«Королевская кровь»

Далия Трускиновская КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

КАК ВЫ МНЕ ВСЕ НАДОЕЛИ!.. ПРОЛОГ

Значит, скакала на косматом звере, а огненные кудри развевались и неслись следом? И красоты была чудесной? И, взлетев на обрыв, удержала зверя и громко расхохоталась? Да, пожалуй, я мог бы кое-что рассказать про эту всадницу, господа мои, пожалуй, мог бы… да…

Возможно и вы с ней познакомились, сами того не подозревая, ежели бывали в графстве нашем лет этак двадцать назад. А точнее — незадолго до того, как отправили в монастырь двух старших графских дочек и объявили о помолвке младшей.

Стало быть, недели за три до этой самой помолвки, поздно вечером, замковые ворота отворились и выпустили четырех всадников. Трое были подвыпивший гость-рыцарь и его оруженосцы. Они к нашей истории отношения не имеют. Четвертый выскочил, когда мост уже стали поднимать, обогнал тех троих и что есть конского духа понесся по дороге. Стража что-то кричала ему вслед, но он плевать хотел на стражу и скоро скрылся за поворотом.

Всаднику исполнилось, по моему соображению, лет девятнадцать. Из-под бархатного пажеского берета выбивался целый водопад рыжих волос, прямо-таки грива львиная. И эта неуправляемая шевелюра от скачки еще спуталась, взвихрилась и стала как огромное помело.

Больше в чертах всадника не было ничего примечательного: белая кожа, как у большинства рыжих, острый нос и подбородок, складная мальчишеская фигурка… да, главное! Он рыдал в три ручья. И, простите, утирал парчовым рукавом сопли из носа. А поскольку парча штука жесткая, нос у него сделался малиновый.

Продолжая хлюпать носом, всадник свернул в лес и вынужден был придержать коня, чтобы его не выбила из седла какая-нибудь хитрая ветка. В конце концов жеребчик и вовсе пошел шагом, а возле Березовых ворот встал как вкопанный.

Если ваши милости охотились в тех лесах, то должны знать Березовые ворота. Когда проедешь под ними, то попадешь на единственную ведущую через болото тропку. А ежели нет… Ну, вообразите себе две березы, друг к дружке так наклонившиеся, что одна вроде как на плече у другой отдыхает. Это и будут те ворота.

Возле них уже лет с полсотни нечистая сила пошаливала. Запирала их, что ли? Вроде вот она, тропка, а между березами будто невидимую холстину натянули, упрешься в нее грудью и ни тпру ни ну. А мимо берез идти — так с головой и ухнешь…

Вот, значит, нашему пажу тоже кто-то незримый холстину натянул. И сидит себе в кустах, ждет, что получится.

Я так полагаю, любой здравомыслящий человек плюнул бы на Березовые ворота и домой отправился — мол, не судьба. Но пажик наш был слегка не в себе. И как завопит он рыдающим голосишком!

— Бабка! — вопит. — Бабуля! Бабусенька! Я это, бабуля!

Аж спящие птицы с веток посыпались от того вопля.

Поорал он этак, поорал — и замолк, прислушиваясь. А по тропинке ему навстречу — шаги неторопливые. И появляется старая ведьма в клетчатом платке до земли и с черным котом на плече.

Ну, описывать ведьму, я думаю, ни к чему — только аппетит отбивать. А вот кот у нее был необычный. Так сразу и не поймешь, чем он от прочих котов отличается. Вроде как голова маловата, лапы крупноваты, клыки какие-то не белые, а вовсе янтарного цвета, и кудлатый, что барбос. Однако ж кот, без всякого сомнения. Должно быть, заморский.

Так что бредет эта расчудесная бабуля, скорчившись в три погибели, и бормочет:

— Ох, как вы мне все надоели!..

Паж увидел ее — с коня сорвался и обниматься к старухе норовит. Она даже кулачишком замахивается — мол, отстань, а то плохо будет! А пажик схватил ее в охапку и в щеку целует — тьфу, это ж надо…

И говорит ей:

— Бабка Тиберия, что хочешь делай, только помоги! На тебя одна надежда! Если же ты мне не поможешь — руки на себя наложу! Вот прямо на этих самых березах и повешусь! Или в болото сигану! В общем, не жить мне на этом свете…

— Из болота тебя, милый друг, болотные черти выпихнут, — спокойно отвечает бабка, утираясь от его поцелуев. — И березовые ветки тебе не дадутся. Не для того я эти ворота налаживала, чтобы на них дураки вешались. Ты лучше прямо скажи — сам ничего не напутал?

— Ничего, бабуля! — рапортует юный паж, преданно глядя ей в очи.

— В полночь на башню, под открытое небо вышел?

— Вышел!

— Догола разделся? Стыд не одолел?

— Разделся…

— И носочки снял? — допытывается бабка с намеком.

— Снял!

— И крест на животе углем начертил?

— Начертил!

И начинает этот безумец для убедительности камзолишко расстегивать, чтобы мазню на пузе показать. Бабка на него руками замахала.

— Ты что же, так с той ночи и не мылся? — сурово спрашивает. — Тогда извини, внучек, но тебя, неряху, за одно за это никакая девушка не полюбит, не говоря уже о молодой графине!

Задумался паж и опять рубаху в штаны затолкал.

— Я думал, чем дольше крест продержится, тем лучше… Для крепости заклинания…

Усмехнулась бабка.

— Тоже мне, знаток нашелся… Что дальше делал?

— Лег, на Луну смотрел. Потом семь раз заклинание повторил. Уголь раскрошил, в стакан с водой всыпал. Оделся. Вниз спустился. На ее порог побрызгал…

— На порог спальни?

— Ты же сама велела, бабуля — на порог спальни! И шерстяные ниточки связал, под половицу засунул.

— Странно… — задумалась ведьма. — Не действует мое колдовство… Погоди! Вода в стакане была ключевая?

— Нарочно днем к ключу бегал!

— Уголь — еловый?

— Сама же ты мне, бабка Тиберия, дала этот уголек!

— Верно… Шерстяные ниточки — красные?

— Самые что ни на есть красные! Из корзинки у старой графини утащил, она любит шерстью вышивать.

— Ну, тогда… — старуха помолчала, хмыкая и как-то странно причавкивая. — Тогда одно тебе скажу — не удастся тебе приворожить молодую графиню. Ее еще до тебя кто-то присушил. И приворот его сильнее моего оказался.

— Ну, бабушка, тогда мне и впрямь одна дорога — в болото! — воскликнул паж и, отпустив повод коня, прыгнул с тропинки вбок. Под ногами хлюпнуло, он запрыгал дальше и действительно на пятом прыжке провалился по самые уши.

— Ну как оно, не сыро? — хладнокровно спросила бабка.

Паж пустил несколько крупных пузырей.

— Посиди малость, остынь…

И, выждав несколько, ведьма трижды коротко свистнула. Кот у нее на плече выгнул спину и роскошно зевнул.

— У-ху-ху-ху-ху! — раздалось из глубины болота.

— Поддай-ка, дружочек, этому голубчику снизу покрепче, — велела бабка. — А то, гляди, ревматизм схватит.

— Э-хе-хе-е… — согласились в болоте, и неведомая сила вытолкнула пажа, так что он, бедняга, взлетел мало чем пониже Березовых ворот и приземлился на тропинку возле ведьмы. Болотная грязь сразу же потекла с него.

— Ничего себе! — восхищенно произнес паж, ощупывая то, что у всех у нас расположено пониже спины.

Бабка критически его оглядела.

— Делать нечего, придется тебе заглянуть ко мне в гости, одежонку просушить, — решила она. — Не стоит тебе в таком виде домой возвращаться. Поди объясни всякому, где ты побывал да что из этого получилось…

— А поможешь? — с надеждой спросил паж.

— Почиститься помогу. А насчет молодой графини — там, видно, посильнее меня колдун потрудился. Деньги я тебе, конечно, верну… Раз уж неудача получилась…

Она повернулась и пошла по тропке. Ворота пропустили и ее, и пажа. Но когда конь решил было последовать за хозяином, то натолкнулся грудью на холстину-невидимку. Так и встал, как вкопанный.

Избушка оказалась в трех шагах от ворот.

Ну, описывать эту хибару незачем — вы, господа мои, сами не раз заглядывали в такие апартаменты, то рану залечить, то за приворотной травкой, вроде нашего пажа, а то еще, боже упаси, за той водичкой без цвета, вкуса и запаха, от которой врагам нездоровится… простите великодушно!

Ведьма завела туда пажа, спустила с плеча кота и стала подбрасывать дрова в очаг, разводя большое пламя. Паж тем временем разделся догола и завернулся в клетчатый платок старухи размером с доброе одеяло. Она взяла его пожитки, встряхнула так, что вся сырость из них с брызгами, должно быть, вылетела, и развесила над огнем.

— Бабушка, а бабушка, — обратился к ней паж. — А если молодую графиню раньше меня присушили, может, все-таки удастся ее отсушить? А?

— Может, и удастся — проворчала старуха. — Только я этим заниматься не стану.

— Бабушка, а бабушка!

— Чего еще?

— А как узнать, присушили ее или не присушили?

Ведьма задумалась.

— Я тебе дала довольно сильное заклятие. Сильнее елового уголька да креста на живом теле может быть только трава тысячелистника, собранная в полночь и заговоренная над зеленым огнем. Или иголка, вымазанная в крови и воткнутая за стропила… Но ту еще смотря как воткнешь. Тоже — наука…

— За стропилами? — переспросил паж.

— Да. Хочешь — заберись в спальню к графской дочке, пока она с подружками в саду гуляет, и посмотри сам. Может, найдешь ржавую иголку за стропилами или пучок тысячелистника в ином укромном месте. Да! Если по четырем углам пятнышки на полу, вроде как зеленоватой краской брызнули, это — тоже заговор! Только послабее елового уголька.

— Бабушка!

— Что, внучек?

Внучком ведьма звала пажа, конечно же, в насмешку. Он ей не то что во внучки — в прапраправнучки, пожалуй, годился.

— Бабуль, а пошла бы ты со мной в замок, а? Вместе бы поискали! — предложил паж.

От такой наглости ведьма онемела.

— Ты, внучек, должно быть, не знаешь, что я со своего болота никуда не ухожу, — ласковенько сказала она, опомнившись. — Сундук серебра сулили мне, чтобы на день съездила в город, посмотрела бургомистрова сынка, что таял, как свечка. И лошадей к Березовым воротам привели. Не поехала. Мальчонку сюда везли.

— И что же с ним было?

— Ерунда, мачеха след вынула. Я в глазки этой мачехе только разок посмотрела — и сама она во всем повинилась. А когда правда на свет выплывает — бывает, и болезнь сама проходит.

— Так что не пойдешь со мной, бабуля?

— Не пойду, внучек. Деньги твои верну, коли не заработала, а отсюда не двинусь.

Паж вскочил и запахнулся в платок.

— Тогда, бабушка, и деньги отдавать будет некому.

— Это почему же?

— Покойнику они без надобности! А жить без графской дочки я не собираюсь! Вот!

— Не скоро ты еще станешь покойником.

— А вот увидишь!

И паж как был, в клетчатом платке, мотнул рыжей гривой и выскочил из ведьминой избушки.

— Стой! — закричала старуха. — Куда?! Штаны надень!

— Покойнику и штаны не нужны! — донеслось с болота.

Вскинув на плечо кота, похватав сушившиеся над очагом камзол и прочую одежонку пажа, ведьма кинулась за дверь.

Говорят, дураков, влюбленных и пьяных сам Бог бережет. Не знаю, выпил ли в ту ночь наш пажик хоть каплю хмельного, а что был он и дураком, и влюбленным сразу — это, господа мои, уж точно! Потому в порыве неслыханной удачи пролетел он над гиблыми и топкими местами, минуя Березовые ворота, и опомнился лишь на опушке лесной. И сам удивился — как это не провалился к чертям болотным?

Через несколько минут его нагнала ведьма. Она спешила, озираясь, шустрой побежкой, вроде даже и неприличной для ее древних лет. Но на опушке было старухе что-то неуютно, словно боялась она неведомого врага.

— Держи штаны свои с башмаками, отдавай мой платок!

— Не отдам! — паж вцепился в платок и отскочил.

Старуха швырнула наземь вещички пажа и погналась за ним. Но парнишка был быстрее, да и немудрено — в девятнадцать-то лет.

— Сходишь со мной в замок — отдам! — обещал он, уворачиваясь.

— Да не могу я в замок! — взмолилась ведьма. — Нельзя мне вообще с болота выходить!

— Почему, бабушка?

— Нельзя — и все тут! Думаешь, почему Березовые ворота болото на запоре держат? А?

— От кого же ты бережешься?

— А-а… — И бабка махнула рукой.

— Бабка, бабулечка, бабуся моя ненаглядная! — запричитал хитрюга паж. — Ты только сходи со мной в замок, помоги отсушить чужую присушку! А я тебя в обиду не дам! Вот увидишь Ты только скажи, от кого прячешься! И пусть он сразу гроб заказывает!

— Ну, скажу я тебе, что лучше бы мне на глаза не попадаться великому магу Маргарелону. А-а, молчишь? Поди сладь с магом Маргарелоном! Так что забирай-ка ты, внучек, свои штаны и отдавай мне платок, домой побегу. Ведь если он почует, что в моей ограде щелка завелась, — проскользнет, и будет мне тогда плохо.

— Значит, ты, бабушка, только на болоте в безопасности? — спросил паж, понемногу отступая с опушки через поляну к дороге.

— Только на болоте.

— И что же ты такого натворила?

— Ох, внучек… — ведьма громко вздохнула.

— Да, бабушка… — вздохнул и паж. — Мне бы теперь коня найти. Спасибо тебе, что хоть старалась помочь. Видно, рыжим на роду неудачи написаны.

— Да уж, — ведьма поглядела на спутанную шевелюру пажа и хмыкнула, от твоих волос огонь в очаге разводить можно, или, к примеру, пушечный фитиль запаливать. Неудивительно, что молодая графиня на смех тебя поднимает. Послушай, а не покрасить ли мне тебя? Могу прекрасный темно-русый цвет изготовить. И денег не возьму.

— Нет, бабка, так еще хуже будет, — подумав, решил паж. — Меня все крашеным прозовут и засмеют. За крашеного-то она уж точно не пойдет!

— Ну, как знаешь. Платок-то будешь возвращать?

— А коня?

— Свистни — прибежит.

Паж свистнул, бабка сделала пальцами загогулину в воздухе — и конь действительно выскочил из кустарника, встал с ними рядышком и негромко заржал.

— Отвернись, бабуля, — попросил паж, — а то мне одеваться неловко.

Ведьма отвернулась — и что же тут случилось, господа мои?

Пажик-то был не дурак!

Оделся он с той молниеносностью, которая всем вам наверняка известна — бывает в жизни, что выскакиваешь из теплой постельки, одну ногу — в штаны, другую — в башмак, а рукой хватаешь сразу камзол, пояс и шляпу, выпихиваясь притом в потайную дверь, да еще посылая на прощанье воздушный поцелуй… Да-а, дело молодое…

Оделся наш паж именно с такой умопомрачительной скоростью и бесшумно вскочил в седло. А далее? Подхватил он сзади бедняжку ведьму, перекинул ее поперек седла и дал жеребчику шпоры! Черный кот едва успел вцепиться ей в плечо, отчего ведьма взвыла. Но поздно было выть и брыкаться — уже несся конь к замку, уже показались стены, уже послышалась перекличка часовых.

В тени раскидистого дуба остановил паж коня и спустил на землю старуху.

— Ну, бабушка, выхода нет! — объявил он. — Пойдешь ты сейчас со мной в замок отсушивать молодую графиню!

— А если не пойду?

— Ну, тогда мне одна дорога — в петлю! — затянул молодой паж свою старую песню. — Потому что без молодой графини мне не жить! И ты, бабка, во всем будешь виновата!

— Опять я во всем виновата! — воскликнула ведьма. — Кто меня только не пугал! Вы дурью маетесь, а я — виновата! Ох, как вы мне все надоели!

— Бабка, бабулечка, миленькая! — взмолился паж. — Ну, ты же все на свете можешь! Никто другой меня не спасет, только ты! Ведь и ты когда-то была молодая… — неуверенно добавил он, потому что, глядя на ту грушу сушеную, в которую превратилось лицо ведьмы, действительно не верилось, что когда-то давно, сто лет назад, та груша была свежим личиком.

— Была, ну и что? — сердито отрубила старуха. — Я, между прочим, сама своими делами в молодые годы занималась и на помощь никого не звала.

— Бабка, а ты когда-нибудь любила?! — с отчаянием воскликнул паж. Вся его надежда была на то, что всколыхнется в ведьминой душе столетнее воспоминание и нахлынет на старушку чувствительность.

— Но услышал бедняга в ответ что-то вроде змеиного шипа и поостерегся повторять свой пылкий вопросец.

— Ну что же, — промолвил он. — Значит, бери моего коня, бабуля, и возвращайся домой. — А я… А мне… А меня…

Ведьма внимательно посмотрела на него и обвела обеими руками в воздухе контуры его фигуры.

— Веревка порвется! — обрадовала она пажа. — У ножика лезвие сломается. А яда сейчас ни у кого в замке нет. Вот разве что ты за ядом ко мне же и прибежишь… Будь здоров, внучек! Забеги как-нибудь, деньги верну. Конь через четверть часика прибежит.

Она ловко, как молодая, вскочила в седло, не уронив с плеча своего кота, ударила по конским бокам пятками и ускакала.

Паж остался посреди дороги, соображая, как быть дальше, и было ему, господа мои, совсем невесело. Вдруг он услышал стук копыт. А через минуту увидел и своего коня с бабкой в седле.

— Ну, спасибо тебе, внучек! — объявила бабка. — Накликал ты на меня беду! Пронюхал-таки Маргарелон, что вышла я за свою ограду! Теперь мне в избушку хода нет!

— Бабка, это же замечательно! — обрадовался паж. — Давай я тебя в замке спрячу! Там у нас такие тайники! Мы, пажи, все облазили, все знаем!

— А есть ли у вас, к примеру, комната с восемью углами? — заинтересовалась ведьма.

— Есть, в Северной башне, внизу!

— А рыбьих костей ты мне на кухне раздобудешь?

— Ой, бабуля, да хоть ведро!

— И мела кусок, и сосновые угли, и веревку крепкую с шестью узлами, стала перечислять бабка, одновременно припоминая какое-то очередное колдовство.

— И веревку! И узлы! — с восторгом повторял паж.

— Тогда я, может, и сумею у вас отсидеться. Ну, давай, веди меня в замок.

— Знаешь, бабуля, лошадь мы пока здесь привяжем, а сами спустимся в ров и взберемся на стену, там у нас секретный лаз.

— В мои годы по рвам ползать да по стенкам лазить? — возмутилась ведьма. — Едем через мост.

— А стража? Меня-то ведь знают, тебя могут не впустить.

— Глаза отведу. Это дело обычное.

И знаете, господа мои, так она отвела страже глаза, что померещилась им за спиной у пажа котомка старая, в чем они потом и заверяли клятвенно старого графа, попробовавшего было разобраться, с чего вдруг ночью в замке чудеса творились.

Впуская невесть где прошлявшегося этак с полночи пажа, стража шутила на разные лады, предлагая ему то старый потник из-под седла для утирания соплей, то престарелую бабку замкового повара для усмирения юношеских страстей. И стражу понять можно — поторчи-ка всю ночь у ворот без развлечений…

Ну, въехали, стало быть, паж с ведьмой в замковый двор, привязали коня к коновязи, рассчитывая, что утром у конюхов хватит ума расседлать его и поставить в стойло, и прокрались… на кухню, господа мои! Но, понятно, не к поварской бабке. Просто пажу каждый день доводилось принимать блюда у поваров и подавать их на графской стол. Поэтому он прекрасно знал дорогу от кухни до графских покоев со всеми ее закоулками и мог при желании так там спрятаться, что и с собаками не нашли бы.

Во он и вывел ведьму прямиком в трапезную, а оттуда по витой лестнице — в галерею и в Южную башню, где помещалось почти все графское семейство.

А надо отдать графу должное — он так велел перестроить старый замок, что, пожалуй, только стены остались прежние, да еще трапезная — неохота была с таким необъятным сараем возиться. Покои госпожи графини и юных графинь были отделаны по последней моде, и не ткаными гобеленами, которые мастерили еще их прабабушки, а тисненой кожей, резными панелями дубовыми, и — хотите верьте, хотите нет — в спальнях стояли маленькие камины и не было сквозняков!

Разумеется, девиц охраняли. И у входа в комнату служанок, и у дверей опочивален сидели то старуха, заснувшая над вязаньем, то старик со ржавой алебардой, а то и стражник, которому из-за недавней раны подыскали дельце полегче.

Ведьму все это не смущало. Шла она, постоянно оборачиваясь и рассыпая за собой какую-то сушеную травку. Кот у нее на плече тоже сидел спокойно, тревоги не поднимал. А рыженький наш пажик уверенно вел ведьму туда, где почивала самая младшая из юных графинь.

И было это нелегко, потому что спальня у знатных девиц-то была большая, а вот ложе им поставили одно на троих, хотя и было это ложе с балдахином немногим поменее графской часовни, где помещалось все благородное семейство. Сколько бархата, парчи, тесьмы да перьев пущено было на балдахин — и передать не умею. И вот вам еще один пример графской заботы о дочках — простыни у них каждую субботу меняли!

Но паж знал, с которой стороны ложится спать его красавица, потому что, вставая, сразу делала она два шага — и оказывалась у окна. А уж окно это паж, можно сказать, наизусть выучил, каждое утро его из замкового сада созерцая.

Если бы эту парочку поймали сейчас слуги — плохо пришлось бы нашему пажику. Сразу же стало бы ясно, что привел он старую ведьму для ворожбы, не иначе. Ведьме бы дали раза два по шее и выпроводили из замка — кому охота с нечистой силой связываться? А пажу бы досталось на орехи…

Но от своего отчаяния так осмелел бедный паж, что и не думал вовсе об этом. Чудом удалось ему заполучить бабку в замок, и он резонно полагал, что больше такого чуда ему не совершить. Поэтому отважно лез он во все закоулки спальни и шарил руками за стропилами, не боясь напороться на какую-нибудь дрянь вроде заржавевшей от крови иголки. Ведьма же, глядя, как он взбирается по подоконнику и даже по столбу балдахина, давала ему краткие и негромкие указания… И светила, конечно! Светец они позаимствовали на кухне господа мои. Ведьма — она хоть и ведьма, а от старости, возможно, стала хуже видеть впотьмах. А пажу этого и вовсе не полагается, он графский паж, дитя человеческое, а не лесной кот.

Сама бабка тоже времени зря не теряла. Спустила она на пол кота и следила, как ходит эта зверюга на полусогнутых лапах, принюхиваясь и хвостом след заметая. Также ощупала за это время ведьма стульчик молодой графини, туфельки ее утренние, платьице, брошенное на коврик, и испод коврика. Обнаружила она там некую подозрительную пыль, которую долго нюхала, позвала кота, дала и ему понюхать, после чего крепко задумалась.

— Истолченные лягушечьи кости? — бормотала ведьма озадаченно. — Или жабьи? Не понять… А цвет, как у сушеного мухомора… Нет, все-таки жабьи! Кто бы мог додуматься?.. Как вы мне все надоели…

При этом теребила она край платьица и нашарила-таки зашитый в подол шнурок.

— Эй, внучек! — окликнула ведьма пажа. — Кинь ножичек!

— Берегись! — откликнулся из-под потолка паж, запуская свой кинжальчик так, что вонзился он в пол аккурат возле ведьминых ножек, обутых в ладные сапожки.

Там, под потолком, висела, понимаете ли, новомодная деревянная люстра с севера. Ее опускали на веревке, зажигали свечи и опять подтягивали наверх. Вот паж и сообразил, что к люстре можно тоже заговоренную травку привязать. Но, господа мои, граф для дочек ничего не жалел, и люстра эта вполне годилась бы для тронного зала у кого-нибудь из западных королей, чьи дворцы ненамного больше конюшен у наших славных графов. А, значит, была она побольше колеса от боевой повозки, запрягаемой быками, и весила тоже не менее быка, и веревка, на которой ее тягали вверх-вниз, была с пажескую руку толщиной. Так что спустить это чудище самостоятельно наш пажик никак не мог, вот и пришлось ему карабкаться по веревке.

Пока ведьма вспарывала подол, паж тоже отыскал кое-что интересное. Это оказались сухие веточки, прилепленные воском так, что снизу и не заметишь — ну, потекло со свечи и потекло…

Одновременно они окликнули друг друга и шепотом похвастались добычей.

— Тысячелистник, — едва взглянув вверх, определила ведьма. — А у меня, гляди-ка, волосы. Ну, внучек, вспоминай, у кого в замке длинные черные космы вроде конской гривы?

Паж, сидя на одном из толстенных рогов люстры, задумался. Ведьма же подошла к постели и подула на каждую из юных графинь.

— Хорошо спят, — сообщила она. — Ну, думай, думай, времени-то маловато…

И тут непонятно откуда раздалось пение дудочки, тоненький такой голосок.

Паж подумал, что это замкового свинопаса подняло ни свет ни заря и он выводит свое стадо из хлева. Но поглядел он на старуху с котом — и стало ему жутковато. Потому что, господа мои, кот сделал горб и зашипел, так и целясь выскочить в окошко, а старуха зашипела не хуже того кота и тоже подобралась, как перед прыжком.

— Ох, дура, ох, дура! — запричитала ведьма. — Не не лягушечьи то были кости и не мухомор сушеный!

А что это такое было — так и не сказала, потому что общее для всех юных графинь одеяло зашевелилось и все три девицы, не открывая глаз, сели. Высунулись из-под одеяла три босые ножки и нащупали наугад туфельки. Потом появились еще три ножки, и тоже каждая нашла свою туфельку. А потом встали красавицы во весь рост и гуськом пошли к огромному заморскому зеркалу.

Зеркало это, господа мои, не стоило тех денег, что отдал за него граф. Только-только научились мастера выдувать и раскатывать такие большие стекла. И получались зеркала — одно другого страшнее. Поглядишь в этакое зеркало — то у тебя пузо перекосит, то рожа огурцом, а видывал я одно откуда смотрел на меня мерзавец с двумя носами, ухмыляясь при этом кривым, длинным как дождевой червяк, ртом. Так что для молодых красавиц полезнее было бы три маленьких зеркала, чем одно такое, с причудами.

Положила старшая из девиц свою белую ручку на львиную морду полированную, что над левым верхним углом зеркала, и поехало оно в сторону, а за ним провал раскрылся, глубокий и черный. Но, как видно, вела в тот провал лестница, и по ней, не открывая глаз, стали спускаться графские дочки.

Бедный пажик чуть с люстры не сковырнулся.

Задвинулось зеркало.

— Ну, — говорит ведьма, удерживая своего свирепого кота, — не повезло тебе, внучек. Дочки-то у графа зачарованные. Знаешь, куда их дудочка позвала? Они теперь до утра плясать будут. И так — каждую ночь подряд. Ждут их в подземелье три рыцаря, а может, и не рыцари это, а вовсе даже графские оруженосцы, или даже пажи, вроде тебя. И будут они с девицами плясать под дудочку, пока не устанут. А тогда они дадут девицам выпить из каменного кубка волшебного питья… и, право, не знаю, как тебе и сказать… Такое оно, это питье, интересное, что много о чем забывает, проснувшись поутру, девица… Да… Нашли мы с тобой, внучек, то, чем девиц очаровали. А как теперь быть — не знаю… Ну, сожжем мы волосы, зашитые в подол, и знаки над огнем сделаем — заболеет тот, чьи это были волосы, и только. Ну, выметем пыль из-под коврика, развеем по двору — тоже ничего не изменим. И тысячелистник с люстры снимем — люстра чище станет разве что… Главное-то уже сделано — слушаются девицы дудочки. А дудочку ту найти непросто…

— Найдем дудочку! — бодро заявляет паж, качаясь на люстре. — Пойдем сейчас за ними следом, поглядим, с кем это они там отплясывают, и отнимем дудочку!

— Ох, ничего у тебя, внучек, не получится, — отвечает ему ведьма. Мы с котом с места не тронемся. Откуда я знаю, кто графских дочек очаровал, кто дудочку изготовил? Может, все эти проказы с дочками и с дудочкой — ловушка, которую для меня Маргарелон расставил? Не-е, не пойду! И веди-ка ты меня лучше в комнату с восемью углами, как обещал. Устала, отдохнуть хочу. И коту покой нужен.

Висит пажик на люстре, не прыгает, раскачивается. Потому что выбрать надо, куда прыгнуть, чтобы не сшибить ни столика с рукоделиями, ни кресла, ни столба от балдахина.

— Эх, бабка! — вися вот этак, горестно говорит паж. — Не знаешь ты, бабуля, что такое любовь!

— Откуда мне, старой? — хмыкает бабка. — В наши времена ничего такого и в помине не было.

— И не понять тебе, бабка, — продолжает паж, прицеливаясь ногами, как может страдать человек, мужчина, рыцарь, если он любит, а его не любят!

— Не понять, — соглашается ведьма, наблюдая. А было-таки на что посмотреть, когда паж, соскакивая с люстры, опрокинул столик и шлепнулся посреди мотков шерсти и шелка с торчащими из них иголками!

— Ой! Все равно я молодую графиню люблю, с кем бы она там ни отплясывала! — восклицает паж, вытаскивая из-под себя здоровенные ножницы, которыми старая графиня кроила холсты на рубашки служанкам. — Она же сама не знает, что отплясывает! Она же не виновата ни в чем! Ведь она утром просыпается — и ничего не помнит!

— А ты откуда знаешь? — интересуется бабка.

— Знаю! — гордо говорит паж и встает на ноги. — Бабуль, а бабуль! Давай пойдем за ними! Ты же знаменитая колдунья! У тебя такие заговоры, что ты с этими плясунами разом справишься!

— Может, и справлюсь, — отвечает старая ведьма. — Только главное дудочку заполучить, а тут без шума не обойдешься… Погоди встревать, я не про обычный шум говорю! Понимаешь, внучек мой драгоценный, когда я колдую, ну, заговор читаю или знаки над огнем делаю, от меня вроде как свет исходит, только глазами его не видно, и вроде как звон идет, но его ушами не слышно. Любая другая колдунья этот звон уловит и скажет, где я нахожусь, а злодей Маргарелон — еще и чем именно я занимаюсь! Вот что плохо. Опомниться не успеем, как он налетит!

— Погоди, бабка! — вспомнил паж. — Ты же девиц усыпляла! И страже глаза отводила! Разве тогда от тебя свет со звоном шли? Врешь ты чего-то, бабуля!

— Стара я, чтобы соплякам врать! — с достоинством отвечает ведьма. А ни света, ни звона и быть не могло, это же не колдовство никакое. Глаза отвести или человека усыпить и ты, внучек, сможешь — этому я и совсем бестолкового берусь за неделю научить. А вот с тем колдуном сразиться, что графских дочек очаровал, — это ж на всю округу шум поднимется! Не-е, не хочу.

— Бабуля! — решительно сказал паж, раскрывая ножницы. — Ножик мой ты забрала, но я и без него дорогу на тот свет отыщу! Без молодой графини мне все равно не жить! Так что — прощай, бабуля, не поминай лихом, а Эдельгарту, братику моему, скажи, что все мои плащи, и вышитые перчатки, и кошельки, и пояса, и перья для берета я ему оставляю.

И тут замахнулся паж разведенными ножницами, целя острый конец себе в горло.

Ведьма вытянула обе руки вперед, сделала ими в воздухе хитрую выкрутасу, замерла — и в недоумении распахнула глаза и разинула рот, потому что ровно ничего не случилось. Паж зажмурился, подумал и со всей силы ткнул себя ножницами в грудь, туда, где сердце.

Так бы и шлепнуться ему на пол, обливаясь кровью, но бабкин кот прыгнул и повис на руке. Ножницы скользнули по камзолу, а пажик с воплем ухватил левой рукой кота за шиворот и стал его отцеплять.

— Пролил ты таки кровь в девичьей опочивальне, — заметила ведьма, глядя, как капает с ободранной кошачьими когтями руки. — Это добрый знак. А ведь ты меня, внучек, чуть не перехитрил, гром тебя разрази! Мой знак лишает силы мечи, шпаги, кинжалы, алебарды, протазаны, ножи и стилеты, но он не имеет никакого отношения к ножницам… погоди! Ну, так и есть! Маргарелон замковые ворота заклятьем закрыл! Мне теперь через них не выбраться! Сообразил-таки, злодей, куда я спряталась… Поймал мой звон от знака! Ну, хорошо хоть, и я его услышала, когда он ворота замыкал.

— Мы, бабуль, подземным ходом выберемся! Про него твой Маргарелон ничего не знает! — обнадежил паж. — Только давай сбегаем за молодой графиней в подземелье, а? Ну, пойдем, бабуль, а то плохо будет! Я уж найду, чем на себя руки наложить!

— Как хорошо жилось мне в избушке! — вздохнула старуха. — Березовые ворота наладила, огородик развела… Нет, мало мне было, что детишек лечила! Колдовством блеснуть захотела! Знала же я, что эти присушки да отсушки до добра не доведут! Так нет же, на подвиги старую дуру потянуло! А все из-за вас, молодых лоботрясов… как вы мне все надоели!

Паж подскочил к зеркалу, коснулся львиной рожи, и провал распахнулся. Шагнул в него пажик и руку ведьме протянул:

— Бабушка, прошу!

Ведьма сделала коту знак, и он прыгнул ей на плечо.

— Выбирать не приходится — пошли, внучек. Может, я впрямь подземельем из замка выберусь. А тогда уж…

— Я тебе, бабуля, самого быстрого коня приведу! — пообещал паж. Есть у графа один скакун…

— Я сама себя скакуном обеспечу.

Брели они по высоким и неровным ступенькам, удивляясь, как графские дочки не свернут себе шею, разгуливая тут с закрытыми глазами, и выбрели к запертой двери.

Паж подергал ручку и повернулся к ведьме:

— Засов изнутри заложили…

— А-а, семь бед — один ответ! — и ведьма взмахнула руками. С той стороны вылетел из петель и грохнулся на пол засов. Дверь распахнулась.

Паж перепрыгнул через высокий порог и оказался он, господа мои, вроде как двести лет назад… Подземелье-то было убрано, как при наших предках, но те гобелены, что у нас в замках истлели давно, тут висели как новенькие, и давняя посуда стояла на столе без единой трещины, а посреди, под низкими крестовыми сводами, кружились в танце с двумя рыцарями две старшие сестры. Младшая же танцевала одна, опустив руки, а на дудочке наигрывал безобразный карлик с двумя горбами, одним — спереди, другим сзади. Длинные черные космы почти закрывали его отвратительную физиономию.

Увидев ведьму, карлик поспешно сунул дудочку за пазуху, причем обе пары беспомощно остановились, а младшая девица в изнеможении опустилась на пол.

— Ах, это ты, Тиберия! — скрежетнул зубами карлик. — Давно не встречались, красавица! Ох, и до чего же ты собой хороша! Да, годы никого не красят!

— Вот уж не думала, что это ты, Озарук! — усмехнулась бабка, спуская наземь кота. — И не угомонился ведь! Совсем уж трухлявый стал, а ему все молодых девиц подавай! Ишь, старая кочерыжка! Хорошо хоть тебе эти два бездельника заплатили за право под твою дудочку поплясать? В твои-то года мотаться по болотам в полнолуние, лягушек ловить, за гадюками охотиться! Прострела в спинке не схлопотал? А то скажи — вылечу!

— Уходи, уходи, дорога петлей, след под землей… — забормотал карлик, — уходи, старая!..

— А возьми-ка ты, внучек, то, что вынула я из подола, да подожги-ка факелом! — велела ведьма. — И пока урод этот корчиться будет, мужества наберись да дудочку у него из-за пазухи выдерни! Дастся тебе дудочка в руки — твое счастье, расколдуем тогда графских дочек!

— Ты прелесть, бабушка! — воскликнул паж и с тем звонко чмокнул старуху прямо в ухо. Тут же выхватил он вороную прядь, увернулся от неожиданно длинной и когтистой руки Озарука и сунул прядь в огонь. Волосы затрещали.

С диким воплем повалился карлик наземь, сдирая с себя жуткую свою одежонку. А еще, господа мои, весь замок повскакивал с постелей от того вопля! И первым делом кинулась старая графиня в спальню к дочкам — не случилось ли с ними беды! Но в спальне было пусто, и, вскрикнув погромче зловредного карлика, рухнула госпожа на пол.

Понеслись по темным коридорам неодетые слуги, зарычал, как лев в зверинце, сам старый граф, затрубили тревогу. А в подземелье тем временем корчился и брыкался на полу карлик.

Паж прыгал так и сяк, пытаясь сунуть руку ему за пазуху, но уродец отпихивал его, щелкал зубами и плевался. Две графские дочки с кавалерами стояли, как вкопанные, хотя по лицам девиц видно было — слышали они некий шум и силятся проснуться. А младшая открыла огромные голубые глаза, ахнула и принялась оттаскивать пажа от карлика.

Тут уж ведьма возмутилась!

— Опомнись, девка! — воскликнула она. — Погляди на него глазами! Прикоснись к нему руками!

И выплеснула с криком в одурманенное лицо девицы вино из кубка, стоявшего на столе.

Пока ошалевшая девица утиралась, сплела старуха из пальцев нечто хитромудрое и потрясла сцепленными руками у себя над головой с невнятным бормотанием. И раскрылись глаза у девиц с кавалерами, и вскрикнули все четверо, и бросились наутек.

Освобождая от заклятья графских дочек, не заметила старая ведьма, как кончились судороги гнусного карлика — ведь сгорела уже до конца прядь волос в пламени факела. И сделал карлик длинными костлявыми пальцами знак — и отлетел от него паж, вмазавшись спиной в каменную стенку. А уродец вскочил и схватил за руку молодую графиню.

— Моя! — крикнул он ведьме. — Под мою дудку плясать будет! Не тебе ее у меня отнимать! Я своей кровью кубок вымазал, ее напоил! Она руками и губами моей крови коснулась! Дудочка запоет — кровь на руках и губах встрепенется! Против этого все заклятия — чушь!

— Не пущу! — яростно воскликнула ведьма. — Знаю я, до чего она с тобой затанцуется! Видела в магическом зеркале твой секретный сундук! Он и без того окровавленных дудочек полон! Не выйдет!

— Ах, магическое зеркало?! — издевательски вопросил карлик. — Ах Премудрое Светлое воинство? Нет у тебя больше магических зеркал, Тиберия, и воинство магов тебя тоже не спасет! Потому что ты теперь — сама по себе, а оно — само по себе!

— Я и без воинства с тобой, замухрышкой, слажу!

И, не говоря более ни слова, старуха отвесила замухрышке такую пощечину, что полетел он на пол с молодой графиней вместе.

Но, выпустив из рук красавицу, вскочил карлик на четвереньки, окрысился, зарычал, и изо рта у него четыре клыка полезли, два — вверх, два — вниз. Вытянулась при этом его мерзкая физиономия и стянулась в кабанье рыло, а черная волосня на голове ощетинилась стальными с синим отливом колючками и тоже изготовилась к бою.

Дернулся бедняга паж, чтобы поспешить на помощь бабке Тиберии, да уж больно крепко влепился он в стенку — еле смог шевельнуться. А стальная щетина проросла сквозь драную одежонку карлика на загривке и вдоль хребта, торча вверх и в стороны на фут, а то и больше.

Глядя на это безобразие, рассмеялась бешеным хохотом старая ведьма и, сунув пальцы в рот, свистнула так, что в замке из настенных колец факелы повыскакивали, отчего чуть не занялся пожар. А еще от этого свиста встала дыбом шерсть на черном коте, и стал он расти, расти… и рос, господа мои, быстрее, чем пламя над сухими дровами, пока не стал со льва величиной. Лапы же у него оказались и вовсе огромные, с такими когтями, что по длине и крепости стоят любого ножа.

Кот с места прыгнул и завалил на бок уродца, норовя вцепиться ему в горло. Девица пробовала было за шиворот оттянуть кота, да наколола о взъерошенную шкуру нежные пальчики. А тут еще ухитрился отлипнуть от стенки рыженький наш пажик и схватил свою красавицу в охапку.

— Бросай девчонку, дудочку ищи! — приказала ведьма.

Но паж обалдел от блаженства.

Придушив карлика, кот повернулся к хозяйке, словно спрашивая — ну, что дальше с добычей делать?

— Внучек, радость моя, если ты дудочку не возьмешь, то я сама ее возьму, — предупредила ведьма. — Только полюбит тогда графская дочка, ты уж не обижайся, меня. И будет ходить за мной, как привязанная. Так что давай, подходи!

— Ага, — ответил паж, но девицу из объятий не выпустил.

— Горе ты мое, — сказала ему ведьма.

Тем временем полупридушенный карлик очухался. Видя, что и кот, и ведьма укоризненно взирают на пажа, он вдруг вывернулся из-под лапы и словно растаял в воздухе. Все услышали только щелчок его сухих пальцев да хвост невразумительного заклинания.

— Ах, гром тебя разрази! — воскликнула ведьма. — Дождались! Доигрались!

И она сгоряча дала еще одну оплеуху — пажу. Бедняга отлетел от красавицы и сел на пол.

— Чую! Звон слышу! — с этим воплем разъяренная ведьма кинулась в погоню.

Очевидно, где-то в глубине подземелья карлик затевал очередную магическую пакость.

Кот понесся следом за хозяйкой, делаясь с каждым скачком все меньше и меньше, пока наконец, уже в прежнем своем виде, не прыгнул бабке на плечо.

Паж вскочил на ноги. Оплеуха явно пошла ему на пользу. Вооружившись факелом, он побежал за старухой. И обнаружил ее перед запертой дверью. Причем дверь была, как и все в замке, основательная — из дубовых досок в руку толщиной, по углам окованная железом.

— Ускользнул, будь он неладен! — пожаловалась ведьма. — И дверь не отпирается! Он такой запор наложил что тройная магическая отмычка нужна! Ну, я сделаю, ты сделаешь, а котишка-то не может! Не обучен! А все из-за тебя, растяпы!

— Какой знак? Какая отмычка? — искренне удивился паж. — Опять ты, бабка, все усложняешь. Сунем ключ в скважину и откроем!

— Откуда у тебя ключ? — изумилась старуха.

— Да у нас в графском замке всего шесть таких заморских замочков, и все одинаковые. Так что мой ключик от графской гардеробной сюда без всяких заклинаний подойдет.

Паж извлек ключ и, к величайшему конфузу ведьмы, быстренько открыл замок.

— Стой, — сказала старуха, — к бою нужно приготовиться. Я первой врываюсь и знак Гиммель-Далед делаю, котишка слева заходит, а ты с факелом сзади держись, чтобы, когда я в сторонку отступлю, выпад им сделать. Понял? Ну, вперед!

Но, когда, рванув на себя дверь, влетела готовая к атаке команда в графский винный погреб, то увидела там такое, что бедная старуха попятилась, а паж выронил свой факел.

Среди бочек валялся в беспамятстве карлик, а рядом стоял некто высокий и статный, длиннокудрый и в серебряном плаще, в диадеме с камнями, испускающей мягкий свет, и с тоненьким ореховым прутиком в руке.

— Здравствуй, Тиберия! — сказал, улыбаясь, этот красавец. — Не правда ли, я появился вовремя? Здравствуй и ты, мальчик. Пока на бабушку столбняк нашел, забери-ка ты у Озарука волшебную дудочку. Здравствуй и ты, Нариан. Давненько не встречались! И не узнать тебя. Постыдилась бы, Тиберия! Совсем зверя баловством своим погубила. А какой боевой зверь был! И на себя погляди…

Ведьма сопела и молчала.

— Это Маргарелон? — догадался паж.

Она кивнула.

Кот Нариан соскочил с ее плеча, подошел к магу, потерся о его ногу и виновато мурлыкнул.

— Ладно, ладно, — сказал ему маг. — Все понимаю. Конечно, сидеть на плече и песенки петь удобнее, кто спорит… Но совесть тоже иметь надо. Ты не для этого на свет родился.

На сей раз кот рос куда медленнее, чем перед побоищем. Но все же достиг тигриной величины, и именно тигриному облику его странноватые для кота пропорции вполне соответствовали — а, значит, и был он изначально кудлатым гигантом.

— Мальчик, возьми дудочку, — напомнил пажу Маргарелон. — Я бы сам ее взял, да мне графская дочка ни к чему. Да и ты, похоже, хлебнешь с ней горюшка… Ну, Тиберия, не удалось тебе отсидеться за Березовыми воротами?

— Как вы мне все надоели! — ответила ведьма.

— Увиливаешь! Я же знаю, почему ты в избушку забилась и в чудище обратилась.

— Мне и так ладно, — огрызнулась старуха.

— И сколько же лет ты на болоте мокнешь, бездельничаешь да мхом обрастаешь? — съехидничал маг. — Ты хоть календарь-то дома держишь?

— А зачем?

— Знал я, что с тобой дело плохо, но не думал, что настолько, серьезно заметил маг. — Ладно, покажу я тебе свой календарь. Гляди.

В руке у мага появилось небольшое зеркальце. Он поднес эту штуковину прямо к крючковатому и волосатому носу ведьмы. Паж естественно, тоже не утерпел, сунулся поглядеть.

Увидел он там, господа мои, уголок спальни некоего властительного барона. Утренний свет уже пробился в задвинутое ставнями высокое окно. Поскреб Маргарелон ногтем по зеркальцу там, где погасшая свеча в подсвечнике стояла на ночном столике, и вспыхнула свеча, чтобы удобнее было разглядеть сопящего под меховым одеялом толстяка. Пузо его возвышалось, как пригодный для постройки сторожевых укреплений холм.

— Ну-ка, просыпайся, голубчик, завтракать пора! — с такими словами Маргарелон пощекотал толстяка. Тот взъерошенно высунулся из-под одеяла. Рядом спала не менее увесистая супруга барона, и паж явственно услышал ее негромкий храп.

— Хорош? — спросил Маргарелон про толстяка. — Шестьдесят восемь годков, а какая стать! Ну, давай, просыпайся, дружок, завтракать пора…

— Что это за образина? — недоуменно спросила ведьма.

— Все еще не признаешь?

Шестидесятивосьмилетний красавчик тем временем осознал, что проснулся. На столике возле подсвечника лежала железная рыцарская рукавица. Он нашарил ее и грохнул ею о стол.

— Эй, кто там, за дверью, из бездельников?! Повара сюда!

Немедленно вбежали крошечный паж и здоровенный повар.

Паж подхватил откуда-то необъятные малиновые штаны и распялил их в руках, упав при сем на колени в ожидании баронских ножек. Повар вытянулся в струнку.

— Завтрак поспел, ваша милость! — браво доложил он. — Все, что было угодно с вечера заказать вашей милости, кроме паштета из кроликов. Кроликов плохих из деревни прислали, не из чего было выбирать.

Толстяк задумался.

— Что на замену? — вопросил он. — Надеюсь, у тебя хватило ума приготовить что-то на замену?

— Рыбное блюдо, — на всякий случай отступив, сообщил повар. — Рыба разных пород, томленая в собственном соку…

Одеяло заколыхалось и вынырнула физиономия баронессы.

— Шестьдесят два года и триста двадцать шесть фунтов живого веса, представил ее пажу Маргарелон. — Женщина в расцвете красоты и творческих способностей, мой мальчик. Превосходно выучилась мариновать огурцы. Сорок четыре года назад за нее на турнирах копья ломали… Возьмешь ты дудку, негодник, или мне брать?!

Паж настолько был увлечен картинками в зеркале, что, не глядя на карлика, опустился возле него на корточки и вытащил из-за пазухи корявую дудку. Все же он на несколько мгновений оторвался от зеркала, а когда опять выпрямился, барон с баронессой увлеченно обсуждали будущий обед.

Тем временем внесли подносы с первой переменой завтрака.

Барон влез в штаны, заправил в них ночную рубаху и уселся к столу. Ел он весьма живописно — горы костей в художественном беспорядке окружили тарелку, огрызки летели под стол — двум охотничьим псам. И непонятно было, кто там громче чавкает — псы или его милость.

Тем временем служанки завернули баронессу в капот, и она уселась напротив супруга, нацелившись на жареную индюшку.

— Ну и зачем ты мне столько времени показываешь этих обжор, Маргарелон? — брюзгливо осведомилась ведьма. — Хотя действительно пора завтракать, но они мне весь аппетит отбили!

Маг повернул зеркальце, чтобы она увидела портрет на стене опочивальни. Видно, на этот портрет он возлагал особые надежды — укрупнил изображение. И увидели паж с ведьмой изумительной красоты юного рыцаря, с бледно-золотыми кудрями, с тонкими чертами лица, с нежным румянцем словом, подлинный соблазн для девиц и дам.

— Как попал сюда этот портрет?! — прямо взвилась Тиберия.

— Да он уж лет сорок там висит, — с подозрительным простодушием отвечал маг.

В зеркале опять появился неопрятный чавкающий толстяк. Он так измазался в жире, что даже лысина — и та засверкала в солнечных лучах.

Маргарелон повернул зеркальце — оттуда томно поглядел рыцарь. Повернул — отбросил обглоданную кость толстяк.

— Бр-р! Да этого же быть не может! — воскликнула ведьма и выхватила у мага зеркальце.

Поскольку она, вглядываясь, утратила всякую бдительность, Маргарелон обвел ореховым прутиком ее голову, невесомо коснулся волос, шеи, плеч.

Тут, господа мои, паж онемел. Как если бы на грязный борт повозки водой плеснули и грязь потекла вниз, открывая светлый и тисненый кожаный полог, — так поползла с лица чернота, так зазмеились вниз и бесследно пропали морщины. Нос съежился и усох. Несколько бородавок отвалились и со стуком упали на пол. А когда пробился на щеках румянец — ох, тяжко пришлось бедняге пажу, потому что стояла перед ним, уставившись в зеркало, сказочная красавица, и только стриженая ее голова напоминала о старой ведьме с седыми космами. Седина исчезла и космы преобразились в короткие кудряшки, но все же для полного блеска этой даме недоставало длинных волос, и вы не можете тут со мной не согласиться.

— С ума сойти! — прошептала ведьма.

— Сорок четыре года, — ответил ей маг.

— Да-а…

— Ты и не заметила, как они пробежали.

— Не заметила…

— Сорок четыре раза собиралось Премудрое Светлое воинство на Большой совет магов, я уж не говорю о малых, и твое место пустовало. Не стыдно?

Ведьма промолчала.

— Конечно, травки собирать и молокососам талисманы мастерить несравнимо приятнее, чем выполнять свой долг в Светлом воинстве. Для того тебе сила дана? Для того тебя столько лет чародейству учили, чтобы ты засела на поганом болоте, как сыч в дупле?

Ведьма вздохнула.

— Хорошо еще, у этого мальчика хватило нахальства выманить тебя с болота!

Ведьма горестно взялась за голову.

— И сама ты обленилась, Тиберия, и зверь твой с тобой вместе. Совсем звериный облик утратил, бедняга! Вот, учись, мальчик, что делает с волшебницами несчастная любовь!

Но паж и без этих поучительных слов уже догадался, в чем дело.

— Ну и что же? — возразил он. — У меня тоже несчастная была! А вот она и помогла мне! И все теперь будет в порядке! Вас там целое воинство, неужели вы все вместе не могли к ней этого, лысого, присушить? Вы же все маги!

— Перестань! — одернула его Тиберия. — На что он мне нужен, присушенный! Я хотела по-честному, по-настоящему…

— Сорок четыре года! — потрясая руками, повторил маг. — Да разве ты с самого начала не понимала, что он выберет наследницу хоть плохонького, да рыцарского замка, с родней при королевском дворе, которая будет исправно хозяйничать и детей рожать? А не красавицу плясунью без роду-племени, при взгляде на которую все мужчины шалеют? Он же все-таки соображает немного! Сколько бы ты ни плясала и ни пела, он все равно побегал бы за тобой, побегал, а выбрал ту, что с родней и огурцы солить умеет…

— Неправда! — воскликнул паж. — Она же такая красавица! Наверно, он ее просто по-настоящему не разглядел!

И, возмещая промах лысого толстяка, сам с восхищением уставился на ведьму.

— Перестань, внучек, что я за красавица… — проворчала Тиберия, еще не чувствуя происшедшей с ней перемены. — Возможно, Маргарелон прав и зря я столько лет просидела на болоте. Но мне было так обидно, так обидно!..

— Хороший у тебя защитник, — похвалил пажа маг. — Надо бы его наградить за то, что помог вызволить тебя с болота. Ну-ка, подойди, мальчик…

Ладонь мага легла на голову пажа, соскользнула до плеч и словно собрала в горсть всю рыжину его шевелюры. Теперь это были просто русые кудри очень приятного для глаз оттенка.

— Рыжих графские дочки не любят! — усмехнулся маг. — Но теперь все в замке забыли, что ты был когда-то рыжим, и она будет твоей наверняка. Да спрячь ты в карман эту дудку.

Тут лежащий на полу карлик приподнял голову и с такой ненавистью уставился на пажа и мага, что стало бы им от взгляда не по себе — если бы только они сами посмотрели на уродца.

— В полночь расщепи ее, смажь бараньим салом сожги на огне свечи, пепел разведи в вине и полей деревья в замковом саду, — поучал маг.

— А вино любое? — спросил паж.

— Чем старше, тем лучше.

Тоскливым взором проводил Озарук свою заветную дудку, сложил костлявые пальцы зловредным знаком, подул, побурчал — и начал всасываться в корявую щель каменного пола.

Но магу было не до него. Изловчившись, он простер руку над головой Тиберии и разжал ладонь.

В который раз за эту бурную ночку паж онемел.

Представьте себе, господа мои, что волосы ведьмы зазолотились и налились медным блеском. Но это еще что! Они вдруг стали расти, расти, и не прошло минуты — доросли до плеч.

— А это еще что такое?! — возмутилась Тиберия.

— А это — на память! — усмехнулся маг. — Чтобы болото не забывала! Вырастать будут на локоть в сутки. Успевай только подстригать!

Да-а… Хороша она была в этом огненном облаке…

Покажите-ка свою находку. Ну точно, она. Если невероятной красоты женщина скачет рано утром на черном косматом звере, останавливает его на обрыве, хохочет, отхватывает кинжалом два локтя волос и пускает их летать над рекой, — то это Тиберия. Ни у кого на свете больше нет таких огненных волос.

Так что давайте их отпустим с башни по ветру. Может, зацепятся за гребень шлема какого-нибудь молодого рыцаря, чтобы он отправился на поиски Тиберии со всеми соответствующими опасностями, приключениями и объяснениями. Нам-то вроде это и не по годам, а?

Я только один волосок себе оставлю. Намотаю на палец и спрячу это колечко подальше, чтобы жена не нашла. Моя-то, как и ваши, полагаю, не Бог весть какой ангел, а тут еще такой повод! Сразу всех своих благородных предков вспомнит и приданое по пальцам перечислит! Ну, и моим предкам достанется…

Как звали пажа? Хм… как пажа звали… Какое это, господа мои, теперь имеет значение? Паж сделал глупость, паж слишком поздно понял, чего ему в этой жизни надо, а чего не надо, и теперь его имя уже никакого значения не имеет. Так-то.

КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

Гляди, гляди, как шпарит! Совсем ума лишился — без седла, без стремян, да по капустным грядкам! Ишь! Хорошо плетень одолел. Молодец парень.

Сюда, сюда! Нет, вы только посмотрите — босиком, а при шпаге… И очень мне хочется знать, где он такого видного коня увел. Эй, придержи коня, парень! Мы тут все свои, нас копытами топтать незачем. Ну, показывай, что там вышито у тебя на перевязи, что там золотом отливает… Да говорят же тебе, свои мы!

Ну, что же, понимаю. Трудно так сразу поверить. И ты вот даже повод через конскую шею не перекинул, рукой за холку держишься, чуть что — на коня, и поминай как звали!.. Я сам бы тоже, может, не поверил и послал к лешему, кабы не видел своими глазами, как эта заварушка начиналась.

Ага, увидел… Ну, смотри, смотри!.. Вот это она и есть — орифламма! Гляди, как по ветру плывет… Ты ведь для того и прискакал сюда — встать под святую орифламму. Стало быть, одним бойцом у нас больше.

Близнецы, возьмите у него коня. Дениза, кинь на стол еще одну миску! А сапоги… Как же быть с сапогами? Никто не знает, где раздобыть этому красавцу сапоги?

Граф оф Дундаг, запишите, пожалуйста: пункт четвертый — создать обоз. Как положено — с телегами, ложками-плошками… одеялами… и с сапогами! А то что это за отряд? Вот уж по части сапог у нас будет полное равноправие… да чего вы хохочете, черти?.. Не хотите сапожного равноправия?

Ты ешь, парень, ешь. А положишь ложку — тогда и скажешь, кто таков. Что свой — я и так вижу. Пока лошадей выводят и седлают, пока гнедого перековывают, пока перекидные сумки собирают, и я пожалуй, кое-что успею тебе рассказать. И вот еще ребятишки послушают. Да свои они! Погляди, что у того, длинного, на эфесе ножа выбито. Узнал? Можешь мою историю пивом запить — вон там, под навесом, бочонок на табурете. Пока я рассказывать буду — может, еще кто подоспеет. Думаешь, ты один этот зов услышал?

Пока у нас есть немножко времени на такие разговоры. Так что начинаю.

Вообразите вы себе для начала вечер, обычнейший вечер, и северные городские ворота Кульдига, и как к ним два всадника подъезжают. Один постарше, и конь под ним тоже постарше. Слуга, значит. Другой помоложе, при шпаге, с соколиными перьями на треуголке, а по плащу золотой кант. И хитро этак говорит тот, что постарше:

— Ну, вот и прибыли, господин граф. С благополучным вас прибытием!

— Очень даже удивительно, — отвечает насмешник граф. — Нам, помнишь, как выезжали, чего только не наобещали! И оборотней, и вурдалаков, и обманное озеро. А, смотри ты, приехали и живы!

Подталкивает граф коня легонько и въезжает прямо в ворота. Стражники смотрят косо, но время еще не позднее, опять же — на злоумышленников эта парочка не похожа. И граф тоже покосился — на пустое место над воротами, между двух амбразур, где положено быть гербу. Старый уже давно сбили, а новый, видно, все не соберутся прилепить.

— Где ночевать будем? — безнадежно спрашивает слуга.

— Как и собирались, у господина думского лекаря, — сурово отрубает юный граф. Дело в том, что слуге-то хочется в таверну, там попроще и повеселее. Может, даже и повкуснее. А молодому графу хочется наоборот сидеть и о всяких заумных вещах с лекарем толковать. Об эликсирах, металлах, солях, амулетах, и чтобы всяких слов непонятных побольше. Для этого он сюда и приехал.

Ну, господское слово — закон. Тем более — в дальних северных графствах. Вот и проехали оба путешественника мимо таверны.

Надо отдать должное Равноправной Думе — содержала она своего лекаря неплохо. Дом в два этажа на главной площади столичного города Кульдига, за домом садик, лошади, когда понадобятся, из думской конюшни, да и своя одна есть. Ну, и лекарь с виду — прямо вельможа, большой, осанистый, борода надвое расчесана, домашняя мантия бархатная, туфли домашние бархатные со стальными пряжками, золотая цепь на шее, на цепи золотая же загогулина с потаенным смыслом — фу-ты, ну-ты! К такому лекарю подойти — от страха заболеешь, а не то что про свои хворобы лепетать. Нос внушительный, в том смысле, что почтение внушает, взгляд прямо орлиный, чуть чего — мохнатые брови лекарь сдвигает, и хочется от его взгляда под лавку спрятаться.

Спускается эта бархатная крепостная башня из верхних покоев в здоровенную прихожую гостям навстречу и, разведя руками, начинает по-латыни что-то длинное говорить. Графу-то что, он понимает и сам с удовольствием ответить может, а слуге скучно. Вот он и поглядывает по сторонам.

И видит слуга, что за лекарской спиной по лестнице, лепясь к перилам, кто-то тихонечко спускается на полусогнутых ножках. И старается как можно меньше скрипу произвести. Лестница-то витая, его сперва видно было, потом — нет. Пока лекарь бархатными широченными рукавами приветствие изображал и речь свою выкрутасами украшал, этот человечек — шмыг, и вдоль стенки, вдоль стенки! На нем пегий какой-то плащ с капюшоном. А капюшон чуть ли не до седой бороденки спущен.

Не поклонившись графу, как-то воровато пробрался этот человек к дверям и совсем было улизнул, но бдительный слуга схватил его за суконный шиворот, чем нарушил лекарскую высокомудрую речь. А тут еще человечек дернулся и крякнул что-то птичьим голосом.

— Ты чего безобразничаешь? — напустился на слугу сходу граф. — Ты чего в чужом доме людей за шиворот хватаешь?

— А почему он вашей светлости не поклонился? — возмущенно шумит слуга. — Светло же здесь и видно, какой у вашей светлости герб на перевязи — графский! Да и у меня на плаще тоже ваш герб имеется! И в жизнь не поверю, чтобы городской житель не умел гербы различать!

— Какая светлость, опомнись! — замахал на него рукавами лекарь. — Ты, гляди, на улице графа светлостью не назови! Тут с этим строго. Никаких светлостей…

Вздохнул лекарь, рожу скривил и добавил:

— Одни мрачности…

— Значит, и герб с плаща спороть? — спросил слуга и с большим сомнением отпустил добычу. — Слышали мы у себя, на севере, что у вас тут чудеса творятся, но не думали, что до такой дури вы дожили. Все равно человек он пожилой, должен помнить, как приличные люди со знатью здороваются! Опять же, герб!

— Я этих гербов за сорок лет, может, тысяч десять руками перетрогал! — сердито пискнул ему в ответ человечек. — Я, да будет тебе известно, ювелир и эти самые гербы из перегородчатой эмали на заказ мастерил, когда ты еще пеленки пачкал! И графский герб для меня — плевое дело!

— Графский герб для тебя — плевое дело?! — взорвался тут и молодой граф. — Ах ты замухрышка! Жилло, держи его за шиворот покрепче!

Словом, склока, ругань, чушь собачья. Граф двести поколений своих предков поименно вспоминает, ювелиришка всех народных избранников из Равноправной Думы в свидетели зовет, слуга пинками его кланяться заставляет. Лекарь, бедняга, прямо в угол влип и таращится, рот разинув. Ошалел от такого темперамента…

И тут вбегает девчонка кухонная, в грязном переднике, с метлой, и орет громче всех:

— Да тихо вы!!!!

Естественно, где женщина вопит, там мужикам уже делать нечего. Слуга с большой неохотой выпустил капюшон, человечек отскочил, граф тоже опомнился и, простите, заткнулся. Тут лекарь видит, что буря окончилась, и из угла возникает.

— Иди на кухню, Лиза, — строго велит он девчонке, — мы тут и без тебя справимся. Вечно не в свое дело лезешь.

— Вы посмотрите, хозяин, что у него в кармане. В левом, — бросает девчонка, глазами стрельнув в ювелира, поворачивается и, мотнув тяжелой полосатой юбкой, уходит.

Тут устремляет господин лекарь на ювелира тяжелый свой взгляд. Кабы не знать, что господин лекарь от шума в угол пугливо забивается — так от этого грозного взгляда и в обморок недолго…

Ювелир же с сопением опускает глаза, и рожа у него не то что виноватая — разочарованная…

Смотрит слуга вслед этой самой Лизе и чудится ему, будто вокруг головы у девчонки — вроде сияния. А никакого сияния быть не может. Платок на голову накручен и сзади завязан. И еще — откуда быть сиянию с таким-то носом? Нос у кухонной девчонки длинный, тонкий, острый — ну, шило и шило, таким дырки в стременных петлицах или, скажем, в конских подпругах хорошо проковыривать!

Но шея между платком и воротом сорочки белая, стройная. Тем более, что кружевце ворота — серенькое, застиранное. И под тяжелой юбкой все округлости, сразу ясно, в полном порядке.

— Ну, так что же у нас в левом кармашке? — ласково этак спрашивает лекарь. И голосок сладенький, будто не воришка перед ним, а хворое дитятко. — Может быть, у нас перстенек в кармане?

Ювелир молчал, молчал, глаза опустив, да как выхватит из кармана, да как шваркнет об пол блестящую штучку! Да как сверкнет на лекаря бешеными глазами! И — за дверь!

Слуга, повинуясь графскому взору, эту штучку с пола подобрал и на ладони хозяину с лекарем поднес. Ну, и сам разглядел.

Это был перстень с темным камнем. Перстень сам по себе невелик, прост, камень гладкий, продолговатый, полупрозрачный, и знак на камне с оборотной стороны вырезан. Вроде как цветок, выложенный изнутри золотой проволочкой. Даже непонятно, кто бы такой перстень носить мог — для женщины великоват, для щеголя простоват.

— Занятная штучка, — сказал молодой граф. — И с чего бы вдруг этому ювелиришке ее у вас, друг мой, воровать? Ювелиры — господа богатые, а такой перстенек много стоить не должен.

— Из-за этого перстенька, сударь мой любезный, у нас с этим чертовым ювелиром такая катавасия вышла, что в трех словах не расскажешь, отвечает лекарь. — Вот сядем сейчас за ужин, выпьем, закусим, и я всю эту историю преспокойненько расскажу… И позвольте мне слугу вашего наградить. Вовремя он воришку заметил.

— Я только от господина принимаю награду, — с достоинством заявил слуга, да еще рукой сделал вот этак — мол, мне вашего не надо. А граф, на это улыбнувшись одобрительно, похлопал его по плечу, и тем разговор о награде и кончился. Хотя слуга рассчитывал на что-нибудь более вещественное, чем хлопочек господской ручки.

Конечно, мог он на это свое скромное желание еще как-то намекнуть. Но был от природы не то чтоб застенчив — нет, иногда и язык распускал! — был как-то неспособен свой денежный интерес защитить. Да и прочие интересы, если разобраться.

И, разумеется, граф с господином лекарем отправились ужинать в роскошно убранную столовую, а слуге девчонка Лиза показала его место за кухонным столом. А оттуда, с кухни, историю про перстенек не расслышать при всем желании.

Разумеется, всплыла потом эта история, и лучше бы графскому слуге знать ее с самого начала, но не вышло — и ладно.

— Не ко времени вы приехали, — сказала кухарка Маго, наливая густую, прямо ложка в ней торчком, грибную похлебку со шкварками. — Лучше бы графу поскорее на север, домой убираться, да и тебе с ним вместе. Брякнете на улице что-нибудь этакое, неравноправное, и тем вся ваша учеба кончится.

— Нам добрые люди советовали дома годок-другой посидеть, — и Жилло отхватил себе ломоть хлеба, такой, что под него и рот разинуть мудрено, челюсти крякнут. — Так нет же, университет нам подавай! Науку нам подавай! Металлы и эликсиры! Я бы, будь моя воля, из графства не ногой. Опять же, невеста у меня там осталась.

— Какая наука? — изумилась Маго. — Того гляди, университет закроют и студиозусов всех репу копать отправят. Негоже, чтобы одни были умнее, а другие дурее.

— Негоже, чтобы одни были беднее, а другие богаче, — добавила Лиза.

— Негоже, чтобы одни были красивше, а другие — как пожилое воронье пугало, — вставил свое слово и кучер Кабироль, показав при этом Маго длинный язык. — А ты — светлость, светлость!.. Эй, Маго, эй!..

Мотнул Кабироль головой вправо, влево, но от ложки не увернулся. Ложка, прямо из котла, весомо хлопнула его по лбу — похлебка потекла по переносице. А Маго с Лизой, две ведьмы, старая и молодая, расхохотались.

Так что сидят лекарская челядь и Жилло по-домашнему, ужинают. Слугу расспрашивают — шалят ли на дорогах оборотни и вурдалаки, не умоталось ли куда обманное озеро. И не сразу обращают внимание, что в двери кто-то гремит и грохочет. Ну, угомонились и треск услышали. Побежал привратник, отворил, и сразу же по шее получил. Это, видите ли, гонец из Коронного замка прискакал. Коронный замок, куда вселились двадцать лет назад избранники народа, как оно и положено, на горе, столичный город Кульдиг с укреплениями — внизу, скакать — ну всего ничего, а конь в мыле, гонец в ярости. Рычит хуже всякого вурдалака.

— Немедленно! Сию секунду! — шумит. — В замок! По приказу! Избранники ждать не любят!

То есть, когда слуга на этот галдеж с кухни выскочил, красномундирный гонец уже сказал, зачем лекарь вдруг на ночь глядя понадобился, и вопил просто для порядка. И понял слуга, что сейчас хозяин дома уедет, но это его не огорчило и не обрадовало, потому что думского лекаря он видел впервые в жизни, и к столу своему тот его не пригласил.

Не успел гонец угомониться, лекарь выходит — в парике, в другой уже мантии, парадной, поверх служебного кафтана. Рукава с обшлагами из прорезей выправляет, опять же, шпажонку в заднюю прорезь выставляет, чтобы не задирала мантию, как петушиный хвост. Все разумно продумано в лекарском наряде! И молодой граф следом за ним сундучок несет. Слуга смотрит и глазам не верит — молодой граф в камзолишке каком-то дрянном и в его, слуги, плаще! Только герб уже отодран, нитки висят. Глядит он на своего господина, а тот палец к губам прижимает — молчи, значит, а то я до тебя потом доберусь! Тут слуга смекнул, что хочется его молодому господину почему-то тайно в замке побывать.

— Карету немедленно! — командует лекарь. — Мои инструменты и снадобья — сию минуту в карету!

Тут граф сует в руки слуге сундучок — неси, мол, — и шепчет незаметно в ухо:

— Поедешь с нами, Жилло…

Причем физиономия у него почему-то развеселая.

Ну, хватает Жилло в прихожей зимний плащ Кабироля, хотя на дворе лето, выходят все из дома, лекарь в карету садится, Кабироль — на козлы, граф со слугой — на запятки прыгают. Гонец на своем буйном коне — впереди, два красномундирных гвардейца верхами — позади. И понеслись!

— Раз в жизни такая удача бывает! — говорит граф слуге. — В замковых мастерских лучшая вышивальщица заболела! Представляешь, мы с тобой в замковые мастерские попадем!

Тут слуга все и понял. Про эти самые мастерские даже в том северном захолустье знали, откуда они с графом в столичный город прибыть изволили.

Туда брали красивых умелых девушек со всего государства, и работали они там взаперти. Мантии народным избранникам вышивали, знамена, перевязи, что прикажут… Для небогатой девицы это прямо мечта несбыточная — попасть в замковые мастерские! При всех строгостях она там себе хорошего жениха все же сыщет. И Дума ей приданое даст.

Но если Равноправная Дума отправит непонятно куда, так что и следов не останется, кого-то из почтенного дворянства, а дочку в виде особой заботы поближе к себе, в мастерскую определит, то радости мало. Присмотру за ней одной — больше, чем за всеми прочими. Чтобы прониклась законом Всеобщего Равноправия!

И еще, говорят, попадались там девицы вовсе непонятного происхождения. Народные избранники — они тоже когда-то были молодыми и любвеобильными, вот и понимайте как умеете…

Кроме того, именно среди этих мастериц избранники подружек себе, говорят, заводили. Видно, чтобы далеко не бегать. И это для многих красавиц тоже становилось ступенечкой к благополучию.

Такую разнообразную ахинею плели в народе о мастерских. Ее-то и вспоминали граф с Жилло, когда на запятках тряслись. Жилло, когда разобрался, не очень-то эту авантюру одобрил, да еще съязвил — мол, ваше дело, сударь, молодое, пташечки-милашечки, увлечения-приключения, но я-то, старый дурак, чего за вами увязался? Мне, мол, уже на покой пора, жениться наконец на вами же предназначенной невесте, а не то что за молодыми девчонками подглядывать… Сказав это, вспомнил Жилло Лизу, и как она ловко в дверь шмыгнула, и как над ним нагнулась, когда мясо в миску накладывала, и белую шейку, и тупоносый башмачок из-под тяжелого подола. Девчонка… да… Вот кабы не шило…

Несется карета по притихшему Кульдигу, а Жилло, переговариваясь с графом, по сторонам поглядывает. Он же впервые в столичном городе. И соображает — въехали-то они с графом через северные ворота, а вот выезжают, как видно, через южные. Невдалеке от ворот — мост через речку Венту. Что Кульдиг на Венте стоит — это все знают. С моста виден холм с плоской вершиной, поросший кустарником, что немного ниже по течению, чем Кульдиг. И про него Жилло слыхал — это Городище. Раньше, леший знает когда, там деревянное укрепление было. Тогда, когда еще мушкетов с пистолетами и пушек не придумали, а орудовали боевыми топорами и впрягали боевых быков в боевые колесницы. А может, еще раньше…

Переехали речку Венту — и повернули к горе, на которой Коронный замок. Если снизу на него глядеть, да еще вечером, когда на закатном небе красиво силуэты башен рисуются, — сразу ясно, кто в здешних краях хозяин. Навис замок над всей долиной, и из его амбразур окрестности, вплоть до гавани, очень даже любезно простреливаются.

Единым духом поднялась карета по серпантинной дороге и влетела в замковый двор.

Одна из башен Коронного замка так и называлась Девичьей. Стояла она угловой — то есть, на ней смыкались под острым углом две стены с бойницами, и ход в нее был по галереям, которые шли изнутри вдоль этих стен. Там внизу была большая общая комната, где все девицы шили, вышивали и кружева плели. Туда же им и поесть с кухни приносили. Рядом — общая же спальня. И оттуда две особые лестницы еще выше ведут — в две совсем отдельные спаленки. Словом, берегут вышивальщиц, и про решетки на окнах тоже не забыли. Увидели их граф со слугой — переглянулись, а перемолвиться нельзя — карету уже стража окружила, дверцу распахивают, сопровождающим с запяток прыгать велят.

Ну вот, высадили лекаря, молодой граф со слугой сундучки похватали и за спиной у него быстренько встали. Графу — баловство, приключение, слуге тоже интересно стало. Толстый дядька с факелом лекаря по лестнице сопроводил, на открытую галерею вывел и к башне повел, гвардейцы с обнаженными шпагами сзади топают. Кабироль с каретой, понятно, во дворе остался.

Ну, не хуже все, чем в порядочной тюрьме — где слуге, кстати, доводилось побывать. До того, как к графу наняться, он по горам лазил и корешки целебные собирал, а растут они на такой высотище, что королевский замок, вроде этого, с той высоты не больше детской ладошки. Ну и нарушил чью-то там границу, да еще обвал случился — вот и спустился слуга совсем даже не в том королевстве, где рассчитывал…

Значит, вводят лекаря в общую комнату. Девицы, увидев, с мест повскакали. Одеты они… ну, не для выхода в свет, попросту одеты, да к тому же и камин пылает, дров для мастериц не жалеют, жарко девицам. Кто в чем, и гостей явно так быстро не ждали. Не у каждой и косыночка на груди запахнута. Многие в ночных чепчиках. А иные даже юбки сняли, на стульях развесили. Молодому графу со слугой уж было на что поглазеть! И черненькие, и беленькие, и рыженькие, и пышечки, и тоненькие, как тростиночки! На всякий вкус. Но только скривил слуге рожу молодой граф не таких замученных увидеть ожидал, по слухам-то они — одна другой краше, а на деле — видывали мы в нашем захолустье и получше!

И чувствует тут слуга взгляд…

Скашивает он глаза и видит вышивальщицу. Стоит она с платком в руке и глядит — может, на него, а может, и на молодого графа, но, поскольку девица красивая, слуге и приятно думать, что все-таки на него. Лекарь мимо девицы шествует, граф со слугой следом идут. Гвардейцы, естественно, и спереди, и сзади, причем на девиц уж и не смотрят — привыкли. Поравнялся Жилло с девицей — тут платочек недошитый у нее из рук выскальзывает и на пол падает. Жилло бы нагнулся поднять, да обе руки сундуком заняты. А девица быстренько опускается на одно колено, но не сразу свой платок берет, а снизу вверх смотрит, и тут уж слуге ясно, что именно на него глядит.

Шаль у нее легкая на голову накинута и концы по груди крест-накрест, а из-под шали — коса! Ну, такую косу Жилло и на картинках не видывал. В руку толщиной и на полу змеиным хвостом легла. Девица шаль свою, впопыхах накинутую, белой ручкой придерживает, другой вроде за платком тянется, а сама глядит серыми глазищами из-под тонких бровей вразлет. Ну, соколица, думает Жилло, соколица сероглазая взлетать собралась!

Но господина лекаря ведут по лестнице наверх, граф молодой — за ним, и слуге тоже отставать не приходится, потому что иначе гвардеец со шпагой его подгонять вздумает. Так и прошел слуга мимо коленопреклоненной девицы.

Привели их в одну из тех потаенных спаленок. Одна такая комнатушка на трех-четырех девиц, да и то, как слуга заметил, не совсем чтоб на вышивальщиц. Больная-то, к которой лекаря вызвали, точно вышивальщицей была, но те две зверообразные старушенции, что вместе с ней обитали, вряд ли когда тонкую иголку в лапищах своих держали. Одно звание, что слабый и прекрасный пол. Если такой зверюге позволить бороду с усами отрастить — в точности тюремный стражник, даже голос менять не придется.

— Добрый вечер, милая девица! — галантно начинает лекарь. — Что же это такое с тобой приключилось?

Лекарь к ней — со всей душой, а девица отворачивается. И молчит.

Пожалел ее Жилло — совсем она молоденькая, бледненькая, волосы прозрачные какие-то, выбились из-под серого чепца на лоб двумя прядками. Но ротик маленький и упрямый. И глаза сердитые. На лице залегли глубокие тени — то ли от болезни, а то ли от канделябра, в котором горят четыре толстенные сальные свечи, другого же света в спаленке нет.

Сказать правду, так молчала она битый час на все вопросы и даже на приказы. А по лицу видно — плохо девушке. Оказалось, второй день не ест, не пьет, ни слова не говорит. Переглянулись лекарь с молодым графом ощупывать надо. Лекарь одеяло потянул — она не дает. Дурацкая картина, особенно потому, что гвардейцы сурово таращатся. Без гвардейцев, может, что и вышло бы.

Попросил лекарь гвардейцев убраться на четверть часика — те только башками помотали. Нет, и все тебе.

— Я так лечить отказываюсь, — заявил тогда лекарь. — Слуги, берите сундучки со снадобьями и за мной!

Встал он с края постели, где примостился, но тут в грудь ему клинок уперся.

— Тебя сюда лечить привели, а не норов показывать! — сказал гвардеец, который покрепче и поглавнее. — Ишь, умный выискался! Думает, раз лекарства наизусть зазубрил, то и норов показывать может! А у нас все равны, что лекарь, что дерьмовоз! Лечи, мерзавец.

Опять граф со слугой переглянулись. И понял слуга, что напрасно они сюда за лекарем увязались. Красавиц-то хваленых увидели, но и неприятности, того гляди, начнутся основательные.

Лекарь, видно, опять струхнул, даром что с виду — крепостная башня. Впрочем, и винить его грешно — это граф со слугой в захолустье жили и горя не знали, а он тут лет уж тридцать, знает, чего бояться…

— Вы, братцы равноправные гвардейцы, языки-то придержали бы, — сказал лекарь и клинок от груди отвел. — Я не потому лечить отказываюсь, что у меня норов, а потому, что против этой хворобы другие лекарства нужны. Видите, сопротивляется девица лечению? Испортили ее, вот что! Порчу на нее кто-то напустил! А ну, ведите меня к начальнику караульной службы! Пусть разберется, кто из посторонних здесь дня этак за два побывал!

— Испортили? Так это свои и испортили! — рявкнул гвардеец. — Девчонка первая вышивальщица, позавидовала какая-то дура! Стой где стоишь! А ты, Никлас, бегом за капралом! Обыск у девчонок делать надо! Давно пора! Я знаю, как они порчу напускают, моей сестре как-то напустили! Это и пояса с заговоренными узлами нужны, и горшки с дохлыми жабами, и прочий ихний ведьмовской приклад! Живо!

Стоит гвардеец, клинок лекарю в живот уставил, другой тоже руку на эфес положил, а третий выскочил и вниз по лестнице понесся. Слышно пробежал по мастерской и поднялся там переполох! Ну, кто из девиц обыску радоваться будет?

— Вот так-то, слуги мои, — обратился лекарь к графу молодому и Жилло. — Не думали не гадали, а прямо в змеиное гнездо попали. Того гляди, заставят и нас тут ведьм ловить…

И глазами указывает графу со слугой на тех двух жутких старушенций, которые больную караулить приставлены. И впрямь — как есть ведьмы. Даже клыки желтые — и те имеются. Однако двум балбесам, молодому графу и слуге, не до шуток. Не думали, что проказа так несуразно завершится.

Посмотрел Жилло с надеждой на своего графа — а тот растерялся и приказать ничего путного не может. Да и немудрено — графу-то двадцать лет, что он, кроме родительского замка и умных книжек, видел? Решил Жилло вмешаться — себя и господина спасти.

— Может, нам ваши тайные снадобья, господин лекарь, привезти? — спрашивает. — Раз уж эти не годятся? Все равно ведь вам тут оставаться, пока девицу не вылечите. Мы бы живенько! Мы бы нашли ларчик, который велено, а я и один бы его сюда доставил…

То есть, на что он лекарю намекал? На то, что хотел графа своего отсюда живым и невредимым вывести. Уйти, значит, с ним вдвоем, а вернуться уже одному.

— Парень дело говорит, — одобрил гвардеец. — Ты, умник, стой на месте, а ты, парень, держи…

И бляху свою именную, отцепив от поясного ремня, протянул.

— По моей бляхе тебя выпустят и впустят беспрепятственно. Смотри, потеряешь — насидишься в каземате… Пошел! Лети мухой! Да не оба, одного хватит.

Жилло графа подтолкнул — мол, хватайте бляху, ваша светлость, и давайте деру! Но тот окаменел. Лекарь ему мохнатыми бровями знаки делает без толку! И дождались все трое — гвардеец чуть не силком Жилло эту бляху в кулак вжал.

— Который ларчик-то принести, сударь? — жалобно спросил Жилло у лекаря.

— Малахитовый, что справа на каминной полке!

И показал лекарь слуге тайно здоровый кулак. Уж что этот кулак означал — Жилло так никогда и не узнал, да, правду сказать, и не пытался.

Пошел Жилло вниз по лестнице и слышит — наверху гвардеец к окну подошел и кому-то приказал его, Жилло, до лекарского дома и обратно в карете сопроводить. Делать нечего — придется возвращаться…

Идет Жилло через мастерскую — там ни души, все раскидано, а большая дверь в девичью спальню — нараспашку. На пяльцах огромных стоячих вышивки начатые, корзинки с клубками опрокинуты, цветные клубки разбежались по полу. Посмотрел на ближайшие пяльцы Жилло — чуть на пол не плюнул. Девушкам бы цветы вышивать, а не многоцветной нежнейшей гладью топор с мотыгой!

Оглянулся графский слуга — и к двери, к косяку на миг прижаться, посмотреть, что у девиц творится. А там уже вовсю сыскная служба старается — ищут, чем порчу наводили! Такой кавардак устроили — перины с тюфяками на дыбы, бельишко девичье убогое — все на виду, только что пух и перья по воздуху не летают. Но, видно, не нашли еще горшка с дохлой жабой. Вышивальщицы уж не визжат, не отнимают у сыскной службы вещички свои, а покорно так встали — каждая, где ее суета эта застигла, и ждут, головы повесив. Иногда разве что метнется испуганная девушка из угла в угол и там замрет, словно каменная. Почему, отчего — у нее спроси… Весь шум и гам сыщики творят.

Поискал Жилло взглядом ту красавицу, что платок уронила. Вроде не видно, а, может, голову повесила, шаль до бровей опустила, спрятала гордое лицо? Тут только вздохнуть остается и идти своей дорогой.

И вот проходит Жилло, медленно-медленно и глядя в другую сторону, мимо дверей спальни к дверям, ведущим на галерею, откуда ему следовало спуститься во двор и сесть в лекарскую карету. Вдруг на краткий миг прижалось к нему горячее тело!

— Молчи! Спрячь… — шепнул голос.

И скользнуло что-то мягкое за пазуху.

Глянул Жилло — а это ведь она, соколица сероглазая, что платочек оброненный у его ног поднимала. Только стоит она уже у стены, прижавшись спиной, и смотрит на разгром в спальне. Словно и не она его сейчас телом да дыханием обожгла.

Не замедляя шага, вышел Жилло из девичьей мастерской — а точнее, вылетел, потому что ног под собой он не чуял. Пропали ноги куда-то и объявились, треклятые, когда галерея поворот сделала и из перил сломанная балясина вылезла. Так двинула чуть пониже колена — Жилло сразу понял, на каком он свете. Спустился, ругая себе под нос треклятую балясину, а тут его гвардеец, которому из окна башни было приказано, перехватил и пошел следом.

И были те минуты, что Жилло спускался с галереи в замковый двор и, сопровождаемый гвардейцем, шел к карете, последними спокойными минутами за вечер — впрочем, уже и не вечер, дело шло к полуночи.

Кабироль со знакомым стражником языками сцепился — гвардеец на ходу подхватил его за шиворот и увлек. Потом подбородком на козлы указал занимай место, значит. Кабироль встряхнулся и перед тем, как лезть наверх, к приятелю своему повернулся рукой помахать.

У самой кареты, когда оставалось только дверцу открыть и внутри поместиться, услышал Жилло из Девичьей Башни шум какой-то несусветный. Гвардеец, что с ним был, тоже туда голову повернул. А стражник, стоявший рядом с каретой, и вовсе взвизгнул, тыча факелом куда-то вверх. Задрали Жилло с гвардейцем головы. И увидели они — кого бы вы думали, господа любезные? Молодого графа!

Он стоял между зубцов невысокой, приземистой Девичьей башни — и стоял с клинком в руке!

То есть, не настолько было светло, чтобы узнать человека на башне в лицо. Но во дворе хватало факелов, да и стройная тонкая фигура молодого графа достаточно хорошо была знакома слуге — ведь Жилло лет пять, не меньше, прожил в замке.

Уж неизвестно, что там у него за разговор вышел с гвардейцами, которые оставались в опочивальне у хворой вышивальщицы, но, судя по всему, не нашел граф с ними общего языка. И как он умудрился на самую верхушку попасть — слуга тоже так сходу не сообразил. Так ведь не это было главное.

— Жилло! Жилло! — донесся сверху голос. — Выручай, Жилло!

А как выручать? Граф — он вон где, не в охапку ж его ловить?

Огляделся Жилло — все вверх таращатся, и тот обормот с факелом тоже. Как-то даже задумчиво взял Жилло у него из рук факел. Тот отдал не глядя. Пожал плечами Жилло — никак не мог решить, что же делать, и нужен ли ему факел для спасения молодого графа. Но другого-то оружия все равно нет! Пока замковый народ разиня рот стоял, отодвинул Жилло ошалевшего Кабироля, проскользнул между ним и гвардейцем, быстро залез на козлы. Теперь уж обратного пути не было. Тем более — мысль в голову пришла.

Коротенькая была мыслишка, на ближайшие минутки полторы, а что далее — непонятно. Но хоть так! Жилло вожжи кое-как разобрал, хлестнул ими коней, поднял в крупную рысь и погнал коней впритирку к замковой стене.

— Эй, ваша светлость! — сам орет. — На крышу сигайте! На крышу! Ничего, не страшно!

Это он имел в виду, что крыша кареты — дело хрупкое, сломается под графскими ногами, зато удар смягчит.

Графу было не до того, чтоб еще и соображать. Услышал он голос слуги, с которым вместе по горам за целебными травами лазил, и, недолго думая, действительно сиганул вниз — прямо на крышу кареты!

Почувствовав удар, хлестнул Жилло коней и погнал их к воротам — в одной руке вожжи, в другой — факел, чтобы огнем отбиваться. За спиной у него граф, застрявший в крыше, барахтается, впереди из-под копыт люди скачут — весело! Да еще ворота никто закрыть не догадался — так карета и вылетела на дорогу.

А дорога-то — серпантин! То есть, и сотни футов прямого пути не наберется, одни повороты. Прокатись-ка вниз по такому штопору, да еще впотьмах… Несколько поворотов слуга, правда, благополучно миновал, но в конце концов опрокинул карету — чего и следовало ожидать. Полетел граф с крыши в одну сторону, Жилло — в другую, карета — в третью. Факел вспорхнул вверх и — прямо в обломки кареты! Лошади, скользя по откосу, бьются, костер за ними следом поехал. А тут и погоня из замковых ворот вылетела. Шум, крики, карета пылает, кони ржут, кавардак полный!

Покатился Жилло по склону. Камни острые, кусты какие-то в сплошных колючках — ну, все удовольствия… К тому же погоня все эти выкрутасы знает, а он — нет. Ну, скатился на дорогу, ну, опять нырнул в кусты — а дальше что? Когда это путешествие поперек серпантина кончится? Вообще никогда, что ли?

Шли они, можно сказать, ноздря в ноздрю — Жилло и конные гвардейцы. Они преодолевали петлю дороги — а он за это время полосу кустарника, обильно снабженную валунами. И Жилло уходил у них из-под носа раз пять или шесть — пока не оказался у подножия того крутого холма, на котором торчал Коронный замок. А дальше слуге пришлось задуматься.

Была перед ним дорога к городу Кульдигу — но на дороге конные словили бы его в один момент. И слышал он поблизости шум реки. Что по пути к Коронному замку карета переправилась через мост, он помнил. И что мост был длинный — тоже вдруг вспомнил. А шумело-таки порядочно. Солидная река с быстрым и бурным течением — вот что это такое было. И название вспомнилось — Вента.

Но слуга провел интересную молодость — кроме прочего, выучился он и неплохо плавать. Горную речку мог одолеть. И решил Жилло — надо рискнуть. Не станут же они на лошадях ночью в кипящую Венту лазить! Да и стрелять по нему впотьмах, когда его волны прячут, тоже вряд ли кто всерьез станет разве что для порядку. Правда, если течение подхватит, потащит и башкой к камушку приложит… Пожалуй, будет это не лучше мушкетной пули. Но и не хуже.

Расстегиваясь и сбрасывая кафтан, добежал слуга до берега, а бегал он тоже неплохо, спустился к реке — и понял, что дело-то куда сложнее, чем реку переплыть. Шумела не просто вода — шумел водопад. С каретных запяток его и не разглядеть-то было.

Находился он еще футов на пятьсот ниже по течению того места, где выбрался к воде Жилло. Стало быть, тут переплывать не стоило — это бы уж точно плохо кончилось. Побежал Жилло берегом и возле самого водопада съехал, простите, на заднице по скользкой крутой тропинке. Стенка воды в два человеческих роста и сплошное кипение, сколько хватает взгляда — вот что он увидел, оказавшись на пятачке под откосом. Вода летела вниз в трех дюймах от лица. Сообразил Жилло, что попал в ловушку. Прямо дыхание перехватило. Поднял Жилло руку — ворот рубахи ослабить. И ощутил тот сверточек, который сунула ему в мастерской та сероглазая соколица.

И поди пойми человеческое соображение! Слуге бы сейчас о душе подумать — а он девицу-вышивальщицу вспомнил, ее длинную косу, что лежала на полу, ее взгляд снизу вверх. И одновременно с этим он вспомнил, как устроен здешний водопад. Почему, каким непостижимым образом — это Жилло весь следующий день понять пытался.

А в тот миг он явственно, как будто солнечным днем, увидел сверху гигантскую подкову Вентас-Румбы — вот как это чудо природы называлось!. На самом деле река была неглубокой, даже не очень быстрой, в зеленых крутых берегах, и каменная подкова не менее чем в четыреста футов перегораживала ее неподалеку от устья, если считать по прямой. Но вода текла не столько по камню, сколько по глубоким бороздам, которые сама же и прогрызла в нем за столетия. Впрочем, хотя она и падала с небольшой высоты, но шуму поднимала порядочно — благодаря длине всего водопада.

Днем водопад можно было при желании перейти, не замочив ног, по широким, не меньше фута, полосам камня между потоками воды. Но пробежать по нему ночью — это было развлечение разве что для сумасшедшего. Рухнешь в такую бороздку — тут тебя и потащит вверх тормашками да внизу о каменное дно — хрясь!.. А иная бороздка — футов пяти в ширину, ее и днем перепрыгивать будешь очень даже бережно.

Так вот, увидел Жилло как бы сверху и сверкающую на солнце Венту, и зелень, и краснокаменный нарядный мост чуть подальше, и город за мостом, и гигантский водопад, и, кажется, даже самого себя, прыгающим наугад. Впрочем, наугад ли? В мгновенном этом видении фигурка взлетела в воздух и приземлилась точно между двумя потоками воды. И стало вдруг Жилло сразу и тревожно, и радостно. Он понял, что преодолеет каменную подкову. Осталось только выбраться на нее. Он полез вверх по откосу.

Луна как раз вовсю разгулялась и, когда Жилло оказался на водопаде, конные гвардейцы его заметили и открыли стрельбу. Но свист пуль и крик стрелков перекрывался шумом воды. Это отгоняло от сердца страх. Впрочем, и от выстрелов была польза — торопясь уйти подальше от берега, Жилло отважно скакал с одной каменной полосы на другую.

Первые две борозды он просто почти перешагнул — в шаг шириной они и оказались. Третья была, пожалуй, шага в полтора — так распахнул Жилло длинные ноги, что штаны в известном месте треснули. Понял он, что придется прыгать. Причем неведомо куда. Кто ее, борозду, знает, где там у нее край! По блеску луны на стремительной воде Жилло с грехом пополам прикинул, куда приземляться, оттолкнулся — опять удача! И в следующий раз повезло только поскользнулся и оказался на четвереньках. Руку ободрал, колено тоже. Шершавым же оказался окаянный водопад! Прихрамывая, кинулся Жилло в третий прыжок, а там, откуда метнулся, пуля по камню скрежетнула. И не долетел Жилло до края — рухнул-таки в воду! Рядом еще одна пуля в глубину ушла.

Гвардейцы с берега палили вовсю — надеялись подстрелить безумца. Скакать впотьмах по водопаду — на такое сумасбродство у них духу недостало. Впрочем, если бы всадники и рехнулись — у коней бы хватило ума упереться всеми четырьмя и не пойти на каменную подкову. Один выстрел показался погоне особо удачным — взлетев над водопадом, беглец словно канул в темноту. Хлопнули по плечу меткого стрелка и повернули коней докладывать начальству, что утром труп найдется ниже по течению, в камышах.

А Жилло нескольких дюймов не долетел до края — грудью на него упал, а ноги в воде полощутся. Хорошо еще, что слугам ботфорты не полагаются, только туфли с пряжками. Нахлебался бы ботфортами воды дополна и потащила бы эта тяжесть вниз, в буруны. Вцепился Жилло ногтями, как когтями, в корявый камень — удержался! Полежал, подтянулся, огляделся — не стреляют. Тогда кое-как выполз Жилло, а дальше уж двинулся не на двух ногах, а на четырех, чуть что — припадая пузом к каменной подкове. Холодная вода-то смыла не только глину со штанов, но и весь его азарт, скакать козлом что-то больше не хотелось.

Долго ли, коротко ли — преодолел графский слуга этот диковинный водопад. Вышел он, прихрамывая, на берег, ощутил подошвами мягкую землю и сел на травку под ближайший куст — дух перевести. Тут только вспомнил он улетевшего с каретной крыши графа. Но поздно было вздыхать и охать. Судя по тому, что вся команда ринулась за Жилло, графа схватили там же, у кареты. И увели в замок — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Пригорюнился Жилло, сидя в кустах и выкручивая мокрые штаны. А тут из-за пазухи сверточек чуть не выскользнул. Коснулся Жилло свертка, чтобы уложить, поудобнее и задумался. Ведь признается хозяин, что он — граф, «его светлость»! Тут и лекарю достанется — за то, что неизвестно каких мерзавцев тайно в Коронный замок провел. Два хороших человека ни за что ни про что пострадают — выручать надо. Думает Жилло про все эти неприятности, а пальцы все глубже в сверточек проникают — мягко в нем, бархатно и тепло. Должно быть, рукоделие какое-то красавица-соколица от обыска спасала. Но какое бы?

Разворачивать в потемках Жилло не стал, а сам на себя прикрикнул ишь, расселся, всю жизнь без штанов под кустом не просидишь. Кое-как оделся Жилло и побрел туда, где померещился ему за деревьями огонек.

То, что он увидел с холмика, сперва показалось страшным. Словно чудище, вылезая из глубин земных, разверзло пасть с огромными и острыми зубами. Причем эти черные зубы — в добрых два человеческих роста и в два полукружья выставлены, как и положено вокруг жуткой глотки. Если кто пугливый ночью увидит — заикой, пожалуй, станет. Но Жилло, перебравшись через водопад, уже на прочие страхи чихать хотел. Спустился, подошел поближе — и понял. Это несколько старых рыбачьих баркасов мудрый хозяин моряцкого кабачка распилил поперек и поставил на дыбы, на манер высоких, наполовину открытых шатров. И получились вроде как отдельные апартаменты для каждой компании гостей. Стол, от морского ветра и дождя прикрытый, скамейка полукольцом вдоль бортов и дна — чего еще? В такой штуковине и парочка удобно устроится — скамья-то широкая, поскольку старые баркасы были весьма пузатые! Потушит фонарь, свисающий над столом с носа или с кормы, — и вперед, господа любезные… Хозяин если и заметит — возражать не станет.

Такие амурные мысли Жилло в голову пришли и моментально ушли по простой причине — он, скидывая кафтан, не подумал, что кошелек с деньгами нужно из кармана взять. Была еще какая-то мелочь в кожаном подвесном кармане, которыми, уже на студенческий лад, заранее обзавелись и граф, и слуга. То, что Жилло там нашарил, к радости не располагало. Тем более неизвестно, когда другие деньги будут, на графское жалование рассчитывать как-то не приходилось… Вот Жилло и соображал, может ли деньги тратить на выпивку, вполне им заслуженную и совершенно необходимую, или придется обойтись.

А тем временем с моря-таки потянуло прохладцей и… пивом. От крайнего баркаса, что был во всей баркасьей компании самым мощным. Жилло повел носом — в неярком свете кованой лампы увидел вокруг стола четыре рожи. Бороды — одна другой краше, торчат во все стороны, усы нечеловеческого размера, из ноздрей вылазят и в уши концами упираются. Как при этих усах еще и дышать — вовсе уму непостижимо. Носы, значит… Обыкновенные для морского народа носы, то есть, цвета обыкновенного, красновато-лилового. У самого молодого морячка нос пока что вполне человеческий, но, видать, недолго осталось… Насчет волос сказать трудно — головы плотно пестрыми платками повязаны. Словом, местное береговое братство, законно промышляющее каботажным плаванием, но главный доход имеющее, очевидно, совсем от других проделок.

Подняли четыре моряка кружки с пивом, стукнулись ими, сдунули пену и молча вытянули все пиво до дна. А кружки — под стать баркасам. Обыкновенный человек от такой кружки, пожалуй, вдоль по пузу треснет, а моряку даже на пользу — задумчивый делается. Размышлять начинает.

Вот и эти красавцы сидели себе задумчивые, сидели, тот, что на вид старший, вздыхал шумно, прочие вторили, а потом хозяину крикнули — мол, расплатиться желаем!

Хозяин девку прислал — сам он что-то этакое на открытом огне жарил и отвлекаться не мог. Пришла эта девка — ну, всего у нее хватало, и спереди, и сзади, встала руки в боки и раскомандовалась.

— Вы, — говорит, — каждый за себя платите, тоже еще выдумали, чтобы один за всех платил! Теперь у народа равные права и равные обязанности! Не слыхали, что ли?

А дальше, когда моряки поодиночке платить отказались, а расплатился все-таки старший, девка такое загнула — Жилло показалось, что у него уши повредились, от прыготни над шумным водопадом это вполне могло случиться.

— Теперь у нас еще не полное равноправие, — объявила, — а вот когда мужья и жены у всех будут общие, тогда и будет равноправие! Равноправная Дума, сто лет ей жизни, в будущем году это ввести обещала!

Оказалось, не только Жилло ошалел — морякам тоже затея Думы не понравилась. Старший степенно вышел из-за стола, встал против девки и тоже руки в боки упер.

Здоровый был он дядька, нарядный — по бежевому кафтану заместо пояса полосатый шарф повязан, коричневый с золотом, и хотя шарф довольно широк, но для почтенного капитанского пуза даже несколько маловат. И кружева на груди. И перевязь шита золотом.

— Интересно! — прогудел. — Значит, всякая старая рухлядь будет под меня клинья подбивать, а я и послать ее к чертовой бабушке не могу? А я и штаны расстегивай, потому что общий?! А ну, геть отсюда! Это я им буду общий! Всем оголодавшим бабам! А вот мы четверо сейчас тебя до кустиков доведем — а ты и не пикнешь, потому что общая! Понравится? Нет? Ишь, проповедница сыскалась…

Девка так и отскочила.

Жилло, собственно, почему на моряков посматривал? Они пребольшую копченую треску ели да не доели. Он и рассудил, что стянуть ее будет несложно, пока девка деньги хозяину сдает. Мелочь, которая в кармане, все-таки поберечь придется. А треска с горбушкой — это уже завтрак.

Встали моряки, расплатившись, факел небольшой от фонаря зажгли и, думаете, к гавани гуськом пошли? Какое там — совсем в другую сторону. И у самого главного — сундучок под мышкой оказался. Жилло насторожился — не иначе, клад закапывать понесли! Так что бы вы думали — у замыкающего, самого молодого, лопата под кафтаном. Он ее к перевязи для сабли приспособил, но все равно болтается и сбоку хорошо видна.

Тут Жилло присвистнул. Клад — это было куда как кстати. Граф-то, если жив, то в темнице, и лекарь с ним вместе. Вызволять надо. А здравый смысл подсказывал слуге, что и при повальном равенстве вытащить узника из тюрьмы можно только за деньги. Не то чтоб стражу подкупить — это бы проще всего! А хоть адвоката нанять… Хотя леший их тут ведает, не отменили ли они по случаю равенства и адвокатов?

В общем, моряки вразвалочку чьим-то огородом топают, Жилло, пригнувшись, следом крадется. Моряки луг перешли — и он за ними. Моряки в рощицу углубились — Жилло почуял, тут и остановятся. Действительно, остановились, один яму выкопал, другой в нее сундучок поставил. Закопали, постояли, тихо назад побрели. Жилло, конечно, остался. Стоило морякам отойти подальше — он руками откопал сундучок.

И что же за клад вынул он оттуда?

Хотите — верьте, а хотите — нет, а вынул он завернутого в шелковый платок дохлого попугая…

Почесал Жилло в затылке. Клад, однако!.. Подумал, что хитрые моряки могли нафаршировать пташку-покойницу драгоценностями — скажем, бриллиантами. Но копаться в дохлых птичьих потрохах у него охоты не было. Да и поди сбудь драгоценности в чужом городе. Как раз на неприятности нарвешься. Потому взял Жилло платок, а попугая сунул обратно в сундук и закопал.

Платок же ему понадобился для колена. Как он треснулся, перебираясь через водопад, так до сих пор и болело. Жилло знал, что лучше всего в таком случае — туго перебинтовать ногу. Вот и воспользовался пестрым шелковым платком. Вроде полегчало. Подумал Жилло, что нужно будет потом повязку и штаны местами поменять — чтобы повязка все-таки снизу, а штаны все-таки сверху. Когда «потом», он и сам не знал. А просто пошел прочь от попугаевой могилы.

Поскольку местности он не знал, то и вернулся к кабачку с баркасами. Там уже последние посетители разбредались. И посуду прибрала бойкая девка, которой вынь да положь общих мужей, и недоеденную треску — соответственно.

От кабачка рукой подать было до гавани. Собственно, от города к этой гавани вела дорога, а кабачок стоял в сотне шагов от той дороги, но от него тянулась туда и своя, особая тропинка. И на той тропинке хорошо было в засаде сидеть, потому что окружали ее высоченные валуны. Жилло подумал надо же куда-то двигаться, почему бы и не в гавань? В конце концов, в его дурацком положении матросом наняться — еще не самый скверный выход. Травознаем он был, браконьером был, сторожем на рынке был, слугой графским тоже был — матросом не был!

Похромал Жилло к гавани, соображая, когда же наконец рассветет. Ночи летом короткие. Моряки на судах поднимаются рано. Поужинал он на лекарской кухне плотно. Голод до утра не проснется. Часика полтора-два можно подремать на берегу — а потом…

Тут тропа сделала поворот, и Жилло — с ней вместе. Прямо в глаза ему з-за валуна — факел! Что еще за полуночные гуляки к кабачку бредут? А это нос к носу с Жилло столкнулись двое из той четверки, что попугая хоронила. Старший и тот, что лопату нес!

— Эге! — говорит басом старший, ткнув пальцем в колено графского слуги. — А платочек-то знакомый!

— Вот так всегда, — добавляет его спутник, вытягивая из-за раструба грязнейшего ботфорта ножичек с пол-сабли, не меньше. — Идешь за позабытым поясом, а находишь платочек…

— Напрасно ты меня тогда убеждал, Мак, что не для чего за пивом пояс расстегивать, — и тут старший тоже достает из-за своего раструба что-то похожее. — Видишь, кабы я тебя послушался, мы бы за поясом не вернулись и платочек свой не повстречали!

— Вы, капитан, правы в том рассуждении, что в стянутое брюхо много пива не вольешь, — философски отвечает юный владелец лопаты, — но распущенное брюхо отнюдь не способствует бдительности. А мы ее, видать, утратили, раз этот равноправный собрат за нами смог бесшумно пойти и платочком нашим разжиться…

Жилло давно бы деру дал, несмотря на колено, да только держат его два ножа с двух сторон, один в желудок уперся, а другой — в печенку, и неизвестно, что хуже.

— Я бы таких собратиков на реях вешал, — задумчиво сообщает капитан, — и знаешь, Мак, получал бы от этого огромное удовольствие… Придется нам с тобой теперь возвращаться, искать могилку, опять Дублона в сундучок укладывать, опять закапывать…

— Не придется, — наконец обрел дар речи Жилло. — Я когда понял, что там нет ни золота, ни драгоценностей, попугая обратно похоронил. Не верите — я вас сам туда отведу и покажу.

— Похоронил? — удивился капитан. — Попугая — похоронил???

— Вы же похоронили!

Помолчали моряки. Мак с большим интересом ждал, что капитан попугайскому гробокопателю ответит, а капитан задумался.

— На мели, значит, оказался? — спросил он наконец Жилло.

— И на какой еще мели!

— Пойдешь с нами, — внезапно решил капитан. — Только слово дай, что похоронил Дублона как полагается, не бросил лесным кошкам на растерзание!

— Право слово, как полагается! — отвечал Жилло. — Правда, и сам не знаю, зачем это сделал, но в сундучок уложил и закопал. Клянусь!

— Чем клянешься-то? — почему-то с великим подозрением спросил капитан.

Жилло задумался. Граф бы в таком случае свою честь и благородных предков помянул. А слуга? Впрочем, раз уж в государстве равноправие завели… Может, оно и к клятвам относится?

— Честью… — буркнул Жилло, понимая, что не про него такая клятва.

— Ого! — и тут моряки переглянулись. Понял Жилло, что опять их удивил.

— Откуда ты такой взялся? — полюбопытствовал капитан. — Честью! Да если бы ты честь в городе помянул — тебя бы повязали и в подземелье Коронного замка сволокли. Ты что, совсем из захолустья?

— Из захолустья, — признался Жилло. — С севера. Мы с молодым графом в университет приехали. Кто ж знал, что у вас тут уже и честь отменили!

— И где же твой граф?

— Да в Коронном замке, пожалуй… — неуверенно сказал Жилло. Граф с тем же успехом мог, свернув при падении шею, лежать мертвым в кустах.

— В университет! Ишь! Студиозусы! — капитан опять надежно установился на крепких ногах, решительно выкатив живот и уперев руки в боки. — Нашли время! Ну, граф — молодой, ему простительно дурака валять, но ты-то уже в мужском возрасте, мог бы понимать! Не то теперь время, чтобы по университетам шастать! Вы что там, у себя, вообще из столицы вестей не имеете?

— Имеем. Только кто же их всерьез принимает? — признался Жилло. — Вон лет шесть назад проезжали купцы, говорили, что в Кульдиге возле самого Коронного замка девку с рыбьим хвостом из реки выудили. У нас конюх, молодой еще парень, сбежал — на девку посмотреть. Вернулся через полгода злой как черт. Оказалось — надувательство! Стоит на базарной площади палатка, в палатке одна убогая свечка горит, в ванне тетка пожилая без ничего восседает, и хвост в воде мокнет тряпичный.

— Простая твоя душа… — вздохнул капитан. — Ладно, леший с ним, с поясом. Мало надежды, что его еще к рукам не прибрали. Наверняка та дура, у которой мужья общие. Пошли! Колено-то чем повредил?

— Водопадом, — усмехнулся Жилло.

— Чем?.. — хором спросили моряки.

— Ну, на водопаде сейчас споткнулся. Треснулся…

— На Вентас-Румбе?! — прямо остолбенел капитан. — Кой черт тебя туда ночью понес?

Жилло развел руками — и впрямь, объяснить умному человеку эту экспедицию было невозможно.

— Помните, капитан, возле Коронного замка факелы мельтешили? — вдруг сообразил Мак. — Мы как раз в кабачок шли и на гору смотрели! Так вот кто всю суматоху поднял! Студиозусы!..

Мак еще что-то собирался угадать, но схлопотал по затылку, а лапа у капитана была серьезная.

— Не наше дело! — рявкнул капитан. — Мало ли какие графы со слугами в Коронный замок ездят! И суматохи мы никакой не видели. Подумаешь, факелы… Пошли скорее. Еще до рассвета выйти в залив надо. Лишь бы языком трепать! Пошли! И ты хромай шустрее. Студиозус! Шастают тут всякие…

Бурчал капитан на разные лады, пока не дошли до гавани. Там прямо на глазах переменился.

— Голубушка моя! — говорит. — Красавица ненаглядная! Второй такой на свете нет!

И впрямь — с носа шхуны смотрела на них деревянная девица с пышнейшей грудью и золотыми локонами, каждый — с человечью голову. Девица была выкрашена в розовато-белый цвет, кудри — вызолочены. Там, где кончался розовеющий животик, была небольшая и не очень заметная на темном дереве дыра — отверстие корабельного гальюна. И надпись шла по борту — «Золотая Маргарита».

В гавани нашел Мак принадлежащий кораблю ялик, ошвартованный у пристани, и доставил капитана с Жилло на борт шхуны. Сам, получив приказ, в кубрик отправился — спать. А Жилло капитан в своей каюте оставил.

— Я пьян, — сказал, — хорошо пьян, но недостаточно. Поэтому сейчас мы с тобой, студиозус, добавим. Пиво — это ерунда. Развлечение. Причем ненадолго. А вот ром… Конечно, мешать ром с пивом — преступление. Но пива во мне уже не осталось, а желание выпить имеется. И повод есть.

— За приятное знакомство, что ли? — осведомился слуга, берясь за свой оловянный кубок.

— За Дублона, беднягу… — капитан взялся за свой золотой. — Мир его птичьему праху! Ты не поверишь, студиозус — любил я его, негодяя, хотя звал он меня исключительно дураком и мерзавцем!

— Любил? Птицу? — Жилло чуть кубок не выронил.

— Любил, черти бы ее побрали! Почему же я, как ты думаешь, хоронил Дублона, как родимую бабушку не хоронят? Любил, будь ты неладен!

— Любил… — задумчиво повторил Жилло. — Слово-то какое…

— Это слово, студиозус, вроде репейника на огороде. Как его ни истребляй, прорастет и к человеку прицепится, — поучительно заметил капитан. — Что, и у вас в захолустье его из моды вывести пытались?

— Из уездного правление комиссия приезжала, — сказал слуга. — Книги в графской библиотеке смотрела. Про науку оставили, а про это самое увезли. Но нас с графом тогда дома не было, я его по горам водил. Секретарь старого графа нам потом так объяснил — если кто-то кого-то любит, значит, считает, что тот человек лучше всех прочих. А это противоречит равноправию. Ну, пусть так — не ехать же в уездное правление про любовь разговаривать! До него неделю добираться.

— Значит, помнишь еще это слово? — радостно спросил капитан. — Ты только на людях его не говори. Разве что бабе с глазу на глаз… И то умной — чтобы доносить не побежала.

И вспомнил тут Жилло разом Лизу и ту соколицу сероглазую, что ему сверточек дала.

Конечно, было в его жизни немало женщин и без этих двух — даром, что ли, тридцать пять с половиной лет на свете прожил? Сколько удалось столько и осчастливил. Вероятно, и дети были — по крайней мере, одно чадо. А к этим двум он ведь и пальцем прикоснуться не успел. Однако ж увидел перед глазами именно их. Должно быть, именно потому, что еще не прикоснулся…

— Хорошо, что напомнили, — сказал Жилло капитану. — Как раз получил от одной подарочек. Надо бы посмотреть, что такое.

И сверточек достал.

— Сперва за Дублона выпьем — велел капитан. — Умнейшая была птица! Выпью, тогда — про баб. Трезвый я про них и думать не желаю, пустой народишко… Включая в сие число мою супругу с дочкой. Вот сын у меня молодец.

Хмыкнул Жилло на то, что капитан назвал себя трезвым, но спорить не стал, чокнулись, выпили рому. Развернул Жилло сверточек. Капитан привстал, навис над столом.

— Якорь мне в печенку и в селезенку, если они у меня еще остались! — говорит. — Ничего себе студиозус! Какие подарки получает!

Жилло — тот остолбенел.

Лежал перед ними на столе кусок тонкого темно-вишневого бархата в виде странного и древнего знамени — по одному краю семь углов вырезаны и обметаны, да недошиты. А в серединке — букет из трех цветков золотом вышит. Один, в середине, повыше торчит, два — по краям, и все три совершенно одинаковые, с округлыми лепестками. Листья тоже золотые, но чуть другого оттенка, зубчатые, и основание каждого цветка крошечными зубчатыми язычками окружено. Красиво и непонятно — никогда раньше Жилло таких цветов не видывал, хотя и считался травознаем, и лазил по горам за корешками.

— Да тут одна золотая нить сколько стоит… — только и мог он вымолвить. — Целое состояние!..

— Какая, к морскому дьяволу, нить! — рявкнул капитан. — Ты посмотри, что тут вышито! Ты посмотри! Помнит же еще кто-то!

— Что помнит? — спросил ошарашенный Жилло. И вдруг как хлопнет себя по лбу!

— Узнал! Я же этот цветок на камне видел! В лекарском перстне! Капитан, я же его в перстне видел! Еще тогда удивился — все цветы знаю, этого не знаю! Думал — бред пьяного ювелира!..

— Сам ты бред пьяного ювелира… — и капитан, склонившись над столом, прикоснулся к цветам влажными губами, а прежде того — усами и взъерошенной бородой. — Их глушили, а они проросли… Проросли, понимаешь, студиозус! Их травили, а они проросли! Впрочем, молод ты и глуп… и ни хрена не понимаешь… Отдай мне эту штуку! Она тебе ни к чему!

Лег капитан тяжелой грудью на стол, сгреб под себя вишневый бархат. Устроил на нем рожу свою звероподобную поуютнее. Пегая борода на вишневом с золотом бархате — царственное это было зрелище!

— Убирайся, — говорит. — Иди в кубрик, Мак тебя устроит. Только с трапа не кувырнись. Можешь съехать на поручнях. Это ж надо — проросли! Знать бы, кто их вспомнил да вышил! Иди, студиозус, катись, студиозус… катись по трапу… Все… сплю…

Вышел Жилло на палубу. До утра недолго осталось. Ветерок приятный по лицу погладил. Постоял Жилло у борта, на небо полюбовался, потом на дубовую каронаду присел, спиной к корабельной пушке привалился и баловаться стал — оттолкнется ногой и едет на каронаде, как на карусельной тележке, пока о борт не затормозит.

Из кубрика вышли два моряка.

— С рассветом мы уже во-он там быть должны, — сказал один другому, показывая пальцем на дальний мыс, и основательно зевнул. — Туши кормовые фонари, и без них нас уже разглядеть можно.

И понемногу началась на палубе суета. Жилло, чтобы под ногами не путаться, к Маку пристроился. Тот вторым помощником старого капитана оказался. Тоже кое в чем командовал.

— Мы уже весь груз на борт взяли, — сказал он Жилло. — Не поверишь, жеребцов породистых везем! Не первый раз, у нас уже трюм приспособлен, не трюм, а настоящая конюшня. Ждали пассажира, но он человека прислал сказать, чтобы без него с якоря снимались. Так что и ветер попутный, и груз хороший. Ты морской хворобой не страдаешь?

— Да я не плавал ни разу, у нас в горах и озера-то порядочного нет, признался Жилло. — Понятия не имею, может, и страдаю!

Мак прислушался.

— Гудит! — сказал он. — И сдается мне, что это он тебя в каюту требует.

— Кто требует?

— Да Шмель! Беги к нему скорее!

Понял Жилло, что это капитану кличку прилепили. А что? Большой, толстый, поперек — в золотую полоску и гудит!

Пошел Жилло к капитану. Тот, хмурый и взъерошенный, стоял у стола, пытаясь натянуть на лысину завязанный шапочкой пестрый платок.

— Дайте развяжу, — предложил Жилло. — И завяжу как полагается, только нагнитесь.

Вывязал он у капитана узел на затылке и кончики платка расправил.

— Хороший ты, надо думать, слуга, — заметил капитан Шмель. — Графа-то как зовут?

— Иво оф Дундаг! — гордо сказал слуга. — Герб — золотая дубовая ветка на зеленом фоне! Перевязь — белая с зеленым! Нагрудные знаки Трех Орлов и Боевой Рукавицы!

— Граф Иво оф Дундаг… — повторил капитан. — Ну прямо как в детские мои годы — бегут бесштанные сопляки за каретой и вопят: «Едет граф оф Дундаг!» А что, в вашем захолустье еще называют графа светлостью?

— Откуда ж нам знать, что это уже запретили? — вздохнул слуга.

— Золотая дубовая ветка, говоришь… — и капитан крепко задумался. Почтенный герб. Так ведь и его вытравят, и его вытопчут. Нехорошо, чтобы у одних были гербы, а у других — нет…

— Нехорошо, чтобы у одних были мужья, а у других — нет! — сердито буркнул слуга. — Как насчет общих мужей, капитан?

— Ого! — тот явно обрадовался. — А у тебя норов имеется! Старый добрый норов! Я это сразу почуял… Слушай меня, студиозус. Вот тебе две дороги на выбор. Ты можешь остаться на корабле, места хватит. Кормлю неплохо. Здесь до тебя вряд ли доберутся. К лошадям приставим. А можешь сойти на берег там, за Полосатым мысом. И вернуться в Кульдиг, графа своего поискать. Денег на это много не дам, но сколько-то получишь. Выбирай.

— А тут и выбирать нечего, — отвечает Жилло. — Высаживайте меня хоть за полосатым мысом, хоть за клетчатым. И от денег тоже не откажусь.

— Так уж к своему графу привязался? Так уж без него жить не можешь?

— Жить-то могу. Но когда я больной у забора городской бани валялся, меня старая графиня подобрала, в замок взяла, вылечила. Графу лет пятнадцать было — от книжек весь зеленый сделался. Я его по горам водил, камни и корни различать учил. Он, может, не подарок, да только не мне и не сейчас его судить. Он, если жив, наверняка меня ждет.

— Ясно, — сказал капитан Шмель. — А теперь слушай меня и не корчь рожу, я уже трезвый. Вот эта штука, которая на бархате вышита, — герб. Чей герб — пока не скажу. Найди мне того, кто этот герб еще помнит! Найди, слышишь? А я тоже буду искать. Через месяц я вернусь в Кульдигскую гавань. Жди меня в кабачке, ну, где баркасы дыбом. Ближе к условленному сроку каждый вечер наведывайся. Вышивка останется у меня — целее будет. А сейчас тебя Люк покороче острижет и парик выдаст. Будешь вроде сельского учителя. Котомку себе тоже собери, студиозус! Да поскорее!

Так и сделали, хотя и не очень понимал Жилло — зачем это капитану забытые гербы раскапывать и спасение графа оф Дундаг оплачивать. Для себя-то он точно решил, что загадку эту разгадает.

С такой уверенностью и сел в ялик за Полосатым мысом.

И оказался он на берегу — один-одинешенек, хотя в приличном кафтане, в довольно модном коротком паричке, с котомкой за плечом и с пузатым кошельком в кармане.

До Кульдига отсюда было дня два пешего пути. Жилло мог взять на постоялом дворе наемную клячу — и добраться за день. Переправился он через первую полосу дюн, и аккурат к обеду увидел с последней дюны поселок.

Поселок этот, между ближней к морю полосой новых дюн и дальней полосой старых дюн, обозначивших давнюю береговую линию, был недавно построен — домишки, хоть и небольшие, а аккуратненькие. Сады возле них тоже еще не плодоносные, совсем молодые. Хотя в таком заветренном месте и они вскоре должны были силу набрать. Разве что огороды тут уже были на славу. Жилло понял, что это — поселок недавних переселенцев. И сразу вспомнил такое, что не по себе сделалось.

Много лет назад, когда он еще жил с дедом и обучался травознайскому ремеслу, неподалеку в горах случился обвал. Целое село как ладонью накрыло лавиной. Хорошо, что мужчины с женами были на полях и на пастбищах. Стариков и детей накрыло, а взрослые уцелели. Без гроша за душой, по решению уездного правления побрели они к югу, чтобы им предоставили другие земли. Разумеется, снабдили этих бедных людей самым необходимым, одеялами там, едой на дорогу, денег тоже немного раздали. А на самом перевале стояла дедова хижина. Возле нее переселенцы и устроили ночлег.

Жилло тогда за ними следом увязался. Не за всеми сразу, конечно. За одной женщиной. Она маленькую дочку потеряла. Да и сама еще была как девочка — восемнадцати лет от роду. Жилло утешал ее, как мог. Муж у нее, конечно, тоже был, но от этакой беды немного умом повредился. Когда за руку вели — шел, когда руку отпускали — стоял. В общем, доутешался Жилло… Да и она твердила, что хочет дочку, иначе умрет.

Пройдя с переселенцами немало миль, спохватился Жилло, что деда одного оставил. Решил вернуться ненадолго — вещи кое-какие взять, с дедом разобраться. Вещи взял и с дедом кое-как договорился — но потерял след переселенцев! Тогда как раз военные действия начались — Бестолковая война, как ее назвали в народе, потому что началась она из-за никому не понятной ерунды и окончилась через два месяца тоже как-то странно, каждая сторона осталась при своем. Но было несколько крупных вылазок, при которых уводили скотину и пленных. Пленных потом разменяли, о скотине как-то позабыли, а переселенцы так и исчезли — неизвестно, по которую сторону границы. Жилло поискал, поискал, да и вернулся к деду.

Так вот, увидел он поселок и подумал про ту тоненькую девочку-мать, которой он сгоряча дочку пообещал. После нее, конечно, немало всяких приключений было, но о ребенке его больше не просили, скорее уж наоборот. Тем она и запомнилась…

Понимая, что накатившая тоска смешна и нелепа, спустился Жилло в поселок. Прикрытый от морского ветра широкой полосой дюн, поселочек просто сердце радовал — вот поселиться бы тут да и жить. Но на единственной улице не было ни души. Жилло прошел из конца в конец — и тогда только понял, в чем дело. Население поселка трудилось на строительстве какого-то здоровенного сарая. Причем трудилось яростно — все друг дружку подгоняли.

Подошел Жилло поближе — и диву дался. Сарай стоял как соплями склеенный — чудом не падал. Но никто этого и замечать не желал. Особенно женщины старались. Отняв у мужей пилы, молотки и гвозди, так орудовали и так шумели — Жилло сразу расхотелось оставаться на жительство в этом поселке. Опять же, с сараем возни было — невпроворот, а украсить стенку у входа старым одеялом, поверх которого приспособлены перекрещенные топор да мотыга — первым делом успели. Прислушался он — странную чушь несли эти обезумевшие строительницы.

— Кончилась наша каторга! — шумела одна, утирая потный лоб.

— Теперь-то поживем в свое удовольствие! — восклицала другая.

— Теперь-то отдохнем! — вторила третья, маленькая, взмокшая, лохматая. И, кряхтя, поднимала охапку досок — крепкому мужичку впору.

Жилло, грешным делом, подумал, что это они тюрьму для ревнивых мужей строят. Но, оказалось, ошибся. Потому что мужья изнутри сарая трудились поаккуратнее жен и без воплей, но тоже достаточно бестолково.

— Послушай, хозяин, — обратился Жилло к одному строителю, что как раз вышел продышаться от мелких опилок, порхавших по всему сараю. — Не скажешь ли, где ближайший постоялый двор? А если поблизости нет, не запряжешь ли лошадку, не довезешь ли до Кульдига? Я заплачу.

— Запрячь нетрудно, минутное дело — запрячь, — охотно отвечал мужичок. — Только я один это дело решить не имею права. Лошадь моя теперь — общая, и сам я, как при ней состоящий, тоже, выходит, общий. Соберемся и решим…

Вспомнил Жилло девку из кабачка, которую капитан отбрил, и вздохнул совсем люди одичали… А мужичок позвал пятерых приятелей, и стали они судить да рядить — может ли он на день с лошадью из поселка отбыть или не может.

— С одной стороны, лошадь нам сейчас, когда общественный хлев под крышу подводим, все равно ни к чему, — рассуждали мужички. — А с другой стороны, проезжий человек за лошадь заплатит, и что мы с этими деньгами делать будем?

— Как это что? — изумился Жилло. — Не такие уж великие деньги. Пропьете!

— Не имеем права, — сурово отвечал строитель постарше прочих. — У нас теперь, когда все общим стало, список утвержден — какие деньги на общую кормежку, какие на общий пропой. Знаешь, что такое новые деньги в список внести?

— А почему это их внести нельзя? — спросил Жилло.

— А потому, что у нас есть список доходов и список расходов. В доходах — за продажу зерна, за продажу репы, за холсты, ну и так далее. А за доставку проезжих в Кульдиг строчки нет. Куда мы эти деньги запишем?

Жилло почесал в затылке.

— Разве обязательно записывать? Просто дойдите с моими деньгами до ближайшего кабака и пропейте.

— Женщины в кабак не пойдут… — вздохнул тот мужичок, что попался ему первым. — Они уж снести его грозились…

— При чем тут женщины? — все еще не понимал Жилло.

— При том, что по законам равноправного народа и есть нужно вместе и поровну, и пить — тоже.

— А разве обязательно им докладывать? — и Жилло покосился на женщин.

— Узнают!.. — хором вздохнули мужички.

Посовещались еще немного. И дождались — женщины обратили внимание на бездельников. Две самых бойких подошли — призвать их к порядку.

И сбылось предчувствие! Посмотрела одна из них на Жилло, посмотрел он на нее… Четырнадцать лет не виделись, а узнали друг друга.

Как-то так само получилось, что ушли в сарай мужички, ушла и вторая женщина, а Жилло и былая его подруга все стояли, не решаясь взяться за руки.

— Ну, здравствуй, — сказал наконец Жилло.

— Здравствуй, что ли, — отвечала она. — Как это ты к нам забрел?

— Да вот на шхуне плыл, на «Золотой Маргарите», — честно сказал Жилло. — Им в Кульдиг идти было не с руки, они меня здесь на шлюпке к берегу доставили. Объяснили — добираться недолго.

— Гляжу, ты почтенным человеком стал. В городе живешь?

— В городе.

— А мы с мужем — в поселке. Смотри ты, какой плащ…

И помолчали оба, не находя, что бы еще сказать.

— Я тогда не догнал тебя, — решился наконец Жилло. — Говорили, что все вы в плен попали, что вас увели…

— Так и было. Но что ни делается, все к лучшему. Мы шесть лет городские поля пахали и городской скот пасли, и за это нам землю дали. Место — замечательное, правда, земля скверная. Но ничего, был бы скот, а уж мы землю в человеческий вид приведем.

— Красивый у вас поселок, — кивнув, сказал Жилло.

— Дурацкий! — вдруг рассердилась она. — Строили, мучились, как построили — оказалось, все не так! Ты погляди, Жилло, это же уродство двадцать хибарок, каждая — как собачья конура! Нам на днях из Кульдига картину прислали, как наш поселок должен на самом деле выглядеть. Вообрази — один большой красивый дом, где все женщины живут, другой — где все мужчины, третий — где все дети, и четвертый — где все старики! Никаких тебе конурок, окна высокие, комнаты просторные. Живу я, скажем, с Анной или с Люцией в одной комнате, и никто под ухом не хнычет, никто трубкой не дымит, чистенько у нас, красиво. И не нужно с утра до вечера по хозяйству суетиться. Пошел на поле, поработал, сколько нужно, пришел — ступай в общую столовую, там тебе уже миску на стол поставили.

— А кто стряпать-то будет? — в который раз изумился Жилло.

— Стряпать? Откуда я знаю? Из Кульдига еще не прислали распоряжения, кому у нас стряпать. Вот пока общий хлев построим, каждый будет у себя дома питаться. А потом — не знаю. Должны же они прислать распоряжение! А то — никакого равноправия. Женщина — кисни над плитой и над пеленками, а эти поганцы — трубочку в зубы и довольны! Нет уж, с нас хватит!

— Угомонись, Эрна. Так же всегда было, — напомнил Жилло. — Женщина стряпала, мужчина пахал…

— Ну и неправильно все это было! — заявила она. — Погляди на меня, я что, пахать не смогу? А вот он пусть котел картошки начистит! Правильно придумала Равноправная Дума, теперь нам, женщинам, жить будет легче, кончилась наша каторга.

— Видно, не нужен тебе больше твой муж, — усмехнулся Жилло.

— А что в нем хорошего? Такой же бездельник, как и другие. Сын — и тот не от него…

— Сын? — Жилло уже потерял способность изумляться. Конечно, было невероятно, что Эрна родила тогда ребенка, но он вдруг понял — это случилось, уж очень она хотела.

— Твой сын, Жилло. Только не стоило мне тогда рожать. Неудачный у нас с тобой парень получился.

— Это как — неудачный? Больной, что ли?

— Ну, как пожрать — он не хворый. Но сидит часами, смотрит непонятно куда. Ты его утром спросишь — Виго, тебе каши в миску добавить? А он к обеду отвечает — спасибо, матушка, я сыт…

— Виго, значит. Где он? — стараясь соблюсти спокойствие, спросил Жилло.

— Возле общественного хлева околачивается.

— Я хочу его видеть, — хмуро сказал Жилло. Новость его как обухом по лбу шарахнула. Единственный сын! И неудачный…

Парень действительно был так себе… Жилло — тонок, жилист, смугл, а этот — крупный, рыхловатый, весь какой-то белесый, как разваренная картофелина. Сидел на бревне, травинкой букашку по коре гонял. Пять минут гонял, десять. Смотрел Жилло, смотрел, и стало ему кисло. Не просыпалось в душе ничего такого… отцовского…

— Да, напрасно мы тогда… — пробормотал он.

— Мне это здорово помогло, — ответила она. — Я ведь, дура, до сих пор подарочек твой храню. Хотя по нему помойное ведро плачет…

— Ну так отдай… — все еще мучаясь и переживая, попросил Жилло.

— Пошли.

Привела Эрна Жилло в свой домик. Рассказала по дороге, что муж оправился, что насчет ребенка подозрений не было, а других детей она не родила — сперва трудно жить было, потом поняла, какой у нее Виго неудачный, и не захотела. И вынула она из шкатулки с дешевыми бусами бумажку, и развернула бумажку, и достала тусклого золота колечко.

— Спасибо, что сберегла, — горько улыбнулся Жилло.

А больше ему и сказать этой женщине было нечего. Сын Виго жил себе и жил, имея законного отца и мать, менять тут что-то — нелепо. Лучшее, что Жилло мог сделать — это оставить Эрну с ее семейством в покое. Да, правду сказать, именно это ему и хотелось сделать — поскорее оставить их всех в покое.

Объяснил Жилло Эрне, что нужно ему поскорее попасть в Кульдиг, и пожаловался на мужичков, не решившихся его туда отвезти.

— Ну и дурачье, — сказала Эрна. — У нас же есть список доходов и расходов для детского дома, а в нем — строчка «случайные пожертвования». Вот туда мы твою плату за повозку и впишем. А пропить — пусть они свои последние штаны пропивают!

Согласился Жилло на такую махинацию — и пожалел. Потому что когда к домику Эрны подкатила телега и Эрна спрыгнула на землю, оказалось, что вожжи держит Виго.

— Женщины решили, что он уже достаточно взрослый, — смущенно сказала Эрна. — Вполне может довезти тебя до Кульдига и вернуться обратно. Не такая уж великая наука… Я не хотела… Все так решили…

Пожал незаметно Жилло Эрне руку, кинул котомку в телегу и сам рядом с сыном уселся. Поехали.

Сперва молчали. Жилло колечко на пальце крутил. Удивительно, что нашлось это заветное колечко. Ведь могла выбросить в помойное ведро…

— Это золотое? — неожиданно спросил мальчик.

— Нет, Виго.

— А какое?

— Ты не поверишь… — и Жилло задумался, вспоминая. — Если хочешь, расскажу, как оно ко мне попало.

— Давай, — вялым голосом позволил Виго.

— Я когда-то травознаем был. Жил с дедом в горах. И целыми днями по склонам лазил, целебные травы и корни искал. Однажды вскарабкался на вершину, там сосенка крошечная выросла, а в хвое запутался длинный золотой волос.

— Из настоящего золота? — не поверил Виго.

— Да нет, он просто выглядел, как золотой. Я его распутал, растянул еле рук хватило. Женский волос чуть ли не в пять футов длиной — вот что это было такое! Видел ты где-нибудь такие волосы?

Виго недоверчиво на него покосился.

— Накрутил я его на палец, получилось колечко. И так этот волос улегся, что оба кончика потерялись и стало кольцо, будто металлическое. Носил его, носил — как будто с хозяйкой обручился…

Сказал это Жилло — и чуть собственным языком не подавился. Так ведь и получилось! Надел он волосяное колечко семнадцатилетним — и женился после этого? Да никого подходящего не нашел! Недавно, можно сказать, окончательно решился — и опять недоразумение. Получается, ждал ту, у кого этот длинный волос улетел. Ничего себе обручился! И, главное, на старости лет вернулось к нему заветное колечко. К чему бы?

— А я думал, золотое… — буркнул Виго.

Дальше ехали молча, пока не добрались до поворота. Из леса выбегала широкая тропа и втекала в большую дорогу. Виго остановил лошадь.

— Я сойду, ладно? — сказал он. И, неуклюже спрыгнув с телеги, пошел по тропе. Жилло крутил, крутил колечко и вдруг сообразил — парень-то задерживается! Не случилось ли чего?

Новоявленное отцовское чувство вытряхнуло его из телеги и погнало по тропе. Виго как сквозь землю провалился. Бросив лошадь с телегой на произвол ее лошадиной судьбы, Жилло быстрым шагом шел и шел, пока не увидел сына. Тот был в странной компании — с ним беседовала сгорбленная старуха, запустив при этом руку в пышный загривок ручного волка. Жилло так и встал посреди тропы.

Виго обернулся и посмотрел очень даже недовольно. Старуха что-то сказала ему и пошла прочь, опираясь на своего волка. А мальчик медленно побрел к отцу, шлепая деревянными башмаками.

— Это Мартина, — объяснил он. — У нее колени воспалились и поясница болит. Ей уже недолго жить осталось.

— Ты ей лекарство привез? — спросил Жилло, припоминая, давала ли Эрна сыну такое поручение.

— Нет, хлеба полкаравая и сало.

— Где же ты хлеб держал? — удивился Жилло, потому что никакого узелка мальчик с собой не имел.

— Под рубашкой, на пузе, — признался скучным голосом Виго.

— Мать, что ли, отвезти велела?

— Нет, мать не знает. Я сам.

— Сам? — не поверил ушам Жилло.

— Она же старая и ей недолго жить осталось, — повторил сын, глядя на него даже с некоторым удивлением — как это взрослый не понимает простых вещей?

Они вышли из леса, сели в телегу и до самого Кульдига не получалось у них разговора. А до чего кисло было у Жилло на душе — этого и вообразить себе невозможно. Одно утешало при расставании — он знал, где живет мальчик, и мог, если судьба позволит еще не раз туда вернуться.

— Вот плата за провоз, отдашь матери, — сказал он, вылезая из телеги у городских ворот. — Давай езжай скорее, а то уже поздно. Пока вернешься ночь настанет.

— Я ночи не боюсь. Ночью всякие хорошие вещи придумывать можно, сказал Виго. — Ты попробуй. Я когда не сплю, всегда придумываю. Ну, будь здоров, дяденька.

И уехал. Смотрел ему Жилло вслед, смотрел — пока не скрылась телега за поворотом. Вздохнул — поговорили папаша с сыночком… Стало быть, ночлег искать надо. Не к лекарю же проситься… Кстати, еще неизвестно, каким боком вышла ему дурацкая экспедиция графа в замковые мастерские.

Ночлег Жилло нашел сразу. То есть как — сразу? Сперва шел он из улицы в улицу, обнаруживая лишь запертые двери питейных заведений. Очевидно, Равноправная Дума всерьез принялась за кульдигских пьяниц. А потом увидел дверь, ведущую в погребок. Дверь эта была распахнута, внизу было светло, а уж какой галдеж оттуда шел — так прямо сердце радовалось! Хозяйка давала разгон служанке за разбитую посуду, одновременно костеря еще кого-то за сырые дрова и иные неприятные вещи. Жилло спустился в погребок — и только вовремя брошенная на стол монета угомонила пышную красавицу-хозяйку.

Она прогнала своих помощников на кухню и сама подала Жилло ужин. Более того — присела рядом, пока он с едой управлялся. Похвалил Жилло стряпню — оказалось, хозяйкина заслуга. Похвалил он чистоту — и приглашения на ночлег удостоился.

Тогда он и кабачок похвалил. Особенно ему вдруг полюбились невысокие сводчатые потолки. Прямо графским замком повеяло.

Спросил Жилло у симпатичной хозяйки, что это еще за чудо. И услышал, что раньше тут действительно замок стоял, но на неудачном месте — весь первый этаж в землю ушел, второй про войне пострадал, его перестроили, а третий уж вовсе заново делали. Чей замок, какого времени — поди теперь докопайся! Одни своды остались. Может, двести лет назад под этими сводами столы накрывали, жареных кабанов на огромных блюдах выносили… или с охоты всадники сюда прямо на конях врывались, впереди — сам король…

Охнул Жилло — вот так думаешь, думаешь ночью, таращась в крестовый свод над головой, и до короля додумаешься! А его и вспоминать запрещено. Был и исчез. Потому что никому в государстве не нужен. И память о нем вытравили… вытоптали… Тьфу! Что там капитан про цветок на бархате говорил? Не вытравили, не вытоптали?..

Ох, некстати посоветовал Виго родному папочке думать ночью и всякие вещи придумывать. Лежал этот самый папочка и чувствовал, что разрозненные нити, которых он за минувшую ночь нахватался, увязываются в один тугой узелок. Перстенек, что ювелир у лекаря утащить пытался. Подарочек от прекрасной соколицы. Странные речи пьяного капитана. Только возвращенному колечку в этом узелке места пока не находилось, но чувствовал Жилло — и оно какую-то роль сыграть обязано. С тем и заснул.

А во сне девицу увидел — с длинными огненными кудрями. Пролетела и прядь прямо в лицо ему швырнула! Горячую золотую прядь…

Открыл Жилло глаза — а это солнечный луч в погребок пробрался. И хозяйка приоткрыв дверь, крикнула, что пора вставать, умываться и завтракать.

Несмотря на ранний час, была она при полном параде — чепчик кружевной кокетливый, косынка розовая на груди искусственным цветком сколота, фартук с вышивкой и мережкой, юбка атласная полосатая, розовая с палевым, и башмачки с большими пряжками. Волосы под чепчик упрятала — и выглядела строгой-престрогой, хотя уже ни с кем не воевала и метлой не замахивалась.

— Встаю, Дениза! — отозвался Жилло, злоумышляя — а если не встать, придет она сдергивать одеяло или не придет? Хозяйка с виду была его ровесницей, и хотя полновата, зато щечки — персики, ручки — поразительной белизны, ко всему вдобавок черные лукавые глаза. Да еще эти пряжки, мелькающие из-под юбки, и кусочек белоснежного чулка… Утром, наконец-то отдохнув после всех приключений, приятно, господа любезные, помечтать о беленьких чулочках…

Видно, у хозяйки не было недостатка в кавалерах. Потому и не стала она с Жилло одеяло сдергивать, а подкралась и ледяной водой из кружки в лицо брызнула. Расхохотались оба — делать нечего, надо вставать.

Поев, расспросил Жилло Денизу, как найти старого ювелира. Она дала четыре адреса. Нахлобучил Жилло парик, напудрился и подрумянился по городской моде пуховкой и кроличьей лапкой Денизы, посмотрел на себя в хозяйкино зеркало — еле на ногах устоял. Увидел бы его таким старый граф голову бы снес напрочь! Он такого баловства не уважал.

Разумеется, только четвертый адрес оказался верным.

Ювелир жил небогато. Старуха служанка наотрез отказалась впускать гостя и даже докладывать о нем. Господин равноправный думский ювелир делом занят — вот как она диковинно выразилась. Да старухе и простительно — что она, трухлявая, в равноправии понимать может?!

Обошел Жилло ювелирский домик. Вероятно, хозяин и впрямь что-то этакое по срочному заказу мастерил, как кричала из-за двери старуха. Но и у Жилло дело такое, что отлагательств не терпит. Кроме того, что надо про перстень с золотым цветком разведать, неплохо и судьбу лекаря с графом узнать. Лекарь-то жив наверняка, что ему сделается, а господин граф?

Человеку, который привык по горам лазить и ночью через Вентас-Румбу козлом скакал, окошко на втором этаже — все равно что широко распахнутая дверь. Добрался Жилло до этого выходящего во двор окна очень даже просто и очень даже вовремя — ювелир как раз стоял носом в угол, извините, над ночным горшком… А на столе у него лежало то, что он по срочному заказу Равноправной Думы мастерил, — и оказалось это художество обыкновенным доносом.

Лепясь к круто уложенной черепице, стянул Жилло исписанный мелким, воистину ювелирским почерком лист, прочитал первые строчки — и прямо зашелся от ярости! А тем временем ювелир привел себя в порядок, горшок под кровать задвинул и сунулся к столу — а там пусто! Выглянул ювелир в окошко — может, бумагу ветром вынесло? А сбоку рука вылезла, на тощенькое горлышко легла и аккуратно его сжала. С хрипом уцепился ювелир за стол и назад отшатнулся. Жилло же, держась за ювелирово горло, с крыши в комнату перепрыгнул.

— Ну, здравствуй, скотина! — говорит. — Что это ты такое сочинил? Тебя в приличном доме принимали, а ты про хозяина всякую мерзость пишешь?

— Что велели, то и пишу! — отвечает с грехом пополам ювелир.

— Это тебе Равноправная Дума такое про лекаря сочинять велела? — и, чтобы ювелиру удобнее было оправдываться, Жилло отпустил его горло. Говори, но знай — вопить и на помощь звать не надо. Домик твой окружен. Шестеро вход караулят, еще трое — там, за забором, на случай, если вздумаешь из окошка уйти.

— Да кто вы, господин мой, такие? — забормотал ювелир. — Разбойники? Грабители?

— Поднимай выше! — фыркнул Жилло. — Какой я тебе господин? Ты, старый хрен, насчет господина — брось! Мы — тайная служба. Тайная думская равноправная служба. Проверяем, как ее распоряжения выполняются, болван! Ты ведь распоряжение получил? Получил. Так вот, мы и проверяем.

Придумать тайную думскую равноправную службу, которая среди бела дня по окошкам лазит, нормальный человек мог только с похмелья, сказал сам себе при этом Жилло. Но раз тут все ненормальные, должно подействовать! И подействовало.

— Значит, говоришь, что пишешь тут Равноправной Думе чистую правду?

— Наичистейшую! Как бриллиант распречистой воды!

— «Настоящим доношу, что готов и могу выступить свидетелем по делу о проникновении в секретные помещения Коронного замка графа Иво оф Дундаг и думского лекаря Арно Кандава…», — прочитал Жилло. — Это хорошо, что готов. А сможешь повторить свои показания в зале суда, лицом к лицу с обвиняемыми?

— Смогу, конечно, о чем разговор! — воскликнул удивленный дурацким вопросом ювелир. А Жилло понял, что молодой граф жив — не станут ведь судить покойника. Хоть и глупа Равноправная Дума, но не настолько же!

— Тогда продолжаю. Так… не в первый раз слышал возмутительные анекдоты про Думу… ну, это ерунда. Про анекдоты мог бы и не писать. Их теперь все рассказывают. Так… знал, что Арно Кандав хранит перстень с королевским гербом… Это что еще за новости?! Знал и не донес?

— Мне бы на слово не поверили. Я и хотел донести, но приложить перстень к заявлению, — объяснил ювелир.

— Вот и глупо, — возразил Жилло. — Кто бы тебе поверил, что ты его именно у лекаря стянул? Может, ты сам его дома десять лет хранил, а потом испугался? Надо было доносить, пока перстень у Кандава. Разве ты сам до этого не додумался? Может, у тебя еще какие-то мысли в голове были? Ну-ка!

И Жилло опять одной рукой ухватился за ювелирское горлышко, а другой полез себе за спину — там за поясом торчал выданный моряками короткий и широкий нож, очень даже внушительный.

— Ну, были!.. — хнычущим голоском признался ювелир. — Он ведь как сделан, этот треклятый перстень? Герб изнутри камня золотом выложен! Это же уникальная работа, ей цены нет! Я бы сообразил, как это делается…

— И говоришь, что такой ценный перстень лекарь получил в уплату от деревенской старухи? — поглядев в донос, осведомился Жилло. — Тут уж ты точно путаешь. Не могло быть у старухи перстня.

— Не могло, но был, — уверенно возразил ювелир. — Когда Кандав ездил лечить секретаря тамошнего уездного правления, то по дороге парня больного подобрал и домой привез. С ним такое бывает… Тот непонятной дряни наелся, его судороги били. Кандав его на ноги поднял, но одного отпускать не стал. Бабка за ним приехала. Парень — из простых, а эта — и вовсе убогая. Оказалось, он ей — внук. Единственный. Причем парень страшно был недоволен, что его вылечили! Кандав сказал бабке, что ему еще месяца два нужно в еду тайно одно снадобье подмешивать, тогда выздоровеет окончательно. А снадобье дорогое. Бабка мучилась, мучилась — решилась! Узелок какой-то достала, перстень вынула и за снадобье расплатилась. А как к ней этот перстень попал — дурак Кандав даже не спросил. А перстню цены нет! Я вот думаю — если суд состоится, позволят ли мне потом этот перстень выкупить?

— Так ты и написал, — согласился Жилло, сверившись с доносом и не обращая внимания на ювелирский намек. — Умница, хвалю. Впиши также, откуда эта бабка с внуком, чтобы мы могли и это проверить.

— А кто их знает, откуда… — вздохнул ювелир. — Разве все путешествия Кандава в голове удержишь? Уехал он тогда, кажется, вверх по Венте, а вернулся и вовсе от Полосатого мыса… Самой бабке он тоже лекарства давал. И как к ней только перстень угодил? Ему место у знатока, а не у безграмотной бабки…

— От чего лекарства? — строго спросил Жилло. — Ну? Забыл? Посмел забыть?!

— От ног и от поясницы! — неожиданно для самого себя с перепугу вспомнил ювелир. — Я вам, сударь, правду скажу, потому как вы ее все равно узнаете. Я давно вокруг этого перстенька кругами хожу. И если мне его позволят выкупить, я разберусь, как он сделан, и всей Благородной Думе такие перстни смастерю, с любыми равноправными символами! Хоть с топорами, хоть с мотыгами!

Жилло присвистнул. Впрочем, мало ли от Кульдига до Полосатого мыса хворых бабок. Причем хвороба — самая старушечья. Совпадение? Скорее всего, подумал Жилло, если бы не события последних суток, разумный человек сказал бы — совпадение. Но столько всего случилось, и так одно за другое зацепилось, что он мог бы поклясться — это и была бабка с ручным волком.

Потом он еще детали доноса уточнял — насчет давнего знакомства лекаря с графами оф Дундаг. И до того договорился, что Арно Кандав мог и заговор сочинить — против Равноправной Думы, разумеется. Ювелир, сволочь поганая, возражать не стал. Тогда Жилло ему присоветовал написать про заговор поувлекательнее — с расчетом, что получится несусветная чушь и дребедень, которую взрослые люди и читать не захотят.

Занятная получилась беседа, ничего не скажешь. Провел графский слуга ювелира, провел как младенца неразумного! И, будучи выпущен по-человечески, через двери, шел он по улице и радостно думал — это до чего ж надо обалдеть, чтобы мошенника, забравшегося в окно, за тайную службу принять! Наверно, есть и в самом деле эта служба…

Значит, жив молодой граф и жив старый лекарь. Содержатся они в подземельях Коронного замка. Надо выручать. Надо в замок пробираться. Невозможно? А надо! Надо! Надо!

Сказал себе Жилло, что надо — и сразу в голове у него прояснело. Если думский лекарь в подземелье угодил — это событие. Наверняка же он половину Думы от старческих хворей лечил! Значит, кое-кто ему хоть чуточку, а поможет. Свидание с родными дозволит. Или чтобы домашней жратвы корзиночку принесли. И подушек с одеялами. А кто понесет? А Лиза!

Вернулся Жилло в погребок. Там уже Дениза на кухне вовсю трудится. Отозвал он ее в сторонку.

— Помоги, голубушка, красавица! — взмолился. — Сходи со мной в гости!

— Интересное у тебя похмелье… — отвечает на это красавица. — Вот так прямо все бросила и в гости среди бела дня побежала! Совсем ополоумел!

— Надо, Дениза, радость, — не унимается Жилло. — Ну, могла ты, скажем, жарить пончики и маслом кипящим на руку брызнуть? Чтобы волдырь вскочил и нужно было к лекарю бежать?

— Отродясь не брызгала! — возмутилась Дениза. — Что я, слепая или неуклюжая? Или сковороды в руках не держала?

— Ну, по лестнице бежала, ножку подвернула? Пойти к лекарю, чтобы вправил?

— Сейчас я тебе самому что-нибудь этакое вправлю, — пригрозила Дениза. — У меня, Жилло, кролик тушеный подгорает, а ты с глупостями пристаешь.

— Ну так от горячей печки на сквозняк выскочила, горло заболело, нос заложило!..

— Ну, если ты меня еще и сопливой обзывать будешь!..

Дениза, одной рукой тряся закрытую сковороду с крольчатиной, другой потянулась за кочергой.

Жилло, естественно, убрался с кухни. А ведь так хорошо задумал первой послать к Лизе и Маго Денизу. Мол, в докторе нуждаюсь, горячим маслом ошпарилась, как, что, не может быть, в подземелье сидит?! И если окажется, что этим Равноправная Дума со своей тайной службой ограничились, то следующим пациентом будет Жилло — впустите болезного, в докторе нуждаюсь, об водопад проклятущий колено расшиб! Но если же за домом следят, Дениза выйдет и тайный знак подаст. Ну, складно как придумал! А у Денизы какой-то шибко равноправный деятель в погребке расселся, и все вокруг него мельтешат. И она тоже хороша — с реверансом ему блюдо с зеленым салатом подает! Снизу ему в лицо заглядывает и смеется!

И обозвал себя Жилло старым козлом, поняв, что попросту ревнует. И поделом это было…

Обидевшись на ветреную не по годам Денизу, Жилло напряг свои мыслительные способности еще раз, и понял, что сперва он все нелепо усложнял. Конечно, в разведку должна идти беззащитная женщина — но почему именно Дениза? Если ювелир его нарумяненного не узнал, то и прочие вражьи дети не узнают. Так что беззащитной женщиной будет он сам.

В комнатке Денизы на стене под простыней висели юбки — все наглаженные, шелковые и атласные, нежнейших расцветок. Жилло решил, что ему вполне трех вещей хватит — юбки, шали и чепца, потому что корсаж ему в одиночку все равно не осилить. Взял все это, не спросясь. Но брал по совести — не самое лучшее. А на выходе из погребка столкнулся с хозяйкой. И, пока она стояла, руки разведя, так и чесанул по улице. Во всю прыть, сколько позволяло колено. Чтобы все прохожие видели — это болезная убогая старушка к лекарю ковыляет.

Были у него к Лизе и Маго такие вопросы. Во-первых, как там господин лекарь. Во-вторых, что с графом. В-третьих, не нужны ли деньги. У него же имелся для таких расходов капитанский кошелек. В-четвертых, хотелось еще раз услышать историю про перстень с золотым цветком. А потом уж свести в голове все вместе и крепко задуматься.

Чем ближе к лекарскому дому подходил Жилло, тем медленнее ковылял. И голову ниже плеч повесил. И губу нижнюю на волю выпустил — чтобы отвисла и оттопырилась. Словом, стал безумно хорош собой. И только удивлялся почему прохожие красномундирные гвардейцы ему под чепец не заглядывают? Молодым девчонкам так и норовят, а бабушкой пренебрегают. Неравноправие получается! Наконец добрался, вполз на крыльцо и постучал чугунным кольцом о дверь.

Открыла Лиза.

— Ох, доченька, красавица, дома ли господин лекарь? — прошамкал Жилло, стараясь глядеть ниже шилообразного носа. — Скрючило меня, сил нет, помираю! Совсем уж померла!

Лиза втащила покойницу в дом, дверь на засов заперла и хорошенько бабушку-старушку за плечи встряхнула.

— Ты, — говорит, — раньше смерти не помирай, бабуленька! Лекаря дома не случилось, да я сама тебе помогу, я знаю, где у него главная микстура стоит!

И хватает с ближайшей полки бутыль. Жилло сам в замке служил и порядок наводил, он эту микстуру по запаху признал, ею два раза в год старая графиня заставляла мебель натирать от жучков и плесени.

Шарахнулся Жилло от лекарства, а Лиза уже и крышку открутила, и в горло эту дрянь влить норовит! А руки у девчонки сильные, она уже и голову Жилло запрокинула, и бутыль к губам ему подсунула — пей, бабуля, на здоровье! Еле Жилло вырвался.

— Ну что за свинство! — говорит. — Одна сегодня чуть кочергой не приласкала, другая с мебелью перепутала! Того гляди, тараканью отраву какая-нибудь третья поднесет!

И стащил с головы чепец и шаль.

— Наверно, заслужил и кочергу, и все остальное! — смеется хитрая Лиза, которая, конечно же, узнала его сразу. — Давай сюда свой маскарад. Это ты правильно сделал, что переодетый пришел.

Протянул Жилло шаль с чепцом, а Лиза сразу не взяла.

— Гляди, колечко у тебя появилось. Где такое взял?

— Обручился, — усмехнулся Жилло. — С удивительной красавицей. Косы у нее до пят. Она их утром срезает и волосы по ветру пускает, а к вечеру они опять вырастают. Она мне волосок подарила, я из него колечко смастерил.

— Так уж и подарила? — не поверила Лиза. Ну, всюду ей нос сунуть требуется — благо вид у него подходящий…

— Ну, в горах на сосенке нашел. Все равно считаю, что обручился. Она кочергой не размахивает, полировку в моих кишках не наводит — на ней и женюсь, — уверенно пообещал Жилло. — Теперь, девчоночка моя ненаглядная, давай говори, что с господином лекарем и что с графом.

— А я-то думала, ты ради меня вернулся… — кисло протянула Лиза.

— Ага! — возмутился Жилло. — Ради отравы твоей вернулся! Ты, Лиза, через вредность характера сорок лет замуж не выйдешь, помяни мое слово! Разве что какой совсем отчаянный найдется…

— Вот совсем отчаянный мне и нужен! — обрадовалась она. — Его-то я и ищу вот уже добрых триста лет. Так что спасибо на добром слове, Жилло, утешил ты меня! Всего-то сорок лет ждать осталось! Да это же — как полчасика! Обидно, правда, что не за тебя выйду. Ты-то будешь уже совсем пенек трухлявый. Жаль — прямо плакать хочется!

С преогромным недоверием посмотрел на Лизу Жилло — это чтобы она замуж за него попросилась? Впрочем, не плачет, хотя и спрятала мордочку в передник. Нос бы передника не прорвал…

— Ты, Лиза, сажу со щек отмой, — посоветовал Жилло. — И платок размотай, дай посмотреть, есть у тебя косы, или одни крысиные хвостики. На крысиных хвостиках я жениться не охотник.

И потянул за краешек платка.

— Не тронь! — отскочила Лиза. — Я, Жилло болела сильно. Меня господин лекарь еле на ноги поставил. А когда в лихорадке лежала, волосы лезть стали, пришлось остричь. Они у меня теперь ненамного длиннее твоих. Вот… Если тебе нужны длинные косы — тут ты их не найдешь. Но если тебе нужны только длинные косы…

— Нет, конечно, — серьезно ответил Жилло. — Просто не везет мне с этим делом. Хоть в петлю лезь! Вроде и собой ничего, а не нравлюсь я девчонкам!

— Это дело поправимое, — загадочно сказала Лиза. — Помяни мое слово, и года не пройдет — отбоя от красавиц не будет. Если только проживешь ты этот год.

— Ты бы еще меня почаще микстурами угощала! — поддел Жилло.

— А ведь я не шучу, Жилло.

Посмотрела Лиза ему в глаза — и понял Жилло, что так оно все и будет.

— Не иначе, как чудо случится… — буркнул он.

— А почему бы и нет? Я тебе даже сейчас могу сказать, что это будет за чудо, — тут Лиза принюхалась и запах с кухни ей явно не понравился. Ты наконец поймешь, чего ты в женщине ищешь и чего от нее требуешь. А они поймут, что ты им можешь дать. Вот и начнется катавасия!

С тем Лиза и кинулась на кухню — сдвигать на край плиты чугунный котел.

— Будь ты неладен! — говорит, отпихивая сунувшегося помочь Жилло. — Я господину лекарю обед и ужин варю, через час передачу нести, а ты мне зубы заговариваешь!

— Тут на трех лекарей хватит, — отвечает Жилло, заглянув в котел. — И мне еще останется.

— Поварешкой по лбу тебе достанется! А господина графа твоего кто покормит? А Кабироля? Уж он-то совсем тут ни причем, а за вас, дурных, страдает! Там у них, в подземелье, тоже равноправие, коли не кормят — так уж всех! Варю, чтобы на семерых или восьмерых хватило.

— Так мало узников в подземелье?

— Это же только одна камера… — вздохнула Лиза.

Тут у двери черного хода ручка завертелась. Лиза подбежала, скинула засов и впустила Маго с парнишкой.

— А-а, это ты, — сказала Маго. — Хорошо, что пришел. А я внука привела. Пока господина лекаря и Кабироля дома нет, пусть здесь поживет. Все-таки ночью не так страшно. Знаешь, как это — двум женщинам одним дома ночевать? Когда гвардейцы той ночью с обыском приходили, я мышкой в мышеловке себя чувствовала…

Лиза сразу Маго и парнишке поесть на стол собрала.

— Иди уж и ты, — говорит Жилло. — А то от злости, гляди, кусаться начнешь.

И вовремя она это сказала, потому что сядь Жилло за стол всего лишь четвертью часика позже — остаться бы ему в этот день вовсе голодным.

Он как раз ложку облизывал, когда в дверь забарабанили.

Послали парнишку выглянуть в окошечко.

— Женщина какая-то колотится, — доложил он, вернувшись. — А лица не разобрать, закутанная.

— Должно быть, к господину лекарю, — решила Маго. — Не иначе, рожать у нее кто-то собрался. Они все с перепугу прямо за думским лекарем посылают. Успокоятся — сообразят, что тут повивальная бабка нужна.

Судили-рядили Маго с Лизой, открывать или нет, лекарь-то все равно сейчас в подземелье проживает, а дверь входная так и тряслась от ударов.

— Надо объяснить, что господина лекаря нет, — решил наконец Жилло, а то эта дура весь дом разнесет.

Пошла к дверям Маго. Она в скважину замочную кричит, что господин лекарь в Коронном замке, а ей оттуда в скважину отвечают, что к господину лекарю — срочное дело. И длится такой содержательный разговор довольно долго.

— Да впусти ты ее, Маго! — крикнула, не сдержавшись, Лиза. — Пусть убедится, что господина лекаря дома нет! Пусть в спальне поищет! И отхожее место отворить не забудь!

Влетела в распахнувшуюся дверь женщина, скинула капюшон темно-синего плаща и ахнул Жилло.

— Дениза?..

— Дениза! — сердито отвечает хозяйка кабачка. — Ты чего это натворил, мошенник?!.

— Ничего не натворил! — попятился от нее Жилло. А тут и Лиза с кухни выскочила, прихватив на всякий случай кочергу. Шагнула она к Денизе — и от неожиданности кочергу выронила, Жилло еле отскочить успел. Смотрит Лиза на Денизу — и лицо у нее такое, будто они когда-то встречались, но где, когда, и как зовут — напрочь из головы улетело. Но, видно, встреча была радостная, потому что по живой физиономии кухонной девчонки улыбка растекается — ну, прямо до ушей!

— А раз ты ничего не натворил, — продолжает Дениза, не обратив внимания на кухонную девчонку, — то почему, стоило тебе в моей юбке удрать, за тобой городская стража заявилась?

— Ювелир! — воскликнул Жилло. — Выследил! Вот мерзавец!

— Ювелир там или не ювелир, а удирать тебе надо, — правильно сказала Дениза.

— Удирать! — подтвердила Лиза. — А что, хозяйка, если и за тобой следили? Что, если видели, как ты в нашу дверь колотилась?

— Не такая я дура, чтобы за собой стражников водить! — ответила довольная собой Дениза. — Когда они весь мой погребок обшарили и на всякий случай двух бездельников у меня оставили, будто бы пьяные в углу спать завалились, я потайным ходом вышла. В том сводчатом зале, где ты, Жилло, ночевал, у меня ведь не только кровать для проезжающих имеется и сухие дрова хранятся. Там, за дровами, еще и маленькая дверка есть. Раньше-то во всех замках потайные ходы были.

Смотрит Лиза на хозяйку погребка и радость у нее на лице такая будто среди ледяной зимы вдруг майский день наступил. Маго тоже смотрит с уважением. Она и раньше Денизу, видно, знала — женщины, закупаясь на рынке, все друг про дружку проведают, а Дениза все-таки не чья-то кухарка, сама себе хозяйка, и когда закупаться приходит, за ней парень с двумя преогромными корзинами следует. Если берет она кроликов — то дюжину, если кур — две дюжины, а что до овощей — так зеленщица, у которой товар получше, сразу торговлю сворачивает и с тележкой вслед за парнем к кабачку направляется.

Смотрит и Дениза на Лизу. Та по сравнению с ней — девчонка неумытая. Ну, как может смотреть взрослая, да еще нарядная женщина, с настоящими золотыми серьгами в ушах, на девчонку? Однако улыбка Лизы и ей по душе пришлась.

— Предупредила я тебя, Жилло, а теперь делай, как знаешь, — говорит Дениза. — Хочешь — в погребок ко мне возвращайся, со стражниками про хорошую погоду побеседовать. А лучше всего уйти бы тебе из Кульдига куда подальше. Вещи твои мне принести не удалось, их стражники забрали, но вот тебе кошелечек. Много дать не могу, у меня дело все-таки, все деньги в обороте, да еще дрова на зиму закупить надо, а сколько под рукой было…

Подошла Лиза к Денизе.

— А что, хозяюшка, — говорит, — по душе тебе этот гость пришелся?

— По душе, не по душе, а влип в какую-то дрянь, — сурово отвечает Дениза. Не нравится ей, что девчонка прямо в душу лезет. Маго тоже на Лизу покосилась.

— Уймись, заноза, — приказывает. — Вот уж кому он по душе пришелся, так это тебе самой! Так и липнешь…

Стоит Лиза, взгляд переводит с Жилло на Денизу и с Денизы на Жилло, а улыбка — совершенно неистребимая! Хоть ты ее кипятком поливай — не уйдет с губ эта шалая улыбка.

— Ты, Маго, меня не обижай почем зря, — не глядя на кухарку, отвечает Лиза. — Ты лучше помоги мне корзинку для господина лекаря, графа и Кабироля собрать. А потом принеси платье свое старое, плащ свой зимний с капюшоном, который ты на тряпки пустить собиралась, парик покойной госпожи лекарши. Пора Жилло в Коронный замок снаряжать.

— Почему это вдруг Жилло? — вскидывается Дениза. — Прямо в пасть Равноправной Думе?

— А потому, — усмехается Лиза, — что спокойнее всего ему будет прямо в этой беззубой пасти. Посуди сама, хозяйка — ведь его видели в Коронном замке, когда там вся заварушка была, когда господина графа и лекаря нашего схватили. Значит, это — последнее место, где его искать станут.

— Вот оно что! — ахнула Дениза. — Ну, я же говорила — мошенник!

— Если сообразят, что он в Кульдиге, то прямо сюда к нам за ним и явятся — больше-то ему быть негде! Больше он в городе никого не знает, поскольку приезжий! Так что — чем раньше этот красавец отсюда уберется, тем лучше для нас для всех. А с графом и с господином лекарем лучше повидаться не мне и не Маго, а ему самому. Чует мое сердце, там где мы, две дуры, только хныкать будем, он выход из положения сыщет. Так, Жилло?

— Так, моя прелесть! — отвечает Жилло, глядя на хитрую девчонку прямо-таки влюбленным взглядом. — Где там ваши юбки, где плащ, где парик? Где корзины?

— В замке, Жилло, ты и останешься ночевать, — совсем уж неожиданно продолжает Лиза. — Это проще, чем кажется. Днем туда кто только не приходит! Равноправная Дума время назначила, чтобы с жалобами приходили. Со всех концов государства люди являются, и иным на ночь глядя в дорогу двигаться нет смысла. Для них в форбурге чердак конюшни под ночлежку отвели. Понимаешь мою тонкую и мудрую мысль, а, Жилло? Форбург к Коронному замку с юга примыкает, там раньше замковый огород был, потом службы построили, потом стеной обнесли, потом еще чего-то там понаделали… Умный человек посмотрит внимательно и разберется, что к чему.

— Девчонка права, уж там-то тебя искать не станут, — согласилась Дениза. — Ну, побегу я, Жилло! А то без меня на кухне такое сделается! Увидимся ли, нет ли, не знаю…

С тем забрала Дениза свое лежавшее на скамье имущество — юбку полосатую, шаль и чепчик — смотала их поплотнее, под мышку сунула и к двери направилась.

— Постой, — говорит Лиза. — Я тебя черным ходом выпущу. Так оно надежнее будет.

И, ведя к черному ходу, осторожненько так приобняла.

Высвободилась Дениза, обернулась.

— Ты, Маго, если что, ко мне приходи. Работа тебе найдется. У меня как раз Толстая Грета к дочке уехала, у нее двойня внуков родилась.

И ушла, не бросив более на Жилло ни единого взгляда.

Ну, привели его в старушечий вид. Корзину тяжелую на локоть повесили — с такой не очень-то побегаешь. Выпустили черным ходом. Внук Маго побродил вокруг — вроде не наблюдают за лекарским домом. Так что двинулся Жилло пешком через весь город к Коронному замку.

По дороге очень его одна вещь занимала.

Вышел он в предместье, реку по краснокаменному мосту перешел, стал по дороге-серпантину подниматься. Петля — туда, петля — сюда… И со всех поворотов, вплоть до замка, поглядывал он на протянувшуюся внизу Вентас-Румбу. Понять пытался — когда же это он ее так увидеть сверху успел, что она перед внутренним взором в опасную минуту так и развернулась? Единственно, когда мог — так это с запяток лекарской кареты. Но водопад выглядел совсем иначе — не так расположилась огромная каменная подкова, не так лежали берега, да и далекое устье тогда вроде показалось, а сейчас — нет.

Дошел Жилло до середины серпантина и не удержался — заглянул в корзинку. Чем выше он поднимался, тем тяжелее она становилась. И пришла мысль — Лиза, хотя и отнеслась ко всей истории с подлинным сочувствием, не удержалась от мелкой пакости — сунула туда кирпич или булыжник.

Но оказалось, что напрасно он на девчонку погрешил — две ковриги здоровенные, правда, тянули каждая фунта на три, да горшок с густой похлебкой, да сала пласт, да свежие овощи, да почему-то крошечные, в горсть величиной, мисочки… Как будто для здорового мужчины это и не груз, а вот поди втащи по крутой дороге — взмокнешь! Хорошо, что в давние времена кто-то подумал о таких путешественниках — время от времени площадочки попадались со скамейками, откуда впридачу и красивый вид открывался. Долго ли, коротко ли, прибыл Жилло в Коронный замок.

Вошел он во двор, откуда так недавно вылетел на козлах лекарской кареты, и вдруг вспомнил ту красавицу с длинной косой, что сунула ему сверточек. Не забывая по-старушечьи горбиться, поискал Жилло глазами Девичью башню. Нашел. Пошарил взглядом по зарешеченным окнам. Нет, не было никого в окошке.

Не желая выдавать себя голосом, он не стал спрашивать, где тут можно узникам в подземелье корзинку передать. А завертелся по сторонам, здраво сообразив, что не он же один такой с похлебкой явился. И точно — увидел, как несколько женщин с корзинами жмутся в сторонке, ждут чего-то. Подошел к ним Жилло, в тень забился. И мысль в голове отвратительная — что, если не пустят к графу и лекарю, что, если корзину отберут и пустую потом вынесут, а самого — коленом под зад?

Женщины плели примерно такую же чушь, что и Эрна. Только Эрна жила в отдаленном поселке, до нее новости позже доходили. А женщины пересказывали друг дружке, что утром на городской площади генеральный секретарь Равноправной Думы вслух зачитывал. Так получалось, что слова «господин» и «сударь» со следующей недели напрочь отменялись, вместо них окончательно велено всех называть братцами и сестрицами.

— Мяснику нашему лет этак семьдесят, а мне его братцем теперь называть?.. — расстраивалась одна девочка, с такой же, как у Жилло, корзиной. — Да если я его братцем назову, он меня бараньей ногой по лбу треснет…

— Верно, старики не сразу привыкнут, — согласилась та толстуха, что стояла в очереди первой. — Сперва треснет, потом вспомнит… А нам, пожилым людям каково? Это что же, невестка меня сестрицей называть станет? А ну как я забудусь и ей подзатыльник дам?

Словом, одуреть можно было серьезному мужчине от этой болтовни.

Скоро дверь заскрежетала и в сторону поехала. Бородатый дядька, весом и обхватом как три Жилло, велел заходить. Жилло приготовился к худшему, но цепочка женщин втянулась под низкий свод и медленно стала спускаться по витой лестнице с веревками вместо перил. Лазить по такой лестнице с тяжелой корзиной — то еще, доложу я вам, удовольствие!

Подземелье изначально вряд ли под тюрьму строилось. Потому что конуры, где узников держали, были выгорожены толстыми неоструганными досками. Такую доску, пожалуй, не всякое пушечное ядро и прошибло бы, подумал Жилло. Двери были железные, из толстых прутьев, переплетенных в тяжелой раме. Открывались, понятно, со скрипом. Стражники повели женщин темным коридором, куда эти двери выходили, оставляя у каждой двери по женщине. Сами расположились по обоим концам коридора. А женщинам милостиво позволили еду принесенную в мисочки накладывать и сквозь прутья передавать. Теперь только понял Жилло, почему в корзину нормальных, солидных мисок не положили.

— Господин граф! Господин лекарь! — шепотом позвал он. — Это я, старая Маго! Поесть принесла! Господин граф, это я, Маго!

Очень уж боялся Жилло, что молодой граф его по имени назовет. Да еще и громко. Но обошлось. Первым перебинтованный граф к двери подошел.

— Здравствуй, тетка Маго, мы уж заждались, — говорит. — Хорошо ты сегодня выглядишь, тетка Маго, прямо на тридцать лет помолодела.

Услышав это, прямо ошалел от радости Жилло — значит, граф бодрости не потерял, шутить в состоянии. Тут и лекарь к двери сунулся.

— Ах, это ты, Маго, ну, выкладывай, чего принесла, а мы тебе выложим, что тут у нас творится…

Только было Жилло рот открыл — а к нему сквозь прутья еще одна миска тянется. Кабироль молча ее подсовывает, да так нахально — отпихивая графскую и лекарскую миски. Жилло полез ложкой в горшок, шлепнул в миску Кабиролю похлебки — мол, жри, негодяй, и дай поговорить о деле.

— Видишь, чем наша затея кончилась? — непонятно зачем спрашивает граф. И еле удерживается у Жилло на губах горькая правда — во-первых, с какой стати «наша», граф сам додумался тайком на вышивальщиц посмотреть, а во-вторых, и без дурацких вопросов видно…

— Положение у нас не такое уж скверное, — вмешивается лекарь. — Во внимание к моим заслугам нас без лишней строгости тут содержат. Но судить будут. Я так полагаю, для того, чтобы у господина графа под этим предлогом имущество в казну конфисковать. Вокруг Кульдига аристократов-то уже не осталось, а про графов оф Дундаг в Коронном замке как-то позабыли. Вот граф и явился о себе напомнить…

— Напомнил… — буркнул Жилло. — Больше-то ничего не грозит? Ни вам, ни господину графу?

— А я им нужен, — даже удивился лекарь. — Лекарь всем нужен, потому что даже у самой что ни на есть Равноправной Думы расстройство желудка бывает, если она на каком равноправном сборище за равноправным столом лишнего себе позволит. Опять же, заседают там почтенные мужи, никого моложе шестидесяти не встретишь. А старый хрен Исидор Талс, хотя и не нуждается в лекарствах, но от массажа головы ни за что не откажется.

— Отчего же это он в лекарствах не нуждается? — удивился Жилло. Если старый хрен?

— А кто его разберет. Вроде бы и старше всех прочих, а держится бодро. Я бы даже сказал — поразительно бодро… — тут лекарь задумался. Да, в самом деле, как так получилось, что всю Равноправную Думу я перещупал, а этого только в мантии и видел?

— Вы-то, господин граф, как уцелели? — спросил Жилло, наугад нашлепывая густых комьев из похлебки в чью-то протянутую миску.

— Ох, Жилло, сам понять не могу. Когда ты ушел, мы с гвардейцем как-то странно поговорили…

— Он гвардейца идиотом назвал, — наябедничал лекарь. — Ну, идиот он, конечно, и есть идиот, но ведь можно было по-латыни, он бы и не понял… Естественно, кулаками размахались. Я чуть не схлопотал, это в мои-то годы…

Жилло очень хотелось сказать господину лекарю, что если бы и схлопотал, то поделом, потому что не надо предлагать молодому графу из самого что ни на есть захолустья полюбоваться тайком на вышивальщиц из Коронного замка. Но сдержался графский слуга, потому что упреки ничего изменить не могли.

— И так получилось, что я в камин влетел, — загадочно продолжал граф.

Подумав, Жилло прямо-таки увидел внутренним взором полет графа в камин от гвардейского кулака.

— А в камин, оказывается, потайная дверца там выходит, — сообщил лекарь. — Еще похлебки и еще хлеба, Жилло! И луковицу. В толстой башенной стене наверняка должна была быть витая лестница. Вот господин граф прямиком на нее и вывалился! Только с какой стати не вниз, а вверх покатился — этого я по сей день понять не могу!

Остальное Жилло знал.

— Значит, сквозь всю башню лестница проходит… — пробормотал он. Все камины, надо думать соединяет. Наверху — площадка, оттуда вы, господин граф, на карету и прыгали. А вот хотелось бы знать, что внизу…

Переглянулись граф с лекарем — зачем бы Жилло сейчас эта лестница понадобилась? А он опять, в который уже раз, вышивальщицу с длинной косой вспомнил. Ну, не было ему покоя от этой косы в руку толщиной, и все тут! Впрочем, от веселых глаз раскрасневшейся над плитой Денизы тоже покоя не было. И даже белая Лизина шейка тоже запала в какой-то закоулочек его мужской памяти, которая немало подобных картинок накопить успела.

— Ты, Жилло, верно, голову ломаешь, как бы нам побег устроить? — догадался граф.

— Над чем же я еще могу ломать голову? — соврал Жилло, потому что для побега эта лестница пригодиться ну никак не могла. А вот то, что соединяла она верхние опочивальни вышивальщиц с мастерской или с их общей спальней, а потом уходила куда-то вниз, сразу наводило на мысли о той красавице, о той соколице сероглазой. Вывести бы ее отсюда!

— Не мудри! — приказал лекарь. — Я отсюда никуда удирать не собираюсь. Поругают, поругают и выпустят. Я хочу мирно в Кульдиге век доживать, ремеслом своим заниматься, а не шататься на склоне лет леший знает где! И господину графу то же советую. Ну, конфискуют имение — все равно бы о нем рано или поздно вспомнили. Ну, разжалуют из графов в эти… ну!.. В братцы!.. Возьму его тогда к себе, подмастерьем. Не пропадем. Жизнью и здоровьем рисковать совершенно незачем. Хватит с него, что с крыши сиганул и цел остался!

Вздохнул Жилло — лекарь, старый черт, рассуждал неглупо. Но только кисло стало слуге от этих рассуждений, да еще нюхом чуял он нависшую над всеми тремя опасность. В чем была эта опасность, Жилло объяснить, естественно, не мог, но висела она, как низкая грозовая туча над землей.

А тут стражники с обоих концов коридора закричали, что время кормежки кончилось. Стал Жилло свои миски как можно медленнее собирать, остальные женщины живенько все в корзинки уложили и к дверям заспешили, а он все с графом расстаться не может. Даже не потому, что сам соскучился, а видит, какими глазами граф на него глядит. А что — благородному Иво оф Дундаг всего-навсего двадцать лет, и вырос он в дикой глуши, и старенькие его родители сейчас далеко, а единственный близкий человек — этот вот слуга, переряженный старухой.

Досиделся Жилло — стражник, торчавший в дальнем конце коридора, мимо протопал с факелом и за плащ его подергал, мол, поторапливайся, старая ведьма. И поспешил слуга за ним в довольно-таки непроглядном мраке.

Вдруг что-то уперлось Жилло в грудь. Такое ощущение, что на стальной прут налетел. А это — рука. И еще рука на губы легла — не крикнуть! И еще рука под коленки подсекла. Откуда из стенки столько рук повырастало, изумился Жилло, а тут и четвертая рука объявилась — подхватила, простите, под задницу.

И был слуга со всеми юбками пропихнут в щель, которая сама собой разверзлась в дощатой стенке. Понял он, что это одна доска лишь сверху была приколочена, а снизу кто-то гвозди повытаскивал и она ходуном ходила. Но легче от этого не стало.

Первая рука на секунду оторвалась ото рта, и тут же в губы Жилло запихнули край его собственной нижней юбки.

— Ты нас, бабушка, извини! — шепнул молодой мужской голос. — Ты не бойся, тебя отсюда скоро выпустят! Ты только скажи правду — как все было. Тебя тут держать не станут! А нам выбраться надо. Это что у тебя, парик? А, бабушка?

Сдернули с Жилло в темноте и плащ, и юбки верхние, и парик впридачу! Более того — повалили на тюфяк и какими-то тряпками спутали. Пока тряпки скидывал и юбку выплевывал — исчезли все четыре руки вместе с голосом. Кинулся Жилло стенку ощупывать — а все доски неподвижные вроде. Видно, с секретом была та доска.

И крепко он задумался.

Конечно же, парни не виноваты, что попалась им фальшивая старуха, думал он. Настоящая старуха, распутавшись, шум бы подняла, поскандалила бы с полчасика — стражники, глядишь, и подошли бы спросить, в чем дело. Ну, обругали старой гусыней, ну, к начальству доставили… И выпроводили бы дуру из Коронного замка коленом под зад. А ему шум поднимать вовсе не с руки. Потому что и парика нет, и плаща, одна нижняя юбка. Кафтана — и того нет, только камзол и штаны. Денег — и тех нет, у Маго остались! И вообще он не старуха… Тьфу, мерзость какая…

Но в кармане штанов что-то нашарилось — с закругленными углами и продолговатое. Вытащил Жилло эту металлическую штуку и сперва не понял, что за дрянь, вроде не в том он возрасте, чтоб каждую железяку в карман прятать. А потом вспомнил — это же бляха, которую ему гвардеец дал! По которой его должны были тогда ночью выпустить из замка и впустить обратно! Когда он успел это сокровище в карман сунуть? Однако, кстати нашлось…

Стал Жилло думать дальше. Ну, допустим, придут его ужином кормить и обнаружат, что случилась в камере смена караула, вместо двух парней — один взрослый дядя. Да еще именно тот, за которым сегодня гонялись. Да-а… Ничего хорошего ждать не приходится.

Стал Жилло опять стенку щупать, сквозь которую его в камеру втянули. Кажется, сколько заноз в ней было — все ладонями собрал! Но повезло нашел-таки доску, которую хотя и с трудом, но можно было пошевелить и в сторону отвести. Тем-то двум легче было, потому что — двое.

Теперь уже стало повеселее. Жилло начал план действий сочинять. Можно стражника позвать и скрутить его. Можно в его балахон переодеться. А его в конуру эту вонючую затолкать. Много чего потом можно. Только надо бы выждать — пусть хоть те двое подальше уйдут. Может, повезет ребятишкам?

Призадумался Жилло — а не считали случайно стражники, сколько женщин вошло с корзинами в подземелье и сколько вышло? Суда по тому, что никто шума-гама там, за дверью, не поднял — вроде не считали.

Но всякий случай прождал Жилло не менее двух часов. Терять-то ему все равно нечего было. И, как оказалось, правильно сделал.

Открылась дверь. На пороге стражник с фонарем встал.

— Иво из замка Дундаг! Арно Кандав! Райво и Тойво Локсы! Собирайтесь — через десять минут вечерний допрос! Уго Фогель! Эдвин Инкен!..

И пошел перечислять! Понял Жилло, что вот он — шанс! Стараясь не скрипеть, вылез он, присел на корточки, притаился. Пошли два стражника двери отворять и нужных узников выводить. Образовалась в коридоре цепочка. И втерся в нее Жилло — так же легко и просто, как просто бы ему вовсе отсюда убраться…

Повели всю команду по лесенке вверх, во двор, через двор, в двери, через прихожую необъятную, по лестнице, коридором, еще по лестнице, через зал, по третьей лестнице, но уже вниз, коридором с четырьмя поворотами, по четвертой лестнице — Жилло ошалел от этих подъемов и спусков. И ни за каким поворотом не удалось ему отцепиться и сгинуть.

Оказались в большой комнате. Окон нет, только свечи в канделябрах горят. Вдоль стены такая клетка из железной решетки сделана — туда узников загнали. Жилло в самый угол забился, чтобы графу и лекарю на глаза не попадаться. Мало им хлопот — еще и такое чудо!

Под двумя самыми большими канделябрами — длинный стол. Между теми канделябрами сукно зеленое натянуто, на нем перекрещенные топор да мотыга. Без них теперь никуда, подумал Жилло. На столе бумажки стопочками разложены.

И вошли люди — трое в мундирах, четвертый в мантии. Которые в мундирах, вроде военные — парики армейского образца, усы, у одного шпага, у прочих сабли из-под кафтанов торчат. Который в мантии — совсем трухлявый дед, но тоже в парике и нарумянен. Глаза, впрочем, острые, и это ничего хорошего не сулит…

Сели они за стол и стали с узниками разбираться.

Оказалось — попала эта публика в подземелье по пустяковым делам, но связанным с равноправием. Уго Фогель в ткацких мастерских работал и при нем старое доброе время поминали, когда чем больше соткешь, тем больше и заработаешь. Он в порядке аргумента кого-то по уху съездил. Вот теперь и разбирались — за равноправие съездил или против оного.

Оказалось, Уго Фогель хорошо себя зарекомендовал, когда это самое равноправие внедряли. Он хозяина мастерской палкой по улице три квартала гнал. Сообщил об этом приведенный на пять минут свидетель — и Уго отпустили вместе с ним, заставив присягнуть на топоре и мотыге, что больше такого не повторится. А чего не повторится — так никто и не понял.

Позвали к столу братьев Райво и Тойво. Оба были уже мужчинами в годах, с виду — буки, слова из них клещами не вытянешь.

— У вас нашли ведьмовские волосы, — говорят им. — Вы признаете, что хранили ведьмовские волосы?

— Ага, — бурчит один брат. Второй и вовсе мычит.

— Твоя жена, Тойво, утверждает, что тебе их дал Райво. Ну? Дал или нет?

— Угу, — сообщает тот, что мычал.

— Так дал или нет?

Переглядываются братья и даже не мычат в ответ.

— Вы оба знали, что собирать и хранить ведьмовские волосы опасно? — спрашивает почтенный старец. — Вы знаете, что от них заболеть можно? Вот тут случайно думский лекарь в свидетели попал. Арно, скажи прямо — от ведьмовских волос можно заболеть?

— Можно, — отвечает лекарь и добавляет вполголоса: — Родильной горячкой…

В клетке, понятное дело, мужички рты себе закрыли, и вместо фырканья еле слышный писк у них получился.

— Райво, ты где взял ведьмовские волосы?

— Ну… дома.

— Во дворе твоего дома, хотел ты сказать?

— Ага.

— Ты видел, как они туда попали?

— Нет…

— Значит, ты не видел человека, который их туда принес?

— Нет.

— А почему ты их не сжег или просто не выбросил?

Ничего, кроме хмыканья, от Райво не добились.

— Ладно, что с вас возьмешь, — сказал один из офицеров, как понял Жилло, полицейский немалого ранга. — Ступайте. И больше не хватайте всякую дрянь. Ведь три раза Дума запрещала брать эти поганые волосы! Я понимаю, что выглядят они красиво. Но раскидывают их по Кульдигу враги Думы и равноправия! Запомните это раз и навсегда! Волосы — зараза!

— Это просто женские волосы… — вдруг проворчал Тойво.

— С чего ты взял?

— Мужчины таких длинных не носят.

— Это заразные волосы, Тойво. У вас нашли десять штук. Больше вы их никому не давали? Не показывали?

Браться буркнули, что не давали и не показывали. Им прочитали кусок из доноса, где неизвестный доброжелатель хвастался, что как раз ему и показали. Тойво опознал свою жену… С тем братьев и отпустили.

— Уже месяц, как по городу эти волосья летают, — шепнул лекарь графу. — В чем дело, никто понять не может. Появляются раз в два-три дня. Мне их сперва охапками носили…

— С чего Дума взяла, что они заразные?

— Для них все непонятное — заразное. Удивительно только, что старый хрен Исидор Талс того же мнения оказался. Я его умнее считал…

Прочие несколько дел были такого же рода. Наконец осталось в загородке не более десяти узников.

— А с вами, братцы, разговор особый будет, — впервые подал голос почтенный старец. — Думали мы в Равноправной Думе, что всю старую заразу с корнем истребили, однако жива она. Иво из Дундага, почему ты до сих пор называешь себя графом оф Дундаг? Разве ты не знаешь, что титулы мы отменили?

— Я графом родился, — отвечает тот. — Вот вы, господин судья…

Лекарь дернул графа за рукав.

— Вот вы, братец судья, — поправился граф и не выдержал расхохотался. Остальное население клетки тоже тихо захрюкало.

— Пожалуй, ты прав, Иво из Дундага, — беззлобно отвечал старец. Чего-то мы не додумали с этими братцами и сестрицами. Называй меня просто — судья. Равноправная Дума тоже может совершить ошибку, но она не стыдится признавать свои ошибки. Все слышали?

— Угу… — протянули в клетке, и Жилло — вместе с прочими.

— Так вот, о давней заразе. Скажи, Иво из Дундага, как это случилось, что ты оказался в спальне у вышивальщиц?

— Я приехал в университет поступать, — отвечал граф. — Остановился у братца лекаря. Когда его позвали вышивальщицу лечить, я за ним увязался. У нас столько про этих вышивальщиц рассказывают, что мне самому захотелось на них посмотреть. Вот и все…

— Теперь ты, братец лекарь.

— Так оно и было, судья Эрик. Я ведь уже говорил, — довольно непочтительно буркнул лекарь.

— Ты бы, братец лекарь, все-таки повежливее с членом Равноправной Думы разговаривал, — заметил судья. — Вот выпутаешься благополучно из этой истории, позову я тебя болячки свои щупать и в картишки со мной поиграть, тогда и будешь обходиться со мной непочтительно. Ты, Арно, еще не знаешь, в какую мерзкую кашу угодил. Я к тебе прекрасно отношусь, да будет всем известно, и я все сделаю, чтобы тебе помочь — ты ненароком вляпался. Но и ты не мешай себя за шиворот из дерьма вытаскивать!

Как будто и раскипятился судья, а смотрит Жилло — глаза-то у судьи не кипятятся вовсе. То есть, бесплатное представление для единственного зрителя — лекаря…

— Это когда же я по шиворот в дерьмо угодил? — удивляется лекарь.

— А когда позволил этому молодому человеку, Иво из Дундага, в замок за тобой увязаться!

— Я позволил? Да я сам ему предложил! Пусть, думаю, поглядит на красавиц!

— Арно, Арно, хоть ты и умница, а все равно дурак! Старый дурак! — гремит судья. — Ты ему предложил! Да это он тебя вокруг пальца обвел! Это ему нужно было в Коронный замок попасть, а не тебе его красавицами развлечь! И как ты думаешь, почему он тебя не пожалел, под топор палача, можно сказать, подвел? Ну? Молчишь? Дитя ты малое, а еще думский лекарь…

Тут судья Эрик лекаря в покое оставил и к остолбеневшему графу обратился.

— Ну? — говорит. — Не стыдно? Почтенный пожилой человек тебя как родного принял, обласкал, а ты ему чем заплатил? В заговор свой гнусный втянул?

Даже узники в клетке от графа шарахнулись.

— Вот все они, которые с тобой пришли, выступят сейчас как свидетели! — рявкнул судья. — Мы каждого из них поодиночке допросили и поняли, что такое ты готовил! Это же приличному гражданину и не выговорить — свержение Равноправной Думы ты готовил! И возвращение омерзительного королевского правления!

— Я? — одним дыханием спросил граф.

— Ты обвиняешься в попытке похитить принцессу, Иво из Дундага! Ты был с ней в сговоре, Иво из Дундага, и ты пришел за ней в ту ночь, когда она притворилась больной и умирающей! Вот, вот она, плата за добро… Напрасно Равноправная Дума пощадила последнюю дочь покойного короля, сотрись из памяти его имя! Мы хотели дать ей возможность честно прожить свою жизнь. Но, видно, отравленная у этих королей кровь. Так что дорога вам обоим — на эшафот. Конечно, если ты не сумеешь оправдаться.

— А она? — еле слышно вымолвил граф.

— А ей уж не оправдаться. Именем народа, и так далее… Сейчас в твоем присутствии побеседуем со свидетелями.

— Девушку — под топор? — не унимался Иво оф Дундаг.

— Какая разница? У нас мужчины и женщины равноправны, — пожал плечами судья. — Почему это мужчине, например, тебе можно отрубить голову, а девушке нельзя?

— Ты хочешь сказать, судья Эрик, что этот цыпленок заморенный, которого мне толком осмотреть не позволили, и была принцесса? — спросил лекарь.

— Принцесса, будь она неладна! — судья опять кипятиться начал. — Я вот чем глубже в это дело вникаю, тем меньше понимаю, как тебя из него вытащить, старый ты осел! Ну, скажи, что означает этот перстень?

Жилло шею вытянул — тошно! Судья тот загадочный перстенек на стол брякнул!

— Старинная и редкая работа, — охотно ответил лекарь. — Теперь таких не делают. Недаром его у меня ювелир Гай Балод стянуть собирался.

— Ну что ты несешь! — даже скривился судья. — Вот передо мной лежат показания ювелира. Там ясно сказано — он увидел перстень у тебя в кабинете как раз в тот вечер, когда к тебе приехал этот Иво из Дундага. И он, ювелир, хотел взять перстень и сдать его, как положено, в хранилища Равноправной Думы, а слуга Иво из Дундага у него перстень отнял. Кстати, хотелось бы знать, куда этот слуга подевался. А, братцы?

— В последний раз я его тогда ночью видел, — сказал граф. — Он мне помочь пытался.

— Я тоже, — добавил лекарь.

— А он, между прочим, потом у ювелира побывал и угадайте, кем представился? Офицером тайной службы! Как будто равноправному обществу нужна тайная служба! — судья и полицейские негромко, но даже как-то сердечно рассмеялись. — Хорошо, что у ювелира хватило ума за ним следом пойти и стражу вызвать. Так вот, ювелир увидел у тебя, Арно, этот перстень именно в тот вечер и предположил, что тебе его привез Иво из Дундага.

— А приведите вы его сюда, врунишку поганого, — задушевным и ласковым голоском попросил лекарь. — Пусть при мне это повторит. Перстень я получил в уплату за свои лекарские услуги несколько лет назад, и Балод прекрасно это знает. Он уже давно на перстенек покушается!

— И от кого же ты его получил? — спросил полицейский офицер.

— От старушки одной.

— Что за старушка такая? Надо бы, наверно, и ее свидетельницей пригласить? — полюбопытствовал судья. — Где проживает, чем занимается.

— Проживает на лесном хуторе, — подумав, ответил лекарь. — Ягоды собирает, грибы, огородничает. Могу нарисовать карту, а то словами не объяснить, где этот хутор расположен.

— Значит, старушка убогая, которая грибы с ягодами собирает, королевским перстнем расплачивается? — брякнул полицейский.

Жилло так и ахнул. То, что на камне изнутри королевский герб выложен — он знал, но что перстень самому королю принадлежал? В жуткий узелок завязались все события, однако…

— Ну, что за чушь! — немедленно опроверг судья. — На нем только герб королевский. А кому эта штучка принадлежала, сейчас сказать нельзя. Ясно одно — тебя, Арно, в заговор втянули. Сейчас послушаем, что вот эти братцы скажут, которых принцесса подкупила!

И на клетку показал. Жилло в очередной раз съежился. Да, вовремя они с графом на красавиц полюбоваться прибыли! Трудно было более удачный вечерок выбрать!

Во всей этой истории было одно утешение — капитан просил найти человека, который хоть что-то о золотом цветке мог бы рассказать, Жилло и нашел. Да только человек этот — юная принцесса, и жить ей осталось всего-ничего…

Вздохнул Жилло горестно и — взгляд на себе почувствовал. Поднял голову — все мимо таращатся, на свидетеля Эдвина Инкена, он что-то про веревочную лестницу плетет. А взгляд уткнулся в лицо графскому слуге и словно требует — ну, найди же меня, ответь!

На стене, за столом, висели канделябры огромные, и в каждом между двух несущих свечи ветвей было зеркало вделано. Одно вроде обычное, а в другом блеск нестерпимый объявился — не отражение свечи, а именно золотой, раскаленный блеск. Притянул он к себе взгляд Жилло почище магнита.

И хотя смотреть было нестерпимо, все равно что на солнце, уставился Жилло в зеркало. Там, в глубине, два глаза ему почудились. Но не огненных. Два внимательных и веселых глаза. Понял Жилло, что или бредит с перепугу, или сейчас тут чудеса начнутся.

Выплеснулось из зеркала живое золото и мгновенно внутрь ушло. А на столе перед судьей и полицейскими офицерами — длинная, густая, сверкающая прядь вьющихся волос! И от свечек по ней золотые блики бегают.

Секунда — и пусто стало за столом. В почтенном старце Эрике такая прыть проснулась — одним прыжком у клетки оказался и спиной о прутья треснулся. Офицеры полицейские почему-то ближе к дверям отскочили.

— Это еще откуда?! — заорал судья, тыча издали пальцем в сторону клетки. — Кто бросил? Кто прятал? Всех обыскать!

— От клетки до стола и тяжелое не докинуть, не то что волосы! — разумно возразил старший полицейский, подкрадываясь к столу. — Ты, судья Эрик, угомонись, а мы сейчас посмотрим, нет ли над столом какой потайной дырки.

Вынул шпагу из ножен и волосы на столе пошевелил острием. Ничего огнем не полыхнули, ядовитый дым не пустили…

Усмехнулся Жилло — хоть две недели свою дырку можете искать… Произошло обычное колдовство, и произошло оно вовремя.

Потом, как и следовало ожидать, все бурную деятельность развили. Послали за лестницами, стали зеленую ткань со стены сдирать, ножами в потолочные балки тыкать, судья пальцем указывал, полицейские тоже распоряжались. Волосы сквозь тряпочку отважно взяли и унесли на двор сжечь. Узников поскорее из загородки вывели и бегом-бегом в подземелье погнали.

На сей раз Жилло от лестниц и поворотов не обалдел. А даже более того — сходу, идя впритирку к стене, влетел за оконную портьеру в зале, да там и остался.

Сколько узников забрали из подземелья — столько и распихают по камерам, подумал он, недостачи не будет, шума не поднимут. Недостача обнаружится, когда за той интересной парочкой пожалуют, которая парик покойной госпожи лекарши прихватила вместе с зимним плащом стряпухи Маго.

Теперь бы следовало выбраться из самого Коронного замка в форбург, в ночлежку — время уже ко сну располагало. Но поди знай, где южная стена и где прилепившийся к ней форбург.

Долго проторчал Жилло за оконной портьерой из зеленого сукна. Хорошая была портьера, теплая. Но в конце концов выбрался он оттуда и короткими перебежками отправился форбург искать.

Хорошо, что вспомнил — ночлежка над конюшней расположена. Спрятавшись в южном замковом дворе, высмотрел, откуда оседланных лошадей ведут. Калитка была в стене — даже не очень высокая, вдобавок узкая, Жилло и в голову бы не пришло, что конь там протиснется. Подобрался он к калитке поближе, засел за мешками какими-то вонючими и стал ждать удобного момента.

Момент выдался не скоро. Темнело уже, когда в карете кто-то из Равноправной Думы прибыл. Ездил по неким равноправным делам, видать, и припозднился. Лошадей выпрягли, карету в сарай закатили, члена Думы в его апартаменты препроводили, и тут случилось недоразумение.

Остались в этом закоулке замкового двора только шесть упряжных лошадей и конюх, кучер — тот пошел в сарай с каретой разбираться. Пять лошадей спровадил конюх на конюшню и тут вышла заминка.

Крупный вороной мерин отказался в калитку идти. Видно, не раз там бока обдирал. Уперся — и хоть ты тресни! Половина мерина — здесь, половина — там. И передняя, скорее всего, кусается, а задняя — копытами уперлась и прицельно брыкнуть норовит, прямо конюху в пузо.

Конюх отвел мерина от калитки, сам туда прошел и его за повод тянет, а мерин — ну никак. Его бы сзади по крупу хоть хворостиной шарахнуть, да только не может один человек быть сразу и спереди, и сзади. Вот это и оказался удобный момент.

Вышел Жилло из укрытия и по конскому крупу — тресь кулаком. Мерин от неожиданности, поджавшись, сразу в калитку проскочил, во двор форбурга, а Жилло — следом.

— Спасибо, братец, — говорит ему конюх. — Эта скотина всю душу из меня вынула! Ты думаешь, это лошадь? Это нечистая сила, а не лошадь.

— Сдается мне, что не в карету твою нечистую силу запрягать надо, а под седлом держать, — отвечает Жилло, беря мерина с другой стороны под уздцы. — Это же по всем статям боевой конь. Ему в кавалерии место.

— Вот поди скажи это Равноправной Думе! — обернувшись на всякий случай по сторонам, шепчет конюх. — Я тоже считаю, что ему в драгунском полку место. А мне сказали — у нас не только люди, но и лошади равны, так что пусть таскает карету, чем он лучше упряжных лошадей!

За таким разговором они до конюшни дошли. Конюшня длинная, вдоль наружной стены форбурга. Конюх мерина в стойло повел, оставив Жилло у входа. Тот повертелся, повертелся — ну, не понять, как в эту ночлежку попадают, не по воздуху же! А тут и конюх вышел.

Видя, что мужичок принимает его за кого-то новенького из замковой обслуги, Жилло не стал ему говорить про ночлежку, это всегда успеется. А сказал вот что.

— Должно быть, ровный у этого злодея галоп. Охотно бы я его в манеже попробовал. Люблю этих скотов, прямо сил нет.

— В замковой конюшне служить — сердце кровью за них обольется, ответил конюх. — Кони замечательные, породистые — а их именно за это упряжными сделали. Равноправие! Какое может быть у лошадей равноправие? Вот сейчас на ночь глядя велено четырех лошадей седлать и выводить. Успели они поесть, успели отдохнуть? Никого это не беспокоит!

— Пойдем, помогу оседлать, — предложил Жилло. Была у него при этом и задняя мысль — не болтаться почем зря во дворе форбурга, мало ли кто туда сейчас заявится за четверкой лошадей.

Взяли они с конюхом тяжелые седла с торчков в бревне, потащили к стойлам и, беседуя негромко о лошадиных делах, седлать стали. Конюх обрадовался, что собрат по духу нашелся, стал жаловаться. Выезжает Равноправная Дума с помпой — каждому члену всякий раз запряжка в шесть коней положена. А всей дороги — с горы в Кульдиг съехать да обратно вернуться.

Тут во дворе форбурга голоса послышались, конюх откликнулся, Жилло насторожился — уж больно знакомым один голосок показался. Вышел конюх, ведя в поводу оседланного коня, Жилло следом прокрался, выглянул — точно. Полицейского офицера нелегкая принесла, одного из тех, что сегодня допрос вели и с золотыми волосами сражались. И еще трое с ним, и фонарь кованый, хитро устроенный так, чтобы на скаку не гас. Офицер, видно, главный сунул руку под конскую подпругу, рассердился, перетянуть велел, а потом, задрав коню поочередно все четыре ноги, ковырнул пальцем подковы.

— Если по дороге отвалится и конь подо мной спотыкаться начнет, в подземелье сгною, — предупредил конюха. — Дело государственное. За ночь обернуться нужно.

— Далеко собрались, братец? — спросил конюх. — Может, торбы с овсом возьмете?

— Незачем. До Полосатого мыса и обратно, да там еще попетлять придется, пока нужное место найдем. Нет, обойдемся без овса, до рассвета должны обернуться…

Очень не понравилось Жилло это путешествие. Уж не к лесному ли хутору направилась компания? Уж не снабдил ли их окаянный лекарь обещанной картой?

Подождали четверо, пока конюх еще трех лошадок вывел. Точно так же главный седловку проверил, копыта посмотрел. Жилло прямо зауважал служаку — знает свое дело.

— Ты смотри, спи не так, чтоб без задних ног! — сказал, садясь в седло, офицер. — А то приедем, свистнем — и будем ждать целую вечность, пока откроешь. Вот тоже удовольствие…

Оказалось, из форбурга наружу вели парадные, можно сказать, ворота, в которые воз с сеном бы проехал, и по другую сторону конюшни — неприметная калитка, вроде той, что соединяла форбург с Коронным замком. Так вот, выехали всадники через калитку и исчезли. Даже копыта не стукнули.

— Эй! Братец! Ты куда подевался? — шепотом позвал конюх Жилло.

Тот затаился. Очень у него нехорошо было на душе. Почему полицейский со свитой не может вернуться в замковый двор? Ведь у ворот всегда дежурит привратник, в любое время такую важную шишку выпустит и впустит. Зачем такие секреты? Что за баловство?

Конюх долго звать не стал. Как пришел разговорчивый человек, так и ушел. В самом деле, что за удовольствие — ночью на конюшне седлать лошадей для полиции? Для себя — другое дело.

У конюха на сеновале резиденция была оборудована. Туда он и отправился ночевать. А Жилло как забрался в пустое стойло, так и торчал там, пока не понял — все, замок уснул, форбург уснул, конюх храпит на всю округу, теперь приличному человеку и верхом покататься можно.

Из всех лошадей выбрал Жилло упрямого мерина. Даже порадовался, что его в ночную экспедицию не взяли. Чем-то этот вредный мерин ему полюбился.

Жилло с кавалерийскими лошадьми дела, конечно, никогда не имел — у старого графа приличных коней уже не водилось. И сам удивился тому, что брякнул про мерина. Брякнул, а оно правдой оказалось. Верхом он, конечно, гонялся. В последнее время — больше в воспитательных целях, чтобы молодого графа из-за книг вытащить. Да, хорошо жилось ему в Дундагском замке, тихо, мирно, и ведь даже подумывал жениться, и ведь женился бы, не понеси нелегкая молодого графа в столичный университет! Студиозус!..

А теперь — седлай упрямую скотину, вытаскивай ее в такую же узкую калитку, причем нельзя одновременно и за повод потянуть, и сзади кулаком треснуть! Прямо хоть конюха того добродушного буди…

Мучился Жилло, мучился, но выволок коня. Оказался в зарослях какой-то колючей дряни. Может, боярышника, а может, терновника. Тропинка узкая, извилистая, тоже вроде серпантина, плаща нет — противно… Полицейский с командой — те хоть в плотных плащах, все не так колко. И тропинку знают.

Очевидно, следовало довериться вороному мерину. Жилло так решил, что ему по этому склону приходилось не раз ночью подниматься и спускаться. Сел поудобнее, назад откинулся — ступай, лошадка! Мерин голову опустил и пошел петлять. Холм-то, на котором Коронный замок поставили, высокий. С него и по мощеной дороге ясным днем спускаться умаешься.

Как раз когда у Жилло последнее терпение окончательно лопнуло, вывез его мерин к подножию холма. Теперь оставалось вспомнить, с какой стороны Виго подвез его на телеге к Кульдигу. И развернуть коня мордой аккурат в ту самую сторону.

Тут вдруг замер конь, постоял, как каменный, и мордой мотать принялся. Как будто лезет ему в уши какая-то дрянь летучая. И Жилло насторожился. Звуки он услышал — заунывный такой свист. И шел этот свист сверху, от Коронного замка. Будто оседлал стену полуночный свистун и разучивает что-то такое… уж вовсе похоронное…

До чего не понравилась Жилло мелодия! Ему, к сожалению, с детства медведь на ухо наступил, в музыкальной гармонии графский слуга ни уха и ни рыла не смыслил. Простую песенку пропеть без конфуза — и то для него было непосильной задачей. А тут — отвращение проняло душу. Как будто ему всю жизнь не было безразлично, какую такую заунывность выводят на скрипках, виолах и новомодных виолончелях!

— Эй, коняшка, — обратился он к мерину. — Если тебя от этой дряни тоже с души воротит, то какого же лешего ты торчишь пнем, а не удираешь подальше? Ну-ка, братец мой с копытами, давай-ка сдвинь с места левое копыто, а потом сдвинь с места правое копыто, тебе и полегче будет!

Мерин как будто понял — чуть не с места в галоп поднялся. И поскорее понес Жилло прочь от этого противного свиста. Надо сказать, долго они от него удирали. Казалось бы, уже и Коронного замка не видать, а мерзость эта все уши сверлит. Еле отделались.

И вот идет коняшка для отдыха рысью, идет себе, идет — и самовольно переходит в легкий галоп. Ну, скучно ему рысить, веселый он по натуре! Жилло не вмешивается — коню виднее, как перемещаться, и только слушает дробь галопа — тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та… И высовывается из этой дроби мелодия, и опять в ней прячется, и опять возникает. Живая такая, упрямая — назло тому свисту. Сбился конь, поправился, а мелодия сбой этот живенько в себя вплела, будто так и надо. Впору запеть бедному графскому слуге, которому, может, даже и не один медведь лапой на ухо наступил, а все медвежье семейство. Отродясь не пел, а глянь ты — потянуло… Впрочем, ночь замечательная, травы и деревья пахнут, как сумасшедшие, звезды сияют, дорога пустая, слушать и критиковать некому. Можно и запеть…

— Стало небо бездонным, изумрудной — трава, опьянил аромат лесной, вот что сочинилось у Жилло, хотя он отродясь этим делом не баловался. Правда, знал, что такое рифма. Теперь требовалась строчка, чтобы кончалась рифмой к слову «трава». Раза три или четыре в жизни Жилло искал рифму — и всякий раз взмокал, будто пни корчевал. А сейчас две объявились сразу «дрова» и «права». Поэтому пришлось оборвать песню.

«Права» Жилло отверг сразу — на воспоминания о Равноправной Думе наводили. А «дрова» тут были вовсе ни при чем. Требовалась третья рифма и она пришла в голову внезапно, как то золото, которое выплеснулось из зеркала!

— Стало небо бездонным, изумрудной — трава, опьянил аромат лесной, а в ушах зазвенели золотые слова! — воскликнул Жилло, напрочь выбившись из ритма галопа. — Ничего себе!..

Сумасшествие продолжалось. В ушах действительно зазвенели слова. Он повторил их вслух.

— Все, кто любит меня, — за мной!..

Очень тут захотелось Жилло ущипнуть себя за задницу и проснуться в Дундаге, в теплой постельке. Из его рта песня вылетела! О чем, правда, непонятно. За мной? Куда — за мной? И кто его на этом свете любит, если любить законом запрещается?

Но от песни вроде и запахи лесные стали сильнее, и звезды — ближе, и был в ней золотой звон — может, подков, а может, радости.

Даже коню, видать, это художество понравилось — прибавил шагу. Ходко пошел. Разогнался тяжеловатым, но мерным галопом — поди останови!

Дорога к Полосатому мысу была для Жилло нелегкой еще и потому, что он, путешествуя на телеге с Виго, ни разу не обернулся. Не думал, что ему придется скакать тут ночью. А вот пришлось — и он совершенно не узнавал этих мест. Скоро ли поворот к лесному хутору, Жилло понятия не имел. Тропинка выбегала из леса под острым углом — ее и днем заметить было мудрено.

Увидев крыши поселка, Жилло понял, что проворонил-таки тропинку. Поехал обратно, на сей раз оборачиваясь — под одной из тех крыш спал Виго, спал и сны смотрел. А папочка носится вокруг на вороном мерине, и сказал бы кто папочке, зачем он это делает…

Поехал он рысцой, стало быть, да вдруг натянул поводья, потому что раздался в лесу волчий вой. Такой, что хоть уши затыкай.

Очевидно, песенка в Жилло тонкий музыкальный слух разбудила. Ввинтил он по пальцу в каждое ухо. Подождал чуток. Вынул пальцы — а вой словно повис над лесом. И вдруг крик раздался. Острый такой крик — до самых печенок проникающий.

Достал Жилло моряцкий широкий нож, поскакал на голос. Тут и тропинка утоптанная коню под копыта подвернулась. Мчится Жилло по тропинке — а ему навстречу глухой такой перестук. Конный, значит, и тоже — галопом. Свет мелькнул меж стволов. Конный с фонарем — из той полицейской команды, что ли?

Разогнался на узкой тропинке вороной мерин, разогнался и другой конь. Посторониться некуда — сшиблись грудь в грудь. Жилло из седла вылетел, в куст влетел, хорошо, не лбом в березу.

Высунулся — кони вдвоем среди тонкого осинника словно сцепились, бьются. Человек на тропе встает, шатаясь, фонарь поднимает и бежать пытается, да только ноги подкашиваются — здорово к земле приложился. А мимо Жилло проносится серая тень, другая, третья, четвертая… Волки! За человеком!

Бросился Жилло коня из осинника выпутывать. Тот ошалел, не дается. Вдруг там, куда волки понеслись, предсмертный крик раздался. Поздно, стало быть, на выручку скакать.

Вывел наконец Жилло на дорогу мерина и — в седло, и — к хутору. Что-то там было неладно.

Споткнулся мерин, шарахнулся. Посмотрел Жилло — вроде о человека споткнулся. Вроде о мертвого. Этого еще недоставало!

Еще дважды вот так спотыкался вороной мерин. Итого — четыре. Вся команда. Только люди. Лошадей звери не тронули. Интересные волки, однако…

Внезапно лес кончился, поляна в лунном свете явилась, черный кубик домика на ней, желтое окошко. Подъехал Жилло, смотрит — дверь раскрыта. Соскочил с коня, нож выставил, вошел…

А на него с пола Виго смотрит. Сидит мальчишка на полу, рукав грязной серой рубашки в крови, голову старухину на коленях держит.

— Сынок! — воскликнул Жилло. — Как ты сюда попал?

— Я же говорил, что она долго не проживет, — сказал ребенок.

— Кто тебя ранил? — хватая мальчишку за плечо и поворачивая к себе, спросил Жилло.

— Дядьки из города. Они не знали, что я здесь ночевать остался.

Мальчишка был поразительно спокоен.

— Ты зачем сюда ночевать пришел? — строго спросил Жилло, пытаясь поднять его на ноги. — У тебя что, своего дома нет? Пошли отсюда, я тебя домой отвезу, я на лошади. Вот чего выдумал — по ночам в гости ходить!

Но сын как-то небрежно от его руки освободился.

— Помнишь, я говорил, что она долго не проживет? — повторил мальчик. И уставился в лицо покойнице.

Жилло даже дрожь пробрала. Сопляк, от горшка два вершка, и мертвых не боится! Держит на коленях голову, кровь под него затекла, и ничего размышляет о чем-то своем, как ни в чем не бывало.

В груди у старухи торчал нож.

И, глядя на этот нож, Жилло понял, что никогда уже не узнает, как к ней попал королевский перстень. Хуже того — некому теперь сказать судьям, что лекарь действительно получил этот перстень много лет назад в уплату за лекарство. Вот зачем была ночная полицейская вылазка. И обречен на эшафот молодой граф, и обречена принцесса.

В дверном проеме появился волк. Он смотрел на Жилло тяжелым взглядом, как бы говоря — как, разве был еще один? Разве он уцелел? Ладно, это ненадолго.

Жилло вспомнил, что у него в руке нож, и встал в боевую стойку. Волк показал клыки. Вошел и сел с ним рядом еще один зверь. Просунулась между ними морда третьего. На хутор пришла вся стая.

Жилло закрыл собой ребенка. Трое волков подошли на шаг. Остальные остались во дворе.

— Не трогай его, Тармо, — сказал Виго, вставая и, в свою очередь, заслоняя Жилло. — Это совсем чужой человек. Я его знаю.

Волк сделал еще один шаг — и Жилло увидел у него на шее толстую серебряную цепь с медальоном.

— Я опоздал, — сказал Жилло, потому что звук речи, казалось, действовал на зверя успокоительно. — Я ехал за ними от Коронного замка, но заблудился. У меня не было фонаря. Слышишь, Тармо? Я знал, что они ищут старуху Мартину. Это все из-за перстня, Тармо, из-за королевского перстня, понимаешь, Тармо?

— Он все понимает, — ответил за волка Виго. — И они тоже опоздали.

А волк два раза с достоинством кивнул.

Встряхнулся Жилло. Это ж надо — волки тут у них по-человечески разговаривают! А зверь подошел совсем близко и мордой его руку снизу подтолкнул — вроде как направляя эту руку к мертвой старухе.

— Чего он от меня хочет? — спросил у сына Жилло.

— Ее похоронить надо, — объяснил Виго. — Они же сами могилу выкопать не сумеют. Я тебе помогу.

И уже ничего удивительного не было в том, что во дворе их ждал волк с фонарем в зубах. Жилло отыскал в сенцах лопату, Виго прихватил горящую свечу. Место для могилы выбрал Тармо — там, где на опушке рос пышный сиреневый куст.

— Они вместе эту сирень сажали, — объяснил Виго, который, как видно, хорошо знал историю этого странного семейства. — Бабушка издалека куст принесла.

Земля была мягкой, но работы хватило. Завернуть тело пришлось в одеяла — тут уж было не до гроба.

Понемногу начало светать.

Волки, что над могилой кружком стояли, стали потихоньку отступать к лесу.

— Ты не бойся, Тармо, — сказал мальчик волку. — Я буду приходить сюда. Я все знаю и помню. Я никому не дам тронуть ножи. И бутылку спрячу.

Опустился он на колени и обнял волка, зарылся лицом в жесткую пышную шерсть загривка. Волк вывернулся и лицо ему облизнул.

Встал Виго и долго смотрел вслед уходящим волкам.

— Один я теперь остался, — пожаловался он Жилло. — Они надолго ушли…

— У тебя мама есть, отец, — напомнил воспитательным голосом Жилло. Как же это один?

Но ребенок так на него посмотрел — все про маму и отца стало ясно.

Подумал Жилло — а не сказать ли правду? Подумал — и не решился.

Посадил он Виго на коня перед собой, повез к поселку. Уговаривал о бабушке не сильно тосковать — старенькая уж была, сам говорил — ей недолго жить осталось. Обещал, что волки ненадолго ушли — обязательно скоро вернутся. Говорил, как с маленьким, и самому было неловко, потому что иначе с детьми разговаривать просто не умел. Обещал, прощаясь, в гости приехать. Виго все это спокойно выслушал. Как над мертвой старушкой слезинки не проронил, так и теперь — ни словом, ни улыбкой не показал, хочет он видеть Жилло в гостях или без него прекрасно обойдется.

Расстались…

Выехал Жилло на дорогу, а куда податься — не знает. Может, не в Кульдиг ехать, а шхуну «Золотая Маргарита» искать? Может, и вовсе к волкам присоединиться? Чем им в лесу плохо живется? Тем более, что никакие это не волки…

Еще когда Жилло с молодым графом из Дундагского замка выезжал, остерегали их от оборотней, обманного озера и прочих страстей. Ну вот, извольте радоваться — стая оборотней. Настой то ли волчьей ягоды, то ли другой какой дряни, кувырок через воткнутый в землю нож… Наука нехитрая, если знать еще кое-какие тонкости. Не верил Жилло в оборотней, не верил, а они — вот, по лесу шастают! Единственного его сына с толку сбивают! И один, кажется, ждет его на дороге.

Действительно, вышел крупный зверь, сел, смотрит, Серебряная цепь… Тармо.

Конь побоялся подойти, Жилло слез, обе руки к зверю протянул.

— Ну, иди сюда, что ли? Ты мне что-то сказать хотел?

Подошел волк, обнюхал ему руки. Жилло на корточки опустился — поближе к суровой морде. Волк сел и в глаза ему уставился.

— Молчишь? Говорить несподручно? — усмехнулся Жилло. — Да, братец Тармо, еще неизвестно, что в этом государстве лучше — быть вольным, но немым, или говорящим, но равноправным… Это ведь ты — тот парень, которого думский лекарь лечил. Это ведь за тебя королевским перстнем заплатили. И бабушка твоя из-за перстня погибла — чтобы не помешала хорошего человека оклеветать. Вот так-то, брат волк. Теперь и графу моему, и принцессе одна дорога — под топор палача.

Волк уши насторожил.

— Поеду я в Кульдиг, Тармо, — решился наконец Жилло. — Может, что и получится. Правда, дело такое, что непонятно, с которого конца за него приниматься. Но знаю я, как пробраться в форбург, знаю, что в Девичьей башне потайная лестница есть снизу доверху. И знал бы ты, брат волк, что за красавица живет в этой башне и что у нее за коса, в руку толщиной! И глаза у нее серые, и брови тонкие вразлет, и вся она — как молодая соколица…

Вздрогнул волк, задышал часто, пасть приоткрылась, в глазах — мука! Хочет сказать — и не может!

— Ты знаешь ее, Тармо? — обрадовался Жилло. — Знаешь?

Волк кивнул мощной башкой.

— Как ее звать, Тармо? Кто она?

Но на такой вопрос волк ответить, понятно, не мог.

— Давно ты ее видел в последний раз? — подумав, спросил Жилло. Давно?

Волк мог ответить только «да» или «нет». Он кивнул — да, стало быть. Обрадовался Жилло — нашел-таки выход из положения!

— Ты знал, где она теперь?

Башка мотнулась из стороны в сторону — оказывается, нет.

— Она в вышивальной мастерской Коронного замка, это все равно что тюрьма, брат волк. Ты знаешь, почему она туда попала?

Опять — нет.

— Ладно, попробуем с другого конца, — решил тут Жилло. — Помнишь ли ты, брат волк, тот перстень, который за твое лекарство бабушка лекарю отдала?

Волк кивнул.

— А знаешь, что это за перстень, чей он?

Этого Тармо не знал. Не имел он понятия и о золотом цветке. Не спрашивал у бабушки, откуда этот перстень у нее взялся. Никогда не видел куска бархата с семью углами, на котором вышиты три таких цветка. Словом, унесла бабушка тайну с собой в могилу. На что посланцы Равноправной Думы и рассчитывали…

— Что же делать? — спросил Жилло волка. — Ну, что я могу сейчас сделать? Тебе-то хорошо, слоняйся целыми днями по лесу, птичек слушай, овечек из стада потаскивай! А мне?

Волк настойчиво глядел ему в глаза. Просил чего-то… Но что мог ему дать Жилло? Еды он никакой не прихватил, а что другое могло вдруг понадобиться лесному волку? Приблизил Жилло свое лицо к морде — может, чем меньше расстояние между глазами, тем легче волчья мысль перетечет в человеческую голову?

— Нет у меня ничего, брат волк… — грустно молвил Жилло. И вдруг понял — неправда это!

Было у него нечто, материальной ценности не имевшее. Это было знание! Он знал, что перстень — королевский. Он знал, что и цветок на камне — королевский герб. Он знал, что жива самая младшая из принцесс. Он знал, что красавица-соколица — заодно с принцессой. И еще — что летают в воздухе неизвестно чьи золотые волосы, внушая добрым людям — смутную надежду, а Равноправной Думе почему-то — ужас. Это было знание, которого равноправному населению страны не полагалось — это было тайное знание, тайная правда. И потому им следовало делиться со всеми, кто выламывался из общего ряда. Возможно, кого-то из них оно могло спасти.

И Жилло заговорил. Он говорил быстро и коротко, о самом главном. Волк слушал и еле заметно кивал. Если бы не видеть собеседников — ни дать ни взять, разговор двух мужчин. И наплевать, что один из них — в серой шкуре и с клыками.

— Ну вот, выговорился, легче стало, — сказал волку Жилло. — И даже ясно мне, что следует предпринять. Есть еще человек, который знает правду о перстне, — ювелир, черти бы его побрали!

Волк зарычал.

— Ты согласен? — спросил Жилло. — Согласен. Это меня радует. Пусть старый мошенник хоть раз в жизни скажет правду. Это, конечно, потруднее, чем доносы писать. Жаль только, брат волк, что при нужде не смогу я тебя отыскать. Обидно-то как! А, волчара? Завыть мне, что ли? Бедолага ты мой лохматый, и тебе тяжко, и мне не легче…

Волк извернулся и скусил с цепи медальон. Осторожно взяв его зубами, поднес Жилло. Тот взял, открыл. Зеркальце внутри оказалось, крошечное и тусклое.

— И что же ты имел в виду? — озадаченно поинтересовался Жилло. Но волк, понятно, на такой вопрос ответить не смог.

Не хотелось им расставаться, а пришлось.

И отправился Жилло в Кульдиг — искать жулика-ювелира.

С конем морока вышла — нельзя было на нем среди бела дня в городе появляться. Конь видный был, могли признать. Оставлять в рощице, хотя бы той, где попугая хоронили, тоже опасно — непривязанный уйдет, а если привязать — так неизвестно, когда выйдет случай отвязать. И расставаться с мерином Жилло вовсе не хотелось.

Вот уж и высокие городские крыши показались вдали, вот уж и городские стены обозначились — а Жилло все еще не решил, как быть. Опять же, и спать после такой бурной ночки хотелось нестерпимо. А знал он, что бывали случаи, когда человек прямо в седле засыпал и коню под копыта валился. Быть этим человеком ему как-то не улыбалось.

И вспомнил Жилло про гавань, про кабачок моряцкий и вставшие на дыбы половинки баркасов. Вот где могли приютить коня. Моряки — народ вольный, вряд ли они художества Равноправной Думы одобрять и поддерживать станут. Тем более — они же не только местные, но и заморские, на Думу им начхать… Если там кто и признает коня — так промолчит.

Притом же и сочинился неплохой блеф.

Вызвал Жилло хозяина кабачка для тайного разговора. Привет от «Золотой Маргариты» передал. И сказал, что по уговору с капитаном вот он коня привел и оставляет. Что за конь, каково его славное прошлое — пусть хозяин у капитана спрашивает. Возможно, планы изменятся и от капитана поступят иные распоряжения — тогда он, Жилло, заберет коня. А вот и деньги на прокорм. Должно хватить.

Что на «Золотой Маргарите» породистых лошадей часто возили — весь Кульдиг знал. И что капитан какую-то свою личную торговлю затеял — тоже в порядке вещей. Так что тут Жилло не промахнулся — коня привязали у стены дровяного сарая, нашлось для него и сено.

Теперь можно было спросить колбасы жареной, если нет хорошей — хоть кровяной, хоть крестьянской крупяной, вина подогретого и забраться с завтраком в дальний баркас — тот, где справляли поминки по Дублону. Скамья широкая, там и парочка может с удобствами расположиться, не то что одинокий мужичок в расцвете лет и творческих способностей… вписаться в дугу, прижаться спиной изнутри к теплому от солнца борту баркаса… и спать, спать… спать…

Когда проснулся — солнце уже с другой стороны баркаса светило, не снаружи в борт, а вовнутрь, и не поднималось, а опускалось.

— Неплохо… — и Жилло присвистнул. — Отдохнул, называется! Вот балбес бестолковый! Вот олух царя небесного!

Это он сам себя так приветствовал. А что удивительного? Весь день в переживаниях да всю ночь в седле — тут и похлеще вырубиться можно, на целые сутки.

Побрел Жилло к хозяину кабачка. Тот, конечно, видел, что гость спать завалился, но он хозяином состоит, а не петухом — будить людей не его забота, вот разве кто нарочно попросит.

Выяснив разницу между хозяином и петухом, разжился огорченный Жилло моряцкой старой шляпой, проданной ему по дешевке, перекусил и отправился в Кульдиг. Нужно было Маго с Лизой объяснить, куда он подевался и где теперь корзина. Опять же, наверняка они сегодня лекарю с графом передачи не носили. Пусть хоть завтра…

Подошел Жилло к лекарскому дому — а там в окнах свет, к дверям карета подъезжает и из нее почтенный человек выбирается, а его Кабироль встречает и под локоток вводит. Вернулся, стало быть, господин лекарь? Подпрыгнул Жилло, заглянул в окно. Да…

Очень хорошо он понял, что означает это возвращение. Недаром, видно, судья Эрик старался. Пошла лекарю его обработка на пользу…

Решил тогда Жилло с черного хода в дом пробраться и хоть про графа узнать — тихонько, неприметненько, чтобы лекаря не скомпрометировать. Пусть хоть слово, хоть полслова — что там решили?

Взошел Жилло на три ступеньки, к черному ходу ведущие, а дверь как распахнется. Выскочил кто-то и с треском ее за собой захлопнул. Жилло успел соскочить со ступенек и к стенке отлетел. А по лесенке сбежала вниз Лиза с узелком. Обернулась, протянула руку, сжала кулачок и как будто в дверь что-то невидимое бросила.

А потом — быстрым шагом, размахивая узелком, так что шаль на ней парусом вздулась.

И это Жилло понял. Лекарь, видно, предупредил свою прислугу, что перстень королевский был молодым графом привезен, и никак не иначе. Маго, скорее всего, спорить не стала, к старости свое спокойствие дороже, а Лиза высказала, что было на душе, и поступила соответственно.

Улыбнувшись — потому что представилась ошарашенная народным красноречием рожа лекаря, — пошел Жилло следом за Лизой. Но она как завернула за угол, так и сгинула. Куда подевалась? Вроде все двери и калитки заперты, а летать ей не полагается… Хоть и ведьмочка. Встал Жилло на перекрестке — думать. Собирался-то он к ювелиру. Но ведь и так все ясно — предал лекарь графа и грозит ему гибель. Стоит ли идти в гости еще к одному предателю? Опять, как тогда, притворится, что перепуган, а сам даст какой-нибудь условный знак кому-то поблизости…

Жилло прикинул и так и этак. Доноса ювелир не заберет. Поклянется, что вот завтра же с утра за ним, не позавтракав, побежит — и прямиком в полицию. Значит, остается другой выход. Отвратительный, правда. Омерзительный, потому что с одной стороны — крепкий, здоровый, ловкий мужчина, в расцвете сил, вооруженный моряцким ножом, а с другой — старик, одолеваемый хворями и безоружный. Мысль о том, что ювелира неплохо бы того… к праотцам, так сказать… Эту мысль Жилло старательно гнал прочь. Он крови не любил. Он и на охоту-то в Дундаге не ходил.

Но граф, мальчишка близорукий, который, того гляди, над книжками своими вовсе ослепнет, сидел в подземелье и визита палача ожидал. С одной стороны — мерзкий старикашка, навредивший всем, кому только мог, а с другой — мальчик светлоглазый, и столько в этого мальчика вложено… Казалось бы, только круглый дурак может мучиться выбором. А Жилло вот мучился.

И в то же время продумывал, что следует сделать для спасения графа Иво оф Дундаг. Заставить ювелира написать отступное письмо. Мол, погорячился, солгал, будучи в склоке с господином думским лекарем из-за перстенька и иных предметов. Перстенек у него давно, что может подтвердить прислуга. (Тут Жилло подумал, что наверняка перстень видела только Лиза, а она как в воду канула, прочие же слуги могут с перепугу отпереться…) Больше ни к кому претензий не имею и уезжаю из Кульдига доживать свои дни в тихом Пильтене, где куплю дом. Или не в Пильтене, а подальше.

Шагая к ювелирскому дому, сложил в голове Жилло это послание, даже постарался его расцветить на ювелирский лад. И мучился он то оттого, что не решится убить человека, то оттого, что готов на это.

Как убить, он знал. Что делать дальше — тоже знал. Завернуть в одеяло, вынести из дома, привязать булыжник к ногам и отправить в Венту. Течением, правда, его хоть медленно, а потащит прямо к водопаду. Может, застрять в борозде, что вода за столетия выгрызла. Так надо пойти следом и убедиться, что ювелир благополучно поплыл к морю.

Так, страдая раздвоением личности, Жилло добрался до ювелирского домика.

Он знал, что тот держит одну прислугу — ненамного себя моложе. Прислуга, скорее всего, спала поблизости от кухни. А ювелир жил на втором этаже — там он принимал клиентов, и было у Жилло подозрение, что не только клиентов. Человек, знающий толк в камнях и золоте, да еще с характером ювелира, неминуемо должен был давать деньги в долг под залог драгоценностей, причем под зверские проценты.

Одно из окон выходило во двор — это была мастерская ювелира. С ним Жилло уже неплохо познакомился. Другое, задернутое занавеской, глядело на улицу. Там горела свеча. Возможно, ювелир собирался в постель. Жилло бросил в окно камушек.

— Эй! — негромко позвал он. — Хозяин! Привет от капитана «Золотой Маргариты»!

— Кто там шумит? — бурчливо спросил ювелир, выглядывая. — Кому там старый больной человек понадобился?

— Слушай, хозяин! «Золотая Маргарита» пришла с грузом, а сдавать некому — не пришел наш покупатель-то. Мы полагаем, он нас так рано и не ждал. А капитан на рейс конюхов брал, с ними расплатиться надо, команда тоже просит хоть немного — ну, отдохнуть-то полагается, а? Вот капитан прислал золотой кубок, просил под залог хоть немного, послезавтра выкупит! Впусти, хозяин! В горле будто кто об стенки когти точит…

— Кубок, говоришь? — заинтересовался ювелир. — Покажи!

— Да ты что, хозяин! Тут за мной и так двое каких-то шли, а я тебе посреди улицы стану золотым кубком махать! — громким шепотом отвечал на это Жилло. — Вот, гляди…

И из-под полы плаща показал рукоять ножа, которая должна была кинуть неясный металлический отблеск.

— Леший с тобой, сейчас спущусь, — обещал ювелир. — Но получишь деньги — и сразу чтоб ноги твоей здесь не было! И угощать твою пересохшую глотку я не собираюсь.

Похвалил себя Жилло за сообразительность. Казалось бы, грош цена матросской шапке с обвисшим козырьком и ободранным назатыльником, а какая от нее польза!

Дальше все было просто — одной рукой рот закрыть, другой — руки к туловищу прижать. Ногой дверь за собой захлопнуть. Трудновато было втаскивать этот ценный груз по витой лестнице, однако Жилло справился. Усадил ювелира на постель, в покрывало замотал, нож к груди приставил.

— Только пикни! — говорит. — Мне теперь терять уже нечего. Давай, рассказывай, что там в Коронном замке делается. А потом мы с тобой бумагу одну сочиним.

— Ничего особого в Коронном замке не делается… — проворчал ювелир. — Ну, что ты ко мне все цепляешься? Эшафот сколачивают. Две корзинки для двух голов корзинщику заказали. Знаешь, такие высокие, узкие.

— Жаль, что принцессе я ничем помочь не могу, — вздохнул Жилло. Жалко девочку. Что же это она так не вовремя бежать собралась!

— Ее не за то осудили, что бежать собралась, — охотно завел беседу ювелир, — а за то, что принцесса. И даже более того — ведь Дума знала, что она принцесса, но позволяла жить на всякий случай. Молчала бы — ничего бы и не случилось. Но вот когда она вслух о себе заявила, что королевской крови… Это было уж чересчур. Сама виновата. Могла ведь и дальше жить в Девичьей башне. Глядишь, что-нибудь бы и поменялось…

— Я тебя не о принцессе спрашивал, — одернул его Жилло, понимая, что хитрый черт норовит зубы заговорить. — Я хотел знать, как там граф оф Дундаг.

— Рехнулся твой граф, — даже с радостью сообщил ювелир. — Сказал, что с радостью пойдет на эшафот! Что для него жизнь не имеет теперь смысла если в этом государстве посылают на казнь девушку, виноватую только в том, что кровь у нее — королевская, то почетнее быть покойником, чем живым!

— Так я и знал, — кивнул Жилло. — Красиво сказано! Не зря столько с парнем возился. Хоть красиво говорить его научил. Еще бы годков десять он бы у меня и думать начал. А теперь мы с тобой его спасти попытаемся. Сейчас я тебя за стол посажу и одну руку тебе высвобожу. Лист бумаги мы чернильницей прижмем. Чернильница у тебя красивая. Возьмешь перо и будешь писать под мою диктовку письмо в Равноправную Думу.

— Не могу я писать, — сразу возразил пройдоха ювелир. — Мне руку скрючило, я ложку не удержу, а ты — пером писать!

— А вот сейчас лечить начну… — и Жилло достал моряцкий нож.

Покапризничав, ювелир позволил сунуть себе в руку перо.

— Глубокоуважаемая и многопочтенная Равноправная Дума… — начал диктовать Жилло, не забыв уткнуть нож меж ювелировых лопаток. — Хочу я покаяться в совершенном мной злодеянии, причиной которого было вполне объяснимое и невинное желание усовершенствовать свое ремесло. Желая послужить своему равноправному народу и создать творения, прославляющие его свободу и равноправие, я собираю в своем доме шедевры мастеров проклятого прошлого, изучаю их и использую технические приемы их создателей в своей работе. На протяжении нескольких лет я видел у думского лекаря Арно Кандава перстень, выполненный в неизвестной мне манере…

Тут Жилло опустил взор с потолка на бумагу и увидел, что на ней не появилось ни строчки.

— Ты что это, старая рухлядь? — возмутился он. — Я тут тружусь, а ты и обращения не написал!

Действительно, сочинение бумаги было для Жилло тяжким трудом. И не потому, что он двух слов связать не мог — отлично мог, особенно в дамском обществе. А потому, что он официальные документы всего раза три-четыре в жизни видел. Только и запомнил, что писать надо мудро и витиевато.

— Ни в чем я каяться не собираюсь, — отвечал ювелир. — Я знаю, к чему ты клонишь! Я, мол, скажу про перстень — и получится, что граф не виноват! Но лекарь-то уже признался, что получил перстень от графа и что тот ради принцессы прибыл! Какой прок от моего покаянного письма? И кто ему поверит, если его втихомолку подбросят? Ты же не собираешься самолично в Думу с ним заявляться?

— Не знаю, кто поверит письму, но что я ни одному твоему слову не верю — это исторический факт! Поэтому пиши и не зли меня! — приказал Жилло. — Неужели эти проклятые побрякушки тебе дороже жизни? Подумаешь перстень! Ну, будет у тебя в хозяйстве одним перстнем меньше… Пиши, рожа неумытая!

— Ты молод и не понимаешь, что может радовать старика, прочувствованно и задушевно молвил ювелир. — Когда женщины уже не представляют интереса, когда богатство не может вернуть молодости и здоровья, остается только это — прекрасные вещи. Хранить их в своем доме уже великая радость. И состязаться с теми мастерами, которые их создали о, это более глубокая страсть и более чистая ярость поединка, чем то, что бывает между мужчиной и женщиной…

Скажи это кто другой — Жилло заслушался бы и слезу уронил. Но сидела ярость и в нем — может, не такая прекрасная, которую неожиданно принялся проповедовать ювелир, но уж зато не позволяющая забыться и заслушаться.

— А ты у нас, оказывается, поэтическая натура! — глумливо заметил Жилло. — Бери перо и пиши! А что будет дальше с твоим покаянным письмом уже не твое дело!

— Все кончится тем, что тебя с этим письмом арестуют! — предупредил ювелир. — А если и не арестуют — будут искать меня, чтобы спросить, не сошел ли я с ума! Это тебе в голову не приходило?

— Тебя не найдут, — сказал Жилло. — Я заберу тебя с собой.

Больше он ничего сказать не мог.

— А если я убегу и сам приду в Равноправную Думу? А если сейчас мой дом сторожат? — спросил ювелир. — Ты затеял страшную глупость, и шел бы ты прочь, пока не поздно! Я даже согласен дать тебе денег — только убирайся. На эти деньги, между прочим, ты сможешь подкупить стражу и добраться до своего драгоценного графа! Это куда умнее, чем сочинять всякую белиберду!

Ювелир перешел в наступление лишь потому, что заметил — Жилло вроде бы задумался. А задумался Жилло потому, что ювелир, сам того не подозревая, навел его на путную мысль.

— Хорошо, я уйду, — согласился Жилло. — Я уйду, а ты с утра пораньше отправишься в Коронный замок и скажешь правду про перстень.

— С чего это вдруг я пойду в Коронный замок нести чушь про перстень? — осведомился ювелир.

— А с того, что я уйду отсюда не с пустыми руками! Я заберу всю твою коллекцию побрякушек, и получишь ты ее в тот день, когда граф благополучно уберется из Кульдига! Клянусь честью!

Ювелир разинул рот и громко охнул, возмущенный то ли ужасающей выдумкой Жилло, то ли его противозаконной клятвой.

— Вот так-то! — подытожил Жилло, крайне довольный своим решением. Обойдемся без смертоубийства. Ты ведь много всяких штучек насобирал, чтобы с покойниками состязаться… Вот от них и польза будет! Сейчас я тебя опять замотаю и кляп в рот воткну, а потом пойду в мастерскую и соберу там самые ценные побрякушки.

Не успел ювелир возразить, как в рот ему въехал шершавый угол одеяла и свернулся там крайне противной трубочкой.

Привязав ювелира к стулу, Жилло вышел на лестницу и открыл дверь в мастерскую. Нож он все еще держал в левой руке — кто знает, не пришлось бы сундук взламывать…

Ему навстречу кинулась тень — причем тень, судя по удару ее кулака, вполне материальная. Жилло ответил кулаком же, проскочил и увидел на фоне окна другую тень. На полу стоял потайной фонарь, бросая тонкий, как вязальная игла, луч на ноги второй тени.

Жилло не был особенно пуглив, но схватываться сразу с двумя — это мало радовало графского слугу. Он мог и отступить — но тогда воры преспокойно унесли бы ювелировы сокровища. И как прикажете вызволять молодого графа?

— Вот это да! — чересчур даже весело воскликнул Жилло, хотя пот его прошиб основательно. — Мне и собирать побрякушки не придется! Куда вы их упаковали, ребятишки?

В комнату ввалилась та тень, что мимо Жилло пролетела на лестницу.

— Это еще кто такой? — как и следовало ожидать, мужским шепотом спросила она. — Не может быть, чтобы к старому козлу приехал внучек!

— Слушай, ты, — жалостно обратился к Жилло тот ворюга, что стоял у окна. — Ты нас не видел, мы тебя не видели. Возьми то, что осталось в нижнем ящике, мы до него еще не добрались. А мы пойдем себе потихоньку.

— Ну уж нет, — возразил Жилло, перекладывая нож в правую руку. Давайте-ка все имущество назад, а то я вас живо повяжу и в подземелья Коронного замка сдам.

— Мы только что оттуда! — разведя издевательски руками, сказал тот, кому досталось кулаком.

— А я-то думаю, где я твой прелестный голосок слыхал… — Жилло негромко рассмеялся. — Ой, бабушка, извини! Одолжи парик, бабушка!

— Ничего себе! — ошалело воскликнул вор у окошка.

— Вот тебе и бабушка! — добавил другой. — Да ты же свой человек! Какого лешего мы тут дурака валяем? Ты же нас спас — шума не поднял, дал уйти! Послушай, ты как знаешь, а я тебя обниму!

— Валяй, — согласился Жилло, — только у меня ножик в руке. Моряцкий. Порежешься…

Воры переглянулись.

— Ладно уж, так и быть, — сказал тот, что у окна. — Уйдем. Пусть будет по-честному. Ты нам помог, мы тебе побрякушки вернули — в расчете?

— В расчете, — согласился Жилло и проследил, чтобы воры, уйдя в окошко, не только во двор соскочили, а еще и со двора убрались подальше. Потом он, набив все карманы, в том числе и подвесной, драгоценностями, вернулся к ювелиру.

— Гляди, — сказал. — Эти штуки я у тебя забираю. Взял бы еще, но карманы кончились. Запомнил?

Ювелир промычал, что да, запомнил.

— Когда из Думы вернешься, вели позвать плотника, пусть тебе в мастерской окно починит. И неплохо бы на него решетку поставить, посоветовал Жилло. — Я только что двух молодых людей оттуда выпроводил. Они как раз самое ценное отобрать успели, так я их хорошим вкусом и воспользовался… Да ты не волнуйся, ни камушка они не унесли. Я не позволил. За это с тебя особо причитается.

Ювелир взмычал, причем это была фраза с разнообразными интонациями, можно сказать — со слезой в голосе.

— Ничего не понимаю, — сказал Жилло. — Ладно, леший с тобой, сейчас одеяло изо рта у тебя выну. Будешь шуметь — вот нож. Мне терять нечего.

— Ты спас меня от смерти! — первым делом сообщил ювелир. — Если бы мою коллекцию украли, я бы умер, право — умер! Послушай, я старый человек, я хочу дать тебе хороший совет, если только ты способен последовать хорошему совету.

— Ну? — спросил изумленный Жилло.

— Не ввязывайся ты в эту историю, парень. Ты тут ничего не потерял и ничего не найдешь. Был бы ты королевским отродьем — ну, стоило бы рисковать. А ты — графский слуга, самый что ни на есть равноправный. Принцессе рисковать, может, и стоило — кто ее знает, может, у нее в Кульдиге друзья есть, может, ее ждали, может, за рубеж бы переправили? Я даже допускаю, что за ней кто-то из братьев пришел… Но при чем тут ты?

— Какие братья?! — завопил Жилло. — Что ты городишь? Ведь Амора единственная оставшаяся в живых дочка короля! Потому ее и хотят убить чтобы всю королевскую кровь окончательно истребить!

— Не шуми, не шуми… — презрительно сказал ювелир. — Я старше тебя примерно в три раза и помню то, чего не помнит никто. У короля было шестеро детей — это кроме бастардов. Про одного бастарда я знаю — имя ему было Рауль. Король собирался жениться на его матери, но она отказала. Он потосковал, потом влюбился и женился на Анне. Королева Анна родила ему четверо сыновей. Еще были две дочки, Дезире и самая младшая — Амора. Шестеро, понимаешь? И точно известно про двоих — про наследника, Бриана, который погиб с отрядом горных стрелков, и про Амору. А куда девались остальные — уму непостижимо. С одной стороны, раз не дают о себе знать значит, погибли. А с другой стороны — кто их знает, может, они что-то готовят? Ведь не зря же Амора столько лет молчала-молчала, да и заявила, что она — принцесса!

— Расскажи про королевских сыновей! — потребовал Жилло.

— Ну, старший, наследник престола Бриан, погиб. Второй был Ангерран, он стал наследником, третий — Леон, четвертый, чтоб не соврать, — Стефан. А может, Стен. Когда король Шарль погиб, Ангеррану было пятнадцать, может, шестнадцать, а то и семнадцать. А те двое — совсем маленькие. Дезире была моложе Ангеррана…

— Рассказывай!

— Еще старого короля, отца Шарля, равноправный народ прогнал из Коронного замка. Ему позволили поселиться в Мальпиле, занять там с малой свитой старый замок. Убивать побоялись. Там же вырос и женился Шарль. Вокруг Мальпиля образовалось королевство внутри государства. Понимаешь, парень, это — магия. Стоило королю где-то поселиться, как сразу же вокруг собирались непонятно за что преданные ему люди. Когда я был молод, много толковали про эту магию. Какой колдун и когда наложил на королевское семейство эти чары да как от них избавиться… Ну, из Мальпиля их тоже прогнали — туда, где их никто не знал. Они поселились в горах. Что бы ты думал — люди об этом узнали и туда потянулись! Значит, и там до короля добрались. Тогда погиб его старший, Бриан. Это я, так сказать, знаю совершенно точно. Только пусть это останется между нами, а то мне как-то неохота век в подземельях доживать.

— А что-то ты знаешь и неточно?

— Слыхал, что однажды король с Ангерраном объявились на побережье, возле Линдена, у рыбаков. Очевидно, пытались бежать. Тело короля нашли как-то утром на берегу. Привезли в Кульдиг и тайно похоронили. Откуда-то и тело королевы привезли. Если хочешь, спроси лекаря — он их осматривал и подтвердил, что это именно они. А вот больше никого в Кульдиге тайно не хоронили! Понял?

— Ты хочешь сказать, что пятеро королевских детей остались в живых? — воскликнул Жилло в диковинном волнении.

— Я хочу сказать, что кто-то из них наверняка остался в живых. Кроме принцессы Аморы, конечно. А теперь развяжи меня и убирайся. Если я не смогу заснуть, то и не поеду с утра в Коронный замок. И вообще боюсь, что от всего сегодняшнего испуга у меня опять начнутся головокружения…

— Хочешь лекарство от головокружений? — спросил Жилло.

— Хочу, разумеется, но только мне и лекарь помогает через раз.

— Вот лекарство — каждый день, проведенный графом в тюрьме, будет стоить тебе одной драгоценности из коллекции. Помни об этом — и никакое головокружение не помешает тебе завтра съездить в Коронный замок! А потом, когда граф уберется из Кульдига, кружись себе на здоровье!

С тем Жилло и отбыл из ювелирского дома — с оттопыренными карманами, но с чистой совестью.

Шел он ночным городом — и чудилось ему, что за ним кто-то крадется. Не нужно было быть магом и мудрецом, чтобы понять, кто это может быть. Воришек, раздевших его в подземелье, безумно интересовали его карманы. Жилло посмеивался про себя — невзирая на то, что граф ждет визита палача, настроение было праздничное. Да еще приятный прохладный ветерок с моря… Спать совершенно не хотелось, и Жилло недоумевал — как провести остаток ночи?

Тут за спиной один мужской голос вскрикнул, а другой — крепко выругался.

Жилло достал на всякий случай нож и пошел посмотреть, что это стряслось с его приятелями.

Они обнаружились прямо за углом. Один яростно оттирал рукавом щеку, другой носком башмака отодвигал подальше что-то мерцающее.

— Ведьмовские волосы? — спросил Жилло.

— Летают по городу, будь они неладны! — подтвердил тот, что надраивал рукавом щеку. — Прямо по лицу мазнули! Ты посмотри, какая густая прядь… И летят себе, как ни в чем не бывало!

— Справится когда-нибудь Равноправная Дума с этой заразой? — негодующе спросил второй вор. — Вот интересно, за что мы ей налоги платим?

— Перестаньте валять дурака, — как взрослый детям, приказал Жилло. Эти волосы не опаснее, чем мои, к примеру. Я знаю доподлинно, потому что слышал от главного думского лекаря Арно Кандава.

— Так чего же нам головы морочат? — и вор перестал обрабатывать колючим сукном щеку. — Постой, но ведь сам же Кандав в «Думских ведомостях» писал, что их нужно уничтожать…

— То — писал, а то — вечером, за ужином, у себя дома и без лишних ушей, — объяснил Жилло. — Дошло? А то иначе я объяснить не умею.

— Дошло, — признались воры. — Ну, давай уж знакомиться, что ли?

— А надо? — удивился Жилло. — Давайте-ка лучше пожелаем друг другу спокойной ночи и разойдемся в разные стороны. В разные, ясно? Так оно умнее будет. Приятных вам, братцы, сновидений.

С тем и пошел он прочь, не выпуская, однако, ножа из руки.

Но воришки побрели следом. Шли они шагах этак в десяти, наподобие почетного караула, только молчали и сопели. Пришлось обернуться и обратиться к ним с речью.

— Вы, братцы, конечно, хорошие ребята, — очень даже ласково признался Жилло, — но ювелирских побрякушек вам не видать, как своих ушей. Я могу даже сказать вам, куда с ними направляюсь — в моряцкий кабачок, который между предместьем и гаванью. Знаете эти баркасы? Ну так вот, иду я в кабачок, где меня ждут мои друзья, и ваши физиономии им могут не понравиться. Я-то добрый и настроение у меня сейчас хорошее, а они посмотрят на всю эту историю иначе, ясно?

— Ясно, — сказал тот из воришек, что выглядел постарше. — Только ты нас неправильно понял. Нам не камушки нужны и не золото. Этого добра на наш век хватит! Нам нужен ты.

— В каком качестве? — полюбопытствовал Жилло. — Интересно знать, нужен я вам как объект нежной страсти, или, может быть, как свежий трупик? Еще я умею выращивать гладиолусы и читать наизусть таблицу умножения. А ну, брысь отсюда!

И решительно перешел в наступление.

Братцы-воришки отбежали в сторону.

— Да чего ты, в самом деле! — жалобно воззвал тот, который помоложе. — У нас ведь тоже ножи имеются, однако мы их и не думаем доставать! Если хочешь — вот, гляди! Дедуля, делай как я.

Он достал из-под кафтана нож такой почтенной длины, что Жилло отшатнулся, и бросил его на мостовую.

Второй вор достал чуть ли не целый палаш. Бросил туда же.

— Что ж вы в мастерской у ювелира о них не вспомнили? — как можно хладнокровнее спросил Жилло.

— Ну да, ювелир бы на твой крик прибежал, служанку бы разбудили… Такое мокрое дело бы вышло, что только на эшафоте и высохнешь, — объяснил старший. — Хочешь ты или не хочешь, а знакомиться нам надо. Я — Дедуля, это — Малыш. Мы — братья. Он — младший.

— Приятно познакомиться с почтенным семейством, — съязвил Жилло. Может у вас и бабуля найдется подходящего возраста?

— Не-е, нас только двое на свете, — хмуро сказал Малыш. — Он мне Дедуля, я ему — Малыш.

— И этого вполне хватит для бедного города Кульдига, — убежденно заметил Жилло. — Ну, так зачем я вам, дедка с внучком, понадобился?

— Будь у нас старшим! — неожиданно предложил Дедуля. — Я не шучу. Втроем мы горы перевернем!

— Особенно ту, на которой Коронный замок стоит, — отшутился Жилло.

— Можно и ее. Мы про Коронный замок поболее твоего знаем. И давно до его сокровищницы добираемся. Там так можно поживиться — до самой смерти хватит. Набрать в ней добра — и удрать в какое-нибудь приличное государство, которое еще не унизилось до равноправия…

— А просто так вы удрать не можете?

— Попробуй! — предложил Малыш. — Нищие никому не нужны — это раз.

— И с пустыми руками отсюда не выберешься — это два, — добавил Дедуля. — Мы пытались. Каждому в лапу сунь! Казалось бы, моряки могут хоть черта на корабле спрятать и провезти! Но не бесплатно же!

— Мы просто собираем денег, чтобы нанять корабль, — объяснил Дедуля. — Мы с Малышом еще молодые, приедем в приличную страну — жениться захотим, чтобы дом, дети, зимой — тепло, летом — не жарко. Мало мы с ним мыкались, в придорожных канавах ночевали?

— Значит, полагаете, что я помогу вам разбогатеть? Ох, и наивные же вы детишки… Посмотрите на меня внимательно — разве похож я на человека, у которого хоть случайно могут оказаться деньги?

— А чем это у тебя карманы набиты? — невинным голоском осведомился Малыш.

— Не твоя печаль, сынок, — отвечал парню Жилло. — В последний раз говорю — толку от меня никакого не будет. И занят я теперь. Мне графа оф Дундаг из беды выручить надо. Ему эшафот грозит.

— Что же он натворил? — спросил Дедуля. — Или хватило того, что он невзирая на равноправие, все еще граф?

— Оклеветали его.

— Ну так побег устраивать надо! — чуть ли не хором воскликнули братцы. — Это мы можем! Это — по нашей части!

— Побег — по вашей части? — ушам не поверил Жилло.

— Погляди на дело с другой стороны! — теперь уже Дедуля обратился к нему, как старший — к младшему. — Если бы я пообещал выкрасть графа из подземелья, ты бы согласился, что мы это можем. Ну вот, для графа и для тебя это — побег, а для нас с Малышом — обыкновенная кража. Главное, чтобы все остались довольны.

— Хм… — буркнул Жилло. — Лихо вы загнули. Я вот пытался что-то сделать — как раз на вас и нарвался. Шустро вы меня раздели! Богатый опыт чувствуется.

— При случае умеем и медленно раздевать, — тут Малыш переглянулся с Дедулей и оба они фыркнули, каждый — в свою сторону.

Задумался Жилло. Ювелир, хитрый черт, мог и подвести. Мог и ловушку выстроить, хотя — не станет же он рисковать своей драгоценной коллекцией? И сказано же было в какой-то древней книге из графской библиотеке, что хорошо лучнику, имеющему две тетивы на своем луке. Если считать старого хитрюгу первой тетивой, то вот она — вторая. А от подарков судьбы не отказываются.

— Ладно, уговорили, — сказал Жилло. — Только эти вот алебарды, простите, я приберу… Чтоб не отсырели и не заржавели…

Сунул он нож сзади за пояс, взял в каждую руку по воровскому клинку, мотнул головой — мол, за мной, ребята!

И тут ветерок опять прилетел с моря. И пушистым по щеке погладил. Несколько золотых волосков за шершавый суконный ворот кафтана зацепилось.

— Ишь, что за ночка выдалась! Так и летают! — Дедуля протянул руку. Может, хотел снять волоски, а может, и с какой другой мыслью…

— Оставь, пусть висят, — отвел руку Жилло. — Будем считать это подарком мне лично…

И мысленно добавил «от невесты». Обручился же он много лет назад сдуру таким же точно волоском! Вот невеста и подает знак…

Вдруг Дедуля увидел что-то этакое за спиной у Жилло. Прямо дыхание у него захватило.

— Нож… — шепчет. — Нож дай…

Жилло через плечо глянул — ой, батюшки… Пересекает улицу зверь. Черный, как смоль, вроде тигра, бесшумный, здоровенный — мало чем пониже лошади. Повернул к ним ушастую башку — ну, все, нашел зверюга ужин!

А зверь остановился, сел — рожа вровень с фонарем у дверей — и хорошо так зевнул. Потом встал неторопливо и прошествовал за угол. Гуляю, мол, и не надо меня по пустякам беспокоить…

— Видели? — спрашивает Малыш. — Нет, вы эти клыки видели?

— Пожалуй, с мой нож будут, — прикинул Жилло.

— С мой, — поправил Дедуля.

— Да нет же, не то! Они какого цвета — заметили? Янтарного, будь он неладен! Здоровый дядька!

— Может, это девочка, — возразил Жилло, которому почему-то не хотелось соглашаться с братцами-воришками даже в глупых мелочах.

— Одно ясно — опять в Кульдиге маги отношения выясняют. Гори они все синим пламенем! — и Дедуля сплюнул, хотя слюна к синему пламени отношения вроде не имеет.

— Я, братцы, здесь недавно и ничего про магов не знаю, — признался Жилло. — А что, воевали?

— А то, что король — ну, совсем старый король, которого убили, отец тому, которого прогнали, — с каким-то магом спелся и тот зачаровал государство. Что король ни сделает — все кажется замечательным и великолепным. Потом Равноправная Дума втихомолку собираться стала, сообразила — что не короля народ уважает, а просто обалдел от магии. Когда они против короля пошли, так и объявили.

— Коли не соврали, — встрял Малыш.

— Тогда тут страшные дела творились. Тоже, говорят, огромные звери ночью по городу носились. Но те больше на кабанов похожи были.

— Да, этот скорее кошачьей породы, — согласился Жилло. — Ну и пусть бы себе бегали…

— Людей резали хуже, чем волки. Ну, Дума призвала других магов, кавардак они какой-то устроили… Но звери пропали. Дума объявила, что навсегда… ой! Жилло, ты нам все-таки ножи верни!

— Ну вот, кабана помянули, кабан и пожаловал… — вжимаясь в стенку, прошептал Жилло. Дедуля выхватил у него нож, Малыш с другой стороны другой нож.

Жутковатый кабан, ростом не меньше того кота, на них уставился. Откуда возник — непонятно. Стальную, с синим отливом щетину на загривке поднял дыбом. Ударил копытом, примериваясь, как налететь. А ростом кабанище — чуть поменьше бычка.

— Брысь отсюда! — крикнул ему Жилло. — Брысь к себе в свинарник!

Скотина дохнула на него невероятной вонью.

Дедуля от этой вони вправо отскочил, Малыш — влево, Жилло посередке стоять остался. Нож моряцкий из-за пояса достал, изготовился к бою. На братцев-воришек даже не взглянул — не мог глаз от чудища отвести. Кабан сверкнул злобными гляделками, нацелился на Жилло свирепой мордой. Клыки из пасти полезли — прямо на глазах выросли!

Тут, видно, совесть в братиках проснулась. Справа почувствовал Жилло сквозь рукав локтем другой локоть — Дедулин. Слева услышал, как резко выдохнул Малыш. Три ножа против четырех клыков. Мало, а что делать? Убегать — так в спину эти четыре клыка и получишь.

Вдруг кабанище поднял башку, захрипел с привизгиваньем и отступать начал. Что за ерунда? Жилло с братцами смотрят на него, как дурные — или они спятили, или кабан! Отступает, гад с копытами, отступает и внезапно исчезает во тьме — только с полдюжины ударов его копыт раздается. Куда подевался? Зачем приходил?

Поворачивается Жилло к Дедуле, чтобы задать ему эти вопросы, и тут все становится ясно. Рядом с Дедулей невозмутимо сидит черный гигантский котяра. Верхнюю губу вздернул, янтарные клыки показывает. И смотрит кабану вслед. Ну, конечно, у него же лапы бесшумные…

— Отступаем влево, братцы, — командует Жилло. — Влево, говорю, озираться потом будете…

Кто его знает, что у зверюги на уме. Может, зверюга просто ужин свой охраняет?

Но не протянул зверь хищную лапу с растопыренными когтями, не подцепил Жилло когтем и к пасти не поднес. Просто смотрел вслед пропавшему вонючему кабану.

Когда Дедуля с Малышом увидели, кто с ними рядышком сидел, ругнулись оба вполголоса. Магов заковыристым словом помянули, а Думу — ту по-простонародному.

— Подальше бы убраться от всей этой магии… — мечтательно сказал Жилло и двинулся в сторону кабачка. Братцы-воришки — за ним. Видно, твердо решили весь остаток дней своих за Жилло держаться.

— Ребята, за что я вам так понравился? — спросил у них Жилло, когда рано утром устроили они себе в баркасе роскошный завтрак. — Я же всего-навсего графский слуга. Ну, правда, я вас на сколько-то постарше и на столько же поумнее. Но это еще не повод приставать ночью к незнакомому мужчине!

— Мы в тебе вожака почуяли, — признался Дедуля. — Я-то не вожак, сам понимаю. А Малышу — тому вовсе дядька с розгой нужен, чтоб порядок соблюдал. Ты действительно вожак, Жилло.

— Отродясь не бывал, клянусь честью! — воскликнул изумленный Жилло.

— Ну вот, ты же запрещенным словом так запросто клянешься… Значит, вожак.

— Я не словом клянусь, — вздохнул Жилло, — а тем, что это слово означает.

И задумался — потому что и сам себе не мог объяснить, что оно означает. Возможно, молодой граф это знал с пеленок, а ему, слуге, самому бы кто растолковал…

— Ну, идем, что ли, в Коронный замок? — спросил Дедуля. — Сейчас, с утра, туда очень даже просто будет проскочить. Во двор впускают всяких жалобщиков. Ты ж понимаешь, равноправный народ нельзя обижать! Ну вот идут, хнычут, что в отхожем месте пол проломился, так не пришлет ли Равноправная Дума плотника?

— Он не шутит, Жилло, мы там стояли в очереди, так всякого наслушались, — подтвердил Малыш. — Ну так идем, что ли?

Посмотрел Жилло на свое приобретение при солнечном свете. Молодые оба, с лица приятные, Дедуле под тридцать, Малышу за двадцать. Чем-то похожи, хотя не скажи они сразу, что братья, Жилло бы не догадался. Малыш — повыше, Дедуля — пониже и покрепче, у Малыша волосы посветлее, даже с рыжинкой, у Дедули — темно-русые. Глаза у обоих живые, чтоб не сказать попросту — хитрющие. И шустрые руки, что при их ремесле и полезно, однако глядеть на такие руки не очень-то приятно.

— Пошли, детки, — и Жилло поднялся. — Только ничего тут не оставлять. Капитан с «Золотой Маргариты» пояс оставил — через четверть часика пояс прямо в воздухе растворился.

Подошла к ним девица — деньги взять за роскошный завтрак.

— Платит каждый за себя, потому что равноправие, — велел Жилло. — И мужья с женами тоже на днях будут общие. В свете такого решения Думы, детки, кто из нас женится на этой девице? Желающих нет?

Уж больно ему тогда запала в голову дурь грудастой девки. И понимал, что дура не виновата, что вся ответственность за поколение равноправных дураков — на Равноправной Думе, и все же не мог удержаться.

В конце концов собрались в дорогу. Дедуля настоял на том, чтобы продовольствия с собой взять.

— Тебе не продовольствие нужно, а закуска, — поправил его Жилло. Потому что велел ты налить себе полную флягу крепчайшего моряцкого рома, а без закуски от него и помереть недолго.

— Если у кого глотка непривычная, то да, — согласился Малыш. — Ты, вожак, прости — сухопутная крыса, ты в горах жил. А мы в портовом городе выросли, мы и в плаванье ходили. Этот ром — еще не ром.

— Это — не ром? — изумился Жилло, успевший его и попробовать, и выплюнуть.

— Настоящий ром в металлическую флягу наливать нельзя, а только в стеклянную, — совершенно серьезно сказал Малыш.

— Точно, металлическую он прожигает, — не менее серьезно добавил Дедуля.

Больше вопросов Жилло уж не задавал.

— С магией этой дело темное, — проповедовал Дедуля, пока поднимались по серпантину. — Конечно, то, что королевское семейство держало народ под чарами, очень похоже на правду. И то, что эти чары с народа слетели, тоже похоже на правду. Но, сдается мне, посадили мы себе на шею компанию таких чудотворцев, что опять ходим оболваненные. Охотно бы я поснимал с членов Думы их мантии, потому как кто-то из них вполне может оказаться магом или колдуном.

— И как бы ты определил, маг перед тобой или просто старый хрен? — сопя от быстрого шага, спросил Жилло.

— Не знаю, на нюх, наверно… От мага же всякими колдовскими снадобьями, надо думать, пахнет. Еще я слыхал, что у них есть большие родинки в виде мыши, крысы или лягушки…

— И паука, — добавил Малыш. — Если их уколоть иглой, они не дают крови.

В такой вот ученой беседе добрались они до Коронного замка и вместе с толпой просителей были впущены во двор.

— Сейчас нас оттеснят в угол между каретным сараем и лестницей, шепнул Дедуля. — Стражники алебардами коридорчик выгородят, мы по двое в этом коридорчике выстроимся и пойдем в галерею — ожидать. А в галерее… Ох! Гляди — эшафот!

— Плаха и две корзины… — шепнул в другое ухо Малыш. — Значит, сегодня!.. Опоздали мы…

— И ювелир опоздал… — тупо пробормотал Жилло. Действительно, они заявились в замок ни свет ли заря, чтобы пробраться вместе с бурной толпой всевозможных обиженных, а ювелир, скорее всего, сейчас еще только завтракать собирается. Выходит, все — зря… Выходит, все — напрасно.

— Ты, вожак, нос не вешай, — шепотом же прикрикнул на него Дедуля. Граф твой еще при голове. Мало ли что случится, пока его досюда доведут. Ступай-ка ты лучше за нами потихоньку…

Действительно — братцы-воришки уже неплохо ориентировались в Коронном замке. Протащили они Жилло какими-то закоулками и вывели, к великому его удивлению, на деревянную галерею, как раз над той каменной, где ждали своей очереди просители.

— Пока вроде никто головы рубить не собирается, — сказал Малыш. — А то бы уже вовсю галдели!

— А это что значит? — и Жилло показал пальцем на Девичью башню. Оттуда выводили вышивальщиц. Стражники поставили их длинным рядом вдоль перил, как раз чтобы им хорошо был виден эшафот, и Жилло заметил, что красавица-соколица его разлюбезная стоит особо. Пригляделся — а у нее руки за спиной связаны, и с каждого бока — по два стражника. Смотрит она в пол, и лицо — краше в гроб кладут.

— Что-то сейчас начнется. Ты, вожак, погоди дергаться, вниз мы тебя все равно не пустим, — хмуро прикрикнул на Жилло Дедуля. — Надо же…

— Равноправная Дума на балкон выходит, — сообщил Малыш.

— Вся? — нехорошим голосом спросил Жилло. Он хотел видеть в лицо всех, кто послал на смерть графа Иво оф Дундаг, который и всего-то хотел в университете учиться. Он хотел запомнить навеки эти образины до единой. Все вместе и каждую по отдельности.

— Да ты что? Делать им нечего — всей командой на эшафот любоваться… Человек пять, может, будут присутствовать, раз уж без них нельзя вершить правосудие… Ошибся — шесть.

— Сколько их всего?

— А леший разберет! Понимаешь, Жилло, списка нам никто не показывал. Кое-кого, кто почаще в городе бывает, мы знаем в лицо. А когда они торжественно идут строем в белых мантиях, тогда хрен их сосчитаешь — все, мерзавцы, одинаковые!

— Этих шестерых знаешь? — не унимался Жилло, потому что молчать сейчас — это было выше его сил.

— Вон тот, впереди, который помоложе — Уго Ринуж. А в дверях остался стоять Исидор Талс. Во-он та старая рухлядь! Он, наверно, и сам уже забыл, сколько ему лет.

Жилло вспомнил — что-то этакое про Талса и лекарь говорил. Напряг он зрение. Да, старик стариком, волосы под парик упрятаны, как полагается, и мантия широченная все как есть скрывает. С пузом он или сухой сморчок поди разбери, мантия-то поверх шитого золотом кафтана, а полы кафтана торчат наподобие короткой юбки. Одни рукава с обшлагами из прорезей вылезают. Одно ясно — росту этот Исидор Талс невысокого. Все сидят, а он стоит — и все равно он их ненамного выше.

Отрекомендовал Дедуля и прочих четверых. Так получалось, что каждый из них уже лет шестьдесят командует равноправным населением. Как можно столько прожить — Дедуля объяснить не мог и не пытался. Однако был в этом и свой резон — за долгие годы Равноправная Дума усвоила, что к чему в подвластном государстве, кто умный, а кто — дурак, и иногда очень даже мудро управлялась, опираясь именно на дураков.

А тем временем двор Коронного замка стал заполняться народом. Очевидно, о казни объявили в Кульдиге — и, как сообразил Жилло, все бездельники, страдающие любопытством, не поленились вскарабкаться на холм ради бесплатного и нравоучительного развлечения.

— Ага, не то что бесплатного, а даже полезного в хозяйстве развлечения, — едко поправил его Дедуля. — При выходе зрителям вручаются мешочки с булками и салом. Дума же обещала, что равноправный народ голодным не останется! Ну, вот и держит слово.

Толпа обжала эшафот. От высокого крыльца к нему вел настил. Вдоль настила выстроились даже не стражники — красномундирные гвардейцы. И вот двери открылись.

Первой вывели принцессу Амору.

Шла она в обычном коричневато-сером платьице вышивальщицы, в простеньком чепце, из-под которого выбились на лоб две легкие прядки. Как тогда, в башне, упрямо был сжат маленький рот. Шла уверенно, глядела прямо перед собой — на плаху и две корзинки. Сзади ее придерживали за связанные руки два стражника — здоровые дядьки, на них бы пахать впору…

За ней такие же верзилы вывели молодого графа, тоже связанного, и поставили обоих рядом. Тот еле брел, но когда оказался возле Аморы, подтянулся, приосанился. За это Жилло его про себя похвалил. А когда хотел сказать про графа Дедуле, оказалось, что Дедуля взял и сгинул. Вместе с Малышом. Как будто прислонился спиной вон к той трещине в стене и аккуратно так в нее всосался. Что затеял — уму непостижимо. Побег — это хорошо устраивать, когда узник в тюрьме. А когда он уже на эшафоте никуда с ним не побежишь.

Однако исчезновение означало, что Дедулю осенило. И поди сообрази, честный графский слуга, что за выкрутаса пришла на ум вору! Жилло и не пытался.

Глашатай думский с балкона стал объяснять, что Равноправная Дума отнеслась к принцессе с нежностью и любовью — сберегла ей, невинной девочке, жизнь и дала возможность трудиться на равных с обычными девушками. А неблагодарная принцесса вдруг громко заявила о своем происхождении, смущая подруг по мастерской. И попытка бегства впридачу, по тайной договоренности с другим государственным преступником — вот этим Иво из Дундага, тоже — двадцати лет от роду. Участвовавшие в заговоре лица вовремя осознали свою ошибку и поторопились ее исправить. А принцесса не осознает. И граф, который сперва был склонен отказываться от своего участия в побеге, тоже объявил, что умрет за принцессу. Вот такие корни пустила в этих аристократах истребленная по всей стране зараза!

Выхода нет — именем равноправного народа, искореняющего все, что мешает в боях завоеванному равноправию, преступники приговариваются…

А к чему приговариваются — и так ясно. Вот он, палач с секирой, в черных кожаных штанах, как пятьсот лет назад, в красном колпаке с прорезями для глаз. Дивное дело — все, что при короле имелось, Дума понемногу отменила, одного палача к жизни возродила. Так что трубы трубят и барабаны бьют не вовремя, мешая глашатаю толком дочитать приговор, палач вальяжно так с секирой на плече выходит, народ сперва загалдел, потом замер. И услышали все, как сказала принцесса Амора, повернувшись к молодому графу.

— Пусть я первая… прощай. И гляди, как это делается.

Оттолкнула она стражников, что хотели вести ее под локотки и сама быстро пошла к плахе. Но не просто пошла — с песней.

Услышал Жилло эту мелодию — обмер. Не он ли ее сочинил в ночном лесу? Да он же! Что за колдовство такое?..

Принцесса отчаянно-звонким голоском запела:

Я письмо получила и читала, смеясь, и смеялся со мной гонец! Собирается в битву Богоизбранный князь возвращать себе свой венец! Стало небо бездонным, изумрудной — трава, опьянил аромат лесной, а в ушах зазвенели золотые слова: все, кто любит меня, за мной!

Тут уж Жилло чуть через перила галереи не перелетел. Не могла принцесса Амора знать эту песню! Ее вообще еще никто на свете знать не мог.

Но, пока она, встав у эшафота, переводила дух, песню подхватили два мужских голоса — вроде бы из толпы…

Мы — бойцы, мы — бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека! Нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька!..

Тут только ошарашенная Дума замахала рукавами мантий, забили барабаны, кто-то дал знак палачу… Он схватил Амору за тонкие руки, сзади связанные, кинул на колени перед плахой, но тут же почему-то от нее отскочил и нагнулся, изучая что-то на досках настила.

Красавицу-соколицу стражники удержали и рот ей заткнули — а то бросилась бы с галереи на эшафот. А молодой граф рванулся туда — к Аморе…

— Я люблю тебя! — крикнул. — Люблю, слышишь? Люблю!

Графу гвардеец, понятно, тоже рот зажал. А принцесса вскочила на ноги.

— Ангерран, братик мой! — воскликнула. — Где ты, братик? Ангерран!..

И тут возле плахи дощатый настил эшафота пламенем взялся!

Отскочили палач с принцессой, смотрят, понять не могут — откуда огонь? Кто умудрился? Огненный ковер вокруг плахи, так и трещит сухое дерево! Народ прочь от эшафота кинулся. Давка, вопли, сумятица, конец света!

Жилло — тот сразу понял, чьих ручонок шаловливых дело. Обещали же братцы-воришки что-то придумать — и придумали. Да еще завопили «Пожар! Горим!» Тут уж не до казни. Тут уж гляди, как бы бешеная толпа ворота с собой не унесла!

На балконе тоже какие-то бурные события — члены Равноправной Думы откровенно друг на дружку орут, хотя слов не разобрать. Наконец принцессу с графом обратно в замок взяли, а глашатай перед горящим эшафотом и пустым двором такое сказал:

— Равноправные граждане! Всякое преступление заслуживает кары. Но если его совершает молодая неопытная девушка, если к нему присоединяется не знающий жизни юноша, они заслуживают снисхождения! И Равноправная Дума считает, что принцесса Амора и Иво из Дундага достаточно наказаны страхом и унижением перед лицом равноправного народа! Им даруется жизнь!

Тут эшафот рушиться начал.

— Ну, как? — спросил Жилло довольный Дедуля, появляясь как бы из трещины на стене. — Спиртное, оно тоже иногда пользу приносит… Особенно когда по сухому дереву…

И, запрокинувшись, вытянул из горлышка пустой фляги самую последнюю каплю моряцкого рома.

— Откуда вы знаете эту песню? — вопросом же ответил Жилло.

— Надо у Малыша спросить. Он где-то подцепил. Пугнули мы их? А? И граф твой спасся! С тебя причитается, вожак.

— Как это вы додумались?

— Не мы додумались. Древний воровской прием — поджечь, а потом поживиться в суматохе. Порядочный вор всегда готов его в дело пустить. Вот только мы его по другому случаю употребили, — объяснил Дедуля. Тут за спиной у Жилло отделился от стены и развеселый Малыш.

— Ну, здорово твой граф заорал: «Я люблю тебя!» Меня чуть слеза не прошибла, — признался он. — Мне бы когда-нибудь так убедительно это проорать… Только не принцессе. Я вот одну красотку в Кульдиге видел — не девочка, конечно, в теле, груди — во!

Малыш показал на себе, как возвышаются эти изумительные груди, и Дедуля очень неодобрительно на него посмотрел — вышло, что торчат не менее чем на фут, и достигают избраннице выше подбородка, мешая принимать пищу.

— Малыш иногда жениться собирается, — объяснил он Жилло. — Вот тоже приобретение для женщины! Потерпи, смотаемся от этого равноправия подальше, тогда женись на здоровье.

— Ты, Малыш, откуда эту песню знаешь? Про бастардов? — спросил Жилло.

— Я? Слушай, спроси у Дедули. Это он однажды приволок. Бурчал, бурчал, я думал — совсем умом повредился.

— Я приволок?

— Не я же!

И братцы с огромным недоумением друг на дружку уставились.

— Темное дело, — сказал Жилло. — Понимаете, ведь и ко мне эта песенка привязалась непонятным образом. Первый куплет впервые слышу, но второй точно мой. Сперва ощущение было, будто я сам его и придумал! Я его в лесу подцепил, неподалеку от Полосатого мыса. Ладно, с песней мы на досуге разберемся. Что бы могло значить это помилование с бухты-барахты? Так старательно принцессу и графа под топор подводили — и на тебе! Пожара настолько испугались?

— Знаешь, вожак, про песни ты хорошо рассказываешь, но пора бы нам отсюда убираться, — строго предложил Дедуля. — Гляди, все зеваки со двора вымелись, никаких просителей в галерее, никого постороннего. Не обратили бы на нас внимания. Я, скажем, человек скромный, мне его вовсе не надо. И Малыша я так же воспитывал. Давай-ка сматываться!

Опять протащили братцы Жилло закоулками — и опознал он местность только у замковых ворот. Причем, в довершение общего безумства, какая-то ответственная личность там мешочки с булками и салом раздает! Все, как было обещано Думой, и не отказываться же… Выскочили Жилло и братцы наружу вместе с последними зрителями — а тут наемный экипаж подъезжает.

— Ребята, держите меня! — говорит Жилло. — Пусть я съем свою шляпу, если это не старый хрен ювелир!

Прыгнул Малыш на подножку, заглянул вовнутрь, соскочил.

— Вожак, это именно ювелир! И прибыл действительно утром! Как обещал!

Тут с хохотом и гомоном понеслись все трое вниз по серпантину скачками, прыжками, выделывая кренделя и радуясь до щенячьего визга. А вскоре обогнал их ювелир в наемном экипаже. Видно, Думе сейчас не до него было.

Однако на мосту Жилло угомонился и призадумался. Что-то стряслось возле эшафота такое, что казнь отменили. Не любовь же к принцессе их всех охомутала! Что же это такое могло быть? И не пожар — перенесли бы казнь на другое время и никого постороннего близко не подпустили. Интересную загадку загадала Равноправная Дума графскому слуге… И если граф помилован, то как ему велено дальше себя вести? Уносить из Кульдига ноги? Или оставаться здесь под присмотрим? Вот тоже морока… Даже непонятно, у кого об этом спросить — не у лекаря же!

Тут Жилло почувствовал, что летит по воздуху и налетает на стенку.

Оказалось, Малыш ущипнул особу женского рода, с которой они как раз поровнялись, и получил с размаху по уху. Ручка была тяжелая, парень налетел на Дедулю, а уж тот всем своим весом — на Жилло.

Стоит эта особа, смотрит, как трое здоровых мужчин от одного удара ее прелестной ручки чуть кувырком не полетели и как они друг от дружки отцепляются, и корзинку на локте раскачивает.

А была это Дениза, Дениза во всем блеске доступной ей роскоши — с кружевами на пышной груди, с локонами, выпущенными из-под чепчика прямо до тех соблазнительных кружев, по два локона с каждой стороны, в шелковой накидке, которая сзади обтянула юбку, так что округлые формы сами умоляли — ну, ущипни!

— Нашел к кому приставать, — сделал Дедуля внушение Малышу. — Это же такая ведьма, такая заноза, что в одиночку с ней и не связывайся… На такую красотку идти нужно вчетвером, в полном вооружении, и чтобы за углом кто-нибудь с лошадьми ждал, на всякий случай.

— Но это же она и есть! — воскликнул Малыш, глядя вслед Денизе. — Она тут неподалеку, на улице Медников погребок держит. Слушай, вожак, а не пойти ли нам в тот погребок?

— Проголодался, что ли? — поймав взгляд Дедули, спросил Жилло. — Ну так я тебе скажу, что кабачок у нее не по нашему карману. Дорого берет. Я там поужинал как-то и позавтракал. Очень удивился, когда платить пришлось…

— Это не беда, — возразил Малыш, глядя мимо Жилло и Дедули — туда, где скрылась в толпе Дениза. — Кошельков на наш век в Кульдиге хватит.

— Да не пара она тебе! — рявкнул наконец Дедуля. — Она тебя лет на десять старше, понял?

— Ага, — согласился Малыш. — У девчонки такой пышности быть не может. Ты, Дедуля, у нас до костей охотник. А я — нет.

Хотел было Дедуля возразить что-нибудь этакое, совсем уж рот раскрыл — да передумал и рукой махнул.

— Вот так и расти этих сопляков, — пожаловался он Жилло. — Я его лучше отца-матери кормил-поил, уму-разуму учил. Ремесло в руки дал!

— Другого ремесла для вас не нашлось? — строго спросил Жилло.

— Не нашлось, честно говорю. Ну, представь — двое мальчишек в городе, ни родных, никого, а есть-то каждый день хочется! Сперва сам наладился, потом его учить стал… Ну, ладно уж, Малыш, пошли на твою красотку любоваться. Заодно в тишине о деле поговорим.

— Я думаю, думаю и понять не могу, почему все-таки казнь отменили? Жилло, придерживаясь за рукав Дедули, несся с ним сквозь толпу вслед за Малышом, который один с высоты своего роста и видел вдали Денизу. — Не в пожаре ведь все дело!

— В пожаре! — крикнул ему через плечо Дедуля, поспевая за длинноногим Малышом. — Переполошились старикашки. Опять же, публика разбежалась. Казнь — ее надо красиво проводить, а тут — одно издевательство над палачом! Не под крыльцом же рубить узникам головы, там и секире-то размахнуться негде. А плаха? Кто ее из огня, рискуя здоровьем, вытаскивать станет?

— Стой, Малыш! — крикнул Жилло. — Мы погребок проскочили!

— А она дальше побежала, — сообщил спереди Малыш. — Вон в тот двор!

— Ну так надо вернуться и в погребке ее подождать! — крикнул ему Жилло и тут обнаружил, что с разгону все трое оказались во дворике.

— Куда бы она могла спрятаться? — удивился Дедуля. — Малыш, ты точно за ведьмой гонишься! Не курицей же обернулась!

Дворик был обыкновенный — из тех, которые выходят не в улицы, а в переулки, тут все хозяйство большого дома расположилось. Не только куры и гуси в загородке сидели, и малые дети в песке возились, и белье сохло. А из подвального окна старуха выглянула — такая, что ежели приснится, проснешься заикой.

То есть, из-под накрученного платка лезли жесткие, вроде ежовых игл, седые клочья. Нос торчал — тонкой работы был носик, весь расписной, с розовыми и лиловыми прожилками да пятнами, еще с бородавками на ноздрях. Подбородок выдавался — вполне соответствующий носу, с редкой седой щетиной. Но голос у старухи оказался звонкий и даже неожиданно приятный.

— Ко мне, что ли, пожаловали? — спросила она из окошка. — Так лестница за углом под крыльцом. Заходите, молодцы! Быстро же вы меня нашли!

— С чего ты взяла, что мы тебя ищем? — удивился Дедуля.

— А с того, что влетели вы во дворик и озираетесь. Ищете, стало быть, чего-то. А чего тут искать, если не меня? Я же недавно сюда перебралась, и все мои покупатели ко мне бегать еще не приспособились.

— Чем же ты, старая, можешь торговать? — заинтересовался Малыш. Разве какими приворотными зельями?

— Так именно ими я и торгую! — обрадовалась старуха. — Заходи, голубчик! Все для тебя подберу, в ладанку уложу, заговор напишу! Заходи!

— Этого еще недоставало! — рявкнул Дедуля. — Сейчас ему одна ведьма другую ведьму привораживать начнет! Вожак, тащи его отсюда за левую лапу, а я — за правую! Иначе плохо это дело кончится!

Малыш отскочил и бросился за угол.

— С покупателем тебя, бабка! — поздравил огорошенный Жилло. — Ты ему, смотри, дай чего попроще, чтобы не очень-то присушило… А то его присушит, а нам — расхлебывать! И еще скажи, не пробегала ли через двор хозяйка того погребка, что здесь рядом, на улице Медников, а звать ее Дениза? Не знаешь такую?

— Как не знать Денизу! — одобрительно отвечает бабка. — Мне травознайка Черная Анна поселиться при ней посоветовала. И стряпуха лекарская, Маго, тоже о ней с большим уважением отозвалась. Погребок у нее, говорит, тихий, во двор выходит, и люди ходят к ней почтенные, если женщины — то из приличных семей, при деньгах, не гулены какие-нибудь. Прибрела я к ней — и скоренько мы сговорились. Сдала она мне погребок недорого, но за три месяца с меня вперед взяла. Умница, красавица! Вот кому-то счастье досталось бы, только вовсе замуж не хочет!

— Это почему же? — обрадовался Дедуля. — Есть у нее кто-то?

— А потому, что умница, — таков был бабкин вывод. — Посуди сам — она не доела, не доспала, пока дело свое открыла, погребок ее кормит, ей там хорошо. И станет она рисковать своим благополучием ради какого-нибудь шалопая?

— Почему же шалопая? — неожиданно для себя обиделся Жилло. — А если посватается приличный человек ее лет, ну, чуть постарше? Все-таки женщине трудно одной дело вести.

— Ей — не трудно, — отрубила старая ведьма. — Ты, гляжу, сам к ней, чего доброго, посватаешься. А она в людях разбирается. Тебе, голубчик, интересно хозяином стать и денежки к рукам прибрать. А ей это вовсе неинтересно.

— Ты, бабка, просто замечательно рассуждаешь! — обрадовался Дедуля, даже на корточках к окошку присел. — Сейчас к тебе мой братец младший знаешь за чем явится? Чтобы ты к нему Денизу присушила! Вот ты ему и дай от ворот поворот! А?

Совсем было влез Дедуля головой в окошко, да вдруг как шарахнется — и сел, и, сидя, от окошка отползти пытается!

— Умишком тронулся? — чуть не зарычал на него Жилло, но, увидев выпученные глаза Дедули, понял — там, у старухи, сидит что-то жуткое.

Вскочил Дедуля, на улицу со двора пташкой вылетел, Жилло — за ним.

— Ну? — спрашивает Жилло. — Что тебе померещилось?

— Кот, — шепчет Дедуля. — Котище! Тот, кудлатый! Башка — во! С янтарными клыками!

— Хорошая, однако, штука — моряцкий ром, — говорит на это Жилло. — Не только металлическую фляжку насквозь прожигает.

— Пойди, посмотри! Сидит там в углу и таращится! — все еще шепчет Дедуля и Жилло подпихивает. — Сам посмотри! Башка, лапы — он!.. Клыки, главное! Ой, батюшки, Малыш туда побежал!

— Да он там и не поместится! — сопоставив размеры подвальчика и зверя, успокаивает Дедулю Жилло. — Ты вспомни, какая это зверина!

— Да? — и тут в душу Дедуле вкрадывается какое-то сомнение.

— Ничего он Малышу твоему не сделает, — продолжает Жилло, хватая на всякий случай Дедулю в охапку. — Он нас ночью от кабана защитил? Защитил! Так чего он нас теперь обижать станет?

Дедуля куда как покрепче Жилло был. Вырвался, побежал во двор искать то крыльцо, под которым — бабкина дверь. Жилло, конечно, за ним.

Врываются — а возле нерастопленного очага на трехногом табурете Малыш сидит, держит на коленях лохматого кота и за ухом его чешет. Причем кот вполне обычного вида и размера. Может, чуть покрупнее, чем водится, и на пару фунтов потяжелее.

— Хорошая, — говорит Малыш, — хорошая, красивая кисонька!

Кот в ответ, вытянув лапы и растопырив когти, зевает.

И клыки у него — янтарные…

— Брось немедленно эту нечисть!.. — шипит Дедуля. — Брось, кому говорю!

Смотрит на него Малыш ясным и изумленным взглядом.

— Чего это он, бабушка? — спрашивает. — Кисонька как кисонька, заморской породы.

А старуха, повернувшись ко всем спиной, шарит по стенке над очагом, где у нее сушеные травки развешаны.

— Кто котишку обидит, тому не поздоровится, — отвечает она Малышу, не глядя. — Котишка у меня ученый. И под хвостом у него многие тайны упрятаны.

— Тайны у кота под хвостом?! — Жилло с Дедулей, не сговариваясь, попятились. Старуха, очевидно, вовсе из ума выжила. Малыш — и тот вскочил с табурета, кота, впрочем, не отпуская.

— Вот именно под хвостом, — твердо сказала подозрительная старуха и положила на стол несколько пучков какой-то сушеной травы. — Вот ты, ты, самый старший, иди-ка сюда. Иди, не бойся! Хочешь, я тебе одно имя назову, которое тебе давно уже знать охота?

Взяла она блюдце с водой, поставила на стол, окно шалью закрыла, зажгла зеленую свечку, кота взяла у Малыша, посадила на стол. Потом, искрошив в пальцах горсть травы, кинула ее в воду и размешала палочкой.

— Гляди в блюдце! — приказал она Жилло. — Гляди внимательно! А теперь зови — Неда! Ну? Зови — Неда!

И, взяв в руку кошачий хвост, провела им над блюдцем.

Увидел Жилло комнатенку убогую, девицу увидел, что, сидя к нему боком, вышивала в больших стоячих пяльцах. Голова ее была непокрыта, длинная темная коса в руку толщиной сползла на пол и улеглась там кольцом, как ручная змея.

— Неда… — шепотом позвал Жилло.

Обернулась красавица-соколица.

И тут старуха кошачьим хвостом воду замутила.

— Все, — говорит. — Этого ведь ты хотел? Будешь теперь умных людей слушать?

А кот соскочил со стола и — в угол, мокрый хвост вылизывать.

— Пошли отсюда, — сказал Дедуля, сдирая шаль с окна. — Нам здесь делать нечего.

— Да, сейчас вам тут и впрямь делать нечего, — согласилась бабка. Привораживать Денизу я не стану. Ни к чему это. Но травку одну тебе, парень, дам. Настоишь на крепком красном вине — хороша будет раны промывать.

С тем и вышли Жилло с братцами-воришками из старухиного подвала.

— Я же сам видел, как Дениза сюда забежала, — пожаловался Малыш. Как сквозь землю провалилась.

Тут Жилло вспомнил, что из погребка есть еще и давний потайной ход. Очевидно, как раз через апартаменты старой ведьмы.

— Под землю и провалилась, — усмехнулся он. — Пошли в погребок, она давно уже там. И точно, есть захотелось. Горяченького бы чего…

Понял он, что есть между бабкой-колдуньей и Денизой какой-то тайный сговор, так что угрозы свободе Малыша тут не предвидится.

Огибая квартал, чтобы попасть в погребок, поймал Дедуля за шиворот мальчишку-газетчика. Тот как раз бежал из печатни Коронного замка с пучком свеженьких «Думских ведомостей». Взяли у него Жилло с Дедулей сложенный вдвое листок — и первым делом в краске вымазались.

Была в листке приятная новость — отменялось цветное платье, в котором до сих пор ходили крестьяне. Поскольку между ними и горожанами было равноправие — и им предписывалось носить штаны, камзолы и кафтаны установленного образца, которые куда как практичнее их нарядов. То же касалось и женщин.

Тут Жилло с Дедулей заспорили. Жилло утверждал, что в белых штанах и рубахе, с белым же узорным жилетом куда удобнее пахать и косить, чем в кафтане. Дедуля был на стороне Думы — кафтаны установленного образца неяркие, но и немаркие. Серенькие, коричневые, удобного покроя. Тут он против равноправия не возражал. Самый подходящий наряд, чтобы с украденным кошельком в толпе затеряться.

Представил себе Жилло, как крестьянам, вассалам старого графа, объявят полмесяца спустя эту новость, и стало ему уныло. Выходит, алые, бирюзовые, изумрудные, лиловые юбки в огонь полетят, что ли? И вышивки, которые от бабки к внучке передаются? И плащи зимние, огненно-рыжие с меховой оторочкой? Тоскливо это все, однако…

Перекусили все трое в погребке. Однако Денизу почитай что и не видели — она хозяйничала на кухне. Иногда выглядывала, правда, присматривала за порядком. И видно было, что вся суета в погребке ей очень даже нравилась. День перевалил за середину — не сидеть же за столом до ужина… Встали трое, расплатились, ушли.

Следующим на очереди был ювелир. Настоял Жилло на том, чтобы отдать старику всю коллекцию — тот ведь честно в Коронный замок поехал.

Принял его ювелир, лежа в постели. Совсем от потрясений расхворался.

— Ну, — говорит, — ну!.. Ну, не верил, что ты мне все отдашь!

— Это ты, старый хрен, мне голову с доносом морочил и графа под топор подставлял, — без всякой вежливости отвечает Жилло. — А теперь граф — жив, коллекция — у тебя, каждый остался при своем. И век бы я тебя больше не видел!

Повернулся и прочь наладился.

— Постой! — пищит из-под перины ювелир. — Постой, говорю! Иди сюда, сядь рядом. Тебя ведь Жилло зовут?

— Жилло, — отвечает графский слуга.

— Слушай, Жилло, ты меня сейчас на мудрую мысль навел. Я ведь кто? Я старый больной человек, и единственное, что мне в жизни дорого — эта вот коллекция, — начинает причитать ювелир. — А я уже говорил тебе, что для нас, пожилых людей, значат произведения искусства, прекрасные образцы, с создателями которых мы состязаемся…

Послушал Жилло, послушал — так получается, что за перстень с золотым цветком не то что графа молодого — полк молодых графов следовало уморить. Потому что перстень — шедевр, а граф — молодой балбес.

— Ты от хворости своей уже неведомо что несешь, — буркнул Жилло. Выздоравливай, да больше мне на дороге не попадайся!

— Да постой ты! — прямо взвыл ювелир. — Ничего ты не понял! Я же тебя наследником сделать хочу!

Жилло окаменел.

— Этого еще недоставало, — отвечает. — Что же мне, на старости лет к тебе в ученики идти? Колечки с камушками мастерить?

— Это не требуется. Главное — чтобы ты цену моей коллекции осознал! Я долго искал такого человека, чтобы ее не разбазарил бездарно, а сберег. Вот, нашел! Ты же ее сбережешь, Жилло?..

Вытянулась из-под перины старческая рука, вцепилась в полу кафтана, глаза больные смотрят снизу вверх — в лицо Жилло. Ну, только что не плачет вредный старикашка…

— Не нужна мне твоя коллекция, — пытаясь отцепить руку, заявляет Жилло. — Может, тут за каждый камушек чьей-то кровью плачено? Я же тебя, поганца, не первый день знаю! Предатель ты, и ничего больше.

— Да, Жилло, ты прав, Жилло, но жизнь человеческая коротка, вот вроде моей, а искусство вечно, и потому на первом месте должно быть именно святое искусство… — принялся канючить ювелир. — Перед искусством моя совесть чиста!

— А провались ты в болото! — рявкнул Жилло, вырвался — и к двери.

— Стой! — уже куда более бодрым голосом заорал вслед ювелир. — Я старый и больной человек, я, может, при последнем издыхании, но я сейчас встану и за тобой следом поплетусь! И я буду идти за тобой, пока ты не согласишься стать моим наследником! Только ты и сумеешь сберечь коллекцию!.. Вот умру, таскаясь за тобой, — что ты на это скажешь? А ведь умру, право, умру! И коллекцию мою разграбят, продадут по одному перстеньку…

— Но почему ты так решил? — пораженный отчаянием ювелира, спросил Жилло. — С чего ты взял, что я буду беречь твою дурацкую коллекцию? Да я, когда в кошельке пусто будет, без всяких угрызений совести ее распродавать начну!

— Не начнешь, — твердо сказал ювелир. — Ты хотя бы посмотрел, что у тебя такое в карманах лежало?

— Еще чего, — пожал плечами Жилло. — Что я, девица на выданье, что ли — побрякушками развлекаться?

— А ты посмотри, посмотри, миленький… — и ювелир потыкал пальцем в сторону стола, где кучкой лежали цепи, пряжки, браслеты и прочие блестящие штучки.

В великом недоумении взял Жилло браслет, поднес к носу — и сказал: «Ого!» На центральной пластине того браслета был тончайшим резцом награвирован золотой цветок, тот, что на королевском перстне.

— Пряжку поясную погляди, там по краю узор вьется, — посоветовал ювелир. — Медальон открой! Там этот цветок, как живой, даже роса на нем блестит прозрачная. Ложку тоже разгляди — цветок и по одну сторону черенка, и по другую… И обрати наконец внимание, какая тонкая работа! Теперь те мастера повывелись, которые эти цветы сделали. Один я остался…

— Тьфу ты… — только и мог сказать Жилло.

— Так сходишь ты за нотариусом? — спросил ювелир.

— Видно, придется… Но, старый ты черт, если это новая ловушка есть кому вышибить твои хитрые мозги, когда я в подземельях замка окажусь!

На том и порешили.

Дедуля и Малыш, узнав, что вот так просто попадает им в руки ювелирова коллекция, совсем на радостях рехнулись — к Жилло целоваться полезли. Он пробовал внушить братцам, что обязан сохранить коллекцию в целости, даже напомнил, что ювелир пока жив, хоть и скрипит. Какое там! Сопроводили братцы Жилло к нотариусу, сопроводили нотариуса с Жилло к ювелиру, пробежались по окрестным улицам — нет ли где засады. А потом сели в соседнем кабачке ждать наследника.

Наследник же совсем умаялся и взмок, отвечая на простые вопросы нотариуса. Тому непременно нужно было вписать в бумаги фамилию Жилло. И выяснилась совсем дурацкая вещь. Жилло знал фамилию дряхлого деда, у которого жил — Таденав, но полагал, что был сыном его старшей внучки. И встал вопрос: если эта внучка была дочерью дедова сына и родила Жилло в девичестве, то он тоже Таденав, но если она была дочерью дедовой дочки, то фамилия у нее может оказаться совсем другая. Жилло обнаружил, что знать ничего не знает о своей родне, да и откуда? Вырос у деда, в горах, там же учился травознайному делу, охотничал немного, потом приключения начались. Главное, не понять теперь, где все это было. И дед, скорее всего, давно помер. Вот такая дребедень…

Кончилось тем, что ювелир уплатил нотариусу сколько-то там денег — и тот не стал придираться. Таденав так Таденав. Кому какое дело?

Ошалев от долгого и путаного разговора, очутился Жилло на улице наследником ювелира и опять угодил в объятия братцев-воришек, безмерно гордых удачей вожака.

— Пошли в погребок! — потребовал Малыш. — Это дело обмыть надобно!

Жилло и сам понимал — это сделать необходимо. За полчаса и фамилию приобрел, и наследство. И еще — столько за последнее время было разных похождений, что не мешало бы расслабиться. Пусть за чаркой, пусть за моряцким ромом! Граф жив, принцесса жива, красавицу зовут Неда — дела не так уж и плохи!

И вот просыпается Жилло этак около полудня. В голове помойная лохань плещется, во рту — драгунский эскадрон ночевал. Сидит напротив Дениза, вид у нее брезгливый и брюзгливый.

— А дружки твои холодной водой во дворе спасаются, — говорит. — Суют по очереди голову в ведро. Может, тоже попробуешь?

— Охо-хонюшки… — отвечает Жилло. — Где это я? Ой, батюшки, руки-ноги как не мои…

— Хорошо бы они у тебя вовсе отвалились, — ворчит Дениза. — Не умеешь пить — не берись.

— Да умею я пить… — бормочет Жилло. — Мы со старым графом в Дундаге… Мы знаешь как пили?..

И приходит ему в голову, что ювелир прав — умирающему человеку надо вовремя завещание составить. Тем более — владельцу замечательной коллекции. И вспоминает он, что теперь ему есть кому имущество в наследство оставлять! И опять голова его шмякается от собственной невыносимой тяжести на подушку — потому что Жилло понятия не имеет, какая могла бы быть у Виго фамилия… Словом, осталось только послать за гробом и могильщиком.

— Сейчас я тебе помочь попытаюсь, — говорит, сжалившись, Дениза и уходит. Куда? Приподнимается Жилло на локте — а он, оказывается, у стола на скамье лежит. Даже до постели не дотащился…

И входит тут старуха с котом. И смотрит она на страдальца, а физиономия у нее веселая.

— Хорош, голубчик! — говорит. — Сейчас тебе отвар приготовлю, полегчает. Впрочем, так тебе и надо. Не умеешь пить — не берись.

Замахнулся бы на нее Жилло — да плечо к скамье кто-то гвоздем приколотил, не отодрать.

Ну, пока старая ведьма его отпаивала и воспитывала, Дедуля с Малышом тоже человеческий образ себе вернули. Сели все трое обедать — и от сытной еды стало им чудесно.

Подавала служанка, а старуха тут же к столу примостилась, кусок себе в рот, кусок — на пол, для кота.

— А где же Дениза? — спрашивает Малыш.

— Она в перечную лавку побежала, — говорит служанка. — У скорняка свадьба в доме, нам все мясное и пироги заказали, а скорняк любит, чтобы во рту горело. Ну и вообще в хозяйство нужно пряностей подкупить.

— Кое-что и у меня бы нашлось, — вставляет старуха. — В лавке с нее дорого возьмут, а я бы и так дала за ее доброту. Ну, поел, Нариан? Поел? Тогда — пошли.

И удалилась — но не к выходу из погребка, а совсем даже в другую сторону, туда, где кухня и обе кладовки.

Понял Жилло — она к себе в подвальчик потайным ходом вернуться хочет. Но следом не побежал. Достаточно ему пока было знать про этот ход самому, а давать объяснения Дедуле с Малышом как-то не хотелось.

К концу трапезы и Дениза пожаловала.

— Выметайтесь, — говорит, — чтоб я вас тут сегодня больше не видела. Из-за вас, пьянчужек, я с утра не могла погребок открыть. Разлеглись тут!

— У тебя же два парня здоровенных на черной работе, — напомнил Жилло. — Вынесли бы нас на свежий воздух, во двор, под липу.

— Стыд и срам! — отрубила Дениза. — Это чтобы из моего погребка пьянчужек в бессознательном виде выносили? Да еще сразу троих? Враги мои этого не дождутся! У меня приличное заведение!

— Видно, очень ты свой погребок любишь, а, Дениза? — спросил Дедуля.

— Вот ты такое дело заведи, а потом и спрашивай — люблю, не люблю, сердито ответила она. — Погребок меня кормит-поит, и не одну меня, а повариху, парней, служанок. Да и потише ты про любовь… услышат, беды не оберешься.

— Тоже верно, — согласился Дедуля. — Ну, я так полагаю, надо бы нам с Малышом прогуляться, послушать, чего добрые люди говорят. Как твоего графа-то звали?

— Иво оф Дундаг, — сказал Жилло. — Я уж не знаю — вряд ли он к лекарю пошел бы, как вы полагаете? Может он знать, что лекарь его продал, или не может?

Переглянулись Дедуля с Малышом и плечами пожали.

— Это ты у своего графа спрашивай, — отвечает Дедуля. — Кто я тебе, колдун, маг, что ли — мысли отгадывать? Я вот сейчас побегаю по городу, новости соберу. Это я могу. А ты, вожак, отлежись лучше. Слабоват ты по спиртной части. Будем впредь иметь это в виду.

Ушли Дедуля с Малышом в разведку. Жилло задремал. И видится ему Девичья башня, видится в зарешеченном окне красавица Неда. И еще одно окно, и там — принцесса Амора.

— Ангерран, братик мой! — зовет Амора.

И третье окно, и за решеткой — граф оф Дундаг.

— Я люблю тебя, — говорит он. — Слышишь? Я тебя люблю!

И еще одно окно, а там ювелир притулился в амбразуре.

— В мои годы остается только высокое искусство, — шепчет. — Рядом с ним все — ерунда.

И пятое окно, там — лекарь. Молчит. Дуется.

А Жилло как будто по наружной стене башни мухой ползает, думает — чью решетку первой вынимать. Карниз под ногой крошиться стал, кирпичина поехала, повис Жилло на одной руке — ужас! Помогите!

Бу-бух! Тресь!..

Столбы какие-то деревянные… Темница низкая, без окон и дверей… Да что же это такое?

А это Жилло с лавки свалился и под стол угодил. Правильно сказали старуха с Денизой — не умеешь пить, не берись.

Вышел он во двор погребка, лекарство Дедули и Малыша употребил ведро с холодной водой. Мудрое лекарство, прямо на глазах от него умнеешь.

Пришли и братцы-воришки.

— Удивительное дело! Весь Кульдиг в изумлении! Выпущен твой граф из подземелья, — сказали. — Куда подевался, никто не знает. А самое любопытное — принцессу Амору в городе видели! Ее в открытой коляске катали. Ну, ничего не понять!

Жилло основательно почесал в затылке. Мудрит чего-то Равноправная Дума… и не миновать идти к лекарю. Если граф захочет своего слугу отыскать — то куда он еще за этим непутевым слугой направиться может? Где еще о нем хоть слово скажут?

Ну, пошли к лекарскому дому. Кинули камушком в окно. Вызвали стряпуху Маго.

— Да, был молодой граф, — говорит она. — Вещи свои забрал, обоих коней под уздцы взял и ушел. Вот и все, что о нем знаю. Они с господином… ох, с братцем лекарем о чем-то поспорили. Для Жилло весточки не оставил…

Вот так. Крутись, Жилло, в чужом городе, как знаешь!

Дедуля с Малышом подсказали — вряд ли он далеко ушел на ночь глядя, надо бы по окрестным кабачкам пробежаться, по тем, где конюшни для проезжающих держат. Скорее всего, там молодой граф и остановился, не зная, чего бы дальше предпринять.

Носились они втроем, носились — глубокая ночь настала. Городские ворота до рассвета заперли. Стало быть, надо в погребок к Денизе возвращаться.

Идут Жилло, Дедуля и Малыш ночным городом. На улицах — не души. Самые запойные пьяницы — и те уже лежат в полном блаженстве. Так что можно идти посреди узкой улочки в ряд. А на всякий случай — ножи у бедра держать. Мало ли какое приятное знакомство ожидается?

И точно — услышали стук башмаков. Бежит кто-то параллельной улицей, спешит, а совсем вдали вроде цокот. Переглянулись. Поднялись на чье-то высокое крыльцо. Сверху-то удобнее…

Стук изменил направление — прямо к ним понесся. И выбежал на невеликую площадь человек. А за ним — огромный, чуть не с коня, кабанище. Тот самый!

Пока Жилло с братцами стояли, окаменев, нагнал кабан человека, сбил с ног, перевернул рылом на спину. Человек закричал, кабан клыками в грудь ему ударил, вспорол кафтан, выдернул клыки, второй раз нацелился…

Видеть это было выше сил человеческих. Потеряв разумное соображение, соскочил Жилло с крыльца, бросился сверху на кабана, ударил ножом — а нож от жесткой щетины отскочил. Дернулся кабан в сторону — и на другой нож налетел. Третий его сзади достал. Это Дедуля всем весом навалился на рукоять — и пробил-таки дубленую шкуру! А ножичек — почти в фут длиной, серьезный ножичек, прямо посмотреть на него приятно.

Взревел кабан дурным воем. Стряхнув в себя братцев-воришек и Жилло, отскочил. Дедуля еле умудрился нож спасти — не оставлять же его в кабаньем боку! Хлынула черная кровь.

И опять — стоят трое человек с ножами, а напротив — бешеная тварь, мерзкий вонючий оборотень. И помочь некому — далеко старуха со своим диковинным котом.

— Нариана бы сюда! — воскликнул Малыш. — Нариан! Кисонька! Сюда, мой маленький! Сюда, котище мое драгоценное!

При одном имени клыкастого котишки попятился кабан. Что-то между ними, видно, было нехорошее. Попятился, задом на каменную тумбу налетел, тумба накренилась. И, теряя кровь, понесся прочь…

— Ну, спасибо кисоньке, — сказал, вытирая о замшелую стенку нож, Дедуля. — Впервые вижу, чтобы от котов польза была.

— А ты уверен, что это — кот? — резонно спросил Жилло. — Тоже ведь оборотень!

И подошел к спасенному, нагнулся над ним. И узнал его.

Это был моряк Мак. Он лежал без сознания, с грудью, вспоротой клыками кабана. Жилло прикоснулся — и отдернул руку, ощутив кровь.

— К старухе! — немедленно решил Дедуля. — Она перевяжет. Не к лекарю же думскому, в самом деле!

Посадили Мака на сложенные в узел руки, понесли. Впереди — Малыш, он самый высокий, ему в паре несподручно. За ним — Жилло с Дедулей, они примерно одного роста, вот и тащат раненого. Так и добрались до старухиного подвальчика.

Двор оказался закрыт. То есть, хоть лбом колотись — никто отворять не выйдет. Как быть?

— Придется Денизу будить, — сказал Жилло. — Она откроет. Мало ли какой денежный гость пожаловал? Она своей наживы не упустит.

— А чем нам Дениза помочь может? — спросил Малыш. — Она же не знахарка.

— Увидишь, — пообещал Жилло.

И давно уж он не видывал такой недовольной женщины, как поднятая из постели Дениза. Только-только работников спать отпустила, только-только сама прибралась да улеглась — здравствуйте!

Однако, увидев раненого, Дениза сразу сменила гнев на милость постелила для него на лавке старую простыню, велела раздеть, сама где-то между кладовок скрылась. Жилло так и понял, что потайным ходом за старой ведьмой отправилась.

Расстегнули они с Малышом кафтан на Маке, кое-как стянули — сверточек на пол вывалился. Подобрал его Дедуля, развернул — а это вишневого бархата кусок с семью углами по краю, с тремя золотыми розами. И распорот острым клыком.

— Вот в чем кабанище клыками застрял, — сообразил Дедуля. — Гляди, Жилло, эта вот штуковина твоему дружку жизнь, может быть, спасла!

Развернул Жилло бархат.

— Очень мне это все не нравится, — говорит. — Ведь Мак не просто так ночью по городу слонялся. Его капитан Шмель ко мне послал. Это же — мое имущество, ребята! Что могло случиться? Ума не приложу! В беду капитан попал, что ли?

— Он тебе знак подает, — отвечает Дедуля. — Но только Мак и может объяснить, что это за знак такой. Где треклятая старуха застряла?!

— А вот я тебя, красавец мой, за такие слова на табуреточку усажу — и просидишь ты на ней сутки, как приклеенный, — пообещала, внезапно появляясь, старуха. — Я умею! Ну, кого там свиньи покусали?

— Какие свиньи, бабка! — воскликнул Жилло. — Кабан вот такого роста! Представляешь, ночью по городу кабан шастает и на людей нападает! Я ведь его во второй уже раз вижу.

— Во второй раз, говоришь? — спрашивает ехидная старуха. — Здоров же ты пить, голубчик. Я удивляюсь, что ты вчера только одного кабана вот такого роста увидел, а не целое стадо.

— Знаешь что, бабушка? — и Жилло оттянул ее в сторонку. — Ты про кабана у своего милого котика Нариана спроси. Сдается мне, что он тебе человеческим голосом куда больше моего расскажет.

— Что может мой котик знать о кабанах? — удивляется ведьма. — Сидит себе дома, ест, спит да мурлычет.

— А почему тогда, стоило Малышу позвать «Нариан!», кабанище деру дал? — тихонечко спрашивает Жилло. — Совпадение? Котик-то у тебя, бабушка, приметный. Шуба черная лохматая, клыки янтарные. А я целого тигра вороного ночью видел. Тоже лохматый и тоже с янтарными клыками. Так что не морочь мне голову, старая карга, а лучше раненым займись!

Усмехнулась старуха.

— Сердит ты, как я погляжу, Жилло, — говорит. — Ну да ладно. Насчет кота как-нибудь потом все объясню. И пора бы нам познакомиться. Зовут меня тетка Тиберия. Вот так и обращайся. Не то тебе Нариан больше Неду не покажет.

И заткнулся Жилло.

Выложила старуха на стол свои знахарские припасы — и сверточек вишневого бархата обнаружила. В складке золотой цветок притаился. Подняла старуха глаза на Жилло — и был в этих глазах веселый вопрос. Жилло его как будто ушами услышал.

— Да понимаешь ли ты, сынок, что это такое? — спросили глаза. — И чувствуешь ли ты, что этой бархатной штуке радоваться надо?

И сразу же отвернулась тетка Тиберия, взяв со стола, что надо, и раненым занялась. Мало ли что там на столе разбросано? Не ее, мол, дело.

Дедуля Жилло в сторонку оттянул.

— Слушай, вожак, что бы это значило? Дениза эту ведьму, не выходя из погребка, привела!

— Просто у погребка есть еще один выход — в тот дворик, — объяснил Жилло. — Похоже, что старухин подвал — тот самый выход и есть. При случае очень даже удобно.

— Да мы с Малышом тоже так подумали.

Старая ведьма перевязала Мака, настоем снотворным его попотчевала и велела мужчинам отнести его к ней в подвальчик. Там, мол, она сможет ночью к нему вставать и повязку бальзамом смачивать. Оказалось, правильно догадался Жилло. И намучились же Дедуля с Малышом, протаскивая Мака потайным ходом! Главное, лишний раз его не пошевели — стонет!

Уложив моряка на свою постель, выпроводила тетка Тиберия всех троих. Обещала утром, когда Мак придет в себя, немедленно позвать. Вернулись они в погребок и сели втроем за длинный стол.

Обычно за тем столом человек двадцать помещались, да еще три столика поменьше стояло под окошками, которые едва светились впритык к потолку. И редко когда пустовали тяжелые табуреты и скамьи у столов. Дело Дениза наладила бойкое, к ней иногда и из Коронного замка за пирогами и паштетами присылали. Потому сейчас и было Жилло странно смотреть на пустой погребок, освещаемый единственным подсвечником.

Лежал на непокрытом столе тот загадочный вишневый бархат. И вышла откуда-то из глубин погребка Дениза, все еще в ночной сорочке и шали поверх нее. Волосы аккуратно подобраны под ночной чепец, на ногах туфельки без задников с большими помпонами — ну, аппетитный кусочек. Малыш, понятно, сразу к ней подвинулся.

Оказалось, Дениза нитку нужного цвета с иголкой принесла.

— Надо бы эту штуку зашить, — сказала. — Как обещала. Потом я на ней кровь холодной водой быстренько замою. Благо пятна небольшие.

Удивился Жилло — кто этих женщин поймет? Человека иногда за человека не считают, но красивую тряпицу уважают в любых условиях.

Освободил Дедуля место на скамейке, подсвечник поближе подвинул. Дениза растянула в руках вишневый бархат, нашла самую крупную прореху, задевшую даже золотые цветы.

— Если сразу же не схватить края, золотая нить посыплется, объяснила она. И склонилась над рукодельем, мелко-мелко делая незаметные стежки.

Дениза трудится, молчит. Жилло на нее смотрит. Дедуля стол пальцем колупает. Малыш песенку мычит — и начал он с чего-то знакомого, вроде бы с «В саду боярышник расцвел», а домычался до того загадочного куплета, который они с братцем неизвестно где подцепили.

Дениза вдруг пропела:

Если честь прорастает сквозь ночные века, значит, стоит на свете жить… Я скроЮ орифламму, раздобуду шелка и усядусь прилежно шить…

Замерли трое мужчин, ждут — что дальше?

Негромкий звонкий голос, казалось бы, без ведома занятой делом хозяйки, вывел:

Мы — бойцы, мы — бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека! Нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька!..

— Ну, ну?.. — выдохнул Жилло.

Ему отвечал ему голос Денизы, а отведенная в сторону иголка чудом миновала глаз:

Это властное тело и надменная бровь, и повадка — господень дар… Собирается вместе королевская кровь, как заметила Жанна д'Арк…

Жилло и Дедуля переглянулись. Что еще за Жанна вплелась в их песню? Приложив к губам палец, Дедуля бесшумно скользнул на пол и оказался у ног Денизы. Просунув голову между ее коленями и рукодельем, он глядел на нее снизу вверх, а она и не замечала.

— Что это такое было, Дениза? — очень тихо спросил Дедуля.

— Песня, — как бы в полусне, отвечала Дениза. А ловкие пальцы втыкали иглу с одной стороны орифламмы, доставали с другой, и бархат срастался, рана исцелялась, цветок на глазах воскресал.

— О чем эта песня? О чем она, Дениза? Скажи мне…

— О королевской крови…

— А орифламма?

— Орифламма — святое знамя…

— Ты шьешь святое знамя, Дениза?

— Я шью орифламму…

И она опять запела:

Собирается вместе, и течет напрямик, и с утесов, и с кораблей, и возводит на троны их законных владык наших братьев и королей!..

— Как это — с утесов и с кораблей? Это что же получается — целый поток крови? — задал еще один вопрос Жилло.

— Недосуг заводить мне разговоры, дружок, кони бесятся за стеной, уже не отвечая, вывел слова голос Денизы. — Орифламма дошита, вот последний стежок… Все, кто любит меня, за мной!..

Опять переглянулись мужчины, опять уставились на Денизу в ожидании. Но песня, очевидно, этим и кончилась.

— Дениза, Дениза, а кто это — Жанна? — спросил Дедуля.

— Какая Жанна? — удивилась Дениза и теперь только заметила мужскую физиономию почти на своих коленях. — Ну-ка, встань, тоже место себе нашел! Может, ты тут заснуть собрался?

Поскольку Дедуля не торопился, очень недовольная Дениза от него отодвинулась.

— Вроде ровно получилось, а, Жилло? — спросила она, разглядывая шитье. — Ну, золотую нить я прихватила, это главное, прочее завтра доделаю. Теперь застирать бы надо. И будет как новенькая…

— Что — новенькая? — спросил снизу Дедуля.

Посмотрела Дениза на бархат в своих руках.

— Или я с ума спятила, или я откуда-то знаю, что это называется орифламма, — говорит. — И цветы на ней — розы! Что это? Жилло! Кто мне это мог сказать?

— Уж не я во всяком случае, — Жилло даже рукой отстранился. — Я сам впервые это слово слышу.

— С вами, голубчиками, пожалуй, не то что спятишь, а вообще человеческий образ потеряешь! — подумав, оценила ситуацию Дениза. — Вы как хотите, а я спать ложусь. Если в пять утра вставать, то конечно — к полуночи мерещиться начнет… А мне с утра пироги печь, на рынок за говядиной бежать, еще с пекарем разбираться!

Оставила она троих приятелей в пустом погребке. Прислушался Жилло на кухне плеск. Значит, Дениза все-таки возится с орифламмой. Можно бы и спать укладываться… Однако не тянет.

Отвел Жилло Дедулю с Малышом в тот закуток, который ему Дениза тогда еще выделила, там кровать стояла, а в ларе нашлись тюфяки. Как хорошая трактирщица, Дениза держала дома немало постельного белья, на случай, если в Кульдиге очередное сборище Равноправного Народа затеют и со всего государства люди съедутся. Постелили Дедуля с Малышом себе на полу, а Жилло на кровать улегся. Но сна — ни в одном глазу.

— Слышь, Дедуля?.. — позвал наконец Жилло.

— Спит, — отвечал Малыш.

— А ты не спишь?

— Так ведь и ты не спишь.

— Надо бы заснуть, наверно…

— Да вот и я пытаюсь…

Сел Жилло на кровати.

— У меня от мыслей скоро голова треснет, — пожаловался. — Я ведь всю жизнь как-то без рассуждений прожил. Травознаем был — все просто, запомнил, как что называется, где растет и когда собирать… Охотничал тоже без сложностей, слугой в замке стал — вообще замечательно, думать ни к чему! Подай-поднеси-убери-застели-сопроводи! В свободное время можешь книжку приятную почитать, с девицами подурачиться, за кружкой чего-нибудь этакого посидеть. А тут — ломай себе голову, да и только! Вот почему графа и принцессу пощадили? Куда графа нелегкая понесла? Что за оборотень вторую ночь с нами встречается? Откуда у волчьей бабушки Мартины королевский перстень? А главное — в чем это я провинился, за что именно мне эти загадки разгадывать?

— Душновато здесь, вот нам и не спится, — сказал Малыш, вставая. Вот и мучаемся над всякими загадками. Ишь, как высоко здесь окна…

Встав на ларь, он открыл маленькое узкое окошко.

— А нам с Дедулей, думаешь, легко? Что мы в этой жизни умеем, кроме как девчонок обнимать и чужое имущество присваивать? Он говорит — удерем отсюда, в приличном государстве людьми станем! А я думаю — кому мы, к лешему, нужны в приличном государстве? Он говорит — женимся, а я думаю на ком? Кому нужны два дармоеда?

— Стой, Малыш… Стой, как стоял!.. — вдруг приказал Жилло и, сорвавшись с кровати, скользнул вдоль стены к ларю.

— Ты чего это, вожак? — удивился Малыш.

— Стой ты! — и, распластавшись по стене, Жилло протянул руку в темноту за окошком. Вытащил он оттуда уже не просто прядь — а целый конский хвост золотых кудрей.

— Понял? — спросил.

— Что — понял?

— Их днем в городе по волоску находят, а тут — гляди, сколько! Значит, только что их и срезали! Ну, пропади я пропадом, а эту загадку сейчас разгадаю!

И Жилло решительно полез в окошко.

— Ты спятил, вожак? Зачем тебе эта зараза?

— Никакая не зараза, — уже наполовину на улице, отозвался Жилло. Подпихни меня, Малыш! Я эту заразу лет примерно восемнадцати в виде колечка на палец надел, и ничего! Да ты не бойся, пихай, что есть сил!

Выбрался Жилло на улицу и Малыша за собой вытащил, вспомнив, кстати, про застрявшего в калитке вороного мерина. Прихватили они и бутылку с отбитым дном, в ее горлышко была вставлена свеча. Простенько и удобно.

— Мы сейчас на оборотня напоремся, — предупредил Малыш, доставая нож.

— Оборотень в берлоге своей лежит и рану зализывает, — буркнул Жилло. — Дедуля его хорошо приколол… Идем! Волосы откуда-то сверху слетели!

— С крыши, что ли?

— А если и с крыши?! — совсем уж разъярился Жилло. — Я сказал, что узнаю сегодня, откуда они берутся, значит, узнаю! Думаешь, я на крышу не залезу?

— Залезешь, вожак, — без особого энтузиазма согласился Малыш.

Задрал Жилло голову, завертелся на месте, высвечивая дом за домом. Крыш не видно — высокие они, черепичные, видны только карнизы с узорными игрушечными перильцами.

— Во! — вдруг дернул его Малыш, тыча пальцем в человеческую фигуру на крыше у самого водостока.

Оба замерли.

— Тьфу ты! — сказал наконец Жилло. — Да это же болван каменный! На нем волосы не растут!

И как бы в доказательство из темноты возникла еще одна густая золотая прядь. Прилетела и повисла, светясь, у Малыша на плече.

— Ага! — рявкнул Жилло. — Во-он где они свою цирюльню открыли! Ну, доберусь я сейчас до этих цирюльников!

Можно сказать, в три прыжка оказались Жилло с Малышом у старой городской стены. Она в незапамятные времена была вполне боевой и годной к употреблению, но потом город разросся, построили другую, а кусок этой так и остался торчать чуть ли не посреди Кульдига. С наружной стороны к ней пристроили дома, что для владельцев было даже и выгодно — не нужно возводить четвертую стенку. А с внутренней она мало для чего была пригодна — вся изрезанная глубокими нишами. В военное время эти ниши закладывали мешками с песком, а в мирное они находили применение только при ярмарках тогда каждая ниша становилась временной лавкой заезжего торговца.

Над нишами шла низенькая и узкая деревянная галерейка, наполовину разломанная. Была она устроена для арбалетчиков в те времена, когда арбалет был последним визгом военной техники. На расстоянии полутора футов друг от дружки были там в стене высокие амбразурки с кулак шириной, и оттуда стреляли арбалетчики.

Так вот, выскочили Жилло и Малыш к стене и сразу же за угол отскочили. Если голову задрать — как раз та картина получается, какая им надобна.

Свесив ноги вниз, сидят на галерейке рядышком очень красивые мужчина и женщина. Мужчина в сверкающем серебряном плаще со знаками вышитыми, женщина — вся в черном бархатном, только ножки видны в золотых башмачках. Мужчина — с длинными светлыми кудрями, а поверх них — диадема с цветными камнями. В руке у него — тоненький прутик. Женщина — с непокрытой головой, но почему-то отхватывает у себя ножницами прядь за прядью и пускает по ветру. И от мужчины серебристое свечение, а от женщины — золотистое. Стало быть, колдуны или маги.

— Замаялась я с твоим подарочком, Маргарелон, — говорит она. — Если через день не стричь — по полу волочиться будут. Я уж думала — может, в клубок их мотать и носки вязать? Все ж польза для хозяйства! Избавь, а?

— Ты уж однажды засела на болоте носки вязать, — отвечает Маргарелон. — Хватит, пожалуй? Опять же, поделом получила. На долгую, даже на вечную память. Там заклинание без ограничения было, а встречного заклинания не скажу — и не проси!

— Как у вас дело продвигается? — спрашивает она. — Есть надежда?

— Никак! Мы и малым кругом собирались, и большим кругом, и в магические звенья — ничего не получается. Унес Алькуин эту тайну с собой в могилу.

— Да-а… — и красавица хмыкнула. — Ведь что интересно — даже не маг первой ступени, обычный деревенский колдун! Мастер пропавших коров отыскивать! Знаток поросячьих хвороб! И такое заковыристое заклинание придумал, что его теперь все Премудрое Светлое воинство разгадать не может! Стыд и позор на наши головы…

— Потому что это было его предсмертное заклинание, — напомнил Маргарелон. — Его хижину уже окружили и подожгли, а он все еще духов выкликал, рассказывают. Себастьян-Аметист там поблизости был, звон от знаков услышал. Сперва вроде обычный звон, потом такой, что мороз по коже. Посмотрел он в зеркало, огонь увидел, голос услышал, но помочь уже не успел. Ну и вот итог. Целое государство страдает…

— Если бы страдало… Уснуло в них человеческое, Маргарелон. Я тут уже не первый месяц — и страшно мне. Родители здесь детей не любят, Маргарелон. Я уж думаю — может, не уснула в них любовь, а вовсе умерла?

— Уснула, — твердо отвечал Маргарелон. — Это Себастьян точно слышал Алькуин приказывал уснуть… И вера уснула. Только надежда чуть трепещется. Наделал нам хлопот покойник Алькуин! Я уверен, что он тогда, в горящей хижине, и не подумал, что когда-нибудь потребуется обратное заклинание!

— Ты бы тоже не подумал. Для него главное было — детей спасти. Я вот пыталась понять — может, в том, предсмертном, срок был указан? Скажем, на тридцать три года? Прошло-то всего восемнадцать!

— Думаешь, мы слишком рано за дело взялись? — и маг вздохнул. — А я вот думаю, не опоздали ли мы. Твой приятель Озарук сперва не слишком ретиво государством командовал, но понемногу власть в ручонки свои хилые забирает. Видели мы в магическом зеркале, как он на дудочке играл. Он, подлец, еще к зеркалу повернулся и кулак показал.

— И я видела. Добился-таки, чтобы под его дудочку не три глупые девчонки, а целое государство плясало. Но Озарук свое получит не раньше, чем мы королевских детей найдем. А искать их, скажу я тебе, морока! Иногда совсем уж кажется — вот он, Ангерран! Вот она, Дезире! Вот он, Леон! Сейчас встряхнется и все вспомнит! А через секунду — нет, не они. Глаза как будто те — взгляд не тот! Стать как будто та — повадка не та! Кровь голоса не подает. Молчит! Хоть прямо садись на башню и кукарекай, чтобы наконец она проснулась!

— Наделал нам хлопот Алькуин… — опять вздохнул Маргарелон. — Мы уже сорок одно встречное заклинание предлагали. Нет! Не срабатывает! Ну, скажи ты мне, пожалуйста, что может прийти на ум человеку перед самой погибелью?

— Должна быть разгадка! — твердо сказала красавица. — Я ведь еще в Коронном замке у принцессы Аморы не побывала.

— Что может знать Амора? Ей тогда, пожалуй, годика полтора было?

— Не знаю, что она может знать… А вот Неда — та много знает! Она Амору маленькой где-то подобрала, вырастила, а потом выдал их кто-то попали в мастерские. Надо в Коронном замке у Неды побывать, но опасно это — Озарук знает, что я в Кульдиг пожаловала. Я, графа молодого из беды выручая, кинула сквозь зеркало волосы. Они, чудаки, твой подарочек заразой объявили! Озарук все входы-выходы заклятьями обложил — кому-либо из Светлого воинства заявляться опасно. И в зеркало с Недой беседовать опасно — все услышит, мерзавец. Вот если бы такое магическое зеркало, чтобы звона не давало!..

Стоят Малыш и Жилло, слушают этот неторопливый разговор двух магов, мужчины и женщины.

— Государство-то, оказывается, заколдованное!.. — шепчет Жилло Малышу.

— Вот и разбери, то ли оно раньше было заколдованное, то ли теперь стало! — отвечает тот. — Морочат нашего брата, честного простака!

— Значит, и надежды на разгадку пока нет? — спрашивает у красавицы Маргарелон, доставая из воздуха спелое яблоко и ломая его надвое.

— Знаешь, есть какое-то предчувствие… песня странная по городу и лесам бродит… даже не знаю, как тебе сказать…

— Магическая? — оживился Маргарелон.

— Не знаю… такое чувство, что ее обычные люди поют, впрочем… нет, не знаю. Слышу ее иногда явственно. Принцесса ее на эшафоте почему-то вдруг запела… Может, просто давняя песня?

— Не думаю, что Алькуин в смертный час песенки сочинять принялся… пробормотал Маргарелон. — Впрочем, иногда в звездообразных сводах отзвуки сохраняются и в урочный час возникают. Но для этого тоже заклинание требуется. Что-то неожиданное. Но ты не падай духом, Светлое воинство тоже не сидит сложа руки. Никто не знал, что ты в таком положении окажешься.

— Не вздумайте никого посылать мне на помощь! — упрямо потребовала она. — Озарук мой, я его упустила, я с ним и сладить должна. Можно, конечно, опять силу применить к этому разнесчастному государству. Но лучше, чтобы оно само понемногу из своей передряги выкрутилось. Насильно никого сделать счастливым еще не удавалось. Даже одного человека.

— А тут Равноправная Дума всех сразу осчастливить норовит?

— Это Озарук норовит, чтобы все под его дудочку плясали одинаково! Так что не мешайте мне, сама разберусь… Это мое испытание перед высшим кругом посвящения — ты, что ли, пройдешь его вместо меня? И еще один подарочек — не поверишь, Маргарелон, нашла я наконец свое личное счастье!

— Что такое? — изумился Маргарелон. — Это кто мне про личное счастье говорит? Это на кого же вдруг просветление нашло?

— Не поверишь, повторяю, но жених у меня объявился, — с умопомрачительной серьезностью доложила красавица. — Замуж выходить придется, того гляди… Обручальное кольцо, от меня полученное, на пальце носит. Могу в зеркале показать… впрочем, жених этот — особая история…

— С каких пор ты обручальные кольца раздавать стала?..

— А это он волос мой много лет назад подобрал и на палец накрутил! Красиво придумал, балбес!

Тут Жилло громко ахнул.

Двинул его Малыш локтем в бок, чтобы заткнулся, но поздно встрепенулись маги на галерейке.

— Нас подслушали! — воскликнул Маргарелон.

— Если и слышали, то не поняли, — успокоила красавица. — Но все равно — все мы друг другу сказали, а целоваться нам вроде и ни к чему. Ни к чему, говорю! Ну, до встречи!

Радужные сияния окружили обоих. В центре каждого сияния вызрело по черному пятну. Рассеялся свет — а на галерейке пусто.

— Это же про меня она… — прошептал Жилло. — Ну, невеста!..

— Про тебя? — и Малыш от него попятился. — Ты, вожак, не заговаривайся…

— Вот оно, кольцо! — показал Жилло руку. — Вряд ли еще дурак найдется — волосяным кольцом обручаться. Я один такой на все государство.

Склонился Малыш над колечком, бутылку со свечой как можно ближе поднес.

— Это же золотое!

— Да нет, волосяное.

— Тогда сожги! — потребовал перепуганный Малыш. — Вот прямо сейчас, на свечке!

— Иди в болото! — очень внятно распорядился Жилло. — Ну, разгадали загадку, а она за собой еще воз загадок потащила… Кто же это такая? И откуда про мое колечко знает?

— Сжег бы ты его от греха подальше, — не унимался Малыш. — А то еще явится — хочешь не хочешь, а жениться придется.

— Так что же тут плохого?

— Все! — отрубил Малыш. — Жениться надо на простой девушке, вот хоть у Дедули спроси. Из хорошей семьи, чтобы мать — хозяйка, чтобы отец трезвого поведения. Она стряпать вкусно будет, детей растить, тебя, между прочим, слушаться. А эта…

— Зачем ей стряпать, когда она сделает пальцами вот так — и из воздуха достанет? — стал заводить парня Жилло. — И ты подумай, какие у нее красивые дети родятся!

— А слушаться? — Малыш был неумолим. — Опомнись, вожак, ведь явится она к тебе свататься! Сожги треклятое кольцо!

— Должен же я когда-нибудь жениться… — вздохнул Жилло.

— Но не на этой! Ты же вожак! Ты же природный вожак! А будешь у нее под каблуком… — уж до того расстроился Малыш, что голос у него сделался совсем трагический, даже со слезой.

— Это вы с Дедулей почему-то меня за вожака приняли. А я подчиняться всю жизнь учился, не командовать. Хотел бы я быть вожаком — пошел бы к молодому графу слугой?

— Ты слугой оказался, мы — ворами, — возразил Малыш. — Но это еще не значит, что ты не можешь быть вожаком, а мы — честными людьми.

За такой философской беседой вернулись они на улицу Медников к погребку и встали перед окошком в большом недоумении.

— Неужели мы отсюда вылезли? — спросил Жилло.

— Что мы отсюда вылезли, поверить трудно, — измерив его руками, ответил Малыш, — но что нам сюда залезать придется, это уж точно! Только оно и открыто, прочие закрыты!

Первым сполз вниз Жилло — он был потоньше Малыша и поуже в плечах. Соскочил с ларя, провел по себе руками — вроде цел.

— Полезай теперь ты, — говорит он Малышу. — Ничего, не страшно!

Сел Малыш на брусчатку возле окна, ноги в погребок свесил.

— Нет, — отвечает, — боюсь! Точно застряну. Знаешь что, вожак, бери меня за ноги и тащи! А то я так всю ночь просижу.

И с каким же грохотом рухнули оба ночных гуляки в погребок, опрокинув при этом ларь! И как же хорошо треснулся Жилло, упав, об угол стола!

— Ну, теперь у меня точно из головы всех невест вышибло! Можешь, Малыш, спать спокойно… Кстати — вот ты говоришь, что жена мужа слушаться должна, а способна Дениза слушаться хоть кого на этом свете? А?

— Нет, конечно, — согласился Малыш, потирая бедро. — Но если такая женщина, как она, встретит настоящего мужчину, то у нее даже мысли не возникнет о том, что можно с ним спорить, пререкаться, сковородкой на него замахиваться… Живо присмиреет!

— Что тут у вас творится?! — спросила яростная Дениза, появляясь в закутке вооруженная именно сковородкой. — Почему окно открыто?

Увидев разгром в закутке, она метнулась к сидящему на полу Малышу. Спасаясь от занесенной сковородки, тот отбрыкнулся ногой — по ней и досталось.

— Чем вам ларь помешал? Совсем умом повредились! Выставлю завтра обоих к лешему! — продолжала бушевать Дениза. И вдруг замолчала, глядя на спящего Дедулю.

— Вот это сон!.. — даже с некоторым восхищением сказала она. Крепкий сон! Здоров же мужик спать… А вы оба смотрите у меня!

И, погрозив сковородкой, удалилась.

— Настоящего мужчину искать пошла, — заметил Жилло. — С которым уже не захочет спорить и пререкаться…

Язвили они друг дружку всяко, издевались, как умели, а между тем и разделись, и в одеяла закутались, и даже уснули с недосказанными пакостями на губах…

А утро выдалось отвратительное.

Разбудил их женский визг на кухне. Дениза с кем-то из служанок воевала. Испортили поставленное с вечера тесто, целую квашню, и разбирались, чья вина. Дениза нашла виноватую, припомнила ей и разбитый кувшин, и какие-то прошлогодние шашни. Стало быть, нужно высчитывать из жалования! А та ей — тоже какие-то упреки. Что рано утром вставай, что допоздна торчи у плиты, что свободный день выпрашивай на коленях! Дениза, конечно, все обвинения отметает — мол, за то тебе, дуре, и платят, чтобы рано вставала и торчала у плиты! В общем, разобралась Дениза, усмирила бунтарку, мимоходом кому-то из парней досталось. Слушали Жилло с Малышом эту перепалку, слушали, и все кислее делалась румяная физиономия Малыша. Экий подарочек он сам себе придумал…

Потом стихло. Лишь тогда проснулся Дедуля. И спросил, а не забудут ли покормить их хоть каким завтраком. Но не хотелось Жилло с Малышом соваться хозяйке погребка под горячую руку.

Сидели мужчины, тосковали о горячей яичнице, вдруг быстрым шагом Дениза влетела, в длинном переднике кухонном, вся красная от плиты, и руки по локоть в тесте.

— Тебя, Жилло, мальчишка ищет. Говорит, думский ювелир его прислал, Гай Балод. Чего это от тебя вдруг думскому ювелиру понадобилось?

Вышел Жилло на улицу к мальчишке.

— В чем дело? — спрашивает.

— Помирает старый черт, — отвечает мальчишка. — Меня тетка Клодина еле уговорила за вами бежать. Ради него, ради жадюги…

— Так не бескорыстно же ты сюда прибежал, — напомнил парню Жилло. Дай умоюсь. Не могу же я к нему с такой заспанной рожей… И не смотри на меня, будто я тебе два гроша с прошлого года задолжал. Ты свое от тетки Клодины наверняка получил.

— Ну, вы же наследник… — тоскливо намекнул тот.

— Ишь, уже пронюхали…

Не съев ни куска, лишь умывшись, отправился Жилло к ювелиру. А тот и в самом деле плох. Подкосила старика суета последних дней. Рядом цирюльник и аптекарь. Кровь пускали, вот и таз на полу. Лекаря не велел звать, шепнула служанка, тетка Клодина. И неудивительно, подумал Жилло. У кого же старый хрен перстень пытался стянуть и на кого же он донос писал? Вот и помирай теперь без лекарской помощи…

— Пришел? — спросил ювелир, может, видя Жилло у постели, а может, уже и не видя. — Это хорошо. Побудь со мной, Жилло… Видишь, позвать больше некого…

Выпихнулись цирюльник с аптекарем за дверь. Служанка таз унесла и больше не показывалась.

— И зачем ты, старый хрен, меня только в наследники взял? — спросил Жилло. — Выздоравливал бы, что ли?

— Затем и взял, что никто, кроме тебя, мою коллекцию не сбережет. Все ее разбазарят, раскидают по ювелирным лавкам, по купчишкам… — Ювелир помолчал и вдруг приподнялся на локтях, выставив убогую седую бороденку: А ну, слово дай, что сохранишь!

— Давал уже, кажется, — и Жилло аккуратно уложил его обратно.

— Нет, ты просто обещал. А ты слово дай! Поклянись!

Что тут станешь делать?

— Клянусь честью, — сказал Жилло. — Этого довольно будет?

— Честью… Да, этого довольно.

— Донос-то на меня не напишешь, а? — поинтересовался Жилло. — Честь ведь поминать не положено.

— Дурак… — обиделся ювелир. — Если я на тебя донос напишу, кто мою коллекцию сбережет?

— Сообразительный ты, старый черт, — хмуро похвалил его Жилло. Только лучше давай, выздоравливай. Тут тебе пилюли какие-то оставили, дать?

— Проку от этих пилюль… — поморщился старик. — Дай хоть напоследок, хоть с тобой о коллекции поговорю! Не с Клодиной же… Ты сам видел, какие изумительные вещи у меня в коллекции… Слушай, Жилло, я еще мальчишкой знал, что мне самому ничего не придумать! Это правда, могу же я хоть теперь сказать правду… ну, хоть тебе, что ли?

— Душу облегчить? — догадался Жилло.

— Дурак… Но я должен был стать первым ювелиром, думским ювелиром, иначе я не мог! Я больше не мог голодать, я в четырнадцать лет спину повредил и расти перестал, девчонка самая чумазая — и та была не для меня… Так вот, на последние гроши я стал собирать вещи старых мастеров. Жилло, как я учился! Сколько бумаги перевел на эскизы, я не скупился ни на бумагу, ни на уроки рисования, Жилло. А потом я вдруг понял, что больше ничего в мире прекрасного не осталось, только эти золотые розы… Потому что я не мог их повторить. Жилло, знаешь, на что я пустил тайну золотой грани и золотой насечки? Я топор с мотыгой на бляхах нагрудных всей Думе выгравировал! Топор с мотыгой, Жилло! Золотой насечкой с пазухой! Тьфу, вспомнить противно… А если бы я розы изобразил, меня бы — как принцессу с графом, на эшафот. И пожар бы не спас…

— Разболтался ты, — оборвал его Жилло. — Отдохни, отдышись. Может, поскрипишь еще. Хотя за доносы твои сам бы тебя пристукнул!

— Жилло, я не мог без того перстня… Я увидел его — и полюбил, ты так женщину не полюбишь, ребенка так не полюбишь, как я — этот перстень!.. Женщина — это тьфу по сравнению с тем камнем, я и в молодости это знал…

И тут ювелир, совсем уж растосковавшись, начал вспоминать несуразную свою молодость, голодную да холодную, и жалкую свою зрелость, без капельки живого тепла, и женщин каких-то пронырливых, так ничего и не понявших, и много всяких людей, обижавших его за почитай что девяносто лет жизни. Жилло слушал и молчал.

И противно ему было, что вот он сидит здесь, слушает предателя, доносчика, лгуна, и печально — маялся умирающий старик, пытаясь оправдаться и поверить в собственные оправдания.

— Слушай, Жилло. Ты тогда мне ведь не всю коллекцию вернул, самое главное ты и не брал… — признался наконец ювелир. — Ты взял то, что сверху. А были еще сокровища, шедевры… Знаешь, однажды я даже спас шедевр. Без меня он погиб бы…

— Однажды… — вздохнул Жилло. — Хотелось бы знать, как к тебе попали все прочие шедевры… Небось, за каждым — донос?

— Я покупал, Жилло… Люди знали, тайно несли мне… Но мне воздастся, Жилло — я действительно спас шедевр! Пойди, открой самый нижний ящик, он с секретом…

Ювелир захрипел и Жилло торопливо посадил его повыше.

— Планку в левой стенке отодвинь… — велел старик.

Все ногти себе ободрал Жилло, возясь с планкой. И извлек погнутый обруч, темный, грязный, с покосившимися зубчиками.

— Это, что ли? — спросил с немалым удивлением.

— Это.

— Ты бы его хоть почистил, свой шедевр…

— Незачем. Я и так знаю… Там сбоку я добрался до узора, погляди…

Жилло повертел обруч и увидел-таки пятнышко блестящее, полированное, а по нему — тончайшим резцом кусочек гирлянды роз. Повертел он еще в руках странный шедевр.

— Тут вроде камни были и кто-то их выковырял, — обратил он внимание на пустые гнезда. — Что же ты его не починил?

— Не мог, Жилло. Я же плохой ювелир! Я и вообразить не мог, какие ему нужны камни, как он был выгнут своим мастером. А вот тут шел накладной обруч — откуда я знаю, каким он был? Я чувствовал, что бы я ни сделал — я испорчу это чудо… Пусть уж остается, как есть.

— Потому он у тебя в коллекции и главный! — сообразил Жилло. — Ты же сто раз представлял его себе таким, каким он должен быть. И это было сто разных шедевров! Так?

— Ничего я не воображал… — вздохнул ювелир. — Куда мне воображать… Ты только не уходи, побудь со мной… немного осталось… Я ездил по южному побережью залива, и мне принесли его дети. Кто-то подобрал его… даже непонятно, когда… Взрослые выковыряли камни и продали… а обруч побоялись продавать из-за роз, наверно… Они же рыбаки, откуда им знать, что я покупаю в тайне? Накладной обруч дети отвинтили и потеряли… головы бы за это им поотвинчивать!

— Угомонись ты, больно шумно помираешь.

Жилло не верил, что старик действительно возьмет и скончается. Ну, весь в испарине и хрипит — мало ли по каким сквознякам хрыча носило? И сам себя не разумел: если он не верит в эту агонию, то зачем сидит и поправляет старому вруну одеяло? А если верит — то, наверно, надо бы с Гаем Балодом как-то помягче, хоть он и доносчик? А?

Трудно помирал старый ювелир. Придет в себя на несколько минут — ищет взглядом Жилло, еще что-то спешит ему рассказать о пряжке, купленной у слепой цветочницы, о браслете, полученном в заклад и не выкупленном, о странном хозяине, учившем его ювелирному ремеслу и вдруг ни с того ни с сего прогнавшем… Замолчит, продолжая держаться за руку Жилло, полежит без памяти, опять вскинется, опять заговорит непонятно о чем…

Раз этак сто хотелось Жилло встать и тихонько уйти. Он уж и служанку Клодину вполголоса звал — нет, как сгинула старая перечница! Оставалось сидеть на краю постели и ждать, сидеть и ждать…

И были это вовсе не самые приятные в жизни графского слуги сутки. Кроме всего прочего, он как у Денизы поужинал, так крошки во рту не имел.

Уже совсем стемнело, а темнело поздно, когда Дедуля с Малышом догадались его поискать. Но вот кусок хлеба принести — не догадались. Послал их Жилло хоть чего-то или купить, или стянуть. Пошли и пропали. Вернулись, правда, часа через два с половиной пирога и сыром. Еще бутылку принесли, а в ней — на самом донышке. Как шли, так по очереди и прикладывались.

Все втроем дождались они у ювелировой постели утра. А сам ювелир этого утра уже не дождался.

— Ну, наверно, надо служанку поискать? — растерянно спросил Жилло, закрыв краем одеяла лицо покойнику. — Не нам же его хоронить!

— Этого еще недоставало… — буркнул Дедуля. — Хотя ты же наследник! Наверно, старуха это очень хорошо запомнила. Так что придется с утра на кладбище идти, с могильщиками договариваться. Ладно уж, я схожу. Был такой неудачный год, что мы с Малышом на кладбище нанялись могилы копать. Нас там, наверно, еще помнят.

— Давай, — сказал Жилло. — Приводи их сюда с носилками… или с чем там им полагается…

Дедуля обернулся быстро. У могильщиков для таких случаев лошадка имелась. С гробами, правда, было сложно. Нарядные гробы Дума еще когда отменила, а запас простых к концу подошел. За немалые деньги взяли покойнику-ювелиру сосновый гроб и уплатили за земляные работы. С тем могильщики и увезли старика.

Жилло тоже на кладбище с ними пойти думал, да братцы-воришки отговорили. Без него, сказали, ювелира скоренько упокоят в земле, а с ним — церемонии прощальные затеют, чтобы еще денег из неутешного наследничка выкачать.

— Наследник… — и Жилло крепко задумался. — Что же мне делать с этим дурацким наследством? Куда его девать?

— Поскольку за наследство налог дерут, со всей его стоимости, надо бы коллекцию припрятать, — мудро посоветовал Дедуля. — Тем более, что о ней, судя по твоим словам, никто не знает.

— Куда же ее девать? Разве что к Денизе? — больше ничего Жилло на ум не шло.

Но братцы как-то странно переглянулись.

— Знаешь, Жилло, лучше бы не связываться с этой Денизой, — загадочно сказал Малыш. — Вот вредная баба…

— В чем дело, ребята? — забеспокоился Жилло. — Что еще за новости?

— Никаких особых новостей, — чуть ли не хором отвечали братцы.

— Ну так и пошли отсюда! — взяв себя наконец в руки, распорядился Жилло. — Вы — на кладбище, я с коллекцией — к Денизе. Какого лешего теперь тут сидеть?

Он выгреб из ювелирского комода все, о чем рассказывал ему покойник Балод, включая грязный и погнутый обруч. По карманам распихивать не стал спустившись вниз, нашел походный кожаный мешок, с которым ювелир, очевидно, странствовал по побережью. Прихватил еще полотенце на кухне. Упаковал Жилло коллекцию так, что ни цепочка не звякнула, в мешок уложил, сверху запихал медную ступку с пестиком — мало ли кто в мешок сунется?

Малыш с Дедулей как сидели в мастерской, так и шагу наружу не сделали.

— Ну, значит, вы — на кладбище, а я — к Денизе? — напомнил им Жилло.

— Не стоит у нее появляться, вожак, — туманно сказал Дедуля. — Право слово, не стоит!

— Да что там стряслось? — уже не на шутку встревожился Жилло. Пожар? Скандал?

— Ну, считай, что скандал…

Тут Жилло кое-что стал понимать.

— Значит, выпроводила вас и сказала, чтоб больше не возвращались? — поинтересовался он.

— Ну да! — вроде как обрадовались братцы. — Вздорная бабенка, и ничего больше!

— Так это она вас выпроводила, — с хитрым умыслом заметил Жилло. — Ко мне-то скандал не относится. Вот я к ней и пойду…

— И к тебе относится! — очень убедительно завопил Малыш.

— Так что же случилось?

— Ну… у нас с Дедулей денег-то не осталось… а мы знали, что у нее какие-то твои деньги на сохранении лежат…

— Вы попросили, а она отказалась выдать?

Долгое и скверное молчание было ему ответом.

— Стало быть, даже не просили, — подытожил хмурый Жилло.

— Она же на кухне с пирогами возилась! К ней соваться было бесполезно! Я пробовал — она так на меня рявкнула! Медведица она, Жилло, просто вставшая на задние лапы медведица! И за грош удавиться готова! — провопил впавший в бешенство Малыш. — Что ей плохого сделали? Это же все равно, что твои деньги, вожак! Так нет же — убирайтесь, выметайтесь!..

— Еще нигде не записано, что вы должны кормиться за мои деньги, негромко заметил Жилло. — Ну, ладно. Хорошие вы ребята и приятно было познакомиться. Насчет кладбища — спасибо, а теперь ступайте подобру-поздорову, мне дом запирать надо.

Понурые братцы поплелись прочь из мастерской.

— Ты подумай хорошенько, вожак, — обратился к Жилло Дедуля уже на пороге. — Мы бы очень даже неплохо поладили. Мы бы вместе таких дел натворили!

— Вы и без меня натворить горазды, — буркнул Жилло. — А мне расхлебывать!

С тем и покинул их, не прощаясь.

Теперь, когда он неожиданно для себя стал официальным наследником известного в Кульдиге человека, не нищего, домовладельца, можно было и дух перевести. Домишко двухэтажный, да еще чердак под острой черепичной крышей. Наверху две комнаты — спальня и мастерская, внизу — кухня и кладовая, еще конурка для служанки. Наверно, подвал тоже есть. Дворик хоть и крошечный, но свой. Почему бы и не осесть в Кульдиге благопристойным бюргером?

Коллекцию можно на время укрыть — у той же Денизы, если с ней помириться. А потом перетащить к себе и по ночам разглядывать. Чем плохо? Да, главное — жениться! Не на колдунье с золотыми волосами, конечно. Этого еще недоставало… А можно забрать из поселка Эрну с Виго. Только вот как у нее из головы всю дурь насчет общих хлевов выбить?

Такими практическими размышлениями Жилло скрашивал себе дорогу к улице Медников и к погребку Денизы. Получалось неплохо. А главное — без всяких магических штучек и непонятно откуда прилетевших песенок. Виго в городе будет учиться, найдутся и для него подходящие учителя! А если Эрна откажется ехать, тогда… Мелькнуло в памяти лицо красавицы Неды и пропало. Неда — в Коронном замке, за решеткой, надежды на нее мало. А вот можно Лизу поискать, строила же ему девчонка глазки! Да еще как настойчиво! Хотя — у нее же шило…

— Вожак! Слушай, вожак… ударил в ухо шепот. Жилло, не оборачиваясь, ускорил шаг. Воров ему только и недоставало!

У дверей погребка он уже чувствовал себя почтенным домовладельцем, Эрна, кроме Виго, родила сына и дочку, часть кухни выгородили и превратили в лавку лечебных трав и пряностей. Эрна стояла за прилавком, а сам он ездил за товаром. Виго брал с собой — приучал к делу…

— Бесстыжие твои глаза! — воскликнула Дениза. — Он явился! Знаешь, что вытворили твои дружки окаянные?

— Знаю, — отвечал Жилло. — Прогнал я их к лешему. Нам теперь не по пути. Дениза, ювелир умер, я — наследник, дом со всем барахлом — мой. Хочу лавку пряностей открывать. Не посоветуешь ли чего?

— Ого… Лавку пряностей! Заходи, — пригласила она. — Лавка — это дело серьезное. Сядем, поговорим. Могу тебе, между прочим, денег ссудить на обзаведение. За малый процент.

Дениза провела его через погребок и вверх по лесенке — в свои комнаты. А на постели у нее девица в три ручья рыдает.

— Не пойду! — причитает. — Ни за что не пойду!..

— Куда ты денешься! — отвечает Дениза. — Сейчас же снимешь нарядное платье и наденешь школьное. Ты что, с ума сошла?

— Не надену! — стонет девица. — Это же тряпка безобразная! Я в своем пойду!

— Поплачь, поплачь, авось поумнеешь… — зловеще бурчит Дениза. Это, братец Жилло, дочка моя. В лучшем думском пансионе учится. Одна беда — платья велено всем носить одинаковые. Когда она раз в неделю домой приходит, то, конечно, шелковое надевает. И не какое-нибудь, вкус-то у этой привереды — мой. День побегает, погордится, а потом опять в дерюгу влезать, потому что пансион — школа равноправия.

— У тебя дочка есть? — удивляется Жилло. — И сколько же ей?

— Сколько этой плаксе сопливой? — с воспитательным значением спрашивает Дениза. — Не поверишь — четырнадцать! Зовут — Эммелина.

— Когда же ты ее родила?

Смутилась Дениза.

— Мало ли какие глупости девчонки делают… — буркнула. — Когда девчонка одна на белом свете, некому мозги вправить, вовремя по заднице надавать… Вот и получаются сопливые плаксы!

Понял Жилло, что больше об этом говорить не стоит.

Дернула Дениза дочку за косы, подняла с постели и выслала в каморку переодеваться.

— Знаешь, чего стоило ее в пансион этот определить? — спросила. — Он же для равноправного народа, а я — женщина со средствами, хозяйка погребка. Но для нас, тех, кто побогаче, и вовсе все двери закрыты, хоть за рубеж отправляй детей учиться. А она еще слезы льет! Ладно, это не твоя печаль.

— У меня тоже сын растет, — признался Жилло. — Вот думаю лавку открыть и к себе его забрать. Пусть к торговому делу привыкает.

— Сам-то ты не ахти какой учитель, — скривила гримаску Дениза. — Ну, давай считать, сколько тебе нужно на обзаведение. Налог за наследство, полагаю, не очень велик — вот разве что ювелир тебе драгоценностей воз оставил… Хотя жил он небогато.

— Жил небогато, — согласился Жилло, — а оставил мне вот что…

И вынул из кожаного мешка ступку с пестиком.

— Фамильная реликвия, что ли? — поинтересовалась Дениза. — Не густо!

Сунул Жилло руку в мешок — а там ничего. Одна дырка — сделанный острым ножом разрез. И нетрудно догадаться, чья работа. Пошарил он в растерянности на всякий случай — и извлек грязный обруч.

— Тоже реликвия?

— Реликвия, — справившись с собственным изумлением и не желая признаваться, что и его братцы-воришки вниманием почтили, отвечал Жилло. Вот, погляди. Это — золото. Его только вычистить надо.

Показал он Денизе начищенный пятачок с розами.

— Да, — разглядев и прикинув на руке, согласилась она. — Если на вес продавать, и то — немало. Я так понимаю, что ты отдаешь мне эту штуку в заклад, а я тебя деньгами снабжаю на открытие лавки?

Жилло и понятия не имел, что сделал Денизе такое коммерческое предложение. Он не мог продать коллекцию, но отдать что-то в заклад?.. Об этом ювелир, кажется, ничего не говорил?

И тут Жилло вскочил на ноги. Всякое самолюбие из головы как ветром вымело!

— Я же слово дал! — воскликнул он. — Я же честью поклялся!

— Чем-чем? — спросила Дениза. — Ты это слово в Кульдиге позабудь. Не маленький!

— Не могу, — жалобно отвечал Жилло. — Меня ювелир потому и наследником сделал, чтобы я его коллекцию спас. А они, поганцы, ее утащили!.. Нет, я им шеи переломаю!

— Их сперва найти надо, — намекнула Дениза. — Давно мне эта парочка не нравилась! Ступай-ка ты к тетке Тиберии. Я ее на днях приютила, подвальчик ей сдала — не нарадуюсь! Она в блюдце с водой поглядела — и пропавшую серебряную ложку мне нашла, такую с носом, для соуса. Иди, иди! А я на кухне буду. Потом вызовешь меня — договоримся насчет процента.

Указала Дениза Жилло, где потайной ход начинается, чтобы время не тратить, кругом не бежать. Проскочил он, согнувшись, эти двадцать или сколько там футов — в конурке вынырнул. Открыл деревянную дверцу — а это, оказывается, с другой стороны — вроде как шкаф. Хитро оборудовала ход Дениза.

— Это еще что за явление? — воззрилась старуха на Жилло, который лез из шкафа. — Вроде я тебя туда, голубчик, от мужа не прятала!

— Тетка Тиберия, дело есть, важное! — обратился Жилло. — Доставай блюдце с водой, приглашай кота на стол!..

— А я думала, ты про приятеля своего спросишь, — нахмурилась старая ведьма. — Ну и досталось же парню! Сонным его держу, во сне все раны лучше заживают. Да ты куда?! Будить его не дам! Ишь, всполыхнулся!

Как-то хитро захватив руку Жилло, тетка Тиберия оттащила его от своей постели, где спал Мак, и поставила на приличном от нее расстоянии. Пристыженный Жилло даже не сильно сопротивлялся.

— Сам проснется! Я полотенца и рубашку его отстирала, за это с тебя особо возьму, — напомнила она. — Ну, что за печаль? Кто мальчика обидел?

— Да ребятки эти, которые со мной тогда были. Представляешь обокрали, негодяи… Мешок разрезали! Упустил я их!

Думал Жилло — сейчас и эта ведьма начнет, на манер Денизы, нотацию читать, однако ж нет, лишь усмехнулась старуха.

— Руки у них балуются, — загадочно сказала она. — Ну, садись и смотри внимательно.

Поставила тетка Тиберия на стол мисочку с водой, пошарила веником под кроватью и добыла оттуда кота своего.

— Полезай на стол, заспанная рожа, — сказала. — Опять твой хвост понадобился!

Нариан прыгнул и уселся задом к мисочке. Всем своим видом он говорил — ну, дался же вам мой хвост, свои бы отрастили!..

Опять старуха зеленую свечку зажгла, опять сушеной травы в воду покрошила. Провела над мисочкой кошачьим хвостом…

— Ну, гляди…

Склонился Жилло — и улицу увидел, и братцев-воришек, которые бодро топали в неизвестном направлении.

— Можешь им по шеям накостылять, только быстренько! — приказала старуха, вручая ему палочку. — А то магия много шуму поднимает, боюсь, услышит кто-то из нашей братии…

Схватил Жилло палочку. И — положил на стол.

Ведь дадут деру Дедуля с Малышом — тем все и кончится. А ему ювелирову коллекцию спасать надо. Что ему радости от того, что они неделю шеи почесывать будут?

— Дедуля! Малыш! — строго позвал он. — А ну, марш назад! Нечего коллекцию по городу таскать. Я кому говорю?

Там, в блюдце, смертельно перепуганные Дедуля с Малышом сперва обернулись на зов, потом друг на дружку вытаращились.

— Это ты дурачишься?! — свирепо спросил Дедуля, изготавливаясь к бою.

— Ну, мастер ты голоса передразнивать… — пятясь, но тоже подводя к груди кулаки, отвечал Малыш.

— Если сию же минуту не явитесь, пеняйте на себя! Ох, и достанется вам, клянусь честью! — предупредил Жилло и, не дожидаясь приказа старухи, замутил кошачьим хвостом воду.

— Разумно! — одобрила старуха.

— Послушай, тетка Тиберия, надо бы все-таки Мака разбудить, попросил Жилло. — Очень мне интересно знать, почему орифламма ко мне вернулась!

— Что, что к тебе вернулось? — переспросила та.

— Орифламма, — почему-то смутился Жилло. — Или как она там называется? Такая штука вроде знамени, ну, ты же ее видела, бархатная!

— А что, она уже была у тебя? — насторожилась тетка Тиберия.

— В том-то и дело… Но тогда мне ее женщина дала.

— А ты?

— А у меня ее капитан «Золотой Маргариты» забрал. И вот прислал Мака. Что бы все это значило?

— Хм, орифламма… — старуха диковинно почавкала губами, словно пробуя слово на вкус. — Ладно уж, сейчас разбудим. Да погоди ты, я сама…

Подошла она к постели и провела рукой над лицом спящего моряка.

— Куда это я попал? — открыв глаза, спросил Мак. — Студиозус?! Да ведь тебя я и искал!

Схватился он за грудь — боль почувствовал.

— Кабан!.. — вспомнил. — Ох, а орифламма?..

— Все в порядке, орифламма уже у меня. Она тебя и спасла, — объяснил Жилло. — Он, мерзавец, в ней клыками запутался, а пока разбирался, мы подбежать успели.

— Что это в Кульдиге делается? — Мак неудачно шевельнулся и поморщился. — Кабаны какие-то ночью по улицам бегают! Оборотень, что ли?

— Оборотень, — увесисто сказала тетка Тиберия. — И еще какой. Ты говори, говори, только шевелись поменьше, он тебя хорошо клыками пропахал. Кабы не бальзамчик мой, за тебя бы уже могильщикам платили.

— Спасибо тебе, бабушка, — ответил ей Мак, насколько возможно, отстраняясь от жутковатой ведьминой физиономии. Надо было бы, конечно, еще чего-то любезного добавить, но так смутили молодого моряка бородавки на носу, седая щетина на подбородке и над глазами, прочие положенные ее возрасту и роду занятий прелести, что он только вздохнул.

— Ну так зачем ты ночью по улицам с орифламмой шастаешь? — сурово спросил Жилло, придерживая Мака за плечи, чтобы опять сгоряча не дернулся.

— А меня к тебе Шмель послал. Знаешь, «Золотую Маргариту» чуть не конфисковали! Идем мы аккуратненько из Линдена, никому не мешаем, и собираемся мы пересечь залив, взять к северу и заглянуть в Вальмер, капитан свое семейство давно не видел, опять же, по дороге скинуть груз в Ройе, и налетаем мы ночью на патруль. Ну, что тут станешь делать! Берут нас в клещи, трубят, сигнал дают — по приказу Равноправной Думы. Ну, мы с капитаном люди законопослушные — берем рифы, ложимся в дрейф, добро пожаловать! А они на шхуну с обыском! И, думаешь, контрабанду искали? Бери выше!

— Кого же они искали? — в первую очередь подумав почему-то о себе, спросил Жилло, а старая ведьма насторожилась.

— А искали они, студиозус, королевского сына! Вот! — торжествующе воскликнул Мак.

— Кого? — хором изумились Жилло и тетка Тиберия.

— Сын старого короля вернулся! Теперь поняли, кого? — Мак торжествовал от собственной новости. — Сын короля Шарля объявился в Кульдиге!

— Откуда они знают? — первой догадалась спросить старая ведьма.

— Ну, всего-то они, конечно, не знают. Только разговорил капитан начальника патруля, ты же знаешь, он уболтать умеет. Ром, естественно, и все прочее. Принцесса Амора… Ох, вы же и этого не знаете! Оказывается, в вышивальной мастерской все эти годы держали самую младшую принцессу, Амору. Так вот, Амора сама это признала. Она сказала Равноправной Думе, что один из принцев приходил в Кульдиг и пытался с ней встретиться, а как раз тогда она из-за глупой выходки какого-то графа оф Дундаг чуть на эшафот не угодила…

Покосился Жилло на Мака — знает парень, чья это была выходка, или еще нет? Видно, нет, а то бы и Жилло досталось.

— Ну и стала Равноправная Дума искать королевского сына. Они так это дело поняли, что он в разведку приходил, потому что затевать склоку с Думой в одиночку он не стал бы. Значит, или он ждет откуда-то помощи, или сам отправился за помощью. В горах отряды горных стрелков границу сторожат, а по морю патрули пустили. А принцесса потому и призналась вслух, что она принцесса, поскольку на брата понадеялась…

Помолчал Мак, пока не стало ясно — вот и все, что он знает о загадочном королевском сыне.

— Ну, с Думой и принцессой все ясно, — напомнил ему Жилло. — А при чем тут ты?

— Так я же тебя знаю! — объяснил Мак. — Когда «Золотую Маргариту» потрошить стали, когда Дон, старший помощник, на какого-то болвана с кулаками полез, мне Шмель орифламму сунул и сказал — садись в ялик и отчаливай, только потише! Не хватало, чтобы вот это здесь нашли! Тайного товара у нас только два ящика кофе, пусть подавятся! В Кульдиге отыщешь студиозуса и передашь ему, это его товар, пусть сам разбирается! Я шмыгнул впритирку к борту… Потом в кабачке, помнишь, где баркасы дыбом, о тебе расспрашивал. Так они мне лошадь какую-то всучить пытались!

Жилло хлопнул себя по лбу — действительно, именно так он соврал хозяину, мол, мерин ждет «Золотую Маргариту»!

— Что же не взял? — спросила тетка Тиберия. — Не каждый день лошадей даром предлагают!

— Я моряк, — отрубил Мак, — и мне эти скоты с копытами уже на шхуне надоели! Самый капризный фрахт! Будь моя воля, я бы лучше грудных младенцев возил, с ними хлопот поменьше, чем с этими, породистыми… Ну, когда я от лошади отбрыкался, сказали, вроде ты в Кульдиге поселился, вроде в погребке на улице Медников… Ну, я, дурак, на ночь глядя пошел искать!.. И вот…

— Ничего, — успокоила его старая ведьма. — Кто же мог знать, что Озарук опять за старые штучки примется?

— Кто? Озарук? — переспросил Жилло. И хотел было ехидно полюбопытствовать — а ты, мол, старая, откуда такие тонкости знаешь? Но тетка Тиберия уже внушила ему уважение к своим колдовским способностям.

— Он самый, — буркнула ведьма. — Кто же еще! Причем клыки у него, как у моего котишки, не совсем звериные. В следующий раз встретитесь приглядитесь.

— Спасибо тебе, бабушка! — раскланялся за милое пожелание Жилло. — Мы еще и от тебя поклон передадим.

— Не пришлось бы и впрямь… — загадочно намекнула она. — Однако могли бы твои воришки уже и пожаловать. Может, сидят в погребке, ждут тебя?

— Тетка Тиберия, а можно еще раз в твое блюдечко поглядеть? — попросил Жилло, которому в конце концов стала страшно нравиться вся церемония с кошачьим хвостом. — Давай, а? Может, у меня у самого получится?

— Попробуй? — предложила старуха. — Вот тебе веник, иди, добывай кота из-под кровати. Только потом не жалуйся…

Вспомнил Жилло, что котишка имел кое-какие колдовские способности например, раз этак в десять вырастать, а потом опять съеживаться. И не стал брать веника.

— Этот Нариан — твое, тетка Тиберия, имущество, — объяснил. — Ты им и командуй!

— Очень правильное решение, — улыбнулась ведьма, но милее от этого не стала, и Мак предпочел отодвинуться впритык к стенке.

Опять кота на стол пригласили, опять травку в воду покрошили, опять зеленую свечку зажгли.

И увидели в блюдечке совсем неприятную картину.

Связанных Дедулю и Малыша стражники тащили по серпантину к Коронному замку.

— Дедуля! Малыш! — завопил в отчаянии Жилло. — Как же вы это?!

— Узнали нас! — крикнул ему, обернувшись, Дедуля. — Дура одна узнала!

И получил за такой неожиданный вопль прикладом мушкетона по шее.

— Чего и следовало ожидать, — сказала, окуная Нарианов хвост в воду, тетка Тиберия. — Видно, примелькались они торговкам. Вот и нашлась одна обиженная…

— Коллекция… — не своим, а каким-то загробным голосом ответил ей Жилло. — Пропала коллекция! А я честью клялся…

— Ну, не пропала она, а только в надежное место попала, — успокоила старуха. — Никуда твоя коллекция из Коронного замка не денется. Оттуда ее разве что члены Равноправной Думы утащат… точнее сказать, растащат. Но не сразу! Плохо другое — приятели-то твои люди, так сказать, бессовестные. Когда у них спросят, как к ним побрякушки попали, они ведь, чего доброго, скажут. Так что лучше бы тебе, голубчик, уносить отсюда ноги. Потому как именно в погребок за тобой и придут.

— Понял, — сказал Жилло. — Ноги унести несложно, вот они, ноги… Но вот как бы мне их до Коронного замка донести? Слушай, старая ведьма, хитрости в тебе с твоим котом вместе на десять старых ведьм хватит! Давай-ка, придумывай способ! А я в долгу не останусь.

— И чем же ты со мной расплатишься? — злодейски прищурилась она.

Задумался Жилло — и вдруг его осенило.

— Я тебе ювелирскую коллекцию отдам! Всю! — пообещал он. — Уж ты-то ее сбережешь получше, чем я, простофиля.

— Ты же слово ювелиру дал, — напомнила старуха.

— Со словом все в порядке, я обещал, что сохраню ее и не разбазарю. А где я ее лучше сохраню, чем у тебя в сундуке? Мне же от нее никакой пользы, даже самое крошечное колечко я продать не имею права.

— Вот тоже сторожиху нашел… — хмыкнула она. — Ну, а если я цену назначу?

— Назначай, — без особого восторга сказал Жилло.

Старая ведьма потупилась и стала перебирать бахрому древнего клетчатого платка.

— Нравишься ты мне… — вздохнула она.

— Ой!.. — восхищенно ахнул Мак. — Ну, ну!.. Ну, слов нет!

— И выхода нет, — напомнил ему Жилло. — Ты как, бабка, хочешь? С официальным бракосочетанием? Или попросту?

— Ты помешался, студиозус, — заметил с постели Мак. — Бабушка у нас, конечно, прелесть, но, прости, разница в возрасте. И ты у нее будешь не первый — это тебя не смущает?

— Перестань валять дурака, Мак! — рявкнул Жилло. — Я поклялся честью, что сберегу коллекцию! Ты можешь это понять или не можешь?

— Честь, выходит, дороже? — спросил Мак. — Что же это за штука такая — честь?

— Ты еще молод, чтоб помнить, — отрубил Жилло, совершенно не желая объяснять моряку то, чего и сам не знал. Он понимал, что клятва честью святая клятва, и только. А слова толковать — для этого умные люди есть, вроде думского лекаря, будь он неладен!

— Ну так вот, — вернула его к действительности тетка Тиберия. Помогу я тебе в Коронный замок пробраться и коллекцию спасти. Но должен ты мне за это услугу оказать. Дам я тебе варева горшок — вот и передай его той красавице, которую я тебе в блюдце показала.

— Неде, что ли? — обрадовался Жилло.

— Неде. Скажешь, что варево — пернатое, и что его на всех хватит. Привет от тетки Тиберии передашь. Тебе я тоже малость отолью в пузырек. Как знать — может, пригодится?

— Ладно, с радостью передам. Ну, собирай меня тогда в дорогу, что ли?

— Погоди, это еще не все. Слушай, дружок. И ты, Мак, послушай, будешь хоть знать, кто тебя клыками вспорол. Зовут его Озарук…

Старуха задумалась.

— Даже и не знаю, как вам про него объяснить. Он не просто злюка, нет… Ему непременно нужно властвовать. Хоть страхом, хоть злодейством! Лишь бы власть ему принадлежала. Лишь бы под его дудочку все плясали. Время от времени Премудрое Светлое воинство магов, есть такое воинство, ему укорот дает. Но вот не уследили — додумался Озарук до равнобесправия. Равнобесправными-то командовать легче. Хотите верьте, хотите — нет, но засел он много лет назад в Равноправной Думе. Имя с фамилией себе изобрел, ну там славное прошлое… Как хочет — так и вертит Думой. А поскольку у него впереди еще несколько веков, он и не торопится. Понемножку повальное равноправие внедряет. То с одного боку, то с другого.

— А Дума? — удивился Мак. — Разве она не понимает? Разве не видит?

— Я этого Озарука не первый год знаю. Рожа у него, Жилло, отвратная дальше некуда. Но он на людей чары напустил и их удерживает постоянно вот его и видят таким, каким ему хочется. Совсем эти чары разбить хлопотное дело, но на минутку можно. И средство простое. Слушаешь?

— А что мне еще остается? — буркнул Жилло.

— Имя связано с сутью, это один из законов магии. Духи повинуются тому, кто называет их имя и имя знака, которому они подвластны. И имя «Озарук» неразрывно связано с сутью этого мерзавца и сукина сына! — бабка, разгорячившись, треснула кулачком по столу. — Так вот, если громко назвать его по имени, чары ненадолго спадут. Ты скажи ему, Жилло, примерно так: я знаю твое имя, тебя зовут Озарук, слышишь, тебя зовут Озарук! Повторяй это громко, как только сможешь. Он утратит власть над своими чарами и покажет свое истинное лицо!

— Кабанье?! — вдруг сообразил Мак.

— Нет, кабаном он становится для развлечения, что ли… Когда на охоту выходит, когда ему опасность угрожает, хотя за последние сто лет не было подходящей опасности. И не в Коронном замке он будет свинячий образ принимать. Ладно, вижу, ошалели вы, ребятки, от всех моих новостей. Пойду-ка я варевом займусь. А потом и тобой, дружок Жилло.

— Ты ей только про женитьбу не напоминай!.. — шепнул Мак, видя, что старуха занялась у очага. Но Жилло от одной мысли, что наперекор всему встретится с Недой, совсем в изумление пришел. Сел он на стул трехногий, насколько мог, развалился даже на этом стуле. Все скверно, все ужасно, братцы-воришки попались, коллекция в опасности, кабан-оборотень Мака подрал — а ему, видите ли, Неда мерещится. И как только старуха про нее разведала?

— Сел? Вот и ладно, — сказала тетка Тиберия. — Теперь, что бы я ни делала, сиди тихо, кротко, по-голубиному, не дергайся, не ругайся!

Вытащила она из сундука преогромную шкатулку, раскрыла, расковыряла, достала тряпочки какие-то. Одну посмотрела на свет, ковырнула в ней раза два ножницами, пригляделась, еще два раза ткнула, а напоследок и вовсе дырочку аккуратно вырезала.

— Годится, — говорит, — а теперь терпи!

И берет эта старая ведьма кисть, и макает ее в один из тех горшков, что тихонько кипят на краю плиты, и мажет Жилло по лицу! А когда он вскакивает, накладывает на обожженное лицо тряпочку, крепко прижимает и силком обратно усаживает.

— Не дергайся, пока не схватилось! Терпи, сказано! Мужчина ты или кто? И руками раньше времени не лапай!

Делать нечего — сидит Жилло, терпит, боль понемногу уходит. А старуха зеркальце со стенки снимает.

— Вот, — говорит, — порадуйся! Ни одна собака не признает!

Из зеркала рожа таращится. По виду — лет на сто восемьдесят восемь. То есть, морщин разнообразных, пятен, бородавок старческих, шрамов, седой щетины — на трех почтенных городских нищих с избытком хватит.

— Я это, что ли? — удивился Жилло. — Ну, хорош! Теперь только малых детей пугать…

— Для меня ты и такой хорош, — снова потупившись, заявила бабка.

— Так ты для себя старалась?!

— Для обоих, — отрезала она. — Вернешься из Коронного замка — тогда об этом и поговорим. А пока привыкай — хромать учись, кряхтеть, ну, чтоб все как полагается!

Пока Жилло хромать и кряхтеть учился — Мак чуть живот не надорвал. Старуха на него прикрикнула — раны чуть затянулись, а он так и скачет по кровати! А тут еще Дениза дочку прислала — узнать, что там Жилло в блюдце увидел и как решил своим имуществом распорядиться.

Вошла девица — Жилло только вздохнул горько. Когда рыдала она у Денизы на постели — хоть и в слезах, а была красивая, платьице милого цвета, кружева на рукавчиках, как две юбочки. И кудри светлые из-под чепчика… А теперь стоит непонятно кто — платье коричневое, под самое горло, фартук серый, длиннее платья, туфли — ну, как будто с городской свалки. Волосы, разумеется, под косынку убраны, ни прядки на лбу. Понял Жилло, почему это Эммелина так рыдала и убивалась.

Она его, конечно, не узнала, да и старуха дала ему знак — не высовывайся. Зато нежданно-негаданно Мак заинтересовался. Приподняться на локте решил — и схлопотал за эту отвагу. Резанула, видно, грудь свежая рана — так и грохнулся обратно на подушки.

Тетка Тиберия велела ей мать позвать — мол, дело серьезное. А девочка стоит, смотрит на моряка и не дышит. Никогда Жилло понять не мог, что в этих моряках такого завлекательного — вроде бы и лежит чуть не при смерти, а все равно девчонка от него глаз отвести не может.

— Смотри ты, — заметила тетка Тиберия, — а ведь они друг дружке по душе пришлись!

От этих слов Эммелина смутилась и убежала, а в Мака словно бес вселился — кто, чья да сколько лет! Объяснили ему Жилло с бабулей, что еще маленькая, всего четырнадцать. А он обрадовался.

— Вот и замечательно! — говорит. — Капитан обещал через три года меня первым помощником сделать, а там, чего доброго, и шхуну передаст. Ему же куда за сорок, сколько же можно плавать! Вот к тому времени и невеста мне поспеет.

Переглянулись старая ведьма и Жилло — ну, плохо дело, даже казенный пансионский наряд не уберег девчонку от моряка! А с другой стороны Дениза женщина неглупая, за первого помощника она дочку наверняка отдаст лишь бы увез отсюда подальше.

— Конечно, со временем ты и женишься, и детей заведешь, — ласково сказала старуха. — А сейчас спи, миленький, поправляйся…

Провела рукой над его волосами — и Мак покорно закрыл глаза.

Потом тетка Тиберия горшок с плиты сняла, понюхала, хмыкнула, водрузила этот закопченный горшочек на стол. Из бездонного своего сундука добыла плоскую стеклянную флягу в кожаном футляре и небольшой пузырек. Фляга Жилло особенно заинтересовала — по всему видать, армейская амуниция. Надо же, куда угодила!

Первым делом старуха флягу по горлышко наполнила. Что осталось — в пузырек попало.

— Подставляй шею! — приказывает. И ловко накидывает на графского слугу ремешок от фляги.

— Да ты что, спятила?! — так и зарычал Жилло, когда горячая фляга легла ему на грудь.

— Остынет, — беззаботно отвечала старуха. — А пузырек можешь в карман сунуть. Теперь слушай. В последний раз повторяю! Найди ты мне ту вышивальщицу, Неду. Скажи, что тетка Тиберия из зеркала кланяется и подарочек шлет, такой, что на всех хватит. Скажи, зелье не простое пернатое. Еще скажи, что прийти не могу — Коронный замок сторожевые заклинания берегут. И если время позволит, расспроси ее толком! Обо всем, что с принцессой Аморой связано. Это очень для нас для всех важно.

— Понимаю, — и Жилло, одной рукой удерживая флягу подальше от груди, другой сунул пузырек в карман.

— Тебе я тоже пернатого зелья на всякий случай отлила, главное отхлебнуть не бойся. Но береги его для самого крайнего случая, — тут старуха призадумалась. — Чует мое сердце, выручишь ты королевское золото. А вот как насчет воришек?

— Пропади они пропадом! — в сердцах воскликнул Жилло. — Чтоб я с ними еще связывался! Мало мне своих неприятностей…

— М-да-а… — протянула старуха. — Ты на всякий случай имей в виду, что пернатого зелья на троих вполне хватит.

— Зелье — оно напиток. А поесть с собой дашь? — осведомился Жилло. Кто меня знает, сколько я твою вышивальщицу искать буду! А потом мне же еще коллекцию вызволять! Не пришлось бы заночевать в замке…

— Ну ладно уж… — и тетка Тиберия отдала ему большой вчерашний пирог неизвестно с чем, полученный, очевидно, от Денизы. — Да погоди ты, куда понесся? Еще дельце есть.

— Какое еще дельце? — очень недоверчиво спросил Жилло. — Больше никому и ничего не понесу. Дел у меня в Коронном замке и так по горлышко хватит! А ведь туда еще и попасть нужно.

— Вот-вот! — развеселилась старуха. — Очень хорошо, что ты об этом подумал! А то бы мне и с тобой пришлось сегодня вечером связь через зеркало налаживать, как, скажем, с Недой!

Потом прошлась старуха вдоль стены, на которой пучки сушеных трав висели. Там веточку отщипнула, там цветок, золы горстку из ведра, что у плиты стояло, взяла, потом призадумалась. Опять в сундук полезла — тряпки перебирать. Вынула два лоскута — серенький и голубоватый.

— Ну-ка, к окну подойди! — велела она Жилло. — Погляжу, какой тебе больше к глазам…

Жилло отскочил.

— Если ты, старая, еще что-то ко мне горячим варом приклеивать собралась, то живым не дамся! — решительно заявил он.

— У вас, на севере, все такие пугливые? — осведомилась ехидная старуха. — Ничего я к тебе клеить больше не буду. Вот, убедись — в серый лоскут все, что надобно, заверну, да веревочкой завяжу. Ну, а теперь смотри внимательно!

Провела старуха узелком перед лицом Жилло — и пропала. То есть, вот сейчас была — и нет ее!

— Эй, тетка Тиберия! — завопил Жилло, вертя головой. — Ты куда это подевалась?!.

— Да вот же она, прямо перед тобой! — подал голос с постели изумленный Мак, разбуженный этим воплем.

— Да вот же я! — и вредная старуха внезапно перед ним объявилась. Занятно, а? Это я о тебе, дружочек, забочусь. Вот привяжешь узелок к запястью, сделаешь мимо чьей-нибудь рожи ручкой вот этак — и отведешь этой роже глаза. И получится так, что смотрит, скажем, стражник на тебя, но видит таракана на стене. Или еще чего похуже. Начальничка своего, который на самом деле от вас обоих в шести футах справа.

Навязала тетка Тиберия Жилло узелок на правую руку и делать вот этак выучила.

— Теперь, — говорит, — все, что могла, я тебе дала. Эта магия крошечная, от нее шума и звона не бывает. Так что Озарук и не услышит, когда ты кому-то глаза отведешь. Пернатое зелье тоже молчать будет, пока его не выпьют. Так что ступай спокойно в Коронный замок.

По Кульдигу Жилло даже с удовольствием прошел — развлекался своим маскарадом. Самое скверное оказалось — по жаре на гору подниматься. И, главное, пот с лица не утрешь — мешает тряпичная маска, которую старуха так ловко приварила. Добрался Жилло до ворот, сделал рукой как учили беспрепятственно во дворе оказался.

Там его, старикашку убогого, совсем затолкали и чуть под карету не пихнули. А все потому, что старикашка некстати загляделся на толстую и приземистую Девичью башню.

Теперь соображать надо было — с чего начать? Сперва, очевидно, найти Неду и избавиться от увесистой фляги. Потом — братцев-воришек, хотя на них, поганцев, и смотреть-то неохота. Но главное — коллекция ювелирова, будь она неладна!

Во дворе можно было обойтись без потайных знаков — мало ли старикашек при замке сторожами или еще какими надзирателями числится? Почти не скрываясь, шмыгнул Жилло в те двери, что ближе прочих к Девичьей башне оказались.

Поскольку вся башня была каминной трубой пронизана, и не только трубой, а еще и потайной лестницей, хотелось Жилло отыскать самый нижний камин, или что там другое могло быть.

Подхватив на плечо первый попавшийся мешок, полез он по первой попавшейся лестнице вниз. Налетел на стражника, притворился глухим. Стражник ему — про мешок, а он стражнику — про кухню и главного равноправного повара. Стражник, естественно, руки трубой сделал и к уху графского слуги приставил.

— Никакой там кухни и никакого повара нет! — орет. — Мебель старая там валяется, еще королевская, заразная! И колодец с серебряной водой! А повар — он во-он там, понял, старое чучело? За что вас, рухлядь, только держат?

Вот колодец-то и показался Жилло очень подходящим для его затеи.

— Разная? С бородой? — переспросил он стражника и всей тряпичной физиономией изобразил большое сомнение. — Это кто же с бородой?

Стражник махнул рукой, развернул Жилло носом в сторону кухни и легонько дал ему коленом под зад — придал, так сказать, скорости. Но не знал он, бедняга, с кем имеет дело… Потому что развернулся к нему уже не старикашка!

Проскочил Жилло вниз — не без знака, отвел стражнику глаза и увидел тот вместо глухой рухляди лишь большую крысу на каменном пороге. А Жилло чуть не застрял в завалах старых скамей и досок — уж не от эшафота ли?

Но добрался он до колодца, который оказался просто дыркой в каменном полу, так что засомневался Жилло — может ли там что путное быть, в этой дырке?

Серебряная вода не имела к магии никакого отношения, просто в давние времена бросали в замковые колодцы серебряные слитки — воду очищали. И особенно в те колодцы, которые снабжали замки водой при осадах. Стало быть, тот, что под Девичьей башней — древний, не моложе самой башни, и потайной ход вполне может с него начинаться. Потому что — вряд ли в подвале камин установили, странная это была бы роскошь. А ход во внутренней стенке колодца — дело обычное.

Поставил Жилло тяжелую скамью над колодцем, пояс к ней пристегнул и, держась за него, повис над водой. Шарил, шарил ногами по каменной кладке вроде бы что-то нашарил. Но уж больно низко был тот вход.

Как Жилло доской, что потоньше, в колодец тыкался, как в наличии входа убедился, а главное, как умудрился в него проскользнуть — это словами не описать, это бродячему акробату разве что показать удалось бы. Порадовался Жилло, что сложение у него не больно мощное — а то, как пить дать, застрял бы! Но и вздохнул — обратно тем же путем ему ни в жизнь не выбраться.

Зажег Жилло припасенную свечку и пошел наугад.

Узкий и сырой туннель вывел на пятачок, из которого имелось два выхода — один в глубь замковых подземелий, зато второй — вверх. Это, очевидно, и была та лестница, что сквозь Девичью башню проходила.

Порадовался Жилло своей сообразительности. Стало быть, полдела сделано, фляга с пернатым зельем почитай что в руках у Неды. Хорошо бы и до ювелировой коллекции так же ловко добраться!

Выбрался Жилло в зал, что на первом этаже башни — то есть не в сам зал, а в камин, которому полагалось тот зал обогревать. Очень осторожно приоткрыл дверцу, что с лестницы в камин вела — и обнаружил пустое заброшенное помещение, давней постройки, с низкими крестовыми сводами, с заложенными кирпичом окнами. Сообразил Жилло — когда замок обновляли, новые апартаменты возводили, башня только мешала, вот и оказалась встроена в угол, образованный северным и восточным крылом. Потому и окон на первом этаже лишилась.

Полез Жилло выше. Там уж следовало осторожность соблюсти — на втором этаже, куда можно было попасть лишь с опоясавшей двор галереи, расположилась вышивальная мастерская. Там-то как раз сидели множество девиц, которым только дай случай встрепыхнуться и завизжать не своим голосом! Выглянул Жилло — так и есть, сидят девицы, трудятся, по сторонам не глядят, потому что зверообразные старухи меж ними прохаживаются. Те самые, которые принцессу Амору стерегли. А вот принцессы он не увидел. И Неды не увидел. Возможно, просто в поле зрения не попали — он ведь в узкую щелку подглядывал. И еще новость обнаружил — камин забрали железной решеткой. Наверняка после того, как молодой граф через камин на потайную лестницу попал.

Опять полез Жилло по лестнице, придерживаясь за полуистлевшие веревочные перила. Из следующей дверцы выглянул — в пустую спаленку угодил. Третий этаж как раз и был на закутки поделен. Подергал Жилло решетку — крепко держится, будь она неладна…

Вроде бы четвертого этажа Девичьей башне не полагалось, однако лесенка вверх вела. И уходила в какую-то дыру, забранную люком. Жилло сообразил, что это выход на верхнюю площадку башни. Тут-то ему стало совсем понятно, как молодой граф между зубцов оказался, прежде чем прыгать на крышу кареты.

И была еще маленькая дверца…

С большим трудом приоткрыл Жилло дверцу — и увидел конуру, в которой человеку во весь рост не выпрямиться. Жарко было в той конуре — прямо невтерпеж. Что неудивительно — под самой верхней площадкой башни, которую солнцем напекло. И на шум повернулась даже не к камину, а к печурке какой-то девица, что сидела перед пяльцами у крошечного окна. Темные косы плеснули, глаза расширились — она! Отыскал! Исхитрился!

А всей одежды на красавице — завязанная под горлом на шнурок длинная сорочка…

Но поспешил Жилло себя хвалить. Потому что Неда первым делом дала ему от ворот поворот.

— А это что еще за рожа? — говорит, увидев за густой каминной решеткой Жилло и услышав его приветствие. — А ну, пошел отсюда! Пошел, кому говорю! Стражу сейчас позову!

— Тебе, Неда, тетка Тиберия кланялась, которая из зеркала, — и Жилло протянул флягу сквозь частые металлические прутья. Хорошо — старуха плоскую флягу дать догадалась.

— Знать не знаю никакой Тиберии! — отрубила Неда. — Убирайся! Скажи хозяину, что надоели мне его ловушки! Хватит с меня этих зеркал!

Схватила с рабочего столика маленькое зеркальце — и об пол его!

— Это последнее было, — говорит. — Так ему и передай. Буду теперь в умывальный тазик глядеться. Пускай время зря не тратит, подлецов своих не подсылает! Больше ты от меня ничего не услышишь!

Отвернулась, косы за спину откинула, стала в больших стоячих пяльцах вышивать. Минуту вышивает, другую, третью — как будто ей никто из камина в спину не таращится.

— Неда! Ты выслушай, Неда! Тебе же Тиберия кланяется… — запричитал Жилло, не зная, как сладить с упрямой девицей. — Подарок посылает!

— Иди ты в болото со своими подарками! Исидору Талсу отнеси!

Вот и все, чего дождался Жилло.

Стал он думать — что же тут случилось? Видно, не только Тиберия кто-то другой в замке зеркалами баловался и Неду с толку сбил. Чему же она могла бы теперь поверить? Даже если он поганую тряпицу с лица сдерет поверит ли Неда графскому слуге, который после той суматохи пропал неведомо куда вместе с орифламмой? Да вряд ли…

И вспомнил тут Жилло, что есть у него одна вещица. Зеркальце, хоть и мутненькое. В серебряный медальон оправлено. От волка Тармо получено.

Вынул Жилло медальон.

— Да ты хоть обернись! — просит. — Посмотри, что у меня!

Раскрыл он медальон, поглядел в туманное стекло — и от его взгляда туман рассеялся, лесная полянка показалась. А на поляне — волк с серебряной цепью на шее! Повернул волчара умную морду, встретился глазами с Жилло…

— Тармо! — воскликнул Жилло. — Да что же это такое? Тармо!

Тут Неда к нему вместе с табуретом повернулась.

— Ты что такое городишь? — спрашивает. — Какой еще тебе Тармо?

— Вот… — шепчет Жилло. — Тармо, да это я же! Это меня тетка Тиберия этак… Помнишь, как мы с Виго бабушку твою хоронили? Да узнай же ты меня наконец, Тармо!

— А ну, покажи!

Соколицей метнулась Неда к камину, выхватила у Жилло медальон — и тоже взглядом с волком встретилась.

— Ну вот… — сказала. — Ты там, а я здесь. Ни я тебе помочь не могу, ни ты мне! Уходи, не трави душу!

— Тармо, родненький ты мой волчара, да кивни же ей, что я свой! — взмолился Жилло.

Волк показал зубы, что означало улыбку, и дважды выразительно кивнул.

— Говорила ж тебе, предупреждала ж тебя… — продолжала воркотню Неда. — Горе ты мое!

Волк в медальоне поднял к небу умную морду и негромко завыл.

— Вой, вой! — сердито ответила на это Неда. — Раньше думать нужно было!

— Неда, а Неда? — позвал Жилло. — Теперь веришь, что меня не подослали?

Но Неда смотрела в медальон и продолжала на все лады костерить волка Тармо. Наконец волк не выдержал — сел к ней спиной и хвостом по земле забарабанил. Показал, как он недоволен. Тогда Неда медальон захлопнула.

— Возьми, — сказала она Жилло. — Мне это здесь держать опасно. Вот мы зеркальцем баловались, а откуда я знаю — может, нас подслушали?

— Очень может быть, — согласился Жилло и сунул медальон в карман. — А теперь ты уж постарайся мне поверить, что я от тетки Тиберии! Ничем я этого доказать не могу. Знаю, что она к тебе из зеркала являлась. Но это, как я понимаю, и кто-то из здешних мерзавцев знает. Так что или ты веришь мне на слово, или придется мне эту флягу с пернатым зельем назад нести.

— А поклянись! — прищурившись да с подначкой потребовала Неда.

— А вот честью клянусь! — так же задиристо отвечал Жилло.

Помолчала Неда.

— Странно, — говорит, — никто не является, голоса из стенки не рявкают… Не может быть, чтобы тебе так незаметно удалось в замок пробраться! Что-то тут не так!

— Тетка Тиберия меня кое-чему научила. Я страже у ворот да одному дураку во дворе глаза отвел. А насчет лестницы, которая сквозь башню ведет и в камины выходит, я и раньше знал. Так что, видно, есть у нас немного времени, чтобы о важном побеседовать.

— Что же, по-твоему, важное? — осведомилась Неда.

— Просила тебя тетка Тиберия рассказать, что знаешь о королевском семействе. Раз уж у тебя такая дружба с принцессой Аморой. Как ты с ней встретилась. И вообще…

— Все, что знаю? — серьезно спросила Неда.

— Все. Это очень важно. Мы по крохам сведения собираем… — так, мимоходом, причислил себя Жилло к воинству магов, в которое входила его нареченная невеста. — О короле… и о его детях… Обо всех… Может, кроме тебя во всем королевстве никто этого не знает!

Неда вздохнула.

— Очень может быть… Понимаешь, я никогда и никому об этом не рассказывала, — призналась она. — И я боюсь… Я тебя впервые вижу.

— Я свой, — и Жилло тоже вздохнул. — И все мы рискуем. Вы вот с принцессой, когда бежать собирались, тоже рисковали…

— Да уж больно на тебя смотреть страшно, — призналась наконец Неда. Я понимаю, что ты, скорее всего, свой, да только посмотрю на твою страхолюдную рожу — и не по себе делается…

— Ну, это тетки Тиберии изобретение! — усмехнулся Жилло. — Обещала смыть, когда вернусь. Впрочем, ты и в этом можешь мне не поверить…

Молчание длилось достаточно долго, чтобы Жилло успел помянуть многими словами старуху и ее колдовские затеи.

— Жили мы тогда в Линдене, — начала вдруг Неда. — Дядя был комендантом Линденской гавани, другой дядя — капитаном, а тетя хозяйничала по дому. Их было четыре сестры, первая — за комендантом, тетя Лора, две другие уехали в Аквитанию, когда я была маленькая, и Неда — моя мама. Она умерла, когда я родилась. Поэтому и меня назвали Неда. Тетя Лора меня вырастила. У нее было своих трое — Рауль, старший, Анна и Альбин. Она думала, что я с ними буду дружить, но никакой дружбы не получилось. Анне было шесть, когда меня маленькую привезли, Альбину — четыре. У них няню забрали и ко мне приставили. Может быть, с этого все началось — я не знаю. Мы здорово не ладили…

И вот исполнилось мне двенадцать лет. Тетя Лора обо мне заботилась, велела стол накрыть по-праздничному, подарила мне платье. А прямо за столом я с Альбином поссорилась, я его кулаком стукнула, он мне блюдо на платье опрокинул. Не помню, что там было, но что-то с красным соусом и жирное. Стирать — бесполезно, хоть песком оттирай. Я обиделась и убежала из дома.

И вот сижу я возле коптильни под навесом, на поленнице ольховых дров, и вижу, что к комендантскому дому гости едут. И мужчины, и женщины, все верхом. Маленьких детей перед собой на седле везут. Привратник им дорогу загородил — у нас, говорит, сегодня гостей не ждут. Главный в кавалькаде перчатку с руки снял, велел хозяйке передать. Я подкралась и слышала — не хозяину, а хозяйке. Через минуту тетя Лора выбегает, и что б ты думал, Жилло — опускается на колено!

— Я вас не ждала, ваше величество, — говорит ему тихо-тихо, а я из-за угла все вижу и слышу. — Что случилось, ваше величество?

— Зови меня Шарлем, как раньше звала, — отвечает ей тот главный, какое уж тут величество… Приходится мне с семьей бежать из государства.

— Только теперь? — спрашивает Лора. — Я думала, вы давно уже уехали. Когда покойного короля убили. Зачем вам, ваше величество, было здесь оставаться?

— Не зови меня так, я больше не король, — опять возражает главный, а я все больше понимаю, что он — король, высокий, статный, с таким голосом, что до глубины души проникает. Мне двенадцать лет было, а я поняла тогда, за что женщины мужчин любят! Объяснить и теперь не могу, а понимать понимаю.

— Нет, ваше величество, я помню, как покойный король перед смертью вас короновал. И через неделю его в плен захватили, — тут тетя Лора с колена поднимается и за стремя рукой берется. — Не думала я, Шарль, что еще хоть раз в жизни тебя увижу.

— Помоги мне выбраться отсюда, — говорит король. — Вот жена моя, королева, зовут — Анна. Вот — сын, Ангерран. Вот дочка — Дезире. Вот младшие наши — Леон, Стефан и Амора. А самый старший, наследник, Бриан…

Покачал король головой и повесил ее низко-низко. Длинные волосы лицо закрыли. И все стало ясно.

Потом я узнала, что случилось. Погоня была за королевским семейством. Бриан с отрядом горных стрелков прикрывать остался. Все и полегли. Погоня все еще шла по следу, да только отстала. Но это я узнала потом.

— Можешь ли ты, Лора, принять нас в своем доме и накормить? — спрашивает, помолчав, король. — Слуг со мной немного, трое всего. Золото у нас еще осталось. Если нет — скажи, кто из капитанов ночью в море выходит. Нам все равно, куда плыть — лишь бы детей спасти.

— Ох, и дала бы тебе по уху, Шарль, как в те добрые времена, когда ты к нам через забор лазил и цветы из королевского сада мне таскал! — улыбнувшись, отвечает тетя Лора, хотя глаза у нее печальные. — Ох, и проучила бы тебя за такие глупые слова… Конечно, и накормить вас всех я могу, и напоить, и спать уложить. А муж мой, комендант гавани, судно для вас снарядит. Поплывете, куда хотите.

Подошла она к тому коню, на котором старшая женщина в плаще сидела.

— Добро пожаловать в мой дом, королева Анна! — молвит. — Я рада принять вас и ваших детей.

Король спешился и жену с седла снял. Стоят две женщины, смотрят друг на друга, но близко не подходят — что-то между ними такое… Потом уж я выяснила, что старший сын тети Лоры, Рауль, был королевским-то! И королева Анна знала, что приехала в гости к матери бастарда и к нему самому. А тетя Лора, хотя и была замужем за дядей-комендантом, хотя и родила ему двоих, но тоже, видно, прошлой любви не забыла. Но тогда я этого не знала.

Стоит король между двух женщин, одна ему старшего сына родила, другая — шестерых младших, одна уже почти старуха, под пятьдесят, другая еще неплохо выглядит, ей около сорока. И всем троим как-то странно, что вот свела их судьба в нехорошую минуту… Королю неловко между женщинами, не знает он, что им сказать, тетя Лора тоже не в своей тарелке, а королева Анна… ну, королева — она и есть королева. Хотя бы потому, что уверена в любви короля.

— Я тоже рада видеть вас, госпожа Лора, — говорит. — Вот мои дети.

— А мой сын, Рауль, сейчас в Пильтене, — отвечает тетя Лора. Девушка там хорошая живет — вот он и странствует от Пильтена к Линдену и от Линдена — к Пильтену.

Я потом поняла, как она правильно сказала, что сын взрослый, того гляди женится. Сразу дала понять — я стара, я все забыла и просто рада, что другая женщина дала королю столько счастья и столько детей.

В общем, провели все королевское семейство в дом, я следом шмыгнула. Тетя заметила меня и велела старшей королевской дочери прислужить, принцессе Дезире. Узел плаща ей распутать, сухие чулки и туфли принести. Ей было, наверно, пятнадцать, а мне всего двенадцать, а ножка оказалась одинаковая. Младшую, Амору, из одеяла вынули, переодевать пришлось. Малышке было два годика. Мальчики, Леон и Стефан, чуть ли не на пол повалились и заснули. А старший, Ангерран, пошел со слугами лошадей обиходить. Тоже еле на ногах держался — но подобрался весь, зубы сжал и пошел. Была в нем какая-то спокойная ярость.

А король — тот просто знал, что и сам, и семья давно погибли, сперва — для всего королевства, потом уж сами для себя, и их нелепое бегство к гавани — какое-то недоразумение. Мне кажется, он и не надеялся, что удастся спасти детей. Разве что кого-нибудь одного, случайно…

А после ругань была страшная. Дядя-комендант пришел из гавани. А у нас — такие гости. Вызвал он тетю потихоньку во двор, и началось!

— Ты что, последний разум истратила?! — спрашивает. — Ничего себе дорогие гости! Ты хоть понимаешь, что с нами за это Равноправная Дума сделает? Нашла кого ужином кормить!

— Не могу я голодных детей на улице оставить, — говорит на это тетя. — И плевать мне, чьи это дети!

— Да ты хоть всех портовых голозадых сопляков сейчас сюда приведи и покорми! Но не этих же!

— А чем эти хуже портовых?

— Эти — королевские!

— У нас равноправие, — сурово сказала тетя. — Все дети равны. Если я вижу голодного ребенка — я его кормлю, королевский он или еще какой. Это раньше спрашивали, кто папа с мамой, а теперь — все родители равны и все дети равны!

— Ты мне зубы не заговаривай! — рычит дядя. — И семейку эту куда хочешь, туда и девай! Чтоб через полчаса их запаха в доме не осталось! Ты что, не знаешь, что за ними целый полк в погоню послан? Целый драгунский полк! Мы по голубиной почте депешу получили. Известно же, что они в Линден направились! Если хоть одно судно этой ночью из гавани выйдет, велено за ним в погоню фрегат «Равенство» посылать. А к утру драгуны порядок наведут, я их знаю… Немедленно собирай им поесть в мешок и выпроваживай! Пускай идут, куда знают!

— Я тоже с ними уйду, — отвечает тетя. — Всю жизнь я Шарля любила, и этого ты мне простить не можешь. И ладно бы только мне, переживу! Ты Шарлю этого простить не можешь! Ты не законного короля сейчас выгоняешь — ты отца моего Рауля выгоняешь! Думаешь, не понимаю?

Тут дядя такое понес — я от пьяных поденщиков такой ругани не слыхивала. Всем досталось — и королю, и тете Лоре, и Раулю, и мне почему-то. В хорошую компанию попала…

В общем, пригрозил дядя, что если королевское семейство сию минуту не уберется, он за себя не ручается. Пошла тетя объясняться… Как мне тут жалко ее стало! Я выскочила, обняла, прижалась.

— Тетенька Лора, — говорю, — я все слышала! Давайте придумаем что-нибудь! Давайте их спрячем! У нас же чердак огромный и совсем пустой!

— Этих обреченных на чердаке не спрячешь, — говорит тетя. — А подслушивать — гнусно. Я тебя когда-нибудь учила подслушивать? Идем.

И как ни в чем не бывало пошли мы в ту комнату, где король с семьей отдыхал. Им туда уже поужинать принесли — прямо с моего праздничного стола. Младшие дети спали, Дезире платье свое зашивала, Ангерран пистолет чистил. А король с королевой сидят за столом, лицо к лицу, и мимо глаз глядят. Плохо им.

— Скверная новость, — говорит тетя. — В Линдене по голубиной почте депешу получили. Не удастся вам найти в порту такого сумасшедшего капитана, чтобы согласился вас на борт взять. Вот разве что до рыбацкого поселка добежать… Рыбаки рано утром в море выходят, еще затемно. Могли бы помочь, я полагаю…

— Малышей на рыбацкой лодке везти? — спрашивает королева. — Если что-то случится — я плавать не умею, а они — и подавно!

— Я умею, — отвечает король. — Ангерран.

— Дезире тоже не умеет.

— За меня не беспокойтесь, я не пропаду, — мрачно и вроде как ни к кому не обращаясь, заявляет Дезире. — Мне все-таки уже пятнадцать.

— Еще год — и женихи бы к тебе свататься стали… — вздохнула моя тетушка. — Ладно, допустим, тебя я здесь оставлю и замуж поскорее выдам. Хоть бы и за рыбака. Они часто жен с островов привозят, кто там станет проверять… Затеряешься в общей суете. Но вот с прочими как быть?

Тут дверь распахнулась, на пороге — дядя.

— Вы еще здесь? — спрашивает. — Ну, ладно…

Захлопнулась дверь.

— Все ясно, — сказал король. — Спасибо тебе, Лора, за приют и участие. Пойдем, Анна. Ангерран, разбуди братьев. Дезире, возьми сестренку.

— Лошади поесть не успели, — и Ангерран помотал головой. Кудри у него были — до плеч, как тогда носили. Правда, в Кульдиге уже первые парики появились. Зимой. Сперва эту заморскую моду осмеяли, потом поняли, что в холод шапку с ушами заменяет. Дяде как раз прислали форменный, как коменданту… представляешь, я ночью в кабинет к нему прокралась примерить!

Усмехнулся Жилло, усмехнулась и Неда.

— А у меня в графском замке тоже парик был, — сказал Жилло. — Бывает, слоняюсь по горам, неделями не до стрижки, и идет за мной следом по замку старая графиня с моим паричишкой, и шумит — во что ты себя превратил, на голове у тебя воронье гнездо, от цирюльника скрываешься, как злоумышленник, на такую гриву не то что парик — ведро не налезет! Смеху бывало…

И затуманился он — о молодом графе вспомнил.

Неда все поняла.

— Ты слушай меня! Слушай! Времени у меня, чтобы все это рассказать, мало! Думаешь, мне нечего вспомнить такого, чтобы затосковать? Да есть чего! Иногда вверх, на потолок глядеть не хочется — вот так бы и сняла деревянную люстру да петлю на крюк приспособила… Так вот. Взяла тетя Лора плащ, взяла наскоро собранную корзинку с припасами и вывела королевскую семью из нашего дома поскорее. Ангерран сбегал на конюшню, пришел со слугами и с лошадьми. Меня тетя за Альбином послала. Долго я его уговаривала — сперва ведь наскоро мириться пришлось… Ну, привела.

Стоим мы все возле той коптильни, где я впервые короля увидела.

— Куда же нам дальше? — спрашивает королева. — Боюсь я на лодке в море выплывать, Шарль. Просто боюсь… Посмотри — малышка совсем горячая. Как мы ее морем повезем?

— А не придется, — отвечает ей тетя Лора. — Придумала я кое-что. Пусть Шарль со старшим, с Ангерраном, попробуют уйти на рыбацкой лодке. Переоденутся в простую рыбацкую одежду — может, что и выйдет. Вас, королева Анна, дочку вашу не переоденешь. Мальчиков тоже — рыбаки детей и женщин на промысел не берут, если лодки береговой патруль задерживать и проверять станет — сразу почует неладное. Мой Альбин отведет тебя, Шарль, с сыном и слугами к дальнему поселку. К дядьке Бертраму отведешь, слышишь, сынок? Он мою просьбу выполнит. Так и скажешь — мать велела.

— Да, это все разумно, — сказал король. — Ну, милые мои, прощаться надо. Ведь вся охота идет на нас с Ангерраном. Вы, женщины, никому не нужны. Нужен король и его наследник. А поскольку сейчас Ангерран мой наследник…

— Указа не было, — сказал Ангерран. — Я на трон еще не имею права.

— Я бы охотно издал такой указ, сынок, чтобы его, как положено, огласили во дворе Коронного замка и на городской площади Кульдига, сурово отвечает король. — Но меня и самого увезли из Кульдига ребенком, когда стало ясно, что мы проиграли. Я и сам вырос в горах, как ты. Но на всякий случай — смотрите все, и ты, Лора, и ты, Неда.

Достал король из-за пазухи обруч золотой с небольшими зубцами, с узором и камнями по ободку.

— Вот древний венец нашего королевства, — говорит. — Вы все, и ты, Анна, тоже, видели другой — с рубинами и изумрудами, которому и ста лет не наберется. Он, конечно, и красивей, и богаче. Но когда король, мой отец, уходил из Коронного замка, он тот венец взял, чтобы камни вынуть и продать, а этот взял, чтобы сохранить. Этот — древний и настоящий.

— Тебя тем венцом короновали, — напомнила Анна.

— И напрасно.

Скинул король с головы Ангеррана шляпу, надел венец.

— Храни его, как только можешь, — велел. — Теперь, если я умру, ты королем останешься. И вот мое наставление — люби! Люби эту землю, люби этих людей, которые на ней трудятся, люби свою жену и ваших детей. Вообще всех детей люби и знай, что все дети королевства — твои. Сделай так, чтобы они эту твою любовь чувствовали. И передаю я тебе боевой клич королевский — все, кто любит меня, за мной!

— Все, кто любит меня, за мной! — повторил Ангерран.

— Теперь я, — сказала королева. — Вот святое знамя — орифламма. Владей ею, сколько можешь. Она не раз бойцов собирала, может, и теперь совершится чудо? Может, соберет она тебе бойцов?

И достала из-под плаща обмотанную вокруг бедер орифламму. Развернула. Принц к ней зубами прикоснулся, опять свернул, только потуже, и спрятал на груди.

Но я успела разглядеть золотые цветы и успела сосчитать углы. Их оказалось семь.

— Больше передать ничего не можем, потому что не осталось больше ничего. Но и это — немало для мужчины и короля.

Вот как сказал король Шарль. И вот что означают эти слова в песне, которую Амора на эшафоте пела, — королевский боевой клич. Самый радостный, какой только можно придумать. Вот что Равноправная Дума всеми силами истребить хочет — радость…

— Ну, тут ты, пожалуй, неправа, — возразил Жилло. — Дума, конечно, дурака валяет, но сперва задумано было неплохо, чтобы бедных не стало, чтобы все хорошее поровну… Когда всем вокруг тебя хорошо — разве это не радость?

— Когда всем вокруг тебя одинаково — это не радость! — воскликнула Неда. — И для того, чтобы бедных не стало, они задумали не бедным дать возможность разбогатеть, а попросту богатых истребить. Чтобы человеку не с кем свое убожество сравнивать было. И то же самое — насчет души. Не всем богатство духа дать, это в их положении опасно, а богатых духом истребить. Как сорняк! Ну, ладно, горячусь я, а время идет. Слушай дальше!

Постоял принц Ангерран, а теперь уже, можно сказать, молодой король в венце и тихо так его снял, за пазуху спрятал. Потом король прочих детей благословил.

И подошел он к королеве. Взял ее за плечи, в глаза посмотрел.

— Люблю я тебя, — сказал. — Ты любовь моя, ты счастье мое…

— Люблю тебя… — повторила королева.

Сел король Шарль на коня, принц со слугами тоже — в седло, Альбин своего конька привел. И поскакали к дальнему рыбачьему поселку. Что с ними потом было — точно не знаю. Может, в шторм попали, а может, с фрегата пушечным ядром достало. Потому что больше о короле слышно не было, и о принце тоже. Если бы король где-то на чужбине оказался — он бы дал о себе знать! Но и слухов даже не было…

Помахали королева Анна и тетя Лора тому, кого любили, и повернулись друг к дружке.

— Пойдем мы, — сказала королева. — Незачем тебя под мужний гнев подводить. Тебе все-таки с ним жить и младших растить.

— Да, все вместе и пойдем, — ответила тетя Лора. — Придумала я кое-что. Мы с тобой уже старухи, причем старухи приметные. Ни тебе, ни мне не уцелеть. Это Шарль напрасно надеется. Но детей спасти можно. Пошли!

Я за ними увязалась, помогала Дезире нести маленькую Амору. Младшего мальчика, Стефана, по очереди несли королева Анна и тетя Лора. Старший, Леон, шел сам и прямо засыпал на ходу. Шли мы через дюны, и даже не тропинкой шли, а как бы наугад — в песке вязли по щиколотку. Вниз по дюне еще ничего, а вверх — хоть за кусты цепляйся. Потом возле старого маяка свернули и пошли сосновым лесом. Это было уже полегче.

Шли чуть не до рассвета. Забрались в такую чащобу, что и тропы нет так, полоса прошлогодней хвои между островками черничника. А сквозь малинник как знаешь, так и ломись. Тетя Лора все-таки жена коменданта гавани, плавала немного, знала звездное небо. Как-то она соображала, куда нам двигаться. И вывела к такой развалюхе — медведь на зиму себе поаккуратнее берлогу ладит.

— Пришли, — сказала. — Когда старого Алькуина из поселка за колдовство прогнали, он сюда перебрался. Но ты, королева, не бойся, колдун он добрый. У меня после Рауля детей долго не было, к нему сходила, пошептал над водой, напоил — Анна родилась, тезка твоя. Жаль, меня не было, когда его домишко жечь собрались, мы с мужем в Кульдиг ездили на юбилей Равноправной Думы. Я бы его отстояла.

— Но ты ведь и потом к нему ходила, — заметила королева.

— Пришлось, за приворотным зельем. Мой-то на старости лет совсем сдурел — два месяца у мельничихи прожил! Днем — в гавани, вечером — дома, приличие соблюдает, весь дом заснет, а он — шасть на мельницу. Однако удержала, отвадила… Алькуин! Это я, Лора, комендантская жена! Впусти, Алькуин, это Лора!

Дверь колдун изнутри, судя по шуму, выкорчеванным пнем подпер. Оказалось — от медведя. Медведь к нему в гости повадился. Конечно, у него были такие заклинания, чтобы дикого зверя отгонять. Но спросонья как-то не до заклинаний, он и решил, что пень надежнее.

Вышел старик бородатый, одетый довольно благопристойно для леса — в почти чистый кафтан, даже не в постолы, а в старые туфли на босу ногу, на плечах клетчатая накидка, словно у богатой деревенской хозяйки. Я тогда еще не знала, что подальше от моря мужчины тоже такие накидки носили в холод, а ночью они были вместо одеял. Я же в гавани росла, там моряки нарядные плащи носили, а рыбаки в ближнем и дальнем поселках — серые и черные, чтобы грязь не была видна.

— Ну, здравствуй, комендантша, — говорит. — Смотри, и племянницу привела! Здравствуй и ты, Неда.

Посмотрел он на королеву, посмотрел на ее детей.

— Этих, пожалуй, впервые вижу…

Вгляделся, насколько позволяла сальная свеча.

— Лора, ты сама-то знаешь, кого привела? — спрашивает. — Тебе жить, что ли, надоело? У меня от драгунского палаша лекарства нету!

— Потому и привела, что знаю, — отвечает моя тетя. — Надобно им помочь, Алькуин. Я тебе, между прочим, всегда помогала.

— И я тебе, — буркнул он. — Ну, что же ты предлагаешь? Пташками их обернуть? Не умею, а жаль. Здесь поселить? Глупенькая же ты тогда, Лора. Неужели ты думаешь, что их и тут не отыщут?

— Всех вместе отыщут. А если они разойдутся кто куда — так поодиночке трудно их найти будет. Малышей я по рыбацким семьям раздам. Старшую у себя спрячу. Вот с королевой труднее будет…

— Выдадут себя дети, — возразил старик. — Это же хоть и королевские дети, но малыши несмышленые. Им сколько не повторяй, что нужно хранить тайну, проболтаются, и как раз кому не надо! Даже и не словесно проболтаются…

— Ну, значит, ты и сам понял, что от тебя требуется, — обрадовалась тетя Лора. — Сильное, сильнейшее заклятие! Королевские дети должны начисто забыть, кто они такие! Стать, как все! То, что родители им передали, забыть напрочь! И вообще чем больше забудут — тем лучше. Только это их и спасет.

— Ты права, комендантша, — согласился колдун. — Только составить такое заклятье мудрено. Никогда мне это делать не доводилось. Ты же знаешь, я все больше с готовеньким работаю… Даже если составлю — откуда мне знать, сработает оно или не сработает? Может, оно с ограниченным временем действия окажется? На два месяца, скажем? А потом они все вспомнят?

— Хоть так… — вздохнула королева. — Хоть одного спасти…

И тихонько заплакала.

— Не плачь, — сказала ей тетя Лора. — Ты когда за него замуж шла, знала, что — обреченный. Знала, что в конце концов до него доберутся и уничтожат. Я вот хоть и любила, а замуж — не рискнула. И до меня у него подружка была — тоже смелости не хватило, хоть и родила ему дочку. У тебя же хватило отваги! Так что вытри глаза и возьми себя в руки.

— Я же совсем девочкой была, — прошептала королева. — Что я понимала? Ты же знаешь, как семнадцатилетние девчонки влюбляются? Сразу — и навсегда…

— Сидите здесь, вот, на бревнышке, — приказал колдун. — Я пойду, посмотрю в своих книгах, что тут можно сделать. А ты, комендантша, слушай чутко! Вас уже ищут, и сдается мне, что пойдут по следу с собаками. Услышишь собачий лай — пусть все в разные стороны разбегаются. Может, кто-то один уцелеет. Ждите… попробую помочь…

Взял свечу и ушел в развалюху. Поставил свечу на окошко, я заглянула снаружи — действительно, в толстенной книжище копается. Тетя меня от окна оттащила и шлепнула хорошенько.

Сели мы ждать. Молчали. Дети на земле свернулись и заснули, прикрытые плащом королевы. Дезире то встанет, пройдется, то сядет, прижмется к матери. Не по себе ей, здорово не по себе. Так сразу забыть, что она королевская дочь!

Наконец вышел старик.

— Разводите костер! — велел. — Есть одно подходящее заклинание, я к нему еще кое-чего добавлю, правда, супротивного заклинания пока нет. Жив буду — найду. Комендантша, неси из моего дворца треножник и горшок, который совсем новый. Дети, собирайте хворост.

Я пошла собирать, как сказано. Дезире осталась. И я поняла — мало радости собирать хворост для костра, на котором твою память сожгут…

Пока мы с королевой костер складывали, тетя над ним треножник с горшком установила и принесла для горшка воды. Алькуин побросал в воду какие-то травы, камень с дыркой туда опустил, порошка вонючего посыпал. Зажег костер, велел нам раздувать. Мы пыхтим, он присел на бревнышко, думает.

— Может, и успеем… Скорее! Ночь на исходе!

Закипело в горшке варево. Встал он, руки протянул, погрузил их в пар.

— Духи земли, воды и воздуха! — призвал. — Духи леса и моря! Духи, подвластные знаку Далед-Дад! Духи, подвластные знаку Бейз-Мем! Придите сюда незримо! Вот я делаю знак Далед-Дад!

Пальцы сложились в решетку.

— Вот я делаю знак Далед-Дад! — повторил он. — Я не слышу вас!.. Ага, слышу… Я рад вам, я возжигаю для вас священные ароматы, духи, подвластные знаку Далед-Дад, довольны ли вы?

Он сунул в огонь палочку ароматического дерева, она затлела и пустила дымок.

— Держи, — Алькуин передал палочку тете Лоре. — Я приказываю вам, духи, подвластные знаку Далед-Дад, окружите меня, накройте меня вашими плащами! Я защитил вас от знака Зай-Вов, гибельного для вас, несущего вам забвение, я накрыл вас своим плащом! Вы стали моими, духи, подвластные знаку Далед-Дад! Я получил священное право призывать вас и возжигать вам ароматы!

Пока он все это говорил, пар от кипящего горшка окутал его всего — я раньше никогда не видела, чтобы пар, вместо того, чтобы подниматься вверх, сползал вниз. Колдун воздел руки — и сквозь решетку волшебного знака пар потек ввысь тонкими струями, красиво сплетаясь и расплетаясь.

— Вы не сможете меня спасти? — вдруг спросил Алькуин. — Что же… пусть будет так. Но детей? Детей спасти еще можно?..

Палочка в руке у моей тети ярко вспыхнула.

— Я согласен, — как будто выслушав чью-то беззвучную речь, сказал колдун. — Но и вы тоже… Вы скажите в Великом Светлом воинстве, что я не по своей вине ухожу… Что до конца испытательного срока еще десять лет, а дети попали в беду сейчас! И если мне могут зачесть это заклинание за оставшиеся десять лет, пусть зачтут! А если нет… Далед-Дад! Племя знака Далед-Дад! Войди в субстанцию и стань ее силой!

Алькуин обвел кипящий на огне горшок руками. Руки безболезненно прошли сквозь огонь. Тетя зажала мне рот рукой.

— Духи, покорные знаку Бейз-Мем, теперь я обращаюсь к вам! — воскликнул Алькуин, делая новый знак, наподобие кулака в кулаке. Заклинаю вас этим знаком, войдите в субстанцию и станьте ее временем! Я не слышу вас, духи, покорные знаку Бейз-Мем! Слышу…

Облако пара сползло к ногам колдуна.

— Слушай, комендантша, и ты, королева, — сказал он. — Сейчас начнется колдовство. Вот в чем его смысл. Королевская кровь уснет в твоих детях. Она проснется только при особом сочетании обстоятельств. Сейчас я не могу знать, что это будет за сочетание. У меня просто нет времени его создать, понимаете! Но я послал зов в Великое Светлое воинство магов. Они в нужный час пришлют того, кто поможет разбудить королевскую кровь. Не знаю, сколько детей уцелеет — но один наверняка! Потому что кровь должна проснуться. Отвернитесь, я чувствую в себе образы моих заклинаний!

И тут Дезире, что сидела неприметно на бревнышке, вскочила и к его ногам бросилась.

— Не надо! — крикнула. — Пусть я нищенкой помру, только чтобы помнить! Пусть меня сейчас убьют, но чтобы помнить!

Схватила ее моя тетя в охапку.

— Молчи, глупая, — шепчет, — это же для твоего блага…

— Не надо мне такого блага, это же хуже смерти!

Вырвалась старшая принцесса.

— Кого хотите, лишайте памяти, только не меня! — и с этими словами кинулась бежать.

— Не удерживайте, — недовольным голосом остановил королеву колдун. Так лучше. Уснет вся королевская кровь, ВСЯ, сколько ее осталось. Это единственное спасение. Обычные люди в любой беде выживают, короли гибнут. Я начинаю. Отвернитесь…

Сели женщины рядком на бревнышке, я рядом, на хвое, уткнулась лицом в тетины колени, чтобы не видеть. Но слышала странные, диковинные слова. Вдруг издали собачий лай донесся. Вскочили тетя с королевой, а колдун продолжает читать заклинания и водить руками над горшком.

Схватила тогда тетя за руку Леона, рывком его с земли подняла. Королева взяла Стефана, я — Амору.

— В разные стороны! — приказала тетя. — Хоть кто-то спасется!

Поцеловала меня.

— Прости, — говорит, — прости меня, моя девочка! Беги скорее! У тебя ножки молодые, ты убежишь!

Я и кинулась с маленькой Аморой!

И бежала, пока на речном берегу не выдохлась. Повалилась я, Амору рядом положила, слышу — лай приближается. Тогда я опять ее на руки взяла и по воде побежала. Смотрю — лодка. Я положила девочку в лодку, да там течь была, Амора прямо в воде оказалась. Захныкала, бедняжка. Я лодку оттолкнула, забралась в нее и Аморе ротик зажимаю… Ну, ушли мы. Река эта впадала в Венту, и неподалеку от того места на ней водяная мельница стояла. Чуть мы в колесо не попали. Досталось мне от мельничихи…

Неда вдруг замолкла, прислушалась.

— Ты говори, говори!.. — взмолился Жилло, вцепившись в решетку.

— Выбрались на берег, куда идти — непонятно. А мельничиха сообразила, что мы сбежали откуда-то. Хитрая оказалась — сказала, что не выдаст, если работать у нее останусь, за хлеб и крышу над головой. Но правду сказала кроме хлеба и крыши я от нее три года ничего не видела, зато от всяких розысков она нас с Аморой укрывала лучше всякого колдуна. Да, колдуна-то вроде убили… Я как-то ночью к комендантскому дому сбегала, мне слуги рассказали, как комендант драгун по нашему следу направил, только странные это были драгуны — с собаками… Он уж потом понял — когда тетю домой принесли. Где королева Анна, где мальчики — ничего этого мне узнать не удалось. Вот тебе и правда. Жива королевская кровь — только уснула. Она и в Аморе-то по-настоящему еще не проснулась. И раньше времени будить ее, как видно, опасно. Вот я попробовала — и ничего у меня, дуры, из этого не вышло…

Неда замолчала, прислушиваясь, и очень ее лицо Жилло не понравилось.

— Что же ты сделала? — спросил Жилло. — Почему Амора вдруг всем объявила, что она — принцесса?

— Что сделала… — Неда вздохнула, повесила голову, но вдруг решилась признаться. — Умом я, видно, повредилась! Знаешь, мы, вышивальщицы, не совсем взаперти живем, кое-кого видим. И как мне только это в голову пришло! Ведь ребенок она, сущий ребенок, а я ей такое сказала…

— Ребенок, который в тюрьме живет, — напомнил Жилло. — Так что же ты ей сказала? И куда она делась?

— Вот это и меня тревожит! — зашептала Неда. — Они что-то затеяли, Дума эта и Исидор Талс… Они Амору забрали, меня тут заперли… Ох, слышишь? Идут же сюда! Шаги не лестнице слышишь? А ну, живо убирайся! Не хватало только, чтобы и тебя…

— Да погоди ты! Если я к тебе кого-то пришлю, или тетка Тиберия способ найдет — какое слово сказать, чтобы ты поверила?

Неда задумалась на секунду, но на поиска времени не было.

— Собирается вместе королевская кровь… — прошептала она. — Да уберешься ты наконец?

— Флягу держи!

Коснулись тонкие исколотые пальцы Неды загорелых пальцев Жилло. Продлилось это прикосновение всего миг — но Жилло успел, вжавшись лицом в решетку, поцеловать руку сероглазой соколицы. А на ее губах быстрая улыбка вспыхнула.

Выхватила Неда у Жилло флягу с пернатым зельем, на грудь повесила, под сорочкой скрыла, и — к пяльцам! А Жилло — вниз по лестнице!..

Скатился он на тот пятачок и задумался — одно дело, что попроще, сделано.

Правда, многого Неда сказать не успела — ну вот, например, как из с принцессой выследили, как они в мастерские попали. Но раз попали — значит, нашлась добрая душа… Может, у Аморы с родителями сходство какое-то потрясающее?.. Может, побрякушку с цветком они при себе имели? Да мало ли что…

Размечтался было Жилло о том, как Неду из Девичьей башни вызволит да обо всем расспросит, но сам себя одернул — во-первых, место для мечтаний выбрал подходящее, а во-вторых, коллекция…. Будь ты неладен, старый хрен!

Но как же теперь к коллекции подступиться? Даже на чугунную лестничную ступеньку сел Жилло, чтобы думать удобнее.

Как он ни соображал, выходило, что нужно идти тем узким ходом, который вел от колодца неизвестно куда. Потому что — или назад к колодцу, или вверх к Неде, или вперед неведомо куда. В колодце и у Неды он уже был…

И побрел Жилло, бурча про себя, что носит же некоторых от теплого угла, от спокойного житья — в столичные университеты! Как будто нельзя сидеть тихонечко в замковой библиотеке да ума-разума набираться!

Ход был узкий и низкий. Жилло, еще живя в графском замке, иногда выводил молодого графа примерно таким же ходом — когда их целью были не горные травки, а, скажем, молодая лесничиха и ее подружка. И знал Жилло, что не всегда из покоев вниз ведут чугунные или там каменные ступеньки бывает, что просто спускается в люк веревочная лестница — вроде той, что он для молодого своего графа смастерил. Поэтому он все время пробовал рукой то, что с большим сомнением можно было назвать потолком хода, — уж больно оно было корявое.

Ход почему-то делал повороты, хотя смысла в этом Жилло и не видел. Два раза ему действительно попались люки над головой, но один был заглушен крышкой из толстых досок, что Жилло понял по занозам, а у другого крышка была ледяная на ощупь — возможно, каменная.

Наконец Жилло уперся в железные прутья. Кто и зачем перегородил подземный ход решеткой — было уму непостижимо.

Жилло подергал все прутья по очереди — некоторые вроде держались в гнездах неплотно. Опустился он на корточки, попробовал поковырять ножом и, к своему удивлению, обнаружил, что внизу прутья вбиты в толстую доску, можно сказать, в бревно. Очевидно, решетка поднималась и опускалась. Вот только доступа к рычагу у Жилло не было.

Крепкий моряцкий нож хорошо брал дерево. Повозился Жилло, поколупался, побурчал, и нижний конец одного прута извлек. Но сверху тот прут держался довольно прочно, и пришлось Жилло висеть на нем, раскачивая, может, час, а может, и побольше. Наконец шмякнулся он наземь вместе с прутом.

Дыра образовалась — протиснуться можно, но с опасностью для костей. В первый раз Жилло понял, что вот-вот застрянет. Дернулся на исходные позиции, разделся чуть ли не до Адамова вида — прополз! Сам прополз, а одежонку так удачно бросил, что до нее и не дотянуться. Вернулся, сперва одежду на ту сторону препроводил, потом и сам пролез.

Там, где он оказался, видно, раньше узников держали. Закуты стояли из истлевающих досок — но странные. Выбраться из такого закута — раз плюнуть. Думал Жилло, думал — понял, что это за узники! Раньше, в давние времена, сюда при осаде скотину домашнюю заводили. Стало быть, где-то и лестница есть, и достаточно широкое отверстие, чтобы корову, обвязав под пузом, спустить!

Оделся Жилло и пошел дальше, освещая дорогу свечой.

А дальше действительно увидел лестницу и люк.

Поднялся он, в люк головой и руками уперся, самую чуточку приподнял и приподнял вместе с краем тяжелого ковра.

Пол перед ним — красивый, паркетный, узорами выложенный, более того не только деревом, но и перламутром. Ножки стула в бронзовых манжетиках. Чуть подальше, по законам перспективы, почти весь стул виден. И край гобелена. И прочая роскошь…

Комната, куда выглянул Жилло, была размера необъятного. И убрана великолепно. В такой комнате королю бы жить, подумал он. Или принцессе. А наверняка член Равноправной Думы поселился.

Смотрел он, не решаясь вылезть, смотрел — и зернышки на полу увидел. Вроде овсяные. Лежат раскиданные — и никто их не собирает. Совсем они там были не к месту.

Хмыкнул Жилло — кто бы мог овес в этих роскошных апартаментах разбросать? Не может же того быть, чтобы Равноправная Дума здесь лошадей держала! Впрочем, кто ее разберет — может, она, пока Жилло в подземелье обретался, декрет о равенстве людей и скотины выпустила?

Пока он про себя над Думой издевался, среди зернышек движение началось. Поползли они друг к дружке. Сперва медленно, потом быстрее — и сползлись в аккуратную кучку.

Ага, понял Жилло, вот она, здешняя магия! Где-то и сам маг! Конечно, умнее прикрыть люк — но получится ли это бесшумно? А если не получится?

Тем временем до кучки добрались и вовсе далеко залетевшие зерна. Вытянулась она вверх, встала столбиком, закрутилась маленьким смерчем, вообще от пола оторвалась, повисла, что-то вроде рук-ног у нее обозначилось. А потом вдруг оказалось, что стоит на полу карлик.

На этого карлика издали смотреть — и то тошно делалось. Во-первых, волосня лицо закрывала, и какая волосня! Иссиня-черные длинные иголки во все стороны. Один нос из них и торчит. Во-вторых, два горба, спереди и сзади. В-третьих, руки длинные, тощие, когтистые, загребущие. На указательном пальце правой лапы — огонек. Надо думать, перстень. И занятный огонек — то розовый, то синевато-лиловый. Одежонка на карлике убогая, но есть в ней какой-то смысл — на полах рубахи синей загогулины и выкрутасы белым нарисованы.

Стоит этот прелестный карлик, бурчит, хмыкает, вздыхает — словом, думает. И Жилло глядит на него из-под краешка ковра зачарованно, но, в отличие от карлика, вовсе не думает. А просто в изумлении пребывает.

Постоял этак карлик, почесал в затылке.

— Нет! — говорит. — Все не так!

Подошел к настенному зеркалу, на себя уставился. Лица его Жилло из своего укрытия не видел, а отражение наблюдать мог. И у того отражения четыре клыка изо рта полезло, два снизу, два сверху. Потаращился карлик на свою жуткую рожу — и спрятались клыки.

Видно, рожей своей карлик остался доволен — Жилло сквозь волосню увидел поганую ухмылочку.

Потом взял карлик со стола палку с крючком, а в другую руку — блюдце с какой-то дрянью. Коснулся крючком этой дряни — она затлела. Тут карлик забормотал, зафырчал, отплевываться на все четыре стороны начал, а потом и вовсе заголосил.

— Черный мой князь, боевой кабан повелителя демонов, копыта твои алмазные, клыки твои алмазные, глаза твои алмазные, князь Бериал, заклинаю тебя кровью и мозгом, костями и шерстью! Властью знака Шин-Цед, который владеет ночными тварями, заклинаю тебя и время, в котором ты находишься! И пусть это время станет моим временем!

Совсем оглох Жилло от этих пронзительных воплей. И с неудовольствием подумал, как он тетке Тиберии за все заклинания и магические знаки отчитываться будет. То ему Неда слова старого Алькуина передавала, которые невозможно простому человеку ни уразуметь, ни запомнить, теперь еще этот орет!

Завертелся карлик с блюдцем и крючковатой палкой, выкрикивая что-то уж вовсе непотребное. И обратился в смерч. Вверху смерча волосня дыбом торчит, а сам он вдруг розоветь начал. Палка в одну сторону отлетела, блюдце — в другую. И оказалось в трех шагах от носа любознательного Жилло.

Распался смерч как бы на клочки. Не меньше десятка розовых клочка разбежалось по комнате. И когда Жилло понял, что это такое, то чуть вслух не охнул.

На драгоценном паркете тончайшей работы паслись, постукивая копытцами, очаровательные и чистенькие поросята. Правда, на загривках у них топорщилась острая щетинка, у каждого торчало по четыре маленьких белоснежных клыка, но в остальном это были вполне приличные поросята хоть сейчас на рынок.

Почтенный покой, видывавший вельмож и красавиц, наполнился тоненьким хрюканьем. Вдруг один поросенок взвизгнул, стал паркет копытцем ковырять, ярость показывать. Второй последовал дурному примеру. Первый вроде бы подрос немного. Второй вроде бы потемнел шкуркой. Но прочие как гуляли, так и продолжали бродить, очень даже мирно похрюкивая.

Вдруг все поросячье стадо завизжало и в кучку сбилось.

Что будет дальше — Жилло уже знал. Кучка вращаться стала, вверх столбиком вытянулась. И со стоном грохнулся на паркет жуткий карлик.

— Почему?!.. — спрашивает он непонятно кого. — Ну, почему?!.. Что мне с этим растреклятым цветом делать? Ни в одном заклинании ничего про цвет не говорится! Хорош я буду: ночью — и вдруг розовый!..

Посидел он этак, погоревал, вдруг вскочил.

— Время! — воскликнул. И к дверям кинулся. Но остановился прибраться решил.

Сперва палку с крючком с пола подобрал, за пазуху сунул, потом блюдце взглядом отыскал.

И почудилось тут Жилло, что заметил карлик приподнятый краешек ковра по соседству.

У него еще хватило выдержки медленно-медленно опустить край люка. А там уж графский слуга откровенно дал деру!

Несло его по узкому ходу с риском расквасить нос, пока на решетку не вынесло. Свечу, конечно, он по дороге потерял. В решетку грудью вмазался, нашел дыру, протиснулся и тут только дух перевел.

Жилло понял, что карлик, которому непременно хотелось размножить свою особу свинским образом, и был тот Озарук, о котором тетка Тиберия толковала. И если бы Озарук пустился за ним в погоню, то неприятности были бы у Жилло, а не у Озарука. Но графский слуга не знал, спешит за ним карлик, или как. На всякий случай следовало утекать, да подальше.

Из колодца вылезть Жилло уже не мог, и знал это с самого начала, когда лез в окаянный колодец. Тетка Тиберия обещала, что в трудную минуту пернатое зелье спасет. Но это еще не была самая трудная минута. И вспомнились те два люка, которые он заприметил по пути к решетке. Но поди их открой…

Призадумался Жилло — и сообразил! Когда он их приподнять пытался, у него еще не было того длинного железного прута, который он из решетки выковырял! Прут же настолько длинен, что стоймя в подземном ходе не встанет. Стало быть, если уткнуть его снизу в люк и пихать, пока не упрется в пол под прямым углом, то люк, пожалуй, и приподнимется.

Пошарил Жилло по полу — нашел-таки прутище. Потом стал по сырому потолку шарить. Как словил занозу — обрадовался. Значит, прут есть, деревянный люк есть, карлик Озарук если и идет по следу, то он еще далеко.

Как Жилло прутом в полных потемках орудовал, он бы и сам потом объяснить не смог. Страшно ему было до жути. А вдруг сию минуту Озарук возникнет?

Но карлик не возник, а крышка люка стала поддаваться. Когда прут встал под прямым углом к полу, она приподнялась на целую ладонь. И свет из щели потек. Тут уж повеселее стало. Поднатужился Жилло — и вовсе крышку откинул. При помощи прута выкарабкался он из люка — и чуть затылком к ступеньке не приложился. Люк оказался под лестницей.

Вынырнул Жилло и из-под лестницы, ногой люк захлопнул. Вокруг пусто. Покрутился он туда-сюда — странно, а ведь местность-то знакомая! И вспомнил, откуда знакомая — никакой в этом мистики и никакого колдовства, как ни странно, не было, а просто вели его этим коридором и этой лестницей на тот самый допрос, когда из зеркала прядь золотых волос вылетела.

Ну, теперь можно было и дух перевести.

Очевидно, Озарук ничего не заметил и в погоню не кинулся. А может, и заметил, Только ведь он, пребывая в поросячьем виде, чуть куда-то не опоздал. Значит, с делами справится — до Жилло доберется…

Стал графский слуга соображать — где сейчас карлик, неизвестно, а вот где братцы-воришки, он примерно знает. Если только они в подземной тюрьме, а не в какой другой. Можно до них добежать, до бездельников, благо узелок тетки Тиберии работает отменно. Сперва у них, у негодяев, про коллекцию расспросить. Может, знают, куда она угодила. А если обстоятельства позволят — то хорошенько обоим по шее надавать, Жаль, тетки Тиберии не послушался, когда она отлупить братцев через зеркало предложила!

Но, как говорится, о волке — речь, а волк — навстречь. То есть, идет себе Жилло в сторону подземной тюрьмы, а ему навстречу братцев-воришек на допрос ведут. И, судя по их рожам, их уже пробовали допрашивать.

Столкнулся Жилло нос к носу со стражником. Хотел было сделать ручкой этак — но видит, что стражник на него и без того внимания не обращает. Действительно — мало ли в Коронном замке служилых старикашек?

А Дедуля с Малышом его, естественно, не признали. Тем более, что брели оба, повесив носы.

Пропустив арестантов за поворот, Жилло следом пошел, по шуму шагов ориентируясь. Привели их как раз туда, куда молодого графа с лекарем водили. Захлопнулась за ними дверь, а стражник с мушкетом на упоре караулить остался. Серьезное дело, подумал Жилло, вроде бы в тот раз никто дверь не охранял…

Пустил он в ход драгоценный узелок, перевел внимание стражника на большого паука в углу, а сам скользнул под мушкет и к дверям прижался. Оказался он спиной к спине со стражником. И тихонько-тихонечко дверь на себя потянул.

Щелка образовалась тонюсенькая, но графскому слуге, которому в замке приходилось-таки и подглядывать, и подслушивать, много ли надо? Сдвинул голову влево — вон загородка для узников. Сдвинул голову вправо судилище.

Знакомая была комнатка, ох, знакомая! Окон нет, только свечи в канделябрах горят. И длинный стол под двумя самыми большими канделябрами. И сукно зеленое между ними, и перекрещенные топор да мотыга. А на столе батюшки, коллекция! Может, и не вся, но побрякушек немало.

Судилище же — куда обширнее того, что господина думского лекаря на ум-разум наставляло. Строй старикашек, друг на дружку, как две капли воды похожих. Все — как печеные яблоки или, скажем, сушеные груши. Все в одинаковых мантиях. Все в белоснежных париках. Вот разве что один повыше, а другой — пониже. И сидит их там по меньшей мере штук семь — это которые видны Жилло. А, возможно, кто-то и не виден. Есть и полицейские.

Сдвинул Жилло голову чуть влево, чтобы клетку для узников увидеть. А возле нее суета какая-то, спины трех здоровенных стражников, у самой решетки орудующих. Отошли стражники — а это они, оказывается, братцев-воришек к решетке привязали.

Полицейский офицер что-то негромко приказал — стражники, где-то взяв факелы, вернулись к решетке и стали справа и слева от узников.

Очень тут Жилло не по себе стало. Насколько он знал братцев-воришек, были они ребятами пугливыми. И не надо быть пророком, чтобы догадаться, о чем их расспрашивать будут…

Угадал Жилло — мало кого интересовала моральная, так сказать, сторона их некрасивого поступка. Украли — ну и украли! Как будто в Кульдиге других воров нет…

Братцам-воришкам подробно рассказали, кто именно опознал их на улице, кто конкретно их повязал, и даже сообщили имена стражников, доставивших их в Коронный замок. Братцы даже не переглянулись, как обычно. Уж больно им обоим было, видать, тошно.

— Вы посмотрите, кто ради вас, мелкого ворья, пришел, кто сидит за столом и слушает про ваши безобразия! — обратился к Дедуле с Малышом полицейский. — Члены Равноправной Думы не пожалели времени, которое принадлежит, кстати, не им самим, а всему равноправному народу! Они пришли сюда, потому что ведь и вы — частица нашего народа!

— Позвольте, равноправный братец, — с тем один напудренный старикан, ростом повыше прочих, слегка подался вперед. — Наши юные друзья набрались страха. Пусть они успокоятся и поймут, что мы к ним весьма, так сказать… хм… расположены. Мы будем рады узнать, что у них имеются, предположим, смягчающие вину обстоятельства. Например, такое — они собирались добровольно отнести свою добычу в Коронный замок.

— Ну? — смутно понимая, зачем члену Равноправной Думы выслушивать от преступников такие глупости, спросил полицейский офицер. — Собирались?

— Ага… — сказал Дедуля.

— Вот! — обрадовался старикан. — Вы, как честные равноправные граждане, сразу поняли, что такие сокровища должны принадлежать только Равноправной Думе…

— Народу они должны принадлежать, равноправному народу! — весьма сварливо перебил его другой ископаемый старец.

— Ну да, а я что сказал? — искренне изумился первый оратор. — Так вот… Вы несли сокровища в Коронный замок, чтобы рассказать, как они к вам попали, и сдать их нам, то есть Равноправной Думе…

— Народу их сдать, народу! — опять вмешался второй член Думы, явно теряя терпение.

— Да откуда же они здесь народ возьмут? — вступил в склоку первый. Сдать положено нам, а уж потом мы — так сказать, народу…

Тут Жилло обратил внимание, что по столу барабанят чьи-то длинные и костлявые пальцы. А на указательном — камушек светится…

Ого, сказал он сам себе, так здесь Озарук! Но разглядеть лица вредного карлика не смог — не под тем углом смотрел. Профили старцев накладывались один на другой.

Опять графский слуга чуть сдвинулся, чтобы на братцев-воришек посмотреть. Висят себе на решетке, и по рожам видно — дурацкий свой поступок осознали и раскаялись.

— Позвольте мне, равноправные братцы, продолжать допрос! — не выдержал полицейский офицер. — Вы, подлецы, где это золото взяли? Скажете — убирайтесь подобру-поздорову! Не скажете — на себя пеняйте!

Выпалил он это как можно скорее и на старикашек покосился — вроде бы не успели помешать.

— Вот ты, — после некоторого общего молчания полицейский ткнул пальцем в сторону Малыша. — У тебя рожа вроде поумнее. У кого золото вынули? Как выглядел? Где вам попался?

— Нашли, — буркнул Малыш.

— Где нашли? — без тени удивления спросил полицейский офицер. — На мостовой? В харчевне под лавкой? Или где-то еще?

— Возле коновязи, — сказал Малыш. — На улице Пивоваров, где кабачок Зауэра, коновязь во всю стенку, а сбоку камни сложены, хозяин строиться собрался. Вон там…

— Нашли и взяли?

— Нашли и взяли, — подтвердил Дедуля.

— Так и лежало на земле?

— За камнями, — поправил Малыш.

— А что же вы за теми камнями искали, зачем туда полезли?

Ответа полицейский офицер не дождался.

— Люди вашей героической профессии шарят в таких местах с одной целью — что-то спрятать, — сделал он вполне разумный вывод. — Прячете же вы обычно добычу. И не может того быть, чтобы вы одну добычу оттуда выгребли, а другую взамен оставили. Поскольку при вас обнаружены только эти золотые вещи, а все остальное — явно ваше личное имущество, то давайте-ка придумывайте что-то другое!

Жилло вздохнул — полицейский попался сообразительный, но этот вздох у себя за спиной услышал стражник. Он резко обернулся — и Жилло едва успел махнуть рукой вот этак возле его лица.

Проскочил Жилло в сторонку, а стражник стоит, ошалело головой мотает. И написано на роже — что мне за дрянь померещилась?

Очевидно, решив, что осторожность не помешает, стражник привалился к двери спиной. И лишил Жилло возможности следить за ходом разбирательства.

Но тому и так все было ясно. Равноправная Дума сообразила, что золото — королевское! С одной стороны, ищут появившегося в Кульдиге королевского сына, а с другой — два мерзавца неизвестно где сперли три фунта королевского золота! Естественно, их будут поджаривать на медленном огне, лишь бы объяснили, как к ним золото попало. А скорее всего, и поджаривать не придется. Пару раз по уху — и нарисуют они Жилло, как миленького, со всеми приметами, включая пятно на рукаве кафтана и разные пряжки на башмаках…

На эту беду Жилло уж был готов рукой махнуть — а тетка Тиберия на что? Была другая беда, почище этой. Он не понимал, как же теперь возвращать коллекцию. Там, за дверью, ее по одной побрякушке покажут братцам-воришкам, они официально признаются, что именно эти предметы сперли, подпишут заранее составленный список и судебное решение об изъятии, или что там полагается… Может, месяцем тюрьмы отделаются. Им-то что? Они слова ювелиру не давали, честью не клялись…

Жилло стоял за углом, не показываясь страннику, и думал — вынесут коллекцию через эти двери, или же в зале есть какие-то другие? Может, и третьи? Куда она после допроса денется? В очередной раз помянут он всякими неласковыми словами покойника ювелира — нашел-таки, старый хрен, кому свои побрякушки всучить! Вот ведь беспокойное наследство…

Постоял он так, потосковал — но делать что-то надо.

И вышел из-за угла к стражнику сморщенный старикашка, которому в обед — сто восемьдесят восемь лет, и стал у него допытываться про какого-то невероятного внука, чьего — неизвестно, который служит в замке, а зовут его тоже непонятно как… И стражник сперва отвечал дедушке вежливо, спиной тем не менее дверь подпирая, а потом разозлился и рявкнул на него основательно. Стражник, конечно, рявкнул по делу — а не приставай к служивому в карауле. Но настырный дед подобрался к нему достаточно близко, чтобы, невзирая на мушкет, хорошенько двинуть в ухо.

Затем, подхватив на лету падающий упор с мушкетом и не дав им грохнуться об пол, дед позволил стражнику приложиться к полу башкой. И сделал над ним ручкой этак. От чего стражник сразу понял — это его каменная баба, подпиравшая дверной косяк, так ловко огрела. Не спуская с бабы глаз, кинулся он прочь, позабыв и мушкет, и упор, и служебный долг.

— Вот так-то, тетка Тиберия! — с чувством глубокого удовлетворения сказал Жилло. — Не только узелки с травками что-то в этой жизни могут…

И очень осторожно приоткрыл дверь.

— Так скажешь ты или нет, у кого вы золото украли? — гремел полицейский офицер.

— Не скажу, — мрачно ответил Дедуля и вдруг неожиданно добавил: Клянусь честью!

— Ого!.. — прозвучало за столом. Члены Равноправной Думы, можно сказать, шарахнулись от края стола. Все, кроме одного. Тот, наоборот, подался вперед — и Жилло наконец-то увидел, как выглядит Озарук в парике и мантии.

Вся его колючая волосня была упрятана, оба горба как-то ловко укрылись под складками. Он даже лицо исхитрился сделать каким-то благообразным. Но сейчас Жилло почудились четыре клыка…

— Ты, скотина, хоть понял сам, что такое ты сказал? — напустился на Дедулю полицейский офицер. — Мало тебе неприятностей с побрякушками? Тебе еще запретных словечек захотелось? Вот народ! Это же что за люди такие, если им даже равноправие на пользу не пошло?

— А ты? — вдруг устремил Озарук длинный палец в сторону Малыша. — Ты ведь не такой дурак! Я все-е про тебя знаю… Красотка есть одна, пышная, кудрявая, норовистая… А вот промолчишь, упрешься — и никогда в твоей жизни уж никакой красотки не будет. У кого золото взяли?

Малыш молчал, глядя на брата.

— Вот только брякни… — сурово сказал ему Дедуля. Хотя что уж он мог сейчас сделать непутевому братцу…

— Ничего я вам не скажу, — ответил Озаруку Малыш. — Клянусь честью!

Озарук треснул кулаком по столу.

— Пытать будем! — приказал он. — Огнем! Сдирайте с них одежду!

Члены Равноправной Думы залопотали, замахали рукавами. Не обращая внимания, Озарук выбрался из-за стола и встал посреди зала.

— Больше я вам ничего не предлагаю, — обратился он к братцам-воришкам. — Ишь, честь себе выдумали! Скажете правду — останетесь в подземельях моих век доживать. Не скажете — проклянете тот день, когда на свет появились!

Появился непонятно откуда мрачный детина и запустил нож за ворот Дедуле. Кафтан и рубаха затрещали и разошлись до пупа.

Понял Жилло, что все это очень плохо кончится для Дедули с Малышом. Нужно было выручать бедолаг… а как? Вот мушкет, пуля в стволе, но это же всего один выстрел. Можно хорошенько прицелиться в Озарука — но возьмет ли его обычная пуля? Серебряной-то нет! И если даже возьмет — все равно прощай коллекция, потому что после выстрела сразу же придется удирать.

Было еще одно средство — рискованное, конечно. Впрочем, раз уж узелок тетки Тиберии так безупречно действовал, то ведь и оно сработать может!

Резко распахнув двери, Жилло шагнул в зал. Все, разумеется, на него уставились. А он протянул руку к карлику.

— Я знаю тебя, Озарук! — как можно громче произнес Жилло. — Твое имя Озарук! Вот как тебя зовут! Гнусный ты и мерзкий карлик Озарук!

Озарук отскочил к стене. И его белый парик взлетел к самому потолку, а на голове встала дыбом распрямившаяся вороная волосня. И мантия пышная вмиг обвисла, как будто карлика окатили водой, и обозначились два горба, на груди и на спине!

Тут уж и полицейский офицер с подчиненными шарахнулся. А члены Равноправной Думы и вовсе тихонько заскулили.

— Наконец-то я нашел тебя, Озарук! — не сводя взгляда с карлика, Жилло подошел к столу и, протягивая к нему правую руку, левой стал сгребать в кучу раскиданную коллекцию. — Тебя зовут Озарук! На колени, мерзавец! Я твое имя знаю!

И карлика действительно швырнуло на пол.

При виде его судорог старцы, опрокидывая стулья, кинулись прочь от оборванного деда, который так жестоко разоблачил карлика, а теперь набивал карманы королевским золотом. Понесло их к Озаруку — но и от него как будто порывом ветра отбросило.

Карлик зарычал и вскочил на ноги.

— Кто ты? Чье ты создание? Ты не маг! — крикнул он Жилло. — Я с тобой справлюсь!

— Тебя зовут Озарук! — отвечал Жилло, выхватывая моряцкий нож, потому что иного способа борьбы с карликом у него не было. — Озарук, вот ты кто! Озарук!

— Это же Исидор Талс! — вдруг загомонили старцы. — Какой же это Исидор Талс? Это — чудище какое-то! Уберите его! Стража!..

— Вот именно, чудище! — подтвердил Жилло, разрезая веревки и отцепляя от решетки братцев-воришек. К нему метнулся полицейский — но сделано было ручкой этак, сработал узелок тетки Тиберии, и полицейский отскочил уже не от Жилло, а от разъяренного карлика.

— Ну, сейчас я вас! — рявкнул карлик, видя, что в зале — полный разброд и шатание, даже преступников удержать некому.

Зависший под самым потолком парик опустился на его голову, волосня сама собой улеглась под него, и Жилло понял, что средство тетки Тиберии перестает действовать.

— За мной! — приказал он братцам.

У самых дверей он пропустил их и в последний раз глянул на карлика.

Тот уже держал у губ деревянную дудочку. Подул он в нее — и Жилло узнал звук, от которого у него в ту ночь, когда он с волками-оборотнями познакомился, мороз по коже пошел.

Окаменели и члены Равноправной Думы, и полицейские. Медленно кружась и глупо улыбаясь, пошли они к столу, нашарили бестолковыми руками опрокинутые стулья. А что будет дальше — Жилло наблюдать не мог, потому как время поджимало.

Выскочив, захлопнул он за собой дверь и упором для мушкета заложил чтобы не сразу открыли.

— Бежим! — и первым к лестнице понесся.

— А ты кто такой? — спросил, догоняя его, Дедуля.

— Кто я такой? — обернулся Жилло. — А вот сейчас узнаешь, кто я такой!

И отвесил Дедуле просто замечательную оплеуху.

— Вожак!.. — не веря себе, воскликнул Малыш. — Да кто ж это тебя так изуродовал? Дедуля, он же вожак! Вон и кафтан тот самый…

Некогда было Жилло выслушивать комплименты — ни слова не говоря, сбежал он с лестницы и, сделав перед встречным стражником ручкой этак, понесся дальше, в какие-то двери, за какие-то повороты. И не оглядывался потому что теперь уж Дедуля с Малышом точно неслись следом без дурацких вопросов. И бежали они все трое, сколько хватило дыхания.

— Нам до форбурга нужно добраться! — крикнул на бегу Жилло. — Сперва — в замковый двор, там — калитка в форбург, а в форбурге слева от конюшни еще секретная калитка! И от нее тропинка по склону!

— Ага! — отвечал Дедуля. — Малыш, не отставай!

Но, когда вся компания выскочила во двор, ее там встретила стража. Опять спас узелок тетки Тиберии — отведя на минутку стражникам глаза, Жилло резко развернулся и, дернув за руку разлетевшегося Малыша, повел их в противоположную сторону — в неизвестные дебри Коронного замка.

— Не повезло! — объяснил он.

— Вожак, ты куда? — изумился Дедуля, притормаживая. — Там же южное крыло! Оно нежилое! Загонят нас в тупик и повяжут перед запертой дверью!

— Не повяжут! — без особой уверенности отвечал Жилло. — Скорее, черти вы немазаные!

Им удалось-таки хорошо оторваться от погони. Но теперь шли они заброшенными замковыми покоями, где все покрывала невероятной толщины пыль.

— Как ты нас отсюда выводить собираешься? — полюбопытствовал Дедуля.

— Когда вы коллекцию воровали, то вопросов мне не задавали, огрызнулся Жилло. — А теперь стали вдруг такие любопытные! Ну, какого лешего понадобилась вам коллекция?

— Малыша вон спроси, — посоветовал Дедуля.

— Ну? — грозно спросил Жилло, обернувшись на ходу.

— Само получилось, — объяснил Малыш. — Руки балуются, понимаешь? Я даже не всегда украсть хочу, а они как-то сами…

— Вырвать бы с корнем такие самостоятельные руки… — и Жилло остановился перед закрытой дверью. — Ну-ка, Дедуля, давай вдвоем попробуем. Сдается мне, что она не на запоре. Я буду за ручку тянуть, а ты, наоборот, ее удерживай, а то скрипу будет…

Дверь медленно поползла, выписывая по пыльному полу дугу.

Малыш, опершись на деревянную штуковину — сундук не сундук, стоит на высоких ножках, но крышка имеется, — наблюдал за движением двери. И, очевидно, не соврал он про свои руки — правая нашла замочек крышки, что-то в нем сдвинула, левая же за спиной Малыша эту крышку приподняла. Тогда правая под нее скользнула и замерла…

— Пошли, Малыш, — приказал Дедуля. — Чего это ты?..

Но Малыш стоял, закрыв глаза. Правая рука бродила под крышкой, что-то ощупывая и, видимо, узнавая.

— Опять куда-то залез! — рассвирепел Жилло. — Что это еще за штуковина?

Малыш повернулся лицом к сундуку на ножках, откинул крышку и положил обе руки на желтоватые клавиши.

— Да, да… — прошептал неизвестно кому. — Ну вот же оно…

— По-моему, это клавесин… — пробормотал Жилло. — Что-то такое оставалось у нас после старой графини. Там еще мыши поселились… Малыш! Ты в своем уме?!

Но окрик запоздал — Малыш, откинув крышку, уже ударил двумя пятернями по клавишам. И второй раз, и третий! Он брал звучные аккорды, они сложились в музыкальную фразу, и фраза эта была безупречна.

Ощущение было такое, будто от клавесинных звуков загудел весь Коронный замок!

— Ну, все… — обреченно прошептал Жилло. — Тут нас и возьмут…

— А шиш им! — с таким вот словечком Дедуля схватил в охапку Малыша и поволок его к открытой двери. Крышка клавесина с треском рухнула.

— Бежим! — велел Жилло. Теперь уж соблюдать тишину было незачем.

Как они вылетели на черную лестницу, как забрались на чердак — этого все трое впопыхах и не уразумели. Но, стоя у чердачного окна, они знали дальше бежать некуда, а сюда за ними сейчас явятся.

— А все ты! — костерил Дедуля Малыша. — Руки у него, видите ли, сами балуются! Вот у меня тоже тянулись, так я им знаешь что сказал?

Малыш молчал, глядя на давно не мытые лапы. Шевелил пальцами. Вспоминал, как именно они растопырились, ударяя по клавишам. И руки вздрагивали.

На лестнице загрохотало.

— Ну вот… — неуверенно сказал Жилло. — Вот и настало время пробовать пернатое зелье…

И вынул пузырек.

— Ты это собираешься пить? — спросил Дедуля. — А зачем?

— Сам не знаю, — признался Жилло. — Велено в беде выпить. А если сейчас беда не приключится, то я уж и не знаю, что такое беда.

Он отвернул крышку и понюхал. Запах был — как у куриного бульона.

Жилло набрался отваги — и отхлебнул.

Первое, что с ним случилось — он стал дышать иначе. Как будто раньше делал это вполгруди, а теперь раскрылась и остальная половина. Потом же он ощутил, что не может удерживать в пальцах пузырек.

— Держи скорее! — велел он Малышу.

— Ну, держу… Ох, Жилло, да это же колдовское зелье! — завопил Малыш. — Что с твоими руками делается?! Вожак!!!

— А что с ними делается? — изумился Жилло, потому что ощущение была скорее приятные.

— Да они у тебя на целый фут выросли!

Не поверив, Жилло поднял правую руку, посмотрел на нее — но это уже была не рука. Старуха правильно назвала свой бульончик пернатым зельем куда-то сгинул рукав, а прямо от плеча начиналось широкое и сильное крыло.

— Вот и замечательно! — дрожащим голосом ответствовал Жилло. — Вот и расчудесно!.. Пейте скорее, не слышите разве — по лестнице какой-то битюг топочет…

— Так это, выходит, и у нас такое вырастет? — обрел дар речи Дедуля. — И навсегда?

— Понятия не имею!

Жилло с трудом выпихнулся из узкого чердачного окошка на замковую крышу и крылья, за спиной сложенные, выволок.

— Ты куда, ты куда? — загалдели братцы-воришки. — А мы? А нас?

— Там зелья еще на два глотка станет, — сурово отрубил Жилло. — Не хотите опять в лапки к Думе угодить — так пейте!

— Как же мы без рук-то? — запричитал Малыш. — Как без них работать, а?

— Работничек! — одернул его Дедуля. — Шумовых дел мастер! Куда ты, вожак?..

Не желая слушать нытье, Жилло встал на карниз и взмахнул крыльями. Они удивительно легко подняли его фута на два. Больше он не сделал ни взмаха — и приземлился на то же место. В полете его больше всего поразило то, что он перестал ощущать собственные ноги, а в особенности — подошвы.

Желая повторить, он сделал еще два сильных взмаха — и поднялся довольно высоко над крышей. После чего лег грудью на воздушный поток и заскользил прочь, ехидно думая, что даже если красномундирные гвардейцы и увидят его силуэт на закатном небе, то пусть себе на здоровье поднимают пальбу — мушкетные пули до него уже не долетят.

Обернувшись, он увидел в чердачном окне смертельно перепуганного Дедулю.

— А как бы хорошо было через форбург уйти! — запричитал вдруг Дедуля. — Мы бы и лошадей на конюшне позаимствовали!..

— Пей, скотина чертова! — заорал, делая круг над крышей, Жилло. Пей, кому говорю! Очень вовремя тебе лошадей захотелось! Трусы вы, и больше ничего! Штаны еще на намочили? Мешки потихоньку разрезать — тут вы храбрые!

Дедуля с каким-то нечеловеческим всхлипом отхлебнул из пузырька, сунул его обратно в окошко и вытянул перед собой в жутком ожидании руки. Зелье подействовало так же стремительно.

— Ну, что ты там торчишь? — идя на второй круг, осведомился Жилло.

— Малыш! — объяснил Дедуля. — Малыш боится! Куда я без него?!

Тут в окне появилась и физиономия Малыша. Он выбрался на тот же карниз, но почему-то полез вверх по черепичной крыше.

— Зелье где? — рявкнул, подлетая, Жилло.

— Боюсь! — твердо отвечал Малыш, карабкаясь по такой крутизне, что Жилло, всяких пейзажей навидавшийся в горах, точно не рискнул бы…

Нарядная новенькая черепица вылетала из-под ног Малыша и срывалась во двор замка.

— Дедуля, сюда! — приказал Жилло, кружа над братцем-воришкой. — Куда он зелье девал?

— Да, наверно, в карман сунул… — неуверенно предположил Дедуля. Он только что попытался взлететь и рожа у него была совсем ошалелая.

— Как же мы у него из кармана пузырек вынем? — в отчаянии развел крыльями Жилло. — Нам же нечем!..

От такого жеста он чуть было не сбил ногами с крыши Малыша. Тот, скользя, хватался за черепицу — но не для того ж ее клали, чтобы за нее двести фунтов живого веса цеплялись и на ней висели! Естественно, черепица отлетала, и Малыш, уже довольно высоко забравшийся, ехал на пузе вниз.

Приехал он, понятное дело, к карнизу.

— Хватайся, дурак! — шепотом шумел Дедуля, порхая над ним. Грохнешься же! Ну!..

— Боюсь! — твердил совсем ошалевший Малыш.

Тут произошло долгожданное — черепичина кого-то внизу треснула по затылку. Тот бедолага поднял голову — и увидел, как с крыши пытается свалиться некий злоумышленник, а над ним кружат не совсем птицы, однако и не люди.

А в чердачных окнах появились гвардейцы с мушкетами. Они поняли, что Жилло с братцами-воришками ушли через чердак, но кто ж мог предположить, что у преступников еще и крылышки вырастут?

Карниз был красивый, художественный даже карниз, но какой-то непрочный. Под ногой Малыша что-то затрещало и обрушилось. Повис Малыш на руках — и тут-то Дедуля догадался, как с ним быть. Он обхватил Малыша со спины под мышки ногами и, отодрав его от карниза, потащил вверх. Нельзя сказать, что ему это легко давалось.

Мимо свистнули пули.

— Немедленно доставай из кармана пузырь и пей! — приказал, подлетая, Жилло. — Иначе бросим тебя — и кувыркайся вниз, к чертовой бабушке! Ты же брата своего губишь, дурак ты невообразимый!

И так врезал бедолаге по уху крылом, что голова братца-воришки чуть с плеч не слетела.

— Боюсь… — в последний раз сообщил Малыш. И стал шарить в кармане.

Дальше уже было совсем просто — под одновременную ругань Дедули и Жилло он допил то, что оставалось в пузырьке, а сам пузырек бросил вниз. Но, когда руки уже стали крыльями, Малыш слезно взмолился, чтобы Дедуля его не отпускал. Словом, большого труда стоило Жилло и Дедуле поставить Малыша на крыло.

Поднявшись повыше, они поиздевались над суетой, которая поднялась во дворе Коронного замка, и не сразу заметили, что ветер сносит их к морю.

— Смотри ты, какое солнце красное! И здоровенное! — крикнул Жилло, не в силах бороться с воздушным потоком. — К непогоде!

— А когда солнце закатится и ночь настанет, что мы делать будем? — спросил Дедуля. — Из замка-то мы ушли, но надо же где-то и приземлиться!

— Летим вдоль берега, — решил Жилло. — Может, удастся опуститься на дюны.

Но это им не удалось. А солнце погружалось в воду с такой скоростью, какой Жилло отродясь ни разу и не видывал. Еще какое-то время после заката было видно друг друга. А потом небо резко помрачнело — откуда-то с севера шел шторм.

Ветер метался, как будто его норовили загнать в угол. И Жилло с братцами-воришками еле удерживали неумелыми крыльями высоту. Кроме того, они, все трое, перестали понимать, где берег.

— Нас несет в открытое море! — завопил Дедуля.

— Тоже неплохо, — бодро отозвался Жилло. — Может, вынесет к островам!

— Не донесет нас до островов, ой, не донесет!.. — заскулил Малыш, загребая крыльями по очереди, каким-то не птичьим, а вовсе собачьим стилем.

— Донесет! — рявкнул Жилло. Он вертел головой — но ни Дедули, ни Малыша уже не видел.

— Больно нужно было всякую дрянь хлебать! — упрекнул Малыш откуда-то снизу.

— Тебе, видно, в Коронном замке понравилось! По мне, так уж на дне морском лучше, — блеснул оптимизмом Жилло.

— Эй! Смотрите! Корабль! — обрадовался Дедуля. — Да вот же, прямо под нами! Спускаемся, ребята!

— А если сторожевой? — с сомнением спросил Жилло. — Как раз прямо в лапы и спустимся.

— Нет, это торговый. Все паруса убрал и болтается себе посреди залива. Спускаемся, — не унимался хлебнувший страху Дедуля. — Хуже не будет!

Жилло с сомнением покосился на него. И был прав — опуститься в бурю на гуляющую палубу судна, не имея рук, а лишь пернатые махалки, было делом, мягко говоря, интересным. Но махалки здорово устали.

В какую-то минуту, опустившись довольно низко, вся троица поняла, что не знает, как быть дальше. Малыш изловчился и обнял ногами мачту где-то возле самого топа, Дедуля зацепился крылом за рею. Но до палубы оставалось еще добрых пятьдесят футов. Не кидаться же вниз, сложив крылышки…

— Надо зайти с кормы! — заорал Жилло. — Пусть нас ветром на нее накинет! Главное — ногами вперед лететь, а как коснемся палубы — сразу падать набок! Поняли?

Чтобы внушить Дедуле с Малышом бодрость, он первым залетел сзади — и порыв ветра, пронеся его над кормой, чуть не вмазал в бизань-мачту. Жилло немедленно взмыл вверх.

— Вот-вот, нахлебались всякой дряни, — вспомнил свою бурчалку Малыш, — а как выпутываться — не знаем!

И внезапно изменившийся ветер вдруг разнес их чуть ли не на разные концы залива.

— Эй, Малыш! Дедуля! Вы где?! — завопил Жилло. — Машите сюда!

— Мы-то здесь! — отвечал откуда-то сверху Дедуля. — А корабль пропал.

— Чует мое сердце, это сторожевой корабль был. Какой нормальный капитан в такую бурю по заливу мотаться станет? — спросил сам себя Жилло и вдруг сообразил, что знает такого ненормального капитана!

Он завертелся в воздухе, пытаясь углядеть парусник. И увидел внизу игрушечную лодочку с почти невидимыми пустыми мачтами.

— Спускаемся! — велел он. — Если это «Золотая Маргарита», то все в порядке!

Братцы-воришки переглянулись.

— Если это «Золотая Маргарита», то нам там и вовсе делать нечего, загадочно сказал Дедуля. Жилло понял, что братцы и тут наследили.

— Ну и болтайтесь между небом и землей! — в ярости крикнул он. — А я постараюсь на нее опуститься!

Теперь ветер дул кораблю в нос. Опустившись как можно ниже, Жилло убедился — да, действительно, деревянная девица с невероятной грудью украшала нос шхуны, и по обе стороны широкого лица лепились крутые золоченые завитки деревянных волос. Ветром его кинуло прямо на эту необъятную грудь, крепко к ней приложило, а поскольку порыв стих, Жилло сполз по животу деревянной девицы вниз и въехал ногами в какую-то дыру. Высокая волна подхлестнула его и он, совершенно мокрый, еле успев прижать крылья, оказался в темной конуре.

Конура была до того узка, что одному человеку — и то еле повернуться. Как раз против дыры имелась дверь — через нее Жилло и вывалился в какой-то коридор.

И первое, что случилось — он вопль услышал.

— Помогите! Черт морской! — заорал, столкнувшись с ним нос к носу, какой-то бравый мореход. И, поскольку его угораздило шарахнуться от Жилло, когда судно переваливалось через волну, мореход шлепнулся аккурат на задницу. При этом он выронил фонарь и свечка в нем погасла.

— Чего орешь?! — напустился на него Жилло. — Какой я тебе морской черт? Немедленно веди меня к капитану!

— Черт! А кто ж ты еще можешь быть? — уверенно возразил моряк. Ребята! Черт!!!

Невзирая на шум бури, вопль услышали. Еще двое появились в коридорчике. И чего уж скрывать — не заметив в темноте, что мокрый гость лишен рук и снабжен крыльями, его скрутили, запеленали в парусину и повлекли на корму — показывать капитану. Впрочем, Жилло и не сопротивлялся особенно. Крыльями много не навоюешь.

Капитан Шмель сидел в своей каюте и развлекался бутылкой рома.

— Вот! — доложили моряки, ворвавшись и установив перед собой Жилло. Нечисть поймали!

— Откуда он такой взялся? — оторвавшись от кружки, недоуменно спросил капитан.

— Из гальюна! — доложили моряки. И описали, как Дик-Самопал шел себе тихонько в гальюн ради малой надобности, как дверь распахнулась и как морской черт сбил с ног бедолагу Дика.

— А надобность-то справил? — осведомился у пострадавшего капитан.

— Нет еще, — признался тот. — Не до нее же было!

— Ну так и лети мухой справлять! — гаркнул капитан. — И вы туда же! А с нечистью я сам разберусь.

Моряки выпустили из железных лап Жилло и на всякий случай отскочили подальше. Чтобы не пугать их своим нечеловеческим видом, Жилло стоял, не двигаясь, крылья волей-неволей по швам.

— Ну?! — грозно рявкнул капитан, вставая. — Мне повторять?

Моряки выпихнулись за дверь. Капитан подошел к Жилло. Видно, при всей своей отваге он тоже ощутил некоторую неуверенность. Протянув руку, он потрогал Жилло за плечо и понюхал пальцы. Потом взял за край намокшую парусину.

— А ну-ка, поворачивайся! — приказал.

Жилло, вертясь, высвободился. Мокрые темные крылья, свисая вдоль боков, очевидно, имели вид мокрого темного плаща.

— Серой ты вроде не пахнешь. Рожу подними, морской черт, — велел капитан. — И волосню мокрую с рожи убери. Дай взгляну. Впервые вижу, чтобы в бурю гости на шхуну через гальюн жаловали.

— Не могу, — сказал Жилло. — Нечем.

Капитан удивился, но подошел и сам пятерней освободил физиономию гостя от волос.

— Чуяло мое сердце, студиозус! — воскликнул он. — Что с руками-то? Отнялись, что ли?

Жилло молча развел крылья.

— Ого! — сказал капитан, но комментировать не стал. — Однако!.. Гонец мой до тебя добрался?

— Добрался. И передал, что велено.

— Испугался я, — честно признался капитан. — Ты сам видишь, от морского черта я не шарахнулся. Надо же иногда показывать этим бездельникам, что такое капитан. А вот что «Золотую Маргариту» отнять могут… Пусть уж у тебя этот бархат побудет. Не мог я ее за борт, понимаешь? И без «Золотой Маргариты» я помру. Она мне как дитя родное, понимаешь?

Тут порывом ветра шхуну так качнуло, что мокрый Жилло лег грудью на капитана и обхватил его крыльями.

— Лихо это ты… — проворчал капитан. — Хочешь — оставайся. Будешь заместо Дублона сидеть на рее и ругаться.

— Я бы охотно, — признался Жилло. — Так я от всех похождений устал, так вымотался, что с радостью бы пошел служить попугаем на приличную шхуну. Но не судьба — понимаешь, капитан, у меня там еще два морских черта между небом и землей болтаются.

— Мой гальюн — к их услугам! — развеселился капитан Шмель. — Открыт днем и ночью! Добро пожаловать! Выйдем на палубу, покричим им — пусть залетают.

— Нет, капитан, — вздохнул Жилло, — такое только раз в жизни удается. Да и не захотят они опускаться. С чего-то они решили, что их на твоей шхуне плохо примут. А теперь слушай меня — помнишь, просил ты меня узнать и про бархатную орифламму, и про цветы на ней? Кое-что мне выяснить удалось. И залезь-ка ты ко мне в карманы!

Когда капитан понемногу выгреб на стол всю ювелирову коллекцию, с него и хмель сошел.

— Студиозус! — гудит. — Это же уму непостижимо! Кто ты такой, студиозус? Откуда ты на мою голову свалился?

— Откуда свалился — ты и сам знаешь. А кто я такой… — Жилло задумался. — Вот видишь ли, удалось мне узнать кое-что о судьбе старого короля и его детей…

— Так ты что же, принц?.. — изумился капитан. — Так это за тобой гоняются?!

— Да какой я принц… — усмехнулся Жилло. — Я этот, как его… ну, бастард!

— Да где ты слово-то такое взял?

— В библиотеке графской, — охотно объяснил Жилло. — Знаешь, странное словечко. Означает — незаконный сын, или внук, или вообще правнук какого-нибудь благородного лица, короля, к примеру. И что любопытно — для одних это кличка была ругательная, а для тех, кто чем-то отличился — вроде звания.

— Тебя на рынке, что ли, бастардом обозвали? — попытался понять капитан.

— Да нет… — Жилло пожал плечами. И пропел тихонько:

Мы — бойцы, мы — бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека! Нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька!..

— Так! — сказал капитан. — Стало быть, в тебе, студиозус, вдруг королевская кровь проснулась!

— Ты сам не знаешь, насколько ты, капитан, прав…

И рассказал ему Жилло, как получил от тетки Тиберии пернатое зелье для красавицы Неды, как она ему про заклятье поведала, и как это все совпало с песней, которую он в лесу то ли сочинил, а то ли вспомнил…

Рассказывал он, а капитанские глаза под мохнатыми бровями все подозрительнее делались. И сопел капитан Шмель, и перебивать пытался, и мычал от еле сдерживаемой ярости. Еле Жилло довел до конца свою историю.

— Вот оно что… — пробормотал капитан, да вдруг как треснет кулаком по столу! — А слушай! Вообрази, что действительно в королевских детях и вообще во всех королевских родственниках кровь проснется! Ну, скажем, кто-то где-то заклинание прочитает — и готово! Ведь тогда они явятся в Кульдиг власть себе возвращать!

— А ведь явятся! — уже догадываясь, к чему клонит капитан, воскликнул Жилло.

— И клич ведь кинут — ну-ка, подданные, кому Равноправная Дума осточертела, давайте-ка к нам!

— И клич кинут! — зачарованно повторил Жилло.

— Так надо же к этому дню подготовиться! Народишко местный совсем от равноправия обалдел, но на островах есть еще настоящие мужчины. И не набрать ли мне там отряд — всадников, скажем, на полсотни? Переправить их несложно — ты же знаешь, как у меня трюмы оборудованы.

— На какие деньги ты отряд снарядишь? — полюбопытствовал Жилло, опускаясь с небес на землю.

— А вот! — крепким перстом капитан ткнул в золотые побрякушки.

— Это ты не тронь, — отвел его руку Жилло. — Это — коллекция.

— Что-о?

И пришлось рассказать в трех словах, как Жилло за это недолгое время успел стать наследником ювелира.

Капитан Шмель только руками развел.

— Нельзя тебя в Кульдиг пускать было, — говорит. — Так там без тебя тихо и мирно жилось!.. Однако клятву твою несложно обойти. Если ты, конечно, не против. На островах у нас тоже богатые ростовщики имеются. Я бы коллекцию заложил, всю целиком, отряд снарядил, а потом бы мы победу одержали, до сундуков Коронного замка добрались и коллекцию выкупили.

— А если наоборот? Если Равноправная Дума нас одолеет?

— Так все равно клятва соблюдена. Коллекция так и останется у ростовщика в закромах. Кому он ее продавать станет! На такие вещи покупателей нет. Вот разве что твой сумасшедший ювелир. И чего он за этими побрякушками гонялся?

— Вот и я об этом думал… — признался Жилло. — Он мне про искусство давних мастеров толковал. А может, не только в этом дело?

Очень не хотелось Жилло поверить в то, что в предателе и кляузнике Гае Балоде тоже капелька королевской крови текла…

Очевидно, пока Жилло с капитаном совещались, шторм поутих. И моряки в свете полной луны заметили, что на двух мачтах шхуны сверху угнездились два каких-то чудища. Конечно же, был поднят гвалт. Тем более, что капитан как заперся в каюте с морским чертом, так признаков жизни и не подавал.

Пришлось капитану на мокрую палубу выходить, команду успокаивать.

— Никакие это не морские черти, а просто лихие ребята из Кульдига, объяснил он. — Учатся летать алхимическим научным способом. Вы, чем галдеть, лучше бы их вниз позвали. Такое знакомство нам, морякам, в будущем пригодится. Вообразите — как бы оно было здорово, если бы среди нас на борту такие летуны имелись! Слетал наверх — все доложил, где патрульное судно болтается, откуда шторм надвигается…

Такой практический подход к делу действительно команду в разум привел. Стали Дедулю с Малышом на палубу зазывать. Соблазняли старым добрым ромом и крепкими наливками с островов. Но те как уцепились ногами, так словно приросли к мачтам.

— Ну, студиозус, видно, придется тебе их оттудова стряхивать, сказал капитан. — Мы паруса ставить будем, а там в снастях два дурака путаются. Давай, лети… Заодно поглядим, как это делается.

Расправил Жилло подсохшие крылья — команду вокруг него как ветром сдуло. Взмахнул дважды — и пошел вверх.

— Значит, договорились? — задрав бороду, прокричал снизу капитан.

— Договорились! — набирая высоту, отвечал Жилло. — Постой, а пароль? На крайний случай?

— Какой там у тебя пароль с той девицей назначен? — крикнул снизу капитан. — Вот он пусть и будет!

— Собирается вместе королевская кровь! — поравнявшись с топом грот-мачты, на весь залив завопил Жилло, уже подхваченный ветром.

На том и расстались.

— Наконец-то! — встретили его продрогшие братцы.

— Хороший у капитана ром, — сказал им на это Жилло. — Здорово согревает. Что ж вы не спустились? И вам бы налили.

Братцы промолчали — и Жилло догадывался, по какой причине. Поэтому он без лишних слов забрался еще повыше и взял курс на Полосатый мыс. Не потому, что так уж ему этот мыс полюбился, а просто до него ближе всего оказалось. Сам Жилло отдохнул и мог лететь хоть до Кульдига, но вот братцы-воришки вызывали жалость — рожи побитые, зуб на зуб не попадает…

Добравшись до мыса, все трое опустились на первую же дюну и растянулись на сыром песке.

— Что делать будем, вожак? — спросил Дедуля. — Ведь надо же от этого безобразия избавляться…

— Это безобразие тебя от смерти спасло, — буркнул Жилло. — В Кульдиг пробираться надо. Гляди ты, куда нас штормом затащило… Нужно, пока ночь, взять курс на восток. Увидим башни Коронного замка — отклонимся к северу, обогнем гавань и с севера войдем в Кульдиг.

— И сколько же на это времени уйдет? — спросил сообразительный Малыш.

— Да часа, пожалуй, четыре, — прикинул Жилло. — Если над сушей лететь. Над морем мне что-то неохота…

— И нам неохота, — согласился Дедуля. — Хлебнули страха… Однако придется. Потому что утро близко. Мы ведь при дневном свете в небе над Кульдигом мельтешить не должны, так?

— Так, — согласился Жилло, припоминая, как тетка Тиберия что-то говорила про тайный звон, издаваемый магическими заклинаниями и зельями. Насчет пернатого зелья она беспокоилась, что Озарук звон услышит… Не вышло бы так, что подлетят все трое к Кульдигу — а Озарук услышит и примет какие-нибудь колдовские меры. И опять же, не нужно никакой магии, чтобы любой стражник с мушкетом, увидев в утреннем небе трех летящих демонов, засадил в них с перепугу три пули…

— Поесть бы чего… — вздохнул Малыш.

И тут такое началось — посторонний человек, наблюдая, животик бы надорвал со смеху.

Данный теткой Тиберией большой пирог Жилло сунул за пазуху. И достать его не мог — крылья не позволяли. Дедуля с Малышом тоже не могли его оттуда просто так вытащить — только зубами… Как Малыш, взяв в зубы полу кафтана Жилло, в сторону ее отводил, как Дедуля головой за пазуху лез и пирог извлекал — это даже их самих, голодных и продрогших, развеселило.

Питались тоже нечеловеческим образом. Сперва Жилло пирог в зубах держал, боясь уронить на песок, а братцы откусывали. Потом — Дедуля, а Жилло ел.

Хотя обычно голодный человек соображает шустрее, чем сытый, на сей раз наоборот вышло. Перекусив, Жилло понял, как быть.

— Хуторок тут лесной имеется, — сообщил он. — Уж не знаю, как мы его сверху обнаружим, но попытаться надо. Жила там старушка, но померла. Думаю, мы на этом хуторке могли бы поспать днем, а вечером в Кульдиг вылететь. Как раз ночью бы и прибыли.

— А поесть там найдется? — с подозрением спросил Дедуля.

— Поищем, — отвечал Жилло. Откровенно говоря, он на волков рассчитывал. Тем более, что крыльями — ни каши сварить, ни репы на огороде надергать.

Хмыкнул Дедуля, но спорить не стал. Краем крыла Жилло начертил на песке дорогу от Полосатого мыса мимо поселка переселенцев к Кульдигу, и как он нее тропка в лес уходит.

Малыш в это время печально смотрел на кончики своих крыльев.

— Надо же… — сам себе сказал он. — Как же это руки сами выделывают? Что в них такое сидит?

— Полетели, — велел Жилло. — Сказал бы я тебе, что в тебе сидит…

Сперва они нашли поселок. Поселок спал, окна не светились, но сверху его все же можно было разглядеть. Потом взяли курс на Кульдиг, понеслись над лесом. И, наконец, глазастый Малыш заметил точку света.

— А на хуторке-то люди есть! — огорченно сказал он Жилло.

Тот буркнул невразумительное. Скорее всего, там опять околачивался Виго. Полюбилось ему в лесу с волками жить! Жилло понимал, что волки и сами мальчишке вреда не причинят, и другим не позволят, и все же, все же… Очевидно, всем родителям, сколько их на свете имеется, в первую очередь положено волноваться — и по этому признаку Жилло окончательно признал себя родителем…

Три летуна опустились на огороде.

Жилло пошел к домику первым — все-таки Виго и волки его знали. Вошел — и остолбенел.

Печь топилась, на столе стояли миски и плошки, ложки были аккуратно разложены, вкусной едой пахло, но не было ни души…

— Чудеса! — сказал он, выходя к братцам. — Кто-то тут большой пир устраивает. Надо думать, мы незваными гостями окажемся. Ну-ка, подождем хозяев.

И тут он увидел Виго.

Мальчик шел с фонарем дальним краем огорода. Дошел до опушки и двинулся в лес.

— Ну-ка, ждите меня здесь… — и Жилло, сведя крылья за спиной, чтобы не мешали на бегу, быстренько отправился за сыном.

Мелькающий между ветвями огонек остановился. Виго пришел на поляну. Поставив фонарь в траву, он опустился на корточки. У его ног в земляничнике торчали в ряд из земли рукоятки двенадцати ножей.

Мальчик вынул поочередно все двенадцать, вытер их тряпкой, сунул на место. И замер, прислушиваясь.

Жилло тоже уловил легкий топот.

К поляне приближалась волчья стая.

Первым к мальчику выбежал Тармо — самый крупный, с серебряной цепью на шее. Мальчик запустил руки в густую шерсть на зверином загривке.

— Ну, давай, а я тебе помогу, — сказал он волку.

И действительно — трудно было такому крупному и тяжелому зверю одному перекувырнуться в воздухе над дюжиной ножей. Виго вовремя подпихнул его, волк коснулся земли… но это был уже не волк. Его морда и тело как бы заколебались в свете фонаря, исказились, затуманились — и на земле вместо волка уже лежал мужчина в домотканом кафтане и с тяжелой серебряной цепью на шее.

Встал он, выпрямился во весь богатырский рост. И понял Жилло, что таких красавцев еще поискать — и плечи широченные, и грива — светлыми кольцами, и глаза огненные, и стан тонок, вот еще курчавую бородку красавцу расчесать да подстричь не мешало бы…

— Теперь ты, Ирма, — обратился Виго к волчице и руки протянул помочь ей. Волчица взлетела в воздух, перевернулась над ножами — и обернулась девушкой в стародавнем народном платье — полосатой юбке, желтой с лазоревым, расшитой сорочке, с низаным из бисера венчиком на голове. Первым делом она одернула, вставая, юбку и огладила распущенные волосы. А Виго уже принимал третьего волка. И четвертого… Всего волков, как и ножей, оказалась дюжина, парней было девять и три девушки.

Тармо дождался, пока перекинется последний волк, обнял Виго и по плечу его похлопал. Так они и пошли в обнимку к дому — мальчик и волк-оборотень. На ними — Ирма с фонарем, за Ирмой — остальная стая.

Вожак стаи и Виго молчали, зато прочие как загалдели, как затараторили — у Жилло уши заложило. Оно и понятно — волчьей пастью много не выскажешь…

Молодые ноги — быстрые, к тому же шла стая прямиком через огород и оказалась у домика единым духом. А там остановилась, замолчала и стала окружать домик. Сообразил Жилло, в чем дело — Дедулю с Малышом учуяли. Надо же, шкуры волки сбросили, а нюх остался!

Поспешил тогда Жилло к домику. Услышав его шаги, оборотни повернулись и, не сговариваясь, двинулись гостя в кольцо брать. Но Тармо, отстранив Виго, мотнул головой — мол, стойте, я сам разберусь.

Взяв у Виго фонарь, подошел он к Жилло, осветил ему лицо.

— А ведь я сегодня эту страшную рожу уже видел, — говорит. — Как бы сквозь ветки померещилась…

— После обеда, ближе к вечеру, — напоминает Жилло. — И не только…

— Ага, — согласился Тармо. — А ну-ка, если ты и впрямь ты, то покажи, что я тебе дал… Изуродовать-то всякого можно, по себе знаю.

— Достань-ка у меня из левого кармана, — попросил Жилло, — мне, сам видишь, несподручно…

— Не то что несподручно, а вовсе безручно, — сказал кто-то из оборотней на всякий случай придержал Жилло, пока Тармо у него в кармане шарил.

Достал красавец-волк из кармана медальон с зеркальцем.

— Ну, вот и сбылось, — усмехнулся Тармо. — Когда мне та носатая девка цепь надевала, то так и сказала — однажды она мне крепко пригодится. Вот сегодня и был от зеркальца прок…

— Еще не раз будет, — пообещал Жилло. — Я бы его Неде оставил, но она побоялась — зеркальце-то магическое, не учуял бы хозяин Коронного замка…

— Какой еще хозяин Коронного замка? — удивился Тармо. — Равноправная Дума, что ли? Так с чего бы ей колдовство чуять?

Тут он заметил, что стая перешептывается, и повернулся к ней.

— Вот этот человек Неду отыскал, — сказал. — Так что поклон всем от нее.

— Сладко ли ей живется в Коронном замке? — язвительно спросила Ирма. — Пальчики от иглы не болят? Много ли мотыг вышила? Шелком ли их шьет или простыми нитками?

Видит Жилло — Тармо помрачнел, стая что-то развеселилась от этих слов.

Стало быть, нужно выручать волка.

— Сладко ей живется в Коронном замке, — отвечает Жилло Ирме. Пальчики от иглы не болят, потому что в свободное время она тайком славное королевское знамя вышила — орифламму с золотыми розами! И я сам эту орифламму из Коронного замка вынес. А мотыги ей вышивать, думаю, уже не доверят, потому что она побег принцессы Аморы устроить хотела. И сидит теперь в одиночном заключении под самой крышей Девичьей башни. Так что вопрос насчет шелка и простых ниток сам собой отпадает…

— Правильно Неда поступила, — веско сказал Тармо. — Не могла она Амору бросить. Кто же знал, что они в ловушку попадутся?

Ничего Жилло не понял, но спрашивать не стал. Тем более, что стая про Дедулю с Малышом вспомнила.

— А ведь тут, Тармо, не только этот гость с твоим зеркальцем. Тут еще кто-то, мы у дома совсем другой запах поймали, — сказал один оборотень.

— Конского запаха не было? — насторожился Тармо.

— Ты что, вожак? Мы бы сразу тревогу подняли!

— Ты не поверишь, Тармо, но запах был какой-то птичий, — вмешалась кудрявая девушка-оборотень.

— Ничего удивительного, — и Жилло, выйдя в круг, раскинул крылья. Вот от них и запах. Причем тут со мной еще два таких же, пернатых… Вы уж их, ребята, не загрызите ненароком.

Тармо потрогал крылья и расхохотался.

— А я-то думаю, как ты в Коронный замок пробрался! Сверху, выходит!

— Пробрался-то я снизу, а вот удирал сверху, — объяснил Жилло. — Ну, хозяин, пойдем, что ли, поужинаем, там еда в горшках перестоит…

Вошла стая в дом — и обнаружил Жилло, что Виго там полный хозяин, а прочие его за это уважают. Неразговорчивый мальчик разлил по мискам похлебку и роздал миски по старшинству — сперва Тармо, потом Ирме, и так далее…

— Ты своих-то, пернатых, веди сюда, пусть поедят, — велел Тармо.

— Ты лучше скажи, чем они поедят? — и Жилло предъявил крылья. — Как мы выпили этого пернатого зелья, так ложку разве что пальцами ног взять можем. Видел бы ты, как мы сегодня пирог ели…

Живо представив себе эту картину, Тармо опять расхохотался, а стая за ним.

— Ты не обижайся, — сказал он Жилло. — Мы ведь только раз в месяц, в полнолуние, человеческий вид себе возвращаем. Вот и пользуемся случаем горячую пищу едим, веселимся… Что-то ты такое про пернатое зелье сказал, а?

— Сейчас растолкую, — пообещал Жилло, — только приятелей моих приведу…

Он долго звал Дедулю с Малышом, пока они боязливо не высунулись из-за угла.

— С кем это ты там, вожак? — спросил Дедуля. — Откуда вся эта толпа взялась?

— Прибежала, — отвечал Жилло. — К столу вас просят. Пошли!

И было же развлечение волчьей стае — с рук кормить Дедулю и Малыша! Конечно, занимались этим девушки, а уж что они бедным братцам-воришкам наговорили — так это не всякий язык повернется повторить. Языкастые волчцы попались, Дедуля с Малышом и отбиваться не успевали. Парни же отнеслись к этим шалостям философски.

— На словах пусть балуются, а лапать крыльями у них все равно не получится.

Виго, как бы не замечая всей этой возни, спокойно и неторопливо занимался посудой и едой — что-то убирал, что-то приносил. Жилло поглядывал на него и покачивал головой — надо же, что за странный парень уродился… Насчет неудачного Эрна, конечно, погорячилась, но то, что у них чудной какой-то сын получился — сразу видно. Как он из поселка сюда бегать ухитряется? С чего эта дружба началась?

И тут на ум Жилло пришла одна вещь.

Раз сам Жилло, успев побывать и травознаем, и браконьером, и благопристойным графским слугой, обнаружил в конце концов, что он бастард королевской крови, так Тармо уж наверняка доподлинный королевский сын. Может, даже тот самый, которому король древний венец на голову надел… Недаром же старуха, бабка его, за лекарство королевским перстнем расплатилась! И вот Виго, который, естественно, не знает, что он — родной сын бастарда, встречает королевского сына…

Если верить Неде, то по приказу Алькуина королевская кровь заснула основательно. И будить ее раньше времени незачем. Но проснулась же она в самом Жилло! Может, тоже — от какой-то встречи? Может — просто то время пришло? И в его сыне проснулась, и в Тармо проснулась! Только мальчишка этого еще не осознал. И Тармо не осознал. Бывает же, что взрослый с ребенком подружатся…

Смотрит Жилло на Тармо, голос его громкий и уверенный слушает, видит, как стая ему в рот глядит, и понимает — угадал! Вот этого бы Тармо — да в плаще вишневого бархата, да на буланом жеребце, да со свитой в блистающих доспехах, да по улицам веселого Кульдига, да в Коронный замок!

Смотрит Жилло и радуется — как бы оно было здорово…

Стая тем временем, покормив Дедулю с Малышом, новое развлечение себе изобрела — один из парней дудочку достал, высыпали все из дома и устроили пляски под огромной и круглой луной. Соскучились по пляскам, понял Жилло, молодые все-таки… Набегались по лесам, бедолаги…

— Пойду и я тоже, Тармо, — сказала Ирма. — За порядком присмотрю.

— Ступай, — подумав, разрешил Тармо. — А мне с гостем потолковать надо.

Остались Жилло с Тармо в домике вдвоем, пернатых гостей молодежь с собой увлекла. Да еще Виго посудой брякает, с припасами разбирается.

— Вот теперь и поговорим, — сказал Тармо. — Пусть напляшутся. Ты, если я не ослышался, пернатое зелье поминал. Ну, от которого руки крыльями стали. Как оно к тебе попало?

— Есть в Кульдиге одна старая ведьма, это она сварила, — объяснил Жилло. — Она меня и к Неде послала.

— Старая ведьма?! — и Тармо вскочил. — А про мохнатое зелье она тебе часом не обмолвилась?

— Нет… — Жилло даже испугался такого буйного порыва. — Про мохнатое не обмолвилась…

— Старая, как… как… — от волнения Тармо даже придумать не мог, с чем бы сравнить тетку Тиберию.

— Ну, совсем допотопная, — помог ему Жилло.

— Вот именно… — Тармо помрачнел и сел. — Если ты мне хоть немного доверяешь… В общем, держись ты от нее подальше. А мне растолкуй, как до нее добраться.

И так Тармо это сказал — у Жилло шустрые мурашки по спине пробежали.

— Чем тебе старуха насолила? — спросил он.

— Чем? А вот останешься навсегда с перышками вместо рук — тогда поймешь!

— Да вернет она нам руки! — возмутился Жилло. — Она старуха хоть и вредная, но, кажется, надежная. Когда я в Коронный замок к Неде пробирался, она мне здорово помогла…

— Хотел бы я знать, зачем ей Неда понадобилась… — проворчал оборотень. — Тут дело нечисто. Помяни мое слово, так с крыльями и останешься.

— Да что ты так на бабку взъелся? — даже расстроился Жилло.

— Ты давно в Кульдиге живешь? — вопросом на вопрос ответил Тармо.

— Да побольше недели. Мы с моим хозяином, графом оф Дундаг, с севера приехали, в университет поступать.

— И много ты там таких старых ведьм знаешь?

— Да только эту.

— Других не встречал?

— Не встречал, — и тут Жилло начал понимать, в чем загвоздка. — Ты хочешь сказать, что на весь Кульдиг только одна старая ведьма имеется? И что я именно с ней связался? И что как раз она и помогла тебе так основательно волком обернуться?

— И мне, и ребятам моим, — признался Тармо.

Он прислушался — за окном гуляли вовсю, не только плясали, но и пели. Причем запевал Малыш.

— Ну, допустим, в Кульдиге только одна такая ведьма, — сказал Жилло. — Допустим! Хотя я слышал, что есть и другие травознайки. А тебе именно кульдигская подсобила? Ты что, у нее вид на жительство проверял?

— А ты послушай… Расскажу — все сам поймешь. Да только отверни физиономию от света, — попросил Тармо. — Как на нее посмотрю — прямо кисло делается. Вот увидишь — оставит она тебя с такой рожей, наплачешься тогда…

— Ты не уклоняйся, а рассказывай, — Жилло нагнулся к кружке, нажав губами на край, немного наклонил ее и отхлебнул пива. — Как ты вообще оборотнем заделался?

— От злости… — проворчал Тармо. — Я же тогда молодой был, а Ирма та еще моложе.

— Сестра? — спросил Жилло.

— Сестра! Родителей мы в глаза не видывали, нас бабка воспитала. Бабушка Мартина.

Жилло как бы оглох на секунду. У старшего принца, Ангеррана, тоже была сестра, немногим его моложе! Сходится! Все сходится! Вот только насчет родителей… Ангерран-то отца и мать должен был запомнить… Неужели и это от заклинания из головы у него вылетело?

Впрочем, сам Жилло своих родителей тоже, как ни старался, вызвать в памяти не мог. Сколько осознавал себя — всегда был рядом дед, годы шли, один от другого не отличаясь, дед тоже не менялся. Может, так заклятье старого Алькуина вообще на всех действовало? Раз уж заснула королевская кровь — то и все, связанное в памяти с близкой родней, тоже как бы заснуло?

Естественно, несколько фраз Жилло пропустил. А когда опять обрел слух, Тармо рассказывал про свою первую попытку сварить мохнатое зелье. Где-то сказали ему состав, набрал он в лесу подходящих корешков и первым делом крепко отравился. До того дошло, что бабка к городскому лекарю за помощью обратилась.

— Это я знаю, — сказал Жилло. — И расплатилась королевским перстнем. Откуда у нее взялся этот перстень?

— Понятия не имею! — Тармо пожал богатырскими плечами. — А потом и появилась та зловредная старуха. Мне про нее Райво рассказал — бродит по дорогам, продает зелья… будущее в решете видит… Ну, как все колдуньи. Мы с Райво и Ирмой посовещались, пошли, отыскали ее. На вид она была старше Коронного замка, носище, бородавки, хуже того — настоящая седая бородка! Мы у нее спросили — не даст ли состав мохнатого зелья? Чтобы можно было волком оборачиваться? А она, разумеется, говорит — заплатите, так дам! Мы денег раздобыли, повела она нас в лес. Велела каждому с собой нож взять. Воткнули мы ножи в землю. Она костер развела, треножник поставила, что-то вонючее там битый час кипятила, потом малость остудила, пить велела и через ножи кувыркаться. Я первый кувырнулся — и ошалел, окаменел прямо — такая от нее злоба шла! Мы, волки, это лучше людей чувствуем. Мне бы на нее кинуться, хоть ребята уцелели бы! А тут смотрю уже и Ирма волчицей перекинулась, уже и Райво через ножи кувыркается! Тут только я бросился на старуху…

Тармо вздохнул, налил себе чего-то крепкого из коричневой глиняной бутылки и залпом выпил.

— Ну, бросился… И в пень грудью вмазался. А старуха совсем даже в другой стороне стоит и зубы скалит. Представляешь, клыки у нее изо рта полезли, два — сверху, два — снизу! Тут на нее Ирма кинулась — и тоже промахнулась. Да что там говорить…

— Значит, все вы того мохнатого зелья выпили и навсегда волками стали? — изумился Жилло.

— Сперва мы и сами думали, что навсегда. Бабка наша с Ирмой видит, что нас нет, пошла искать. Она же знала, что я один раз уже пил мохнатое зелье, только оно ненастоящим оказалось… Ну, пошла лесом, звала нас, звала, мы услышали, прибежали, повели ее туда, где в земляничнике наши ножи торчали. Она поняла, в чем дело… Бедные вы мои, говорит, ну-ка, перекувырнитесь обратно через эти ножи! Мы вспотели, кувыркаючись — и ничего… Села бабка, села на тот самый пень, обняла нас с Ирмой и заплакала. Не уберегла я вас, говорит, и доченьку не уберегла, и вас тоже… Потом слезы вытерла. Может, для вас так и лучше, говорит, может, так и безопаснее…

— Права была бабушка, — твердо сказал Жилло. — Ты ведь не знаешь, Тармо, того, что я о тебе и об Ирме знаю. В ваших жилах королевская кровь течет!

— Врешь! — воскликнул, вскакивая, Тармо.

— Клянусь честью! — внятно отвечал Жилло. — А теперь объясни, почему вы сегодня опять людьми стали?

— А потому, что иногда и волку везет, — тут Тармо усмехнулся. — Я вырубку перебегал и на девицу налетел. Думал — ну, визгу сейчас будет! А она — ничего, остановилась, зовет — а ну, говорит, иди-ка сюда! Я к ней шаг, и она ко мне — шаг. Не бойся, говорит, я же вижу, что никакой ты не волк! Тогда я подошел. Она опустилась на корточки и эту самую цепь с медальоном мне на шею надела. Носи, говорит, пригодится! Там, говорит, зеркальце, и если захочешь с кем-то связь держать, отдай тому человеку. И еще, говорит, я твою беду по глазам вижу. Пока помочь не могу, да и незачем — тебе лучше волком побегать… Но имей в виду — каждое полнолуние ты от власти мохнатого зелья свободен и можешь всю ночь опять человеком быть. Только к рассвету, говорит, не забудь через ножи кувырнуться. А то плохо дело кончится…

— И что же за девица такая? — заинтересовался Жилло.

— Откуда я знаю? Она там, на вырубке, травки собирала. Обычная девица, ростом пониже Ирмы… Да! Нос у нее вот такой!

Тармо пальцами обозначил примерно с полфута.

— Нос, говоришь? — забеспокоился Жилло. — Как шило?

— Точно! Самое что ни на есть шило!

— А волосы?

— Волосы? — Тармо пожал плечами. — Она в каком-то платке была, волос я и не видел.

— Давно она тебе попалась?

— Не так чтобы давно, а с год будет.

— Ясно. Лиза… — сделал вывод Жилло. — Вот тоже еще загадка на мою голову…

— Как бы там ни было, огромное твоей Лизе спасибо. Передай, когда увидишь, — попросил Тармо. — А теперь мне собираться пора. Найдешь меня, если что, через медальон. И берегись колдуньи! Помяни мое слово — оставит она вас троих с крыльями вместо рук!

— Не она тебя мохнатым зельем опоила, Тармо, — задумчиво сказал Жилло. — А объяснять, чья это работа, сложно. Побудь лучше пока волком!

— А я никуда из волков и не собираюсь! — Тармо встал и выпрямился во весь рост, головой под потолок. — Чем плохо? Никто ничего не навяжет! Куда хочу — туда и бегу, а стая — за мной! Хочешь — приходи в стаю и ты. Равенства у нас, правда, нет. Но я свою стаю люблю и она меня любит! Это уж точно!

— Кто любит меня — за мной!.. — вдруг вспомнил Жилло слова из песни.

— Да! Вот такой у нас клич — кто любит меня, за мной! — гордо сказал Тармо. — Вот что из нас вытравить хотели. Вот что мы сохранили. И наших сестер мы в замковые мастерские не отпустили! И сами под одну гребенку стричься не пожелали! Вот хочу я бороду носить — и буду!

В дверь просунулась голова.

— Что, Райво? — спросил Тармо. — Утро близко?

— Близко, вожак… — печально вздохнул оборотень Райво.

— Попили, поели, напелись, наплясались?

— Наплясались, Тармо… на месяц вперед наплясались…

— Не сметь! — рявкнул Тармо. — Не сметь скулить! Тебе лучше, чем этим равноправным трусам, которые общественный хлев строят и общих жен скоро заведут! Ты — вольный волк!

Райво косо посмотрел на вожака.

— Погоди, узнаем, как от шкур избавиться — всей стаей уйдем за рубеж и станем там людьми, — уже спокойнее сказал Тармо. — Вот только как бы Виго с собой взять?

— А что Виго? — насторожился Жилло.

— Пропадет без нас парень. Мать у него совсем свихнулась… отец немногим лучше. Вот мы бродим по лесам, а на хутор заглядываем — он ведь сюда ради нас приходит. А мы — ради него…

— А возьму-ка я в таком случае Виго с собой в Кульдиг, хотя бы на месяц, до следующего полнолуния! — вдруг решил Жилло. — Виго!

Мальчик то ли спал на лавке, то ли дремал вполглаза. Он поднял голову и молча уставился на Жилло.

— Можно, конечно… — без особой уверенности сказал Тармо.

— Парень при мне будет и сыт, и одет, — объяснил Жилло. — Скажи ему, Тармо… Что-нибудь и с учебой придумаем. А если мне придется из Кульдига на север возвращаться — и его с собой возьму. В графском замке и для него место найдется.

— А чего ему говорить… Он уже взрослый. Виго!

— Да, Тармо.

— Пойдешь с этим дядькой? — Тармо показал на Жилло, хотя других дядек в домике не было. — Ты на его физиономию не смотри, это тот самый, что бабушку хоронил.

Виго пожал плечами. Действительно, странного ребенка родили Жилло с Эрной.

— А с твоей мамой я потом договорюсь, — каким-то не своим, фальшивым голосом сказал мальчику Жилло. — Она тебя со мной отпустит. Мы с ней не чужие… А то нехорошо получится — вдруг ты взял и пропал…

— Она не заметит, — подумав, возразил Виго. — Даже если я вообще уйду… У нее там общественный хлев и комитет равноправных женщин. Они в этом комитете для себя еду готовят. И отец в команде равноправных столяров. Они тоже для себя готовят. У нас дома и печка не топится…

— Ничего себе! — даже с каким-то восторгом воскликнул Жилло.

— Вот я и говорю — ушли бы мы отсюда, только боимся — парень пропадет, — Тармо беспокойно посмотрел в окно. — Уж не светлеет ли? Пойду… Стая ждет.

Все трое вышли из домика. Стая уже собралась у первых грядок огорода. Все были мрачны, стояли в обнимку.

— Нечего носы вешать, — сказал, подходя, Тармо. — Подумаешь, в лесу на четвереньках! Не навсегда же это. Зато в общей толпе не ходим! Общих глупостей не орем! И никто никогда нас под свою дудку плясать не заставит!

— Не заставит! — с удивившей всех убежденностью вмешался Жилло. Есть в Коронном замке такая дудка, под которую скоро весь Кульдиг запляшет. Но над вами она не властна! И надо мной! И даже над этими вот… бездельниками!

Большого труда стоило Жилло подобрать для братцев-воришек более или менее мягкое словечко — чтобы стаю зря не беспокоить.

— Значит, с тобой мы обо всем договорились, — сказал Тармо.

— Не обо всем, — вставил Малыш. — Секретное слово не назначили, условленное место не назвали.

— Мало ли что, — добавил Дедуля.

— Ну и что же это может быть за условленное место? — поинтересовался Жилло, не совсем поняв, о чем речь.

— А вот, скажем, Городище, — охотно предложил Дедуля. — От Кульдига три шага, и волки туда при нужде незаметно попадут. Передашь им — мол, встречаемся через две ночи на третью там, где назначено, — и никакой шпион не поймет.

— Знаю Городище, — сказала Ирма, а Райво кивнул.

— Пошли к ножам, — Тармо махнул рукой. — И вы тоже… если не боитесь… Виго-то привык, он нам помогает, без него мы бы не управились… По дороге и секретное слово придумаем.

И вожак волчьей стаи пошел к лесу. Оборотни молча двинулись за ним. Ирма нагнала его и положила ему руку на плечо. Тогда и он обнял сестру.

Сзади Жилло видел, как шла, повесив носы, стая, и как гордо нес свою непокорную голову вожак… королевский сын, черт побери!

Стало небо бездонным, изумрудной — трава, опьянил аромат лесной…

Это, не стесняясь своего голоса и слуха, негромко запел Жилло. Запел, чтобы Тармо понял — не один он на белом свете!

Братцы неожиданно подхватили:

…а в ушах зазвенели золотые слова все, кто любит меня — за мной!

Дальше уж песню повел Малыш. И что интересно — не зная слов, ее подхватила стая!

Мы — бойцы, мы — бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека! Нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька!.. Это властное тело, и надменная бровь, и повадка — Господень дар…

В лучах фонаря сверкнули рукояти двенадцати ножей. Тармо взглянул на светлеющее небо и молча кинулся головой вперед в прыжок через ножи. Виго подсобил — и вот уже огромный волк с серебряной цепью на шее стоял и смотрел на свою стаю.

…собирается вместе королевская кровь, как заметила Жанна д'Арк…

Не забыть бы спросить хоть у тетки Тиберии, что за Жанна такая, подумал Жилло, продолжая песню. Через ножи кинулась Ирма, за ней — Райво. Оставшиеся — пели, стараясь подольше удержаться в человеческом образе, как будто лишь песня к нему сейчас и привязывала.

Собирается вместе, и течет напрямик, и с утесов, и с кораблей, и возводит на троны их законных владык наших братьев и королей!..

Вот уже вся стая оказалась в волчьем виде по ту сторону ножей, а пели только трое — те, что с крыльями.

Мы — бойцы, мы — бастарды, нет победы без нас, мы за брата встаем стеной, и единственный водит нас в атаку приказ все, кто любит меня, за мной!..

— Слово, слово! — вскрикнул вдруг Малыш.

— Собирается вместе королевская кровь! — и Жилло, опустившись на колено, обнял Тармо, зарылся лицом в его жесткую шерсть. — Слышишь?

Огромный волк всем телом прижался к нему, потом отстранился и кивнул. А затем отступил на несколько шагов и грозно рыкнул.

Коротко и дружно взвыли волки. Вой оборвался тек же резко — и стая вслед за вожаком унеслась в лес.

— Все, — сказал Виго. — Можно тушить фонарь. Утро уже…

Он пошел к домику, Жилло с братцами-воришками — следом.

— Нам бы поспать малость, — сказал мальчику Жилло. — Найдется где?

— Я вам бабушкин тюфяк дам, — подумав, решил мальчик, — и два сенника сделаю. Где-то у бабушки для них мешки были.

Он отыскал в сундуке два длинных полосатых мешка из домотканого холста, сходил в сарай за сеном и изготовил сенники. Все это у него получалось неспешно, даже медленно, только заметил Жилло в сыне одну интересную особенность — тот не стоял столбом, между движениями у него не получалось пауз, просто одно движение перетекало в другое. И, если вглядеться, это у мальчишки даже красиво выходило.

А потом лег Жилло на тюфяк, и только собрался что-то хорошее сказать Виго, поблагодарить его, как поплыл… полетел… красавицу Ирму увидел…

Открыл глаза — а уже дело к вечеру. Рядом братцы-воришки на сенниках сидят, пытаются крыльями глаза свои заспанные протереть. И ничего у них не получается.

— Виго, сынок! — с огромным удовольствием позвал Жилло. Так ведь и к чужому ребенку часто обращаются, мальчишке невдомек, а отцу — приятно. Пора нам, пожалуй, в дорогу. Если ты не передумал.

— Пошли, — спокойно ответил тот. — Вот только поедим. Я кашу гречневую сварил. А остальную крупу — вот, в мешок собрал, и сухари туда же увязал, и сало, и гороха мешочек.

Покормил Виго пернатых своих гостей, плошки помыл и над плитой сушиться расположил.

— Мне же через месяц сюда возвращаться, — объяснил он Жилло. — К полнолунию. А в Кульдиге мы купим для стаи чего-нибудь вкусного?

— Купим, — пообещал Жилло. И тут только ему в голову пришло, что — не идти же мальчику в Кульдиг пешком! А крыльев у Виго не имеется…

Позвал он братцев-воришек.

— Нужно что-то придумать, — говорит, — петлю какую-нибудь веревочную, что ли… Виго в нее сядет, а мы его понесем.

— Это твоя затея, вожак, ты и неси, — буркнул Дедуля.

Жилло посмотрел на Малыша, а Малыш — на Дедулю, не будет ли еще каких указаний от старшего брата.

— Ясно, — сказал Жилло. — Что с вами делать, я уж не пойму. Казалось бы, все хорошо, обо всем условились, и здравствуйте — они коллекцию стянули. Казалось бы, все замечательно, нашелся дурак, который их в последнюю секунду от пытки избавил и из Коронного замка вытащил — так нет же, им вдруг крылышек жалко стало… перетрудиться испугались… Ну, ладно. Лопнуло мое терпение! Убирайтесь на все четыре стороны! Я и один с парнем до Кульдига долечу.

— А как эту петлю делать? — спросил Виго. Хоть что-то в словах родного отца его заинтересовало!

— Тащи сюда веревку подходящую, — сказал довольный Жилло. — И еще досточку. Сделаем сейчас что-то вроде качелей. Ты сядешь, а я понесу. Вот только делать тебе придется.

И затеяли они возню с веревками и досточкой, не обращая на братцев-воришек ни малейшего внимания.

Те отошли в сторонку, пошептались.

Совершенно не считаясь с их присутствием, Жилло подставил шею и вытянутые вперед крылья, чтобы Виго надел на него веревочную сбрую, и поднялся в воздух.

— Видишь, как все просто? — сказал он сыну. — Сиди себе на досточке и за веревки держись. Ну-ка, я опущусь, а ты садись — и полетели!

Так и сделали. Малыш и Дедуля приглашения не дождались. И довольно далеко отлетел Жилло со своим драгоценным грузом, когда они спохватились и понеслись следом.

— Вожак, а вожак! — позвал Дедуля Жилло откуда-то сверху.

— Катись отсюда! — приказал Жилло. Хотя трудно было вообразить, как пернатый Дедуля сейчас по небу покатится.

— Да не сердись ты, вожак! — взмолился снизу Малыш.

— Чего мне сердиться… Я-то часа через три до Кульдига доберусь и тетка Тиберия меня от перьев избавит. А вы так и летайте, пока с голоду не околеете!

Пообещав братцам-воришкам такое светлое будущее, Жилло полетел дальше, хотя было ему трудновато — Виго вырос крепким мальчишкой и весил немало, да еще не захотел с мешком расставаться.

В конце концов Жилло решил устроить привал. Только опустился — сынок ненаглядный в мешок полез, не слишком черствый кусок хлеба достал, сала сверху положил и летуну ко рту без лишних слов поднес. И еще в мешке та самая коричневая бутылка оказалась, из которой Тармо что-то крепкое пил. Дал Виго и Жилло отхлебнуть. Не моряцкий ром, но что-то достойное…

Отпил Жилло и усмехнулся — надо же, сын отца кормит-поит, и сам того не знает… Рядом раздался шум крыльев — приземлились Дедуля с Малышом.

— Очень интересно! — сразу перешел в наступление Жилло. — Они мне всякие пакости строить будут, а я их корми-пои? Еще удивительно, как это вы у волков ничего не утянули! Сказал — катитесь подальше!

Братцы-воришки переглянулись.

— Вожак, ты нас действительно прогнать хочешь? — неуверенно спросил Малыш.

— Да я вас уже давно прогнал. Не понимаю, чего вы тут болтаетесь крылья развести негде… — проворчал Жилло. — Собирайся, сынок. Мы должны затемно в Кульдиге оказаться.

— Я готов, — сказал Виго и, не глядя на Дедулю с Малышом, сел на свою досточку.

— Дай я понесу, — и Дедуля шагнул к Жилло.

— Это сколько же трусости может в человеке уместиться? — неизвестно кого спросил Жилло. — Как перепугался, что навеки с крыльями останется, так даже доброе дело сделать от страха готов! Нет, я тебе мальчишку не доверю.

— Это почему же? — удивился Дедуля.

— Ты у него из мешка сало украдешь. Все, сынок, полетели!

Жилло взлетел, а Дедуля, пораженный совершенно несусветным обвинением, так и остался стоять, глядя на крылья, которыми сало из мешков воровать как-то затруднительно…

Впрочем, Жилло с грузом летел медленно, а братцы-воришки налегке могли мчаться быстро. Залетев вперед, они опять пристали к Жилло, умоляя о прощении. И болтались вокруг него в воздухе то сверху, то снизу, вообще со всех сторон, пока не долетели до Кульдига.

Там Жилло завис над ночным городом, выбирая, куда бы приземлиться.

Братцы знали город куда лучше него и с восторгом принялись давать советы. Жилло из принципа не пожелал следовать этим разумным советом и, зацепившись крыльями за два карниза, чуть навечно не остался висеть в узком переулке между двумя домами. Дедуля, подлетев снизу, вытолкнул его наверх, но ни слова благодарности и прощения не дождался, очень уж ему удалось рассердить Жилло.

Оказавшись на мостовой, Жилло потребовал, чтобы Виго снял с него веревочную сбрую, и повел сына к улице Медников — первым делом разбудить тетку Тиберию и избавиться от крыльев, потом — уложить мальчишку спать, а потом уж — все остальное.

Братцы-воришки понуро плелись за ним следом и тихо переругивались Малыш упрекал Дедулю, Дедуля припоминал былые проказы Малыша. Так и добрались до подвального окна, в котором горел свет, что было для старой ведьмы вполне естественно — когда же ей колдовскими делами заниматься, как не ночью?

Виго по просьбе Жилло постучал. Колдунья вышла открыть дверь, не очень удивилась мальчику, впустила его и Жилло, а вот прочих пернатых гостей впускать не пожелала.

— И кто же это к нам пожаловал? — прищурилась тетка Тиберия на братцев-воришек. — Жилло! Ты, голубчик сизокрылый, кого привел? Да они ж у меня последнего кота стянут! Сам же грозился — пропади они пропадом!

— А ты бы, старая, посмотрела в своих колдовских книгах — может, мне до конца дней моих с ними возиться придется? — безнадежно спросил Жилло. Если так, то лучше я сразу повешусь.

— Я так понимаю, что нужно с тебя крылья убрать и человеческие руки вернуть. Ребенка, надо полагать, по дороге украли? — ехидно спросила тетка Тиберия Дедулю. — Хороши!

— Это мой ребенок, — твердо сказал Жилло.

— Ты, выходит, украл? — изумилась старая ведьма, но как-то не всерьез.

Она немного отступила, и Жилло всунул сына в дверь. Старуха, повернувшись, стала спускаться по лестнице, Жилло и Виго — за ней, а братцы-воришки, покаянно притихнув, просочились следом.

— Хм… — только и нашелся ответить в спину старой ведьме Жилло. Ну, допустим, тут ты случайно оказалась права… действительно — украл… но с полным правом!

Открылась еще одна дверь — и Нариан, дремавший на столе, поднял с лап умную морду, уставился на гостей и царственно зевнул.

Тетка Тиберия первым делом подошла к спящему в закутке у печки Маку и сделала над его лицом несколько знаков — как понял Жилло, вместо снотворного.

— Знаю, что с полным правом. По лицу вижу, разрез глаз у вас один, уверенно определила это право старуха. — Иди сюда, парень. Тут у меня такая дрянь в горшках кипит, что врагам тошно станет! А вот для тебя похлебочка вкусненькая с кореньями, банку меда сейчас с полки сниму, орехи в мешочке я припасла… Садись, ешь!

— Ты что же это, старая, творишь? — потрясая крыльями, изумился Жилло. — Я тут стою дурак дураком, а она кулинарией занимается!

— Мы стоим!.. — жалобно встрял Малыш. — Дураки дураками…

— Подождете! — отрубила старуха, споро накрывая на стол. — Ребенок голоден! А не нравится — ступайте другую мастерицу ищите крылья отколдовывать и руки возвращать!

Жилло и братцы-воришки на удивление дружно вздохнули.

Виго, ничему не удивляясь, сел за стол. Нариан подошел, почесался мордой об его ухо и громко муркнул.

— Я тоже так считаю, — сказала ему тетка Тиберия. — А что ты думаешь вот об этой парочке?

Кот уставился на них, фыркнул и повернулся к ним задом. Затем кот улегся и положил голову на локоть Виго.

— Видели? — зловеще спросил Жилло. — Тетка Тиберия, а, тетка Тиберия?

— Ну? — ставя миску дымящейся похлебки, буркнула старуха.

— Я бы тоже поел…

— Кто ж тебе мешает? Сейчас налью.

— Вот это мешает! — потряс крыльями Жилло.

— Вот пристал… Ну, сейчас… — старуха пробежала взглядом по уставленным пузырями и пузырьками полкам и сняла одну склянку. — Пей, пернатый!

Жилло отхлебнул из поднесенной к губам склянки — отхлебнул немного, чтобы и другим хватило, но вдруг вспомнил о своем нравоучительном намерении.

— Вот что, тетка Тиберия, — твердо сказал он, беря обеими вновь обретенными руками пузырек. — Ты как знаешь, а я им этого зелья не дам! Им вредно.

Дедуля с Малышом утратили дар речи.

— Да ведь и я считаю, что им вредно! — усмехнулась тетка Тиберия. Пока они без рук — то ничего и не стянут. А раз не стянут — то и лишнего внимания к себе и к тебе не привлекут. Вроде как с коллекцией вышло…

Тут она помолчала и, упершись руками в стол, уставилась прямо в глаза Жилло.

— А ведь не хочется тебе прогонять их на все четыре стороны, негромко сказала старуха.

— Руки у них балуются, видишь ли! — проворчал в ответ Жилло. — Я эти руки уму-разуму научу!

— Только вот как они в отхожем месте управляться станут? — как бы сама себя спросила тетка Тиберия. — Ну, покормить-то мы их покормим, а прочее?

— Друг дружку пусть выручают! — отрубил все еще сердитый на братцев Жилло. — У нас уже опыт имеется — без рук втроем твой пирог съели.

И взялся за ложку, всем своим видом показывая, что пока не отужинает — от него слова не добьются.

— Красиво ты придумал… — мечтательно произнесла старуха. Крылья-то человеку дурные дела творить не позволяют… Да-а… Хоть в стихах это выражай…

— Ага! Ему — стихи, а мы?.. — наконец-то опомнившись, запричитали братцы. — Ни поесть, ни еще чего!..

— Ни стянуть! — с набитым ртом вставил Жилло.

Тетка Тиберия, зайдя сзади, обеими руками оттянула у него на лбу ткань тряпичной маски.

— Уй-й! — прямо зашипел от боли Жилло, но было уже поздно вопить маска осталась в руках у старухи.

— Потом дам тебе отвар ноготков — умыться, — сказала она.

— Ты мне лучше ромашковый отвар приготовь, — велел Жилло, в котором проснулся травознай. — У меня теперь не рожа, а живая рана…

— Можно, — согласилась старая ведьма. — Виго! Поел, сынок? Покорми этих двух красавчиков, будь так добр. А я их потом спать уложу, да и тебя тоже.

— С ним? — Виго показал на кота.

— Разумеется. Ты ему сразу понравился, — и тут ведьма улыбнулась.

— Куда ж ты их уложишь? — удивился Жилло. — У тебя у самой тут не повернуться.

— А к Денизе отведу, у нее в обеденном зале на лавках устрою.

— Дениза же их выгнала, — напомнил Жилло. — За добрые дела.

— Когда увидит, что они теперь безрукие, сменит гнев на милость, объяснила старуха. — Теперь-то от них вреда не предвидится.

Дедуля открыл было рот.

— Тихо! — негромко приказала старуха. — А то и с ногами что-нибудь этакое сделаю.

Накормленных Дедулю с Малышом она действительно переправила к Денизе, вернулась и уложила Виго в закутке возле Мака, а коту строго показала пальцем на подушку — и он занял место, замурлыкал и в считанные минуты умурлыкал Виго.

Тогда старуха молча занялась ромашковым настоем.

— Что ж ты меня не спрашиваешь, как я с Озаруком схлестнулся? — первым не выдержал Жилло.

— А что спрашивать… Над Коронным замком уж не звон, а прямо стон стоял, — усмехнулась тетка Тиберия. — Так я и поняла, что ты назвал его по имени и он свою природную сущность явил.

— По-твоему, это — все, что я там успел натворить? — высокомерно спросил Жилло. — Ну, старая, невысоко ж ты меня ставишь…

— А что? — отвлеклась старуха от сушеной ромашки. — Еще что-то было?

— Было… Озарук сперва овсом перекидывался, потом — поросятами.

— Кем? — явно не поверила старуха. — Какими еще поросятами?

— Такими, ну… Каких Дениза с рынка привозит! Четыре ноги, два уха, один пятачок. Только их с дюжину было.

— Один Озарук дюжиной поросят перекинулся? — и старая ведьма глубоко задумалась.

— Тетенька Тиберия, ромашечку-то мою дай… — и Жилло взял у нее из морщинистых рук глиняную плошку с настоем.

— Как это он? — вдруг встрепенулась старуха. — С какими знаками?

— Сейчас изображу. Только и ты мне потом одну вещь расскажи.

— Изображай! — велела тетка Тиберия, и Жилло, как умел, показал ей собирание овса и поросят в смерч, а также рассыпание смерча на поросят.

— Додумался… — проворчала старуха. — Ох, не нравится мне это изобретение… Значит, работали те знаки, что он на подоле намалевал…

— Послушай, тетка Тиберия… — Жилло несколько замялся. — Теперь ты мне расскажи. Не знаешь ли часом, кто такая Жанна д'Арк?

Старуха привычно хмыкнула и пожевала губами.

— Так знаешь или нет?

— Это из давней галльской истории, — сказала она, подумав. Столетия, пожалуй, три тому назад… Держи тряпочку. Да не бойся, это действительно ромашка. Отожми над миской и накладывай на лицо.

— Галлия? — Жилло вызвал в памяти обшарпанный глобус, по которому молодого графа уму-разуму учили. — Это… это на юге!

— На юге, — согласилась тетка Тиберия. — Жанна д'Арк отчаянная девица была. Дочь королевы… но не короля, понимаешь? Потому ее в ночь рождения из дворца увезли, чтобы спрятать. И выросла она в глухой деревушке. Норовом пошла, видно, в кого-то из совсем дальних предков — то ее от лошадей не отгонишь, то в оружейной пропадает. Ну, мальчишка и мальчишка… Хотя, говорят, статью была — роскошная девица, что спереди, что сзади… Но сейчас я тебя о другом расспросить хочу. Мои вопросы важнее!

Старуха добыла со дна сундука книжищу в переплете из радужной змеиной кожи.

— Не трожь! — шуганула она Жилло, когда тот попытался ей помочь. И сама с трудом взгромоздила фолиант на стол. — Обожжешься…

Она сделала над книгой знаки, посыпала ее воображаемым порошком, обвела двумя кругами, и лишь тогда раскрыла.

Увидел Жилло на красных страницах золотые и лазоревые рисунки стрелки туда и сюда, круги с треугольниками, зигзаги и переиначенные буквы.

— Такое у Озарука на подоле было? — и старуха стала поочередно тыкать пальцем во все эти загогулины.

— Да погоди ты с Озаруком! Ты мне сперва про Жанну д'Арк, — попросил Жилло, промакивая лицо тряпочкой. — А то ничего я тебе не вспомню. Вот увидишь — ни одной выкрутасы!

— Ну что — Жанна… Ее старший брат был наследным принцем. Старый король умер, а брат на престол не взошел — такие получились обстоятельства. Враги на Галлию ударили, принц — в бега… Загнали беднягу в угол. Полководец его любимый и самый надежный, а кстати и сводный брат, в осажденном городе застрял, врага сдерживал. А принц в отдаленном замке укрылся.

— А Жанна знала, что она королевской крови? — не выдержал и перебил Жилло.

— Умный человек, Бодрикур его звали, знал правду. Он и сказал Жанне, что она — девица-бастард. Сказал же потому, что видел — только Жанна может спасти брата, другие все на него рукой махнули. Дал он ей свиту и отправил туда, где принц скрывался… Вот там она и сказала — собирается вместе королевская кровь…

— Спасла она брата?

— Еще бы не спасла! Стал он королем Галлии. Но Жанна после этого в плен попала. И судили ее как ведьму. Расчет был — раз ведьма нового короля Галлии на трон возвела, то коронация незаконная. А ведьму на костре сжечь положено…

— Так ее сожгли? — изумился Жилло печальному финалу.

— Уж не знаю, что на том костре горело, а только Жанна несколько лет спустя в Галлии объявилась и к брату своему приехала. Вот это я точно знаю! Признал ее брат, признали все друзья и родня, а потом она взяла да и вышла замуж…

— Только-то… — усмехнулся Жилло.

— А чем плохо? Вот и за тебя кто-нибудь когда-нибудь замуж пойдет. Если, конечно, ворон считать не станешь, — фыркнула старуха.

— Позволь, тетка Тиберия! Так ты ж сама за меня собиралась! — радостно напомнил Жилло.

— Ох, поймаю я тебя за язык… — беззлобно пригрозила она. — Смотри! Это знаки духов и демонов серебряных планет. Таких на подоле не было?

— Я ж тебе полчаса толкую — подол был синий, а знаки белые!

— Вот так я тебе и взялась объяснять, что значит цвет знака и как он смысл меняет! — буркнула старуха. — Ты его вид узнай, а с цветом я и сама разберусь.

Но у Жилло все, как на грех, из головы улетело. И неудивительно карлика в его природном виде он сперва созерцал, можно сказать, сквозь ковер, а потом — в судорогах. А поросята были просто розового поросячьего цвета. И без всяких знаков.

— Ладно! — проворчала старуха. — Теперь колдовством старого Алькуина займемся. Допустим, Неда это ребенком видела, да еще перепуганным ребенком. Но ведь что-то она запомнила?

— Знак запомнила… — неуверенно сказал Жилло. — Вроде как кулак в кулаке…

— Вот так? — показала старуха.

— Нет, правая рука вроде сверху лежала…

Тетка Тиберия сделала знак и замерла.

— Любопытно… — сказала она. — Надо отдать покойнику Алькуину должное — любил он старые знаки переиначивать. Иногда ерунда получалась, но тут он напал на верный путь! Значит, говоришь, правая рука сверху?

— А может, и левая…

— Ну и растяпа же ты! — не выдержала старуха. — Пойми же наконец, горе ты мое, как это все важно! Если удастся заклинание Алькуина разгадать и магам сообщить, они встречное заклинание сочинят! Ну-ка, давай рассказывай с самого начала — как он огонь зажег…

Жилло опять стал передавать рассказ Неды своими словами — и старуха поймала его на вранье. То ли он покрасивше выразиться хотел, то ли действительно память подвела — но началась между ними склока.

— Мелочи запомнить не можешь?! — стоя по ту сторону стола и упираясь в столешницу руками, шумела старуха. Жилло, в такой же позе, стоял напротив.

— Да что я тебе, попугай? Это он все сходу запоминает и повторяет, а я…

— Ну, лопнуло мое терпение!..

Старая ведьма с вредным видом прищурилась, щелкнула себя пальцем по бородавке, которая под носом, свистнула и высунула язык.

Результатом этих штучек было то, что Жилло вовсе онемел.

— Дурак я и растяпа, — загадочно произнесла старуха.

— Дур-рак я и р-растяпа! — не человеческим, а действительно попугайским голосом повторил Жилло.

— Очень хорошо, — одобрила старуха плоды своих трудов. — Так и ходи. Стой!

— Очень хор-рошо! — сходу заорал Жилло. — Так и ходи! Стой!

Подергала она графского слугу за руки.

— Вот теперь годится…

— Вот тепер-рь годится! — и, к собственному изумлению, Жилло замахал руками, высоко вздымая локти, на манер попугая, сидящего на жердочке.

— Будешь еще с почтенными пожилыми дамами спорить? — спросила тетка Тиберия. — Будешь сцены, как балованное дитя, закатывать?

И тут же на стол вскочил потерявший совесть Нариан. Он сел, уставился Жилло прямо в глаза и изобразил, широко раскрыв клыкастую пасть, что-то вроде:

— Ур-ру-няю-ау-урр!

Разумеется Жилло повторил все услышанное, включая кошачий мяв. И хлопанье крыльями тоже исправно продемонстрировал.

— Прелестно, — сказала тетка Тиберия.

— Пр-релестно! — согласился Жилло.

А затем, чтобы он не орал почем зря, старая ведьма взяла его за руку и отвела туда, где устроила на ночлег пернатых братцев. Кое-как постелила и ему. Спокойной ночи не пожелала, зато сделала глубокий реверанс и показала язык, что в ее преклонные годы было вовсе непростительным баловством.

Поскольку Жилло вымотался во время полета, а потом наелся горячего, то его и потянуло в сон. Не успел он голову на подушку положить, как уже растаяло все вокруг. А Дедуля с Малышом уже давно посапывали.

Проснулся Жилло от крика.

Это служанка Денизы обнаружила незваных гостей, привела хозяйку, и они вдвоем костерили Дедулю с Малышом на чем свет стоит.

Напрасно братцы-воришки показывали крылья и клялись, что крыльями ничего стянуть невозможно — не было к ним больше доверия.

Рот у Жилло сам открылся, чтобы повторить чье-то крепкое словечко — и тут Жилло вспомнил про попугайское колдовство окаянной старухи. Зажав рот рукой, сорвался он с лавки, на которой провел ночь, и пулей вылетел из погребка. Но на улице было не легче — прохожие на ходу разговаривали, лошади ржали, где-то петух глотку драл, где-то пес надрывался… Жилло, не отрывая руки от рта, понесся к тетке Тиберии.

Он ворвался к ней как раз когда она, поставив перед Виго миску с кашей, помогала завтракать Маку.

Стоя в дверях, Жилло показал ей пальцем на свой рот.

— У тебя лицо другое стало, — без особого удивления заметил Виго.

— У тебя лицо др-ругое стало! — и Жилло захлопал крыльями.

Виго медленно положил на стол ложку.

— Повтори! — вдруг потребовал он.

— Повтор-ри! — немедленно выполнил приказ Жилло.

— Кукареку! — вдруг завопил мальчишка, выскакивая из-за стола.

— Кукар-реку! — проклиная все на свете, завопил и Жилло.

Тут случилось неожиданное — Виго захохотал. Смеялся он до того заливисто, что и тетка Тиберия не выдержала, и Мак, держась рукой за грудь, тоже сделал попытку. А уж громче всех реготал Жилло, можно сказать, ржал по-жеребячьи, не забывая при этом хлопать крыльями.

Виго рухнул на скамью. Должно быть, за годы невозмутимого спокойствия смеха в парне накопилось на месяц непрерывного хохота. И он щедро расходовал этот запас, даже не думая униматься.

— Ну, уморил!.. — воскликнула тетка Тиберия, вытирая глаза краем наплечного платка. — Ну, порадовал! Так уж и быть… ступай сюда… освобожу!..

За рукава она Жилло подергала, по носу его щелкнула, два раза присвистнула.

— Свободен! — говорит. — Иди, приводи сыночка в чувство. Он, гляди, заикаться бы от такой радости не начал.

А откуда графскому слуге знать, как мальчишек в чувство приводят? Подзатыльник дать, что ли?

Так и окаменел Жилло перед хохочущим сыном от чувства бессилия. Постоял, подумал — и сам смеяться начал. Только оба притихнут, переведут дух — а поглядят друг на дружку и начинается все сначала.

Тогда тетка Тиберия их на улицу вытолкала.

— Идите, — говорит, — не позорьте меня. Ко мне сейчас клиенты придут. Одна равноправная особа с утра за приворотным зельем забежать грозилась, и вот я пластырь от ревматизма для братца бургомистра сладила. Брысь отсюда! Гони их, Нариан!

Кот соскочил с постели в закутке, где грел ноги Маку, и, вскочив на лавку, шлепнул Жилло лапой по бедру.

— Ничего себе! — возмутился Жилло. — Да у него лапы прямо чугунные!

И вспомнил, как Нариан ночного кабана-оборотня отгонял… как братцы-воришки рядом с ножами встали… Вспомнил заодно, как, привязанные к решетке, они поклялись честью… и ведь не выдали вожака!

В большой задумчивости вышел он с сыном на улицу. Очень уж его смущало положение дел. Мало хлопот — так он еще себе на шею пернатых братцев посадил.

А братцы — вот они, их как ветром из погребка Денизы вынесло.

— Вожак, а вожак! — жалобно воззвал Дедуля. — Хоть ты-то нас не гони… Куда мы такие… безрукие?..

— Во двор! — быстро обернувшись, приказал Жилло. — Вот увидят вас тут пернатых — живо в Коронный замок доставят.

Подошел он к окошку старухиной каморки и попросил выдать, если можно, два длинных плаща, чтобы крылья братцам спрятать.

— Вы с часик побродите и приходите, я тем временем Денизу успокою и завтрак вам соображу, — пообещала тетка Тиберия, выпихивая в окошко два тяжелых и пыльных плаща.

Что делать — пошли бродить. Впереди — Жилло с сыном, за ними братцы-воришки. Жилло показывает сыну, что знает, братцы-воришки сзади свое слово вставляют. Они-то город куда лучше освоили.

— А это что такое? — спрашивает Виго, показывая на каменного верблюда ростом с большую собаку, который прилеплен над дверью облупленного дома. Причем морда у верблюда совершенно злодейская, того гляди плюнет, и вся его фигура излучает презрение к человечеству.

— А это харчевня «Зеленый верблюд», — объясняет Малыш, потому что Жилло просто на каменное чудище бессловесно таращится. — Харчевня такая. Здесь кормят неплохо, но на ночь оставаться не стоит, блох хозяева развели — покрупнее этого верблюда.

— Почему — зеленый?

— Наверно, раньше был зеленым, — радостно объясняет Дедуля. И оба братца начинают рассказывать всякие смешные истории о городских вывесках. Рассказывают — и на Жилло косятся. Раз позволяет с ребенком говорить может, уже не сердится?

А Жилло эта гнусная морда, когда-то бывшая зеленой, на умные мысли навела. Ведь где-то под такой же нелепой вывеской его молодой граф обитает, если только не скрылся вообще из Кульдига. Граф… его ведь эти самые братцы-воришки от смерти спасли… да и принцессу Амору с ним вместе…

Сложное же хозяйство досталось бедному графскому слуге… Всю жизнь был он лицом подначальным и беззаботным, особенно последние годы в графском замке. А теперь — вот сын, о котором заботиться нужно, вот два балбеса, с которыми хлопот не оберешься, еще нужно молодого графа отыскать и за ним присмотреть, потому что он много чего по неопытности натворить может, еще нужно через месяц ехать в лес, готовить ужин волкам-оборотням… Ох!

— Пойдем-ка мы по этим кабакам да харчевням, — неожиданно пригласил Жилло братцев-воришек. — Посмотрим на вывески, перед завтраком аппетит нагуляем, а заодно поспрашиваем — не появлялся ли молодой постоялец с двумя лошадьми.

Переглянулись Дедуля с Малышом — поняли.

— Только ты, вожак, вот что… — сказал Дедуля. — Не спрашивай про постояльца. Ни к чему это.

— А как же мы иначе узнаем, куда он подевался? — удивился Жилло.

— Очень просто — спрашивать-то мы будем, но про лошадей.

Возле того же «Зеленого верблюда» коновязь имелась. А при ней мальчишка обретался — принять коня, сена ему задать, пока хозяин обедает, забрызганные конские ноги жгутом соломы обтереть, а то и проводку сделать по узкому переулочку. Стали Дедуля с Малышом того мальчишку расспрашивать — не видал ли двух коняг, молодого рыжего жеребчика и гнедого мерина, во лбу проточина, задние ноги в белых чулках? Пропали, мол, обе скотинки, и есть основания полагать, что их в Кульдиге продать попытаются.

После «Зеленого верблюда» вся компания оказалась в «Бравом зайце», потом была направлена в «Красавицу и павлина», где кто-то видел похожую пару лошадей. И только в «Равноправном петухе» конюх сказал — да, действительно, поселился молодой и очень мрачный братец с вышеописанными лошадками, а продавать их еще не пытался. Может, как раз сейчас и ушел искать покупателя. Потому что в сторону рыночной площади двинулся.

— Только не спеши, вожак, — принялись братцы упрашивать Жилло, которого так и понесло к рыночной площади. — Мало ли что! Только не спеши!

Площадь в Кульдиге была немалая. Да еще примыкали к ней улица Пивоваров, улица Мясников, Пекарский переулок, и всюду велась торговля, так что на самом деле рыночная площадь раскинулась на полгорода. Только оказавшись в самой ее середке, понял Жилло, как трудно тут найти человека, о чьих намерениях понятия не имеешь.

— Гляди, карета Равноправной Думы! — подтолкнув Жилло, шепнул Малыш.

Народ расступался перед каретой, сперва глядя на нее с удивлением, потом как-то резко отдаляясь от нее. В самом деле, не за репой же послали эту роскошную карету, запряженную лучшими лошадьми?

— Да кто же там сидит? — сам себя спросил Малыш.

Крепко держа за руку Виго, Жилло пробился поближе — и, не хуже любого кульдигского горожанина, шарахнулся от кареты.

В ней сидела принцесса Амора.

Вот сейчас она и впрямь выглядела как принцесса — ее нарядили в алое платье, в старинные кружева, на шею ей ожерелье надели, светлые волосы расчесали на прямой пробор и уложили волнами. Принцесса проезжала через шумную и пеструю толпу, но глаза ее были закрыты.

— Что же это за колдовство такое? — шепотом изумился Жилло. — Для чего бы им спящую принцессу Амору по городу возить?

— Тихо ты! — и Дедуля, за неимением руки, прикрыл ему рот крылом. Люди же кругом! Ну, откуда ты можешь знать, что это — принцесса Амора? Пошли отсюда…

— Ловушка… — шепнул с другой стороны Малыш. — А она, умница, не напрасно глаза прикрыла. Кого-то узнать в толпе боится и этим его выдать!

— Ага… — наконец-то и до Жилло дошло, что тут творится. — Значит, ее возят, чтобы она кого-то увидела и узнала! Ну, додумался Озарук… Или чтобы ее узнали!

— Да тише ты… Откуда ты знаешь, где он? — братцы-воришки, взяв Жилло крыльями в охапку, буквально вынесли его на край площади. — Может, он кучером как раз перекинулся? А ну как опять начнет рожи корчить и в судорогах биться? Да еще на дудке своей заиграет?

Братцы были правы — Жилло не умел себя вести в такой опасной обстановке.

А через несколько минут он увидел графа.

Молодой граф Иво оф Дундаг издали следил за каретой. Он то из-за плеча лоточника выглянет, то из-за телеги, груженой большими горшками и кувшинами. Но при всем при том граф делал вид, что поездка кареты по рыночной площади его вовсе не касается. Даже торговался для виду с дедом, что продавал горячие пирожки и пончики. Бабка оказался шустрее и всучил-таки ему фунтик из промасленной бумаги. Решительно не зная, куда его теперь девать вместе с пирожками, граф оф Дундаг продолжал следовать за каретой, и только старался держать фунтик на вытянутой руке, чтобы в масле не перемазаться.

— Он! — и Жилло для надежности подпихнул Дедулю. — Да вот же он, с пирожками…

— Смотри в другую сторону, — велел Дедуля. — Кому говорю?!

— Сделаем круг, зайдем с другой стороны и проводим твоего графа незаметненько туда, куда он собрался… — шепнул Малыш.

Круг сделать не удалось — перемещения графа в толпе были непредсказуемы. Где-то в середине маневра Жилло столкнулся с ним чуть ли не нос к носу.

Граф посмотрел прозрачными глазами сквозь Жилло и его спутников, слегка опустил веки и проследовал восвояси.

— Ах, умница… — прошептал Малыш. — Все увидел, все понял…

— Да что же это такое? — спросил Жилло непонятно кого. — Что они с ним сделали?

Его поразило лицо воспитанника. Иво оф Дундаг за несколько дней лет на десять постарел. И горечь была в том самом взгляде, который для Жилло всегда жизнерадостно сверкал.

— Жаль, от нас с Малышом теперь толку мало, — Дедуля вдруг с интересом посмотрел на Виго. — Слушай, вожак, а послал бы ты парня за графом?

— Парень города не знает, — сразу же опомнился от печальных размышлений Жилло. — Ищи его потом!

— Я ночью через лес в любую сторону пройду, — сказал Виго. — И в любое место выйду.

— Так то лес…

Мальчик встал на цыпочки, всем видом показывая, что ему срочно потребовалось отцовское ухо. Жилло чуть нагнулся.

— Кукареку… — прошептал Виго.

Жилло прямо отшатнулся от такого секрета. Посмотрел он на мальчишку тот глядит ему в глаза, физиономия обыкновенная, а из-под ресниц — смех. Сыночек, однако…

Улыбнулся Жилло.

— Естественно, кукареку, — ответил. — Ну, давай.

И с Дедулей переглянулся. Мол, хоть вы, братцы, и безобразники, но присмотрели бы за мальчишкой, что ли?

Дедуля кивнул. Так они и пошли сквозь толпу — впереди граф, за ним на хорошем расстоянии — Виго, а уж за Виго — Дедуля.

— А вообще-то нечего нам зря по рынку шататься, — сказал Малыш. Того гляди, опять какая-нибудь дура узнает.

— Невелика беда, — отрубил Жилло. — А крылья на что?

— Не у всех сегодня крылья, — напомнил Малыш. — А молодец твой граф. Понимает, что его не просто так выпустили — надеются, что он на крупную дичь наведет.

— Я, что ли, крупная дичь? — невесело усмехнулся Жилло. — Или ты? Или Виго?

— Ты, вожак, памятью стал слабоват, — напомнил Малыш. — Ведь звала же принцесса с эшафота своего старшего братика! Кто-то из королевских детей в Кульдиг пришел. За ним и охота…

— Точно… — вспомнил Жилло, как принцессу и графа на эшафот вывели, как она песню запела.

— А раз точно, то давай-ка в сторону дома двигаться.

— Это где же у тебя вдруг дом объявился? — недоверчиво спросил Жилло.

— Ну, к старой ведьме, раз уж мы там ночевали. Она завтраком покормить обещала. Дедуля с Виго потом подойдут.

Но, когда Жилло и Малыш появились у тетка Тиберии, ее в подвальчике не оказалось.

— Дениза буянит, — объяснил Мак. — Что-то там у нее опять стряслось. Шуму — на всю улицу! Тетка Тиберия разбираться пошла.

— Сиди здесь, — велел Жилло Малышу. — Мак, исхитрись-ка и покорми голодного, будь другом. Сейчас найду чего-нибудь съедобного…

Стал Жилло крышки над горшками приподнимать, что на плите стояли. А поди разберись в ведьминой кухне! Может, пахнет капустной похлебкой, а на самом деле в верблюда превращает? В зеленого?

Нашел он на полке хлеб и баночку меда. Долго нюхал — вроде не колдовские, настоящие. Усадил Мака в постели поудобнее, усадил и Малыша на край постели. Убедился, что один исправно другого кормит, и пошел потайным ходом в погребок Денизы.

А там, как его и предупреждали, дым коромыслом! Эммелина, видите ли, без спросу из пансиона убежала.

Дениза прямо гром и молнии метала. С таким трудом она дочку в пансион определила, а та не может несколько месяцев потерпеть! Дерюжная юбка ей, видите ли, надоела!

— А сама ты в дерюге, что ли, ходишь? — отбивалась непослушная Эммелина. — Не пойду и не пойду! Лучше я всю жизнь здесь в погребке полы мыть буду!

Тетка Тиберия, прислонившись к стене, с интересом за этой картиной наблюдала, но не вмешивалась.

— И будешь, и будешь! — Дениза хотела было схватить дочь за косы, но та извернулась, и у матери в руках остался только противный колючий шнурок, каким в пансионе велено было волосы завязывать. Отшвырнула его Дениза и все заново начала — мол, я для тебя в лепешку разбиваюсь, а ты, неблагодарная!.. И дошло до обещания настоящих оплеух, и кинулась Дениза в ярости на девочку, но тут Жилло набрался духа и поймал ее в охапку.

— Брысь отсюда! — приказал он Эммелине. Та благоразумно шмыгнула в ход, дверь за собой захлопнула, и Жилло надеялся, что даже чем-нибудь заложила.

— А ты что тут встреваешь? — пытаясь вырваться из его объятия, шумела Дениза. — Я с дочкой и без тебя разберусь! Моя девчонка, я ее кормлю-пою, ночей недосыпаю, я ей счастья хочу!

— То-то она у тебя такая счастливая, — заметил Жилло. — Взрослая девица, того гляди замуж выскочит, а ты ее — за косы!

— Я ей выскочу замуж… — проворчала Дениза.

— А что же ей — как ты, всю жизнь погребком заниматься да женихов гонять? — сердито спросил Жилло. — Угомонись ты, Дениза! Девчонка всего-то навсего немножечко счастья хочет. Ну, не будет она в пансионе учиться, велика важность! Да и чему хорошему ее там научат?

Дениза вздохнула.

— Пусти-ка, — сказала она. — Пока дочку вырастишь, десять раз поседеешь.

— Ну, с сыном тоже не просто, — отпуская ее и на всякий случай отстраняясь, заметил Жилло. — Подержи ее дома денька два, она успокоится и сама в пансион вернется.

И покосился на старую ведьму — как она, не возражает?

Но тетка Тиберия как воды в рот набрала.

— Не вернется… — покачала головой Дениза. — Я бы тоже не вернулась… Завтракал? Все ясно. Садись, сейчас тебе яичницу подадут. Садись и ты, тетка Тиберия…

Персонал погребка с изумлением и почтением смотрел на человека, которому удалось сладить с хозяйкой. Яичница для него, можно сказать, из воздуха возникла. Причем из четырех яиц, горячая и мелко резаным лучком посыпанная. А для старухи яичницу подзадержали…

Если совсем честно — то Жилло, уминая вкуснятину, про Малыша и не вспомнил. Хотя и тому наверняка хотелось горяченького. А вот когда яичница кончилась, тогда перед внутренним взором и Малыш нарисовался — как его Мак сухомятиной кормит.

Оглянулся Жилло — нет ли поблизости Денизы.

— На кухне она, — приступая к своей порции, сказала тетка Тиберия. С утра там дел по горло. Хорошо ты с нашей красавицей сладил. Но будут еще от нее подарочки. Равноправная Дума всему торговому народу хвост прищемить собралась. Скоро листки с новым указом по Кульдигу разносить начнут. Так что смотри…

— Мне-то что? — спросил Жилло. — У меня и так хлопот выше крыши. Во-первых, Виго. Во-вторых, граф. В-третьих, эти два злодея… А мне еще Денизу утешать?

— Такая у тебя судьба, — усмехнулась старуха. — Жизнь твоя пополам переломилась. В первой половине за тебя другие отвечали, а в этой половине ты сам за всех отвечать будешь.

— Если, старая, это твои затеи, то я ведь тоже травознайному делу обучен и всякие корешки знаю, — проворчал Жилло, глядя на колдунью с большим подозрением. — Ох, доберусь я до тебя…

— Нет, Жилло, это не мои затеи, — серьезно отвечала старуха. — Это просто время пришло, понимаешь? Время всяким интересным переменам пришло. Вот Дениза — почему она злобствует? Потому что чувствует — скоро и ей меняться предстоит.

Призадумался Жилло, ничего отвечать тетке Тиберии не стал, а поманил пальцем служанку и добавки попросил.

Общего преклонения перед его недавней отвагой хватило еще на одну яичницу. Ее-то Жилло и понес кружным путем в апартаменты старой ведьмы, потому что Эммелина основательно закрыла за собой дверь.

В подвальчике он увидел такую картину.

Лицом к дверям и задом к печке и постели Мака сидел Малыш. По физиономии видно было, что молчание ему уже невтерпеж.

А на краю постели сидела Эммелина и тихонечко шепталась с Маком.

— Поладили? — спросил Жилло. — Вот молодежь! Чего доброго, и Виго с кем-нибудь вот так впопыхах поладит…

— Так она ж из-за него домой прибежала, — объяснил Малыш и большим пальцем через плечо назад показал. — Они там уже свадьбу сыграли, на островах поселились и старшего сына за границу учиться посылают…

— Ясно… — пробормотал ошарашенный Жилло. И представил себе, сколько восторгу вызовет эта свадьба у Денизы…

— Дедуля мой не появлялся? — спросил Малыш.

Тут только Жилло вспомнил, что время близится к полудню, а ребенок у него не кормленный!

— Черт знает что! Твой Дедуля моего мальчишку когда вернуть обещал? — напустился он на Малыша.

— Да ничего он не обещал! — изумился Малыш. — Они же за твоим графом пошли!

— Дурак я был, что отпустил парня, — сделал вывод Жилло. — Вставай, пошли их искать. Не ровен час, беда случилась.

— А яичница? — расстроился Малыш. — Вожак, я куда хочешь пойду, только покорми меня по-человечески!

Пришлось Жилло отыскивать в старухином хозяйстве большую ложку и торопливо набивать Малышу рот кусками еще горячей яичницы. А потом еще добывать тряпочку и вытирать желток, испачкавший Малышу усы.

Мак и Эммелина ни на кого не обращали внимания. Очевидно, выдавали замуж младшую дочь.

Бросив тряпочку на плиту, Жилло устремился к дверям и нос к носу столкнулся с теткой Тиберией.

— Куда разлетелся? — поинтересовалась она. — А, голубчик сизокрылый?

— Виго искать. Как они с Дедулей за графом моим пошли, так и пропали.

— Вот так и понесешься по всему городу? — спросила ехидная старуха. Может, и прохожих спрашивать будешь — не проходил ли граф оф Дундаг, а за ним следом — мальчик лет тринадцати и дядька с крыльями вместо рук?

Тут только Жилло вспомнил, что у тетки Тиберии есть свой способ отыскивать пропажи.

— Тетенька Тиберия, а не позовешь ли ты Нарианчика? — попросил он. Я сейчас воды в блюдечко налью…

— Позову, — охотно согласилась старуха. — Садись-ка к столу. Да рожей вон сюда! Нечего тебе за молодежью подглядывать…

И она вздохнула.

— Послушай, тетка Тиберия, — и Жилло задумался, подбирая слова. — Ты бы, чем вздыхать, поискала в сундуке тряпочку покрасивше и сделала себе милое личико. Ты же можешь! У тебя еще и ухажеры будут, и женихи… Что ты, в самом деле, развздыхалась?

— Может, и ты ко мне в женихи пойдешь? — старуха взяла с пола Нариана и поставила на стол возле блюдца. — Нет, Жилло, незачем мне тряпочками ухажеров приманивать. Сделать милое личико я могу, а потом что? Поналетят дураки, спасу от них не будет! Хорошенькая мордочка и молодость в первую очередь дураков привлекают. А чем старше женщина становится, тем больше у нее шансов умного и серьезного человека заполучить.

И старая ведьма выразительно покосилась на Жилло.

Тот прямо-таки застонал. Нашел о чем тетке Тиберии напоминать!

Выручил его кот Нариан — сам сел задом к блюдцу и хвост над ним вытянул. Старуха травку в воду покрошила, зеленую свечку зажгла — и действительно, обозначились в блюдце Дедуля и молодой граф оф Дундаг. Сидели они в каком-то сарае и играли в кости.

— А Виго где же? — отпихивая тетку Тиберию, так и завопил в блюдце Жилло.

— Виго я домой отправил, скоро явится, — отвечал Дедуля, к великому изумлению Иво оф Дундага. — А графа твоего от хвоста освободил и в потайное место увел. Как стемнеет — в погребке объявимся!

— Вот и замечательно, — сказала старуха, окуная кошачий хвост в воду. — Твои бездельники и злодеи, глядишь, и на что-то путное сгодятся.

Она встала и прибрала свечку с блюдцем.

— Иди-ка ты, Эммелина, к себе в комнатку, — сказала она девочке. Чего доброго, мать сейчас сюда за тобой явится. Посиди там, порукодельничай, только не наряжайся, не дразни мать. Вот прямо в этой дерюге и сиди.

Эммелина неохотно встала, не отпуская руки Мака.

— Иди, иди! — строго велела тетка Тиберия. — Если хочешь еще с Маком увидеться — иди. Потом я тебя позову. А сейчас мне его лечить надо.

— А скоро, тетенька Тиберия? — спросила Эммелина.

— Не пройдет и полгода! — отрезала старуха. — А знаешь, что моряцкие невесты женихам обычно кисеты вышивали? И углы шейного платка мережкой украшали? Хороша, голубушка! Замуж собралась, а таких простых вещей не знает!

Эммелина покраснела, схватилась руками за щеки — и вдруг кинулась старухе на шею. Расцеловав ее и в нос, и в губы, и в щеки, девочка скользнула в шкаф, и раздался стук захлопнутой двери.

— Сейчас тобой займемся… жених… — присев на край постели, тетка Тиберия открыла грудь Мака и уставилась на чуть поджившую рану. — Слушай, парень. Есть у меня такое предчувствие, что надо тебя на ноги как можно скорее поставить. И нужны решительные средства. Нужна такая встряска, чтобы твое тело само с хворобой справилось. Силы в нем разбудить нужно, понимаешь? Тогда дня через два ты будешь бодрый, как петушок! Согласен?

— Согласен! — твердо отвечал моряк. — Сколько ж можно за печкой валяться? Таракан я, что ли?

— Не боишься?

— Нет, — подумав, отвечал Мак, но уже не так решительно.

— А вы оба марш отсюда! — приказала старуха. — Понадобитесь — позову. Тебя, Жилло, сын ищет.

Действительно, возле окошка опустился на корточки Виго.

— Иди в погребок! — крикнул ему Жилло, да еще рукой махнул, указывая направление. — Сейчас я там буду!

— Тетка Тиберия, а, тетка Тиберия… — глядя себе под ноги, обратился к старухе Малыш. — Может, вернешь мне руки?

— Настанет время — верну, — сурово обнадежила старуха. — А теперь выметайтесь!

Делать нечего — вышли Жилло с Малышом из подвала и пошли в погребок Денизы, где уже сидел за столом Виго.

— Ну, сынок, рассказывай, где был, что видел, — обратился к мальчику Жилло. — И куда дядя… хм… дядя с крылышками подевался.

Ему впервые пришло на ум, что до сих пор он настоящих имен Дедули и Малыша не знает.

— Ага, дядя с крылышками! — передразнил его Виго и добавил: Кукареку!

— Кукареку, — с достоинством ответил Жилло. — Ну, так как же дело было? А будешь валять дурака — подзатыльник схлопочешь.

— Ну, я пошел за тем, с пирожками, за графом, — объяснил Виго, — и вижу, что не я один за ним иду. Еще такой здоровый дядька, но пронырливый. То он справа, то он слева, однажды даже графа обогнал. А этот, с крыльями, догнал меня и велел к графу незаметно подойти и в пустой переулок его заманить. А тот здоровый за нами следом шел. Я сказал графу, что мне велели его в переулок отвести, так еле увернулся, он мне по шее дать собирался. Я от него побежал, и как раз в переулок, а он — за мной, а здоровый — за ним, а с крыльями — за здоровым и его крылом по шее — тресь!

Вскочив из-за стола, Виго показал это самое «тресь!», и как здоровый рухнул, и как Дедуля велел Виго его в сторонку оттащить, и как Дедуля графу про Жилло рассказывал, а граф верить не хотел.

— Ну, что он поверил, я уже знаю, — перебил мальчика Жилло. — Куда они запропастились?

— Тот, с крыльями, велел тебе сказать — есть у него место, где отсидеться, мало ли кто еще за графом следом шел. Они там до вечера пробудут, а ночью сюда придут.

— Все правильно, — не дав Жилло возразить, заявил Малыш. — Место это я знаю. Оттуда три выхода имеется. До вечера они продержатся. А ужинать уже вместе будем.

— До ужина-то что делать прикажешь? — спросил расстроенный промедлением Жилло.

— Ничего, отдыхать, — улыбнулся Малыш. — Пока граф нам не расскажет, что тогда в Коронном замке произошло, мы ничего затевать не можем. Вожак, а, вожак?

— Что еще?

— Попроси старую ведьму, пусть руки вернет…

— Сам проси. По мне, тебе без таких шаловливых рук даже самому спокойнее, — отрубил Жилло. — Вот научишься жить без баловства — тогда и посмотрим.

Виго, перекусив, гулять попросился. Жилло подумал, подумал — и не стал возражать. Только прогулку двором ограничил. Во дворе тоже много всякого интересного — и куры, и гуси, и собаки, и соседи…

Стоило Виго выйти — как сразу и вернулся.

— Тебя тетка Тиберия зовет! Говорит, помощь нужна!

Жилло сорвался с места и потайным ходом понесся к старухе, а Малыш, хоть его и не звали, последовал за вожаком.

Там они увидели такое странное зрелище — Мак, лежа на постели в одной рубахе, дергался и сучил в воздухе голыми ногами, а старая ведьма буквально лежала на нем, не давая ему свалиться на пол.

— Тетка Тиберия, изменщица, ты что это там вытворяешь? Я на тебе после такого безобразия жениться не могу! — воскликнул Жилло.

— Помог бы, чем язык чесать, — не глядя откликнулась старуха. — Беда с этими морячками. Зазевалась я — ему по глоточку нужно было зелье пить и дымком занюхивать, а он решил ускорить дело — полкружки разом вылакал!

Мак негромко зарычал. Физиономия у него сделалась свирепая, дальше некуда, хотя глаза были закрыты.

— Рычи, рычи! — зловеще проворчала старуха. — Держи его, зверюгу, Жилло. Надо ему в рот вон из той скляночки настоя плеснуть — так он, поганец, зубы стиснул!

Жилло подлез под тетку Тиберию и прижал плечи Мака к постели, а она отстранилась и вздохнула с огромным облегчением.

— Гляди, рана-то затянулась, но из-за его дурацкой спешки не вся очистилась, будет мне потом с ней хлопот… Ну-ка, подвинься…

Старая ведьма исхитрилась и ухватила цепкими пальцами челюсть Мака. Моряк яростно замотал головой.

— Тетенька Тиберия, вот бы сейчас и мои руки пригодились! — подал голос Малыш, но услышал в ответ одно выразительное:

— Брысь!

Да еще Нариан, вскочив на скамью, на него зашипел и лапой замахнулся.

Видя такое к себе отношение, Малыш двинулся к двери.

— Пойду в погребке посижу, — сказал он. — Умных разговоров послушаю. А то от вас — одна ругань…

С неимоверными трудностями старуха и Жилло разжали Маку зубы и влили несколько капель настойки, облив при этом всю постель, а также друг друга.

Моряк перестал брыкаться, расслабился и даже заулыбался во сне.

— Часа через два проснется и есть захочет, — прислушавшись к дыханию, сообщила старуха. — Спасибо тебе, женишок. Ох, смотри, поймаю за язык, ох, поймаю…

— Да, пожалуй, за меня теперь только ты, старая, и пойдешь… вздохнул Жилло. — Кому нужен папаша с сыном?

— Может, и пригодится кому папаша с сыном, — со значением сказала тетка Тиберия. — Чую, одна девица к тебе интерес проявляет. Всем хороша…

— Да только?.. — почуяв неладное, подхватил встревоженный Жилло. Давай уж, выкладывай! Одноногая, что ли?

— Ноги у нее все имеются и растут откуда надо. Понимаешь, Жилло, у нее с носиком недоразумение…

— Лиза! — воскликнул Жилло. — Точно — Лиза! И коту под хвост глядеть незачем!

— Это почему же незачем?

— А потому, что я и без кота знаю — она из вашей колдовской братии, Жилло для убедительности еще руками развел. — Что это за медальончики она в лесу по волчьим шеям развешивает?

Достал Жилло волчий медальон, показал старухе.

— Ну, — говорит, — выкладывай, что за Лиза такая?

А тетка Тиберия возьми да и онемей. Тоже руками разводит, но — ни слова! И глаза выпучила — вроде как от изумления.

И так, и этак заезжал Жилло — ну, не хочет старая ведьма молодую выдавать, да и только.

— Она хоть на нашей стороне? — взмокнув от бесполезного допроса, поинтересовался наконец Жилло.

— Полагаю, что да, — обрела голос старуха. Но про девичий интерес уже ни словечка более не сказала. А Жилло до смерти хотелось про Лизу побольше узнать.

И тут он вспомнил, что когда еще ребенка во двор погулять выпустил! Что этот ребенок ночью по лесу один шастает и с оборотнями братается мелочи, а что он в городском дворе среди бела дня может с курицей или гусаком не поладить — так это серьезно!

Жилло выглянул в окошко — но сына во дворе не обнаружил.

— Не волнуйся, младенец твой с особым характером, — успокоила старуха. — Он, может, где-то в углу сидит и размышляет, а отсюда просто не видно.

— Пойду поищу, — решил Жилло.

Он вышел на улицу, свернул во двор, но среди играющих детей Виго отсутствовал, а во всех обнаруженных уголках его тоже не было.

Жилло ворвался в подвальчик и потребовал помощи кошачьего хвоста.

— Не валяй дурака, — сказала старуха. — Во двор выходит окошко Эммелины. Твой себя уже взрослым считает, в догонялки играть ему неприлично, а с девицей беседовать — прилично.

— О чем они могут беседовать? — удивился Жилло. — Эммелина уже замуж собралась, а мой — дитя малое…

— А вот о том и беседовать, что она замуж собралась. Для нее-то замужество — вроде новой игрушки, — вздохнула старуха, — хотя у девчонки и старых-то игрушек нет, очень ее строго Дениза держала…

— Может, мне к Эммелине заглянуть? — сам себя спросил Жилло.

— А незачем, — сразу постановила тетка Тиберия. — Парень к полной независимости привык, ему твой глупый присмотр не понравится. А девчонка, наоборот, вечно под надзором. Дай ей дух перевести.

Жилло сел и задумался.

— Ага-а, — хитро глядя на него, протянула старуха. — Хорошо было в графском замке подневольным слугой состоять!

— За что мне такая морока? — вздохнул Жилло. — А я ж еще жениться собирался… Ну, посуди сама, старая, какой из меня глава семьи? Да никакой! То есть, никудышный…

— Да, повывелись настоящие мужчины… — пробормотала старуха. — Скажи прямо — очень тебе противно людскими судьбами распоряжаться? С воришками этими нянчиться? Сына воспитывать?

— Да не умею я всего этого! — воскликнул Жилло. — И очень боюсь что-то сделать не так.

— Это хорошо, — сказала старуха. — Это мне нравится. А теперь, женишок, выгляни в окошко. Сдается мне, что твое сокровище во дворе появилось.

Жилло встал на табурет и выглянул.

Виго помогал Эммелине выбраться из окна.

— Погоди шуметь!.. — вовремя встряла тетка Тиберия. — Посмотрим, чем они займутся…

А занялись Виго и Эммелина вот чем — опустились на корточки, прутиком на земле сетку нарисовали и стали в камушки играть — камушки с горкой, камушки с подхватом, камушки-сбивалки, и прочие всякие камушки…

— Сердце не нарадуется? — спросила старуха, вдоволь насмотревшись на Жилло. — Дитя покормлено, не безобразничает, умилительное зрелище представляет…

— Да, это ты все правильно сказала, — делая вид, что не замечает подначки, твердо отвечал Жилло. — При моем теперешнем образе жизни поглядеть пять минут, как родной сын спокойно в камушки играет, — уже праздник.

Старуха посопела и почавкала губами.

— Да-а… Ну-ка, взглянем, как там наш морячок.

И понял Жилло, что впервые одержал над ней победу. Как — сам не понял, но старая ведьма явственно отступила.

Через ее плечо он посмотрел на спящего Мака.

— Никак не пойму, что это ты ему такое дала, чтобы судороги унять, сказал Жилло. — Меня дед много чему научил, а такого сильного средства и он не знал.

— А сейчас растолкую, — и старуха повела Жилло туда, где на стенке и у притолоки висели сушеные травы. — Во-первых, соблюдал ли дед верные часы?

— Думаю, что соблюдал, — Жилло потрогал ломкий букетик зверобоя. — С луной всегда сверялся, кое-что рвал на рассвете и только голыми руками, а вот крапива и яснотка, скажем, у нас отдельно на грядке росли…

— В Янову ночь за травами ходили?

— Еще бы!

— Это хорошо. А сушили под навесом?

— И на черной дерюжке!

Тут между Жилло и старухой увлекательная беседа завязалась. А когда они все травки на стене перебрали, Жилло выглянул во двор — и не нашел там отпрыска.

— Слышь, старая, а ведь они все-таки куда-то подевались! — воскликнул Жилло.

— Поблизости, — отозвалась старуха. — Твой по натуре спокойный, опять же — положение дел осознает, зря на улицу бегать не станет, а Эммелина все-таки матери боится. Если она хочет, чтобы ее дома жить оставили, то должна сидеть тише воды, ниже травы.

— Так-то так, но я пойду поищу, — решил Жилло. Он понимал, что сынок уродился не пугливый, с волками-оборотнями ладил, но столичный город, да еще во власти Озарука, доверия новоявленному папаше не внушал.

Вышел Жилло на улицу Медников, прошелся из конца в конец — мальчишки нет. Свернул он во двор и додумался — подошел к приоткрытому окошку, которое, судя по розоватой занавесочке, могло быть окном Эммелины. И прислушался…

Виго и Эммелина негромко беседовали.

— А дальше что было? — взволнованно спросила Эммелина.

— А дальше Мартина сказала Шарлю, что любит его, но ничего ей от него не нужно, только перстенек на память, — ответил Виго. — И он ей отдал такой маленький перстенек с темным камнем, а изнутри камня — золотая роза. И сказал, что она права — он может только несчастье принести.

— Что это — роза?

— Цветок такой, его теперь не выращивают. Мне Мартина рассказывала и показала перстень. Он-то ей уже мал стал, у нее пальцы опухли, так она его в туеске хранила. И вот взяла она перстень и рассталась с Шарлем… и родители ее увезли… и потом жила одна… и у нее дочка родилась… и она с дочкой перебралась в Линден, знаешь, это город вроде Кульдига, тоже моряков полно, только он ближе к морю…

— Это была дочка Шарля? — спросила с большим интересом и знанием дела Эммелина. Вопрос застал мальчика врасплох — видно, он о таких тонкостях не задумывался.

— Ну… откуда я знаю? Ну, родилась…

Жилло понял, что это за разговор — его сын не родному отцу, а девчонке, которую знал три четверти часа, рассказывал историю того самого перстня, что чуть молодого графа на тот свет не отправил! Того самого, с которого начались сложные отношения Жилло с ювелиром Гаем Балодом!

— Но если они любили друг друга, то она должна была родить ему ребенка, — убежденно сказала Эммелина.

А Жилло вспомнил, что Шарль — имя покойного короля, чьи дети исчезли неизвестно куда, но время от времени объявляются в королевстве. Больше никого с таким именем Жилло в жизнь свою не встречал.

Он бы слушал и дальше, но высунулась из окошка взлохмаченная седая голова тетки Тиберии.

— Жилло, голубчик, ступай-ка помоги! — позвала она. — У нас тут новое несчастье…

Жилло замахал рукой — мол, погоди, страшно занят! А в комнатке Эммелины вдруг стихли голоса. Очевидно, дети услышали крик старухи.

Жилло на цыпочках отошел от окна, и, кляня старую ведьму, выскочил со двора, чтобы с улицы попасть к ней в подвал.

— Нашла ты время несчастья устраивать! — обрушился он на тетку Тиберию. — Знаешь, что мой драгоценный сынок Эммелине рассказывал? Как ему королевский перстень показывали! И показывала та самая бабка Мартина, которая Тармо с Ирмой воспитала! Ей этот перстень от самого короля достался! Та самая бабушка, которую посланцы Равноправной Думы убили! И что дочка у нее была…

— Дочка? И что же с той дочкой сделалось? — спросила старуха, но ощущение такое, что из чистой вежливости.

— А вот как раз на этом месте ты вопить принялась!

— Я не просто так вопила, а по делу! — обиделась старая ведьма. Мак, объясни-ка Жилло, что за дурь на тебя нашла!

— Встать не могу, — проворчал Мак. — Ноги не мои.

— Твои, твои! — утешил его Жилло. — Ну-ка, обопрись руками о постельку…

— И руки не мои. Я их не чувствую.

— Дурак потому что, — объяснила тетка Тиберия. — Тебе как велено было лекарство пить? По глоточку! А ты? Вот и расхлебывай!

— Тетушка права, мы тут с тобой хлебнули горя, — добавил Жилло. — Ну, старая, так в чем же дело? Мало мне тех двух безруких, так еще и этого безногого норовишь мне на шею посадить?

— Судьба твоя такая, — ухмыльнулась старуха. — Дело в том, что нужно нашего морячка очень крепко растереть. Тогда он руки-ноги и прочие для женитьбы необходимые члены почувствует. Ну-ка, стягивай с него рубаху и подштанники!

— Да вы что?! — завопил Мак. — Да сюда же сейчас моя Эммелина прибежит! Ведь два часа-то уж кончились!

— Как прибежит, так и убежит! — буркнула старуха. — Жилло, за дело! Три его, пока от боли не заорет! А когда заорет — значит, вернулись руки-ноги!

Так Жилло и поступил.

Он весь взмок, пока не добился желаемого вопля.

— Сквозь меня раскаленные иголки носятся!

— Вот и замечательно, — вытирая лоб, сказал Жилло. — Тетка Тиберия, продолжать или хватит?

— Продолжай до раскаленных ножей, — велела вредная старуха.

Тут перепуганный Мак отпихнул его, вскочил на ноги и заметался в поисках рубахи и штанов. Как он и предвидел, в самую подходящую минуту дверца шкафа скрипнула — это Эммелина явилась проведать жениха. Мак, совсем ошалев, кинулся обратно в постель и по уши натянул одеяло. А Эммелина встала как вкопанная — в пансионе девицам голых моряков ни разу не показывали.

Жилло и тетка Тиберия как стояли — так и сели рядышком на скамью, так и залились хохотом. А тут еще дверь приоткрылась и голова Виго просунулась.

— Кукареку? — видя такую картину, осведомился парень.

— Кукареку! — еле ответил сквозь смех Жилло и сложился пополам, потому что такой буйный хохот для здоровья вреден.

Виго вошел окончательно.

— Уже темнеет, — сказал он, — скоро тот дядька с крыльями и граф придут. Наверно, ужин им готовить надо. Здесь покормим или у тети Денизы?

Жилло гордым взором обвел погребок — ну-ка, у кого из присутствующих такой хозяйственный сынок найдется?

— Здесь, — решила за всех Эммелина. — Мама сейчас сердится. Ей все не так…

Виго степенно проследовал к плите и осведомился у старухи, какой котелок можно взять и какими припасами воспользоваться.

Жилло любовался своим сознательным сыном, а когда перевел глаза на Эммелину — она уже сидела с ногами на постели и шепталась с Маком.

— Ты бы, дочка, сходила в погребок, там должен сидеть и скучать человек в длинном теплом плаще, — сказал ей Жилло. — Ты его узнаешь сразу, потому что он руки прячет. Скажи, чтобы ужинать приходил.

Конечно, он и сам мог пойти за Малышом, да только хотел дать Маку возможность одеться.

Эммелина привела Малыша, Виго состряпал ужин, все поели, побеседовали о незначительных предметах, потом Виго посуду прибрал. А графа с Дедулей как нет, так нет.

Мак и Эммелина исчезли — очевидно, во двор целоваться сбежали. Виго задремал на лавке. Тетка Тиберия книгу достала — в мужское бедро толщиной, не меньше, и читать принялась. А Жилло и Малыш какой-то никчемный разговор завели. Ждали, ждали — всю компанию сон сморил…

Утром проснулись — ни графа, ни Дедули. Тогда Жилло выловил Нариана, поставил на стол, блюдце и зеленую свечку у старухи попросил.

— А справишься? — спросила она. — Вообрази их себе обоих.

Жилло вообразил — и действительно, среди сенной трухи, плавающей в блюдце, угол какого-то сарая обозначился. И Дедуля с графом. И пустой фунтик из-под пирожков.

— Что случилось, Дедуля? — спросил Жилло. — Почему не пришли?

— А потому, что оборотни ночью по Кульдигу шастают! — буркнул Дедуля. — От одного кабанчика мы улизнули, я с графом в воздух поднялся. Чуть опустились — на нас второй клыки наставил! То есть, я лечу, граф за мой пояс держится, а они его ноги достают! Размножаются они, что ли?

— Выше подняться не мог? — изобразил строгость Жилло.

— Сам попробуй, груз-то немалый! Да и поди взлети в этих переулках! Крыльями не размахнешься… Наверно, безопаснее все-таки днем к вам пробраться.

Так и порешили. Но еще долго ждали Дедулю с Малышом, долго беспокоились.

Наконец Виго, выставленный в дозор, прибежал с новостью — идут, идут, прямо в погребок Денизы!

Хотел Жилло выскочить навстречу своему графу, да Малыш удержал полная приключений жизнь приучила его к кое-какому благоразумию.

Первым делом графа и Дедулю кормить пришлось — что значит для двух здоровых мужчин фунтик пирожков? Потом его с теткой Тиберией знакомили — и оказалось, что бывала тетка на севере, как раз в Дундагском графстве, и даже припомнила графского деда, который смолоду ей, тетке, внимание пытался уделять…

Жилло оттягивал важный разговор — хотелось, чтобы приняли в нем участие все заинтересованные лица. А одним из самых заинтересованных он считал Денизу.

Так что поздно вечером, когда последнего хмельного гостя выставили из погребка, занавесили там окна под самым потолком, ведущие на улицу, и устроили военный совет. Последней явилась Дениза — кухонных дел, известно, не переделаешь… И была она в таком настроении, что близко не подходи.

Мака и детей, не доверяя их юным годам, на совет не допустили.

— Собрались мы тут, уважаемые равноправные братцы и сестрицы, — Жилло слегка поклонился Денизе и тетке Тиберии, — чтобы решить, как же нам дальше жить. В Кульдиге скоро совсем скверно будет, потому что идет от Коронного замка настоящая зараза. Я знаю, что за вредитель там засел, знаю также, чего он хочет и на что он способен.

— Похоже, и я знаю этого вредителя, — вставил молодой граф. — Зовут его Исидор Талс. Это он меня к смерти приговорил, остальные только кивали. Но он же потом и приговор отменил.

— Приговор он отменил, чтобы вас с принцессой Аморой использовать как приманку, — сказал Жилло. — Ваша светлость сама знает — стоило выйти из Коронного замка, как стая шпионов по следу вашей светлости пошла. Так ведь?

— Так, — согласился Иво оф Дундаг. — И передавали меня шпионы с рук на руки, как некое срочное послание. А наглости у тех шпионов сперва было — дальше некуда. Ведь они совсем открыто за мной шли.

— Что же их вразумило? — полюбопытствовал Дедуля. — Расскажите, ваша светлость, может, и нам пригодится?

— Право, не знаю, пригодится ли… Когда я к думскому лекарю сразу из Коронного замка направился, он меня даже принять не пожелал. И неудивительно — ложное свидетельство против меня сделал. Так что вынес мне кто-то из слуг мое имущество и лошадей вывел. Взял я лошадей и пошел искать ночлег. А города я не знал и сейчас не знаю. Пока бродил — все ночлежные заведения позакрывались. И остался я на улице с двумя лошадьми со своим рыжим и с твоим, Жилло, гнедым. Про тебя, разумеется, тоже ничего не знал… И нога разболелась. Я ведь хоть и удачно на карету спрыгнул, а колено малость повредил.

Тут граф назвал по-латыни ту именно связочку, которую повредил.

— Где же вы, ваша светлость, переночевали? — прямо расстроился Жилло. — И не столкнулись ли на ночных улицах с кабаном-оборотнем?

— Вот именно с ним я и столкнулся! Кони на дыбки вскинулись, гнедой сразу к нему задом повернулся и копытами как двинет! Кабан отлетел, но сразу на ноги вскочил. И знаешь, что норовит? Меня от лошадей отсечь! А они перепугались, мечутся, а держу я их на длинных поводьях… Хлебнул я страха…

— Как же вы спаслись, ваша светлость? — загалдели братцы-воришки. Не кот ли выручил?

— Какой еще кот? — удивился граф. — Выручила меня девица. Я и поводья выпустить боюсь, и удержать лошадей не могу, да еще оружия у меня никакого. А шпионы, что за мной шли, как в воздухе растаяли. И вдруг, вообразите, отворяется наверху окно и оттуда что-то вылетает, и кабану на голову… Кабан встал, как вкопанный, башкой трясет, даже взвизгнул как-то по-поросячьи… Я голову поднял — а в окне девица. В одной руке эта девица светец держит, голова у нее платком замотана, а в другой руке…

Тут молодой граф замолчал и почему-то покраснел.

— Так что же у нее в другой руке-то было? — спросил Жилло. — А, ваша светлость?

— Может я и ошибся… — граф провел ладонью по лицу, как будто это могло убрать краску со щек. — Но больше всего это походило на ночной горшок…

— Отважная, однако, девица, — похвалил Дедуля. — Нам как раз такая в хозяйстве нужна. Малыш, вон, жениться хочет. Вы, ваша светлость, ее при встрече признали бы?

— Как не признать? — усмехнулся граф. — Сколько живу, такого носа не видывал.

И показал пальцами примерно с полфута.

— Лиза! — воскликнул Жилло. — Да вы же ее знаете, ваша светлость! Она же у лекаря служила!

— Еще не хватало, чтобы я на лекарских служанок внимание обращал! — укоризненно сказал граф слуге. — Ты все-таки думай, Жилло, что говоришь…

— А не мешало бы иногда… — встряла тетка Тиберия. — Бывает, что и от них польза. А ну как не открыла бы Лиза окошко? Что тогда?

— Ничего хорошего, — ответил за графа Малыш. — Да, это было бы неприятно…

— Что — неприятно? — чуть ли не хором спросила его вся компания.

— Вот на этаком носе жениться…

— Ты сперва у девицы спроси — ей-то приятно за пернатого замуж выходить? — поинтересовалась ехидная старуха. — Ну так что же дальше было, ваша светлость?

— А было то, что отступил кабан с позором, — сказал граф. — Кабан отступил, зато шпионы мои объявились. Смотрю — из-за угла вроде как голова торчит. Ну, думаю я тут, уж лучше шпионы. У них хоть клыков нет. И пошел я к той голове.

— Очень разумно, — одобрил Дедуля. — Вполне можно было спросить у них про ночлег. Им ведь тоже неохота всю ночь непонятно где слоняться. А так вас бы спать уложили, сами рядом прикорнули.

— Вот я то же самое им и сказал! — воскликнул граф. — Было их двое, один другого краше. И вообразите — засмущались мои красавцы… А я, пока в Коронном замке был, понял, что равноправие в Кульдиге какое-то дурацкое. И объяснил шпионам, что мы с ними все трое — равноправные, поэтому даже странно, что я впереди с лошадьми иду, а они за мной следом крадутся. Раз нас ночью на улице всего трое — так нужно соблюдать равноправие, а не то, чтобы один спереди, а прочие — сзади…

— А они? — спросила тетка Тиберия.

— А они все-таки не дураки оказались. Привели меня к старой городской стене, помогли в нише устроиться, сами соседнюю нишу заняли. Все-таки от ветра и дождя защита. Утром просыпаюсь — их нет. Поумнели — стали издали за мной следить.

— Или стыдно стало, — поправил Малыш. — У них же тоже своя цеховая гордость…

Тут Жилло заметил, что Дениза не принимает никакого участия в разговоре.

— Что-то случилось, красавица? — осведомился он.

— Случилось… — буркнула Дениза. — Вы тут сказки про оборотней рассказываете, а Дума новую глупость изобрела — с первого августа все товары будут в цене равны! Можете вы себе это вообразить? Думе-то что? А на рынке какая чехарда начнется? Нет, уеду я отсюда, хватит! Дочку спасать надо. Думала я, что нам тут выжить удастся, в пансион ее пристроила, сама крутилась, как могла…

— Куда же ты собралась? — удивился Жилло.

— Да уж не на север и не на острова! Дума скоро и туда доберется. А есть у меня один верный человек, контрабандой промышляет. Он уже предлагал вывести горными тропами к югу и через Полонию и Тевтонию в Галлию переправить. А мне, дуре, погребка моего жалко было — столько в него вложено! Кто его у меня теперь купит, мой погребок? Упустила я время…

— Да-а… — протянул Жилло. — Значит, уйдешь ты вместе с Эммелиной?

— Другого выхода у меня нет. Продать все, что имею, чтобы хоть какие деньги выручить, и в Галлии начать все сначала! — твердо объявила Дениза. — Так что я в ваших затеях не участница и не советчица. Пойду я, если никто не возражает…

И приподнялась со своего места.

— Я возражаю! — хмуро сказал Жилло. — Оставайся. Может, до чего хорошего договоримся.

Дениза села, но мысли ее витали где-то в финансовых дебрях.

— Давай, вожак, говори о главном! — потребовал Дедуля.

— А главное вот что… Ваша светлость не даст соврать — появился в Кульдиге кто-то из королевских сыновей или нет? — спросил Жилло.

— Похоже, что появился, — ответил молодой граф. — Но сам-то я его в глаза не видывал. Знаю лишь потому, что так принцесса Амора сказала.

— А она откуда узнала? — спросил Жилло. — Вы рассказывайте, ваша светлость, а мое слово еще впереди.

— Как мы с Жилло в замковых мастерских оказались, все знают? — граф обвел компанию строгими светлыми глазами. — По моей глупости оказались. Прости, Жилло, что так все получилось.

— Все получилось именно так, как надо, — ответил Жилло.

— Захотелось мне на красавиц полюбоваться. А вышло, что остался я в опочиваленке, где лежала больная принцесса Амора…

Второй раз произнес он это имя, и второй раз — как-то особенно.

— Жилло отправили за каким-то лекарским сундуком, а я остался. Лекарь с перепугу объявил, что лучшую вышивальщицу сглазили. Не успел ты, Жилло, из башни на галерею выйти — переполох поднялся. Общий обыск и поиск сушеных жаб под тюфяками… А лекарь распорядился подруг вышивальщицы привести — может, они что-то странное заметили. И привели одну… Она, конечно, постарше принцессы Аморы, и постарше лет на десять… в общем, взрослая женщина… Но я таких красавиц только в нашем замке на портретах видел! — восторженно воскликнул граф. — Косы у нее — только что по полу не метут!

— Это Неда, — сказал Жилло. — Она много лет назад принцессу Амору от смерти спасла.

— И вот входит эта Неда и без разрешения садится на постель к принцессе. А гвардеец, который всю эту суматоху затеял, как-то не обратил внимания — он лекаря о признаках сглаза допытывал. Тот и рад стараться! Эта Неда обняла принцессу, ей приподняться помогла и в ухо зашептала. Там еще две старые ведьмы были…

— Вроде меня? — осведомилась тетка Тиберия.

— Тебе, тетушка, рядом с ними делать нечего, — галантно возразил граф. — Вот они то на лекаря с гвардейцем поглядят, то на принцессу Амору с Недой, как те шепчутся. Наконец поняли, что шептаться девицам не положено, бросились Неду от постели оттаскивать. Тут и лекарь вмешался, стал расспрашивать Неду, не заметила ли чего… Гвардеец что-то такое сказал про принцессу… неохота повторять…

Тут граф замялся.

— Мне, конечно, сразу следовало ему оплеуху дать, а не ждать, пока принцесса Амора заговорит! Так оно лучше вышло бы… — признался он. — Но при мне девушку оскорбили, а я от страха промолчал.

— Из благоразумия, — поправил Жилло.

— Тут принцессу Амору как будто колдовская сила приподняла! Посмотрела она на того гвардейца свысока и говорит — ты, Уго Кневель, вспомни, кем твои предки были! Твои предки моим служили и бок о бок с ними в бою стояли! А ты у Равноправной Думы жалование получаешь и считаешь, что этими талерами Дума твою память купила. Так ты за то, что принцессу сейчас оскорбил, от нее добавки потребуй!

— Не выдержала… — вспомнив рассказ Неды, прошептал Жилло.

— Тут лекарь вмешался — видите, говорит, бредит девица, бредит, испорчена потому что! Тут-то и началось! Гвардеец на всех орет — я, кричит, эту королевскую заразу выведу! Лекарь вопит — все королевские дети погибли! А принцесса посмотрела на меня и спрашивает — да неужели в этом королевстве больше некому вступиться за королевскую кровь? Вот я и вступился…

— Дальше, дальше!.. — потребовали и Дедуля с Малышом, и тетка Тиберия, один Жилло молчал, потому что знал продолжение. Заговорил он, когда граф описал прыжок с Девичьей башни на карету и падение кареты.

— Когда впервые было сказано, что за принцессой пришел кто-то из братьев? — спросил он.

— Очевидно, после того как я в камин влетел и на потайной лестнице оказался. Сам я не слышал. Но потом, когда меня обвинили, будто я посланник принца Ангеррана, поставили нас лицом к лицу с принцессой Аморой. И она сказала — и без всяких посланников знает, что ее брат в Кульдиге. Но им хотелось и моей крови…

— А потом? Когда подожгли эшафот?

— Тогда им там стало ясно — мало того, что принц в Кульдиге, у него еще и сторонники есть! И решили поставить на принца и на его друзей ловушку. Мне-то сказали, что я вне подозрений, что могу возвращаться к себе на север… да куда я поеду, когда она — в плену?

Вздохнул граф и голову повесил.

— Вот теперь и я кое-что скажу, — объявил Жилло. — Не знаю, как насчет принца Ангеррана, который по закону уже не принц, а король, потому что старый король ему перед смертью корону отдал… И не знаю, как насчет его младших братьев и сестер… Но знаю одно — старый маг наложил на королевских детей заклятье — чтобы королевская кровь в них уснула. Это единственное могло их спасти. И кровь уснула — вся, сколько ее в королевстве было. Но сейчас понемногу стала просыпаться… Помнишь, Малыш, как ты в Коронном замке на клавесине вдруг заиграл? Это в тебе кровь на минутку проснулась. И ты, Дениза, помнишь, как орифламму зашивала и песню пела? В тебе ведь тоже королевская кровь есть! Малыш, Дедуля, волков-оборотней вы видели? И в Тармо с Ирмой она течет! И в этом самом капитане Шмеле, будь я неладен! С чего бы, по-вашему, он вдруг орифламму целовал, старый пьяница? И во всех в нас она уже от сна своего устала, просыпаться понемногу начала…

— И в тебе, Жилло? — удивился граф.

— И во мне… — с тихой гордостью признался Жилло. — Так получается, что я тоже королевский бастард… через какую-нибудь прабабку…

— Как же мне теперь к тебе обращаться? — недоуменно спросил граф.

Жилло и сам не знал, поэтому пожал плечами и развел руками.

— Так вот, уважаемые бастарды и вы, ваша светлость, — произнес он. Так получилось, что мы нашли друг друга… А где-то в Кульдиге есть настоящие королевские дети, но у нас что-то не получается с ними встретиться. Но раз уж кровь просыпается, то ей положено собираться вместе… да… Я к чему клоню?

И неожиданно для самого себя Жилло сообщил, что капитан «Золотой Маргариты» наверняка уже снес в заклад ювелирову коллекцию и собирает теперь на островах отряд, с которым вскорости явится в Кульдиг — на помощь королевским детям.

— Ого! — воскликнул молодой граф. — И первым делом мы принцессу Амору освободим! Мои предки, Жилло… то есть сударь… мои предки всегда в королевской армии служили, наверно, пора и мне послужить.

— А университет уж потом, — напомнил воспитаннику Жилло. — Когда порядок в Кульдиге и окрестностях наведем. Дедуля, Малыш! Что вы скажете?

— Диковинно все это… — отвечал Дедуля. — Молчи, Малыш, я старше… Конечно, если мы, компания сумасшедших бастардов, вернем трон законному королю, он нас не забудет. А если прогорим? Тогда — что? Мы с Малышом уже два раза в подземную тюрьму Коронного замка попадали, в третий раз не выберемся…

— Значит, не хочется рисковать? — спросил Жилло.

— Значит, не хочется. Мы тебя уважаем, вожак, — торопливо добавил Дедуля, — но ты слишком горячо за это дело взялся.

— А я пойду за вожаком, — решил Малыш. — И не удерживай меня, пожалуйста!

Он протянул над столом вороные крылья.

— Там, под перьями, у меня все-таки руки, — сообщил он графу и Денизе, которой было сейчас не до него. — И они что-то этакое помнят. А поскольку им своим законным делом заниматься не дают, они и балуются… И мне это баловство уже поперек кишок встало!

— Ты, Дениза? — спросил Жилло.

— Ну вас всех к лешему! — отвечала Дениза. — На меня не рассчитывайте. Я через две недели уже в Галлии буду.

— Кстати, неизвестно, когда капитан тот отряд соберет и в Кульдиг привезет, — заметил Дедуля.

— Известно другое — ночью по Кульдигу все чаще кабан-оборотень бегает, — напомнил Жилло. — Хуже того — раньше один бегал, теперь размножаться выучился. И Равноправная Дума новые гнусные законы готовит.

— Думаешь, люди их не стерпят? Стерпят как миленькие! — воскликнул Дедуля. — Вот Дениза — умница, и то с отъездом затянула… А прочие будут терпеть и молчать. Потому что не для чего им бунтовать. Дениза — та дочку спасает, потому что ее любит. И ты для Виго стараешься. И его светлость, как я понимаю, с нами заодно из-за принцессы Аморы. А простой народ и слово это позабыл — любить! Потому что все равноправны, кому-то предпочтение отдавать — грех! Они все будут на четвереньках ходить и из собачьих мисок лакать, но при этом строго следить, чтобы миски были одинаковые!

— Вот этого Озарук и добивается, — сказал Жилло. — Хотя я и не понимаю, какая радость, чтобы тупые болваны, закрыв глаза, под твою дудку плясали, но ему этого хочется…

— Если бы ты это понимал, сам бы к нему служить пошел, — объяснила старая ведьма. — За то я вас, милые мои, и люблю, что вы этого не понимаете…

Жилло, приняв слова на свой счет, с опаской от тетки Тиберии отодвинулся.

— Значит, что у нас получается? — спрашивает Дедуля, в то время как Дениза молча встает и выходит.

— Получается то, что с волками, с Недой и с капитаном я условился, пароль — «собирается вместе королевская кровь», место встречи — Городище, Неда пернатое зелье получила, той фляги на весь Коронный замок с избытком станет, капитан отряд собирает! Немало ведь, а? — вопросом на вопрос отвечает Жилло. — И где-то в городе королевские сыновья! Мы начнем — они и объявятся!

— Как начнем-то? — не унимается Дедуля. — Листки, что ли, в думской типографии отпечатаем — мол, собирается вместе королевская кровь? Больно много ты на себя, вожак, берешь… Волков я видел — неизвестно, откликнутся ли, им и в лесу неплохо. Неда взаперти сидит, к принцессе Аморе ей сейчас доступа нет. Когда капитан свой отряд соберет неизвестно. Так что, с одной стороны, немало, а с другой — и немного…

— Да… — вздохнул Малыш. — Похоже, что ты, вожак, поспешил…

— А что ваша светлость скажет? — с надеждой спросил Жилло.

Граф лишь вздохнул в ответ. И ничего удивительного…

Повесил тогда Жилло голову.

— Простите дурака… — сказал. — Действительно, вообразил я о себе невесть что… Лучше бы я в графском замке навсегда остался. Что сказано то и делал, а самому за других решать у меня что-то не получается… Тетка Тиберия!

— Не ори, не глухая, — буркнула старая ведьма.

— Ты вот все молчишь… а что ты обо всем этом думаешь?

— Молчу я потому, что права голоса не имею, — сказала старуха. — Во мне королевской крови нет. И на военном совете бастардов мне, собственно, делать нечего. Вы сами должны решать, а помощи и подсказки ждать вам неоткуда.

— Но ведь есть какие-то маги, колдуны, которых положение в королевстве беспокоит! Которым Озарук тоже поперек горла! — воскликнул Жилло. — Сведи меня с ними! А то он такую кашу заварит, что вообще никогда не расхлебаем!

Тетка Тиберия помотала головой.

— Нет, женишок. Про магов из Премудрого Светлого воинства я слышала, но они силком никого не вызволяют. Они могут только чуточку помочь, подтолкнуть. Видишь — бастарды твои, как тараканы, в разные стороны расползаются… Так что, похоже, не время королевской крови вместе собираться.

— Время! — воскликнул Жилло, вскакивая. — Время, раз она уж проснулась! И, может, единственное время, потому что Озарук скоро силу наберет. Сейчас парочка этих кабанов-оборотней по Кульдигу ночью слоняется и кровь пьет, а скоро дюжина кабанов побежит! И дюжина дюжин! Он же научится! А дудка эта треклятая?!

— Жилло! — тут старуха тоже вскочила. — Что я-то могу? Я бы и рада но права не имею! Думаешь, не хочу тебе помочь?

И уставилась тетка Тиберия в глаза Жилло. Смотрит и он ей в глаза смотрит и понимает, что откуда-то ему этот взгляд знаком, что светится в нем какое-то подозрительно памятное золото…

— Тут сама королевская кровь должна решать, — вздохнула старуха, и золото погасло. — Собираться ей вместе или как…

— А Жанна д'Арк? — сердито спросил Жилло. — Она ведь набралась отваги и пошла королевскую кровь собирать!

— Думаешь, ей легко было?

И долго молчали тетка Тиберия, Жилло, граф оф Дундаг и Дедуля с Малышом.

— Пойду я, — решила старуха. — Завтра тот еще денек ожидается. Раз Дениза окончательно надумала уезжать, то с утра покупателя на погребок и на имущество искать начнет. Да еще такого, чтоб язык за зубами держал… Без меня не обойдется. А в мои годы спать побольше надо… для свежести лица…

С тем и покинула военный совет.

— Напьюсь, — сказал Жилло. — Так сейчас напьюсь, что чертям тошно станет! Мудрит что-то старушенция — зачем она Неде пернатое зелье передавала? И с волками связаться надо. Сказать — пусть подождут… И Мака послать на поиски «Золотой Маргариты» — пусть капитан не торопится… Нам-то притихнуть легко! Озарук не притихнет!

— Так что сперва-то, Жилло? — спросил граф. — Напьешься или с волками свяжешься?

— Ты, вожак, не горюй, — подошел к нему Малыш и неловко крылом по спине погладил. — Мы тебя не бросим. Вот и его светлость тоже…

— Да какой я вам, к бесу, вожак! — взвился Жилло. — Я вот слуга его светлости, и ничего больше!

— Да нет, сударь мой, назначили вожаком — терпи, — серьезно сказал молодой граф. — Только, в самом деле, как мне теперь к тебе обращаться?

— Откуда я знаю… — буркнул Жилло. — Вы тут посидите, а я за медальоном схожу. Покажу вам, ваша светлость, как им пользуются.

Вернулся он через минуту, не более того, с узелком в руке.

— А ну, выворачивайте карманы! — накинулся на Дедулю с Малышом.

— Что такое, вожак? Что стряслось? — изумились те.

— А то стряслось, что медальон из моего узелка пропал!

Братцы торжественно развели крыльями.

— Да мы и ложку ко рту поднести не можем! И штаны расстегнуть!..

— Черт знает что… — Жилло в расстройстве сел на лавку. — Неужели потерял?

Тут приоткрылась дверь и заглянула Дениза.

— Да что ж это такое! — воскликнула она. — И здесь девчонки нет!

— Эммелина пропала? — Жилло на секунду задумался. — Во дворе поищи, где-нибудь под кустиком сирени.

— Что ей, поганке, делать ночью во дворе под кустиком сирени? — изумилась Дениза.

Жилло и братцы-воришки переглянулись.

— Хм… — сказал Жилло. — Ну, допустим, беседовать с молодым человеком из хорошей семьи…

— Откуда тут взяться молодому человеку из хорошей семьи? — и тут Денизу осенило. — Мак! Точно — Мак! Ну, покажу я им сирень!

Казалось бы, немало времени нужно, чтобы из погребка во двор выбраться, а Дениза выскочила, буквально несколько секунд пропадала и появилась, таща за шиворот молодого моряка с заспанной физиономией. Тот даже не сопротивлялся — видно, заранее почитал будущую тещу.

— Где Эммелина, я тебя спрашиваю? — и Дениза для убедительности трясла Мака. — Куда ты ее подевал?

— Она к себе пошла, а я — к себе… то есть, к тетушке Тиберии… чуть не прикусывая от этой тряски язык, исхитрился сказать морячок.

— Нет ее там! Когда вы расстались?

— Откуда я знаю? Недавно… давно… я еще во дворе посидел и на ее окно посмотрел… потом там свет потух…

Граф и Жилло, не сговариваясь, подошли и высвободили Мака.

— Слышь, вожак… — подал голос Малыш. — А где Виго? Может, он видел?

— Сходи за ним, Малыш, он или у тетушки Тиберии спит, или в каморке, где мешки с мукой и крупами, — попросил Жилло.

Малыш вышел.

— Ну, сделайте же что-нибудь! — взмолилась Дениза. — Ну, скажите хоть слово!

— Нет! — это и было единственное слово вернувшегося Малыша.

И тут всех прорвало.

— Вот шкода! Рожа голубиная, а самого невесть куда понесло! — возмущался Дедуля.

— И медальон он утащил! — подпевал Малыш. — Он утащил, а на нас вешают…

— Куда же они запропастились? — твердила Дениза. — Куда их на ночь глядя понесло?

— Думаешь, они вместе смылись? — спросил вконец растерянный Жилло.

— Может, они что-то с собой взяли? — Дедуля хлопнул себя по лбу. Немедленно нужно посмотреть — вещи, тряпки! Мы поймем — они далеко собрались или рядом болтаются! И ты, вожак, тоже…

— Да какие у Виго вещи? Я как раз хотел ему купить кой-чего из одежонки… — и Жилло на всякий случай полез в узелок, где хранил скромное имущество, что как-то скопилось за последние дни.

— Ты что это, вожак? — забеспокоился Малыш, глядя, как Жилло застыл над узелком. — Что пропало?

— Орифламма пропала… — почти беззвучно отвечал Жилло.

Дедуля присвистнул.

— Режьте меня, ешьте меня, но эти поросята подслушивали под дверью! — воскликнул он. — А все ты, вожак! Это им твоя дурь в голову ударила!

— К старухе! — приказал Жилло.

И вся компания выпихнулась через потайной ход и шкаф в подвальчик к тетке Тиберии.

— Это что еще за полуночные визиты? — рассердила старуха.

— Дети пропали, — махнув назад рукой, чтобы прекратить галдеж, сказал Жилло. — Эммелина и Виго. Стянули у нас орифламму и медальон… и куда подевались — неизвестно…

Тетка Тиберия, не задавая лишних вопросов, зажгла зеленую свечку, поставила на стол блюдце и установила в нужной позиции Нариана.

— Ну-ка, тихо! — скомандовала она. — Сосредоточиться не могу…

Она села, обхватила руками голову и уставилась в блюдце, а Жилло, Дениза, Мак, Дедуля с Малышом и граф нависли над ней, стараясь не дышать.

В блюдце показались какие-то кусты и темное небо над ними. Сквозь кусты пробирались Эммелина и Виго.

— Вы куда это, ребятки? — как можно ласковее спросила старуха.

Дети испуганно обернулись на голос. И оба, не сговариваясь, замотали головами, что означало — не ответим и вообще беседовать ни с кем не собираемся.

Жилло хотел было рявкнуть что-нибудь этакое, но показала ему тетка Тиберия выразительный кулак — молчи, значит, поглядим, что дальше будет.

Виго и Эммелина быстро шли через кусты, освещая почти невидимую тропочку свечным огарком, вставленным в горлышко разбитой бутылки, чтобы стекло охраняло огонек от встречного воздуха. Решив, что удалось скрыться от старухиного голоса и взгляда, Виго вытащил из кармана медальон, открыл его — и вскоре, очевидно, увидел в зеркальце волчью морду Тармо, потому что улыбнулся этой морде и отчетливо сказал:

— Собирается вместе королевская кровь!

— Ладно… — и старуха замутила кошачьим хвостом изображение.

— Да где ж это они? — расстроенная Дениза присела рядом с теткой Тиберией. — Это ведь не город! У нас и на пустырях таких зарослей нет!

— Они вышли из Кульдига, — сказал Дедуля. — Куда же они идут? Не к Полосатому же мысу? Не на хуторок же?

— Они на Городище подались! — понял Жилло. — Мы же говорили, что условленное место — Городище! И волков туда позвали!

— И что же они там собираются делать с медальоном и орифламмой? — спросил Малыш.

— С медальоном-то все ясно! А орифламма… — Жилло пожал плечами.

Тут Малыш весь напрягся, в струнку вытянулся.

— Да тише вы! — говорит. — Окно откройте, не слышно…

Догадываясь, в чем дело, Жилло стремительно распахнул окошко.

— Дудка… — прошептал Малыш. — Далеко-далеко…

— Их выманили… — неожиданно охрипнув, сказал Дедуля. — Вожак, выручать надо!

— Факелы… Оружие, какое в доме найдется… Веревки… — забормотал молодой граф. — Бальзам — раны перевязывать… Флягу с горячительным…

— Дениза, палки и тряпки, чтобы факелы смастерить! — уловив мысль, громко повторил Жилло. — Веревок — мало ли куда они могли провалиться? Ножи — ну хоть кухонные!

— Мои кухонные ножи острее, чем палаши в Коронном замке! — сердито ответила Дениза. — Все это сейчас же будет готово! Только вот нас из ворот могут не выпустить.

— Зачем же ворота, когда есть крылья? — И Дедуля, распахнув их, чуть не сбил с ног Мака. — Перенесем! Через стену! Только место подходящее выберем.

— Ну и задам я своему поросенку… — проворчал Жилло, следом за Денизой входя в кладовку. — Ну-ка, придержи край!

Вдвоем они быстро разорвали на полосы старую конскую попону. Дедуля тем временем отыскал в маленькой поленнице несколько длинных палок. Мака, как специалиста по судовому такелажу, послали бельевые веревки у соседей воровать — те, что покрепче.

И очень быстро маленький отряд собрался во дворе.

— Я с вами не пойду, — сказала тетка Тиберия, скрючившись более положенного. — Стара я и дряхла… Больше пользы будет, если дома при блюдце останусь. Мало ли — вас в разные стороны разнесет, а я обратно вместе сведу. Да и нельзя мне вмешиваться… Это — ваше дело…

— Кота хоть отпусти… — вспомнив про драку Нариана с кабаном-оборотнем, попросил Жилло.

— Нужно будет — сама его к вам пошлю! — отрубила старуха. — А теперь ступайте и не мешайте. Есть у меня одна задумка…

И пошли они гуськом по ночным улицам и переулкам. Впереди — Дедуля, который Кульдиг как свои пять пальцев знает. За ним — Жилло с моряцким ножом наготове. В середине — Дениза, которая для такого случая свои изысканные юбки и кружева дома оставила, а нарядилась попроще. Через плечо у нее веревок связка, в руках — факелы. Сзади — Малыш, граф и Мак с ножом.

— Вожак! — шепчет вдруг Малыш. — А ведь за нами следят!

— Ничего удивительного, — шепотом же отвечает Жилло. — Прибавим шагу, только и всего. У шпионов крыльев нет, а у вас есть. Вот и оторвемся.

— А знал бы ты, как нам эти крылья осточертели… — проворчал Дедуля.

— Тихо ты… — зашипела на него вся компания.

Вывел Дедуля спасательный отряд к такому местечку, где можно через городскую стену спокойно переправиться. Никаких домов поблизости, один пустырь — оставлен в расчете, что город будет расти и кто-то тут строиться пожелает.

Первым Мак за Дедулин пояс ухватился и через стену переправился. Глядя, что это совсем просто, и Дениза рискнула. Но как раз когда она уже над самой стеной висела, раздался выстрел.

Надо Дедуле должное отдать — сложил он крылья и вместе с Денизой по ту сторону стены молниеносно грохнулся.

— Цела? — спрашивает.

— Кажется… — отвечает перепуганная Дениза, ощупывая себе под юбкой ноги. — Вот прямо здесь пролетело…

А тут — второй выстрел! И третий!

— Хватайтесь за Малыша, ваша светлость! — приказывает Жилло.

— Ты хватайся, вожак! — отвечает молодой граф. — Ты все знаешь, а я ничего…

— Сдурели? — спрашивает Малыш. — Держитесь оба, а ногами — по стене перебирайте. Рывком как-нибудь вытащу!

Пробежали они несколько шагов — Малыш в середине, крылья за спину отведя, а граф с Жилло — по бокам, держась за пояс. Взмыл Малыш вверх перед самой стеной — и они, ногами по стене, наверху оказались и, не удержав равновесия, посыпались вниз.

— Все? — спросил Жилло. — Все здесь? Никто не ранен?

— Порядок, — ответил за всех Дедуля. — Что дальше, вожак?

— Да никакой я не вожак… Сами же говорили… — проворчал Жилло, соображая. — Плохо, что нам обратно в город уже хода нет. В городе затеряться несложно, а за его стенами мы — люди приметные. Наверняка утром нас какой-нибудь равноправный дурак высмотрит и выдаст.

— Если доживем до утра, — заметила Дениза.

— У меня план, — сказал Малыш. — Я знаю, где поблизости лошадей раздобыть можно. Найдем детей и уйдем верхом…

— Вот интересно, как это ты лошадей с такими конечностями уводить задумал? — спросил Дедуля.

— А мы Мака с собой возьмем. Тем более — там лазить придется. А он это дело туго знает! А крылья нам даже помогут…

И Малыш как-то особенно подмигнул Дедуле.

— Ну, раз так… — по Дедулиной физиономии было видно, что он уловил идею Малыша и уже почти не сомневается. — Раз так… Что скажешь, вожак?

— Ваша светлость, — Жилло повернулся к графу. — Умно ли это?

— Умно, — твердо сказал граф. — Если ничего больше не придумаем, домой к нам поедем, в замок… Там отсидимся.

— Ладно… Факелы возьмите.

— А вот факелов нам как раз и не надо! — братцы переглянулись. Пошли, Мак. Летняя ночь короткая…

— Встречаемся на Городище, — напомнил Жилло. — Если же нас там не будет — в гавани.

— Есть, вожак!

И братцы-воришки с Маком растаяли в темноте.

— Вон оно, Городище, — показала Дениза. — Ох, хоть бы тетка Тиберия что-либо придумала…

Они быстро зашагали по дороге, потом свернули на тропу и оказались у подножия того невысокого, зато обширного холма, который назывался Городищем.

— Виго! Эммелина! — негромко позвал Жилло. — Где вы, ребятишки?

Никто не ответил.

— Придется наверх лезть, — и Дениза подобрала юбки. — Полезай-ка вперед, Жилло, дашь мне руку. А я пока факелы подержу.

Цепляясь за кусты, Жилло забрался на холм. Но опомнился лишь тогда, когда оказался на плоском его верху, так что пришлось спускаться — а то Дениза до его руки ввек бы не дотянулась. За ней следом и граф забрался.

— А стоит ли факелы зажигать? — спрашивает. — Может, они, наоборот, увидят, что их ищут, и дадут деру?

Покосился Жилло на графа — вроде бы так складно все время рассуждал, и лицо держал серьезное, и взгляд на десять лет постарел, а вспомнил, как еще недавно по углам замка прятался, — и вот те на, «дадут деру»…

Пошли Жилло, Дениза и граф по Городищу наугад, а оно немалое, кустами поросло, ничего сквозь эти кусты не разглядеть… Вдруг глазастому Жилло огонек почудился. Костер не костер, но что-то вроде…

Пошли на свет. Действительно — сидят у костра Виго и Эммелина, ждут чего-то. А над ними на длинной хворостине орифламма развевается!

Дениза вскрикнула — и к дочке!

— Бесстыдница! — шумит. — Совсем ума, что ли, ты лишилась? Додумалась — удирать!

Эммелина от оплеухи увернулась, встала по другую сторону костра.

— Не тронь меня… — сказала она тихо, но довольно грозно. — А то никогда в жизни больше не увидишь!

— Да что же это с ней такое? — удивилась Дениза.

— Королевская кровь, — ответил за девочку Виго.

— Что ж ты так, без спросу? — поинтересовался Жилло, хотя руки чесались отвинтить парню ухо.

— А то… Вы ведь отступить решили… — пробурчал Виго. — А мы с Эммелиной тоже королевская кровь…

— Значит, сидите и волков ждете? — спросил Жилло, начиная понимать. Значит, мы, взрослые, струсили, а вы, дети, такие отважные, что ночью на Городище залезли? Так с чего вы взяли, что тут какой-то сбор назначен?

— Лиза сказала, — объяснил Виго.

— Откуда еще Лиза взялась? Что за Лиза? — вмешалась Дениза.

— Которая Тармо цепь с медальоном подарила, — на всякий случай отстраняясь от нее, объяснил Виго. — Мы с Эммелиной во дворе стояли и решали, как быть…

— Не поеду я ни в какую Галлию! — воскликнула Эммелина. — Я здесь хочу остаться… и замуж выйти!

— В четырнадцать лет? — Дениза, очевидно, хотела повысить голос, но что-то в горле отказало. — И за кого же, позволь спросить?

— За Мака! — гордо ответила девочка. — Он мне руку и сердце предложил!

— Ну, с тобой все ясно, — усмехнулся Жилло. — А ты, сударь мой? Ведь это твоя затея была — лезть на Городище!

— Нам Лиза сказала… Я же говорю — мы во дворе стояли, Эммелина мне сказала, что скорее умрет, чем с мамой в Галлию поедет… а тут Лиза подошла…

— Уж не та ли это Лиза, у которой нос на семерых рос, а ей одной носить пришлось? — вызывая в памяти смешное лицо кухонной девчонки, спросил Жилло.

— Ну, нос… — согласился мальчик. — Она и сказала, что этой ночью собирается вместе королевская кровь! И что нужно поторопиться. И что на нас с Эммелиной — вся надежда…

— Вот теперь я все понял, — вдруг охрипнув, произнес Жилло. — Вот она и есть главная шпионка Озарука. Она потому и к лекарю служить нанялась, чтобы поближе к королевскому перстеньку… и посмотреть, кто на него поймается… и кто поймается на ювелирову коллекцию… Она потому и ко мне липла!

— Она же меня от кабана спасла, — неуверенно напомнил граф.

— Спасла! Чтобы это чудище Озарук — да от ночного горшка шарахнулся? В сговоре они, в сговоре! — завопил Жилло. — Им нужно было нас всех вместе собрать, чтобы сразу погубить! Всех бастардов сразу! И детей!

— Похоже на то… — прошептал граф.

— Вот что, — твердо сказала Дениза, как бы не слыша воплей Жилло обращаясь к детям. — Ночью на Городище вам делать нечего. Домой мы тоже вернуться не можем. Как вы полагаете, ваша светлость, не лучше ли двинуться в сторону гавани? А потом туда и лошадей приведут…

— Никуда не пойдем, — не менее твердо отрубила Эммелина. — Вот тут и будем ждать…

— Да обманула же вас Лиза! — Жилло прямо головой замотал от собственного бессилия. — Лгунья она и предательница, это даже по носу видно!

— Ничего не лгунья! — спокойно отвечала Эммелина. — Знаете, что она сказала? Что если нас всех вместе не собрать, то королевская кровь вообще никогда не проснется! А собрать можем только мы — Виго и я… Потому что мы — тоже бастарды!

— Бастард — это плохое слово, — со вздохом заметила Дениза.

— Хорошее, — возразила Эммелина. И на лице у нее было написано — если мать сейчас скажет, что дважды два — четыре, Эммелина ответит — триста девять!

Виго подошел к Эммелине и мрачно уставился на родного отца.

И стояли вот этак двое детей под орифламмой, ожидая непонятно чего, а трое взрослых — перед ними, не зная, как же быть.

В полной тишине послышался тяжелый топот справа и слева.

— Лошади? — недоверчиво спросила Дениза. Но Жилло уже понял, что это за лошади, и сунул в костер факел.

— Виго, вооружайся огнем! — приказал. — И ты, Эммелина. И вы, ваша светлость…

— Кабан? — сообразил граф.

— Кабаны! Я же говорю, он дюжиной кабанов перекидываться научился!

Увесистая туша проломилась сквозь кустарник к костру. Жилло решительно сунул факелом в клыкастую вонючую морду.

— Обороняйтесь! Огнем! Подпалим им щетину!

— Нас всего пятеро, а отступать нам некуда, — сказал граф. Продержимся ли до рассвета?

— Не знаю! — крикнул Жилло, орудуя факелом. — Теперь ясно, зачем детей сюда заманили, а нас — за ними следом? Это Городище — просто замечательная ловушка. Ночью нас тут кабаны запросто в кольцо возьмут, утром — пушки Коронного замка нас достанут!

— Может быть, Дедуля, Малыш и Мак сейчас к нам прорвутся? — растерянно спросил граф оф Дундаг. — А может, тетка Тиберия что-то придумает?

— Попадись мне только эта Лиза! — Дениза вглядывалась во мрак, стараясь понять, откуда будет нападение. — Детей в ловушку заманить! Прямо к кабанам на клыки!

Тут выскочили сразу три зверюги в ореоле стальной щетины.

— Жги! Гони! Бей поганую скотину! — завопил Жилло. — Ваша светлость, не зевайте!

Эту атаку тоже удалось отбить.

— Нам нельзя отходить от костра, — заметил граф. — Тут и погасший факел можно разжечь, и вообще от него хоть немного света…

— Значит, будем держаться за костер, — постановил Жилло. — Эй, вы, клыкастые! Собирается вместе королевская кровь!

— Это серьезная драка, а ты из нее какой-то балаган устраиваешь, недовольно поморщился граф.

— Какая же она серьезная? Их больше, и они — оборотни… Это неравная драка! — азартно воскликнул Жилло. — Терять нам нечего… Эй, ты, Озарук! Слышишь? Вот мы тут, королевская кровь, и мы любим друг друга, и мы будем защищать друг друга! А тебя и защитить-то некому!

— Я не королевская кровь… — шепнул граф.

— Ты любишь принцессу Амору! Ты за нее сейчас дерешься! — Жилло и сам не заметил, как перешел на «ты». — Дениза! А ты кого любишь?

— Я дочку свою люблю! — отозвалась Дениза. — Идут, слышите? Ломятся! И много же их… Я Эммелину люблю! Больше некого…

— И я, мамочка… — кинулась к ней Эммелина.

— Спиной к спине! — успел крикнуть Жилло, и тут же на маму с дочкой вылетели три здоровенных кабана. Замелькали факелы и запахло паленой щетиной.

Жилло бросился на помощь Денизе, которую кабан сбил-таки с ног, его прикрыл огнем Виго. Но вдруг шестерка оборотней, с которыми они воевали, отступила и, странно поглядывая вверх, скрылась в кустах.

— Луны, что ли, испугался? — пробормотал Жилло и тоже посмотрел наверх.

К Городищу от Коронного замка шел клин странных птиц.

— Пернатое зелье! Пернатое зелье! — завопил Жилло. — Да это же Неда! В круг становитесь! Пусть они сверху круг видят и приземляются!

Дениза с дочкой, Виго, Жилло и граф оф Дундаг с факелами выбежали на самую плешь Городища, круг образовали. Летуньи там, наверху, узким клином построились и пошли снижаться. Первая влетела в круг, ноги в высоких сапожках вперед вытянула, каблуками две бороздки пропахала и встала. Крыльями помогла себе на ногах удержаться. Смотрит Жилло — а это Неда, в доспехах из вороненых перьев, а вместо рук — два крыла, каждое — локтей шести в размахе. Как были у него с братцами-воришками.

Вдруг из куста кабан взвился — еле крылатая девица шарахнуться успела. Мазнул Жилло оборотня огнем по морде — тот обратно в куст провалился, а через миг до носа запах дошел — паленой щетины.

— Круг держите! — завопил Жилло, чтобы стая не посыпалась по откосу Городища прямо кабанам на клыки. — Вот тебе и подарочек тетки Тиберии! Это же она их позвала! Вот она зачем осталась!

Побежала Неда — место в кругу занять, хотя и не удержать ей было факела. Встала спиной к спине с Эммелиной, чтобы девчонке не так страшно было, и глядит, как другие пташки опускаются и в сторонку отбегают, волоча по земле свои великолепные крылья, — новым летуньям место в факельном кругу уступают.

Машет факелом Жилло, озирается что ни миг, да еще треск крыльев слушать мешает — где там распроклятые кабаны? Ухитряется, впрочем, он поглядывать и на Неду, а она вроде и вовсе на него внимания не обращает, считает своих девиц. Последней Амора опустилась, в таких же доспехах, волосы под шлем подобраны, а у Неды косы не поместились, просто на грудь перекинуты.

Раскинула принцесса крылья, чтобы замедлить лет, и не рассчитала — на самом краю удержал ее Иво оф Дундаг. Чуть факелом не опалил.

— Любовь ты моя, — говорит, — счастье ты мое, ну, куда же тебя несет?..

И целует Амору, да так, что сердитая Неда только носом покрутила. А что занятно — и принцесса отвечает поцелуем, к великой зависти Жилло. Вот ведь как повезло молодому графу.

И смотрит Жилло на Неду с легким движение готовых к объятию рук и с намеком, мол, не поцеловаться ли и нам, раз вышла такая встреча? А та глядит мимо, на стаю свою, и вовсе никаких поцелуйных намеков не принимает.

— Всех, кажись, привела, — непонятно кому заявляет минуту спустя Неда. — Ну, собирается вместе королевская кровь, что ли?

Хотел было Жилло ответить на пароль, но тут Виго, что стоял ближе к откосу, левой рукой над глазами козырек сделал. И что же он там, на равнине, углядел?

В лунном свете по равнине к Городищу шла волчья стая. Летит, скользит, стелется, шкуры серебром отливают, как будто блеск по стальному клинку бежит. Впереди — двое, вожаки, Тармо и Ирма. И влетает эта стая в кусты у подножья Городища. Там, естественно, напарывается на кабаний патруль. И лишь по вою и визгу можно догадаться, что в тех кустах делается.

— Ох, Жилло, — говорит Дениза. — Сомнут их оборотни, стопчут…

— Тармо с Ирмой никто не сомнет и не стопчет! — вмешивается Неда. — А если что…

И замолкает, насупившись.

— Вы, пернатые, в середку становитесь, — приказывает Жилло. Отбиваться-то вам нечем. Если что — поднимайтесь в воздух, там вас не достанут. Детей попробуйте забрать…

Понимает, что даже крепкая Неда такого мужика, как он или граф оф Дундаг, не унесет. А пышную красавицу Денизу — тем паче. Значит, в случае чего — хоть Виго с Эммелиной.

Сбились вышивальщицы потеснее, Амора — с графом своим в обнимку. Те, кто с руками, а не с крыльями, факелы выставили, ощетинился маленький отряд огнем, ждет…

Минут промчалось с десяток — стая на вершине объявилась. Волки тяжело дышат, морды в крови, но держатся бодро. Вожак к Жилло шагнул.

И тут Неда, соколица сероглазая, растолкала подруг, между Жилло и волками метнулась. Вожак, Тармо, присел, вскинулся на задние лапы, сделал два неуклюжих шага, передние ей на плечи бросил, мордой седой в шею ей тычется, а она его крыльями обнимает, целует в пыльную шерсть и в приоткрытую пасть. Узнала!

— Волчище мой! — говорит. — Волчище мой любимый!

Вздохнул Жилло — и тут без него дело сладилось… А рядом Эммелина, опустив свой факел, вздохнула. О том же самом — люди встречаются и целуются, а она — смотри и завидуй!

— Дорогу-то волки к нам проложили, но до солнца еще далеко, — это молодой граф к Жилло обратился. — Даже если мы с волками до рассвета продержимся и оборотни уйдут, со стен Коронного замка нас пушечными ядрами накроют. Городище — оно все на виду. Долго ли Исидору Талсу приказ отдать?

— Они и рассвета ждать не станут, — заметил Жилло. — Оборотни нас здесь удержат, а через четверть часика станет достаточно светло, чтобы целиться. Тем более, что мы не можем факелы гасить. Будь он неладен, проклятый Озарук!

— Хотела бы я знать, куда эта разудалая парочка подевалась, Дедуля с Малышом, — вмешалась Дениза. — Вот ведь балбесы!

— И Мак ведь с ними… — вздохнула Эммелина. — Ой!.. Тревога!

— Да их и не дюжина… — глядя, как со всех сторон ломятся сквозь кусты клыкастые оборотни, изумился Жилло. — Ну, Озарук, ну, Озарук… Сами виноваты, дали тебе силу набрать…

Драка пошла нешуточная. Неда в паре с Тармо воевала — она сверху налетит и ногами в глаза зверю попасть норовит, он — сбоку и за горло. Принцесса Амора над графом своим ненаглядным кружила, чуть к нему кабанья рожа со спины сунется — острым крылом по роже резала!

А еще кто-то из вышивальщиц непонятно когда с Виго сговорился держась одной рукой за пояс девицы, поднялся мальчишка в воздух и оттуда факелом щетину на оборотне подпалил.

Оттуда-то, сверху, и увидел Виго, как входит в устье Венты шхуна с деревянной девкой на носу. Крикнул он Жилло — мол, не «Золотая Маргарита» ли?

— Она! — перекрестив огнем огромную морду, отвечал Жилло. — Да откуда же она взялась? Да еще именно сейчас? Неужели и капитана старуха позвала?

Воинство оборотней опять ненадолго отступило.

— Ну, плохо ей придется! — ахнул граф. — В гавани-то гвардейцы! Могли, между прочим, и цепь натянуть, там сохранилась одна такая, ее под водой раньше протягивали, порт от морских разбойников запирали. Плохо дело…

И Дениза мрачно головой закивала.

— Капитан у нас дядька сообразительный, — утешил их Жилло, хотя уж больно мрачным получилось утешение. — Он поймет, что причаливать опасно, развернется и уйдет подальше.

— Он-то уйдет, а мы-то здесь останемся, — резонно заметил граф. Обидно — сил нет! Знать, что помощь в трех шагах была…

— Может, нам туда слетать? — предложила Неда.

— Ага, прямо под пули! — рявкнул на нее Жилло. — Не дури. Ты плохо знаешь капитана Шмеля! Он такое придумает, что нам с тобой и не снилось! Потому он и капитан, ясно?

Шхуна под всеми парусами уже миновала устье, сделала крутой поворот и шла по фарватеру на юг. За крышами складов и комендантского дома Жилло, понятно, причалов не видел, но предполагал, как все произойдет. Капитан увидит, что на берегу нет ни его, Жилло, ни графа, ни Дедули, ни Малыша и ни Денизы. Это ему не понравится, он и отойдет. Тут гвардейцы потеряют терпение и обстреляют «Золотую Маргариту» из мушкетов. Она выйдет из устья в открытое море. И будет болтаться по заливу еще несколько дней — пока кто-то, ночью на яле отправленный в разведку, не донесет — была какая-то драка на Городище, нашли там утром кровь и трупы обезглавленные. Очень может быть, что это — Студиозус с товарищами.

А если капитан умудрится высадить свое воинство не доходя гавани, то придется ему принимать немедленный бой. Что тоже как-то невыгодно.

— Уже совсем светло… — сказал Жилло. — Вот как начнут сейчас из пушек палить по Городищу!.. Простите, ребята, но надо нам разбегаться. Провалились мы. Уходите, волки, и ты, Неда, тоже улетай. Вы прорветесь. Орифламму возьмите кто-нибудь…

— А ты? — спросила Неда, перебирая пальцами серебристо-серую шкуру Тармо.

— А мне деваться некуда, — Жилло присел на кочку и запустил пальцы под взъерошенный парик. — Я сам эту кашу и заварил. Мне ее расхлебывать. Была бы хоть лошадь… Тармо! Вынесешь отсюда Виго? Или вы, девушки? Он ведь легкий…

— Не валяй дурака! — не то что прикрикнула, а просто каркнула Неда. Не для того собралась вместе королевская кровь, чтобы труса праздновать!

Дениза крепкой ручкой, привыкшей к увесистым сковородкам, попросту дала Жилло подзатыльник, как влюбленной дочке, благо затылок оказался рядом. А принцесса Амора присела, оттолкнулась и взлетела футов этак на десять.

— Он прошел мимо причалов! — крикнула она. — Он идет вверх по Венте!

Утренний бриз тому благоприятствовал. После резкого поворота за гаванью к югу река до самой Вентас-Румбы шла сравнительно прямо. С причалов подняли пальбу, но «Золотая Маргарита» пролетела мимо них под всеми парусами и, вписавшись в ту петлю, что делала река, устремилась вверх по течению.

— Что затеял этот старый пьяница? — даже с каким-то необъяснимым восхищением спросил Жилло. Но ответить ему никто не успел — первое ядро со стены Коронного замка бухнуло в вытоптанную плешь Городища.

Эммелина, взвизгнув, бросилась бежать — и вылезла ей навстречу из зарослей боярышника огромная кабанья морда. Подскочил молодой граф, сунул в боярышник факелом — оборотень с визгом сгинул. Но два других полезли рядом, добираясь до ошалевшей девчонки. Только-только, прикрывая Эммелину, вернулся Иво оф Дундаг к своим, как ударило второе ядро.

Волки сбились вместе и бессловесно посовещались. Тармо подбежал к Неде, ткнулся носом ей в бедро, и сероглазая соколица опустилась на одно колено. Посмотрели они в глаза друг другу и, видно, удалось волку объяснить свой замысел. Тем более, что он еще и головой выразительно мотнул.

— Мне кажется, они хотят спуститься по тому откосу, который не простреливается из замка, и вывести нас, — неуверенно сказала Неда. — Они пробьются! Они уже воевали с кабанами!

— Ты так решил, Тармо? — спросил Жилло. — Ты думаешь, получится?

Волк кивнул.

Построил Жилло свой отряд — детей и девушек в середину, чтобы при нужде взлетели и Эммелину с Виго спасли, Денизу с графом — вперед, они уж наловчились факелами орудовать, а сам — прикрывать. Пушки тем временем наладились лупить по плеши — только пыль столбом!

Пошли волки вниз попарно — и сразу же все кабанье воинство им дорогу загородило. Сцепился Тармо, как самый крупный и сильный, с первым же оборотнем. Заскочил сбоку, повалил, стал клыками до кабаньей шеи добираться. С другой стороны граф прямо в разинутую пасть вогнал шпагу. Тут кабан синим пламенем взялся, вонючий дым испустил — и не стало его. Отскочил волк — и обжала Дениза юбками его опаленную морду, чтобы огонь сбить.

— Ничего себе! — воскликнул Жилло. — Так они же не бессмертные! Одним гадом меньше стало! Главное — насмерть бить!

Отвоевали на откосе малюсенький пятачок — только-только вплотную поместиться. Взлетать — опасно, ядра густо ложатся, подшибить могут. Стоят вышивальщицы тесненько, жмутся друг к дружке, понимают — мешают они сейчас всем, и помощи от них — никакой…

А «Золотая Маргарита» ходко идет — и форштевень ее прямиком на Вентас-Румбу нацелен!

— Ну, капитан!.. Ну, Шмель!.. Рискует!.. — отбиваясь огнем сразу от двух чудищ, успел оценить обстановку граф. — Думаете, он обдерет киль?.. Ох, черт!.. И посадит «Маргариту» на мель посреди Венты? И возьмут!.. Его там!.. Голыми руками?..

— Шмель знает, что делает! — Жилло вовремя подсек палкой от факела задние ноги оборотня, угрожавшего Денизе. — У него глаза-то получше нашего устроены! Он видит, что со стен Коронного замка простреливается, а что нет! Кому придет в голову бояться Вентас-Румбы?! На водопад ни одна пушка не глядит!

— Ох, и треснется он об Вентас-Румбу! — вдруг испугалась Дениза. — И останутся от шхуны рожки да ножки!

И перекрестила огнем яростную клыкастую морду.

— Не каркай, Дениза! — одернул ее Жилло, одной рукой отгоняя факелом оборотня, а другой закидывая себе за спину не в меру прыткого Виго. — Я понятия не имею, что этот старый пьяница затеял, но я чувствую — будет здорово!

И это было-таки здорово! Форштевень чуть не обломился о торчащий на каменной подкове камень, когда «Золотая Маргарита», резко взяв рифы, развернулась к водопаду боком. Немедленно с правого борта полетели канаты, на которых вместо положенных петель были многолапые якоря. Некоторые угодили в трещины подковы. Теперь шхуну уже не могло отнести течением от водопада.

Ошвартовавшись таким диковинным образом, выкинули моряки с борта широченные сходни. И побежали по сходням в сверкающих брызгах двое — конь белоснежный и девчонка, что вела его под уздцы. На девчонке — вишневого бархата плащ, кираса, высокие сапоги, в другой руке у нее — пистолет. А за девчонкой второго коня, рыжего, бегом выводит мальчишка — тех же лет, в таком же плаще, только волосы короче и вооружен мушкетоном, а так — на одно лицо.

А третьего коня, гнедого с короткой гривой торчком, так же, бегом, ведет молодой моряк. И четвертого коня выводит незнакомый боец, и пятого, и шестого!

Девчонка уже в седло вскочила, повод на себя взяла — конь под ней подобрался и заскакал через каменные борозды с бурлящей водой прямо к берегу, к Городищу. И парнишка тоже на своего рыжего вскочил.

Выстрелила девчонка первой — промахнулась по летящему на нее кабану. Но мальчишка из мушкетона не промахнулся. Еще один оборотень исчез в синем дыме. А прочие развернулись в сторону неожиданного десанта — и открыли тыл волкам! Откос крут, кабаны тяжелы, развернуться на бегу им не под силу, хоть и оборотни. Волки что есть духу погнали их поредевшую стаю под пистолеты и мушкетоны. И маленький отряд наконец-то перевел дух.

Пока Жилло по доброй своей привычке на красивую девчонку таращился, на берегу у водопада отряд конных построился и лавой на кабанью стаю пошел. А оборотней-то не меньше трех десятков! Выстрелы, крик! Выхватил Виго у отца орифламму, стал отряду орифламмой махать, а тем временем по сходням корабельные пушки потащили и сам капитан, покинув мостик, на водопад выбежал — в кирасе, в треуголке вместо пестрого платка, при всем параде, даже борода, кажись, подстрижена. И полосатый шмелиный шарф поверх кирасы и кафтана! За ним моряки доски вынесли — мостки наводить, чтобы пушки и порох к берегу доставить.

— Эй, студиозус! Где ты? — орет капитан. — Собирается вместе королевская кровь! Принимай моих близнецов под святую орифламму!

— Э-э-э!!! — вдруг раздается за спиной у Жилло вопль. Это граф, потеряв дар речи, тычет пальцем куда-то в сторону Коронного замка. И поворачиваются все на этот вопль, и что же видят?

Вниз по откосу сквозь кустарник оседланные кони несутся! Где круто просто на задах съезжают, притормаживая передними копытами. Целый табун прекрасных, изумительных, гордых боевых коней лавиной катится от Коронного замка вниз, а гонят его три всадника: один — арапником и свистом, а двое других — огромными крыльями!

— Малыш, будь он неладен! — охнула Дениза. — И Дедуля с ним! Это они конюшню в форбурге разгромили!

— Мак! Мак! — узнав своего ненаглядного всадника, завопила Эммелина.

Бегут с корабля бойцы, несутся с откоса кони. Бьют кованые копыта по крепким кабаньим черепам — и, испуская вонючий дым, гибнут один за другим оборотни! А тут еще над полем боя золотистое сияние встало — колдовские волосы полетели. Увидит кабанище пламенеющую прядь — отступает с визгом. И чувствует Жилло — было это однажды, еще как было! Непонятно только, где. Может, и в душе.

Смотрит на замок Амора, смеется — впервые, может быть, за всю свою недолгую жизнь смеется. И песню запевает:

Я письмо получила и читала, смеясь, и смеялся со мной гонец! Собирается в битву Богоизбранный князь возвращать себе свой венец!

Виго подхватил:

Стало небо бездонным, изумрудной — трава, опьянил аромат лесной, а в ушах зазвенели золотые слова: все, кто любит меня, за мной!

Дениза негромко и впервые в жизни нерешительно пропела:

Если честь прорастает сквозь ночные века, значит, стоит на свете жить, Я скрою орифламму, раздобуду шелка… — …и усядусь прилежно шить! —

подхватила Неда.

Снизу отозвались капитан Шмель с близнецами:

Мы — бойцы, мы — бастарды, мы услышали весть, мы примчимся издалека! Нам досталась от бабок потаенная честь королевского перстенька!

Издали, вместе с гулом копыт, донеслось:

Это властное тело, и надменная бровь, и повадка — Господень дар! Собирается вместе королевская кровь, как заметила Жанна д'Арк! Собирается вместе, и течет напрямик, и с утесов, и с кораблей, и возводит на троны их законных владык, наших братьев и королей!

Жилло так и не понял, кто из женщин пропел это, Неда, Дениза или Амора, потому что разинул рот, глядя еще на одну женщину.

На Городище вскарабкалась — кто бы вы думали? Лиза.

Вымазалась она, конечно, в глине, ободрала всю юбку, и немудрено полазь-ка по крутым тропинкам с такой здоровенной корзиной.

— Я тоже с тобой буду, Жилло, — говорит.

— Может, и в тебе королевская кровь проснулась? — с великим подозрением прищурился Жилло. — А ну, выкладывай, кто ты такая! Зачем детей ночью на Городище заманила? Ну, что молчишь? Давай, говори, что твои штучки означают?

— Да ничего они особенного не означают, — уставив нос куда-то вниз, отвечала Лиза. — Просто решилась я все тебе сказать… Неужели ты меня прогонишь?

— И к чертовой бабушке! — сурово рявкнул Жилло. — Что, не вышло своему хозяину услужить? Так ты сразу на нашу сторону? Небось, про любовь мне тут толковать будешь? А ну, брысь отсюда! Попроси кабанчиков, пусть тебя с собой прихватят!

Пока Жилло на Лизу шумел, Малыш, Мак и Дедуля на Городище взобрались. С другой стороны капитан Шмель верхом въехал. Конь под ним — целый слонище, на спине хоть спать ложись, а по капитанской роже видно — не верит он в надежность этого средства передвижения, ох, не верит!

Соскочили все с коней, смеются.

— Вот и мы, вожак, — рапортует Дедуля. — Собирается вместе королевская кровь! Как мы лошадками разжились — не спрашивай, хотя все по закону. Раз в государстве пока что равноправие, то мы имеем на них такое же право, как и Равноправная Дума. Все честно и справедливо.

— А вот меня спроси, — гудит капитан. — Спроси, как я впопыхах отряд снаряжал! Спроси, как близнецы мои по чердакам старые кирасы искали! Как все кузницы на островах вверх дном перевернули!

Смотрит Неда на капитана Шмеля, носом крутит — мол, не может быть!

— Рауль? — спрашивает. — Неужели это ты, Рауль? Ты же стройный был, как шест, как древко от большой алебарды!

Уставился на нее капитан.

— Ну да, — говорит, — Рауль! Я уж и позабыл, когда меня так звали! После того, как маму убитую из лесу принесли, а комендант порта меня ко всем чертям прогнал, я собственного имени почитай что ни от кого и не слышал! Жена сперва солнышком звала, потом старым бродягой… Эти вот Шмелем прозвали!

И вниз показал — на «Золотую Маргариту».

— Ну что же… — Жилло, набираясь отваги, глубоко вздохнул. — Собрал я-таки вместе королевскую кровь! Сам не ожидал, что получится. А теперь надо отсюда убираться. Я так полагаю, Коронный замок нам штурмовать незачем, а вот гвардейцев выбить из гавани и захватить корабли — можно. Это должно получиться. Потом же мы просто пойдем вдоль побережья под орифламмой и просто скажем людям, кто мы такие. Может быть, даже удастся объяснить им, что именно мы хотим им вернуть. Хотя долгое и нудное это будет дело…

Погладил он бархат орифламмы, щекой к ней прижался. И посмотрел на братцев-воришек. Ласково так посмотрел… Потому что понял наконец, кого он собрал на Городище.

— Заберите ее у меня, — попросил. — Кто-нибудь заберите, кому ею владеть пристало. Ты, Тармо, не можешь, я вижу, но ты, Леон?

Растерялся Дедуля.

— Руки-то у меня того… замараны… — говорит. — Да и безрукий я сейчас…

— Ну, ты, Стефан!

Малыш молча за Дедулю спрятался.

— Да ты что, — шепчет, — да как же это?..

Перевел Жилло взгляд на принцессу, которая наконец-то графа из объятий выпустила и Денизу в щеку как раз целовала.

— Вам, Дезире и Амора, я орифламму не предлагаю, не женское это дело. Тармо! Как же нам быть? — придерживаясь за хворостинное древко орифламмы, Жилло опустился на корточки и обнял волка. — Ты самый старший из королевских сыновей, что ли? Ну, не в зубы же тебе ее давать!

— Что касается Тармо, то к нему вы все должны проявить особую нежность, — вдруг объявила Лиза. — Потому что он не старший сын короля Шарля, как некоторым казалось, а сын его дочери — самой первой, о которой никто из вас не знал и знать не мог, потому что было тогда королю девятнадцать, а подружке его Мартине — восемнадцать, и увезли ее родители от опального королевского семейства подальше, и он до смерти не ведал, что родила ему Мартина дочку. Только перстенек с розой у девчонки и остался…

— Брысь под лавку! — отвечал, не оборачиваясь, Жилло. — Постой! Ты откуда все это знать можешь?!

Не утруждая себя ответом, убрала Лиза со лба хвостик намотанного платка, вытянула вперед руки, пальцы сплела хитрой корзиночкой, дунула сквозь них — и от этого дуновения поползли с волчьего воинства дымчатым туманом клочковатые шкуры. В том числе и та, что под пальцами Жилло, от чего доблестный графский слуга перепугался до полусмерти. А с перепугу отшатнулся он от Тармо и сел на землю. Но орифламму не выпустил — держался за древко, как за посох.

— Именем знака Кейн-Далед, вернитесь к людям! — негромко сказала Лиза и изменила положение пальцев. — Именем Тройного знака возвращения!

Ахнув, шарахнулись от нее и девицы крылатые, и Дезире с дочкой, и Леон со Стефаном, один только капитан твердо на ногах устоял.

Растаяла на вытоптанной траве шерсть, струйки дыма от нее вверх поднялись и исчезли. А за тем дымом поднялись на ноги и Тармо и Ирма, и весь отряд оборотней. Они-то встали, а Жилло так и остался сидеть у ног Тармо.

— За твою глупость, Тармо, надо бы тебя навеки волком оставить, сказала Лиза. — Нашел у кого мохнатое зелье покупать! Это же сам Озарук был, собственной персоной! Он бы охотно всех вас в шкуры одел и под свою дудку плясать заставил! Светлое воинство дважды большой магический круг собирало, пока знак против этого колдовства придумало.

Повернулась Лиза и к крылатым девицам.

— Хватит с нас этой мороки, — сказала, направляя на всю стаю луч солнца, отраженный от ее диковинного перстня. — Тут уж я сама колдовство навела, сама и отменю его. Скидывайте перышки!

Так же, как волчья шерсть, сползли с рук у вышивальщиц перья. А заодно и у Дедули с Малышом.

— Лиза… — прошептал Жилло, поднимаясь с земли и отступая подальше. — Ты что такое творишь, Лиза? Я что, умом тронулся, да? Кто тут из нас всех умом тронулся?!

Не один Жилло — все попятились. Потому что стащила Лиза с головы накрученный платок и рассыпались до земли золотые кудри. Подняла она крышку с корзины, пошарила в ней рукой — и, подхватив под пузо, вытащила заспанного Нариана. Пока все переводили взгляд с Нариана на его хозяйку переменилось Лизино лицо, исчезли лохмотья, сверкнуло на плечах мантии золотое шитье тайных знаков Премудрого Светлого воинства.

Таращится королевское семейство на красавицу Тиберию, а она как сунет два пальца в рот, как свистнет совершенно не магическим, а скорее разбойничьим образом! Вздыбил шерстку Нариан и стал расти. Свист не окончился — а уж стоял возле Тиберии ее лихой зверь с янтарными клыками.

— Вот это да! — восхитился Виго. — Наверно, и песню она сочинила…

— Песня сама родилась, — объяснила Тиберия, поправляя мальчику воротник. — Есть такие песни, которые просто обязаны родиться. Вот как королевская кровь просто была обязана проснуться. Когда вся вместе соберется…

И вспомнил тут Жилло, что до сих пор не передал орифламму более достойному знаменосцу, желательно — королевскому сыну, но так получается, что старшая тут — королевская дочка Дезире.

— Принцы! Принцессы! — обратился Жилло ко всему семейству. — Давайте уж порядок соблюдать. Берите кто-нибудь древко… Ну вот ты, капитан Рауль. Неда, он же королевский сын! Или нет?

— Королевский, — подтвердила Неда. — За это самое его приемный папаша из дому выставил.

— Ну так пусть и берет орифламму! — прямо-таки взвыл Жилло. Командовать он умеет, сам видел… А если чего и боится — так это «Золотую Маргариту» потерять!

— Ты что же, короля из меня сделать хочешь? — яростно изумился капитан. — Ничего себе придумочки у тебя, студиозус! Да ты на меня погляди — я и на троне-то не помещусь! Какой из меня на старости лет король? Одно недоразумение!

— Но если ты старший из королевских сыновей… — и Жилло попятился, потому что капитан со словами «А это видел?» поднес ему под нос основательный кулак.

— Да и не ему король Шарль венец передал, — напомнила Неда, а Тиберия стояла в сторонке, усмехаясь — нравилась ей, видно, склока, которую затеял Жилло вокруг орифламмы. И Нариана за ухом почесывала.

Оглянулся Жилло по сторонам — стоят вокруг него веселые люди, переглядываются. А он держится за древко святой орифламмы и отпустить его не может — не упала бы орифламма, ведь никто другой к ней прикасаться не желает.

— Не мое это дело, я тут в общем-то человек случайный… бастард… Вы, конечно, все мне глубоко признательны, я понимаю… — пробует объяснить королевским детям положение дел Жилло. — Но ведь впереди должен ехать наследник престола с орифламмой! Кто, в конце концов, понесет орифламму?! Тармо! Рауль! Леон! Стефан!

— Что это ты так норовишь от орифламмы избавиться? — спрашивает, подойдя со своим котищем, Тиберия. — А ну-ка, подумай хорошенько, с чего это она так за тобой гонялась?

— Да ты и понесешь, Ангерран, — добавляет в полной тишине красавица Неда.

И от такого безумия опять садится Жилло прямо на землю и опять держится за древко, чтобы вовсе не растянуться.

— Вы что это?.. — шепчет, глядя то на Неду, то на Тиберию. — Вы в своем уме? Как это вы меня назвали?

— Ангерраном назвали, — и тут Неда вперед выходит. — Видно, сильнее всех на тебя заклинание Алькуина подействовало. Я сразу тебя узнала, когда ты вместе с графом впервые в Коронный замок пришел. Только говорить тебе не хотела. Вот Аморе сказала раньше времени про ее королевскую кровь и про тебя — и что получилось? Она потому и принцессой себя объявила, потому и на эшафот угодила, что узнала — Ангерран в Кульдиге! Прокляла я свой болтливый язык и слово себе дала — если ты и узнаешь правду, то не от меня!

— Не может быть… — шепчет Дезире. — А я-то думаю, чего ты мне каждую ночь снишься? Ладно бы приличный человек, а то?..

— Точно! Я сразу старшего почуял! — вопит Леон.

— Вожака ты почуял, — ехидно напоминает Малыш. — И предложил ему командовать налетом на замковую сокровищницу…

— Ну, студиозус! — ошалело повторяет капитан Рауль. — Ну!.. Ну, студиозус!..

— Папа?.. — не веря ушам своим, стал дергать наследника престола за шиворот, пытаясь поднять с земли, Виго.

— Неда!.. То есть… — и едва обретя дар речи, новоявленный наследничек опять язык проглотил.

— А ты думал, почему это я вдруг колено перед тобой преклоняю? — усмехнулась Неда. — Ты мой король, Ангерран. И что за девица в королевстве не любит своего короля? Это прямо чепуха какая-то…

Только обида и заставила короля заговорить по-человечески.

— Так любишь, значит? — поднимаясь с земли, укоризненно спросил он. Меня, значит, любишь, а ему, значит, верность соблюдаешь?

— Я короля люблю, Ангерран, — отбилась Неда, — а верность жениху соблюдаю! Но мне почему-то казалось, что вот твоя невеста.

Посмотрел Жилло на Тиберию, посмотрела Тиберия на Жилло.

— Как же быть теперь? — спросил совершенно ошарашенный наследник престола. — Ты уж не сердись на меня, ладно?

— За что это я на тебя сердиться должна, женишок ты мой разлюбезный? — в голосе красавицы такое старушечье ехидство прорезалось, что Жилло окончательно весь ее маскарад понял.

— Что обручился с тобой без спросу… — и Жилло принялся стягивать с пальца золотистое волосяное колечко. Но легла на обе его руки тонкая, нежная белая ручка, а значить этот жест мог только одно — оставь, носи, пусть будет обручение…

Поднял Жилло глаза — и ясный взгляд Тиберии встретил. Строгий он был, этот взгляд, насмешливый и строгий. Так и полагается смотреть на графского слугу красавице, чьи золотые кудри до земли падают. А рука тем не менее крепко держала пальцы Жилло, не позволяя им избавиться от колечка. И было в этом какое-то смутное обещание.

— А теперь слушай, — сказала Тиберия. — До сих пор я не вмешивалась. Так, иногда кое-что подсказывала. Но вот вы с делом справились, сами справились, теперь и приказать можно! О том, чтобы выкурить Озарука из Коронного замка, пока не думайте. Он там прочно засел — ну и пусть сидит. А поведешь ты, Ангерран, сейчас свое войско просто по дорогам рассказывать правду. Чтобы вспомнили наконец люди, что такое любовь, что такое честь, что такое королевская кровь! А когда вернетесь сюда, вооруженные доверием, вооруженные верой, вооруженные любовью этого разнесчастного государства, тогда я опять появлюсь, тогда и на приступ пойдем. И зловредного Озарука я на поединок вызову. Сейчас же — ничем больше помочь не могу. Это должны сделать вы сами.

Вскочила она тут на своего Нариана, выхватила из-под мантии нож, зажала в горсти прядь золотых волос да как полоснет! И полетели сверкающие кудри на изумленных всадников! И словно золотая стена встала между Тиберией и королевским воинством!

— Люблю! — раздалось. — Люблю!

Разлетелись волосы — а ни Нариана, ни Тиберии нет. Только зацепилась кудрявая прядь за древко орифламмы и ласкает вишневый бархат, сливаясь с королевскими розами.

Так что — в дорогу, господа мои. За верой и любовью. Присоединяйтесь!

За взаимной верой и взаимной любовью! Понял, парень? А насчет сапог не волнуйся — при первой возможности купим тебе сапоги, клянусь честью. Есть, понимаешь ли, такая штука — честь, и у тебя она тоже есть. Родился ты с ней, ясно?

Вот сейчас построимся на дороге, как положено — в ряд по трое. Кто не доел — доедайте!

Детей вперед пропустите. И Мака тоже. Пусть уж Эммелина с Маком вместе едут. Он заодно присмотрит, чтобы невеста с коня не скатилась.

Всем коней хватает?

Малыш, остановимся на ночлег — древко орифламме поменять надо. Это же оглобля какая-то, а не древко! Думаешь, легко его удерживать на рыси? У меня уже вся ладонь в занозах, между прочим…

Дезире, Амора, девочки — все готовы? Волки? Близнецы? Виго?

Досталось же вам, бедные вы мои… Да не бойтесь вы, посмотрите мне в глаза! Я хочу, чтобы вы были счастливы так, как любому из вас хочется. Это правда! Чтобы каждый сам себе счастье выбирал, понятно?

Ох, если бы вы знали, как я вас всех сейчас люблю!

А вы? Вы любите меня? Ну?.. Любите? Да? Ну, что вы хохочете, черти неумытые?!

За мной!

Рига, 1995

Оглавление

Далия Трускиновская . КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

КАК ВЫ МНЕ ВСЕ НАДОЕЛИ!.. . ПРОЛОГ

КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

Реклама на сайте