«Заклятие предков»

Александр Прозоров Заклятие предков

Печора

Узкий санный след, местами занесенный снегом и кое-где отмеченный темными пятнами конских катышков, тянулся по белой пустынной полосе, плавно изгибающейся меж череды стройных сосен и мрачными еловыми зарослями. Прошедший недавно обоз оставил после себя и несколько щедрых пучков соломы, и горстку зерна, что, вероятно, высыпалась из протершегося мешка. Сущая мелочь для тяжело нагруженных путников — и целое сокровище для здешних, неизбалованных подарками, обитателей.

Серая полевка, отделившись от пышного красноватого кустарника, стремительными полуметровыми прыжками домчалась до просыпанной ржи, остановилась, торопливо поглощая утонувшие в снежном пухе зернышки. Судя по количеству следов, была она здесь уже не в первый раз, но неведомая мышиная берегиня так и не допустила нападения на нее ни бесшумной когтистой совы, ни пронырливой лисицы.

Внезапно меховой комочек замер, приподняв голову, настороженно к чему-то прислушался, а потом во всю прыть пустился назад, к кустарнику. А между деревьями заметалась громкая заунывная песня:

Об этом, товарищ, не вспомнить без слез, Как двух инженеров послали в колхоз, Их вывели рано, и дали на них Огро-омное поле, огро-омное поле, Огро-о-о-омное поле… Одно — на двоих. Огромное солнце им лысины жгло, Огромное поле сурепкой цвело, Им в руки впивался колючий осоо-о-от… Но шли инженеры, но шли инженеры, Но шли инженеры вперед… и вперед…

Из-за поворота, следуя по санному следу, неспешным шагом выехал всадник. В толстом суконном налатнике, подбитом гладким бобровым мехом, в лисьем малахае, длинные наушники которого опускались до самых плеч, в пухлых заячьих рукавицах и в таких же толстых, заправленных в валенки, бурых шароварах, путник походил бы на небогатого боярского сына или весьма зажиточного крестьянина, если бы не длинная кривая сабля, что болталась сбоку, постукивая кончиком ножен по притороченному к седлу, круглому щиту, окованному железной полосой. Здесь, на Руси, пока еще мало кто предпочитал прямому обоюдоострому мечу это легкое, но куда более смертоносное оружие — так что одинокий воин, который вел в поводу навьюченного всего лишь парой чересседельных сумок чалого заводного коня, был отнюдь не так прост, как могло показаться на первый взгляд.

Впрочем, кто бы и как бы тщательно ни вглядывался в странствующего ведуна, истинная история его попадания в этот мир была слишком невероятна как для здешних обитателей, так и для физиков далекого двадцать первого века. В нее не поверил бы никто, даже расскажи ее путник сам, но Олег Середин отнюдь не стремился делиться своим прошлым, ставшим одновременно и будущим, со случайными знакомыми.

Ужасная боль нарастала в спине, Хотелось упасть и лежать на земле, Но начата грядка и бро-о-оси-ить нельзя-я-я-я!!! «Дотянем до леса, дотянем до леса, Дотянем до леса», — решили друзья…

Поравнявшись с кустарником, Олег натянул поводья и повернул голову, разглядывая полянку, что обнаружилась за густым ивняком. Хорошая, уютная, прикрытая со всех сторон от посторонних глаз. Не то что бы ведун боялся внезапного нападения — просто привычка заботиться о своей единственной шкуре уже успела въесться ему в плоть и кровь. Хочешь жить — всегда будь готов вступить в схватку с врагом. Даже когда опасности нет и быть не может.

— Опять же и от ветра прикроет, — задумчиво пробормотал Середин, покосился на небо. — Да, скоро совсем будет смеркаться. Пора и о ночлеге подумать.

Он потянул правый повод, поворачивая гнедую в сторону поляны, и, заехав за куст, спешился. Тут же расстегнул подпругу, снял щит и суму, скинул седло. Затем освободил от ноши чалого коня. Спутав лошадям ноги и оставив их хватать губами снег, он достал из одной сумки топор, отправился в быстро темнеющий лес. Вскоре ведун вернулся с охапкой хвороста и лапником, несмотря на мороз терпко пахнущим смолой. Второй ходкой притащил тонкую, сантиметров десяти толщиной, сухостоину. Разрубив ее пополам, Олег сдвинул получившиеся бревнышки, настрогал сверху щепок, сложил небольшим шалашиком, снизу поместил свернутую бересту. Достав из сумы просушенный болотный мох и зажигалку, он несколько раз чиркнул кресалом, выбивая искры на белесые упругие пряди, потом начал раздувать возникший дымок, подпихивая под него лохмотья бересты, — а когда она полыхнула пламенем, тут же сунул огонь в «шалашик».

Пока костер разгорался, Середин наполнил торбы овсом, чтобы после питья повесить их на головы лошадям, потом вбил в мерзлую землю длинный штырь с крюком, доставшийся ему вместе с хазарской походной кузней, повесил на него котелок, до краев закидал снегом, примял хорошенько, накидал еще. Вынул из сумки и встряхнул кожаный мешок, тоже набил снегом, пристроил возле шеста. Лошадям воду кипятить не нужно, только растопить. Так что в пламя мешок пихать ни к чему.

— Кажется, по хозяйству все… — задумчиво оглянулся ведун. — Теперь можно петь песни, пить пиво и смотреть телевизор…

С этими словами он расстелил на лапнике медвежью шкуру и с видимым удовольствием свалился сверху, глядя в весело приплясывающий огонь.

Хорошо зимой на Руси! Дождей нет, грязи нет, комары и мошка вместе с криксами, мавками, лопатницами и лихорадками забились куда-то по норам спать до весны. Для путника нет нужды одну лишь солонину да мясо сушеное или рыбу жевать. Бери с собой хоть свинину, хоть рыбу, хоть птицу ощипанную — дедушка Мороз все убережет, ничего по дороге червякам да плесени сожрать не даст. А что прохладненько бывает — так ведь не голышом люди по свету ходят! В шубейке добротной, да в шапке с ушами, да в валенках высоких, в штанах меховых и в крытых холстиной рукавицах — в любой холод жарко. Больше хочется ворот расстегнуть да морозный воздух вдохнуть полной грудью, а не на батарею теплую сесть, поджав ноги в ботиночках на тонкой подошве.

Середин, вспомнив ненавистную, слякотную, городскую зиму, криво усмехнулся, достал из сумы завернутую в тряпицу куриную полть, кинул в котелок, добавил еще снега — он, как растает, раз в десять по объему уменьшается, — сверху щедро сыпанул перца с солью, немного — сушеного сельдерея и петрушки, что дала на дорогу красавица Милена из Петушков, в которых он останавливался три дня назад.

Да-а, зимою Русь не та. Совсем другой страной становится — ни по виду, ни по жителям не узнать. В летнюю пору каждый человек на ее просторах — работяга старательный, отдыха не знающий. Всякому от мала до велика работа находится: и мальцам — гусей пасти, и старикам — баклуши бить. И девкам, и бабам — а уж крепким мужикам даже спать толком некогда. Все надо успеть: и вспахать, и накосить, и отрыть, и срубить — все, за что ни возьмись, летом делается. Леса под теплым солнышком стоят густые, поля — колосящиеся, луга — темно-зеленые, непролазные, с травой по пояс, густой, хрустящей. Летние, узкие и пыльные, дороги стыдливо петляют средь дубрав, огибая болота и овраги, то и дело упираясь в полноводные реки, по которым величаво скользят огромные ладьи; и каждый корабль несет в своем трюме тонн двести груза, а на палубе — с полсотни бойцов лихой судовой рати.

Но стоит матушке-зиме бросить на землю белое покрывало — как все меняется, словно по волшебству. Вместо летников бескрайние просторы прорезают зимники — дороги широкие, прямые, не боящиеся ни болот, ни полей, ни глубоких проток. Куда хочешь добраться — туда напрямую и торишь санную стезю. Впрочем, главными путями все равно остаются реки — ведь до каждого, почитай, селения дотягивается хоть один, пусть узенький и вертлявый, ручеек. Вот только тяжелым ладьям не подняться по мелководным протокам, не довезти товар в далекую глубинку. Однако же, едва стужа превратит воду из зыбкой ряби в прочную и ровную, как взлетная полоса, опору — как по этим ручейкам отправляются с товаром на санях, а то и просто верхом мелкие менялы, офени, дождавшиеся у битком забитых складов своего часа.

Зимой уходит в небытие черная непроницаемая ночь — потому как укрывающее все и вся серебристое одеяло отказывается принимать в себя свет и отражает его, заставляя висеть над землею желтоватой прозрачной пеленой. Сбросившие листву леса просвечивают далеко окрест, не желая прятать в себе ни зверя, ни человека. Поля, болота, луга сливаются в единый однотонный простор, коварно прячущий под хрупким настом где пенек, а где и глубокую яму. Ну, а люди… Что за дела зимой у мужика? Разве за дровами съездить, али по хозяйству что подлатать. А много ли на это времени нужно? Вот и начинается с первым снегом веселье. Где просто пьют запасенную в подполе бражку да мед хмельной, где гулянки устраивают: крепости снежные штурмуют, на кулаках дерутся, скачки затевают, девичники с песнями и хороводами. В порубежье мужики со скуки иной раз мечи дедовские вытаскивают, сколачивают щиты на скору руку, надевают тулупчики потолще, тегиляи, плотно стеганные, кому не лень — пластинками железными куртки обшивают. Да и отправляются ватагой к соседям — обиды старые поминать, юбки у девок задирать, добра разного для дома-хозяйства добывать. Глядишь — и вернутся с лишними конями, топорами, а то и невольниками. Коли зима — отчего бы и не побаловать?

Впрочем, как понимал Середин, в здешние припечорские земли такие разбойничьи отряды не совались. И не столько потому, что места эти считались новгородской вотчиной — а с новгородцами связываться не рисковал никто от Китая до Карфагена, — но в большей степени оттого, что деревеньки здесь стояли друг от друга далеко, жили небогато. Чтобы мало-мальски приличную добычу собрать, верст триста нужно тащиться, если не больше. Ради развлечения в такие концы не очень-то и отправишься. Опять же, промысловики новгородские тоже зимой за шкурками пушистыми уходят. Напорешься на таких… С местными они еще торгуют, а вот чужих — режут без разговоров. Пиши потом жалобы Белбогу, гаранту справедливости — живота уже не вернешь.

Олег подбросил в котелок еще снега взамен растаявшего, пошарил в суме, отломил краешек от закоченевшего пряженца, отнес к кустарнику и с поклоном положил у корней — а ну, не спит берсгиня в этом глухом углу? Глядишь, тогда и убаюкает, и покой ночью убережет. Ведун вернулся на шкуру, лег, прислушался… Нет, не шелестят ветки, не дует по щекам странный ветерок.

Стало быть, и здесь до весны рассчитывать можно только на себя.

Котелок, растопив снег, опять заклокотал, и по лесным зарослям поползли такие ароматные запахи, что у всех волков, лис и куниц на десять верст вокруг желудки должно было свести голодными судорогами. Середин, сглотнув, распахнул налатник, выдернул из ножен короткий, в полтора указательных пальца, узкий нож с резной костяной рукоятью, помешал им свое варево, потыкал мясо.

— Вроде мягкое, — решил путник. — Эх, горячее сырым не бывает.

Он вернул нож на место, отцепил с ремня большую, с половину поварешки, серебряную походную ложку, принялся помаленьку прихлебывать горяченный бульон. Получалось медленно — пока зачерпнешь, пока дождешься, чтобы остыло. Вскоре терпение у Олега лопнуло — он решительно снял котелок с огня, поставил его прямо в снег, выудил из бульона курицу, подержал немного на холодном воздухе и разорвал на несколько кусков, которые тут же один за другим уписал. Бульон к этому времени практически остыл и, закончив с мясом, ведун допил его через край. Тело налилось блаженной истомой. Электрическая сила — как же мало нужно человеку для полного счастья!

Даже не пытаясь удерживать слипающихся век, Середин нащупал в чересседельной сумке среди припасов лохмотья сальной хазарской шапки, привычно отполосовал кусок кожи с мехом, кинул на угли. Воздух мгновенно наполнился гнусной вонью.

— Вот так…

Наговоров и заклятий звери лесные не боялись, а вот запах жженой шерсти понимали отлично. Для них это означало опасность. Что же касается людей — то здесь, на затерявшейся среди печорских лесов реке Синташте, ночью, в трех днях пути от ближайшего селения… Здесь ведун не опасался людей ни капельки. Тем паче что огонь скоро погаснет, и в зимних сумерках с реки одинокого путника за кустарником все равно никто не разглядит. Поэтому Олег просто вытянулся во весь рост, завернулся в шкуру и закрыл глаза.

Разбудил ведуна краткий горячий укол освященного креста, примотанного к левому запястью. Еще не проснувшись толком, Середин сорвал с себя шкуру, вскочил на ноги, выхватил саблю… Однако же крест остыл так же быстро, как и нагрелся, а нечисть, вызвавшая столь резкую реакцию отторжения у серебряной вещицы, так и не проявилась в пределах видимости.

Олег с облегчением перевел дух, вернул оружие в ножны, огляделся. Небо уже светлело, в сосновых кронах с торопливым перестуком носились какие-то пичуги, на реке, среди конских кучек, старательно мышковала нахальная лиса.

— Будем считать, утро наступило, — сладко потянулся отдохнувший путник и снял опустевшие торбы с конских голов. — Пора и нам.

Лошади опустили морды к снегу, а Олег, достав из сумы пощипанный вечером пряженец с рыбой, принялся жевать его прямо холодным, одновременно сворачивая лагерь — складывая шкуру, убирая котелок, раскачивая и выдергивая из земли штырь. Вот и вся работа. Ведун закинул сумки на спину чалому мерину, седло вернул на спину гнедой, привычно поднялся в него.

— Поехали, родимая! — Он выбрался на припорошенный снегом речной лед, повернул направо и завел еще не написанную Высоцким песню:

В заколдованных, дремучих, старых Муромских лесах, Нечисть там бродила тучей, на проезжих сея страх, Воют воем, что твои упокойники, Если есть там соловьи — то разбойники. Стра-а-а-ашно, аж жуть… В заколдованных болотах там кикиморы живут…

Тут Олег сбился, недоуменно поморщившись:

— С чего бы это кикиморам на болоте взяться? Кикиморы — они твари домашние. Сидят себе в темных сырых уголках да пакостят по мелочам. То пряжу перепутают, то квашню опрокинут. А болото… Чего им там делать? Ох, Высоцкий… Сбрехнул — а люди верят. Так потом и начинают у них в головах то русалки с рыбьими хвостами гулять, то кикиморы по болотам бегать.

Ведун зачесал затылок, придумывая рифму, но в голову ничего не пришло, и он, махнув рукой — все едино никто не слышит, — продолжил:

В заколдованных болотах там кикиморы живут, Защекочут до икоты и на дно уволокут, Будь ты конный, будь ты пеший — заграбастают, Ну, а лешие так по лесу и ш-шастаю-ют. Стра-а-а-ашно, аж жуть…

Неожиданно запястье опять кольнуло нагревшимся крестом. Ведун натянул поводья, остановился, приподнялся на стременах, внимательно оглядываясь… Ничего. Лес как лес. Ни шороха, ни хруста. Ну, разве берега в этом месте немного повыше, а более ничего особенного.

Тронув гнедую пятками, Середин двинулся дальше, и вскоре крест остыл. Заехав за излучину, ведун опять придержал коней, а потом решительно развернулся, помчался назад, приблизился к подозрительному месту. Крест нагрелся — но никаких изменений вокруг так и не произошло.

— Ладно, — решил Олег. — Может, и нет здесь никакой нежити. Может, колдун какой сильное заклятье сотворил, вот крест его и чует. Может, даже и доброе заклятье. Христианству-то ведь все равно…

Он бросил на берега прощальный взгляд и снова тронулся вверх по реке размеренным шагом — ни от кого не убегая и никуда не торопясь.

— Так, на чем мы остановились? На чем-то страшном… А, вспомнил…

Олег старательно прокашлялся и запел:

Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут, В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут…

Освященное в Князь-Владимирском соборе серебряное распятье остыло, свидетельствуя о том, что сгусток нехристианской магии остался где-то позади, и Середин снова придержал лошадку, испытывая нехорошее предчувствие — пока еще неопределенное, но ведун своему чутью привык доверять. Лучше десять раз понапрасну перестраховаться, чем один — булавой по голове схлопотать.

Но мы поднимем гордо и смело Знамя борьбы за рабочее дело, Знамя великой борьбы всех народов За лучший мир, за святую свободу…

В этот момент откуда-то издалека донеслось конское ржание, и Олег запнулся, прислушиваясь к новым звукам. Ржание оборвалось, сменившись тихим всхрапыванием. Потом опять послышался призывный лошадиный крик.

— Вот и попутчики… — задумчиво пробормотал ведун.

Обычно наглое ржание означало близость дикого табуна или крупной княжеской дружины. Орут когда ни попадя только натуральные жеребцы. В смысле — не оскопленные. Доказывают, так сказать, свои мужские качества: то соперников на бой вызывают, то табун зовут, то с самками заигрывают. Посему ни в хозяйство, ни в боевой поход жеребцов не берут — больно уж капризные. Характер любят показать, драку затеять, с хозяином норовом потягаться. Голос опять же подать по поводу и без повода. На жеребце и в засаде на спрячешься, и в строю плотном не пойдешь — грызутся, брыкаются, выделиться норовят. В общем, коли жеребец под седлом и идет, то только один на армию, под полководцем, в чисто выпендрежных целях. Дескать — вот я какой, на жеребце гарцую! А выпендриваются чаще всего молодые князья, задиристые и безбашенные. Те, что еще ни имени, ни доблестей не имеют и очень прославиться хотят.

— Дикого табуна здесь быть не может, — вслух подумал Середин. — Значит, дружина скачет… А не сховаться ли мне в кусты?

Не сказать чтобы ведун испугался — все-таки не первый месяц по Руси бродит. К повадкам жителей привык, постоять за себя острой саблей и быстрым заклинанием умеет. Хуже будет, если юный правитель гостеприимство проявить захочет. Откармливать несколько дней станет, в усадьбу затащит, баню через сутки топить велит. Застрянешь на неделю, если не больше… И кто знает, чем дальше дело обернется. Может, и не доедешь до весны к Уральским предгорьям, не увидишь Бабы-Яги, о которой столько слухов в Вятских землях бродит. Дескать, и исцеляет, и детьми одаривает, и зло своим взглядом отгоняет.

Однако вновь прорезавшее морозный воздух тревожное ржание внезапно смешалось с человеческими криками, стуком, лязганьем железа и воем — холодящим жилы воем, в котором не имелось ничего человеческого.

— Электрическая сила, — сплюнул Середин, поняв, что спокойное путешествие закончилось. Он потянул правый повод, поворачивая гнедую, и со всей силы ткнул ее пятками в бока, посылая в галоп.

Спустя несколько минут ведун миновал злосчастную речную излучину, за которой его крест начал пульсировать жаром, и натянул поводья…

На звенящем речном льду сбились в кучу шесть саней, на которых стояли с топорами наготове возчики, но пока их отваги не требовалось — не менее полусотни ратников, в основном верховых, защищали груз от кровожадного врага. Куда больше ведуна поразили нападающие: коричневые двухметровые верзилы, облепленные глиной от пяток до макушки, с большущими дубинками в руках. Впрочем, многие вообще обходились увесистыми кулаками. Этих монстров набиралось около ста, а между ними юркали двуногие ящеры. Тоже выше человека ростом, зеленые, с беловатыми брюшками и кургузыми младенческими ручками, они напоминали знаменитых тиранозавров, но выглядели куда более поджарыми, худощавыми, с короткими клыками и внушительными — с футбольный мяч — костяными шариками на кончиках длинных хвостов.

— Ква… — выдохнул Олег, увидев, как ратник проткнул одного из монстров рогатиной насквозь, даже острие из спины вылезло. Однако верзила не дрогнул и в свою очередь занес над головой дубинку. Ратник метнулся вбок, уворачиваясь от удара, но находившийся неподалеку ящер взмахнул хвостом, и костяной шарик врезался воину в грудь, отшвырнув на несколько шагов в сторону. Монстр двинулся дальше и, не обращая внимания на рубящие голову удары меча, опрокинул следующего человека вместе с лошадью.

На мгновение позади них показался старик с узкой и длинной седой бородой, в балахоне из грубой ткани, опустил на верзилу посох. Гигант с торчащим из груди ратовищем неожиданно легко рассыпался на куски — ящер отпрыгнул сразу на пять метров, вскинул голову и издал тот самый вой, что Середин слышал из-за поворота. Ближайшие монстры, оттеснявшие всадников от обоза к прибрежным камышам, повернулись и двинулись на старика. Опрокинутый воин вскочил на ноги, ткнул одного из верзил мечом, но его, словно надоедливую муху, смахнули в сторону ударом кулака.

— Вечно мне на всякую мерзость везет… — Низ живота свело холодом от предсмертного ужаса. Середин расстегнул у горла налатник, одним движением скинул его с плеч назад, сдернул меховые рукавицы, бросил сверху. Оцепил от седла повод заводного коня, взял в левую руку щит, правой нащупал петлю кистеня. Сдавил пятками бока верной гнедой: — Пошла!

Лошадка прыгнула вперед, начала разгоняться во весь опор.

— Выйду из дома… Не окном-дверьми, закладным бревном, — торопливо зашептал заговор ведун. — В чисто поле пойду, под солнцем ясным стану. Дай мне, Хорс великий, твой жар в кровь мою, дай мне, Даждьбог, силу твою в плоть. Дай, Перун, свои молнии в мои руки, дай мне, Похвист, быстроту в дело ратное. Не для злого умысла, для правого дела…

Середин кинул последний взгляд вдоль обоза: монстры, за спинами которых нетерпеливо подпрыгивали тощие ящеры, прижали ратников к самым телегам, успев опрокинуть и частью затоптать боевых коней. На снегу скрючились и несколько людей. Крови, правда, не было. Порождения магии не рубили, они корежили своих жертв, ломая ребра и выкручивая конечности.

— Ур-ра!!! — До ближнего глиняного монстра осталось всего немного. Ведун качнулся вправо и опустил кистень ему на спину чуть ниже шеи. От удара священного металла весь торс разлетелся в куски. Одновременно гнедая грудью сбила с ног еще одно страшилище, после чего прошла поверх него, оттоптав подкованными копытами голову и левую руку. Старец, получив краткую передышку, что-то прошептал, быстро ткнул посохом еще в двух чудищ, отчего те взорвались, как пластиковые бутылки с перебродившим вином, затем уставил в Олега палец:

— Берегись!

Середин, не дожидаясь пояснений, резко пригнулся, сместившись влево и прижавшись к горячему лошадиному боку. Над седлом зловеще прошелестел зеленый хвост с костяной болванкой. Но порадоваться избавлению от удара Олег не смог, поскольку ощутил, как кожа седла скользит по ноге, а лука — под правой ладонью.

«Мне никогда не научиться держаться верхом!» — безнадежно подумал он и шлепнулся в снег. Гнедая, оставшись без седока, испуганно всхрапнула и помчалась прочь, то и дело подпрыгивая и взбрыкивая задними ногами

Ящер с готовностью прыгнул на жертву, готовый добить ее, растерзать, разорвать в клочья. К счастью, Олег успел прикрыться щитом, и острые когти сильных задних ног зеленой бестии лишь скребнули по дереву. К лицу метнулась клыкастая морда — но ведун отмахнулся кистенем, заставив врага шарахнуться назад. Ящер вскинул голову к небу, грозно завыв — и тут же у него из шеи выросла стрела. Из широкой раны тягуче заструилась черная, пахнущая керосином, жижа. Еще одна стрела впилась твари в бок. Та покачнулась, переступила, освобождая щит. Середин, избавившись от тяжести, моментально вскочил и со всего замаха опустил свой шипастый серебряный кистень на продолговатую голову. Послышался деревянный хруст — чудище повалилось набок и задрыгало ногами в предсмертных судорогах, одновременно колотя об лед костяным набалдашником хвоста.

Краем глаза ведун заметил сбоку глиняного монстра, обратным движением грузика ударил его в ногу, и та раскололась, словно хрупкая керамическая игрушка. Верзила потерял равновесие и рухнул прямо на ящера.

— Пять балов, — перевел дух Олег и осмотрелся.

С этой стороны они нападающих осадили. Старик отступил на ближние сани, по-прежнему удерживая посох двумя руками. Мужик-возничий, наоборот, спрыгнул и принялся азартно кромсать топором еще шевелящуюся глиняную тушу, отрубая ей ноги. Чуть дальше сразу пятеро монстров лезли на двух прижавшихся спиной к возку с сеном ратников. Те пока держались, прикрываясь от тяжелых ударов дубинки и кулаков щитами, и пытались подсечь понизу великанам ноги. Им помогали лошади — одна в ужасе билась в постромках, не давая порождениям магии обойти телегу спереди, а вторая, под седлом, брыкалась за возком, уже снеся одного из големов сдвоенным ударом копыт. В конце обоза три десятка спешившихся воинов сомкнулись в строй, кое-как удерживая напор чудовищ. Олег увидел, как опустившаяся дубина расколола один из щитов. Ратник рухнул — строй дрогнул, немного попятился, выровнялся снова.

На задних санях, в тылу своих товарищей, приплясывали на санях двое лучников. Стрелять им было не в кого: ящеры прятались за спинами глиняных верзил, а в самих големах уже торчало по нескольку стрел, и особого неудобства монстры от этого не испытывали.

— Электрическая сила! — выкрикнул свой боевой клич Середин и кинулся помогать двум ближним ратникам.

Его заметили ящеры, дружно взвыли, устремились навстречу. Все четверо. Ведун повернул вправо, к берегу, подальше от места схватки. Три хвостатые бестии ринулись за ним — и вышли из-под прикрытия глиняных монстров. Лучники своего шанса не упустили — всего за несколько секунд всадили в каждого зеленого врага по три-четыре стрелы. Ящеры заскулили, закрутились. Середин обежал их стороной, опять кинулся на помощь ратнику, бившемуся рядом с возком сена — второй лежал на снегу с неестественно вывернутой ногой. К счастью, туда же торопился и старец. Два удара посохом — двое монстров разлетелись в куски. Третьего разломал ударом кистеня Олег, а последнему тяжелый меч ратника все-таки отрубил ногу. Голем упал — ратник и мужик с первых саней принялись лишать его конечностей.

Ящеры, что так опрометчиво погнались за ведуном к берегу, лежали недвижимо, утыканные стрелами, как подушечки для булавок, а вот строй в конце обоза все-таки распался, и было видно, как монстры злобно ломают сани и топчут кого-то из упавших. Уцелевшие ратники утопали в рыхлом снегу, наметенном ветром под высокий берег, и из последних сил отмахивались от могучих врагов. Воины успели усвоить, что поражать глиняные махины в грудь или живот бесполезно, и пытались отсекать им руки. Получалось с переменным успехом. Если плечо или локоть перерубались одним ударом — монстр останавливался и тупо таращился на рану, не зная, что делать дальше. Если же клинок увязал в глине — воин оставался безоружным и на него обрушивался смертоносный кулак великана.

— За мной! — крикнул старцу и ратнику Середин и побежал людям на помощь.

Ему навстречу прыгнул ящер, повернулся боком, взмахнул хвостом. От страшного удара костяной булавой в щит левая рука мгновенно онемела, но дерево выдержало, да и сам ведун устоял, хотя его откинуло на несколько шагов. Чудовище отдернуло хвост, взмахнуло им снова. Олег устремился вперед, уходя из-под удара, вскинул щит навстречу несущейся к нему пасти и врезал поверх окантовки кистенем. Послышался влажный «чмок», рывка тросика не последовало. Олег отдернул кистень, метнул его снова, отводя щит в сторону. Голова ящера оставалась рядом. Зеленокожий был жив, но точный удар в черепушку, видимо, его оглушил, и двуногая тварь, покачиваясь, не делала попыток увернуться. Ведун ударил его еще раз, еще — и порождение магии рухнуло набок.

В тот же миг глиняные монстры отступили от загнанных в сугробы воинов, повернулись вдоль обоза и неторопливо зашагали в сторону старика. Их насчитывалось еще десятка два, не меньше. Старец остановился, вскинув посох, а воспрянувшие духом ратники ринулись в атаку. Монстры, потеряв несколько товарищей, принялись махать огромными кулаками, сбивая неосторожных бойцов. Но тут на спины големов обрушился посох, превратив в прах сразу четверых. Середин тоже кинулся в схватку — серебряный кистень разбил ногу стоявшему боком великану, расколошматил тело другому, снес ногу третьему и… глиняных монстров больше не осталось.

Тяжело дыша, ведун попятился, бросая взгляды то вправо, то влево. Сердце все еще стучало гулко и часто, разгоняя по жилам кровь, руки дрожали от предвкушения смертельного боя, голова была светлой, словно только что помытое окно, сознание работало ясно и четко, как отлаженные часы. Тело оставалось готово к схватке — но сражаться было не с кем. Изуродованные тела некоторых големов еще ворочались в снегу, истыканные стрелами тела ящеров подергивали лапами, перепуганные насмерть лошади продолжали биться в постромках — однако битва уже завершилась.

Олег вернул кистень в карман, оставив болтаться снаружи только петлю тросика, перекинул щит за спину, глубоко вдохнул сладкий морозный воздух, любуясь ослепительно-голубым небом, ажурными росчерками черных березовых ветвей на его фоне, бриллиантовыми блестками инея… Воистину — чтобы почувствовать вкус жизни, нужно заглянуть в глаза смерти. От прикосновения черного плаща Мары и краски становятся ярче, и вода слаще, и хлеб вкуснее. Сидя дома у телевизора, с банкой пива в одной руке и бутербродом с ветчиной в другой — этого не понять, не ощутить.

— Откуда путь держишь, добрый человек?

Середин вздрогнул, повернул голову к старцу. Встретив внимательный взгляд голубых глаз, вежливо поклонился.

— Зовут меня Олегом, еду из Новгорода, через Ярославль. Мир хочу посмотреть, себя показать. А там и видно будет.

— Благодарствуем тебе за помощь, Олег из Новгорода, — склонил голову старец. — Вестимо, сам Сварог вел твою руку супротив слуг Чернобоговых.

— Да, я молился ему о помощи, — признал ведун, разглядывая незнакомца.

Тот был худощав, словно постился не менее года. Щеки впалые, подбородок туго обтянут бледной старческой кожей, брови густые, но совершенно бесцветные, нос длинный и острый, с небольшой горбинкой. Выглядел человек изможденным — но вот дышал ровно, словно и не махал только что тяжелым посохом добрых полчаса. Никакой одышки — не то что у тренированного и привыкшего к стычкам Середина. Свободный балахон, где могло бы поместиться как минимум пятеро людей такого же телосложения, не говорил абсолютно ни о чем. Серая дерюга, из которой он был скроен, с одинаковым успехом могла свидетельствовать и о нищете владельца, и о ею высоком духовном сане — когда плоть уже не так важна для духа, а каждый встречный должен знать путника в лицо, вне зависимости от одеяния.

— Ты знатно бился, добрый человек, — покивал старик. — Однако же откуда столь чудное оружие взялось в твоих руках? Слуги Чернобога разлетались от него, ако от перуновых молний.

— Бил сильно, вот и разлетались, — пожал плечами Середин. — Кое у кого посох вообще не хуже гранатомета работал.

— Так заговоренный посох-то, — легко признал старец. — Никак и твое оружие заклятиями усилено?

Что такое «гранатомет», он почему-то не поинтересовался.

— Ничего особенного, — отмахнулся Олег. — Кистень серебряный. А нечистая сила этого металла зело не любит.

— Не любит, — согласился старик, и его губы расплылись в улыбке. — Да токмо я, мил человек, первый раз слышу, чтобы добрый молодец заместо крепкого стального серебряное оружие носил. Поди, с тварями болотными да ночными куда чаще встречаешься, нежели с половцами али хазарами проклятыми?

— Встречаюсь, — кивнул Середин.

— Олег.. — задумчиво повторил старец. — Слыхивали, слыхивали мы о таковом. Бродит якобы такой по свету. Где серебра отсыплют, там оборотней да ночниц истребляет. Где злата нет, за баню и ночлег то же самое делает. А коли жилья человечьего нет в зачарованном месте — так и без платы рубится. Помнится, ведуном тебя кличут. Потому как от звания колдовского и волховского отказываешься. Вот, значит, кого Белобог всевидящий нам в помощники и защитники послал…

— Никто меня не посылал, — оглянулся Олег на своих топчущихся у излучины лошадей. — Повезло вам просто. Слух до меня дошел, что у предгорий уральских Баба-Яга есть. Любопытно стало посмотреть — вот я в эту сторону и поехал. Извини, отец, пойду я. Сбегаю, лошадям ноги спутаю, добро свое со снега соберу. Потом вернусь, помогу с ранеными.

Когда Середин начал накладывать шины на переломанные руки и ноги ратников, нашептывая лечебные заговоры, туго перематывать ремнями тела с переломанными ребрами, укладывать увечных людей к огню, на принесенный из леса лапник, он понял, что его поездка к Бабе-Яге накрылась медным тазом. Без него огромному количеству раненых не обойтись — кто-то должен сопроводить их до ближайшего крупного селения.

Из полусотни воинов больше двух десятков оказались убиты — затоптаны, переломаны, как куклы в руках несмышленого ребенка, забиты ударами тяжелых костяных шаров. Из тридцати оставшихся в живых без переломов из схватки вышли только семеро — считая самого Олега. Пятеро теперь рубили в лесу лапник, таскали дрова, раскладывая на прибрежной поляне сразу четыре костра. Старец, не расставаясь с посохом, так же как и ведун, прикладывал к переломам палки, фиксируя повреждения с помощью ремней или длинных полотняных лент, с неожиданной легкостью относил одетых в тяжелую броню ратников к огню.

Медицинские хлопоты заняли весь день — к тому времени, когда Олег, зажав меж двух толстых сосновых веток сломанное плечо лежащего без сознания бородача, выволок бедолагу из-под конских туш и оттащил его к пылающим кострам, на лес спустились сумерки.

— Все, что ли? — устало опустился Середин рядом со стариком, задумчиво взиравшим на пляску огненных языков.

— Настало время уступить свое место Маре, ведун, — степенно кивнул тот. — Теперь уже она выберет тех, кому предстоит уйти в мир далеких предков.

— Луба бы надо надрать. — Олег пошевелился, поудобнее устраиваясь на лапнике, и протянул руки к огню. — На палках кости нормально не срастутся.

В мире, куда неудачно произнесенное заклинание зашвырнуло бывшего кузнеца из автобусного парка, лубки заменяли медицинский гипс. Содранная с вяза или липы кора, разрезанная в виде лодочки, накладывалась на сломанную конечность и туго заматывалась, плотно прилегая к руке или ноге, надежно фиксируя перелом. Палка такой надежности обеспечить не могла — как ни привязывай, а все одно кости смещаются. Вместо сращения ложный сустав образоваться может.

Старик поднял посох, поставил его между ног, прижался лбом к отполированному дереву:

— Прости, Триглава, недостойного слугу твоего. Слаб я, силы моей на деяния достойные не хватает. Пришли хранительниц твоих, берегинь лесных и речных, снизойди до нас своею милостью.

Подошел возчик с первых саней. Распарившись от тяжелой работы и жара костров, тулуп и рукавицы он скинул, оставшись в холщовой рубахе и пухлых шароварах. За толстой веревкой, заменявшей ремень, торчал топор, сквозь черную кудрявую бородку просвечивали румяные щеки. Настороженно покосившись на Олега, он поклонился старцу, поставил перед ним в снег медный котелок, в котором из темного густого варева выглядывали золотистые бока двух крупных луковиц.

— Благодарствую, Православ, — кивнул старик. — О госте нашем не беспокойся, он со мной похлебает. Раненым отвар погуще навари, им сие зело полезно.

Мужик опять поклонился, отступил, а старик, легко взяв раскаленный котел за край, переставил его ближе к Олегу, чтобы еда оказалась на равном расстоянии от обоих.

— Угощайся, ведун. День у нас долгий выдался, силы потребны изрядные. Сей отвар для меня с весенних двугодков тройным варом творят, через день на третий. Не побрезгуй трапезой старого волхва.

Середин дважды себя упрашивать не заставил, вытянул из чехла на поясе главную драгоценность каждого русича — большую серебряную ложку, — запустил ее в котелок.

Тройную уху на своем веку Олегу доводилось пробовать не раз — но то, чем угощали его ныне, больше походило не на суп, а на густой, еще не застывший, холодец. Можно было подумать, воды к рыбе при варке не добавляли вообще, а просто прогревали крупные куски белорыбицы до тех пор, пока они не расслоились, превратившись в месиво из мясных прядок и костного желатина. Разумеется, по здешнему обычаю, кашевары не пожалели и перца с солью, и лук добавили для аромата, и мелко порубленную репу с морковкой. Получилось, надо сказать, вкусно и сытно. Уже после трех ложек ведун почувствовал, как по телу растекается сладкая горячая истома, после пяти — желудок приятно потяжелел, глаза начали слипаться.

— Ешь, ешь, не останавливайся, — подбодрил его старец. — Опустошить надобно, дабы воды для увечных накипятить. Кабы не замерзли на морозе-то.

Середин выловил луковицу, прожевал, зачерпнул себе еще две полные ложки, после чего в бессилии отвалился на лапник:

— Все, спасибо. Больше не могу.

— А и ладно. — Старец взял котел в руки, допил остатки супа через край. — Коли так, то подымайся. В дорогу нам пора, и без того засиделись. Распутывай своих скакунов.

— Куда? Зачем? — сонно отозвался Середин, закрывая глаза. — Ночь на дворе. Нам ныне только седло под голову да налатник на ноги, ничего больше и не нужно.

— Вставай, ведун! — потребовал старик. — Куда скакать, и сам ведаешь. Где Баба-Яга стоит, туда и торопимся.

— Какая Баба-Яга, волхв? — удивился Олег. — У нас два десятка раненых на руках. Да еще и убитых столько же. Тризну нужно поутру справлять, а потом назад, к жилью поворачивать. Увечных бросить нельзя, пропадут они без нас.

— Они с нами пропадут, ведун! — повысил голос старец. — Не за ними твари земляные охоту затеяли, меня травит нечисть Чернобогова! Коли останемся с увечными — сызнова придут, всех истребят, до единого. Без меня же никто ратных людей не тронет, добредут до Нювчима кое-как. Не сгинут. Смерть их у меня в торбе увязана. Коли увезем торбу, все уцелеют!

— Да электрическая сила! — открыл глаза Середин. — А каково им будет без лекарей столько верст чесать? Давай лучше, ты пару ратников возьмешь — на случай, коли отбиваться потребуется. А я с ранеными поеду.

— В грамоте моей, что в Дюн-Хор везу, беда земли русской заключена! — решительно ударил посохом в снег старец, и снизу, откуда-то из глубины, отозвалось гулкое тревожное эхо. — Любым путем отвезть ее надобно! Потому и прислал Сварог тебя, ведун, ко мне в помощь. Не сподручны воины простые с сими тварями без страха биться. Твоя рука, твой меч мне потребны. Вставай немедля, в седло поднимайся, пока чудища из чащоб лесных сызнова не собрались! Среча, Богиня ночи, глаза нам застить не станет, я ей жертвы на три месяца загодя принес, знаки милости получил. Вставай!

— Вот тебе и ква, — недовольно сплюнул Олег, однако встал. — Может, ты хоть скажешь, что случилось?

— Не вовремя ныне лясы точить, — недовольно отрезал старец. — Опосля обо всем поведаю. Чудищ от становища увести надобно, путь оговоренный пройти. Ступай к коням своим, а я подъеду.

— Как тебя хоть зовут-то, начальник, — со вздохом подчинился Середин категорическому приказу.

— Сварославом с младенчества рекут, — кивнул старец ведуну и резко отвернулся к воинам, что обгладывали насаженные на ножи крупные куски мяса со слегка подгоревшими краями. — Православ, Макоша, сумы мои на коня навьючьте, да лошадку самую резвую заседлайте не мешкая. Покидаю я вас. И дело свое делаю, и беду увожу. Да пребудет с вами милость Хорса и покровителя вашего, могучего Перуна.

Спустя четверть часа два всадника, ведущие в поводу заводных коней, помчались вниз по реке, разбрасывая в стороны искрящийся в лунном свете снег. Похоже, старому волхву и вправду удалось договориться с ночными богами: небо оставалось ясным, лед — без промоин и полыней, а лошади ни разу не оскользнулись, словно неслись во весь опор не по гладкому, слегка запорошенному снегом, льду, а по сухому, присыпанному песком, асфальтовому шоссе.

Поначалу Сварослав, а за ним и ведун, ехали тряской рысью, разогревая лошадей, потом перешли в стремительный галоп — так что кусты и деревья на берегах мелькали, словно за окном скоростного поезда. Когда же кони, роняя из-под ремней упряжи белую пену, начали задыхаться, старец опять перевел их на относительно спокойную походную рысь. Где-то за час лошади оправились — и волхв снова заставил их мчаться со всех ног. Спустя примерно час он пустил скакунов шагом, а когда те остыли, и вовсе остановился.

— Пора переседлаться, — спешился старик. — Есть хочешь?

— Нет, — тяжело дыша, покачал головой ведун, расстегивая подпруги.

— Возьми мяса вяленого, — достал Сварослав из переметной сумы длинную коричневую полоску. — Как поскачем, жуй его не торопясь. Тогда до вечера голода не почуешь.

— До вечера?! — Олег вскинул голову к небу. — Рассвета еще не видно!

— Смотри, чтобы снега лошадь не нахваталась, — указал старик, стаскивая сумы со своего заводного скакуна. — Запаришь.

Середин перехватил морду гнедой кобылки, не давая ей дотянуться до замерзшей влаги, погладил, успокаивая, потом закинул ей на спину свои небогатые пожитки:

— Вот, пока отдохни. — Потом забросил седло на чалого мерина, затянул подпруги, поднялся ему на спину. — Ну, что?

— Пока не чую, — по-собачьи шмыгнул носом волхв. — Видать, отстали.

— Эти големы земляные? — усмехнулся Олег. — Да они ходят со скоростью сонной мухи!

— То-то и оно, — согласился старик. — Ходят медленно, однако же конных нагоняют многократно.

— Так кто это такие? Откуда взялись?

— Потом… — лаконично отозвался волхв и пустил коней рысью.

До рассвета они преодолели, по оценке Олега, километров пятьдесят, выбравшись с узкой лесной протоки на куда более просторную, полноводную реку, в которой Середин заподозрил Печору — хотя полностью уверен не был. Здесь Сварослав перешел на шаг и ехал не торопясь почти час, после чего сделал остановку. Но не потому, что хотел отдохнуть — в передышке нуждались скакуны. Дав четвероногому транспорту остыть, старик позволил лошадям сжевать немного снега, потом путники повесили им торбы с ячменем, а сами тем временем снова их переседлали.

Достав из-за пазухи небольшой бурдюк, волхв выдернул деревянную пробку, отпил немного сам, дал своему спутнику:

— Вот, глотни.

Внутри оказался теплый, отдающий медом и пряностями, сладкий напиток, похожий на сбитень, но более жидкий.

— Спасибо, — вернул бурдюк Олег, сделав несколько глубоких глотков.

— Торбы снимай. Поскакали.

Вот и весь привал…

Солнце, которое местные жители, исходя из каких-то своих соображений, называли то Хорсом, то Ярилом, то Световиджем, а то и вовсе Даждьбогом, поползло вверх по небосводу, а всадники, следуя глубокой санной колее, поскакали дальше вниз по течению, распугивая невесть откуда взявшихся ворон. Не иначе, поживу чуяли гнусные падальщики.

— Плохая примета, — пробормотал Олег, не ожидая, что его услышат.

— Скоро надо всею Русью воронье закружит, — неожиданно оглянулся волхв, и слова его прозвучали четко и ясно, словно переданные стереонаушниками. — Коли с вестью тревожной не успеем…

— Какой вестью? — встрепенулся Середин.

— Потом..

Старик потянул правый повод, отворачивая с Печоры в узкую протоку, спрятавшуюся между темными, почти черными, развесистыми гигантами. Ели поднимались ввысь метров на пятьдесят, в обхвате имели не менее полутора метров, и Олег подумал, что топор дровосека в здешних землях не бывал лет сто, не меньше. Хотя — какие сто? Никогда не бывал! И еще лет тысячу не появится. Так что не суждено этим деревцам покрасоваться игрушками, орехами, конфетами и елочными гирляндами, никто не станет водить вокруг них хоровод и петь веселые песенки…

— В лесу родилась елочка, в лесу она росла, — негромко пропел Олег. — Зимой и летом стройная, зеленая была…

— Ты чего это, ведун? — с подозрением оглянуло Сварослав.

— Не обращай внимания, — усмехнулся Середин. — Просто вот думаю, холода крепкие стоят. Новогодние.

— Дык… Откуда ж на новый год холода? — не понял волхв, для которого смена лет происходила в сентябре. — О чем ты?

— Стой! — Середин подтянул поводья, заставляя гнедую перейти с рыси на шаг, сдернул рукавицу, покрутил кистью руки.

— Затекла? Обморозил?

— Около того, — тихо ответил Олег, чувствуя, как наливается жаром примотанный на привычное место серебряный крест. — Не нравится мне здесь что-то…

Он пошарил за седлом и привычно принял щит в левую руку. Правой проверил, удобно ли свисает из кармана петля верного кистеня. Кистень — не пистолет. Осечек у него не бывает, смазка не застывает. Даже не тупится, как сабля. Лишь бы выдергивался легко, а там — никакой оборотень не страшен.

— Не опасайся, ведун, — покачал головой старик. — Который раз сим путем иду. Ели здесь нехорошие, но спокойные. Лиха не таят.

— Я знаю, — кивнул Олег. — Да только ты, Сварослав, лучше позади держись. Осторожного и судьба пуще хранит, и боги от испытаний избавляют…

Спокойным шагом Середин обогнул по широкой дуге поросший густым кустарником мысок и притормозил. Покосился на старика:

— А другого пути к Бабе-Яге нет?

— Сей зимник самым удобным издавна… — начал волхв и осекся, увидев выстроившихся поперек реки коричневых големов и трех ящеров, нетерпеливо бьющих хвостами позади строя. Монстров было не больше десятка, но этого с избытком хватало, чтобы перекрыть протоку от берега до берега.

— Ты был прав, Сварослав, — задумчиво качнул головой Олег, оглядывая нежданных гостей. — Как же они нас обогнать ухитрились?

— Что делать станем, ведун? — натянул поводья старик.

— Удирать!!! — заорал Середин, видя, как глиняные чудища нетерпеливо двинулись на людей, и со всей силы рванул левый повод. — Выноси, родимая!

Гнедая дважды упрашивать себя не заставила и во весь опор понеслась по старым следам, разбрасывая ногами легкую снежную пыль.

— Стратима бессмертная, твоих крыльев молю! — мчался в нескольких шагах позади волхв.

Големы отстали сразу, а вот трое ящеров гнались за путниками широкими, трехметровыми скачками, едва не дотягиваясь мордами до лошадиных хвостов, низко пригибая головы при каждом прыжке и балансируя далеко вытянутыми хвостами. Поворот протоки, еще один — и все вместе они вылетели на заснеженный простор Печоры.

Олег оглянулся еще раз. Волхв держался рядом, ящеры отстали от силы на пять шагов.

— Зеленые, кажись, живые, — негромко отметил ведун. — Против таких хороший клинок надежнее будет…

Он прекратил давить пятками бока кобылы — отчего та сразу скинула скорость, — вытянул саблю. Клинок он ковал сам, а потому мог быть уверен в нем, как в собственной руке.

Волхв и заводные кони промчались мимо. Первый ящер, сделав мощный рывок, дотянулся почти до крупа лошади — и тут Середин дернул поводья, одновременно взмахнув саблей справа от себя. Ящер отреагировать не успел, и его низко опущенная голова сама вошла под лезвие. Остро отточенная сталь распорола ему кожу, перерубила выступающую вперед челюсть и глубоко врезалась в череп. Двуногое порождение магии еще продолжало торопливо переставлять лапы — но уже падало и собственным весом легко освободило клинок из сочащейся чем-то темным раны.

— Давай! — Ведун потянул левый повод, одновременно втыкая пятки кобыле в бока, но гнедая не сообразила, чего от нее хотят, и вместо того, чтобы шарахнуться в сторону, вскинула голову и возмущенно заржала.

— Ква… — только и успел произнести Олег, прежде чем второй ящер всей своей массой врезался в четырехногую дуру. От удара Середин кувыркнулся через круп и ухнулся в снег, представляя, как сейчас его станут рвать в куски сразу две зубастые морды.

Однако матушка-зима решила сделать непутевому колдуну драгоценный подарок: обе тяжеленные твари, со скрежетом прочерчивая когтями во льду глубокие борозды, пронеслись мимо. Каких-то пара секунд — но ведун успел вскочить, подхватить оброненный щит и замереть, для устойчивости широко расставив ноги.

Ящеры наконец развернулись, вытянули морщинистые шеи и, угрожающе шипя, кинулись в атаку. Олег встретил щитом распахнутую пасть, чуть отступил, краем глаза следя, как второй враг разворачивается боком, и в последний момент резко пригнулся, пропуская костяной шар над головой. Послышался звучный шлепок, возмущенное шипение… Когда ведун выпрямился, зеленые твари сердито пыхтели друг на друга, притоптывая, как торопящиеся в туалет малолетки.

— Я здесь, бестолочи! — не удержался от довольного смеха Олег.

На этот раз на него кинулся только один ящер, снова попытавшись вцепиться куда-нибудь широко разинутой пастью. Правда, щит опять оказался немного больше в диаметре. Середин встретил тычок прочным деревянным диском, после чего со всей силы ткнул сбоку изогнутым сабельным клинком. Ящер обиженно вякнул, чуть отскочил, попытался цапнуть ведуна справа за ногу, но получил новый укол, зашипел, как тысяча рассерженных гадюк, выпрямился во весь рост и попробовал сверху ухватить Олега за голову. Середин вскинул саблю над головой, и его зеленый враг сам напоролся шеей на лезвие. Ведуну оставалось только успеть выскользнуть из-под удара и хорошенько рвануть лезвие к себе, разрезая клинком вены и трахею. Неумелый противник повалился в снег, судорожно подгребая его под себя и мелко постукивая хвостом.

— Экзамен по начальной военной подготовке не сдал, — с облегчением выдохнул Середин, возвращая саблю в ножны, присел, тоже набрал снега и отер им себе лицо. Сейчас ему было жарко как никогда.

Внезапно он вспомнил о третьем ящере — вскочил, схватившись за саблю и оглядываясь по сторонам… Но третье порождение магии тоже лежало на льду, а рядом с ним возвышался на скакуне, нетерпеливо переставляющем ноги, седобородый волхв.

— Чем ты его, Сварослав?

Старик пожал плечами, показал свой посох. По мнению Олега, воевать этой палкой было совершенно невозможно — разве против скоморохов с их ножами и волынками… Впрочем, от волхвов всегда можно ожидать самых невероятных сюрпризов.

— Это же надо — тиранозавра палочкой завалить… — Середин опять закрутил головой, пытаясь понять, откуда исходит до боли знакомый запах, присел возле окончательно замершего ящера, макнул кончики пальцев в лужицу, поднес к носу… — Ешкин кот! Отработка!

Он в растерянности взглянул на старца, опять понюхал пальцы. Сомнений быть не могло — в жилах ящера текло отработанное моторное масло!

— Хотя почему отработанное? — поправил сам себя ведун. — Может, такое оно быть и должно. Или это вообще не масло, а что-то похожее… Типа нефти… Или керосина…

Он снова извлек саблю, сделал широкие надрезы крест-накрест, рванул уголки кожи. Нет, под наружными покровами никаких механизмов не скрывалось. Обычные жилки, суставы, позвонки, связки мышц. Но откуда тогда в теле взялась «отработка»?

— Ведун! — Сварослав указал посохом в сторону протоки. Оттуда рыхлой толпой выбредали глиняные верзилы.

Олег мысленно сплюнул, торопливо вытер пальцы о холодную шкуру ящера, побежал к уже поднявшейся на ноги гнедой. Подцепил валявшуюся на снегу чересседельную сумку, кинул кобыле через холку, наскоро подобрал пару куриных половинок, ломоть вяленого мяса, сунул в поклажу — собирать весь рассыпанный припас, разорванные мешочки с овсом и пшеницей времени не было.

— Ну что, довольна? — Он поднялся в седло и подобрал поводья. — Надеюсь, задница у тебя болит? Будешь в следующий раз знать, как не слушаться..

Середин поскакал к Сварославу, на ходу ухватив узду своего заводного коня. Вдвоем они отъехали к противоположному берегу, остановились, наблюдая за целеустремленно топающими големами.

— Как биться станем? — Старик перехватил посох немного пониже.

— А никак. — Ведун повесил щит на луку седла. — Я человек мирный. Особенно, когда врагов слишком много. Как же они нас нагнали, Сварослав? Ты посмотри, как ноги переставляют. Ребенок убежит!

— Не убежит, — хмуро ответил волхв. — Сколько малых они уже передавили, не счесть.

Олег покосился на своего странного спутника, но говорить ничего не стал, а просто пнул кобылу пятками. Та послушно тронулась рысью. По широкой дуге всадники обогнули уродливых глиняных бойцов и скрылись в протоке за их спинами.

За время погони големы отстали от ящеров минут на десять, а потому, доехав до места первой встречи с колдовскими тварями, Олег придержал коня без особого опасения. Снег здесь был истоптан изрядно, словно глиняные верзилы не поджидали путников в ровном строю, а сперва долго водили хоровод и устраивали догонялки. Однако ведуна интересовали следы не на самой реке, а рядом с ней — в густом ельнике, укрытом рыхлым и толстым белым одеялом.

Вот между елями тянется стежка трехпалых следов. Это, разумеется, ящер. Вот еще одна стежка, а рядом с ней — глубокая траншея, которую могли оставить только несколько идущих гуськом големов.

— Напрямую через лес ломились? — удивленно пробормотал ведун, — Странно…

Разумеется, реки почти никогда не текут по прямой, петляя зачастую самым причудливым образом, и если двигаться строго по прямой, то несложно обогнать даже впятеро более быстрого соперника. Но… Но лес не карта — и петлять по ровному льду в сотни раз проще, чем прорываться через кустарники и буреломы, проваливаться в овраги и ломиться сквозь густые ельники.

Для очистки совести Олег подъехал к противоположному берегу и… И первое, что увидел — сразу две «траншеи» и узкую стежку в стороне. Получалось… Получалось, странные твари не преследовали путников, а подошли к точке встречи с разных сторон? То есть знали о необходимости засады заранее?

— Земляные люди уже недалеко, ведун, — предупредил Сварослав. — Да и день уходит.

— Похоже, глаз на тебя положил весьма сильный колдун, волхв, — покачал головой Середин. — И слуги у него… зело странные. И будущее видеть хорошо у него получается. Ты ничего не хочешь мне рассказать, волхв?

— Хочу, — кивнул Сварослав. — Вечером.

И он послал коня в галоп.

Скорее всего, старец скакал бы без остановок и вторую ночь — но после почти двухсуточной гонки лошади уже не желали идти даже рысью и с трудом меняли широкий шаг на некий тряский, но такой же медленный аллюр. Однако даже такой темп был для них слишком тяжел, и спустя несколько минут они снова переходили на шаг. Впрочем, Олег и сам еле держался в седле, покачиваясь вперед-назад и с трудом не проваливаясь в сон. С его навыками верховой езды это наверняка закончилось бы тем, что ведун просто свалился бы в снег.

Наконец протока, поднырнув под вековой дуб, накренившийся на берегу, вывела путников на широкое, метров в сто, озерцо. Сварослав пересек его, успокаивающе поглаживая коня по гриве, спешился перед густым кустарником, провел ладонью по ветвям, устало вздохнул:

— Спят… Все спят, кроме порождений Чернобога и его слуг. Ну да ладно, места отчие, не продадут. — Старик взял коня под уздцы, двинулся вдоль кромки воды и, пройдя шагов двадцать, повернул на берег, к покрытым инеем березкам, и вскоре остановился в протяженной, неприметной издали, ложбине. — Остается токмо в милость тихой Сречи верить. А она, известное дело, к Чернобогу куда как добрее, нежели к одинокому волхву, покинувшему свое святилище.

— Угу, — кивнул Олег, спустился на землю, привычным движением расстегнул гнедой подпругу, снял седло, скинул оголовье. Потом освободил от сумок чалого мерина. Старательно растер глаза, стараясь отогнать подкрадывающийся сон. Сладко зевнул, расправил плечи. Кинул поверх сумок налатник.

Морозец с готовностью забрался под потертую кожаную косуху, прополз по спине, остудил грудь. На миг Середин почувствовал себя бодрее, но уже через минуту тот же холод стал навевать желание свернуться для тепла калачиком и закрыть глаза.

— Вот зар-р-раза! — Ведун сдался и полез в сумку за туго свернутой медвежьей шкурой.

— За холм сходи, — указач ему на противоположный от озера взгорок Сварослав. — Там о прошлой зиме снег много сосенок поломал. Подсохнуть за лето должны были. Притяни пару хлыстов для огня.

Волхв движением ноги раскидал снег в центре лощины, и там обнаружилось старое кострище. Олег тряхнул головой, отгоняя дремоту, засунул шкуру обратно, взялся за топор и отправился по жалобно хрустящему под валенками снегу в лес.

За холмиком начинался сосновый бор, больше напоминающий поле для игры в крикет — тут и там стояли «воротики» из сломавшихся на уровне человеческого роста деревьев. Такое с соснами случается сплошь и рядом — взметнувшийся кронами к небу молодняк не выдерживает веса налипшего на ветви снега. Особенно, если пара оттепелей за зиму случится: сперва лед застынет, потом снежок присыплет, потом подтает, подмерзнет… И как только хороший ветерок начинает раскачивать деревца, только и слышно: трах! Трах! Трах! Стволы ломаются, как спички, и с оглушительным треском падают вниз, заодно опрокидывая соседей, точно так же держащихся из последних сил.

Середин выбрал ствол диаметром сантиметров в двадцать, обрубил топориком удерживающую его полоску коры, закинул сосну на плечо и поволок к месту стоянки. Здесь уже вовсю пылал огонь — похоже, у волхва имелся где-то рядом, в потаенном месте, скромный припас сухих поленьев. На длинной веревке, растянутой между березами, раскачивался закопченный котелок.

Олег, молча кинув хлыст вблизи костра, отошел к лошадям, повесил им торбы, привязал за шею к дереву, чтобы не убрели за ночь далеко. Потом принялся рубить сосновый ствол на небольшие поленья. Сварослав тем временем кинул в котелок пяток заиндевевших кубиков. Спустя несколько минут над поляной пополз соблазнительный запах наваристой ухи.

— Заканчивай, ведун, — окликнул старик своего спутника. — Снедать пора.

— Сейчас…

Олег вогнал топор в торец ствола, кинул сверху косуху, присел около костра и выкатил в снег несколько угольков. Те обиженно зашипели, изошли легким белым дымком. Выждав еще чуток, ведун собрал угольки, растер их между ладонями, высыпав мелкую черную труху на толстую кожу куртки. Добавил из мешочка с приправой соли с перцем, тщательно перемешал, затем собрал получившуюся смесь в ладони и обогнул ложбину по широкому кругу, насыпая черную линию и наговаривая ее обычным заклинанием от нечистой силы:

— Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, Срече порадуюсь. Доверяюсь вам по всякий день и по всякий час, по утру рано, по вечеру поздно. Поставьте вкруг меня тын железный, забор булатный, от востока и до запада, от севера и до моря, оттоле и до небес. Оградите меня, внука вашего Олега, от колдуна и от колдуницы, от ведуна и от ведуницы, от чернеца и от черницы, от вдовы и от вдовицы, от черного, от белого, от русого, от двоезубого и от троезубого, от одноглазого и от красноглазого, от косого, от слепого, от всякого ворога по всякий час..

Угля хватило еле-еле, чтобы замкнуть круг, и на последних шагах Олег отсыпал линию уже очень осторожно, дополнительно растирая крупные крупинки между пальцами. Зато защищенного пространства с избытком хватало и для коней, и для вещей, и самим людям для отдыха.

— Эту черту нечисти не в силах переступить, пока ее не разорвет кто-то из обычных людей, — пояснил он, возвращаясь к костру.

— Дело доброе, — кивнул волхв. Он дотянулся до посоха, со старческим кряхтением поднялся, нашептал что-то на свою полированную палку, после чего прошелся вдоль черной линии и провел по снегу еще одну черту. — А это — дабы нас никто, окромя людей живых да зверей лесных, увидеть не смог.

— Дотронуться можно? — и, не дожидаясь ответа, Олег прикоснулся к посоху кончиками пальцев левой руки. Запястье мгновенно обожгло непереносимым жаром, и ведун отдернул ладонь, потер заболевшее место: — Вот, значит, как, волхв. Я думал, сила в тебе. А она вся — в посохе.

— Сила в милости Сварога, коему я во младенчестве жертвой принесен был, — нахмурился старик. — А каким благословением он милость свою проявит: глазом вещим, рукой исцеляющей али посохом могучим — то неважно. Ешь давай, ведун.

Середин с готовностью придвинулся к уже снятому с огня котелку, запустил в него ложку.

— Сказываешь, ведун, у тебя покровителя небесного али родового нет? — спустя несколько минут спросил Сварослав. Похоже, слова Олега затронули-таки его душу. — Как ты в таком разе с нежитью биться решаешься?

— Голова и рука верная — вот мои покровители, — ответил Середин и отправил в рот очередную ложку, полную рыбной гущи.

— А родом у тебя кто? — с подозрением поинтересовался волхв.

— Извини, — пожал плечами Олег. — Нема у меня роду-племени. Не повезло.

— Нет, ведун, ты не блази, — покачал пальцем старик. — Не бывает такого, когда у человека предков нет. Коли не знамы они тебе, так и молви. А род есть всегда.

— Ну, как тебе объяснить? — Поднял на него глаза Олег. — В общем, всякое случается в этой жизни. А откуда я взялся — дело темное, объяснить не берусь. Расскажи лучше, откуда твари взялись, что за тобой гонятся?

И Середин, решив не пускаться в рассказы о сотворенном в далеком двадцать первом веке заклинании, о собственных путешествиях во времени и мирах, вновь отправил в рот ложку ароматной ухи.

— Беды сии странны зело и непонятны… — Волхв, так и не поев, отложил свою ложку в сторону, пригладил длинную седую бороду. — Зело странны…

— Так что случилось-то?

— Многое, ведун, — тяжело вздохнул Сварослав. — Зело…

— Все зело да зело… — Олег, решив, что нужно и совесть иметь, старательно облизал ложку, протер ее снегом, слегка подсушил над огнем и, бросив прощальный взгляд на еще заполненный почти на треть котелок, поинтересовался: — Что-нибудь более внятное ты сказать можешь?

— Могу… — Сварослав вздохнул снова. — Появилась эта напасть у нас о прошлом лете. Понерва несколько усадеб боярских разорила, опосля города стольные осадить пыталась. Однако же разбрелась. Так по сей час и бродит. По землям княжеств Муромского, Рязанского, Суздальского. Аж под Владимиром объявлялись. Супротив дружин княжеских, сам видишь, долго твари сии устоять не способны… когда числом малым сбираются. Но бродят повсюду. В деревни заходят — скотину жрут, детей давят, коли поймают, пахарей пугают, а то и топчут, коли много. Земляные чудища больше ломают, а вот зеленые которые — они больше живых ловить любят. Поймают, разорвут в клочья, да и сожрут, ничего не оставят.

— Скверно, — признал Середин, представив себе, как пара големов вламываются в деревенский двор и начинают крушить все, на что взгляд упадет. Это в чистом поле хорошо их по дуге широкой обогнуть да прочь умчаться. А коли хозяйство свое защищаешь — куда денешься? Мечом да оглоблей в одиночку отбиться тяжело. А если еще и ящеры верткие насядут — тогда точно хана. Заломают и в твоем же доме на ремни порежут.

— Хуже хазар сии твари, ведун, — словно подслушал его мысли старик. — Те, коли и наскочат, так убежать торопятся, пока князь с дружиной не нагрянул. Да и не убивают особо — угнать норовят. Стало быть, освободить опосля можно. А эти токмо давят и ломают. И не берут себе ничего — бросают селения разоренные и дальше бредут.

— Прости, Сварослав, что перебил, — откинулся на медвежью шкуру Олег, — да только не вяжется чего-то у тебя в рассказе. Если нечисть буянит на юге Руси, то откуда она здесь, среди печорских снегов, взялась? Не далековато для пеших-то прогулок?

— То не история была, ведун… — Волхв подтянул к себе изрядно опустошенный и остывший котелок, немного поколебался, а потом решительно выпил оставшееся варево через край. — То не история, то присказка была.

А история сия такова… Сложилась промеж Суздаля и Владимира шайка людей лихих. Бессовестных, однако же храбрых станичников, решительных. Промышлять они начали на тракте. Людей добрых да купцов зажиточных губить, добро их к себе в логово тащить. Грешно это, ведун, зело грешно.

— Когда «зело», — отметил Олег, — то не очень и грешно оказывается. Войной это называется, или бизнесом. Грешно, когда по мелочи…

— По первому морозу загубили тати молодого ратника, что к стольному граду Владимиру скакал, — пропустил мимо ушей высказывание Середина старик. — Броню с него сняли, кафтан лисий, сумы с припасом и серебром, коней увели. Вернулись, стало быть, в логово… Да токмо не успели добыче порадоваться. Поползли в их овраг и люди земляные, и твари зубастые. Как ни бились тати, однако же полегли все, окромя двоих. Умчались те станичники на конях приведенных, нерасседланных. Да и сумы, сам собой, приторочены остались. Сказывали, день-деньской скакали, и ночи изрядно прихватили. Но как отдохнуть собрались — опять полезли чудовища из леса.

— Так им и надо, — спокойно согласился Олег. — Для татей крепкая веревка — лучшая награда. Правильно их големы истребить пытались.

— Три дня, как один, тати от тварей Чернобоговых бегали, — невозмутимо продолжал Сварослав. — На четвертый вечер добежали они до святилища Кулимишевского и хранителю тамошнему с покаянием в ноги упали. Не поверил волхв, молодой был. Однако же еще до полуночи к священной роще твари стали сбираться. Округ тына бродили, стучались, выли громко. Хотя в само святилище проникнуть не пытались. Хранитель, страху поддавшись, поутру через тын напротив ворот перебрался, в деревню убежал, коня взял, да и ко мне примчался.

— Это куда? — с любопытством приподнял голову Олег.

— В град стольный Суздаль.

— Понял, — опять откинулся на шкуру ведун. В Суздаль его судьба пока не заносила. Ни в этом мире, ни в родном двадцать первом веке.

— Я у князя две полусотни выпросил, богатырей Володимира и Илью, гридней опытных, да и поскакал…

— Разгромили?

— Всех тварей перебили до единой. Три десятка ратников головы сложили, да увечных столько же оказалось… — Волхв подтянул к себе посох, почтительно поцеловал и положил обратно. — Татей мы в город увезли. Князь Гордей[1] приказал их на дыбу в допросной избе повесить и расспросить все в подробности.

— Они же и так покаялись! — возмутился Середин. — Ладно, просто повесить — на дыбу-то зачем?

— А я суму походную у татей разобрал, — притворился глухим старик. — Все добро мне обычным показалось, однако же вот этот свиток я понять не смог…

Старец запустил левую ладонь в правый рукав своего свободного балахона, вытянул из него туго скрученный пергамент сантиметров двадцати в длину, перевязанный алой шелковой ленточкой, и протянул Олегу.

Воздержавшись от комментариев, Середин сдернул со свитка ленту, развернул чуть желтоватый, толстый и упругий листок… И замер в недоумении. То, что он увидел, более всего напоминало смесь древнеегипетских символов и шумерской клинописи: какие-то ползущие змеи, лебеди, человечки с задранными руками, перемежающиеся с волнистыми линиями и странными рисунками, собранными из остроконечных треугольников. Клинописи было больше всего, и она то собиралась в солнцеподобные круги, то походила на воздушных змеев, то вдруг разрывалась отчетливым изображением человечка с крыльями.

— Вот только ангелов мне и не хватает, — вернул папирус ведун. — Предпочитаю рубить крикс и оборотней.

— Окрест города, едва татей привезли, чудища стали сбираться, — невозмутимо продолжил волхв. — Поначалу дружина истреблять их выезжала. Однако же варяги и богатыри другов своих теряли, а тварей токмо больше окрест становилось. К седьмому дню ратники за ворота выезжать отказались. А горожане и того ранее. К девятине[2] округ Суздаля чудищ столько собралось — не сосчитать. Все дороги и кусты кишели. Решились они на штурм идти. На стены лезли, ворота ломали, каменья кидали в лучников… Да, тяжко пришлось. Но устоял Суздаль. А мне князь Гордей повелел грамоту сию прочитать. Сказывал я ему: знаки подобные токмо любомудры Дюн-Хора далекого разумеют. Князь гонца снарядил. На ладье через Каменку повелел отвезть. Да не ушел далече вестник, вернулся. Вся нечисть поганая за ним кинулась, через реку поплыла, тропы перекрыла. Тут и поняли мы с князем: не град стольный слуги Чернобоговы разорить хотят, грамоту заполучить жаждут. Снарядил Гордей со мной полусотню ратников русских, отвагой известных, с дружиной первым из врат Владимирских вырвался, дорогу пробил. А уж мы с воями дальше помчались. Сюда, в земли печорские, к тайному граду Дюн-Хору. От чудищ оторвались, шли ходко. Да токмо давеча сам видел — полегла полусотня княжеская. На тебя да на меня надежда осталась. Некому более грамоту до святилищ древнейших довезти, до хранителей мудрости. Ты, ведун, в помощь мне прислан. Такова воля богов.

— Да говорил я уже, — лениво отмахнулся Середин. — Никакие боги меня сюда не посылали. Просто я услышал в вятских землях, что Баба-Яга где-то здесь стоит. Вот и решил хоть одним глазком на нее взглянуть. Любопытно все-таки.

— А ты мыслил, ведун, боги присылают своим избранникам вестника с грамотой и печатями княжескими? — негромко рассмеялся Сварослав. — Нет, они просто приводят смертного туда, где он и должен исполнить свое предназначение. И отказываться от этого — грех. Ибо раз за разом станут боги даровать тебе жизнь и приводить на место твоего подвига, дабы ты принял верное решение и исполнил его в точности.

— Раз за разом? — закрыл глаза Середин. — Это уже не жизнь, это квест какой-то получается. Сохраняешься на достигнутом уровне, и проходишь его раз за разом.

— Не гневи богов, ведун, — немедленно отозвался старик. — Прими их волю, как свою, и душа твоя обретет счастие и покой.

Несмотря на все уговоры старого волхва, счастье и покой Середин обрел безо всякого участия богов — поскольку высшим счастьем для него в эти часы был спокойный сон. Он же, наверное, означал и покой. Олег ухватил край шкуры, откатился чуть в сторону, заворачиваясь в нее, как сосиска в тесто, сразу ощутил, как по телу разливается блаженное тепло, и провалился в небытие.

Первое, что услышал Середин, открыв поутру глаза, — так это скрип снега чуть не у самой головы. Схватившись за саблю, ведун «раскатался» из шкуры и, оглядываясь, поднялся на колено. А посмотреть было на что. Справа и слева, спереди и сзади — в общем, везде вокруг отмеченной угольной пылью линии бродили глиняные чудища. Они отходили в сторону, разворачивались, топали снова к линии; натыкаясь на невидимую стену, пытались обойти преграду и снова в нее упирались. Никакой целенаправленности в действиях големов Олег определить не мог — больше всего их осада напоминала броуновское движение. Разумеется, ящеры здесь тоже присутствовали. Пятерка зеленых тварей стояла на льду, за лощиной, в которой укрылись путники. Они не двигались, только молча переглядывались между собой. За ними в два ряда выстроились двадцать великанов с дубинками.

— Да, ведун… — Услышав над головой голос старца, Олег подпрыгнул от неожиданности и даже отскочил метра на полтора. — Да, и я так мыслю: зеленые уродцы весьма умнее земляных людей будут. И бьются шустрее, и нападают с толком. Потому земляные воины их власть над собой и принимают.

— Это точно, — кивнул Середин. — Когда «зеленые» рядом, големы действуют слаженнее, ведут себя толково. А как ящеров нет — в толпу безмозглую превращаются. В общем, этих нужно выбивать первыми, как офицеров.

— Чем, ведун? Как я вижу, лука или самострела у тебя нет.

— Я это так, теоретически. — Олег присел у кострища, перевернул тлеющее с вечера толстое бревно, споро настрогал на угли лучинок, подсунул бересты, раздул. Когда над щепками заплясали радостные язычки пламени, кинул сверху еще несколько полешек.

— Ты чего затеял, ведун? — не понял старик.

— Как чего? Завтракать!

— Мяса вяленого по дороге пожуем.

— Не-ет, — замотал головой Олег, — я так не согласный. Ты что, не видишь — твари колдовские кругом?

— Вижу. И что?

— А то, что нас в любой момент убить могут, — весомо сообщил ведун, доставая половину курицы. — Представляешь: убьют раз и навсегда. А ты в последнюю минуту жизни голодный, холодный и с подошвой от ботинка во рту! Никакого удовольствия.

— С подошвой?

— Угу, — кивнул Олег, деловито натирая курицу солью с перцем. — Мясо твое вяленое по вкусу один в один получается.

— Жизнь любишь, ведун… — Волхв опустился на один из сосновых чурбачков, обнял посох. — Вкусно поесть, вволю поспать. Как же ты такой с тварями лесными Чернобоговыми сражаться не боишься?

— Боюсь, Сварослав, — признался Середин. — Ох, и боюсь. Но понимаешь, волхв… Когда на тебя оборотень идет в медвежьем облике, росту в две сажени, да с когтями железными, клыками каменными — вот тогда ты и понимаешь по-настоящему, что за прекрасная штука жизнь. И как это здорово: проспаться всласть на свежем воздухе, перекусить курочкой, в глине запеченной, да запить все водою чистой, талой, сажей не замаранной, дустом не присыпанной. В баньке попариться, пивка попить… А для чего еще жить?

— Странное речешь ты, ведун, — покачал головой старик. — А как же отчине своей послужить, богам родовым долг отдать?

— А разве обязательно делать это на голодный желудок? — рассмеялся Середин и пристроил куриную полутушку к огню. Затем привычно кинул косуху на сумки, щедро сыпанул на нее приправы, растер туда же холодные вчерашние угли, замешал, негромко нашептывая защитное заклинание.

— Солнце уходит, — недовольно буркнул волхв. Немного выждал, глядя на хлопоты Олега, покачал головой и добавил: — Упрям ты, ведун, однако…

Он поднялся, взял котелок, кинул в него из котомки кусочек меда, засыпал все снегом, повесил на веревку.

— Ладно. Хоть горяченького напоследок попьем.

К тому времени, когда курица «дошла», покрывшись румяной корочкой, а местами и чуток почернев, в котелке тоже закипело. Путники, наблюдая за бродящими вокруг големами, разделили и уплели мясо, запили сладкой водичкой. Затем, собрав вещи, заседлали коней.

— Так они нас не видят, Сварослав? — уточнил Олег, подбирая со снега так и не попавший в костер двухметровый кусок бревна.

— Не могут. Слово Сварога им глаза отводит.

— Это хорошо. — Середин глубоко вдохнул морозный воздух, поднялся на гнедую, потрепал ей гриву: — Ну как, малышка, сегодня дурить не собираешься? Сварослав, заводных забери. Куда нам теперь?

— Слева от лощины, саженей сто, протока идет.

— Ну, тогда погнали…

Ведун со всей силы ткнул пятками в бока лошади, тряхнул поводьями:

— Пошла, родная!

На огражденном угольной пылью пятачке лошадь в несколько прыжков разогналась во весь опор, и когда всадник перемахнул заговоренную черту, остановить его могла разве что бетонная стена.

— По-оберегись!!!

Олег перехватил бревнышко, словно рогатину, направив тупым концом в грудь ближнего голема. Копье, пронзив глиняного человека, вреда бы ему, может, и не причинило — но тяжелая тупоконечная лесина глубоко вмяла грудь, отчего туловище противника расползлось трещинами, а голова слетела с плеч. Правда, непривычный к конным сшибкам ведун оружия не удержал — отдача выбила бревнышко у него из рук. Да и хорошо, что выбило — с «копьем», еле умещающимся под мышкой, много не навоюешь. Середин дернул из кармана кистень, с ходу опустив его на голову следующего голема, перекинул налево, ударив в плечо еще одного врага.

Все! Из окружения вырвались!

Олег кинул взгляд через плечо — старик мчался следом через пробитый ведуном сквозь ряды глиняных людей проход.

— Поберегись!! — во всю глотку заорал Середин, направляясь в самый центр темнеющего на льду строя.

Ящеры, как и положено начальникам, торопливо отпрыгнули за ряды неуклюжих, но могучих подчиненных, големы подняли над головами дубины.

— Счас, разбежались… — тихо хмыкнул ведун, подбирая левый повод.

Маленький отряд с дробным топотом промчался перед вражеским строем, уходя вдоль самого берега. Возмущенные подобной коварностью ящеры злобно зашипели, кинулись следом — но путники уже успели оторваться на добрую сотню метров, и свежие, отдохнувшие кони в стремительном разбеге увеличивали этот разрыв с каждой минутой.

— Куда?! — оглянулся на старика Олег.

— За дубом протока!

Вековой дуб со стволом в три обхвата находился уже слева. Ведун рванул левый повод со всех сил, и гнедая просто чудом вписалась в поворот, не врезавшись в густые камыши, что росли у противоположного берега.

— Давай, давай, родная, — прошептал, наклонившись к самым ее ушам, Середин. — Выноси, милая… Хлебом одним неделю кормить стану, только вынеси!

Скорость тем не менее пришлось сбросить. Речушка петляла среди ивовых и березовых зарослей, как подползающая к мышонку гадюка, и всадникам приходилось постоянно направлять лошадей то вправо, то влево, и только шипастые зимние подковы, выбивающие из толстого зеленоватого льда крупные осколки, позволяли скакунам удержаться на ногах. Когти ящеров скользили, продирая во льду длинные царапины, а потому каждый поворот давал людям еще метров пять выигрыша.

«Хорошо, снега нет, — мысленно отметил Олег. — Сдуло, наверное. Значит, впереди уж точно заносы…»

Словно откликнувшись на его размышления, за очередной излучиной обнаружилась стена снега высотой метра в полтора, тянущаяся с крутого берега вниз, к камышам на узком мысе.

— Ква, — только и успел сказать Середин, для которого все предыдущие прыжки заканчивались неизбежным падением.

Гнедая все сделала сама — поймала момент, взметнулась в воздух. Олег отпустил поводья, наклонился вперед, вцепившись обеими руками в луку седла. Гладкая кожа чиркнула по ногам, ушла вниз. Между ног пробежал невнятный холодок — то ли ветер поддул, то ли страх отметился… И тут же в задницу со всей силы ударило седло — удержался! Олег ухватил поводья и легонько тряхнул ими, намекая лошади, что не мешало бы и прибавить ходу.

По берегам теперь возвышались тронутые инеем сосны, под которыми изредка виднелись кусты шиповника с ярко-красными, чуть сморщенными ягодами.

«В чай их полезно класть. Аскорбинки много», — не к месту вспомнилось Олегу.

Порой старые стволы кренились низко к протоке, и ведун не без страха думал о том, что, упади такое деревце поперек дороги — они не меньше получаса потеряют, пока переберутся. Но пока великий Сварог, прародитель всех славян, да Метелица-Зима и многочисленные лесные духи благоволили путникам.

Новый занос — гнедая рванула вверх, пошла вниз… и Олег вдруг понял, что после прыжка лошадь опускается значительно быстрее, нежели он.

— Электрическая сила! — безнадежно выругался он, отпуская бесполезные поводья. — Ну, почему так всегда?

Задняя лука седла предательски пихнула в бедро. Он кувыркнулся на бок, пытаясь сгруппироваться, и в такой позе ухнулся о твердый, как танковая броня, лед, чуть подлетел, ударился снова и, промчавшись по глянцевой поверхности метров двадцать, лихо врезался в прибрежный сугроб, зарывшись в него с головой. Противная холодная масса мгновенно наполнила уши, валенки, набилась за ворот и даже попала под джинсы — и тут же принялась таять.

— Тридцать ква в одном флаконе! — ругаясь и отплевываясь, Олег выбрался на лед, услышал насмешливое ржание гнедой и погрозил ей кулаком.

— Ты цел, ведун? — озабоченно поинтересовался Сварослав, придерживая коней.

— Все в порядке, волхв, — кивнул Олег, горстями выгребая снег из-за шиворота — Это я специально…

Он побежал к заносу, на ходу расстегивая поясную сумку, набрал целую горсть заговоренной угольной крошки, рассыпал вдоль снежной стены, на всякий случай повторяя заклинание.

— Вот так. После прыжка ящеров ждет сюрприз. — И Середин бодрым шагом направился к лошади, левой рукой придерживая болтающуюся на боку саблю. — Скачи, я догоню!

Вторую похожую ловушку ведун поставил примерно через полкилометра, насыпав заговоренную линию от густого, по грудь ему заваленного снегом, рябинника, через который и пеший не особо продерется, к высокому обрыву. Пусть ящеры обход ищут, коли погоню продолжать хотят. После этого Олег немного успокоился и перешел на рысь, давая отдых тяжело дышащим скакунам:

— Далеко нам еще, Сварослав?

— Верст полтораста, — не очень уверенно пожал плечами волхв. — Пять ден обыкновенно отсюда идем.

— Угу… — кивнул Олег — Понятно.

Верста в здешней Руси была понятием сильно относительным и колебалась в пределах от одного километра до двух с нехилым гаком. Получалось, чго идти им оставалось либо сто пятьдесят, либо все триста километров. Хорошенькая разница! Кони, если гнать их нещадно и переседлываться каждые четыре-пять часов на заводных, за день могут пройти километров сто. Учитывая обстоятельства — можно отказаться от ночной стоянки и к утру выйти к жилью, отдохнуть там. Но вот триста километров за раз одолеть невозможно — лошади просто сдохнут.

— Однако и останавливаться тоскливо, — вслух продолжал Середин. — Опять за ночь всякие твари наберутся. Кто знает, удастся ли прорваться так легко еще раз?

Сварослав промолчал.

Олег попытался вновь прикинуть: пять переходов. До этого дня волхв путешествовал с санями, не торопясь. За день подобный обоз обычно проходит километров сорок. Пять переходов — все едино двести ка-мэ получается. А лошадь — не мотоцикл, ей отдых нужен.

— Ладно, — наконец решился он, расстегивая косуху. — Пойдем, пока сил хватит.

Олег скинул куртку, мокрую изнутри от растаявшего снега, затем — красную шелковую рубаху, купленную в Белоозере минувшим летом, вместо них накинул налатник. Гладкий бобровый мех приятно захолодил кожу. Пожалуй, теперь он был готов ехать еще хоть сутки напролет. Главное — согласятся ли на это скакуны?..

Дюн-Хор

О том, что они приближаются к цели своего пути, Олег догадался сам. Просто лес внезапно отступил от берегов постепенно сужающейся протоки, сменившись чуть холмистыми полями с редкими островками заснеженных рощ. Только здесь ведун наконец-то перестал опасаться внезапного нападения порождений незнакомой черной магии: незаметно подкрасться на хорошо просматриваемых, идеально белых просторах было совершенно невозможно. И Середин наконец перешел с рыси на широкий походный шаг, который не сильно выматывал и без того замученных скакунов. День, ночь, еще половина дня — даже просто держаться в седле и то стоило людям немалых усилий. А каково тогда лошадям, больше двух суток разбрасывающим ногами легкий промороженный снег?

Сварослав не вмешивался. Похоже, старик убедился, что его молодой товарищ осознает чрезвычайную важность путешествия, верно оценивает опасность противника и теперь предоставил ведуну решать все вопросы. Волхв даже дороги указывать не пытался. Да и зачем? Река сама приведет.

По берегам стали попадаться пирамидки, искусно сложенные из валунов. Слегка присыпанные снегом, они ясно доказывали, что путники приближаются к некоему сакральному месту — подобными каменными памятниками народы выражают свое восхищение теми или иными чудесами чуть не во всех концах света. Чем больше пирамид — тем чаще доводилось удивляться забредающим в эти земли людям.

— Если до темноты не доберемся, — повернул голову к старцу Олег, — остановимся там, где окажемся. Всему должна быть мера.

Вместо ответа Сварослав вытянул вперед посох. Середин вгляделся в указанном направлении и неожиданно различил над тонкой нитью, разделяющей белую землю и белесое небо, некий остроконечный силуэт.

— Горы?

— Дюн-Хор, — одними губами прошептал волхв.

Река повернула в очередной раз — и на берету, по обе стороны от протоки, обнаружились две высокие, метра по три, каменные бабы. Время стерло с них черты лица, формы рук и ног — но ясно различимые головы над массивными плечами и выпирающий вперед животик доказывали, что перед путниками возвышаются рукотворные памятники.

— Дальние врата… — Старик слез с коня, со стонами разминая затекшие ноги, степенно опустился на колени и поцеловал снег.

Олег примеру волхва решил не следовать — этих богов он не знал и за помощью к ним никогда не обращался. Правда, короткой передышкой ведун все-таки воспользовался, надев подсохшую рубаху, душегрейку и косуху. Подумал — и снова накинул поверх всего этого налатник: мороз вокруг царит лютый, а пар костей не ломит.

Дальше река петляла уже между взгорками, закрывающими обзор, а потому каждая новая верста являла новые открытия. Вот за очередным поворотом предстали глазу многочисленные каменные уступы — невысокие, но идеально ровные, словно специально обточенные и отполированные. Вот появилась череда разлапистых толстенных дубов с широкими гнездами, сплетенными из крупного хвороста. Что за птицы сооружали подобные жилища, понять было невозможно — сейчас на гнездах покоились только снежные шапки. Однако Олег заподозрил, что существа эти почти наверняка хищные и в то же время священные. Хищные потому, что травоядные пичуги, клюющие зернышки, почки и ягодки, — обычно некрупные, этакое гнездовье им ни к чему. А священные — поскольку сами по себе дубы такими развесистыми не растут, какой-то добрый человек должен был подпилить всем дубам макушки, вынуждая разрастаться удобными для гнезд развилками.

Рассматривая могучие стволы, Олег как-то упустил две такие же коричневые и кряжистые фигуры, а потому остановка волхва и его очередной поклон застали его врасплох.

— Средние врата, — коснулся снега лбом Сварослав.

Только после этого Середин различил в присыпанных белым пухом высоких пнях глядящие из горизонтальной прорези шлема суровые глаза, массивную длань, лежащую на рукояти меча, и прислоненный к ногам круглый щит.

— Волхв, — негромко поинтересовался Олег, — а почему эти… врата выглядят более новыми, чем первые?

— Первыми остановились эти, — указал на воинов Сварослав. — Однако же они стражи. Хранители межи. Матери — дарители жизни. Коли соскоблить с них щепоть камня и в снедь добавить али к больному месту прикласть, любой недуг уходит, мор отступает. Оскоблили смертные богинь. Бо века стоят.

— Понятно… — Середин придержал коней, вглядываясь в истуканов.

И плечи вроде неширокие, и угрожающего ничего нет — только спокойствие. Меч в ножнах, щит на земле, ноги расслаблены. Но тем не менее в воинах угадывалась такая уверенность в своих силах, такая монументальная несокрушимость…

— Эх, придут сюда скоро люди с символами смерти, — с тоской прошептал Олег. — Опрокинут баб, расколют памятники, поставят новые молельни… Тыщу лет спустя новые освободители явятся, пожгут молельни, посрубают дубы на сваи для шлюзов и каналов, увезут остатки баб в музеи, рассыплют пирамиды по мелким камушкам… И останется земля пустой и дикой, словно и не жили здесь люди, а только волки дикие бродили. Прогресс называется. Цывылызация… И-э-эх!

Ведун пнул гнедую пятками, рассчитывая пустить вскачь, но та лишь недовольно хрюкнула и качнула головой. Полуторасуточный переход отнял у нее все силы. Середин понял, что еще два-три часа пути, пусть даже шагом — и кобыла просто упадет.

— Волхв, долго нам еще? — крикнул Олег и запнулся. Позади остались последние, спящие под зимним покрывалом, дубы, и путникам открылась высокая, метров семидесяти, скала, на которой отпечатался, вскинув руки, повернув голову и широко расставив ноги, человек тридцатиметрового роста. Четкий черный отпечаток на светло-коричневом камне. Натуральный негатив. — Это третьи врата?

— Это Куйва,[3] ведун, — степенно кивнул старик. — Тот самый…

— Какой? — не понял Олег.

— Тот самый, — повторил волхв. — Воевода великанов.

— Великанов?

Сварослав с подозрением покосился на спутника: а не смеется ли над ним молодой колдун? Потом снова указал на скалу, но уже посохом:

— Это Куйва, воевода великанов. Когда извечные великаны, потомки обитателей страны Семи Небес, начали войну с богами, немалая рать пришла сюда, к Дюн-Хору, хранилищу знания и вечности. Жители города отважно вступили в битву с великанами, но силы их были слишком малы. И тогда старейший волхв Дюн-Хора взмолился о помощи к древнему богу Кроносу, верховному властителю и породителю мира. Однако же бог не услышал его. Великаны прошли первые врата и вступили в священную рощу, убивая всех на своем пути. И снова взмолился волхв к богу Кроносу, породителю богов, о защите и помощи. И опять не услышал бог его молитвы. Великаны же продолжали биться и перебили всех защитников Дюн-Хора до единого, и миновали они вторые врата. И понял старейший волхв, что войдут великаны в святилище, заберут себе вечность и знания, обретут власть над миром и станут править в нем до скончания веков. И тогда обратился волхв к богам молодым. К Сварогу, создателю земли русской, к детям его могучим и внукам, рекомым до того часа славянами. Взмолил волхв о защите и помощи, о сохранении сокровищницы древних богов и их вечности. Услышал Сварог слова человеческие, послал сына своего Хорса на битву с великанами. Примчался Хорс на крыльях золотых, метнул в великанов огонь из огней, пламень из пламеней и истребил всю рать без малого. А от самого Куйвы токмо тень осталася, что на стене этой по сей час лежит. Едва закончилась битва, как смирился старый волхв с новым коловоротом жизни. Повелел он закрыть и запечатать все старые храмы на земле русской и молиться отныне новым, молодым богам, что не утратили еще слуха к людской боли. А себя повелел умертвить у ног старого Кроноса, дабы не изменять своему служению.

— Ква, — кивнул Середин, выражая свое восхищение. Он тихо подозревал, что перед ним всего лишь умелый рисунок — хотя легенда явно намекала на нечто вроде ядерного взрыва или лучевого оружия. Впрочем, древние знания — вопрос темный. Никогда не угадаешь, что могло оказаться у предков в загашнике. Тот же порох изготовить намного проще, чем испечь хлеб или сварить пиво. А пить пиво и закусывать хлебом человек умел издавна.

— Третьи врата, — спустился с коня Сварослав, когда скала с тенью Куйвы осталась позади.

— Что-то я их не вижу, — огляделся Середин.

— Первые врата — врата жизни, — ответил старик, вставая на колени. — Вторые врата — врата мужества. Третьи — врата духа. Разве можно высечь дух из камня?

Волхв, поклонившись, поднялся, взял коня под уздцы, двинулся дальше пешком:

— Ты устал, ведун, и не чувствуешь порога духа.

Насчет усталости Олег, пожалуй, согласился бы, но примотанный к запястью крестик никак не отреагировал на третьи врата. А уж он точно никак не мог замучиться от долгого пути. Тем не менее, Середин тоже спешился и взял кобылку за поводья. Въехать верхом в чужой двор считалось в здешней Руси немалым оскорблением. А путники, насколько можно было догадаться, как раз входили в Дюн-Хор.

Правда, покамест окружающее пространство ничем не отличалось от пустынной местности, тянувшейся до первых врат. Разве только выступы скальной породы торчали там и сям, в большинстве своем украшенные черными двойными спиралями или двойными кругами с жирной точкой в центре.

Гнедая всхрапнула, потянулась мордой вправо. Олег повернул голову и ощутил легкий запах гари, а затем разглядел на фоне серого вечернего неба несколько дымков. И лишь после этого Середин сообразил, что прямой холм за скалами есть не что иное, как обычный земляной вал, за которым, видимо, и скрывается секретный северный город. Поверх простенького укрепления сохранились участки кладки из крупных, многотонных валунов — но эти остатки былого могущества, присыпанные снегом, только больше маскировали вал под обычный взгорок с торчащими из него скальными уступами. Ворот Олег тоже не разглядел, и его неожиданно посетила странная мысль:

— Скажи, Сварослав, а почему врата Дюн-Хора стоят на реке, а не на дороге?

— Нет иного пути, окромя Синташты, ведун. — Пожал плечами старик. — Болота округ, леса на сотни верст. Ни пешему, ни конному, ни зимой, ни летом ходу нет.

— Значит, эта река называется Синташтой?

Волхв не ответил, свернув влево, за высокий земляной холм правильной конусообразной формы. Впереди показались заросли карликовых берез — узнать эти изломанные, стелющиеся по земле стволы труда не составляло. В центре уродливой рощицы стоял обветшавший частокол: многие колья накренились, торчали наружу, а некоторые и вовсе попадали, и сквозь щели проглядывали темные идолы славянского капища. Сварослав, оставив коней, вошел в ограду, поклонился идолу, положил что-то к его ногам.

— Не уважают, однако, русских богов в этих землях, — пробормотал Олег.

— То наша вина, ведун, — не оглядываясь, ответил старец. — Мы — волхвы. Они — хранители. Лето придет, братьев привезу. Обновим святилище, жертвы искупительные принесем. Прости слабого своего внука, Отец. Не все помню, не все успеваю…

Последние слова относились уже к идолу, и Середин отвернулся. Молитва — дело очень личное, в нее вмешиваться нехорошо.

Заскрипел снег. Ведун, взявшись за саблю, резко повернулся, отступил на пару шагов, готовый обежать лошадь и схватиться за щит. Однако это были всего лишь мальчишки — трое подростков лет десяти. Меховые штаны, переходящие внизу в мохнатые унты; светлые куртки, немного не доходящие до колен; горностаевые шапки со множеством хвостов, свисающих до плеч или падающих на спину, а спереди закрывающих лицо до уголков глаз. Вся одежда была сшита мехом наружу, что для Руси казалось странным, по краю курток шел рисунок из множества уже знакомых спиралей, закручивающихся в три витка.

— Нас дед Лепкос прислал, — мгновенно остановились ребята. — Сказывал, темный платок над вами витает. Повелел лошадей забрать, покуда живы.

— Сварослав?! — окликнул своего спутника Олег.

— Отдай коней, ведун, — отозвался старик. — Мы пришли. Токмо суму мою седельную сними, в ней грамота тайная.

— Счастливая, — легонько похлопал Середин гнедую по морде, — сейчас отсыпаться пойдешь. А мне, видать, не положено.

Лошадь презрительно фыркнула: дескать, тебя бы на мое место — вторые сутки под седлом. Тряхнула головой.

— Все, все. — Ведун отпустил подпруги, снял с задней луки щит, перекинул за спину. — Сейчас попьешь, поешь, отоспишься. А обещание про хлеб помню. Просто нет у меня сейчас хлебушка. После отдам.

Затем он снял с седла волхва полотняную сумку, повесил на плечо.

— Все, забирайте. Да только не торопитесь с ними! Хватит с бедняг, набегались.

Ребята повели скакунов к городищу, а Олег направился к святилищу, задержался в воротах. Крест на запястье оставался холодным — а значит, никакой магической силы в капище не было. Вот уж воистину — не боги дают людям силу, а люди богам. Любая деревяшка может стать намоленным, а потому могучим предметом. И в то же время самый великий храм теряет силу, когда в него перестают приходить верующие.

— Нам пора, ведун, — отвесив идолу низкий поклон, отступил от Сварога старец. — Время позднее. Коли до ночи не поспеем, Лепкос передаст мир иным хранителям, а он ко мне завсегда добрее относился. Пойдем.

Между тем, ночь, по мнению Середина, уже вступила в свои права. И без того низкое, холодное солнце спряталось за горизонт, на землю пришла тьма. Плотные облака не давали пробиться к холмам и скалам ни скупому свету звезд, ни желтоватому сиянию луны, и только посиневший в ночи снег продолжал отражать неведомо откуда берущиеся розовые отблески. Мороз заметно окреп, и вырывающийся изо рта пар мгновенно оседал инеем на усах, на наушах шапки, на вороте и крючках налатника. Уже в который раз Олег удивился выносливости старика. Возможно, под свободным балахоном волхва и были поддеты меховые штаны и кафтан, возможно, он носил очень теплые носки или портянки в грубых поршнях — но голову его укрывал только суконный капюшон, а на руках не имелось ни рукавиц, ни даже простеньких перчаток.

— Идем. — Сварослав, опираясь на посох, вышел из святилища и уверенно направился вкруг частокола дальше, в темную пустоту.

Олег, ориентируясь больше по мерно похрустывающему впереди снегу, двинулся следом. Розоватые отблески на снегу становились все ярче и ярче, неожиданно по лицу повеяло жаром, и впереди открылся висящий на десятиметровой высоте фонарь. И вот тут кожа под серебряным крестом впервые ощутила жжение.

Фонарь был заключен в абажур тонкого плетения, почти не задерживающий света. Из-за плеча всходящего на холм старика Олег прекрасно различал бойкие языки пламени, взмывающие над ними искры, темные торцы лежащих в очаге камней, и фигуры людей вокруг костра… С каждым шагом становилось ясно, что фонарь был всего лишь обманом зрения, а на самом деле впереди, на самой вершине какой-то возвышенности, стоит некий каркас, под которым отдыхают у очага трое человек. Один сидит, поджав под себя ноги, двое лежат на боку, любуясь голубоватым огнем, весело играющим на бесформенных кусках каменного угля.

— Поклон вашему миру. — Волхв низко склонил голову и шагнул внутрь.

— Да обретет радость всяк, сюда вошедший, — степенно кивнул сидящий у огня обитатель странного сооружения.

— Поклон вашему миру, — повторил Середин и невольно поклонился, входя в низкий проем.

— И тебе радости в каждом из дней, незнакомец, — ответил ведуну туземец.

Он был одет только в легкие штаны из тонкой замши и меховую безрукавку, раскрытую на груди. В свете огня кожа незнакомца казалась желтой и дряблой. Возраст с первого взгляда определить не удалось: лицо в морщинках, но нет ни усов, ни бороды, ни следов бритья. Нос приплюснутый. Выступающие скулы, тонкие брови… Хозяин очага походил бы на классического чукчу, если бы не глаза с широким разрезом, в которых плясало золотисто-алое пламя.

Туземец неторопливо протянул старческую руку прямо в огонь, достал оттуда бронзовую чашу, подал Сварославу:

— Испей с дороги, друг мой.

Волхв спокойно принял угощение, немного отпил, предложил Олегу:

— Вот, возьми, ведун. Это придаст тебе сил.

— Да, сейчас, — кивнул Середин и бросил щит на выстеленный шкурами пол. — Поставь пока, я немного разденусь. Что-то жарко тут.

В странном, просвечивающем насквозь, сооружении и вправду было тепло. Ведун расстегнул налатник, снял, положил рядом со щитом, потом приблизился к стене. Она представляла собой хитроумно переплетенные оленьи рога. Никаких креплений — многочисленные отростки рогов входили в зацеп друг с другом, с соседними «лапами». В целом строение напоминало огромную корзину из мудрено перевитых прутьев. И что самое интересное — сквозь полупрозрачную стену не дуло наружным холодом. Наоборот — она дышала теплом.

— Что было живым, незнакомец, — ответил на невысказанный вопрос туземец, — навсегда сохранит живое тепло и не пропустит сквозь себя ни тьмы, ни холода.

Олег, недоверчиво усмехнувшись, протянул вперед левую руку, словно хотел потрогать рога пальцами, — и крест тут же испуганно уколол запястье жаром.

«Так и есть, — мысленно кивнул Середин, — обыкновенное колдовство. Пусть они свои сказки про „живое тепло“ да „энергию жизни“ диким лапландцам рассказывают».

— У твоего друга совсем нет веры, Сварослав, — покачал головой хозяин очага.

— Зато в нем много отваги. Лепкос, — ответил волхв. — И он умеет обращать ее на благо многих, а не на свою наживу. Он послан мне Сварогом в тяжелый час в ответ на последнюю молитву и бился с ворогом, ако Хорс с Куйвой. Однако же меня привел к твоему очагу, мудрый Лепкос, не зов дружбы, а беда страшная, горькая напасть на отчие мои земли. Ведун, сделай милость, подай мою суму.

— Никто меня не посылал! — буркнул себе под нос Олег, однако сумку передал, а сам присел на оленьи шкуры рядом со щитом, потрогал чашу: горячая.

— Странное послание, Лепкос, как я мыслю, связано с напастями этими. И записано оно письменами не русскими, каковым мы детей малых в святилищах учим, а древними, мало кому ныне внятными…

Волхв откинул полотняный лоскут, защищающий содержимое сумки от снега и неизбежного в дальнем пути мусора, запустил руку внутрь, пошарил, напряженно прикусив губу…

— Вот оно! — Сварослав извлек свиток, вручил хозяину странного жилища.

Тот небрежно стянул ленту, развернул пергамент, глянул на него, покачал головой и небрежным жестом бросил в огонь.

— Да ты чего?! — Середин, сорвавшись со своего места, кинулся к костру, попытался сунуть руку в пламя и достать уже скручивающуюся с краев грамоту, но жара выдержать не смог и отступил: — Ты чего, старый, совсем умом сдвинулся?! Ты хоть знаешь, чего нам стоило эту писульку сюда довезти? Сколько людей за нее жизнями заплатили?

— Он еще очень юн, Лепкос, — покивал Сварослав. — Молод и горяч.

— Сам ты дурень стоеросовый! — не удержался Олег. — Это для этого ты меня почти неделю без отдыха гнал?! Чтоб камины письмами топить?

— Немало людей за эту грамоту живот отдало, — спокойно произнес хозяин. — Ты хотел, отрок, и наши животы к ним добавить?

— Чего?! — не сообразил Середин.

— Это зов, отрок, — покачал головой Лепкос. — Зов плоти земли и воды. Хочешь, я скажу, кто изводил вас на всем пути от русских равнин? Порождения земной плоти велики ростом, неуязвимы ни железом, ни заклятием. Но они глупы и медлительны. Арии рекли их монголами, могучими рабами. Другие, керносы — порождения плоти воды — хитры и быстры. Они похожи на болотных гадов, обретших ноги и размеры великие. Но плоть их слаба, и они подвержены смерти, как существа живые.

— Значит, вы их знаете… — прикусил губу Середин. — Тогда посоветуйте, как их истребить?

— Дело сие зело тяжкое, отрок, — поморщился хранитель древних знаний. — Пока есть зов, земля и вода станут порождать их волна за волной, пока не сгинут они совсем, пока земля не сделается пустыней, а вода — солью. Исчадья сии порождены были во времена четвертого неба. За тысячу лет они заполонили все земли, и не стало от них спасения ни в горах, ни в морях, ни в болотах. Иные были размером с дерево и пожирали за раз целые племена и народы. Иные имели пасти, что вмещали пять лошадей, и жили в водах рек и морей, и не давали никому подойти к берегу, так что города вымирали от жажды прямо на берегах. Однако во время третьего неба мудрецы нашли заклятие, обрушившее смерть на страшные порождения. И землю на пять локтей усыпало костями керносовыми, а кровь их, просочившись в недра земные, образовала бездонные моря и озера. С того часа всем ариям под страхом кары небесной заказано было порождать любых тварей неживых и немертвых.

— Правильное решение, — окончательно успокоившись, Олег снова уселся на шкуры, потрогал кубок. Тот оставался довольно-таки горяч, но уже терпимо, в руки взять было можно.

— Во время первого неба, когда арии стали спускаться на землю и смешиваться с людьми, колдуны решились нарушить запрет и создали зов. Любой арий мог написать зов на пергаменте, песке или глине, и плоть земная и водная отдавала ему свою силу. Порождения зова подчинялись только тому, кто его написал. Когда же к часу их появления хозяин оказывался мертв, они истребляли всех, кто оказывался рядом.

— А потом? — Олег осторожно поднял чашу со щита. — Что происходило потом? Монголы и керносы так и сходились на зов?

— Да, отрок, — кивнул Лепкос, — сходились. Но колдуны первого неба были мудрее своих предков, и зов их стал слабее. Он слышался токмо на день пути и порождал не таких страшных тварей, как прежние.

— Понятно. — Ведун пригубил чашу. Покачивающийся в ней напиток янтарного цвета оказался невероятно густым и жирным бульоном, и только огромное количество перца и иных специй забивали изрядную сальность, позволяя употреблять варево без обильной закуски. — А что это за время — «первое небо», «четвертое небо»? Это какое летосчисление?

Лепкос, поворотившись всем корпусом, уставился в глаза Олега немигающим взглядом. Потом развернулся к Сварославу.

— Он чист, как весенний родник, друг мой, — развел руками волхв. — Мое изумление было велико, как владения Мары, и полно, как окиян-море. Он не знает ничего. Вовсе ничего. У него нет рода, нет бога-покровителя. И он ищет встречи с нежитью, ако арий шестого неба.

— Может, мне соизволят сообщить, что происходит? — допив бульон, Олег с грохотом стукнул чашей о щит. — Я все-таки не полено, чтобы меня в глаза без объяснений обсуждать!

— Ты не знаешь про гору Мира? — Лепкос повернул лицо к огню и довольно зажмурился.

— Про трубку мира знаю, — пожал плечами Середин, — а про гору — нет.

— Тогда отдай мне чашу.

— Пожалуйста. — Олег взял со щита чашу и вручил хозяину.

— Ярейяха, сделай-ка нам еще, — передал ее Лепкос дальше.

Впервые за все это время один из лежачих туземцев пошевелился: достал из-за спины небольшой мешочек, раскрыл, ножом настрогал с полкило сала от белого ноздреватого бруска, потом из другого мешочка от души присыпал бурым порошком, протянул чашу обратно.

— Гора Мира стояла здесь спокон веков. — Лепкос непринужденно установил широкий бокал с салом в самые угли. — Кронос воздвиг ее в центре земли, округ которого гуляли Ярило и Луна. Поставил в знак любви к прекрасной Авродите. Гора была сделана из чистого золота, вершиной своей она касалась верхней тверди, а основанием стояла на тверди земной. На нижней тверди для всех земных тварей сияло солнце, текли реки. На верхней днем сияло Ярило, а ночью светили звезды и Луна. И в безмерном счастии своем Кронос создал на горе Мира семь небес, семь ступеней счастья. И населил их подобием своим и любимой своей.

— Семь… — кивнул Олег, давая понять, что он внимательно слушает, хотя в области живота разрасталось сытое усыпляющее тепло, а по коже побежали щекотные, мелко покалывающие мурашки.

— Порождения сущего бога, ничем не отличимые от него, жили на седьмом небе счастья, — продолжал Лепкос. — Они звались ариями. На седьмом небе не было ничего, кроме счастья, и арии жили там незнамо сколько, пока… Пока не пресытились пустым счастьем. И тогда они начали спускаться на шестое небо. На шестом небе счастья стало меньше, его уже не хватало на всех. Арии начали бороться за счастье, и это показалось им весело. Многие тогда начали спускаться на пятое небо. Там было еще меньше счастья — но там бог Кронос оставил знания, сытость, утоление жажды и иные наслаждения. Арии стали жить там и радоваться, пока не пресытились и не снизошли на четвертое небо. Там оказалось куда меньше наслаждений, но ариям нравилось бороться за то, чтобы получить их. И многие даже стали спускаться на самую твердь, где токмо знание и радость борьбы позволяли им сравняться с прочими тварями. Потом арии спустились на третье небо, научившись враждовать. Потом на второе, научившись мириться и радоваться власти над побежденным. Потом было первое небо, где арии научились причинять боль и страдания. А потом они и вовсе сошли с небес, пресытившись счастьем и радуясь нечистым удовольствиям.

— Поначалу племена, успевшие заселить землю, потомки первых ариев, возрадовались явлению великих исполинов, мысля их добрыми и славными, ако их предки. Люди к тому времени достигли высот безмерных в любви своей и радости. Носили они лишь ткани легчайшие, а для дел любых пользовали токмо изделия серебряные, почитая прочие металлы недостойными для взятия в руки. Они строили грады из земли и дерева, идолы вырубали токмо из самоцветов крупных и гранитов искрящихся. И обрадовались люди, что новые арии научат их новым наукам и удовольствиям. Но, вкусившие из чаши нечистых радостей, арии стали угнетать людей. Питаясь мясом человечьим, они изгоняли утробные плоды женщин для приготовления снеди. Блудно сожительствовали с родными матерями, сестрами, дочерьми, с мальчиками, животными; не уважали богов и творили всякие беззакония. И взмолились люди древним богам о милости. Явился на их призыв великий Крон и впал в ярость безмерную от увиденного. В гневе своем он раздавил гору Мира, залил ледяной водой ее останки, проклял земли сии страшным проклятием и запретил Ярилу подниматься на небо сорок раз по сорок лет.

Хозяин очага замолк, протянул руку, покачал чашу, в которой, в светло-желтой луже, плавали белые лохмотья еще не разошедшегося жира. Вздохнул.

Лепкос опять вздохнул, вынул чашу из очага, немного отпил натопившегося в ней жира.

— Снег и лед покрыли цветущие земли, — продолжил хранитель знаний. — Холод воцарился в селениях и городищах. Многие люди и арии тогда пошли вслед за скрывшимся Ярилом и теплом. Они бросили дома свои и долы как есть, не взяв в далекий путь ни котлов серебряных, ни игл и малых игрушек, ни топоров тяжелых, ни ножей вострых, уповая токмо на милость богов и мудрость колдунов. Многие служители храмов закрыли тогда свои святилища, заговорив их и спрятав сонными заклятиями. Многие хранители бросили тогда сокровищницы и отправились спасать живот свой и своих детей.

— А твои предки, Лепкос? — вежливо поинтересовался Олег.

— Мои пращуры остались, отрок, — с достоинством вскинул подбородок хранитель. — Они открыли тайну горючего камня и сохранили тепло в жилищах и знания в памяти.

— Значит, ты — потомок древних ариев? — сделал естественный вывод Середин. — А я-то думал, что арийцы белокожие и голубоглазые.

— Мы все потомки ариев в том или ином колене, — вмешался Сварослав. — Однако же хранители — потомки первых ариев, а многие иные народы — вторых ариев, прошедших все небеса и ставших злобными великанами. Великаны, затеявшие битву с богами, еще приходили сюда за знанием. И те, кто остался жив, осели в окрестных землях, смешавшись с прежними племенами человеческими.

— Отсюда же все ушли!

— Многие, — покачал головой Лепкос, — но не все. Не все предпочли сытость тела развитию духа, а теплые страны — любимой отчизне.

— И великаны ушли не все, — добавил волхв. — Мосох, сын Япета, основал свой род на нынешних землях голядских. От него ведется племя мосховитов. Ямбото остался, под руку свою род веси приняв. Черпаю остался, Селех тоже. Разошлось семя великаново по Руси, рода первых и вторых ариев меж собой смешав. Из колен первых ариев токмо хранители и уцелели.

— Городища наши далеки, места суровы. — Лепкос отпил еще немного и вернул бронзовую чашу в огонь. — Не селятся округ иные племена. Оттого и мешаться не с кем. Токмо новгородцы повадились гостевать. Серебро арийское из-под снега сбирают.

Олег молча кивнул. Все, что он услышал, можно было бы признать всего лишь одной из сказок, красивых древних легенд, если бы не один пустяк: серебро. На севере нет месторождений серебра, и тем не менее именно оно стало основной валютой в Новгороде, наложившем свою лапу на эти земли. Именно здесь зыряне, самоеды и юраки находили под ногами сотни пудов серебра в изделиях — в бусах, кубках, чашах, просто пластинах непонятного назначения. И несмотря на то, что много веков новгородцы превращали всю собранную с туземцев дань в звонкую монету, всякого серебряного добра тут сохранилось в избытке. Этого хватило, чтобы спустя десять веков наполнить коллекции и Русского музея, и Эрмитажа, и московских кладовых. Середин сам видел в музеях пластины с четкими изображениями крокодилов или целые лотки из драгоценного металла с глубокими рубцами на днище. Экскурсоводы рассказывали, что зыряне не видели ценности в найденных корытах и из поколения в поколение рубили в них капусту, или кормили оттуда скотину, пока грязную вошву не выменивал на зеркало или бусы заезжий проповедник или чинодрал.

— Арийцы имели великий рост, светящиеся мечи, кои рубили камень и железо, они могли летать и растворяться в земле. — молвил Сварослав. — Однако же тайны сии остались в сокровищницах, а сыны небес либо умерли один за другим, либо забыли древние тайны на веки вечные.

— Забыли? — приподнял брови Середин. — Интересно, а кто тогда написал только что сожженную писульку?

В хижине из сплетенных рогов повисла неловкая тишина. Сварослав взглянул на Олега с укоризной, словно это именно он нацарапал грамоту, вызывающую из недр земных глиняных чудовищ, а из водных глубин — ловких смертоносных ящериц. Лепкос снова извлек из огня чашу и сделал несколько глубоких глотков.

— Коли ты, отрок, желаешь бросить подозрение на хранителей, то знай: вот уж более двух лет и трех зим ни един путник али паломник не ступал на святые земли Дюн-Хора.

— Да мне, собственно, по барабану, — откинулся на меха ведун и закрыл глаза. — То Сварослава беспокойство. Он боится, что земли Суздальские нечисть разорит.

— Нежити не остановятся, — сухо произнес волхв. — Опосля каждого разгрома порождения колдовской хитрости не умирают. Многие погибают, но многие по земле русской разбредаются, пахарей тревожат, скотину пугают, девок забижают, детей малых топчут. Али не ты подрядился людей от пакости нечистой оборонять?

— Я и обороняю, — зевнул Олег. — Коли где увижу монгола или ящера — там и завалю. Дурное дело нехитрое. С ночницами да оборотнями и то совладать сложнее.

— Надобно не тварей земных истреблять! — повысил голос волхв. — Надобно колдуна, нечисть сию вызывающего, к ответу призвать, жало ядовитое вырвать!

— Рвите… — снова зевнул Середин, — Я ведь его не защищаю… Я ведь только на Бабу-Ягу хоть одним глазком глянуть хотел… А там и назад податься можно… Долг за мной есть для друга одного из Новгорода. Встретиться я с ним по весне обещал…

От костра веяло приятным жаром, и навстречу теплу внешнему разливалось внутреннее — от желудка. Полуторасуточный переход сказал свое последнее, самое веское слово: лежащий на мягких шкурах Олег решил ненадолго прикрыть уставшие глаза и тут же заснул.

— Он чист, но храбр. Он не имеет покровителя, но не страшится темных сил. И к тому же, Лепкос, он послан богами.

— Меня никто не посылал, — зевнул Середин и открыл глаза.

В Дюн-Хор пришел рассвет. Солнце, приподнявшись над горизонтом на высоту одноэтажного дома, пронизывало сооружение из рогов насквозь, а огонь почти погас — угли рассыпались на мелкие камушки, над которыми еле поднимались зыбкие огоньки. Двое из трех туземцев ушли, и возле очага оставались только хранитель и волхв. И сам ведун, естественно.

— Ты вступил в бой с монголами и керносами, когда я вознес Сварогу свою последнюю молитву, — безапелляционно сообщил старик.

— Вам просто повезло, что я проезжал мимо.

— В этом мире ничто не происходит случайно, — покачал головой суздалец. — Все мы ведомы богами и токмо волею их встречаемся и разлучаемся на просторах земли русской.

— Я являюсь сторонником свободы воли, волхв, — покачал головой Олег. — Меня эти штучки на счет всеобщей предопределенности ничуть не трогают.

— Ты воин, ведун! — повысил голос Сварослав. — Никто, окромя тебя, не отважится сразиться с колдуном. Я стар, у меня нет сил на подвиг сей. Хранители не знакомы с мирскими нравами, а прочие ратники не отважатся скрестить клинки с порождением тьмы и слугой Чернобоговым. У тебя нет небесного покровителя, и ты способен принять волю великого Кроноса, бога арийцев. Он приведет тебя к победе и уравняет силы твои с силами колдовскими.

— Я не готов, — поднялся на ноги Середин и сладко потянулся. — И вообще, мы так не договаривались.

— Ты избран богами, смертный! — Волхв тоже вскочил и гулко ударил посохом о мягкие оленьи шкуры. — Как смеешь ты противиться их воле?!

— У него нет покровителя, Сварослав, — усмехнулся у огня хранитель. — Оттого и противится. Для него нет богов. — Лепкос повернул голову и с легкой ехидцей посмотрел на Олега снизу вверх. — Однако же слышал я, ведун, ты берешь плату за истребление порождений тьмы. Я заплачу тебе за смерть колдуна. Серебром.

— Не хочу.

— Настоящим серебром. Арийским… — Хранитель древних знаний поднял правую руку на уровень груди и раскрыл ладонь. На ней лежал крест — но это не было распятие. Массивная серебряная фигурка изображала человека с раскрытыми за спиной крыльями.

— Не хочу.

— Разве когда-либо ты получал плату больше этой? — удивился Лепкос. — В тебе говорит упрямство, отрок, а оно плохой советчик.

— Не все измеряется деньгами, старик, — покачал головой Середин.

— Я знаю, — кивнул тот. — Ты не ищешь наживы, ибо истребляешь нечисть везде, а не возле людей торговых, имеющих мошну богатую. Ты не ищешь славы, ибо вершишь дело ратное в густых лесах, а не в княжеской дружине. Ты не ищешь покоя, ибо дом твой — дальняя дорога. А посему мыслю я, ты ищешь мудрость. Ты ее получишь, отрок. Ты получишь мудрость предков, небесного покровителя и серебро. Но за это ты исполнишь волю богов. Не отвечай мне, ибо душа твоя полна гордыни. Я помогу тебе успокоить сердце. В городище вам отведены светлые палаты, вас ждет горячий мед и жирное мясо. Ступайте. Оба вы есть гости вечного Дюн-Хора. Не думайте ни о чем. За вас это сделает Дюн-Хор.

Очаг догорал, давая совсем мало тепла. Да и то стремительно уходило через решетчатые стены, сквозь которые гостей неожиданно ударил порыв морозного северного ветра.

Середин коротко выдохнул, посмотрел, как от губ разлетается легкое облачко пара, подобрал налатник, накинул на плечи, поленившись застегивать крючки, подхватил и перебросил за спину щит.

— Своим недоверием ты обижаешь хозяев, ведун, — укоризненно покачал головой Сварослав.

— Если бы не доверял, взял бы в руку, — усмехнулся Середин и пригладил мягкие усы.

С тех пор, как он собственноручно сотворил заклятие, швырнувшее его в этот то ли древний, то ли просто чужой мир, Олег ни разу не брился, а потому волей-неволей обзавелся усами и небольшой бородкой. Увы, как все это выглядит со стороны, он не подозревал — поскольку зеркал приличных на Руси пока не имелось. Но на ощупь усики отросли не длинные и пушистые, как у Буденного, а темные и узкие. Да и борода размерами не побаловала.

Хранитель древних знаний, взглянув на гостей снизу вверх, многозначительно кивнул, извлек из углей желтую, слабо светящуюся чашу и поднес к губам.

— Ква… — отвернулся ведун. Про то, как люди ходят по углям, он слышал, а пару раз Ворон даже пытался своих учеников к этому приобщить. К счастью, костер ему развести перед клубом не разрешили. Но пить или даже просто взять в руку раскаленный в очаге металл — это выходило за пределы Олегова понимания.

Старик, не прощаясь с хозяином, вышел из хижины, и Середин, дабы не нарушать местных обычаев, поступил так же.

Ночь старательно замела оставленные на снегу следы, и гостям, жмурившимся от ослепительного солнца, понадобилось протаптывать новый путь. К счастью, идти пришлось недалеко: метров триста мимо заброшенного святилища до ровного льда Синташты, а потом меж скальных пальцев на земляной вал. Туземцам, видимо, уже давно стало лень обходить укрепление через ворота, и они вырубили в глине узкие ступеньки. С одной стороны — глупость, конечно, а с другой — плесни сверху пару ведер воды, и не будет нападающим от этих ступеней никакой пользы.

Поднявшись наверх, Середин прикрыл ладонью глаза от солнца, оглядывая селение, и тихонько присвистнул: опять спираль! Высокий вал не просто опоясывал город по периметру — он закручивался внутрь. И не просто закручивался — местами виднелись ходы между валами, перемычки, мостики.

— Электрическая сила, да это же лабиринт! — охнул Олег. — Надеюсь, нам не нужно его преодолевать?

— Это дозволяется токмо достойным, принявшим посвящение. — Старик подобрал полы балахона, повернулся боком и начал осторожно спускаться по ступеням вниз.

Расстояние между валами составляло метров пятнадцать, и между ними шел ряд из невысоких каменных строений. В нос привычно дохнуло запахом прелости, навоза, свежего хлеба, сена — того, что всегда выдавало близость человеческого жилья. Откуда-то слышались конское всхрапывание, радостное похрюкивание, деловитое кудахтанье, но живности никакой видно не было. Хотя — откуда? Не пустят же местные жители скотину на снег пастись. Люди тоже особо не гуляли. Навстречу гостям попались только тройка укутанных в шкуры женщин с плотно набитыми матерчатыми котомками за спиной, несколько мальчишек лет десяти, с гиканьем гоняющихся друг за другом, да один угрюмый старик с непокрытой лысой головой и длинной палкой в руке. К концу палки был крепко примотан ремнями камень размером с два кулака — самый обыкновенный булыжник, крест на него не отреагировал никак.

— Сюда. — Сварослав, похоже, знал, где отведено гостям помещение. Он уверенно пробрался в щель между домами, шагнул в распахнутые ворота, сделанные в валу, повернул налево, уткнулся в тупик, свернул налево еще раз: там обнаружился другой проход с воротами на одну створку.

Середин старался не отставать, поглядывая, тем не менее, по сторонам. Каменные строения не превышали в высоту полутора человеческих ростов. Кровля, как показалось ведуну, была сделана из дерна; щели кладки замазаны глиной, вместо дверей везде висели или шкуры, или кошма.

— Однако небогато живут хранители вечных знаний и великих сокровищ, Сварослав, — отметил Олег. — Откуда такая нищета в столь великом месте?

— А кто тебе сказал, что здесь нищета? — неожиданно остановился и повернулся лицом к ведуну старец.

— Я, что, не вижу, что ли? — развел руками Середин.

— Что ты видишь? Что ты можешь видеть?! — возвысил голос Сварослав. — То, что ты видишь, предназначено для плоти. А она — всего лишь сосуд духа. Хранители совершенны, и богатство духа для них дороже бренных накоплений!

— Да-да, я помню, — кивнул Олег. — Истинные арии так брезговали «бренными накоплениями», что не брали в руки ничего, кроме серебра. Оскверниться боялись.

— Ты ничего не понял, хвастливый рубака, — с горечью покачал головой волхв. — Арии брезговали прочими металлами, именно потому, что те подвержены тлену. Токмо век серебра равнялся веку потомков первых жителей небес, и токмо его они брали в руку, дабы не тратить сил на повторное обретение того, что уже получено.

— Век серебра равнялся веку ария? — ошеломленно переспросил ведун. — Это сколько же они жили?

— Много, — лаконично ответил Сварослав. — Вот наши хоромы.

Подойдя к одному из домиков, старик откинул кошму. Под ней обнаружилась шкура, под этой шкурой — еще одна, и только после этого гости очутились в доме.

Здесь оказалось тепло и относительно светло. Пол, стены, потолок — все, кроме небольшого слюдяного окна под потолком, было выстелено жесткими оленьими и более мягкими коровьими шкурами. Тепло исходило от стоящего в центре комнаты объемного казана из толстого серебра, внутри которого чуть покачивался мутный бульон и плавали куски мяса. Олег мысленно почесал в затылке: стоимость металла, понадобившегося для отливки этого котла, на глаз превышала цену всего города, который Середин успел увидеть. Вслух ведун ничего не заметил, просто обошел комнату — уж очень маленькой она представлялась по сравнению с домом. Метра три на три, не больше. Вскоре стало ясно, почему: за одной из висящих на стене шкур обнаружился проход в конюш— ню, где благополучно жевали сено гнедая и чалый Олега и оба Сварославовых коня. Увидев хозяина, лошадь заржала, требовательно стукнула копытом.

— Здесь я, здесь, все хорошо… — Ведун подошел к ней, потрепал по шее, прижался к горячей морде щекой. — Ты как, отдохнула?

Лошадь фыркнула и замотала головой, вырвав ее из рук.

— Да ладно, ладно, шучу, — рассмеялся Середин. — Отдыхай еще, мы никуда не торопимся.

На душе стало неожиданно легко и спокойно. Ведун скинул налатник и косуху на сложенные в углу сумки, туда же опустил щит, вернулся в жилую комнатку и присел к котлу, по-турецки сложив ноги; выдернул из костяных ножен на поясе свой тонкий короткий нож:

— Ну что, Сварослав, подкрепимся?

— Отчего не подкрепиться? — Волхв, обнажив свой обеденный клинок, подтянул повыше подол балахона, опустился напротив, наколол крупный кусок с полупрозрачной прожилкой, ухватился за него зубами.

Середин тоже выбрал и нанизал себе кусок мяса, неторопливо его объел. Когда закончил — взял еще, поинтересовался:

— А чем запивать дадут?

— Этим и запивать, — указал на бульон старик. — Али ты мыслил, мед-пиво поднесут? Так не балуют хранители винами да медами хмельными, сладостями заморскими, пряностями индийскими. А долг человеческий — дух свой растить…

— Это я уже слышал, — остановил его Олег. — Так, с запивкой все ясно. А как с удобствами? По нужде на двор бегать нужно?

— Женилку отморозишь, на двор бегамши, — усмехнулся в бороду волхв. — В хлеву бадья имеется на такой случай.

— Ну, тогда живем, — подвел итог ведун, вылавливая третий кусок и понемногу его обкусывая. Желудок, сперва обрадовавшийся щедрому горячему подношению, вскоре запросил пощады, не в силах вместить все, что хочется. — Однако сыто живут потомки небесных ариев.

— Плоть для хранителей — сосуд духа, — сладко зевнул волхв. — А потому сосуд этот надобно беречь, держать в тепле и сытости.

— Ты так и не ответил мне. — Задумчиво ковырнул ведун ногтем край котла. — Ты так и не сказал: сколько жили первые арии?

— Кронос создал их подобными себе. — Старик спрятал нож в ножны, поднялся от котла, отошел к стене, разгреб лежащие там оленьи шкуры. — И век их равен был веку божьему, золотому. Однако же злоба и плотские утехи сократили их век до века железного кольца. Каждый раз, как спускались потомки Кроноса с неба на небо, и сокращался их век. Золотой, серебряный, медный, свинцовый, оловянный, железный, глиняный. Злые великаны жили меньше дворового пса — и потому затеяли войну с богами. Дабы отнять власть небесную и вернуть себе век золотой. Но победили боги. А уцелевшие великаны смешались с потомками первых ариев — тех, что спустились на землю сразу с шестого неба и сохранили серебряный век. Они смешались с людьми и продлили свой век до железного, а людской сократили до… — старик запнулся. — Э-э-э… Тоже до железного. Посему и ведем мы свой род не от Кроноса, а от Сварога, прародителя, деда нашего. Токмо чистые дети и внуки ариев сохранили серебряный век. Токмо они живут до того часа, пока отлитая на их рождение серебряная ложка не рассыплется в серый прах. Так вот. А как спать соберешься, ведун, так у стены, что ближе к хлеву, тоже шкуры свалены. Они чистые, выделанные, на зимнем солнце выбеленные, от гнуса всякого выморожены. Заворачивайся в них без опаски и спи. Как боги о нас вспомнят, Лепкос придет. Лепкос с богами дружен…

Сварослав зевнул еще раз и окончательно затих.

— Век серебра… — задумчиво пробормотал ведун. — Это же сколько он должен жить?

Получалось, что много. Серебро, оно, конечно, не золото. Золото просто вечно. А серебро за несколько лет темнеет, покрывается пленкой, потихоньку разлагается. И все-таки… И все-таки срок его разрушения исчисляется как минимум сотнями, если не тысячами лет. И если кто-то из чистокровных арийцев родится сегодня, то, очень может быть, ему доведется слетать к Альфе Центавра по туристической путевке.

Олег тряхнул головой, чтобы избавиться от дурных завистливых мыслей, потом решительно откатился к стене и зарылся под теплые шелковистые шкуры.

Проснулся Середин от соблазнительного запаха жаркого. Закрутившись в теплой меховой постели, ведун высунул голову наружу и увидел Лепкоса, сидящего на корточках перед закопченным серебряным казаном. Из зажатого в левой руке мешочка хранитель доставал по одному какие-то мелкие коричневатые катышки, похожие на птичий помет, и попеременно кидал то в дышащий жаром котел, то себе в рот.

— Сегодня еще вчера или уже завтра? — сонно поинтересовался Олег, выбираясь наружу.

— Завтра, — усмехнулся хозяин. — Зело завтра.

«Зело», по всей вероятности, означало, что время давно за полдень. Через слюдяное окошко бил яркий свет, куча шкур у противоположной стены пустовала — у Сварослава, видно, уже нашлись неотложные дела.

— А это что такое? — кивнул на катышки Середин, присаживаясь к казану.

— Почки еловые.

— А-а-а… — Ведун успокоился, обнажил нож и наколол себе из густого соуса кусок помясистее. Почки хвойного дерева — известное средство от цинги. У северян, сидящих на чисто мясной диете, проблема с витаминами является хронической — равно как у вегетарианцев извечные заморочки с умственным и физическим развитием.

— Скажи, Лепкос, а как вы мясо подогреваете? Я тут что-то никакого очага или печи не вижу.

— Его варили не здесь, — покачал головой хранитель, завязывая свой мешочек с витаминами. — Я просил добрую Ябтомылку принести угощение к тому часу, когда вы придете и когда проснетесь.

— А откуда ты знал, когда мы придем? — не понял ведун.

— Меня зовут вещим, — скромно ответил хранитель.

— Вещий Лепкос… — Олег задумчиво покрутил перед собой обтекающий жиром мясной кусок. — Не скучно жить, зная все наперед?

Сидящий на корточках хозяин усмехнулся, покачал головой:

— Странные речи ты ведешь, отрок, для ратника и бродяги… Далеко зришь, да мало понимаешь. Хорошо, отвечу тебе, как гостю, хотя посвящения и не имеешь…

Хранитель подтянул к себе шкуру, положил рядом. Сверху кинул еще одну.

— Смотри, отрок. — Он запустил пальцы в шерсть самой нижней, лежащей на полу, шкуры. — Когда живешь здесь, округ ничего не различаешь. А когда здесь… — он поднял руку на шкуру повыше, — отсель видно, что понизу творится. Однако же ничего не видно окрест. А отсель… — Он переложил ладонь на третий слой меха. — Отсель видать, что понизу творится. Что совсем внизу — плохо, что повыше — хорошо.

— И таких слоев, наверное, семь? — предположил Олег.

— Три, — отрицательно покачал головой Лепкос. — Четвертое небо люди называют смертью.

— Значит, после смерти люди мгновенно становятся равными самым могучим колдунам? — сделал вполне естественный вывод Олег.

— Мы плохо знаем законы четвертого неба, — осторожно ответил хранитель. — Однако же многие из смертных слышат голоса почивших родичей и друзей и получают их помощь.

— Да, это бывает, — признал Середин, глядя на уложенные одна поверх другой шкуры. — Бывает…

Он торопливо сжевал оставшееся на ноже мясо и ткнул клинком в верхний слой:

— А не значит ли это, уважаемый, что добравшийся до высшего уровня колдун уже не способен видеть нижний уровень через промежуточную преграду?

— Не способен, — согласился хранитель. — Если только… Если только здесь, — указал он на второй слой шкур, — если здесь нет его учеников.

— Вот, значит, зачем нужны ученики? — Вернул оружие в ножны Олег. — Ученики следят со второго уровня за первым, колдун «прикрывает» их сверху, а сам… А самому ему, получается, требуется покровитель из мертвецов?

— Хватит! — Хозяин резким движением откинул шкуры в сторону и выпрямился во весь рост. — Для непосвященного ты и так узнал слишком много.

— А на каком уровне находишься ты, Лепкос? — поинтересовался Олег, тоже поднимаясь.

— Зачем тебе знать? — пожал плечами хранитель. — Ведь ты все равно не пойдешь ко мне в ученики.

— Тебе требуются ученики, — понимающе кивнул Середин. — Значит, ты собираешься перейти на третий уровень, но пока находишься на втором.

— Ты умеешь быстро делать выводы, — одобрительно кивнул Лепкос. — Но забываешь учесть все возможности. Посвященный может искать только знания, но не власти над нижним миром. И тогда ученики не понадобятся ему вовсе.

— Тогда ему один путь — в отшельники.

— Если бы мир был так прост, отрок, — вздохнул хранитель. — Но помимо власти, знания и учеников существуют еще долг, друзья, женщины и дети.

— А разве арийцы шестого неба не ограничены в своей жизни только чистым счастьем? — припомнил вчерашнюю лекцию Олег. — Для их уровня развития Кронос из всех удовольствий оставил только это, да и его на всех не хватало.

— А разве мы говорим про арийцев серебряного века? — мягко улыбнулся Лепкос. — Арийцы шли в своем духовном развитии от богов к смертным, сверху вниз. Наша участь — проделать тот же путь в обратном направлении.

— Вот, значит, какая цель у обитателей Дюн-Хора?

— Наша обязанность — сохранить древние тайны, оставшиеся от далеких предков, уберечь их сокровища от дурных рук и черных мыслей, — покачал головой хранитель. — Однако же ты умеешь задавать неудобные вопросы.

— Ну, раз уж я сюда все равно приехал, — пожал плечами ведун, — нужно узнать обо всем побольше.

— А разве ты не ведаешь, смертный, — в голосе хозяина прозвучал зловещий холодок, — что большие знания приносят своему обладателю маленькую жизнь?

— Ну, положим, серебряный век мне и так не светит, — хмыкнул ведун, — а железный у меня еще отобрать нужно. Некоторые пытались — да будет им земля пухом.

— Ты мой гость, отрок. — Развернул плечи хранитель, и меховая безрукавка разошлась, обнажив тощую костлявую грудь. — В моем доме для тебя нет опасностей.

— Благодарю тебя за доверие и кров, мудрый Лепкос. — Олег сообразил, что разговор их повернул в нехорошее русло, а потому с преувеличенной вежливостью приложил правую руку к груди, почтительно поклонившись, а левой задвинул болтающуюся сбоку саблю за спину, чтобы глаза не мозолила.

— Я слышал, отрок, ты проделал столь дальний путь, дабы узреть великую праматерь всех женщин богиню Ягу?

— Это так, мудрый Лепкос. — Выпрямился Олег.

— Я пришел, дабы проводить тебя к ней. — Хозяин повернулся и двинулся к дверям. — Идем.

— Электрическая сила! — Заметавшись, ведун заскочил в хлев, подхватил там свой налатник, сцапал шапку и выбежал следом.

На улице суровый северный мороз тут же принялся нещадно щипать за щеки, за нос, холодить грудь, а потому Середин надвинул шапку поглубже, запахнул налатник, застегнувшись на все крючки. Хранитель же шел впереди, как был в доме — в одной жилетке, в тонких штанах и с непокрытой головой. И никаких мурашек от холода или посинения кожи у него покамест не наблюдалось.

Лепкос вышел из ворот, обогнул край вала, быстро дошагал до следующего поворота. Там старик раскланялся с каким-то мужчиной в длинном меховом балахоне с отороченным лисой капюшоном, спешно двинулся направо по утоптанной дорожке, перепрыгнул узкую канавку, по которой, несмотря на мороз, тек ручеек парящей воды. Здесь Середин нагнал хранителя и пристроился рядом, глазея по сторонам.

Местных обитателей по-прежнему встречалось мало. Веселящиеся дети, несколько женщин с котомками, одинокая брехливая собака — и все. Правда, теперь Олег обратил внимание и на то, что, невзирая на всю странность формы, для обороны город довольно удобен. Если противник врывался на узкие улицы между валами — защитники имели прекрасную возможность расстреливать его сверху из луков или забрасывать копьями. Занятие вала тоже не приносило особой выгоды: остатки стен располагались у обращенного наружу края. Значит, за ними могли укрываться только обороняющиеся — для атакующих они были бесполезны. Лабиринт улиц не позволял найти быструю дорогу к центру города, чужакам пришлось бы долго петлять по ним под непрерывным обстрелом. Каждый новый виток сходящейся к центру спирали означал новый оборонительный рубеж. А если далекие предки смогли при всем этом придать городу еще и некий сакральный смысл, то честь им и хвала.

— А еще внутри города нет ветра, — вслух добавил неведомым строителям еще одну «галочку» Олег.

Хранитель никак не отреагировал — он прошел очередные деревянные ворота. За ними открылся совершенно чистый, без единого строения, коридор, тянувшийся между стенами почти на двести метров к створкам, за которыми виднелся снежный простор. Даже сейчас, когда наверху не было вооруженных воинов, а стены большей частью успели обвалиться, ведун чувствовал себя неуютно — словно в центре арены пред глазами сотен зрителей.

— Нам еще далеко, мудрый Лепкос?

— Как снег позволит, — отозвался хозяин.

Что означала его странная фраза, Середин понял минут через пятнадцать, когда отвернувшие от реки мужчины, перевалив пологий холм, стали пробиваться сквозь искрящуюся, пыльную, рыхлую целину к следующему взгорку. Сперва они брели в снегу по колено, потом уровень покрова дошел до пояса — его приходилось разгребать перед каждым шагом и высоко поднимать ноги. Когда высота сугроба превысила уровень груди, проход начали просто рыть — разгребать снег руками и утаптывать ногами. Хотя работать приходилось голыми руками, холода Олег уже не чувствовал. Наоборот — расстегнул налатник и несколько раз, пытаясь остыть, протер лицо руками. Заодно и помылся.

Наконец склон пошел наверх. Правда, с этой стороны оказался наст толщиной в полметра и прибитый ветром с такой силой, что по плотности напоминал пенопласт. Поначалу Середин пробовал рубить его саблей, но вскоре выдохся и уступил место хранителю. Лепкос опустился на четвереньки и принялся быстро пробивать неширокий тоннель. Пройдя так метров сто, он неожиданно выпрямился, раскидал руками снизу наст на несколько метров вперед и зашагал, высоко поднимая ноги. Здесь снег поднимался едва выше колен, что теперь представлялось сущей безделицей.

— Далеко еще? — с трудом перевел дух ведун.

Хранитель молча указал вперед. Там, в очередной ложбине, из земли треугольником выпирали несколько скальных уступов, а между ними поблескивало что-то желтое.

— Ладно, последний рывок…

Середин скинул налатник и двинулся дальше. Метров пятьдесят по колено, потом еще столько же — по пояс, несколько шагов по грудь — и он, опрокинув вперед снежную стену, очутился в некоем подобии колодца, ограниченного коричневыми скалами. Откуда-то примчался порыв ветра, проскользнул между скал, закружившись в крохотном белом смерче, подхватил осыпанный ведуном снег, обежал бабу и выкинул лишний мусор наружу.

Богиня Яга, мать всех матерей, бабушка всех детей русских, выглядела весьма упитанной дамой, и отнюдь не безобразной. Разве только слегка беременной — животик у нее выпирал, но не во все стороны, а именно снизу и вперед. Справа, возле пупка, у богини имелась странная овальная выемка, но в остальном это была не обычная для степей бесформенная каменная баба, а вполне приличная скульптура. Красивая обнаженная дама ростом немногим выше трех метров, из чистого, поблескивающего нетленной полировкой, золота. Неведомый художник одарил свое творение двумя тусклыми зрачками из обсидиана, а волосы казались белыми из-за какой-то странной паутины. Крест не реагировал на Ягу никак — магической силы в ней не имелось.

Предсказать дальнейшую судьбу этой красоты Середин мог без всякого колдовства: слишком тяжелая для транспортировки, она наверняка будет порублена на куски первым же северным путешественником, вывезена в несколько приемов и продана в ближайшей лавке. И ведуну захотелось взвыть от тоски и бессилия.

— Ну как, — поинтересовался из-за спины храните ть. — Ты рад, что успел узреть ее?

— Да, — перевел дух Олег. — Оно того стоило.

— Так пользуйся. — Лепкос присел перед скульптурой на корточки, сложил ладони на груди, постукивая подушечками пальцев друг о друга.

— Как?

— Если приложить руку к ее животу, то отступят женские хвори, будущий младенец родится благополучно, дети в доме от порчи избавятся, любой мор стороной пройдет.

Олег испытующе глянул на проводника, пытаясь понять, серьезен тот или издевается, однако Лепкос хранил полную невозмутимость.

— Вот, значит, откуда эта вмятина?

— Да, отрок. Она сделана руками тех, кому Яга подарила благополучие. Так выстроен сей мир, что за любое свое деяние надобно платить частицей самого себя. Яга, как сказывали первые арии, рождена сестрой Авродиты и не различима с ней ни ликом, ни силой лечебной. И до того часа, как спустились с первого неба вторые арии, многие бабы к ней приходили, и каждая искру благодати унесла на руке.

— Она красива…

— Это сестра Авродиты, отрок. Сия красота пленила великого Крона и побудила создать его гору Мира и семь небес счастья. Посмотри на нее, отрок… — Хранитель поднялся, отошел назад, и теперь Олег слышал его голос у себя из-за спины, почти в самом ухе. — Посмотри на нее. Она прекрасна. Ее любят все. Она хранит своей любовию каждого малыша, рожденного на земле русской, она незримо парит рядом с ним до поры отрочества, а потому любима всеми. Но настает час, отрок, когда наши матери больше не нуждаются в любви сыновей своих. Они нуждаются в их защите. Это женский бог, отрок. Боги воина выглядят иначе…

И Олег вновь увидел перед своим лицом серебряного человечка с распростертыми за спиной крыльями.

— Твое тело суть ножны для клинка духа. У тебя нет учителя — жизнь твой учитель. У тебя нет властителя — совесть твой властитель. У тебя нет оружия — воля твое оружие. У тебя нет крепости — твердый дух твоя крепость. И ты умираешь снова и снова, чтобы родиться прежним, — горячо зашептал хранитель. — Неужели душа твоя не слышит этих слов? Ты воин, и меч великих предков рвется в твою руку. Неужели ты способен отказаться от меча, воин?..

Олег почувствовал, как за ворот рубахи забирается предательский холодок, и передернул плечами:

— О каком мече ты говоришь?

— Ты избран богами для великой цели, отрок, — в словах хранителя Олегу почуялась довольная усмешка, — и приведен в хранилище древних знаний. Я дам тебе оружие, которое сразит незваных пришельцев, ворогов земли русской. Остальное ты сможешь сделать сам. Шестое небо открылось, ратник. Приходит твой век — Век воина.

— Твоя взяла, хранитель, — признал Середин. — Я не умею бросать оружия. И никогда не откажусь от меча, идущего в мои руки. Чего ты от меня хочешь?

— Ты поклонился матери, настала очередь поклониться отцу. Ты пройдешь обряд посвящения по запретным ритуалам — Первому из богов. Коли ты пройдешь испытание, он войдет в твою душу. С того часа ты станешь одним из ариев, сможешь применять силу заклятий ариев, станешь ощущать близость ариев. Великий Кронос будет оберегать тебя в пути и в сече, давать силы, хранить твой дух. Согласен ли ты, отрок, стать мечом Первого из богов?

— Побывать среди хранителей древних знаний — и не попробовать познать хоть что-нибудь? — пожал плечами Олег. — Конечно, согласен. Авось, пригодится в жизни.

Местный наряд оказался приятным для тела и очень теплым. Олег лежал в санях, смотрел в небо и негромко напевал про себя: «Вихри враждебные веют над нами…». Вихри действительно веяли — ветер холодил нос и щеки, проносил над лицом мелкую крупку, но проникнуть к телу морозу не удавалось.

Переодеться Олега заставил Лепкос — как только они вернулись в город.

— Оставь одежду нового мира здесь, — потребовал хранитель, передавая Середину сверток. — К древнему богу следует являться без одеяний, без оружия и без чуждых помыслов.

— Что же, мне совсем голым оставаться? — не понял ведун.

— Замерзнешь голым, — покачал головой хозяин дома. — Святилище Первого бога под запретом с того часа, как он отказал Дюн-Хору в защите супротив великанов. Древнее капище берегут посвященные, не допускающие молений.

— А как же я?

— Ты не станешь возносить молитв. Ты пройдешь ритуал. Он под запретом, но знание о нем хранится в сердцах многих ариев. Одевайся же!

Пожав плечами, ведун скинул всю одежду, что на нем была, натянул комбинезон из мягкой оленьей шкуры, сшитый мехом внутрь, завязал ремешки на груди и заднице, на которой имелся широкий откидной лоскут. Поверх комбинезона пришлось надеть уже нормальные куртку и штаны, на этот раз мехом наружу. Шапки не было — только меховой капюшон, стягиваемый вокруг лица с помощью тесемок. На ноги выдали высокие унты, плотно приматываемые к ногам тонкими ремешками.

Короткий жесткий мех приятно щекотал кожу. Ноги, казалось, погрузились в сухой болотный мох, а уши перестали улавливать слабые звуки и в то же время эхом сопровождали каждое произнесенное Олегом слово.

— Все свое оставь! Пойдем… — Лепкос вывел ведуна из дома, указал на терпеливо ждущую у дверей пару оленей, запряженных в прикрытые шкурами сани. — Ложись.

Сам хранитель уселся на передок саней, поднял со снега длинную палку с привязанным к ней камнем — и рогатые рысаки тут же рванули с места.

— Ложись, я сказал, — оглянулся на ведуна Лепкос. — Смотри на небо, стремись к свету. Думай только о нем и ни о чем другом. Только о свете. Больше ни о чем. Бог должен ощутить твое стремление, твой призыв. Тогда он спустится навстречу.

Середин послушно откинулся на спину, пялясь в плотную пелену, вновь закрывшую землю от небес.

Сани ехали недолго, часа два. Потом остановились. Ведун ощутил, как возок чуть качнулся, услышал мерное похрустывание шагов, но шевелиться не стал. В двойной меховой одежде ему было тепло и уютно, перед глазами лениво ползли облака. Раз Лепкос ничего не сказал — можно не беспокоиться.

Прошел еще час, опять послышались шаги. Сани стронулись, но минуты через две остановились снова.

— Вставай, отрок. Думай о свете. Только о свете, что струится с небес на землю, что согревает нас и дарит жизнь, — торопливо шептал на ухо хранитель, словно тренер боксеру перед схваткой.

Однако думать только о свете было трудно — впереди вздымалось нечто, похожее на космическую станцию: десяток белых куполов, соединенных меж собой низкими коридорами, без входов и выходов. Подобные строения, именуемые «иглу», Олег видел первый раз в жизни, и они, надо сказать, производили впечатление, несмотря на относительно небольшие размеры — метра два в высоту и примерно пять в диаметре. Идеальная геометрическая форма и совершенно гладкие стены наводили мысль на технологии далекого будущего, а отнюдь не тысячелетнего прошлого.

— Чего встал? — подтолкнул ведуна Лепкос. — Это место изгнания первых богов, здесь запрещено проявлять почтение. Думай о свете, о свете.

Они подошли ближе к крайнему иглу. Здесь обнаружилась яма около метра в диаметре. Лепкос спрыгнул в нее, вполз в какую-то нору. Середин спустился следом, увидел тоннель, по которому смог передвигаться только на четвереньках, и вскоре оказался внутри купола.

Здесь было заметно теплее, нежели снаружи, светло — свет просачивался прямо сквозь стены. Пахло пряностями, сеном и слегка — мускусом. Посреди иглу стояла укрытая шкурами юрта, почти упирающаяся верхней обвязкой в потолок.

— Что бы ни случилось, ты должен думать о свете, — последний раз напомнил хранитель и подтолкнул Олега к юрте.

Ступив внутрь, ведун обнаружил сидящих кружком семь женщин, примерно от четырнадцати до тридцати лет. Олег шагнул на единственное свободное место в центре круга, одна из женщин тут же поднялась и вышла.

— Раздевайся, отрок, — приказал Лепкос.

«Вот и первое испытание», — поморщился Олег.

Обнажаться в присутствии незнакомых баб его никак не тянуло. Однако и сдаваться так просто ведун тоже не хотел.

«Думай о свете, — напомнил он себе. — Только о свете. Можно подумать, я никогда с девицами голышом не валялся!»

Он скинул куртку, штаны, распутал завязки комбинезона, стянул и его. Оказавшийся на воле орган страсти встрепенулся, начал торопливо набирать свою мощь, но Олег твердо решил игнорировать все, что с ним сейчас происходило. Это просто обряд посвящения — все лучше, чем ритуальные татуировки где-нибудь у папуасов. Поднялись две девочки, вышли. Следом юрту покинула девушка лет двадцати. Ненадолго повисла тишина. Встала еще одна женщина, вздохнула, удалилась.

Послышался шорох за спиной — обойдя ведуна, перед ним остановилась узкоглазая белокожая туземка, почти на голову ниже Олега ростом, в легкой меховой накидке, похожей на плащ, опустила глаза на вздыбленный «нефритовый стержень», как называют его китайцы, потом оглянулась через плечо. Сидящая там женщина пожала плечами, поднялась и вышла прочь.

— Иди ко мне, отрок, — позвал ведуна Лепкос. — Нет! Одежду оставь! Между тобой и Первым богом не должно быть ничего.

Середин тут же спрятал за спину левую руку, к запястью которой был примотан крест, вышел на свет. Хранитель взял гостя за плечо, отвел к низкому тоннелю, выложенному из снежных кирпичей, коснулся ладонью Олеговой спины и уже в который раз напомнил:

— Думай о свете, стремись к свету, не ведай ничего, кроме света… — Середин получил легкий толчок и, низко наклонившись, шагнул в светлый коридор.

Потолок и стены излучали искрящийся рассеянный свет, одновременно осыпая путника мелкой морозной пылью. Ступающие по плотному снегу босые ноги слегка онемели от холода. Олег пытался думать о свете, только о свете… но куда больше его беспокоили стены: не задеть бы, и без того мокро и холодно. К счастью, коридор оказался коротким, и ведун очутился в очередном иглу, большом и светлом. Здесь, в отличие от коридора, пол выстилали лосиные и медвежьи шкуры, потолок поднимался метра на три, и в центре, упираясь головою в купол, стоял старик с палкой в руках, удивительно похожий на Сварослава. Или, может, среди волхвов мода такая? Все они словно на одно лицо.

Вырезанный из какого-то коричневого камня старец разгребал палкою явно человеческие останки, среди которых легко узнавались черепа и берцовые кости. Под правой ногой его суетились муравьи размером с хомяка, из-под левой выглядывали вороны и грифы. Постамент идолу заменял серый валун, перед которым лежал, раскинув руки, высохший мертвец в тонких кожаных штанах и расстегнутой на груди меховой безрукавке.

«Едва закончилась битва, как смирился старый волхв с новым коловоротом жизни, — вспомнил Олег. — Повелел он закрыть и запечатать все старые храмы на земле русской и молиться отныне новым, молодым богам, что не утратили еще слуха к людской боли. А себя повелел умертвить у ног старого Кроноса, дабы не изменять своему служению».

— Вот, значит, каков ты, Первый бог? — поднял глаза к суровому лику Кроноса ведун. — Основатель рода человеческого, тайное знание русских волхвов и черных магов, предок великого Сварога. Сколько же тебе лет? Действительно ли ты создал первых из людей и небожителей, великанов и богов? Или же тебя придумали северные отшельники специально для тех, кто не желает поклоняться русскому Сварогу и считать его создателем мира?

Середин вытянул вперед левую руку, поднеся крест почти к самой скульптуре. Ничего… Никакой реакции — словно перед ведуном лежал обычный замшелый лесной камень.

— Трудно, наверное, быть богом, которому никто не молится уже больше тысячи лет? — покачал головой Олег, опуская руку. — Остались ли у тебя силы, Первый из богов? Может, ты уже спишь вековым сном, и нет сил, которые способны достучаться до твоего могущества? А? Молчишь…

Ведун огляделся. В душу его закралось сомнение, что обряд посвящения столь далекому и, возможно, уже мертвому богу даст какой-то толк, но отступать было уже поздно. Да и некуда…

— Думать о свете. Стремиться к свету. Не знать ничего, кроме света.

Середин закатал край одной из шкур, опустился на колени так, чтобы получившийся валик попал под подъем ступней, свесил голову и закрыл глаза.

Свет!

Высшим пилотажем среди учеников старика считалось просто избавиться от мыслей, оставив голову пустой, как кошелек алкоголика, — и пару раз Олегу это удавалось. Однако самый простой путь — это сосредоточиться на том, о чем думать можно, и не допускать никаких отклонений.

Он попытался представить, как над головой разливается ослепительный океан, резко контрастирующий с чернотой под ногами. И как его тело медленно взмывает в текущее с небес сияние. Олег старался как можно четче увидеть все переливы этого света, окунуться в его тепло, дать ласковым лучам растечься по плечам, рукам, спине. Думать о свете, только о нем — и тогда всем прочим мыслям не останется места в сознании.

Спасибо Ворону — он научил своих учеников не идти на поводу у разума, а командовать им.

«У колдуна не может быть иных мыслей, кроме тех, которые он сам желает иметь, — наставлял старик. — Если, привораживая к сестре юношу, начинаешь думать о болотной лягушке — мальчишка влюбится именно в нее, а не в вашу сестру. Если, заговаривая клинок, вы станете мечтать о бутылке пива — клинок разлетится, как стекло, при первом же ударе. Все знают историю о рыжей обезьяне. Так вот, мальчики: маг отличается от простого человека именно тем, что, если ему сказали не думать о рыжей обезьяне — он не станет о ней думать!»

Там, у Ворона, такое мастерство называлось «дисциплиной мысли». И те, кому не удавалось в ней преуспеть, постепенно откалывались от школы, утверждая, что любое колдовство — это полная и беспросветная чушь.

Помнится, когда первый раз Ворон поставил перед ним колпачок от шариковой ручки и попросил думать и говорить только о нем, Середина хватило всего на четыре минуты — и это считалось хорошим результатом. Через месяц — на десять минут. Через год — на полчаса…

Олег резко оборвал воспоминание, поняв, что мысли едва не вырвались из-под контроля, чуть не ушли в сторону. Свет! Только свет! Сейчас его не интересует ничего, кроме сияющего света.

Внезапно совсем рядом гулко ударил барабан. Потом еще, еще, еще. Кто-то отбивал удары в ритме сердца — самом близком для тела — и пытался увести внимание на себя. Бум-бум-бум… По векам прокатились алые отблески пламени, заскрипели по снегу шаги. Появился еще один ритм, более редкий — барабанщик словно подслушал частоту дыхания Олега и принял на себя этот темп. Стуки давили на уши, ловили вдохи и выдохи — и ведун ничего не мог противопоставить этому ритму, поскольку борьба — это тоже уход из ничего, это тоже посторонние мысли, идеи, находки. А Олег сейчас купался в ослепительном океане и не собирался его покидать.

Свет, ничего кроме света…

Тело словно онемело — волей-неволей пульс приспособился к диктуемым извне ударам, дыхание тоже зажило своей жизнью. И когда рядом зазвучали однотонные мужские и женские голоса, ведун даже не дрогнул — ведь это ничуть его не касалось. Все это происходило вокруг тела, а сам он пребывал вдали.

Свет… Есть только свет, ослепительный теплый свет…

Над самой макушкой стукнул бубен, стал перемещаться вокруг, с глубоким придыханием какой-то мужчина заговорил речитативом на незнакомом языке. И почти сразу запястье кольнуло жаром, потом еще и еще. Середин быстрым движением отпустил края тряпицы, свернул ее с запястья вместе с крестом и подсунул под шкуру у ступней — при этом не посвятив действию ни единого краешка своего сознания. Теперь хотя бы крест не станет отвлекать от обряда. Хотя — какой обряд?

Ритмичные звуки доносились со всех сторон, кружились вокруг, мужские и женские голоса говорили, пели, просили — но ничто не могло пробиться сквозь скорлупу тела к спокойной душе ведуна.

По плечам, по спине пробежал холодок, словно кто-то пролил струйки родниковой воды — у Олега дрогнули плечи, но он все равно не дал выдернуть себя из света в земной мир. Кто-то толкнул его в плечо — ведун мягко свалился. Сопротивление — это лишние мысли и желания, а их быть не должно. Его толкнули снова — Середин так же мягко перекатился на шкурах с боку на бок. Так было даже лучше — чем расслабленнее тело, тем меньше оно отвлекает.

Маслянистый холод пролился на живот, на грудь, на ноги. Потом на них опустилась мягкая ворсистая ткань, начала растирать тело, наполняя его теплом, — но Олег не поддался и на это. И тут его ушей коснулось горячее прерывистое дыхание, на лицо упали мягкие локоны, он ощутил запах — запах женщины… и тело взбунтовалось! Оно не желало покоя! После стольких недель воздержания, после долгих тяжелых дней оно жаждало награды! Тем более, что эта награда находилась уже здесь, совсем рядом. Олег немалым усилием воли удержался в потоках света — по груди его пробежали кончики волос, горячие губы притронулись к соску, к другому, нежная рука скользнула по ноге снизу вверх, остановившись внизу живота. Тело выгнулось дугой, устремляясь навстречу ласкам, но, как ни пыталась молодая плоть подмять под себя сознание — ведун упрямо не пропускал в свою душу ничего постороннего. Ничего!

Тело металось, издавая стоны, оно отвечало на прикосновения, оно стремилось навстречу любви — но душа продолжала удерживаться в покойных лучах света, мягкая и невозмутимая. И с каждой минутой разрыв между земной сущностью и душой становился все сильнее, словно между двумя спутанными тонкой нитью лодками в бурном море. Олег почти не ощутил, как его плоть слилась в единое целое с чьей-то чужой плотью, не осознал того, что творилось в ином пространстве — лишь легкие горячие волны, накатывающие откуда-то снизу. Волны красные, бордовые, алые — пока вдруг все его существо не потряс взрыв невероятной силы, и он действительно воспарил!

Ведун больше не контролировал свою волю, не следил за мыслями, не знал и не желал знать ничего — он просто растекался в ослепительном, полном жизни и энергии свете, он пропитывался этой энергией, насыщался ею, как пересохшее поле упивается теплым летним дождем, как прогреваются травы первым весенним солнцем, как вливающийся в море ручей внезапно ощущает себя бесконечностью…

Когда он открыл глаза, в иглу не было никого. Если не считать молчаливого Кроноса, разумеется. Ведун рывком поднялся, глядя ему в глаза — но Первый бог был выше общения с простым смертным и стоял, вперившись куда-то вдаль сквозь светящийся купол. Впрочем, сейчас для Олега все это было глубоко безразлично — он чувствовал себя так, словно заново родился. Его мышцы распухали от спрятанной в них силы, его грудь дышала глубоко и спокойно, сердце билось с уверенностью кремлевских курантов. И, что странно — слетающая со снежного купола мерзлая пыль больше не раздражала его. Ничуть. Словно тело потеряло чувствительность.

Середин наклонился, приподнял край лосиной шкуры, нащупал под ней крестик, прижал к запястью, примотал тряпочной лентой. И тут же знакомое тепло согрело кожу. Пожалуй даже, слишком сильно… Ведун повернулся к идолу, вытянул руку вперед — и крест запульсировал ощутимым жаром.

— Вот как? — усмехнулся Олег. — Похоже, у тебя, Первый бог, появилась магическая сила. Наверное, тебе недавно вознесли молитву?

Ведун сладко потянулся, высоко вскинув руки, потом решительно двинулся в сторону коридора. И вдруг ему навстречу выступил низкорослый, но плечистый бородач с коротким охотничьим копьем — на широком наконечнике еще виднелись следы крови.

— В наше селение нет хода служителям Кроноса, — низким басом заявил охотник. — Отрекись от него или умрешь.

— Отрекись или убирайся отсюда, — поправили бородача от другого коридора. Там тоже появился ратник. Причем не просто в шкуре, а в кожаной куртке с нашитыми на нее костяными пластинами.

— Как нет? — искренне удивился Олег. — А кто же тогда…

И тут он осекся, поскольку нужный ответ сам собой появился в его сознании. Женщина, что вела ритуал, вовсе не обязана быть жрицей Кроноса. Ведь женщина — это всего лишь врата. Врата жизни, врата мира, врата души. Когда мать открывает младенцу врата мира — это не значит, что она в ответе за появившийся мир. Когда женщина открывает юноше врата любви — это еще не значит, что она станет заботиться о его счастье. Когда хранительница открывает неофиту врата души — это не значит, что она служит его богам. Женщина просто открывает врата — дальше ты должен идти сам. Это как на Синташте.

Первыми стоят врата жизни. Ты можешь поклониться им, прикоснуться к исцеляющим богиням и повернуть назад, А можешь войти, преодолеть священную рощу и поклониться вратам воинов…

— Я понял, — кивнул Олег. — Я должен вернуться от первых врат, либо открыть вторые. Понял…

Он обошел Кроноса, сопровождаемый суровыми взглядами вооруженных хранителей, преклонил колено перед богом, прикоснувшись лбом к его посоху.

— Значит, врата?! — Олег вскинул голову, громко расхохотался, оттолкнулся от идола и, пробежав несколько шагов, врезался плечом в стену. Снежные кирпичи разлетелись в стороны, и ведун вышел на волю через свои, собственные врата. И увидел в нескольких шагах свою гнедую — уже взнузданную и под седлом. Олег подскочил к ней, поднялся в седло, оглянулся.

Хранители вышли следом и остановились у пролома, опершись на копья. Похоже, то, что единственный поклонник запрещенного бога покинул снежное селение, пусть даже таким образом, их вполне устраивало.

— Не поминайте лихом! — помахал им рукой ведун и пнул пятками гнедую, поворачивая к недалекой Синташте.

Ему в лицо бил бодрящий ветер, легкие наполнялись сочным, пьянящим воздухом, мир вокруг сверкал и переливался, как гигантский бриллиант; гнедая мчалась широкой рысью, вздымая снежные брызги, словно глиссер на полном ходу. Еще никогда в жизни Середин не чувствовал себя таким счастливым.

Монгол

Дороги к запретному капищу Середин не видел, но обратный путь нашел без труда — по следам гнедой, заботливо приведенной кем-то как раз к моменту его выхода на воздух. И ведун прекрасно знал, кто способен на такую точность и предусмотрительность. Прозрачную хижину, в которой плясал голубой огонек, он заметил версты за две, поднявшись на очередной взгорок, и с бесшабашной удалью повернул прямо на свет. Расплачиваться пришлось гнедой, которая дважды пробивалась через низины по грудь в снегу, а в третьей, предпоследней, ложбине Олегу пришлось спрыгнуть из седла и торить тропу самому. Но настроение у Середина от этого ничуть не схлынуло — хотя его и облепило снегом от пяток до макушки. Однако же спустя час он все-таки вошел в хижину, небрежно набросив поводья на один из выпирающих наружу рогов.

— Поклон вашему миру, добрые люди, — шагнул внутрь Олег и сразу увидел свои походные сумки, сложенные у стены. — И за заботу спасибо. Что же ты, мудрейший Лепкос, одежду мне к запретному капищу не прислал?

— Зачем? — пожал плечами сидящий у очага старик. — Прошедшие посвящение не боятся холода.

— А почто ты мокрый весь, ведун? — поинтересовался Сварослав, сидящий рядом с хранителем.

— Ничего, зато наконец помылся, — расхохотался Олег и остановился почти над огнем. Облачаться он не торопился. Но не из бестолкового хорохорства, а именно потому, что не успел обсохнуть. Одеваться мокрому — не столько согреешься, сколько сопреешь. — В веселое посвящение ты меня втравил, мудрый Лепкос. Хоть бы предупредил, что к чему, что ли?

— Зачем? — пожал плечами хранитель. — Ты же прошел посвящение.

Он подбросил в огонь крупный черный камень и продолжил:

— Многие отроки готовились к сему обряду, танцуя без перерыва молельные танцы по три дня и три ночи без перерыва. Многие дышат подолгу во всю глубину груди, пока не перейдут на уровень духа. Но я увидел, ты осилишь посвящение без этого, и оставил токмо главную часть обряда.

— Самую приятную.

— Самую важную! — впервые за все время возвысил голос хранитель. — Создавая первых ариев, Кронос увидел, как много жизней понадобится создать, дабы заселить всю землю и все небеса. И понял, что не сможет вдохнуть жизнь в каждого. Посему Первый из богов вынул свою душу, оторвал от нее несколько частей и вложил в каждого из людей. С того мига каждый из смертных, порождая новую жизнь, открывает свою душу, извлекает из нее искру Кроноса и этой силой передает его дыхание своим потомкам. Именно в это мгновение и только в этот миг смертный становится равным Первому богу, и лишь в этот миг он способен соприкоснуться душами со своим Отцом. Не у всех в этот миг хватает воли подняться душой к богу, а не отдаться во власть плоти. Но иного часа нам не дано.

— И что я получил взамен? — с интересом осмотрел себя ведун.

— Силу воина, знание запретного и веру ария, — четко, как на уроке перечислил Лепкос. — Вера ария позволит тебе пользоваться древними заклинаниями, бесполезными в иных местах.

Он сунул руку под себя, достал тяжелую серебряную фигурку крылатого человека, протянул ее Середину, потом передал небольшой свиток на тонкой бересте.

— Буквы сии тебе знакомы? Токмо вслух их не реки.

— Вроде все разобрал… — после некоторого раздумья сообщил Олег. Разумеется, от послехристианской кириллицы значки эти отличались, но значение многих символов ведун понимал, кое-чему Ворон в свое время научил. — Прочитаю, не бойся.

— Сие заклинание ладит токмо вместе с пайцзой. Прикладываешь пайцзу ко лбу, заклинание молвишь — и в монгола земляного немедля обращаешься.

— Это еще зачем?! — чуть не отбросил от себя бересту ведун.

— Станешь монголом — зов новый услышишь, каковыми колдун новый нежить к себе сбирает. Придешь по зову — да и порубишь его, ако хазарина гнусного.

— Если я стану глиняным человеком, то не рубить его стану, а приказов слушаться, — покачал головой ведун. — Есть у меня такое подозрение.

— Пайцзу со лба откинешь, заклятие вмиг и рассыплется. А колдуна можешь не опасаться. Его заклятия супротив тебя бессильны. Вера у вас едина, оттого и вред колдовство чинить не станет. На мечах меряться придется.

— Ясно. — Олег взвесил в руке тяжелую серебряную пайцзу. — Хорошую ты мне оплату нашел, мудрый Лепкос. — Такую, что хочешь не хочешь, а все едино отдавать бы пришлось.

— Я волхв, ты воин, — пожал плечами хранитель. — Наступает твоя пора. Иди и сражайся. Я сделал для тебя все, что мог.

— Токмо от тебя покой земли русской ныне зависит, ведун, — наконец вставил слово и Сварослав. — На тебя едина надежда.

Снизу послышался топот копыт. Середин повернул голову и с удивлением обнаружил, что тот самый мальчишка, что несколько дней назад забирал коней, бежит, ведя за повод чалого мерина. Ведун перевел взгляд на хозяина странной хижины, и тот виновато пожал плечами:

— Поторопился юнец. Чуток попозже ты уйти должон.

— Когда нужно, тогда и уйду, — отмахнулся Олег и пошел к сумкам одеваться.

За врата жизни он выехал где-то через час. Придержал коней, оглядываясь на странный город Дюн-Хор. Ведун провел здесь всего несколько дней, но уже мог примерно представить его долгую историю. Когда в здешних местах царила тропическая жара, Дюн-Хор наверняка был богатой столицей обширного края, средоточием богатства и мудрости. Но пришли холода, люди убежали вслед за теплом, и здесь остались только самые упрямые, ведя аскетическую жизнь, с трудом отогреваясь каменным углем и пытаясь оправдать свои муки необходимостью оберегать древние знания. Потом холод начал отступать. Жить стало легче, народы и племена потянулись на забытую родину. Те из хранителей, что ценили сытость, тепло и покой превыше служения долгу, наверняка устремились в ставшие близкими обитаемые края. Зато из обитаемых мест к сокровищнице древних знаний стали перебираться иные смертные. Те, для кого мудрость и духовное развитие дороже мягкой постели и красивой одежды. И здесь, на реке Синташте Печорского бассейна, в руинах древнейшего из городов обосновалась новая общность, малопонятная окружающим, притягивающая мудрых и внушающая уважение всем прочим.

Внезапно ведун понял, что в его языке есть название для места, по всем признакам совпадающее с этим. И губы сами собой прошептали:

— Шамбала… — Олег вздохнул: — Прощай, северная Шамбала. Спасибо за все, что ты пожелала мне дать.

До Печоры ведун добрался за шесть дней. Торопиться ему было некогда, времени подумать над чем-либо имелось в достатке. Тем паче, что дорога зимой спокойная. Неторопливо сыплются с неба крупные хлопья снега, мерно шелестит по насту ветер, медленно разгорается и потом так же неторопливо угасает затянутое плотной пеленой небо.

К полудню шестого дня Синташта вильнула в последний раз, прорезала густой до черноты ельник и выскользнула на широкий простор Печоры. Метрах в ста впереди все еще лежали засыпанные снегом туши керносов. Олег подъехал ближе, остановился. Вокруг тел имелось множество звериных следов — и свежих, и давних, уже почти занесенных. Однако жрать порождения древней магии не стал никто.

— Живое живым, мертвое мертвым, — негромко пробормотал ведун, повернул вверх по течению и отпустил поводья. Пусть гнедая сама выбирает, с какой скоростью брести. Она уже доказала, что умеет выкладываться до конца, когда это от нее требуется. Так к чему понукать лошадь, когда в том нет особой необходимости?

Скакуны неспешно побрели по снежной целине, постепенно прижимаясь к берегу, начали на ходу прихватывать губами ломкие трубки камыша и торчащие из-под прибрежных наносов стебли осоки.

— Эх, хорошие мои, да вы, видать, уже животами маяться начали? — вышел из задумчивости Олег. — Пора на сено сажать. А ну-ка, пошли тогда рысью. Нужно к жилью человеческому поспешать.

Гнедая, получив ощутимый пинок пятками, недовольно тряхнула головой, однако затрусила заметно быстрее, потянув следом и заводного чалого. Вскоре по правую руку показалась какая-то протока. Середин уверенно промчался мимо, так же уверенно миновал устье еще одной речушки, третьей, но напротив четвертой уже придержал коней и тихо выругался: куда поворачивать? Какая из рек привела его из вятских земель к полноводной Печоре? Указатели среди таежных дебрей ставить никто не догадался, да и особых примет «своей» реки он, улепетывая с волхвом от нечисти, запомнить не удосужился.

— И что теперь? — Олег раздраженно сплюнул, и скакуны, почуяв плохое настроение хозяина, тревожно заржали.

Ошибиться было нельзя. Истоки Сысолы, вытекающей из вятских земель в сторону Ледовитого океана, отделяло от истоков Кобры, текущей в море Каспийское, всего верст тридцать. Оттого в тех местах и деревень имелось в достатке, и дорог летних, и зимников. Уж очень любили купцы этот волок: он позволял уйти к далеким европейским странам, минуя принадлежащие жадным новгородцам порты. Ни тебе здесь дани подорожной, ни попутчиков навязчивых. Но это на Сысоле, от которой к Вычегде, а по ней и к Ижме зимник тянется. А повернешь не туда, на реку другую, соседнюю — и растворится она километров через триста среди непроходимых чащоб, в снегах, что коню по брюхо, а пешему и вовсе выше сил. И что тогда? Без накатанного зимника из леса не выйти, припасов на обратный путь не хватит, весны ждать и того хуже — заместо снега болота откроются, нечисть дневная и ночная попросыпается… Да и как с пустым брюхом ждать? Не коней же резать! Охотничьим мастерством ведун отродясь не занимался.

— Что скажешь, вещая каурка? — поинтересовался Середин у гнедой.

Та обиженно всхрапнула.

— Понял, — кивнул Олег. — Сам завел, сам и выкручиваться должен.

Ведун еще раз обвел глазами сумрачный и холодный бор.

— Ладно, давай думать. Болгары, югра мимо Новгорода ходить не любят. Черемисы, как с вотяками в очередной раз поцапаются, до норманнов и прочей немчуры дорогу округ Новгорода и Холмогор так же находят. Многие купцы персидские, вятичи сказывали, опять же до Европы добираются — а этих новгородцы и вовсе через свои земли не пускают. Монополию на немцев берегут. А путь округ Великой Республики один — по Печоре. Там, в устье, говаривают, даже порт есть. Нарьяном, кажется, звать. Где и припасами запастись можно, и зазимовать, коли льды неожиданно запрут… Туда, вниз, и обоз шел, по следу которого мы поначалу двигались, помнишь?

Гнедая не ответила. Олег успокаивающе потрепал ее по шее, напряженно думая.

Эх, сейчас бы карту! Любую, пусть даже грубую и слепую школьную схему — хоть одним глазком взглянуть, как раскидываются на ней голубые ниточки рек, куда тянутся, где приникают друг к другу, чтобы растечься к разным океанам! Золотом бы чистым заплатил, монетами всю поверхность выложил в два слоя без жалости — а поглядев, пропитал бы чистым пчелиным воском, свернул в трубочку и хранил бы в серебряном тубусе с самоцветами… Нет карты. А от решения зависит многое… Потому как концы на русских просторах сотнями километров измеряются. Один раз в направлении ошибись — потом не один год на прежнее место выползать придется.

— Не может на Печоре ни одного селения не быть! — наконец решительно заявил Олег. — Слишком уж великая и знаменитая река. Хоть кто-то да на ней живет. А там и спросить можно. Вперед, родная. Вверх по Печоре пойдем. А там как карты лягут.

Гнедая явственно вздохнула и лениво потрусила дальше.

— Да, не может здесь не быть селений, — уверенно кивнул ведун, однако мысленно настроился утреннюю и вечернюю порцию урезать — мало ли что…

Дни потянулись дальше, перемешиваясь, вопреки всем метрическим системам, с километрами. По неглубокому, но рыхлому снегу верховую лошадь больше десяти километров разогнать нельзя — запарится. Роздых ей нужен от седла и сумок хоть раз, кормежка… Потом опять в путь. За день чистой дороги — часов двенадцать. Со всякого рода задержками — километров сто получается. Подъем, привал — сотня километров позади. И снова — подъем, привал.

Подъем. Облака изредка расходились, показывая небесную синь, потом снова сходились, присыпая землю мягкими белыми хлопьями. Налетал ветер, снося эти хлопья с открытого льда под деревья, а заодно обмораживая путнику нос и заставляя слезиться глаза, и Олег никак не мог понять — радоваться этому ветру или ругаться. Наверное, если бы не обряд посвящения, защищающий, по утверждению Лепкоса, от холода, Середин отморозил бы себе все лицо до кости. Но теперь ему было просто морозно — и все.

После пяти дней пути он наконец увидел деревню — два бревенчатых дома на высоком берегу. Весело гикнув, ведун пустил коней вскачь, взметнулся на пригорок, вежливо спешился, подошел к двери, постучал… Потом толкнул дверь и вошел в темную избу.

Нет, беды здесь не случилось: на лавках не лежало мертвых тел, столы не были порублены мечами, а глиняная посуда аккуратно стояла на узких деревянных полках. Под потолочными стропилами висели полотняные мешочки. На ощупь — с каким-то зерном. У низкой печи с короткой трубой лежало несколько охапок дров.

Обычный летний дом какого-то промысловика. Поработал человек летние месяцы, а потом и к дому подался. Охотники, правда, на промысел как раз зимой уходят, когда для лыжника нигде препятствий нет. Но ведь не каждому пушнину добывать? Есть еще рыбаки, бортники, кузнецы, угольщики…

Олег пожал плечами и прикрыл дверь. Топить печь, прогревать дом, чтобы один раз в тепле переночевать — так ведь полдня на это баловство потеряешь. Зачем?

— Одно понятно: люди здесь все-таки живут, — кивнул он лошади. — Глядишь, вскоре и нормальную деревню встретим. А сена тут, извини, нет. Не запасал его промысловик на зиму. Ты уж потерпи еще немного на ячмене и камышах. Хорошо?

После пустого селения за ведуном увязались волки. Весь день они шли метрах в трехстах позади, на удалении выстрела из охотничьего лука. Наверное, надеялись ночью разжиться парным мясцом. Однако ночной лагерь Олег по привычке окружил заговоренной линией из золы с перцем, и пересечь едко пахнущую черту хищники не рискнули. Следующий день они опять долгими прыжками тянулись позади, заставляя скакунов прядать ушами и опасливо всхрапывать, а половину ночи выли на луну из-за кустов. Утром же, проводив голодными глазами выходящих на реку коней, хозяева леса остались на месте. Видать, поняли, что падать от истощения в маленьком отряде никто не собирается, а ночью добыча неприступна, как в прочно запертом хлеву.

И снова потянулись долгие многокилометровые дни наедине с небом и бесконечными сосновыми борами по берегам.

— Дяденька, дяденька, поможьте! — выскочил однажды со стороны узкой протоки малец лет восьми, в длинном тулупе и заметно великоватых валенках. — Поможьте Макоши ради! Маменька моя в лесу упала, на ногу стать не может, плачет вся. Поможьте, пожалейте, Ярилом заклинаю! Маменька… Рядом, рядом совсем…

Малец всхлипнул и отер нос рукавом.

— Ладно, не хнычь! — Олег справился с первым удивлением от внезапного появления живой души среди безлюдного леса. — Давай, показывай дорогу. Сейчас, на заводного твою мамку посадим, до дома довезем.

— Сюда, дяденька! — Малец всхлипнул еще раз, побежал по протоке. Середин, пнув пятками гнедую, поскакал следом. — Сюда…

Протока оказалась извилистой — первый поворот почти под прямым углом, сразу за ним еще один в обратную сторону и… И ведун со всех сил натянул поводья, увидев двух конных ратников в полном вооружении: со щитами и рогатинами в руках, в темных кольчугах поверх толстых тулупов, со свисающими на боках мечами. Вот только на головах вместо остроконечных шлемов сидели подбитые лисой шапки. Да оно и понятно — не по здешним холодам с железом на голове шиковать.

— Скидывай сумки, офеня, — приказал тот, который находился ближе. — И с лошади слазь.

— Вы меня, чего, за торговца мелкого приняли? — усмехнулся Середин, оглянулся. Так и есть — из-за кустарника, отрезая дорогу к Печоре, выбегали еще два разбойника с обнаженными мечами.

— А нам без разницы, — пожал плечами бородач. — Слазь, коли лишних мук не хочешь.

Впрочем, прочие разбойники тоже были бородаты, в низко надвинутых шапках, из-под которых выглядывали только глаза. Просто конные броню имели, а пешие — нет.

В этот миг на небе разошлись тучи, и точно в лицо ведуна ударил солнечный луч. Ослепительно яркий, как объятия Кроноса, жаркий, как губы женщины, острый, как клинок сабли. И Олегу стало смешно. Его, потомка Первого бога, его, чьи мышцы разрываются от невероятной силы, его, чья воля прочнее камня, его, чье знание не имеет границ, — пытаются ограбить какие-то пигмеи! Плечи развернулись сами собой, по телу прокатилась волна жара.

Ведун расстегнул налатник, скинул его, отбросил на чалого мерина, снял и перекинул на сумки потрепанную за время долгих приключений косуху. Отцепил от задней луки поводья заводного коня.

— А и верно, молодец, — довольно кивнул душегуб. — Чего плакать да молить понапрасну? Теперича сам слазь…

Но вместо этого Олег поддернул вверх щит, перехватывая в левую руку теплую, ребристую поперечную рукоять, рванул из ножен саблю и дал шпоры гнедой, посылая ее вперед. Тать задорно-удивленно крякнул, опустил рогатину и направил своего скакуна навстречу, ободряя его короткими:

— Хок, хок, хок…

Ратник, похоже, воином был опытным, рогатину держал твердо, метясь ею поверх ушей лошади в грудь жертвы. Он отлично знал, что против копья никакой меч не поможет. И он был абсолютно прав — но если бы все оказалось так просто…

В последний миг, когда холодок от длинной широкой рогатины уже дохнул ведуну в грудь, Олег резко наклонился вправо, чуть не до стремени, прикрываясь сверху щитом — вдруг опустить копье успеет? — и, проносясь впритирку с врагом, с силой черканул клинком сабли его лошади по горлу. Выпрямился, сразу поворачивая гнедую ко второму ратнику. Тот и сдвинуться с места не успел — только быстро выставил рогатину. Середин принял ее на щит, одновременно поднимая его вверх — так, чтобы наконечник скользнул над деревянным диском, и толкнул саблю снизу в густую курчавую голову. Грабитель так и не заметил, откуда явилась смерть — клинок, шелестнув по железным кольцам, попал ему под подбородок, пробил тонкое небо, носовые пазухи и вошел в мозг.

— Надо же, не свалился! — даже удивился ведун, поворачивая гнедую.

Второй из конных врагов еще только падал с седла, первый отчаянно ругался, колотя кулаком в снег, — неожиданно рухнувший скакун придавил ему ногу. Оставшиеся бородачи изумленно хлопали глазами, глядя на своих поверженных подельников.

— Великий Кронос, как давно я не дрался! Геть! — Серединым овладел неожиданный приступ веселья, и он, вскинув саблю над головой, с громким хохотом помчался на оставшихся грабителей.

— А-а-а! — Один из татей вдруг отбросил меч и кинулся наутек. Второй попятился, тяжело задышав, развернулся и ринулся вслед за товарищем.

— И-и-ех… — Клинок со свистом рассек воздух, легко впившись в мягкое человеческое тело слева от шеи. Разбойник упал, а Середин качнулся в другую сторону и с силой толкнул вперед щит, нанося второму удар железной окантовкой под шапку, над самым воротником. — Х-ха!

Ведун придержал коня, спешился, подошел к душегубам. Тот, которому досталось по шее щитом, лежал, неестественно повернув голову, высунув язык и выпучив глаза. Второй еще дышал, но, судя по количеству растекающейся вокруг крови, это было ненадолго. Середин подобрал брошенный грабителем тяжелый обоюдоострый меч, направился к последнему врагу.

— Ну, давай, режь, — оскалился тот.

— Здорово вы придумали: меня на эту протоку заманить, — дружелюбно улыбнулся ведун и со всей силы ударил душегуба навершием рукояти в лоб. — Буду я еще мараться…

Сняв с мертвой лошади поводья, он накрепко связал татю руки за спиной, а потом, для надежности, еще и локти стянул его же поясом. Потом взялся за седло, поднатужился, поднимая мертвую тушу и… И ничего не получилось. Ведун по-прежнему ощущал, как его мышцы переполняет невероятная мощь, чувствовал, что способен своротить горы одной рукой — но в реальности оставался таким же обычным человеком, как и раньше. Получалось, Кронос давал не силу — он оделял только ощущением силы!

— Ощущение не ощущение, — пробормотал Олег, оглядываясь по сторонам, — а четверым подонкам все равно хватило. Да так, что двое от одного вида крышей протекли. Ага, попробую рогатину…

Подсунув под мертвую лошадь ратовище копья, Середин приподнял тушу, выбил из-под нее ногу пленника.

Потом расстегнул подпруги и таким же образом снял седло. Все остальное получилось значительно проще. Небрежно обхлопав безжизненные тела, он срезал два кошеля, потом перекинул мертвецов через спину трофейной лошади, сверху закрепил седло. Живого бандита с четким отпечатком шестигранного навершия на лбу привязал вместе с сумками и рогатинами на спину чалому.

— Вот так и поехали…

Ведун поднялся в седло. Разумеется, вести с собой столь тяжело нагруженный караван было неудобно, однако Олегу не улыбалось с захваченной лошадью в поводу внезапно встретить того, кто знал ее хозяина. Доказывай потом, что это не ты резал и грабил. А так — тушки предъявил, и алиби налицо. К тому же идти оставалось явно недалеко. Грабители, как известно, обитают только там, где есть кого грабить. А значит — поблизости находится человеческое жилье.

И действительно, часа через полтора ведун наткнулся на заваленную лапником и присыпанную снегом лунку — обычная рыбацкая уловка, чтобы прорубь каждый раз не долбить. Никаких следов возле снасти не имелось. Либо хозяин давно не появлялся, либо за ночь пурга все начисто замела.

— Ничего, — покачал головой ведун. — Раз уж из леса дорогу нашли, тут тем более не пропадем.

Санный след обнаружился метров через сто — кто-то совсем недавно вывернул из уходящей влево протоки и направился вверх по реке. Потом еще один след вышел из-под сосен. Как ни странно, но из леса везли не дрова или сухие зимние хлысты, а сено — его клочки валялись с интервалом в каждые десять-двадцать метров.

Послышался яростный лай — откуда-то с левого берега, но издалека. Поворачивать Середин не стал. На Руси все крупные города стоят на реках, а потому съезжать с Печоры ради поисков какого-нибудь мелкого хутора смысла не имело.

Из-за поворота навстречу выехала пара саней. На первых сидел мужик в длинном черном тулупе и мохнатой шапке, смахивающей на волчью, на вторых — малец лет десяти, в опрятной светло-коричневой дубленке с выпирающей наружу белой овчиной и такой же светлой шапке. Мужик, оглядев верхового путника и навьюченных мертвецами лошадей, тряхнул вожжами, щелкнул в воздухе кнутом, слегка отворачивая возок — так, чтобы миновать встречного под дальним берегом, — и, словно невзначай, подтянул к себе топор, валявшийся на блестящих от рыбьей чешуи шкурах. У паренька же глаза от такого зрелища округлились, и он совершенно забыл править конягой — пока окрик старшего не привел его в чувство.

Еще поворот — и по правую руку показалась крепость. Не каменная твердыня, подобная Белоозеру или Новгороду, однако же и не обычная боярская усадьба. Поверх четырехметрового земляного вала еще метра на два поднимался прочный тын, в котором меж темных от времени, остро заточенных кольев светлели, как проплешины, еще белые стволы. Значит, за стеной следили, ремонтировали.

К высоте стен можно было смело прибавить еще метров пять высоты склонов холма, на котором возвышалось городище. Склоны, конечно, были пологими — по таким можно не карабкаться, а просто бежать. Однако бежать вверх, особенно когда навстречу валятся камни, стрелы, бревна и копья, — тоже не подарок. Ворота смотрели в сторону реки, и к ним вдоль стены шла накатанная дорога.

Подъем к городу начинался от широкой проруби, в которой две девки в коротких полушубках и цветастых платках полоскали белье. Вооруженного путника они не испугались — но страшный груз, навьюченный на лошадей, заставил их замереть, стоя на коленях. Одна даже прижала к груди мокрое белье — и теперь полушубок стремительно темнел от воды. Ведун неспешно проехал мимо. Поднатужившись, гнедая по разбитому глиняному склону поднялась на полметра к дороге. Там Олег придержал кобылку, убедился, что тяжело груженные заводные тоже преодолели берег, двинулся дальше.

Тракт тянулся вверх вдоль земляного вала, и Середин смог еще раз убедиться, что хозяйничает в крепости воевода крепкий и не ленивый: откосы земляного вала и склоны холма были обильно политы водой, и теперь их покрывал скользкий и прочный панцирь. Потому Олега не удивило и то, что перед воротами стояли не скучающие, плохо одетые стражники с короткими мечами и замызганным ящиком для мыта, а самые настоящие ратники в кольчугах и железных шапках, отороченных лисьим мехом, с гранеными копьями на длинных ратовищах.

— Кто таков? — решительно спросил один из привратников. — Откель и куда путь держишь, чего в граде нашем надобно?

— Путник я, — спешился ведун. — Просто путник. Мирный и спокойный человек. Хочу воеводу вашего увидеть.

— Нет у нас воевод, урус! — враждебно ответил второй стражник, с пышными усами, но почему-то бритым подбородком. — У нас бей Бехчек сидит, по воле хана Ильтишу.

— Пусть бей, мне все едино, — пожал плечами Олег. — Дорогу к нему покажете?

— Дирхем[4] за проход плати, — буркнул стражник. — Два, коли товар сбыть на торге хочешь. Али шкуру беличью давай.

— Ребята, вы, чего, глухие? — удивился Олег. — Русским языком говорю: к бею вашему мне нужно. Коли сбор за это положен — пусть он и платит.

За воротами, заинтересовавшись спором, остановился какой-то простоволосый старик в потрепанном тулупе. Рядом с ним тут же появились еще любопытные — низкорослый розовощекий толстячок и тетка в высоком головном уборе, укрытом платком.

— Со всех чужаков дирхем положен, — уже не так уверенно повторил привратник.

— Э-э, — разочарованно махнул рукой ведун, оглянулся на навьюченные на лошадей тела. — Ну, коли пускать не хотите, поеду к хану. Пусть он с вашим беем сам разбирается. Как, говорите, город ваш называется?

— Скаляп… — Привратник недовольно поморщился. — Ладно, проходи.

Он кивнул своему напарнику, и стражник, прислонив копье к раскрытой воротине, пошел в глубь городища. Олег, погладив гнедую по морде, взял ее за повод и повел следом.

Дома за тыном стояли плотно, срубленные из толстых бревен в два жилья — как называли на Руси двухэтажные дома. Да оно и понятно: пространства за стеной немного, а и самому расположиться нужно, и скотину загнать, и припасы разместить. Улицы лежали почти чистые, если не считать втоптанного в снег навоза; дым из торчащих над кровлями труб не шел — видать, хозяйки как раз запаривали в раскаленных топках каши с салом и мясом, запекали хлеб и куличи, заваривали сбитень.

Крест ощутимо обжег запястье — Олег повернул голову и увидел строение, собранное не из горизонтальных бревен, а из вертикально поставленных жердей, за которыми проглядывала желтая солома. Толстые угловые столбы оскалились вытянутыми стариковскими рожами с узкими бородками и обвислыми усами, на уголках кровли свисали головами вниз, расправив крылья и открыв черные клювы, мертвые вороны.

«Святилище! — понял ведун. — Святилище — в городе, а не в роще?! Ничего себе! Это куда я попал?»

Толпа любопытных, топающих вслед за Олеговым караваном, увеличилась человек до десяти; среди них кто-то вдруг громко вскрикнул, побежал прочь. Остальные начали громко переговариваться. Впрочем, Середин особого внимания на это не обратил: в такой глуши незнакомый человек почти наверняка — гость редкий. Ничего странного, коли ради этого половина селения дела побросает.

— Здесь жди, урус, — предупредил стражник перед домом, отличающимся от прочих белыми резными наличниками и высоким крыльцом. Площадь перед хоромами воеводы была окружена толстыми окоренными лесинами. За загородкой стояли, сложенные в два ряда, занесенные снегом столы и лавки.

Ратник сурово скривил губы, погрозил ведуну кулаком, взбежал по ступеням крыльца, вошел в дверь. Толпа тем временем подтянулась ближе, некоторые принялись поворачивать головы погибших, вглядываясь в лица. У Олега начали появляться нехорошие предчувствия, и он на всякий случай сдвинул саблю вперед и положил левую руку на оголовье верного оружия, а правую сунул за пазуху — так, чтобы в случае опасности выдернуть ее сразу без рукавицы.

— Кто тут тревожит покой ханского наместника?! — резко распахнув дверь, вышел на крыльцо опоясанный мечом кареглазый парень лет двадцати пяти, в голубой шелковой рубахе, поверх которой была накинута подбитая куницей шуба темно-синего сукна. — Кому в тепле вечерней порою не сидится?!

Бей сбежал по ступенькам, остановился перед ведуном, широко расставив ноги:

— Никак ты — новгородец?

— Прости, коли не вовремя потревожил, бей, — прислонив руку к груди, вежливо поклонился Олег. — Но напасть, случившаяся со мной в твоих землях, вынудила меня войти в твой город.

— Так о какой беде ты обмолвился, урус? — напомнил Олегу парень.

— Когда я подъезжал к вашему городу, уважаемый бей, — еще раз поклонился ведун, — на меня напали четверо душегубов. Нехорошо бросать мертвых, пусть и татей, на прокорм лисам. Я привез их сюда, дабы родичи могли предать их богам смерти согласно вашим обрядам.

Середин отпустил саблю, вынул нож и направился вдоль лошадей, надрезая ремни. Три мертвеца и один живой пленник один за другим шлепнулись оземь. Полонянин, не удержавшись, вскрикнул — парень тут же встрепенулся, подбежал к нему:

— Ого… — На крыльце появился мужик с клочковатой бородой, одно плечо его опускалось сильно ниже другого. Был он простоволос, но в валенках, ватных сапогах и расшитой крестами овчинной душегрейке, накинутой прямо поверх голого тела. Караван с телами произвел на него должное впечатление: мужик крякнул, обнажил длинный кинжал, задумчиво почесал им горло — на пальцах блеснули самоцветами два перстня — и медленно, осторожно переступая ногами, спустился по ступеням.

— Никак вернулся? Давненько не видались… А?

Мужик, торопливо захромав, подошел ближе, наклонился над пленником:

— Свиделись. Поставьте его, опосля поспит. — Стражник и парень, подхватив татя под локти, подняли его, поддерживая под плечи. — Ну, сказывай: где гулял, что видал? Много ли добра нажил своей волей.

— Тебе, старому уроду, все едино не найти, — с трудом прохрипел ратник.

В этот момент, растолкав горожан, вперед вырвалась женщина лет сорока в простом сатиновом платье, с завязанной на голове косынкой. Она на секунду замерла, потом упала на колени рядом с одним из убитых, взвыла в голос:

— Ой, Тэдинушка, ой, соколик мой ясный! На кого же ты меня покинул, почто сиротинушкой бросил… — Она сдернула косынку, ткнулась лбом в землю.

Мужик захромал туда, вытянул шею, вглядываясь в мертвеца:

— Да ты шо, Милана? То ж не Тэдинто, то Емва кривоглазый!

— Шубейка-то! Шубейка Тэдинто моего… Кто же его раздел, кто глазки его ясные закрыл, кто к порогу родному не пропустил.

— Это не я, — дернулся пленник. — Это чужак вот этот. Он в шубе приехал, потом на Емву надел.

— Ага, — кивнул мужик. — Поперва живого в шубу одел, опосля вместе с шубой мечом порубил.

— Уважаемый Бехчек! — Парень опустился на колено возле мертвого ратника. — Знаю кольчугу сию. От, три кольца при мне Хамермилк о прошлой весне менял. Все обижался, шипы кузнец наружу заклепал.

— От, стало быть, кто старого Хамермилка зимой у ворот зарезал, — понимающе кивнул мужик. — Свиделись, свиделись. Сердьяха, а почто он в броне, ако воин достойный, стоит? Нехорошо сие при людях…

— Прости, бей, коли ненароком обидел тебя, — сообразив, кто на самом деле ходит в начальниках, ведун поклонился перекошенному мужику. — Вынудил горести старые вспомнить.

— То не горесть, гость дорогой, коли за обиды расплатиться можешь, — покачал головой мужик. — У богов хорошая память. Черной душе они и плату черную отвесят. А светлой душе — светлую.

— Да пребудет с нами милость Сварога, — осторожно произнес Середин.

— Да пребудет, — согласился бей. Значит, боги этого племени не отличались от общего пантеона обширной Руси.

— Железа я много на татях взял, — пожаловался Олег. — Броня, упряжь. Морока одна с лишним добром в дальнем пути. Не подскажешь, уважаемый Бехчек, нет ли в городе купца, который забрал бы это все за разумную плату?

— Леминийя был храбрым воином хана Ильтишу, — пожаловался бей. — Но Чернобог помутил его разум. Он поссорился со мной и ушел из Скаляпа в ханской броне и с ханским оружием. Опосля мы Хамермилка мертвым нашли. Его броню, вижу теперь, тоже Леминийя унес, хану обиду учинив…

Наместник города замолк, так и не договорив. Впрочем, все было понятно и так. Середин вполне мог поверить в то, что броню и копья дружина городская получила из ханских запасов. Но коли так, то за сохранность хозяйского имущества отвечал бей. Добрая кольчуга стоила десяток гривен новгородского серебра. Да мечи, да рогатины, да упряжь… Похоже, с дезертирством вспыльчивого ратника Бехчек влетел не слабо. Вот только к Олегу это не относилось никоим боком. Он взял добычу в бою, а значит, по обычаю, все добро принадлежало ему.

С другой стороны — он на чужой земле, он ищет гостеприимства, ему нужно узнать дорогу из здешних мест к стольным русским городам…

— А-а-а, так тому и быть! — всплеснул ведун руками. — Ханское, так ханское. Мне чужого не надо.

— Эй, Мугяйха, — облегченно вздохнул бей, — куда смотришь?

Из-под крыльца показалась взлохмаченная рыжая голова.

— Коней у гостя прими. Расседлай, напои, ячменя насыпь…

— Не надо ячменя! — испугался Олег. — Полмесяца на одном овсе. Сена пусть задаст.

— Пусть попьют поперва, — по-хозяйски рассудил выбравшийся во двор постреленок, похожий на клоуна из-за непропорционально больших поршней на ногах. — А там всего дадим, мы не жадные.

Тем временем беглого воина развязали и раздели, оставив в одной рубахе, потом связали снова, примотав запястья к щиколоткам — так, что пленник теперь мог только лежать или стоять на коленях.

— Сердьяха, заря скоро, не тяни, — кивнул наместник.

Парень и стражник толкнули Леминийю вперед, а когда он упал на живот, схватили за локти, точно саквояж за ручки, и быстро поволокли к воротам. Жители городка, коих собралось уже не менее полусотни, двинулись следом. Даже женщина, оплакивавшая своего близкого, утерла глаза и пошла вместе со всеми.

Бей остановился сразу за воротами, на высоком берегу. Олег остался рядом, а большинство горожан потопали вниз вслед за стражником и кареглазым парнем. Леминийю выволокли на лед, поставили метрах в пятидесяти от проруби. Воин, взяв у кого-то ведро, зачерпнул воды, примстился и одним движением выплеснул всю грабителю на голову. Вода скатилась за шиворот, растеклась по животу, собралась внизу большой лужей. Рубашка и штаны пленника мгновенно намокли. Он отфыркнулся, дернулся, словно надеялся освободиться. От рубахи вверх пошел пар. Стражник торопливо зачерпнул еще ведро и снова вылил его татю на макушку.

— Будь ты проклят, старый урод, — прохрипел Леминийя. — Чтобы твои дети издыхали в утробе матери, чтобы змеи грызли твою печень, чтобы…

Бей слегка взмахнул рукой, и на пленника обрушилось еще ведро воды. Тот задохнулся, его начала трясти крупная дрожь. Он попытался сказать что-то еще, но язык отказался повиноваться замерзшему хозяину.

— Не знаю, кем станут мои дети, Леминийя, — соизволил ответить Бехчек, — но уж точно не мерзавцами.

Вода в реке была не намного теплее льда, а потому прямо на глазах волосы, борода и усы начали белеть, покрываться сосульками, смерзаться в единое целое. Теперь душегуб не смог бы ничего сказать, даже если бы захотел. Рубаха затвердела, штаны тоже будто остекленели. Наместник еле заметно шевельнул рукой — на мерзавца вылилось еще ведро. Вода потекла по лицу, усам, рубахе, застывая прямо на глазах. В этот раз на лед не пролилось ничего — только несколько сосулек выросли между ног. Опытный в своем деле бей подождал, кивнул. Вода снова потекла сверху вниз, превращаясь в ледяной панцирь, сковывающий в единое целое одежду, волосы, речной лед. Только на лице не появилось прозрачной корки — это означало, что Леминийя пока жив, что его организм борется с холодной смертью, еще на что-то надеется, верит. Что у преступника остается некий призрачный шанс…

Однако бей был другого мнения:

— Сердьяха, перед вечерней стражей выльете еще два ведра, — распорядился он. — Перед полуденной — тоже.

— Слушаюсь, уважаемый Бехчек, — поклонился со льда парень.

— А ты прими мой кров и мой стол, дорогой гость, — повернулся к ведуну наместник. — Гость в дом — хозяину радость! Мыслю, замерз ты с дороги, устал, проголодался…

После увиденного на реке блаженное тепло в доме наместника показалось Середину чистой сказкой. А бревенчатые стены после увешанных шкурами каменных строений — верхом человеческой цивилизации. В жилище пахло свежеструганным деревом, киснущей квашней, дымком — а разве может быть запах слаще этого?

Ведун тщательно вытер ноги о брошенную у порога желтую хрустящую солому, миновал прохладные сени, вошел в освещенную двумя масляными лампами горницу. Здесь его встретила дородная щекастая женщина лет тридцати с ковшом воды в одной руке и полотенцем в другой. Красное ситцевое платье до пола, украшенное белым тонким кружевом, что полукругом лежало на груди и обтягивало стоячий ворот; высокий цилиндр, похожий на английский времен промышленной революции, но только белый, без полей, весь расшитый мелким жемчугом и с разноцветными бисерными нитями, свисающими на лоб и уши.

«Зыряне! — наконец-то сообразил Олег, к кому он попал. — Елки, откуда тут ханы и беи? Зыряне ведь в Новгородскую республику входили! Или еще не вошли?»

Однако никаких вопросов он задавать не стал — стянул с ног валенки, кинул под вешалку, снял налатник, косуху, ополоснул руки в ковшике, вытер полотенцем:

— Спасибо тебе, хозяюшка.

Женщина с поклоном отступила, мимоходом подобрала валенки, ушла в левую дверь. Ведун протестовать не стал — наверняка ведь сушить понесла.

— Сюда иди, путник, — позвал его хозяин из соседней комнаты.

Олег, склонив голову перед низкой притолокой, шагнул в светелку и восхищенно зацокал языком: пол выстилал пушистый ковер, стены были обиты дорогим зеленым бархатом, потолок затянут сатином.

— Красиво у тебя, бей! — не поленился похвалить хозяина ведун. — Давненько я такой красоты не видел. Немецкий бархат али греческий?

— Персидский, — похвастался бей. — Мор, сказывали, о пятом годе в Новгороде разразился. От купцы Печорой окрест них три лета и ходили. Ты к столу садись, гость дорогой. Сейчас слуги языков бараньих принесут заливных из погреба, да окорок телячий, уток запеченных.

— Месяц я в пути, хозяин, — на этот раз Середин поклонился бею в пояс со всей искренностью. — Не могу я больше мяса этого видеть! Капустки бы мне, да грибков, да репы печеной.

— Да, вижу! — рассмеялся Бехчек. — Ладно, распоряжусь. Но белорыбицы-то копченой отведаешь? Знатная рыбка ныне удалась!

— Рыбки отведаю, — согласился ведун, усаживаясь на блестящую, словно отполированную, лавку. — А крепость, я смотрю, надежная у тебя, бей. Рука опытная чувствуется. Неужели тут есть от кою отбиваться?

— Селькупы баловали, известное дело. — Бехчек снял масляную лампу с полки в углу и переставил на стол. — Городище сие мой отец по повелению еще деда нынешнего хана поставил, дабы путь торговый от племен разбойных прикрыть. Зыряне с радостью руку его приняли, дань платить обязались, ратников кормить. В крепость по первому зову съехались.

— Отчего же не съехаться, если тут за свои дома и детей не страшно? — пожал плечами Середин. — А ты, стало быть, уважаемый Бехчек, от отца наместничество принял?

— От хана Ильтишу принял, — покачал головой бей. — В сече с князем Святославом у порогов Итильских спину мне покалечили. Вот хан и порешил: дескать, в поход ратный я более не ходок, а мудрость воинскую имею. Посему и путь мне в отчее городище — рубежи северные стеречь, да путь торговый…

Появились две молодухи в платках, юбках и в коротких безрукавках поверх рубах, принялись быстро выставлять на чистую скатерть керамические и оловянные плошки, с горкой наполненные грибами, капустой квашеной с клюквой и морковью, с брюквой и просто рубленой свежей с чесноком. Принесли они и серебряное блюдо со сложенными горкой кусками мяса, и горячие глиняные шарики, в которых обнаружилась запеченная утятина, и продолговатое блюдо с пахнущей дымком рыбой. Поставили возле хозяина высокий кувшин, в котором колыхалась белая пышная пена.

— Подкрепись с дороги, гость дорогой, — кивнул бей. — Меду покамест не налью. С хмелем он — задурманит, поесть не успеешь. Я ведь сам немало верст исходил, знаю, каково опосля дальнего перехода в теплый дом войти. Ночь станешь спать, и день, и еще ночь. Я тебе, гость дорогой, велю пирогов и квасу возле лавки поставить. Как проснешься — перекусишь, и вставать не надобно. А как, кстати, звать-то тебя, мил человек? Откуда идешь, куда путь держишь?

— Олегом мать нарекла, — прожевав горсть квашеной капусты, ответил Середин. — Человек бездомный, вот и бреду, куда глаза глядят.

— Не бывают бездомными ратники, что едины супротив четверых бьются, — откинулся спиной на стенку Бехчек. — Но уж коли так, готов в дружину свою взять. Хочешь — дом поставлю, трех жен молодых дам.

— Извини, хозяин, но не привык я под чужой рукой ходить, — поморщился Олег. — К вольной жизни привык.

— Да, уж, — рассмеялся бей. — Вольней, нежели на Печоре, жизни и быть не может. Ни князей, ни ханов, ни бродяг безродных, ни пастухов последних, ни людей простых. Вольней не бывает. Что же ты, мил человек, там, на ней и не остался.

— Я не только волю, я еще и баню люблю, — кратко объяснил ведун.

Бей расхохотался:

— Ай, нашелся! Люблю таких! Давай я тебе меду хмельного налью. Отведай, как Ярославна моя настаивать его умеет.

Бехчек наполнил из кувшина до краев два тонкостенных бронзовых кубка, первым отпил из своего примерно половину, отер усы, после чего сказал:

— Теперича меня слушай, гость дорогой. Люб ты мне. Храбр и не жаден. Но я сюда волею ханской поставлен, дабы рубежи надежно стеречь. И потому воин умелый, что из мест пустынных пришел, тревогу в меня вселяет. А ну, лазутчик он, от рати крупной посланный? А ну, путь новый для новгородцев жадных проверяет? Посему сказывай, путник Олег, мне все без утайки, не то велю повязать тебя ремнями крепкими, да отошлю к хану. У него палачи индусские, умелые. Все вызнают.

— Нечего у меня вызнавать, — передернул плечами Олег. — Решил от безделья до Ледовитого океана дойти. Места новые посмотреть, на медведей белых поохотиться. Не слыхал про таких, уважаемый Бехчек?

— Отчего не слыхать, слыхал, — допил свой кубок наместник и выломал из спины белорыбицы крупный рыхлый шмат.

— Вышел из вятских земель по Сысоле, с нее на Вычегду повернул, потом по зимнику на Ижму перебрался, а там до Печоры прямой путь. Шел, шел… Холодно, далеко, скучно. Надоело. Повернул назад. А какая из речек Ижма — так и не опознал. Вот и дошел сюда, никуда не отвернув.

— Заблудился! — довольно расхохотался бей. — Вот в это верю! Наши земли такие, чужака заморочат, закружат, назад не отпустят. Что делать теперь станешь?

— До Суздаля добраться хочу. — Олег потянулся к миске с грибами. — Надеялся, мне тут дорогу подскажут.

— Суздаль, Суздаль, — покачал головой Бехчек. — Давненько не слышал я этого слова. Нет, от Суздаля сюда ни прямого, ни кружного пути нет.

Наместник выдернул из ножен кинжал и с силой всадил его в доски стола, едва не прибив к ним серединскую руку:

— Клянись!

— О чем? — Олег потряс рукой, которая слегка онемела от неприятного предчувствия.

— Клянись Сварогом, прародителем нашим, что правду ныне мне рассказал, не солгав ни единожды.

— Как?

— Рукой за лезвие возьмись.

— Так? — Ведун правой ладонью плотно сжал клинок под самой рукоятью.

— Клянись Сварогом, что правду мне сказал!

— Клянусь нашим общим дедом, великим Сварогом, богом небесным Белбогом, Перуном-громовержцем, — громко и размеренно произнес Середин, — что нет у меня никаких дурных мыслей ни против этого города, ни против тебя, бей, ни против хана твоего, ни против всех земель ваших.

— Теперь выдергивай нож!

Олег потянул оружие вверх, но оно засело слишком крепко. Пришлось осторожно раскачивать его из стороны в сторону и только потом выдергивать.

— Вот, — передал Середин кинжал хозяину.

— Руку покажи! — Наместник тщательно осмотрел ладонь. — Нет крови, не покарали тебя боги за ложь. Стало быть, правду ты молвил, путник.

Бей спрятал оружие, снова наполнил кубки медом.

— Я знал, нет в тебе отравы, — кивнул Бехчек. — Ты воин, а душа настоящего воина отвергает обман. Однако Суздаль… Далеко ты забрался, гость дорогой, зело далеко. Нет отсюда к Суздалю прямого пути.

— Как это? — не поверил своим ушам ведун. — Не бывает такого, чтобы из одного места в другое добраться было нетьзя!

— Хочешь, два пути укажу? — рассмеялся бей и отпил еще меда. — Один вниз по Печоре до Ижмы, и через вятские земли на Русь. А второй — вверх по Печоре до Курьи, зимником на Калву и по ней к Чердыню, в ставку великого хана Ильтишу. Коли он своей милостью пропустит тебя через кочевья, выйдешь ты в земли ханства Булгарского. Токмо не любят булгары русских. Что ни год — то булгары к вам в набег идут, то вы к ним. Как пойдешь один, ни купец, ни раб — и не ведаю. Но коли пройдешь, так за Камой просто. По Итилю вверх повернешь, он до самого Суздаля и выведет.

— И чего же мне тогда делать?

— Покушать поплотнее да спать ложиться, чтобы жирок завязался. А там видно будет. Утро вечера мудренее.

Охота

Из крепости ведун уезжал утром третьего дня. Дружески настроенный, но некомпанейский наместник Скаляпа сдержал свое слово, дав гостю возможность хорошенько выспаться на мягкой перине у выбеленной теплой печки, вдосталь наесться пирогами и расстегаями с рыбой, грибами, капустой да яблоками. Однако меньше чем за двое суток Середин выспался за весь предыдущий путь, повалялся в тепле и уюте, обсох. А больше в гостях делать было и нечего. Хозяин за столом молчал, все остальное время либо проверял брони и упряжи, откладывая нуждающиеся в ремонте, обходил крепость вдоль тына, самолично толкая каждый кол рукой и указывая семенящему позади Сердьяхе, где необходимо еще плеснуть воды, а где — укрепить стену.

Побродив день из угла в угол, ввечеру Олег сказал бею, что на рассвете двинется дальше.

— Понял я, путь мой будет трудным, — качнул головой ведун, — однако дорогу осилит идущий. Поеду. Не бросать же теперь все планы!

— Поразмышлял я на досуге о беде твоей, гость мой Олег, — кивнул в ответ Бехчек. — И замыслил так…

Бей отошел к стоящему у стены сундуку, откинул крышку, достал из него свиток, обмотанный красной шерстяной нитью и запечатанный воском.

— Грамоту я хану нашему, могучему Ильтишу отписал. Запечатал перстнем своим. А посему на землях вотульских от сей крепости и по кочевья закамские отныне ты не путником иноземным, а вестником ханским называться станешь. — Старый воин протянул свиток Олегу. — Отписал я о делах городских, а также о том, как ты по просьбе моей службу ратную сослужил, душегубов четверых в сече порубил и путь торговый от лишней напасти избавил. Сможешь о милости его просить — проси подорожную через земли Булгарские. Булгары с ханом ноне союзники. Глядишь, и пропустят с подорожной-то, хазарам али персам не продадут. Купцов не трогают, людей торговых все ханы и князья опекой своей прикрывают. Отчего бы и обычного путника не пустить, коли дружбой ханской заручишься?

— Спасибо тебе, бей, — принял письмо ведун.

— Ништо, путник, — отмахнулся тот. — Все едино весточки о твердыне северной хану слать надобно. Дабы обеспокоился, коли недруги осадой обложат. Как грамот долго не станет, так чтобы встревожился.

— Все равно спасибо, уважаемый Бехчек.

— Ярославне я велел лещей копченых тебе в котомку сложить, белорыбицы рубленой, яблок моченых. Роздыхнешь от мяса недельку.

— Благодарю за заботу, бей…

— Но сам провожать не стану, — перебил гостя наместник. — Мыслю, надобно к протоке отряд отвести, у которой тебя тати остановили. Не иначе, схрон у них тайный имеется. Глянуть надо, какое добро накопили нелюди, чьих краев, каких людей. Чую, недобрые вести привезем. Не одна баба взвоет.

— Они меня не на Печоре ограбить пытались, — сказал ведун. — Мальчишка был, в протоку заманили, в сторону от глаз посторонних.

— Оттого и тороплюсь, — кивнул бей. — Покамест снег следы не завалил. Прощай, путник Олег. Коли без меча в земли вогульские придешь — другом меня считай…

Разумеется, опытный воин слово свое сдержал и увел половину гарнизона еще до восхода, пока город спал в залитых желтым лунным светом сумерках. Именно их следы — широкая полоса взрыхленного снега с редкими коричневыми конскими катышами — уходили на север. Олег, спустившись по дороге к реке, потянул правый повод, отворачивая к теплым странам. Не спеша проехал мимо проруби, встретившись с немигающим взглядом коленопреклоненного Леминийи. Вот он, истинный памятник человеческой злобы и жадности — ждет весны под прозрачной сверкающей коркой.

— Ты сам этого хотел, — негромко сказал душегубу Олег и пустил коней в рысь.

Снова потянулись назад поросшие статными соснами берега. Лишь изредка череду стройных стволов прерывала полоска березняка или несколько плакучих ив с длинными изящными ветвями. И все-таки мир изменился. То и дело неподалеку от берега поднимались кучки лапника над прорубями, там и сям виднелись санные колеи, частью уже давно занесенные и почти сравнявшиеся со снежным настом, частью совсем свежие, с еще не успевшими обвалиться краями.

Жилья ведун не видел — да это и не удивительно. Ведь река — это дорога не только для купцов и мирных охотников. Река — это еще и путь двуногих хищников, разбойничьих шаек, ищущих славы и добычи молодых ушкуйников, гордых своим величием ратей. А потому любой рыбак предпочтет вырыть возле дома глубокий колодец для воды, да каждый день полторы версты ходить до реки и спрятанной в кустах лодки — но только не выставлять свой дом на всеобщее обозрение.

Именно из-за нахоженности здешней реки Середин на этот раз заночевал не у берега, а саженях в ста от него, на прогалине за густыми елями. Подкрепил силы рыхлым жирным лещом, насыпал коням полной мерой ячменя, отоспался, а поутру двинулся дальше, пробивая поверх санного пути новую тропу.

Чем дальше от северных рубежей, тем смелее становилось местное население. К вечеру второго дня ведун начал встречать на берегу широкие прогалины — то ли поля, то ли луга, под снегом не разберешь. На одной из таких полян Олег заметил даже присыпанный снегом, высокий, сметанный пирамидой стог. Видать, у кого-то из местных земледельцев с припасами на зиму получился избыток, и он оставил сено до весны, когда скотина успеет подъесть то, что собрано на подворье, освободив на сеновале место.

На третий день начали попадаться и крестьянские дворы — солидные дома с поднятым на высоту метров семи и украшенным петушиным хохолком или лошадиной головой комлем. Поставленная от скотины ограда в три жерди охватывала больше земли, чем занимало все городище бея Бехчека, включая склоны холма и прорубь на реке, однако было понятно, что от татей она защитить не могла. А значит, поблизости стояла прочная крепость, за стенами которой мирный человек мог отсидеться во время набега и гарнизон которой нагнал бы и вырубил полностью любую банду, рискнувшую потревожить здешнего труженика.

И вскоре ведун ее увидел.

Город начинался с причалов. Их под высокими бревенчатыми стенами стояло не менее полусотни. Над причалами, подпертые могучими дубовыми клиньями и прикрытые от непогоды парусиной, дожидались спокойной воды десятка полтора крутобортых ладей. Видать, не угадали купцы с погодой, не успели уйти в теплые края до первых крепких заморозков. Теперь им оставалось только ждать и молить богов о ранней весне. А также о том, чтобы правитель неизвестного Середину вогульского ханства не поссорился с кем-то из сильных соседей и крепость не обложили осадой. Возьмут город вороги или нет — никогда точно не поймешь, а вот то, что все вокруг пожгут и разорят нещадно — так иначе и не бывает.

По всей видимости, это и была Курья. В отличие от Скаляпа, здесь над городскими стенами с интервалом метров в двести возвышались башни, причем на угловых даже дежурили караульные. У ворот стояла стража в полдесятка воинов — точнее, сидела у ворот и во что-то играла. Судя по трясущимся движениям рук — в кости. Подробнее Олег разглядеть не мог: в Курью он решил не заходить. Солнце еще высоко, километров сорок до темноты пройти можно. Опять же, мытное за вход плати, доказывай, что торговать не станешь, воеводе местному рассказывай, чего по дороге усмотрел… Уж проще в лесу заночевать.

На берег Середин поднялся выше стен — там, где за причалами выступали из речного льда толстые, с локоть, деревянные рельсы, обильно смазанные салом. Рельсов было четыре, они попарно смотрели друг на друга буквами «V» и строго по прямой уходили вдаль, под покачивающиеся на ветру макушки сосен. Рядом с рельсами шла утоптанная, хорошо раскатанная дорога, слегка присыпанная колосками пшеницы, стебельками сена и, естественно, мерзлым навозом, неизбежным, как сажа в дизельном автомобиле.

— Стой, бродяга! — раздался громкий крик, заглушенный надвигающимся дробным топотом.

Олег потянул правый повод, поворачивая гнедую мордой к неожиданному врагу, и на всякий случай скинул теплые, но слишком грубые заячьи рукавицы. Противников было пятеро. Первым скакал молодой вогул в длинном, подбитом куницей плаще поверх мехового же кафтана, в пушистой лисьей шапке. Следом спешили четверо копейщиков с рогатинами, без шлемов, но в куяках — куртках с нашитыми спереди железными пластинами.

— Кто такой, куда путь держишь?! — В нескольких шагах вогул придержал коня, и тот яростно застучал копытами на месте, выпустив, словно Змей Горыныч, из ноздрей клубы белого пара.

Середин, не торопясь отвечать, степенно расстегнул лежащую на холке переметную суму с мелкими припасами, достал грамоту, поднял перед собой:

— Знакома ли тебе эта печать, воин?

— Какая еще печать?

— У меня письмо к хану Ильтишу от мудрого бея Бехчека.

— От мудрого Бехчека? — Вогул презрительно фыркнул. — Так бы и сказывал: мол, вестником скачешь. Охота мне печати всякие помнить! Поехали отсель, ребята.

Городской дозор, развернувшись, умчался к воротам, а ведун, аккуратно спрятав грамоту обратно, двинулся дальше.

Дорога вдоль волока оказалась ровная и прямая, как автострада. Олег обратил внимание, что местные жители не поленились срыть края двух попавшихся на дороге холмов и частично повыкрошили скалы. Зато и дорога стелилась под копыта легко, так что сорокакилометровый переход лошади преодолели всего за пару часов и вышли к еще одной рубленой крепости. Здесь на одинокого путника внимания никто не обратил. Середин спокойно проехал под стенами, спустился на лед и размашистым шагом поскакал вниз по реке, уносящей свои воды к далекому Каспийскому морю.

В этих землях крестьянские подворья попадались уже каждые две-три версты. Народ особо не таился, жилья потерять не опасался — потому и окна в срубах делались большие, светлые, затягивались не промасленной тряпицей или выскобленным бычьим пузырем, а заставлялись переливчатыми слюдяными пластинами, украшались резными наличниками, и даже ставни делались узорчатыми, а не просто сбивались из толстых досок. Возле домов стояли высокие стога, прикрытые сверху лошадиными шкурами, причем снятыми так, что голова сохраняла форму и внимательно смотрела сверху вниз на проезжих путников. Кое у каких домов рядом с воротами стояли идолы — но далеко не у всех.

Наверное, в любом из этих домов за пару мелких монет с радостью приютили бы усталого путника, напоили бы, накормили, спать уложили, да и с собой припасов насыпали — но за время долгого перехода Середин привык к одиночеству, стал нелюдимым и уже в который раз предпочел свернуть с наезженной реки в густой ельник, развел костер, подвесил над ним котелок со снегом, нарубил немного лапника, кинул сверху шкуру, прилег, любуясь играющими над толстым хворостом языками огня.

Здесь, под защитой лесных игольчатых красавиц, ветер не ощущался совершенно, можно было спокойно скинуть шапку, свернуть налатник вместо подушки, подставить лицо лучащемуся теплу. Ведун закрыл глаза, но багряные отблески все равно плясали на веках, словно стучались в самые потаенные уголки сознания. Свет и тепло…

Олег вспомнил пройденный больше полумесяца назад обряд посвящения, вздохнул. Интересно, что это было? Местная магия окутанного аурой древности Дюн-Хора — или истинное знание, необъятное, как сама Вселенная? Способны ли заклинания и обряды оставшихся за сотни верст хранителей действовать здесь так же уверенно, как на далеком пустынном севере?

Ведун тряхнул головой, поднялся, открыл переметную суму, достал мешочек со смесью перца и соли, обошел стоянку, заключая себя и хрустящих ячменем лошадей в защитный круг, несколько щепотей кинул в котел, добавил туда же снега взамен вытопившегося, развернул тряпицу с крупно порубленной тушей белорыбицы, опустил пару кусков в котел. Копченая рыба вкусна, но иногда хочется поесть горячего. Особенно зимой.

Вернул приправу в сумку. Рука нащупала тяжелую и обжигающе холодную серебряную пайцзу. Олег достал ее, взвесил — гривны три, не меньше. Этаким амулетом и в лоб заехать можно, коли противник на заклинание не отреагирует. Олег пошарил еще, достал свиток с наговорными словами, развернул. Интересно, будет действовать?

Неужели несколько произнесенных слов смогут превратить его из человека в земляное чудовище? Это ведь не девок привораживать, глаза отводить или тень свою от тела отрывать — это действительное превращение случиться должно…

Ведун вернулся на шкуру, задумчиво крутя в руках серебряного человечка с распахнутыми за спиной крыльями. Но тут в котле закипела вода, и Олег отложил пайцзу в сторону. Слегка разгреб дрова, уменьшая огонь, потыкал ножом в мороженые куски, пропуская кипяток внутрь, потом ложкой черпнул пока еще просто кипяченой воды, попил. Подкинул немного снега, чтобы бурлящий бульон не выплеснулся наружу. Когда котелок закипел снова — снял набежавшую пену. Опять попил, пока бульон не сделался слишком густым, превратившись из питья в еду.

Наверное, в далеком двадцать первом веке такой бы запивкой Середин побрезговал, но простая жизнь делает человека куда более прагматичным. Меду, чтобы сыта развести, у него с собой не имелось, китайская травка, как называли тут чай, была у купцов слишком дорога, да и привозилась довольно редко. Про кофе вообще никто не слыхивал. А потому выбирать напитки приходилось между жиденьким бульоном и простым кипятком. Олегу больше нравилось первое.

Наконец рыба сварилась, он снял котелок с пламени, и когда тот немного поостыл, утонув в снегу до самой земли, ведун вычерпал бульон, с удовольствием заел его рыбой. И сразу почувствовал, как слипаются от блаженной сытости глаза. Олег завернулся в медвежью шкуру, подсунул налатник под голову и благополучно заснул.

Разбудило ведуна возмущенное тявканье. Он зевнул, приподнял край шкуры, посмотрел по сторонам. Так и есть — у заговоренной черты, бегая вперед и назад, шипел и гавкал лохматый длинношерстный медвежий гном — росомаха. Ростом не больше средней собаки, эта рыже-черная короткоухая тварь по наглости превосходила всех волков, медведей и лосей вместе взятых. Имея повадки заправского рэкетира, беспримерное нахальство и хороший нюх, длиннохвостая шпана считала, что ей все должны по жизни, и не боялась никого — ни людей, ни хищников. Появившись на любой стоянке, она тут же лезла в котелки, выгрызала в поисках съестного сумки, норовила куснуть путника, если сваренный кусок мяса он клал себе в рот, а не бросал ей. Вот и сейчас она дико орала, требуя прохода к котлу с остатками рыбы.

— Заткнись, воротник сделаю, — зевнул ведун. — Драная у тебя шкура, конечно, как у ошпаренной собаки, но по лесу ездить сойдет.

— Г-гав! — подпрыгнула на месте росомаха, не понимая, почему ее не приглашают к столу, раз уж заметили.

— Или хвост отрежу и к сабле на эфес приделаю, — пообещал Олег, откидывая шкуру. На еще тлеющие с вечера угольки он бросил полоски бересты, поверх них — тощий хворост, который прижал более крупными сучьями, подул. Огонь с готовностью полыхнул, затрещал, разрастаясь в жаркое пламя. Середин добавил в котелок с замерзшими за ночь остатками рыбы еще снега, подвесил над костром, начал сворачивать лагерь. Взгляд упал на серебряную крестообразную пайцзу. Ведун наклонился, взял ее в руки…

— Ну что, арийцы, попробуем, каково вашим заклятьям в современном мире?

Олег решительно прижал пайцзу ко лбу, другой рукой попытался развернуть бересту с колдовскими словами. Однако упругий лист скручивался, удержать его пальцами одной руки не получалось. Тогда ведун лег на лапник на спину, положил крылатого человечка себе на лоб, а лист развернул двумя руками. Начал произносить заклинание, громко проговаривая букву за буквой:

— Ра амарна нотанохэ, кушаниба ханнуасас богазхем миру, ра пери каган нор висмем. Михерривев имтепхо химеун мару неврида. Аис, нибиру, Кром!

Пахнуло гнилью, прошлогодней листвой, долго мокшей под осенними дождями. Утренний свет показался серым, а деревья — и вовсе черными. Слева затрещало нечто большое и грозное, спину пронзили тысячи игл.

«Надо!» — прозвучало в пустой голове. Но не словом, а желанием, призывом, которому невозможно противиться, и это порождало в глубинах души неутолимую ненависть.

Время покоя ушло, пора вставать. Пора идти.

«Убил бы, убил за все это!» Кого и за что убивать — не важно. Важно прийти и уничтожить. Оно там, там он сможет утолить жажду крови, обрести покой, вернуться…

В лицо ударило холодом, по телу словно прошла изнутри волна газировки, оставляя за собой щекотно-холодное ощущение, в голове взорвался огненный шар.

Олег стоял на самом краю очерченного с вечера круга, тяжело дыша и глядя в лес. Росомаха куда-то сгинула, словно ее сдуло порывом ветра — только следы различались по прямой в сторону реки. Пайцза… Пайцза лежала у ног. Наверное, свалилась, когда он, поднявшись, пошел на зов. А вместе с крылатым человечком упали и наведенные на разум чары. Ведун оглянулся на костер — от ложа из лапника к его ногам тянулись огромные, в полметра длиной и ступню шириной, следы. Следы, в которых он мог без труда уместиться обеими ногами и поставить рядом еще двух человек.

— Ква… — только и смог сказать ведун.

Над огнем вспенился котелок, белые потеки заструились вниз, зашипел огонь. Подчерпнув горсть снега, Середин бросился к костру, кинул белые хлопья в котел, прихватил за ручку, поставил на холод рядом со старым местом. Потом вернулся и присел рядом с одним из следов.

Просто овал, вшлепнутый в наст — никаких признаков пальцев, пяток, подъема свода стопы. Ведун невольно покосился на свои валенки — похоже, однако, но по размеру все одно не подходят.

— Ладно, — вздохнул Олег, зачерпывая чистый снег рядом со следом и старательно протирая им лицо. — Будем считать, эксперимент прошел удачно. Значит, меня потянуло туда…

Он еще раз прошагал до границы круга, остановился, глядя в плотно растущий там осинник, развел руками:

— Извини, хозяин, не продраться мне лесом. По реке пока поеду. А там посмотрим.

* * *

К Чердыню ведун выехал утром четвертого дня. Множество санных и — что на Руси редкость — пеших следов еще накануне подсказали ему, что столица ханства рядом. А потому Олег сделал привал пораньше — дабы не явиться в незнакомое селение в сумерках, не зная, где искать постой и как напроситься «на прием» к хану.

Новый день выдался солнечным — унылая хмарь над головой наконец-то разошлась, открыв глубокое голубое небо с величаво уползающими навстречу солнцу крупными белыми облаками. И ясный день показался ведуну хорошей приметой — словно великий Сварог послал в помощь своему внуку ясноликого бога Хорса.

Лес по берегам расползся далеко в стороны, оставив в память о себе только скромные березовые рощицы и заиндевевшие осинники по низинам. Домов на берегах видно не было, но зато частенько встречалось сено — как высокие стога, сметанные еще осенью, так и небольшие копешки, собранные совсем недавно и еще не занесенные снегом.

Город стоял на левом берегу — обнесенный рвом, за которым вздымался земляной вал, а уж на валу на высоту доброго десятка метров возносилась бревенчатая рубленая стена. По верху укрепления шли зубцы в два ствола, легкий, крытый дранкой навес, солидные четырехстенные башни. Но главным было не это. Возле города, прижавшись к самым стенам, раскинулся воинский ла— герь кочевников: десятки войлочных и крытых шкурами юрт; высоко поднятые бунчуки с укрепленными на них лентами, конскими и звериными хвостами, тряпичными кисточками; привязанные к кольям, оседланные лошади; блеянье баранов, костры на улице, дымки над шатрами, запах жареного мяса, пота, мокрой шерсти…

В первый момент Олег подумал, что степняки обложили город осадой — однако ворота города были открыты нараспашку, юрты бесстрашно разместились на расстоянии выстрела из лука, над селением не поднималось никаких дымов, доказывающих, что он недавно взят. Да и стены следов разрушения не носили. На правом берегу плотной массой двигался к реке табун. Но не на водопой — лошади окружили один из стоящих там стогов, принялись, расталкивая друг друга, раздергивать сено. Пастухов виднелось всего двое, практически безоружных — разве что щит у седла да сабля на поясе. В походе степняки другие — так они себя ведут только дома.

— Интересное зрелище… — пожал плечами ведун. — И давно, интересно, вогулы начали кочевать по лесам?

Ровного снега здесь не было нигде, все вокруг покрывали бесчисленные следы копыт, берег оказался разрыт до самой глины, а потому гнедая поднялась на него без труда, вытянув за собой и чалого. Олег не торопясь поехал вдоль крайних шатров, оглядываясь по сторонам. Вскоре он заметил в глубине лагеря высокую каменную бабу, спешился и, ведя коней в поводу, направился к ней.

Смотрящий вниз по реке идол мало отличался от тех, что символизировали врата жизни перед Дюн-Хором. Тот же камень, почти черный наверху и серый от свежих соскребов на высоте человеческого роста. Правда, здесь перед богиней стояла бронзовая жаровня, пусть и без углей, торчал из снега пучок камыша со слипшимися кисточками, белели два черепа на низких колышках. Не человеческих — лошадиный и бараний, с витыми рожками.

На глазах у ведуна два воина в коротких меховых куртках и черных шерстяных шароварах, заправленных в низкие сапожки, выволокли из юрты возмущенно блеющего барана, подтащили к каменной бабе, не обращая внимания на гостя, опрокинули несчастную скотинку набок. Один из вогулов выдернул из сапога широкий засапожник, несколькими сноровистыми движениями вспорол барану горло. Второй так же быстро вытащил из-за пазухи деревянную чашу, подставил под хлынувшую темную струю. Первый убрал оружие, достал медную пиалку, дождался, пока товарищ наполнит свою емкость, подставил ее под влажно парящую струйку.

Воин с деревянной чашей выпил кровь, потом отошел к бабе, поклонился, стряхнул последние капли ей под ноги. Торопливо вернулся к барану, явно надеясь получить еще немного напитка. Другой повторил его действия почти в точности. Когда кровь перестала течь, вогулы старательно протерли чашки снегом, спрятали их за пазуху, деловито отрезали барану голову, принялись стягивать чулком, от шеи к хвосту, шкуру. Видимо, из нее собирались сделать бурдюк.

Поняв, что обычным стоянием над душой обратить на себя внимания не удастся, ведун подвинулся ближе:

— Здоровья вам, добрые люди.

— Зачем нам здоровье? — хмыкнул один из воинов и кивнул на полуразделанную тушу. — Валух, вон, тоже здоровым был. И сильно ему это помогло? Ты бы нам удачи пожелал, мил человек.

— Удача будет с вами до конца нынешнего лета, — пообещал Середин. — А не подскажете, где мне найти великого хана Ильтишу?

— В шатре у себя хан, — ткнул окровавленным ножом вправо, за укрытую кошмой юрту, воин, — после охоты отдыхает.

— Спасибо на добром слове…

Олег двинулся в указанном направлении, обогнул кошму и сразу понял, что попал туда, куда надо. Перед ним стоял шатер — не обычная кочевая юрта, а самый настоящий шатер. Острый верх крепился к выпирающему метров на пять шесту, от которого расходились красно-сине-зеленые парусиновые полотнища. Скорее всего, они лежали на каких-то веревках: сама по себе парусина под таким напором не порваться не могла — особенно после хорошего снегопада, когда на шатер могло навалиться тонны две-три пушистых невесомых хлопьев. А еще скорее — нарядные полотнища клались поверх мягкой шерстяной кошмы. Самую макушку и несколько углов, от которых отходили растяжки, украшали кисточки из лисьих и песцовых хвостов, а вертикальные стены отливали драгоценной атласной тканью. И опять Середин был уверен, что под красивой тряпкой скрывается практичный войлок или теплые звериные шкуры. У входа, на двух врытых остриями вверх копьях был сделан навес из прочного, выкрашенного в синий цвет, холста, под которым лежал узорчатый красно-синий ковер.

— Черникой, небось, ткань красили, — покачал головой ведун. — Странные все-таки нынче времена. Драгоценного соболя или песца на подбивку пускают, а грубое сукно выставляют напоказ. Ковры кидают на землю, а атласом кичатся, словно жемчугом.

Как ни странно, но никакого караула перед ханским шатром не стояло. Олег подумал, потом отошел к чалому, развязал один из вьюков, достал купленные еще в Новгороде сафьяновые сапоги, скинул валенки, натянул парадную обувку поверх плотно намотанных портянок. Потом отпустил лошадям подпруги и бросил поводья на привязь — поперечное бревно, привязанное к двум прочно вкопанным кольям. И уже после этого решительно шагнул под навес.

Внутри стоял спертый кисло-сладкий дух, словно в казарме ранним утром. В центре шатра, возле самого опорного столба, горел костер, над которым висел кипящий бронзовый котелок. Однако на него никто не обращал внимания — никто из трех десятков мужчин, сидевших за столом, если можно так назвать расстеленную прямо на полу ткань, на которой были выставлены блюда с мясом и рыбой, миски с курагой, изюмом, черносливом, инжиром, халвой, пастилой и прочими сластями. Большинство присутствующих были с короткими бородками, в стеганых халатах, но многие и в душегрейках, а то и в обычных шубах. Во главе пира восседал мужчина лет тридцати, стриженный «под горшок»; на выпирающем вперед подбородке чернела короткая бородка, шириной чуть больше рта, с которой аккуратно соединялись узкие ухоженные усы. Брови густые, нос острый, глаза в полумраке казались черными. На плечах лежал длиннополый, стеганный крупной клеткой халат, обшитый сверху золотистым атласом.

— Долгих тебе лет, великий хан Ильтишу, — поклонился ведун. — И да будет твоя земля богатейшей из всех ближайших земель.

— А почему только ближайших? — удивленно приподнял бровь здешний правитель.

— Потому, что я русский, хан, — пожал плечами Середин, — и всегда желаю себе чуточку больше, чем остальным.

— Желать — это одно, а получить — совсем другое, — усмехнулся хан, и все присутствующие тут же довольным хохотом подхватили остроту. — Однако же откуда столь странный гость в моем доме? Урус, живой, да еще с мечом, а не с петлей на шее?

— У меня письмо к хану Ильтишу от мудрого бея Бехчека.

— Да ты что?! — восхищенно хлопнул себя руками по коленям Ильтишу. — Старый сыч ухитрился откопать в своей берлоге настоящего уруса? И даже прислал мне с ним грамоту? Я всегда говорил, что один дикий Бехчек стоит трех бухарских мудрецов! Ну же, давай ее, урус. Я не поверю, пока не увижу его корявую писанину!

Олег подошел ближе, протянул запечатанный воском свиток. Одновременно от стены шатра какой-то мальчишка метнулся к костру, запалил в ней широкую лучину и, прикрывая ее ладонью, кинулся к правителю, поднял огонь у него над плечом. Хан, поддев нить ногтем, порвал ее без особого труда, развернул грубую бумагу, начал читать, шевеля губами. Насмешливо хмыкнул и, переведя взгляд на ведуна, опустил грамоту:

— Ужели ты, урус, един с четырьмя татями управился?! От не поверю!

— Они тоже не поверили, — широко улыбнулся Олег. — Потому удирать и не стали.

— И ты разом всех четверых посек?

— Нет, только троих, — честно признался Середин.

— Стало быть, один все-таки убег?

— Нет, одного я привез живым.

— Ай, молодец, урус! — хлопнул в ладоши хан, наклонился вперед, подобрал со стола золотую пиалу, выпрямился, удивленно поднял брови: — Почто гость мой без угощения стоит?! Ну, кто тут?!

Опять у стены послышался шорох, и перед ведуном словно из ничего появилась медная чаша, полная чего-то, похожего на молоко.

— Будь здоров долгие годы, великий хан Ильтишу, — вежливо приподнял свой бокал Олег. — Пусть будут здоровы твои дети, а сыновья вырастут в могучих воинов!

— Хорошо, — одобрительно кивнул хан и пригубил свою пиалу. Середин же выпил разом все и торжественно перевернул чашу, показывая, что в ней не осталось ни капли. Напиток напоминал по вкусу обычный кефир, разве был чуть покислее и еле заметно горчил. Моментально сбоку появился полуголый мальчишка, наполнил бокал снова.

— Ага-а. — Правитель довольно улыбнулся, чуть приподнял правую бровь — и слуга моментально наполнил опорожненную Олегом чашу снова.

— Пусть удача идет с тобой рядом, великий хан Ильтишу, — произнес новый тост ведун, — пусть сундуки твои будут полны, кошели тяжелы, а кони легки и быстроноги.

— Да пребудет с тобой мудрость совы, быстрота оленя и храбрость медведицы, о великий хан, — продолжил Олег, — пусть твоя воинская доблесть затмит доблесть всех твоих предков и потомков!

— Да, — кивнул Ильтишу, и чаша вновь потяжелела от кефира.

— И пусть милость почаще посещает твое сердце, великий хан! — взмолился Середин.

— Ай, урус! — радостно расхохотался правитель. — Иди сюда, садись рядом…

Он пальцами помахал на своих гостей слева, и те послушно раздвинулись, освобождая место. Ведун сел к столу, сложив ноги по-турецки и поставив чашу перед собой.

— Ай, ловок урус, хитер урус. — Хан наклонился над стоящим перед ним подносом с крупными кусками мяса, выбрал поувесистее, схватил всей пятерней, протянул ведуну: — Вот, этого поешь.

Олег благодарно кивнул, взял мясо и тут же вонзил в него зубы. Угощение из рук правителя — всегда высокая честь. Нравится не нравится — а жри и улыбайся, коли неприятностей не хочешь.

— Так откуда принесло тебя к моему северному бею, урус? — поинтересовался хан, вытирая руку о халат.

— Да вот, великий Ильтишу, — пожал плечами ведун. — Захотелось мне посмотреть, какова жизнь на Печоре, на севере. Сел на коня, да и поехал.

— Ну и как, увидел?

— Увидел.

— И как на Печоре?

— Снег там, и холодно.

— А дальше?

— Много снега и сильно холодно.

— А еще дальше?

— Еще больше снега и еще холоднее.

— А дальше?

— А дальше мне это надоело, и я назад повернул!

— А чего ты еще увидеть хотел?! — опять развеселился правитель. — Что ж там, окромя снега и холода, быть может?

— Вот енто я пошмотреть и х-хотел… — Олег с удивлением обнаружил, что язык у него еле ворочается, а в голове поднимается странный шум. Похоже, вогульский кефирчик имел в себе неплохой градус. Ведун торопливо дожевал выделенное хозяином мясо и потянул руку к рыбе: закусывать надо, пока не поздно.

— Сколько же ты на эти снега любовался?

— Мес-сяц… без малого…

Ответ гостя вызвал новый взрыв хохота у хозяина и его гостей.

— Буде опять любопытство взыграет, — слегка наклонился к нему Ильтишу. — Ты проще спроси — я тебе и так все скажу…

И все снова загоготали.

— Щ-що ж не спросить, — пожал плечами Середин, — спрошу. А скажи мне… великий хан…

Закончить вопроса он не успел, поскольку правитель внезапно вскочил и снова хлопнул в ладоши:

— Хватит снеди на утро! Волки!

— Волки, волки… — поднимаясь, забормотали гости. — Пора, волки.

— С нами поскачешь, урус? — вопросительно повернул голову к гостю хан.

— Куда? — встрепенулся Олег, тряхнул головой, пытаясь разогнать хмельной дурман.

— Жалуются пастухи на Покче: волки донимают. Трех кобыл зарезали, баранов треплют. Две стаи окрест кружат. Истребить надобно.

— На охоту, что ли? — пожал плечами ведун. — Отчего не поехать, поеду. А откуда здесь, кстати, столько табунов? Разве они не в степи быть должны?

— Стадам в степи летом место. — Хан присел, налил себе еще «кефира», опрокинул пиалу в рот. — А зимой надобно там стоять, где припасы имеются. Тут летом траву никто не топчет, ее невольники косят и в скирды собирают. Наместник сидит в городе, догляд за добром ведет. Опасаться нечего. Весной, как степь зазеленеет, назад уйдем, на кочевья. Ты ешь, урус, ты гость… — схватил хан своей сальной пятерней еще кусок мяса, передал ведуну. — Кумыс пей… — налил из глиняного кувшина рукой в пиалу себе и гостю. — Коня тебе подвести?

— Кобылка у меня резвая у шатра. — Середин, вспомнив надежное средство от сонливости, хорошенько растер уши обеими руками. — А вот куда заводного с вьюками девать?

— Ничто… — Хан опорожнил пиалу, отер рукавом губы, пальцы вытер о подол халата. — Ничто, слуги приглядят. Пойдем.

— Угу. — Олег торопливо выпил и, на ходу запихивая в рот сочный, горячий кусок, пошел вслед за правителем.

В голове шумело, живот приятно согревала легкая тяжесть, знакомство с местным правителем удалось — так отчего и на охоту не прокатиться?

На улице уже гомонил воинский отряд. Копий, доспехов, шлемов не имелось ни у кого, но щит и меч, а то и кривая урбуганская сабля висели у каждого, а потому собравшаяся погонять дикого зверя полусотня все равно представляла собой грозную силу.

— Ну, где ты, урус? Покажи удальство, урус! — Олег и не заметил, когда хан оказался в седле.

Чалый и гнедая все еще переступали ногами у коновязи. Заводного ведун потрепал по шее, оглядываясь на шатер, из которого должны были вроде выбежать слуги. Не дождавшись, махнул рукой, затянул кобыле обе подпруги, решительно поднялся в седло. Снова оглянулся.

— Не бойся, урус! — засмеялся вогульский хан. — Невольники послушные, русские. Коли коня твоего не уберегут, велю в полынью сунуть и держать, пока головой наружу не вмерзнут. Геть!

Светло-серый жеребец под Ильтишу заржал, привстал на дыбы, прошел немного на задних ногах, после чего упал на передние копыта и, подчиняясь воле человека, помчался между юртами. Остальные вотяки в синих, зеленых, желтых халатах, в темных и белых полушубках, на гнедых, рыжих, вороных, чанкирых, фарфоровых скакунах многоцветной оравой ломанулись через лагерь, распугивая укутанных в платки женщин, заставляя отскакивать за палатки воинов и шарахаться плохо одетых невольников. Середину оставалось только хлопнуть кобылу ладонью по крупу и пнуть пятками, посылая в галоп.

Каким образом прокатившаяся через лагерь веселая полупьяная орава не снесла ни одной палатки, не опрокинула кипящие на улице котлы и никого не затоптала — для Олега осталось тайной, но минутой спустя всадники уже мчались по льду, сбиваясь в плотную конную лаву. Не имея опыта гонки в верховом строю, Середин пристроился справа, пытаясь обогнать основной отряд и выйти вперед, к хану — но кони у вогулов оказались великолепные, и гнедая не то что не смогла кого-то обойти, но и еле выдерживала общий темп. А когда вогулы внезапно повернули влево, свернув на заснеженное поле, ведун и вовсе оказался в хвосте.

К счастью, хан придержал своего жеребца, привстал на стременах:

— Иргил, Сускун, сотники, туда! — правитель махнул рукой вправо. — Хосьва, Уйва, Алял, туда.

Полусотня разделилась на два почти равных отряда, быстро помчавшихся в разные стороны. Рядом с правителем осталось всего несколько самых молодых вогулов — возможно, телохранителей — и ведун. Кобылка Олега потянулась к ханскому жеребцу, слегка цапнула его зубами за шею. Тот громко заржал.

— Электрическая сила… — тихо выругался ведун и послал гнедую следом, пригнувшись к самой ее шее.

— Не время! — грозно цыкнул Ильтишу, дернув поводья, повернул коня в сторону близкого леса и погнал его прямо на кусты.

Ветки хлестнули по налатнику, по мерзнущим в тонких сапогах ногам. Олег приподнял голову и очень вовремя увидел лежащий поперек дороги ствол, сжал ноги, пытаясь удержаться коленями о седло. Лошадь взметнулась, перепархивая препятствие, опустилась, больно ткнув наездника задней лукой. Середин удержался, облегченно перевел дух, поднял голову… и тут же увидел мчащуюся прямо в лоб сосну. Все, что он успел сделать — так это закрыть глаза и втянуть голову в плечи… Мгновение, еще одно… Ведун открыл глаза и понял, что скачка по лесу продолжается. Все-таки одно преимущество у лошадей по сравнению с мотоциклом есть: в отличие от последнего, скакуны сами догадываются огибать препятствия.

Стволы мелькали слева, справа. Вот впереди показался усыпанный алыми ягодами куст шиповника. Олег опять вцепился в седло, лошадь скакнула… И снова все обошлось. Краешка разума коснулась мысль, что он стал неплохим наездником, но в сознание ведун ее не впустил: стволы, кусты, низкие и высокие пни проносились справа и слева, проскальзывали под брюхом — не лучшее время, чтобы сглазить удачу.

Между тем, не промчался Середин и двух километров, как лес раздвинулся, открыв глазам огромнейшее поле, что в ширину составляло километров пять, а в длину уходило за горизонт. В обозримом пространстве виднелись несколько стогов, как минимум два из которых были изрядно ощипаны.

Хан Ильтишу натянул поводья, предупреждающе поднял палец. Олег успокаивающе погладил гнедой гриву, прислушался. Справа и слева доносился громкий однотонный вой… Нет, вой шел многотональный, но непрерывный, словно фабричный гудок.

Хан Ильтишу зловеще хохотнул, натянул поводья, заставив жеребца встать на дыбы, опустил скакуна. Разгоряченный конь заходил на одном месте, злобно вбивая копыта в снег.

— Вижу!!! — Правитель указал плетью вперед, туда, где из леса выскользнула продолговатая тень и заскакала по снегу в сторону ближнего стога. — Геть!

Конь фыркнул, кинулся в погоню. Хан не глядя сунул плеть за спину, за ремень, выдернул из-за пояса кистень — да не петельный, как у ведуна, а на длинной костяной рукояти, со сверкающим грузиком из горного хрусталя. Не бриллиант же он туда повесил?

— Геть, геть! — загорячили скакунов остальные вогулы, но сразу вдогонку не бросились, дали правителю фору метров в сто.

— Давай, залетная! — прямо в ухо своей кобыле рявкнул Олег, и та тоже взяла с места в опор.

Отряд из нескольких всадников мчался, раскидывая снежную пыль и одновременно разворачиваясь в широкую цепь. А из леса появилась еще тень, еще. Теперь, сблизившись с ними метров на триста, Олег разглядел, что это волки — крупные серые хищники, спасающиеся от преследования. Однако, как ни стремителен был их бег, как ни широко скакали они по глубокому рыхлому снегу, а длинноногие кони мчались быстрее.

— Геть, геть… — Вырвавшийся далеко вперед хан нагнал вожака, качнулся вперед, в воздухе сверкнул хрустальный шарик и опустился серому точно промеж ушей. Хищник врезался мордой в снег, взбрыкнул задними лапами и затих.

Правитель потянул повод, поворачивая наперерез стае, погнал жеребца на другого крупного волка. Тот, почуяв опасность, ощерился, отвернул к лесу. Но не тут-то было: из-за деревьев один за другим выскакивали загонщики, крутя что-то у себя над головой. Вторая группа выскочила с другой стороны — но на их долю добычи не досталось.

Охотники и загонщики быстро сближались, и волчья стая изо всех сил пыталась вырваться из клещей. На какой-то миг Олегу даже стало их жалко, но он напомнил себе про перебитых коней и овец. Земля одна, лес один. А потому и хозяин должен быть тоже единственный. Не тронь чужого — не тронут тебя.

— Остается только один, — прошептал он, расстегивая крючки налатника и выдергивая из кармана косухи свой верный серебряный кистень.

Хан Ильтишу сбил в снег второго волка и теперь гнался за третьим; вогул справа, завывая в голос не хуже лесных хищников, гнался за другим поджарым разбойником. Олег выбрал себе соседнего серого, чуть более упитанного. Нацелился взглядом в точку между ушей, в которую нужно нанести удар, склонился к гриве, раскачивая грузик кистеня. Волчара улепетывал крупными прыжками, время от времени оглядываясь на свою надвигающуюся смерть.

— Ну, ну, ну… — Передние ноги гнедой поравнялись с задними лапами волка, потом с его грудью. Ведун качнулся вперед, взмахнул кистенем — но серый, словно хребтиной почувствовав опасность, резко принял в сторону, и удар пришелся в пустоту. Волк оглянулся, отвернул морду вперед, чуть поотстал и внезапно резко цапнул гнедую за правую переднюю ногу. Кобыла сбилась с ритма, неуклюже скакнула еще раз и начала валиться вперед и вбок.

— Ква! — Олег толкнулся от стремян, торопясь выскочить из седла, пока его не подмяла конская масса, врезался в сугроб, едва успев пригнуть голову, чтобы не сломать шею, кувыркнулся, поднял голову и увидел оскаленную волчью пасть, несущуюся прямо в лицо. — Ква… — прежде, чем он хоть что-то успел придумать, левая рука словно сама собой поймала шипастый груз, рванула в сторону, натягивая стальную проволоку поперек длинных клыков. Пасть с громким щелчком сомкнулась, руки ощутили сильный рывок — и настала уже очередь волка лететь через голову, показывая небу беззащитное брюхо.

— Геть! — В воздухе мелькнула тень, обрушилась на хищника сверху, придавливая его к земле.

Олег вскочил, увидел на расстоянии вытянутой руки раскрасневшееся лицо хана, рванул кистень к себе, готовя замах. Волк повернул голову, распахнул пасть — но вогул, быстрым движением сорвав с себя шапку, пихнул ее серому в глотку, хорошенько вдавил. Зверь закрутил мордой, пытаясь ее выбросить — но шапка засела прочно.

— Веревку… Веревку дай, — прохрипел правитель.

Ведун вскочил, огляделся. Ничего подходящего видно не было. Тогда он подскочил к гнедой, уже поднявшейся на ноги, привычным движением расстегнул оголовье, сбросил узду, протянул хану. Тот быстро обмотал тонким ремнем морду, намертво закрепляя в ней шапку, потом накинул петлю на заднюю лапу, подтягивая ее к голове, перевел дух, поднялся. Серый разбойник забился на снегу, но в таком виде не мог ни подняться на лапы, ни тем более убежать.

— Ай, урус, — со смехом хлопнул Середина по плечу Ильтишу. — Ты на волка охотился али покормить его хотел?

— Да он мне лошадь покалечил!

Ведун отошел к всхрапывающей кобыле, присел рядом. Под коленным суставом ясно пропечатался след зубов, тянулась тонкая струйка крови.

— Кость цела, лошадь здорова, — лаконично высказался хан. — Разве испужалась маленько. Давай, принимай!

Он взял волка за свободную заднюю лапу и за загривок, легко поднял, закинул кобыле на круп. Отошел к своему жеребцу, достал из сумки веревку, ловко скрутил добыче лапы в общий пучок, зацепил за заднюю луку.

— Поехали, урус. — Ильтишу легко поднялся в седло. — Коли вторую стаю сегодня не загоним — что я пастухам скажу? За что они хану десятину платят, за что жены их ковры для меня ткут? Поехали…

Однако гнедая, хотя и была высочайшим повелением оставлена в строю, на переднюю ногу таки прихрамывала, а потому Середин от общей охоты безнадежно отстал. Как вогулы выгнали из зарослей вторую стаю и как зажали ее меж отрядами, как забили десяток хищников, а самого крупного, скалившегося и кидавшегося на каждого, кто пытался подойти, все равно скрутили, прыгнув с седла на загривок, опрокинув и обмотав ремнями, — это ведун наблюдал издалека.

Закинув добычу за спину одному из соратников, хан помчался к Олегу, осадил жеребца:

— Что отстаешь, урус? Никак, забоялся серых?

— Лошадь захромала, — кивнул ведун.

— Из-за укуса?! — покатился со смеху Ильтишу. — Она притворяется, урус, жалится. Хочешь увидеть, как она больна? Я покажу…

Правитель оглянулся на свою свиту, взмахнул рукой. Вогулы рассыпались в стороны, погоняя коней, а Ильтишу, легонько тронув жеребца пятками, пристроился совсем рядом к гостю, приноравливая скорость коня к похрамыванию кобылки.

— Ты сам-то откель будешь, урус? Как тебя звать-величать, жена твоя где, у кого детей оставил.

— Олегом матерью наречен, — кивнул Середин. — А жены и детей пока не нажил, так что и прятать не надо.

— Это плохо, урус, — поджав губы, покачал головой вогул. — Нет жены, нет детей. Нет детей — нет мужчины. Зачем живешь, урус? В ком останется твоя кровь, когда ты уйдешь в царство всемогущей Мары? Кто станет радоваться твоему добру, кто защитит твою землю от жадных соседей? Нет детей — считай, и не жил ты под этим небом. Уяетит душа к небу, развеется прахом плоть, растащат рухлядь прохожие люди. Кто помянет добрым словом? Кто принесет жертву и прочитает поминальную молитву? Был человек — и нет ничего. Ветер…

— Какие мои годы? — пожал плечами ведун. — Еще заведу.

— Разве может воин счесть свои годы? — удивился хан. — Сегодня ты есть, а завтра нашла твою головушку каленая стрела. Нет, дети могут появиться только поздно. Ранними они не бывают.

— А разве хорошо, если нет ни кола, ни двора, а детей уже полный двор? Где крыша над головой будет, откуда кусок хлеба к ним придет?

— Ты мужчина, урус, — усмехнулся Ильтишу. — Мужчина всегда найдет, как накормить пару жен и нескольких детей. Иначе какой же ты… Кочевье!

Впереди и вправду показались две небольшие юрты, а немного в стороне, возле одного из стогов — похожее на снежный отвал овечье стадо. Хан оглянулся на своих воинов, уже вновь собравшихся у него за спиной, пустил жеребца рысью.

К тому времени, как отряд подъехал к кочевью, его успели заметить, и навстречу гостям высыпало немногочисленное семейство: скрюченный старик в длинном халате и тюбетейке, пара широкоскулых узкоглазых мужчин с реденькими бородами, одетых в халаты и мягкие войлочные тапочки, две девушки лет шестнадцати в простых черных платьях, но зато в тюбетейках, у которых с краев свешивались длинные цепочки из желтых пластинок. Может быть, даже и золотых.

Хан остановил коня шагах в двадцати от собравшихся кучкой хозяев, и вперед выехали вогулы из свиты, начали скидывать к ногам пастухов забитых волков. Куча набралась приличная — штук двадцать. Последним безбородый юнец в коротком тулупчике и черных пухлых шароварах кинул живого, связанного волка. Олег спохватился, выехал вперед и добавил в общую груду притороченного к его седлу серого, с жалостью проводив уздечку. Теперь придется новую покупать — гнедая хоть и послушна, но в дальний путь без хорошей упряжи лучше не пускаться.

— Благодарим тебя, милостивый хан, — дружно поклонились мужчины.

Одна из девиц получила локтем в бок, спохватилась, убежала в юрту и вернулась с большим оловянным ковшом в руках. Поднесла его Ильтишу.

Хан, приняв угощение, осушил ковшик большими глотками, потом перевернул, демонстративно стряхнув в снег последние капельки, наклонился к девице, двумя пальцами приподнял ее подбородок, внимательно взглянул в глаза:

— Ох, хороша! Красавица!

Однако дальше дело не пошло: правитель вернул ковшик, выпрямился в седле. Девица — как показалось Олегу, — с некоторым сожалением, побежала назад к юрте. Может, надеялась показаться хану и попасть к нему в «гарем»? Или просто пастухи пользовались случаем продемонстрировать приближенным к правителю беям красоту подрастающих невест. Но тогда гостей следовало задержать, дать возможность полюбоваться красотками всем, а не только тем, кто в первых рядах.

Беззубый старик, выбравшись из юрты с белым козленком в руках, захромал к правителю, остановился в паре шагов, мелко причмокивая губами.

— Не побрезгует ли всемилостивый хан угощением своих кочевий? — кашлянув, прошамкал старик. — Не порадует ли нас высокой честью?

— Отчего не порадовать, коли хозяева не гонят, — кивнул правитель и решительно спешился. — Задержимся.

Хозяева метнулись в юрту, почти сразу выбежали, принялись раскатывать широкую кошму. Выскочивший вслед за ними босой полуголый мальчишка быстро накидал костер из ровно наколотых поленьев, убежал, вскоре вернулся с горстью углей на широкой медной лопатке, подпихнул под деревянные бруски.

Хан Ильтишу поманил к себе Олега:

— Сейчас увидишь. Расседлывай.

Правитель собственноручно снял со своего жеребца уздечку, седло, небрежно бросил потник во главу кошмы. Ведун, пусть и не так расторопно, тоже освободил гнедую, хлопнул ее по крупу, отпуская гулять. Лошадь, громко заржав, поскакала в сторону стога, но, не добежав до него нескольких шагов, неожиданно упала на спину, перекувырнулась, задрыгав всеми ногами, вскочила, отбежала в сторонку и снова упала, кувыркаясь в снегу, как кошка на свежем белье. Жеребец, громко фыркая, широким шагом направился к ней. Гнедая вскочила, поскакала в сторону. Никакой хромоты за ней больше не наблюдалось…

— Ну, исцелилась? — тихо поинтересовался хан Ильтишу.

— Вот ленивое созданье! — в сердцах выдохнул Середин. — А я еще ее месяц хлебом кормить обещал.

— Хлебом? — удивился правитель. — Зачем это?

— Жизнь она мне спасла, — неохотно признался ведун. — Вот я и поклялся.

— Это когда с татями рубился?

— Нет, раньше.

— Когда же?

— Да вот… — Врать ведун не любил, особенно без крайней необходимости, а потому сказал честно: — Твари странные привязались. Великаны земляные да ящерицы двуногие. Но кобылка вынесла, оторвалась. Вот и пообещал ей.

Олег думал, что смешливый вогульский хан только развеселится от такой странной истории, но Ильтишу, напротив, нахмурился:

— Стало быть, и на Печору добрались?

— Вроде, — пожал плечами Середин. — А где еще такие монстры появлялись?

— Купцы, с Руси воротившись, всякое сказывали… — неопределенно ответил хан. — Смутно там ныне. Князья в беспокойстве, колдуны в почете, смерды в страхе… Как бы до нас сия напасть не добралась…

— А-а, — оживился хан, оглянулся, хлопнул в ладоши.

Минутой спустя один из воинов подбежал, держа в руках серебряную пиалку, покрытую тонкой узорчатой чеканкой. Ильтишу протянул ее старому пастуху. Тот дернул копыто козленка, покрутил его, высвобождая из ноги, подступил, налил половину пиалы шипучего кумыса. Только после этого ведун сообразил, что принял за живую тварь красиво изготовленный бурдюк. Хан отпил, причмокнул:

— Хорош! Всем наливай, отец. Всех порадуй!

Охотники заторопились к кошме, стали рассаживаться вокруг, кидая под себя сложенные пополам потники. Здесь уже стояли подносы с крупно порезанным желтым сыром и белой рассыпчатой брынзой, ломтями вяленого мяса, румяными лепешками. Олег сел слева от хана, на самый угол войлочного «стола».

Ильтишу, позевывая и с интересом глядя на сыр, тем не менее дождался, пока старый пастух, медленно двигаясь вдоль стола, наполнил пиалы всех присутствующих. Олегу, естественно, ничего не досталось, поскольку носить с собой этакую емкость он не привык — однако еще до того, как глава кочевья закончил обход, к гостю подбежала одна из девушек с уже наполненной деревянной чашей, передала ее ведуну, словно невзначай соприкоснувшись с ним пальцами, потом резко отдернула руки, прикрыла ладошкой лицо и, смущенно хихикая, умчалась.

Правитель неопределенно хмыкнул, но вслух ничего не сказал. Наконец старик с облегчением выпрямился, и хан поднял свою пиалу:

— Пусть поселятся сытость и богатство в этом доме! Пусть стада в этом кочевье станут тучными, женщины брюхатыми, а дети здоровыми!

Охотники выпили, потянулись за сыром, брынзой, начали ломать лепешки. Из юрты снова появились девушки и, старательно покачивая бедрами, принялись выставлять на кошму глиняные крынки со все тем же кумысом. Над сложенными в костер поленьями заплясал огонь, мальчишка и один из взрослых мужчин побежали к пасущейся у стога отаре.

— Славно ноне волков погоняли, — высказался сидящий напротив Олега голубоглазый вогул лет тридцати в распахнутом полушубке, из-под которого выглядывала синяя шелковая рубаха. Поверх рубахи лежала толстая, с мизинец, золотая цепь. — Ни един не ушел. И не побился никто. Даже уруса наш храбрый хан спас.

— Да, было дело, — кивнул ведун, потянулся к ближнему кувшину, взял в руку, покосился на здешнего правителя. Хан кивнул. Тогда Олег налил сперва ему, потом себе. Поднял чашу: — За тебя, великий хан Ильтишу! За смелость твою и храбрость. И пусть голова твоя останется такой же светлой, а рука крепкой до того дня, как внуки твоих внуков впервые поднимутся в седло!

— Однако ты сладкоречив, урус, ако птица Сирин, — удовлетворенно улыбнулся хан и осушил свою пиалу. — Уж не дух ли Баюн у тебя в дедах ходит?

— Кабы крепость у тебя такая в руках была, ако в языке, — отметил все тот же голубоглазый вогул, отирая губы, — то хану не тебя спасать бы пришлось, а волков попуганных.

Остальные охотники довольно рассмеялись. Олег встретил насмешливый взгляд воина, прикусил губу. Вогул явно искал ссоры — но свара с одним из гостей ведуну была ох как не нужна. Потерпеть поражение — позорно. Победить — как бы не оказаться на месте волка в облавной охоте.

— Как же ты четверых татей одолел, коли с одним волчонком управиться не можешь? — насмешливо поинтересовался воин, оглаживая ладонью рукоять меча.

— Каждому свое, — не удержавшись, процедил ведун. — Кому волков гонять, а кому татей рубить.

— Что?! — Вогул вскочил, наполовину вытащил из ножен меч. — Ты сказал, я татей спугаюсь?!

— Откуда я знаю, — развел руками Олег. — Татей здесь нет.

— Великий хан! Он назвал меня трусом!

— Сядь, Уйва, — сухо приказал хан. — Урус мой гость. Однако же… — Он повернул голову к Олегу. — Однако странно мне, когда гость ведет такие речи. Кто здесь, урус, хорошо умеет ловить волков, но не умеет сражаться?

— Разве я говорил, великий хан, что кто-то здесь не умеет сражаться? — Ведун понял, что сам загнал себя в ловушку, и теперь произносил слова как можно медленнее, лихорадочно соображая, как выкрутиться из тупиковой ситуации. Куда ни кинь, все оскорбление Ильтишу получается! — Разве я так говорил? Я говорил: «Каждому свое». Кто-то умеет ловить волков, кто-то — сражаться, кто-то — стрелять из лука, кто-то — разгонять облака. Признаю, великий хан, я не умею ловить волков. А ты умеешь развеивать облака?

И Середин затаил дыхание, ожидая ответа.

— Разгонять тучи, — поднял правитель глаза к небу, — разгонять тучи способны только боги.

— Да ну?! — с облегчением перевел дух ведун. — Смотри вон на то облачко, отважный Ильтишу!

Олег торопливо налил себе немного кумыса, плеснул в рот, промачивая пересохшее горло. Потом поднес сложенные в щепоть пальцы к губам, быстро забормотал:

— На море-океане, на острове Буяне, живут три брата, три ветра: один северный, другой восточный, третий западный. Слушайте, братья, меня, летите, братья, туда… — Ведун чуть сплюнул на кончик указательного пальца, быстро растер слюну между пальцами и дунул в направлении облака, тут же ткнув в его сторону пальцем: — Смотрите!

Несколько секунд ничего не происходило, а потом с краев белого кома начали разлетаться, словно клочья ваты, мелкие лохмотья, почти сразу рассеиваясь в голубизне неба. Минута, другая, третья… Облако исчезло.

Все вогулы замерли, смотря на небосвод с проплывающими на нем легкими барашками, а Олег с невозмутимым выражением лица налил себе кумыса, с огромным удовольствием выпил, закусил солоноватой брынзой.

— Этого не может быть! — пробормотал хан голосом учителя школьной физики, увидевшего вечный двигатель. — Урус, это…

— Подумаешь, бином Ньютона, — не удержался от театральности Середин и выбрал еще одно облако. — Смотри…

Он быстро пробормотал наговор, плюнул, растер, дунул, ткнул пальцем. Облако дрогнуло и начало расползаться. Вогулы опять замерли. Даже пастухи: мальчишка забыл про распластанного на земле барана, мужчина — про занесенный нож. Все смотрели как зачарованные Олегу даже стало немножко стыдно. Подумаешь, разгон облаков! Простенький, дешевый фокус, доступный каждому дворовому мальчишке. Так нет же, ведутся, как дети! Право слово, дети и есть.

— Хочешь, хан, и тебя облака разгонять научу? — пряча улыбку, поинтересовался ведун.

— Ты колдун, урус? — потрясенно сглотнул Ильтишу. — Ты не человек?

— Пять минут, — растопырил пальцы Олег. — Пять минут, и ты сможешь делать это сам. Хочешь?

— Я воин, урус… — неуверенно пробормотал правитель вогулов.

— И отличный охотник, — покровительственно кивнул Середин. — Я и говорил: «Каждому свое». Однако никогда не поздно научиться чему-нибудь еще. Вот, смотри.. — Ведун поднес пальцы к губам. — Произносишь наговор на сложенные в щепоть пальцы. Чуть-чуть плюешь и растираешь слюну, чтобы слова впитались в нее, сдуваешь в сторону облака, которое хочешь развеять, и постоянно указываешь на него пальцем, чтобы наговор не промахнулся. Теперь запоминай слова: «На море-океане, на острове Буяне, живут три брата, три ветра: один северный, другой восточный, третий западный. Слушайте, братья, меня, летите, братья, туда».

— На море-океане, — послушно забормотал вогульский хан, — …три брата, три ветра…

— Правильно, — кивнул Олег. — Теперь выбери облако. Только слишком большое не выбирай. Оно, конечно, тоже развеется, но ждать долго придется. Маленькое высмотри, чтобы уж сразу понять, получилось или нет. Например, вон тот клок, что рядом с продолговатым облаком плывет. Ну, начинай…

— На море-океане, на острове… — послушно забормотал Ильтишу, договорил заклинание, плюнул на пальцы, начал растирать.

— Нет, неправильно, — остановил его Середин. — Много плюнул. Столько слюны не растереть, наговор сдуть не сможешь. Нужно совсем чуть-чуть, чтобы парой движений в тонкую пленку превратить. Давай, вытри пальцы… Ага. теперь еще раз. Сплюнь еле-еле, чтобы пальцы чуть холодок ощутили и почти не намокли. Ну, давай!

Правитель забормотал снова, сплюнул, резко дунул на пальцы, поднимая их вверх, указал на выбранное Олегом маленькое облачко.

— Теперь правильно, — кивнул ведун, — должно получиться. Подожди чуток, пока наговор до цели долетит… Есть!

Облако, неторопливо ползущее по яркой голубизне, начало разваливаться на глазах, расползаться в стороны, точно пролитое на песок молоко, редеть, становиться прозрачным.

— Все! — развел руками Олег. — Сделано.

— Уйя-а! — В приливе восторга Ильтишу со всей силы хлопнул голубоглазого Уйву по плечу. — Получилось! Вышло! Я колдун, колдун!

Второй весьма ощутимый хлопок достался Середину меж лопаток, и ведун аж закашлялся, порадовавшись тому, что одет в налатник поверх косухи. Не то синяк в полхребтины был бы обеспечен.

Хан забормотал наговор снова. Больше половины охотников последовали его примеру, звуки плевков послышались вдоль всей кошмы и за ней — хозяйский мальчишка, отпустив барана, старательно тыкал пальцем в небо. Затем послышалось множество радостных криков. Небо над «столом» стремительно расчищалось, словно туда ударила струя тепловой пушки.

— А ну, руки всем опустить! — вскочил правитель, угрожающе опустив ладонь на рукоять своей сабли. — Всем опустить немедля! Я колдую.

Хан не торопясь выбрал над горизонтом небольшое облачко — ближе ни одного уже не осталось, — начал шептать заклинание, сплюнул, ткнул пальцем вперед.

— Х-ха! — радостно хлопнул он в ладоши. — По коням, други! Ну, глянем, что Садьяха, шаман, скажет. — Ильтишу коротко хохотнул. — Глянем, кто ныне колдун лучший. По коням!

Охотники, поглядывая на небо, стали подниматься, расходиться, подзывать ушедших к ближнему стогу лошадей, седлать их. Баран, так и не ставший хашем, был отпущен и потрусил к отаре, даже не поняв, насколько ему в этот день повезло. Мальчишка, спрятавшись за юрту, старательно шептал что-то себе под нос. Девицы разочарованно выглядывали из-за полога юрты. А полусотня вогулов, за четверть часа приготовившись к походу, во главе с ханом Ильтишу, восседающим на белоснежном жеребце, умчалась к далекому стойбищу.

Вогульский шаман Олега сильно разочаровал. Ведун ожидал увидеть перед собой какого-нибудь грязного и вонючего дикаря, укутанного в звериные шкуры, с медвежьим черепом на голове и берцовой костью мамонта в руке. На деле возле крытой коровьими шкурами юрты их ожидал гладко бритый мужчина лет сорока — длинноволосый, желтолицый, коренастый, узкоглазый, в черном, пахнущем копченой колбасой, халате, из-под которого выглядывали овчинная душегрейка и белый ворот шелковой рубахи. Лишь на висках Садьяхи виднелись старые татуировки — двойной круг с туго закрученной спиралью внутри.

Правда, череп все же имелся: олений, выставленный на невысокой пирамидке из сплетенных оленьих рогов, причем из глазниц выглядывали сухие пшеничные колоски.

— А ну, скажи, Садьяха, умеешь ли ты разгонять облака? — Придержав жеребца, хан спрыгнул на снег возле шамана, сметающего травяной метелочкой пыль с походного алтаря. — Смотри, что я теперь могу!

Правитель поднес щепоть к губам, нашептал заговорные слова, метнул в небо.

— Смотри, Садьяха. Во-он на то облако смотри! Видишь?.. Видишь?.. Ага, понял, что я теперь умею?! А ты, ты так можешь? Хочешь, научу?

— Облака небесные подвластны токмо Стрибогу, Сварогу и Даждьбогу, великий хан. Однако же смутить разум человеческий подвластно духам степным, темным слугам Стречи и повелительницы великого мира Мары, чья сила неведома живым и непререкаема мертвым. — Шаман повернул голову и встретился глазами с Серединым. — Опасаюсь я, великий хан, как бы не проникли злые духи в душу твою, не погасили чести отцовской, благородства предков твоих.

— Зачем тебе опасаться того, чего не случалось никогда и быть не может? — Олег перекинул поводья гнедой кобыле на шею и шагнул к алтарю. — Чего тебе опасаться, шаман? Разве ты, Садьяха, не можешь это просто проверить? Покажи мне свою силу, шаман. Неужели боги не дали тебе силы сохранить свой род? Неужели ты не сможешь изгнать злых духов, коли они проникли в душу вогульского воина?

Ведун увидел, как цвет зрачков вогульского шамана неожиданно переменился с карего на зеленый, ощутил острый укол горячего крестика в запястье, тяжело вздохнул и тоже спешился.

Ведун вытянул вперед левую руку, ощущая, как крест нагрелся еще сильнее. Значит, магической силой обладает не столько куцый походный алтарь, сколько сам шаман. Садьяха от руки попятился, глаза его быстро потемнели, став почти черными; он развернулся, нырнул в юрту. Изнутри послышался протяжный вой, похожий на волчий, и через минуту шаман появился снова. Его лоб закрывала кожаная коричневая повязка, покрытая непонятными знаками, в одной руке находился огромный бубен размером с боевой щит, в другой — колотушка и масляная лампа.

Местный колдун снова вперился немигающим взглядом в Середина, присел на корточки, подсунул лампу под алтарь, провел над ней ладонью. Лампа вспыхнула, выплюнув клуб ядовито-зеленого дыма. Дым взметнулся наверх, вошел в череп, выскользнул через глаза и рассеялся в воздухе.

— У-у-у-у-у-у, — однотонно затянул Садьяха, и глаза его посветлели, став бледно-серыми. Шаман качнулся в одну сторону, в другую, ударил в бубен, качнулся, качнулся, ударил… И что-то знакомое сразу почудилось в его камлании. Покачивание, однотонное завывание, редкие удары…

Ну да, конечно. Колдун качался в ритме человеческого пульса, бил в бубен в темпе дыхания и выл, выл, не давая сосредоточиться. Олег присел, зачерпнул снега, вытер им лицо, растер кисти рук. Шаман еле заметно улыбнулся, и зрачки его начали потихоньку голубеть. Он начал слегка пританцовывать, улыбаясь, повернул бубен туго натянутой кожей наружу. Олег увидел на его вытертой поверхности несколько рисунков спираль, рыба, человечек, сомкнутые вершинами треугольники.

«Что бы это значило?» — подумал Олег, и в этот миг шаман, все время колотивший по чистому месту, неожиданно чуть сместил руку и хлопнул ладонью по человечку. Звук из гулкого стал жестким, словно металлическим, и ведун почувствовал, как его сердце пропустило один удар, отчего по телу пробежала волна слабости, смешанная с бессмысленным животным ужасом. Теперь настала очередь попятиться ведуну, и на тубах Садьяхи заиграла довольная улыбка.

«Ах ты, самодовольная зараза!» — про себя выругался Олег, прикрыл глаза, сосредоточиваясь, и мысленно опустил толстое стеклянное зеркало между собой и камлающим колдуном. Простая и грубая, но весьма эффективная защита против столь же грубого примитивного нападения. Упражнение для начинающих. Урок первый по настройке энергетики на отражение магического удара.

Шаман продолжал раскачиваться, самозабвенно колотя в бубен, опять сдвинул ладонь… Снова повторился жесткий звук — но на этот раз он прозвучал гулко и протяжно, словно выстрел в подземном переходе, заметался между бубном и зеркалом, медленно растворяясь в зимнем холодном полумраке. Шаман екнул, сбившись с ритма, наклонился вперед, закашлялся. Изо рта вырвались клубы темного пара, словно колдун дышал не воздухом, а табачным дымом

— Ты что-то перепутал, Садьяха, — покачал головой Олег. — Меня проверять не нужно. Я и сам знаю, есть во мне злые духи или нет. Ты должен проверить великого хана, дабы успокоить отважных воинов насчет здоровья правителя.

Ведун кивнул на пятерых ханских телохранителей, сидящих на конях — прочие охотники разъехались в лагере но своим юртам.

— И постарайся не сбиваться с тона, — тихо добавил он, подойдя ближе к шаману. — От этого могут случиться неприятности.

— Великий хан здоров, чужеземец, — угрюмо ответил шаман, глаза которого опять сделались зелеными. — В присутствии злых духов огонь в алтаре гаснет или чадит, как в дождь. А облака трогать нельзя. Небо находится во власти богов, и смертным трогать его нельзя. Грех.

— Ты просто не умеешь этого, Садьяха! — расхохотался Ильтишу. — Хочешь, научу?

— Я сказал — грех! — Шаман махнул рукой в сторону алтаря, заставив лампу погаснуть, и, повернувшись к гостям спиной, ушел в юрту.

— Забудь его, урус! — отмахнулся хан. — Садьяха стар и сварлив. На него никогда не угодишь. Поехали ко мне. Волки выгнали нас из юрты в самый пир. А я не привык поддаваться никому. Гулять будем, урус, пока земля не позеленеет от зависти!

Хрустя снегом, он быстро подбежал к жеребцу, поднялся в седло, дал шпоры. Олег, покачав головой, подозвал гнедую, взгромоздился на нее и помчался следом.

В ханском шатре, как выяснилось, правителя ждали. Возле центрального стола горел костер, вместо огромного стола на полу был накрыт маленький, человек на десять; на небольшом возвышении, вокруг которого валялось множество подушек, стояли два чугунных кованых стояка с пылающими факелами.

— Ай, Садьяха, все ему не так! — Войдя в шатер, хан расстегнул пояс, небрежным движением скинул на пол халат, потом второй, парчовый, оказавшийся поддетым под атласным, и остался в атласной же рубахе цвета демидовского золота, но с синим воротом и двумя вертикальными синими полосами, идущими через соски. Пояс с саблей и небольшой поясной сумкой Ильтишу снова застегнул на животе, после чего рухнул в подушки. Из темного угла бесшумно выскользнула невольница в полотняном, расшитом красной нитью, длинном платье, опустилась на колени, начала стаскивать сапоги. — То Садьяха жертвами малыми богам попрекает, то гонцов с дарами к бабам степным послать желает, то мор ему откуда-то мерещится, то невольников продать велит, то мечи для освящения требует. И ладно бы до похода — а то после!

Ведун усмехнулся. Уж он-то знал, что, очищая холодную сталь после кровавого набега, шаман наверняка снимал с нее кровавое проклятье, насылаемое на убийц умирающими людьми, — но вслух ничего говорить не стал. Скинул налатник на ковер справа от входа, потом выдернул косуху из-под ремня и тоже снял. Опустился рядом со столом ближе к костру, протянул к огню ноги — все-таки в сапогах ноги мерзли сильно, не то что в валенках. Рядом неожиданно появилась раскосая невольница со множеством мелких косичек, принялась стаскивать сапоги и с него. Олег решил не спорить — в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

Между тем, хану невольницы поднесли войлочные тапочки с забавно — петушком — сшитыми наверху краями, а гостя оставили как есть, босиком. Ведун спорить не стал — так ноги только быстрее от огня согревались.

— Сварлив наш Садьяха, — продолжил хан, наливая кумыс в пиалы себе и гостю, жестом подзывая воинов к столу. — Сварлив, но прозорлив, и мудр. Другов в дальних краях имеет. От, гляди, что за клинок он моему отцу из самого Урбугана привез. О!

Ильтишу выпил кумыс, после чего решительно выдернул саблю и положил ее на стол, между мисками с изюмом и чищеными кедровыми орешками.

— Сталь легка, ако перышко, но бьет страшнее булавы. Шестеро славных воинов с клинками такими Садьяху провожали. Гостевали два года, мужество и мастерство ратное показав немалое.

Олег кивнул, выпил кумыс, потом вытянул свою саблю и положил рядом с ханской. У правителя округлились глаза. Он погладил собственный клинок, затем ведовской. Попробовал пальцем заточку. Провел рукой от кончика до рукояти, сравнивая изгиб. И только потом выдохнул:

— Верю. Мог ты един четырех ратных положить. Хороший клинок десяти воинов стоит. Откель? Урбуганская?

— Да нет, сам ковал, — пожал плечами Середин.

— Мимир! — рявкнул Ильтишу. — Отчего жареным не пахнет?! Спишь, раб?!

В темноте у стенок юрты послышалось шевеление, чей-то жалобный вскрик, железное лязганье. К костру выбрался старик, подкатил к очагу два крупных валуна, на которые пристроил прут с нанизанным на него крупным окороком. Сразу запахло пряностями — наверное, горела травка, которой натирали мясо для вкуса.

— Не, — замотал головой правитель, — не бывает такого. Откель в тебе мастерство, коему токмо урбуганские мастера обучены? В Персии и то нет таких. И индийских таких клинков нет!

— Твоя сабля лучше, — молвил Олег. — Это булат. Вот рисунок… — Он провел пальцем по темным разводам на стали. — Я же кузнец, я вижу. У меня булата не нашлось. Ковал, из чего есть.

— Ай, — вскочил на ноги хан, — хороши будут русские рабы. Дорогие мастера. К лету в набег пойдем, наберем много. Всех заставлю сабли ковать! — Вдруг Ильтишу резко остановился, сел, замотал головой: — Нет, урус. Ты колдун, ты хитрый. Неправду сказываешь. Клинок ковать мало. Клинком рубить уметь надо. Откуда ратников урбуганских знать можешь? Кто ж тебя саблей играть научит?

Вместо ответа ведун взял из пиалы изюминку, подхватил саблю, выпрямляясь во весь рост, подбросил сушеную виноградину, резко взмахнул клинком. Сталь с легким посвистом рассекла воздух — и изюмина развалилась надвое.

— Ну что, великий хан, — опустил оружие Середин. — Умею я саблей играть?

— А ну, — правитель вогулов тоже прихватил щепоть изюма, встал, несколько ягод кинул в рот, одну подбросил и небрежным движением разрубил пополам. — Ну, урус, кто из нас лучше сечься умеет?

— Одинаково, — предложил мировую ведун.

— Не-е-ет, — отрицательно покачал пальцем Ильтишу. — Спориться до конца станем. Халат свой ставлю! Не может урус вотяка в споре на клинках одолеть!

— Есть у меня две гривны новгородские в сумах, — ответил ведун. — Да только как соревноваться станем? Я твоей крови, великий хан, не желаю.

— Ты изюм выбрал, на нем о заклад и побьемся. Не боишься?

— Две гривны новгородские серебром супротив халата, — кивнул Середин. — Идет.

— Тимчер, — кивнул правитель, — суди.

Один из воинов — с тонкими усиками и короткой бородой, аккуратно подбритой на щеках, взял пиалы хана и его гостя, поставил рядом, поцокал языком, отрицательно качая головой. Потом вытряхнул изюм на ткань, которой было застелено возвышение, а объемистую пиалу заполнил кумысом:

— Пей, урус.

Олег пожал плечами, выпил.

— Руби.

Середин подбросил новую изюминку и располовинил ее так же легко, как и в первый раз.

Тогда вогул наполнил миску еще раз и протянул хану. Ильтишу крупными глотками выпил кумыс, взмахом сабли «убил» другую сушеную ягоду.

Тимчер налил миску для гостя. Ведун выпил, разрубил изюмину и почувствовал, как в голове начинает шуметь. Здешний кефир на глазок имел крепость пива. Вроде и немного — но все зависит от количества. К тому же Олег давненько не брал в рот спиртного, а потому с непривычки хмелел неожиданно быстро.

— Бери, урус… — Оказывается, опять настала очередь гостя. Середин выпил, рубанул. Подумал было произнести наговор от опьянения, но в последний момент остановился: это было бы не спортивно.

— Вот тебе, урус… — Олега качнуло, но он взял себя в руки, сосредоточился, опрокинул новую порцию кумыса в рот. Уронил миску. Вогулы засмеялись, но гость грозно рыкнул, поймал пальцами ягодку, подбросил, раскромсал и гордо сел у стола. Потянулся за орешками, вспомнив, что обильная закуска предохраняет от быстрого опьянения.

Ильтишу стоял на ногах куда как увереннее. Он и кумыс выпил стоя, и изюмину разрубил шутя. И полная молочного пива чаша опять оказалась перед ведуном.

— Ква, — сказал тот, осторожно нацеливаясь на нее двумя руками. — Тройное ква в одном флаконе.

В принципе, наверное, эту пиалу можно было уже не пить. Потому как алкоголь всасывается не мгновенно, и сейчас до мозгов добегал хмель еще только второй, если не вообще первой миски. Но правила есть правила…

Олег выпил, встал, пытаясь удержаться вертикально, и понял, что не то что по изюмине — по лошадиной заднице не попадет. Он хмыкнул, подкинул сушеную виноградину, а потом повернул саблю плашмя и со всего замаху саданул по цели, словно теннисной ракеткой.

Вогулы восторженно взвыли. Тимчер нацедил из невесть откуда взявшегося бурдюка правителю полную чашу, поднес. Тот выпил маленькими глотками, щелчком подбросил ягоду и молниеносным поперечным движением превратил ее в две. Воины заорали с таким восторгом, словно их хан только что забил решающий гол в суперлиге.

— Ну, урус, — Ильтишу, усаживаясь на подушки, покровительственно хлопнул ведуна по плечу, — чья рука крепче?

— Хорошо, на валенки не спорил, — угрюмо ответил Олег. — Не то ехать бы мне дальше пешком.

— Молодец, урус, — одобрительно хлопнул хан гостя по плечу. — Слово крепкое, умеешь побеждать, умеешь и горечь встретить. Мимир! Голодом меня уморить хочешь?

Невольник подхватил прут, торопливо перебежал с окороком к столу и принялся строгать тонким ножом ломти мяса прямо в миску из-под кумыса. Настрогав полную емкость, он отошел назад к огню.

— А хазарки? Хазарки где, Мимир?!

Из темных углов выбежали четыре босые девицы, одетые лишь в тонкие шерстяные шаровары с привязанными к поясу бубенчиками и в длинные полупрозрачные шелковые фаты. Они принялись танцевать, мелко подрагивая бедрами, и шатер наполнился мелодичным звоном.

— Валенки, молвил, уцелели? — Зевнул Ильтишу, наколол на нож кусок мяса, отправил в рот. — А на что они тебе, урус? Оставайся. Куда тебе ехать? Зачем? Два коня, три сумы — разве то жизнь? Юрту дам, отару, четырех коней, пару невольников. Дело ратное знаешь, кузнечное, верю, тоже. Известно, все ковальщики с нечистью яшкаются. То и ладно. Лишь бы дело разумели.

— Нет, хан. — Середин тряхнул головой, отгоняя перемешанную с опьянением дрему. — На добром слове спасибо, но надобно мне до родной стороны ехать. Своя земля завсегда дороже.

— Так и доедешь… — внезапно засмеялся хан. — Как лето, так вместе с болгарами в набег и поедем. Две доли в добыче дам, урус. Как ковалю и как ратному человеку.

— Нет. — Середин отвалился набок, облокотившись на локоть. — То не дело. Не пойду в набег. Пойду порубежье оборонять. От этих… Болгар… И откуда они взялись-то тут на наши головы?

— Дык, внуки Свароговы! — опять загоготал вогул, и смех его подхватили прочие воины. — Поставлены богом жирок с урусов топить. Рабов собирать, хлеб увозить, серебро вытрясать. На кой оно урусам, коли болгары есть?

— Я ентим болгаркам хавалки-то пообрезаю, — насупился ведун. — Тоже мне, братья-славяне.

— Ты, урус, как в полон попадешь, всем сказывай, что мой ты, беглый, — продолжал веселиться Ильтишу. — Я тя наказывать не стану. И кормить велю от брюха. Токмо молотом стучи. К болгарам не ходи: голодом уморят.

— Еще кто к кому в полон попадет! — начал злиться Олег. — Думаешь, мечи русские коротки стали?

— Мечи-то, может, и длинны, — несколько успокоившись, хан наколол себе еще мяса. — Да токмо где гуляют ныне? Нечисть на землю твою обозлилась, урус. Бродит по дорогам, путников-купцов гоняет, города запирает, хлеб топчет. Некому на рубежи у тебя выйти, урус! Дружинники княжеские кто от голода без хлеба опух, кто за людьми земляными по весям бегает. Один ты супротив рати общей окажешься. Болгары на Русь пойдут, половцы пойдут, вогулы пойдут, торки пойдут. Чем отбиваться станешь? Всех урусов в полон уведут до единого. Оставайся, колдун. Все едино вернешься. Так зачем завтра в петле бежать туда, где сегодня дом и седло предлагают?

— Я русский, хан, — отчаянным усилием воли разлепил глаза ведун. — И место мое — на Руси!

— Да чего на ней хорошего? — удивился вогул. — Токмо леса да болота. Ты по весне с кочевьем моим в степь пойдешь — вот где красота! Простор, ветер хмельной, тюльпаны ковром алым до горизонта… А может, тебе девки русские нравятся? Так то мы мигом! Мимир, девок суздальских али рязанских нет поблизости? Али еще каких? Найди немедля, сюда тащи!

— Слушаюсь, великий хан… — Раб, однако, не кинулся выполнять приказ, а сперва нарезал в изрядно опустевшую миску еще мяса, после чего прислонил прут с отощавшим окороком к камню и вышел из юрты.

— А и правда, урус, — тряхнул головой Ильтишу. — На что тебе она? Лес да болота и здесь имеются, девок русских пригоним. Чего не жить?

— Да ничего… — Ведун поднялся, и от резкого движения в голове сразу закружилось, коленки предательски затряслись. Олега сильно качнуло — он отступил, но равновесие удержал. — У-у-у-у. как все запущено… Я щ-щас-с… Ветра поищу, и вернусь…

И Середин, по широкой дуге огибая старательно трясущих бедрами хазарок, вышел из шатра. Холодный ночной ветер слегка охладил его, привел в чувство. Олег сходил к коновязи — но гнедой, как и прочих лошадей, там не было. Похоже, отогнали в общий табун. Ну, да кочевники со скотиной обращаться умеют.

Несмотря на несколько костров, полыхающих по краям обширного стойбища, у ханского шатра было темно, а потому ведун не рискнул нагибаться и растирать лицо снегом, как ему ни хотелось. Поди угадай в сумерках, какой он — чистый или пополам со всем, чего у человеческого жилья в достатке? Вернулся к столу так, немытым.

Под толстой войлочной крышей продолжали танцевать невольницы, за столом о чем-то со смехом переговаривались хан и его телохранители. Или просто друзья и родовитые беи? Поди разбери — формы и погон никто еще не придумал. От пахнувшего в лицо тепла сознание тут же размякло, потянуло в сон.

— Эй, урус! — повернулся к гостю правитель. — А в Новагороде ты бывал?

— Был, естественно. — Олег плюхнулся обратно на подушки, потянулся за мясом.

— А правду сказывали, урус, что варяги ноне в Новагороде княжить сели?

— Да вы что, мужики! — засмеялся ведун. — Князь ведь завсегда самый главный. Ему никто не платит, это он всем платить должен. А когда это варяги хоть что-то без платы делали?

— Это да! — кивнул хан, веселясь вместе со всеми. — Пока серебром не тряхнешь, с кошмы не встанут. Что спрятать не успеешь, враз украдут. Воряги — воряги и есть.

— А что норманны Псков захватили — правда? — поинтересовался вогул в бежевой шелковой рубахе с доходящим до живота треугольным разрезом.

— Да не Псков, а Полоцк, и не норманны, а жмудины, и не захватили, а биты были в Полоцком княжестве, — поправил воина Олег. — Ну, кто же Псков захватить способен, право слово? Да там стены в две сосны высотой! И населения больше, нежели норманнов всех с детьми, бабами и рабами вместе взятых, да еще рати судовые с ладей торговых склады от разора защищать станут… К нему, почитай, лет двести и подходить-то никто не решался.

— Ништо, и до Пскова дойдем. — Ильтишу кинул нож на стол и зачерпнул полную горсть орешков. — Чай, не варяги, меч держать умеем.

Олег промолчал. Вечно нищие скандинавские наемники никогда не отличались честностью и чистоплотностью, характер имели вороватый, но вот чего у них не отнять — драться они умели и даже любили, числясь в княжеских дружинах на равных с русскими ратниками. Разве что с конями плохо общий язык находили. Тут степняки и вправду любому могли фору дать.

Взметнулся полог шатра, и дышащий паром Мимир, плечи которого были почему-то присыпаны снегом, втащил внутрь остроносую худосочную девицу с длинными распущенными волосами. Одета она была в еще сохранивший следы вышивки и красно-синих лент на груди, замызганный сарафан, поверх которого, на плечах, лежала такая же потасканная волчья шкура. Ноги были защищены от холода тряпочными обмотками, а поверх юбки висела и вовсе какая-то дерюга. Невольница втянула голову в плечи и как-то неестественно выдвинула ее вперед, походя на африканского грифа на ветке.

— Русская… — Раб толкнул невольницу вперед, вернулся к очагу и продолжил обжаривать над огнем мясо. Хазарки сбились с ритма, освобождая дорогу новой участнице пира, забежали к ней за спину, подальше от веселого хозяина, затанцевали снова.

— Сюда иди, — поманил невольницу пальцем Ильтишу. — Откель будешь?

— Гороховецкая я, — прошептала, подходя, девица и втянула голову еще сильнее.

— Нравится тебе здесь?

— Да, мой господин.

— Вот видишь, здесь всем русским нравится, — довольно оглянулся на Олега правитель. — А ты упрямишься!

— Я не девка. — Прикрыл рот от зевка ведун. — Я птица вольная, на одном месте сидеть не люблю… Орел, короче.

Сейчас Олегу больше всего хотелось спать, а не вести споры о том, чье болото глубже да ряска вкуснее, и он отчаянно пытался придумать приличный повод, чтобы отползти в сторонку и завернуться в ковер.

— А откуда это: «гороховецкая»? — полюбопытствовал хан.

— Гороховцом городище мое зовется. — Невольница пригладила волосы. — В княжестве Владимиро-Суздальском.

— А-а, помню, — кивнул Ильтишу, откидываясь на спину. — Давай, раздевайся.

Девица стряхнула с ног обмотки, скинула шкуру, избавилась от дерюги, чуть запнулась, расстегивая ворот, подхватила подол и стащила с себя сарафан вместе с рубахой, оставшись совершенно обнаженной. Без одежды она выглядела и вовсе тростиночкой: талию можно двумя ладонями обхватить, кости таза выпирали вперед, словно подлокотники спрятанного под кожу игрушечного кресла, все ребра проступали, как на учебном пособии, а груди не обвисали только потому, что были совсем еще небольшими — детской ладошкой можно накрыть.

— Что же ты тощая такая?! — Захохотал хан, кидая в рот несколько ломтей мясной нарезки. — Хозяин не кормит?

— При отаре она садьяховской, — сообщил Мимир, крутя мясо над очагом.

— А-а-а, — понимающе кивнул Ильтишу. — Ну, иди сюда. Вон, гость мой девок урусских любит. Давай, ласкай его, пусть радуется.

Невольница послушно опустилась на колени рядом с Олегом, стала целовать его руки.

— Да перестань ты, — отмахнулся ведун. Вот чего ему точно не хватало — так это чтобы русские невольницы его в вогульском шатре обхаживали!

— Вот и я сказываю, — хмыкнул хан, — чего ты в этих уродинах находишь? Кости одни, как на столе после хаша. Давай мы тебе хороших, болгарских али вогульских девок подберем? Чтобы сиськи так сиськи, зад так зад! Чтоб ухватить — и рука чуяла, че берешь! А ты, девка, сюда ползи. Не видишь, не по нраву ты гостю!

Невольница на четвереньках, как приказано, подползла к правителю, остановилась рядом. Ильтишу запустил пятерню ей в волосы, выкрутил голову, так что девушка едва не перевернулась на спину, подхватил со стола нож:

— Никому ты, уруска, не нужна. Токмо харч переводишь…

Короткий клинок желтовато блеснул отраженным светом факелов, впился невольнице в горло.

— Стой!!! — вскинул руку ведун, но дотянуться до ножа не успел.

— Чего? — не понял хан, остановившись в самый последний момент — по бледной коже невольницы даже скатились несколько капелек крови. — Она же тебе не понравилась!

— Так я не про то, что не по нраву…

— А-а, да, — кивнул Ильтишу, отпуская девку. — вправду, все угощение кровью зальет.

Рабыня отскочила к ведуну, по-кошачьи притерлась к его плечу, запустила руку между ног…

— Ты чего, дура?!! — взвился Олег, — Больно же!

— Дикарки они все! — Восторженно покатился от хохота хан, и его гогот тут же подхватили воины. — Чего в них потерял, урус? Эй, Мимир… Вытащи ее из юрты и сломай шею.

Глаза невольницы округлились. Она затравленно оглянулась на грозного раба, посмотрела на Середина, принялась часто-часто наглаживать ему ногу.

— Подожди, — остановил хозяина ведун. — Пусть постарается.

Девка, переведя дух, стала оглаживать Олега помедленнее, распустила завязку штанов, запустила руку под них, на этот раз действуя с предельной аккуратностью. Середин прикусил губу. Его совесть противилась тому, что русская невольница, его соотечественница, вынуждена выполнять прихоть какого-то дикаря и что он сам является участником этого чудовищного представления… Но не позволять же превращать девчонку в мертвый мусор, как поломанную куклу!

Хан облизнул губы, глядя на старания невольницы возле гостя, налил в пиалы кумыс, одну протянул Олегу, из второй сделал пару глотков, поманил к себе все еще танцующих хазарок, жестом остановил в паре метров от себя…

— Вот ты, — ткнул пальцем в крайнюю.

Рабыня, скинув фату, опустилась рядом, расстегнула на хозяине пояс с оружием, пробежала пальчиками ему по груди. Правитель довольно зажмурился, сделал еще глоток, кивнул гостю:

— Ты не думай, урус, у меня воинов в достатке. Токмо здесь несколько сотен. А по кочевьям втрое больше будет. Не каждому свое покровительство предлагаю.

— За что же мне такая честь? — удивился Середин, тщетно стараясь не обращать внимание на то, что происходит у него внизу живота.

— Колдун, воин, коваль. И все сразу… — Ильтишу отпил еще кумыса, откинул голову. На губах его играла мечтательная улыбка. — И те, и те есть у всех. Но все сразу… Хочу!

К кому относилось последнее слово, Олег не понял, поскольку хазарка принялась торопливо стаскивать с себя шаровары. Русская невольница была уже раздета, а потому просто перебралась на Середина и плавно опустилась сверху.

— Я просто путник, хан… — запнулся ведун, пытаясь сохранить ясность мысли среди дивного коктейля из опьянения, усталости и женской ласки. — Я всего лишь путник, не способный стать князем, но и не желающий превращаться в слугу Лучше быть правителем двух коней, чем слугой при целом табуне…

— Твои речи достойны истинного вогула, урус. И токмо от этого я не гневаюсь на твое упрямство.

— Тогда позволь мне… Позволь… Посво….

Горячая волна покатилась по телу, ослепительно-белый взрыв изнутри швырнул Олега куда-то в небытие. Ведун увидел себя среди сияющей пустоты. А может, и на небесах — поскольку по сторонам перемещалось нечто пухлое и светлое. Тело наполняла необычайная легкость, сладость. Внезапно прямо из света соткался хорошо сложенный, загорелый парень лет двадцати пяти, у которого из одежды был только небольшой оливковый венок, лежащий на кудрях, да куцая белая тряпочка на поясе. Парень вынул из-под мышки коричневую книгу из непонятного материала, с глубоким тиснением. Книга имела не меньше метра в высоту и полуметра в ширину, а потому рисунок на обложке Олег разглядел прекрасно: длинная спираль с раздвоенным кончиком в середине и две двойные окружности у нижних углов с золотыми точками в центре. Парень раскрыл книгу, отсчитал жесткие золотые страницы: первая, вторая, третья, четвертая, указал пальцем на какие-то значки. Ведун протянул к ним руку и…

…шумно выдохнул, перебирая пальцами над столом.

— Она сбоку! — весело фыркнул хан. Олег опустил глаза, увидел рядом с собой пиалу с кумысом, подхватил ее и в несколько глотков осушил.

— Ну, и как тебе уруска?

— Здорово, — перевел дух Середин.

— Ну, так забирай. Дарю, — отмахнулся правитель и повернулся к хазарке, с силой сдавив ее грудь.

За столом полураздетые вогульские воины развлекались с остальными хазарками, у очага Мимир деловито обгладывал с внушительной кости остатки мяса.

Олег подумал, что более удачного момента может не представиться, отполз немного в сторону, прихватив с собой ближайшую подушку, растянулся на ковре и закрыл глаза…

Слово воина

Проснулся ведун от холода. Зябкий и влажный воздух скользнул по ноге, прокатился по тонкой шелковой рубахе, забрался под ворот. Олег, передернув плечами, поднял голову и увидел, что наступило утро. Полог шатра каким-то образом ухитрился сбиться в сторону, и в приоткрывшуюся щель вместе с утренними лучами свежий ветер заносил мелкие искрящиеся снежинки.

— Опять, наверное, обложило. — Передернул плечами Середин, поднялся, дошел до выхода, наклонился, выглядывая наружу. Нет, небо оставалось голубым, с мелкими облачками. Это хорошо. Простеньким заклинанием для начинающих плотную хмарь не разогнать, а вогулы наверняка захотят попробовать. Не получится — крайним окажется он. И вообще — сматываться нужно поскорее, пока туземцы новых фокусов не захотели. Практическая магия неброская, человек сам не замечает, как начинает по воле колдуна действовать. В том и смысл. Разгонять облака, бить по пальцам молотком и колотить себя ножом в живот любой дурак может. Вот только практического проку от этого никакого нет. Оттого Ворон учеников красочным чудесам и не учил…

Олег приподнял полог еще выше, оглядел шатер. Хан спал под мягкой, расшитой катурлином, кошмой, широко раскинув руки. Локоть приходился как раз на горло хазарке с распущенными волосами, но невольница преспокойно посапывала, ничего не ощущая. Остальные рабыни храпели по другую сторону стола вперемешку с подушками, полураздетыми воинами и коврами. Еще кто-то дрых вдоль стены, но эти устроились лучше всех — они были и одеты, и ковров на себя натащить не поленились.

Наконец Середин разглядел старого, но еще крепкого Мимира, подошел, пнул ногой.

— А?! — мгновенно встрепенулся тот.

— Сумки мои где, земляк? — поинтересовался ведун.

— Какие сумки? — не сообразил невольник.

— Двух лошадей я вчера у коновязи оставлял. Чалого, вьючного, и гнедую. Чалого — перед охотой ханской, гнедую — вечером.

— А, простите, господин… — Несмотря на вежливый тон, раб не сделал даже попытки оторвать свою задницу от земли. — Супротив шатра ханского юрта детская стоит. Туда все вьюки гостевые и отнесли.

— А кони где?

— В табуне ханском, вестимо. Стоги для них под самыми стенами городскими сметаны.

— Ладно…

Ведун вышел на улицу, сладко потянулся, огляделся по сторонам. Все, как вчера: полупустое стойбище, десяток беспечно веселящихся детей, пара семенящих куда-то женщин в длинных халатах, еще несколько бесполых существ в дерюгах, дырявых шкурах и обмотках на ногах. Возле каменной бабы горел костер, оттуда пахло мясом. Но, скорее всего, это была не жертва, а просто завтрак для кого-то из вогулов.

Середин обогнул стоящую напротив юрту, вход в которую был сделан с противоположной стороны, вошел в нее. Внутри, сидя на подушке, немолодая женщина кормила грудью ребенка. Раскосая, желтолицая, коренастая. Вогулка, наверное. Она повела плечом, отвернулась. Олег с таким же безразличием оборотился к ней спиной, нашел свои сумки, развязал ту, что с новгородским серебром, вытащил кошель с двумя гривнами. Ничего не поделаешь: проиграл так проиграл.

Сунув деньги за пазуху, Олег направился к высоким городским стенам и очень скоро увидел и табун. Небольшой, коней в полтораста — видимо, только ханские скакуны тут паслись. Почти сразу ведун углядел чалого мерина — тот как раз выщипывал из стога сено. Гнедая стояла немногим дальше, бок о бок с ханским жеребцом, положив голову ему на круп — так же, как и жеребец ей. Похоже, и у этой парочки ночь задалась душевная.

Олег потоптался и повернул назад.

К тому времени, когда он вернулся в ханский шатер, здесь уже началось ленивое шевеление. Хазарки ползали по коврам, собирая свое скудное облачение, Мимир разжигал огонь, приближенные воины одевались — и только хан, бодрый как огурчик, сидел у стола, расправив плечи, и неторопливо, по одному, закидывал в рот кедровые орешки. В первый миг ведун подивился тому, что после вчерашней попойки вогул чувствует себя как ни в чем не бывало, а потом обратил внимание и на то, что сам не мается никаким похмельем.

— Видать, и вправду говорят, что кумыс целебен, — кивнул Середин и направился к правителю вогулов, выложил перед ним тяжелый кошель. — Вот, великий хан. О заклад я вечор с тобою бился. Две гривны серебром ты с меня своею саблей взял, признаю.

— Это да, взял, — довольный собой Ильтишу прибрал кошель, кивнул в сторону невольницы, настороженно сжавшейся в комок под краем красно-коричневого цветастого ковра. — А как тебе мой подарок? По нраву пришелся — али прибить, дабы харч зря не переводила? Ты скажи, я тебе другую дам. Чтобы и в теле, и в деле ночном поумелее…

— Пусть будет, — махнул рукой Олег. — Просьба у меня к тебе, великий хан. Не подскажешь, как мне через Болгарию Волжскую проехать без заморочек? Сказывали мне, нехорошо они к путникам относятся. Особенно к русским.

— Аркан себе на шею накинь, урус, да к седлу с воином вогульским привяжи, — ответил, войдя в шатер, уже знакомый Олегу голубоглазый вогул. — Урусы, вестимо, завсегда на аркане бегать должны. Тогда и не удивится никто. Не тронет. — И воин, пригладив тяжелую золотую цепь, низко поклонился: — Приветствую тебя, великий хан. Надеюсь, сие утро одарит тебя удачей.

— И тебе хорошего дня, Уйва. — Правитель жестом пригласил гостя к столу, потом повернул голову к Олегу: — А разве не согласился ты, урус, саблю свою на верность мне поцеловать и в кочевье остаться?

— Прости, великий хан, не могу, — отрицательно покачал головой Середин. — Ты же воин, хан! Разве ты покинул бы свое кочевье, зная, что ему грозит вражий набег?! Разве не стал бы на его защиту?! Ты сам сказал, что в набег на Родину мою собираешься. Стало быть, и место мое там, на родных рубежах.

— Ох, урус, жалко тебя отпускать… — Ильтишу протянул руку к кувшину, покачал в руке, налил понемногу кумыса себе и Олегу, отпил. — Жалко, но слова ты молвишь правильные. Грешно ратному человеку земли отчие на поругание бросить. Ладно, ступай. Однако же помни: сойдемся в сече — пощады тебе не подарю. Рубить стану нещадно.

— Благодарю тебя, мудрый Ильтишу, — с облегчением прижал руку к груди Середин. — Но только как мне через болгарские рубежи без препон пробраться?

— Как они разберут, урус ты али нет, коли сам хвастать не станешь? — пожал плечами хан. — Халат заместо налатника своего купи, сбрую медью укрась. Бунчук я тебе свой дам. Моим воином назовешься.

— Как ты можешь, великий хан! — не вытерпел Уйва. — Как можешь ты доверить свой бунчук этому драному бродяге?! Он опозорит честь твоего и моего рода! Куда ему с медвежьей харей под твоим бунчуком ходить!

— Да, — хмыкнул хан, — это верно. Ты, урус, воистину оброс, как медведь лесной. Лезет шерсть, что трава на кочке, а тебе все едино. Издалека видать — не вогул. Мы издавна к красоте тянемся, абы как ничего не пускаем.

— В яме колодезной его место, а не в седле под бунчуком, — буркнул голубоглазый вотяк. — Зверю лесному на цепи сидеть положено, а не за ханским столом.

— Да, поймут немедля, — кивнул правитель. — Уйва, дай мне твой нож.

Вогул, поклонившись, выдернул из ножен свой короткий клинок, протянул хану. Ильтишу, чуть задрав рукав рубахи, провел лезвием по коже, сдул срезанные волосинки.

— Ладно отточен, — кивнул хан. — Теперича, Уйва, возьми его в свои умелые руки и сбрей урусу бороду там, где она его с медведем схожим делает. Пусть у него усы и борода впредь от моих неотличимы станут.

— Я?! — взвинтился вогул.

— Ты, — кивнул Ильтишу, не обращая внимания на уже клокочущую ярость своего соратника. — И запомни, Уйва. Пока урус гость, пока он в моем шатре, в моем кочевье — ни единой капли крови он пролить не должен. Иначе за каждую его каплю я крови много пролью. Позор на свой род навлекать не желаю. Гостям у меня в юрте опасаться нечего. Начинай, Уйва, мы ждем.

От еле сдерживаемого гнева у голубоглазого вотяка затрепетали крылья носа, но он подчинился — взял нож, подошел к Олегу. Острое лезвие заскребло по коже возле кадыка. Ведун невольно сглотнул. От идеи хана он был в еще меньшем восторге, чем проклятый голубоглазый русофоб. Ощущать на глотке холодную сталь, знать, что держит ее в руках ненавидящий тебя человек — удовольствие куда ниже среднего. Но и против воли вогульского правителя не попрешь: здесь от его капризов зависит все и вся.

Наконец Уйва отступил, вытер нож о штанину, вогнал обратно в ножны. Олег, морщась от неприятного жжения на шее и лице, выдернул саблю, поднес клинок к глазам, вглядываясь в отражение на полированной стали. Тонкие усики, идущие над верхней губой и от уголков рта спускающиеся вниз, до самого подбородка; маленькая темная бородка на впадинке подо ртом. Теперь он и вправду походил не на русского или варяжского ратника с окладистой бородой, а на урожденного араба с изящными чертами лица.

— Эй, тощая! — окликнул русскую невольницу хан. — Чего таращишься? Беги, снега хозяину принеси.

Ильтишу взял кувшин, вытряхнул остатки кумыса Олегу в пиалу, жестом предложил тому протереть лицо. Середин послушался, и зуд вроде как стал меньше.

— А теперь ступай к табуну. — повернулся правитель к своему воину, — и вели привести уругских коней.

— Я? — снова вспыхнул Уйва.

— Ты, ты, — кивнул хан, вглядываясь вогулу в лицо. Тот немного поколебался, после чего сложился в низком поклоне и выбежал из шатра. Снаружи донесся сдавленный вскрик. Видимо, кто-то из невольников попался голубоглазому под горячую руку.

Вошла девица, принесла в сомкнутых ладонях кучу рыхлого чистого снега. Олег торопливо запустил в него руки, растер по лицу:

— Ой, хорошо!

— В этой жизни много хорошего, — улыбнулся хан. — Иногда даже не замечаешь, как близко подступает к тебе счастье и как легко ты уносишься от него прочь. Коли в сечу выйти решишься, урус, бунчук мой рядом с юртой своей поставь. Глядишь, в гости заеду.

— Благодарю тебя, великий хан, — поклонился Олег, после чего выгреб из рук невольницы остатки снега.

— Как невольники коней приведут, ты поезжай, урус. Пусть твоя дорога будет ровной и чистой. А я ныне на Каму отправляюсь. Скачки у нас там с родами юргинскими, праздник. Но тебе, я вижу, недосуг.

Ильтишу небрежно отмахнулся и вышел на улицу.

Вздохнув, Олег задумчиво отер влажное лицо, глядя на стоящую перед ним невольницу. Сейчас, без драной шкуры на голове и обмоток на ногах, она выглядела поприличнее, чем накануне вечером… Но не намного. Девка пахла, как это принято называть в приличном обществе, «хорошо выдержанным сыром». Волосы сальные, слипшиеся, сарафан и рубашка посерели от въевшейся грязи — одежда, небось, больше года нестиранная. К тому же, если он не хочет двигаться со скоростью пешехода — для подаренной рабыни нужен конь, упряжь. Еще и кормить ее, заразу, теперь придется. А пользы… Ну, какая может быть от бабы в походе польза? Даже не попользуешь — чай, не лето на дворе, на полянке не разденешься, на пляже не покувыркаешься, в реке не умоешься.

Похоже, мысли ведуна достаточно ясно пропечатались на его лице: рабыня медленно опустилась на колени, подползла ближе, обняла его за ноги:

— Не убивай меня, мой господин… Я буду послушной… Я буду ласковой…

— Отойди, — дернул ногами, освобождаясь, Олег. — Звать тебя как?

— Заряной зовут, — только крепче вцепилась невольница. — Ряной.

— Откуда ты?

— Из Гороховца, суздальского, на Клязьме.

— Встань! Дорогу к нему знаешь?

— Помню, — всхлипнула девка. — Помню, как гнали…

— Встань, мешаешься! — повысил голос ведун, и Заряна наконец-то разомкнула руки.

Олег вздохнул, подошел к Мимиру, который растаскивал ковры по шатру так, чтобы они лежали более или менее равномерно, закрывая настеленную понизу кошму.

— Слышь, старик, дело есть, — негромко окликнул невольника Середин. — Ты тут вроде как при хозяйстве, да?

— Есть немного, — выпрямился тот.

— Прибарахлиться мне нужно, — еще тише сказал Олег. — Девку эту одеть для дороги. На ноги там чего-нибудь, на плечи. Ну, чтобы не замерзла в пути. Себе халат хочу ханский. Какой попроще. Ну, и седло с уздечкой нужны. Ее ведь сажать куда-то нужно.

Старик покосился на навострившую уши Заряну, пожал плечами:

— Полгривны давай — все найду.

— Да ты чего, старый, одурел? — поразился Олег. — Да за такие деньги можно коня со всей упряжью и рабыней одетой купить!

— Дык, покупай. — Мимир наклонился, деловито дернул за углы ковер, на котором стоял ведун. — Город рядом, лавок много.

— Некогда мне, старик. Тороплюсь. Сейчас коней приведут.

— А коли спешишь, — невозмутимо ответил раб, — полгривны отсыпай. Меньше не возьму.

— Вот… Электрическая сила!

Насчет коня в полном снаряжении и рабыней Олег, конечно, загнул — но коня и упряжь было можно купить совершенно точно. С другой стороны — поход в город по разным лавкам времени займет целый день. Да еще за вход заплати, за рабыню, за коней…

— Я тебе дам золотой, персидский, — предложил ведун.

— Три, — потребовал раб.

— Три золотых — это уже больше полугривны серебром, — возмутился Олег. — Ты поумерь аппетиты-то!

— А два золотых — меньше, — возразил Мимир.

— От скидку и сделай! — потребовал ведун. — А то сейчас у хана даром попрошу, так вообще ничего не получишь.

— Ускакал ужо хан-то, — гнусно захихикал невольник.

— А за тебя он сколько попросит? — не выдержал Середин и положил руку на рукоять сабли.

— Меньше, чем я прошу, — ничуть не испугался Мимир. — Да токмо за это золото ты, окромя гнева, ничего не получишь. А я добрый припас дам. Готовь монеты-то, путник.

— Две.

— Ох, и жаден ныне народ, — покачал головой раб. — Ладно, давай две.

Он отпустил ковер и поковылял к выходу, прихрамывая на обе ноги. У самого полога повернулся:

— Коней твоих обоих я оседлать велю. А добро, что ты запросил, в сумы переметные заховаю. Ни к чему здеся видеть, с чем из гостей уезжаешь. И бунчук повыше держи, дабы вогулы попрошайничать не совались.

— Хорошо, сейчас подойду… — Олег вернулся к столу, на котором еще оставались орехи, изюм, халва, взял по горсти всего, по очереди запихивая в рот, и, слегка подкрепившись перед дорогой, кивнул невольнице: — Ну, что стоишь? Поехали…

Хваленым ханским бунчуком оказался трехметровый шест с граненым наконечником на макушке и четырьмя хвостами, болтающимися на полуметровой медной цепочке: волчий, два лисьих и бурый куний, куда более пышный, нежели у рыжей любительницы деревенских кур. Что могло все это означать, как степняки способны отличить, что это символ именно хана Ильтишу, а не отбросы из охотничьей заимки, — ведун не понял. Хвосты и хвосты. На сто метров отъедешь — так и выглядят все одинаково. Однако раб, получив из рук гостя два золотых диска с изображением оскаленной кошачьей головы с вытянутым тонким языком, шепнул вставить бунчук в петлю у седла, опереть на стремя и придерживать рукой, пока город не останется позади — и Олег предпочел последовать этому совету.

К тому времени, когда солнце еще только подобралось к зениту, он уже выехал на лед реки, свысока поглядывая на кланяющихся бунчуку невольников и простых вогулов. Заряна следовала сзади так близко, что горячее дыхание чалого слышалось почти у самого плеча.

Ниже города река значительно раздалась — Олег увидел сразу три притока, вливающихся с левой стороны. Однако спустя всего метров триста русло снова сузилось, плавно повернуло вправо. По сторонам поднялись темные сосновые боры с покрытым белыми почками ивовым подлеском, до слуха донеслось пощелкивание клестов: «Кле-кле, кле-кле». Еще один поворот реки, и город окончательно скрылся за деревьями. Путники остались одни. Правда, снег был по-прежнему изрыт санными полозьями, истоптан копытами и ногами, так что опускать бунчук и привязывать его за спину, к вьюкам и сумкам, ведун не торопился. Селений вогульских впереди встретится еще изрядно. Мало ли что…

— Холодно-то как, мой господин, — негромко, но внятно пробормотала сзади девица.

Олег оглянулся. Торопясь покинуть ханский шатер, невольница не стала ни ноги обматывать, ни шкуру свою искать. Так и чесанула — босая и простоволосая… Дура. Ноги у нее уже посинели, нос и уши стали темно-красными, зубы мелко постукивали.

— Ты чего, первый раз на улицу вышла, что ли? — Олег сплюнул, придержал гнедую, спешился. Подошел к рабыне, сунул ей свои рукавицы: — На, лицо и уши разотри. Ты хоть понимаешь, что, пока мы в барахле, Мимиром собранном, разберемся, полчаса пройдет?

Отчитывая Заряну, ведун хорошенько растер ей правую ступню, потом перешел к левой. Лед под ногами начал очень мелко подрагивать, словно кто-то совсем рядом часто-часто стучал по нему молотком.

— Это еще что? — Оглянулся на реку Олег.

Сосны по берегам мирно покачивались на ветру, над их макушками проползали облака, на ветку ближней березы спорхнула черно-белая сорока, суетливо задергала хвостом. Однако ведун вернулся к гнедой, снял с задней луки щит, перекинул его за спину. Развязал свой походный тюк, начал вытаскивать медвежью шкуру. Постукивание по ногам стало более четким и ясным, теперь уже и уши стали различать торопливый цокот копыт.

— Вот, ноги укутай. — Достав шкуру, Середин отнес ее невольнице, сунул в руки. — Завернись повыше, а в седле боком сядь. Не свалишься, надеюсь?

Девица не ответила, глядя ему через голову. Ведун усмехнулся от вполне ясного предчувствия, обернулся.

Вогулов было четверо. Двое в кольчугах и в островерхих шлемах, понизу опушенных песцом, один в длинном стеганом халате с рядом железных пластин на груди; во главе же небольшого отряда мчался в расстегнутом на груди полушубке, под которым виднелся войлочный поддоспешник, в мохнатом лисьем треухе радостный голубоглазый Уйва.

— Хорошего тебе дня, урус, — еще издалека замахал он рукой. — И хорошего дня всем нам…

Воин придержал скакуна, переведя его на шаг, расхохотался — весело, от души:

— Куда же ты умчался так быстро, урус? Что же ты не попрощался с десятниками великого хана?

— Неужели ты торопился за мной вслед только для того, чтобы кивнуть на прощание, десятник? — покачал головой Олег. — Я восхищен твоей вежливостью!

— Я не столько вежлив, сколько любопытен, урус. — Вогул осадил коня шагах в пяти от Середина, сунул за пояс плеть, взял в левую руку щит, правую ладонь положил на рукоять меча. — Неужели ты и вправду един с четырьмя ратными управился? А?

— Было дело, — спокойно кивнул Олег.

— А я мыслю, врешь ты, как все рабы. И сам ты не ратник, а раб беглый. Не бывает иных русских, окромя рабов, сам знаешь.

— Ты груб со мной, Уйва, — покачал головой ведун. — Тебе так не кажется?

Вогул закинул голову и громко расхохотался:

— Груб! Вы слышали, братья? Я — груб!! — Внезапно он резко оборвал смех и свесился с седла вперед: — А тебе не кажется, урус, что ты больше не гость великого хана Ильтишу? Ты ушел из его юрты и его кочевья, и закон гостеприимства более не убережет твою поротую шкуру… Ты понял меня, урус?

Вогул выпрямился, взял в руку поводья, чуть натянул, заставив скакуна попятиться:

— Мы так помыслили, урус: позоришь ты своим видом бунчук великого хана. И посему бунчук потребно вернуть к шатру храброго Ильтишу, а тебя, урус, — выпороть за наглость и поставить к колодцу черпать воду для водопоя у наших табунов. Ты сказывал, безродный лгун, что управился един с четырьмя. Нас четверо. Что ты промолвишь ныне?

А ныне Олег мог сказать только то, что здорово влип. Против него были четверо десятников — а значит, воинов опытных, не татей лесных. Все при оружии, в броне. Хорошо хоть без копий. У Середина пика имелась — ведун оглянулся на возвышающийся над лукой седла остроконечный бунчук. Пика против всадников — это неплохо. Пару вогулов он завалит наверняка. Но если налетят скопом — больше не получится. Зарубят.

— Ты не веришь, что я в одиночку справился с четырьмя дураками? — пригладил свежевыбритое лицо ведун. — А если я дам тебе честное слово, что все было именно так?

— Слово уруса, как степная крыса, — презрительно сплюнул вогул. — Сейчас оно у моих ног, через миг — в тайной норе. Все урусы рабы. Целуй мой сапог, урус, и я пощажу тебя и возьму рабом. Целуй — или умри, как падаль.

— Ты не веришь моим словам, воин, — укоризненно покачал головой Олег. — Наверное, ты забыл, Уйва, что я знаю твое имя?

— Что тебе в моем имени, урус? — хмыкнул всадник.

— А вот что…

Середин присел, быстро сгреб снег, до которого смог дотянуться, слепил грубый столбик, чуток утрамбовал, чтобы тот держался, сдавил сверху, создавая подобие головы, потыкал пальцами, намечая глаза, нос, рот, провел по бокам, рисуя руки с растопыренными пятью пальцами. Кто-то из десятников рассмеялся.

— Что ты творишь, урус? — неуверенно поинтересовался вогул.

— Уже сотворил… — Олег расстегнул поясную сумку, нащупал там крохи оставшегося табака, растер между пальцами. — Именем Световида могучего, Мары извечной, Стречи всевидящей, Дидилии родовитой… Нарекаю тебя именем Уйва!

Олег сдунул пыль с пальцев на снежного человечка. Очень вовремя тревожно заржал и попятился скакун вогульского десятника, словно волка учуял.

— Теперь смотри сюда! — Ведун вынул из ножен свой небольшой ножик для еды, поднес к человечку, завертел лезвием, выбирая место для удара. — Во медном городе, во железном тереме сидит добрый молодец. Семью семь цепей закован, семью семь дверей заперт. Приходила Уйвы родная матушка во слезах горючих, напоила медовой сытой, накормила крупой белоснеговой, головушку погладила, кровушку пустила…

Середин чиркнул ножом поперек щеки маленького снеговичка.

— Хочешь знать, добрый молодец Уйва, что заговор сей значит? — Олег вернул нож в ножны, расстегнул пряжку ремня. — А значит он, что в первой же стычке ты в указанном месте рану кровавую получишь. Ну как, проверим, что крепче: твой меч или мое слово?

Ведун снял ремень с оружием, перебросил его через седло, повернулся к вогулу, развел руками:

— Ну, ты готов, добрый молодец?

— Да! — Голубоглазый десятник осклабился, спрыгнул на снег, скинул полушубок, подобрал упавший с другой стороны скакуна круглый щит, выдернул из ножен меч, шагнул навстречу.

— Вот и все… — Олег на секунду закрыл глаза, полной грудью вдохнул морозный воздух — и вместе с ним втянул в себя наводняющий все вокруг, ослепительный, белый свет, пропустил его через сердце, влил в мышцы рук и ног, заполнил им все тело, до последней капельки. И когда он, подняв веки, снова взглянул на вогула, тот показался ему едва ли не вдвое ниже ростом и уже в плечах.

«Дети, чистые дети… — чуть ли не с сочувствием подумал ведун. — Мог кинуть в атаку всех своих друзей. Мог сам налететь верхом. Нет же, спешился и пошел один. Чего ради? Из-за моей ухмылки? Из-за снежного человечка? Ведутся на мелкие подколки, как маленькие…»

— Мальчики, мальчики, ну, неужели вы не нашли способа умереть попроще? — усмехнулся Олег и перекинул щит из-за спины в руку.

— А-а-а! — Вогул кинулся вперед, замахнулся клинком из-за спины.

Середин повел плечами, приподнял щит чуть вверх — железо на окантовке щита крепкое, пусть степняк у меча режущую кромку потупит. Одновременно ведун поджал левую, выставленную вперед, ногу, убирая от возможного тычка, и чуть выдвинул нижний край деревянного диска… Звякнула сталь о железо — Уйва отдернул клинок, выбросил вперед щит и подступил ближе, пытаясь сократить дистанцию, сойтись щитом к щиту. Ногу, кстати, не убрал. Двоечник. Впрочем, степняки всегда отличались умением отлично рубиться с седла и почти полной бесполезностью в пешем строю.

Олег услышал резкий выдох и быстрым движением отступил на шаг назад. Из-за края щита было видно, как тяжелый меч разрубил пустоту и врезался в лед, выбив крупную крошку. Середин, не выдержав, рассмеялся, чем привел противника в бешенство. Десятник ринулся в атаку, то яростно тыкая мечом вперед, то рубя из-за головы, то пытаясь поразить врага сбоку. Однако достать человека из-за круглого строевого щита так же нелегко, как выковырять пулеметчика из хорошо подготовленного дота. Если чуть пригнуться и вовремя поддергивать выставленную вперед левую ногу, то за диском можно поместиться целиком. Поди тут зацепи! Проще сам щит расколошматить — но при железной окантовке сделать это трудно.

— Ты бы силы поберег, выдохнешься, — дружески посоветовал Середин. — День длинный…

— А-а-а! — Уйва вновь устремился в битву, занеся меч над головой.

Щиты с громким треском столкнулись. Олег шагнул вперед, смещаясь противнику за левое плечо; меч прошелестел за спиной, звонко цокнул в лед.

— Трус!! — взвыл десятник. Середин только рассмеялся:

— Мне, что, еще и щит бросить? Ты умеешь драться только против безоружных и связанных?

— А-а! — Уйва опять кинулся щитом вперед.

Грохот удара — шаг вперед, за плечо, разворот. Новое столкновение — и опять тот же маневр.

Вогул, тяжело дыша, остановился, обдумывая, как поступить. Достать клинком врага у себя за левым плечом невозможно физически — уж так человек устроен, «мертвая зона». Недаром, по древним поверьям, именно в этом месте прячется человеческая смерть. Но и помешать ведуну уходить в эту точку десятник не мог.

— Мы будем драться — или ты собрался попить кумыса? — насмешливо окликнул его Олег.

— И кумыс будет, урус. И твоя голова на верху бунчука, — пообещал Уйва, медленно подступая к ведуну. — А твое мясо я скормлю волкам…

— Ручным? — поинтересовался Олег, упираясь ладонью в правый край щита. Похоже, теперь десятник собирался напасть именно с этой стороны. Правильно — тогда Середин не сможет обойти степняка слева. А сунуться с правой стороны — самоубийство. Это значит добровольно открыться мечу…

И все-таки Уйва никогда не поддергивает левую ногу при атаке!

— Перун! — Серединой своего щита вогул ударил в правый край диска противника, разворачивая тот к груди и одновременно пытаясь нанести укол сверху.

Ведун резко дернул щит вверх, отбивая клинок, и мигом присел, ударив краем деревянного диска в выставленную вперед ногу вогула — в самый свод стопы. Тот вскрикнул от боли — ведун отпрянул назад, отдергивая свое единственное оружие. Щиты разошлись краями, и Середин с силой толкнул левую руку вперед, метясь железной окантовкой в открытую грудь врага. У десятника округлились глаза, он резко опустил меч, высек сноп искр, вырезал пару белых щепок… Но остановить удар тяжелого щита легким клинком — безнадежно. Все равно, что велосипедом «Камаз» с дороги сталкивать.

Окантовка промяла войлочный поддоспешник, выбила вогулу из легких воздух и, наверняка, сломала несколько ребер. Глаза у десятника погасли — он отлетел на пару шагов и, рухнув на спину, широко раскинул руки. Олег тут же шагнул к нему, наступил ему на правое запястье, аккуратно вынул меч, плашмя похлопал клинком по щеке:

— Эй, Уйва! Не спи, простудишься.

Вогул застонал, разомкнул веки. Увидев поднесенный к лицу меч, он дернулся, пытаясь отползти, но тут же замер, взвыв от боли и закрыв глаза.

— Хватит жмуриться, — опять похлопал его по щеке Олег. — Погляди лучше сюда… Вот смотри. Сошелся ты в схватке с мечом против безоружного. А в итоге — лезвие-то на твоей щеке оказалось. Странно, правда? Смешная вещь заговоры. Никогда не понять, откуда что берется.

Середин чуть нажал на меч и потянул его к себе, оставляя на щеке раненого тонкую красную полоску. К уху стекла кровавая струйка и затерялась в волосах.

— Ну что, Уйва, теперь ты веришь моему слову? Молчишь?.. Ладно, тогда я скажу тебе кое-что другое…

Ведун вернулся к своему коню, опоясался саблей, потом обнажил маленький нож и подошел к маленькому снеговику:

— Во медном городе, во железном тереме сидит добрый молодец. Семью семь цепей закован, семью семь дверей заперт. Приходила Уйвы родная матушка во слезах горючих, напоила медовой сытой, накормила крупой белоснеговой, головушку погладила, кровушку пустила… — Олег пронзил ножом грудь человечка, покрутил, протащил клинок насквозь и спокойно вернул в ножны. — Вот, пожалуй, и все. Прощай, Уйва. Через месяц ты снова сможешь спокойно дышать. Будешь по-прежнему ездить верхом и слегка прихрамывать пешим. Но мы все равно больше никогда не увидимся. Потому что ты не сможешь долго избегать схваток. А чем для тебя кончится первая из них, ты теперь знаешь. Прощай.

Середин небрежно отшвырнул в сторону чужой меч, поднялся в седло, оглянулся на невольницу. Заряна так и сидела с синими ногами и медвежьей шкурой в руках. Небось, вместо того, чтобы ноги в тепло завернуть, на поединок таращилась. Дура и есть.

Тратить время на ее новое согревание Олег не мог — а ну, оставшиеся вогулы встрепенутся и захотят за товарища отомстить? Заговорить им зубы еще раз удастся вряд ли, рубиться же одному против троих — удовольствие ниже среднего. Особенно верхом. А сманить степняков с седел..

— Хватит экспериментов, — прошептал себе под нос Олег, натягивая правый повод. — Н-но, пошла! Застоялась, бездельница?

Ведун пустил гнедую рысью, с удовольствием подставляя разгоряченное лицо прохладному встречному ветру, улыбаясь мыслям и жмурясь встречному теплому солнцу. Невесть откуда появился ворон, спланировал, широко раскинув крылья, на уровень головы, пролетел метров сто на расстоянии вытянутой руки, а потом несколькими сильными взмахами поднялся на уровень макушек деревьев и уселся на сосну.

Однако сейчас у Олега не было ни малейшего настроения останавливаться, следить за птицей, пытаться угадать причины ее странного поведения. Каждый живет, как умеет. Зачем совать свой нос в чужие планы? Если, конечно, эти планы не собираются перечеркнуть твои…

За пару часов тряской скачки они миновали два двора на левом берегу реки и три двора на правом. Потом с правой стороны примкнула еще одна река, еще шире той, по которой они скакали, и почти целый час по берегам тянулся только лес — густые чащобы без всяких просветов. Олег придержал коней, подумав о том, что не мешало бы и перекусить. До сумерек, конечно, еще далеко — но ведь он не на гонках, спешить некуда.

— Ну что, остановимся на полянке? — Оглянулся на невольницу Середин и увидел, что она покачивается в седле с закрытыми глазами, сжимая в руках черный меховой сверток.

— Электрическая сила! — Ведун закрутил головой и отвернул в ближайший просвет, оказавшийся всего лишь узкой прогалиной между соснами. Торопливо отпустив подпруги, он осторожно снял рабыню с седла, прижал ухо к груди. Там по-прежнему тихонько постукивало. — А ну, вставай! Ну, просыпайся!

Заряна лишь тихонько застонала.

— Просыпайся, дура! — Олег похлопал девицу по белым щекам. Опять в ответ прозвучал только слабый стон. — Вот… Ква!

Ведун отпустил невольницу. Та рухнула в снег, но от сотрясения хоть как-то пошевелилась, свернулась калачиком. Олег сплюнул, снял с лошадей седла, кинул потники на снег, поверх постелил свой налатник, раскатал медвежью шкуру. Потом опять взялся за девицу: срезал с нее ножом одежду, начал растирать тело снегом. Поначалу Заряна едва постанывала, потом начала жалобно скулить и даже вяло отмахиваться руками.

— Просыпайся! — распарившись от работы, Олег скинул с себя косуху, шапку. — Просыпайся! Нечего тут вылеживаться…

Когда мокрая от растаявшего снега невольница наконец зашевелилась, Середин уложил ее на потники, накрыл шкурой, потом скинул оставшуюся одежду и влез туда же.

Тело у невольницы казалось холоднее снега, но пришлось терпеть — ведун прижался к ней покрепче, продолжая по мере возможности растирать, потом сунул руку между ног. Заряна не реагировала — однако тут было не до ласк, а потому Олег вошел в нее, как только оказался готов сам.

Поначалу девица никак не отзывалась на его движения, но мало-помалу ее дыхание участилось, сердце застучало сильно и часто, бедра принялись покачиваться синхронно с мужскими… И когда все кончилось, под мохнатой шкурой стало так жарко, что хотелось вылезти на воздух освежиться.

— Придумал же Создатель… — с облегчением вытянулся на пахнущем конским потом войлоке Олег. — Самая эффективная лечебная процедура… И ведь обязательно с каким-то вывертом приходится использовать, так просто в рецепте не укажешь: три раза в день, за пятнадцать минут до еды.

Он выждал немного, приходя в себя, потом вылез наружу и оделся. Еще требовалось развести огонь, растопить лошадям воды и задать им овса, сварить кашу, причем на двоих — себе и рабыне, что уютно посапывала под теплой шкурой…

— Свободу угнетенным! — сплюнул в сугроб Середин, достал топор и отправился в лес.

Кама

Мимир не обманул. В привязанном на круп чалого мерина тюке обнаружились войлочные тапки с шнуровкой немного выше щиколотки, меховые штаны, куртка из толстой шерсти с вышивкой в виде тюльпанов, высокий каракулевый колпак. Все это Заряне пришлось надеть на голое тело — старое, грязное и вонючее тряпье Олег спалил. Свой налатник он накинул рабыне на плечи, поскольку обещанный ханский халат старик тоже положил — толстый, почти в два пальца, льняной снаружи и фланелевый изнутри, набитый ватой пополам с вылезающим наружу конским волосом. Прошит был халат не просто нитью, а толстым черным волосом и мягкой железной проволокой. По бокам шли широкие медные пластины — аккурат от подмышек и до пояса, прикрывая слабые ребра. Еще одна пластина — круглый диск с оскаленной клыкастой пастью — заслоняла солнечное сплетение. Спереди халат запахивался почти на всю грудь, давая надежную двойную защиту. Прямого удара, конечно, такая броня не выдержит — а вот скользящим ее так легко не прорубишь. Между тем, от сильного прямого удара не спасает даже кираса — но она, в отличие от стеганого халата, в морозный день от холода не убережет, и на снег ее постелить нельзя.

Бунчук из стременной петли Середин убирать не стал, а потому, когда он поднялся в седло, от настоящего степняка его стало не отличить: кривая сабля опоясана поверх халата, тонкие усики, коротенькая бородка, пушистый лисий малахай да бунчук со звериными хвостами в руке.

Вот только невольница не сзади тянулась, как положено покорной женщине, а все норовила пристроиться сбоку, стремя к стремени, как равный товарищ, а не добыча лихого воина.

— Так откуда ты, говоришь? — покосился на всученную ему в дорогу спутницу ведун.

— Гороховецкая я…

— Это я слышал, — кивнул Середин. — Гороховец на Клязьме. Вот только что за город? Первый раз слышу.

— При деде моем его боярин Вечеслав основал, Словенский, — охотно сообщила девушка. — Сказывали, на брата осерчал сильно, что на стол Суздальский заместо него сел. Ушел из града стольного с дружиной малой, что на верность ему клялась, посадских, «любо» кричавших, с собой забрал, да промеж Лухой и Окой на Лысой горе новую твердыню поставил. Дурные слухи о горе Лысой ходили, но боярин порешил: после измены братской его более ничто не страшит.

— Лысая гора… — поморщился Олег. — Я бы в такое место ни за какие коврижки не пошел. Лысых гор на земле немного, и завсегда что-то дурное на них творится.

— И про князя Вечеслава нехороший слух пошел. Мол, с Чернобогом от обиды сладился, колдовством занялся. От того долго на Гороховец наш с мечом никто не ходил. Однако же попривыкли. Отец еще малым был — черемисы град обложили, земли окрестные затеяли разорять. Князь суздальский, обиды оставив, с дружиной на подмогу пришел. Погнали черемисов братья, однако же ссоры не оставили. Как сын князя Гордей после смерти отца в Суздале утвердился, боярин под стены суздальские ходил, горожан звал племянника скинуть. Но не скинули. Так вражда по сей день и ведется. У нас Руслан, внук Вечеслава, недавно наследство принял. А в Суздале но сей день Гордей держится. Руслан Суздалю меч на верность целовал, однако же мысли нехорошие таит. Нет любви между родичами. Токмо помощь ратная. Да и та по нужде. Рубежи-то с черемисами да половцами общие.

— Сама-то как в полон попала?

— С братом по деревням окрестным за шкурами да припасами поехали. Коли на месте покупать, завсегда дешевле выходит, нежели на торгу, в городище. На трех телегах отправились… — Девушка вздохнула, утерла глаз, хотя никаких слез на них не навернулось. — От на тракте эти… На нас и налетели. Брат топором отмахаться пробовал, но его арканами сбили, повязали. А у меня токмо плеть и была…

Девушка смолкла, погрузившись в грустные воспоминания, и тревожить ее Середин более не стал. Река продолжала уводить путников вперед, плавно изгибаясь меж густыми лесами.

Снег на реке был изрядно истоптан лошадьми, перемешан полозьями — однако на берегах ни единого дома не встретилось ни на первый, ни на второй день пути. Что это могло означать, Олег понимал прекрасно: порубежье. Сегодня граница лежит здесь — завтра там; сегодня вогулы с болгарами дружат — завтра воюют. И катится набег по приграничным полям и деревням. К центру страны ворога, может, и не пропустят — но вот пограничные селения разорят наверняка. Вот и не селятся люди у проезжего тракта, не гонятся за жирной копейкой, что с проезжего купцй за припасы и ночлег снять можно. Жизнь дороже.

— Значит, Болгария близко, — пробормотал себе под нос Середин. — Ее миновать бы, а там и до Руси рукой подать…

Про Волжскую Болгарию он кое-что помнил — историю в школе изучал. Кочевники, жили где-то на месте будущего Татарстана. Вместе с соседями устраивали набеги на Русь. Но вот откуда в верховьях Камы взялось вогульское ханство? Хотя история — дело темное. Коли мертвецов своих степняки не хоронили, а кремировали, то захоронений после них и не найти. Города деревянные, укрепления земляные. Напустит коварная Мара черную смерть — и начнут люди целыми семьями погибать. Живые от страшной напасти убегут верст за тысячу, осядут на новом месте. Сгниют деревянные строения, расползутся земляные валы, поднимутся над древними городищами вековые леса… Что останется от некогда великой державы? Только сказки в молве народной, да мелкие золотые погремушки, рассеянные под лесными мхами. Сколько могучих держав, сколько несокрушимых городов сгинуло так, не оставив после себя ни единого намека? Не счесть…

Из-за поворота показался санный обоз. Олег сунул рукавицы за пазуху, погладил древко бунчука, согревая дерево. Взял в левую руку щит, щурясь на приближающихся путников.

— Заряна, справа поезжай, — приказал он.

Девушка послушалась: не хуже ведуна понимала, что купец на дороге в любой момент татем может стать, коли добычу легкую почует.

Обоз продолжал выползать. Первые сани, вторые, десятые… тридцатые… сотые… Сопровождающие сидели только на каждой третьей повозке, лошади большей частью шагали, привязанные к впереди идущим саням.

— Полтораста саней — и никакой охраны! — присвистнул Олег. — Ничего себе! А нам всегда говорили, что здесь — дикие места…

Охрана, конечно, имелась — трое верховых в начале обоза да пятеро в конце. Но для такого огромного поезда это сущая ерунда.

— Люди сказывали, за нападение на купца смерть на колу что у болгар, что у вогулов положена, — сообщила невольница.

— Не-ет, что-то тут не то, — покачал головой ведун. — Пугай не пугай, а охотники до легкой наживы всегда найдутся. На Руси или в Европе только сунься на тракт без телохранителей — враз в канаве придорожной закопают. А тут… Или они честные все, или власть кто-то железной рукой держит.

Они миновали замыкающую повозку, сопровождаемые угрюмыми взглядами всадников, проехали еще пару километров — и вскоре увидели впереди белую стену, перегораживающую реку. На берегу из-за стены поднимался сизый дым, торчали наконечники копий с разноцветными флажками.

— А вот, похоже, и засека, — приподнялся на стременах Олег. — Ты не поверишь, Заряна, все детство мечтал в Болгарии побывать. Золотые пески, Варна, Солнечный берег. Никогда не думал, что стану въезжать в нее вот так…

Стена представляла собой всего лишь снежный вал, политый водой, и была, скорее, не оборонительным укреплением, а просто заграждением, препятствующим проезду путников мимо узких ворот, за которыми горели два костра. У огня сидели на деревянных щитах трое воинов — именно воинов, в пухлых меховых штанах и прочных бычьих сапогах, в кольчугах, надетых поверх стеганых поддоспешников, которые спустя почти тысячу лет станут называться ватниками, в шлемах с ниспадающими на плечи бармицами. Но больше всего Олега удивили сабли — на боку у болгар висели не обычные на Руси и в диких землях прямые мечи, а легкие кривые сабли. Копья пограничной стражи, составленные в пирамиду, стояли на три метра в стороне — скорее, не из безалаберности, а из опасения, чтобы на них не отлетели искры от костров. Со стороны берега доносилось конское фырканье. Скакунов пограничной стражи ведун не разглядел, но зато увидел жилье воинов: прямоугольную землянку, над которой возвышались всего два бревенчатых, срубленных «в лапу», венца и крытая дранкой кровля. За строением прямо из земли тянулся вверх легкий дымок.

С такими жилищами Середин был знаком: рыть их предпочитали на холмах, в глинистом грунте. Внутри складывали небольшой очаг, вместо трубы использовалась прокопанная сбоку в земле штольня, а крыши очень часто крылись поверх рыхлого слоя дранки дерном. При всей неказистости эти землянки получались довольно теплыми, хотя никакого специального утепления в них не делалось, и строились они быстро и легко. Вот только грязновато в них было: либо пыльно, либо сыро — в зависимости от погоды. Да еще живность всякая из стен часто вылезала.

— А ну, стой! Кто таков? — поднялся от огня один из стражников. Молоденький еще совсем, безусый и безбородый.

— Путник, — натянул поводья ведун. — Прохожий человек.

Юный воин в ответ промолчал, явно чего-то ожидая, и вскоре стало ясно, чего: из землянки появился старший караула: лет сорока, с бритым подбородком и длинными, пышными, загнутыми вниз усами, в остроконечном шлеме с серебряной чеканкой, вбитой прямо в железо. В шелестящую кольчугу на животе была вплетена овальная пластина с золотым трезубцем, на поясе болталась сабля с обмотанной тонким сыромятным ремнем рукоятью, но богатыми, с серебряными накладками, ножнами. Следом показался «босолицый» старичок в белой чалме и свободном черном бархатном халате.

Олег понял, что так просто через здешнюю границу не проскочить, и спешился.

— Доброго всем дня и долгой жизни, — первым поприветствовал порубежников ведун.

— Да продлит Аллах твои годы, путник, — ответил за всех старик.

— Кто таков, куда едешь? — Старший обошел коней, похлопал ладонью по мешкам. — Какие товары везешь?

— Нет у меня никаких товаров, — пожал плечами Середин. — Это все припасы в дорогу. Шкура, котелок, инструмент кое-какой, овес, ячмень, одежда сменная, мясо… Мясо, кстати, заканчивается, а ехать надеюсь еще далеко, до Суздаля. Не подскажете, тут где-нибудь прикупить сушеного али вяленого мяса нельзя? Хотя можно и обычного. Зима все-таки, не попортится.

— Почто тебе в Суздаль понадобилось? — остановился возле чалого стражник. — То земли русские.

Заряна по-прежнему сидела в седле, спешиваться не собираясь, однако на подобное высокомерие старший внимания не обратил. Скорее всего — просто причислил женщину к походным припасам, наравне с тюками и чересседельными сумками.

— Я еду под бунчуком великого хана Ильтишу, союзника Болгарии, — гордо заявил Олег. — А в Суздаль везу взятую в прошлом набеге невольницу. Торговые люди сказывали, отец за нее выкуп богатый обещал.

— Союзник?! — весело расхохотался болгарин. — Вогулы — болгарскому кагану союзники?! Ох, насмешил! Скоро псы походные начнут себя нашими союзниками величать! Ой, уморил… Да твоих вогулов в походе при нашем войске и нескольких сотен не набирается!

— Да наш хан больше тысячи нукеров в седло поднять может! — решил для большего правдоподобия обидеться Олег.

— Что такое тысяча для нашей армии? — безразлично пожал плечами болгарин. — Каплей больше, каплей меньше. Великий каган простирает на вас свою милость, дозволяя вливаться в его рати, а не отгоняя от северных рубежей, и ничего более. Союзники… Клянись, что товаров не тащишь, в городах наших продавать.

— Клянусь именем Сварога, что нет при мне никаких товаров вообще, — прижал руку к груди Середин.

— Два дирхема плати за проезд через болгарские земли. Монету за себя, монету за двух коней с вьюками. Коли серебра-злата нет — шкурку кунью давай.

— Новгородское серебро возьмете?

— Коли чешуя,[5] то десяток.

— Сейчас посмотрю… — Олег полез в переметную суму, достал один из последних, оставшихся с лета, трех кошелей, развязал… — Чешуи нет, только деньги.[6]

— Экий ты… — удивился болгарин. — С серебром катаешься… У вогулов отродясь такого не случалось. Завсегда шкурами платили.

У Олега засосало под ложечкой от предчувствия вымогательства, однако у порубежника дальше удивления дело не пошло:

— Коли деньги, то четыре. По две за дирхем.

Ведун расплатился, завязал кошелек, вернул в сумку.

— Исмаил, запиши в грамоту единого путника о дву-конь! — крикнул в сторону землянки старший. — Он ваш, почтенный Фирас Абу.

Старик закашлялся, подошел ближе, кивая головой:

— Милостью Аллаха, великого и всемогущего… Веруешь ли в Бога единого и всемогущего, путник?

— Верую в Сварога, породителя земель наших, внуками коего являемся по рождению! — решительно отрезал Олег.

— Боги ваши языческие, на деле демоны все, порождение шайтана. Проезжая через земли болгарские, гляди по сторонам, язычник, гляди внимательно. Все, что увидишь ты, даровано народу нашему милостью Аллаха, Его мудростью и прозорливостью, Его благоволением к детям своим. Ибо детям демонов не дано подниматься из жизни дикой к светам разума и благодати. И пусть снизойдет на тебя прозрение, да прикоснется к тебе всемилостивейший Аллах своею благодатью. Бери своих коней и проходи меж очистительными огнями…

Олег, удивившись столь быстро закончившейся проповеди, взял гнедую за поводья, кивнул Заряне, веля ехать за собой. Старик, что-то пробормотав себе под нос, кинул в костер горсть какого-то крупнозернистого порошка. Воины немедленно пригнулись к земле, огонь затрещал, дым стал серовато-зеленым и таким вонючим, что ведун учуял невыносимый запах за несколько шагов. Однако деваться было некуда — он задержал дыхание и пошел сквозь едкую завесу. Сзади возмущенно заржал чалый — но Заряна справилась и заставила его пройти-таки между костров. Олег кивнул мулле, поднялся в седло.

— Ты, вогул, слышь, коли совсем беда с припасом, — крикнул в спину стражник, — так верст через двадцать, как река разольется, по правую руку приток широкий будет. По нему три версты вверх крепость стоит, Сайгат. К ней отвернуть можешь. А поежели с пути отворачивать лениво, так дня через два Марха стоять будет. Аккурат на Каме. За ним дальше — Арнас, Басов, Челмат. Там и дворы постоялые имеются, и торг побойчее.

— Конному или обозу два дня? — оглянулся ведун.

— Конному, — кивнул старший караула. — Два по девяносто верст будет, не меньше. Смотри… Союзник! — И болгарин снова покатился со смеху.

— Спасибо на добром слове, — помахал рукой ведун и пустил коней в рысь.

До разлива они добрались часа за два. Точнее — до широкого ледяного поля, с которого ветер дочиста вымел снег. Еще не торопящееся к закату солнце пробивало толстый прозрачный панцирь реки насквозь, и с высоты своего седла Олег видел, как возле серого глинистого дна, медленно поводя хвостами, удерживаются в любимых промоинах темные рыбы, как покачиваются, стелясь по течению, длинные нити водорослей. Подковы мчащихся галопом лошадей выбивали белую крошку, со звонким цокотом врезаясь в лед — но обитатели подводного царства не обращали на это никакого внимания.

Километр проносился за километром, а ведун все вглядывался и вглядывался, надеясь узреть внизу русалку, водяного или, на худой конец, утопленника — но кроме похожих на змей налимов или шевелящих крупными клешнями раков не смог заметить никого. Видать, скучно холодной водной нечисти смотреть на мир через прозрачную, но непреодолимую стену, словно из зачарованного зеркала. Расползлись по берлогам, по омутам темным, забились в норы глубокие, под топляки темные, да спят, первого тепла дожидаючись. Копят силы колдовские да планы хитрые вынашивают…

Но вот река сузилась вновь, вильнула в сторону, и лед опять закрылся толстым снежным покровом. Только здесь Середин сообразил, что давным-давно проскочил нужный поворот.

— Вот тебе и ква, — пробормотал он. — На лягушек болотных засмотрелся. Ладно, на несколько дней сушеного мяса хватит — сколько можно его с собой таскать? А там, глядишь, и городок встретится. Как там его таможенник называл? Марха? Или Арнас? В общем, увидим — узнаем.

К полудню второго дня пути они миновали примыкающую с левой стороны широкую реку — почти такую же, как сама Кама. И следом за этим — словно река являлась заговоренной от всякой растительности границей — всякие леса по левую руку оборвались. Справа густые темные сосновые боры продолжали тянуться, перемежаясь с ельниками, а иногда и березовыми рощицами. Слева же, насколько хватало глаз, лежали снежные волнистые просторы, словно зима поймала в свои объятия мерно качающееся море.

— Однако, — удивился ведун, — далековато вогулы на зимовку из степи уходят… Хотя, сюда их вряд ли пустят. Здесь земли Болгарии. Может, к своим кочевьям им идти ближе.

Кама, ставшая после впадения реки шире раза в полтора, уже не виляла, как шаловливый ручеек, а несла свои воды величественно, изгибаясь очень плавно, и почти не меняла изначально выбранного направления. Потому через степной простор путь просматривался далеко вперед. Так и не разглядев до заката обещанного порубежниками города, в поздних сумерках Середин повернул в лес, на уже утоптанную кем-то полянку. Развел огонь на месте старого кострища из оставленных рядом неиспользованных дров, оставил Заряну расседлывать коней, сам отправился в чащу за новым топливом. Когда вернулся — котелок над огнем бурлил, распространяя мясной запах, а лошади уже притоптывали от нетерпения, ожидая, когда для них растопится вода в кожаном мешке.

«Пожалуй, в путешествии вдвоем есть некоторый плюс, — подумал ведун и уселся на брошенный на снег щит напротив невольницы. — Сам бы я возился со всем этим вдвое дольше».

Заряна помешала палочкой воду, высыпала в нее гречу, подняла глаза:

— Это последняя, мой господин…

— Да и ладно, — махнул рукой Олег. — Завтра, наверное, к городу подъедем. Закупимся.

Вскоре он с удовольствием объедался сытной и ароматной кашей с мясом, запивая ее горячей водой. Невольница сделала себе ложечку из коры — совсем как сам Олег в начале своего приключения — и пользовалась ею не в пример ловчее ведуна. Либо опыт сказывался, либо изрядно наголодалась в неволе и теперь наверстывала. В несколько минут котелок опустел. Середин кинул через плечо рабыни взгляд на постеленные попоны, стал расстегивать крючки халата, чтобы бросить его сверху — теплее будет.

— Прикажешь мне раздеться, мой господин? — облизав свой «совочек», покорно спросила девушка.

— В такую-то холодрыгу? — удивился Олег. — Ну уж фиг. Так обойдемся.

Сняв саблю и поместив ее под край халата, он первым растянулся на походном ложе, укрылся шкурой. Спустя несколько минут рядом притулилась невольница, задышала в шею, отчего сделалось еще теплее. Середин подтянул край шкуры повыше, закрываясь до подбородка, и провалился в небытие…

— А-а-ал-л-л-ла-а-а-а! — прорезал ухо чей-то вопль.

— Э-э-э… — натренированным движением, еще не успев проснуться, Олег схватил саблю и кувырком метнулся в сторону. — Что?!

— А-а-ал-л-л-ла-а-а-а!

Середин выпрямился во весь рост, оглядываясь с обнаженным клинком в руке. Заряна с круглыми от ужаса глазами стояла на постели, зачем-то нахлобучив шкуру на голову:

— А-а-ал-л-л-ла-а-а-а!

Пронзительный высокий мужской голос обрушивался, казалось, прямо с неба. Которое, кстати, начинало потихоньку светлеть.

— Тьфу ты, электрическая сила… — Олег вернул саблю в ножны, отпихнул невольницу на снег, поднял халат и накинул на плечи. — З-зар-раза! Похоже, мечеть рядом. Я и забыл, что болгары здешние в ислам ударились. Наверное, совсем чуть-чуть вчера не доехали. Ладно, давай седлаться. Если повезет, позавтракаем на постоялом дворе…

Наскоро собрав вещи, они выехали на речной лед, двинулись вниз по течению и уже через полкилометра увидели город. Он стоял на правом берегу, на пологом холме, немного отступив от реки в лес — потому-то и не был заметен издалека. Хотя вблизи казалось невероятным — как можно не различить такую громадину…

По нижнему краю городского холма шел сверкающий льдом земляной вал не меньше десяти метров высотой, с частоколом по верхнему краю. Немного дальше, выше по склону, тянулась еще одна стена — рубленная из толстых бревен, с башнями и крытым навесом. В окружности город составлял явно больше километра, а выходящие к реке ворота были сложены из крупных, уже замшелых, валунов. Толстые, в локоть, створки прикрывались бронзовыми листами, насаженными на гигантские, сантиметров пяти в диаметре, заклепки. Вдобавок ко всему имелся ров шириной метров пять и слегка выпирающая над воротами площадка, на которой даже сейчас, когда никаких опасностей окрест не наблюдалось, дежурили два лучника.

У ворот маячили двое стражников — с копьями, украшенными у наконечников красно-зелеными тряпочными кисточками, в мисюрках, похожих на железные тюбетейки, и долгополых халатах, обшитых на груди поперечными железными пластинами. Мимо них бродили люди — в халатах и просто длинных рубахах и обмотках на ногах, — проезжали верховые, выкатывались сани и телеги. В общем, город жил своей деловой жизнью, не выявляя никакой тревоги.

Поначалу Олег понадеялся проскочить ворота в общей толпе, однако увидев, как стражник подобрал прислоненное к обледенелой стене копье и двинулся наперерез, предпочел придержать кобылку и спешился:

— Доброго вам дня. Это и есть Марха, о которой мне рассказывали?

— Не знаю, что тебе рассказывали, язычник, — снисходительно усмехнулся усатый стражник, ставя копье древком на землю и опираясь на него обеими руками, — но это Марха и есть.

— Почему сразу — язычник? — развернул плечи ведун.

— А то я не узрел, какими глазами ты стены наши оглядывал. — Стражник гордо пригладил усы. — Не случалось таких в ваших чащобах?

— Постоялый двор у вас в городе есть?

— Есть, отчего не быть, — пожал плечами воин. — Девку на продажу везешь?

— Нет, — покачал головой Олег. — Ничем не торгую. Хочу припаса в дорогу купить.

— Куницу давай, — кивнул стражник, — за воротами сразу направо поворачивай, до угла иди. За углом двор увидишь, с сине-зеленым шамаилом над дверьми. Это дом Хромого Бурхана. Он путников и принимает.

— Нет у меня куниц, — поморщился ведун. — Только серебро. Возьмешь?

Он вытащил из поясной сумки одну из заранее переложенных из кошеля монет.

— Хы… Язычник, и с серебром, — удивился стражник, забрал монету, зажал зубами, попытался согнуть. Серебро, естественно, не поддалось, и стражник махнул рукой: — Проходи.

Пространство между стенами было застроено довольно плотно, и Олег почему-то совсем не удивился, что дома здесь, в большинстве своем каменные, ставились только двухэтажные — с рубленным из дерева верхним этажом. Что касается постоялого двора — то ворота в него и вовсе оказались возведены в виде остроконечной арки, какие любят делать в арабских странах. Над створками в арку была вделана голубая плитка с зеленым обрамлением, а в центре, на белом фоне, шло некое, писанное арабской вязью, изречение. Буковки были нарисованы так, что складывались в изображение корабля, плывущего под полными парусами. Крест на запястье тревожно обжег кожу — ведун уже и забыл, когда это случалось в последний раз. Это означало, что панель не просто украшение, а какой-то амулет, защищающий дом от злых духов.

— Будем надеяться, он действует. — Олег взялся за тяжелое кольцо, заменяющее на воротах ручку, несколько раз стукнул им в подложенную снизу пластину.

Вскоре послышались торопливые шаги, громыхнул засов, створки открылись вовнутрь.

Первым, кого увидели путники, был невысокий, весьма упитанный и улыбчивый болгарин: белокожий, нос картошкой, распахнутые голубые глаза. Ни тебе раскосости, ни широких азиатских скул. Наголо обритую голову украшала черная бархатная, шитая золотыми нитями, тюбетейка. Неприкрытые уши покраснели от холода. Халат у болгарина был тоже бархатный, расшитый серебром и бисером. Пухлые и красные, похожие на сосиски, пальцы левой руки перебирали четки из сандалового дерева, распространяющего приятный сладковатый запах. Правая рука полностью скрывалась в свободном рукаве. Второй местный житель, одетый в длинный тулуп и засаленную шапку, не спеша отнес к стене толстый деревянный брус, подошел ближе, засунув кисти рук в рукава.

— Это постоялый двор Хромого Бурхана? — поинтересовался Олег, не торопясь входить внутрь.

— Как же, как же, мой двор, — торопливо закивал толстяк.

— Баньку я бы хотел посетить, подкрепиться, комнату на ночь снять да припасов заказать в дорогу…

— Да-да, все сделаем, — закивал толстяк еще чаще. — Входите, гости дорогие. Еремей, чего стоишь? Коней прими! Заходите…

Ведун кинул поводья невольнику, шагнул в ворота.

Двор, покрытый ровным снежным ковром, представлял собою правильный квадрат примерно пятьдесят на пятьдесят метров, огороженный дощатым забором. В одном углу стоял обширный бревенчатый сарай, по диагонали от него — каменный дом, архитектурой похожий на мечеть: высокая арка над дверьми, купол в центре здания, стрельчатые окна, широкие, прикрытые массивными сугробами, навесы по сторонам. По высоте строение вполне тянуло на двухэтажное, но забранные зеленым бутылочным стеклом окна шли только в один ряд. Правда — под самой крышей.

— Пустовато у тебя, хозяин, — заметил ведун, направляясь к дому.

— Так зима, — засеменил толстяк за ним по узкой утоптанной тропинке. — Кто же зимой дела торговые ведет? Вот как лед сойдет — шумно станет. Ладьи по Каме и Итилю поплывут, купцы поедут. Летом полтыщи телег товара в нутро ладье положил, команду в два сорока собрал — да и плыви, не тужи. Где ветер подмогнет, где веслами загребешь. А зимой как же? Столько саней снарядить — это же сколько народу, сколько лошадей потребно? Да каждого прокорми, за каждого заплати. Опять же охрана… Нет, зима создана Аллахом, дабы возносить молитвы и думать о жизни своей грешной. А дела — они летом идут. Летом и хлеб растет, и сено запасается, и скотина жир нагуливает…

— Понятно, — прервал Олег хозяина, явно пошедшего с рассуждениями на второй круг. — А город у вас, однако, изрядный. Не ожидал. Сколько же у вас тут народа живет?

— Разве это город?! — остановился хозяин и всплеснул руками. — Какой же это город?! Тыщ девять людей, не считая баб, детей да рабов языческих. Вот ранее в Ошеле у меня двор стоял — от то город! Токмо воинов ханских девять тыщ. Да купцы, да посадские, да служители Аллаха. Одних мечетей сорок храмов во всех концах стояло! Полста тыщ мужей взрослых жило! А енто разве город? На крепость северную, может, и годится, а городом и назвать-то совестно.

— Что же ты тогда сюда из этой самой Ошели переехал? — удивился столь эмоциональной отповеди Середин.

— Язычников Аллах наслал за грехи наши большие, — опять защелкал деревянными четками толстяк. — Как я малым совсем был, русские пришли, разорили все окрест, город пожгли, едва приступом не взяли. Мало лет спустя опять пришли, разор учинили. Опосля и вовсе стены пробили. Девок половили, в полон увели, добро все повывезли, злата истребовали два воза, да серебра десять. Насилу спровадили. Отец с напасти сей занемог, мне хозяйство оставил. А опосля немного опять язычники проклятые заявились — так я продал все, да сюда перебрался. Град сей поплоше, людей торговых поменьше, однако же и разора покамест не случалось. Ни разу. Не дойти сюда русским, да обрушит Аллах небо на их нечестивые головы!

— Только на них? — не удержался от ответа Олег. — А то болгары на Русь в набеги не ходят!

— Так то ж язычники! — удивился хозяин. — Аллах язычников разорять не воспрещает. Правоверные русским слово истинное несут, веру правильную.

— Ну так, а русские веру эту обратно приносят с той же благодарностью, — пожал плечами ведун. — А заодно добро обратно прибирают да девок, что у них у самих угнали.

— Да ты, никак, язычник? — заподозрил неладное толстяк.

— А то, — и не подумал отпираться Середин. — Ты чего, бунчука великого вогульского хана Ильтишу, союзника Болгарии, не узнал? Али, может, тебе вера запрещает серебро с язычников брать? Так я могу на другой двор податься, обиды держать не стану…

— Аллах молвит, любой гость — радость в доме. — Толстяк явно испугался такого поворота дел и стал вежливо подталкивать Середина к дверям. — Нам не дано понять мудрость Всемилостивейшего. Коли он создал на земле язычников, стало быть, такова его воля. Русские — великие воины и вершат великие дела, когда меч их ведет Аллах, а не гнев и жадность.

— Да? — удивился столь внезапному повороту ведун. — Чем же они так хороши?

— При деде моем, досточтимом Владиславе, русский князь Святослав разгромил кагана хазарского, разорил нечестивую страну эту дочиста. С того лета хан болгарский каганом себя повелел называть, дань безбожникам гнусным платить более отказался, наместников хазарских велел в Итиле утопить, дабы своим ходом к хозяину шелудивому возвращались.

— Имя интересное у твоего деда, хозяин, — остановился Олег перед резной створкой из мореного дерева.

— Дед мой принял истинную веру не сразу, но всем сердцем, — ответил Хромой Бурхан и распахнул дверь.

Прямо с прихожей стало ясно, что постоялый двор рассчитан на большое количество гостей. Комнатка, предназначенная только для снятия обуви, была метров двадцати. Вдоль стен ее лежали соломенные циновки, в центре начиналась кошма, длинная лента которой выводила в обширный, выстеленный коврами зал под куполом. Сейчас в помещении царили холод, тишина и пустота, но летом именно здесь, наверное, торговые гости пили чай, вкушали всяческие сласти и вели тихие вежливые беседы.

— Заряна, ты тут? — оглянулся на хлопнувшую дверь ведун.

Невольница кивнула, бесшумно ступая по коврам босыми ступнями. Молодец, догадалась разуться.

— Холодно здесь у тебя, хозяин, — пожаловался Олег, поворачиваясь к толстяку. — А мы и так в дороге намерзлись. Может, ты нас в более теплой комнате покормишь?

— Конечно, конечно. — Оказавшись после мороза в доме, толстяк оттаял на глазах и закивал уже не часто, а плавно и размеренно. — За мной иди, гость дорогой…

По витой деревянной лесенке они поднялись на второй этаж, где было уже заметно теплее, прошли по узкому коридору. Хозяин отсчитал пять дверей, откинул полог из толстого, полосатого, красно-сине-зеленого войлока, шагнул в комнату метров десяти с розовым ковром на полу и коричневой кошмой на стенах. Из мебели здесь имелся только сундук, на котором лежало сложенное ватное одеяло. В дужку для замка был вдет отлитый из бронзы небольшой олень.

Олег огляделся, дыхнул. В халате и теплом малахае разница температур ощущалась плохо, но тут было явно теплее, чем на улице или в большом зале.

— За сию комнату я три шкуры в ночь беру. Куньи. Али лису. Али горностая. Коли товара много, могу с торговцем персидским свести…

— Вы чего, сговорились, что ли? — перебил его ведун. — Можно подумать, у нормального человека серебра не бывает, только шкурки.

Он зачерпнул из поясной сумки монеты, приготовленные перед въездом в город, схватил хозяина за руку и пересыпал их к нему в ладонь.

— Тут пять денег новгородских. Коли все понравится, еще добавлю.

— Понравится, — тут же спрятал деньги за пазуху Хромой Бурхан. — Очень понравится. Рабыня сей момент утку, в капусте запеченную, принесет. Себе велел сготовить, но гостям ничего не жалко. Стряпуха печь разгребет. Как откушаете, так она же и в баню городскую проводит. Ключ от сундука — вот он… Еремей, как коней напоит и сена задаст, сумки принесет. Вы их спрячьте, заприте от греха… Пойду, об утке распоряжусь.

— Стой! — вскинул палец ведун. — Барашки у тебя есть?

— Ягнята, бараны, овцы, козы — что пожелаете.

— Разделай барана, — распорядился Олег. — Мясо срежь, солью с перцем обсыпь, заморозь и в тряпицы заверни, мне в дорогу взять. Кости, суставы, масталыги всякие в котел вели кинуть, и пусть варится все до полуночи. В полночь на холод выстави, дабы застыло до утра. Тоже с собой возьму.

— Сделаю. Мясо еще вяленое, сушеное есть…

— Этим добром я летом досыта нажрусь, — отмахнулся ведун. — Пока зима, лучше свежим побаловаться. А после баньки рыбы сваргань. Тоже давно не пробовал.

— Белорыбица у меня в погребе остывает.

— Пойдет, — кивнул Олег. — И еще чего у тебя из травы есть в погребе… Капусту там, огурцы, репу — тоже неси. Соскучился.

Хозяин кивнул и шмыгнул за дверь.

Олег распоясался, скинул халат, косуху, размял плечи, прогуливаясь по комнате…

— Хорошо-то как раздеться после недельного перехода!

— Что молвишь, мой господин? — внезапно переспросила Заряна.

— Не могу понять, почему тут так жарко. Вроде никаких печек и батарей не видно…

Ведун стянул с себя меховые штаны — благо купленная в Белоозере шелковая рубаха принятого здесь покроя доходила до колен и позволяла разгуливать без штанов без всякого урона для скромности, — провел рукой вдоль стен, наклонился, приподнял край ковра, сунул руку под него, удивленно присвистнул:

— Ничего себе! А пол-то — с подогревом!

— Батюшка про такое сказывал, — кивнула невольница. — Болгары многие заместо того, чтобы печку топить, полы да лавки себе теплые делают.

— Тройное ква в одном флаконе…

Олег выпрямился, подошел к окну, прикоснулся пальцами к стеклу… Да, конечно, оно было волнистое, с многочисленными вкраплениями и пузырьками, и по прозрачности ничем не отличалась от популярной на Руси новгородской слюды. И тем не менее это было самое настоящее стекло — не промасленная тряпица, не бычий пузырь и не выскобленная рыбья кожа.

— Куда же я попал? — недоуменно пробормотал Середин.

Исходя из курса истории средней школы у него оставалось впечатление, что Волжская Болгария — это что-то вроде прежнего названия Казанского ханства. Кочевники, юрты, степь от края и до края с бесчисленными табунами, непрерывные набеги; вереницы пленников, которых гонят с Руси извечные разбойники, многовековой бич земли русской, остановленный только светлой памяти правителем Иваном Грозным… Но что тогда вот это? Могучие многоярусные крепости, каменные дома, застекленные окна, городские бани, полы с подогревом.

Города с населением в десятки, а то и в сотни тысяч человек.[7] Откуда это? И куда сгинуло спустя всего несколько столетий?

Эта мысль мучила ведуна все семь дней, пока они пересекали Болгарию. Олег видел города на правом и левом берегах Камы — земляные валы и деревянные стены, каменные минареты и мечети, отдельно стоящие храмы, вокруг которых были проделаны глубокие рвы. И люди — огромное количество хорошо одетых людей, занятых обычными житейскими и ремесленными делами. Они не пасли скот — они ремонтировали стены, заготавливали дрова, протаскивали сети через лунки, выполаскивали шкуры, выпиливали ледяные кирпичи для погребов. И что бы там ни думали о них впоследствии ученые люди — это были не кочевники!

Болгарские города остались позади лишь на шестой день, когда путники миновали слияние Камы с Волгой. Перепутать два этих великих потока с чем-либо еще было невозможно, а потому Олег уверенно повернул вправо — к русским землям. Еще день пути — и они выехали к уже знакомой снежной стене поперек реки. Вся разница между западным и восточным рубежами состояла в том, что на Волге порубежники отогревались от зимней стужи не в землянке, а в двух крытых кошмой юртах.

— Куда путь держим? — поинтересовался старший караула, обходя коней и похлопывая ладонью по сумкам. — Какой товар везем?

— Никакого, — покачал головой ведун. — По воле хана Ильтишу везу рабыню родителям за выкуп возвращать.

— Русская, что ли?

— Русская, — утвердительно кивнул Олег.

— Поберегитесь там. Нехорошие слухи ныне о земле русской ходят. — На прощание воин хлопнул гнедую по крупу и разрешающе махнул рукой: — В добрый путь.

Они отъехали от Болгарии примерно на километр, когда Заряна нагнала Середина и почему-то шепотом сказала:

— Попутчиков бы нам дождаться. Нехорошие здесь места.

— А что такое? — не понял Олег.

— Черемисы здесь обитают. Разбойное племя. Налетят, повяжут, ограбят, в полон продадут.

— Ай, брось, — отмахнулся ведун. — Почитай, тыщу верст отмахали. И все по враждебным землям. На последних переходах беде случаться уже поздно.

И он оказался прав.

Верея

Ведун надеялся, что от Болгарии до первых русских городов совсем рядом — однако лесные просторы опять обманули его ожидания. Только на третий день Заряна начала оживленно крутить головой и, подавшись вперед, сообщила:

— Знаю! О позапрошлом годе торг тут недалече был. С мордвой и черемисами. Ока рядом здесь. По левую руку должна случиться.

— Город, что ли, какой?

— Нет, мой господин, — покачала невольница головой. — На мысу речном палатки ставили. Туда же и ладьи чалили, и лодки съезжались. Жить тут нельзя, пограбят. Но торговать удобно. Мыта никто не берет, с торга не гонит. Отец часто с соседями сплавлялся. С полмесяца поживет, а потом с покупками да серебром вертается. Рука князя суздальского сюда не дотягивается, а черемисы мешать опасаются. На ладьях судовая рать крепкая, торг в обиду не даст.

— Отец-то у тебя кто?

— Шорник он в Гороховце, — почему-то всхлипнула Заряна.

— Седла, что ли, делает?

— Седла, упряжь, сбрую. Может простую, может богатую сотворить.

— Ясно…

На пару часов в воздухе повисла тишина. Путники скакали посередине реки, а потому извечные лесные звуки — потрескивание промороженных стволов, перекличка птиц, осторожное шуршание мышей под снегом — до них не доносились. Следы санных поездов тоже тянулись по самой стремнине. Оно и правильно — под берегом промоина от ключа подземного встретится может, или от водоворота. А на середине русла вода течет спокойно и размеренно, ловушек никому не готовит.

— Вон она! — Невольница послала коней в галоп. — Это Ока!

Середин тоже «дал шпоры» гнедой, пуская ее вдогонку. Правда, для него ничего приметного вокруг не встречалось. Лес, покачивающий белыми сосновыми макушками, да широкий ледяной простор, разделяющийся на две ленты, одна из которых почти под прямым углом уходила влево. И все. Ни дома, ни сараюшки кривой, ни дымка — ничто не подсказывало, что здесь когда-то будет стоять огромный, полуторамиллионный город, будет проходить известная на весь мир ярмарка, отстроится мощный порт, пророется метро, вырастут монастыри, кремль, заводы, фабрики… Ничего. Лес, спящая под снегом река, тишина, разрываемая только легко шелестящей поземкой.

— Здесь уже рядом, — оглянулась Заряна. — Совсем рядом.

— Надеюсь, — буркнул себе под нос ведун. — Потому как барашек уже кончается. Если за пару дней к жилью не выйдем, придется лапу сосать.

Тишина на реке уже начала его тревожить. Ладно, когда разбойников нет, это даже хорошо — но где купцы, прохожие, просто едущие по делам местные жители? Не все же, как советовал Хромой Бурхан, погружаются в молитву до самой весны! Между тем, если на Волге имелись хотя бы следы санных полозьев и лошадиных копыт, то наст на Оке оставался девственно чист.

— Знаешь что, красавица, — натянул поводья Олег после того, как они проехали по реке километров сорок. — Давай-ка вставать на ночлег…

— Светло еще, мой господин! — замотала головой невольница. — Тут совсем рядом, всего ничего осталось. До темноты у порубежников будем.

— Нет! — отрезал ведун. — Встаем здесь. Со всякого рода порубежниками и прочими… созданиями предпочитаю знакомиться днем, на свету. Расседлывай коней, я место для костра утопчу. Потом дров принесу. И хватит ныть, пока одну не отправил!

Заряна, набычившись, спешилась, принялась отпускать подпруги. Олег, громко хрустя валенками по снегу, пошел в сторону низкого берега. Вскоре на прогалине между березами затрещал огонь, поползли по лесу щекочущие нос запахи от растопленного в котелке крепчайшего мясного бульона. Середин, отсыпав в торбы половину оставшегося в котомках овса, хлебал суп серебряной ложкой, не спеша пережевывая разваренные до рыхлого состояния мелкие хрящики, и никак не мог отделаться от мысли, что сидит, очень может быть, на будущей центральной площади какого-нибудь наукограда или перед парадным входом дома творчества, и никто его не гонит, никто паспорта и прописки не спрашивает. И хозяева здесь — только волки да лисицы. Но они твари вежливые, понапрасну не беспокоят.

Наевшись, он откинулся на спину, на настеленный поверх потников ханский халат, прикрыл ноги от холода медвежьей шкурой.

Парой минут спустя рядом примостилась невольница, прижалась всем телом, зашептала в самое ухо:

— Спаситель мой… Сами боги привели тебя ко мне на спасение, мой господин. Если бы не ты, сгинула бы я среди чужаков диких, до весны бы не дожила. Век тебе благодарна буду. Жертвы за здоровье твое и покой каженный день приносить… По последний день земной добрым словом вспоминать…

Она расшнуровала свою меховую курточку, подтянула шкуру, накрывая плечи, потянула язычок молнии на косухе — как пользоваться этой дивной для нынешнего мира застежкой, она уже усвоила.

— Завтра в доме родном буду… Все отцу с матушкой перескажу…

У нее под курткой не имелось ничего, а вот рубашку, что носил Олег под косухой, снять было не так просто: ворот расстегивался только до груди, чтобы через голову скидывать удобно было. Но Заряну это не смутило — целуя его шею, грудь, ключицы, она запустила руки вниз, стала развязывать веревку на штанах:

— Спаситель мой, благодетель… Господин мой… Век буду…

Пока Середин размышлял, как поступить и не предложить ли невольнице поберечь ласки до более теплого случая, Заряна уже успела стянуть с него нижнюю часть одежды, задрала подол рубахи — и Олег понял, что, в общем-то, на улице не так уж и холодно. И что спорить с женщинами — невежливо. Особенно в такой момент…

С ночлега они выдвинулись с первыми лучами солнца. Заряне ночью не спалось, а потому она разогрела варево еще в темноте, разбудив ведуна густым мясным запахом. Наскоро позавтракав, путники поднялись на коней и тронулись вверх по реке. Теперь Олег отобрал у невольницы свой налатник, заставив завернуться в халат, бунчук увязал к сумкам у нее же за спиной. Погладил подбородок, с облегчением поняв, что борода немного подросла, скрыв утонченные старания вогулов. На Руси кочевником лучше не казаться — сперва с лука стрельнут, а потом уж разбираться станут. Небо, который день затянутое хмурой облачной пеленой, просыпалось легкими пушистыми хлопьями, ложащимися на деревья, реку, лошадиную гриву и вьюки с вещами.

— Как там Рыка? Мыслю, не станет ее батюшка без меня сметаной угощать и в светелку пускать. В амбар жить прогонит. К мышам да кротам. А такая киска ручная была. Да и светелку мою, вестимо, ныне Юрик занимает. Подрос, верно, уже. А Троян, мыслю, другу девку себе сосватал. Ждать же не станет… Разве невест ждут с неволи-то? То мужей с сечи ждут до последнего, вдовами не называются. Жемчужную кику батюшка обещался к моему приезду с деревни подарить… Купил али нет? Раз обещался, купил верно…

Девица тараторила без перерыва, и очень скоро ведун перестал ее слышать, пропуская слова мимо ушей. Падающий снег закрыл все вокруг, словно туманом, и дорога просматривалась от силы на десяток метров.

— А коли женился Троян, так локти кусать станет. Ох, станет! Как он за мной бегал, как бегал. На руках носить обещался, в жемчуга и шелка одевать…

— Помолчи-ка немного! — оборвал ее Олег, натягивая поводья.

— А? — Заряна проскочила на несколько шагов и остановилась там. — Что ты, мой господин?

— Помолчи, — еще раз повторил Середин, направляя гнедую к сугробу донельзя странной формы. — Ква… Вот этого нам и не хватало…

Вблизи стало ясно, что снег прикрыл слоем в два десятка сантиметров обглоданный дикими зверьми конский костяк. Несчастная коняга лежала, впряженная в сани, в которых осталось несколько пустых мешков и плетенных из ивовых прутьев корзин. Рядом торчали вмерзшие в лед полувыбранные сети.

— Половцы? — испуганно прошептала рабыня. — Хазары? Болгары? Нет, черемисы, верно…

— Размечталась, — тяжело вздохнул ведун. — Люди сани бы не оставили. Хоть одни, хоть другие, хоть третьи. Забрали бы добычу вывозить. Коли бросили — значит, выгоды не ищут. А люди так себя не ведут…

Он расстегнул нижние крючки налатника, сунул руку в карман косухи, нащупал уже почти забытый кистень. Выпустил его петлю наружу и тронул пятками бока кобылы:

— Поехали. Не назад же теперь возвращаться!

— А кто же это был тогда, мой господин? — забеспокоилась девица. — Ты знаешь, да? Видел? Их много? Они не страшные? Вон, смотри, дуб безухий! Сию примету мне еще батюшка указал. Поворот на Клязьму за ним будет. Там порубежники суздальские стоят. Подходы к княжеству караулят, мыт сбирают. Подворье себе срубили. Мы его Бережецем прозвали. Как в нем сигнальные огни палить зачинают, так и у нас, в Гороховце, ворота враз запирают…

За одиноко возвышающимся на берегу дубом со странной, половинчатой кроной и вправду открылась неширокая протока. Вот только никаких признаков дозора Олег почему-то не разглядел.

— Ну, и где твой Бережец? — раздраженнооглянулся он.

— Там был, — указала на взгорок за мысом девушка. — Аккурат перед половодьем ставили, повыше.

— Здесь подожди, — бросил ведун, проверил, как выходит из ножен сабля, и направил гнедую в указанном направлении.

Со стороны Оки никаких подходов видно не было — видать, таились порубежники от случайных людей, дорожек не тропили. Но вот за холмом Середин разглядел широкий проезд, хотя и засыпанный снегом. Гнедая, осторожно ставя копыта на крутой склон, стала подниматься. Шипастые подковы удержали, не заскользили по обледенелому накату, и за пару минут ведун выбрался наверх.

Бережец действительно был всего лишь подворьем — небольшой, обнесенной изгородью в две жерди, заставой, оборудованной ратниками так, чтобы здесь было удобно коротать время от дозора до дозора. Никакого тына они не сооружали — да и зачем дозору укрепление? Его дело — костер сигнальный в случае опасности запалить, да ноги уносить, пока разъезды вражеские не посекли. Оттого и просматривался весь двор издалека: две избы пятистенные, два сарая, один стог, длинные ясли для коней. Все занесено ровным слоем снега, никаких следов. У одного дома двери нет совсем, навес над крыльцом завален. В другом дверь перекосилась на полуоторванной ременной петле — длинном лоскуте толстой кожи, одной стороной прибитой к стене, а другой к двери десятком маленьких деревянных колышков.

Ведун тронул пятками кобылу, подъехал к покосившемуся крыльцу, заглянул в дом, прислушался. Вроде тихо… Олег спешился, извлек из кармана кистень, накинул петлю на запястье, шагнул внутрь.

Покривившаяся полка, рассыпанные по полу деревянные миски, полати под самыми стропилами, сундук в углу, перевернутый котелок на столе. Похоже, люди покидали селение в спешке. Но мертвых тел и крови нет, и то ладно. Середин несколько мгновений с сомнением смотрел на медный котелок, потом решительно повернулся и вышел прочь.

Будь это взятая саблей добыча — унес бы без колебаний. Но вот так — утащить без разрешения хозяев? Банальное, гнусное и трусливое воровство. Мерзко. Тем более — у порубежников. Ведь вернутся — общие границы защищать станут. Он выбежал на улицу, с ходу запрыгнул в седло и погнал гнедую вниз.

— Что с тобою, мой господин? — Чтобы нагнать Олега, невольнице пришлось пустить чалого в галоп.

— Шлялся я по лесам долго, — не поворачивая головы, буркнул ведун. — А тут все под откос катится…

Скачка длилась около получаса, после чего тяжело нагруженные лошади начали задыхаться, и Середин волей-неволей перешел на широкий походный шаг.

— Беда какая с порубежниками? — опять спросила Заряна.

Олег не ответил, глядя под копыта гнедой. Наст под них ложился главным образом ровный, нетронутый. Но время от времени его пересекали настораживающие следы — то череда внушительных овалов, то треугольники птичьих лап неестественно большого размера. Вдобавок, как назло, Клязьма заметалась из стороны в сторону, совершая повороты чуть не на сто восемьдесят градусов каждые полкилометра.

Внезапно запястье кольнуло жаром. Олег негромко выругался, вытянул из кармана кистень. Взвыла невольница, указывая вперед, и ведун снова пустил гнедую в галоп, нагоняя две коричнево-серые фигуры.

— Именем Сварога, прародителя нашего… — Впрочем, для серебряного оружия этот наговор был совершенно излишним. И без того любая нежить этого металла не выносит.

На догоняющего их всадника монголы никакого внимания не обратили. Олег направил лошадь между ними, быстро взмахнул рукой — влево, вправо… Натянул поводья, оглядываясь. Монстры с разбитыми в куски головами падали на снег, а чуть дальше рабыня, закрыв ладонями глаза, орала во всю глотку на одной истошной ноте.

— У тебя когда-нибудь дыхалка кончится? — Ведун подъехал к ней, взял чалого за повод. — Заткнись, а то у меня от визга голова раскалывается.

— А? — услышав знакомый голос, Заряна перестала орать и оторвала руки от глаз. — Ты одолел их, мой господин? Ты смог их победить?

— Нет, они разбежались от твоего визга. Поехали.

— А их больше не будет? Ты убил всех?

— Не будет, не будет, успокойся… — Олег расстегнул налатник до самого верхнего крючка, вернул кистень в карман, выпустив петлю наружу. Пульсирующий в кресте жар заметно ослаб, но отнюдь не исчез.

— Здесь больше нет? Мы рядом, мой господин, мы совсем рядом…

— Да нет их больше, не бойся… Электрическая сила… — Олег придержал лошадь и успокаивающе потрепал ее по шее. — Вот это пироги, убей меня кошка задом. Тройное ква в одном флаконе…

Клязьма учудила очередной крутой поворот, и за ним, на высоком холме, ведун увидел Гороховец. Хороший город, красивый. Земляной вал с идущим поверху частоколом, бревенчатый детинец на макушке, множество двух- и трехэтажных изб почти под самыми его стенами. Жители старательно выплескивают через тын воду, заливая и без того сверкающий ледяной коркой вал. Трубы дымят, лучники прогуливаются между горожанами, стражники с копьями приглядывают за всем с высоты детинца. А вокруг, на расстоянии в половину полета стрелы, недвижимо замерли сотни и сотни земляных воинов, за спинами которых нетерпеливо покачивают хвостами зеленые двуногие ящеры. Судя по присыпанным снегом бесформенным кучам у самых валов, нежить уже успела несколько раз сходить на штурм, но пока без особого успеха.

— Мама… — прошептала Заряна и, свесившись со своего седла, мертвой хваткой вцепилась Середину в Руку.

— Согласен… — облизнул мгновенно пересохшие губы ведун. — Неприятность, однако… Ворота в город где?

— С той… С той стороны… На овраг выходят… Дабы прямо налететь не могли… Мы ведь не поедем туда, мой господин? Мы ведь не пое… де…

— Заткнись, а то нас заметят, — еле слышно прошипел Середин и взял в руку повод мерина. На то, что девица сможет вести себя правильно вблизи столь опасного врага, он не рассчитывал.

— Да-да, я молчать буду… Больше не звука… Ни слова не скажу более… Ни единого… Совсем-совсем… Мой господин… Как рыба… Как жук луговой… Как березка на ветру… — Похоже, Заряну мог угомонить только кляп, но на это у Олега не имелось ни времени, ни желания.

«Так, монголов и керносов я пока не интересую… — лихорадочно соображал он. — Почему? Потому, что у меня больше нет „зова“. Он, похоже, в городе. Значит, пока я не попаду внутрь, они меня не тронут. Или пока я не покажусь им горожанином… Но если я попаду внутрь, то смогу найти „зов“. Найти и уничтожить. Или хотя бы просто окажусь под защитой стен».

— Значит, говоришь, с той стороны? — кивнул Олег. — А отца твоего как зовут?

— Гордей-шорник, мой господин, — кивнула невольница. — Гордей-шорник с Вороньего склона.

— Отлично. — Ведун глубоко вдохнул и выдохнул. — Тогда поехали. Поехали, милая.

Последние слова относились уже к кобыле. Гнедая понятливо фыркнула, кивнула, двинулась вперед медленным шагом.

— Мама… — совсем жалобно пискнула позади невольница и, к счастью, наконец-то замолкла.

Ровный ряд монголов приближался, приближались и перетаптывающиеся керносы. Наверное, думали, как похитрее организовать очередной штурм.

Олег, затаив дыхание, направил лошадей в узкий просвет между двумя монголами, больше поглядывая в сторону ящеров. Однако смертные, подъезжающие со стороны леса, никого из нежити не заинтересовали. Гнедая, едва не задев плечи глиняных монстров, выехала на поле перед городом и без команды перешла на рысь. Расстояние стало стремительно сокращаться. Триста метров, двести, сто, пятьдесят…

— Я ищу Гордея-шорника! — со всех сил закричал Олег горожанам на стенах. — Гордея-шорника с Вороньего склона! Гордея-шорника!

Защитники Гороховца начали переглядываться, о чем-то переговариваться, и тут Заряна завопила во всю глотку:

— Ма-ама! Мамочка! Я здесь! Ма-а-ама-а-а!!!

Словно по ее команде, ровное кольцо монголов сдвинулось с места и стало смыкаться вокруг селения.

— Электрическая сила! — Ведун погнал коней в галоп, обогнул стену и помчался по полосе шириной в два десятка шагов между земляным валом и обрывом глубокого оврага. — Гордей-шорник с Вороньего склона! Откройте нам! Пустите внутрь!

Бревенчатые ворота были намертво врыты в землю и щедро залиты для прочности водой. Толстые створки из цельных бревен поднимались на высоту в добрых четыре метра.

— Ну же! — осадил перед ними коня Олег. — Пустите! Шорник! Гордей-шорник!

— Мама-а!!!

— Эй, кто вы такие? Откеда взялись? — высунулся сверху какой-то ратник в островерхом шлеме.

— Да свои мы, свои! — крикнул в ответ Середин, оглядываясь на неумолимо приближающихся монголов. — Пускайте!

— Все свои дома сидят. А вы откеда явились?

— Я!!! К маме!!! — истошно завизжала невольница. — Заряна я! Гордеевская!!!

Монголы набежали на овраг, посыпались вниз, следом прыгнули несколько керносов. С подъемом наверх у них вышла заминка: неуклюжие глиняные люди скатывались по мерзлому отвесу, не в силах найти зацепку для своих уродливых лап. Однако это мало что меняло — огромные уроды топали вдоль обрыва с обеих сторон.

— Ну же! Открывайте скорее!

— А хто вы такие?!

Отвечать Олег не стал. Это уже не имело никакого значения — до приближающихся монстров оставались считанные шаги.

— Извини, девочка, — прошептал ведун, перехватывая щит в руку и выдергивая кистень. — Все-таки я тебя угробил. Хана настала…

В этот момент послышался сухой грохот, и с высоты пятиметрового вала вниз покатились толстые, в полтора обхвата бревна. Тяжелый удар смахнул в овраг сразу несколько рядов земляных людей, словно пластмассовые кегли.

— Скорее! Сюда! — Левая створка приоткрылась всего на метр, но лошади без понукания кинулись в нее и в мгновение ока оказались по другую сторону ворот. Пятеро ратников, дружно навалившись, толкнули створку обратно, подняли и закинули в паз на стенах дубовый брус, заменяющий засов, ринулись вверх на стены. Олег, спешившись, побежал следом.

Штурм продолжался с настойчивостью, достойной лучшего применения: монголы старательно пытались вскарабкаться на заледенелый вал, вполне закономерно скатываясь обратно. Кое-где глиняные люди колотили вал тяжелыми дубинками — но тоже без видимого эффекта. Керносы носились на удалении метров пятидесяти, что-то громко попискивая. В них стреляли из луков — но при Олеге попасть в цель никому из защитников не удалось.

— Ерунда, — с облегчением перевел он дух. — Таким макаром им города и за год не взять.

— Им-то не взять, — зло покосился на него ближний ратник. — Да и нам наружу не выйти. Месяца через два с голоду пухнуть начнем. Тоже мне, умник выискался…

Воин презрительно сплюнул ведуну под ноги и натянул лук, выцеливая шустрого керноса на той стороне оврага. Середин спорить не стал, спустился вниз.

— Пойдем! — моментально схватила его за руку Заряна. — Пойдем скорее!

Девушка поволокла его в сторону детинца, потом повернула в какую-то улочку, перешла на бег, минуя узкие дворики с запертыми дощатыми воротами, повернула еще раз, но уже к оборонительному валу, остановилась перед двухэтажной избой с заставленными слюдой окнами, заколотила кулаками в калитку рядом с воротами.

— Кто там такой? — донесся встревоженный женский голос.

Во дворе послышались шаги, хлопнула щеколда. Калитка отворилась, и на улицу выглянула женщина лет сорока в светлой косынке с наброшенным поверх коричневым пуховым платком.

Невольница, внезапно утратив дар речи, тяжело задышала. Женщина, охнув, закрыла ладонью рот. С минуту они смотрели друг на друга, не веря своим глазам, потом хозяйка сделала маленький шажок вперед, разводя руки:

— Зарянушка моя, ясная…

— Мама!

Олег смущенно отвернулся и принялся отпускать лошадям подпруги.

Природа решила сделать подарок и устроила Гороховцу что-то вроде оттепели. С чистого, словно свежевымытого неба в землю ударили яркие лучи, и если белый снег еще как-то мог противостоять этому напору, то темные бревенчатые стены, некрашеные заборы, утоптанные до черноты улицы задышали жаром. Олег даже не стал надевать шапку и налатник, выходя из дома — только меховые штаны, которые в любом случае были удобнее узких брюк, и косуху поверх синей шелковой рубахи. За несколько минут он дошел до ближней стены, поднялся наверх по старательно вычищенным ступеням. Остановился у тына, разглядывая поверх частокола ровный ряд монголов, что выстроились в нескольких сотнях метров. Потом доверительно наклонился к рыжеволосому горожанину средних лет, с седой бородой и карими глазами, вышедшему на стену в коротком суконном полукафтане, с тяжелым, широким, но коротким мечом на боку и рогатиной в руках:

— Что, так и стоят все время?

— Да нет, — пожал тот плечами. — Так постоят день-другой, опосля как ринутся скопом на стены. Ну, поскрябаются по льду-то, да назад и уйдут. Пока зима, не заберутся. А вот как лед сходить начнет, тогда беда. До тына взберутся, а железо их, сказывают, не берет.

— И давно они сюда собрались?

— А то ты не знаешь? — Ратник повернулся, прищурился: — Ай, никак, ты и есть тот молодец, что дочку гордеевскую из полона болгарского привел?

— Вогульского, — поправил Олег.

— Значит, он, — обрадовался горожанин. — Мужики, он это! А правду ли Заряна сказывала, ты един целую рать степняков поганых порубал, все стойбища заколдовал, нежить поганую взглядом в бегство поворотил… Ну, и еще чегой-то там заделал?

— Не рать, а только одного, — вздохнул Олег. — И не порубил, а только ребра слегка поломал. Нашли кому — бабе верить!

— А то, что ты хана тамошнего заворожил и он тебя тут же владыкой своим признал, Заряну отдал и два кошелька впридачу?

— Ага, счас, — кивнул ведун. — Как раз наоборот. Степняк этот у меня две гривны серебром на спор выиграл. От того на радостях девицу и подарил, да еще бунчук свой дал, дабы узнавать издалека. Еще на что-нибудь поспорить, наверно, хочет.

Подошедшие ближе ратники облегченно рассмеялись.

— А правду сказывают…

— Ты мне скажи наконец, когда к вам притащились под стены эти уроды?

— Та месяц уже стоят, — небрежно отмахнулся горожанин. — А правду ли сказывают, ты у речного склона всю нежить разогнал, как явился?

— Конем двоих сбил, когда к воротам улепетывал, — отмахнулся ведун. — Скажи-ка, перед приходом нежити гости странные к вам в город не наведывались?

— А правду сказывают, ты Болгарию един с мечом в руке от края и до края прошел?

— Я, что, похож на дурака — в такой колотун полмесяца меча из руки не вынимать? — огрызнулся Олег, вызвав новый взрыв хохота. — Сам попробуй погуляй.

Поняв, что расспросить защитников города толком не удастся, Середин развернулся, спустился вниз, на проулок меж дворами, и пошагал обратно в дом шорника.

Заряна с какой-то подружкой перехватила его на улице, приложила к груди какую-то бархатную тряпицу, расшитую золотой нитью, бисером и украшенную несколькими жемчужинами.

— Вот, сокол мой, смотри, как хорошо ложится. Сюда пришьем, красиво смотреться будет. А то все черное и черное.

— Нет! — категорически выступил на защиту косухи Середин. — Никаких вошв, никаких заплаток! Я бродяга, а не купчишка какой-то, мне все эти украшательства ни к чему.

— Ну, нехорошо ведь, родненький, — засеменила рядом девушка. — Прямо волхв, а не воин… Ой, соколик, совсем запамятовала… Млада, миленушка моя, подруга. С деревни Рябинницкой в град наш зашла и застряла…

— Ну и что? — не понял Олег, какое это имеет к нему отношение, но шаг замедлил.

— Молодец у нее есть в деревне, зазнобушка. Рядом живет, да нос воротит. Ты ведь дело-то колдовское знаешь, милый мой. Помог бы девахе…

— Не могу я без миленочка, — всхлипнула, протискиваясь вперед, пухлая розовощекая девица в темном платье, снизу обремененном несколькими юбками, а сверху утепленном душегрейкой без рукавов. Волосы закрывал серый шерстяной платок с зеленым набивным рисунком. — Как вспомню — сердце щемит, места не нахожу. Прям хоть руки накладывай. А как в дом родимый вертаюсь, милого вижу — так еще больнее. Ходит рядом да нос воротит, как и нет меня вовсе…

Девица с ходу попыталась всучить Олегу корзинку, в которой лежал гусь с завернутой под крыло головой и несколько яиц под хвостом. Ведун спрятал руки за спину, но тут опять подала голос Заряна:

— Помоги, желанный мой, подруженьке. Разве тебе труда стоит? Спаси от слез глазки ее ясные. Который год мается, места не находит.

— Ладно, — сломался Середин. — Пусть собственноручно сыто приготовит да после первых сумерек приходит. Приворожу ее хахаля, пусть любятся.

— Угу, Млада, давай. — Заряна хозяйственно прибрала у подружки корзину и заторопилась вслед за ведуном. — Милый мой, может, пояс тебе знатный справим? Как ты все с потертым ходишь? Нехорошо…

Спорить ведун не стал в связи с полной бесполезностью этого занятия. Просто ускорил шаг, возвращаясь к дому шорника, поднялся в комнату на втором этаже, отведенную ему хозяевами, и старательно прикрыл за собой дверь.

Значит, арийская нежить появилась здесь около месяца назад и с тех пор никуда не исчезала. Похоже, «зов» и его хозяин находятся где-то здесь. Вот только где? И чего добиваются?

— Ладно, найду — у самого спрошу… — Олег открыл переметную суму, достал сверток с подарком хранителя, развернул. Кинул на пол светелки свой налатник, лег на него спиной, положил крылатого человечка себе на лоб, развернул лист с заклинанием, начал тихонько читать: — Ра амарна нотанохэ, кушаниба ханнуасас богазхем миру, ра пери каган нор висмем. Михерривев имтепхо химеун мару неврида. Аис, нибиру, Кром!

В ноздри ударил едкий запах вареного мяса, конского навоза, старых, подгнивших потников, прогорклого жира и болотных газов. Льющийся из окна свет стал серым, стены и потолок — черными. Слева на тело накатывались горячие призывные волны — манящие, возбуждающие, зовущие. И необходимость вырываться из вековечного покоя, подниматься, двигаться порождала в глубине души неутолимую ненависть…

«Вставать. Идти», — нестерпимой болью запульсировало в мозгу… и Олег почувствовал, как ударился лбом о стену, тряхнул головой, сгоняя наваждение. По телу пробежала щекотная волна, отпустила.

Ведун тряхнул головой еще раз, оглянулся. Пайцза сиротливо валялась на полу рядом с налатником, широко раскинув крылья. Олег мысленно провел прямую линию от нее к точке на стене, в которую уперся лбом, прикинул, как это должно наложиться на общую картину дома, распахнул дверь, сбежал вниз, в узкий — от силы две телеги рядом встанут — скорняцкий двор.

— Что с тобой, желанный мой? — встрепенулась Заряна, ощипывавшая на скамейке у хлева курицу.

— Какой желанный? — пожал плечами Середин. — Как там твой Троян? Женился или ждет?

— Ну его! Что за парень? Мямля трусливая. Вот ты — мужчина. И мечом владеешь, и колдовства не боишься, и женщину в беде не бросишь… — Девушка отложила курицу, подошла сзади, крепко обняла, прижимаясь к спине. — Ты послан мне богами. Разве я могу противиться их воле?

— Да уж, спокойной жизни боги мне не дают, — согласился Олег, оглядываясь на дом, определяя стену, в которую уткнулся, провел от нее взглядом прямую линию и тихо присвистнул: заданное направление пересекало весь город аккурат через детинец. И в каком именно месте на этой прямой может скрываться крохотный «зов», нанесенный маленькими буковками на клочок бумаги?

— Ладно, — кивнул ведун. — «Зов» — это колдовство. Значит, мой крест его должен учуять. Но это — если он в каком-то доме. А вдруг его в боярский детинец заныкали? Кто меня туда пустит?

— Что молвишь, миленок мой?

— Прогуляться мне нужно ненадолго. Дельце одно имеется.

— Обожди. Маменька уж снедь на стол носит. Юрика позвать велела, младшего моего, отец со Жданом после мастерской отмываются. Кушать сейчас будем. Я вот курицу ощипаю, и тоже пойдем… — Девушка разжала объятия и вернулась к работе.

Середин, после короткого колебания, решил отложить свой поход на потом — не на голодное же брюхо бродить? А то хозяйка делами займется — будешь до ужина с пустым желудком бегать.

Уже не раз останавливаясь у чужих людей, Олег успел твердо усвоить, что мужчина в доме хозяином являлся, если можно так выразиться, юридическим. Владел, зарабатывал, ремонтировал. Расходной же частью командовала всегда женщина, и самый суровый и властный хозяин, коли жена отлучалась по какой надобности, сидел не жрамши, но в амбар или погреб за едой не лез: то дело женское — как припасы распределить, что на какой день и час для еды назначить, что на праздники или просто на «как-нибудь опосля» отложить. Потому можно пренебречь приглашением к столу со стороны мужа, но коли позвала хозяйка — лучше не выпендриваться.

Скрипнула калитка, внутрь заглянула бледная с лица и совершенно седая бабка в засаленном тулупчике поверх длинного коричневого, грубо вывязанного свитера. Прокашлялась, опираясь на кривую клюку:

— Здрава будь, Зарянушка, счастливица наша. С возвращением тебя, красавица.

— Спасибо, баба Люба, — кивнула с лавки девушка. — Как твое-то здоровье?

— Ох, плохо, деточка, — вошла во двор гостья. — Ноженьки болят, хожу еле-еле.

— Так ты садись, баб Люб, — подвинулась Заряна. — Что же ты бродишь тогда, коли болят?

— Дык, милая, сказывали, колдуна ты с собой болгарского привела, веры не нашенской. Могет, такое… — гостья отерла губу морщинистой рукой, — могет, у него снадобье какое найдется, зелье целительное? Мне бы до Мары-то, хозяйки, на своих добрести-то, а?

Заряна перевела взгляд на Олега. Тот вздохнул:

— А что болит-то у тебя, бабуля? Колени, ступни, просто ноги?

— Ох, милай, колени совсем не гнутся, — опираясь на клюку, закивала старуха. — Уж пять годков, почитай, слушаться не хотят.

— Перец молотый у тебя есть, Заряна?

— Да, суженый мой. — И бывшая невольница, не обратив внимания, как передернуло от этих слов ведуна, забежала в дом.

— Ты, бабуля, как я перец наговорю, ступай домой, с жиром его хорошенько перемешай. Лучше всего барсучий для этого подходит, но на худой конец и свиной сойдет. Будешь колени на ночь мазать или перед тем, как куда идти соберешься. Поняла?

— Поняла, отчего же не понять? Из ума-то, чай, не выжила еще… — Старуха, подойдя ближе к Олегу, попыталась сунуть ему в руку пару серебряных монет.

— Не нужно, бабушка, не нищий. Я для прокорма иным делом занимаюсь.

Вышла Заряна, отирая руку о подол юбки, протянула Олегу связанную узлом тряпицу. Ведун принюхался, ощутил, как защипало глаза, чихнул, положил тряпицу на ладонь, прикрыл другой рукой, поднял лицо к небу, мысленно впитывая солнечный свет и переправляя его в узелок:

— На море-океане, на острове Буяне, упыри оживали, волос-волосатик на людей пускали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, Любаву иссушати. Я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Алатырь-камню, где люди не ходят, живые не бродят; сядь на свое место — к упырям лихим в чресло… Вот, — Олег разжал руки и протянул заговоренное снадобье гостье, — вот, забирай, бабуля, на доброе здоровье.

— Благодарствую, милай, благодарствую… А ты, Заряна, вот, прими за приправу-то… — Баба Люба всучила серебро девке и неказисто засеменила к калитке.

Девушка поспешно сжала кулачок, но, поймав недовольный взгляд Олега, согнала улыбку с губ:

— Маменьке отдам. Она перцу насыпала. За стол пойдем, милый. Собрались уж все. Токмо тебя ждут.

На обед у шорника Гордея были пряженцы с грибами, расстегаи с рыбой — обычной, не белорыбицей, — каша с салом и мелко порезанной курятиной, кислая капуста с морковью и клюквой.

— Спасибо, хозяюшка, — поклонился ведун, плотно подкрепившись и запив все сладковатым сытом. — Отлучусь до сумерек, хочу задумку одну исполнить.

Однако, выйдя во двор, он увидел женщину лет тридцати в высоком, шитом жемчугом кокошнике и завязанном поверх него платке, в длинной малиновой шубе, опушенной белоснежным соболем. Гостья вскочила, поклонилась в пояс, махнув рукой над самой землей:

— Не ты ли тот колдун, мил человек, что Заряну гордеевскую от злой неволи отговорил?

— Ну, почти, — неохотно признал ведун. — А что?

— Спаси меня, батюшка, от напасти страшной спаси, — поклонилась гостья снова. — Спаси, отблагодарю, чем скажешь. Недобрый дух в доме моем завелся, как муж с товаром о прошлом лете в немецкую сторону ушел. Не вижу его, но чую — рядом бродит, касается ко мне. То как человек тенью скользнет, то кошкой по полу просочится. По ночам сколько раз глаза внезапно открывала — но уворачивается дух чужой, только хихикает. А последний месяц я и с открытыми глазами лежу, а он мимо ходит. Шаги слышу, не вижу ничего…

— Рохля! — с ходу угадал Олег. — Знаю я его норов. Тварь-то нестрашная. На змею серую похожа, толстая и короткая, по подполью обычно таится, на свет не показывается. Разве только мужиков в доме никого нет… Ужели нет, красавица?

— Муж за честь опасается, — зарделась гостья. — Попрогонял всех с хозяйства.

— А-а, — усмехнулся ведун, — он так доопасается, что рохля к супружнице под одеяло влезет. Хоть бы сыновей сперва завел, а потом порядки семейные наводил. Нет ведь сыновей-то? Я так и думал… Ладно, сейчас придумаем, как проныру твоего осадить. Табака они боятся страшно, махорки… Да вот нету ничего такого здесь… Разве опять перец с гвоздикой заговорить? Подожди…

Пока он разбирался с рохлей, появилась еще тетка, желавшая заговорить детей от беды — что, учитывая творящееся вокруг города, было весьма резонно. Потом Середину пришлось делать наговор на «рассорку» на амбарного жука, чтобы милый на сторону не бегал, затем снимать порчу с трех подряд теток и детей и, наконец, заговаривать на верность свежеоткованный меч совсем юному, годов четырнадцати, пацану. И только когда во дворе возникла розовощекая подружка Заряны с объемистым кувшином, ведун понял, что день закончился и сегодня он уже никуда пойти не успеет.

— Ишь, размахнулась! — кивнул Олег на кувшин. — Тут же на десятерых хватит.

— Ну, мне же меда не жаль… — непонимающе пожала плечами девка.

— Наговоренный напиток милый до последней капли выпить должен, иначе колдовство не подействует, — вздохнул Середин. — Как же ты его заставишь столько выхлебать? Нож, что ли, к горлу приставишь? Так тогда и привороты не нужны. Петлю на шею надевай да с собой тащи.

— Ага, — кивнула девка. — Я у Заряны кружку сей момент возьму, отолью маленько. Подождешь?

— Да уж куда мне теперь деваться? Обожду. В комнате… В светелке буду. Заряна знает…

Ведун поднялся на второй этаж, зашел к себе, расстегнул пояс, кинул под окно на лавку, снял косуху, стянул сапоги. Упал на топчан, поверх которого лежал набитый сеном матрац, укрытый тонким шерстяным одеялом, и закрыл глаза, пытаясь понять, как правильно выполнить наказ оставшегося далеко хранителя. Пожалуй даже — заказ. Найти и уничтожить колдуна, пробуждающего силы земли и напускающего их на людей. Правда… Правда, он не мог понять — зачем колдун созывает монголов и керносов сюда, к Гороховцу? Хочет захватить город? Но тогда он уже давно мог отвести глаза страже и открыть нежити ворота. Все-таки уже месяц осада длится. Или не хочет, просто пугает? Но зачем?..

Из дремы его вырвали осторожные шаги. Олег рывком сел в постели, увидел Заряну с подружкой, облегченно перевел дух — расслабился он что-то за последнее время, дверь не запирает, оружие дальше вытянутой руки кладет.

— Вот, перелили… — Подружка протянула полупустой бурдючок размером с карман косухи, заткнутый деревянной пробкой с вырезанной на ней рогатой мордой.

— Зовут тебя как?

— Младой.

— А его?

— Рогдаем.

— Хорошо. — Олег открыл бурдюк, легонько дунул в него, зашептал: — Пойду в рощу зелену, ясна сокола схвачу. Пусть летит к духу неведомому, духу вещему. Пусть несет духа до дома, где живет миленой Рогдай, нашепчет ему в ухо и наговорит в сердце, пусть любовь в нем ко мне, Младе девице, ярким пламенем зажжет. Пусть он наяву и во сне думает только обо мне, бредит мною ночной порою, и гложет его без меня тоска, как змея гремучая, как болезнь смертная. Пусть он не знает ни дня, ни ночи, и видит мои ясные очи, и примчится ко мне из места отдаленного легче ветра полуденного, быстрее молнии огнистой, легче чайки серебристой. Пусть для него другие девицы будут страшны, как львицы, как огненные геенны, морские сирены, как совы полосатые, как ведьмы мохнатые! А я для него, красна девица Млада, кажусь жар-птицей, морской царицей, зорькой красной, звездочкой ясной, весной благодатной, фиалкой ароматной, легкой пушинкой, белой снежинкой, ночкой майской, птичкой райской. Пусть он без меня ночь и день бродит, как тень, скучает, убивается, как ковыль по чисту полю шатается. Пусть ему без меня нет радости ни средь темной ночи, ни средь бела дня.

На этом Ведун заткнул бурдючок, протянул девице:

— Только выпить должен сразу. И до капельки. Не то зря старались.

— Выпьет, — кровожадно улыбнулась Млада. — Ведаю, как сие сотворить…

Гостья вышла наружу, а Заряна присела рядом, с неожиданной силой опрокинула Середина на спину:

— Притомился, желанный мой… Замучился. Позволь, укрою тебя одеялом теплым, телом жарким… — Девушка принялась стаскивать с него штаны.

— Что ты делаешь, Заряна? — попытался остановить ее Олег. — Ты же больше не рабыня! Ты вольная женщина. У тебя вроде и жених имеется.

— Тебя послали мне боги, единственный мой. Соединила нас их воля, судьба земная, милость Сварога, дар Дидилии…

Заряна развязала пояс на сарафане, через голову стянула его вместе с рубахой, откинула край одеяла, забралась туда.

И что ее после этого — за косу выволакивать?

Вместо завтрака Олег выпил полкрынки шипучего холодного кваса, закусил пряженцем с капустой и яйцом, после чего осторожно выглянул во двор. Здесь пока еще никто не появился, и ведун, облегченно вздохнув, сбежал по ступенькам низкого крыльца, отодвинул деревянный засов калитки, толкнул створку, выскочил на улицу и… Оказался перед высоким, закутанным в коричневый балахон, мужчиной с полированным посохом, украшенным маленьким медным трезубцем. Продолговатое лицо со впалыми щеками тонуло в глубоко надвинутом капюшоне. Привязанный к запястью серебряный крест заметно нагрелся, предупреждая о магической силе гостя, но ведун уже и сам понял, что перед ним стоит волхв.

— Ты ли есть тот колдун болгарский, что врачует людей русских словом нечестивым, Чернобоговым? — Волхв вскинул посох, и если бы Олег не увернулся, то получил бы тяжелый удар по плечу.

— Но-но, без оскорблений! — рыкнул Олег, горько сожалея, что не прихватил с собой щита. — Ни Христом, ни Аллахом я себя не замарал! Чту богов русских, исконных — Сварога, Хорса, Стрибога, Макошь великую. Их именем дела свои и творю.

— Как смеешь ты, бродяга, — снова воздел посох волхв, — без моего дозволения именем богов в сем городе распоряжаться! Как язык твой поганый посмел имена их произносить!

— Много вас, разрешалыциков… — Ведун вполне демонстративно опустил кисть на рукоять сабли. — А почто сам ты света дневного опасаешься, под колпаками прячешься? Уж не сожжет ли тебя Ярило за тайные грехи, едва лик твой узреет?

— Да отсохнет язык нечестивца, слова такие на служителя богов кидающего! — громогласным, хорошо поставленным голосом изрек волхв, однако капюшон откинул.

Олег усмехнулся, увидев похожую на сморщенное яблоко, безволосую голову, что привело гостя в еще большую ярость:

— Как смеешь ты, охальник, в городе сем решать, кто милости достоин, а кто нет?! — Вперившись в Середина совершенно белыми, бесцветными глазами, волхв вытянул тонкий палец с длинным ногтем и ткнул им едва ли не в самый нос ведуна. — Ты! Именами богов богатства и милосердия, чести и покоя творишь зло с дуростью безмерной без разбора, ласкаешь грешниц и караешь праведников…

— Но-но, полегче, старый, пока я имени твоего не спросил, — расправил плечи Олег. — Боги милостивы ко всем. Они же только, а не ты, и всеведущи. Я помогаю всем, кто приходит ко мне, и в том, о чем меня просят. И пусть боги решат, радовать смертных исполнением желаний или наказывать их тем же.

— В словах твоих яд лжи, а в деяниях семена зла…

— Только без демагогии, коллега, — перебил его ведун. — Врать я и сам умею. Нет просто зла, и нет просто добра. От любого деяния кому-то становится лучше, кому-то хуже. Поэтому я никогда не стану ковыряться в абстракциях. Я просто помогаю тем, кто просит о помощи. Если что — обращайся.

Олег аккуратно сдвинул волхва в сторону и пошел мимо него по улице, потирая запястье. Если местный жрец не увяжется следом, то точно так же, теплом, крест должен отреагировать и на «зов».

Внезапно от городской стены послышались тревожные крики, звон железа, какие-то шлепки, восторженные вопли. Малость поколебавшись, ведун свернул с намеченного пути и побежал на шум. Увы, освоить планировку города он пока не успел, а потому со всех ног влетел в тупик. Вернулся, кинулся но другому проулку — и опять уткнулся в чей-то забор.

Ругаясь в голос, Олег припустил в сторону детинца, вспоминая, как в самый первый раз Заряна вела его именно той дорогой, и вскоре оказался на улице, чуть более широкой, чем предыдущие, пробежал по ней, выскочил на совсем просторную «магистраль», идущую от ворот городища к детинцу, свернул налево и…

Прямо на него скакала, гордо выпрямившись в седле серой в яблоках кобылки, девушка со светло-светло-голубыми глазами, острым носиком, тонкими губами и чуть выступающим вперед подбородком с темной ямочкой посередине. Красавицу защищала от невзгод судьбы тонкая кольчуга медного плетения, на плечах лежал, свисая по сторонам седла, подбитый горностаем длинный плащ с собольим воротником, на голове, заменяя шапку, белела полоска серебристого выхухолевого меха.

— Верея?.. — с изумлением пробормотал Олег.

— Ведун?.. — с не меньшим удивлением натянула поводья боярыня. Но уже секунду спустя она гордо вскинула подбородок: — Я же запретила тебе попадаться мне на пути! Лесавич, а ну, захвати ослушника с собой. Я ему выволочку-то устрою!

Верея огрела лошадь плетью, пуская вскачь, а рядом с Серединым остановился угрюмый ратник в островерхом шлеме с бармицей и в длинном тулупе. Освободил стремя:

— Садись за спину. Садись, не то шестопером дам по голове да через седло перекину. Не слышал, чего хозяйка велела?

— Вот… Электрическая сила… — Олег поставил ногу в стремя, толкнулся свободной ногой и запрыгнул на круп горячего боевого коня. Ратник отпустил поводья, и они понеслись к распахнутым воротам детинца.

Изнутри деревянная крепость мало отличалась от каменных цитаделей, на которые ведун уже успел насмотреться в разных краях обширной Руси. Вот только если в княжеских детинцах широкие надежные стены одновременно являлись и амбарами, и конюшнями, и жилыми комнатами, то здесь дом стоял отдельно, и от него, охватывая двор, тянулись стены, сколоченные из поставленных вертикально пятиметровых бревен. Изнутри стены поддерживались косыми упорами, вдоль верхнего края шла узкая площадка для воинов — но все равно это был всего лишь очень высокий частокол.

— Где боярин? — требовательно поинтересовалась Верея, спешиваясь у центральных дверей дома.

— Руслан Вечеславович со стен покамест не вернулся, — с поклоном ответил толстяк, поперек лица которого шел глубокий шрам, едва не задевающий глаза. Одет он был в обычную, до колен, полотняную рубаху, по нижнему краю которой краснела вышитая полоса. Между тем, на веревочном поясе скромного боярского слуги болталась тяжелая связка, показывающая, что должность он занимает немалую — ключника.

Во двор тем временем один за другим въезжали всадники — с рогатинами в руках, в стальных шлемах, в толстых овчинных тулупах, в обитых железными бляхами сапогах, опоясанные мечами.

— Покои мне прежние отведешь, али побогаче завелись? — хмыкнула боярыня, любуясь своим воинством.

— Откуда, матушка? Что ни лето, одни напасти идут. Ни прибытка, ни радости.

— Ясно, — кивнула Верея. — Ну, стало быть, пока хозяина нет… — Она подошла ко все еще сидящему в седле воину. — Тащи его ко мне в покои, Лесавич. Поговорю с бродяжкой надоедливым.

— Слазь, — оглянулся через плечо ратник.

Олег послушался, отошел к дому, словно невзначай повернувшись спиной к стене и положив ладонь на рукоять сабли. Поймал на себе презрительный взгляд женщины, передернул плечами, закинул руки за спину и двинулся следом за ней.

Они поднялись на третий этаж, вошли в просторную комнату, стены и пол которой были сплошь укрыты коврами. Правда, в отличие от болгарских и вогульских жилищ, здесь имелись и широкая высокая кровать, и похожее на трибуну бюро с торчащими из стаканчика короткими гусиными перьями, и гладко оструганный и выморенный стол, пара сундуков.

— Ступай, Лесавич. — Верея царственным жестом расстегнула ворот и откинула плащ на стоящую у двери лавку. — Сама управлюсь.

Ратник послушно кивнул, отступил за дверь, прикрыл двойные створки.

— Ты что себе позволяешь?! — тут же громко отчеканила боярыня. — Как ты смеешь?! Я запретила тебе приближаться ко мне на три дневных перехода!

— На тебе радиомаячка нет, — усмехнулся Олег, расстегивая косуху. — Как я узнаю, где ты находишься?

— Чего нет? — непонимающе наморщила лобик женщина. — Рано…

— А ты стала еще прекраснее.

— Ты… — вскинула она украшенный печаткой указательный палец. — Ты… Тебя же могут узнать. Вспомнить. Про меня же слухи пойдут. А мне… Мне… Мне этого не нужно!

— Я уеду. — Олег кинул косуху поверх плаща, стал надвигаться на боярыню, оставшуюся в драгоценном бархатном полукафтане с самоцветами и бархатных же шароварах. — Завтра же. И даже на глаза тебе не попадусь… Больше… Совсем…

— Ну, так уезжай… — попятилась Верея. — Немедля уезжай.

— Немедля и уеду… — совсем тихо прошептал ведун.

— Уез… жай… — Отступать дальше оказалось некуда — женщина уперлась спиной в стену.

Олег сделал еще шаг, коснувшись своей грудью ее, наклонился к губам. Верея зажмурилась, закинула руки ему за шею. Ее губы оказались чуть сладковатыми и пахли свежей сиренью. Ведун впился в них с неожиданной жадностью, он даже не представлял, как соскучился по такой почти невинной вещи, как искренний поцелуй. Он ощутил, как язык женщины чуть коснулся кончика его языка.

Верея чуть отстранилась и прошептала:

— Только не раздевай… Не успеем.

Ведун подхватил ее на руки, отнес на кровать, запустил руку ей под полукафтан, нащупал завязки, дернул кончики веревки. Ладонь жадно скользнула к самому сокровенному достоянию правительницы Колпи. Женщина застонала, не то возмущаясь, не то запрещая останавливаться. Пальцы коснулись горячей влаги.

— Потом… — прошептала она. — Нет… Не здесь. Не сей… сейчас.

Но Олег уже не мог справиться с навалившимся на него желанием. Он сдернул с боярыни шаровары до колен, повернул ее на бок, торопливо приспустил свои меховые штаны и, благо постель находилась как раз на уровне его пояса, прямо стоя проник в лоно женщины. Та очень тихо пискнула, соскребла пальцами укрывающую постель атласную ткань, прикусила губу. Ведун тоже старался не издавать лишних звуков, хотя отдельных стонов сдержать не мог. Комната наполнилась шелестом, поскрипыванием дерева, писком, тяжелым дыханием, словно два мышонка занимались классической борьбой. Толчок, еще толчок — и Олег понял, что взорвался. Волна счастья наполнила его до самой глубины, до кончиков волос, до подушечек пальцев. Дыхание перехватило, и даже сердце замерло, забыв, что нужно стучать без всяких перерывов.

И тут волна схлынула, забрав с собой все силы. Олег отступил, безвольно сел на пол. Верея тоже размякла, как спящая на хозяйской постели кошка. Но через несколько минут перевернулась на спину, спустила ноги на пол. Глубоко вздохнула, поднялась. Натянула шаровары:

— Ты чего валяешься? Вставай скорее! Мы тут уже сколько вдвоем наедине. Что люди подумать могут? Вставай же, вставай… — Пока Олег подтягивал штаны, она добежала до лавки, сгребла косуху, кинула в ведуна: — Я тебе что говорила?! Еще раз попадешься — на цепь посажу!

От громкого голоса Середин вздрогнул, накинул косуху, подобрал и застегнул ремень с саблей — он и не заметил, когда успел скинуть поясной набор.

— Чтобы ноги твоей в моих землях не было! — Боярыня распахнула двери. — Чтобы сегодня же из Гороховца убрался! Уметайся отсюда, бродяга безродный!

Отвечать ей у Олега сил не оставалось, а потому он опустил голову и, словно побитая собачонка, потрусил по коридору к лестнице, сошел вниз и только на улице остановился, несколько раз глубоко вздохнул.

— Ну как, досталось на орехи? — сочувственно поинтересовался воин, занявший пост у двери с рогатиной в руке. — Боярыня у нас строгая, не забалуешь.

— А я-то тут причем? — Запахнул косуху Олег. — Я вроде тутошний, не ваш.

— Это пока. Глядишь, в этот раз Верея Руслана-то пообломает, присягнет он ей с городком вместе.

— А разве уже ломала?

— Откуда ты такой взялся? — изумленно повернулся к нему ратник. — Ужель не слыхал, коли тутошний.

— С Печоры я приехал, — пожал плечами Олег. — Давно здесь не был.

— А-а, — кивнул воин, похлопывая по плечам тулупа, чтобы снег свалился. — Тоды ясно. Они аккурат по лету вроде сошлись. Мыслили все, к свадьбе дело, да боярыня поссорилась отчего-то. Ну, а как Покров случился, по первому снегу нечисть эта земляная появилась. Боярыня людей собрала, выручать примчалась. Выручила. Да заместо женихания — возьми да и спроси с Руслана меч на послушание целовать. Тот отказался, откупился серебром за помощь, за хлопоты. Верея обиделась, возвернула нас к Курлевкам. Тама тоже нечисть бродила, но боярыня вывела всю, как Святомысл руку ее признал. А здесь, сам видишь, опять подмогать пришлось. Присягнет Верее Руслан, обломает она его. Серебром уж не отделается. Окромя ее от нечисти этой лесной на Руси защиты нет.

— Этак она и Суздаль под себя подгребет… — задумчиво кивнул Олег.

— Не сумневайся, усе подгребет. Станем все в десятниках, а то и в сотниках над суздальцами да рязанцами ходить, сметаной одной укушиваться, бархат да атлас носить.

— Верея… — задумчиво произнес Олег, словно пробуя напевное имя на вкус. Потом решительно тряхнул головой: нет, не может она быть тайным колдуном. Крест! Крест на любую нехристианскую магию реагирует — а рядом с боярыней он оставался холодным.

— Ты прежде шелка кольчугу себе хорошую справь, — хлопнул он ратника по плечу, — да еще с куяком для надежности. А я, пожалуй, пойду, покуда опять Верее на глаза не попался.

— Боишься? — расплылся в довольной улыбке ратник. — Бойтесь, бойтесь. Знатная у нас хозяйка.

Ведун, застегивая на ходу косуху, направился к воротам — и едва не столкнулся в очередной раз с безволосым волхвом.

— И здесь ты, заморский колдун… — злобно прошипел старик, откидывая капюшон.

— Заречный, — походя отмахнулся Олег. — Морей между нами нет. Рад был познакомиться…

Останавливаться он не стал. Говорить тут больше было не с кем и не о чем. С приходом ратных сотен из Колпи нежить волшебным образом рассосалась — вон, и ворота в городской стене не заперты. А коли так — пора собираться и ехать дальше в надежде поймать арийского колдуна где-то в другом месте. Тем паче, что и Верея просила не показываться знакомым людям вблизи ее земель. Почему не выручить хорошую женщину?

Войдя во двор, ставший за пару дней почти родным, Олег потрепал по плечу Заряну, развешивающую вдоль амбара белье:

— Ну, прощай красавица. Удачи тебе во всем. А мне пора.

— Как пора? Куда? — Девица кинула кадку с портками и рубахами, побежала вслед за Олегом к дому. — Зачем?

— Жизнь моя такая, — улыбнулся ей, не останавливаясь, ведун. — Не положено на одном месте сидеть. Доглядывать за землей Русской на роду написано. Где плохо — помогать, где хорошо — не мешать жизни спокойной. У вас в Гороховце осада снята, пусть и без моей помощи. Стало быть, делать мне здесь больше нечего. Все, отгостевался.

Он прошел в свою светелку и принялся собирать в котомку немногочисленные вещи: сверток с пайцзой, разложенную проветриться сменную рубаху и с осени ненадеванные джинсы.

— Сейчас-то зачем срываться, желанный мой? Зимний день короткий, никуда доехать не успеем. Куда вернее с утра тронуться.

— Успеем? — Множественное число глагола резануло ухо.

— Опять же, я у батюшки коня спросить не успею. Неудобно на двух лошадях-то ехать, надобно одну вьючную завести.

— Так, Заряна, — остановился ведун. — Ну, я — понятно, почему еду. Меня клятва гонит, что я одному хорошему человеку на севере дал. А тебе-то зачем? Ты дома, у отца с матерью. Живи и радуйся.

— Нет! — Девушка поджала губы и мотнула головой. — Тебя прислали мне боги, отдали тебе волею своей. Я твоя, твоя навеки. И останусь тенью твоей, покуда Мара не примет мою душу и не унесет в поля темные.

— Хорошо, будь моей, — согласно кивнул Олег. — Оставайся моей. Но только здесь. А мне нужно отправляться в путь.

— Нет! Я пойду с тобой! — упрямо мотнула головой Заряна. — Ты мое спасение, ты судьба моя, ты мой суженый. Запирать станешь — пол разрою, коня отнимешь — пешая побегу, гнать станешь — сзади ютиться стану, ако пардус верный. Кормить не станешь — у ног твоих сдохну, пятки лизать стану. Ты мой милый, и другого не хочу. Без тебя нет мне жизни, свет не мил и дом чужбина… — Она сглотнула, облизнула губы. — Что хошь делай, не останусь. Люб ты мне, суженый. То судьба моя и Божье предначертание. Спорить с этим грех.

— Да ладно тебе. — Сложив небогатое свое добро в переметную суму, Олег закинул ее на плечо. — Подожди меня здесь. Как с делами управлюсь — вернусь.

— Нет, — набычившись, качнула головой бывшая невольница. — Коли вертаться сбираешься, вместе возвернемся. Вместе уедем, и возвернемся вместе.

— Слушай, Заряна, чего ты выдумываешь? — начал раздражаться Олег. — Здесь в половине дворов у баб мужья кто с товаром в дальние края отправился, кто по рыбу в ближний предел, кто по деревням окрестным. И ничего, не пропадают.

— Сердечко мое ноет. Не к добру твои сборы, не увижу тебя более. — Девушка сделала пару крадущихся шагов, прижалась головой к груди: — Не пущу одного. Следом побегу, по ночам костер твой сторожить стану.

— Да вернусь я, — погладил ее ведун по голове. — Вернусь.

— С тобой поеду, — тихо, но с прежним упрямством повторила Заряна. — Батюшка коня даст, припасы соберу, поутру и тронемся. А коли ждать не станешь, сегодня снарядишься — босая следом побегу. Что хошь делай, а побегу.

— Ква… — Олег понял, что именно так она и сделает, и мысленно сплюнул. — Не было у бабки печали…

— Не бросай меня, любый мой, — всхлипнула девушка. — Не бросай…

— Ладно, — сдался ведун. — Завтра на рассвете двинемся. Вместе.

Русь

Избавившись от вьюков, что висели на ней почти месяц пути от вогульского ханства и до первого русского городка, немного отдохнув и отъевшись сеном после набившего оскомину овса и ячменя, гнедая бежала ровно и весело, высоко поднимая ноги. Подступающие к самой дороге — так, что ветви смыкались над головой — деревья стремительно откатывались назад, снег задорно похрустывал под копытами, бодрящий морозный воздух легко и радостно вливался в легкие.

— А хорошо-то тут как! — оглянулся на Заряну ведун. — Не то, что в этой тоскливой Болгарии. Сразу чувствуется: родные места, добрые, целительные. Вот завяжи глаза — по одному воздуху определю, дома я или на чужбине.

— Попутчиков дождаться не мешало бы, — покачала в ответ головой девушка. — Не ровен час, лихие люди попадутся.

— Как попадутся, так и отвадятся…

Замечание бывшей невольницы пришлось как нельзя к месту, поскольку впереди, поперек дороги, накренился толстый сосновый ствол. Олег, решив не дразнить понапрасну судьбу, натянул поводья, снял с задней луки и перехватил в левую руку щит, расстегнул крючки налат-ника, открывая рукоять сабли, снял толстые заячьи рукавицы, и только после этого пустил кобылку вперед, к завалу. Отвернул в лес. Гнедая, вскидывая тонкие ноги и проваливаясь по брюхо, подвезла всадника к основанию ствола. Олег наклонился.

Нет, на засаду это не походило ничуть: сосну выворотило с корнями, открыв глубокую яму, даже сейчас, в конце зимы, еще не полностью засыпанную снегом. А может, просто выворотило недавно, оттого и не засыпало?

— Заряна, а часто к вам слухи доходили про нападения татей на проезжий люд?

— Не знаю, желанный мой. Давно дома не была. Почитай, с прошлой весны. Все переменилось округ. Позади на месте избушки бортников боярских поляна одна осталась, впереди в полуверсте деревня прежде стояла, а ныне ни единого дымка не видно, собаки не лают, скотина не мычит. Странно…

— Сейчас узнаем… — Ведун обогнул повалившуюся сосну, выбрался на дорогу, пустил гнедую в галоп.

Несколько минут скачки — и лес раздвинулся в стороны, открывая два пологих заснеженных взгорка, меж которыми тянулась узкая прямая полоска кустарника. Видимо, два хозяина поделили так здешние луга. Или залежи — оставленную на несколько лет для отдыха пашню. Теперь это не имело особого значения: деревенька в три дома виднелась с края леса. И вся она — дворы, крыши, колодец — была покрыта ровным, искрящимся на свету, снежным одеялом.

Краем глаза ведун заметил возле ивовой межи движение, потянул правый повод, доворачивая гнедую, сунул руку в карман косухи. Кобыла, сбавив скорость, стала высокими скачками пробиваться через сугробы, но ближе к вершине пригорка наст сделался тоньше, и лошадь снова перешла на галоп. С высоты стала видна неуклюжая коричневая фигура, бредущая к лесу.

— Гей! — крикнул Олег, вытягивая кистень. Монгол медленно повернулся и, тяжело покачиваясь с боку на бок, двинулся навстречу. Когда расстояние сократилось до нескольких метров, глиняный монстр раскинул руки с крепко сжатыми кулаками — но ведун послал кобылу левее, а сам, далеко отклонившись от седла, широким взмахом метнул серебряное шипастое грузило чудищу в плечо. Удар разнес в черепки половину грудной клетки — если можно так назвать верх земляного человека, — и монгол бесформенной кучей осел на снег.

— Вот так… — Середин повернул обратно к деревне, остановился рядом с поджавшей губы Заряной: — Ну что?

— Крожино это, — вздохнула девушка. — Трое братьев тут поселились, Крожиных. Один вроде как молодой еще, но хозяйство свое вел. Другие с женами, малые народились. Мы тут завсегда останавливались. Правда, не брали у них ничего. Многовато просили.

— Не поломано ничего во дворе, — пожал плечами Олег. — Стало быть, не разорили их. Сами ушли.

— Может, и сами, — согласилась Заряна. — Братья схрон в буреломе вырыли, загон сделали. На случай, коли поганые налетят. Как дым сигнальный видят, сказывали, так сразу добро и малых на телеги — и в лес. И скотину туда же, до последнего цыпленка. А амбар в седле не увезешь, ничего с ним не сделается.

— Другие деревни поблизости есть?

— Просье за дубравой стояло… Как ныне, уж и не знаю. Верст десять отсель.

— Показывай…

Путники снова вывернули на дорогу, поскакали широкой рысью. Что такое десять верст для верхового? Меньше часа, и то не торопясь… Тракт нырнул в лес, запетлял между холмами с крутыми откосами и вскоре снова вывел в чистое поле.

— Да что же это творится? — зло сплюнул ведун, увидев впереди монгола, увлеченно расшатывающего частокол. — Полгода назад здесь же проезжал, и все спокойно было!

Из-за тына, вкопанного вокруг селения без всяких премудростей, без валов или рвов с залитыми водой склонами, местные мужики в три пары рук кололи земляного человека вилами и копьем. Монгол кое-как отмахивался, но своего занятия не прекращал. На приближающихся всадников монстр никакого внимания не обратил, и ведун, проезжая мимо, бесхитростно огрел его кистенем по голове. Лишившись макушки, уродец ткнулся плечами в колья, на глазах превращаясь в рыхлую глиняную массу, стек по стене вниз.

— День добрый, — кивнул Олег, убирая кистень в карман. — Весело живете, как я погляжу. Коней напоить позволите? А то снег топить лениво. Да и времени жалко.

— Может, и добрый, — переглянулись мужики. — К воротам подъезжай. Отчего и не пустить хорошего человека?

— Здравствуй, дядя Малой. — подала голос девушка.

— Никак, Заряна? — прищурился седобородый мужик в полотняном колпаке, понизу обшитом белкой. — Цела? А тут слух про тебя нехороший прошел…

— Стрибог милостью не оставил, спас. Вот, суженый мой выручил.

— А-а, — старик перевел взгляд на Олега. — Ну, так заезжайте. Велю бабке стол собрать по такой радости. Дом ты знаешь, сразу к нам и иди.

Пойти в гости сразу путники, естественно, не смогли — шедшие галопом больше получаса лошади здорово упарились, а потому сперва их пришлось немного выходить, потом развьючить и расседлать, снова прогулять под уздцы по кругу, пока дыхание не установилось, а пена из-под ремней упряжи не сошла на нет. Только после этого скакунов напоили теплой — не колодезной, а настоявшейся в чьих-то сенях — водой. И уж в последнюю очередь подпустили лошадей к стоявшему во дворе Зарянина знакомца стожку.

К тому времени, когда путники наконец освободились и вошли в длинную и широкую, как самолетный ангар, избу, хозяева успели накрыть стол по всем правилам. Стоял он посреди небольшой, метров двадцати, но чистой горницы с вышитыми занавесками на затянутых бычьим пузырем окнах и белыми покрывалами на лавках. Стол тоже был застелен белым наскатерником с кружевными уголками и уставлен мисками с грибами, квашеной капустой, пареной репой, мелко натертой редькой со сметаной, соленой рыбой и холодной тушеной свининой, вываленной из крынки, где она ждала своего часа, залитая жиром и завязанная чистой тряпицей, на оловянный поднос. Разумеется, не пожалел хозяин и пива — выставил к столу в объемистом деревянном бочонке.

Подождав, пока гости утолят первый голод, дядя Малой прокашлялся и поинтересовался:

— А далеко путь держите, земляки?

— В Суздаль суженому моему нужно, — ответила за Олега Заряна. — По делам торговым спешит.

Ведун удивленно приподнял брови, но вмешиваться в разговор не стал.

— Охо-хо, — зачесал голову Малой. — Тяжко ныне по земле русской ездить. От нас до Коврова, почитай, ни единого хутора не осталось. Кто в поселки большие ушел, дабы за тыном отсидеться, а кто и вовсе на север подался. Там спокойно, нежить по полям и долам не гуляет.

— Что до Коврова, что до самого Суздаля малых деревень ни одной не уцелело… — В дверях появились еще трое мужиков, скинули шапки, скромно уселись у стены на лавки.

— А на что они нам? — оглянулась на Олега за поддержкой девушка. — От нас до Суздаля всего един переход.

— Так и не утро ныне, Заряна, — покачал головой знакомец. — Засветло не дойдете. Остановиться бы вам, отдохнуть…

— Постой, Малюта, — неожиданно поднялся один из сидевших у стены мужиков. — Лихо ты, мил человек, нежить у тына завалил, все видели. Помог бы ты и с прочим отродьем. Много их окрест бродит. Может, поболе десятка наберется. Подсоби, сделай милость…

— Да чего тут сложного, земляки, — пожал плечами Олег. — Топором по ногам рубите, а как свалится — голову и руки отсекаете. Тут он и дохнет, монгол этот.

— Да как к нему с топором подойдешь-то, к исчадью этому? — отмахнулся дядя Малой. — В нем росту одного с двух человек!

— Помолчи. Малюта, — опять оборвал хозяина мужик. — Мы же не просто просим, мил человек. Мы тут помыслили: по две деньги новгородских за каждого заплатим.

— Торопимся мы, мужики, — вздохнул ведун.

— Ты ведь человек ратный, — мягко укорил его Малюта. — Кому еще, как не тебе, за это браться? А мы подмогнем, чем можем. Накормим, напоим, спать уложим, с собой припаса в дорогу дадим. А до Суздаля вам за день не дойти. Все едино ночлега искать придется.

— Коли в дороге переночуем, засветло в стольный город придем, — покачал головой Олег. — А коли с рассветом отсюда тронемся, то только к сумеркам доберемся. А нам еще ночлег искагь, волхвов местных.

— Эх, мил человек, — тиская в руках шапку, опустился обратно на лавку мужик. — Никому до нас дела нет. Ладно, сейчас, пока снег кругом, мы за тыном отсидеться можем, с погребов и амбаров харчась. Да и то на Суворощь за рыбой не спуститься. Двое там таких бродят. То сани поломать норовят, а то и лошадь с человеком вместе. А как весна-краса придет? Как в лес выйти, как пашню поднимать? И баб с детьми на подмогу не позовешь, да и самим страшно. Что же нам, святилища отцовские бросать, земли отчие, да в иные края за путной долей отправляться?

— Двое, говоришь? — переспросил Олег, похрустывая капустной прядью. — Стало быть, вы кое-кого из них и выследить успели?

— Чего их выслеживать? Бродят окрест тудыть-сюдыть.

— Понятно… — кивнул ведун.

Разумеется, Сварослав и Лепкос направляли его в Суздаль. И, конечно, ехал он до стольного града уже куда как больше месяца. Но что сможет изменить один лишний день? Тем более что Олег остался в этом мире, чтобы бороться с нечистью. Людям помочь, себя показать… Так чего тогда зацикливаться на одном городе, коли помощь сразу везде нужна?

— Коней седлайте.

— Куда? — вскинул голову мужик.

— Сперва на реку, а там еще куда отвезти успеете. До сумерек время есть, что успею — сделаю. По коням!

Громить одиночных глиняных чудищ особого труда не представляло — налетай да колоти кистенем по голове или под вскинутую для удара руку. Это не ратное поле, где монстры валят большой толпой и плотным строем, а тебе или прорываться, или товарищей своих защищать нужно. Однако каждый раз вид разлетающихся в куски коричневых тел вызывал у деревенских мужиков вопли восторга и радости. До заката Олег истребил их штук семь — двух на реке, одного в кустарнике на противоположном берегу, еще двоих сам выследил по овальным отпечаткам в редком березняке, а последние пришли со стороны дороги, обсыпанные крупными сосновыми ветками, и закончили последний путь в десяти саженях от ворот. В этому времени стало смеркаться, и с охотой мужики решили заканчивать. Вернулись к дяде Малому в дом, расселись в горнице за столом, принялись черпать пиво огромными деревянными ковшами, выпиленными в виде купеческой ладьи — но с птичьим клювом на носу и павлиньим хвостом в качестве ручки. Кто-то из соседей принес жирного гуся, запеченного с мочеными яблоками, кто-то выложил кабаний окорок, и пир затянулся едва не до полуночи.

Когда Олег с облегчением вытянулся на расстеленном возле печи тюфяке, правое плечо его болело не столько от работы кистенем, сколько от постоянного поднятия ковша с хмельным янтарным напитком. В голове шумело, глаза слипались, и ведун уже успел ненадолго провалиться в сон, когда ощутил на своих губах горячее прикосновение.

— Храбрый ты мой, богатырь мой…

Олег открыл глаза и увидел, как Заряна снимает через голову исподнюю рубашку. В серых сумерках темные точки сосков почти не различались, черты лица выглядели смазанными, будто у призрака. Но призраки всегда холодны и влажны, словно ночной туман, а прикосновение девушки было жарким, как пламя кузнечного горна.

— Желанный мой, суженый мой… Родной… — Она расстегнула ворот его шелковой рубахи, по коже мягко заскользили легкие, как тополиный пух, волосы, напрягшаяся плоть ощутила призывное прикосновение…

— Заряна… Зорюшка моя ясная… Моя красивая, хорошая моя…

Комната начала наполняться светом, возникли какие-то странные клубы, словно склеенные из ваты облака… Но когда яркость их стала ослепительна до боли, все мигом растворилось, сделалось однообразным, совершенно неразличимым, как и при полном мраке. И тут сверху в несколько прыжков спустился огромный леопард, на спине которого сидел хорошо сложенный парень лет двадцати пяти, в лавровом венке, с очень коротким, чуть более метра, бунчуком, украшенным двумя атласными лентами — синей и белой. Под мышкой парень держал книгу — все ту же, коричневую, из непонятного материала, с глубоким тиснением. На обложке красовалась длинная спираль с раздвоенным кончиком в центре, и две двойные окружности у нижних углов с золотыми точками посередине. Гость спрыгнул с леопарда, протянул книгу Олегу и…

Ведун перевел дух, приходя в себя, вытер лоб. Мрак в доме казался ему теперь и вовсе непроницаемым.

— Разве тебе плохо со мной, мой милый? — услышал он возле самого уха. — Разве лучше скитаться одному, не зная ни ласки, ни заботы, не слыша ни единого нежного слова? Неужели ты хочешь меня прогнать?

— Нет, не хочу… — Олег подсунул правую руку девушке под голову, другой обхватил ее за бок, привлек к себе и крепко, крепко обнял…

— Ну что, мил человек, кваску али рассольчику?

Олег, зевнув, продрал глаза, непонимающе уставился на склонившегося над тюфяком дядю Малого, потом улыбнулся:

— Лучше, конечно, рассольчику. Да с капусткой. Да с парой яиц вареных, да хлеба с маслом. Слабо?

— Да там Заряна твоя уж с рассветом у печи шурует. Она хозяйка, ей видней, чем суженого с утречка потчевать. Коней как — в дорогу сбирать, али еще на денек останетесь?

— Ты б хоть подняться дал, отец, — возмутился ведун. — По сторонам посмотреть, репу почесать. А уж потом бы спрашивал.

— Ну, прощенья просим, — отступил хозяин. — Однако же мужики ужо у ворот собрались, беспокоятся.

— Зима на дворе, отец! — Олег вскочил на ноги, крутанул руками, разгоняя кровь. — Зима, работы нет. Чего вам не спится? Зимой у нас на Руси токмо пиво пить да снежные крепости штурмовать заведено! И-эх, малохоль-ные…

Прямо босиком он выскочил на улицу, наклонился над ближним сугробом, растер снегом лицо, ноги, руки до локтей. И лишь когда выпрямился, то обнаружил, что человек пять мужиков стоят в нескольких шагах, глядя на него напряженно, выжидающе. За их спинами теснилось с десяток баб и столько же детей разного возраста.

— Вот ведь электрическая сила…

Олег вернулся в дом. Тюфяк из горницы исчез, Заряна расставляла на столе плошки. Поймала его взгляд, застенчиво улыбнулась.

— Ладно, я сейчас… — Ведун натянул меховые штаны, сапоги, подхватил переметную суму, снова вышел во двор, огляделся, указал мужикам на отдельно стоящий овин: — Туда не входить! Один хочу побыть, понятно?

Строение для сушки снопов в эту пору, разумеется, пустовало. Олег поднялся на помост, прошелся из угла в угол, обнаружил у стены кусок старой мешковины, кинул в центр, на решетку из толстых дубовых реек, лег головой в самую середину. На ощупь вынул из сумки пайцзу, положил на лоб, потом развернул заклинание и начал его читать…

Тело охватило ощущение огромного, безмерного покоя. Он словно плыл в мягких струях теплой реки. Ласкающе овевали лицо нежные, как стебли травы, струи, растекались за ненадобностью руки, ноги, перестала раздражающе трепыхаться какая-то штучка в груди. И сама грудь тоже замерла…

И тут по глазам, разрывая плоть мира, резанула молния. Олег увидел злое лицо старика, и в лоб, распугивая ворон, ударил тяжелый посох, отчего кожа невыносимо зачесалась. Избавляясь от наваждения, ведун смахнул его с лица и… Тело — со страшной болью, словно разрывая стальные обручи, сделало глубокий вдох, лихорадочно застучало сердце.

Ведун сел, не в силах отдышаться, нащупал сбоку сброшенную пайцзу, сунул ее в сумку, немного выждал, а затем, сделав немалое усилие, встал.

— Значит, покой… Прямо кладбищенский покой…

Никаких зовов, однако. Наверное, у колдуна выходной. Ну, тогда и нам отдохнуть можно.

Олег, покачиваясь, пересек двор, поднялся на крыльцо и, распахнув дверь, крикнул внутрь — так, чтобы на улице услышали:

— Ты пока не собирайся, Заряна! Я сегодня еще разок с местными на охоту скатаюсь. Завтра дальше тронемся.

Для Олега это действительно был отдых: промчаться вскачь по овальным следам, налететь быстрым кречетом на неуклюже ворочающуюся фигуру, расколошматить ее молниеносным ударом, не снижая разбега, посмеяться новой удаче с мужиками, затем хлебнуть медовухи из пущенного по кругу ковша и поскакать дальше. А вечерком отведать зайчатинки на вертеле, да мелко порубленной свежей капусты из прохладного погреба, да хмельного меда, да запеченной с чесноком и петрушкой осетрины. А потом, когда мужики разойдутся по своим избам, — опрокинуть бывшую невольницу на тюфяк и целовать ее счастливые глаза, мягкую грудь, чуть солоноватый живот…

— Я останусь верной тебе всю жизнь, любый мой, — прошептала она. — Верной половиночкой стану, думать только о тебе, помнить только о тебе. Мальчиков тебе рожу, любый мой. Таких же сильных, отважных. Умных. Хочешь? Мы ведь теперь навсегда вместе останемся, правда?

Олег перевернулся на живот, навис над Заряной, пытаясь разглядеть ее глаза.

— Хорошая моя…

Женщина и дети… Конечно, это изрядная морока. Куда легче жить одному. Не за кого бояться, некого терять, некого защищать. Гнедая, сабля да прочный щит — с ними живешь, с ними умрешь. Железо как потеряешь, так и найдешь, сам сгинешь — так и оно пусть пропадает, мертвому ничего не жалко. А с женой, с малышами своими так не поступишь. Разве бросишь малютку, который смотрит на тебя любящими глазками, смеется беспечно, в груди которого бьется такое крохотное, но уже жаркое сердечко? Тут и погибнуть не посмеешь — чтобы на поругание всякой нечисти их не оставить. Да, морока… Но, наверное, прав вогульский хан Ильтишу: зачем жить на этом свете, если после тебя не останутся ступать по нему ноги твоих детей? Для кого тогда защищать эту землю, строить города? Ради чего проливать кровь, если вместе с тобой уйдет в сумрачное царство Мары весь твой род? Все едино придут на опустевшую землю орды диких варваров, переименуют города, загадят реки, порежут на газончики хлебные пашни, а череп твой выроют из могилы и выставят под стеклом в музейной витрине — где-нибудь между египетской мумией и бенгальским тигром.

— Так мы останемся вместе, желанный мой?

— А разве ты сомневалась? — пожал плечами ведун. — Конечно, да. Навсегда…

— Ну что, мил человек, кваску али рассольчику?

— А что, уже утро? — Олегу показалось, что он всего лишь ненадолго закрыл глаза. И вдруг нате вам: в горнице уже светло, теплой девушки под боком след простыл, а доброжелательный хозяин с ковшом рядом стоит.

— Долго спишь, мил человек…

— Куда денешься, — пожал плечами, поднимаясь, Середин. — У меня половина работы заполуночная. Вот и не привык с петухами вскакивать.

Тем не менее, он выбрался из-под шкуры, снова прогулялся на улицу, обтерся для бодрости снегом. На этот раз неподалеку опять собрались зрители, но уже без детей и женщин — только трое мужиков.

— Может, еще на денек останешься? — предложил один из них, скинув шапку.

— Зачем? — отозвался Олег. — Основную толпу монголов вчера и сегодня мы перебили. А коли еще какой одиночка появится, так вы его всем миром заваливайте. Сами же видели, по одному они бойцы не аховые: неуклюжие, медлительные. А что стрелы, копья или вил не боятся — так веревки набросьте, опрокиньте, да топором на куски посеките. Вот и вся премудрость. Хуже, если кернос забредет. Двуногая тварь такая, зеленая, хвост длинный, а на конце — набалдашник. Они куда как более вертлявые и сообразительные. Но зато их как раз можно и из луков расстрелять, и на вилы взять. Управитесь.

Ведун вернулся в дом, к накрытому столу, и на всякий случай предупредил Малого:

— Съезжаем мы от тебя, хозяин. Седлай после завтрака лошадей, никого не слушай.

— Я уж и припасы обещанные сложил, — закивал хозяин, — упредила Заряна, еще с утра.

— Хорошо. — Олег поймал счастливый взгляд девушки, кивнул.

Досыта наевшись белого кулеша — слоистой каши, в которой рыба перемежалась с распаренной пшеничкой, — ведун забрал переметную суму, отнес в конюшню, перекинул гнедой через холку, вытянул сверток с пайцзой, отправился к овину. Пригрозил наблюдающим за сборами мужикам:

— Сюда не входить! — и поднялся на помост для сушки хлеба.

Олег прекрасно понимал, что в прошлый раз буквально чудом не превратился в прах земной, в размякшую глиняную кучу, которую не захотел вытаскивать из небытия колдовской зов. Но и отказаться от попытки «прослушать эфир» тоже не мог. Ведь это был единственный способ нащупать местоположение неведомого мага и выйти к нему заодно с поднятой из земли нежитью.

Ведун опустился на колени, закрыл глаза, склонив голову и сосредотачиваясь на том, что ему предстояло сделать. Лечь, отключиться, смахнуть пайцзу. Лечь, отключиться, смахнуть. Лечь, отключиться, смахнуть… Он повторял это себе раз за разом, вдалбливая в подкорку, в подсознание. Это нужно сделать, нужно, нужно, нужно… Когда-то, очень давно, в далеком будущем, точно таким же образом он пытался программировать себя перед посиделками с выпивкой — что можно делать, когда соображать перестаешь, а чего нельзя. И обычно поставленные заранее «блоки» надежно удерживали от глупостей. Ну, что же, посмотрим, как они помогут на этот раз! Середин откинулся на спину, положил пайцзу на лоб, начал негромко произносить уже успевшее засесть в памяти заклинание:

— Ра амарна нотанохэ, кушаниба ханнуасас богазхем миру, ра…

Мир вокруг подернулся пеленой, пахнуло застарелой гарью, потом, перепревшей соломой. Вокруг было тихо и покойно! Но ему требовалось идти. Идти немедленно! Мчаться со всех ног! Не то он рисковал опоздать…

Олег ощутил удар по лбу и понял, что стоит он лицом к стене, а совсем рядом во всю глотку визжит на одной ноте женщина.

— Заряна? — повернув голову, узнал он свою красавицу.

— Оборотень! Мертвяк! Нежить! — Она, попятившись, выскочила из овина, и Олег услышал удаляющийся крик: — Рятуйте! Оборотень! Люди! Волкодлак! Бейте его, бейте! Он не человек! Убейте его!

— Ква… — Олег скатился с помоста, поднырнул под него, торопливо сунул пайцзу в карман косухи, метнулся к двери. И понял, что древние боги еще не лишили его своей благосклонности: у самого крыльца стояли уже оседланные и навьюченные кони. Сидящий на ступенях дядя Малой провожал мечущуюся по деревне Заряну непонимающим взглядом. Остальные мужики тоже не успели сообразить, в чем смысл ее слов и откуда исходит опасность. Но некоторые уже на всякий случай подобрали от сарая оглоблю или сбегали в избу за топором.

— Оборотень! Убейте, убейте его! Ночник! Люди-и!

Ведун быстрым шагом дошел до крыльца, рывком поднялся в седло, подхватил повод навьюченного чалого, пнул кобылу пятками:

— Пошла, родимая!

— Вот он! Держи-и-и!!!

— Давай! — Олег пустил лошадей в галоп. Теперь, если кому и вздумается попытаться его остановить — скакуны враз собьют, а то и затопчут.

— Волкодлак!!! — Заряна вырвала у нерешительного мужика вилы, кинулась наперерез.

Олег выдернул саблю, опустил вниз и, когда она попыталась ткнуть острыми деревянными штырями в ногу, резким движением снизу вверх отбил удар, бросив на прощание только одно слово:

— Дура!

Ворота стояли распахнутыми — то ли деревенские перестали бояться бродячей нечисти, то ли гостей собрались выпускать, во всяком случае Середин вырвался на свободу без откидывания засовов и таскания тяжелых створок. Да оно и к лучшему: чего доброго, пришлось бы с местными насмерть рубиться. Лишняя кровь…

Небо затягивала легкая дымка, почти не задерживающая солнечный свет, и просторы вокруг искрились, словно усыпанные мелко растертым стеклом; лес, отступивший от дороги больше чем на полкилометра, выглядел хмурым и неприветливым.

— Интересно, а серебро они мне отсчитали? — неожиданно вспомнил ведун. — Припаса обещанного положили, овса для коней насыпали? Хотя теперь лучше не возвращаться. На привале по сумкам посмотрю.

Олег попытался вспомнить, куда именно он смотрел, когда пришел в себя в амбаре. Получалось, куда-то на юго-запад, почти под прямым углом к дороге. Увы, Русь — это не степь, здесь по азимуту так просто не поездишь, нужно просеки среди лесов искать.

— Ладно, поищу ближайший поворот налево, а там посмотрю, — решил ведун. — Наверно, следовало из деревни не на дорогу, а на реку сворачивать. Хотя… Хотя кто знает, в каком направлении этот ручей петлять станет? Может, вообще обратно в Болгарию заведет…

Кони перешли на рысь, звонко цокая подковами по мерзлой земле. Олег погонять не стал. Вряд ли деревенским взбредет в голову устраивать погоню после того, как ратный гость у них на глазах столько нежити перебил. А уж тем более — если они Заряне поверят с ее фантазиями…

— Вот дура, — опять сплюнул ведун.

Впереди несокрушимой стеной поднялся лес, но, когда путник подъехал ближе, среди могучих стволов обнаружилась брешь, куда и нырнул Ковровский тракт. Дальше шел лес, лес и лес. Примерно через час дорога пересекла узкую речушку, протянувшуюся прямо на юг. Однако на ней не было видно никаких следов ни конного, ни пешего, и ведун решил не рисковать. Еще верст через десять кони перемахнули другую, такую же, протоку, а спустя полчаса вышли на берег уже более широкой реки, по которой тянулся изрядно заметенный санный след. Куда ехал обоз, выбирался ли на дорогу или с нее свернул в удобном месте, было непонятно, однако след означал, что где-то там, ниже по течению, есть жилье.

Олег скинул жаркий малахай, прислушался… Нет, кроме щелканья клестов, потрескивания деревьев и далекого перестука дятла никаких звуков не доносилось. Ни ржания, ни голосов, ни топота копыт.

— А коли так, то и выпендриваться ни к чему, — решил Олег, спрыгивая на лед и укладываясь прямо на утоптанный тракт. Он достал из кармана пайцзу, поместил на лоб, произнес заклинание…

Когда он пришел в себя, то стоял на реке, лицом вниз по течению и лишь слегка повернувшись вправо. В такой ситуации сомневаться смысла не имело — Олег вернулся к коням, забрался в седло, потянул левый повод и пустил скакунов по санному следу тряской неспешной рысью.

Река оказалась на удивление прямолинейной — словно подо льдом было не русло, а шоссе федерального значения. Середин вспомнил, что так случается, когда ручей течет по болотистой местности — но здесь вдоль воды росли сосны, ели, через два часа пути встретилась даже обнесенная тыном деревенька на высоком берегу. Из-за частокола одинокого путника проводили взглядом двое мужиков, от которых были видны только бородатые головы в меховых шапках.

— Эй, люди! — окликнул их ведун. — Это что за деревня? Города или усадьбы поблизости есть? А то я, похоже, заблудился.

— А куда едешь-то? — поинтересовался один. — Ужель нежити не боишься?

— В Муром еду! — назвал Олег единственный город, который он помнил в здешних местах.

— Не боись, верно идешь, — махнул рукой мужик. — Нашу деревню Буторлино прозывают, а до Мурома тебе еще верст девяносто. Все вниз, да вниз по реке-то, а как она вдруг влево повернет, чуть не встреч Коло нашему, то, значит, близехонько уже. Там аккурат через версту на Оку выедешь. По ней на правую руку повернешь, да за полдня и доедешь. Почитай, до темноты порубежников муромских увидишь. Княжество там не нашенское, Муромское будет.

— Спасибо на добром слове, — кивнул в ответ ведун.

Услышанное мгновенно породило в Середине страшное подозрение. В Муроме Олег погостить успел и знал, что князь там успел заразиться варварским греческим христианством. Оттого и лазутчики, маги из злокозненной хитроумной Византии чувствовали себя там как дома, стремясь распространить влияние умирающей империи на пугающую своим могуществом Русь. Эти поганцы уже не раз на черном колдовстве попадались, и если затеяли очередную диверсию, то ничего странного тут не было. Другого от них и ожидать нельзя. Кто еще мог владеть знаниями многотысячелетней древности, как не византийцы? Да еще обосновавшиеся на развалинах Древней Греции…

В память пришло странное видение, уже дважды посещавшее ведуна при провалах в «свет»: полуголый парень с венком… А та тряпочка, что на нем надета — уж не хитон ли это?

— Ежкин кот! — Хлопнул себя по лбу Олег. — Как же я сразу не догадался! Греция! Их Аполлон же вроде вообще чуть ли не родом из Гипербореи и каждый год в отпуск на родину мотался. Еще история какая-то была с девицами, что с севера к нему с дарами приезжали. То ли он их изнасиловал, то ли они его… Ну, конечно! Если все, что Лепкос вещал про арийцев и их райскую жизнь за Полярным кругом, правда, то вся северная биография Аполлона и его странной свиты тоже вполне может оказаться истинной. А если так — в Дельфийском храме наверняка такие архивы с тайными знаниями хранятся, что сам папа римский лопнет от злости! Вот откуда монгольские уши растут! Ну, ладно, встретимся — поговорим. Одного проповедника я святым уже сделал. Посмотрим, кто там на очереди…

Ведун шлепнул гнедую ладонью по крупу, разгоняя ее с походной рыси на размашистую. Несколько раз привстал в стременах, разминая ноги и одновременно давая отдых натертому седалищу.

— Ну, давай, давай! Беги, родимая! Завтра в Муром доберемся, там еще отдохнешь.

Впереди показалась точка, быстро увеличивающаяся в размерах. Несколько минут, и стал различим несущийся галопом всадник, а за ним — бегущий с парой небольших сумок на спине заводной скакун. Гонец приблизился — стало видно, как из-под ремней упряжи выступает пена, как покраснели выпученные глаза лошади, как тяжело она дышит. Крест на запястье налился огнем и почти сразу остыл, едва гонец в коротком овчинном тулупе и красной суконной шапке промчался мимо. Олег вздрогнул от неожиданной боли в запястье, потер руку, с удивлением провожая всадника взглядом. Что может быть магического в обычном княжеском вестнике. Письмо?

Письмо! — обожгло ведуна догадкой. В образе монгола его влекло именно в этом направлении. Всадник имеет что-то магическое. Значит…

Середин с силой потянул повод, разворачивая гнедую, дал ей пятками под брюхо и принялся нашлепывать по крупу, одновременно зло крича в самое ухо:

— Давай, давай, давай!

Кобыла всхрапнула, сделала, разгоняясь, несколько широких прыжков и перешла на стремительный галоп. За это время всадник успел умчаться метров на триста, но ведун не сомневался, что очень скоро его нагонит. Гнедая с чалым, хотя и не арабских кровей, да и нагружены посильнее, но они шли рысью и совсем не устали. А гонец, похоже, уже часа два своих скакунов во весь опор гнал. Лошадь не мотоцикл, ей отдых нужен. Или вестник в ближайшие пять-шесть верст остановится переседлаться, или конь под ним сам грохнется от усталости.

Гонец оглянулся, вонзил в бок скакуну, и без того несущемуся со всех ног, шпоры. Самые настоящие, с красивыми медными колесиками. Немецкие, наверно. Однако гнедая, еще не успевшая ни распариться, ни задохнуться, все равно медленно, но неуклонно сокращала дистанцию.

Слева промелькнула деревня, из которой полюбоваться зрелищем высыпали сразу несколько человек, потом по сторонам опять потянулись сосны. Теперь до гонца оставалось меньше ста метров, и Олег уже слышал, как загнанно хрипит несчастный конь. Вестник, похоже, тоже понял, что рискует его потерять, и неожиданно чуть подтянул поводья. Его почти совершенно черный, или, как принято называть, вороной скакун тут же облегченно перешел на рысь. Ведун тоже придержал гнедую — но на несколько секунд позже и оказался вровень с незнакомым воином.

— Тебе чего надо, земляк? — переведя дыхание, поинтересовался гонец. — Почто вослед повернул.

— В сумки твои заглянуть хочу, — признал Олег и хорошо понимая, что за этим последует, снял с луки щит.

— Совсем разума лишился, тать? — даже опешил воин. — Ты на сумки взгляни. Там и добра-то нет. Чего ради живота лишиться хочешь?

— А я и не возьму ничего, — покачал головой Середин. — Посмотрю только.

— Беги отсюда, несчастный, — обнажил меч гонец. — Беги! Ты и понять не в силах, какую беду на себя накликиваешь.

— Дай посмотреть сумки, и я отпущу тебя без единой царапины.

— Х-ха! — Больше воин разговаривать не стал. Послав коня вперед, он замахнулся мечом, явно надеясь разрубить ведуна от макушки до пояса. Олег подставил щит, кольнул из-под него саблей, еще раз — но все время попадал в деревяшку. Гонец попытался дотянуться своим клинком сбоку, с левой стороны щита, но тычок получился слабый, острие даже косухи не пробило. Олег в ответ кольнул сверху, через щиты вниз. Противник вскрикнул, но не от боли, а от неожиданности.

— Ах ты, тать подзаборная!

Внезапно его конь встал, на дыбы, замахал копытами в воздухе. Олег шарахнулся в сторону от шипастых зимних подков, и те опустились гнедой на круп. Кобыла, возмущенно заржав, присела, потом чуть скакнула вперед. От резкого рывка седло дернулось в сторону, и Середин с ужасом понял, что банальным образом выскальзывает из него набок. Но тут разозлившаяся гнедая внезапно вцепилась вражескому коню зубами куда-то возле хвоста, и тот, всхрапнув, сорвался с места — причем заметно прихрамывая.

— Ква, — облегченно расслабился Олег и шлепнулся в снег. — Нет, наверное, я никогда не научусь ездить верхом.

Он встал, встряхнулся, избавляясь от снега, побежал к гонцу, остановившемуся метрах в ста ниже по реке. Тот отчаянно пытался справиться со взбрыкивающим задними ногами конем, но, увидев врага, решил отложить корриду на потом, ловко соскочил на землю и медленно двинулся навстречу.

— Сумки — и ты останешься жив, — предложил Середин.

— Беги или умрем оба! — ответил тот и неожиданно выбросил меч вперед.

Ведун чуть отпрянул, не дав дотянуться до лица, резко ударил своим щитом в низ вражеского, а когда навстречу качнулся верхний край, быстро ткнул за него саблей. И опять гонец вскрикнул, но даже не отступил. Значит, ничего серьезного. Олег начал медленно сдвигаться вправо, за левый от противника край щита. Воин медленно поворачивался вслед, потом вдруг взвыл и, со всей силы колотя из-за головы, начал избивать щит ведуна. Тоже хороший способ для быстрой победы: несколько умелых ударов могут разнести деревянный щит в щепки, оставив врага беззащитным. Но Середин недаром чуть не сразу после попадания в этот мир оковал свою переносную крепость железом по всему краю — такой диск втрое прочнее обычного будет. А потому, не особо переживая за щит, он уловил момент, когда гонец, замахиваясь, приподнял свой диск, и стремительным движением рубанул саблей под ним.

В этот раз воин вскрикнул уже от боли, попятился. На снегу появились кровавые пятнышки.

— Сумки! — еще раз предложил Олег.

— На! — Гонец качнулся вперед, со всей силы ударив своим щитом в правую сторону серединского деревянного диска. Ведун почувствовал, как левый край уходит вперед, открывая бок и спину, торопливо отскочил назад, и меч разрубил всего лишь воздух. — А вот еще, еще!

Олег пятился, отбивая щитом удары, а за наступающим гонцом тянулась по снегу кровавая полоска. Сейчас отважный гонец упадет от слабости, и сумки можно будет обыскать безо всякого смертоубийства.

— Ну, дождался? — неожиданно с хрипом рассмеялся воин. — Вот мы и умерли…

Олег услышал за спиной тяжелые шаги, но оглядываться не стал, просто отскочил вбок, не сводя глаз с противника.

— Не бегай. Не убежишь.

Кто прошел за спиной, ведун не увидел, но зато разглядел, как с противоположного берега реки спускается угольно-черный монгол, из груди которого, покачиваясь в такт шагам, торчат мягкие коричневые корешки.

Гонец был прав: пора кончать. Когда появятся керносы, големы станут действовать более слаженно и вполне могут затоптать пару человечков, оказавшихся в неудачном месте. Олег опустил саблю так, чтобы ее кончик выглядывал из-под щита снизу, начал быстро подступать. Воин вполне здраво пригнулся, опуская свой диск до снега и защищая ноги. Но когда щиты столкнулись, Олег резко вскинул свой вверх, закрывая противнику обзор, одновременно резко кольнул за щит сверху и слева — упругое сопротивление стали показало, что она вошла в плоть. Ведун тут же перекинул клинок вниз, и, когда несчастный, спасаясь, вскинул щит вверх, его ожидал жестокий рубящий удар по ногам. Гонец чуть присел на раненую ногу — но тут Середин резко пнул левый край его оборонительного диска и коротко уколол в открывшийся бок.

— Извини, земляк. Но я обязан осмотреть твои сумки.

Олег убрал саблю в ножны, перекинул щит за спину. Оглянулся. Искать ничего не требовалось: четыре монгола стояли возле лошадиной туши с небольшими сумочками на крупе. Морда заводного скакуна была повернута к спине, и ведун так и не понял: големы убили его специально или всего лишь столь неуклюже искали «зов»?

— Ладно, принимайте в эту игру и меня… — Середин направился к глиняным людям, на ходу вытаскивая кистень и вдевая руку в петлю. — Мне тоже интересно.

Подойдя в упор, он двумя быстрыми ударами в середину спины разбил двоих из земляных чудищ, резко пригнулся, ныряя под кулак третьего, метнул грузик ему в ногу, отскочил, переводя дух. Четвертый монстр, покачиваясь и разведя руки, словно играл в жмурки, двинулся на ведуна — но Олег с хорошего размаха опустил кистень ему на плечо, и голем рассыпался.

— Так… — Середин сунул кистень в карман, открыл одну из сумок, вытряхнул все ее содержимое на снег, потом из второй… Мешки с овсом, свертки с рыбой, копченое мясо… Не то, все не то…

Следовало торопиться: со стороны деревни по реке приближались трое монголов, один выбирался из леса спереди и еще кто-то ломился через кустарник за спиной.

— Ну же, ну!

Нижние сумки оказались придавлены лошадиной тушей и не открывались. Олег выдернул нож, вспорол их сверху. Тряпки, тряпки… Есть! Он увидел алую шелковую ленточку, схватил обернутый ею свиток, рванул к себе. Торопливо развернул:

— Да, это оно! — с облегчением перевел дух ведун. — Жалко, гонца не удалось спросить, откуда он это взял. Ну да ладно. Зато теперь хоть понятно, откуда зараза ползет. Азимут вниз по речке. И писали грамотку недавно. С такой в кармане не попутешествуешь. Не на первом, так на втором ночлеге гости нежданные задавят. Значит, я уже близко…

Он выпрямился во весь рост, оглянулся на монголов, до которых оставалось всего шагов десять, вскинул грамоту над головой:

— Теперь смотрите сюда, братцы-кролики. Раз, два, три! — Он разорвал грамоту, сложил обрывки, еще раз разорвал и рассыпал ошметки вокруг. — Все, нету больше «зова».

Он простоял так секунд пять — однако големы, вместо того, чтобы разбрестись по сторонам, продолжали упрямо смыкаться вокруг.

— Электрическая сила, все равно действует! — Ведун упал на колени, торопливо сгреб обрывки, выдернул кистень, быстро ударил по ногам почти нависших сверху монголов и, перепрыгнув падающие тела, побежал к своей гнедой.

Големов собралось уже больше двух десятков, но они брели по одному, а потому Середину удавалось пробежать между нежитью, лишь изредка расчищая путь ударами кистеня. Он уже собирался вскочить в седло, когда услышал сзади быстрые мягкие шаги и, нутром почуяв опасность, шарахнулся в сторону. Тут же рядом звучно щелкнули челюсти. Олег вмазал по близкой голове кистенем — но из-за малого замаха удар получился слабый, и кернос только обиженно пискнул, отпрянув назад. Потом снова выбросил вперед голову, попытавшись вцепиться ведуну в живот, однако на этот раз человек своего не упустил и проломил-таки ему череп. В ответ сразу с нескольких сторон послышалось призывное шипение. Монголы, обретя руководство, начали отступать, вытягиваясь поперек реки. И это означало, что скакать гнедой больше некуда — через зимний лес конному пути нет. А прорвать цепь монголов в одиночку…

— Не бойся, выкрутимся… — больше себя, чем кобылу, попытался успокоить Середин. — Причина напасти известна, осталось ее только устранить.

Разобравшиеся в цепи, монголы и нетерпеливо подпрыгивающие за их спинами керносы двинулись вперед, собираясь стиснуть Олега и его верную кобылу между двумя стенами. Две другие лошадки — уцелевший скакун гонца и изрядно навьюченный чалый — остались за спинами нежити и пока никого не интересовали.

— Японская сила, никогда не пойму, что у них в головах творится, — пробормотал Олег, сунул руку в переметную суму, нащупал кресало, выдернул и кинулся бежать через реку. Краем глаза заметил, как цепи начали поворачиваться в его направлении. Значит, пройдут мимо гнедой. — Мы еще посмотрим, кто кого!

Он влетел в прибрежный кустарник, пробился сквозь него и тут же завяз по грудь в снегу. Каждый шаг давался с огромным трудом — приходилось разгребать снег сверху, пробивать его всем телом, высоко поднимать ноги. А монголы тем временем приближались. И за то время, пока Олег продвинулся на три метра, они прошли все тридцать.

— Так и сдохнешь тут, как крыса под колесом… — Ведун повернул к ближней ели, пробрался к ней за несколько рывков, влез между веток ближе к стволу, а потом принялся быстро карабкаться наверх, благо ветвей росло, как иголок на ежике: только протискивайся, а за что цепляться — хватает.

Поднявшись метров на десять, он остановился, наконец-то получив передышку. Монголы к этому времени как раз дошли до дерева, но пока не знали, что делать дальше, и просто таращились наверх. Сил сломать елку у них наверняка хватало — но керносы пока не догадались отдать такой команды.

Кое-как примостившись среди ветвей, ведун достал кресало, мох, тонкую бересту, начал высекать искры. С пятой попытки у него получилось заставить мох задымиться. Середин сунул в сердцевину дыма бересту, начал раздувать огонь, а когда над березовой корой заплясали сине-розовые язычки пламени, торопливо выхватил из-за пазухи обрывки «зова», сунул в самый жар, пока береста не прогорела. Пергамент закоптил, начал сворачиваться на углах — и вдруг резко полыхнул, пожирая древние символы.

Олег разжал пальцы, спасая их от ожога, посмотрел, как падают вниз дымящиеся клочья, перевел взгляд на нежить. Керносы, покрутив головами, пошлепали в лес общей зеленой стаей, монголы продолжали тупо стоять на месте, и лишь самые дальние, в последних рядах, стали разворачиваться, отбредать в сторону.

— Как бы они лошадей не подавили… — Олег заворочался в ветвях, пытаясь разглядеть гнедую на реке, но слезать вниз не рискнул. Сквозь треск веток ему послышалось, что испуганные нежитью лошади кинулись бежать, но очень быстро он сообразил, что конский топот не удаляется, а приближается. И что такой грохот могут производить только сотни коней, а никак не три оставшиеся без седоков скакуна.

Действительно, через несколько минут река от берега и до берега заполнилась всадниками. Они быстро и деловито, даже с некой небрежностью, порубили рогатинами одиноких монголов на льду. Именно порубили — не коля широкими наконечниками копий, а нанося удары их острыми боковыми гранями. Несколько всадников отвернули к ели и стали быстро истреблять столпившихся внизу големов булавами и шестоперами.

Олег облегченно вытер лоб и стал кое-как спускаться, нащупывая ногами опору и удерживаясь руками. Получалось плохо — вслепую определить надежность веток не удавалось, и они то и дело с оглушительным треском ломались.

— Он мертвый… Тут еще лошади чьи-то крутятся… — донеслось от реки.

— Вижу, вижу, — послышался в ответ знакомый голос. — Интересно, что там за чудо-юдо на дереве барахтается? То ли глухарь заснуть не может, то ли леший ближе к солнцу погреться забрался. Кого-то мне этот зверь напоминает… Эй, на дереве! Я же запретила тебе появляться рядом со мной и моими ратниками!

— Я что, виноват, Верея? — Ветки под ногами обломились, и Олег повис на одних руках. — Я виноват, что, куда ни поеду, ты тут же следом являешься?! Даже на дерево забрался — и то нашла!

— Да я, ведун, последние месяцы нежить всякую в наших местах извожу, — звонко рассмеялась боярыня. — И смотри ж ты — где люди земляные с ящерами, там и ты обязательно оказываешься! С чего бы это, а?

— Мне эта нечисть тоже не нравится. — Середину наконец-то удалось спуститься до высоты метра в три, и он спрыгнул на плотно утоптанный монголами и верховыми воинами снег. Двинулся к реке, с удовольствием перескакивая с одной глиняной кучи на другую. — Тоже на нее охочусь помаленьку…

— Это на деревьях, что ли? — понимающе кивнула Верея. — Много наловил?

— Сколько есть, все мое, — вяло огрызнулся ведун. — Просто не везет мне в последнее время… То за оборотня примут, то нечисть полусотней на одного накидывается. Тут не то что на елку — на стену полезешь.

— А-а, ну-ну… — Верея подъехала ближе, взглянула на него сверху вниз.

Темно-вишневый бархатный плащ, опушенный по краям белоснежным соболем, ниспадал с плеч на седло, на круп коня и свисал сбоку почти до самых стремян. Спереди из-под него проглядывала все та же кольчуга из красноватой меди. Голову украшала высокая соболья шапка. Щеки хозяйки Колпи зарумятились от мороза, чуть изогнутые брови, наоборот, побелели, словно слегка выцвели от солнца. Улыбающийся коралловый ротик приоткрывал поблескивающие, как жемчуг, зубы.

— Ты сказочно прекрасна, боярыня, — погладил Олег ее серого скакуна по шее. — Каждый раз, когда я тебя вижу, ты становишься еще красивее…

— Я знаю, ведун, знаю… — согласно кивнула женщина, но ее улыбка из насмешливой как-то незаметно превратилась в доброжелательную. — Не везет, говоришь? Ладно, друзей нужно выручать, коли уж от них начинают отворачиваться боги. Ты куда путь держал?

— В Муром.

— Ладно, — кинула она и сухо бросила гарцующему рядом воину: — Лесавич, поворачивай коней. Проводим путника до стольного города, коли уж недалеко. А то как бы опять на деревья не полез. Всех смердов ведь в округе перепугает. Иди, ведун, лови своего коня.

Боярские полусотни, старательно прочесав ближний лес и перебив всех монголов, минут через десять собрались на реке. Вереин воевода, оглядев ряды всадников, махнул рукой, и конница покатилась вниз по течению. На глазок их было не меньше двух сотен. Не княжеская дружина, конечно, но для небогатой провинциальной боярыни, каковой Верея казалась Середину, они представляли собой весьма впечатляющие силы. Правда, одеты они были не по-военному: все до единого в шитых, как по лекалу, овчинных полушубках. Никакой брони ни на ком, кроме Лесавича, не имелось. Даже шлемы поблескивали на одном из десяти.

Разумеется, у такого крупного отряда имелись заводные лошади — но они иод присмотром нескольких ратников шли позади отряда. Олегу, ведущему своего чалого в поводу, протолкнуться в плотную колонну не удалось, и он волей-неволей оказался в заднем ряду. Ведун сделал несколько попыток обойти строй с той или иной стороны, обратить на себя внимание женщины, но та ни разу не оглянулась на случайного попутчика. И в конце концов Середин махнул рукой: не хочет видеть — значит, не хочет.

В очередной раз растаяла позади деревня Буторлино, потянулись знакомые лесистые берега. Солнце потихоньку клонилось к закату, и хотя до сумерек оставалось еще часа два, было совершенно ясно, что сегодня до Мурома никаким образом добраться не получится.

Река вильнула вправо, вышла из леса в открытые поля. Лесавич наклонился к хозяйке, что-то сказал. Та кивнула. Воевода привстал на стременах, прокашлялся, выпустив клубы белого пара:

— Кто мокеевские, боярыня до дома на ночь отлучиться дозволяет. Однако же, чтобы нагнали рать все к завтрему до темноты!

От отряда отделились четыре всадника, повернули коней прямо на берег, поднялись на него и поскакали куда-то к дальним лесным зарослям. Река опять вильнула, вернулась в лес. Обогнула пологий склон, заросший невысоким рябинником, алым от множества ягод, снова вернулась к предыдущему направлению.

— Половцы!

— Русы!

— Ура!!!

Олег толком и понять ничего не успел: за поворотом обнаружилась темная конная масса, мчащаяся навстречу под сверкающим пологом сотен копейных наконечников. Множество людских глоток взвыли почти одновременно, качнулись навстречу друг другу пики, перешли в галоп кони, покатился над зимним лесом общий для обеих ратей боевой клич, послышался треск ломаемых рогатин, раскалывающихся щитов, крики человеческой боли и предсмертное конское ржание.

— Заводных отводите! — оглянувшись, махнул рукой на опекающих табун ратников Олег, перехватил щит в руку и, выдернув из ножен саблю, поднялся на стременах.

Баталия шла на узкой полосе поперек всей реки. Конному в заснеженную чащобу хода нет, а потому те, кто волею судьбы оказался в задних рядах, могли за схваткой только наблюдать, без всякой надежды ударить врага с фланга или обойти его с тыла. Просто сеча — кто кого быстрее вырежет, без всяких хитростей и стратегий.

Белая соболья шапка медленно перемещалась из передних рядов назад, и на душе стало чуть-чуть спокойнее — значит, Верею первым ударом не стоптали. А уж чем дело кончится дальше — еще посмотрим.

Фронт начал прогибаться в сторону Олега, растягиваться, медленно пятиться — и вдруг прорвался, опрокинув нескольких, одетых в светлые тулупы, Верейных воинов. Темные половецкие халаты мгновенно продвинулись на десяток метров, смешавшись с ратниками, и принялись уверенно наступать, грозя разорвать тонкий оборонительный строй.

Ведун с надеждой оглянулся… Нет, ратники не ослушались, как он надеялся, не стояли позади, ожидая команды. Коней спасали. Тоже правильно — без лошадей на Руси ни для рати, ни для пахаря жизни нет.

— Значит, придется одному отдуваться… — Ведун поднял глаза к небу, глубоко вдохнул, наполняясь солнечной энергией, наливаясь неодолимой мощью Первого бога, а потом послал гнедую навстречу приближающимся халатам, выдохнув самый ужасающий в автопарке клич: — По-о-оберегись!!!

Ратники в испуге оглянулись — вдруг с тыла атакуют? — чуть раздались, и ведун с ходу врезался грудью кобылы в бок серого в яблоках половецкого скакуна. Всадник от неожиданного толчка покачнулся. Олег устрашающе взмахнул саблей, а когда тот пригнул голову — со всей силы, всем своим весом, ударил щитом в щит. Половец начал заваливаться на противоположную сторону. Середин с силой опустил оголовье сабли ему на ногу, и враг окончательно соскользнул под копыта коней.

Ведун проехал немного вперед, сошелся правыми боками с другим половцем. Тот сверху вниз, из-за головы, рубанул тяжелым широким мечом — Олег встретил удар клинком плашмя, отвел в сторону и, пользуясь легкостью сабли, стремительным обратным движением чиркнул по плечу. Стеганая ткань расползлась, по руке половца потекла кровь. Середин продвинулся еще немного во все возрастающей давке и оказался прижат к вислоусому степняку с бритым подбородком и голубыми глазами. В воздухе сверкнула сабля. Олег, удивленно приподняв брови, встретил ее своей, дал соскользнуть вбок, обратным движением рубанул вражью голову, но попал по плечу. Быстро сдвинул щит чуточку вниз и назад, ощутил глухой удар — ловкий враг пытался баз замаха уколоть в бок, — встал на стременах, обрушиваясь сверху, но клинком чиркнул понизу и… Тоже напоролся на щит. Торопливо сел, пока в живот не пырнули, отпихнул новый скользящий удар сверху, ткнул клинком в лицо — степняк увернулся, усы поднялись в саркастической улыбке:

— Зря… шлем не надел… рус… — тяжело выдохнул он. — Темечко отрублю…

Сам степняк был в остроконечном шлеме, играющем на солнце множеством граней.

— Отдышись сперва, — презрительно сплюнул Олег. — Саблю уронишь…

Он резко ударил щитом в щит врага, попытавшись опрокинуть того на землю. Половец, прикусив губу, удержался, чиркнул саблей поверху, вынудив Олега приподнять щит, и тут же, повернув клинок изгибом вверх, попытался уколоть ведуна из-за щита. Середин легко отмахнулся и снова, приподнявшись в стременах, навалился на врага всей массой, одновременно тыкая саблей сбоку… Нет, не попал…

— Где оружие украл, рус? — оттолкнув Олега, спросил степняк.

— Половцы бросили, как в прошлый раз драпали!

Ведун взмахнул саблей слева, а когда враг отвел удар, резко дернул щитом назад, надеясь проскользнуть за край вражеской деревяшки и сбить его тычком окантовки в грудь. Не получилось, и Олег тут же рубанул поверх щита. Половец оказался сильным противником, но он дрался с самого начала, а ведун вступил в сечу всего несколько минут назад. Если увеличить темп схватки — степняк выдохнется первым.

Внезапно противник залихватски свистнул, несколько раз с неожиданным напором рубанул Олега — попадая, естественно, в щит, — потом резко отвернул и помчался прочь. Ведун погнался было следом, но, увидев впереди нескольких степняков с копьями, предпочел отвернуть обратно и присоединиться к русским ратникам. Эти выглядели тоже, мягко выражаясь, несвежими. Бросать их в новую сечу было невозможно.

Из битвы вышли невредимыми сотни полторы бойцов. Еще человек двадцать, кто прихрамывая, кто удерживая поврежденную руку, отходили к лесу в тыл отряда. Раненые половцы, способные ходить, тоже отступали к своим. Еще многие стонали на льду, не в силах подняться, но помогать им никто пока не рисковал.

— Их там сотен шесть, коли не более, боярыня, — сообщил один из воинов невидимой Верее. — Чую я, сшибку копейную готовят…

— Эй, Лесавич! — привстал на стременах Олег. — А скажи мне, дураку, отчего это половецкие рати здесь, как у себя дома, шастают? Где дозоры, где порубежники все? Куда смотрят.

— С Муромского княжества пришли, — отозвался воевода. — То ли сговорились с Муромом, то ли отогнали их оттуда. А порубежники здесь суздальские стоять должны…

— Нежити много развелось на русских землях, — неожиданно перебил ратника уверенный женский голос. — Разгоняют они дозоры малые. Схроны порубежные разоряют. Бродят где попало чудища глиняные, а справиться с ними не всякий может. Боятся их многие.

Теперь Олег увидел Верею — она возвышалась в седле по ту сторону отряда. Ведун, пнув пятками кобылу, направился к ней. В этот момент в воздухе что-то прошелестело, и в снегу перед гнедой выросла короткая оперенная палочка. Снова зашелестело, потом снова и снова, и скоро воздух наполнился звуками летнего дождя, падающего на густой кустарник. Заржала от боли лошадь, потом другая. Вскрикнул кто-то из ратников.

— С коней! — крикнул ведун. — С коней быстро! В лес уходите, в лес!

— Не уйти нам через лес, — покачал головой Лесавич. — Снег там по грудь. Завязнем, пропадем бесследно.

— С коней слезай, говорю! — сорвался на крик Олег, спрыгивая на лед. — Потом спорить будешь!

Воевода повернул голову к Верее. Та кивнула.

— Спешиться! — скомандовал он. — Уходим в лес.

Часто падающие стрелы ранили еще двух ратников, свалили коня, но, когда отряд ушел под кроны, стрелы почти перестали долетать до земли, с громким стуком втыкаясь в стволы, срезая ветки, ломаясь о сучья.

— Лошадей вперед! Снег утаптывайте! Отступаем! Дальше в чащу отступаем.

Стук стрел оборвался. По реке с гулким топотом промчались, опустив копья, две сотни, осадили коней за поворотом, остановились.

— Отсекают, — хмуро сообщил воевода. — Чтобы выше на реку не вышли.

— Коней дальше гоните, пусть целину рыхлят, — приказал Середин. — А сами снег утаптывайте. Нам нужно от берега хотя бы на сотню шагов отойти. Тогда и лучники стрелять не смогут, и конница для копейного удара не разгонится.

— Они и без разгона подъедут.

— Это вряд ли, — усмехнулся Середин. С реки донесся мерный рокот. Это, уже без всякой спешки, подходили половецкие сотни.

— Все сюда! — махнул рукой ратникам ведун. — Быстро строимся плечо к плечу! Те, у кого есть рогатины, — во второй ряд. Кладите их на плечи впереди стоящих. Быстрее, быстрее! Сомкнуть щиты!

Спустя пару минут в лесу выросла ощетинившаяся копьями прочная стена из деревянных дисков — правый край каждого щита опирался на левый соседнего, причем левый край каждый воин поддерживал своим плечом. Вверх выглядывали острые кончики мечей, за врагом внимательно наблюдали десятки глаз.

С полсотни половцев, объезжая деревья, приблизились к строю, но атаковать не рискнули. Одно дело — проламывать оборону с разгона, стремя к стремени, когда копейный строй опрокидывается массой сомкнутого конного строя, ударами пик, тушами коней. И совсем другое — стоять перед десятками направленных на тебя рогатин и пытаться уколоть врага, надежно спрятанного за щитами. Они потолкались в нескольких шагах, покричали обидные слова о трусливых собаках, убежавших в лес с ратного поля, потом отъехали на реку. Некоторое время ничего не происходило, потом в сопровождении пары всадников пригарцевал уже знакомый Олегу степняк в остроконечном граненом шлеме.

— Эй, русы! Именем я хан Котян, сын отважного Азуна. Я пришел сюда ради дела ратного, молодецкого. Обиды за посеченных не держу. Сдавайтесь, зла не причиню! Уходить вам некуда. Со мною восемь сотен воинов, а вас и двух не наберется. Сдавайтесь.

— Сам сдавайся! — крикнул из-за строя воевода Лесавич. — Каждый мой ратник пятерых твоих стоит.

— А то я на реке не видел, чего твои слуги стоят, — покачал головой половец. — Полсотни моих ты посек! Полсотни твоих полегло. Нас восемь сотен, русы. Сдавайтесь, не то всех побьем. В лес не уйдете, снег вас сожрет. На реку не выпущу. Куда денетесь? Я храбрецов своих на ваши рогатины пускать не стану. Подожду, пока брюхо у вас подведет. Сами выйдете.

— Проваливай отсюда в свою степь, пожиратель падали!

— Ай, зачем слова такие бросать? — беззлобно пожал плечами половец. — А ну, вас падаль жрать заставлю? Сдавайтесь! Отдам вас за выкуп, честь по чести, персам в рабство продавать не стану. Князь серебро отсыплет — к женам вернетесь. Зачем здесь помирать? Темно, холодно. Сдавайся. К юртам своим отвезу, баранами кормить стану…

— В колодки посажу и к хазарам плетьми гнать стану, — в тон степняку крикнул воевода.

— Некуда вам идти, русы, — вскинул подбородок половец. — Всех побью, мечи, коней заберу, болгарам продам. Сдадитесь — железо продам, вас за серебро отпущу. Вам хорошо, мне хорошо. Зачем упрямитесь, русы? Сдохнете в лесу, убыток один. Вы воины, мы воины. Чести урона чинить не станем, с уважением уведем.

— Маму свою хазарам отведи.

— Про маму зря сказал… — Половец развернул коня. — Хотите сдохнуть — сдохнете. Никого не отпущу. А дабы мыслили крепко, способ один знаю. Луков у меня много, стрелы опосля назад соберу. Попробуйте, русы, половецкого железа.

— Хреново, — пробормотал Олег, занявший место на правом, самом опасном, фланге, и спросил у ратника слева: — У вас лучники есть?

— У Лесавича, помню, был… У Родиона… Супротив земляных людей пользы от них нет, от и не брали.

— Ква, — задумчиво кивнул ведун. — Тройное ква в одном флаконе. Если отстреливаться некому, то нас перебьют, как в тире.

От реки показались половцы. Те, что пешие, подступали с луками. Сзади маячили верховые — прикрывали на случай, если загнанные в ловушку русские перейдут в атаку и перебьют стрелков. Лучники, остановившись метрах в сорока, неторопливо выбирали цели, потом, наложив стрелу на тетиву и цепляя ее большим пальцем, резко натягивали лук и тут же стреляли. Почти сразу послышались пронзительные выкрики. Олег болезненно скривился. Он уже усвоил, что русский лук бьет на дистанцию почти с километр, а с двухсот метров навылет пробивает дубовую балку в три пальца толщиной. И он ничуть не сомневался, что половецкий лук ненамного слабее. С восьмидесяти шагов прятаться от него за шитом бесполезно — продырявит и диск, и ратника за ним, даже в полном доспехе. Ведун едва не взвыл от бессилия — но что он мог сделать? Отвести глаза сразу десятку стрелков невозможно. Особенно от такой цели, как целая стена протяженностью в сотню метров. Отбиваться тоже нечем… Вот рухнул ратник в самой середине строя. Вот упал вперед, на свой щит, другой. По спине пополз холодок. Наверное, точно так же чувствует себя человек, которого привели на расстрел. В полном бессилии, до конца сознавая свою участь, он вынужден стоять у стены и ждать, пока комендантский взвод приготовит оружие… Получше прицелится… Нажмет на курок… И надежда остается только на одно: еще минута. Еще один глоток воздуха. Еще один лучик света.

— Котян!!! Ты слышишь меня, хан Котян?! — прорезал сумрак женский голос.

От неожиданности половцы опустили луки, переглянулись.

— Эй, хан, ты слышишь меня?!

— Кто это тут явился? — Снег захрустел, и, обогнув всадников, вперед вышел хан. — Ужели я ослышался?

— Убери своих лучников, хан! Мы сдадимся.

— Ну так сдавайтесь. — Половец с интересом оглядел стену из щитов. — Бросайте оружие и выходите на реку.

— Мы сдадимся утром.

— Нет, сейчас! — упрямо мотнул головой половец. — Я хочу спать спокойно, не опасаясь врагов рядом со своим лагерем. Сдавайтесь, или до сумерек лучники перебьют всех до последнего!

— Меня зовут боярыней Вереей, хан… — голос женщины сорвался. Она сглотнула, продолжила: — Я Верея, хозяйка Колпи. Я хорошо понимаю, что меня ждет, что ты со мной сделаешь. Я прошу у тебя одну ночь. Я хочу еще хоть одну ночь побыть свободной женщиной.

— Верея? — Глаза половца забегали быстрее. — А ну, покажись!

Строй раздвинулся, боярыня, свесив голову, вышла вперед, остановилась в двух шагах перед щитами. Обреченно вздохнула. Потом подняла голову, распустила узел плаща. Епанча мягко скользнула на снег, и все увидели изящную фигуру, обтянутую до середины бедер красноватой кольчугой, ножки в высоких, до колен, сапогах. Она сняла шапку, тряхнула головой, позволив темным длинным волосам рассыпаться на плечи.

— Хороша… — восхищенно облизнулся половец, шагнул вперед, но Верея тут же отступила на шаг, предупреждающе вскинув руку:

— Назад, или я прикажу убить себя!

— Ты же обещала сдаться!

— Я еще не готова, хан. — Верея опустила руку и потупила взор. — Мне нужно проститься с прошлым, мне нужно смириться с будущим. Подари мне эту ночь, хан Котян. Я еще не готова стать рабыней. Я должна принять это. Я должна смириться. Подари мне ночь. Еще только одну ночь вольной женщиной. Только ночь. И с первыми лучами солнца я начну выполнять любые, совершенно любые твои желания и прихоти. Ты будешь доволен, хан. Ночь… Всего одна ночь… — Боярыня мотнула головой, сглотнула. — Я не могу… Я не готова… Сейчас…

— Поклянись, что ты не наложишь на себя руки и никак не испортишь себя! — потребовал половец. — Что достанешься мне в целости и сохранности!

— Я даю тебе слово, что не причиню себе никакого вреда.

— Нет, не так! Клянись своими богами! Сварогом клянись! Хорсом!

— Перед лицом Сварога великого и Хорса лучезарного клянусь их именем, что не причиню до рассвета никакого вреда себе, никакого урона своему телу. Клянусь, что после ближайшего рассвета стану выполнять любые приказы и прихоти половецкого хана Котяна, стану самой покорной, ласковой и смиренной из всех женщин, которых он встретит в этом мире! Наложив на меня руку, он сможет делать со мной все, что пожелает. Сможет продать, подарить, дать на время любому по своей прихоти, сможет наказывать по своему желанию любой карой, хотя бы и лишением живота, и ни разу не встретит никакого ропота с моей стороны. Этой клятве ты веришь, хан Котян? Одну ночь… Смиренно молю тебя о милости, хан. Только одну ночь.

— Я дарю тебе эту ночь, рабыня, — взмахнул рукой хан и развернулся, жестом позвав за собой своих воинов.

Когда половцы вышли на лед, Верея оборотилась к строю, закрыла лицо ладонями, постояла так почти целую минуту, покачивая головой, потом наконец встряхнулась, удрученно посмотрела на своих ратников:

— Расходитесь же, сечи больше не будет. Разводите костры, варите кашу. Палатку мне поставьте. Я хочу побыть одна.

Ратники, удрученно качая головами, разбрелись. Вскоре послышался стук, треск ломаемых на хворост ветвей. Несколько воинов начали с шелестом разворачивать белую парусину. Разложили, закинули на ветки веревку, вытянули, поднимая центр, тут же нырнули внутрь с шестами, выставили четыре угла, закрепили угловые веревки. Затем принесли и кинули внутрь пару небольших вьюков, внесли два сундучка. Похоже, все это добро везлось на крупах сразу нескольких коней. Впрочем, чего не сделаешь ради такой прекрасной госпожи?

Наконец место отдыха боярыни было собрано, она нырнула внутрь и задернула полог. Сразу в нескольких местах полыхнули костры. Ратники подвешивали над огнем котелки, набивали снегом. Только Олег стоял как неприкаянный. Для этого отряда он был чужой, дела не имел. После короткого размышления он отправился дальше в чащу, быстро нашел там гнедую, отпустил ей подпруги, снял уздечку, повел к пылающему с краю костру, окруженному десятком воинов:

— Мужики, у вас воды, лошадь напоить, не найдется?

— Садись, сейчас натопим, — кивнул ратник лет тридцати. — Снега много. И ей, и нам хватит. А я тебя в сече зрел, крепко ты в половцев врезался. Наниматься к Верее станешь?

— Пока что она меня гонит подальше. — Олег кинул на землю щит сел на него.

— Баба, что возьмешь, — пожал плечами ратник. — У тебя нет ничего с собой?

— На заводном все осталось. А он с табуном.

— И у нас токмо торба гречи на всех. Ладно, полопаем пустой кашицы. Не впервой.

Дождавшись, пока вода закипит, ратник сыпанул туда весь мешочек с крупой, стал неторопливо помешивать длинной деревянной ложкой. К этому времени уже стемнело. На бархатисто-черном небе зажглись звезды, но которым изредка проползали тени неразличимых во мраке облаков. Огни засветились и у реки: основная масса напротив русского лагеря, еще две группы костров справа и слева, заметно дальше вверх и вниз по реке.

— Караулят… — проследив взгляд ведуна, кивнул воин. — Боятся. Хороша наша Верея, любого с ума сведет.

В этот миг Олег заметил, как полог палатки взметнулся. Боярыня, накинув на плечи плащ, вышла на улицу — от ближнего костра тут же поднялся Лесавич с луком в руках. Середин, почуяв что-то интересное, тоже встал и направился следом за ними, держась метрах в пятнадцати.

Верея с воеводой отошли от лагеря всего ничего — так, чтобы на них не падали блики огня. Женщина огляделась, подняла руку:

— Одну туда, под берег. А к этим чуть вовнутрь. Смотри, не попади ни в кого.

— Сделаю, — поклонился воин и, легко похрустывая снегом, двинулся во мрак.

Верея развернулась, пошла назад к палатке, но, миновав Олега, остановилась.

— Не спится, ведун? — оглянулась она. — Мне тоже. Пойдем… — Она взяла его за руку, потянула за собой.

За пологом парусинового шатра все выглядело так же, как и тогда, в Белозерье: тонкие стены, насквозь пробиваемые светом костров, множество раскиданных по полу овчинных шкур.

— Помоги… — Женщина откинула плащ, сняла наборный пояс из дорогих камней, расстегнула крючок у ворота кольчуги, подняла руки.

Олег подступил, подвел пальцы под кольчужный подол, вздел его вверх. Зловеще зашелестев, металлическая рубаха легко соскользнула с боярыни и осталась на ладонях колючей податливой тряпочкой. Правда, весьма тяжелой — килограммов пять будет.

Верея, оставшись в мягком войлочном поддоспешнике, щедро расшитом золотой и серебряной нитью, села на шкуры, приподняла ногу, поддержав ее двумя руками. Жалобно сказала:

— Тугие…

Олег опустился перед ней на колени и, крепко взявшись за пятки, снял сперва один сапог, потом второй. Боярыня встала, быстро стянула узкие штаны, начала расстегивать крючки поддоспешника. Ведун поднялся следом, наблюдая, как она роняет за спину эту толстую жилетку, следом — тонкую суконную курточку с длинным рукавом, снимает через голову шелковую рубашку, пускающую кровавые отблески со складок. Провела кончиками пальцев по коже, от плеч через грудь и живот к бедрам, придирчиво осматривая себя сверху вниз.

— Кажется, я выгляжу неплохо… Интересно, хан оставит меня себе или продаст в Персию или Индию? Сказывали, они платят добрым серебром за красивых женщин. Болгары тоже охотно ласковых невольниц для гаремов покупают.

— Милостивые боги! — мотнул головой Олег. — Зачем ты это сделала?! Зачем?

— Иначе они убили бы всех моих воинов, — пожала плечами Верея. — Уже начали убивать, ты же видел!

— Плевать! Умереть ради тебя не страшно… — Рука невольно легла на рукоять сабли. — Я лучше погибну, чем увижу, как тебя!.. Откажись…

— Поздно, — перебила его боярыня. — Я дала слово.

— Но, Верея…

— Здесь холодно… — Женщина приложила палец к его губам. — Согрей меня, ведун.

— Я люблю тебя, Верея, — сглотнул Олег. — Ради тебя…

— Нет, ведун… — Снова закрыла она ему рот прохладной ладонью. — Вспомни, это моя последняя ночь. Я не хочу провести ее в спорах. Я хочу провести ее рядом с тобой.

Она легла на застеленный ковром пол, перекатилась с боку на бок, заворачиваясь в шкуры, сладко потянулась, искоса бросила взгляд на Середина. Олег рванул крючки налатника, расстегнул косуху, сбросил пояс с оружием, быстро содрал с себя штаны и рубаху, кинулся к ней.

— Только не задави! Я же обещала…

Олег прильнул к ее губам, потом поцеловал ямочку на подбородке, сам подбородок, шею, плечи, грудь. Он покрывал поцелуями все ее тело, пытаясь запомнить каждую его клеточку, каждую выпуклость или ямочку — и только когда Верея застонала от желания, осторожно проник в ее лоно, короткими толчками пробиваясь к тому, в чем заключается главное человеческое счастье. Точнее — пытался пробиваться, поскольку очень быстро страсть пересилила желания разума, мышцы стало сводить словно судорогами, и толчки превратились в такие удары, что могли пробить даже мерзлую землю. Верея взвыла, закинув голову, заколотила кулаками по коврам — и вдруг обмякла. И почти сразу Олег ощутил такой сладострастный взрыв, что должен был умчаться на небеса не меньше чем на неделю…

Однако он находился в палатке. В парусиновой палатке, на стенах которой плясали отблески огней.

«Ах да, — понял ведун. — Я должен был думать о свете. А думал о ней. Только о ней. О ней невозможно не думать».

С улицы донеслись какие-то крики, звяканье. Далекий вопль. Быстрый топот, болезненный стон, чье-то частое дыхание.

Олег приподнял голову, потом дотянулся до оружия, подтянул пояс к себе.

— Не смей… — слабым голосом сказала женщина.

— Что? — непонимающе оглянулся ведун.

— Не смей никуда уходить. Я же слышу, как ты схватился за саблю.

— Но там что-то происходит! Разве ты не слышишь?

— Плевать. Пусть хоть весь мир рухнет, пусть Сварог перевернет его небом книзу, и все начнет рушиться в эту бездну. Плевать. Эта ночь моя — ты забыл?

— Но, Верея…

— Ты только что клялся умереть за меня. А теперь намерен сбежать из-за какого-то шороха? — Она повернула голову набок и открыла глаза. — Иди сюда, ляг рядом. Я хочу чувствовать твое тепло. И не только тепло. Ведь сегодня я последний раз делаю это по своей воле.

— Верея моя… — Олег откинул саблю. Действительно, какая разница, что происходит снаружи? Половцы пошли на штурм ли, или керносы решили сожрать всех ратников на ужин — все это может грозить ему в худшем случае смертью. Пережить жертву, которую намерена принести утром Верея, будет намного труднее, чем просто умереть. — Любимая…

Он снова начал целовать ее пальцы, губы, волосы…

Разбудил Олега легкий шорох — привык он за месяцы скитаний и ночных привалов в одиночестве спать чутко, как сторожевой пес. Ведун приоткрыл глаза, увидел, как внутрь шатра просунулась голова Лесавича. Боярыня чуть приподнялась на локте. Воевода еле заметно покачал головой из стороны в сторону. Верея, шевельнув кончиками пальцев, отослала воина прочь, легла обратно.

Костры все еще полыхали за стенами, но свет их уже не казался таким ярким, как ночью. Сверху же, наоборот, ткань стала светлее. А это означало только одно…

Олег тряхнул головой, как мог осторожнее выполз из-под шкур, откатился к своей одежде в углу.

— Ведун, что с тобой? — сонно подала голос женщина.

— Светает, — кратко ответил Середин, натягивая штаны.

Боярыня, обиженно вздохнув, тоже села, нашла рубашку, просунула в нее руки и голову, поднялась, стала собирать куртки и штаны. Олег за это время успел одеться полностью, выбрался наружу.

В этот раз свежий воздух его не радовал, равно как и первые солнечные лучи, подсвечивающие голубое небо. Середин зябко передернул плечами, пошел к костру, возле которого оставил вчера свой щит, но через несколько шагов остановился, обратив внимание на странную тишину на реке. Там не слышались переклички половцев, не ржали лошади. Там не горело ни одного костра.

Ведун огляделся. Боярские ратники кто спал, кто подвешивал котелок над огнем, кто неторопливо вычищал меч. Дальше, между лагерем и рекой, сидели, свесив головы, человек десять в халатах… И, судя по позам, руки у всех были связаны за спиной.

Олег немного сдвинулся, вглядываясь между деревьев… На месте половецкого лагеря на том берегу стояли, выстроившись в несколько шеренг, не меньше ста монголов. Да еще по бокам пританцовывали десятка два керносов. Коричневые големы виднелись и на месте двух других стоянок.

Полог палатки откинулся. Боярыня, взмахнув плащом, резко повернула налево, быстро пошагала к реке.

— Верея! — кинулся было за ней Олег, но Лесавич решительно заступил дорогу:

— Осади, путник! Тебя не звали!

— Верея… — Рука скользнула к сабле, но ведун вовремя остановился. Еще не хватало резню среди недавних сотоварищей устраивать. Воевода сам не кинется. Значит, хозяйка остановить наказала.

Середин вернулся к погасшему костру, возле которого потихоньку поднимались ратники.

— А-а, пришел, — зевнул уже знакомый воин. — В котле свою долю возьми. С вечера оставили, да ты не явился. А кобылу напоили, коли сам забыл.

— Спасибо… — Ведун сел на щит, поставил котелок перед собой и достал ложку.

Вскоре вернулась и Верея. Не глядя в сторону Олега, она громко хлопнула в ладоши:

— Полгривны и двух коней тому, кто принесет голову хана Котяна!

Ратники, вскочив со своих мест, резво кинулись к половецким лагерям. Олег лишь повернул голову в сторону реки: монголы и керносы лениво разбредались кто куда.

— Значит, это ты… — негромко произнес ведун, глядя прямо перед собой.

— Что — я?

— Ты всю эту нечисть на землю напускаешь.

— Не-ет, что ты, глупенький, — засмеялась женщина. — Просто мне повезло узнать, как можно с ними справиться. Вот я сейчас и…

— Ты призвала их сюда, Верея. Уговорила половцев подождать до утра, а потом напустила на них нежить. Ящеров, глиняных людей. Представляю, что творилось ночью у степняков в лагере, когда из темноты на них поперли эти твари. Ломают, давят, копья их не берут, мечом протыкать бесполезно. Костры они быстро затоптали, а в темноте это и вовсе смертным ужасом стало. Потом подошли керносы, свели големов в отряды, начали правильное наступление… Половцы были обречены. Эти, небось, сами прибежали? — кивнул ведун в сторону пленных. — От такого убежишь!

— Ты не понял, мальчик мой, — подошла ближе Верея. — Это было случайно. Просто я примету такую знаю. И догадалась вчера, что ночью появится нежить.

— Я тоже знаю такую примету, — кивнул Середин. — Она называется «зов». Вот такой кусочек пергамента с буквами.

Женщина отпрянула:

— Ты… Ты… Я же запрещала тебе приближаться к моим землям!!!

Она развернулась и кинулась в палатку.

Олег спокойно доел кашу, поднялся, похлопал гнедую по морде:

— Прости, милая, всю ночь под седлом простояла. Извини. Сейчас чалого нашего найдем, мешки развяжем, овса отсыплем.

Он затянул подпруги, повесил щит на луку седла, поставил ногу в стремя — и в этот момент его посетила странная мысль. Олег отступил, побежал к палатке, вскинул руку над Вереей. Ну да, крест оставался холодным! Ведун всю ночь с ней рядом провел — а его ни разу даже не кольнуло!

— Прости! — упал Олег перед женщиной на колени. — Прости, любимая! Это не ты! Ну конечно же, это не ты! — Молодой человек поймал руку боярыни и поцеловал: — Прости!

— Не я? — подняла Верея заплаканное лицо.

— Конечно, не ты. У меня есть… — Олег запнулся, поняв, что чуть не проболтался про крест, но моментально поправился: — Я ведь ведун. Я умею чувствовать магическую силу. А в тебе ее нет. Ни капельки!

— Боярыня!!!

Верея вздрогнула, вскочила, заметалась по палатке, схватила с пола овечью шкуру, быстро растерла лицо, вскинула подбородок, обтерлась еще раз, отшвырнула овчину и, придав лицу суровое выражение, шагнула из палатки.

— Вот он, боярыня!

Осторожно скользнувший следом ведун увидел сияющего, как самовар, молодого ратника, который держал за волосы голову вислоусого половца.

— С добрым утром, хан. — Боярыня без всякой брезгливости приняла голову, подняла ее перед собой. — Настало время исполнять мою клятву. Говори, чего ты от меня желаешь?

Внезапно у головы отпала вниз челюсть. Все вздрогнули — но голова так и не произнесла ни звука.

— Молчишь. Значит, и исполнять нечего, — вроде даже разочарованно пожала женщина плечами. — Тем более что в этом мире ты уже вряд ли встретишь женщину послушнее меня. А к владениям Мары моя клятва не относится…

Боярыня хорошенько размахнулась и зашвырнула голову в лес. Та, описав широкую дугу, врезалась в молодую сосенку, отскочила в сторону и зарылась в снег.

— А было бы забавно, останься он к утру жив, — негромко пробормотала Верея и повысила голос: — Лесавич! Сворачивай палатку! Коней уцелевших найдите! И наших, и половецких! Железо все соберите, копья, броню. Костер сложите для тризны, воинов моих верных проводить. Торопитесь, пока еще кто-нибудь сюда не заявился!

Женщина даже не подозревала, насколько пророческими окажутся ее слова. Не прошло и двух часов — ратники в светлых полушубках только успели пригнать заводных коней и отловить разбежавшихся скакунов из половецкого табуна, только навьючили лошадям на спины трофеи, только срубили помост и сложили на него павших русских воинов — как на реке появился отряд из десяти всадников. Все в броне, в шлемах, с поднятыми рогатинами в руках. На плечах — дорогие бобровые и лисьи налатники. Увидев занятых скорбным делом ратников, они придержали коней, с полминуты погарцевали на месте, осматриваясь, а потом стремительно унеслись назад.

— Лесавич, коней седлайте, — сухим голосом приказала Верея. — Быстрее!

Но ее ратники все равно не успели: из-за излучины реки начали выхлестываться сотни и сотни хорошо снаряженных бойцов. Все в начищенных и смазанных свиным жиром кольчугах, в остроконечных шлемах, на макушках которых развевались маленькие красные флажки, с тряпочными и нитяными хвостами под наконечниками рогатин.

— Сотня, две, три… — негромко отсчитывал Середин проходящие мимо отряды.

После третьей сотни поток остановился. Или, точнее, разорвался. Те всадники, что ушли было вперед, развернулись, умело перестроившись в колонну по шесть, остальные придержали коней, не приближаясь к месту будущей тризны. Лишь пятеро воинов, вооруженных только мечами, медленно проехали по льду, внимательно оглядывая берега и саму реку. Первый из них, в накинутом на доспехи алом плаще, с выпущенной поверх кольчуги черной кудрявой бородой, с густыми бровями и носом картошкой, непрерывно поглаживал лицо упрятанной в рукавицу рукой, словно собирался произнести намаз, но его постоянно что-то отвлекало.

— Гордей Суздальский, — обреченно вздохнул воевода Лесавич. — Княжеская дружина.

Закончив объезд, князь остановился возле помоста, спешился, вытянул из-за пояса плеть и, похлопывая ею по ладони, остановился перед боярыней.

— Здоровья тебе на долгие годы, князь Гордей, — слегка поклонилась боярыня. — Какими судьбами в здешнем захолустье, княже?

— И тебе здоровья, Верея, — окинул он женщину взглядом. — Порубежники мои весть прислали, что половцы, числом изрядным, на земли мои с Мурома вторглись и по Ушне вглубь идут. Поднял я дружину отпор им давать, однако же вижу, вы тут без меня сладились.

— Нет больше половцев, княже, опоздал, — развела руками боярыня.

— А ведомо ли тебе, Верея, что сие за твари такие? — ткнул князь сперва в сторону керноса с перерубленной шеей, валявшегося у деревьев за помостом, потом в пару монголов на льду. Нежить, частью все-таки побитая степняками в ночной схватке, частью истребленная наводящими порядок ратниками, валялась вокруг десятками. — Я тебе сам поведаю. Порождения сии бродят по землям моим где ни попадя. Скот портят, людей пугают, избы ломают. Смерды бежать начали из княжества, ако от чумы. И от того разор сплошной во всех сторонах и весях.

— Знаю я про то, княже, — кивнула боярыня. — И окрест моих деревень они появляются…

— А не ты ли, Верея, — наклонился вперед князь, — не ты ли уж в седьмую усадьбу о прошлой неделе с ратниками своими заявлялась, нежить сию разгоняла да серебро с хозяев за избавление брала? Да склоняла бояр тебе на верность присягнуть и дань платить, дабы впредь от напасти сохраниться? Не ты ли боярина Горбаткова заставила от Суздаля отринуться и тебе на мече в вечной верности поклясться?

— Право боярина на отъезд в Русской Правде извечно закреплено, княже, — гордо вскинула подбородок Верея. — Посмеешь карать за это — тебя собственная дружина на рогатины подымет.

— С огнем играешь, Верея. Ну да ладно, за отъезд карать нам предками навечно заказано. И новому их хозяину мстить тоже не велено. А как Правда Русская велит с колдунами черными поступать, кои Русь Великую порушить пытаются? Скажешь, за покарание отступников меня тоже бояре на копья возьмут? А ну, скажи, что у тебя здесь случилось?

— Половцы с нежитью столкнулись. Погибли почти все. А потом подошли мои сотни, мы добили уцелевших, сами потеряли…

— Лжешь, ведьма!! — зловеще взревел князь Гордей. — Лжешь! Совсем за несмышленыша меня держишь?! Вон, смотри, какие раны у твоих людей, что на помосте лежат. Не очищены, не перевязаны. А почему? Да потому, что времени их спасти не имелось. Начиналась ими сеча, а не завершалась! Последних посеченных завсегда спасти удается, а твои померзли! Стало быть, начинала сечу ты. Да не ожидала, что на каженную твою сотню у половцев пять окажется. И ты тогда нежить Чернобогову вызвала, коей с прошлого лета людей губишь. И дралась нечисть сия со степняками на твоей стороне. Ты их хозяйка, Верея! Вемигор, в железа ведьму!

— Нет! — почти хором вскрикнули Лесавич, ведун и сама боярыня.

— Неправда это, князь, у полона спроси! — продолжила дальше одна Верея. — Ворогов изрядно мы в полон захватили. У них спроси — с нами нежить шла али нет.

— Полоняне? — Такое известие князя, похоже, несколько обескуражило. Наверное, он не ожидал, что «черная кодунья» оставит живых свидетелей.

— Лесавич, — кивнула боярыня.

Воевода убежал, но быстро вернулся, волоча за ворот халата сразу двух перепуганных половцев. Кинул их перед князем на снег:

— А ну, отвечайте, откуда нежить эта взялась?

— Ночью… Ночью пришли, — наперебой затараторили полоняне. — Давить, топтать начали.

— А с ратниками когда дрались, с людьми?

— Днем сеча случилась. Засветло русов в лес загнали, в полон сдаваться звали. Но те не хотели. А ночью земляные люди пришли, всех убивали.

— Убедился, княже? — вызывающе поинтересовалась женщина. — Не дралась нежить на моей стороне. Сама пришла, когда меня уже и не было.

— Лжешь, Верея… — покачал головой князь. — Чую, опять лжешь… Ох, как бы мне хотелось накинуть на твою стройную шейку тоненький ремешок и…

Князь вполне красноречиво рванул плеть.

— Но законы людские и божеские нарушать не стану. По Правде дело вести стану, по Правде. Против Русской Правды у тебя колдовства не хватит. Вемигор, забери у нее весь полон. Мы каждого в допросной избе разговорим. Откуда шли, где столкнулись, с кем дрались. Откуда нежить пришла, куда опосля сгинула.

— Это мой полон!

— А я тебе виру выплачу, — почти к самому лицу боярыни наклонился князь, пригладил бороду. — Всю виру выплачу, по Правде. А опосля узнаю, как тут все крутилось, до последней минуточки.

— Это не я навожу нежить на твои земли, князь, — неожиданно призналась Верея, отвернув в сторону лицо. — Не я. Это боярин Руслан, из Гороховца.

— Боярин Руслан? — отступил в растерянности князь, оглянулся за поддержкой на своих спутников.

— Этот может, Гордей, — низким басом сказал один из них. — Гороховецкие ваш род издавна недолюбливают. Мобыть, правду речет боярыня.

— А тебе откуда ведомо? — с подозрением прищурился на женщину суздальский князь.

— При мне было, летом… — Верея тяжело вздохнула. — Ну, были у нас с Русланом мысли общие летом… Как бы это… Значит… Ну, жила я у него в детинце месяц без малого.

Дружинники понимающе захмыкали, стали приглаживать усы и ехидно переглядываться.

— Да, жила! — вызывающе вскинула подбородок боярыня. — Кто знает, глядишь, и сложилось бы! Да токмо заявился в Гороховец колдун заморский, из дальних-дальних земель. Там, сказывали, богов наших не чтят, огню поклоняются, что сам из земли выходит, мертвым не тризну устраивают и не земле предают, а на башнях высоких хоронят. Снега там отродясь не видали, звери живут невиданные…

— Ну, про страны, где льда о круглый год не случается, мне и купцы сказывали, — покачал головой князь. — А вот про «хоронят на башнях» ты, колдунья, лжешь!

— То не мои слова, княже! — моментально вспыхнула Верея. — То нам колдун заморский сказывал! Хочешь — у Руслана спроси. Мне неведомо, откель…

— Ты про нежить-то, боярыня, дальше сказывай, — перебил ее один из возвышавшихся за княжеской спиной всадников. — Про мертвых слушать нам интереса нет.

— А-а, — запнулась Верея. — Ну, так пришел, стало быть, колдун этот к боярину Руслану, поклонился низко и пообещал того правителем света всего белого сделать. Взамен просил визирем первым назначить и удел обширный для удовольствия и обобщения выделить. И земли даже просил. Но не наши, а заморские, южные. И сказывал еще колдун, что сила тайная спрятана в детинце княжеском. Кто ее в руки возьмет, тому равного на свете не станет. Ни по силе, ни по знанию…

— Нравится мне сказка твоя, боярыня, — кивнул суздальский князь, — молви далее.

— Мало знаю далее, — поморщилась Верея. — Интерес ко мне колдун иноземный стал выказывать, речи сладкие вести. А промеж прочего сболтнул, что силой тайною нежить из земли порождать сможет. И неведомо никому, как с ней тягаться, как воле своей подчинить. Токмо он один сие знает. Спужалась я тогда сильно, и он поведал мне тайну малую. Как самой от нежити страшной уберечься, как узнать, куда она тянется. Как одолеть можно, коли обложит…

— Ну, чего смолкла?

— Все, княже, — развела руками женщина. — Взревновал меня к колдуну Руслан, да и выгнал из города. А колдун с ним остался. Теперича я, как про чудищ колдовских проведаю, с подмогой к боярам еду. А коли в благодарность они мне на верность и службу присягают — так на то их боярская воля. Кто люб, к тому двору и сьезжают. И воли княжеской над этим нет. Так в Русской Правде записано. И попрать ее бояре тебе не дадут.

— Мыслишь, из-за тебя, колдунья, бояре мне смуту станут устраивать?

— Из-за себя княже, — покачала головой Верея, — из-за себя. Сегодня меня за вольность каре предашь, завтра на иного кого гнев обрушишь.

— Храбрые речи ведешь, колдунья, — покачал головой князь, похлопывая плетью но ладони. — Но по лезвию ходишь… Оступишься — кровь твоя польется. И бояр моих на бунт поднять не сможешь. Мне у них вера, не тебе. Но суда бесправного все едино чинить не стану. Не для того волей богов и по праву сыновнему на стол Суздальский всходил. Справляй тризну, боярыня Верея, да ратников своих в седла поднимай. До Гороховца путь недальний, половцев бояться ныне не к чему. Завтра поутру туда прискачем, да у самого боярина Руслана и спросим, откель нежить на земли наши выползает.

Путь к приграничному городу Гороховцу князь выбрал речной: вниз по ровной ледяной дороге до Оки, по Оке до Клязьмы. Там, под разоренной порубежной заставой, рать встала широким лагерем, а утром двинулась дальше.

Муромские дозоры дружине не встретились. А может, и встретились, да не показались — кто же в здравом уме на рать в полторы тысячи мечей кинется? Дело порубежника — опасность вовремя заметить да всех окрест о ней упредить. Останавливать ворога — работа княжеская. Видимо, таким маневром — проходом всего войска вдоль соседских границ — суздальский князь отомстил муромскому за внезапное появление половцев в своих пределах. От соседа ведь пришли, не из дальних земель.

Гороховец показался впереди, как и обещал князь Гордей, вскоре после рассвета. Город встретил гостей оглушительным звоном набатного колокола и накрепко запертыми воротами. На стенах мелькали копья, шлемы. Лучники поглядывали поверх частокола, демонстративно держа наложенными на тетивы граненые бронебойные стрелы.

Однако суздальцы на штурм не пошли — остановились за оврагом, напротив ворот, спешились, отпустили подпруги, давая роздых коням. Но костров не разводили, вешать торбы на морды скакунов не спешили. Князь со своими ближними дружинниками умчались к небольшой, искрящейся инеем, дубовой рощице, что стояла особняком среди заснеженных полей. Что бывает в таких местах, Олег знал прекрасно: святилище.

Действительно, где-то через час маленький отряд прискакал обратно, а вскоре следом за ним появился и знакомый Олегу безволосый волхв с высоким посохом. Движимый любопытством, ведун потянулся к княжеской свите, стараясь, однако, жрецу на глаза не попадаться. Волхв остановился перед воротами, стукнул посохом о землю, на что та неожиданно отозвалась долгим тяжелым гулом:

— Слушайте меня, жители Гороховца. Я — Аргамирон, волхв святилища гороховецкого, носитель воли богов русских, жизни земли здешней, защитник чаяний ваших! Говорю вам, возлюбленные дети мои, что князь суздальский Гордей поклялся именами Сварога великого, Ярила светозарного, Коло весеннего, что нет у него мыслей недобрых и желаний супротив добра, живота и имущества вашего! Пришел он сюда не своею волей, а волей Белбога небесного, во имя правды и справедливости.

— Пусть у себя смердов судит, — крикнули со стены. — А у нас свой боярин есть!

— Есть воля выше боярской! — опять стукнул посохом волхв, и земля вновь отозвалась долгим протяжным звуком. — Дошла весть до ушей богов наших, что отошел боярин Руслан, возлюбленный сын мой, от веры отцов наших, от заветов предков, предал землю отчую! Что нет более веры в нем, а помыслы его исходят из шепота Чернобогова, приказов Мары костлявой, колдунов иноземных.

— Ложь! Ложь это!

— Слово, услышанное мною, тяжело, но отринуть его не могу. Повелеваю вам, жители Гороховца, отворить ворота. Хочу взглянуть в глаза сына своего возлюбленного, услышать ответ его на наветы суровые. Не верю в вину боярина, но во имя правды суда требую вместе с князем суздальским! Пусть очистит имя свое пред очами людскими и божьими!

— Сами разберемся, — отозвались из города. — Гордею Суздальскому делать тут нечего.

— Не добро чужое боярин покрал, несчастные! И не невинного гневом своим погубил! — возвысил голос Аргамирон. — Супротив богов и земли русской руку поднял! Нежить из земли поднимает, мертвецам потерянным покоя не дает, кровь пьет младенческую, тайным богам жертвы человеческие приносит! Слышите меня, жители Гороховца! Открывайте ворота немедля и представьте боярина своего на суд честный, пред лицом богов русских, бояр суздальских, пред глазами вашими! Не навлекайте гнев Божий с его души на свои головы!

— Да ты, никак, из ума выжил, старик?! Как Руслан мог нагнать… Они же нас недавно осаживали!

— Приказываю вам, жители Гороховца, — медленно, размеренно, но громогласно заговорил волхв, — немедля открыть врата града своего пред судом Божиим и человеческим. Не то волей своей и именем богов отрину навеки благодать от домов и нив ваших, бесплодным сделаю семя мужей и чрево жен ваших, отрину лучи Яриловы от окон и глаз ваших. Наполнятся слезами очи детей ваших, падут стада и птицы ваши. Не станет силы в руках и ногах ваших. Да будет так!

Посох ударился в землю — гул волнами заметался вокруг, словно отражаясь от близких берегов.

— Да будет так!

Посох ударился снова — гул стал громче, напоминая скатывающуюся с гор лавину.

— Да будет так! — Волхв скинул с себя капюшон и поднял глаза к небу: — Тебя, Белбог, бог справедливости, призываю в союзники и судии этому граду неверному, заветы отцов отринувшему, от лика богов отвернувшемуся. Исполни…

— Стой, отец! — Из-за стены послышался какой-то треск, шум.

— Остановись, волхв! — крикнули уже со стены. — Мы не против честного суда!

Кто-то громко и болезненно закричал, еще кто-то просто возмущенно выругался. Послышался стук.

Князь, стоявший неподалеку от волхва, оглянулся на свою дружину, махнул рукой.

— Первая, вторая сотня… По коням!

— В седло, в седло, — послышалась перекличка десятников.

— Верею захватите! — уже голосом приказал князь.

Ворота отворились, за ними незваных гостей ждала толпа горожан. Но перед решительно двинувшимся вперед волхвом люди расступились. Олег, подкравшийся к княжеской свите пешком, прибавил ходу и пристроился за его спиной. Князь и его ратники двигались следом.

Детинец тоже оказался открытым нараспашку. Боярин Руслан стоял у дальней стены — высокий, белокурый, жилистый, с узкой короткой бородкой; в синей шерстяной куртке, украшенной двумя волнистыми линиями нашитых на ткань мелких золотых лошадок, в зеленной суконной епанче без всякого подбоя. Синие свободные шаровары заправлены в невысокие, до колен, коричневые сапоги из толстой бычьей кожи. Поодаль, как бы при хозяине, но все же немного в стороне, маячили его ратники — с рогатинами, в кольчугах, но числом не более полусотни.

Суздальские дружинники спешились перед детинцем, половина осталась снаружи, другая, уже без коней, втянулась внутрь, распределившись вдоль стен и рядом с дружиной местного боярина. Следом за ними внутрь в тянулась изрядная толпа горожан, тоже прижавшихся к стенам, но уже возле ворот. Олег пристроился между местными и пришедшими воинами, вольготно остановившись почти в трехметровом интервале между ними.

Волхв, князь и Верея с Лесавичем выступили вперед, в самый центр утоптанного двора. Минут десять все молчали, дожидаясь, пока успокоятся собравшиеся люди, потом Аргамирон вскинул руку:

— Я всегда любил тебя, боярин Руслан. Ты вырос на моих глазах, ты обучен мною грамоте и заветам предков, я поддержал тебя, когда ты занял место отца после его безвременной кончины. Ответь мне, ако отцу кровному: мешался ли ты с силами черными, с колдунами иноземными, Чернобоговьши? Творил ли обряды запретные, вел ли речи с нежитью земной, али духами мерчвыми?

— Нет, я никогда этого не делал, волхв! — гордо ответил боярин и широко расставил ноги, закинув руки за спину.

— Однако же дошло до меня, Руслан, — вкрадчиво заговорил князь, — что приезжал сюда колдун из дальних стран. Что речи он вел сладкие, обещал многое, просил малое… О чем сговорился ты с тем колдуном, боярин?

— Я не знаю, о чем ты молвишь, княже, — поджав губу, отрицательно покачал головой боярин.

— Как же так?! — На лице Вереи выразилось неподдельное изумление. — Ты лжешь!

Она выступила вперед, тыкнула пальцем в землю:

— Здесь, на этом самом месте об уделе сговаривались! На купеческой ладье с двумя вьюками он приплыл. В халате, мелкими ворсинками покрытом. Полосатый халат, сверху вниз полоски…

— Первый раз слышу.

— Как в первый раз? Он же тебе власть над всем миром предлагал, а ты, как кот, облизывался!

— Ты мстишь за то, что жениться я на тебе отказался, колдунья, — презрительно скривив рот, покачал головой боярин. — Потому и лжешь. Нет и не может быть тебе веры.

— Ты отказался?! — вспыхнула Верея. — Это я от тебя сбежала, урод…

— Пустите, пустите! — с криками протолкалась вперед какая-то женщина в накинутом поверх легкого домашнего сарафана тулупе. — Пустите, я знаю!

Она вышла на открытое пространство, и Середин с удивлением узнал Заряну. Девушка закрутилась, оглядывая присутствующих, пока не обнаружила Олега, и, резко остановившись, подняла руку с вытянутым пальцем:

— Вот он! Это он, оборотень. Сама видела, как перекидывался! Волкодлак он, нежить черная!

Ратники с двух сторон сомкнулись, и ведун даже пикнуть не успел, как в него вцепились десятки рук, выволокли вперед, поставили перед Гордеем.

— О-о, знакомец старый, — обрадовался волхв, прищурившись на Середина. — Колдун болгарский! От как свидеться пришлось. И это таких судей ты привел сюда, княже? — повернулся Аргамирон к суздальскому правителю. — Колдунья известная да оборотень заезжий? От кто тебя на воспитанника моего навел? И я, старый дурак, поддался, боярина гороховецкого подозрением опозорил! Эх, князь, князь… А судить тут нечего. Прорубь на Клязьме открытая, течение быстрое. Под лед обоих, и пусть плывут, откуда явились. Неча им землю русскую топтать.

— Князь! — метнулась со своего места Верея, упала перед суздальцем на колени. — Меня казни, я виновна! Ведуна оставь. Не со мною он. И не оборотень вовсе. Олег-охотник это, ведун из Новгорода. Купцов он по завороженным тропам водил, василиска на тракте Тверском извел. На свадьбе в Белоозере супругу князя исцелил, поезд свадебный от беды заговаривал, конокрадов в дороге ведовством своим нашел. Хоть в Белоозеро, хоть в Ярославль князьям отпиши, все за него поручатся.

— Что это ты так за подельника своего обеспокоилась, колдунья? — гнусно-въедливым тоном поинтересовался Аргамирон. — Никак, без него из мира мертвых вернуться не сможешь? Под лед обоих!

— Пошли вестника в селение, где я ей оборотнем померещился. Пусть спросят, чем я там два дня занимался! — Дернулся в крепкой хватке Олег. — Тогда про нас и решай!

— Нет мне печали туда-сюда дружинников гонять! — зло рявкнул князь. — Сам скажи! Обрыдли загадки ваши!

— Я там за два дня всю нежить в округе истребил. Штук двадцать земляных людей, если не больше.

— Двадцать? — Гордей махнул рукой: — Девку тащите! А ну, сказывай, правда, что оборотень этот нежить при тебе истреблял? Говори, не то на кол посажу!

— Пра… Правда. Но волкодлак он! Все едино волкодлак! Я сама видела.

— Пошла вон! — тяжело выдохнул князь. — Отпустите его. Я ныне любому оборотню в ножки поклонюсь, лишь бы от нежити землю мою избавил. Иди, истребляй, тварь Чернобогова. Свободна.

— Нет, князь, я не оборотень, — покачал головой Середин. — Скажи мне, князь, вернулся ли в святилище вещий Сварослав. что с важным делом и письмом тайным на Печору уезжал?

— Сварослав?.. — замер Гордей, задумчиво поглаживая бороду. — Постой… Олег, ведун из Новгорода… Ты?!

— Волхв решил, что стар стал для таких дел. Мне поручил колдуна, нежить из земли поднимающего, найти.

— Ну?

— Сперва я Верею заподозрил. Оттого и в отряде ее находился. Проверить хотел. Но она невиновна. Теперь надо боярина Руслана испытать.

— Ты же слышал, ведун, оболгала его колдунья.

— Нет, князь, пока я понял только то, что врет кто-то один. А проверить это несложно. Помнишь, что Верея сказывала? Колдун не к боярину приехал. Он древнюю силу искал, что где-то здесь спрятана. Если она здесь — значит, боярыня правду говорила. Ежели нет… — Середин красноречиво пожал плечами.

— Ну, так ищи, ведун! Чего стоишь? Тебе костер запалить надо али кровь человеческую в жертву принести?!

Олег в ответ промолчал, внимательно оглядываясь. Потом пошел к дому. Ратники расступились — ведун положил левую руку на стену, медленно двинулся вдоль нее.

«Если колдун приезжал сюда, заговаривал зубы князю, — размышлял Середин, — значит, нечто древнее находится здесь, в детинце, и без дружбы с князем до него не добраться. Раз на земле стали появляться монстры — тайник иноземец нашел и силой воспользовался. А коли тайником пользовались, то в нем, будь ему хоть миллион лет, магическая аура ожила снова и не исчезнет еще много, много лет… Как в заброшенном святилище: одна молитва — и боги снова готовы тебе помогать».

Ведун миновал весь фасад, но серебряный крест никак не отреагировал, не почувствовал ничего. Да, собственно, Олег ничего такого и не ожидал. Так, подстраховался на всякий случай. Если сила действительно древняя, то в здании она скрываться не может. Только в земле.

Ведун отодвинулся метра на два к середине детинца и пошел через двор, удерживаясь примерно на одном расстоянии от стены, пока не уперся в ограждение. Развернулся, отступил еще на пару метров, направился назад, разгоняя толпу, словно буксир плавающие в гавани льдинки. Ничего. Еще два метра, быстрая пробежка к стене, разворот, отступ еще на четыре шага. Теперь Аргамирон, пронзая ведуна ненавидящим взглядом, стоял прямо на пути, и Олег подумал, что просто мимо волхва пройти нельзя — крест отреагирует на его языческую силу. Нужно отстранить его подальше, к стене. А такого махрового самодовольного жреца — попробуй попроси…

Ведун зашагал вперед, сверля главу святилища немигающим взором, — как вдруг руку еле заметно кольнуло. От неожиданности ведун споткнулся, вернулся назад. Крест не то чтобы нагрелся, но давал о себе знать. Середин прикусил губу. Слева он уже проходил… А справа… Ведун сдвинулся на пару шагов, и крест тут же запульсировал обжигающей болью.

— Да, — облегченно кивнул Олег. — Здесь что-то есть.

И он обоими указательными пальцами ткнул вниз.

Князь подошел, недоверчиво посмотрел на ведуна, на землю. Присел на колено, вытащил нож с богато инкрустированной самоцветами рукоятью, ковырнул, еще… Рывком встал:

— Рыхлая! А ну, где тут ключник? Заступы несите быстро! Копайте!

Толпа качнулась вперед. Дружинники и горожане перемешались, моментально нашлись желающие поработать заступами и лопатами. Еще не успевшая осесть, утрамбоваться под ледяной коркой, земля поддавалась легко, и уже через считанные минуты железо ударилось о камень. Яму изрядно расширили, стал видел абсолютно черный и глянцевый, как обсидиан, овальный валун метра три в длину и два в ширину.

— Камень как камень… — внимательно следящий за происходящим князь покосился на ведуна, махнул рукой. — А ну-ка, переверните его! Тащите оглобли.

Со стороны конюшни тут же поднесли четыре слеги, вогнали под камень, навалились. Черный овал некоторое время цепко держался за свое место, потом вдруг словно подпрыгнул, перевернулся нижней, плоской стороной к свету.

— Здесь какие-то знаки, княже, — один из горожан стер грязь, налипшую на полированную поверхность. — Неведомые.

Олег подошел ближе — на него уже никто не обращал внимания, пинали и толкали, пытаясь получше разглядеть находку. Но главное ведун увидел. Несколько знаков: первый напоминал букву «П», но из трех палочек, не соприкасающихся друг с другом, второй являл собой спираль в двойном круге, третий — птицу с человеческой головой, четвертый — человека с крыльями, потом опять «П», и последним шел двойной круг с точкой посередине.

— Аргамирон, — позвал волхва правитель Суздаля. — Иди сюда. Может, хоть ты сможешь разобрать эти письмена?

Священнослужителю горожане дорогу все-таки уступили. Волхв остановился перед камнем, долго его разглядывал, что-то бесшумно проговаривая, потом качнул головой:

— Письмена древние, забытые. Сказывали о них хранители в Дюн-Хоре, да и сами забыли половину. Вот это вроде бы знак врат. Этот знак означает живых, но в отрицании… Врата, закрытые для смертных? Или врата, открытые для мертвых…

Аргамирон медленно повернулся к боярину, покачал головой:

— Как ты мог, Руслан? Я любил тебя, как сына. Как ты мог…

— Ну, вот мы все и прознали, боярин, — усмехнулся в бороду князь Гордей. — В железа его!

На этот раз не нашлось никого, кто выступил бы в защиту хозяина города.

Середин отвернулся, начал протискиваться навстречу толпе, выглядывая знакомую высокую соболью шапку. Однако Верея обнаружилась только у самых ворот, и то благодаря образовавшейся там пустоте — все стремились дальше, к камню. А боярыня сидела у стены, прижавшись к ней спиной и закрыв лицо руками. Дорогой бархатный плащ был вымазан внизу грязью, шапка валялась на истоптанном в кашу снегу. Рядом, насупившись, возвышался грозный Лесавич.

— Что с тобой, хорошая моя? — опустился перед женщиной ведун.

— Что? — Она подняла голову, уставясь на него красными растертыми глазами. — Ты не понимаешь, что? Я же просила, я приказывала тебе никогда не появляться в моих землях, ведун! Никогда! Если бы не ты, этого бы никогда не случилось. — Верея закрыла глаза, открыла, снова закрыла, с силой сжав веки. Потом поднялась: — Собирай ратников, Лесавич. Седлайте коней, сбирайтесь в дорогу. Нам тут делать больше нечего.

— Подожди… — Олег подобрал шапку, кинулся за Вереей, но торопливо уходящая со двора женщина не пожелала даже повернуться.

Между тем, от камня доносились какие-то выкрики, споры. Там явно что-то происходило. Середин заметил у стены скамейку, подбежал, встал на нее.

— Клянусь Перуном! — кричал боярин, которого двое дружинников тянули к воротам. — Я требую Божьего суда! Аргамирон, я ведь тебя наравне с отцом всю жизнь почитал. Почему ты не слышишь меня?! Я не пощады, я Божьего суда требую! Перуном клянусь, Перуном, повелителем молний! Я не вызывал никакой нежити! Ни с какими силами колдовскими не знался! Клянусь Перу-ном!

Толпа прянула по сторонам, и в освободившемся пространстве дружинники увидели перед собой Аргамирона. Старик стоял спокойно, с посохом в правой руке, накинув капюшон на лысую голову. Однако в нем ощущалась такая уверенность в своем превосходстве, что ратники даже не попытались обойти его стороной.

— Пропусти нас, волхв.

— Боярин запросил суда Божьего, — тихо сообщил Аргамирон.

— Чего тут судить, волхв? — не понял князь. — Ты же все сам видел!

— Все мы смертны, княже, — покачал головой старик. — Наш разум слаб, наши глаза слепы, наш опыт куц, как заячий хвост. Лишь боги всевидящи, всезнающи и мудры Лишь боги не знаю! ошибок. Боярин поклялся Перуном-громовержцем и запросил Божьего суда. И он его получит. Отступись пред высшими силами, князь. Измена богам русским — это не твои угодья. Это владения богов.

— Пусть будет так, — неожиданно легко согласился суздальский князь. — Что я голову срублю, что боги гнев обрушат. Но суд верши немедля! Бояре, волоките его к святилищу.

Толпа ратных и простых людей качнулась к воротам.

— Да уж, — прижался спиной к стене ведун. — Сегодняшний день в Гороховце запомнят надолго. Столько событий — и все сразу.

Идолы в славянских святилищах — это вкопанные в землю истуканы. Только низенький и толстый Перун неизменно стоит на низких медных, бронзовых или железных ножках. И лишь теперь Олег узнал, почему.

Под руководством Аргамирона четверо горожан вынесли бога за пределы священной рощи, поставили в середину квадрата, образованного четырьмя сложенными шалашом кострами. Отпущенный дружинниками боярин сам подошел к Перуну, повернулся к нему спиной, опустился на колени, заведя ноги под идола. Замер. Теперь все выглядело так, словно бог смотрит на людей поверх головы Руслана, положив подбородок ему на макушку. Волхв принес что-то, похожее на медную кадильницу, склонился по очереди у каждого костра, нашептывая:

— Просыпайся, священный огонь, просыпайся.

Алые язычки заплясали на белых сухих поленьях, стали быстро разрастаться. Аргамирон отошел, любуясь деянием рук своих, дал огню хорошенько заняться, потом сложил руки на груди:

— Дитя мое. Суд Божий суров и неотвратим Суд княжеский прост и милостив. Покайся во лжи своей, откажись от клятвы ложной, и люди снизойдут к твоим ошибкам. И если ты не сохранишь тела, то душа твоя уйдет в просторы спокойного мира, лежащего под властью извечной Мары. Отступись, ибо гнев Божий страшнее человеческого. Он не оставит от тебя ни имени, ни души, ни тела.

— Клянусь Перуном-громовержцем! — срывающимся голосом прокричал боярин. — Никогда не сотворял я деяний колдовских, никогда не напускал нежить на земли русские, никогда не чинил никакого вреда честным подданным моим и землям отчим! И пусть гнев Перуна обрушится на мою голову, коли я солгал хоть единым словом.

— Да будет так, дитя мое! — закричал волхв, подняв лицо к небу. — Отдаю тебя во власть бога великого, повелителя грозы и молнии, гнева и жестокости. Да будет так! Да откроются очи Перуновы, да поднимется могучая длань его, да обрушит она гнев на святотатца и милость на праведника! Да будет так!

Аргамирон выдернул из рукавов какие-то свертки, кинул их в ближайшие костры и, отвернувшись, побежал в сторону довольно бодрой трусцой. Из костров повалил густой темный дым, начисто закрыв боярина от глаз зрителей. Едко запахло уксусом. Поднимаясь на высоту трех сотен метров, дым начал расползаться в стороны, образуя над святилищем и кострищем овальное облако. Вокруг резко потемнело, послышалось странное потрескивание.

Свертки прогорели — дым иссяк, и стал виден по-прежнему стоящий на своем месте человек. Потрескивание же становилось все громче и громче. Внезапно облако просело вниз, с его края сорвалась молния, вонзилась в костер, разнеся его в мелкие искры. Вторая, с противоположного края, расшвыряла другой. Новая молния метнулась из центра, потом — опять с края, а потом они посыпались с такой частотой, что слились в единое, направленное к идолу Перуна, зарево, осветившее окрестности неестественным, мертвенно-белым светом. Во все стороны летели ошметки костров, комья земли, куски льда и длинные, похожие на плети, коренья. Грозовые раскаты смешались в непрерывный гневный рев, вскоре перешедший в частый грохот, быстрый стук.

Немного погодя все успокоилось. Облако поднялось, стало рассеиваться, оставив после себя почти правильный круг изрытой земли. В центре круга по-прежнему возвышался толстый деревянный Перун на гнутых бронзовых ножках. А перед ним стоял на коленях целый и невредимый боярин.

— Слава! Слава боярину Руслану! — крикнул кто-то, и тут же этот клич подхватили со всех сторон. — Любо! Люб боярин! Слава Руслану! Наш боярин! Любо!

Человек перед истуканом отряхнул одежду от грязи, поднялся на ноги, еще раз встряхнулся, повернулся к истукану, отвесил ему поклон, поцеловал ноги. Потом опять оборотился лицом к своим ратным и посадским людям, приложил руку к груди и низко-низко поклонился уже им.

Толпа взревела еще сильнее, двинулась на него. Боярин чуть попятился, но убегать не стал. Его подхватили на руки, с радостными и приветственными криками понесли в город.

Аргамирон странно, с каким-го внутренним клекотом, рассмеялся, повернулся к суздальскому правителю:

— Ты видел сам, князь Гордей. Перун принял клятву боярина Руслана. Он невиновен.

— Руслан не виновен, Верея не виновна, оборотень не виновен! — раздраженно сплюнул тот. — Кто же тогда нечисть насылает? Где этот… ведун новгородский?!

— Я здесь, княже, — отозвался Олег.

— А-а! — Подошел ближе суздалец. — Ну, теперича что скажешь? Кто против меня колдует?

— Подумать надо, присмотреться внимательней… — пожал плечами Середин.

— Ты вот что, ведун, — покачал головой князь. — Тебе Сварослав дело сие поручил — вот и исполняй! До весны чтобы не было более нежити этой в моих землях! Чтобы пахари на поля без страха выходили! Ты понял меня, ведун из Новгорода? Сделаешь — полную твою шапку золота насыплю. Нет — шапку твою, не снимая…

Суздальский правитель красноречиво резанул воздух пальцем.

— Вемигор! Где ты там тоже… Вели дружине в седло подниматься! Домой вертаемся. Хватит, нагулялись…

На истоптанном поле остались только трое: Середин, Аргамирон и медитативно смотрящий вдаль Перун.

— Хорошая ныне погода, — довольно пробормотал волхв. — Тепло, светло… Снежок на склонах подтаивать начинает. Лепота… А, колдун?

Он довольно хмыкнул и побрел к святилищу. Олег встряхнул белую соболью шапку, что все еще оставалась в его руке, и повернул к городу. На поле за оврагом топтали снег только две беспризорные лошади: гнедая и чалый. И ведун очень не хотел, чтобы кто-го вдруг признал их своими. Забрав коней, он направился в детинец. Горожане и ратники в городе смотрели на него с подозрением, если не с неприязнью, но говорить ничего не говорили и препятствий не чинили. Середин спокойно вошел в детинец, добрел до камня, уселся рядом прямо на землю, разглядывая глянцевую черную поверхность и странные, незнакомые руны.

— Врата… Врата, недоступные смертным… — задумчиво почесал он в затылке. — Однако приехавший с юга колдун все-таки смог в них войти! Ладно, что там говорил про всех этих… арийцев Лепкос? «Многие служители храмов закрыли тогда свои святилища, заговорив их и спрятав сонными заклятиями». Может, это и есть один из заговоренных храмов? Хранилище мудрости, хранилище силы. Арийцы закрыли свои храмы, заговорив их от чужаков. Чтобы любопытные дикари не смогли проникнуть внутрь, узнать их сокровенные тайны. Но ведь они не могли закрывать их от самих себя? От своих друзей, родственников? Значит, ариец войти в храм может… Ага…

Олег потер себе уши, чтобы к голове прилило побольше крови.

— Если колдун заходил в храм, то у него было заклинание, способное обмануть врата, заставить принять его за арийца. Или за кого-то, кто принадлежит миру арийцев, а не миру славянских богов… — Ведун поднялся, отошел к гнедой, запустил руку в переметную суму, вытащил серебряного человека с распахнутыми за спиной крыльями.

Ну, да, конечно… Храмы помнят мир арийской магии. И если к вратам подойдет кто-то, окруженный магией прошлого, давно забытого мира, они наверняка примут его за своего и пустят в святилище. Для чего еще нужны храмы? Именно для того, чтобы в любой момент распахнуть двери для кого-то из «своих». Принять, так сказать, в лоно. Неизвестно, как обманул врата колдун, но монгола они точно должны пропустить. Ведь эта нежить создана арийской магией, в арийские времена и для защиты арийцев от опасности. Монголы для храма свои на триста процентов.

Вот только… Как удержать пайцзу у себя на лбу? Если он встанет, пайцза упадет, и все закончится. Да и встанет ли, если не услышит «зова»? А если услышит, то не пойдет ли на «зов»?

— Ладно, глаза боятся, руки делают, — вздохнул ведун. — Примотаю пайцзу ко лбу тряпкой из-под баранины, да заряжусь хорошенько на выполнение программы. Встать, войти в храм, оглядеться, вернуться, сорвать повязку со лба. Встать, войти в храм, оглядеться, вернуться, сорвать повязку со лба… Кстати, а меня ратники не прибьют, когда глиняного человека в собственном детинце увидят? Задача… Впрочем, шкурой медвежьей закроюсь. Если врата ведут куда-то внутрь камня, то шкура по детинцу бегать не должна.

— Здрав будь, мил человек…

Олег вздрогнул от неожиданности и попятился, увидев белобрысого и худого, как гороховецкий боярин, паренька лет двадцати. Правда, этот был одет в простенький тулуп, а шапку держал в руке.

— Чего тебе надобно? — несколько грубовато поинтересовался Середин.

— Колдуна я ищу. Того, что Заряну гордеевскую из неволи выговорил. Люди на тебя указали.

— Да, взял грех на душу, — кивнул Олег. — И что?

— Понимаешь, мил человек, — низко поклонился парень. — Беда у меня страшная.

— Угнали кого, что ли?

— Нет, — перепуганно замотал головой молодой гость. — Соседка у нас в деревне есть, через дорогу живет. Люба она мне, не могу совсем. Ни о чем думать более не могу, лицо ее все время перед глазами, волосы, плечи… Хоть руки на себя накладывай! Приворожи мне ее, колдун. Что хочешь проси, да токмо приворожи. Ты, сказывают, сильный самый. Спаси меня, колдун. Не то в прорубь брошусь.

— В прорубь не надо, вода холодная, — задумчиво пробормотал ведун. — Я тебе другое дело поручу. Справишься — дам тебе заговор девицу присушить. Нет — ищи другого помощника.

— Все сделаю! Все, как скажешь!

— Тогда смотри сюда, — облизнул губы Середин. — Я сейчас привяжу вот эту серебряную штучку на лоб, лягу и накроюсь шкурой. Коли вдруг встану, начну по двору бродить, сдергивай шкуру, срывай повязку со лба. Коли лежать долго буду… Ну, до темноты — тоже сдергивай и снимай повязку. Тебе чудища всякие мерещиться станут, страшные чудовища — но ты не бойся. Кидайся решительно, да повязку с головы рви. Тогда получишь любовь своей желанной в награду. Управишься?

— Все сделаю, колдун, все исполню в точности.

— Ну, тогда начнем…

Обретя некоторое спокойствие относительно своего будущего, ведун достал из сумы тряпицу, оставшуюся после съеденного по дороге из Болгарии мяса, оторвал широкую полоску, прижал пайцзу ко лбу, привязал, туго затянув на затылке узел, лег спиной на камень и накрылся шкурой. Закрыл глаза и забормотал древнее, как здешние холмы, заклинание…

В нос ударил резкий запах гнили, навоза, пота, уши различили испуганный мышиный писк. Мир вокруг тревожно пульсировал и перешептывался. Ему очень хотелось сместиться отсюда в сторону, открыть свет, обрести тишину и покой. Он приподнялся, собираясь уйти, — и вдруг увидел прямо перед собой уходящие вниз ступени. Он пополз по ним. Сперва на четвереньках, потом решил встать на ноги. Здесь тоже метались звуки — шелестящие, протяжные. А пахло холодом. Только холодом и ничем более. Вообще. Это мертвое место. Совсем мертвое. Большой зал. Спускающаяся вдоль стены лестница, которая упирается в овальную глубокую яму, выстеленную белым гранитом. Посередине зала стол, похожий на вознесенную на высоту человека ступеньку. И пустота. Холод. Эхо. Нет жизни. Нечего здесь делать. Он развернулся, начал подниматься. И когда нога переступила последнюю ступеньку, из глубины подсознания выскочил приказ: «Сдернуть повязку!»

Подумать над этой мыслью он не смог — рука сама поднялась, толкнула что-то холодное со лба вверх и…

…от резкого рывка шкура слетела в сторону, прямо к лицу протянулась скрюченная рука:

— А-а!

Олег резко присел, уворачиваясь, и наконец окончательно пришел в себя.

— Спокойно! Повязка снята! Молодец!

— Так ты дашь мне заговор, колдун? — Паренек дышал так, словно только что вышел из многочасовой битвы.

— Конечно, дам, — кивнул Олег. — Беги, найди мне белое птичье перышко.

— Ага! — Влюбленный, натянув полотняную шапку, кинулся из детинца, а ведун, почесывая в затылке, остался размышлять над тем, что смог увидеть.

Большой зал, лестница вдоль стены, яма в полу и странный двухуровневый стол, похожий на ступеньку. И что это может дать?

— А ровным счетом ни-че-го, — сделал вывод Середин. — Хотя, конечно, было любопытно.

— Вот, — запыхавшись, подбежал паренек. — У птичника боярского подобрал. Оно?

— Подойдет. — Олег принял коротенькое, изящно выгнутое перо с гладким кончиквм и рыхлой опушкой у основания, зажал между ладонями: — Зовут тебя как?

— Рогдаем.

— А ее?

— Млада.

Ведун поднес сложенные ладони к самым губам и зашептал:

— Встану на заре на ранней, пойду на луг зеленый, брошу по ветру слова горячие, слова честные. Пусть летят легким перышком да к девице. Младушке, что люблю я жарче пламени, обожгут они ее сердце доброе. Пусть уста ее, уста сахарны, лишь к моим устам прикасаются, от других же уст удаляются, глаза жгучие пусть глядят всегда на меня, Рогдая, добра молодца, день и ночь они, улыбаючись. Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном. Так неси же, перышко, словеса мои в ту сторонушку, где живет она, друг-зазнобушка.

Олег отнял ладони ото рта, открыл, протянул перо Рогдаю:

— Бери, никому не показывай. Как вернешься, вдуй перо в дом своей красавицы. Хочешь — в дверь, хочешь — в окно, хочешь — щель найди. Но перо должно попасть внутрь. Потом жди ночь, и наутро, кроме тебя, ей никто не нужен будет.

— Ага… — Паренек схватил перо, развернулся и задал стрекача, забыв и поблагодарить, и попрощаться.

— И мне бы тоже пора, — кивнул Олег. — Смотрят на меня все здесь волками, толку мне от Гороховца тоже никакого. В бане, уже забыл, когда мылся. Да и поспать в постели нормальной хочется. Поеду, поищу селение, где на меня еще не окрысились. А там, глядишь, и мысли умные придут.

Книга

До Коврова ведун добрался чуть больше, нежели за день. Заплатил на въезде в окруженный земляным валом и высоким частоколом город целую деньгу, но зато быстро нашел небогатый домик у самой стены, в котором всего за три монеты его пустили на четыре дня на все готовое — с едой, конюшней, баней да стиркой заношенных порток и рубашек. И спал он при всем том не на полатях, а на печи, поверх двух, уложенных один поверх другого, тряпичных матрацев. Навалявшись вдосталь за все беспросветные месяцы, что почти безвылазно просидел в седле, но так ничего и не придумав для поиска колдуна, на пятый день Середин на рассвете оседлал коней и, выехав за ворота, повернул туда, куда, наверное, и нужно было скакать с самого начала: в Воротцы. К одному старому, очень умному и опытному колдуну…

Деревенька выглядела в точности так, как и во время прошлого его приезда: раскиданные округ колодца дома, огороженные плетнями постоялые дворы. Никаких частоколов, никаких караульных. Впрочем, ведун и не сомневался, что ни один монгол сюда не забредет, ни один кернос не прискачет. Вокруг Ворона никогда не оседало ничего неприятного и злого. Как, кстати, и ненужного. Середин сразу поехал к холму, на котором вырыл свою землянку знахарь. Оставил коней внизу, накинув поводья на могучий нижний сук векового дуба, начал подниматься по склону. На утоптанной площадке перед пещерой скопилась небольшая очередь: молодая девушка, женщина в летах, — а сам Ворон, по извечной своей привычке сидя на корточках, выслушивал жалобу какого-то мужика. Появление гостя его ничуть не удивило. Однако слабая улыбка все-таки тронула губы. Знахарь кивнул головой:

— Помоги людям, Олег Новгородский. Это дело у тебя добро получается.

— А что случилось-то? — спросил ведун стоявшую последней девушку.

— Муж у меня… — торопливо всхлипнула она. — Муж к соседке сбежал… Разлучнице… Года не прожили, а увела… Сделай так, колдун, чтобы волосы у нее повылезли, глаза повыпучило, руки-ноги повыворачивало…

— А может, просто мужа вернуть? — остановил поток проклятий Олег.

— А получится?

— Легко. Домой заглядывает?

— Заходит иногда… На первенца нашего поглядеть… — Опять захлюпала носом молодка. — Два месяца всего, как выносила…

— Ну и отлично. Мак в доме есть?

— Какой? — не поняла та.

— Обычный, в пироги который кладут.

— А как же, схоронено маленько в кладовке.

— Берешь этот мак и наговариваешь: «Дурман-трава, одолей молодца. От ведуна проворного, от ножа булатного, от зелья хмельного, лекаря хитрого — сделай так, чтобы у мужа моего нареченного не стояла жила станастная ни на тело белое, ни на зарю раннюю, ни на одну бабу, кроме меня. Ни на темную, ни на светлую, ни на умную, ни на лоскутную, ни на встречную, ни на поперечную — отныне и до века». С маком печешь пирог. Как муж в очередной раз зайдет — ты его этим пирогом угости, а остатки наговоренного мака, несколько зернышек, в сапоги ему подбрось. После этого ни на одну бабу, кроме тебя, у него не подымется.

— А поможет? — Женщина расплылась в довольной усмешке.

— Еще как. А для пущей надежности возьми одну из ношеных мужниных рубах, выверни наизнанку, повесь возле постели и три ночи подряд, как мимо проходить станешь, ей наговаривай: «Твой дом, твой порог, твоя постель, твоя жена». По прошествии трех дней рубашку сними, а затем мужу подсунь, чтобы надел. Трех дней не пройдет — назад прибежит.

— Ой, спасибо тебе, мил человек! — Молодка поставила Олегу под ноги свою корзинку и рванула вниз по склону.

Другой женщине Ворон уже всучил какие-то снадобья, распрощался с ней и теперь склонил голову набок, рассматривая своего ученика.

— Ну, здравствуй, Ливон Ратмирович, — еще раз кивнул Олег.

— И ты здоров будь, бродяга. Ну, сказывай. Где бывал, чего видывал?

— Много где побывал, много чего повидал. Узнал, например, чем век железный от века серебряного отличается.

— Далековато тебя, видать, занесло. — Ворон сделал вид, что не понял намека, повел носом. — Ну, давай, угощай.

— Чем? — не понял ведун.

— А что у тебя в корзинке-то?

Олег наклонился над оставленным подношением, достал крынку, сдернул тряпицу. Из темного горлышка пахнуло хмельным медом.

— Да ты просто провидец, Ратмирович, — протянул угощение учителю Олег.

— Просто нюх хороший, — усмехнулся в бороду Ворон.

— А хорошо тут у тебя, спокойно, — огляделся Середин. — И не поверишь, что совсем неподалеку нежить бродит, монголы всякие, керносы.

— Знакомые слова… — неохотно признал старый учитель. — Давно их никто здесь не изрекал. Дай угадаю… Это место называется Дюн-Хор. Так как же тебя унесло в такую холодную даль?

— Езжу, куда глаза глядят, вот и углядели… — Олег присел напротив Ворона. — Неужели ты не слышал про всю нежить, что появилась в здешних местах? Не мог не слышать! И ведь наверняка подозреваешь, что за колдун нежить из земли поднимает, в храмы древние залезает, жизнь людям портит.

— Постой… — Взгляд Ворона из вялого и ленивого стал острым и пронзительным: — Какие древние храмы, где?

— В Гороховце камень нашли, заговоренный, — небрежно похвастался ведун, снова склонившись над корзинкой. Там, помимо меда, нашлась еще половинка курицы и несколько яиц. — На нем был знак врат. Никто проникнуть внутрь не мог, — не удержался перед учителем от похвальбы Олег. — Только я и еще какой-то колдун, до меня.

— Что ты увидел внутри? — Голос Ворона одеревенел. — Ну же, бродяга, говори!

— Ничего, — пожал плечами ведун. — Пустой зал.

— А книга? А хранитель храма?

— Не было там никого.

— Подожди… — подобрался ближе старик. — Там в центре стоял алтарь. На нем — две полки. На верхней лежит книга с серебряными страницами. На нижней сидит хранитель храма.

— Да не было там никого, Ратмирович! Я что, слепой?

— О шаха корес… — Ворон сел прямо на снег, схватившись за голову.

— Ты чего, Ратмирович? — забеспокоился Олег. — Да может, и не было там никого? Лепкос, вон, говорил, многие жрецы ушли на юг.

— Ну, подумай своей глупой головой, бродяга, — опустил руки старик. — Ну, кто станет заговаривать пустой храм? Зачем он нужен. Заговаривали только те, в которых оставались серебряная книга и ее хранитель. И они были там! Ты спрашивал про монголов и керносов? Нежить вылезает как раз из нее, из книги! Именно в ней были записаны заклинания на оберег. Кто-то из дикарей забрался в храм, украл книгу и разбудил хранителя.

— Как это «разбудил»? — не поверил Середин. — Храму, как я понимаю, много тысяч лет. В нем уж если и засыпали, то навсегда.

— Ты просто многого не знаешь, бродяга. Иногда жрец способен оторвать душу от своего тела и вознести ее в иные миры. Тело его при этом не будет ни есть, ни пить, ни дышать. Оно перестанет быть живым. Но оно и не станет мертвым. Его не трогает тлен, оно не издает запаха.

— Самадхи, — перебил учителя Олег.

— Что?

— Это состояние называется самадхи. Поклонники Будды страсть как мечтают его достичь.

— Зачем? — удивился Ворон. — Ведь мир еще не рушится?

— Из любопытства.

— Пусть так, не важно, — отмахнулся старик. — Главное — в любой момент душа способна вернуться в тело, и оно проснется.

— Наверное, хранитель проснулся, забрал свою книгу и пошел погулять.

— Да нет же, бродяга! — выпрямился учитель во весь рост. — Нежить — это фокусы для дикарей, спасательная палочка против глупых диких зверей, когда не остается сил. Книга — у глупого смертного, который способен переписывать только одну фразу и тешит себя мнимым могуществом. Книгу нужно найти и вернуть в храм, пока дикарь не захотел прочитать что-то еще. Но главное — не в книге, главное — в хранителе. Его нужно найти. Найти и…

— За что ты так взъелся на этого сонного жреца, Ратмирович? — Несмотря на сложный разговор, Олег все-таки достал куриную половинку и вцепился в нее зубами. Все-таки голод не тетка, а он только что с дороги.

— Он навлечет на нас гнев богов, бродяга, — покачал головой старик. — Гнев богов. Ты знаешь, что это такое? Это времена, когда люди серебряного века завидуют людям века глиняного. Когда вся земля покрыта льдом от полюса и до полюса, и на ней нет ничего, кроме холода и ветра. Когда оазисы тепла столь малы, что их окружают стенами и обороняют насмерть от всего, что двигается, пусть даже от умирающих детей. Когда ты находишь среди холода стадо замерзших лошадей — а тогда все замерзало целыми стадами и народами, — и ты добираешься до мяса, нарезаешь тонкими ломтиками, согреваешь дыханием и ешь сырым, потому что тебе нечего зажечь, чтобы приготовить или просто согреть себе еду. Целые века только холода, голода и сырого мерзлого мяса — вот что такое гнев богов! И я не хочу пережить это снова.

— Но почему из-за одного этого хранителя на нас должен обрушиться гнев богов, Ратмирович?

— А разве в Дюн-Хоре тебе не рассказывали про семь небес Мира?

— Ну, рассказывали… И что?

— Похоже, или ты ничего не понял, или хранители уже позабыли половину своих знаний. — Ворон снова опустился на корточки. — Ладно, я расскажу тебе еще раз. Мир людей устроен так, что всегда, раз за разом, проходит семь уровней развития — семь небес. Все начинается с божественной милости и получения свободы. На втором уровне вышедшие из божественной благодати люди вручают свою волю священнослужителям и посвящают себя только вере. Они работают во имя веры, умирают во имя веры и даже убивают во имя веры. Но проходит время, жрецы устают и вырождаются, и власть спускается на следующий уровень, к воинам. Теперь священники молятся воинам, люди сражаются во имя чести и поклоняются силе. Однако воины тоже вырождаются, и власть падает дальше, на четвертый уровень, на четвертое небо. К торговцам. Теперь жрецы молятся золоту, воители защищают торговые пути и лодки, а войны идут ради шахт для работы мастерских. Это тоже не вечно, и власть падает к тем, кто трудится. Они начинают выбирать правителей, воинов и жрецов, они диктуют торговцам, что делать в мастерских, а что возить из-за морей. Но от власти начинают вырождаться даже они, и власть падает на шестое небо. К тому, кого мы считаем мусором, отребьем, выродками и негодяями. И тогда мир превращается в хаос. Золото и дома никому не нужны, потому что любой может захотеть отнять их, убив предыдущего хозяина. Воины и законы перестают защищать людей и начинают оберегать насильников и убийц. Любовь к женщинам становится грехом, а скотоложество — правилом. И брат идет на брата, а сын на отца, и матери рождают детей, чтобы съесть их в тот же час. Младенцы боятся появляться в этот мир, а сила никогда не совпадает с совестью и моралью. Гнусность и позор наступают на всех, называя себя святостью… И тогда боги лишаются терпения и скидывают мир на самое низкое, последнее небо. Оно называется — гнев богов.

— Сурово… — почесал в затылке Середин.

— Справедливо, — не согласился Ворон. — После кары за безумие свое люди получили милость. Им дали новых богов: Сварога, Белбога, Стрибога, Ярило, Макошь, Дидилию. Они жили, плодились, молились, приносили дары и были счастливы. Правда, в последние века волхвы стали не так искренни, как ранее, и князья все реже прислушиваются к их советам, а те все чаще пресмыкаются перед князьями. Но то всего лишь второе небо. Пока правителей начнут выбирать смерды, пройдут еще тысячи лет… Если безумие не взорвет его раньше.

— Однако ты, Ратмирович, не сказал главного. При чем тут сбежавший хранитель?

— А разве ты не понял? Он заговорил свой храм как раз перед последним небом, перед гневом богов. Он священник того мира, в котором правят выродки. И у него в голове остались все знания великой, древней и очень могучей цивилизации ариев. Олежка, милый: у него сила бога и характер подвальной крысы! Он наберет силу, превратит весь мир в хаос и станет веселиться в нем до тех пор, пока у богов не лопнет терпение еще раз. Сто, двести лет… И все. Живые позавидуют мертвым. Ты хотел знать, что ждет твою Русь? Ее не станет, будет гнев богов. Ты хотел вернуться к себе домой, в будущее? Его не станет, будет гнев богов. Будет холод, лед и мерзлое мясо. Ну что, теперь ты меня понимаешь?

— Да, тоскливая перспектива… — признал ведун.

— Я тебе больше скажу, бродяга. Поздние храмы арийцев настолько чужды миру, настолько враждебны, что возле них даже зелени никогда нет. Трава еще кое-как пробивается, но кусты или деревья ближе полутысячи шагов не растут. Дохнут от злобного воздействия.

— Лысая гора… — пробормотал Олег.

— Что?

— Гороховец был построен на Лысой горе. Да и вообще на Руси везде — как Лысая гора, так обязательно на ней нечисто что-то. Скажи, Ратмирович, не могло бы быть такого, что вся эта нежить — это уже его? Может, он пока так развлекается?

— Нет, еще рано, — покачал головой Ворон. — Понимаешь… Ну вот представь, что вот этот камень — это реальный мир. Вещий человек поднимается…

— Да, я помню. Вещий видит сверху мир, а очень вещий видит других вещих, но плоховато разбирается в обычном мире. Слишком высоко сидит.

— Правильно, — кивнул старик. — Так вот хранитель — он «очень вещий». Ему не уследить за миром самому. Ему нужен кто-то, кто станет на ступеньку ниже и станет надзирать за низшими существами. Ему нужны ученики. И пока он их не обучил, у тебя есть шанс.

— У меня? — Приподнял брови ведун. — А как же ты?

— Ты же сам говорил, бродяга, — отвел глаза Ворон, — я человек серебряного века. Я жрец. Я могу научить читать, писать, владеть оружием, готовить зелья и произносить заговоры. Но я не умею сражаться, это не мое. Я жрец. А человек меча — это ты.

* * *

Теплое, ласковое солнце заставило Олега снять и спрятать во вьючный тюк налатник, а косуху расстегнуть, подставив встречному ветерку шелестящий шелк синей болгарской рубахи. Вокруг, чуя близость более приятной поры, весело пели птицы, снег уже не блестел в ярких лучах, а стал рыхлым и ноздреватым. На утоптанной дороге под ногами и вовсе появились лужи — копыта лошадей то и дело разбрызгивали мелкие талые ручейки.

Правда, Олега надвигающаяся весна ничуть не занимала. Его тревожили совсем иные мысли. Семь небес. Семь уровней развития мира. Поверие — или истина в высшей инстанции? Правда — или одна из сказок?

Древнейшие народы, известные науке, вообще-то, действительно были помешаны на религии. Древнеегипетские пирамиды, скифские курганы, китайские гробницы царей. О мертвых заботились больше, чем о живых. В могилы уходили килограммы золота, ценнейшее оружие, слуги, скот… Потом пришло время князей. Клятвы на верность, завоевательские походы, воинская доблесть, могучие крепости. Феодализм, одним словом. Потом пришли капиталисты, а вместе с ними — войны за нефть, за уголь, за проливы и торговые пути, полная аморальность во имя наживы. Слово чести, ради которого еще вчера воины шли на смерть, продавалось за копейку их новыми, расчетливыми хозяевами. Потом социализм — власть рабочих и крестьян. Новое государство больше не воевало — только защищалось. За казенный счет строило дома, базы отдыха, школы для детей. Делало, что могло. Во всяком случае — пыталось. А дальше — хаос… Естественное завершение процесса? И теория о глобальном потеплении, как намек о грядущем гневе богов?..

— Кажется, я очень вовремя сбежал к своим предкам… — пробормотал Середин. — Может, Ворон и ошибается, но если следовать фактам… Если следовать фактам, то лучше не рисковать. Вот только как найти в шестимиллионной Руси одного-единственного опасного человека? Тем более, что про него известны только две приметы: он появился недавно и ищет учеников. Правда, на него должен реагировать крест… Ну, что же, и на том спасибо. На волхвов крест тоже нагревается. И на простых колдунов, и на опытных знахарок. Что же теперь — всех подряд резать? Так ведь тогда сам хуже проклятого арийского хранителя станешь.

Впереди показался частокол. Десяток обычных деревенских изб, обнесенных прочным тыном из кольев в две ладони толщиной, одностворчатые ворота шириной с телегу. Олег покосился на солнце. Оно стояло еще высоко. Однако стараниями арийской нежити те пахари, что еще не подались на север, в более спокойные края, сбились в дружные укрепленные селения, и очередной деревеньки до темноты можно было уже и не встретить. Ночевать же во влажном весеннем снегу ведуну совсем не улыбалось.

— Пройдет тыща лет, раскопают археологи все эти частоколы и станут потом гадать — а с чего это на Руси случился этакий взрыв градостроительства? — хмыкнул Середин, поворачивая к воротам. — Интересно, чем объяснят? Распространением ремесленничества или вспышкой рождаемости?

С высоты коня всадник заглянул через тын — у ворот никого. Тогда он спешился, толкнул незапертые ворота и вошел внутрь, ведя скакунов в поводу.

В ближнем дворе мужик чинил телегу — приколачивал что-то в колесе. Покосился на гостя, ничего не сказал, вернулся к работе. Надо так понимать: раз не нежить, можно и внимания не обращать. Олег тем не менее поклонился, как бы здороваясь, пошел дальше, прикидывая, в какую избу постучаться на ночлег. Выглядели все примерно одинаково: срубы свежие, между бревнами мох болотный пучками торчит, дворы открытые, под общую с домом крышу еще не подведены.

— Колдун! — Шедшая от колодца девка торопливо поставила коромысло с полными ведрами, кинулась навстречу. И ведун с удивлением узнал в ней давешнюю Зарянину подругу. — Колдун… — Она опасливо закрутила головой, понизила голос: — Он сбежал, колдун. Поначалу любился, как ты и сказывал. Потом тоже любился, да не ласкался. А тут и вовсе сбежал. Колдун… Ты же обещал, что любить станет, колдун! — уже требовательно напомнила она.

— Заговор на кровь знаешь? — вздохнул Олег. — Добавляешь кровь свою месячную в еду или питье, наговариваешь: «Кровь отошла, мне не нужна, нужна любому моему. Я без крови не могла, он без меня не сможет, отныне и вовек». Против такого наговора никто устоять не сможет, это точно.

— Благодарствую, колдун! — быстро поклонилась девка. — Я потом… принесу чего-нибудь.

Она вернулась к коромыслу, подняла на плечо, двинулась по улице, поводя бедрами.

— Нет, чтобы в гости пригласить, зар-раза, — буркнул себе под нос Олег, поворачивая следом. — Хоть бы спросила, чего надо, с чем приехал?

В принципе, он предпочел бы какую-нибудь молодую вдовушку в хозяйки. С такими при ночлеге и общий язык найти проще, и отношение добрее, да и вообще… Однако объявлений: «Молодая вдова пустит на ночлег добра молодца» — никто в деревнях не вешает, а заговорам, как дом одинокой хозяйки вычислить, Ворон своих учеников не учил.

— Батюшки, гость дорогой! — От таких слов ведун нервно вздрогнул, однако из дома справа, вытирая руки о передник, уже торопилась молодая женщина в кокошнике. Замужняя, стало быть. — Здоров будь, батюшка.

Не доходя двух шагов, хозяйка низко поклонилась… Та самая, которую он у Ворона научил, как мужа вернуть. Просто, не деревня, а дом свиданий какой-то.

— Какими судьбами, батюшка?

— Да вот, ночлег ищу.

— Так заходи во двор, заходи! Такому гостю двери всегда открыты. — Женщина отобрала поводья и повела коней к себе во двор.

— Вернулся, стало быть… — сделал вполне резонный вывод ведун.

— Вернулся, — счастливо улыбаясь, кивнула хозяйка. — Иди в дом, гостюшка дорогой, раздевайся, отдыхай. Я лошадок твоих расседлаю да напою. Как муж из лесу вернется, так и снедать сядем.

— Спасибо на добром слове… — не стал спорить Олег.

В доме было тихо и спокойно. Крохотный румяный малыш посапывал в подвешенной к потолку колыбельке из выдолбленной половинки дубовой коряги. Это правильно — чтобы крепким вырастал. Вокруг пахло свежим деревом и мясным отваром. Стол, лавки, пол — все белело новизной.

— Вот и муженек приехал, — вошла хозяйка. — Сейчас дрова под навес перекидает, да и сядем. Я как раз крынку с мясом кабаньим открыла, как чуяла гостя-то…

Женщина ушла к печи, забрякала деревянной посудой. Вскоре хлопнула дверь. Вошел хозяин в распахнутом тулупе, скинул одежду, шапку на лавку, мгновенно превратившись из объемистого мужика в щуплого паренька, повернулся к столу… И Олег судорожно сглотнул. Рогдай тоже остолбенело замер, обнаружив сидящего на лавке ведуна, но быстро справился с собой, занял место во главе стола:

— Неси как есть, Голуба! Оголодал с утра, как волк бездомный. Неси!

Ели молча. Пироги с яйцом и капустой, сладкие булочки с медом и голубикой, ячневая каша с тушенкой, запили сытом.

— Спасибо, хозяюшка, — первым отвалился Олег. — Вкусно очень, да не могу больше.

— Всегда гостям рады. Может, меду хмельного из погреба принести?

— А как же, — моментально согласился хозяин, — неси.

Но едва женщина вышла из дома, он наклонился вперед и зашептал:

— Помоги мне, колдун, ты все можешь. Млада опосля заговора твоего глаз от меня отвести не могла, да токмо немощь мужская меня вдруг одолела неимоверная. Ничего не могу.

— Что-то по жене твоей не видно, чтобы без ласки скучала, — глядя прямо перед собой, как перунов истукан, ответил Олег.

— Да с ней-то все ладно выходит, — замотал головой Рогдай. — А как к Младе загляну — так и силы никакой нет. Сбежал от нее к Голубе от позора. Не знаю, что и делать, колдун.

— Послушай, друг мой, — продолжая разглядывать печь, поинтересовался Олег. — Коли тебе Млада так мила, отчего ты не на ней, а на Голубе женился?

— И не знаю, колдун. — Облизал деревянную ложку паренек. — Думал, любил безмерно. Да только на деле оказалось, Млада милее. Уж и не знаю, что за помутнение на меня от Голубы нашло.

— А может, не от нее? Может, после свадьбы наваждение появилось? Этак с полмесяца назад.

— Не-е… — замотал головой Рогдай. — Краше Млады никого в мире нет.

В этот момент хлопнула дверь, и разговор оборвался сам собой. Мужчины стали попивать мед, обсуждая близость весны, женщина захлопотала у печи. И только когда она ненадолго вышла к скоту с бадьей запаренной брюквы, паренек торопливо поинтересовался:

— Поможешь, колдун?

— Потерпи до завтра, — ответил Олег. — Все переменится.

Заплакал младенец. Прибежала Голуба, взяла его на руки, мерно покачивая.

— Спасибо за все, хозяюшка, — поднялся ведун. — Ты уж прости, пойду я на сеновал спать. Боюсь, дитятко твое тревожить меня станет.

— А не холодно будет?

— Ничего, у меня шкура мохнатая… — Олег подошел ближе и тихо добавил: — Хочешь мужа сохранить, до рассвета коней оседлай. И меня разбуди, пока Рогдай не встал.

Предупреждение женщина усвоила четко, а потому Олег ощутил толчки в плечо еще в полной темноте, даже до первых сумерек. Поднял голову:

— Вставай, колдун. Все еще спят.

Во дворе сонно всхрапывали оседланные и навьюченные лошади, где-то неподалеку тихо перекудахтывались куры, редко подтявкивала собака.

— Рассветет-то скоро? — протер глаза ведун.

— Скоро. Малой аккурат перед рассветом титьку просит.

— А-а, — кивнул ведун. — Тогда все точно. Что же, прощай, хозяйка. Спасибо тебе за доброту, за ласку. Надеюсь, больше тебе мои советы не понадобятся.

Он вышел во двор, поднялся в седло, переехал узкую улицу и постучал в раму затянутого бычьим пузырем окна:

— Млада? Ну-ка, выйди. Разговор есть.

В избе заворочались, скрипнула кожа дверной петли. Показалась заспанная простоволосая девка, в полотняной рубахе и валенках, в накинутом на плечи шерстяном платке. Это действительно была Зарянина подружка.

— Иди сюда, не бойся, — кивнул ведун. — Хочу все твои беды разом решить. Скажи-ка, ручеек проточный неподалеку есть?

— Есть, в Ерошкином овраге, за гороховым полем. То есть что летом засе…

— Иди сюда, пальцем покажешь. — Олег подхватил ее, посадил на седло перед собой, поскакал к воротам, наклонившись, прямо с коня откинул засов. — Куда поворачивать?

— Прямо. Вон туда, где низина между соснами.

Текущий по дну оврага ручей просвечивал сквозь снег темными промоинами. Значит, родник где-то неподалеку, вода не такая холодная. Это хорошо: без топора обойтись можно. Олег, цепляясь за ветки, спустился на дно оврага, пяткой пробил лед.

— Млада, спускайся сюда. Снимай валенки.

— Зачем?

— Хочешь, чтобы с Рогдаем все наладилось? Снимай, становись ногами в воду и за мной заговор повторяй.

Девица, после короткого колебания, выбралась из валенок, ступила в ручей, который оказался ей по колено:

— Ой, холодно!

— Потерпи, это быстро. Повторяй: «Смой вода, пыль и грязь, пот и слезы, смой с меня тоску-кручину, унеси в свою пучину. Навсегда уйди, зла тоска, чтобы я по милому не скучала, слез не проливала, окон не отпирала. Слово мое крепко, дело мое лепко». — Олег зачерпнул из ручья воды, плеснул Младе в лицо, черпнул еще раз, вытер. — Все, вылезай. Быстро наверх!

Выбравшись из оврага, он посадил девушку в седло, быстро и сильно растер ей ноги — сделал согревающий массаж. Массировать кисти и ступни — дело нетрудное. Представляешь, что у тебя в руках не мясо и кости, а кусок пластилина, и тискаешь, пока мягким не станет. С ногами уже сложнее — там вдоль сосудов работать нужно, чтобы застоев крови не было…

— Какие у тебя руки, колдун, — кутаясь в платок, сказала Млада. — Горячие, ласковые. Нравятся.

— Это чтобы не простыла. — Закончил растирание Середин, надел ей валенки, достал из сумки медвежью шкуру, набросил ей на плечи, хорошенько запахнув спереди, поднялся в седло сам, поскакал к деревне.

Селение уже просыпалось. Кричали петухи, гремели кадки, требовательно мычали коровы. Правда, на улице никто пока не появился. На рассвете у крестьянина в доме да в хлеву хлопот хватает, гулять некогда.

— Вот. — Осадил гнедую перед воротами ведун. — Ступай.

— Куда? Никуда я не пойду! Что мне там делать? Парней нет никого. Кто посильнее — на север от нежити ушли, иные поженились уж все, али земляные люди покалечили. А теперь, как ты меня покрал, я тут и вовсе никому не нужна.

— Так ведь тут же твой… — собрался напомнить Олег и осекся. Только что он сам, своими руками заставил Младу выполнить заговор на остуду, чтобы избавилась от любви к Рогдаю, забыла его и семью чужую не рушила. Так что к нему она больше рваться не станет. А других интересов у нее в селении нет. Да еще после того, как добрый молодец по утру на коне увез. И мужики местные то же самое скажут: «Украл — забирай».

— Хотя нет. Они скажут: «Украл — женись»… — И Олег пнул гнедую, пуская с места в карьер. Он уносился мимо деревни на юг, похрустывая тонким весенним льдом, что прихватил за ночь мелкие лужи. — Правильно говорил Серега… Что бы ты ни делал в этом мире, все тебе троекратным злом вернется!

Млада заерзала, усаживаясь поудобнее, прижалась к его груди:

— И руки мне твои нравятся. Горячие. Хорошие.

— Скажи-ка, Млада, — сдерживая злость, поинтересовался Олег. — А деревню Колпь ты знаешь? Там усадьба должна быть — боярыни Вереи.

— Знаю, тут недалече. Токмо реку перемахнуть надобно. По ту сторону она.

Усадьба правительницы Колпи выглядела весьма солидно: трехметровый земляной вал, высокий частокол с бойницами, смотровая башенка у ворот. Не то чтобы такая крепость смогла устоять против сказочной орды Чингизхана или даже суздальской дружины, но вот против десятка сотен половцев или хазар при гарнизоне хотя бы в полсотни ратников держалась бы, пока припасы не кончатся. Впрочем, степняки так долго на одном месте все едино устоять бы не смогли. В лесах пастбищ мало, припасов они с собой не возят. Опухли бы от голода первыми. Потому-то и не пряталась усадьба вдалеке от рек и проезжих дорог, а гордо возвышалась на излучине реки, над широкой отмелью. Летом тут, наверное, песок желтел, и волны на него с шипением накатывали — но сейчас и берег, и река оставались однообразно белыми.

Подъехав к толстым дубовым воротам, Середин спешился, немного отступил, подняв лицо к дежурящему наверху воину:

— Эй, служивый! Скажи, дома ли боярыня Верея?! Гость тут к ней приехал.

— Это ты, что ли?

— Я, я.

— А тебя велено гнать подалее, едва где увидим.

— Мудрое решение, — согласился ведун, отошел к чалому, нашел в тюке с одеждой соболиную шапку, встряхнул. — Видишь, служивый? Вернуть хочу.

Стражник отступил от частокола, а минуту спустя сверху выглянул уже воевода:

— Чего тебе надобно, ведун?

— Шапку узнаешь, Лесавич?

— Убирайся отсюда. Боярыня велела, как увижу, плетьми гнать.

— Да ну, — рассмеялся Олег. — Неужели уже нового воина на твое место выбрала?

— Думаешь, не справлюсь?

— Выходи, проверим.

— Не слушай! — Узнал ведун бархатистый и сладкий, но удивительно твердый голос. — Он тебя выманивает. Ворота открыть вынуждает.

— Он просто хочет вернуть красивую шапку ее законной владелице.

— И ради этого он скакал в такую даль?

— Наверное, — пожал плечами Олег. — Вроде иных причин не помню.

— Хоть бы соврал для приличия… — между зубцами показалось светлое лицо, подпертое высоким воротником. — Ну, давай ее. Кидай.

— Ну да. — Крутанул шапку на руке ведун. — Может, сразу на землю швырнуть и ногами потоптать?

— А что это с тобой за девица?

— Эта? — кивнул на Младу Середин. — Я бы тебе рассказал подробно. Так ведь все равно не поверишь.

Верея прикусила губу, глядя Олегу в глаза… Резко отступила за ограду. Середин ждал. Минуту спустя голубые глаза снова появились в просвете между кольями. Боярыня покачала головой, резко отвернулась:

— Лесавич, впусти его. Проводи в горницу, да сам приди с гриднями. Посмотрим, что молвить желает.

Ворота загрохотали, одна из створок выползла немного вперед, приоткрыв щель, только-только достаточную для прохода лошади. Олег взял гнедую за повод, шагнул внутрь.

С первого взгляда усадьба изнутри показалась ему неправдоподобно тесной, но ощущение это возникало от того, что все внутренние постройки прижимались к валам, сливаясь с ними в единое целое. Стены при этом представлялись невероятно толстыми, а дворик — тесным. Хотя на самом деле он смог бы вместить без особого труда полнокровный пехотный полк.

Лесавич встретил Середина сразу за воротами с двумя широкоплечими молодцами за спиной. Окинул гостя презрительным взглядом, передернул плечами:

— Эй, кто-нибудь! Примите коней у ведуна. А ты ступай за мной…

После деревенских изб в десять-двенадцать венцов потолки в боярском доме казались непривычно высокими. Воевода провел гостя шагов десять по совершенно темному коридору, после чего повернул в дверь, за которой открылась просторная комната.

Горница в усадьбе выглядела небогато, но опрятно. Чисто выскобленный пол, оштукатуренные стены, расписанные сказочными цветами и неведомыми зверьми — драконами, фениксами, шестипалыми львами. Вдоль помещения тянулись два укрытых подскатерниками стола, и Верея сидела во главе одного из них. Олег двинулся было к ней, но воевода положил ему на плечо тяжелую руку и указал место на противоположном краю. Двое доверенных ратников уселись справа и слева, Лесавич занял место у гостя за спиной.

— Так что ты хотел мне рассказать? — поинтересовалась женщина.

— Да вот понимаешь… — Ведун положил шапку на стол и развел руками. — Зашла ко мне как-то девица одна, да и попросила парня приворожить…

Приврал Середин, конечно, изрядно, рассказывая, как к нему по кругу то девица, то муж, то жена ходили, друг другу привороты устраивая, но зато вскоре даже суровые гридни начали улыбаться, а после слов ведуна о том, как драпал он с девицей от неведомой деревеньки, пока не поженили — ратники расхохотались.

— Прямо и не знаю, что за напасть творится! — Всплеснул руками Олег. — Одну спас из плена — так чуть в прорубь не спровадила. Другую от дурости избавил — так теперь на мне как хомут повисла. Выручайте, люди добрые! Сделайте чего-нибудь, чтобы она от меня отстала!

— Да-а, — покачала головой боярыня. — И после всего этого ведьмой называют меня. А его — спасителем от нечисти. Лесавич, где сейчас эта красавица?

— В людской, вестимо, боярыня.

— Ступай, скажи там прилюдно, что ведун на службу ко мне записался и в Заколпье отослан. Коли вслед кинется — не препятствуй. Коли тоже записаться захочет — прими. Служанки мне нужны. Ратников молодых тут много, не заскучает девка.

— Слушаю, боярыня.

— Ероха! Поди проверь, чтобы лошадей расседлали и в конюшню отвели, тюки унесли. А то заметит девица, не поверит.

— Слушаю, боярыня, — поднялся гридня слева.

— Ратимир, пойди караулы проверь. Тревожно мне.

— Слушаю, боярыня.

Дверь в горницу хлопнула третий раз. Олег поднялся со своего места и вдоль длинного стола направился к хозяйке.

— А ты, — вскинула глаза Верея. — Ты пойдешь со мной…

Спальня правительницы Колпи выглядела как одна огромная постель — весь пол закидан столь милыми сердцу Вереи овчинами, широкая перина в углу, стены обиты розовым бархатом, потолок — белым шелком, и все это слегка подсвечено из маленького, забранного слюдой окошка под потолком…

— Великие боги, как же ты красива! — уже в который раз поразился ведун, скользя пальцами по нежной коже, касаясь губами розовых сосков. — Как ты невероятно красива.

Они утопали в мягких, как летнее облако, перьях, зашитых в легкую ткань.

— Ты хитрый, скользкий змей, ведун, — тихо засмеялась Верея, вытягивая руки над головой и выгибаясь под его ласками. — Ты все-таки добился, чего хотел. Ты все-таки влез ко мне сюда, хотя я отгородилась от тебя длинными верстами, высокими стенами и преданной стражей…

— Верея… — выдохнул Олег, целуя ей плечи. — Оставь меня при себе.

— Вот как? — Она запустила пальцы ему в волосы, крепко их сжала, дернула, приподнимая голову: — И кем бы ты хотел остаться? Рабом? Или хозяином?

— Кузнецом, — прошептал он. — Твоя кольчуга уродлива. Я откую тебе новый доспех. Он не станет давить твою изящную грудь — он обнимет ее, как тонкий шелк, и повторит в точности каждую линию. Он не станет давить твои плечи — он станет держать их, как воспитанный слуга. Он не станет натирать твои бока — он прильнет к ним, как теплый ветер. Он не будет бить по твоим бедрам — он станет ласкать их, как мои губы.

— Не надо доспеха… — Она разжала пальцы, взяла его ладонями за щеки, привлекла к своему лицу. — Сделай это сам. Сделай это сам, ведун. Мне нельзя тебя видеть, ведун. Рядом с тобой я не хочу быть хозяйкой. Я хочу быть маленьким котенком. Глупым, ласковым и игривым. Будь со мной, ведун. Ласкай меня сам.

Олег не вошел — он слился с Вереей в единое целое, он чувствовал ее пульс, как свой, он дышал с ней одним дыханием, он ощущал блаженные соприкосновения с ее кожей и вместе с ней утонул в горячей сладостной вспышке. Все вокруг залил яркий свет, и только где-то там, за стеной, ожидал своего часа высокий старик с посохом в руках и вороном на плече. Ведун улыбнулся, открыл глаза, и видение исчезло.

— Что ты, мой милый?

— Мне нужно выйти.

— Ну вот… Из двери прямо иди, потом повернешь направо. Темноты не боишься?

Олег только усмехнулся в ответ. Нашел штаны, натянул. Сунул ноги в сапоги, чтобы не насажать заноз на деревянном полу. Торопливо потрусил в темноте, выставив вперед руку и… И вдруг ощутил на левом запястье легкий укол. Он остановился, попробовал правой рукой левую. Да, тонкая ткань оставалась примотанной поверх серебряного креста. Он так привык к этому атрибуту, что порой переставал замечать его существование. Середин отвел руки в сторону, пошарил по стенам, нащупал узкую створку, толкнул.

Слева была комната. Довольно большая — как спальня. И так же куце освещенная. Наверное, поэтому на столе, придвинутом к треугольному, тщательно отполированному серебряному зеркалу, стояли сразу два подсвечника по три рожка в каждом. Вдоль стен тянулись сундуки самого разного размера, некоторые — с обитыми железом углами. Под окном возвышался пюпитр для книг. Ведун шагнул в комнату — крест стал горячим. Олег прошел вдоль сундуков, отыскал самый обжигающий, откинул язычок замка, поднял крышку. Там, поверх бархатного покрывала, лежал длинный прямой кинжал в кожаных ножнах, отделанных серебром и самоцветами. Середин поднял оружие, откинул полог — и понял сразу все…

Длинная спираль с раздвоенным кончиком в центре, две двойные окружности у нижних углов с золотыми точками в центре. Эта была та самая книга, которую показывал ему грек, скачущий на леопарде.

— Так вот почему на тебя не реагировал мой крест, Верея, — прошептал Олег. — В тебе нет никакой магической силы. Сила в этой книге. А ты всего лишь пользовалась готовыми формулами, ничего при себе не храня и ни во что не вникая.

— Ты свернул не в ту дверь, ведун… — Женщина стояла в дверях, в своем роскошном плаще, накинутом поверх шелковой рубашки. Она покачала головой, зажмурилась и громко закричала: — Стража!!!

— Значит, это ты, — кивнул Олег. — А я никак не хотел в это верить.

— Я знала, что нам нельзя встречаться, — покачала она головой, входя в комнату. — Наши встречи никогда не заканчиваются добром. Я знала, что все кончится именно так. Я ведь запрещала тебе приезжать!!! — сорвалась она на крик.

В коридоре послышался грохот, в комнату вломился воевода:

— Звала, боярыня?

— Да. Посадите нашего гостя в поруб.

— Назад! — Ведун рванул женщину к себе, рывком сбросил с кинжала ножны и приставил острие к ее горлу. — Назад, или я убью ее!

Лесавич обнажил меч, двинулся вперед.

— Назад! Назад, я же ее зарежу!

Воевода примерился мечом, и ведун, оттолкнув женщину, метнулся к столу, подхватил табурет и очень вовремя вскинул, подставив под удар тяжелого клинка. Дерево разлетелось в куски. Олег попытался достать противника ножом, но тот оказался слишком коротким. Лесавич ударил снова, больше надеясь на силу и тяжесть меча. Середин принял лезвие на оставшуюся в руке ножку, поднырнул вперед — и опять воевода успел отскочить. В коридоре послышался топот.

— У меня две сотни ратников, ведун. Тебе не удастся справиться со всеми! — выкрикнула Верея.

— Плевать… — выдохнул Олег, ткнул ножкой в лицо воеводе, шагнул вперед, надеясь с замаха чиркнуть кончиком кинжала по горлу… Опять не достал.

— Сдавайся! Они убьют тебя!

— Плевать! — Ведун отбил выпад вверх, поднырнул, взмахнул рукой и довольно захохотал, увидев разрез на поддоспешнике воеводы. — Еще чуть-чуть, и одного я заберу с собой.

— Лесавич, назад, — выдохнула Верея.

— Но боярыня… — чуть попятился, но не опустил меча воевода.

— Я сказала: назад! — повторила женщина и, видя непослушание, пронзительно закричала: — Вон отсюда!!!

— Но, госпожа… — На этот раз воевода отступил к двери, мешая ворваться в комнату другим воинам. — У него нож. И он все видел.

— Я приказала уйти, — тихим и холодным, как острие рогатины, голосом сообщила Верея.

— Слушаю, боярыня, — склонил голову Лесавич и отступил в коридор, прикрыв за собою дверь.

— Ну, и что же ты меня не убил? — повернула голову к Середину женщина.

— Не смог, — пожал плечами Олег.

— Вот и я не смогла, — сглотнула Верея. — Значит, мы квиты. Теперь садись на коней и уметайся прочь.

— Отдай мне эту книгу… Я верну ее на место, в храм. Ей нельзя оставаться в человеческих руках.

— Не отдам, — покачала головой боярыня. — Это мое. Мое будущее. Моя сила, моя власть. Ты хоть понимаешь, каково это — принять женщине земли из рук отцовых? Стать хозяйкой? Да меня… На меня смотрят, как на чумную! Они не желают меня признавать! Наверное, все мужчины Руси уже предложили мне выйти за них замуж. Думаешь, им нужна я? Им нужны мои земли! А меня они хотят засунуть на женскую половину, как в пыльный сундук, и забыть про меня навсегда. Даже нет — на меня смотрят, как на добро, как на часть добра, вместе с усадьбой, собольими сороками и кухонной посудой. Мало того — как на ничейное добро! Беспризорное. Валяется, дескать, и никто почему-то не подобрал.

— Неправда.

— Правда, правда, — прикусила она губу. — Ты единственный, кто хотел только меня, и ничего больше. И ты всегда приносишь мне несчастья. Я не отдам тебе книгу, ведун. В ней моя сила. С ее помощью я приведу к клятве все земли. Я стану княгиней! Великой княгиней! Я всем покажу, кто такая Верея! Я буду править всей Русью!

— Чем ты собираешься править? Пустыней? Кладбищем? — скрипнул зубами Олег. — Ты что, не видишь, что творит это проклятое колдовство?! Я проехал через три ханства, и во всех уже прослышаны о творящихся на Руси бедах. И все хотят летом идти сюда, чтобы добить, разграбить слабые княжества, — ты этого хочешь? Тут не ты править станешь, тут будут хозяйничать болгары, вогулы и половцы. И им плевать на твою нежить. Они все разграбят и сбегут назад, в спокойные степи. А нечисть останется здесь. Так ты собираешься править? Отдай книгу, Верея, она не принесет тебе ничего, кроме несчастья. К тому же, многие уже догадываются, кто стоит за всеми напастями. Один раз миновало… А в следующий? У тебя ничего не выйдет, Верея. Уже не вышло. Отдай книгу — и забудь про нее, как про страшный сон.

— Не отдам. В ней такая сила, что ты даже представить себе не можешь, ведун.

— Могу, Верея. В том-то и дело, что могу. И если ты не отдашь книгу, я поеду к суздальскому князю и все ему расскажу. Он заберет книгу силой.

— Я не выпущу тебя отсюда!

— Ну, так не выпускай! — Подошел к ней в упор Олег. — Не выпускай! Что же ты остановила воеводу? Убейте меня! Убей, или я поеду в Суздаль!

— Зачем? Зачем ты это делаешь, ведун?

— Потому что я русский человек, Верея! — Взял ее за щеки Середин. — Я русский, и не могу предать свою землю! Даже ради тебя. И тебя предать не могу. Я не знаю, что мне делать, Верея. Убей меня и избавь мою душу от этого вопроса! Убей — или отдай книгу!

— Ты хоть понимаешь, о чем просишь? — оторвала от себя его руки женщина. — Ты хочешь, чтобы я выбрала между твоей жизнью и властью над всем миром.

— Весь мир — это круто, — согласно кивнул Олег. — Тут и думать не о чем. Ну, тогда я пошел.

Он перехватил кинжал по-испански — клинком вниз — и направился к двери.

— Стой… Забирай ее. Забирай и уметайся прочь из моей жизни!!!

И, закрыв лицо ладонями, боярыня Верея откинулась спиной на стену, сползла по ней вниз. Плечи ее стали мелко подрагивать.

Середин вынул книгу из сундука, взвесил в руке. Килограммов пятнадцать, не меньше. А то и полный пуд. В душе родилось и разрослось страстное желание открыть книгу, разглядеть древнейшие на земле руны, но ведун справился с искушением — зачем рисковать? Просто закутал ее в бархат, а кинжал вернул обратно в сундук.

— Книгу принес из храма тот иноземный колдун, что приехал с юга, да?

— Он, — сглотнув, тихо ответила Верея. — Он достал книгу, и мы сразу сбежали из Гороховца. Он очень хотел мне понравиться. Показывал всякие чудеса, нашел в книге нужное заклинание, научил управлять нежитью, разгонять ее. Клялся, что раскрыл тайну бессмертия, что не тонет в огне, не горит в воде… Нет, наоборот… Я поспорила с ним о том, что он сможет просидеть в воде целый день и с ним ничего не случится. Или наоборот… Поспорила на то, от чего он никак, никак не мог отказаться. У меня была железная клетка… Отец держал в ней диких зверей. На охоте пойманных, иноземных. Колдун сел в клетку, мы заклепали дверцу и опустили его в реку.

— Ну, и как?

— Что?

— Выжил?

— Не знаю… — устало помотала головой Верея. — Я не стала вынимать клетку. Зачем?

— Да, действительно, зачем? — согласился Олег и опустился перед женщиной на колени. — Ты знаешь, меня все последние дни мучает один вопрос. Небольшой. Можно я его задам?

— Чего тебе еще от меня нужно, ведун?

— Скажи, там, на реке… Ты позвала меня в палатку потому, что хотела побыть со мной, или чтобы я не увидел, как нежить истребляет половцев?

— Какой же ты глупый, мой мальчик. — Опустила она ладони, и на лице ее проявилось что-то вроде улыбки. — Ну, конечно же, я хотела побыть с тобой. И конечно, я не могла упустить такого прекрасного повода.

Верея протянула указательный палец, осторожно провела им Олегу по губам. Потом наклонилась вперед и прикоснулась к его губам своими, горячими и сухими.

— Уходи, ведун. Уезжай и больше никогда не появляйся в моих землях…

По залитым талыми водами дорогам, поднимая фонтаны брызг, Олег домчался до Гороховца за два дня. Но поехал он не к воротам города. Он повернул к святилищу, спешился невдалеке, отвязал от седла драгоценный сверток и прошел внутрь. Приблизился к возвышающемуся в центре высокому истукану Сварога с длинными усами и бурыми от подношений губами. Остановился, ожидая, пока разойдутся горожане, выставляющие к своим богам-покровителям корзинки с дарами, выкладывающие монетки, проливающие на землю пиво и хмельной мед. Прошло не менее получаса, прежде чем за спиной зашуршали шаги и клокочущий голос произнес:

— Ты пришел сюда осквернить святилище, болгарский колдун, или просто никак не можешь расстаться со своей жертвой?

— Я не думаю, что великий Сварог или кто-то из богов захочет принять этот дар, вещий Аргамирон… — Ведун повернулся к волхву, развернул сверток и показал содержимое старику. — Ты знаешь, что это такое, жрец?

— Я не хочу этого знать. — Вздернул голову старик, словно ему в нос ударила непереносимая вонь. — Зачем ты принес ее сюда, колдун?

— Я не хочу дарить ее богам, волхв. Я хочу вернуть ее на место. Но я сомневаюсь, что меня с радостью впустят в боярский детинец и позволят проводить обряд проникновения во врата.

— Этому нечестивому, колдовскому камню не место на боярском подворье и в городе русском. Его давно пора увезти в глухой лес и закопать в глубокий колодец!

— На нашей земле не место ни этому камню, ни этой книге, старик! — согласился ведун. — Так ты поможешь мне — или ограничишься изрыганием проклятий?

— Неужели ты готов послужить правому делу, колдун? — недоверчиво прищурился Аргамирон.

— Хотел задать тебе тот же самый вопрос, — вздохнул Олег.

Волхв посмотрел вправо, влево. Почмокал губами.

— Выше по реке, на горе, в лесу есть глубокая яма. Там печники ранее глину брали, но ныне забросили. Мы не сможем дотянуть туда камень вдвоем. Но если амбалы купеческие по моему приказу отвезут камень на гору и уложат недалече, то вдвоем мы сможем дотолкать его до ямы, скинуть вниз и обрушить стены. Раз ты стоишь здесь и боги не обрушили на тебя свой гнев… Наверное, ты не лжешь… новгородец.

— Холодно. Стенки ямы, наверняка, смерзлись.

— Разведем внизу огонь. Пока яма отогревается, ты выполнишь свой обряд. Вдали от глаз людских.

— Что же, мысль хорошая, уважаемый Аргамирон. — Олег поднял глаза к небу, прищурился. — Солнце еще высоко. Пойдем?

Главному волхву, к тому же такому властному, как Аргамирон, отказывать не посмел никто. В мгновение ока перед ним отворились врата детинца, пришли с торга рослые, плечистые грузчики, переложили камень на выделенные боярином сани. Они же помогали двум коренастым лошадкам тянуть тяжелый груз. Сперва по дороге к реке, потом почти на километр вверх по течению. Еще час понадобился силачам, чтобы затолкать камень на самую вершину. После чего они, поклонившись старику и не взяв никакой платы, отправились восвояси.

Выбранная волхвом яма больше напоминала пещерку метров пяти глубиной, идущую вниз под довольно крутым углом. Зато она находилась ниже вершины. Камень оставалось только подтолкнуть.

Олег прогулялся по лесу вокруг, набрал хвороста, покидал в пещеру, запалил огонь. Нашел высокую сухостоину, порубил на несколько бревнышек, кинул вниз, в огонь. И они с волхвом сели бок о бок, дожидаясь, пока тепло огня разойдется по земле.

— Скажи, Аргамирон, а перед тем, как в лесах завелась нежить, никаких странных людей в Гороховце не появлялось?

— Был один… — пригладил лысую голову старик. — Зашел в святилище. Замотан в странную тонкую тряпицу. Худой, как со дня рождения не кормили. Сказал: «Здесь нет Кроноса, Первого из богов». Я ответил, что мы внуки Свароговы и поклоняемся своему прародителю. Он ушел и более не появлялся.

— А куда?

Волхв только покачал головой.

— Понятно. Ищи-свищи.

— Не горюй, новгородец. Спрячем камень — сгинут и напасти. И никто его никогда не найдет.

— Кто захочет, найдет, вещий Аргамирон. Примету мне сказали броскую. Возле камней таких ни деревья, ни трава не растет. Так что высохнут тут сосны, завянут кусты, попадает все, сгниет… И будет лет через сто стоять лысая гора. Как знак для колдуна знающего: подходи, мол, здесь врата заговоренные.

— Не доберется! — пообещал, поднимаясь на ноги, волхв. — Ну, новгородец, делай свое дело,

— Хорошо, — Достал из-за пазухи пайцзу ведун. — Только ты не пугайся…

Когда Олег пришел в себя, вещий Аргамирон стоял метрах в десяти в стороне.

— Ты чего, волхв? — удивился Середин.

— Ну, ты колдун, новгородец… — покачал головой тот. — Однако же начнем.

Вдвоем они взяли оставшиеся от сухостойны хлысты — тонкие бревнышки метра по два длиной, — подбили под камень, поднатужились, поднимая… Черные «врата» покачнулись, заскользили, за пару секунд проскочили десяток шагов и гулко ухнулись в яму — только искры из пещеры вылетели.

— Ты только не пугайся, новгородец, — улыбнулся Аргамирон, выбирая место над пещерой на вершине холма. Он поднял посох, закрыл глаза, что-то тихо проговорил — и резко ударил посохом. Земля отозвалась звонким гулом — и яма захлопнулась, слово пасть поймавшего муху пса.

— Вот и все… — Начал спускаться к реке волхв, но вдруг остановился, поднял палец: — Ты слышишь, новгородец?

— Что?

— Треск… Кажется, сегодня ночью ледоход начнется. Ты точно угадал с исполнением княжеского приказа… Но раньше месяца награды не получишь.

— Почему?

— Так ледоход, новгородец. С завтрашнего дня дорог на Руси нет. Потом половодье… У тебя ведь нет лодки?

— Нет, — вздохнул ведун.

— Ладно, не грусти, — усмехнулся вещий Аргамирон. — Пойдем в святилище. Я завсегда рад достойному гостю.

Примечания

1

Гордей — древнее славянское имя, происходящее от слова «гордый». Каким образом один из Гордеев смог завязать в Средиземноморье знаменитый Гордиев узел — вопрос, выходящий за пределы сюжета данной книги.

(обратно)

2

Девятый день.

(обратно)

3

Автор считает обязательным признать, что при написании романа им широко использовались факты из книги В. Н. Демина «Загадки русского севера».

(обратно)

4

Дирхем — это не только арабская монета. Дирхемы так же чеканились и в Волжской Булгарии на рубеже X века.

(обратно)

5

Чешуя — прозвище мелких новгородских серебряных монеток размером с ноготь.

(обратно)

6

Деньга — это тоже монета После распространения христианства именно они и стали называться копейками.

(обратно)

7

Согласно описаниям арабских путешественников, в X веке площадь одного из крупнейших городов Волжской Булгарии — Биляра — была больше средневековых Владимира, Киева и Парижа, вместе взятых. Последнее упоминание о нем относится к началу XIV века.

(обратно)

Оглавление

Печора

Дюн-Хор

Монгол

Охота

Слово воина

Кама

Верея

Русь

Книга . . . . . . . .

Реклама на сайте