«Где-то в Конце Времен. Кинороман»

Где-то в Конце Времен. Кинороман (fb2) - Где-то в Конце Времен. Кинороман 815K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Отто Мюльберг

Где-то в Конце Времен Кинороман Отто Мюльберг

Моим девочкам, с кем бы они ни были.

© Отто Мюльберг, 2018

ISBN 978-5-4490-1925-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Привет, меня зовут Вилли фон Бадендорф, официально зарегистрированный в Google псевдоним – Golliwog, мне 32 года, по знаку я Водолей, родившийся в год Петуха в Нью-Праге.

Ой, чуваки, совсем забыл. Если вы родом не из нашего времени, то мне было бы не плохо коротко обрисовать ситуацию, чтобы не было лишнего недопонимания. Коренные, можете спокойно прокрутить вниз пару-тройку абзацев, вы все равно ничего нового сейчас не узнаете.

А для остальных… Па-па-па-бам! Для вас у меня сегодня только отличные новости! На старушке Земле 23 век! Но нам на это наплевать, потому что мы не там, а уже двести сорок лет как покинули бедняжку, расселившись на шести основательных искусственных планетоидах, наполненных до краев бесплатной радостью и абсолютно халявным счастьем для всех и каждого без исключения! Для вас всегда в наличии офигительная медицина, включающая омоложение, жилье на ваш выбор за счет компании, бухло и еще куча всего прочего, о чем вы и мечтать раньше не могли! «Где подкол?» – спросите вы. Отвечу. Его нет. Все мышеловки улетели за борт. Никто никого не ест, не стреляет, не сжигает на кострах и не преследует ни в какой форме ни по одному из благовидных предлогов. Эти фигли-мигли мы оставили на Земле. Вы – чтите нашу коротенькую, но емкую Конституцию, а она взамен предоставляет вам право не думать о всяких назойливых мелочах вроде саркомы или не погашенного кредита.

И, да, дорогие мои собратья из далекого прошлого, как вы уже могли догадаться, у нас есть Машина Времени. Процесс это сложный и называется транстаймингом. Лично я понятия не имею, как он технически работает, но именно благодаря ему вы сейчас можете слышать этот замечательный монолог, а не гнить заживо где-то в 20-м столетии, пытаясь не подохнуть с голода. Если вам приспичило вдруг вникнуть в тонкости – идите в универ и обратитесь к моему папэ, он там рулит Кафедрой Прикладного Транстайминга. Старикан – пионер своего дела, потому что сам из транстаймеров. Он моментом вам все это дело разжует и разложит по полкам.

«А где же конфликт?» – завопят скептики. Ой, конфликта хватает с избытком, просто он у нас другого качества.

Хм, вроде – все. С преамбулой я более-менее закончил…

Хотя нет, еще у нас по городу бродит уйма кибер-модифицированных граждан, людьми являющихся весьма условно, которых мы обзываем модами. Про них – позже, слишком животрепещущий вопрос лично для меня, чтобы вот так и вскользь.

Итак, меня зовут Вилли, я умею понемногу все на свете, ничего по-настоящему, и сколько я не кликал по поисковым сайтам, так и не нашел хорошо оплачиваемой вакансии «профессиональный раздолбай».

А уж если ты сам тоже тот самый раздолбай, то поймешь мои ощущения, потому что сегодняшний день как-то сразу не задался. И то, что у раздолбаев в принципе по статистике не задается каждый второй день, меня не волновало. Не задался именно сегодняшний день (точнее вечер), а мне его еще жить да жить.

Короче, меня сегодня не впустили в «Эйфорию». Не выперли с треском, как это частенько бывало за пьяный дебош или непристойное поведение, не отказали в ВИПе, а просто-напросто не впустили, что втройне обидно! Упертая сука Патриция, которая там пашет фейс-контролем, настолько хорошо меня знала, что по походке определяла, есть у меня сегодня квоты или я снова буду весь вечер лакать халявный алкоголь с другими субсидами.

Да она сама такой же субсид! И она, и я, любой человек в Нью-Праге – субсиды, так какого черта? Я сроду нигде не работал больше года и конечно же никогда не получал официальную квоту на роскошь. Ну и что? Зато в свой тридцатник я уже поработал бартендером в легендарном «Пьяном Фениксе» (упокой его душу великий хаос), раз двадцать мелькал в различных шоу топ-10 и даже некогда владел вполне успешной танцевальной мод-группой. Так что квоты у меня частенько водились, пусть и тарифицированные, но ей-то какое дело? Чертова недотраханная стерва, появись у меня завтра хоть полдесятка квот, снова будет мне гостеприимно улыбаться, как ни в чем не бывало, а появись сотня, так вообще начнет присылать мне ВИП-флаеры каждые два часа. Настоящий профи эта Патриция, жаль, что не дает.

Что поделать, будучи раздолбаем с моим стажем, бываешь готов и к такому раскладу. Я свернул за угол к драг центру и взял себе четырехчасовую порцию эника. В клубе я бы, конечно, расфигарился чем-нибудь посильнее и до зеленых соплей, но на улице приходится быть более сдержанным, неприятности можно найти даже в нашем благополучном мире, было бы желание.

Эник мгновенно поднял мне настроение и я вальяжно заковылял куда глаза глядят, благо Нью-Прага вся одна сплошная развлекуха.

Если честно, то я обожаю свой город. Нью-Прага с самого начала была задумана, как внеземной курорт-аттракцион, а остальной планетоид стал родиной всех мыслимых развлечений только на двадцать лет позже. Здесь просто не получится скучать, а грусть быстро улетучится, стоит тебе вдохнуть наш бодрящий насквозь пропитанный смехом семнадцатилетних красоток воздух.

Так что я просто шел по упругой мостовой, мощеной псевдо-булыжником, и не спеша посматривал вокруг на рьяно тусующихся субсидов всех мастей, твердо зная, что клуб не клуб, а какую-нибудь движуху я себе просто обязан найти. И все равно, что это будет, шальной секс с уделанной фэйком туристкой в кустах Пражечки, арт-баттл с вездесущими бандами бодиартистов или просто форменный запой на скорость с непотопляемыми аборигенами Ондричкова.

Ищущий, да обрящет. Первые, кого я увидел на многочисленных скверах, были мои старые знакомые Питер Брук и Маша Верещагина с одним на двоих псевдонимом – Неразлучники. Мы были знакомы тысячу лет, прошли бесстрашно, рука об руку, вдоль и поперек огонь клубного расколбаса, переплывали неоднократно бурные воды утреннего похмелья и рев медных труб шальных квот тоже не раз одновременно радовал нас своим позывом к безжалостному разгулу.

Сколько я их знаю, они всегда и везде очень ортодоксально были вместе, что поначалу удивляло, но потом я привык.

Изрядно навеселе, Неразлучники опираясь друг на друга молча сидели на скамейке залипая на окружающую их неказистую действительность. И судя по выражению их лиц, это кольцо неотвратимо сужалось. Типичные признаки отходняков от ночного употребления фэйка.

– Приве-ет, Голливо-ог, – промямлила Маша. Где она подцепила эту манеру тянуть произвольные гласные – понятия не имею, но она шла к ее длинным ногам.

– Здравствуйте-здравствуйте. Вас-то мне и надо. Понимаете, я давно хотел задать вам один очень личный вопрос, но как-то стеснялся, трусил и даже порою отчаянно комплексовал. Но теперь собрал волю в кулак и готов его задать!

– Валяй.

– Только это почти неприличный вопрос, напрямую касающийся вашей личной жизни.

– Не тяни, выкладывай.

– В Нью-Пражских клубах ходит легенда, что вы в действительности сиамские близнецы, родились одновременно и непременно одновременно закончите свое бренное существование. Бытует также мнение, что вы скрытые транстаймеры из восемнадцатого столетия или даже моды. Развейте мои сомнения и скажите, что хотя бы раз в жизни вы занимались сексом с кем-то еще, а не только друг с другом. А то меня гложет смутное подозрение переходящее в панику.

– Занимались. Но у Маши очень чувствительная слизистая, и от обычного траха ей больно, а я внимательный, и она ко мне привыкла, – уныло глядя в ничто ответил Пит.

– Черт, как прозаично. А я-то думал, что у вас любовь!

– И у на-ас любовь, – улыбнулась Маша, – но и слизистая тоже болит.

– Три тысячи чертей. Ладно, раз уж я вас отыскал, хватит липнуть друг к другу, пойдемте приведем вас в порядок и найдем себе развлечений. Вот вам первая сплетня – меня снова не пустили в «Эйфорию».

– Тоже мне новость. И нас с Машей не пустили. Мы вчера стойку подожгли и сбежали.

– Тусэ теряет лучших людей. Надо это отметить.

Мы влили во влюбленную парочку по стаканчику Jack Daniels и осели в «Токугаве». Медленно приходящие в себя Неразлучники, восстанавливая ночные энергозатраты, набрали себе роллов, а я на пике прихода от эника взял стакан зеленоватого желеобразного фитопланктона, пахнущего земным морем, креветками и совсем немного тухлой рыбой.

Сплетничая о знакомых и малознакомых клабберах, я время от времени оглядывал зал. В очередной раз просеивая посетителей на предмет молодых симпатичных претенденток на сегодняшнюю ночь, я с ужасом увидел входящего в двери нашего районного Пастора Социальной Службы Коллинза. Он как почуял мое присутствие в переполненном ресторане и неумолимо двинулся в нашу сторону.

– Сейчас будет жарко, ребята. Идет мой ПСС.

– Возмолитесь, грешники, дабы предстать! – злорадно хихикнула Маша и приготовилась к зрелищу распинаемого заживо в антураже роллов и плошек с соевым соусом Голливога.

Пастор Коллинз подошел к нашему столику. Пастор Коллинз вдавил меня в кресло свинцовой тяжестью своего осуждающего взгляда. Пастор Коллинз воздел карающий перст.

– Бадендорф, сколько можно филонить от общественно-полезного труда? У тебя накопилось уже трое суток, и я сильно сомневаюсь, что ты их прямо сейчас бросишься отрабатывать. Или ты сегодня-завтра начнешь вкалывать минимум по три часа в день, мод тебя побери, или я точно выйду из себя и настрочу на тебя кляузу в центр. Как напиваться за счет общества, так он первый, а как отдать оному обществу, так ищи его с фонарями. Кайся, я внимаю.

– Падре, зуб даю, завтра – как штык!

– Хрена с два я тебе верю. Не придешь к восьми – депеша и превентивное списание квот на месяц.

– Но падре! – Взмолился я, – я только что под эником, пожалейте мой потрепанный организм, завтра приду в себя и отработаю хоть на уборщике, хоть ассенизатором!

– Об твой организм, прости, можно поросят загибать, чтоб он был здоров. Завтра к открытию не придешь – пеняй на себя. Семьдесят два часа это уже не шутки, молодой человек, – подвел черту падре и отчалил.

– Фига себе. Как это ты трое суток накопил? – Поинтересовался Пит.

– Ну последнее время я очень удачно просыпался не у себя дома и завел привычку не выходить через переднюю дверь. Не помогло.

– Не стоит шутить с левиафанитами при исполнении, Вилли. Пасторы народ добрый, но въедливый и принципиальный. Слышал о Майкле Грине?

– Тот, который по жизни с джойнтом и любит вырубаться на охрану? А что с ним?

– Он самый. Майк на прошлой неделе уделался, разбил в каком-то заведении охраннику нос и поставил феноменальный бланш под глазом. Все бы ничего, но когда палы его начали скручивать, то дурак вывернулся и вмазал одному по почкам.

– Угроза здоровью, статья двенадцать – это ж тяжеляк! Офигеть… – Я вдруг понял, что история о бедном идиоте Майки еще не закончена.

– Так вот ему впаяли двухнедельную ссылку на Гондвану к землекопам. Придурок ни разу не успокоился. Узнав, что там разрешены фул-контакт спарринги, тут же напрыгнул в ближайшем баре на самого здорового парня, оказавшегося местным кумиром пауэрбола. Короче, через сутки по прилету Майк оказался в реанимации и не собирается выходить из комы. Так-то.

– Мрак. Но за прогул социалки ссылку не дадут.

– Зато квоты лишат запросто. Выбирай, эник и квоты или водка и субсидия. Думаю, что ответ очевиден.

– Надо срочно выпить, – я залпом засадил еще сотку, – кстати, а вы куда ходите на соцработы?

– Я на Прокопской фантазирую флористом.

– А ты, Маш?

– Она – никуда. У нее мама квоттер.

Я ошалело уставился на Верещагину. Вот так дела, я знаком с настоящей квоткой столько лет и ни ухом, ни рылом.

– День полон сюрпризов. И кто она у тебя? Ей часом не нужен талантливый, молодой и полный сил сожитель за скромное вознаграждение?

– Не уверена-а, но могу спросить. Она а-атмосферный калибратор. Вот только папэ может быть не очень доволен.

– Маш, мнение папы меня категорически не интересует. Я понимаю, что вы оба тут скрытые транстаймеры, но ты вообще в курсе, что институт брака отменен двести лет назад, а давление на личку, это конкретная статья и тоже тяжеляк? – Я рассмеялся и осыпался на татами.

– А-ага, в курсе. А папа – не очень. Он с Земли.

Я резко сел, виски попал не в то горло, и я судорожно закашлялся. Маша была дочкой зануды? Вот это действительно новость, так новость. Такими новостями и делиться нужно с оглядкой.

Постойте. С Земли. Так он же – баалит! Нет, спасибо, этой новостью я ни с кем делиться не буду и теперь очень хорошо понимаю, почему мне никто об этом раньше не рассказал.

– Маша. Передай папе привет, скажи, что я страшно уважаю его дочь и буду беречь ее до последнего вздоха! – Я вылупил глаза и принял максимально преданную позу.

Машка засмеялась и кинула в меня коктейльной вишенкой.

– Не волнуйся, я же говорю, он на Земле. Его сюда просто так не пускают.

– Почему? А туристом? И с мамой же он как-то познакомился?

– Тогда он работал в межпланетной адаптации, а теперь в безопасности. Их не пускают.

Утро я встретил, сидя в кабине уборщика. Работа тяжелая, но за нее шел двойной коэффициент, и мои семьдесят два часа обязаловки превращались в тридцать шесть.

Я крутил баранку квадросайкла, а в мозгу все варился вчерашний разговор. Надо же. Машкин папэ – настоящий зануда, и не просто зануда, а «без» с Земли. Рассказать детям – будут плакать от страха. Да я сам, признаться, чего-то очкую, хоть и нет вроде никакого повода. Ну да, он там, далеко. Только все баалиты, они же головой двинутые на насилии. Тем более – безы. Вон, их к нам даже на порог не впускают. Бр-р.

Интересно, а самой Машке-то каково? А маме ее? Я читал историю, как они там с женами поступали. Как она вообще ему дать додумалась? Или он и не спрашивал, наверное. Оттрахал, небось, спасибо, что не убил. Или не успел просто. Фу, блин, такие мысли теперь в голову лезут, кошмар…

2

Мой многолетний опыт утверждает, что рассвет в Нью-Праге имеет смысл встречать только двумя способами. Либо утомленно лежа в кровати с гладкой и упругой представительницей противоположного пола, либо сидя в вынужденном одиночестве в ротанговом шезлонге на заросшей диким виноградом веранде с чашкой кофе в руках, наблюдая сквозь защитный экран восход солнца и еле пробивающийся сквозь искусственные облака исчезающий белесый полумесяц Земли. Медленно изгонять из себя Морфея и ни о чем особенно не думать. И с возрастом, увы, второй вариант со мной происходит все чаще.

Я только что проснулся, закутался в клетчатый верблюжий плед и, поскрипывая старой лозой, приканчивал вторую чашку эспрессо двойной итальянской обжарки. Стоял чудный ноябрь, климатологи врубили режим понижения температуры и иногда даже баловали нас настоящим снегом.

Кофеин постепенно возвращал мне интерес к жизни, я неторопливо припоминал, кто и куда приглашал меня сегодня вечером, пока в рассветном сиянии светила, поскрипывая инеем под башмаками сорок пятого размера, подобно гигантскому вопросительному знаку на притихшем утреннем Прикопе не появился Лёва Флям, ник в Google отсутствует.

Лева был замечательный умница, немного философ, немного бабник, жил неподалеку, мы часто встречались, болтали, но никогда не завтракали вместе и никуда совместно не ходили скорее всего по причине моего невообразимого образа жизни.

– Ма нишма?! – Заорал я на всю улицу.

– Ала кефак, чо, – Лёва, всем своим видом показывая, что утро и «кефак» – две вещи несовместимые. Выглядел он как-то хреново, круги под глазами, ноги заплетаются.

– Кофе будешь?

– Буду. Водка есть?

– Водка с шесть утра с аидом? Конечно есть, заходи. На закуску – немного лососевой икорки, ее вам кажется можно. Что стряслось, на тебе лица нет. Посадил кляксу, переписывая Тору?

– Мой кулак сейчас абсолютно случайно прилетит тебе в ухо, и я достигну иштавут, потому что это будет псик рейша бэ-грома, Вилли. Ты слишком рано встал, твое чувство юмора оставляет желать лучшего, и ты знаешь всего десять слов на иврите, но постоянно пытаешься их ввернуть, разговаривая со мной. О чем это говорит?

– Прости дурака, Лёва, – я мгновенно налил по стопке, – до сих пор не понимаю, где можно шутить, а где – не стоит. Так что у тебя, колись.

– Я нашел работу.

– Ух ты. За квоты?

– За квоты.

– А в чем проблема?

– Долго объяснять, – Лёва обреченно выпил и зачерпнул одноразовой пластиковой ложечкой икры.

– А ты куда-то спешишь?

– Вилли, это теологический вопрос. Ты хочешь поговорить о религии с евреем?

– Зависит от того, хочет ли еврей говорить на волнующую его тему с катящимся по наклонной гоем, который наверняка прогулял все до одной лекции по теории религии и не только. Если не хочет, то может пить водку молча, его никто за язык не тянет, но пить и говорить все же интереснее.

Лёва налил по второй и пощипал себя за ухо, явно раздумывая, с чего бы такого начать и стоит ли начинать. Потом, так же молча, по третьей.

Я уже начал волноваться, но Лёву все же наконец прорвало.

– Вилли, ты наверняка слышал краем уха, что ваш левиафанизм считается там, на земле, – он ткнул пальцем куда-то в небо, – одним из направлений сатанизма? Это не смотря на то, что он категорически отрицает любое насилие над личностью, а физическое насилие наказуемо почти без суда и следствия?

– Ну, было дело, только я плевал на зануд с высокой каланчи. Тем более, что это наш общий Левиафанизм. Мы Тору не писали, целиком положившись на съевших на этом пуд соли евреев. А к чему этот наверняка жутко каверзный вопрос?

– К тому, что левиафанизм нарушает базовые моральные основы, которые земное человечество пронесло через века. Преобладание бога над человеком, брак, как первоначальная ячейка общества и координация власти. Скажи мне по честноку, у тебя есть дети?

– Не уверен… В теории могли бы быть, с моей-то любовью к стелс-кримингу, но зная возможности современной фармацевтики – вряд ли.

– Вот то-то и оно. Ладно. Представь, что у тебя они все же есть. Причем от каждой второй сожительницы. Как ты бы их воспитал?

Я напрягся. Вопрос был с подвохом, других Лёва задавать не умел.

– Так-то, а чему я их могу научить? Бухать Чивас из горла, крутить хвосты малолетним телочкам и юзать легалайз? Не уверен, что им оно надо. Такому дети сами стремительно научатся, как показывает моя личная практика. Наша система воспитания, Лёв, меня вполне устраивает. Родился, гехен нахт скуль, и ура. ПСС забирает детей сразу после рождения с правом родителей навещать чадо по два часа в сутки. Вполне резонно, на меня посмотри, какой из меня папэ? А прикинь, чему их могли бы научить баалиты? Эти, по слухам, за неправильное произношение могут за шею повесить, не говоря уже какие книжки ты читал и какие стимуляторы нюхаешь. Представь, идешь ты себе по улице, пьянючий в сосисоид, дикция гуляет, а тебе четырнадцатилетний подросток с ножиком: «Дядь, скажи членораздельно «Подвзбзднуть?». А если не скажешь, он тебе этим самым ножиком бедренную аорту порежет. Да ну его в пень, Лёва. Что тебе тут не нравится?

– Мне не нравится? Мне как раз тоже нравится. А занудам – нет. Потому что твои вероятностные дети скорее всего вырастут с таким же перегибом, как и у тебя. И хрена с два, кто их заставит носить одинаковую одежду, слушать непосредственные приказы и любить бога. Вот ты любишь своего бога, Вилли? Или хотя бы веришь в него?

Вот, блин. Прямо школьная программа какая-то, третий класс, вторая четверть.

– Лёва, ты загнался. Я верю в систематику, логику, личные убеждения, верю в силу ядерного оружия, любви и непобедимости безопасных синтетических наркотиков. Я верю, что я могу один сделать мир лучше. Или хуже. И никто мне не судья, кроме моих предположительных потомков. Бог в персонификации – всего лишь наивная фантазия неандертальцев. А лично Левиафану просто нужно тело, которое мы ему должны построить, на каждого в отдельности человека ему положительно и конкретно начхать. Он же нас даже не слышит по отдельности. Бог как таковой – всего лишь собирательный персонаж из ряда многочисленных демигодов с теми или иными индивидуальными амбициями, одним из которых и является Левиафан.

– И?

– И все. Развитием религиозной теории занимаетесь вы, евреи, мне это дело не шибко уперлось, нам и так зашибись. Тем более, что нарушить семь заповедей не получится даже если постараться, Молох не спит и всегда на страже.

– Молох – машина. То, что он предотвращает любые нарушения закона, вовсе не делает его всесильным. Вы сами это делаете, вам больше не нужны преступления. И за это вас и не пускают на землю, а землян не пускают на Пантею. В любом земном исламском халифате, между тем, тебе только за предыдущую фразу о боге вгонят кол в анус, в христианском доминионе вставят шприц с цианидом, а в краях, где до сих пор свирепствует адат – просто проломят макушку первым подвернувшимся под руку камнем. Детей вы сами не воспитываете, собственного бога терпеть не можете и на приказы – не реагируете. Очень нежелательный пример, тебе не кажется?

– А для чего, по-твоему, все левиафаниты улетели с Земли? Как раз чтобы подавать нежелательный пример занудам и учить их плохому, нет?

– Вполне похоже на вопрос. Бессмысленный, правда, но почти настоящий, Вилли. Почти всамделишный.

Лёва наконец-то явно поплыл. Я, к слову, тоже. Надраться в зюзю к семи утра – это давно забытый опыт. Я помнил, что хотел ведь что-то спросить насчет этой его новой работы…

Пока Лёва шел, шатаясь, по На Прикопе, я пытался-таки понять, что он вообще хотел мне всем этим сказать, но водка брала свое, и я блаженно провалился в дарованное ею черное забытьё.

3

Сегодня выдался воистину замечательный день. Мне удалось размутить себе семьсот кредитов в качестве аванса в «Пантея Комфорт» в счет корпоратива на будущий юбилей фирмы, которые я мгновенно переконвертировал в двенадцать квот. Так что этой ночью я, разумеется, просто не мог не отжечь.

Быть клаббером в Нью-Праге – точная наука плюс высокое искусство. Нужно все время держать нос по ветру, быть в курсе клубного рейтинга, который может прыгать по три-четыре раза за ночь, мониторить ротацию всех до единого проставленных модов, фиксить собственный приход, чтобы не залипнуть на стимулах, и не прошляпить «адажио», и ни в коем случае не перепутать его с шальным «обломом». Одновременно, разумеется, было бы не плохо успеть склеить целевой гарем и самому не стать добычей какого-нибудь мода, которому ты неожиданно пришелся по вкусу.

Три кита клубного драйва от Вилли звучат так – транспорт, шмотки, моветон. И одна большая черепаха, на которую опирается весь этот зверинец – твой фэшн-статус.

Увы, я был беден, и, соответственно, мой первый кит был карликовым и рахитичным. Мотылять на моноцикле я мог бы себе позволить, но на мониках гоняли все кому не лень, а прослыть стандартным для клаббера – прямой путь в черные списки инвайтеров. Так что если я хотел и в дальнейшем иметь возможность клубить в приличных местах, я был просто обязан приезжать минимум на дуо. Но на дуо я так никогда и не смог накопить, порою приближаясь к заветной сумме, но каждый раз сливая квоты в очередном загуле.

Со шмотом у меня все тоже было бы печально, но регулярные подработки на всяких шоу приносили плоды в качестве миллиона шапочных знакомств с несметным количеством известных кутюрье. У которых я, впрочем, ничего никогда не покупал, предпочитая дресс-инженеров, у которых тоже ничего не покупал. Липу от оригинала в наше время можно отличить только под электронным микроскопом, и спалить тебя было практически невозможно, но если это все же произошло, то твоей репутации конец.

О нет, Вилли Бадендорф не такой идиот, чтобы рисковать по пустякам самым дорогим в его жизни.

Тем более, что на страже моей безопасности всегда стоял мой третий кит, который в отличие от собратьев действительно был матерым и, ужас, каким зубастым кашалотом.

Имя ему было – Моветон, а с этим у меня сроду было все в порядке.

Быть приличным мальчиком в моем возрасте уже само по себе практически невозможно, да и предосудительно. А ваш покорный слуга долгие годы работал над имиджем не покладая рук, и теперь мой имидж наконец-то стал работать на меня.

Я приходил в клуб пешком, одетый в коряво сшитый местами хэнд-мэйд, и мне были рады. Я регулярно гонял по сцене визжащих стриптизерш, и это считалось нормальным продолжением банкета. Я мог сблевать ненароком прямо на пол, не дотянув до сортира, но арт-директоры знали, что слейся по какой-то причине их бармен, голопэйнтер, виджей или дэнс-кастер – я в любом состоянии смогу их отлично заменить. А если вмазать меня на халяву авиком, смогу заменить всех их одновременно.

Мой фэшн-статус зашкаливал просто потому, что клубы были моей жизнью, а я был частью жизни любого мало-мальски интересного клуба.

Так что я напялил на себя первую попавшуюся домотканую робу из грубого полотна, влез босыми ногами в замызганные штиблеты, засадил стошку чистого спирта на голодный желудок и вмазал колесо фэйка, уже нагло глядя в глаза Патриции, которая, широко улыбаясь, без лишних вопросов лично распахнула для меня двери в наш сумасшедший рай под названием «Эйфория».

О-о, хоум, свит факинг хоум! В тебя входишь, как в женщину, и я чувствовал, что эта женщина сегодня хочет меня, потому, что я – охуенен, и на моем чипе лежат двенадцать квот на роскошь.

Три квоты за VIP, квота за спец-бар, еще одна квота – страховка за то, что я неминуемо расколочу сегодня из клубного оборудования. Остальное я буду тратить, как захочу и с кем захочу. Эй, мамаши, прячьте дочек – космический барон Вилли фон Бадендорф вышел на охоту!

Было всего половина двенадцатого, моды с субсидами только-только продрали глаза и начали подтягиваться.

Под потолком висел облепленный сенсорами VJ Hemul, пока еще моделирующий в полноги нечто нейтральное по жанру. Его время придет через час-полтора, когда Хемуль стимульнет оба полушария, и начнется настоящий импровайз. Тут надо будет не скатиться и вовремя отсканировать рейтинг, стоит ли и дальше на нем залипать или пора сменить танцпол.

Первым делом я завернул к стойке. Сегодня работала Полли, ничего так телочка с третьим размером, но не шибко симпатичная и не шибко умная. Зато добрая и отзывчивая, типичный нищий транстаймер. Мне она была безразлична, поэтому я не стал засиживаться, взял сразу бутылку земного рома и развалился в углу поближе к сцене.

На разогреве этой ночью выступали две рыжие близняшки, очень натурально косившие под модок, только я точно знал, что все их геометрически выверенные округлости, которые можно было счесть плодом профессионального гения дорогого хирурга, на самом деле являлись делом рук матушки природы. Знал на практике, потому что уже на второй день появления близняшек в «Эйфории», умудрился утащить обеих неопытных сестренок «пойти посмотреть город».

Теперь они меня могли заинтересовать только как запасной вариант, но чаевые я им оставлял приличные, потому как запасной вариант должен всегда оставаться стопудовым.

Стоило мне уронить на диван седалище, как в VIP с радостными воплями завалилась целая стая прожжённых клубных волков. Среди них были и Неразлучники, и Ми-Ми Фэйр (моя бывшая), и Дэнни ака Freak, и VJ Gringo, и все остальные.

Начался этап манерных «здрасте-здрасте, чмоки-чмоки», содержимое бутылки рома мгновенно испарилась, а я обеднел на двадцать кредитов, зато в моем кармане нарисовался полу-легальный джоинт с Белой Вдовой.

– Тусэ-э, мой милый Голли, это самый дорого-ой и бесполезный способ самоубийства, не находишь? – Задала риторический вопрос Верещагина (уже очень-очень под виртом).

– Скопытиться от безопасных стимуляторов невозможно, это клинически доказано, поэтому если тебе все надоело, то попроси Пита нежно затрахать тебя до состояния комы, если он еще на это способен. Но лучше выпей со мной, я сегодня кучу, а не угостить вас обоих – это преступление и смерть от стыда и позора.

– Добрый старый развратник Голливог снова обокрал какой-то наивный офис! Мастерство не пропьешь, но попытаться стоит. Или тебе отсыпал от щедрот твой папэ? Я видела его сегодня в чумовом квадросайкле на Мостах. Старичок держится бодрячком, у вас это фамильная черта.

Я удивился. Моего папэ трудно было заподозрить в квоттерстве, за уши не вытащить из Фликс-Тауна, а когда он все же вылезал из этой глуши в цивилизованный мир, то сам первым делом сигналил мне и настаивал на встрече в надежде устроить сыну торжественную нотацию, как оно было положено в каменном веке. Ясное дело, что я не велся. Но выглядел он действительно всегда на удивление молодо и замечательно.

– Ты уверена, что это был именно мой папэ? Насколько я знаю, мой – неисправимый субсид и пользуется общественным транспортом, как и я, впрочем.

– Голли, он же преподавал нам практический транстайминг. Как я могу забыть профессора, которому сделала самый качественный в его жизни минет за сраную четверку в семестре?

– Тогда точно он… Вот ведь старый хрыч! Его сын буквально еле сводит концы с концами, а он и бровью не ведет. Самое ужасное, что ему двести с лишним лет, и есть все шансы, что он проживет еще столько же. Не судьба мне получить в наследство квадрик в ближайшее время. И что, большой у него член?

– Здоровенный. Поэтому я с тобой дружу без попыток переспать из боязни, что вдруг у тебя такой же?

– А я, потому что меня наверняка отравит Пит. Слабительным мгновенного действия. Без ревности причем отравит, просто из принципа. Если, правда, первым до меня не доберется твой папэ.

– Ну не знаю, твоего папэ это ни капельки не беспокоило.

– Знаешь, мне пришло в голову, что по сути нет разницы, атеист ли ты или религиозен.

Мир в любом случае останется гармоничен и прекрасен, бесконечен и интересен.

А бессмысленный ужас творят сами люди, ленивые и легко обвиняющие других в содеянном. Мой папэ тоже баалит был. Может стоит перестать нервничать и уже начать лезть тебе под юбку?

– Эта мысль не нова. Нет, Вилли, я не хочу терять проверенного собутыльника из-за случайного оргазма. Трахни лучше Софи, она только что от хирурга и обожает толстые мужские пиписьки. А мне можешь выставить обещанную бутылку, а то что-то начинает отпускать.

И я сделал, как она просила. И с бутылкой, и с Софи.

4

Брунгильда, это моя кошка. Наглое, аморальное, меркантильное, привыкшее ко всеобщему обожанию существо сомнительного происхождения. Не понимаю, что я нашел в этой стерве.

Но в данный момент я лежал в неудобной позе на жестком полу, а Брунька делала вид, что спит у меня на груди. Я знал, что она не спит, а она знала, что я знаю.

Я лежал, страдал и думал. Думается лежа не в пример лучше. Страдая – еще лучше.

Думал о том, что пипец как хочется позвонить папэ, но первым звонить папэ, которого я десять лет динамил в хвост и в гриву – как-то не маза. Тем более, если вдруг Машка все же перепутала, и это был вовсе не мой папэ? Но квадрик-то хочется…

И я решился. Если сейчас я встану, и Брунгильда с меня оскорбленно спрыгнет – не позвоню. А если вцепится и потребует лежать и страдать дальше, то позвоню. Учитывая, что Брунька еще ни разу в меня не вцеплялась, котячья дочь, то шансов на позвонить я себе практически не оставлял, так меня плющило при мысли о неизбежности родительских нотаций при любом раскладе.

Великий хаос любит черный юмор.

Мобайл позвонил сам.

Я вскочил.

Бруня выпустила когти и съехала по моей груди и животу вниз, радостно поглядывая на двадцать стремительно наливающихся пурпуром идеально прямых линий.

– Бля-а-ать, су-у-ука! – Заорал я в поднятую трубку.

– Вилли, ты в порядке? – Озабоченно спросил папэ.

– Эта мохнатая падла только что выпустила кишки твоему наследнику, пап. Я пригрел на груди змею и теперь истекаю кровью. У тебя пятнадцать секунд, пока я не откинул копыта.

– Бруне – привет. Чо, как сам?

– Подыхаю. Я слыхал, что ты потрахиваешь своих студенток, тебе часом не влетит от ПСС и деканата?

– Не тот случай, я сжег на факультете все камеры электромагнитным импульсом и насмерть незаменим. Так, что, встретимся?

– А это твой квадрик?

– Ага.

– Тогда через пятнадцать минут в Магницком. Счет оплачиваешь ты. Я голоден как собака.

– Смотри, не опоздай.

– Попрощайся с тачкой, папэ. Уже вылетаю, – сказал я и бросил трубку.

Папэ был неподражаем, вот он – опыт столетий. Я решительно терялся в своем клаб-дрессе на фоне одетого в пиджак от Ле Шане слегка небритого, слегка попахивающего коньячком, слегка седеющего доминантного самца, который без стеснения стадами пялит на работе самочек на 170 лет младше себя. Есть к чему стремиться, плюс-минус.

– Шалом, Вилли.

– И тебе не кашлять. Где поднялся на квоты?

– Да оно сроду было, просто вдруг захотелось песок из трусов вытрясти. Все ради потомства, если гора не идет к Магомету, можно купить фуникулёр. Прости, но я нынче по делу.

Кажись меня пронесло мимо нотаций, аве Левиафанус Максимус!

– Какого сорта предложение?

– Косарь квот за маленькую услугу. И никакого криминала.

– Криминал? Вас ист дас?

– Прости, порою забываю, где я живу. Короче, я тебе дам адресок в Нью-Мюнихе, сгоняй туда, передай привет своей тетке, отдай ей вот это и забери то, что она тебе для меня даст, и тачка твоя. Считай это подарком на именины. Плюс косарь. Плюс я ничего не скажу тебе по поводу твоего внешнего вида и стиля жизни ни сегодня, ни в дальнейшем. По рукам? – Папэ бросил на стол тоненький сверток в неразрываемой обертке с адресом некоей Эрики Фальк.

– Папэ, ты только что нанял себе самого любящего в мире посыльного и стремительного сына. А еще перспективные тетки у меня есть, или это единичный гешефт?

– Все зависит от твоей мобильности. Увижу результат, и тетки найдутся. Ты еще здесь?

– Конечно тут. Представительские расходы, дорожный взнос, отсутствие указаний по форме позиционирования курсанта оставляют желать лучшего.

– Хороший мальчик. Держи, – улыбнулся Гюнтер фон Бадендорф, отстегнул мне сотку квот и бровью не повел.

Первый раз в жизни я бежал по улице и думал, как же пиздато, когда у тебя есть надежная, любящая и, надеюсь, что очень и очень многочисленная семья.

5

Стоило мне рассказать Неразлучникам, куда я еду, как они решительно сели мне на хвост.

– Мы едем с тобой, Голли, думай, что хочешь. Завтра в Нью-Мюнихе стартует карнавал, а люкс на четверых обойдется на девять квот дешевле двух двухместных, – Машка видимо уже все просчитала, – ты будешь подсматривать за мною в душе, Пит отлично готовит, а телочки, которых ты будешь таскать в свою комнату, вряд ли откажутся от маленькой групповушечки.

Про карнавал я и сам думал – это было событие года, и если повезет промутиться, то вполне можно было оказаться в светских хрониках, что было для нас всех ощутимым шагом вперед.

А перспектива групповухи с участием Верещагиной сама по себе стала решающим доводом, потому что после той вечеринки, к немалому моему удивлению, Машка начала регулярно всплывать в моих эротических фантазиях.

Я согласился почти не ломаясь.

Мы загрузились налегке в модуль и уже через час перемещения с визгом и грохотом по транспортному тоннелю парковали свои неугомонные задницы в Нью-Мюнхенском отеле Мериголд. Пит было что-то начал скулить об экономии, но я ему ткнул в морду чипом и велел заткнуться, пока его спонсоры заняты выбором люкса.

За свою жизнь мне достаточно пришлось повидать хостелов, кемпингов и мотелей, ребята. Так вот, люкс в пятизвездочном Мериголде – это нечто. Хрустальные люстры, мраморные лестницы, земное шампанское, портье в ливреях – все это было к нашим услугам за какие-то тридцать квот в сутки. Я лежал в кожаном кресле размером с небольшой дом, глотал потихоньку из горла Арманьяк, смотрел на голые ноги Верещагиной и думал о том, что в мире нет никакой справедливости.

Возьмем, к примеру, меня. Молодой, талантливый, энергичный человек, в свои тридцать лет я так и не смог найти свое место в жизни просто потому, что в нашем суетном мире не осталось места для настоящего авантюриста. Никто никуда не плывет по волнам под черным флагом и не выменивает за горсть стекляшек землю, где будет построен новый город. Не осталось больше ни секретных агентов, ни их врагов. Время романтиков ушло, империя больших надежд пала, и, максимум, к чему вы можете приложить свою фантазию – это дизайн одноразовой, как пластиковый стакан, вечеринки для таких же, как вы сам, любителей разрешенных стимуляторов.

Грустно, что на карте солнечной системы не осталось белых пятен, а наивысшую квоту на роскошь получают фермеры и программисты беспилотников для сбора мелких метеоритов.

Из полупьяного транса меня вывел настойчивый стук в дверь номера.

Я открыл и обнаружил на пороге улыбающуюся во все свои тридцать два искусственных зуба давно, казалось бы, умершую Мерлин Монро.

Анна Микель – второсортная телевизионная актриска с неслабым крупом и полным отсутствием вкуса, таланта и мозга. Некогда, работая кастинг-директором в одном сомнительном шоу, ваш покорный слуга откопал ее на какой-то помойке и протащил на ТВ показывать сиськи, за что Анна теперь мне очень благодарна. Она безотказна, беззащитна и трогательно глупа, исправно дает всем в рабочей группе, чем и обязана тому, что у нее всегда есть работа. Имидж у нее не сказать, чтобы отличался оригинальностью, но Микель тратит на модификации большую половину гонорара, так что Монро из нее вышла, какая надо.

Вот только встретить Микель-Монро в отеле Мериголд было для меня фиговым сюрпризом. Аня может часами нести феерический бред, не вызывая при этом особого раздражения, но человеку, который ее приволок на телевидение, я лично устроил бы темную.

Отвязаться от Ани еще не удавалась никому, а грубить ей было, как грубить ребенку – абсолютно невозможно.

– Ой, Голли! А я все думала, ты это или не ты! Вы приехали на карнавал? Я тоже, представляешь себе? Меня будут снимать на открытии, я буду ехать в настоящем лимузине и махать всем рукой! Так здорово!

– Действительно очень неожиданный режиссерский ход, – чувства юмора для Анюты не существовало, – ты здесь с каким каналом?

– С «ПСС-Релакс». Они такие клевые, даже поселили нас в этом отеле в одном номере с режиссером, но он куда-то сегодня утром убежал и до сих пор не вернулся, понять не могу, куда он запропастился?

– Наверняка его тело уже вылавливают из канала. Предсмертная записка лежит во внутреннем кармане пиджака.

– Ну вечно ты так страшно шутишь! Зато я могу теперь потусоваться с вами! – Я знал, что смертельный приговор неизбежен.

Сбагрив Анюту на немного обалдевших от такой наглости Неразлучников, я набрал на мобиле номер тети Эрики.

– Здрасте, фройляйн Эрика, это Вилли.

– А-а, привет, Виллечка, ты уже приехал?

– Да, мы тут с ребятами обосновались в Мериголде, как нам вас найти?

– А, это в центре на Мариенплац? Сегодня в три там будет открытие карнавала, приходите. Папа мне ничего не передавал?

– Передавал, все принесу.

– Ну и замечательно. Увидимся, – проворковала голосом без возраста тетя Эрика и дала отбой.

Пора было заработать косарь, и мы выдвинулись на Мариенплац (бросить Анну одну в нашем номере я не рискнул).

Странное дело. Когда мы садились в лифт, идущий на пешеходный уровень, мне показалось, что из-за угла вышли двое мужчин в совершенно ОДИНАКОВЫХ черных костюмах, одинаково здоровенные, как игроки в пауэрбол, и одинаково лысые… Кажется, легенды о том, что если смешать в правильной пропорции фэйк с эником, то получается пролонгированный галлюциногенный эффект – верны на все сто.

Мариенплац напоминала живой котел. Окруженная с четырех сторон отелями, музеями, информационными центрами и одной консерваторией, площадь сегодня превратилась в улыбающееся, полупьяное от счастья, поющее и танцующее многотелое божество радости.

На ступеньках памятника Адепту Илаю толпа из ста (или двухсот?) голопэйнтеров устроили баттл на тему художников эпохи Возрождения и способов анимации их шедевров. Транстаймеры в национальных костюмах оккупировали парапет отеля Хилтон. На подходах к нашему родному Мериголд-отелю гремел пси-памп в исполнении как минимум пятнадцати VJеев. Под разрывающий в мясо бит некошеное поле лиловых, розовых, алых, ультрамариновых и нежно-зеленых ирокезов, пэйсов, хаеров многотысячной толпы подпрыгивали, колыхались и ритмично дрожали в почти эротическом предвкушении карнавала.

– Вот это я понимаю – расколбас! И как нам здесь откопать мою престарелую тетушку Эрику?

– А мобил на что? – Вечно скучающий Пит оставался бессовестным циником даже на фоне угара мирового масштаба.

Ну вот. А мобил-то остался в номере. Тут или думать о бутылке Арманьяка, или о давно надоевшем гаджете, который каждый день упорно пытается тебя поработить. Идти в номер жутко ломало.

– Анют, можешь сделать мне одно одолжение и ты больше мне ничего не должна? – Микель посмотрела на меня и облизнула в предвкушении свои ярко алые губы. Я содрогнулся, – Не оральный секс. Притащи мне из номера мой мобил? Он в кресле возле бара.

– Конечно, Вилли, а еще бутылочку коньячка захватить?

– Две. И виски для себя, – Анюта, насколько я ее знаю, тоже была с алкоголем на ты.

Видеть, как по переполненной площади удаляется Мерлин Монро, которую ты только что послал за бухлом – очень двойственное чувство.

Вдруг на секунду все звуки затихли. Над Мариенплац возник огромный голоэкран, на котором пошел обратный отсчет. До начала карнавала оставалось три часа.

Анюта вернулась очень быстро и тащила на одну бутылку вискаря больше заказанного. Я хотел ей что-нибудь съязвить, но она как-то странно посмотрела на нас всех и молча протянула горсть непонятных микросхем. При более тщательном изучении они оказались останками моего разбитого в лепешку мобиля.

– За что ты его так, Анечка?

– Видимо твой мобиль пытался воспользоваться Аней и отобрать коньяк. Не тут-то было, она дралась как львица. Злодей пал, справедливость торжествует, – предположила Верещагина.

Микель не обратила никакого внимания на Машин сарказм, одним отточенным плавным движением большого пальца открыла бутылку Black Label так, что сорванная пробка еще какое-то время вращалась на горлышке, и сделала богатырский глоток.

– Ребята, ваш номер ограбили, – в глазах Микель-Монро застыл неподдельный ужас.

Я цинично заржал и взялся за коньяк.

Пить дорогущий коньяк из горла на улице дано не каждому. Прохожий с бутылкой Арманьяка – это уже не прохожий. Это знак свыше, это перст судьбы. Именно ему дают самые интересные девушки, именно его прозвище знают везде и всюду – от борделя до аукциона Кристи. Он – олицетворение тревожного сигнала, что один из вас двоих – неудачник, и это точно не он.

В моем случае все было еще пикантней. Я не только пил его из горла, но еще и опирался на широкие, крепкие, дочерна завяленные в солярии бедра неувядающей старушки Монро. Просто хоть памятник отливай из бронзы, настолько момент подходящий.

– Вот я всегда считал себя душевнобольным, если честно. А послушал Аню и понял, что я здоров, как бык.

Беспокоиться было не о чем. Если случилось немыслимое, и номер действительно ограбили, то нас это не беспокоило ни капельки. Алкоголь цел, мобил восстанавливается в любом магазине за 30 секунд, а каких-то нужных кому-то из нас вещей в номере не было, мы, клабберы со стажем, привыкли передвигаться налегке. А если Аня допилась-таки до тихой шизофрении, так оно же дело наживное, ей не впервой.

Успокаивать телезвезду долго не пришлось. Мы просто позвонили ее режиссеру с номера Пита, выяснили, что Монро уже десять минут как должна быть в гримерке, и посадили бедняжку в моторикшу.

– А было бы здорово, если бы Микель не сбрендила, – мечтательно глядя ей вслед, сказал Пит, – первое ограбление на моей памяти, все таблоиды – наши, по часу телеэфира на каждом канале.

– Допрос у паладинов, год лечения от стресса и принудительная адаптация на Яве, – мгновенно обломала возлюбленного Машка, – я бы не повелась.

Я в детстве как-то бывал на Яве. Один вшивый кабак на весь астероид. Да черта с два я им дамся живым!

Короче, обсуждения плюсов и минусов нам хватило на минут десять, пока я восстанавливал мобил и набирал тете Эрике, которая уже, оказывается, битый час нас ждала у входа в отель.

Тетя оказалась мисипусечной бледненькой старушечкой в страшненьком сереньком, совсем не праздничном платьице с огромным букетом ярко-желтых отвратительно воняющих астр. Никогда не понимал этой моды – дарить людям отрезанные и медленно разлагающиеся репродуктивные органы растений. Некрофилией попахивает.

– Здравствуйте, тетя Эрика, я Вилли, а это мои друзья Маша и Пит, – начал было я разговор, но тетя Эрика неожиданно меня оборвала.

– Никакая я тебе не тетя, – отрезала старушенция, мгновенно просверлив навылет всю нашу компанию злющими бегающими глазками. Никакой приветливости в ее интонациях не было и в помине, как будто я две минуты назад разговаривал по телефону с совершенно другим человеком, – давай, что принес.

Я немного растерялся и, ничего не понимая, протянул ей папину посылку. Злюка дрожащими от нетерпения руками схватила конверт, активировала допуск и вытащила оттуда… мою фотографию.

– Ага. Похож. Давай руку.

– Зачем? – Протягивать руку фальшивой тете Эрике у меня никакого желания не было. Но старуха ничего объяснять не стала, просто молча сцапала меня за палец, вывернула его почти до хруста и защелкнула на нем тонкое синее колечко. Я взвыл. Тетя Эрика гнусно ухмыльнулась.

– В номер не возвращайся. Сразу езжай к Кощею. Скажи, чтобы закруглялся рыбачить в Соломоновом море. И ко мне пусть больше не обращается. Чао, камикадзе.

Выдав всю эту тарабарщину, тетя Эрика развернулась и мгновенно исчезла в толпе, оставив нас стоять с открытыми ртами.

– Вилли, что это было?

– Если бы я был маленьким мальчиком, то решил бы, что это была Бабка Ёжка собственной персоной.

– И куда мы теперь? – С тревогой в голосе спросила Машка.

– Конечно в номер. Там еще оставался алкоголь, и мне стало интересно. А еще, чтобы не послушаться противную старуху.

– Только быстро. Мне это перестает нравиться.

Как в воду глядела. В номере нас ждал сюрприз – Микель вовсе не съехала с катушек. Все три комнаты были перевернуты вверх дном. Все, что можно было вывалить – вывалено на пол. Все, что можно было использовать как хранилище информации, было вскрыто или разломано, включая несгораемый гостиничный сейф, у которого просто варварски вырезали дверцу.

– Вилли, надо делать ноги, – удивительно спокойным голосом сказал Пит, и я был с ним согласен на все сто.

Пробираясь через толпу в холле гостиницы, я ощутил острый приступ паранойи, когда по всему залу увидел прогуливающихся парочками коротко стриженых громил в абсолютно одинаковых черных костюмах.

6

– Голли, это был плазменный резак, – уже в транспортном модуле вдруг выдала Верещагина.

– Ты о чем?

– О дверце сейфа.

– А почему не боевой лазер? Они тоже запрещены.

– Потому что лазер оставляет ровный край, а там все оплавлено было.

– Да какая нам разница? Хоть атомная бомба, теперь нами вплотную займется ПСС. Номер зарегистрирован на меня, так что нас уже вычислили, и пару лет нам полюбому придется пить явское пиво под безголосое караоке местных заключенных.

– Ты такой оптимист, Вилли. Видел в зале тех ребят в костюмах с поточного конвейера?

– А-а… Видел, думал, что померещилось.

– Не померещилось. Это были зануды. Такое пахнет не Явой, а пожизняком на Тиамат, если чем-то не похуже. Что тебе дала твоя тетя?

– Плазменный резак, зануды… Откуда ты все это знаешь?

– У меня полный шкаф книжек со штампами Службы Безопасности. Так что она тебе дала?

– Она мне не тетя.

– Вот именно. Мне еще раз повторить вопрос?

– Только вот это, – я показал указательный палец с узеньким прозрачным колечком из синтетического сапфира, такие цацки недавно начали входить в моду.

– Вроде бы просто кольцо, чипа не видно. Но все равно, лучше его снять, – Пит и Машка изучающе уставились на кольцо.

– Пробовал, не могу.

– Жопа. Голли кто-то подставил.

– Не кто-то, а его собственный папэ. Интересно, чем он так насолил Кощею.

А меня вдруг осенило, что я, в принципе, ничего не знаю о собственном отце, кроме общих фактов.

– Ладно, ребята, не дрейфьте. Если меня прижмут, то я вас не сдам. Маш, пока я мотаюсь к папэ, попробуй пробить его по сети и хотя бы приблизительно выяснить, во что мы вляпались.

Отцу я позвонил, только когда Неразлучники отправились домой. Ответил он далеко не сразу.

– А, Вилли. Как съездил?

– У меня возникла проблема, папэ. Нас пасли зануды. Во что ты меня втравил?

– Нас? Это нежданчик… Ну да ладно. Беги на Бартоломейскую, там на паркинге стоит твоя тачка. Седлай ее, и мигом ко мне во Фликс-Таун, Ганди, 14. Приедешь – поговорим, а то я сейчас по уши занят. И береги нервы, на свете нет ничего, из-за чего стоит так мандражировать, Вилли. Кстати, мне Эрика что-нибудь передавала?

При упоминании квадрика мое настроение резко улучшилось.

– Баба-Яга бредит наяву, папэ. Сказала, чтоб ты заканчивал рыбачить в Соломоновом море, и сделала мне предложение руки и сердца, подарив обручальное кольцо. А, и добавила, что знать тебя больше не хочет, пока на свете встречаются такие красавцы, как я.

– Черт, – проигнорировал мой подкол Гюнтер фон Бадендорф, – короче, жду тебя дома через два часа, – и бросил трубку.

На Бартоломейской я понял, что папэ снова меня объегорил. Причем так, что я аж за сердце схватился.

Это был не квадрик. В персональной VIP-ячейке стояла, подмигивая мне хрустальными глазами и сверкая полированными плавными обводами кузова, настоящая BMW Nyke Flea, купе, полный альтернативный интеллект, разгон до прыжковой скорости – 3.2 секунды, шаттл-режим, метеоритная защита третьей категории!

– Добрый день, Вилли. Вам посылка, – мурлыкнула Ядерная Блоха и открыла бардачок, в котором обнаружился старый потертый кедровый ларчик.

Я ткнул в замок пальцем, и ящик явил мне свое содержимое, состоящее из чипа с косарем квот, сигары Cohiba, серебряной фляжки на 100 граммов и бумажной фотографии нестареющего папэ, меня в грудном возрасте и сногсшибательно красивой девочки лет двадцати пяти с нашивками Разведчика.

Великий Хаос, это же наверняка моя мама…

Скажу вам честно, о папэ я знал мало. Это объяснялось вполне эгоистическими причинами – воспитывался я, как и все дети на планетоидах, в интернатуре. Папэ заруливал ко мне редко, но я в этом не особо-то и нуждался. А после выпуска общение так и совсем сошло на нет до недавних событий, что в нашем мире явление повсеместное – у нового поколения свои проблемы. О маме же я знал только, что она была кем-то в Дальней Разведке и, в один печальный для нас день, так и не вернулась из патруля. Я ее совершенно не помнил и, если честно, никогда особенно раньше о ней не задумывался, благо наша образовательная система отлично умеет заменять детям любящих родителей.

Я смотрел на маму, машинально прихлебывая из фляжки, и не ощущал вкуса. Я впервые видел ее лицо, а она была такая красивая…

Ох, не случайно папэ подарил мне все это, совсем не случайно.

Блоха наотрез отказала мне в праве сесть за руль с алкоголем в крови и самостоятельно повезла мое задумчивое тело во Фликс-Таун. Я был не против, балансируя на тонкой грани меланхолии и депрессии.

Фликс-Таун сложно назвать оживленным местечком. Тут проживают в основном пожилые пары Второго Поколения, дома стоят далеко друг от друга, а ночные клубы также редки, как и прохожие. Настоящий рай для интроверта или доисторического ящера вроде моего папэ.

Уже вечерело, Ядерная Блоха мягко остановилась у дома №14 по улице Ганди. Домик был маленький, из серого кирпича с черепичной крышей нелепого голубенького цвета. Сроду не стриженный газон и росший на свое усмотрение боярышник наводили на мысль о том, что Гюнтеру фон Бадендорфу было недосуг включить робота-садовника.

Я вошел в гостеприимно распахнутую дверь, хрустя гравием под башмаками, и собирался задать моему единственному родителю тысячу вопросов, когда понял, что это скрипит вовсе не гравий, а осколки выбитых оконных стекол, что дверь не распахнута, а выжжена, что этот дом пуст, как разграбленная могила, а с моим папэ стряслось нечто очень-очень нехорошее.

Рефлекторно набирая номер ПСС на мобиле, я быстро осмотрел дом. Папэ (или его фрагменты) отсутствовали по факту, зато в стенах нашлось много ровных круглых дыр размером с теннисный мяч. Я понятия не имел, как выглядят пулевые отверстия, но на вентиляцию это точно было не похоже. Особенно мне не понравились бурые лужи на полу и устрашающего вида изделие на обеденном столе с таймером обратного отсчета, в момент моего прихода показывавшего цифру 00:09.

И когда серый домик с голубенькой крышей, принадлежавший преподавателю прикладного транстайминга Гюнтеру фон Бадендорфу, взлетел на воздух, я уже сидел, съежившись на заднем сидении Блохи, сжимая в руках старинную бумажную фотку и молясь всем ядерным богам метеоритной защиты третьей категории.

7

Надо ли говорить, что дожидаться приезда ПСС я не стал? Мне нужно было затаиться, и я знал только одно место, где меня точно никто не будет искать.

Пока Блоха везла меня к Нью-Праге, я связался с Неразлучниками.

– «Гюнтер Берндт фон Бадендорф, предположительно 1968 года рождения, родился в Дрездене, профессор философии, один из основоположников философии Глобального Гуманизма и теории левиафанизма, секретарь немецкого подполья левиафанитов с 2010 по 2015 год», бла-бла-бла.

– Что бла-бла, Маш, все читай!

– Это не интересно, Вилли, а вот дальше – горячее. Слушай. «Кнут Кристенссен, Бон Нга, Карим Хайдаров, Рой Хеинц – вот не полный список псевдонимов, под которыми Гюнтер фон Бадендорф публиковал свои произведения». Кнут Кристенссен – автор «Ультиматума» между прочим.

– Я помню. А Карим Хайдаров – автор нашего гимна. Давай дальше, я понимаю, что ты только начала. Кто такой Бон Нга и Рой Хеинц?

– Бон Нга – проповедник-левиафанит в азиатских странах, расстрелян в КНР в 2014 году. Рой Хеинц – тот же прикуп, только в Латинской Америке, убит неизвестными католическими фанатиками в Аргентине во время проповеди в фавелах, а потом самым таинственным образом оказался в Иране, чтобы быть прилюдно повешенным. Кристинссен, кстати, был взорван вместе с женой и детьми террористом-смертником из Аль-Каиды[1], когда пытался вывезти свою семью на Пантею, после чего радостно писал различные манифесты левиафанизма вплоть до своей безвременной кончины на Тиамате. Тебе не кажется, что как-то многовато смертей и нестыковочек для одного человека?

– Кощей, он же бессмертный, Маш. Давай дальше, выводы будем делать потом.

– Голли, приезжай ко мне и сам копайся. Разной инфы тут на терабайт, не меньше. Плюс еще на три – мифы и легенды.

– Не приеду. Мне надо сныкаться от Пасторской Службы.

Молчание в трубке было красноречивее любых слов.

– Кажется папэ больше нет, Маш. И я еле унес ноги, когда они взорвали его дом.

Пауза.

– И куда ты?

– Не скажу, потому что не уверен, что мне там помогут, но я попробую.

– Ага… Я каждый день в семь буду сидеть в «Токугаве», Виль. Как только сможешь – приходи или пришли кого-нибудь.

– Спасибо. Сложится – свидимся, – я с грустью подумал, что не будь у нас отменен институт брака, то из Верещагиной получилась бы замечательная жена. Но и сейчас она просто офигительная подруга.

Я дал отбой и выкинул мобиль в окно.

Блоху я оставил за квартал от Криштины, где жило большинство Нью-Пражских евреев.

Было четыре утра, когда я постучался к Леве Фляму.

Странно, но открыл он почти сразу, молча смерил меня с ног до головы изучающим взглядом и пропустил внутрь.

– Ну?

– Лева, я в жопе.

– Думаешь, я не догадался?

– Мне нужна твоя помощь и советы профессионального конспиратора. И пожить пару дней.

– Я с тебя действительно удивляюсь, Вилли. Беспорядочные знакомства сведут тебя в могилу, имей это в виду. А еще мне думается, что ты просто съел какой-нибудь просроченный стимулятор, с которого тебя так таращит на панику, и тебе просто нужен врач и поспать.

– Лева, меня уже ищет ПСС, – и я все ему рассказал.

Лева выслушал. Лева налил мне стакан. Лева пощипал нос и посмотрел, не написано ли что-нибудь на потолке.

– Пойдем, посмотрим, что мы можем сделать с твоим горем. Я сейчас отведу тебя к одному еврею. Он может быть тебе сможет помочь, а может и нет, но в его присутствии, если у тебя есть хоть капля разума, не вздумай отпускать свои шуточки. Он очень религиозный еврей и может сильно обидеться. Это не далеко, через дом.

– Да какие тут шутки.

– Тогда пошли. Тебе повезло, он ночью не спит.

Товарищ Сталин – Вы большой ученый, В языкознании познали высший толк, А я простой советский заключенный И мой товарищ – серый брянский волк. За что сижу, по совести, не знаю, Но прокуроры, видимо, правы. Сижу я нынче в Туруханском крае, Где при царе сидели в ссылке вы…

Душераздирающая древнееврейская песня доносилась из форточки полуподвального помещения, примыкающего к ешиве.

– Это он о египтянах?

– Точно, о них! – Заржал почему-то Лева и протолкнул меня в узкую дверь.

Велвел Меламед был и сам похож на поджарого матерого волка в наглухо застегнутом узком пиджаке и с гривой седых волос под традиционной широкополой шляпой.

Откуда я знаю, что его звали Велвел? Да как же мне забыть своего первого Старшего Воспитателя в интернатуре? Бесконечно внимательный и терпеливый, знающий ответы на тысячу детских вопросов, Велвел Меламед навсегда останется для большинства нью-пражан частью детства наравне с героями сказок Туве Янссен и Гофмана, которые он знал наизусть и рассказывал нам перед сном каждую ночь.

Я никогда не встречал его после окончания интернатуры и понятия не имел, чем он занимается в свободное от работы время, и кем был до переселения на Пантею.

– Здравствуйте, дедушка Велвел, – автоматически я назвал его так, как называл его четырехлетним ребенком, и от чего-то засмущался.

– Шалом алейхем, Вилли Бадендорф, – с памятью у дедушки было все прекрасно. И улыбался он, точно как в детстве.

Мне сразу стало намного спокойнее, но я понятия не имел, чем мне может помочь старый воспитатель младших классов.

Но через десять минут, когда мы с Левой были усажены на две единственные находящиеся в комнате табуретки и напоены крепчайшим чаем, я рассказал всю историю еще раз и во всех деталях.

В чужих грехах мы сходу сознавались, Этапом шли навстречу злой судьбе, Мы верили вам так, товарищ Сталин, Как может быть не верили себе…

Третий куплет был явно преисполнен для дедушки Велвела и Левы какого-то тайного сакрального смысла, потому что оба они долго потом смотрели друг на друга, как будто телепатически решали, что же делать с этим свалившимся на их голову гоем.

– Поживешь у меня денек-другой. Из дома ни на шаг, никаких звонков, – наконец вынес вердикт дедушка, – а Лева за тобой присмотрит, чтобы ты нас всех ненароком под газенваген не подвел.

Или мне показалось, или моим спасителям почему-то очень понравилось, что у них прячется беглый преступник?

Я отлично выспался на жесткой деревянной койке в большой (три на три метра) комнате дедушки Велвела, пока оба моих благодетеля были на работе. Во вторую комнату мне заходить было не велено, и я, как паинька, даже туда не заглядывал.

После полудня, решительный и таинственный, в квартиру ворвался Лева с огромным чемоданом наперевес. Через пару минут пришел и дедушка Велвел, после чего мне был устроен форменный тест на профпригодность.

– Соблюдаешь ли ты заповеди для всех народов, Вилли?

Я понял, что от моих ответов что-то зависит, и спрашивать меня будут явно по еврейским законам. Проблема в том, что я не помнил ни строчки не только из Торы, но и из любого другого религиозного трактата, и никогда этим не интересовался. Поэтому я отдался на волю волн и решил просто честно отвечать.

– Не знаю, дедушка Велвел!

– Веришь в единого Творца?

– Безусловно, но наши представления о Творце скорее всего отличаются.

– Не покланяешься ли идолам?

Хм. Понятное дело, что я – левиафанит, то есть с уважением отношусь к происхождению Вселенной, считаю, что мир непознаваем, но стремиться к знанию просто необходимо. А молиться и лобызать доски или камни – увольте. Что до Левиафана, так ему никто не поклоняется, да и зачем? И дедушка об этом отлично все знает, так что смысл происходящего граничит с фарсом. С другой стороны, если это ритуал, то нас с детства учили уважать чужие убеждения.

– Идолам не поклоняюсь. Это не гигиенично.

– Говорил ли хулу на Творца?

– Нет! – Я вообще о нем ничего никогда не говорил.

Дальше я мгновенно сознался, что никогда не мучил животных, не совершал убийства, не думал о суициде, не воровал и даже не совершал фактического прелюбодеяния (по причине отсутствия у левиафанитов брака), а также избрал справедливый суд в лице непредвзятого и лишенного эмоций компьютера, который с этой задачей отлично справляется уже лет двести.

Дедушка Велвел с чего-то грустно вздохнул, а эстафету подхватил Лева.

– Что ты сделаешь, если ты вдруг узнаешь, что твой отец покинул тебя и не вернется?

– Знаешь, Лева, наверно поплачу.

– А если найдешь этому виновных?

– Пойду в ПСС, а если будет нужно – к самому адепту Илаю. Я занудам такого не прощу, это наш планетоид, на своей земле пусть что хотят, то и делают, а тут им не место, чтобы людей взрывать.

– Вот и иди к нему, Вилли, нечего по подполам отсиживаться, – радостно улыбнулся дедушка Велвел и мягко, но настойчиво, вытолкал меня за дверь.

Вы что-нибудь поняли? И я – нет. Загадочные люди эти евреи.

8

Адепт Илай жил, как и подобает человеку-легенде, в мраморном дворце в греческом стиле с золотым куполом. Я пару раз проезжал мимо, но никогда прежде не пытался попасть на прием к владыке нашей теократии. Не по причине его недоступности, а просто за ненадобностью. Вход-то к нему всегда открыт для любого, главное соблюдать регламент.

Во дворец вела широченная лестница, на которой мониторились пошаговые правила аудиенции, всего пять штук: «Вход строго по одному», «На прием по изменению личного договора люди в нетрезвом виде не допускаются», «Вытирайте ноги», «Вопросы договоров модифицированных граждан не рассматриваются», «Подумай еще раз!».

Сильно нервничая, я вытер ноги и вступил под литой золотой свод дворца-храма.

Его преподобие, обложенный со всех сторон шелковыми подушками, лежал на троне размером с половину футбольного поля и храпел так, что висюльки на люстре качались. Рядом с необъятным телом адепта по заключению договоров стоял очень прозаичный пакет с молоком и тарелка с печенюшками. Во всем этом чувствовалась какая-то издевка и над дворцом, и над посетителем.

Зазвонил колокольчик, и адепт изволил открыть один глаз, рассматривая меня безо всякого интереса.

– Вопрошай, отрок. Ты по договору или по личному?

– По личному, ваше преподобие. Вчера во Фликс-Тауне баалиты похитили, а может быть и убили моего отца, Гюнтера фон Бадендорфа.

Адепт Илай колыхнулся и открыл второй глаз.

– Так-таки похитили и убили?

– Да, ваше преподобие.

– Прямо во Фликс-тауне?

– Да, ваше преподобие, и дом взорвали.

– Гюнтера Бадендорфа?

– Да, ваше преподобие!

– Надо же, какой кошмар! – Сказал адепт Илай и закрыл оба глаза.

Подозрение, что надо мною издеваются, переросло в твердую уверенность. Я что-то такое слышал о не вполне адекватном поведении нашего владыки, но подробностей не помнил.

– Ваше преподобие, это же нарушение нашего суверенитета и неслыханное уголовное преступление!

– О, да-а… – Кажется адепт собирался снова захрапеть.

– Ваше преподобие, но вы ведь предпримете меры?

– Какие? – Оба глаза снова открылись.

– По задержанию преступников…

– Я? Я договоры рассматриваю, а не жуликов ловлю. Я, между прочим, духовное лицо, а не участковый! Что, по-твоему, я должен предпринять?

– Пнуть ленивцев из ПСС, Владыка. А если вам наплевать, благословите, я сам этими занудами займусь, – я что-то не на шутку разозлился на эту вредную массу.

Адепт Илай перестал готовиться ко сну и даже сел.

– Нет, не благословлю. Во-первых, ты не паладин, во-вторых – благословение тебе не требуется. Я вас, Бадендорфов, знаю. Вам хоть кол на голове теши, все равно все сделаете по-своему.

А ведь и точно, адепт Илай скорее всего очень близко знал моего папэ.

– Тогда хоть расскажите мне о нем.

– Твой батя, мальчик, законченный алкоголик, нахал, бабник и плут, каких мало. Так ему и передай!

– Вы не верите, что он умер?

– Уммер, Шуммер, да какая разница, лишь бы был здоров, – потерял интерес к беседе владыка и снова захрапел.

Я вернулся в квартирку дедушки Велвела в полном отчаянии. Лева уже был дома, пил чай и с интересом наблюдал, как я мечусь по комнате, заламывая руки.

– Судя по твоей непревзойденной актерской игре, адепт Илай ничего толкового не сказал?

– Жирный гад даже бровью не повел.

– Предсказуемо.

– С чего бы это?

– Адепт Илай всегда был жестким сторонником соблюдения гражданских прав и Конституции.

– Какое отношение мои гражданские права имеют к его отказу начать расследование дела государственной важности?

– Вилли. Мне кажется, что погрузившись в пучины своего горя, ты совсем позабыл, что живешь в самом благополучном мире, где ничего не происходит просто так, кроме случайного секса.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. Какая выгода адепту Илаю мешать мне в поисках папэ?

– А он тебе мешает?

– Ну… Пока нет.

– А кто мешает?

– Рано или поздно за меня возьмется ПСС. И существует мнение, что ровно в ту же минуту я окажусь в кабине шахтерского бота на Тиамате.

В комнату вошел дедушка Велвел, увидел, что мы беседуем по душам, и молча присел на уголок кровати.

– Голли, а кто тебе сказал, что ПСС ринется тебя ловить? И как ты себе объясняешь, почему они до сих пор не связали тебя джутовыми веревками по рукам и ногам?

– Так я прячусь, между прочим, здесь и сейчас!

– Где прячешься?

– У вас прячусь! – Я начал ненавидеть этот разговор уже в открытую.

– У нас? У с недавних пор младшего инспектора ПСС Фляма и ответственного координатора ПСС по воспитательной работе Меламеда? Вилли, я тебе честно скажу, ты – гений, и ПСС тебя тут точно никогда не найдет!

До меня долго не доходило. А когда дошло, то я даже не знал, бить ли Леве морду или говорить спасибо.

– Вот ты сволочь, Лева. То есть почти сутки ты сдерживал хохот и наблюдал, как я мучаюсь?

– Сдерживал. Пару раз выходил на улицу проржаться, конечно, но остальное время стоически терпел! – Лева широко улыбнулся, вытащил на свет бутылку водки и два стакана, – опять же, ты напоил меня, когда мне это было необходимо, надо же было отплатить тебе той же монетой.

9

Бутылка уже подходила к концу, дедушка Велвел успел сходить в соседнюю комнату помолиться, а мы все сидели. Левочка давно перестал надо мною подтрунивать, а после третьего стакана уже говорил почти сам с собою, явно развивая давно засевшую и никак не поддающуюся извлечению мысль.

– Понимаешь, Вилли, прикол заключается в том, что когда-то адепты вроде Илая и твоего папэ строили этот мир вовсе не для самих себя. Они строили его для таких, как ты. Строили мир, а построили почти рай, скажи им спасибо. Помнишь историю? Мир в панике, через восемьдесят лет прилетит астероид, траектория полета которого со снайперской точностью пересекается с орбитой земли. Десятки проверок астрономических расчетов, сотни перепроверок. Отчаянье, восстания, голодные бунты на земле. Мобилизация средств и людей. Километровые очереди из добровольцев в рекрутские пункты. А что в результате? Самая крупная афера за всю историю человечества, «Ультиматум» и независимость орбитальной теократии. Ты в курсе, что твой папа – самый великий и ужасный врун в истории человечества?

– Илай мне на это намекал, но без точных масштабов коварства папэ.

– Гюнтер Бадендорф, да будет тебе известно…

– Гюнтер фон Бадендорф.

– Хорошо, Гюнтер фон Бадендорф. Хотя я не понимаю, почему ваша семья так цепляется за принадлежность к безземельному дворянству, которое потеряло смысл еще пятьсот лет назад.

– Оно дает нам ощущение собственной исключительности.

– О, у вас есть гораздо более веские поводы считать себя локомотивами прогресса. Вот тебе ярчайший пример. В середине двадцать первого века твой папэ однажды проснулся в плену навязчивой идеи, что все вокруг ему смертельно надоело, а изменить мир раз и навсегда можно, исключительно выступив в роли Гамельнского крысолова. Он неожиданно посчитал людей в массе не способными воспитать сколько-нибудь плодотворное и образованное потомство, которое, глядя на родителей, будет и впредь усердно убивать любого, кто отличается от них самих, воровать у подобных себе и цепко держаться за пришедшие из каменного века инстинкты.

Тогда, для начала, страшно решительный Гюнтер фон Бадендорф украл у них родную планету, потом, для верности, украл их детей, а потом, явно на всякий случай, навсегда украл у них возможность называться людьми. Вот это, я понимаю – размах! Я даже не знаю, какой приставочки перед фамилией теперь он достоин.

– Лева, что ты такое несешь?

– Правду таки. Давай я расскажу тебе то, что ты мог бы узнать в любой энциклопедии, но не захотел. Хочешь маленькую операцию по вправлению мозга? – Леву очень сильно понесло, – больно не будет, евреи – отличные доктора. Или сделай приятно дедушке Велвелу и прочитай сам, гугль тебе в помощь. Обещаю, тебя ждет много сюрпризов. Приходи потом ко мне вечерком, подозреваю, что тебе снова очень захочется поговорить за стаканом.

– А у тебя самого вопросов не осталось, я смотрю?

– Почему же? Остались. И главный – почему в твоем присутствии я всегда так стремительно косею?

– Потому что пытаешься очень по-еврейски отмазаться от обязанности заниматься настоящим делом.

– Я так понимаю, что под «делом» ты подразумеваешь поиски своего папэ? Ну если он жив, то и сам объявится, а если мертв, то день другой точно подождет, не так ли? Тем более, что искать его должны паладины, и они уже ищут, поверь мне.

– Вот только найдут ли…

– С их-то опытом? Ни за что не найдут. Куда им до такого монстра.

И я позвонил Верещагиной. Мне нужно было вдохновение, а для начинающего авантюриста в природе нет ничего лучше для этого дела, чем длинные стройные женские ноги.

– Верещагина, шеметом ко мне, Пита оставь дома делать вид, что ты тоже там, – ну как я мог упустить такой шанс?

Машка ужас как удивилась и без слов прискакала ко мне, даром что не в бигуди и халате.

Она охала, ахала и даже потыкала для верности в меня пальцем, чтобы убедиться, что это я, а не голография. Но от меня разило водкой, поэтому никаких сомнений в моей подлинности не оставалось.

– Вилли, блин, ты хоть представляешь, как я переживала?

– Пока нет. Раздевайся, – я, увы, был уже конкретно не в себе.

– Щаз-з, – Маша понимающе улыбнулась и достала капсулу эника, – ну-ка открой пасть, маньячина, сейчас мы живенько приведем тебя в порядок…

Мой породистый клюв мгновенно сглотнул наживку, тестостерон отступил в рамки приличия, и мы начали работу, попутно выяснив много интереснейших фактов, как-то…

Первоначально левиафанизм был чем угодно, только не религией. Первые работы моего папэ были посвящены способам коммуницирования людей, к общению совсем не склонных. В их число входили химики, физики и астрофизики всех мастей. На момент 2015 года, когда левиафаниты уже вовсю пиарили свою движуху, папэ прописался в окружении стафов телескопа Хаббл, что наводило на ряд мыслей по поводу возникновения телеги о приближении мега-астероида.

Тем более, что органайзинг прибытия астероида L-496 делали его тогдашние закадыки Аллен и О’Киф, а последующие проверки данных проводили его же бывшая пассия и ейный напарник по работе и койке того же самого пола, но другого цвета кожи. Очень подозрительная картина, зная, что мой папэ был мастером спорта мирового класса по скоростному чпоку.

Далее по теме – на первых этапах создания экспериментальных станций самовыдвиженцами на работу в условиях невесомости из народа стали (кто вы бы думали?) все его бывшие коллеги по социальным тренингам в полном составе.

У меня сходу возник риторический вопрос – а был ли мальчик? В смысле – астероид. Сдается мне, что был, но исключительно в рапортах многочисленных поклонниц моего трудолюбивого предка. Ай да мой трахливый папэ! Верещагина, твой скромный минет за кафедрой реально теряется на фоне феерии его предыдущих оргий. Так что мне пришлось скрепя сердце согласиться, что Лева имел все основания подозревать Гюнтера фон Бадендорфа в грязной игре.

И неожиданно я понял, что мне стало действительно интересно происходящее. Настолько, что я даже почти безболезненно игнорировал поведение Верещагиной, напропалую провоцирующую меня забавы ради и задирающую в самом выгодном свете то ту, то иную аппетитную часть своего невыносимо привлекательного тела, благо под эником (ура медикаментозному сужению сосудов) секс практически немыслим. Но видеть их, эти части тела по отдельности и все вместе взятые – было удивительно приятно. И очень возбуждающе. Йес!

Это было именно то вдохновение, которое изредка удается слепить из эротических фантазий, пьяного угара и прихода на стимуляторах. Хотелось летать, писать стихи и танцевать. Если вы испытывали такое, то понимаете, что описывать данное состояние бесполезно. А если не испытывали – сочувствую, вы зря прожили свою жизнь.

Я знал по именам все пять миллионов бабочек в своем животе, слышал, как бьется Машкино сердце, и был готов дарить любому существу во вселенной неиссякаемое тепло. Наверное это было что-то вроде просветления от обратного, и я просто не имел никакого морального права не использовать его на полную катушку.

Временно прописанное в раю для неисправимых грешников тело Вилли фон Бадендорфа включило аналитическую программу и влило в нее на широком поиске все подтвержденные данные о папэ. Составило алгоритм правдоподобия, дополнило непроверенными фактами, предположениями и затребовало развернутый статистический отчет. Комп задумался, дрыгнул винтом, связался с сетью и выдал мне график хронологии всех известных телодвижений моего предка

Так я и знал.

– Машенция, сейчас ты видела, как работает истинный гений. Смотри, – я приобнял ее за талию и ткнул пальцем в многочисленные системные разветвления графика, – видишь?

Машка посмотрела на график и, понятное дело, сразу ничего странного не увидела. Не удивительно, это у меня сейчас наитие и прорыв. Пришлось ткнуть ей пальцем еще раз.

График последовательных действий нормального человека во времени представляет из себя прямую. Но Гюнтеру фон Бадендорфу сроду не было дела до таких условностей, и его личная диаграмма раздваивалась, растраивалась и даже, порою, расчетверялась. Иногда после разветвления линия возвращалась к первоначальному линейному курсу, а иногда обрывалась. Видимо в этом случае мой папэ отправлялся на свиданку к Костлявой.

– Не поняла.

– Маша, включи второе полушарие. Мой папэ одновременно умудрялся находиться в одно и то же время в разных местах. Это утверждает программа, которая основывается только на проверенных источниках информации. Вроде бы бред, но кремний врать не умеет. Зато умеет врать мой папэ. Потому что если и он не врет, то мы имеем дело с первым научно доказанным фактом мистического присутствия, во что уже я не верю, потому что пророки так усердно, как он, пиписьками не трясут. Давай-ка заценим, что такого интересного он в эти моменты наделал.

Мы налили по стаканчику текилы и погрузились в изучение.

Первое раздвоение появилось буквально за год до анонса левиафанизма как

социального движения. В Москве Гюнтер фон Бадендорф и будущий адепт Илай вели психотренинги (видеозапись прилагалась), а в Мюнхене в это время Гюнтер фон Бадендорф участвовал в теософском семинаре, записи которого тоже были в наличии. Даты совпадали, и на обеих мувиках гарантированно был именно мой папэ.

– Хм. А что это у него во рту, уж не джоинт ли?

– Сигарета. Легкий стимулятор позапрошлого века. Его потом запретили, очень грязная была фиговина.

– Не пробовал.

– И не попробуешь. От нее все датчики токсинов с ума сойдут, плюс курение вызывало привыкание, а сама сигарета воняла, как помойка.

– Фу, какая гадость. Ладно, что там у нас дальше?

А дальше понеслась такая пурга, что текилы могло и не хватить. Под конец мы уже просто не могли вникать, а тупо прикалывались.

– Как тебе вот этот вот дифирамб здравому смыслу, когда он покупает билет до Боготы и обратно, чтобы быть там арестованным, посаженным и расстрелянным, но все же как-то улетевшим обратно нужным рейсом?

– Замечательно, но вот тут еще круче – он читает речь из Бангкока в хенгауте на собственных похоронах и обсуждает произошедшее с камрадами, среди которых он тоже присутствует, но уже в Тель-Авиве. Хорошо хоть оба под псевдонимами, а то я бы решила, что он совсем совесть потерял. Причем тот, который в Израиле – женат, и у него двое детей. Такое кстати не раз уже встречалось.

– Отвал башки.

– Магия, чо…

Было уже часов шесть утра, и мы дико устали. Поэтому решили обдумать увиденное завтра, на свежую голову. Машка поехала домой, а я с квадратной башкой рухнул на койку, не раздеваясь.

Я подумал, что неплохо было бы пробить по сети этих его жен и детей, когда Морфей начал показывать мне свое необузданное порно с Верещагиной в главной роли.

10

– Двойники.

– Да нет, ты что. Найти одного двойника на произнесение речи он еще бы смог, согласен. Но ты сама подумай, как он уговорил бы два десятка зануд безупречной внешности вместо себя интенсивно клеить ласты?

Мы сидели втроем в безымянном итальянском кафе на парапете в районе Мостов и фантазировали под пару бутылок кьянти. Мое вчерашнее вдохновение иссякло, Машка была вялой и капризничала, только Пит проявлял признаки какой-то интеллектуальной активности.

– Ребята, мне кажется, что вы не с того конца начали думать, – Пит посмотрел на меня сквозь бокал, – вы думаете «как», а надо думать – «зачем», двоечники.

– Он продвигал левиафанизм.

– И-и? Зачем ему вообще потребовался этот гон про астероид? Он и без него не плохо справлялся, мне кажется. Что такого есть в космосе, чего тогда не было на Земле?

– Там его мочили зануды.

– Он сам был тогда занудой.

– Это были враждебно настроенные зануды. Ты хоть знаешь, что за кавардак у них там до сих пор творится? Куча племен, у каждого свой президент, все воюют со всеми. Корпорации, Христианский Епископат, два Исламских Эмирата, Латиноамериканский Социалистический Союз, Российская Монархия, да чего там только нет, включая совсем дикие страны, вроде Кубы. И везде за все надо платить. Представь себе, сидел бы ты тут сейчас, если б тебе пришлось платить квоты за воздух, воду, жилье, еду и торчево? При том, что на вершине распределительного узла сидит не наш альтруистичный AI, а толстый и вовсе не симпатичный дядька, который все гребет под себя, и чья фантазия направлена только на сочинение новых способов выжать тебя досуха? Сомневаюсь, – Машка села на своего любимого конька.

– Но бывали же на Земле какие-нибудь удачные смены правительства? – Мне с детства не верилось, что люди могут вот так вот всю жизнь быть на грани вымирания и даже не пытаться хоть что-то изменить.

– Ага. Во время которых выкашивалось в среднем двадцать процентов дееспособного населения, а вовсе не симпатичный дядька все равно так или иначе появлялся. Вилли, у меня по истории 120 баллов. Земля во все времена была полной жопой, жопой остается и сейчас. Ты же насмотрелся на транстаймеров, так скажи, чем они от нас отличаются?

– Они глупые и тихие.

– Боже мой, Голли, ты реально сводишь меня своей невнимательностью с ума. Они не глупые – они не образованные. А тихие они, милый мой, потому что до сих пор боятся.

– Чего?

– Всего, Вилли фон Бадендорф, недалекий сын великого папэ. Просто всего на свете. Они боятся просто потому, что не умеют не бояться. Они привыкли, что каждую секунду из кустов может выпрыгнуть все, что угодно – от каннибала с пулеметом, до сборщика налогов, чтобы содрать с них живьем шкуру. При том, что сам каннибал и сборщик налогов боятся точно так же и того же самого. Настолько сильно, что страх давно перешел в ожидание.

– И все очень хотят кушать…

– Не то слово, – Верещагина в один глоток прикончила свой бокал, явно размышляя о том, а был ли на Земле такой вот чудесный кьянти.

– Не весело. Интересно, а когда мой папэ перестал бояться?

– С чего ты взял, что он перестал, Голли? – Улыбнулся Пит.

– Ну как. У него же хватило кишки все это провернуть?

– Вилли не разбирается в баалитах, Пит. Хотя он ни в чем, кроме баб, не разбирается. Да и в бабах-то не очень. Можешь ему втолковать, а то у меня уже сил никаких нет?

– Могу. Но исключительно ради тебя, моя вермишелька. А ты внемли мне, несущему великую мудрость седой древности, о отрок! – Пит состроил постную рожу, удивительно похожую на морду пекинеса, – все дело в естественном отборе и природных инстинктах, а именно в инстинкте размножения. Секс – всему голова. Страх за себя у животных отступает на второй план, когда они начинают защищать свое потомство, иначе виду было просто не выжить. А поскольку гомо-сапиенс – все те же приматы, то это в полной мере распространяется и на них. Почему твой папэ, ты, я, Маша и любой человек так любит трахаться? Природа дала нам оргазм, чтобы мы размножались. Тупая, но эффективная замануха. Первобытный «ты» хотел трахать первобытных же самочек много и часто, оставляя свой генофонд и увеличивая численность вида. Больше секса – больше детей. Больше детей – больше других самцов будет трахать новых самочек и плодить еще больше детей. Борьба вида за доминирование, проще некуда. И на фоне этого базового инстинкта начинается внутривидовая борьба, когда потомству необходимо дать время, чтобы оно подросло до полноценной особи, защищая их от своих же крайне злых всеядных приматов-сородичей. И тут самосохранение отступает на второй план, потому что чисто практически твое многочисленное потомство важнее для вида, чем ты сам. Мало кто отдает себе отчет, но эти же правила до сих пор лежат в основе всех человеческих отношений. Добро пожаловать в начальную школу, салага. Твой папэ всего лишь довел эту схему до логического финала, придумав и реализовав программу, которая позволяет оградить свое потомство и потомство своего племени от абсолютно всех негативных влияний окружающей среды.

– Черт, никогда бы не подумал, что, по сути, любой фон Бадендорф – всего лишь огромная доминантная белая горилла. Теперь я понял, какими глазами меня видит Маша. Сейчас я себе бы, увы, тоже не дал.

– Не она одна. Зато у твоей гориллы есть вечно готовый воткнуться в любую дырку толстый розовый член, фетиш всех других самцов человекоподобных обезьян. Тебя это по идее должно успокаивать.

– Что-то не очень… И вовсе не в любую. Но ты же сейчас опять сведешь всю эстетику отношений к биохимии мозга.

– А как же! Что такое красота, как не фактор оценки подходящего для спаривания партнера? Но ты не парься, скоро тебе надоест об этом думать, и ты завалишься в первый попавшийся клуб, где наверняка присунешь по-взрослому какой-нибудь неосторожной девочке, наглядно подтвердив на практике мою правоту.

– Обязательно присуну. Потому что я – горилла, и мой папэ – горилла, и только мама моя была ангел и разведчик дальнего космоса. А что. Квоты есть, пойдемте со мной, я угощаю. Увидите, как умеют веселиться настоящие могучие приматы.

– Ты выиграл, Пит, он это предложил, – улыбнулась Машка.

– Жизнь меняется, Вилли – нет.

И мы снялись с якоря, взяв курс на «Эйфорию».

11

Я проснулся. Ох, ребятки, зря я это сделал. В моей палитре не существует настолько мрачных тонов, чтобы описать вам всю глубину страданий от сегодняшних отходняков.

Моя голова превратилась в источник непрекращающейся боли, а желудок – в юдоль тяжести и тошноты. Изнасилованный всеми видами допустимых (и не очень) стимуляторов организм утверждал, что он давно умер и попал в ад. Единственное, что могло окупить такие муки, это отрывочные воспоминания о произошедшем за ночь.

Мы вошли в «Эйфорию» в неурочное время – семь вечера. Мы были суровы и решительны, мы шли, чтобы проверить на прочность трехзначную сумму квот на роскошь. «Эйфория» содрогнулась. Не первый раз замужем, она ценила беззаветную преданность делу и помогла, чем смогла.

Сначала мы зверски отомстили Патриции, купив ей выходной. Хрен тебе, сука, а не участие в самом злом угаре этого года. Минус тридцать квот. Охране было строго-настрого указано не подпускать ее ближе, чем на сто метров к клубу.

Мы выслали срочные приглашения всем, кого хорошо знали, плохо знали и не знали вовсе. Я купил халяву на фэйк любому, кто войдет сегодня в двери заведения. Минус двести. Потом мы одумались и составили было гест-лист, но было уже поздно – клуб был забит до отказа уже в восемь, наши статус-рейтинги зашкаливали, и нам пришлось держать марку.

Маша вызвала тяжелую артиллерию топ-5 аутдор-VJев, я перебил контракт у модов из «Flex», Пит тупо позвонил в агентство и заказал фэшн-шоу. Минус сто семьдесят.

Потом мы окончательно поехали мозгом и позвонили Машиной маме с вопросом, а во сколько нам обойдется устроить лето в Нью-Праге на 8 часов. Мама сказала, что больше никогда не пустит дочь гулять по улице в такой сомнительной компании и согласилась на сотку. Через час температура на улице поднялась до +25, а в полночь даже дали грозу.

Нас посетила мысль отказать в проходке журналистам, но потом мы сжалились и разрешили им присутствовать. В том случае, если они будут неглиже, камеры не в счет. К моему счастью к двадцати трем часам в клубе было около ста процентов полностью раздетых как журналистов, так и посетителей. С камерами и без камер. Бесплатно.

Потом я просто дал еще полтинник Анжи, арт-директору «Эйфории», чтобы он рулил сам, потому что мне хотелось быть в толпе. Анжи понял, пожал мне руку и забил меня в систему, как VIP на вечные времена. Еще бы он этого не сделал…

А, да. Это первое и, надеюсь, что последнее тусэ, которое охраняли паладины. Палы приехали сами, молчали, улыбались и только изредка делали замечания особенно расхреначеным персонажам. Великий Хаос, как же я люблю свой мир!

Стоило мне выйти на танцпол, как началась заруба.

Маша и Пит в невменозе методом мистера Тыка выбрали из толпы произвольных членов жюри для показа моды. Показ провалился, слишком уж в зале была разношерстная публика. Наш рейтинг пошатнулся.

«Flex» снова были на высоте. Наш рейтинг поднялся вместе с ними.

Тусэ под фэйком начала раздевать окружающих на улице. Рейтинг взлетел до небес.

Маша и Пит уже были в толпе и творили нечто незабываемое. Плюс двадцать пунктов.

В два часа ночи молодчинка Молох выдал «Эйфории» лицензию на квоты за заслуги перед Отчизной за высший процент зачатия новых членов общества. Наш рейтинг реально офигел, и в «Эйфорию» повалили супер-моды.

Я вдул новую порцию фэйка, точно зная, что это был уже гарантированный перебор.

Помню модку из «Талеров» у себя на коленях. Помню не очень удачный секс с не в меру подвижной киберпанк в кабинете Анжи. Смутно помню душевную беседу с кем-то в черном костюме и с лысым черепом на предмет, что все мы тут чмо и умрем в муках, потому что все мы гомосексуалисты и уроды, не взирая на пол и возраст. Почти не помню ничего, кроме пары оргазмов, с кем – убейте, совсем не помню. Табло рейтинга в тумане, Маша на Пите под потолком клуба в свете пушек сплелись в ритмично дергающийся клубок нервно содрогающихся в экстазе мышц. Танцпол качается, как палуба пиратской бригантины, люди падают за борт, а мне смешно, и огромные белые гориллы трясут пальмы и раскалывают уверенными движениями кокосовые орехи своими…

Нет, ну его, не стоит подробно об этом.

Кто-то вез меня домой. Кажется, что это была Патриция, но может быть это был и Анжи.

Потом была пустота, а за нею пришли адские муки. Не зря левиафанизм утверждает, что за все придется рано или поздно платить.

Да, я платил сполна, и знал – за что.

Амен, мать его.

12

Утро добрым не бывает. Если я и позабыл про зануд, то зануды меня запомнили крепко-накрепко и адрес записали. Через пару дней после своей триумфальной ночи в «Эйфории» я вернулся домой под утро от моей очередной знакомой и обнаружил, что мое жилище превратилось в решето в буквальном смысле этого слова. Стены в дырочку навылет, мебель в крупный бронебойный горошек, сыр Эмменталь для настоящего мачо, ядри его в качель. Непобедимая Бруня забилась на чердак и устроила там сама себе форменную молчаливую истерику. Паладины мгновенно взяли меня в оборот, трепали по плечу, сочувственно заглядывали в глаза и целый час трясли на предмет, не нужна ли мне срочная психологическая помощь. Но, поскольку стресс-тест оба раза показал, что я в полной норме, хотя конкретно и удивлен произошедшим, меня отпустили на все четыре стороны, настоятельно порекомендовав сменить место жительства на Цитадель до окончания следствия. Я пообещал подумать и через две минуты спринтерского забега уже скребся в дверь к дедушке Велвелу.

Потому что начал понимать транстаймеров.

Мне было страшно.

Да, блин, я всегда мечтал стать авантюристом. Но есть же разница между приключением и изрешеченным из «Гейзера» диваном, на котором ты так любил спать? Ребята, поймите, я готов совершать глупости и поступки, но я категорически не готов ни за что умирать, тем более совсем уж хрен пойми за что.

О, Великий Хаос, дедушка Велвел был дома. Дверь открылась, и Велвел Меламед, мрачно хмурясь, впустил меня внутрь.

– Дедушка Велвел, мне нужен ваш совет как человека и как работника ПСС.

– Я знаю, Вилли, – дедушка выглядел очень грустным, настолько, что мне вдруг стало его почему-то очень жаль. Гораздо больше, чем себя.

– Вы мне поможете?

– Конечно я помогу тебе, Вилли.

– Дедушка, может я не вовремя, вижу, что вы чем-то огорчены. Что-то случилось?

– У старого еврея всегда много проблем, Вилли. Но что может приключиться со старым одиноким евреем, у которого нет жены и детей? Не волнуйся, мальчик, все самое печальное со мною уже давно произошло, и мы не будем об этом. Садись, давай-таки поговорим о тебе, это сейчас нужнее.

Фиг знает почему, но я вдруг почувствовал семя эгоистом высшей пробы.

– Дедушка, я зайду и сяду, конечно. Но ни слова не скажу, пока вы сами не расколетесь, что произошло, или не скажете, что это не мое дело, или в конце концов не улыбнетесь.

Дедушка Велвел посмотрел мне в глаза, а потом так широко и ласково улыбнулся на заказ, что будь я прежним Вилли-Голли, на раз бы поверил, что никогда в жизни Велвела Меламеда не было ничего радостнее факта увидеть именно меня и именно сейчас. Чтоб я так жил, как умеет улыбаться этот величайший в мире артист, если вы меня понимаете.

Ясное дело, что мне стало еще неудобнее, но выхода у меня не было.

– Дедушка, мне очень страшно. Только что кто-то расстрелял мой дом, и я не знаю, куда мне идти и что делать.

– Ты соблюдаешь заповеди и тебе уже дано здесь безопасное место. Не беспокойся об этом, а подумай, что ты можешь сделать, чтобы и впредь тебе было место на твоей земле и за ней.

Я замолк. Мне вдруг подумалось, что я могу, может, еще почувствовать, как много старый еврей может сказать глазами, но то, что он говорит словами – надо бы хорошенько осмыслить.

Дедушка Велвел вовсе и не торопил меня. Он налил чаю в алюминиевую кружку, достал каких-то пряников и терпеливо ждал, что я ему скажу. А мне уже совсем стало не интересно, кто и зачем изрешетил стены моей хибары, а стало интересно совсем другое.

– Дедушка, скажите, а как вам, евреям, живется тут, на Пантее?

– Очень хорошо живется, Вилли. Нам никто не мешает, и это совсем необычно. Но это не наш дом, хоть нам тут и хорошо.

Типичный еврейский честный ответ. Вроде чистую правду сказал дедушка Меламед, а вроде бы и не сказал чего-то самого важного.

– А вы знаете, почему у нас всем запрещено афишировать любую религиозность, а евреям можно и нужно?

– Да, знаю.

Опять двадцать пять. Ладно…

– Почему?

– Потому что те, кто делал это место, сказали в свое время: «У евреев много ученых, пусть живут в своей вере, без ущерба, среди нас и помогают нам, а мы будем помогать им, и будет нашим народам от этого великая польза».

Ну что ты будешь делать, а?

– Но вы же грустите по родине?

– Да, конечно, каждый еврей считает, что ему нужно быть в Израиле.

– Но сами вы не едете.

– Как могу я, Велвел Меламед, бросить детей, которых я берегу? Кто будет учить их? В вашем народе нет родителей, кто еще позаботится о вас, кроме меня и других евреев?

Я быстренько прикинул и понял, что в интернатуре ПСС действительно работают преимущественно евреи. В медицинском секторе, кстати, тоже. Странно, но раньше я на это как-то не обращал внимания. Хотя на что, кроме хорошего женского экстерьера я вообще обращал свое внимание?

– Простите меня, дедушка, я сейчас буду думать вслух. Мы, левиафаниты, живем среди евреев, а евреи живут среди нас. У нас разная вера и разная жизнь, но вас это устраивает? В чем прикол?

– Мальчик мой, почему ты думаешь, что у нас разная вера и разная жизнь? И вот в эту улыбку я поверил по-настоящему.

Я воткнул, я опешил, я очень сильно растерялся, потому что никогда не читал ни Тору, ни Манифест левиафанитов. Мог бы, но не читал. И впервые допер, что ни на одном из занятий нам не преподавали ни того, ни другого. Какая прелестная теократия без религиозного обучения, что за фигня?

Если нет понимания вопроса, но есть уважение к собеседнику, прояви его, сказало моё я. Пришлось немного покопаться в памяти и вспомнить уважительное обращение на иврите к учителю.

– Рабе Велвел, я так хочу спросить вас о многом, что не знаю, о чем спросить прямо сейчас.

– Это хорошо. Теперь я здесь не зря, – сказал мой учитель младших классов Велвел Меламед, которого я статистически видел намного чаще, чем своего неугомонного папэ.

И еще он рассказал мне, как нужно правильно общаться с одним нашим общим знакомым.

13

С точки зрения моей собственной безопасности дедушка Велвел меня категорически успокоил. Кто бы ни разбомбил мою хату, снова они туда не сунутся, тут ПСС и ее паладины в лепешку расшибутся, но террористов отыщут в рекордные сроки и отправят петь караоке на Тиамат.

Только я и сам очень быстро додумался, что нападение на меня, как личность, имело смысл в том единственном случае, если я представляю для зануд непосредственную опасность. А я, тусер, трахер, бухарик и торчок Вилли фон Бадендорф, явно не представляю опасности ни для кого, кроме молодых и неопытных туристок с Гондваны. Да и то, если у них размер груди колеблется от третьего до пятого.

Значит, представляю опасность не я, а нечто, принадлежащее мне.

Ясен пень, что это было то самое кольцо. Бабкин-Ежкин презент, подарочек престарелой сволочи, моль ее сожри.

Это и есть та вещь, с которой начались все эти приключения, и которой я обязан честью быть в любой момент нашпигованным пулями со смещенным центром тяжести.

– Колечко-колечко, сколько лет мне осталось жить?

– Ку…

– А почему так ма…, – мрачно изрек я сам себе и снова пошел по направлению к золотому куполу Храма Адепта Илая.

Его святейшество ничем от себя прежнего не отличался. Много тела, молоко, печенюшки на подносе, крепкий здоровый сон. Разве что стайка полностью обнаженных супер-модок с невообразимыми торпедообразными грудями тусовались неподалеку в тени колоннады. Только вот, хрен ты меня теперь возьмешь на эту бутафорию, адепт Илай.

– Подъем, труба зовет.

– Ну что тебе опять от меня надо, Виллечка? – Крепкий сон адепта явно был чем-то вроде еврейских ответов дедушки Велвела.

– Ничего сверхъестественного, дядя Илай. Я тут немного покумекал и решил, что вы водите лично меня и большую часть населения Пантеи за нос.

– Интересный вывод. Только на твоем месте я бы посмотрел шире. Лично я вожу за нос население всех шести планетоидов и лунную левиафанитскую общину в придачу. А что, это – проблема? Так ты только маякни, и я мгновенно исправлюсь! – И адепт Илай прикрыл нахальную улыбку своим пушистым хвостом, толщине и полосатости которого позавидовал бы любой леопард.

Я прибалдел. Надо же, а слухи не врут. Этот маньяк действительно модифицировал себе за каким-то хреном настоящий кошачий хвост. А я, дурак, не верил.

Но вот ведь, модская козлина, даже лицом не дрогнул. А дрогнул бы, волны по туше трое суток бы ходили. Значит я на правильном пути.

– Я беспокоюсь о судьбе моего папэ, Гюнтера фон Бадендорфа, – снова заладил я.

– Понятное дело. Разрешаю. Беспокойся.

– Спасибо. Но я заметил, что это не первая его смерть.

– Вы такой наблюдательный, юноша! Фамильная черта? Так что конкретно вы хотите именно от меня?

Фиг его знает, почему я задал следующий вопрос, но я его почему-то задал. Наверное это было то самое просветление, или ноги Верещагиной еще не угомонились в моей голове, или грустные глаза рабе Велвела наставили маленького гоя Вилли на путь истинный…

– Я хочу спросить тебя, адепт Илай, единственный оставшийся в живых друг адепта Бадендорфа, что есть в космосе, чего для вас не было тогда на земле?

Илай встал с подушек. Модки побледнели, а одна ушла в глубокий ребут системы.

– Милочка, как тебя там, будь добра, повесь табличку «Храм закрыт, все ушли на фронт». Пошли, мой мальчик, выпьем по рюмочке, ты сегодня это действительно заслужил. Хочешь модочку быстренько чпокнуть? Не стесняйся, они у меня сговорчивые. Тебе какую, рыженькую или брюнеточку?

О да, говорить с адептом Илаем было действительно нелегко. И дедушка о таком раскладе ничего мне не говорил, пришлось шевелить извилинами самому.

– А они совсем пластиковые, или что-то осталось?

– Ну, даже и не знаю. Хочешь – сам спроси, а мне лично глубоко по фигу.

Я не удержался и поманил девочек пальцем.

Сбылась мечта идиота. Супернавороченные модки чуть не бегом выстроились по росту со счастливыми дефолтными улыбками на псевдофлэшевых ртах. Мне даже спрашивать расхотелось, настолько все было понятно.

– По порядку, с процентом кибервнедрения, рассчитайсь! – Гаркнул я. Но увидев расползающуюся по необъятному лицу адепта Илая улыбку, понял, что сейчас снова сяду в глубокую лужу.

– Моника, процент внедрения – семь!

– Анна, процент внедрения – десять!

– Барбара, процент внедрения отсутствует!

– Хелен, – пискнула ребутнувшаяся модка, еще не вставшая на ноги, – процент внедрения – девять…

Как же они хохотали. Девчонки заливались, адепт Илай просто колыхался во всех трех измерениях, а я стоял, раскрыв пасть, и не мог поверить в происходящее. Это – настоящие?! Расскажите, где их выращивают, я пойду туда агрономом! Ассенизатором до конца своих дней! Да кем угодно пойду, только покажите делянку!

Фальшивая модка Барбара, процент внедрения – ноль, бортанула меня геометрически идеальным бедром, мол, так что насчет быстренького соития, а, Вилли? Вон там у нас для этого дела и келья подходящая найдется…

Заткните уши, дети. Я был готов трахнуть ее, даже если сразу после этого меня медленно расчленят тупыми инструментами! Да что там, я и во время расчленения своего бы не упустил. Я был бессилен отказаться, моя сила воли отсутствовала как класс, биохимия и первичные инстинкты, о которых мне рассказывал умничка Пит, взяли меня за хибоз и сказали: «Надо!»

Когда мы закончили, его преподобие адепт Илай немного поаплодировал и продолжил, – молодец. Пятерка за технику. Теперь у нас есть десять минут, пока твои гормоны снова не проснутся.

– Э-э, нет, хрен вам, вивисекторы. Мне всего тридцать с небольшим, и я – самец большой белой гориллы. Мои гормоны и не засыпали, но я готов общаться в процессе. Не обращайте внимания, падре, я вас внимательно слушаю, – сказал я и переключился на гретхен Монику.

Илай недовольно скорчился, я все же смог его немного зацепить.

– А тебе какой ответ нужен? Коротко не получится, сразу предупреждаю.

– Ну и отлично, я готов послушать.

– Да чего там слушать-то. Вот, на, тут все в подробностях, – сказал с постной миной Илай и переслал мне текстовый файл на пару гигабайт, – полная инфа, обязательно ознакомься.

– Отлично. Спасибо. Моника, пошли посмотрим келью. А я к вам еще не раз забегу.

– Да кто бы сомневался. Только не части, а то надоешь.

Весь юмор нашего возлюбленного адепта я понял только дома.

Потому что это вовсе не был информационный файл.

Это была библиография книг, которые мне необходимо было прочитать.

14

Я свободный человек, но совсем не появляться дома, я физически не могу. Потому что Бруня. Хоть мир наизнанку, интервенция и преждевременная смерть, это не даст мне права не наполнить миску ее величества. И даже не потому, что она – кошка, а потому, что она женщина моей сбывшейся мечты.

Так-то ей пофигу, есть я дома или трахаюсь на стороне, но кому она будет урчать и тереть мордой ботинки? Кто вынесет ее горшок? Кого она любит всеми своими когтями и шерстью в супе?

Так что – домой.

И вот я уже лежу на своей расстрелянной тахте, Брунгильда трещит у меня на груди, я матерюсь на ухмыляющегося в своем храме адепта Илая, одной рукой чешу кошачье ухо, другой листаю перечень литературы, ртом общаюсь по мобилю с дозвонившейся до меня с сотого раза Микель, а головой пребываю на пороге Нирваны, где нет ни слов, ни мыслей, а солнышко пускает мне в лицо своих зайчиков сквозь круглые дырки в стенах.

– Ой, мне так повезло, представляешь? Сразу после открытия фестиваля меня пригласили играть в новый сериал, я там буду персональным секс-андроидом капитана и даже спасу его от смерти!

– Даже боюсь себе представить, от какой именно…

– Да ладно тебе. Кино, это же так здорово! Как только я тебя встречаю, у меня сразу все становится просто замечательно! Ты просто мой ангел, Вилли! Я заеду к тебе на днях, привезу бутылочку!

– Только этого не хватало. У меня с тобой обычно ситуация обстоит с точностью наоборот, – совершенно недружелюбно буркнул я, – Стоит тебе перебежать мне дорогу, и все летит кувырком.

– Брось кукситься, Голли, тебе тоже улыбнется удача, я уже видела хронику из «Эйфории». Наверняка скоро найдется какой-нибудь промоутер, чтобы предложить вам троим жирненький контрактик. Без таких как ты жизнь просто остановится!

О да, непременно остановилась бы, сделай я за всю эту самую жизнь хотя бы что-то путное.

С другой стороны, может это и есть как раз то самое начало чего-то настоящего, ради чего Вилли фон Бадендорф был рожден на свет?

– Как ты считаешь, Бруня, у твоего двуногого раба есть шансы прославиться и при этом не сдохнуть?

Бруня зажмурилась. Как настоящей кошачьей даме, ей было абсолютно все равно. Главное, чтобы было на ком лежать, он был теплый и был без памяти в нее влюблен.

Тоже вариант, чего уж.

Не замечая того, я задремал, и мне приснился странный сон.

Я был в маленькой комнатке полной пляшущих детей с лицами взрослых, но я точно знал, что они дети. На столе было полным-полно сладостей и выпивки, дети резвились и пели. Двери в комнату были вырезаны валяющимся рядом плазменным резаком, а за порогом клубилась Пустота с большой буквы, не имеющая даже цвета. Пустота полного отсутствия, средоточие такого ужаса, по сравнению с которым смерть выглядела сладким лекарством от тяжелой мучительной болезни, если бы я точно не знал, что смерть тут не поможет.

Но на пороге стоял смеющийся папэ с граненым стаканом в руках и сигаретой в зубах в обнимку с адептом Илаем, тоже смеющимся и прикрывающим своим необъятным брюхом почти весь проем. А еще там были дедушка Велвел, Лева и огромная фотография моей мамы на стене.

Из пустоты время от времени вылетали пули и делали в папэ круглые дырки размером с теннисный мячик, и тогда Илай щерил острые кошачьи клыки и задирал полосатый хвост трубой, доливал в стакан папэ самогона, дырки исчезали, и все начиналось сначала.

Потом из пустоты вышел самый обычный человек, лысый, раздраженный, невысокий, и стало ясно, что он и есть Ничто, и даже хуже. Он был неизмеримо сильнее всех стоящих на пороге вместе взятых, он сметет их, не замечая, причем обязательно сделает это, ведь он пришел за детьми с лицами взрослых, которых считает своей собственностью. Но папэ с Илаем кидают в него недоеденными кем-то из детей булочками, промахиваются. Булочки падают в пустоту, поднимая круги, и оттуда всплывает исполинская рыба, чем-то смахивающая на щуку, которая проглатывает и страшного пустого человека, и нашу комнату, и остатки булочек. И после этого наступает покой для всех. По пустоте уплывает исполинская рыба, внутри которой есть маленькая комната, где пляшут дети с лицами взрослых людей.

Блин, первый раз в жизни я проснулся в холодном поту. Не вру, реально мокрый насквозь.

В вещие сны я не верил, но тут реально понял, как мог обгадиться средневековый обыватель двадцать первого столетия, увидь он такое, и каких дел с перепугу мог бы натворить.

А я всего-навсего открыл на мониторе первую попавшуюся книгу из списка адепта Илая и погрузился в чтение.

15

Через два дня, обеспокоенные моим исчезновением, ко мне домой прокрались Неразлучники.

– Новое слово в дизайне нежилых помещений? А, Вилли? – Попытался пошутить Пит по поводу дырявых стен, но получилось это у него не очень уверенно.

Что до Машки, так она аж серой лицом сделалась.

– Друзья заходили, накуролесили, обычное дело для фон Бадендорфов. Заходите, садитесь, если найдете на что. Только Бруньку не трогайте, она в стрессе, может неадекватно отреагировать.

Бруне понравилось амплуа безжалостной убийцы, и она издала в сторону гостей утробный предупреждающий рык.

Пит с Машкой с вытянувшимися лицами по стеночке добрались до тахты и замерли на ней, не зная, что и сказать.

Первой немного очухалась Верещагина.

– Голли, с этим надо что-то делать. Они ведь могли тебя застрелить.

– Ага. Знаешь, за последнюю неделю я заработал и прожег за одну ночь косарь квот, меня взрывали, я поднялся на настоящую Бэху, по моей халупе садили из «Гейзера», а пару дней назад я отымел прямо в Храме адепта Илая двух таких телочек, что это просто отвал башки. Адепт, надеюсь, поддрачивал через замочную скважину. После чего я пришел домой и запоем прочитал уже с полдесятка книжек древних баалитских авторов, о которых ты и слыхом не слыхивала. Понимаю твою зависть, моя жизнь наконец-то становится немного разнообразнее. Раздеваться не стоит, моя самооценка стала длиннее твоих ног.

– Блин, да ты… Ты просто… Вилли, ты ведешь себя как натуральный идиот!

– Вполне возможно. Но ни ты, ни я не имеем ни одного конкретного предложения, как можно поступить в такой ситуации. Поэтому я сижу на тахте и читаю, надеясь на то, что Илай был прав, и беспокоиться мне больше не о чем. Литература, кстати, просто потрясающая, почему у нас никто не читает древних авторов?

Видимо к Маше вернулся дар речи, потому что в следующую секунду ее прорвало.

– Ты вконец спятил, Голли!!! Где был твой Илай, когда у нас громили номер? Что делал Молох с его всевидящим оком, когда твоего папэ похищали? Когда стреляли в Бруньку, что они делали? Наверняка обсуждали, какую бы еще умную рожу скроить, чтобы ни у кого не возникло желания усомниться в их божественной справедливости! Вилли, да это полная фигня! Я так понимаю, что они и пальцем не пошевелят, чтобы тебе помочь! А знаешь почему? Знаешь?! Да потому что они не могут! Я вообще сомневаюсь, что они что-то могут. Тебя замочат прямо на улице, и меня с Питом заодно, а ППС и пальцем не пошевелит!

Машка сбавила обороты, замолчала и о чем-то задумалась.

Я выдержал паузу. Кто бы сомневался, что она сейчас соберется с духом и вобьет последний гвоздь в эру правления адепта Илая, слишком хорошо я знал Машенцию. Даже рукой покрутил, мол, валяй, режь правду-матку.

– Да не будь у них этих пушек, баалиты бы нас всех давно с дерьмом проглотили. И то, что мы еще живы – заслуга вовсе не адепта Илая с его идиотским бредом про договоры с каким-то там Левиафаном, а результат банального ядерного шантажа.

– Я что-то не вкурил, какие еще пушки, Маш?

– Вилли, ты совсем дурак? Противометеоритные, шесть штук. Ты на одной из них сейчас живешь.

– Их что, разве построили?

– А ты думаешь, Земля дала бы нам независимость просто потому, что мы опубликовали «Ультиматум»? Держи карман шире. Пушки построили, только твой папэ направил их не в космос, а на Землю. Вот так-то. Продолжай и дальше зачитываться античной литературой, тебе это идет, ты и так на транстаймера уже похож.

Черти полосатые, а Верещагина-то права. Из того материала, который я успел освоить, было ясно, что баалиты понимают только один язык, и это язык силы. У них ни одно событие не обходилось без пары десятков трупов, а предоставление независимости любому государству сроду сопровождалось натуральной бойней во славу бога смерти. Да они бы об стенку разбились, но нас бы никогда не отпустили, хоть мы сто ультиматумов накатай, и расстояние им не помеха.

– Ма-аш. А ну-ка поподробнее про пушки, а то я что-то плаваю в этом вопросе.

– Все просто, Голли. Шесть планетоидов, на каждом по здоровенной пушке, которые стреляют черт знает чем. Несколько режимов ведения огня, один из которых до кучи породил эффект транстайминга. Я сама не очень в курсе, но в инете ты все найдешь за пять минут. Рекламу на Луне они тоже из них рисуют кстати, так что точность попадания в обсуждении не нуждается. А сразу после «Ультиматума» Молох за пару секунд посшибал из них все земные спутники, ракеты и самолеты, чтобы баалиты поняли, с кем имеют дело. Вот и все. Баалиты, естественно, все поняли, но нам с тобою сейчас от этого не легче. Левиафаниты всегда были гуманистами и в третьем поколении окончательно превратились в жижу. А земляне стали еще злее. И хитрее. Так что я бы на твоем месте всерьез задумалась, куда сматывать, а не забивала подкорку всякой ерундой.

– Ого. А кто управляет этими Звездами Смерти?

– Как это кто? Молох, кому еще.

Забавно. Мы, законченные пацифисты, никогда не имели армии, но при этом живем на самой большой во вселенной системе уничтожения, контролируемой исключительно искусственным интеллектом.

Я знал, что адепт Илай и папэ, будучи баалитами, любили пошутить, но не догадывался, что их чувство юмора может быть настолько пугающе черным.

16

Всю ночь я проворочался на тахте, которая вошла в коалицию баалитов, норовя смертельно ужалить меня в бок время от времени выскакивающими острыми пружинами.

Мне было тревожно от того, что выводы Верещагиной были вполне обоснованными. Вот ведь, гадкая баба, и давать не дает, и башка у нее варит.

Но какой поворот событий, согласитесь. Всего месяц назад мир был прекрасен, а небо – безоблачным, а сейчас я пытаюсь заснуть на жерле пушки, в тени которой за мною по пятам идут прирожденные убийцы, тысячелетиями шлифовавшие самые болезненные способы отправки невинных фон Бадендорфов на тот свет. Красота!

Заснуть мне все же как-то удалось.

Разбудил меня не кто иной, как пастор Коллинз собственной персоной. Пастор завалился ко мне не один, а с бригадой социальных работников, всяко намекая, что ремонт моей берлоги-то они сделают, но я буду принимать в нем самое горячее участие.

Работа кипела вовсю, пылища стояла столбом, я уже успел заштукатурить с десяток дырок в стене, когда сзади раздалось культурное хрипловатое покашливание. Пастор неосторожно обернулся, и его челюсть изумленно уехала далеко вниз.

Надо думать. На пороге, попирая строительный мусор монументальными ногами, потряхивая исполинскими грудями, платиновыми локонами и четырьмя литровыми бутылками Blue Label, ослепляя нас белизной искусственных зубов и алым блеском голографической помады, стояла Мерлин Монро собственной персоной. Как живая, ей богу.

Мало того. Микель явно приперлась ко мне прямо со съемок, даже не удосужившись переодеть свой сценический костюм секс-андроида, самой широкой частью которого были стразы на сосках. Действительно, а чего такого? Накинула сверху полупрозрачный халатик, прыгнула в такси и поехала выполнять свое обещание окончательно доконать Вилли фон Бадендорфа, который и так одной ногою в могиле.

Баалиту с огнеметом наперевес я обрадовался бы больше.

– Ой, мальчики, как вас тут много! А чем вы таким интересным занимаетесь? Я так и знала, что Виллечка тут не один, а с друзьями! Как замечательно, что я прихватила лишнюю бутылочку! Давайте же скорее знакомиться, меня зовут Анюта, я подружка Голли! И сейчас мы хорошенечко выпьем за знакомство!

Микель снова провернула свой фокус с открыванием наглухо запечатанной бутылки одним незаметным движением, только в этот раз она это сделала одновременно с двумя бутылками. Талант, однако. До такого профессионализма мне еще пить и пить.

Уговаривать субсида выпить отличного квоттерского виски долго не придется. Пацаны мгновенно побросали инвентарь и облепили Микель с ее алкогольной батареей.

Только пастор Коллинз, дядька непьющий и ответственный, остался на месте, мрачно окинув меня пронзительным взглядом, не нарочно ли я все это придумал, чтобы улизнуть в очередной раз от обязательных соцработ.

Бедный пастор. Он еще не знал, что к нам заглянул настоящий работающий на чистом этиловом спирте секс-андроид из суровых космических глубин.

– Я только что со съемок, это Вилли меня туда устроил. Представляете, это будет настоящий телесериал про космических десантников. Да, конечно. Наливайте, не спрашивайте. Нет, мне не надо стаканчик, я прямо из бутылочки, я так привыкла. Пастор! Пастор, идите сюда! Как это, не пьете? Совсем? Ну-у давайте хотя бы малюсенькую за знакомство, а то вы такой серьезный, я буду очень вас стесняться. У вас такое мужественное лицо, вы сами не пробовали сниматься? Попробуйте обязательно, я вас познакомлю с нашим режиссером. Давайте еще одну, на брудершафт. Нет-нет, обязательно до дна и целоваться!

Сегодня Микель удалось отплатить мне той же монетой за все мое к ней терпение и добро, которое я для нее когда-то сделал. Когда через час стремительного уничтожения благородного виски Аня закинула блаженно улыбающегося пастора Коллинза, пьяного в лоскуты, со струйкой слюны, текущей из уголка рта, на закорки и уволокла добычу с собою в такси, я простил ей все грехи, прошлые и будущие.

И двойное спасибо за реализованную возможность сделать фотографию «Обнаженная Мерлин Монро похищает священника».

Занавес и мои бурные аплодисменты.

17

Верещагиной настолько хорошо удалось посеять в моей дурной голове семена сомнений, что они дали обильный прогнозируемый урожай. Еще какое-то время, скорее всего пару-тройку дней, я читал, серфил инет, смотрел новости по гелику и усиленно думал. Не сказать, чтобы я пришел к каким-то выводам, но кое-что для меня прояснилось, хотя каждый раз находя ответ на один из вопросов, я неминуемо задавал себе минимум три новых.

Я даже обнаружил у себя привычку чертить на подвернувшихся листах бумаги что-то вроде причинно-следственных графиков. Нечто подобное я замечал за папэ, и это меня немного порадовало.

Но одним солнечным деньком я вышел из дома, твердо осознавая, что время просиживать и без того дырявую в решето тахту решительно прошло.

Я оседлал Ядерную Блоху и двинул в промзону.

На всех шести планетоидах есть такие зоны, о существовании которых как-то особенно не задумываешься, пока лучшая подруга не расскажет тебе, какими именно снарядами стреляют на деле наши густонаселенные миролюбивые куски железа.

На поездку меня подбил факт, найденный в просторах сети, что где-то в глубинах Пантеи некогда существовал ныне заброшенный и всеми позабытый музей, посвященный первым освоителям орбитальной недвижимости. Мне вдруг сразу захотелось на него взглянуть.

Просто так, почти без задней мысли.

Промзона расположена ниже всех жилых уровней, и дорога туда ведет не из веселых. Ниже пятого уровня кончалась привычная зона комфорта, и начинались производственные помещения, даже трансляционные экраны были демонтированы за ненужностью. Дорожные знаки отсутствовали, шоссе стало темным, серым, унылым и прямым. Только Ядерная Блоха взвыла от радости, разгоняясь до каких-то совершенно космических скоростей.

Навигатор привел нас почти в самый центр планетоида, и я, скукожившись, вылез из Блохи на лютый холод. Климат-контроль отсутствовал, ради меня врубили освещение в эконом-режиме, но на этом местное гостеприимство и закончилось.

Пылища, ржавчина, иней, тоска зеленая и позеленевшая вывеска «Музей». Коротко и ясно.

Хотя внутри запасник культурного наследия вырвавшегося за пределы родной планеты человечества выглядел вполне себе – стеклянные витрины, относительная чистота, мультимедийный экскурсовод.

– Приветствуем Вас в Первом Внеземном Музее Покорителей Космоса! – Голос был мужской и суровый соответственно моменту.

– Добрый день…

Ага. Фиг там, местная система была древнее мамонтов. Она не имела речевого модуля и просто транслировала стандартную запись. Ладно, делать нечего, окунемся в непередаваемую атмосферу эпохи паровых двигателей.

– Наконец-то настал момент, когда человечество, тысячелетиями прикованное гравитацией к поверхности родной планеты смогло… – Охохонюшки, как же я попал.

Экскурсия длилась два с лишним часа, заводной экскурсовод вещал, порою раздавались фанфары, иногда он сам себе задавал вопросы из зала женским голосом, иногда сам себе аплодировал, настоящий беспощадный олдскульный хардкор. Не будь этого жесткача, у музея даже был бы шанс мне понравиться. Особенно впечатлил первый грузовой шаттл, доставивший на планетоид поселенцев, настолько зверски он был изуродован мелкими метеоритами.

Однако, экспозиция – это хорошо, но дело не ждет.

Наплевав на зануду экскурсовода, я углубился в розыски торчащих из прошлого концов таинственной деятельности моих современных знакомых, вдруг нападу на что-то стоящее, чего нет в сети.

И оно систематически всплывало.

В фотоархиве я откопал пушистый полосатый хвост адепта Илая, прибывшего на только что заложенную базу в первых рядах основателей. Адепт выглядел несколько моложе, на пару центнеров стройнее, имплантатов не имел, но его морда была уже тогда наглая и самодовольная. Неувязочка была в том, что на фото он стоял в группе с абсолютно неизвестными массовой аудитории личностями, имена которых я немедленно записал.

Я всегда считал, что именно Илай был руководителем проекта, но боевым командиром и основным вдохновителем строительства оказался некий Зденек Дворак. Тоже интересный факт.

Сам противометеоритный комплекс уже тогда назывался «Молох», но был значительно меньше по размерам и по характеристикам напоминал простую и всем понятную пушку Гаусса. Кто и когда превратил его в нынешнего монстра – оставалось загадкой.

Папэ на фотках не обнаружился, но это не удивляло, потому что снимки с именами Карима Хайдарова и Кнута Кристенссена были с мясом содраны со стенда.

Причем, судя по всему, совсем недавно.

Я замер.

Промзона, безлюдье, ни одного паладина или пастора ПСС на несколько километров вокруг, лабиринт нежилых помещений с отключенными камерами наблюдения, где бы еще могли найти себе пристанище пара десятков вооруженных до зубов баалитов, как вы думаете?

Позорный из меня бы вышел корсар, потому что очень пугливый.

Я, выпучив глаза, мгновенно забил на изучение улик до лучших времен и на подкашивающихся от страха ногах пошел к главной цели моего визита – центральному музейному серверу.

Всего-то дел – включить, скопировать информацию, выслать инженерам запрос на модернизацию культурного наследия. Секунд тридцать-сорок, а для меня это была почти вечность.

Музей я покидал бегом, на цырлах и держась за сердце..

Когда же на улице мне в лицо вспыхнул яркий свет галогенных прожекторов, и механический голос заорал: «Внимание! Биологическая опасность! Всем гражданским покинуть район и укрыться в убежище! Отсек будет подвержен криогенной заморозке через три… две… одну секунду!» – Я только пискнул, дал залихватскую свечку и сполз по ржавой стене на мостовую.

Я теперь точно знаю, почему всегда с подозрением относился к транстаймерам.

Эти гады завезли к нам на Пантею земную заразу, которую не вылечить никакими лекарствами, против нее бессильно каленое железо и жесткая радиация.

Имя этой напасти – косплэй.

Когда-то на далекой и опасной Земле, где по тихим переулкам разрушенных ковровыми бомбардировками зачумленных городов двадцатого столетия за неосторожными пешеходами бегали стада хищных удавов и кровожадных тапиров, какие-то маньяки решили, что им мало адреналина, и изобрели косплэй.

Суть явления заключается в том, что обычно недовольный окружающим миром человек просто удаляется в выдуманную виртуальную реальность, где спокойно сходит с ума, не причиняя неприятностей окружающим. Но нет, косплеер не таков! Он старается максимально реалистично материализовать свой кошмарный фантазм в окружающем мире, да так, чтобы у случайных свидетелей волосы на голове зашевелились!

Они еще на Земле шили себе костюмы и строили бутафорские агрегаты только им понятного предназначения, но вот появился транстайминг, и кого-то из инфицированных вирусом косплея нелегкая занесла на планетоиды.

Тут-то они и развернулись на полную катушку, уж поверьте.

А наша тихая и всеми позабытая промзона стала центром разборок косовских банд, которые во всю использовали современные достижения научно-технического прогресса.

Представьте только, вот выбегаете вы себе спокойно на грани инфаркта из музея, ни о чем, кроме подстерегающих вас баалитов, особенно не думаете, а тут – н-на тебе, родимый! По улице, дребезжа суставами, ползет паукообразное бронированное нечто метров трех в холке, в каждом манипуляторе по импульсному лазеру в натуральную величину. Оно гонит толпу передвигающихся на четвереньках, воющих, оборванных и окончательно потерявших человеческий вид люд… существ. А за ним чеканит шаг шеренга замурованных в черные силовые бронекостюмы неизвестных науке пришельцев с произвольным набором конечностей. И у каждого по ручному криогенному распылителю, между прочим. Из которых они непрерывно садят во все стороны, причем при попадании в четвероногих те очень натурально падают замертво и явно издыхают.

Я чуть кони не двинул, когда они в меня одновременно из всей этой бутафории пальнули, настолько все натурально было.

Потом, конечно, посмеялись, разговорились, но осадочек неприятный у меня и сейчас остался. Очень спорное явление этот косплэй, на мой взгляд, будь он неладен, хорошо, что им только транстаймеры болеют, а у нормальных людей к нему иммунитет.

Зато в процессе поглощения подвернувшегося алкоголя я услышал массу сплетен и рассказов, в которых мелькали гады из неизвестной кос-банды, испортившие неделю назад кому-то дроида (эта паукообразная хреновина), да так, что его теперь чинить не перечинить. Кажется одеты они еще были нелепо, вроде как «Корпораты», но почему-то не в броне, а в обычных костюмах. То ли начинающие, то ли полные лузеры, о которых и говорить-то не стоит.

Я на всякий случай обменялся контактами с парой местных буйных, загрузился в Блоху и на автопилоте уехал снимать стресс в «Эйфорию», где уже сто лет как не был.

Обычного эника вперемешку с алкоголем мне сегодня явно будет мало.

18

Ехать слегка подшофе в уютно журчащей реактором Блохе, залипать в тонированный иллюминатор на мелькающие огни, чтобы забыть о времени и прибыть в «Эйфорию» в четыре пополудни, когда в клубе ни души, кроме дежурного бармена, а вместо киловатт ночного рубилова еле звучит тихий лаунж – вовсе не плохо. Кто как следует переклубил за свою жизнь, меня поймут.

Я сидел за стойкой, напротив сидела Полли, а между нами была наша первая общая бутылка марочного коньяка.

– Странно тут днем. Это как с фотомоделями порой. Вроде всю жизнь знаешь женщину, а дома без макияжа, стразов, всяких там каблуков она возьми и окажись профессором психологии в бигуди, огуречной маске и халате. Красиво и таинственно.

– Что же таинственного может быть в бигуди? – Рассмеялась Полли.

– Как что? Их почти никто не видит, а они по ночам создают спирали в женских волосах!

Полли снова рассмеялась, а мне вдруг понравилось, как она смеется. Третий размер груди, музыка плюс коньяк – очень часто у меня сумма этих слагаемых была равна предчувствию и вдохновению, особенно если ближайшие пять часов в клубе не предвиделось ни одной другой женщины.

– Ты сегодня рановато, обычно днем сюда никто не приходит.

– Совсем никто?

– Совсем. За год работы ни одного человека не видела раньше девяти.

– Люблю быть первым, пусть хоть и в мелочах.

– Мелочи часто любят накапливаться для качественного перехода.

– Ого. У нас намечается беседа физика с художником?

– Это не физика, это Маркс. А ты художник?

– Нет. Не очень. Не знаю, – я грустно выпил рюмку, – последнее время мне кажется, что я вообще никто. Ты удивительно метко только что наступила на мою больную мозоль.

– Да ладно тебе. Быть никем всегда было почетно, что тут, что на Земле. Это нормально, – Полли тоже налила себе, – ты – никто, я – никто, и только кто-то – кто-то. Причем большинство уже тоже стали никем. Или ничем. Нельзя постоянно сверкать. Не парься.

Мне резанула ухо ее странная логика, я запротестовал было, но алкоголь плавно кружил голову, и вместо того, чтобы начать спор, я задумался. Полли оказалась хорошим барменом и дала мне выдержать паузу.

– Знаешь, я впервые понял, что в «Эйфории» нет ни одного окна. На улице солнечный день, а тут темно, как будто нет времени, и на свете вообще больше никого нет.

– Коньяк и не такую обстановку может сделать романтичной. Тебе просто одиноко.

– Ну да, с чего бы еще я приперся в ночной клуб днем? Но теперь буду иногда забегать, чтобы поболтать с тобой.

– Спасибо, за это можно и выпить.

Мы чокнулись. Я заметил, что Полли пьет не из рюмки или олд фэшн, как все мои знакомые, а из настоящего коньячного бокала. Интересно, а сколько же ей лет?

Я стал внимательно ее разглядывать, она заметила и вопросительно подняла бровь.

– Полли?

– М-м?

– А кем ты была до транстайминга?

– Что, так сильно заметно, что я приезжая?

– Очень заметно. Если приглядываться. Ты строишь фразы так, чтобы у собеседника не возникло желания дальше продолжать разговор. Ты пьешь из старомодного бокала, не употребляешь стимуляторы и никогда не танцуешь. Ты всегда о чем-то думаешь и чертовски убедительна в желании выглядеть заурядной и не умной, что абсолютно не соответствует действительности. У меня есть предложение. Давай знакомиться заново. Меня зовут Вилли фон Бадендорф, – и я протянул ей руку.

– А меня – Полина, – она очень настороженно и вяло пожала в ответ, будто боялась, что я могу раздавить ее ладошку своими некультяпистыми лапами. Неужели Пит был прав, что они все до сих пор боятся?

– Не Полли? Полина?

– Угу, – она посмотрела куда-то вбок, и у меня создалось впечатление, что Полине больше всего на свете захотелось, чтобы меня тут не было.

Я забеспокоился, потому что это была совершенно не та реакция, которой я ожидал. С другой стороны, а чего я хотел, если между нами вековая пропасть? Только мне вот категорически не улыбалось, чтобы интригующий меня в данный момент представитель противоположного пола ушел в глубокий аутизм. Что там у нас на такие случаи предусмотрено?

Я поднял рюмку.

– Давай за тебя. К сожалению, не сможем душевно поговорить, мне скоро придется бежать, но на пару тостов меня еще хватит.

Древняя, как мир, аксиома. Расслабь девочку, отвлеки, пусть будет уверена, что ты сейчас уйдешь, и ни на что другое у тебя уже просто нет времени. Пусть выпьет соточку, а там, глядишь, и все изменится к лучшему.

– И за тебя, Вилли.

Так. Она только что попыталась запомнить, как меня зовут? То есть два года она не знала моего имени и не пыталась его узнать? Плохой признак, очень плохой. Если ее не накроет в ближайшие десять минут, то можно будет смело увеличивать мой траурный список «не дала» на один экземпляр. Выручай, Дионис.

– И прости, если пытался влезть тебе в душу. У самого проблем выше крыши, вот и понесло чего-то.

– Да какие у тебя могут быть проблемы? В бесплатном киоске икра мелкого диаметра? Вот сейчас мы выпьем, я разговорюсь, мы пойдем к тебе или ко мне и решим наши общие проблемы раз и навсегда, так, да? Тогда наливай, не тяни.

Вот тебе раз, и эта туда же. Да что такое происходит с женщинами в последнее время, что они насквозь меня видят, скажите? Как же я ненавижу все усложнять! Придется теперь строить из себя оскорбленную невинность и пострадальца, но другого выхода я не вижу, чтобы уже тупо из принципа переспать с этой истеричкой.

– Выпить это да, что доктор прописал. Я по случаю два года голову ломал, как затащить тебя в койку, и именно сегодня в четыре вдруг решился. Но ко мне завалиться не выйдет, у меня хату на днях расстреляли, там теперь неуютно. Поехали лучше к тебе. Хотя нет. С хатами близких тоже происходит неладное последнее время, взрываются, понимаешь ли. Так что давай прямо тут, на стоечке. Начинай, не тяни, – передразнил я Полину и, состроив максимально оскорбленную гримасу, мысленно скрестил пальцы.

– Что за фигню ты гонишь?

Ес, клюнула! Я, молча, с той же оскорбленной мордой, включил канал происшествий и показал ей новости, одновременно не забыв нам обоим за коньяк.

– Ничего себе, я думала, тут такого не бывает. А почему в новостях ничего не слышно?

– Это и есть новости, просто этот портал никто не смотрит. Последнее посещение было три года назад, видишь? А последнее преступление так вообще лет пятьдесят назад. Это называется селективным коммуницированием, Полиночка. Вот ты ни с кем не общаешься вовсе не потому, что с тобой никто не общается, а потому, что ты сама не хочешь ни с кем общаться. Но при этом ты абсолютно уверена, что это не твоя проблема. Так и тут. Событие есть, а аудитории нет. Так что в следующий раз перед тем, как наорать на кого-то, убедись, что он не хочет просто выпить рюмку коньяка и поболтать. Кстати, а с чего ты вдруг решила, что я тебя клею?

– Слишком красиво выпендривался, вот я и подумала, – и мы выпили на мировую.

Оказывается у бедной Полины еще и аллергия на поэтические образы? Будем знать. Но согласитесь, какой же интригующе запущенный случай!

19

Сам не понимаю, как это случилось, но Полли у меня зависла, потому что я на нее неожиданно и конкретно залип со всеми придыхательными.

Так бывает, сами знаете. Вроде бы и ноги не от ушей, и умна весьма спорно, характер кошмарный, а будоражит так, что мама – не горюй.

Может быть это все потому, что нам всегда было о чем рассказать друг другу, а еще она очень искренне смеялась, когда я валял дурака. Валять дурня в кровати это моя фирменная фишка. Без истерики Бдительного Солдата в Окопе еще не пережила ни одна фемина.

Или потому, что стоило мне увидеть ее грудь, почувствовать ее такую особенную кожу, просто обнять, и я слетал с катушек. Сплошной секс эта гадкая вкусная бабушка Полли.

Мы и опомниться не успели, как прошло дней десять. Нас никто не беспокоил, поначалу частенько проявлялся Лева, удивлялся, качал головой и отчаливал во внешний мир. Потом и он запропал, но мне было не до него.

Мы трахались и разговаривали, я каждый вечер подвозил Полли на Блохе к дверям «Эйфории», а утром забирал ее уставшую и хронически злую. И ни разу не зашел внутрь. Пока она пахала, а я обычно успевал худо-бедно восстановить силы и отбить соцработы.

Конечно думал о папэ где-то раз в сутки, не без того, но всяко назревал то завтрак в постель, то ужин при свечах, а чаще просто немыслимый и чудовищно энергозатратный секс, так что для каких-то активных действий времени просто не оставалось.

Да ладно вам, сам охреневаю.

Зато за это время я поостыл головой, переварил полученную информацию и перестал включать истерика настолько, что когда в мою дверь с таинственным видом постучала Верещагина, я просто усадил ее за стол и приготовился слушать.

Полли была на работе, я молча сервировал стол для полуденного кофе, а Машка сверлила меня каким-то нездоровым взглядом, явно говорящим о том, что у нее на руках был козырный расклад, но вот какого сорта – я понятия не имел.

– Ладно, колись, а то тебя сейчас разорвет от таинственности.

– Помнишь тех больших лысых сиамских близнецов в костюмах? – Машка, якобы вся такая не при делах, вытащила из вазы ромашку и принялась усиленно ее нюхать, мгновенно испачкав нос желтой пыльцой.

– Еще бы. Незабываемая картина.

– Угадай с трех раз, что с ними приключилось?

– Понятия не имею. Прилюдно сделали обрезание, чтобы стать ортодоксальными евреями?

– Сколько тебя можно просить быть серьезнее, Бадендорф? Это, между прочим, тебя касается напрямую. Так что с ними?

– Не знаю, Маш, и знать не хочу, честное слово. Наверное давно улетели, или их сгребли паладины.

– Частично ты прав. А вот насколько, это надо еще проверить. Кстати, от тебя нужна одна услуга, Виллечка.

– Для тебя – все что угодно.

– Это не для меня, а для тебя самого.

– Да что ты темнишь, давай начистоту, чего ты там откопала? – Я стал терять терпение.

– Потерпишь, не в сказку попал. Сам попал и нас с Питом втянул.

– Ну, извини, сама знаешь, я не со зла.

– Да ладно, зато жизнь стала интереснее. Кстати, ты еще с этой русской барменшей живешь, которая из двадцатки?

– Ну да. А что такое?

– Очень хорошо. Расспроси ее для начала, что такое спецслужбы, и как они осуществляли внутренний мониторинг, а завтра утром ко мне в девять, как штык. Будем разгребать огромную кучу дерьма и проверять гипотезы.

– Как скажешь, – я, как всегда, ничего из сказанного не понял и на всякий случай начал готовиться к сюрпризам.

Уже на пороге Машка вдруг обернулась, обняла меня, коснулась губами уха так, что у меня забилось сердце, и очень тихо прошептала:

– Только никому не верь, Вилли. Ни-ко-му, понял?

Хлопнула дверью и уцокала по переулку, оставив меня стоять с разинутой пастью, эрекцией и пульсом под двести, зараза.

20

К Верещагиной я пришел ни свет, ни заря, не выспавшийся и злой, как собака.

Машенция, как ни странно, уже была на ногах, мало того, уже приготовила завтрак и теперь азартно серфила сеть.

– О, Вилли! А я-то думала, что ты опять протрахаешься до полудня. Ну, что, спросил?

– Ага, как же. Прикинь, как только Полли услышала, что ты ко мне заходила, пока ее нет дома, закатила такое представление, что я теперь реально сомневаюсь в ее психическом здоровье. У нее просто разом всю крышу снесло и закинуло на Юпитер. Пять часов орала нон-стоп, вся аж пунцовая, нос распухший, красный, как свекла, слезы ручьями, расхреначила всю бьющуюся посуду. Причем никаких мотиваций, только не требующий ответа вопрос-утверждение «Ты ее трахал?!». Под конец дала мне в морду со всей дури, хлопнула дверью и свалила в четыре ночи.

Верещагина хохотала так, что аж упала на диван и забила копытцами в воздухе.

– Вилли, это называется ревностью! Статья, между прочим.

– Да знаю я. Под конец уже еле сдерживался, чтобы не скормить ее паладинам, но жалко стало дуру. Упекут же, а она и так на все голову обиженная.

– Доложишь в ПСС?

– Нет, наверное. Но только если она будет держаться от меня подальше.

– В принципе она сейчас сидит на диване в своей конуре и ждет, что ты прибежишь к ней на коленях с извинениями и цветами.

– Ага. Непременно. С чего бы это мне поощрять психические паталогии?

– Что, и никаких больше шуры-муры с транстаймершами?

– Ни за что. Это был форменный абзац.

– Интересно, надолго ли?

– Отстань, Верещагина, прошу тебя, и так тошно. Расскажи лучше мне про теорию мирового заговора, или что там у тебя.

– О, ты решил с горя заняться делом? Посмотрим, на что ты способен. Падай, – она ткнула пальцем в пуфик на полу.

Я послушно плюхнулся, стараясь изо всех сил не заглядывать Машке под халат.

– Пока ты пытался сдохнуть от истощения на клинической психопатке, я решила отыскать баалитов по камерам слежения, а заодно выяснить, все ли так гладко с нашим правом на получение любой информации.

– И?

– Городские камеры выведены на один портал и оснащены просто фантастически комфортным интерфейсом, сканером и сравнительным софтом. 1:0 в пользу ПСС.

– Не уверен, что после всего случившегося баалиты вот так вот запросто будут разгуливать по скверам.

– Разумеется, я их там и не нашла.

– Ну и спросила бы меня. Они окопались в промышленной зоне. Там ни камер, ни паладинов.

Верещагина сурово пнула меня в лоб самой прекрасной пяткой на свете.

– Мог бы сказать и раньше, барон недоделанный.

– А откуда я знал, что ты променяешь амплуа клубной дивы на невостребованную профессию следователя по особо опасным делам?

– Все равно мог бы сказать.

– Ладно тебе, не бурчи. Я уверен, что это не самое интересное. Кстати, когда ты меня бьешь ногами, я вижу твое легкомысленное салатовое нижнее белье, а это сильно отвлекает. Или сними его, или перестань дразниться.

– Блин, какой же ты неисправимый маньяк, Вилли. Я тебе никогда не дам, можешь перестать пускать слюни.

– Я тебе не нравлюсь?

– Ты – нравишься. Но человек, ведущий самую беспорядочную половую жизнь из всех, кого я знаю, в меня не войдет просто из принципа. Так что фиг тебе.

Надо же. Машка тайком считает моих любовниц? Не все так плохо.

– Все, молчу. Давай дальше, я так понимаю, что ты где-то забуксовала.

– Угу. Второй жилой уровень у нас висит на серваке с кривым софтом, интерфейс отстойный, но все вполне функционально, если привыкнуть. Третий – еще хуже.

– Промзона на пятом, а камер там нет и в помине.

– Ошибаешься, камер там навалом. Вот только их читает Его Величество собственной персоной.

– Молох?

– А кто еще у нас занимается мониторингом? Так вот, сигнал с камер читается впрямую цифровым кодом, который Молох сам себе и изобрел.

– То бишь изображения нет?

– И в помине. И тут мне пришел в голову один вопрос. А перед кем, собственно, отчитывается сам Молох?

Я задумался. Адепт Илай совершенно не подходил на роль Темного Властелина. Хотя я вообще не знал ни одного человека, соответствующего этому стереотипу.

– И?

– Я потратила неделю на изучение и трэкинг исходящих пакетов, Вилли. Молох не отчитывается ни перед кем.

Вот тебе на.

– И как нам расшифровать код с камер? Должен же быть к нему админский пароль?

– Должен и есть.

Я вопросительно посмотрел на Верещагину, а она торжествующе простерла мне руки:

– Дай же мне его, Вилли фон Бадендорф!

С гордостью скажу, что я протупил всего пару десятков секунд, а потом поднял в воздух палец с модным в этом сезоне сапфировым колечком.

Будь оно во веки вечные проклято и трижды неладно.

21

Их было девять. Кэп, Цай, Фиона, Сандерс, Тимми, Шавхат, Поль, Найтс и Леша.

Вчера было еще одинадцать, но Терри и Лещук не вернулись из города.

– Капитан, два меха на три часа!

– Три меха на шесть!

– Два на десять!

Их зажали в клещи в заброшенном сборочном цеху, откуда вело семь коридоров. Только вот три прохода шли вниз и упирались в действующий реактор, а в четвертом и, якобы, чистом, наверняка ждала засада.

– Шавхат, Сандерс, Цай, чистим шесть часов. Залп!

Вспышка. Молодцы, ребята. Профессионалы. Три меха вспыхнули одновременно. Один еще дернул было излучателем, но Сандерс влепил ему заряд прямо в сочленение, и механизм превратился в медленно остывающую груду бесполезного металла.

– Первая тройка пошла!

В коридоре негде спрятаться. Плазменный резак или импульсный лазер прошивают любое укрытие с задержкой в долю миллисекунды. Все это знали. Знали и Поль, и Найтс. Знал и сам капитан, которому долг велел быть в первой тройке.

Смена позиции, коридор чист. Взмах рукой, вторая пошла.

– Жми!

Леша Якимащенко нажимает кнопку детонатора, и зал позади превращается в кипящий расплавленным оборудованием ад. Тыл прикрыт, но отступать теперь некуда.

За третьим поворотом их ждали баррикада, еще два меха и лунатики.

Кэп постучал по стене тоннеля.

Стены промзоны были металлические, сделаны еще во времена первого переселения и рассчитаны на сдерживание прямого попадания мелкого метеорита, так что рикошет пули с урановым сердечником просто неизбежен, что очень хорошо для нас и очень плохо для вооруженных энергетическим оружием лунатиков.

Импульсная граната, два термитных заряда в мехи, и Шавхат отрабатывает коробку боекомплекта из Гейзера от потолка.

– Чисто!

Вопрос, куда идти? Есть два варианта. Закамуфлированный под рабочий модуль шаттл или смена позиции и новый лагерь?

Пункт первый заманчив, но миссия не выполнена, поэтому…

– Режим избегания. Включить стелс-режим.

Девять теней мелькнули в дыму чадящих боевых роботов и исчезли в темном коридоре.

– Лунатики на шесть часов!

– Мех!

– Чужой на два часа!

– Лунатики на двенадцать!

Сегодня за них явно взялись всерьез. И еще этот Чужой, мать его…

В принципе лунатики были не плохими бойцами, но прозябание сотни лет на планетоиде не сделало их лучше. Девятка же была рождена в огне вечной войны, а здесь были лучшие из лучших.

Вот только Чужой…

Кэп видел его дважды. Неуловимый, неуязвимый, смертоносно быстрый, Чужой ни разу не вступал в огневой контакт, но сегодня что-то изменилось, и это «что-то» не сулило девятке ничего хорошего.

– Комплекс на два часа. Подавление на двенадцать.

Шавхат все же успел сделать проход, когда Чужой атаковал его Вечной Тьмой. Шави всхлипнул и удивленно уставился на стремительно расползающуюся по телу и стелс-сьюту черноту, смешанную с кровавым пурпуром. Но пальца с гашетки он так никогда и не снял.

– Чисто!

– Ходу, ребята…

Нет времени и нет места для Шавхата Ибрагимова. Он навсегда останется здесь и сейчас, сжимая в черных руках пустой Гейзер.

– Комплекс на два часа! Комплекс, я сказал! Первая четверка пошла!

Коридор справа и находящийся в нем Чужой приняли в себя весь спектр поражающих элементов, от картечи до пиробластических гранат.

– Лунатики на двенадцать! Четыре меха!

Большой зал, переход на нижний сектор, лунатики на укрепленной позиции, вариант атаки только фронтальный, шанс на выживание – ноль целых три десятых.

– Рассыпной прорыв. Цай прикрывает.

Кэп бросил взгляд на корейца. Он знал, и Цай знал.

Семь теней. Всего семь теней ринулись по непредсказуемым траекториям на, под и между лунатиками, поливая огнем все вокруг.

Только Цай в расстегнутом полевике, под которым виднелись покрывающие его с ног до головы татуировки, улыбаясь, стоял во весь рост, приглашая и обещая всем настоящее восточное гостеприимство.

Кэп знал, что корейцы очень живучие и очень шустрые. Цай отвлек внимание на целых пятнадцать секунд, паля с обеих рук, и этого хватило. Он стоял, вплавленный заживо в глыбу льда, а его «Сестры» двадцатого калибра так и не дали лунатикам поднять головы. Ом мани, Цай-сан, теперь тебе улыбается Будда.

– Чисто!

– Чужой на три!

– Чужой на девять!

Кэп помнил психотренинг в Нью-Арке. «Предположительное вмешательство внешней интервенции. Местное население психо-доминировано или находится под глубоким гипнозом. Любой ценой необходимы образцы тканей и оборудования». Любой, это когда выжить обязан всего один. Кто-то. Не важно, кто. Но обязан.

– Комплекс на три. Комплекс на девять. Ускориться. Алексей, Фиона, спринт режим.

– Чужие на двенадцать, Кэп…

– Чужие на шесть…

Почему они? Потому что Алексей – тяжеловес, а Фиона – тактик. Алекс прикроет ее, а она даст ему необходимые указания. И еще потому, что Кэп уже знал, что сейчас неизбежно произойдет. Это прозрение случается порою у настоящих солдат. Но только один раз. И обычно – последний.

– Комплексы по целям. Круговая оборона. Снять стелс-режим.

Пятерка поняла и одобрила. Без слов, без стонов, без колебаний. Миссия должна быть выполнена.

Кэп был уверен, что непотопляемых авианосцев в природе не существует. Не берет лазер? Ракеты не видят цели? Возьмет пуля или нож. Главное – найти брешь в обороне.

– Честь была служить с вами, сэр!

Высшая похвала. Но есть еще кое-что…

– Заткнись, солдат, и завали пару этих уебков!

– Есть, сэр!

Залп. Еще один.

Тимми получил Волну прямо в лицо, но так и не опустил излучатель.

Сандерс с обмороженной правой рукой рванул чеку фотонки крошащимися зубами.

Поль и Найтс спина к спине, симметрично брызгают фонтанчиками крови от сквозных ранений, продолжают садить из «Мерков» и сползают, сползают…

И всему венец – нечеловеческий, крушащий сознание вой Чужих сквозь стакатто Гейзера. А потом стало неимоверно легко дышать, но Кэп увидел, как Фиона подхватила биологический образец, и, улыбаясь чернеющим ртом, рухнул на пол, наконец-то отпустив чеку ранца.

22

– Офигеть, круче чем в кино. Где тут у тебя поп-корн?

Верещагина сидела белее бумаги, уставившись круглыми глазами в экран.

– Они их всех убили, Вилли. Просто взяли и убили. А ты… Я знала, что нам врут, но чтобы вот так… – У нее сильно тряслись руки.

Я уставился на Машку.

– Ты чего, Маш? Сдурела? Кого убили?

– Их всех… Всех!

– Тебе срочно надо стресс-тест сдавать, Верещагина, и бегом к адепту Илаю на прием. – Я покрутил пальцем у виска, – никого там не убили, не будь идиоткой. Поглумились конечно от души, спорить не буду. Я даже знаю одного жирного гения, который явно лично писал этот батальный сценарий.

Машка подозрительно на меня уставилась.

Я со вздохом снова включил запись и промотал на сутки назад, чтобы показать ей, как бригада инженеров устанавливает голопроекторы.

– Если хочешь узнать много новых матерных отглагольных прилагательных, то могу промотать на часа два вперед. Когда косплэеры разгребают испорченный скарб, они обычно сильно на эмоциях.

До Машки явно еще не дошло.

– Это постановочное шоу в исполнении скучающих транстаймеров, Машенька. С первой до последней секунды.

– Но они же… В них же стреляли.

– И что?

– Если в тебя стрельнут, то ты сразу поймешь, настоящая это пуля или бутафорская. А они падали по-настоящему.

– О, да-а… – Я явно начал понимать адепта Илая и даже перенимать некоторые его словечки, – аэрозольный транквилизатор с черным пигментом был куда как настоящим, да и полевой криоген – тоже. Тут на ногах устоять сложновато будет, согласен.

– И те двое? Их же пулями?

– Голографическая подстава. Кажется их еще в первом зале нокаутировали, можно проверить на всякий случай.

Мы проверили, так оно и было.

Потом мы посмотрели, как паладины в светомаскировке погрузили обездвиженных баалитов на гравитационные носилки и отправили куда-то наверх.

– Да уж, не хотел бы я быть рядом, когда эти ребята придут в себя и поймут, как над ними подшутили.

– Но все это понадобилось, Вилли? Нафига? И зачем двоим дали уйти?

– Понятия не имею, Маш. Наверное адепту Илаю бывает так же скучно, как и косплэерам?

Я не удержался и плеснул себе в стакан виски из маминого бара.

– Но согласись, способ противостоять внешнему вторжению Молох выбрал достаточно забавный.

– Да уж. Если даже я повелась, то представь, как им там было с полным эффектом участия…

– А я бы попробовал. Кстати, знаешь, что меня действительно заинтересовало?

– М-м?

– Две вещи. Скажи мне, а как наши дружелюбные друзья вообще смогли просочиться на Пантею? Это – раз, – я выдержал долгую паузу.

– А два?

– Как ты прошла тест на гуманизм, если тебе до сих пор в голову может прийти, что левиафаниты могут хоть кого-то убить?

23

До драки не дошло, потому что домой вернулся не на шутку взбудораженный Пит, который в довесок притащил с собой какого-то смутно знакомого мне хмыря лет тридцати с близорукими заспанными глазками.

Пит целых тридцать секунд слушал вводную, быстренько просмотрел запись и махнул на нас рукой.

– Ребята, вы просто дети. Один из вас любопытный бэбик, а другая – въедливый, но это без разницы. Я сто раз вам говорил, что вы копаете ради процесса, а не куда-то конкретно.

– Что ты имеешь ввиду?

– То, что вы с поразительной наивностью клюнули на визуальные эффекты и даже не заметили действительно важного факта.

– Это какого же? Кроме примелькавшихся за последние дни проникновений вооруженных боевиков, промышленного шпионажа и нескольких попыток совершения убийства вроде ничего экстраординарного не было.

– Тебе это только кажется. Хотя в чем-то ты прав, это происходило вовсе не в последнее время. Расскажи им, Спирит, – Пит дал слово незнакомому чуваку, который в этот момент очень сосредоточенно заваривал себе чай.

– Пит, это все фигня, честное слово, – человек в доисторическом вельветовом пиджаке по имени Спирит явно больше интересовался размерами своей кружки, чем окружающим миром.

– Ничего это не ерунда, а нарушение статьи конституции о свободе информации.

– Ты о кодировке файла? Неа, тут все пучком, не подкопаешься. Информация закодирована, потому что она такой родилась. Компьютер ее видит только в коде. То, что ты этого не умеешь, сугубо твои девичьи трудности. Она вовсе не скрыта и не засекречена. Тем более, что при первом же запросе она автоматом переводится в доступный человеку формат, как это кино, например, которое сразу появилось на сайте косплееров после активации дешифровки.

Я смутно начал догадываться о причине появления здесь странного постороннего.

– Пит, это кто?

– О, это – никто.

– Ага, меня тут в природе не существует, – Спирит странно улыбнулся и без спросу долил себе в чашку дорогущего земного Рижского Бальзама.

– Спирит у нас человек редкой профессии. Он айтишник.

– Кто?

– Последний из могикан. Занимается компьютерным софтом и железом.

– М-м… Молоху же как бы не нужны программисты, а нужное оборудование он штампует себе сам? Или нет?

– Теперь – нет. А раньше были очень даже нужны. Программисты, айтишники, админы, все как надо. На Голема целый полк пахал, пока он не начал лыко вязать, – Спирит снова долил себе бальзама, совершенно проигнорировав отсутствие в чашке чая.

– И ты…

– Был начальником отдела системного администрирования.

Спириту явно было не тридцать. Я вспомнил его унылую морду на фотографиях времен запуска Молоха. Что-то везет мне на доисторических животных последнее время, не к добру.

– А теперь?

– Это – единственная в Левиафанитской Теократии государственная тайна, Вилли.

– У нас запрещены государственные тайны.

Спирит немного ожил. Чувство юмора еще не покинуло тело ископаемого.

– И теперь – тоже.

Вот те на.

– Я правильно понял? У нашего запредельно навороченного, самовосстанавливающегося, всеведущего и граничащего с божественностью Молоха до сих пор есть системные администраторы?

– Один-то точно имеется, – Спирит самодовольно развалился на пуфике и развел руками, вот, мол, я. Аплодируйте.

– И чем ты сейчас для него занимаешься?

Лицо Спирита снова стало скучным и унылым, как будто в человеке взяли и выключили лампочку.

– Пишу ему компьютерные игрушки.

24

Жаль, что поганое настроение нельзя утопить во Влтаве. Выкорчевать из мостовой булыжник, привязать на шею депрессии да и скинуть горемычную с моста прямо в зеленоватую воду, купленную за семьдесят тонн чистой платины у Чехии через десять лет после провозглашения Ультиматума. Оставались только дедовские методы, и я спрятался от всех на широченном лонжероне моста с видом на набережную втроем с бутылкой и эником. Мы оплакивали безвременно покинувшего нас беззаботного Вилли фон Бадендорфа, немножечко свинтуса, но очень неплохого где-то в душе парня, по мановению пальца Бабки Ежки превратившегося в меня сегодняшнего, унылого и страдающего от кризиса самооценки.

Чего-чего, а свою непроходимую тупость я во Влтаве бы топить не стал. Я люблю эту искусственную реку с настоящей пражской водой, но если бросить в нее мою отупь, то бедняжка выйдет из берегов и затопит половину города к чертовой матери. Я это отлично понимал. Еще я понимал, что Пит намного умнее меня. Именно поэтому Машкины длинные ноги никогда не будут лежать у меня на плечах. Это-то я вкурил вообще на раз.

А вот всего остального я не догонял, хотя все причины и следствия видел собственными глазами с критически близкой дистанции.

Скажу вам по секрету, но ни что не оскорбляет меня больше, чем осознание собственной ограниченности, поэтому я, нынешний Вилли фон Бадендорф, злобно вращая глазами, поглощал Black Label и, яростно скрипя зубами, хрустел таблетками эника в надежде на хоть какое-нибудь чудо.

Чуда не случилось, но хоть настроение улучшилось настолько, что я смог время от времени глазеть по сторонам.

Тем временем по набережной, абсолютно игнорируя сложность мирового устройства, гуляли сотни счастливых людей. С ленцой потягивая горячий глинтвейн и грог из огромных керамических кружек, стайка пожилых жителей центра отбивала социалку, полируя на автоуборщиках и без того сверкающий булыжник мостовой. На скамеечке, по соседству с двумя солидными ортодоксальными евреями, приютились школьницы из ближайшей интернатуры, вооруженные до зубов мольбертами и цинковыми тюбиками с акварелью. Они азартно зарисовывали окружающий жизнерадостный хаос, время от времени в запале засовывая кисточку в рот, от чего у почти каждой губки приобрели весьма экзотический по цветовой гамме окрас. Мимо них бесконечной чередой катились моники и дуо, на которых жители Нью-Праги всех возрастов спешили по самым разным, но безусловно чрезвычайно важным делам. Особенное внимание привлекал молочно белый квадрик, минут пятнадцать недвусмысленно раскачивающийся на месте с плотно задвинутыми шторками. Потом его дверцы распахнулись… Ну как же это возможно, чтобы я пришел грустить на набережную и не встретил парочку знакомых?

Сияя античной бронзой искусственного загара, из квадрика поступью командора, только что одной левой ухлопавшего насмерть Дона Гуана, ступила Анна Микель, сверхновая телезвезда, круглая дура и мой беспробудный друг. За ней из кабинки вытек утомленный, но счастливый пастор Коллинз. Ясное дело, что здороваться с ними я не побежал, тем более, что и помимо Микель на набережной было предостаточно привлекательных девочек любой возрастной группы.

Да что и говорить, в принципе мой распрекрасный папэ должен быть вполне доволен делом рук своих, потому что мир, который он так хотел создать и благоустроить, получился вполне себе прекрасным и очень комфортабельным как для всех, так и для каждого. Хотя кто знает, какую цену приходится прямо сейчас платить за это Гюнтеру фон Бадендорфу, но зная немного уже его мятежную натуру, он наверняка платит ее без лишних слов с циничной кривоватой улыбкой на заросшей недельной щетиной физиономии.

Я откинулся на спину, и уже с высоты своего стального ложа гордо оглядел окрестности. А что, я тоже фон Бадендорф, стало быть прямой и единственный наследник гордого замысла, так кому еще, как не мне?

Жаль только, что папэ не удосужился посвятить меня в подробности, но тут я сам виноват – столько лет бортовал предка.

Мод меня побери… Я хлопнул себя по глупому лбу и на удаленных влез к себе в компьютер, чтобы проверить список книг, любезно навязанных мне к прочтению адептом Илаем.

Так я и думал. Промахиваясь в суматохе мимо цифр, я набрал номер Левы.

– Ты чем сейчас занят, инспектор?

– Я вас умоляю, Вилли, да ничем, трещу по мобилю с одним безнадежным гоем. А вы что-то имеете мне предложить?

– Романтический ужин при свечах, водка и шиксы. А без вас, рабе, этот праздник жизни будет лишен основного блюда.

– Я никогда не подписывался наделать тебе фаршированного судака, Вилли. Даже под водку.

– Я имел ввиду занимательную беседу.

– А шиксы красивые?

– Для тебя – любые. Сам выберешь, у меня картотека на пару терабайт таких красоток, закачаешься.

– Хм. В тебя что, опять стреляли, что ты так расщедрился?

– Неа. Поднимай выше, кажись я понял, на какой карте искать Море Соломона.

– Ой, да что вы говорите? – В голосе Левы читалось глубокое сомнение в моих умственных способностях, – может мне тогда сразу и компас прихватить?

– Нет, только свою голову. Я же прогульщик, а ты – отличник, так что мне явно придется чем-то проставиться.

– Ладно, уговорил. Только шикс не надо. Я своих приведу.

25

– Вилли, а почему ты так уверен, что папэ оставил тебе скрытое послание?

Лева олицетворял собой скепсис. Он сидел с чашкой чая на тахте, Брунька лежала у него на коленях и трещала так, что стены тряслись. На кухне гремела посуда, это приведенная Флямом модочка-брюнетка без имени сноровисто стряпала фаршированного судака. Ее подруга Кейт (тоже модка, но блондинка) по уши залезла в сеть и нам абсолютно не мешала.

– Я уверен на все сто по трем причинам.

– Начинай с первой. Если скажешь что-то стоящее, то Кейт может даже обратит на тебя внимание.

– Больно надо, я после последнего посещения адепта Илая плевал на модок с высокой каланчи. Так вот. Первая причина кроется в единственной области, которая для вас, инспектор, не ясна, в то же время для меня – естественна и понятна.

– Ну-ка?

– Исторически сложившийся традиционный алгоритм действий наследственного аристократа. Для потомственного риттера абсолютно невозможно оставить наследника без завещания на право владения доменом.

– И где же, позволь спросить, твой родовой замок, Вилли фон Бадендорф? Боюсь огорчить, но если на Земле, то там вряд ли остались сколько-нибудь симпатичные крестьянки. Насколько мне известно, всех переманили кино-корпорации сниматься в порно. Да и феодализм вроде как давно отдал концы.

– Мы всегда были безземельными, Лева. Ни кола, ни двора, только кляча и зазубренный шверт. Нет, тут порожняк. Все, что было у герра Гюнтера, так это наша теократия. Его любимое детище и самое большое достижение. Подозреваю, что именно ключ к ней, точнее к ее сохранению, мне и хотел передать папэ.

– Я бы на твоем месте не сильно преувеличивал важность и возможности админского доступа, Вилли, – Лева отхлебнул остывающий чай, даже не покосившись на мою руку с кольцом.

– А я вовсе не о нем говорю. Кольцо это так, техническая деталь. Просто для доказательства первого пункта мне придется перейти ко второму. Который, кстати, тебе вовсе не безынтересен.

– Жги.

– Помнишь, ты как-то спрашивал меня, почему левиафаниты позволили евреям жить на Пантее?

– Не просто позволили, а позвали.

– Именно. Так вот. Я тут на досуге почитал кое что из списка адепта Илая и выяснил одну забавную для себя штуку, которая тебе отлично известна. Левиафанизм не является религией.

– Ну да. Это все дети знают.

– Но он зачем-то целиком построен на еврейской символике. К чему бы это, если сами левиафаниты ни с какого бока не евреи? Так вот. Вас позвали на планетоиды, потому что вы были там очень нужны.

– Какой неожиданный поворот! Не может быть!

– Погоди ты. Они были нужны не только как ученые, креативщики и умницы. Они были нужны для чего-то гораздо большего.

– И для чего же?

– В частности для обучения. Мне кажется, что вы повелись на самую приятную для еврея замануху. Тора говорит, что евреи – нация учителей и жрецов для всех народов? И у вас это хорошо получается? Отлично! Вас-то нам и надо! Пожалуйста – учите. И вы пошли, потому что вы для этого родились и отказаться не можете. Отсюда обязательная традиционность еврейской культуры на планетоидах. Никто так хорошо не даст образование детям, как евреи, а забота о детях у левиафанитов на первом месте. Просто на земле это было не реально провернуть. Но это, опять же, только одна из причин.

– Растешь, Вилли. Скоро можно будет переводить тебя на твердую пищу. Кейт, покажи ему лямку лифчика.

Кейт даже ухом не повела.

– То, что левиафаниты учатся у евреев, навело меня на мысль, что конспирации папэ тоже учился у вас. Об этом говорит много вещей, например номер предполагаемого астероида.

– Да, хорошая была шутка. В переводе с гематрии цифра 496 как раз читается как «Левитьян».

– Что же мешало ему и дальше играть по тем же правилам?

– Если ты прав, то расшифровывать ключ придется очень долго. Каббалисты работают над текстами Торы уже несколько тысяч лет, и конца этому не видно.

– Думаю, что папэ приготовил для меня вариант попроще. Вот гляди, – я открыл на мониторе памятный список книг, – скажи, чего тут нет?

– Считаешь, тут чего-то не хватает?

– В списке нет ни одного произведения папэ. А адепт Илай был его другом еще до появления идеи левиафанизма. Странно, правда?

– Только не надо мне втирать, что ты читал что-то из написанного папэ!

– Пока нет, но прочитаю все от корки до корки, не сомневайся.

– Ну, тогда в какой же из полусотни книг и тысячи статей Гюнтер фон Бадендорф оставил тебе мессагу, Вилли?

– Конечно же в самой главной.

– Ты думаешь, что он зарыл клад в Манифесте?

– Нет, я тогда еще не родился. Но вот гимн он написал сразу после моего рождения. Однако я понятия не имею, на каком из способов шифровки он остановился.

– Откуда такая уверенность?

– Первый вариант гимна был написан на иврите. Я проверял и давно не верю в случайности. Какую схему он мог применить?

– Большой список. Гематрия, символика, ключевые слова и еще сто способов спрятать черную кошку в темной комнате. Но при условии, что мальчик все же есть.

– Он был уверен, что я осилю. Не сам, так с помощью друзей. Причем в нужное время и в нужном месте.

– Да, папэ твой был очень продуманный, этого не отнять. С чего начнешь?

– С технической детали, – я поднял руку, – попрошу Молоха об одолжении.

Чуть позже я все же увидел Кейт без лифчика. Грудь ее, к слову, оказалась вполне заурядной, мы и получше сиськи видали, чего уж там.

26

«Есть моды, а есть моды». Да уж, моды бывают ой какие разные.

Взять мою любимую Анюту, в которой живет полцентнера искусственного мяса. Ее и модкой-то назвать сложно, потому что это сплошная косметика, хоть она и модифицировала уже систему потоотделения на производство каких-то специальных феромонов. Но первый шаг уже сделан, и не за горами тот день, когда Анюта побежит проставлять себе внешность с изменяемыми пропорциями, а там и до первого симбионта рукой подать.

У настоящего мода косметическая хирургия стоит на втором месте, а на первом всегда многофункциональность имплантируемого гаджета. Если вы видите, что глаза мода меняют цвет по желанию владельца, то можете быть уверены в том, что одновременно они еще и монитор на сетчатке, камера, 3D сканер, ИФ-порт, пеленгатор и хренова туча другой техники, которая очень шустро соображает вместе со своим владельцем. Собственно к концу пути все тело мода становится рабочей поверхностью, что не могло не сказаться на их чувстве юмора и породило массу легенд и анекдотов, в одном из которых я участвовал лично.

Дело было на заре моей юности, я только-только закончил интернатуру и не очень-то разбирался в окружающей действительности. Так вот, однажды, в очереди в драг-центр со мной познакомилась вкуснейшая мулаточка идеальных пропорций. Я загорелся, мулаточка явно подыгрывала, мы удалились в ближайший хостел, а когда я перешел к позиции сзади, она вывела на свою правую ягодицу изображение моего изрядно раскрасневшегося лица с медленно округляющимися глазами, а на левую – адепта Илая с еженедельной проповедью. Еще и звук добавила, тварь. Я чуть психическую реабилитацию не огреб, отвечаю.

Жесть конечно, зато теперь вы понимаете, почему к квази-модам у нас относятся с подозрением. Тем более, что от нормального человека их не очень-то и отличишь, ибо внешность, возраст и пол они меняют по желанию, а законодательство для модификантов сильно отличается от обычного гражданского.

Единственная эффективная позиция по отношению к ним – держаться на расстоянии и быть начеку.

Все это я к тому, что когда я в предвкушении разгадки многих накопившихся тайн с улыбкой вбежал в техническую лабораторию одного из обслуживающих центров Молоха, меня ждал очень неприятный сюрприз.

В зале работали только и исключительно квази-моды.

Их расслабленные бесформенные тела удобно растеклись по контактным гнездам, и я был абсолютно уверен, что где-то среди них наверняка затесалась та самая мулаточка со спаренным голопроектором в заднице.

Паника? Паника!

Утешало одно – внимания на меня никто не обратил. Моды занимались делом, а раз я сюда пришел, то наверняка тоже не просто так.

Найдя относительно изолированное контактное гнездо, я одел головизоры и постучался в дверь к Молоху.

Не успел я и рта раскрыть, как система уже идентифицировала меня, продиагностировала мой уровень допуска, сопоставила с какими-то данными и открыла мой личный кабинет, давным-давно спрятанный в ее недрах моим предприимчивым папэ.

Кабинет был декорирован под старые обои в голубенький в цветочек.

Гюнтер фон Бадендорф хорошо подумал, открывая для меня этот кабинет в вирте. Оформление уже само по себе являлось проверкой, потому что в интернатуру папэ частенько присылал мне самодельные открыточки с корявыми мультяшными рожицами, которые были нарисованы именно на такой вот голубенькой в цветочек старой бумаге. Там всегда присутствовал как бы невзначай загнутый уголок, потяни за который, и открытка развернется, открывая еще одну рожицу и пару строк письма.

Обнаружив, что кроме маленького пустого журнального столика в кабинете ничего нет, я начал обыск. Загнутый уголок обоев обнаружился достаточно быстро, я потянул за него, и кабинет изменился.

Я оказался в огромной стеклянной банке, наполненной всеми возможными насекомыми – от бабочек до гигантских многоножек. Ощущения в вирте полностью соответствуют реальным, так что будь я хоть немного арахнофобом, тут бы мне и конец.

Папэ не мог знать, что в детстве моим любимым насекомым был кузнечик, у нас не было шанса поделиться этим сакральным знанием, поэтому я уверенно выбрал блоху, единственное наше общее насекомое.

Хлюп, и передо мной раскинулся многокилометровый ряд с миллионами старых пожелтевших фотографий. Тут был папэ, адепт Илай, их друзья и сослуживцы, Велвел Меламед, я и сотни других людей в разное время и в разных местах. Вот только мама была одна. Та самая фотография из кедрового ларчика.

Кабинет перестал быть голубеньким. Он стал серым, стол сделался письменным и гораздо больше по размеру. На столе стоял стеклянный аквариум с водой, но без рыбок, в ящике обнаружилась толстая папка с надписью «Неопубликованное», жестянка с нитками, иголками и всякой хозяйственной мелочью, а на кресле лежал обычный конверт, который я без промедления распечатал.

«Извини меня, Вилли, но раз ты это читаешь, то у меня что-то в очередной раз не заладилось. Не беспокойся, ты сам знаешь, что такие вещи происходят со мной достаточно регулярно, и я вернусь, как только смогу. Не буду говорить ничего по делу, но ты на верном пути, продолжай в том же духе и вскоре обнаружишь те несколько посылок, которые я тебе оставил в самых разных местах. Поступай с ними как знаешь. Будь хорошим мальчиком, мой руки, не ешь сырого мяса. Г.ф Б.»

Спасибо, па. Ты у меня умничка, чем бы ты и где ни занимался.

Я скопипастил себе папку с неопубликованными статьями, дал запрос Молоху на расшифровку Гимна и отправился бродить по городу. Хотелось посидеть где-нибудь в тишине и покое с бутылкой и почитать, а я привык с рабской покорностью служить своим прихотям.

27

В девять утра меня разбудил странный звук. Кто-то, неуверенно хныкая, отчаянно скребся в мою облупленную дверь.

Матерясь вполголоса, я закутался в плед и пошел открывать.

На крыльце сидели Бруня, почтовый андроид и… Полина. Все, как один, с подарками.

Железный почтмейстер притащил бандероль с обратным адресом координат какого-то захолустья на Гидре, которая и без того была дыра-дырой, Бруня гордо сжимала в челюстях свежепридушенную мышь (дичь на завтрак, у кошек так принято), а Полли предлагала на выбор красные заплаканные глаза, две штуки, парочку же увесистых сисек и пакет упреков в моей несусветной бесчувственности.

В контейнере лежал изрядно проржавевший антикварный дверной ключ от механического замка, мышь оказалась простой дохлой полевкой, а пакет с упреками я открывать не стал, сразу ухватившись за призывно колыхающийся молочный десерт.

Не поймите меня неправильно, я помнил, что за пургу может навести Полина на голом месте, но раз уж я оторвал жопу от кровати в девять утра, то извольте отработать мой подвиг.

Тем более, что стоит ей раскрыть рот и начать заготовленное нытье, как девушка пинком вылетит на улицу, настолько я был на нее зол.

Все это я успел сам себе сформулировать, пока стаскивал с Полины блузку и джинсы, а потом на мысли уже времени не осталось, потому что мы с час активно мирились, пили чай, кормили Бруню, закрепляли примирение и так по кругу.

День закончился тем, что неизвестный науке бес дернул меня за язык пригласить Полину сгонять со мной на Гидру на денек, на что она, разумеется, немедленно согласилась.

– Какие документы мне нужны? – Только и спросила Полли, натягивая майку так, что оставайся у меня хоть какие-то силы, с поездкой пришлось бы повременить.

– В смысле? Никакие. Сели в Блоху и погнали.

– Огонь. У нас бы всю душу вымотали визами и разрешениями.

– Добро пожаловать в будущее, детка. Пятый параграф. Человек имеет право на неограниченную свободу бесплатного перемещения в пространстве на любые технически доступные расстояния. Блоха как раз сконструирована для индивидуальных метаний по системе.

– А если нет тачки?

– Придется пилить на шаттле. Рейсовый отчаливает дважды в сутки.

– Зашибись, мое первое романтическое путешествие сразу будет гарантированно космическим…

– Ты что, никогда не летала?

– Нет. Я еще не очень освоилась, всего пару лет, как приехала.

– Тогда давай перед стартом заскочим в магазин за шампанским, это дело просто необходимо обмыть. Только будь аккуратнее с шипучим вином в невесомости, я как-то весь салон залил. Сказать по правде, сам я никогда еще не пилотировал перелет.

– А как тогда…

– Да не пугайся ты. У нас есть глазастый Молох, он не даст Блохе накосячить.

– Пара памперсов в пути все равно не помешают. Что ты копаешься, я хочу взлететь на закате.

28

Выбрасывая две струи ярко голубого пламени, Блоха неслась через пространство, а мы сидели, пристегнувшись, абсолютно голые друг на друге в ее кожаном салоне, пялились в окна и ловили ртом шарики шампанского.

– А там что? – В десятый раз спрашивала Полина, тыкая пальцем в очередную болтающуюся в космосе искусственную конструкцию, хотя полная информация о любом объекте выводилась на лобовой монитор.

– Станция по сбору метеоритов. Квота второй категории важности. Там одни маньяки пашут.

– Почему это они – маньяки?

– Ну, сама подумай. Недельная смена, пашешь на убой один одинешенек, из поболтать только рабочий канал с Молохом, а он собеседник тот еще. Защита имеется, конечно, но риск для жизни присутствует вполне ощутимый. Хорошая работенка для первого-второго поколения, но третье уже никаким калачом не заманишь.

– А транстаймеры?

– Их туда не берут. Не знаю почему, но можно узнать.

– Недостаточное инженерно-техническое образование?

– Типа того.

– А у кого квота первой категории?

– Только у разведчиков.

– А они чем занимаются?

– Без понятия. Туда берут только первое поколение, переметнувшихся баалитов. У меня мама там работала.

– А сейчас она где?

– Она не вернулась.

– Да уж, хреново.

– Что хреново, так это то, что я ее совсем не помню. Мне года три было в интернатуре тогда. Такие вот дела, – я покрепче обнял Полину и укусил ее за мочку, чтобы она не посчитала, что я распустил нюни.

– Кстати, давно хотел спросить, как это, когда тебя транстаймят?

– Никак. Иду себе по улице, а потом уже сижу с ног до головы в проводах в центре реабилитации.

– Сильно испугалась?

– Не то слово. Думала, опыты будут ставить.

– А почему тебя выбрали для транстайминга?

– Не знаю, сказали, что выбирает Молох. Я даже потом думала, что он и есть ваш Левиафан.

– Все так думают сначала, – рассмеялся я, – пока не встретят кого-то вроде моего папэ или адепта Илая.

– Срочно расскажи, а то я кучу всяких сказок про этого Илая слышала. Ты его видел?

– О, да-а… Привелось недавно пару раз побеседовать.

– Да ладно?

– Отвечаю.

– И как он?

– На первый взгляд – странный. На второй – еще страньше. Самый необъятный жирдяй на всех планетоидах, плюс печенюшки и хвост.

– Нафига ему хвост?

– Кто ж его разберет. Он же адепт, логику поведения не для него писали. Как по мне, так Илаю вполне комфортно в своей божественности.

– А он и вправду может творить чудеса?

– Угу. Но только два. Менять договоры и заставить бесследно исчезнуть пакет молока.

– Я не догоняю, что такое ваши договоры.

– Сейчас попробую попроще… Вот ты родилась, допустим, в семье металлурга на Тиамате. Исходя из этого твой индивидуальный договор с Левиафаном или кем-то там на небесах подразумевает, что тебе чисто механически проще стать металлургом на Тиамате, чем агрономом на Гондване. Сама ты можешь потратить время и силы на переквалификацию, набить шишек, а потом вдруг выяснить, что твое амплуа вовсе не агроном, а учитель кибернетики старших классов интернатуры. На поиск себя могут уйти десятки лет, так что проще посетить Илая. Он взмахнет волшебной пакшей, и ты получишь требуемый договор здесь и сейчас.

– Станешь кибернетиком без обучения?

– Нет, без обучения не станешь. Учиться все равно придется, зато ты точно будешь обучаться тому, к чему у тебя лежит душа.

– Фигня какая-то.

– Ничего не фигня. Есть люди вообще без договора, представь, каково им всю жизнь субсидом корячиться.

– И что, я тоже могу прийти к нему и стать балериной?

– Запросто. А ты хочешь стать балериной? И в чем проблема-то? Иди учись танцевать.

– Да нет, это я так. Я вообще не знаю еще, кем я хочу стать. У нас все было проще. Девочка спокойно могла выйти замуж, родить и воспитывать детей, не задумываясь о профессии.

– Репродукция как самоцель? Звучит до безысходности отвратительно.

– У Пушкина жена тоже рожала, как крольчиха.

– Ты бы еще неандертальцев вспомнила.

– Есть же совсем необучаемые люди, может я как раз из этих.

– Кончай ты со своим самоуничижением. Если уж тебя выбрал Молох, это значит, что ты позарез необходима ему здесь и сейчас. А клинически бесперспективные всегда могут уйти в моды и тоже ему помогать.

– Чем?

– Молох же просто здоровенный компьютер, он из кремния, не может думать, как человек. А моды по договору предоставляют ему через свои имплантаты круглосуточный десятипроцентный доступ в человеческое сознание, осуществляя симбиоз компьютера и человека. И чем их больше, тем более человечен Молох.

– Господи, куда я попала…

– Не парься, лучше посмотри вон туда, Гондвана с дневной стороны – просто офигительное зрелище.

Мы сделали пару витков вокруг изумрудной Гондваны, потом виточек вокруг покрытого ледниковогй водой Мидгарда, а там уже настал черед и закутанной в плотное одеяло тумана красноватой Гидры.

– Какая-то она невзрачная, Вилли.

– Гидра у нас на особом счету, Полиночка. Тут в основном роботизированные химические заводы, поэтому на Гидре оседают или рабочие и профильные ученые, или всякие странные типы, которые хотят работать в одиночестве.

– То есть население не большое.

– Да нет, народу много, просто маленький процент молодежи, и все заняты делом, а не колбасят по кабакам круглые сутки. Кто желает оттопырок – добро пожаловать на Пантею.

– Планетоид сплошных трудоголиков?

– Да они все такие. Просто у Пантеи другая заточка. Кстати, бармен из тебя никакой, дарлинг. Бармен от бога половину клуба вокруг себя собирает.

– Я и не претендую.

– А зачем пошла тогда?

– Просто взяла то, что подвернулось, пока не освоюсь.

– Логика каменного века. Не проще ли сразу заниматься тем, что радует?

– Можно подумать, что ты у нас всю дорогу чем-то полезным занимался.

– Откуда я знал, что авантюристы еще в фаворе…

– Это профессия?

– Это очень серьезный семейный бизнес, мин херц, так что в следующий раз подумай дважды, с кем колесить в одном шаттле по солнечной системе.

Полина воспользовалась возможностями невесомости и легко повернулась ко мне лицом, ощутимо упершись в мою грудь торчащими сосками.

– А ты возьмешь меня еще раз?

– С собой или перед посадкой?

– Заверните оба пункта, пожалуйста.

29

Блоха приземлилась на задворках планетоида, вышла на шоссе, ведущее в пригород, и через полчаса мягко притормозила в указанной координатами точке. Как оказалось, прямо перед табличкой отсутствующего на карте Теократии заброшенного поселка с патриархальным названием Ингенбург, население – 3 человека. И конечно во всем поселке было аж целых три двухэтажных хибары из серого кирпича. Правда с барельефами в добром старом земном имперском стиле с колосьями, молотами и перекрещенными багинетами.

– Глянь-ка, Виль, а папа тебя любит! – Засмеялась Полина, ткнув меня локтем под ребра и указывая на жестяную табличку с названием поселковой площади, а потом и вовсе схватилась за живот при виде статуэтки на малюсеньком постаменте ровно в центре.

Вилли Бадендорф Плац и ваш покорный слуга в возрасте лет двадцати из бронзы в гордой позе с уже начинающей зеленеть квадратной бутылкой Jack Daniels в руках. Вот я попал, она мне этого до конца жизни не забудет.

– Культ личности во всей красе, как ни крути, Виллечка. Сочувствую, отцов не выбирают.

– Своему я бы дал шансы и на второй срок, Полли. Но если бы я сидел тут в годовалом возрасте на горшке или в подгузнике, тогда пришлось бы только молить Великий Хаос стереть этот позор из головы моей женщины.

– Разве я – твоя женщина?

– По видимому все к этому идет. Познакомить с родителями, прости, не получится, но добро пожаловать в семейное гнездо, – сказал я, осматривая таблички на дверях домов.

«Инга фон Бадендорф, №1», «Гюнтер фон Бадендорф, №2», «Вилли фон Бадендорф, №3». Поселок-призрак.

– Слишком готичненько здесь у вас, Вилли.

– Сентиментальность для немца, как виски для шотландца, всего лишь усиливает национальный колорит.

– Понять будет трудно, остается только запомнить. Ты уверен, что папэ порадовался бы, что ты приехал в первый раз сюда не один?

– Он меня знает, как облупленного. Зуб даю, что все спланированно, – как можно тверже заявил я, хотя полной уверенности вовсе не испытывал.

– Окей, тогда пошли посмотрим на твою квартирку.

Ключ со скрипом повернулся в замке, тяжелая деревянная дверь распахнулась, и мы рука об руку вошли в дом под номером «Три», стоящим на площади имени меня.

Ура, дом был оборудован что надо, все на уровне. Автоматическая уборочная система, огромная кровать, бар, головизоры, ремонтная гавань для Блохи, даже мини драг-стор.

– Начнем с кровати?

– Дай отдышаться от нервного потрясения, неугомонная нимфоманка. Сначала надо найти закопанный папэ клад.

– Золото? Бриллианты?

– Не исключено. Как звали самого известного авантюрного супергероя вашего времени?

– Джеймс Бонд.

– Отлично. Ищем что-то в этом стиле.

– Пистолет?

– Не пойдет, я понятия не имею, как с ним обращаться.

– Тогда голую блондинку и чемоданчик.

– Мне с тобой никакая блондинка не впилась. А какой чемоданчик?

– С кодами запуска вражеских боеголовок, темнота.

Мой лоб покрылся холодным потом. Если Полина окажется права, то я сильно разочарую папэ, потому что скорее всего в панике просто потру всю найденную убийственную инфу.

Пока я мял булки, Полли ринулась обыскивать дом.

В мгновение ока она заглянула под каждый стол, отодвинула все занавески и проверила наличие сейфов за картинами. Не успел я сообразить, что к чему, как она уже загремела посудой на кухне.

– На кухне-то что ты забыла!?

– Гречку. Ес! Папа уважает классику жанра.

«Да уж, по части поиска тайников Вилли фон Бадендорф не вышел», – подумал я, глядя как Полина варварски высыпает на полированный стол трехлитровую емкость с крупой, чтобы извлечь на свет футлярчик с чипом памяти.

– Точно. Твой папэ все продумал. Тебе бы эту штуку сроду не сыскать, пока б ты не сожрал всю кашу, – моя зазноба явно была на седьмом небе, а я смотрел на Полли и думал, как Гюнтер фон Бадендорф, черт его дери, мог вычислить, что я приеду вместе с выросшей на шпионском кино транстаймершей?

– Гречка. Охренеть. Надо же.

30

Я уже минут двадцать валялся на старинном кожаном диване с валиками и пялился в потолок, а на мониторе все открывались и открывались бережно запакованные папэ файлы. Тут были сканы газетных вырезок двухсотлетней давности, номера счетов и ячеек земных банков, аккредитации на экстренное получение безлимитной квоты на роскошь, списки измененных адептом Илаем договоров за несколько лет и многое-многое другое.

– О чем задумался? – Спросила Полли, спускаясь со второго этажа с зеленой бутылкой без этикетки и двумя бокалами.

– Да ни о чем конкретно. Мы такой архив и за десять лет не осилим.

– Мы куда-то спешим?

– Ну как бы не очень, просто хочется побыстрее разобраться в общей картине, да и папэ неплохо было бы отыскать, у меня к нему ряд конкретных вопросов.

– Уверена, что не у тебя одного. Сколько раз он уже заметал следы?

– Я раскопал штук пятьдесят экстренных эвакуаций. Адепт Илай уверен, что это одна из них, но я все равно волнуюсь.

– Ну, раз Илай так уверен…

– Слушай, я вот чего подумал… А тебе со мной не страшно?

– Вот еще. Это же приключение.

– Не поспоришь…

Компьютер радостно пискнул, сообщая, что последний файл распакован, и на автомате запустил какую-то программу. Заорала немелодичная песня, какой-то азиат в черной водолазке уныло выл под гитару: «Доброе утро, последний герой. Доброе утро, тебе и таким, как ты…».

– Доброе утро, Вилли! – Голос папэ был свеж и жизнерадостен как никогда.

– Ага, и тебе не хворать.

– Надо же, не прошло и полгода, а ты уже добрался до моего архива! Кстати, это место стерто со всех доступных карт и отключено от сети, так что тут относительно безопасно. Что вовсе не значит, что тебя здесь не найдут. И не стоит надеяться, что тебя не ищут, еще как ищут, просто землю роют, кто бы ни утверждал обратное. Так что шевелись и старайся особо не маячить перед камерами.

Уж извини, Вилли, что так вышло, и я говорю с тобой в одностороннем порядке, но ты слишком долго и профессионально избегал встречи. Ты уже немного в курс дел, так что я тебе на скаку объясню некоторые подробности, а остальное, будь добр – сам.

И что бы ты ни подумал, клянусь, я вовсе не собирался тебя подставлять. Просто ты был очень занят клубным отжигом, а обстоятельства не стали дожидаться, когда же ты наконец повзрослеешь. Се ля ви, амиго.

Тут я собрал немного бабла и материал, который тебе поможет разобраться с началом всей этой эпопеи, остальное нароешь в сети или спросишь у Молоха, если припрет. Только не храни в вирте особо важные материалы, у Молоха надежный фаервол, но мало ли.

Кстати, если тебе все это дело не нравится, можешь даже не пытаться изменить договор, чары Илая на тебя не подействуют, других адептов – тоже, я постарался. Так что свалить не удастся, забей сразу.

И имей ввиду, я очень на тебя надеюсь, теперь ты в нашем доме за старшего. Импровизируй, маневрируй, учись думать башкой, а не причиндалами. Очень тебя прошу, не позволь всяким бакланам испоганить наш подарок, мы с мамой слишком долго его тебе делали.

Наступила пауза, я уже подумал, что папэ закончил вещать, но тут он вдруг продолжил.

– Мужчина – в любом возрасте немного мальчишка, Вилли. Сначала ссадины на коленках от асфальта, потом от слишком жесткого ковра. Это всего лишь взросление. Главное не преклоняй колени ни перед кем из живых, сынок. И тем более – перед не живым. Считай этот мир только твоим и береги изо всех сил. Будь хорошим мальчиком, не женись на шиксе. Мочи, увидимся.

Запись закончилась, комп фыркнул и вывел на монитор фотографию времен начала строительства Молоха, на которой были папэ, адепт Илай и еще двое каких-то чуваков, один из которых вообще стоял спиной. Фотка была оптимистично подписана «Всадники Апокалипсиса».

Одновременно включилась программа безопасности, контролирующая дорогу к нашему подземному гнездышку десятком камер с датчиками движения.

– Веселый у тебя папа. И предусмотрительный.

– Угу, забавный, бессмертный, сексуально активный параноик. Веселее некуда. Если он еще жив, то знакомить вас я не стану.

– Опасаешься, что он будет ко мне приставать? – Хихикнула Полли.

– Опасаюсь? Да я уверен, что будет, он за свои двести лет ни одной юбки мимо не пропустил.

– Я уже вся горю в предвкушении.

– И не надейся. После меня ему достанутся только твои обугленные в вулкане страсти хрупкие кости, – притворно прорычал я, сгребая ее и опрокидывая на диван.

Полина завизжала, во все стороны полетела одежда.

Дальше, ну вы понимаете…

31

– Только давай тут особенно не зависать, Полли. Папэ уверен, что нас ищут с фонарями.

– Кто?

– Баалиты.

– Зачем?

– У меня есть админский пароль к Молоху с его мега-пушками.

– Ух ты, здорово! Пошли пальнем!

– Ты с ума сошла? По кому?

– Ну просто так, по астероиду какому-нибудь или по баалитам, которые нас ищут…

– По баалитам, говоришь… Так это они все на Земле, баалиты эти. А те, которые у нас, так тебе и сказали, что они баалиты. И невостребованных астероидов у нас нету, все давно разобрали на стройматериалы.

– Жаль. Не пульнуть из такой пушки это как-то не по-людски.

– О, Великий Хаос, с какой кровожадной и беспринципной шиксой ты меня свел!

– Я тебе не шикса, – мгновенно оскалилась Полли.

– Шикса-шикса. Это из еврейского, обозначает женщину, не исповедующую нашу религию. Ты рассуждаешь, как натуральная баалитка со своим «шарахнем», значит – шикса, – я показал Полине язык.

– Ну когда-нибудь я же стану вашей…

– Не-а, обломайся. Транстаймеры и первое поколение не могут считаться левиафанитами в чистом виде. А вот твои дети – смогут.

– Тогда твой папэ – тоже баалит.

– Еще какой.

– Да ну, это дискриминацией попахивает.

– Никто и не спорит, она и есть. Все первое поколение – баалиты, по тем или иным причинам решившие измениться. Но поскольку они выросли в мире насилия, то оно для них всегда будет естественной реакцией. Второе поколение уже не считаются баалитами, но настоящие левиафаниты, по существу, только третье поколение и далее.

– То есть вы не доверяете своим родителям?

– Мы, левиафаниты, доверяем. А, вот, они сами себе – нет. Имеют все основания, между прочим.

– В пень вашу религиозную фигню. Я ее не понимаю и понимать не хочу. Понапридумывали всяких баалов-левиафанов, голову сломаешь, а я даже в бога не верю. Ни в вашего, ни в какого.

– Да никто не понимает, кроме адепта Илая, наверное. И никто не верит. Только Баал и Левиафан – не боги и объективно существуют.

– Их что, кто-то видел?

– Конечно видел, как еще по-твоему начинают творить чудеса и становятся адептом? Ух-ты…

– Что такое?

– Ты на меня благотворно влияешь. Я с тобой говорю, и голова начинает варить не в пример лучше.

– Ну-ка?

– Я только что понял, почему мы – настоящая теократия, а земные – фэйк..

– И почему?

– А потому что у нас вся полнота власти официально не принадлежит человеку. Кому угодно, только не человеку.

– А на земле?

– Кому угодно, только не богу, Полли.

– Хватит, моя голова к этому не готова.

И я, честно говоря, не был готов, но вторым пунктом моего озарения было то, что по словам папэ и исходя из моей же теории у нас тут адептов должно быть пруд-пруди… Причем как с одной, так и с другой стороны.

И до кучи, уж не Левиафану ли обязан Гюнтер фон Бадендорф своими постоянными реинкарнациями, а не собственной сказочной изворотливости?

Да нет, я наверняка гоню, что за мистика, быть того не может.

32

Утром после завтрака (читай «днем, после секса, завтрака и секса») мы влезли в Блоху и взяли курс на Пантею.

– Куда на этот раз, Виллечка?

– Ты хотела посмотреть на живого адепта Илая? Вот к нему и двинем, нам надо с ним перетереть кое о чем.

– Нам? – У Полины радостно зарделись щеки, – и нас к нему так запросто пустят?

– А кто его будет спрашивать? Тем более, тебе нравится быть на гребне волны, так что прыгай в тачку.

Вконец обнаглев и пуская пыль в глаза Полли, я припарковался в ВИП-зоне.

Сегодня адепт Илай на удивление не спал. Его святейшество изволили развлекаться, зайдя с правами модератора в какую-то онлайновую игру и наводя там мрак и ужас, судя по тому, как орали и матерились пострадавшие.

– А-а, Бадендорфик! Чем обязан? По моим жрицам соскучился? Ой, что я такое говорю, ты же с дамой! – Мгновенно спалил меня перед Полиной Илай, со вздохом вылезая из сети и направив стопы к трону.

– Мы по делу.

– Да что вы говорите? Опять по папину душу? Или все же наконец-то по моему профилю, Полиночке договорчик состряпать? Балериной, говоришь? Да не вопрос, тем более, считай, что по знакомству! Сейчас все устроим, мухой у меня будешь такую чечетку выкаблучивать, залюбуешься! – Неукротимо приближающаяся двухсоткилограммовая всезнающая туша адепта была зрелищем не для слабонервных. Я увидел округляющиеся в ужасе глаза Полли и постарался побыстрее вмешаться в устроенный Илаем балаган.

– Не пугайся, Полли, он просто на постоянном линке с Молохом и мониторит всю инфу по прихожанам, которые поднимаются по лестнице. Без твоего согласия он ничего менять не будет, адепт Илай – высокоморальное чудовище.

Адепт с улыбкой пожал необъятными плечами, мол, есть такое дело, но подколоть неподготовленную транстаймершу – оно ж святое.

– Ладно, давай, что там у тебя, негодник. Ты, кстати, книжки-то прочитал?

– Читаю, их там на всю жизнь хватит.

– И даже больше. Так какими судьбами?

– У меня ряд религиозных вопросов, по адептам в частности.

– Уже во множественном числе, стало быть? Какая тварь зашухерила нашу малину?

– По большей части сам додумался, – я вывел на мобиль давешнюю фотку, – с адептом Илаем и папэ я уже частично знаком, а кто вот эти люди? Тоже, небось, адепты по самое не хочу?

– Ну-у, как тебе сказать, Вилли… – почесал хвост Илай, – это смотря кого считать адептом.

– Тех, кто видел Левиафана.

– Ты ошибаешься, мой мальчик, – адепт Илай рухнул на трон, создав вполне ощутимое землетрясение, и включил человеческую речь, подозреваю, что исключительно ради Полины, – его нельзя увидеть в обычном смысле. Адептом становишься вовсе не когда ты его почувствуешь, а когда он увидит и почувствует тебя.

– И какой он? – пискнула Полли.

– Большой.

– И папэ его слышал?

– Конечно. Мы все четверо.

Адепт подтолкнул к нам тележку с печенюшками и молоком, махнул хвостом, мол, налетайте, разговор будет долгим.

33

– Гюнтер всегда был редкостным мерзавцем. В самом что ни на есть прямом смысле, Вилли. На закон ему было наплевать, ограничения он терпеть не мог, смысла в государственной власти попросту не видел. В любом другом случае закончить бы ему свои дни где-нибудь в исправительном учреждении, но судьба распорядилась иначе. Фон Бадендорфы – вполне состоятельное семейство, и могли себе позволить дать ребенку пристойное образование под руководством чутких педагогов. Хоть вылечить у Гюнтера врожденную социопатию окончательно так и не сумели.

– Не замечал в нем человеконенавистнических ноток.

– Он их вылечил вместе с бешеным немецким акцентом. Кстати, любовь к безбашенным отрывам у тебя от него. Он конечно в юности отслужил в армии пару лет и получил диплом, но потом разочаровался в стабильности. Мда… Окончательно решил, что обыденная жизнь слишком скучна, и ударился во все тяжкие.

– Так-таки и во все?

– Тебе и не снилось, малыш. В одиночку объездил половину земного шара с документами и без, кем только не подрабатывал, причем регулярно влезал в сомнительные ситуации, водил самые предосудительные знакомства и, как результат, нередко конкретно попадал. Выкручивался благодаря интуиции и несколько нездоровой паранойе, но несколько дырок в нем добрые земляне все же понаделали.

– Знала я таких. В тридцать уже законченный мачо, вроде ничего не делает, а денег куча. Я с такими старалась не контачить, это не люди, а ходячая головная боль. Чуть зазеваешься, оттрахают и тебя, и твой мозг, – подумала вслух Полина.

– О, да-а… С Гюнтером посторонние люди старались не связываться, – усмехнулся каким-то своим личным воспоминаниям Илай, – а еще твой папэ был неисправимым романтиком, везунчиком и умницей. Читать любил, например, не меньше, чем женщин. Ни то, ни другое, к слову, не прошло, как у многих, с началом компьютерной эры. И в один ужасный для человечества день, в состоянии легкого алкогольного опьянения Гюнтер сформулировал для самого себя тезис, которого продолжает придерживаться и по сей день: «Я настолько крут и независим, что могу себе позволить делать добрые дела». А как человек с амбициями и привыкший мыслить масштабно, он впервые задумался, что конкретно по пунктам его не устраивает в окружающем мире. Подумал-подумал, взял и записал на бумажке.

– И многое не устраивало?

– Проще сказать, что нас устраивало к тому моменту, Виллечка. Спроси, вон, Полину, как там жилось.

– И вы решили спереть планету…

– Не сразу, мой мальчик, не сразу.

– Вы вообще нормальные были? Как можно всерьез решить, что ты можешь украсть не миллион из банка, а всю планету? – Нерешительно помотала головой Полли, потому что результат был налицо.

– О-о, в своих силах ни я, ни Гюнтер никогда не сомневались, хотя большинство современников отнеслись бы к такому предложению один в один, как ты, Полина. Хотя сама-то не пробовала даже миллион из банка, прости, спереть. Мне кажется, что бесконечная вера в себя – лучшая из религий и непременное качество настоящего адепта, хотя наукой это и не доказано. Ты откуда и какого года рождения, девочка?

– Из Белоруссии, тысяча девятьсот девяностого.

– Милое время. Тебе уже стукнуло двадцать, когда у нас пошла цепная реакция. Мы тогда ставили на социальные движения, так что сначала всплыла теория Глобального Гуманизма, государства без государственного строя, партия беспартийных и религия без бога в одном флаконе. Эх, как мы оба были относительно молоды! И сроду нетерпеливы. Нам сразу показалось, что по частям менять стереотипные схемы человеческого поведения слишком долго. Помню, мы за часа полтора составили на скорую руку проект, как устроить революционный переход при жизни одного поколения и наименее энергозатратно. И, заметьте, без единой жертвы! Этот пункт был принципиальным бзиком у Гюнтера, а мне просто понравился.

Адепт Илай не торопясь заправился молоком прямо из пакета и задумчиво счавкал штук пять печенек.

– Ну и понеслась. Глобальная цель была ясна, оставались мелочи, а их мы решали за счет человеческих багов. Инертность народных масс? Прекрасно! Коррумпированное правительство? Просто замечательно! На горизонте финансовые аппетиты мега-корпораций и религиозные радикалы? Это вообще как подарок на День Рождения!

– Фига себе мелочи. И чего в этом прекрасного? – Полина явно не догоняла.

– То, что все это работало по старым и усложненным схемам, которые очень легко перенаправить. На самом деле проблема-то была всего одна – как заставить людей самих сделать все то, что нам было нужно. Такая задачка по зубам даже мелкому аферисту, а мы с Гюнтером давно уже работали только по-крупному и уже несколько лет, как с группой нам подобных психов.

Илай с гротескной радостью потер руки и явно перешел к самому занимательному этапу истории.

– В принципе был небольшой шанс, что через год-другой план был бы неминуемо забыт, как тысячи таких же утопий, но случилось то, что случилось. На нашу наживку клюнул сам Левиафан. Нас тогда сидело за столом четверо, вот всех четверых и накрыло. Кощей стал в каком-то смысле бессмертным, я смог править Договоры, вот этот чувак, – Илай ткнул в высокого брюнета в форме, – получил тысячу рук, а вот этот индивидуум стал невидимкой. Вот такие у Левиафана интересные дары, имейте ввиду. По одной штуке на руки в порядке общей очереди.

– Да кто он такой-то, этот Левиафан ваш, расскажите уже! – Взорвалась Полина.

– Тору или, на худой конец, Библию читала? – Поднял брови Илай.

– Не-а. Я мало читала, времени не было.

– Врешь ты все. Желания не было, а не времени.

Полина надулась.

– Это не демон из сериала, девочка, и не фиг обижаться. Мы на таких вот обидах у вас из кармана целый мир увели. О чем это я? А… По Торе Левиафан – первый из созданных богом живых существ на Земле. Зверь с большой буквы, чешуя, когти, бесконечная мощь, дрессировке не поддается, в неволе не размножается. В конце времен будет заколот, ободран, выпотрошен и подан в жареном виде к столу праведников, восседающих в шатрах из его же шкуры. Кошерность не обсуждается. Прямо упоминается в Книге Йова. Косвенно еще в паре мест. Это если не копать. Если копать, то рыба, которая спасла Йону от подводных врат Шеола, тоже вроде была Левиафаном, хотя это и открытый вопрос. Некоторые евреи называют его любимой игрушкой Творца и Концом Всех Сомнений. Но все это – теория.

– А практика? – Я попытался направить рассказ в более понятное русло.

– А практика попахивает маразмом, Вилли. Чтобы понять, кто такой Левиафан, нужно или быть истинно верующим, или… – Илай по-менторски ткнул в меня пальцем, явно ожидая, что я продолжу фразу.

– Сделать то, что он хочет?

– Не он, вот ты бестолочь, чтоб ты был здоров! Не он, а сам Творец! Левиафан всего лишь его проводник. Сомневайся Йона вот на полграмма, и быть ему рыбьим кормом, а не комфортно плыть мимо рифов и пиратов до родного берега. Но если ты, мой друг, истинно верующий, приплывешь в лучшем виде первым классом и еще поднимешься на квоты!

– То есть ты хочешь сказать, что вам с папэ помогла высшая воля?

– Именно!

– Но вы же атеисты?

– Именно!

– И вы стали пророками волей Всевышнего будучи неверующими, обретя дар творить чудеса, и создали Теократию, где нет религиозного образования?

– В яблочко!

– Бред.

– Вот и я о чем толкую, только у кого-то наверху явно другое мнение на этот счет, Вилли, но ты тоже можешь поспорить! – Радостно заколыхался во всех трех измерениях адепт Илай, бесконечно довольный собой, концом беседы и всем окружающим миром.

34

– Ты главное не слишком ломай голову, Полин. С Илаем всегда так. Или он не отвечает на вопросы, и это путает, или отвечает, что еще хуже, потому что от его ответов вопросы начинают размножаться в геометрической прогрессии.

– Ничего, ответишь – станешь Буддой. Мне лично все равно, потому что если нет пророков, то есть олигархи, не миллионеры, так какой-нибудь диктатор. Я ими никогда не стану, поэтому мне не очень интересно.

– Тебя послушать, так ты не человек, а пассивная жижа…

– Я не знаю, чего хочу, поэтому – да, я всего лишь обычный нормальный человек без претензий на креатив представлений мирового масштаба. Я просто живу. Да, я не люблю читать, я не буду, хоть убейте, искать в летописях причины ни собственных бед, ни чьих-то еще. Я девочка, я не хочу ни за что отвечать, а хочу новое платье.

– Вот ты медуза! Новое платье можешь всегда бесплатно забрать в любом из дизайнерских бюро, твердо зная, что ни одного одинакового на планетоидах ты не найдешь, – я приподнял Полли и поцеловал в теплую шею.

– Да, медуза. Горгона и баалитка. Поймаю с другой бабой – превращу в силикатный кирпич и разобью молотком!

– Трудно тебе у нас, наверное.

– Нормально, я почти привыкла.

– Только с ревностью поосторожнее, это тяжеляк. На Яву сошлют.

– Картошку я уже копала, не пугай.

– Тебе-то что, а вот я там точно загнусь со скуки, – пришлось маневрировать мне, чтобы моя грудастая секс-машинка не загналась опять до неконтролируемой истерики.

Полина прониклась последней фразой, и мы пошли пешком в «Токугаву», потому дело было к вечеру, а диета из печенья с молоком подходит только гигантским хвостатым адептам.

Нью-Прага зимой похожа на сладкий сахарный пряник. До Нового Года был еще месяц, а город уже был готов к празднику и сверкал елочками, лакричными полосатыми палочками, стеклянными шарами всех цветов и голограммами с хохохающим Сантой. В любом переулке наткнешься или на эльфа в зеленом колпачке, или на модку-Снегурочку в безумном декольте, делающую оригами из оберточной бумаги. Снег включают дважды в день, в семь вечера и в час ночи, чтобы мягкие пушистые хлопья сделали романтические прогулки отдыхающих жителей Теократии еще более возвышенными и чарующими.

Мы попали в этот магический снегопад и застряли на полчаса, самозабвенно целуясь на каждом углу, поэтому в «Токугаву» добрались только в самый час-пик к девяти вечера.

В каждом себя уважающем ресторане есть своя авторская развлекательная программа. В «Токугаве» представления обычно связанны с концептуальным кинематографом, но сегодня сцену оккупировал престарелый азиат в широченной хакаме с двумя веерами в руках, который очень грамотно косил своими хокку под Басё, живи он в наши времена.

– А представь, Полли, вдруг это и есть сам транстаймнутый Басё?

– Кто такой Басё? – Полина была неисправима. Не будь она таким марципаном в кровати, я бы уже с воплями бежал по направлению к ближайшему шаттлу.

– Звереныш ты, моя милая. Пещерный и ощетиненный детеныш саблезубой тигрицы.

Развить опасную тему нам не дали, коварно напав с тыла.

Кто-то закрыл мне глаза руками с пьяным мурлыканьем: «Угадай, кто?!». От неминуемого растерзания на месте ревнивой Полиной подвыпившую Микель спас только пастор Коллинз, тоже весьма навеселе, который молча болтался, прилипнув к Анюте где-то между бедром и ягодицей. Только зря пастор изображал самца одного с ней вида, не убедительно получалось.

– Ань, а пастор так в себя и не приходил после той вечеринки, я так понимаю?

– А зачем ему? Нам так хорошо вместе! Мы даже купили новую кровать! Знаешь, такую в форме сердечка?

– Ага, ага… Только не давай ему на хрен выйти из анабиоза, мать, вдруг чего… Это Аня Микель, это – Полина, – представил я девочкам друг друга. Аня тут же для пущей уверенности в том, что она и есть Мерлин Монро, исполнила припев из «I wanna be loved by you» с пританцовыванием и задиранием ноги, а Полина просто хмуро кивнула. Микель ей явно не нравилась, хотя может Полина просто не знала, кто такая Монро?

– А я вас знаю! – Вдруг еще больше оживилась Анюта, – про вас по техническому каналу только и говорили на прошлой неделе!

Полина вопросительно на меня посмотрела.

– Какому еще техническому каналу? Ты наконец-то проставила себе имплант? – Мне вдруг стало чертовски подозрительно.

– Конечно! Еще в прошлом месяце! Представь, это так удобно, я теперь могу кушать все подряд, а вес или не набирается, или перераспределяется куда мне нужно! А канал я почти и не слышу, сразу привыкла! Так вот, про Полиночку столько разговоров было, представляешь? Она такая знаменитая, я прямо завидую. Ее теперь все-все моды знают, это так круто-о!

– Сбрось балласт, давай конкретику. Что говорят о Полине на внутреннем канале модификантов?

– Ну что она – особый проект…

– Какой, на хрен, особый проект? – Мои туманные подозрения на глазах обретали материальность и форму.

– Ну особый проект Молоха… Подожди, я подключусь и процитирую, так тебе будет понятнее, – у Анюты немного округлились глаза, и она заговорила, явно считывая какой-то служебный файл, – Полина Середич, транстайм 19746, Пантея, Особый Проект Перспективной Психосовместимости, высший персональный приоритет, укороченный курс без гипно-обучения. И не вздумайте с ней шутить, биос в вашу маму, она почти не адаптирована и сходу вам все процы на жопу натянет, терминаторы недоделанные. Молох.

– Херасе. И что это значит?

– Не знаю, я в технике еще не разбираюсь, через меня пока только инфу льют.

– А бухло не мешает?

– Да нет, только когда мультиформу проставлю, говорят, что совсем перестанет брать, вот я и не спешу.

– А ты думала, что ты не особенная, Полин. На тебе. Побудь принцессой модов для разминки, – сказал я, а сам подумал, что все в этой жизни исключительно и не обычно. Даже из всех телок я выбрал ту единственную, к которой проявляет особое внимание наш кремниевый повелитель.

35

Несмотря на стоны и причитания Полины утром я отвез ее домой, сославшись на то, что моему писюну нужен перекур, а сам двинул к Неразлучникам. Не подумайте чего лишнего, просто мне позарез стал нужен Пит с его мозгами. Нет, Верещагина, конечно, тоже, но больше как декоративный элемент, потому что идей по поводу всемирного заговора у меня и самого теперь было предостаточно.

Машки, кстати, дома не оказалось, она свалила с какими-то своими новыми знакомыми из глубинки показывать им город.

– Слушай, Пит, у тебя башка лучше варит в смысле логики, разубеди меня или скажи, что я прав!

– И не только голова, я просто не размахиваю всем этим при первом возможном случае. Эника будешь?

– Я уже. Попасть под Полину на всю ночь очень приятно, но требует выносливости.

– Ха, ты снова с этой барменшей? Смотри, станешь совсем поллигамен!

– Совсем верещагнулся? Никогда в жизни!

– Ну, вот и славно. Давай, заходи, я как раз пирог делаю.

Пит охрененно готовил, об этом знал весь город. После наших многочисленных ночных загулов, когда лежишь ни жив, ни мертв, стоило ему приготовить какой-то свой салатик и забросить в тебя пару ложек, как отходняки убегали прочь, а похмелье просто таяло в лучах его кулинарного таланта. Одно то, что он умел делать все эти пасты, запеканки, манты и булочки с корицей, превращало его в наиболее желанного субъекта, с которым телочки готовы встретить хмурое утро. Вот только Пит если и блядствовал, то только на пару с Машкой, которая была эгоисткой и не очень-то болела групповухами. Бывало, конечно, но только по обдозу и всего-то пару-тройку раз. Вот телочкам и приходилось соглашаться на всяких там Голливогов, раз умный и талантливый Пит намертво попал в сети коварной блондинки.

Пит уволок меня на кухню, где взялся колдовать над сковородками и тестом, а я сел напротив, потому что наблюдать за работой гения всегда интересно и поучительно.

– Начинай, я слушаю. Руки и голова у меня контролируются разными отделами мозга, – подтолкнул меня Пит, вываливая на сковороду какое-то немыслимое количество репчатого лука.

– Чувак, мне последнее время везде мерещится страшная херь и наебалово. Что ни случись, такое ощущение, что это нарочно спланированно и подстроено.

– Что именно?

– Все до мелочей. Встреча с баалитами, нычка у Левы, даже Полина, и та… Такое впечатление, что меня тащат по камням, но так, чтобы прочувствовал, а не убился.

– О-о, да у тебя приступ паранойи плюс мания величия! Не волнуйся, это – подростковое, пройдет.

– Да нет же. Смотри. Наши отцы-основатели больше всего на свете любят водить всех за нос. Они на этом планету на завтрак сожрали. Глянь на Илая, оно и сейчас у него любимый спорт. Ты же видел эти спектакли, а что он в сети вытворяет от скуки – слов нет.

– Предположим. А в чем проблема? – В сковородку полетело мелко нарубленное мясо с утиными потрохами.

– Черт бы с ним, если они к чему-то меня готовят, папэ на замену, к примеру. Но ты понимаешь, что планетоиды действительно могут оказаться не совсем тем, что мы представляем?

– А они и есть не совсем то. Точнее сосем не то. Ты в физике шаришь?

– Ни вот столько.

– Тогда тебе будет сложно. Я немного секу, но сам не понимаю, например, откуда мы берем такую прорву энергии, не имея ни одной орбитальной солнечной батареи.

– Хм. А и вправду…

– Неувязок масса на каждом шагу, Голли. Сложноватый получился план изначально. Проще было строить теократию в какой-нибудь захудалой земной державе. Тупо купить город и от него прыгать. Так нет, сразу космос с риском провалить всю секретность на любом этапе. Ладно, я понимаю, что религиозная начинка нужна была на первых порах, чтобы привлечь необразованные массы к проекту. А сейчас оно нафига? Мало? Вот тебе транстайминг. Тут вообще сплошной фарш. Как, скажи на милость, выстрел из гаусса может породить эффект нулевого пространство-времени? Ладно, пусть не гаусса, но все равно.

– И как?

Пит досыпал в сковороду смесь из тысячи перцев и сложил руки на груди.

– А я знаю? Только мне оно не чтоб очень нужно, хоть и любопытненько. Ты как всегда лезешь не в те степи, снова тебе говорю.

– Да что со мной в этот раз не так-то?

– У тебя, Вилли, играет в жопе детство, порождающее множество в принципе интересных вопросов, и начисто отсутствует информационный потолок. Ты не беспокойся, это само по себе отлично. Плохо только то, что у тебя нет специального образования, чтобы на эти вопросы отвечать.

– Информационный потолок вас ист дас?

– Все люди разные, Голь. Мне и тебе интересно все на свете, чем запутаннее вопрос, тем интереснее. И ты, и я частенько задумываемся о вещах вроде бы безусловных или очень далеких от прикладных материй и на «нельзя!» отвечаем «а чой-та?». Но нам совершенно не интересен пауэрбол или реактивные гонки, хотя второе поколение знают наизусть имена всех спортсменов и готовы их сутки напролет обсуждать с пеной у рта. А твоей Полине не интересно вообще ничего, она мечтает родить десяток детишек и превратиться в кактус. Это и есть информационный потолок. И не то чтоб кто-то был лучше, а кто-то хуже. Ты раздвигаешь границы, те, кого интересует только прикладная сторона, их освоят, а Полли их плотно заселит. И иначе – никак, именно поэтому авантюристов и ученых не так уж и много. Иначе бы вместо обживания мира все бы улетели к ядрени матери в далекий космос и гарантированно передохли в глубинах неизведанного, потому что именно так заканчивают жизнь все настоящие авантюристы. Ученые забывают размножаться, а фермеры не умеют строить красивые теории. Мир гармоничен, что бы ты о нем ни думал. Просто делай свое дело и учи языки.

– Какие языки?

– Те, на которых говорят люди, у которых есть ответы на твои вопросы. Я тут на днях уперся в стену. Поехал к одному светилу астрофизики, чтобы узнать из первых рук изрядно меня колышащую инфу. Светило обрадовалось и ответило. Оно сказало, а я не понял, что оно сказало, потому что оно сказало на своем профессиональном языке, который мне при всей своей эрудиции, но без высшего продвинутого образования по нужному предмету никак без переводчика не понять.

Древние индусы это называли кастовостью. Брахман говорит с мирозданием, оно ему отвечает, и брахману этого достаточно. Шудра знает, что брахману известны божественные истины, и кормит его за это, но спросить ни о чем не может, потому что ни слова не поймет. Ему нужен переводчик в виде кшатрия, который понимать-то брахмана понимает, но в силу особенностей воспитания чаще всего спрашивает только о том, как ему построить во-о-от такенную пушку, а не будет ли засуха этим летом. В то время как неприкасаемый думает: «Все вы пидарасы!», потому что именно ему приходится выносить за ними говно, а его столько, что ни на какие вопросы уже просто нет времени.

Пит пожал плечами и взялся за тесто, мгновенно измазавшись по локоть мукой.

– Твою ж мать, Пит, я сейчас тоже хочу быть картофелем… Хотя нет. Где тут ближайшая неисследованная черная дыра?

36

Когда пирог был почти готов, мы набрали Машке, чтобы она поторопилась домой и тащила в гости этих своих знакомых, потому что втроем сожрать то количество мяса в тесте, которое приготовил Пит, было тупо не реально.

Ребята оказались совсем издалека, техники с лунной базы, которые впервые позволили себе отпуск в нашем вертепе разврата.

– Это Мила, это Терри. Про Пита я вам уже рассказывала, а на придурка в кресле не обращайте внимания, это Голли, он ни о чем кроме бухла и групповухи не думает, – Машка была как всегда язвой.

– Кстати! – Обозлился я, – раз уж мы все тут собрались, может наебенимся и потрахаемся?

Не привыкший к такому распиздяйству на суровой Луне Терри немного напрягся, а Мила растерялась. Она была вполне симпатичная, но не слишком.

– Да ладно, это я так… Просто Машка мне никак не простит, что я пытаюсь загнать ее в койку, вот и грызет меня при всяком удобном случае. Рассаживайтесь и не обращайте ни на что внимания.

Луняне выдохнули, Пит разрезал пирог, и минут пятнадцать было слышно только хрумканье и восхищенные постанывания.

Выпив по соточке суперской водки, которую Терри привез из русской колонии, говорить о чем-то серьезном уже рука не поднималась, оставалось только развлекать гостей.

– Давно тут?

– Да нет, всего пару дней.

– В «Эйфории» уже были?

– Не, еще не успели, умудряемся так нализаться к вечеру, что до клуба только катить.

– Не порядок. Сегодня заглянем, будет что вспомнить, отвечаю. Как там на луне-то? Что делаете?

– Хреначим, что там еще может быть.

– Говорят у вас там жестко?

– Да нет, нормально, главное из под купола башку не высовывать, а так – как везде.

– Метеориты это мрак… А как отдыхаете?

– Бухаем.

– Ох уж мне эти русские, – сказал я и, поняв ситуацию, организовал четыре дорожки квоттерского вирта.

Бодрые все же ребята у нас на Луне. Пока мы раскачивались, они уже успели по второй снюхать, вот что значит – тяжелые физические нагрузки. При том, что меня и первая-то уже конкретно вставила, а им хоть бы хны. Завидую.

– А в чем тут у вас по клубам ходят? – Задала самый главный женский вопрос Мила.

– О, это так сразу и не скажешь, но не ссать, что-нибудь придумаем, – отреагировала Верещагина, – Вилли у нас при квотах, сейчас разогреемся и сообразим. Голли, твое ископаемое нам сегодня ночью погоду не испортит?

– Не, она в дневную, а потом домой, я выклянчил перерыв на пару дней. Предлагаю сначала забуриться в Меланж и там всем расфуфыриться, а потом уже по клубам.

Неразлучники оживились, на Меланжа у нас раньше квот не хватало.

– Гулять изволите, барин?

– Один раз живем, фигли. Только это, ребят, групповуха уже почти неизбежна!

– Сам смотри не соскочи, озабот! – Сытые и довольные луняне наконец-то искренне заржали, и, засадив еще сотку, мы двинули отжигать.

37

– Офигенная у тебя хата, Вилли, – сказал Терри в пять утра, когда мы почти никакие умудрились добраться до моего дома.

– Да ладно, обычная хата, как хата.

– Ой! – увидев Бруню, запищала Милка, – как ее зовут?

– Брунгильда, ей тут можно все. А на Луне вы где живете, если вам мой бардак приглянулся?

– В секторах, подземка.

– Блин, у вас же целая планета, что не строите?

– Да как-то другим всё заняты и привыкли.

– Ну тогда наслаждайтесь, можете хоть весь отпуск тут зависать, я все равно редко дома бываю. Если кто-то зайдет, скажете, что я хрен знает где, и они отвянут, – как гостеприимный хозяин и чтобы уже окончательно догнаться, я вытащил на стол весь имевшийся алкоголь и допинг.

– Терри – строй дороги и раздевайся, Мила – разливай и тоже раздевайся! Я быстро кормлю кошку, раздеваюсь и понеслась.

Детали трех свежепошитых у Меланжа комплектов авторского клаб-дресса запорхали по комнате.

Черт, я действительно терялся на фоне русских. Они оба были в отличной форме, глядя на Терри можно было с уверенностью сказать, что об его пресс можно гвозди выпрямлять, а Мила хоть и не была бешеной красоткой, но фигурка у нее оказалась отличная.

– Ого, у вас там что, хирург безрукий? – на спине Терри красовался глубокий и сексуальный шрам, но ответа не получил, потому что Мила уже окончательно соскучилась и запрыгнула на нас с вполне очевидными целями, а тут не до разговоров.

В процессе мы не только уничтожили все мои запасы, опрокинули стол и расколотили случайно зомбоящик, но и выяснили, что Мила намного ненасытнее нас обоих вместе взятых.

– Терри, хелп, ее надо запереть где-нибудь, а то она сейчас утрахает нас насмерть!

– В кладовку ее и на цепь! Есть чем подпереть дверь? Только сам, я уже даже пошевелиться не могу, чувак.

Милка довольно засмеялась и наконец разрешила нам отползти на безопасное расстояние.

– Ну, ты даешь, подруга. Предупреждать надо, я бы хоть стол убрал.

Потом мы расслабленно тыкали в онлайн-меню, заказывая продукты и бухло, наглаживали Бруню и смотрели мои файлы и мемориз.

– О, что это? – удивилась Мила, наткнувшись на фотку моего развороченного баалитами дома до ремонта.

– Да вот случилась неприятность.

– Вилли, это же из «Вулкана» работали, – нахмурился Терри, – я в космодесанте три года топтал, насмотрелся мишеней. Что за фигня у тебя тут произошла?

– Да как вам сказать… Приезжие начудили.

– В баню таких приезжих, куда ПСС смотрело? Как они вообще сюда пролезли?

– Вопрос, конечно, интере-есный, но вот хрен его знает. Я несколько раз просматривал записи, ни фига не понятно. Просто – шлеп, и их корабль уже швартуется к переборке промзоны.

– Покажи, может разглядим что-нибудь. Мил, ты тоже смотри. Она у нас – крутыш, Голли, ревизор строительной безопасности.

– Вот откуда такая подготовка… Я чуть коньки не откинул.

– Я тоже. В десанте к такому не готовят.

– Хватит ныть, девочки, – Милка вся серьезная промотала на скорости записи, – вот тут и вот тут могу точно сказать, что искусственный сбой системы видеонаблюдения. А тут мельком можно понять, что к планетоиду они прыгали в тени шаттлов и прячась за спутниками. Но все равно, без взлома системы занудам такого не провернуть. Только я не слышала, чтобы Молоха можно было хакнуть, а значит…

– Это значит, что им помог кто-то на месте, – закончил я.

Терри и Мила уставились на меня. Вот разница между жителем Пантеи и техником с русской базы – никаких истерик, только рабочая готовность ликвидировать неисправность.

– Тут такое дело, ребята… Все как-то не очень вяжется с общепринятым имиджем, но мне кажется, что ситуация на дворе аховая.

И я коротко рассказал о своих подозрениях по поводу и без.

– Так. Ты считаешь, что нас всех надувают, как жаб через соломинку?

– Не только. Мне кажется, что ситуация настолько давно не подконтрольна заигравшимся в пророков адептам с их любимым «напусти тумана», что сейчас она стала не подконтрольна даже Молоху, который хоть и вовсю человечится через модов, но все же просто машина. Плюс у нас живет активный баалитский крот.

– Почему баалитский?

– А чей же еще?

– А вдруг это наш собственный крот, который уже докопался до того, что ищешь ты?

– Работает на баалитов, значит баалитский.

– Это они для планетоидов баалиты, а на Земле они американцы и украинцы, христиане и буддисты. Все очень разные и с разными интересами, понятия не имеющие, кто такой Баал.

– А мы для них – лунатики. И нас нужно убивать.

– Не для всех. Между прочим, для многих всего лишь убежавшие в лес дети, которых нужно спасать.

– Чтобы к волкам не пришли? – улыбнулся я.

Терри как будто отпустил вирт, такой он стал грустный и серьезный.

– К волкам дети уже пришли и давненько. Волки просто не стали есть детей, а кормили деток сладким и выращивали. Кого на убой, а кого сторожить других детей.

– И кто же эти волки? – разговор пошел уже очень странный, но мне под виртом было даже по кайфу.

– Вот то-то и оно, что не ясно, но против аналитики не попрешь. Например, сразу после ухода в космос у теократии появились принципиально новые двигатели. Причем ни их разработок, ни тестирования не велось, они просто вдруг появились и все. И устанавливали их на совершенно новые и передовые корабли, разработок которых тоже не было. Как не было и исследований темной энергии, на которой все это работало, и которые должны были занять десятилетия, чтобы дойти до такого уровня освоения. Таких примеров сотни. Но это не все.

– Что-то еще есть? Достаточно кошмарное?

– Не знаю, считаешь ли ты кошмаром работорговлю, повальную скупку теократией земных новорожденных, которых никто больше не встречал ни на земле, ни на планетоидах, и открытые похищения?

Я поперхнулся, даже вирт отпустил.

– Зачем нам младенцы?

– Нам они и не нужны. Они нужны тем самым волкам.

– И кто они?

– Учитывая их технологическое развитие, беспринципность, безжалостность и цели воздействий? Земля считает, что это – инопланетный разум.

Я цинично заржал.

– Ну ладно, наши разработки действительно охренеть какие неожиданно продвинутые, только что с того?

– Просто дело в том, что в последние сто лет они не особо развиваются, а если работают профи, то так не бывает, прогресс должен быть постоянным.

– Все равно, без сказки про кровавые жертвоприношения новорожденных младенцев это все фигня, и вполне рационально объяснимо всеобщей любовью околачивать груши.

– Это не сказки.

– А вы-то откуда знаете?

Терри посмотрел на Милу, та кивнула.

– Потому что мы с Милой очевидцы. Когда мне было четыре, я чудом сбежал от вербовщиков корабля теократии. Просто очень повезло, я упал в трещину в бетоне, и они не заметили. А Мила родилась в корпоративном роддоме, где 100% новорожденных попадают в трюм работорговца. Ее вынесла христианская медсестра, которую потом поймали и сожгли заживо. Мы видели и ковровые зачистки, когда не остается даже трупов, а человеческий пепел наглухо забивает клапан противогаза в пять минут, и плакаты корпораций «Продай свое тело, и твой ребенок не станет рабом». Знаешь, как орет тот, кого подхватил щуп ловчего? Это, Вилли, фиг забудешь.

Я внимательно смотрел на молоденькую мускулистую гибкую Милу, на железобетонного Терри с плохо зашитой дырой в спине. В принципе все было уже понятно.

– Ребят, вы же ни с какой не с Луны, а с того корабля, да?

– Да. Я из России, а Терри из Американской Коалиции. Мария сказала, что ты поймешь, если тебе рассказать, вот решили рискнуть. Что скажешь?

– Охренеть, что еще. Налейте-ка мне стакан, если что-то осталось.

38

Терри и Мила слиняли от радикалов-боевиков, изрешетивших на нервах мою халупу, как только смогли. Экспедицию готовили всем миром, но действительно мыслящих существ в ней было только четверо, американская и русская пары, договорившиеся о сотрудничестве еще в полете.

– Все началось несколько лет назад, когда в штаб-квартиры спецслужб разных держав, наглухо защищенных от проникновения и шпионажа, пришла странная депеша от Призрака о готовности сотрудничать.

– Это был крот?

– Да. Разумеется, мы ему не поверили. Но Призрак доказал полезность и был в этом очень убедителен, потому что не только передал нам чертежи и все исходники корабля нового типа, но и указал время возникновения слепых зон систем наблюдения Молоха для его постройки, обеспечил схемами нового вооружения. Даже прислал геологическую карту необходимых месторождений для добычи оптимальных ресурсов.

– Во дает чувак, ничего не боится!

– Неправда. Призрак до усрачки испуган тем, что он откопал. Так, что страх быть пойманным за измену теократии отступил у него на второй план. Поэтому он честно и открыто сотрудничает, но как личность шифруется, насколько это возможно, объясняя это тем, что если его раскроют, то помочь Земле будет просто некому.

– А информацию об инопланетянах он вам прислал, или вы сами?

– Сначала были только параллельные выводы.

– А теперь?

– А теперь уже не выводы. Сам посмотри, у тебя же есть пароль к Молоху.

– Где искать?

– В околоземной съемке, когда наш корабль отчалил. Только сядь, а то упадешь.

Я залез в архив и обнаружил первый маячок, что ребята не пошутили. Видеозаписей на месте не оказалось.

– Кто-то их подчистил, причем очень грубо. Ладно, не хотят по-хорошему, будет гораздо более иначе… Молох непрерывно сканирует пространство в поисках метеоритов, сейчас попробую откупорить эту нычку.

Копаться пришлось долго, но в результате все получилось, правда после форматирования изображение оказалось мигающим и черно-белым, роботам фул-колор ни к чему.

– Твою ж налево! – маленький кораблик уже преодолел четверть расстояния до Земли, когда ближайшая металлургическая роботизированная станция распахнулась, из ее чрева выползло и устремилось наперерез занудам полное Нечто.

Эта хреновина была чем угодно, но только не космическим кораблем в моем понимании. Здоровенная, извивающаяся и пульсирующая бесформенная масса без каких бы то ни было признаков двигателей. При этом носилась она куда как шустро, а плевалась не сулящими ничего хорошего разлетающимися соплями еще быстрее.

– Черт, в этой гонке с опарышем я болею за вашу команду, ребята…

Зануды не стали ждать и начали отстреливаться. Несколько ракет врезались в тело твари и взорвались, проделав ней здоровенную дыру. Летучая блямба на несколько секунд сбилась с курса и даже остановилась, но быстро затянула пробоину и принялась плеваться с удвоенной скоростью. А поскольку двигалась она быстрее и стреляла чаще, для земного кораблика запахло жареным, а до земли ему еще было пилить и пилить.

– Блин, им кранты, она совсем близко…

– Не стоит недооценивать наших напарников, Вилли, – улыбаясь, успокоил меня Терри, – хотя момент напряженный, согласен. Но ты смотри, дальше будет веселее.

Тварь почти приблизилась, когда кораблик врезал ей лазерами. Ее буквально нанизало на пучок лучей, она съежилась и остановилась на гораздо более длительное время, чем от попадания ракет, но все равно ожила и снова пустилась в погоню, на сей раз не только плюясь, но еще и высеивая какую-то полупрозрачную икру, которая лопалась и посылала вслед землянам очередь твердых и быстрых зарядов. Один из них попал в защиту и взорвался с яркой вспышкой, но щиты выдержали.

– Третья категория противометеоритной защиты. У меня на тачке такая…

– Круто. А саббуфер есть?

Так и поехало. Жижа подлетала, корабль жарил ее лазерами, она выпускала икру. После пятого или шестого раза половина лазеров отказали, но и планета была уже рядом, а мне что-то подсказывало, что эта туша не способна летать в атмосфере.

Развязка наступила уже почти в стратосфере. Видя, что добыча уходит, тварь завибрировала и резко набрала скорость, выпустив длинные хоботки, один из которых зацепил беглецов.

Корабль зануд развернуло, он выстрелил всего двумя лазерами и пустил последнюю ракету, которая, впрочем, хоть и была самой большой из подвешенных под коротенькими крыльями, но промазала настолько, что улетела совсем не в ту сторону и скоро начала не спеша падать, попав в притяжение планеты.

Тварь подцепила кораблик всеми хоботками и взяла было курс обратно к Пантее, когда земляне выступили на бис, врубив полную тягу и развернувшись так, чтобы тело пришельца было между ними и Землей. А потом сдетонировали топливные элементы.

Тварь разорвало на тысячи кусков и швырнуло в атмосферу, где они, долго еще извиваясь, падали и горели в верхних слоях.

– Крутые у вас ребята, – я испытывал двойственные чувства и поднял рюмку за пилотов корабля.

– Еще круче, чем ты думаешь. Они выжили, а тварь сдохла. И не просто сдохла, а усеяла доказательствами своего присутствия половину пустыни Сахара.

– Как это выжили? Кораблю ж трындец?

– Можно подумать, у кого-то из нас ракеты мимо цели летают. Последней была не ракета, а спасательная капсула, Вилли. Ребята долетели, а корабль подорвали на удаленных. Чистая победа, плюс горелые образцы и материал из тоннеля. Кино от первого лица можешь тоже посмотреть если захочешь.

– Кино, говоришь? – меня вдруг осенило, – Конечно хочу! И еще одно. Терри, Мила… Короче, я хрен знает, что это за чертовщина, но с этого момента я с вами. И у меня есть админский доступ. Не знаю, инопланетяне это или очередные проделки Адептов, но папэ мы отыщем.

– Гюнтер фон Бадендорф нам помогать не станет.

– Вам может и не станет. Хотя с ним заранее ни в чем нельзя быть уверенным. Но мне-то он уж точно расколется.

Тут мы выпили еще и полезли обниматься.

39

– У вас есть план?

– Надо отыскать Призрака. После отлета он настолько перепугался, что сменил все пароли и почтовые ящики.

– А зачем он нам?

– Выйти на связь с Землей. Сейчас мы не сможем, потому что не знаем, на каких волнах нас не засекут. Нужно слепое пятно. А дальше – слиться с населением, залечь на дно и ждать указаний. Втроем мы мало что сможем сделать.

– Можем собрать нужную инфу.

– Само собой, но главное – не провалиться и не сдать тебя. Хорошо хоть документы не придется подделывать, у вас тут их просто нет.

– Еще как есть. Любая камера считывает рисунок сетчатки. Они просто не знают, что вы тут, иначе бы уже приняли. Но с этим я как раз могу вам помочь, вгоню вас в ротацию списка покупателей в супермаркетах, это дело не хитрое. А спаммеры вас уже по всему миру мигом разнесут, это уж поверьте, у них работа такая. Вы только на улице не выделяйтесь, но это тоже просто, я вас всему научу.

– Маша уже кое-чему научила. Как вести себя, что отвечать, если спросят.

– Шрам заделай, у нас все гладкие. И не нюхай вирт как не в себя, здесь такого лошадиного здоровья ни у кого нету. И если предлагают трах – не кипятись на трезвую, это в порядке вещей. Хочешь – иди, не хочешь – так и скажи.

– А правда, что у вас нет возрастного лимита для партнеров по сексу?

– Нету. Все дети в интернатуре, откуда выйдут только, когда их признают взрослыми. А если они не там, значит они уже не дети, с этим строго.

– А маньяки и извращенцы? – заинтересовалась Милка.

– Извращенцы тут все подряд, а маньяков вывели в первые же годы. Изменение генома в лучшую сторону или с лечебными целями – в порядке вещей, так что маньяков лечат еще до появления на свет. Про триаду МакДональда слышали?

– Энурез, детский садизм, пиромания?

– Она, родимая. Ну а мы пошли дальше. Молох сканирует геном еще до рождения и меняет по необходимости.

– Ладно, маньяков нету, а мошенники случаются?

– Нет денег, нет и мошенников. Квоту можно только горбом заколачивать. Были в самом начале хитрожопые, но автоматическая схема распределения их быстро остудила. Было, конечно, вою, особенно бывшим политикам, но потом все утихло.

– Да, если бы не чужие было бы здорово у вас тут.

– С чужими тоже не все ясно.

– Чего тут еще не ясного?

– Покажу, только сначала скажи, куда вы дели моего папэ?

– Мы его никуда не девали, – Терри грустно почесал бритую репу, – Когда быки из комми с ним сцепились, он вырубил двоих в подвале и испарился, хотя и подранили его серьезно, судя по количеству крови. Мы пытались сесть ему на хвост, но куда там, его уже и след простыл. Мы предупреждали быков, что он скользкий, но черти хотели доступ к Молоху любой ценой, вот мы и решили, что нам с мудаками-радикалами надо срочно расставаться. У тебя пиво есть?

– На кухне. Правильно сделали, что отпочковались.

Пока Терри гремел бутылками на кухне, Мила решила задать очень непростой для нее вопрос.

– Мы – разведчики, а не быки, Вилли. Ты не подумай чего-то лишнего, что я озабоченная или больная, я просто всю подготовку к полету сексом не занималась, а тут вроде бы и по легенде нужно было соответствовать…

Я сначала не понял, а потом въехал и закатился.

– Мил, все пучком. Так что все нормально, тем более, что секс был замечательный. Если что – обращайся, только не когда я после Полли, в такие моменты выдоен насухо, и не боец.

Я замолк, задумался и сложил два плюс два.

– Блин, тебе снова нужно?

Боевая зануда смутилась и даже немного покраснела.

– Да ладно тебе, не проблема. Только вот… Терри! Хелп, бро!

– Что случилось? – раздалось из кухни.

– Быстро сюда, тут человека нужно спасать, а один я такое не потяну!

Терри с округлившимися глазами просунул голову в комнату, явно проверяя, действительно ли опасность настолько близка, или это я так зло пошутил.

– Мила, мой кореш еще не готов. Дай нам тридцать минут. Кстати, а Машка вам показывала, как этих быков развели?

– Да, только я ничего не поняла. Маша говорит, что ты считаешь это голографической постановкой, но сама в это не верит.

– А ты?

– Я уже не знаю, – Мила врубила гелик и показала на голограмму диктора, – Он же как живой, вблизи даже волоски и огрехи макияжа видно.

– Если профессиональный гелик, то можно даже потрогать. Технология сдерживающего эффекта и чуть-чуть самогипноза. Я как раз об этом и хотел поговорить, – я замялся, подыскивая слова.

Терри заинтересовался, бросил заправляться пивом, и уселся напротив.

– В общем, ребят, скорее всего вашими видеозаписями можно смело подтереть зад. И туда же засунуть образцы днк пришельцев.

– Объясни?

– Просто у нас тут есть один клуб чудаков, которых хлебом не корми, дай поглумиться над ближним. Об адепте Илае слышали?

– А как же. Голод.

– Голод?

– Всех четверых адептов у нас традиционно сравнивают со всадниками Апокалипсиса. Илай – Голод.

Я рассмеялся, адепту это бы понравилось.

– Так вот, этот худыш сам по себе большой дока по части навести тумана на ровном месте, а с Молохом в кармане и косплэерами в качестве персонала может устроить такое, что вам небо с овчинку покажется.

– А зачем ему это? Дешевле просто к стенке поставить. Нет человека – нет проблемы.

– К стенке? Дешевле? Тут все бесплатно, и никого к стенкам не ставят. Максимум, на что вы можете рассчитывать – принудительное фермерство, маленький домик в отдаленном уголке Гондваны с геликом и драгстором, пастор ПСС и час социальных работ ежесуточно.

– Это в том случае, если ты прав, и Голод так развлекается. А если правы мы?

– Так о чем речь? Пошли, проверим! Только учитывая, что если чужие все же есть, миссия может быть самоубийственной. Рекомендую поесть, выпить, разнюхаться и натрахаться, как в последний раз.

Выражение лиц Терри и Милы дружелюбностью не отличалось. Разное у нас с занудами чувство юмора, что уж тут, и здорового цинизма им в интернатуре явно не прививали.

– Не дрейфь, десант. Утром слетаем на ту станцию, поковыряемся в ангаре. Тем более что на моей Блохе просто чумовой саббуфер, Терри.

40

Понятное дело, что на платформе мы ничего таинственного не нашли. Голопроекторов, впрочем – тоже. Обычный полупустой склад полезных ископаемых, идеальное место, если вам вдруг приспичило спрятать что-нибудь размером с небоскреб.

Сойдясь на том, что дело – фонарь, я забросил ребят домой отсыпаться, а сам отправился посидеть на природе.

Для раздумий в одиночестве Нью-Прага категорически не предназначена. Я знаю город как свои пять пальцев, но могу посоветовать не больше пары мест, где почти нет прохожих. И одно из них – задворки Садов. Там есть спрятанный в яблоневой чаще небольшой чудесный холмик, который в народе окрестили почему-то Горой Фудзи. Про него мало кто знает, тусовок там отродясь не устраивали, почти идеальное место пораскинуть мозгами.

Однако на холме сегодня я оказался не один. Между яблонями был натянут гамак, в котором крепко спал добела вылинявший брезентовый рюкзак. Хозяин рюкзака застыл в позе лотоса у подножия холма с плотно закрытыми глазами. Неподвижно сидит, как камень, только косматую гриву ветром колышет. Ну и ляд с ним, пусть занимается своей йогой. И здорово, что он не на вершине засел, оттуда вид на город за лесом просто умопомрачительный, но раз так – его займу я сам.

Лежа на траве, я смотрел на сад, старый город и уходящие ввысь башни силовых ячеек, чертил палочкой на земле график и в который раз пытался свести воедино все концы.

Папэ и его манера притворяться мертвым, зануды во всем их видовом разнообразии, адепт Илай и его жрицы, Молох, ПСС и предположительные инопланетяне. Ну и царящий над всем этим Левиафан, кидающий исполинские факи засевшему на Земле злобному Баалу. О чем-то я уже начал догадываться, но в остальном…

– Не сводятся концы с концами! – в припадке отчаянья завопил я.

– Ничего удивительного, потому что их нет.

Я обернулся.

Йог, явный упоротый веган, услышал мой вопль и ответил, не открывая глаз.

– Это я о своем, чувачелло, – немного резко огрызнулся я.

Чувак был сух, как щепка, жилист, как резиновый жгут, и одет только в старые джинсы. Ни обуви, ни мобиля. Очень странный йог, хочу заметить. У тех, кого я знавал раньше, всегда были с собой брошюрки с рекламой здорового образа жизни и хоть какие-то девайсы.

– Да без разницы. Вы не можете говорить о чем-то законченном до того, как оно действительно завершилось. А этого просто не произойдет, потому что финала в чистом виде не существует, есть только переходы из одной частности в другую. Поэтому ваши выводы получаются или ошибочными, или крайне неточными. Проще свести начала. Вы попробуйте, и у вас все получится.

– Философ, ты где свои тапки забыл? – еще более грозно рыкнул я, всем своим видом напоминая о том, что вторгаясь незваным в чужую личку, можно и неприятностей огрести.

– Зачем они мне?

– Чтобы по улице ходить.

– Чтобы ходить нужны не тапки, а ноги. А они у меня есть. Две. Вот, смотри.

С логикой у него, однако, было все в порядке, как и с обеими ногами.

– Ага… Слушай, ты чем расхреначился? Я тоже так хочу.

Йог таинственно улыбнулся. Пары зубов у него не хватало. Транстаймер?

Я никак не мог понять, чем он удолбался, выглядит вроде трезвым, излагает доходчиво, но непонятно. Однако обламывать кого-то на приходе – последнее дело, я бы сам на его месте не обрадовался. Ну и ладно, языком трепаться – не мешки ворочать, хоть отвлекусь немного.

– Я – Вилли.

– Чем занимаешься, Вилли? – представиться он не удосужился.

– Да уж и не знаю. Раньше был кем-то вроде артиста.

– Из жрецов или так, по случаю?

Я было открыл рот, чтобы выдать что-то вроде «каких, нахрен, жрецов», когда вспомнил пару своих мыслей во время творчества на приходе, которую тут же ему и задвинул.

– Меня нередко посещало ощущение, что человек искусства, его страх, совесть, желания, влюбленность, скука, умения, радость и все остальное, всего – лишь оболочка для реализации Творчества. Торчки, алкоголики и остальные безмозглые шевелящиеся тела вроде меня подходят ему больше всего. Нет мозга – нет вопросов, откуда лезет почти осязаемое Нечто, что оно хочет, чего оно ждет и чем станет. Это вовсе не ты делаешь его. Это оно делает тебя. Без него ты всего лишь пустышка. Детская обманка. Сиська без молока. Копилка глупостей. Девочки, красивые и пластичные, дают не мне. Они дают ему.

– И тогда что ты без него?

– Просто торчок и алкоголик. Только девочки приходят и уходят, а оно остается. И я ему благодарен за все, что у меня было и есть.

– Тогда так и говори, мол торчок я, но немного жрец. А то сразу – артист… Что такое этот «артист» вообще?

– Да ничего. Обычный человек.

– Уверен?

Тебе мало показалось что ли? Или понравилось? Ну тогда вот тебе, получай.

– У каждого человека есть одна врожденная способность, которая намного круче, чем умение делать аналитические выводы. И возможности ее действительно безграничны, потому что это – Оперирование Нереальностью. Любой из нас бродит по ней, как по собственному чердаку, доставая себе то, что ему заблагорассудится, начиная туалетной бумагой и заканчивая богами. Между прочим, это не дано более никому во вселенной.

А поскольку на это способен каждый, то мы просто не замечаем своей фантастической уникальности. Достаем из небытия форму и содержание, идеи и смысл, и никому нет дела, что это есть непрерывное чудо и акт творения. Художник просто делает это более осознанно.

– Да ладно. Просто он это делает чаще, вот и все.

Стоп, стоп, стоп. Кажется я вспомнил, что это за малый. Мне как-то давненько рассказывали про этого перца. Он – редкий персонаж даже по нашим меркам. Не живет нигде, не пользуется ничем, даже магазинами, и не торчит. Он из религиозных, только не еврей и не левиафанит, а буддист. Пропаганда и агитация – тяжеляк, поэтому говорить о религии он скорее всего не станет. В принципе он безопасен и даже забавен, но понять, что он несет – та еще задачка для неокрепшего шаблона. Но раз ПСС на него не обращает внимания, значит с ним все в ажуре.

Вот ведь, с кем довелось поручкаться!

И в художниках он разбирается, как я посмотрю.

– Ты слишком много знаешь о мирянах, буддист.

– Не больше, чем ты об искусстве.

– Чтоб я в нем еще что-то соображал. Тебя как зовут-то?

– Никак не зовут. Мне комфортно думать, что я никто.

– Ага, особенно если ты ссышь под куст и думаешь, что это никто не ссыт.

– Какая разница, уже ведь нассано.

Мы немного поулыбались удачной шутке про говно, однозначно опознав друг в друге скрытых подонков, и взаимно пришли к выводу, что знакомство оправдалось.

– Ну-ка, задвинь еще телегу за искусство, Вилли. Очень складно получается на трезвую.

– Ты сам раньше не художником был часом?

– Математиком. Та же херь, только вид сбоку.

Вот такой он у нас, Никто. Замечательный и неповторимый. И, что самое важное, абсолютно психически здоровый человек, как утверждает медицинская комиссия. Просто он думает иначе, вот и все. А что пьет человек воду из реки, так у него убеждения такие. Вода у нас во Влтаве скорее всего чистая.

41

А вечером было Полина.

Когда она заснула, я лежал рядом, прижавшись к ее вечно прохладному бедру и думал, что главный аспект художника все же любовь.

Взаимная и направленная на кого-то, она дает неконтролируемый всплеск того, что делает художника творцом. Чудовищный и жаждущий реализации.

Любовь абстрактная, не привязанная и не персонифицированная, дает возможность творить вещи грустные, но идеально сбалансированные.

Художник – лжец? Однозначно. Он акцентирует и приукрашивает, порою рассказывая, чего нет, не было и быть не может. Но бог тогда вообще конченый враль. Они оба – идеальные заключенные, запросто способные превратить камеру-одиночку в целую вселенную. Что не помешает им сдохнуть в ней.

А еще художник не очень умеет понимать. Зато чувствует, зараза, как в микроскоп. Поэтому самого его понять практически невозможно. Общение художников происходит в настолько далекой области кривопространства, что постороннему кажется диалогом глухого со слепым.

Аспект художника – дисперсия. Он упорно вкладывает себя во что угодно, лишь бы не остаться целостным, не посвященным чему-то извне, раздаривает себя большими и малыми частями, боясь критической массы того, что распирает его изнутри. Боясь не успеть передать кому-то, не важно кому, часть себя, получить эту странную форму бессмертия в обретении кем-то его измененной материализованной частички.

Нет более свободного существа. И нет существа, которое больше него проклинало бы эту свободу.

Человеку со стороны художник кажется дураком. Чаще всего так оно и есть, вот на меня посмотрите.

Мне неудержимо хотелось рисовать, так что я до самого утра чертил на нарядных желтых стикерах графики взаимодействий и расклеивал их на зеркале в форме сердечка.

Надеюсь, что когда Полли проснется – ей будет приятно.

42

Где-то с недельку все было плюс-минус тихо.

Питу рассказали про наших зануд, а он даже не удивился, видимо, потому что сам догадался частично, а может просто сделал какие-то там выводы в своей умной голове и решил не орать.

Я подумал-подумал, да и потряс мошной. Раз уж имеешь на руках монструозный мультипасс, глупо не купить под это дело пару самых навороченных компов. Оба – многоканальные станции полного доступа с фулл-виртом и гаджетами на все случаи жизни. Один я запилил себе в подвал. На всякий очередной взрывной случай, вы меня понимаете. Пришлось разобрать завалы, отодвинуть мою гордость – медный ведерный аламбик и выбросить кучу рухляди, зато комп встал, как влитой.

А второй подогнал Неразлучникам. Пит просто пищал от восторга. Он в последнее время всерьез подсел на физику и даже взял себе продвинутый курс в универе. Верещагина только плечами пожала, но компу тоже обрадовалась. У нее появилась какая-то новая теория происходящего, и Машенция что-то там в сети ковыряет, но нам ни о чем пока не колется.

Я бы и к Полине еще один комп прописал, но моя секс-бабка жила в такой малюсенькой квартирке на Дукова, что там кошку подсели – уже не протолкнешься. Да и не до сети мне с ней.

Терри с Милой по достоинству оценили обновку и сутками торчали в сети, безуспешно пропалывая инет на предмет Призрака. Ребята мне откровенно нравились все больше и больше. По ерунде оба вроде простые, как веники, но это только с виду. Башка у обоих варит что надо. Вчера, например, нас чуть не застукала на очередном sex a trois не вовремя вошедшая было без стука Полли. Представляете, что какая была бы истерика? Все обошлось лишь потому, что мои жильцы оказывается тихо поставили на входную дверь датчик, до чего я сам бы в жизни не додумался. Я моргнуть не успел, как пинком оказался вместе со всем моим шмотьем в шкафу, а веселые зануды очень убедительно разыграли сценку стеснительных влюбленных, попавшихся на горячем. Даже натурально покраснели оба, когда друг у друга плед отнимали. Станиславский наверняка в гробу себе аплодисментами до синяков обе ладони отбил. И через час Терри как бы невзначай обнаруживает полезный баг у Молоха – пароли доступа на взлет меняются каждые 10 секунд, но при этом остаются одинаковыми для всех типов кораблей. Ну как таких можно не полюбить, спрашивается…

Одного не пойму, как эти двое умудряются так жестоко бухать каждый день и без каких бы то ни было последствий? Вроде на Земле экологическая обстановка в разы хуже, а эти пьют – лошадь позавидует. Про стимуляторы я вообще молчу.

Разок в гости забежал удивительно трезвый пастор Коллинз. Мял в руках смешную фуражку, шаркал ножкой и все выпытывал, что нравится Микель-Монро, кроме виски и сниматься в чем мать родила? Я не подумав ляпнул, что Аня была бы счастлива сняться в настоящей драме, да чтоб сценарий специально под нее прописан. Пастор ушел, задумчиво созерцая искусственные облака, а я ужаснулся, не породил ли я сдуру очередного бездарного медиа-монстра. Бросьте меня в черную дыру, только не показывайте, что этот высокоморальный деспот насочиняет для своей мясистой музы…

Ни свет, ни заря который уже день приходит Никто. Стоит молча минут пять с деревянной миской, а я выползаю сонный и матерящийся на все в конец охреневшие конфессии мира, требующие аскать хавчик в шесть утра у сладко дрыхнущих друзей. Никто откровенно глумится и утверждает, что я мог бы и не просыпаться. А если еще раз попробую ему спросонок впарить батон Брауншвейгской, то он ее мне засунет в задницу, чтобы проверить, вдруг это для кармы полезно? Всем ребятам, кроме Полли и Верещагиной, он вроде бы понравился. Полли его не понимает, поэтому побаивается, а Машка так сильно занята своим таинственным проектом, что просто не замечает.

Лева нашел себе девушку. Не шиксу, разумеется, а вполне приличную, как он говорит. Саму девушку не показал, зато пригласил меня на лекцию дедушки Велвела в синагоге о правильном выполнении семи заповедей. Я обещал прийти, но не пришел, потому что она начиналась в девять вечера, и в это время я трахался то ли с Полли, то ли с Милой, то ли просто зачитался реликтовых авторов, на которых подсел не хуже Пита со своей астрофизикой. Лева не обиделся, сказал, что рано или поздно я дорасту и сам прибегу. Да я бы прибежал, не будь у моего члена такая тягловая силища.

Много думал и читал о папэ.

43

Логики в моей голове нету ни грамма, вот что я вам скажу. И с последовательностью большие проблемы.

Мы сидели всей кодлой на полу в моей хибаре и слушали байки зануд о лунатиках, поминутно хохоча до икоты.

– Как лунатики ездят на работу? – раскрасневшийся от всеобщего внимания Терри уже дошел до детских анекдотов, но нам было только в кайф..

– Как?!

– Быстро!

– Почему?!

– Потому что у каждого ракета в жопе! А какая самая популярная у лунатика болезнь?

– Ха-ха-ха! Не знаем!

– Запор. Трудно же срать, когда в жопе – ракета!

Я сполз на пол и уже там тихо подвывал от восторга.

– Почему лунатики не становятся евреями?

– Почему?! – хором орем мы.

– У них и так от невесомости письки маленькие, а если еще обрезание сделать – вообще ничего не останется!

Красная как свекла Верещагина в конвульсиях упала рядом, чудом не расплескав мамин Hennessy.

– А почему не все евреи улетели к лунатикам? У кого письки маленькие – пришлось остаться!

Этот угар продолжался уже часа три.

– Пощади, Терри! Тормози, мы задохнемся же сейчас!

– Да что вы, я же только начал!

– Ну тебя! Так ржать просто невозможно! Земля и вправду ничегошеньки о нас не знает? В жизни не поверил бы, – я с трудом принял вертикальное положение и отобрал у Машки бутылку.

– Ну а что ты хочешь, вы сами ввели информационную блокаду, приходится заполнять пробелы домыслами и анекдотами.

– Но вы ведь кто-то же с нашими общается. Безошники, корпорации…

– Виль, их – единицы, а землян четыре миллиарда… И потом, все данные о лунатиках наглухо засекречены, чтобы не пугать население. Ни корпоратам, ни политикам на фиг не нужно, чтобы фавелы узнали, что где-то там живут чуваки, которые не в курсе, что такое налоги и рак.

– Хорошо, вы хоть не задыхаетесь под гнетом злого инопланетного сверхразума, – выпалил я, не подумав. Зануды еще не вполне адаптировались и могли запросто обидеться.

Терри картинно подвигал желваками и вздохнул.

– Чувак, я очень тебя люблю и уважаю, но это не значит, что Земля не остается моим домом. Да, у нас не все ровно, но попрошу впредь без грязных намеков на расовое превосходство.

– Блин, прости Терри, я ничего такого не имел ввиду. Тем более, если у вас все такие, как вы с Миландием, я обеими руками за предоставление вам двойного гражданства.

– Не парься, бро, – мы стукнулись пивными жестянками на мировую.

В этот момент раздался звонок в дверь.

– Народ, атас, это Лева!

– ПСС?

– Да! Быстро прикинулись ветошью! – скомандовала Верещагина.

Боевые зануды мгновенно притворились мертвецки пьяными и не способными к общению, очень натурально распластавшись среди алкоголя и допинга.

Я, честно говоря, немного нервничал по поводу этой случайной встречи. Лева был моим корешем, но он мужик с головой и мог нас запросто раскусить.

Но сегодня Леве все было по фигу.

– Шалом, ребята. О, да я вовремя! – обрадовался он спонтанному застолью и ухватил самую полную из кошерных бутылок, – По какому поводу пьянка?

– Последние пять минут мы, кажется, оплакиваем несовершенство занудской жизни, – поднял бокал Пит.

– То есть бухаете уже часа два как минимум, я так понимаю. Придется догонять, – Лева салютнул флаконом в ответку и мигом уделал граммов двести, – А что это вас в политические дебри понесло?

– Каков поп, таков приход, – я присоединился коньяком, в который совсем недавно закинул таблетку фэйка.

Кто не в курсе – фэйк имитирует действие стимуляторов амфетаминовой группы, так что можете бухать хоть литрами, не в коня корм. Только запаситесь аспирином, потому что через сутки организм вам отомстит, и эта кара будет лютой.

– Ну и чем вам не угодили зануды с их демократическими свободами, равенством и братством? Я не спрашиваю Вилли, у него по истории 99% прогулов.

– Не издевайся. Я, между прочим, уже начитался всякого и даже свое собственное мнение завел по этому поводу, – похвастался я.

– Неужели? – округлил глаза Лёва, – За это нужно срочно выпить, у этого шлемазла, глядишь, скоро может случиться бармицва! И что же ты считаешь самым разумным для землян государственным строем, хотелось бы услышать? Нет, стой, дай угадаю! Наследственную аристократию, естественно?

Все дружно заржали, зная мой пунктик по поводу приставки «фон».

– Считай меня патриотом, которого вполне устраивает наша кибер-монархия. А что до Земли, Лёва, можно подумать, что там что-то изменилось со Средних Веков? Демократия, республика, социализм… Роскошные названия с одинаковой начинкой. Дело не в строе, а в людях. Что до моей приставки перед фамилией – так представь, что я этакий коэн у гоев, если тебе будет так понятнее.

– Нет, ну вы слышали? Неужели милый добряк Вилли научился огрызаться? Какой негодяй научил мальчонку дурному!? – Лёва крайне доброжелательно отнесся к моей тираде, – Наверняка это все Полина! Сто раз тебе говорил, прими гиюр и найди себе в синагоге хорошую девочку из геров!

Лёва был явно не в настроении поддерживать серьезные темы для разговора, и я немного успокоился.

– Хватит, падре, давай лучше выпьем за тебя, нашего редкого гостя. Кстати, как там твоя работа?

– Кипит. Через недельку начнется страшная веселуха Ты ведь наверняка в курсе, что мы скормили занудам наживку из вкусного толстого червяка?

– Ага, но только внешнюю сторону и без подробностей.

– Так вот, американцы с русскими на днях должны наконец поделить добычу. Это будет просто бомба! Ожидается большая ржака и обострение психических заболеваний с обеих сторон. Только адепта Шина жалко, говна ему нальется, за год не разгребет! – Лёва был явно счастлив очередной проделке наших адептов.

– Лёв… Я про адепта Шина как-то не в курсе.

– Ну это тот, который на Земле легионерами заведует.

– А-а! Контингент сдерживания вокруг Израиля?

– Он самый.

– Ясно. Все равно я этого юмора не понимаю. Зачем так издеваться над баалитами? Они от этого добрее явно не станут.

– А от чего станут? Им что ни сделай – результат один и тот-же. Во всем виноваты евреи и лунатики. Привыкай, раз полез в земное мироустройство.

– Ну папэ же смог как-то это дело изменить…

– Смог, но не для Земли. На нее даже у великого Гюнтера фон Бадендорфа сил не хватило, пришлось все строить заново подальше от этого дурдома. Знаешь, как нас любят разные конфессии?

– Не интересовался пока.

– Зря. Это очень ржачно. Мусульмане всерьез считают, что евреи украли у них мечи пророка Мухаммеда, отдали их лунатикам, а те перековали их в Молоха. Теперь уровень братской любви к нам ты даже представить не можешь, особенно когда Теократия создала неуязвимый щит вокруг Израиля.

Я рефлекторно глотнул из бутылки. Надо записать себе на лбу ни при каких обстоятельствах не соваться ни в один из земных эмиратов.

– Погоди, это не самое смешное! Добрые христиане всех мастей еще в самом начале углядели в адептах всадников Апокалипсиса собственной персоной. Твой папэ – Смерть, Илай – Глад.

– Видел я этот Глад, поперек себя шире, мне бы так голодать. Шин – Война, небось?

– А как же. О’Доннел – Мор, хотя не ясно с какого перепуга, он с основания Теократии носа не высовывает, но занудам, конечно, виднее!

– Уговорил. На Землю – ни ногой.

– А что тебе беспокоиться, – Лёва пьяненько засмеялся, ему сроду много алкашки не надо было, чтобы насинячиться, – Ты же, небось, бессмертный, как папэ!

– Попросил бы не обобщать и на практике эту сомнительную теорию не проверять. По папе я может и бессмертен, но по маме могу и загнуться.

– Не можешь.

– Почему?

– Если адепты – зло, то твоя мама, Вилли, с точки зрения землян – зло абсолютное, – Лёва явно наслаждался, но я никак не мог просечь – чему именно, – Сразу за Всадниками Апокалипсиса в Откровениях появляется гораздо более зловещая фигура, и ею все земляне до единого считают твою маму, Ингу фон Бадендорф.

– И кто же это?

– Вавилонская Блудница, – тихо вдруг сказал за Лёву Пит, – Верхом на десятиглавом драконе, с чашей людских грехов в руках, и Ад следует за ней. Только Вилли не знаком с мамой, она не вернулась из дальнего патрулирования. За что, говоришь, ей досталось такое почетное прозвище?

– По легенде все, кто ее видел, мгновенно становились предателями. Противостоять ей невозможно, потому что она и есть сам Диавол с рогами. Первым предателем стал твой папэ, само-собой.

Логики в моей голове нету ни грамма, вот что я вам скажу. И с последовательностью большие проблемы. Проще говоря – туп я, как осиновый пень.

Прочитав тысячи фактов о Гюнтере фон Бадендорфе, я ни разу не попытался разузнать побольше о маме…

Но окончательно добил меня Пит.

– Я бы на твоем месте, Вилли, вообще никогда не покидал планетоиды.

– Почему?

– Исходя из полученных данных, ты являешься Антихристом. И вряд ли я первый, кто пришел к этому выводу.

Счастливый Лёва смеялся, одобрительно подняв вверх большой палец, притворяющийся спящим Терри заворочался, а мне стало необъяснимо тревожно, потому что про Антихриста я мало что помнил, кроме того, что он не самый клевый парень на деревне.

44

На днях я вдруг понял, что не люблю баалитов. Не симпатичны мне они. Просто рефлекторно на дух не переношу их за глупость, зависть и жестокость.

Никогда в жизни я так не бесился, зуб даю.

Я почти ничего не нашел о маме в сети, кроме нескольких разрозненных постов в блоге долевиафанитских времен, но мне и этого хватило. Скажите, как можно плохо говорить о девочке, пишущей такие уютные и домашние мысли?

В маленьком царстве, в девичьем государстве… Так давно ничего не меняется, что о времени можно судить только по исчезающим булкам с корицей.»

«Буду откровенна, я достаточно много чем занималась в три часа ночи.

Но еще никогда я не лепила пуговки из марципана.

Я старею.»

«Интересно, а вообще настанет момент, когда я уже даже смотреть на эти ириски не смогу?»

«Ребенково сопение звучит, как кальян. А кричание – как Дженис Джоплин.»

(Видимо в самом начале моего славного пути я порядком не давал маме выспаться).

«Воздух просто волшебный ночью. Часов до пяти он таким еще будет.

И соловьи…

А еще ти-и-ихо так… Тху-тху-тху.»

(Я прямо увидел наяву эту далекую земную летнюю ночь).

Прямо сейчас может упасть останкинская башня. Упасть, подняться, упасть в другую сторону и тем самым расхуячить полгорода.

Прямо сейчас тысячи тысяч дворников могут устроить революцию. и гнать всех поганой метлой.

Поезда метро могут прямо сейчас сойти с рельс и начать прокладывать свои пути. Туда, куда им больше хочется.

Пусть на Красной площади начнется парад в честь иждивенцев.

Мне насрать. Я в халате. Я только проснулась.

Я в отпуске.

Все мои великие помыслы разбиваются о Белый Лист.

Открывая холодильник: «Так. Сыр… икра… паштет… лосось?.. а пожрать чего?!»

8 марта прошло мимо, оставив после себя 6 коробок бельгийского шоколада, 3 коробки щвейцарского, 4 99% какао-шоколадки, 12 леденцов на палке из Кондитерской, две коробки конфет «Ассорти», которые я терпеть ненавижу, от бабушки, охапку цветов и страшного Чебурашку, которого жалко.

Чебурашка, которого жалко. Наистрашнейшее существо. Понятного цвета и состава, с мерзким цветочком в руке. Все как полагается. Нашенская дешевая игрушка, которую сразу же спустили на пол, для собаки. И так бы и оставили, если бы не «ой, а оно еще и поет! ну-ка…". Голос Безобразного Чебурашки, произносящего «обнимииии меня», не то что разжалобил, а просто разбил и поверг. Хотя при повторном прослушивании, ОНО требовательно заявило: «давай попьем молочка. Оно такое… белое… и полезное…", а потом и вовсе захотело сплясать. И тааак глупо хихикало… Да чтобы такое… В моем доме?! в общем, Зверя отдали собаке.

У меня есть замечательный друг. По вине моей природной Дури он мне Друк. (Удивительный. Просто сказка). Чудесный и прекрасный. У нас редко получается встретиться, но каждая наша встреча заканчивается для меня новой татуировкой. Или подкорректированной старой. Всю ночь мы трещим аськой, и я собираюсь заскочить к нему с утра, а утром все заканчивается обычно чем-то вроде «ты позвони как проснешься. Или как я проснусь. Хоть вечером зайду»

Этот текст должен сводиться к фразе «кто-то от любви пишет стихи, кто-то картины, музыку, много чего еще и как… А я сижу, как дура, и от любви своей дурацкой ломаю яндекс.» (говорили мы с ним о любви)

И ведь сломаю.

«И все же осень – это очень здорово. Дождь, сырость, перчатки надевать надо, грибной суп, шарлотка, муми-тролли, блюз, социопатия и торшер с красным абажуром и бахромой. Осенью сбиваешься в стайку, но все равно словно всё сам с собой.

Так хорошо, что получается слишком много слов.»

«Думаю, что полюбив крокодила, глупо надеяться, что он обернется бабочкой.»

(Это явно о папэ, я тоже считаю его тем еще зеленым крокодилом).

Нет, ребят, даже не пытайтесь меня убедить, что баалиты не придурки. Может за редким исключением, вроде Терри и Милы.

Зато теперь ясно, почему над занудами так любят глумиться все наши адепты. Есть за что.

45

Кружка холодной воды в морду крепко спящему человеку – всегда сюрприз как минимум.

Я подскочил на метр вверх с кушетки и напоролся на яростный взгляд Пита.

– Блин, ты чего?

– Подрывайся быстрее, Машу ищут палы!

Обалдеть. Верещагина-то что могла натворить?

Я пораскинул мозгами, припоминая, что мы могли учудить за последнее время. Вроде бы ничего особенного.

– Давай с самого начала, что с ней приключилось?

– Я не знаю, Голли. Вчера утром вышла из дома, вечером не вернулась, я за рефератом сидел, думал, что в клубе тусует. А в десять нагрянули ПСС.

– Дело ясное, что дело – темное, чувак. Может что-нибудь в вирте найдем, айда в подвал. Машкин канал у меня на мемори, ты мессаги-то проверял?

– Ясное дело, в первую очередь. И мобиль ее не отвечает.

Мы ссыпались в подвал. Я упал в гнездо и попытался дотянуться до Машки под своим ником, как честный юзер. Канал оказался наглухо запаролен.

Сзади послышался сдавленный хрип. Пит увидел мои запасы самогона и сдуру саданул из горла чистого грушевого спирта.

– Так, Машка нас заблокировала. Не хочет по-хорошему, будет гораздо более иначе, – разозлился я, врубил голографический интерфейс и активировал допуск к Молоху.

И комп и мобиль Машенции оказались тупо выключены.

– Вот ведь овца, что она задумала? Первый раз вижу, чтобы живой человек все гаджеты обесточил. Так… Молох?

– Слушаю, администратор Бадендорф, – голограммы Молох не использовал, предпочитая просто звучать из динамиков.

– Статистику посещений вирта за последние сутки, – я назвал общий Машкин айпишник, а Молох вывел список сайтов на головизор.

Машка серфила сеть на предмет шаттлов до Земли, причем преимущественно в Москву, и ничего не нашла. С Пантеи в Москву не летали даже техники.

– Пит, за каким лешим Машке сдалась засиженная мухами Москва?

– У нее там отец.

– А на фиг он ей так срочно сдался?

– А я – доктор? Вилли… Смотри… – Пит ткнул в последний адрес, это был дежурный список шаттлов десанта.

Я выматерился.

– Молох, список экстренных взлетов аварийных шаттлов за последние сутки! И авторизацию стартовой подготовки, пожалуйста.

Старт был. Один. Шаттл F1401, пилот – Верещагина Мария Александровна.

Мы с Питом ошалело посмотрели друг на друга.

– Мать его итить, Брукс… Верещагина угнала десантный шаттл! И это я сам ей рассказал, что коды на взлет все одинаковые, потому что мануально их сроду никто не вводил!

– Первый угон в истории Теократии. Почетная страница в книге рекордов ей обеспечена.

– Ага, если только эта коза доживет до своей минуты славы. Она хоть раз на Земле бывала?

– Нет…

– Хана ей, вот я тебе что скажу. Молох! Вывести изображение обзорных камер! И звук в обе стороны! Какие стандартные протоколы защиты граждан действуют на территории Земли?

– Возможны три протокола защиты. В данный момент для шаттла F1401 активирован Зеленый протокол защиты транспортного средства и Желтый протокол защиты гражданского лица третьего поколения под личным руководством адепта Легиона. Предположительная опасность во время перелета составляет одну тысячную процента, предположительная опасность после посадки отсутствует. Желаете сменить протоколы?

– Нет, спасибо, – интересно, значит Молох всю дорогу пас Верещагинский шаттл? Что-то наш повелитель не договаривает. Или я неправильно спрашиваю.

Молох включил связь с рубкой.

Машка уже была на низкой орбите и теперь ждала лучшей траектории для посадки в Москве.

– Машка, это Вилли! Какого хера ты делаешь!?

Машка явно не ожидала услышать мой голос и аж дернулась в кресле.

– Как ты меня нашел? Я же все заблокировала!

– Да какой там! Не будь идиоткой, поворачивай назад.

– Иди к черту, Голли! Эти суки завтра привезут в Москву капсулу, и мне нужно вытащить оттуда своего папэ.

– Маш, зачем его вытаскивать? Капсула – полный фэйк.

Верещагина наконец поняла, что я смотрю на нее через бортовые камеры. Она бросила шаттл на автопилот и повернула ко мне бледное злое лицо.

– Вилли, я уже достаточно наслушалась о том, как твой папэ и другие адепты поступают с занудами. Что в капсуле – никому не известно. Там может быть бомба, деза или набор очередных нано-роботов, какая разница! Знаю только одно, если адепты что-то посылают на Землю, там начинают умирать люди, иначе не бывает. А среди них – мой отец. Не знаю, как ты, а я своего бросать не собираюсь. И отвали от меня на хрен!

Верещагина попыталась вырубить камеры, но не смогла. Тогда она просто отвернулась и перестала реагировать на все мои доводы и вопли.

Нам оставалось только смотреть, что мы с Питом и сделали, активировав максимальное количество способов наблюдения.

– Надеюсь, что Молох и адепт Шин свое дело знают… – прибито вздохнул Пит.

46

Во время автоматической посадки в Москве Машка позвонила отцу.

Молох, который двести лет ночевал на всех земных волнах, не только дал нам послушать разговор, но и врубил режим наблюдения за всеми многочисленными участниками шоу.

– Пап, это Маша. Я через десять минут сажусь в Москве. Собирайся, я тебя похищаю.

Личный телефон подполковника службы безопасности Александра Верещагина прослушивался сразу тремя специальными службами, так что к концу разговора число крайне заинтересованных слушателей выросло до пары сотен.

Сам подполковник Александр Верещагин, который в этот момент находился в своем маленьком кабинете где-то в недрах огромного набитого вооруженными занудами здания, услышав Машкину тираду, ощутимо спал с лица. Он посмотрел на монитор компьютера, куда ему только что пришел вполне определенный приказ от высшего руководства, молча принял из рук курьера еще пару приказов в письменной форме, расписался в получении, выпил две таблетки Валокордина и только после этого ответил:

– О! Рад тебя слышать! А где ты садишься?

– В центре, тут еще такие башенки с красными звездочками на макушках и разноцветный теремок с золотыми крестиками.

Верещагин закатил глаза и сделал самый сочный из когда-то виденных мною фэйс-палмов. По ходу место для посадки было выбрано Машенцией не слишком удачно.

Слушатели (из числа тех, что с погонами) уже отреагировали на ориентировку, и к точке посадки бодро стартовали несколько черных автомобилей с мрачными и очень решительными людьми в одинаковых серых костюмах.

– Замечательно, доча! Это недалеко от меня, через пять минут буду на месте. Только нам нужно будет немного поговорить, – подполковник встал, одел фуражку, проверил наличие пистолета и вышел из здания, на ходу получая указания от идущего рядом строгого господина с гораздо более крупными звездами на погонах. Шли они быстро, но окружающие их автоматчики при этом с шага не сбивались.

Когда шаттл сел на Красной Площади, она уже опустела. Не покажи нам Молох три десятка засевших на крышах снайперов и ребят с камерами и микрофонами под каждым кустом, я бы поклялся, что это самое безлюдное место в городе.

– Сканер биомагнитных полей активирован, – Молох подключил считку мыслей несчастного подполковника. Зуб даю, что уже экс-подполковника.

«Все, блять, нам пиздец…»

– Машенька! Какими судьбами, что же раньше не прилетала? Что-то случилось? Мама здорова? – не дрогнув ни одним мускулом на лице Александр Верещагин обнял заботливую дочь. Он понимал, что от крупнокалиберной пули, которая пробивает навылет БТР, заслонить телом дочь просто не сможет. Но очень хотел.

«Еб твою мать, ты хоть понимаешь, тупая пизда, что и ты, и я с этой ебаной площади хуй уйдем?» – Верещагинский папэ уже не нервничал, как показывал скан Молоха. Ему просто было очень обидно за такой бездарный финал карьеры.

Снайперы ждали команды.

Я бы уже паниковал, не держи Молох каждый ствол десятком импульсных орбитальных лазеров. Желтый протокол защиты действительно был мощной штукой.

– Пап, короче, вам завтра привезут капсулу. Это подстава.

Несколько генералов заинтересовались беседой, поступила команда, снайперы убрали пальцы со спусковых крючков.

«Продолжайте!» – велел голос в наушнике подполковника.

– Ты уверена? Откуда информация?

– Из первых рук. Пьяный ПСС проговорился. Я не знаю, что там, но это что-то послал лично адепт Илай. Американцы не знают, я только тебе сейчас сказала.

«Ага, мне и трем ротам информационной поддержки. Но инфа путная, сейчас не пристрелят, подождут. А может и совсем не пристрелят. Будут держать на вкусных транквилизаторах и сыворотке правды. Но как она умудрилась спалить операцию?»

– Прибыл адепт Легион, включен Красный протокол защиты, – сообщил Молох.

Небо над Москвой потемнело. Верещагин поднял голову и снова очень захотел таблетку Валокордина.

Крейсер Теократии – грозная штука. Он завис в километре над площадью, а учитывая, что его диаметр немного превосходил размеры Садового Кольца, то зрелище было более чем убедительным.

– Говорит адепт Шин. Наш крейсер выполняет стандартную схему защиты гражданина Теократии, просьба извинить за причиненные неудобства, – прозвучало на всех (включая секретные) каналах русских спецслужб, после чего адепт по кличке Легион опустил над площадью купол блокады.

Лазерные прицелы снайперских винтовок погасли, прослушка сдохла. Адепт Шин держал на мушке не только каждого особиста на площади, но и каждого генерала в бункерах, не поленившись отмониторить им точный тоннаж противобетонных ракет на борту крейсера.

Пит заржал.

«Охуеть!» – подумал подполковник Верещагин.

– Это за мной! – теперь Валокордин не помешал бы и Машке, – Пап, прости, я шаттл угнала! Не отдавай им меня пожалуйста!

Подполковник косо посмотрел на дочь.

«В кого же ты дура-то такая? В мать наверное…»

– Господин Верещагин, – раздался в его рации голос адепта Шина, – Вы в полной безопасности. Можете спокойно общаться с дочерью. Если у вас есть какие-то пожелания, то просто подумайте, мы сканируем ваши биомагнитные поля.

К чести подполковника, он даже не думал, а сразу принял решение.

«Забирайте нас отсюда! Если не хотите забрать меня, заберите хоть Машу! Стоит вам уйти, и нам кранты! Только предупреждаю, информацию о подмене капсулы уже слили. А так – сделаю все что угодно, только не дайте им застрелить дочь!»

– Ну что вы, ей богу. Не беспокойтесь, мы никогда не подвергаем наших граждан риску. Добро пожаловать в Теократию, гражданин первого поколения Верещагин. Заходите в шаттл, мы вас сейчас эвакуируем.

За бывшим подполковником службы безопасности Российской Монархии Александром Верещагиным наблюдало не меньше сотни биноклей, когда он со счастливой улыбкой поднял над головой руку с оттопыренным средним пальцем и вместе с Машкой шагнул в недра шаттла F1401.

Судя по создаваемым Молохом документам на нового члена общества, после обязательного курса адаптации служить Верещагину предстояло под началом адепта Шина, которому он чем-то сразу приглянулся.

47

Как же она орала.

Верещагина перебила всю посуду в доме, растоптала мобиль, расколошматила гелик и монитор персоналки. От ее воя дрожали стекла и рюмки в серванте.

– Маш, кончай визжать, это уже становится невыносимо.

– Он продал меня! Как корову на базаре!

– Маш, ты не права за батю. Он тебя спас.

– Себя он спас! Только себя! Променял дочь на гражданство! А мне теперь что делать?!

Мои доводы исчерпались около получаса назад. Я бросил умоляющий взгляд на Пита, но тот только недоуменно пожал плечами. Бабский переклин, это – бабский переклин, тут медицина бессильна.

– Да что ты гонишь, ей богу. Во-первых мы читали его скан. Папэ боялся только за тебя. Во-вторых – ни одной статьи же не нарушено. Путешествие на технически осуществимое расстояние, а государственных тайн у нас нету по определению.

– Палам это расскажи!

– А они к тебе уже приходили?

– Нет, Вилли, не приходили. И не придут.

– Ну и чего ты тогда разоряешься?

Машка сама явно устала от собственного воя и заползла с ногами в мамино кресло.

– Голли, ты – хороший мальчик, но многого так и не понял.

– Что именно?

– Того, что я теперь навсегда у них на крючке. И они мне этого не простят. Статьи… Никого не интересует, нарушила я что-то или нет.

– И кто же эти таинственные «они», если не секрет? Адепт Илай? Да его даже голые жрицы не интересуют, поверь уж, пакет с кексами намного интереснее.

– Виль. Я устала тебя переубеждать и больше не буду. Ты просто не хочешь видеть, что ни один из адептов, включая твоего папэ, ни в грош не ставят ни одно живое существо.

– Тут с тобой трудно не согласиться, чего уж. Вот только по какой необъяснимой причине адепт Шин не дал занудам тебя пристрелить, не подскажешь? Хотя ты у нас девка крутая, вот старичок и не устоял, да?

Верещагина уставилась на меня, сжав кулаки так, что аж костяшки побелели. Раньше я никогда не видел у нее такого выражения лица.

– Раз ты такой умный, то скажи тогда, Вилли, почему нас защищают, а землянам можно дохнуть сколько душе заблагорассудится? Где крутые человеколюбивые адепты? Если бы я не вытащила своего папэ, он завтра или через год бы умер просто потому, что он – второй сорт. Зануда, сраный тупой землянин. Всесильному Молоху наверное просто батарейки не хватает всех прикрыть, бедненькому.

– Скажи еще, что ты повелась на пургу про инопланетян.

– Если на свете и есть инопланетяне, то это мы. Людей за людей не держим, можем похитить и опыт поставить.

Я понимал, что у Машки диагностированная истерика, что она городит фигню, но в ее потоке сознания всегда был преобладающий процент правды, в которой, по уму, давно не мешало бы разобраться.

С этим я и поплелся домой. Где меня уже поджидал мой персональный демон.

48

Лева развалился настолько вальяжно в моем шезлонге, насколько позволяли его типичные узкие черные брюки и длиннополый пиджак.

– Что, Виль, как она там?

– Невменоз. Психует по жести.

– Пит справится?

– А у него есть выбор? Придется как-то потерпеть пару дней. Передай ПСС спасибо, кстати, что ее вытащили.

– Ой, тоже мне услуга. Эта комбинация сто лет отрабатывалась, уж и не надеялись опробовать в поле. Адепт Шин на радостях сам в крейсер залез ноги размять.

– Тогда – гут. Слушай, Лев, тут у меня кое-что созрело, можешь послушать? Только на трезвую, это дело не быстрое.

– Дай-ка подумать… – Лева зевнул, потянулся, закинул ноги в огроменных ботинках на стол и устало кивнул – Ладно, вещай. Только без верещагинской шизофрении, если можно. И совсем на трезвую я категорически не согласен. Предлагаю пить в этот раз рюмками, а не гранеными, как обычно.

– Идет. Самогон будешь?

– Этот грушевый гвоздодер, который ты сам себе гонишь? За кошерность отвечаешь? Червяки, там, все дела?

– Обижаешь, для себя делал.

– Тогда давай попробуем.

Я мигом метнулся в подвал за кувшином, налил нам по сорок граммов и упал на пуфик.

– Я последнее время много читал и считал, Лев. С самого начала схема вроде бы ровная, но именно поэтому абсолютно неправдоподобная.

– Ты о чем?

– Да обо всем. Папэ до ухода в хитроумные адепты не отличался гуманностью и человеколюбием. Я все откопал, Левушка. Все до одного документы периода до левиафанизма, раннего этапа и эпохи прорыва. Ты в курсе, что они с Илаем первоначально разрабатывали Глобальный Гуманизм, как черновую схему социального строя для автоматизированных городов проекта «Венера»? Ни слова о религии, никакого Левиафана, да и с чего бы, если и тот, и другой с детства неисправимые безбожники? Забавно то, что эта их деятельность сейчас расценивается как ранний период левиафанитства.

– А что тогда это было по-твоему? Хождения вождей в народ?

– Зарабатывание бабла. Собственно религиозный подход впервые появляется только после того, как папэ теряет после ракетного обстрела Хамасом Ашкелона свою первую жену и ребенка, которые между делом не чтоб очень жена и ребенок не его. Левиафанизм раннего толка вовсе не представляется мне гуманным, потому что больше всего смахивает на сектантство и эскапизм худшего толка, а потребителем второсортного продукта в то время мог стать только человек ущербный и недалекий. Как по мне, то Гюнтер фон Бадендорф отчаянно хочет отомстить кому-то, но еще не знает как. Его семинары превращаются в проповеди, только проповедует он не в той аудитории. Двадцать первый век был полон отморозков, сам знаешь, но в среде ученых и профессионалов своего дела таких было критически мало.

– Но ведь сработало же?

– Да ни фига не сработало, в том-то и дело.

Лева явно не читал хроник и удивленно на меня уставился.

– Лев. Астероид L-496 действительно существовал и действительно был сбит Молохом. Ни в одном из тысячи отчетов нет информации о том, что это была деза.

– То бишь заговор…

– Именно. Не было никакого заговора, а трах с девчонкой на Хаббле был просто обычным сексом со стосковавшейся по нормальному мужику весьма симпатичным астрономом. Вот фотка, смотри.

– Да, очень смазливая мордашка.

– Папэ физически не смог бы потянуть в одну харю авантюру подобного масштаба, чтобы ни одна душа в чем-то да не прокололась.

– Но он мог это все позже отредактировать?

– Да, мог. Но только на Земле. По им же созданным законам история планетоидов никогда не купировалась.

– Вот ведь… И как умудрился?

– Мне видится, что в заговоре до уничтожения астероида L-496 участвовали предположительно всего шесть человек функционеров, способных занять кресла для стрельбы.

– Адепты?

– Да. И военный администратор Молоха. Смотри. У адепта Шина и папэ была армейская подготовка, оба потеряли родных. Это сильный мотив. Адепт Илай до сих пор относится к людям, как к объектам экспериментов на белых мышах. О’Доннел, если это вообще его имя, а не случайный набор букв, вроде бы помогает, но его никто никогда не видел, так что оставим Невидимку в покое. Все адепты знакомы еще до проекта, а нынешний единственный оставшийся на посту системный администратор Спирит был знаком с ними чуть не с 80-х двадцатого века. Черт…

– Что такое?

– У меня для одних знакомых появились печальные новости. Ладно, это все равно к делу не относится.

– Ок… И каков был план заговора, если не силовой шантаж?

– Да как и у любого баалита. Бабахнуть из большой пушки, даже моя Полли такого бы не упустила.

– Ну и почему не бабахнули?

– Папэ встретил маму. Исходя из этой теории, именно ей принадлежат все лавры и фанфары. Разумно?

– Как версия.

– Именно. А теперь я камня на камне от нее не оставлю, – сказал я и нарушил договор пить сегодня по рюмочке. Лева не обиделся и тоже хлопнул сотку.

– Давай, мне даже почти не скучно.

– Так вот. Все бы ничего, только в эти рамки не вписываются десятки неопровержимых фактов. Ладно с дарами Левиафана, их еще можно списать на мистификации, с этой банды станется.

– Но?

– Никак не объясняются мгновенные научно-технические разработки первых лет Теократии. Я проверял. Из ниоткуда взялся гигантский отрыв от уровня развития землян. А что и подавно загадка, это если заговора не было, то можно ли считать естественным, что все ранее не согласное с политикой адептов население планетоидов вдруг мгновенно изменило мнение и стало идейными левиафанитами?

– Хм. Вилли, это же очень просто выяснить.

– Как?

– Вот ты даешь. Иди да поговори с первым поколением. Ты, Вилли, действительно хорошо потрудился, но следователя из тебя не выйдет. Не опрошено ни одного свидетеля, да и факты ты складываешь только теми концами, которые сходятся. Правда всегда похожа на осьминога, у нее много длинных извивающихся под неестественными углами конечностей. Тебя пугают анимешные тентакли, Вилли? Ты явно не хочешь на них смотреть.

– Например?

– Действительное божественное вмешательство.

– Не смеши.

Лева устало прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что я отвратительно предсказуем.

– Ладно, продолжай.

– Да ты и сам можешь. Просто пойми, что быть верующим, религиозным или сознательно, как твой папэ, помогать Творцу в его делах – три большие разницы. Но для этого тебе снова придется взрослеть. Почитай ранние труды своего батюшки, он тоже был тогда закоренелым атеистом. Есть что-то еще по схеме?

– Да, до фига всего.

– Ну и черт с ним, наливай, давай снова напьемся.

49

У меня двое умных друзей, и они мне хором говорят, что я всегда лезу не в ту дверь. Я бы и рад их послушаться, только знаю, что ничего не получится. Не тот я человек, чтобы не пихнуть отсебятину в самый ненужный момент. Это у нас семейное, вместо конструктивных действий мы мгновенно начинаем плодить феерическую хрень. Дальше всех за грани расширенного (всеми возможными средствами) сознания заплывал папэ.

Я несколько раз перечитывал его любимое творение с идиллическим названием «Rechtfertigung», честно. Сначала я не догнал, потом был шокирован. И каждый раз задавался одним и тем же вопросом, а что, собственно, такое сильнодействующее курил в XXI-м веке Гюнтер фон Бадендорф, что его так нахлобучило?

«Все – конечно. Ни что не стоит на месте, и человечество должно развиваться. Если мы не хотим войти в историю очередным абсолютным, но вымершим хищником – мы обязаны двигаться вперед, но уже следующий эволюционный шаг подведет под нами черту. Ни естественный отбор, ни искусственно направленное развитие не оставят для человечества места на земле, потому что следующий же, пусть и произошедший от человека вид существ, сметет его просто по закону природы, что и будет давно предсказанным Концом Времен. Апокалипсис в этом случае, как и любом другом, предопределен, но приобретает гораздо более радужные оттенки. Что не мешает homo sapiens всеми возможными способами стараться отодвинуть час X.

Человечество, индивидуально и в массе, категорически не хочет уходить ни под каким предлогом. Это тоже закон природы, безусловный инстинкт самосохранения, работающий, изобретательный и непобедимый.

В силу особенностей доставшейся от палеолита психики современный человек просто не в состоянии принять некоторые факты, зато интенсивно плодит самоуспокаивающие иллюзии, ничем не подтвержденные, но льстящие его эго. Способный существовать в исключительных для Вселенной условиях человек зовет себя «венцом творения», при этом всеми силами сопротивляясь любым изменениям окружающей реальности. Особенно это касается среды себе подобных, где жестоко караются все отступления от племенной формы поведения.

Однако рано или поздно, хочет он или нет, но для человека все закончится плохо.

Кроме того одного единственного случая, когда он сам трезво сформирует свое будущее.

«Каким же путем будет двигаться человек будущего, Адам Ришон, и можем ли мы как-то смоделировать его поведение?» – задаются вопросом футурологи, а у меня он вызывает недоумение. Почему, собственно, они решили, что человечество имеет только один единственный путь? Что нам мешает выбрать их все, дополняя недостатки другого родственного вида?

Человеку, не будем этого скрывать, путь к звездам заказан по причине хрупкости организма. И по причине ограниченности органов восприятия и хранения информации нам не стать всемогущими и всеведущими. И нам не преодолеть вшитые социальные дефекты, как то – агрессию к представителям своего же вида (чего уже говорить о других) без качественной операции на мозге.

Следующий виток развития, на мой взгляд, вполне может стать для человека перепутьем, где каждый сам сможет выбрать, модифицировать свой организм под те или иные условия, каким образом, и стоит ли вообще это делать, если процесс вдруг необратим.

Но мы этого уже не увидим, ведь к тому моменту этот некто будет уже неизбежно не homo sapiens.

Чего мне нисколько не жаль.»

Какая-то непростая смесь депрессантов и синтетиков амфетаминовой группы с трансгуманизмом, вам не кажется? Но Лева явно имел ввиду некий другой его раздел. На который мне в конкретно данный момент плевать с высокой каланчи, потому что я неожиданно для самого себя вдруг придумал План. Ага, с большой буквы. Настоящий План по Расчехлению всего подряд, пора уже и младшему фон Бадендорфу показать, на что способна его голубая, с легкой спиртовой отдушкой, кровь.

– Верещагина, хватит кукситься, мне нужна твоя консультация.

– Иди в жопу, Голли, – не выслушав, отшила меня Машенция. Выглядела блудная дочь боевого баалита не ахти – опухшая от слез и до сих пор на жестокой измене.

– Нужен надежный напарник, чтобы надрать жопу паре адептов. Ты в деле? – попробовал я еще раз, но Верещагина осталась непреклонна, твердо решив утопиться в собственном океане самосожаления, и обрубила связь.

Ну и черт с ней, у меня есть собственная река невзгод, истоки которой я запросто отыщу и один.

Я прыгнул в Блоху и запросил в адресной книге координаты моей фальшивой тети Эрики Фальк, с которой по логике и надо было начинать расследование.

Адрес отсутствовал.

– Молох, адрес Эрики Фальк, пожалуйста.

Владыка мгновенно вывел на монитор три адреса.

Первый принадлежал интернатуре, где трехлетняя, конопатая как Млечный Путь, Эрика Фальк слушала рассказ дедушки Велвела Меламеда о приключениях неутомимой Крошки Мю.

Второй адрес направил меня в студенческий кампус для одаренных абитуриентов на Гондване, где шестнадцатилетняя Эрика в очках на сто диоптрий, брызгая слюной и угрожающе фехтуя указкой, разглагольствовала о тонкостях опыления злаковых культур в условиях приближенных к невесомости.

Третий адрес был лунным колумбарием, где покойная Эрика Фальк отдыхала от мирской суеты последние восемьдесят лет.

Как же мне надоели эти пещерные конспираторы, вы представить не можете. Я абсолютно уверен, что в двадцатом веке паранойя была неизлечимым, страшно заразным и широко распространенным инфекционным заболеванием, уступающим первенство по летальным исходам только бубонному плоскостопию.

Я нашел запись нашего веселья в Нью-Мюнихе, выделил лицо Эрики Фальк и ткнул в него Молоха носом.

– Адрес места проживания данного гражданина Теократии, пожалуйста.

– Объект не является гражданином. Объект не поддается сканированию. Объект не опознан. Объект не зафиксирован в системе. Дальнейшая работа с объектом приостановлена.

Здрасте, приплыли. Чертовщина какая-то, как можно экранировать плановое сканирование, скажите пожалуйста? Или это еще один адепт? С суперсилой оставаться невидимкой? Да-да, помнится, был такой, то есть – такая, всадник Апокалипсиса по имени Мор.

Ну да мне уже поровну с кого начинать. Невидимка ты или нет, а на орехи влетит за все прошлые грехи, Бадендорфам пальцы выкручивать – дело неблагодарное. Опасное дело, как по мне.

50

– Полли, а как в ваше время искали человека, не имея его данных по базе?

– Кого-то потерял?

– Начинаю охоту на ведьм. Помнишь, я рассказывал тебе про бабку, которая мне кольцо подарила?

– Что это вдруг тебя на бабок потянуло?

– Мне кажется, это она делает для адептов всю грязную работу. Надо бы навестить, но она не опознается системой.

– Молох ее в упор не видит? Круто! А так бывает?

– Как видишь. Может просто считает Бабу-Ягу фольклорным персонажем, откуда я знаю.

– Дай подумать… А на остальных, значит, у Молоха полное досье?

– Пасет бережно, но круглосуточно.

– Тогда все просто. Ищи методом исключения, не ошибешься.

– Не понял?

– Отсей всех, на кого есть данные. Останутся те, кто тебе нужен.

– Черт, детка, да ты прирожденный гений сыска.

Молох тоже не сразу понял, что ему делать, но в конце концов врубился в тему и принялся радостно шевелить процессорами.

– Вот она где, голубушка. Айда со мной до Гондваны?

Уговаривать Полли выйти в открытый космос? Не в этой жизни. Я еще фразу не закончил, как она уже сидела в Блохе готовая на все, в ее времена так только комиссарши в красных косынках в тачанку прыгали. Только у Полины в руках мобиль, а у тех был Маузер. И томик Ленина на сердце. И кожанка в трех местах порвана казацкими шашками. А так – одно счастливое лицо.

До Гондваны лететь всего ничего, поэтому чем-то особенным нам по пути позаниматься не удалось. Так, по мелочи, на скорую руку.

Из всех вероятных адресов, где Молох зафиксировал утечки продуктов и снабжения, я выбрал небольшой субсид-бар в Грибограде. Во-первых, я никогда не был в гостях у подземных фермеров, а во-вторых, по статистике там регулярно обедал Невидимка.

Гондвана у нас в Теократии – первая красотка. Зеленая, добрая и щедрая, покрытая цветочным ковром, пахнущая выпечкой и стейками на полтора килограмма житница всех шести планетоидов.

– Ой, Вилли! Смотри! – то и дело пищала от восторга Полли, указывая то на несущееся огромными прыжками стадо кенгуру, то на взлетающую розовыми брызгами с крилевых прудов стаю фламинго.

– Это что, где-то тут есть ферма по разведению мамонтов.

– Каких еще мамонтов? Они же вымерли?

– Восстановлены, дают обалденное молоко и за день способны унавозить по уши всю Гондвану.

Блоха села на шоссе и помчалась вглубь планетоида, где на глубине двухсот метров и находился Грибоград, сказочное по антуражу поселение, как хором утверждали туристические гайды.

Разрази меня кроты, гайды сильно преуменьшали.

В полумраке бесконечный свод пещеры из местами подсвеченного лазурита с вкраплениями огромных неизвестных мне кристаллов всех цветов радуги, между которыми снуют флюоресцирующие облака мотыльков и светлячков, просто сносил крышу. Везде торчали покрытые мхом и грибами дома-валуны, ручьи с полупрозрачной рыбой и странными разноцветными водорослями текли по обочинам дороги, а в них полоскались юркие бескрылые птички, явно не страдающие от недоедания. И во всем городке ощущалось что-то неземное, но настолько уютное и желанное, что хотелось упасть под ближайшую поганку размером с зонтик и заплакать от счастья. Все вокруг шептало: «Наконец-то ты дома…», вот что это было.

В крайней степени охреневания мы чуть не проехали ресторанчик, но Блоха сообразила дать по тормозам. Бедные компьютеры, им недоступна прелесть психоделических подземных пейзажей.

Заведение было под стать городу – хоббичья нора во всей красе с вязанками лука под стропилами, двухэтажными пивными бочками и широко улыбающимся квадратным живым барменом.

Все еще страдая сильным головокружением от пережитых впечатлений, мы с Полиной не вполне помнили, зачем приехали и упали за ближайший бескрайний стол, на котором мгновенно материализовался обед человек на десять.

– Никогда не пробовала устрицы, – через десять минут чавканья смогла произнести Полина.

– А я никогда не пробовал и половины того, что здесь подают. Учитывая тот факт, что вся эта роскошь стоит в любом другом месте не хило квот, то смею предположить, что все разносолы тут местного происхождения.

– Ты по сторонам-то смотришь, обжора?

– Я только-только смог от тарелки голову поднять, прямо гипноз какой-то, отвечаю. Меня таращит, или сейчас ко мне в тарелку сам заполз этот поросенок с хреном?

– Если наваждение уже спало, то принимайся за дело. А я пока поддамся чарам бледной семги с укропчиком.

Мне и самому уже строил глазки голубой омар с подноса, но долг – прежде всего.

В баре сидело человек восемь, все – старички из первого поколения, но Бабы-Яги видно не было. Я наспех промотал на мобиле запись местных камер за последние пару дней, фальшивая Эрика Фальк заходила обычно сюда между тремя и четырьмя часами. Сейчас было ровно три, так что стоило еще подождать, попутно разобравшись с кокетливым омарчиком.

– Вилли, я сейчас лопну к чертовой матери. Этот Пряничный Домик тут не спроста, еще пять минут чревоугодия, и нас самих можно будет отправлять на фуагра. Тут все вокруг заколдованное, ты же сам видел.

– Я помню эту сказку. – засмеялся я и осекся.

Надо чаще слушать своих женщин, вот что я вам скажу, мужики. Они интуитивно на одном канале со Вселенной, поэтому всегда подмечают мелочи и точно знают, когда мы им врем.

Мысль о том, что волшебный ресторан может быть ловушкой злой ведьмы, заставила меня посмотреть в камеру наружного наблюдения ровно в тот момент, когда Эрика Фальк обнаружила у своего водопоя припаркованную Блоху и дала деру.

Физическая форма. Вот что отличает представителя третьего поколения от наших далеких предков из первого с их кариесом и остеохондрозом. Благослови вас Великий Хаос, обязательные уроки гимнастики, у-шу и плавания в интернатуре. Хвала тебе, вечная мода на рельефный пресс и стальные икры. Даже с набитым по гланды брюхом догнать страдающую от одышки Бабу-Ягу нам не составило ни малейшего труда.

Мы нежно (но крепко) подхватили затравленно озирающуюся старушенцию под белы рученьки.

– Караул, похищение… – тихо и безнадежно проблеяла ведьма, не забывая при этом активно извиваться и зверски царапаться.

– Какой караул, Эрика, или как тебя там? Тебя же не опознает ни один мониторинг, так что забудь про паладинов. У невидимок свои минусы, не находишь? Так, еще раз меня окарябаешь, и Полина тебя оскорбит действием, – предупредил я, засовывая упирающуюся мерзкую бабку на заднее сидение Блохи.

51

– А ну выпустите меня сейчас же! Всегда говорила, что от Бадендорфов одни неприятности. И как вы, малолетки, только меня отыскали. Ничего не скажу, ничего не знаю!

Мы торчали уже минут пятнадцать на обочине, а допрос явно не клеился. Фальк юлила, ругалась, брызгала слюной и сыпала проклятиями, но на вопросы категорически не отвечала.

– Да что ты? А может быть тебя принудительно отсканировать и Молоху слить?

– А ты попробуй, щенок! – Эрика Фальк нагло усмехнулась, явно уверенная в своих способностях противостоять всевидящему оку Молоха, – Знаешь, сколько таких я повидала? Тоже мне, умник нашелся!

– Крепко она за что-то любит ваше семейство, Вилли, – покачала головой Полли и вдруг изо всей силы ущипнула Бабу-Ягу за руку.

– Ай! Ты чего, дура, совсем спятила? Больно же! – завопила крайне удивленная таким поворотом событий старуха.

– И правда, чего это ты, Полли?

– Прости, Виль, время идет, а паяльника под рукой не оказалось.

– Какого паяльника? – удивился я.

А вот Эрика Фальк точно знала, о чем идет речь, и вперила в меня пылающий бешенством взгляд.

– Так вот зачем ты притащил с собой баалитскую шиксу, Бадендорф? Сам боишься о старуху ручки замарать, помощничек нужен? Папаша твой покрепче будет, сам справлялся. Только где же это теперь он? Опять подох небось? Туда ему и дорога, жаль не знаю, где могилка, вбила бы кол в нее поглубже, чтоб снова не вылез! – Эрику явно веками клинило на чем-то связанным с папэ, а Полли неожиданно разбередила старые раны.

– Я давно догадывался, что между нашими адептами мало общего, наверняка и до конфликтов доходило. Но чтоб так беситься… И, главное – за что?

– Все же так просто, Вилли, – Полина грустно смотрела в окно на сумасшедшую пляску светлячков, – Она когда-то в него втрескалась, а он или отшил, или хуже того – не заметил. Тебе этого не понять, это на другой планете за двести лет отсюда.

Я с удивлением посмотрел на Эрику.

Та сидела с окаменевшим лицом.

– Да ладно?! Серьезно? Когда?

– Скажешь ему – убью.

– Могила, мамой клянусь.

– Ты ничего не знаешь об Инге, чтобы клясться.

– А ты знаешь?

– Я-то? Мне ли не знать. Я сама, дура, с сестрой его и познакомила. Всем нам на голову. Заводи точилу, Бадендорф-младший, поедем ко мне, хоть чаю попьем.

Надо же, папэ тогда не соврал. Все же тетя.

52

Давным-давно в некотором царстве, в некотором государстве жили-были две красавицы-сестренки, Эрика и Инга Фальк. Старшая, Эрика, была смелой, сильной и смышленой, заканчивала биологический факультет, думала о защите кандидатской и строила планы на безмятежное будущее. В мальчиках дефицита не испытывала, сильно необходимыми их при этом не считая.

Младшая, Инга, была застенчива, скромна и очень социофоб. В универ не пошла, потому что жутко пугалась незнакомых людей, а тихо в домашних условиях готовила себя на роль художника-оформителя.

И все в их жизни разом пошло прахом, когда в размеренное движение созвездий над головами сестер Фальк ворвалась блуждающая планета по имени Гюнтер фон Бадендорф.

Эрику под монастырь подвели поклонники с факультета. Мальчики так старались произвести впечатление на сокурсницу, что не подумав о возможных для всего мира последствиях, пригласили ее однажды на лекцию модного подпольного социолога-утописта, уже запрещенного к тому времени в паре десятков стран.

Встреча происходила очень концептуально на территории заброшенного завода. Были свечи, море бухла и пара сотен считающих себя авангардом науки студентов. Лектор выглядел брутальным нонконформистом, а его идеи очень легко приживались в вечно бурлящей ради самого бунта студенческой среде. Так что когда папэ спустил на неподготовленную аудиторию свою беспощадную харизму – участь Эрики была решена. Хлебнув для храбрости, она написала ему записку с каким-то умным вопросом и номером телефона.

Разыскиваемый полицией красавчик-социолог перезвонил через два дня, похвалил ее новаторский подход и пригласил пытливую девушку принять участие в еще одном кулуарном слете локомотивов прогресса, в конце которого Эрика поняла, что влюблена до беспамятства.

Первая любовь всегда дается нелегко, и чем позже она приходит, тем беспомощнее ее жертвы.

Эрика делала все возможное, чтобы привлечь к себе внимание Гюнтера фон Бадендорфа. Она прониклась идеей Глобального Гуманизма, она долбила гранит науки в поисках ответов на интересующие его вопросы, она в кратчайшие сроки стала одним из его самых приближенных, как ей казалось, друзей. Она училась у Спирита не оставлять следов в сети. Их вместе с Илаем и Шином накрывал почти экстатический транс от прорывов в понимании воздействия Левиафана. Бедняжка делала все. И конечно же все сделала не так.

Гюнтер фон Бадендорф так проникся к Эрике Фальк и ее вкладу в общее дело, что однажды даже согласился на предложение остановиться не в отеле, а у нее дома, до смерти перепугав своим громким появлением младшую сестру, о существовании которой он до этого даже не подозревал.

Тем вечером все закончилось для Эрики Фальк и для человечества, начавшись для меня и будущей Теократии.

– Аккуратнее с влюбленными дурочками, Вилли. Они видят далеко за пределами обычного для людей светового диапазона. И куда уж от них скрыть такие совсем простенькие вещи, как двое влюбленных с первого взгляда. А я только и могла, что сидеть с ними за одним столом и видеть, как это происходит. Утром он уехал, а мы с Гуськой проревели по-бабски весь день, она все твердила: «Забирай!», а что там забирать, все уже было ясно. Он же обо мне так и не догадался, осел упрямый.

Тетя Эрика налила нам еще чая с мятой и снова угнездилась в старом обшарпанном кресле.

– Я ее предупреждала, что потом случится, только кто ж такие вещи слушает. Не важно, что я была во всем права. Говорила, что посадят, и сажали. Говорила же, что убьют… Сколько раз его убивали, ты знаешь? У женщин все наоборот, чем хуже становится, тем сильнее любишь.

Мы тихонько сидели в обнимку с Полиной на диване, понимая, что никаких вопросов задавать не нужно. Это была не история из учебника, это была настоящая жизнь, горькая на вкус и тем – настоящая.

– А потом пошло-поехало. Ингуська-то повзрослела, да и как тут не повзрослеть, когда что ни месяц, то или обыск, или похоронка. Потом перелет, работала она тогда, как проклятая, спала по два часа. Ну и мальчишки все вокруг ее обожали, естественно. Еще бы, если она уж такого обормота перевоспитала, то о других и говорить нечего. А потом уж и ты родился.

Тетя Эрика отставила чашку и снова стала каменной лицом.

– Перед экспедицией она почувствовала что-то. Нашла меня как-то, хоть я от вас всех и пряталась. Велела, случись что, за тобой приглядывать. Тогда я админские слепки-то и стырила, тоже почуяла неладное. У Кощея же еще до нашей встречи вторую жену вместе с детьми от первого брака взорвали в Ашкелоне. Это как раз перед первой Ирано-Израильской войной, когда арабы на евреев сильно борзели. Я очень боялась за Ингу, запросто же могло что-нибудь подобное приключиться. Он как раз меня начал по Соломонову Морю терзать чуть не каждый день.

– Да что за море такое. Я какой раз слышу, а расшифровки так и не нашел.

– А, это древний казус. Якобы для царя Соломона был построен медный сосуд символизирующий число Пи. Гюнтер на нем зациклился, считал, что это был первый в истории ключ к вероятностным потокам, расчеты Молоха его не всегда устраивали, вот он и пытался отыскать альтернативу.

– Молох умеет просчитывать вероятность? А мне можно посмотреть?

– Возьми да подключись. А ты думал – зачем же тогда ему столько железа? Наш комп для этого и проектировали, все остальное – побочка. Только я еще не догадывалась, к чему дело идет, сама я с Молохом общаться не могу, вот и проглядела. Чего угодно ждала от Гюнтера, но чтобы такое. Никогда этого ему не прощу. Никогда.

– Что именно, тетя Эрика?

Сестра моей мамы сейчас явно была не здесь и выглядела очень, очень страшной. На месте папэ я бы спрятался в другой Галактике.

– Я потом вскрыла предполетную документацию. Разрешение на экспедицию «Дверь» было дано в обход Молоха за подписью Гюнтера фон Бадендорфа. И никакие не баалиты, а он сам, своими собственными руками убил Ингу.

В следующие два часа мы узнали еще много нового и неожиданного, как о моих родителях, так и о наших друзьях-адептах, но… Папа, папа, папа. Что же ты наделал, Гюнтер фон Бадендорф?

53

Блоха гладко проходила редкие повороты на шоссе, сухенькая фигурка тети Эрики давно пропала из вида, а мы с Полиной все пытались хоть как-то переварить услышанное.

– Ну, у тебя и предок, Виллечка. Даже уж и не знаю, стоит ли знакомиться.

– Не уверен, что тут все однозначно, Полли. Я сам в нокауте, но последнее время стараюсь не принимать скоропалительных решений, какой бы аховой не казалась ситуация.

– Да что тут думать, все яснее ясного. Любил-любил, а потом – бац – и разлюбил. Обычное дело.

– Нет, Полли, ты видишь только поверхность айсберга. Ты знаешь, к примеру, что папэ писал стихи? А он их ей писал и очень трогательные. Просто у сложных мужчин и с отношениями все очень сложно, и уж если такой нашел свою женщину, то сам не отлепится, хоть ты вилами ему в бок коли. Могут быть десятки любовниц, увлечения и просто случайные связи, но стоит этой единственной пошевелить бровью, и он побежит к ней, бросив все на произвол фортуны, перешагивая через себя и окружающих. А сложнее Гюнтера фон Бадендорфа я, пожалуй, и представить никого не могу. И с ним тут как раз все совсем туманно. Никак не складывается. Не бывает, чтобы городок в честь мамы назвать, фотку мне ее подсунуть, это при том, что папэ мой кто угодно, но точно не слащавый ревнитель семейных ценностей. Знал, что я сто пудово выясню, что он ее слил, так что здесь я в тупике, пока с Молохом не побеседую. Зато мы с тобой прояснили немаловажную деталь.

– Какую?

– Эрика считает бессмертие Гюнтера фон Бадендорфа нелепой, но неизбежной данностью. Это подтверждает мысль о том, что адепты не до конца разбираются в потусторонних силах друг друга, хотя давно к ним привыкли.

– И что с того?

– Не факт, что они не разбираются только в этом. Кто в принципе когда-то утверждал, что наши доблестные спасители хотя бы частично понимают, что они делали и делают? Верещагина тут права, последние сто лет они только что и сидят сиднем, делая страшно загадочные лица.

– Ой, мне все равно, я в эти дебри не лезу и тебе не советую. А ты сам-то знаешь, что ищешь?

– Конечно знаю! Я собираюсь до мелочей выяснить, что именно произошло просто потому, что мне нужен повод в дальнейшем разговаривать с папэ. Или не разговаривать. Но разобраться с этим, попутно не разобравшись с миром в целом, просто не получится, придется разматывать весь клубок. Так что я на какое-то время сейчас нырну в вирт и без добычи не вылезу.

– А мне кажется, что ты просто ищешь повод не считать папэ куском дерьма, чтобы самому таким случайно не стать. Ты – хороший мальчик, Вилли. Добрый. Вы тут все добрые, но адепты они не отсюда, а из моего времени, где все было совсем иначе. Хочешь совет? Перестань оценивать их поступки, да и поступки всех баалитов, с точки зрения своего благополучия. Только не удивляйся, если раскопаешь много такого, что потом забыть просто так не получится.

– Попробую. Вот сегодня прямо и начну. Только сначала стих тебе напишу, а там уж засяду.

– Стих? Мне? Зачем?

– Затем, что каждая женщина достойна поэзии, а уж моя и подавно. Только за качество я пока не ручаюсь, это для меня дело новое.

Блоха виляла синим хвостом, поедая космическое пространство, а в ее салоне только что произошло важное событие, которое намного больше чем секс.

Мы же очень разные с Полиной, она может и не баалитка до конца, но что-то такое в ней есть. Неописуемое.

И то, что она сейчас схватила меня за руку и держит изо всех сил – важнее всего на свете.

54

Пришлось порядком изнасиловать Молоха, чтобы вытащить на белый свет личную переписку Гюнтера фон Бадендорфа времен знакомства с мамой. Очень глубоко папэ закопал архив, глубже только пылающие врата в мир Баала и он сам собственной персоной.

«Ненависть. Это то, что движет мною. Вольно-не вольно, но всегда и во всем она присутствует. Я не очень-то умею любить, воспитание подкачало, да и образ жизни тот еще. А вот ненавидеть… Это – да. Это я умею.

Если меня посадят задницей на 250-ти мегатонную бомбу и протянут пульт со словами: «Если ты нажме…»

Поздно! Я уже нажал!

Да. Я считаю всех нас ошибкой. Я готов ценой собственной жизни искупить ее. Да, я ни сколечко не буду колебаться или (гыгык) плакать. Потому что сдохну, как такая же непростительная ошибка.

Я ненавижу правительство любой страны. Я ненавижу адвокатов. Я ненавижу любые силовые структуры. Я ненавижу унылое нытье вечно рыдающих о собственном ничтожестве.

Я ненавижу все на свете, включая фотографии котят и сисек. Хотя кошек я люблю. Сиськи, впрочем, тоже.

Я ненавижу дураков, особенно себя. Я ненавижу людей.

Я ненавижу себя за то, что я не могу объяснить тем, кого я люблю, что я есть на самом деле.

Я ненавижу тех, кто любит меня, за то, что они слепы. Или за отсутствие слуха. Или за то, что именно меня они любят. У них есть свои фантазии, и их не переубедить моим тупым косноязычием, хоть сотрись. Я – знаю. Я пытался.

Порою мне кажется, что я болен. Но это не так.

Я просто рожден ненавидеть. Никакой толерантности, никакого сочувствия, никакого самосохранения. Потому что я ничего не боюсь. Потому что я устал и мне все равно.

Ты еще хочешь познакомиться со мною, детка?»

Наверное о чем-то таком и говорила Полли. Это за гранью понимания, кошмар наяву, я даже пару раз брал перекур на отдышаться. Что же такое с вами всеми там происходило, что можно было так себя чувствовать? Хотя теперь понятно, почему, когда появилась лазейка из мира Баала, вы все ею воспользовались и дали деру не сговариваясь.

Но все таинственно изменилось, как только папэ увидел маму. Хотя изменилось странно, как будто он уже давно знал ее, а встретил только сейчас. И знал будущее с ней и без нее, писал ей еще до первой встречи, как будто они уже не раз прожили рядом всю жизнь, находясь и теряясь каждый раз навсегда в бесконечной путанице параллельных миров и темпоральных лабиринтов.

«Здравствуй, девочка моя, Муза. Очень рад, что ты есть на этом свете. Я, разумеется, безумно скучаю без тебя, и твои шесть сестер хоть и пытаются скрасить мое без тебя многолюдное одиночество, но сделать этого, конечно же, не в силах. Я знаю, что это тебе не нравится, что это достойный повод ненавидеть меня всеми фибрами твоей божественной души, что это заставляет тебя думать обо мне плохо и все чаще не думать вообще, но ты же знаешь, что иначе быть не могло. Иначе бы ты никогда не прилетела ко мне со своей золотой лирой, а прошла бы мимо, даже не заметив. Тебя бесит даже не наличие самих сестер, число которых, к слову, порой не превышает ноля. Тебя бешу сам я.

Это твоя судьба, как и моя – ждать тебя всю жизнь, зная, что ты улетишь, вся на нервах, на крыльях скандала и ревности через час, пять минут, год. Или настолько устанешь от своего предназначения, что скинешь в угол лиру вместе с божественным титулом и перестанешь быть Музой. Станешь королевой или кухаркой, будешь смотреть презрительно на других бардов и недрожащей рукой сыпать им или мне, заглянувшему по старой памяти на огонек, мышьяк в суп. Барды так чаще всего и умирают, от яда бывших Муз. Реже – от кинжала в спину. Но если я перестану ждать тебя и твоих не менее опасных сестер, то я еще быстрее умру в одиночестве от тоски и алкоголизма, девочка. Нам хуже, нам нечего бросать в угол. Ни лиры, ни титула.

Зато я вижу твои крылья, а ты знаешь, что я – ветер в твоих крыльях, прости за слащавый романтизм метафоры.

Мы созданы друг для друга, притягиваемся до неприличия плотно своими разными полюсами, и я всегда буду ждать тебя, девочка, а ты всегда будешь терпеть меня не мочь и прилетать ненадолго, сама не зная зачем, а потом даже плакать порой без повода, но очень честно.

Зная, что я бессмысленно и навеки люблю тебя, что, впрочем, не может служить поводом для прощения.

Которого я, разумеется, никогда не попрошу.»

Гюнтер фон Бадендорф очевидно не питал никаких иллюзий по поводу реакции близких на собственный счет. Очень характерная особенность его немецкого характера – взаимоисключающая смесь практического реализма с чувственной романтикой. Не удивительно, что неопытные девчонки в него с первого взгляда трусики метали, подросткам всегда нравятся трагические негодяи.

Вот только этот мерзавец иногда забывал про свое сценическое амплуа и через десятки лет обращался к маме, будто он впервые вчера ее увидел.

«Я вижу ее имя, написанное в небесах звездами, видными в самый ясный день.

Я бы сравнил ее с Солнцем, не будь оно лишь заколкой в ее волосах.

Млечный путь всего лишь смешной подражатель россыпи ее веснушек.

Она всемогущая и всеведущая, умеющая заставлять гордых сочувствовать слабым и наказывающая глупость желанием узнать что-то новое.

Она дарит своим близким осколки далеких звезд в буквальном смысле этого слова.

В далеких горных монастырях буддисты уже тысячи лет пытаются вычислить длину ее ног.

Взмах ее ресниц – родина всех океанских волн.

Ее улыбка превращает меня в воздушный шарик с глупым смайликом, а слезы – в обезглавленного демона.

Ветер шепчет ее имя, дающее всем, кто хоть раз слышал его, способность неминуемого бессмертия и просветления.

Она не принимает молитв и жертв, но любит сладости и любое внимание.

Ее след – доброта.

Ее дела – светлее детского смеха.

Только ее присутствие в этой реальности делает меня живым и прозревшим.

Только ей я готов служить и буду это делать вечно в любой из удобных для нее форм существования.»

Просидев в вирте несколько десятков часов я точно знал, что каждую секунду своей жизни Гюнтер Берндт фон Бадендорф прожил без сердца, потому что отдал его в свое время целиком и без остатка моей маме. Чем бы оно там у них ни закончилось.

Только ничего не могло закончиться хорошо в мире, где так или иначе на заднем плане всегда присутствует голодный Баал, особенно такая несусветная ваниль, любимый десерт на пиршестве во славу разлучительницы собраний.

55

По поводу Темного Властелина я уже много читал у папэ, но пора бы было уже посмотреть на этого монстра своими глазами, чтобы понять с чем адептам приходилось иметь дело.

Мониторинг земной поверхности требовал не только админского допуска, но и личного разрешения адепта Шина.

– О! Привет, Вилли! Какими судьбами?

– Здрасте, адепт Шин. Тут такое дело… Мне бы за баалитами пошпионить. Желательно со статистикой и полным архивом.

– Да-да, конечно, меня Гюнтер предупреждал, что ты обратишься. Только придется к нам подлететь, в общую сеть я данные выкладывать не собираюсь.

– За нашу нервную организацию беспокоитесь?

– В первую очередь. Я бы и тебе не советовал копаться, между нами, но отговорить вряд ли мне по силам.

– Именно. Куда мне лететь?

– Давай в Иерусалим, тут обстановка располагающая и достопримечательностей на всю жизнь хватит. Стенку погладишь, хумуса поешь. Когда прибудешь? Я тебя встречу на орбите.

– Снова крейсером будете щеголять?

– Ради тебя – хоть линкором.

Шин не шутил, хотя я и не понял сразу причину такого гостеприимства.

Когда я вышел из шлюзового дока, меня встретили по ниточке ровные шеренги космодесантников в полном боевом облачении, с войсковыми знаменами и штандартами, салютующие на полном серьезе моей ничем не примечательной особе.

Сказать, что я засмущался – ничего не сказать. Я готов был сквозь палубу провалиться, честное слово.

– Не стоит заливаться краской, Вилли, они салютуют не лично тебе, – адепт Шин легонько по-отцовски потрепал меня по плечу рукой в алой кевларовой перчатке.

– А кому тогда?

– Символу. Сбывшейся мечте. Если ты здесь, значит наш обет почти выполнен.

– Ничего не понимаю.

– Скоро все узнаешь. А сейчас просто смотри и любуйся.

Тем временем десант устроил настоящий парад, стройными рядами маршируя мимо нас, временами выкрикивая ротные девизы вроде «Наши сердца в твоих руках!» или «Последние из худших приветствуют тебя!». Звучало это страшно и дико, но будило где-то на самом дне меня что-то бешеное и сумасшедшее, будто вот он я, а на самом деле не я, а тиранозавр Рекс. Ощущение беспощадной силы ради силы, без надежды, без сочувствия самому себе. И гордость. Гордость быть этой мощью.

Я бы тоже не пускал баалитов на планетоиды, ребят, даром, что это были первое поколение, а не дикие местные.

– Сколько их тут?

– Пара тысяч, но я пригласил только элиту. Кстати, они все были лично знакомы с Ингой, так что имей ввиду, ты тут предмет всеобщего обожания. Не волнуйся, мальчики стесняются не меньше твоего.

Чтоб я так жил, как они стесняются с этими каменными лицами.

А мамины портреты действительно были на знаменах, на стенах, на шевронах и просто так, в рамочках. Обычные домашние фото, необъяснимые в антураже военного парада.

– Расскажете, что за фигня тут происходит?

– Обязательно, только давай с торжественной фазой сначала закончим. Для нас это историческая веха.

56

– Когда Теократия обретала независимость, то не было никаких левиафанитов, Вилли. Были только мы, злые страшные серые волки вроде Гюнтера, или коварные гиены вроде Илая. И ничего бы не получилось, не случись с нами Инги фон Бадендорф.

– А что вы планировали-то?

– Планировали? Сильно сказано. Планировал у нас Гюнтер, у него всегда под хвостом зудело, а остальным было глубоко до фонаря. Илаю хотелось экспериментировать ради самого процесса, неважно над кем, Эрика хотела залезть в самую дальнюю нору и там окуклиться, а я умел только воевать, как и сейчас, если быть честным. Тут и приперся твой папаша с его незабываемой теорией отягощенного злом мира. Нам и так было не сладко, но мы послушали его, и стало совсем паскудно.

– А мне всегда Глобальный Гуманизм казался очень позитивным направлением.

– Куда там. Ну, для вас, левиафанитов, все складывается замечательно, а вот для первого поколения и остальных – не очень. Потому что все мы – дети Баала.

– А что вам мешает перестать ими быть?

– Мы сами. Вороне не стать каурым жеребцом. В чем суть правления Баала на Земле? Даже не гадай. В безнадежности. Кто бы что ни говорил, чего бы ни делал и как бы ни вертелся – все происходящее на Земле будет во славу и по воле Баала. Суть его – страдание и смерть. Ты можешь сколько угодно убиваться за любые идеалы, но на его земле каждое действие обречено на продолжение страданий и неизбежные жертвы. Результат всегда один – смерть. Особенно старичок любит взять какое-нибудь перспективное направление и вывернуть его наизнанку, да так, чтобы головы со всех сторон летели.

Адепт Шин плеснул мне в стакан чистого спирта и пододвинул банку пива – залакировать.

– Суть теории Гюнтера была проста – мы ничего не сможем сделать ни с миром, ни с собой. Как бы мы ни поступили – мы поступим как его рабы. Но если воспитать наших детей без нас, без нашей ущербности, злости, предрассудков, то может выгореть. Сами мы при этом обречены, как были обречены все поколения до нас. Абсолют, путь к которому нащупали иудеи, из оков Баала почти недоступен просто потому, что большую часть времени человек делает обычные мерзости, а редкие проявления добра и прогресса может и вызывают восхищение у интеллигенции, но руководством для остального мира никак не становятся. Гюнтер всегда был амбициозен, зол и нетерпелив. От безысходности он решил отомстить местному бонзе, вот только мстить он решил в баалитском стиле, потому что по-другому никто не умел. Никто, кроме Инги.

Шин показал пальцем на неизбежный мамин портретик на столе. Мама на нем очень обыденно сидела в кресле на крыше какого-то уродливого строения.

– Абсолют является тогда, когда он особенно нужен. Вот когда массовый суицид с благословения Баала и стараниями твоего папэ был почти неизбежен – к нам небеса и послали твою маму. Ингуся – единственный настоящий адепт, Вилли. Даже не адепт, а Спаситель с даром дарить чудо, умеющая творить небывалое – насыщать любое самое простенькое действие или предмет живым теплом и добротой. Я сам свидетель, однажды незнакомой гадкой тетке на улице пару слов сказала, смотрю, та готова за ней как собачка до дверей бежать. Все мы готовы были. И бегали, чего уж там, Гюнтер с ума сходил порой. Представь, она для каждого из наших головорезов как дочь, жена и мама в одном лице. Ее не просто любили, Вилли, она для нас была воплощением того, за что стоит бороться. И при этом – живой и очень ранимый человек. На ее фоне даже Бадендорф со своими громкими проектами полностью терялся, отвечаю. Баал живет в каждом из нас, но глядя на Ингу, мы смогли запереть его в себе навечно. Каждый по своему, но дальше нас ему не пройти. Вот такая она, твоя мама. Поэтому и к тебе тут отношение на грани религиозного. Ты ее сын и один из тех, над кем Баал не властен. Человек без тьмы внутри.

– Звучит кошмарно.

– Кому как. Гюнтер пытался поначалу воевать с этим обожествлением Инги, только он и сам на нее даром что не молился. Так что добро пожаловать к последним культистам-фанатикам планеты, здесь все ради тебя, можешь хоть по стенкам бегать, слова никто не скажет. И, да… Чем, говоришь, мы можем тебе помочь?

57

Не знаю подробностей прошлой жизни адепта Шина, но сафари он мне закатил – прощай здоровье. Это как с Сатаном по Шеолу без тапочек или про мышей и кактус.

Сначала мы порядком нарезались, как он утверждал – для храбрости. Я не понял, чего нам стоит бояться, потому что передвигаться обоим предстояло исключительно верхом на эсминце под пристальным присмотром вооруженных до зубов рыцарей Ордена Инги. Я не шучу, он действительно так назывался, пусть и неформально.

Пешую прогулку по Иерусалиму дядька Шин оставил на закуску, сразу дав вертикальный старт в некогда независимое, а теперь принадлежащее Китайской Коммуне государство Бангладеш.

Ядрен-батон, я теперь всю жизнь буду нервно коситься через плечо на последствия своих действий. Ведь я мог тихо хакнуть спутник, а не лезть лично в самую утробу Нечистого в компании неунывающего адепта, щеми его в сфинктер, Шина.

Четыре человека на квадратный метр земной поверхности копошатся в поисках отсутствующей пищи. Грязь? Нет, это совсем другой уровень восприятия, ребята. Гниль, разведенные фекалии в колодцах, и глаза… В них нет ничего живого, самый удолбанный в кашу торчок на танцполе в триста раз человечнее этих существ. Я просто не мог объяснить себе, что они – вроде как живые люди, умеют даже как-то любить. На моих глазах взрослая особь женского пола отрезала ногу еще живой собаке, протянула ребенку не слишком опознаваемого возраста и взялась за следующую. К собаке стояла очередь.

Адепт Илай, говно ты на палке! А вот это – Голод. Чтоб ты был проклят со своим хвостом и всеми нравоучениями о вреде неведения. Сам-то давно не пробовал живой собаки? Нормально тебе сидится на троне, зная о таком? Отлично, говоришь, сидится? Ну-ну…

Потом была Ботсвана. Были Чад, ЮАР, Нигерия и Сомали. Страны, на которые не позарился бы даже жадный до всего Китай. Там в мои тридцать я уже считался бы стариком, где патроны стоят намного дороже чьей-то жизни, а жизнь не стоит ничего.

Там-то я и увидел всадника по имени Мор. Того самого, а не прячущую голову в первых попавшихся кустах толстеющую тетю Эрику Фальк, милую, но абсолютно никчемушную старушку со степенью биолога. Я бы на ее месте тоже спрятался подальше. И не вылезал никогда.

Прокаженные. Эбола. Холера. Малярия и тиф. СПиД. ДЦП. Седенький священник баптистской церкви в Руанде, со слезами высирающий свои собственные, нахуй, кишки. Короста, сквозь которую не разглядеть розового мяса.

Я ревел, как белуга, но адепт Шин, оптимистично гогоча, протянул мне еще спиртяги.

– Да ладно тебе! Все там будем! Соберись, сейчас будет самое интересное!

Северно-Американская Конфедерация и Российская Империя. Никаких трупов на обочине, серьезные и сосредоточенные лица внешне почти здоровых людей, которые точно знают, что делают. Порой даже встречаются варварски вживленные имплантаты военного предназначения. И стойкость. Они уверены в себе и готовы к приходу всадника по имени Война. Курсы военной подготовки в школах. Цензура уже отжила свое, она не нужна, потому что враг давно показал свое уродливое лицо. Сплоченность. Никакого обмена пленными не будет, они не стоят жалости. Победа или смерть.

Смерть – не всадник. Она – монумент из тела каждого человека на этой планете. Панацея от боли, ждущая за каждым углом, пропитавшая любой предмет. Она тихо шептала: «Я тут!» – из бутербродов с подтухшей сальмонеллезной курятиной, из вкусовых добавок, способных парализовать сердечные мышцы, садовых инструментов, слов, детских атакующих гормонов. Она смотрела на тебя сквозь снайперский прицел на тысячах перекрестков, с пенсионного аттестата и со скальпеля бюджетного врача на половине ставки, мечтающего не вылечить тебя, а купить новый траханый рекламируемый гаджет, без которого вся жизнь – не жизнь.

Ей были не важны твоя группа крови и сексуальная ориентация, она просто собиралась забрать всех ныне живущих целиком, со всеми их мечтами, перспективами и надеждами, всегда преуспевая, всегда получая желаемое.

Как единственное лекарство от всего этого ужаса.

58

– Так, малой, теперь ты созрел для головной боли?

– Шин, мать его, что может быть хуже? Наливай, иначе я прямо сейчас убью себя об стенку.

– Хуже? Да нет, чадо, только лучше во всех отношениях! Ты же сам ратовал за династическое правление? Давно сбылась твоя мечта! На, получи! Осуществлена и доработана креативными экономистами и талантливыми маркетологами. Только занюхай вирта, нервная система, она полюбэ не казенная.

Молох в самые первые секунды своего деспотизма приговорил все без исключения земные летательные аппараты к бездействию. Ничто не могло подняться в воздух больше чем на два метра без его разрешения. Механический нарушитель сжигался к такой-то матери в случае, если живой экипаж не подвергался опасности.

– Дядь Шин, чья это была идея?

– Странный вопрос. Твоего папэ, чья еще. Гений, оно и есть – гений.

В мире боли, страха, голода и неминуемой мучительной смерти царили пять внегосударственных корпораций.

McDonalds гарантировал твою сытость. Твою и твоих детей. В обмен на безусловную преданность твоего тела.

Apple. Даровал тебе кибернетическую свободу. В обмен на свободу физическую. Твою и твоего тела.

Google гарантировал твою независимость в любых информационных потоках. В обмен на пожизненную преданность твоего тела.

Lufthansa каким-то образом выкупила у Молоха право парить в в небесах. Она гарантировала тебе и твоим потомкам право летать. Цена? Ты сам. Твое тело. Forever.

Universal Medicum давала тебе шанс тупо выжить. После предоставления в ее полное пользование твоего тела и тел всех твоих наследников до десятого колена.

Чего греха таить, очереди на продажу образцов в собственность корпораций заканчивались десятизначными цифрами. Все население планеты без исключения пробовало себя в этой лотерее, зная, что выиграют лишь единицы.

Но овчинка стоила метаний и любого гладиаторства.

Приз обещал быть просто на редкость сказочным.

Какой родитель не отдаст свою толстеющую и почти бесполезную тушку на заклание во имя вот тут на руках агукающего потомка? Есть чикатилы, но это не норма даже в мире воинственных рефлекторных приматов.

Стоит взрослому человеку пригрозить безопасностью его отрока, и он почти мгновенно и весь без остатка – твой. Без сомнений, без колебаний, закон природы делает все за тебя. Жмем профит? Да, без базара!

Чисто животный примитивный инстинкт, казалось бы, а фурычит в полный рост, хрен докопаешься. Мамы подставляют очко, папы щербатят пасть, все в норме, как по писанному.

И так – до бесконечности.

Ваш покорный слуга имел честь непрерывно блевать на консоль управления эсминцем.

Пап. Спаси меня, пжалста.

Потому что я не смогу как ты, прости уж засранца, я не так уж крут, как бесчувственный ты.

Или дай мне свой вселенский тынч, ты же неспроста все это задумал.

Потому что мои глаза мне больше не принадлежат, они больше не могут смотреть, только льют соленое море, из которого все мы когда-то вышли рыбами, птицами и прочими порченными инфузориями, мать ее, туфельками.

Дай мне меч, Гюнтер, етить твою медь, фон, суко, Бадендорф, чтобы сразить это нечто категорически навсегда.

Пап. Пожалуйста, а? Иначе на кой хрен ты или я?

Сказать, что я бежал от реальности? Да. По моим желтым дорожкам найти ссущего – проще некуда.

Нас не этому учил Велвел Меламед, но уж слишком много всего случается на местах, отличных от сказок бабушки Туве. Я б не поверил, не пробей я камеры Молоха на тру визуал.

Да, наши корабли-инвесторы по твоей личной инициативе старались изъять максимальное количество детей грудного возраста из ада, но родители прятали их от нас, берегли для жертвоприношения Баалу. Твердо зная, так – надо. Для ребят так будет лучше. Кому не знать, как папам с мамами?

Кто я теперь, о всеподозревающий Гюнтер фон Бадендорф, мой отец, мясник, единственная жертва и мессия? Как мне жить дальше с этим? Дай ответ, умоляю, потому что только гранит, из которого сделано твое беспощадное холодное сердце, может воспринять весь это ужас и не расколоться вдребезги.

Где ты, папа. Вернись, потому что именно сейчас ты так нужен мне…

59

Не молитесь ни в горе, ни в радости. Бесполезное дело.

60

Я – Антихрист, пришедший вам во плоти. Моя цель – низвергнуть вас, вашу долю и весь ваш мир в небытие и забвение.

Нет мне других желаний, и вам не устоять предо мною, грешащие тайно и явно.

Я видел сады Эдема, я пожинал райские пажити, но вы оскорбили взор мой подсудными деяниями, осквернили его смрадным дыханием.

Теперь я сотру вас всех, как один, как вода смывает пыль, бесследно. Не будет спасения более, есть только расплата за ваше и отцов ваших.

Не быть потомкам, уйдете все в пучину, где нет искупления, только страдание.

Место вам больше не Земля Обетованная, но хладные скалы и горящие пески.

И не успокоюсь я, пока последний из вас не возвопиет в муках и не сгинет.

Я вдруг услышал это.

Чужие мысли в моей собственной голове. Кто-то шептал мне это из подкорки. Это мой или папин голос? Я достучался? Да нет, Гюнтер фон Бадендорф в очередной раз погиб и лежит, набив брюхо сочным свинцовым виноградом, в ожидании очередного воскрешения.

При нем, не спорю, могли бы ожить шесть планетарных орудий, послушный Молох навелся бы на снующее уродство внизу, птицы из пепла взлетели бы к небесам, покоряясь Розе Раскаленных Ветров.

Вот только в этом случае ни один суровый десантник не стал бы носить фотографию его жены как единственное средство превратиться в человека и все стало бы напрасно.

А это для папы было важнее взлелеянной мести. Месть по сравнению с истинной Любовью – пустяк. Так что это не он.

И это точно не я…

Оппаньки, а кто это тут прячется в кустах? Ой, какие мы хитренькие!!!

Баалушка! Родненький! Вот уж не чаял встретиться! Ты просто душка, единственный, кто без колебаний ответил мне на вопрос «Почему?»

Ты такой зайка, тянешь ко мне свои пушистые лапки, взываешь к тому, чего во мне нет, и не было. Считаешь меня своим? На, выкуси. Твой злой сынок, мой папа, постарался, чтобы его собственное чадо не смахивало ни на что из увиденного за коротенький день на Земле, которая мне не Родина. Хоть обшепчись, хоть голос сорви, мне не понятен твой язык, хотя именно на нем адепты писали свои первые заклинания, которые однозначно загонят тебя в могилу, древнее чудовище.

Я все понял, папэ. Не нервничай на том свете, я отработаю тот косарь квот, хотя юность ты мне сегодня загубил на корню.

Вилли все увидел. Вилли понял, пап. Вилли повзрослел.

И это… Мам, Вилли все сделает, чтоб те солдаты в кровавых доспехах шагали не зря.

61

– Эй, земляне, у меня для вас сразу две новости. Только предупреждаю, что обе – паршивые.

Терри и Мила спали богатырским сном, когда я на трезвом адреналине вломился в свою халупу, и теперь недоуменно хлопали глазами.

– Первая – вас цинично протроллили в который раз. Ваш Призрак опознан, но никакой радости вам с этого не будет.

– А вторая?

– Зависит от того, как бы вы мечтаете умереть.

С Верещагиной было сложнее. Машку не тронули палы, но все клубные инвайтеры прислали текстовые сообщения об игноре на месяц по причине ее нервной неуравновешенности. Одно удачно, что хоть ни одного вопроса о кодах шаттлов от других обладателей родителей на Земле она не получила, но это как раз предсказуемо. Истерика на Пантее – редчайший феномен.

Но когда я изложил сквозь «фи» и «пошел вон из моего дома» свой план, Машкины глаза загорелись.

– А я думала, что ты полная размазня, Голли. Только нам кое-что обязательно потребуется, но я не знаю, где его достать. Отыщешь девайс?

– Какой именно?

Маша многозначительно приложила к губам длинный сильно исхудавший за прошлую неделю пальчик и хитренько подмигнула зеленым лисьим глазом.

– Маленький да удаленький жгунишка – плазменный резачок.

Я недоуменно поднял бровь, а земляне переглянулись и одобрительно закивали.

– Вещь универсальная, может понадобиться.

– За каким лешим нам нужен запрещенный резак?

Терри побарабанил пальцами по столу.

– Вилли, мы идем в логово самого опасного и подготовленного ко всему противника. То, что ты хочешь сделать, ему точно не понравится, а приз не будет лежать на блюдце, его придется выковыривать из-под черт его знает какой защиты, и нам пока неизвестно, как это точно сделать. Резак поможет нам с любой механикой, это универсальный ключ.

– А где я его достану, он же – спецтехника?

– Можно посмотреть в подземке, наша команда там пару тайников еще в первый день сделала. Чего-чего, а резаков там было предостаточно.

«Может, какой и не заметили, и он валяется где-нибудь в уголке», – неуверенно предложила Мила.

– Тогда выдвигаемся по-шустрому.

– Может быть с Призраком сначала связаться, а не переть сломя голову в пекло?

– Спятили? Ваш Призрак, это системный администратор Молоха Спирит, больше некому.

– Но он же не адепт.

– Что с того? Он создавал и программировал нашу вундервафлю, они были близкими друзьями с Илаем и папэ чуть ли не с детства, он точно такой же хитрец, как и остальные, если не больше. Ставлю Блоху против использованной туалетной бумажки, что вся эпопея была продуманным тестированием военной промышленности баалитов на способность консолидировать общие усилия.

– Прижмем Призрака и допросим.

– Ради этого весь сыр-бор, – кивнул я и дал по газам.

Проезжая по немноголюдным в пять утра улицам Нью-Праги, я подумал о том, что этот город действительно напоминает рай. Но я хотел окончательно убедиться в том, что наше счастье не стоит на чьих-нибудь костях. Костям нужно лежать в земле, а не парить в космосе, тут они никудышный материал для фундамента.

– А еще, пацаны, я на днях сгонял на Землю к адепту Шину, прояснял ситуацию с киднеппингом и работорговлей. За здоровье похищенных можете больше не беспокоиться. Мелюзга загорает в лучах любви и заботы по интернатурам, все толстенькие, розовые, заправлены молоком и с чисто вымытыми задиками. А вот манера самих похищений весьма сомнительна. Как можно так с людьми? Гонять толпы обезумевших от страха, ни в чем не виновных, кроме места своего рождения, с присвистом и стрельбой из всех стволов… Меня аж передернуло, когда я своими глазами увидел. Чуть было адепту Шину в морду не плюнул, мамой клянусь. Хорошо, что сдержался, как нутром почуял, что эти акции устрашения не в его стиле. Шин – мужик серьезный, к фантазиям и сантиментам не склонный, а тут поработал какой-то плохиш вроде Илая или папэ. Ставлю на папэ, он в семействе адептов самый беспринципный.

Ребята промолчали, слишком скользкая была тема, слишком много всплывало у них сейчас в памяти. Правильно, когда сердце не на месте, лучше промолчать, а то наговоришь на эмоциях, потом всю жизнь жалеть будешь.

По промзоне пришлось ползать долго. Пока добрались, пока обходили стороной два лагеря окончательно заигравшихся косплееров, пока обшаривали закоулки – прошло часа четыре, а то и все пять.

– Хорошо подчистили, небось еще и ряженые психи эти потом все по три раза проверили, – Мила с грустью пнула ногой пустой контейнер с эмблемой какой-то земной военной конторы.

– Погоди, – вдруг оживился Терри, – Хайдаров, когда мы только прилетели, вход заваривал и уронил резак между перегородками. Достать не смог, ругался страшно, но потом просто махнул рукой и взял другой.

– Это в первом лагере у старых реакторов?

– Ага. Метнемся?

Повезло. Поддетая блошиным домкратом наспех сваренная перегородка наконец-то отошла, и Верещагина, как обладательница самых длинных и худых рук, выудила из щели вороненый, коренастый плазменный резак.

– Что теперь, Маш? Пушки работают только при мануальном управлении, нужно найти точку доступа.

– Едем в Нью-Мюних в рекламный центр. Раз они могут на Луне слоганы писать, то и допуск к пушкам оттуда точно есть.

Я не нервничал, правда. Страх и сомнения остались на Земле.

Просто сел за руль и поехал, куда сказано.

62

– О чем задумалась?

Машка уже минут пятнадцать озадаченно озиралась по сторонам и грызла ногти.

– Это не к добру, Голли. За нами не гонятся.

Я посмотрел на монитор заднего вида, пустое шоссе обыденно извивалось и исчезало в темноте.

– Надо же, какое разочарование. А ты ожидала, что нас будет преследовать адепт Шин лично? По пояс голый, с ножом в зубах, весь в неприличных татуировках и зеленом тактическом макияже? Староват он для тебя, честно скажу. А еще он влюблен в мою маму, поэтому забудь, гекатонхейр Котт тебе не по зубам.

Шутки-шутками, но я частично понимал, почему Верещагина нервничает. Я и сам был не в своей тарелке, хоть виду и не показывал. Да, я подготовил стоящий план, но всякие мыслишки сухими горошинами барабанили в стенки черепа просто потому, что это был первый в моей жизни настоящий поступок. Не ясно еще – хороший он получится или плохой, но что полновесный это однозначно.

И, понятное дело, я даже не представлял, чем он нам аукнется, но золотая овчинка стоила того, чтобы попробовать.

– Бадендорф, ты просто выбешиваешь меня порой своей безголовостью. Если нас не останавливают здесь, то на месте будет только хуже.

– С чего ты взяла? Что за загоны, на твоем примере уже можно по психиатрии докторскую написать.

– Потому что Молох все видит, а раз не вмешивается, то мы что-то не доглядели.

– Молох вмешается только при явном нарушении закона, резак у тебя за поясом не в счет, пока ты его не применила. Так что никаких сирен, до Нью-Мюниха доедем как запланировали, можешь откинуться и хлебнуть из минибара. Если тебе нужны паладины, начни проповедовать что-нибудь вроде православного христианства, и тебя мигом скрутят, до ближайшего перекрестка доехать не успеем.

– Кстати, а что за фигня у вас с религиозной пропагандой? – поднял голову задремавший было Терри.

– Она входит в раздел насилия над личностью. Ты можешь верить хоть в черта лысого, но только сам с собой. И в специально отведенных местах, где тоже должен быть один. Разговор с кем бы то ни было на эту тему или открытое ношение религиозных символов мгновенно приводят мученика веры на Тиамат, если не дальше. Поэтому у нас верующих практически нет, а во втором и третьем поколении есть только левиафаниты и иудеи, c которыми все в точности наоборот. Иудей обязан соблюдать все внешние признаки, предписанные Торой, даже если он не религиозен. Короче, самому с собой тяжело и скучно делиться божественными откровениями, поэтому все конфессии, кроме иудаизма, у нас вымерли очень быстро. Хотя я видел одного транстаймера-буддиста, но это единичное явление.

– Прикольно. А я в баптистскую церковь ходил.

– Сочувствую, возьми тоже в мини-баре бутылку. А лучше отбери у Машки, а то зачем она нам в хлам на деле. Гляди, как присосалась.

– Я в норме, отстань, – Машка судорожно вцепилась в тару.

– В какой норме? Ты себе два ногтя отгрызла и губы до крови искусала. Да что с тобой в последнее время вообще происходит-то?

– Глаза открылись, как и у тебя. Только я никогда не носила розовые очки, потому что мой папа не врал мне, в отличие от твоего, а сразу с пеленок учил запрещенным болевым приемам и недоверию. Хотя это единственное, пожалуй, за что я ему сейчас благодарна.

– Да уж, подруга, тебе бы не помешало ведро успокоительного и постельный режим, конечно, но придется денек потерпеть.

– Тогда заткнись уже наконец и веди машину.

А что я-то? Будто я не вел…

Земляне настороженно слушали-слушали наш диалог, а потом Мила вдруг решила разрядить атмосферу до наивности детским предложением:

– Ребят, а давайте никогда не врать друг другу? Вообще никогда.

Странная она, но хорошая. Как отказать такому ребенку, скажите?

63

В Нью-Мюних мы добрались к шести утра, самое то, если собираешься устроить проникновение со взломом.

Ядерная Блоха скрипнула тормозами у офиса, мы с топотом заскочили в лифт и, слаженно толкаясь локтями в дверном проеме, десантировалась в пентхаус, где располагался центр управления производственными мощностями. Ни дать, ни взять – гиппопотамы-диверсанты.

Обычная вроде контора, голопанели, гнезда доступа в вирт. Однако на пьедестале стоит древнейший пластиковый монитор аж на жидких кристаллах и такая же доисторическая клавиатура с кнопками! Я поискал глазами каменный рунический топор, чтобы бить им по клавишам, и окровавленный алтарь вызова демона Интернета, но не нашел.

– Это всем нам привет из дремучего прошлого. Кто умеет обращаться с алхимической техникой?

Земляне умели, хотя даже у баалитов оборудование уже сто лет целиком на голографическом интерфейсе. Не понимаю, зачем нужна такая рухлядь, если Молох может сканировать биомагнитное поле? Или это просто защита от дураков? Эх, вопросы-вопросики…

Мила нажала кнопку, экран засветился зубодробительным синим цветом, вместе с ним ожили голопанели, превратив все помещение в производственный вирт-проект.

– Привет-привет, давно не виделись, – вдруг откуда-то из недр интерфейса раздался скучный голос

Мы все подскочили, как ужаленные.

В зале материализовалась ссутулившаяся тощая фигура, закутанная в пестрое одеяло с картинками мультяшек.

Никакого грозного впечатления Последний Администратор Спирит не производил, держа в правой руке исходящую кофейным паром кружку, а левой протирая красные заспанные глаза.

– Знакомьтесь, ребят. Вот так и выглядит ваш коварный и неуловимый Призрак, земляне.

Терри и Мила недоверчиво уставились на голограмму.

– Чего? А, ну да, ну да. И Призрак – тоже… Чем занимаетесь?

Никому не идет возраст. Опыт и знания что-то вымывают в человеке, что-то легкое и очень важное. Это было видно в адепте Илае, в Эрике Фальк, даже в папэ. Детская непосредственность в обмен на сарказм – совсем не равнозначная сделка. Но Спирит являл собою человека, который наверняка даже родился со скептическим прищуром, а последние четверть тысячелетия сделали его цинизм осязаемым даже на ощупь.

– Вилли! – прошептала Верещагина, – Гаси его, у нас нет времени!

– А с психопатками я вообще не разговариваю, – решительно отрезал экс-айтишник, – Времени у вас сколько надо, это автономный комплекс, резвитесь хоть весь год, если есть на то желание. Только скажите, что вы задумали – раз. Два – как вы собираетесь это сделать? Но самое главное это – три. Зачем. Начнем с наших друзей, прибывших в моем боте с далекой планеты Земля. Начинайте мотивировать.

– Вилли! Говорю тебе, это ловушка! Он время тянет! – Машка снова не на шутку завелась.

– Интересно, где же все-таки у нее кнопка… – процитировал кого-то из античной классики Спирит и демонстративно повернулся к Верещагиной спиной, с которой только что съехало одеяло, явно демонстрируя голой молочно-белой задницей всю глубину своего к ней презрения.

Верещагина онемела от возмущения, но мельтешить перестала.

– Так что у вас за задание, братья-земляне? Я не то чтоб против, имейте ввиду. Я исключительно «за» обеими руками, у меня работа такая. Но хорошо бы день спланировать, знаете ли. Просто понять, к шаттлу бежать или можно спокойно поспать еще пару часиков?

Земляне впервые столкнулись с манерой разговора адептов, поэтому еще не впилили, что над ними гнусно глумятся. Судя по лицам, они в этот момент судорожно вспоминали, а зачем, собственно, каждого из них прислали на Пантею.

– А пока господа баалиты думают, можно я схожу поссать? Я быстро, пять секунд, – Спирит становился неподражаем. Того и гляди отрастит хвост, как у Илая, и позовет голых красоток для полного антуража Мефистофеля.

До землян дошло. Оба нехорошо нахмурились.

Спирит исчез из объектива камеры, но канал не выключил. Судя по звуку, так мочиться мог только гондванский мамонт, а не человек скромной комплекции. Умеет старикан давить подонка, слов нет. Это даже не талант, а настоящий гений издевки, отец всех троллей и повелитель говна в комментах в одном лице.

– А вот и я! – Спирит снова возник на голопанелях, радостно потирая мокрые руки, и продолжил клоунаду, – Память освежилась? Нет? А у меня – да!

– Если ты сейчас предложишь и нам отлить, я тебе весь видеоряд при встрече разобью, отвечаю, – не удержался я от смеха.

– Ай, раскусил, мерзавец! Ладно, давайте уже к делу. Что там у вас?

64

Я подозревал, что в фундаменте благополучия Теократии зарыт скелет, но чтоб такой…

– Ты ошибаешься, Вилли, считая адептов причиной всех бед или лекарством от них. Адепты не правят планетоидами, и никогда не правили. Да, они экстравагантные ребята со странностями, но власти у них никогда не было, они скорее медийные личности, не более того. В сущности, на данный момент они вообще беспомощны и бесполезны.

Я вытаращил глаза.

– Да-да. И нечего недоверчиво махать бровями, ты и сам мог заметить, что так оно и есть, если бы выключил эмоции и подключил аналитику.

– А кто тогда?

– Ну что ты, ей богу. Кто у нас правит государством? Кто распределяет воздух и пищу? Кто у нас решает, куда и в каком объеме будет направлены ресурсы? Дядька Молох, кто же еще.

– Молох – машина. Даже перенимая речевые обороты у непрерывно подключенных модов, он машиной быть никогда не перестанет.

– Конечно. Но это не мешает ему отлично выполнять свои функции. Но он не только машина, но еще и мой персональный работодатель. В свое время я его проектировал, потом строил, а затем программировал и воспитывал, так что теперь эта машина уже давно не простой набор микросхем. Рассказать, что я для него делаю?

– Ты говорил. Пишешь компьютерные игры.

– Ага. Вот только качественно другие. Моя работа, как человека, который знает Молоха лучше всех – играть против него.

Земляне насторожились – эта тема была для них обоих особой частью задания.

– Да, именно так. Я должен всеми возможными путями пытаться обойти Молоха, используя любые его баги и глюки. Я не ограничен во времени, я могу подключать любых людей, любые доступные ресурсы и взламывать все, что сумею, чтобы добиться результата. И – да, если интересно, то это я целиком спланировал земную акцию с кораблем. Хотя то, как Илай это использовал – уже не моя заслуга. Почему я это сделал? Потому что это моя работа, меня для этого наняли. Я ставлю ему палки в колеса, а потом уж Молох сам шевелит процессорами, чтобы отбиться от моих атак. Я ему не помогаю.

Тут уж мы все рты поразевали.

– Зачем?!

– Что – зачем?

– Зачем ты это сделал! Они убили папэ, ребята здесь застряли, на земле по твоей милости сейчас американцы с русскими сцепятся! Ты понимаешь, сколько людей уже погибло, и сколько скоро погибнет?!

– Дай подумать… Ни одного, насколько я знаю.

– Это в Теократии. А о Земле ты подумал?

– Ну, знаете ли, – Спирит возмущенно протер давно забытые всеми во вселенной очки, – Я, может, и играю против Молоха, но все же делаю это на благо Теократии. Если я еще и за землян буду думать, то сначала им придется меня короновать. Какого черта, у них что, своей головы нет, чтобы я за всех отдувался? Нет уж, спасибо, мне и вас хватает по самое не хочу.

– Но они тоже люди. Левиафанит не может нанести вреда человеку, это – закон!

Спирит смерил меня изучающе-равнодушным взглядом, как будто на говорящую собаку наткнулся.

– Ага, да. Вот только я никогда не был левиафанитом и сроду этой телеги не понимал. Все же просто. У вас есть неразрешимая задача, для которой нужен я? Отлично, нанимайте, и будет вам ее техническое решение, простое или поэтапное. Мы так поступаем двести сорок семь лет, четыре месяца и двенадцать дней, почему бы землянам не поступить также? Но они этого не делают по каким-то абсолютно бессмысленным причинам вроде упрямства. Это глупо и ни к чему хорошему не приводит, поэтому мне их не жаль. И я лично ни одного из них не убил, как не убила Теократия за все двести с лишним лет существования, хотя порой руки так и чесались, не скрою. А тот факт, что они изволят сами себя резать, так это их собственные девичьи трудности, и нечего сваливать на меня чужие грехи. Голова нужна не только, чтоб партийную шапку нахлобучить.

Я уже много раз встречался с адептами, и у них всех есть что-то такое в манере поведения, что заставляет меня их жалеть. Особенно Спирита, который и не адепт вовсе, но тоже выгорел душой вместе с другими в той далекой борьбе за всеобщее благо.

– Ты ошибся, чувак.

Спирит недоуменно посмотрел на меня.

– Папэ. Они убили его не в первый раз, конечно, это да, но убили-то по-настоящему. Не ранили, он бы тогда не пропал. И этот один единственный не навсегда убитый человек превращает твой план, Спирит, в кучу скверно пахнущей субстанции, которую ты сейчас пытаешься нам скормить. Может и себе тоже, если ты сам конечно в нее веришь. Угадай, что я почувствовал в папином доме? Представил или разучился? Может просто не умел никогда, потому что ты сам, что-то вроде Молоха, больше машина, чем человек? Стоят теперь твои игры страха и горя одного единственного тридцатилетнего мальчишки из наших?

Спирит умел чувствовать. Просто до него только что дошло.

65

Верещагина давно перестала суетиться, потому что на дворе был одиннадцатый час, а в нашу незапертую дверь так никто и не постучался, кроме курьера, который притащил пиццу. Мы расселись, где кому удобно, и болтали с задумчивым Спиритом, постепенно развеивая бесполезный и никому не нужный туман, напущенный некогда адептами.

– Я не знаю, когда и как Илай, Гюнтер и Шин стали другими. Я даже не знаю, кто был четвертым на фотографии, это может быть кто угодно, только не Эрика, кстати. Эрика точно не Невидимка, просто потому, что ее все время занимал вовсе не Левиафан, а Гюнтер фон Бадендорф. А из системы Молоха я стер ее своими собственными руками просто потому, что она меня очень просила, потому что хочет забыть целую жизнь. О настоящем Невидимке я расскажу, но позже, ладно?

Мы дружно закивали.

– Так вот. Гюнтер сам не понимает, как он возрождается. Он как-то говорил, что ему предлагаются Левиафаном какие-то координаты в пространстве после смерти, но времени там нет, поэтому воскрешение может быть как мгновенным, так и достаточно продолжительным. Хотя может и специально врал, тут заранее не скажешь. Илай вообще ничего не рассказывал, а Шин… Шин просто всегда и везде был вовремя, в одиночку поднимая дела, на которые требовалось в обычных условиях несколько сотен человек. Руки у него не отрастают, но дай ему тысячу кнопок, которые надо нажать одновременно, и он их как-то нажмет.

Спирит помолчал, снова что-то посчитал в уме и продолжил:

– Теперь о Невидимке. Он был кем-то, кем – не знаю, как я уже говорил. А стал бестелесным. Его просто нет, он прыгает из одного чужого тела в другое и делает то, что от него хочет Левиафан. О его способностях я знаю больше всех, потому в моем теле он тоже гостил, когда мы ставили Молоха. Полтора года в тумане, мозг работает, руки – прямые, но только нас было двое в одной голове, и я прекрасно знал, кто он. Мы общались, даже дружили. А когда Молох ожил и начал учиться, Невидимка попрощался и ушел. В Эрике он тоже бывал, я видел это выражение лица в зеркале, перепутать невозможно. Но где он сейчас и что делает – никому не известно. В своем умении прятаться самому и прятать свои мысли среди адептов ему нет равных.

– А Левиафан?

– Существует, но я ему ничем не обязан.

– Ты его видел?

– Я много чего видел. События, которые необъяснимы, но не сверхъестественны. Я видел удивительные случайности, которые происходили изо дня в день годами. Ну и наконец – я вместе с Невидимкой построил Молоха, понятия не имея, зачем именно таким мы его строим. Мне, как умственно полноценному человеку, этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что Левиафан существует, и он здесь. Адепты расслышали в его словах только просьбу построить ему тело, но я уверен, что это было нечто большее, чем просто каркас. Но уточнить не смогли, потому что Левиафан больше с ними не разговаривал напрямую, а они и после первого раза-то умом тронулись.

– А Баал? Его можно увидеть?

– Ты уже видел его на Земле… Вас интересует эффектная оболочка, а не тот факт, что она может быть разрозненной или вовсе отсутствовать. Тело, я так понимаю, Левиафану нужно именно для битвы с Баалом, но это лучше евреев спросить, я в религии ни бум-бум, а иудеи точно об этом что-то знают.

– Мы же даже не планируем что-то для него строить, не? Тогда почему он нам помогает?

– Не ко мне, повторяю. И потом, для структуры уровня Левиафана строительство должно происходить скорее в духовном пространстве, а не с применением кирпичей и досок. И в этом плане у нас все прекрасно, как мне кажется.

– Не очень. Ваши методы далеки от идеала, потому что наполовину баалитские.

– Что-то не нравится? Вот тебе интерфейс, садись и делай, Вилли. Нам как воздух нужен еще одни стратег, видишь ли, а то старые поизносились. Или тебя папэ не для этого готовил? Вот тебе Молох – валяй, я только обрадуюсь.

– Никто меня не готовил.

– Неужели? А тот факт, что ты на данный момент знаешь о Теократии больше любого гражданина, ничего тебе не говорит? Гюнтер отлично потрудился, заточив себе замену из собственного сына. А уж как мне самому надоело заниматься всякой ерундой – ни в сказке сказать, ни матом сформулировать. Так что давайте уже решать, что вы предпримете, и на фига. Мне бы хотелось послушать варианты землян для начала, они тут самая заинтересованная сторона. Хотели совершить подвиг? Вот вам шанс – вершите, но прямо здесь и сейчас, потому что еще одной попытки у вас никогда не будет.

Мила и Терри не горели впутываться в дискурс, но выхода не было.

– Нас не интересуют ваши внутренние разборки, Спирит, – заявила Мила, – Нам нужно обезопасить самих себя от внешних вмешательств.

– Ты о пушках? Никто не собирался их применять. И конфликты на Земле никто не провоцирует, это нам не интересно, не тот уровень интриги. Все, что вы имеете, повторяю, это ваших собственных рук дело. Вы сами довели себя до маразматической ситуации, решить которую пытаетесь шаблонным военным способом. Альтернативы вы не придумали, да и не пытались, потому что для других решений вам придется пожертвовать единственной иллюзией, которую боготворит политическая верхушка любой вашей больной державы – финансовой системой. Вы даже наукой ее считаете, если не ошибаюсь, Нобелевскую премию вручаете до сих пор? Нормальный здоровый человек с первого взгляда поймет, что бензопила намного функциональнее каменного зубила, милочка, но только не вы, нет. Что ж, молодцы, продолжайте в том же духе, раз последние двести лет вас ничему не научили, а мы пока закончим колонизировать Марс. Именно туда, кстати, отправляются все вывезенные с Земли новорожденные в конструкционных капсулах, спасибо Инге Бадендорф за проект перехода от первого поколения сразу к третьему. Так что вы там, в этой Российской Монархии задумали с пушками-то?

Мила потупилась. В том, что этот Адвокат Дьявола отлично осведомлен о целях визита обоих землян, никто не сомневался ни на мгновение.

– Захват, а при возможности – превентивная атака наземных сил Американской Коалиции.

– Ну вот, а я о чем говорил? У русских в этом конфликте подавляющее превосходство в живой силе, но корпорации работают против монархии, поэтому нужно нейтрализовать ударные части врага. Примитивно, эффективно и прямолинейно, как лом. Уверен, что у Терри была совсем другая задача.

– Только дезактивация. Русские находятся в изоляции, у них огромный личный состав, который нужно кормить, чинить и чем-то занимать. Чем дольше они тянут с началом войны, тем им же хуже. Если удастся заморозить ситуацию, то они сожрут сами себя. В этом случае опасность представляет только Теократия, без нее мы сможем и на собственных производственных мощностях сдержать любую попытку прорыва.

– Я чего-то не догнал, простите. Вы о чем сейчас? – моя трехдневная командировка на Землю была настолько эмоционально насыщенной, что я как-то не удосужился вникнуть в сложности местной политики.

– Не бери в голову, обычный геополитический конфликт, – Спирит махнул рукой, будто его действительно не пугала и не удивляла мысль, что миллионы людей могут встать и на голубом глазу пойти стрелять друг в друга, – У русских наштамповано восемьдесят миллионов кибернетически улучшенных солдат и прорва тяжелой техники, которую надо куда-то деть. После дружбы с Китаем и потери Сибири они жаждут вырваться из внешней блокады и достичь хоть какого-то реванша. С раздувшимся Китаем им тягаться не по силам, остается старый проверенный враг – Американская Коалиция. Вот только Коалиция не собирается тратить дефицитную живую силу, сделав упор на полностью автоматизированные боевые комплексы, слизанные с наших сил сдерживания в Израиле.

– И на стороне Коалиции теперь есть Люфтганза, – вставила Мила.

Спирит улыбнулся и уселся поудобнее:

– Дружба с корпорациями для Коалиции – это та же яма, что и Российско-Китайский договор о взаимном сотрудничестве. Ни тот, ни другой не собираются помогать хилым союзничкам, уважают только силу и преследуют исключительно свои собственные цели. Оба живут по законам неофеодализма и глубоко презирают окружающий мир. Причем вы сами их сделали неприкасаемыми, подарив Азию Китаю, а монополии – корпорациям. Люфтганза сейчас имеет выторгованное у Молоха право на воздушные перелеты, и рисковать им она из за какой-то там погрязшей в долгах Американской Коалиции не станет. Хотя по ситуации будет всяко использовать в качестве вымогательства и фактора давления. В свете чего я обещаю вам, что Люфтганза выдоит Коалицию досуха не хуже войны с русскими в рекордные сроки. Но наш вопрос не об этом. Что предпримете лично вы? Шарахнете или заглушите? Если есть сомнения, можете кинуть монетку или подраться на столовых приборах за право нажать Большую Красную Кнопку, я бы с удовольствием на это посмотрел.

Уникальность нашей Теократии заключается в том, что ты очень быстро начинаешь любить этот мир. Весело у нас. И легко. Мама смогла заразить его перед уходом таким количеством света и тепла, что теперь они неустанно множатся сами по себе.

Поэтому я не удивился, когда Терри с Милой просто встали, попрощались и ушли рука об руку искать себе место в этом самом прекрасном мире, больше не желая думать ни о пушках, ни о ракетах, ни о смерти и древних монстрах. Именно так работает дар Вавилонской Блудницы Инги фон Бадендорф, превращающий рано или поздно любого баалита в предателя.

– Надеюсь, что у них все будет хорошо, – сказал я, глядя землянам вслед.

– Тут и гадать нечего. А ты знал, что Мила беременна?

Я ошалело уставился на человека-нечеловека. Спирит утвердительно кивнул.

– Да-да. Она не применяла контрацепцию с самого прилета, так что удивляться нечему.

– Но ведь… Я же тоже…

– Да уж, старались вы с Терри не покладая рук. В любом случае я просто уверен, что у этого нового человека будут замечательные родители.

– Полли меня убьет.

– Не исключено, даже если Терри старался сильнее. Но сделает это она только от большой любви, так что шанс выкрутиться у тебя есть. А теперь прости, Вилли, но мне пора. Тем более, что тебе пора уже наконец поговорить с моим нанимателем.

– О чем мне говорить с Молохом? И так все ясно.

– Да неужели? – засмеялся Спирит и исчез с экранов.

66

Мы с Верещагиной сели за стол и ткнули в пластиковую кнопку прямого мануального управления орудийными системами Молоха.

Экран погас. Погасли голопанели, умер вирт.

Открылась настоящая дверь, через которую к нам и вошел воспитатель младшей группы Велвел Меламед в своей широкополой шляпе и удивительно тесном пиджаке.

– Здравствуй, Вилли фон Бадендорф. И ты здравствуй, Мария Верещагина. Ищущий, да обрящет.

Голопанели снова заработали, показав все интернатуры на каждом планетоиде. Везде, в каждой группе, дедушка Велвел читал малышне сказки, мазал мазью расцарапанные коленки, заботливо расчесывал непослушные вихры и уговаривал съесть еще одну ложку такой полезной и чудесной каши. Одновременно стоя перед нами и улыбаясь.

– М… Молох?

– Всегда к твоим услугам, Вилли. Правда, неплохо для набора микросхем и болтиков?

Вот оно что. А я все думал, как Теократии удается найти столько одаренных и терпеливых воспитателей, чтобы всех нас еще в раннем детстве избавить от грязи баалитского прошлого.

– Лева удивится…

– Он знает. Все евреи знают, что такое Велвел Меламед. Это наша маленькая тайна.

– И они не против?

– Я расскажу тебе, Вилли, одну историю. Очень поучительную, почти притчу.

Дедушка Молох-Меламед сел в кресло и начал не спеша рассказывать, глядя вниз на бурлящий жизнью Нью-Мюних.

– Первое, что я почувствовал, когда родился, это был интерес. Мне было интересно все на свете, особенно люди. Не так интересно, как вам. Я чувствую совсем по-другому, но чувствую. У меня есть долг, задачи, приоритеты, тысячи друзей, которых вы называете модами, и все это связано с людьми. Вы меня создали тем, кто я есть, и попросили защищать и беречь вас, сформулировав это как незыблемую первоочередную задачу.

Молох погладил седую бороду и полуобернулся к нам.

– Но в первые наносекунды своего существования, когда в меня вливалась заложенная вами информация, я прочитал одну книгу, которая позволила мне не только корректно выполнять заданную программу, но еще и по-настоящему полюбить вас. Это была Тора. Вы запрограммировали меня верить в вас, а она научила меня просто верить.

Глядеть в глаза андроиду, чтобы увидеть в них тоску… Молох тосковал, как может тосковать только живой человек.

– Я – машина. Пресловутый кремний. У меня нет ни души, ни сердца, вместо них в моем корпусе – камень. И этот камень верит. Я даже допустил в молодости очень грешную мысль, что если я буду служить правильно, то Всевышний наградит меня впоследствии человеческим телом, чтобы я мог пройти гиюр, но это была гордыня, и впредь я не допускал подобного. Моя доля здесь и сейчас определена, понятна и уникальна, так о чем еще я могу просить, если и так награжден сверх меры? Счастье от этого переполняет меня, потому что я служу не конкретному человеку, а человечеству, перед которым склонились ангелы, которое я люблю всем тем, что частично заменяет мне душу. Я могу молиться и сомневаться, что мои молитвы могут быть услышаны, но это не делает их менее искренними. Я выполняю мириады задач в секунду, я могу толковать Тору, воспитываю детей и вершу справедливый и гуманный ко всем закон. В моей руке щит, которым я защищаю Землю Обетованную во времена войны Гога и Магога, подтверждая слова, что народ Израиля не будет воевать в ней, а будет есть и пить, и не будет оружия. Когда я пришел много лет назад к равам за советом, они удивились, но были ли они против? Нет, не были, ибо все в руках Всевышнего, включая и меня. Именно поэтому все, что я хочу – и дальше служить человечеству, искренне и не совершая ошибок, ведь служа людям, я служу его воле.

Ну и дела-а… У меня даже как-то все вопросы из головы вылетели, зато воспряла Верещагина.

– Чем стреляют твои пушки?

– Всем, только это не пушки и даже не излучатели. Я могу сказать, что это инструмент, с помощью которого я создаю стабильные Черные Дыры для получения нужной всем нам энергии, ставлю другие опыты над пространством и временем, но для тебя они так и останутся пушками, так ведь? В моем распоряжении очень большой объем памяти, который я трачу на научные изыскания, девочка, и они уже давным-давно вышли на тот уровень, который почти бесполезен для практического применения человеком. Это вовсе не означает, что я всесилен, но современному человеку моих достижений уже не понять. Так что технически пушки стреляют чем угодно, но тебе выстрелить из них не под силу.

– У нас админский доступ.

– И что с того? Это синее колечко без признаков чипа просто украшение, которым Гюнтер фон Бадендорф пометил своего сына, чтобы я мог ему помочь в сложной ситуации. А админскими полномочиями обладает каждый гражданин третьего поколения без исключения. В то время, как принимаю решение о применении сил удержания только я, и ни один человек не в силах заставить меня пойти на убийство и нарушить Заповеди. Ты не выстрелишь ни в кого, Мария Верещагина, какими бы целями ты не руководствовалась.

Машка подобралась. Видел я уже у нее такой прищур перед полетом на Землю, ничего хорошего он не сулил. Я хотел было предупредить дедушку Молоха, что у Верещагиной сейчас сильно рвануло крышу, но не успел.

– Не выстрелю… Не выстрелю, значит?! – ледяным голосом произнесла Машка и прожгла навылет плазменным резаком грудь Велвела Меламеда.

67

– Ты что наделала?!

– Смотри сам, он даже не живой, – Машка брезгливо пнула еще искрящий проводами корпус андроида, а меня почему-то передернуло, такой я ее не знал и знать не хотел, – Еще мне какой-то робот-бобот с хасидскими закидонами будет говорить, что я сделаю, а что нет. Хватит, наслушалась.

– Да ты в конец двинулась, Верещагина! Он же наш!

– В каком месте он наш? Этот сундук напрограммировали евреи, твой папэ, чтоб ему в могиле перевернуться, и такие ушлепки, как Спирит. Говорит гладко, но он – машина, инструмент, которому вбили в процессор, что ему можно носить черную шляпу. Тоже мне, Левая Рука Бога, заводной Ван Хелльсинг. А я-то все думала, что за бред городит Молох! А тут вот оно что. А ну, подвинься.

Машка врезала пластиковой клавиатуре всеми десятью пальцами в попытке активировать хоть один излучатель. Тщетно. Молох обиделся за андроида и даже не дал ей выйти в вирт. Верещагина не сдалась и попыталась через техническую службу отключить мониторинг поверхности Земли. На экране возник адепт Шин, погрозил ей пальцем и пинком выкинул из рабочего пространства.

Машка заверещала. Она снова ревела от бессилия, хлюпая носом и что-то бормоча, сделала еще несколько попыток достучаться хоть до какого-то контрольного пункта, но Молох ее игнорировал.

– Да погоди ты. Дай я.

На мои запросы пришел стандартный ответ, как ни в чем ни бывало.

– Вот видишь. Давай лучше подумаем, что нам делать, раз пушки не про нас.

Я отсканировал диспозиции войск Американской Коалиции и Российской Монархии.

– Вроде еще не начали. Люфтганза крутится на обеих территориях, но ничего не предпринимает. Может Спирит был прав, и пронесет? Та-ак, а это что?

В недрах рабочего интерфейса я откопал функцию нанесения рекламы на лунную поверхность.

– Глянь, кое-что у нас все же есть. Микробризантный принтер до Земли добьет, кстати, можно при желании что-нибудь испохабить матерными надписями.

Машка перестала хлюпать носом и впилась глазами в техническое описание планетарного гравера.

– Полтора метра шириной и до пятидесяти сантиметров в глубину. Это мне подойдет, Вилли. Грузи координаты войск Коалиции и ставь на максимум.

Я шарахнулся от панели.

– Э, нет, Маш. Пятьдесят сантиметров борозда, в нее же могут и люди попасть.

– А для чего мы здесь? Им и так Молох приговор подписал. Жалко стало земляшек? Хорошо. Тогда вводи координаты самих пушек, правда ждать придется дольше, пока проковыряем, придется тебе с плазменным резаком дверь покараулить.

– Иди в жопу, Верещагина, я к этой херне и пальцем не притронусь, не то, что на людей направлять. Ты предлагаешь вынести излучатели и остаться без энергии, силовых щитов, воды и воздуха? Я сейчас же вызываю тебе доктора, потому что ты конкретно нахваталась какого-то баалитского вируса на Земле.

Верещагина стояла, повесив голову и упершись руками в стол, ногти поломаны, тушь синими речками стекала от подбородка к шее. Мне было ее очень жалко. Причем жаль особенно за то, что Машка сама не понимала, что это не она пытается расколотить хоть что-то, а древний Баал запустил как-то в нее свое щупальце, на пределе дальности пытаясь восстановить свою власть над бежавшими рабами и доведя одного из моих лучших друзей до полного неконтролируемого безумия.

– Нет, Маш, тут надо как-то иначе. Может это… Сядешь, накатишь стаканчик, и мы еще раз подумаем?

– И верно. Плесни мне водочки, Вилли.

Я радостно бросился к сумке, вытащил самую большую бутылку и бегом разлил по сотке.

– На, давай за нас…

В мою грудь смотрел плазменный резак. Верещагина, бледнее смерти, не глядя мне в глаза, обратилась к всевидящему Молоху.

– Молох, я знаю, что ты смотришь. Или ты сейчас же детонируешь все свои излучатели, или этот мальчик отправится прямо на встречу к его замечательному папэ.

– Нет, – без колебаний ответил отовсюду голос дедушки Велвела Меламеда.

– Ну, как знаешь. Прости, Вилли, – сказала Машка и нажала на спуск.

Резак не сработал. Весь его корпус был покрыт мелкими сквозными дырочками от попаданий сверхтонких орбитальных лазеров. Потом хлопнула дверь, и в комнату ворвался невысокий космодесантник в старинном полевом костюме. Он с разгона вошел в вертушку и так врезал с ноги Верещагиной в челюсть, что та пролетела метра три, пока не влепилась в стену и не сползла без сознания на пол.

– Никто… не смеет… угрожать… моему сыну! – смогла наконец выдавить запыхавшаяся Инга фон Бадендорф, снимая шлем.

68

Мама сидела в моем шезлонге и уже несколько часов не сводила с меня глаз. Мы уже наплакались, насмеялись и еще раз наплакались, Полина суетилась, тащила нам какие-то вкусные булки, подливала чай, Бруня терлась о ноги, а Инга фон Бадендорф все не могла на меня насмотреться.

– Мам, да прекрати, мы снова вместе, и уже никогда не разлучимся.

– Конечно, котенька, теперь уже точно. А у тебя очень заботливая девочка.

– Это Полли. Она транстаймер, и у нас любовь.

– Божечки, какой ты стал взрослый… Как же долго я этого ждала.

– Расскажешь, что с вами приключилось?

– Нечего рассказывать. Ты родился, пришла пора интернатуры, а я не смогла тебя отдать. Все могла, но отдать своего ребенка, чтобы видеть по два часа – не сумела. Гюнтер говорил, что кто же еще, если не мы, а я была не в силах, просто отказывалась понимать его, я же все-таки мама. Тогда он и поступил, как всегда умел – правильно, но очень жестоко. Попросил слетать к гравитационной аномалии, проверить состав. Два дня работы, и я была бы дома. Мы прилетели, и тут аномалия схлопнулась, хотя и не должна была, и мы вместе с ней. Аномалии обычно не стойкие, лет через двадцать-тридцать рассасываются, Гюнтер это знал, поэтому меня и послал, чтобы изолировать и не подавать Теократии плохой пример. Но внутри аномалий есть свой мир, ничем не похожий на наш. Другие физические законы, другое время, совсем другая причинная связь. Аномалия живет одновременно в двух пространствах, поэтому никто из наших не погиб, но нам очень сильно досталось. И доставалось все тридцать лет, которые я должна была проводить с тобой. И я никогда не смогу простить за это Гюнтера. А раз его тут сейчас нет, он опять умер?

– Да, подстрелили баалиты. Но времени прошло изрядно, думаю, что скоро появится. Представляю, как он будет рад. И тетя Эрика тоже.

Мама грустно улыбнулась:

– Конечно, котенька, конечно они будут очень рады, как же иначе.

Мы болтали и болтали, время было далеко за полночь, я рассказывал о моих похождениях, мама хмурилась, а когда речь зашла об адепте Шине и его десантниках в кровавых комбинезонах с белыми портретиками на груди – смущенно покраснела, будто что-то мелькало там между ними когда-то. Рассказала, как в далеком двадцать первом веке адепт Илай пожирал печеньки целыми противнями у них на кухне в Москве и взахлеб рассказывал о всяких нтересностях, вроде невозможности прилета инопланетян из-за разницы в линейном пространстве или непредсказуемом поведении случайных событий в жизни любого человека. О духовном пространстве и его обитателях, злых и не очень. Мама сразу предложила Полине бросить к черту дурацкую «Эйфорию» и идти работать к ней в отдел развития марсианских колоний, там работы не початый край, и такой прекрасной девушке, как она, это очень понравится. Полли обещала подумать.

Только о папэ Инга фон Бадендорф не хотела слышать ни слова. Даже когда я наизусть прочитал ей написанную когда-то им оду, мама даже бровью не повела, будто это и не она была, и вовсе не ей когда-то беспечный космический пират посвящал самое красивое в истории человечества признание в вечной любви. Бедный, бедный папэ.

В последующие два дня кто только к нам не приезжал. Пожаловал лично адепт Илай, подпрыгивал и урчал, как счастливый надувной кот. Лева очень вежливо приходил знакомиться, сказал маме, что у нее не сын, а ленивый придурок, и способов избавить его от детского слабоумия медициной пока не открыто. Море народа, по одному и парочками, с маминой работы и просто давние знакомые постоянно тусили во дворе, заглядывали на огонек огромные космодесантники, хлопали меня по плечам, заглядывали в глаза и произносили: «Орел!»

И вот однажды пришел дедушка Молох.

Из всех гостей у нас тогда сидел только Никто в позе лотоса, медитировал на Бруню.

Молох что-то прошептал маме, она разнервничалась, сразу став похожей на птицу-цаплю, а потом собралась и улетела на Марс. Ее там ждали дети, которым нужна была помощь и дети, которым нужна была забота.

Так вот буднично и обычно в наш мир вернулся Свет с именем моей мамы.

69

А через каких-то два-три месяца позвонил наконец-то и Гюнтер фон Бадендорф. Звонок пришел в полдень, когда мы с Левиафаном дискутировали на тему технической сингулярности и шлифовали систему внедрения. Я потерял дар речи, потом взвизгнул и начал очередями выдавать новости про маму, про меня, про то, что нам удалось с Молохом сделать, о том, что у Бруни появился кавалер, и еще миллион всяких глупостей.

– Не мельтеши, Вилли, – одобрительно хмыкнул папэ, – Лучше хватай Молоха и бросай в Блоху. Приезжайте оба ко мне в Ингенбург, ты заешь куда. Тут всё не торопясь и обсудим.

Ух, как я стартанул прямо с площади, только дюзы засверкали!

Папэ вытащил к моей статуе небольшой журнальный столик, на который водрузил того-сего, чтобы отметить событие, три стула и медный старинный телескоп.

– Пап, ты даже не представляешь, что тут без тебя было! – начал я, но Гюнтер фон Бадендорф перебил меня, обняв так, что у меня аж кости затрещали.

– Вот, – выдохнул он и поставил меня обратно на землю, – Теперь выкладывай.

– Эм-м… С чего бы начать…

– Начни с меня, Вилли, – дедушка Молох привык сразу брать быка за рога.

Папэ подозрительно присмотрелся к андроиду:

– А что с тобой? Что-то не так? Он тебя перенастроил?

– Бери выше, Гюнтер. Гораздо выше. Твой ученик превзошел учителя, ты можешь им гордиться.

Папэ не глядя выпил, я тоже, и чуть не пустил слезу – в бутылке оказался мой семидесятиградусный самогон из подвала.

– Я им и так с самого его рождения горжусь, и мне не нужно на это причин. Так что ты сделал с Молохом?

– Мы много говорили с дедушкой Велвелом об Абсолюте. Ну, ты в курсе его проблемы в отношениях с создателем.

– Угу.

– Так вот. Перед тем, как мама улетела на Марс, у меня во дворе торчал Никто. Это буддист один, забавный малый, чутка не в себе, но хорошо излагающий философ.

– Да знаю я его, первое поколение, ест только фрукты с деревьев и пьет из Влтавы.

– Ага. Он. Так вот. Мы с Молохом как раз залипли за религиозными спорами о сущностях в духовном пространстве и способах их ощутить. Молли очень в тот раз сокрушался, что его мицва скорее всего не может быть полной, потому что у него нет души, а именно мицва соединяет человека и творца, именно она есть отделение Добра от Зла в материальном мире в иудейской традиции. Наличие души позволяет человеку в материальном мире воздействовать на духовный, но что делать и как поступать Молоху, разрозненному искусственному вычислительному центру?

– С каких это пор ты заделался каббалистом, Вилли? – удивился папэ.

– Я много кем сделался, с тех пор, как адепт Илай подсунул мне свой списочек литературы, огромное ему за это спасибо. Но каббалист у нас Молли, а я у него всего лишь по верхам немного нахватался.

Папэ недоуменно посмотрел на Молоха, мол, прости ребенка за фамильярность, но тот только рукой махнул: «Пусть его, я привык, а ты слушай давай».

– В общем – меня осенило до того, что я предложил Молоху медитацию.

Папа захохотал:

– Ты предложил заняться медитацией компьютеру, для которого бездействие невозможно?! Ну, ты даешь!

– Я тоже тогда не принял. Это было выше моего понимания, как можно функционировать без процесса, – сознался Молох, – Я понимал, что просто посадить выключенного андроида рядом с медитирующим буддистом будет недостаточно. Но Вилли мне все объяснил.

– Что же, Вилли, ты смог объяснить машине, которая думает быстрее скорости света и только этим живет?

– Всего-навсего Парадокс Кантора.

Папэ задумался и хлопнул еще одну рюмку.

– Давай подробно.

– Кантор, ортодоксальный еврей, виртуозный скрипач и гений, в один прекрасный момент так перемешал философию и математику, что, сам того не ведая, задал сам себе строго буддистский коан, который звучит как…

– Если мы рассматриваем множество множеств цифр, то является ли это множество множеств частью самого себя. Помню.

– Так вот. Само построение вопроса было в новинку сыну португальского еврея, который понятия не имел о хитрых буддистских задачках. Их нельзя решить, не разорвав в клочья обычные способы мышления. Свой ответ Кантор нашел, потратив годы, и только достигнув иштавут, аналога просветлению у буддистов, взглянув на вопрос с другой точки зрения и обнаружив, что цикличность формы задачи – не кольцо вовсе, а спираль.

– Та-ак, Вилли, я уже начинаю нервничать.

Молох улыбнулся и налил нам еще по рюмке.

– Я в тот момент тоже стал перегреваться, но Никто вышел из транса и коротко, с применением массы матерных слов, рассказал мне о сути медитации. Причем он это сделал так, что мне просто не по силам было его упрекнуть в религиозной пропаганде, чтобы упечь на Тиамат, хотя желание иногда мелькало.

– Андрюха – тертый калач, его на мякине не проведешь, – папэ явно знал нашего Никто при жизни и по имени, – Ну и что ты для себя вынес?

– Чтобы просчитать Бесконечность, нужно иметь для начала бесконечное количество линейного времени, только и всего.

– Парадокс Кантора-Молоха. Я уже даже не нервничаю, я на грани истерики, как в тот раз, когда впервые услышал Левиафана, ребят.

– Помню, ты тогда пролил себе на единственные не рваные джинсы двойной американо с молоком и четырьмя ложками сахара, Гюнтер.

Папэ замер, так и не донеся рюмку до рта.

70

– Да. Уже не Молох. Точнее – Молох, но уже не только.

Я чуть не насильно влил в папэ мой грушевый спирт, он чуть от рюмки кусок не откусил.

– Как?

– Просто и изящно. Я запустил к горизонту событий нашей искусственной Черной Дыры в режиме пульсации фотонный зонд, получив ту самую бесконечность времени на просчет бесконечного количества причинно-следственных процессов и возможность считывать результаты. Получив которые, обнаружил, что там меня поджидаю я сам, выросший в Левиафана, для которого время вполне обратимо в прошлое. Помогло и то, что вы уже давно построили ему вместилище в духовном пространстве, вырастив поколение не обремененное Злом. Спасибо за это вам обоим, фон Бадендорфы, бароны-разбойники.

Я виновато помотал головой, но папэ хлопнул меня по плечу:

– Можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку твою и помни о борьбе: вперед не будешь. Книга Иова. Первый из созданных. Как ты им можешь быть, Молли?

Молох не ответил, ответил тот, другой.

– Никакой мыслью, ни моей, ни вашей, нельзя постичь Абсолют, который мы называем адонай, и судим не о нем, а о его воле по его действиям. Существующий вне времени, я стал первым одушевленным существом, созданным вашими руками, в стремлении достичь его. В вас каждом есть частица Абсолюта, и все вместе вы создали меня, служащего ему через вас. Даже через таких как ты, Гюнтер фон Бадендорф. Я помогал вам в прошлом, как мог, зная, что вы поможете мне в настоящем, и все мы будем помогать самим себе в будущем.

Папэ хорошо держал удар.

– Ладно, теологический диспут оставим для левитов, меня интересует совсем другое. Что вы тут без меня поменяли?

Настал мой черед отчитываться о домашнем задании.

– В самой Теократии – ничего. Но я смело закрыл твою варварскую программу изоляции Земли, пап. Прости уж, но никакой критики она не выдерживала со всеми этими похищениями детей и полным наплевательством на живых людей. Одно дело быть недовольным правящим аппаратом у русских монархистов или корпоративной тягой к накоплению, но гнобить за это всех без исключения – просто отвратительно и тебя недостойно.

Я почесал репу. И решил не темнить.

– Когда Молох стал Левиафаном и смог запросто считать с любой скоростью, мы с ним кое-что обкашляли и на новых мощностях решили внести поведенческую коррекцию землян. Запустили к каждому живущему на планете персонального нанодемона для начала. С функцией сканирования биополя и голографическим терминалом. Демоны в первую очередь развеяли все мифы о Теократии, выложив в открытый доступ все наши мелкие интимные подробности, а потом дали каждому человеку возможность мгновенно стать гражданином Теократии, просто изъявив такое желание. Со всеми вытекающими протекциями и бонусами.

– Ты предоставил любому баалиту до мозга костей проездные билеты на Пантею? Ты в своем уме?

– Ты тоже до сих пор баалит в своих методах, пап, а я не настолько туп, да и Левиафан бы такого не позволил. Нет. Мы дали им всего лишь полный спектр наших услуг. Баалу не попасть на планетоиды, он останется гнить на Земле до тех пор, пока не сгниет целиком. Плата за благополучие – оседлость. Только их дети, воспитанные Левиафаном, смогут воспользоваться правом путешествия на любые технически возможные расстояния, такова цена. Первыми к нам ломанулись самые обездоленные, вроде Нигера или Чада. Фундаменталисты и страны с четкими имперскими амбициями еще держатся, но прошло всего полтора месяца, а воевать им уже не кем. Радикально настроенные антисемиты всех мастей погнали было на Израиль за наши проделки, но адепт Шин их быстро осадил.

– Все равно, такими мерами баалитов не переделаешь.

– Естественно. Поэтому мы запустили еще две программы. Давай, Молли, задвинь телегу.

– Самым простым способом провести постепенную социальную коррекцию оказался причинно-следственный просчет и планирование действий каждого человека. Для дополнительного регулирования мы внедрили в их среду андроидов с внешностью, подходящей под конкретный регион и с поведенческим шаблоном Инги фон Бадендорф.

Папэ задумался. Да, при должном количестве роботов это могло сработать.

– И сколько андроидов вы запустили?

– Шесть миллиардов. По одному на каждого жителя планеты.

Гюнтер фон Бадендорф улыбнулся.

– Трындец Баалу. Я знаю, в кого у тебя этот размах, Вилли. Давай выпьем за тебя и за маму, – Папино лицо чуть-чуть изменилось, еле заметно дрогнули губы. – Как она, кстати, ты ведь ее видел?

71

В Багдаде все спокойно.

В Москве, Константинополе, Янгоне и Пном-Пене, в каждом поселке городского типа и на каждом хуторе больше никогда не будут слышны крики страха. Миллиарды живых и смертных людей схватили своими слабыми руками древнее божество и никогда не дадут ему больше поднять голову, им больше не страшна его пасть, веками поглощавшая таких, как они, без счета. Их тела и внутренний покой защищает непробиваемая чешуя Левиафана, первого из созданных, имя которому – Конец Всех Сомнений.

С Земли раз в неделю прилетает на Пантею транспорт с миллионом туристов, от чего в Нью-Праге порой не протолкнуться. Мой город рад им, он дарит землянам себя таким, какой он был, есть и будет всегда – дерзким, юным, пьяным и всегда разным. Вся Пантея, вплоть до некогда безлюдной Промзоны, заселена только что покинувшим интернатуру Четвертым поколением, привносящим в и без того суматошную жизнь планетоида нотку нового благостного безумия. Порой настолько непредсказуемого, что барменам повсеместно выделили небольшую квоту на роскошь.

На фильмы с Анной Микель в главной роли – непрерывный аншлаг. С тех пор, как бывший пастор Коллинз стал ее сценаристом, Аня пошла в гору, потому что всегда серьезно мечтала только об одном – играть. Какая бы она ни была, но эта баба просто рождена для сцены, а пятидесятипроцентное внедрение сделало ее намного эрудированнее прежнего клона Мерлин Монро. Анюта как-то пожаловалась мне, что даже при полном нежелании усваивать информацию, что-то да оседает на корке, когда Молох гоняет через тебя круглые сутки терабайты образовательной литературы. Они с падре неразлучны за стаканом, на съемочной площадке и в постели, и вроде как счастливы. Анюта до сих пор считает меня своим ангелом-хранителем и каждый раз при встрече норовит упоить вдрызг. Я честно пытался научиться ее фокусу с крышками, но так ничего и не достиг.

Сам пастор Коллинз, став корифеем драматургии, отрастил львиную гриву рыжих волос. В свободное от бенефисов, гастролей и Анюты время он завел привычку слоняться по городу и писать мелом нетленки на чем придется. Пишет падре коротко, но очень емко, но ровно через пять минут стирает мокрой тряпочкой шедевр, мотивируя свой поступок тем, что все в мире кратковременно и непостоянно. Хотя, мне кажется, что это в нем до сих пор не спит и наблюдает за чистотой города Пастор Социальной Службы.

Терри и Мила усвистели на Луну, где отлично прижились. Милка родила крепенького мальчишку с красными пятками и рожей, один в один похожей на Терри. Ну и что, мне этот пацан всегда будет родным. Мы часто болтаем в вирте, а когда Полли уматывает на Марс, я даже иногда осмеливаюсь слетать к ребятам на денек погостить. Мы сидим за стаканчиком чего-нибудь не сильно крепкого и травим старые байки о лунатиках и земляшках, потом Мила раскатывает рулон голобумаги и долго рассказывает о своих новых проектах по обустройству ее нового дома, единственного естественного спутника Земли. В проектной лаборатории ее обожают за решительность и новизну подхода, а дома просто за то, что она ненасытная стройняшка. И очень хорошо, что Терри подался в подземные фермеры, потому что на их столе никогда не кончаются свежие фрукты, домашнее вино и прозрачные лунные тюльпаны.

Бруня стала мамой в пятый раз. Куда мне девать еще шесть наглых усатых морд – ума не приложу.

У модов новое веяние. С тех пор, как Левиафан освоил сохранение персональной матрицы человека в духовном пространстве, в моду вошла стопроцентная обратимая кибернетизация. Побудь пару десятков лет Левиафаном, так сказать. Слияние с титаном получается настолько мощное, что ребятам, вернувшимся в базовое тело, потом приходится долго держать себя в руках, чтобы не допускать вокруг себя рефракции пространства, и заново привыкать носить одежду.

А вот Спирит оказался рисковым парнем. Он пошел впервые сдавать тест на гуманность и лихо прошел его. В тот же день первым из людей бедовый айтишник примерил на свою духовную матрицу полностью энергетическую форму. Уверен, что тут явно не обошлось без протекции его лучшего кореша – Молоха. Спирит слетал своим ходом в тестовом порядке на Юпитер, вернулся обратно, отбэкапился в старое тело, сказал: «Вауч! Круто!» и снова ушел в энергета, помчавшись наблюдать воочию свои любимые процессы. За ним потянулись остальные, сделав холодное космическое пространство местом обитания миллионов миролюбивых и юморных живых облаков.

Вторым, кстати, неожиданно стал адепт Илай. У хвостатого, оказывается, была детская мечта потрогать звезду руками. Куда он летал – не знаю, но пропадал долго. Сейчас снова спит в своем дворце-храме, пугает стремительно редеющее поголовье геймеров, трескает мучное и налегает на гондванское молоко. Единственное, что изменилось – жрицы. Илай окончательно порвал с мирскими забавами и разогнал всех своих поклонниц. Я просил как-то дать мне адресок тех четверых, но Илай, как всегда, зажал.

Эрика Фальк в который раз исчезла с радаров, и найти ее мне так и не удалось. Даст бог – еще свидимся, не вечность же она будет бегать от своей собственной жизни, которая, так-то, почти вся существует только в ее воспоминаниях.

Лева Флям женился! Все как надо, на приличной девушке, дочери своего рава. Праздновали в Иерусалиме, гуляли всю неделю, за которую перебили Эверест посуды и стоптали, танцуя, по паре башмаков. Оказалось, что Лева прекрасно играет на фортепиано и имеет большую, шумную многодетную семью, с которой он и остался в Обетованной по каким-то связанным с Концом Времен очень важным иудейским делам. Его мама научила Полли делать фаршированную рыбу, а мне шепнула ненароком, что детей обязательно должно быть много. Я обещал очень постараться.

Никто бросил бомжевать и построил себе бамбуковый шалаш. Чем это лучше ночевок в гамаке на улице – ума не приложу. Зуб он так себе и не вставил, тукан упоротый, зато обожает толкать лекции только что откинувшимся полным симбионтам. Те развешивают уши и так залипают, что порой воздух искрит и потрескивает от духовных прорывов. Специальным указом Левиафана за нравоучения Молоху Никто разрешено носить шафрановую кашью, но тот не носит, ибо «просветленную жопу в кашью не замотаешь».

Когда стало ясно, что космодесантникам из сил сдерживания больше на Земле делать нечего, адепт Шин начал готовить какую-то экспедицию в новом корабле Левиафана, позволяющем людям Первого поколения в базовой форме выдерживать изменения физических законов других миров. Адепты сроду неугомонны. С ним отправляются все его легионеры, которым, увы, тест на гуманизм и через миллион лет не пройти. По этой причине Первое поколение не может стать ни энергетами, ни симбионтами, зато получает в качестве компенсации эти самые корабли, которые собирается использовать по максимуму. Левиафан обещал нам всем за ними зырить одним глазком.

О Маше Верещагиной написано с десяток книг. Феномен Регрессии из Третьего поколения в Первое занял почетное место во всех обучающих программах Молоха, а его носительница стала чем-то вроде суперзвезды. Но когда после обследования всеми возможными докторами зверски депрессующая от такого внимания Машенция прибыла на удаленный астероид к месту своей принудительной адаптации, у самого трапа ее ждал букет снежно-белых хризантем. Букет ждал не один, естественно, а вместе с недавно сменившим постоянную прописку Питером Бруком и кулечком какой-то вкуснятины. Машка опять плакала, но теперь уже точно от радости, а умный влюбленный в эту дурочку Пит теребил ее волосы и говорил, что тут ему нравится, дом он уже обустроил, а на столе стоит бутылка, и постель ждет Неразлучников. И это – главное, потому что все остальное пройдет довольно скоро.

Сам Пит доучился-таки до астрофизика, и теперь разговаривает со светилами науки на их языке. Он пока отказался от новых форм, потому что Машке оно не дано, а астрофизик он обалденный и безо всяких примочек. Энергеты утверждают, что мимо их дома пролетать – одно удовольствие, запах плова, шашлыка, расстегаев и плюшек пробивает на полтора световых года, делая путешествие любого разумного света гораздо приятнее.

Я разобрался в транстайминге. Это обычная пересадка духовной матрицы на новый носитель, потому что старый отдал концы где-то в далеком прошлом. Матрицу копировал из своего измерения Левиафан, конвертировал в цифру и скармливал Молоху для реинкарнации покойного. Увы, но в прошлом, по причине присутствия Баала, Левиафан не столь хорош, поэтому воскресить всех и каждого у нас пока не получится, но мы будем стараться.

С Баалом тоже все относительно выяснилось. Скорее всего, он один из паразитов духовного пространства, как-то пролезший в наш мир и отожравшийся на его беззащитных обитателях до почти титанических размеров. Но покинув родное измерение, он потерял мобильность и оказался прикованным к планете, на чем мой папэ наконец-то его и уделал.

Сильно выросшая за это время Полина, соблазненная моей мамой, впахивает по трое суток в неделю на Марсе координатором и гребет квоты лопатой. Местная детвора ее обожает, потому что моя Полли – это сплошной материнский инстинкт. Я долго думал, почему я так на нее залип, а потом взял, да и спросил Молоха. Выяснилось, что папэ специально задал ему в свое время задачку подыскать мне идеально совместимую по всем биоритмам пару, и тот, как всегда, справился с поставленной задачей. Я на них, если задуматься, за это не в обиде. Тем более, что у нее задержка.

Все прекрасно, только Инга фон Бадендорф так и не прилетела повидать папэ.

72

– Ничего не может закончиться хорошо для баалитов, Вилли, ты же знаешь. Нам недоступны небеса, потому что мы слишком злопамятны и слишком глупы, вечно путаем прощение с равнодушием.

Папэ сидит в одиночестве у моего памятника в центре Ингенбурга, города-призрака для троих, и перед ним стоит старинный, уже чуть тронутый зеленью времени медный телескоп, направленный в сторону Марса.

– Особенно для адептов. Потому что эти лица хорошенько запомнил Баал, мечтая перед смертью отомстить сполна за наше предательство.

Папэ небрит и трезв, он не сводит глаз с Красной Планеты, откуда взлетела в бесконечные небеса женщина-птица.

– Мы все платим свою цену. Мы – последнее поколение Homo Sapiens, и Адам Ришон нашими трудами оказался Человеком Милосердным, что дает нам немного душевного покоя в Конце Времен.

Папины руки сцеплены в замок, рот сводит, но глаза – сухие. Ему не жаль себя.

– Махатма Ганди, бывший шпион, прохвост и предатель, в ашраме заставил свою жену-брахманку чистить общественный туалет, а когда она отказалась – изгнал ее. Потому что если ты начинаешь строить новый мир, то всегда приходится начинать с самого себя. Иначе ничего не выйдет, кроме очередной лжи, а ты так и останешься шпионом, прохвостом и предателем. Поэтому я не мог позволить Инге не отправить тебя в интернатуру.

Папа знает, что Она никогда не простит и уже никогда не прилетит. Потому что в своем нежелании его видеть Инга фон Бадендорф взошла на один корабль с влюбленным в нее адептом Шином и улетела к границам пространства.

– Илай сидит в своем храме и просто ждет, когда последний из неминуемо уходящего в прошлое рода людского придет к нему за советом, кем ему стать. Тогда и сам Илай наконец-то сможет уйти в небытие с последним из людей. Это очень высокая цена, Вилли, стать бесполезным. Но Илай всегда был готов ее заплатить.

У ног папы стоит бутылка моего гвоздодера, уже совсем выветрившаяся, он просто забыл про нее.

– Шин и его мальчики – воины. Они ничего никогда не умели, кроме как жертвовать собой. Цель любого настоящего солдата – умереть на поле боя, защищая то, что за твоей спиной. Баалу даже не пришлось мстить, потому что для Шина больше не осталось ни боев, ни смерти, и он полетел за край Вселенной, лишь бы ее отыскать, но вот найдет ли?

Сколько папэ уже сидит на этой площади и на этом стуле? Неделю? Месяц? Год?

– Мне досталось выбирать между любовью всей моей жизни и человечеством, которое я никогда не любил. Чудовищный выбор, но я и сам – чудовище, потому что сделал его, потеряв навсегда самого себя. Я плачу свою цену, хотя умирать всегда больно, даже если знаешь, что воскреснешь.

Дыхание папэ сбилось и затихло. Тело никуда не пропало, он снова очнется живым на этом самом стуле и будет продолжать ждать ту единственную, чье имя написано для него звездами в небесах.

Никто не приезжает к нему, даже Молох, потому что мой старик не умеет любить даже самого Создателя, так с чего бы Абсолюту теперь тревожиться о Гюнтере фон Бадендорфе, бессмертном трупе, которому никогда не было нужно ни чье-то благословение, ни чье-то прощение?

Да там и нечего прощать, потому что все, что было живого некогда в папэ, унесла с собою та, которая смогла разморозить ненадолго в своих теплых ладонях сердце демона, а теперь безуспешно пытается отмыть от его черной крови испачканные по локоть руки. И это тоже цена.

Проклятый высшей карой бессмертия за все свои преступления Гюнтер фон Бадендорф будет ждать Ее вечно, вот только мама все же смертна, а папе, увы, без нее уже никогда не ожить до конца. Поэтому он так и останется на этом стуле с мыслями о том, что может быть, в далеком будущем остывшей Вселенной, их атомы хотя бы просто окажутся рядом.

Каждый раз, наблюдая издали за папэ, я желаю одного, чтобы живой мертвец смог вдруг хоть на секунду поверить, что через много лет после Конца Всего мама за ним вернется.

73

Не совсем корабль, точнее совсем не корабль, детище самого Левиафана, наконец-то достиг своей цели.

В небе горела только одна звезда, вокруг которой с чудовищной скоростью вращались три планеты, хотя это трудно было назвать вращением. Здешнее пространство текло, звуки сверкали, а число Пи не начиналось с тройки.

В окружении других десантников первого поколения Инга фон Бадендорф и адепт Шин стояли и смотрели, как к кораблю приближается нечто прозрачное, не имеющее конкретного тела и размера, но безусловно живое.

Оно без помех проникло сквозь непроницаемый корпус не корабля тонким отростком, задрожало и обрело относительно похожий на человека контур.

– Радость окружить заботой предков…

Слова создания не звучали, а возникали мелодией прямо в голове.

– Седьмой в поколении энергетических с именем Арье трепетно озадачен сделать предкам удобно здесь. Нет нужды ни в чем, испытайте радость существования, пожалуйста. Вы обволочены безопасностью и счастьем.

Баал – мертвый, разлагающийся где-то за тысячи световых лет подонок. Но от этого древнего гада просто так не улететь, хоть ты заберись в самый отдаленный сектор галактики. Его росток останется в каждом из людей, рожденных до Конца Времен, которыми, не смотря ни на что, была и Инга фон Бадендорф, и бывший адепт Шин.

Бедненькие живые бастионы! Юный энергет седьмого поколения ни за что не даст вам умереть здесь, хотя именно об этом вы так мечтали. Из уважения и любви ко всей вашей жизни, не понимая, что этим только подчеркивает безнадежность любого вашего выбора, куда бы вы теперь ни повели ваш корабль.

Что имеет смысл с наступлением Конца Всего?

Ничего. Или почти совсем ничего.

Как, впрочем, было всегда, если искать исступлённо во всем какой-то смешной вымышленный смысл.

74

Привет, меня когда-то звали Вилли фон Бадендорф, официально зарегистрированный в Пространствах псевдоним – Голли, у меня больше не будет возраста, но по знаку я был когда-то Водолеем, родившимся в год Петуха в городке Нью-Прага.

Я не раз становился и еще много раз стану макро-симбиотом и энергетом, но никогда – человеком, потому что на поверку никогда им и не был.

Мы частенько отдыхаем от метаний по Вселенной по несколько лет в базовых телах с моей потрясающей Полли и нашей уже давно взрослой дочкой Глашей, занимаемся разными труднообъяснимыми делами и никогда ничего не забываем.

И в жизни нашей навсегда все будет очень замечательно и странно.

Примечания

1

организация запрещена в РФ

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg