтем, плечи передернулись. Темный проем приблизился, в глазах потемнело, сзади подсвечивало багровым. Вскоре Лют остался в мерзком сумраке, холодном и недружелюбном.

Ход, прогрызенный в холодной скале, петлял, как пьяная змея, местами был узок до того, что кольчуга скрипела, высекая искры. С каждым шагом холодом тянуло сильнее, лицо чуточку пощипывало. Аспид-змей шипел недовольно, тыкался за ворот, но кольчуга мешала. Чудо-меч мстил тугой хваткой на горле.

– Какой капризный, – прошипел Лют недовольно, пытаясь ослабить живую удавку.

Ход кончился. Лют пощупал завал: щелястый, можно просунуть руку или голову, но нужно разбросать валуны. Мышцы противно заныли, витязь неохотно ухватился за камень, потянул. С таким же успехом мог тащить землю!

Аспид-змей встрепенулся от сочного ругательства, сполз с шеи, руку воина перевила белая лента. Лют ухватил за хвост, непонимающе повел в воздухе клинком. Молодецки крякнул – полоса металла благородной бледности врубилась в неподъемные валуны.

Оглушительно грякнуло. Эхо испуганно заметалось в проеме. Камни, дрожа от испуга, раскатились по полу. Лют жадно вгляделся в лезвие: чистое, гладкое, словно сошло с наковальни, нет, будто только что шлифованное. Чудо-меч поспешно превратился в змею, пополз к шее.

– Вот ты как можешь! – восхитился Лют.

Змей шипнул довольно, обвил шею потуже.

Плеснуло гнилой багровостью, холодом, безжизненность просторов Нави ужалила. Лют с холодком вгляделся в хмурое небо, поросшее плесенью облаков. Над краем висел багровый с коричневым налетом полукруг, округлым краем книзу: солнце приносит в подземный мир утро.

Хоробр вгляделся с брезгливым удивлением: такое чистое, яркое наверху, под землей солнце похоже на подсохшую язву. Слабые лучи пригладили скелеты деревьев, ветер с привкусом затхлости вяло шевельнул сухую траву.

Лют ступил на земли Нави с холодком в груди. Красноватая почва охотно расступалась, у подошв оплывалась валиком, затягивала. Витязь черпнул горсть сухой земли, принюхался, ноздри затрепетали от запаха крови.

Когда-то Чернобог, владыка Нави, схитил жену у Дажьбога – правда, знающие бают, сама пошла, – разгневанного мужа хитростью обезоружил и прибил к Прадубу, дабы кровь светлого бога стекала под землю, злые силы питала. Дажьбога освободили давно, а запах крови не выветрился, земля и небо по-прежнему красные.

Воин растерянно огляделся: за спиной угрюмая скала, проход манил открытостью, а унылый пейзаж в красных тонах наводил тоску.

Куда идти?

Взгляд зацепился за шероховатость на стыке земли и неба, сапоги затопали, вздымая клубы красноватой пыли.

С каждым шагом становилось тоскливее, пьянящая бодрость от купания в пещерном озере улетучилась. Лют негромко затянул песню, солнце продолжало… восходить, вернее, падать, небо залилось свежепролитой кровью.

Аспид-змей встрепенулся, обвил лентой руку задолго до прихода в деревню. Лют сжал хвост, домишки из темных потрескавшихся бревен внушали опасение: улица пуста, ставни домов сорваны, окна зияют холодными провалами, как глаза чудищ. В деревни одни жилые дома, никаких овинов, амбаров нет. Обитатели Нави в хозяйстве не нуждаются.

– Где они? – спросил Лют тихо.

Аспид-змей глянул укоризненно, зашипел.

– Да ну тебя, – отмахнулся Лют.

Голова змея пристроилась в ладони, Лют пригладил чешую большим пальцем. Неспешно проходя мимо неказистых домов, посматривал, не кинется ли кто.

Никто не вышел навстречу, безмолвные дома остались за спиной. Впереди терпеливо ожидала роща высохших деревьев: кора болезненно белая, стволы скрючены-перекручены, в раскидистых ветвях чудятся костлявые пальцы.

Земля опушки утоптана следами трехпалых лап с глубокими ямками от когтей. Лют поежился, руку захолодил металл. Аспид-змей наполовину перетек в спату, голова требовательно тыкалась в пальцы, требуя ласки.

Сквозь ветви темное солнце казалось запертым в клетку, в ноздри бил трупный запах, сладковато-приторный. Желудок невольно стремился к горлу. Лес оставался безмолвен, иногда страшновато скрипела ветка, похожая на скелет руки. Тут же прокатывалась череда скрипов, будто остальные ждали примера.

Уши царапнул пронзительный писк. Эхо затерялось в мертвых стволах. Лют остановился, живот свело судорогой. Пригладил ладонью через кольчугу, кожу щекотнуло заветное перо, упрятанное за пазуху. Немеркнущий облик перед глазами расцвел красками, будто увидел вживую, в груди потеплело.

– Чаруня, – прошептал Лют благоговейно. Страх отступил, в ушах запели райские птицы, мир осветился ярким теплым светом.

Над головой зашумело, захлопало, волна воздуха жестко ударила в затылок. Среди корявых стволов мелькнуло большое черное тело. Лют вздрогнул. Рощу огласил хриплый посвист, писк, громкие крики, шум крыльев. На ветках возникли, будто протаяли из воздуха, черные лохматые груды. Круглые глаза прожигали, длинные, как наконечник стрелы, клювы грозно щелкали.

Навьи злобно уставились на пришлого: роща наполнилась цокотом, щелканьем, скрипом кривых веток. Показалось, нечисть несколько удивлена. Лют запоздало сообразил: не каждый день в подземном мире объявляется живой. Это наверху навьи меняют обличья, пакостят людям, а здесь живут в облике поганых птиц, отдыхают от злодеяний.

Короткое замешательство пернатых гадов кончилось. Навья упруго оттолкнулась, ветка сухо хрустнула, упала, нечисть растопырила крылья и, едва не чиркая стволы, спикировала на гридня.

Черные перья перечеркнула серебристая полоса. Птица распалась, как бурдюк с грязной водой, половинки шмякнулись к ногам воина. Лют поспешно вытер со лба вонючую кровь. Аспид-змей рассек пополам еще одну любительницу человечины: длинные когти судорожно сжались, взрывая красноватую землю.

Навьи заголосили. Лют поморщился, уши болезненно кололо, будто вбивали гвозди. Черная куча рухнула сверху, кольчуга заскрежетала под ударами клювов и когтей.

Спата полосовала пернатых, к клинку прилипли мокрые перья. Лют промок от вонючей крови, за волосы больно дергали, в глазах потемнело от жестокого удара в темя.

Плеснуло едкой волной, глаза безумно защипало. Оглох от пронзительного писка, заорал в ответ, пальцы стиснули чешуйчатую лапу. Навья с истошным ором захлопала крыльями, ломая их о тела товарок.

Пробился на свободное место. Истрепанная до стыдливой наготы птица рухнула оземь, голова мерзко хрустнула под сапогом.

Навьи пугливо захлопали крыльями. Лют, охваченный азартом, бросился на стаю: наземь падали куски мяса и черные перья. Сухие стволы украсились мокрыми полосами. Будто разбуженные испуганным криком навий, землю проткнули белые изломанные стебли, с сухим хрустом вцепились в сапог, в лицо Люта бросилась земля.

Навьи радостно закричали, сели на гридня, как на мертвую тушу. Лют покатился колобком, птицы заполошно вспорхнули, нерасторопную сплющило.

Из земли, осыпаясь комьями, показались костлявые руки. Уперлись, земля вздыбилась бугорком, словно наружу рвался огромный крот. Грязно-багровое солнце пустило блик на гладкий череп.

Провалы глаз безошибочно уставились на человека, щербатые челюсти плотоядно щелкнули. Рядом земля дрожала: с хрустом пробиваются скелеты рук, черепа блестят, как яйца в лукошке.

Лют поспешно пнул в дыру на месте носа. Череп сорвало с хребта, ствол дерева жестко встретил, брызнули грязно-желтые осколки, словно черепки горшка. Скелет выполз из земли до ключиц – лишенный головы, остановился, руки окрест слепо зашарили.

В спину толкнуло, запахло гнилым теплом, острый клюв разорвал кожу на шее. Кровь обожгла широкой струей. Мгновенно повернувшись, располовинил нахала. Остальные отшатнулись, роняя перья, на ветках уселись крикливыми кучами. В круглых глазах, полных злости, отразился мечущийся человек.

Скелеты гремели сломанными костями, черепа отлетали, щелкая пастями, разбивались о стволы. Лишь один вылез, обломки остальных усеяли землю, будто пировала ватага чудищ, сожравшая стадо коров. Оторванные руки судорожно сжимали кулаки – попадись только.

Лют обрушил удар на скелет, кости рук в лохмотьях плоти и налипшей земли вскинулись в жалкой попытке защититься. Нежить распалась на части. Остов постоял, переступая скрипучими ногами, и нехотя завалился, суча конечностями.

В затылок предупреждающе кольнуло. Наглую навью встретил хищный блеск, под ноги плюхнулось гузно со скрюченными лапами. Грудь с обрезками крыльев пролетела дальше, клюв с глухим стуком пробил ствол дерева.

Навьи на ветках закричали угрюмо, крылья замесили воздух в бессильной ярости. Лют плюнул под ноги, ладонью стер с лица гнусную мазь. Навья кровь пропитала насквозь, липла к телу противно, пробирала дрожью. Девственно-чистый клинок мрачно отражал свет темного солнца.

Птицы снова закричали, в противных голосах послышалось торжество. Земля задрожала, донесся приглушенный пластами рев, почва вздыбилась бугорком. Бугор быстро разросся. Крупными комьями, запорошившими лицо, лопнул уже холм. Освобожденное чудище кровожадно взревело, лапы-бревна грохали в грудь цвета содранного мяса. Грудь и пузо чудища красные, голые, резко контрастировали с зеленой шерстью, густо укрывшей тело.

Лют невольно отступил перед зелено-красной глыбой с оскаленной пастью: клыки влажно блестят, с угла пасти стекает струя слюны. Темные провалы глаз озарил багровый сполох. Звериная морда с острыми, как копья, рогами повернулась в сторону Люта. Тело чудища бугрилось глыбами мышц, ноги выворачивали пласты красноватой земли, от тяжкого шага роща вздрагивала.

Лют кинулся к супротивнику. Зеленое бревно полетело навстречу размазанной полосе, отдача удара едва не вывернула руку. Чудище заревело: меч с трудом впился в тугую плоть, сбрил кусок размером с ладонь. Брызнула дурно пахнущая струя.

В голове воина взорвалось солнце, рот заполнился горячей солью. Дерево жалобно охнуло, но выдержало удар тела в кольчуге. Звонко щелкая, как рассерженные белки, сорвались ветки, захлестали по слипшимся волосам.

Лют разлепил глаза: изображение дрожало от топота. Зверь пригнул покатую голову, острия рогов нацелились в грудь человека. Чудище кровожадно взревело, навьи слетели с веток, закаркали глумливо.

Воин с трудом отвел взгляд от огромных выростов на лбу зверя, что пронижут укрытое броней тело, как лист лопуха. Мышцы жалобно застонали. В последний миг Лют отпрыгнул прочь.

Зверь налетел на дерево, рога легко прошили сухую плоть. Ствол вздрогнул и разлетелся щепой. Лют, пошатываясь, отбежал, в спину ударил обломок дерева. Чудище с досадным ревом кинулось за добычей. За спиной громко затрещало, мимо со свистом пронеслись острые щепки, чудовищный топот приблизился.

В затылок задышало холодом. Лют прыгнул в сторону, когтистая рука промахнулась, задев краем. Люта унесло, как пушинку. Толстый сук жалко хрустнул, излом мертвенно побелел. Гридень свалился под дерево – боком на торчащий из-под корней обломок.

Лют плюнул красным. Спата превратилась в змея, белое тело туго окольцевало руку, язык рассерженно скользит туда-сюда. Пасть приоткрылась, заблестели кинжальные зубы, злое шипение заглушило топот. Лют, покачиваясь, встал, перед глазами расплылось, к сознанию подкатили волны беспамятства. Ноги, хрустя на каждом шагу, поспешили унести хозяина прочь.

Зверь заорал обиженно: земля ходила ходуном, деревья подпрыгивали, толстые пучки корней с треском выдергивались из почвы. Рассерженное чудище продиралось с жутким грохотом, деревья ломались, как соломины, воздух тяжелел от мелкой щепы.

Лют, сбивая ноги, побежал к краю рощи, в голове мелькало обреченное: не уйти. Стиснул зубы, наддал ходу, будто крылья выросли.

Зверь зарычал и понесся гигантскими скачками, когтистые лапы жадно сжимались. Скоро в них хрустнут косточки беглеца, а меж бревен пальцев потечет сладкая кровь. Голова воина пригнулась, будто на затылок уже упала тяжелая лапа. В спину потянуло смертельным холодом, от горячего дыхания зверя замерло сердце.

Аспид-змей обеспокоенно шевелился в руке: гибкие кольца рассыпались, хвост оплел ладонь. Гибкое тело выстрелило вверх, пасть сомкнулась на упругой ветви.

Лют бежал что есть силы. Руку дернуло, плечо захрустело, ноги оторвались от земли и взмыли к небу. Рука натянулась, как струна, болезненно затрещала, волосы упали на лицо, мелькнула оскаленная пасть.

Зверь впустую сомкнул лапы, на спину плюхнулась тяжесть, чудище скакнуло вперед, оглушительно ревя. Лют еле удержался на загривке. Аспид-змей выплюнул ветвь, неуловимо оборачиваясь клинком.

Витязь дернул рукой: острие ударило меж основанием рогатого черепа и хребтом, пробило легко, как гладь воды. Чудище истошно заорало, визг оборвался жалким всхлипом. Могучая глыба каменных мышц обмякла, словно лишилась костей. Рога уткнулись в землю – вошли глубоко – и с оглушительным треском сломались. В оскаленную пасть забилась красноватая земля, ее вымыло густым потоком крови.

Толчок сдернул Люта с загривка, меч влажно выскочил и превратился в змея. Земля приветила жестко, подбросила, внутренности загрохотали, как камни в бочке. Небо и земля бешено крутились, мелькнул ствол дерева. Бок от удара хрустнул, перед глазами раскинулись толстые черви корней.

Навьи озадаченно примолкли, немногие уцелевшие вспорхнули с веток, самая смелая долбанула дохлое чудище в глаз. Хлопнуло, словно проткнули надутый воздухом бычий пузырь, навья с довольным ворчанием погрузила клюв до затылка.

Лют слабо шевельнулся: голову кружит, деревья двоятся, руки и ноги отнялись. Гнусно пискнуло, когти навьи взрыли землю, крылья обдали лицо терпкой волной. Круглый глаз осмотрел лежачего прицельно. Лют приподнял десницу, но рука безвольно опустилась. Навья радостно пискнула, острый клюв нацелился в глаз.

Руку рвануло: Аспид-змей метнулся стрелой. Навья вскрикнула от боли в прокушенной шее. Змей свил тугое кольцо вокруг пернатого и неуловимо обернулся острой спиралью.

Навью разбросало кусками, как снежный ком от удара палкой. Земля тяжко охнула, кровь ударила с силой кулака. Скрюченный меч распрямился с грозным звоном, сквозь бледную сталь просвечивала чешуя.

Лют по-стариковски закряхтел – отбитые внутренности мучительно ныли, руки и ноги слабо двигались. Аспид-змей довольно зашипел, когда острую голову пригладили трясущиеся пальцы, через губу свесился черный язык.

Мертвую тушу чудища облепили навьи – стучали клювами, как дятлы. Покосились недовольно на поднявшегося воина. Лют плюнул в их сторону и заковылял прочь из мертвой рощи.

Глава девятая

Роща неохотно расступалась, деревья еще застилали взор, а ухо чутко прислушалось к неразборчивому гомону. Сперва обрадовался – голоса людские, – потом вспомнил, где находится, и покрепче ухватил змея за хвост.

Неподалеку от рощи бранились мужики: с виду обычные, одеты по-людски, разве что лица немного бледнее. А может, так кажется под светом темного солнца и красного неба.

Спорящие разделились на две кучки, пошли тычки в грудь, один коротко взревел, мощным ударом кулака вышиб у супротивника зубы. Заблестели ножи, лезвия топоров. Мужики с остервенением порубили друг друга, уцелевшие настороженно обернулись к Люту.

Взгляды скользнули по замызганному воину, губы растянулись в ухмылках. Один, на вид постарше остальных, подошел, бесцеремонно жахнул по плечу. Лют глянул недоуменно, мужики захохотали. Старшой глянул подозрительно, принюхался, в глазах мелькнуло сомнение.

– Ты откуда? – спросил он грубым голосом.

– Сверху! – огрызнулся Лют.

Мужики довольно захохотали, старшой посмеялся сдержанно.

– Странный ты какой-то, – сказал он подозрительно.

– Потому что свежий, – буркнул Лют.

Раздался новый взрыв хохота. Гридень удивленно рассматривал мертвецов – не так представлял загробную жизнь. Раны порубленных тел сухи, мясо с синюшным отливом, в мутных глазах грязный солнечный диск.

– А где терем Нияна?

Смех оборвался, как обрубленный. Лицо царапнули холодные взгляды, топорища захрустели в пальцах. Аспид-змей недовольно приподнял голову, бусины глаз холодно смерили шайку.

Старшой спросил настороженно:

– А тебе зачем?

Лют вздохнул сокрушенно:

– Тот, кто послал сюда, велел зайти, навестить.

Старшой понимающе кивнул, все ясно: Нияну, главному пытателю в Нави, иногда, во время страшных болезней или войн, жертвуют не только кровью животных, но и людьми. Кинут средь преступников жребий и выбранных режут во славу Нияна, сбрасывая в провалы земные для услады жестокого бога, чтобы на радостях отвратил беды. Правда, хлопец не похож на преступника. Видать, наверху приключился тяжелый мор, раз пожертвовали воина. Бедолага, хотя мог шагнуть с радостью и гордостью, ведь воин.

Старшой ткнул пальцем за спину:

– Там деревенька будет, спросишь. А мы толком не знаем.

Лют подивился:

– Деревенька? А толку? Видел я одну на пути, пустая, как кувшин сметаны, найденный котом.

– Там есть люд, – успокоил вожак.

– А чего они там?.. – замялся Лют.

Старшой глянул покровительственно, остальные сдержанно ухмыльнулись.

– Живут, – сказал вожак под дружный хохот. – Как наверху, только маются бездельем, ведь трудиться не надо.

– А я думал, тут Ниян лютует, Ящер полосует на части, а Чернобог закусывает.

Старшой отмахнулся:

– Делать им больше неча, еле успевают богам светлым пакостить. Под землей люда больше, неизмеримо. И не все лютые преступники, есть и такие, кто тихо жил, а в ирий не попал, потому что рылом не вышел. Вот тут и устроились.

Лют хмыкнул недоверчиво:

– Так и жив… существуют? Но ведь этих порубили, значит, умерли окончательно?

– Да нет, в полдень раны затянутся – будут как новенькие. Но тебе то не грозит, – успокоил вожак. – Уж тебя Ниян будет рвать особо долго и с удовольствием. Не каждый век такая жертва.

Лют сглотнул ком, коротко поблагодарил. Горизонт двинулся навстречу, в спину ударил беззлобный смех.

Сапоги покорно съедали расстояние. Сперва на стыке неба и земли появилась темная точка, словно муха насидела, потом расширилась, и вскоре Лют различил покатые крыши.

Жители деревни высыпали навстречу пришлому: большинство – старики, несколько зрелых женщин и мужей. Ветхость домов царапала взор: никакого подсобного хозяйства – мертвым есть не надо, значит, стараться незачем.

Обступили, расспрашивали жадно, что наверху творится. Лют коротко отвечал, затем отмахнулся от расспросов, попросил указать на терем Нияна. Деревенские озадаченно смолкли. Лют озлился за пристальные взгляды.

– Жертва я ему, сочная, сладкая! – прорычал он досадливо. – Заблудился в пути, ходче надо в терем попасть, а то истомился, аспид подземный.

– Оно, конечно, другое дело, – сказал старец, разводя руками. – Вон тудыть идить.

Лют проследил за корявым пальцем, насторожился: деревенские поспешно оглядывались, выдыхали огорченно. Послышался топот, зловещее гиканье – к деревне скакал небольшой отряд. Всадники – обычные степняки – вспарывали воздух ударами сабель, а под седалищами… скелеты коней. Сквозь сплетение ребер просвечивала земля, степняков подбрасывало, зады плюхались на хребты, обтянутые потниками. Ор. Визг.

И то верно, подумал Лют со смешанным чувством, конь – животное, любимое светлыми богами, ни одной плохой приметы с конями у людей нет, резные обереги в виде лошажьих головок отгоняют нечисть, так к лицу ли… э-э… к морде ли благородному зверью прислуживать темным? Вот злыдни и изгаляются, оживляют костяки нечистой волшбой, тьфу!

Лют подивился, что деревенские остались на месте, словно степняки несли добрую весть.

– А толку? – отмахнулся на вопрос старик, поглядев на солнце. – Все равно…

Лют поначалу не понял, что за «все равно». Ах да, полдень скоро, оживут, но стоять, как бараны, терпеливо ожидая участи быть порубленным – а боль-то чувствуют! – странно и глупо.

Всадники налетели с гиканьем, злобным посвистом. Сабли врубились в бескровную плоть, отворились сухие раны. Деревенщина с криками упала в пыль, острые копыта мертвецких коней втаптывали останки.

Лют не понял: откуда здесь степняки, вроде у них свое обиталище? Хотя в Нави ежедневно мучают и пытают, а кто может пытать крестьянина лучше степняка?

Мыль пронеслась быстро, как блик болезненно-багрового солнца на клинке. Аспид-змей размытой полосой перечеркнул плетенку груди, вылез из широких щелей колен всадника. Степняк заорал дурным голосом, обрубки ног свалились в пыль, следом рухнул незадачливый хозяин. Смерть-конь рассыпался грудой белых обломков.

Вожак степняков закричал предостерегающе, натянул поводья, едва не отрывая от сухого черепа с жутковатыми провалами глаз обломки. На дерзкого ринулось пятеро.

Один не утерпел, опередил соратников: пасть оскалена, глаза дико вращаются, острая сабля готова обрушиться на русую голову. Звякнуло, степняка дернуло за ногу, покатился с хребта. Лют пинком проломил череп.

Смерть-конь вздыбился: пасть немо распахнута, плиты зубов звонко щелкают. Груда костей прыгала диким козлом, пытаясь сбросить нового сидельца. Лют приласкал лобную кость ударом рукояти. Аспид-змей наполовину обернулся змеем, зашипел сердито. Нежить успокоилась, указке поводьев слушалась беспрекословно.

Лют разогнал коня. Степняки сжали сабли, в глазах отразился дерзкий воин, скачущий во весь опор. Хоробр заорал, поводья оттянулись до ушей. Степняки удивленно глянули на взлетевшую груду костей. Один зазевался – острое копыто проломило череп с тонким хрустом, будто скорлупу печенного в золе яйца.

Смерть-конь грянулся. Лют с холодком подумал: кабы не развалился. Но скелет, скрипя и громыхая суставами, выдержал, ловко развернулся – огорошенные степняки скатились с костлявых спин с разрубленными затылками. Лют глянул на уцелевших, те в страхе – выходит, и мертвые боятся! – отступили.

По телу прошлась горячая волна, кровь шибанула в кончики пальцев, вспенилась. Грудь гордо распирало. Меч плашмя ударил по ребрам, прикрытым потником, ветер ударил в лицо, поле огласилось частой дробью, словно просыпали мешок гороха над железной плитой.

На хребте сиделось неудобно – при каждом шаге подбрасывало, копчик пронзала боль. Лют ерзал и так и сяк, шипел сквозь зубы. Не зная усталости, смерть-конь скакал быстрее стрелы. Костяк скрипел, как несмазанные ставни; хрустел, как дряхлые половицы под сапогом великана; щелкал, стонал. Лют пригнулся к уродливому черепу: Аспид-змей обвил шею, спит – глаза сжаты в щелку.

Мимо проносились безжизненные рощи, поля странных камней, обликом похожих на застывших людей, а также нечисть, от одного вида которой волосы на затылке топорщились, как хвост у испуганной вороны.

Мелькали дряхлые деревушки, жители недоуменно чесали затылки, брели, словно сонные мухи: безвольные, вялые, как и надлежит умрунам. Кое-где в деревни врывались вооруженные отряды. Лют уловил жалобные крики: звучат вяло, да и разбойники рубят машинально, без поганого азарта.

Опасных чудищ, исконных обитателей Нави, мало, видать, повылезали на поверхность, сейчас там ночь. Лют зевнул, тряхнул головой, с завистью покосился на белое кольцо на шее.

Впереди появилась черная полоска, которая постепенно ширилась, удлинялась. Лют с холодком понял, что скачет к огромному ущелью, да что там ущелью – целой пропасти, похожей на рану от гигантского топора.

Над провалом воздух дрожал, выстреливал темными язычками. Нос брезгливо сморщился от легкого отголоска вони, позже пришлось закрыться рукавом, глаза заслезились.

Смерть-конь пошел мелкой рысью, но скрипел, постанывал и хряскал, как при безудержном галопе. Лют поморщился – показалось, что сидит у двери корчмы, где петли не смазывали тыщу лет.

От провала пахнуло мощной волной гнили, желудок скакнул к горлу, ушибся о стиснутые зубы, рухнул обратно. Лют подошел к краю с худой миной, стена изломанного жаром и вонью воздуха нехотя расступилась, от взгляда вниз закружилась голова.

Поглядел по сторонам, но разрыв тянулся на многие версты. Можно проскакать, миновать безопасно, но чутье сказало неумолимо: вниз! Лют вздохнул, оглядел пустой пейзаж, внутренне содрогнулся холодности, скудости, унылости и убогости. Этим веяло от каждого домика, деревца, травинки, крупицы красной почвы.

Поневоле стало жаль людей, попавших сюда. Вроде у них сносное существование – не испытывают жажды, голода, не надо стараться обеспечить семью, детей, а раз так – никто не трудится, бездельничают. В Нави существование лишено смысла.

Вон, в ирии не только поют и пируют, а также дерутся меж собой, но и помогают богам в извечной борьбе с темными силами. Помогают нести свет, присматривают сверху за потомством. На небесах каждый занят делом. Врут те, кто бает: в ирии беззаботное существование – беззаботно живут под землей. Вона с какими постными мордами ходят, хоть и существуют без хлопот, а все-таки чего-то не хватает.

Род не зря дал человеку капельку своей крови, именно она отличает его от животных, дивиев, что речью обладают, а на деле живут как животные: ничего не строят, ни за что не борются. В Нави у людей нет цели, пусть даже такой мелкой, как прокормить себя, божественное начало задавлено пластами времени бессмысленного существования. Лют вспомнил лица встречных людей – у всех, даже степняков, лица пустые, огонь в глазах потух. Поначалу огорчился, увидев, что хоть и мертвые, а живут. Что толку тогда наверху жить праведно, ежели достаточно не совершать злодеяний, попадешь в Навь, будешь жить беззаботно, как эти. Но живут без цели, это для человека и есть ад.

Подумалось, что наверху многие вздохнут с облегчением, услышав про такую жизню: они и так не особо стремятся быть человеками, а узнав, что ничего за леность и дурость не грозит, – вовсе превратятся в животных. Нет уж, решил Лют твердо, если кто и спросит, что тут видел, наплету про пытки на каждом шагу, огненные реки, про боль, к которой привыкнуть нельзя, и прочие ужасы. Пусть хотя бы из страха перед загробной жизнью стараются быть чистенькими. А то беда…

Руку дернуло. Лют непонимающе глянул на нервного смерть-коня. Скелет уперся четырьмя копытами, рвался на свободу. Витязь отпустил поводья.

– Скачи отсюда, – буркнул милостиво.

Смерть-конь повел черепом – страшновато смотреть в пустые глазницы. Лют поневоле ждал, что костяк ржанет нечистым голосом, но скелет ходко скрылся, подняв тучу красноватой пыли. Аспид-змей заворочался, белое кольцо ослабило хват на шее, мелькнул черный язык, раздалось сердитое шипение.

Лют непонимающе поглядел на белую ленту, обвившую руку. Хвост настойчиво ткнулся в ладонь, отвердел. Половина гибкого тела превратилась в металл, змеиная пасть оскалилась, хищно заблестели изогнутые зубы, холодные бусины глаз загорелись гневом.

Лют обернулся: перед глазами красноватый стол степи, унылой, как прогоревший купец. Земля у сапог взорвалась комьями, из дыры выметнулось гибкое бревно с оскаленной пастью, бедро заполыхало острой болью. Мягко плюхнулся, спата рубанула чешуйчатое тело. Черные чешуйки хрустнули, встопорщились, меч впился в гибкое тело с влажным звуком, будто рубил огромный сочный стебель.

Змеиное тело дернулось, земля взбугрилась высоким валом, полетели комья, в воздухе задергался хвост. Крича от боли, Лют ударил вновь в дымящуюся черную рану. Обезглавленное тело задергалось в судорогах, мечась по земле, брызгая кровью. Сплетающийся и расплетающийся клубок подскочил к краю и ухнул в пропасть.

Лют схватился за бедро. Боль жгла каленым железом. Отрубленная голова жадно впилась в плоть, вылезла из раны неохотно, с ядовитых ножей зубов стекали крупные алые капли.

Земля вокруг забугрилась толстыми валами, будто ползли откормленные до свинских размеров кроты. Витязь поспешно встал – укол боли в бедре отозвался ослепительной вспышкой. Заорал в ярости, зрение очистилось, острие спаты ударило в бугор. Чвакнуло, из-под земли забился черный бурунчик, тело змеи расшвыряло землю, оскаленная пасть злобно зашипела.

Зев с торчащими кинжалами перечеркнула бледная полоса, голова лопнула, как бурдюк с вином, черное бревно задергалось в агонии. Справа из-под земли вынырнула змеиная голова. Лют заорал, метнулся молнией, гадину разбросало трепыхающимися кусками. Витязь кинулся к следующей, боль в бедре стегнула ужасающе сильно, сознание на миг померкло. Сильный удар в ключицу едва не опрокинул. Лют ухватил толстую голову, потащил из тела ядовитые зубы.

В голове потемнело, члены сковала смертельная слабость, в спину ударил кулак прогретого над краем воздуха, вслепую отмахнулся мечом. В лицо брызнуло едкой струей, зашипела плавящаяся кожа. От дикой боли невольно закричал, глаз лопнул с мерзким хлопком, щеку ожег поток слизи.

Отчаяние утраты стегнуло огненным кнутом, в бешенстве обрушил град ударов, гибкое бревно заплюхало, брызнули обломки чешуи – с неимоверным трудом Лют оторвал змеиную голову от ключицы.

Половину лица сжирала неимоверная боль, ломоть щеки свесился через подбородок, кровь залила кольчугу. Тупая боль растеклась, мышцы свело судорогой, кости хрустели, сердце билось медленней, от змеиного яда кровь густела.

Аспид-змей наполовину обернулся змеей, встревоженно всмотрелся в изуродованное лицо. Лют оступился.

Тело беспомощно завертело, как сухой лист, в ушах противно засвистел ветер, от ног к поясу поднялся смертельный холод. Аспид-змей вновь стал клинком, острие впилось в твердую стену пропасти. Хрустнуло, брызнула горячая крошка.

Страшный рывок едва не вырвал руку из плеча, пальцы на рукояти расцепились. Запястье обвил змеиный хвост, клинок косо вышел из черной стены, желудок вновь устремился к горлу.

Ощущение поражения дохнуло смертельным холодом, в стынущей груди защемило. Лют взъярился, загустевшая кровь потекла прытче. С силой воткнул меч в стену – тяжесть тела едва не увлекла вниз, но удержался.

Лезвие резало стену, как лист пергамента, в изуродованное лицо стучали мелкие градинки. Витязь заскользил вниз, как водомерка по водной глади, дно быстро приближалось.

Каменная крошка посекла уцелевший глаз, от отчаяния руки едва не разжались с черена. Злобно рыча, Лют продолжил спуск: руки потряхивает, носы сапог бьются о твердые выступы, пальцы противно хрустят, внутри хлюпает.

Дно с силой ударило в пятки, челюсти схлопнулись, прикусив язык до крови. Лют слепо шагнул, сознание затопила невыносимая боль. Пришло ощущение падения, жестокий удар в лицо удесятерил терзавшую боль, и сознание погасло, как задутая лучина.

Аспид-змей сполз на горячую землю, зашипел, глядя на мертвеца. Черный раздвоенный язык выстреливал, как кулак задиристого бойца в потешной сходке, голова приблизилась к окровавленной шее, в открытой пасти сверкнули кривые зубы и вонзились в стынущую плоть.

Глава десятая

Закатное солнце позолотило траву, верхушки шатров. Степняки неспешно ходили по полю, вяло ругались. Горели костры, воины играли в кости, зеваки сгрудились стеной, азартно покрикивали, бились об заклад.

К шатру из белой ткани, чистой, как горная вершина, робко просеменила светловолосая девушка с кожаным бурдюком – тяжесть пригибала к земле. Грозный окрик заморозил кровь, ножки застыли, обернулась, подходящий степняк с удовольствием отметил страх в невинно-голубых глазах.

– Ты чего? – спросил степняк грубо.

Девица ответила дрожащими губами:

– Воды несу для государыни.

Воин покивал, обошел замершую девку кругом, в темных глазах появился жадный огонек. Девушка вскрикнула, когда сильные руки жестко нагнули, юбка задралась на спину, ноги обдало холодом. Степняк споро овладел, хрипло рыча и постанывая, узловатые пальцы мяли белоснежные ягодицы, пятная красными полосами. Довольно рыкнув, небрежно отшвырнул девушку, натянул портки, ладонь утерла трудовой пот.

Девица униженно стояла на четвереньках. Послышались грубые смешки, гортанная речь. Пугливо одернула юбку, встала, с трудом сдерживая слезы унижения, схватила бурдюк и под язвительными насмешками скрылась в шатре.

Полог приглушил закатный свет, потемнело, бурдюк плюхнулся на пол, горячая запруда прорвалась, залила щеки. К ней беспокойно дернулась молоденькая девчушка, тонкими ручками пригладила волосы, зашептала успокаивающе:

– Что случилось, Белава? Обидел кто?

Княгиня горько усмехнулась наивному вопросу, подошла, властно отстранила помощницу.

– Не мешай, Жилена, – сказала она твердо. – Полежи.

Жилена вскинула дрожащие глаза, мельком позавидовала восхитительному платью госпожи, отошла. Умила прижала Белаву к груди как младшую сестру. Девица судорожно всхлипнула, зарыдала в голос. Княгиня ласково гладила девушку по голове, вздрагивающим плечам.

– Тш-ш, все позади, милая, – шепнула она ласково.

Белава всхлипнула, захлебываясь рыданиями, сказала:

– Да как же, государыня! И шагу не ступишь без поганых рож, глаза так и сверкают похотью, житья нет.

Умила прижала Белаву крепче, но промолчала: в самом деле, что толку? Даже ее могут попользовать, как служанку, странно, что до сих пор не ворвались, а неведомый Повелитель, для кого похитили два дня тому, так и не объявился.

Сердце заныло: перед глазами лицо Яромира, нелегко милому, а тут еще и ее похитили. Что, если потребуют открыть ворота города в обмен на ее освобождение? Ведь откроет, он ради нее на все пойдет. Взгляд затуманился, грудь стеснилась острой жалостью, княгиня разрыдалась в голос. Белава поспешно начала утешать, у самой по щекам текли ручьи. Жилена поднялась, обняла обеих, заревели дружно.

Сквозь нежную ткань шатра просачивался свет, но потихоньку мерк – потолок потемнел, очертания роскошных перин, шкур, золотой посуды размылись. Женщины оторвались друг от друга, протерли глаза, невесело рассмеялись.

Жилена спохватилась, разожгла светильники искусной работы, заправленные нежным душистым маслом. Белава отвела госпожу к вороху роскошных подушек, гибкое тело княгини ласково стиснули мягкие объятия, служанка подала чашу с водой. Умила благодарно кивнула, пригубила толику.

– Слышала я, госпожа, что ихний повелитель должон наведаться, – прошептала Жилена, трепеща от ужаса.

Лицо Умилы потемнело, пальцы стиснули чашу. Княгиня раздвинула алые губы в ослепительной улыбке, сказала беспечно:

– Вряд ли… Он уже два дня не показывается, боится, – закончила она с язвительным смешком.

Белава подхватила:

– Точно, мужики перед собой грозные, петушатся, а перед настоящей женщиной робеют.

Умила раздвинула губы, принимая лесть, вода показалась земляничным медом. За стенками шатра зашумело, по сердцу княгини неприятно царапнуло, лица служанок побелели. Ярко освещенный шатер погрузился во тьму, звуки пропали. Умила помяла виски пальцами, прогоняя внезапный страх. Взгляд ее отвердел, приобрел надменность.

– Девкам освободить шатер для встречи Повелителя с пленницей, – скомандовал старческий голос.

С упавшим сердцем Умила стиснула зубы, на испуганных девушек взглянула успокаивающе, приободрила улыбкой:

– Ступайте.

Белава шагнула нерешительно: в распахнутых глазах дрожат крупные капли.

– А как же ты, госпожа, ведь главный аспид явился?

Несмотря на противный холодок, княгиня улыбнулась беспечно:

– Ничего не сделает, не для того похищал, ступайте.

Служанки вышли, поглядывая на госпожу сочувственно, за пологом раздались жесткие мужские голоса, резко оборвались. Голову княгини будто стиснул железный обруч. Белава едва не застонала, но заставила спину держаться ровно, а вошедшего рослого, бритого наголо степняка встретила презрительным взглядом.

Могущественный властелин конной орды замер у порога. К обнаженной груди прижимал резной ларчик, цепь с самоцветами переливалась живыми огнями. Темными глазами смотрел с восторгом и некоторым испугом. Лицо показалось смутно знакомым. Умила лихорадочно попыталась припомнить, где видела.

Степняк медленно двинулся, от ног отлетали расшитые золотом подушки, сминались драгоценные ковры, зазвенела опрокинутая ваза с диковинными фруктами, которыми княгиня побрезговала.

Умилу окатило скрытой мощью, пахнуло крепким мужским потом, сердечко затрепетало, но степняка кольнул холодный взгляд, при виде ларчика губки скривились презрительно. Алтын замер в нескольких шагах от сидящей княгини, глаза впитывали божественный образ, ларчик в ладонях тонко похрустывал.

Умила пригляделась к растерянному завоевателю, замешательство сменилось пренебрежением. Тонкое полукружье брови изогнулось надменно, Алтын вздрогнул от язвительного голоса.

– Ты что-то принес на продажу? Извини, но лучше предложи товар служанкам.

Повелителя покоробило. Поднятая из темных глубин волна смыла неловкость, и он сказал грубовато:

– Нет, Умиля, в ларце подарки. Такие, каких достойна только ты. Я говорил, что добуду эти сокровища, но ты не верила, смеялась.

Княгиня вгляделась в суровое лицо, отшатнулась, лицо исказилось смятением, смешанным со страхом. Алтын сжал зубы, сдерживая стон: она не должна страдать!

– Ты? – прошептала она неверяще. На лице отразилось воспоминание далеких дней юности, события после конца битвы на Пепельном валу, где встретила милого. Правда, тогда за ней ухаживал и сын Кочубея – степного повелителя, принявшего основной удар ясагов. – Ты, – повторила она с дрожью.

Алтын коротко кивнул, княгиня испуганно поджала ноги, недоуменно посмотрела на резную крышку ларчика. Повелитель отступил на шаг, ладонь сомкнулась на кожаном мешочке, подвешенном на шее.

– Да, Умиля, – сказал он с горечью. – Я тот, кого ты отвергла, как вот этот подарок.

На ладони Повелителя появилась нитка зеленого бисера. Умила против воли смутилась, по телу прошла жаркая волна: надо же, дикий степняк не забыл, даже отвергнутый подарок сохранил, добыл легендарные сокровища, о которых грезила юной девушкой. Княгиня смятенно встряхнулась, поспешно отогнала глупые мысли. Алтын зябко поежился от холодного взгляда.

– И зачем ты это принес? – спросила она надменно. – Думаешь, тогда не взяла, а теперь приму с радостью?

Степняк смущенно развел руками, отвел взгляд.

– Нет, но… – Грозный Повелитель поперхнулся словами, но придумать ничего не мог, ибо все мысли занимало прекрасное существо, о котором так долго мечтал десять лет, что приходила каждую ночь, мучила, жгла сердце, заставляла совершать безумные поступки.

Умила смерила взглядом смятенного степняка, внезапно пожалела – все-таки старался. Но молвила язвительно:

– Унеси это барахло. Раздай тем девкам, что согревали твое ложе все эти годы, – добавила она несколько раздраженно.

Алтын всплеснул руками, заговорил горячо:

– Какие девки? Все годы думал лишь о тебе. Ты являлась в снах, дразнила, проказничала. На что другие женщины, если я видел тебя – единственно настоящую в мире, а остальные жалкие подделки под тебя? Что мне с тех безымянных, коих мял и тут же прогонял, корил себя за гадкую слабость, но думал всегда о тебе?

Умила нервно теребила косу. Спохватилась, рассерженно дернула – медовая коса, толщиной с руку, улеглась поперек груди. Алтын оторвал жадный взгляд, утонул в море бездонно-синих глаз.

– Красно говоришь, – хмыкнула княгиня, надеясь, что грубый степняк не заметит смущения. – Но зачем все это? Ты похитил меня, содержишь пленницей, истязаешь.

– Что ты говоришь? – залепетал Повелитель испуганно. – Тебя кто-то обидел из моих людей? Скажи кто, я разорву на части. Никто не должен причинять тебе боль, я убью каждого ублюдка, осмелившегося сделать такое!

От него пахнуло волной неистового жара, тело княгини затрепетало. Умила с трудом взяла себя в руки, сказала холодно:

– Тогда убей себя. Ты держишь меня в плену, каждый миг вдали от дома и любимого мужа доставляет пытку.

Алтын шумно выдохнул. На белоснежной стенке шатра грозно заклубилась тень, пахнуло льдом и смертью. Умила невольно отшатнулась от горящего взгляда.

– Не говори об этом подлеце! – громыхнул Алтын. Сердце княгини испуганно сжалось, Умиле сделалось дурно. – Он обманом украл тебя, околдовал подлой волшбой, заставил страдать и мучиться. Я его убью!

Умила съежилась: от слов степняка тяжко, виски пульсируют болью, мышцы разварены болезненной слабостью, во рту сухо. Гордо выпрямила спину, на степняка поглядела снизу вверх, будто он стоит в цепях и в ее воле сделать с ним все, что угодно. Головка вздернута надменно.

– Ты пустой брехун! – припечатала она жестко. – Только что я едва не умерла от боли, а ты не торопишься себя наказывать. А то, что зовешь колдовством, на самом деле – любовь. Она тебе недоступна, и не удивительно.

Алтын затрясся от злости и унижения, с резного столика слетели золотые блюда, снедь запачкала драгоценные ковры, в руке блеснул изящный нож.

– Прости, Умиля!

Лезвие впилось в литые пластины груди. Умила невольно вскрикнула. Рана глумливо улыбнулась, хлынула широкая струя, золотые звенья окрасились красным. Алтын бестрепетно полоснул грудь еще раз, и еще, торс окрасился красным, пояс штанов намок и потяжелел.

– Прекрати, – вскрикнула Умила с жалостью.

Повинуясь безотчетному порыву, подбежала к окровавленному мужчине, промокнула горячие раны платком из драгоценной ткани. Повелитель отбросил нож, красное лезвие затерялось в ворохе роскоши. Ладонями сжал изящные запястья и бережно поднес ко рту, чувствуя отвратительную жесткость и грубость губ, способных поцарапать нежную кожу.

Умила дернулась, как ужаленная, щеки вспыхнули закатным румянцем. Алтын невольно отступил на шаг, восхищенный, приложил ладонь к сердцу. Княгиня нахмурилась, топнула ножкой:

– Не смей прикасаться ко мне!

Повелитель вздрогнул, на лице проступила обида. Умила села на ворох подушек, ларчик отлетел от удара, драгоценности рассыпалась по полу, в шатре посветлело. С восторгом княгиня прикипела взглядом к дивным изделиям, но вслух сказала хмуро:

– Убери эти железяки и камушки. Я не ворона.

– Конечно, сделаю, что пожелаешь, – сказал степняк с жаром.

Княгиня изогнула бровь насмешливо:

– Да? Тогда отправь меня домой.

С потемневшим лицом Алтын качнул головой, капельки пота ярко блеснули.

– Этого я сделать не могу.

Умила понимающе кивнула, сказала язвительно:

– Понятно. И правду говорят, что ты не мужчина: настоящий мужчина держит слово.

– Кто такое сказал?! – рыкнул Алтын грозно, но увидел гримасу боли на нежном лице и заговорил глухо: – Я понимаю, ты хочешь обидеть меня, задеть, но зачем? Что я сделал тебе плохого? Я люблю тебя, неужели не видишь?

Умила изогнула бровь – Повелитель тут же почувствовал себя распоследним дерьмом – и сказала насмешливо:

– Извини, не вижу. И почему – непонятно.

Алтын засопел, гневный взгляд сместил на стенку шатра – ткань дрогнула, потемнела. Раны на груди схватились плотной коркой. Княгиня со страхом услышала ломкий хруст – короста отвалилась, явив розоватые полосы молодой кожи. Повелитель заговорил, не обращая внимания на такие мелочи:

– Умиля, я десять лет не знал покоя, метался по миру, пытался заглушить нестерпимую боль, но всюду меня преследовал твой прекрасный облик. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу твое лицо, такое милое, нежное, тонкое, чистое, восхитительное, несравненное. Мое сердце давно разлетелось лохмотьями, не выдержав постоянной боли. Я прошел горы и моря, пески и бескрайние леса, чтобы добыть для тебя драгоценные диковины, усладить твой взор, вызвать божественную улыбку. Я ради тебя направился в безжизненные пески и изменился, изменился! И все ради тебя. Почему отвергаешь меня?

Умила выслушала холодно, коротко кивнула. Слова степняка больно ранили.

– Это все? Спасибо за теплые слова, а теперь оставь меня, ты меня утомил.

Алтын дернулся, посмотрел неверяще. Ему казалось, после такой речи даже железное сердце дрогнет, смилостивится. Княгиня смотрела холодно, синие глаза блестели сталью, кромсали горячее степняцкое сердце. Повелитель повернулся, сгорбился и, пошатываясь, пошел к пологу. Тень съежилась, поблекла.

Умила с облегчением глянула в спину Повелителю. Руки мелко дрожали, над верхней губой застыли бисеринки пота. Страшная тяжесть, связанная с присутствием Повелителя, исчезла. Княгиня нашла в себе силы усмехнуться: и почему так боюсь этого глупца? Впрочем, все они глупцы. Может, только любимый Яромир не так глуп, а остальные – сущие болваны. Думают, если свалить к ногам драгоценные побрякушки – ух, как переливаются на полу! – наговорить кучу сладких слов, то женщина тут же кинется на шею. Дурачье!

Княгиня тяжело вздохнула, вспомнила супруга, сердце сладко защемило. Сейчас бы оказаться в его могучих объятиях, почувствовать жар крепкого тела. Кровь невольно заструилась по жилам, погорячела, княгиня мечтательно улыбнулась.

Алтын протянул руку к пологу, вздрогнул, глаза налились бешенством. Умила посмотрела недоуменно на хмурого степняка, идущего к ней, губы скривились для язвительного вопроса.

– Так ты думаешь – он лучше?! – рявкнул Алтын. Умила вздрогнула, в груди похолодело. – Сейчас я тебе покажу, кто лучше!

Звериным прыжком Повелитель оказался рядом с Умилой, схватил за запястье, вздернул на ноги. В прекрасных глазах мелькнул страх, но княгиня скривила презрительно губы и посмотрела холодно, надменно. Алтын зарычал, пятерней вцепился в ворот прекрасного платья. Тонкая ткань громко треснула, крупная грудь упруго качнулась – степняк отступил, ослепленный божественной красотой. Щеку Алтына ожгла пощечина.

Умила прикрыла грудь рукой, сказала холодно:

– Уходи, у тебя еще есть возможность сохранить лицо.

Алтын расхохотался. Ее лицо дрогнуло, проступила неуверенность, страх перед казавшимся невозможным ранее осквернением. Повелитель снял золотую цепь – звенья грянулись в углу – и пошел на гордую княжну, глядя хищно.

Умила отступила на шаг, в плечи жестко впились пальцы. Алтын увидел перекошенное болью лицо, злорадно рыкнул. Умила ударила коленом Повелителя в низ живота, отчего тот хрюкнул и согнулся в поясе. Мимо мелькнуло полуобнаженное тело – княгиня метнулась к выходу. Степняк жадно схватил за пышную косу, с силой дернул – нежная шейка хрустнула, пол ударил жестоко. От боли у Умилы выступили слезы.

Алтын, хрипло рыча, потащил за волосы, ворох подушек смялся под женским телом, руки потянулись к остаткам платья – ткань порскнула в стороны. Красота обнаженного тела ослепила, но Повелитель, трясясь от обиды, ногой перевернул Умилу на спину и камнем рухнул сверху. Твердое колено безжалостно раздвинуло стройные ноги, мышцы жалобно затрещали, женский крик взвеселил горячее сердце.

Алтын вошел грубо, резко, княгиню затопила волна омерзения, от бессилия потекли слезы. Зубы впились в загорелое плечо, степняк взревел, хлесткий удар ладони разбил полные губы, будто сочные ягоды. В голове княгини вспыхнуло солнце, во рту появилась противная сырость. Повелитель, стиснув тонкие запястья, уже багровые, вторгался грубо, зло – ярость прожитых лет нашла выход.

Умила отвернула голову. Жестокая боль разрывала на части, от унижения трясло, безжалостно била дурнота. Тень на стенке шатра двигалась хищно, с ненавистью, будто убивала злейшего врага.

Слезы ослепили, оглушающий звон в голове возрос многократно, падение в спасительную темноту совпало с довольным рыком.

Глава одиннадцатая

Лют очнулся, рывком поднялся. Широко распахнутыми глазами непонимающе оглядел дно провала: освещен малость красноватым светом, глубокие трещины густо паруют. Пальцы неверяще коснулись глаз, кожи лица: в зеркало можно не смотреться – все цело! И бедро здорово, в прореху ткани виден – застарелый! – рубец.

От мощной радости пустился в пляс, белое кольцо на шее выдвинуло недовольную морду, прошипело укоризненно. Лют потрясенно уставился на чешуйчатую морду, в голове со скрипом закрутились невидимые жернова.

– Это ты спас? – прохрипел он ошеломленно. – Но как?

Аспид-змей уткнул морду в шею, заснул. Лют запоздало поблагодарил гада и принялся старательно избавляться от мешанины мыслей в голове: то и дело прорывало то ужасом смерти, то животной радостью, то слезами облегчения.

Двинулся по дну провала, едва не провалился в скрытую паром трещину – глубину даже представить страшно. Пошел впритирку по стеночке, что тянулась бесконечным бугристым полотном. Глянул наверх, подивился узкой красноватой полоске, потом пробило испариной: это ж подземное небо!

Заскучал от бесцельной ходьбы вдоль стены, тряхнул головой, мысленно выругался.

– Ну, ничё, мне после… смерти простительно, – буркнул он.

На миг подумалось страшное: превратился в умруна, ожившего мертвяка! Желудок скрутило жестокой судорогой, жадно прислушался к ощущениям тела: все так же, как до… падения в пропасть.

– Человек я! – крикнул он, разгоняя дурные мысли. – Витязь!

Бодро зашагал к противоположной стене, которая выглядела расплывчатым пятном. По дну гулял недобрый ветер, от пакостных запахов корежило. Вокруг шипело, булькало. Лют вглядывался в слой пара, сквозь белесые складки виднелись смутные очертания каких-то гадов, насекомых размером с кулак.

Дважды едва не падал в широкие щели, клял слабое освещение и коварный туман, двигался дальше. Противоположная стена постепенно вырисовывалась, словно просто сфокусировал взгляд: трещины, бугры, выступы, россыпь норок, где что-то мелькает.

Куда дальше? Спуститься – одно, а вот подняться… Земля мелко задрожала, послышались животные крики, Лют повернул голову на шум. Пелена пара пошла рябью, мощная волна воздуха обнажила растрескавшееся дно пропасти. Лют со стоном поглядел на бегущую массу, похожую на падение валунов с вершины горы.

Стадо диковинных зверей взревывало, животные стукались лобастыми головами, копыта дробили сухую землю, в оскаленных пастях блестели слюнявые иглы. То один, то другой зверь с воплем ужаса проваливался в разломы. По стаду шла рябь, косматые звери падали, копыта сородичей плющили в мокрые лепешки.

Лют побежал со всей мочи, дрожь земли нарастала, разметая запахи гниения, в нос шибанула волна звериного духа. Стена приближалась медленно. Лют взревывал не хуже косматых четвероногих, мышцы трещали от натуги, ноги заливало проклятое онемение.

Узкая расселина со скрипом приютила разгоряченное тело. За спиной грохотало, от рева лопались барабанные перепонки, в железные кольца стучала мелкая крошка. Живая лавина проносилась бесконечно долго. Лют изнылся – плевал в грязную шерсть, топал ножкой.

В стену грянуло так, что она задрожала, сапоги обдала горячая волна, мимо расселины мелькнула оскаленная пасть, сородичи равнодушно мчались дальше. Голова лопнула, в опасной близости от ног просвистели иглы зубов. Лют выдернул из плотной, как камень, стены длинный голубоватый зуб, попробовал острие, по спине пробежал холодок от вида жирной капли крови на подушечке пальца.

Мелькнул последний зверь, похожий на валун, обложенный шерстистой шкурой, в расселину влетело облако пыли, плотное, как водяная взвесь поздней осенью, на зубах противно заскрипело. Топот удалялся. Лют вышел из расселины, спотыкаясь на проломленной корке земли. Дно уязвили широкие трещины, откуда били упругие струи горячего пара, злобно шипя.

Долго бродил вдоль стены в поисках прохода. Полоска красного неба над головой почернела: вид жутковатый, хотя темноты раньше не боялся. И в ущелье потемнело – глаза едва различали очертания стены, дна. Ползущая по стене рука пробила твердь, пальцы обдало холодом. Вгляделся в темный проем, пожал плечами, скрылся в прохладной пещере.

Глаза привыкли к темноте, к тому же обнаружились россыпи грибов, на вид ядовитых, вонючих, но дающих тусклый зеленоватый свет. Поглядел на покореженные, изъеденные отвратительными язвами шляпки – пришла мысль.

– Ну что, приятель? – обратился он к Аспид-змею преувеличенно радостно. – Скоро придем к Нияну в терем, проникнем незаметно, диковины всякие похитим.

Змей глянул удивленно, бусины глаз блеснули, язык заскользил по чешуйкам губ.

– А потом, – продолжал Лют жизнерадостно, нагло, – завалимся к Озему и Сумерле. У них в покоях неисчислимые богатства, кое-что схитим – конечно, самое лучшее!

Слова исчезли во тьме. Лют напряженно прислушался, затем язвительно хохотнул. Надо подождать.

Аспид-змей противился, когда витязь запихивал за пазуху, шипел сердито, обернулся мечом.

– Так надо, – объяснил Лют терпеливо. – Пусть о тебе не знают пока.

Змей смирился, свернулся кольцом, отпихнув драгоценное перо. Лют вскрикнул, будто резанули по лицу ржавым ножом, осторожно подправил смятое сокровище, поудобнее примостил змея. Провел рукой по кольчуге, довольно цокнул языком – ничего не топырилось.

Осторожно пошел вперед, уши от напряжения стригли воздух, как у коня, впитывали гул чудовищной массы пластов, копошение неведомых существ, что грызли землю с сочным хрустом, будто перья лука. Длинный ход кончился, стены расступились, исчезли. Лют пристально вгляделся в ночные просторы Нави.

Сзади зашумело. Не успел оглянуться, как в затылок уперлось холодное острие. Будто из-под земли выросли угрюмые дяди: факелы в руках ярко освещали брони, ладное оружие. Безжизненные глаза на лицах убийц и отъявленных висельников смотрели неприязненно.

В груди Люта похолодело – не сглупил ли, спрятав оружие, – но один, шрамолицый, ощерил рот с черными пеньками зубов, приправив тяжелый воздух Нави ароматом гнили.

– Ты чего тут шастаешь?

Лют ответил нагло:

– Куда хочу, туда топаю, не твое дело, морда неумытая!

Мертвяк протянул обиженно:

– На свою посмотри. У тебя одежа от грязи покрылась коркой.

Мертвяк сзади надавил копьем сильнее: дерзкого надо проучить. За спиной вскрикнуло, Лют увидел настороженные рожи.

– Подебрад, у него течет кровь!

Лицо Подебрада окаменело, соратники застыли, глаза выкатились на лоб. Лют раздраженно дернул головой, давление острия исчезло.

– Ты, ты… – Подебрад никак не решался сказать.

– Живой я, живой, – сказал Лют сварливо.

Мертвяки охнули. В глазах воин прочитал острую зависть, что быстро сменилась гневом. Копье уперлось в загривок, в стык черепа и хребта – там одна кожа, проткнуть проще водной глади. Подебрад сказал угрюмо:

– Отправишься с нами, пусть глянет хозяин.

Подельники загомонили, в голосах послышалось подобие радости:

– Точно, подивится.

– Ни разу такого не было!

– Может, на радостях отменит ежедневную пытку!

Лют медленно выдохнул, спросил:

– А кто хозяин-то, Ящер?

Подебрад вздохнул печально:

– Если бы. Я бы и у Чернобога под властью оказался, но мы слуги Нияна.

Лют мысленно возликовал, утер пот, но радость смыли предстоящие хлопоты. Подумалось: все зря, лучше перебить дозор и попытаться выбраться на поверхность, но перед взором встали горящие избы, порубленные мужчины, послышались жалобные крики насилуемых женщин. Скулы свело болью. Подебрад подозрительно глянул на потемневшее лицо живого.

– А ты как хотел? – спросил он участливо. – Будто не знал, куда сунулся.

– Ладно, – отмахнулся Лют небрежно, – веди к хозяину, надо с ним потолковать.

Мертвяки глянули подозрительно, обступили полукругом, в спину ткнулось древко копья.

– Пошел!

Лют скривился молча, зашагал. В сторонке мелькнули золотые одежды – мужчина и женщина с бледными печальными лицами проводили процессию взглядом. Воин мысленно усмехнулся, похлопал себя по плечу.

Озем и Сумерла, подземные боги, хранители неисчислимых богатств, потому людей не любящие, обваливают шахты, дабы дерзким смертным ничего не досталось. Всюду распускают слухачей – кротов, ужей и грибы, – чтобы рассказывали, что людишки задумали. Вон как за злато затряслись, сразу Нияну нажаловались.

Мертвяки говорили меж собой все неохотнее, под конец замолчали, ход замедлили. Дорога вела на вершину холма, над кромкой земляной насыпи полыхало багровое зарево. Нездоровый красный цвет плеснул в лица, Лют поморщился, в спину кольнуло: мол, шевели ногами.

Отряд забрался на вершину холма. Лют замер, потрясенный, раздавленный видом терема Нияна.

Вокруг терема пылало озеро черного масла, пламя чадное, небо застила стена жирного дыма. Терем необыкновенно высок, множество ярусов, огонь играл хмурыми бликами на железных стенах, над крышей с противным воем носились навьи и диковинные крыланы. Через озеро горящей крови земли перебросили черный мост. Языки пламени жадно лизали низ моста, особо дерзкие хлестали через край. Кости, что вместо бревен, темные, чадно тлели. У краев столбы с человечьими черепами, в глазницах нестерпимый свет, глядели пристально, злобно.

В спину толкнули. Спустились с холма, обугленные кости моста заскрипели под сапогами. Ноги лизали языки пламени, кожа сапог разогрелась, слегка дымилась. Грудь раздирала удушливая вонь, от жара трещали волосы, Лют прикрыл ладонью лицо.

– Что, живчик, худо? – спросили сзади насмешливо.

Лют промолчал. Вот еще – отвечать трупаку, жалкому слуге!

Терем ограждала темная стена, монолитная, словно выковал гигантский кузнец, а затем втиснул в землю, украсив шестами со скелетами и черепами: людскими, звериными и вовсе невиданными, от вида которых волосы встают дыбом.

Ворота остро посверкивали россыпью кроваво-красных камней, кованые створки украшали искусные сцены кровопролитных боев. Возле ворот шевельнулись металлические горы, на шарообразных головах вспыхнули ядовито-желтые глаза, без зрачка, залитые жестоким светом. Из оплавленных гор выросли мощные руки, железные пальцы согнулись с кровожадным скрипом. Облик стражей неуловимо потек, по телу пробежала рябь, на месте расплывчатых гор явились мускулистые тулова, столбы ног.

Лют шел притихший, как мышь под носом беспокойно спящего кота. Стражи потянули створки, расписные пластины раздвинулись с раздирающим душу скрежетом, открылся освещенный двор. Воин подивился быстроте стражей. Подебрад толкнул застывшего пленника, отряд вошел во двор, за спинами вновь заскрежетали ворота.

Лют молча шагал по темным каменным плитам, по краям дороги на неопрятных стенах торчали светильники. Поверхность стен двигалась, обрисовывались очертания рук, ног, словно елозил человек, укрытый тонким одеялом.

Стена расступилась, оскаленная морда строго глянула на пришлых. Лют вздрогнул от тяжелого взгляда багровых углей, с жутким ворчанием страшила влился в стену. Еще несколько раз из стены и даже пола появлялись чудища. Лют ошалел от обилия клыкастых пастей, рогатых голов, чешуи, стального меха, даже клешней, как у раков.

Над головами летали с диким гоготом и посвистом крылатые существа – от одного вида тошнило! По плитам звонко зашлепало, лужи ядовитых слюней едко зашипели струйками пара, камни ощерились оплавленными дырами.

По ушам стегнул вопль боли, страха и отчаяния. В груди Люта дрогнуло, глаза защипало от слез. Ладонь сжалась на черене меча, плечи затрещали в гордом развороте, в голову ударила горячая волна. Подебрад глянул недоуменно, по знаку руки меж лопаток гридня уткнулось копье.

– Не балуй, – произнес старший хмуро.

Лют шумно выдохнул, кулак разжал воздух, ладонь провела по лицу, стирая морок. Вопли боли зазвучали чаще, отчаяннее, пронзительнее, но воин мрачно сплюнул, зашагал дальше. В конце концов, Ниян, при всей жестокости, пытает злодеев и убийц.

Никто не мешал тем горлодерам, что сейчас висят на крючьях или тают в чанах кислоты, жить достойно, не совершать преступлений. Пущай теперь попляшут, зато наверху каждый честный с облегчением услышит, что преступников на том свете смолят, как свиней, и слабые души, что вот-вот станут на путь злодеяний, устрашатся и будут пахать и сеять или подковы ковать, а не сидеть в землянках под корнями дуба в ожидании купца на лесной тропе.

«Да, – подумал Лют мрачно, – даже если бы этого не было, то загробные пытки для злодеев надо придумать, а то махнут рукой: чего бояться?» Уши едва не разорвал ужасный вопль, в мозг ударили каленые иглы, заворочались, с губ слетел слабый стон. Лют сердито потер ухо, пожелал крикуну скорого забвения. Вот чего боятся, подумалось зло.

Два лохматых чудища отворили дверь в терем. Лют прошел по черным гладким ступеням крыльца, за ногу дернуло, скосил глаза, хват костлявых пальцев нехотя разжался, на коже сапога остались темные полосы. «Понаставил стражи, – подумал Лют сердито, – будто и не бессмертный бог, а жалкий бунтовщик. Впрочем, в Нави три сильных бога – Чернобог, Ящер и Ниян, – может, враждуют за власть, кто их знает?»

Убранство терема хлестало по глазам: стены красные, как ободранная плоть, сочатся густыми потеками, внутри что-то шевелится, безмолвные ухмылки черепов, драгоценности в ларях из ребер. Все сочится ужасом, болью, страданием.

Лют отупел от тяжелого духа, не помня себя переставлял ноги, с удивлением оглядел роскошную палату.

Палату битком забила нечисть: пасти оскалены, по полу часто плюхает слюна, словно дождь хлещет. От шипения и глухого рычания кровь стыла, а волосы на затылке встопорщились, как хвост тетерева.

У дальней стены с черного гранитного трона на пришлого воззрился железный великан. Зубцы свинцового обруча на голове холодно поблескивали, провалы глаз полнились расплавленным металлом, в руках – огненный скипетр и меч.

Повелитель мучений открыл рот. Палата притихла от звуков могучего голоса с нечеловеческими нотками, словно говорили в железное ведро.

– Кого привел? Предателей сажают на огненные пали на заднем дворе!

Подебрад задрожал, колени с хрустом подломились, лоб зазвенел от ударов по полу.

– Великий, это необычный посетитель, он живой, – выпалил он скороговоркой.

В палате стихло. Ниян вперил пламенные глазницы в Люта, наглые бесцеремонные пальцы покопались в голове, затем пощупали зубы, как у коня на продажу, порылись в груди. Судья мертвых сузил железные веки, скипетр и меч вспыхнули, сонм чудищ испуганно зашептался.

– Подойди ближе! – приказал Ниян.

Лют медленно направился к подножию трона. Сотни глаз сверлили злобными взглядами, молили сделать неосторожное движение, уж они-то защитят хозяина! В животе скрутился тугой узел, на лбу выступил холодный пот, связала болезненная слабость.

Воин остановился за пять шагов. Даже сидя, бог возвышался на две головы: железные мускулы бугрятся, блики огней красиво оттеняют литые пластины мышц. По бокам – две темные вилы, пасти злобно оскалены, копыта звонко бьют, кожистые складки крыл то угрожающе раскрываются, то съеживаются, хищно тянут желтоватые ножи когтей. Лют вздрогнул: показались знакомыми черты одной лохматой, та злобно глянула, мохнатые мешки грудей свесились до пола… Нет, не та.

– Кто таков? – прорычал Ниян.

Голос обрушился, как шипастый кастет, воину почудился хруст костей черепа, внутри мерзко задрожало.

– Лют, витязь, – ответил он пересохшими губами.

– Как сюда попал?

Голос смял грудную клетку, отвратительно хрустнуло, в глазах потемнело, горло едва не разорвал тошнотворный ком. Лют осторожно пошевелился: пот со лба тек ручьем, брови насквозь мокрые, глаза щипало.

– Послал меня с поручением Кащей.

Ниян разразился утробным смехом, гулким, будто звук гулял в железном жбане, челядь услужливо захрюкала, заржала, зашипела. От смеха у Люта задрожала каждая клеточка, внутри рвалось, плескало, тело стонало от муки.

– Никак не угомонится костлявый, – прогудел Ниян злорадно. Свинцовый обруч на лбу ярко вспыхнул, зубцы раскалились добела. Довольный великан махнул скипетром, в воздухе загорелась полоса огня. – Совсем из ума выжил, прислал обычного смертного.

Голос вскрыл грудину, как мясницкий тесак, внутренности вывалились вразвалку, чудовищная боль погасила сознание. Лют очнулся, опасливо ощупал грудь, посмотрел под ноги: железному великану лучше молчать, а то помрет от звуков голоса!

– Я не простой, – сказал Лют с мрачным достоинством.

Темные вилы злобно шипели, копыта высекали искры. Лют согнулся под тяжестью взглядов собравшихся чудищ. Ниян глянул остро, махнул рукой великодушно, челядь успокоилась.

– Ага, вижу метку Перуна, – рыкнул Ниян с глумливым смешком. – Думаешь, попадешь в небесную дружину? Шиш! – рявкнул железный великан, пламя светильников вздыбилось до потолка, палата ярко осветилась. Лют зажал уши, меж пальцев потекли красные струйки. – Из моего царства никуда не денешься, будешь мне прислуживать!

Палата взорвалась хохотом. Лют закачался, в голове лопались кровавые пузыри, горячие струйки текли из ушей, носа. Ниян прекратил смеяться, расплавленный металл зениц вперил чуточку удивленный взгляд на воина: смертный разогнул спину, задрал подбородок, открывая мягкое горло, под ноги полетел плевок.

– Не бывать тому! – прохрипел Лют со смертельной яростью.

Ниян прогрохотал:

– Да, вижу, крепких людей берет Перун. Думает, помогут при конце света. Глупец! Когда наступят последние дни, из Нави выйдет неисчислимая рать из умерших за время существования мира! Ты представляешь, сколько это? Как бы ни были могучи Перуновы воины, но их закидают шапками.

Повелитель мучений гнусно захохотал, свита послушно вторила. Лют стал спокоен, страшной силы голос бога угнетать перестал.

– Значит, – сказал он негромко, но Ниян услышал, – конца света не будет.

Полчища чудищ поперхнулись смехом. Ниян припечатал человека строгим взглядом, огненный меч налился ярким светом, с лезвий сорвались язычки пламени.

– Даже не знаю, – протянул он задумчиво, – храбрец ты или дурак?

Лют криво усмехнулся, страх перед мощью подземного бога приходилось преодолевать каждый миг, давалось это с трудом, но ужас отступал под яростным натиском праведного гнева.

– Лучше отдай, что Кащей хочет, потом поговорим.

Ниян всхрапнул от такой наглости, из глаз ударили тонкие лучи, кольчуга на груди Люта задымилась, металл испуганно зашипел. Жар куснул кожу, Лют стиснул зубы, пронзил железную гору ненавидящим взором. Ниян поднялся, воин невольно отступил, устрашенный ростом судьи мертвых.

Лучи из глаз исчезли.

– Ну что ж, – прогудел бог. – Принесите ларчик.

Темная вила посмотрела удивленно. Испугавшись полыхнувшего гневом взгляда Нияна, нечисть захлопала кожистыми крыльями и взвилась к потолку, скрываясь в широком проеме. Лют настороженно посмотрел на железного великана. Ниян ответил холодной улыбкой, мускулы рук красиво бугрились, поигрывая огненными скипетром и мечом.

Темная вила скоро вернулась, в когтистых руках нежно посверкивал адамантовый ларчик, пламя светильников отражалось на бесчисленных гранях яркими точками, светящимися крестами, аж глаза кололо. Запертый на маленький стальной замочек, скрытый предмет виднелся смутно – нечто округлое, не больше кулака.

Вила поставила ларчик на пустой трон, застыла у подлокотника. Ниян обронил ехидно:

– Что стоишь столбом? Бери, за этим шел.

Лют повел плечами. В глазах прислужников бога не скрывалось злорадство. Трон приблизился. Лют замер под насмешливым взглядом великана, шагнул еще, пальцы застыли над ребристой крышкой.

Воздух сверху открылся огненной раной – Ниян без замаха опустил меч на русую голову.

Глава двенадцатая

Белава, сглатывая слезы, обрабатывала синяки на запястьях княгини. Умила, бледная, с отрешенным лицом, молча терпела: глаза сухи, безжизненны.

– Чтоб его Ящер на том свете полосовал, аспид поганый! – всхлипнула Жилена, готовя целебный взвар.

Умила по-прежнему сидела молча, смотрела в никуда – и так уже два дня с той страшной ночи. Тело покрылось синяками, боль накатывала волнами, разрывала на части, но терпела молча, с гордо выпрямленной спиной и вздернутым подбородком.

Белава закончила втирать аккуратными движениями целебную мазь, заботливо прикрыла ужасные пятна широкими рукавами платья.

– Аспид проклятущий! – прошипела она с ненавистью, смотря с тревогой в бескровное лицо Умилы. – Госпожа, не молчи, мы рядом.

Княгиня оставалась безучастна. Жилена, всхлипывая, утирая красные глаза, подала парующую чашу, насильно вложила в безвольную руку. Служанки переглянулись, заплакали, обнявшись.

Полог отодвинулся. Девки поспешно вытерли слезы. Вошедший степняк хмуро отметил затаенную ненависть. Воин подошел к Умиле: походка шаркающая, лицо бледное, словно поправился не до конца от тяжкой болезни. Темные глаза участливо посмотрели на княжну, чью гордость не смог растоптать отвратительный поступок Повелителя: спина прямая, наклон головы величествен, как и надлежит сильной правительнице.

Служанки недоуменно посмотрели в спину степняку. Полог отодвинулся, проглянула освещенная ярким солнцем степь, ткань закрыла проем.

– И чего надо? – удивилась Жилена.

– Ходят, твари! – согласилась Белава.

Шергай вошел в шатер Сомчея, цепко осмотрел бледное лицо, кивнул довольно. Полководец жестом пригласил сесть. Маг подгреб войлочные подушки, нарочито кряхтя, сел.

– Доблестный Сомчей, как я рад улучшению твоего самочувствия!

Военачальник растянул бледные губы:

– Спасибо, Шергай. Знаю, именно тебе обязан жизнью.

– Доблестный Сомчей чересчур великодушен, – замахал руками Шергай. – Это Повелитель вынес тебя с поля боя. Я малость подлатал. Кстати, он ждет своего лучшего полководца, ты не мог бы зайти?

– Я подумаю над этим, – сказал Сомчей мрачно.

Маг запнулся, вгляделся в бледное лицо, сдержал упрек, загривка коснулся неприятный холодок.

– Но Повелитель нуждается в твоем совете, доблестный Сомчей, – сказал он с мягкой настойчивостью. – Нужно решить, что делать дальше. Войско изнылось от безделья, того и гляди затеют усобицы.

Сомчей вяло пожал плечами, взгляд ушел поверх плешивой головы, уткнулся в серую стенку шатра.

– Выбор небогат: продолжить поход либо вернуться в степь, – сказал он равнодушно. – Не думаю, что нельзя решить без меня.

На этот раз мага покорежило сильнее. Шергай вгляделся в полководца с подозрением, но копаться в мозгах побратима Повелителя не стал. Молча встал. У полога мага догнал вялый голос:

– Можешь исполнить мою просьбу, Шергай?

– Конечно, доблестный Сомчей, – заинтересовался старик.

– Пленница Повелителя выглядит неважно, – сказал полководец буднично. – Подлечи ее.

Шергай всмотрелся в спокойное лицо долгим изучающим взглядом, после паузы коротко склонился, молвил:

– Хорошо, доблестный Сомчей. Ты прав: выглядит она неважно, но Повелитель почему-то не говорил о лечении, он вообще избегает разговоров о ней.

– Шергай, вылечи ее, не думаю, что Повелитель будет против, – проговорил Сомчей устало.

Маг поклонился, вышел из шатра.

Вечером, затемно, вернулся, сказал, что следы насилия стерты, тело здорово, но за душу ответа не несет.

– Повелитель удивлен, что ты не зашел, – сказал маг вкрадчиво.

Сомчей ответил напряженно:

– Мне нездоровится.

– Доблестному Сомчею хуже? Могу я… – встревожился старик, но военачальник прервал:

– Не стоит, мне лучше.

Шергай поднялся:

– С твоего позволения, доблестный Сомчей, я пойду.

Полководец кивнул. Маг вышел в ночную степь, яркая луна проказливо пригладила лысину. Встречные воины нарочито пужливо отскакивали, часто и шумно сплевывали. Старик презрительно улыбался, с трудом смирял недостойное возраста желание прижечь хамам задницы.

Обернулся, прищуренные глаза различили темную фигуру, скользнувшую к шатру Сомчея. Шергай нахмурился: чего это доблестный полководец так часто общается с бездарным шаманом?

Алтын, переламывая себя на каждом шагу, вошел в белый шатер. Белава с Жиленой вздрогнули от злобного рыка, но удалились неохотно, облив Повелителя нескрываемым презрением. Кровь степняка воспламенилась – хотел убить на месте, но вид бледного лица остудил порыв, кровь текла тяжело, жилы полнились снежной кашей.

Повелитель робко приблизился, заискивающе всмотрелся, но взгляд прекрасных синих глаз был устремлен в никуда, у уголков рта застыли тревожные складки. Алтын вгляделся в постаревшее лицо – сердце раскрошила боль, – жалко всхлипнул:

– Прости меня, Умиля.

Княгиня промолчала: лицо бесстрастно, глаза пусты. Степняк бухнулся на колени, заливая слезами тонкие ноги в замшевых башмачках, осыпая поцелуями.

– Прости, любимая, прости! Пожалуйста, не молчи. Хочешь, чтоб я ушел? – уйду, только скажи.

Бледные губы нехотя разлепились, голос прозвучал вяло, бесплотно:

– Уходи.

Сердце Алтына сжалось. Повелитель содрогнулся от омерзения к себе, простонал:

– Ты не хочешь видеть меня?

Уголки женских губ тронула язвительная усмешка, глаза блеснули болью.

– Нет.

Алтын встал, утирая слезы, пролепетал:

– Тогда скажи: чего хочешь? Исполню твое желание с радостью.

– Отпусти меня, – последовал немедленный ответ.

Повелитель затряс головой испуганно:

– Н-нет, я не могу. Я умру без тебя. Но я страстно хочу тебе прислуживать! Скажи, что я могу еще сделать?

Умила произнесла скучающе:

– Вели своим зверям не трогать прислужниц. Или и это непосильная задача? – дополнила она язвительно.

– Я исполню, все исполню! – закричал Алтын, счастливый возможностью угодить любимой.

Тонкая ладошка вяло качнула воздух.

– Уходи.

Алтын попятился, не отрывая жадного взгляда от печального лица, давясь слезами жалости, содрогаясь от гнева и омерзения к себе, такому подонку. Княгиня, не смотря, как он выходит, бесцельно оглядывала белые стены шатра.

Полог зашумел, дохнуло ночью, мужским духом. Чистый лобик прорезала морщина, губы недовольно скривились.

– Я ведь просила тебя уйти.

– То был не я, – произнес незнакомый голос.

Княгиня удивленно посмотрела на черноволосого мужа: держится статно, лицо отражает недавнюю хворь.

– Кто ты?

Мужчина шагнул вперед, голова упала на грудь.

– Прекрасная Умиля, меня ты не помнишь, но я побратим твоего супруга, Сомчей.

– Побратим? – скривила княгиня бледные губы. – Был у меня недавно такой побратим.

Уголки губ Сомчея опустились. Полководец с жалостью смотрел в измученное лицо женщины, неприязнь к Повелителю ворочалась в груди гадкой рыбой.

– Я настоящий, прекрасная Умиля, – сказал он спокойно. – Сегодня ночью ты будешь в объятиях мужа.

Глаза Умилы вспыхнули, обжигающая радость сменилась испуганным недоверием.

– С чего мне верить? – спросила она холодно.

Сомчей залюбовался гордой осанкой, наклоном головы: да, такая женщина стоит истребительной войны.

– Тебе незачем опасаться, – сказал он тихо. – Отошли сегодня служанок, рано погаси свет. Мой слуга проводит тебя, я дам коня, и скоро ты встретишься с Арамом.

Умила с трудом пригасила вспыхнувшую в груди радость, ответила как можно равнодушнее:

– Хорошо… Посмотрим, что получится. Но помни, моего мужа зовут Яромир.

Сомчей грустно улыбнулся. Княгиня легко склонила головку в ответ на глубокий поклон, проводила степняка настороженным взглядом. Сомчей заботливо прикрыл полог, яркая луна удостоилась неодобрительного взгляда.

Полководец размашисто зашагал к шатру, не чуя острого взгляда в спину. Али-Шер подозрительно покосился на слабого полководца, сморщенный лоб отобразил напряженную работу мысли.

Умила напряженно ждала, всматривалась во тьму, от нетерпения елозила на полу. Мысли сменялись часто, то обдавая радостным жаром, то замораживая нервно стучащее сердце в льдинку. Вздрогнула от треска ткани, вгляделась до рези, в темной стене отворилась бледная щель, которую заслонила темная фигура. От свистящего шепота по телу прокатилась жаркая волна.

– Хозяин просил проводить тебя.

Умила сдержала дрожь, величественно кивнула, едва не рассмеялась глупости. Мужчина сунул в руки темный сверток.

– Надень, луна очень яркая, твое платье выдаст.

Умила надела плотную накидку, носик сморщился от запаха. Проводник двинулся – голова задевала травинки. Княгиня замешкалась: неужто и ей придется ползти вот так, выставив зад, как распутная девка? Провожатый обернулся, сердито шикнул.

Двигались осторожно, замирая при раскатистом смехе подгулявших воинов, громком шорохе. Провожатый предусмотрительно держался в стороне от костров. Умила плелась сзади, колени противно ныли, жесткая трава царапала лицо.

– Долго еще? – спросила она тихо.

Провожатый не ответил, над головой прошелестел другой голос:

– Уже пришли.

Сомчей помог княгине подняться, заботливо отряхнул пыль. Слуга держался в сторонке, от фигуры сквозило недоумением. Полководец шепнул княгине:

– Госпожа, отвернись, пожалуйста, и посмотри вон туда.

Умила нехотя повернулась, в груди шевельнулось нехорошее чувство. Сзади зашелестела трава, слух ожег влажный треск, сдавленный стон. Сомчей аккуратно уложил слугу в траву, складками одежды протер густые потеки на ноже.

– Зачем? – удивилась княгиня, на миг съежившись в ожидании страшного: мало ли какие игры у степняков?

– Он бы непременно сообщил, – ответил Сомчей сухо. – А нам нужно время, до коней еще надо добраться.

– Но он твоей крови, как так?

Лунный свет блеснул во влажных глазах, полководец отвернулся от пытливого взгляда гордой женщины, понурил голову.

– Я их уже много убил под стенами города, – сказал он с болью. – Пойдем, Умиля.

Княгиня двинулась следом за полководцем. Шум освещенного стана постепенно затихал, голая степь радовала глаз, травинки, облитые лунным серебром, колыхались на прохладном ночном ветру.

– Почти дошли, – сказал Сомчей. – Осталось немного.

Ночь прорезал жесткий голос, полный злорадства:

– Ты прав, тебе осталось немного, жалкий предатель!

Умила вздрогнула. Лунный свет заиграл бликами на броне дюжины воинов, выросших из травы. Послышалось чирканье, в ночи сыпанули искры, темень разогнал свет факелов.

Али-Шер выступил из заградительного полукруга, в свете пламени лицо казалось залитым кровью, глаза блестели, шумное дыхание колыхало травинки.

– Не ожидал? – спросил со злым смехом и, видя ужас в глазах пленницы, довольно захохотал.

Сомчей подскочил. Челюсть Али-Шера хрустнула под кулаком. Военачальник еще падал, а Сомчей метнулся к воинам, лязгнула сталь.

– Госпожа, беги! – крикнул он.

Умила сорвалась с места, в лицо ударил холодный ветер, за спиной заорали люто, затылок ожгло горячее дыхание. Степняк распластался в прыжке, цепко ухватил полонянку за тонкий пояс, свалил наземь. Княгиня кусалась, отбивалась руками – воин вскрикнул, прижал ладонь к расцарапанной щеке.

На помощь подскочил рослый степняк, вдвоем скрутили, нагнули в унизительную позу. От боли в заломленных руках едва не заплакала, с тяжким сердцем посмотрела на поверженного Сомчея.

– Не добивать! – рявкнул Али-Шер.

Военачальник сплюнул кровь, лучик посеребрил обломок зуба, на челюсти проявилась темная опухоль. Али-Шер подошел к распластанному полководцу, на лицо Сомчея упал мерзкий плевок. Военачальник дернулся от унижения, грудь до треска смяла подошва.

– Веди в стан. Ты, – указал Али-Шер на степняка, – бегом к Повелителю, расскажи о предательстве, которое раскрыл твой доблестный военачальник.

Воин согнулся в поклоне, загромыхал доспехом. Али-Шер отстал от процессии, полюбовался униженным видом гордой северянки и напыщенного полководца. Наконец пробил его час! Повелитель узрит, что пригрел змею на груди, но верный военачальник раскусил гада! Награда будет щедрой.

Стан оживленно загомонил: сабли покидали ножны, спящих со сладкой злостью пинали, ставка ярко осветилась. Воины удивленно уставились на пленников, в коих узнали драгоценную добычу Повелителя, но это куда ни шло. Вид избитого Сомчея огорошил, сабли опустились, на Али-Шера уставились осуждающие взгляды: о нелюбви к правой руке Повелителя знали и принимали не его сторону. Али-Шер в ответ ощерился, взглядом показал, что скоро будут подчиняться его воле, исполнять любые желания.

От грозного рыка Повелителя раскололось ночное небо. Люди попадали, будто оглушенные ударом дубины. Алтын звериными прыжками добрался до процессии, безумными от страха глазами осмотрел Умилу. Воины, ее держащие, отшатнулись от пронзительного взгляда.

Меч холодно блеснул в свете луны. Воины отступили. Умила рассерженно вырвалась, отошла, потирая запястья. Взгляд Алтына приморозил степняка к земле. Вождь навис скалой.

– Повелитель, – пролепетал степняк испуганно.

Меч косо рухнул, броня со скрежетом распалась, веером брызнули горячие капли, половинка воина улетела в траву, вторая заскребла ногами по земле. Второй степняк отшатнулся, закричал сорванным голосом:

– Повелитель, я не причинял боли, я просто смотрел!

– Смотрел? – рыкнул Алтын ужасно.

Пальцы метнулись вперед, глухо лопнуло, степняк запоздало вскинул ладони к пустым глазницам, заревел жутко. Али-Шер бухнулся на колени – с лезвия меча на голову капнула кровь – затараторил часто-часто, давясь от ужаса:

– Повелитель, я раскрыл предательский заговор! Проклятый Сомчей хотел увезти пленницу, а я, твой верный раб, ее вернул.

Алтын закричал страшно:

– Не смей наговаривать на доблестного Сомчея, собака! Я тебя располосую на сорок кусков.

Голос пригибал к земле, воины бросили оружие, факелы, заткнули уши. Луна поспешно спряталась за тучкой.

Огонь промасленных тряпок лизнул траву, затрещало, земля осветилась оранжевыми языками. Налетел холодный порыв ветра, вогнал огонь в землю, старческий голос проскрипел язвительно:

– Поднимите факелы, дурни, спалите самих себя. Позорище!

Алтын встретился взглядом с Шергаем, остудил бешеную ярость. Повелитель кивком приказал Али-Шеру встать. Полководец вскочил, рассказывая обстоятельства поимки беглецов. Алтын всмотрелся в Сомчея неверяще:

– Брат, правда ли это?

Военачальник усмехнулся разбитыми губами, коротко кивнул. Алтын бросил меч, схватился за голову. Воины вздрогнули от страшного стона. Умила посмотрела на Сомчея с жалостью, в глазах заблестели слезы. Повелителя покоробило проявление чувств к предателю, вспыхнула острая зависть.

– Отведите пленницу в мой шатер, – приказал Повелитель, глядя лишь на полководца и игнорируя возмущенный вскрик Умили.

Но стоило воинам подойти и попытаться схватить пленницу за руку, как Алтын яростно заорал, показывая рукой на разрубленного воина и сотоварища, стонущего в траве:

– Кто посмеет причинить ей боль – умрет!

Воины отскочили от княгини, как от ядовитой змеи. Окрест разлился запах страха.

– Но, Повелитель… – только и молвил испуганный степняк.

Умила облила кочевников презрением, павшего духом Сомчея согрела улыбкой. Алтын снова задрожал от зависти, открыл рот для страшной ругани, но вовремя раздался старческий голос:

– Повелитель, позволь применить свои способности. Никакого вреда, она дойдет без сопротивления до шатра, и чары тут же оставят ее.

Алтын хмуро разрешил. Умила тонко вскрикнула, рванулась прочь, но резкий окрик припечатал к месту. Фигурка сгорбилась, пошла с пустым взором, по бокам на почтительном расстоянии выстроились воины. Повелитель проводил взглядом – сердце рвалось от жалости. С трудом отвернулся – застонал от вида Сомчея.

Шергай сказал мягко:

– Повелитель, может, послать отряд к городу? Наверняка их должны были встретить.

Алтын кивнул. Али-Шер вздрогнул от лютого голоса.

– Скачи к стенам, встречных убивай.

– Понял, Повелитель, – сказал полководец радостно.

Шергай проводил буяна презрительным взглядом, на Сомчея посмотрел с сочувствием. Степь огласил дробный стук копыт – отборная сотня Али-Шера умчалась в ночь.

Алтын глянул на бледное лицо побратима с болью, спросил с рвущимся сердцем:

– Почему, Сомчей?

Глава тринадцатая

Лезвие застыло на палец от головы. Лют еще не оправился от боли в невольно хрустнувших коленях, как услышал треск, запах паленого волоса. Чудища покатились со смеху, глядя на воина, сбивающего огонь с волос ударами ладоней, как пьяный дурак.

Витязь погасил пламя. Ниян снисходительно глянул на трясущегося от унижения человека, погрозил пальцем. В живот Люту ткнулась острая морда. Аспид-змей, чуя близость добычи, напомнил о себе. Воин легонько хлопнул по пузу, от мысленных усилий лоб пошел складками. Лют едва не вскрикнул от радости, когда чудо-меч прополз вниз по ноге и осторожно высунулся из рваной прорехи штанины. Лют приблизился к гранитному стулу, задвинув ногу под сиденье. Темные вилы злобно зашипели, не отрывая взглядов от лица человека.

Аспид-змей успел вылезти в последний момент: железные пальцы ухватили ворот кольчуги, горло перехватило, ноги хоробра оторвались от пола. Ниян раскачал и бросил, как нашкодившего щенка, в толпу чудищ. Хрустнуло, вокруг щелкали клыкастые пасти, в лицо било зловоние, мерзко плескала слюна. Люта вытолкали из кучи-малы. Ниян с довольной ухмылкой вложил в ножны меч, туловище гридня стиснули стальные бревна.

Ребра захрустели, как стебли чертополоха, Лют закричал, изо рта плеснула кровь. Ниян довольно расхохотался, отшвырнул в дальний угол. Лют грянулся тяжело, мерзко, покатился кубарем, обломки ребер протыкали внутренности, сполохи дикой боли гасили сознание.

Грянулся о стену так, что звякнули монеты в кошеле, застыл грязной раздавленной грудой, над головой гремел мерзкий смех чудищ, довольный рык Нияна дробил череп.

Пол под телом вздыбился, руки в лохмотьях истлевшей плоти приподняли куль мяса в кольчатой рубахе. Потолок перед глазами Люта поплыл – покачивало, как на волнах. Потолок загородила железная морда: зубья свинцового обруча хищно горят, из глазниц вот-вот потечет расплавленный металл. Ниян поставил Люта на ноги. Раздробленные колени с трудом держали, расплывчатый взор заслонила железная плита подошвы.

Нос отвратительно хрустнул, кровь хлынула мощным потоком, будто прорвало запруду. Чудища взвыли от восторга, глядя на кувыркающегося в воздухе воина, на красивую россыпь алых бусин. Лют грянулся в стену спиной, головой вниз, со скрипом стал съезжать. Из стены высунулись когтистые руки, голень затрещала от сильного хвата.

Чудище вылезло из стены по лохматый пояс, швырнуло воина через зал к сородичу, что поджидал с гадкой ухмылкой на чешуйчатой морде. Ниян мощно расхохотался, глядя на порхающего человечишку, буркнул предостерегающе:

– Не в полную силу! Я его еще помучаю. Давно таких дураков не встречал. Пущай примчатся лекари, подлечат, а потом на крюк, хо-хо-хо!!!

Люта перебрасывали от стены к стене, пол палаты залился кровью, чудища припали к лужицам, жадно слизывали. Затем стенная нечисть кинула гридня в руки, растущие из пола, те швырнули измочаленное тело в общую кучу. На плечи обрушился град ударов, зашвыряло в стороны. Лют хрипел, плевался кровью, от дикой боли утратил способность говорить, только бессильно мычал.

«Перун! Перун! – воззвал он отчаянно. – Не ради себя мучаюсь, твои заветы исполняю. Не гибель страшит, но если погибну, Кащей не даст оружие».

Клубок тугих мускулов, чешуи, жесткой шерсти и острых зубов раскрутил Люта, как мешок с песком. Избитое тело со свистом проломило воздух. Ниян вскрикнул предостерегающе: высоковато, может разбиться. Кожистые крылья взбили воздух. Лют обвис в когтистых лапах темной вилы, тварь медленно спустилась из-под немыслимо высокого потолка, о пол легонько стукнули копыта.

Лют метнул очумелый взгляд по сторонам, радостно зацепился о черный гранит: Аспид-змей оплел ларчик, будто веревкой перевязал, бусины глаз уставились в окровавленное месиво лица выжидательно. Витязь пошатнулся и ноющей рукой оперся о гранитный подлокотник. Темная вила брезгливо осмотрела запачканную шерстку, закинула мешки грудей за спину.

Ниян глянул на трон, глазницы побелели от гнева.

– Держи!!! – заорал так, что задрожали стены, а полчища чудищ попадали на пол.

Лют потерял сознание от крика, потом очнулся, но поздно: темная вила хищно ощерилась у второго подлокотника, когти тянулись к ларчику. Аспид-змей вытянулся в струнку, кинжальные зубы сомкнулись на запястье Люта. Воин вскрикнул от резкой боли и обиды, рывок сдернул оплетенный змеем ларчик, адамантовые грани с хрустом проломили череп темной вилы.

На гранитное сиденье плеснула горячая волна, ларчик уткнулся в грудь, Лют прижал его, как мать ребенка. Аспид-змей, злобно шипя, кинулся на вторую вилу, та застыла. Из прокушенной шеи текли, впитываясь в шерсть, темные капли.

Ниян заорал люто. Толпа чудищ метнулась к дерзкому воину. Лют поежился от вида оскаленной стены. Сбоку раздался хрип: Аспид-змей так сжал челюсти, что темная вила упала на четвереньки, кожистые крылья безвольно раскинулись. В голове полыхнуло озарение, Лют, ковыляя, уселся на мохнатую поясницу, измятые ноги скрестились на животе.

– Давай, тварь! – прохрипел темной виле. В свободную ладонь шлепнулся белый хвост – витязь потянул, как повод. – Выноси!

Вила взвизгнула от страха, поднялась. Лют едва не свалился, ларчик прижал животом, второй рукой схватился за мохнатую грудь, ноги нечисти подогнулись, упругий толчок подбросил в воздух. Перед лицом Люта захлопали кожистые складки – вихляя, как пьяная, темная вила взмыла к потолку.

Аспид-змей отпустил шею твари, с зубов сорвались темные капли. Лют смятенно подумал, как же вила будет слушаться, но ладонь уже холодила рукоять. Слева выросло разъяренное лицо Нияна. Хоробр дернул мохнатую грудь, вила заложила вираж, ларчик, прижимаемый животом гридня, уткнулся ей в спину. Ниян протянул руку, промахнулся, оскаленное лицо мелькнуло с огромной скоростью, Лют едва успел махнуть рукой.

Железный лоб ощерился трещиной, свинцовый обод звонко лопнул. Концы его торчали в стороны, как рога могучего оленя. Полыхая зубцами, обод свалился с головы. Ниян заорал от оскорбления, меч распластал воздух, обрушился на человечишку. Темная вила вновь заложила вираж, в спину Люта дохнуло жаром. Потолок стремительно обрушился. Лют зажмурился. Вила нырнула в проем, предназначенный для нее и сородичей, оказалась на другом ярусе. Воин мельком оглядел мрачное убранство палаты. Желудок устремился к горлу – темная вила юркнула в следующую дыру, затем в еще одну и еще.

Ноги Нияна вытянулись, бог быстро рос, железными пальцами впиваясь в перекрытия ярусов. Жутко трещало, оскорбленно ревело, железные плиты полов разламывались с легкостью пленки на молоке, палящие глаза бога прожигали взором беглецов.

Лют оглянулся, испуганно махнул мечом, железные бревна пальцев пересекла бледная полоса, с жутким скрежетом отворилась темная щель. Обломок ногтя свистнул в воздухе, бок гридня кольнуло, срезанный пояс вместе с кошелями упал мимо разгневанного бога.

«Может, теперь что-то сработает?» – взмолился он молча.

Воин не видел, как пояс мертвой змеей пролетел через проломы до пола первого яруса, горловина распахнулась, разноцветные камушки посыпались под ноги беснующимся чудищам. Красавец упырь склонился над барахлом, пальцами сжал шишку…

От вопля ужаса Ниян забыл про беглецов, глянул вниз, заорал в гневе. Сотни деревьев поднялись из пола, упругие ветки протыкали нечисть, к потолку рвались могучие ели, усеянные барахтающимися чудищами. Перекрытия терема затрещали, деревья с треском ломались, взрывались острой щепой, секущей челядь, иные проламывали железо, как корку льда. Ниян забарахтался в сплетении ветвей.

Темная вила резко рванула, Лют услышал хруст мышц, поежился. Темный проем в потолке бросился навстречу, из стены выпрыгнул лохматый страж, когти едва не впились в вилу. В лицо гридня ударило жаром, удушливой вонью, по ушам стегнул испуганный ор.

Перед глазами чернело от навий, темных вил и вовсе невиданных чудищ. Летуны ошарашенно проводили взглядами темную вилу с седоком на пояснице. Из разрушенного терема взметнулся вопль Нияна, крылатые стражи с грозным гвалтом ринулись за беглецом.

Лют оглянулся. Черные когти почти коснулись лица, но полоса стали перечеркнула чешуйчатые лапы, навья с криком дернулась в сторону. Сбоку ринулась темная вила, когтистая рука жадно потянулась к гридню и улетела прочь, стая преследователей вздрогнула от крика боли.

Вила трясла обрубком, кровь растеклась по воздуху. Лют изловчился, рубанул, опасно вытянувшись, – кожистое крыло безвольно обвисло. Мохнатая летунья, вопя от ужаса, кувыркнулась сухим листом, языки пламени горящего озера жадно вгрызлись в шерсть, тело вспыхнуло червонным золотом, черная жидкость охотно расступилась, поглощая горящую вилу.

Черная стая чудищ ответила на смерть товарок разъяренным воплем, в спину ударила воздушная волна, в глазах потемнело от настигнувших тел, тело затряслось от ударов. Лют заорал, измученно рубя черную массу, в рот плескало кровью, его вилу трясло, как скорлупку в шторм.

– Смерть! – орал Лют хрипло. Сознание затопила ярость к поганым существам, что только и знают, как вредить людям, особо тем, кого воин должон защищать. – Смерть!!!

Измятые, окровавленные – вырывались из крылатого клубка и влетали в черную стену. Лют не успевал задерживать дыхание – жирный дым, окружающий горящее озеро, разъел глаза, ноздри, во рту скопился противный жирный осадок.

Оглянулся: стая легко прошла дымовую завесу, в глазах – лютая злоба. Донесся разъяренный рык Нияна: властелин мучений выбежал за стену терема в окружении хищных стражей. Лют глянул, как двигаются металлические горы, встреченные у ворот. Стало дурно: единственный возможный путь покинуть обитель железного бога – по воздуху.

Рука стиснула мохнатый мешок груди, вила вскрикнула, потрепанные крылья забились чаще.

– Давай, поднажми! – заорал Лют, оглядываясь на стаю преследователей. – Кому говорю?!

Меч превратился в змея, вновь прокусил мохнатую шею, вила пикнула, рванулась так, что Лют едва не свалился. Оглянулся, разбитые губы прорезала улыбка: преследователи отстают, как стоячие. Грянул и быстро затих вопль ярости Нияна.

Ураганный ветер ударил в лицо, разрывая рот, глаза вбил в затылок, с хрустом разлетелась кровавая маска. Лют пригнулся как можно ниже: крылья едва не касались головы, пальцы нестерпимо ломило.

Небо было чернее дегтя, внизу вспыхивали огни. Лют различил массы чудищ, знакомых степняков на смерть-конях: все метались бестолково, не зная, как выполнить приказ повелителя мучений. Злорадно расхохотался, ребра ответили острой болью, мерзким хрустом.

Вила неслась из последних сил, ветер срывал из пасти клочья пены, в мохнатой груди хрипло клокотало, кожистые крылья, несколько раз судорожно проваливаясь, торопливо находили в воздухе опору. Лют обеспокоенно вглядывался в ночь и скорее ощутил, чем увидел подножие горы, где спрятан выход на поверхность.

Воин вскрикнул ликующе, темная вила измученно захрипела, захныкала. Мохнатое тело провалилось вниз, будто попало в яму. Лют прикусил язык, в животе возник неприятный холодок. Измятые крылья кое-как расправились, темная вила медленно спланировала к подножию горы.

Плюхнулась животом. Лют едва расцепил ноги, рука отпустила длинную грудь и подхватила ларчик. Витязя сбросило с вилы, избитое тело прокатилось по земле – в грудной клетке плюхало, бултыхалось, словно комки мяса в киселе. Со стоном поднялся, доковылял до распростертой вилы. Тварь, хрипло дыша, подняла затуманенные глаза, острие спаты ткнулось в загривок, копыта взбрыкнули, вила затихла.

– Чтоб вас всех! – ругнулся Лют негромко.

Торопливо отыскал проход, ковыляя взобрался наверх, ноющих костей коснулось благостное тепло, в лицо плеснуло красным светом. При виде моста едва не расплакался от облегчения, спохватился, крепче прижал к груди ларчик, захромал на ту сторону.

За спиной грохнуло, по кольчуге ударила россыпь каменной крошки, из стены выломились громадные валуны, шумно скатились в Огненную реку. Лют поспешно обернулся, позвоночник болезненно хрустнул, боль пронзила коротким разрядом, рука еле подняла спату. В несокрушимой скале появилась дыра, куда протиснулась бы воловья упряжка, из отверстия плеснуло золотым светом, слуха коснулись тонкие звуки.

Заслышав песню, Лют замер, в животе зародился очажок, с каждой нотой разгоравшийся ярче, тело охватило благостное тепло, рука с мечом опустилась. В дыре мелькнуло крупное тело, тонкие руки, хлопнули крылья.

Продолжая петь дивным голосом, перед воином опустилось странное существо: до пояса очаровательная женщина с черными, как ночь, волосами, прекрасным лицом, упругие груди с острыми умбонами сосков вызывающе смотрели в лицо, нежная кожа живота с очаровательным пупком плавно переходила в птичье тело, за спиной топорщились ажурные крылья, острые когти чешуйчатых лап высекали из каменной плиты искры.

Лют жадно вгляделся в лицо: на щеках милые ямочки, сочные губы изогнуты в лукавой усмешке, но главное – голос! Дивный голос, поющий чарующую песню. Лют забыл обо всем на свете, ларчик грохнулся о бугристую поверхность моста, адамантовый край опасно завис над пропастью. Аспид-змей сердито зашипел, неуловимо меняя облик, с силой сжимал кисть человека, пытаясь привести в чувство.

Лют не обратил внимания, по телу разлился благостный покой, боль ран улетучилась, в такт нежной мелодии заплясала душа. Колени уткнулись в пол, по щекам бежали слезы. Лют с обожанием смотрел в прекрасное лицо, радость была настолько сильна, что хотелось орать, танцевать вприсядку, дарить пряники и бусы, грудь распирал океан счастья.

От пят медленно поднялся холод, боль кольнула с неожиданной силой. Лют поморщился. Песня грянула громче, витязь расплылся в счастливой улыбке, с уголков губ потекла слюна.

Холод поднялся до колен, плоть съеживалась, штанины опадали, умерщвление плоти коснулось бедер, поднялось до пояса, но витязь блаженствовал: неистово, небывало, мощно, величественно, истинно.

Сирин-птица плотоядно посмотрела на очарованного человечишку, синий язык облизал губы. Невольно глянула на ларчик у края моста, голос чуточку дрогнул, но вновь потек ровно, дыша безмерной силой.

«Она красавица, – думал тем временем Лют, – божественно прекрасна. И голос! Слушать – истинное блаженство. Где-то уже слышал подобный, вернее, жалкое подобие, но где?» Внезапно стегнул мертвецкий холод, но тут же прошел, однако Лют вспомнил о холодных горах, где спас одну девку…

Чаруня!

Облик прекрасной вилы ярко заблистал красками, в груди вспыхнул сладостный пожар, Лют застонал от радости и боли.

– Чаруня! – прошептал благоговейно, вновь и вновь переживая исполинские чувства, что охватили при той встрече. – Чаруня!

Голос порвал ткань чародейной песни. Сирин обеспокоенно повысила голос, на тонкой шейке некрасиво вздулись толстые жилы, на миг облик Чаруни померк, но стоило произнести ЕЕ имя еще раз, как черное волшебство развеялось, как туман под лучами солнца.

Аспид-змей вмиг обернулся клинком, Сирин страшно вскрикнула, на животе заалела царапина. Чешуйчатые ноги подогнулись, мощный прыжок подбросил вверх, крылья замолотили по воздуху. Чудище удалилось с обиженным воплем, испуганно озираясь на смертного, что смог противостоять чарам.

В ноги ударила волна расплавленного металла. Лют дико заорал, заметался на мосту. Крик от чудовищной боли метался среди скал. Боль помалу утихла. Лют, всхлипывая и дрожа от небывалой усталости, поднялся. Скрипя суставами, как замшелый дед, подошел к ларчику, посмотрел с ненавистью. Скрюченные пальцы оттащили адамантовое сокровище от края.

Глава четырнадцатая

Аспид-змей довольно зашипел, свился на шее. Лют еле поднял ларчик, ставший тяжелее валуна, и заковылял по мосту. Порывы горячего ветра едва не сдували витязя с моста, снизу пыхало жаром. Огненная река текла шумно, тепло согрело перемолотые кости: с трудом, но идти можно.

Мост кончился. Лют, постанывая от резкой боли в пятках, шагнул в темный проем двух стен. Думал, хныча от жалости к себе, как будет взбираться по лестнице.

Шею сдавило упругим кольцом, в глазах потемнело, грудь сковало чудовищной тяжестью удушья. Ларчик звякнул адамантовым дном о плиту, Лют вскинул руки, пальцы безуспешно вцепились в белые кольца.

Шумно засопело, металлически звякнуло, из темноты вынырнула толстая, как бревно, рука, ларчик исчез в громадной ладони. Довольно рыкнуло. Лют, хрипя, боролся со взбесившимся Аспид-змеем.

Из темного проема выступила громадная фигура: красноватые сполохи Огненной реки красиво блестят на выпуклых пластинах обнаженной груди, на животе высечены грубые кубики, толстенные, как сваи, ноги укрыты холщовыми штанами, подпоясан в три ряда железной цепью, левую лодыжку охватывает широкий кандальный браслет, толстая цепь уходит во тьму.

Великан скалился, на суровом лице, обрамленном ниспадающими струями пшеничных волос, появилось злорадство. За спиной велета гордо расправились белые крылья, ущелье потряс довольный рык.

Лют захрипел отчаянно. Велет злобно ухмыльнулся, синюшное лицо человека накрыл рифленый кулак. Камень ушел из-под ног. Лют со свистом упал на середину моста, покатился, опасно свесился над рекой расплавленного металла.

В носу хлюпало, дышалось с трудом, рот заполнился обломками зубов, в горле сидел противный комок. Кашель едва не вывернул наизнанку. Петля на шее слабела. Еще не придя в себя, Лют цепко схватил белый хвост. Аспид-змей злобно оскалился, бусины глаз налились гневом, кинжальные зубы влажно заблестели.

– Куда, паскуда?! – захрипел Лют враждебно. – Надумаешь чудить, утащу с собой. Ну, давай кусай, утонем вместе!

Аспид-змей зашипел люто, злобно прожег взглядом окровавленное лицо человека, перекошенное смертельным отчаянием, и обмяк в ладони.

Лют посмотрел на крылатого великана, тот с громовым хохотом взлетел. Цепь туго натянулась. Велет ровно хлопал массивными крыльями, держась в воздухе. Воин загляделся на красивое зрелище. Велет оскалился, кинулся вниз.

Цепь не позволила долететь до середины моста, предупредительно звякнула, великан с отвращением посмотрел на натянутую струну, горестно вздохнул.

Лют отполз подальше: великан в пяти шагах, но мало ли! Кости хрупали, плавали под кожей, протыкая внутренности острыми обломками, через нижнюю губу текла кровавая каша.

В голове билась яростная мысль: «Кащей обманул! Ничего отдавать не собирался, а на случай, если каким-то чудом витязь добудет ларчик, велел стражу моста прикончить ослабевшего воина. Да еще Буслая услал неведомо куда, может, над его телом глумятся вороны».

Ярость вспыхнула в груди, как солнце. Жилки ожили, налились силой. Лют, пошатываясь, встал. С необычайной легкостью спокойно осознал, что последние силы уйдут на схватку с великаном, даже если победит – что невозможно! – тут же падет бездыханным. «И пусть, – подумал Лют мрачно, – я буду до конца бороться!»

Велет хищно распахнул крылья, воздушная волна ткнулась Люту в лицо. Витязь качнулся, удержался, под босые ноги великана полетел красный сгусток. Крылатый страж зарычал, отошел назад. Натянутая цепь провисла, звякнула о мост.

Велет снял с пояса железную цепь, увенчанную искусно отлитой головой орла. Лют непонимающе смотрел, как цепь со свистом описывает круги, а лицо великана пышет злой радостью.

«Это что, оружие?» – мелькнуло недоуменное.

Крылан хищно оскалился, рука двинулась, будто забрасывая в воду сеть, орлиная голова вспорола воздух. Аспид-змей, что до этого висел в руке как шнурок, дернулся. Грянул металлический звон, отдача отшвырнула Люта на пару шагов.

Велет хмыкнул, дернул цепь к себе. Орлиная голова ожила, полыхнула рубиновым светом глаз и, распахнув со скрежетом пасть, огласила ущелье противным криком. Острие спаты обернулось головой змея, распахнутой, сердито шипящей, бусины глаз горели бешенством.

«Похоже, два чудо-оружия знакомы давно и друг друга недолюбливают», – подумал Лют радостно.

Велет повел могучими крылами, топнул – кандалы противно звякнули. Орлиная голова кружилась над головой, сливаясь в серебристый эллипс, который неожиданно распался, и сжатый клюв устремился в грудь, прикрытую потрепанной кольчугой.

Руку Люта рвануло, спата отшибла крючковатое острие, велет легко повел дланью, орлиная голова со злобным скрипом клюнула в шею. Лют с трудом уклонился. Крючок клюва сорвал кожу, брызнула горячая струйка. Возвратным движением ладони велет рванул цепь. Орлиная голова, повернувшись, прожгла рубиновым взором льняной загривок воина.

Меч обернулся змеем, гад порскнул из длани медлительного существа над плечом, пасть сомкнулась на звене, крепящем птичью голову, отвела в сторону. Велет зарычал, дернул цепь. Змей едва спас зубы, орлиная голова просвистела мимо, рубиновый огонь глаз яро полыхнул, над мостом повис злобный клич.

Велет громко захохотал. Красивое, мужественное лицо ожесточилось, взмах крыл поднял в воздух, цепь с орлиной головой выпала из ладони железным ручьем. Лют застыл, черен впился в ладонь, оружие великана коварно запетляло, цепь распласталась в воздухе красивыми изгибами.

И все же упустил момент удара, сплоховал и Аспид-змей: чудо-меч сложился пополам, закрывая маленьким щитом левую половину груди. Железный клюв чиркнул по клинку, губу Люта ужалил рой искр, удар в грудь сшиб с ног. Велет торжествующе взревел, дернул цепь – орлиная голова полетела назад, щелкая клювом и роняя красные капли.

Лют пошевелился. Руку дернуло, громко зазвенело. Велет, азартно рыча, раскрутил цепь, ловко швырнул – рука воина онемела, встать невозможно. Клюв бил то тут, то там, свободно, часто, будто орел клевал мертвую тушу.

Ярость ударила в голову, Лют хрипло закричал. Орлиная голова отлетела для новой атаки. Лют кувыркнулся. Аспид-змей снова дернул руку, отбивая наглую птичью харю.

Велет вновь громоподобно захохотал, с силой раскрутил цепь. Клюв ударил со скоростью молнии. Лют выставил спату, внутри скрутился узел, в затылке похолодело.

Орлиная голова завиляла, воин впустую отмахнулся мечом, удар швырнул к краю, рука судорожно бросилась к окровавленной цепи, пальцы сжали скользкие звенья, безуспешно пытались вырвать из тела острое железо.

Крылатый великан засмеялся победно: противник балансирует на краю моста, пятки уже свешены, кольчуга на правой стороне груди зияет рваной дырой, толчками плещет кровь, а клюв жадно щелкает, перекусывая прутья грудной клетки.

– Трус! – прохрипел Лют великану. – Подлый трус!

Велет взревел оскорбленно, с силой дернул цепь: орлиная голова вылезла из раны, пальцы Люта едва не сорвались со скользких звеньев, из-под ног ушла твердь. Страж удивленно поглядел на окровавленное тело, летящее на него, судорожно затрепыхал крыльями, пытаясь оторвать махину от моста, но не успел. Лют ударился в широкую и твердую, как гранитный стол, грудь, великан пошатнулся, орлиная голова в кулаке воина злобно щелкнула клювом. Аспид-змей косо обрушился на литые грудные пластины, отворилось широкое ущелье, кровь захлестала водопадом.

Велет взревел от боли, страшный удар кулака проломил грудь Люта, воина отшвырнуло, вдогонку полетел хищно распахнутый клюв. Лют чудом закрылся спатой, но удар подправил полет. Воин с ужасом полетел за край. Мимо мелькнул торец моста, жар Огненной реки ударил в спину с ужасающей мощью.

Запястье обвил гибкий хвост, клыки Аспид-змея вонзились в край моста, как в черствую горбушку. Плечо витязя захрустело, падение остановил рывок, повел по дуге. Лют извернулся, вбрасывая тело, ставшее мешком с раздробленными костями, на мост. На огненной глади обиженно вздулись пузыри.

Велет пошатнулся, лапищей зажав порез, похожий на долгую работу лесоруба над стволом дуба. Босые ноги окрасились кровью, широкая лужа достигла краев моста, полилась бахромой. Глаза на миг заволокло пленкой. Велет злобно взревел, очи блеснули гневом.

Лют побежал.

На разболтанных в коленях ногах воин вихлял, усталость пригибала к мосту, острие меча в опущенной руке резало булыжники. Крылатый страж встряхнулся, цепь раскрутилась, орлиная голова полетела в супротивника, как стрела. Клюв хищно щелкнул, рубиновое пламя в глазах запылало нестерпимо.

Витязь коротко дернул головой. Птичья голова пролетела над плечом, унеслась за спину. Велет дернул дланью, цепь заструилась обратно, орлиные глаза впились в спину, клюв плотоядно приоткрылся. Затылок Люта кололо, дыхание смерти скрутило мышцы. Сцепив зубы, воин сделал шаг и упал на спину.

Велет еле уклонился от острого клюва, глухо зарычал. Лют с плеском въехал в лужу крови, с моста плюхнулись потоки, спина заискрилась, мелькнул ствол ноги, оплетенный широким браслетом.

Спата смахнула голень, как столбик воска. Витязь проехал меж ногами, тупой толчок развернул по оси.

Велет со вскриком обернулся. Кусок ноги с кандальным обручем отлетел в сторону. Великан нелепо взмахнул руками, грохнулся о мост, жутко захрустели крылья. Страж дико заревел, судорожный рывок швырнул массивное тело за край.

Взметнулась цепь. Орлиная голова впилась в камень, но едва цепь натянулась, спасая хозяина от падения, как Лют подскочил и ударом спаты отколол кусок камня.

Воин свесился с моста – орлиные глаза светились безумным страхом, клюв крушил проткнутый камень, брызнула крошка, бровь витязя обожгло болью. Великан отпустил конец цепи, металлическая лента запетляла в воздухе, клюв в страхе раскрылся, ущелье содрогнулось от металлического скрежета.

Велет падал молча – сломанные крылья висели белоснежным горбом, из груди и обрубка ноги хлестала кровь, глаза пристально смотрели на победителя. Поверженного стража перевернуло, массы горячего воздуха закрутили, как сухой лист.

Из оранжевой реки всплыл темный остров, с гладкой поверхности потекли ручьи расплавленного металла. Распахнулась огромная пасть с частоколами игольчатых зубов. Кувыркаясь, велет влетел в гигантский зев: влажно затрещало, на зубьях остались красные капли, прилипло перышко. Зубастая пещера схлопнулась, хозяин Огненной реки довольно заурчал, от утробного баса задрожали стены ущелья. Подняв огненный вал, чудище исчезло в оранжевых волнах.

Лют отодвинулся от края, распластался на спине, смотря невидяще широко распахнутыми глазами. Бурно вздымающаяся грудь замедлила движение, поднялась в последний раз и застыла.

Тело пронзила жестокая судорога, мышцы окаменели от чудовищного напряжения. Дыхание вырвалось со всхлипом, Лют хрипло закричал – внутри рвалось, лопалось, жгло каленым железом. Рыча затравленным зверем, поднялся на четвереньки – руки подгибались, дрожали, будто превратились в студень. Медленно, словно на хребте горы, встал на ноги, колени сухо хрустнули, едва не упал, до треска сжал челюсти.

Шагнул легко, тело качнуло к краю, неимоверным усилием отшатнулся, сделал второй шаг. Хромая на обе ноги, сплевывая вместе с выдохами темные сгустки, двинулся. Аспид-змей осторожно обвил шею, в бусинах глаз застыла тревога.

Оставив мост позади, Лют различил очертание первой ступени лестницы, внутри жалобно всхлипнуло. Задавил гнусное чувство, захромал вперед. Аспид-змей забеспокоился, с шипением сполз на плиту, белый хвост мелькнул в нише. Витязь оперся на стену, двинулся, как старик, споткнулся о твердое.

С готовностью переломился в поясе, отвратительный ком поднялся из желудка, гадко скребясь по горлу, рванулся наружу. Судороги разрывали, сочно лопнула какая-то жилка, тепла в теле убавилось. С тоской понял: уходит жизненная сила, еще пара приступов – и умрет.

Ларчик казался неподъемным. Лют возился, сопел, хныкал, но адамантовые грани выскальзывали из пальцев. Виски ломило, несколько раз терял сознание. Наконец змей обвил ларчик, заодно окольцевав раздробленное запястье. Лют вскрикнул от боли – груз пригнул к плите, – и двинулся медленно, со скоростью роста дерева.

Вечность прошла, пока дошел до подножия лестницы. Посмотрел вверх – мышцы шеи взорвались обжигающей болью, хлынули слезы. До верха – несколько лет. Лют обреченно вздохнул, шагнул на ступеньку.

Приступ боли скрутил тело, как выжимаемое белье, затрещали связки, кости отделились от мяса, швы черепа расползлись, горло ожег раскаленный ком, на ступеньку шлепнулся сгусток, растекся омерзительным пятном. Холод сковал ледяным панцирем, огонек тепла, не крупнее макового зернышка, трепетал в груди, готовясь погаснуть.

– Чаруня, – промычал Лют полубезумно. От прекрасного имени сердце дрогнуло, кровь лениво плеснула, нога сделала шаг. – Чаруня.

Бой сердца, глотки воздуха заменило имя самой прекрасной на свете женщины. Лют повторял его исступленно и вползал на ступень – держась за стену, хрустя раздробленными коленями, оставляя на камне мокрый след.

Тело не подчинялось – хотелось лечь, свернуться калачиком и заснуть. Лют взмолился, выторговал у смерти мгновение: еще шаг – и умру. Смерть отступила. Лют взобрался на ступень выше – небытие потребовало свое.

– Еще шаг, и умру, – попросил Лют.

Смерть заворчала, витязь сделал шаг, и еще, и еще, пришептывая:

– Немного осталось, взберусь на ступень и помру.

Глава пятнадцатая

Стрый допил кувшин молока, лапища потянулась к новому, слуга скользнул тенью, пустая посуда исчезла. Под потолком комнаты отразился довольный выдох. Могучан поерзал, бросил довольный взор на заставленный стол: деревянная ладонь паровала густо, горшочки, тарелки выстроились в ряд, жареные гуси развалились среди овощей, щука маняще смотрела с зеленого ложа.

– Короед, иди сюда! – громыхнул великан.

Старый слуга мигом вырос из пола, уставился выжидательно. Воевода смерил пройдоху тяжелым взором.

– Где яишенка?

– Так слуга недотепа опрокинул сковороду, щас новую жарят, – ответил Короед, виляя глазами.

– Да, а что у тебя на губах? – спросил воевода подозрительно.

Короед сказал чуточку обиженно:

– Нет там ничего, батюшка. Что за намеки?

Воевода махнул ручищей, взбитый воздух ударил в лицо слуги.

– Ладно, вели подать еще молочка, парного.

Короед развел руками:

– Да где взять? Не доить же сейчас коров. Может, мальчишку позвать? – добавил он торопливо, видя нахмуренные брови. – Сыграет, взвеселит сердце?

– Пущай спит, – отмахнулся Стрый. – Темень непроглядная. Ладно, ступай, обормот.

Короед метнулся из обеденной. Стрый шумно втянул сытный воздух, пальцы впились в гуся, сочно треснуло, запаровало, будто на морозе, половина тушки исчезла во рту, косточки тихо хрустнули. Стрый ел много, жадно, брызги от разорванных тушек птицы сыпали в стороны. Капли попали на светец, зашипело, полыхнуло ярко. Слуга робко вошел, в руках парующая сковорода, скворчало аппетитно.

Глаза Стрыя загорелись неутолимым голодом, будто только что не съел десяток гусей и кур да телячью ногу. Яркие глазки перерезала полоса ножа, сочные ломти отправились в прожорливую пасть.

Короед появился незаметно, осторожно кхекнул.

– Там гости, воевода-батюшка, – выпалил он в ответ на вопросительный взгляд.

– Кого нечистая несет? – нахмурился могучан.

Половицы сухо простучали под посохом, в проеме двери показалась волчья шкура, седая голова.

– Здрав будь, воевода, – сказал Вольга напряженно.

– Случилось чего? – спросил воевода настороженно.

Короед навострил уши, но злобный взгляд ошпарил лицо, и он умчался, только дверь хлопнула. Вольга сказал с тревогой:

– Кабы беды не было, Стрый. Князя в палатах нет.

– На стену пошел, – пожал плечами могучан. Ноздри дразняще щекотал аромат последнего куска яичницы.

– Его в городе нет, – заявил волхв непререкаемо.

– Неужто отправился выручать лебедушку? Один?

Вольга покачал головой, посох стукнул в пол.

– Думается, таинственный друг во вражьем войске вновь подал весточку. Или просто из вражьего стана. Нашего влюбленного дурака сейчас можно выманить одним словом. Беду чую, Стрый.

Воевода поднялся, на лицо волхва упала тень. Могучан подобрался, сытая расслабленность исчезла, мускулы хищно напряглись.

– Опять волховье чутье, – буркнул Стрый задумчиво. – Откуда только берется, наколдовываете, что ль?

Вольга невесело усмехнулся:

– Можно и так сказать. С той поры как Ратьгой бедро мне располосовал, так и ноет, как какая гадость. – Лицо волхва стало серьезным, встревоженным. – Скорее, Стрый, и впрямь беда.

Воевода глянул остро, лицо потемнело. Вольга еле успел отскочить, крупное тело едва не вбило в стену, терем огласился топотом. Волхв сплюнул, метнулся следом.

Стрый мигом облачился в броню, выскочил во двор. Гором заржал на мощный клич, двери конюшни разлетелись, червь ярко полыхнула в глазах. Воевода легко, как молодой кот, вспрыгнул на спину, заполошные слуги дернулись к запертым воротам, но угольная громада звонко заржала, копыта чиркнули по верху ворот, мостовая взорвалась обломками. Воевода промчался, как ураган: князь точно попеняет за разбитую мостовую.

Стражи у городских ворот хмуро глянули. Стрый закричал яростно, будя окрестности. Со стены недовольно буркнуло:

– Чего орешь?

– Ратьгой, отворяй ворота, очень надо.

– Еще один, – вздохнул старый воевода. – Тут еще княжий вестник проезжал, скрытный такой.

– Перуна ради, отворяй ворота! – закричал Стрый, надрывая горло.

Створки шумно заскрипели, воевода протиснулся в щель. Гором перемахнул широкий ров, как канавку, копыта дробно застучали. Рванулся в поле, оставляя размазанную полосу, облитую мертвенным светом луны. Позади коня, будто из травы, выскочил огромный волк, глаза хищно сверкнули зеленым светом. Длинными прыжками устремился за Стрыем, догнал, пошел рядом.

Гором скосил горящий глаз, фыркнул угрюмо, Стрыя едва не снесло со спины встречным ветром. Могучан дернул головой, лунный свет отразился от зубов, плечи расправились до треска, разгоряченная скачкой кровь пенилась в жилах.

Впереди блеснуло отраженным светом, словно рыбка в чистой воде, донеслись злые крики, эхо стали. Зоркие глаза воеводы различили знакомую фигуру в скопище множества всадников, сверкающих стальной щетиной. Меч выпорхнул с хищным шипением, копыта загремели громче грозовых туч, ночной воздух разрезал могучий хохот.

Степняки на миг опешили, занесенные для последнего удара сабли замерли. В ночи полыхнули багровые угли, великанская фигура вломилась в ряды, с грохотом и скрежетом разметала, разбросала, как горсть зерна. Великан страшно захохотал. Меч разил безжалостно, брони распадались с легким скрежетом, в ночи плясали рои искр. Сочно зачвакало, будто обрушился ливень, крики ужаса заглушили испуганное ржание.

С рычанием из травы вылетел огромный волк, всадники посыпались с седел, жалобно крича: копыта обезумевших коней дробили кости, ломали грудные клетки, как плетеные корзинки, черепа раскалывались, как обожженные горшки.

В поле дробно загрохотало, бегущие степняки побросали сабли, не оглядываясь, пятками проламывали конские бока.

Стрый с диким ревом обрушился на группу смельчаков. Заскрежетало, небо содрогнулось от криков боли. Гором куснул коня, в пасти заблестел клок мяса, степняк с проклятьем свалился с застывшего свечой коня.

Али-Шер застыл на месте, конь под ним танцевал, рвался подальше от места, где пахло кровью, а жалобные крики сородичей разрывали сердце. Полководец не мог понять, откуда взялось чудовище, обратившее половину отборной сотни в бегство, а вторую покромсало, как кусок мяса за обедом.

Растаял в ночи последний предсмертный крик, горящие глаза чудовищного коня прожгли Али-Шера. Степняк очнулся, пришпорил коня, живот свела жестокая судорога. Надо поскорее ускакать от проклятущих дикарей, пусть с ними Повелитель разбирается, а он лучше в сторонке постоит…

В воздухе распласталось крупное тело, дохнуло лесным зверем, сильный удар вышиб Али-Шера из седла, конь с испуганным криком задал стрекача. Степняк вскочил, сабля взмыла над головой, перед глазами мелькнуло темное, горло разорвала жестокая боль.

Волк брезгливо отошел от растерзанного тела, горящими зелеными глазами окинул ночную степь. Струсившие степняки услышали довольный вой.

Стрый метнулся к Яромиру. Князь неловко пригнулся к гриве, меч болтался на ременной петле.

– Стрый, – простонал Яромир слабо, – скачи к условленному месту… Она там.

Воевода оказался рядом, поддержал падающего, буркнул сварливо:

– Все там будем.

Яромир вздрогнул, глаза полыхнули гневом, с трудом выпрямившись в седле, ухитрился смерить могучана взглядом сверху вниз.

– Княже, не дури, – раздался спокойный голос. – Разъезд тут не случайно, затею раскрыли.

Яромир рванул на голове волосы, глухо застонал. Стрый смерил волхва недобро, подхватил под уздцы княжьего коня, повел к городу.

– Почему, Сомчей? – спросил Повелитель.

Полководец поднял глаза. Алтын подивился пронзительной печали, отражение луны мелко дрожало.

– Отвечай! – рявкнул Алтын.

Сомчей согнулся, с протяжным стоном обхватил голову. Шергай поежился, медленно попятился, на душе стало гадко и муторно.

– Почему ты предал меня, брат? – спросил Алтын с болью.

– Ты не прав, – выдавил полководец. Каждый удар сердца с хрустом пробивал грудную клетку, кровь заменилась на кипяток.

– В чем? – возопил Алтын горестно.

Вокруг них никого – степняки незаметно отошли на значительное расстояние, стан умолк, воздух напитался тяжким предчувствием беды. Сомчей сказал невесело:

– Сам знаешь.

– Тебе их жалко? – изумился Алтын. – Жалко этих лесных червей, что копаются в земле? Да они созданы, чтобы мы их истребляли, очищая землю от погани. Таков наш воинский долг.

– А идти против побратима – тоже воинский долг? – заметил Сомчей ехидно.

Глаза Алтына полыхнули, полководец ощутил удар, подавил стон.

– Ты знаешь, зачем я иду, – прошипел Алтын. – Она должна принадлежать мне. Я ее люблю!

– Чужая жена – тесный колодезь, – согласился Сомчей.

Повелитель отшатнулся, лицо почернело, в горле заклокотало. Сомчей невольно отпрянул – показалось, что вместо Алтына появился великан, грозный, злобный, смертельно опасный.

– Сомчей, – сказал Алтын мягко, – брат мой, почему ты молчал?

– Ты бы передумал? – спросил полководец горько. – Вряд ли, не знаю, что ты нашел в песках, но обретенная сила на пользу не пошла.

– Разумеется, – рыкнул Алтын, – ведь без нее меня бы убили подсылы Арама! Почему он стал дороже? Ответь, брат.

Сомчей замялся. Затем лицо его осветилось. Твердо шагнул вперед. От исполненного непонятной мощи движения Алтын отшатнулся.

– Он просто лучше, брат, – сказал военачальник. – Просто лучше.

Избитый полководец подошел вплотную, обнял. Алтын ответил крепким объятием, горло закупорил комок, по щекам потекли горячие ручьи.

– Прости, – прошептал Сомчей. – Прости.

Алтын глухо завыл, сжал руки, сквозь зловещий гул в ушах расслышал влажный треск, сдавленный стон, на плечо хлынула горячая волна. Сомчей трепыхнулся, обмяк, руки безжизненно раскинулись в стороны. Повелитель бережно уложил тело на траву. Рыдания сотрясали тело, всхлипы терялись в траве, луна почернела от горя.

Алтын крепко поцеловал побратима в лоб, трясущимися пальцами опустил на застывшие глаза веки. Повелитель со звериным ревом поднялся, волна ужаса остановила сердца людей в стане, ослабленные от ран хрипели в предсмертной агонии, обезумевшие кони ринулись прочь, но вопль тоски и безвозвратной утраты настиг, парализовал.

В абсолютной тишине Повелитель побрел к шатру, петляя, как заяц, тень тяжело скользила следом, превращая плодородную землю в пепел. Полог шатра отлетел в сторону, бледный лучик прощально скользнул по бритой голове, убранство встретило глупым драгоценным светом, ноздрей коснулся нежный запах. Алтын разглядел сгорбленную фигурку, хрупкие плечики сотрясали рыдания.

От усилившейся боли в груди Повелитель свирепо зарычал. Княгиня дернулась, ладошкой поспешно вытерла глаза, повернулась с гордо выпрямленной спиной, облила презрительным взглядом. Алтын подскочил. В прекрасных глазах метнулся страх, но Умила не сдвинулась с места, лишь подбородок задрала выше.

– Зачем? – простонал Повелитель жалко. – Зачем я встретил тебя?

Умила недоуменно дернула головкой.

– Зачем?! – всхлипнул Алтын. – О боги, почему я влюбился в эту женщину, почему она меня отвергла, почему не смог залить горе вином и утолить распутными девками? Откуда ты свалилась?

Умила выдержала поток слов, сказала холодно:

– Не нравится – верни обратно.

– Не могу! – произнес Алтын с мукой. – Я умру без тебя! У меня никого не осталось, кроме тебя. Сомчей, друг мой, брат мой, покинул меня!

Княгиня вздрогнула от нахлынувшей жалости. Отблеск светильников задрожал во влажных глазах.

– Он был лучшим из твоих людей, – сказала она горько.

Алтын схватился за голову, метнулся по шатру – загремела посуда, светильники упали на драгоценные ковры, пламя взметнулось весело, но холодный взгляд язычки истребил.

– Он был лучше меня! – простонал Повелитель. – Не раз помогал, спасал жизнь, а я отплатил тем, что убил. Убил, потому что он хотел лишить меня единственной на свете женщины. О, горе мне!

Алтын рухнул перед княгиней на колени, рыдания сотрясали могучее тело, неустрашимый степняк жалко всхлипывал, давился слезами. Умила холодно смотрела сверху вниз, но в голове метались смятенные мысли, сердце сжималось от острой жалости. Глаза закрыла мутная пленка, сердце стукнуло встревоженно, по телу разлилась горячая волна. Не понимая, что делает, опустилась на колени, голова Алтына прильнула к высокой груди.

Повелитель вздрогнул, зарыдал сильнее, вжимаясь всем телом, не замечая, что могучими руками крепко обхватил хрупкую фигурку. Умила смущенно попыталась выбраться из объятий, но от его тела пахнуло мощным жаром, древним, сильным. Стало так уютно, грудь согрелась теплым чувством.

Тонкими пальчиками коснулась бритой головы, нежно погладила. Повелитель вздрогнул, поднял голову. Он утонул в женском взгляде, как в бездонном омуте, шелковистую кожу ее щеки согрел грубой ладонью, а второй рукой потянулся к роскошным волосам.

Княгиня запоздало попыталась отстраниться, но мышцы, разогретые неистовым жаром, подчиниться отказались. В груди сладко горело, в низ живота ударила горячая волна, дыхание изменилось.

Алтын бережно уложил княгиню на спину, мучительно долго снимал одежду, постанывая в сладком бреду. На этот раз взял осторожно, нежно, ласково. Захлестнувшись горячей волной, сознание Умилы погасло, руки крепко обняли мускулистую шею.

Глава шестнадцатая

Буслай посмотрел на Кащея с ненавистью, дивий ответил холодным взглядом, осязаемо кольнувшим кожу, потрепал кошачью голову. Ушкуй довольно мурлыкнул. Зеленые глаза лучились ехидством, Буслай увидел свое отражение, скривился.

Гридень сердито пнул шелковую подушку – сидел на полу в просторной палате, украшенной ярко и богато. Золотые столики, стулья, скамьи и посуда играли веселыми бликами, вделанные в стены звериные морды изрыгали пламя. Кащей сидел в резном кресле, поглядывая на человечишку оскорбительно, хмыкал глумливо, из-за чего Буслаю хотелось раздавить бледный череп.

– Что-то дружок твой не торопится, – сказал Кащей гнусным голосом.

Буслай вспыхнул, ответил резко:

– А чего к тебе, жлобу, торопиться? Хоть бы поесть дал да подлечил малость. Как-никак коготь принес!

Кащей выслушал, на тонких губах зазмеилась усмешка.

– Ты прав, никак, – кивнул он.

В голосе содержалось столько яда, что Буслай задрожал от унижения, сердце рвала беспомощность. Кащей прекрасно понимал состояние гридня – второй день издевался, запер в роскошной палате, поил водой, морил голодом.

– Зачем добро зря переводить? – удивлялся он просьбам.

«Надо было по тощей шее чиркнуть коготком», – подумал Буслай с тоской. Кащей хмыкнул, щелкнул пальцами – горло гридня стиснула железная рука. Буслай захрипел, скосил глаза, от удивления пикнул: сам себя душит!

– Я тебя, паскуда, насквозь вижу, – сказал Кащей и захохотал мерзко. Ушкуй согласно чихнул.

Земляной кот насторожился, шерсть вздыбилась, метнулся от кресла хозяина. Кащей глянул удивленно. Буслай оторвал десницу от горла, посмотрел на предательницу с укором.

В палату ворвались маленькие человечки – на личиках неописуемый ужас – и тонко залопотали на зауми. Кащей вслушался, брови поползли на вершину лысой головы. Ушкуй зашипел грозно, прыжком оказался у входа. Массивные створки металлических дверей распахнулись, в проеме появился Лют, окруженный стаей малюток.

Буслай ахнул жалостливо: на соратника смотреть страшно, будто побывал в жерновах – ободранный, измученный, бледностью превосходил Кащея, вместо лица – кусок мяса с измученными глазами. Лют шагнул, Ушкуй сердито зашипел, в замешательстве посмотрел на хозяина. Кащей остолбенело уставился на измученного воина, прикипел к ларчику, обвязанному змеем.

Буслай подскочил, обнял за плечи, затараторил часто:

– Лют, вот и ты, как хорошо! Ты и впрямь великий герой! Самого Нияна умыл, ведь умыл, вишь как! И выбрался, вижу, легко, подумаешь, пара царапин, на тебе быстро заживет.

Поперхнулся слезами: соратник холодный, как камень, жизни осталось на полвдоха. Аспид-змей зашипел, но расплел тугие кольца, сполз на землю. Ушкуй осторожно схватил того пастью, вернул хозяину. Кащей напряженно смотрел на адамантовые грани. Аспид-змей привычно пристроился на шее. Буслай швырнул ларчик в худую харю.

Костистые руки бережно поймали, дужка замка кракнула, крышка открылась, как прожорливая пасть. Лицо дивия исказилось, в глазах заблестело облегчение, осторожно закрыл, пристроил на коленях.

– Надо же, – сказал он недоуменно, – и впрямь в тебе не ошибся. Молодец. А по дороге назад тебе никто не встретился? – спросил он осторожно.

В груди Люта страшно забулькало, захрипело, губы растянулись со скрипом, засохшая корка крови осыпалась темными комочками.

– Встретил твоего слугу, – прохрипел Лют тихо. – Не досадуй, он не проспал.

Кащей глянул на белый обруч, промямлил растерянно:

– Н-но как?

Буслай подозрительно посмотрел на худую немочь, неясное чувство тревоги растеклось в груди холодком. Лют шатнулся, соратник заботливо поддержал и заплакал, глядя на обезображенное лицо.

– Одной левой, – прихвастнул Лют. Кашель согнул пополам, изо рта потекла мутная желчь.

Кащей холодно наблюдал, как помогал человечишке соратник. Едва Лют отдышался, молвил:

– Вижу, что одной.

Лют усмехнулся, выплыл из накрывшей тьмы небытия, с трудом удерживаясь на поверхности.

– Мы уговор выполнили.

Буслай кивнул, уставился на Кащея выжидательно. Дивий промолчал. Светильники бросали желтоватые отсветы на макушку, в глазах Ушкуя плясали озорные огоньки.

– Знаешь, что в ларце? – спросил Кащей медленно.

Лют прохрипел:

– Догадываюсь. Непонятно, как у Нияна оказался, но не мое дело. Исполняй уговор.

Лицо Кащея скривилось, сказал презрительно:

– Давненько таких дураков не видел. Видать, Ниян тебе мозги отбил. С чего взял, что отдам?

Буслай гневно вскрикнул, прожег нелюдь взглядом. Кащей даже не поморщился, темные провалы глаз направил на обезображенного воина.

– Уговор дороже денег, – прохрипел Лют с несокрушимой убежденностью.

Кащей гнусно расхохотался, пламя светильников задрожало, в палате чуть потемнело. Ушкуй насмешливо выгнул спину, чиркнул когтями по полу, оставив глубокие борозды.

– Вот глупый человечишко, – сказал Кащей мерзким скрипучим голосом. – Сколько за вами наблюдаю, не перестаю дивиться. Навыдумывают непонятных правил – честь вроде? – и оставляют их соблюдение на… ха-ха… совесть!

Лют устало закрыл глаза. Буслай поддержал пошатнувшегося соратника, вгляделся с тревогой, но воин с трудом разлепил веки. Кащей продолжил:

– Не встречал большей глупости – сковать себя незримыми правилами. Вот дурни! Любой, кто отринет эти нелепые путы, сразу обретает преимущество и побеждает с легкостью, как воин, вышедший против связанного по рукам и ногам, с повязкой на глазах. Сомнут вас и растопчут. А если сметливый подонок придумает дополнительные правила, коим будете следовать тупо, как овцы за пастухом, навяжет, чтобы обобрать вас, вы и отдадите, роняя слюни от счастья, потому что якобы выполняете благородное дело, возвышающее вашу… как там ее?.. а, душу.

Буслай зарычал:

– Да как ты смеешь?!

– А что не так? – удивился Кащей деланно. – Какая польза от веревок, мешающих ходить? Род создал вас со свободной волей, а вы отторгаете его дар. Кому от этого хорошо?

Лют охнул – на лбу открылась рана, кровь текла вяло, будто цедя последние капли, – и сдавленно прохрипел:

– Хотя бы тебе. Человек без чести и достоинства сковырнул бы крышку и раздавил яйцо, а так ты жив и доволен.

Кащей хохотнул. Кот по знаку прилег у кресла, хвост раздраженно подергивался: расправа над людишками откладывается.

– Мне-то хорошо, – хохотнул Кащей гнусно, – а вот вы пуп порвали, тебе вот-вот кон выпадет, а награды не получите. Убью я вас, глупеньких.

– Сволочь! – крикнул Буслай беспомощно.

– Я знаю, – сказал Кащей довольно.

Лют содрогнулся от сверлящей боли в груди, от сдавленного стона сердце Буслая облилось кровью. Гридень поддержал соратника, яростным усилием воли пытаясь передать тому хоть часть жизненных сил.

– Не зря вас зовут дикими, – просипел Лют еле слышно.

Лицо нелюди потемнело, пальцы выбили нервную дробь по крышке ларчика.

– Обидеть хочешь? – спросил он с затаенной злобой.

Лют сплюнул кровавый сгусток, вязкая слюна еле свесилась с нижней губы омерзительной пиявкой.

– Вы такие и есть. Умеете и знаете больше людей, но даже самый слабый из нас лучше. Что у вас есть? Горы злата, над которыми бесполезно чахнете? Вы ничего не создаете, у вас нет ремесел, песен. Живете, как говорящие животные.

Кащей сказал зло:

– Да на кой нужны ваши песни, ремесла? И без них обходимся прекрасно. И живем вечно, не то что вы, земляные черви.

– Это пока, – успокоил Лют. – Вас уже теснят, даже не воины, а простые пахари, а в скором времени вообще истребят за ненадобностью.

Кащей злобно хрюкнул. Буслай не поверил глазам: лицо нелюди чуть покраснело!

– Пуп порвете, оборванцы. Я легко смету войско из тысячи таких, как ты, ваши жалкие колдунишки не имеют и тысячной доли моей силы. Мечтатель! – фыркнул он презрительно.

– Недавно мы бегали в звериных шкурах, – спокойно молвил Лют чуть окрепшим голосом, – махали каменными топорами. Но мы, в отличие от вас, умеем учиться. Род дал нам частицу своей воли, ты прав, но понимаешь ее как безграничную свободу, а она дадена, чтобы суметь удержаться от звериных желаний. Ведь у животных нет чувства благодарности, верности, Правды.

Кощей глумливо хмыкнул:

– Людям плевать на вымышленную Правду, своя шкура дороже.

– Ты прав, – согласился Лют печально, – не все, но поступают подло. Так было, так есть, но так не будет!

Кащей презрительно посмотрел на закашлявшегося воина, глянул на пол, брезгливо поморщился: весь заляпан вонючей кровью! Буслай беспомощно тряс соратника, причитал, в глазах стыла бессильная ярость.

– Ну, довольно разговоров, – махнул рукой Кащей небрежно. – А то от слов помрешь, а не от моей руки.

Ушкуй с готовностью поднялся, посмотрел прицельно. Буслай вскипел, ярость заклокотала в черепе, как в котле, вот-вот крышку сорвет.

– Ну ты и гад!

– А ты дурак! – огрызнулся Кащей обиженно. – Принес коготь, а взамен ничего не получишь. Нуб паршивый! – ругнулся на зауми.

Буслай хотел кинуться на костлявую сволочь, смять, растоптать – хотя бы попытаться! Лют пошатнулся, без поддержки свалится, как подрубленное дерево, глаза помутнели, прояснились на краткий миг, но вновь заволоклись пеленой смерти.

Кащей поднялся, ларчик бережно положил на сиденье, на лезвии спаты заплясали огоньки светильников. Ушкуй довольно заорал, дурашливо подкрадываясь, словно к мышке, весело топорщил усы.

Лют всмотрелся в темные глаза нелюди, на миг взяла досада, но всплыло прекрасное лицо, на ресницах задрожали слезы, дыра в груди болезненно сжалась. «Пусть, – подумал Лют устало, – один удар прекратит мучения».

Кащей вгляделся в обезображенное лицо, нахмурился. Ушкуй приготовился прыгнуть на Буслая, но строгий окрик удержал. Кот глянул недоуменно и, рассерженно шипя, отошел. Дивий схватил за загривок, без труда оторвал от пола животное размером с пардуса, глянул в лукавые зеленые глаза, сказал жестко:

– Вдругоряд исполняй беспрекословно.

– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.

Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.

– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.

Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло сочувствие, тоска и боль. Аспид-змей заполз на шею, Ушкуй раздраженно заурчал, хвост захлестал по воздуху, из глаз посыпались искры. Понял: драки не будет.

Кащей сказал Люту сочувственно:

– И ты попал в колдовские сети.

Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.

– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.

Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.

– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.

Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.

– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.

– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?

Глаза Кащея злобно сверкнули.

– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?

Лют усмехнулся:

– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.

Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.

– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.

Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.

– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.

Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.

– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.

Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:

– Мои слуги проводят кратчайшим путем.

Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.

Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.

– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.

Лют, хромая на обе ноги, буркнул:

– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.

Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:

– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.

Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.

Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.

– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.

Лют глянул подозрительно: зачем это?

– А что не понял? – спросил он осторожно.

– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.

Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:

– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.

– Эт как? – разинул рот Буслай.

– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?

Буслай кивнул.

– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.

Буслай смущенно хохотнул:

– Не самое прекрасное чувство.

Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:

– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.

Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.

– Поторопимся, – сказал он взволнованно.

Лют молча кивнул, помял левую сторону груди, в глазах затаилась грусть. Скоро покинет горы, где живет Она, Единственная. И вряд ли вернется.

Буслай встревоженно ахнул, заругался:

– Где эта скотина? Лют, ты посмотри, стоянка пуста, ни коней, ни осла. Что творится?!

Лют огляделся обеспокоенно: вышли из той пещеры, в какую зашли, слуги Кащея провели так, что не пришлось ползать, – неведомой волшбой раздвигали стены. Вот черная язва костра, следы подков, прочие мелочи, но никого нет.

В снегу почти заваленная канава тянулась к противоположной стене гор, к выходу. Лют прикинул расстояние, вязкость снега, вздохнул горестно.

– Видимо, решил переждать за стеной, – сказал он неуверенно.

Буслай прекратил пинать снег, сказал злобно:

– Да сбежал он! Скотина, ну, попадись!

Лют оглядел снежные просторы долины: тишь да гладь, никакой живности. Небо бугрилось свинцовыми тучами, пронизывающий ветер хлестал по щекам. Толкнул Буслая в спину, взглядом указал двигаться впереди. Буслай заворчал недовольно и принялся протаптывать тропу, черпая полные сапоги снега и беспрестанно ругая пропавшего Нежелана.

К выходу из потаенной долины добрались порядком уставшими. Буслай перестал ругаться – и так рот застудил, язык покрылся коркой льда. Воины протиснулись в проем, скалы будто того ждали: дрогнули, с хрустом осыпаемой крошки сомкнулись. Гридни переглянулись, огляделись: следов пропащего нет.

– И что теперь? – спросил Буслай угрюмо. – Темнеет, а нам даже на ночь укрыться нечем. Околеем.

Лют возразил:

– Не для того шли. Пойдем, спуск будет долгим.

Буслай взмолился:

– Лют, какой спуск? Не сможем же идти ночью.

– Не хочешь – не иди, – сказал Лют безразлично.

Буслай горестно вздохнул, затопал за соратником. Над головой зашумели крылья. Лют молниеносно обернулся, зажав в усталых руках меч. Чудный голос, от которого застучало пропавшее сердце, а тело мигом согрелось, прозвучал с легким смешком:

– Не торопись, воин, я не враг. Пойдем со мной, ваш друг уже заждался.

Глава семнадцатая

Буслай растолкал бедовика, что нежился на перинах, вяло пожевывал диковинные плоды да поплевывал в потолок. Нежелан вздрогнул, посмотрел непонимающе на злое лицо.

– Вставай, чего разлегся? – буркнул Буслай хмуро.

– Так отдыхаю, – замямлил бедовик в ответ.

Гридень скривился, будто проглотил ком грязи, сказал строго:

– Хватит отдыхать, пора в дорогу. Собирайся!

Нежелан поспешно встал, в походный мешок наскоро сложил пожитки. «Чудит Буслай», – подумал он растерянно. Может, ему и надоело в чудесном хрустальном дворце, где отдыхают третьи сутки, но Нежелану с Лютом здесь нравится. И зачем его забирает, словно не мечтал избавиться?

Буслай вгляделся в лицо бедовика, зыркнул хмуро. Нежелан перекосился от тяжелого шлепка по плечу.

– Хватит думать, пойдем за Лютом.

Буслай поправил на поясе топор, Нежелан понуро зашагал вслед.

Хрустальные палаты переливались дивным светом, стены пропускали солнечные лучи, которые преломлялись внутри и ткали дивные узоры. Буслай хмуро посмотрел на изящные столики из камня, хрусталя, золота, богато усыпанные самоцветами, как крендель маком. На столиках в дивных вазах располагались цветы: были живые, но чаще – вырезанные из камня или искусно выкованные из золота, серебра.

Узорчатые ковры устилали пол – ноги утопали по щиколотку. Даже неловко ступать по такой красоте! Запахи благие, в хрустальном тереме тепло, уютно. Буслай чувствовал себя грязным и вонючим уродцем: место слишком прекрасно, так и тянет наложить в углу кучу, побросать булыжники.

Странная обида, что не соответствует месту, не достоин его, зарылась в сердце Буслая, изредка покусывая острыми клыками.

Двери распахнулись в просторный светлый коридор, от вида горных лесов через прозрачные стены защемило сердце, захотелось петь, плясать, дурашливо взлягивая. Буслай стиснул зубы, огрел бедовика хмурым взглядом, ускорил шаг.

Ковровая дорожка уткнулась в хрустальную дверь: створки украшены золотыми чудищами, в глазах блещут самоцветы размером с кулак, все переливается волшебным огнем, дух захватывает.

Подлетели крылатые змеи: маленькие, не крупнее воробья, тельца золотистые, серебряные, кожистые крылья просвечивают насквозь. Нежелан улыбнулся очаровательным созданиям, Буслай отмахнулся, как от комаров, пнул хрустальные створки.

Противно грохнуло, оскорбительно для такого прекрасного места, где впору богам жить. За дверью раскинулся диковинный сад: листва горит изумрудным светом, стволы напоены подземными соками так, что светятся тепло, янтарно. Меж деревьями порхали крупные бабочки, крылатые змеи, даже аспид пролетел куском мрака, хищно ощерив оба клюва. Слуха ласково коснулось журчание родников, в прозрачной воде играли рыбы, на ветвях заливались сладкими трелями соловьи.

Буслай захрустел мелким щебнем, коим выложена дорожка, гладким, хрупким и красивым. Гридень застонал: скоро от великолепия начнет тошнить, как будет глядеть на людские дома? Уже кажутся неказистыми и убогими.

Нежелан заглянул через плечо гридня, лицо осветилось – у ручья сидели Лют и прекрасная хозяйка хрустального терема, такая красивая пара. Буслай завидел глупую улыбку соратника, скривился, как козел при виде крапивы.

Влюбленные не обращали внимания на прибывших, улыбались друг другу. Буслай кашлянул – прозвучало противно, отвратительно. Лют вздрогнул, посмотрел удивленно, вила тряхнула копной великолепных волос цвета ночи, по прекрасному личику скользнуло неодобрение.

Лют посмотрел на Чаруню виновато, спросил у соратника:

– Что такое, Буслай?

Гридень нарочито шмыгнул носом, с удовольствием отметив раздраженную гримаску вилы, ноготь звонко щелкнул по обуху топора.

– Лют, ты извиняй, что отрываю, – сказал он намекающе, – но мы загостились, а ведь отечество в опасности. Пора и честь знать.

Чаруня смерила гридня злобным взглядом. Лют нахмурился, но ослепительная улыбка любимой заставила обо всем позабыть.

– Может, еще денек погостим? – попросил Лют.

Буслай сердито хрюкнул:

– И так три дня отдыхаем.

Чаруня ответила божественным голосом – пение птиц померкло, мир залило теплым нежным светом, души людей окрылились, вознеслись на седьмое небо.

– Разве к вам плохо относятся?

Нежелан расплылся в улыбке, энергично помотал головой: все замечательно. Буслай хмуро пихнул локтем предателя, бросил в безукоризненное лицо:

– Не в том дело. Нам пора домой, люди нуждаются в нашей защите.

Лицо Люта посерьезнело – видно, вспомнил о присяге и долге воина защищать дом и слабых. Чаруня обняла витязя, бородатую щеку согрел поцелуй. Лют мигом забыл, что хотел сказать. Вила продолжила обворожительным голосом:

– Так идите, вас никто силой не держит. Слуги проводят до Предгорий.

– Да, – проблеял Лют, – идите.

Буслай выпучил глаза, даже Нежелан оставил любование чудесным садом, вылупился удивленно.

– Лют, очнись! – взревел Буслай. Чаруня досадливо поморщилась, словно зуб вспыхнул болью, дивные птицы испуганно вспорхнули с изумрудных ветвей. – Эта нелюдь тебя околдовала!

Лют нахмурился, процедил высокомерно:

– Поосторожней со словами. Это не твои сенные девки, а настоящая женщина.

Буслай уловил угрозу, насупился, лицо ожег злорадный взгляд вилы. «И что нашел в этой дуре?» – подумал гридень смятенно. На свете есть и покрасивше, а эта, стыдно сказать, черноволосая, как степнячка, а когда злится, то харя вовсе отвратительная, как у той темной вилы-няньки, токмо бритая. Да еще крылатая. Правда, крылья снимает, но все равно – будто с птицей. Вольга бы назвал заумным волховским словом – перверсия.

– Лют, – сказал он поелику можно мягче, – надо собираться. Помнишь, что ты говорил о воле? Соберись! Как можно отдыхать, когда дом в беде?

Витязь поморщился, отвел взгляд. Буслай с заколовшим сердцем понял – скажет нечто страшное.

– Буслай, – начал Лют медленно, – никогда спокойно не буду смотреть, как мой дом рушат, а родичей убивают. И буду до конца бороться со злом, что придет на земли. Но сейчас не вижу смысла возвращаться.

– Да как так?! – возопил Буслай.

Лют поморщился:

– Хочешь обвинить в трусости или предательстве? Сам знаешь, что не так. Разве я не спустился в Навь, чтобы добыть колдовскую шкатулку?

– Но сейчас…

– Сейчас я ее тебе отдам, – перебил Лют сурово, в глазах полыхнула молния. Чаруня положила ладонь на предплечье воина, изящные пальчики слегка сжались. – Это оружие по воле мысли сотрет в порошок вражьи полчища. Думаю, ты донесешь его и без меня. Моя помощь уже не нужна. Вся слава достанется тебе одному.

Буслай с темным, как грозовая туча, лицом смотрел, как Лют достал из-за пазухи черную шкатулку, взял лакированное дерево с опаской. Лют мигом позабыл о его существовании, впился в вилу обожающим взором. Чаруня ослепительно улыбнулась, покосилась на гридня и бедовика неприязненно: чего стоите?

Буслай осторожно засунул Кни-Бни за пазуху, бросил прощальный взгляд на безмятежное лицо соратника, сдержал крепкие слова. Спросил Нежелана:

– А ты здесь остаешься или пойдешь со мной?

Не шибко бы удивился дерзкому ответу: мол, всю дорогу помыкал, а теперь чего хочешь? Но бедовик смотрел на Люта с безграничным разочарованием. Мелькнуло удивление, будто вместо прекрасного существа увидел гнойный труп. Нежелан резко повернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке поперед Буслая.

Лют не посмотрел вслед соратнику, перед глазами находился прекрасный лик, от нежного существа веяло теплом, холодная дыра в груди заросла, сердце билось часто, радостно. Прошептал ласковые слова: слишком грубые для такой божественной женщины. Лют давился стыдом, но говорил, ведь молчать еще хуже.

Буслая с бедовиком проводила угрюмая темная вила. Смотрела зорко, словно на ловких воров, норовящих спереть хозяйское добро. Гридень ответил неприязненным взором. Лохматая баба устрашающе расправила кожистые крылья, злобно зашипела.

Кони в хрустальных стойлах торопливо сожрали отборное зерно, с кулак величиной, угадывая дальний путь, ослик уныло вздохнул.

– Этого тоже забирайте, – прошипела темная вила, указывая на коня Люта.

– А как же?.. – заикнулся было Нежелан.

– Забирайте! – Вила топнула копытом.

Буслай вздохнул: проклятые бабы! В груди болезненно сжалось, как ни гнал страшную мысль, но с горечью понял: Люта больше не увидит.

Лют застыл, потрясенный величественным зрелищем: в полупрозрачной пелене, окрашенной золотом, застыл дивный город, вырезанный в теле горы. Порядком разрушенный, но мощь, красота зданий восторгала. Витязь оглядывал заросшую тропу, что упиралась в разрушенные ворота: массивные, невообразимо громадные. Время бессильно отступило от искусной ковки, правда, с такого расстояния узор не разглядишь.

Жадно впитывал вид величественных руин жилых зданий, башен, что даже разрушенные – выше княжьего терема. Вид остатков дворца – сердца древнего города – до крайности восхитил. Лют задышал бурно, перед глазами расплылась пелена, подозрительно горячая и мокрая.

Сзади негромко рассмеялись: голос мелодичный, нежный. Лют счастливо улыбнулся, заключил в объятия нежное существо, запах черной копны волос вскружил голову. Жадно, но вместе с тем бережно прильнул к сочным полным губам, блаженно застыл, в груди разлился сладостный жар.

– Где ты была? – спросил он жалобно. – Я чуть не умер, почему ты так жестока?

Чаруня отмахнулась, прощебетала волшебным голоском:

– Ах, хватит хныкать. Меня не было меньше половины дня.

Лют схватил тонкие пальчики, страстно поцеловал, сказал с жаром:

– Что ты говоришь? Каждый миг без тебя длится долгие годы, разве не видишь, я поседел, наверно.

Вила со смехом взъерошила льняные вихры. Витязь обомлел от сладкой дрожи, коснулся грубыми губами тонкой кожи ладошки, такой изящной, с безукоризненными линиями, аккуратными пальчиками со здоровым перламутром ногтей, что так и тянет целовать и целовать.

Вспомнился обычай родной и соседних земель: жена, справедливо требуя у мужа доказательств любви, просит ее побить. И чем сильнее побои, тем сильнее чувство. Хороший обычай, правильный, но Лют понял, что попроси Чаруня сделать подобное, то лучше отрубит руки или бросится в пропасть, чем дозволит причинить любимой боль.

Чаруня улыбнулась обворожительно. От мелодичного смеха Лют воспарил к небесам.

– О чем ты думаешь?

– О тебе, о самой прекрасной женщине в трех мирах, – ответил Лют горячо. Обернулся к руинам города. – Как я ненавижу себя за слабость, я просто не достоин тебя, самой лучшей, великолепной, божественной. Имей я больше сил, то восстановил бы этот чудесный город для тебя, единственной, чтобы он радовал тебя, чтоб на твоих губах играла изумительная улыбка.

Чаруня склонила голову, полные губы слегка изогнулись, но и этого хватило, чтобы сердце Люта застучало чаще, а кровь превратилась в жидкий огонь.

– Мне и мой хрустальный дворец нравится, – сказала вила со смешком.

– Но ты достойна лучшего! – возразил Лют с нежностью. – Правда, не знаю, как лучше, но ничто на земле и на небе не достойно тебя. Твоя красота освещает этот гадкий неуютный мир, полный грязи, несправедливости, который преображается, едва лучи твоей красоты его коснутся.

– И ты не достоин меня? – спросила вила проказливо.

Лют часто закивал, расширенными глазами пожирая прелестницу. Лукавства в дивных глазах витязь не заметил.

– Конечно, не достоин! Я дрожу, как лист, когда ты меня покидаешь, кажется, что ты не вернешься. Одна мысль убивает меня. Я как цветок – не смогу жить без солнца, а мое солнце – ты!

Чаруня вгляделась испытующе в глаза витязя, прочитала свободно мысли, чувства, потупилась смущенно.

– Тебе правда понравился город? – спросила она невпопад.

Но Люту – лишь бы слышать божественную музыку ее голоса, а что говорит, не так уж и важно.

– Да, – сказал он, на миг посмотрев на руины, и вновь жадно уставился на бесподобное лицо, впитывая каждую черточку божественной внешности. – Кто построил такое диво, боги?

Она со смехом покачала головой. Лют замер: водопад шелковистых волос красиво струился, кончики радужно светились, невольно притронулся к волосам, пригладил в благоговейном восторге.

– Нет, мой герой, его построили люди, – сказала Чаруня, чуть смущенная бурей чувств, отраженной на лице витязя. – Никто не помнит, кто построил Усуд, а разрушил после многолетней осады тцар Яндалус Завоеватель.

– Я восстановлю его ради тебя! – сказал Лют горячо.

Она лукаво улыбнулась, закусила губку кромкой белоснежных зубов, в чудесных глазах поблескивали смешинки.

– Непременно восстановишь, мой герой, но для начала я тебя накормлю.

Лют смущенно отмахнулся:

– Моя пища – твой смех, улыбка, голос.

– Но все же я тебя покормлю, – возразила она, польщенная. – Женщина должна уметь накормить мужчину, а разве я не женщина?

– Еще какая! – согласился Лют поспешно.

Глава восемнадцатая

Лют поднатужился, руки вздулись канатами мышц – замшелый камень тяжко упал на кладку. Ладонью смахнул со лба крупные капли, тяжело дыша, присел, в спину уперлась недостроенная каменная стена. Солнце покраснело, как спелое яблочко, в небе кипела розовая пена облаков с золотистым отливом, горы зарумянились, как стыдливые девицы.

Мышцы сладко ныли. Витязь довольно вспоминал, сколько сделал за день, прикидывал, что назавтра. Чаруня отнеслась к стремлению восстановить Усуд со смешком: затея пустая, город строили не один десяток лет, одному человеку восстановить не под силу. Лют упрямо склонил голову, ответил: для любимой луну достанет, не только поставит обратно камни. Вила улыбнулась польщенно и улетела по делам. Воин посмотрел с щемящим сердцем и с жаром кинулся за работу.

После чистого, ухоженного сада в хрустальном тереме Усуд показался двором, поросшим бурьяном. Лют сперва покривился, но затем полыхнуло радостное: это ж сколько работы во славу несравненной женщины, и все его руками!

Ладонь захолодило горлышко кувшина с молоком. Лют жадно отпил, с губ сорвались капли, поползли по обнаженной груди. Витязь довольно выдохнул, оглядел разрушенные дома хозяйским взором. Один, не самый разрушенный, сегодня восстановил, начал заново складывать стену второго. Конечно, камни поросли мхом, внутри комнат жесткая трава, но это мелочи, обустроится потом.

Занятый делом, даже меньше думал о прекрасной виле: удивительно! Вот и сейчас, прихлебывая молоко, смотрел на развалины в зеленом покрове и думал: кто построил такой город?

Жаль, никто не знает. Лют восхитился неведомым зодчим, что идеально выбрал место, учел каждую складку долины, гор, выстроил величественную стену, сторожевые башни, чудесные дома и роскошный терем правителя.

Мелькнуло неодобрительное: сволочь Яндалус Завоеватель, такую красоту порушил, непонятно ради чего. Хотя понятно: власть, золото, сладкое желание поплевать на поверженного. Дикость, бессмысленная жестокость, как во времена предвечной тьмы.

Люди тогда жили бок о бок со зверями, мало чем отличались: так же грызли добычу, пользовали самок, расширяли территорию обитания. Правда, в отличие от зверей люди еще меж собой дрались, баловались людоедством.

Зимы были дико холодными, длились по полгода, а то и больше. Говорят, некоторые люди наловчились оборачиваться волками, чтобы легче перезимовать. Вот так и жили, как звери в лесу, не двигаясь ни туды ни сюды.

Но однажды холод отступил, ширящиеся болота помалу вытеснили людей на опушку леса, и они потрясенно узнали, что помимо деревьев есть поле: такое ровное, пустое, не иначе – земля мертвых. Но научились жить, более того, появились вовсе немыслимые в лесу пахари, земледельцы, что вознесли людей на новую ступень, окончательно, ну, пусть намного, от зверей отдалив.

И до земледельцев реки изобиловали рыбой, а леса дичью, но люди не знали домов, жили в дуплах, их рвали дикие звери, запасов не делали и мерли, как мухи на снегу. Поборов в тяжелой схватке твердую, хранящую осколки неведомой Ледяной Глыбы, землю, пахари получили урожай, что позволило сделать большие запасы на зиму. Стариков и слабых детей перестали выбрасывать на мороз, чтобы не переводили еду даром. Нет, и сейчас такое делают, что правильно, иначе все умрут, но только в тяжкую годину, когда иначе никак. А в те времена каждый день был невероятно трудным.

Пахари победили голод и свирепые зимы, земля помалу наполнилась людом, и, накормленные, относительно сытые, перестали рвать друг друга на части, появилось время на другие занятия. Научились строить дома, открыли железо, могущественные кузнецы облегчили пахоту железными плугами, попутно создали ненужные для зверей украшения, предметы быта.

Появилась мудрость – пожалуй, единственное, что отличает человека от зверя. Хоть и посмеиваемся над волхвами: мол, хорошо мудрствовать, если руки не гудят от мотыги или заступа, а ноги не сбиты за сбором ягод, погоном скота, но как иначе? Поди подумай, если тело ноет и стонет, а так, отлученные от тяжелого труда, открыли людям мудрость богов, и люд зажил краше, лучше, чище, на шаг приблизившись к ирию.

Появились ремесла: из дерева стали резать не только лавки, но и нарядные фигурки. Обычаи, песни, бессмысленные с точки зрения животного, но увеселяющие нечто, скрытое в людской плоти, – частицу Рода. Появились города, лепота растеклась по дикому миру, вдохнула в него жизнь, и тот ожил, неверяще улыбаясь: оказывается, он красив!

И все создано трудами пахарей, коих не замечаем, смеемся, защищаем снисходительно. Но вот приходят из степи кочевые орды, свирепые, кровожадные, не любящие работать, предпочитающие скотоводству кровавые набеги. Оставляют от засеянных полей золу, от городов – руины и пепел, вновь и вновь отбрасывая людей к животному существованию. Ведь бегут от них в лес, а какая там жизнь, окромя звериной?

Снова отстраивают города, засеивают поля, но тяжкий, упорный труд многих годов идет прахом от одного факела завоевателя. «Вот для чего и появились воины, – подумал Лют горько, – защищать нажитое, будто сторожевые псы. Конечно, иной пес лучше человека, но осознавать, что воины не лучшие люди на земле, обидно. Не на них держится Правда».

Конечно, еще долгое время воины будут затмевать настоящих творцов, что тянут людей из звериного существования наверх, к богам. Оно и понятно, учиться никто не хочет, жадно слушают о битвах, сражениях и просто драках, но скривятся от урожайной песни или той, где объясняется секрет выделки кожи или лепки горшка.

Лют вздохнул – захотелось стать лучше, чище, но представил себя за плугом, а то и учеником волхва, скривился, будто съел рябину, а щепки застряли во рту. Глупости какие, лучше будет защищать с мечом в мускулистой длани, а учиться уже поздно, да и не больно-то хочется.

Кувшин приник к губам, пил долго, жадно, запрокинул дно, выпивая до капли. В груди предостерегающе похолодело, рука, ставящая наземь сосуд, задрожала. Почти отмахнулся от опасной мысли, но та зацепилась хвостиком, затаилась, а улучив момент, властно смела остальные: чтобы защищать людей, придется уйти от… Чаруни.

Сердце квакнуло, в грудную клетку ударили тонкие горячие струйки, подкатила дурнота. Как уйти? Уйти от любимой, самой прекрасной, для которой свернет горы, перепашет поля, повернет русла рек ради ее прекрасной улыбки?

Но из глубин сознания поднялась беспощадная мысль: придется. Хотя бы для того, чтобы остаться человеком. Люди, как мураши, в одиночку не могут. Хоть подчас презирают друг друга, плюют в рожи, но только вместе могут сохранить в себе человечность. Одному к богам добраться не под силу, да и не хочется.

– Но Чаруня, смысл жизни, свет очей? – пробормотал Лют раздавленно.

«А кем ты здесь станешь? – спросил внутренний голос ехидно. – Что будешь делать? Чем будешь отличаться от животных среди дивиев? Проживешь глупо, бессмысленно. Думаешь, согреет любовь? Дык и у оленей есть подруги на всю жизнь, у лосей, волков, будешь как зверь плодиться, не зная других радостей».

– Но я хочу, – возразил Лют робко. – Такова моя воля, разве не заслужил счастья?

«А кто говорил Буслаю о воле? – напомнил голос насмешливо. – Все просто: коль ты человек с оружием, долг твой – защищать слабых, охранять людское добро, тогда останешься человеком. Правда, не самая приятная доля, у беспечного зверья лучше. Стоит ли отказываться ради такого от сладкого существования с обворожительной вилой? Отказаться от радости, к чему так сильно тянет, и сделать нужное дело?»

Лют с хрустом поднялся, закатное солнце бросило на лицо багровый отсвет, сапоги зашуршали по траве, у разломанной стены остался кувшин. Воина шатало в стороны, в черепе бились два сильных желания. Вернее, одно желание понятное, сильное – остаться с любимой, и что с того, что перестанет быть человеком? Другое – слабенькая мысль, что полное испытаний бытие человека все же лучше бездумной жизни лесного зверья.

Хрустальный терем неохотно приближался, сад играл цветами радуги, птицы пели красиво, чарующе, но Люта нежные трели впервые не умиляли. Лицо стало бледным, осунулось, у глаз залегли темные круги, шел не спеша, отчаянно надеясь передумать.

Чаруня вздрогнула и, распахнув дивные глаза, грациозно потянулась на роскошной кровати. У Люта защемило сердце, холод укоренился в нутре, опасно колол. Вила томно улыбнулась, повела плечиком, лицо осветила улыбка, спросила чуточку удивленно:

– Мой герой, зачем тебе меч? Мой терем надежно защищен, а коль приблизятся вороги, то нянюшка предупредит.

Лют отвел взгляд, поправил на поясе меч, потоптался по роскошным коврам с диковинной вышивкой, где животные и птицы выглядели живыми. Даже оживали по знаку хозяйки.

– Мне пора, – промямлил едва слышно, страшась задеть божественное создание неосторожным словом.

Вила распахнула глаза, легко вспорхнула с кровати, шею Люта обвили тонкие руки, в груди защемило от нежного аромата кожи. Чаруня поцеловала воина, спросила с недоуменным смехом:

– Куда же ты собрался? Добывать для меня шкуры неведомых чудищ? Какой ты милый.

Лют смолчал, пялясь в россыпи драгоценностей, диковинные столики, статуи и кованное из золота деревце с музыкальными листьями. Вила почуяла недоброе, посмотрела в глаза с испугом.

– Нет! – вскрикнула она, в страхе отшатнувшись.

Лют стиснул зубы, сердце полыхнуло ярой болью, налилось свинцовой тяжестью, ток крови остановился. На душе стало дурно, гадко, мерзостно, словно незаслуженно обидел ребенка. Вила смотрела непонимающе, в бездонных океанах глаз застыла мольба.

– Прости, – прошептал Лют онемелыми губами, – я должен.

Двинулся тяжко, будто прирос к хрустальному полу, вид удивленно-обиженного личика разрывал сердце на части. Дверь опочивальни нехотя распахнулась, коридор показался бесконечным. Лют, шатаясь, стукаясь плечами о стены, направился прочь из хрустального терема.

За спиной послышались легкие шаги босых ног, слух разорвал жалостный крик:

– Не уходи! Я что-то сделала не так? За что ты так поступаешь? Вернись, ты видишь, я, гордая дочь Стрибога, на коленях!

Лют вздрогнул, будто лицо стегнули плетью, поспешно обернулся к коленопреклоненной виле. Неземная красота ослепила, в распущенных волосах плясали искристые точки, распахнутые глазищи добавляли очарования. Такая маленькая, хрупкая, беззащитная. Сердце хлюпнуло кровью, глаза ожгла мутная пелена.

– Прости, – прошептал он. – Прости.

В теле возопила каждая жилка, неведомая сила не давала повернуться, ноги сковал смертный холод. Хрустя суставами, сделал шаг, еще, в груди рвалось, трещало и плюхало. Обломки ребер проткнули легкие, горло стиснула петля удушья, сердце выломало клетку, устремилось к прекрасному существу, ради которого билось все эти годы и будет биться лишь рядом с ней.

В груди Люта зияла холодная дыра с рваными краями, хлестала болью, сознание милостиво погасло, спасая хозяина от помешательства, но боль била, возвращала в гадкий и неуютный мир, оскверненный Ее слезами.

Сзади хлестнул гневный крик:

– Проклинаю! Призываю на голову твою гнев богов, чтобы ты никогда больше не познал сладость любви. И пусть настигнет тебя смерть от руки нашего сына, которого я выношу под сердцем!

Лют содрогнулся от ненависти, вложенной в проклятье, всхлипнул, голос внутри зашептал, убеждая вернуться, броситься к ногам, вымолить прощение, не лишать себя любви такой женщины и будущего сына. Спина разогнулась со страшным хрустом, словно сбросил горный хребет, и уверенными, ровными шагами понесся прочь из хрустальной клетки.

От видения плачущей вилы Лют содрогался от омерзения и гадливости: как можно было довести до слез столь прекрасное существо?!

Дыра в груди ныла, сверлила жестокой болью, вгрызалась в обломки костей, разрывала внутренности. И так будет всегда.

Хрустальный терем остался позади, ночь приняла угрюмого мужа, огоньки звезд посверкивали сочувственно. Лют оглянулся: терем сиял в ночи ярко, солнечно, переливался радужными красками, словно на землю упал осколок ирия.

Ему же предстояло идти в темную ночь, холодную, опасную, так похожую на жизнь людей, что видят подобные хрустальные дворцы лишь в редких снах, а в остальное время тяжко трудятся, не разгибая спин, да и то в основном для того, чтобы их труды пошли прахом из-за набега разбойников на конях.

Лют стиснул зубы, подумал угрюмо: для того и уходит, чтобы вернуться в хрустальный терем со всеми людьми. Мысль, как ни странно, помогла, терзающая боль в груди успокоилась, зарылась вглубь, смирившись с ролью тяжкого груза, чтобы не угробить жалкое тело окончательно.

Над головой захлопало, звезды закрыла крылатая тень. Лют напрягся, клинок наполовину вылез, но раздался гордый клекот, витязь упрятал меч и скривил губы в усмешке.

– Хоть кто-то заботится, – сказал невесело.

Буслай глянул на бедовика недовольно, но крепкое словцо сдержал, дивно, что за три дня пути не наорал ни разу, даже подзатыльника не дал. Нежелан на случай втянул голову в плечи, в руках хрустнула толстая ветка, костерок, укрытый в яме, довольно затрещал.

Стреноженные кони вяло пощипывали невысокую траву, глядя в ночное поле с тоской, словно искали ослика, оставленного в Кряже. Буслай глянул на третьего коня, резко отдернул взгляд, желваки вспухли валунами, губы скривились. Ладонь пощупала живот, пальцы ткнулись в гладкое дерево, скрытое рубахой, на душе было гадко и муторно. Олуя бы сейчас…

Нежелан пристроил на рогульках котелок, купленный в Предгорьях, задумчиво уставился на прозрачную воду. Спина ныла, зад ороговел крупными мозолями, а завтра снова безумная скачка, и задумаешься: благодарить ли коней за такую выносливость, что позволяет скакать день без роздыха?

– Чем побалуешь? – спросил Буслай хмуро.

– Похлебкой.

Гридень скривился.

– Опять? Вчера похлебка, позавчера, хорошо хоть в городе перекусили, а то взвыл бы с тоски. Нет от тебя толку, оставлю в первой деревне.

Нежелан кивнул, скрывая улыбку, ясно ведь – не оставит. Буслай посмотрел на бедовика, поморщился: как легко было рядом со Стрыем, после с Лютом – ни за что не отвечал, дерзил, делал что хотел и поплевывал. А теперь сам глава отряда: из двух людёв, но и так тошно от ответственности.

Взгляд уткнулся в ночное поле, преодолел расстояние, оказался в родном княжестве. Сердце горячо бухнуло, пальцы опустились на шкатулку: ворог будет истреблен! Еще чуть-чуть, несколько дней безумной скачки, и отомстит ублюдкам, что посягнули на родные земли. Если, конечно, их уже не разбили. Не опоздать бы, а то выйдет глупо: столько труда впустую.

Нежелан покидал в кипящий котелок мясо, чуток овощей, помешал длиннорукой ложкой. Вскоре над котелком взвился густой запах сыти. Буслай принюхался, в животе сочно буркнуло.

Нежелан снял парующий котелок, размешал похлебку, попробовал на вкус, довольно цокнул. Буслай достал расписную ложку, потянулся к еде. Трава зашумела. Дрогнув рукой, оглянулся на шум и застыл с раскрытым ртом.

Лют с хмурым лицом подошел, ложка перекочевала из пальцев гридня, черпнула ароматную похлебку, застыла у губ. Лют подул, проглотил, потянулся ложкой еще. Нежелан радостно вскрикнул, затанцевал на месте: хочется обнять воина, но вдруг даст в рыло? Витязь посмотрел на бедовика, грустно улыбнулся.

Буслай кхекнул, ногтями со скрипом почесал затылок, сказал хрипло:

– Э-э, свою ложку иметь надо.

Лют кивнул, зачерпнул похлебки. Нежелан сказал счастливым голосом:

– Лют, как хорошо, что вернулся!

Витязь усмехнулся угрюмо:

– Что, обижал?

Буслай хмыкнул возмущенно, бедовик отмахнулся, затараторил:

– Нет, он добрый, хоть и скрывает, просто я очень тебе рад. Как же ты нас нагнал?

– На гарцуке, – ответил витязь просто.

Нежелан восхищенно заохал. Буслай прикусил губу от зависти к любимцу Перуна, протянул на раскрытой ладони черную шкатулку:

– Лучше пусть будет у тебя.

Лют молча принял, хлебнул еще несколько ложек, отвалился от котелка, пустой взгляд уткнулся в ямку с костерком. Нежелан переглянулся с гриднем, сердце сжалось в тоске: неустрашимый Лют жестоко страдал, глаза отражали краешек той боли, но и от этого наворачивались слезы сочувствия.

– Мы тут в Кряже по-быстрому в оружейную зашли, кольчугу себе присмотрел, – сказал Буслай с живейшим интересом. – И тебе заодно рубаху. Я твой размер знаю, ну, может, чуть велика.

– Благодарю, – сказал Лют бесцветным голосом. – Но зачем брал, я думал…

– И я думал, – прервал Буслай, глядя в глаза.

Лют усмехнулся почти тепло, в печальных глазах мелькнули искорки смеха. Нежелан по просьбе расстелил потник, Лют укрылся одеялом, закрыл глаза. Буслай и бедовик молча похлебали, улеглись спать.

Среди ночи просыпались не раз от сдавленных стонов, плача и жалобного голоса, повторявшего женское имя:

– Чаруня!

Глава девятнадцатая

Нежелан обессиленно сполз с седла, опасливо ощупал мозоли на заднице, молча застонал. Гридни спешились, осмотрели лесную полянку, одобрительно крякнули. Буслай посмотрел на бедовика недовольно, сказал противным тоном:

– Чего скребешься, шелудивый? Лучше найди воду.

Нежелан оглядел замшелые стволы, порыскал в траве, сплетениях пышных кустов, развел руками:

– А где вода-то?

– Ты не умничай, вон туда иди, – сказал Буслай резко. – Что за олух? Жизнь в лесу прожил, а где воду искать – не знает.

Бедовик проглотил обиду, глянул на чудо-коней, обгладывающих кусты и молоденькие деревца. Лют заметил, сказал бесцветным тоном:

– Сами расседлаем. Иди, но будь осторожней, пуща близко.

– Да, – хмыкнул Буслай, – чуть что – кричи. Хоть узнаем, что воду ждать бесполезно.

Нежелан засопел обиженно, похватал пустые баклажки. Кусты жалобно затрещали, затем треск и хруст затихли. Буслай хмыкнул, расседлал коня.

– Хороши кони, – сказал Люту. – Не сегодня-завтра будем дома. Эх, узнать бы, что там.

Лют молча кивнул. Буслай с тревогой вгляделся в бледное лицо, опухшие и покрасневшие глаза. Сердце болезненно сжалось. Да, кощунственно, конечно, так думать, но пусть Кременчуг и впрямь до сих пор осаждают враги, а то выйдет, что крылатую бросил зря…

Нежелан продрался сквозь кусты, лицо горело от ударов упругих ветвей, правая ладонь горячо пульсировала – набрел на заросли крапивы высотой по грудь. Нос зачуял прохладу. Из-под корней могучего дерева бил прозрачный ключ: вода даже на вид прохладная, вкусная. Бедовик сглотнул слюну, поспешил к роднику. Нога запнулась об узловатый корень, земля ударила в нос, Нежелан глухо простонал.

– Позволь нам помочь, – раздался над головой сильный голос.

Сердце испуганно трепыхнулось. Сильные руки оторвали от земли, заботливо поставили на ноги. Нежелан с удивлением и страхом уставился на двух незнакомцев: оба высокие, статные, муж с шапкой изжелта-белых волос облечен в кольчугу, за плечом рукоять меча; смуглый и черноволосый – в дощатой броне, а в руке копье с широким наконечником.

– А?.. – промямлил бедовик, взгляд метнулся в сторону временной стоянки.

Желтоволосый спросил вкрадчиво:

– Там твои друзья, люди князя Яромира?

– Нет-нет, там вообще не люди, – залепетал Нежелан.

Черноволосый усмехнулся, переглянулся с товарищем, кивнул.

– Что ж, я проспорил, – сказал он, виновато разводя руками. – Ты оказался прав.

Светловолосый отмахнулся:

– Брось, это самая удобная тропа, хоть проходит через глухой лес. Не по реке же им сплавляться.

Нежелан двинулся бочком, но под ногой предательски хрустнула ветка. В шею уперлось острие копья. Черноволосый сказал жестко:

– Отведи нас, пожалуйста, к своим друзьям или господам. Но не кричи.

Острие с хрустом прорвало кожу, кровь показалась неимоверно горячей, шею будто кипятком обварило. Нежелан побледнел, сказал прыгающими губами:

– Щ-щас, щ-щас, только воды наберу, а то Буслай шкуру спустит.

Мужчины переглянулись, посмотрели с уважением.

– Ничего, я потолкую с Буслаем, он ругаться не станет, – сказал желтоволосый ободряюще.

Смуглый повернул за плечо, подтолкнул в спину. Нежелан, качнувшись, двинулся. С сожалением тряхнул пустые баклажки: во рту такая сухость, что стыдно перед краем рек и озер.

Копье периодически тыкалось меж лопаток тупым концом, степняк со смешком подталкивал, желтоволосый шикал неодобрительно: аккуратнее надо, не звери ведь.

Нежелан различил хохот Буслая, сердце отчаянно прыгнуло, зашиблось о ребра… Черноволосый не ожидал от паренька такой прыти, промахнулся.

– Беда, други! – закричал бедовик, мчась по хрустящей ветками земле. – Беда!

В спину жестко ударило, дерево выросло из-под земли, приветило недобро. Смуглый подобрал копье, повернул острием к шее.

– Добить? – произнес он задумчиво.

– И не стыдно? – упрекнул желтоволосый.

– Не очень, – пожал плечами смуглый. Пластины ярыка сухо щелкнули. – Я ведь просил не кричать.

Желтоволосый усмехнулся, пошел скользящим шагом, опустошив ножны. Смуглый, небрежно покачивая копье, заскользил следом. Ломкие ветки под сапогами молчали, даже трава не пригибалась.

Буслай заслышал крик бедового, губы скривились язвительно, дернувшемуся Люту сказал успокаивающе:

– Перестань, баклажки потерял, вот и ноет. Пусть только вернется.

Лют кивнул, но чувство тревоги колыхнулось в груди, на миг затмив тупую боль утраты. Буслай удивленно посмотрел на меч в руке Люта, ладонь согрело шероховатое топорище. Заросли неслышно раздвинулись, гридни настороженно посмотрели на незнакомцев.

Желтоволосый широко улыбнулся: меч опущен, глаза лучатся дружелюбием.

– Здравы будьте.

Лют промолчал: все ясно, чего дурачиться? Но Буслай буркнул в тон:

– И вы будьте здравы.

Копейщик отодвинулся от напарника. Лют выдержал пронзительный взгляд, искривив губы. Буслай провел незримую линию через середку лба половца, покрепче ухватил топор.

– Надеюсь, вы люди Яромира? – продолжал желтоволосый с улыбкой.

– И я надеюсь, – буркнул Буслай.

Половец довольно осклабился, приоткрыл рот, но смуглый оборвал резко:

– Хватит лясы точить, засиделись в лесу!

Лют увидел размытое движение, руку непроизвольно дернуло, в густой листве скрылся металлический звон. Копье крутнулось, окованный железом тупой конец ударил в висок. Витязь изогнул шею – волосы обдул холодный ветерок. Меч вскинулся в защитную позицию, степняк с невероятной легкостью бил, кружил клинок, руку выкручивало до хруста.

Буслай замешкался – слишком туго приходится Люту, – глаза уловили движение, отмахнулся топором. В скулу ударило, мир залился слепящим светом. Сквозь белую стену протаял глумливый оскал, в ушах – вновь звон железа. Половец склонился со злорадной усмешкой: вид такой, будто руку подаст. Буслай зарычал, от ярости и унижения затрясся, кошачьим прыжком вскочил на ноги. Половец содрогнулся от удара.

Лют мельком отметил, что Буслай пока держится, но, стыдно сказать, потому, что неведомый ворог забавляется. А копейщик разошелся: лишь чутьем угадывал направления ударов, рука ныла, мощные выпады отбрасывал, в спину уткнулся шершавый ствол.

Копье в последний момент крутнулось – Лют зря повел меч за широким острием, – на запястье упало окованное древко. Хрустнуло, меч безвольно повис на ременной петле.

В замутненных болью глазах Люта отразилась торжествующая усмешка, широкий наконечник ударил, как ядовитая змея, намереваясь отсечь шею. Витязь прянул в сторону, дерево загудело от удара, зашелестело опадающей листвой. Степняк досадливо поморщился, дернул копье. Брови взлетели, рванул сильнее, но тугая древесная плоть стиснула наконечник железной хваткой.

С коротким свистом стальная полоса пересекла древко, смуглый рванул копье, от неожиданности отшатнулся, запнулся о толстую ветку. Обломок копья взметнулся в защите, но узорчатая сталь мимолетно коснулась колена, чудовищный напор крови отбросил в сторону голень. Степняк вскрикнул жутко, сжав ладони на страшной ране. Лют холодно добил жестоким ударом, плески крови заляпали с головы до ног, по стволам потекли тягучие капли.

Половец дернулся, лицо перекосилось, Буслая унесло в кусты. Лют пошатнулся под натиском, вражий меч мелькал с немыслимой скоростью, резал со свистом воздух, рубашка на плече порскнула клочьями, потемнела. Буслай поднялся, остатки куста разлетелись с жалобным треском, деревья задрожали от грозного рыка.

Держа затылок половца в прищуре глаз, Буслай прыгнул, завел топор за спину, с хеканьем ударил. Половец неуловимо сместился в сторону, отшибая клинок Люта. Буслай нелепо ковырнул землю, в стороны порскнули зелено-черные ломти, полоса стали обидно ударила ниже спины.

Лют обогнул Буслая, меч мелькнул в воздухе. Яростная атака разбилась о скупую защиту: меч желтоволосого едва коснулся клинка, но рукоять начала плясать в ладони, выламывая пальцы.

Буслай подскочил, вдвоем потеснили незнакомого воина. Половец злобно скалился, дышал ровно, в то время как гридни шумно сопели, с висков текли мутные капли.

Топор ринулся сверху – от таких ударов мечи ломаются, как лучины, – но клинок зацепил за скругленное лезвие, дернул так, что гридень подался вперед. Перед глазами мелькнул меч соратника, обдало холодом, уши оглохли от звона, россыпь искр обожгла лицо.

Лют вновь ударил, меч заплясал в паре с противником, сустав болезненно похрустывал, натянутые мышцы готовились лопнуть. Половец отбросил противника, презрительно ухмыльнулся безрассудной атаке гридня с топором, развернул клинок поудобнее.

Топорище выскользнуло из пальцев, вражина еле успел прикрыть лицо от обуха. Буслай прыгнул, повис на оружной руке, как свирепый пес на грабителе. Лют мигом подскочил, опустил меч на плечо.

Блестящую полосу небрежно отшибла сжатая ладонь, от пинка в низ живота Буслай хрюкнул и разжал пальцы, черен опустился на темя, гридень свалился кулем половцу под ноги.

Лют с криком бросился, взорвался градом ударов, половец закачался. Кольчуга на боку половца брызнула кольцами. Лют высоко занес меч, обрушил страшный удар, способный перерубить бревно в два обхвата.

Супротивник кинулся колобком в ноги, колени Люта хрупнули, верхушки крон сменились травой, земля ударила в спину, внутренности полыхнули тугой болью. Лежа на спине, Лют отшиб три удара, кувырком ушел в сторону, поднялся, по животу скатилась горячая струйка.

Половец наступал уверенно: несокрушимый, как скала. Люта швыряло от каждого удара. Витязь медленно пятился в глубь леса, спиной обдирал кору встречных деревьев, листья хлестали дождем, зверье обеспокоенно гомонило.

Половец, хрипя от ярости, бил размашисто, забыв о хитрых ударах, молотил изо всей силы. Меч Люта щерился острыми щербинами.

Половец усмехнулся, раскрутил меч серым вихрем. Витязь еле отбил несколько ударов, отскочил подальше. В лицо брызнуло пахучим соком, окрест разлетелись измочаленные стебли.

Лют медленно пятился. Руку он давно не чувствовал, пот катился градом, под ноги коварно бросались сухие валежины, еле переступал, а ворог бил из любых позиций, бил точно, сильно, страшно. Люта вынуждали отступать: не помогали вспышки ярости, стоило горячей крови забурлить, налить руки силой, как половец обрушивал град ударов – тут не до атаки, защищался с трудом.

В спину уперлась упругая стена, густые кусты недовольно оттолкнули. С трудом Лют отбил вражий клинок, грудь захрустела от удара ногой – кусты влажно затрещали. Половец усмехнулся, шагнул в просеку.

Лют кувыркался, меч опасно хлопал по боку, кожаная петля лопнула, лезвие сбрило травинки и улеглось под валежиной.

От деревьев пахло холодом. Было темно, как на закате. Накатил необъяснимый ужас, разгоряченная кровь мигом остыла, по жилам потекла снежная каша. Шаги половца звучали невероятно опасно, противно, от каждого треска Лют невольно вздрагивал. Противник навис над лежащим гриднем, глаза полыхали жестокой радостью, острие меча нацелилось в горло.

Лют бросил взгляд ему за спину, лицо перекосило. Половец захохотал наивности уловки, замахнулся. Сзади страшно затрещало, рука дрогнула, противник мигом обернулся. Под густыми кронами растаял крик ужаса.

В листьях большого куста полыхнули лютой злобой глаза, сучковатые руки потянулись к воину, оплели, как паук муху. Половец закричал, в глубине куста заурчало недовольно, гибкая ветвь стянула горло, залезла в рот. Острые сучки ткнули в глаза. Лют содрогнулся от влажных хлопков.

Половец глухо застонал, судорожно задергался, листва в середке куста исчезла, спеленатого воина затянуло в черную дыру. Оплетенное тело исчезло, дыра закрылась листвой, влажно затрещало, с шумным всплеском листья покраснели.

Лют медленно поднялся, не сводя с пущевика напряженного взгляда, нашарил меч, попятился из его владений. Куст застыл, витязь поежился от сытого ворчания. Осторожно повернулся, шагнул с деревянной спиной, непроизвольно сводя лопатки от острого и недоброго взгляда.

Буслай со стоном приподнялся, пальцами коснулся головы, в страхе отдернул от шишки на полмакушки. За стеной деревьев затрещало, гридень поспешно разыскал топор. Предательски накатывали волны дурноты, в глазах дрожало и плыло, будто после ночи попойки.

– Не боись, свои, – сказал Лют сипло. Буслай с облегчением сел, обхватив осторожно руками гудящую голову.

– Кто такие? – простонал он. – Откуда про нас знают?

Лют пожал плечами:

– Кто их знает? Развелось лиходеев, шагу ступить нельзя.

– Поторапливаться надо, – сказал Буслай встревоженно.

На поляну с влажным треском ввалился Нежелан. При ходьбе морщился, охал, сутулился. Буслай глянул подозрительно, после паузы буркнул:

– А где вода, скотина?

Шергай выскочил из шатра. Снующие без дела воины удивленно посмотрели на растрепанного старика, машущего рукавами халата, как парчовыми крыльями. Маг часто спотыкался, приближаясь носом к земле, с хрустом в пояснице разгибался, ноги мелькали, как спицы в колесе. В висках стучало, невидимые пальцы тыкали в печень, во рту было сухо. Амулеты, что дал презренным наемникам, отдали через громадное расстояние весть: воины мертвы.

Ярое солнце с силой ударило по затылку, плешь стремительно потемнела, капли пота испарились с легким шипением. Скорее! Надо предупредить Повелителя.

На почтительном расстоянии от шатра дорогу заступил рослый степняк. Шергай трепыхнулся в мускулистых руках, глаза налились гневом, в мозгу полыхнуло огненное заклятие.

– Повелитель велел никого не пускать, – поспешно сказал степняк, ощутив грозящую смерть. – Он там с этой… – Губы скривились презрительно.

– Но у меня новость великой важности! – возопил маг, сердито отряхивая халат.

Воин мрачно покачал головой, невзначай положил ладонь на рукоять сабли.

– Повелитель велел никого не пускать, – сказал угрюмо.

Шергай глянул хмуро, под ноги степняку полетел плевок, маг, рассерженно шипя, побрел прочь, хуля богов за такую глупость, как создание женщины.

Глава двадцатая

Алтын вошел в шатер неслышно, взгляд прикипел к женской спине в драгоценном платье, сердце защемило от нежности. Умила смотрела в зеркало: золотая оправа, ручка усыпана драгоценностями. В спину дохнуло теплом, сильные руки обвили тонкий стан, княгиня вздрогнула, поспешно опустила зеркало.

– Ты? – спросила она в безмерном удивлении.

Алтын смутился: ждала другого? По сердцу неприятно царапнуло. Умила зашевелилась. С неохотой расцепил руки. Княгиня посмотрела в глаза. Алтын жадно смотрел на чуть бледное лицо, припухшие губы, тонул в бездонной синеве глаз. Воображение распалили картинки прошлой ночи, в глазах появился голодный блеск. Умила густо покраснела, губы раздвинула вымученная улыбка. Отступила на шаг.

– Я хочу вернуться в прежний шатер, – сказала она.

Алтын кивнул, спросил робко:

– Почему не хочешь остаться здесь?

Умила посмотрела холодно. Алтын с болью разглядел в синих глазах тщательно упрятанный стыд.

– Я так хочу, – сказала она коротко.

– Конечно, любимая, – сказал Алтын поспешно, – я выполню любое желание.

Умила усмехнулась горько:

– Тогда отпусти меня.

Повелитель тряхнул головой, в глазах мелькнул испуг. Степняк подошел, Умила затрепыхалась в объятиях, отвернулась от происков жадных губ.

– Я не могу отпустить тебя, любимая, – сказал Алтын с участившимся дыханием. – Ты – моя жизнь, судьба, без тебя я умру!

Умила отшатнулась от горячности слов. Повелитель накрыл ее губы жадным поцелуем. Княгиня отшатнулась брезгливо. Алтын вскипел, но, увидев в прекрасных очах презрение, остыл. Женщина выскользнула из объятий.

– Почему ты так жестока? – спросил он с глухой болью. – Почему один раз показала волшебный свет своей любви, а теперь лишаешь? Я люблю тебя, Умиля! Я знаю, и ты меня любишь, ты доказала это.

Умила прервала раздраженно:

– Я ничего не доказывала! Ты вломился, взял силой, а теперь лепечешь про любовь?

Алтын поежился под презрительным взглядом, но невольно залюбовался статной красотой властной женщины, в душе запели птицы.

– А второй раз тоже взял силой? – спросил он тихо.

Княгиня мучительно покраснела, зеркало в руке заскрипело, пальцы потеребили косу. Алтын несмело приблизился, но огненный взгляд оттолкнул.

– Я тебя не люблю, – сказала она тихо, но твердо. Сердце Алтына всхлипнуло. – Что было, то – по велению глупого тела, не души. Я тебя не хотела.

– Да как так можно? – всплеснул руками Алтын.

– Возьми иглу и уколи, рука отдернется, хотя я вовсе того не желаю, – пояснила княгиня как малому. – Так и случилось. Плоть слаба, мне нет прощенья.

Алтын упал на колени. Умила брезгливо отдернула ноги от его рук.

– Прекрати, – сказал Алтын с болью. – Ты ни в чем не виновата. Это было желание двух влюбленных, не кори себя тем, что ты замужняя женщина. Перед любовью смешны нелепые человечьи рамки.

Умила сказала устало:

– Когда ты поймешь? Я тебя не люблю! Мое глупое, слабое тело трепещет при твоем появлении, прикосновениях, но душа – главное, что есть у человека, – содрогается от омерзения. Я люблю свой город, мужа.

Алтын встал: лицо искажено, в глазах опасное пламя. Умила поежилась, но на губах появилась снисходительная усмешка.

– Почему ты так цепляешься за это ничтожество? – спросил Повелитель горячо. – Он не мужчина, всегда юлил, плел интриги, тебя околдовал хитростью.

– Замолчи, – сказала Умила холодно. Грозный степняк мигом умолк. – Если не видишь разницы меж любовью и подлостью, лучше молчи, умнее выглядишь.

Алтын всхрапнул оскорбленно. Умила съежилась от незримой гнетущей волны, но степняк взял себя в руки.

– Что в нем такого? – спросил непонимающе. – Обыкновенный слабак. Он настолько ничтожен, что его семя не дает всхода, ты так и не родила. Боги наказали его за подлость.

Умила побледнела – степняк ударил по больному: несмотря на многочисленные старания, привары, снадобья, она так и не смогла понести от любимого.

– Стоит ему узнать про твою измену, он побьет тебя насмерть, как принято в ваших лесах. Этого хочешь, Умиля? Сегодня уведу войско, не нужна мне эта земля, ее сокровища. Я добуду тебе вдвое больше, лишь скажи.

Сердце Умилы дрогнуло, тело прошиб холодный пот, мысль о разлуке с любимым едва не разорвала.

– Я его люблю. Это моя земля, я не смогу жить без нее – как сорванный цветок, – сказала она твердо. Спокойствие и уверенность голоса хлестнули Алтына, сердце съежилось от чудовищной правоты слов.

– Да, – протянул он разочарованно, – любовь к этой поганой земле и ничтожному червю глубоко проросла в твоем хрупком сердце.

Умила спокойно кивнула. Средь мешанины мыслей всплыла одна, сдобренная робкой надеждой. Алтын хищно оскалился, шатер погрузился в холодную тьму.

– Я выкорчую огнем и мечом эту любовь, и тогда твое свободное сердце сжалится и примет меня.

Княгиня вскрикнула, беспомощно уставилась в спину Алтына. Повелитель вышел из шатра мрачный, как туча. Стражи невольно поежились, помассировали виски. Повинуясь неслышному приказу, в степь выбежали Шергай и Бабубей – опытный сотник, принявший командование частью войска после гибели Али-Шера и Сомчея.

– Повелитель, что случилось? – спросил полководец. Вокруг собирались воины. Алтын нахмурился – степняки разбежались.

– Доблестный Бабубей, настало время решительного штурма.

Бабубей осклабился, в глазах мелькнуло оживление.

– Повелитель, давно пора преподать дикарям урок, воины изнемогают от безделья.

Шергай глянул хмуро, орел на предплечье с глухим клекотом встрепенулся. Бабубей смерил мага неприязненным взором, обратился в слух.

– Ты возьмешь треть войска и направишься разорять села, – сказал Алтын. – Истребляй всех, жги посевы, дома, пусть эта проклятая земля покроется пеплом, а воды рек будут отравлены трупами. Понял, доблестный Бабубей?

Полководец кивнул заторможенно и отошел – деревянной походкой и с остекленевшими глазами. По стану прокатился призывный клич, воины спешно принялись готовиться к разорительному походу.

Шергай поежился от пронзительного взгляда, склонил голову.

– Шергай, настало время пустить в ход все твое искусство. Поганый город должен пасть!

Шергай содрогнулся от мощи голоса и кивнул. Повелитель резко обернулся – стан бурлил, взволнованно ржали кони, степняки спешно облачались в брони, махали пробно оружием, раненые высыпали из шатров с завистью в глазах.

Маг запоздало вспомнил, что забыл сказать Повелителю о гибели наемников. Ладно, как-нибудь расскажет. Сейчас много дел.

Умила содрогалась от воинственных кличей, сердце трепетало в предчувствии беды. По-прежнему с зеркалом в руке, княгиня глянула на золотую оправу недоуменно, сердце застыло от страха.

У каждого зеркала есть душа – зеркалица. Существо без образа всегда принимает облик того, кто смотрится. Самая большая радость для нее – отражать солнце, в эти моменты зеркалица покидает тесное обиталище и становится частью солнца, единым взором охватывает необозримые пространства земли и неба. За возможность побыть на солнце зеркалица многое может показать, даже образ любимого человека. Единственное, чего не любит дух зеркала, – всякую нечисть и нежить. Боится до икотки, потому ни за что не примет их облик.

Алтын в зеркале не отразился.

Непрестанная тряска в седле бередила раны. Лют морщился: хоть и мелкие порезы, но жжет неприятно, горячо пульсирует. Буслай ехал со сжатыми челюстями, каждый толчок захлестывал волной дурноты. Нежелан ерзал, спину изгибал по-всякому, но толчки отдавались острой болью, позвоночный столб превратился в раскаленную струну.

Кони скакали ровно, ветер развевал пышные гривы, морды, как всегда, унылые, из-под копыт вылетали комья земли, пронзенные упругими стеблями. По полю играла травяная зыбь. Напуганные топотом, из зарослей вылетали птицы, орали вслед сердито. Солнце жарило нещадно, волосы выгорали, макушка отчаянно чесалась, брови от соленых потоков побелели.

Лют смахнул со лба мутный пласт, сощурившись, осмотрелся. Вдалеке показались крошечные фигурки, игрушечные возы: торговый пое2зд. Вгляделся в стык выцветшего неба и зеленой полосы земли, настроение упало. В степи заблестело колючими искрами, рой устремился к пое2зду.

– Буслай, стой! – крикнул Лют.

Гридень в испуге натянул поводья. Нежелан оглянулся, подъехал к воинам.

– Что такое, Лют? – спросил Буслай настороженно.

Витязь молча указал. Буслай глянул недоуменно, пожал плечами.

– Ну, пое2зд грабят, эка невидаль, – сказал он равнодушно. – Нам надо торопиться, а если будем заступаться за каждого встречного, застанем Кременчуг в руинах.

Лют нахмурился, взгляд затвердел. Нежелан с неприятным холодком понял, что скажет очередную глупость.

– Нам труда не составит, – сказал витязь. – Чуть задержаться – небольшая плата за освобождение людей от звериных пут.

Буслай глянул подозрительно: уж не напекло ли солнышком? Сказал настойчиво:

– А если шальная стрела сразит? Сгинем ни за что. Я ведь их даже не знаю, – сказал он уже безнадежно.

– Эти – наши! – сказал Лют непреклонно.

Буслай с тоской вздохнул, пришпорил коня. Нежелан покорно потащился следом. Лют выхватил меч, лезвие ослепительно заблестело, белое как снег. Торговый пое2зд приближался, донеслись слабые отголоски криков, металлического звона.

Немногочисленную охрану разбойники легко устранили. Среди десятка напавших отыскался умелый стрелок: прошил насквозь половину стражей, прежде чем подельники схлестнулись врукопашную.

Разбойники с довольным ревом взобрались на повозки, затрещала ткань мешков, груды добра посыпались наземь. Купцы и челядь пыталась защититься, но смельчаков оглушили, не став пачкать топоры. Взгляды ушкуйников потянулись к закрытому возку: кто там, может, боярская или купеческая дочь?

Лют закричал, разбойники мигом повернулись, глаза расширились. Стрелок с гнусной усмешечкой наложил стрелу, руки красиво взбугрились тугими мускулами, оперение ушло за ухо. Подельники подбадривали стрелка злорадными возгласами, насмешками над глупцами, скачущими на подмогу, подбрасывали топоры в воздух. Полоненные купцы смотрели на нежданных заступников с глухой тоской.

Стрелок неспешно выцелил, тетива хлопнула о щиток на большом пальце, стрела исчезла с коротким свистом. Подельники загомонили, глумливые крики сменились гулом разочарования. Всадник пригнулся к гриве, и стрела, назначенная пробить широким наконечником лицо, затерялась в траве.

Стрелок нахмурился, не спеша наложил новую, тщательно прицелился, проводил оперенное древко злым взглядом. Разбойники удивленно загомонили: нежданный помощник сжал кулак в воздухе, стрела меж пальцев хрустнула. Стрелок ругнулся, быстро наложил стрелу, молниеносно выстрелил. Железный клюв пошел ниже, плотоядно нацелившись в конскую грудь. Ярко полыхнуло, солнечный блик отшиб стрелу с радостным звоном.

Атаман злорадно хохотнул. Стрелок нахмурился под язвительным взглядом, руки привычно натянули тетиву.

– Погодь, таперя наш черед, – сказал атаман со смехом. – Смотри, как их расплещем, а ты случь чего подмогни.

Стрелок с кислым видом проследил за девятью подельниками, что с гиканьем сорвались навстречу пришлым: топоры яро сверкали, нежданную троицу скрыли спины в кожаном доспехе.

Лют налетел на разбойников с яростным кличем: меч легко сбрил бородатую голову с раззявленным ртом, плеснуло кровью. Безголовый куль повалился под копыта, кони испуганно вскинулись на дыбы.

Витязь отразил неумелый удар, кожаный доспех ощерился влажной щелью. Поспешно повернулся, пальцы сжались на топорище, от рывка лиходей вылетел из седла, еще до падения оземь из шеи ударил багровый бурун.

Буслай догнал соратника, страшно крича, приветил бородатые рожи топором: от ударов хрустели руки, разбойники со стоном отшатывались, падали с разрубленными головами. Нежелан благоразумно взирал на схватку с почтительного расстояния, сказано же: двое в драку, а третий… э-э… отдыхает.

Стрелок с испуганным изумлением смотрел на поверженных подельников, дрожащими руками спустил тетиву. Наконечник блеснул на солнце осколком зеркала и отлетел со звоном, столкнувшись с мечом. Лют погнал коня, разбойник с проклятьем вновь выстрелил. Витязь нарочито небрежным движением поймал стрелу, двинул пальцами – в стороны полетели обломки.

Обмирая от страха, стрелок наложил стрелу, замер в страшном напряжении, целя незнакомцу в грудь. За пару шагов отпустил тетиву, звякнул, железный клюв скользнул по клинку, оцарапал плечо.

Преждевременную радость выбил сильный удар в челюсть, стрелок вылетел из седла, от тычка земли перехватило дух.

Буслай отправил в Навь последнего разбойника, пустил коня шагом. Сзади осторожно приблизился Нежелан, помрачнев от язвительной усмешки, сказал вкрадчиво:

– Там двое шевелятся, раненые, не сильно.

– Не спорю, ты бы справился лучше, – хмыкнул Буслай язвительно. – В следующий раз первый пойдешь.

– Да я…

– Молчи, – взмолился Буслай, – так тянет сказать в лад, но я не певец, а воин.

Лют подъехал к купцам, спешился. Купцы смотрели с благодарностью и затаенным страхом. Самый дородный откашлялся, нервно пригладил пушистый веник бороды.

– Благодарю, неизвестный витязь. Спас от аспидов проклятущих, по гроб жизни тебе обязаны.

Спасенные согласно загомонили, витязь небрежно отмахнулся: не ради благодарности полез в драку. Равно как оставил Чаруню не ради спасения Кременчуга, но Буслаю то не объяснишь, считает, что совесть взыграла. Лют потемнел лицом, во рту противная горечь, солнце заботливо высушило закипающие слезы.

– Рад, что вы целы, – сказал он хрипло. – Вдругоряд берите больше охраны.

Купцы растерянно развели руками, загомонили, в чем-то обвиняя каждого. Лют вздохнул: ясно, пожадничали. Буслай помог легкораненым стражам, спеленали двух недобитых разбойников да подобрали оглушенного стрелка. Челядь возилась в повозках, перебирала растрепанные тюки, складывала разбросанные товары.

– Ну что, поскакали дальше? – буркнул Буслай.

Лют кивнул, спохватился:

– Погоди еще немного.

Буслай вяло поворчал, но отступил, с интересом поглядел, как по знаку Люта охранники поставили разбойников на ноги, прислонив к борту повозки. Стрелок тряхнул головой, взгляд прояснился, Лют с неодобрением отметил вспыхнувший гнев: не то время выбрал, паря.

Острием приподняв подбородок, Лют произнес холодно:

– Вытяни руки.

Купеческие с любопытством и злорадством наблюдали: сейчас воин как огреет плашмя, чтоб неповадно было. Стрелок наградил витязя презрительным взглядом, вытянул руки.

Лют придирчиво оглядел мускулистые бревна, перевитые сухими жилами: такими руками пахать или работать молотом в кузне, но выбрал легкую дорогу, попросту отбирая сделанное тяжким трудом других. Витязь потемнел лицом: сколько раз слышал хвалебные рассказы о таких молодчиках, что живут не по Покону, а – только подумай, какие смельчаки! – сами устанавливают правила. И конечно, лучше грабить, чем пахать.

Клинок срубил руки, как сочные стебли, обрубки упали, пальцы судорожно сжались, кровь плеснула широкой струей, пригибая траву. Стрелок дико завопил, упал на колени. С отчаянием в глазах потянулся изуродованными руками к кистям, скрестил их, не понимая, почему пальцы не сжимают раны.

Разбойники смертельно побледнели, поспешно отшатнулись от покалеченного, видом давая понять, что никакого отношения к нему не имеют. Купеческие тоже побледнели, но глаза горели радостно: с такими удальцами только так, надеяться на уговоры смешно и глупо!

Буслай глянул равнодушно, ушкуйника не жалко, но время уходило, надо скорее домой, а Лют продолжал возиться. Побледневший Нежелан вскрикнул от жалости: витязь спокойно поднял стрелка за шиворот, посторонился от струи крови, палец уткнулся в правую глазницу. Стрелок завопил нечеловечески, чудовищно, протяжно. Руки метнулись к слизистой дыре, лицо залили густые потеки. Разбойник упал, засучил ногами, облако пыли укрыло тело густым коконом.

– Перевяжите раны, – сказал Лют жестко.

Челядины с опаской подошли, кровоточащие запястья стянули грубые веревки, Лют кивнул: мол, достаточно. Следующий разбойник от страха посинел, рванулся прочь, но острие копья под ребрами удержало.

– Нет! – вскрикнул он. – Пощади, я больше не буду!

Сердце Нежелана дрогнуло от жалости: никак не поймет, почему Лют так жесток. Ведь можно просто убить, не мучая.

– Протяни руку, – потребовал Лют холодно.

Разбойник замотал головой, в глазах слезы, закричал тонко:

– Нет, нет! Пожалуйста!

Блестящая полоса пересекла колено, ногу отбросило напором, лиходей вскрикнул, повалился набок, вздымая руки. Чуть выщербленное лезвие смахнуло кисть, как головку чертополоха.

– Перевяжите, – бросил Лют, направляясь к последнему ушкуйнику.

Буслай недовольно всхрапнул: чего велит перевязывать, все одно придется добивать? Оглянулся на бледного и трясущегося бедовика, смерил сурово, сказал глазами: так надо. Нежелан отвел глаза: сомневаться в правильности решения витязя не приходилось, но сейчас происходило нечто жестокое, не должное для справного воина, каким представлял себе Люта.

– Протяни руку.

Разбойник, задыхаясь от ужаса, вытянул трясущуюся руку, в глазах ужас, неверие. Такого быть не может – говорили испуганные глаза. Не станет, так нельзя, обязательно случится чудо и спасет…

Сжатый кулак отшвырнуло от предплечья, как корявую стрелу из паршивого лука. Лют аккуратными движениям протер лезвие, повернулся, не обращая внимания на истошные крики.

Буслай сказал хмуро:

– А добивать мне? Ну, спасибо, самое грязное оставил.

– Кто сказал, что умрут легкой смертью? – удивился Лют.

Буслай отпрянул от холодного взгляда, в нутре скрутился тугой узел, обжег резью. Купеческие ахнули, недоуменно загомонили: потешил витязь сладкой расправой, но теперь как же, не по-людски, надо добить.

Лют сказал старейшине купцов:

– Доставьте в ближайший город живыми, там и оставьте. И расскажите, почему такими стали, – добавил он жестко. – Думаю, охотников легкой наживы поубавится, дороги станут безопасны.

Купец глянул остро, глаза отразили лихорадочную работу мысли, поклонился с уважением.

– Не сумлевайся, доблестный витязь, так и сделаем, – пробасил он.

Буслай с удивлением подумал, что Лют прав. Сам недавно выл от ужаса калечества, хотел зарезаться, но не стать посмешищем, не влачить унизительное существование. И лихие головы, что воспевают подобный промысел и не сегодня-завтра встанут на тот же путь, устрашатся и крепко задумаются. Ну, может, не задумаются, но устрашатся и всяко разбойничать не будут.

Похожие мысли пронеслись и в голове Нежелана. Жестокость витязя выглядела оправданной, да и не жестокость, а необходимое лекарство, чтобы очистить людей от паразитов. Бедовик посмотрел на Люта с безграничным восхищением.

Лют подошел к коню, животина взирала на происходящее с унылой мордой, крики увечных ничуть не тронули. Собирался вспрыгнуть в седло, но старшина купцов окликнул:

– Погоди, витязь.

Буслай мысленно охнул: что еще?! Лют посмотрел вопросительно, купец махнул в сторону закрытого возка, забубнил:

– Негоже отпускать тебя без отдарка. Знаем, деньги не примешь, но можем сделать другое. Помимо товаров мы перевозим древнего старца, от него нет тайн на суше и море, он знает, что было, есть и будет.

– Правда, что ли? – спросил Лют, глаза загорелись любопытством.

Купец кивнул важно, добавил смущенно:

– Правда, можно спросить лишь раз. Но вас трое, как раз три вопроса, задавайте.

Буслай хмыкнул недоверчиво, потащил к возку Нежелана. Лют остановился перед возком, буркнул неловко:

– Ну, здравствуй, добрый человек.

Из-за покрова ткани донесся старческий голос, негромкий, но пронзительный, примечательный:

– И ты здравствуй, Лют свет Радимич.

Витязь дернулся, лицо побледнело, усмехнулся неловко. Купец довольно хмыкнул, потер ладони, будто собирался продать вещуна, а Лют в качестве товара сомневался. Буслай удивленно присвистнул, подтолкнул Нежелана:

– Так, давай с тебя начнем. Спроси, идет ли война в княжестве Яромира?

Бедовик послушно задал вопрос, старческий голос ответил без запинки:

– Идет.

В головы гридней плеснула темная волна, с трудом сдержали звериный рык. Буслай спросил хрипло:

– Что с Кременчугом?

– Город в осаде, степняки штурмуют без устали, вот-вот прорвутся.

Буслай зарычал от ярости, мир потемнел, сердце бухало кузнечным молотом, череп едва не разлетался на части.

– Лют, спроси, сколько еще продержатся, – сказал он сдавленно.

Лют кивнул, разгоряченная известием кровь нехотя успокаивалась, приоткрыл рот, но запнулся. Буслай глянул с удивлением.

– Лют, ты чего? Лют?

Буслай посмотрел на соратника: в широко распахнутых глазах страх. Лют потемнел лицом, медленно, будто выдирая каждое слово с куском горла, спросил:

– Скажи, вещун, кто построил город Усуд?

Глава двадцать первая

Солнечный свет мягко падал на круглые стены капища, круговые костры внешнего вала горели бледно: порой не понять – едят полено желтые языки или нет. Молодые послушники в белоснежном одеянии волхвов изредка подходили, подкармливали огонь дровами.

Во внутреннем круге ровно горел знич – священный неугасимый огонь, вечный источник жизни, даритель тепла и света. Перед зничем на коленях стоял Яромир: лицо хмурое, пальцы окрашены кровью жертвенного животного. Огонь переварил лакомые куски, равно как и воинские трофеи, пламя весело плясало. Знающие волхвы по игре знича определяли человечьи судьбы. Князь вглядывался с попеременной радостью и страхом.

Глаза резных из дерева богов неотрывно смотрели, князь содрогался от величественных взоров, просяще смотрел в расписные лики, губы безмолвно шевелились. Сердце сжимала лапа с острыми когтями, виски пульсировали давящей болью, несмотря на теплое утро, то волнами накатывал холод, то выступала испарина.

«Боги, за что такое испытание? – взмолился князь. – Достанется сил выдержать? Об одном молю: защитите Умилу, любушку мою. Пусть паду, защищая стены, но вызволите из полона княгиню».

В глазах защипало, показалось, что лик Перуна дрогнул, но скорее почудилось из-за слез. Послышались встревоженные крики. Яромир уловил свое имя, в груди колыхнулась мутная волна. Губы хищно раздвинулись, кулаки с хрустом сжались: и то верно, сколько дней без боя, удивительно, как степняки не взбунтовались. Ожгла неприятная мысль: у давнишнего степняка-побратима нынче никто не посмеет пикнуть супротив. Взматерел, сволочь, набрался где-то темной мощи.

– Князь, – раздался с требища сильный голос посыльного, – степняки в атаку строятся! Стрый просит быть быстрее.

Яромир поспешно отбросил лишние мысли. Преодолев боль, отринул образ милой, запрятал в уголок сердца.

В груди мощно бухало, тело омывали горячие волны: пусть Кременчуг покинули войска союзников, но степняки захлебнутся кровью прежде, чем придвинутся к стенам, а там вовсе костьми лягут.

Князь вышел из капища, в спину упирался твердый бодрящий взгляд светлых богов. Волхвы у круговых костров проводили почтительными поклонами князя – верховного жреца в военное время. Яромир распрямил плечи, пластины груди налились горячей кровью, взбухли твердыми плитами.

На выходе недоуменно оглянулся: воинов нет, куда-то запропастились, неужто побежали на стены вместе с плащом и воинской справой? Посыльный умчался по кивку головы, князь стиснул зубы, сдерживая бранные слова.

По мостовой справа протопали сапоги. Князь наткнулся взглядом на броню и меч, лежавшие поверх алого свертка. Буркнул бранное слово, плечи напряглись под тяжестью полупуда плетеных колец. Меч привычно пристроился на боку, дружинный скользнул за спину, накрыл княжьим плащом, Яромир скрепил одежу на шее застежкой.

Князь обернулся, чтобы поблагодарить, и недоуменно дернул головой. Показалось, что смотрит в зеркало. Негаданный двойник печально улыбнулся, отчего ноги князя приросли к мостовой, а лицо осыпало морозом. Живое отражение улыбнулось, мягкими движениями поправило корзно, а на свои плечи поглядело с шутливой досадой: у него такого плаща нет.

Яромир проводил остолбенелым взглядом свою спину в простой рубахе, борода взмокла от пота. Долго не мог отвести взгляд от угла, за которым скрылся безымень, затем пошел к городской стене на скрипучих ногах. Внутри, как в бурдюке, плескали холодные волны, сменялись жарким валом, и вновь кровь застывала, а в животе смерзалась градина.

Процокали копыта, двое дружинных с красными от волнения лицами подвели к правителю коня, гридень постарше буркнул, отводя глаза:

– Не серчай, князь, не по нашей вине заминка.

Он начал объяснять, но Яромир не слышал: уши заливал мерный тошнотворный гул, поводья в руках тряслись, солнце казалось куском льда. Князь всматривался в лица встречных горожан, с хрустом растягивал замерзшие губы в улыбке, неподъемное бревно руки вскинулось кверху, замахал приветственно. Горожане кричали ободряюще, глаза горели уверенностью, что враг будет повергнут.

Князь поправил застежку плаща, содрогнулся от страха, тело покрылось липкой пленкой пота. Шея одеревенела, постоянно тянуло оглянуться на капище, где встретил безымень. По телу вновь прокатилась ледяная волна, князь согнулся, дыхание вырвалось с паром. Невероятным усилием распрямился, солнечный луч заблестел в широкой улыбке, вскинул вторую руку, сцепил в замок, горожане восхищенно зацокали могучей стати князя.

«Безымень, безымень!» – металось в голове паническое.

Нет нужды стороннему человеку пугаться безыменя – нечисть безобидная, ни на кого не нападает. Но… всегда безликое существо заимствует облик человека, которому суждено вскоре… умереть.

Воины перед воротами спешно бросали мешки с песком, деревянные брусья, камни: ворота заложены наглухо, покинуть город можно через потайной ход либо через стены. Завидев князя, воины и помогающие им горожане приветственно закричали. Яромир широко улыбнулся, взмахнул дланью.

Спешился. Дружинные увели коня. Под сапогами заскрипели ступеньки. Каждый из трех ярусов стены был заполнен воинами – орали приветственно, велели вести на супостата. Князь довольно улыбался, отвечал зычно, возжигая пламенными речами кровь.

Зря оставил Умилу в городе, некстати пришла мысль. Тогда бы не похитили, была бы среди своих, а не в лапах вонючего степняка. Мысленно вздохнул, сокрушенно кхекнул: но тогда бы жители обеспокоились, да и ворчать стали: чего, мол, княгине такая особая честь? И Алтын мог прознать и пойти крушить княжество – поди погоняйся за ним, когда конницы почти нет. А так ударил в укрепленную твердыню, сожжены лишь встречные веси, остальные уцелели, не до них.

В голову бросилась злая кровь: тварь! Что делает с любимой, каким подвергает пыткам?

– Княже, – раздался рассудительный голос волхва, – чтой-то лицом зол без меры, не торопись, бой не начался.

Яромир обнаружил, что стоит наверху стены. От припекающего утреннего солнца заграждала двускатная крыша. Воины оторвались от бойниц, приветили дружным ревом. Стрый с Ратьгоем коротко поклонились: лица хмурые, но в глазах озорной блеск.

По стене прошелся взволнованный крик:

– Идут! Идут!

Князь и воеводы припали к бойницам: орда степняков двинулась к укрепленным стенам, воинственные кличи сотрясали небо, солнце дрожало, вот-вот сорвется, как плохо пришитая пуговица. Яромир с неприятным холодком отметил, как из громадного клубка выделился большой конный отряд, нарочито неспешно поскакал от города – наконец занялись окрестными весями.

Князь вздохнул. Ратьгой буркнул с грубоватой нежностью:

– Ничё, там извещены, давно по лесам сидят.

Вольга хмыкнул скептически, сказал побагровевшему воеводе с мстительным удовольствием:

– Будто не знаешь, что надеются на авось. Нет, кровушки людской их отряд попьет.

Ратьгой испепелил кудесника взглядом, усы взвились воинственно, зашевелились, как у буйного сома.

Стрый встрепенулся, в глазах мелькнула тревога, князь едва не упал, отброшенный мощной дланью. Крыша навеса разлетелась мелкой щепой, неровный камень проломил пол, с нижнего яруса стены раздался крик. В лица воинов дохнуло холодом, мир потемнел, слух разорвал жалобный хруст дерева.

Широкая спина Стрыя прикрыла князя от роя щепок. Ратьгой скривился, пожевал губами, сплюнул палочку, в волхва уперся тяжелый взор. Вольга досадливо крякнул, взгляд ушел в себя, оголовье посоха окуталось золотистым маревом.

– Бестолочь! – ругнулся Ратьгой, но сник от строгого взгляда князя.

Дробь подступающей конницы заглушил хищный клекот. Яромир поднял голову. На лицо упала тень. Князь отшатнулся. Стрый хмыкнул, в подставленную ладонь шлепнулся булыжник размером с тыкву. Рука могучана чуть качнулась. Снаряд по дуге ушел за стены, канул в рядах степняков, защитники приветили удачный бросок дружным ревом.

– Вот паскуда, – простонал Вольга. – Немало крови попьет.

– Так останови, – сказал князь жестко.

– Не могу, – сказал волхв сдавленно, – хозяин весьма умел… Ох!

Кудесник дернулся, на шее вздулись жилы, на лбу лопнули мутные гроздья, по лицу скатились широкие струи. Стрый оглядел пролом в крыше – валуны плеч перекатились под кольчугой, как под тонкой рубахой, – крикнул зычно:

– Лук подайте!

По площадке прогрохотали сапоги, крики степняков стали громче, воздух наполнился знакомым гулом, грозным, беспощадным. Солнце укрыла хищная стая, в небе остались дымящие росчерки, по стене дробно застучало, в бойницу ворвался горящий наконечник и остыл в груди гридня. Второй залп перелетел стены, дымная стая опустилась на крыши домов, горящая пакля осторожно лизнула соломенные крыши. Яркое солнце сделало огонь бесцветным.

В степняков полетели ответные стрелы: всадников вышибало из седел, они валились под копыта, сбивали соратников, пронзенные кони сгрудились кровавым завалом.

Яромир кивнул довольно, оглянулся с заботой, щека дернулась досадливо: не впрок пошло жаркое лето – дома курились жирным дымом, густым и белым, как снег, под крышами плясали красные языки. Жители с криками кинулись тушить: сноровисто передавали ведра с водой, швыряли песок и сухую землю, но огонь брал свое.

На северной стене загрохотало, брызнули щепки, защитники посыпались горохом, распластались с влажным треском. К ним подбежали горожане, резервные воины: заботливо потряхивали за плечи, что-то говорили. Под упавшими медленно растекались красные лужи. Люди отпрянули с бессильной злобой.

– Вольга, – прорычал князь, – избавься от орла!

Волхв прохрипел мучительно, Стрый сочувственно буркнул:

– Сам управлюсь, вот и лук припожаловал.

Гридень с надеждой в глазах передал составной лук воеводе. Стрый попробовал тетиву, будто струну гуслей, довольно хмыкнул грозному гулу.

– Новый залп! – закричали воины.

Стрелки Кременчуга били сильно и точно, но их осталось мало. Степняки неспешно трусили вдоль стен, пускали горящие стрелы. Князь невольно пригнулся, когда дымная туча с грозной песней пролетела над головой. Тушившие дома горожане вскрикнули в голос.

В небе рьяно заклекотало, дымящийся горшочек рухнул защитникам под ноги, воины на площади исчезли в ослепительной вспышке и грохоте.

Облако рассеялось: земля курилась едким дымом, в яме вповалку лежали изуродованные трупы в расплавленных бронях. Оглушенные ратники поднимались, шатаясь, горожане хватали под руки и уводили их подальше, к лекарям. Стены домов возле обугленной ямы почернели и плакали дымными струями.

– Вольга! – прорычал князь люто.

Волхв лишь сдавленно прохрипел. Стрый усмехнулся, стрела в пальцах показалась сухим стеблем. Ступеньки загрохотали, ученика волхва сопроводил возмущенный ропот, но бледный паренек оказался рядом с князем, поясница переломилась в поклоне. Яромир с любопытством глянул на плошку, полную тлеющей травы, от едкого дыма чихнул.

– Что такое? – бухнул Ратьгой брезгливо.

Парень глянул на напряженного учителя, заговорил:

– Колюка-трава, князь. Если окурить стрелы – промаха знать не будут.

Ратьгой скривился, глянул недобро. Стрый молча подставил наконечник под густые струйки, повертел. Дым равнодушно скользнул по железу, помощник волхва, кивнув, отступил. Стрый глянул в небо, окружающие заметили смазанное движение, тетива звонко хлопнула, лук опустился.

В блеклой синеве раздался крик боли, когти орла выпустили смертоносный снаряд, горшочек упал на вал, грохнуло, брызнули комья земли, будто в черное море бросили обломок скалы. В воздухе парили крупные перья, орел хлопал крыльями суматошно, клюв щелкал впустую по мокрому древку, земля охотно впитала красные горошины.

Стрый отшвырнул лук, в руках забилась громадная птица. Воевода взял орла за лапы, свесил головой вниз. Ратники уставились на птицу с ненавистью. Орел хрипло заклекотал, изогнулся, клюв щелкнул близко от толстых пальцев. Стрый небрежным движением свернул птице шею, на площадь рухнул крылатый комок.

– Приберегите до ужина! – крикнул могучан озорно. – Давно не ел супчику с потрошками.

Воины рассмеялись, некоторые выкрикнули могучану здравицу.

Через стены перелетела новая стая зажигательных стрел: близкие к стене дома горели жарко, горожане отступали от непобедимой стихии, посад окутывался клубами дыма.

Вольга выдохнул облегченно, мотнул головой, как оглушенный кувалдой бык.

– Видать, крепко любил помощничка, от расстройства потерял бдительность, – прохрипел он слабым голосом.

Ратьгой наградил брезгливым взглядом трясущегося кудесника, но с поля раздались крики, и воевода припал к бойнице. Передние ряды степняков накрыло серебристое облако, впиталось в тела, солнце сверкнуло на ледяных статуях. Соратники испуганно отшатнулись, от неосторожного движения замороженные степняки рухнули в траву мелкими осколками. Войско подалось назад, со стен полетели обидные выкрики.

– Давно бы так, – выдохнул Яромир. На отступающих степняков глянул мельком, прикипел к горящему посаду, веко мелко дрожало.

Волхв размял шею, ответил устало:

– Княже, вражина очень силен, отвлечешься на миг – и поминай как звали.

Ратьгой фыркнул, махнул рукой на слабака, с удовольствием глянул на смешанные порядки степняков. Стрый поглядел на горящие дома, скривился, присоединился к Ратьгою – лицо осветила злая радость.

– Княже, – буркнул волхв, – еще одна беда.

– Какая? – вскинулся Яромир.

Волхв помялся, отвел взор:

– Степняки под прикрытием сада ров завалят.

Лицо князя осыпало морозом, губы скривились мучительно, воеводы глянули сочувственно. Яромир провел ладонью по лицу, поежился, будто сдирал липкую паутину.

– И как запалить? – спросил он с сильно бьющимся сердцем. – Не лезть же через стены.

Волхв отвернулся, сказал глухо:

– Ты не переживай, я на всякий случай давно заготовил заклятие, сгорит быстро.

Яромир бледно улыбнулся, в груди повеяло холодком: столько труда вложил, а развеет прахом вмиг. Мелькнула мысль: подпустить в сень деревьев кривоногих, а там и подпалить, но содрогнулся. Сад посадил для любушки, чтоб радовалась милая, неужто посмеет использовать сделанное ради нее для убийства?

Волхв с мрачным лицом повел руками, от свистящего шепота сердце князя остановилось. Защитники удивленно вскрикнули: зеленые листья горели как сухие, словно деревья до того долго поливали горючим маслом. Небо от горя потемнело.

Оглушительно громыхнуло, князь дернулся от воплей защитников, яростно выругался. Вольга досадливо охнул, гневно зарычал:

– Обманул, вражина, не собирались они атаковать ворота!

– На северную стену, быстро! – скомандовал Яромир воеводам.

Оправившиеся степняки с визгом устремились к проломленной стене: осталось завалить ров, а дальше крутой холм приведет к широкому пролому.

Над лесной тропой ветви переплетались густо, пришлось ход сбавить. Буслай сердито рубил топором: брызгало зеленым соком, ветви мягко падали в густую траву.

Лют обернулся, сказал успокаивающе:

– Не трать попусту силы, после передышки кони рванут быстрее стрелы. Топор не тупи.

– Не тупи… – засопел Буслай шумно. Залитое соком лезвие опустилось. – Кто бы говорил! – сказал он намекающе.

Лют скривился, отвернулся, над головой проплыла сочная ветвь с мелкими отростками, листья крупные, мясистые. Буслай прожег спину хоробра угрюмым взором, прицепил топор к поясу. Нежелан молчал, прижимался к гриве, но Лют и так чувствовал сочащееся недоумение.

«Да пошли вы!» – озлился он. Толку-то, что спросил бы, сколько продержится город? Раньше бы не прискакали. Зато узнал имя настоящего творца, на кого стоит равняться, не менее священное, чем Чаруня.

В груди кольнуло, дыра засквозила лютым холодом, боль нехотя улеглась. Лют мрачно усмехнулся, помял левую половину груди – кольца сминались с легким позвякиванием.

Буслай глянул за плечо Люта, лицо осветилось, ноздри шумно вобрали воздух, в глазах появился хищный блеск. Деревья редели, солнечные лучи протыкали темную листву, делая ее светло-изумрудной, на стволы плескало талым золотом, птицы запели веселее, радостнее. Проглянул кусочек чистого неба, деревья сменились пышными кустами, высокой травой.

Солнце ударило с такой силой, что едва не вышибло из седел: глаза заслезились, ладони примкнули ко лбам козырьками. Волосы сухо трещали, засветит солнце еще чуточку ярче – полыхнут веселым пламенем.

Кони рванулись галопом, широкие груди прокладывали в траве просеку, желтые стебли сухо ломались. Высокая трава сменилась коротким подшерстком, из-под копыт порскнули клубы пыли.

В лицо бил раскаленный воздух, раздувал щеки, язык превратился в кусок вяленого мяса, глаза стали сухие, твердые, как камни. Пот хлестал ручьями, седла были скользкие, как кожа жабы, тряхнешь головой – в воздухе повиснут мутные горошины.

Скорее, скорее! До Кременчуга осталось совсем немного!

Ветер донес до Буслая обрывок крика, гридень поднял глаза, на Люта посмотрел удивленно, сердце сжала холодная лапа.

– Что такое? – крикнул он.

Лют молча простер длань, бедовик с гриднем проследили взглядом, лица помрачнели.

На небоземе темнело вражье войско, степняки катились по полю, как куски угля, солнце блестело на бронях, воздетых клинках. Глазом сосчитать невозможно, мечутся, как мураши из развороченного муравейника.

Блеснула лента реки, в излучине пристроилась крупная весь: горела чадно, черные столбы дыма упирались в выцветшее небо ровно, вверху оплывали серой пеленой, как шляпки гвоздей. Хлебные поля горели весело, степняки довольно скакали перед полем огня.

Кровь ударила в голову, мигом вскипела, давление едва не разорвало череп на куски. Лют хрипло зарычал, конь наддал ходу, встречный поток воздуха норовил вышибить из седла. Буслай вбил пятки в конские бока, рванулся следом. Нежелан запоздало спохватился, но безнадежно отстал.

Войско степняков стремительно приближалось. Лют холодно рассмотрел беспечных воинов, уверенных в своей силе, в праве уничтожать людишек, копающихся в земле. Показались белые пятна одежи жителей веси, всадники сгрудили пленников в кучу, неспешно объезжали кругом, рубили саблями, довольно смеялись.

Конь испуганно вскрикнул, по боку скатилась струйка крови. Лют еще раз кольнул ножом, животина прибавила ходу, ветер срывал с морды клочья пены. Буслай охнул, попытался догнать, но куда там! Взглядом лихорадочно обшарил полчища, лица уже виднелись четко, некоторые степняки лениво повернулись на дробь копыт, презрительно усмехнулись.

– Лют, – заорал Буслай во всю мочь. Ветер вбил слова обратно в глотку, поперхнулся. – Лют, это их резерв! Лют, слышишь, не надо!

Нет походного знамени, а раз так, то вождь с войском, которое, разумеется, больше раза в два, осаждает Кременчуг. Надо укрыться в лесу, пробраться тропами, уничтожить большую часть неприятеля…

Лют заколебался, но рассмотрел распластанную фигуру степняка, ритмично елозящего на женщине в разорванной одежде. Степняк дернулся судорожно, вальяжно встал, к полонянке тут же приблизились распаленные мужчины, но степняк схватил женщину за волосы, солнце ожгло нежное горло, удар ножа располосовал шею до позвонков. Степняк брезгливо отпихнул барахтающееся тело, злорадно расхохотался в огорченные лица соплеменников.

Витязь заорал, на шее вздулись толстые жилы. Степняки наконец заметили дерзкого, навстречу поскакал крупный отряд. Остальные приготовились смотреть на расправу, закричали в отдаленные концы стана – приглашали посмотреть на потеху.

Лют судорожно вздохнул: ярость душила, в груди тонко рвалось, плескало кровью, кожа мучительно горела, вскипели слезы.

– Твари! Твари!

Безудержный гнев к паразитам людей ослепил. Воин с трудом достал из-за пазухи шкатулку, солнце скользнуло по лакированной поверхности. Лют бросил поводья, конь почуял, пошел медленнее, черная крышка кровожадно распахнулась, как голодная пасть. Оглядел войско целиком, ярость ринулась навстречу конникам, почудилось, что из нутра шкатулки выпорхнуло размытое облачко и затерялось в траве.

Степняки скакали с глумливым гиканьем, сабли резали воздух, блестели, как солнечные лучи, всадники радостно ржали, будто кони.

Смуглое лицо воина, ощеренное в зверином оскале, покрыли морщины, складки становились все глубже, на лице появилось недоумение. Кожа зарябила, покрылась черными зернами, степняк вскрикнул, в страхе ощупал лицо. Кусок щеки отлетел серой пылью, истаял в воздухе.

Степняк заорал: руки почернели, кожа стала зернистой, рукоять сабли выломала пальцы, посыпался пепел. Голова взорвалась крупными хлопьями, ветер сдул с седла броню, сапоги утянули в траву штаны. Конь испуганно заржал, кожа вздыбилась гранулами, будто в искусно отлитую стеклянную форму засыпали черное зерно, тело лопнуло, как мешок с пеплом.

Передний отряд дико завопил: воины с ужасом смотрели на шелушащуюся кожу, упругие мускулы высыхали, ветер сдувал умерщвленную плоть. Конники скрылись в туче пепла. Войско кочевников испуганно ахнуло, кто-то завопил, армия бросилась на неведомого колдуна.

По конным рядам пошла рябь, фигуры почернели, будто закопченные котелки, удары пяток выламывали из конских боков пласты пыли, словно из стены рыхлого снега, ноги животных брызгали темной крупой, небо содрогалось от криков ужаса. Степняки падали через головы, сваливались с седел, при ударе оземь разлетались кусками, как тонкостенные горшки. Вьюжила черная сажа, в мрачном хороводе жирных хлопьев метались перепуганные степняки, осыпались мелкой крошкой, как сдавленный в кулаке сухарь.

Стоячий, прокаленный воздух колыхнула мертвецки холодная волна, остатки обезумевших полчищ сдуло, как холмик пыли дыханием великана. Лют прикрыл лицо; тело затряслось от ударов горстей теплого праха; удушливая крошка лезла в нос, уши; глаза нестерпимо резало. Конь брезгливо фыркнул, без указаний седока отскочил подальше от серо-черного облака. Траву погребли пепельные сугробы.

Буслай с раскрытым ртом поглядел на чумазого хоробра, страх в глазах сменился неодобрением. Но смолчал, обернулся, поторопил обмершего Нежелана дрогнувшим голосом.

Лют сплюнул гадкую золу, с ненавистью посмотрел на пепельные барханы: ветерок гнал мелкую поземку, воздух был насыщен мелкой крошкой. Небо потемнело, светлый лик солнца скрыли тучи, в хмурых складках утробно заворчало, как в брюхе нажравшегося верлиоки.

Весь быстро догорала, пепел хлебных полей смешался с прахом степного воинства, крупа влилась в пышные сугробы, слилась неотличимо. Лют бросил шкатулку, черный кирпичик скрылся в траве. Голову разрывал спор бесплотных голосов: один одобрял, а другой…

– Поспешим! – крикнул он, вбивая пятки до хруста конских ребер.

Глава двадцать вторая

Шергай попытался сглотнуть слюну, но язык еле шевельнулся в пересохшем рту. Руки била крупная дрожь, в глазах плыло. Лесной колдунчик на диво силен, не только сопротивлялся успешно, но и атаковал: недавно сотни сынов степи исчезли в громадной яме, а что еще в запасе?

Маг кинул взгляд на солнце: огромное, потяжелевшее от близости к земле, сменившее слепящий свет на нежную красноту. Глаза подслеповато сощурились, кольнула острая жалость: больше нет верного Борхана, придется смотреть на город обычным взором. Ничего, лесной дикарь еще заплатит!

Город окутался плотной пеленой дыма, черные столбы сверлили небо, перед воротами жалко скрючились остовы деревьев: дикари вовремя подожгли, пришлось пробивать брешь в другом месте, не очень удобном. Мужественные сыны степи так и не ворвались в пролом, не помогла даже неукротимая ярость Повелителя, помноженная на устрашающую неуязвимость.

Шергай уловил эхо волшбы, поспешно ответил заклятием: воздух над степняками задрожал алым маревом, ощерился прорехой, золотистые капли упали на головы, вокруг разлетелся предсмертный рев. Марево съежилось, как лист в кулаке, пропало. Маг ощутил волну недовольства, долетевшую от Повелителя.

– Не успеваешь, Шергай, – раздался раздосадованный голос.

Колдун мысленно повинился. На город обрушилась цепь ярких сполохов, обративших в пыль много жилищ. Шергай устало пошатнулся, оглядел видневшиеся тела павших степняков, уголки губ опустились. Потери чересчур большие. Кабы не пришлось отзывать резервный отряд, чтобы ворваться в город уже сегодня.

Маг мысленно потянулся к воинству, усланному разорить окрестные земли, пошатнулся с диким стоном. Халат пропитался насквозь холодным потом, гул раскалывал голову, швы черепа трещали, готовые разойтись в стороны.

– Повелитель! Повелитель! – закричал он мысленно. От ужаса забыл заклятия, но кое-как передал Алтыну страшную новость.

Стрый отшвырнул всадника, конь покатился по склону, сбивая атакующих. Ратники вокруг швырнули сулицы – волна степняков захлебнулась кровью. Воевода заметил рослого всадника: румяное солнце окрасило бритую голову хищными бликами. Могучан покачал головой: на диво силен их предводитель, уже несколько раз отбрасывал степняков от пролома, тот чудом оставался в живых, вновь пер. Вот и сейчас раздобыл очередную лошадь: скачет со злобной харей, глаза горят безумно.

Стрелки со стен шпиговали степняцкое воинство: у пролома завалы трупов, зажигательные стрелы давно не летят, жители поспевают справляться с огнем. Неистовый натиск степняков остановлен, вот-вот отойдут.

В растопыренную ладонь шуйцы Стрыя вложили сулицу, великан небрежно махнул рукой, конь степняцкого вождя жалобно захрипел, упал в лужу крови. Вождя закрыли степняки.

Лошадь с безумным ржанием перепрыгнула через кровавый завал, воины расступились перед мощной грудью, копыта стукнулись о площадку стены. Хищный оскал степняка сменился растерянностью, круп коня куснула сталь, животное с визгом прыгнуло, копыта замесили воздух, кочевник заорал в страхе. Конь грянулся на площадь перед стеной, кости жутко хрустнули, степняк судорожно задергался, придавленный мощным крупом. Озверелые горожане метнулись к упавшим, клинки опустились с сочным хрустом.

Вороги внезапно замерли, стрелы защитников разили безжалостно, вал трупов рос, степняки качнулись назад. Ратьгой срубил пешего степняка, кинул быстрый взгляд на воинство, защитники услышали радостный крик:

– Отступают!

Кременчане с довольным ревом проводили бегущих степняков. Яромир вздохнул облегченно, но сердце царапнуло беспокойство: с чего отступают, почти прорвались?

– Смотрите, смотрите!

Заголосили со стен стрелки, от удивления перестав угощать степняцкие спины железными клювами. Яромир всмотрелся, сердце скакнуло радостно.

– Лют, что ли, вернулся? – буркнул Ратьгой.

Стрый расплылся в широкой улыбке, молча кивнул. По стене пронесся клич:

– Наши скачут, поможем!

Вдогонку степнякам устремился рой стрел, каждое попадание встречалось одобрительным возгласом.

Троица всадников врубилась в отступающие ряды: ошалевшие степняки провожали их растерянными взглядами. Лют с Буслаем походя полосовали ненавистные рожи, не отрывая взглядов от безобразной раны в стене, обугленного сада, дымной завесы. Нежелан с закрытыми глазами и беззвучно шевелящимися губами распластался на гриве.

Гридни прорвались сквозь степняков, копыта зачавкали в размокшей земле, кони с унылыми мордами перебрались через заваленный ров с вырванными кольями, взобрались на крутую земляную насыпь. Защитники приветили оглушительными криками. Спешились у пролома, с сожалением отпустили коней: это с внешней стороны кажется, что можно въехать на коне, на деле – окажешься на третьем ярусе стены.

Стрый заключил гридней в объятия, ратники рядом устало кричали, глаза горели любопытством. Гомон прорезал скрипучий голос волхва:

– Прочь от пролома!

Дружинные мигом отскочили. Стены задрожали, бревна с хрустом обломились, взлетели комья земли: участок стены просел, пролом исчез, заваленный обломками и землей. Защитники довольно рассмеялись: глупые степняки, столько усилий зря.

Яромир оглядел поредевшую дружину, сердце сжалось: еще одного штурма не выдержат. Взгляд князя упал на побратима, Буську с неведомым парнем Яромир игнорировал. Лицо Люта было печальным. Яромир с удивлением отметил новые складки в уголках рта, на лбу. Во взгляде хоробра появилось странное выражение.

Лют поклонился в пояс. Ратники сверлили жадными взглядами: где был любимец Перуна, какое княжье поручение исполнял?

– Как съездил? – спросил Яромир напряженно.

Лют посмотрел в глаза, князь с тревогой отметил глубоко упрятанные грусть и боль.

– Княже, удалось добыть штуку колдовскую, – сказал хоробр медленно.

Сердце Яромира застучало часто-часто, вспыхнувшая надежда насытила усталые мышцы силой. Лют заметил заблестевшие глаза, покачал головой. Буслай затараторил:

– Князь, оказия вышла, не донесли шкатулку.

Лют досадливо поморщился, дернул плечом, сказал побледневшему Яромиру:

– На пути домой повстречали степняков, большой отряд, весь жгли. Не стерпел я, истратил колдовскую силу.

Яромир разочарованно качнулся, воеводы смущенно отвели взгляд, лишь Вольга сказал оживленно:

– Значит, подмога к ним не придет?

Лют кивнул. Яромир с трудом растянул губы, голос прозвучал сильно, радушно:

– Люди, восславьте подвиг Люта свет Радимича! Хоробр уничтожил степняцкий резерв, подмоги им не будет, а с этими потрепанными остатками управимся!

По стене прошел восторженный крик, заглушил обиженное сопение Буслая. Воины по цепочке сеяли радостную весть, задымленный город освежила надежда.

Нежелан поежился от острого взгляда старца в волчьей шкуре, по хребту пробежало стадо ледяных муравьев размером с кулак. Вольга спросил строго:

– Сдурели, бедовика притащили?

Буслай развел руками, кивнул на Люта, хоробр ощерился:

– Вольга, ты бы не выступал.

Князь поспешно вмешался:

– Замолчите, еще распрей не хватало.

– Княже, вели услать бедового, ему на стене не место. Чарам помешает, еще что.

Буслай придержал Люта за плечо, твердо глянул, витязь нехотя отступил. Нежелан понимающе кивнул, поспешил убраться со стены, Буслай крикнул вдогонку:

– Забирайся вглубь, чтоб я тебя не видел.

Воины молча расступились, спину Нежелана буравили удивленные взгляды. Стрый проследил за нежданным попутчиком, взгляд уткнулся в обугленный дом, окутанный густым паром: вереница людей тащила ведра, плескали прозрачные ломти, горячее дерево довольно шипело.

– Ивашка, какого рожна пришел? Ступай домой!

Пастушок дернулся, голова исчезла в плечах.

– Там от меня никакой пользы, – возразил он звонким, ломающимся голоском. – Я здесь буду – хоть на что-то сгожусь.

Стрый плюнул, махнул рукой, в голосе прозвучала скрытая обеспокоенность и нежность:

– Леший с тобой, но будь осторожен.

Буслай вскинул брови, Ратьгой пояснил с кислой миной:

– Да пригрел дудошника, песни очень любы, вот и заботится.

Гридень кивнул, взгляд завистливо уткнулся в Люта и князя, говорящих друг другу на ухо. Стрый понаблюдал за пастушком, устремил взгляд в поле. Ратники постепенно растеклись по стене, напряженно смотря на отступивших степняков, нежданная радость потихоньку выветривалась.

– Князь, кто хоть учинил такое непотребство? – спросил Лют шепотом. От вида сожженного сада и разрушенных домов закипали злые слезы.

Яромир приблизил губы к уху, зашептал. Буслай с тревогой заметил, что Лют, слушая, смертельно побледнел.

Шергай содрогнулся от яростного рева:

– Как такое могло случиться?!

Маг плюхнулся на колени, с трудом сдержав рвотные позывы, изможденное схваткой с лесным колдуном тело стонало.

Воины презрительно смотрели на старика в парчовом халате у ног коня Повелителя. Разгоряченные кони ярились, со звонким ржанием вставали на дыбы, приходилось успокаивать. Степняки смотрели на город в дымной пелене, пролом в стене и, стискивая рукояти, рычали зверино.

– Отвечай, Шергай! – рявкнул Алтын.

Маг поднял голову – взгляд вождя ожег, как струя кипятка, – заговорил поспешно:

– Повелитель, должно быть, люди Арама добыли магическое оружие в Железных горах. Отважную рать сокрушило подлое колдовство.

– Проклятые псы войны прошляпили! – зарычал Алтын злобно. По конным рядам прокатилась рябь, люди и животные болезненно застонали.

Шергай стряхнул дурноту, молвил:

– Повелитель, паршивые наемники пали. Я хотел сказать, но ты был… занят. А потом было не до того.

Алтын рванул повод, конь запрокинул голову, всхрапнул жалобно. Клонящееся к закату солнце бросило на лицо кровавый свет, Шергай на миг потерял сознание от дикого ужаса.

– Чем это грозит мне?

Ближние степняки глянули изумленно: что могло напугать Повелителя? Его уверенность передалась каждому воину, степняки сражались неистово, красиво, доблестно. Смерть соратников мало трогала, известие о гибели резерва, разоряющего окрестные земли, ничуть не задело.

– Повелитель, я заметил, когда мы… отходили от стен, к городу прорвались трое лесных червей. Если это посланный Арамом отряд – дело худо. Они в любой момент могут использовать предмет, чтобы уничтожить войско и… тебя, Повелитель.

Лицо Алтына потемнело, в глазах блеснул грозный сполох.

– Даже моя сила не поможет? – спросил он, затаив дыхание.

– Нет, Повелитель.

Злобный рев докатился до поврежденных стен. Защитникам стало дурно. Ратники смотрели с удивлением на шатающихся в седлах степняков, от войска которых ползло быстрой тенью черное пятно сгоревшей травы.

Алтын погрузился в думы, рядом в страхе метались воины, сдерживали испуганных лошадей. Шергай распластался на земле, как раздавленная жаба, но Повелителя мелочи заботили мало.

Подлый Арам! Сейчас, когда победа была близка, Алтын мечтал: вот-вот ворвутся в город, устроят резню и пожар, навсегда уничтожив нечестивое стойбище. Затем он убьет Яромира, испепелит земли и очистит сердце Умили от любви к этой поганой земле, поганому люду, поганому Яромиру. И она будет всецело его. Но подлая тварь, чья кровь, к стыду сказать, течет и в его жилах, похоже, выкрутится и на этот раз. И жертвы тысяч сынов степи окажутся напрасными!

Алтын застонал, сердце терзала лютая боль, сполохи протыкали мозг ржавыми остриями, крушили череп.

Шергай поднялся на ноги, повинуясь воле могучего существа. Посмотрел в глаза того, кто недавно был Повелителем, содрогнулся от боязливого восторга, преклонил колени.

– Встань, Шергай, – произнес Алтын глубоким голосом – звуки больше не терзали плоть, но наполняли священным трепетом. – Настало время отворить стены. Ты сможешь?

Шергай оглядел застывших воинов: глаза степняков лучатся сознанием силы, лица преисполнены достоинства, кони присмирели.

– Да, Повелитель, – сказал колдун с почтением. – Лесной колдунчик совершенно измотан, я тоже немного устал, но это не помешает.

Алтын милостиво кивнул, величественным движением простер длань, сжатые пальцы ткнулись в задымленный город.

– Разбей стены, – приказал коротко.

Шергай склонился, покопался в складках халата, парча выплюнула запечатанный кувшин, пузатые бока которого испещряли царапины. Сухие пальцы ухватили пробку, вытащили легко, будто подняли с земли листик.

Глава двадцать третья

Яромир неотрывно смотрел на откатившихся степняков: стоят, нервно бегают. Ладони сжимались радостно – наконец забрезжила надежда отстоять город. Усталые воины на стенах думали так же, лица чуть посветлели.

Князь повернулся к посаду, участливо осмотрел пепелища домов, тлеющие бревна, суету горожан, льющих ведра на горящие крыши. От сердца чуть отлегло: не так уж много разрушено, войско, усланное разорить веси, успело мало, степняки у стен измотаны, трупы соратников, усеявших вал, явно дух не поднимали.

Лют вгляделся в застывшие ряды, по хребту пронесся холодок.

– Стрый, у тебя глаза зорче, погляди, – попросил он напряженно.

Воевода смахнул со лба пот, приставил ко лбу ладонь козырьком, сощурился. Буслай выжидающе смотрел. Воевода засопел, с хрустом раздул грудь, сказал тревожно:

– Что-то худое мыслят.

Ратьгой хмыкнул, изломил насмешливо бровь, хотел сказать могучану, что помыслы степняков видны как на ладони, но страшный грохот выбил мысли, заставив замереть с открытым ртом.

Вольга глянул в поле, застонал горестно, посох сухо хрустнул о колено, деревяшки упали за стену. Яромир посмотрел удивленно на кудесника, тоже глянул в поле, сердце остановилось. Лют прикипел взглядом к огромному столбу раскаленного воздуха, с ужасом заметил расплывчатые очертания чудовищных рук, черты лица, искаженные нечеловечьей злобой.

Столб крутился юлой, двигался немыслимо быстро. Земля охала, брызгали комья, часть засасывало, кружило расплывчатыми полосами. За столбом оставалась глубокая канава с ровным дном – вширь пройдет табун.

В ворота бухали пласты земли с подшерстком травы, в сплетении белесых корней шевелились червяки, метались жучки, мелкие букашки. Створки гудели, земля рассыпалась пылью, в бойницы центральных вежей дышало раскаленным воздухом, от мощного порыва стрелки падали, одного тугой воздушный кулак выбил наружу жестоким ударом в грудь, тело исчезло в бойнице с жутким хрустом.

На стены плеснуло размолоченной землей, золой сгоревшего сада, воины закашлялись, ладонями прикрыли глаза. Стрый ухватил Яромира, прижал к полу, остальные последовали примеру могучана. Над головами пронесся кипящий воздух.

Лют остался на ногах, глаза полыхали бешеной ненавистью, тело трясло, как тряпичную куклу, ярость разрывала горло, ногти погрузились в ладони. От унижения, нанесенного подлыми грабителями, что явились к нему домой и стали уничтожать родичей, закипели злые слезы.

Верхушки веж хрустнули, отлетели, как головки цветов, счиркнутых ножиком, брызнула мелкая щепа, в древесной пыли мелькнули тела стрелков. Столб с оглушительным ревом приблизился. Закатное солнце, багровое от злости, смотрело, как ворота прогнулись, из завала по ту сторону со свистом стали вылетать мешки с песком, камни.

Снаряды сшибали зазевавшихся горожан, проламывали грудные клетки, дробили ноги, безжалостно швыряли на обгорелые бревна. Раздробленные люди падали со страшными стонами. Взметались тучи золы, похожие на стаи мух.

Бревна задрожали, открылись широкие щели, ряд несокрушимых стволов мореного дуба заплясал, как гости на свадьбе, забрызгал белесыми обломками. Столб приблизился, воинов по всей стене обдало раскаленным воздухом, порывы ветра сдули, как пушинки, блещущие кольчугами тела, которые кувыркаясь улетели в сторону посада и проломили крыши домов. В струях кипящего воздуха мелькали зверские черты, уши рвал яростный рев.

Вежи с хрустом разлетелись, тяжелые обломки упорхнули в город, дома задрожали, рассыпались бревнами, подняв тучу пыли, унесенной горячим ветром. Створки ворот вышибло, разломало на части, как сухие листья, отдыхающих от бдения на стене воинов прошило острыми обломками и швырнуло прочь с чудовищной жестокостью.

Мостовая ощерилась поднятыми лагами, которые страшно хрустели, ломались и уносились ветром прочь. Столб миновал ворота, сдул сгоревшие дома, жадно вгрызся в целые: бревна лопались с оглушительным треском, как раздутый воздухом бычий пузырь, солома крыш безумно плясала, раскаленный воздух лизнул крыши гадким языком – вспыхнули ярким пламенем. Воздух насытился древесной пылью, плотной, густой, как каша. В яростном реве громадного столба потонули жалкие крики горожан, оставшихся в домах. В щепе мелькнули перемолотые тела.

Вобравший в себя древесную пыль, столб прошел по середке города, оставляя широченную канаву с ровным дном, и всей яростью обрушился на каменную стену детинца. Кракнуло оглушающе, камни расшвыряло в стороны, стена княжьего терема ощерилась рваными пробоинами. Пыль осела во дворе высоченными холмами, похоронила челядь, резервное войско. Поверху древесной каши некоторое время шевелились бугры – люди отчаянно пытались выбраться наверх, но вскоре пыль окончательно улеглась ровным слоем.

Столб довольно рыкнул, ввинтился в землю, раскаленный воздух нехотя остыл. Мучительную тишину разорвали вопли ужаса, боли, обреченности. Яромир вырвался из-под опеки Стрыя, глянул на город, закричал раненым зверем. Буслай приподнялся, челюсти окаменели, по пыльным щекам покатились горючие слезы. Лют качнулся: оглушительный звон разрывал голову, от бешенства перед глазами мельтешили темные круги.

Стрый глянул на город, соскочил со стены, сапоги погрузились в слой щепок, как в песок. Великан пошарил, небрежно вытащил за шиворот пастушка, сказал с грубоватой нежностью:

– Говорил тебе, дома сиди.

Ивашка испуганно закивал и сунул руку за пазуху, чумазое личико посветлело: в ладонях появилась деревянная дудочка. Стрый оглушительно свистнул, людские стоны заглушил топот копыт, Гором злобно заржал, встал на дыбы. Воевода отпустил Ивашку, с высоты седла осмотрел пролом в стене, хищно сощурился, закатное солнце окрасило клыки кровью.

– Воины! – крикнул он зычно. – Вот и пришел наш кон. Так не посрамим славу предков, умрем, защищая свой народ!

Дружинные выслушали молча, без криков радости, с мрачными лицами, но глаза горели лихим огнем, плечи гордо расправились, собирающихся в боевые порядки степняков обливали презрительными взглядами.

Конное войско неспешно строилось по дну канавы, такой удобной, плотно утоптанной, никаких коварных норок, ям: кочевники налетят с быстротой стрелы, мигом порубят, сожгут город, но прежде захлебнутся кровью.

С уцелевших прясел бежали стрелки, выстраивались у пролома, спокойно пересчитывали стрелы, придирчиво осматривали луки. Дружинные, шелестя броней, сбегали со стен, строились в проломе, нарочито разминали шеи, поплевывали на ладони, весело смеялись. Они покажут грязным степнякам, как умирают мужчины!

Лют заспешил к пролому, Буслай кинулся следом, Ратьгой покряхтел, затопал было, но хриплый голос князя остановил:

– Погоди, воевода.

Ратьгой глянул на измученное лицо, в груди шевельнулось сочувствие.

– Чего, княже? – спросил тем не менее ехидно.

Яромир улыбнулся глазами, скомандовал:

– Уводи людей через тайный ход.

Воевода задохнулся от изумления, выпучил глаза:

– Княже, на кой я, старый хрыч? Пущай Стрый или Лют, мне-то на тот свет пора.

Вольга, стоящий в сторонке, буркнул:

– Это верно.

Ратьгой кинул неприязненный взгляд, смял ус в кореньях пальцев.

– А этот чародила остается? То есть ты хочешь, чтобы я ушел, а он пал с доблестью? Ну уж нет! Сам иди, народу князь надобен.

Вольга засопел от оскорбления, остро ощутил нехватку посоха. Яромир покачал головой:

– Никакой я не князь – навлек на племя беды. Нет, мне предстоит пасть сегодня, после моей смерти он не будет терзать землю, уйдет, ведь у него Умила. А ты, если ценишь меня хоть чуточку, уводи людей.

Ратьгой хрипел, плевался, столкнулся взглядом с князем – в воздухе зазвенело металлом. Воевода плюнул князю под ноги и затопал со стены, нарочито задев плечом волхва. Вольга проводил воеводу усмешкой. Ратьгой на земле заорал люто, призывая всех косоруких следовать за ним. К нему поспешно стягивались горожане: плакали, вздымали к небу руки, воевода орал в ответ, плевался, топал.

– За мной! – сказал он наконец, отчаявшись объяснить что-либо толпе. Горожане мигом умолкли, двинулись вереницей, из уцелевших домов выскакивали люди, в руках узлы с пожитками, вливались в людскую реку.

Яромир оглядел горожан, сердце упало: степняки доскачут до пролома прежде, чем первый войдет в тайный ход, а пешие воины не смогут сдерживать натиск так долго, чтобы все успели скрыться. Князь скрипнул зубами, пальцы отстегнули помятое корзно, на землю упал красный язык. Вольга глянул хмуро.

– Зачем, князь?

– Умру мужчиной, а не князем, – ответил Яромир просто.

Вольга не понял, хмыкнул подозрительно, затопал вслед. Остатки войска – едва ли наберется сотня – пропустили князя в первый ряд, волхва было оттолкнули, но кудесник рыкнул по-волчьи, продрался через облитые железными кольцами спины. Яромиру подвели коня, князь сел, оглядел пятерых всадников, улыбнулся невесело.

– Тем почетнее будет победа, – сказал громко.

Дружинные засмеялись одобрительно, грянули оружием в щиты. Вольга подошел к Люту. Пеший витязь с необычайным спокойствием смотрел на готовящихся к последней атаке степняков.

– Странно смотришь, – сказал волхв.

Буслай глянул подозрительно: что за шутки? Лют улыбнулся уголком рта, разогнал воздух ленивыми взмахами меча.

– Ненавидеть их? – спросил он презрительно. – Разве ненавидят диких животных? Нет, их просто убивают.

– Хорошо сказал, – молвил кто-то сзади.

Вольга глянул остро, подивился затаенной печали в глазах, мелькнуло сожаление, что не узнает подробностей похода, такого нелепого поначалу, но едва не спасшего княжество.

Степняки застыли ровными рядами, перед войском выехал бритоголовый степняк, солнце окрасило голову кровью. По рядам дружинников пронесся ропот облегчения, щиты загремели под ударами мечей и топоров, потемневшее небо с золотистыми подушками облаков дрогнуло от воинственного клича.

– Дядька Стрый! – пропищал тонкий голосок.

Воины недоуменно опустили глаза, под ногами юркнул худощавый паренек в посконной рубахе, продрался, как через чащу. Выскочил из первого ряда, кинулся к могучану на угольном коне. Стрый поднял мальчишку за загривок, как щенка, строго тряхнул, ожег взором.

– Ты почему здесь? – спросил грозно.

– Мне страшно, – пискнул пастушок.

Дружинные хохотнули. Яромир глянул на висящего мальчонку, улыбнулся почти беззаботно. Стрый деланно насупился:

– И решил прийти сюда, под удар?

– С тобой ничего не страшно.

Дружинные одобрительно зашумели. Буслай кивнул, подумал: с несокрушимым воеводой действительно не страшно, уж давно их стопчут, а Стрый будет крушить ворогов в одиночку, и неизвестно, кто падет первым. Воевода тряхнул мальчишку, рыкнул строго:

– Беги в тайный ход, дурачок. Будешь согревать песнями погорельцев, хоть как-то утешишь. У тебя хорошие песни, такие не должны пропадать.

Войско согласно загудело: верно, это скоморошьи горлопанки о том, кто кого и как, можно забыть, но у пастушка неплохо получается, подрастет – будет великим певцом.

Ивашка помялся, шмыгнул носом:

– Да кому нужны песни в лесу? Никчема я, пропаду.

– Все, иди! – рявкнул Стрый.

Дружинные вскрикнули, по ушам ударил стук копыт, степняки мчали галопом, окрест разлетались звериные кличи. Защитники закричали в ответ зло, задорно: плечи расправлены, глаза горят весело, готовы умереть достойно. Яромир оглянулся, поморщился: горожане едва дошли до двора детинца и пробирались сквозь холмы пыли медленно, слишком медленно.

Сторонние мысли вылетели из головы, вид конной лавы, ощеренной злобными оскалами, хлестнул холодной яростью, кровь наполнила мышцы тугой ярой силой, меч задрожал от нетерпения. Со стен полетели стрелы, жидкий рой канул в ряды, пропал втуне. И второй залп результата не дал.

Степняки злорадно захохотали, сабли превратились в полосы, крики стали вовсе не человечьи, звериные.

Буслай сплюнул досадливо, буркнул:

– Странно, вроде бедового спровадили, может, на стену пробрался?

Лют отмахнулся от бредовой мысли, впился взглядом в конную волну, в щелках глаз блеснуло льдом. Яромир свесился с седла, сказал на ухо волхву негромко:

– Вольга, что за колдовство?

Волхв помялся, шепнул быстро:

– Это не совсем волховство, княже, тут сила сродни богам, куды супротив нее стрелами. Я ведь говорил: едет к нам великий герой.

– Уже приехал, – буркнул князь, выпрямляясь в седле.

Степняки вскинули короткие луки, закатное небо заслонила туча стрел. Дружинные поспешно вскинули щиты, дробно застучало, вслед металлическому скрежету раздались предсмертные стоны. Строй дрогнул, но устоял, выпрямился яростно.

Хуже пришлось лошадям: знамо ведь, хочешь попасть во всадника, целься в лошадь. Из пятерых оставшихся под рукой коней четверо захрипели, груди ощетинились черным оперением. Всадники скатились кубарем, князя поспешно подхватили под руки, подняли. Вскрикнул и Гором: стрела коварно клюнула в ногу, отворилась красная щель, копыто окрасилось красным.

Стрый хмуро заворчал, мигом соскочил, потрепал животину по гриве сочувственно.

– Отвоевался, – сказал он горько. – Иди отсюда, не мешай.

Гором, сильно припадая на переднюю ногу, заковылял прочь, червец в глазах потух. Стрый глянул на степняков злобно, звуки топота перекрыл мощный рык:

– Трусы!

Степняки, похоже, услышали, нового залпа не последовало. Кочевники устрашающе зарычали, от обилия звериных оскалов рябило. Земля ощутимо тряслась, отчего воинов подбрасывало, но они стискивали зубы, рукояти в ладонях трещали.

Ивашка плелся, утирая слезы, хилые плечи тряслись, ноги вздымали груды щепок, швыряли в стороны. Грозный топот за спиной вырос, послышались крики боли. Мальчишка обернулся: в груди похолодело, затем полыхнуло гневом. Слезы испарились, стало легко и спокойно, грозные звуки заслонил нежный звон, загремели голоса: могучие, исполненные невероятной благой мощи. Голоса звучали ласково, говорили о чем-то, убеждали.

За спиной выросли крылья, Ивашка побежал, не касаясь земли, пальцы сжимали гладкое дерево. Неведомая сила повлекла, как мощное течение сухую веточку, Ивашка проскользнул сквозь ряды воинов.

Стрый ахнул, видя мальчонку, бегущего под копыта степняков. Воевода ринулся следом, но его ухватили за локоть, удержали.

– Не мешай, когда боги говорят, – сказал Вольга сурово.

– Какие боги? – буркнул Стрый ошалело.

– Не знал? Настоящий певец – глас божий.

Дудочка прилипла к губам, ноты затоптал стук копыт: отчаялся, сердце резануло ржавым лезвием, могучий голос успокоил, волосы будто пригладила материнская ладонь. Ивашка набрал полную грудь, щеки раздулись, как бока пузатых бочек, мелодия пробила грохот и грубые людские голоса. Пальцы ловко перебирали дырочки, мелодия вырисовывалась звонкая, веселая, ритмичная.

Лют мельком подивился, как одна дудка способна заглушить дробь копыт, разлить мелодию далеко окрест, но незримая волшба опутала, сердце ретиво подпрыгнуло, наполнилось горячей удалью. Лица воинов посветлели, изнутри распирала неведомая мощь, ноги непроизвольно задергались.

Ивашка дудел громче, веселее, в груди мучительно горело, но неведомые силы подпитывали. Щеки увеличивали голову втрое, окрестности города затопились разудалой мелодией.

Алтын хищно прищурился, губы искривились змеиной усмешкой. Повелитель вдавил пятки в конские бока, стремясь первым стоптать хрупкого юнца с дудкой, услышать сладкий хруст косточек.

Конь споткнулся. Повелитель рывком поводьев приподнял, поморщился оглушительному ржанию. Сзади удивленно гомонили, ласкающая слух дробь копыт дала сбой, лошади испуганно храпели, степняки черно бранились.

Конь резко встал, копыта сковырнули большие комья, Алтын едва не вылетел через голову. Сзади раздались оглушительная ругань, ржание, шлепки тяжелых тел. Грохот догонял, клубок сплющенных человечьих и лошадиных тел накрыл неустрашимого Повелителя.

Лошади дергались в такт музыке, взлягивали, всадники сыпались железным горохом, стоял жуткий треск костей, жуткие вопли. Очарованные кони метались по канаве, копыта окрасились кровью, при затейливых коленцах воздух насыщался каплями размером с кулак. Задние ряды заполошно натянули поводья, кони осели задом, сзади навалились не видящие свалки степняки: загрохотало, из огромного клубка вылетели измочаленные тела, плеснуло красным.

Ивашка выдул последнюю ноту и со счастливым вздохом обмяк. Защитники вздрогнули: по тому, как распластался пастушок, ясно – больше не встанет. Воины затряслись от ярости, груди разрывало острое чувство.

Яромир шагнул вперед – перед глазами мутная пелена, трясся, будто на морозе, – и закричал неистово, не в силах сдержать могучую, древнюю силу, вспенившую кровь священным огнем:

– Слава!

Воины двинулись за князем, бегу не мешали ни полпуда плетеных колец, ни оружие, ни смертельная усталость осады. В груди полыхало неистовое пламя, на глазах вскипели слезы, каждая жилка трепетала в священной ярости.

– Слава!

Горожане остановились, глаза мужчин загорелись мрачным огнем. Медленно двинулись они к пролому, подхватывая на ходу камни, обломки бревен, досок.

Неведомая мощь переполнила, выплеснулась через край, побежала грозной лавиной. Слезы лились ручьем, жаркий огонь кипятил кровь: тела вот-вот разорвет, не в силах вместить ярую силу. Ненависть к проклятым захватчикам, явившимся жечь и рушить созданное тягчайшим трудом, безнаказанно убивать, насиловать женщин, душила, но вместе с тем придавала силы, невероятную легкость в теле.

– Слава!!!

От громового крика небо раскололось. Князь перемахнул через раздавленную лошадь, меч впился в ошеломленного степняка. На лицо брызнуло горячими каплями, Яромир слизнул языком, захохотал мощно, победно.

Степняки тонко взвыли: разъяренные кременчане нахлынули, хряскали колья, шеломы вминались в головы, плескало красным, острые камни пробивали виски, засыпали мозг обломками переносицы, десятки голых рук тянулись к разорителям, в воздух взлетали куски тел.

Кони дико ржали, стоптали нескольких защитников, но руки с мечами и кольями молотили по животным: священным, но осквернившим себя тем, что принесли на спинах орду убийц. Священная ярость защитников родной, оскверненной земли взорвалась кровавым водоворотом.

Стрый люто заревел, меч рубил ворогов, половинки разлетались в стороны, сшибали напуганных степняков. Огромный меч заляпался от острия до рукояти, кровавая полоса со свистом резала воздух, ряды степняков взрывались сочными брызгами, будто разбитые тыквы с водой. Воевода разрубал всадников вместе с конями, превратившись в ненасытного упыря, от чьего страшного рева степняки падали без чувств, а коней парализовало ужасом.

Руку встряхнуло, меч застрял в груде костей людей и животных. Стрый выпустил липкую рукоять, ладонь смяла степняцкую харю, как сухой цветок, испуганный конь вскрикнул от железной хватки за задние ноги, земля ушла из-под копыт. Конь дико завизжал, воевода размахнулся, живая дубина врезалась в ряды степняков. Громко хрястнуло, истошно завопили, тела отбросило, как сухие поленья, под ногами зачавкал красный кисель.

Степняки дрогнули, сила Повелителя питать перестала, ярость защитников города обрушилась тяжкой дубиной, доселе неустрашимые сердца поразил страх.

Уцелевшие нахлестывали коней, мчались прочь, побросав оружие. Горожане бежали следом, люто орали, падали, вставали, в гигантских прыжках стелились в воздухе. Кони, пойманные за ноги, заваливались набок, придавливали седоков, разъяренные люди накрывали их кучей, оставляя трепещущие бесформенные куски.

Из травы выскочил огромный волк, рвал степнякам глотки, шерсть слиплась влажными сосульками. Обгадившиеся степняки проломили конские бока, умчались, оставив волны удушливой вони.

Усталое, изможденное, обескровленное воинство повергло в бегство многократно превосходящую орду.

Глотки разрывались ликующими криками, глаза ослепли от слез, невероятно горячих, жгучих. Безумная ярость разрывала на части, люди метались по окровавленному полю, лихо плясали, орали во все горло:

– Победа!

Глава двадцать четвертая

Умила нервно ходит в шатре. Ножки пинают резные столики, жалобно звенит посуда, фрукты раскатываются по войлочным подушкам, драгоценные изделия летают из угла в угол, плошки с жиром опасно качаются, едва не расплескивая горячее масло на нежные ткани. У отодвинутого полога хмурые стражи молча смотрят на буйство женщины. Переглянувшись, задергивают ткань.

Княгиня останавливается: грудь тяжело вздымается, ладони прижаты к сердцу. Мышца тревожно ноет – боль тонкая, острая, сверлящая. Бьет неожиданно, в прекрасных синих глазах дрожат слезы. Пальцы нещадно теребят роскошную медовую косу.

В груди ноет невыносимо. Умила тонко вскрикивает, пол привечает жестко. Гибкое тело бьется в судорогах, облегчение приходит много позже. Встает на дрожащие ноги. Так и тянет прилечь на ворох мягких подушек, успокоить нервы чашей ароматного вина…

– Случилось нечто страшное, – бормочет княгиня в ужасе.

Лицо осыпано морозом, без всякого зеркала понимает, что белее муки. Невольно морщится: такая бледность ей не идет, губы становятся темными, некрасиво.

Тело согревает озорная удаль, губы раздвигаются в презрительной усмешке, величаво подходит к пологу, в глаза ударяет закатный свет, стражи глядят хмуро.

– Мне надо уйти, – говорит Умила приказным тоном.

Степняки, переглянувшись, качают головами.

– Повелитель велел тебе оставаться здесь, – говорит один, посмуглее – волосы настолько черные, что отливают синевой. – Мы тебя не выпустим.

Умила испепеляет его взглядом, сердито задергивает полог. Коса дергается в пальцах, мозг лихорадочно ищет выход. Предчувствие тяжкой беды усиливается: ей надо быть там, рядом с мужем.

Взгляд падает на золотой кувшин: изящный, пузатые бока покрыты затейливой резьбой, вычурная ручка поблескивает драгоценными камнями. Металл холодит ладонь, сердце оглушительно бухает, ребра болезненно хрустят, а грудь тяжело подпрыгивает.

– Эй, вы, – говорит она с взволнованной хрипотцой, – пусть один поможет мне.

Стражи молчат, потом доносится неуверенный голос степняка:

– Нам нельзя входить, Повелитель убьет.

Умила сглатывает ком, говорит стервозно:

– Повелитель убьет, если скажу, что вы отказали в помощи. Ну же! Я жду, дело мелкое, никто не узнает. Впрочем, если хотите испытать гнев Повелителя…

После тягостной паузы полог шуршит, степняк входит неохотно, моргает, привыкая к освещению шатра.

– Что надо сделать, госпожа?

Умила тычет изящным пальчиком:

– Смотри туда.

Страж недоуменно поворачивает голову, почувствовав движение воздуха, запоздало дергается. Бок кувшина шмякает в висок, ровное гудение заглушает тонкий хруст. Степняк нелепо дергается, черные волосы в крови. Умила поспешно склоняется над упавшим, в руках сверкает боевой нож. Насторожившийся страж входит в шатер, горло полыхает острой болью.

Умила брезгливо отодвигается от брыкающегося тела и стремительно выбегает наружу. Стан степняков почти безлюден, легкораненые неспешно прохаживаются возле шатров, горят костры, в воздухе витает запах жареного мяса.

Конюх неспешно расседлывает лошадей, удивленно отскакивает от прекрасной женщины с ножом, от взгляда холодных синих глаз дрожит, убегает с криком. Умила досадливо морщится, страх подстегивает, лошадь, всхрапнув, идет за натянутым поводом.

Степняки вяло вскрикивают, немногочисленные воины охранения запоздало бросаются в погоню. Но изящная спина полонянки стремительно исчезает из виду. Поразмыслив, решают не преследовать: скачет к осажденному городу, там сыны степи ее и схватят.

Умила пригибается к гриве, ветер колет глаза, с лезвия ножа срываются крупные капли. Бока лошади хрустят, животина ржет оскорбленно, прибавляя ходу. Сердце княгини стучит часто-часто, но в животе стынет глыба черного льда.

На небоземе видны конные ряды, сердце Умилы падает. Стиснув зубы, решает рвануть напролом.

Всадники приближаются, тонкие полукружья бровей княгини взлетают на середину лба. Неустрашимые сыны степи позорно улепетывают, в глазах плещется страх. Лошади, хрипя, плюются пеной, но напуганные хозяева бьют их по бокам, колют шеи ножами.

Волна радости растекается по телу, Умила улыбается, сердечко сжимается от предвкушения встречи с любимым. С Яромиром.

Старик в парчовом халате мельком провожает всадницу в зеленом платье, кривя губы. Накатывает волна страха. Такого же сильного, как испытывал маг, когда ярость лесных дикарей сломила дух Повелителя, а его самого растоптали.

Груда конских тел вперемежку с лепешками степняков разлетается, туши бухаются в вязкую жижу, брызжа грязевыми потоками. Защитники удивленно смотрят на рослого бритоголового степняка: рубаха насквозь пропитана красной грязью, на мече комья земли, но глаза горят ненавистью, от него расходятся тягучие волны угрозы.

Воин подлетает, меч косо падает, ответного движения никто не замечает, клинок гридня распадается, алая щель пересекает шею, голова скатывается страшным колобком, лицо утыкается в грязь. Буслай, ахнув, перехватывает топорище поудобнее, на плечо падает тяжелая ладонь.

– Погоди, – хрипит Лют. – Не твое дело.

Буслай даже не возмущается – голос витязя полон мрачной мощи, – кивает только. Алтын со звериной усмешкой поджидает трех воинов: Яромира испепеляет взглядом, на Стрыя глядит презрительно, на Люта смотрит смятенно.

– Я хочу, чтобы ты знал, – говорит Лют тяжко. – Я навсегда отравлен твоей кровью, знай, я не пожалею никаких усилий, чтобы вытравить эти поганые капли.

Алтын молчит, стыд перед побратимом сменяется темной, подсердечной ненавистью. Стрый освобождает меч, придерживает Яромира.

– Погодь, князь, – говорит хмуро. – Вражина чересчур силен.

Алтын глядит на Яромира уничижительно, презрительно плюясь. Солнце приобретает цвет венозной крови, облик Повелителя сочится злой силой, глаза горят убийственным пламенем, загустевшая тень пожирает землю. Стрый, выжав бороду, легко шагает, с обоюдоострой оглобли падают вязкие капли, поднимая тучу брызг на размокшей земле.

Защитники со злорадством смотрят на степняка: по сравнению с могучаном – подросток, меч кажется длинным ножиком. Исход схватки, к вящей радости изможденных горожан, предрешен. Яромира тянет немедля скакать в стан степняков, выручать милую. Князь стыдится, но на сходящихся воинов смотрит нетерпеливо.

Стрый бьет мощно, страшно. Алтын выставляет руку, лезвия противно звякают, рой жирных искр обжигает смуглое лицо. Воевода молниеносно поворачивает кисть, лезвие вспарывает воздух в опасной близости от степняцкой шеи. Повелитель, злобно рыча, уклоняется от длинной полосы, от отдачи блока рука немеет.

Великан наступает мощно, уверенно, несокрушимо. Алтын качается под ударами, как хилое дерево на сильном ветру. Могучан теснит, давит плечом. Горожане радостно вскрикивают, глядя на суматошно переступающего ногами степняка.

Буслай смотрит, раскрыв рот, невольно дергая руками вслед движениям воинов – гридень жадно запоминает схватку. Сзади незаметно подходит Вольга: лицо волхва хмурое, он-то видит, что степняк отбивается все увереннее, пробует атаковать. Лют переглядывается с Яромиром, в обоюдной тревоге оба нервно переступают, будто собираются кинуться на подмогу.

Стрый двигается легко и красиво, длинный меч бьет из любой позиции, степняка отшвыривает.

Степняк быстро ударяет. Стрый небрежно уклоняется от размазанной полосы, под следующий удар подставляет клинок, давя плечом. Алтын напрягает силы, рубашка трещит по швам, на землю падают грязные лохмотья. Торс степняка бугрится чудовищными мышцами, литые шары перекатываются, как камни в мешке, канаты жил красиво подчеркивают несокрушимую мощь.

Пятки Стрыя скользят, могучан сдвигается назад. Алтын злобно улыбается в озадаченное лицо. Воевода, качнувшись в сторону, избегает удара острой полосы и накрывает лицо противника рифленым валуном кулака. Горожане кричат ликующе: степняка подбрасывает, как пустой тюк, спина глубоко проминает землю.

Воевода, хищно шагнув, бьет с такой силой, что подставленный меч отшибает на обнаженную грудь, по литым пластинам мышц течет темная струя. Стрый взрывается градом ударов, гоняя степняка, как горошину по столу. Яромир сжимает кулаки, в груди нарастает острое чувство, рвет сердце в нетерпении: сейчас с главным врагом будет покончено.

Коварный удар острием как копьем отшвыривает Алтына, и степняк на миг теряет из виду противника. Стрый молниеносно бьет сбоку, степняк поворачивается, закатное солнце светит в спину. Воевода заносит меч над головой. Повелитель привычно выставляет иззубренное лезвие, но могучан поворачивает кисть – окровавленное полотно, пробив черную тень, увязает в земле.

Степняк страшно орет, защитники со стоном зажимают уши – меж пальцев текут горячие струи. Кровь стынет, сердца застывают кусками льда. Алтын, держась за левую половину груди, громко стонет. Стрый с хмурым лицом проворачивает меч. Чудовищный вопль оглушителен, люди катаются по земле, крича от боли. Алтын ревет зло, предсмертно, в горле булькает, изо рта хлещет черная кровь.

Стрый покачивает головой, в глазах мелькает сочувствие. Лицо степняка чернеет, от ярости глаза горят красным. Алтын с диким ревом надвигается, но скорченная тень заставляет отступить с визгом. Пробует отойти назад, но тень, пришпиленная к месту, махая руками не в такт хозяину, неведомым образом его удерживает.

У хрипящего Алтына подгибаются ноги, меч втыкается в землю. Стрый со скучающим взором опускает ладонь на рукоять. Колени степняка разгибаются, с ужасным криком Алтын взлетает. Перед глазами Стрыя мелькают ноги, кольчуга на спине со звоном лопается, страшная боль разрывает печень.

Воевода, злобно рыкнув, выдергивает меч из земли, Алтын поспешно тычет острием еще раз, разрубая хребет, поворачивая клинок в ране с жутким скрежетом. Стрый, вздрогнув, вытягивается в струнку, лицо бледнеет, ошеломленные защитники молча смотрят на падающее, будто многовековой дуб, тело. Земля вздрагивает, жалобно всхлипнув, меч воеводы выпадает из могучих пальцев.

Над полем висит горестный стон, вопли ужаса, на могучего степняка смотрят с суеверным страхом. Воины ошалело трясут головами: не верим, не верим.

Алтын шагает вперед – уверенно, ровно. Рана затянулась бесследно, острие меча указывает на Яромира. Лют идет было следом, но твердый взгляд князя его останавливает. Приходится яростно сжимать кулаки. При взгляде на поверженного могучана сердце режут на части ржавые лезвия – медленно, со злым удовольствием, мелко кромсая застывшую мышцу.

Яромир смотрит Алтыну в глаза. На миг опаляет неистовой мощью, ненавистью. Встряхивает головой, гордо выпрямляясь. Повелитель смотрит на княжий меч презрительно, коротко хохочет:

– Надеешься одолеть? Глупец, я бессмертен, единственный, кто мог навредить, уже лежит.

Яромир смотрит на распростертого Стрыя, смаргивая слезу.

– Ты на моей земле, – напоминает холодно.

– Ну-ну, – хмыкает Повелитель язвительно. Смотрит с недоумением: неужели Умиля променяла его на этого слизняка? Губы кривятся в глумливой усмешке. – Помнишь, я говорил, что она будет моей? Так и случилось. Отныне она принадлежит мне.

Яромир пошатывается – кожу будто окатывают крутым кипятком, мышцы превращены в рыхлую кашу.

– Ты лжешь, – стонет слабо.

Алтын злорадно хохочет, от громыхания в закатном небе защитников города пробирает дрожь.

– Ты ничтожество! Наконец она познала настоящего мужчину. Того, кто ради нее разрушил могучее тцарство, разрушит еще, бросит к ее ногам сокровища мира! А что сделал ты?

Яромир оглядывает поле, усеянное трупами, лужи крови – густые, с темными комочками, останавливает взгляд на уродливом пятне золы: канава уничтожила остатки сада, лишь по краям корчатся обгорелые стволы.

– А я посадил сад, – отвечает тихо.

Алтын смеется глумливо, смахивая из уголка глаза слезу. Лицо ожесточается, степняк мигом оказывается рядом, громко звенит, князь отлетает на пару шагов. Алтын, ухмыляясь, крутит мечом:

– Как сладко будет поразить тебя твоим подарком.

Яромир усмехается. Алтын с ревом обрушивает удар. Клинки сшибаются с жутким лязгом. Князь устоял с трудом, выставив руку навстречу размазанной полосе. Плечо отзывается хрустом.

Повелитель налетает железным смерчем, жутко звенит, снопы искр, жирных, как навозные мухи, разлетаются, опаляя лица. Степняка окружает гудящая стена – Алтын бьет люто, вливая в каждый удар нечеловеческую силу, глаза полыхают пекельным огнем, волнами прет могучая сила, давя, пригибая к земле.

Яромир отбивается скупыми движениями, бирюзовые глаза блестят льдом. Алтын хрипит бешеным зверем, ярится, брызжет слюной: проклятый Арам выдерживает натиск неведомо как. Повелитель похож на мелкую собачонку, что прыгает подле могучего пса, мелко лает, трясется от злобы, но поделать ничего не может.

Алтын оглушительно взревывает, меч светится от вливаемой силы, на князя падает раскаленная полоса. Яромир брезгливо уклоняется, будто от грязного всплеска, рука Алтына гудит от удара.

Алтын отшатывается, с недоуменным лицом бросается, как бешеный бык, меч режет воздух слепящими ранами. Подставленный клинок разбивает наступательный порыв, степняк, покачнувшись, поспешно отступает.

Князь медленно теснит степняка: тот ревет, как медведь перед воином с рогатиной, глаза полыхают жутко, разгоряченное тело плавит воздух зыбкими ломтями, незримые волны силы расплываются округ, людей корежит, им дурно… Но князь теснит врага: лицо спокойно, чуточку бледно, в глазах отражается озверелая рожа.

Люди следят за схваткой завороженно, сердца тревожно сжимаются при каждом ударе, глаза светятся надеждой. Лют слышит стук копыт, настороженно оглядывается, брови ползут вверх при виде всадницы: зеленое платье трепещет на ветру, роскошная коса перекинута через плечо, в руке заляпанный нож, глаза горят тревогой.

Алтын кидается в бешеную атаку, отлетает, отброшенный с пугающей легкостью. В глазах князя видит смерть.

– Это моя земля, – говорит Яромир устало.

Алтын чувствует, как силы плодородной земли, покрытой густыми лесами, полноводными реками и прозрачными озерами, вливаются в противника, ярость земли переполняет губительной мощью, и с холодком понимает: следующий удар не отразить.

От женского крика Яромир вздрагивает, неверяще оглядывается. Глаза полыхают радостью, губы неудержимо растягиваются.

Грудь разрывает жестокая боль, меч шлепается в размокшую от крови землю, князь видит торжествующую ухмылку, в глаза бросается закатное небо.

Горожане надрывно рыдают, в сердцах гнездится неописуемый животный ужас. Алтын нависает на Яромиром с радостным блеском в глазах. Меч пробивает грудную клетку, поворот кисти разворачивает рану. Вздрогнув, князь замирает.

Над полем виснет отчаянный женский крик. Алтын смотрит на Умилю с нежностью и любовью. Бледная, как смерть, княгиня спрыгивает с седла, увязая в размокшей земле.

Алтын, шагнув навстречу, распахивает объятия.

– Ты свободна от старой любви, Умиля, – говорит ласково. – Теперь ты моя, любимая.

Умила отталкивает степняка, рванувшись к павшему супругу. Алтын ежится от надрывного плача. Умила припадает к мужу, платье напитывается свежей кровью, нож падает на землю, ладони сжимают милое лицо. Княгиня целует холодеющие губы.

Повелитель смотрит непонимающе, губы медленно раздвигаются:

– Умиля, не плачь, любимая. Он мертв, город разрушен, тебе больше некого любить, кроме меня.

Княгиня с нежностью всматривается в лицо Яромира, пальцы, опустившись на веки, закрывают застывшие глаза. Умила, поцеловав мужа в лоб, утирает слезы. Рядом бубнит Алтын, смысл слов теряется, да и неважно это комариное зудение.

– Любимый мой, – шепчет ласково, гладя бородатую щеку. – Прости меня, я была неверной женой. Надеюсь, на том свете возьмешь хотя бы служанкой.

Тонкие пальцы хватают рукоять ножа, лезвие жадно вгрызается под левую грудь. Умила, вытянувшись в струнку, прижимается к мужу, руками крепко оплетая шею Яромира, со счастливым вздохом замирает.

Алтын захлебывается криком, рот немо раскрыт, как у рыбы на берегу, кровь отхлынула от лица. Меч выпадает из безвольных пальцев, степняк со страшным стоном прижимает ладони к груди, колени упираются в землю. В горле ужасно булькает. Повелитель жалобно скулит, в груди оглушительно лопается. Степняк дергается, словно пронзенный копьем, тяжело заваливается набок, будто сломанная башня.

Темный солнечный луч, брезгливо соскользнув со степняка, жалостливо освещает князя и Умилу: на бледном женском лице застыла улыбка.

Глава двадцать пятая

Солнце весело отражалось от водной зыби, кололо глаза крохотными копьецами. Буслай сердито щурился, отводил взор. Лют тер мокрые глаза, шмыгал носом. Сзади печально ржал Гором, лошадь Буслая фыркала сочувственно.

Хоробр зашел в реку по пояс, толкнул плот на середину. Течение неспешно подхватило, понесло с мрачным достоинством. Броня Стрыя ярко сверкала, сбоку пристроился верный меч. Лицо могучана настолько казалось безмятежным, живым, что сердце Буслая обмерло: ну когда воевода проснется?

Лют вышел на берег, втроем долго смотрели на Стрыя, пока плот не скрылся из виду. Волос-Змей, хозяин водной стихии, упокоит сына как подобает. Буслай хлюпнул носом, отвернулся от солнечной глади, губы скривились:

– Какого ляда здесь позабыл?

Гором согласился недовольным фырком. Лют кивком приветил Вольгу. Волхв зыркнул хмуро: лицо изможденное, печальное.

– Бояре тебя ищут, – сказал Люту. – Крада для Яромира и Умилы готова.

Лют кивнул, молча пошел. Гором прихрамывал следом. Вольга глянул на Буслая остро, гридень скорчил рожу, взобрался в седло, в поле растаял стук копыт.

Лют поглядел на поле, уголок рта дернулся – воронье облепило павших черными копнами: долбили черепа, рвали волоконца мяса. Люди отгоняли их палками, птицы каркали недовольно, взлетали, на землю падали черные перья.

Из разрушенного города вышли люди, вереницы тянулись к свежему холму, где на деревянном помосте лежали князь с княгиней. Нежные женские ручки сцепились на шее с такой силой, что не смогли разнять, так и оставили, намертво прижатой к мужу. При виде счастливой улыбки сердца горожан рвались на части, щеки блестели мокрыми дорожками.

Вольга глянул на угольную гору, глаза Горома полыхнули червью.

– Он говорит, что Стрый обещал тебе отдать, если что случится, – сказал волхв мрачно.

Лют кивнул, припоминая бой с псоглавами, во рту разлилась горечь.

– Да, привалило счастье, – сказал невесело. – Лучше скажи: откуда он взялся?

Гором ржанул недовольно, Вольга усмехнулся злорадно, молвил:

– Было время, мы вместе учились у старого волхва Добровлада. – Волхв хохотнул, глаза затуманились.

Лют спросил непонимающе:

– Добровлад учил коня?

Гором заржал, краснота глаз блеснула весельем. Вольга покачал головой:

– Он не всегда был конем… ну, с виду не всегда, а по уму – да.

Гором заржал злобно, попытался цапнуть волхва за плечо. Вольга небрежно уклонился, продолжил:

– Вот и не удержался, стал ведьмаком. Ладно бы сидел тихо, пакостил по-мелкому, но нет, поперся куда не следовало.

Лют затаил дыхание, распахнул широко глаза, на Горома посмотрел с опаской.

– И что? – спросил он с жадным любопытством.

– Ну что? Попер супротив Волоса, вишь, какой теперь красивый? Раз в год возвращается в человечью личину.

Лют посмотрел с распахнутым ртом. Гором понурил голову, ржанул печально.

– Так и останется до смерти?

Вольга пожал плечами:

– А кто его знает? Но отныне у тебя верный спутник.

Лют представил себя на спине угольной горы, усмехнулся. Вольга глянул на синее безоблачное небо, сощурился, смахнул слезу.

– Говорят, ты не хотел отдавать тело вождя, – спросил он неожиданно. – Почему?

– Моя воля – оставил бы в поле, – сказал Лют зло, – еще бы и порубил на части. Слышал, что говорят наши? Уважают за храбрость, сочувствуют неразделенной любви!

– Так и есть, – кивнул волхв. – Отчего не по сердцу?

– Претит звериная любовь, – сказал Лют честно. – Понимаешь, Яромир – человек, обустраивал княжество, защищал землепашцев, лучших из людей.

Вольга глянул удивленно: хоробр признает, что его занятие не самое лучшее? Лют продолжил:

– Если дурак сравнит дары Умиле, то отдаст предпочтение грудам злата от Алтына, а на сад глянет презрительно.

– А сад ценнее? – спросил волхв с подначкой.

Лют сказал горячо:

– Конечно! Ведь золото и каменья Алтын не создал, не огранил, попросту хозяев ограбил, убил. Так и животные поступают, несут самкам задранного зверя, червячков. А сад он сам посадил, ползал по холму с утра до ночи, грязный от ушей до пят. И еще рычал на меня, когда вызвался помочь. Такого никакой зверь не сделает. Алтын и есть зверь, грязный, дикий, вонючий.

Вольга хмыкнул:

– Но ведь воин был славный.

– Воин – кто защищает слабого, а у него слава убийцы, – отрубил Лют. – Эх, Вольга, еще долго будут превозносить вот таких хероев, дураки – подражать, а женщины… нет, просто самки будут мечтать о случке. Но мир улучшат те, кого презирают и чей труд не ценят. Простые пахари, научившиеся видеть во встречных людей, а не диких животных, создавшие ремесла, песни, обычаи гостеприимства… А тело не хотел отдавать, чтобы дураки не пели о великом герое. В горах слышал песнь о себе: многое переврано, искажено. Чую недоброе, Вольга: пройдет время, память выцветет, те, кто был далеко отсюда, легко поверят во всякие враки. Это ж так удобно: одержать победу без единого взмаха меча, надо лишь подождать, пока не утрясется, и говорить без умолку. Помнят не то, что было, а о чем говорят. Вот и Алтына возвеличат в песнях: как же, не за деньгами пришел, ради любви.

Вольга покивал, с грустью в глазах сказал тихо:

– Ты прав, что странно для такого умелого бойца. Я-то думал, что у вас мозги в шеломе.

– А у тебя… – начал было Лют, но волхв примирительно выставил ладони:

– Ну, что горячишься? Просто пошутил. А насчет любви ты прав, – добавил он озорно. – Я свою любушку у Ратьгоя отбил песней.

– Ты?!

– Я, – хмыкнул волхв смущенно. – Столько ночей не спал, подбирал слова, огранивал, глаза от слез ослепли. Но повезло мне, милая оказалась настоящей женщиной, пошла за блеском моей души, а не Ратьгоевых трофеев.

Лют скривился: его любовь к Чаруне тоже звериная. В сущности, ничего не смог создать, лишь бахвалился полчищами неубитых чудищ, город взялся отстраивать, не им выстроенный, на чужом хвосте захотел въехать в ирий. Вольга глянул на содрогнувшегося хоробра, понял неправильно, проскрипел противно:

– Только об этом молчок, а то обращу в кобылу да пущу ко всем племенным жеребцам княжества.

Лют молча кивнул. Гором ржанул строго, оттеснил угрожающего хозяину волхва. Вольга досадливо поморщился. Витязь разглядел среди людей у проломленной стены фигуры Буслая и Нежелана. Гридень что-то яростно выговаривал, бедовик втянул голову в плечи, понуро слушал. Вольга усмотрел, скривился.

– Избавься от него, – сказал настойчиво. – Ведь принесет одни неприятности.

– А мне без трудностей жить скучно, – огрызнулся Лют.

Вольга махнул рукой, отстал от сердитого гридня, уходящего размашистыми шагами. Гором, прихрамывая, держался сбоку, на волхва глянул с презрением. Буслай заметил радостный взгляд бедовика, прекратил ругань, улыбнулся хоробру хмуро.

Лют оглядел печально разрушенный город. Ветер бросал волны трупного запаха, на павших виднелись черные хлопья воронов, мелькнуло волчье тело, серый тащил труп за ногу. Прекрасная земля испакощена, город разрушен, множество людей погибло. Лют глянул на княжью краду, по хребту пробежал холодок.

«Мир жесток, несправедлив», – подумал он горько. Кровь льется каждый миг, горят посевы, насилуют женщин. Очень легко разрушать, результат мгновенный, всем заметен, а славы такие деяния приносят неизмеримо больше: недаром сволочь Яндалус Завоеватель остался в памяти, а строитель Усуда – нет. Только из дикости тянут отнюдь не мечемахи.

Понятно, почему в кощуне о пленении Перуна и пришествии тьмы бога освобождает кузнец. Может, и не было такого, но кузнец – знак того, что людей возвеличит не война, а искусство и ремесла. Да и Перун – в первую очередь бог грозы, питающей хлебные поля, а уж потом воин. Род создал мир, а Сварог, Небесный Кузнец, улучшил творение. Теперь очередь людей, надо лишь оградить творцов от всяких алтынов и яндалусов.

Лют тяжко вздохнул, Буслай посмотрел подозрительно, буркнул:

– Да не бил я его, зря беспокоишься.

Нежелан кивнул. Лют сдержанно улыбнулся. Царапнуло острым взглядом, разглядел бояр: смотрят требовательно, теперь в княжестве двое воевод – он и Ратьгой. Витязь кивнул, пошел неспешно к краде, думы о восстановлении города захлестнули, деловито перебирал сроки работ.

Буслай нагнал, запнулся, Нежелану достался хмурый взгляд. Бедовик невинно потупился, зашагал позади. Буслай глянул на бояр неприязненно: ишь, раскомандовались, будто без них не знают, что делать.

– Лют, они ведь ждут, как-никак старшие над нами, пока князя не выберут. Почему не подошел?

Хоробр глянул кисло, сказал со вздохом:

– Я не им служу, делать мне неча, как прислуживать швали. У меня другие владыки.

Лоб Буслая пошел глубокими складками, гридень глянул на бедовика, ответа не дождался, облил презрительным взглядом: что еще от тебя дождешься, кроме пакости?

– Я не понял, эт кто? – спросил Буслай.

Лют скупо улыбнулся, сказал недоумевающему гридню:

– Те, кого мы должны защищать.

Оглавление

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Часть вторая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

Часть третья

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

Реклама на сайте