«Наследие»

Наследие (fb2) - Наследие (Шира Кальпурния - 2) 778K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэттью Фаррер

Мэтью Фаррер Наследие

Пролог

На заре их лорда и повелителя отнесли к деревьям, и вместо обычного утреннего горна в залах космического корабля прозвучал единственный негромкий погребальный звон. Те, кому было предписано следовать за катафалком, прошли за ним на оранжерейную палубу, идя среди мятной травы высотой по колено, где утренний воздух был напоен пением насекомых. Этих существ свезли с дюжины миров, отобрав за красоту звуков, производимых ими как по отдельности, так и в хоре, и хотя лорд был слишком близок к смерти, чтобы их расслышать, он был бы рад этим песням в свои последние часы.

Гайт стоял во втором ряду от катафалка, склонив голову, и белая льняная ткань его накидки сияла, как летнее облако, на краю его поля зрения. На нем, как и на всех остальных, была белая мантия с черным платком, и его лицо, как и у всех, было раскрашено сложными, изгибающимися книзу траурными узорами. Краска была смешана с анестетиком, который лишал лицо чувствительности и не давал ему ощущать теплый искусственный ветер, но он все равно мог осязать траву, прикасающуюся к ногам и босым стопам. Он стоял, глядя на траву внизу и на свои переплетенные пальцы, и теперь, когда пришел миг, к которому все они готовились, его разум был пуст и спокоен. Он был рад этому ощущению – он слишком устал от эмоций за прошлый год.

Они стояли и ждали. Два старших медика в черных капюшонах стояли по обе стороны катафалка. Из всех присутствующих двигались только они, следя за движениями своего диагностора, серебряной копии человеческого сердца с похожими на паучьи лапки механическими руками по бокам, которая плавно парила взад-вперед над головой лорда.

Время шло. Пение насекомых умиротворяюще вторило нежному шелесту тщательно запрограммированного ветра в ветвях деревьев.

И наконец, по прошествии неведомого срока, Гайт моргнул, увидев, как медики приняли сигнал от диагностора и отослали его, после чего машина уплыла прочь. Присутствующие в безмолвном унисоне шагнули назад, повернувшись спинами к катафалку и телу на нем. Все как будто одновременно вздохнули. Никто не плакал, не падал на колени и не рвал на себе волосы, они просто расслабились, словно сбросив груз. Все уже слишком хорошо и слишком давно знали, что скоро случится, и не могли отреагировать иначе.

Разум Гайта был по-прежнему тих и пуст от той же усталости, которую он чувствовал в остальных. Что-то закончилось, что-то продолжалось, и теперь они могли вернуться к собственным жизням. Пока что достаточно было просто стоять в теплом неподвижном воздухе оранжереи, погрузившись в размышления, но вскоре должны были начаться перемены.

Их лорд и повелитель, вольный торговец Хойон Фракс, умер. Настала пора проложить курс на Гидрафур.

Глава первая

Авеню Соляр, окраина Босфорского улья, Гидрафур

Они шли рядом, арбитр и жрец, дружески прогуливаясь под громадным склоном улья. Прохладный влажный ветерок покачивал клетки, висящие на скрипучих цепях над их головами, и время от времени о мостовую неподалеку от них стучал дождь выделений.

В этом конце авеню Соляр мосты, соединяющие громадные городские стеки, срослись в сплошную крышу над заполненными грузовиками дорогами внизу. Она была уродлива, горбата – большая часть мостов изначально строилась в форме арки – и представляла собой лоскутное одеяло из рокрита, зернистого асфальта, плитки и черепицы. Там и сям виднелись неровные промежутки между мостами, которые не имело смысла застраивать, и даже на таком расстоянии Шира Кальпурния слышала доносящийся сквозь них непрекращающийся рев транспорта внизу.

Шлепок по ткани над головой напомнил ей, что сегодня ее должно волновать скорее то, что находится вверху, и она подняла взгляд. Полог, который несли на шестах шестеро невозмутимых дьяконов из Собора, был вышит религиозными сценами и эмблемами Экклезиархии. Плотный ком грязи приземлился прямо на изображение ангела Императора, благословляющего боевой флот. Кальпурнии требовалось все больше и больше усилий, чтобы не дать своему отвращению проявиться на лице.

– Еще чуть-чуть, и мы уйдем от них, – сказал преподобный Симова, поняв ее мысли. – Видеть это, конечно, немного неприятно, но ведь человек, который вел бы себя как подобает, там бы и не оказался. Пачканье священного образа – это всего лишь еще один проступок, за который им придется заплатить.

Когда группа подошла к краю моста, дьяконы с пологом удалились, и они стали рассматривать сцену наверху.

Кальпурния понимала, почему для этой демонстрации епарх выбрал именно авеню Соляр. Это было место, внушающее благоговение. Здесь, у подножия Босфорского улья, столицы мира Гидрафур, в медное небо с бледной полосой орбитального Кольца тянулись самые высокие и самые неприступные из башен громадного нижнего города. Классическая имперская архитектура имела собственный стиль и особую цель: она существовала как символ неумолимой мощи и вечного величия. Отвесные стены, угрожающие выступы и строгие лица статуй на башнях-небоскребах вокруг внушали смирение всякому, кто поднимал на них взгляд. Подобный дизайн можно было проследить вдоль всей авеню, что превращало ее в огромный глубокий каньон, наполненный шумом машин, который отражался от высоких зданий громовым эхом.

А перед ними, еще более величественный и высокий, тянулся склон самого Босфорского улья, ярус за ярусом, стены и контрфорсы, сверкающие окна и отполированные статуи, крутой зигзаг Восходящей дороги, идущей до самых стен Августеума на вершине горы. Отсюда нельзя было разглядеть шпили дворца Монократа и Собора Восходящего Императора, но великая громада улья и без того была впечатляющим зрелищем.

На этом поражающем воображение фоне клетки умалялись, превращались в кучку мушиных пятнышек. Они висели на длинных черных цепях, как фонарики на гирляндах, и каждое звено этих цепей было таким широким, что Кальпурния могла бы просунуть в одно из них кулак, не прикасаясь к краям. Их удерживали на месте балки, прикрепленные на стены небоскребов рабочими Министорума. Металл все еще был гладким и светлым, заклепки и замки на дверях клеток сверкали новизной. Постановление епарха, по которому были повешены эти клетки, вышло менее двух недель назад.

– В этой традиции есть нечто такое, что пробуждает в некоторых кающихся самое худшее. Я был с епархом во время его пребывания в суб-епархии Фафан, и там была та же самая проблема. Так что... – он сделал жест, взмахнув серо-красным рукавом. Кальпурния поглядела налево.

У подножия выгнутого дугой моста было установлено что-то вроде узких трибун, и когда Кальпурния посмотрела на них, ей пришлось подавить улыбку. Тридцать чиновников Экклезиархии в темно-красных и белых как кость рясах, надзиратели кафедральной Палаты Ордалий, теснились по десятеро на одной скамье, почти плечом к плечу, в одинаковых позах: руки скромно сложены на коленях, лица смотрят вперед с неподдельной внимательностью. Возле каждого из них стоял маленький треножник, на котором покоился медный футляр размером не больше, чем обойма пистолета, и из каждого футляра пристально глядел единственный немигающий металлический глаз. Все глаза смотрели на отдельные клетки, и у всех людей на трибунах правый глаз был заменен гнездом для кабеля связи – кожа вокруг глазниц все еще была красной, так как операции произвели недавно. Она снова скрыла улыбку: как только она их увидела, на ум сразу пришли орнитологи-любители, которые точно также, подобравшись, сидят в укрытии и разглядывают стаю каких-то редких птиц, что чистят перья прямо перед ними.

– По одному на каждую клетку, – Симова повел рукой шире, охватывая клетки на цепях позади. – Механический глаз делает пикт-запись, которая постоянно хранится в Соборе, но контролирующими элементами служат члены нашего собственного духовенства, не сервиторы. Это важно. Прежде чем любого из заключенных признают искупившим свою вину и спустят, надзиратель, наблюдающий за его клеткой, должен подтвердить, что тот никоим образом не отягчил свои грехи. Так что тот, кто швырял в нас грязью, поплатится за это. Хотел бы я знать, что такого в этом наказании, что оно двигает людей на подобное.

Кальпурния ответила не сразу. Она смотрела на клетки, заложив руки за спину, с ничего не выражающим лицом. В ближайших клетках можно было разглядеть кающихся. Некоторые сжимали прутья, глядя вниз, другие качались взад-вперед и колебали свои клетки, другие сидели, привалившись к стенке, порой свесив ногу или руку сквозь отверстие в полу. Один, что был ближе всех, в клетке, висящей над наиболее грязной частью мостовой, склонился над маленьким помойным ведром, привинченным к решетке, и деловито загребал что-то в ладони. Фигуры на большей высоте представляли собой лишь темные оборванные силуэты на фоне далекой стены улья, а самые дальние клетки казались не более чем точками. Она сняла шлем и прищурилась, пытаясь разглядеть самую высокую из них, что висела в середине улицы, но разглядеть, что делает сидящий в ней человек – если вообще что-то делает – было невозможно.

Кажется, еще оставалось время, и почему бы не скоротать его, продолжая разговаривать с Симовой. Она показала на группу младших дьяконов, которые стояли вдали и одевались в прорезиненные плащи.

– А что конкретно они выслушивают? Особое песнопение, молитву? Или у всех по-разному?

Словно по сигналу, священники двинулись процессией под клетками, и кающиеся над ними хором закричали и завыли. Тот, что рылся в помоях, бросился к прутьям и начал швырять грязью вниз. Священники поглубже натянули капюшоны и безразлично прошли мимо него.

– Это зависит от преступления, как вы понимаете. Оно определяет то, что они пытаются донести до процессии, а также положение клетки. Те, что ниже всех, совершили банальные проступки – по неосторожности нарушили религиозную церемонию, проявили мелкое неуважение к представителю духовенства, ну, об остальном вы можете сами догадаться. Все, чего мы от них требуем – это короткая клятва в искреннем раскаянии. Большую часть времени им удается докричаться до жрецов при первом же прохождении, и через пару часов их выпускают из клетки. Немного дольше для тех, у кого косноязычие или иная проблема с речью. В Фафане как-то раз была горловая лихорадка, и, как я припоминаю, даже самым легко наказанным кающимся пришлось провести в клетках несколько дней, прежде чем священники доложили, что слышали обет раскаяния.

– И это сочли приемлемым?

Симова бросил на арбитра-сеньорис резкий взгляд. На мгновение между ними повисло молчание, и слышны были лишь крики из клеток и низкий грохот машин внизу.

– Ответ на это – предназначение клеток, арбитр Кальпурния. Вы работаете с Лекс Империа и традиционной системой наказаний, но традиции суда и приговора путем испытаний почти так же стары. Они остаются в клетках до тех пор, пока не будет полностью услышана их клятва в раскаянии. Таков закон в простом и чистом виде.

– Вы говорите, что нет таких приговоров, как шесть часов в клетке, или день, или сколько там еще.

– Именно. Ни один недостойный служитель, неважно, насколько он благочестив, не может судить, перевесило ли раскаяние грешника его преступления. Это решает Император и непогрешимый моральный порядок, происходящий от Него. Испытание просто открывает истину нашим слабым глазам, чтобы мы могли действовать согласно ей.

– Значит, если в клетке сидит кто-то с болезнью горла и не может кричать, чтобы его услышали, то он может провести там месяц за то, что споткнулся на алтарных ступенях во время храмовой церемонии.

Симова вежливо кивнул, как бы говоря «все возможно».

– А тот, кто, предположим, целый час стоял на Высокой Месе, выкрикивая богохульства против Императора, всех святых и примархов, при этом одной рукой показывая кукиш шпилю Собора, а другой – подтирая зад литаниями веры…

– …будет заключен в одной из самых высоких клеток, – закончил Симова, указывая на точку в высоте, на которую сама Кальпурния глядела чуть раньше.

– Где, я так полагаю, ни один человек не в состоянии его услышать. Отсюда я едва вижу эти клетки, и вы, кажется, говорили, что в Фафане они висели еще выше?

– Да, конечно. Те, что мы используем для самых серьезных преступлений.

– Кого-нибудь в самых высоких клетках когда-либо слышали?

– За время моей службы здесь – ни разу.

– И это для вас означает…

– …что Император вгляделся в их грешные сердца и решил не даровать им настолько сильный голос, чтобы их услышали и покаяние закончилось, – тут же договорил Симова. – Традиция, переданная Экклезиархией, учит нас, что богохульник и еретик может найти искупление в смерти, и поэтому мы видим, что именно смерть – то искупление, которого потребовал у них Император.

Голос Симовы приобрел звенящий оттенок, как будто он говорил с кафедры, и эта мысль заставила Кальпурнию еще раз улыбнуться про себя. Голова с выбритой тонзурой и широкая грудь никак его не выделяли, но ниже ребер священник плавно переходил в большой шар жира, из-за чего подол рясы совершенно не соприкасался с ногами и ступнями. Звенящий голос вполне подходил человеку, настолько похожему на колокол.

Она снова посмотрела на самую дальнюю клетку и прищурилась, разглядывая линии цепей, тянущихся к стенам.

К тому времени, как они достигли креплений, сами цепи уже нельзя было разглядеть, но Кальпурния видела металлические мостки, идущие вдоль балок, на которых держались цепи. Она подумала, не взять ли с пояса магнокулярный прибор, чтобы рассмотреть больше деталей, но это могло подождать. Пока не началось, лучше делать вид, что ничего не знаешь, так будет безопаснее.

– Не беспокойтесь насчет этой конструкции, арбитр-сеньорис, – сказал Симова, проследив за ее взглядом и неверно его истолковав. – Опоры балок вбиты в рокрит на длину руки. Мне говорили, что рядом с любой клеткой можно без опаски повесить «Носорог» святого сестринства. Можно не опасаться, что на вас что-то упадет. Ну, кроме... – он кивнул на заляпанный нечистотами мост. Священники, слушавшие покаяния, оставляли на нем следы.

– Так значит, вся эта конструкция была возведена под прямым руководством Экклезиархии?

На мостках, там, где заканчивались самые верхние цепи, как будто что-то двигалось, хотя это и сложно было разглядеть. Кальпурния почувствовала, как напряглись ее плечи.

– Разумеется. Я не хочу сказать, что Министорум Гидрафура не достоин восхищения, но эта религиозная практика здесь просто никогда не укоренялась. Когда епарх ввел ее, он пожелал, чтобы все было сделано как подобает.

– Действительно? – Кальпурния прогулочным шагом подошла к трибунам, где сидели надзиратели, и внимательно посмотрела вверх. Одинаковые выражения их лиц не изменились.

– Да, все было сделано как подобает, арбитр, – ответил Симова, шагая рядом с ней. Он снова неправильно истолковал ее интерес. – Единственной деталью, которая слегка все подпортила, был некий обитатель верхних стеков, который настаивал на стоимости выше рыночной, а также получении индульгенций Экклезиархии в обмен на право вбить опоры в стены его здания. Вы можете увидеть его вон в той клетке, третьей с краю.

Кальпурния вежливо хмыкнула, но не посмотрела в ту сторону. К рядам скамей подошли двое Арбитрес, один со значком адъютанта и компактным вокс-передатчиком, другой в коричневой перевязи карателя.

– Надеюсь, это не долг вас зовет, арбитр Кальпурния? – спросил Симова, снова ошибаясь. – Я надеялся, что у вас будет время увидеть, как священники возвращаются после того, как прошли под клетками. Уверен, они услышали полное покаяние по меньшей мере одного из заключенных, и было бы поучительно увидеть весь процесс...

Он прервался. Из-за шлемов было довольно сложно сказать, куда глядят их владельцы-арбитры – они так и задумывались – но было совершенно очевидно, что эти фигуры в черной броне пристально смотрят ему за плечо. Симова неодобрительно нахмурился и оглянулся.

Дирижабль, летящий вдоль проспекта, был примерно в пятьдесят метров длиной, луковицеобразной формы и грязный. Округлый нос был окружен грубой металлической конструкцией, копирующей обводы имперского боевого корабля, из длинной гондолы торчали пучки ауспиков и магноптических устройств. Двигатели издавали громкое гудение, похожее на жужжание насекомых, которое сливалось с сотрясающим землю грохотом дорожного движения.

– Какое странное зрелище, – сказал Симова. – Там что, наблюдательная галерея? Собор определенно не оповещали ни о чем подобном. Думаю, нам надо переговорить с двором Монократа. Я предполагаю, за этим стоят его пропагандисты. Глядите, можно различить пиктовые линзы. Они, наверное, снимают клетки. Как вы думаете, арбитр?

– Нет.

Голос Кальпурнии прозвучал скорее отвлеченно, чем резко, но этого было достаточно, чтобы уязвить Симову.

– Я уверен, что прав. Хотя по мне бы, лучше, чтоб они...

– Идентификационные номера на бортах говорят, что они из управления морского судоходства, что дальше в лагуне. Это один из тех дирижаблей, которые наблюдают за судами, проходящими близи берега, и отчитываются перед начальником порта. Вы их разве не видели над бухтой?

– Возможно, и видел, арбитр, но почему тогда эта машина летает над ульем? Трон сохрани нас, вы только посмотрите! Он едва не задевает клетки! А вдруг он упадет?

– Это не совсем та проблема, которую я предчувствую, – спокойно ответила Кальпурния.

Обескураженный Симова сглотнул, глядя, как она достает из кобуры, проверяет и взводит стабпистолет, который казался слишком большим в ее тонких руках.

Арбитр с воксером склонил голову набок. Из прибора послышалась краткая серия пронизанных статикой сообщений.

– Восточная и западная бригады передают, что оба якоря захвачены, мэм, – сказал он через миг. – Повторяю, оба якоря захвачены.

Симова поглядел вокруг себя и вверх.

– Какие якоря? О чем вы? Я не вижу никаких якорей, эта штука... подождите, вы имеете в виду... Да, она опускает цепь, смотрите! Как они смеют? Где... глаза Императора, здесь должен быть дежурный дьякон, где... ты. Ты!

Нервный дьякон, который таращился на дирижабль в нескольких метрах поблизости, поспешил к нему.

– Дай магнокль или принеси прибор, надо посмотреть, что этот идиот в дирижабле... Что? Свет Императора! Ах ты растяпа, недоумок! Возле клеток всегда должен быть оптический прибор, чтобы члены духовенства могли...

– Возьмите мой, если хотите, ваше преподобие.

Кальпурния протянула ему короткую толстую трубу, меньше и проще, чем привычные Симове богато украшенные устройства Министорума. Он, как подобало, произнес короткую благодарность машинному духу прибора и приложил его к глазу.

С дирижабля спускали не цепь, а кабель с крюком, который наматывался на тяжелую лебедку в задней части гондолы. Дирижабль кренился то в одну сторону, то в другую – пилот пытался удержать его на одном месте, борясь с ветрами, и опускающийся крюк мотался все более широкими дугами. Оборванная фигура в клетке стояла спиной к Симове, сжимая руками прутья и наблюдая за крюком. Одного масштаба того, что видел Симова, хватило, чтобы заставить его онеметь на добрых десять секунд, и когда он наконец выдавил слова, его голос больше походил на нелепый писк:

– Этого человека спасают! Золотой Трон, они что, не понимают, что делают? Они представляют себе последствия?

Ему понадобился миг, чтобы понять, что он говорит сам с собой: Арбитрес совещались друг с другом и с шипящими в воксе голосами своих товарищей.

– Режут якоря, повторяю, мэм. Режут якоря, обе стороны. Мачта движется, расчетное время прибытия четыре минуты.

– Видно ли Рулевого?

– Ориентировочно, он с Мачтой, точно не известно.

Крюк закачался над потолком клетки. Глядя в магнокль, можно было подумать, что она настолько близко, что ее можно потрогать, и странно было не слышать лязг, с которым крюк ударился о прутья. Симова вздрогнул, когда снизу, сквозь промежутки в рокрите, раздались гудки, сообщающие о проблеме в дорожном движении.

– Я полагаю, кто-то мне доложит, что это сейчас было, – голос Кальпурнии лишь слегка выдавал напряжение.

– Докладывает Вахта Мачты. У Мачты проблемы с двигателем, вероятно, ложные. Гудки из-за того, что за ней скапливаются другие транспорты. Однако они точно встали на свою отметку.

– Я этого и ожидала, – сказала Кальпурния. – Якоря? Если они проявят слишком большой энтузиазм, то, может быть, нам даже и не придется вмешиваться, хотя я не назвала бы такой исход удовлетворительным.

Эти слова подтвердили подозрения Симовы, и он тут же повернулся к ней.

– Кажется, для вас это не сюрприз, арбитр Кальпурния? Вы хотите сказать, что позволите этому продолжиться? Вы собираетесь вмешаться, пока всех этих узников не загрузили на борт и не увезли святые знают куда?

– Если вам больше не нужен мой магнокль, ваше преподобие, то позвольте его забрать, – ответила та. – Мне бы хотелось посмотреть, зацепился ли крюк. Куланн, дай Вахту Якорей, пожалуйста.

– Оба якоря все еще режут. Они... подождите... Вахта Якорей сообщает, якоря брошены! Повторяю...

– Спасибо, Куланн, не надо.

Она смотрела не в магнокль, а на стены. У Симовы свело живот, когда он понял, что значит «якоря брошены». Одна из цепей была рассечена. Он увидел, как она скрутилась и хлестнула по рокритовой стене стека, разнесла ряд горгулий и прочертила борозды по карнизам и балконам. Цепь еще не упала, а его взгляд уже переметнулся к дальней клетке. Кальпурния была права: крюк нашел цель, клетка теперь качалась туда-сюда, подцепленная дирижаблем. Но ее не поднимали, как ожидал Симова, а опускали.

– Мачта сохраняет позицию, – доложил Куланн. – Подтверждено, что транспорт единственный. Рулевого не видно. У нас проблемы с перехватом их вокс-связи, поэтому мы еще не уловили его голос.

– Всем оставаться на местах, Куланн. Не думаю, что кто-то увидит Рулевого, пока Капитан... знаешь, давай уже без кодовых имен. Конкретно это мне сразу не понравилось. Не думаю, что Симандис высунется до того, как Струн приземлится.

Симова разинул рот.

– Это Гаммо Струн? Это его клетка? Проклятье, с этого угла я... – тут кюре вспомнил, где находится, и повернулся к рядам надзирателей за своей спиной.

– Кто следит за клеткой Струна? Как... что...

– От кающегося Гаммо Струна не слышали слов исповеди, – послышался монотонный ответ. – По моей скромной оценке, за ним числятся сорок восемь проступков пред ликом Императора и против епархиального закона, за кои также следует понести покаяние, – человек на миг замолк, а потом поправил себя: – Пятьдесят один.

Кальпурния посмотрела в свой магнокль: человек в клетке показывал некий неразличимый, но определенно непристойный жест в направлении шпиля Собора.

– Этот... почему...

Симова старался изо всех сил, но абстрактные рассуждения о наказаниях в Палате Экзегеторов не подготовили его к тому, чтобы своими глазами увидеть подобное. Он шагнул вперед и попытался положить руку на плечо Кальпурнии, но каратель, который был на полторы головы выше Симовы и с плечами шириной с талию кюре, двинулся навстречу и молча преградил ему путь. Симове наконец удалось выговорить:

– Побег нужно остановить!

– Ммм, – Кальпурния с щелчком сложила магнокль и повесила его на пояс. – Пока не вижу Мачту, но она скоро будет.

– Вахта Мачты и Петля по-прежнему стоят на месте, мэм, – голос Куланна выдавал напряжение.

– Спасибо, – Кальпурния снова надела шлем. – Клетка на земле, я вижу Струна у двери. Они понимают, что уже должна была раздаться тревога. Когда они начнут отступать, то будут двигаться быстро.

Она секунду побарабанила пальцами по ноге и добавила:

– Я думаю, нам надо приблизиться.

Куланн тут же начал укладывать воксер, в то время как каратель сделал жест Арбитрес, ожидавшим в павильоне, который Симова установил для служащих Экклезиархии. У кюре пересохло во рту, когда он увидел выходящих оттуда – тоже карателей, крепких, широкоплечих, в тяжелой панцирной броне, с дробовиками и гранатометами. Топот сапог оттенялся металлическим клацаньем лап кибермастифов, собакообразных боевых конструкций, которые бежали рядом со своими операторами. Последние двое карателей несли блестящих стальных ловчих ястребов в тяжелых пусковых рамах. Машины разогревались, и суспензоры в их грудных клетках гудели.

Симова наблюдал, как бронированные спины мелькают все дальше, направляясь к висящему тросу и брошенной клетке, и вдруг почувствовал на себе чьи-то взгляды. Это была небольшая делегация священников, которые ходили под клетками и выслушивали покаяния. Им вряд ли удалось услышать многое: все остальные узники замолчали, как только на них упала тень дирижабля.

Кюре Симова не считал себя трусом. Хотя по долгу службы он больше времени проводил в монастырях, чем на полях сражений, но Адептус Министорум по сути были воинствующей церковью, чьи доктрины никогда не чурались насилия. И все же в тот миг он был рад, что между ним и тем, что должно было вскоре произойти, стояла шеренга Арбитрес. Он щелкнул пальцами, привлекая внимание, и подозвал к себе священников.

– Присоединитесь ко мне, возвысим голос вместе, – сказал он. – Адептус Арбитрес нуждаются в наших боевых молитвах.

Шира Кальпурния смутно расслышала, как небольшой хор позади затянул простую мелодию, и это подействовало на нее успокаивающе. Всегда есть надобность в молитве, думать иначе суть гордыня и грех. До клетки было еще порядка четырехсот метров, и она немного прибавила шагу.

Она напрягла левую руку и плечо, почувствовав, как сквозь нее пробежала острая боль. Прошло уже больше полугода с тех пор, как раздробленную в бою на шпиле Собора руку восстановили, и Кальпурния знала, что для такого ранения она восстанавливалась довольно быстро. Но каким бы скорым не было заживление, оно еще не закончилось. Она отстегнула силовую дубинку от пояса и крепко стиснула ее в латной перчатке.

Триста пятьдесят метров. Вокруг клетки появилось больше фигур, которые деловито работали над ней. Детективы сообщили Кальпурнии, что преступная клика купила кислородный резак на подставной кредит, с фальшивой авторизацией, и украла взрывчатку из поставки, предназначенной для личной милиции Монократа. Она лично заморозила расследование обоих преступлений: если бы Симандис начал подозревать, что Арбитрес знают о подготовке побега, он бы стал более осторожным.

Триста десять метров. В воксе раздалось простое закодированное сообщение. «Оба якоря встали». Саботажные бригады, которые подорвали цепи, полностью арестованы. Она могла бы поспорить, что они потратили на это большую часть своих гранат. Практически весь наличный состав клики делился на четыре бригады, в них входили в том числе и лучшие специалисты, и с захватом двух групп под кодовым названием «Якоря» половина из них была устранена.

Двести шестьдесят метров. Никто не мог гарантировать, что мосты выдержат вес «Носорога», поэтому ударная команда растянулась и двигалась пешим ходом – кибермастифы по бокам, ловцы с ястребами в центре. Два ястреба, один для Симандиса, другой для повторного захвата Струна. Все просто. По обе стороны от Кальпурнии шли двое карателей, и ей приходилось усилием воли замедлять свой шаг, чтобы не выбиваться из строя.

Двести двадцать пять метров. Дисциплинированность преступников была на высоте. Они наверняка видели массу карателей и знали, что арбитры взяли саботажные бригады. Но они все равно продолжали свою работу, и Кальпурния видела, как светится резак, распиливающий прутья клетки. Пусть попытаются. Ей нужно только...

– Рулевой! – закричал Куланн в шаге позади нее, но теперь они уже были достаточно близко, чтобы вокс-обручи в их панцирях тоже это уловили. – Рулевой! Всем Арбитрес, у нас Рулевой и Капитан! Рулевой и Капитан!

– Сохраняйте темп, пожалуйста, не спешите. Помните о приказах.

Кальпурния говорила ровным голосом, ожидая, что в любой момент ей придется прервать себя следующим приказом. Если подтвердится, что впереди и Симандис, и Струн, тогда, скорее всего, ждать долго не придется.

Пара мужчин возле клетки теперь то и дело бросала за спину полные паники взгляды. Они не ожидали, что Арбитрес явятся в таком количестве и так скоро – может быть, даже вообще их не ожидали. Кальпурния скрипнула зубами. Она приказывала не стрелять, пока не даст сигнал, и верила, что ее Арбитрес будут неукоснительно держаться инструкций, но оставалось только надеяться, что организаторы побега не начнут стрельбу до того, как...

Впереди полыхнул голубой свет – не ровно горящая точка резака, но блеск силового оружия. Он вспыхнул еще дважды, и бок клетки просто отвалился. Струн оказался на свободе.

– Капитан свободен! – рявкнула Кальпурния. – Струн свободен! Затянуть петлю. Вперед!

И тут-то все и началось. Каратели ускорились до бега. Ведущий каратель Вайян гаркнул в вокс-громкоговоритель, что все эти люди должны сдаться для праведного суда. Над головами пролетели четыре крак-ракеты, прочертив от высоких зданий яркие белые следы. Их взрывы уничтожили двигатели дирижабля, и без управления он начал медленно дрейфовать в сторону. Кабель, все еще прицепленный к клетке, туго натянулся и поволок ее за собой. Через миг клетка упала и застряла в том промежутке, через который сюда вскарабкались участники спасательной операции. Дирижабль замер, заякоренный на месте.

«Так Император показывает, что заботится о слугах своих», – подумала Кальпурния с легким самодовольством и снова переключилась на свой обруч.

– Вахта Мачты, дыра заблокирована. Туда упала клетка. Наши цели в ловушке, нет нужды обезвреживать Мачту. Захватите живыми, сколько сможете.

А потом, послушавшись предупреждающего подергивания в руке, она замедлилась и стала наблюдать, как каратели приближаются к цели.

Небольшая целевая группа Симандиса тоже была вооружена. У них были тычковые кинжалы, клинки кустарной работы, маленькие складные лазпистолеты и стабберы, которые можно спрятать от примитивных ауспиков дорожного контроля, если знать, в чем трюк. Но броня Арбитрес крепка, а воля еще крепче. Они начали петлять на бегу, не давая противнику прицельно стрелять по сочленениям панцирей, и держали оружие высоко у плеча, чтобы бронированное предплечье закрывало ту половину лица, которую не защищал шлем. Ни один из них даже не дрогнул, когда их встретил треск и грохот вражеского огнестрела, а потом откашлялись два гранатомета, и огонь прервался еще до того, как раздался гулкий двойной взрыв шоковых гранат. Люди, которые им противостояли, соображали достаточно, чтобы залечь, как только услышали звук гранатометов.

Не то что бы они собирались стоять насмерть. Плотный силуэт Симандиса уже бегом взбирался по брусчатому склону. Кальпурнии не понадобилось отдавать приказ: первый ловчий ястреб с криком вырвался из рамы и закружил на суспензоре, а затем его оператор нажал кнопки на пульте управления, направив ястреба вперед. Его мозгу, сформированному на основе охотничьих инстинктов авиньорского черного орла, понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сфокусироваться на добыче и спикировать на нее с выпущенными металлическими крючьями и шипами-тазерами.

Кальпурния выругалась, увидев, как Симандис быстро повернулся на шум суспензора и разрубил ловчего ястреба пополам одним взмахом искрящегося силового топора.

– Куланн! Штоль!

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как она уже пустилась бегом, стиснув зубы и не обращая внимания на тревожную тянущую боль в плече. Ее силовая дубинка искрилась и шипела. Она резко повернула налево, обогнула застрявшую клетку, походя отметила звуки выстрелов и сирен, доносившиеся с дороги внизу: там стоял угнанный кран-манипулятор, кодовое название «Мачта», который сейчас штурмовали арбитр Одамо и бригады Вахты Мачты.

Симандис на миг остановился, чтобы прицелиться в нее, но с таким короткоствольным пистолетом, как у него, сделать это на расстоянии было невозможно – выстрелы прошли настолько далеко от Кальпурнии, что она даже не услышала, как пули врезались в мостовую. Потом он снова побежал.

– Мастифы! Два мастифа на Рулевого, влево. Два мастифа сейчас!

Ей остро не хотелось оттягивать силы от схватки, идущей позади, но Симандис был настолько же важной целью, как Струн. Они позволили опустить клетку по одной-единственной причине: нужно было убедиться, что прибыл Симандис, прежде чем выдвигаться.

– Мастифы на Рулевого!

С лязгом когтей мимо пронеслись две охотничьи конструкции с узкими металлическими мордами, на которых застыло нечеловеческое внимание, сконцентрированное на преступнике впереди. Операторам приходилось спешить, чтобы не отставать. Бронированные сапоги стучали о неровную, покрытую выбоинами брусчатку, пуская искры.

Кальпурния подавила желание достать свой пистолет: мегакалиберные снаряды уничтожили бы все шансы захватить мерзавца живым. Это предполагалось доверить ловчим ястребам, но откуда, черт возьми, у Симандиса взялся силовой топор?

Операторы, видимо, применили протокол вспомогательной атаки: когда Симандис крутанулся на месте и низко взмахнув топором, намереваясь обезглавить ведущего мастифа, псы вильнули в стороны и обошли его слева и справа. Симандис вдруг оказался между двумя мастифами и Арбитрес. Когда он это понял, то попытался прорваться направо и добраться до другой дыры в дорожном покрытии. Один мастиф прыгнул, и со звуком металлических ножниц его механизированные челюсти щелкнули в воздухе рядом с пяткой Симандиса – микросекундой ранее, и он бы перекусил ахиллесово сухожилие. Другой пригнулся, увернувшись от взмаха топора, пробороздил зубами колено Симандиса, но тот отшвырнул его, ударив рукоятью, и быстро всадил две пули в бок. Мастиф пьяно пошатнулся, а Симандис попятился, размахивая топором в обе стороны, и быстро выстрелил в Кальпурнию еще два раза.

Как только первая пуля просвистела над головой, что-то врезалось ей в спину и толкнуло в сторону. Она зарычала и хотела было ткнуть локтем назад, но тут поняла...

– Проклятье, Куланн!

– Вы были под огнем, мэм, я пытался вас прикрыть собой!

Она открыла рот, но времени для разговора не было. Двое операторов мастифов и ведущий каратель Штоль промчались мимо нее следом за Симандисом. Она встала и на миг задержалась, чтобы оглянуться.

Им противостояли не истеричные участники массовых беспорядков и не безмозглые бандиты из трущоб. Проведя три дня в клетке, Струн ослаб, но его окружили люди и со всей возможной скоростью волокли его в противоположном направлении, стараясь воспользоваться тем, что Симандис отвлекал противника. Кроме того, помощники Струна мешали карателям прицелиться, и тем приходилось пробиваться сквозь них: они, очевидно, сообразили, что Арбитрес хотят взять Струна живым.

Мачта была обезврежена, так что они не смогут пролезть через промежутки в дороге, не свалившись на переполненное шоссе... но Кальпурния могла себе представить, как Струн слезает вниз по шаткой человеческой лестнице из сцепившихся руками помощников – им надо будет держаться всего десять-двадцать секунд – или просто заставляет их бросаться вниз, чтобы получилась мягкая груда тел, на которую он сможет приземлиться. Как бы маловероятно это не было, рисковать не стоило.

– Вахта Якоря, вы видите Капитана и его охрану? Я хочу, чтоб вы пускали ракету всякий раз, когда они пытаются добраться до одного из этих промежутков. Осколочную. Цельтесь перед ними, достаточно далеко, мы хотим, чтобы он замедлился, а не погиб.

Они подтвердили приказ, и Кальпурния удовлетворенно кивнула. Ракетометы, определенно, не входили в стандартный полевой набор Арбитрес, но артиллерийские бригады явно стоили всех тех хлопот, через которые она прошла, чтобы одолжить их из орудийного эшелона арбитра Накаямы.

Поодаль первая ракета с грохотом ударила в рокрит. Кальпурния снова устремилась за Симандисом. Он теперь хромал и ушел в оборону. Сражаться с двумя группами противника одновременно он не мог: всякий раз, как он замахивался силовым топором на мастифов, Арбитрес подбирались ближе, а когда он пытался подстрелить кого-то из Арбитрес, мастифы бросались ему на ноги. У одного мастифа недоставало лапы, руку Штоля задела пуля, и из раны текла кровь, зато ноги Симандиса в полудюжине мест покрылись глубокими порезами, и с каждым шагом он оставлял кровавые следы на земле.

Кальпурния бросила еще один взгляд назад. Струна прижимали к отвесной стене здания, на него наседали каратели, окружали мастифы и теснили точно рассчитанные взрывы ракет. Она там скоро понадобится.

Она сняла шлем, переложила дубинку в другую руку и вытащила пистолет.

– Хочешь вести игру до самого конца, Симандис? Либо я убью тебя прямо сейчас, либо мы постепенно разберем тебя по кусочку. Либо ты можешь...

– Либо я могу сдаться и отправиться в ваши камеры, где меня ждет то же самое, что я готов встретить прямо здесь и сейчас, – он тяжело дышал. Его голос был хриплым, очки запотели, темная копна курчавых волос была влажной от пота. – Вы хотите взять меня живым, поэтому не будете стрелять. Будете пытаться меня вырубить, а пока что я постараюсь прихватить как можно больше из – оххх...

Его фраза оборвалась на середине, сменившись воплем: мастифы воспользовались тем, что он отвлекся, и сомкнули пасти сзади его колен, словно ножницы. С перерезанными сухожилиями Симандис повалился наземь. Рука с пистолетом взметнулась в воздух, и Штоль прихлопнул ее точным взмахом приклада. Силовой топор описал широкую дугу, но Кальпурния сделала изящный выпад дубинкой, которая попала по обуху, вырубила электросхемы и выбила оружие из руки. Потом мастифы вцепились в его запястья мощными челюстями, втянув острые как бритва зубы, и, наконец, все завершилось.

Глава вторая

Авеню Соляр, окраина Босфорского улья, Гидрафур

Струн, богохульник и мятежник, наставник других богохульников и мятежников, был почти у них в руках.

Мастифы нарушили строй людей, окруживших его, а тщательно нацеленные снаряды «палач» убрали всех, кто слишком далеко оторвался от лидера. Он кричал слоганы из середины группы – голос у него был еще более хриплый и надтреснутый, чем у Симандиса – и размахивал боевым ножом, который ему кто-то передал. Перестрелка на ходу оставила за собой след, тянущийся по горбатому склону: пятна крови, пустые гильзы, четыре преступника, лежащие без сознания или мертвыми, двое карателей – один, тихо ругаясь, лежал на боку, с кровью, сочащейся из плечевого сочленения панциря, а его товарищ стоял рядом на коленях, пытаясь наложить давящую повязку. Кальпурния замедлилась, чтобы посмотреть в глаза раненому и кивнуть ему, потом заговорила в вокс:

– Кальпурния ведущим карателям. Рулевой взят. Обе бригады якорей взяты. Вахта Мачты, доложить... – она подождала их подтверждение. – Мачта взята. Остался только Капитан. Прижмем их к стене и закончим дело.

Это заняло считанные минуты. Арбитрес дали залп дробью – низко, чтобы она рикошетила – и кучка преступников посыпалась вниз по склону с кровью, брызжущей из стоп и лодыжек. Когда они достигли плоской пешеходной площадки у стены стека, о рокрит ударилась удушающая граната и наполнила воздух густым дымом. Никому из Арбитрес даже не понадобилось пристегивать дыхательные маски: кибермастифам не нужен был воздух, чтобы свалить трех охранников Струна, оставшихся на ногах, как и ловчий ястреб не нуждался в нем, чтобы спикировать на самого Капитана. Струн задергался в тазерных когтях, суспензор ястреба вздернул его в воздух так, что босые ноги едва задевали землю, и втащил в центр полукруга карателей, где его уже поджидала Шира Кальпурния, чтобы надеть кандалы.

Симова и священники оставались на все том же месте, когда Кальпурния вернулась к ним. Они закончили молитвенные песнопения, и Симова просто наблюдал, как она диктует рапорт Куланну, чтобы тот передал его по воксу. Она заставила его ждать, с гримасой на лице разминая плечо, чтобы изгнать из него ноющую и подергивающую боль, и не показывала, что заметила, как руки Симовы мелко дрожат от оставшегося адреналина и как он то и дело бросает взгляд на пустое место, где раньше висела клетка Струна. Побоище, похоже, на какое-то время присмирило остальных кающихся – воздух очистился как от криков, так и от экскрементов.

Наконец, она отправила Куланна вниз, на уровень дороги, чтобы он подготовил для нее «Носорог», и повернулась к Симове, убрав влажные волосы с отмеченного шрамами лба. На Гидрафуре стоял конец влажного сезона, когда становится так прохладно, что хочется двигаться, чтобы согреться, но при этом настолько влажно, что как только начинаешь двигаться, выделяется пот. В целом ощущение было неприятное.

– Вы неслучайно явились сюда сегодня, – сказал Симова. Он не спрашивал, и Кальпурния не стала притворяться, что это вопрос. – Это была самая тщательная засада, какую я могу представить, – продолжал он. – Подготовленная так, чтобы обезвредить все составляющие спасательной операции до последней. Вы точно знали, где будут находиться эти люди и что они собираются делать.

Кальпурния даже кивнула ему.

– Вы знали все их планы до буквы. Вы, наверное, засекли их приближение… хм, насколько давно могли…

– Довольно давно. Симандис не так хорошо умел скрывать свою деятельность, как Струн. К тому же он слишком грубо действовал, когда добывал оборудование и угонял дирижабль наблюдения. Подобные вещи становятся известны информаторам.

– В ячейке Струна были ваши информаторы? – с нажимом спросил Симова. Понадобилось несколько мгновений под пристальным льдисто-зеленым взглядом Кальпурнии, чтобы он задумался над вопросом и попытался его смягчить. – Арбитр, если бы мы хотя бы немного скооперировались, что ж, мы могли бы убрать Струна, чтобы до него не добрались эти спасатели, или поставили бы у клеток стражу из Адепта Сороритас.

– Симандис был достаточно умен, чтобы узнать, каким именно образом Министорум установил клетки. Не думаете ли вы, что наличие охраны его бы насторожило?

Нечто во взгляде Кальпурнии снова заставило Симову почувствовать дискомфорт.

– Это… ну, арбитр, я понимаю, что это ваши собственные, э…

– Нам нужно было сделать так, чтобы Симандис чувствовал себя достаточно уверенно для личного участия в попытке спасения, – спокойно продолжила Кальпурния. – Нам нужно было гарантировать, что они уверуют в благополучный исход столь рискованного предприятия.

– И посмотрите, что из этого вышло! – Симова ткнул пальцем в то место, где взяли Струна. Удушающий дым оставил на рокрите желтые пятна, которые останутся здесь еще на несколько дней, пока не поблекнут. – Струн успел достичь земли и пуститься в бегство, пока вы его не достали! Подумайте, что могло бы произойти! Если бы вы арестовали их, как только они сюда сунулись, то они бы спокойно сидели бы сейчас в цепях, а мы бы не потеряли одну из клеток!

– При этом Симандис остался бы на свободе, мы бы не перестреляли и не подвесили на «Носороги» их сборище подручных и марионеток, а Струн не находился бы под надежной охраной.

Чем громче становились протесты Симовы, тем тише становился голос Кальпурнии, вплоть до того, что священнику пришлось сделать шаг вперед, чтобы ее слышать.

– Арбитр, я не потерплю, чтоб вы говорили со мной подобным образом. Струн был узником святых Адептус Министорум, как вы можете понять, если вспомните его висящим в клетке над авеню Соляр. Фактически, по декрету епарха, эти клетки считаются служебными помещениями Экклезиархии наравне с алтарями и нефом самого Собора. Пока Струн был заключен в одной из них, вы с ним вообще не должны были иметь никакого дела.

– Если вы заметили, то это не наш ловчий ястреб вытащил Струна из клетки, – ровно проговорила Кальпурния. – Фактически, мы даже не начинали активных действий, пока Струн не выбрался. А когда известный мятежник использует просчеты своих пленителей, чтобы сбежать, это, определенно, дело Арбитрес.

– Это роль Экклезиархии – воплощать и распространять божественное слово Императора… – начал Симова.

– А роль Арбитрес – следить за исполнением законов и декретов и обеспечивать, чтобы все Адептус Императора были полностью преданы и верны своему долгу, – спокойно закончила за него Кальпурния. – Я, конечно же, уверена, что вы и ваши коллеги из Министорума таковыми и являетесь. И все-таки я считаю, что нужно всегда проявлять максимальную тщательность. Хотя меня вынуждают удалиться другие дела, я назначила претора-импримис Дастрома своим представителем, который подготовит полный пакет документов по расследованию этого дела. Не буду оскорблять вас лекциями о совместной работе, но упомяну, что Дастром будет считать вас ответственным за всю постороннюю рабочую силу, которую вы привлекли для установки клеток.

– Вы позволили побегу свершиться, – Симова побледнел, его губы вытянулись в тонкую линию. – Вы знали, что у них есть план освобождения Струна. И вы дали этому произойти, чтобы Струн выбрался из клетки и попал вам в руки.

Его слова звучали уверенно, но уверенность постепенно уходила из голоса. Кальпурния уже выяснила, что спокойным взглядом можно добиться подобного эффекта.

– Об этом узнает епарх. Как и канонисса Феоктиста.

– Буду рассчитывать на это. Мы с епархом уже шесть месяцев как планируем встретиться и лично пообщаться, но нам никак не предоставится такая возможность. И было бы неплохо снова поговорить с почтенной канониссой. Если вы хотите прямо сейчас отправиться в Августеум, сэр, нет причин задерживаться ради меня. Я тоже жду транспорт.

После этого оставалось только смотреть кюре в глаза, пока он не отвернулся и не зашагал обратно туда, откуда они пришли.

Стена, Босфорский улей, Гидрафур

– Кажется, он воспринял это хорошо, мэм, – сказал Куланн, – учитывая обстоятельства.

– Он достаточно умен, чтобы понимать, что у него нет выбора, – ответила Кальпурния, – особенно когда он за пределами улья, а Арбитрес превосходят его людей числом. Мне бы следовало, пожалуй, оставить кого-то из вас рядом, чтобы до него быстрее дошло. Впрочем, неважно.

Гигантская крепость, известная как Стена, заключала в себе казармы Арбитрес и суды для всего Гидрафура и целых систем вокруг него. Она начиналась среди зданий, которые теснились у подножия Босфорского улья, и поднималась по всему склону горы, оканчиваясь громадными укрепленными Вратами Справедливости, врезанными в стену Августеума, что на самой вершине. Кальпурния не знала, сколько понадобится времени, чтобы пешком добраться от нижних входов на дне улья до ее покоев в высочайшем бастионе Стены, и думала, что никто и никогда не пытался это сделать. Они с Куланном ехали в грохочущем вагоне фуникулера, который тянулся по всей длине огромной крепости в самой высокой точке строения, под самым сводом крыши. Кальпурния стояла у одного из окон вагона, глядя наружу, Куланн сидел на скамье, идущей вдоль стены.

– И он не подверг сомнению законность этой операции?

– Нет. Либо он знал, что правда на нашей стороне – а он, в конце концов, специалист по религиозному праву – либо не был уверен в почве под ногами и не хотел надавливать.

– Полагаете, епарх это сделает? В смысле, надавит?

– Не думаю. Надеюсь, нет, – Кальпурния вздохнула. – Не люблю все эти юридические игры, особенно из-за такой дряни, как Струн. Экклезиархия так гордилась, что отловила его за распространение схизматических книг, но я думаю, они не знали и половины того, что он замышлял.

– Именно поэтому вы хотели взять его лично, мэм? – Куланн сглотнул. – Лично арестовать, в смысле?

Вагон проходил под высоким потолком одного из тренировочных залов. В шестидесяти метрах внизу арбитраторы, выстроившись квадратами шириной в сто человек каждый, с топотом и лязгом отрабатывали обращение с оружием. Они выхватывали тяжелые дробовики модели «Вокс Леги» из чехлов за спиной, целились от плеча, от бедра, опускались на колено, возвращали на место, доставали снова, на колено, к плечу, поворот, на колено, в чехол, поворот, к бедру, на колено… Этот порядок был настолько стар, что здесь он ничем не отличался от тренировок, которые проходила сама Кальпурния в сегментуме Ультима, и хотя она не занималась его отработкой по меньшей мере пять лет, ее мышцы начали подергиваться, вспоминая движения, как будто тело хотело повторять их, не спрашивая хозяйку.

Она сморгнула и осознала, что должна ответить Куланну.

– Нет. Ну, допустим, это часть причины. Но я надеюсь, что не настолько возгордилась, чтоб настаивать на личном участии в захвате любого преступника, в ордере на поимку которого говорится, что он опасен. Они, если на то пошло, все такие.

– Значит, ради символизма?

Куланн, похоже, считал этот разговор чем-то вроде испытания. Кальпурния улыбнулась. Вопрос был серьезным – идея символизма и величия закона, восприятие населением имперского правосудия как мощной и неодолимой силы, обрушивающейся на врагов, представляла собой целую философию, которая разрабатывалась многими поколениями видных ученых Арбитрес.

– Да, пожалуй, это был наглядный урок для населения, – сказала она, – хотя аудитория сегодня была небольшая. Кроме того, это помогло сфокусировать умы Экклезиархии, как ты, наверное, уже понял. Я очень ясно дала Симове понять, что Дастром, расследуя это дело, не станет давать ему поблажек из-за его положения. Не думаю, что они что-то найдут – мне кажется, люди Струна достали схемы креплений клеток и все остальное посредством собственных ресурсов, но мне неуютно от того, что епарх все агрессивнее продвигает своих агентов из Министорума, разрешая им производить преследования и аресты. Мы с арбитром-майоре все ждали подходящего случая, чтобы дать им понять, что надо соблюдать границы.

– Политическая операция, – кивнул Куланн.

– Не совсем так, – немного холодно поправила его Кальпурния, – просто выполнение нашего долга Арбитрес, который порой заставляет нас преподавать некоторые уроки не только одной стороне. В любом случае, это вторая причина.

– Есть еще одна, мэм?

– Мое душевное спокойствие, раз уж ты спросил.

При словах «душевное спокойствие» Куланн заметил, как ее рука в перчатке медленно поднимается, чтобы прикоснуться к шрамам на лбу. Большинство людей быстро замечали эту привычку и вскоре понимали, что она означает.

– Это дело касательно вольного торговца наверняка отнимет у меня немало времени. Я хотела собственными глазами увидеть, как загребут Струна и Симандиса, чтобы не беспокоиться насчет них в то время, как от меня ожидается, что я сфокусируюсь на этом назначении наследника, которое мне надо не то подписать, не то проконтролировать, не то еще что-то с ним сделать. И скажу тебе честно, Куланн, потому что знаю, что адъютант ты надежный и неболтливый, это «назначение» означает, что мне ближайшее время не светит никакой старой доброй полевой работы Арбитрес. Захват этих мятежников был последним шансом в ней поучаствовать. И если уж мне еще до Сретения выпала возможность поразмять мышцы и посмотреть, как идет выздоровление, то черта с два я ей не воспользуюсь.

Куланн внимательно слушал. Еще одна вещь, которую все довольно быстро уясняли насчет арбитра Кальпурнии, заключалась в том, что она терпеть не могла руководить людьми не с фронта. По этому поводу мнения в арбитраторских казармах, что находились ниже в Стене, разделялись примерно поровну. Одна половина одобряла, что командир хочет стоять в одном ряду со своими бойцами, другой не нравилась идея того, что арбитр-сеньорис готова рисковать собой вместо того, чтобы ехать на бронированной кафедре во втором ряду «Носорогов», зачитывая в громкоговоритель строки из Книг Правосудия, как подобает ее положению. Куланн слыхал, что есть и третья фракция – маленькая, но громко выражающая свое мнение: эта помешанная на контроле стерва просто хочет всегда быть рядом, чтобы проверять, начищены ли у арбитраторов сапоги и опрятно ли выглядит обмундирование, пока те стоят под вражеским огнем.

– Если можно поинтересоваться, мэм, ваши ранения…?

Вагон миновал тренировочный зал, вошел в туннель и начал подниматься под более резким углом к следующему бастиону. Еще четыре, и они достигнут самих Врат Справедливости.

– Неплохо. Спасибо, что спросил, Куланн.

Он подумал, что на самом деле ей хуже. Фуникулер двигался под рядом световых колодцев, пробивающих толстый потолок, и когда Кальпурния на краткое время попадала под желтые лучи гидрафурского солнца, ее лицо выглядело усталым, а глаза запавшими. Он знал, что она очень быстро встала на ноги после того боя в Соборе, где ей переломали плечо и руку. Тогда лично вмешался Кайнез Санджа, по его приказу магосы-биологис сотворили небольшие чудеса с ее плотью и костями, но дальнейшее заживление было нелегким. У Куланна сложилось впечатление, что Шира Кальпурния не очень хорошо справлялась с ролью пациентки.

Она опустилась на сиденье напротив него.

– Меня беспокоят мелочи, а не крупные вещи, – внезапно сказала она, как будто прочитав его мысли. – Я знаю, что не могу носить щит, левая рука еще не набралась силы. Ну и ладно. Меня раздражает, например, что мне сложно надевать броню, потому что пальцы на той руке пока не особо справляются с застежками. Или то, что время, которое я думала посвятить восстановлению физической формы, пришлось потратить в медицинских покоях, чувствуя себя слабой и неуклюжей вместо того, чтоб бегать по тренировочному залу, как должно, – ее лицо стало кислым. – Что ж, от того, что я жалуюсь, травмы быстрей не заживают. Хотя я знаю, про меня говорят, что я только этим и занимаюсь.

Куланн галантно промолчал.

– Как бы то ни было, когда арбитр-майоре передал мне это дело насчет вольного торговца, вид у него был несколько подозрительный, что-то вроде «давай-ка посмотрим, угодишь ли ты в перестрелку на этом задании».

– Вы имеете в виду, мэм, что эта работа связана с юридической теорией?

Куланн почувствовал укол облегчения, когда разговор перешел на не столь личную почву. Он видел арбитра-сеньорис в лучшей форме, когда она прилагала все усилия, выслеживая заговорщиков и саботеров перед самой Мессой Балронаса, и чувствовал странную тревогу, когда слышал в ее голосе столь сильную усталость.

– Нет, даже не так, насколько я могу сказать. Она скорее церемониальная. Корабль этого человека… хотя он вроде как не один, по-моему. В общем, они везут обратно его хартию вольного торговца. Его сын должен приехать из своего дома на отроге Пирмондин. Насколько я могу сказать, большая часть нашей работы сводится к тому, чтобы предоставить хорошую теплую комнату, где они смогут встретиться, а потом похлопать всех по спинам.

Несмотря на пренебрежительное равнодушие в ее словах, она, судя по всему, уже успела ознакомиться с основными деталями дела Хойона Фракса глубже, чем Куланн, а ведь это он подготовил для нее резюме.

– Чью юрисдикцию мы в этом случае курируем, мэм – Флота, Администратума, Монократа и планетарных властей или нашу собственную? Я не изучал, как именно каперские грамоты обоснованы в Лекс Империа.

– Как и я, Куланн. Потому что мы арбитраторы, а не судьи. Это их работа – знать совокупный эффект, производимый накопившимися за десять тысяч лет декретами на закон, который мы применяем, а наша работа – знать совокупный эффект, производимый залпом из ста снарядов «палач» на шеренгу бунтовщиков, – она на миг улыбнулась своей формулировке. – А с другой стороны, послушай мой совет, Куланн – будь внимательнее каждый раз, когда тебе предоставляется возможность посмотреть, как работает другая ветвь Арбитрес. Мне бы хотелось думать, что я подкована в обеих областях, но меня застают врасплох чаще, чем я готова признать. Одного только наличия судей среди моего персонала не всегда хватает, – она моргнула. – Трон единственный, ну я и разболталась. Слишком много времени провела с Леандро. О чем я говорила?

– Об имперских каперских грамотах, мэм.

– Правильно, и почему эта хартия к ним не относится. Мы имеем дело с тем, что несколько превосходит обычные грамоты планетарных губернаторов и «дикие» патенты Адептус. Я говорю о хартиях настоящих вольных торговцев, древних эдиктах для капитанов, которые так же часто летали за пределами имперского космоса, как и внутри него. Они отправлялись в такие места, где могли найти все что угодно, и не знали, что им придется там делать, чтобы выжить, и поэтому им дана была власть делать все, что только могло потребоваться.

– Все, что они…

– Понимаешь, я родилась на Восточной Окраине. Дикий космос и граница Империума там куда ближе, чем здесь. Там ходило множество рассказов о великих вольных торговцах старых времен, которые играли роль в истории нашего сегментума. Был один торговец, который воспользовался своей хартией, чтобы направить флот в дикий космос, а там атаковал два ксеносских корабля-фабрики, которые добывали минералы из астероидов, и разграбил их. Потом его сын потратил богатство, нажитое этим предприятием, чтобы снарядить целую флотилию, вернулся в эти системы и полностью изгнал оттуда ксеносов. Затем его внучка при помощи хартии набрала колонистов с полудюжины имперских миров и сформировала собственное ленное владение в захваченной системе. И был еще один, что заключил пакт с Экклезиархией, он должен был перевезти целевую группу миссионеров через границу Империума – сообщалось, что они загрузили в трюм крупнейшего корабля заранее изготовленный храм, целиком, чтобы поставить его на первом же найденном обитаемом мире, если этому, конечно, можно верить. Он пересек границу, и сто восемьдесят лет спустя в имперский космос вернулся его внук, а за ним следовал гигантский флот пилигримов. Они нашли два человеческих мира, утраченных более чем тысячу лет назад, и сделали их преданной Императору частью Империума. Не правда ли, это достойно того, чтобы их помнили?

Они вышли из туннеля, и Куланн заморгал от внезапного света. Вагон с грохотом ехал в высоте над главным холлом уровня, где располагались казармы, и далеко внизу мельтешили арбитры, входящие и выходящие из дормиториев.

– Таковы эти вольные торговцы. Настоящие, великие древние торговцы. Когда всякие мелкие ничтожества на списанных Муниториумом грузовозах, обладатели пожизненного патента от местного губернатора, бахвалятся, что они – вольные торговцы, они хотят, чтобы их принимали именно за таких людей.

– И поэтому этот человек, Хойон Фракс...

– Нет, уже не Хойон Фракс. Возраст доконал его где-то за течением Ансили, что в сторону сегментума Соляр, – она потянулась и скривилась. – В середине одного из этих досье была загадка, которую какой-то старый клерк, видимо, счел забавной. «Вольный торговец Фракс никогда не приезжает на Гидрафур, но с него уехало бессчетное множество вольных торговцев Фраксов».

– Думаю, я понял ответ, мэм.

– Тогда твоя очередь говорить. Я устала.

– Ну, если каждый новый вольный торговец Фракс получает хартию на Гидрафуре, это значит, что ни один из них не приезжает сюда с этим титулом. И если они все умирают вдали от Гидрафура, это значит, что они никогда сюда не возвращается. Обратно приезжает только хартия, но уже без них.

– Отлично, только я все равно не понимаю, что тут такого остроумного.

– Это связано с принципом работы наследной хартии. Видимо, он действует как-то иначе, чем обычные имперские законы о наследовании.

Кальпурния, которая сидела, откинувшись на спинку сиденья с полузакрытыми глазами, спокойно, с легким весельем посмотрела на Куланна.

– Выходит, ты предвосхитил мой совет: ты уже начал учиться. Продолжай, проктор. Объясни мне, чем он отличается.

Куланн с трудом удержался от того, чтобы звучно сглотнуть.

– Большая часть должностей, которые по законам Империума являются наследными, переходят к новому владельцу, как только умирает предыдущий. Я знаю, что зачастую устраивается какая-нибудь церемония, чтобы закрепить передачу должности, но здесь должно произойти нечто иное.

– Давай дальше, – Кальпурния наклонилась вперед, и из-за освещения линии шрамов на ее лице как будто побагровели.

– Таково свойство этих хартий, тех древних хартий, о которых вы говорили, мэм. Среди них нет двух одинаковых. Теперь мы куда строже контролируем выдачу хартий губернаторами, поэтому в них никогда не бывает ничего из ряда вон выходящего, а «дикие» патенты, которые дает Администратум, по сотне штук за раз печатают сервописцы – в соответствии со стандартами, указанными Адептус, с пустым местом для имени вверху и штампом внизу. Но старые хартии – ну, их делали индивидуально, подгоняли под любые обстоятельства, из-за которых в тот момент возникла надобность в вольном торговце. Поэтому были и такие, что давали торговцам возможность собирать армии и заключать пакты с Астартес...

– Верное наблюдение. Есть по меньшей мере две прославленные семьи, которые вели дела с орденами Астартес.

– ...а некоторые назначали торговцев де-факто служащими Экклезиархии, как тот миссионер, которого вы описали.

– Это не совсем одно и то же, но параллель понятна, – сказала Кальпурния. – Я тебя все перебиваю. Продолжай.

– И было также, что хартии, вернее, их владельцы оказывались привязанными к определенным зонам космоса, – продолжал Куланн, чувствуя чуть большую уверенность в себе. – Может быть, для того, чтобы новый вольный торговец оставался в той области, где нужны были его влияние и умения. И эти оговорки в хартиях никогда не менялись и не аннулировались, по крайней мере, в большинстве случаев, потому что изначально эти хартии были выданы магистрами войны, или, иногда, примархами, или членами двора Императора во время Его крестовых походов. Так что не было никого, кто занимал бы достаточно высокое положение, чтобы вносить какие-то правки. И хартии не теряли силу со смертью владельца, как большинство новых.

– Отсюда все эти сомнительные россказни о хартиях, – сказала Кальпурния, – истории о том, как их крали, или продавали, или подделывали, или проигрывали в азартные игры. Отвратительная мысль. Когда хартию можно... но я тебя снова прерываю.

– Я хотел добавить только, что в этом случае правило наследования заключается в том, что единственный легальный способ передать хартию – это церемония, производимая в пределах системы Гидрафур. Так что неважно, в какой уголок Империума попадет семейство Фракс, гонясь за своими интересами, каждое поколение они должны возвращаться на Гидрафур, чтобы назначить нового вольного торговца.

– Так они и делают. Не в обиду, Куланн, но помимо твоих резюме я также попросила претора-минорис Збелу поискать следы хартии Фраксов в самых старых архивах, какие только есть в Стене. И они туда довольно глубоко уходят. Хартия эта по всем параметрам является законным имперским постановлением, и в ее составлении принимали участие Арбитрес, по крайней мере, такой смысл мне удалось извлечь из записей. Гидрафур тогда был на самом краю имперского космоса, и, очевидно, тогда было решено использовать вольных торговцев, чтобы они продолжали двигаться по направлению к краю галактики, в то время как сам Крестовый поход идет на Калибан. И вот тогда-то род Фракс и получил свою вечную хартию вольных торговцев, привязанную к Гидрафуру. Я думаю, план был таков, чтобы Фраксы – или Фракси? – за несколько поколений посредством торговли цивилизовали окраинные просторы, а к тому времени Крестовый поход вернулся бы, готовый присоединить их к Империуму.

– Документ эпохи Крестового похода, – сказал Куланн. – Я видел сообщения, где упоминался его возраст, но даже не думал о том, что это значит, до этого момента. Десять тысяч лет. Только представьте, каково будет взглянуть на него! Представьте, каково это было, быть там, когда его подписывали! И увидеть – кого? Мэм, есть ли у нас информация, чьей рукой подписана хартия? Кем-то из святых крестоносцев или самых первых лордов-милитантов? Может, это был лорд-маршал Виэрталла, говорят, он был одним из основателей самого ордена Арбитрес!

– Попробуй еще раз.

– Мэм, я не уверен, что знаю так уж много иных имен. И потом, истории, сохранившиеся с тех времен, сильно искажены, и я помню, даже в схоле говорили, что в них намешано так много мифов, что мы не можем, ну, гадать...

– Это не такая уж сложная загадка. Я усомнилась в первых сообщениях, которые прочла, по тем же самым причинам, которые ты только что описал. Но все более поздние упоминания в старых инфоковчегах, которые откопал Збела, судя по всему, только подтверждают это, поэтому я считаю, что так оно и есть. И кто мы такие, чтобы сомневаться в дошедших до нас словах наших великих предшественников?

– Не понимаю, мэм.

– Как я сказала, Куланн, это несложно. Подойди к этому с другой стороны. Вспомни все легенды, и писания, и проповеди, и саги, и картины, и мистерии, которые ты когда-либо видел или слышал, посвященные Великому Крестовому походу. Кто присутствует в них всех, Куланн? Если Крестовый поход остановился на Гидрафуре в то время, как был назначен самый первый вольный торговец Фракс, то кто был единственным человеком, про которого мы с полной уверенностью можем сказать, что именно он мог приложить руку к подписанию его хартии?

Куланну понадобилось лишь мгновение, чтобы имя всплыло в его разуме, но в десять раз больше времени, чтобы понять, что она не шутит. Он почувствовал, как бледнеет, и кожа на его плечах и ладонях стала покалывать. Его лицо видимо переменилось.

– Правильно, Куланн, – сказала Шира Кальпурния. – Он.

Глава третья

Система Шексия

Флотилия Хойона Фракса вошла в порт Шексии, чтобы набрать припасов, заключить кое-какие сделки, избавиться от принадлежностей старого торговца и церемониально расправиться с его конкубинами.

Для флотилии и ее действующих руководителей уничтожение не особо крупного гарема Хойона было рутинным делом. С незапамятных времен существовал обычай, согласно которому ко времени вступления во власть нового наследника от значимой собственности его предшественника и родителя ничего не оставалось. Обычай был так же стар, как традиция брать конкубин – первая представительница рода Фраксов, гарем которой упоминался в анналах флотилии, основала его в конце тридцать второго тысячелетия. И если вся флотилия могла считаться, по сути, личным транспортом, поместьем и свитой нынешнего вольного торговца Фракса, как указывала формулировка хартии, тогда выглядело вполне логичным, что члены флотилии, входящие в гарем торговца, шли на шаг дальше, становились его собственностью в прямом смысле слова, и, будучи собственностью, уничтожались в ходе погребальных церемоний.

Во всяком случае, таково было общее мнение, и лишь отдельные личности бывали чем-то недовольны. Разумеется, эту практику совершенно иначе воспринимали имперские граждане в целом, которых народ флотилии именовал «зуднями» (происхождение термина уже никто не помнил, а вот презрительный оттенок не забылся). Тот факт, что почти каждый зудень, который слышал об этом обычае, проявлял изумление или отвращение, невероятно раздражал флотилию. У зудней были свои, зуднячьи дела: они хотели что-то купить, или имели вещи на продажу, которые хотели бы купить другие зудни, или изредка поднимались на борт, чтобы осматривать или чинить что-то, с чем при всех своих впечатляющих возможностях не могла справиться флотилия. Не их зуднячье дело, чем занимается семья Фракс, чье дело, в свою очередь – заниматься тем, чем позволяет им заниматься хартия, которая, за исключением нескольких формальных ограничений, соблюдаемых флотилией как дань традиции, позволяла им делать почти все, что угодно. Так сказал сам Император, не правда ли?

В то время как зудни видели в Императоре некоего отдаленного, но требовательного бога, народ флотилии скорее видел его благосклонным бывшим покровителем, источником весьма ценной подписи на документе. Это был еще один фактик, который, судя по всему, лучше было держать при себе: новопосвященным в ранг младших офицеров флотилии всегда показывали переборки у мостика «Бассаана», флагманского корабля. Там виднелись выбоины от болт-снарядов, специально оставленные незаделанными как напоминание о том, что одной из тех вещей, от которых хартия Фраксов не давала иммунитет, была Имперская Инквизиция. Ходила байка, что каждый раз, когда «Бассаан» входит в имматериум, пятна крови, пролитой в той ужасной истории полуторатысячелетней давности, якобы на миг вновь становятся свежими и видимыми, но, с другой стороны, немногие такие сообщества не имели историй вроде этой.

И вот они летели среди пылевых облаков и планет, едва достигающих размера, что позволял им носить подобное звание, из которых по большей части и состояла система Шексия. «Бассаан» и его маленький сосед по формации, «Обещание Каллиака», маневрировали бок о бок. «Бассаан» был более мощным кораблем, домом командующих, офицеров, брокеров и фидуциариев, – изящный крейсер обтекаемой формы с тараном на носу. «Обещание» же было ни много ни мало как летающим дворцом, который мчался сквозь космос на потоке плазмы – небольшой, толстоносый, угловатый корпус, по верху которого тянулся сплошной гребень из шпилей. Кому-то это напоминало когтистую лапу, кому-то – зверька, что выгнул спину и поднял мех дыбом. Он был частным поместьем сменяющих друг друга Фраксов с тридцать седьмого тысячелетия, когда Олендро Фракс решил, что ему не подобает жить на каком-либо другом корабле, деля его с пилигримами (пускай это и были баснословно богатые и демонстративно благочестивые пилигримы, на перевозке которых он неплохо зарабатывал).

Когда два корабля сошлись настолько близко, что столпившиеся у высоких арчатых окон члены экипажа могли помахать друг другу руками, вылетели челноки и быстро, аккуратно пересекли крошечное расстояние между корпусами, в знак уважения не демонстрируя обычную браваду и хитроумные маневры. Их обреченные пассажиры были закутаны в саваны, перевитые рефракторной проволокой, от которой над их ссутулившимися плечами и раскрашенными лицами появлялись размытые тени. Они все знали, что Фракс умирает – его предсмертная кома продлилась больше года – и большинство уже смирились. Лишь несколько человек плакали, и только одной пришлось помочь выбраться из челнока и провести ее по коридорам к погребальной камере. Атмосфера стояла тихая и торжественная, как при исполнении любого неприятного, но значительного долга – это, пожалуй, походило на День Отметки, когда всех детей, родившихся во флотилии за прошлый год, собирали, представляли вольному торговцу и отмечали ритуальным клеймом на животе.

Вооруженные бойцы стояли в зале и в самой камере, следя за тем, чтобы все прошло пристойно. Флотилия уже не практиковала мудреные изуверские церемонии прежних поколений, и конкубины знали свою роль. В конце концов никто не стал сопротивляться, и после того, как их пеплом выстрелили в космос, он на некоторое время образовал легкую дымку над «Бассааном», прежде чем его развеяли вакуум и инерция. И так все закончилось.

По крайней мере, так тогда решили. Только когда флотилия вошла на орбиту Шексии, один из дежурных офицеров «Бассаана» понял, что его коллега на «Обещании Каллиака» неправильно составил список конкубин, и им двоим понадобилось больше часа, чтобы понять: этот документ был не просто неаккуратно подготовлен, его кто-то намеренно изменил. Они недосчитались двух конкубин, а между тем с кораблей флотилии вниз, на планету, ушло уже больше дюжины челноков. На ходу придумывая, как они будут оправдываться перед начальством, офицеры начали организацию поисков и отправили руководителям флотилии весть о том, что чистка прошла не полностью.

Не то что бы о таком раньше никогда не слышали. Особенно часто такое случалось с конкубинами, происходившими не из флотилии – они были склонны нарушать традицию и пытаться сбежать, хотя большинство обитателей флотилии этого не понимали. Конкубинам, вне зависимости от пола и возраста, всегда давали достаточно времени на подготовку. Сопротивление или побег рассматривались как неблагодарность, не говоря уже о том, что это было неподобающе и непрофессионально. Флотилия даже покончила со старым обычаем живьем выбрасывать людей в космос или обрекать их на медленное сгорание: из милосердия их посылали вслед хозяину при помощи тонкого шприца, заправленного мгновенно действующим нейротоксином. В конце концов, члены флотилии были не варварами.

Литейный уровень, город Шексия, Шексия

– Из милосердия? – Кармайн Митрани с трудом поверил своим ушам.

– О да, – глубоко вздохнул молодой человек, шагающий по мосткам рядом с ним. – По сравнению со старыми обычаями, о которых нам, к счастью, можно особо не вспоминать, это довольно-таки сострадательно. Так все говорят, – он с трудом сглотнул.

Митрани больше ничего не говорил, но продолжал идти бок о бок с ним, опустив голову. В поведении флагманского энсина Нильсе Петроне было нечто странное, отчего Митрани думал, что проявлять напрашивающиеся здесь сочувствие или ужас будет неправильно.

Кармайн Митрани был орбитальным клерком на службе шексийской Гильдии Докмейстеров и хорошо выполнял свою работу. Иначе и быть не могло – специальная аугметика, глубокая гипнотерапия и подготовка на протяжении пятнадцати лет, в которые по большей части складывалась его личность, неоднократные физические и химические операции на тщательно отобранных частях мозга, все это усилило и сверх меры обострило его социальные реакции. Он обладал невероятным чутьем настроения и нюансов, а его способность отмечать, понимать и совершенно гладко принимать странные обычаи была просто поразительна. Он мог часами поддерживать сухую, граничащую с бранью болтовню, которую использовали в фермерских синдикатах Нованиде, чтобы проверять каждого, с кем они планировали совершить даже самую мелкую коммерческую сделку. Он мог до малейшей детали запомнить семейные отношения курьера-фидуциария, который последний раз был в системе пять лет назад, и расспросить его, как родственники, с акцентом его родной планеты и даже континента, причем настолько идеальным, что у гостя на глазах выступали слезы ностальгии. Случаи, когда ему приходилось иметь дело с людьми, чей образ жизни был ему действительно непонятен, он мог бы сосчитать по пальцам одной руки.

И с этим человеком у него была небольшая проблема.

– Вот поэтому мы тут внизу, понимаешь. Две проклятых куколки сбежали. Плюнули в лицо остальной флотилии. Смешали с дерьмом уважение к обрядам погребения старого Хойона, которое выказали все другие. Так что теперь нам приходится тут копаться, чтобы удостовериться, что они получат обещанное.

Петрона подошел к краю моста и вгляделся вниз.

Раньше, когда это в первую очередь была фабрика и только во вторую – космопорт, огромные лабиринты из балок и труб расползались от железных дорог, становясь все выше, теснее и сложнее на протяжении многих столетий. В конечном итоге весь этот город превратился в запутанное, как крысиные туннели, переплетение металла, поднимающееся высоко над базальтом, бесконечные джунгли труб, лестниц и мостов, постоянно вибрирующие от грохота, доносящегося из литейных подуровней и от транспорта, пролетающего в вышине.

Двое мужчин стояли на смотровой площадке в полукруге дымящих труб, которые звенели, как трубы органа, эхом отражая рев механизмов далеко в глубине и излучая слабое тепло. Воздух был душный, пахло горелым, и вечно висящая над долиной завесь из черных облаков и пепла казалась настолько низкой, что ее можно было ковырнуть пальцем.

Митрани незаметно наблюдал за энсином еще несколько секунд и решился на еще одну попытку, тщательно просчитав, как именно сменить тон.

– Стоят ли они всех этих хлопот? Почему бы вам не махнуть на них рукой?

Он взвесил дальнейшие слова. Они уже далеко отошли от центральных пирамид, ярко освещенных дуговыми фонарями, и в вечных сумерках сложно было разобрать язык тела Петроны.

– Возможно, это для них будет наилучшее наказание, – продолжил он. – Пусть пропадают под улицами Шексии.

– Они принадлежат флотилии. Они его собственность, а это значит – наша. Мне дали задание, сделать так, чтобы они умерли, как должно, и если я этого не сделаю к тому времени, как мы отправимся на Гидрафур, придется пожертвовать тремя квадратными сантиметрами кожи с тыльной стороны каждой ладони, причем без обезболивающего. Я и не ожидал, что зу... не ожидал, что ты поймешь.

Петрона вытащил инфраскоп из чрезмерно крупного манжета своей вычурной униформы и снова обследовал платформу под ними. Митрани почудилась легкая дрожь в руке, держащей прибор, которую Петроне не удавалось сдерживать. А может быть, это просто жаркое марево искажало инфракрасный образ платформы, и именно поэтому он раздраженно фыркнул и неуклюже затолкал инфраскоп обратно. Внизу виднелись рыщущие туда-сюда массивные фигуры: бойцы доковой стражи, которых Петроне одолжил второй докмейстер Пайч в знак уважения к своим выдающимся клиентам. Когда Митрани дали задание следить, чтобы офицеры флотилии были всем довольны, он этого не предвидел.

Пока они стояли среди грохота и тусклого красного света, над их головами пролетела пара винтовых судов, и при свете их прожекторов Митрани увидел, как Петрона потирает рукой лицо и глаза. На миг его плечи опустились, а потом он резко вдохнул полную грудь дымного воздуха и распрямился, вспомнив, что на платформе есть еще кто-то. В изменившемся освещении клерку удалось разглядеть лицо энсина четче, чем за все время с тех пор, как они покинули орнитоптер: бледные глаза мышиного цвета, впалые щеки, родимое пятно, изгибающееся под углом рта. Можно было легко разглядеть следы, оставленные слезами на щеках Петроны. Несмотря на неловкие попытки энсина их стереть, эти отметины было так же легко прочесть, как смесь эмоций, которые он пытался скрыть. Мучительная досада, горе и ядовитая злость.

На протяжении своей карьеры Митрани встречался с разновидностями поведения, которые понимал головой, но никак не мог по-настоящему прочувствовать сердцем. Он знал, как интенсивны бывают эмоции внутри семьи, и были времена, когда он посещал клиентские корабли и видел собравшиеся рядом семейства, отчего его собственные чувства звенели, как колокол, но его самого забрали из ясель в литейной в возрасте пяти лет, чтобы начать подготовку, и он не мог представить, на что похожа такая жизнь изнутри.

Мастер Пайч любил развлекаться, периодически запирая Митрани одного, так что отсутствие человеческого общества становилось пыткой для обостренного социального восприятия клерка, которое жаждало подпитки. Каждую такую ночь он плакал в пустой комнате, пока не засыпал. Митрани знал, что Пайчу нравится видеть, какие страдания ему приносит изоляция, но не понимал, отчего такая легкомысленная жестокость бывает столь привлекательна. Митрани пытался представить, как причиняет боль другому человеку, и от этой мысли ему становилось тошно.

Поэтому ему легко было понять, что чувствует энсин, но Кармин Митрани все еще пытался разобраться, как именно это сочетается с его словами, когда снизу раздался крик.

– Слышишь? – воскликнул Петрона. – Лифтовая платформа, они пытаются спуститься по шахте! Давай, побежали! Я знал, что эти мелкие сучки далеко не уйдут!

Металлическая сеть под ногами задребезжала, когда Петрона метнулся через платформу и помчался вниз по узким ступеням. Митрани, не в первый раз пожелав, чтобы ему никогда не доставалось это задание, поддернул край своего пепельного плаща и побежал следом.

«Обещание Каллиака», доковая орбита, Шексия

Они никогда не называли маленькое сводчатое помещение в глубинах «Обещания Каллиака» залом совещаний. Зал совещаний был другим местом, куда их созывал старый Хойон, где они встречались с ним и вливали в его уши все свои советы, где каждая их встреча начиналась с того, что они вставали в стилизованные позы вокруг трона Фракса, воспроизводя самую раннюю известную картину, изображающую, как вольный торговец Фракс передает приказы своим подчиненным. Это была еще не самая худшая из прихотей торговцев, и это еще было терпимо, пока Хойон был молод, здрав рассудком и по-прежнему полон стали, но по мере того, как он старел, совещания менялись, причем не в лучшую сторону. Так что теперь они встречались здесь, в маленькой комнате, где, как равные друг другу сослуживцы, говорили лишь правду. Ни один из распорядителей не привел с собой слуг, ни один не пользовался официальными приветствиями или ритуалами. Они все понимали, что флотилия нуждается в определенных традициях и церемониях, но время от времени она нуждалась и в этом.

– Мы уже добрались до последних? – спросил Халпандер. Он был распорядителем логистики и контролировал провизию, погрузку, выгрузку, снабжение экипажем, ремонтные работы. Ему не нравилось, когда что-то выбивалось из установленного порядка.

– Нам еще не поступил финальный отчет, но осталось недолго, – ответил Кьорг. Кьорг руководил посольским ведомством, расположенным на борту «Стрелы Магритты», и заведовал дипломатическими связями со всеми властями, с какими только нужно было иметь дело флотилии. Большая часть остальных распорядителей была о нем низкого мнения: будучи вольным торговцем, Хойон был сам себе руководителем и послом, поэтому Кьоргу оставалось только соблюдать формальности. Когда Хойон умер, Кьорг не продемонстрировал особого желания принять эстафету, и у него всегда имелся какой-нибудь делегат, которого он обвинял, если что-то шло не так. – Я дал Рахену задание получить авторизацию для того, чтобы мы могли их выследить, и он сказал, что докмейстеры дали отмашку и выделили нам клерка, чтобы все прошло гладко. По-моему, он послал вниз энсина, чтобы тот с ними покончил. Я уверен, что они справились.

Остальные стоявшие в кругу переглянулись.

– Нам надо получить полный задокументированный отчет о побеге, чтобы наказать виновных. И побыстрее.

Это был шелестящий голос распорядительницы Занти, чья кожа была так же бела, как ее одежда, а глаза столь же черны, как юбка и шаль. Серый шелковый шарф, окутывающий голову, выдавал очертания инфоячеек, которые рядами тянулись от уха до уха. Занти имела необычную способность по-настоящему нервировать большую часть распорядителей флотилии: она была холодна, безжалостна и безошибочно точна в своих расчетах, словно любой из логических механизмов, за которые она отвечала. Ее корабль, «Кортика», был самым новым во флотилии. Он добавился к ней семьдесят восемь лет назад, и все это время Занти умело создавала собственную агентуру и укрепляла свою сферу влияния. Никто не помнил, когда кто-то в последний раз достигал подобного влияния во флотилии лишь за счет собственных усилий.

– Я еще не приказывала эйдетор-савантам начинать процесс записи, – продолжала она, – и не буду этого делать, пока не буду уверена, что они запишут, как беглянок доставили домой, а их сообщников наказали.

Для иного человека, имеющего положение Занти, подобное заявление в подобном тоне было бы совершенно неподобающим, и то, что все остальные при этих словах просто уставились на стол или на свои руки, говорило о силе ее личности.

– Мы веками справлялись со своими обязанностями, и, как я полагаю, все об этом знают, – мягко вставил Гайт, когда молчание затянулось на несколько минут. – Это всего лишь прискорбное упущение, которое вскоре исчезнет, и на которое, я уверен, нам больше не следует тратить время. Возможно, напряженная ситуация, в которой мы оказались после смерти нашего старого торговца, заставляет нас думать, что подобные мелочи больше, чем они есть на самом деле?

Оглядываясь вокруг, он понял, что попал в цель. Они столько времени потратили на ненужные подробности побега, потому что никто не хотел выйти вперед и сказать то, для чего они здесь все собрались.

Гайт был мажордомом Хойона Фракса, смотрителем его покоев. Официально он, пожалуй, был наименее могущественным человеком в этой комнате, даже учитывая то, что старшинство у распорядителей флотилии было довольно расплывчатой вещью, по большей части зависящей от личности человека. Однако он был ближе к старику, чем любой из них. Так что, подумал он, эта роль принадлежит ему.

– Нам пора признать это, – сказал он. – Может быть, не все вы знаете, насколько глубоко это чувство, но я уже успел поговорить с каждым из вас и знаю, что все мы здесь чувствуем одно и то же.

Он смотрел, как они бросают взгляды друг на друга. Распорядители флотилии Фраксов были суровыми и закаленными людьми. Они занимали свои посты уже по меньшей мере десятки лет, многие могли припомнить смену торговца, а некоторые и двух. Они видели, как флотилия проходит сквозь варп-бури, радиацию и метеоритные штормы, совершает вылазки в дикий космос и запретные зоны Империума, попадает в засады пиратов и подвергается налетам ксеносов, сталкивается с интересами соперничающих вольных торговцев и редкими внутренними интригами.

Они даже вступали в передряги с имперскими губернаторами, Адептус и Инквизицией и выходили из них благодаря блефу, тайному сотрудничеству и обману, а как-то раз – даже с помощью убийства. Но маленькая замкнутая микрокультура флотилии порой оказывалась необычно чувствительной к определенным вещам. Например…

– Проблема наследования.

Неудивительно, что этот голос принадлежал Д'Лесте, человеку, с которым Гайт провел больше всего тайных разговоров. Коренастый мужчина с грубым красным лицом бандита из пивной и ловкими руками прирожденного хирурга, Д'Лесте руководил апотекарионом флотилии и был личным врачом Хойона Фракса.

– А если точнее, то проблема наследника.

За столом неуютно заерзали, но никто не стал возражать. Гайт не позволил бы этой теме всплыть, если бы не убедился заранее в том, что каждый присутствующий на встрече захочет выслушать предложения. Но они превзошли его ожидания.

– Фракс Младший. Варрон Фракс.

У Бехайи было худое подвижное лицо и тонкий голос, отчего она постоянно казалась нервной, даже когда просто думала вслух, как сейчас. Ее титул, согласно старым и причудливо сформулированным документам флотилии, звучал как «руководительница наличествующих коллективов и трудовой силы», но все называли ее проще –«распорядительница экипажа».

– Я думаю, у нас у всех было достаточно времени, чтобы сформировать о нем мнение.

Бехайя руководила сетью «друзей и корреспондентов», как флотилия называла своих шпионов и информаторов в крупнейших системах дюжины секторов. Технически это было обязанностью Кьорга, но Бехайя смогла его перехитрить и завладела его постом после того, как он не продемонстрировал ни хитрости, ни амбиции, чтобы его вернуть. К тому времени Хойона настигла последняя болезнь, и одной из первых вещей, которые Бехайя сделала при помощи новообретенных ресурсов, было составление досье на Варрона Фракса. Ни ей, ни другим распорядителям флотилии не понравилось то, что они выяснили.

– Этот человек бесполезен, – отважился Тразелли, руководитель вооруженных сил флотилии, снова озвучив мнение всего собрания. – Я не помню его ребенком, как, я полагаю, некоторые из вас помнят, но давайте будем честны, мы все слышали отчеты людей Бехайи. С тех пор, как этот прожигатель жизни расстался с отцом, он только и делал, что бездельничал и проматывал деньги. У него кишка тонка для этой роли. О, не сомневаюсь, он ее так набил, что живот отвис до колен, но все равно она тонка.

Это у Тразелли считалось за юмор. Остальные проигнорировали шутку.

– А я помню Варрона в детстве, – заметил Гайт. – Он покинул флотилию, когда ему было десять. Его отец решил, что для сына лучше будет вырасти на Гунарво. Тогда ходили разговоры о массовой миграции на близкие к нему миры в секторе Деюнофф, после того, как второй крестовый поход Хадекуро выбил оттуда орков. Полноценная имперская колонизация, эдикты о восстановлении, все это обещало большую прибыль для вольных торговцев, если вовремя пошевелиться. Хойон хотел гарантировать нам возможность проникнуть туда, если понадобится, поэтому он оставил там Варрона с матерью, чтобы мальчик вырос и заключил какие-нибудь хорошие контракты.

– Значит, он зря растратил свою жизнь, – резко сказала Занти. – Причем буквально.

Помимо всего прочего, она также занималась контрактами и коммерческими обязательствами флотилии, и если бы из сектора Деюнофф хоть что-то пришло, она бы об этом знала.

– Конечно, надо признать, что прошло целых сорок лет, – продолжал Гайт, как будто его не перебивали, – но я помню Варрона очень… пассивным мальчиком. Не то что бы ему недоставало мозгов, и ему, пожалуй, нравилось угождать отцу, но я внимательно наблюдал за ним и никогда не видел у него этот огонь в глазах. Никогда не видел, чтобы ему хотелось протянуть руку, схватить что-то и изменить.

– Он такой замкнутый в себе человечек, получается? – спросил Халпандер.

– Нет, ребенком он не был замкнут. На самом деле, я помню, как он не стеснялся пользоваться теми превосходными вещами, которыми мы его снабжали. Никаких угрызений совести по поводу стремления сделать свою жизнь как можно лучше.

– Это изменилось? – спросила Занти Бехайю.

– Нисколько, – ответила распорядительница экипажа. – По всем данным, он и его мать стали на Гунарво всеобщими любимцами. Прорыв в секторе Деюнофф так и не произошел, но Гунарво все равно стал процветающим миром. А Хойон постарался, чтобы Варрон и его мать с самого начала были очень хорошо обеспечены – он хотел, чтобы они пользовались популярностью и устроились именно так, как нужно. Печально, что мы так туда и не вернулись. Мы могли бы что-то изменить.

Занти взмахнула рукой, как будто могла физически отмести прочь не относящиеся к делу мысли.

– Так, значит, вопрос открыт, не так ли? – сказала она. – Он нам не нужен. Мы без торговца и по уши в дерьме, потому что наш будущий торговец – мелкий бесполезный бездельник, который собирается взойти на борт со всеми фаворитами, накопленными им за сорок лет сплошных развлечений.

Снова повисло задумчивое молчание.

– Мы не всегда были флотилией, – сказал Гайт, который часто слышал, как Хойон говорил об этом. – Мы были единственным маленьким кораблем. Потом их стало два, потом три, и как разрастался род Фракс, так увеличивалась флотилия. Но сколько раз мы говорили об этом? Сколькие из нас не лелеяли мечту, что наши внуки или правнуки станут распоряжаться не флотилией, но армадой? Ими командовали другие вольные торговцы. Разве хартия Фраксов не равна любой другой и не превосходит большую их часть?

– Я знаю, что гласит наша хартия, – сказал Кьорг, как будто все остальные не знали. – Может быть, Гайт, она и позволяет нам свысока глядеть на Империум, но она не позволит нам плюнуть ему в глаза. Вспомни те выбоины на «Бассаане»! Наши поездки обратно на Гидрафур – единственное время, когда мы действительно оказываемся под контролем Адептус. Мы не вправе выбирать, какие наследники нам нравятся, а какие нет. Хартия говорит, что…

– Спасибо, Кьорг, мы тебя поняли, – без особых церемоний оборвал его Д’Лесте. – Мы знаем, что это не лучший наследник. У нас уже раньше бывали плохие наследники. Иногда предоставляется возможность обойти их назначение, но в этот раз ее нет. Варрон не стар, поэтому не получится просто не выходить на связь, пока он не умрет, и свалить это на варп-бурю.

– Мы так делали? – спросил Халпандер.

– Наследование Сайтири Фракса после его брата Руккмана, 347.M37, – ответил Занти. – Флот успел достичь Гидрафура, только когда Сайтири уже умер. Наследницей стала его дочь Миэтта.

– Позволить Варрону все унаследовать и просто управлять им, как мы управляем… как мы руководим флотом в период временного отсутствия торговца – тоже не вариант, – сказал Д'Лесте. – Я не буду утомлять вас деталями, но это ясно вытекает из отчетов Бехайи, можете их прочитать. Он не такой человек, каким был Хойон, но при этом он и не безвольная кукла с кашей вместо мозгов. Он будет бороться с нами, если мы что-то затеем. Даже если мы сохраним контроль, флотилия, возможно, перестанет существовать в приемлемой для нас форме.

– Вы с Гайтом, похоже, довольно-таки уверены в том, что досконально понимаете всю эту проблему с наследованием, – сказал Кьорг, оценивающе глядя на Д'Лесте. – Если я скажу «Я думаю, у вас есть для нас ответ», не пожалею ли я об этом?

Д'Лесте и Гайт встретились взглядами, и у них обоих появилась одна и та же мысль. Нет больше смысла увиливать. Д'Лесте прикоснулся к амулету у горла, и освещение в комнате померкло, а с потолка с шипением опустилась голоклетка из тонкой проволоки. Она зависла в воздухе и соткала сеть из нитей света, из которой вырисовалась картина. Голографический пикт изображал голову молодого человека с бледными глазами мышиного цвета, впалыми щеками, родимым пятном, изгибающимся под углом рта. На краю изображения едва виднелся воротничок униформы энсина.

– Итак, – объявил Д'Лесте, – я бы хотел продолжить дискуссию. И вот, уважаемые коллеги, это наш субъект.

Литейный уровень, город Шексия, Шексия

Переулок, в котором они оказались, был честоком. Это слово происходило от выражения «ЧО-сток», которое, в свою очередь, означало «сток человеческих отбросов».

Человеческими отбросами были сами люди – изгои, которые больше не могли работать в литейнях из-за возраста или травм, но пока что избегали патрулей Городской Чистоты, что преследовали непродуктивных граждан и изгоняли их на смерть в канализационных болотах. Отряд преследователей с топотом мчался по узкому переулку, и тени вокруг кишели прячущимися силуэтами, скользящими меж труб и пилонов – если обитатели честока видели оружие или униформу, они не думали, а бежали. Митрани, стиснув зубы, бежал за бойцами по скользкой слякоти и слышал, как позади разгораются потасовки: более храбрые изгои снова высовывались наружу и дрались за объедки и мусор, брошенный в спешке.

Под пеплом и теплой грязью скрывалось дно переулка – масса широких труб, не прикрытых даже решеткой, и Петрона с Митрани то и дело поскальзывались и спотыкались. Бойцы, обутые в сапоги с накладками и имевшие опыт перемещения по нижним уровням, вырвались вперед, и это значило, что они приближаются к добыче. Живот Митрани скрутило, когда он услышал впереди женский голос – молодой, с плачем выговаривающий молитвы и мольбы.

Переулок вдруг нырнул вниз, переходя в склон, и повернул под углом в девяносто пять градусов. Их добыча уже миновала поворот, и бойцы, смеясь и окликая друг друга, словно они искали какие-то сокровища, легко окружили ее. Петрона, ненамного отставая, соскользнул по пепельной слякоти и с лязгом приземлился на трубы, потом, выругавшись, опустился на одно колено, одновременно пытаясь не прикасаться к горячему металлу и достать из кобуры свой пистолет. Едва не врезавшийся в него Митрани увидел оружие и, не сдержавшись, прошептал «о нет».

– О да, клерк, – прорычал Петрона. Его глаза и зубы сверкали в красноватом свете. – Не думай, черт возьми, что хоть как-то сможешь этому помешать. А если помешаешь, то я тебя сам убью и скажу твоему сальному боссу, что в трущобах у кого-то вдруг оказался пистолет.

Одну женщину впереди схватили, и она с криком пинала бойцов по бронированным лодыжкам и кусала их руки в латных перчатках. Петрона поднялся на ноги и пошел к ней. Освещение было достаточно ярким, чтобы она его узнала. Митрани услышал вопль «Нильс! Нильс, умоляю, ты единственный из них…», а потом раздался резкий звук лазерного выстрела, и ее голос оборвался. Бойцы, которых, видимо, наконец начала беспокоить природа доставшейся им работы, позволили ее телу соскользнуть на дно переулка и подтащили вторую женщину.

Та, что грубо стиснула ее, как в тисках, тоже была женщиной. Под форменной банданой и очками для защиты от пепла ее лицо выглядело мрачным. Конкубина что-то тихо и отчаянно ей говорила. Наконец, когда они оказались одни в свободном кругу среди грязи, а женщина из стражи по-прежнему не отвечала, пленница смачно плюнула ей в лицо.

– Посмотри на меня, – сказал Петрона, подойдя к ним. Ни одна из них не пошевелилась. – Посмотри на меня, Аралье.

Она не подняла взгляд, даже когда он повторил, и тогда Петрона обошел ее сзади, приставил хеллпистолет к ее голове и нажал на спуск. Потом он шагнул в сторону, повернулся лицом к стене переулка и стоял так секунду, так сильно дрожа, что дуло пистолета лязгало об отделанный драгоценными камнями край кобуры, пока он пытался вернуть его на место. Он вытащил из сумки на бедре два тяжелых пластиковых свертка, мгновение повозился с ними, пытаясь открыть трясущимися руками, а потом уронил их и сделал бойцам короткий жест, чтобы они сами их подняли и развернули.

– Трупные мешки, – сказал он Митрани. – Обычай флотилии гласит, что их нужно сжечь на борту корабля, поэтому так их легче будет донести. За дело, вам дали приказ!

Последнюю фразу он рявкнул бойцам, которые стояли и смотрели на него. Через миг двое из них достали зазубренные боевые ножи и опустились на колени возле первого трупа.

– Одна из них знала тебя, – прошептал Митрани. – Я понял по ее голосу, ошибиться невозможно.

– Мы знали... друг друга. Она была подругой... моей матери, – голос Петроны был сухим. Ему пришлось сглотнуть и облизать губы, прежде чем закончить фразу.

– Тогда почему? – почти заорал Митрани, позабыв все мысли о сервисе и дипломатии. Он никогда, никогда не видел ничего подобного. – Почему ты их убил? Почему их надо резать на куски? Никто бы не узнал! Почему ты им не помог?

Внезапно Митрани оказался в положении полулежа на теплой смеси золы и шлаков и удивленно заморгал, чувствуя, что рот вдруг стал мокрым и болел. Его никогда раньше не били кулаком в лицо. Петрона мгновение постоял над ним, потом присел на корточки, чтобы пристально взглянуть в глаза дрожащему клерку.

– Потому что третьей из женщин, которые вошли в ту камеру на «Бассаане», была моя мать. Ты понимаешь? Моя мать. Она вошла туда с высоко поднятой головой. И я ничего не мог поделать, чтобы помочь ей. И если мне пришлось потерять собственную мать, потому что старый ублюдок наконец счел нужным сдохнуть, значит, никто, никто больше не попытается сбежать от своего долга. Понимаешь?

Он встал, отвернулся и снова закричал на бойцов, а Митрани перекатился на бок, кое-как поднялся на четвереньки, и его стало рвать. Сзади до него доносился звук ножей, распиливающих плоть.

Флотилия вольного торговца Фракса, доковая орбита, Шексия

– Думаешь, он справится? – спросил Гайт Д'Лесте, когда они покидали комнату, где прошла встреча.

Оба понимали, что это за вопрос. Гайт спрашивал, справится ли субъект с обманом. Вопрос, согласен ли он с ними сотрудничать, удивил бы обоих. Что думал субъект и что он мог решать, к делу не относилось. Но Д'Лесте не собирался гадать.

– Попытаться стоит, – сказал он, как говорил всегда, когда не был уверен, закончится ли попытка успехом. Взгляды, которыми они обменялись, выразили все, что требовалось: избранный круг прагматичных людей оценил свое положение и выбрал, как им представилось, единственный возможный вариант. Что тут еще было говорить?

Когда корабли начали вибрировать от энергии плазменных катушек, и между ними и доками прошла перекличка по воксу, они разошлись по своим постам. Халпандер встал на платиновый пьедестал, окруженный голоэкраном из зеленого хрусталя, на котором с быстротой бабочек порхали и вспыхивали фискальные и логистические алгоритмы. По традиции распорядитель логистики начинал каждое путешествие в окружении символов своего положения. Занти опустила свое тощее тело в глубокую, мягкую изнутри нишу связи, и порты на ее черепе заговорили с логистерами корабля и начали рассылать передачи, мелькающие в ее голове, как холодные белые молнии. Д'Лесте, у которого не осталось дел на жилых палубах «Обещания Каллиака», вернулся в свою каюту и начал планировать письмо магосу Диобанну. Он знал, что клика Механикус встанет на сторону флотилии, но магос был бы оскорблен, если бы все просто приняли это как должное. Нужно было следовать определенным формальностям.

Гайт остался на «Обещании» – единственный из заговорщиков, у которого не было своего места, закрепленного традицией или должностью. Однако была одна вещь, которую, по его мнению, подобало сейчас сделать. И тогда он спустился из комнаты переговоров по рампе, время от времени слегка отклоняясь от прямой или бессознательно меняя походку, так как гравитация корабля не до конца компенсировала его маневры. В то время как флотилия удалялась от Шексии к тому месту, где они должны были войти в варп, Гайт шел по длинному променаду, который шел вдоль хребта корабля, соединяя основания всех его шпилей туннелем из прозрачного, как хрусталь, бронестекла, укрепленного рядами резных рокритовых арок, подобных ребрам.

В средоточии высочайшего шпиля он сел на табурет из серо-розового мрамора, и гудящие аугметические дроны проанализировали его запах, генетический отпечаток, походку, ритм дыхания, волны, излучаемые мозгом. Удовлетворившись, они полетели перед ним по залу из холодной, ничем не украшенной стали, и выплюнули взятые ими образцы крови и дыхания в глаза и рот причудливой горгульи, встроенной в дальнюю стену зала. Испытание было пройдено, ужасные устройства в стенах не стали лишать Гайта жизни. Раздалось шипение – детали, доведенные до невообразимо малых погрешностей, скользнули друг поверх друга, и одна из стальных стен исчезла.

Гайт прошел вперед и встал на маленький квадрат черной стали, вделанный в пол, отполированный до зеркальной гладкости. Уверенным голосом он начал цитировать все клятвы верности, которые он принес роду Фракс, начавшиеся с десятого дня рождения и добавлявшиеся каждое десятилетие из той дюжины, что уже миновала с тех пор. Проговаривая ритуальные строки, он задавал себе вопрос, не слышны ли в его голосе сомнения, способны ли слушающие его машины понять, что планы заговорщиков растопчут все эти клятвы. Но если в его голосе что-то и слышалось, то машины либо не уловили это, либо не поняли. Автоматы в дальнем конце комнаты, созданные по образу великих личностей Первого крестового похода, чьи имена теперь никто не помнил, одновременно поклонились и произнесли его имя безжизненными голосами. Раздался треск энергии, пустотный щит опустился, и последняя стена разошлась в стороны, словно занавесь. После столь многочисленных испытаний и преград открывшееся пространство выглядело до смешного простым: маленький металлический уголок со столиком, накрытым слоем отполированного стекла.

Гайт слышал истории и слухи и знал, что они глупы. Ни мрачных рун проклятья, ни страниц из человеческой кожи или дурацких заклинаний для умиротворения духов мертвых. Лишь небольшая и простая обложка из ткани и кремовая бумага, каждая страница которой была исписана твердой опытной рукой профессионального писца. Разве могли какие-то украшения, которые способен вообразить себе человек, хотя бы на сотую долю воздать должное тому, что находилось внутри?

Книга хранилась в инертном газе, чья формула оберегала материал от разложения, для того же служило и стазисное поле, которое наполняло комнату, когда в ней не было посетителей. В дни активного применения этот документ обзавелся потертостями и заломами, но больше он не получит никаких повреждений. Между страницами была заложена тонкая проволока, и теоретически машина могла открыть любое место, какое только захотелось бы прочесть, но Гайт не помнил, использовалась ли когда-либо эта функция. У флотилии имелось множество перепечаток и копий, которые использовались день ото дня, и распорядители знали весь документ до последней буквы. Была лишь одна вещь, ради которой стоило приходить в эту комнату. Гайт наклонился и посмотрел на последнюю страницу книги, чистый лист плотной бумаги, на котором не было ничего, кроме трех отметин.

Наверху страницы, старинным шрифтом с едва узнаваемыми буквами, была выведена подпись Белеузы Фракс. А под ней...

…под ней – единственная буква, вписанная точно по центру страницы пятью красивыми, изящными взмахами пера, рассеченная, будто крест, буква «I».

А еще ниже – маленькая метка, пятнышко, точка на странице. Глядя на нее, Гайт, как всегда и случалось, почувствовал, словно воздух трясется вокруг него, становясь все плотнее и гуще, будто перед грозой.

Он оставался там почти час, склонившись над вместилищем хартии Фраксов и пристально созерцая страницу и двойную метку подписи на ней: букву I, означающую «Император», и единственную, впитавшуюся в бумагу каплю крови.

Глава четвёртая

Поместье Фракс, шлюз Астерин, Гунарво

Варрон Фракс, похоже, не хотел говорить о делах, но Домаса Дорел обнаружила, что это раздражает ее меньше ожидаемого.

Этим утром она встала пораньше и потратила на физические и ментальные упражнения на час больше, чем обычно. И на случай, если ничто другое не поможет, она спрятала в складках мантии маленькую фляжку сладко пахнущего ликера, глоток которого помог бы ей расслабиться, если понадобится. Но ей повезло: визит во владения Варрона предоставил ей именно такой отдых, в котором она нуждалась после девятнадцати тоскливых месяцев, проведенных в качестве младшего навигатора в паломническом флоте Адептус Министорум. Там ее окружали набожные мутантоненавистники, которые отказывались идти с ней на какой-либо контакт, когда могли, а когда не могли, то просто пялились на выпирающий участок ее лба и делали знак аквилы. Варрон же как будто почти не обращал внимания на ее гены, а в его доме было куда больше развлечений, чем в тесной камере на борту «Песни праведности».

Гигантский огороженный сад размером в половину самого поместья, где они сейчас прогуливались, был наглядным тому свидетельством, даже несмотря на то, что некоторые из его обитателей могли нервировать космического путешественника, непривычного к дикой природе.

– А теперь это, – сказал Варрон, – как раз такая вещь, для которой хартия придется весьма кстати. Взгляните-ка сюда.

– Я вижу очень интересную полоску вскопанной земли между двумя большими, довольно скучными деревьями, – ответила Домаса. Она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы шутить; в Варроне было что-то такое, от чего люди рядом с ним расслаблялись. Он весело засмеялся и отбросил с глаз прядь волос.

– Да, это только земля, Домаса. Но вот в чем дело. Изумрудные ходолистники – это те два дерева по сторонам – очень социальные растения. Они пытаются сотрудничать, когда чувствуют, что рядом растет еще один такой же. В результате переваривания добычи – помните пикты из их родной системы, которые я показывал? – у них образуются отходы, и они откачивают их наружу через корни. Осторожно! – это Черрик, один из сопровождающих Домасы, подошел поближе, чтобы взглянуть на ходолистник. – Видите, листья дрожат? Так высокоорганизованные млекопитающие Ставрона понимают, что надо отступить. Вы видели на пиктах, как они бросаются.

Домаса игриво погрозила Черрику пальцем, отчего тот покраснел под визором и сжал кулаки. Варрон сделал жест в сторону пустой земли.

– Вот, они заметили пустой участок и выкачивают туда истощенные гематические жидкости, которые не могут использовать, и угадайте, что использует тигранский иглофрукт?

– Использует, в смысле питается? Хм, может, это те... э... вещи, которые можно найти в истощенной гематической жидкости, э...

– Изумрудного ходолистника.

– Да, конечно, ни за что бы не догадалась.

Варрон снова рассмеялся.

– Иглофрукты поразительны. Я лично видел только один, не считая пиктов, и это было крошечное растеньице под стеклянным колпаком на ботанической выставке на Линье, три года тому назад. Потом, в прошлом месяце, я разорился на оригинал книги Евсевия Ривы о тигранской флоре. Вы бы видели, до каких размеров они могут дорасти. Конечно, существует масса всевозможных эдиктов о том, какие растения куда можно везти, и торговый контроль Империума довольно строг. Один из моих лучших агентов в субе Козия говорил, что больше не сможет присылать мне образцы этого вида, потому что весь регион закрыт из-за какого-то карантина. Но с семейной хартией, как видите... есть ли предел моим возможностям?

Он ухмыльнулся Домасе и хлопнул в ладоши.

– Почти готов! – отозвался позади них Рика. Домаса аж подпрыгнула. Рика был одним из ближайших вассалов Варрона и тяготел к тому же оптимистическому, оживленному настроению, что и его господин. В его голову по бокам были имплантированы вокс-приемники, и их рецепторные панели образовывали декоративные оборки, тянущиеся от его лица к задней части шеи. Домаса считала, что они неописуемо безвкусны, но Рика, очевидно, чрезвычайно ими гордился. Он успел поведать ей, что, когда Варрон получит хартию, он надеется обзавестись у какого-нибудь члена флотилии аугметическими мышцами, которые позволят двигать оборками вверх-вниз. Тогда Домаса вежливо улыбнулась, мысленно сгибаясь в три погибели от хохота.

– Слышите? Нам пора бы идти. У всех на руках карты? Вы отметили свои ставки? Точно все? – Варрон смотрел мимо Домасы на ее спутников, которые нервно переминались с ноги на ногу, непривычные к тому, что к ним напрямую обращался собеседник их госпожи. – Дрейдер несколько месяцев бегал за мной с просьбами устроить еще одну гонку, так что затягивать нельзя. Все готовы подняться в галерею? Рика, передай им, что надо доставить в галерею еще напитков, ладно? Колентин знает, что нам нравится.

До извилистых дорожек, что висели в воздухе, то там, то сям пересекая запутанный сад ужасов Варрона Фракса, с земли так просто было не добраться. Поэтому им пришлось ждать, пока сверху со звоном не спустится маленькая платформа на серебряных цепях и поднимет их к ближайшему мостику. Домаса схватилась за поручень, чтобы не упасть, и наконец воспользовалась возможностью поговорить о делах.

– Варрон, нам надо бы поговорить о хартии.

– Я жду этого с нетерпением, – перебил он. – Я знаю, это, наверное, выглядит так, словно я тут уклоняюсь от своих обязанностей. Когда я жил во флотилии, они старались сделать так, чтобы я постоянно слышал о том, что вырасту и стану вольным торговцем Варроном Фраксом.

– Хорошо. Но…

– Я отношусь к этому со всей серьезностью. Но разве вам не кажется, что я заслужил некоторую передышку, прежде чем приступлю к делу? Жизнь в этой странной флотилии – я не думаю, что она может сделать кого-то полноценной личностью. Накопление богатства ради богатства кажется мне глупостью. Думаю, я мог бы для чего-то использовать эти ресурсы. У вас есть сад, Домаса?

Она покачала головой и быстро продолжила, пока он не успел снова заговорить.

– Я знаю, что вы чувствуете себя на высоте, потому что хартия дает столько возможностей улучшить все это, – она обвела рукой сад, – но меня беспокоит, что вы слишком рано строите столько планов. Скажу честно, Варрон, вам придется как следует поразмыслить над своим наследованием.

Она привыкла вести разговоры подобного рода в наглухо запечатанных комнатах, проверенных на ауспики и шпионские жучки, окутанных приватными полями и заглушенных хором астропатов, который не дал бы пробиться туда ни ясновидению, ни колдовству. Но она гордилась своей способностью приспосабливаться.

– Вы имеете в виду поездку на Гидрафур? Не думаю, что у меня возникнут проблемы, я доберусь туда вовремя. В любом случае, церемония же не начнется без меня, не правда ли?

Варрон шагнул на пол висящей в воздухе галереи, которая змеилась через сад, и протянул руку. Удивленно помедлив мгновение, Домаса взяла ее. Он даже не дернулся, и это ее впечатлило – как у большинства Навис Нобилите, ее тело отличалось от нормы не только варп-оком во лбу, и на обеих руках у нее было всего по три длинных пальца. Это была единственная странность ее внешности, которая ее по-настоящему беспокоила, поскольку все остальное скрывали одеяния, а большинство навигаторов не обращали на них внимания.

– Нет, я имела в виду не поездку, – ответила она, оглядываясь. Как и все высокородные торговцы Гунарво, Варрон владел поместьем, вырубленным в стене ущелья над шлюзом Астерин, и сейчас оно нависало над ними. Но его сад тянулся на километры и километры берега канала – неопрятный простор оранжерей и ребристых куполов снаружи, масса буйной растительности внутри, причем вся без исключения враждебная. Дальше находились купола с тщательно рассчитанными климатическими условиями для опасной флоры с более экзотических миров, осмотра которой Домаса надеялась избежать – ходить по воздушным тропам над хищной зеленью основных садов для нее было более чем достаточно.

Некоторые растения внизу начинали шевелиться – садовники стимулировали их атакующие реакции ароматическими спреями, электромагнитными тенями, мелкой ритмичной вибрацией в земле. Гуща ходолистника, мимо которой они прошли, содрогалась, и края листьев размером с блюдо с глухим звяканьем бились друг о друга.

– Значит, законы? Не могу себе представить, чтобы Арбитрес создали мне какие-то проблемы. Никто мне не говорил о том, что такое может случиться. Рика, все готовы? Готов ли Дрейдер?

– Он скачет, как щенок, Варрон. Последние два часа он то забегает в сад, то выбегает. Он всем рассказал, что разведывает маршрут для бегунов, докладывает им обо всем и дает небольшие подсказки. Они подыгрывают. Он чувствует себя прекрасно.

– Вы позволяете ему вот так вот носиться по саду? – спросила Домаса. Любопытство оказалось сильнее, чем раздражение. Семьи навигаторов очень отличались по динамике от основной части человечества, и она никак не могла понять, в чем смысл сентиментальности по отношению к детям, но все равно находила ее интересной.

– Дрейдеру семь, – ответил Варрон, – и этого более чем достаточно, чтобы знать, как ориентироваться в южном крыле. Все растения здесь – пассивные охотники, поэтому, пока он держится подальше от них, он в безопасности. Садовники не пустят его в те места, с которыми он сам не справится. Помните, однажды этот сад будет принадлежать ему. Ему нужно начинать, пока он юн. Мне было двадцать, когда я открыл для себя хищные растения.

– Кстати говоря о наследовании, Варрон…

– Да, Арбитрес. Я видел последнюю передачу должности, когда отец получил хартию. Там была какая-то церемония с генералом.

– Арбитр-генерал Акте.

– Да, похоже на то. Мы ему писали?

Они шагнули на борт маленькой подвижной площадки, немногим отличающейся от простой плоской платформы, которая парила вдоль края галереи. Она полетела к южному концу сада. Обзорные галереи были сплошь набиты болтающими друг с другом зрителями, и слышался стук барабанов.

– Он уже не на Гидрафуре. Арбитрес меняются чаще, чем вольные торговцы. Сейчас на планете командуют четыре генерала-арбитра. Один майоре и трое сеньорис. Но нет, проблема не в них.

– Понятно, – Варрон помахал стройной женщине в желтом, которая несла сквозь толпу извивающегося маленького мальчика. – Ксана! Давай, иди к нам на площадку.

Ксана и Домаса обменялись холодными взглядами – жена Варрона не обладала столь же открытым нравом, как ее муж, и держалась в стороне от навигатора с самого ее прибытия. Мальчик, Дрейдер, не обратил на нее внимания, хотя, когда он увидел ее впервые, заплакал и пожаловался, что она «холодная как лед». Домаса тогда пожала плечами и постаралась с тех пор его избегать. Пребывание рядом с навигаторами влияло на людей по-разному, и это все, что можно было сказать.

Теперь, когда Варрон наклонился к мальчику, восторженно рассказывающему о «разведке», которую он провел, а Ксана улыбалась им обоим и добавляла детали, о которых Дрейдер в своем возбуждении забыл, Домаса решила, что в ближайшее время точно не заставит Варрона сконцентрироваться на делах. Она снова стала смотреть вниз, в сад.

Десять атлетов, восемь мужчин и две женщины, вышли из комнат подготовки и встали неровной линией. Перед ними вверх-вниз скакал распорядитель забега, одетый в блестящий костюм с достаточно мощными встроенными суспензорами, чтобы он мог танцевать на кончиках пальцев и странным образом кувыркаться через голову, словно в замедленной съемке. Волосы бегунов были выкрашены в цвета их облегающих гимнастических униформ – коротких и блестящих одеяний, заканчивающихся на локтях и коленях. Они бежали на месте, готовые к сигналу.

Домаса лениво подумала, сколько подобных зрелищ разыгрывается сегодня по всему Империума. Навигаторы, как правило, быстро пресыщались развлечениями, и Домасе было забавно наблюдать за тем, как веселились их ценители в тех местах, куда она попадала. Как ни утомительно, но очень часто «элитные развлечения» сводились к тому, чтобы криками подбадривать людей, пытающихся убить друг друга. Однако эти атлеты, судя по всему, были добровольцами, и маршрут проходил только по тем частям сада, преодолеть которые было сложно, но не смертельно опасно.

Бегунов приветствовали аплодисментами, как и Дрейдера, когда отец поднял его на плечи, чтобы он мог дать сигнал к старту. Домаса вытащила из рукава карту со своей ставкой. Ничего не зная об участниках, она выбрала оранжевого и черного, как наиболее близких к красно-коричнево-черным цветам дома Дорел. Оранжевый был мужчина с толстой шеей, пышной гривой волос и кожей цвета кофеина со сливками, что несколько контрастировало с цветом его униформы. Черный же был стройный, гибкий, как змея, молодой человек, который сейчас как раз заканчивал разминку, принимая такие позы, что некоторые зрительницы погрузились в задумчивое молчание.

Домаса была готова сделать непомерно большую ставку – как правило, в подобных ситуациях этот способ помогал завоевать расположение хозяина. Она немного удивилась, узнав, что в этом нет нужды. От нее ожидалось лишь вручить небольшой сувенир тому, на кого она поставила, в случае, если тот дойдет до финиша. Что ж, к этому она тоже была подготовлена. Еще один старый трюк: приносить на подобные собрания разнообразные яркие украшения и безделушки, по сути, являющиеся расходным материалом для раздачи в качестве подарков, если это могло как-то улучшить ситуацию. Домаса не очень чутко воспринимала физическую красоту, прожив всю жизнь среди навигаторов, чей внешний вид по большей части варьировал от странного до уродливого. Однако, глядя на заканчивающего упражнения бегуна в черном, она подумала, что, возможно, подойти к нему поближе и повесить ему на шею нитку самоцветов будет не так уж сложно.

Тут Дрейдер вдруг выбросил обе руки в воздух и прокричал «Вперед!». Барабаны мощно грохнули, и Домаса вцепилась в перила, когда платформа метнулась вперед, не отставая от бегунов.

Прошло полчаса, прежде чем все они стали спускаться из галереи: молодые зрители со смехом торопились вперед, более спокойные шли позади с напитками в руках. Маленький сын Варрона был с шестью дошедшими до финиша бегунами – он ехал на плечах самого высокого из них, болтал ногами и радостно вопил. Домаса шла немного позади самых медленных зрителей, сохраняя величавую осанку и спрятав в длинных рукавах скромно заложенные за спину руки. Когда к ней приблизился Черрик, первым делом она заметила на его лице отвращение. Она бросила на него предупреждающий взгляд, и ему хватило ума понизить голос, когда он наконец поравнялся с ней.

– Никто не погиб! И на что же все тогда ставили? Мы угодили в какой-то детский сад, леди! Что дальше, может, мы будем делать друг другу гирлянды из цветов?

– Нет, никто не погиб. Я по ошибке попыталась заговорить с нашим хозяином так, как будто кто-то должен умереть, и он посмотрел на меня вот так и сказал: «Я, знаете ли, не дикарь». Но это было неплохое развлечение, и оно привело нашего хозяина в отличное настроение, и поэтому я не желаю слышать, как ты разговариваешь таким тоном, Черрик, пока нас кто-то может слышать. И ты, и все в твоей команде. Мне все равно, по какому поводу, в следующий раз за такое вам будет, по меньшей мере, порка.

Несмотря на яд в своих словах, она говорила легким голосом дружеской беседы, так что любой, стоявший дальше чем в двух метрах от нее, подумал бы, что она рассказывает о впечатлившем ее моменте забега.

– Вообще, чтобы напомнить тебе о дипломатичности и о том, что мы должны стоять для нашего хозяина на переднем плане, я, пожалуй, возьму тебя с собой, чтобы встретиться с бегунами. Давай, налепи на себя улыбку, ради меня.

Улыбка, судя по всему, была за пределами возможностей Черрика – он обходился дружелюбными кивками в адрес людей, мимо которых они проходили. В это время Домаса молча мечтала, чтобы у нее было не слишком мало пальцев, а слишком много – так проще было бы считать дни до нового задания, где он бы не таскался за ней.

У стартовой линии ждали медики Варрона, но никто из бегунов не получил серьезных травм. У женщины в зеленом на бедрах и лодыжках виднелись следы от жалящих усиков хлыстника, который она не успела перепрыгнуть, и теперь жилы на ее шее вздувались, как веревки, пока медсестра вытаскивала маленькие обломки шипов и брызгала на раны стерилизующим спреем. Мужчина в ослепительном серебристом костюме и с такими же волосами недооценил, насколько далеко дотягивается ползучий резолист, и один из побегов стремительно схватил его за щиколотку. Когда остальные атлеты пробежали мимо, на помощь пришли садовники, но к тому времени покрытые роговыми пластинами щитки успели вывернуть стопу под жутким углом. Теперь он сидел и стоически наблюдал, как бинтуют его распухший голеностоп.

Вдали, у дверей сада, на скамье сидел гибкий молодой человек в черном, чью карточку выбрала Домаса. Его окружали медсестры и зрители, желающие скорейшего выздоровления – все до одной женщины. Домаса не видела, что такое с ним произошло, но выглядело это не так уж серьезно. С другой стороны от ворот ухаживали за ранами дошедших до финиша – победитель, мужчина в синем, был единственным, кто полностью уцелел.

Варрон с женой и сыном сидели вокруг последнего из недошедших до финиша. Это был коренастый мужчина средних лет с землистым лицом и в ярко-белой одежде, который превозмогал остатки дрожи, вызванной соком жгучего мха, все еще пятнающего его руки и босые стопы. Когда бегуны пересекали мост над прудом в центре сада, им нужно было примерно полминуты задерживать дыхание, преодолевая облако снотворной пыльцы. Бегун в белом был единственным, который по ошибке сделал вдох, пошатнулся и упал на четвереньки в жгучий мох. Дрейдер сидел перед ним, скрестив ноги, и с расширившимися глазами глядел, как руки и ноги мужчины подскакивают и дрожат. По какой-то причине эти движения напомнили Домасе, как содрогался ходолистник, когда они подошли к нему слишком близко.

– Домаса! – воскликнул Варрон, когда они подошли ближе. – А я думал, куда вы пропали! Надеюсь, вам понравился забег. На этих людей стоит посмотреть, не так ли? Этот человек – Аэто, один из тренеров в цитадели Вайтрок, что на шлюзе Эскарпин, там тренируют офицеров СПО, – Варрон ухмыльнулся дергающемуся Аэто, чья ответная улыбка выглядела несколько натужной. – Сожалею, что твоим коллегам из корпуса пришлось следовать за тобой пешком. Надеюсь, мы сможем организовать для них зрительскую платформу, если ты явишься в следующий раз, – Варрон спохватился и рассмеялся. – Что я говорю? Мы же отправляемся в путешествие, не правда ли? Как глупо с моей стороны.

Вместо того, чтобы выразить согласие, Домаса наградила Аэто царственным кивком.

– Ваша гонка определенно произвела впечатление на Черрика, главу моей свиты, – сказала она. – Он утверждает, что никогда не видел ничего подобного.

Оба заявления технически были правдой, подумала она. Хорошо бы знать, как в этот момент выглядело лицо Черрика.

– Варрон, роль классического, помешанного на бизнесе, скачущего с мира на мир торгового представителя – вовсе не та, которую мне нравится играть во время… – она моргнула, услышав, как ужаленная женщина позади них вскрикнула от боли, – …подобных радостных событий, однако мне действительно хотелось бы продолжить тот разговор, что мы начали до забега. Есть некоторые вещи, о которых вам следует поразмыслить.

Варрон с убедительным видом кивнул и ободряюще похлопал Аэто по плечу.

– Может быть, Черрик подождет здесь и обсудит с Аэто лучшие моменты забега по саду? – милым голосом предложила Домаса, без особых церемоний уводя Варрона от остальных гостей.

– Вы будете навигатором моего корабля? – внезапно спросил Варрон, застав ее врасплох.

– Я… нет. Нет, я слишком неопытна, чтобы брать на себя ответственность за столь важное путешествие.

Эта фраза прозвучала, как слова какого-то несчастного новичка, хотя она и не собиралась создавать такое впечатление. Но если притворная беспомощность могла сделать Варрона менее настороженным, то она готова сыграть эту карту.

– Я здесь ради вас, Варрон, ради того, чтобы помогать вам и давать советы, и чтобы гарантировать помощь своей семьи. За вами присматривает целых три дома Навис Нобилите, а также их соратники и друзья, Варрон. Не сомневайтесь, ваш корабль будет вести самый острый глаз, какой мы только можем предоставить.

– Три дома? Я думал, вы говорили лишь о себе и своих помощниках.

Варрон оглянулся, чтобы посмотреть, чем занят его сын, и Домаса начала быстро рыться в памяти, припоминая, что она могла такого сказать, чему сейчас ни в коем случае нельзя противоречить. Ее предупредили о смене задания всего за несколько часов, она покинула пилигримский корабль, не попрощавшись, и была слишком занята тем, как сюда добраться, чтобы как следует поработать над своей историей.

– Варрон, есть много людей, которые хотят, чтобы эта хартия перешла из рук в руки как по маслу, – сказала она, прежде чем он успел заметить ее раздумья. – Моя собственная семья, равно как Крассимал и Йимора. Не буду притворяться, что наши дома так уж сильно выделяются на общем фоне, особенно в сравнении с такими родами, как ваш, однако мы прилагаем все усилия ради вас, чтобы…

– В самом деле?

Теперь она полностью завладела его вниманием. Варрон не был глуп, напомнила она себе, хотя и мог казаться таковым.

– В чем конкретно мне нужно помогать? Я предполагал, что такой мелочи, как десятитысячелетняя традиция, будет достаточно.

Семья Домасы зародилась еще до того, как хоть кто-то по фамилии Фракс когда-либо слышал о хартии, и выжила в токсичной среде политики Навис Нобилите благодаря тому, что никогда, никогда ни о чем не предполагала заранее. О да, Варрон был щенком. Но щенков можно дрессировать, если не проявлять к ним излишнюю сентиментальность. Теперь как бы это так сформулировать…

– Класс космоплавателей – один из древнейших в Империуме, – сказала она, помедлив. – Навигаторы, вольные торговцы, офицеры Имперского флота, эксплораторы и другие. К сожалению, все больше распространяется обычай выдавать хартии низкого уровня и так называемые «дикие патенты», что создает породу неискушенных людей, которые толком не понимают, на какие затеи идут. Однако я верю, что ядро изначальной странствующей аристократии Империума по-прежнему существует. Мы продолжаем существовать, потому что мы… понимаем. У нас есть ценности, такие, как традиция. Преемственность. Порядок. Мы верим, что именно так и следует жить, – она цитировала один из уроков своего дяди тех времен, когда он был ее наставником, еще в сегментуме Соляр. – Наследование этой хартии важно для нас хотя бы из-за этих ценностей, это вопрос принципа. Вы хотите, чтобы вам передали ее на Гидрафуре, и, разумеется, вы имеете на это полное право, и именно поэтому мы на вашей стороне. Моя семья, мои помощники и я.

Варрон пристально смотрел на нее. Позади слышались крики и аплодисменты: началась вторая стадия представления, и над колючими кактусами и шипастыми деревьями прыгали, кружились и скакали акробаты. Наверху появлялись разноцветные бумажные фонари, подвешенные на тонкой проволоке, и снова послышался стук барабана – легкий и быстрый, чтобы гости могли хлопать ему в такт. Домаса и Варрон снова углубились в сад, где освещение стало более тусклым. Когда они достигли места, где растения начали шелестеть при их приближении, Варрон остановился и снова повернулся к Домасе.

– Я, как вы знаете, не совершенно наивен, – сказал он. – Я член Коммерческой палаты Гунарво и, к тому же, будущий вольный торговец. Вы, видит Император, сами мне это уже неоднократно говорили. Так что давайте начистоту. Вы весь вечер отчаянно хотели поговорить со мной о делах, а теперь молчите. Что вы мне недоговариваете?

Сзади раздался крик – акробат проделал что-то невероятное. А может, упал на голову и умер. Домасе было все равно. Она наблюдала за выражением лица Варрона.

– Появилось еще одно требование наследства.

Варрон моргнул раз, другой, потом уставился назад, на веселящихся людей. Домаса смотрела в другую сторону, куда меньше доверяя разнообразным – пятьсот шестьдесят восемь видов, так он хвастался – хищным растениям, чем Варрон.

– Невозможно, – наконец сказал он.

– Если вы так думаете, – ответила Домаса, – подождите еще денек, и до вас дойдет сообщение об этом. Это коммюнике Адептус, заверенное командным участком Арбитрес на Гидрафуре. Флотилия отправится на поклон к тому из Арбитрес, которого назначат руководить церемонией, как это и предполагается. Но при этом они собираются заявить, что есть другой, лучший претендент на хартию, который и должен стать новым вольным торговцем Фраксом вместо вас.

– Невозможно, – в голосе Варрона не было гнева, только неверие. – Какими идиотами надо быть, чтобы думать, что кто-то другой может просто прийти и получить хартию? Арбитрес руководят наследованием именно для того, чтобы такого не случалось.

– Хартия остается в семье Фраксов, Варрон. Это все. Как вы думаете, что происходит, когда ее оспаривает какой-либо иной наследник? Именно поэтому в ход процедуры были добавлены Арбитрес. Если есть другой человек, годящийся в наследники, то именно они решают, кто из них должен все получить.

– Да. Ну, видимо, так и выходит. Я никогда не выяснял, как именно происходит наследование, когда наследников более одного, Домаса, потому что наследник – это я. Первый и единственный.

Голос Варрона стал настолько громким, что кендранское перистое дерево неподалеку застонало, пытаясь выбросить еще незрелые споры в направлении шума. Домаса бросила тревожный взгляд назад, и Варрон глубоко вдохнул, снова приводя себя в равновесие.

Наконец, Домаса заговорила:

– Может быть, вы и были единственным наследником, Варрон, но вам придется поменять свои представления. Вам придется очень сильно изменить свое отношение к идее, что можно просто протянуть руку и взять хартию. Теперь я скажу это снова. Некоторые люди, обладающие большим могуществом, считают, что вы полноправный наследник, чьи притязания следует защищать. Они обнаружили это коммюнике и сделали так, чтобы я встретилась с вами, дала знать, что мы на вашей стороне, и убедилась в том, что вы готовы к путешествию. Вам бросит вызов другой сын Хойона. Ваш сводный брат. Петрона Фракс.

Глава пятая

Флотилия Хойона Фракса, глубокий космос у границ системы Антозир Проксима

На долгом извилистом пути от Шексии к Гидрафуру имматериум вихрился и волновался. Не настолько, чтобы это представляло опасность, но распорядители флотилии вообще не любили рисковать, поэтому возле огромной пустой системы Антозир Проксима, среди прекрасных и безжизненных гирлянд газовых облаков, флотилия вышла из варпа и остановилась на отдых. Как всегда, пока корабли стягивались, пересекая окраины Антозира, между ними струился вокс-траффик, а то и пролетал время от времени челнок – те, у кого были поручения или груз, который нужно было срочно доставить на другое судно, пользовались преимуществом свободного передвижения в реальном космосе.

На «Бассаан» с «Рассвета Прозерпины» прибыл челнок с двумя бригадами поваров и забойщиков и полным трюмом откормленных на просторных пастбищных палубах вердибыков, предназначенных для кухонь «Бассаана». Восемь из этих поваров недавно уже посещали «Бассаан» и пробыли там один день непосредственно перед тем, как флотилия вошла в варп на окраинах Шексии, и поэтому они стали мишенью для флагманского энсина Нильса Петроны, который ждал, скрываясь в тенях огромного камбуза. Перед его униформы был испачкан рвотой, а правая рука крепко сжимала рукоять тычкового кинжала.

Двумя часами ранее он осмотрел затуманенным, расплывчатым взглядом оружейную стойку в своей роскошной каюте, решил, что слишком плохо себя чувствует, чтобы пользоваться огнестрельным оружием, и едва не потерял равновесие, когда попытался на пробу взмахнуть своей положенной по рангу абордажной саблей. Использовать кинжал было наименее рискованно, промахнуться им сложнее. Петрона понимал, что его зрение все больше портится, поэтому он, в любом случае, вряд ли смог бы воспользоваться пистолетом.

Все началось на ужине, где собралось около двух дюжин членов флотилии, все примерно того же возраста, что и Петрона, включая нескольких его друзей. Ужин устраивал старшина-интендант Генш.

Генш, этот тщеславный ублюдок-отравитель с маленькой блондинистой бородкой, которой он так гордился. Петрона стиснул рукоять кинжала с такой силой, что руку закололо. Он слышал голос этого человека у себя в голове – влажный, самодовольный, как будто он говорил с полным ртом сливок.

– Почему я вас всех сюда пригласил? – спросил он. – Разве это не очевидно?

«Нет», – ответила пара голосов. Немногие из них знали его лично.

– Вышла новая директива от распорядителей флотилии, устраивать подобные собрания. Начальница экипажа Бехайя с энтузиазмом отнеслась к этой идее.

«Чушь», – согласились они позже, пока ели. Об этом стало бы известно и другим.

– Во флотилии скоро появится новый вольный торговец, – сказал Генш, – и благослови Император торговца Варрона! Пришла пора нам всем собираться вместе, как товарищи по экипажу, как братья и сестры, – добавил он, потягивая напиток. – Нам надо, чтобы каждая душа на нашем флоте знала, что она – часть братства, единой команды...

Тогда Петрона сразу понял, что это ложь, хотя он пока не думал, что и Генш считает это ложью. И все эти волнующие, подогреваемые вином разговоры о золотых годах торговца Варрона, которые вскоре последовали за речью Генша, только вызывали в памяти лицо матери, и оно беспрестанно парило перед внутренним взором Петроны. Он не осмеливался проявить гнев во время ужина, но потом, когда он возвращался в свои покои, ему попалась пара палубных матросов, которых он не знал. Он прорычал, что те якобы неподобающе на него посмотрели. Его друзья схватили и удерживали одного из них, в то время как Петрона набросился на второго, и когда он, наконец, вернулся в свою комнату, костяшки его пальцев были содраны и кровоточили, а в голове гудело от усталости. Обычно после того, как он заканчивал вечер подобным образом, возникало ощущение мира и покоя, но на этот раз подобных чувств не было. Впрочем, учитывая, в каком состоянии пребывали его мысли с той встречи в шексийском переулке, ночь, проведенная во сне без сновидений, была достаточной наградой.

Мясо вердибыка в котле полыхнуло, повара засмеялись и захлопали в ладоши при виде вспышки желтого пламени. Петрона, волоча ноги, брел между двумя мусоропроводами, но тут его колени подогнулись, острие кинжала заскрежетало об одну из труб, и он повалился. Он лежал ничком в тесном пространстве, чувствуя, как бурлит желудок – последняя пища вышла из него два часа назад, но желчь все равно подступала к горлу каждые несколько минут. Глаза, казалось, горели как угли, и неважно, сколько он их ни зажмуривал или массировал веки, они никак не могли прослезиться и немного облегчить страдания.

Утром, проснувшись в таком состоянии, Петрона сразу понял, что виновен в этом Генш. Когда он с трудом выбрался из кровати, а в горле забулькала рвота, он, превозмогая рези в животе и головную боль – как будто позади глаз крутился острый шип – осознал, что это было сделано намеренно. Ренджилл, его давняя подруга с тех самых пор, как они вместе играли на изукрашенных палубах-садах «Обещания Каллиака», которая сидела рядом с ним на ужине у Генша, лежала на пороге собственной каюты и билась в конвульсиях. Ее рот и подбородок тоже были испачканы желчью, но смешанной с кровью и слизью, и когда Петрона подковылял к ней, кровь начала сочиться также из ее ушей и ноздрей.

Старший энсин Омья привалился к стене позади нее и плакал от боли, которая сгибала его пополам. Симпатичная темноволосая Атис пыталась помочь ему подняться. За ужином Омья сидел напротив Петроны и спорил с ним о достоинствах вин, а также помогал держать приятеля того невезучего матроса, пока Петрона срывал на нем гнев. Позади Атис распростерлась какая-то фигура, в которой Петрона с трудом узнал Ниммонда. Они с ним любили боксировать, пока оба не свалятся от изнеможения, и вместе выучили странный мелодичный диалект низкого готика, на котором говорят на Спаэтер Реликсас, чтобы читать воодушевляющие поэмы его воинствующих жрецов. Они даже цитировали их наизусть за ужином, с грохотом сталкивая оловянные кубки и выкрикивая строки. Петрона опознал Ниммонда по зализанным назад длинным волосам и широкому золотому поясу, который тот выиграл за мастерство в стрельбе – но не мог узнать его искаженное лицо, залитое кровью, с мышцами, разодравшими кожу и скрутившимися с такой силой, что они оторвались от костей.

То, что окружало его сейчас, как будто аккомпанировало этим мрачным воспоминаниям – в мусоропроводы скидывали кровавые ошметки и кости, и их грохот эхом отражался от металлических стен. От лязга Петрона вышел из полубессознательного состояния и набрался достаточно сил, чтобы подняться. Однако он все еще с трудом держал равновесие и постоянно кренился вперед. Но эта пауза сыграла ему на руку, потому что впереди он увидел расхаживающего вокруг чанов с приправами усатого старшего стюарда, который подавал им тот ужин. Отравленный ужин.

Петрона с дикими глазами выскочил из ниши и побежал. Кухонный персонал с визгами разбегался с его пути. В жарком тумане он увидел, как стюард повернулся, его глаза расширились, и он попятился. Острие тычкового кинжала пробило его униформу, но нанесло лишь неглубокий порез от бедра до плеча. Он взвыл и схватил Петрону за руку, но энсин продолжал неуклюже колоть его, метя в лицо и глаза.

Петрона услышал голос, надтреснутый, безумный голос, который снова и снова выкрикивал одно и то же, и когда он увидел, что рот стюарда шевелится, пытаясь ответить, то понял, что это был его собственный вопль. Когда он остановился, чтобы сделать болезненный вдох, то осознал, что кричал «Твоя жизнь за Генша! Твоя жизнь за Генша!»

Стюард со стоном ударился о высокий разделочный стол и осел на пол. Внезапная вспышка жаркой текучей боли в животе заставила Петрону согнуться пополам, вскрикнуть и опуститься на одно колено. Когда она ослабела, он воткнул острие кинжала в пол, оперся на него и посмотрел стюарду прямо в глаза.

– Генш... старшина Генш... я отведу вас к нему! Мы не знали! Не знали! Пожалуйста! Я не желаю вам зла, сэр, вы же знаете! Я был рад вам, я был счастлив, что такой прекрасный молодой человек... – стюард сглотнул и схватился за рану, рассекающую его торс, – ...такой прекрасный офицер приглашен...

– Ты отравил меня, – Петрона знал, что его речь звучит невнятно, но времени замедлиться и попытаться говорить разборчивее не было. В этом наверняка были замешаны многие из них, и всех их надо выследить и найти. – Вы все отравители. Ренджилл и бедный Ниммонд. Почему Ниммонд? Кто отравил...

– Нет, нет, не мы! Еда и праздники – это наше... наше призвание!

Стюард тараторил, выставив руки перед собой. Петрона смутно осознал, почему никто не приближается: тем, кто ничего не знал о ядах, казалось, что он чем-то болен. Лучше уж пусть он зарежет их коллегу, чем подходить к нему и рисковать заразиться, ведь правила внутреннего карантина флотилии были безжалостны. Он отвел руку назад, и стюард завопил:

– Нет! Нас выгнали из кухни, человек в красной мантии, это он! Он никогда не ест! Человек в красной мантии и врач торговца! Они пришли со своими людьми и...

Петрона позволил себе упасть под собственной тяжестью, точно нацелив кинжал в глаз стюарда. Оружие вошло прямо в цель, человек содрогнулся и умер. На секунду привалившись к трупу, Петрона оттолкнулся и с трудом выпрямился. Перед его тающим, пульсирующим зрением возникло размытое пятно серой униформы.

– Генш.

На миг Петрона ощутил радость, ему едва не захотелось вознести благодарственную молитву тому чуду, благодаря которому его злейший враг оказался здесь. Но он был в смятении. Были и другие? Врач торговца, Д'Лесте, уродливый мужчина, которого Петрона видел лишь раз или два, и человек в красном, который никогда не ест, это должен быть... Вдруг Петрона ясно увидел все как есть.

– Вот последний. Спаси нас свет Терры, глядите, что он натворил! Хорошо, что мы нашли тебя, Петрона. Когда мы услышали, что ты сорвался, мы боялись худшего, – пятно, которое было Геншем, повернулось к неразличимым массам позади. – Надо его повалить, связать и отобрать этот гроксорез. Повезло еще, что мы не спали, он, кажется, прикончил только одного.

Вот в чем была фишка тычкового кинжала, как уже узнал Петрона: им можно было убить, просто упав вперед и таким образом вложив в удар всю свою массу. Он сделал неровный шаг, потом еще один, и потом, когда кто-то начал говорить «Все в порядке, сэр», он рухнул, выставив руку вперед. Раздался изумленный выдох Генша, и под весом Петроны они оба повалились на пол. На них обрушился каскад криков и воплей толпы вокруг.

– Двоих, – удовлетворенно прохрипел Петрона в лицо Генша. И хотя он успел ощутить, как сильные руки хватают его за руки и волосы, он погрузился в глубокий обморок и уже не чувствовал, как его оттаскивают от тела умирающего офицера.

Личный офис Ширы Кальпурнии, Стена, Гидрафур

– Так откуда взялось это чертово встречное требование?

Обычно совещания-инструктажи старших по званию Адептус Арбитрес следовали традиционному детальному протоколу, поэтому, когда Шире Кальпурнии понадобилось быстро добраться до сути проблемы, она устроила менее официальную и более открытую встречу подальше от залов собраний вокруг башни арбитра-майоре. Те Арбитрес, которые успешно пользовались преимуществами более свободной и прямолинейной обстановки, как правило, становились теми, кто попадал в растущий личный штат Кальпурнии. Те же, кого такая среда возмущала или побуждала к небрежности в работе, быстро и эффективно удалялись на другие места. Сейчас в ее небольших покоях находились трое членов персонала, которым она более всего доверяла и которые нравились ей больше всех: личный помощник Куланн, седой арбитратор Одамо и Амри, сообразительная претор-когнатис, которая отличилась в прошлом году, во время процессов Анстоха.

– Мы получили его с коммюнике, высланном астропатами флотилии из системы Шексия и повторно отправленном из Антозир Проксима. Авторизация – «Занти», это одна из распорядителей флотилии. Шексия и Антозир Проксима – следующие друг за другом пункты на пути к Гидрафуру из приграничных секторов, где скончался старик. Отметки времени на посланиях говорят о том, что флотилия движется быстро.

Опершись на стол у двери Кальпурнии, претор-когнатис Амри крутила в пальцах инфопланшет, но отбарабанила доклад, не сверяясь с ним.

– Быстро? Торопятся, значит?

Это сказал Кайл Одамо, эдил-сеньорис с тяжелым подбородком, тридцать два года прослуживший в ударных бригадах арбитраторов, включая восемь на крейсере-перехватчике Арбитрес, до тех пор, пока несчастный случай на корабле не лишил его обеих ног. Аугметика недостаточно хорошо прижилась, чтобы вернуть его в полную боевую кондицию, но, переведенный на планетарную службу, он по-прежнему интересовался космическими полетами.

– Я не так уж много знаю о том направлении из первых рук, но слышал, что там достаточно легко быстро проскочить. Им придется полегче, чем тому, другому бедолаге. Там порой поднимается жуткое волнение из-за колодца, проходящего мимо Кнейпа и прямо из центра галактики.

– Этого мы точно знать не можем, – ответила Амри, подбросив и поймав планшет. – В общем-то, это сообщение – все, что мы от них получили. Информаторов во флотилии у нас нет. Вокруг по-настоящему древних торговцев разрастаются целые замкнутые сообщества, так что бесполезно и пытаться пропихнуть туда своего человека или завербовать одного из них. Я бы сказала, это практически невозможно. Если не будет на то воля Императора, – благочестиво добавила она.

– Но у кого-то же есть свой человек, – сказала Кальпурния. Она была без брони, в простой рабочей одежде, и сидела, скрестив ноги, на мягком мате перед книжным шкафом. – Мы это знаем, потому что мониторим окружение Варрона, по крайней мере, так мне говорит Куланн. Куланн?

– Да, мэм. Как и сказал арбитр Одамо, между Гунарво и нами есть волнение, и чтобы послать туда коммюнике от главнокомандующего, понадобилось несколько попыток. Но, тем не менее, флотилия, может, и не торопится, но наследник, этот Варрон Фракс, несется, как богохульник с подпаленной задницей. Его посетила представительница дома навигаторов Дорел, и через двенадцать часов он уже свалил из системы. Потратил довольно много денег, чтобы спешно раздобыть корабль. Больше, чем он мог себе позволить по нашим прикидкам, хотя не то что бы он сильно обеднел.

– В этом как-то замешан дом Дорел? – спросила Кальпурния. По опыту она знала, что очень немногое из того, что делали Навис Нобилите, являлось именно тем, чем казалось изначально.

– Этого я не знаю, мэм, – Куланн был единственным, кто продолжал называть ее «мэм» на частных собраниях – ему, похоже, сложно было избавиться от этой привычки. – Но мы знаем, что некоторые запросы на ускоренный выход из системы, когда они покидали Гунарво, были оплачены не самим Фраксом. Один из астропатов, движущихся с ними, входит в сеть осведомителей командующего участком, поэтому у нас есть пара соображений насчет того, что он нам смог прислать. Деньги поступили из казны транспортного синдиката, имеющего связи с домом Йимора, не Дорел. Были и другие деньги, которые перемещались по финансовым домам в доках Гунарво. Тамошний Дом Правосудия только начинает выводить их на чистую воду, но похоже на то, что они платили взятки, чтобы дать зеленый свет «Ганн-Люктису» – это их корабль – чтобы он выбрался из системы и вошел в варп так скоро, как только возможно. В астропатических журналах Гунарво нет записей ни о каких официальных коммюнике касательно встречных требований.

– И я полагаю, что мы не рассказали им это сами? – спросила Кальпурния. – Конечно же, нет.

– Нет, – подтвердил Одамо. – Я воспользовался вашей делегацией, чтобы затребовать подтверждение этому. Наши собственные залы Астропатики точно ничего такого не посылали, и ректор Ведьминого Курятника говорит то же самое. Ой, – добавил он.

– Вот именно, ой, – сказала Кальпурния. – Я уже объясняла, что думаю по этому поводу. Пожалуйста, используйте одно из более уважительных названий.

Она перевела взгляд на Амри.

– Итак… Что там со встречным требованием?

– Сожалею, но по-моему, на данный момент мы знаем о нем ровно столько, сколько было озвучено на этом собрании, и нам придется ждать, чтобы выяснить что-то еще. Чем хартия старше, тем больше держатели стремятся спрятать их от глаз любых Адептус.

– И тем не менее, – вставила Кальпурния, – я хотела, чтобы мы прошерстили всю доступную информацию. И как у нас с этим?

Амри посмотрела на планшет и постучала по клавише.

– Передачи были отправлены всем лидерам Арбитрес из списка, который я вам дала, а вторичный список сейчас у криптомехаников арбитра-майоре, которые готовят его к отправке, – она повернулась к остальным. – Чтоб вы были в курсе, первичный список – это главы всех целевых групп и участков на всех мирах и маршрутах патрулирования, с которыми, по нашим сведениям, флотилия вела какие-то дела на протяжении последних тридцати лет. Вторичный список – это набор их возможных, но неподтвержденных остановок. Мы запрашиваем у них всех какие-либо записи или наблюдения, которые могут пролить свет на то, кто такой этот новый загадочный претендент на наследство и какую силу имеют его притязания на хартию.

– Что нам нужно, – сказал Одамо наполовину самому себе, – так это как-то заставить этих людей поделиться с нами своими записями. Если бы они поставляли нам информацию о всех событиях и переменах, которые могли бы влиять на хартию…

– Я полагаю, что подобное существует, – сказала Кальпурния. – В сегментуме Ультима было несколько крупных вольных торговцев, чьи хартии содержали требование сотрудничать с инспекторами и архивариусами. К несчастью, это условие, как правило, должно наличествовать в хартии с самого ее создания.

– Если у нас есть право руководить передачей хартии, мэм… – начал Куланн, но Кальпурния сразу покачала головой.

– Руководить передачей – и только. Мы можем применить свою власть, чтобы хартией Фраксов завладел правомочный наследник, а если неясно, кто таковым является, то мы можем рассмотреть это дело, вынести решение и осуществить его. И это все.

– В этом-то все и дело, – сказала Амри. – Именно те аспекты старых хартий, из-за которых они такие ценные – древность, традиция, высокий юридический статус – делают взаимодействие с ними очень сложным. И в них практически невозможно внести поправки. Я не думаю, что кто-то когда-либо хотя бы думал о том, чтобы изменить любую из по-настоящему древних хартий.

– Чья подпись стоит на самых древних хартиях? – спросила Кальпурния, и вопрос надолго повис в воздухе. Для гражданина Империума, подданного Императора, поклоняющегося Ему у алтарей Адептус Министорум, подобная идея была просто немыслимой. Как можно решиться на такое – переписать и исказить слова, начертанные и заверенные богом, ходящим среди людей?

Кальпурния наблюдала, как та же мысль появляется в сознании остальных: Одамо прикрыл глаза, Амри глядела в пол, а Куланн даже дрожал. Она хорошо понимала, что они чувствуют. Ей удалось сконцентрироваться на деталях церемониала наследования только потому, что она старалась не думать о природе этой хартии. Когда она позволяла себе мысли о ней, то ощущала почти физическое давление и чувствовала себя слишком маленькой, слишком незрелой для этого.

Но долг есть долг, и заканчивается он только со смертью. Она подняла кувшин, заново наполнила свой стакан водой, долила остальным и взяла свой инфопланшет.

– Что ж, – сказала она, – каковы бы не были частности претендентов и их дел, факт состоит в том, что нам придется устроить слушание, а не церемонию передачи прав. Так что давайте к нему готовиться.

Флотилия Хойона Фракса. В пути

– Бесполезно, если он...

Тьма.

– …думать, что ему удастся...

Тьма.

– ...отри, что ты делаешь, я не зна...

Тьма. Момент боли. Тьма.

– ...думал, это лучше всего, магос. Но доктор Д'Лесте, сэр, я должен сказать вам, что коды...

На этот раз она пришла чуть медленнее, но все же...

...тьма.

– Сэр. С...

Медленно наливается расплывчатый свет. Что-то вставлено ему в рот. Нужно освободить его, нужно...

– Боги, ну он и дергается! Иди сюда! Мне плевать, просто иди сюда, держи маленького ублюдка! Хватай его, за руку хватай!

Расплывчатые движения в расплывчатом свете. Давление опускается на чувствительные мышцы и кожу. Боль. Надо убрать давление.

– Откуда у него такая силища, погляди на него! К черту, зови Д'Лесте! Нет, приведи магоса. Да, нарушь его треклятый покой! Живо! И дай-ка мне тот шприц...

Невероятно холодный укол в тумане чистой боли.

Тьма.

Сны, впервые за долгое время. Недобрые сны. Он бродит по палубам и залам, снова став ребенком, вокруг мертвые тела с кожей, сочащейся кровью, они раскиданы по полу и сгрудились в арках и туннелях. Голос матери эхом отдается по кораблю. Она поет колыбельную, но при этом пытается не расплакаться. Слышать ее больно.

Тьма.

Свет. На сей раз не размытый. Белый вогнутый потолок и фигуры где-то далеко в высоте, что смотрят на него сверху вниз. Он узнает лица, которые видел на корабельных смотрах и собраниях офицеров. Он знает, что в них есть что-то важное, что было так ясно, так ясно до того, как начали меняться свет и тьма, до того, как пришли сны и боль.

Но боль все еще осталась. Его мозг как будто дрейфует в странной, потусторонней купели боли.

Густо-красное в ногах постели. Трудно различить. Он знает, что бил кого-то ножом. Выжили ли эти люди? Не могли. Умерли ли они и пришли сказать ему, что они мертвы? Наверняка. Сейчас он мыслит лишь искаженной, лихорадочной логикой, и решает, что это – единственное возможное объяснение.

– Ты меня слышишь? Ты понимаешь меня?

Голос странно ритмичный, чудесно теплый и мягкий, но при этом бездушный, словно голос актера, который способен воспроизводить все нюансы человеческой речи, но не верит ни в один из них.

– Энсин Петрона, ты меня понимаешь?

Густо-красная мантия со необычным золотым геометрическим узором по краю, состоящим из знаков, которые ему незнакомы. Стальная цепь на шее. А над шеей – лицо, лицо из бледной плоти и блестящего металла, с одним-единственным глазом с красным ободком...

– К нему возвращается мышление, – говорит голос этого лица. Петрона мечется, и кто-то снова хватает его за руки. – Усыпите его. Еще день отдыха, и мы посмотрим, готов ли он встретиться с нами.

Тьма.

Зал совета Костацина Базле, епарха гидрафурского. Уровень 47, шпиль Дукатин, Собор Восходящего Императора, Гидрафур

Преподобный Симова хмурился, когда вошел в двери вместе с другими священниками. Каждый из них по очереди прикасался амулетом, висящим на шее, к стопам мраморной статуи Императора, вделанной в дальнюю стену. Как и во многих других покоях Министорума, она была специально установлена не в самом центре, чтобы Император наблюдал за всей комнатой, а не просто смотрел прямо вперед из-за кресла епарха. Миновав статую, священники целовали аквилу, вышитую на конце молитвенного плата епарха. В настоящий момент она была зеленой на синем фоне – цвета, которые носило духовенство, отмечая дождливый сезон Гидрафура и конец года.

Прошло четыре минуты, прежде чем все закончили и опустились на колени перед своими сиденьями, повторяя краткое благословение, читаемое епархом на высоком готике. Потом они встали, расселись по местам и стали ждать, пока их господин не поделится тем, что у него на уме.

– Нет, это не касается текущего столкновения преподобного Симовы с законом, – сказал епарх Базле, вызвав почтительные шепотки удивления у всех, кроме того, кого он назвал. – Хотя ты, брат, возможно, можешь назвать примерный срок, который займет это дело?

– Им уже немного осталось, – ответил Симова со всем возможным достоинством. – Арбитр, которого назначили главным, очевидно, хочет доказать свою пригодность этой женщине, Кальпурнии, и, похоже, считает, что лучший способ сделать это – подвергнуть Адептус Министорум и его священников всевозможным бессмысленным юридическим проволочкам. Их настоящая цель – та преступная ячейка, лидеров которой мы наказывали.

– Или, если точнее, лидера. У тебя в клетке был только один, не правда ли?

– Да, один, – ответил Симова, ощетинившись изнутри. Старые фафанские клетки были заново введены по настоянию епарха, но если с ними что-то шло не так, то в этом, конечно же, был виноват один Симова. Но он знал, что лучше ему не пытаться защищаться на глазах у всех остальных клириков. Он подождет и выступит в свою защиту в другой раз. Однако епарх, судя по всему, не собирался просто так уходить с этой темы.

– Дело, которое я хочу с вами обсудить, имеет большую важность. Оно достаточно важно, чтобы вы все отменили свои послеполуденные дела. Помимо прочего, оно должно привлечь к Собору определенное внимание со стороны других Адептус. В особенности, – Базле снова повернул свою красивую голову с угловатым профилем к Симове, – оно навлечет на нас внимание имперского закона. Также это дело будет включать в себя вопросы закона, как церковного, так и мирского, поэтому я должен сказать, Симова, что это особенно неподходящее время для того, чтобы один из моих старших экзегеторов ломал копья с Арбитрес.

– Я не под судом, ваше высокопреосвященство, – ответил Симова, слегка покраснев. – Претор-импримис Дастром ясно выразился по этому поводу. Расследуется проникновение вражеских агентов в строительство и охрану клеток. Те их аспекты, которые не касаются меня самого, – добавил он через миг, понимая, что именно он технически являлся руководителем всей этой работы. Высокомерный Дастром не делал секрета из того факта, что считает Симову, по крайней мере, отчасти виновным. – Но я уверен в своих силах, и что бы ни встало на моем пути, я преодолею это, ибо знаю, что со мной Император, – он снова сел, чувствуя себя немного лучше. – Ваше высокопреосвященство, должен сказать, что я испытываю любопытство по поводу этого важного дела, которое вы желаете с нами обсудить.

Глубоко посаженные глаза епарха еще мгновение не отрывались от Симовы, пока он тоже не решил, что пора переходить к другой теме.

– Брат Паломас, озвучь, пожалуйста, список последних добавлений к реликварию нашего Собора.

Невысокий человек в простой коричневой рясе в дальнем конце полукруга начал зачитывать свиток.

– Две гильзы из пистолета святого Чокави Тамарского, полученные в качестве десятины из епископата Чиганд. Они дожидаются своего сосуда-реликвария, который завтра, на закатной мессе в часовне Колокола, будет благословлять демипатер Ушисте. Пузырек с почвой из посадочной площадки, где приняли мученичество четыре епископа фаэльских. Его подлинность подтверждена палатой Пронатус, которую вы наделили полномочиями в конце прошлого года, ваше высокопреосвященство. Корабль с ним вчера вышел из варпа на краю Гидрафура. Он должен прибыть сюда в течение недели. И наконец, преподобный Барагрий прислал с Исказа-Мару весть, что он отыскал почти все фрагменты черепа сестры Элиды Полусвятой. Я так понимаю, что он собирается вернуться сюда, как только сможет.

– Прекрасно, и благодарю тебя за эту последнюю новость, брат. Наши сестры из ордена Священной Розы будут рады узнать, что реликвия одной из их числа уже на пути в их обитель. И я, конечно же, передаю собранию извинения почтенного Барагрия. Хотя вы все знаете, что он отсутствует, поскольку задерживается на выполнении моего задания. Очевидно, на Исказа-Мару оказались определенные фракции, не желавшие, чтобы с их мира увезли столь ценную реликвию. Но на все есть своя причина, друзья мои и братья, и нам следовало бы поразмыслить над деяниями нашего брата под иным солнцем, дабы они напомнили нам, что служение божеству порой бывает суровым и временами должно быть безжалостным, если мы хотим, чтоб наша вера расправила крылья и воздвигла свои шпили. Я знаю, я уже говорил с вами о своем желании сделать Гидрафур ярчайшим маяком имперской веры во всех близлежащих секторах. Сотни миров, миллиарды душ, все они смотрят на нас, а мы отражаем на них свет Императора подобно тому, как Луна сияет на святую Терру светом солнца. Я хочу, чтобы стены Собора стенали под весом трофеев Экклезиархии и реликвиями святейших из святых. И я говорю, что Император улыбнется нам в столь благочестивом устремлении.

Ага, подумал Симова. Так вот почему Базле отвлекся, чтобы рассказать о Барагрии. Это было не отвлечение, а подготовка. Значит, им придется чем-то заняться.

– Пусть никто и никогда не скажет, – продолжил Базле, – что я увидел возможность прославить мой Собор и моего Императора и отвернулся от нее. У нас есть шанс завладеть чудесной реликвией того времени, когда сам Император обратил глаза свои на Гидрафур, освободить ее из тюрьмы беззакония и вознести ее в Собор, где ей и место. Частица истинной жизни Императора, которая сделает нашу веру крепкой, как сталь. Нечто, благодаря чему мы встанем во главе армии верующих, пилигримов, священников и крестоносцев, как всегда и должно было быть.

Священники заерзали на сиденьях, переглядываясь, но сам Базле снова пристально поглядел на Симову.

– Мы не будем взимать эту реликвию как десятину. Ее принесет сюда не война за веру и не сила оружия. Что бы мы ни требовали от нашей епархии, этого она нам позволить не может. Нет, мы обретем ее через тебя, Симова, тебя и твою палату. Прямо сейчас, к самому нашему порогу, на Гидрафур везут драгоценнейшую реликвию, и всеведущий Император счел нужным восстановить ее владельцев друг против друга. Они предстанут перед Адептус и попытаются сделать так, чтобы Арбитрес нарекли их полноправными владельцами реликвии, как будто у нее может быть какой-то полноправный владелец, кроме слуг самого Императора – Адептус Министорум. Вот для чего мы здесь собрались – чтобы составить план. Кюре Симова?

Симова хотел было сложить руки на груди, защищаясь, и начать спорить, но тут понял, что Базле больше не обвиняет его, но поручает ему задание. Он заново прокрутил у себя в голове слова епарха и заморгал. Великая реликвия, за которую нужно сразиться посредством закона. Важность этой новой задачи обрушилась на него с такой силой, что он едва не ахнул.

На один жуткий миг ему показалось, что он не может ничего сказать. А потом, как не раз случалось во время многодневных дебатов в этом зале, его разум защелкал, стремительно приходя в движение.

– Я начну, – сказал он, – с изложения в общих чертах писаний понтифика-милитанта Оргоса Арнка, касающихся права Адептус Министорум вступить во владение любым объектом, персоной или территорией, которые соответствуют определению священной реликвии. Мы будем считать таковым определение, изначально рассмотренное в трудах экклезиарха Чиганна IV и формализованное Четыре тысячи восемьдесят вторым Конклавом Экклезиархии. Также нам нужно обратиться к Восьмому Духовному эдикту Терры и его положениям, подразумеваемым для столкновений религиозного и светского закона. В сегментуме Пацификус существует более дюжины недавних и актуальных прецедентов. И я полагаю, ваше высокопреосвященство, что мне также следует затронуть послания исповедника Люзаро Сириусского, которые, в соответствии с совещаниями епархов Соляр в M38, считаются каноническими для действий Экклезиархии в тех случаях, когда она вынуждена изымать священные предметы у других подданных Империума посредством грубой силы.

С разрешения епарха он поднялся, потом закрыл глаза и сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы привести свой голос в нужное состояние и разложить закон по полочкам в голове. Именно это приводило Симову в восторг, как немногое другое: он почти что мог увидеть мысленным взором сеть связанных друг с другом доводов и возражений, длинные тексты и декреты религиозного закона, формирующие созвездия и паутины долга и послушания.

Он открыл глаза и начал говорить. Они слушали, они задавали вопросы, они дискутировали, а желтый свет гидрафурского солнца снаружи потихоньку переходил в долгую, прохладную, дождливую ночь.

Флотилия Хойона Фракса. В пути

То, что было так просто и ослепительно ясно, когда Нильс Петрона убивал старшину Генша, теперь стало непонятно.

Это знание возвращалось к нему со временем, по мере того, как лечение справлялось с судорогами и болью, и мышление переставало походить на попытки собрать растекающееся масло руками. Он ясно вспомнил осознание: зачистка флотилии простиралась куда глубже, чем он думал, и он и все его друзья были приговорены к смерти по какой-то тайной традиции, о которой командующие и распорядители никому не рассказывали. Не то чтобы таких традиций было так уж мало.

Тогда озарение ударило по нему, словно молот, и все, о чем он мог думать – ответный удар, который бы забрал вместе с ним столько врагов, сколько возможно. Там, где был он и его друзья, осталась пустота, и он должен был сделать эту пустоту чуть больше, оставить такой шрам, чтобы распорядители еще долго его помнили.

Но он больше не думал, что все обстоит именно так. Он больше не знал, что происходит и почему. Он по-прежнему понимал, что происходит что-то необычное – обрывки воспоминаний о том, что он слышал в кухне и апотекарионе, намекали на это. Но теперь он мог оглядеться вокруг роскошного кресла, в которое его перенесли с больничной койки. В воздухе над его правым плечом беззвучно парил диагностор (его создали из серебра и цветного стекла в форме красивой бабочки – пережиток увлечения насекомыми, которым старый Хойон переболел несколько десятков лет назад), вокруг сплетались тонкие трубки и провода, которые питали его истерзанные мышцы и укрепляли его плоть. Он не мог поверить, что о нем столь усердно заботятся лишь для того, чтобы повторно предать его смерти. Если он настолько ценен для распорядителей флотилии, это дает ему власть. Когда-нибудь у него снова появится возможность навредить им.

Как раз в то утро (если в белизне его палаты вообще бывали утра) Петрона обнаружил, что обрел достаточно сил, чтобы снова сжимать руки в кулаки. Они были слабы и разжимались всего через несколько мгновений, но когда он их сжимал, то различал последние красноватые следы на костяшках, оставшиеся с того времени, когда он побил палубного матроса. От этого он чувствовал себя лучше. Он даже начал ухмыляться своему открытию, но потом понял, что кто-то наверняка за ним следит. Поэтому он не прекратил улыбаться, но делал это уже про себя – спрятал ухмылку внутрь, словно маленький горячий уголек, и стал ждать своего времени.

Глава шестая

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис». В пути

Проблемы у них появились с самого начала путешествия.

Гунарво находился на краю пояса имматериума, где круглый год бушевали вихри и разрывные течения, который тянулся вдоль цепочки миров, исходящей из скопления Наконечник Стрелы. Чтобы точно предвидеть и улавливать эти волны, нужен был умелый навигатор, и большая часть судов, покидающих систему, просто брала с собой дополнительные припасы и десять недель тащилась по реальному космосу, чтобы войти в варп там, где условия были спокойнее. Навигатор, которого союзники Домасы в доме Йимора выделили для корабля Варрона, был достаточно сильным и умелым, чтобы даже сама Домаса чувствовала к нему почтение, но все равно ему понадобилось три попытки, чтобы правильным образом проникнуть в эти течения. Те подхватили их с Гунарво и понесли в более спокойные варп-потоки, где они смогли бы лечь на другой галс и проложить курс на Гидрафур.

Ксана Фракс путешествовала меж звездами ровно три раза за всю жизнь, и считала, что ей в этом повезло. Не только потому, что так ей сказал муж. Хотя она и помнила, как он однажды вечером, до их первого путешествия, подобрал горстку камешков со дна реки у шлюза Астерин и протянул ей. «Если дно реки – это все, кто родился на всем этом мире за последние сто лет, – сказал он, – тогда эта горсть – те из них, кому когда-либо удастся взглянуть на Гунарво и увидеть, как он парит в космосе, не говоря уже о тех, скольким когда-либо придется увидеть с высоты иной мир. Люди, которые никогда не путешествуют между мирами, никогда не думают об этом, а люди, которые путешествуют, воспринимают это как само собой разумеющееся. Но как же это чудесно, любимая моя – взглянуть на иной мир вдали от твоего собственного и вкусить его воздух. Ты еще увидишь».

Ксана ему тогда поверила и до сих пор помнила, чего она удостоилась. Однако она должна была удостоиться еще большего. Она повторяла себе, что после столь долгого предвкушения она покидает Гунарво женой будущего вольного торговца, и вернется – если это когда-либо произойдет – принцессой со своей флотилией, за которой стоит наследие десяти тысяч лет. Варрон как-то рассказал ей, что хартии подписывал и скреплял печатью сам Император, и хотя она тогда подумала, что он преувеличивает, она также была уверена, что вскоре найдет судьбу, уготованную ей Императором.

Одна в прекрасном салоне, среди синих бархатных драпировок, подушек и подбитой пурпуром мебели из эбенового дерева с золотом, она снова сказала себе, что ей не о чем беспокоиться, что нет никаких причин, чтобы ее нервы были столь напряжены, а руки тянулись сплетать и расплетать пальцы. Ей даже пришлось надеть перчатки из тонкого голубого шелка, когда кожа между пальцев стала красной и заныла.

Но причины тревожиться были. И их было много. Варрон тогда с улыбкой сказал, что они в хороших руках, что Дорел и Йимора и все остальные – достойные союзники, которые понимают, как важно, чтобы хартия досталась ему. Он показал ей письма от первого контролера – самого губернатора Гунарво, назначенного Империумом – который должен был помочь им доказать право Варрона на наследование. Когда они уезжали, к ним присоединилась другая делегация, представители Имперского Администратума с печатями субсекторального префекта с Барьятина-II. Лидер делегации, надменный человек в официальной мантии с высоким вычурным воротником, сказал ей, что Администратум с удовольствием поделится своими ресурсами «ради наследования Фраксов и его упорядоченного и правильного разрешения». После этого они особо не разговаривали с ней, и это ее не удивляло. Она знала, что большинство новых друзей Варрона думают о ней: жена этого наследничка – просто символ его статуса, она ничего не знает об Империуме за пределами семейного поместья и должна только стоять на почтительном расстоянии и добродушно улыбаться, что бы ни делал ее муж.

Но Ксана Фракс была дочерью гильдейского купца с Гунарво и сестрой двух докторов-законников,заседающих в планетарном Конгрессе Избранных. Она видела многое, а подозревала еще больше.

На столе рядом с ней стояло блюдо мяса с приправами, но у нее не было аппетита. Нервы отняли его. Она сняла обувь, осторожно прокралась к спальному алькову и тихо отвела занавесь в сторону. Дрейдер все еще спал, спокойнее, чем тогда, когда они пытались войти в варп, и он дергался и плакал во сне. Ксана подавила желание подоткнуть ему одеяло – в комнате было достаточно тепло, и она не хотела его разбудить. Она вернула занавесь на место.

Что она видела, так это то, как Домаса Дорел разговаривала с ее мужем: либо с искусственной грубоватостью, как будто она была более близким другом, чем имела право себя считать, либо с наигранной однообразной веселостью, как будто она пыталась изобразить уважение к Варрону, которого явно не чувствовала. И это острое, стальное, расчетливое выражение никогда не покидало ее глаза. Ксана ждала от Домасы какой-то реакции, когда та испугала ее сына – и не дождалась. Выражение ее глаз, когда она наблюдала на их первой встрече, как Ксана успокаивает расплакавшегося ребенка, было холодным и пренебрежительным.

Она знала, что люди первого контролера устраивают тайные встречи с делегацией Администратума. Она ходила по палубам в поисках тех немногих способов отвлечься, которые предоставлял корабль – там была маленькая библиотека, лестница-променад у подножия башни мостика, ряды идолов Бога-Машины, выстроившиеся вдоль залов, ведущих к инженариуму – и снова и снова встречала их, эти маленькие группы, повернувшиеся к ней спины, тихие голоса. Они распадались, когда она подходила, осыпали ее радостными приветствиями, а потом молча ждали, пока она не уйдет. Она знала, что по коридору между их покоями день и ночь снуют посыльные, специальные курьеры, натренированные Администратумом, которые прошли гипноподготовку и не помнили ничего из того, что они слышали и повторяли. Она знала, что они с Варроном и офицерами «Ганн-Люктиса» обедают за полупустым столом, потому что все остальные находятся на частных встречах в каютах, куда не допускают даже персонал корабля.

Она знала, что люди первого контролера хотели получить копию текста хартии и возмущались, что Варрон им ее не предоставил. Она подозревала, что они ищут способ исказить эти слова, потому что достаточно много знала о мечтах, питаемых контролером насчет Гунарво. Когда он смотрел на хартию сквозь призму амбиций, было естественно пытаться привязать ее к своему миру вместо Гидрафура.

Она знала, что Магал, адепт-пролегис, второй по старшинству в делегации Администратума, уже пытается уговорить Варрона присоединить к флотилии корабль под хартией Администратума. У этого корабля был бы капитан, назначенный Магалом или его начальством, и его отношения с остальной флотилией регулировались бы контрактом. Он бы собирал десятину, ресурсы и информацию с имперских миров, посещаемых флотилией, а адепты Администратума в его экипаже имели бы голос при прокладывании ее маршрута. А взамен – субсидии и торговые преимущества по всему субсектору. Ксана вполне могла представить, что они планируют: устроить Варрона на теплое уютное местечко, на регулярные рейсы по маршрутам, уже контролируемым Адмнистратумом, использовать его хартию, чтобы усыплять бдительность Арбитрес, использовать его самого, чтобы он исследовал дикий космос к югу от Гунарво, где префект отчаянно желал снова распространить владычество и десятину Империума.

И навигатор. Даже воспоминание о ее бледном лице и жестоких, каких-то лихорадочных глазах пробирало Ксану холодом. Она не знала и не хотела догадываться, чего может хотеть Домаса Дорел, но не думала, что ее желания ограничиваются тем, чтобы приручить вольного торговца и гонять его в нужный субсектор или на определенный мир. Она так совсем не думала.

– Эта любопытная зверушка, жена, еще даст нам жизни, помяните мое слово, – сказал Черрик, взвешивая в руках хеллган.

– С чего ты взял?

Если бы они все еще находились на Гунарво, Домаса просто отмахнулась бы от его замечания, но сейчас, хотя путешествие еще только начиналось, ей было тревожно. В варпе была скверная болтанка, и как навигатор, она понимала, насколько это плохо и чем это может быть чревато для их путешествия. Она пыталась избавиться от этой мысли: человек, который вел корабль, был куда более высококвалифицированным, чем она, а у нее были другие приоритеты. Она была той рукой, которую этот разношерстный синдикат держал на пульсе всего, что происходило вокруг Варрона, и ей нужно сконцентрироваться именно на этом.

Но, учитывая, что мельком улавливал ее третий глаз, говоря ей о том, что происходит за обшивкой корабля, она чувствовала, что это будет нелегко.

– Она мне не нравится. Вообще не нравится. У нее такой пакостный, крысячий, подозрительный вид. Зуб даю, она уже все для себя запланировала и хочет забрать хартию себе. Все сходится, а? И вы ей не нравитесь, – ухмыльнулся Черрик.

– Я думаю, что понимаю, почему. Она достаточно сообразительна, чтобы не доверять мне, и, как мне кажется, она представляет, что я хочу от ее мужа, – пожала плечами Домаса. – Плюс к тому, я пугаю ее сопляка, поэтому, наверное, она меня и недолюбливает. Это довольно мило с ее стороны. Ты проверил лаз?

– Что?

– Проход. Вдоль потолка всего этого коридора должен тянуться узкий проход, – голос Домасы замедлился и стал ледяным, как будто она разговаривала с идиотом. – Так. Ты. Проверил. Его?

Черрик уставился в потолок, пытаясь придумать, что бы такого умного сказать в ответ. Они оба стояли в начале центрального технического коридора, проходящего через нижние палубы «Ганн-Люктиса». Домаса провела полдня, запоминая их карты: было бы неосмотрительно ходить по кораблю, держа при себе чертежи, которых у нее быть не должно. Она терпеливо ждала, пока Черрик бормотал что-то в вокс, и смотрела, как двое вооруженных людей торопливо спускаются к ним по лестничному колодцу. Она раздобыла ключ-амулет, на который реагировала практически любая запирающая пластина на корабле, и когда она направила его на люк наверху, раздалась лавина скрежета и лязга, он отъехал в сторону, и вниз опустилась шаткая металлическая лесенка. Двое бойцов обменялись кислыми взглядами, зажгли наплечные фонари и начали карабкаться вверх.

Домаса закрыла глаза и снова оживила в памяти план палубы. Лаз был последним выходом с этого уровня. Они с Черриком блокировали коридор, другие бойцы охраняли лифты и сторожили выходы в отсеки по сторонам. Домаса испытала небольшую вспышку раздражения, когда они увидели, что их добыча сбежала из купола Псайканы, но была готова к этому. Все было нормально. Она контролировала ситуацию.

– Так вы меня слушаете?

– Хм?

Нет, она не слушала. Ей надо было сконцентрироваться. Если они не проделают все это как по маслу, могут начаться неприятности.

– Эта жена. Она будет нам мешать. Думаю, им одним мы можем манипулировать, но пока его жена рядом, у нас не выйдет.

– Оставь дипломатию мне, Черрик, ты уже доказал, что не разбираешься в ней. Что тебе нужно сделать, так это удостовериться, что твоя игрушка заряжена и мы можем начинать.

– Ну раз уж я, видимо, лучше понимаю в оружии, леди, тогда, может быть, мне стоит проверить, правильно ли экипированы вы сами?

Домаса сердито посмотрела на него и закатала рукав. Вдоль ее предплечья и тыльной стороны деформированной кисти тянулись тонкие золотые стержни, длинные пальцы обвили рукоять с встроенным спусковым механизмом, емкость с боезапасом была прикреплена к внутренней стороне запястья. Черрик фыркнул.

– Эта штука бесполезна, если на нем есть хоть какая-то броня.

– Не будет никакой брони, – резко ответила Домаса, – и она куда лучше подходит для того, чтобы взять его живым, просто выведенным из строя. Это, напомню тебе, наша приоритетная задача.

– Хорошо, – Черрик нажал сигнальную кнопку на своей перчатке, чтобы его люди начали двигаться, и прошел полдюжины шагов по коридору, прежде чем осознать, что Домаса по-прежнему у него за спиной. – Вы идете, мэм? Это ведь у вас, в конце концов, нелетальное оружие. Вы так и собираетесь стоять, пока я не наделал в нем дырок лазером?

Домаса начала следовать за ним, медленно, петляя влево и вправо, чтобы Черрик постоянно находился между ней и дверями или нишами, мимо которых они проходили. Она была уверена, что Симозон не боец, но идея физического столкновения заставляла ее нервничать. Каким бы дуболомом не был Черрик большую часть времени, сейчас он сконцентрировался и затих, ступая столь выверенно, что Домасе нужно было бы тщательно прислушиваться, чтобы расслышать его шаги. Домаса попыталась сделать то же самое – ее стопы были столь же удлиненными, как и кисти рук, и касались пола только пальцами, пятки же торчали назад, как у большой кошки. Это облегчало процесс.

Она слышала, как в вокс-устройстве Черрика тихо шелестят голоса остальных. Вся формация уже двигалась, медленно, уверенно, непреодолимо. Домаса чуть не споткнулась о подол своего платья и поняла, что идет, сгорбившись. Это было глупо. Она захотела выпрямиться и громко закричать. Что думал Симозон, как это еще могло закончиться? Куда он собирался сбежать? Как долго он предполагал прятаться?

Так долго, сколько получится, подумала она про себя, и когда мы выгоним его из укрытия, то стоит ожидать, что он попытается хотя бы нескольких забрать с собой. Так что будь внимательна, Домаса Дорел, и не давай ему никаких шансов.

Флотилия Хойона Фракса, в пути

Хотя Петрона ожидал этого с тех пор, как по-настоящему пришел в сознание, его сердце екнуло, когда они один за другим вошли в комнату. Он все еще сидел в кресле, его по-прежнему тошнило, и он все время чувствовал усталость, но его помыслы были остры как бритва, и он мог сжать кулаки и удерживать их, пока на счет семьдесят три боль не заставляла его расслабить руки.

Он сразу узнал распорядительницу экипажа Бехайю – раз или другой он разговаривал с ней, когда она по особым случаям спускалась к нижним столам во время пиршеств. И через миг он смог опознать и Кьорга, старого дурака, который, предположительно, руководил посольским ведомством. Это из-за приказов Кьорга Петрона сошел на Шексию, чтобы… чтобы сделать вещь, о которой ему не нравилось думать. Он спрятал руки под покрывало, чтобы распорядители не увидели, как он сжимает кулаки.

С Халпандером он тоже имел дело, несколько раз, когда его назначали руководить загрузкой товара и провизии. Но, кроме них, были лица, с которыми он не вполне мог сопоставить имена: безгубая женщина в черно-белой шали, маленький лысый человек с лицом грустной собаки… и фигура в красном. Петрона уставился на нее и не отводил взгляд.

– Мне сложно поверить, что ты никогда и ничего не слышал о магосе Диобанне, – сказал Д'Лесте, подтянув табурет и сев возле кресла Петроны. – Для меня, конечно, он старый знакомый, но разве я ошибался, предполагая, что весь флот знает о человеке-монстре, живущем на борту «Гига-VII»?

Петрона продолжал пристально смотреть. Как и все остальные дети флотилии, он слышал, придумывал, раздувал и передавал другим мифы о «Гига-VII». Это был корабль, на который почти никто не ездил, и который нельзя было обсуждать любому, кто там побывал. Хотя он смеялся над россказнями о красном человеке-монстре, эти истории по-прежнему не давали ему спать, когда выключали свет, и когда Ниммонд придумывал невероятные фантазии на тему того, что могло находиться в том корабле, он охотно слушал. Когда он стал старше, то узнал, что «Гига» как-то связана с мастерскими и инженерией, и больше о ней практически не вспоминал. Во флотилии было много всяких вещей, узнавать о которых не было никакого смысла.

Но теперь этот облаченный в красное человек-монстр был здесь, и Петрона удивился тому, что не чувствует страха в присутствии излюбленного пугала детей флотилии. Он продолжал его разглядывать.

– Я полагаю, пора представить вас друг другу, – сказал печальный с виду человечек. – Перед тобой, господин Петрона, почтенный член флотилии, имеющий куда больший стаж службы и статус, чем ты сам, если я могу так выразиться. Как и сказал доктор Д'Лесте, это магос Диобанн из Адептус Механикус. Он присоединился к нам как странствующий магос после того, как был расформирован эксплораторский флот понтифика-механиса Хвела. По моим подсчетам, это было – сколько же там? – сто двадцать лет назад. Вскоре после начала моей службы.

– Я думал, что мы вроде как независимы от таких, как он.

В обычной ситуации Петрона бы остановился на одной только мысли, но слова покинули его рот, прежде чем он спохватился. Он подумал, не могли ли лекарства в его организме притуплять остроту его ума.

– Наша великолепная флотилия может долгое время странствовать по галактике лишь на своих ресурсах, – сказал Гайт. В его голосе появился укор, хотя магос Диобанн никак не отреагировал на выпад. – Может быть, даже на протяжении целой человеческой жизни. Но бывают времена, когда мы вынуждены произвести инженерные или медицинские ритуалы или другие вещи, которые нам просто недоступны. Адептус Механикус знают об этом. И в то время, как мы нуждаемся в их услугах, есть вещи, которые мы можем предложить взамен. Мы ведь, в конце концов, вольная торговая флотилия.

– Наш контракт с Адептус Механикус – просто соглашение об обмене, у него нет конечной даты, – сказала женщина с шалью, очень тихо выговаривая слова, как будто ее возмущала необходимость тратить на это какую-либо энергию. – У нас есть право призывать на помощь Механикус, чтобы справиться с тем, с чем неспособны справиться наши мирские техники. Взамен же странствующий магос… путешествует с нами.

– Должно быть еще что-то, – возразил Петрона. Осознание того, что его не наказали за то, что он сказал в первый раз, сделало его храбрее. – Что от этого получает сам странствующий магос Диобанн?

Он заметил, что его голос был по-прежнему слабым и даже более хриплым, чем у той женщины. Потом у него внутри все сжалось – магос внезапно приблизился к нему неприятной, скользящей походкой.

– В космосе есть много вещей, вызывающих интерес и способных привлечь последователя Омниссии, – донесся голос из-под алой вуали, прикрывающей нижнюю половину лица магоса. Это был тот самый голос, который Петрона слышал в полубессознательном состоянии, одновременно теплый и лишенный эмоций. – Хартия позволяет этой флотилии путешествовать в такие места, которые могут вызвать ненужное внимание или просто находиться под запретом. Некоторые открытия моему древнему и святому ордену лучше всего изучать в тайне.

Магос наклонился над креслом, а потом, к отвращению Петроны, уголок его правого глаза вздулся и выпустил наружу тонкое тело металлического червя, который вытягивался из того места, где соединялись веки. Он мгновение раскачивался в воздухе, потом метнулся в сторону и присоединился к усику бабочки-диагностора, сидящей на плече Петроны. Машина начала содрогаться, как будто отросток магоса пытался высосать ее досуха.

– Иногда, к примеру, возникает необходимость удостовериться, – продолжал Диобанн, чье лицо находилось в считанных сантиметрах от лица энсина, – что… препятствия, чинимые военными Империума, не приведут к утрате редкой и священной технологии. Порой бывает так, что независимые путешественники, такие, как флотилия вольного торговца, вступают в контакт с устройствами, изготовленными руками ксеносов, или же образцами, представляющими ценность для нашего ордена Биологис, которые будет благоразумно изъять и поместить под присмотр Механикус. К счастью, флотилия разрешила мне соорудить прекрасную лабораторию на борту «Гига-VII», над которой, по нашему договору, я имею полный контроль. Или же, возможно, некий артефакт, созданный нами самими, был утрачен точно также, как было утрачено столь многое в былом Империуме, и по чистейшей случайности его заново открыли наши разведчики и агенты…

– Кажется, я понимаю, – сказал Петрона. Червь вдруг отлепился от бабочки и вполз обратно в лицо Диобанна. Он исчез не полностью, Петрона увидел это, потому что знал теперь, где тот находится: червь по-прежнему сидел в самом уголке глаза, как крошечная серебряная слезинка. – Пару лет назад мы завернули в какое-то мертвое скопление. Четырнадцать месяцев потратили на то, чтобы слетать на мир, куда никому из нас не дозволили спуститься. Это был ты?

Магос не ответил.

– И то место встречи ксеносов в Протяженности Удачи, что в сегментуме Обскура, и остановка на мире-кузнице в системе Вуланджо сразу после него. Все ясно.

Он вдруг дернулся, опустил взгляд и не смог сдержать крик.

Рука магоса была поднята, и рукав его алого кимоно соскользнул к локтю. Эта рука представляла собой переплетение металлических кабелей, спутанных друг с другом и проходящих друг сквозь друга, сделанных из какого-то темного металла, который блестел от ароматизированного церемониального масла. Вся эта мешанина медленно двигалась, каждый кабель пульсировал и перемещался рядом со своими соседями. Петрона глядел на них с ужасом. В одной точке, чуть ниже того места, где должна была быть кисть руки магоса, кабели сплетались в косу, перехваченную блестящим золотым ободком, а потом расходились в стороны, словно пальцы, дюжиной металлических дендритов, которые сейчас находились под тонкой простыней, скрывающей тело Петроны. Энсин молча уставился в аугментированные глаза Диобанна, чувствуя, как холодные кончики его пальцев скользят по коже, затем останавливаются, щиплют ее и втыкают в нее иглы.

– Ты демонстрируешь проницательность и решительность, энсин. Одобряю, – тон магоса ни капли не изменился. – Да, упомянутые тобой миссии были осуществлены по моему запросу. Решение сохранить природу «Гиги-VII» в тайне от рядового персонала было принято твоим собственным начальством, но я должен признать, что мне порой было любопытно, что думают экипажи других кораблей по поводу тех поручений, которые мне время от времени дают мои собственные начальники.

Петрона пытался совладать со своим дыханием и подумать. Все инстинкты говорили ему, что с ним вот-вот произойдет что-то важное, что-то очень важное, и что он должен собраться с силами и приготовиться к этому. Усилием воли он подавил ощущение иголок, ерзающих в коже.

– А я, значит, теперь не отношусь к рядовому персоналу? Они вывели тебя на свет и представили мне. Значит, ты собираешься либо убить меня, либо повысить в ранге. Что именно из этого?

В комнате повисло молчание. Дендриты извивались и оставляли на простыне бледно-оранжевые следы от масла. Иглы вышли из кожи, магос снова набросил рукав на змеиное гнездо, что заменяло ему руку, потом выпрямился и встал с закрытыми глазами. Глядя на него, Петрона подумал, что он похож на какого-нибудь сомелье Гайта, который пробует вино во время праздничного ужина, прежде чем разлить его по бокалам.

– Диагносторы не ошиблись, – объявил через миг Диобанн. – Все первичные дозы были приняты и впитаны. Вы были правы, когда порекомендовали его как наиболее подходящего кандидата, Д’Лесте. Одобряю.

Петрона поборол очередной приступ отвращения. Он так и думал. Магос пробовал его кровь теми нечеловеческими чувствами, которые могли проникнуть сквозь эти кабели.

Лишь через мгновение до него дошел смысл этого слова.

Дозы.

Его кулаки под покрывалом сжались так сильно, что побелели и заныли.

– Что именно нам нужно привести в порядок? – спросил Д’Лесте. – Он же успел причинить какие-то проблемы, прежде чем мы его взяли, да?

– Он думал, что за всем происходящим стояли повара, и напал на них, – ответила Бехайя.

– И убил парочку, так ведь? – спросил высокий статный мужчина, в котором Петрона узнал начальника вооруженных сил флотилии, Тразелли.

– Одного стюарда и младшего офицера по имени Генш, – сказал Бехайя. – Не из важных людей.

– Что более важно, – вставил Кьорг, – сколько других потенциальных субъектов так или иначе пережили эту дозировку?

– Технически? – уточнил Д'Лесте. – Четверо. По сути же – ни один. Двое в коме и быстро угасают, так как их метаболизм утратил способность перерабатывать питательные вещества. Они и двух дней не протянут. Один, скорее всего, скончается к тому времени, как мы вернемся. Каждая клетка его тела, судя по всему, хочет превратиться в опухоль. Есть еще один, последний, Омья, тоже молодой офицер. У него выработались довольно интересные неустойчивые состояния. Мы с магосом собираемся продержать его на «Гиге», сколько сможем, из любопытства.

– Значит, мы действительно проделали все это очень аккуратно, – просипела женщина в черно-белых одеждах. – Вы должны быть благодарны, что этот выжил. Я не думала, что мы настолько сильно полагаемся на удачу.

– Омья... – прошептал Петрона. – Омья. Мой друг. Он не умер?

Д'Лесте фыркнул.

– На твоем месте, друг мой, я бы о нем позабыл. Ты больше его не увидишь, и тебе предстоит начать думать о многих других вещах.

Петрона глядел на него, пока наконец вперед не вышел Гайт.

– Хватит тянуть, давайте уже просто все ему выложим, а? – он повернулся к Петроне. – Юный энсин, у нас есть для тебя одна работа. Мы хотим, чтобы ты занял новую должность. Она, пожалуй, поначалу будет не очень приятна, но при этом она жизненно важна для существования флотилии, как мы ее знаем, и вознаградит тебя так, как ты и представить не можешь.

Он замолчал, попытался что-то проговорить, снова остановился и рассмеялся.

– И даже мне сложно это прямо так произнести, – сказал он остальным. – Казалось бы, мы все уже должны привыкнуть к масштабности происходящего.

Он снова повернулся к Петроне и сделал глубокий вдох.

– Нильс Петрона, желаешь ли ты стать новым вольным торговцем Фраксом?

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис», в пути

– Он прятался в лебедочном колодце на технической палубе. Повредил пару бойцов Черрика, но мы выкурили его наружу микрошоковой гранатой и на всякий случай вкололи иголку.

Обычно невыразительные и жесткие глаза Домасы Дорел сейчас горели, а ее голос был возбужденным – при всем этом она, казалось, должна была раскраснеться, но ее кожа была такой же бледной, как и всегда. Позади нее стоял Черрик, глава ее отряда громил, и в руке он держал поводок, другой конец которого был затянут на запястьях стоящего на коленях человека с запавшими глазами, одетого в зеленую мантию астропата. Позади них один из людей Черрика тихо закрыл дверь комнаты.

– Повредил? Как он это сделал? – Варрон посмотрел мимо нее, на людей Черрика, ища следы ранений. Домаса отмахнулась от вопроса.

– Они не здесь, они отдыхают. У него не было никакого оружия. Никто, кроме персонала самого корабля, не должен иметь при себе оружия во время путешествия через варп, – сказала Домаса, бодро игнорируя хеллган Черрика, его пояс с гранатами и игольник, рукоять которого она все еще сжимала в руке. – Но псайкеры тоже не отваживаются чрезмерно напрягать волю в варпе, когда их и Худшее из Морей разделяет лишь толщина поля Геллера.

– И благоволение Императора, – вставила Ксана Фракс, стоявшая за плечом своего мужа со скрещенными на груди руками.

– Хорошо, и это тоже, – уступила Домаса. – Но все равно, хватать силу своим разумом на корабле, находящемся в варпе – это как палить во все стороны крак-снарядами, сидя в челноке. Именно поэтому мы и ждали, пока не войдем в варп, прежде чем пойти за ним. Правда, когда мы добрались до купола Псайканы, он уже успел удрать.

– Что он сделал?

– Мы немного рисковали с микрошоком, да, Черрик? Но оно того стоило, нам надо было гарантировать, что он не сможет сконцентрироваться, – Домаса говорила так быстро, что слова чуть не сливались друг с другом. Варрон никогда не видел ее настолько возбужденной.

– Что он сделал?

– Но я не думаю, что это был такой уж большой риск, в смысле, если бы он был в каком-то другом месте, но лебедочный колодец, там довольно-таки тяжелая машинерия, и микрошок вряд ли мог бы повредить металл, и мы рассудили, что стоит попробовать.

– Да, это было мое решение, – вставил Черрик, не слишком тонко надавив на «мое».

– Что он сделал?!

Голос Ксаны на этот раз был достаточно громким, чтобы все остальные это заметили. Домаса спохватилась, прежде чем рефлекторно выдать презрительную ухмылку, и поклонилась.

– Мои извинения, госпожа Фракс, все эти события меня немного взвинтили. Он выслал астропатическое сообщение, как только мы прошли зону комет. Никто из тех, кто по-настоящему верен! – на секунду ее речь превратилась в шипение, – не перехватил достаточно большую часть сигнала, чтобы мы дословно знали, что там говорилось. Но мы знаем, что наш друг Симозон собирал информацию о нашем путешествии и о составе экипажа, и был достаточно неаккуратен, чтобы оставить призрачные следы вокруг телепатического кресла, которое он использовал. Один из наших верных астропатов смог уловить их, прежде чем они испарились, так что мы знаем, по крайней мере, некоторые имена из тех, что были в сообщении.

– Я не понимаю, почему вы это сделали, – сказал Варрон. Он сцепил руки перед собой, и они были напряжены от беспокойства. – Что нам скрывать? Вы мне сами сказали, что это встречное требование – просто ерунда. Если наша позиция прочнее, то какая разница, кто и что об этом знает? И о нас?

Рот Домасы открылся и через миг закрылся.

– Пролегис Магал поделился со мной кое-чем из того, что Администратум знает о нашем пункте назначения, – сказала она, помедлив. – Помимо всего прочего, он сказал, что та женщина-арбитр, которая будет руководить передачей наследства – напомню вам, что это она будет судить, являетесь ли вы вообще наследником хартии – из порядочных. Не как некоторые Арбитрес, с которыми сталкивался мой дом, те, что любят обзаводиться тайными информаторами и совершать полночные налеты. Эта Кальпурния, очевидно, та еще дотошная стерва. Если бы подобному человеку захотелось знать, кто летит на корабле, он бы послал сюда герольда Арбитрес, чтобы тот долбился в обшивку, пока мы не вручим ему список. Она просто обожает вламываться туда, где не имеет права находиться, и давить там на всех своим авторитетом, так я слышала, – Домаса повернулась, и подол ее желтовато-коричневой юбки дернулся, когда она ткнула Симозона ногой. – Нет, если наш дружок на кого-то шпионил, то не на Арбитрес. А на того, кто пытается утянуть из-под ваших ног наследие вашей семьи. Неужели вы действительно хотите спустить им это с рук?

– И как же вы собираетесь все это подтвердить? – спросила Ксана, пока Варрон глядел на обмякшее тело Симозона. – Что он вам рассказал? Разве не должно быть каких-то улик, что у него есть связи с… с какими-то возможными заинтересованными лицами?

– Ничего на нем самом, ничего в его келье, – встрял Черрик. – Но Телепатика Гунарво прислала его на борт в последнюю минуту, в качестве замены. Они не так уж часто такое делают. Кто-то потянул за ниточки, помяните мое слово.

Домаса кивнула в знак согласия.

– Нам пришлось пользоваться дедукцией, потому что мы не в материуме. Если б не это, было бы гораздо проще. Мы бы могли слой за слоем углубляться в его мозг, пока не нашли бы то, что нужно. Есть определенные способы использовать варп-око, которые мне даже самой интересно опробовать, хотя я не такой уж прямо псайкер, который мог бы проделать достаточно тщательную работу. Но сейчас мы в варпе, и к тому же снаружи бурно, – ее лицо стало серьезным, и она глубоко вздохнула. – В таких штормах много чего может повстречаться. Выворачивать наизнанку чей-то разум, особенно разум псайкера, в таких условиях, когда наша защита и без того напряжена… нет, – сказала она чуть громче, как будто убеждая саму себя. – Мы не будем так рисковать. Я не хочу полагаться на удачу с таким разумом, как у него, пусть даже он чувствует боль или ослаблен медикаментами. Только не в таком неспокойном варпе, – она раздула узкие ноздри. – И я, определенно, не желаю допускать возможность, что он пошлет какой-нибудь тревожный сигнал, когда мы покинем варп. Он не должен выходить на связь.

– Полагаю, на корабле есть псайк-клетки, – начал Варрон, – так что, если надо его запереть…

– Запереть, – фыркнул Черрик, перебив его. – Вы слышали, что сказала леди Дорел?

– Нам надо выступить против этих претендентов на хартию с ним в качестве доказательства того, что они пытались сделать, – сказал Варрон. Во рту у него было сухо. В глазах навигатора и ее охранника он видел нечто, что ему не нравилось. – Я думаю, что такое свидетельство нарушения, шпионажа, ослабит их позицию в глазах закона. Если эта Кальпурния такая ярая сторонница честности и соблюдения всех требований…

– Это повлияет на них примерно так же, как на нас повлияет то, что они вдруг найдут доказательство работы какого-то нашего шпиона, – ответила Домаса. – И если ее удивит, что подобное происходит, значит, она еще тупее, чем следует из докладов Магала. Если он просто прекратит подавать сигналы, вот тогда они будут недоумевать. Поймали ли мы его? Оставили где-то? Может, он предал? Или ему просто нечего сообщать?

– Так, значит, псайк-клетка, – сказал Варрон. – Я пойду передам стюардам, пусть они это организуют.

Он встал с сиденья, но никто больше не пошевелился. Домаса пристально глядела на него. Варрон оглянулся на жену в поисках поддержки, но та побледнела и смотрела в другую сторону.

– Думаю, Варрон, мне следует продемонстрировать, как должен начать работать ваш разум с настоящего момента, – сказала Домаса, поднимая игольник. Один из удлиненных пальцев изогнулся, найдя кнопку спуска на рукояти, стиснутой в ее узкой ладони.

– Летальная доза, – быстро проговорила она и опустила руку. Раздался тихий звук, не громче, чем вдох, и Симозон повалился вперед. Чувствуя тошноту, Варрон увидел, как маленькая игла кристаллизованного яда, воткнувшаяся в затылок удлиненной головы астропата, растаяла и окончательно впиталась в его кожу. Он откинулся на спинку сиденья, как будто вся сила покинула его.

– Мои сторонники очень ясно изложили мне природу моей миссии, – сказала Домаса. – Я здесь для того, чтобы помогать вам любым возможным способом для того, чтобы побороть это встречное требование и сделать вас наследником хартии Фраксов и власти над флотилией. Вам нужно туда доехать, вот вам корабль и навигатор. Вам нужна защита для вашего собственного блага, вот вам я и Черрик. Вам понадобится помощь и поддержка в вашей будущей работе торговца, и поэтому здесь с вами достойные представители Гунарво и Администратума.

Домаса подняла руку, и Варрон отдернулся, но она просто убрала игольник, заткнув его обратно за ленту на руке.

– Все, что вам нужно делать, – приятным голосом добавила она, – это предъявить требование на свое наследство и помнить о своих друзьях. Это все, что от вас требуется, Варрон. Мы позаботимся обо всем остальном.

И затем они покинули его, оставив за собой немую застывшую сцену: Варрон Фракс, бледный и сжимающий руками подлокотники кресла, его жена в желтом платье, которая стояла, отвернувшись и спрятав лицо в руках, и распростертый у их ног труп астропата Симозона.

Глава седьмая

Крепость Арбитрес Скала Трайлан, Гидрафур

Адептус Министорум прибыли на Скалу Трайлан на пятый день пребывания там Ширы Кальпурнии, в разгар дня, когда она чувствовала себя раздраженной, постоянно отвлекалась и абсолютно не желала видеть никаких незваных гостей.

Не то что бы ей не нравилась сама скала. И остров, и крепость выглядели грубо и мощно: как любое архитектурное сооружение Арбитрес, крепость была выстроена так, чтобы один ее вид запугивал любого зрителя. Она занимала всю плоскую вершину скалы, в честь которой была названа, и возвышалась на каменном подножии с практически отвесными стенами, на триста метров поднимающимися над волнами. Даже с воздуха она словно излучала мощь и неподвижность, а с моря должна была выглядеть еще более впечатляюще.

Внутри, вдали от постоянного ветра и грохота волн, теплый воздух и узкие коридоры вызывали ощущение, что ты находишься в какой-то гигантской норе. По большей части проходы в крепости были настолько тесными, что в них едва могли разминуться двое Арбитрес, и только благодаря своему стройному телосложению Кальпурния могла передвигаться по ним свободно. Даже Куланн, не очень крупный мужчина, замечал, насколько ограничено пространство, когда был в броне. Широкоплечий Одамо с трудом протискивался по коридорам на двух тростях и прямых как палки металлических ногах, так что всякий раз, когда кто-то шел навстречу, ему приходилось пережидать в какой-нибудь нише, боковом коридоре или прижиматься спиной к стене.

Скала не являлась стандартной крепостью-участком. Архипелаг был мало населен, а море и все окружающие скалистые острова в радиусе ста километров оставались и вовсе безлюдны согласно соответствующему запрету. Когда-то очень давно один арбитр-генерал решил, что присутствие Арбитрес на Гидрафуре должно быть менее сконцентрированным, чтобы его нельзя было подорвать одной решительной атакой на Стену. По всей планете и системе были размещены укрепленные базы, так что в случае, если бы произошло немыслимое и Босфорская цитадель, насчитывавшая четыре тысячи лет, пала, уцелевшие участки не остались бы без жизненно необходимых ресурсов: оружия, персонала и Лекс Империа. Крепость на Трайлане была одной из таких специализированных баз, и в ее толстых черных стенах хранились копии самых важных писаний и догм Арбитрес.

По традиции Арбитрес прибывали сюда, чтобы учиться или учить, и с годами крепость стала чем-то вроде миниатюрного университета. Здесь были тексты, копии которых на Гидрафуре имелись только в самой Стене. В то время как стены крепости охранял гарнизон из арбитраторов, стоявших на часах на окружающих скалистых островках или патрулировавших запретную зону на бронированных летательных аппаратах или тупоносых подводных лодках, большая часть Арбитрес Трайлана проводила время при свете ламп в крошечных, похожих на соты кельях-читальнях на нижних уровнях центрального бастиона.

Чаще других среди них встречались судьи, склонившиеся над бумагами или мерцающими инфоковчегами в изучении десятитысячелетних, все время расширяющихся и усложняющихся имперских законов. Но были тут и каратели, выделявшиеся среди прочих своими громоздкими униформами и коричневыми мундирами – их обычно посылали на Трайлан, чтобы они вобрали в себя знания из более редких и малоизвестных трактатов касательно пленения, допроса и раскалывания преступников. Приезжали и вериспексы, чтобы листать аналитические записи по делам, закрытым тысячу и более лет назад. Гарнизонные проповедники изучали тексты своих предшественников, оттачивая понимание своего религиозного долга перед другими Арбитрес. Да и сами арбитраторы спускались в читальни, когда не ходили по стенам с магноклями в руках, чтобы прочитать о техниках, использовавшихся Арбитрес прежних поколений: как разогнать толпу, как вломиться в бункер, как справиться с парадом бунтовщиков; уязвимые места дома, дворца, танка, грузовой повозки, лишенного брони мятежника; какие формации лучше всего применять, чтобы оцепить жилблок или превратить его в руины, взять штурмом космический корабль или захватить управление над ним, защитить силовую станцию или подорвать ее изнутри.

Кальпурнии нравилась эта книжная атмосфера. Двое из рода Кальпурниев, за пять поколений до нее, были генералами Арбитрес в пограничных системах сегментума Ультима. Она читала их дневники, и ей запомнилась фраза одного из них, что сила без понимания не более полезна для закона, чем понимание без поддержки силы. Наверное, в любых иных обстоятельствах она бы сочла пребывание на Трайлане отличным и вдохновляющим отдыхом. Но не теперь, когда ее донимали непрошеные гости, в то время как у нее и так было полно забот с прошеными.

– Арбитр-сеньорис Кальпурния, я уверяю вас, что полностью понимаю, что нахожусь на суверенной территории Адептус Арбитрес, – генетор-магос Санджа говорил осторожным и официальным тоном. – Но, арбитр, вы должны понимать, что я просто не имею права отбросить законы и традиции моего собственного ордена Адептус, которые не только установлены декретами Механикус, но и священны пред ликом Бога-Машины. Я должен действовать согласно им. Не может быть иного способа.

– Но, со всем уважением, я вынуждена повторить свой вопрос, магос. Могу ли я узнать, что конкретно требуется для ваших ритуалов? Если ваши законы против того, чтобы кто-то, не принадлежащий к Культу Машины, смотрел на… – она собиралась сказать «ваше оборудование», но знала, что некоторые Механикус считают унизительным применение этого термина к своим священным устройствам, – …на жилища ваших машинных духов, тогда у нас нет никакого конфликта. Можно поставить экран, или повесить занавес, или просто завязать глаза всем не-Механикус, которые будут в комнате, пока там находятся машины. Я позволю любому из ваших сервиторов это сделать. Я войду в комнату и дам себе первой завязать глаза…

– Дело не в том, кто что видит, – ответил Санджа. Насколько Кальпурния могла сказать, он был одет точно так же, как в тот раз, когда она впервые встретила его на ступенях его собственного храма в Августеуме. На фоне темного и аскетичного помещения суда он выглядел ярким цветовым пятном. На нем было алое кимоно Механикус, на голове – капюшон и покрывало, так что виднелись только ярко-голубые глаза и крючковатый нос, с шеи свисала эмблема в виде черепа-шестеренки, выполненная из черной стали и алмазов, красно-белый пояс украшал спиральный знак генетора из крошечных самоцветов. За ним стоял один из младших аколитов, также в алом одеянии, с полностью скрывающим голову красным кольчужным капюшоном. Его руки бугрились от скрытой аугметики. Позади него, в свою очередь, плечо к плечу стояли четыре сервитора-карлика, напоминающие жирных пустоглазых детей, балансирующих на аугметических ногах с копытами и вывернутыми назад суставами, которые блестели при свете ламп. Люминанты Санджи, золоченые черепа видных Механикус, которые сопровождали его внутри святилища, здесь не присутствовали.

– Ковчег Гелиспекса – одна из самых почитаемых машин культа Генеторов на всем Гидрафуре, – сказал Санджа. – Посоветоваться с ним – значит совершить значимый религиозный акт. Даже на священной земле для ритуалов калибровки и инициализации требуется больше часа, чтобы умилостивить его аниму, и только тогда она запустит машину. Прежде были случаи, когда я выводил ее из святилища, и сама машина создана приспособленной к перемещению, но всякий раз мы передвигали ее на территорию, заблаговременно освященную членом нашего культа. В этом-то и проблема, арбитр. Я не хочу думать, что может произойти с Гелиспексом, если мы попытаемся пробудить его на неосвященной земле. Нельзя и рассуждать о такой возможности, когда есть риск, что его дух будет настолько разгневан или поврежден, что мы не сможем его восстановить. Если вы хотите, чтобы я проверил генетические образцы этих двух преемников именно здесь, тогда нужно позволить кому-то из моих литургических механиков произвести над частью крепости ритуал освящения, сделав ее суверенной территорией Адептус Механикус. Иного пути нет. Если это невозможно, – продолжил он, едва Кальпурния открыла рот, чтобы ответить, – тогда я предоставлю любую помощь, какую только смогу, но без машины. Или же, если предпочтительнее, я вернусь в Августеум, чтобы пробудить Гелиспекс там, так что можно будет выполнить требующуюся работу и предоставить вам результаты. Я сделаю это без всякой обиды, и мое уважение к вам не уменьшится, что само собой разумеется, – Санджа завершил свою речь поклоном.

– Понимаете, магос, у нас налицо столкновение юрисдикций. Я точно так же связана по рукам и ногам, как вы. Каждый прецедент соперничества между преемниками гласит, что они остаются в зале суда, у них берут кровь, уносят к Гелиспексу, а потом представитель вашего ордена приносит обратно в суд вердикт машины. Проблема в том, что все прочие прецеденты относятся к судам, происходившим в Стене, от которой до вашего храма можно дойти пешком, – она вздохнула. – Вы не хотите войти в историю как тот, кто сломал машину Гелиспекс, а я не хочу становиться женщиной, которая создала прецедент, когда сторонняя организация объявила свою власть над крепостью Арбитрес, – ее пальцы дотянулись до шрамов над глазом и поползли по ним. – Я не могу солгать, даже если это будет просто пропуск информации, и не оставить никаких записей об этом. А когда подобное попадает в прецеденты, магос, его дьявольски сложно оттуда выгнать. Нельзя просто заставить что-то не случиться.

– Я понимаю. Мы в патовой ситуации, которую создали не вы и не я.

Санджа ничего не имел против арбитра-сеньорис и искренне хотел помочь. Но на миг он не мог не почувствовать веселье. Хотя Механикус обладали абсолютной властью над своей собственной юрисдикцией, у них не было почти никакой возможности просто прийти и взять власть над другими Адептус, как это могли сделать арбитры, и он подозревал, что подобные безвыходные ситуации у него случаются чаще, чем у нее. Он решил попытаться еще раз.

– Как осуществляется инженерное обслуживание крепости, арбитр? Кто ухаживает за вашими системами – техножрецы или миряне?

– Миряне. Здесь то же самое, что и в других наших крепостях – мирские техноадепты, которым ваше жречество дало разрешение на исполнение долга. На скале нет техносвятилища, которое отвечало бы вашим нуждам. Я уже думала насчет этого.

Она огляделась.

Эта комната была, пожалуй, самой большой во всей крепости, и едва ли была крупнее, чем некоторые из залов аудиенций в Стене. Для имперского здания это было необычно – в них, как правило, имелось как минимум одно просторное помещение с высоким сводом. Однако на первый взгляд она казалась больше, чем была на самом деле, потому что потолок и дальние стены терялись в тусклом освещении. На экваторе Гидрафура свет был более ярким и менее желтым, чем на севере, в Босфорском улье, но комната была слишком глубоко погребена внутри крепости, чтобы в ней можно было сделать окна. Хотя это наводило на мысль…

– Мы не рассматриваем вариант под открытым небом? На окружающих скалах есть посты часовых, но ничего кроме них. Должно быть достаточно открытого пространства, чтобы установить что-то вроде шатра…

Но Санджа уже покачал головой.

– Материальная форма машины так же деликатна, как и ее темперамент, – сказал он. – Я не могу рисковать, подвергая ее воздействию стихий, даже в условиях, которые будут лучше подходить ее духу. Я подозреваю, арбитр, что если я должен использовать машину для подтверждения наследования, как вы хотите, то это произойдет либо в Босфорском улье, либо в одном из наших храмов на южном побережье Ниерака. Там, вероятно, есть такие, которые могут подойти, впрочем, я был бы рад, если бы ваши арбитраторы помогли с охраной и безопасностью, пока там будет размещаться Гелиспекс.

– Хмм.

В раздумьях Кальпурния взяла сообщение от курьера, который осторожно подошел к ней и нервно поглядывал на техножреца и его свиту.

– Если я могу поинтересоваться, арбитр Кальпурния, я не мог не заметить, что в собственных архивах Механикус не упоминаются подобные проблемы с наследованием Фраксов, хотя я понимаю, что мы ассистируем в подтверждении генов разных преемников, соперничающих друг с другом. И, хотя я не желаю проявить неуважение…

– Да, конечно, все в порядке, магос. Как я и сказала, прецеденты относятся к слушаниям в Стене, но я хочу отойти от традиции проводить их именно там. Уже есть признаки возможного нарушения правил, так что я хочу, чтобы суд происходил в месте, которые мы полностью контролируем, а не в Августеуме, где обе стороны могут целыми днями играть в догонялки-убивалки, как до, так и после церемонии. Я на горьком опыте выяснила, насколько велика вероятность всевозможных вмешательств, когда ты сидишь посреди Босфорского улья, неважно, в насколько безопасном, по твоему мнению, месте.

Санджа, который и сам в свое время оказался замешан в столкновение Кальпурнии с жестокими интригами Босфорского улья, слегка поклонился в знак согласия.

– И я решила выйти наружу, – продолжала она. – Если б я заранее подумала о таких сложностях, то, наверное, осталась бы там, – она скривилась. – Хотя нет, не осталась бы. Но я бы не стала просить вас лететь сюда за треть планеты из-за дела, которое оказалось обреченным на неудачу с самого начала. За это вы получите письменное извинение с моей печатью. Мне нельзя быть настолько невнимательной.

Санджа отмахнулся от этих слов.

– Тут есть и моя вина, поскольку я определенно должен был удостовериться перед вылетом, что вы точно знаете все, что от вас может потребоваться Механикус.

Они подошли к узкой двери в холл. Арбитраторы, стоявшие там на часах, взяли оружие на караул, когда они прошли мимо.

– И я уверен, что эти проблемы, в любом случае, не обязательно фатальны для вашего начинания, – сказал Санджа, когда они свернули в коридор за дверью. Он был настолько узким, что только четверо маленьких сервиторов могли достаточно свободно идти по двое в ряд. – Есть различные диагностические церемонии, которые я мог бы провести в крепости как есть. Они не будут обладать церемониальным весом Гелиспекса, официальный штамп которого, как я понимаю, является традиционной частью наследования. Однако, если вам нужно простое генетическое подтверждение, чтобы можно было перейти к юридической стороне вопроса, я, скорее всего, смогу удовлетворить ваши требования. Еще раз, кто эти двое?

– Один – сын от ныне покойной жены торговца, второй – сын наложницы, рожденный в самой флотилии, согласно нашей информации.

– Что ж, я гарантирую, что, поработав день-два с их образцами, я смогу… Арбитр?

Кальпурния встала как вкопанная в середине коридора, читая сообщение под одной из ярких потолочных ламп. Когда она закончила, ее рука дернулась, как будто хотела отшвырнуть его подальше.

– Не могу поверить. Что себе возомнил этот идиот, что он на каком-то гребаном карнавале? Какого черта он тут вообще делает? – она снова двинулась вперед со скоростью, которую Санджа счел не слишком соответствующей ее положению. – Почему он не остался там, где ему было велено?

– Арбитр, могу ли я спросить, о ком вы говорите?

– Симова! Этот надутый, пучеглазый преподобный Симова.

«Гига-VII», флотилия Хойона Фракса, доки системы Батриста

Кто-то сказал ему, что они снова внутри системы, на последней остановке, где можно было перегруппироваться, прежде чем нырнуть в варп-течение, низвергающееся к Гидрафуру. Нильсу Петроне, больше не энсину, но будущему вольному торговцу, было все равно. Он уже почти забыл, что существовала флотилия, система, Империум за ее пределами. Его мир сузился до размеров сводчатого покоя на «Гига-VII», широкой кровати с балдахином, стоящей на возвышении в его центре, прямо под центром высокого купола, и его собственного тела и боли.

Периодически он пытался убедить себя, что раньше он чувствовал себя хуже из-за того, что не понимал происходящее с ним до конца, а теперь, когда он знает, что именно терзает его тело, он мог справиться со всем, что еще могло случиться. Но иногда ему становилось настолько плохо, что это переставало помогать, и боль была настолько сильной, что он терял способность достаточно ясно мыслить, чтобы хоть в чем-то себя убеждать. Они не помогали ему справиться с болью. Твой организм должен привыкнуть к изменениям, так они говорили. Если мы хоть немного тебя обезболим, то тело может утратить способность руководить изменениями, так они говорили. Мы не будем рисковать тобой, так они говорили.

Может быть, так и было, а может быть, и нет. Он считал, что этим не исчерпывается. Магосу, судя по всему, не было дела до боли, но вот когда Д'Лесте наблюдал, как спазмы выжигают нервы Петроны, словно солнечные вспышки, его глаза загорались, а язык подползал к краю рта.

Когда ничего не болело, он спал, сколько мог. В такое время он зачастую просто проваливался в бессознательное состояние, или, по крайней мере, в блаженную дремоту, в которой ему не хотелось думать ни о чем тревожном. А вот когда боли было как раз столько, что она проходила по его нервам, как точильный камень, и делала мысли холодными и острыми, тогда Петрона осторожно прикрывал глаза и работал над своими планами.

Когда обработка закончится, он унаследует хартию и станет новым вольным торговцем Фраксом. В этом он им верил. Гостей для того злосчастного ужина выбрали не потому, что это помогло бы сплотить флотилию – как сказал им ныне покойный идиот Генш – это был способ собрать всех перспективных кандидатов, которых на пару определили Д'Лесте и Бехайя, способ ввести им первую порцию сыворотки.

Никто во флотилии не знал, испытывались ли ранее генетические процедуры, придуманные Диобанном. Хоть где-либо или когда-либо. Магос основывался на манускриптах, которые нашел в обломках эксплораторского корабля, что изучал некий род ксеносов-наемников, а также трактатах о трансформирующем геносемени Астартес, которые, предположительно, никогда не выходили за пределы биокузниц Марса. Но сами эти процедуры были неизвестной величиной, и для них нужно было каким-то не вызывающим подозрений образом подвергнуть кандидатов воздействию сыворотки, запускающей изменения.

И Петрона был единственным, кто выжил, хотя Д’Лесте как-то не слишком осмотрительно поведал ему, что им пришлось не раз вытаскивать его с самого края бездны. Он был тем, в ком они были больше всего уверены, тот, с кем они по-настоящему надеялись работать, и тот факт, что он был довольно похож на молодого Хойона Фракса, был только в плюс.

– Это значит, что я правда сын Хойона? – нерешительно спросил Петрона, когда услышал об этом. В то время у него во рту был пучок трубок, перегоняющих сыворотку, поэтому ему приходилось осторожно выговаривать слова. Но Д’Лесте и Тразелли, которые присматривали за ним в тот момент, взорвались смехом.

– Нет, мелкий ты нахальный… ты не сын торговца, – ответил Тразелли. – Ты что, не знаешь, в последние годы шлюхам старика позволяли иногда гулять на сторону. Да и вообще, он всегда был не особо похотлив. Я слышал, кое-где поговаривали, что Гайту даже приходилось чуть-чуть стимулировать его, чтобы получился хоть какой-то наследник, хотя, если б он тогда знал то, что мы теперь все знаем, он бы, наверное, и не заморачивался.

Они все ненадолго затихли, пока один из помощников-сервиторов Диобанна вытаскивал трубки из глотки Петроны. Когда кашель затих, а вода, которой он полоскал рот и отплевывался, больше не была подкрашена кровью, Петрона промокнул глаза и осторожно спросил, что именно имел в виду Тразелли. Они достаточно дружелюбно объяснили ему – им уже, похоже, было все равно, сколько ему известно. Какую угрозу могло представлять это потеющее, то и дело сглатывающее существо, опутанное медицинскими приборами? И это было хорошо.

– Варрон Фракс. Ты, наверно, слышал его имя, – сказал Д’Лесте. – Это он – наша цель, или, по крайней мере, его претензии на хартию. Его требование необходимо переломить ради самой хартии, ради имени Фраксов и флотилии. Может, это жесткое решение, но мы в первую очередь верны роду Фраксов, как мы его видим. Варрон неприемлем. Избалованный бездельник, который не трудился, чтобы заработать хартию, ему просто повезло, что в нем плещется чуток фраксовских генов. И если принцип наследования настолько скверно задуман, что базируется на этом, а не на истинном достоинстве, ну что ж, тогда мы можем бросить ему вызов.

Выражение лица апотекария было чуть более напряженным, чем следовало, и, слушая его, Петрона понял, что Д’Лесте заставляет себя поверить в то, что говорит. С того самого момента он не сомневался, что это все – просто захват власти, не более того. И это тоже было хорошо.

– В любом случае, – сказал Тразелли, – если бы не было других прямых наследников, то все было бы намного проще. Ключевой элемент – близость крови, понимаешь? Ты довольно умный мальчик. Ну и, хотя я в этом не особо понимаю – я знаю, как пускать кровь, но не как играть с ней, ха – но идея такова: если мы покажем эту близость крови, то дело в шляпе.

Близость крови. Хороший термин. Петрона запомнил его тогда и вспоминал теперь, когда лежал на кровати под балдахином и наблюдал за сервиторами Диобанна с их паучьими конечностями и инкрустациями из перламутра, слоновой кости и рубина. Они парили между биотическими чанами и сосудами для проб, центрифугами и рядами трубок и чаш. Время от времени один из них выпускал червя из конечности или лица, и тот проникал в какое-нибудь отверстие в стоящих рядом кафедрах, где находились когитаторы. Петрона понимал, что они таким образом общаются с машинами, может быть, не только этими, но и с другими, в иных частях корабля, хотя не совсем понимал, как это происходит. Лекторий Диобанна находился позади его головы, хотя из-за кровати и собственной слабости он не мог повернуться и увидеть его. Магос стоял там, когда руководил сервиторами, и какое-то машинное ведьмовство позволяло ему видеть их глазами и контролировать без каких-либо команд, которые Петрона мог бы слышать.

Со стороны ног, над дверью в палату, висела большая пикт-пластина, на которой постоянно рябила и волновалась мозаика изображений: изящные узоры из линий и кругов, выписанных зеленым светом, странные сероватые овалы и эллипсы, которые как будто шевелились и плавали, причудливые полоски меняющихся цветов и вращающиеся руны, которые Петрона не мог прочесть. Во время предыдущего визита Диобанна он набрался храбрости спросить, что это за образы, и магос ответил: «Так я вижу твою кровь». В этой фразе было что-то настолько пугающее, что он лег, закрыл глаза и не открывал до тех пор, пока не был уверен, что Диобанн ушел.

Если бы не было прямого наследника, Варрона, то флотилии, пожалуй, вовсе не пришлось бы заниматься этими манипуляциями, или они обошлись бы легким вмешательством. Но раз уж преемственность оспаривалась в суде Адептус, они должны были привезти не просто образец ткани, но самого кандидата, в крови которого был бы генетический след Хойона Фракса. Неудивительно, что Петрона чувствовал боль, когда в его метаболизме циркулировали искусственные вирусы и алхимические сыворотки, искажающие и переписывающие фундаментальную структуру его крови, чтобы ее отпечаток выдавал его за сына человека, который не был его отцом.

Поэтому он позволил Диобанну и Д’Лесте работать над собой. Когда они будут довольны результатами – так ему сказали – его переместят на «Обещание Каллиака», где над ним поработает и Гайт. Он научится говорить о Хойоне как об отце, говорить о флотилии как о своей собственности и никогда не вызовет подозрения даже у того, кто действительно провел первые десять лет жизни со своим отцом Фраксом. Когда все закончится, он станет маленьким принцем-негоциантом, роскошно разодетым и правильно подготовленным, он будет танцевать на ниточках у распорядителей флотилии и быть их смазливеньким лицом, когда понадобится.

И это тоже было хорошо. Правда. Все это было хорошо.

Бывший Нильс Петрона, будущий Петрона Фракс, не знал, получится ли у Диобанна этот фокус. Превозмогая боль и периодические обмороки, он узнал больше, чем позволял им видеть, и знал, что распорядители не были уверены, обманут ли подделанные образцы крови Арбитрес и смогут ли они на самом деле заполучить наследие Хойона. Они поставили на удачу. Но он уже решил, что вне зависимости от того, получится ли у них или нет, он им кое-что должен за свою мать, и за Ренджилл, и Ниммонда, и Омью, и всех остальных.

Петрона спрятался под одеяло и сжал кулаки. Теперь он мог удерживать их, пока не досчитывал до пятиста, и ухмылялся, когда ногти глубоко врезались в ладони и оставляли маленькие полукруглые следы, красные от его странной меняющейся крови.

Нильс Петрона приедет вместе с распорядителями флотилии на Гидрафур. И в конце путешествия, еще раз поклялся он самому себе, Петрона Фракс убьет их всех.

Крепость Арбитрес Скала Трайлан, Гидрафур

Преподобный Симова стоял на скошенной вершине скалы на краю запретной зоны, под высокими серыми стенами и зоркими бойницами одного из укрепленных наблюдательных пунктов Арбитрес. Рядом с ним стоял герольд из Нунциатуры епарха, которому нечего было делать, кроме как держать перед собой свиток, поскольку Симова, видимо, решил вести большую часть переговоров сам. Позади герольда в один ряд выстроились облаченные в белые доспехи Адепта Сороритас, сестры ордена Священной Розы, которых Симова отобрал из гарнизона Собора в Августеуме. Глухие шлемы типа «Крозиат» прикрывали их лица от крепкого морского бриза.

Кальпурния наклонилась над пикт-транслятором и наблюдала за этой сценой, записываемой оптиконами наблюдательного поста, и ее глаза сузились от гнева, глядя, как маленький голографический Симова тычет пальцем в миниатюрного арбитратора перед собой. На посту имелось и устройство звукозаписи, но ветер над скалой и естественный шум передачи делали голоса неразборчивыми.

– У нас есть какое-то представление о том, чего ему надо? – спросила она, и арбитр Фесалка, техник по связи, помотал головой.

– Наш гость довольно-таки сильно настаивает на соблюдении протокола, мэм, поэтому, как только он оказался лицом к лицу со старшим офицером на посту – вот он, проктор Аммаз – он начал зачитывать свои верительные грамоты и тому подобное. Полный церемониал. Теперь он требует, чтобы его пропустили на саму скалу. Я так думаю, у него есть какие-то поручения от епарха. Аммаз сказал ему «нет», но священник, судя по всему, не собирался принимать такой ответ. Начал болтать, мол, его обязанности святы и не нуждаются в разрешении смертных. Потом Аммаз сказал ему, что если они проникнут в запретную зону без выраженного предоставления права на пролет с эскортом, то их собьют, прежде чем они преодолеют два километра…

– Хорошо.

– …так что теперь священник опять начал уговоры. Он говорит, что прибыл, чтобы пообщаться с вами по делу, и что вы отчихвостите Аммаза по полной, когда узнаете, что он его так долго задерживал.

– Проктор Аммаз молодец, тем хуже для священника. Вы ему передаете инструкции, пока он там?

– Да, мэм, – сказал Фесалка. – Его связь активна, но встроена в шлем, так что священник ничего не слышит.

– Хорошо, – сказала Кальпурния, выпрямившись. – Скажите ему, что он не должен сдавать ему ни пяди земли. Буквально. Даже ни миллиметра. Если они попытаются пробиться вперед, то он должен отреагировать именно так, как он и сказал. Ни один арбитр никогда не угрожает попусту.

Ее левая рука неуверенно приподнялась и потянулась к шрамам над глазом, потом выражение лица стало твердым, и рука снова опустилась и легла на рукоять силовой дубинки.

– Куланн? Снаряди, пожалуйста, к отлету транспорт, в котором мы прилетели, и уведоми нашего уважаемого гостя, магоса Санджу, что ему тоже следует подготовиться к отбытию. Также надо подготовить одну из патрульных машин, чтобы она слетала на тот наблюдательный пост. Кстати говоря, это ты в ней полетишь, так что выбери себе сам что-нибудь в ангаре. Почтенный Симова, видимо, не уяснил то, что я пыталась до него донести на нашей последней встрече. Думаю, надо повторить, и чуть более внятно.

Глава восьмая

«Коронет Триатик МРА-47», сторожевые врата Имперского Флота, внешняя часть Гидрафурской системы

Первым человеком, который увидел, как флотилия выходит из варпа на окраинах Гидрафура, был рядовой матрос оптикона по имени Иарто, который узрел крошечную и далекую искорку света, когда корабли хлынули из разрыва в реальности и по инерции помчались дальше, направив носы в сторону яркого гидрафурского солнца.

Иарто добросовестно подогнал куда нужно бронзовые измерительные стержни, зафиксировал координаты увиденного, передал их по переговорной трубе в рубку оптикон-интенданта высоко наверху и выбил их на серой карте, которую тут же всосала в себя пасть-прорезь горгульи на центральной колонне его обзорной палубы и плавно понесла в архивы врат. Больше матрос об этом не думал, как не думал ни о каких крошечных варп-вспышках, которые записывал. Все знали, что Гидрафур слишком хорошо защищен и находится слишком глубоко внутри Империума, чтобы здесь могли появиться враждебные корабли. Приоритетной задачей для Иарто было достаточно выслужиться перед начальством, чтобы его перевели с этого набитого людьми и забытого Императором островка монотонности на одну из больших планетарных баз, где укрепления уходили глубоко под кору, где были теплые комнаты, и женщины, и маленькие нехоженые уголки, где можно установить самогонный аппарат.

Но даже если первый человек, увидевший прибытие флотилии, не придал ей того значения, какое хотелось бы чувствовать ее распорядителям, это бы долго не продлилось. Астропат на верхнем шпиле тонкого металлического веретена, которое представляли собой врата, послал флотилии приветствие, на которое пришел вежливый ответ, а затем выслал как астропатическое, так и вокс-сообщение эскадре капитана Ириана Трейза, ближайшему узлу в сложной сети боевых кораблей, которые патрулировали весь Гидрафур.

Доброжелательность Флота к флотилии Фракса быстро сошла на нет. Несмотря на приглашение, затем просьбу, затем требование, чтобы она остановилась в ста пятидесяти километрах от «Коронет Триатик МРА-47» и дождалась эскорта, флотилия нехотя притормозила до скорости чуть ниже крейсерской, после чего легла на курс, который провел бы ее между двумя эклиптиками Гидрафура, вокруг звезды и к самой планете. Оскорбленный грубостью флотилии и не впечатленный повторяющимися в ее коммюнике не слишком тонкими ссылками на привилегии, даруемые хартией, Трейз воспользовался возможностью провести своей эскадре небольшую отработку близких маневров.

Так что наблюдатели на палубах флотилии были изумлены, когда перед ними возникли высокие зубчатые носы полудюжины боевых кораблей Линейного флота Пацификус, которые мчались навстречу настолько быстро, что некоторые слишком нервные командиры торговых кораблей отдали приказ подготовиться к столкновению. Строй кораблей Флота копьем вонзился в бок флотилии Фракса, а затем, демонстрируя прекрасное управление и дисциплину, мощные боевые суда развернулись и встали на курс флотилии, без усилий сохраняя ту же скорость. Экипажи, привычные видеть в иллюминаторах умиротворяющее зрелище сияющих светом кораблей флотилии, теперь глядели на шершавые серые корпуса линейного флота, выгнутые арками амбразуры и громадные смертоносные силуэты лэнс-пушек.

На этот раз не было ни приглашения, ни просьбы, не требования, только приказ. Флотские пилоты должны были прибыть на борт с инфодисками и вокс-устройствами, чтобы провести флотилию сквозь лабиринт минных полей, застав, гравитационных приливов и патрульных эскадрилий, которые – как было очень подробно разъяснено – уничтожили бы все корабли Фракса до единого, если бы те попытались самостоятельно влететь внутрь Гидрафурской системы. Капитан флагмана Трейз лично высадился на борт «Бассаана», и первое, что он сделал – прошел на мостик к капитану и дал ему в зубы. Тот растянулся на палубе рядом с собственной командной кафедрой, с кровоточащими, рассеченными рукоятью пистолета губами.

Флот, как правило, не очень любил вольных торговцев.

Флагман «Бассаан», флотилия Хойона Фракса, Гидрафур

И это чувство было взаимным.

– Настырный гроксолюбивый… – прорычала Занти. Она стояла рядом с Кьоргом на мостках перед большим круглым иллюминатором и смотрела на огромный бок флагмана Трейза, «Искупления Диармида». Курьер принес им известия о полученных приказах и о том, как унизительно этот флотский обошелся с несчастным капитаном. – Не понимаю, почему мы им такое позволяем. Хартия – это не какие-то пустые слова. Мы должны были проплыть прямо сквозь них и слать всех к чертям. Бесхребетные вы люди.

Распорядители флотилии провели краткое, но разгоряченное совещание, пока к ним приближалась эскадра. Занти, которая внимательно прислушивалась к отчетам Диобанна о состоянии здоровья Петроны, настаивала на том, чтобы помчаться прямиком на Гидрафур и потребовать хартию как можно скорее. Ей не слишком понравилось, что она проиграла в общем голосовании, и еще меньше – что Кьорг прочитал ей нотацию на тему дипломатических реалий. Занти была женщиной, живущей по букве закона, а сложности, которые возвели вокруг закона люди, ей никогда не давались.

– Совсем наоборот, – сказал Кьорг. – У меня есть хребет. И кишки, которые вовсе не тонки, как ты также говорила. О, и мозги, о них ты тоже делала замечания. У меня есть мозги.

– Надо же.

– А еще у меня есть кости, глаза, легкие, мышцы и даже ногти на ногах, и они все мне нравятся, и именно поэтому я предпочел сотрудничать с флотом и не пытаться оправдать любое оскорбительное поведение, напирая на хартию – они и так терпеть не могут тот факт, что вынуждены соблюдать ее требования. Я бы предпочел, чтобы все эти части моего тела остались частями моего тела, а не превратились в облачко пара, летающее вокруг Гидрафура.

– Я тебе говорила, – резко возразила Занти, – пассивная защита хартии действует на всю флотилию, даже когда нет торговца, который бы ею владел. Дополнительные распоряжения, относящиеся к…

– Да, но согласен ли Флот с такой интерпретацией? Ты сама признала, что это конкретное правило никогда не проверялось на деле.

– Неважно, – отрезала Занти. – Наша интерпретация – правильная. Весь смысл самого владения хартией – в том, чтобы зудни не могли помыкать нами как хотят.

– Я даже не понимаю, куда ты торопишься, – сказал Кьорг. – Объясни мне, откуда такая спешка. Мы же уже на месте, мы в Гидрафуре. Не успеешь оглянуться, мы уже будем пожимать руки арбитру.

– Я это прекрасно понимаю, спасибо.

На миг Занти задалась вопросом, почему она вообще позволила втянуть себя в разговор с этим человеком, которого она так презирала.

– И тебе кто-нибудь говорил, что настоящий наследник все еще продирается сквозь варп-бури рядом с Санто Певрельи? Штормит так сильно, что волны оттуда заставляют нервничать даже наших собственных астропатов.

Занти сердито посмотрела на него. Астропаты флотилии входили в ее ответственность.

– Они там еще долго проторчат, Занти. Подумай, сколько у нас будет времени, чтобы обработать Арбитрес. Я уверен, что мы придумаем, как можно заложить фундамент под нашу выгоду.

– Ты у нас дипломатический распорядитель, Кьорг, ты уже должен иметь на руках планы по закладыванию фундамента. А также запасные варианты и планы на непредвиденные ситуации. Что именно ты делал все это время, как подготовился?

– Времени еще полно, – высокомерно бросил Кьорг и не спеша удалился.

Значит, он ничего не сделал, как обычно. Занти задумалась, знает ли он, насколько шатко его положение во флотилии, и о том, как он словно нарочно его ухудшает.

Она потрясла головой, чтобы избавиться от этой мысли, раздраженно махнула рукой на гигантский боевой корабль за окном и зашагала в противоположном направлении. Если он так старается вырыть себе яму, пусть роет – когда он уйдет со сцены, роль дипломатического распорядителя угодит прямо в ее ведение. Она просто не понимала, почему некоторые люди все время ведут себя так глупо, и только.

«Гига-VII», флотилия Хойона Фракса, Гидрафур

Д’Лесте с тревогой наблюдал за силуэтом, скрытым занавесью. Глаза Петроны, похоже, стали более чувствительными, и он требовал, чтобы его постель окружали занавески, пропускающие лишь тусклый свет. Д’Лесте был им за это благодарен. Ретрогенетические процедуры Диобанна взимали с парня свою дань, и в нем с трудом можно было узнать того высокомерного молодого энсина, которого они видели на голографическом дисплее во время того разговора.

– Он стабилен, – прожурчал в ухе Д’Лесте голос Диобанна. Они привыкли использовать микробусины, когда находились рядом с койкой, особенно если обсуждали состояние пациента. – Если вы будете следовать моим наставлениям, не мешать сервиторам делать их работу и сохранять бдительность, тогда он останется стабилен.

– Как долго? – спросил Д’Лесте. Его все это не радовало. Он никому бы не признался, но его пугала мысль о том, что он теперь за главного. Он уже привык к уверенным действиям и сверхъестественному спокойствию магоса. Его тревожила мысль, что нет никого, к кому можно было бы обратиться, если что-то случится.

– Достаточно долго. Пока я не вернусь, – холодно проинформировал Диобанн. – Вам не понадобится начинать никаких новых стадий обработки. Если даже я задержусь, мы, по крайней мере, успели довести нашего субъекта до такого состояния, когда его ткани могут подтвердить, что он – родич Фраксов. Мы не узнаем, что именно потребует эта арбитр Кальпурния, пока не достигнем момента принятия решения.

– Мы постараемся выяснить, что это будет, – сказал Д’Лесте, хотя не питал больших надежд. Пока что все усилия Кьорга в этом плане сводились к тому, что он назначил клерка – женщину, которая, как был уверен Д’Лесте, была его любовницей – чтобы отправить вперед сообщение. Он даже не знал, отправлено оно уже или нет.

– Если она потребует образец живой ткани, тогда я предоставляю вам возможность импровизировать решение, – сказал магос. – Однако я постараюсь сделать все, что смогу, чтобы подготовить для этого фундамент. Вот почему лучше всего поехать мне. Я доверяю себе больше, чем Кьоргу.

– Как и мы все.

– Это не мое дело, – добавил Диобанн. – Я не посол, но для этого поручения я гожусь лучше всех. Генетор-магос Санджа – именно тот, кто производит ритуалы анализа, и он будет польщен тем фактом, что я счел нужным заблаговременно представить ему образец. Тот факт, что мне нужно изменить лишь малую частицу, а не целое живое существо, позволяет мне произвести более тщательные изменения препарата, который я ему преподнесу… – он приподнял в блестящей руке металлическую флягу, – …однако, если моего дополнительного труда будет недостаточно, чтобы убедить его, я также лучше всех смогу изложить доводы за то, чтобы флотилия продолжала владеть хартией. Отношения между флотилией и Механикус были весьма плодотворны для обеих сторон, и магос Санджа поймет, что новый наследник не таков, чтобы можно было гарантировать их продолжение.

Д’Лесте был горд это слышать. Никто точно не знал, что Варрон может решить касательно положения Диобанна во флотилии, но врач рассказал магосу, что Варрон известен антипатией к Механикус, и, видимо, был в этом весьма убедителен. Он снова указал на койку.

– Я так понимаю, что Гайту не придется долго ждать?

– Не придется, – подтвердил Д’Лесте. – По протоколам Флота мы задержимся еще как минимум на несколько дней, пока не долетим до Гидрафура, и Гайт говорит, что ему понадобится все это время, чтобы гарантировать, что Петрона сможет вести себя, как подобает будущему вольному торговцу. Он и так немного злится, что ему пришлось так долго ждать. Вот поэтому мне и нужно точно знать, что Петрона будет в достаточно здравом состоянии, – он покосился на кровать. – Он сможет взаимодействовать с людьми? Сможет учиться чему-то? Гайт ничего не добьется, если он все время будет в помутненном сознании.

– Субъект, – ответил Диобанн, начиная двигаться к двери, – в ясном уме и контролирует себя. Я заставил его произвести определенные вербальные, физические и логические упражнения и использовал дозы болеутоляющего в качестве небольших наград. Можно передать Гайту, что он не должен делать скидки на любое теоретическое снижение его умственных способностей.

Д’Лесте крякнул. Он не знал об упражнениях.

Двойные двери широко распахнулись перед Диобанном, и магос покинул Д’Лесте, сопровождаемый двумя сервиторами. Апотекарий не знал, какую власть использовал Диобанн, чтобы вызвать внутрисистемный корабль-дромон, на котором он мог опередить флотилию, но был рад его уходу, хотя и нервничал, что на его попечении осталась эта человеческая развалина. Это значило, что наконец-то хоть что-то начало происходить.

Он повернулся обратно к белой занавеси и приблизился к ней лицом, но все, что он мог разглядеть – слабый намек на медленные движения в постели. Наверное, ему следует пойти и сообщить Гайту, что его ученик готов. Вскоре Петроне нужно будет предстать перед Арбитрес, и Гайт обещал, что научит его, как играть свою роль.

Петрона Фракс наблюдал из-за занавеси, как здоровяк-доктор уходит прочь. Он лежал, прикрытый одеялами лишь наполовину: нижняя часть его тела начала периодически содрогаться в безболезненных судорогах, от которых покрывала все время сползали. Даже шторы не спасали от света, который причинял дискомфорт его глазам – они стали почти черными, с легким оттенком желтизны. Однако он заставлял себя пристально смотреть вслед Д’Лесте, пока двери не закрылись за его спиной.

Что-то произошло с его слухом – часто чужие слова как будто приобретали странное, металлическое, двоящееся эхо – но он достаточно хорошо разобрал их беседу. По крайней мере, то, что говорил Д’Лесте, который так и не научился беззвучно говорить в микробусину связи.

Скоро он выйдет отсюда и окажется среди других офицеров. Скоро он снова будет среди своих братьев и сестер по униформе. При этой мысли из глаз Петроны начали сочиться странные цветные слезы, пачкающие его подушку. Он не сомневался, что сможет ясно донести до них свои планы и то, что ему нужно. Он не сомневался, что они встанут на его сторону, не Гайта.

Он не сомневался, что они помогут ему отомстить.

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис», доковая орбита, Санто Певрельи

Домаса Дорел, обычно хладнокровная и сдержанная в жестах, хотела запрокинуть голову и завыть.

Она стиснула в деформированном кулаке коммюнике с Гидрафура, написанное на хрупкой рисовой бумаге теми же кодированными слогами, в которых его получил астропат. Шифр был особый, разработанный специально для этого конкретного информатора. Домаса изучила его по бумагам, присланным ее союзниками из Навис Нобилите, и это помогло ей отвлечься от беспокойства во время того бурного варп-перехода, который привел их сюда.

Новость была настолько скверной, что Домасе от злости хотелось порвать листок в клочья, но она не была уверена, что не придется показывать его Варрону. Если он еще не совсем убежден в необходимости срочно достичь цели, это отлично подойдет.

Так где же он, черт бы его побрал? Домаса уже полчаса рыскала по верхним пассажирским палубам, чувствуя, как все ее нутро протестует против этого: может быть, в мире навигаторов она и была мелкой рыбешкой, но она не привыкла исполнять роль девочки на побегушках. Она выгнала из постелей Черрика и его сослуживцев, послала их проверять нижние жилые палубы и хозяйственные уровни и немного улучшила свое настроение, гоняя их приказами по приватной вокс-связи. Но слишком многое начинало выходить из-под контроля, и ей очень не нравилось ощущение, что ее задание идет под откос, а она ничего не может сделать, чтобы удержать его на рельсах.

Она пыталась избавиться от бессмысленной тревоги, но, пока она скользила, словно облаченная в мантию тень, по арочному коридору, ведущему к залу для торжественных обедов, ее мысли все время возвращались к проблемам, как язык к шатающимся зубам или как ногти к коросте.

Варп-бури были крупнейшей и наименьшей из ее проблем. Она серьезно относилась к тому факту, что турбулентность между Санто Певрельи и Гидрафуром перерастала в шторм, подобного которому она никогда не видела. Она доверяла старому Аухудо Йимора, он был хорошим навигатором. Но неважно, насколько он был хорош, мрачно размышляла Домаса, стоя в темном тамбуре обеденного зала – всегда был порог, за которым даже самое зоркое варп-око ни на что не годилось, кроме как чтобы заставить своего хозяина испачкать штаны от вида того, во что угодил его корабль. Неважно, насколько умелым был навигатор, его навыки не могли провести судно сквозь по-настоящему гибельную бурю, точно так же, как атлет не может пробежать сквозь кирпичную стену, каким бы ловким он не был.

Ей почудилось движение за спиной, там, где длинный коридор тянулся вдаль и исчезал во мраке, но, когда она повернулась, там было пусто. Домаса скрипнула зубами и мысленно дала себе пинка – сейчас не время, чтобы позволять нервам брать верх над рассудком.

Все усугублялось еще и тем, что она лучше большинства других пассажиров знала, в каком состоянии был корабль после последнего отрезка путешествия. Домаса чувствовала мощные приливы и зыбкие волны антиреальности, которые судно пыталось то оседлать, то преодолеть, и как оно качалось туда-сюда, то срываясь с курса, то снова возвращаясь, как внезапные водовороты пытались разорвать корабль, словно обертку подарка, как резкие всплески энергии вдавливали поле Геллера почти в самый корпус, и варп-двигатели запинались и протестующе взвизгивали. Йимора демонстрировал головокружительное мастерство, которому лишь чуть уступали умения подчиняющихся ему пилотов: они поворачивали корабль, чтобы проехать по гребню самой мощной волны, возвращали назад, чтобы проскользнуть в самую малую щель спокойствия в стене бури, выкручивались из каждого завихрения энергетических потоков, которые, казалось, готовы были разорвать корабль пополам. Но Домаса сидела в своей каюте, нервно стиснув в обеих руках ткань своей мантии, и пыталась вспомнить молитвы и заговоры, которыми не пользовалась с самого детства. Подобное испытывал почти каждый навигатор, но очень немногие не-навигаторы удостаивались того, чтобы об этом услышать – ощущение, что ты выглянул наружу, в сердце самой смертоносной бури в имматериуме, и что-то оттуда посмотрело на тебя.

В ухе внезапно раздался звук, Домаса крутанулась на месте и сделала два быстрых шага в сторону, всматриваясь в темноту вокруг. Но это было просто вокс-устройство, и через мгновение, пересилив гнев на собственную глупость, она взяла себя в руки и ответила на вызов.

– Говорит Черрик. На хозяйственной палубе – ничего. Ничего в коридорах. Ничего в отделениях, куда мы смогли проникнуть. Жилища экипажа – то же. Мы не пробовали пробиться в рабочие секции инженариума и не начали проверять каюты. Весь корабль в ночной фазе, так что если мы будем искать более тщательно, то начнем будить людей, и тогда придется отвечать на вопросы, что нам надо, – она проигнорировала кислый оттенок в голосе Черрика. – Так что если вы не хотите, чтобы мы поднялись и помогли с тем…

– Нет, – перебила Домаса. – Все хорошо. Забудь. Вы его не нашли, забудьте об этом. Возвращайтесь к тому, чем вы там занимались.

Черрик отключился без дальнейших комментариев, и в тишине безлюдной палубы лязг разорванного соединения отдался в ухе Домасы еще громче. Она подумала насчет того, чтобы вытащить вокс-приемник из уха и растоптать его, подавила эту мысль и заставила себя снова собраться с мыслями. Дело не было закончено, и ей еще понадобится ясный ум.

Этим утром Йимора пригласил ее на навигаторский насест, и, когда позади нее как следует закрыли заслонки, она встала перед пузырем из бронестекла, осторожно сняла капюшон и бандану и посмотрела в сторону Гидрафура. Глядеть в имматериум из реального космоса было сложнее, чем с корабля, вошедшего в варп, и Домаса лишь недавно наловчилась это делать. То, что она увидела в обзорный иллюминатор «Ганн-Люктиса», пробрало ее ледяным холодом до самого нутра.

Система Санто Певрельи находилась в относительно маленьком диске спокойного варп-пространства. Хотя в некоторых местах масса и движение планет, судя по всему, колыхали имматериум по другую сторону мембраны, в других местах, таких, как это, эффект был противоположным. Но на галактический северо-северо-запад, в сорока пяти градусах выше эклиптики, бушевал шторм, сквозь который им придется пройти, чтобы достичь Гидрафура.

Говорили, что каждый навигатор видит имматериум по-разному: некоторые – как тучи, другие – как завихрения разных цветов, подобные потекам светящихся чернил в прозрачной воде. Великий Айр Шодама описывал его как ослепительно ярко освещенный зал, полный густого пара, который клубится и течет в разные стороны. Перед чувствами других он представал как звуковые ритмы или даже музыка, другие же вообще ничего не видели, когда снимали пелену со своих варп-глаз, но при этом их переполняли тактильные ощущения, и они чувствовали движения варпа как ветер или прикосновение ткани или пальцев к коже. Для некоторых манифестации варпа выглядели как причудливое сновидение, их разумы представляли видения варп-глаза как изобилующий деталями ландшафт джунглей, города, коварного горного хребта или подводного рифа, среди ярких кораллов которого осторожно пробирался корабль.

Домаса Дорел видела варп просто как бездонную черноту, когда тот был спокоен. Видения его глубины и движений для нее были малозаметны, поэтому требовалось время, чтобы научиться правильно их интерпретировать, и ее обучение даже теперь еще не было закончено. Она видела водовороты и течения имматериума как краткие слабые завихрения и вспышки света и цвета, которые порой было сложно разобрать среди мрака, при этом они исчезали, едва начавшись. Что-то вроде узоров, какие может увидеть любой, кто закроет глаза и надавит на веки пальцами. Она уже привыкла, что навигация для нее сложна и требует внимания и концентрации.

Сейчас ей не нужно было ни внимания, ни концентрации, чтобы видеть то, что находилось впереди. Перед варп-зрением Домасы возвышалась стена абсолютного бесформенного хаоса, не чернота ее обычного варпа, но некая живая тьма, пронизанная яростными опаловыми выплесками света и энергии. Когда она смотрела в ту сторону, перед ее варп-оком рябили пятна и полосы красного и зеленого цветов, и вспышки странного не-цвета как будто придавали этой густой переплетающейся тьме объем и подвижность. Даже отсюда оба навигатора чувствовали силу, волнами исходящую от бури.

– В ней есть сила, – сказал Йимора. – Живая она или нет, не знаю. По-настоящему скверные бури дают такое ощущение, Дорел, тебе надо побывать вблизи такого первоклассного шторма, чтобы понять. Что-то вроде такого сжимающего, голодного чувства.

– Чем это вызвано? – спросила Домаса. – Мы это знаем?

Йимора как-то непонятно посмотрел на нее.

– Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что на это нет простого ответа. Идея, что для каждого мелкого дуновения и ряби в варпе есть что-то, на что можно показать пальцем и сказать «вот причина» – это миф для варп-слепцов. Волны и эхо отражались туда-сюда по всему имматериуму, еще когда сам Император лежал в пеленках. Каждая мысль, которая рождается у любого живого существа, усиливает их, или создает в них помехи, или нарушает их, или сама порождает собственную рябь. Кто может распутать, что здесь что порождает? Я проверял логи и разговаривал кое с кем в верхних доках. Буря стабильно нарастает на протяжении последних нескольких недель – начиналась она как легкое волнение, но потом пришли волны из Залива Расмаур, влились в нее и так там и остались. С тех пор буря только накапливает энергию. Тремя днями до нашего прибытия в док она выпустила ударную волну, от которой слетела с катушек дюжина самых чувствительных астропатов на певрельской станции Псайканы, а почти всем жителям планеты приснились жуткие кошмары.

Домаса об этом не знала, но это объясняло, почему в порту все так затянулось. Капитан рассказал ей, что внизу, на самой планете, начались бунты, а в самих доках произошла серия самоубийств. Она слыхала, что интенсивные варп-бури порой просачиваются в реальность подобным образом.

Все, на что она могла сейчас надеяться, подумала она, выдергивая себя из воспоминаний, так это на то, что те лентяи-чернорабочие, которых докмейстеры Санто Певрельи приставили работать над кораблем, хорошо сделают свою работу.

Домаса распахнула двери обеденного зала и осмотрелась. Если бы это был корабль, принадлежащий Навис Нобилите, здесь бы круглосуточно дежурили слуги, готовые успокоить своих господ сладостями и приятной музыкой, что бы тех ни волновало. Но здесь ничего не было, кроме застоялого воздуха и темноты. Она вытеснила из сознания раздражение и начала обходить комнату.

Буря впереди обещала быть страшной при любых обстоятельствах, но корабль и так был ослаблен после тех штормов, которые ему пришлось преодолеть по пути с Гунарво. Реакции его двигателей были замедлены, а машинный дух, который бушевал в сердце его плазменных топок, ослабел и сердился. Корабельные инженеры делали все, что могли, чтобы усмирить и задобрить его, поэтому у них не было достаточно времени, чтобы как следует проверить поле Геллера – а его генератор тоже работал на пределе, сдерживая натиск варпа на обшивку корабля.

Понадобится еще день-два, чтобы точно определить, чего все это стоило генератору поля. Экипаж корабля мог произвести ритуалы инициации и обслуживания, как обычно происходило при варп-путешествии, но офицеры единодушно считали, что поле нуждается во внимании Адептус Механикус, прежде чем судно сможет снова войти в варп. Главный инженер рассказывал Домасе и о других вещах: о напряжении обшивки, об истощении запасов энергии, аномалиях в некоторых внутренних системах гравитации, из-за которых несколько членов команды получили ранения, иных мелочах, до которых ей не было дела. Ее заботило только одно – когда корабль наберется достаточно сил, чтобы встретиться лицом к лицу с чудовищной бурей, которая накрыла все кратчайшие маршруты к Гидрафуру.

Послышался шепот. Домаса остановилась, подняла голову, сделала шаг на пробу. Нет, это не был шелест ее юбок на кожаной подкладке, когда те задевали пышные ковры, которые устилали центр комнаты. Она поднесла палец к вокс-устройству, проверила настройки. Нет, никто не пытался с ней связаться. Она прислушалась, снова услышала этот звук, ухмыльнулась и пошла к трем дверям в дальнем конце зала, за высоким столом – они вели в частные обеденные комнаты.

Там на кушетках расселись Варрон Фракс, его жена, его главный помощник с дурацкими металлическими оборками на голове и двое других, имена которых Домаса не потрудилась запомнить. Все они выглядели виноватыми, как будто Домаса была комендантшей общежития, которая застала их за какой-то игрой после выключения света. Уже позже Домасе припомнилась эта аналогия, и она посмеялась над ней, но сейчас она была слишком занята. Она ткнула в Варрона пальцем.

– Господин Фракс. В корабельный апотекарион, пожалуйста. Сейчас.

Ксана взяла Варрона за руку, но тот, к отвращению Домасы, уже встал. Он действительно походил на щенка: дай ему приказ правильным голосом, и он не сможет не подчиниться.

– У нас тут… – Варрон оглянулся через плечо. – У нас тут частная беседа, Домаса. Мы не обсуждаем ничего такого, что бы требовало вашего присутствия, уверяю вас.

– Вы можете продолжить свою частную беседу в любой удобный для вас момент, господин Фракс, – ответила Домаса. Варп побери, этот человек просто насквозь просвечивал. – Только не прямо сейчас, сожалею об этом. Вам нужно пройти в апотекарион. Сейчас.

– Что не так? – лицо Варрона внезапно исказилось. – Дрейдер? Что-то случилось…

– Ваш сын в порядке, я уверена в этом. Это вы нам нужны. Не беспокойтесь, ничего опасного, я вам объясню по дороге.

Фракс понимающе кивнул остальным – по крайней мере, именно этот жест он, видимо, пытался изобразить – и вышел из комнаты. Домаса последовала за ним, чувствуя, как ее буравят глаза остальных.

– Почему такая спешка? – спросил он, пока они шли. – Там же сейчас никого не будет.

– По моей просьбе подняли одного из корабельных медиков, – сказала Домаса. – Он будет нас ждать. Когда я поняла, Варрон, что вы не в своей каюте, мне понадобилось некоторое время, чтобы разыскать вас.

– Извините. Ну, мне показалось, что лучше пойти в другое место, чтобы, э…

– Для частной беседы. Да, конечно, господин Фракс. Если так подумать, это ведь, в конце концов, ваше путешествие.

Боковым зрением она заметила, как он бросил на нее угрюмый взгляд. Ну что ж, балл в его пользу, подумала она, в нем есть нечто большее, чем она думала.

– Вы правы. Долго вы меня искали?

– Некоторое время. Мы проверили и другие палубы, по крайней мере, основные отсеки. Мы не знали точно, где вы.

– Что ж, мне жаль, что я заставил вас бегать. Уверяю, с Рикой и Малоном я в полной безопасности. Да и что такого могло случиться в глубине корабля? – его выражение лица изменилось, и Домаса не могла как следует прочитать его, глядя уголком глаза. – Вы что, подозреваете, что среди экипажа могут быть и другие предатели?

– Нет, ничего подобного. Вот, прочитайте, – она сунула ему бумагу с коммюнике. – Вы поймете, что это достаточно важно, чтобы носиться по кораблю в середине ночной фазы.

Варрон взял бумагу и аккуратно развернул ее. Он разглядывал ее, поворачивая в разные стороны, пока они шли по коридору и спускались по переднему колодцу, где широкий спиральный пандус вел вниз через три пассажирские палубы – теперь, когда синдикат Домасы зафрахтовал весь корабль, они были пусты. Стены колодца были увешаны чуть более яркими фонарями в вычурных, украшенных шипами корпусах в виде солнца, но и они были притушены на время сна. Варрон протянул бумагу обратно.

– Я могу разобрать упоминания Гидрафура и флотилии моего отца. Но какой в этом смысл? Я точно помню, что слушание о назначении преемника не сможет начаться, пока я не приеду. Что-то изменилось?

– Вы хотя бы прочитали… – Домаса прервалась. Бумага была так долго зажата в ее руке, что нижние абзацы размазались и смешались друг с другом, так что даже при хорошем освещении эти каракули читались бы с трудом. Нетерпеливо фыркнув, она затолкала бумагу в рукав платья и свернула в длинный коридор, как две капли похожий на тот, из которого они только что спустились. В его конце находились комната для дежурного экипажа и апотекарион.

– Итак. Наш информатор говорит, что флотилия выслала вперед, на Гидрафур, образец крови своего собственного кандидата, чтобы как можно быстрее начать проверку и доказательство их претензий. Есть строчка насчет эскорта Механикус или что-то вроде того, но из-за варп-бури сообщение понесло потери, некоторые детали утрачены.

– Они, должно быть, отправили его в храм Механикус в Августеуме. Когда при наследовании возникает соперничество, там традиционно исследуют образцы тканей, – сказал Варрон.

– Вы это уже знаете, да? Ну так вот, господин Фракс, у нас действительно возникло соперничество, как мы довольно долго пытались вам разъяснить. Вот почему мы ведем вас в апотекарион в такое неприлично раннее время.

– Значит, вам нужен образец моей крови. Вот в чем дело.

– Браво. Когда мы прибудем туда и представим вас лично, это будет наш козырь – когда бы это ни случилось, ведь теперь мы знаем, что проклятая флотилия пришла в систему раньше нас. Но мы – запомните мои слова, Варрон – мы не позволим им делать все по-своему. У моих союзников есть готовый к вылету варп-быстроход, он обладает достаточной мощностью, чтобы обогнуть худшие участки бури и добраться до Гидрафура за десять дней. Что до того, что он будет везти…

Но он уже догадался.

– Мой собственный образец тканей.

Варрон немного запыхался, потому что шли они быстро. Домаса немного приподняла подол платья.

– Понадобится только кровь. У нас есть фляга того типа, каким пользуются Механикус для перевозки образцов, так что мы можем быть уверены, что она достигнет системы в хорошем состоянии. Учитывая, что нам достоверно известно, что вы – перворожденный сын Хойона Фракса, ваша кровь расскажет достаточно убедительную историю, чтобы, по крайней мере, придержать тот трюк, который планирует флотилия.

Дверь перед ними скользнула в сторону, и навстречу хлынул белый свет, заставив обоих сморгнуть.

– Вы не нервничаете по поводу забора крови, а, Варрон?

– С моим-то занятием? Я, как вы знаете, не могу себе этого позволить. Ха, понадобится только заново вскрыть те рубцы, которые мне оставило инвусское стеклянное дерево. Я за ним недоглядел, это было за день до того, как вы приехали.

В голосе Варрона снова послышался оттенок прежней живости, и Домаса, к собственному удивлению, улыбнулась.

– Уже очень скоро, Варрон, вы станете вольным торговцем, принцем-негоциантом. Вам больше не придется спешить куда-либо столь недостойным образом, но, боюсь, я должна вас предупредить, что за углами по-прежнему будут ждать люди, которые захотят пустить вам кровь, метафорически выражаясь.

– Я думаю, что начинаю привыкать к этому факту, мадам Дорел, – сказал Варрон и вошел в белизну апотекариона, где навстречу ему уже двигался облаченный в бело-зеленые одежды сервитор со шприцем в тонкой руке.

Они стояли у шлюза и смотрели в узкий иллюминатор, как челнок увозит флягу, в которой покоился флакон с кровью Варрона. Корабль задом наперед выскользнул с причала, и его ненадолго окутало белое облачко изморози, когда воздух, остававшийся в шлюзе, вышел наружу и замерз. Через миг он запустил высотные двигатели, чтобы сменить траекторию. Позади него виднелся далекий силуэт «Полуденного феникса», самого быстрого корабля в окрестностях Санто Певрельи – узкий четырехъярусный корпус с расширяющимся носом, похожим на змеиную голову.

– Пожелайте ему удачи, – сказала Домаса. – Он несет основу для ваших притязаний. Видит Трон, сегодня вечером я буду думать о нем.

– Я тут подумал, Домаса.

– Да?

Теперь, когда она запустила свой контр-гамбит, напряжение спало. Она вдруг почувствовала, что ей самой не помешало бы хорошенько поспать.

– Было ли когда-нибудь такое, чтобы хартией владели на пару? В смысле, было ли так, чтобы два члена семейства Фракс одновременно были ее держателями? Я думал насчет того, что знаю об истории своей семьи, и не могу припомнить ничего подобного, но это ведь не значит, что такого не может быть.

– Одна хартия, один хозяин, один Фракс, один наследник. Я уверена, что в этом я права, – сказала Домаса, пока они удалялись от шлюза. Она, кажется, понимала, к чему он клонит, и намеревалась задавить это направление мыслей как можно быстрее.

– Это просто кажется так… глупо, – вздохнул Варрон. – Понимаете? Я провел все детство во флотилии, потом рос на Гунарво, и все это было просто чудесно, но… я все думаю, что есть этот другой Фракс, мой сводный брат, единокровный родич, другой сын Хойона, про которого я все это время ни разу не слышал. И теперь, когда я о нем узнал, что первым делом происходит? Мы тут же расходимся по враждебным лагерям и готовимся к войне над тем, что осталось после смерти отца. Вам не кажется, что это неправильно?

– Попробовали бы вы вырасти среди Навис Нобилите, – фыркнула Домаса, немного удивившись собственной откровенности. – Семейная жизнь навигаторов, пожалуй, дала мне не самое подходящее мерило, чтобы судить о вопросах вроде вашего. Но если вы думаете о том, чтобы убавить осторожность и пойти навстречу с распростертыми объятьями, то я вам скажу: подумайте еще раз. Остановитесь и подумайте, хорошенько подумайте, что поставлено на карту.

– Я думал над этим. Мой сын. Вот что важно. Вот кто важен.

– Думать о том, кому вы передадите хартию, очень благородно, и совершенно подобает положению, к которому вы стремитесь, но прежде чем так далеко заходить с такими планами, нам надо удостовериться…

– Нет. Не наследство моего сына. Мой сын. Он – тот, на кого я смотрю и вспоминаю, что стоит на кону. Как вы сказали, мадам Дорел, ваши собственные семейные обстоятельства, скорее всего, не позволяют вам действительно это понять.

В его голосе была интонация, от которой у нее заскрежетали зубы. Может быть, во вселенной и были вещи, которые она ненавидела больше, чем снисходительность к самой себе, но она таких пока не обнаружила.

– После всего того труда, который я проделала для вас, Варрон, после всего труда, который мои друзья, и союзники, и я сама вложили в то, чтобы вы добрались до Гидрафура и защитились от этой смехотворной встречной претензии, я должна сказать, что мы ожидали, пожалуй, чуть-чуть больше сотрудничества и благодарности, – она выпрямила спину и расправила плечи, как делала всегда, когда сердилась. – Мне кажется, что я должна почаще напоминать вам об усилиях, которые мы прилагаем, чтобы помочь вам.

– Нет, Домаса, вы не должны, – он остановился и подождал, пока она его не догонит. – Я очень хорошо понимаю, какой труд вы проделали. Корабли, которые вы раздобыли, навигаторы, медицинская помощь, поддержка против моего сводного брата Петроны. А также информация о нем и о развитии этого встречного требования. Я это заметил. Я заметил, что все слова о предательстве и чести, которые вы произнесли, когда рассказали мне, что среди нас есть шпион, не помешали вам обзавестись собственным информатором во флотилии. Похоже, что вы и эти ваши союзники – которых вы мне так и не назвали и не описали, кстати говоря – оказывают мне очень обширную поддержку, о которой не все знаю даже я сам. Как еще вы мне помогаете, Домаса Дорел?

– Тем, что выпрямляю вам хребет и готовлю вас к состязанию за наследство, – парировала она, не помедлив ни секунды. – Вы не знаете, что в ваших же лучших интересах, Варрон Фракс. Если никто не поведет вас за руку, то вы будете просто сидеть с этой вашей дружелюбной улыбкой на лице и позволите сопернику, которого никогда не видели, пройти мимо, забрать то, что по праву принадлежит вам, прямо из рук и уйти со смехом. И все потому, что вы отчего-то думаете, что если помешаете ему, это каким-то образом сделает вас дурным человеком. Я и не думала, что в Империуме на самом деле есть люди, подобные вам, Варрон. Мне даже сейчас сложно поверить, что вы действительно верите во все эти благочестивые разговоры о братской любви. Но если это так, то вам повезло, что на вашей стороне я и мой синдикат, хотя вы и сами об этом не подозреваете.

На ней наконец начал сказываться недосып. Это была одна из тех тайных мыслей, которые Домаса в нормальных условиях никогда бы не озвучила. Но Варрон просто стоял и ничего не говорил, глядя на навигатора с оценивающим видом, очень не похожим на его обыкновенный.

– Я достаточно много знаю, чтобы догадываться, какую форму благодарности ожидаете вы, Домаса, и ваш синдикат. Это я знаю. Я даже, на самом деле, уверен, что мы понимаем друг друга чуточку лучше, чем вы считаете.

Некоторое время они стояли в затемненном коридоре и смотрели друг на друга. Домаса в прошлом оказывалась в подобных противостояниях и обычно полагалась на странность своей внешности, которая вызывала у людей достаточное беспокойство, чтобы они отступили первыми. Но, как она помнила, Варрон был одним из тех немногих известных ей не-навигаторов, которым ее вид совершенно не казался необычным.

– Хорошо, – в конце концов, сказала она, и ушла. Только значительно позже она осознала, что так и не подумала, о чем таком могли вести частную беседу Варрон, его жена и его помощники в отдельной комнате на безлюдной палубе в середине искусственной корабельной ночи.

Глава девятая

Бастион Преторис, Стена, Босфорский улей, Гидрафур

Выступление преподобного Симовы перед судом претора-импримис Дастрома было оскорбительно кратким и совсем не таким, как он ожидал.

Его привели в суд, чтобы он дал показания и ответил на вопросы о том, как были заказаны и устроены клетки, висящие над авеню Соляр, как был задержан и приговорен Гаммо Струн, ныне сидящий в цепях вместе с Симандисом, как работала вся эта ордалия и как обращались с преступниками, в чем заключалась его собственная роль. Он был поражен и подавлен тем, что его миссия на Скале Трайлан завершилась здесь, в считанных километрах от Собора, где она началась, в зале суда, наполненном резким светом и стальными трубами, под взглядом бледного как труп судьи, сидящего на высоком троне.

Симова был не глуп. Экклезиархия усердно работала над тем, чтобы удерживать умы граждан в узде – так же усердно, как и Арбитрес, если не более – и он знал, какие нужны ритуалы и обстановка, чтобы обвиняемый чувствовал благоговейный страх. Восседающий в высоте судья, громогласные приказы и распоряжения, тихие голоса младших испытующих судей, которые разворачивали перед ним хитроумную смесь того, что Арбитрес уже знали и что подозревали, вопросы, спрятанные один внутри другого, сгорбленные писцы и пустоглазые сервиторы-аудиторы, которые записывали каждое слово. Разве он сам не председательствовал на судах над еретиками и святотатцами, где использовались точно те же самые стратегии?

И подлинное унижение заключалось в том, что это работало. Симова вошел в зал суда, полный гнева из-за грубого приема на наблюдательном пункте, и с пренебрежением относился к уверенности Арбитрес в том, что на него подействуют трюки, используемые ими на обычных преступниках. Но он обнаружил, что все равно реагирует именно так, как от него ожидалось: сбивается, стремится оправдаться, заполняет пробелы в том, что они знают. «Вы не под судом, ваше преподобие», повторяли они, и он знал, что это ложь. Это был суд, самый настоящий суд, уж в этом-то он разбирался.

Кроме того, эта высокомерная бандитка, называющая себя арбитром-сеньорис, видимо, умела выхватывать его мысли из воздуха, потому что первое же, что она сказала ему, когда он вышел из четырехметровых дверей зала суда, было:

– Это был суд не над вами, ваше преподобие, но с легкостью мог бы им быть.

Она стояла в середине коридора, в тщательно просчитанной небрежной позе, среди группы облаченных в черную броню Арбитрес. Симова, по-прежнему один, повернулся к ней лицом, в то время как дверь беззвучно закрылась за его спиной. Для пущей уверенности он прикоснулся к золотой аквиле, висящей на цепи вокруг его обширной талии.

– Вам, арбитр, не следовало бы даже разговаривать со мной, не говоря уже о том, чтобы запугивать меня судами и тем, что вы можете – или не можете – со мной сделать. Я не поступлюсь ни единым словом из тех, что я сказал об исходе этого процесса. Я постарался кое-что как следует разъяснить вашим подчиненным, когда мы летели с того несчастного островка…

– Да, конечно. Я вижу, что ваше красноречие превосходит лишь ваша выносливость. В орнитоптере, который отвез вас и Сороритас обратно в улей, были вокс-приемники, вы знали об этом? Все, что вы разъясняли моим многострадальным Арбитрес, записано в инфоковчег, который стоит на столе в моем кабинете. Я пока еще не слушала. Возможно, мне стоит попросить какого-нибудь клерка Бастиона, чтобы он сделал краткое изложение.

– Вы оправдываете худшее из того, что о вас говорят, арбитр Кальпурния, – холодно заявил Симова. – Вы демонстрируете все худшие тенденции арбитратора, который полагается на грубую силу, склонен думать кулаками, сапогами и стволом дробовика, верит в то, что Лекс Империа – это не более чем то, что ему хочется делать, неважно, что думают преданные слуги Императора, которым не посчастливилось…

Он добился результата, хотя и не того, который хотел. Внезапно конец изящной силовой дубинки Кальпурнии уткнулся ему в пупок, и шипы на его наконечнике неприятно укололи его сквозь парчовую ткань рясы. Ее большой палец завис над переключателем энергии.

– Вы стоите здесь, в нашем суде, и читаете мне лекцию о законе Империума и о том, как я могу и как не могу его исполнять, – сказала Кальпурния. – Какое интересное зрелище.

Ее слова звучали легко, но прикованные к нему глаза горели, словно изумрудные лазеры. Симова только сейчас понял, в какую ярость он ее привел.

Он шагнул назад, и она шагнула вперед: дубинка по-прежнему утопала в его толстом животе.

– Вы надзирали за наказаниями тех, кто возводил хулу на Императора, Симова. Вы знаете, что слова способны стать приговором. Только вы забыли об этом. Вы атакуете своими словами авторитет арбитра-генерала Адептус, причем каждой вашей фразы было бы достаточно, чтобы осудить вас по сотне различных кодексов, а потом вы собираетесь учить меня закону, который я знаю и исполняю? Вы забываетесь, и забываетесь слишком сильно, ваше преподобие. Я бы могла казнить вас на месте за то, что вы мне только что сказали, и каждая буква закона облекла бы мои действия железом. Будь вы кем-то иным, ваше преподобие, могла бы даже возникнуть такая ситуация, что я бы сама попала под суд за то, что не казнила бы вас. Не испытывайте меня больше.

– Так значит, арбитр, меня привели сюда именно из-за этого? – Симова постарался, чтобы его тон звучал уважительно и слегка заинтересованно. – Я не думаю, что в то время, как две дюжины Арбитрес… удалили меня, – он все еще не мог произнести «арестовали», хотя это, очевидно, было самое подходящее слово, – и мой эскорт с той скалы, я успел сказать что-то о вас или о вашем авторитете, арбитр. Мы даже не нарушили границы запретной зоны вокруг вашей крепости, хотя наше задание представляло собой не более и не менее чем предъявление требования касательно одного дела, которым вы в настоящий момент руководите. То есть, как вы видите, мы действовали с уважением к вашей власти. На каждом шагу я проявлял сотрудничество и приказывал своим подчиненным сотрудничать. Как вы думаете, сложили бы Сороритас оружие, если бы я не отдал им четкий приказ? Они были готовы сразиться за меня на том островке.

– На котором вы, кстати говоря, не имели права находиться, ваше преподобие. Вы должны были оставаться здесь и готовиться предстать перед трибуналом Дастрома.

– Как свидетель, арбитр Кальпурния, не как обвиняемый, несмотря на то, что ваше поведение подразумевает обратное. Прочтите показания, которые я там дал. Я не виновен, и я не понимаю, почему вы притворяетесь, будто это не так. Или же вы серьезно полагаете, что найдете мои отпечатки пальцев в угнанном дирижабле, в кабине крана и на силовом топоре Симандиса?

– Давайте проясним для поддержания дискуссии, что я не считаю вас активным пособником, – сказала Кальпурния с задумчивым видом. – Однако ответственность за организацию и руководство ордалией все равно лежит на вас. Если один из моих Арбитрес задремлет на посту, и мимо него прокрадется убийца, чтобы застрелить меня, то он будет сильно ошибаться, если подумает, что его сочтут невиновным только потому, что он не жал на спуск. Имейте это в виду. Если бы не ваша особая миссия и не мнение епарха о вас, то вы бы уже сидели в камере.

– Зачем же втягивать сюда епарха, арбитр? Если вы предполагаете какой-то промах с нашей стороны, то будьте добры, предполагайте лишь обо мне, не надо порочить весь Собор.

В ответ Кальпурния щелкнула пальцами, и Куланн вложил ей в руку свиток с сообщением. Симова, который расслабился, когда Кальпурния убрала оружие, снова занервничал, увидев на свитке уже сломанную печать епарха.

– Я получила от него письмо, – сказала она. – Он извиняется за то, что вы покинули Босфорский улей и пытались силой пробиться на Скалу Трайлан. Он также говорит, что вы просто прилагали все усилия, чтобы выполнить задание, которое он вам дал. Я так понимаю, что это как-то связано с тем делом, которое вы упоминали мне ранее, так?

Симова кивнул, все еще глядя на печать епарха. Базле был вынужден лично вмешаться, чтобы помочь ему, чтобы позволить ему завершить миссию, на которую епарх сам его послал.

Какая-то частица разума Симовы в этот момент скорбно прощалась с золотыми статуями и пышными гобеленами Палаты Экзегеторов. После такого он наверняка проведет остаток своей карьеры, следя за расписанием уборки в придорожном святилище на каком-нибудь маленьком, густо унавоженном сельскохозяйственном мире в самом отвратном уголке сегментума, какой только смогут найти его соперники в Соборе.

По какой-то причине, когда Симова нервничал, у него всегда начинали ныть стопы, и сейчас они сильно болели. Он сделал глубокий вдох.

– Вас, арбитр Кальпурния, назначили руководить передачей хартии вольного торговца, которая наследуется в роду купцов по фамилии Фракс. Эта хартия подписана не штампом, но рукой самого Бессмертного Бога-Императора, что делает ее великой реликвией. И поэтому, во имя и властью Адептус Министорум, я требую забрать ее, как святыню, ради приумножения славы Гидрафурской епархии и Собора.

Куланн приподнял бровь и искоса посмотрел на лицо Кальпурнии; остальные Арбитрес стояли так же неподвижно, как прежде. Вокруг повисло молчание. Пара писцов нервно и торопливо прошла мимо, держа в руках полные охапки бумаг, и постучала в дверь позади Симовы. Дверь открылась, пропустив их внутрь, а потом захлопнулась.

– Знаете ли, преподобный Симова, – сказала Шира Кальпурния самым что ни на есть непринужденным тоном, – я думаю, что ваше требование можно счесть именно той вещью, в которой это дело меньше всего нуждалось.

Храм Бога-Машины, квартал Адептус, Августеум, Гидрафур

Герольды в форме инфокодов, сервиторов и, реже, младших адептов отправились в путь и вернулись обратно. Официальное приглашение было выслано, получено и подтверждено с полным соблюдением протокола. Встреча между двумя уважаемыми магосами Бога-Машины развивалась так же безупречно, как обмен сигналами для установки соединения между двумя идеально работающими логическими устройствами.

Санджа знал, что среди Механикус есть те, кто не доверяет людям наподобие Диобанна и считает, что техножрецы, которые провели слишком много времени под влиянием извне, имеют склонность неверно интерпретировать священные доктрины и искажать верования их культа. Однако Санджа был генетором, исследователем биологических систем, которые были невероятно сложны, но менее предсказуемы, и эта сфера познания наделила его чуть более гибким характером, чем у тех коллег, что выбрали для изучения неорганический мир.

И поэтому, когда странствующий магос Диобанн спустился с Кольца, сопровождаемый лишь двумя сервиторами и несущий с собой покрытую гравировкой флягу из красноватой стали, Санджа встретил его довольно дружелюбно.

Он решил принять гостя в самой часовне Гелиспекса. Пресловутая машина уже была разобрана для переноса на Скалу Трайлан, когда оказалось, что переместить ее невозможно, так что теперь ее снова установили в ковчеге в центре часовни. Если бы не было более срочных дел, Санджа приказал бы наполнить комнату благовониями, включить твердотельный вокс, повторяющий псалмы умиротворения, а потом запереть часовню, запечатать двери и оставить так на протяжении семидесяти трех стандартных часов и пятнадцати секунд. Таков был подобающий ритуал для успокоения машины, которой пришлось вынести подобное оскорбление. Но его ждали долг и обязанности, поэтому с задабриванием машины тоже придется подождать. Санджа взял «Омниссианский катехизис подчинения» в переводе на двоичный и загрузил его во вспомогательные устройства, которые заботились о самом Гелиспексе, и теперь они постоянно прогоняли его по инфокабелям, тянущимся вдоль стен, чтобы создать атмосферу набожной покорности. Санджа надеялся, что это будет напоминать духу машины о его обязанностях, по крайней мере, до тех пор, пока не закончится все это дело с хартией.

Сама часовня была длинной и узкой. Колонны-контрфорсы, изгибаясь, поднимались от пола и соединялись под потолком, так что стены представляли собой последовательность ниш. И на стенах, и на колоннах виднелись сложные узоры из проводов, по которым текла энергия и коды, их украшали редкие металлы и самоцветы. Сверху и сбоку ковчег был открыт, чтобы виднелся лик машины, а силовые кабели, что тянулись к покрытым гравировкой бронзовым панелям в полу, были увешаны лентами, печатями и полосками пергамента с начертанными на них благословениями Механикус. Позади ковчега на суспензорном троне, парящем в двух метрах над землей, восседал генетор Санджа в ярких церемониальных одеяниях. Его черепа-люминанты висели в воздухе за его плечами, а в руках он держал инкрустированный драгоценными камнями аппарат для чтения инфопланшетов, завещанный ему тридцатью семью поколениями предшественников.

Диобанн оставил сервиторов у двери и приблизился медленными почтительными шагами. Его собственные одеяния выглядели куда проще: красный цвет Механикус, узоры, рядами вышитые на рукавах, воротнике и полах, которые символизировали многие дисциплины странствующего магоса – генетор, алхимик, металлург и другие. Он склонил голову, и его сшитое из лоскутов лицо скрылось под капюшоном.

Люминанты осторожно приняли флягу из его рук, опутав ее сетями металлических дендритов. Диобанн преклонил колени и начал молиться у подножия ступеней, а трон Санджи опустился и поплыл вокруг ковчега, постоянно поворачиваясь, дабы не обращаться к машине спиной. Люминанты чуть подергивали дендритами, и в их оптических линзах мерцал красный свет, пока они изучали металл и печати. Они передали отчет прямо в мозг Санджи через рецепторы в его черепе: все было хорошо.

Санджа сошел с трона и пошел навстречу им. Стоя перед Машиной Гелиспекс, он, как всегда, ощутил благоговение. Это была величайшая реликвия Бога-Машины, которую он видел за всю свою жизнь. Он уже полтора дня умащал ее маслами, прогонял сквозь ее вместилище драгоценные благовония и медитировал, чтобы очистить сознание перед ритуалом, и все эти приготовления ввели его в состояние религиозной концентрации, граничащее с трансом. Но теперь поверхности машины были чисты и холодны, а воздух очищен, чтобы ничто не могло войти внутрь нее, кроме того, что он умолял ее принять в себя и показать ему.

На верхней ступени Санджа преклонился перед Гелиспексом и поставил флягу на пол.

Он закрыл глаза, и мир превратился в мозаику, в коллаж, как будто множество изображений, нарисованных на нескольких слоях прозрачных занавесей. Он смотрел на флягу всеми чувствами своих люминантов и глазами механических горгулий, что наблюдали за ковчегом с вершины каждой колонны. Он видел, как дендриты люминантов, с чьей грацией и изяществом не сравнился бы ни один человек, осторожно преломили печать на фляге и вынули из нее стеклянный пузырек. Потом, паря не более чем в нескольких сантиметрах от пола и опустив костяные лица, они приблизились к посеребренному лику Машины Гелиспекс.

Это был именно что лик. Серебряный бок машины украшало потрясающе тонко выгравированное, в настолько мелких деталях, что Санджа не смог бы разглядеть некоторые элементы без своей аугметики, изображение священной эмблемы Адептус Механикус, получереп-полушестеренка Махина Опус. Но она была наложена на более крупный образ, другой череп, изображенный с аугметикой в глазу и во лбу, что, видимо, означало сервитора или определенный тип младших аколитов. Череп был вытянутым и стилизованным, его рот был открыт, и именно в эти раскрытые челюсти люминанты вложили пузырек.

Санджа затаил дыхание. Он услышал тихий щелчок и гудение двигающихся внутренностей машины, знак того, что ее дух помнил о своем долге. Почуяв этот дух, люминанты отлетели назад и в стороны, а двери часовни закрылись. Машина Гелиспекс собиралась приступить к операциям, призывая в свои электросхемы и наностеки сознание Бога-Машины, чтобы пустить в ход непостижимый интеллект Архимеханикус.

Санджа и Диобанн затянули жужжащую и стрекочущую молитву на машинном коде, которая эхом отдавалась от стен. Свет в часовне замигал, люминанты закачались в воздухе. А потом раздался тихий и ровный звук, похожий на вздох из глубин устройства, и все закончилось. Магосы выпрямились и переглянулись, двери в часовню и внешние двери за ними снова открылись. Сервиторы Диобанна по-прежнему стояли там в тех же позах.

Машина должна была отдохнуть, прежде чем раскрыть данные. Магосы стояли у подножия ее возвышения и ждали.

– Приношу вам свою благодарность, – наконец, сказал Диобанн. – В странствиях с Фраксом я многое повидал, но с этим ничто не сравнится. Присутствовать на таком ритуале – это опыт, который я и не чаял пережить.

– В этот храм совершают паломничество генеторы из трех секторов, – в голосе Санджи слышался оттенок самодовольства. – Семь месяцев назад сюда прибыл верховный лексмеханик Двенадцатого флота Техностражи и преподнес в дар сервиторов, писания и детали, благословленные на самом Марсе, чтобы получить право помолиться у подножия машины на протяжении ста минут и посмотреть на нее саму. Связь Гелиспекса с Богом-Машиной столь чиста, что он может выполнить семьдесят шесть миллиардов вычислений и наблюдений в секунду и обработать их еще за пять секунд. Такова честь, по традиции оказываемая Механикус роду Фраксов – при каждом наследовании их кровное родство подтверждает именно это великое устройство, и никакое иное.

– Вы достойны восхваления за то, что оберегаете его, магос, – сказал Диобанн. – И вы оказываете мне честь тем, что позволяете узреть ритуал своими глазами.

Он как будто напрягся при словах о подтверждении кровного родства.

– Знание суть святость, так нас учит Омниссия, – ответил Санджа. – Передача знаний избранным и помазанникам – великое таинство, которое возвышает нас всех в служении Машине.

– Истинные слова.

Они оба стояли рядом еще секунду, не в силах нарушить торжественность момента. Потом раздался тихий звук, и Диобанн огляделся в поисках его источника. Это были плиты из резного камня, из которых состоял ковчег Гелиспекса – они медленно закрывали собой само устройство. На глазах у магосов они встали на место и сомкнулись, так что линии стыков были почти не видны.

– Сейчас он отдыхает, – сказал Санджа. – Сегодня я и мои аколиты устроим церемонии очищения и освежим его дух, а потом оставим на некоторое время, чтобы он восстановился. Последние дни были для него довольно трудными. Магос Диобанн, не желаете ли вы присутствовать при этом, если вам позволят ваши иные обязанности?

– Это будет честью для меня, генетор-магос, благодарю.

Голос Диобанна звучал немного нервно, подумал Санджа, но это было естественно. Потом он повернулся к постаменту, из которого появились две суставчатые металлические руки, опутанные проводами: машина передала свои выводы машинам-прислужницам, а те, в свою очередь, готовы были передать их магосам. Санджа и Диобанн подошли к ступеням и преклонили колени, подсоединившись к ней каждый по-своему. Диобанн вывел тонкий отросток из угла своего глаза, нащупал на конце металлической руки рецептор и ввел отросток внутрь, а Санджа подвел одного из люминантов ближе, чтобы он взялся за вторую руку и начал трансляцию. Машины-прислужницы еще мгновение производили окончательную проверку информации, которой их удостоил сам Гелиспекс, а затем оба магоса закрыли глаза и приняли в себя поток данных.

Вихрь цветов взорвался и закрутился перед закрытыми глазами Санджи, в ушах затрещали и загудели звуковые коды, все чувства, которыми не обладал ни один неаугментированный человек, начали петь. Гелиспекс поднес кровь Петроны Фракса под пристальный взор предвечного Бога-Машины, и теперь магос видел то, что увидел он.

Перед ним плясали образы архивных данных, параллельные записи, перечисляющие все поколения рода Фракс. Машина помнила все операции, которые когда-либо производила, каждое прошение, с которым к ней когда-либо обращались. Она знала, что ее просят снова взглянуть на родословную Фраксов, и поэтому в умах магосов безмолвно расцветали знания о проверках, которые она совершала каждое поколение, а на их фоне проявлялся отпечаток крови этого нового наследника. Генный след, химический анализ вплоть до молекулярного, вплоть до субмолекулярного уровня, микрохимическая экспертиза, показывающая все факторы, влиявшие на кровь наследника – от генов, с которыми он родился, до пищи, которую он ел, болезней, которые пережил, солнечного света, который на него падал, различных вакцин и…

…и…

Стоп.

Со скоростью, порожденной страхом, странствующий магос Диобанн выдернул свое сознание из водоворота кода и зашипел от боли, вспыхнувшей в глазу от внезапного разрыва связи. Сервиторы у двери расступились, когда он пробежал между ними, а потом устремились следом, стуча по каменному полу рельефными металлическими копытами, которые он сам для них выковал.

Они покинули часовню, миновали одни двери, а потом другие, побежали по залу реликвий, где на них удивленно уставились два молодых послушника. Диобанн мрачно сконцентрировался на дальнем конце зала, где он сливался еще с двумя главными помещениями и превращался в пещеру с высоким потолком, высеченную в скале под Августеумом. Если ему удастся достичь уровня земли, то останется пройти еще три двери, чтобы выйти на площадь, где его ожидала механоповозка, купленная на деньги Фраксов. А потом, один с двумя легковооруженными сервиторами в целом мире, на который он никогда не ступал до этого дня...

Они добрались до кабины лифта, в которой ехал какой-то младший жрец. Он хотел было что-то сказать, но Диобанн жестом приказал ему выйти. Жрец попытался возразить, и Диобанн отдал одному из сервиторов короткий безмолвный приказ. Тот выпустил стилет из дополнительной руки и шагнул вперед. За две секунды клинок пять раз пробил череп жреца, а потом двери кабины сомкнулись за Диобанном, и они направились к поверхности.

…но он выберется, он выживет, если его хоть чему-то научили столько лет путешествий с флотилией Фраксов, так это выживанию. И вот они наверху, двери лифта открылись. Диобанн порадовался, что это святилище не из тех, которые простираются на много километров вглубь земли. Если бы поездка на лифте оказалась дольше, она бы могла стать ловушкой. Они взбежали по рампе и миновали дальний зал центрального уровня храма. Смогут ли они пробиться с боем? Он не знал, но, может быть, драться и не придется. Электросхемы, окружающие Гелиспекс, должны быть отрезаны от остального храма, чтобы размышления машины не были запятнаны более приземленными данными. Сандже понадобится время, чтобы понять, что он видит, и еще больше времени, чтобы отсоединиться, если он все будет делать как положено, а потом он осознает, что Диобанн уже сбежал…

Они вышли через ворота на лестницу, и тамбур был уже недалеко.

…и тогда ему придется самому покинуть часовню, чтобы добраться до системы, с помощью которой он поднимет тревогу. Если Диобанну удастся просто выжить в улье, пока не прилетит флотилия, он сможет передать сообщение Тразелли и тогда...

Он добрался до внутренних дверей тамбура как раз вовремя, чтобы увидеть, как с грохотом захлопнулись огромные внешние створки. Пока он настраивал вспомогательные фоторецепторы, встроенные в глаза, чтобы лучше видеть в тусклом освещении, голос магоса-генетора Санджи вдруг гулко отдался одновременно в его ушах, по всем частотам механического кода, которые только были у него открыты, и во всех устройствах, встроенных в каждую стену комнаты. Сила его была так велика, что магос едва не упал на колени.

– Как ты посмел! – взревел этот голос. Диобанн включил нейрорегуляторы у себя в черепе и отрезал импульсы страха. Санджа не превосходит его в могуществе, сказал он себе. Санджа не смог бы пережить то, что видел и совершал Диобанн.

– Как ты посмел принести сюда эту... эту грязь? Сюда, в место, где наш культ с наивысшей преданностью поклоняется Богу Машины? Так-то ты Ему служишь?

«…ужишь?» Откуда-то донеслось бледное эхо голоса Санджи, но у Диобанна не было времени, чтобы обратить на него внимание. Он повернулся, оглядел возносящийся потолок, бронзовые поршни, беззвучно движущиеся на стенах, церемониальные шестеренки, висящие в гравитационных полях высоко над головой.

– Да, – отозвался он. – Да, так я служу. Понимаешь ли ты, Санджа, можешь ли ты хоть немного осознать масштаб того, что я сделал для нашего ордена благодаря свободе, дарованной мне хартией? Что я видел? Что я нашел? Реликвии, которые я собрал? Я выполнял для наших высших жрецов такую работу, с какой никогда бы не справился ни один магос, не обладающий поддержкой этой флотилии. А техника, которую я провез через владения Империума без всяких отчетов и десятин? Священные места, которые я указал нашим эксплораторам? Виды, с которыми я мог вести дела без присмотра Империума? Враги, с которыми я разобрался благодаря ресурсам флотилии?

– Так вот каков магос Диобанн, – раздался из стен оглушительный голос («...гос Диобанн», – повторило размытое эхо). – Падальная крыса в красной мантии, контрабандист и вор. Убийца и пособник убийц. Друг ксеносу, чужому, чья форма – насмешка над чистой генетикой человеческого образа. Тот, чье презрение ко всему святому заставило его отравить священную машину Механикус ложью и предать доверие хранителя этой машины. («...машины»).

– Как можешь ты понять, ты, кто бесконечно трещит свои молитвы в запертом святилище, погрузившись в собственное невежество! – Диобанн кипел гневом и едва ли понимал, насколько оскорбительно то слово, которое он только что использовал. – Как ты смеешь меня судить!

– Знание священно! – взревел Санджа. Теперь к потопу звука, изливающемуся со стен, присоединился второй органический голос. Он исходил изо рта самого Санджи, и Диобанн крутанулся на месте: генетор-магос стоял в дверях позади него, окруженный люминантами и сервиторами.

– Знание священно, и священна информация. Мы проживаем свои жизни в ее поисках. Чем чище данные, тем чище и живая кровь Машины и Бога-Машины. Чистота данных – величайшая святыня для жреца Бога-Машины. А ты явился сюда с этим, – он поднял в дрожащей руке стеклянный пузырек.

«...сюда с этим».

Диобанн с изумлением понял, что этим эхом был голос одного из его собственных сервиторов, того, посредством которого он убил жреца. Он стоял к нему вполоборота, с вооруженной клинком руки капала кровь и машинное масло, и он повторял каждое слово Санджи, как только тот его произносил. Генетор нашел способ проникнуть в его системы, какой-то код, преодолевающий программы, которые, как думал Диобанн, были так хорошо защищены, что взломать их было невозможно. Даже не подсоединившись к нему физически. Диобанн впервые осознал, насколько опасным врагом обзавелся.

– Ты фальсифицировал знание. Ты тайно изменил данные. Ты пришел сюда, зная, что сам создал эту сорную примесь. Ты думал, что сможешь ввести в заблуждение Гелиспекс, да восстановится его дух. Ты попытался одурманить святую машину, попытался использовать ее для творения лжи. Лжи, которая сама по себе искажает знание и отдаляет нас от совершенного знания Омниссии. Ты хотел обмануть нас!

– ...нас, – закончил сервитор. Задержка в его речи становилась все короче по мере того, как контроль Санджи становился все сильнее. Нашел ли он способ проникнуть во вторую машину, сказать было невозможно. Мысли Диобанна метались все отчаяннее.

– Твое святотатство против Бога-Машины отягчено и усугублено, – продолжал Санджа, – ты окончательно предал свой священный сан. Я лишаю тебя и сана и имени. Ты отлучен.

Генетор-магос бросил пузырек на каменный пол, и в тот же миг, как сосуд разлетелся вдребезги, Диобанн рявкнул окровавленному сервитору кодовую команду:

– Зудень!

Это было слово флотилии, слово, означавшее постороннего, и для сервитора эта команда означала: убить всех присутствующих, кто не принадлежит флотилии. Доселе ему приходилось применять эту команду лишь трижды, и секрет, который он сейчас пытался защитить, был, пожалуй, самым ужасным из всех, которые он когда-либо хранил.

В душе магос Диобанн знал, что Санджа прав. Он не был уверен, имелись ли у него хоть какие-то шансы: те краткие минуты, проведенные в связи с потоком данных, показали ему, что восприятие Гелиспекса было более ясным и мощным, чем он мог хотя бы предположить. Но он не собирался просто так стоять и ждать, пока его убьют.

Санджа почти полностью контролировал сервитора, однако команда «зудень» была внедрена так глубоко, что он не успел до нее добраться. Сервитор помчался к магосу, но Санджа сумел остановить его, нахмурившись и сделав какой-то жест, и пока тот покачивался на месте, Диобанн повернулся и сорвал с другого сервитора его блузу. Машина из плоти напряглась, когда Диобанн привел ее в боевую готовность, и потянулась к коротким цилиндрам на своей талии. Выглядели они как часть пневматических механизмов, соединенных с ногами, но это была всего лишь маскировка.

Услышав, как по лестнице с лязгом спускаются сервиторы самого Санджи, Диобанн дернул вверх свой рукав, и круглый ворот на конце толстого свертка мехадендритов, который вызывал такое отвращение у Петроны Фракса, расстегнулся и упал на пол. Рука Диобанна развернулась, превратившись в гнездо металлических змей, похожих на головы гидры, и все они метнулись вперед и сомкнулись с гнездами на верхушке каждого цилиндра. В сознании и перед глазами Диобанна появились выгружаемые данные, характеристики оружия, сетки целеуказателей, и он вытащил оружейные модули наружу.

Сервитор, которого контролировал Санджа, бился в спазмах: магос, видимо, нашел его боевые программы и пытался их подавить. Но оружие самого генетора было уже всего в нескольких шагах – три тяжелых сервитора с клонированными мышцами и многослойными экзоскелетами. Спереди их черепа, там, где раньше были лица, были защищены железными пластинами с резным изображением Махина Опус или скалящимися масками горгулий. Гудели и жужжали лезвия цепных кулаков, шип-дрель одного из них вращался так быстро, что казался лишь размытым пятном сияющего металла в желтом свете ламп.

Диобанн взмахнул рукой-гидрой, извивающейся, словно морской анемон, и первый сервитор начал безжизненно заваливаться вперед: в одном из цилиндров был спрятан находящийся под давлением резервуар с мощным нейротоксином, который Диобанн и Д'Лесте изготовили два года назад.

Второй сервитор угодил прямо под концентрированный электромагнитный импульс, который вырубил его кибернетику. Машина затряслась в безумной пляске конвульсий, ее экзоскелет задымился и застыл. Орудия в конечностях разогнались сверх предела и начали выгорать.

Диобанн попятился, кружа по полу тамбура. Щупальца, торчащие из его плеча, змеились в воздухе, выискивая люминантов, одно из них метнулось вперед и выстрелило отражательной ампулой в дверной проем, где стоял Санджа. С негромким треском она взорвалась и заполнила проем металлической пылью, которую разогрел крошечный мельта-заряд, и она начала испускать магнитные помехи. В знак уважения к сану Диобанна сервиторы-часовые, встроенные в колонны по обе стороны дверей, были выключены, о чем Санджа теперь, наверное, весьма сожалел. Но даже если бы он активировал их сейчас, они были бы слепы и беспомощны.

Третья из машин-убийц Санджи схватилась с сервиторами Диобанна, и у него не оставалось времени, чтобы кричать им коды: он был вынужден использовать узколучевой кодер, надеясь, что Санджа не засечет частоту и не взломает ее. Диобанн переключил восприятие на лучевую связь и стал видеть глазами сервиторов. Картина перед глазами разделилась, храмовый сервитор раздвоился и заполнил все поле зрения. Магос одновременно видел, как он несся прямо на него и бежал мимо его собственного сервитора, находящегося в четырех метрах отсюда.

Потом его зрение странно исказилось, и даже компенсаторы, встроенные в органы чувств, не спасли от дезориентации – его приказы заставили одного из сервиторов повалиться на бок. Пока машина Санджи медлила, пытаясь понять, что сделать, сервитор Диобанна подсек ей ноги взмахом острой проволоки, которая выскользнула из его пальца. Самонаводящийся дротик вылетел из кончика одного из щупалец Диобанна и на долю секунды неподвижно завис в воздухе, прежде чем ринуться вперед. На миг в уже раздвоенном зрении Диобанна появился и третий слой: изображение щели между лицом и плечевыми бронепластинами сервитора, которое становилось все больше и больше по мере того, как дротик подлетал к цели. Картина вспыхнула белизной, потом окрасилась черным, и он разорвал связь. Дротик – внешний слой из микрофлешетт, внутреннее ядро из пирокислоты – взорвался глубоко в теле последнего противника. Дым и зловоние испаряющейся плоти окутали искалеченные останки сервитора, и они рухнули на пол.

А потом настала тишина, нарушаемая лишь низким хриплым звуком, который, как понял Диобанн, был его собственным дыханием. Он пробормотал вербальную команду, и его сервитор поднялся на ноги и побежал к дверям. Диобанн последовал за ним, сконцентрировав все механические чувства, которые у него имелись, на истончающемся облаке отражателей между дверными колоннами. Перед его глазами заплясали руны, показывающие, что к выстрелу готов второй самонаводящийся дротик, что резервуар с нейротоксином заполнен на восемьдесят семь процентов, что щупальца, оканчивающиеся алмазными когтями и наборами крошечных цепных пил, работают в боевом режиме.

Позади раздался треск – силовые шпоры, встроенные в предплечья и запястья его сервитора, включились и начали испускать поля разрушительной энергии вокруг лезвий. Если ему дадут всего шестьдесят секунд, чтобы сервитор разделался с дверями храма, они смогут...

В тамбур хлынули красные фигуры, движущиеся со стремительной и смертоносной точностью. Их пуленепробиваемые рясы и капюшоны были тусклого темно-красного цвета, а там, где одежда не закрывала их тела, мелькала поблескивающая бронзовая аугметика. Скитарии. Техностража. Не сервиторы, но элитные войска Культа Машины.

Трое из них вскинули к плечам короткие тонкие карабины и открыли огонь быстрыми очередями, которые разбивались о гибкие подкожные пластины, защищающие торс Диобанна, и о спину сервитора, рубившего двери. Магос-отступник ощутил прилив надежды: они использовали облегченные снаряды, которые разбивались на мелкие осколки, чтобы не нанести ущерб стенам тамбура. Из-за этого им не хватало убойной силы, чтобы повредить бронированные тела Диобанна и его слуги.

Восстановив равновесие, Диобанн ринулся вперед, чтобы двое ближайших скитариев оказались в радиусе поражения однозарядного микроогнемета, скрытого в кончике другого щупальца. Но, вспыхнув, облако раскаленного газа лишь вскользь задело их одеяния. Оба воина упали на пол и перекатились, затушив пламя, один из них поднялся на колено и выпустил еще одну очередь в Диобанна. Странствующий магос потратил на него еще один драгоценный самонаводящийся дротик – голова противника разлетелась, словно тыква – и бросил к его ногам еще одну отражательную ампулу. В этот момент он осознал, что сложная паутина данных, что плясали и мерцали на краю его зрения и на задворках сознания, исчезла, пропала в тот же миг, как позади него прекратились звуки работы клинками. Он вдруг понял, почему скитарии больше не стреляют, почему они не стали метать гранаты.

Магос Диобанн крутанулся на месте, щупальца его похожей на гидру руки заметались в воздухе, ища цель, немодифицированная рука скрючилась, как когтистая лапа, аугметические трансляторы взревели, бросая вызов на всех частотах. Даже отросток для передачи данных в уголке его глаза вытянулся, улавливая запахи в воздухе.

Сверкнув золотом и блестящей костью, два люминанта отлетели прочь от сервитора, которого только что убили. Они успели прилететь в тамбур и зависнуть у него над головой, прячась за парящими в воздухе шестеренками. Диобанн взмахнул щупальцем, в котором находились электромагнитные гранаты…

…но люминанты были ангелами Машины, созданиями из компонентов, доведенных до предельной чистоты, и черепов самых благочестивых жрецов Механикус – осмелится ли он обрушить на них столь ужасное оружие?

Сомнение, рожденное последними отголосками былого почтения, погубило Диобанна. К тому времени, как электромагнитная граната взорвалась над лежащим ничком сервитором, люминанты взмыли вверх на четыре метра, а затем, описав дугу, спикировали вниз. Один метнулся влево, и третий дротик, даже несмотря на то, что его вело зрение магоса, не смог вовремя свернуть следом за ним и улетел куда-то во тьму над его головой. Второй люминант ушел в штопор, закрутившись в воздухе. Щупальце-клешня тщетно лязгнуло в воздухе в миллиметре от его крытого золотым листом бока.

В ушах Диобанна раздался шум, который нахлынул на его аугметические устройства перевода и преобразовался в данные. Люминанты транслировали ему простой кусок кода, который повторялся снова и снова, три раза в секунду, и представлял собой всего лишь инфопечать генетора-магоса Кайнеза Санджи – чтобы Диобанн знал, кто смотрит на него их глазами, пока они исполняют приговор. Один из них протянул механодендриты, чьи адамантиновые наконечники прошли сквозь броню странствующего магоса, как сквозь бумагу, и вздернул его в воздух, второй выдвинул из основания черепа гудящую силовую установку. Код превратился в высокоскоростной инфосигнал, передаваемый по всем звуковым и воксовым каналам, которые только были у Диобанна.

Сигнал прошел напрямую сквозь слои-трансляторы в его мозг, так что сообщение мгновенно развернулось в его сознании во всех деталях. Оно было несложным. Список обвинений и четыре заявления. Обвинение, осуждение, отлучение, уничтожение.

Через одну целую восемьдесят четыре сотых секунды после окончания трансляции второй люминант зажал глазной отросток Диобанна в толстом захвате на конце силовой установки. Он едва успел ощутить боль. Импульс энергии прошел по отростку и разошелся по паутине микроаугметического волокна, пронизывающей мозжечок магоса. Оно вспыхнуло, раскалилось добела и испепелило пораженный, не верящий в происходящее мозг Диобанна.

Глава десятая

Атриум на борту флагмана флотилии «Бассаан», на пути к Галате, система Гидрафур

Гайт редко чувствовал себя уютно на борту «Бассаана». Он четко понимал, что согласно своей роли во флотилии должен пребывать на «Обещании Каллиака», где повседневные корабельные дела шли в неторопливом темпе, комфорте и спокойствии. «Бассаан» же был деловым, функциональным, и управлял им строгий, почти военный экипаж, отчего Гайт чувствовал беспокойство.

И это еще во время лучших путешествий. Когда сам Хойон стоял на полтора шага впереди Гайта, а тот был в любой момент готов услужить ему, он видел, как взгляд старика рыщет направо и налево, и экипаж бледнел, словно его лицо было невыносимо ярким, обжигающим прожектором.

«Если бы я только мог отправиться назад во времени, – подумал он, – увидеть старого, всем довольного Гайта и поговорить с ним, что бы он подумал? Что бы тот Гайт сказал о том, почему я здесь сейчас нахожусь?»

Он смотрел, как мимо него проходит вереница офицеров. Их отражения плясали на покрытых гравировкой металлических стенах, они нервно поправляли униформы на ходу и не знали, куда девать руки. Шли они, казалось, дольше, чем следовало бы – их было всего-то примерно полдюжины. Гайт и Бехайя твердо настояли на том, что их должно быть очень мало, и даже такая уступка, сделанная этой пародии на человека, их наследнику, ясно давала понять им обоим, насколько скверные у них проблемы.

Дальше в коридоре стоял Д’Лесте и переминался с ноги на ногу. Он не разговаривал с Гайтом с тех пор, как Диобанн вылетел вперед на Гидрафур, и с течением времени, пока они все больше укреплялись во мнении, что магос не вернется, они постепенно стали избегать друг друга. Встречи распорядителей в зале совещаний сменились небольшими, производящимися исключительно резким шепотом и в тайных местах разговорами, в которых участвовали лишь два-три человека за раз. Среди экипажа распространялись слухи и неуверенность. Гайт был этому не удивлен. Любой зудень, окажись он сейчас на борту, и тот бы понял, что что-то идет не так – настолько все было плохо.

Двери в каюту захлопнулись за последним из офицеров, и Гайт выдохнул. Они расположили Петрону в помещении возле апотекариона – достаточно близко, чтобы можно было быстро подключить его к системам жизнеобеспечения, если бы ему вдруг стало хуже. Никто не хотел признавать, что наследник уже приближался к той точке, когда и это бы не помогло. Диобанн исчез, а попытки Д’Лесте удерживать Петрону в стабильном состоянии без помощи магоса становились все более неуклюжими. Занти и Тразелли уже успели пообещать ему в лицо, что если Петрона не дотянет до слушания, то врач поплатится за это собственной шкурой.

Слушание. Оно стало их волшебным порогом, их горизонтом событий. Только сделать так, чтобы их претендент дожил до слушания, а там будь что будет. Гайт мрачно посмотрел на закрытые двери каюты. Он чувствовал зыбкое фаталистическое спокойствие человека, который совершил ужасный выбор и теперь ждал, когда наступят последствия, какими бы они не были.

– Как мы до этого докатились? – пробормотала Бехайя рядом с ним, и ни у Гайта, ни у Д’Лесте не было для нее ответа.

Каюта на борту флагмана флотилии «Бассаан», на пути к Галате, система Гидрафур

Из тех семи, что стояли вокруг кровати, занавешенной белой пеленой, Атис была единственной, кто смог заговорить. Фирон отступил на шаг, как будто то, что он увидел, буквально толкнуло его назад, Триходи спрятала лицо в ладонях. Кохце сцепил руки за спиной и хватал ртом воздух, несмотря на запах, который не могли скрыть ароматные испарения.

– Нильс, – сказала Атис тихим надломленным голосом. – Что они с тобой сделали? О, Нильс, что случилось?

– Не Нильс, – ответило искореженное тело на кровати. – Не Нильс Петрона. Но ты наполовину права, наполовину. Наполовину права о половине человека. Ха! Половина человека. Полчеловека станет наполовину чем-то другим, станет…

Фигура внезапно согнулась пополам и разразилась мокрым кашлем, пытаясь изгнать из груди нечто, с чем не могли справиться ее слабые мышцы. Медицинский сервитор, существо ростом в метр с маской и аугметикой, которая делала его похожим на жирного нелетающего херувима, проскользнул сквозь кольцо офицеров и ввел в рот Петронаса отсасывающий шланг. Раздался короткий неприятный звук, и шланг снова вышел наружу, обляпанный чем-то розовым и прозрачным. Сервитор зашаркал по полу подбитыми тканью стопами, удаляясь до следующего приступа.

– Петрона Фракс, вот кто я, – сказала развалина, лежащая в постели. – Они вам еще не сказали, да? Держат меня живым для слушания, вот что они делают. Слышал, как они говорят, слышал их здесь все время.

Одна из тонких как палки рук Петроны медленно приподнялась и прижалась к уху, потом провела пальцами по виску и вниз, к животу. Что он хотел показать, сказать было невозможно.

– Петрона Фракс! – это был Кохце. Когда флотилия посещала миры с фауной, на которую можно было охотиться, он был одним из тех, кто ходил стрелять вместе с Нильсом. – Нильс, мой старый друг, ты не понимаешь, о чем говоришь, – он огляделся. – Он бредит от своего недуга. Просто чудо, что он так долго прожил, – Кохце осторожно шагнул к постели. – Нильс, ты знаешь, где ты? Ты знаешь, кто мы такие?

Глаза внезапно уставились на него, и Кохце обнаружил, что не может отвести от них взгляд. Они были мутны от болезни, но сверкали энергией, в них плясало безумие, но они твердо смотрели на него с невероятной сконцентрированностью. Петрона добился этого, отточив свое безумие до острой, как бритва, холодной, как сталь, жажды выжить.

– Я знаю, кто ты такой, Кохце, – сказал он, внезапно став тем Петроной, которого все они знали, полным жизни и огня. Это он лежал в этой кровати и говорил посредством развалины, внутри которой скрывался. – Я знаю, кто вы. Атис, Фирон, Триходи, стойте руки по швам и слушайте меня. Омали, мелкая ты зуднелюбивая тряпка, кончай пятиться и веди себя как мужчина. Вы все мне нужны. Я нуждаюсь в вашей помощи.

– Нильс, что происходит? – спросила Атис. – Они сказали нам, что тебя за что-то освободили от обязанностей, и что мы будем твоей командой. Они сказали, ты просил встречи с нами, и что мы должны… должны доставить тебе это удовольствие.

Она понизила голос, договаривая фразу, и бросила взгляд на сервитора, опасаясь, что он мог записывать ее слова. Остальные поняли ее мысль и начали опасливо озираться в поисках подслушивающих устройств.

– Забудьте, – выплюнуло существо, которое было Петроной. – Это была глупая ложь, они сказали ее, чтобы убедить себя в том, что контроль в их руках. А теперь слушайте меня, вы все. Слушайте, как они слушают, как все они будут слушать, как мы будем…

Внезапно тощее тело содрогнулось и на миг неподатливо застыло, и растрескавшаяся кожа в углах его рта начала сочиться каплями густой желтой жидкости.

– Не думаю, что у меня есть много времени, – прохрипел он, когда сервитор убрал жидкость антисептической подушечкой, – а это значит, что и у вас тоже. Эти дерьмоеды снаружи думают, что сделали мне подарок. Предполагается, что я разрыдаюсь и скажу, как рад вас видеть. Предполагается, что я забуду, забуду все, что они…

Петрона судорожно скорчился и закричал пронзительным голосом. Он кричал почти тридцать секунд, прежде чем справиться с болью и заговорить снова. К тому времени на ткани под его ногами появилось мокрое черное пятно, и воздух наполнился тошнотворным кислым запахом экскрементов.

– Они думают, я забыл все, что они сделали. Думают, все ушло, как я должен был уйти. Ха! Ха! – от смеха он снова закашлялся. – Должен был умереть, но по-прежнему жив. Должен был вылечиться и измениться, вместо этого превратился в опухоль. Червивая опухоль, вот кто я такой. Ха! Если я могу испортить что-то одно, то могу испортить и другое. Испортить весь этот план. Не следовало рождаться сыном шлюхи, но даже если она была шлюхой, я все равно отомщу за нее.

Голос Петроны изменился, как будто он говорил сам с собой, и у его речи появилось пугающее, медлительное, неразборчивое звучание, которое то пропадало, то снова появлялось.

– Нильс, о чем ты говоришь? Пожалуйста, скажи нам, что с тобой случилось! – голос Атис срывался. – Кто такие «они»? Что ты от нас хочешь?

Она отдернулась, когда Петрона резко перевел взгляд на нее.

– Ах, маленькая Атис. Ты никогда не хотела пофлиртовать со мной, даже в мои лучшие деньки, да? – Петрона с трудом заставил свое лицо улыбнуться ей. В его рту недоставало пяти зубов, две пустые лунки все еще кровоточили. – Однако же, приятно видеть, что теперь ты делаешь, что тебе скажут, девчонка. Ну все, нет больше времени на любезности. Идите сюда, вы все, идите ко мне, детки. Настало время папочке Фраксу объяснить, чего ему от вас надо.

И фигура на кровати залилась лающим смехом, когда младшие офицеры, выжившие члены круга тех, кто когда-то считал себя друзьями и сослуживцами Нильса Петроны, придвинулись к нему, чтобы слушать.

Атриум на борту флагмана флотилии «Бассаан», на пути к Галате, система Гидрафур

– Куда это еще ты собрался? – резко спросила Бехайя, и Д’Лесте мысленно проклял себя за то, что ощутил вину. Он все время повторял себе, что ему не за что чувствовать себя виноватым. Эти процедуры были, мягко говоря, экспериментальными, все об этом знали и все равно позволяли Диобанну их делать. Откуда им было знать, что проклятый шестеренок решит вдруг исчезнуть именно тогда, когда он нужен был флотилии – точнее, распорядителям флотилии, хотя это одно и то же – чтобы поддерживать их преемника в стабильном состоянии?

Он повернулся к ней лицом.

– Они либо уставятся на нашего чудо-мальчика и проторчат там целую вечность, – сказал он, – либо их затошнит, и они выбегут оттуда через минуту. Так или иначе, глупо стоять тут всем троим. Не настолько все плохо, чтобы главный апотекарий вольного торговца дожидался кучку прыщавых младших офицеров, как какой-то треклятый лакей. У меня есть чем заняться, пока мы не приехали, и я думаю, что и вам не мешало бы посмотреть на себя, как вы стоите тут и позволяете этим людям собой распоряжаться, и призадуматься о достоинстве собственного положения.

По их лицам сложно было что-то прочесть, но он решил, что смог задеть их. Когда сомневаешься, атаковать или нет – атакуй.

И, в любом случае, у него действительно были дела. Он кое-что придумал. Если Диобанна можно было сбросить со счетов – и, как нехотя признал Д’Лесте, так это, видимо, и было – это означало, что их гамбит с дополнительно модифицированной кровью, скорее всего, не сработал. Но он считал, что с достаточной дерзостью и умением он, вероятно, сможет исправить эту ошибку.

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис», в пути

Смерть пришла на «Ганн-Люктис» ближе к концу путешествия, когда корабль тщетно пытался пробить себе путь сквозь громадную грозовую тучу психической силы к мимолетному проблеску спокойствия, который померещился Йиморе где-то впереди. На него обрушилось давление, сокрушительное давление, от которого астропаты корабля выли и вцеплялись ногтями в свою одежду и кожу, умоляя о седативах и выкрикивая молитвы. Домаса Дорел чувствовала это варп-глазом, словно ее тыкали пальцем в лоб, и закрыла его филактерией с гексаграмматическими письменами, сделанными прорицателями ее дома на Терре. Они были написаны чернилами для татуировок на полосках ее собственной клонированной и выделанной кожи. Обычно это помогало. Но сейчас толку от них не было.

Смерть пришла, когда корабль вырвался из грозовой тучи, словно выброшенный катапультой в пространство за ней, но то был не тихий проход, как казалось раньше, а тугой водоворот энергии, вращающийся в измерениях, неподвластных никаким человеческим чувствам. Корабль закрутило, Йимора отчаянно пытался найти выход, поле Геллера рябило под натиском разрывного течения, которое било его, сжималось на нем, как будто кусало его. Поле прогибалось все глубже и глубже, а потом, менее чем на сотую долю секунды, в которую по всему осажденному корпусу «Ганн-Люктиса» зазвучали сирены и колокола, оно отключилось.

Смерть пришла в этот крохотный промежуток, пока Варрон Фракс стоял в дверях своей каюты и смотрел, как жена удерживает кричащего и бьющегося сына. Даже самый невежественный рабочий на корабле знал хотя бы на примитивном уровне, что имматериум каким-то образом резонирует с эмоциями – он притягивается ими, питается ими и питает их в ответ. Варрон и Ксана были готовы к сновидениям варпа, знали, что ждет их в сне, произнесли правильные молитвы и повесили печати чистоты по углам своей кровати. Но Дрейдер, должно быть, не уделял должное внимание, когда читал свои молитвы, и позволил словам исказиться, и через какое-то время после того, как они задернули шторы его кровати, он выбросил маленькую оловянную аквилу, которую ему дали в качестве оберега. Может быть, он играл, может, просто не подумал или почувствовал какую-то мимолетную обиду. Варп-сны и так были дурной штукой, но, как Варрон помнил со времен жизни во флотилии, для юного разума они были еще хуже. А для юного разума, который не понимал, что к ним надо быть готовым, они должны были быть гораздо страшнее. Он вспомнил, как вальяжно бросил тогда, на Гунарво, «переживет несколько скверных ночей, да и привыкнет», и у него к горлу подкатил комок.

– Иди, – сказала Ксана. – Я о нем позабочусь. Он проснулся, но сон его так напугал, что он сам еще этого не понимает. Я буду с ним. А ты иди.

Варрон закрыл дверь. В коридоре его ждал Рика, который стоял, привалившись спиной к мозаике с изображением резвящихся нимф и херувимов, какими тут были покрыты все стены. Он теребил конец одной из своих имплантированных вокс-панелей, как делал всегда, когда нервничал. В тот момент снова заревели сирены, и оба содрогнулись от внезапного шума.

Смерть появилась на свет на «Ганн-Люктисе», внутри восстановившегося поля Геллера, которое отрезало ее от прекрасного, теплого, текучего имматериума снаружи. Она обнаружила, что родилась без сознательного усилия со своей стороны: в тот миг, когда поле мгновенно отключилось, эта сущность быстро и безболезненно опустилась в чей-то разум, словно искра, проскочившая между электродами, а потом очутилась в сухой, холодной, слепящей смирительной рубашке вселенной, среди разумов, заточенных в мясе, которое тараторило и трепыхалось.

Существу не понравилось поведение мяса, поэтому оно сделало некоторые вещи, подсказанные инстинктом, и мясо приняло новые формы и иным образом расположилось в этой чудовищно тесной клетке из измерений, и его поведение прекратилось. Ему не нравилось, что здесь оно может двигаться не всеми известными ему способами, но оно обнаружило, что может делать разные вещи, чтобы менять эту маленькую физическую вселенную, куда его занесло. Оно могло разделять вещи и разрушать их, и оказалось, что рвать и ломать гораздо приятнее, чем манипулировать мягкой материей варпа. И тогда оно пошло искать другое мясо, чтобы сломать его, мясо, из которого так весело выскакивали мелкие капельки духа и развеивались в ничто, когда оно на них давило.

Оно едва осознавало звук сирен, но Варрон и Рика пришли от них в ужас. Варрон успел сделать три шага по коридору, прежде чем его осенила жуткая мысль, и он тут же повернул обратно. Но его жена и ребенок, оставшиеся в комнате, были живы, и ничто в них не вселилось: Дрейдер уже не кричал, а тихо плакал, Ксана его укачивала. Рика прикоснулся к плечу своего господина.

– Варрон, нам надо вооружиться. Корабельная тревога. Мы относимся к боеспособному экипажу.

– Как насчет достать наше собственное…

– Лучше использовать то, что есть в рундуках, – сказал Рика, озираясь. – Не будем пока раскрывать карты. Если мы решим, что иначе не справиться, тогда, может быть. А пока что пойдем.

Варрон последовал за ним. Дважды он нарушил обещание, данное самому себе, и оглянулся на дверь каюты.

Крепость-участок Арбитрес Селена Секундус, Галата, Гидрафурская система

екундус, Галата, Гидрафурская система

– «Преемник, – прочитал Куланн с записки в своих руках, – нездоров, и потому не покинет «Бассаан» до начала слушания. Он не сможет пробыть в суде дольше определенного срока». Какая странная формулировка. Как вы думаете, что они имеют в виду под «определенным сроком»?

– Не знаю, – ответила Шира Кальпурния. – И мне все равно. Это значит, придется подождать с приемом преемника… прекрати, Куланн, это не шутка, а оговорка. Я не в настроении шутить.

Они стояли в одном из V-образных защитных контрфорсов крепости Арбитрес на Галате, луне Гидрафура. Кальпурния назначила ее новым местом слушания после того, как вокруг Скалы Трайлан начали кружить орнитоптеры и воздушные сани со знаками Экклезиархии, держась чуть дальше того расстояния, на котором летательные аппараты Арбитрес имели право идти на перехват. Потом вокруг островов на границе запретной зоны начали появляться морские платформы с отрядами Сороритас, прокторы на наблюдательных постах занервничали и начали запрашивать подкрепления и дополнительные боеприпасы. Потом информаторы Арбитрес в той части Кольца, что вращалась над островами, доложили, что другие Сороритас начали брать под контроль стартовые позиции и пусковые шлюзы и вступили в конфликт с военным экипажем Кольца, пытаясь завладеть двумя из его гигантских барбетов, где были установлены пушки.

Первой и полной ярости мыслью Кальпурнии было попросту сбить все транспорты и оттащить в камеры Симову вместе с парочкой случайных клириков, чтобы они рассказали, кто дал им такой приказ, но она подавила это желание. Собор считал себя вправе совершать столь открыто враждебные действия против Адептус Арбитрес, и это означало, что его следует поправить. Кальпурния твердо вознамерилась так и сделать, но позже. Пока что ей надо было закончить другое дело, поэтому она решила воспользоваться иным методом.

«Жиллиман мог и кружить, как горная кошка, и бросаться, как она», гласила ультрамарская пословица, которая, предположительно, восходила к временам завоеваний святого примарха, которые объединили его владения. Она означала, что нет ничего постыдного в том, чтобы применять хитрость. Если лобовое столкновение дорого тебе обойдется, тогда какой смысл стыдиться того, чтобы сманеврировать и перенаправить свои силы куда-то еще? Кальпурния пробормотала эту пословицу как раз перед тем, как отослать Скале Трайлан приказ укрепиться, как будто готовясь к атаке, зримо увеличить количество дозорных и часовых, дополнив его всеми, кто только находился на острове в данный момент и мог надеть панцирь, а также, чтобы летательные аппараты вели себя как можно агрессивнее и делали все возможное, чтобы нервировать пилотов, привлеченных Экклезиархией.

А в это время, одним незаметным перелетом на челноке, она перебралась в огромную адамантиевую башню Арбитрес на Галате. Крепость возвышалась над серебряной пылью лунной поверхности и уходила глубоко в ее холодный камень, с ее плоской крыши в космос сияла эмблема Арбитрес – крылатая латная перчатка. Пока Симова – или кто там еще возглавлял попытки Экклезиархии завладеть хартией – был занят тем, что пытался распугать несуществующее слушание в Скале Трайлан, Шира Кальпурния могла провести суд на Галате и передать хартию в руки законного наследника.

Эта кампания Экклезиархии злила ее. Она верила в закон, в святой Лекс Империа, но они пытались использовать его инструменты и процедуры для неверной цели – это она знала точно – ради личных амбиций, а не веры в правое дело – это она сильно подозревала. И это вызывало у нее беспокойство и гнев. В ней говорила не просто неприязнь к юридическим играм в целом. Она опасалась практических последствий, которые будет иметь такое дело в случае, если ему все же придется дать ход. Каким бы ущербным оно не было, возникнет достаточно много вопросов процедурного характера, достаточно противоречий между религиозными и светскими законами, достаточно перекрывающих друг друга юрисдикций и серых зон между двумя орденами Адептус, достаточно редких прецедентов и исторических свидетельств, чтобы проиллюстрировать все, что только не понадобится проиллюстрировать. Поэтому достаточно сообразительный человек – такой, как Симова – мог затянуть процесс на сколь угодно долгий срок, пока епарх или кто-то из его подчиненных не придумает, что еще попробовать.

Уличное правосудие арбитраторов строилось на жестком контроле и быстром воздаянии, но длительная и медленная работа судей концентрировалась на том, чтобы исполнялись все законы вплоть до самой незначительной буквы самого малого из них, как повелели Высшие Лорды во имя Императора. Каждый арбитр знал, как выглядят огромные лагеря, простирающиеся у врат крепостей-участков, где просители жили месяцами, а то и годами, пока судья этой крепости или другого, отдаленного мира, не разрешит их дело. Некоторые затягивались на десятилетия, пока приходили списки прецедентов и истории дел с тысяч иных миров, чтобы удостовериться, что вердикт твердо стоит на опоре Имперского Закона. Кальпурния даже слышала о судьях и адвокатах, которые уходили в отставку, передавая дело новым Арбитрес, так что следующее поколение могло продолжить прения, когда их инициаторы уже умерли. Простой смертности было недостаточно, чтобы затормозить махину имперского правосудия.

Будь у Экклезиархии более прочные основания, Кальпурния их бы выслушала. Идея того, что можно обойти имеющий силу закон ради собственного удобства, вызвала бы у нее отвращение, если бы она хоть на миг над ней задумалась. Но после того, как Симову отправили обратно в Собор, он прислал вестника с письменной копией своего требования, которая попала в кабинет Кальпурнии, а затем – в громадные комплексы второго бастиона Стены, к архивариусам и лекс-савантам. Просмотрев ее, Кальпурния пришла к выводу, что никаких оснований нет, и каждая новая проверка савантов и судей только укрепляла это мнение.

Это помогло ей чувствовать себя лучше после того, как она их обманула и ускользнула на Галату, чтобы устроить слушание там. Но не настолько лучше, чтобы не тратить время, которое по-хорошему следовало бы употребить на просмотры последних рапортов ее аналитиков, на требование Симовы, постоянно повторяя про себя эту пословицу о Жиллимане.

На какой-то миг она задалась вопросом, что за силуэт затемняет ее зрение слева, но потом, к стыду своему, поняла, что это ее рука, которая незаметно для нее поднялась, чтобы провести ногтем по шрамам на лбу. Кальпурния опустила руку и почувствовала дергающую боль в плече – она совсем забыла об упражнениях, которые надо было делать, чтобы восстановить подвижность.

– Мэм, еще одно сообщение, а потом я пойду проверять протоколы безопасности доков, как вы просили. Это ответ от генетора-магоса Санджи. Начинается с тех же формальностей, что и предыдущий, и…

– Поверю тебе на слово насчет формулировок и формальностей. Есть там что-то, что мы хотели узнать?

– Нет. Кроме того, он довольно четко дает понять, что не будет писать об этом. Повторяет то же, что сказал после получения первого образца крови. Из-за обстоятельств, которые он не может раскрыть, Машина Гелиспекс не может произвести необходимые процессы, при этом клятвы и обязанности, связанные с его положением, не дают ему объяснить, почему. Он также говорит, что имеет возможность предложить некую компенсацию от храма и желает встретиться с вами, чтобы ее обсудить, но не ранее, чем через десять дней после отправки этого сообщения, которое было послано примерно час назад.

– Он как-нибудь объясняет, почему Гелиспекс недоступен впервые за тысячи лет?

– Нет, мэм.

– Есть объяснение, что случилось с образцом крови того преемника, который прибыл с флотилией?

– Нет, мэм.

– Какие-то намеки, что должно произойти со вторым образцом крови от Варрона Фракса, который, судя по всему, прибывает на дромоне от Верхних Тетраджинских ворот?

– Никаких намеков.

– И я полагаю, что мне даже не нужно спрашивать, что он говорит насчет техножреца флотилии, который как вошел в его храм с кровью наследника, так больше его никто и не видел?

– Именно так, мэм, не нужно.

– Как ты думаешь, Куланн, что случилось?

– Не могу сказать, мэм, я все время был с вами.

– Я вообще-то серьезно, – сказала она, глядя на него зелеными глазами. – Мне интересно это услышать. Мне хочется знать, как работают умы моих коллег. Давай.

– Что-то произошло, мэм.

– И?

– Механикус ревностно хранят свою приватность и соблюдают таинственность. Если что-то случилось с Гелиспексом, то ни один из них ни за что не выйдет и не скажет об этом, причем даже многим членам собственного ордена, ведь это бросит тень на Санджу как на хранителя машины. Я не думаю, что это из-за той поездки на Трайлан. Он беспокоился насчет эффекта, который произведет на Гелиспекс путешествие и пребывание на неосвященной земле, но, скорее всего, сама машина так и не покинула Босфорский улей. Я полагаю, что-то произошло после того, как тот вернулся. Может быть, это связано с шестеренком – извините, мэм – техножрецом из флотилии, который его навестил. Если только он не покинул храм каким-то неизвестным нам способом.

– У нас довольно хорошее представление о том, что происходит в большей части Августеума, Куланн, так что я абсолютно уверена, что единственный выход из того святилища – это его главные двери. Что до меня, то я думаю, что Диобанн мертв, либо потому, что он как-то связан с недоступностью Гелиспекса, либо потому, что он что-то не то узнал и другие адепты его из-за этого убили. Я достаточно хорошо отношусь к генетору-магосу Сандже, но не питаю никаких иллюзий насчет того, на что он способен, если по-настоящему разозлится. Я тебе рассказывала про ячейку Механикус, с которой мы имели дело на Дон-Круа?

– Нет, мэм. Но ваши соображения насчет того, что случилось с Диобанном, совпадают с моими.

– Правда? Тогда тебе так и надо было сказать, Куланн. Очень важно соблюдать откровенность между арбитром-сеньорис и его помощниками. Я должна быть уверена, что слышу все мысли, которые появляются у тебя в голове.

– Да, мэм, – сказал Куланн, вытянувшись в струнку так, что спина задрожала от гордости.

– Отлично. Теперь иди проверять протоколы. Очевидно, между нами и Санто Певрельи сейчас страшные варп-бури, которые задерживают корабль преемника. Другого, в смысле. Но пока что мне придется сообщать эмиссару Варрона Фракса, что сосуд с его кровью, который он привез через эти бури, теперь фактически бесполезен. Уверена, он будет рад это услышать. Судя по всему, на пути сюда сейчас творится такое, что и злейшему врагу не пожелаешь.

Глава одиннадцатая

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис», в пути

– Вы останетесь здесь, – сказала Домаса Дорел. – Черрик, загороди ему путь.

Она бы сама это сделала, но из-за адского шторма, бушующего за обшивкой, она тратила слишком много сил на то, чтобы не падать и сохранять свои мысли в целостности. На ее виски сильно давило, как при мигрени, и вспышки энергии на поле Геллера отражались в ее варп-оке, как красный свет, видимый сквозь закрытые веки. Она прислонилась спиной к гладкой металлической стене жилой палубы.

– Нет, мэм, – сказал Черрик.

Сначала Домаса не поверила в то, что услышала, а потом вспыхнула гневом, и от этого, в совокупности с уже накопившимися эмоциями, у нее закружилась голова.

– Весь доступный боеспособный экипаж должен начать охоту на эту тварь, – продолжил он. – Это одно из самых старых правил поведения на борту корабля.

Говоря, Черрик глядел на короткоствольные лазганы в руках Варрона и Рики, и его слова подчеркивали сирены, гудящие в коридорах вокруг.

– И вы не прикажете мне не подчиниться этому правилу, мадам Дорел, – вставил Варрон. Позади него собрался небольшой отряд бойцов «Ганн-Люктиса», которые тихо переговаривались и переглядывались друг с другом. – Я оставил сына в руках у своей жены восемью палубами выше. Уж поверьте, я бы предпочел быть с ними, чем здесь. Но Черрик прав, это наша обязанность.

– Вы – наследник, – сказала Домаса, но не очень воодушевленно. Ей не хватало энергии. – Если что-то с вами случится, считайте, вся цель путешествия пошла прахом. Как вам такое?

Мимо простучала сапогами дюжина рядовых матросов с побелевшими лицами, хриплыми голосами повторяя молитву, которую запевал их предводитель. Они направились вниз по рампе за спиной Варрона. В основном они были вооружены корабельными инструментами: кислородными горелками, тяжелыми разводными ключами или рукоятями от других инструментов, механическими пилами на тяжелых опорах, закрепленных на предплечьях. Какой бы толк от всего этого не был.

– Это обязанность, – повторил Варрон. Он был бледен от страха, но в его голосе не было ничего, что бы говорило об этом. – Вот и все. Теперь, если вы идете с нами, Домаса, то позвольте кому-нибудь вам помочь. В ином случае мы сопроводим вас в какое-нибудь безопасное место.

– Сейчас нигде не безопасно, – ответила она, и, словно нарочно, все вокруг содрогнулось. Варп-поток болтал корабль так сильно и быстро, что гравитационные пластины в палубе не всегда могли это компенсировать. Дрожь грохотом отдалась в затемненных помещениях вокруг них, и там, где они стояли – на пересечении четырех главных широких коридоров пятой палубы – это прозвучало словно приглушенный гром, исходящий из тьмы со всех сторон одновременно.

– Вы правы, – сказал Рика, – и пока эта тварь на свободе внутри корабля, здесь опаснее, чем когда-либо. А мы все стоим да болтаем, – он кивнул украшенной серебряными оборками головой в сторону рампы, ведущей вниз, к жилым палубам второго класса. – Не будем давать ей еще больше времени, ладно?

Черрик кивнул, нехотя признавая его правоту, повернулся и зашагал к корабельным солдатам, которые услышали их разговоры и начали снова проверять свое оружие. У большинства из них на голове были выпуклые решетчатые забрала, удерживающие перед глазами визоры с целеуказателями, а у рта – вокс-приемники; возле висков свисали амулеты и печати чистоты, а лица, которые с трудом можно было разглядеть сквозь все эти принадлежности, выглядели мрачно. Черрик знал, что они натренированы и психологически подготовлены полагаться друг на друга, и их беспокоила необходимость следовать за ним и Домасой. Черрику и самому было не лучше: в него так глубоко въелось недоверие ко всем, кроме собственноручно отобранных людей, что он ранее настоял на том, чтобы расставить в дюжине стратегически важных точек корабля хотя бы по одному из своих бойцов. Теперь он почувствовал их отсутствие и бормотал под нос ругательства, пока они готовились выдвигаться в путь.

– Может мне кто-нибудь сказать, – невнятно пробормотала Домаса, опираясь на руку Рики, – почему мы все сбиваемся в кучу? Я думала, это только в плохих мелодрамах на опасные миссии отправляют сразу всех самых незаменимых членов экипажа.

Корабль снова пошатнулся, и тугой когерентный поток варп-вещества вскользь пронесся по поверхности поля Геллера. Рика и двое из корабельных бойцов подпрыгнули и оглянулись, как будто услышали, что их кто-то зовет, а перед глазами Домасы заплясали странные прозрачные пятна.

– Мы останемся, – рефлекторно возразил Рика, а потом взял себя в руки. – Мы с Варроном здесь, потому что мы – боеспособный экипаж, и мы обязаны делать все, что возможно, чтобы защитить судно. Бойцы здесь по той же причине. Черрик – ну, я полагаю, что он с нами, потому что он глава ваших людей и отвечает за вас, но вы, Домаса… если тут есть хоть кто-то, кто должен быть в более безопасном месте…

– Она здесь, потому что этим вечером она у нас за ищейку, – отозвался Черрик из-за его плеча. – Только с глазом на лбу вместо носа на морде. Если можно так выразиться. С ее помощью мы поймем, как добраться до этой штуки внизу.

– Что оно такое, – Домаса решила все же чуть больше опираться на руку Рики, пока говорила, – это… что-то вроде существа. Частица того, что находится там, снаружи, смешанная с тем, что есть здесь, внутри, – она сглотнула, когда корабль дрогнул, и внутренняя гравитация на один тошнотворный миг дала сбой. Она не знала наверняка, но подумала, что судно только что могло перекувырнуться. – Это как… маленькие тонкие нити, которые проникают внутрь, а потом связываются в узел. Или что-то снаружи просачивается внутрь, а потом кристаллизуется. Или что-то снаружи вбрасывает внутрь свое семя, а здесь из него что-то вырастает. Все это одновременно и ничто из этого, я не могу… Аххх!...

Справа от корабля слились два водоворота энергии, черные, как стаи воронья, и их совокупная мощь грозила выкрутить и сломать судно, словно шею дворовой птицы. У всех, кто стоял на палубе вокруг Домасы, поползли мурашки по коже. Черрик внезапно окунулся в воспоминание о том, как впервые прикончил человека, и осознал, что он убийца. Варрон вспомнил первый раз, когда по-настоящему испугался за жизнь своего сына – крушение плавучего экипажа в канале на Гунарво. Домаса ни о чем не думала, мысли пропадали из ее головы, изгоняемые вспышками света, грязного и желтого, как моча, жгучего и едкого, как застарелая ненависть.

– Вам плохо? – спросил Рика, взяв ее за руку. Из его ноздри вытекла капелька крови и поползла вниз. – Вы можете стоять?

Домаса что-то пробормотала.

– Простите, мадам Дорел, что вы сказали?

– Я сказала, Трон защити Йимору. Если со мной здесь творится такое, то… клюв орла, он ведь сидит там, на навигаторском насесте. Трон защити его.

Рика помогал ей идти по рампе следом за остальными. Мимо пробежали еще два корабельных бойца – один был вооружен огнеметом, а второй катил тележку, на которой стоял отдельный баллон с топливом.

– Нельзя… допустить, – проговорила она. – Оно впереди. Сильное. Видела его ясно как день. Оно вспыхнуло, как только мы налетели на… то последнее… чем бы оно не было.

– Если оно настолько сильное, Домаса… – начал Рика, но Черрик повернулся к нему и перебил.

– Если оно настолько сильное, то надо его ослабить, и чертовски быстро, – прорычал он, – потому что, если оно настолько сильное, то к тому времени, как оно окончательно выдохнется, оно выпотрошит весь корабль от носа до дюз, и все, кто останется жив, вскоре об этом пожалеют, когда оно проломит обшивку, и наши души вылетят из тел. Если ты, Рика, хочешь оказаться в глотке какого-нибудь кошмара, не получив шанс предстать перед Золотым Троном, то иди туда сам. Домаса?

Та устало кивнула.

– Он прав, Рика. Нам надо это прикончить. Оно не может быть дальше, чем в нескольких отсеках отсюда, и оно идет к нам. Давайте найдем его и разберемся с ним.

Прошло, как им показалось, не так уж много времени, прежде чем они подошли достаточно близко, чтобы услышать крики.

Мимо пробежал человек – один из матросов, которых они видели ранее. Циркулярная пила, которую он нес, превратилась в металлические ленты, часть которых проникала в его собственную плоть и выходила наружу, так что рука оказалась пришита ими к телу. Он бежал, завывая, обожженный, почти голый, обезумевший, и Черрик убил его выстрелом из хеллгана в упор. Варрон издал стон, но никто не стал спорить: в варп-буре сломленные разумы становились источником угрозы.

Рампа привела их в зал для сборов, где стояли ряды скамей, а на стенах были расклеены бумаги с приказами. Теперь скамьи лежали перевернутые и разбитые, а с другой стороны бежала толпа матросов. Они кричали и толкались, желая лишь одного: чтобы кто-то, кто угодно, хоть враг, хоть лучший друг, хоть парень из другой смены, имя которого они едва знают, чтобы кто-нибудь оказался между ними и смертью.

Смерть возникла за ними, в арке, за которой начинались два низких коридора. Она прыгала и топала по скользкой от крови палубе, останавливаясь на каждом маленьком скачке или звучном шаге, словно пытаясь распробовать новые, вкусные ощущения, исходящие от ступающих по металлу изрезанных стоп. Существо не знало, каковы возможности мяса, в которое оно каким-то образом попало, и к тому времени, как оно поняло, что эти жалкие коротенькие отростки способны двигаться лишь в определенных направлениях, большая часть суставов мяса уже была сломана или вывихнута нечеловеческой волей, двигающей мышцы. Один раз оно проделало дыру в переборке, которую мясу приходилось обегать, и попыталось проникнуть сквозь нее, но ширины разрыва хватало разве только, чтоб просунуть одну конечность. Поэтому оно скомкало твердую костяную раму, на которую было натянуто мясо, и просочилось сквозь отверстие, словно змея. Рама после этого не восстановилась, а удерживать ее на месте силой воли было слишком утомительно. Теперь его скелет представлял собой массу костяных осколков и фрагментов, которые щелкали и скрежетали, когда оно двигалось. Ноги то шлепали о металл, как куски сырого мяса, то постукивали наподобие собачьих когтей, когда кости выпирали сквозь подошвы.

Униформа мичмана, которая была надета на это тело, пока в нем еще находился рожденный вместе с ним человеческий разум, была насквозь мокра и сочилась красным, но не вся эта кровь была его собственной. С треском раздираемой плоти существо выбросило вперед руку, кожа на удлиняющейся конечности полопалась, и кулак врезался в спину одного из бежавших позади, будто утыканная костяными осколками булава. Только Черрик, который не отступал, стоял во главе отряда и отталкивал прочь матросов, которые мчались прямо на него, увидел, как красный силуэт утянул добычу к себе. Сквозь кожу существа вдруг проросли новые обломки – сначала высунулись лишь острия, похожие на твердые белые капли пота, а потом и сами расколотые кости, словно окровавленные кактусовые шипы – и оно заключило вопящего матроса в объятья. Он кричал еще секунду, потом красная тварь выпустила его и издала булькающий вой, который мог означать триумф, разочарование или что-то иное, не поддающееся пониманию человека.

Этого звука было достаточно, чтобы паника удвоилась, и в следующий миг большая часть отряда, намеревавшегося выследить и уничтожить врага, исчезла. Они умчались вверх по рампе, позабыв все мысли о долге и требованиях. Осталось, может, полдюжины – те, кто упал на пол, застрял среди скамеек или прижался к стенам. Один визжал и корчился в руках Черрика, еще двое схватились с бойцами. Варрон и Рика пятились, пытаясь защитить Домасу от дерущихся людей. Потом бойцы осознали, что не стоит тратить силы на тех, кто так упорно стремится убежать, и выпустили обоих. Они тут же ринулись прочь, один пушечным ядром влетел в Варрона, а потом скрылся на рампе, второй же, рыдая, съежился у стены.

Металлическое, скрежещущее пощелкивание снарядов, вгоняемых в дробовик, снова привлекло внимание Варрона к тому, что находилось впереди. Среди разбитой мебели трое членов экипажа организовывали оборону. Те двое, которых они видели с огнеметом и баллоном, сжались позади перевернутой скамьи и активно работали над подачей топлива. Они потеряли тележку, но на шланге сбоку огнемета висел маленький металлический яйцевидный контейнер, который, очевидно, был запасным резервуаром. Звук патронов исходил от женщины рядом с ними, которая быстро перезаряжала короткий, обмотанный проволокой дробовик. В этот миг красная тварь выпрыгнула из-под арки.

Варрон нетвердо зашагал вперед, чувствуя, будто его тело готово было порвать себя на части так же, как, видимо, порвало себя это существо. Инстинкты, клеймами выжженные в каждой клетке его тела, жаждали погнать его назад, к рампе, в то время как наполненный ужасом, неверящий разум твердил, что он должен идти вперед. Он поднял в дрожащей руке оружие.

Красная тварь сделала шажок вперед и потянулась к людям с огнеметом, но на этот раз ее рука не смогла удлиниться, и на палубу хлынул дождь крови и костяных фрагментов. Женщина с дробовиком запаниковала и выпалила. В низком металлическом пространстве выстрел оказался оглушительно громким. Дробь, рикошетя, задребезжала о металлический потолок и вырубила два светильника, еще два начали неровно мерцать и плеваться искрами, и внезапные вспышки света превратили все движения в серии стоп-кадров, отчего происходящее стало лишь больше напоминать кошмарный сон.

Красное существо, шатаясь, сделало еще один шаг. Хотя в ушах у Варрона все еще звенело от выстрела, он расслышал тошнотворный звук рвущейся ткани, с которым оно запрокинуло голову, чтобы взглянуть на мерцающий свет. Один его глаз исчез, пустую яму прикрывал мокрый лоскут кожи с волосами – кусок разодранного скальпа, частично утонувший в глазнице. Другой глаз, блестящий и черный, как базальтовая галька, таращился, словно изнутри на него напирало невообразимое, готовое взорвать его давление, и безумно сверкал в свете разбитых светильников.

Женщина сделала вдох, взяла себя в руки и снова выстрелила в извивающуюся, колышущуюся руку, что повернулась к ней. На этот раз она не промахнулась, и рука взорвалась кровавым фонтаном, который заляпал потолок и замкнул и без того почти не работающие лампы. Свет вдруг практически исчез. Мысль о том, что красная тварь может приближаться к ним в темноте, вызвала у Варрона панику. Он надавил на спуск, не целясь, скорее рефлекторно, от страха, и помещение озарило быстрым потоком тускло-красных лучей света – к нему присоединился и Рика. Черрик прокричал приказ, и двое корабельных бойцов тоже открыли огонь, а потом остальные, с Черриком во главе, перебежали в самую широкую часть зала, разошлись шеренгой, встали и начали поливать врага огнем.

– Разделитесь! – кричал Черрик. – Разделитесь! Чтоб если оно к вам приблизилось, то приблизилось только к одному!

И остальные бойцы начали раздвигаться в стороны. Варрон, чьи нервы и инстинкты ревели, заставил себя двинуться вперед, пройти вдоль стены, прицелиться и снова выстрелить.

Тварь в кровавом покрове безмолвно наблюдала за ними, и лазерные лучи, попадающие в ее тело, отражались в ее единственном круглом черном глазу. Она не отшатнулась и не упала, хотя обычно даже выстрел из лазпистолета имел ударную силу: часть поверхности цели подвергалась взрывообразному испарению, и это создавало импульс, отбрасывающий назад. Но красная фигура по-прежнему стояла, ее нижняя челюсть болталась на сломанных и вывихнутых суставах, и каждый новый выстрел выбивал из нее облачка пара. Лучи не пронзали ее, как человеческое тело, а лишь выжигали кратеры на поверхности, как будто нечто преобразовало плоть в барьер, почти непроницаемый для вспышек испепеляющего света.

Дробовик справлялся лучше. Под прикрытием лазерного огня женщина проползла вперед между разбитыми и перевернутыми скамьями, приставила приклад к плечу и выпустила еще три ярких громоподобных выстрела, которые разорвали уже испещренную дробью плоть. Домаса видела, как это происходит, видела раны, однако была не в состоянии об этом сказать: существо пульсировало перед ее зрением, словно язва, и она ничего не могла поделать, кроме как стараться не упасть на четвереньки. Но ее варп-око видело, что тварь начинает распадаться. Дробовик был как раз тем, что надо: лазерный огонь годился против живых существ, он мог причинить достаточную травму, чтобы живой организм перестал функционировать. Но чтобы сражаться с таким созданием, как это, необходимо оружие, которое сможет не только повредить тело, но разрушить его, физически рвать его на куски до тех пор, пока узел воли, стягивающей плоть воедино, не истощится. Сгусток варп-вещества внутри трупа, стоящего напротив, начал утекать и терять целостность – у него уже с трудом получалось растягивать конечности, а изорванная плоть шеи и плеч начала обвисать и оседать. Наследничек по-прежнему изображал какого-то треклятого героя, делая именно то, что она так упорно пыталась ему запретить. Кем он себя возомнил?

Ствол оружия Варрона раскалился и дымился, на нем мерцали значки: уровень энергии низкий, механизмы перегреваются. Но он все равно побежал вперед. Женщина с дробовиком снова начала перезаряжаться, и демонический труп перевел внимание на нее, но расчет огнемета не мог добраться до нее вовремя. Над его согнутой спиной пролетели лучи лазеров, послышались крики Черрика и бойцов; Рика был в двух шагах позади, его собственное оружие, которым он пытался прикрыть их обоих, тоже приближалось к перегреву. Труп все еще не двигался. Один из выстрелов попал во второй глаз, и тот лопнул; передняя часть тела от попаданий обуглилась дочерна, и Рика уже видел места, где начинала проглядывать кость. Рика мог лишь думать «Как оно не умирает?»

Оно не умирало, и Черрик ненавидел его за это. Тварь стояла перед ним, ее плоть шипела и трескалась, но она не шаталась и не падала. Он столько времени провел, учась тому, как ломать тела и отнимать жизни, и для его разума, напряженного и дерганого из-за всего, что происходило снаружи, мешок плоти в прицеле начинал все больше и больше походить на тщательно просчитанное оскорбление, выражающее презрение к его умениям. Он бессловесно взревел, забыв, что это за тварь и что она может с ним сделать, и перешел в наступление. Он не потерпит сопротивления от этой насмешки, стоящей в растущей луже крови, и он не будет стоять как дурак, пока этот торгашеский ублюдок несется прямо под пули. Черрик сплюнул, и слюна зашипела на теплоотводной лопасти его сделанного под заказ хеллгана. Он выбросил опустевшую ячейку, отбросил ее ногой и вогнал на место новую. Затем он перешагнул через сломанную скамью, оказался рядом с двумя огнеметчиками, которые устанавливали свое орудие, пнул одного из них по ребрам и взревел, чтобы тот поторапливался.

Существо внутри трупа заметило, как природа вещей вокруг него изменяется. Оно не понимало, что это значит, потому что у него не осталось глаз, а вместе с ними и последнего примитивного аналога физического восприятия, и теперь оно обладало лишь психическим чутьем, притупленным его краденой плотью. Оно никогда не воплощалось в материальной форме, не знало, как отличить одно материальное ощущение от другого. Но оно начало неким образом чувствовать опасность: теперь приходилось прилагать усилия, чтобы двигаться и удерживать мясо как единое целое. Оно хотело раздавить эти новые комья пылающих эмоций, которые его окружали, но ему не нравилось ощущение того, что приходится сжимать и стискивать воедино собственную материю – все это чувство, до последнего аспекта, было для него совершенно чуждым.

Поэтому оно повернулось, но двигаться было трудно. Через миг оно поняло, что нечто преграждает ему дорогу, и подумало, что, видимо, оно начинает слабеть. Для шеренги людей, стрелявших в него, это выглядело как попытка войти лицом вперед в переборку. Существо дернулось, напряглось и провело одним рваным обрубком предплечья по металлу. Сталь раздалась и разогнулась в стороны от этого движения, словно натянутая ткань под ножом, и окровавленная фигура шагнула сквозь нее.

По другую сторону переборки был лишь воздух, верхняя часть высокого коридора, идущего к столовой и к часовне нижних палуб. Разрыв в переборке открыл отверстие под его потолком, и существо из варпа заставило свой мясной транспорт медленно падать, переворачиваясь в воздухе. То, что осталось от его примитивного восприятия, наслаждалось этими изгибами и кувырканием, хоть это и был лишь печальный отголосок ощущений его родного пространства, но все же это было довольно приятно. Потом полет прекратился, и, насколько существо понимало законы своего нового обиталища, это означало, что ему придется встать и снова тащить себя самостоятельно. Оно уперло руки и ноги вниз и пошло, кренясь и поскальзываясь на сломанных суставах, вынужденных двигаться под нечеловеческими углами. Оказалось, что так идти гораздо лучше. Ему нравилось, что оно находится вдалеке от врагов и неприятных ощущений, вызванных ими, но не нравилось, что оно больше не чувствовало странного и восхитительного вкуса их душ. Оно попыталось придумать, как это можно совместить, но в этом мешке мяса мысли проворачивались с трудом, поэтому оно просто выбрало случайное направление и побрело в ту сторону, дожидаясь, пока что-нибудь не произойдет.

Первым до дыры в переборке добрался Рика, и сначала Черрик и остальные подумали, что тварь его атаковала, потому что он отшатнулся от отверстия, беззвучно шевеля губами. Но когда они сами туда посмотрели, каждому из них пришлось бороться с той же самой примитивной реакцией при виде некогда человеческого тела, которое наполовину шло, наполовину волочило себя прочь. Его ладони и стопы упирались в палубу, колени и голеностопы сгибались под прямыми углами в неправильные стороны, голова вяло свисала вниз, почти подметая собой пол, как будто оно хотело, чтобы изуродованное лицо могло видеть кровавые отпечатки, оставляемые руками и ногами на полу.

– Может… – просипел Рика, глубоко дыша в промежутках между рвотными позывами, – может, подождать? Оно… должно уже умирать.

Но Варрон и Черрик уже качали головами.

– Не вариант, – сказал Черрик без своей обычной неприязни. – Иногда они умирают, иногда становятся сильнее. А если произойдет другая авария, и это случится снова? Еще не хватало разбираться с двумя такими сразу. Никогда не слышал, чтоб что-то такое случалось на корабле, который пережил бы путешествие. Кто не идет с нами, присмотрите за мадам Дорел, – он повернулся к членам экипажа и бойцам позади себя. – У кого есть трос?

Один из бойцов потянулся было к сумке, закрепленной на пояснице, но вдруг застыл. Его рука задергалась, а рот под забралом широко раскрылся. Остальные выглядели примерно так же – Варрон судорожно отступил назад, Рика прижал ладонь ко рту. Черрик отметил это за половину секунды, через другие полсекунды он услышал липкий звук чего-то влажного, окружающего его шлем, и почуял запах крови и горелого мяса. Еще через полсекунды он нажал на кнопку быстрого сброса на застежке шлема и бросился на пол, и, пока неуклюже перекатывался, он услышал треск, с которым варп-тварь раздавила его шлем своими растянутыми и расплющенными пальцами.

Видимо, существо сначала скрылось из виду, а потом приползло обратно, без труда взобралось по стене и остановилось над разрывом, который оно в ней проделало. Теперь его голова, больше похожая на мешок, висела в дыре, и оно ощупывало шлем извивающимися пальцами, пытаясь понять, почему оно не почуяло ментальный спазм смерти, когда керамит и фиброк раскалывались в его хватке.

Раздался грохот, и рука исчезла вместе со шлемом – женщина с дробовиком уже успела перезарядить оружие. Однако она была слишком самоуверенна и слишком далеко зашла вперед. Голова твари раскрылась, как пасть миноги, и изрыгнула поток горячей крови и острых, как флешетты, фрагментов черепа, с силой, не уступающей выстрелу дробовика. Красный фонтан обезглавил женщину, три костяных осколка пронзили лицо бойца, стоявшего позади нее, и оба повалились назад. Варрон с воплем прыгнул вперед и вогнал дуло своего оружия в культю, с которой капала кровь. Ствол зашипел в мясе, и тогда он начал давить на спуск, пока Рика и Черрик пытались его оттащить.

Варрону повезло, что батарея была уже на исходе, потому что, когда забитый и перегревшийся ствол наконец дошел до предела и взорвался, энергии оставалось так мало, что всю ее вобрало в себя тело варп-твари. Однако мощности взрыва хватило, чтобы он отшатнулся назад, с забрызганными кровью лицом, грудью и руками.

То, что вползло в разрыв позади него, теперь даже отдаленно не напоминало человека. Оно истекало жидкостью, воняло и передвигалось на множестве конечностей – некоторые принадлежали старому человеческому телу, другие представляли собой присасывающиеся щупальца из плоти, которые оно выпустило из туловища.

Тварь вышвырнула себя из разрыва и пролетела мимо Варрона, Рики и Черрика прямо в ряд бойцов, стоявших перед ней, так что те разлетелись в разные стороны. Один умер мгновенно, когда костяные когти пронзили его сразу в десятке мест, другой, отброшенный на два метра, забился в конвульсиях с распоротым горлом, пока, наконец, не дернул ногами в последний раз и затих. Раздались три быстрых лазерных выстрела, от которых на коже твари вспухли клубы зловонного пара, а потом она снова прыгнула.

Ее движения уже не были медлительными, почти задумчивыми, как раньше, теперь они были хищными, полными смертоносной скорости. К тому времени, как в нее врезался третий выстрел, она уже убила двоих. Черрик вскочил и помчался обратно к рампе, Рика потащил Варрона прочь от воплей и треска ломающихся костей. Огнеметчики кричали им, чтобы они ушли в сторону, и когда Варрон миновал их, они, наконец, смогли выпустить струю белого пламени, которая залила яростным светом весь зал собраний. Три скамьи осели и превратились в лужи шлака, заполнив воздух вонью расплавленного пластика. Стена едкого дыма перегородила помещение, и, когда свет от пламени угас, полумрак показался еще более темным.

Повисла тишина, и Варрону хватило времени, чтобы собраться и осмотреться в поисках нового оружия, прежде чем тварь вылетела из мглы и распростерлась над огнеметчиками. Они вскрикнули в унисон, их голоса звучали до странного похоже, как у братьев, а потом Черрик тщательно прицелился и выпустил один-единственный выстрел из хеллгана.

Он попал именно туда, куда намеревался – в слабое место там, где шланг присоединял огнемет к резервуару. Блеснула маленькая вспышка, оболочка треснула, и Черрик бросился на пол. Зал заполнился ревущим оранжево-белым облаком. Огнеметчики не закричали – у них не было времени. Но что-то иное выло, пока его плоть сгорала дотла, не оставляя опоры для сети из мыслей, которую оно пыталось удержать и сплести воедино. Домаса и трое мужчин почувствовали, как крик начался в их костях, пробрался, нарастая, сквозь лобные доли и закончился где-то в корчащемся подсознании. Этому воплю предстояло эхом отражаться в кошмарах их грядущих ночей. Домаса увидела, как узел силы наконец распутался и растаял, пламя взвихрилось и потухло, среди луж горящего пластика и внутри них расползлись отвратительные узоры из блестящих дорожек изморози, а потом испарились. Последний свет угас, и еще долго во тьме, среди дыма, затихали и отдавались шепчущие отголоски этого предсмертного крика.

Нижние палубы санкционированного лайнера «Ганн-Люктис», в пути

– Нам надо узнать, как его звали, – отрешенно сказал Варрон Фракс. Он сидел на полу, скрестив ноги и опустив голову. – От него там, наверное, ничего не осталось, но мы все равно можем как-то это выяснить.

– Зачем? – спросил Черрик. Варрон не видел его, только время от времени замечал тени от его наплечного фонаря, пока тот рыскал среди обгоревших обломков.

– Нам всем надо за него помолиться. Я боюсь думать, куда могла попасть его душа. Нам надо помолиться, чтобы Император нашел его в варпе и вернул его домой.

– Тут есть кое-какие мертвецы, которые могли бы предположить, что это немного слишком великодушно, Варрон, – в голосе Черрика снова слышалась насмешка. – И лично я не верю в молитвы за души тех, кто пытался раздавить мне голову, как жевательное семечко.

– Это был не он, и ты это знаешь! – возразил Варрон. – Знаешь так же хорошо, как я. Этот человек был первой жертвой твари, так же, как и все остальные!

– Мне плевать.

– А мне нет. И мне плевать, что тебе плевать, потому что мы выйдем из варпа и устроим похороны для всех этих людей. Всех. Даже тех, которых оно не само убило.

Луч фонаря описал дугу, и Варрон сморгнул, когда свет упал на него. Белый диск начал расти по мере того, как Черрик приближался, грохоча сапогами. Варрон сидел и смотрел прямо на свет, словно ребенок из Схола Прогениум, ждущий, пока его не выпустят из покаянного чулана.

– Это звучит как обвинение. А вам не кажется, что это звучит как обвинение, мадам Дорел? Я думаю, что да. И я думаю, что это довольно странно, слышать здесь обвинение, учитывая, что я сделал именно то, что надо было сделать, чтобы спасти нас и весь корабль.

– Думай что хочешь, Черрик, – сказал Варрон. – Я – бесспорный наследник. Я – глава этой миссии и ее причина. И я говорю, что мы выйдем из этого шторма и проведем похороны, а потом сделаем все, что можно, чтобы гарантировать безопасный полет на оставшемся пути.

– Мы летим дальше.

Это был голос Домасы, неожиданно твердый и сильный. Варрон подскочил, а Черрик издал хриплый смешок. Ее лицо, которое выплыло из мрака в свет фонаря, встревожило его еще больше. Тени подчеркивали бледность ее кожи и измененные мутациями, удлиненные кости, а в глазах горела лихорадочная враждебность.

– Мы вошли в бурю, зная риск, и этот риск не изменился, и я говорю, что мы летим дальше. Если мы сейчас выйдем из варпа, то это может обойтись нам месяцами дрейфа в реальном космосе, а времени у нас нет.

– Но мы…

– Нет, Варрон. Нет. Мои союзники хотят помочь тебе, как и я. Но мои союзники хотят помочь тебе, потому что знают, что ты им сам, в свою очередь, поможешь. И ты поможешь им, – тут Варрон дернулся, ощутив, что ствол оружия Черрика уперся ему в висок, – тем, что прилетишь на Гидрафур и получишь свое проклятое наследство. А после этого мы уже решим, какими будут наши рабочие отношения. И если ты будешь добр к нам, и будешь хорошо себя вести, и твоя хартия будет полезна, тогда мы даже позволим тебе время от времени самостоятельно совершать сделки или давать разрешение на перелет. Разве это не славно, Варрон? И если ты будешь действительно хорошо себя вести, если у меня не будет причин сомневаться в твоем желании сотрудничать с домом Дорел к тому времени, как мы улетим с Гидрафура с нашим маленьким документом… Тогда я, пожалуй, даже заставлю Черрика сдержать свои низменные порывы и позволю твоим жене и отпрыску продолжать жить с тобой, а не на борту корабля Дорел в качестве моих гостей и заложников. И я знаю, что ты согласен с тем, что это будет очень славно.

Повисло долгое молчание. Рика смотрел на них, чувствуя, что покрывается холодным потом и мурашками. Наконец, Варрон опустил взгляд и уставился на палубу у своих ног.

– Понимаю, – сказал наследник. – Ну что ж. По крайней мере, некоторые вещи теперь прояснились. Все карты на столе, а это кое-что.

– Я не хотела так скверно обходиться с тобой, – сказала Домаса, хотя в ее голосе не было сожаления, которое Рика мог бы расслышать. – Но если ты собираешься и дальше нас принуждать и настаивать на своем, у меня нет другого выбора, не так ли?

Корабль снова содрогнулся и застонал, и она вздрогнула.

– Мы все еще в буре. Я пойду к себе. Черрик, сообщи своим, ладно? А вы двое идите по своим каютам, и побыстрее, пожалуйста. Видите, как я вам доверяю? Я даже не буду слать за вами человека, чтоб он вас подталкивал пистолетом в спину. И не заставляйте меня думать, что у вас есть какое-то иное мнение по поводу сотрудничества, которое мы с вами обсудили.

Они ушли во мрак, и, поднимаясь по рампе, Варрон и Рика переглянулись меж собой. Домаса что-то тихо сказала позади, и Черрик заржал в ответ, но они и глазом не моргнули. Они продолжали смотреть друг на друга еще мгновение, потом Рика едва заметно кивнул, так, что те двое, оставшиеся у подножия рампы, этого не видели, и Варрон сделал то же самое. Потом они ушли, ничего не говоря, с задумчивыми лицами, а вокруг содрогался корабль и завывала сверкающая варп-буря.

Глава двенадцатая

Крепость-участок Арбитрес Селена Секундус, Галата, система Гидрафур

После всех тревог и приготовлений, подумала Шира Кальпурния, странно было наконец выглянуть в узкое окно и увидеть там «Обещание Каллиака». Корабль стоял настолько близко, что, казалось, можно было протянуть руку и прикоснуться к нему. Шпили, тянущиеся вдоль его верха, пронзали черное небо. Над «Обещанием» нависала серая громада крейсера типа «Каратель» под названием «Барон Микаль», который стоял на страже, держа орудийные отсеки открытыми, а батареи заряженными. Флот согнал в кучу все остальные корабли флотилии, заставил их пришвартоваться к Гидрафурскому Кольцу, так что между ними и крепостью оказалась почти вся луна, и патрулировал пространство вокруг.

Сама крепость по приказу Кальпурнии пребывала в строгой изоляции, и Одамо, который полдня рыскал по верхним уровням с собственной бригадой, проверяя надежность всех мер безопасности, какие ему только были известны, сообщил, что остался доволен. Нижние уровни были запечатаны и взяты под охрану, в зале суда дежурили арбитраторы из самой крепости и Стены. Уровни между ангарами и доками дромонов, зал суда и поверхность крыши лишились даже своего обычного аскетического убранства и были наполнены охранниками.

И где-то вдалеке, как гласило сообщение, которое только что принес Куланн, из варпа наконец-то вырвался помятый и обожженный лайнер «Ганн-Люктис» и медленно, устало поплыл к Гидрафуру, сопровождаемый бдительным флотским эскортом. И, судя по всему, кем-то еще.

– Быстроходный дромон, который везет делегацию Экклезиархии, если вы можете в это поверить, – сказала Амри, которая уже некоторое время отслеживала вокс-переговоры Кольца и запрашивала дорожные документы у контролеров воздушного и орбитального пространства.

– О, я верю, – ответила Кальпурния, которая по-прежнему стояла у окна, сцепив руки за спиной. Она наслаждалась видом. Солнечный свет на Гидрафуре окрашивал мир в оранжево-желтый оттенок и словно подергивал его дымкой, и ей нравилось, что отсутствие воздуха на Галате давало ясную, острую как нож четкость.

– Взаимная неприязнь не прекратилась, Амри, она лишь временно ослабела. В настоящий момент они чувствуют, что не могут не позволить Экклезиархии отправить столь открытую миссию милосердия на корабль, находящийся в бедственном положении.

В ее голосе слышалось легкое удовлетворение: Кальпурния в свое время была очень тесно вовлечена в события, после которых длительная вражда Собора и начальства Флота перешла в неохотное перемирие.

– Я уверена, что они невинны, однако полагаю, что у тебя есть полный список пассажиров дромона.

– Конечно, мэм. Как было записано при отбытии с Кольца, там находится группа проповедников и низших послушников из Звездного Викариата во главе с целым понтификом, плюс необходимые религиозные припасы для месс очищения и благословения. И дюжина сестер-госпитальерок с приличным грузом медицинских средств. Как раз такая миссия милосердия, какой следовало ожидать в подобных обстоятельствах. Если сообщения о том, через что прошел «Ганн-Люктис», хотя бы на десятую часть правдивы, то я на месте пассажиров тоже хотела бы послушать гимны и понюхать благовония в конце пути.

– Это все?

– Есть еще один человек, которого я не узнаю. Сестра-палатина из Сороритас. Элуэра Кроведд. Орден Вечных Врат. Это не госпитальерский орден. И не воинствующий, по крайней мере, не из гидрафурских.

– Вечные Врата. Хмм, – Кальпурния начала перебирать названия в памяти и через миг вспомнила. – Один из орденов Пронатус. Это маленький орден или маленький ряд орденов. Их занятие – искать и добывать реликвии и священные предметы, чтобы вернуть их под присмотр Экклезиархии. Точно, я узнала…

Амри оказалась быстрее: Кальпурния увидела выражение ее лица за миг до того, как сама осознала собственные слова и поняла, что они подразумевали.

– Проклятье, – сказала Шира Кальпурния и сделала Амри жест, чтобы та подняла инфопланшет и начала записывать новый набор приказов.

Вольный торговый корабль «Обещание Каллиака», низкая причальная орбита над Галатой, система Гидрафур

– Все становится хуже и чертовски хуже, – пробормотал Кьорг, пока они ждали, когда появится Д’Лесте. Остальные посмотрели на него с едва скрываемым презрением и промолчали.

– Что, вы не согласны? Я не понимаю, это что, так и должно происходить? Я тут единственный, кто осознает, что тут везде будут шастать целые стаи зудней? Что мы собираемся с этим делать?

Он подразумевал этот вопрос для Тразелли, но ответила Бехайя.

– Я предполагаю, – сладким голосом сказала она, – что мы все были уверены, что наш дипломатический распорядитель возьмет на себя труд встретиться с арбитром Кальпурнией и убедит ее отказаться от этой смехотворной идеи. Ну не глупо ли это было с нашей стороны? Полагать, что ты сможешь выполнить свою обязанность, а, Кьорг?

Кьорг покраснел. Он никогда не питал никаких иллюзий по поводу того, что о нем думают остальные распорядители флотилии, но ведь был этикет, который устанавливал, что можно говорить, а что нельзя. Они только что перешагнули черту. Он постарался, чтобы его лицо ничего не выдавало, и начал поглаживать пальцами тяжелые перстни на обеих руках. Ждать оставалось недолго.

Вскоре двери, ведущие к стыковочным отсекам, с грохотом распахнулись, и первый из Арбитрес перешагнул через высокий порог. Пол приемной палубы был сделан из прекрасной отполированной бронзы, стены покрыты листовым золотом, потолок – большими пластинами мягко подсвеченного янтаря, и все это пронизывали тонкие, как проволока, линии из гагата, которыми был вычерчен пейзаж, изображающий вид на Высокую Месу Босфорского улья, если стоять лицом к Собору. Обычно это всегда производило впечатление на посетителей, но арбитраторы не обратили никакого внимания.

– Кто здесь главный? – потребовал ответа один из них, вооруженный пистолетом и одетый в униформу с серебряным шитьем. В этот миг по лестнице, ведущей на главную палубу, торопливо спустился Д’Лесте. Как и все остальные, он был в полном официальном облачении: богато украшенный серо-белый мундир, доходящий до бедер, мягкие черные сапоги, сюртук с серебряными позументами, в которых поблескивали алые нити, обозначающие, что он – врач. Как и на всех остальных, на нем был черный заостренный капюшон, украшенный хитиновыми перьями вассилианской искристой летяги и розеттой с эмблемой Фраксов.

– Среди нас нет главного, уважаемый арбитр, – сказал Гайт, подчеркнуто игнорируя прибытие апотекария. – Мы начальствуем над управлениями и ведомствами внутри флотилии и выполняем обязанности смотрителей во время путешествия обратно на Гидрафур. Как смотрители, мы приветствуем вас на борту корабля.

С этими словами он поклонился, как и все остальные.

Главный арбитратор мгновение подумал над этим, потом что-то пробормотал в вокс, и на «Обещание Каллиака», словно черные жуки, хлынули другие Арбитрес. Кьорг содрогнулся, видя, как их жесткие сапоги сдирают лоск с палубы. Для распорядителей флотилии, привыкших к тому, что даже распоследние чернорабочие ходят в тщательно проработанных и украшенных униформах, Арбитрес выглядели чрезмерно скромно и казались едва ли не комичными в своих простых панцирях, одежде из бронеткани и шлемах с непроницаемыми зеркальными визорами. Запах, исходящий из их корабля, был металлически-резким, пахло броней и чисто профильтрованным воздухом, который казался грубым по сравнению с утонченными духами, циркулирующими в атмосфере «Обещания Каллиака».

– Разве это так необходимо? – снова подал голос Гайт, сделав еще один небольшой поклон. – Я не так хорошо помню предыдущие наследования, однако я уверен, что ранее Арбитрес не посещали наши собственные корабли. Когда наш прискорбно опочивший господин Хойон должен был получить хартию, мы сами спустили ее на поверхность Гидрафура.

– Особые обстоятельства, – коротко ответил арбитр. Во флотилии никогда не было моды чем-либо закрывать глаза, поэтому Гайт чувствовал себя дезориентированным, разговаривая с человеком, чьи глаза он не мог видеть. – Попытки вмешаться в процесс наследования достигли беспрецедентного уровня. По приказу арбитра-сеньорис Кальпурнии на кораблях претендентов вплоть до окончания суда должна дежурить охрана из Арбитрес. Известите свой экипаж.

– В этом отношении экипаж входит в ведение моей коллеги, мадам Бехайи, –невозмутимо ответил Гайт. Бехайя отступила на шаг назад и прикрыла глаза. Ее шею свободно обматывал шелковый шарф, но Кьорг все равно мог разглядеть, как работает ее горло, когда она передавала субвокальные команды в микробусину, находящуюся в шее. Тут он услышал шепот, исходящий с другой стороны, и удивился, но тут же понял, что это Д'Лесте, пытающийся привлечь его внимание.

– Все под контролем, – пробормотал он Кьоргу сквозь топот и лязг сапог Арбитрес, которые начали расходиться по палубе и всему кораблю.

– То есть?

– Я со всем разобрался. Я знал, что смогу найти способ уравновесить их преимущество.

– Д'Лесте, о чем конкретно ты пытаешься сказать?

Кьорг оглянулся через плечо: к ним приближались Занти, Халпандер и Тразелли. Д'Лесте сделал им жест, и маленькая группа отошла с пути потока мрачных арбитраторов.

– Диобанн! – быстро сказал Д'Лесте довольным шепотом. – Что бы ни случилось со старым чудилой, я думаю, что тот поддельный образец крови, который он с собой увез, не принес нам особой пользы. Конечно, еще должен быть другой образец от Варрона, но тут нам помогли варп-бури. Он задержался и, как я думаю…

– Он задержался и теперь все равно не нужен, – перебила Занти. – Потому что в последние несколько дней этим Механикус что-то ударило в голову, и они ничего не собираются делать. Не будет никакого анализа крови и едва ли будет анализ тканей, к которому мы готовились, что для нас, что для наследника. Обман Диобанна, возможно, и не сработал, но мне кажется, что он каким-то образом настолько все взбаламутил там, внизу, что это сыграло нам на руку.

– Но все-таки, – вставил Кьорг, с удовольствием глядя на удрученное лицо апотекария, – с чем же именно ты разобрался, Д'Лесте?

– Я использовал некоторые из твоих ресурсов, Кьорг, – ответил Д'Лесте с таким же сарказмом. Кьорг попытался сделать вид, что знал, что Д'Лесте отдавал приказы его людям. – Было не так уж сложно выяснить, когда прибыл корабль, везущий кровь Варрона, и где он пришвартован. Он влетел прямиком в систему и выгрузился на самом Кольце, не знаю уж, у кого были такие связи, чтобы это провернуть, но нам бы тоже стоило ими обзавестись, – Д'Лесте говорил все громче, снова приходя в возбуждение. – Я нашел в ведомстве Кьорга всевозможные контакты и без проблем добрался до агента, который мог бы передвигаться по Кольцу.

– Думаю, мы понимаем, к чему ты клонишь, Д'Лесте. Ты позаботился о прикрытии, – Тразелли многозначительно кивнул в сторону Арбитрес, которые расхаживали по остальной части помещения. Никто их, судя по всему, не услышал, но Д'Лесте понял смысл и понизил голос.

– Все, что я хотел сообщить: я удостоверился, что одна конкретная возможность, представляющая собой вероятную, хотя и малую угрозу, теперь отрезана. Я собираюсь проинформировать об этом Гайта и Бехайю, когда они закончат разговаривать с, э, командующим.

– Есть идея получше, – сказала Занти. – Ты отправишься к постели наследника и как можно лучше удостоверишься, что он доживет до слушания. Все это устранение вероятных угроз ни к чему, если наш претендент будет мертв к тому времени, как мы туда заявимся.

Пристыженный Д'Лесте прикоснулся рукой к своей шапочке и заторопился прочь.

– Что случится, если он умрет?

Кьорг предполагал, что даже если Петрона не восстановится после обработки, он, по меньшей мере, еще сможет участвовать в слушании.

– Тогда будем импровизировать, – ответил ему Тразелли. – Насколько мы можем сказать, Варрон притянул на свою сторону довольно большой синдикат, и у него слишком мощная поддержка, чтобы мы могли его приручить. Может быть, нам придется так или иначе забрать его силой и каким-то образом лишить его этой поддержки. У нас с Занти есть планы насчет этого. Возможно, и тебе стоит подумать, есть ли у тебя хоть какая-то возможность помочь.

– Разумеется, коллега, – с поклоном сказал Кьорг, игнорируя открытое оскорбление. – Все сводится к тому, чтобы победивший наследник оказался в правильных руках. Фактически, я собираюсь сей же миг приступить к преследованию этой цели.

Он ушел. Его разум напряженно работал, и он едва замечал отряды арбитраторов, наводнивших залы и палубы «Обещания». У него было мало времени. До слушания осталось недолго, совсем недолго.

Дромон «Дротик Омикрона», на пути к Галате, Гидрафур

Прибытие было совсем не таким, как в мечтах Варрона Фракса.

Раньше он представлял себе, как полетит в Августеум в роскошном челноке, как он будет идти по улицам квартала Адептус под руку с женой, а впереди будет бежать их сын, как по дороге они будут любоваться минаретами дворца Монократа и величественным шпилем Собора. Они предстали бы перед Арбитрес, как когда-то его отец, как на одной из гигантских картин в его поместье на Гунарво. Она изображала Хойона Фракса в луче золотого света, падающем из высокого окна; он стоял благородным профилем к зрителю, возложив одну руку на хрустальный купол, под которым лежала раскрытая книга хартии.

Реальность нисколько не походила на эту фантазию. Он огляделся – вокруг был длинный узкий пассажирский отсек дромона, который выслали за ними Адептус Министорум. Всего четыре метра шириной, в два уровня высотой, за стенами – обычные лестницы, ведущие к внешним галереям, окна которых выходили обратно на пассажирскую палубу. Обстановка состояла в основном из скамей вдоль стен – помещение больше походило на переулок между зданиями, чем на комнату на борту космического корабля. В рециркулированном воздухе сохранялась небольшая примесь благовоний, оставшихся от священников и Сестер, предыдущих пассажиров дромона.

Их присутствие поначалу казалось подлинным благословением, миссией милосердия. По краям многих систем кружили миссионерские суда, готовые исцелить и духовно поддержать экипажи прибывающих кораблей, которые претерпели тяжелый варп-переход, и Варрон был очень рад встретить здесь один из них.

Когда на борт взошел толстый священник, который обратился к нему по имени, Варрон удивился, но не встревожился. Однако он почувствовал холод, когда за священником проследовала сестра-палатина с зоркими глазами и выбритой головой, и он увидел под ее пурпурно-черной мантией пистолет того же металлически-серого цвета, что аквила на ее шее и цепь вокруг талии, говорящая о статусе. Отправляясь на суд Гидрафура, он не взял с собой жену и ребенка – Ксана лишь сказала ему «Исполни свой долг, муж мой, я горжусь тобой», Дрейдер обнял его, а потом Сестры эскортировали его прочь.

Теперь он с подавленным видом сидел в конце пассажирского отделения рядом с Рикой. Поодаль расположилась Домаса, молчаливая и сгорбленная. В начале этого перелета он впервые увидел ее по-настоящему испуганной. Из-за Сороритас и их мрачной репутации касательно отношения к мутантам, включая и навигаторов, она натянула капюшон на голову и опустила рукава, так что под красно-коричнево-черной тканью практически ничего не было видно. Она выглядела так, словно молилась, но, как подумал Варрон, она скорее сожалела о том, что оставила Черрика на борту «Ганн-Люктиса».

– Домаса, – прошипел Варрон, но не получил ответа. Он придвинулся ближе. – Домаса!

Капюшон медленно повернулся к нему.

– Заткнись, Варрон, я думаю.

– О чем?

– О том, как мы сможем справиться с этой ситуацией, безмозглое ты ничтожество. Я не могу поверить, что раньше не возникало такой проблемы, однако такое наверняка случалось, потому что хартия все еще в ходу, но я недостаточно знаю историю, чтобы знать это наверняка, поэтому мне приходится импровизировать. Если ты не можешь добавить ничего полезного, то вот тебе мое сердечное соизволение поживее оставить меня в покое.

Варрон не слышал никаких известий о Йиморе, но видел, что Домаса с пугающей скоростью восстановилась после варп-путешествия, и эту Домасу он едва ли мог узнать. Не та любезная и утонченная аристократка, которая приехала к нему на Гунарво, и не та больная и истощенная женщина, которую он видел в путешествии. Это, как он предполагал, была та самая Домаса Дорел, которая жила под первыми двумя личинами – сплошная сталь и яд.

– В смысле, Министорум? Я помню, как мой отец однажды перевозил для них реликвии, когда я был очень юн. Мы влетели в военную зону в Офидианском секторе, куда не могли проникнуть санкционированные торговцы, и привезли на Авиньор камни из какого-то старого храма, чтобы из них сделали алтари. Это все, о чем я знаю.

– И тогда они не попытались их похитить, по крайней мере, таким образом, который был бы очевиден для ребенка. Это значит, что, скорее всего, не было никаких достаточно свежих стычек, чтобы получился нормальный прецедент.

Домаса говорила, почти не обращаясь к нему, так, как люди, перебирающие в голове идеи, порой используют в качестве символического слушателя ребенка или домашнее животное.

– Ну что ж. Если б они были так уверены насчет хартии, то не стали бы приезжать за нами, а просто забрали бы ее. Если они здесь, с нами, значит, они считают, что мы им понадобимся. И это значит, что мы можем вынудить их на переговоры. А если они пойдут на переговоры… – Домаса глубоко и удовлетворенно вздохнула, – тогда они и не поймут, что произошло. По крайней мере, до тех пор, пока мы не окажемся с этой штукой на безопасном расстоянии, я так думаю, – она бросила взгляд на Варрона и пожала плечами, скорее про себя, чем для него. – Мне придется и дальше импровизировать, но это ничего. В этой кучке набожных монастырских обезьянок нет ничего такого, с чем я не справлюсь. И я получила известия, что этот дурацкий фальшивый наследник, которого выдвинула команда флотилии, может даже испустить дух, пока суд да дело. Они в панике, и это хорошо. Вот только ты, Варрон, запомни, что тебе нельзя и пытаться что-то с ними затеять. Не забывай, где твои жена и сын, и что Черрик там, вместе с ними.

– Я понимаю ситуацию, – тихо сказал Варрон и отстранился. Он снова подумал о Ксане и Дрейдере. Как бы ему хотелось, чтобы можно было оставить Рику на борту «Ганн-Люктиса». Но Рика был его личным помощником и вассалом, его ближайшим компаньоном на протяжении всего путешествия, и если бы он оставил его, это вызвало бы подозрение. А они не могли себе этого позволить, только не сейчас. В конце концов, осталось уже недолго.

Крепость-участок Арбитрес Селена Секундус, Галата, система Гидрафур

– Надо ли их убрать, мэм? – спросил Одамо, хлопнув ладонями в бронированных перчатках. – У нас тут более чем достаточно боевой силы, чтоб осадить воинствующих сестер. А если кто и придет после них, то эти стены их не пропустят, пока мы не разрешим. Пусть только попробуют стоять у нас над душой, как там, на острове.

Кальпурния знала, что Одамо воспринял те события как оскорбление и искал способ так или иначе отомстить Министоруму. А еще – она улыбнулась при этой мысли – тут была замешана гравитация. Обшивка полов в крепости усиливала слабое притяжение луны, но все равно оно оставалось чуть ниже гидрафурского. Одамо было куда проще перемещаться на своей обычно неповоротливой аугметике, и от этого он становился более воинственным.

– Он прав, – заметила Амри, которая шла рядом. – Симова неглуп, как и эта сестра Кроведд. Они используют этот рейс, чтобы попасть вместе с ним на слушание, но если мы уже знаем, что они собираются делать, тогда зачем им это позволять?

Кальпурния помедлила с ответом, прикоснулась своей печаткой к эмблеме Арбитрес в центре двери, возвышающейся перед ними, и вошла в зал суда. Он был меньше и проще, чем огромные помещения бастиона Преторис, и находился здесь потому, что в каждой крепости Арбитрес обязательно должен был иметься зал суда. В отличие от тех помпезных комнат, он был предназначен для работы, а не блеска и величественного вида. И это полностью устраивало Кальпурнию.

– Я думаю, что мы позволим им войти и выступить в защиту своего дела, – сказала она, поднявшись на высокую кафедру, где ей предстояло руководить процессом. Возвышение поднималось на пять метров над полом, его бока из гладкого черного металла уходили в пол под углом в семьдесят пять градусов. Если бы Кальпурнии захотелось пройтись отсюда в дальний конец зала, ей, наверное, пришлось бы сначала спуститься отсюда по веревке.

– Наследники с той свитой, которую они привезли, будут стоять по обе стороны от центрального ряда, а Симова со своей делегацией – по центру и ближе к дальнему концу.

Она повернулась лицом к остальным, чей ранг не позволял им подниматься на кафедру. Они смотрели в зал из-за двери.

– Я полагала, что это не первый раз, когда Экклезиархия пыталась завладеть столь драгоценной реликвией, – сказала она, – и я была права. Амри, это ведь ты составила доклад о последней задокументированной стычке, так?

– Да, мэм. Примерно полтора века назад Экклезиархия пыталась ограбить флотилию, когда та была на орбите над Майиннохом. Отправила исповедника и квазинезависимый воинский орден под названием Братский Орден Аквилы, чтобы они потребовали хартию. Гарнизон Арбитрес пресек эту попытку на корню.

– Потому что…? – спросила Кальпурния.

– Понадобилось много лет, прежде чем было окончательно достигнуто решение – дело дошло до высшего командования участка. Но вердикт гласил, что в то время как существует чертовски сложное месиво законов и традиций, которое дает Экклезиархии возможность применять силу для получения священных объектов, этот конкретный священный объект содержит четкие указания о том, как его следует передавать и кто его контролирует. Открытая передача хартии в руки светских властей и Арбитрес имеет преимущественную силу перед ее происхождением, которое включает ее в широкий спектр вещей, по большей части косвенно входящих в сферу контроля Экклезиархии.

Одамо согласно кивал, Куланн моргал.

– Спасибо, – ответила Кальпурния. – И тот факт, что те, кто сейчас пытается завладеть хартией, судя по всему, не знают о прецеденте, воодушевляет. Меня поражает, что Симова, да и сам епарх, так ослеплены желанием заполучить уникальную реликвию, что не провели никакого расследования.

Она снова оглядела зал суда с его высокими свидетельскими трибунами и скамьями подсудимых, с проходами, утопленными в пол, многоэтажными галереями на стенах. Как арбитр-сеньорис, она имела низший ранг среди арбитров-генералов, на уровне которых сливались иерархии судей и арбитраторов. Арбитрам-генералам, продвинувшимся по службе из рядов судей, приходилось привыкать к ношению брони и руководству боевыми действиями, а ей, соответственно, нужно было привыкать к руководству судебными процессами и церемониями. Она считала, что ей повезло больше.

Двери по обе стороны возвышения широко распахнулись. Вошли приставы из судебного гарнизона, отсалютовали ей и начали устанавливать помост, на который предстояло поместить хартию. Теперь Кальпурния была готова и уверена, что сможет преодолеть требование Экклезиархии. У нее имелись контраргументы и прецедент, что бы ни думал по поводу этого Симова. И как только его вмешательство будет отрезано, преемники смогут выдвинуть свои претензии на наследство. А когда она выслушает их, правильное решение станет очевидно, в этом она была уверена. Что бы ни случилось с техножрецом флотилии, это, вероятно, настолько уязвило Санджу, что тот ушел в затворничество, но с этой потерей она наверняка справится. Нет ничего такого, с чем она не сможет справиться. Она начинала чувствовать, что ей хочется увидеть эту комнату заполненной, хочется поскорее начать слушание. Терпение, сказала она самой себе. Осталось уже недолго.

Главный посадочный ангар, Селена Секундус, Галата

Ее униформа была из серого шелка, который шелестел при движениях; капюшон был того же серого цвета, что и ее глаза, а лицо закрывала вуаль, из-за которой мир виделся как будто в тумане. Остальные девятеро были одеты так же, как она – в более бледные и простые версии официальных униформ, в которые были облачены распорядители флотилии. Когда Атис оглядывалась, сквозь вуаль ее спутники казались привидениями.

Все десять человек стояли в холодном ангарном отсеке, вдыхая едкий запах реактивного выхлопа из дюз корабельного челнока, который стоял позади них на шести посадочных опорах. Они были вооружены архаичными длинноствольными автоганами, которые держали так, чтобы демонстрировать отсутствие магазинов с боеприпасами, и тонкими церемониальными кинжалами, заткнутыми под точным углом за широкие шелковые пояса. Они стояли кольцом, лицами наружу, а в центре кольца тускло поблескивал на свету простой купол из темного металла чуть больше метра в диаметре.

Ни один из десятерых не дрогнул и не оглянулся, когда круглая платформа, на которой они стояли, начала двигаться. На урчащих гусеницах она покатилась к широким дверям ангара, миновала их и поехала по просторному коридору, уходящему в глубины крепости. Вдоль него стояли Арбитрес в черной броне, каждый из которых держал в руках дробовик, и лица их так же скрывались под визорами шлемов, как лицо самой Атис под вуалью. В первый раз она задумалась над тем, удастся ли ей выбраться отсюда живой. Их десять, всего лишь десять. Семеро тех, кто пришел на ту душераздирающую встречу с Нильсом в медицинской палате, еще трое тех, в чьей преданности они не сомневались. Десять человек, десять тех, которые, как настоял Нильс (Петрона Фракс, поправила она себя, теперь он Петрона Фракс), стали ритуальной стражей хартии. Десять, которые помогут ему отомстить.

Она выдохнула и проделала заученные движения: опустила незаряженное оружие в церемониальное положение, оперев его на локтевой изгиб, и пошла в ногу с остальными. В тот же миг четыре тяжелых сервитора с толстыми, блестящими от филиграни аугметическими конечностями, на которых трепетал узорчатый серый шелк, подхватили купол и понесли его к залу суда.

Осталось недолго, сказала она себе. Что бы ни случилось, она поможет Нильсу. Они все ему помогут. Это было все, о чем нужно было помнить. Осталось недолго.

Дромон «Дротик Омикрона», низкая орбита над Галатой, Гидрафур

Они летели прямиком к Селене Секундус, что весьма радовало Симову. Арбитр Кальпурния, судя по всему, не хотела до мелочей соблюдать формальности, поэтому хартию переносили в зал суда в то же время, пока они подлетали. Это значило, что они смогут войти практически прямо на слушание вместе с наследником, и хотя Симова ненадолго ощутил праведное негодование, узнав о столь бесцеремонном обращении с драгоценной реликвией, такая ситуация как нельзя лучше служила его целям. И целям Императора, заверил он себя, и Императору.

Сестра Кроведд, вторая по старшинству после него, тоже выглядела уверенно, когда он разъяснял ей основы этого дела. Кроме того, он полагался на то, что воинствующие сестры как нельзя лучше подчеркнут решительные намерения Экклезиархии. Он даже был готов дать наследнику слово, или позволить ему официально передать хартию во владение Экклезиархии, или что там ему еще захочется сделать, если это будет позволено правилами. Он не совсем понимал, почему за ними увязалась отвратительно уродливая женщина-навигатор, но, видимо, именно поэтому с ними были охранники. Значит, если она попытается что-то учинить, Варрон мог приказать ее остановить. Хотя вряд ли она станет это делать, Симова был уверен, что это недочеловеческое существо знает свое место.

Он стиснул посадочные ремни потными руками. Дромон прошел под громадным силуэтом «Барона Микаля» и устремился к посадочному ангару в боку крепости. Симова с нетерпением ожидал приземления. Осталось недолго.

Совсем недолго.

Глава тринадцатая

Зал суда Адептус Арбитрес, крепость Селена Секундус, Галата

Почетная стража флотилии, десять молодых офицеров в бледных униформах и вуалях, отступили в сторону, опустив свое незаряженное оружие, и тогда сервиторы убрали металлический купол и унесли его. Шира Кальпурния наклонилась так низко, как только позволяло достоинство и высокий воротник официальной униформы, но то, что было под куполом, выглядело незначительным: небольшой кусок ткани, закрытая книга. Лишь знание о том, что находится на этих страницах, заставило ее задержать дыхание.

– Пусть войдут наследники и претенденты, – сказала она. Ее немного удивило, что в условиях хартии не описывалась формальная литургическая процедура самого слушания, но она этим воспользовалась. Церемония была не пышной, но почтительной, простой и функциональной, как экипировка арбитратора. Таким образом Кальпурния проявляла свое уважение к хартии.

Первым, разумеется, внутрь протолкнулся Симова, причем так быстро, что Кальпурния ожидала, что он в любой момент запнется о рясу и свалится. Арбитраторы эскорта остановили его, не дав дойти до двух приподнятых трибун, и он стоял поодаль, хмурый и загнанный в угол.

Следующим вошел Варрон Фракс, загорелый полноватый мужчина с коротко стриженными черными волосами, одетый в костюм насыщенно-зеленого цвета, который, по мнению Кальпурнии, выглядел немного пестровато для такого случая. У него было широкое, приятное лицо с глубокими морщинами, какие бывают у смешливых людей, но сейчас оно выглядело усталым и тревожным. За ним следовали двое вассалов в тяжелых бронированных корабельных костюмах и некая стройная фигура в ржаво-коричневой мантии с глубоким капюшоном, которая, как поняла Кальпурния, была кем-то из поддерживающих Варрона навигаторов. Третий вассал со странными серебряными гребнями, вшитыми в голову, повернулся в дверях и вышел обратно в атриум, в то время как Варрон и фигура в капюшоне взошли на трибуну.

Третья сторона, второй наследник…

…второй наследник был совсем не таков, как она ожидала. Трое младших рядовых членов флотилии в простых, обтягивающих все тело костюмах, прикрывающих глаза шорами, а рты швами, чтобы продемонстрировать их крепостной статус, втащили в зал медицинскую коляску на беззвучно работающих суспензорных подушках. В ней, за занавесями, что-то подергивалось и хрипело. Рядом с коляской торопливо шел мужчина с лицом бандита из трущоб и в элегантной униформе распорядителя флотилии, и его глаза не отрывались от мерцающих рун жизненных показателей, которые высвечивались на диагносторах, парящих у занавесей. За коляской шла вереница людей в таких же одеждах: две женщины, одна высокая и тощая, другая сгорбленная, с кислым видом, пожилой мужчина с печальным, словно у собаки, лицом, который нес тонкий металлический посох, другой мужчина, лысый, с острым как нож носом и подозрительно бегающими голубыми глазами, и последний, быкоподобный громила с заплетенной в косу рыжей бородой.

Все они выглядели мрачными и напряженными, и когда занавеси разошлись, Кальпурния поняла, почему.

– Это… это мой сводный брат…

Слова Варрона прозвучали так, словно он не верил своим глазам, и недостаточно тихо. Домаса услышала его и фыркнула. Но внимание большинства присутствующих было приковано к истощенной пародии на человека, которая угнездилась среди мягких белых подушек.

Это существо было облачено в пышные одежды цветов рода Фракс, даже более вычурные, чем у распорядителей флотилии. Но никто бы не скроил униформу на тело, подобное этому.

Его нижние конечности раздулись от жидкости и стали похожи на слоновьи ноги. Ткань на туловище растягивалась под напором сочащихся опухолей, ребристых или складчатых, как коралл-мозговик. Тонкие как палки руки были сжаты в кулаки, и существо начало размахивать ими в воздухе. На одной из них мясо и кожа как будто расплавились, и кисть превратилась в единый неровный комок. На другой же плоть между пальцами разошлась так сильно, что ладони практически не было, только трещины, доходящие до самого запястья и покрытые красно-черной коркой. Голова над кружевным воротником выглядела как череп, облепленный подтаявшим белым воском, и на ней слепо горели мутные глаза. И последняя деталь, банальность которой только вызвала у Варрона еще большее отвращение: такая голова должна была быть совершенно лысой, а не увенчанной буйной гривой рыжеватых волос.

Охранники флотилии как будто разом содрогнулись. Варрон услышал, как кто-то вскрикнул. Женщина-арбитр с зелеными глазами снова наклонилась и пристально посмотрела вниз.

То, что осталось от энсина Нильса Петроны, помимо ненависти, опухолей и вызванного болью психоза, с трудом разобрало образ женщины, склонившейся и наблюдающей за ним откуда-то из невероятной вышины. Он подумал, не могла ли это быть его мать или одна из тех женщин, которых он убил в переулке. Он попытался сфокусироваться на ней, но услышал голос Д'Лесте, гудящий в ушном кабеле, который они прикрепили к его голове, чтобы он мог их слышать.

– На тебя смотрят, Петрона. Будь внимателен. Ты меня понимаешь?

Где-то в глубине его разума, за сновидениями и галлюцинациями, как будто нажали на кнопку. Вот оно. Вот это мгновение. Безумные, перепутанные мысли завертелись и закувыркались в его голове. А потом сквозь лихорадочное сознание, словно айсберг, всплывающий к поверхности бурного моря, поднялась ясность, чистые мысли, слитые воедино чудовищным усилием воли.

Д'Лесте пододвинул к его лицу вокс-микрофон.

– Я… я…

Его голос больше походил на шепот умирающего и едва походил на его собственный. Долгий миг его мысли разбегались в стороны, и он пытался вспомнить, были ли у его матери такие же зеленые глаза, как у этой женщины. Потом он содрогнулся, закашлял и зажмурился.

– Я – Петрона Фракс, сын… сын Хойона Фракса, Фракса… старшего.

Слова прерывались хриплым дыханием, но он узнал этот голос. Его собственный голос. У него отобрали тело и разум, но голос все еще принадлежал ему. Это ему понравилось, и он ухмыльнулся, отчего Кальпурния вздрогнула: зубы у него были щербатые и разваливались на куски, но спереди из десен пытались пробиться новые, белые зачатки.

– Я здесь… здесь. Ради моего наследия. Ради хартии отца и матери… утешения матери. Мой врач знает об этом, хотя на самом деле не знает. Для этого здесь мои друзья.

Петрона захихикал, и его растрескавшаяся рука начала стучать и барабанить по покрывалу. Д'Лесте, с белым от тревоги лицом, нагнулся над оборудованием и пробормотал приказы диагносторам.

– Это все имеет смысл, если знать, что… что… – его как будто что-то озадачило, и слепая голова начала вопросительно поворачиваться по сторонам.

– Моему… моему будущему лорду Петроне Фраксу нездоровится, как вы видите, арбитр, – сказала Занти, без промедления шагнув вперед. – Поэтому мы устремились на Гидрафур со всей возможной скоростью, чтобы наследие великого Хойона было передано в его руки. Как только мы сможем вернуть лорда на его корабль, мы поможем ему отдохнуть и восстановить силы.

– Это какая-то насмешка! – прогремел Симова, выйдя вперед под яростным взглядом Занти. – Отдать священную реликвию Императора подобному существу? Укрывательство мутанта суть мерзость пред Императором, и этого не произойдет!

– Вернитесь на место, Симова, – предупредила Кальпурния. – Вы здесь из милости и не можете командовать. Вы?

Она указала на человека с лицом бандита, и тот со страхом воззрился на нее.

– Меня зовут Д'Лесте, мадам арбитр, я врач лорда Фракса.

– Начнем с того, способен ли лорд Фракс понимать, что происходит? И готов ли он подвергнуться испытанию генома перед медиками Арбитрес, как потребуется и от его соперника?

– Лорд Фракс! – крикнуло извивающееся в постели создание. – Да, лорд Фракс пройдет ваше испытание генома, ибо после испытаний, уже обрушенных на него генами, ему больше нечего бояться!

Оно снова ухмыльнулось. Одна губа лопнула, и наружу брызнула розоватая жидкость. Распорядители флотилии склонились друг к другу и начали торопливо перешептываться, почетные стражи флотилии, стоящие рядом, тоже повернули к коляске скрытые вуалями головы.

– Испытание генома – это просто абсурд, – объявил Симова. – Властью, данной мне жречеством святой Терры и епархом гидрафурским, я…

– На место, Симова. Сейчас же.

Четверо арбитраторов в броне шагнули вперед от стены. Симова бросил на них свирепый взгляд и попятился.

– В этот раз Механикус не проведут для нас генетическое испытание, – сообщила Кальпурния всему залу, – однако оно произойдет. Испытание генома и испытание показаний. Пусть двое наследников и претендентов выйдут вперед. Двое наследников и претендентов, Симова, и вы нарушаете церемонию и позорите себя тем, что мне приходится вам это говорить. Задержите его, если понадобится.

Ее голос был холодным как лед. Уж Симова-то должен был знать, как вести себя в суде, однако он спорил с арбитраторами и оглядывался через плечо на воинствующих сестер, которые, в свою очередь, ждали указаний от сестры Кроведд. Д'Лесте повел коляску вперед, к самой кафедре и хартии, за ней следовала почетная стража. Шум, исходящий от одного, и гротескное уродство другого отвлекали Кальпурнию, и она лишь через секунду заметила, что Варрон Фракс не сдвинулся с места.

– Вперед, Варрон, сейчас твой выход. Дело почти закончено. Только посмотри на это недоразумение. Хартия наша, просто пойди и забери ее.

Голос Домасы звучал довольно и тихо, даже охранники ее не слышали. Она поглядела на Варрона, который стоял, уставившись на пол у своих ног. Он держал пальцы сплетенными, чтобы они не тряслись.

– Я сказала, вперед. Ты что, хочешь, чтоб я тебя пнула?

Он чувствовал, что эта Кальпурния тоже смотрит на него, таким же холодным взглядом, как Домаса. А потом, на миг, он подумал не о Домасе и не о невысокой светловолосой женщине на кафедре, но о Ксане, о прекрасных темных глазах Ксаны, которая глядела в его лицо. Он посмотрел на хронометр на своем запястье. Уже почти настало условленное время. Рика должен был уже взяться за дело.

– Варрон Фракс, – сказала Кальпурния, – как наследник и претендент…

И тогда Варрон выпрямился и открыл рот. С первой попытки его голос зазвучал сухо и хрипло, но потом он справился и заговорил:

– Я – старший сын Хойона Фракса. Мне сказали, что эта хартия принадлежит мне. Но с меня достаточно крови, убийств, алчности и интриг. Если таково наследие Фраксов, то лучше я от него избавлюсь. Так что, если это удовлетворит сей многомудрый и уважаемый суд, я отказываюсь от притязаний на хартию.

Атис и почетные стражи даже не осознали эти слова. Так они сконцентрировались на уродливой фигуре Петроны, готовые к сигналу, готовые исполнить свое обещание.

Д'Лесте тоже едва их расслышал. Он готов был разрыдаться от страха. Если Петрона умрет в зале суда, это значит, что ему самому останется жить не больше часа. Он знал это, и пока на экранах диагносторов одна руна за другой приобретала красный цвет, он отчаянно рылся в памяти, разыскивая хоть какие-нибудь советы Диобанна, которые могли бы помочь.

Остальные распорядители флотилии услышали слова Варрона, но были слишком шокированы, чтобы отреагировать. Взгляды, которыми они обменялись, выражали простую мысль. Это был вопрос: что это значит для нас?

Кьорг ощутил вспышку страха, внезапную уверенность в том, что он поставил не на ту сторону.

Домаса Дорел почувствовала, будто под ней распахнулся люк: в животе ухнуло, словно при падении. Ее мышцы напряглись, а третий глаз начал пульсировать.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что сделал, маленький ты ублюдок, – громко сказала она Варрону. Теперь, когда все пошло наперекосяк, ей казалось глупым обращать внимание на правила поведения в суде. – Ты знаешь, о чем мы договорились, и если ты думаешь, что предусмотрел…

Тут она поняла, что ее слова здесь могут действительно кое-что значить, молча повернулась и широкими шагами вышла из зала. Двое охранников последовали за ней. Один из них задержался возле Варрона, злобно уставился на него из-под визора и сделал непристойный жест, изобразив удар кулаком в пах. Варрон никак не отреагировал. Затем высокие двери снова захлопнулись, и они исчезли.

– Кому-то надо присмотреть за ней, – пробормотал Кьорг Халпандеру и поспешил за ними. Ему было все равно, убедительно ли прозвучал этот повод или нет. Судя по тому, куда все клонилось, вскоре такие тонкости станут никому не нужны.

– Что касается ушедших… – начал Симова. Он запоздало вспомнил, что находится здесь потому, что якобы присоединился к свите Фракса на пути сюда. Он не знал, когда арбитр Кальпурния собирается возвращать процесс в нормальное русло, чтобы он мог приступить к своим аргументам. Потом Кроведд протолкнулась мимо него и прошла вперед, оказавшись рядом с коляской.

– Давайте не будем себя обманывать, арбитр Кальпурния. Один наследник отказался от притязаний, а второй не протянет и дня, если только его не коснется рука самого Императора. Если хартия перейдет к этому Петроне, то скоро будет еще одно слушание, и если у него нет потомков, то, я думаю…

Но тут ее прервал вопль из коляски.

– Вольный торговец Петрона! – провыло корчащееся существо. От яростных движений его кожа лопнула в полудюжине мест, и жидкости заляпали серые покрывала и белые подушки. – Даже лучше! Что за время! Как вовремя! Мама, ты слышишь меня? Смотри внимательно, гордись мной! Вольный торговец Фракс не ведает законов, мы все об этом узнали, не правда ли? Идет куда хочет, делает что хочет, он вольный торговец! Так что хватит уже прятаться!

Оно резко выпрямилось, и внезапно его лицо мумии уставилось прямо в глаза Д'Лесте. Доктор вскрикнул, но вопль оборвался, как только расщепленная кровоточащая рука Петроны с ужасающей, лихорадочной силой вцепилась ему в шею.

– Первый приказ вольного торговца Петроны! – провизжало существо ему в лицо, и Д'Лесте почувствовал, как на него брызнуло что-то теплое из его горла. От его губы что-то отскочило и упало на кровать. Это был зуб. – Первый приказ – месть! Первый приказ – справедливое наказание для матереубийц! Первый приказ…

Петрона замолчал. На мгновение он почувствовал себя восхитительно. Рука ужасно болела, но он ощутил, как пальцы во что-то погрузились, и его размытое, двоящееся и троящееся зрение показало ему, что доктор, который все это сделал, доктор, который стоял над постелью, доктор, доктор был мертв.

Он смутно слышал крики. Были и другие, о которых он хотел позаботиться, не так ли? Звуки ударов по плоти. Это звучало хорошо. Он чувствовал, как его тело оседает и болит, как ткани раз и навсегда отвергают всякую генетическую маскировку, которую на них пытались навести зверские эксперименты Диобанна, клетки разрывались и распадались, плоть отслаивалась. Он посмотрел в лицо доктора. Он спросил себя, считалось ли это местью, ведь доктор причинил боль ему самому, а не его матери, и, все еще задаваясь этим вопросом, он умер.

– Лапки кверху, – сказала Бехайя. – Нет больше никакого наследника.

– Если нам удастся доставить хартию на корабль, – пробормотал Гайт, – у нас еще может быть шанс. Приведи Тразелли.

И тогда Занти оставила их в зале суда и спешно вышла наружу. Двери закрылись за ее спиной, отрезав визг, с которым Петрона закончил то, что он делал с Д'Лесте. Некомпетентный идиот. Не надо было доверять ему уход за Петроной после того, как исчез Диобанн.

– Ты, – щелкнула она пальцами одной из бронированных фигур в коридоре. – Доставь сообщение на катер с «Обещания Каллиака». Оно звучит…

– Нами командует арбитр-сеньорис Кальпурния, – без обиняков заявил арбитратор. – Не вы.

– Арбитр-сень…

От гнева она не закончила фразу, но делать было нечего. Покраснев от унижения, она спешно прошла дальше, пока не оказалась на достаточном расстоянии от ангара, а затем включила вокс в амулете на запястье.

– Тразелли. Мы собираемся вскоре улететь с хартией, но дела идут плохо. Кьорг уже до тебя добрался?

– Видел его на причальном уровне, – послышался в ее ухе голос Тразелли, – но сюда он не пришел. Пока еще.

Занти на миг зажмурилась и заставила себя ясно мыслить, несмотря на гнев. Подождала, пока не настроятся связи, пока данные…

– Ублюдок! Тразелли, пошли четырех человек, пусть встретятся со мной на первой лестнице в коридоре у зала суда. Сейчас же.

Тразелли понял, что лучше ему и не пытаться узнать, зачем.

Атис задыхалась от рыданий, когда они вместе с Кохце и Триходи пошли в атаку. У них были припрятаны магазины, набитые незасекаемыми снарядами с пониженной плотностью, но не было времени, чтоб зарядить ими церемониальные винтовки. Они бросились на распорядителей флотилии, людей, которые предали Нильса, Нильса, который теперь был вольным торговцем. Мятеж. Возмездие.

У нее в руке был длинный кинжал, и перед ней оказался рыжебородый Халпандер. Он взмахнул рукой, отбивая ее первый выпад, но лезвие распороло ему тыльную сторону ладони. Халпандер взревел и как-то по-особому взмахнул рукавами своего плаща, так что наружу выпали два блестящих куска микроячеистой кольчуги с вделанными в нее странными металлическими гребнями. Потом он сжал кулаки, его руки покрылись броней, а гребни ощетинились рядами шипов вдоль костяшек пальцев.

Маленький длиннолицый Гайт, стоявший рядом, дернул концом своего посоха, и в воздухе что-то замерцало. Это было углеродное лезвие в микрон толщиной, которое тут же отсекло голову человеку рядом с Атис. Потом ей в зубы врезался кулак Халпандера, и она оказалась на спине. Фирон перешагнул через нее, завопил и описал дугу разряженной винтовкой, которая раздробила Халпандеру ключицу, прежде чем Гайт успел отрубить ему руку микроклинком.

Всхлипывая и отплевываясь кровью, Атис отползла назад. Она хотела окликнуть Нильса, крикнуть ему, что они сражаются, как он им сказал, но он обмяк в своей постели. Она встала, пригнулась и бросилась вперед, и ее кинжал пронзил слой бронеткани под плащом Халпандера. Тот упал назад и изумленно уставился на рукоять, торчащую из его грудины.

Сзади раздался быстрый треск: Триходи все-таки нашла время, чтобы отыскать свой магазин, зарядить его и опустошить в лицо Гайту. Этого для Арбитрес было уже достаточно: они и так уже пытались разнять драку кулаками, сапогами и прикладами дробовиков, но когда Гайт беззвучно повалился на пол, Кальпурния прокричала приказ и перемахнула через ограждение помоста, и арбитраторы прицелились. Дробь ударила в Триходи с трех сторон одновременно, она закружилась на месте и рухнула. Снаряд-«палач» врезался сбоку в голову Кохце, когда тот пытался зарядить винтовку, чтобы выстрелить в убегающую Бехайю. Атис поползла в сторону, чтобы укрыться под кроватью Нильса, и когда она подумала, что уже вот-вот доберется, раздались еще выстрелы, и на нее рухнуло два тела, придавив ее к полу. Когда она сбросила их и снова встала, по другую сторону кровати стоял арбитр, целящийся в нее в упор, и она открыла рот, чтобы сказать…

Тразелли выбежал из шлюпки с «Обещания Каллиака» во главе двух дюжин корабельных бойцов, прорвался через двери по тому же пути, которым в зал суда пронесли хартию, и оставил четырех бойцов и девять арбитраторов мертвыми в шлюпке и на полу ангара.

– Занти, сэр!

– Что?

– Я только что видел Занти, сэр, – повторил боец, – она свернула в боковой коридор!

– Давай за ней, – приказал Тразелли, думая о последнем разговоре по воксу. – Ты, ты и ты – вместе с ним. Проверьте, цела ли она. Доставьте ее в шлюпку и ждите моих приказов.

Четверо бойцов отделились, а остальные побежали дальше.

Коридор полого уходил в глубины крепости, затем становился более ровным и просторным и переходил в полдюжины широких ступеней, восходящих к двойным дверям зала суда. Здесь располагался следующий гарнизон Арбитрес. Они только начали смыкать ряды поперек коридора, когда двери распахнулись, и между ними пронеслась Бехайя. Она бежала, подобрав юбки, со всей скоростью, какую позволяли ее длинные ноги, а изнутри послышался громовой хор огня дробовиков.

– Стой! Сейчас же! – взревел арбитратор в середине шеренги и вскинул руку. На рукаве блеснула золотая отделка, указывающая на ранг. Но стоило Тразелли увидеть выражение лица Бехайи, как он принял решение. Он выхватил плоский крупнокалиберный автостаббер, который уже гудел и щелкал, пока его заряжающий механизм набирал обороты. Бехайя издала вопль, который отвлек как раз достаточно арбитраторов на как раз достаточное время, чтобы…

– Кьорг!

В узком боковом проходе, ведущем к причальным ячейкам дромонов, Кьорг виновато подскочил и повернулся, отчего его лысина отразила свет. Позади него Домаса Дорел быстро сделала еще два шага к воздушному шлюзу, за которым стоял «Дротик Омикрона». Она жалела, что ей не предоставилось возможности прихватить с собой ядовитый игольник. Один из ее охранников уже был в корабле – она отправила его вперед, чтобы он переслал на «Ганн-Люктис» инструкции, что делать с заложниками. Домаса сделала жест оставшемуся охраннику, чтобы он держался между ней и потенциальной угрозой.

К ним топала женщина в одеяниях распорядительницы флотилии, черноволосая старуха с ястребиным носом, из-под капюшона которой виднелось поблескивание аугметических ячеек. Домаса видела в глазах Кьорга ужас перед ней. Наверное, стоит оставить их вдвоем. Она сделала еще один шаг назад.

– О, конечно, я так и знала, что это ты, Кьорг, мелкий зуднелюбивый предатель… – Занти шипела от ярости, каждое слово вылетало изо рта, словно пуля. – Вот как они поняли, что надо послать собственный образец крови, вот как они узнали, что у нас есть свой претендент. Ты им все сказал, да? Это на тебя работает та уродка?

– Я делал то, что должен был, – выдавил Кьорг, пятясь от Занти. – Думаешь, я не знал, какие у вас на меня планы? Думаешь, я не понимал, что мне ничего не светит, когда все ополчились на меня? Игнорировали меня, разговаривали обо мне?

– Ты сам себя игнорировал, бесполезный ты зудень! Если б ты хотя бы подумал о том, чтоб делать свою работу вместо того, чтоб просто сидеть на трудах Хойона… – она замолкла, когда к ней спешно подбежали четверо корабельных бойцов в бело-серо-зеленой одежде. – А, прекрасно, не придется самой пачкать руки. Знаешь, что я думаю, Кьорг? Я думаю оттащить тебя на «Обещание Каллиака» и забрать с собой, чтобы мы могли рассказать…

Угроза унижения перед флотилией сделала то, чего не добились остальные угрозы. Кьорг выбросил перед собой обе руки, и его вычурные кольца вспыхнули энергией. Занти, которая понимала в скрытом оружии, вовремя отскочила, а двоих бойцов, стоявших сзади прочих, защитили визоры. Другие двое полностью ощутили силу заряда и повалились, воя и прижимая руки к лицам. Еще одно кольцо выплюнуло тонкий как игла лазерный луч, который пронзил горло третьего точно под застежкой шлема, и тот, задыхаясь, начал слепо метаться, врезаясь в стены.

Когда Домаса добежала до аппарели «Дротика Омикрона», ее собственный охранник оттолкнул Кьорга в сторону и поднял короткий тупоносый дробомет, который он вытащил из кармана на пояснице. Он совершил ошибку, решив, что главную опасность представляет последний из корабельных бойцов. Пока он прицелился и выстрелил, Занти стиснула пальцами перед своего длинного, до пола, плаща и взмахнула им в стороны. Заплетенная в косу запоминающая проволока в полах плаща на миг скрутилась, а потом яростно хлестнула в обратном направлении, пытаясь вернуться в первоначальную форму, и металлический грузик, вшитый в полу, разбил охраннику коленную чашечку. Когда он пошатнулся и начал падать, Занти снова дернула плащом, и еще один грузик врезался ему меж глаз с такой силой, которую просто не могло породить столь легкое движение. Третий удар пришелся точно в висок Кьоргу, раздался звук, словно яблоко шлепнулось на бетон. Когда оба осели на пол, Занти выхватила дробомет из обмякшей руки охранника, выпалила ему в лицо, проверила боеприпас, навела оружие на голову Кьорга и выпустила в нее весь остаток магазина.

Когда Бехайя выбежала из дверей зала суда, один-два арбитратора резко повернулись, чтобы навести на нее оружие, но большая их часть оставалась сконцентрирована на бойцах Тразелли, с которыми они вели перестрелку. Бехайя сорвала свой тяжелый форменный медальон и отшвырнула его. Раздался треск раздающейся оболочки, затем шипение разворачивающихся волокон – нити из ксенооружия, которое они захватили много лет назад, нити, которые они добыли из странной пушки телепортирующегося воина ценой жизни двух техников, вырвались на свободу.

Они соприкасались и переплетались, и когда Арбитрес пытались отмести их в сторону или оттянуть, они резали, проходя сквозь броню и плоть. Воздух в коридоре вдруг заполнился воплями, алыми каплями и густым запахом крови.

Но трое бойцов уже пали от снарядов «Палач», и пока Бехайя пробежала вперед, еще двоих сбили с ног. Она резко провела рукой по передней части своего одеяния, сорвав с него декоративные пуговицы, и на бегу швырнула их в сторону: пара из них были не заряжены, но остальные взорвались белым пламенем. Двое арбитраторов погибли мгновенно, их руки и лица обратились в пепел, а тела моментально сварились внутри панцирей. Еще трое зашатались и рухнули, когда смертоносный жар высосал весь кислород из их легких. Через несколько секунд крошечные зажигательные гранулы выгорели, и Бехайя побежала дальше, сквозь дым, по крови, запекшейся от жара на полу.

В густой дымке позади нее по-прежнему двигались силуэты, и бойцы начали вести непрерывный огонь на подавление. Она попыталась окликнуть Тразелли, но ее голос затерялся среди выстрелов, уханья пожарной тревоги и грохота заслонок, сработавших от жара и дыма и отрезавших зал суда от коридора.

– Что? Спрячься за мной и говори, Бехайя.

– Я сказала, все пропало. Занти и Кьорг выбрались, и только, нам надо…

Первый снаряд «палач» вылетел из дыма по дуге и попал ей в поясницу. От удара ноги Бехайи подломились, а потом второй снаряд врезался ей в основание шеи, и она замертво повалилась на пол, несуразно раскинув конечности.

Тразелли громко выругался и выпустил очередь в завесу дыма, едва осознавая, сколько выстрелов, яростно рикошетя, проходит мимо него самого. Казалось, прошел час, пока он стрелял, перекатывался и перезаряжался, прежде чем он осознал, что перед ним больше ничего не двигается. Он встал во внезапно затихшем коридоре, трясущимися руками перезарядил оружие и оглянулся на своих уцелевших людей, пытаясь придумать, что теперь делать. Медленно, осторожно обходя трупы, он прошел вперед, и в этот миг двери зала суда снова начали открываться.

Глава четырнадцатая

Зал суда, крепость Адептус Арбитрес Селена Секундус, Галата

Варрон Фракс начал двигаться к двери за высокой женщиной в сером, когда драка перешла в перестрелку. Он отбежал в сторону и закрывал руками уши, пока Арбитрес не прикончили всех стражников в белых вуалях, которые по неизвестной причине атаковали своих хозяев. Потом он услышал сзади лязг и обернулся: женщина-арбитр с зелеными глазами перемахнула через край кафедры, на миг зависла, держась одной рукой, потом соскользнула по почти отвесной поверхности, приземлилась на пол и перекатилась. На секунду она исчезла из виду за трибуной, на которой стоял Варрон, и потом очутилась рядом с ним. В ее взгляде не было враждебности, но и особой жалости тоже. Все еще глядя на него, она сделала другим Арбитрес жест двигаться к дверям зала, но как только они начали идти, снаружи раздался хор криков, за которым последовал шквал выстрелов и странный низкий рев.

– Встаньте, – сказала Кальпурния. Он так и сделал. Она была ниже ростом, чем он, меньше, чем он думал. Три шрама, идущие вверх от ее левого глаза, вытянулись, когда она нахмурилась.

– Вы решили не наследовать хартию, – сказала она. – Почему?

– Я уже говорил, – отрешенно ответил Варрон. – Я видел, что творят люди, я знаю, что они думают. Эта вселенная порой бывает ужасна, арбитр Кальпурния. Зачем мне делать ее еще хуже для себя и своей семьи, втягивая себя в середину этого… этого…

Взмах руки в сторону постели и трупов вокруг завершил его мысль.

Кальпурния наклонила голову, как будто обдумывая следующий вопрос, но сделала его утверждением.

– Женщина-навигатор не была союзником.

– Нет.

– Она использовала вас.

– Да.

– Как вы остановили ее? Как смогли ей противостоять?

– Я договорился со своим главным помощником, прежде чем мы сюда прибыли. Он ушел обратно на дромон. Его люди работают над тем, чтобы защитить моих жену и сына на корабле, – голос Варрона снова начал постепенно оживляться. – Мне надо вернуться к ним. «Ганн-Люктис» следовал за нами, но медленнее, они там. Мне надо добраться до них. Никакой хартии. Мы вернемся на Гунарво, у нас там дом. Подальше от этого.

– Я думаю, вы не сможете избавиться от всего этого, – сказала Кальпурния. – Только не будучи единственным неоспоримым наследником. Вы не сможете никуда спрятаться от хартии, даже если официально отречетесь от нее. Слишком много на свете людей, которым захочется, чтобы вы поменяли свое решение.

– Тогда что мне делать? – голос Варрона был тихим и безнадежным.

Кальпурния миг глядела на него, потом встала и пошла назад к помосту. Над хартией стоял Симова, облизывал губы и пытался собраться с духом, чтобы протянуть к ней руки. Кальпурния достала пистолет и отшвырнула священника в сторону, ударив рукоятью в висок, после чего без суеты подняла книгу и вернулась к Варрону.

Ее руки лишь самую малость задрожали, когда она открыла хартию на последней странице. Варрон смотрел на отметки, не понимая их по-настоящему. Кальпурния долгий миг не отводила от них взгляда, а потом заговорила неровным голосом:

– Давным-давно, Варрон Фракс, Бог-Император ходил по галактике и выбирал людей, чтобы заложить фундамент своего Империума. Он пришел на Гидрафур, где были огромные флоты, готовые ринуться в неведомое ради Него, и он посмотрел на повелителей звездолетов, и кого же он выбрал, Варрон? Он выбрал род Фраксов, чтобы они несли Его слово и Его хартию. Не буду лгать, что знаю, какова была ваша жизнь и каковы ваши мысли, сэр, но я знаю, что такое наследие семьи и что такое традиции. Не бросайте это бремя в пыль. К добру или к худу, Варрон, она ваша, и будет его. Наследие принадлежит ему, и вам, и вашему отцу, и Императору. Не отвергайте его, – она взглянула на его лицо. – Варрон, вы не хотите, чтобы хотя бы часть вашего наследия попала в руки подобных людей. Как и я. Я знаю о подобных умах столько же, сколько и вы. Так возьмите же хартию. Властью, данной мне, я объявляю вас наследником. Возьмите хартию и храните ее в безопасности от интриганов, воров и убийц. Возьмите ее.

Еще одно долгое мгновение Варрон пристально глядел на нее. Наконец, он протянул руку и сомкнул пальцы на простой тканевой обложке хартии. Помедлив секунду, он сжал ее твердой хваткой и забрал книгу из рук Кальпурнии.

– Нам нужна для этого какая-то церемония? – спросил он.

– Я думаю, мы уже ее провели, – ответила Кальпурния. – Теперь вы – вольный торговец Варрон Фракс.

Она поднялась.

– Я должна эскортировать вас к кораблю, а затем проводить из Гидрафура. Давайте организуем флотилию и заберем ваших жену и ребенка. Разгерметизируйте двери, пожалуйста, мы идем в ангар. Сестра Кроведд, ваши телохранители все еще с незаряженными болтерами? Можете дать им разрешение на перезарядку. А вы, Арбитрес, все за мной, – она набрала код на воксе. – Куланн, перешли сообщение, что все корабли эскорта «Ганн-Люктиса» должны перейти в состояние повышенной готовности. Пусть «Барон Микаль» тоже стоит наготове, мы собираемся… что? Повтори, – она снова сделала паузу, нахмурилась и выругалась. – Хорошо. Пусть с «Микаля» пригонят катер, и побыстрее. Мы выдвигаемся. Варрон, идем. Сейчас.

Двери начали открываться. Кальпурния подошла к сестре Кроведд и отсалютовала ей.

– Давайте свернем весь этот спор, сестра. Здесь нет никаких оснований для разбирательства, которое хотел устроить Симова. Хартия передана наследнику. Такова воля Императора, записанная в Его законе. Вы поможете ее исполнить?

Сестра-пронатус опустила голову и пробормотала что-то, что Варрон не расслышал. Однако Кальпурния поняла ее и жестом попросила его открыть книгу. Воинствующие сестры подошли и встали за спиной Кроведд, чтобы посмотреть на отметки: букву, каплю крови. Одна-единственная слезинка выскользнула из глаза Кроведд и стекла вниз по щеке.

– Этого достаточно, – тихо произнесла она, и они пошли к выходу.

Торжественность настроения была нарушена всего миг спустя. Там стоял усатый мужчина в униформе распорядителя флотилии, который пристально глядел на них, держа в руках гудящий автостаббер.

Тразелли так и не нажал на спуск. Снаряд из свежезаряженного болтера одной из сестер врезался в его солнечное сплетение, поднял в воздух и отшвырнул через ступени, а затем взорвался внутри тела в полуметре над полом коридора.

– Пойдем, – сказала Шира Кальпурния.

Дромон Экклезиархии «Дротик Омикрона», космос у Галаты

Когда люк «Дротика Омикрона» захлопнулся перед носом у старой фурии, размахивающей пистолетом, и корабль вырвался на свободу из причальной ячейки, Домаса Дорел обнаружила своего второго охранника, который лежал мертвым перед дверями кабины, рядом с нишей, в которой находились приборы управления связными устройствами дромона. Его шлем был сбит набекрень, на щеке виднелся один-единственный аккуратный лазерный ожог, выжженное отверстие, уходящее вглубь черепа. Она не сомневалась, кого в этом винить. Это сделал Рика, этот безнадежный неудачник с металлизированной головой, по приказу своего никчемного и вероломного хозяина-недомерка.

В галерее его не было, как и в центральном пассажирском проходе. Маленькое судно, тем временем, повернуло и, набирая скорость, начало уходить вверх от базы. Она ничего не слышала, кроме мягких звуков корабельных систем, и, когда она тихо обошла передние отсеки и вернулась к кабине, Рику по-прежнему было не видно и не слышно. Домасе ощутимо не хватало игольника в руке, но она была не совсем беззащитна: она убрала капюшон с высокого лба и ослабила повязку, которая прикрывала ее варп-око.

– Рика? – крикнула она, ступая по галерее, которая шла вдоль левого борта корабля. – Все кончено, Рика. Вы проиграли. Выходи. Хватит. Теперь остались только ты и я.

Ответа не было. Она подумала, не укрылся ли он в кабине или инженариуме, но нет, она ведь приказала экипажу запереться внутри.

– Скоро мы вернемся на наш корабль, Рика, там ждет Черрик. Ты же знаешь, что потерпел неудачу, не правда ли? Что бы ты ни планировал, я могу это остановить. Сдавайся, Рика, все кончено.

Нет ответа. Домаса повела плечами, избавляясь от напряжения, посмотрела вперед и назад и снова начала осторожно красться по залитым мягким светом коридорам.

Причальный уровень, крепость Адептус Арбитрес Селена Секундус, Галата

Занти едва уцелела при старте дромона, успев отбежать назад, когда завыли сирены и нарушилась герметичность. Она увидела силуэт уродки-навигаторши, вырисовавшийся в верхнем окне кабины, а потом гравитационные пластины снизили мощность, и нос «Дротика» начал выходить из причальной ячейки – дромон был слишком большой, чтобы поместиться в ангар. От понижения гравитации и нарастающего воздушного потока Занти на миг ощутила всепоглощающий ужас, но успела выскочить через главный вход и схватиться за поручень безопасности, прежде чем шлюз с грохотом закрылся.

Занти не стала утруждаться тем, чтобы добраться до окна и посмотреть, как корабль улетает. Она опиралась на поручень и хрипло глотала воздух до тех пор, пока пульс не замедлился, а голова прояснилась.

Она не знала, сколькие еще выжили, поэтому не думала об этом: в ее голове остались только самые простые, животные мысли. Выжить и выбраться из крепости. Выжить и попасть на «Обещание Каллиака». Выжить и дойти до флотилии. После этого оставалось еще слишком много неясностей. Она разберется с ними, когда придет время. И разберется как следует. К этому времени там будут споры, и сомнения, и незнание, что делать, и это даст Занти все возможности, какие ей только понадобятся.

Она слишком сосредоточилась на преследовании Кьорга, чтобы запомнить свой путь по коридорам, петляющим между главным залом и причалом, но теперь она собралась с мыслями и без проблем сориентировалась. Она поторопилась обратно, чтобы найти шлюпку с «Обешания», сжимая в руке маленький дробомет, и через несколько поворотов оказалась достаточно близко к судну, чтобы воксировать ему свое имя и курс, которым двигался «Дротик Омикрона», и приказать передать его дальше, артиллерийским офицерам на «Обещании» и «Бассаане». Она свирепо ухмыльнулась, продолжая бежать к шлюпке. Посмотрим, далеко ли уйдет этот слабак-наследничек, когда его помощница-навигатор будет убита, а дромон уничтожен.

Дромон Экклезиархии «Дротик Омикрона», на пути к «Ганн-Люктису»

Игра в кошки-мышки не могла продолжаться вечно, но она достаточно затянулась, чтобы Домасу поразила глупость образа, возникшего у нее в голове: сквозь космос мчится дромон, горстка членов экипажа сидит за запечатанными взрывостойкими дверьми в обоих его концах, а по длинным центральным коридорам бродят двое врагов, описывая круг за кругом. Она нашла сапоги Рики в одной из нижних галерей – тот, видимо, скинул их, чтобы перемещаться тише – и время от времени находила отпечаток ноги, влажный от пота, но так и не смогла приблизиться к нему. Приходилось прикладывать усилия, чтобы сохранять остроту разума, чтобы выкинуть праздные мысли, вроде этой картинки, как они нарезают круги друг за другом, или набирающего силу желания просто начать топать по коридорам и галереям, выкрикивая его имя. Это был верный способ угодить в засаду, но она была слишком взвинчена, чтобы просто ждать в засаде самой.

И вот тогда она услышала его в алькове, где находились устройства связи. На миг ее сердце застыло, а затем она облизнула губы и пошла на звук, разматывая бандану на лбу. Больше не скрытый тканью, ее варп-глаз поблескивал в слабом освещении, глядя в благословенно спокойный космос. Домаса снова облизнулась, когда звуки стали громче – это были голос Рики и стрекот ленты сообщений. Она едва не затаила дух, когда приблизилась к двери, а потом едва не засмеялась, когда оказалась в проеме.

Этот идиот, видимо, вознамерился умереть. Он стоял спиной к двери, в руке свисал пистолет, дурацкие серебристые оборки на голове вибрировали, обмениваясь информацией с панелью связи.

– Сэр, вы должны сменить курс ближе к формации! Они обходят Галату, из того, что я могу сказать, следует, что они будут в радиусе поражения. Нет, не настолько хорошо, мы не можем уворачиваться от них достаточно долго, чтобы добраться до «Ганн-Люктиса»! Вы меня вообще слушаете?

– Рика.

Он резко повернулся с расширенными глазами.

– Домаса, пожалуйста, мне нужна помощь. Мы должны сотрудничать.

– Неужели? Ничего подобного. Спроси своего хозяина о сотрудничестве, Рика. Ты знаешь, что он натворил? Не смей отвечать, гнусное ты насекомое. Ты знаешь, что теперь со мной будет? Ответ: ничего, что может быть хуже того, что я собираюсь сделать с тобой.

– СМОТРИ! – закричал Рика ей в лицо, и невольно она все же бросила взгляд на ленты сообщений в его руке. Большая часть ей ни о чем не говорила, но она смогла распознать коды авторизации флотилии Фракса и Имперского Флота.

– Они сейчас будут в нас стрелять! – завопил Рика. – Они идут сюда из-за Галаты, вся их чертова прорва! Они думают, что на этом корабле Варрон или хартия. Они вооружены и попытаются нас уничтожить! Тут есть эскадрилья Флота, она нас прикрывает, нам нужно до них добраться! Ты хотя бы слушаешь меня, тупая ты баба?

Пока они смотрели друг на друга, панель снова защелкала, и из покрытого гравировкой бронзового выводного устройства полезла еще одна лента кремово-белой бумаги. Одновременно из панели послышался трескучий голос:

– …«Коваш Венатор». Приказываю немедленно отключить свои орудия и сменить направление на передаваемое нашими астропатами. Я повторяю флотилии Фракса, говорит боевой корабль Имперского Линейного флота Пацификус «Коваш Венатор». Приказываю немедленно отключить свои орудия и сменить направление на передаваемое нами.

Домаса наклонилась, вытянула длинный извивающийся палец и надавила на переключатель внутреннего вокса.

– Сохраняй курс, пилот. Просто чуток петляй в стороны.

Они почувствовали, как пол начал слабо колыхаться, когда команда повиновалась приказу.

– Если ты можешь проложить курс, который быстро доставит нас на «Ганн-Люктис» сквозь заслон Флота, тогда сделай это. Если не можешь, не делай. Мы не будем терять время.

– Корабли флотилии Фракса, – раздался еще один трескучий голос, – говорит боевой корабль Линейного флота Пацификус «Голос серафима». Отключите орудия сейчас же!

– Ты слышал, Рика, – сказала Домаса, поворачиваясь к нему лицом. – За ними идет Флот. Мы в центре Гидрафура, тупой ты мужлан, ты что, думал, им это сойдет с рук?

– Мы повернем и двинемся к эскадре Флота, – дрожащим голосом сказал Рика. Он вспомнил про пистолет в своей руке и нацелился ей в грудь. – Я тебе скажу, что случилось на «Ганн-Люктисе», мы обо всем позаботились. Мы все продумали еще до того, как добрались до Гидрафура. Так что ты можешь, ты можешь просто…

– А это вы продумали? – спросила Домаса и посмотрела на него.

Рике вдруг показалось, что на него нахлынул холодный ветер, пронизанный ледяным дождем и туманом. В ушах раздался громоподобный белый шум, металлические гребни на голове как будто обожгло. Аугметические рецепторы, встроенные в уши, внезапно заработали, улавливая статику, которая звучала как пронзительно воющие голоса, и варп-око этой женщины все росло и росло в его глазах, пока не заполнило все поле зрения непроглядной тьмой…

Ее взгляду понадобилось полторы секунды, чтобы выжечь все синапсы в мозгу Рики. Он упал на пол, дергаясь в конвульсиях. Она прижала его запястье ногой к полу, чтобы пистолет не вскинулся и не выстрелил в нее, и подождала, пока не закончатся последние содрогания.

Переговоры между кораблями умолкли или же переключились на частоту, которую «Дротик» не мог уловить, и теперь в алькове стояла тишина. Домаса фыркнула и вышла в коридор. Внешнюю стену самой высокой галереи усеивали иллюминаторы, и она направилась туда, чтобы посмотреть, что оттуда видно.

Как раз, когда она выходила с лестницы, все эти иллюминаторы залило ослепительным желто-белым светом – вокруг дромона начали разрываться плазменные снаряды из пушки «Бассаана». Корабль сотрясся и дернулся от близкого взрыва, столь мощного, что Домасу отшвырнуло вдаль по коридору.

Корабельная шлюпка с «Обещания Каллиака», космос вблизи Галаты

Занти достигла шлюпки с «Обещания Каллиака» одновременно с Кальпурнией, Варроном, Одамо и полудюжиной арбитраторов, и внезапно в ее голове возник план, как будто она составила его десять лет тому назад. Она заставила себя кивать, улыбаться и приседать, слушая эту их зуднячью болтовню про «власть, данную Адептус», и позволила им думать, что они захватили управление транспортом и ведут его на «Барон Микаль». Она разыграла ужас, вызванный бойней в зале суда. Похоже, что Гайт и Халпандер погибли первыми. У Бехайи и Тразелли, возможно, был бы шанс, если бы они вели себя не так глупо. А Д'Лесте… Д'Лесте полностью заслужил то, что с ним произошло.

Она пресмыкалась, расшаркивалась и соглашалась, что да, конечно, они должны лететь на «Микаль», а потом, при помощи своей печати флотилии, прошла в кабину шлюпки и сказала экипажу: «Летим к «Обещанию». Причалите хоть где-то, кроме «Обещания», и я вас выпотрошу». Занти знала, что они подчинятся, и знала, что как только они снова окажутся на борту «Обещания Каллиака», все изменится. Она знала, что когда наследник будет на корабле, она сможет доставить его в святилище хартии, и тогда кто будет на самом деле знать, что он скажет? Она доставит наружу его слова, его приказы, чтобы Арбитрес покинули корабль, чтобы флотилия собралась и покинула систему. Если он будет жив, чтобы передать эти приказы, то все будет хорошо, а если не будет – тоже хорошо. А потом надо будет выбрать новую команду распорядителей флотилии, и у нее как раз были люди на примете…

– Отмените приказ, пожалуйста.

Занти не привыкла витать в фантазиях, не говоря уж о том, чтоб внезапно выходить из такого состояния, и ей понадобилась секунда, чтобы осознать, что перед ней стоит эта женщина-арбитратор с зелеными глазами и шрамами на лбу, и одна ее рука лежит на рукояти пистолета. За ней, в арке, ведущей к главному отсеку шлюпки, стоял Варрон, прижав к груди хартию и глядя вперед широко раскрытыми глазами. Усилием воли Занти оторвала взгляд от маленькой книжки и посмотрела другой женщине в глаза.

– Я не давала никаких приказов, моя досточтимая леди-арбитр, – сказала она, склоняясь даже ниже, чем обычно позволяла ее сутулость. – Я лишь удостоверилась, что у экипажа хватает опыта и умения, чтобы пристыковаться к незнакомому судну, такому, как ваш прославленный боевой корабль, на который вы столь мудро нас направили…

– Вы отдали экипажу приказ отвезти нас на «Обещание Каллиака». Отмените его, и, может быть, я все-таки буду рассматривать ваше дело в суде, когда все это закончится, вместо того, чтобы казнить вас на месте.

Занти пристально посмотрела на нее. Она могла относительно легко расправиться с этой женщиной, а потом нужно было бы только не допустить, чтобы Варрон поднял тревогу на протяжении десятиминутного перелета к «Обещанию». Когда они окажутся там, у нее будет все необходимое, чтобы позаботиться об остальных. Эти мысли примерно за секунду промелькнули в ее голове, а потом она шагнула вперед.

Варрон увидел, как женщина с мрачным лицом как-то странно и напряженно схватила полы своего длинного плаща и начала двигать их вверх и вперед, а потом вздрогнул, услышав выстрел из пистолета. Выпучив глаза от изумления, Занти согнулась пополам, неловко попятилась и врезалась спиной в красное пятно, которое появилось на дверях кабины позади нее. Когда она рухнула на колени, Кальпурния шагнула вперед и выстрелила еще раз, в затылок. Голова взорвалась, металлические аугметические гнезда вылетели из креплений и раскатились по полу.

Варрон пораженно уставился на это зрелище. Кальпурния шагнула в сторону и толкнула ногой полу плаща, смяв ее. Ткань зашевелилась и снова выпрямилась.

– Запоминающая проволока с грузиками, – сказала она. – Популярное оружие среди аристократов Хазима. Если уметь с ним обращаться, можно сделать выбоину на стальной пластине, – она вздохнула. – Зря она так. На борту «Обещания» куда больше наших, чем она, скорее всего, думала.

Она снова повернулась к Варрону.

– Передайте экипажу приказ, что наш пункт назначения – «Барон Микаль». Это ведь, в конце концов, теперь ваш корабль.

Космос вблизи Галаты, Круговорот Аурукон, внутренняя часть системы Гидрафур

Флотилия обогнула круглый бок Галаты и устремилась вперед, уходя от кораблей Флота и Арбитрес, которые преследовали их, словно тени. «Бассаан» и «Стрела Магритты», самые мощные корабли с наиболее агрессивными экипажами, были первыми, кто ринулся в погоню за «Дротиком Омикрона».

Медленным кораблям, «Звуку Аурукона» и «Рассвету Прозерпины», пришлось хуже всех, когда они отстали. Флот не забыл, как вела себя флотилия по прибытии, и когда «Бассаан» набрал энергию и разрядил ее в «Дротик», это была последняя капля. «Голос серафима», гранд-крейсер типа «Яростный», чьи орудийные батареи могли бы посоперничать с вооружением иных линкоров, атаковал первым. Он использовал едва ли половину своей огневой мощи, но этого хватило, чтобы сразу вывести из строя «Рассвет Прозерпины». Ухоженный контейнеровоз, который девятнадцать лет служил домом Халпандеру, пьяно накренившись, поплыл прочь от Галаты, и дыры в его обшивке истекали горящим воздухом. Легкие крейсеры, входившие в эскадрилью «Голоса», так же метко пронзили инженариум «Звука Аурукона» скоординированным лэнс-залпом, отчего плазма вырвалась из двигательного отсека, пронеслась сквозь переборки и испепелила три четверти экипажа.

«Гига-VII», корабль, похожий на толстый самородок, в котором находились тайные покои магоса Диобанна, окутался слоями пустотных щитов – даже распорядители флотилии не знали, что они у него есть – и разогнал двигатели, пытаясь пройти сквозь формацию флотилии и миновать корабли Флота. Но наличие щитов сделало его мишенью для одного из немногих кораблей, который мог и угнаться за ним, и нанести ему урон. «Коваш Венатор», тонкий как копье крейсер типа «Длинный змей», снабженный мощными двигателями, помчался на перехват «Гиги» и целый час шел бок о бок с ней, осыпая щиты плазмой и макроснарядами. Наконец, когда обшивка «Гиги» смялась, а двигатели были повреждены, и еще одна флотская эскадрилья двинулась навстречу ей, уйдя с обычного маршрута патрулирования, корабль смирился со своей судьбой, включил ретродвигатели, сбросил скорость и приготовился к абордажу.

«Стрела Магритты» тоже попыталась сбежать, а за ней последовал маленький, размером с эскортный, корабль «Кортика», дом и владение Занти. «Кортика», не приспособленная к скорости, попыталась пройти на бреющем полете над поверхностью Галаты, чтобы спрятаться за изгибом луны. Ее капитан осознал, что Галата так же хорошо укреплена, как и любое другое небесное тело Гидрафура, когда огромная батарея плазменных пусковых шахт, расположенных на поверхности, с презрительной легкостью снесла щиты с его корабля, а три гигантских лэнсовых турели завершили дело. «Кортика» разлетелась на части в буре статики и помех, которая с воем пронеслась по всем незащищенным системам в радиусе двадцати километров.

На другой стороне планеты в искусственных рифтовых долинах разошлись заслонки тоннелей с торпедами, и шесть громадных шипов из адамантия помчались по космосу следом за улетающей «Стрелой Магритты». Две торпеды взорвались, пролетая сквозь ее жаркую реактивную струю, еще одна дезинтегрировалась под огнем оборонительных орудий корабля, но последние три вонзились в его корпус, как смертоносные шприцы, и взорвались в глубине пробитых палуб. Темный тлеющий остов, который когда-то был «Стрелой Магритты», кувыркаясь, пролетел по космосу еще семьдесят тысяч километров, пока четыре эскортных корабля «Огненный шторм» не подлетели вплотную к нему и методично разбомбили останки судна так, что остались лишь фрагменты не крупнее той кафедры, за которой стояла в суде Кальпурния.

Последним остался «Бассаан», который, по крайней мере, добился небольшой победы, разнеся на части «Дротик Омикрона» вторым и третьим залпами, прежде чем ответный огонь «Барона Микаля» и «Голоса серафима» пробил его щиты с обеих сторон, обездвижил и привел в практически нефункциональное состояние.

На борту «Обещания Каллиака», висящего над Селена Секундус и отрезанного от остальной флотилии, произошла краткая и безуспешная борьба, когда треть экипажа попыталась пробиться сквозь ряды зудней и вывести корабль к своим. Арбитрес подавили ее без пощады, все мятежные члены команды были казнены на месте, и этого, вкупе с новостями о том, что происходит с остальными кораблями флотилии, хватило, чтобы ни у кого больше не возникало идей о сопротивлении.

Конечно, оставалась еще и уборка: сбор обломков, аресты, ликвидация повреждений вокруг Галаты, спасение капсулы с «Дротика Омикрона», где находилась тяжело раненная и почти лишившаяся сознания навигаторша, которую поспешно забрали и вывезли из системы агенты дома Дорел. Так, по общему мнению, закончился мятеж Фраксов, и таким его окончание вошло в большую часть имперских архивов. Однако для Ширы Кальпурнии он завершился не на этом.

Санкционированный лайнер «Ганн-Люктис», внешняя часть системы Гидрафур

ешняя часть системы Гидрафур

Хартия лежала на столе без присмотра. Варрон Фракс стоял на коленях на полу, держа в руках Ксану точно так же, как та держала в руках Дрейдера. Кровь из их смертельных ран смешалась и стеклась в лужу под телами, руки и грудь Варрона стали скользкими от нее, пока он пытался прижать их обоих к себе. Слезы стекали по его лицу и смешивались с их кровью.

Шира Кальпурния стояла в нескольких шагах позади него, почтительно заложив руки за спину и опустив голову. По пути сюда они видели признаки борьбы – люди, верные Варрону, пытались отвоевать корабль у агентов Домасы и делегации губернатора Гунарво; только это ей и удалось собрать из имеющихся сведений. По большей части им это удалось, поэтому «Ганн-Люктис» подпустил «Барон Микаль» к себе, и челнок с Кальпурнией и Варроном пристыковался к нему без какого-либо сопротивления.

Они победили почти везде, но не здесь.

«Черрик». Так было написано на опознавательных жетонах человека, лежавшего на полу в середине комнаты с огнестрельной раной в животе. Это имя не встречалось ни в одном досье Кальпурнии. Возле трупа валялся хеллган, но, когда он пришел сюда, чтобы убить семью Варрона, он воспользовался ножом. Кальпурния не строила предположений, почему так вышло, но, видимо, именно это дало Ксане Фракс возможность вытащить оружие и выстрелить. Она решила, что никогда не узнает, что именно здесь произошло.

Варрон все рыдал и рыдал, ровным, монотонным, непрекращающимся тихим плачем человека, чей дух окончательно сломлен. Он наклонился над их телами, спрятав лицо в окровавленных волосах своей жены.

Вокс Кальпурнии загудел, и, когда она вышла в коридор и приняла сигнал, то услышала голос Одамо с «Барона Микаля». Она отвернулась, чтобы матросы «Ганн-Люктиса», ждущие снаружи в коридоре, не видели выражение ее лица, и сохранялась приватность разговора.

– Мэм, вы просили осмотреть корабль.

– Да, что с ним?

Как только она спросила, по палубе прошла характерная дрожь, а свет на мгновение потускнел.

– Мы засекли повышение энергии в двигателях, мэм. Они готовятся к старту. Еще есть сигнатура, спецы по ауспикам говорят, что она соответствует включению варп-катушек. Мы думаем, что они собираются сделать прыжок прямо отсюда.

Невозможно. Так она сразу подумала. Она видела отчеты о состоянии, в котором корабль прибыл в Гидрафурскую систему. Теперь ему еще и не хватало экипажа, а навигатор – остался ли у них хоть один навигатор после той поездки?

Она резко повернулась к матросам, которые отшатнулись под ее взглядом.

– Немедленно отменить маневр. Сейчас же. Известите мостик. Этому кораблю нельзя входить в варп.

– Приказ отдал господин Фракс, – решительно сказал стоявший посередине офицер, высокий мужчина с гривой седых волос. – Он отдал его, когда поднялся сюда. Он сказал, что мы должны войти в варп и отправиться на Гунарво, вне зависимости от последствий.

– Это безумие! – воскликнула Кальпурния. – Уж вам-то должно быть понятно, что это верная смерть. Внутри системы? С такими повреждениями? Как он мог отдать такой приказ?

– Он отдал его, когда вошел в каюту, – повторил офицер. – Я думаю, он уже знал, что случилось.

Другие двое кивнули в знак согласия.

– Тогда вы понимаете, что он не в здравом уме. Отмените приказ. Сейчас.

– Варрон Фракс для нас больше, чем просто новый господин, мэм, – сказал седовласый офицер, приподняв подбородок. – Он рисковал собой в бою с варп-демоном. Он принес нам удачу, когда мы ехали сюда. И теперь он владелец хартии, подписанной Императором. Мы сражались за него. Мы доверяем ему.

Матросы закивали. Кальпурния мгновение пристально смотрела на них, потом прошла обратно в двери и приблизилась к вольному торговцу, который по-прежнему стоял на коленях.

– Варрон? Варрон, послушай. Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, что ты чувствуешь с тех самых пор, как сделал то, что сделал, в зале суда.

Он как будто не замечал, что она села рядом, не чувствовал ее руку на своем плече. Его лица не было видно. Висел густой запах крови. Плач продолжался.

– Варрон, ты не имеешь права вести на ужасную гибель весь этот корабль и всех, кто на нем есть. Они отчего-то не верят, что это случится, но так и будет. У тебя есть долг перед живыми, Варрон. Послушай меня!

Потом корабль снова загудел энергией, гудение становилось все выше по мере того, как варп-двигатели с трудом набирали силу. Вокс Кальпурнии жужжал и пищал, сквозь помехи от заряжающихся двигателей она слышала голос Одамо, неистово выкрикивающий ее имя.

За это решение ей предстояло еще долго себя ненавидеть, но она ничего больше не могла сделать. Она поднялась.

– Тогда, Варрон, пусть Император идет с тобой, где бы ты ни оказался.

И она побежала.

Варрон Фракс не слышал, как варп-двигатели разгоняются до максимальной мощности, и когда одна из катушек начала мерцать от перегрузки, отчего корабль задрожал по всей длине, он только обнимал свою убитую семью все сильнее и сильнее, боясь разжать объятья. Он плакал, не обращая внимания, что сработала тревога сближения, когда «Барон Микаль» подошел невероятно плотно к «Ганн-Люктису», чтобы перехватить спасительную капсулу, до которой успела добраться Кальпурния, а потом на максимальной скорости помчался прочь из опасной зоны. Он плакал, не слыша, как основные варп-двигатели, ослабевшие от ужасного напряжения в буре, перегрузились и вырубились. Он плакал, не видя, как в космосе открывается разрыв – не четкий и ровный, как отверстие от пули, но огромная, рваная, ширящаяся рана в реальности – и корабль засасывает в нее, словно рептилию в смоляную яму.

Он целовал холодную щеку своей жены, когда члены экипажа начали кричать, когда поле Геллера рассыпалось, и обшивка начала идти волнами и разделяться; он гладил волосы своего сына, когда стены каюты начали медленно раскачиваться, словно шторы на ветру. Он не видел, как бесцветное ничто заполняет коридоры и помещения «Ганн-Люктиса», как корчатся его люди, когда пальцы эфира, ведомые любопытством или злобой, хватают их плоть и разумы и утаскивают их сквозь дыры распадающегося корпуса. Он слышал шепот на краю сознания, который становился все громче и громче, пока не превратился в громыхание, переполняющее мозг, и почувствовал, как комната крутится и тает вокруг него, и его собственная плоть нитями и облаками отделяется от тела, но не сопротивлялся, продолжая обнимать жену и ребенка. Может быть, они и не достигнут Гунарво, но, может быть, он понял это, еще когда увидел лица экипажа, сойдя с челнока вместе с Кальпурнией. Может быть, он всегда знал, что они никогда не вернутся на Гунарво, и поэтому ему оставалось только сидеть здесь и прижимать к себе жену и сына, пока все это не потеряло значение.

«Барон Микаль» мчался прочь от богомерзкой гибели «Ганн-Люктиса», разогнав все двигатели на полную мощность. Только через час его капитан почувствовал, что можно сбросить скорость и начать тормозить корабль. Никто не питал никаких иллюзий по поводу того, чтобы искать выживших.

Шира Кальпурния пошла на мостик и стояла там в безмолвии, когда они пролетали то место, где был разлом. Когда они миновали его, и Галата начала заполнять собой передние иллюминаторы, она ушла и спустилась в корабельную часовню. Она не стала молиться, просто села на скамью перед золотой аквилой. Она молча сидела там, склонив голову, сидела очень, очень долго.

Эпилог

Никто не знает, с чего началась история, никто не знает, кто видел, как разворачивались эти события. Некоторые версии повествуют о мужчине из экипажа, другие – о женщине, о последнем выжившем члене команды, что выглянул из спасительной капсулы и увидел, как закрывается рана в реальности. В других упоминается об астропате или провидце где-то на Гидрафуре или даже о безымянном матросе на оптиконовой палубе одного из кораблей-преследователей. Говорят, что эту историю рассказывали в укромной питейной на переполненной палубе привратной станции Бескалион, или же поведали бригаде медиков на Кольце, или прошептали священнику в одном из храмов Августеума, или в отчаянии прокричали в камере Арбитрес, или открыли в Имперском Таро, или распечатали на тысяче листов грубой бумаги и расклеивали по стенам или передавали из рук в руки в неосвещенных переулках улья Константа. История пришла отовсюду и ниоткуда. Но неважно, кто был предполагаемым свидетелем событий – когда с истории снимают украшения, придуманные разными рассказчиками, она оказывается одной и той же. Она гласит, что, когда разрыв меж звездами закрылся, возникли зловещие, кровоточащие цвета, разъедающие разум, темные силуэты, которые приближались к обреченному «Ганн-Люктису», пока тот разваливался на куски, приближались, словно акулы к пловцу, волки к путнику, кошмары к постели ребенка. Они проскользнули внутрь корабля, как масло, протекающее в трещины, и вещество его обшивки начало распадаться.

Некоторые варианты рассказывают о том, как гигантские когти растерзали «Ганн-Люктис» на мелкие клочки, или о том, как края разлома выпустили зубы из чистейшей тьмы и разжевали его, будто мягкое мясо. Есть версии, которые говорят, что смертные муки корабля озарялись ярким адским светом, который как будто исходил отовсюду и ниоткуда, с другой стороны разрыва в космосе, или что корабль исчез в бездонных и безумных узорах из живой темноты, но его образ все равно как-то вышел наружу, как будто попадал в умы людей, минуя их зрение.

В каждой форме истории говорится о чем-то, что осталось, когда разрыв закрылся, и скорчился, и исчез среди пустого озаренного звездами пространства, о чем-то, что просто прошло сквозь смыкающиеся края, или же его присутствие как будто отталкивало от себя сужающийся разрыв. Но большая часть историй рассказывает о безмолвном мучительном вое, который донесся из космической раны, как будто какой-то великий зверь того, иного мира попытался стиснуть в когтях добела раскаленный металл и ощутил, как горит его плоть, и что эта вещь вылетела наружу, словно ей не было места в буре по ту сторону разрыва, словно гигантская пасть выплюнула ее, как отраву.

Более сдержанные рассказчики останавливаются на этом и отказываются строить предположения о том, чем бы мог быть этот предмет, не последовавший за «Ганн-Люктисом» в небытие. Но есть и другие, которые настаивают, что был некий безымянный наблюдатель, и он увидел, как нечто проплыло мимо иллюминатора или появилось в линзе оптикона. Они говорят, что это была книга, простая книга в матерчатой обложке, которая кувыркалась в вакууме. Некоторые заходят так еще дальше и рассказывают, как она оказалась настолько близко, что наблюдатель увидел, как страницы по инерции раскрылись, и из них хлынул свет, который угас на его глазах, как будто отголосок какой-то мощной реакции, свет, который окружал крошечную отметину на последней странице, похожую на пятнышко крови.

Никто не знает, уцелело ли что-то на самом деле. Рассказывают, что книга полетела к солнцу Гидрафура и горит там поныне, или что она безмолвно парит в вакууме межпланетного пространства. Другие говорят, что ее поймал загадочный корабль, который исчез как привидение, или что она упала на сам Гидрафур и теперь хранится в темной запертой камере под Собором, или Стеной, или крепостью Инквизиции на самом дальнем материке планеты. Среди выживших членов флотилии ходят слухи, что по варпу вокруг Гидрафура бродят призраки Варрона и Петроны Фраксов, и что однажды они встретятся и сразятся за свою хартию. В этих байках также говорится, что сама память о хартии проклята и что каждая живая душа, что когда-то путешествовала с Хойоном Фраксом, обречена.

Последние из кораблей флотилии уже разобраны на части, остатки экипажей сидят по тюрьмам или рассеялись. На Гунарво есть маленький мемориальный сад в память Ксаны Фракс и ее семьи, разбитый ее братьями после гибели «Ганн-Люктиса». Все записи о существовании Нильса Петроны были стерты, когда он стал Петроной Фраксом, и никто о нем не вспоминает.

Документы о наследовании Фраксов лежат в одном из архивов в удаленном уголке Стены, на металлической полке в рокритовой камере, и дожидаются сервитора, который поставит на них отметки и унесет на хранение. Может быть, когда-нибудь они попадут в хранилище, может быть, и нет. Шира Кальпурния, Кайнез Санджа, Эссах Симова и другие, вероятно, время от времени вспоминают о противостоянии на Селене Секундус, однако всем им каждый день приходится сталкиваться с новыми задачами и новыми заботами.

И поэтому единственным оставшимся монументом десяти тысяч лет наследования Фраксов остается легенда – искаженные, преувеличенные, приукрашенные истории о преемниках и соперниках, демонах, ядовитых мутантах и хладнокровных кукловодах, предателях и жертвах – которая и по сей день путешествует из уст в уста по всему Гидрафуру. Род Фраксов исчез, и таково его единственное наследие.

Оглавление

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg