«Планета с семью масками»

Жерар Клейн Планета с семью масками

Дневной свет внезапно уступил место разноцветному блеску праздничной ночи, когда он, равномерно шагая, миновал жемчужные врата. Воздух опьянял. Круто спускающиеся вниз улицы, которые разделяли странную архитектуру чужого города на темные, симметричные каменные блоки, завораживали его своим призрачным движением и приглушенным шепотом безличных голосов. Он с удовольствием повернулся еще раз, чтобы бросить последний грустный взгляд через врата на бесцветную даль пустыни.

Он сделал последние шаги по дюнам после того, как пересек местность, которая показалась ему вымершей и бесконечной, как пустынный космос. Он был одним из тех существ, которые нигде не чувствовали себя дома, и даже там, где они родились. Лицо его покрыла серая песчаная пыль, которая иногда налетала из пустыни на Город Семи Врат. Еще год назад он услышал о Планете с Семью Масками и преодолел огромное расстояние, чтобы разыскать это чудо, мир вечного праздника. Из предосторожности он оставил свой космический корабль далеко от города, в пустыне, потому что хрупкие строения не выдержали бы грохота выплевывающих потоки энергии двигателей. День за днем он карабкался на дюны, оставляя их позади, боролся с красными песчаными бурями, которые залетали далеко на запад с северных, покрытых кристаллами берегов огромного высохшего моря.

Он был вынослив. Он не боялся усталости. Он уже давно ощущал голод и жажду, но все же не делал никаких остановок для отдыха. Бесконечное любопытство гнало его вперед, да и усталость постепенно нарастала. Он знал, что Планета с Семью Масками представляла собой своеобразный мир, в котором не были известны войны, вражда и страдания. Здесь цивилизация достигла конечной стадии и застыла на вершине своего развития. Кое-кто на Земле называл ее декадансом, но именно это мнение возбудило любопытство Стелло. Он хотел видеть, как блекнет яркое сияние успеха, как полыхание факела уступает место тихому язычку пламени свечи. Наконец, он хотел быть свидетелем долгом заката, затянувшегося конца. Ведь никто не оспаривал, что Планета с Семью Масками находилась в своем теперешнем состоянии еще до того, как на Земле появилась жизнь.

Он оставил позади одни из семи врат, которые под жестокими лучами местного солнца казались какой-то причудливой редкой раковиной. Обходя город, он рассматривал своеобразные, блестящие, как мишура, стены и считал врата, в существовании которых скрывалась совершенно определенная, но непонятная ему символика. В нем зашевелилось что-то, чего он давно не испытывал, находясь в других мирах, в космосе, и, как ему казалось, утратил, наблюдая робкое свечение лампочек бортовых приборов и вспыхивающие цифры на множестве экранов.

Ему казалось, что он снова делает первые шаги по мостовой земного города, города, в котором он родился и который постепенно вспоминался ему. Он представил себе, как открывает дверь старого дома, в котором когда-то прошло его детство, и к этому примешались любопытство, удивление и нахлынувшие воспоминания.

Эта часть города была почти не населена. Гладкие фасады сверкали. Он подумывал о могучих, массивных строениях, которые он видел на других планетах. Здесь здания были так хрупки, что даже неосторожный взгляд наблюдателя, казалось, мог сокрушить их.

Его занимал еще один вопрос, который не давал ему покоя на всем пути через пустыню. Гуманоиды ли существа, живущие на Планете с Семью Масками? Сообщения об этом были недостаточными, неполными, в общем, они были неудовлетворительными. Определения и цифры, которые приводились — только оболочка, она ничего не говорила о сути.

Жители планеты, следуя странной традиции, постоянно носили маски. Поэтому считалось, что жизнь их — вечный маскарад, праздник без конца. Может быть, это было образом жизни, формой существования, возведением непреодолимого барьера между внутренним и внешним, или, может быть, это была отпугивающая усмешка, выражающая недосягаемость совершенства.

Семь масок, семь врат и семь лун на себе, а также семь гласных древнего языка, которые своим звучанием указывали путь в коварном лабиринте бессмертных слов. Семь масок, символы семи голубых чувств, которые ложились на застывшие черты потерянных лиц. Своя маска у каждых врат, свои врата у каждой луны. И, вероятно, своя луна соответствует каждому гласному звуку. Язык, звуки котором были воплощены в архитектуре, в стенах находящегося в центре пустыни города, древний язык, который, может быть, древнее всех других языков.

От треугольного строения отделилась тень и приблизилась к нему. Фигура напоминала человека, закутанного в перекинутую через плечо накидку. Маска пурпурным пятном выделялась на черном фоне. Глубоким голосом существо заговорило на древнем языке Галактики, происхождение которого было неизвестно, на языке, который знали все народы, даже те, у представителей которых не было зубов и губ.

— Откуда вы прибыли? — вежливо спросила тень.

— Я прибыл с Земли, — ответил Стелло.

— Я понимаю. Вы прошли через жемчужные врата.

Пестрая накидка призрачно затрепетала, когда порыв ветра коснулся ее. Стелло подошел поближе, так он лучше мог разглядеть черты ярко-алой маски. Голубой камень, как глаз, сверкал на гладком металлическом лице. Там, где должны были быть губы, он увидел странный орнамент, изображающий невообразимо большие, насмешливо и одновременно задорно изогнутые губы, которые не хотели выдавать смысловую информацию.

— Я понимаю, — повторила тень. — Вы носите бледную маску. Вы прошли через жемчужные врата. С Земли, сказали вы?

Стелло занервничал. Он решил пройти через эти врата просто потому, что они были пустыми. Он хотел обойти шушукающихся друг с другом существ, которые стояли около других врат. Жемчужные врата, единственные из семи врат, были свободными.

— Я не ношу маски, — подчеркнул Стелло.

Пурпурная маска присвистнула сквозь свои мертвые губы.

— Ах так, — сказала она. Ее мягкий голос напоминал шорох отполированной песком гальки и холодное дыхание кристаллов огромного высохшего моря. Даже слова древнего языка были как камни, истершиеся от употребления множеством народов за тысячелетия, и выражали разнообразнейшие чувства, от вспыльчивости ревнивой любви до полного умиротворения глубокой старости.

Развевающаяся тень ждала. Стелло спросил себя, что она хочет от него. Может быть, она недовольна славой своего мира, достигшей Земли? Может быть, она считает его преступником? Может быть, вход через перламутровые врата сюда запрещен?

— Конечно, вы уже знаете, куда вам идти, — сказала маска, повернувшись к центру города. — Разумеется, у вас здесь есть друг, чужеземец?

— Я проделал долгий путь, — сказал Стелло, постепенно теряя самообладание. — Я голоден, хочу пить и, кроме того, я устал. Я принес с собой несколько предметов, которые ценятся в моей стране. Могу я их здесь продать?

Голубой камень переливался в свете одного из мерцающих фонарей. Стелло казалось, что по отлитым из металла губам скользнула усмешка.

— Я слышал о ваших обычаях, — сказала пурпурная маска, — но здесь они не приняты. Здесь вам не нужны деньги. Вы здесь в Городе Семи Врат, не забывайте об этом, чужеземец. Вашу просьбу выражает луна, врата и маска. Вы получите здесь то, что хотели найти.

— Вы можете провести меня через город? — спросил Стелло. — Мне нужен приют, — звуки древнего языка медленно срывались с его губ.

Бесчисленные переливающиеся накидки заметно поблекли, блеск голубого камня в центре металлической маски угас.

— Разве вы не заметили блеск моей маски? — спросила тень размеренным голосом, в котором Стелло уловил нотки печали.

— Прошу прощения, — не понял Стелло.

— Пожалуйста, — сказала тень. — Здесь вы можете каждого попросить провести вас через город. Я сожалею, что ничего не могу для вас сделать, потому что я ношу пурпурную маску.

Накидка перестала развеваться, ее краски снова стали яркими.

— До свидания, — сказал Стелло и повернул к центру города.

— Подождите, — воскликнула тень, — откуда, вы сказали, вы прибыли?

— С Земли.

— Ах так, с Земли. Не были ли вы легкомысленны в выборе вашей маски? У вас еще есть время сменить ее. До свидания.

Снова Стелло остался один. Он задумчиво побрел дальше. Что значило это упоминание о масках? Он был рад, что так ловко выпутался из затруднительного положения. Но он беспрерывно внушал себе, что находится в чужом городе, жители которого, вероятно, придают словам древнего языка иное значение, чем он сам. Обычаи и история этих существ не были его обычаями и историей, он ничего не знал о них, и они ничего не знали о нем. Для них далекий мир, Земля, был лишь пустым звуком, так же как он видел в них до сих пор лишь одну только оболочку, блестящие предметы, которые в свете лун переливались множеством красок. Они же видели в нем только дикого зверя, который, должно быть, сбежал на эту песчаную планету из неизвестных джунглей. Может быть, между ним и жителями Города Семи Врат вообще не было ничего общего? Он не был, как они, рожден за этими вратами, не смотрел постоянно на пустыню, на красные песчаные бури и едва различимое огромное высохшее море, пламенеющее от жары далеко на западе, на эти слои микроскопической пыли, перемешанной с рассеянными повсюду острыми кристаллами.

Он вырос в несовершенном, суровом мире. Он осознавал свою силу и твердость и в то же время чуждость чувств внешнему миру, свое варварство. Он были дикой скалой, бурным горным потоком, которым сверкающий мрамор и спокойные воды равнинной реки так же неведомы, как и гонимый ветром песок; человеком с Земли, одним из тех, кто нигде не задерживается, вечным странником.

Он провел в путешествиях всю свою жизнь. Ему нравилось шататься меж мирами, хотелось стать дразнящей легендой, пользоваться дурной славой, возбуждать любопытство, приветствовать порты величественным жестом прибывшего издалека путешественника. Да, такое общение с космосом доставляло ему удовольствие, даже тогда, когда он чуть не потерялся на Таре, и даже в те жуткие дни, которые он провел в одиночестве под низким небом, вляпавшись в мусоросборник, который оказался на его пути в звездный порт. Но здесь?

Здесь он чувствовал преграду, отделяющую его от этого мира, от его сущности. Это ощущение он не мог описать, не мог высказать, оно маячило перед его взором, словно размытая дымка.

Он поднял голову и посмотрел на семь лун в небе. Они образовали над планетой ореол света. Каждая луна испускала прозрачный луч, изливала сверкающие яркие краски. Над каждыми вратами своя луна: рубиновая, серебристая, золотая, смарагдовая и еще одна, жемчуг…

Жемчужная луна… Бледная звезда, блеклый язычок пламени в ночи, зловеще прищуренный глаз.

Он отвел взгляд от лун и посмотрел на строения, которые заполняли город, и медленно побрел дальше. Внезапно он заметил, что попал в окружение громадин, которые высились перед ним как скалы среди волн, неистово вздымающихся вверх, покрытых клочьями взлетающей пены. Они были похожи на мыльные пузыри, лопающиеся от дуновения ветерка.

Он брел сквозь ряды деревьев, видел башни цитадели, через стеклянные купола которых семь застывших на темном небе лун казались размазанными. За окнами метались маски, призрачные накидки, словно летучие бабочки-однодневки, порхали по винтовым лестницам, то тут, то там раскрывались хрустальные чашечки странных растений-минералов.

Все выглядело нереальным. Ночь была прозрачной. Сверкали планета и луны на небе, сверкали семь врат, в звуках древнего языка слышался звон металла, тускло отливал жемчуг, застывшая и превратившаяся за много столетий в камень плоть… а он, Стелло, был безнадежно жив. Он чувствовал кровь, бьющуюся в его жилах, тепло и твердость мускулов под кожей. Он провел ладонью по огрубевшему от ветра и солнца лицу, на котором были следы долгих путешествий в космосе, и щетина едва заметной бороды, которая, повинуясь неудержимому течению жизни, значительно выросла под его пальцами.

Что скрывалось за этими масками? Холодное, идеальное совершенство? Формы из песка и грязи, на которых нежелательно было задерживаться постороннему взгляду? Кристаллы с острыми гранями? Тонкая шлифовка металла? Вращающиеся, цепляющиеся друг за друга шестеренки передаточных механизмов? Были ли это существа из плоти и крови или это только театральные роботы с чувствительными датчиками?

Или у них под маской было бесконечное количество других масок, запутывающих, чтобы невозможно было узнать истинное лицо и заводящих в безвыходные тупики внутренних лабиринтов? Или маски были древним, давно уже потерявшим смысл атрибутом?

Он подумал о том, каким загадочным может быть лицо. Как горы на горизонте можно оставить позади только один раз, так и сами собой разумеющиеся формы и выражения лиц имели здесь совсем не тот смысл, что на Земле. Маски могли быть языком чувств.

Он спешил по улицам города, направляясь к центральной, еще не определенной цели, и наткнулся на большую группу переливающихся огней. Золотые маски, серебряные маски, ониксовые и смоляно-черные маски. Он встретил одинокую пурпурную маску. Маски могли или даже должны были быть знаками или символами, которые соответствовали определенному социальному или кастовому положению, причем контакты с некоторыми из них, по-видимому, были запрещены. Однако потом Стелло снова почувствовал сомнительность своей теории.

Перед ним внезапно открылась равнина; он не сразу осознал, что вышел из-под защиты толстых стен. Перед его глазами танцевали огни. Скоро он понял, что это отражение толпы; игра расцветок масок и кружение накидок, свет множества мерцающих фонарей. Огромное пустое пространство было всего лишь песчаной равниной с таким мелким песком, какого он еще никогда не видел. Это была не пыль, а мягчайший ковер, словно дно спокойного моря, безграничная даль, символ внезапно охватывающей тебя агорафобии. Он не мог себе представить, что какое-то существо сумело бы достичь другого конца этой равнины.

Он и не пытался этого сделать. Благоговейная, мирная тишина, нависшая над толпой, спокойное молчание, нарушаемое только шелестом развевающихся одежд.

Ярко-алая накидка вздулась, поднялась вверх и вспыхнула в центре песчаной арены; Стелло услышал согласное бормотание, обрывки древнего языка, к которому примешивалось что-то чуждое. Огни вспыхивали, взлетали вверх, тихо парили. Музыка звучала все громче и громче, огни танцевали в такт. На мгновение ему показалось, что серый песок является экраном, на котором внезапно вспыхивали огни, появлявшиеся из ничего. Но скоро он почувствовал, что жизнь была как в огнях, так и в звуках, наполняющих воздух над равниной, но он не обнаружил никаких музыкальных инструментов.

На мгновение вспыхнула бледным сиянием гладкая серебряная маска. Он тотчас же узнал ярко-алую накидку местного жителя и, хотя он не понимал смысла этого внутреннего языка, почувствовал, как что-то едва сдерживаемое поднялось в его душе. Ни произведения искусства Земли или других планет, ни живые существа никогда еще так сильно на него не действовали. Он задрожал, но не от страха и не от холода, хотя дул ветер, а от одиночества и непреодолимого ощущения своей чуждости этому месту. На земле этой планеты его внезапно охватило сознание несовершенства своего собственного существа.

Что-то коснулось его руки, но он не обратил на это внимания.

Песок, несмотря на свою хрупкость, вероятно, был чрезвычайно тяжелым, потому что местные жители не поднимали ни малейшего облачка песчинок. Во время танца песок должен был подниматься, впрочем, смотря по тому, что называть танцем. Эго понятие казалось устаревшим, потому что танец на Земле являлся прикладным видом искусства. Можно назвать их движения пространственной игрой, хотя такое словесное образование выглядело немного странным, даже если его облечь в звуки древнего языка. Каким способом выражается то, что нельзя выговорить, нельзя нарисовать, нельзя вычеканить даже из самого податливого металла, нечто таинственное, что молниеносно поднималось из песка, а потом в пространственной игре снова падало вниз.

Он подошел ближе, накидки отпрянули от него. Он остановился на краю равнины, его сапог скользнул по песку и оставил четкий след, его глаза уставились на мечущиеся, размытые тени. Он надеялся увидеть за этими развевающимися накидками человеческое или какое-нибудь другое материальное тело. Но он ждал напрасно. Накидки казались языками пламени, кистью, которая танцевала на древнем холсте песка, оставляя мазки.

Эти контуры были словами. Да, в голову Стелло эта мысль пришла, когда он взглянул на луны и пучки света, рвущегося сквозь ночь. В этих следующих друг за другом фигурах скрывались язык, предложения, строки стихотворения, может быть, заклинание. Все ждали знаков луны, движения врат, того, что упадет какая-нибудь маска или из песка вырастет необыкновенное растение этой минеральной, богатой кремнеземом планеты.

Внезапно, по простой аналогии, он понял смысл танцевальных движений: они напоминали волнения моря, водопада, реки. Они воплощали в себе океан; когда ударял мороз, они становились горами льда, а потом, преодолев неподвижность, снова превращались в девственную, гладкую поверхность спокойного моря, напоминая массу застывшего стекла.

Потом игра фигур прекратилась, и это означало смерть. Стелло, наконец, увидел, как маска, словно серебристая кожица, отделяется от лица и, как преждевременно умерший лист земного дерева, падает вниз. Прежде чем она коснулась песка, от нее остались только вялые жилки. Новая маска была бледной, тускло сверкающей жемчужной маской.

Стелло почувствовал смертельный страх, поднимающийся в нем. Носили ли они множество надетых друг на друга масок? Не могли ли они сбрасывать маски и менять лица, как деревья сбрасывают листву?

И снова прикосновение к его руке.

— Вы танцуете, чужеземец? — спросил мягкий голос.

— Нет, — ответил он, горло его пересохло, он обернулся.

Он увидел перед собой скромно украшенную маску из чистого золота, похожую на фантастический самородок, отшлифованный ветром и водой.

Накидка, казалось, взлетела вверх. Стелло услышал странный звук, похожий на рыдание, приглушенное маской.

— О, вы не танцуете, чужеземец! Пока еще нет, не теперь! Подумайте же! Ваша маска…

— Но я не ношу никакой маски, — сказал Стелло, с трудом контролируя свой голос и чувствуя гнев, поднимающийся в нем.

«Может быть, это заговор? — подумал он. — Может, они все намереваются ввести меня в заблуждение? Почему этот танцор не встает снова? Зачем эта неподвижность, эта тишина?» Он не отважился посмотреть на свою руку, потому что все еще чувствовал то прикосновение — краешек накидки на своем запястье.

Он отвел взгляд от золотой маски и увидел — или это был обман зрения? — как из одной из лун, бледной, жемчужной луны, вниз ударил луч и заскользил над равниной. Гнетущее молчание повисло над толпой, и неподвижность эту можно было сравнить только с бездонной морской глубиной. Непостижимо! Накидка и маска съежились и растворились в пыли. Стелло прищурил глаза, но не увидел больше ничего, кроме безбрежного моря песка.

Это было жутко. Он непроизвольно коснулся правой рукой пустого пояса. Но тут же понял, что никакое оружие не сможет его спасти. При каком ритуале он только что присутствовал? Церемонии жертвоприношения?

— Вы можете меня проводить? — хрипло спросил он золотую маску. — Я здесь чужой. Я не знаю ваших обычаев. Я проделал долгое путешествие, хочу есть и пить. Я одинок. Но мой народ считает за честь приветствовать всех путешественников от западной части небосклона до восточной. Моя планета мирная, но могущественная, ценит любую помощь и оказывает ее другим.

Привычные фразы вежливости древнего языка, казалось, внезапно засверкали новыми красками. Хотя они уже тысячи раз произносились при других обстоятельствах и в других мирах, ему казалось, что эти слова, свежие и незатасканные, не произносимые в течение тысячелетий, были только что придуманы.

Но он не получил ожидаемого ответа. Золотая маска приблизилась к нему вплотную, он почувствовал легкое дыхание.

— Разве вы не заметили цвета моей маски?

Хотя голос был мягок и женственен, Стелло вздрогнул.

— Вам действительно нужен сопровождающий, чужеземец? Вам недостаточно луны и маски? Смените маску, пока еще не поздно.

Стелло усмехнулся.

— Я не знаю, какое значение вы придаете этим маскам, мое лицо открыто. С этой «маской» я родился, с ней я и умру, как и все люди моего народа.

— Действительно, чужеземец, — сказала маска скептическим тоном, в котором Стелло уловил нотки печали.

— Прошу вас, уйдем отсюда, — сказал он. — Я не знаю, почему, но меня угнетает это место.

— Как вам угодно.

Они пошли по тихим улицам, отливающим то золотым, то белым, словно две луны на небе оспаривали право освещать им путь.

— Не поймите меня дурно, если я признаюсь, что ничего не знаю об этом мире, — начал Стелло. — Я не могу различать ваши маски. Указывают ли они на различия вашего положения, являются ли украшением, а может быть, они служат вам лицами?..

— Вы не знаете этого, чужеземец? — спросил голос. — Вы, должно быть, прибыли издалека. Ваш род, наверное, слишком юн. Потому что, насколько мне известно, эти маски старше нас, старше даже древнего языка, на котором вы так своеобразно говорите.

— Я учил его на Земле, — сказал Стелло. — Я говорил на нем в космосе от Альтаира до Веги, при помощи него связывался с другими кораблями, ругался в космопортах Ульсинора давно забытыми ругательствами. К нему примешалось множество наречий. Я говорю на нем вполне прилично, потому что принадлежу хотя и к молодому, но уже испорченному роду, который вторгся с Земли во Вселенную чаще хозяином, чем рабом, и всегда в поисках власти. Но оставим это, эти старые, выцветшие гимны еще не добрались сюда.

Накидка беспокойно зашевелилась.

— Я не понимаю, чужеземец. Ваши слова полны горечи. Забудем все, потому что здесь Планета Семи Лун, здесь Город Семи Врат, а мы Народ с Семью Масками. Но как могло случиться, что ваш народ с самого рождения носит только одну маску этого цвета?

— Да, это так, — ответил Стелло. — Вам это чем-то мешает? Мы здесь парии?

Он мельком подумал о расах Земли, о желтой, как золото, и черной, как эбеновое дерево. Разница между ними была ничтожна, и обе эти расы превосходили белую в выражении радости или глубокой печали. Он вспомнил, что с возрастом они постепенно седеют и краски покидают их лица; даже самые черные и желтые среди них все больше и больше становятся похожими на белого человека.

Однако он ничего не сказал.

— Нет, нет, — ответил голос на его вопрос. — Вы не должны так думать. Я вижу, что вы не знаете наших обычаев. Но почему вы выбрали такой мерцающий жемчуг?

Стелло принужденно усмехнулся.

— Этот выбор сделал не я.

— Разве это возможно? — задумчиво спросил голос. — Разве может весь род решиться на смерть? Зачем же вся жажда борьбы и это чудовищное отчаяние, которое гонит вас от бездны к бездне?

— Я не понимаю.

— Вы не понимаете? Ваш дух настолько инертен или вы так захвачены танцем? Вы не заметили, о чем свистит здесь ветер? «Смени свое лицо! Смени свое лицо!»

У Стелло по спине побежали мурашки. Он задумался над тем, что только что сказала ему фигура. Внезапно увидел свое лицо другими глазами. До сих пор оно служило ему удобной защитой, за которой он прятался, или экраном, отражающим весь его внутренний мир: и радость, и страх, и боль, и удивление. От своего лица он не мог отделиться, никогда не хотел отделяться, даже во сне. Теперь он имел дело с народом без лиц, который сам отказался от лиц из плоти и скрывает образовавшуюся пустоту за металлическими масками. Он подумал о существах, которые не отличаются друг от друга ничем, даже внешней оболочкой.

Эта мысль была ужасна! Он ощупал кожу на своем лице и почувствовал ее, теплую и живую, на лбу, щеках и подбородке, под своими жесткими пальцами. Он погладил крылья носа.

«Мое лицо — маска? — подумал он. — Нет уж!»

— Я знаю, — сказал он наконец. — Я думаю, здесь скрывается великая тайна, и, может быть, я прибыл на эту планету именно для того, чтобы разгадать ее. Не мучайте меня! Между этими лунами, вратами и масками должна быть какая-то связь, но здесь отсутствует последнее связующее звено.

Маска усмехнулась с присвистом.

— Вы, можете быть, и правы, но я не могу вам больше ничем помочь. Я прошла через золотые врата, поэтому я ношу эту маску, а до этого я танцевала, и луна послала мне особого спутника!

— Прошу прощения, — сказал Стелло.

— Ладно, ладно, но вы не можете носить другую маску, так ведь?

Наступило молчание.

— Я не знаю. Я ничего не понимаю, — угнетенно ответил Стелло.

— Вы ее выбрали случайно? Не отдавая себе отчета?

Голос казался удивленным и в то же время печальным.

«Может, это женщина?» — спросил себя Стелло. Им двигало не только любопытство. Он сталкивался с разными цивилизациями на разных мирах, он останавливался тут и там, если это было возможно. Когда контакты между людьми и некоторыми из фантастических существ, родившимися под другими небесами, не приводили к смерти, это доставляло ему радость. Хотя их мягкая прозрачная пергаментная кожа излучала чудовищный холод, они были прекрасны, женщины с Альтаира. О тех, которые с Алгола и которых только с трудом можно было назвать человеческими существами, он не думал. Но, однако, держа их в своих руках, он задавал себе решающий вопрос: существует ли абсолютная красота, которая признается всеми и всюду, или эта красота живет только в нашем воображении и рождается нашими чувствами и мыслями?

Работы философов о трансцендентности и исследования поведения, проведенные психологами, тоже не дают ответа на этот вопрос, потому что любая красота, ее возникновение и открытие чисто случайны. Случай относителен, только побочные проявления абсолютны, и нельзя также утверждать, что событие можно описать, прежде чем оно произойдет. Этого не может даже сам великий автор Великой Книги Мира.

«Это женщина?» — спросил себя Стелло.

Голос раздражал его, так же как накидка и маска. Была ли под складками этой накидки плоть, которую он мог ощутить под руками, а под маской губы, которые он мог поцеловать и сунуть между ними свой язык? Но были ли губы и плоть так важны, было ли знание тайны таким же привлекательным, как и процесс ее разгадывания?

— Семь лун наблюдают за нами, — продолжил голос. — Согласно древнему соглашению, написанному на древнем языке, они исполняют каждое наше желание. Маска и соответствующий танец — больше нам ничего не надо.

— Я знаю, — сказал Стелло, погрузившись в мысли; он почувствовал, что давление накидки на его руку усилилось.

Была ли это женщина или по крайней мере существо женского пола? Как эти существа думают: анализируют, суммируют, выражают мысли?

В каждом из миров этот вопрос встает вновь и вновь, эта проблема требует своего специфического решения. Здесь было нечто большее, чем просто проблема, это было мучение.

— Каждая маска — воплощение просьбы, — сказал голос. — Пурпурная маска просит одиночества и мира. Смарагдовая маска жаждет знаний. Золотая маска требует любви. А жемчужная маска…

Голос четко артикулировал слова, словно читал лекцию маленькому ребенку. Стелло воистину был маленьким ребенком.

— Молчи! — воскликнул Стелло, полный страха.

Ему показалось, что он понял, но может ли он убежать от своей маски? Была ли возможность бегства и какое-нибудь убежище, в которое он сможет отвести эту тень, снять с нее маску и увидеть ее настоящее лицо?

— Сними ее, — прошептал голос, — сними ее, пока еще можно!

Как мне ей объяснить?

Стелло поколебался, потом до него дошло глубокое напряжение и неподдельное сочувствие этого голоса.

Луны висели в небе, и хрупкие башни дворцов мерцали в свете огней.

Они подошли к одному из фонтанов, которыми была украшена площадь. Неожиданно из него поднялось водяное растение. Пульсируя, словно сердце, оно вдруг взорвалось, как погасшая раньше времени звезда.

— Какое странное и древнее проклятие, — сказал голос. — Сними свою маску, сними свою маску.

Он покачал головой. Ему показалось, что жемчужная луна невероятно увеличилась и потянулась к нему тонкими жаждущими губами, которые хотели схватить и проглотить его.

Он оглянулся и беспомощно побелил по улице покинутого города, бледный луч догнал его. Он посмотрел на небо и увидел неподвижное созвездие.

Жуткое спокойствие захлестнуло его. Накидка сбоку от него раскачивалась взад-вперед.

— Нет, — сказал голос, — нет, — и по ноткам отчаяния он понял, что этот голос может принадлежать только женщине.

Охваченный видом водяных капель, отражающих краски семи лун, шелестом бархата и треском разрываемом шелка, он закрыл глаза и почувствовал, как материя накидки скользит во его щеке. Больше уже он ничего не чувствовал.

Очки?

Что-то легло на его лицо.

— Это должно быть, — заботливо сказал голос. — Это должно быть!

Руки нежно скользнули по его лицу, словно что-то ища. Внезапно он вскрикнул; что-то отделилось от него, скользнуло над его щеками, носом, лбом и глазами и упало с сухим шорохом, словно шаги по древней пыли. И он почувствовал на своем лице свежесть ночи.

Фонтан изливался в бассейн. На его краю, в спокойной воде, он мог бы увидеть свое отражение.

Но он не осмелился открыть глаза.