«Констебль с третьего участка (сборник)»

Констебль с третьего участка (сборник) (fb2) - Констебль с третьего участка (сборник) [litres] (R.I.C. Королевская полиция Ирландии - 1) 1315K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Герасимов (Сэй Алек)

Сэй Алек Констебль с Третьего участка

© Сэй Алек, 2017

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2017

© «Центрполиграф», 2017

* * *

Всем сотрудникам патрульно-постовых служб нашей планеты посвящается

Констебль с Третьего участка Роман

Глава I

В которой констебль Вильк исполняет свои прямые обязанности; обитель Святой Урсулы получает ниппонские трактаты, молодой художник – предупреждение и натурщика, а кафетерий мистера Сабурами остаётся в этот день без ещё одного посетителя, о чём его содержатель, впрочем, так никогда и не узнает

Плюх-плюх-плюх… Старичок паровик, шлёпая колёсами по воде, неторопливо плетётся вдоль берега, тащит, старый трудяга, баржу из устья Лиффи. Близко что-то идёт, непорядок, дым из трубы на гуляющих сносит – не иначе на бункеровку броненосца уголь тащит, а то не посмел бы вдоль самой набережной путь спрямить.

Сколько же лет этому старому кораблику? Я ведь «Трудяжку» ещё ребятёнком сущим видывал, он и тогда грузы от станции до складов и кораблей в гавани тягал да клиперы неповоротливые с рейда в бухту затаскивал. Тогда-то паровые машины внове были, только-только стали их на фабриках да в шахтах применять и как движитель кораблей и локомотивов использовать. Сам я ещё малой был совсем, а батя сказывал, шуму-то было, когда мистер Парр первую свою опытную чугунку от шахты компании «Глумм и Флюс» до ихней пристани протянул… Чуть не весь город, баял, на этакое дело подивиться ездил. Это потом уже котлы как пирожки печь стали, узловую станцию на северном берегу Лиффи построили, а аккурат к моему восьмилетию… Да, восемь мне исполнилось, когда «Трудяжка», первый паровой буксир в Дубровлине, по воде пошёл. Я только подарки развернул, как соседские мальчишки прибежали меня звать, на этакую невидаль глянуть. По такому случаю мы, мастеровые, даже с портовыми не подрались – стояли на берегу рядом, раскрыв рты от удивления, и на кораблик пялились. Как же, сам, без парусов и вёсел по реке плывёт.

Мне в тот день особо повезло. Пожилой респектабельный джентльмен, так же как и все пришедший глянуть на первый рейс «Трудяжки», так ему изумился, что свою газету в рассеянии на парапете набережной оставил, а я её углядел первым, сцапал да спрятал под рубаху, чтобы мальчишки постарше не отобрали.

Газеты… Это сейчас они повседневная и обыденная штука, а тогда их, печатных, и было-то всего три: «Ведомости Дубровлина», «Городской телеграф» да «Газетт». Тоже новинка – типографическая газета. Их тогда много было, новшеств всяких-разных.

Печатались газеты на хорошей бумаге, такой, на какой нынче эти новомодные журналы выходят, гравюрами обильно снабжались, изукрашивались богато, с тиснением. Дороги были, не всякий себе мог позволить. Статусная вещь, их тогда в клубах читать да обсуждать принято было. Каждый выпуск – сам по себе сенсация.

Рукописные газетёнки вмиг поразорились, не выдержали конкуренции. Да и то сказать, о чём в них писали? Так, сплетни местечковые, не квартального как бы и масштаба, не то что в печатных изданиях: там и о политике было, и о событиях всяких грандиозных, и светская жизнь пополам с придворной, и что какой министр сказал, да как на это его величество ответить изволили…

Представительная вещь тогда была печатная газета, дорогая, а потому в наших кварталах дюже редкая. Какой работяга решится целую крону от семьи оторвать, не на еду её потратить себе и жене с детьми, а на бумагу? Мастера с фабрик в складчину покупали порой, да, а рабочему его кусок хлеба и так слишком тяжело даётся, чтобы на баловство такое деньги тратить.

Так что заныкал я тогда газету да со всех ног бегом домой, к деду, даже, когда «Трудяжка» за речным изгибом скроется, дожидаться не стал.

– Деда, деда! – Сердечко-то выскакивает от быстрого бега, грудь ходуном ходит, как у загнанного коня, воздухом захлёбываюсь, слова глотаю. – Смотри, деда, газета!

Старик хмурится, кустистые брови его грозно сходятся над переносицей.

– Украл, шалопай? – Воровство дедушка ни в каком виде не приемлет, суровая деревенская закалка. – Я вот не посмотрю, что ты, Айвен, сегодня новорождённый, ухи-то пооткручу.

– Нет, нет, деда! – спешу его заверить я. У старого Ниро слова с делом никогда не расходятся. – Джентльмен на речной паровик так засмотрелся, что позабыл. А я только подобрал, когда он ушёл. Совсем ушёл, далеко, правда-правда!

Морщины на дедушкином лице разглаживаются, гневное выражение уступает место удовлетворению.

– Молодец, внук, – кивает он. – Подобрать не грех. Дай-ка гляну на твою добычу.

Я передаю газету старику. Он внимательно глядит на неё, проверяет, не порванная ли, не грязная, нюхает даже и удовлетворённо цокает языком:

– Свежая ещё, типографской краской пахнет. Глянь-ка, внучек, от какого числа? Я-то старый, не видят уже буковок глаза.

Читать дед не умеет, но тщательно это скрывает, отговаривается дряхлостью. Он сам деревенский, грамоте не обученный, только подпись свою и заучил писать правильно, но смысла он в сложенных для этой надписи буквах видит не больше, чем в хитром заморском иероглифе.

– Вчерашняя, дедушка, – отвечаю я, глянув на дату.

Я в школу хожу, учусь грамоте и счёту. Отец бурчит, что баловство это всё, перевод денег лишний, на что дед грозит ему сухим своим старческим кулаком да обзывает батюшку охламоном, которого он, Ниро, в детстве порол мало за лень, говорит, что ежели б папка выучился грамоте получше, а не свои имя с фамилией только коряво складывать умел, мог бы в мастера выйти, а то и повыше подняться, аж в приказчики, и что он, деда мой, мне голову задурить не даст, что в люди хоть один из нашей семьи выбиться сможет…

Отец хмыкает, но не спорит. Не верит, значит. Буркнет разве, что волчонок приказчиком не вырастет. Это он про фамилию про нашу. Вильк.

В детстве-то я – и отец про то знал – заливал окрестным пацанам, что это по-горски «волк», оттуда-де и фамилия, от предков с Высокоземелья, да и сейчас, чего греха таить, бывает, так отвечаю, если кто интерес проявит. А так-то это от названия деревни, из которой дед родом: Вилька. В таком она месте для проезда неудобном стоит, что тракт там постоянно виляет, словно пьяный. Прозывались тамошние селяне вильковчанами, потом за века сократилось это до вильчан, или попросту вильков. Оттуда и фамилия взялась.

– Хорошо, – кивает дедушка. – Мой непутёвый сын завтра мастерам её предложит, всё дому прибыток. А нынче ты, внук, как повечеряем, так и почитаешь нам её вслух, на сон-то.

Расставаться с изукрашенной газетой мне, мальчишке, жалко, но дедушка прав. Нам в доме ни к чему такая роскошь, да и дешеветь газета будет с каждым днём всё больше. Лучше за то, что отцу выручить удастся, мама на похлёбку прикупит чего, разок хоть поедим досыта.

Но до завтрашнего дня газета моя, я читаю и перечитываю её, аккуратно, сторожась оную испачкать, рассматриваю изображения и украшения вдоль полей, а вечером, после ужина, гордый за себя и своё умение, читаю новости из неё отцу и деду. Мать тоже прислушивается, не переставая считать петли в своём вязании. Осень скоро, мне нужен тёплый шарф.

Ху-ту-у-у-у-у! Вот же задумался, развспоминался до чего, аж вздрогнул от гудка «Трудяжки». Непорядок. Одёргиваю китель, отворачиваюсь от реки и продолжаю двигаться по маршруту.

– Здравствуйте, констебль.

– Добрый день, мистер Крагг, миссис Крагг – моё почтение, – прикладываю два пальца к каске.

Сэр Долий Крагг, эсквайр, приподнимает шляпу, его супруга кивает. Не гнушаются поприветствовать простого полисмена, не считают зазорным такого знакомства. Хорошие люди, не то что иные-всякие, кто если слово и вымолвит, то только через губу, высокомерно.

Прошлый год их старшенький на соревнованиях по гребле умудрился лодку перевернуть, а я тогда его из реки вытащил. Ну и остальных четверых охламонов из его колледжа, что на вёслах сидели, заодно. Заболел, конечно, октябрьская-то речка – это вам не парное молоко, так сэр Долий мне в благодарность доктора нанял, а его миссис каждый день меня навещала, пока я на поправку не пошёл, бульон жирный из курицы привозила и настоящий пасечный мёд в сотах. Мистер Крагг потом ещё целый фунт подарил, «за мужество», сказал. И от суперинтендента нашего участка благодарность потом была, пять шиллингов к месячному жалованью премии выписали. И из колледжа в наш участок благодарственное письмо пришло. Про меня даже в газетах тогда напечатали.

– Как поживает молодой мистер Крагг?

– Благодарю, констебль, досрочно и с отличием закончил колледж, готовится поступать в университет.

– Что ж, передавайте ему мои поздравления и наилучшие пожелания, сэр.

– Непременно, мистер Вильк.

Раскланиваемся и идём дальше, каждый своим путём: супруги Крагг совершать свой променад, а я – патрулировать портовую набережную. Чтобы никто безобразий не учинял и не нарушал благочиния, значит.

Меня наш сержант любит на такие вот места в дневные смены ставить, где господа с мамзельками прогуливаются в охотку: на Коронную набережную или на Адмирал-плёс, в Ниппонский парк ещё или на прешпекты всяко-разные. Говорит, я олицетворяю там чего-то, к власти и правопорядку уважение внушаю.

Ну а что ж? Парень я ладный, справный – с четырнадцати лет в молотобойцах, – и ростом Бог не обделил. А кто видом не внушается, так я ж могу и с левой приласкать. С правой не могу – зашибить опасаюсь.

Я, собственно, из-за своего удара с левой в констебли-то и попал. Пошёл на рынок прикупить из еды кой-чего да заодно знакомому лавочнику кухонные ножи своей работы, из брака, да железных огрызков, которые на свалке подбирал, наделанные, сдать на продажу и угодил в историю. Только я к рыбным рядам надумал заворачивать, а тут у тётки Лизабеты, соседки моей, через два дома проживающей, с прилавка какой-то залётный отрез сукна домотканого дёрнул, шаль вязаную у средних лет джентльмена, что её приобрести намеревался, из рук хвать, с кошельком вместе, да дёру. Мистер, что к покупке приценялся, за ним, да шустро так, по всему видать, что догонит, – руку в карман суёт зачем-то. Не иначе как за ножиком полез, – это я тогда так решил. Вот же, подумалось, не хватало соседке покойника, за которого потом полиция из неё всю душу вытрясет.

Так-то я этого залётного жулика при любых раскладах мимо не пропустил бы – у нас, в рабочих кварталах, если вора какого поймают, бьют всем миром, жестоко, но не до смерти. Учат, значит, чтобы к честным трудягам не совался, погань, а тут мне его изловить сам Бог велел – не попустить смертоубийству приключиться. Двинул я его в лоб с левой – удар у меня этот хорошо поставлен, – когда воришка мимо меня пронестись пытался, не сильно-то так и вдарил, а он аж ноги выше головы вскинул да едва колесо в воздухе не сделал, падая. Спиной да затылком о землю приложился, болезный, воздух из него выбило – как не сломал себе ничего, ума не приложу.

Тётушки, что нехитрыми своими товарами на этом ряду торгуют, сразу воришку колотить бросились, у кого чего под рукой было, а я только и успел, что к обворованному джентльмену шаг сделать, объяснить хотел, что нам тут убийств не надобно и что кошелёк его сейчас вернут ему честь по чести, чтобы забирал его и шёл себе… Да только не успел я и второй шаг сделать, как мужчина этот из кармана сюртука свисток полицейский достал, да как дунет в него – всем по ушам шибанул так, что попадали некоторые.

Полисменам, знамо дело, не обычные свистульки выдают, а специальным образом зачарованные. Такой, если его определённым образом нажать, оглушает не хуже фабричной сирены, и в самом главном управлении, на городской карте, тут же точка красная гореть начинает. Значит, подкрепления полицейскому нужны или преступника задержал, если эдак вот засвистел.

Тут же, пока я вой этот из ушей вытрясал, появились, ну как из-под земли, двое констеблей, вора у тётушек, свистом оглоушенных, забрали да наручники на него надели, а обворованный джентльмен этот ко мне подходит.

– Здравствуйте, – говорит, – сударь. Я сержант полиции, Конан Сёкли, а вы, милостивый государь, кто будете?

– Я, – отвечаю, – Айвен Вильк, молотобоец с фабрики мистера Стойка, господин сержант.

– Мистер Вильк, вы, я заметил, видали, как этот тип, – Сёкли кивнул на арестованного вора, – ухватил мои и той пожилой леди вещи и бросился с ними бежать. Поскольку она у нас пойдёт в качестве потерпевшей, вас я попрошу проследовать с нами в участок, чтобы засвидетельствовать факт кражи.

– Ну отчего бы и не засвидетельствовать? – Я пожал плечами. – У нас здесь воров не жалуют. Не до такой степени, чтобы полиции сдавать, если говорить между нами, сержант, но коли уж он попался…

– Приятно встретить такое здравомыслие, – ответил он и, повернувшись к констеблям, приказал: – В околоток этого, будем оформлять. Потерпевшая есть, свидетель тоже, да какой свидетель – не чета вам, тюленям нерасторопным! Сам, слышите, преступника скрутил, пока доблестные полисмены где-то посреди торговых рядов шляются, перед девками форсят.

– Э, неправда ваша, шкипер, – ухмыльнулся один из них. – Вы-то здесь были.

– Поговори у меня, Стойкасл, – проворчал мистер Сёкли. – Что-то вы делали бы без своего старого сержанта, который, напомню тебе, аккурат сегодня-то и не на службе? Лучше бы удару у вот этого молодого быка поучились, чем балаболить.

Очень он меня потом, по дороге, расхваливал, мне прямо и неудобно стало – ничего же я такого особенного не сделал. А в его изложении получалось, что прямо я подвиг совершил и особо опасного преступника задержал.

– Совсем вы меня засмущали, сержант, – наконец, уже в участке, признался я ему. – Понятно же, что парень этот вор не профессиональный, а обычная голытьба с Нижнего Сити, с голодухи, поди, и решился на такое.

– Очень, очень интересно. – Секли оторвался от заполнения протокола, где он фиксировал мои показания, и с любопытством поглядел на меня. – И отчего же вы делаете вывод о том, что он именно с Нижнего Сити, а не из бараков Фэкториз, например?

– Так… – Я даже растерялся на миг. – Да не похож он на факториала. У тех копоть и сажа так въедаются в кожу и волосы, что только в хорошей суомской бане и отмоешься, а она, баня-то, так расслабляет, что после неё идти воровать… Ну, глупо это как-то. И одёжка у него поприличнее той, которую большинство факториалов носят. И не рыбак он, из них запах рыбы полностью вытравить никак нельзя. Не в теле, так в одежонке задержится. А в наших кварталах я и не видал его никогда. Вот и выходит по всему, что нижнегородец он.

– Замечательная наблюдательность, – пробормотал себе под нос сержант. – Ну а отчего вы считаете, что он не матросик с торгового судна, к примеру? Стащил бы, что плохо лежит, и ищи его завтра в открытом море?

– Да вы, верно, шутите, сержант? – Я даже рассмеялся. – Уж на их-то брата я насмотрелся, их любой дубровский за милю по походке отличит.

– И то правда, мистер Вильк, – посмеялся сержант вместе со мной. – Вы умеете подмечать мелочи, это хорошая черта, полезная. Ну что же, я вам сейчас вслух зачитаю, что написал в протоколе, и, коли всё правильно, попрошу вас на нём расписаться. Сможете?

– И отчего же не смогу? – Даже досадно мне на него стало. Что же это, если я такой крупный и сильный, то обязательно глупый и необразованный? – Очень даже смогу, да и утруждаться вам, читая мне вслух, смысла никакого нет. Грамоте обучен.

– Ну-ка, ну-ка. – Сержант аж подобрался, словно кот перед прыжком на воробья. – А продемонстрируйте умение, мистер Вильк. Я, знаете ли, не всегда неточности на написанном вижу, на слух оно лучше у меня выходит. Не изволите ли?

Я принял от него лист с протоколом да и прочёл написанное вслух – трудно мне, что ли?

– Да вы, мистер Вильк, не иначе, и писать можете?

– Не очень быстро, – вынужден был признать я. – Практики с пером мало. Вот с молотом этого куда как более. Но когда кому из соседей надо письмо накорябать родне, так ко мне всегда приходят.

– Слушайте, да вы же настоящий клад! – воскликнул сержант. – Отчего же вы мне ранее-то не встречались? Ведь, поди, и не пьёте вовсе?

– Ну, кружечку или две на праздники можно, – не согласился я. – Или под выходной пинту. Одну. Затратно это – пьянствовать, а пользы никакой.

– Воистину клад! Послушайте, мистер Вильк, а не хотелось бы вам служить в полиции? Вы нам как нельзя лучше подходите, и вакансия у меня сейчас есть.

Так я в констебли и попал. Случайно, что уж тут скажешь. Не столь уж и великое у констебля жалованье, чтобы так вот на него и позариться – три шиллинга в день, – да и из молотобойцев меня обещали в мастера перевести. Год уже обещали, но что-то никак всё.

Даже пришлось сержанту меня с пару минут поуговаривать, в сомнениях я был всё же. Но – согласился.

Напоследок судьбой «приголубленного» мной воришки поинтересовался.

– Что ж с ним будет-то дальше, сержант? – спросил я. – За мелкую кражу три года тюрьмы дают, я слыхал.

– Три, да не три, – ответил мне мистер Сёкли. – Это уж от обстоятельств зависит. А они таковы, что он покусился на имущество полисмена, притом открыто, посередь бела дня и при скоплении народа, а такое деяние квалифицируется как грабёж, сиречь открытое хищение чужого имущества, и светит ему аж семь лет каторги. Ну, это если судья сильно не в духе будет, конечно.

– Семь лет каторги?! – изумился я. – За кусок ткани, шаль и кошелёк?!

– Ну-ну, не зверь же я, в самом деле, – поморщился сержант. – На такие случаи уже столетие как есть указ его величества императора и короля Бриана Седьмого. Подпишет десятилетний контракт на службу во флоте и отправится бороздить моря. На кораблях служба, конечно, совсем не сахар, но и не каторга беспросветная. Сыт будет, опять же… если попадёт на корабль с нормальным старшим офицером.

И монетка малая сержанту за завербованного на флот матроса перепадёт – это известное дело. Ну да не мне его за то осуждать, наверное.

– А-а-апчхи!

– Будьте здоровы, сестра Епифания.

– Благослови вас Господь, констебль. – Монахиня из расположенной близ порта обители Святой Урсулы, гренадёрских пропорций женщина, перехватила немаленький мешок левой рукой, правой сотворив в моём направлении крестное знамение.

– Вы позволите вам помочь? – поинтересовался я. – Я мог бы сопроводить вас.

– Ох, буду весьма признательна. – Она немедленно вручила мне свою ношу, увесистый куль.

– Опять книги из Ниппона?

Причин у моей галантности было две, и обе насквозь меркантильные.

Первая заключалась в том, что я проголодался, а неподалеку от Института благородных девиц, который содержали монахини, имелся, как это называется на французский манер, кафетерий. Несмотря на расположение в довольно престижной части Сити, заведение это не слишком, на мой взгляд, дорогое. Дело в том, что содержит его приезжий ниппонец, потчующий всех желающих (а экстравагантных людей в столице хватает с избытком) блюдами национальной кухни этой нашей заморской колонии. Пусть на многие кушанья цены у почтеннейшего мистера Сабурами и заоблачные, но стыд и честь этот невысокий азиатский джентльмен не теряет и за еду простых горожан из Ниппона деньгу не ломит.

Отведал его стряпню я в первый раз нечаянно. Мы с констеблем Стойкаслом как-то побились об заклад на желание, что я порву целую папку с делом голыми руками. Я тогда только поступил на службу и не знал ещё, какой он хитрован. Стойкасл-то хотел надо мной подшутить – не от злобы, а от весёлости характера – и из подлежащих утилизации дел в архиве выбрал, казалось, совершенно случайное. Потом-то он признал, что специально эту папку приметил, где в качестве вещественного доказательства, подшитого в материал каким-то умником дознавателем, фигурировала стальная пластина. До половины я папку разорвал, но не осилил целиком – пришлось исполнить обещание, которое и заключалось в том, что я отведаю одно из блюд ниппонской кухни. Очень уж они, ещё год назад даже, были в диковинку.

Глядеть на действо поедания собрался едва не весь участок. Мистер Сабурами появлению полусотни с небольшим констеблей, и даже инспектора О’Ларри с ними, несказанно удивился, предположив облаву, однако, вникнув в суть дела, немедля пришёл мне на помощь. Всё же добрейший он человек, этот мистер Сабурами. Через несколько минут уже приготовил блюдо, которое, как уверял, не должно было вызвать у меня отвращения, – варёное ниппонское просо, именуемое «рис», с ошпаренной морской рыбой, нарезанной мелкими кусками, и с острой подливкой. Что-то вроде той картохи с селёдкой, что рабочий люд каждодневно трескает, только тамошняя.

Порция мне показалась ничтожно малой (что и говорить – в тот момент я облегчённо вздохнул про себя, приготовившись захватить её всю двумя ложками и быстро проглотить, ибо в съедобность ниппонской стряпни не верил ни на фартинг), только слегка заморить червячка по объёму. Каково же было моё изумление, когда, скушав непривычную, но вполне приятную по ощущениям пищу, я вдруг понял, что сыт! Да, оказалось, что этим ниппонским просом я наедаюсь куда как плотнее, чем самой лучшей ячменной кашей. Правда, для сего пришлось освоить чудные столовые приборы – две палочки, – которые первые четверть часа либо выпадали из моих рук, либо ломались… Но мистер Сабурами лично взялся меня обучить ими пользоваться, и, некоторое время спустя, я смог приступить наконец к трапезе.

Да, пока я учился орудовать ниппонскими палками, шуток в мой адрес, беззлобных и не обидных, конечно, летело множество, а каждый раз, как я их ломал, звучал очередной взрыв хохота, но я был верен слову и упрям, а содержатель кафетерия, к которому такая толпа констеблей привлекла внимание едва не всего променада на набережной, – терпелив, и наука ниппонского питания мне поддалась. Ведь нет такой вещи, что не осилит изучить ирландец! И пусть блюдо пришлось сготовить заново аж пять раз – результат того стоил.

Как человек небогатый и к излишним тратам не склонный, я тут же мысленно подсчитал, в выгоду или в убыток мне будет есть эдакий вот рис с рыбой, и пришёл к удивительному выводу, что нашим, с Зелёного Эрина родом, содержателям таверен и прочих кафетериев я переплачиваю за сытость чуть не вдвое!

С тех пор, при случае, я обедаю у мистера Сабурами. Как, кстати, и многие констебли, ради которых ему пришлось ввести в своё меню некоторые перекусы из европейской кухни – например, пончики. Правда, продаёт он их лишь в том случае, если ты находишься при исполнении: в форме. Боюсь, что даже комиссару Дубровлина он без формы не продаст ничего, что не относится к его родной ниппонской кухне, – настолько мистер Сабурами человек принципиальный. Уважаю его за это.

Так вот, при случае, сказал я. И этот случай отведать рис был весьма подходящий, ведь формально заведение ниппонца находится на границе моего участка, и я могу зайти туда, дабы проверить благочиние.

Второй же причиной для таскания груза была сама сестра Епифания. Так мне приятно на неё смотреть…

Не подумайте дурного, Христа ради! Она – Его невеста, никакой похоти я, глядя на неё, не испытываю. Ведь не вожделеете же вы русалок и ундин на памятнике адмиралу О’Ривзу или наяду, которая там же, в неглиже. И я так, гляжу на неё, как на памятник того, что мне нравится в женщинах: большая грудь, широкие бёдра и лёгкий такой жирок на талии. Будь она ниже меня, а не вровень, лет хоть на десять моложе и не католической монахиней, ох, я не устоял бы пред греховным соблазном! Но озвученные факты мне в нарушение заповеди «Не возжелай», в её-то отношении, впасть позволения не дают. А отнюдь не её дородность, как говаривают некоторые шутники насчёт наших с ней добрых отношений.

– Да, констебль, – кивнула Епифания. – Мать настоятельница увлекается садоводством, выписала из Киото какую-то «Персиковую ветвь» и что-то ещё про нефрит, по минералогии, я полагаю. И перевод богословского трактата из Чайнской империи: «Дао любви». Это, насколько могу судить, размышления тамошних святых отшельников на тему заповеди «Возлюби ближнего своего». Опять, не иначе, целый месяц с дамами из попечительского совета будут изучать на предмет отсутствия ересей и опять решат, что воспитанницам эти трактаты читать ещё рано.

– Судя по весу, в мешке имеются и образцы к трактату по минералогии, – дружелюбно заметил я.

Сопроводив монахиню до обители и распрощавшись с ней, я направился к кафетерию мистера Сабурами, твёрдо намереваясь перекусить поплотнее, однако случиться этому было, увы, не суждено. Практически у самого входа я был перехвачен одной пожилой леди, представившейся как мисс Бурил, домовладелица и профессиональная сваха, которая потребовала немедленно прекратить безобразное поведение своего соседа, в окошко демонстрирующего всем желающим обнажённую женскую натуру. Попрание общественных приличий было налицо, и я вынужден был поспешить по указанному ею адресу.

Нарушитель проживал в мансарде доходного дома, и, прежде чем заходить к нему, я выяснил его личность у соседей. Оказался он студентом Художественной академии, звался Доналл О’Хара и ни в чём предосудительном ранее замечен не был. Наоборот, соседи характеризовали юношу исключительно с положительной стороны. Так, с их слов, молодой художник охотно оформлял соседям поздравительные открытки и никогда при том за этот свой труд не брал и полпенни (хотя от домашней выпечки, в качестве благодарности, отказаться сил в себе и не находил), расписывал яйца к Пасхе, тоже даром, а на Рождество нарисовал целую картину, каковой жильцы украсили фасад своего дома к празднику. Удивительно положительный студент выходил из описания соседей. Даже подозрительно это.

– А бывают ли у него девицы, мэм? – поинтересовался я у его соседки, дамы в летах, но ещё отнюдь не старушенции. Бывшей, как она сообщила, актрисы.

– Разумеется, – кивнула та с непередаваемым апломбом. – Но вовсе не для того, что себе навыдумывала эта мисс Бурил. Молодой человек их у себя рисует. Хотя, честно говоря, лучше бы старая склочница была права, если вам интересно моё мнение. Картины – это очень хорошо, но надо в доме и живую женщину иметь.

Такие эмансипические рассуждения со стороны пожилой леди, сказать по чести, несколько смутили меня, однако не до такой степени, чтобы не отметить произнесённой ею фамилии заявительницы. Поскольку сам я о том, кто именно вызвал констебля, не сообщал, то пришёл к выводу, что конфликт мисс Бурил с соседями куда как более давен и глубок, чем могло показаться на первый взгляд, и поставил себе в уме зарубку поспрошать об этом прочих констеблей нашего участка.

Все требования инструкции были мной выполнены, и ничто более не препятствовало мне осмотреть место возможного правонарушения. Попрощавшись с соседями студента и заверив их, что помощь мне не требуется, я немедленно поднялся по ветхой скрипучей лестнице к обиталищу молодого мистера О’Хара и постучал в его дверь, не забыв произнести предписанную уставом фразу «Откройте, полиция».

Жителем мансарды оказался болезненно худощавый парень, навряд ли старше шестнадцати лет. Лицо его было заспанным, рубаха и брюки, видневшиеся из-под халата, выглядели несвежими, а на заметной через дверной проём старенькой оттоманке наблюдался беспорядок. Из всего вышеперечисленного любой бы сделал вывод, что юноша перед моим приходом спал, а следовательно, никак девиц демонстрировать был не в состоянии, если только не страдает лунатизмом (о чём его соседи не упоминали, а ведь будь с ним такая беда – не преминули бы). Однако же служба полисмена предполагает тщательное и всестороннее исследование поступающих нам заявлений, отчего и отринуть слова мисс Бурпл, посчитать их блажью выжившей из ума старушенции я никак не мог.

– Мистер Доналл О’Хара? – поинтересовался я у юноши и, дождавшись его кивка, представился сам: – Констебль Вильк. На вас от соседей поступила жалоба, сэр, что вы демонстрируете в окно обнажённых девиц.

– Но здесь нет никаких девиц! – воскликнул художник, моментально просыпаясь. – Я совершенно один!

– Прошу меня извинить, мистер, но я обязан проверить это утверждение, – сурово ответил я. – Прошу вас впустить меня в помещение.

– Да ради всего святого, извольте! – Он всплеснул руками и посторонился, давая мне пройти. – Как можете видеть, комната тут одна и, кроме нас, здесь никого нет!

– Хм… – Я сдвинул свой шлем чуть на затылок и огляделся, уперев руки в бока.

Что ж, как и обиталища многих студентов, виденные мною за полтора года службы неоднократно (увы, не всех соседи характеризовали столь положительно, как этого), эта мансарда была скудно обставлена, содержа лишь самый минимум необходимого: оттоманку, стол с изрезанной столешницей, на котором лежали несколько холстов, потёртый платяной шкап, три видавших ещё прошлое царствование стула из разных гарнитуров да мольберт близ окна. В углу, за занавесью, угадывался умывальник и ведро для нечистот. Там же должна была быть и плита, если судить по проходящему по стене дымоходу.

– Попрошу вас открыть занавесь и шкап, мистер О’Хара. Я должен убедиться, что там никто не скрывается.

– Убеждён, что мне-то скрывать как раз и нечего, констебль! – вспыхнул художник, порывисто отдёрнул занавеску и не менее резким движением распахнул шкаф.

Разумеется, никого там не было и быть не могло, но порядок есть порядок.

– Хм…

Я подошёл к окну мансарды, однако и на стекле никаких признаков обнажённой девицы не обнаружил. А вот прямо напротив окна, на мольберте – обнаружил.

– Вот, – указал я юному дарованию на холст, где явно проглядывались, пока ещё только в наброске, очертания женской фигуры. – Вероятно, имелось в виду это.

– Возмутительно! – воскликнул художник. – Это будет картина с греческой богиней Афиной, и она будет в одежде!

– Но сейчас этой одежды на ней не наблюдается, – отметил я. – Посему я вынужден вынести вам предупреждение и попросить впредь закрывать эту мистрис Афину чем-то, когда не будете рисовать её портрет. И поступать вас так прошу впредь до тех пор, пока одежда не будет нарисована, поскольку отсутствие оной одежды может оскорблять чувства добрососедства. Вы согласны со мной, мистер О’Хара?

– Это ханжество, констебль, но я сделаю так, как вы сказали, – кивнул молодой человек, внимательно рассматривая меня. – Я, однако, тоже хочу попросить вас об услуге. Видите ли, на этом полотне также должен быть изображён и второй греческий бог, Арес, и, как мне кажется, вы бы гляделись в его роли весьма выигрышно для полотна. Не уделите ли вы мне несколько минут? Я только сделаю карандашный набросок.

– Хм… В роли иностранца, сэр? Не уверен, что мне это позволено правилами, при всём моём уважении к людям искусства. К тому же я вроде как при исполнении… – Просьба художника ввергла меня в некоторый ступор.

– Иностранного бога военного ведомства! Уверен, в этом нет никаких нарушений! – горячо принялся убеждать меня тот. – И это займёт не более пяти минут! Не погубите, где ещё я найду такой типаж?!

– Хм… Военного, значит? Ну, хорошо, – решился я. – Но прошу вас никому о том не распространяться.

Заняло это упражнение в рисовании, правда, чуть более, чем обещалось, однако результатом я мог быть вполне доволен: вышло на меня очень похоже и уж точно лучше, чем у нашего штатного мазилки. Из-под карандаша того рисунки арестованных такие выходят, что опознать по ним кого-то можно, лишь будучи очень пьяным.

По окончании же, распрощавшись с юношей, я спустился на улицу, где, у самого крыльца, меня уже поджидали и соседи художника, и мисс Бурпл с парой кумушек.

– И что же вы скажете, констебль? – трагическим голосом вопросила бывшая актриса. – Наш сосед и впрямь преступил закон?

– Не совсем, мэм, – честно ответил ей я. – На его полотне и впрямь отсутствует изображение одежды на леди. Но и то, что должно бы быть под ней, оно отсутствует тоже. Я попросил мистера О’Хара закрывать холст до тех пор, покуда одежда не будет нарисована.

Поскольку добрые соседи из двух доходных домов явно собирались сцепиться в споре, участвовать в котором я не имел никакого желания, мне не оставалось ничего иного, как побыстрее откланяться, сославшись на службу.

От обиталища мистера О’Хара я направился именно туда, куда и намеревался перед этим, – к мистеру Сабурами, ибо голод, как известно, не тётка, а такого крупного мужчину, как я, надобно кормить регулярно, чтобы не случился упадок сил, препятствующий исполнению служебных обязанностей. Но стоило мне ступить на крыльцо кафетерия, как с соседней улицы раздался громкий сигнал полицейского свистка, на который моя нагрудная бляха отозвалась мелодичным перезвоном.

Ну, всё понятно: свисток по форме два, означает, что подкрепление полисмену не требуется, но помощь отнюдь не помешает.

Вздохнув о несостоявшемся обеде, я развернулся и быстрым шагом направился в ту сторону, откуда слышался сигнал.

Буквально в сотне ярдов, за поворотом, моему взору предстал констебль Стойкасл, удерживающий за шкирку красномордого господина в помятом распахнутом светло-сером макинтоше поверх бежевого костюма в мелкую клетку и без шляпы. Судя по качеству и потёртости (вернее – непотёртости) ткани пиджака, удерживаемый джентльмен, который, отчаянно пыхтя что-то нечленораздельное, но явно – возмущённое, пытался вырваться из крепкой руки констебля, относился к жителям среднего достатка.

– А, Айвен! – обрадовался Стойкасл, словно ожидал увидеть на моём участке кого-то иного. – Гляди-ка, какую пьянь я на твоём участке задержал. Ещё и темнеть не начало, а он лыка не вяжет!

Собственно, он был прав: участок мой кончается только на следующем перекрёстке, у дома с мезонинами. Однако же готов побиться об заклад, что шёл он к мистеру Сабурами, когда этого пьянчужку приметил.

– В общем, волоки его в участок, дружище, пусть там проспится.

– М-м-ня-мыму-мымур сам! – подал голос задержанный.

– Вот видишь – совсем никакой, – осклабился Стойкасл. – Даже имя своё произнести не может. Мистер, как тебя звать-то?

Он встряхнул пьяницу за шкирку, отчего у того начала болтаться голова.

– Мнэумнэээ ффесстокл о-о-о адвокат, – попытался ответить тот.

– Будет, будет тебе, любезный, адвокат. И адвокат, и обвинитель, и жюри присяжных, – хохотнул мой коллега. – Ну, чего глядишь, констебль Вильк? Забирай клиента, а я пошёл. Меня пончики у Сабурами заждались!

Вот же гад! Пока я задержанного до участка доведу, покуда оформлю, ведь время обеда давно пройдёт. Нет чтобы самому сволочь в кутузку…

Мы поставили друг другу отметки о встрече в наших журналах дежурства, я принял (под роспись, разумеется, всё строго по инструкции) задержанного и потащил упирающегося и норовящего при этом упасть джентльмена в участок.

Боюсь, что по прибытии в него я был весьма далёк от такой христианской добродетели, как любовь к ближнему. Обшарив карманы злосчастного пьяницы, лишившего меня обеда, а мистера Сабурами – клиента, и сдав всё найденное, по описи, дежурному констеблю на хранение, я запихал задержанного в камеру к бродягам и цыганам[1]. Вот будет ему стыдобище, негоднику, когда проспится! Особенно если подхватит вшей от соседей – уж тогда не только совесть грызть его станет.

Глава II

В которой констебль Вильк продолжает исполнять свои прямые обязанности, стойко перенося тяготы и лишения службы, доктор Уоткинс оказывает пострадавшим первую медицинскую помощь и обращает внимание следствия на странности дела, а инспектор О’Ларри не только успешно вербует штатского специалиста, но и обнаруживает источник зловредного токсина

Наскоро перекусив пирожками миссис Хобонен, которые она продавала в обед дежурным констеблям в участке (старушка проживает неподалёку, готовит воистину ужасно, но в летнее время это единственная возможность достать что-то себе на обед, поскольку погреб с ледником в участке не предусмотрен и принесённая с собой пища непременно протухла бы), я поспешил вернуться на свой участок.

От жаренных на прогорклом масле, начинённых квашеной капустой пирожков у меня началась натуральнейшая изжога, а привкус во рту стоял премерзопакостный – хорошо хоть, икота, как в прошлый раз, когда я отведал стряпню миссис Хобонен, не приключилась, – однако эти неудобства никак нельзя было счесть достаточным основанием, чтобы отлынивать от несения службы.

В последующий час я успел шугнуть с набережной стайку мальчишек из фабричных кварталов – нечего им делать там, где гуляют джентльмены и леди, стибрят ещё что-нибудь, а коли так уж хотят на корабли поглазеть, то пускай бегут к докам, как и я в детстве бегал, – и рассудить спор между кебменом и приезжим деревенщиной. Молодой, лет семнадцати, провинциал прибыл вторым классом из Рёкьявида, главного (и чуть не единственного) города Туманного Эрина, в Дубровлин и, уже усевшись в кеб, отказался платить названную цену за проезд, сочтя её чрезмерно высокой. Пришлось объяснить, что таковы правила имперской столицы, установленные городским магистратом: сел, так плати. И если молодой джентльмен не желает оказаться в участке…

Он не желал.

Хотя цену, конечно, кебмен задрал несусветную. Видано ли – два гроута за пятиминутную поездку! Осталось лишь утешить себя тем, что не я принимаю законы, я лишь тщательно слежу за их выполнением.

Чуть позже я попросил слегка подгулявшего в пабе «Русалка и Тритон» джентльмена покинуть набережную, тот поведал мне о своей боязни плаваний и о том, что он уже торопится на ждущий его корабль, отказался от сопровождения и слегка нетвёрдой (но всё ещё остающейся в рамках приличия) походкой поспешил к причалам. Я внимательно проследил за ним – не раз такие вот гуляки рассказывали мне подобные истории, оказываясь при этом лжецами, – но этот господин и впрямь поднялся по сходням на палубу бригантины «Бранвен», и со спокойной душой я вернулся к обходу.

Проходя мимо заведения мистера Сабурами, я с печалью вспомнил пирожки миссис Хобонен, которые всё никак не желали улечься у меня в животе, и, дабы не расстраиваться, отвернулся в противоположную сторону. Взор мой при этом упёрся во вход Института благородных девиц, к которому я сегодня провожал сестру Епифанию.

Стоило мне лишь глянуть в ту сторону, как высокая арочная дверь института распахнулась и на пороге его появилась донельзя растерянная монахиня. Увидев меня, эта невысокая, весьма пожилая и сухонькая сестра всплеснула руками, сложила их в молитвенном жесте, на миг возведя очи горе, истово перекрестилась и засеменила ко мне.

Я, признаться, не привык к таким проявлениям чувств при виде полисмена и поспешил ей навстречу, подразумевая неладное. О, как я оказался прав!

– Констебль, ох, констебль, как хорошо, что вы здесь! – громким шёпотом зачастила монахиня, вцепившись в мой рукав. – Скорее, пойдёмте же скорее, пока этого не увидели воспитанницы и остальные сёстры! Это же такой ужас, это же страх Господень, я сама-то думала, что моё старое сердечко не вынесет такого зрелища!

– Да что случилось, сестра? – удивился я, давая увлечь себя в направлении входа в институт. – Опять на кухне сидит здоровенный пасюк?

Был с полмесяца назад случай, не в мою, правда, смену. Здоровенная крыса неизвестно как пробралась в это женское царство – с корабля пришла, не иначе – и нахально расположилась с уворованным куском варёного мяса прямо на разделочном столе, до полусмерти напугав повариху. На женские визги рыжая тварь никоим образом не реагировала, и монашкам, дабы справиться с сим наглым захватчиком, пришлось звать на помощь полицию. После того случая в институте завели кота, быстро ставшего всеобщим любимцем. Видал я его несколько раз в окне: здоровенная раскормленная скотина с наглой мордой. И тоже, кстати, рыжий. В общем, настоящий ирландец – одобряю.

– О, боюсь, всё гораздо и гораздо хуже. – Престарелая Христова невеста продолжала тянуть меня за рукав, увлекая по коридору института. – У нас в саду… Ох, я вымолвить не решаюсь, вам самому на это надо глянуть, констебль.

Пара встреченных нами девиц проводили нашу пару удивлёнными взглядами.

– Они же сначала разговаривали в беседке, смеялись, я сама слыхала, – тараторила монахиня, открывая двери на нашем пути. – А потом уселись пить чай, и через некоторое время я пошла спросить, не надо ли чего…

За дверьми оказался внутренний двор с садом в колониальном стиле. Бассейн в центре, имитирующий озерцо с каменистыми берегами, на его кромке беседка и небольшой домик в ниппонском стиле, с окошками под самым скатом крыши, вечнозелёные кустарники, бамбук, сосны, кипарисы по всему двору, равно как и заросшие мхом валуны, между которыми петляют тропинки, выложенные из булыжников разных форм и размеров. Прямо и не знаю, что за удовольствие ходить по таким, когда можно сделать тропы из нормальной брусчатки?

– Я подошла, – монахиня всхлипнула, продолжая тянуть меня за рукав с настойчивостью локомотива, – глянула, да и сердце у меня обмерло. А внутри, внутри-то тишина мёртвая, будто и нет никого, а они ж все там! – Мы стремительно приближались к строениям в глубине сада. – А я и войти боюсь, и бежать боюсь, страх меня такой взял. А она — там. И не шевелится.

– Да кто же «она»? – попытался я вклиниться в речь пожилой сестры.

– А она. Вот. – Монахиня указала на приоткрытую наполовину дверь (узкую и низкую, я если и войду, то с трудом) в домик.

На выскобленных до белизны досках отчётливо виднелась бледная рука, выглядывающая из-за полуоткрытой ширмы-двери. Женская, судя по форме и покрою манжета на сером рукаве.

– Стойте здесь, сестра, – сурово приказал я и стремительно открыл дверь.

Монахиня сдавленно пискнула. На полу, вытянувшись во всю длину, лежала леди в строгом платье из очень хорошей ткани. В глубине помещения, а домик представлял собой одну-единственную комнату, виднелись ещё несколько женских тел.

Наклонившись к лежащей у входа даме, я, как учили, попытался проверить у неё биение жилки на шее.

– Жива, – констатировал я, поднимаясь. – Но без чувств.

Честно говоря, первоначально мне инструкция предписывала оценить место происшествия, но, поскольку первым его я обнаружил, так уж случилось, впервые, мой растерянный порыв вполне, надо полагать, простителен.

Выяснив же, что предо мною не хладный труп, а вполне живая леди, я вспомнил о своих обязанностях и немедленно оглядел комнату, не входя, впрочем, в неё. И правила таковы, да и, даже кабы я про них запамятовал, протиснуться внутрь домика с моими габаритами довольно проблематично.

Очень скромный это оказался домик, с настоящей монашеской аскезой возведённый: стены без лепнины или резьбы, ковров и позолоты, отделанные простой серой глиной. Полы застелены обычными соломенными половичками – кажется, они называются «татами», хотя я не уверен в этом, – из мебели только низенький овальный столик и сундучок, скорее даже шкатулка, натуральная мечта старьёвщика, должен заметить. Имелся в домике также очаг, в самом центре зала, такой… бедняцкий очажок, открытый, над которым на огне можно готовить и кипятить воду – этакие только в глухих деревнях и на вконец уж нищих окраинах встречаются.

Прямо напротив входа имелась ниша, в которой виднелись дымящаяся и распространяющая приятные ароматы курильница, цветы в неказистой вазе и лист бумаги на стене с начертанным на нём вручную какой-то, я полагаю, кисточкой, а никак не пером, изречением из Писания: «Мужи, любите своих жён, как и Христос возлюбил Церковь, и Себя предавайте за них». Ещё вокруг столика, сервированного простейшими чашками и чайником (столь же затрапезного вида, что и сундучок), а также полупустым подносом с пирожными, было несколько каких-то пуфиков, на которых ранее, вероятно, сидели обнаруженная мной леди и её товарки.

Сейчас же и остальные леди, подобно первой из увиденных мной, лежали вокруг стола, живописно раскинувшись. Четверо из них были облечены в светлого тона платья, пятая же, почти невидимая за столиком, была в монашеском одеянии. Вероятно, это была мать настоятельница.

Падали дамы, по всей вероятности, внезапно – три чашки валялись на полу, одна притом в виде осколков, чай из них разлился по полу, а под стол натекло что-то ещё, более тёмное. Вино?

– Сестра… Простите, не знаю вашего имени, – повернулся я к престарелой монашке.

– Приняла с постригом имя Евграфии, вот уже тридцать пять лет тому как, – сообщила она мне.

– Сестра Евграфия, в этот сад выходов из института и обители сколько?

– Два, – ответила она. – Врата из обители сегодня затворены, а из института мы с вами пришли.

– Тогда я попрошу вас пройти к воротам из института и проследить, чтобы никто до прибытия полиции в сад не входил, а если окажется, что кто-то внутри, не выходил из него тоже. Сам я останусь охранять место происшествия. И попросите кого-нибудь пригласить сюда врача. Вам понятно, сестра?

– Да, – кивнула в ответ она, развернулась и засеменила по тропинке к трёхэтажному особняку позапрошлого века, соединённому стеной из дикого камня со зданием аббатства Святой Урсулы. Собственно, именно в этом особняке Институт благородных девиц и располагался.

Я же вновь глянул внутрь домика и, вздохнув, потянул из кармана свисток. Тёмная лужа под столом всё росла и росла, и боюсь, никакое это не вино.

Я покачал головой, вставил мундштук свистка в рот и, ухватив его у самых губ, подал сигнал по форме четыре. Негромкая, почти неразличимая трель пронеслась по саду, и все сидевшие на деревьях птахи немедленно вспорхнули в воздух. Животные вообще, я слыхал, недолюбливают этот сигнал, как правило являющийся вестником чьей-то смерти. Да и мне слегка от него на уши надавило.

Первым, что неудивительно, мне на подмогу примчался запыхавшийся констебль Стойкасл.

– Что?.. – Он глотал воздух, словно выброшенная рыба. – Случилось?

– Сам глянь, – предложил я.

– Мер… Уф, мерзко, – заключил он, пытаясь отдышаться. – Кто у калитки?

– Э? – не понял я. – У какой калитки?

– У калитки в стене, разумеется.

– А там и калитка есть? – удивился я.

– Балбес! – резко выпалил он, развернулся и бросился по тропке прочь от меня.

Вернулся Стойкасл быстро, до того, как подоспели ещё несколько констеблей с соседних участков патрулирования.

– Ушёл. – Он зло сплюнул наземь. – Калитка нараспашку, сестры-привратницы тоже нет. Прикрыл на запор покуда, чтоб не шастал никто. Да не журись, Вильк, про тот ход мало кто знает. Монахини им сейчас почти и не пользуются – только утром, за молоком через него шныряют. Так им до рынка ближе выходит. Инспектору я сам доложу об открытой калитке, пусть на меня рычит за то, что я тебе раньше о ней не рассказывал. – Он махнул рукой. – Пойду сестру у входа сменю, а то опять сержант все мозги съест, если наших монашка вместо констебля встретит.

И вновь я остался ненадолго один. Едва Стойкасл сменил на посту сестру Евграфию, как один за другим появились сначала ещё четверо констеблей из нашего участка (двоих Стойкасл развернул, чтобы никого не выпускали из института и обители, ещё одного направил к калитке и последнего к запертым воротам, на всякий случай), затем старший инспектор Ланиган в сопровождении инспектора О’Ларри, дагеротиписта О’Кучкинса и его ассистента Бредли, тащащего аппарат для съёмок и раскладную треногу. К моему удивлению, с ними не было мистера О’Блинка, нашего штатного художника.

Все четверо быстро прошли к охраняемому мной домику, задержавшись лишь на пару мгновений у поста Стойкасла – тот доложил об обнаруженной им открытой калитке.

– Ну-с, констебль, докладывайте, что у нас тут? – потребовал Ланиган, заглядывая в домик.

– Пять леди без чувств, но живы. Слабо шевелятся, инспектор, и им всё хуже. У этой, что у порога, осмелюсь доложить, пульс всё слабее и слабее. Ещё одна леди, вероятно мать настоятельница обители, лежит за столиком, предположительно зарезанная – крови, осмелюсь доложить, на полу всё прибывает и прибывает. Я, согласно инструкции, в помещение не входил, чтобы не повредить улик.

– А если аббатиса ещё жива?! – возмутился О’Ларри.

– Бросьте, Брендан, живые так не лежат, – отмахнулся старший инспектор. – А отчего полагаете, что зарезана, Вильк, а не, например, ей размозжили голову?

– Тогда бы, при всём моём почтении, и вимпл, и корнетт пропитались бы кровью, а видимые из-за стола край платка и шляпы сухи и белы, – ответил я.

– Резонно, – кивнул старший инспектор и развернулся к дагеротиписту, вместе с ассистентом устанавливающему свой аппарат для снимков на треногу. – Мистер О’Кучкинс, долго вы ещё? Полагаю, дам надо бы вынести на воздух.

– Непременно надо, – раздался голос за моей спиной.

Я резко развернулся и узрел средних лет джентльмена с небольшими аккуратными, слегка рыжеватыми усиками, какие часто носят кавалеристы, облачённого в распахнутое кремовое пальто поверх тёмного костюма в мелкую полоску и котелок. В левой руке мужчина держал пухлый кожаный саквояж с блестящими ручками.

– Уоткинс! – воскликнул Ланиган. – Что вы здесь делаете?

– Странный вопрос, инспектор, – с огромным внутренним достоинством ответил тот. – Я доктор, и мой долг оказать помощь этим несчастным. А поскольку мой дом находится в непосредственной близости от обители, неудивительно, что сёстры обратились за помощью именно ко мне. А теперь позвольте приступить к моим обязанностям.

– Как только будет сделан дагеротипический снимок – пожалуйста, а покуда прошу вас не загораживать дверной проём. Долго вы ещё, О’Кучкинс?

– Уже всё, – пропыхтел тот, критически осматривая свой аппарат. – Готов снимать.

– Помилуйте, господа, но ведь дагеротипия занимает до получаса! – возмутился доктор Уоткинс. – А если леди умрут за это время? Мне непременно надобно их сейчас же осмотреть!

О’Ларри, до того внимательно вглядывавшийся в лицо одной из пострадавших, подошёл к старшему инспектору и что-то шепнул ему на ухо.

– Вот как? – недовольно буркнул он. – Ладно, снимем общий план уже без тел. Хорошо, осматривайте их, но ничего – слышите меня? – ничего не трогайте. Мы покуда быстро обведём тела и зафиксируем на пластине так.

Ланиган извлёк из кармана пиджака кусок мела.

Доктор, не удостоив старшего инспектора ответом, стремительно подошёл к лежащей у входа леди, пощупал ей пульс, оттянул веко и нахмурился.

– Констебль, – обратился он ко мне, не обращая внимания на возящихся внутри дома и негромко переговаривающихся инспекторов, – это вы первый прибыли на место трагедии?

– Да, сэр, – со всей возможной учтивостью ответил я.

– Вы проверяли пульс у этих леди, когда явились сюда?

– Только у этой. Осмелюсь сообщить, он тогда был сильнее, чем две минуты назад, когда я проверил его вновь.

– Ничего удивительного в этом не вижу… – пробормотал доктор, поднимаясь с колен. – Мистер Ланиган, поторопитесь. У этих леди сильнейшее отравление неким токсином.

– Отравление? – Чертивший мелом силуэт вокруг тела старший инспектор резко разогнулся. – Будете делать промывание?

– Скорее всего, – кивнул мистер Уоткинс. – Хотя яд мог проникнуть в их организмы и другим путём. Помните то дело, когда опекун травил свою подопечную парами ртути, инспектор?

– Как же, как же. – Старший инспектор с подозрением покосился на жаровню, где всё ещё тлели благовония, и принюхался. – Вы полагаете?..

– Вполне возможно, – ответил доктор. – Потому предлагаю немедленно вынести всех леди из комнаты, да и самим покинуть помещение, дабы избежать возможного отравления.

– Всех нужды нет, – ответил мистер Ланиган. – Бедной матери Лукреции вы ничем уже не поможете: нож прямиком в сердце. Но прочих… Констебль, помогите-ка нам.

Вытянув через дверной проём лежащую у порога леди и оставив её на попечении мистера Уоткинса, я, с трудом протиснувшись в ярко освещённый через окна домик, стараясь притом не дышать, стал подхватывать лежащих на полу дам, переносить их к выходу и передавать с рук на руки инспекторам и дагеротипистам. Те в свою очередь препоручали их подтянувшимся за это время констеблям, и я слышал, как доктор велел немедленно доставить их к нему на дом, на улицу Архитектора Бейкера, дом номер 2216.

Бросил я взгляд и на покойную мать настоятельницу, которую мне велено было не трогать. Как и сказал старший инспектор, она была жестоко зарезана, и кинжал, с каким-то непривычным кругляком на месте перекрестья, так и остался у неё в груди, будучи воткнут в тело почти по самую рукоять.

Лицо несчастной было ужасно. Боль, страх, отчаяние были отражены на нём и застыли теперь навеки посмертной маской. Изумрудно-зелёные глаза этой ещё достаточно молодой женщины были широко распахнуты, рот приоткрыт в беззвучном крике, и тонкая струйка слюны, вытекшая из его уголка, уже подсохшая, оставила потёк на щеке. Некрасивая это штука – смерть, доложу я вам. Особенно когда молодых и красивых леди убивают, это вот мне неприятно вдвойне.

А уж что за изверг на монахиню руку мог поднять, что ж за чёрное у такого душегуба сердце, этого я и вовсе никогда не уразумею.

Выбравшись из домика, я наконец позволил себе вздохнуть полной грудью – очень уж инспектор и доктор меня отравой в воздухе напугали. Сами мистеры Ланиган и Уоткинс разговаривали здесь же. Доктор, как я понимаю, давний знакомый старшего инспектора, торопился вслед эвакуированным нами леди – их унесли на нашедшихся в обители носилках, – но настаивал, чтобы инспекторы навестили его, когда закончат осмотр места преступления. Вот интересно, ему-то с этого что?

– Я знаю, знаю, мистер Уоткинс, о вашем интересе к запутанным и загадочным преступлениям, но пока что ничто ни на какую загадочность не намекает. Мы, заметьте, даже осмотр места происшествия пока не провели, – отнекивался старший инспектор.

– Вы полагаете? – с иронией в голосе откликнулся доктор. – Однако странности в этом деле прямо бросаются в глаза, инспектор.

– И это какие же, позвольте полюбопытствовать? – с ничуть не меньшей иронией отвечал мистер Ланиган.

– Это же очевидно. Из шести обнаруженных леди пять отравлены, однако, судя по их состоянию, смерти им, скорее всего, не желали, а одна убита кинжалом. Следовательно, яд на неё либо не подействовал, что само по себе весьма странно, либо же она и не должна была быть отравлена. Это раз.

– У любого отравителя может произойти накладка, – отмахнулся инспектор. – Вам ли не знать? Вспомните хотя бы того мстителя, Хоупа. Того самого, что умер от аневризмы аорты, не дождавшись суда. Его ошибка стоила мне тогда хорошего пса.

– Допустим, – кивнул доктор. – Допустим, что яд просто не попал в организм матери Лукреции. Это, кстати, отметает версию о ядовитых испарениях или чём-то подобном.

Я мысленно перекрестился и вознёс про себя молитву, чтобы мистер Уоткинс оказался прав. Очень уж, признаться, помирать неохота.

– Не очевидно, но вполне вероятно. Допустим. Но обратите внимание ещё на такую странность: тел вы обнаружили шесть, а чайных приборов в помещении – семь. Это два.

– Так седьмой – это убийца и есть, – отмахнулся Ланиган. – Что же тут непонятного или странного? Сейчас допросим монахинь, узнаем, кто ещё был на это чаепитие приглашён – не может быть, чтобы никто этого не знал, он, или она, проходил сюда, как и прочие, через институт, – и арестуем. В крайнем случае дождёмся выздоровления ваших подопечных, они-то точно знают, кто присутствовал.

– Убийца мог прийти и уйти через калитку в стене, инспектор, – покачал головой мистер Уоткинс. – Тогда его видела лишь та из сестёр, которая была сегодня привратницей. Однако констебль Стойкасл был так любезен, что сообщил мне и об открытой нараспашку калитке, и об исчезновении привратницы. Это три.

– Ну так выходит, у нас будет не только убийца, но и его сообщница, – насмешливо фыркнул старший инспектор.

– В этом случае, – язвительно отозвался доктор, – этой парочке следовало бы разделаться со свидетельницами так же, как они разделались с матерью настоятельницей, чтобы избежать опознания хотя бы одного из них. Однако это сделано не было, из чего я прихожу к выводу, что убийство не планировалось вовсе и что мать Лукрецию неизвестный злоумышленник никак не рассчитывал застать в сознании. Она, если хотите, невольная жертва.

– И что тогда планировалось? – озадаченно спросил Ланиган.

– Ну это же очевидно, инспектор, – покровительственно улыбнулся мистер Уоткинс. – Кража. Осталось лишь выяснить, что пропало. В любом случае мне интересно, что вам удастся узнать после осмотра. Я, как вы верно заметили, интересуюсь странными и запутанными преступлениями, и если оно таковым не является, то мы с вами и мистером О’Ларри просто выпьем по бокалу-другому кларета. А теперь, прошу меня простить, я вынужден поспешить к своим пациенткам.

Доктор подхватил свой саквояж и удалился, а мистер Ланиган, человек, должен заметить, весьма кипучей натуры, немедля обратил своё внимание на дагеротиписта.

– Ну-с, мистер О’Кучкинс, вы уже приступили или нам заката солнца ждать?

– Как только вынесли из помещения всех леди, так и приступил, – мрачно усмехнулся тот в ответ, одной рукой извлекая из кармана жилета хронометр на цепочке, а второй указывая на открытый объектив своего аппарата. Колкость со стороны старшего инспектора этот флегматичный джентльмен привычно пропустил мимо ушей. – Пластину я обработал и вставил в фотокамеру непосредственно перед нашим отбытием из участка, однако с учётом того, что йод на ней за время пути несколько подвыдохся, а освещение в комнате хоть и хорошее, но с прямым солнечным никак не сравнить, фиксироваться картинка должна никак не менее получаса. Иначе я не могу гарантировать, что на снимке можно будет хоть что-то различить. – Дагеротипист открыл крышку на хронометре и глянул на его циферблат. – Осталось ещё двадцать пять минут, господин старший инспектор.

– Прекрасно. – Мистер Ланиган повернулся к инспектору О’Ларри: – Мы как раз можем допросить присутствовавших в институте. Кстати, а где мистер О’Блинк? Кто будет зарисовывать улики, их местоположение, кто будет заниматься, чёрт возьми, всеми этими художествами? Вы же не забыли известить его, Брендан? Если забыли, то самое время послать к нему констебля.

– Как, мистер Ланиган, вы не в курсе дела? – изумился О’Ларри.

– В курсе чего я должен быть? – насторожился тот. – Неужто он опять запил?

– И это ещё не всё, – скорбно кивнул в ответ инспектор. – Не просто запил, а прямо в участке напился вчера вечером и, когда суперинтендент сделал ему замечание, начал с ним ругаться. Мистер Канингхем тогда заявил, что он устал от выходок мистера О’Блинка, и потребовал от него написать рапорт на увольнение. С сего дня тот больше не служит в полиции. Нового художника обещали нанять в ближайшее время, но пока… – О’Ларри обескураженно развёл руками.

– Весьма неприятно. – Мистер Ланиган извлёк из внутреннего кармана трубку с кисетом и начал с остервенением набивать чашу табаком. – Не стану утверждать, что буду тосковать по О’Блинку, мистер О’Ларри, но кто-то же должен фиксировать улики на бумаге? Вы обладаете художественным даром, Брендан?

– Увы, – печально ответил инспектор. – Способность к рисованию у меня настолько дурна, что если бы это была способность петь, то я характеризовал бы её как последствия исполнения джиги пьяным медведем на моих ушах.

– Должен заметить, что у меня с этим схожие затруднения, – сказал Ланиган, продолжая терзать чашу трубки. – Мистер О’Кучкинс, мистер Бредли, а вы?

Дагеротипист и его ассистент переглянулись и дружно помотали головами.

– Не так плохо, как у господ инспекторов, – произнёс О’Кучкинс, – но явно недостаточно, чтобы приобщать наши рисунки к материалам расследования. И на мой аппарат можете не рассчитывать, господа. Солнце скоро уйдёт, и, даже если я умудрюсь обработать и вставить пластину прямо здесь, потребное количество снимков сделать всё равно не удастся. Это даже если не вспоминать о том, насколько такая фиксация предметов, может и ненужных в дальнейшем вовсе, дорога.

– Вы правы. Проклятье, но что же делать? – Старший инспектор закусил мундштук зубами и начал хлопать себя по карманам в поисках спичек. – Констебль Вильк, а вы, или кто-то ещё из констеблей, случайно, не умеете рисовать?

– Увы, нет, – ответил я. – Художественные школы – это нам не по карману, господин старший инспектор, сэр.

– Нет, ну где же спички-то? – пробормотал Ланиган, продолжая охлопывать карманы. – Чёрт побери, неужто придётся выпрашивать мазилку в одном из соседних участков?

– Кхм, – прочистил горло я. – Не посчитайте дерзостью, сэр, но это вовсе не обязательно. У меня, если позволите, есть предложение.

– Вот как? – Старший инспектор прекратил свои поиски, взял трубку в руку и с интересом поглядел на меня. – Констебль, вы меня, право, заинтриговали. Что у вас за идея? Как нам не оказаться в должниках перед соседями?

– Если позволите, сэр, тут неподалёку проживает один молодой художник. Я конечно же не разбираюсь в искусстве, господин старший инспектор, но мне показалось, что изображения его работы весьма схожи с оригиналом.

– Ха! А ведь мы вполне можем привлечь его к этому делу как вольнонаёмного специалиста! – воскликнул мистер Ланиган. – О’Ларри, немедленно следуйте вместе с констеблем к этому юному дарованию и, если он хоть вполовину так хорош, как заявил мистер Вильк, тащите сюда.

Несколькими минутами позже я вновь, уже второй раз за этот день, стучал в дверь каморки мистера О’Хара. Надобно отметить, местные кумушки с интересом следили за нашим появлением через свои окна, а поскольку не опознать в мистере О’Ларри инспектора никак не могли – кто ещё мог прийти к недавнему нарушителю общественного спокойствия в сопровождении констебля, сам будучи облачён в партикулярное? – повод для пересудов мы им дали знатный.

На сей раз юноша не спал и открыл нам практически моментально, хотя «Откройте, полиция!» я и не произносил. Инструкции запрещают требовать открывать именем закона в тех случаях, когда никакого повода для визита полиции нет.

– Констебль Вильк?! – Лицо его вытянулось от изумления и обиды, едва он увидел меня. – Но я же накрывал картину при вас! Вы что же, не верите мне на слово и явились проверить? Так извольте, вот, я прямо сейчас над ней работаю и спиной закрываю полотно от окна!

Он широко распахнул дверь, демонстрируя мольберт и ту специальную дощечку, где художники смешивают краски, – к сожалению, я не знаю, как она правильно называется. В левой руке О’Хара была зажата кисть, и именно ею он указывал на полотно.

– Мистер Доналл О’Хара? Я инспектор полиции Брендан О’Ларри, – оттеснил меня детектив. – И мы здесь совсем по иному делу: полиции требуется ваша помощь. Вы позволите мне войти?

– Д-да, заходите, господа, – растерялся художник. – Чем могу вам помочь?

– Мы, должен сказать, находимся в крайне затруднительном положении… Вы позволите полюбопытствовать? – Инспектор кивнул в сторону мольберта.

– Ради бога. А что произошло?

– Понимаете ли, какое деликатное дело, мистер О’Хара… Батюшки-светы, да это же вылитый констебль Вильк, ну как живой! – изумлённо воскликнул О’Ларри. – Недаром он вас рекомендовал!

Я украдкой покосился на картину. Само тело греческого бога из военного ведомства, натурщиком для которого уговорил меня побыть художник, было едва обозначено, однако голова, лицо были полностью готовы и, несомненно, изображали меня. Вот только шлем был какой-то как у кирасира: золотисто-бронзовый и с плюмажем.

– Прекрасно, просто прелесть! – продолжал восторгаться О’Ларри изображением. – Как назовёте полотно?

– «Афина и Арес у яблока раздора». Вы мне безбожно льстите, инспектор. – Юноша потупился и аж зарделся от комплиментов. Видно было, что слушать такое ему приятно – а кому неприятно, когда его хвалят? – Я, право, ещё только учусь рисованию.

– Должен со всей ответственностью заявить, что хорошо учитесь. И многое уже даже умеете, – серьёзно заверил его О’Ларри. – И это возвращает нас к цели моего визита. Дело в том, что мы, Третий полицейский участок Дубровлина, повторяю, находимся в крайне затруднительной ситуации. Наш штатный художник вышел в отставку, и, как назло, тут же приключилось преступление. А у нас, представьте только себе, некому зарисовать улики и фрагменты места происшествия. Общий план дагеротипическим аппаратом сейчас делают, но вот частности, детали зафиксировать невозможно. Как же прикажете преступление без этого раскрывать? Мы, полиция Дубровлина, просим вас оказать содействие следствию и выполнить все потребные зарисовки.

– Но, инспектор! – воскликнул О’Хара. – Это никак не возможно! Я и так запаздываю с исполнением курсового проекта, вот этой самой картины, которую пишу сейчас!

– Погодите, сэр, я что-то не понял, – с нажимом произнёс О’Ларри. – Вы что же, не патриот? Вы не хотите послужить делу правосудия, осуществляемого от имени и по поручению его величества короля Зелёного, Туманного и Льдистого Эрина, эрла Хайленда, протектора колоний Винланда и Лемурии, императора Ниппона, Кеннела Второго Уи Нейла? Быть может, вы вовсе враг короны? Картину-то пишете с политическим душком: Арес ведь символизирует Североамериканские Штаты, а Афина – Южноамериканскую Конфедерацию, верно? И то, что империя Эрин поддерживает конфедератов, вам известно, не можете вы этого не знать. А что же вы? Имперского полисмена, констебля, который, кстати, мог бы и не быть так с вами мягок из-за правонарушения, на роль северян? Делаете полисмена символом врага? Тут уже политика проглядывает, сэр. Уж не всю ли нашу государственную систему вы поносить в своей картине собрались?

Честно говоря, я из этого спича мало что понял. Как я могу символизировать Федерацию Британских колоний в Америке, коли сам там никогда не был и не собираюсь? И какое отношение это имеет к устроенной ими войне с отвалившейся от них недавно Конфедерацией Британских колоний в Америке? Ясно одно: художник мне подложил большого порося.

– Нет, сэр, быть этого не может! – продолжал меж тем О’Ларри. – Я верю, что вы настоящий ирландец и не опуститесь до такого! Так помогите же нам, слугам нашего императора и короля! Это займёт всего несколько часов, после чего вы сможете вернуться к написанию «Афины и Ареса у яблока раздора». Кроме того, это оплачиваемая работа, мистер О’Хара. Опять же, благодарственное письмо от полиции в вашу Художественную академию никак не может скверно сказаться на обучении, а вот положительно – очень даже может. Ну же, мистер О’Хара, решайтесь!

– Ох, ну хорошо. – Оглушённый напором инспектора парень затряс головой. – Там, я так понимаю, графика? Или что-то надо будет и в цвете?

…Во двор обители Святой Урсулы мы возвратились ещё до того, как мистер О’Кучкинс закончил дагеротипию. Молодой О’Хара, как выяснилось, интересовался и этим методом получать изображения, вступив в малопонятный мне разговор с О’Кучкинсом. Что-то вроде:

– А отчего не использовать калотипический или амбротипический аппараты?

– Оттого, сэр, что металлическая пластина хотя и дороже, но она и прочнее. А бумажные калотипы и стеклянные амбротипы слишком подвержены случайной порче, что для полиции неприемлемо. Хотя, признаю, последние фиксируют картинку много-много быстрее.

Наконец мистер Бредли закрыл объектив крышкой и начал разбирать аппарат. Меня старший инспектор оставил при себе на случай, если придётся, как он выразился, «что-то ломать или отдирать», остальных же констеблей, закончивших прочёсывать двор, отправил обратно на участки.

– Итак, – произнёс мистер Ланиган, когда мы все четверо оказались внутри домика, – что же мы имеем? Пять леди, членов опекунского совета Института благородных девиц собрались у его директрисы попить чаю.

– С пирожными. – О’Ларри взял одно из них с подноса. – Хм, словно и не простояли столько времени на открытом воздухе, какие нежные. А запах… Хм, какой интересный запах…

Инспектор принюхался, нахмурил брови и, решительно отделив верхний бисквит от нижнего, принялся внимательно изучать крем. Мистер Ланиган тоже взял пирожное и последовал его примеру.

– Чёрт возьми!!! – ошарашенно воскликнул он.

– Да, сэр, – кивнул О’Ларри. – Так и есть. Опий-сырец.

Глава III

В которой констебль Вильк всё ещё исполняет свои служебные обязанности, приносит вести, проливает свет на происхождение ниппонского кинжала (но благодарности за это не получает), а суперинтендент Канингхем заполучает на свой участок нового сотрудника, который немедленно просит его об одолжении

– Опий? Я так и думал, – сказал доктор Уоткинс, снял с переносицы пенсне в золочёной оправе и начал протирать его стёкла носовым платком. – Все симптомы указывали на отравление именно опиатами, хотя уверенности быть, разумеется, не могло. Премного вам благодарен, констебль, за доставленные известия.

– Это мой долг, сэр, – ответил я.

Разумеется, долг. И разумеется, мой. Не побежит же к доктору инспектор сообщать о том, чем именно отравили леди. Ему место преступления надо осматривать, проводить допросы, а на то, чтобы известить мистера Уоткинса, при нём констебль находится, когда посыльных мальчишек из сыновей полисменов нет.

– Теперь главное не давать им тёплого питья ближайшие несколько дней. И, само собой, алкоголь, – задумчиво произнёс доктор, ни к кому, собственно, не обращаясь. – Слыхивал я о том, что некоторые любители этого зелья потребляют его с горячим чаем, как халву, но сталкиваться не приходилось, да… Скажите, констебль, а имена пострадавших уже известны? Мне надобно уведомить их родных о состоянии леди и месте их нахождения.

– Да, сэр, известны, их опознала сестра Евграфия, – ответил я, извлекая из нагрудного кармана свой блокнот. – С вашего позволения, инспектор О’Ларри поручил сообщить о судьбе несчастных их родне именно мне.

– Буду весьма вам благодарен, мистер Вильк, – кивнул доктор, продолжая тереть стёкла платком. – А вы не сообщите их имена и для меня?

– Это не положено… – Я даже и не знал, можно ли доктору в таком отказать. В конце концов, именно он оказывает помощь, вероятно, будет производить какие-то записи, делать отчёты, каковые, вполне возможно, затем будут затребованы в материалы дела. – Думаю, не произойдёт ничего страшного, если я скажу вам их имена, сэр. – Я открыл блокнот. – Первая. Мисс Элизабет Суонн, дочь губернатора Тринидада, выпускница Института благородных девиц позапрошлого года и член его попечительского совета, проживает на Розмари-Роуд, в доме номер 9. Вам записать?..

– Я запомню. – Мистер Уоткинс убрал платок в левый карман пиджака, пенсне же положил во внутренний. – У меня хорошая память. Будьте добры, продолжайте, констебль.

– Как вам будет угодно, сэр. Вторая, миссис Мэрион Конноли, леди Борзохолл, супруга эрла Борзохолла, секретарь попечительского совета и статс-дама её величества королевы-матери. Третья – миссис Кэтрин Куртц, баронесса Халадан, член попечительского совета, вдова, проживает на набережной Лип, дом 5. Четвёртая, мисс Ивни Африк, виконтесса Мойлург, казначей попечительского совета, фрейлина её величества. Пятая, миссис Кила Стюарт, вдова эрла Колмайна, мать и опекун юного эрла Оссиана Колмайна. Председатель опекунского совета института, сэр, проживает в своём загородном имении Колмайнхолл.

– Бог мой, констебль, вы ещё и в поместье отправитесь? – изумился доктор Уоткинс.

– Нет, сэр, я извещу лишь родню мисс Суонн и миссис Куртц. В Колмайнхолл отправят посыльного на локомобиле, а ко двору, вероятно, вести доставит комиссар Дубровлина – инспектор Ланиган уже послал ему рапорт с констеблем Стойкаслом.

– В ближайшее время стоит ожидать нашествия придворных чинов, – иронично усмехнулся доктор. Кажется, это не казалось ему сколь-либо важным. – Скажите, констебль, а что, поиски отравителя ничего так и не дали?

– Увы, сэр. Судя по всему, негодяй покинул место преступления через калитку. Вместе с ним пропала и привратница, сестра Епифания.

– Хм, пропала? Не убита, не отравлена опием, а похищена или бежала?

– Похитить её было бы довольно трудно, сэр, – ответил я. – Сестра – дама весьма габаритная, если вы понимаете, о чём я. Дебелая. Не уверен, что похитить её без долгого сражения удалось бы даже мне, а я был чемпионом района по боксу, не сочтите за похвальбу.

– Ну, ей ведь могли подложить в еду всё того же опия, констебль, – покровительственно улыбнулся мне мистер Уоткинс. – А затем незаметно загрузить в кеб и увезти.

– Сильно в этом сомневаюсь, сэр. – Я решительно отмел предположение доктора. – Сестра Епифания не любительница сладкого.

– Вы её знаете? – Доктор приподнял бровь.

– Немного, – кивнул я. – Меня часто ставят на дневные дежурства в районе обители Святой Урсулы. Сестра же Епифания нередко ходит на рынок по поручению матери настоятельницы, одна… Ходила по её поручению, прошу извинить. Она в обители чем-то вроде интенданта. Иногда я помогал ей донести корзины с продовольствием – хотя она и сильная женщина, но всё же женщина. Вот и сегодня, например, помог ей донести из порта какие-то книги и предметы в опечатанном мешке – передали с попутным кораблём из Ниппона.

– Даже так? А что именно передали, вы не знаете?

– Увы, нет, мешок, как я сказал, был опечатан. Сестра говорила о каких-то трактатах – кажется, богословском, о любви к ближнему, садоводческом, про пупсики…

– Возможно, про персики, констебль? – поправил меня доктор.

– Вполне может быть и так, мистер Уоткинс. Не знаю, что это – никогда их не пробовал.

– Нечто вроде жёлтой сливы, но гораздо крупнее и слаще, – просветил меня тот. – А что ещё прислали в обитель? Канонисса не поделилась с вами?

– Ещё что-то про минералы. Нефертит, или как-то так, сэр.

– Нефрит. – На губах доктора появилась ироническая улыбка. – И персики. «Персиковая ветвь», я верно полагаю?

– Истинно так, сэр, – подтвердил я. – Ещё, держу пари, кроме книг, в мешке были и какие-то коробочки. К сожалению, не могу сказать с чем, сэр.

– А печати на мешке вы не разглядели?

– Увы, нет.

– Что же, констебль, я вам весьма признателен за рассказ, – произнёс доктор и, вынув из кармана гроут, вручил его мне. – Это было весьма интересно и познавательно.

– Благодарю, сэр. – Я убрал монетку. – Что мне сообщить родственникам мисс Суонн и миссис Куртц об их состоянии?

– Скажите: небольшое и неопасное отравление, – серьёзно ответил доктор Уоткинс. – Ничего страшного, но рекомендован покой. Пусть отправляют экипажи с рессорами помягче и не лихачат на обратной дороге. Пожалуй, этого довольно.

– Тогда, сэр, не смею более отнимать вашего времени. – Я кивнул доктору на прощание и уже сделал к выходу первый шаг, когда пирожки миссис Хобонен вновь напомнили о себе. – А кстати, мистер Уоткинс, что вы обычно рекомендуете своим пациентам от изжоги, если это не секрет?

– Чайную ложку столовой соды и стакан тёплой воды, констебль, – ответил тот, уже будучи погружён в какие-то свои размышления.

Я вновь кивнул доктору, приложив на этот раз два пальца к краю своего шлема, и поспешил покинуть кабинет, покуда тот не вспомнил, что одно обращение к доктору стоит никак не менее пяти шиллингов, и не потребовал оплаты за рецепт.

Его экономка, миссис Кристи, ранее сопроводившая меня от входной двери к доктору, препроводила меня и обратно. Может, боялась, что я стяну что-то? Обидно, но могу понять престарелую леди: живёт мистер Уоткинс отнюдь не бедно, а даже полицейский констебль – лишь человек и может поддаться искушению.

От дома доктора я поспешил на Розмари-Роуд, к особняку мистера Суонн, где нынче проживала лишь его дочь. На стук в дверь почти минуту никто не отзывался, но наконец обе её створки распахнулись и передо мной появился дворецкий – мужчина в летах, с бакенбардами и таким выражением превосходства на холёном лице, что, прости меня святая Бригита, немедля захотелось двинуть ему по физиономии.

– Добрый день, констебль, – произнёс он тоном, который явно подразумевал слова «какого чёрта вам тут понадобилось, милейший?». – Чем могу быть вам полезен?

– Полиция Дубровлина, констебль Айвен Вильк, Третий участок, – со всей возможной официальностью в голосе отрекомендовался я. Какого дьявола? Я тут представляю корону, а он лишь слуга её представителя, значит, ниже меня! – С кем я могу поговорить из хозяев?

– Боюсь, что ни с кем. – Спеси в голосе этого мерзавца не поубавилось. – Губернатор Суонн на Тринидаде, мисс Суонн отсутствует. Домоуправлением занимаюсь я.

– В таком случае могу рекомендовать вам немедленно заложить экипаж с мягкими рессорами и посадить на козлы самого аккуратного из кучеров, – с затаённым злорадством ответил я. – У мисс Суонн лёгкое отравление, она сейчас находится на улице Архитектора Бейкера, дом номер 2216, у доктора Уоткинса.

– Бог мой, что случилось?! – Было приятно наблюдать, как маска надменности на лице этого хлыща сменяется выражением искреннего ужаса (за своё положение, я полагаю). – Она?..

– Вне опасности, насколько я понял. Как я уже сказал, небольшое отравление, и её жизни, по словам доктора, ничего не грозит. – Да, такие утешения встревожат его лишь сильнее, я уверен. – Ей оказана помощь, полиция ведёт расследование. Большего сказать не имею права, прошу извинить.

Я приложил два пальца к шлему, салютуя, развернулся и ушёл, внутренне, хотя это и недостойно доброго католика, радуясь переживаниям этого спесивого наглеца. Пусть поволнуется за свой доход, ему это на пользу пойдёт.

В доме миссис Куртц, скромном, но буквально утопающем в кустах шиповника (бутоны лишь набухли, чуть раскрылись, но это уже производило неизгладимое впечатление – какая же будет красота, когда они наконец зацветут в полную силу!), меня, напротив, встретили со всей приязнью. Молодой, моих лет, джентльмен, представившийся личным секретарём баронессы, Коннор Маклеод вначале пригласил меня в холл, предложил виски (я отказался), с искренним беспокойством выслушал новости… и как же душевно он проявил своё облегчение, когда понял, что его патронессе ничего не грозит!..

Ну что же, леди она довольно молодая, много если за тридцать, так что, может, и не только по долгу службы, но и из искренней любви к ней приязнь ночами проявляет. А может статься, даже и без того обходится. Знавал я подобные случаи.

Взять вот хоть приятеля моего из Британии. Хозяин наш, когда я молотобойцем работал, всю смену на свой новый тамошний завод отправил раз, показать, значит, как это – работать по-ирландски. Ну и научить этому заодно.

Так сдружился я тогда в Лондоне с одним французом, Паспарту. Добрый малый и подраться не дурак. Только нам уезжать, а он заявляется в цех да сияет весь. Увольняюсь, мол, меня аж за 15 фунтов в год один джентльмен нанял, некий сэр Филеас. Да, тот самый рекордсмен, про него в прошлом году во всех газетах писали, как он в срок 80 дней весь земной шар обогнул.

Так прислал мне после той поездки Паспарту письмо. Хвастался, конечно, и путешествием, но в первую очередь тем, что поколотил британского сыщика, который его хозяину решил вредить. Фикс, кажется, тот прозывался.

Вот что ему, французу, казалось бы, зачем на блюстителя порядка буром попёр? Ан нет! Порядочность и чувство долга. Хороший и добрый хозяин оказался этот мистер Фогг, Паспарту его как уж превозносит… Писал, неймётся ему только всё. Списывается постоянно с североамериканцами, хочет полёт на Луну из пушки устроить, да ещё и с каким-то профессором Челенджером в Африку планирует ехать, непонятно, каких дивных завров искать. А уж что такое эта его, сэра Филеаса, за задумка с локомобилем времени – это и сам Паспарту не уразумел. Хоть и нахваливал.

Маклеода я, как мог, успокоил, даже сказал, чем отравлена была его баронесса, хоть и не положено, да и пенни, что он мне совал, не стал брать. Совестно. Знаю я их секретарские жалованья – хорошо, если вшестеро против моего получает, а одеваться надо соответственно статусу да за свой счёт, мне же форма от казны положена. Попросил только разрешения вечером зайти да несколько уже распустившихся веток шиповника сорвать – мне для моей Мэри надо. Мы вечерком с ней на прогулку собрались.

Он тут же садовника вызвал да строго тому наказал букет по всем правилам для меня к вечеру составить. Добрый малый, что ещё сказать?

А с набережной Лип я уж обратно, в Святую Урсулу поспешил. Доложиться старшему инспектору, да и вообще, проверить порядок и спокойствие. Такая наша, констеблей, служба: если требуется, и монахинь будем утешать. Лишь бы не голосили на весь город.

К моему возвращению с осмотром и допросами инспекторы уже почти полностью управились, собираясь вскорости отбыть. Проследовав в кабинет покойной матери настоятельницы, где они расположились, я коротко доложил об исполнении их поручения.

– Прекрасно, констебль, просто прекрасно, – пробормотал старший инспектор в ответ, рассматривая зарисовки с места событий.

Листов с ними набралась немалая стопка, и теперь он разглядывал одну бумагу за другой. Мистер О’Хара нетерпеливо топтался рядом.

– А вот это очень, просто исключительно похоже вышло, – сказал Ланиган, поднося для сравнения к листу бумаги длинный, в половину локтя, изогнутый нож с овальным «блинчиком» на месте перекрестья и с чрезмерно вытянутой, для ножа, рукоятью. Лезвие его хранило следы запёкшейся, скверно оттёртой крови. – Каждая каверна металла на орудии убийства вырисована, можем, хе-хе, даже потерять, и ничего страшного. Что скажете, Брендан?

– Ниппонский кинжал вакидзася, по тамошней классификации, так даже и меч. – Инспектор О’Ларри оторвался от какого-то похожего на гроссбух фолианта, который до этого без видимого интереса пролистывал. – Аристократическое оружие, сэр, что-то вроде европейской рыцарской мизерикордии. Ножны, что мы нашли, и рукоять довольно богатые и, очевидно, изготовлены недавно, а вот сам клинок, хм… Судя по качеству металла, железо тогда, при его изготовлении, в стране Ямато только научились выплавлять, дрянь оно, прямо скажем, железо-то, никак не оружейное. Потому я склонен сделать вывод, что вещь эта весьма и весьма древняя, почтенного, так сказать, возраста. Вероятно, реликвия какого-то из ниппонских дворянских родов.

– Ну что же, инспектор, блестяще, – кивнул мистер Ланиган. – Я, строго говоря, пришёл к тем же выводам и даже несколько развил их. На острове не так уж много ниппонских аристократов, особенно из их старинных родов, у кого могла бы быть подобная вещица, не находите?

– Совершенно согласен с вами, сэр, – ответил инспектор.

– И что же из этого следует, дорогой Брендан? – вопросил Ланиган и сам же на свой вопрос ответил: – А следует из этого то, что достаточно показать паре-тройке господ ниппонцев из света наше орудие убийства, и мы точно выясним, чья это вещь. Ну а там можно уже и брать под арест владельца, мотив и подробности убийства уточнять. А? Каково? Похоже, что за пару дней раскроем это таинственное дело! Констебль, а что вы так внимательно смотрите на эту вакидзасю, а? Никогда не видали таких ножей?

– Нет, сэр, в смысле – видал, и не раз, сэр. – Очень не хотелось говорить старшему инспектору правду, но, судя по всему, придётся.

– Вот как? – развеселился мистер Ланиган. – Вы что же это, ниппонец и самурай?

– Нет, сэр, не ниппонец, сэр, и не самурай, сэр. Но видывать приходилось несколько раз.

– Знакомство с художниками и монахинями, теперь ещё и с коллекционным оружием… Да вы полны сюрпризов, мистер Вильк, – хохотнул старший инспектор. – Быть может, и конкретно с этим предметом вам приходилось сталкиваться?

– Вполне допускаю такую возможность, сэр, – кивнул я. – Если позволите взглянуть, сэр?..

– А извольте! – Мистер Ланиган протянул кинжал рукоятью вперёд, с интересом глядя на меня. – Было бы очень удачно, если бы вы его опознали. Это сэкономило бы нам кучу времени.

– При всём моём уважении, сэр, это очень вряд ли. – Я принял вакидзасю и пригляделся к лезвию. – Даже, сэр, скажу вам, с точностью до наоборот, сэр.

– Что вы имеете в виду, констебль? – нахмурился старший инспектор, чьё хорошее настроение от моих слов стало стремительно улетучиваться.

– О, ничего такого, сэр, прошу меня извинить. Этот кинжал, он, видите ли, сэр, как совершенно верно заметили вы с мистером О’Ларри, сделан не из оружейной стали, сэр. Он, строго говоря, если и бывал в Ниппоне, то только в качестве обшивки. Это корабельное железо, сэр, которое идёт на защиту днища и корпуса. Не на броненосцы, а на «купцы», я имею в виду, сэр. Мне приходилось с таким сталкиваться, когда я работал на фабрике мистера Стойка молотобойцем.

– Это что же, мистер Стойк, получается, делает поддельные ниппонские кинжалы? – изумился инспектор О’Ларри. – Но, чёрт побери, зачем?

– О нет, сэр! Сам мистер Стойк не в курсе подобного! – воскликнул я. – Но иногда от производства остаются небольшие куски металла, которые негде применить. На фабриках, как правило, их разрешают забрать любому мастеровому, кому надобно, на мелкие хозяйственные нужды. Нож себе там кухонный выточить или что-то подобное, сэр.

– И вы считаете, что некто изготовил из такого вот огрызка вакидзасю? – мрачно поинтересовался мистер Ланиган. – И к чему рабочему ниппонский нож?

– Рабочему совершенно он не нужен низачем, сэр, – ответил я. – Но есть такое у некоторых мещан. Дешёвые подделки под заморские вещицы собирают, а затем приятелям да соседям пыль в глаза пускают, вот-де, я-то да побогаче иных прочих стану, у меня и трактаты тибетские есть, и статуэтки чайнские, и оружие ниппонское да индусское водится. Всё одно же они, прошу меня извинить, ни бельмеса в подлинниках не смыслят, а показать, что и им увлечения высших кругов не чужды, хочется. Вот и закупают такие вот, сэр, эрзацы. И не по бедности зачастую – могли бы и подлинники себе позволять, – но из прижимистости и экономии. Вот тут, к слову, рукоять из рога королевского оленя, недешёвая штучка, а лезвие дрянь.

– Да-да, мне приходилось о подобном слышать, – подтвердил мои слова мистер О’Хара.

– Прелестно, господа. – Старший инспектор уже напоминал своим видом грозовую тучу. – Констебль Вильк только что развалил самую правдоподобную версию из всех возможных. Что же, может, теперь он соизволит нам и мастера, этот кинжал изготовившего, назвать?

– Пожалуй, что назову, мистер Ланиган, сэр, – вздохнул я. Эх, ну почему меня дедушка приучил таким правдолюбцем быть, почто за каждую лжу порол? – Этот кинжал изготовил, с вашего позволения, я. Года два тому уже как.

В кабинете матери настоятельницы на несколько долгих секунд повисла мёртвая тишина.

– И вы, возможно, помните, кто у вас его приобрёл? – наконец спросил меня мистер О’Ларри.

– Боюсь, что нет, сэр. Такие поделки я всегда продавал через скобяную лавку мистера Пукса. Он держит дело на рынке, что на Хитроу-Плёс.

– Так-так. – Старший инспектор в раздражении побарабанил пальцами по столешнице, поднялся из кресла, ранее принадлежавшего матери Лукреции, и, заложив руки за спину, прошёлся по кабинету. – И как вы считаете, констебль, есть шанс, что этот Пуке теперь, два года спустя, вспомнит о том, кому он продал вашу вакидзасю?

– Маловероятно, сэр. Он и сейчас их порой сбывает, а тогда на ниппонское оружие целая мода была.

– Да-да, была, помню… – пробормотал он. – Что же, мистер О’Ларри, этого Пукса мы и завтра допросить можем. Сейчас давайте посетим доктора Уоткинса – как ни печально это признавать, дело и впрямь запутанное, и его мнение будет не лишним, – а мистера Вилька попросим сопроводить мистера О’Хара в участок, дабы с ним рассчитались за проделанную, блестяще причём, замечу, работу. Я напишу записку нашему суперинтенденту.

Художник вновь зарделся от похвалы.

По дороге мы с ним разговорились – всё не давали мне покоя слова инспектора О’Ларри о том, что я английские колонии символизирую. Мистер О’Хара вкратце рассказал мне о том, из-за чего воюют протектораты нашего немирного соседа: оказалось, что северяне хотят освободить рабов из африканцев, что за века навезли в Америку британские и испанские купчики, а южане упёрлись и давать волю им ни в какую не желают, через что меж ними нынче смертоубийство идёт. Сказывал, что вся прогрессивная общественность за свободу для бедняг негров, которые целыми днями трудятся на плантациях (ха, это он у нас, в ирландских фабричных цехах зимой не был!), но что дело тут политическое, и уж коли метрополия встала на сторону северян, то недругам Великобритании сам Бог велел поддержать их врагов, какими бы они мерзкими ни были. Заодно о древней той войне, по которой он картину рисует, рассказал, и весьма интересно – стихами даже порой, да странными такими, гекзаметр называются.

Презанятная там вышла история, доложу вам, столько лет воевали, и все из-за одной-единственной женщины. Непременно перескажу своей красавице Мэри, ей интересно послушать будет про древнегреческих Ши, коих они, греки, в безбожном язычестве прозябая, за небожителей почитали. Ну и про то, как ту многолетнюю осаду закончить удалось тоже: это же как у нас, в полиции, почти выходит, когда злачное какое местечко надо накрыть. Сначала внедряют внутрь банды своего человека, а он в нужное время в притон дверцу и откроет. Так и у греков, с их деревянным конём, вышло, почитай. В общем, послушал я, да и не в претензиях на художника остался. Мало ли что там О’Ларри привиделось на той картинке? А греческий бог из военного ведомства – это как по мне, так никак не ниже майора.

Потом мистер О’Хара мне ещё про бегство троянцев в Италию начал рассказывать, да закончить не успел – прибыли мы на место. Входим в участок, а там на месте дежурного констебля сержант Сёкли, и лицо у него ой недоброе.

– Вильк, – шипит, – быстро к суперинтенденту, доложишь о происшествии. У него там комиссар Чертилл, оба новостей ждут.

– Мне, шкипер, – отвечаю я без волнения, – аккурат к мистеру Канингхему и надобно. Инспектор Ланиган вот записку ему передать приказал, чтобы мистеру О’Хара за его художества заплатили.

– Сам-то он где?

– К доктору Уоткинсу, вместе с инспектором О’Ларри, отправился. – Я пожал плечами.

– К Уоткинсу, говоришь? – Сержант нахмурился ещё сильнее. – Знаю я такого. Какой он доктор, это бог весть, меня не пользовал, а вот сыщик он получше всех наших инспекторов, вместе взятых. И скажу я тебе, Айвен, если он этим дельцем заинтересовался, то раскроет непременно. Только нам, констеблям, беготни от этого ой и прибавится…

– Как так, сержант? – удивился мистер О’Хара. – Доктор – и сыщик?

– Хобби, сэр, – пожал плечами Секли. – Или призвание, быть может. Констебль Вильк, вас долго целый герцог будет дожидаться? Идите уже.

Это он про нашего комиссара Чертилла. Не могут же столичную полицию незнамо кому доверить, верно? Вот и поставили отставного военного моряка во главу, члена палаты эрлов, герцога Данхилла. У этого, прямо скажем, не забалуешь, но и за своих он стоит крепко. Враз газетёнки и крикунов, что поносными словами полицию поливали почём зря, прижал да долги по довольствию погасил моментально.

– Простите, серж, уже бегу, – козырнул я. – Идёмте, мистер О’Хара. Вас комиссару с суперинтендентом тоже будет послушать интересно. Вы же на месте преступления подольше моего были. Покуда я по городу-то бегал…

– Это точно, – кивнул сержант Сёкли.

В кабинете нашего суперинтендента, Старика, как мы его за глаза называем, было жутко накурено. Сам-то мистер Канингхем табаком не злоупотребляет, так, пару-тройку трубок за день разве что набьёт, а вот сэр Уинстон, тот с сигарой и не расстаётся почти – его на карикатурах даже в виде неё изображают.

– Констебль Вильк по вашему приказу явился! – доложился я, после того как на мой стук последовало разрешение входить.

Перед тем как стучать я, разумеется, одёрнул форму и поправил шлем.

– А, Айвен, входите, мой мальчик, – обратился ко мне стоящий у окна суперинтендент, человек пожилой и долговязый, и обернулся к пухлому коротышке в кресле: – Вот, сэр Уинстон, именно этот богатырь и обнаружил первым место происшествия. Э, констебль, а кто это с вами?

– Осмелюсь доложить, это мистер Доналл О’Хара, художник. Старший инспектор Ланиган просил сопроводить его к вам, сэр, и передать записку. Вот. – Я протянул сложенный вдвое листок.

– Давайте уж мне. Не возражаете, сэр Эндрю? Прелестно, – пробасил мистер Чертилл. – А вы, юноша, входите, не стесняйтесь.

Герцог развернул послание (суперинтендент подошёл к нему и прочитал письмо, заглядывая сэру Уинстону через плечо) и быстро пробежал его глазами.

– Ага. – Комиссар удовлетворённо кивнул и передал бумагу сэру Эндрю. – Всегда был наилучшего мнения о ваших подчинённых, мистер Канингхем, что при таком-то начальнике не сложно. Значит, старый лис Ланиган даже в отсутствие при участке штатного художника смог извернуться? Похвально, похвально. Знаете, давайте не будем утомлять юношу этой канцелярской беготнёй? Пусть, право, напишет расписку, а деньги я ему выдам сам, прямо тут и сейчас. И знаете что ещё, сэр Эндрю?

Герцог полез в карман и извлёк из него несколько монет.

– Что же, сэр Уинстон? – Старик вопросительно изогнул бровь.

– Вы обратили внимание на совет Ланигана? – Комиссар быстро отсчитал своими толстыми, коротенькими, напоминающими сардельки пальцами пять шиллингов и положил их на столешницу, остальные же монеты ссыпал обратно в карман. – Мистер О’Хара, я вас попрошу… Присядьте вон там, у письменных принадлежностей, и напишите расписку, что получили от меня крону за выполненную для полиции Дубровлина работу. Деньги – вот. Так что скажете, сэр Эндрю? Я полагаю это наилучшим выходом.

– Склонен согласиться с вами, – кивнул суперинтендент. – Но согласится ли он сам?

– А мы уговорим! – Мистер Чертилл хрипло хохотнул и извлёк из внутреннего кармана щипчики и сигару. – Мистер О’Хара, что бы вы сказали, если бы получили от полиции Дубровлина предложение поступить на службу в должности художника криминальных расследований Третьего участка, а?

– Кто? Я?! – Парень вскочил со стула как ужаленный и поставил на листе, где писал расписку, здоровенную кляксу. – Но, ваше эрлство, я ещё только студент!

– Ну и прекрасно, – флегматично произнёс мистер Канингхем. – Значит, у вас взгляд ещё свеж и не скован косными догмами, вы будете рисовать так, как оно есть, а не дабы оно вышло покрасивее.

– Вот именно, – подтвердил герцог Данхилл. – К тому же подумайте о том разнообразии сюжетов, которые вы сможете написать. Это же настоящую славу можно обрести, мировую, не побоюсь этого слова, известность, чего на амурах и зефирах не достичь.

– Простите… – Юный художник был само недоумение. – Я не совсем…

– Стыдитесь, мистер О’Хара! – воскликнул комиссар и воздел незажжённую сигару вверх, словно указующий перст. – Как вы можете такого не помнить? С чего началась истинная слава ван Рейна? Да с того, что он нарисовал то, как проводят вскрытие покойника![2] А у вас в качестве натурщиков выступят все криминальные преступления Дубровлина! Истинный художник может о подобном шансе лишь мечтать, а мы вам его предоставляем!

– Чёрт возьми, а ведь и впрямь… Я ещё во время осмотра инспекторами и констеблем места убийства прикидывал, какая выходит шикарная композиция… – Он закусил губу и отчаянно замотал головой, словно отгоняя наваждение. – Вы просто змей-искуситель, эрл Данхилл, но как я совмещу службу с учёбой? Надо мной и так висит угроза отчисления из-за того, что я курсовой проект никак не закончу, сэр!

– Да это и вовсе проще простого, – дружелюбно усмехнулся комиссар, откусывая щипчиками кончик сигары. – Я напишу письмо вашему ректору, и он, я убеждён, войдёт в ваше положение. Как же ему не дать вам отсрочку, коли вы исполняете государственные поручения?

– И ваша служба в полиции навсегда заткнёт фонтан красноречия мисс Бурил, – негромко заметил я.

– Хм, верно. Не имею чести знать, кто эта почтенная дама, но склонен согласиться с констеблем. – Мистер Чертилл прикурил сигару от спички и сквозь клубы дыма выжидающе, с хитрым прищуром уставился на Доналла О’Хара.

– Ах, да гори оно всё огнём! – воскликнул художник. – Почему и нет? Я согласен! Но у меня будет просьба выдать сегодняшний дагеротип из обители Святой Урсулы мне для пользования. Я нарисую полотно «Осмотр места происшествия»!

– Прекрасно, – произнёс сэр Эндрю. – Дагеротип вам выдадут. Но, кроме расписки, прошу вас написать и заявление на имя сэра Уинстона, он, раз уж здесь, сразу и завизирует. Жалованье, правда, всего четыре флорина в день, но через год вам можно будет повысить классный чин и жалованье до двух соответственно крон. А покуда вы пишете, констебль Вильк вкратце введёт нас с господином комиссаром в курс дела по сегодняшнему происшествию.

Вновь мне пришлось излагать своё приключение, и вновь меня слушали с полным вниманием, задавая только уточняющие вопросы. Лишь когда речь зашла о появлении доктора Уоткинса, эрл Данхилл остановил меня жестом и, откинувшись на спинку кресла, поглядел на мистера Канингхема.

– Тот самый? Который раскрыл убийство в деле о пёстрой ленте и расшифровал знаки пляшущих лепреконов, сэр Эндрю? – уточнил он.

– Совершенно верно, сэр Уинстон, – подтвердил суперинтендент.

– Хорошо, – кивнул эрл. – Но скверно. Продолжайте, констебль.

Впрочем, продолжать мне было особо и нечего. Я быстро поведал о последовавших событиях, удостоился похвалы и был отпущен. Уже через закрытую дверь до меня донёсся голос мистера Чертилла:

– Что ж, мистер О’Хара, через час меня ожидают с докладом его величество и премьер, так что если вам есть что добавить к словам констебля…

Подслушивать я не стал. Не моя это работа – раскрывать преступления, а свою службу я сегодня уже исполнил.

Спустившись в общий зал, я заполнил свой журнал дежурства, сдал его по смене, выслушал напоминание сержанта о том, что завтра мне дежурить по участку, и отбыл домой, в полицейское общежитие, в котором корона мне, как полисмену, предоставляла бесплатную комнату. Ещё полагался кусочек придомового участка для выращивания продуктов и сарайчик для разведения кур или кроликов, но их я, за малую плату, уступил своим соседям, чете Донованов. Им с их-то тремя карапузами эта вся свежатинка нужнее, а я лишний фартинг надёжнее собственными руками в свободное время сшибить смогу. Кастрюльку там запаять, гвоздей из толстого прутка нарубить и заточить, чего по мелочи.

А ещё у меня есть увлечение – механические штуковинки с тонким механизмом. Делать у меня их, конечно, не получается, чинить пока тоже не особо успешно выходит, но я стараюсь. Сейчас вот перекушу после службы и полчасика уделю ремонту напольных часов с боем. Ходить они у меня уже ходят, пускай и недолго, но вот врут при этом совершенно безбожно. Ничего, я настойчивый и починю их всенепременно! Рано или поздно.

Глава IV

В которой повествуется о том, что настоящий констебль всегда на посту, даже во внеслужебное время, а также о том, как задержание пьяницы может пролить свет на обстоятельства загадочного убийства

Хорошо это, вот так вот, ранним майским вечерком, когда солнце уже закатилось и небо налилось темнотой, сохранив, впрочем, остатки дневной синевы, а лёгкий сумрак не превратился в непроглядную тьму, когда зажглись, подобно волшебным огням Ши над холмами, газовые фонари, когда дневная суета города улеглась, но улицы и площади не стали безлюдными окончательно, когда пыльные рабочие одежды прохожих сменились на более нарядные, вечерние, костюмы и платья, – хорошо это, совершить в такое время прогулку с любимой девушкой под руку. Пройтись по набережной эдаким гоголем-щёголем в новеньком, почти неношеном костюме, подобно многим парочкам, поболтать с милой подругой сердца, крепко прижимающейся к тебе, сорвать украдкой поцелуй с её губ, покуда не видит никто, полюбоваться видами да построить планы на будущее. И пофорсить, конечно, – гляньте все, какая у меня невеста раскрасавица! Поглядите, какая нарядная, да справная, да какой букет я ей подарил роскошный!

Маклеод слово своё сдержал, и цветы, увязанные голубой лентой из шёлка, после окончания дежурства были для меня уже готовы. Сам мистер Коннор, правда, был занят, ну так и мне было не до него – меня Мэри дожидалась. Ух как она взвизгнула восторженно, когда я ей букет преподнёс, ох как глаза заблестели! Вот ради таких-то, доложу вам, моментов жить и стоит.

Попеняла она мне, правда, что дорого это и зря я её так балую, ну да это не от сердца было.

И пошли мы с моей разлюбезной на променад, сладостей я ей накупил, поворковали, опять же – всё как у людей. Я её потом до дома сопроводил – она горничной у соседки мистера Крагга служит, и та, старая ведьма, поздно ей возвращаться не велит. Поцеловал на прощание – как же без этого? Да и полетел домой окрылённый.

– Деньгу гони, дура! – донёсся до меня голос из подворотни, когда я уже почти был на месте. – Быстро, а то кровь пущу!

– Прошу вас, только не убивайте, я всё отдам! – ответил жалкий, трясущийся голос.

Ну вот. Всё настроение испортили. Мало мне службы, так я и свободное время на всяких жуликов тратить должен? Эх, а делать нечего – в форме я или нет, но всё ж таки констебль.

– Стоять, бояться, полиция! – гаркнул я, вбежав в подворотню, и тут же чуть не получил в брюхо несколько дюймов стали.

Мозгляк какой-то, вот слов нет на него, респектабельного старичка в уголке зажал да ножичком перед его лицом поигрывал, а как увидал меня, так и набросился, словно цепной пёс. Огорчил он меня, крепко расстроил таким своим поведением. Я аж с правой его встретил, а не с левой. Ну и кто теперь виноват, что у него челюсть в трёх местах поломана?

Потом, конечно, по третьей форме сигнал свистка подал, дождался телепеней с Четвёртого участка, сдал им на руки потерпевшего и супостата да и домой пошёл. Рапорт и завтра написать можно.

Ну и не выспался, конечно – не один же миг это всё заняло. Так что с утра, заступая на дежурство в участке, был я хмур и весьма зол.

– Твой вчерашний заарестованый в себя пришёл, инспектора требует, – сообщил мне ночной дежурный.

– Хм? Который? – Я не сразу вспомнил, что вчера поместил к бродягам пьянчужку. – Та пьянь, которую сдал мне Стойкасл? Он что же, намерен жаловаться?

– Я-то почём знаю? – зевнул констебль. – Говорит, хочет сообщить о преступлении, что отравили его якобы.

– Все бы так травились, вином да вискариком, – хмыкнул я.

– А ты знаешь… А ведь от него пожалуй что и не несёт.

– А и верно, когда я его сюда волок, тоже запаха не чувствовал. Вот чудно. – Я покачал головой. – Ну, иди отсыпайся, посмотрю я, кто его там несвежим пивом травил.

Заняв место за конторкой дежурного и расписавшись в журнале приёма смены, я попросил одного из констеблей доставить вчерашнего напившегося джентльмена. Пару минут спустя тот уже стоял предо мной, и вид у него был при этом совсем неважнецкий. Впрочем, несмотря на изрядную, после ночёвки в камере, помятость, оказался он весьма энергичен.

– Констебль, я хотел бы сделать заявление о преступлении! – с порога заявил он, так и не дав произнести заготовленную укоризненную фразу: «Что же вы вчера так напились-то, мистер?»

– Понимаю. – Я кивнул ему на стул. – Но никак не могу оформить вам явку с повинной. Вот, изволите ли видеть, рапорт констебля Стойкасла… – Я положил на столешницу исписанный корявым почерком лист бумаги. – А вот, извольте видеть, журнал обхода, по которому он вас мне передал. – Я выложил ещё и раскрытый журнал обхода, после чего повернул к нему журнал дежурства по участку. – И вот, видите ли, отметка о вашем задержании с описью бывшего при вас имущества. Вы проверьте, ничего ли не пропало? – С последними словами я высыпал его барахлишко из льняного мешочка.

Задержанный рассеянно оглядел свои вещи, быстренько глянул на монеты и ассигнации в кошельке и отрицательно покачал головой:

– Нет, констебль, всё в полном порядке. Только я хотел сказать не о…

– Давайте-ка по порядку, мистер. – Я придвинул к себе лист чистой бумаги и обмакнул в чернильницу перо. – Как вас зовут, каков ваш род занятий?

– Э-э-э… – слегка растерялся тот. – Фемистокл Адвокат, репортёр «Светского хроникёра». Но послушайте же, констебль!..

– У вас ранее были приводы в полицию, сэр? – Я не дал себя сбить, заполняя протокол.

– Что?! – возмущённо задохнулся газетчик. – Да никогда в жизни!

– Это очень похвально, мистер Адвокат. На первый раз выношу вам предупреждение и можете быть свободны, но в случае повторения непотребства мы будем вынуждены доставить вас к мировому судье и сообщить о вашем неподобающем поведении в редакцию. – Я тяжёлым взглядом посмотрел на него и всё же не сдержался от использования заготовки: – Что же вы так вчера-то назюзюкались, сэр?

– Да я вам об этом уже битый час тут толкую, констебль! – взъярился тот. – Меня отравили! И не меня одного! Мы пили чай, когда я это почувствовал, а леди стали без чувств падать! Да я!..

– По порядку, сэр, – прервал его я. – Где пили, что пили, с кем пили, в каком заведении?

– Заведении? Ха! А это забавно! – воскликнул репортёр. – Непременно надо довести до ушей матери Лукреции, как вы назвали её обитель! Думаю, она будет долго смеяться.

– Стоп. – Я попытался собрать в кучку разбежавшиеся мысли. – Вы, мистер Адвокат, утверждаете, что вчера пили чай в монастыре Святой Урсулы и вас там отравили?

– Совершенно верно, констебль, именно так всё и было. Кстати, нельзя ли мне что-то и сейчас попить? Я просто умираю от жажды.

– Только не горячего… – пробормотал я себе под нос, припомнив слова доктора Уоткинса. – Парни, инспекторы Ланиган или О’Ларри в участке?

– Нет, ещё не были, – отозвался один из констеблей, готовящийся к началу обхода. – А что?

– Ничего. – Я поманил к себе посыльного: – Робби, быстро беги домой к мистеру Ланигану и скажи, что у нас есть свидетель по делу о вчерашнем убийстве.

– Убийстве? – изумился газетчик. – Каком убийстве?!

– Убийстве до смерти, сэр. – Я налил в стакан воды и протянул ему. – Прошу вас дождаться инспектора, я не имею полномочий что-то вам объяснять.

– Я что же, в чём-то подозреваюсь? – возмутился репортёр.

– Это решать будут инспектор и суперинтендент. Последнему я сейчас же о вас доложу. Прошу вас не покидать зал приёма до тех пор, покуда я не вернусь. Парни, проследите.

Оставив мистера Адвоката в весьма расстроенных чувствах, я поднялся в кабинет сэра Эндрю и доложил ему о случившемся. Суперинтендент аж прищёлкнул пальцами и просветлел лицом.

– Славно, славно, мой мальчик, – произнёс он. – Это ведь именно ты его вчера задержал?

– Нет, сэр. Его задержал на границе наших участков констебль Стойкасл.

– Что ж, значит, шиллинг премии достанется ему. Ты уже отправил за Ланиганом?

– Да, сэр, – кивнул я. – С вашего позволения, я бы отправил посыльного и за доктором Уоткинсом – он осматривал остальных пострадавших.

– Уоткинсом? – Суперинтендент ненадолго задумался. – А что же, здравая идея. Но доставил этого писаку в участок ты?

– Да, сэр.

– Тогда вам обоим по шиллингу к жалованью, хотя тебе больше за находчивость. И главное, мой мальчик, – направь человека к эрлу Чертиллу. А мистера Адвоката проведи пока обратно в камеру. Мы с инспекторами и доктором скоро им займёмся.

Мистер Канингхем ничуть не сомневался, в отличие от меня, что доктор Уоткинс прибудет в участок – к чему бы ему это, вряд ли мистер Адвокат ему заплатит хоть фартинг, – однако и оказался абсолютно прав: кеб доктора и кеб инспектора Ланигана прибыли к подъезду одновременно.

Джентльмены вместе с прибывшим на службу буквально за минуту до них инспектором О’Ларри поднялись в кабинет суперинтендента, и через пару минут я получил распоряжение доставить туда мистера Адвоката.

– Прошу вас следовать за мной, сэр, – сказал я, открывая камеру (на этот раз я поместил его в относительно комфортабельную одиночку).

– Это какое-то невообразимое недоразумение! – всплеснул руками он. – Мне кажется, я сплю и это не со мной происходит!

– Убеждён, что господа инспекторы во всём разберутся, сэр.

– Да, конечно, да, разберутся… – Он нервически хихикнул, но тут же взял себя в руки. – Что же, ведите меня, констебль, раз уж это столь неизбежно.

Сопроводив его до кабинета начальника участка, я постучал в дверь и, получив разрешение войти, доложил, что задержанный мистер Ф. Адвокат доставлен. Сэр Эндрю распорядился ввести арестанта, что я и исполнил.

– Господа, вы не возражаете, если я его для начала осмотрю? – спросил доктор Уоткинс.

– Простите, что вы имеете в виду, сэр? – немедля отреагировал газетчик. – На какой это предмет вы намереваетесь меня осматривать?

– Ну вы же сами утверждали, что вас отравили, – заметил инспектор Ланиган. – А мистер Уоткинс – доктор медицины, он просто проверит ваше состояние.

– Ах, вы в этом смысле… – облегчённо выдохнул репортёр. – Да, разумеется, это будет с вашей стороны весьма любезно.

– В таком случае прошу вас сесть в это кресло… Господа, мне не будет мешать, если вы будете задавать вопросы во время осмотра.

Обо мне, казалось, все забыли, сам же я не счёл возможным спрашивать о том, необходимо ли всё ещё здесь моё присутствие. Начальству виднее, когда констеблей отпускать из своего кабинета.

– Прекрасно, доктор, просто прекрасно! – Инспектор Ланиган прошёлся по кабинету. – Итак, мистер Адвокат, вы вчера присутствовали на чаепитии у настоятельницы Святой Урсулы, матери Лукреции?

– Совершенно верно, мистер… Простите, не имею чести вас знать.

– Я – инспектор Ланиган, это – инспектор О’Ларри. Расскажите нам по порядку, с самого начала, как вы там оказались и что же в чайном домике всё же произошло?

– По порядку? – Газетчик попытался собраться с мыслями. – Что же, попробую. – Ещё секунду он помолчал. – Я работаю репортёром в газете «Светский хроникёр», веду раздел, посвящённый различным, приличествующим людям света, увлечениям и хобби. Таким, знаете ли, дабы без скандалов и обвинений в эксцентричности. Рауты, скачки, благотворительность и всё в таком роде.

– Попечение над институтом, – добавил инспектор О’Ларри.

– Совершенно верно, сэр, и это тоже, – кивнул мистер Адвокат. – Вам, господа, наверняка известно, какие леди покровительствуют институту при Святой Урсуле. Без ложной скромности должен вам заметить, что все они почтили меня своим доверием. Я, знаете ли, не первый год подвизаюсь на репортёрском поприще и ни разу ни одного своего конфидента ещё не подвёл.

– Весьма похвально, – заметил инспектор Ланиган.

– У меня, знаете ли, есть в тех кругах определённая репутация… Впрочем, это вы и сами можете проверить, господа, не стану себя нахваливать. – Он вновь прервался на миг. – Вам, вероятно, известно, что уже который год, с тех самых пор, как его величество принял ещё и титул микадо Ниппона, в свете существует определённый интерес к его обычаям и культуре. Их находят весьма утончёнными и изучают в надежде приспособить кое-что и к нашим нравам. Мать Лукреция – а я убеждён, вам известно, господа, из насколько знатной семьи она происходит, – увлеклась в своё время ниппонской чайной церемонией. Довольно сложная вещь, доложу я вам – в институте её выделили в отдельную дисциплину.

– И позвольте полюбопытствовать, для чего понадобилась такая дисциплина? – спросил мистер Ланиган.

– Ну, сэр! – Адвокат поглядел на инспектора с нескрываемым превосходством. – Неужто вы позабыли, какой был скандал, когда леди Кларвик решилась выйти замуж за лорда Нобунаги? Мнение света, однако же, за эти три года переменилось, и теперь девицы благородного происхождения пусть и не так уж часто, но выходят замуж за ниппонцев и не получают при этом порицания от общества. Разумеется, на подобный случай они должны знать чайную церемонию.

– Я понял, продолжайте рассказ, пожалуйста, – сухо ответил мистер Ланиган.

– Увлечение чайными традициями не стало для матери Лукреции единственным. Она изучила ниппонскую письменность и начала заказывать из этой нашей колонии трактаты – на самую, надо сказать, разную тематику. Члены попечительского совета разделяли её увлечение заморским чтивом, и я, как репортёр «Светского хроникёра», не мог остаться в стороне от такого хобби. Леди пытались переводить стихотворные сборники и философские трактаты… Многие весьма спорные, должен заметить. Ну да кто я, чтобы судить об этом?! Свои посиделки они обыкновенно сопровождали чайной церемонией – особенно когда прибывали новые книги.

– Так же как вчера? – спросил доктор Уоткинс, прекращая наконец свои манипуляции. – Отравление опиатами средней степени, я после вам запишу процедуры и рецепты, дабы вывести токсин из организма побыстрее.

– Благодарю вас, сэр, – кивнул газетчик. – Да, вы верно заметили, вчера тоже должны были прибыть свитки, в связи с чем я получил приглашение посетить чайную церемонию у матери Лукреции.

– А вас всегда приглашали в таких случаях? – поинтересовался инспектор О’Ларри.

– Ну разумеется, нет, – слегка усмехнулся мистер Адвокат. – В Ниппоне, не то что у нас в Эрине, леди имеют довольно большую самостоятельность, причём с древнейших времён. Неудивительно, что и суфражистки появились у них ещё во времена седой древности, и, в отличие от наших, они не ограничились написанием романчиков, о нет, джентльмены. Они выстроили целые философские школы и учения, трактаты которых для мужчин и вовсе не предназначены.

– Следовательно, ничего этакого, суфражистского, рассматривать не предполагалось? – поинтересовался Уоткинс.

– Помилуй бог, доктор! Леди обладают большим чувством такта и не стали бы терзать меня подобными опусами, – рассмеялся репортёр. – Нет, вчера мы должны были просмотреть некую «Радужную нить» Уэно-тян. Насколько могу судить по обмолвкам матери Лукреции, это нечто вроде рыцарского романа.

– С этим понятно, просим простить за то, что перебили вас, сэр, – суховато произнёс мистер Ланиган. – Продолжайте, пожалуйста. Вы получили приглашение – и?..

– Ответил, что буду непременно, – пожал плечами мистер Адвокат. – Мать настоятельница уведомила меня ещё с вечера, когда нужный ей корабль встал на рейде, ожидая прилива. На следующий день, то есть вчера, я заглянул в редакцию и сказал Джей Джею…

– Кому, простите? – не понял О’Ларри.

– Редактору Блинксу. Мы все называем его Джей Джей, по первым буквам его имен, Джейсон Джером. Эдакая, знаете ли, традиция. – Дождавшись понимающего кивка со стороны инспектора, репортёр продолжил свою историю: – Так вот, я уведомил редактора о приглашении, получил от него добро и отправился в обитель Святой Урсулы. Прибыв туда, я сразу проследовал в чайный домик…

– Вы вошли через институт или через обитель? – перебил его доктор.

– Ну что вы, мистер Уоткинс, – ответил с укоризненным взглядом Фемистокл Адвокат. – Как же можно? Вход в обитель и в институт для мужчин строго ограничен – разрешено проходить только родственникам, и то не во всех случаях. Разумеется, я вошёл через калитку.

– И она что же, была не заперта? – прищурился Ланиган.

Газетчик посмотрел на него ещё более укоризненно, чем на доктора перед этим.

– Разумеется, она была заперта, инспектор. Меня впустила привратница, этакая крупная монахиня, сестра… э-э-э…

– Епифания, – подсказал О’Ларри.

– Совершенно верно, сестра Епифания, – кивнул светский репортёр. – Именно она. Даже удивительно. Как я запамятовал её имя – ведь это именно она меня обычно через калитку и впускала. Как я уже сказал, я прошёл в чайный домик…

– В сопровождении сестры Епифании? – поинтересовался доктор Уоткинс.

– Нет, к чему бы это? Я прекрасно знаю дорогу.

– То есть сестра Епифания осталась у калитки? – задал вопрос Ланиган.

– Ну разумеется. Должен же меня был кто-то потом выпустить наружу, инспектор. Кроме того, мать Лукреция упоминала, что будет ещё один… визитёр. Да, именно так она и сказала, когда мы все уселись за столик. Не могу сказать, джентльмен это был бы или леди, но в первом случае привратница впустила бы его так же, как и меня, – через калитку.

– А скажите, кто присутствовал на чаепитии, кроме вас и матери Лукреции? – сощурился мистер Ланиган.

– Да вам и без меня сие, верно, отлично известно… Да извольте, я скажу. В этом ничего предосудительного нет: присутствовали леди Конноли, Куртц, Африк, Суонн и Стюарт – они все члены попечительского совета.

– И более никого не было? – спросил мистер О’Ларри.

– Нет, боле… А хотя постойте… нет, на миг заглядывала какая-то монахиня, принесла посылку с пирожными к чайной церемонии. Право, даже не знаю, кто она. Мать Лукреция приняла у неё коробку в дверях.

– Голос молодой, старый? Вы не приметили? – спросил Ланиган.

– Нет, я в это время беседовал с леди Борзохолл, хотел узнать её мнение по поводу одного предмета. Затем мать настоятельница вернулась, разложила пирожные, и мы приступили к чайной церемонии. – Мистер Адвокат пару мгновений помолчал. – Почти сразу после её начала я почувствовал сильнейшее головокружение и помутнение рассудка, как от доброй бутылки виски, а леди начали терять сознание. Поднявшись, я вышел из домика, чтобы позвать на помощь, прошёл через калитку… Хм, странно, она была распахнута, а сестра Епифания при ней отсутствовала, теперь я это совершенно точно припоминаю… Да, мне кажется, что я встретил потом констебля, но, сдаётся, не смог объяснить ему суть ситуации… Очнулся уже утром в камере. Это, пожалуй, всё.

– А где в момент отравления была сама мать Лукреция? – поинтересовался доктор Уоткинс.

– О, она, оказывается, забыла «Радужную нить» у себя в кабинете и выходила ненадолго… Да, как раз в тот момент, когда я почувствовал отравление, её в чайном домике не было.

– Вы, вероятно, не очень любите сладкое и съели только одно пирожное, – не вопросительно, а вполне утвердительно произнёс доктор.

– И даже не целиком, – согласился газетчик. – Зуб, знаете ли, побаливает, а на заговор времени сходить совершенно последние дни и не было.

– Ну что же, мистер Адвокат. Вы очень помогли следствию…

– Да, чёрт побери, следствию о чём? Меня тут пугали убийством до смерти!

– Нет, не пугали, – ответил мистер О’Ларри. – Вчера была убита мать Лукреция.

– О боже мой… – ошарашенно прошептал репортёр.

– Гм. Остался ещё один вопрос. – Мистер Ланиган с неудовольствием покосился на своего коллегу и выложил на стол давешнюю вакидзасю. – Вам знаком этот предмет?

– Что? А, да, простите. Это моё.

В кабинете повисла мёртвая тишина, и даже сэр Эндрю, всю беседу молча смотревший в окно, чуть пошевелился, словно намеревался развернуться в сторону мистера Адвоката, но передумал.

– Так вы говорите, ваше? – вкрадчиво спросил инспектор О’Ларри. – Это получается, в чайный домик вакидзасю принесли вы?

– Да, инспектор. – Газетчик всё ещё выглядел огорошенным, но стремительно приходил в себя.

– И с какой же, позвольте полюбопытствовать, целью?

– Простите? Разве я не упомянул об этом? – Фемистокл Адвокат виновато развёл руками. – Я не мог понять, действительно ли это старинная вещь или же просто подделка. Не являюсь, знаете ли, знатоком в ниппонских кинжалах. А вот эрл Борзохолл – известный эксперт в холодном оружии, и его супруга увлечение мужа вполне разделяет. Я хотел понять, что это – безделушка или стоящая вещь, какую не стыдно и на аукцион выставить или презентовать, например.

– Не стоящая, – вмешался инспектор Ланиган. – Нам отлично известно и кто её изготовил, и даже лавка на Хитроу-Плёс, в которой вы её приобрели. Странно, что вы решили, будто там можно купить что-то воистину древнее.

– Но я её, простите, не покупал, – слабо улыбнулся репортёр. – Этот кинжал достался мне от недавно скончавшегося двоюродного дядюшки, мистера Ройстона. По завещанию он оставил мне кое-что, в том числе и коллекцию оружия. В большинстве своём – дешёвых подделок в дорогих ножнах, сказать по чести.

– И вы принесли его с собой, чтобы показать леди Борзохолл? – уточнил Ланиган.

– Да, инспектор, я же уже говорил, – пожал плечами Адвокат. – Я только передал его ей с просьбой взглянуть и высказать своё мнение, как началась чайная церемония. Она обещала взглянуть чуть позже.

– И оставила у себя? А вы, как я полагаю, сидели с противоположных сторон от столика? – подал голос мистер Уоткинс.

– Вы совершенно правы, доктор, – кивнул тот. – Именно так оно всё и было.

– Проклятье, какая версия развалилась! – Инспектор Ланиган аж прищёлкнул пальцами.

– Простите? – не понял газетчик. – Вы, собственно, о чём?

– Дело в том, мистер Адвокат, – прервал наконец своё молчание сэр Эндрю, – что этот кинжал является орудием преступления. Именно им была убита настоятельница обители Святой Урсулы. – Сэр Эндрю медленно повернулся от окна и несколько удивлённо приподнял бровь. – Э, джентльмены, – сказал он с некоторым неудовольствием, – а отчего никто из вас не додумался отпустить констебля Вилька? Он, должен вам напомнить, является сегодня старшим дежурным по участку, а мы отвлекаем его от исполнения прямых обязанностей, причём без какой-либо нужды к этому. Идите, мой мальчик, идите, вы больше не нужны. А к вам, мистер Адвокат, у нас есть несколько уточняющих вопросов…

Едва я спустился и вновь занял место за конторкой, как дверь в участок порывисто распахнулась и в зал приёма буквально влетел некий несуразный джентльмен средних лет. Был он высок и худощав, необычайно лопоух и лыс, весьма неплохой костюм на нём выглядел так, словно он надевал его второпях (хотя, возможно, он просто не умеет носить такую одежду – бывает такой сорт людей). Обведя комнату своими большими выпуклыми глазами, сей мистер с вытянутым, но не лишённым приятности лицом остановил взгляд на мне и стремительной, но какой-то дёрганой и неуклюжей походкой двинулся к конторке.

– Констебль, я хотел бы сообщить о преступлении, – заявил он и, едва не налетев на разделяющую нас преграду, остановился. – У меня пропал сотрудник. Его нет ни дома, ни где-то ещё, где его можно было бы найти.

– Разберёмся, сэр, – заверил его я, обмакивая перо в чернильницу и придвигая к себе бланк протокола первичного опроса. – Сообщите мне ваше имя, род деятельности, а равно те же данные о пропавшем и обстоятельства его исчезновения.

– Меня зовут Джейсон Джером Блинке, я редактор «Светского хроникёра»…

Глава V

В которой под подозрение последовательно попадают сестра Епифания, констебль Вильк, доктор Уоткинс и мистер Сабурами, инспектор Ланиган находит тайник убиенной, что не мешает содержимому оного так и остаться секретом, а наш герой благополучно завершает суточное дежурство по участку, успокаивает владельца кафетерия, а затем получает нежданное приглашение и неожиданное предложение

– Ну что же, доктор Уоткинс, похоже, теперь убийцу мы не найдём никогда, – произнёс мистер Ланиган, неторопливо спускаясь по лестнице.

Мистер Адвокат вместе со своим редактором покинул участок четверть часа назад, а инспекторы и врач оставались что-то обсудить с сэром Эндрю.

– Разве что нам удастся найти живой сестру Епифанию, при которой, как показывают свидетели, мать Лукреция открывала посылку, но лично я не поставлю на это и ломаный фартинг. Её либо устранили как свидетеля, либо, к чему я больше склоняюсь, она была с убийцей в сговоре.

– Полагаете, инспектор? – иронично поинтересовался мистер Уоткинс.

– Полагаю, – ответил тот. – Нам не известно, что же пропало и пропало ли вообще, если брать за версию ваше заключение, должен сказать – весьма и весьма умозрительное, – о том, что произошла кража. «Радужная нить» была в чайном домике, и это действительно рыцарский роман, как утверждает видный знаток ниппонских йироглифов инспектор Махоуни с Первого участка. Больше, кроме как узнать, что же пропало, я зацепок в этом деле не вижу. Мы опросили всех, кого можно, мистер Канингхем лично вчера совершил визит в Борзохолл, чтобы снять показания с леди Конноли, и никакой, ни единой зацепочки.

– А с чего вы взяли, что что-то уже пропало, мистер Ланиган? – усмехнулся в усы доктор. – Вы ведь, как я понимаю, не осматривали кабинет настоятельницы на предмет тайников?

– Именно этим, собственно, мы с мистером О’Ларри и намерены были сегодня заняться, мистер Уоткинс, – ответил инспектор. – Кабинет заперт и опечатан, а раз иных зацепок нет, то придётся покопаться в личных вещах убитой, как это ни прискорбно. Уже представляю, какой шум по этому поводу устроит её благородное семейство.

– Ах да, она ведь племянница эрла Фартингдейла… – пробормотал доктор. – Однако смотрите – как бы вас не опередили, мистер Ланиган.

– Опередил? Кто? – изумился инспектор О’Ларри.

– Убийца, – пожал плечами Уоткинс. – Или его сообщник. Вернее – сообщница. Насколько я знаю, никто из пансионаток института или монахинь, кроме сестры Епифании, не пропал. Следовательно, та персона, что получила посылку с пирожными, всё ещё скрывается или в обители, или в Институте благородных девиц. Ожидает возможности достать то, за чем охотилась, – иначе какой бы смысл ей там оставаться?

– Отвести от себя подозрения, э? – крякнул Ланиган, останавливаясь прямо посреди зала приёма рядом с моей конторкой. – Нет, это чересчур рискованно. Ну а почему вы так убеждены в невиновности сестры Епифании?

– Хотя бы и потому, что ничто не препятствовало ей скрыться с посылкой ещё до того, как она вошла в обитель, – спокойно ответил доктор.

– А вот тут вы ошибаетесь. Препятствие стоит слева от вас, за конторой дежурного констебля. Ведь вы проводили сестру до самых ворот обители Святой Урсулы, констебль Вильк? – с некоторым ехидством произнёс мистер О’Ларри.

– Совершенно верно, сэр, до самого порога, – кивнул я.

– А что-то помешало бы ей солгать, что у неё есть ещё дела за пределами патрулируемого им участка, например на рынке? – иронично изогнул бровь мистер Уоткинс. – И что она желает принести всё разом, а не бегать туда-сюда?

– Хм, немного странно, но не подозрительно, – согласился инспектор Ланиган. – Но ведь злоумышленники… или одна лишь злоумышленница – чтобы ударить кинжалом и достать прямо до сердца, нужна недюжинная сила, а у сестры Епифании она есть – могли и не быть уверенными в том, что нужный им предмет прибыл именно в этой посылке.

– Я больше скажу, – добавил мистер О’Ларри. – Искомый предмет, если дело и впрямь в нём, мог быть получен матерью Лукрецией гораздо раньше, а вчерашняя посылка может и вовсе не иметь никакого отношения к преступлению.

– Весьма маловероятно, инспектор, – парировал доктор. – Хотя и возможно, разумеется. Также возможно, что убийство как-то связано с придворными интригами: дядюшка покойной всё же Третий морской эрл, как-никак. Но это я тоже почитаю мало похожим на истину. В этом случае дело немедленно забрала бы морская контрразведка, чего не наблюдается. Ну а что касается недюжинной силы, так с тем же успехом вы могли бы подозревать и констебля Вилька.

Я аж поперхнулся от такого поворота разговора.

– Ну, знаете ли! – взъярился Ланиган. – Вы тоже весьма сильный человек, доктор! Мне отлично известна та история времён вашей службы в гуронской кавалерии, когда вы в приграничной стычке голыми руками задушили двухметрового ирокеза!

– Вот видите, инспектор, – флегматично пожал плечами мистер Уоткинс, – подозревать сестру Епифанию лишь на том основании, что она не была Господом обделена силой, несколько… преждевременно. И я на вашем месте проверил бы, где же были заказаны пирожные.

– Ба, да в любом кафетерии! – всплеснул руками О’Ларри. – Мы их проверим, естественно, но это займёт много времени. И не думаю, что опий в пирожные подложили именно при изготовлении. Хотя, конечно, всё возможно.

– Прошу прощения, сэр, – я кашлянул, – но это ниппонские пирожные. Мне доводилось видеть подобные в заведении мистера Сабурами.

– Хм, а «Цветок вишни» расположен рядом с обителью… – Инспектор задумался.

– Как, констебль?! – воскликнул мистер Ланиган. – Вы знаетесь с художниками и монахинями, разбираетесь в коллекционном оружии, да ещё и ниппонскую кухню изучили?! И это я ещё молчу про ваш хук левой. Нет, мистер Вильк, определённо, вы уже второй день меня беспрестанно изумляете!

– Констебль – один из ценнейших сотрудников Третьего участка, – улыбнулся доктор Уоткинс.

– Да бросьте, господа, у Ода Сабурами столуется половина Третьего участка, – отмахнулся мистер О’Ларри. – С тех самых пор, как мистер Вильк на спор отведал ниппонской стряпни. Должен заметить, что оторвать его от пищи в тот раз было абсолютно невозможно никакими силами, что послужило продукту хорошей рекламой. К тому же для констеблей, находящихся при исполнении, хозяин заведения подаёт ещё и пончики.

– Прекрасное прикрытие, Брендан, – язвительно произнёс Ланиган. – Кто же станет подозревать кормильца полицейских?

– Вы сегодня склонны подозревать, старший инспектор, положительно всех, – хохотнул его младший коллега.

– Такая служба, – желчно ответил тот. – Впрочем, шутки шутками, а давайте-ка заглянем в этот ваш «Цветок вишни» по дороге в обитель да порасспросим хозяина. Доктор Уоткинс, вы с нами?

– Нет, господа, боюсь, у меня есть ещё масса дел на сегодня.

– Ну что же, как желаете.

Джентльмены раскланялись и покинули участок, направившись каждый своим путём (инспекторы притом прихватили с собой дежурный наряд), а я продолжил исполнять свои обязанности дежурного.

День выдался нельзя сказать, чтобы шебутной. Обычный вышел день. Пара горожан была, написавших заявления о мелких кражах, констебли доставили в кутузку несколько пьянчуг и побродяжек, вчерашних задержанных отконвоировали к мировым судьям, ну и вся тому подобная рутина – ничего необычного.

Пару часов спустя вернулся из Святой Урсулы дежурный наряд, причём у всех четверых констеблей, его составляющих, лица были весьма озадаченные.

Старший наряда, констебль Хайтауэр, подошёл ко мне, чтобы, как это и положено, записать в книге дежурства данные о том, куда они направлялись и что на месте прибытия делали.

– Ну, что там у Сабурами? – задал я ему вопрос, терзавший меня всю первую половину дня. – Его не закрывают?

– Успокойся, ничего с твоей любимой закусочной не случится, – усмехнулся Мозес. – Вины за ним никакой не нашли. Пирожные в обитель, да, пёк он, потом его сынишка их отнёс и отдал сестре-привратнице у калитки. За что же его закрывать-то?

– Эх, по всему видать, опий в них Епифания подложила… – расстроился я. – Зачем ей это?

– Как знать, Айвен? – пожал плечами Хайтауэр. – Может, и она, а может, и нет. Кабинет аббатисы-то открыт сегодня оказался.

– Да ты что?! – изумился я. – Это что же, и печати сломаны?

– Ну а как же. – Мозес кивнул. – И внутри форменный бардак – всё, ну абсолютно всё перевёрнуто вверх дном, единственно, что стены целы. Я думал, старину Ланигана карачун хватит, так он от злости аж затрясся-то.

– Поди, и разнос монахиням устроил? – хмыкнул я.

– А вот и, представь себе, нет. Вызвал сестру Амброзию, она сейчас за аббатису, показал ей, что за безобразие в кабинете покойной творится – бедняжка чуть чувств не лишилась, – да и начал тайники искать. Нашёл за съёмной панелью несгораемый шкаф, вмурованный в стену.

– И что?

– А ничего. Ключей-то нет, да и хитрый он, шкаф, швейцарский, с цифирьным кодом. Сидит вот теперь старший инспектор, думает, как его открывать. Кстати, он просил прислать ему нашего нового художника.

Мы обменялись еще парой дежурных сплетен, я сообщил мистеру О’Хара, что инспектор Ланиган ожидает его в кабинете аббатисы обители Святой Урсулы, и день вновь потянулся, неспешно, неторопливо. Один раз на оперативной карте отобразился знак свистка по второй форме, а чуть позже констебли Стойкасл и Мерфи притащили в участок мужчину в халате, задержанного по заявке соседей за то, что смертным боем бил свою супругу (я сразу, после того, как оформил арест, сплавил его мировому судье Дредду, покуда тот не ушёл из присутствия), являлись несколько свидетелей, вызванных инспекторами по расследуемым ими делам, приходил отметиться выпущенный судом на поруки брачный и финансовый аферист О’Бендер, вдова Дринкс забрала заявление о пропаже золотого кольца (старушка нашла его в стакане со вставной челюстью) – в общем, дежурство выдавалось совершенно ничем не примечательное. Никак не могу сказать, что меня это обстоятельство расстраивало.

Наконец часам к трём дня в участок вернулись господа Ланиган, О’Ларри и О’Хара. Художник нёс тубус с, надо полагать, зарисовками из кабинета матери Лукреции.

– …видимо, придётся резать проклятый шкаф. – Из этих слов мистера О’Ларри я сделал вывод, что до тайн аббатисы инспекторы добраться не смогли.

– Это, боюсь, будет слишком долго. Крупповская броня в пять дюймов – да чтобы распилить такую дверцу, потребуется уйма времени, – ответил ему мистер Ланиган.

– А если подорвать? – подал голос художник.

– Исключено, – отрезал старший инспектор. – Даже если не учитывать то обстоятельство, что мы при этом разнесём весь кабинет, предметы внутри несгораемого шкафа, особенно бумаги, могут изрядно пострадать.

– Ну, не знаю, – развёл руками мистер О’Ларри. – Лично мне не известен ни один человек, который смог бы его вскрыть.

– Мне известен, – желчно буркнул Ланиган. – Но ему ещё пять лет сидеть. Нет, однозначно, из стены шкаф придётся выковыривать и…

Инспекторы и художник пересекли зал приёмов и скрылись в отделе детективов-инспекторов. Чуть позже господа О’Ларри и Ланиган поднялись в кабинет суперинтендента, и почти сразу вслед за этим в зале приёма появился элегантно, даже не без шика, одетый мужчина средних лет. Сняв цилиндр и бросив внутрь его перчатки, он прошествовал к моей конторке и лучезарно улыбнулся:

– Добрый день, констебль. Меня зовут Патрик О’Лири, я солиситор юридической фирмы «Джекил, Хайд и К°». Как я могу увидеть сэра Эндрю Канингхема?

– Он у себя, сэр, – ответил я. – Я могу доложить господину суперинтенденту о вашем визите, если вы сообщите мне его цель.

– О, дело в том, что мы ведём дела семьи Фартингдейл, а Третий участок, как нам известно, расследует дело о смерти матери Лукреции, в миру носившей имя леди Лидия Фартингдейл, и также нам стало известно, что инспекторы уже обнаружили личный сейф покойной. Нам с сэром Эндрю необходимо обсудить вопрос о недопустимости его взлома.

– Я извещу сэра Эндрю о вас.

Поднявшись к кабинету мистера Канингхема (место дежурного я ненадолго оставил констеблям из дежурного наряда) и постучав в дверь, я, дождавшись разрешения, вошёл.

– Что вам, констебль? – Суперинтендент, что-то обсуждавший до моего прихода с инспекторами О’Ларри и Ланиганом, задал свой вопрос довольно сухо.

– Сэр, солиситор О’Лири из «Джекил, Хайд и К°» просит вас его принять.

– Что ещё потребовалось этому крючкотвору? – поморщился начальник участка.

– Насколько могу судить, сэр, он намерен от имени клана Фартингдейл препятствовать вскрытию несгораемого шкафа матери Лукреции.

– Вот, господа, а вы ещё сомневались. Добрые монахини не преминули накляузничать семейству своих покровителей, – обратился сэр Эндрю к инспекторам и, повернувшись ко мне, добавил: – Что же, ведите сюда этого плута, мой мальчик.

Впрочем, сам я провожать судебного представителя не стал, отправив его к мистеру Канингхему с одним из посыльных. Спустился от суперинтендента солиситор спустя примерно полчаса, и вид притом имел весьма собой довольный. Видимо, ему удалось найти какие-то доводы в пользу своего дела, которые убедили моё начальство.

Инспекторы Ланиган и О’Ларри, напротив, довольными жизнью не выглядели, даже невзирая на то, что от сэра Эндрю, ввиду уже достаточно позднего часа, отправились по домам. Недолгое время спустя начали собираться констебли ночной смены, которым сегодня инструктаж проводил сержант Сёкли, произошла пересменка, и суперинтендент тоже направился домой. В участке на какое-то время установились тишина и покой.

На очень и очень непродолжительное время, надо заметить. Едва загорелись газовые фонари на улицах, как в участке началось истинное «веселье»: за ночную часть смены мне пришлось пять раз отправлять на вызовы дежурный наряд. Три попытки взлома стоящих на сигнальном заклинании особняков удалось предотвратить, ещё на одном жуликов даже задержали, в пятом же случае тревога оказалась ложной – хозяин дома установил охранный амулет совсем недавно и попросту запамятовал его отключить перед тем, как лезть в собственный несгораемый шкаф. Это ещё не говоря о куче задержанных драчунов, хулиганов, бродяг и прочих обитателей городского дна, вылезающих из своих нор с наступлением ночи.

Дежурному инспектору тоже трижды приходилось выезжать на убийства – один раз даже по горячим следам убийцу удалось задержать (морячки в кабаке повздорили). Все «прелести» оформления задержанных и размещения их по камерам так, чтобы друг друга не попереубивали, лежали, разумеется, на мне. За всю ночь присесть и отдохнуть удавалось буквально пару раз, так что к моменту сдачи смены я был совершеннейшим образом измотан и мечтал лишь о том, чтобы добраться до своей кровати и вытянуться на ней во весь рост.

Впрочем, сначала я зашёл позавтракать в кафетерий мистера Сабурами. И голод давал о себе знать, и несколько волнительно было – всё же, раз почтенный трактирщик попал в число подозреваемых, у него запросто могли отозвать лицензию, а лишаться места, где можно сытно и недорого поесть, мне вовсе не хотелось. Следовало получить информацию из первых рук. Как верно заметил инспектор О’Ларри, в «Цветке вишни» привыкла есть половина констеблей, и, случись что, ходатайство наше о сохранении дела мистера Сабурами вес будет иметь.

По раннему времени в кафетерии никого ещё не было. Лишь сам хозяин протирал полотенцем посуду, да его старший сын, тринадцатилетний Хэйхатиро, намывал полы шваброй.

– Здравствуйте, Айвен-сан, – вежливо поприветствовал меня владелец, едва я переступил порог. – Вы пришрьи нас арестовать?

– Нет, что вы, мистер Сабурами, – ответил я. – С чего вы взяли?

– Вчера заходири О’Рьарьри-домо и Рьаниган-домо, задаварьи вопросы, – печально ответил трактирщик, как всегда путая букву «л» с буквой «р» (которую ниппонцы произносят мягко, «рь»). – Я так понярь, что моими пирожными отравирься кто-то из знатных господ. В бырьые времена у меня на родине за такое казнирьи и кондитера, и всю его семью.

– Нет-нет, почтенный, вы совершенно напрасно волнуетесь, – поспешил успокоить его я. – Никто от ваших пирожных не умер. Я вам скажу больше: вы тут совсем ни при чём, и дабы заверить вас в том, что полиция Дубровлина, как и прежде, относится к вам с наивысшим доверием, я сразу после окончания дежурства направился в «Цветок вишни», чтобы заказать у вас завтрак. Несомненно и то, что прочие констебли, из тех, что привыкли делать у вас заказы, посетят вас сегодня или завтра.

– Вы просто возвращаете меня к жизни, констебрь. – Мистер Сабурами поклонился мне так, как это принято у них, в Ниппоне, и некоторое напряжение, ранее бывшее на его лице, сменилось облегчением. – Вам как всегда, Айвен-сан? Да? Ну что же, присаживайтесь, прошу вас, сейчас всё будет готово.

Стульев в «Цветке вишни» отродясь не водилось. Вместо них у низких-низких столиков лежали некие подушечки или пуфики – я даже затрудняюсь определить эти ниппонские предметы для сидения. Вот располагаться на них не затрудняюсь. Привык.

Я удобно уселся «по-турецки», положил шлем на стол, и вскоре передо мной стояла чашка с рисом и рыбой, лежали палочки, к тому же мистер Сабурами выставил на стол маленькую чашечку, почти блюдце, и небольшой кувшинчик.

– Простите? – удивился я. – Что это? Я не заказывал питья.

– Это саке, наше ниппонское рисовое виски. Мне захотелось отбрьагодарить вас за добрые известия, Айвен-сан. Не побрезгуйте моим скромным угощением, – произнёс владелец кафетерия, кланяясь.

Обижать ниппонца мне не хотелось (а откажись я – он и впрямь мог смертельно оскорбиться), да и, положа руку на сердце, ничего дурного в том, чтобы пропустить рюмашечку после тяжелого дежурства, я не видел. К тому же в настоящий момент я не находился при исполнении обязанностей, так что и подношением, сиречь взяткой, это ниппонское виски тоже считать было никак нельзя.

– Благодарю вас, мистер Сабурами, – ответил я. – Полагаю, не будет никакого греха, если я выпью одну рюмку, чтобы снять усталость.

– Вы оказываете мне верьикую честь, Айвен-сан, – поклонился хлебосольный хозяин, присел напротив меня и налил в чашечку прозрачной жидкости из кувшина.

Меня, честно говоря, эта ниппонская церемонность, когда к тебе постоянно обращаются словно к важному барину, несколько смущает, тем более что мистер Сабурами и постарше меня, но объяснять ему, что не стоит так себя вести, имеет примерно такой же смысл, как убеждать кошку не охотится на воробьёв. Не поймёт. В крови у него это.

Я в виски не разбираюсь, поскольку и не пью его почти никогда, так что судить о достоинствах его ниппонской разновидности не возьмусь: по мне, так обжигает пищевод и шибает в нос сивухой, как и любой другой. Но для аппетита, надо заметить, это очень даже неплохо, хотя я на него и так обыкновенно не жалуюсь.

– А скажите, Айвен-сан, – ниппонец налил мне в чашечку ещё саке, на что я возразить никак не мог – рот был забит едой, – что же не так бырьо с моими пирожными, которые я послал иэмото Рьукреции?

– С пирожными было всё хорошо, – ответил я после того, как прожевал и проглотил пищу. – Но ими воспользовался злоумышленник, подложил в них наркотик, через что несколько достойных леди и один репортёр впали в беспамятство.

– Ай-я-яй, как нехорошо, как неприятно, – покачал головой почтенный содержатель кафетерия. – Хэйхатиро, подойди-ка к нам.

Мальчик немедленно отставил швабру к стене и поспешил приблизиться.

– Скажи, сын, – обратился к нему мистер Сабурами, – точно ли ты отдавал те пирожные Епифании-тян, а не кому-то ещё?

– Да, отец, точно. – Мальчик стоял, чуть поклонившись, не поднимая глаз. – Я отдал ей посылку прямо в руки. Разве что уже она потом отдала её той, второй, невысокой монахине, лица которой я не видел, но это мне уже неизвестно.

– И они ничего при тебе не крьарьи в пирожные? – строго спросил его отец.

– Нет, я уже говорил это вчера. Я отдал посылку и ушёл сразу же после этого.

– Хорошо, иди.

– Мистер Сабурами, а почему вы говорили с сыном на ирландском, а не на ниппонском? – удивился я.

– Как можно, Айвен-сан? Это бырьо бы вопиющее неуважение к вам!

Ну что же, ему виднее, конечно. Хотя, может, думал: буду подозревать, что они о чём-то сговариваются.

Так или иначе, но я доел свой завтрак, позволил мистеру Сабурами уговорить себя выпить ещё чашечку ниппонского виски, тепло с ним попрощался и отправился домой, где сразу же уснул без задних ног.

Снилась мне склонившаяся над столиком в чайном домике монахиня, разделяющая пирожные пополам и вакидзасей намазывающая на нижние бисквиты коричневую массу, как масло на бутерброд. На груди у неё, отчего-то вместо креста, висела тихо позванивающая «музыка ветра», вимпл и корнет были не белоснежными, а кроваво-красными, лицо же и вовсе скрывала чёрная повязка, наподобие тех платков, что кавалеристы натягивают на лицо, защищая дыхание от пыли.

Вот ведь до чего уработался.

Несмотря на довольно сумбурные и неприятные сновидения, проспал я до двух часов дня и продолжил бы это занятие и дальше, если бы не настойчивый стук в дверь. Недоумевая, кому и что от меня могло понадобиться (ведь все соседи знали, что я вернулся после суточного дежурства и сегодня у меня отсыпной день), я поднялся с постели, чтобы поинтересоваться, кого же это по мою душу принесло.

За порогом обнаружился мальчик лет двенадцати, облачённый в форму почтмейстера.

– Мистер Айвен Вильк? – важно поинтересовался он, глядя на меня, и, дождавшись утвердительного ответа, протянул мне сложенный лист коричневой бумаги. – Вам телеграмма, распишитесь в получении.

Поставив автограф и вручив посыльному полпенни на чай, я вернулся в свою комнату, чтобы ознакомиться с содержимым послания. Телеграфировал мне, как оказалось, доктор Уоткинс, с просьбой как можно скорее навестить его у него дома, на улице Архитектора Бейкера.

Послание это меня изрядно озадачило – определённо не могу понять, зачем это я ему понадобился. Так, теряясь в догадках, я немедленно собрался, сел в кеб и уже спустя полчаса был у дома номер 2216.

Дверь открыла миссис Кристи, которая проводила меня в знакомый уже мне заставленный стеллажами с книгами кабинет, угостила чашечкой чая и удалилась. Минуту спустя в кабинет вошёл и мистер Уоткинс.

– Здравствуйте, сэр. – Я поднялся из кресла, приветствуя хозяина.

– Добрый день, констебль, – кивнул мне доктор. – Понимаю, вы удивлены моей просьбой о визите, к тому же я, верно, вытащил вас из постели. Вы ведь отдыхали после дежурства, верно?

– Ничего страшного, мистер Уоткинс, – поспешил успокоить его я. – К трём я всё равно обыкновенно встаю, иначе не смогу уснуть ночью, так что недоспал я буквально самую малость. Наверстаю вечером, сэр.

– Если примете моё предложение, то сильно в этом сомневаюсь.

– Прошу прощения? – не понял его слов я.

– Не буду ходить вокруг да около, констебль. Вы показались мне человеком весьма решительным и сообразительным, к тому же вы очень развиты физически, и по этим причинам я решил просить вас составить мне компанию в одном предприятии, – решительным тоном произнёс доктор. – По своим каналам мне стало известно, что сегодня в Дубровлин утренним поездом прибыл некий мистер Джон Доу, крупный криминальный специалист в области несгораемых шкафов. С учётом того, что за его голову негласно объявлено довольно солидное вознаграждение сразу в нескольких дубровлинских бандах, вернуться в столицу его могло заставить лишь обещание очень и очень солидного вознаграждения, и у меня нет ни малейших сомнений в том, что вознаграждение это ему назначено за вскрытие тайника матери Лукреции.

– Но позвольте, сэр, – удивился я, – ни один даже самый умелый взломщик не вскроет дверь, которая в принципе не открывается снаружи, а обитель и институт на ночь запираются на засов – мне сестра Епифания об этом как-то говорила. Как же он доберётся до кабинета настоятельницы?

– Ах, мистер Вильк, мистер Вильк, – покачал головой доктор Уоткинс. – Ну неужто вы ещё не поняли, что у злоумышленников есть свой человек внутри? Ведь всё на это указывает. Двери, безусловно, будут отперты, и он войдёт внутрь совершенно невозбранно. Я решил устроить засаду на негодяя и арестовать его, но, поскольку он может оказаться и не один, я прошу вас составить мне компанию в этом предприятии.

– Сэр… Но имею ли я право на такие действия без разрешения начальства?

– Вам не о чем беспокоиться, констебль… – начал было говорить доктор, но в это время дверь отворилась, и миссис Кристи доложила:

– К вам мистер Ланиган, сэр.

Вслед за этим в кабинет стремительным шагом проследовал и сам инспектор.

– А, Вильк, вы уже здесь? Превосходно, – сказал он.

Глава VI

В которой констеблю Вильку выпадает шанс продемонстрировать свои навыки уличного бокса и игры в городки, а также доказать истинную, а не мнимую чудотворность старинной иконы, после чего инспектору Ланигану остаётся лишь надеть наручники на нераскаявшихся грешников

Сидеть в засаде в платяном шкафу – не самое приятное занятие из тех, что только можно себе вообразить. Нет, если бы одному – то, наверное, было бы ещё ничего, а вот когда в нём находятся разом три джентльмена, присесть даже и на корточки никак не получается. Стоять же почти неподвижно несколько часов подряд – это крайне утомительно.

В кабинет матери Лукреции мы проследовали уже к вечеру. Инспектор Ланиган и доктор Уоткинс здраво рассудили, что по дневному времени проникнуть в обитель хотя и гораздо легче, но слишком велики шансы, что кто-то заметит злоумышленников и поднимет шум, а потому взлом несгораемого шкафа наверняка будет происходить в ночное время.

Тайно проникнув через садовую калитку, у которой нас уже ожидала сестра Амброзия, мы, следом за ней, тихонько, покуда большая часть монахинь была на вечерне, прокрались к кабинету матери Лукреции. Инспектор Ланиган осмотрел дверь, на которой ещё виднелись остатки сургучных печатей, и довольно хмыкнул:

– Комната не вскрывалась. Все мои метки на месте.

– Никак не могу сказать, что меня это расстраивает, – заметил доктор Уоткинс.

Ну, я тоже в общем-то не увидел тут повода огорчаться, однако благоразумно промолчал.

Сестра Амброзия притворила за нами дверь, не забыв перед тем осенить крестным знамением, и, прошептав «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»[3], заперла её на ключ.

– Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix[4], – пробормотал мистер Уоткинс и с интересом оглядел кабинет, подсвечивая себе и нам светящимся шаром на гальваническом элементе Лекланше (штуке новой и весьма дорогой). – И где же расположен несгораемый шкаф, инспектор?

– За вон той иконой Святой Урсулы двенадцатого века. – Мистер Ланиган указал на огромную и толстую доску на стене. На потемневшей от времени поверхности, в свете шара, лик святой великомученицы был почти неразличим. – Претяжелая вещица, доложу я вам, доктор, хотя, по слухам, чудотворная.

– Нечто подобное я и предположил, когда узнал, что сестра Епифания была наперсницей матери Лукреции… – в задумчивости ответил Уоткинс.

Инспектор с доктором перекинулись ещё парой фраз, после чего мы засели в засаду.

Ждать злоумышленников пришлось долго. Старинные башенные часы на обители прозвонили десять, затем одиннадцать и, судя по тому, сколь давно это было, готовились бить полночь, когда за дверью сначала скрипнула половица, а затем в её замочной скважине раздалась какая-то возня.

Я, признаться, слегка к тому времени подрёмывал, но, едва заслышав шум, прогнал от себя сон и напрягся. Наконец дверь отворилась, и на пороге в свете керосиновой лампы стало возможно разглядеть (через щёлочку между чуть приоткрытыми дверцами шкапа) двух мужчин. Один из них, в кургузом пиджачке и котелке, оказался настоящим исполином – едва ли ниже и щуплее меня. Второй… Обычный такой мужичонка оказался второй, не высокий, но и не маленький.

Оба они беззвучными тенями проскользнули в кабинет и поспешили прикрыть за собой дверь.

– Ставни без щелей? – свистящим шёпотом спросил тот, что пониже. – В свете последних событий вряд ли добрые монахини решат, что тут светится дух аббатисы, не обретший покой. Скорее догадаются о правде и позовут кого-то из легальной федерации идиотов в шлемах.

Так, а вот за флика[5] ты мне, гад такой, ответишь. Дай я только доберусь до тебя, сморчок.

– Не стоит переживать, мистер Доу. – Шёпот этаким, как из бочки, басищем – это, доложу я вам… – Ставни замечательные, ни одного огонька не пропускают. Сам проверял давеча.

– То-то я гляжу, тут до сих пор полнейший разгром. – Собеседник взломщика в ответ обиженно запыхтел. – И нечего дуться, мистер Маккейн, да пыхтеть, как чайник на огне. Сразу надо было доверить дело профессионалу, а не заниматься самодеятельностью. Несгораемый шкаф, полагаю, вмурован за той вон старинной иконой?

– Да, но… Как?!

– Тише вы, мистер. – Вор усмехнулся себе под нос. – Я лучший медвежатник на весь Зелёный Эрин, так что для меня это элементарно. Снимайте, а то я без шума буду проделывать это долго.

Здоровяк подошёл к иконе Святой Урсулы, перекрестился, взял её за края и без какого-то видимого напряжения снял образ со стены. Это был, пожалуй, самый удобный момент, чтобы наброситься на него и арестовать – заломать такого бугая даже мне будет не так-то просто, – и я вопросительно глянул на инспектора Ланигана. Тот, однако, лишь отрицательно помотал головой.

Ну да – они ведь с доктором Уоткинсом очень желали взглянуть на содержимое тайника несчастной матери Лукреции, а потому заранее договорились арестовать мистера Доу лишь после того, как тот вскроет несгораемый шкаф. Что ж, надеюсь, этот Маккейн повесит потом икону на место. Я точно так поступил бы, чтобы скрыть следы взлома хоть на время. Да и, потом, представьте только: придут родственники открывать тайник, а он пуст, хотя и цел. Наверняка эрл Фартингдейл заподозрит в пропаже содержимого инспектора, ежели этот Джон Доу такой умелец, как его доктор расписывает, да и устроит первостатейный скандал. Вот злоумышленникам-то будет потеха…

Хотя после такого им лучше бы не попадаться мистеру Ланигану никогда в жизни.

– Поставьте у стены и подсветите мне, – распорядился Доу, доставая из внутреннего кармана сюртука стетоскопическую трубку Лаэннека, а из правого – набор отмычек на верёвке.

Минуты две или три он вертел два колесика на дверце шкапа, вслушиваясь в него через свой инструмент так, как врач вслушивается в дыхание пациента, затем негромко усмехнулся, убрал трубку, резко крутанул оба циферблата и сунул отмычку в отверстие для ключа. Миг – и в полной тишине кабинета раздался громкий щелчок.

– Voila! Готово, мистер Маккейн, – самодовольно произнёс Доу. – Содержимое ваше.

– Да вы… чудотворец! – выдохнул тот. – Вы кудесник и маг!

Сказать по правде, я был со здоровяком совершенно согласен. Этакого фокуса я даже в цирке не видывал! Воистину за такое зрелище, как открытие неоткрываемого, я этому прощелыге даже флика готов был простить. Ну… почти готов, если уж быть честным.

– Приятно слышать похвалу своему мастерству, – отозвался взломщик, отходя к окну и убирая отмычки в карман. – Проверьте шкаф на внутренние, запираемые отсеки – они иной раз случаются.

– А вы что же, не полюбопытствуете? – спросил Маккейн, отворяя дверцу и освещая внутренности тайника фонарём.

– Ни к чему. Я не вымогатель, а честный вор, так что меня не интересуют чужие тайны – только деньги. Заплачено же мне было более чем достаточно, чтобы не покушаться на находящееся внутри барахло. Мне ведь, по сути, надо не так уж, хе-хе, много, да и отложено кое-чего. Могу спокойно отойти теперь от дел, уехать в колонии, купить себе там небольшое поместьице, жениться, детишек наделать супруге и всю оставшуюся жизнь предаваться безделью. Что ещё надо усталому мужчине в годах?

– Весьма мудро, – согласился здоровяк, выныривая из внутренностей несгораемого шкафа. – Пожалуй, когда все это закончится, я последую вашему примеру, а вам могу лишь пожелать, чтобы мечта ваша осуществилась как можно скорее. Внутри секций нет, мистер Доу, а жаль – я бы ещё поглядел на то, как вы эдак ловко – р-раз, да и всё.

Маккейн смущенно улыбнулся:

– Ну что же, в таком случае я откланиваюсь.

– Торопиться не стоит, – произнёс мистер Ланиган, выходя из платяного шкапа и нацелив свой «Веблей Р. И. К.»[6] на воров.

Мистер Уоткинс вышел с ним и уже держал одной рукой наготове свой чудовищный кавалерийский револьвер Гассера под карабинный патрон, во второй сжимая разгорающийся гальванический элемент. Я, надо заметить, от инспектора и доктора ничуть не отстал и тоже вышагнул в кабинет из пыльного и душного предмета обстановки, поигрывая в руках полицейской дубинкой.

Негодяи от звука голоса и начавшегося разливаться света вздрогнули, резко развернулись, готовясь, видимо, дать отпор, но дула двух револьверов, взведённые курки, общая решимость на лицах Ланигана и Уоткинса, да и моё, смею надеяться, присутствие остудили их пыл.

Маккейн затравленно стал зыркать по сторонам, отчаянно ища путь к бегству (я чуть переместился в сторону двери и погрозил ему – не балуй, мол). Доу же вдруг расслабленно прислонился к стене и сложил руки на груди.

– Инспектор Ланиган собственной персоной, надо же! – усмехнулся он. – И доктор Уоткинс здесь, кто бы мог подумать?! Да вы оказываете мне честь, господа! – Вор приподнял шляпу, приветствуя их.

– Давненько не видались, мистер Доу, – сказал врач.

– Да, давно… – протянул тот. – Не могу сказать, что сильно страдал от разлуки, но рад, чертовски рад наблюдать вас обоих в добром здравии.

– Проклятый предатель! – прорычал Маккейн. – Ты что же, сдал нас легавым?!

– Что за ерунду вы такую несёте? – поморщился взломщик. – Будь так, инспектор в меня не целился бы.

– Я ещё помню, насколько вы хорошо бегаете, – улыбнулся Ланиган.

– С тех пор, как вы прострелили мне ногу, уже не так споро, сэр.

– Вы, мистер Маккейн, поставили бы лампу на пол, – посоветовал доктор Уоткинс. – А то ещё, не приведи Бог, уроните, пожар учините… А тайник-то уже открыт.

– Как скажете, мистер, – мрачно ответил тот, медленно, чтобы не спровоцировать выстрел, опуская светильник на пол.

– И вы нас весьма обяжете, господа, – мистер Ланиган откинул полу своего пиджака, чтобы отцепить от пояса наручники, – если наденете вот эти украшения сами. Констебль, бросьте им вторую пару.

Мы с инспектором, казалось бы, только на миг отвлеклись от наших подопечных, а события тут же приняли дурной оборот. Склонившийся, когда ставил на пол фонарь, и так и не распрямившийся в полный рост Маккейн ухватил одной рукой край стоящей рядом с ним иконы и, словно атлет – метатель диска, запустил ею в мистеров Ланигана и Уоткинса.

Доктор и инспектор, проявив завидные ловкость и прыть, от броска уклонились, причём Уоткинс, отпрыгнувший вправо, в падении, даже успел разрядить свой револьвер в мерзавца – увы, лишь сбив с него котелок. Мистер Ланиган, державший на мушке взломщика, выстрелить не успел. Он упал на одно колено, резко разворачиваясь в сторону удирающего, однако было уже слишком поздно – как ни велик оказался кабинет аббатисы, а всё же не бальный зал. Маккейн уже был рядом со мной, на линии огня.

Когда тот, как бегун, рванулся к двери с низкого старта, я, долго не размышляя, тоже уподобился спортсмену. Словно игрок в городки свою биту, я запустил дубинку в Джона Доу, памятуя и об упоминавшейся его способности к быстрому бегу, и флика. Бедолагу сбило с ног, я же ринулся навстречу проявившему неожиданную прыть громиле, торопясь остановить его оверхедом с левой. Тот, впрочем, оказался малый не промах, встретил мой удар отбивом, тут же переходя в уклон, и зарядил мне короткий прямой в левую сторону груди. Целил-то наверняка в селезёнку, ну да не на того напал – у нас, в рабочих кварталах, и поподлее удары на турнирах бывали. Всё ещё двигающемуся мимо меня Маккейну я ответил апперкотом с правой, но, увы, удар вышел смазанный и не свалил здоровяка, а лишь отбросил к стенке. Он тут же ринулся в контратаку, и, обменявшись серией ударов, мы с ним вошли в клинч, понеслись куда-то в сторону (светильник мистера Уоткинса разбился, а лампа у несгораемого шкафа давала слишком мало света) и налетели плечами на дверь, с грохотом ссадив её с петель и разбив в щепки.

Расположенный на третьем этаже обители кабинет выходил своей, теперь уже бывшей, дверью на проходящую полукругом галерею, огороженную гранитным парапетом и колоннами. Одна из таких колонн, к нашему с Маккейном счастью, находилась как раз напротив выхода. Камень прекрасно выдержал удар, остановив наш разбег. Мой противник немедля попытался ударить меня в переносицу лбом, однако дело состояло в том, что идея так поступить пришла мне одновременно с ним. Соприкоснулись головами мы крепко, даже отпустили один другого на какое-то мгновение.

Не буду утверждать, что мой лоб крепче его. Наверняка удар несколько смягчил шлем констебля. Именно это обстоятельство и помогло мне прийти в себя первым и, схватив Маккейна за грудки, запустить его обратно в кабинет. Влетая в дверной проём, он сшиб с ног инспектора Ланигана, с револьвером в руках поспешавшего мне на подмогу, и отбросил с пути доктора Уоткинса, чуть отставшего лишь из-за того, убеждён, что ему пришлось взводить курок.

– Чиф, я его беру! – крикнул я, перепрыгивая мистера Ланигана и устремляясь к Маккейну.

– Бери-бери. У Вилька бульдожья хватка, не будем ему мешать, Уоткинс, – донеслось мне в спину.

Остановившийся наконец в глубине кабинета преступник схватил с письменного стола статуэтку святого Патрика и с воплем «Alba gu brath»[7] запустил ею в меня.

– Чёрта с два! – рявкнул я, уклоняясь, и налетел на негодяя всем корпусом, отчего мы с ним, как до того немногим ранее дверь, разнесли тот самый платяной шкап, в котором мы сидели в засаде.

Впрочем, удар был не столь силён, как в прошлый раз, и несчастная конструкция лишь рассыпалась, а не разлетелась вдребезги. Возможно даже, что её потом удастся починить.

Маккейн ловко выскользнул из моего захвата и откатился в сторону. Я начал вставать, когда увидел у него в руках здоровую доску. Он явно намеревался ею меня ударить (а шкафчик-то был из толстых досок дуба), а потому я тоже поспешил вооружиться здоровущей широкой доской. Увы мне – негодяй успел первым, и часть шкапа с громким хрустом сломалась о мою спину. К моей удаче, она, вероятно, треснула до того, как соприкоснулась с моим хребтом, и я пережил этот удар без особых последствий.

Со своей стороны я недолго думая, распрямляясь и разворачиваясь, дабы придать удару большую силу, приласкал своим орудием Маккейна по лицу и верхней части груди. Преступник покачнулся, сделал пару шагов назад и с размаху сел на пол. Вскинув доску над головой, я нанёс удар ему по темечку.

Маккейн оказался крепок и не упал окончательно, лишь опёрся руками о пол, хотя определённо и пребывал в нокдауне, а я вскинул своё оружие в третий раз.

В этот миг свет от так и стоявшей на полу всё время боя лампы осветил моё оружие, и моему взору открылась дивная по красоте картина во фресочном стиле, какой ещё можно видеть в старинных храмах и дворцах-музеумах.

– Ad majorem Dei gloriam![8] – выдохнул я и отправил Маккейна в нокаут третьим ударом, после чего медленно прислонил изображение к стене, опустился на колени и истово перекрестился. – Благодарю тебя, святая Урсула! Теперь я точно знаю, кто там, на небесах, молится за констеблей!

Противника, как оказалось, я поверг старинной чудотворной иконой, ранее скрывавшей тайник матери Лукреции.

– Чудо! – раздался от входа в кабинет придушенный женский голос. – Свидетельствую!

Я повернул голову на звук и увидел сестру Амброзию. Из рук исполняющей обязанности аббатисы доктор Уоткинс бережно принимал штуцер, а сама она опускалась на колени, воздев очи горе и истово крестясь. На лестницах и в коридорах обители слышался топот многочисленных ног и рассерженные женские голоса.

Да уж, наши святые сёстры – это вам не континенталки какие – со времён норманнских нашествий готовы дать укорот любому.

Инспектор Ланиган тем временем подобрал с пола наручники, надел их на Маккейна и Доу (последний уже шевелился и слабо стенал), после чего извлёк из кармана полицейский свисток и подал сигнал по третьей форме.

– Мистер Вильк, – обратился он ко мне, – прошу вас, раз вы в форме, поспешите успокоить сестёр обители, пока они до нас не добрались и не разорвали, как воров.

Закон у нас, на Зелёном Эрине, уважают, представителей его тоже, так что стоило полуодетым монахиням, вооружённым кто кочергой, кто канделябром, увидеть у входа в кабинет полисмена, как они сразу успокоились. Полиция не дремлет, полиция уже здесь. Нет повода для тревог.

Чуть позже, когда прибывшие на место констебли уже грузили в арестантский экипаж Доу и Маккейна, ко мне подошёл доктор Уоткинс.

– Мистер Вильк, рассейте мои сомнения, – попросил он. – Почему ваш жетон не издал ни звука, когда инспектор Ланиган подал сигнал?

– Но, сэр! А если бы кто-то из констеблей за пределами обители, но в пределах его досягаемости для свистка подал подобный в то время, что мы сидели в засаде, что было бы? Мы спугнули бы воров! Разумеется, я надел парадный, не зачарованный. Простая начищенная медяшка, доктор.

– Силён, умён, да ещё и святыми любим… вы меня поразили, констебль.

– У меня хороший сержант, сэр, – с достоинством ответил я.

Глава VII

В которой мистер О’Хара приступает к реставрационным работам, инспектор Ланиган и доктор Уоткинс ведут допрос задержанных, наряд констеблей вызволяет сестру Епифанию из узилища, а Айвен вместе с невестой отправляется в оперу

Разумеется, после окончания нашего приключения в обители Святой Урсулы я предпочёл бы вернуться домой, спать – благо на завтра мне вновь предоставили «отсыпной» день, – да и полежать после схватки с Маккейном было бы совсем не вредным (победа, признаюсь честно, далась мне нелегко). Служба, однако, есть служба, и вместо рандеву с подушкой я был вынужден отправиться в участок писать рапорт о произошедшем: наверняка уже утром материалы затребует мистер Канингхем, да и визит эрла Чертилла вполне вероятен. Не может же инспектор Ланиган подать им дело, где отсутствует хоть один документ!

Впрочем, много писанины разводить я не стал, да и не о чем особо было. Несколькими строгими фразами я описал, что, по приказу начальства и совместно с ним, находился в засаде, что в кабинет матери Лукреции проникли двое мне ранее не известных, которые вскрыли несгораемый шкаф, и что я, под руководством инспектора, принял меры к их задержанию. Что там ещё написать-то было можно?

Посыпав чернила песком и дав им засохнуть, я проследовал в кабинет инспекторов, чтобы приобщить документ к материалам дела. Дежурный инспектор, мистер Макензи, в это время составлял перечень изъятых из тайника предметов, а мистер Ланиган, вместе с доктором Уоткинсом, вёл допрос Доу.

– А что, собственно, у вас на меня есть, инспектор? – с порога услышал я голос задержанного. – Незаконное проникновение, всего-то и делов. Я ведь, заметьте, даже не открывал тайник, только его замки, не говоря уж о том, чтобы что-то оттуда взять. Да что я, право, вы же прекрасно слышали наш разговор с Маккейном. А незаконное проникновение, без цели кражи, это всего-навсего штраф. Утром полностью признаю вину, уплачу, сколько судья назначит, да только вы меня и видели.

– Ну-ну, не надо юродствовать, мистер Доу. – Инспектор Ланиган сморщился так, словно что-то кислое ему в рот попало. – Налицо прямое соучастие в краже.

– Так ведь не случилось никакой кражи, сэр!

– Ну хорошо, хорошо. Соучастие в покушении на кражу, вам эта казуистика вряд ли облегчит участь.

– Да что такое вы говорите, инспектор? – усмехнулся взломщик. – И что же, мистер Маккейн что-то достал из несгораемого шкафа? Нет, сэр, нет и нет! Он только заглянул внутрь, и не более того! Откуда мы с вами, господа, можем знать, что он не доверенное лицо покойной аббатисы, заблаговременно нанятое ей присматривать за вещичками, коли с ней случится что?

– Э, мистер Доу, прекратите вы балаган. Я устал, я спать хочу… Маккейна мы расколем, ему нападение на констебля как минимум светит. Вот и он сам, кстати, наш герой. Что у вас, Вильк?

Взломщик вздрогнул и потёр здоровенную шишку на лбу.

– Рапорт о сегодняшнем задержании, сэр, – доложил я. – В дело.

– Отдайте мистеру Макензи, он подошьёт, когда закончит с описью. Гм, а что это вы так покраснели, голубчик?

Дежурный инспектор, открывший один из фолиантов, сидел неподвижно, вперив взгляд в страницу, и стремительно приобретал цвет варёного рака.

– «Персиковая ветвь», – произнёс доктор Уоткинс. – Я говорил вам, инспектор, что в тайнике будут и подобные произведения тоже.

– Да, хм… – Мистер Ланиган подошёл к Макензи, заглянул ему через плечо и придушённо кашлянул. – Однако… А ведь я вам тогда не слишком-то поверил. Каюсь, был не прав.

Мистер Доу приподнялся было со стула, чтобы заглянуть в содержимое книги, но под моим строгим взглядом плюхнулся обратно и вновь потёр шишку.

– Неудивительно, что эрл Фартингдейл был категорически против вскрытия тайника, – продолжил старший инспектор. – Это как же нам подобное в опись-то внести, а?

– Полагаю, если не впадать в ханжество, то можно записать как трактаты о… скажем, об обустройстве счастливого семейного быта, – невозмутимо ответил доктор.

– Хм-хм, гм, думаете? А что же, вполне и так можно трактовать. Именно с такой формулировкой и вносите в перечень, мистер Макензи. Вильк, давайте-ка свой рапорт мне, я… недооценил занятость инспектора.

Отдав документ, я уже хотел поинтересоваться, можно ли мне наконец пойти домой, когда в кабинете появился отчаянно зевающий О’Хара.

– Неужто это никак не могло подождать до утра, инспектор? – спросил он и потёр кулаками глаза.

– Поверьте – нет. Уведите мистера Доу, мы с ним чуть позже продолжим! – крикнул Ланиган констеблям, дожидавшимся за дверью, и повернулся ко мне: – Помогите-ка нам с доктором, Вильк. Только аккуратно.

Инспектор кивком указал мне на стоящую в углу упакованную в обёрточную бумагу икону Святой Урсулы (её тоже, как вещественное доказательство, забрали в участок, хотя я сам слышал обещание мистера Ланигана, которое он давал сестре Амброзии, вернуть образ не позднее завтрашнего полудня).

Освободив икону от обёртки, мы аккуратно, стоймя, водрузили её на стол старшего инспектора. Наш штатный художник пригляделся и потрясённо ахнул.

– Да это же Эндрю Флорин, лопни мои глазоньки! – воскликнул он. – Но что за негодяй покрыл изображение лаком? Это же бронирование, а не олифление… Постойте, да оно отслаивается.

Мистер О’Хара провёл рукавом по поверхности, и на столешницу посыпались тёмные чешуйки лака, открывая нам удивительно яркие, словно только что нанесённые, краски.

– Сможете привести образ в нужное состояние? – напряжённо спросил инспектор. – Это позволит нам привлечь на свою сторону церковь, что в свете сегодняшних событий будет не лишним.

– Да, но… Нужна не простая, а именно иконная олифа, а у меня её нет.

– Льняное масло, отбеленное под действием дневного света в продолжение двух лет и варенное затем со свинцовыми белилами или свинцовым глётом? – спросил доктор Уоткинс и, получив утвердительный ответ, произнёс: – У меня есть. Осталось от одного дела… Можете послать ко мне домой, инспектор, миссис Кристи знает, где это.

– К обеду закончите, мистер О’Хара?

– Помилуйте, сэр! Я-то, положим, и к утру закончу, но олифе полтора дня надо сохнуть!

– Ну, это уже вопрос решаемый… – пробормотал инспектор.

В дверь постучали, и на пороге появился Стойкасл – нынче он был дежурным по участку.

– Сэр, – обратился он к мистеру Ланигану, – осмелюсь доложить, сегодняшний задержанный здоровяк пришёл в себя.

– А! Прекрасно, – потёр руки старший инспектор. – Давайте-ка его сюда, голубчика… Мистер О’Хара, скажите, как долго вы будете удалять старый лак?

– С четверть часа, может, немного больше, – ответил художник, не отрываясь от занятия. – Если констебль будет столь любезен и подержит икону это время.

– Что же, мистер Вильк, не откажете в любезности? – спросил мистер Ланиган.

– Не откажу, сэр. – Ещё четверть часа без сна я переживу, а поглядеть, как облик святой будет выглядеть без этой раскритикованной нашим художником лакировки, было страсть как интересно.

Да и конка ещё не ходит, а тратиться на кеб (тем паче идти домой пешком) что-то не хотелось.

Вскоре Маккейна в наручниках доставили в кабинет.

– Лучше мне не дёргаться, – хмыкнул он, покосившись на меня и на тот предмет, что я держал в руках.

– Уж будьте так любезны, – отозвался мистер Ланиган и кивнул на стул: – Присаживайтесь.

Задержанный последовал его указанию (пара констеблей, на всякий случай, остались стоять рядом с ним), а старший инспектор, сложив руки в замок, посмотрел на него долгим взглядом:

– Скажите, мистер Маккейн… Это, кстати, ваша настоящая фамилия?

– Да, сэр, – ответил тот.

– Так вот, скажите нам, мистер, зачем вы убили мать Лукрецию?

– Что?! Да я… – Преступник хотел было в возмущении подскочить, но был остановлен тяжёлой рукой Мозеса Хайтауэра. – Э, нет, сэр, вот это вам на меня повесить не удастся! Уж чего-чего, а этого я точно не делал!

– А что же делали? – мягко поинтересовался доктор Уоткинс. – Ну, кроме того, что проникли в женскую обитель без дозволения настоятельницы или лица её замещающего, что действующим законодательством трактуется как святотатство, и оказали сопротивление полицейскому? Ведь это вы похитили сестру Епифанию, верно?

– Моя вина, сэр, – ответил Маккейн, тяжко вздохнув и даже как-то поникнув. – Не знаю, как вы об этом прознали… Но она жива и здорова! Я собирался её отпустить, когда вся эта катавасия со старинными чертежами закончится, ей-богу, сэр!

– Где вы её держите?! – хлопнул ладонью по столу мистер Ланиган.

– В домике, который снимаю, Коннахат-Лайн, сорок пять, в подвале. Я оставил ей еды и воды перед тем, как отправиться на дело, сэр, так что…

– Констебль Стойкасл! – крикнул старший инспектор.

Когда тот явился, Ланиган распорядился отправить в дом Маккейна дежурный наряд и доставить в участок удерживаемую там монахиню.

– Ну а теперь, – сказал Уоткинс, – расскажите нам, что же вы искали в тайнике аббатисы.

– И на кого работаете, – добавил старший инспектор.

– Сэр… Я не знаю, на кого я работаю. Мне никогда не доводилось видеть этого человека.

– Так! – насупился Ланиган. – И вы полагаете, будто я в такое поверю?

– А пускай мистер Маккейн расскажет нам свою историю с самого начала, инспектор, – предложил доктор. – Ведь сотрудничество со следствием, если я верно помню, смягчает вину.

– Вплоть до перевода в разряд свидетелей, зависит от степени сотрудничества.

– Что же… – вздохнул арестованный. – Я расскажу вам, господа, историю своей жизни и падения. – Он помолчал немного, собираясь с мыслями. – Происхожу я из небогатого дворянского рода в Дамфрисе, что в Стрэтклайде.

– Англичанин? – удивился Макензи.

– Шотландец, сэр! – с негодованием ответил Маккейн. – И именно это стало причиной моих горестей. После несчастливой битвы при Куллодене, почти полторы сотни лет назад, как все вы знаете, хайленднры во главе с Джорджем Мюрреем запросили помощи в Эрине и короновали вашего короля Донхада шотландской короной. Стрэтклайд же достался англичанам, и скверные оказались это хозяева для нашей земли. Нет таких притеснений, что не чинили бы они шотландцам, имевшим несчастье жить под управлением британской короны. Арендаторов сгоняли с земель, дворян лишали их ленов… Мы бунтовали, но бунты быстро и жестоко подавлялись, а в землях наших селилось всё больше и больше англичан. Что я рассказываю, вы сами всё это прекрасно знаете, господа. – Он покачал головой. – Как и многие в юности, я мечтал о свержении ненавистного владычества и вступил в тайное общество заговорщиков «Круг чертополоха», надеясь или победить, или с честью погибнуть в борьбе. Увы, прекрасному порыву моей души не суждено было сбыться. Мои соратники, смирившись с невозможностью открытого противостояния Лондону, решили действовать путём террора: убивать английских поселенцев, жечь их фермы, и чиновников англичан они тоже приговорили к смерти. – Маккейн вновь тяжело вздохнул. – Незадолго до того, как я вступил в их ряды, одно из покушений вышло удачным: был убит проезжавший через наш городок лорд-протектор Глазго. Надо ли говорить, какие силы были брошены на поиск его убийц? Я, в отличие от большинства членов «Круга чертополоха», не обладал ещё навыками уходить от слежки, путать следы и скрываться. Англичане без труда меня арестовали, хотя я-то как раз был и ни при чём, и приговором мне должна была стать виселица. Тут-то я и попался на крючок своим нынешним хозяевам. Будучи отнесён к особо опасным преступникам, злоумышлявшим против короны, я был заключён в одиночную камеру, где дожидался судилища и казни. Надо ли говорить, насколько я был угнетён? Никому не хочется умирать в семнадцать лет, и я не был исключением, однако твёрдо был намерен не выдать никого из своих товарищей из «Круга чертополоха», тем паче что и известны мне были весьма и весьма немногие. – Маккейн вновь помолчал пару мгновений. – И вот однажды под дверь моей камеры просунули записку, где мне предлагалось бежать. От меня не требовалось ничего, просто дать своё согласие, а неведомые доброжелатели обещались устроить всё сами. Тогда я подумал, что это члены «Круга чертополоха» смогли проникнуть в ряды надзирателей тюрьмы – ведь и шотландцы служат там, – и, разумеется, я не смог отказаться. Наивно полагая, что это мои братья по борьбе с английским владычеством над Стрэтклайдом пришли мне на помощь, я дал своё согласие на побег. Не буду утомлять вас его подробностями, господа, отмечу лишь, что именно в ночь, когда мне довелось покинуть своё узилище, один из надзирателей, мужчина уже в летах, очень удачно скончался от удара.

– Чем же это так удачно-то? – подивился инспектор Ланиган.

– О, полагаю, что могу подсказать вам, – улыбнулся доктор Уоткинс. – Во многих случаях удара происходит посинение лица умершего, отчего несведущий человек легко может принять его за задушенного. И, готов держать пари, нашего гостя обвинили ещё и в его убийстве. Я прав, мистер Маккейн?

– Совершенно правы, сэр, – кивнул шотландец. – Тот человек, что вывел меня за ворота тюрьмы – я видел его тогда первый и последний раз, – предупредил меня, чтобы я не вздумал отрицать его убийства перед членами «Круга чертополоха». Намекнул, что после такого меня допустят к серьёзным акциям, и я, от юношеского тщеславия, согласился. Тогда я ещё не понимал, в какую ловушку себя загоняю. – Арестованный побарабанил пальцами скованных рук по своим ляжкам. – Разумеется, – в голосе его появилась горечь, – я направился на один из известных мне конспиративных адресов. Один из тех, что не были обнаружены коронными следователями в Дамфрисе. Товарищи из братства встретили меня как героя – новость о моём побеге напечатали в утренних газетах, а пробирался я окраинами и поспел позже почтальона, – и я представить даже не мог, что всё время за мной вёл слежку профессиональный филер. После того как мне выправили документы и я покинул родной городок, полиция накрыла ту явку, арестовав многих, кто счёл это место безопасным логовом. Уже на новом месте пребывания, – я не буду утомлять вас подробностями своих скитаний за целых полгода, – меня нашли мои «освободители». Они напомнили мне, что я письменно дал согласие на бегство, и рассказали, что это я вывел шпика на явку «Круга чертополоха», копию рапорта показали, ещё бумаги… По всему выходило, что я согласился работать на Скотленд-Ярд, чтобы спасти свою шкуру, и, попади эти документы в общество, смерть моя была бы делом решённым. Признаюсь, я смалодушничал, тем паче что и просили-то меня о сущих пустяках – присмотреться к одному, рассказать немного о другом, предупредить о незначительных акциях «Круга чертополоха», наподобие сожжения мельницы, например… День за днём, месяц за месяцем я всё глубже увязал в этом предательстве, по-прежнему оставаясь коронным преступником. Хотел уже было на себя руки наложить от всей этой непроходимой отчаянности, но тут «хозяева», а общались мы строго письмами, лишь редко-редко через посланцев, всегда притом разных, сообщили мне, что я должен переселиться в Хайленд. Для «Круга чертополоха» я погиб во время неудачной операции по подрыву моста, через который должен был проследовать состав стрэтклайдского губернатора, для английского правосудия, боюсь, нет… Так или иначе, но я с новыми документами переселился к хайлендерам, где выдавал себя за согнанного с земли арендатора. Мне даже помогли добрые люди из окрестностей Дингуолла обзавестись небольшой фермой, и я постарался стать им добрым соседом. – Маккейн в очередной раз испустил тяжёлый вздох. – Мои хозяева не трогали меня целый год, и я начал надеяться, что больше не нужен им, что меня оставили в покое. Даже позволил себе начать ухаживать за одной вдовушкой, имея виды на ней жениться. О, хотя ей и было уже двадцать пять, но это оказалась воистину чудесная женщина, господа! Добрая, отзывчивая, понимающая и хозяйственная. На мою беду, в это время начали тянуть ветку чугунки к Кайл-оф-Лохалш, и мне снова напомнили о моём незавидном месте в этом мире. Распоряжение пришло по почте, обычным письмом, в котором содержались инструкции по дальнейшим действиям. Мне предписывалось взять на постой несколько, как можно больше, инженеров и квалифицированных рабочих со строительства, интересоваться ходом работ и раз в неделю слать отчёты в один из отелей Дингуолла на имя мистера и миссис Смит… – Арестованный чуть поёрзал на стуле. – Дорогу в это время тянули как раз в миле от моего дома, и несколько инженеров с удовольствием сменили временный лагерь строителей на комфорт проживания пусть и в небольшом, но настоящем доме, с пансионом. Цену я к тому же не ломил, мотивируя это возможностью пообщаться с образованными людьми. Мы прелестно проводили вечера с этими славными молодыми, полными энтузиазма людьми, и тем печальнее мне от постигшей их судьбы. После месяца их у меня проживания я снова получил письмо. На сей раз мне приказывалось сесть вечером в бричку и отправиться на встречу в относительно безлюдное место. Сказав своим постояльцам, что мне необходимо навестить соседа, у которого собралась телиться корова, я поступил согласно полученной инструкции. На месте меня уже ждали четыре человека, под одеждой которых я заметил оружие. Мне дали коня, новые документы и велели спешно уезжать в Дингуолл, где сразу же, нигде не останавливаясь, сесть на шхуну, идущую в Амстердам. Место на ней уже было мне оплачено. Сами же прибывшие сели в мою бричку и поехали к дому. Клянусь вам, господа, я даже предполагать не мог, что это моё соглядатайство за строительством обернётся жестоким убийством пяти человек! Через час, когда я уже нёсся по дороге во весь опор, на месте моего жилища поднялось зарево пожара.

– Чёрт побери! – ошарашенно прошептал Макензи.

– Эта ветка строилась военным ведомством, и мы тогда были на грани войны с Англией. Наш полк тогда, помнится, передислоцировали на границу с Мэном… – печально произнёс доктор Уоткинс. – Но продолжайте, мистер Маккейн, прошу вас.

– Да продолжать особенно нечего, сэр. Несколько лет я провёл на материке: в Голландии, Франции, Дании и Испании, опять же, и в колониях побывать пришлось, и везде всё было примерно одно и то же. Не стану отрицать – несколько раз мне приходилось убивать людей, но правосудия Эрина это не касается. А три месяца назад, «погибнув» в очередной раз, я переселился в Дубровлин. Некоторое время потребовалось на «врастание», обзаведение знакомствами, а затем меня свели с неким выдающим себя за ниппонца буддийским монахом. Он родом из Кореи, мне приходилось работать с ним на Филиппинских островах три года назад. Опасный, очень опасный человек, джентльмены. Сейчас он называет себя Дэнгё-дайси и представляется учителем, получившим посвящение «приходящего монаха». Это очень высокий ранг посвящения в буддизме, выше только монахи без изъянов и естественные монахи, сиречь будды. Такое его звание, ложное, разумеется, открывает ему двери в очень многие дома знатных и влиятельных людей.

– Это новомодное увлечение всем ниппонским переходит уже всякие разумные границы, – недовольно пробурчал инспектор Ланиган.

– Рёкай[9], – кивнул доктор.

– Выдавая себя за кебмена, я возил его по городу и в случае чего должен был помочь этому лжемонаху бежать, – продолжил свой рассказ Маккейн. – Нужды такой, впрочем, ни разу не случилось, вплоть до дня, когда была убита мать Лукреция. За день до этого Дэнгё-дайси сам явился ко мне в чрезвычайном возбуждении и велел завтра быть наготове. Из некоторых его обмолвок я понял, что человек моих хозяев в Ниппоне телеграфировал, что в обитель Святой Урсулы прибудет старинный трактат, содержащий некие чертежи. Не могу сказать какие – он не распространялся, но полагал, будто эти документы могут значительно усилить империю Зелёного Эрина. Ему удалось добиться приглашения на церемонию в чайном домике, и он намеревался неким образом необходимые бумаги у настоятельницы изъять. В час пополудни я доставил его к калитке в ограде обители, он вошёл туда, а я остался ждать. Впрочем, ожидание моё продлилось недолго: и четверти часа не миновало, а он вернулся. Забрызганный кровью и сам тоже раненный в левое надплечье. Рана была не слишком глубокой, но кровила, скажу вам, изрядно.

– Ого, кто же его так? – присвистнул мистер Макензи.

– Откуда же мне знать? – пожал плечами Маккейн.

– Ну, это же очевидно, джентльмены, – сказал доктор Уоткинс. – Мать Лукреция, разумеется.

– Согласен с вами, – кивнул инспектор Ланиган. – До пострига она была той ещё штучкой. А монашеский сан приняла после скандала, когда вызвала на дуэль леди О’Брэдли и изрядно её шпагой нашинковала. Но вы, мистер Маккейн, продолжайте.

– Да, сэр, – вздохнул тот. – Лжемонах укрылся внутри кеба и велел мне затащить туда ещё и сестру-привратницу, которая лежала без чувств во дворе. Затем мы проехали ко мне, сестру Епифанию я оттащил в подвал и помог Дэнгё-дайси перевязать рану. Этой же ночью мы вдвоём проникли в монастырь, – как и сегодня, ворота не были заперты, – и обыскали кабинет аббатисы. Не найдя ничего, мы вернулись ко мне и допросили пришедшую в себя монахиню о том, где находится тайник матери Лукреции.

– Вы применяли к ней… меры воздействия? – сурово нахмурился мистер Ланиган.

– Нет, разумеется, инспектор. Много ли надо, чтобы запугать беззащитную женщину?

– А затем вы вызвали мистера Доу, – утвердительно произнёс старший инспектор.

– Вызвал, да и нашёл его не я. Мне лишь поручили встретить его на вокзале и сопроводить в обитель Святой Урсулы. Я обязан был очистить содержимое тайника, а утром всё украденное у меня должны будут забрать. Мы вновь проникли в монастырь через открытые ворота, вскрыли кабинет настоятельницы, а остальное вы знаете.

– М-да. Засаду мы в доме, конечно, оставим, но сомневаюсь, что кто-то явится… – призадумался мистер Ланиган. – Однако, сэр, вы понимаете, что я вынужден буду передать вас суду по обвинениям в соучастии убийствам и шпионаже? И сомневаюсь, что хоть один судья вынесет решение, не связанное со смертной казнью.

– Конечно, инспектор. Просто мне было необходимо выговориться. Очень уж я устал носить это всё в себе. – Маккейн посмотрел на икону, с которой мистер О’Хара только что закончил удалять последние остатки старого лака, перевёл взгляд на меня и весело подмигнул: – А хорошо, что ты мне по шее ни разу не приложил, здоровяк.

Сказав это, он вцепился зубами в воротник своего пиджака и тут же рухнул со стула на пол. Стерёгшие его констебли, инспекторы Макензи с Ланиганом и мистер Уоткинс бросились к нему, но уже ничего не смогли поделать.

– Мёртв, – констатировал доктор. – Цианистый калий. Чувствуете лёгкий запах миндаля, джентльмены?

– Проклятие, – выругался старший инспектор. – Но кто бы мог ожидать, а? На ледник его, парни.

– Он… что же… покончил с собой? – потрясённо спросил наш художник, побледнев как мел и тяжело сглатывая.

– Совершенно верно, мистер О’Хара. О-о-о, вот только не вздумайте тут падать в обморок. – Мистер Ланиган открыл секретер, извлёк из него початую бутылку бренди и налил половину бокала. – Вот, выпейте. Это поможет вам прийти в себя.

Покуда художник, трясясь, словно осенний лист, крупными глотками пил, а констебли выносили покойного, я аккуратно положил чудотворный образ на столешницу и хотел уже испросить разрешения уйти домой, однако тут со стороны зала приёмов раздался шум и довольный смех сразу нескольких мужчин. Затем стук в дверь, и на пороге появился ухмыляющийся Стойкасл.

– И чем вы так довольны, констебль? – желчно поинтересовался инспектор Ланиган.

– Осмелюсь доложить, сэр, дежурный наряд доставил сестру Епифанию, – посмеиваясь, ответил тот. – Только она, прошу прощения, уже сама готова была себя спасать. Разобрала, осмелюсь доложить, свой топчан, когда в подвал вошёл констебль О’Йолки, ударила его по голове и выбежала из подвала, размахивая доской. У констебля шлем теперь, ну чисто сложенный шапокляк, и в голове звенит.

– Благослови вас Господь, инспектор! – Могучая длань сестры Епифании без труда сдвинула Стойкасла с дороги, а сама она прошествовала в кабинет, осеняя Ланигана крестным знамением. – Я уже думала, что эти враги рода человеческого заперли меня в подвале навечно и никто не придёт мне во спасение.

Доктор Уоткинс негромко фыркнул себе в усы и отвернулся, скрывая ухмылку. Я же позволил себе улыбнуться совершенно открыто – рад был, что с монахиней всё в порядке.

– Всё позади, сестра. Большая часть злоумышленников задержана, и все ваши горести позади, – ответил Ланиган и, поглядев на бренди, которое всё ещё держал в руках, спросил: – Выпьете немного? Вон доктор Уоткинс утверждает, что от нервов это полезно.

– Разве что самую малость, – ответила та.

Инспектор достал из секретера ещё один бокал, наполнил его на треть, затем с сомнением посмотрел на сестру Епифанию и наполнил его до краёв.

– Благодарю, – сказала монахиня, принимая бренди, крякнула и опустошила бокал в два глотка. – Ух, прямо чувствую, как нервы успокаиваются. Констебли говорили, что вы хотели меня о чём-то спросить, господа?

– Да, сестра, – произнёс доктор Уоткинс. – Скажите, как получилось, что вы отравились пирожным? Ведь вы не любите сладкого.

– Я к нему равнодушна, но отказаться от угощения аббатисы… – Та пожала плечами, отчего груди её под сутаной всколыхнулись, словно морские волны в шторм.

– Она что же, сама его вам дала? – поинтересовался инспектор.

– Нет, я стерегла калитку, ожидая визита ниппонского отшельника, и, когда принесли пирожные, их вызвалась отнести сестра Анабелия, подошедшая со мной поболтать. Затем она вернулась с одним пирожным и сказала, что мать Лукреция меня угощает. Я было хотела поделиться, но эта егоза уже упорхнула, и пирожное я съела сама. Затем… А затем я, кажется, лишилась чувств и пришла в себя уже в каком-то подвале, слабая, словно воробушек.

– И давно вы знаете эту Анабелию? Как её в миру звали? – напряжённо спросил доктор.

– Она новенькая, недели две как перебралась к нам откуда-то из Корка, не скажу подробнее на память. А в миру она звалась Шарлотта Баксон. Я отчего знаю – я ведь ещё и обязанности секретаря настоятельницы исполняю.

– Стойкасл, прикажите дежурному наряду сопроводить сестру в обитель, а оттуда доставить сестру Анабелию, – распорядился инспектор Ланиган.

– Держу пари, этой Баксон там уже нет, – заметил Макензи, когда все покинули кабинет.

– Склонен согласиться с вами, но попробовать мы обязаны, – задумчиво ответил старший инспектор. – Вильк, мы вас задержали почти на всю ночь… Простите нас, идите, голубчик, отдыхайте.

Перенеся икону в мастерскую мистера О’Хара и дружески попрощавшись со Стойкаслом, я уже совсем было собрался идти домой, однако в тот самый момент, когда я вышел из участка на улицу, из-за поворота появился несущийся во весь опор кеб. Он мчался так споро, словно за ним гнались все падшие ангелы преисподней, и, хотя в утренней сероватой мгле фонари на нём были отлично различимы, такой аллюр создавал опасность для случайных прохожих. Я уже извлёк свисток, собираясь подать сигнал по форме два и оштрафовать нарушителя, когда тот резко затормозил и из кеба выскочил мистер Адвокат.

– Констебль! – воскликнул он, увидев меня. – Вас послало мне само небо!!!

– Надеюсь, сэр, вы не хотите сказать, что теперь пропал мистер Блинке? – спросил я.

Я, честно говоря, чувствовал некоторые угрызения совести из-за того, что этот джентльмен по моей вине провёл ночь в камере с бродягами, и потому убрал свисток, решив ограничиться устным предупреждением.

– Ах, вам бы всё шутить, а я погиб, погиб, считайте, бесповоротно, если вы мне не поможете!

– Да что же такое произошло, сэр? – опешил я.

– Ах, трагедия всей моей жизни! Джей Джей отчего-то решил, что раз я был участником событий в обители, то мне и необходимо освещать эту трагедию. А ведь я совсем, ну совершенно не работал с криминальными хрониками – у нас в «Светском хроникёре» и колонки-то такой нет! Конечно, есть некоторые связи, но не в полицейских или преступных кругах – слава богу, хоть парочку монахинь из аббатства я знаю и смог убедить немедленно извещать меня о новостях. Сегодня ночью, как сообщил мне посыльный от моих конфидентов, произошло задержание злодеев. Скажите, вы ведь знаете что-то об этом? Если мы дадим новость в утреннем выпуске, а не в дневном, как все прочие, я спасён. Если нет – боюсь, мне придётся искать другую работу. – Лицо Фемистокла Адвоката приняло самое что ни на есть унылое выражение.

– Хм… вы ставите меня в затруднительное положение, сэр, – ответил я. – Признаю, подробности задержания мне известны, но я не вправе вам их разглашать.

– Ну хоть что-то! Скажите, умоляю вас! Убийцы задержаны?

– Сэр… Могу вам сказать, что арестованные есть. Большего же… Хотя нет. Могу поделиться с вами ещё одной новостью. Во время ареста преступников произошло явление чудотворной иконы Святой Урсулы.

– Да? – Журналист посмотрел на меня со скепсисом. – Вы уверены?

– Более чем. – Я наклонился к мистеру Адвокату и негромко добавил: – Я сам, лично видел её явление во время ареста злоумышленников. И более того вам скажу, сэр: это работа старинного мастера, ранее считавшаяся утерянной или вовсе неизвестная.

– Не может быть! – В глазах светского репортёра зажглись огоньки радости.

Ещё бы – новость-то как раз по их разряду.

– Вам известно такое имя, – я продолжал говорить так же негромко, заговорщицким тоном, – как Эндрю Флорин?

– Как?! – ахнул мистер Адвокат. – Неизвестная работа самого Флорина?! Ах, взглянуть бы на неё хоть одним глазком!

– Это можно устроить. Наш художник, мистер О’Хара, сейчас занимается её реставрацией, дабы вернуть икону к утру в обитель Святой Урсулы. Пойдёмте. Если сможете уговорить, он вправе сделать вам калотип для иллюстрации статьи.

Я, собственно, что подумал в тот момент. Доналл О’Хара не век же будет у нас, в полиции, вековать – когда-то захочется ему славы, как художнику, выставок и всего такого прочего. А что для того надо? А надо для славы, чтобы знатные и богатые люди ему картины заказывали, чтобы модным он был художником и на слуху. «Светский хроникёр» же такие вот потенциальные заказчики молодого художника и читают. Так что совсем не лишним будет в газете упоминание его имени. Мне так кажется.

– Констебль, я вечный ваш должник! – воскликнул репортёр. – Даже не знаю, как вас отблагодарить! А хотя, знаете… У вас невеста есть?

– Есть, сэр, – кивнул я, не понимая к чему он клонит.

– Как удачно, – обрадовался Фемистокл Адвокат. – Не желаете сводить её в Императорскую оперу? Билеты туда очень дороги, даже в партер, но у меня есть две контрамарки с открытой датой. Не желаете ли?

Он полез во внутренний карман пиджака.

– Это что же, сэр, – взятка? – нахмурился я.

– Это презент. Из дружеского к вам отношения и заботы о вашем семейном счастье.

Эх, а хорошо было бы! Если Мэри небрежно так, разговаривая с подругами, обронит что-то вроде «Мы с женихом вчера в Императорской опере были», да они же все от зависти полопаются!..

Взял я, в общем, контрамарки. Не взятка же – я ведь за них ничего незаконного делать не обязан. А прятать образ приказа от начальства не было…

– Айвен, дружище, ты что же, уже по службе соскучился? – рассмеялся Стойкасл, когда я вернулся в зал приёма. – О, и мистер Адвокат здесь! Неужто вас опять арестовали?

– Доброе утро, констебль, – поздоровался журналист. – Я хочу взять интервью у вашего художника по поводу неизвестной иконы Эндрю Флорина.

– Хм. Запрета на это не было… Айвен, проводишь?

– Разумеется, Леган, – кивнул я.

Проводив мистера Адвоката к мистеру О’Хара и представив их друг другу, я, не забыв шепнуть художнику, чтоб о самоубийстве Маккейна помалкивал, наконец отправился домой. Газовые фонари на улицах уже начали гасить, слышался звон первой конки, так что до своего обиталища я не пешком пошёл, а доехал. Сняв форму и почистив её, я перекусил бутербродами и лёг спать. У Мэри нынче тоже свободный день, вечером и сходим на представление. Записку для неё я в участке оставил – ребята не подведут, доставят ей с посыльным в лучшем виде.

С этими мыслями я заснул и спал без сновидений до двух дня.

Проснувшись и, в некотором роде, позавтракав, я первым делом извлёк из шкафа свой лучший, выходной, костюм в мелкий рубчик и повесил его отвисать, погладил сорочку, почистил цилиндр из светлого шёлкового плюша с серой лентой (когда-то он мне стоил очень дорого, и я берёг его для сватовства), начистил серебряные запонки, потом немного повозился с ремонтом напольных часов и отправился за Мэри на кебе. Да, дороговато это, но запылить костюм мне не улыбалось.

Добравшись до особняка старой миссис О’Дэйбигалл, где служит горничной моя Мэри, я постучал в дверь чёрного хода и, когда она открылась, поприветствовал дворецкого, приподняв шляпу:

– Добрый день, мистер О’Генри.

– Здравствуйте, мистер Вильк, – кивнул тот. – Проходите, мисс Сью уже почти оделась, она с другими девушками что-то доделывает в своём туалете. И, должен заметить, вы превосходно выглядите сегодня, констебль.

Он добрый малый, на самом деле, просто должность у него такая.

– Благодарю вас, – ответил я, проходя в дом. – Сказать по чести, я несколько волнуюсь. Всё же Императорская опера, где бывает весь свет, – не буду ли я там смотреться нищим бродягой?

Дворецкий отступил на пару шагов назад и, склонив голову набок, начал внимательно меня рассматривать.

– Хм… – наконец вынес он вердикт. – Насколько я понял из присланной вами записки, вы будете сидеть в ложе для репортёров?

– Да, именно так и есть.

– Хм… Запонки простоваты, но в целом – вполне достойно. Можете не переживать, там вы будете смотреться вполне уместно. А вот и ваша спутница, – кивнул он в сторону лестницы.

Я обернулся и, честно говоря, обмер. Мэри и так раскрасавица, а тут – слов нет. Одета она была в строгое, но элегантное платье бистрового цвета[10], край юбки, отвороты рукавов, ворот и грудь на блузе были украшены накладками цвета старого золота. Голову моей невесты венчала шляпка, а на левом плече виднелась изящная серебряная брошь в виде веточки остролиста.

– Сударыня, – я приподнял цилиндр и протянул руку, – разрешите вас сопроводить в театр?

– Окажите мне любезность, сударь, – ответила Мэри.

Так получилось, что к Императорской опере мы прибыли одновременно с коляской семейства Крагг, также решившим сегодня посетить это заведение. Сэр Долий в смокинге и цилиндре и его супруга в роскошном платье цвета экрю[11] с турнюром смотрелись, разумеется, гораздо выигрышнее нас, однако именно они поздоровались с нами первыми.

После того как мы обменялись приветствиями, миссис Крагг предложила побыть нашим гидом по театру – до начала представления оставалось ещё двадцать минут, и сидеть в ложе просто так, как она выразилась, было довольно глупо. Её супруг поддержал предложение, и, хотя я испытывал неловкость в обществе людей света, отказать было бы с моей стороны невежливо – пришлось соглашаться.

– И не надо, не надо смущаться, мистер Вильк, – улыбнулся сэр Долий. – Обо мне «Светский хроникёр» ни разу не писал, хотя я не последний человек в Адмиралтействе, Первый сюрвейвер[12] всё же, а вот о вас эта газета сегодня упоминала дважды. В утреннем и дневном выпусках.

– Скажите, кстати, это правда то, о чём сегодня писали? – спросила его жена. – Я состою в Дубровлинском католическом обществе, и для меня очень важно это знать.

– Простите, мэм, но я не читал сегодняшних газет. Не подскажете, что именно там писали?

– О! О том, что вам явилась чудотворная икона Святой Урсулы, благодаря чему и удалось задержать убийц несчастной матери Лукреции.

– Того, кто нанёс ей удар, увы, задержать не удалось, – честно ответил я. – А остальное – чистая правда. Неизвестная работа мистера Эндрю Флорина.

– Потрясающе! – восхитилась миссис Крагг. – Голубчик, но я требую от вас подробностей.

Глава VIII

В которой констебль Вильк начинает понимать чувства зверей в зоосаде, узнаёт о богатстве фантазии газетчиков, целях злоумышленников, а также об истории одного знакомства

Нам, констеблям, раз в месяц вообще-то положено в оперетту или театр ходить. За счёт казны. Чтобы, как говаривает сержант Секли, своей дурью и рылом деревенщины полицию не позорили. Ну так, доложу я вам, оперетта и Императорская опера – это небо и земля.

В первую очередь, конечно, размер. Оперетта имеет зал на две с половиной сотни человек, это партер и два уровня балконов. А в опере – огромный, подковообразный зал, окружённый светло-бежевыми, богато украшенными позолотой балконами в шесть ярусов, освещённый громадной хрустальной люстрой с редкими каолиновыми электросвечами (по паре таких светильников, кстати, имелось и в каждой ложе, по одному – на каждом балконе), светлый, яркий, огромный, без труда вмещает до двух тысяч человек. И не пустует ведь, несмотря на цены билетов и в буфете!

Что касается фойе, так тут сравнивать и вовсе нечего. Начать с выложенной мрамором разных цветов лестницы в вестибюле оперы, продолжить первым фойе, изукрашенным мозаикой с золотым фоном, а дальше полное зеркал, статуй и картин большое фойе с расписным потолком, переходящее в Зеркальный салон – место, где можно подкрепиться вкусно, изысканно и очень-очень дорого… Дворец и лачуга, вот как можно сравнить Императорскую оперу с опереттой.

Ну и уж разумеется, что именно в опере певцы, актёры и музыканты самые-рассамые во всём Эрине. Прямо скажу: весь первый акт я с отвисшей от восторга челюстью просидел. До того это всё прелестно было – сил передать нет!

Но прозвенел звонок, возвестивший начало перерыва, и я с удивлением отметил, что от долгого неподвижного сидения у меня затекло всё тело. Понятное дело – с непривычки. Мы – народ простой, нам сидеть в креслах с газетой часами не с руки, весь день движемся да вертимся – вон и Мэри, гляжу, аккуратно так плечами повела. Тоже, выходит, засиделась.

– Мисс Сью, не прогуляться ли нам, покуда антракт? – спросил я.

– С удовольствием составлю вам компанию, мистер Вильк, – ответила она.

Ну и слава богу, а то эти прощелыги-щелкопёры-газетчики, что в основном с нами в ложе сидят, нехорошо как-то в её сторону поглядывают. Неправильно. Знать, зубов лишних много.

Но не успели мы толком начать свой променад, как вновь наткнулись на миссис Крагг – не с супругом на сей раз, а с пятью товарками.

– О, леди! – Она так и просияла при виде нас, словно охотник в засаде, на которого вышел благородный олень. – А вот и тот, о ком я вам рассказывала! Позвольте представить вам, это тот самый мистер Вильк. Мистер Вильк, представляю вам миссис Дэби Каллахан, миссис Кэтлин Киркленд, миссис Коллин О’Ридли, миссис Сесилию Макморн и миссис Нэтали О’Шей. Дамы, это очаровательное дитя – невеста мистера Вилька, мисс Сью.

Делать нечего – пришлось проявить вежливость и знакомиться. У нас даже в инструкции написано, что стражи порядка обязаны быть вежливыми с людьми всех чинов и классов (с леди-то тем более), а полисмен всегда на службе, даже если на отдыхе. Хотя чуял я, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет.

Так оно и получилось в общем-то. Дотошная миссис Крагг ещё до начала спектакля выпытала из меня всё, что не представляло тайны следствия (а может, сдаётся мне, и что-то эдакое смогла), и теперь, упиваясь перед подругами своей осведомлённостью, начала пересказ событий, оставив мне роль декорации, которой полагалось подтверждать её красочным образом излагаемые тезисы: «Да, миссис Крагг», «Совершенно верно, мэм, так оно и было», «Несомненно, это правда»… Злость меня в это время брала на болтушек кумушек из света. Меня, полицейского констебля, в клоуна превращать, как на неведому зверюшку в зоологическом саду смотрят! Но надо терпеть – полисмен всегда при исполнении. «Да, мэм», «Вы совершенно правы, именно так», «Точнее и сказать нельзя»…

– Нет, миссис Крагг, монахини аббатства не продемонстрировали явившийся образ сегодня лишь оттого, что на нём сохнет свежая олифа. Старая лакировка осыпалась с него, и наш художник всю ночь занимался реставрацией чудотворной иконы.

– Как?! Простой полицейский художник – и работой Флорина?! – удивлённо воскликнула мисс О’Ридли.

Эдакое в её голосе послышалось мне пренебрежение… Ну что же, милая леди, сейчас я ударю в обратную вашим же оружием.

– Да будет вам известно, мэм, – ответил я, подпустив в голос капельку снисходительности и поглядывая на леди сверху вниз, – что мистер Доналл О’Хара пришёл на службу в полицию по личной просьбе эрла Чертилла. Тому даже пришлось писать письмо ректору Художественной академии, чтобы он позволил юноше стать нашим художником.

Ну а что же – ни слова неправды, старый Ниро был бы мной доволен. Герцог Данхилл и впрямь писал то письмо, ну а что они мальчонку на эту каторгу на пару с сэром Эндрю заманивали, так это уже недостойная упоминания мелочь.

– О, и вы точно это знаете, мистер Вильк? – со скептической улыбкой спросила О’Ридли.

– Разумеется, мэм, – кивнул я. – Я присутствовал при их беседе и сам слышал просьбу его светлости.

– Вы? Присутствовали? – удивилась миссис Крагг.

– Совершенно верно. Эрл Чертилл часто посещает участки по долгу службы.

– Боюсь, не так часто, как надо. Моё почтение, леди, – раздался за моей спиной голос комиссара полиции Дубровлина. – Эрл Фартингдейл – вот тот самый богатырь, чьими стараниями архив вашей племянницы не достался ворам.

На звук голоса начальства тело моё, без всякого участия разума, отреагировало машинально: я развернулся к герцогу Данхиллу, одновременно с тем принимая стойку «смирно», и щёлкнул каблуками штиблет. Хотя я и был одет в партикулярное платье, но привычка…

Эрл Чертилл, облачённый в смокинг, выглядел довольным, словно слон, – благо комплекция его с этим животным, виденным мной как-то в цирке, сравнить вполне позволяла. Единственное, пожалуй, чего его светлости в этот момент не хватало для полноты счастья, – так это сигары. Тот ещё был бы хобот.

Спутник его, долговязый мужчина в изумрудной форме вице-адмирала и форменной двууголке с плюмажем, напротив, напоминал редкое животное – жирафу, как его рисуют в книгах и газетах, с вытянутым индифферентным лицом и большими печальными глазами.

Ну что же, о причине грусти Третьего морского эрла мне нетрудно было догадаться – разумеется, причиной тому было то, что в руки полиции попал архив его племянницы. Не знаю уж, что в нём было такого, не моё это дело, но явно что-то эдакое, способное вызвать первостатейный скандал. Притом что с формальной точки зрения мы с инспектором Ланиганом и доктором Уоткинсом этот самый архив спасли буквально в последний момент, и ничуть не сомневаюсь, что герцог Данхилл его содержимое в своих политических играх разыграл не хуже карточного шулера. Дорого бы дали, надо думать, миссис Крагг с подругами за этот секрет…

Однако что-то многовато знатных и именитых на нас с Мэри, не к добру это.

– Рекомендую. Констебль Вильк, лучший, пожалуй, констебль во всём Дубровлине, – продолжил свой спич глава столичной полиции.

– Выправка отменная, – флегматично кивнул дядюшка покойной матери Лукреции. – Стать тоже – хоть сейчас в гвардейский экипаж.

– Э, нет! – рассмеялся мистер Чертилл. – Такого молодца я вам не отдам, Фартингдейл! Быть, непременно быть ему сержантом, и не позднее чем через пару лет, попомните мои слова. А там, глядишь, и в инспекторы выйдет, такой-то молодец!

– Могу лишь порадоваться за вас, герцог, – ответил Третий морской эрл. – С такими подчинёнными, убеждён, покой жителей Дубровлина в надёжных руках.

Это мне сейчас показалось или сей паркетный адмирал только что намекнул комиссару на небольшую важность занимаемой им должности?

Впрочем, мистер Фартингдейл уже переключил своё внимание на леди, в связи с чем я поспешил откланяться. Ну его, хватит с меня знати. Слыхивал я, разные учёные мужи через оккиолинио[13] мельчайших созданий рассматривают, каких простым глазом не углядеть, так вот я себя эдаким мелким существом рядом с аристократами чувствовать начал. Только учёные с акадэмиками не из простого любопытства на тех бациллов с вирюсями смотрят, они из того толк для науки извлечь пытаются, а эти-то… Эх. Не про нас такое общество, не про простых смертных. Одно радует – слова комиссара про сержантские нашивки. Не стал же бы он так жестоко шутить над подчинёнными?

Остаток представления и следующий антракт нас, правда, не трогали, так что неприятный осадок от общения с сильными мира сего как-то к концу спектакля испарился. Покинув здание оперы, мы с моей Мэри погуляли ещё полчаса по бульвару, затем сели в кеб, и я доставил её домой. Старушенция хозяйка подглядывала за нами сквозь щёлку в портьере, когда мы выбирались из экипажа, – не иначе хотела уличить в чём-то неприличном и поскандалить. На самом деле у неё доброе сердце, но какие у пожилой леди ещё развлечения-то, в её семьдесят с лишним лет?

Опасаясь ненароком испачкать свой выходной костюм, я вновь разорился на кеб, а не пошёл домой пешком – сплошное с этими развлечениями разорение, эдак не скоро я на собственное, для нас с Мэри, гнёздышко накоплю. Ну да ничего, недельку попитаюсь попроще, было бы брюхо набито.

Вернувшись в полицейское общежитие, я тщательно почистил платье и вновь упрятал его и цилиндр в глубины шкапа, поближе к россыпям нюхательного табака (от моли), поужинал да и лёг спать.

Утром, сказать по чести, вставать не шибко-то и хотелось – такие мне после посещения Императорской оперы красочные и приятные сновидения пригрезились, – но делать нечего. Подъев остатки продуктов на завтрак и облачившись в форму, я поспешил на службу, в участок, где меня уже поджидал мистер Сёкли.

– А-а-а, вот и он! – поприветствовал меня сержант, едва я переступил порог. – Вы поглядите-ка, персональный святой Третьего участка почтил службу своим присутствием.

– О чём это таком вы говорите, шкипер? – удивился я. – Мне вчера отсыпной день за ночную засаду давали, а до того я дежурил. И инспекторы всё про то знали, и парни, да и сам сэр Эндрю тоже. И почему же – святой-то? Я так вроде ещё не помер…

– Зато я от твоих выходок, того гляди, преставлюсь! – рявкнул сержант, потрясая стопкой газет. – Всё утро читаю заголовки вчерашних статей и рыдаю горючими слезами! Что ты там такое мистеру Адвокату наплёл, паршивец эдакий?

– Кто наплёл? – У меня от возмущения аж перехватило дыхание. – Я? Да будет вам известно, сержант, что я лишь сопроводил его к нашему художнику! А что там такое пишут-то?..

– А ты вот погляди, – почти ласково сказал Сёкли. – Полюбопытствуй, значит. Все статьи на передовицах.

Я поглядел. Ох, Боже, за что караешь?

Чего только репортёры не понапридумывали! Мистер О’Хара, знамо дело, на задержании не был и знал лишь то, что рассказали констебли, опрашивавшие свидетелей… А сдерживать себя он, как любая творческая натура, не привык.

Чего я только не узнал из вчерашних газет – и о том, что самолично скрутил опасную банду насильников, пробравшихся в монастырь с гнусными целями, и о явлении Святой Урсулы (в компании с двумя архангелами, вооружёнными огненными мечами), и о своей будущей канонизации… Довольно сдержанны оказались лишь «Ведомости епархии Дубровлина», сухо отметившие факт обнаружения мной чудотворной иконы, да «Светский хроникёр», написавший то же самое плюс пространно восхищавшийся неизвестной ранее работой мастера Флорина и работой полиции, предотвратившей её хищение. Эрла Чертилла хвалили очень, мистера Канингхема тоже. Ну и нам с инспектором Ланиганом уделили пару слов. Имелся в статье Фемистокла Адвоката и снимок с подписью «Художник Д. О’Хара восстанавливает покрытие образа».

А о докторе Уоткинсе – ни слова. Вот ему, верно-то, досадно.

– Ну и что же вам, шкипер, не нравится? – поинтересовался я у сержанта. – Все газеты наш участок хвалят. Ну, кроме «Под шпицем», но то ж понятное дело – адмиралтейские. Эдак, того гляди, премию к празднику всем составом получить можно.

– По шее получить можно. Тебе, – усмехнулся Конан Сёкли. – Потому как тут вчера всему личному составу, включая инспекторов и суперинтендента, пришлось отбиваться не только от газетчиков, но и от паломников всех мастей. За полночь некоторые припёрлись, думали, злые полицейские начальники тебя от доброго дубровлинского люда прячут, не дают поклониться избраннику святой. Работать стало ну решительно невозможно.

– Эк, – опешил я. – Это что же, они и сегодня прийти могут?

– Вряд ли. – Сержант зевнул и потянулся. – Я послал в обитель Святой Урсулы констебля и попросил новую аббатису, мать Епифанию, как-то их всех отвадить. К тому же и олифа уже на образе подсохла, надобно было образ возвращать… Да не глядите вы на меня так, Айвен! Да, его преосвященство, кардинал О’Нил, вчера рукоположил сестру Епифанию в аббатисы, после того как сестра Амброзия от этого отказалась[14].

– И что же, преподобная явилась умиротворять толпу с чудотворной доской, которой уже благословила бедолагу О’Йолки? – Зная её, вполне можно было предположить и такой исход.

– Было бы неплохо. Авось выбила бы из некоторых дурь и напускную набожность, – ответил мистер Секли. – Но нет. Она прочитала им проповедь о смирении гордыни и невведении в этот грех тебя, после чего забрала икону и устроила с ней крестный ход до аббатства. Ладно, это всё дела минувшие, давай ближе к делу. С репортёрами тебе общаться пока запрещено, на патрулирование ставить – так толпу соберёшь… Заступай-ка в дежурный наряд старшим.

Произведя развод и расставив всех патрульных по маршрутам, шкипер сдал смену дежурному по участку и отправился отсыпаться, мы же, наряд, начали маяться от скуки и безделья.

И то сказать – азартные игры во время смены запрещены, да и не азартные, вроде шахмат или шашек, тоже, так что, когда никаких происшествий, слава богу, на участке нет, так и констеблям занять себя ну совсем уж нечем. Я-то хоть вчерашние газеты почитал, там и утренняя почта подоспела (мистер Канингхем специально для дежурного наряда и посетителей выписывает, не сам, разумеется – за казенный кошт), потом вызов был, несколько буянов утихомирить было надобно и… Всё. Пошла тоска зелёная до самого обеда.

Питаться опять пришлось пирожками миссис Хобонен. Я же рассказывал уже, что это за дрянь, но все уже привычные… Кроме нашего дежурного, сержанта Юджина Теклбери, всего полторы недели как переведшегося к нам в связи с повышением. Вот ему-то от стряпни старушки мигом худо стало – так свернуло, что сил нет.

Я тут аккурат и припомнил средство, которое мне доктор Уоткинс прописал.

Покуда посыльный побежал в лавку за содой, дежурный попросил меня занять его место и спешно проследовал в туалет, желудок прочистить. Ну а что, не в зале же приёма ему такое делать, верно?

И вот, покуда сержант отсутствовал, уличная дверь отворилась и в помещение вошёл морской офицер, строгий такой, подтянутый, в парадной форме, при орденах и с папкой под мышкой.

– Добрый день, констебль, – сказал он, снимая двууголку и приближаясь ко мне. – У нас на сегодня с суперинтендентом Канингхемом назначена встреча. Он на месте?

– Да, сэр, – ответил я. – Как прикажете доложить?

– Коммандер Спок, контрразведка флота.

– Прошу вас следовать за мной. Парни, приглядите тут, покуда сержант не вернулся.

Нельзя сказать, что наш Старик обрадовался визиту, но и расстроенным он не показался тоже. Попросив вызвать к нему в кабинет мистеров Ланигана и О’Ларри, суперинтендент отправил меня дежурить дальше.

Примерно полчаса спустя, когда место за конторкой уже вновь занимал сержант, инспекторы и коммандер спустились из кабинета и потребовали открыть им хранилище вещественных доказательств. Теклбери, всё ещё несколько более бледный, чем это положено человеку от природы, и даже слегка с прозеленью, вручил ключи мне и велел проводить джентльменов. Ну что же, тоже занятие – всё лучше, нежели мух считать.

Открыв решётку на хранилище, я, как это и предписывается инструкцией, остался у входа, а инспекторы и коммандер проследовали внутрь.

– Вот предметы, изъятые из тайника матери Лукреции, – произнёс мистер О’Ларри, открывая один из коробов. – Предметы, изъятые с места преступления, в соседнем ящике.

– А?.. – Мистер Спок покосился в мою сторону.

– Бросьте это, коммандер, – поморщился инспектор Ланиган. – Вильк их все видел, да и в целом в курсе дела.

– Тот самый «Чудотворный констебль»? – Моряк позволил себе едва заметную усмешку. – Как же, читал. Ладно, джентльмены, давайте покончим с этим побыстрее.

Он аккуратно извлёк все найденные фолианты, водрузил их на стол и при неверном свете трёх свечей в канделябре начал их листать.

– Напрасно тратите время, мистер Спок, – заметил Ланиган. – Мы все их внимательнейшим образом просматривали, и никаких чертежей в них нет. Конечно, можно предположить симпатические чернила…

– В шестнадцатом веке их в Ниппоне и Корё ещё не знали, – покачал головой контрразведчик. – А если и знали, то как чертежи смог прочесть наш человек? Нет, они проявлены.

– Может, стоит связаться с вашим агентом по телеграфу и всё узнать, коли это так важно?

– Вряд ли это возможно, инспектор. – Моряк на миг оторвался от книг и задумчиво поглядел на Ланигана. – Разве что телеграфную линию протянули на тот свет… А последняя его шифровка, судя по всему, писалась и отправлялась в спешке и не содержит подробностей.

– Погодите, но какие броненосцы в шестнадцатом веке, да ещё и в Азии? – вмешался в разговор мистер О’Ларри. – Их же в Европе строить начали буквально пару лет назад!

– Вы правы, в Европе их стали строить сравнительно недавно, после появления бомбических пушек Пексана. А в Корё адмирал Ли Сунсин уже в одна тысяча пятьсот девяносто втором году применил свои броненосцы против флота микадо Гоёдзэя и разгромил его наголову. Европейские конструкторы сейчас идут путём проб и ошибок, путём поиска новых технических решений в изменившихся условиях, в то время как эти решения были давно найдены… И забыты впоследствии. К счастью для нас, шпионы генерала-регента Тоётоми смогли, в те ещё времена, выкрасть чертежи броненосцев из ставки адмирала Ли и доставить их во дворец Тоётоми Хидэёси. Слишком поздно, впрочем. Сам он уже был на смертном одре, а его наследники не смогли сохранить своё положение и были вырезаны конкурирующим кланом Токугава. Так и получилось, что почти триста лет книга с секретными чертежами кочевала из вивлиофики в вивлиофику ниппонских эрлов, но никто не знал о скрытом в ней секрете, а потому не смог и прочитать. Лишь пять лет назад, перед самой закладкой французского броненосного фрегата «Глуар», контрразведке флота случайно удалось напасть на след фолианта. Мы искали его всё это время, но… где-то произошла утечка, и к охоте присоединились и иные державы – за Англию-то уж можем поручиться точно. Так случилось, что прямо у нас из-под носа книгу увёл перекупщик, действовавший по заданию матери Лукреции. Планировалось получить чертежи через эрла Фартингдейла, но противник опередил нас. – Он помолчал и мрачно добавил: – То государство, что заполучит старинные чертежи, вырвется вперёд в кораблестроении, будет владеть морями, прочим же придётся его напряжённо догонять.

– Или не вырвется, – флегматично заметил мистер Ланиган. – Если броненосцы Корё окажутся немореходным барахлом, а то и вовсе – легендой.

– Такое возможно, – кивнул коммандер. – Мы допускаем такой вариант развития событий, но рисковать, как понимаете, не можем.

– И всё же никаких чертежей в этих книгах нет, – категорически заявил старший инспектор. – Я, знаете ли, в молодости успел немного послужить в артиллерии, в том числе в штабе полка, да и по нынешней должности мне разбираться в стеганографии[15] положено, так что уверенно вам заявляю, мистер Спок: никаких тайных чертежей, в том числе и вписанных в иллюстрации книг, тут нет. Впрочем, можете проверять – дело ваше. Вы ведь, я так понимаю, дело от нас забираете?

– Нет, инспектор, – покачал головой тот. – Содействие окажем, конечно… Кстати, чуть было не запамятовал. Вот, держите, список лиц, в домах которых был принят Дэнгё-дайси. Мы ещё уточняем данные, но то, что на сегодня удалось раскопать, перед вами.

Коммандер извлёк из внутреннего кармана лист бумаги и протянул его мистеру Ланигану.

– Изрядно, – крякнул тот, пробежав список взглядом. – Это сколько ж народу надо опросить?!

– Можно послать констеблей с письмами, где мы зададим необходимые вопросы, – сказал О’Ларри. – Парни у нас на участке грамотные, знающие, ответы записать смогут.

– Для большинства хватит и записки от мистера Канингхема, – проворчал старший инспектор и несколько раз ткнул пальцем в лист: – Но вот сюда, сюда, сюда, сюда и вот сюда тоже надобно идти именно инспектору, причём не меньше, чем с письмом от эрла Чертилла.

– Я, господа, ещё побуду здесь под присмотром констебля, а вас не смею задерживать, – отметил мистер Спок.

Пробыл он в комнате с вещественными доказательствами ещё порядка полутора часов, внимательно вглядываясь в бумажные страницы и прощупывая корешки с обложками, но так и ушёл ни с чем. А суперинтендент всё это время, как оглашенный, подписывал опросные листы. И сам умаялся, и бедняги переписчики (их у нас в участке двое) взмокли.

К тому моменту, как всё было готово, как раз пришло время пересменки. Часть писем раздали констеблям на патруле (кому сколько – в зависимости от количества свидетелей, проживавших на их участке) и по одному нам, сменившимся сотрудникам дежурного наряда. Это, я так понимаю, дабы жизнь мёдом не казалась.

Мне по жребию выпало послание к недавней потерпевшей, мисс Суонн. Надобно было видеть лицо её дворецкого, когда он снова узрел меня… Письмо от суперинтендента, впрочем, принял, попросив обождать внизу, а затем сопроводил в кабинет юной леди.

– Ах, констебль. – Та чуть заметно улыбнулась мне.

Было видно, что дочь губернатора Тринидада всё ещё недомогает после отравления, да и одета она была по-домашнему.

– Это вы и есть наш спаситель?

– Нет, мэм, я только исполнял свой долг. Обнаружила беду сестра Евграфия, – вежливо ответил я.

– Вы скромничаете, констебль. Я попросила доктора Уоткинса пока понаблюдать меня, да и газеты читаю, так что мне всё-всё известно. – Она погрозила мне пальчиком своей маленькой ухоженной руки, а в глазах леди Элизабет зажглись смешливые искорки.

– Вы чересчур добры ко мне, мэм. Я не сделал ничего особенного, а в газетах публикуют сплошные фантазии.

– Вам, конечно, виднее, – вздохнула она. – Но простите, я не могу уделить вам много времени: мне пока ещё порядком неможется.

– Разумеется, мэм. Я ненадолго. Скажите, вам знаком ниппонский монах Дэнгё-дайси?

– Да, констебль. – На лице юной леди отразилось искреннее недоумение. – Мы познакомились с ним случайно, около двух с половиной недель назад. Этот добрый монах помогал донести продукты с рынка одной из монахинь, сестре Анабелии, и мы повстречались у входа в институт. А что, он как-то причастен к… всему этому? Или?..

– Мы полагаем, что он находится в руках банды воинствующих протестантов.

Ну а что же, опять ни слова лжи. Убийство и два взлома на них числится, так выходит, что они – банда. Если он завербован, значит, находится в руках, причём у разведчиков (которые, как известно, относятся либо к армии, либо ко флоту), коли я верно понял слова коммандера, следовательно, воинствующими назвать их можно. Ну и кто же они, как не протестанты, если родом из Англии?

– Мы непременно его найдём, уверяю вас, – поспешил я успокоить мисс Суонн, видя испуг, отразившийся на её лице. – Когда вы встречались с ним последний раз?

– За день до того злосчастного чаепития. Он навестил меня, и я передала ему приглашение от матери Лукреции. – Леди Элизабет всхлипнула, видимо припомнив о судьбе аббатисы. – Больше мы не виделись.

– Что ж, благодарю вас, мэм. Если увидите его, сообщите в полицию, но только тайно. За ним могут наблюдать, и нам не хотелось бы спугнуть… Ну, вы понимаете?

– Да-да, непременно. – Она промокнула глаза платочком.

– А… – Я уже собрался было уйти, но тут мне пришёл в голову один вопрос. – А выходит, что это вы познакомили святого ниппонского отца с матерью настоятельницей?

– Ах, я только собиралась это сделать! – трагически воскликнула она.

Врёт небось.

Глава IX

В которой констебль Вильк выражает сомнение, а доктор Уоткинс получает послание от старого друга и демонстрирует его инспектору Ланигану, хотя выйти на след неуловимого монаха удаётся отнюдь не благодаря этому

– Итак, здесь у нас тоже тупик по всем направлениям, – вздохнул инспектор О’Ларри. – Баксон скрылась, лжениппонца тоже никто больше не видел, засада в доме Маккейна результатов не дала…

– По крайней мере, благодаря сообразительности Вилька, мы теперь знаем, как Дэнгё-дайси вошёл в контакт с матерью Лукрецией, – сухо отметил мистер Ланиган. – Хотя я и ума не приложу, как нам это может помочь.

– При всём моём почтении, сэр, сдаётся мне, что мисс Суонн что-то недоговаривает, – позволил я себе небольшое замечание.

– Вот как? – изумился старший инспектор. – Из чего же вы делаете такой вывод, констебль?

– Возможно, сэр, что я ошибаюсь, но припомните сами: когда вы допрашивали мистера Адвоката, он с трудом вспомнил, как зовут сестру, открывшую ему калитку, и это притом, что она исполняла обязанности секретаря матери Лукреции и кастелянши аббатства, а мисс Элизабет легко назвала имя монахини, совсем недавно перебравшейся в Святую Урсулу. Думаю, к моменту знакомства с лжеотшельником они с этой Анабелией уже успели сойтись покороче, сэр.

– Гм, а это возможно, – пробормотал Ланиган. – Надобно будет спросить сес… мать Епифанию, тем паче что сегодня у них вечерню служит сам кардинал О’Нил и мы с суперинтендентом и доктором Уоткинсом в числе приглашённых… Да, мы сможем с ней поговорить, не вызывая ничьих подозрений. А вы наблюдательны, констебль! Что же, отдыхайте пока – дежурство давно закончено, а мы вас так задержали!

Сказать по чести, я успел зайти в таверну по пути от мисс Суонн и перекусить, однако доводить это до сведения инспекторов не стал. Тем более что и впрямь я вынужден был потратить два часа своего времени на поручение и сомневаюсь, что мне их оплатят. Это рабочие на фабриках трудятся от гудка до гудка, по сменам, а в полиции с этим несколько иначе.

Освободившись со службы, я направился на рынок, где последнее время приходилось мне бывать гораздо чаще. Весной ледник в доме, где я проживаю, затопило талыми водами (а может, и грунтовые поднялись, бог весть), так что заготовленные нами за зиму снег и лёд пришли в плачевное состояние: пока вычёрпывали воду, половина потаяла. Теперь большого количества запасов, особенно из скоропортящихся продуктов, делать мы не могли, и визиты в торговые ряды стали для нас насущной необходимостью – тем более что холодильный шкаф Карре никому из нас не был по карману, а приобретать его в складчину, на несколько семей, толку нет. Не столь уж много он и вмещает. Работает, опять же, на аммониаке, так что, если у него где-то что-то потечёт, потравиться все можем. Нет уж, лучше не полениться на рынок лишний раз сходить.

Быстро пробежавшись по торговым рядам, посетив бакалейную лавку и булочную, я направился домой. От Хитроу-Плёс, где расположен рынок, до дома мне было бы гораздо удобнее добираться на подземке, и, хотя недолюбливаю я езду паровозов по тоннелям, усталость взяла своё, и до станции конки я пешком не пошёл.

Арочные тоннели столичной железной дороги[16] и на сей раз не обрушились на головы пассажиров, каковое обстоятельство всегда вызывало у меня искреннее удивление. Хорошо ещё, что сержант Секли с пониманием относится к этому моему маленькому страху и почти никогда не ставит дежурить в подземке. Да и то сказать, с учётом постоянной тамошней копоти (после смены в подземке форму приходится стирать с особым усердием) и едва достаточного освещения, а равно и постоянного грохота от составов, на дежурство там ставят только в качестве наказания, а я так на хорошем счету вроде бы.

Мэри никак не могла сегодня со мной встретиться, так что, вернувшись домой, я быстро сготовил немудрящий холостяцкий ужин, немного повозился с напольными часами – прогресс в их ремонте налицо, скоро отрегулирую совсем, и будут как новенькие, – полистал новый роман-авантюру Магуайра «Путешествие Александра фон Гумбольдта и Эме Бонплана», который одолжил почитать у Стойкасла, да и лёг спать пораньше.

На следующий день мне предстояло заступать во вторую смену, так что я смог посетить литургию третьего часа[17] (увы, со службой очень редко получается проявить себя добрым католиком и посещать все положенные богослужения, отчего настоятель храма Святого Деклана, отец Киаран, смотрит на меня хмуро), затем умудрился перехватить свою невестушку по дороге в лавку и потолковал с ней несколько минут, пообедал пораньше, чтобы не терзать себя на службе стряпнёй миссис Хобонен, почистил форму да и поспешил на службу.

– Да бросьте, сэр. – Дверь в отдел инспекторов была открыта, и прямо на пороге участка меня встретил насмешливый голос доктора Уоткинса, раздающийся из кабинета мистера Ланигана. – То, что губернатор Суонн до этого назначения два года служил в Корке, вовсе не тайна, и отчего вам это ранее было неизвестно, я определённо не могу понять.

– А вам, стало быть, известно? – Интонации в словах старшего инспектора выдавали изрядное раздражение.

– Разумеется. Едва получив сведения о том, что подозреваемая перебралась к нам из Корка, я немедленно телеграфировал тамошнему своему старому другу, отцу Брауну из церкви Святой Анны, и попросил его собрать данные о нашей пропавшей. Вот, поглядите, что он мне пишет: «Дорогой Джон…» Ну, это можно пропустить. Вот. Слушайте! «Сестра Анабелия появилась в аббатстве Святой Бригитты около двух лет назад, незадолго перед тем, как „Этне”, второй из броненосных фрегатов его величества был спущен на воду в Рашбруке, что недалеко от столицы графства. Как, верно, тебе известно, наш мэр, сэр Уэзерби Суонн, смог добиться того, чтобы бригада броненосцев базировалась именно на Корке, что для всех нас было поводом гордиться высочайшим доверием, и когда, после его повышения до губернатора Тринидада, „Ниам”, „Этне” и „Айфа” были переведены в Дубровлин…» Так, это тоже не важно. Вот, дальше, слушайте: «Откуда в обители появилась сестра Анабелия, точно мне уже и не выяснить, поскольку никаких документов по этому поводу отыскать не удалось, а сёстры, с которыми я беседовал, дали самые различные адреса, однако все сходятся в том, что из колоний. Обращаю, мой дорогой друг, твоё внимание на то обстоятельство, что обитель Святой Бригитты стоит в непосредственной близости от порта, как и новое место обитания сестры Анабелии, куда она отправилась вослед нашим броненосцам. И ещё: не уверен, что это имеет какое-то отношение, но мэр Суонн покровительствовал обители, как раньше и его несчастно утонувшая жена». Ну-с, что вы на это скажете, инспектор?

Что он на это скажет, интересно было всем собравшимся в зале приёма констеблям – да что там, мы просто все превратились в слух. Не каждый день мистеру Ланигану устраивают выволочку, да ещё кто?! Гражданский!

– Не сходится, – наконец после долгого молчания произнёс старший инспектор. – Леди Элизабет в то время ещё училась в Институте благородных девиц здесь, в Дубровлине, и если в Корк, к родителям, и отъезжала, то ненадолго.

– На лето пансионаток отправляют домой, мистер Ланиган, и я убеждён, минимум последние свои каникулы она провела в обществе отца. Именно там-то и могла она узнать Шарлотту Баксон. По времени как раз совпадает.

– Так-так… Получается, тут у нас на полноценный заговор тянет. Сэр Уэзерби и аббатиса Святой Бригитты покрывали соглядатайшу, а затем помогли перебраться в столицу, леди Элизабет способствовала её вживанию… Кто же ещё может быть замешан в этой чудовищной афёре?!

– Ну-ну, не стоит делать столь поспешных выводов о… – Дверь в кабинет притворилась, и в зале приёмов воцарилась тишина.

– Странно всё это, – наконец сказал сержант Сёкли. – Первую броненосную, конечно, перевели в столицу, но аккурат сейчас в Корке формируют вторую бригаду, из броненосных корветов.

– Это откуда же вам такое известно, шкипер? – влез с вопросом неугомонный Стойкасл.

– А я что, по-твоему, зря двадцать лет флотским каптенармусом оттрубил? – усмехнулся тот. – Ладно, парни, распределяемся по участкам. Стойкасл, берёшь с собой О’Йолки и… – Сержант окинул взглядом всех присутствующих. – И Вилька. Заступаете на патрулирование рынка на Хитроу-Плёс. Леган, ты сегодня за старшего. И у десятского[18] Гордона не забудьте отметиться при заступлении, разгильдяи!

– Обижаете, шкипер. Когда такое было?

– Я вот тебе сейчас напомню и когда, и сколько раз, Стойкасл! – рыкнул мистер Сёкли. – Марш на патрулирование, охламоны!

Вообще-то рынок этот – место для патрулирования не самое дурное. Сам я из рабочих кварталов Нижнего Сити родом, а они аккурат за Хитроу-Плёс и начинаются, так что и меня там все знают, да и мне каждый второй известен. Так что и словечком всегда будет с кем перемолвиться, да и перекусить пирожком каким или ватрушкой, положим, прямо на ходу в любой момент можно.

С другой стороны, местечко шебутное, конечно. Тут тебе каждые полчаса и «Держи вора», и «Наших бьют», да и покойники иной раз встречаются – куда ж без этого? Но последнее – это всё больше рядом с пабами на границе с Фэкториз, а там-то народишко известно какой живёт. Так и они в те, с позволения сказать, заведения не ходят, если только не опустились совсем.

Впрочем, Бог миловал, обошлось сегодня на рынке без убиенных. Пара массовых драк, когда нам аж силу пришлось применять и тащить задержанных к мистеру Гордону (их потом дежурный наряд до участка забирает), такое да, случилось за время дежурства. Задержанные воришки, да погашенные скандалы из-за обвеса и жульничества – было тоже. А вот смертоубийства – нет, не произошло.

Мистера Пукса встретил, опять же, аккурат возле его скобяной лавки. Тот как меня увидал, так аж побледнел – не иначе, решил, что я иду его арестовывать. Ну да, инспекторы Ланиган и О’Ларри его же навещали…

– Вот не думал никогда я, Айвен, что ты на такое пойдёшь. – Быстро же он, однако, пришёл в себя. – Все знали, что простой трудяга-нижегородец Вильк пошёл в копы, и никто не говорил ему притом за это ни одного дурного слова, все знали, что он славный малый. И вот, дождались! Он начал сдавать старых друзей.

Вообще, конечно, Пуксу было от чего испугаться визита инспекторов (да даже и десятского), рыльце у него в пушку. Нет, ничего такого не подумайте, так, мелочи – контрабандишкой кой-какой немудрящей промышляет, скупает порой вещички, что с других рынков уворованы, гроссбухи подделывает, чтоб налогов платить поменьше, ну и тому прочее по мелочи. Хотя в сумме это может ему дать полный мешок неприятностей.

– Что это такое вы про меня рассказываете, мистер Пуке? Если вы о том, что вас навещали из-за вакидзаси, так я и, что это моей работы ножик, тоже сказал. Надо так было. Вы же вот не знаете, по какому делу он проходит вещественным доказательством, а сразу же и ругаться.

– Что там знать? – фыркнул лавочник. – Кровь так толком и не оттёрли, так что понятно – по делу об убийстве.

– Да, но чьему? – Я улыбнулся (надеюсь, загадочно), а Пуке удивлённо моргнул. – Про смерть в аббатстве вы слыхали?

– Да ты что?.. – ахнул старый пройдоха. – Неужто?..

– Вот видите, почтеннейший, как всё серьёзно? А вы мне тут претензии высказываете. Дело-то такое, – я сделал кистью правой руки круговое движение, показывая, насколько всё серьёзно, – непростое оно дело-то, ре-зо-нанс-но-е. Такие вот дела. Тут уж, простите, мистер Пуке, инспекторы всё по сто раз должны проверить и выспросить.

– А я-то всё думал, что ж с этим ножиком ко мне десятский Гордон который день пристаёт? – вздохнул лавочник. – Вынь да положь ему, кто у меня два года назад его покупал. Можно подумать, я помню. Ну а убийцу-то что, схватили? Кто он?

– Ищем, – вздохнул я. – Ниппонец один, сбежал и залёг где-то на дно. Теперь уж, поди, и не поймаем мерзавца.

– Да уж, в наших кварталах ниппонцы большая редкость. Не то пять, не то шесть только и живёт, поди. Это если с факториалами, конечно. Слабенькие они, супротив ирландца, ни молотом помахать, ни груз потаскать толком не могут. Вот у рыбаков три семьи точно есть, с парусом и сетью, что греха таить, управляются не хуже нашего. Ещё, правда, ошивался тут несколько дней назад один, не из местных… Э, да не он ли и был это?

Я вытащил из кармана стопку калотипов с фотографиями и рисунками разыскиваемых преступников, нашёл изображение Дэнгё-дайси и продемонстрировал его Пуксу. Он давно уже дела ведёт, человек опытный, ему никакой народ «всё на одно лицо» не будет.

– Этот?

– Хм… – Мистер Пуке извлёк из кармана жилетки видавший виды лорнет и, чуть щурясь, начал вглядываться в изображение. – А что же, похож. Только этот лысый, а у того волос был до плеч… Хотя, оно ж ясное дело – волоса и подделать можно.

– Но куда он потом девался, вы конечно же не знаете. – Естественно, он же торговец, а не жулик.

– Увы, – вздохнул владелец скобяной лавки сомнительных товаров. – Нет, постой! Приметил я, что он с нищими поблизости тёрся, а кто в Дубровлине сможет, кроме них, спрятать что-то или кого-то надёжнее, а? Поговорить бы тебе с Добрым Робином, да только не станет он полицейскому ничего рассказывать.

– Мистэр Пэк? Он ещё жив? – Я улыбнулся.

Некоронованный король столичных нищих, глава их неофициальной гильдии, я знал его немного. Когда дедушка совсем уж начал сдавать и без слёз на него смотреть было жалко, Робин Пэк навестил нашу хибару и предложил ему немного подзаработать, семье помочь. «Подумай сам, Ниро, – говорил он тогда. – Ведь ты совсем исхудал, постоянно кашляешь, на тебя, положа руку на сердце, смотреть страшно. Одеть ещё в тряпьё погрязнее да посадить у какого из соборов – ну кто из богатеек мимо пройдёт без подаяния?»

Дед на то предложение лишь губами пожевал (зубов уже почти и не осталось). «Ну а что же я скажу, отчего побираюсь?» – спросил он Доброго Робина.

«Ну, это уж как водится, – рассмеялся тот сухим старческим кашлем. – Жену схоронил, оглоеды бросили да из дому турнули, наследства не дожидаючись, не дайте, люди добрые, помереть старику с голоду. Или ещё какую душещипательную историю придумать можно».

Ох и помрачнел же тогда деда…

«Это что же, ты меня на детей наговаривать заставляешь? – возмутился он. – Сын мой с супругой живы покуда, слава богу, да и внук в возраст вошёл, полгода уже в молотобойцах ходит, женить вскорости пора. Не бросили старика, ухаживают, как могут, а я про них такую лжу клеветать стану? Да не бывать тому! Эх, стар я, встаю с трудом, а не то морду б тебе за такое предложеньице поначистил. Уйди из моего дома прочь!»

Отец-то с матерью на рынке были, а я дома по хозяйству занимался, вот и слышал их беседу.

Робин Пэк потом ещё пришёл, с бутылкой настойки, извиняться. Да и после несколько раз заглядывал о чём-то с дедом посоветоваться – умён был мой предок, хоть и деревенский. Вот на похороны его, правда, не появился – сам в ту зиму сильно хворал.

– Коптит ещё свет, – кивнул мистер Пуке.

– И что же, он по-прежнему обитается в «Оловянной кружке»?

– Ну так то – известное дело.

Распрощавшись с лавочником, я поспешил доложить мистеру Гордону и отправить с посыльным мальчишкой записку инспектору Ланигану.

– Может, мне с тобой вместе пойти? – нахмурился десятский, выслушав мои соображения.

– Боюсь, сэр, что это только всё испортит, – ответил я.

Глава X

В которой констебль Вильк отправляется в преступное логово

Трактир «Оловянная кружка» – это, как называют такие места у нас, в полиции, «заведение для респектабельных хобо[19]». Ночлежка и таверна, где ещё не до конца опустившиеся и имеющие кой-какую монету в кармане побродяжки могут переночевать и перекусить. О происхождении денег хозяева таких, с позволения сказать, доходных домов не спрашивают. Им всё едино – украл их клиент или честно заработал. Контингент там, разумеется, самый разношёрстный и к закону, равно как и к его представителям, относится без пиетета. Нам, констеблям, строго-то говоря, в одиночку в такие места ходить инструкцией заказано, кроме случаев крайней необходимости. Ну так разве же поймать убийцу матери Лукреции и английского шпиона (в одном лице) – не крайняя необходимость?

По дневному ещё времени – до Vesperae[20] целых три часа – обеденный зал трактира был полупуст: кто из постояльцев на заработке, кто на промысле. Лишь с десяток сомнительного вида личностей кучковалось за угловым столом да трактирщик за стойкой лениво протирал кружки грязной тряпкой.

При моём появлении люди в углу замерли и прекратили беседу, а вот хозяин «Оловянной кружки» и бровью не повёл.

– Мне нужен мистер Робин Пэк, – сказал я ему, приблизившись вплотную.

– Не знаю такого, – флегматично отозвался трактирщик.

– Он у вас снимает апартаменты в мезонине с дюжину лет, милейший. Мистер Робин Пэк. Он мне нужен.

– Эй, констебль! – раздался сзади развязный голос. – Ты, верно, очень смелый коп, коли явился сюда в одиночку.

Я вполоборота повернулся в сторону говорившего и узрел всё тех же сидящих в углу личностей. У каждого из них было какое-то оружие – нож, дубинка, кастет или гасило.

– Брысь, шантрапа. Вами заниматься некогда, – цыкнул я на них и, резко повернувшись обратно к трактирщику, громко и с нажимом произнёс: – Передай Доброму Робину, что с ним хочет встретиться внук Ниро Вилька.

Если старый нищий впал в маразм или ещё какой склероз с ним приключился, то уйти отсюда целым будет не так-то и просто, пожалуй.

– Присядь вон за столик, погоди, – криво усмехнулся трактирщик. – Пивка налить… напоследок?

– Не употребляю, – мрачно ответил я.

Ждать пришлось недолго. Несколько минут спустя хозяин «Оловянной кружки» вернулся и жестом отогнал от двери жуликов, всё это время безуспешно игравших со мной в гляделки.

– Проводить? – спросил он меня. – Или сам дорогу найдёшь?

– Разберёмся, – поднялся я, одёргивая китель.

Добрый Робин, как это нищему и положено, жил скромно. Мезонин, который он занимал, был поделён всего на четыре (не считая уборной и прихожей) комнаты: спальню, столовую, одновременно исполняющую роль гостиной, кухню и библиотеку. В последнюю он меня и пригласил, встретив на пороге.

– Айвен, малыш, как же ты вырос и возмужал! – воскликнул глава гильдии нищих, открыв дверь на мой стук. – Слышал, что ты стал полицейским, а теперь вижу въяве. Форма тебе к лицу, и стать-то какая! Слыхивал я, в твоё патрулирование нищих никто обижать не смеет… Да проходи, проходи, мой хороший.

– Здравствуйте, мистер Пэк, – поздоровался я, переступая порог.

– Идём-идём, мой красавец… Ах, как ты похож на старого Ниро! В молодости он был… А, ну ты ж не знаешь, мы с ним из одной деревни… Идём, малыш, в вивлиофику, я как раз чай заварил, всё там.

Следуя за неторопливо идущим чуть шаркающей стариковской походкой Добрым Робином, я успел на глазок оценить обстановку его жилья. Хм… Ну, не сказать, что богато живёт. Мебель добротная, приличная, но не новая, никаких предметов роскоши, указывающих на истинный статус жильца мезонина, – разве что обои штофные[21], из фетра, ничего, казалось бы, этакого, да вот швов не видать. По всему выходит, что обтянуты комнаты едиными гобеленами, что недёшево. Зато тепло хорошо сохраняется, и шум глушится неплохо. Я и сам о таких обоях давно мечтаю.

Зато вивлиофика (бывшая, видимо, ещё и кабинетом мистера Пэка) поразила меня до глубины души. Вдоль стен она вся, от пола до стропил потолка, была заставлена книгами. Даже над окнами и ниже подоконников располагались полки. Я так и замер на пороге будто громом поражённый, и, боюсь, челюсть моя при этом несколько отвисла. Это ж сколько времени можно читать не отрываясь!

– Да, чего только люди не выбрасывают, что можно подобрать и использовать… – вздохнул голова дубровлинских нищих, ласково проведя иссушенной годами ладонью по корешкам книг, остановив её на одной весьма и весьма потёртой. Рядом с ней, к слову, стояли две точно такие же – по всему видать, что сборник. – Это, например, «Математические начала натуральной философии» Ньютона, первое прижизненное издание. Даже не представляю, сколько могут стоить сейчас такие фолианты в среде знатоков, а вот, поди ж ты, выкинуты на свалку из-за старых обложек. Видимо, кого-то из нашей новой аристократии, нуворишей, не знающих истинной цены вещей, не устроили экстерьером. – Старый нищий невесело усмехнулся и сделал пару шагов, продолжая касаться пальцами фолиантов. – Это «Микрография» Гука, – задержал он пальцы на очередном корешке, – виновная лишь в том, что детишки изрисовали её чернилами. Современное издание, но со старых лекал и оригинальных гравюр – они все сохранились, я слыхал. А вот «Математические Трактаты по Физической Астрономии» мистера Эйри, нашего нынешнего королевского астронома. Не слишком-то патриотично от такого рода книг избавляться, даже если в написанном там ни бельмеса не понимаешь. – Ладонь старика вновь переместилась и коснулась разом двух корешков стоящих рядом книг. – А эти как раз вышвырнули из патриотических побуждений! Сборник легенд о короле Артуре мистера Мэллори и «Путешествие в Лилипутию» Свифта – оба англичане[22]. Много чего люди ценного и хорошего выкидывают, а подопечные, памятуя о моей любови к чтению, приносят, если найдут что. Ах, что-то я разболтался, мой мальчик. Присаживайся. – Добрый Робин указал на стулья у примостившегося в углу журнального столика, на котором располагался чайный набор. – Выпьем по чашечке ниппонского чая… Ты ведь пьёшь чай?

– Да, мистэр Пэк, – кивнул я, аккуратно присаживаясь. – Других напитков без алкоголя в «Цветке вишни», где я обедаю иногда, не подают.

– Тогда тебя ждёт сюрприз. – Старик улыбнулся, отчего на его лице собрались морщины и оно стало напоминать сушёный виноград. – Мне тут на днях презентовали сборник рецептов «Блюда тартарской кухни»…

Хозяин споро откусил щипчиками несколько кусочков кленового винландского сахара (недешёвая вещь, я себе не часто позволяю – обхожусь кленовым сиропом) от сахарной головы, разложил их по чашечкам, залил заваркой, кипятком, а потом, к моему изумлению, добавил в чашки по дольке лимона (напиток начал быстро светлеть) и по несколько кубиков льда. Последние он извлёк из очередной технической новинки, всего пару лет назад изобретённой одним молодым шотландцем, из сосуда Дьюара. Я вот тоже порываюсь себе такой купить, чтобы осенью и зимой носить с собой на патрулирование горячий чай, но цена на него меня всё же смущает.

– Вот так чай пьют московиты, – прокомментировал свои действия хозяин. – Рискнёшь отведать?

– Отчего же и нет, сэр? – Я взял десертную ложечку и, по примеру мистера Пэка, начал тихонечко помешивать содержимое чашки, помогая сахару раствориться побыстрее. – Изволите ли знать, в «Цветке вишни», где я порой обедаю, подают блюда ниппонской кухни, из самой что ни есть Азии. Хозяин заведения, мистер Сабурами, сказывал, будто в южной Чайне и Дай-Вьете вообще насекомых с личинками готовят, а это с Ниппоном вроде бы рядом. Тартарцы же и вовсе почти европейцы, погань такую есть поди и не станут.

Я взял чашку за ручку, поднёс к губам и сделал маленький глоток. Что ж, необычно – кислинка небольшая и при этом сладко, не говоря уже о смешении кипятка и холодной воды от тающего льда, это всё давало непривычные ощущения от напитка, – но весьма приятно. Стоит при случае предложить Мэри попробовать. Скажу, что был у меня знакомый моряк-тартарец, он-де и научил. И не брехня это вовсе, а так… Прихвастнул называется. По-учёному – гипербола.

Чай под блинчики с овощной начинкой (видимо, их, а не сладости или печенье принято употреблять в Тартарии с напитками – спросить я как-то постеснялся) мы выпили в полном молчании.

– Ещё чашечку? – поинтересовался Добрый Робин.

– Нет, сэр, благодарю, – вежливо отказался я. – Боюсь, что не смогу у вас надолго задержаться.

– Эх, молодёжь, вечно куда-то торопитесь, – вздохнул мистер Пэк. – Ладно, выкладывай уж, зачем пришёл.

Я извлёк из кармана кителя изображение Дэнгё-дайси и протянул его хозяину:

– Я разыскиваю этого человека, сэр. И я, и вся полиция Дубровлина.

Мистер Пэк достал монокль в золочёной (а может, и золотой) оправе, вставил его в левую глазницу и внимательно вгляделся в рисунок.

– Хм… Вся полиция? Что ж он такого натворил-то?

– Совершил убийство до смерти, сэр.

– Ай-я-яй, а с виду вполне приличный азиат… – Добрый Робин укоризненно покачал головой.

– Сэр, я понимаю, что это не в ваших правилах, – я решил брать быка за рога, покуда старый нищий меня не заболтал и не выпроводил несолоно хлебавши, – но тут вопрос государственной важности. Нам доподлинно известно, что этот человек просил гильдию нищих укрыть его…

– Этот? – Пэк спрятал монокль, скептически поглядел на меня, потом на рисунок и снова на меня. – Первый раз вижу, мой мальчик. Ты извини, мне собираться пора.

– Сэр, – ответил я, поднимаясь, – этот человек – английский шпион.

– Ничего об этом не знаю, – отрезал Добрый Робин.

– И это он убил мать Лукрецию.

Старик, приподнявшийся уже со стула, замер как громом поражённый.

Как в других странах, точно не знаю, я не бывал, но у нас в Эрине всё, что касается Веры и Церкви, очень серьёзно. Попадаются, конечно, и эти новоявленные «светочи натурфилософии», атеистами кличут, но мало, очень мало у нас их брата. Да и слава Господу, без них спокойнее. Вон в Британии их тьма, так один до того договорился, что человека-де не Бог сотворил, а якобы мы произошли от бибизьяны-мартышки. Дурной совсем – люди тогда были б хвостатые, и нас цыгане на ярмарке честному люду на потеху показывали бы.

– Это с чего же ты такое взял, мой мальчик? – Добрый Робин опустился обратно на стул.

– Мы схватили его сообщника, и я присутствовал при допросе, мистер Пэк. – Я тоже сел.

– А чего ж не помешал душегубу твой свидетель-то? – покривился Старик. – Или сам того не лучше?

– Шотландец, сэр, – пожал плечами я. – Из Стрэтклайда. Что с него взять?

– А, чёртов протестант, – пробурчал мистер Пэк. – Тогда понятно.

Да уж, старой закалки люди ещё помнят те дни религиозного противостояния, когда обесчестивший дочь эрла О’Ши английский граф, попытавшийся загладить свою вину и жениться на совращённой им девице, получил ответ «Пусть моя дочь будет лучше проституткой, чем протестанткой» и отказ. Сейчас-то всё не так люто, больше смотрят на самого человека, чем на то, на каком языке он псалмы поёт. Но и то всякое случается.

– Повесить мерзавца надо ногами в крапиву, – добавил Добрый Робин.

– Боюсь, это никак не возможно, сэр, – ответил я. – Это вообще-то секрет, но он уже умер.

– Эк! Ловко! – Глава гильдии нищих даже хлопнул себя по ляжке в восторге. – Всегда знал, что, когда нужно восстановить справедливость, на закон даже коп плюёт. – Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и добавил: – Ладно, Айвен, мы тоже кое-что можем. Завтра поутру пришлю тебе записку, где тело этого, – он положил изображение лжемонаха на столешницу рядом со мной, – негодяя искать.

– Сэр, нет! – воскликнул я. – Он нужен нам живой, иначе бесследно скроются остальные его сообщники!

– Там ещё сообщники есть? – изумился Добрый Робин. – Да сколько ж человек бедную аббатису убивало? Или?.. – Он прищурился. – Или они проводили какой-то богомерзкий ритуал?

– Мы разное подозреваем, сэр. – Гордись мной, дедушка, я ни разу за всю беседу не соврал.

– Да-а-а-а, дела ж, однако, творятся в нашем городе… – протянул мистер Пэк. – Живой нужен, значит, чтоб подельников сдал?

– Да, сэр. Мы подозреваем, что они ещё и в Корке набедокурили, в обители Святой Бригитты.

Добрый Робин в задумчивости побарабанил пальцами по столешнице.

– Устраивал да сводил с нужными людьми твоего душегуба, разумеется, не я. Ты, Айвен, знаешь что? Ты иди покуда к себе на участок и жди. Я тебе пришлю через пару часов весточку.

В участке меня уже ждали. Вернее, ждали меня ещё до участка. Десятский Гордон силами приданных ему констеблей, в том числе сменившихся Стойкасла с О’Йолки, не пошедших сдавать журналы, а задержавшихся, дабы подстраховать меня, и также патрульных со всех прилегающих участков обхода, перекрыл имеющиеся подступы к «Оловянной кружке» и уже намеревался её штурмовать, предполагая случившуюся со мной неприятность. Только довод Стойкасла, что «если бы Вильк попал в передрягу, половине города было бы слышно, как он «Кружку» разносит» удержал его от поспешного шага.

Уже смеркалось, когда мы – я, О’Йолки, Стойкасл и полицейский десятский – прибыли на наш Третий участок. Тоже, должен отметить, необычайно людный.

Сержант Сёкли, нахохлившийся, как сыч, находился за конторкой дежурного, но, увидев нас, тут же её покинул.

– Дутар, черти бы тебя взяли! – с порога напустился он на мистера Гордона. – Кто тебе позволил гробить моих парней?!

– Успокойся, Конан, жив твой богатырь и цел, – усмехнулся десятский, ожидавший, вероятно, чего-то такого от нашего сержанта. – Даже чая с блинами на чужой кошт поел.

– Вот только это тебя и спасает, Гордон, – процедил мистер Сёкли. – Но учти: рапорт я на тебя всё равно буду писать.

– Шкипер, не надо рапорт, это моя идея была, – попытался вклиниться я.

– Цыть! – приказал сержант, грозно взирая на меня. – С тобой отдельная беседа будет, по душам. Риск твой, я надеюсь, оправдался? Ибо если нет – вылетишь из констеблей со скоростью орудийного снаряда. Ну? Что молчишь? Мистер Канингхем всех парней, кто не на патруле, собрал. Известно, где этот фальшивый ниппонец прячется?

– Кое-кому известно, – усмехнулся мистер Гордон. – А через пару часов и мы узнаем.

Глава XI

В которой комиссар Дубровлина находит политический выход из непростой ситуации, доктор Уоткинс указывает на местоположение чертежей, сэр Эндрю проводит мудрую кадровую политику, а секретарь эрла Чертилла доставляет в участок архиважный документ

– И как я буду объяснять это в Большом холле, господа? Тахте Дойле поднимут вой на весь Ойряхтас[23]. Нет, на весь королевский дворец! – Герцог Данхилл в раздражении так сжал кончик сигары зубами, что сплющил его не хуже парового пресса. – Да и канцлер О’Каралан такого просто не поймёт. Вы ж не абы к кому предлагаете вломиться, а к уважаемому человеку, к тышаху[24] Дойле, чёрт возьми! Да кто поверит, что я дал санкцию и сам же этого ниппонского монаха в особняк О’Даффи не засунул? То, что мы с тышахом один другого на дух не переносим, это в империи каждому известно. Вот вы, Канингхем, лично вы поверили бы утверждению, что нищим – бог мой, нищим! – удалось пристроить человека в такой дом, да ещё и практически моментально?

– Гм… Должен признать, сэр Уинстон, что уже дал распоряжение своему дворецкому негласно проверить рекомендации всех своих слуг, – невозмутимо ответил Старик. – Хотя новость, которую мы раздобыли благодаря находчивости и самоотверженности констебля Вилька… поразительна, сэр.

– Да уж, воистину наш констебль чудотворен, – поморщился комиссар, поворачиваясь ко мне.

На доклад к эрлу Чертиллу суперинтендент прихватил с собой и вашего покорного слугу, поскольку комиссар Дубровлина вполне мог поинтересоваться какой-то мелкой деталью, о которой начальник Третьего участка не имел представления. И разумеется, прятаться за моей спиной, спихивать всё на самодеятельность нижнего чина мистер Канингхем отнюдь не намеревался. Хотя с такими новостями, убеждён, соблазн у него наверняка был.

Добрый Робин не солгал. На исходе второго часа в зале приёмов появился мальчик в форме почтмейстера и поинтересовался у мистера Сёкли, где ему найти меня, дабы вручить срочную телеграмму. Текст послания заставил глаза на лоб полезть у всех присутствующих: «Феникс-парк, Арас ан Тышах, младший садовник Ки Таро».

– Ничего себе… – вымолвил наконец десятский Гордон. – И как это Старику докладывать?

– Понятия не имею, – мрачно отозвался сержант Сёкли. – Твоя была операция, ты и докладывай, что у тебя предводитель Дойле в подозреваемых. А я погляжу, как тебе с этим вот охламоном головы отворачивают.

Охламоном это он меня назвал, разумеется.

Впрочем, мистер Канингхем, как это и полагается истинному джентльмену, новость воспринял стоически, с каменным лицом. А то пресс-папье, что он расколотил о стену, ему и не нравилось никогда.

И вот мы с ним у комиссара, причём я мысленно распрощался уже и с предсказанными сержантскими нашивками, и, собственно, с формой.

– Ну, Вильк, что скажешь? – Эрл невесело усмехнулся и отложил сигару в пепельницу.

– Полагаю, сэр, – осторожно начал я, – что вам стоит дать то же самое распоряжение своему дворецкому, что отдал уже господин суперинтендент.

– То есть сам ты в правдивости этого своего Пэка не сомневаешься, – фыркнул Чертилл.

– Не сомневаюсь, сэр. Он предлагал избавить полицию от хлопот и организовать несчастный случай Дэнгё-дайси…

– Лучше бы ты согласился, – тяжко вздохнул комиссар. – Вот ну что мне с этим всем теперь делать, сэр Эндрю?

– Строго говоря, сэр, а ведь констебль выявил шпиона в резиденции главы нижней палаты. И ладно бы – в личной, это ещё куда ни шло бы, но нет – в государственной. В месте, где он ведёт свои дела, приёмы, в хранилище государственных тайн.

– Хм… – Герцог Данхилл побарабанил своими толстыми, короткими пальцами по подлокотнику кресла и задумался на пару мгновений. – А искали шпионы старинные чертежи. Это ведь больше по линии контрразведчиков, вы не находите?

– Совершенно с вами согласен, полиция сделала за них их работу, – кивнул суперинтендент.

Герцог помолчал ещё немного, погружённый в свои мысли, а затем прищёлкнул пальцами.

– Вот что: сейчас мы с вами едем к Фартингдейлу, но сначала телеграфируем тому… ну, из контрразведки флота, – произнёс он, уже полностью отринув уныние. – Как его, бишь?

Чтобы наш комиссар да ничего не придумал, как выкрутиться из скользкой ситуации, – такого быть не может.

– Вы имеете в виду коммандера Спока, сэр?

– Его самого, Канингхем, его самого! Пускай инициатором на завтрашнем заседании Сенад Эрен… Нет, думаю, совместное заседание палат по столь чрезвычайному поводу будет не сложно, и более правильно организовать… Так вот, инициатором пусть будет флот – за ночь этот монах-садовник всё равно никуда не денется, – а мы… Мы тоже поучаствуем, но так, чтобы до времени никто о наших успехах не знал.

– Сэр, но Феникс-парк не на моём участке. Не стоит ли уведомить мистера Блейса с Девятого?

– Резонно… Но рано. Айвен, голубчик, а вы идите. Ваше же дежурство давно закончилось?

– Да, сэр, – кивнул я.

– Ну вот и отдыхайте. Завтра будем брать убийцу, и я надеюсь на вашу расторопность.

М-да, ну, я за торжество закона и справедливости, но что, на Девятом участке своих констеблей не хватает? Они работать там вообще-то собираются, интересно, или на наших плечах хотят в рай въехать?

К вечеру с моря принесло тучки, изрядно посвежело, так что дома мне даже пришлось истратить несколько брусков торфа на обогрев. Поужинав скворчащей яичницей с кусочком бекона и выпив травяного взвара, я перекрыл вытяжку в печной трубе, сполоснул подогревшейся в тазу водой посуду и отправился в царство Морфея. Это такой древнегреческий бог снотворного ведомства – мне мистер О’Хара рассказывал.

За ночь прошёл небольшой дождь, похолодало ещё больше, так что я под своим куцым одеялком к побудке даже и замёрз (тепло от не так-то уж сильно и протопленного пенсильванского камина за ночь полностью выветрилось). Туч нагнало черноты необычайной, что вкупе с показаниями висящего у нас в коридоре барометра явственно указывало на приближающуюся бурю. А ведь как тепло и солнечно было только день назад!

Позавтракав, облачившись в форму и накинув сверху форменный макинтош, я поспешил на службу, стараясь попасть туда как можно раньше, ещё до утреннего развода. Вчерашние события подсказывали мне, что события могут начать развиваться самым резвым аллюром в любой момент, и если удастся при этом себя хорошо проявить, то мои сержантские нашивки из области гипотетических размышлений руководства могут перейти в разряд объективной реальности. К тому же очень не хотелось попасть в пути под собирающийся разразиться буквально вот-вот ливень.

Оказалось, что собрать членов Ойряхтас на внеочередное заседание – это отнюдь не то же самое, что вызвать суперинтендентов к комиссару и даже министров к канцлеру. Нету у них дисциплины, не привыкли они, бросив все дела, мчаться в Большой холл по первому зову. Как мне рассказал дежуривший в ночь констебль Хайтауэр, мистер Канингхем вернулся в участок уже довольно поздно и долго что-то обсуждал с дожидавшимися его господами Ланиганом и О’Ларри. Судя по тем обмолвкам, что услыхал Мозес от уходящих домой инспекторов (а пребывали они притом в изрядной ажитации), совместное заседание палат, где мистер Спок должен был прочесть некий доклад, было назначено на сегодняшний полдень, и то лишь при вмешательстве канцлера О’Каралана удалось организовать такую спорую встречу. Ну, оно-то понятно: люди в Ойряхтасе все сплошь знатные или хотя бы богатые, привыкли командовать, но не подчиняться. Их бы на недельку к сержанту Секли под начало…

На разводе меня поставили в дежурную группу, а прочих парней, чья смена ещё не наступила, или же и вовсе выходных в этот день, также оставили на участке в тревожном ожидании. Сохранить от них в тайне то, что наконец удалось выяснить место нахождения убийцы матери Лукреции, конечно, не вышло, потому и отлучаться всем, не занятым на патрулировании, было запрещено. Болтун, как говорят, находка для шпиона. А этот самый Дэнгё-дайси – самый натуральный шпион и есть.

Ближе к обеду, когда напряжение на участке достигло практически своего пика, а дождь успел оттарабанить по крышам, в участок пожаловал доктор Уоткинс.

– Нет, инспектор. – Медик шёл через общий зал вместе со встретившим его у порога мистером Ланиганом. – Мне, разумеется, лестно ваше предложение поучаствовать в аресте, но смысла я в этом не вижу никакого. Убийство раскрыто, личность преступника и его мотивы установлены, что мне в этом деле теперь за интерес?

– Ну а Шарлотта Баксон и пропавшие чертежи? Что вы о них скажете?

– Арест лжениппонца найти Баксон нам не поможет, – флегматично отозвался доктор. – Что же касается чертежей, то они всё это время находились у вас, в полиции.

– Вот как? – озадаченно произнёс инспектор. – С чего вы взяли? Насчёт чертежей, я имею в виду. Насчёт Баксон я согласен.

– Ну, мистер Ланиган, это же очевидно. – Мистер Уоткинс позволил себе лёгкую улыбку. – Не надо быть специалистом по старинным фолиантам, чтобы заметить: все найденные у матери Лукреции книги написаны на бумаге, кроме одного.

– «Радужная нить», – кивнул инспектор. – Она написана на пергаменте. Для Востока этот материал не характерен, хотя и не понимаю, что нам это даёт. Пергамент был дорогим материалом, его чистили от надписей и использовали по многу раз. Вероятно, некий европейский том через Чайну попал в Ниппон и там был таким образом применён.

– Но иллюстрации, а их довольно много, выполнены на бумаге и просто приклеены к страницам, – заметил доктор.

– И в этом ничего удивительного нет, – ответил мистер Ланиган. – В Ниппоне отсутствует культура нанесения изображений на пергамент, и все пергаментные книги там иллюстрируются именно таким образом.

– Ну так отклейте одну из иллюстраций и отыщите искомый чертёж, – усмехнулся Уоткинс. – Тайные послания в Ниппоне передавались и таким вот именно образом.

– Потрясающе! – Инспектор замер на месте. – Это необходимо немедленно проверить! Сержант, ключ от хранилища вещдоков, немедленно!

Инспектор, сержант и доктор скрылись в коридорчике, а меня вызвал к себе мистер Канингхем. Эх, ну не мог Старик обо мне минут на пять позже вспомнить? Страсть как интересно, право же, угадал мистер Уоткинс о чертежах или нет.

Суперинтендент ожидал меня, стоя у окна и разглядывая улицу. Вполне, казалось бы, спокойно и флегматично, вот только лёгкое постукивание ладонью по бедру выдавало его волнение. Да уж, Ойряхтас – это и для него высоты запредельные. Переживает, поди, как бы не вышло чего.

– А, Вильк! – Он встретил мой доклад «по вашему приказанию явился» с явным облегчением, видать, от дурных мыслей я его отвлёк. – Проходите, мой мальчик, присаживайтесь.

Я аккуратно пристроился на краешке стула, а мистер Канингхем, заложив руки за спину, пару раз прошёлся по кабинету туда-сюда.

– Айвен, – наконец обратился ко мне суперинтендент. – Вы далеко не глупы и понимаете, что если добытая вами информация окажется неверной, то сегодняшний день станет последним днем вашей службы в полиции.

Ну… понимаю, конечно. Очень даже волнительно это, чего уж скрывать, да только не верю я, что Добрый Робин мог ошибиться. Нет, мистер Пэк не из таковских.

Да коли б даже и так. Парень я молодой, руки-ноги на месте, голова светлая (все говорят), от жизни в Нижнем Сити не отвык ещё – не пропаду, коли что. Опять в молотобойцы подамся, а там, глядишь, и в мастера выйду – с грамотой и арифметикой у меня за время службы в полиции куда как лучше стало. Трёхзначные цифири в голове складываю.

Или в матросы подамся – мир повидаю.

Мэри, правда, за простого работягу или палубного навряд ли замуж пойдёт. Женщины… Им стабильность да перспективы подавай… А может, и пойдёт – кто ж их, девушек, разберёт-то? Любит ведь, сказывала…

– Но я, впрочем, такое развитие событий почитаю маловероятным, – продолжил меж тем сэр Эндрю. – И как добрый католик – недаром чудотворная икона явилась именно вам, – и как профессионал. Имею некоторые представления о возможностях гильдии нищих. Так вот, к чему я это всё говорю. Если, а вернее, когда добытая вами информация подтвердится, вы, мой мальчик, вправе рассчитывать на нашивки сержанта. Может быть, даже и на медаль.

Да-а-а, медаль бы – это хорошо. Во-первых, почётно и для служебной карьеры вовсе даже небесполезно, а во-вторых – прибавка к жалованью в полукрону! Денежки-то не лишние, коли всерьёз намерен семьёй обзаводиться. А я-то как раз и намерен.

– Но вот в чём дело, констебль… – Суперинтендент немного помялся. – Приказ на ваше повышение я уже подготовил, осталось только подписать, но на Третьем участке сержантских вакансий сейчас нет. А мне, не стану скрывать, вовсе не хотелось бы отдавать такого молодца на сторону. Вы понимаете?

– Да, сэр, – кивнул я.

Эх, видать, плакало моё повышение. Ну да, может, хоть медаль дадут – и то уже кленовый сахар.

– Так вот, Вильк. Через месяц мистер Секли выходит в отставку – выслужил пенсион. Согласитесь ли вы этот месяц подождать повышения, мой мальчик? Уважьте уж мою просьбу.

– Сэр, – поднялся я, – вам, человеку, которого безмерно уважаю, я отказать совершенно не в состоянии.

Хо-хо! А жизнь-то налаживается! Сержанту не такая конура, как у меня, положена, а в две комнаты, не считая кладовки. Ну, Мэри, готовь приданое!

– Прекрасно, Айвен, я знал, был уверен, что вы пойдёте навстречу этой моей маленькой прихоти. Но только глядите не зазнавайтесь раньше времени! И нашу беседу до времени прошу вас сохранить в тайне. Сержант Сёкли оценивает вас крайне высоко, но считает, что пока у вас для нашивок маловато опыта. Носить их, согласитесь, не только честь, но и большая ответственность.

– Я понимаю, сэр.

В этот миг часы в кабинете начали отбивать полдень. Суперинтендент едва заметно вздрогнул и поглядел на циферблат.

– Началось, – едва слышно пробормотал он. – Так или иначе, в ближайший час решится многое. Как же мне хотелось бы услышать хорошую новость!..

– Прошу прощения, сэр, – кашлянул я. – Полагаю, что добрых вестей вы дождётесь в ближайшие минут пять, если не меньше.

– Вот как? – Старик удивлённо приподнял бровь. – Что вы имеете в виду, констебль?

Ответить я не успел, поскольку дверь в кабинет – без стука! – распахнулась и через порог перешагнул сияющий, словно новенький пенни, инспектор Ланиган.

– Сэр Эндрю, – торжественно провозгласил он и положил на стол стопку рисовой бумаги, – нам удалось обнаружить чертёж броненосца из Корё.

– Корабль-черепаха, сиречь кобуксон, – добавил улыбающийся доктор Уоткинс, входя следом.

Я покосился на верхний лист стопки. Тушью там был изображён корабль, действительно напоминающий черепаху. И при этом ещё и ежа, поскольку покатая, словно купол романского храма, крыша над палубой ощетинилась сонмом шипов. Из бортов корабля в промежутках между пушечными портами торчали вёсла.

– Великолепно, господа! – воскликнул мистер Канингхем в восторге. – Надо срочно уведомить эрла Чертилла, это должно помочь ему на заседании Ойряхтаса. Вильк, пришлите ко мне посыльного постарше да посмышлёнее. И поспешите, поспешите, констебль!

К суперинтенденту я отправил Томми, старшего из внуков сержанта Сёкли, мальчика уже практически взрослого – тринадцать лет как-никак. В посыльных на участке он с девяти лет, ни разу не осрамил за это время деда, так что лучшего кандидата на выполнение миссии было и не сыскать.

У сэра Эндрю парень пробыл буквально пару минут, затем выскочил из кабинета, сжимая в руке запечатанный конверт, скатился по перилам лестницы на первый этаж и вылетел во двор участка, где под парами, на всякий случай, стоял локомобиль. Почти сразу тихое пыхтение агрегата перешло в громкое шипение, послышался стокот передаточного механизма и звон металлических колёс по брусчатке. Оголец хотя ещё и мал, но управляется со сложной машиной мастерски – у нас не каждый констебль-то решается за его штурвал встать, хотя уметь управлять дорожным паровозом нам и положено, а Томми словно в будке машиниста родился. И ведь отчаянная голова – не боится даже до безумной скорости – тридцать миль в час – разгоняться! Лихач растёт, одно слово.

Когда из кабинета мистера Канингхема вышли инспектор Ланиган и доктор Уоткинс, а и минуты не прошло, как оттуда пулей вылетел Томми, грохот локомобиля уже и слышен не был.

– Я ваш должник, доктор, – произнёс мистер Ланиган, спускаясь по лестнице.

– Пустое, инспектор, – отмахнулся тот.

– Однако признайтесь, как вам удалось узнать о способе передачи тайных посланий ниппонцами?

– Ну, это же очевидно. – Мистер Уоткинс пожал плечами. – Расспросил ниппонца. Удивлён, что этого не сделали вы. Ведь у него столуется половина Третьего участка.

– Сабурами?! – Инспектор замер словно громом поражённый и удивлённо выпучил глаза.

– Он служил в знатной семье из Кагосимы и был доверенным оруженосцем своего господина. Затем, когда восемь лет назад в Сацуме поднялась замятия, его сеньор погиб, защищая власть его величества, а сам мистер Сабурами вынужден был бежать. Ну, вы помните, что тогда творилось.

– Да-да, разумеется, – кивнул старший инспектор и продолжил движение по лестнице. – Доверенный оруженосец, говорите? Пожалуй, его мнению стоило бы доверять, даже если ваша догадка и не подтвердилась бы. Что ж, это урок мне на будущее. Однако я полагаю, чертежи стоит показать кому-то в морском министерстве. Не подсунули ли нам пустышку? И сделать это надобно поскорее.

– Сегодня воскресенье, инспектор, – улыбнулся доктор. – Кого из адмиралтейских и где вы сегодня намерены искать?

– Ах, проклятие! – Мистер Ланиган поморщился. – Как неудачно. Что, констебль? Вы опять хотите меня поразить до глубины души?

Это он уже обратился ко мне – видать, на лице у меня мысли по поводу их беседы нарисовались.

– Прошу извинить, сэр, но Первый сюрвейвер Адмиралтейства, сэр Долий Крагг, проживает на территории нашего участка и в это время обыкновенно ещё дома. С визитами или в театр он ранее двух часов не отправляется, – нехотя ответил я.

– Что? Вам-то откуда это известно?! – изумился инспектор.

– Моя невеста служит в соседнем с ним доме, сэр, – потупил глаза я.

– Нет, вы первостатейная каналья, Вильк! – расхохотался мистер Ланиган. – Есть хоть что-то, о чём вы не знаете?

– С вашего позволения, я совершенно не разбираюсь в политике и лесных грибах, сэр.

Посыльный к мистеру Краггу отбыл, разумеется, не с такой поспешностью, как к комиссару. Во-первых, сэру Эндрю потребовалось обстоятельно изложить, отчего это сэр Долий в столь неурочное время, как воскресный день, понадобился полиции – тот ведь вполне вправе был и отказаться жертвовать заслуженным отдыхом. Во-вторых, локомобиль у нас на участке только один, да и водить его со столь головокружительной скоростью решается лишь Томми, так что посыльный отправился в особняк Краггов пешком. Ну и в-третьих, послание-то было не столь спешное, как предыдущее.

Первый сюрвейвер, впрочем, ждать себя не заставил. Уже три четверти часа спустя он вместе с курьером прибыл в участок в своём экипаже, где его встретил инспектор О’Ларри, выдал бланк стандартного договора для привлечённых гражданских специалистов. Сэр Долий подписал его не глядя (а он, между прочим, содержит в себе и пункт о неразглашении, например), просто сгорая от нетерпения.

– Подумать только – старинный броненосец… – бормотал он себе под нос, ставя росчерки на листах. – А я всегда говорил, что эти азиаты вовсе не такие уж и дикари, а просто пришли в упадок, и тому есть доказательства. То же хиндусское «Сказание о великой битве потомков Бхараты» взять, там же описаны самоходные аэростаты Жиффара, причём гораздо более совершенные…

Настолько он был увлечён предвкушением исследования, что даже меня не заметил.

Покончив с формальностями, инспектор проводил Первого сюрвейвера к суперинтенденту, где был уже и мистер Ланиган. Ну, оно и понятно: чертежи секретные, их, поди, до особого распоряжения и выносить-то из кабинета Старика нельзя.

Томми меж тем отчего-то не возвращался, и начальство в лице сержанта Сёкли начало проявлять недюжинное беспокойство по этому поводу. За пару часов он настолько успел всех до печёнок достать своими придирками и язвительными замечаниями, что парни уже мечтали об участии в какой-нибудь полноценной масштабной облаве – главное, чтоб подальше от шкипера.

Наконец, уже ближе к середине третьего часа дня, до нас донёсся приближающийся рёв сирены полицейского локомобиля – а включать её разрешается лишь в крайне ограниченном числе случаев, – и пару минут спустя во двор участка, куда уже высыпали все не занятые какими-либо делами полицейские, вкатился, громыхая словно адова колесница, пуская дым и искры из трубы, полицейский локомобиль с цифрой «3» на борту. С громким шипением он замер, заглушил ревун и обдал окружающих густыми клубами пара. В следующий миг дверца пассажирского отсека отворилась и из неё появился молодой, в модного кроя костюме джентльмен, в котором я опознал личного секретаря эрла Чертилла сэра Руперта Колвилла.

– Какая прелесть, господа, – громко, с улыбкой произнёс он. – Из вашего мальчонки выйдет толк, ей-ей. Королевские гвардейцы не желали его пускать во дворец без пропуска, так доложу я вам, картина вышла преизрядная. Парень заявил, я, внимание, цитирую: «У меня срочное послание для членов Ойряхтаса, касаемое нынешнего заседания, болваны вы лакированные, и я доставлю его, хотите вы того или нет», а когда караул поднял его на смех, он забрался в свой агрегат и собрался протаранить часовых у ворот – благо они успели разбежаться.

Слова мистера Колвилла встретил одобрительный смех. Не любят у нас гвардию, взаимно притом – потому эти парадные хлыщи, видать, и решили помешать Томми попасть во дворец.

– А что сэр Эндрю? На месте? Тахте Дойле разрешили провести операцию в резиденции тышаха, причём именно полиции провести – оттого столько и телились, – и я привёз ему соответствующий акт.

Глава XII

В которой повествуется о том, насколько сопротивление аресту вредит здоровью и способствует появлению броских заголовков в газетах

Охраной Арас ан Тышах, как и всех важных королевских и правительственных зданий, занимается гвардия. Как по мне – толку от такой стражи немного (за исключением разве королевского дворца, где, как-никак, монарх проживает, да к тому же внутренние покои стережёт ещё и гуронский ЕИВ конвой). Им палаш, ну и коня – да на линию огня. Там они, спору нет, молодцы, там они герои. А охранять, пресекать да подозревать гвардейцы умеют откровенно плохо. Были, правда, слухи, что дворец ещё и ребята из армейской контрразведки стерегут, да только достоверность их как в газете «Один парень говорил».

Ну то есть ни о какой помощи при задержании беглого лжемонаха говорить не приходилось. Не будут мешаться – и то ладно.

Думаю, начальство наше это прекрасно понимало, когда планировало операцию. Парней с Девятого уведомили только перед самым началом, чтоб, значит, никто случайно не проболтался, из всей охраны тышаха в курс дела ввели только дежурного офицера, да ещё и под подписку о неразглашении… Ну вот как, спрашивается, в таких условиях работать?

Брать Дэнгё-дайси начальство решило без лишнего шума. Во-первых, ни к чему это, а во-вторых, хитрый лжениппонец мог учуять опасность и сбежать, так что ни замены охраны, ни чего-то подобного не произошло. Единственное, констеблей с двух участков согнали в окрестности Феникс-парка, окружили его так, чтобы и мышь не проскочила, после чего инспекторы Ланиган и О’Ларри вместе с присоединившимся к ним коммандером Споком направились к ажурным воротам резиденции председателя Дойл Эрен, где предъявили караулу недавно принятый билль (ох и глаза же были у часовых при входе, когда они узрели сей документ, – ну натурально, как у омаров). Не знаю уж, за кого их приняли, не иначе за личных порученцев его величества или ещё кого-то в этом роде, но общались, насколько я видел, предельно вежливо, где-то даже и подобострастно.

Видел я это всё довольно хорошо, поскольку с констеблем О’Фареллом с Девятого фланировал мимо ограды Арас ан Тышах. Всё ж таки гвардия только за то, что по ту сторону узорчатого чугунного забора, отвечает, а снаружи – это полицейская вотчина. Непорядок, конечно, у семи нянек дитя без глазу, ну да так уж у нас заведено.

Господа инспекторы и коммандер меж тем, что-то уточнив у караула, отправились внутрь, однако отнюдь не к особняку, а практически навстречу нам. В какой-то полудюжине ярдов от ограды, там, где за кустами роз слышалось щёлканье ножниц, они остановились. Замерли и мы с О’Фареллом. Коллега попытался изобразить раскуривание трубки, постоянно ломая шведские самогарные спички о тёрку и невнятно ругаясь. Как по мне, так выходило у него вполне правдоподобно, прямо как у настоящего актёра.

– Здравствуйте, садовник, – донёсся до нас голос коммандера Спока из-за кустов. – Нам нужен некто Ки Таро.

– Это моя, господина, так моя звать, – раздался в ответ тонкий, полный униженных интонаций голос. – Моя садовник у тышах, он хотеть сад камней, и моя нанимать. Это моя есть Ки Таро.

– Ну, здравствуй, дерево[25], – услышал я насмешливый голос мистера О’Ларри. – Ты арестован. И прекрати уже коверкать ирландский, Дэнгё-дайси.

– Господина что-то путает…

– Прекратите паясничать. Ваша песенка спета. – Суровый голос инспектора Ланигана сопровождался звуком взводимого бойка. – Мы пришли арестовать вас по обвинениям в убийстве и шпионаже.

В следующий миг до нас донеслись несколько буцкающих звуков, грохот выстрела, громкий вскрик инспектора О’Ларри и сдавленное проклятие мистера Спока, после чего невысокий мужчина в рабочей одежде, словно кузнечик, перемахнул через заросли розовых кустов и бросился к ограде. Резво преодолев невеликое расстояние до забора, он оттолкнулся от земли и, раскинув руки, перелетел ласточкой штыри ограды. Едва не задев их острия, приземлился на руки, перекатился колобком и оказался прямо перед нами.

О’Фарелл отреагировал первым – бросился на фальшивого ниппонца, замершего в позе эмбриона на мощённой брусчаткой дороге, намереваясь навалиться на него всей массой, однако преступник крутанулся на месте, выбросив одну ногу далеко в сторону, подсёк констебля под колени и сбил с ног. О’Фарелл рухнул на спину, приложился затылком о камни и затих, а ниппонец вскочил на ноги, сорвал с головы парик, отбросил его в сторону и принял странную, явно не боксёрскую стойку. Хотя то, что он намерен драться, мне было ясно.

– Дэнгё-дайси. – Я повёл плечами, разгоняя по мышцам кровь. – Вы обвиняетесь в убийстве матери Лукреции, покушении на кражу, отравлении, шпионаже и сопротивлении при аресте. Я вас арестую и доставлю в участок.

Лжениппонец ничего не сказал, только прокомментировал мои слова неприличным жестом, хамло.

– Не стоит усугублять своего положения. – Я двинулся вперёд. – Сопротивление бесполезно. Живой или мёртвый, но ты пойдёшь со мной.

Ответом мне была лишь кривая усмешка. Ну что же, он напросился сам…

В общем, когда, несколько минут спустя, констебли и гвардейцы добежали до места нашей схватки, О’Фарелл начал подавать признаки жизни и пытался встать, а Дэнгё-дайси лежал у ограды, будто сломанная кукла, и тяжко стонал. Я сидел рядом с ним, тяжело привалившись к забору, взирая на всё это одним правым глазом. Левый болел и стремительно заплывал.

Резвый малый оказался этот лжемонах, доложу я вам. Резкий, стремительный, необыкновенно быстрый, да ещё бил, подлюка, и ногами, и руками в такие болезненные места, куда и не в каждой уличной драке ударить решаются. Так что влетело мне изрядно. Только нас в полиции тоже кой-чему учат, да и до того, как стать констеблем, пай-мальчиком я не был, а этому сморчку хватило и одного раза, чтоб я его достал. Не помер бы ещё, чего доброго.

Ребята, как увидали, чего с супостатом приключилось, не сразу и решили, за кем бежать – за фельдшером или уже за священником. Хорошо, начальник караула у гвардейцев сообразительный оказался – мигом отрядил одного из бойцов за тышаховым лейб-медиком.

Тут через розовые кусты и инспекторы с коммандером прорубились. Натуральнейшим образом прорубились – посредством шпаги мистера Спока. Сам-то он не сильно пострадал, больше его форме не повезло, выкидывать её теперь придётся, похоже, а вот мистер О’Ларри аккуратно баюкал свою левую руку, предплечье которой оказалось насквозь пронзено садовыми ножницами. И ведь эту изогнутую гадость ещё из него вытаскивать – оторопь берёт, как это себе представлю. Ну и мистеру Ланигану тоже досталось: шляпу он где-то потерял, и на лбу его теперь прямо на глазах росла, наливаясь багрянцем и синевой, здоровенная шишка. Может, стоило Дэнгё-дайси двоечку провести в корпус, а не одним ударом ограничиться?

– Однако мы нашего визави сильно недооценили, – заметил инспектор Ланиган, подходя к ограде с внутренней стороны.

– Профессиональный убийца, сиречь ниппонский шиноби, – буркнул мистер Спок, засовывая испачканную зеленью шпагу в ножны. – Едва ведь не ушёл. А дрался как, вы заметили? Потрясающая скорость движений и ударов.

– На каждого шустрого шиноби найдётся ирландский констебль с финтом. – О’Ларри был бледен, в глаза бросалось, насколько больно ему любое, даже случайное движение рукой, а рукав его пиджака уже весь намок от крови, однако бодрости духа и присущей ему ироничности инспектор не утратил. – Приложите уже монету ко лбу, мистер Ланиган, пока шишка не превратилась в бушприт.

Весьма он мужественный человек, этот мистер О’Ларри, и среди констеблей уважаем – как за отчаянную храбрость (подумайте только, год назад, в одиночку, лишь с револьвером Beaumont-Adams[26] вышел задерживать пятерых грабителей!), так и за простоту в общении да незлобивый характер.

Хотя, если уж говорить о его шуточке, никакого там финта и не было – был короткий прямой правой.

– Да, отделал нашего злодея Вильк изрядно… – Старший инспектор извлёк из кармана пенни и приложил его к шишке. – Вы-то сами как, Брендан? На вас, по чести сказать, лица нет. Голова не кружится? Может быть, вы приляжете, а мы позовём врача?

– Пустое. – О’Ларри попытался отмахнуться, но тут же скривился от боли. – Хотя, говоря начистоту, сожалею об отсутствии доктора Уоткинса. Он был чемпионом полка по боксу, и окажись здесь, могло и не случиться нужды в его навыках полевого хирурга.

– Рад, что вы в добром расположении духа и сравнительном здравии, инспектор. Надеюсь, и задержанный не преставится после встречи с вашим полицейским чудовищем, – сухо заметил мистер Спок.

Это он сейчас меня, что ли, монстрой обозвал?

– Попридержите язык, морячок, – резко отреагировал инспектор Ланиган. – Констебль Вильк не только сам вышел на след опасного преступника и, между прочим, шпиона, но и лично его задержал, пострадав при этом ничуть не менее, чем ваша форма.

Коммандер уже было открыл рот, чтобы ответить нечто резкое, вступаясь за честь порванного мундира, но тут прибежал наконец запыхавшийся лысый толстячок с докторским чемоданчиком – лейб-медик тышаха, не иначе, – и вокруг стонущего Дэнгё-дайси начались сущие шаманские пляски. Я о них, о шаманах и их обрядах, в журнале «Этнографический вестник» как-то прочитал, пока мы в вивлиофике одного джентльмена в засаде на воров сидели.

Наконец с осмотром было покончено.

– При должном уходе жить будет. Перелом трёх рёбер справа и плеча правой руки, это уже со смещением, треснувшая ключица, ушиб грудины, контузия, сильное сотрясение мозга, ушиб спины, возможно, трещина в правой лопатке, – вынес заключение лейб-медик. – Рекомендован строгий покой. Всё, что надо, мой ассистент сейчас наложит, но переносить потом осторожно, не растрясти. Голова пострадала особо тяжело, как череп не разошёлся только?

Ну да, тыковкой своей о брусчатку он приложился знатно, это я видал.

– Кто ещё пострадал? – продолжил меж тем неуёмный и, казалось, даже счастливый такому количеству пациентов доктор. Знать, как кони застаиваются, так и он у тышаха хандрить начал, от одних и тех же хворей. – Констебль? Или… О бог мой, сэр! Да вы же сейчас кровью истечёте! Срочно в операционную!!!

Это он мистера О’Ларри углядел, понятное дело – они с коммандером и старшим инспектором успели забор обойти и к общей нашей толпе примешаться. Инспектор и впрямь дюже погано уже гляделся, а стоял сам, похоже, одним лишь напряжением силы воли.

В Арас ан Тышах его, аккуратно поддерживая, увели двое дюжих гвардейцев, притом лейб-медик постоянно крутился вокруг и норовил сунуть О’Ларри под нос склянку с аммониачным спиртом.

Так вот, нас с О’Фареллом и не попользовал элитный коновал, о чём мы, может, внукам бы рассказывали. Ну да не беда – инспектору он сейчас, право же, нужнее нас.

Совсем, правда, избежать внимания ескулапова племени мне не удалось (Ескулап – это такой древнегреческий бог по медицинской части, мне мистер О’Хара рассказывал). Едва мы вернулись в участок, злодейского лжениппонского лжемонаха аккуратно отвезли в гошпиталь Святой Маргариты, под конвоем, разумеется, и мистер Ланиган доложил суперинтенденту о результатах, когда последний лично спустился в зал приёмов и приказал мне самым что ни на есть категоричным тоном идти к нашему участковому фельдшеру на осмотр. Тот пощупал, где неприятно, постукал, где больно, и вынес вердикт, что «пациент скорее жив, чем мёртв», однако, узрев грозно сдвинувшиеся брови Старика, поспешил поправить свою «высокоучёную» формулировку:

– Ничего страшного нет, несколько ушибов мякоти… простите, мягких тканей, да фингал. Сотрясения нет, потому как сотрясаться там не… – Он покосился в мою сторону и запнулся на мгновение. Ну надо же, разумник какой, пупом земли себя мнит, констеблями, как чёрной косточкой, пренебрегает, а сам-то провалил экзамен на бакалавра. – Не очень просто. Кость толстая, крепкая, выдержит и не такое. К синяку надо прикладывать лёд… Ну и отдохнуть бы ему до завтра, полежать. Всё и пройдёт к утру. Ну, кроме бланша. Тому надобно недельку.

– Благодарю, – кивнул сэр Эндрю. – Так и поступим, пожалуй. Ступайте-ка домой, Вильк, приложите на глаз холод и отдохните хорошенько. Завтра я вас в ночной патруль поставлю – в темноте ваш фингал будет незаметен.

Это что же, получается, я ещё сутки свободен? Вот неплохо!

Почти у самого выхода из участка мне встретился знакомый, которого я тут встретить ну уж совсем не ожидал, – мистер Фемистокл Адвокат. Он внимательно наблюдал за дверьми и делал вид, что прогуливается. Увидев же меня, и вовсе просиял да поспешил навстречу.

– Что с вами случилось, констебль? – без обиняков спросил он, едва мы обменялись приветствиями. – Неужто кто-то посмел не подчиниться полицейскому приказу?

– Истинно так, сэр, – подтвердил я. – Но горько о том сожалеет.

– Зная вас, ни секунды в том не сомневался, – горячо заверил меня журналист. – А я, кстати, хотел вас спросить: как вам понравилось то представление в опере?

– Весьма, – искренне ответил я, недоумевая, что репортёру светской газеты потребовалось от простого копа. – Не большой я знаток в этом деле, чего греха таить, но показалось мне представление выше всяких похвал.

– Вот! Я всегда считал, что человек вы по натуре чуткий и склонный к прекрасному. И мистер О’Хара вас так характеризовал.

– В самом деле? – удивился я.

– Да, – заверил меня газетчик. – Скажите, а вы слышали, что в Дубровлине нынче гастролирует Эмиль Рейно, изобретатель праксиноскопа и создатель оптического театра?

– Это тот, у которого рисованные человечки на стене ходят, словно живые? – уточнил я. – Читал про это изобретение с полгода назад.

– Да-да, их ещё называют «светящиеся пантомимы». Был вчера на его представлении по долгу службы, и, доложу вам, это полный восторг! Настоящий спектакль из света, такой триумф прогресса! И музыку месье Рейно к постановкам пишет сам. Имеет оглушительный успех, леди Борзохолл уже получила его согласие на приватный показ в её поместье как особую изюминку даваемого ею бала, но об этом прошу вас никому – ужасный секрет.

– О, я буду нем как могила, – заверил я мистера Адвоката.

Да и кому б это я из высшей аристократии мог про то проболтаться? Эрлу Чертиллу разве, так он точно даже супруге не скажет. Разве что перед самым началом этого светопреставления.

– А я меж тем не зря вам это всё рассказываю, – улыбнулся сотрудник «Светского хроникёра». – Я, видите ли, всё ещё чувствую себя в долгу перед вами, мистер Вильк, ведь вы спасли мою карьеру. Так позвольте вам презентовать пару контрамарок в «Оптический театр Рейно» – он гастролирует в столице до конца недели, представления по вечерам, в шесть, семь и восемь часов соответственно.

Мой собеседник жестом фокусника извлёк пару изукрашенных тиснением и гравюрами билетов с открытыми датами и временем.

– Ох, да не стоит… – пробормотал я в изумлении, однако рука моя сама потянулась к этим пропускам в волшебный мир науки, поставленной на службу человечеству.

– Берите-берите, или я категорически обижусь! – безапелляционно заявил тот.

– Даже не знаю, как вас и благодарить, сэр. – Я с благоговением принял контрамарки.

– И не думайте даже, это я у вас кругом в долгах! Впрочем… Знаете, а вы не видели, случаем, это не мистер Колвилл сегодня заезжал в Третий участок на локомобиле с сиреной? Просто мы тут поспорили с одним коллегой по этому поводу…

– Именно он, – кивнул я. – Привёз срочный билль Ойряхтаса мистеру Канингхему.

– Да вы что?! – изумлённо всплеснул рукам репортёр. – Прямо с заседания? Я слышал, что сегодня заседали обе Дойле по инициативе эрла Фартингдейла, всё гадал, к войне это с Англией или к отправке эскадры на помощь конфедератам, а это полицейский вопрос так высоко ушёл. Вот чудно! Но какое же он имеет отноше… Помилуй бог! Да неужто это связано с гибелью матери Лукреции?

– Более чем. – Сущей я был бы свиньёй, если бы не рассказал мистеру Адвокату после такого презента то, что завтра и так станет общеизвестно, – пусть он первым напечатает да прославится. Ну, не вдаваясь в подробности рассказать, разумеется – тайна следствия всё же. – Полиции удалось разыскать лишившего её жизни злодея. Он, кстати, известен в читающих вас кругах, хотя я не вправе сообщить подробностей и тем более имя.

– Потрясающе! – Журналист простодушно хлопал глазами. – Молю вас, продолжайте, ещё хоть что-то, или же я умру от любопытства.

– Преступник под видом иностранного шпиона внедрился садовником в резиденцию тышаха. Думаю, злоумышлял, – понизив голос, сообщил я своему собеседнику новость. – Однако силами Третьего участка злодей был раскрыт, и Ойряхтас собирался, дабы дать нам разрешение на его арест. За пределы Арас ан Тышах убийца не выходил, а внутрь уже нам нельзя: тышах для полиции лицо неприкосновенное и дом, где он живёт, соответственно тоже.

– И этот билль…

– Привёз мистер Колвилл на локомобиле. А потом мы отправились арестовывать обвиняемого.

– И?.. – выдохнул мистер Адвокат.

– Арестовали, – внушительно произнёс я. – Иначе и быть не могло. Мерзавец, правда, оказал сопротивление. – Я чуть склонился к газетчику и вновь понизил голос: – Имеются пострадавшие.

– До смерти? – ужаснулся мой бывший задержанный.

– Слава Святой Урсуле – нет, – поспешил успокоить его я. – Однако одного взялся лечить только личный врач тышаха. Он же, я понимаю, светило?

– Профессор медицины и доктор прикладной волшбы, – ошарашенно пробормотал мой собеседник. – Читает лекции о зачаровании хирургических инструментов.

– Вот! – с чувством отозвался я. – Раненого-то в его операционную пара дюжих гвардейцев несла. Ну, вы понимаете.

– О да!

– А вот большего я вам сказать, увы, не вправе. В одном могу заверить: следствие об убийстве практически завершено.

Мы тепло распрощались. У мистера Адвоката в глазах горели огни, прямо указывающие, что где-то поблизости летает его муза (это такой древнегреческий ангел женского пола с маленькой арфой – она играет, а творческий люд от этого сочиняет и лучше, и быстрее. Мне мистер О’Хара рассказывал), а у меня всё болело, и койка манила, как никогда. Лишь в конке я вспомнил, каким образом «Светский хроникёр» подал прошлые мои и нашего художника откровения да как потом это переврали прочие газеты, и внутренне приготовился к завтрашним крикам сержанта Сёкли: «Где они взяли погибших при исполнении полисменов и целую банду?!»

Вечером я не поленился сходить и купить свежий выпуск «Светского хроникёра», удивив своим приобретением продававшего его ларёчника донельзя. Что ж, я был практически прав. Статья на передовице называлась «Покушение на тышаха и смерть матери Лукреции раскрыты». Меня мистер Адвокат обозначил как «наш высокоинформированный конфидент в полицейском ведомстве Дубровлина».

Но до того я весь оставшийся день нежился на кровати, вставая лишь перекусить да наковырять с ледника ледышек на новый глазной компресс, и притом умудрился почти дочитать книгу об увлекательных приключениях двух учёных в дебрях Амазонки и на вершинах Анд.

Эх, как знать, может, и я когда-нибудь побываю в местах не менее увлекательных?

Глава XIII

В которой у констебля Вилька спокойная и размеренная жизнь налаживаться начинает, но, увы, тут же и заканчивает

Жизнь (и график дежурств) потихоньку возвращались в привычную колею. Шумиха с убийством матери Лукреции и обретением чудотворной иконы в прессе улеглась, полностью вытесненная кризисом в прусско-французских отношениях и развитием событий в североамериканской войне, конфликтами между боливарскими республиками, увлечённо выясняющими, кому принадлежит очередная никому на самом деле не нужная сопка Великий Прыщ или как проходят границы по болоту Вонючие Хляби, а также очередным актом научной полемики о возможности реализации аэростата на ракетном движителе, прожект коего уже сколько лет тому как предложил российский инженер Третесский. Последнее сержант Секли, как и все, кто дежурит по участку, прочитывающий имеющуюся прессу, метко характеризовал как «аэросрач».

Не могу сказать, что возвращение жизни в более или менее привычное русло меня расстроило. Приключения, всяческие там неожиданности, выбивающие из колеи и ломающие размеренный быт, хороши в романах, когда читаешь их лёжа на кушетке в уютной, залитой солнцем комнате, а вот в жизни они, как правило, никаких положительных эмоций не вызывают. У меня – так уж точно.

Взять хотя бы нашумевшее дело полугодичной давности, когда британские коллеги из Скотленд-Ярда расследовали в Лондоне бесчинства некоего трансильванского графа-вампира. Сколько бессонных ночей, сколько напряжения им пришлось вынести, сколько этот мадьяр[27] тогда им крови попил – как в прямом, так и в переносном смысле слова, – это же уму непостижимо! Кто, спрашивается, будучи в здравом уме, захочет таких приключений, вместо ловли обычных домушников, карманников и прочих убийцев с дебоширами и хулиганами? А ведь, поди, кто-то про то дело и книгу напишет потом, да такую, что читатели поучаствовать в событиях возжаждут!

Так что успокоение в жизни, связанное с поимкой Дэнгё-дайси, я воспринял с огромным облегчением, чего, правда, никак нельзя было сказать о мистере Ланигане, причина чему была довольно прозаична: злодей, казалось бы, вот он, в твоих руках, а сделать с ним ничего нельзя, даже допросить доктор не разрешает. Говорит, что наш шпион-преступник очень уж при аресте пострадал. У старшего инспектора от такого поворота в пьесе происходило обширнейшее разлитие желчи, челюсти он сжимал – аж зуб крошился… В общем, я ему на глаза старался не попадаться. Благо и ставили меня, покуда синяк под глазом проходит, на участки патрулирования, где требования к внешности констебля не столь высоки, как в районах обжитых или часто посещаемых людьми из высшего общества, а туда начальнику наших сыскарей выезжать, как правило, невместно. Ему дела сложные, могущие вызвать резонанс в свете раскрывать положено.

Правда, попасть в «Оптический театр Рейно» нам с Мэри так и не удалось: не совпали у нас с ней на неделе полностью свободные вечера. Тут я, правда, сумел выкрутиться: во время очередного визита в комнаты для прислуги особняка мисс О’Дэйбигалл я, посовещавшись с мистером О’Генри, преподнёс билеты хозяйке дома с намёком на то, чтобы сопровождала её туда именно Мэри. Дело шло к получению сержантских нашивок и свадебным колоколам, и в последнем-то участие нанимательницы моей ненаглядной было отнюдь не лишним: во-первых, женщины суть существа непредсказуемые, склонные менять свои приоритеты и решения в последний момент, чего, я надеялся теперь, старушка не допустит, а во-вторых, контракт у Мэри истекал только через восемь месяцев, и до того времени мисс О’Дэйбигалл могла и не позволить ей выйти замуж, не говоря уже о том, что за ней оставалось право на продление договора ещё на год. Известное дело, если уж припечёт, невесты при таких обстоятельствах, бывает, попросту сбегают вместе с женихами. Только констеблю-то куда бежать? Особенно если его повышение ждёт.

Старушенция подарок приняла благосклонно, побурчав, правда, для приличия о «всех этих новомодных новшествах» и «наших временах», когда всё было «совсем-совсем иначе и куда как благочиннее», однако было видно, что, невзирая на свой преклонный возраст, она крайне заинтригована, и её взбодрила возможность выйти под благовидным предлогом в свет, который уже и похоронил, поди, её давным-давно.

Как рассказывала мне впоследствии Мэри, старушка (несмотря на годы, остроту зрения не утратившая) была восхищена и потрясена двадцатиминутным представлением до глубины души, причём потрясение это сказалось на её здоровье самым положительным образом. Она даже нанесла пару визитов и сама приняла нескольких посетителей, а также взялась активно содействовать судьбе внучек и внуков её покойной сестрицы.

Ну и уже со слов мистера О’Генри, который мисс О’Дэйбигалл был искренне предан и улучшению в её самочувствии искренне рад, я узнал и о том, каким буйным цветом расцвела зависть прислуги женского пола в окрестных домах в отношении моей невесты. И после оперы-то укусы на локтях не поджили у многих (особенно у тех, кому я когда-то безуспешно пытался уделить внимание), а уж стоило Мэри упомянуть о том, что её-де жених билет ей в «Оптический театр Рейно» презентовал, да начать пересказ даже не только и не столько самого представления, а больше того, кто там был, да в чём, – скрежет зубовный начинался на пару кварталов вокруг.

Медаль мне тоже покуда попридержали, но это не из-за того, что Старик её вручать не хотел или кто-то в наградном департаменте противился, нет. И сама медаль «За служебное рвение», и наградной лист на неё, оформленный надлежащим образом, покоились в сейфе мистера Канингхема. Однако вручать медаль должны в торжественной обстановке, непременно перед строем, с публикацией калотипического изображения награждаемого в «Криминальных известиях» (нашего департамента официальном издании), а у меня ещё синяк вокруг глаза – как у редкого чайнского медведя панды. Запудрить его, разумеется, перед церемонией можно, но как при этом не заставить парней не ржать – этого, наверное, и сержант Сёкли не знает. Да и прозвище обидное какое дадут, типа Модистки – а мне это надо?

Вот, правда, даже невзирая на неподживший синяк, появление моей скромной персоны в окрестностях дома мисс О’Дэйбигалл начало вызывать настоящий ажиотаж среди женской части района. Этак вокруг меня молоденькие служаночки тереться начали, что мне приходилось чуть ли не дворами пробираться – чтобы, значит, Мэри не ревновала. А то увидела б, что я кому-то там из её, как она называет, «подружаек» корзинку помогаю донести, а та вокруг увивается и липнет всем телом, так и быть непременно скандалу. Поди докажи женщине, что это не я какие-то преференции раздаю, а это их к Мэри завидки берут, и они, сугубо по дружбе, пытаются у неё увести перспективного жениха.

А что? Перспективного! Едва двадцать миновало, в полиции всего год, а уже без пяти минут сержант. Не каждый таким продвижением на служебном поприще похвастать может.

Я, впрочем, на такие девичьи потуги только посмеивался внутренне. Поздно спохватились, голубушки, нечего было в своё время носом крутить да с эдаким надменным превосходством разговаривать, «мы-де и получше ухажёров видывали». Вот и милуйтесь теперь со своими кучерами да лакеями и ждите, когда их карьера в гору пойдёт, а я вон свою Мэри люблю и только ей желаю сделать предложение. Токмо знать про то ей покуда рано.

Но если отбросить подобные мелочи, жизнь однозначно начинала налаживаться, и даже ремонт часов, которым я занимался практически весь последний месяц, был успешно мною завершён. Деревянную часть, правда, пришлось заказать у знакомого краснодеревщика, больно уж старые панели корпуса были обшарпанные, но вышло мне это не слишком дорого. Так что теперь я, единственный из всех живущих в доме констеблей, мог похвастаться настоящим маятниковым механизмом с боем. Не с шварцвальдской птахой[28] и не карманный хронометр, конечно, но тоже вовсе даже неплохо. Новые деревянные панели на корпус я тоже устанавливал и покрывал лаком сам и лишь после того, как часы стали не только идти точно, но и выглядеть так, словно только что из мастерской, пригласил соседей полюбоваться результатами трудов.

Этакая моя «рукастость» среди жителей нашего полицейского общежития вызвала ко мне неподдельное уважение: не гвоздей, поди, нарубил и не ножик выточил, а со сложной механикой управился. Осматривание соседями часов и обсуждение их достоинств, порой немного завистливое, плавно и как-то незаметно перетекло в празднование. Я не поскупился, в честь такого торжественного повода достал пару бутылок однозернового виски, давным-давно прикупленных на всякий случай на вискокурне мистера Коффи (поддержал дело бывшего коллеги[29], так сказать), и предложил мой успех малость спрыснуть. Добрые соседки тут же, буквально моментально, накрыли во дворе большой стол, натаскали кто чего, мужчины тоже извлекли на свет божий кто эля, кто бренди или рома из своих упрятанных от жён запасов, а Леган Стойкасл и вовсе расщедрился на горшочек саке, когда-то приобретённого им у мистера Сабурами. Тут же, в большом котле, из доброй половины этого всего и остатков хранящегося в погребе варенья был организован пунш, а в другом, на несильном костерке, началось приготовление стобхэча[30].

Посиделки удались на славу и затянулись до самой темноты, притом те из соседей, кто возвращался с дежурства, присоединялись к общему празднованию, внося свою лепту из напитков и угощений, а когда Летай принёс скрипку, так и танцы начались. Дежурный патруль к нам во двор даже заглядывал, чтобы подивиться – что за праздник у нас такой да по какому поводу.

В потреблении горячительных напитков, конечно, никто особо не усердствовал. Многим, и мне в том числе, на следующий день надо было заступать на службу, да и попросту не принято у нас тут напиваться допьяна, так что утром, сколько сержант к нам ни принюхивался, ничего неблаговидного не нашёл.

– Тэкс, Вильк, часовых ты мой дел мастер, – резюмировал по результатам осмотра мистер Сёкли. – Чтоб тебе время тянулось подольше, становишься сегодня на спецпост, охранять недоубитого тобой ниппонца. В палату никого, кроме доктора и сопровождающих его сестёр милосердия, не впускать, наружу тоже не выпускать никого.

– Полагаете, Дэнгё-дайси уже сможет попытаться сбежать, шкипер? – с сомнением ответил я. – Он, как мне думается, сам ещё и до ветру ходить не в состоянии. К тому же, я слыхал, он там прикованный лежит.

– Умничать прекращаем, – рыкнул сержант, – а берём ноги в руки и идём в гошпиталь Святой Маргариты, сменять Хайтауэра после ночной смены. И поторапливаемся, поторапливаемся, молодой человек!

Так меня и подмывало ответить мистеру Сёкли словами из читанной полгода назад книги восточных сказок: «Слушаю и повинуюсь». Только вот не оценил бы он, боюсь, такого.

Здание гошпиталя некогда принадлежало королевскому семейству и в разное время повидало среди своих хозяев немало ненаследных принцев и принцесс, было пристанищем двух или трёх фавориток, затем было передано под нужды посольства Святого Престола в те смутные времена, когда папа держал в Эрине чрезвычайного посланника, и лишь в прошлом веке, когда миновала опасность распространения в благословенной Ирландии англиканской ереси и апостольский нунций перебрался в особняк, содержать который было подешевле, трон решил озаботиться свирепствовавшими в столице хворями и передал строение ордену камиллианцев[31]. В настоящее время гошпиталь почти целиком перешёл в ведение женской ветви этого ордена, насчитывая в своём штате всего двух братьев-монахов, имеющих дипломы докторов медицины, остальные же врачи являлись светскими лицами: кто на постоянной основе, по ангажементу, а кто и бесплатно, хотя и не регулярно – по велению сердца. При этом сёстрами милосердия и сиделками оставались исключительно камиллианки. Не без гордости за родной город могу отметить, что Дубровлинская община их немногочисленного нынче ордена – самая большая в Европе, что, как мне кажется, нашей столице лишь на пользу.

Конечно, за свою многолетнюю историю нынешнее строение, где расположился гошпиталь Святой Маргариты, неоднократно расширялось, достраивалось и перестраивалось, превратившись нынче в разномастный комплекс, где строения времён едва ли не Бриана Бору соседствовали с вполне современными корпусами.

Центральное здание, старинное, в романском стиле, из толстого камня с окошками-бойницами и всё ещё сохранившимися галереями для лучников, но пристроенными готическими башнями с химерами и узорчатыми балюстрадами многочисленных балконов и террас, как раз и стало пристанищем для Дэнгё-дайси. Ирония судьбы: обитель, носящая имя избавительницы от неправедного суда, клеветы, наветов и беззаконного приговора, нынче охраняла убийцу аббатисы от вполне правомерного допроса.

До самого гошпиталя я добрался от участка пешком, благо они расположены не очень далеко друг от друга, и трястись в полицейском фургоне никакой нужды нет. Осведомившись у сидящей на приёме пожилой сестры-камиллианки, где мне можно увидеть архиатера, и следуя полученным от неё инструкциям, вскоре отыскал кабинет главы гошпиталя.

Как и следовало ожидать, оказался он лицом духовным. Высокий, сухопарый, но статный мужчина с усталыми глазами и уже необязательной в наши времена тонзурой, облачённый в чёрную сутану с красным крестом на груди – традиционное одеяние монахов и священников ордена, – он представился отцом Эгидием. Представился без всякого небрежения, словно равный, хотя в имперской табели о рангах звание его соответствует не менее чем пехотному майору, а узнав, кто я и зачем прибыл, осенил пастырским благословением и взялся лично проводить меня к посту.

– Не стану скрывать, констебль, – сказал он по дороге, – мне не по душе то обстоятельство, что в гошпитале находится закованный в кандалы человек. Да, он убийца и преступник, но и им наш орден не отказывает в помощи, как не должен отказывать и любой добрый христианин вообще-то. Возможно, он опасен, хотя я и тешу себя надеждой привести эту заблудшую душу к покаянию, когда он пойдёт на поправку. Но держать несчастного больного на цепи, словно дикого зверя… Это дикость и варварство какое-то.

– Этот несчастный больной едва не убил двух вооружённых инспекторов, офицера флота его величества, одного констебля и ещё одного изрядно отдубасил, отче, – ответил я. – Боюсь, другого выхода у полиции просто нет.

– Сейчас он не опаснее новорождённого котёнка, – печально улыбнулся отец Эгидий. – Поэтому я попрошу вас, мистер Вильк: если во время дежурства вам покажется что-то подозрительным, не стоит пускать в ход свисток иначе чем по первой, ну, на крайний случай, второй форме.

– Но отчего? – изумился я.

– Я не учёный, я только врач, – вздохнул священнослужитель. – Но опыт подсказывает мне, что близкое от людей с подобными травмами применение ваших волховских свистулек сказывается на больных самым печальным образом. Вплоть до летального исхода.

Разумеется, я тут же пообещал архиатеру, что воспользуюсь свистком, только если выхода у меня не будет никакого. Пусть лжениппонец и заслужил петлю, но, если он помрёт до того, как ответит на вопросы инспектора Ланигана, тот меня со свету сживёт. И будет при этом прав, пожалуй.

По пути к нам присоединилось несколько врачей и сестёр милосердия. Как я понял, любезность отца Эгидия имела и прагматическую сторону: вот-вот должен был начаться врачебный обход пациентов. Что ж, простому констеблю и не стоило рассчитывать на излишнее к своей персоне внимание.

Впрочем, указав мне на сидящего у входа в отдельную палату Хайтауэра, камиллианец вновь преподал мне своё пастырское благословение.

– Ну, слава Господу и всем Его апостолам. – Увидев меня, Мозес поднялся со стула и от души, с хрустом потянулся. – Я чуть не помер со скуки за время смены.

– Что же так? – спросил я. – Неужто нечем было заняться?

– Не то слово, – подтвердил Хайтауэр. – Дежурный врач, надменная скотина, словом не перемолвится, не с монашками же мне было разговоры вести, им же окромя как о вере запрещено[32]. Из чтива тут тоже одни медицинские справочники с журналами, в которых я не смыслю ни бельмеса, да жития святых. А это чтение я ещё с воскресной школы переношу слабо. Даже покурить нельзя – дым, мол, не положено. Хотел было забить тайком трубочку, покуда не видит никто, – да какое там! Постоянно кто-то туда-сюда шлындает, а с поста не отойдёшь. Даже оправиться приходится в палату ходить – ниппонцу ночная ваза покуда без надобности. Думал уже там и подымить малость – благо окно у него широкое, воздух хорошо проходит, если рамы открыть, не учуял бы никто, да только ну как оно и вправду ему от этого заплохело бы? Зато ты глянь, что мне тут презентовали! – Мозес ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана деревянный пенал, внутри которого оказалась небольшая, источающая сильный кофейно-миндальный запах сигара.

Я вот курение не одобряю. Табак – удовольствие не дешёвое (ещё бы, из-за океана привозят), особенно табак хороший, – а толку от него никакого, сплошной перевод денег на дым. Так все финансы в трубу выпустить недолго. К тому же видывал я тех, кто курит долго, – кашляют по утрам, словно в угольных копях трудятся, да и одышка их быстро одолевает. Нет уж, не про нас такое удовольствие. Вон, если нравится Хайтауэру на такое деньгу тратить – пожалуйста, а меня увольте.

– Ладно, пошли клиента принимать, – усмехнулся Мозес, увидев, что я не тороплюсь выказать зависти или восхищения. – Мне ещё в участок бежать, прежде чем с подушкой встретиться. – И, аккуратно убрав сигару обратно в пенал, добавил: – После ужина выкурю эту штукенцию.

Дэнгё-дайси выглядел немногим лучше, чем при нашей последней встрече. Шторы в его палате были задёрнуты (как объяснил мне вполголоса Хайтауэр, на любой резкий звук или запах и яркий свет у него пока сильное раздражение и боли, это от, если Мозес ничего в диагнозе не перепутал, черепной травмы головы, которую я устроил убийце). Пациент, прикованный к тяжеленной кровати, лежал не шевелясь и слабо дышал – спал, наверное. Приняв смену и расписавшись в журнале сдачи-приёма поста, я сел на стул у входа в палату и уже начал прикидывать, что бы это мне выдумать, дабы убить время, когда из-за поворота вышли ещё два человека. Один из них, в такой же, как и у отца Эгидия, сутане, ничем не примечательный джентльмен средней комплекции, явно был вторым монахом-лекарем в гошпитале, а вот рядом с ним… Рядом с ним шёл доктор Уоткинс.

Увидев меня, он приветливо и, как мне показалось, удовлетворённо даже улыбнулся:

– О, какая удача. Здравствуйте, констебль Вильк.

– Доброго утра, сэр, – ответил я, поднимаясь.

– Позвольте вам представить, дорогой Мартин…

– Уже давно брат Власий, Джон, – поправил мистера Уоткинса монах.

– Да, разумеется. Позвольте представить вам мистера Вилька, который и обеспечил вас столь тяжёлым пациентом. Тот самый «Чудотворный констебль». Констебль – это мой старый друг и коллега, в миру носивший имя Мартина Макдугласа, а ныне принявший имя брата Власия, лечащий врач нашего Дэнгё-дайси.

Интересно, а что доктору Уоткинсу тут надобно? Неужто и он служит в гошпитале? Но нет, у него же частная практика. Если слухи о его способностях детектива хоть вполовину правдивы, то он вышел на след Шарлотты Баксон, и тот привёл его именно сюда. А означает это очередную порцию приключений. Кончилась твоя спокойная жизнь, Айвен.

Глава XIV

В которой констебль несёт дежурство справно, но согласно своему разумению, попутно знакомясь с распорядком приёма пищи в гошпитале, а вред курения становится полностью доказан

Конечно, я не стал препятствовать доктору Уоткинсу осмотреть пациента брата Власия. Человек он проверенный, благонадёжный и со следствием по делу об убийстве матери Лукреции сотрудничает с самого начала. Может, я и чересчур вольно, конечно, трактовал инструкцию по охране объекта, но дурного в визите мистера Уоткинса к Дэнгё-дайси не видел ровном счетом ничего. Лжениппонец – больной, отчего бы лечащему врачу и не вызвать стороннего специалиста для консультации? А покуда тот консультирует, является сотрудником гошпиталя, и вход в палату, стало быть, ему разрешён. По-моему, так.

У больного врачи пробыли, впрочем, недолго. И правильно – чего там осматривать? Где у фальшивого монаха что сломалось или ушиблось, и так известно, опрашивать его тоже смысла нет – чай, не чихает и не кашляет, источник болезни выяснять не надо. А спроси у него доктор, где и что болит… Так я не медик, но и сам за больного отвечу: всё болит. А нечего было сопротивление при аресте оказывать.

От Дэнгё-дайси брат Власий и доктор Уоткинс пошли осматривать прочих пациентов камиллианца, оставив мня скучать в коридоре. Хорошо, что по пути я прикупил утреннюю газету, полистал, сидя у входа на стуле.

Нынче основной новостью стало испытание подводного корабля «Лир» на острове Холбуолин. Вот уж не знаю, какими посулами на него моряков набирали, – не так уж много времени прошло, как подобную монстру в Киле испытывали, так потонул их «Брандтахуэр», и всё. Нет, вот не положено, если вам интересно моё мнение, человеку под водой плавать, аки рыбе. Ежели Господь того хотел бы, так плавники нам дал.

Газета, впрочем, рапортовала об успешных испытаниях. Ну и слава богу, что не потоп никто.

Надолго мне, впрочем, чтения не хватило – изрядно я за время службы в полиции в нём преуспел, да и в письме тоже, – и вновь пришлось выдумывать себе занятие. Ну вот не могу я просто сидеть и ничего не делать, в потолок пялиться или в стенку там. Угнетает меня такое времяпрепровождение. Грусть-тоска снедает.

Увы, отправляясь на дежурство, я никак не мог предполагать, что оно будет в гошпитале Святой Маргариты, иначе хоть тантрам[33] прихватил бы. Тоже, конечно, пустопорожнее занятие, но хоть как-то время убить помогает.

Тут как раз подоспела сестра милосердия, собиравшаяся войти к Дэнгё-дайси по своим сестринским делам, но я, твёрдо помня инструкцию, без доктора пускать её отказался. Мало ли, кто кем прикинуться может. Инспектор О’Ларри вон как-то раз даже в леди переодевался, чтобы убийцу поймать. И поймал! Притащил в участок, нижней юбкой связанного.

Монахиня поджала губы, выказывая мне своё неодобрение, и унеслась разыскивать доктора, бормоча себе под нос что-то о том, что делать-де ей больше нечего, как со всякими там, которые исполнять свои обязанности не дают, пререкаться. Так что и она надолго меня не заняла. Зато, нежданно-негаданно, я увидел среди снующих по коридору монахинь знакомое лицо.

– Сестра Евграфия! Моё почтение, – поприветствовал я старушку, поднимаясь.

– Ах, констебль! Это вы! – Облачена она была в одеяние камиллианской сестры милосердия. – Что вы здесь делаете? Неужто заболели?

– О нет, – покачал головой я. – Я здесь по службе. Но что тут делаете вы?

– Я так и не смогла смириться со смертью нашей аббатисы, – печально вздохнула она. – Всё в обители напоминает мне о ней, причиняя душевные страдания. Я больше не могла там находиться, констебль, а перебираться в другой город в моём возрасте… К счастью, в ордене святого Камилла отнеслись с пониманием к моему горю, и несколько дней назад я сложила с себя урсулинскую сутану. Теперь вот тут за больными хожу, полы мою…

Мы перемолвились ещё несколькими фразами, я искренне и от души пожелал сестре поскорее обрести душевный покой на новом поприще, и она удалилась по своим делам. А мне даже ненадолго интересно стало: пустил бы я её к Дэнгё-дайси без врача или нет? После некоторых размышлений я пришёл к выводу, что нет, не пустил бы. Она, конечно, человек мне известный и к делу, по которому наш убийца в гошпитале лежит, прямое отношение имеет, как и мистер Уоткинс почти, только инструкция ясно гласит: сестёр милосердия без доктора не пускать. К тому же монахинь разных в гошпитале много, а Уоткинс один.

Через пару минут подошёл ко мне и джентльмен из пациентов, не старик ещё, но уже в летах – видно было, что тоже скучает. Облачён он был в тёмный халат поверх пижамы, а при ходьбе опирался на тросточку, изрядно приволакивая левую ногу.

– А-а-а, выходит, мистер Хайтауэр уже сменился. Доброе утро, констебль, – довольно дружелюбно обратился он ко мне.

– Доброе утро, мистер?..

– О’Ширли, Оэн О’Ширли, галантерейщик, к вашим услугам.

Ага, ну с этим больным всё понятно – то-то, гляжу, халат из больно уж добротной материи сделан. Не бедняк, какие лечатся в гошпиталях за казённый кошт, а зажиточный бобыль, предпочёвший оплатить лечение в отдельной палате гошпиталя, вместо того чтобы нанимать сиделку. Этакое нынче среди мелких буржуа модно.

– Айвен Вильк, к вашим, – ответил я.

– Что-то знакомое… Вильк… – нахмурился он. – Вы не знаменитость, случаем?

– Ну что вы, сэр, простой констебль.

От нечего делать я поддержал беседу с мистером О’Ширли, да и тому, видимо, хотелось поболтать, так что мы, прямо скажем, разговорились.

Оказался галантерейщик вдовцом, недолгий брак коего с белошвейкой Консалдиной не принёс детей, и единственным человеком, который несколько скрашивал его серые будни, был постоялец, снимавший мансарду дома О’Ширли, некий молодой гвардейский сержант Шон Бац-Кастлмур… Хотя «скрашивал», как мне кажется, – это несколько не то слово, которое следовало бы применить в данном случае. Не давал покоя – вот что скорее, если верить словам почтенного буржуа. То дебоши пьяные устраивал, то драки с индсменами из гуронского ЕИВ конвоя, постоянно задерживал ренту… Кажется, и за покойной супругой мистера О’Ширли волочился… В общем, к удовлетворению моего собеседника, мы достаточно легко сошлись во взгляде на гвардейцев как на бузотёров и вертопрахов.

Впрочем, и сам галантерейщик показался мне тем ещё прохиндеем и продувной бестией. Отчего – не скажу, но сложилось такое ощущение. Больно уж взгляд был у него хитрый.

В гошпитале же Святой Маргариты оказался он нечаянно и нежданно: разбирал хлам в подвале, да наткнулся ногой на что-то острое.

– Лечусь вот теперь, заживаю понемногу, – подвёл итог О’Ширли. – Знаете ли, мистер Вильк, я подсчитал: у камиллианцев уход лучше и дешевле, чем доктора с сиделкой нанимать. Общество, опять же, какое-никакое, а не сидишь, словно сыч, в комнатах. Того же мистера Грю Фелониуса Мексона взять – интереснейший субъект, вот только дымит как паровоз, ну просто без перерыва. Бедолага Хайтауэр весь вечер провожал его завистливыми взглядами, когда тот выходил покурить на балкон. – Галантерейщик кивнул на украшенную витражами дверь в конце коридора. – Или вот Эдуардо Перец, бакалейщик. Никогда не относился к испанцам хорошо, но какие рецепты он рассказывает, местный повар записывать не успевает!.. Кстати, скоро завтрак – здесь его подают довольно поздно, так что, если желаете заморить червячка, констебль, я скажу сёстрам, чтобы принесли и вам мисочку каши.

Обычно-то я всегда перекусить не против, тем более если угощают, но тут уж чересчур ранним время мне для обеда показалось – только аппетит перебивать. К тому же как раз сегодня я прихватил с собой на смену пару сэндвичей, кои, завернутые в чистую тряпицу, покоились сейчас во внутреннем кармане моего кителя.

– Благодарю вас, сэр, но не стоит. Вот если только к обеду или меренде[34] проголодаюсь…

– Обедов тут нет: больным вредно переедание, говорят. А в два часа пополудни лёгкий перекус всегда, – проинформировал меня О’Ширли. – Обычно дают что-то выпеченное, булочку там, пирожок или кусочек омлета, довольно небольшой, впрочем, и компот из сушёных яблок.

Вот и прекрасно. Аккурат к моим сэндвичам в компанию – до конца смены этого хватит. А там и к Сабурами заглянуть будет можно.

Тут галантерейщик узрел, что остальные страдальцы потихонечку тянутся по коридорам в одном направлении – видать, к гошпитальной столовой, – и тоже заторопился туда.

Чуть позже меня навестила и сестра Евграфия, тоже поинтересовавшаяся, не желаю ли я мисочку кашки, – добрейшая старушка, ей-же-ей. Обещала выбрать мне в меренду пирожок покрупнее да и омлета кусочков хоть парочку.

– Вы, констебль, мужчина крупный, – сказала она, когда я начал отнекиваться, что неловко мне, мол, объедать больных людей. – Вас кормить надо посытнее и побольше, иначе тогда-то как раз и расхвораетесь. Я, знаете ли, в этом хорошо разбираюсь – мой покойный муж был точно такой же здоровяк.

– Вы состояли в браке, сестра? – изумился я.

– Никто не рождается монахиней или старухой, – печально улыбнулась она. – Когда-то давно я тоже была молода и любима. Увы, Господь призвал моего мужа к себе на небеса… – Монахиня промокнула одинокую слезинку в краю глаза рукавом своей сутаны. – Напрасно вы отказываетесь от завтрака, констебль. Но, думаю, я смогу уговорить нашего повара выделить вам два пирожка.

Я не стал удерживать её, когда сестра Евграфия поспешила распрощаться. Думаю, это очень тяжело – близких людей терять. Когда мой дедушка умер, а затем, год спустя, и мать сошла в могилу от чахотки, я был ещё мал – всего-то десять мне исполнилось – и полностью не осознавал всего. А тела отца, не вернувшегося после ночной смены, я так и не видел. Хотя и было мне тогда уже шестнадцать лет, и уже два года как махал молотом на фабрике – взрослый уже совсем, а всё ж не верилось мне в то, что папа умер, пусть и сказывали мужики с его бригады, будто видели, как он поскользнулся да в канал полетел. Коли уж на то пошло, я и сейчас сердцем в это не верю. Разумом-то понимаю, конечно да.

После завтрака мистер О’Ширли вновь подошёл перемолвиться словечком, но ненадолго на сей раз – вскорости должны были начаться процедуры, и пациентам предписывалось находиться в это время в палатах.

– Сейчас-то нога поджила, почти и не кровит, считай, – поделился со мной галантерейщик. – А поначалу бинт постоянно к ноге присыхал, а она у меня жуть до чего волосатая – первый раз как дёрнули, так я света белого невзвидел. Не столько рану потревожили-то на самом деле, сколько волосья повыдирали. Эдакая, как французы говорят, эпиле – причём за мой же счёт.

Не хотелось ему на перевязку. Волосы на ноге заново отросли, наверное.

Скучать в одиночестве, когда мистер О’Ширли набрался духу наконец встретиться с Асклепием (это такой древнегреческий бог от медицинской службы – мне мистер О’Хара рассказывал), мне пришлось недолго, впрочем – вновь явился доктор Уоткинс. Один на сей раз.

– Как самочувствие, констебль? – улыбнулся он. – Изжога прошла?

– Это всё пирожки миссис Хобонен, – смутился я. – На обед в участке и не достанешь ничего больше.

Экая, однако, незадача. Он, выходит, догадался, что его консультацию я тогда получил задарма. Неловко-то как.

– Не злоупотребляйте ими, и содой тоже, – мягко произнёс доктор. – Лечить надо причину, а не следствие, а то до дырки в желудке долечитесь.

– Что же это, сэр, теперь и не обедать вовсе? – удивился я.

– О нет, эдак можно заполучить катар желудка, – ответил мистер Уоткинс. – Поступите проще: ведь всё равно весь Третий участок перекусывает у мистера Сабурами время от времени. Так договоритесь с ним, чтобы Хэйхатиро в обед приносил нужное количество порций. А за доставку доплачивайте по фартингу. И вы нормально поедите, и «Цветку вишни» малая прибыль.

– Вы гений, доктор! – воскликнул я. – Как же мы раньше не догадались?!

– О, это сравнительно новая метода, – улыбнулся доктор. – Появилась в Неаполе[35] не так уж и задолго до вашего рождения и покуда распространена мало, но, полагаю, за ней большое будущее. Однако я рад, что вы в добром здравии. Ведь в добром?

– Совершенно верно, сэр.

– Хм… А вот, положим, тот констебль, которого вы сменили, он тоже себя чувствовал хорошо?

Это что же, доктор патрульных полисменов пользовать собрался, что ли? К чему такие расспросы иначе?

– Прекрасно, – отвечаю, – спать только хотел. А так – доволен был, как обожравшийся удав. Кто-то ему сигару хорошую презентовал, так он до утра её сохранил, сейчас, поди, после завтрака дымит на крылечке, наслаждается, значит.

Тут доктор аж в лице переменился. Такое оно у него стало, словно призрака увидел.

– Фамилия? – резко выдохнул он. – Где живёт?

– Мозес Хайтауэр. В полицейском нашем доме живёт, в служебном.

– Вы-то не ели или не пили здесь ничего?

– Нет, сэр, а…

– И не вздумайте, если жизнь дорога! – рявкнул доктор Уоткинс и бегом бросился к лестнице.

И вот к чему бы это?

Впрочем, где-то через час я выяснил к чему. Сначала с улицы разнёсся вой полицейской сирены и шум приближающегося локомобиля, затем на лестнице раздался топот множества ног, свистки по первой форме и крики «Посторонись!» (я на всякий случай поднялся со стула и взял дубинку в правую руку, готовясь защищать вверенный объект), а затем из-за поворота коридора вылетели мистер Ланиган, размахивающий своим «Веблеем Р. И. К.», и дежурный наряд в полном составе.

– Слава всем святым и ангелам Господним! – увидев меня, воскликнул старший инспектор, убирая оружие в кобуру под пиджаком. – И на посту, и живой!

– А что, кто-то уже и умер, сэр? – задал я довольно глупый в такой ситуации вопрос.

– Хайтауэр, – кивнул Ланиган. – Его убило курение.

Глава XV

В которой констебль Вильк подвергается допросу, оказывает любезность коммандеру Споку, договаривается о снабжении участка качественным питанием и идёт к свахе

– Вспоминайте, Вильк, вспоминайте всё подробно, – требовательно произнёс мистер Ланиган. – Всё подозрительное, всё непонятное. Всё вспоминайте.

Бедолагу Хайтауэра действительно убило курение. Верхний, обёрточный, лист той сигары, что ему подарили, был аккуратно удалён и заменён на другой. Перед заменой, впрочем, во внутренние листы был помещён цианистый калий – именно его запах я и принял за аромат миндаля. Несчастный Мозес после того, как отметился в участке, вернулся домой, плотно позавтракал (а какой же сон на пустое брюхо?) и сел на лавочку покурить. От смертоубийственного презента он успел сделать едва ли пять затяжек, когда яд, смешавшись со слюной, проник в его организм. Так он и умер – сидел-сидел, да и упал, – с выражением редкостного благодушия на лице. Хоть не мучился перед смертью…

Кроме меня и старшего инспектора, в кабинете которого происходило дознание, присутствовали также коммандер Спок, инспектор О’Ларри, всё ещё носящий руку на перевязи, дабы не тревожить рану, и доктор Уоткинс. Последний выглядел довольно понуро – он опоздал спасти Хайтауэра всего на минуту.

– Что рассказывать? Не знаю я, что рассказывать… – Из моей груди вырвался тяжёлый вздох. – Прибыл на место несения дежурства, принял смену, заступил, происшествий не было.

– Припомните, мистер Вильк, – обратился ко мне мистер Уоткинс. – Вы говорили, что констеблю Хайтауэру преподнесли сигару. Не знаете – кто?

– Увы, сэр, – ответил я. – Он не говорил, а я и не поинтересовался. Просто сказал он мне, что курить всё дежурство хотелось, а отойти он не мог, да и в палате задержанного не решился…

– А?! – воскликнул старший инспектор. – Что скажете, доктор? Может быть, ядовитым дымом хотели нашего клиента убрать?

– Нет. – Уоткинс поморщился. – Дым цианида токсичен, но не многим более, чем дым фабричной трубы. Яд под действием температуры разлагается. Убрать хотели именно охранника.

– Выходит, убийца находился в гошпитале Святой Маргариты, – резюмировал мистер Спок. – И не просто находился, но был там по праву, раз убитый принял презент. Это либо врач, либо пациент.

– Безусловно, – кивнул инспектор О’Ларри и обратился ко мне: – Констебль, скажите, а вас не пытались отравить? Ну, положим, предлагали еду или питьё? Может, кто-то в палату пытался попасть?

– В палату, сэр, да, пыталась одна из сестёр. Я сказал ей, что без доктора пустить не могу, и она ушла. Потом так и не вернулась.

– Это стоит проверить… – пробормотал мистер Ланиган.

– И покормить, сэр, да, пытались.

– Вот как? Это интересно, – заметил мистер Спок. – И кто же?

– Пациент гошпиталя, некто Оэн О’Ширли, галантерейщик, как он мне представился, – доложил я. – Лечит бытовую рану ноги. Если позволите мне высказать своё мнение, то изряднейший лисован и продувная бестия, но человек беззлобный, как мне показалось.

– Берём? – спросил мистер О’Ларри.

– Спугнём, – отрицательно помотал головой инспектор Ланиган. – Да и какое мы ему предъявим обвинение? Надобно про него разузнать, если не смылся ещё.

– Гошпиталь оцеплен моими людьми, не мог он уйти, – сказал коммандер.

– И всё же торопиться не стоит, – произнёс доктор Уоткинс. – Я верю в редкую наблюдательность констебля Вилька, он наверняка почувствовал бы фальшь в словах этого галантерейщика. Порасспросить о нём можно и нужно, потом стоит поговорить с ним… Не выдавая своих подозрений, разумеется. Но ведь его могли и использовать, причём исподволь, так, что он этого даже не заметил.

– Резонно, – ответил старший инспектор. – Надо навести об этом О’Ширли справки.

– Если позволите, сэр. – Я кашлянул. – Он упоминал, что мансарду в его доме снимает гвардии лейтенант Шон Бац-Кастлмур, эсквайр. Возможно, он будет предвзят, мне показалось, будто они не ладят, но кто же ещё смог бы рассказать лучше, помимо его покойной жены, что мистер О’Ширли собой представляет, кроме как постоялец?

– Гвардеец… – Инспектор Ланиган сморщился, как от зубной боли. – Нам он наговорит… Коммандер, вы не сочтёте за труд?

– Это и в моих интересах, – улыбнулся мистер Спок. – Навещу его вечером, он как раз сменится с караула. А мистер О’Ларри пусть с таинственным видом поприсутствует – я не стану его представлять. Хм… Однако мне знакомо это имя. Бац-Кастлмур… Не тот ли, что был замешан в деле с подвесками её величества?..

– Простите? – удивлённо изогнул бровь старший инспектор.

– Вам не положено об этом знать, джентльмены, прошу меня простить, – ответил коммандер и вполголоса добавил: – Да, однозначно тот…

Затем мне задали ещё несколько незначительных вопросов и отпустили восвояси. Смена моя почти закончилась к тому времени, на посту у ложа Дэнгё-дайси уже находился сдвоенный пост, и удерживать меня в участке никто не стал.

Как и планировал, после смены я отправился в «Цветок вишни», дабы малость заморить червячка. К удивлению моему, на полпути я был настигнут коммандером Споком, лицо которого выражало всё что угодно, вплоть до смущения, но только не начальственное превосходство.

– Констебль, – он начал без обиняков, – я прошу вас оказать мне одну услугу.

– Разумеется, сэр. – Я мысленно распрощался с обедом. – Чем могу вам помочь?

– Понимаете ли… – Контрразведчик малость стушевался, но тут же взял себя в руки. – В этом году я должен получить повышение с переводом в Киото, а вы, я слыхал, большой знаток ниппонской кухни, чего о себе я сказать не могу. У людей своего круга, поймите, я спрашивать совета не решаюсь, но не хотелось бы в колонии выглядеть невеждой, не знакомым ни с местными реалиями, ни с церемониями ниппонцев, включая застольные, – этак ведь и конфуз выйти может. Не могли бы вы мне порекомендовать место, где я смогу всё это изучить?

Ну это да. Подсуропят свои, как пить дать. Повышения-то всем хочется.

– Сказать по чести, сэр, ниппонских церемоний я и сам не знаю, но, убеждён, мне известно, кто может ввести вас в курс, – ответил я. – Разумеется, мистер Сабурами. Он и ниппонец, и самурай, как они называют эсквайров, сэр. Я как раз к нему и следовал, так что прошу, если угодно, со мной. Палочками пользоваться научу, если желаете, и сам, это не сложно.

Итак, обед мой спасён. Ура! Ну и оказать любезность этому джентльмену я вовсе не против. Мне не сложно, а ему и короне только на пользу.

В такое время в «Цветке вишни» обыкновенно достаточно многолюдно, и этот день не стал исключением. Посетители, в основе своей люди богемы или светские эпатиры, к визитам констеблей привыкли давно и на моё появление не отреагировали (ну, за исключением мистера О’Хара, который обедал за дальним столиком в обществе двух девиц своего возраста, дружелюбно помахавшего мне рукой в знак приветствия), а вот форма коммандера вызвала неподдельный интерес. Не каждый день в ниппонскую ресторацию высокопоставленные офицеры заглядывают.

Мистер Спок, впрочем, чего-то подобного, видимо, ожидал, а потому не обратил ровным счётом никакого внимания на заинтересованные взгляды.

Я сразу провёл его к мистеру Сабурами, представил их одного другому, кратко изложил суть дела и, оставив их договариваться, прошёл за один из немногочисленных свободных столиков. Договорились ниппонец и моряк довольно быстро, после чего в руки мистера Сабурами перекочевало несколько ассигнаций, и его сын, Хэйхатиро, удалился с коммандером в отдельный кабинет. Оно и правильно: показывать перед окружающими своё неумение пользоваться приборами мистеру Споку было бы неловко. Да и ученичество – дело такое, что праздных зевак не терпит.

Отправив контрразведчика обучаться ниппонской премудрости есть не ложкой, а двумя палочками, содержатель заведения присел за мой столик, который как раз закончили сервировать две молодые ниппонки-подавалыцицы.

– Айвен-сан, мне нерьовко бырьо спрашивать у тюса[36] Спока, когда мы с ним договариварьись об уроках, но, быть может, вы знаете, в каком кругу он будет общаться в Киото? – спросил Сабурами. – Вкушать пищу у гейши, в деревенской рьачуге, придорожном трактире и во дворцах знатных рьюдей принято по-разному. Чему мне учить его?

– Наверняка не скажу, сэр, – ответил я. – Но думаю, следует учить всем видам. Коммандер служит в контрразведке флота.

– В кэмпэтай? – В глазах владельца «Цветка вишни» мелькнуло удивление, преклонение и ещё что-то такое… надежда, что ли? – Вы правы, кэмпэю надо знать все способы и традиции. Однако это займёт куда борьше, чем тот месяц, о котором мы договорирьись. – Мистер Сабурами заметно пригорюнился.

– И вовсе не вижу никакого повода для уныния, сэр. – Этакому моему настрою способствовали в немалой степени ароматы от еды передо мной. – Мистер Спок отлично знает, что обучение делится на несколько ступеней: начальная или приходская школа, каковую закончил я, затем средняя, потом следуют колледж или реальное училище и, наконец, университеты с академиями. Сейчас он поступил на первую ступень обучения, надо ему лишь об этом напомнить.

– А ведь вы правы, Айвен-сан. – Лицо Сабурами просветлело. – У нас иная система обучения, поэтому я о таком подходе и не подумарь.

Он уже хотел было вернуться к своим делам, но тут я вспомнил совет доктора Уоткинса и принялся уговаривать почтенного владельца заведения организовать питание Третьего участка на неаполитанский манер.

– Как-как? – удивился мистер Сабурами, когда я растолковал ему итальянскую методу. – Посетитерьи едят не в зарье, а где им удобно, на срьужбе ирьи же вовсе дома? Это… очень необычно, Айвен-сан. Нет, иногда, по предваритерьным заказам так дерьается, но чтобы каждый день? Никогда о таком не срьыхарь.

– Недавнее изобретение в ресторанном деле, – пояснил я. – Мистер Уоткинс, вы знаете его, полагает это делом весьма прибыльным. Сами посудите, сколько человек желало бы, да не может посетить «Цветок вишни» по разным обстоятельствам, да и зал к тому же не безразмерен. А так они смогут насладиться вашей кухней при любом раскладе и принести вам дополнительный доход. Разве же это плохо? Вот взять хотя бы наш участок: каждый обед по полторы дюжины порций как минимум. И в иные места люди потом захотят также горячую еду получать.

Ниппонец задумался ненадолго, что-то прикидывая, а затем разочарованно пожевал губами.

– Придётся нанимать ещё одного повара и расширять кухню, – сказал он. – Это съест практически весь доход.

Нет, ну надо же?! Вот о чём доктор не подумал. Ну да, мы, ирландцы, народ изворотливый.

– Ба, удивляюсь я вам, мистер Сабурами. Да зачем ещё один повар? Не лучше ли попросту жениться?

– Как жениться? – изумился тот.

– Обыкновенно, как все женятся, – невозмутимо ответил я.

– Но… На ком?

– Странный вопрос, сэр. Разумеется, на женщине. На ком же ещё? И Хэйхатиро ваш будет под женским доглядом, опять же. Без матери молодому человеку тяжело, это я по себе знаю, сэр.

– Немногие захотят связать свою жизнь со стариком, а тем паче с азиатом, – горько отозвался трактирщик. – Собственно, навряд рьи вообще кто-то.

– Ну, во-первых, какой же вы старик? Сколько вам лет? Пятьдесят?

– Пятьдесят два. – Он тяжело вздохнул.

– Вот видите? Вполне вы в подходящем возрасте. Мой прадед как раз в ваши годы женился в третий раз на моей прабабке.

– Скорько раз он на ней женирься? – Узкие глаза мистера Сабурами стали круглыми.

– На ней – в первый и последний раз, – пояснил я. – После того как дважды овдовел. Во-вторых же, знаю я одну женщину, которая с удовольствием за вас пойдёт. – Ну, Айвен, куй железо пока горячо – весь Третий участок надеется на тебя. Правда, покуда об этом не знает. – Она аккурат кухаркой и служит, в том же, кстати, доме, где и моя невеста горничной. Согласитесь, неумёху держать там не стали бы. Правда, ей уже тридцать лет…

– Впорьне пригодна для деторождения… – задумчиво протянул мистер Сабурами, и в глазах его появилась эдакая мечтательность, что ли, такая, знаете ли, романтическая томность. – А что же, она так уж и жерьает замуж?

– Не то слово, сэр, – заверил я его. – Она, прошу прощения, уже в тех летах, когда восторгов и вздохов под луной не надо, а хочется крепкого мужского плеча и устроенности, супруга, знаете ли, такого, чтобы чувствовать себя как за каменной стеной. Вот, ну совсем как вы. Опять же, сэр, у вас дворянское происхождение, а одно только это немаловажно. Определенно, она будет на седьмом небе от счастья, если вы её посватаете.

– А она что же, хороша собой? – осторожно поинтересовался ниппонец.

– Вполне. Правда, есть один недостаток. Она будет на пару дюймов выше вас.

– Это вовсе непрьохо, – спокойно отреагировал Сабурами. – Дети будут росрьые. А она что же, относитерьно… гм… женских форм, дородная?

– Ну, не как мать Епифания, конечно, но как-то… – Я обрисовал в воздухе объёмные прелести Ультаны О’Дарра, добрейшей и веселейшей субретки, которая и впрямь служит кухаркой в доме миссис О’Дэйбигалл.

«Разборчива я в юности слишком была, а теперь и не нужна никому, перестарок», – вздохнула она, когда я однажды поинтересовался, отчего она при всех своих несомненных достоинствах, включающих между прочим и умение готовить просто потрясающий черничный пирог, так и не вышла замуж.

– Это очень хорошо при родах и кормрьении, – кивнул мистер Сабурами. – А какого цвета у неё ворьосы?

– Очень светлые, она почти блондинка, но с рыжеватым таким вот, знаете ли, отливом. Да вон, поглядите на мистера О’Хара, нашего участкового художника, – точь-в-точь такого цвета, только шелковистые и мягкие. Коса – так в три моих пальца толщиной!

– Ох, как замечатерьно, – вздохнул в очередной раз трактирщик, но тут же затревожился. – А стопа, что же стопа? Борыная?

– Ноги она мне, конечно, не демонстрировала, сэр, но моя Мэри говорит, что они иногда заимствуют одна у другой туфельки. А у неё ножка на дюйм-то всего и длиннее моей ладони.

– Верно, и кожа у неё чистая?

– Чистая и очень светлая, – кивнул я. – И даже зубы все при ней.

– Ах, как бы мне её увидеть хотя бы одним грьазком?

Ну, вот то-то же, а то «старый»…

– Нет ничего проще, мистер Сабурами. Через полчаса она отправится в лавку зеленщика на Кухулин-Плёс – каждый день туда ходит в одно и то же время, – и я совсем не вижу причин, отчего и вы не можете приобретать себе зелень в той же лавке и в то же время.

На том мы и порешили.

Через полчаса с небольшим – я едва успел поесть – мы вдвоём были на рынке, где закупала продукты прислуга изрядной части знати и богатеев Дубровлина. Я издалека показал мистеру Сабурами Ультану, как раз входившую в лавку, сам же отошёл поговорить с видневшимся неподалеку Стойкаслом.

– Айвен, ты что тут делаешь, дружище? – изумился тот, узрев меня.

– Забочусь о пропитании, причём не только о своём, Леган, – ответил я и вкратце рассказал ему о неаполитанской методе и своём хитром плане.

– Ну, старина, если у тебя всё выйдет, тебе памятник надо поставить! – восхитился тот. – Подумать только – нормально есть во время дежурств, причём именно тогда, когда захочется, – да это же просто праздник! Тебя парни будут на руках носить!

Тут на выходе от зеленщика появился ниппонец, галантно придержавший дверь перед выходящей Ультаной, и я поспешил перехватить его.

– Ну и что скажете, сэр? – спросил его я.

Хотя мог бы и не спрашивать, глядя на его мечтательное выражение лица.

– Вопрьощенная Бэнтэн, – восторженно прошептал почтенный трактирщик.

Ну, не знаю, кто такая эта леди[37], но, видимо, очень хороша собой, коли он о ней так отзывается.

– Кстати, у меня есть знакомая сваха, – улыбнулся я. – Если желаете, то немедленно пришлю её к вам.

– Вы меня обяжете до конца дней, Айвен-сан, – взял себя в руки мистер Сабурами и церемонно мне поклонился.

– Пустое, мне всё равно это почти по дороге домой. Кстати, так что насчёт доставки еды в участок?

– Присырьайте заказы, констебль, присырьайте – будем доставрьять, – сказал ниппонец. – Хоть прямо сейчас присырьайте.

Сначала я, разумеется, заглянул в участок, чтобы порадовать парней новостью. Дежурный наряд, только что умявший пирожки миссис Хобонен, встретил известие тяжёлыми взглядами. А вот сержант Сёкли, которому жена присылает в обед горячего из дома с одним из внуков, наоборот, поглядел с одобрением и некоторым уважением даже.

– Соды скушайте, джентльмены, соды, – посоветовал я констеблям и поспешил по известному мне адресу.

Четверть часа спустя я уже стучал в нужную дверь.

– Констебль, вы? – Удивлению хозяйки не было предела. – Если это из-за того недоразумения с молодым мистером О’Хара…

– Ни в коем случае, мэм, не из-за этого, – поспешил заверить свою собеседницу я. – Требуются ваши профессиональные услуги свахи. Одному почтенному ресторатору необходимо организовать Айтин Гусак[38], и чем быстрее, тем лучше. Должен предупредить, что он ниппонец и в летах, но я уверен, что вы справитесь с этой нетривиальной задачей, мисс Бурпл.

Глава XVI,

В которой констебль Вильк снова оказывается в гошпитале, добрый доктор разрешает послабление в режиме, а злоумышленник получает подушкой по голове

Следующая смена у меня должна была случиться очень и очень неспокойной. Во-первых – ночное дежурство. Во-вторых, именно на эту ночь была запланирована облава. Где конкретно и кого должны были ловить, этого нам до самого инструктажа при заступлении не доводили, дабы не проболтался никто, но и так ясно, что не в богатых районах. Опять подпольные бои с тотализатором, притоны и игорные дома, видимо, разгонять придётся, а если перед сменой начнут оружие выдавать, так и на бандитское логово натравить могут.

Главное, чтобы не вышло как в прошлый раз, – снёс я с петель дверь плечом, врываемся внутрь, а там, сказать смешно, тараканьи бега устраивают. Оно мало того что ставки на них смешные, так ведь и законом разрешены без уплаты сборов. Устроитель тотализатора только раз в месяц должен в казну полсоверена уплатить – и всё.

А инспектор О’Ларри, который тогда с нами был, тараканов на дух не переносит. Брезгует ими до полного омерзения – даже для того, чтобы придавить, рукой прикоснуться не может. Такая вот у него, по-научному говоря, фобия. Так он как «скакунов» увидел, до того его перекорёжило, такое зло его взяло, что приказал он нам все кверху дном перевернуть – чего это вы, мол, такие-сякие, запираетесь, если ничего предосудительного не делаете? Долго проваландались там, а так и не нашли ничего – только изглыздались все, словно чушки.

Ну да Бог милостив, может, нормально всё пройдёт…

В этот раз милость Господня явилась мне в виде бурчания сержанта Сёкли: «И так народу не хватает, где я им на сдвоенный караул у недоприбитого ниппонца людей возьму?» И тут взгляд его остановился на мне.

– Вильк! – скомандовал он мне. – Значит, так, чудотворный ты мой, сегодня опять заступаешь в гошпиталь. Ты у нас герой – двоих стоишь, за четверых жрёшь. Дуй давай, покуда конка ходит! И чтоб у меня без происшествий!

Вот так я вновь к камиллианцам и попал. И снова без какого-то занятия – не уснуть бы ночью, на стуле сидючи…

Однако и тут моя счастливая звезда не изменила мне, послав мистера О’Ширли. Может, у инспектора Ланигана он и подозреваемый, я не знаю, да и прохиндей, поди, как все торговцы, но малый, как по мне, добрый.

– А, мистер Вильк! – поприветствовал он меня. – Опять в нашу юдоль скорби, констебль? И один? После того переполоха по двое ставили у этой палаты. Кстати, а что там произошло?

– Умер констебль, дежуривший до меня, сэр. – Секрета тут никакого нету, можно и сказать. – Подозревают, что здесь отравился чем-то.

– Ай-я-яй, ну надо же! – сокрушённо покачал головой галантерейщик. – Какая беда! А я-то всё думал, чего ж это ко мне инспектор приходил, вопросы задавал? Не курю ли я, спрашивал, да несколько раз… А что же, не курю, да-с. Это вот мистер Мексон себе деньги на ветер пускать позволяет… А что, Грю в чём-то подозревают?

– Насколько мне известно – нет, сэр, – ответил я. – А с чего вы это взяли?

– Ну как же, инспектор так настойчиво расспрашивал, кто у нас из больных курит, да что, да много ли, да кто сигары, а не трубку, да у кого они в футлярах-хьюмидорах[39] хранятся, а ведь только у мистера Мексона такие-то и есть. Его что же, теперь арестуют? По подозрению? Ой, а в чём?

Я несколько опешил от такого словесного напора, однако от необходимости осмысливать такую кучу вопросов и что-то отвечать меня спасло появление высокого и нескладного джентльмена лет сорока – лысого, как коленка, и длинноносого, как удод, облачённого в чёрную пижаму и длинный полосатый шарф, обмотанный вокруг шеи.

– Оэн, вы балбес и олух царя небесного, – мрачно произнёс он, приближаясь к нам. – Ваше квохтанье слышно на весь этаж. Подозревают меня! Ха! Да меня тут обворовали! Украли хьюмидор с сигарой, а они немало стоят, доложу я вам.

– Грю, да я же за вас переживаю! – Мистер О’Ширли крутанулся на месте, как волчок. – А что было бы, кабы вы оказались злодеем и вас арестовали? А? Не спорю, мистер Перец очень занимательно рассказывает рецепты, я уже через полчаса его монологов чувствую лютый голод, но ведь он совершенно не играет в блек-джек, а вы у нас тут признанный мастер. Кто ж составил бы мне партию-другую перед сном?

– Определённо, на такой незамутнённый эгоизм нельзя обижаться… – пробормотал мистер Мексон, после чего повернулся ко мне, смерил долгим взглядом, а затем вдруг улыбнулся и спросил: – Констебль, а вы в вист играете? А то блек-джек мне, говоря честно, уже осточертел, а четвёртого мы себе в компанию сыскать никак не можем.

– Ну, если в две колоды, да с десяткой-онёром… – задумчиво протянул я. – Но я ведь, в некотором роде, при исполнении и не уверен, что мне…

– Ну вот и прелестно! – перебил меня Мексон. – Столик перенесём из моей палаты, она ближе всего к вашему посту. Дежурного врача уговорит Эдди с помощью повара. Оэн, сестра милосердия на вас. Кто у нас сегодня в крыле блюдёт за порядком?

– Добрейшая Евграфия, – с воодушевлением произнёс мистер О’Ширли. – С ней мы уладим дело, она была клиенткой моего папеньки ещё до пострига и мне благоволит. Значит, в две колоды, да при десяти понтах[40], констебль? Вы знаете толк в игре.

И, не дав мне возразить даже слова, пациенты гошпиталя Святой Маргариты умчались реализовывать свой план.

Я на самом-то деле не большой любитель играть в карты, но иной раз, с соседями, собираемся во дворе или у кого-то в квартире (да и мальчишкой когда был, тоже поигрывал порой). Ставки делаем по фартингу, так, лишь бы поддержать удовольствие, и не думаю, что трое почтенных буржуа попытаются меня сегодня раздеть. Да я им и не дам. Коли не задастся у меня нынче игра, так проведём три-четыре роббера, да погоню их спать – режим, мол.

Опять же, четверо взрослых сильных мужчин в случае нежданной ситуации куда лучше одинокого констебля.

Менее часа спустя Грю Фелониус Мексон принёс небольшой круглый столик (невзирая на изрядную худобу, тащил он его, взявшись за единственную ножку, без каких-либо видимых усилий) и канделябр на пять свечек. Затем, с двумя табуретами, явился довольный донельзя Оэн О’Ширли, горделиво поведавший нам об устранении помехи со стороны дежурной сестры милосердия и выложивший на стол две запечатанные колоды.

– Между прочим, джентльмены, – сказал он нам, – эти карты не только продаются в моей лавке, но и выполнены по моим личным эскизам одним молодым дарованием. Бац-Кастлмур всё надеется заказать ему свой портрет, но он поскольку вечно без денег… – Галантерейщик издал сдавленный смешок и доверительным тоном добавил: – Я попросил сделать джокер похожим на своего постояльца.

Приглядевшись к карте, на которой красовалось изображение короля пик, обозначающего, как известно, царя Давида (это мне уже не мистер О’Хара, а сержант Сёкли рассказывал), я обнаружил в самом уголке знакомый автограф.

– Пускай поторопится с заказом, сэр, иначе так и останется в истории шутом, – посоветовал я. – Об этом «молодом даровании» уже писали в «Светском хроникёре», и отказывается от заказов он покуда лишь потому, что пишет полотно, призванное произвести настоящий фурор.

– Да что вы такое говорите, констебль? – всплеснул руками мистер О’Ширли. – Это мне что же, стоит придержать оставшийся тираж?

– Лучше закажите новый, на бумаге лучшего качества, коллекционный. В ограниченном количестве, – флегматично порекомендовал мистер Мексон. – Если художник прославится, то сделаете на реализации хорошие деньги. А если нет, так со временем всё одно отобьёте свои вложения. Качество рисунка, признаюсь, весьма недурно. Господа, покуда мистер Перец отсутствует, я, пожалуй, выйду на балкон выкурить сигару.

– А и верно, стоит сходить за ещё одним табуретом, – добавил галантерейщик. – Значит, коллекционный набор?.. Завтра же телеграфирую в типографию!

Хм… Интересно, каков был уговор у мистера О’Хара с мистером О’Ширли? Если наш художник выполнил работу за разовый гонорар и навсегда, то, получается, хитрый галантерейщик не будет ему выплачивать никаких привилегий. А на что нужна слава, если она не приносит тебе доход?

Едва мои будущие партнёры по висту удалились, – двух минут не прошло, – как из-за поворота появились плотный смуглокожий брюнет средних лет, облачённый в ярко-бордовый халат поверх небесно-голубой пижамы, и… доктор Уоткинс собственной персоной.

– Ну что же вы такое говорите, мистер Перец? – втолковывал врач своему спутнику. – Брат Власий попросил его подменить, приглядеть ночь за его пациентами, а вы меня закрыть глаза на нарушение предписанного режима пытаетесь сподвигнуть.

– Hostia, medico![41] – экспрессивно воскликнул больной, размахивая руками. – Какое нарушение?! Мы же не собираемся бегать по коридорам с дикими криками, пить вино и приставать к монашкам! Мы чинно-благородно сядем вон за тот столик, зажжём свечи, распишем несколько партий для лучшего сна и разойдёмся по своим палатам. Ну, кроме вот этого бедняги, что вынужден будет скучать у входа к этому вашему арестованному, причём совсем без дела. Дайте нам занять его хоть на пару часов – он-то вам что сделал?

Доктор Уоткинс повернулся ко мне, удивлённо вскинул брови, хмыкнул и произнёс:

– Ну хорошо, мистер Перец, можете порадовать своих друзей из соседних палат, но после полуночи я отправлю всех спать, так и знайте. Констебль, а вас я попрошу на пару слов.

Обрадованный пациент тут же умчался, а доктор Уоткинс отвёл меня на пару шагов в сторону.

– Констебль, а вы что же, один нынче дежурите? – спросил он.

– Да, сэр, – подтвердил я.

– Однако, если я верно помню, мистер Ланиган дал распоряжение установить у палаты сдвоенный пост.

– Это правда, сэр. – Отрицать всем известное не было никакого толку. – Но людей не хватает, а нынче ночью запланирована облава.

– Понимаю. Там будут важны не столько сила, сколько количество… – задумчиво протянул доктор. – И всё же я вас прошу: будьте начеку. Дэнгё-дайси идёт на поправку, через неделю его, вероятно, позволят допросить. У злоумышленников осталось совсем немного времени для того, чтобы заставить замолчать его навсегда… Ну или выкрасть, хотя это совсем уж маловероятно.

– Сэр, вы можете не сомневаться – мимо меня и мышь не проскочит, – заверил я мистера Уоткинса. – А когда мы будем играть, я сяду напротив входа в палату и дверь в неё открою. Газовые рожки в коридоре скоро погасят, насколько я знаю, а свет от нескольких свечек вряд ли будет помехой охраняемому.

– Надеюсь на ваше благоразумие и здравомыслие, мистер Вильк, – вздохнул доктор. – Если что, я буду поблизости, револьвер держу при себе.

Что ж, добрый доктор с оружием – это серьёзная подмога в случае чего.

Четверть часа спустя, когда освещение уже было практически везде погашено, я с господами О’Ширли, Мексоном и Перцем расположились за столиком у самого входа в палату, дабы расписать несколько партий под неторопливую беседу обо всём и ни о чём одновременно. Сквозь открытую дверь в палату мне был прекрасно виден лежащий на койке Дэнгё-дайси – даже несмотря на то, что канделябр со свечами был расположен между ним и мной, – и окна-бойницы в его палате, через которые едва ли и кошка смогла войти спокойно. Впрочем, читывал я романы о старинных строениях со всевозможными потайными ходами…

Видимо, именно потому, что я не мог посвятить всё своё внимание игре, удача не спешила мне навстречу. Не то чтобы я проигрывал, но и выигрыш мне не светил ни в коем разе. Так, колебался, что называется, при своих, то отыгрывая пару пенсов, то проигрывая столько же.

Мои партнёры по игре также особо не усердствовали, впрочем, скорее получая удовольствие от самого процесса, лишь экспрессивный мистер Перец постоянно кипятился при проигрыше, но и отходил практически мгновенно. При этом он не умолкая рассказывал нам о всевозможных блюдах, каковые готовят в разных концах мира, и появлению сосущего чувства под ложечкой препятствовало лишь то, что он не делал различия между рецептами, вызывающими аппетит, и рецептами, вызывающими омерзение. Когда он рассказывал о хиндусском методе поедания мозга обезьянок, так нас всех чуть дружно и не сдурнило.

– Эдуардо, друг мой, давайте уж лучше про напитки, – попросил его мистер Мексон. – Этак мы от представления заморских кушаний и расхвораться можем.

– Действительно, – поддержал его мистер О’Ширли, – напитки, что ж в них может быть отвратительного? Их из всякой дряни не делают.

– Ну не скажите, – усмехнулся Перец. – Вот в Дай-Вьете в вино желчь живой змеи добавляют, в Чайне – гекконов, это такие, знаете ли, ящерицы, а в мексиканский мескал кидают личинку долгоносика или гусеницу. Это уж не говоря…

– Умоляю – ни слова более! – взмолился галантерейщик. – Я долго этого не выдержу!

– Долго и не выйдет, – отозвался мистер Мексон, достав из кармана пижамы хронометр и поглядев на его циферблат. – Мы успеем сыграть не более одной партии, поскольку доктор разрешил нам всем посидеть лишь до полуночного часа. Всем, кроме мистера Вилька, разумеется.

– Бедолага, как же вы будете здесь до утра, без еды, без питья? – посочувствовал мне мистер Перец.

– Ну, без еды я долго могу…

– А о питье я для вас, друг мой, позаботился, – радостно заявил мистер О’Ширли. – Дражайший Эдуардо давеча поделился со мной рецептом тонизирующего напитка из шиповника и мёда – без змей и гекконов, не беспокойтесь. Шиповник у меня есть, мёд тоже, так что аккурат перед тем, как идти сюда, я взял у сестёр кипяточка, заварил, и теперь напиток уже должен бы настояться.

– Должен, – подтвердил испанец.

– Даже не знаю, как вас благодарить… – начал было я.

– Пустое, мне это ничего не стоило, – отмахнулся галантерейщик. – Да и мысль, сказать по чести, не моя. Ну-с, а мы с Эдуардо и Грю, с вашего позволения, пропустим по стаканчику наливки перед последней партией. Мне только нынче вечером сосед прислал. Очень крепкому сну, знаете ли, способствует. Я покуда за бутылками и стаканами, джентльмены, а вы, мистер Вильк, тасуйте колоду. Ваш черёд.

Вернулся он практически моментально с двумя стеклянными бутылками в одной руке и четырьмя стаканами в другой.

– Извините, констебль, вам не предлагаю, – произнёс мистер О’Ширли, откупоривая один из сосудов, – вы на посту. Зато вот эта бутыль полностью в вашем распоряжении. Тёплая ещё, но это не страшно.

– Даже и к лучшему, – кивнул в ответ мистер Перец. – Ну что же, констебль, можно и раздавать.

Видимо, наливка соседа и впрямь обладала каким-то успокоительным воздействием, поскольку к исходу уже первого роббера финальной партии все трое пациентов камиллианского гошпиталя отчаянно зевали, я же от настойки О’Ширли, напротив, ощущал прилив сил и бодрости, так что к концу игры, в целом, по результатам всех партий, стал богаче на гроут и один фартинг.

Джентльмены разошлись почивать, прихватив стулья и табуреты (добрейший галантерейщик, впрочем, один стакан мне оставил), я же остался скучать на стуле, практически в полной темноте – лишь фонари в противоположных концах коридора давали некое подобие освещения, да свет луны через бойницы в палате слегка разгонял тьму.

Время тянулось медленно, и даже вечного «развлечения» ночного патрульного – прислушиваться к звукам улицы – я был лишён. В гошпитале стояла тишина, лишь откуда-то издалека время от времени раздавался чей-то богатырский всхрап, да разок сестра Евграфия проскользнула по коридору по каким-то своим делам – кажется, утку чью-то выносила, я не разглядел. Похоже, она даже не заметила меня в темноте, да и я не стал её беспокоить.

Не знаю уж, сколько точно времени прошло с того момента, как я остался на посту в полном одиночестве, вряд ли более двух часов, если судить по тому, как тёплая бутыль с настойкой шиповника (к коей я ещё пару раз за это время приложился) остыла, когда мой организм недвусмысленно мне намекнул, что обильно пить на таком посту – не самая умная идея из тех, что приходили мне в голову. Впрочем, эту проблему я, по недолгом размышлении, решил довольно споро: в палате Дэнгё-дайси под кроватью отчётливо виднелась ночная ваза, которой сам пациент пользоваться покуда ещё не мог, так как являлся лежачим больным. Так отчего ею не воспользоваться лицу, его охраняющему, коли уж оное отойти и на миг не может? Решительно не вижу – отчего.

Закончив дело в палате фальшивого ниппонца и возвратив сосуд, я сделал шаг, чтобы вернуться на место, когда неожиданно почувствовал сильнейшее головокружение, в глазах у меня потемнело, а к горлу подкатила тошнота. Я покачнулся, опёрся рукой о стену, и тут на меня накатила ужасающая слабость. Дыхание моё сбилось, мысли, до того предельно ясные, спутались, и по всему телу выступил обильный пот. Мне подумалось – вяло как-то, без малейших эмоций, – что надо крикнуть, позвать на помощь, но в горле тут же образовалась сухость, подобная той, о какой я читал в книге, описывающей пустыню Сахару. Сиплый хрип вырвался из моей глотки, ноги, помимо воли, подкосились, и я упал на колени, стукнувшись ещё притом о стену головой. Искры в глазах на миг прояснили моё сознание. Я вытянул руку, пытаясь найти, за что ухватиться, нашарил одну из двух подушек на постели, потянул её и рухнул на пол, стащив подушку за собой. Дэнгё-дайси издал приглушённый стон.

Где-то на границе моего меркнущего сознания билась мысль, что надо выползти в коридор, крикнуть, как-то ещё позвать на помощь… Не знаю, где я нашёл в себе силы, чтобы приподняться, выпрямиться – так при этом и не выпустив подушку из правой руки, – мне это не помогло всё равно. Миг – и я упал спиной на стену палаты, тут же съехал по ней, оказавшись на корточках, и всё. Больше у меня ни сил, ни желания двигаться не было. Лишь гулко ухала кровь в ушах, вызывая у жалких границ оставшегося разума некое подобие раздражения.

– Всё. Потух, – раздался от двери тихий голос. Я едва различил его. – Долго ж тебя пробирала отрава, здоровяк… Жаль тебя, миленький, конечно, ты и правда напомнил мне Джоша. Извини, ничего личного.

Несколькими секундами позже, а может, и целую вечность спустя, передо мной появилась неверная тень, остановившаяся у кровати. Темнота уже почти полностью застила мне глаза, и различал я лишь смутный, размытый силуэт.

Дэнгё-дайси что-то прошептал на своём языке (или на нашем, от шума в ушах я почти не различал его слабого голоса).

– Всё будет хорошо, – ответила тень. – Теперь всё будет хорошо.

Затем неверный силуэт изогнулся, лжемонах издал какой-то стонущий звук, тень, изрядно увеличившаяся, выпрямилась, а потом рухнула на койку, перегнувшись буквально пополам. Началась возня, Дэнгё-дайси приглушённо издавал невнятные звуки.

«Эва, да это ж его подушкой душат, – понял я. И тут же родилась мысль: – Надо это прекратить».

Я попробовал пошевелиться, и ничего не вышло. Тогда я напряг все силы, всю свою волю вложил в одно-единственное движение, возопил мысленно: «Святая Урсула, не оставь меня при исполнении!» – и паралич отступил. На одно только мгновение, но отступил. Я резко выпрямился, оттолкнувшись ногами от пола, круговым движением руки обрушил по-прежнему зажатую в руке подушку на то место, где должна была находиться голова «тени», и издал приглушённый полурык-полурёв. Тень охнула и осела на пол, а следом, с высоты всего своего немалого роста, на неё рухнул и я – как был, стоймя, попутно перевернув мной же недавно заполненную ночную вазу. Затем меня вырвало, прямо на придавленную мной фигуру, и сознание моё погасло окончательно.

Глава XVII и последняя

В которой всё тайное становится явным, а также рассказывается о том, что было после и чем закончилось

– Констебль… Констебль… – Голос раздавался глухо, как сквозь вату, а затем в нос мне шибанула едкая аммиачная вонь, заставившая меня завертеть головой. – Констебль, вы меня слышите? Жив, господа, опасность миновала.

Я открыл глаза и тут же зажмурился: из окна неподалеку прямо мне на лицо падал яркий солнечный свет. Смутно помнились какие-то голоса, что кто-то меня теребил, куда-то тащил, кажется, мне ещё и желудок промывали, и на всё это накладывался негромкий стук в бубен, однотонное невнятное завывание на непонятном языке да запах дыма и степных трав.

– Где я? – помимо воли вырвался у меня вопрос.

– Всё там же, мистер Вильк, в гошпитале Святой Маргариты, – донёсся до меня знакомый голос. – Только уже в качестве пациента.

Я наконец проморгался и смог оглядеться. Чистое светлое помещение с казённой окраски стенами – сразу видно, что не для жилья оно, не слишком большое, но и не чрезмерно маленькое. В центре непонятный стол-кровать с прикреплённым над ним электросветильником (в настоящее время погашенным), на котором я и лежу, шкафчики, столики, разная посуда явно медицинского назначения и повсюду множество врачебных инструментов самого пренеприятного вида.

Кроме меня, в комнате присутствовали ещё трое. Двое – в обычных врачебных фартуках, таких, в каких доктора пациентов пользуют, а один… Я проморгался и даже потёр глаза, будучи убеждён, что у меня начались галлюцинации. Между двумя медиками стоял доктор Уоткинс. С полосами белого и синего цвета на щеках, в вышитом бисером кожаном плаще-накидке поверх костюма и роуче[42] с рогами на голове. В одной руке доктор держал бубен, а в другой – нечто вроде погремушки из тыквы. Вид у него был измученный.

– Вы в операционном блоке, голубчик, – просветил меня один из «нормальных» врачей. – Вас отравили, пришлось токсины из организма выводить. Как себя сейчас чувствуете, констебль? Слабость, тошнота, головокружение?

– Тошноты, пожалуй, нет, – ответил я, прислушавшись к ощущениям своего организма.

– Ну ещё бы, там особо-то и нечем, – усмехнулся второй «нормальный» доктор, постарше и с бородкой. – Хотя, кабы не коллега Уоткинс, могли бы так просто не отделаться. – Он повернулся к доктору-сыщику и с чувством добавил: – Я, должен признать, в восхищении! Соединить воедино методы фармакологии, шаманизма и ароматерапии – да это же прорыв!

– Ароматы – составная часть шаманизма, – устало ответил мистер Уоткинс.

– И всё равно! Вам непременно надобно дать об этом статью в «Медицинском вестнике» и сделать доклады в соответствующих обществах! Пойдёмте, коллеги, пусть санитары отнесут больного в палату, а мы обсудим, как это вот всё в научном свете преподать.

Врачи удалились, а вместо них появились двое дюжих – как бы и не поздоровее меня – санитаров с носилками.

– Перебирайся, – скомандовал один из них. – Осилишь?

– Да я и своими ногами осилю, – ответил я.

– Ногами отставить, больной! – рыкнул второй и кивком указал на носилки: – Перелазь. Ещё не хватало, чтоб ты на лестнице у нас упал. Сами уроним.

Надо сказать, что насчёт «своими ногами» я изрядно погорячился. Непривычно было себя этаким слабым, словно мышонок, ощущать, неприятно, едва не болезненно даже. Даже когда болел после спасения молодого Крагга из Лиффи, и то так не было. Что ж это такое эскулапы со мной вытворяли, интересно?

Ну да ничего, здоровьем Бог не обделил – поправлюсь скоро, не иначе.

Отнесли меня в тот самый конец гошпиталя, где располагалась и палата Дэнгё-дайси, в отдельную палату. Интересно, кто за такую роскошь платит и не помру ли я тут со скуки до смерти?

Перебрался я на кровать с носилок сам, хотя санитары и предлагали меня на неё перевалить. «Как кучу мусора», по их же меткому выражению. Через пару минут заскочила сестра милосердия, поинтересовалась, не надо ли мне чего, и упорхнула. А я, оставшись в одиночестве, начал потихонечку задрёмывать. Впрочем, сразу заснуть мне было не суждено. Дверь в палату открылась, и на пороге появился инспектор Ланиган. До крайности замотанный инспектор Ланиган, я бы сказал. Но, учитывая, как собрались морщинки в уголках его глаз, и донельзя довольный.

– Жив, герой? – усмехнулся он.

– Так точно, сэр, – откликнулся я.

– Ну и хорошо. Вильк, вот скажите, что вы за человек такой?

– Простите?..

– Не можете без какого-то выверта, констебль. То чудотворной иконой арестуете, то вот как нынче… – Старший инспектор усмехнулся. – Давно у нас таких задержанных не случалось: пришибленных, заблёванных, вся спина в урине, да ещё чтоб и подушка в руках. Даже и не знаю, как отчёт писать. – Он усмехнулся ещё раз, а потом чуть нахмурился. – Не позволил бы себя отравить, так и под ещё одну медаль мог бы дырку вертеть. А так, прости, лечением за казённый кошт и премией обойдёшься, за задержание.

– А я?..

– Задержал. – Мистер Ланиган хохотнул. – И чуть не убил. Всё, отдыхай, не велели врачи тебя беспокоить.

– Да кого задержал-то?

Увы, вопрос оказался обращён к уже закрывшейся двери.

Так вот я и остался в полном неведении, причём на последующие три дня. Лечащим врачом моим назначен был брат Власий – преинтереснейший, доложу я вам, субъект, хоть и чрезмерно религиозный, как по мне, – однако и он отговаривался незнанием. Упомянул только, что вместе со мной были отравлены господа Перец, О’Ширли и Мексон, однако и их спасти удалось благодаря поднятой мной тревоге. Ох, чую я, не поверит сержант Сёкли, что мы с ними из разных бутылок пили…

Мэри моя ко мне каждый день забегала навестить, книгу принесла, которую мне её хозяйка передала, чтоб я не скучал. «Илиаду». Ну, ту, про которую мне мистер О’Хара рассказывал.

Вот с участка или из соседей никто не навещал. Они, может, и хотели, да брат Власий запретил. Сказал, что нечего беспокоить больного, так что эти дни я читал про древнегреческих Ши и осаду Трои да отсыпался. Ну, кушал ещё, сил набирался.

А на четвёртый день меня навестили доктор Уоткинс и мистер О’Ларри.

– Ну-с, как себя чувствуете, Вильк? – с порога поприветствовал меня инспектор.

Рука его, видать, уже поджила, поскольку с перевязи он её снял, хотя, сдаётся мне, всё ещё осторожничал, действуя ею.

– Спасибо, сэр, хорошо, – ответил я. – Готов приступить к несению службы.

За то время, что я валяюсь, жалованье-то мне, поди, не начисляют.

– Это хорошо, – улыбнулся он. – Ваш доктор тоже упоминал, что через пару дней выписать вас намерен. А раз вы полагаете себя в достаточной степени бодрым, то я вас нынче и допрошу о произошедшем, а то дело закрывать надо.

Он уселся на стул возле койки и достал блокнот с карандашом, а доктор пристроился у окошка на табурете.

– Сейчас мы проверим, насколько умственные выкладки мистера Уоткинса были верными. Докладывайте, констебль.

Я честно, как на духу, изложил все события начиная с того момента, когда сержант откомандировал меня в гошпиталь, и до тех самых пор, когда очнулся в операционной. Боюсь, что в самом конце я невольно покосился в сторону мистера Уоткинса.

Тот понял мой взгляд правильно.

– Я ведь служил полевым врачом в гуронской кавалерии, констебль, – ответил доктор на мой невысказанный вопрос. – Был там у нас такой унтер Сат Ок, шаман, настоящие чудеса вытворял. У него пару приёмов я и перенял. Оно порой и не лишнее вовсе. Экзотика опять же, а многие мои клиенты на неё падки. – Мистер Уоткинс добродушно ухмыльнулся.

– Ну что же, дело можно закрывать и передавать в суд, – подытожил мистер О’Ларри и захлопнул блокнот. – Убийца матери Лукреции найден, человек, стоявший за ним, – тоже… Я, мистер Вильк, когда оформлю протокол, пришлю его к вам с посыльным, на подпись. Выздоравливайте. Синяк у вас уже сошёл, можно и медаль «За служебное рвение» вручать перед строем.

– Я, со своей стороны, тоже благодарю вас, мистер Вильк, – добавил доктор Уоткинс. – Если бы не вы, боюсь, меня переиграли бы в этой партии, Дэнгё-дайси был бы теперь мёртв, а личность, его направившая, так и осталась бы для нас неизвестной.

– Как, сэр, а разве я задержал неизвестную нам Шарлотту Баксон? – удивился я. – Ну, вы сказали, что личность установили, а её мы ещё когда устанавливали – найти не могли просто, – вот я так и понял, что это не она.

– У вас острый, хотя и неторопливый ум, – сказал доктор. – Да, причиной последних событий была вовсе не она, хотя и о недоговорённости со стороны мисс Суонн вы догадались абсолютно верно. Дело в том, что сестра Анабелия и леди Элизабет – сводные сёстры, о чём мисс Суонн прекрасно известно. Сэр Уэзерби, как и многие господа из высшего света, женился по расчёту, без любви. Впоследствии чувства между ним и супругой разгорелись, но поначалу он изменял ей с вдовой мануфактурщика Баксона, женщиной, чьи дела после смерти супруга пришли в упадок. От их связи и родилась Шарлотта. Многие осудили бы его, если бы узнали об этом – он ведь не венценосец, чтобы открыто признавать своих бастардов, – а потому рождение девочки держалось в секрете. Роман его к тому же продолжался недолго, хотя впоследствии он принимал участие в судьбе дочери, щедро субсидируя её мать. Увы, это не уберегло её от чахотки, и в четырнадцать Шарлотта осиротела. У неё не имелось близкой родни, а взять девочку в свой дом градоправитель Корка позволить себе не мог. В отчаянии он открылся супруге… – Доктор вздохнул. – Это была воистину святая женщина. Она отнеслась к беде малышки так, словно та была её родной дочерью, и лишь резоны о том, что признание девочки погубит карьеру её супруга, не позволило той заняться напрямую её воспитанием. Тогда она предложила отдать Шарлотту в аббатство Святой Бригитты, которому она протежировала. Именно этим-то вмешательством сильных мира сего и объясняется, что установить, откуда она туда попала, отцу Брауну не удалось. Поначалу, по крайней мере. Он обладает пытливым умом, настойчив и в результате раскопал эту историю.

– Но… почему она тогда исчезла, сэр? – удивился я.

– Потому что её убили, – будничным тоном ответил мистер Уоткинс. – Избавились от нежелательного свидетеля.

– Бог мой, но кто?!

– Как, вы ещё не поняли, констебль? – Доктор с некоторым разочарованием поглядел на меня. – Сестра Евграфия, разумеется. Не лично, наняла пару хобо из факториалов – таким за монетку и самого папу убить ничего не стоит. Не думаю, что мы даже тело несчастной сможем отыскать.

– Да зачем же ей это нужно, сэр? – поразился я. – Или она тоже заодно со злодеями?

– Она – их главарь, Вильк, – ответил инспектор О’Ларри.

– Совершенно верно, – подтвердил доктор Уоткинс и, глядя на моё ошарашенное лицо, решил пояснить: – Ещё до нашего с вами рождения будущая сестра Евграфия носила имя леди Розанна Гилберт. Она происходила из знатной семьи, и какой же был скандал, когда она, во время очередного дипломатического похолодания между нашей империей и Англией, решилась выйти за британского военного атташе… Первостатейнейший! Отец, хотя и не отказался отдать жениху назначенное ей приданое, видеть молодожёнов в своём доме не желал. Весь свет отвернулся от неё. Впрочем, вскоре её супруга отозвали обратно на родину, и она смогла блистать в обществе у наших соседей. Однако же в свете возможного франко-голландско-датского союза, который в те времена как раз намечался, наши отношения с туманным Альбионом резко потеплели, и сэр Джошуа Хастингс вновь был возвращён в Дубровлин. Он был связан с английской разведкой, если и вовсе прямо не служил в ней, и леди Розанна уже тогда была в это посвящена. Полагаю, что ещё в то время она оказывала помощь в деле шпионажа своему мужу, коего искренне обожала. Так или иначе, но союз континенталов не состоялся, отношения с англичанами остыли вновь, а мистер Хастингс… – Доктор Уоткинс пожал плечами. – Шпионаж – дело опасное. Он был убит нашими контрразведчиками. Надо полагать, что именно тогда-то у будущей сестры Евграфии и родилась ненависть к своей родине, которая сначала отвернулась от неё, а потом и вовсе отняла любимого человека. Именно тогда она из добровольной помощницы стала полноценным шпионом. Леди Розанна вновь была принята во многих домах, чем и пользовалась первое время. Ну кто не пожалеет бедную вдову, тем более что правда о её муже не стала достоянием гласности? – Доктор позволил себе легкую саркастическую усмешку. – Однако долго так продолжаться не могло. В отчий дом ей дороги по-прежнему не было, да она туда и не рвалась, а поскольку детей она своему мужу не подарила, то и свёкор не рвался её содержать. Жалованье же, если она его тогда уже получала, было бы явно недостаточным, дабы продолжить светскую жизнь. Вероятно, она могла бы снова выйти замуж, но то ли мысль об этом ей претила, то ли очереди из достаточно богатых претендентов не наблюдалось – леди Розанна приняла постриг. Этот её шаг был также принят светом с пониманием и даже с одобрением, и она поначалу ещё могла как-то шпионить в высших кругах, но затем новые сплетни и переполохи совсем отодвинули её от общества, «самопожертвование» её было забыто, и сестра Евграфия полностью перешла на нелегальное положение. Где только не побывала она за тридцать пять лет! Можно с уверенностью сказать, что она объехала весь Зелёный Эрин, весь Хайленд – там она была как раз тогда, когда мистер Маккейн обитался под Диннгуоллом, так что и смерть инженеров, видимо, её рук дело. Некоторое время пробыла на Туманном Эрине, пока, пять лет назад, не осела в Дубровлине. На сей раз – окончательно. Я даже не возьмусь судить, сколько вреда она принесла нашей стране и каковы размеры её агентуры.

– Пусть с этим разбирается коммандер Спок, доктор, – криво усмехнулся инспектор О’Ларри. – На наш век и преступников довольно.

– Как показало это дело, шпионы часто бывают преступниками и наоборот, – ответил мистер Уоткинс.

– Но я всё равно не понимаю, зачем было убивать аббатису и монахиню… – От вываленной на меня, как из ушата, информации голова моя, казалось, начала распухать.

– Да никто мать Лукрецию убивать и не собирался, – отозвался доктор. – Как я и предполагал, намечалась кража. Нам известно, что Дэнгё-дайси был принят во многих домах, благодаря нынешней моде на всё ниппонское. Известно нам и то обстоятельство, что «Радужная нить» с чертежами кобуксонов, как именуют в Корё эти броненосцы, ушла буквально из-под носа у английской и нашей разведки прямо в обитель Святой Урсулы, что в Дубровлине. Знаем мы и то, что англичанам удалось устранить нашего агента, так что Евграфия обладала полной информацией. Чем она не обладала – так это доступом в кабинет аббатисы, поскольку исполняла роль эдакой «серенькой мышки». Зато она знала тайну происхождения сестры Анабелии и устроила якобы случайную её встречу со своим человеком. Бедная девушка рассказала о нём своей сводной сестре – так Дэнгё-дайси получил доступ в дом губернатора Тринидада, что уже не мало, – а мисс Суонн, в свою очередь, поведала о нём аббатисе. Вы наверняка помните, что и она была подвержена «ниппонскому поветрию». Дэнгё-дайси без труда получил приглашение на чайную церемонию именно тогда, когда ему это требовалось, – в день, когда дамы должны были читать старинный ниппонский роман, скрывающий в себе чертежи броненосцев. Дату этого действа Евграфии выяснить не составило ни малейшего труда, разумеется. Далее всё было просто: Евграфия попросила сестру Анабелию встретить посыльного из «Цветка вишни» и забрать у него пирожные, пока она якобы хлопочет, подготавливая домик, да находится на подхвате, ежели что. Девушка выполнила поручение и передала посылку всё той же Евграфии, которая и добавила в выпечку опий. Сама она покуда покидать аббатство не намеревалась, но и факт появления Дэнгё-дайси в нём афишировать не хотела. Он-то и должен был «обнаружить» отравленных дам и поднять тревогу, предварительно вручив чертежи Маккейну. Кто заподозрил бы его тогда? Напротив, его позиции упрочились бы. Поэтому-то она и дала одно пирожное для сестры Епифании… Прошу прощения, уже для матери Епифании, конечно. Отлично зная широкую душу и доброе сердце этой женщины, она ни капли не сомневалась, что та поделится угощением с Анабелией, так что обе монахини также окажутся отравлены. И даже то, что сестра мисс Суонн не стала есть сладкое, мало на что повлияло – девушка, скажем прямо, не академического была ума и выводов не сделала. Однако отлучка матери настоятельницы и её темперамент сыграли с Евграфией злую шутку. Увидев лежащих без чувств товарок и ведущего обыск Дэнгё-дайси, аббатиса схватила вакидзясю со стола и набросилась на лжениппонца. В завязавшейся схватке он был ранен, а Лукреция погибла. Ну а дальнейшее, до самого задержания убийцы, вы знаете.

– Да, сэр, понимаю. Она пыталась похитить чертежи любой ценой.

– Верно, – кивнул доктор Уоткинс. – При этом Маккейн оказался схвачен, а Дэнгё-дайси полиция и контрразведка плотно сели на хвост. Он был провален и попытался залечь на дно, и тут вы, констебль, смогли выудить его из мутного пруда. Когда же он был схвачен вами, мистер Вильк, а ведь едва не ушёл, подлец, никто от него этакой прыти не ждал… – Инспектор О’Ларри поморщился и потёр раненую руку. – Ей оставалось лишь одно: устранить его, покуда он не начал давать показания, для чего она и перевелась в гошпиталь Святой Маргариты. Жизненный опыт у неё был богатый и очень разнообразный, так что практически моментально её выдвинули в то самое отделение, где находился арестованный агент. Ну и денежные пациенты тоже. Похитив сигару в хьюмидоре у мистера Мексона, она подсунула её Мозесу Хайтауэру, предварительно начинив цианистым калием, конечно. На беду Евграфии, бедняга констебль решил приберечь подарок и выкурить его после дежурства, так что план провалился с треском. Именно тогда-то я и начал её подозревать и наводить справки, хотя о том, что Дэнгё-дайси попытаются устранить, безусловно, догадывался. – Доктор вздохнул. – Со спаренной сменой поделать, без риска раскрыть себя, она ничего не могла, и тут, очень удачно для неё, сержант Сёкли назначил дежурить вас в одиночку. Вы спросите меня, что я сам делал там? Так я со своим верным «гассером» ждал штурма, поскольку это был, по моему мнению, единственный для Евграфии возможный выход. Но, в третий раз за всю эту историю, в дело вмешалась её величество случайность. – Мистер Уоткинс вздохнул ещё раз. – План родился у неё моментально – импровизирует она вообще мастерски. Евграфия намекнула добряку О’Ширли, что вам неплохо бы принять что-то для бодрости, и тот заварил вам шиповник с мёдом. Перед самой партией в вист она же передала галантерейщику бутылку наливки, якобы от его соседа, прекрасно зная пагубную привычку О’Ширли принять перед сном стаканчик-другой. Покуда шла игра, она добавила яд в обе бутылки – устранить и вас, и свидетеля, и тех, кому он мог о ней проболтаться. И план сработал. Если бы не ваше недюжинное здоровье, то всё бы у Евграфии вышло, а она оказалась бы вроде как ни при чём и вновь исчезла, растворилась на просторах империи. К счастью, вы смогли её схватить и подать сигнал тревоги. А там и я подоспел. Вот такая вот история, констебль. Пойдёмте, инспектор, дадим мистеру Вильку отдохнуть и переварить услышанное.

Эва как. Единственное, о чём доктор Уоткинс не упомянул, – так это о том, каким образом сестра Розанна-Евграфия собиралась появление в пирожных опия объяснять, хотя никакой это ведь и не секрет. Пропала ниппонская книга. Отравились леди (и Фемистокл Адвокат) ниппонским же угощением. А у кого оно куплено? Правильно, у Ода Сабурами, ниппонца. Да кто бы в полиции стал разбираться, зачем он это сделал, если дело-то ясное? Промолчал доктор об этом, такт проявил.

Мистер Уоткинс и инспектор О’Ларри попрощались и собрались уходить, когда доктору попалась на глаза моя книга.

– Гомер? Однако, констебль, вы далеко пойдёте… – с удивлением произнёс он.

Через два дня брат Власий действительно выписал меня из гошпиталя. Я к тому моменту оправился уже полностью, да ещё и отъелся на казённых харчах, отоспался, опять же, так что к службе вернулся бодрый и весёлый. В тот же день мне и медаль вручили перед строем, да не абы кто, а сам эрл Чертилл сподобился. Вот нашивки пока ещё придержали – и мистер Сёкли в отставку еще не вышел (как я и думал, в то, что наливку я не пил, он не поверил), да и жюри присяжных на суде, где я должен был давать показания, смущать не хотели. Не каждый гражданский сразу поймёт, что это теперь я – сержант, а когда мать Лукрецию обнаружил, так был ещё простой патрульный констебль.

Газетчики до самого объявления даты заседания об аресте сестры Евграфии так и не пронюхали, так что почти что месяц, покуда Дэнгё-дайси не начал ходить без костылей, жизнь моя была скучна и размеренна, насколько это для копа вообще возможно. Мистер О’Хара за это же время закончил свой курсовой проект, который презентовал мне. Изображены на полотне были мистрис Афина Паллада, тянущая руку к покоящемуся на мраморной тумбе яблоку с надписью «Прекраснейшей», и Арес с моим лицом, демонстрирующий ей кукиш. Я картину у себя повесил на самом видном месте, дабы гости, значит, впечатлялись. Ну и грогох[43] чтоб своё место знал.

Однако всё же наступил тот далеко не прекрасный день, когда высокий суд Дубровлина объявил о начале слушаний по «делу об убийстве матери Лукреции и иных преступлениях против людей и короны». Ох, что тут началось! Ушлые папарацци осаждали всех – от Старика до мальчишек-посыльных, – надеясь вытянуть хоть какие-то подробности, какую-то сенсацию… От прочитанного по этому поводу в газетах сержант Сёкли ругался в голос – такого надомысливали порой, что диву даёшься. Только «Светский хроникёр» ограничился короткой заметкой, что редакция не желает строить догадки и будет печатать отчёт с иллюстрациями с каждого заседания. Ведущий же его «криминальной колонки» (если такое определение вообще применимо к разделу салонной газеты) Фемистокл Адвокат отловил меня на патрулировании, смущаясь, словно девица на первом свидании, признался, что уже опубликовал под псевдонимом два детективных рассказа в одной из газет, и попросил, когда всё закончится, поделиться подробностями. Отказывать причин у меня не нашлось, да и желания тоже, так что я твёрдо пообещал удовлетворить его любопытство взамен на газеты с опубликованными детективами. И, знаете ли, не прогадал – чтиво вышло увлекательное. Легану Стойкаслу тоже понравилось, особенно момент пребывания главного героя в каталажке.

– Ну, тут уж грех газетчику было неправду написать, – хохотнул он. – По нашей с тобой милости почти сутки там провёл.

Так, отбиваясь от газетчиков, а иной раз и навирая им с три короба, Третий участок прожил целую неделю, ну а потом от нас отстали – слушания начались. На первом, «техническом» заседании, где выяснялся состав жюри, обвинение, нет ли кому каких отводов и тому подобное, я не был, а вот на следующее вынужден был явиться: всё же это именно я первым прибыл на место преступления и должен был быть допрошен в качестве свидетеля.

Разумеется, прибыл я в суд при полном параде и с медалью на груди. Мэри с миссис О’Дэйбигалл тоже пришли посмотреть, при этом выглядела старушка изрядно помолодевшей. Вот что научный прогресс с людьми делает.

Председательствующий судья Джордж Джеффирс привёл меня к присяге, и представитель обвинения попросил изложить события того злополучного дня, когда мать Лукреция встретила свою судьбу. Ну что же, и изложил. Защитники задали несколько уточняющих вопросов, однако ничего интересного я сообщить им не смог. «Да, сэр, именно сестра Евграфия сообщила мне о преступлении», «Нет, сэр, она не говорила, что произошло убийство, это я уже увидел сам», «Да, я никуда не отлучался до прибытия инспекторов и в осмотре места происшествия участие принимал, сэр».

– И обвинение хотело бы предъявить суду первую улику по делу – дагеротипический снимок с места преступления. Прошу моего помощника передать улику его чести.

Судья Джеффирс внимательно оглядел металлическую пластину с изображением и вынес вердикт:

– Темновато, но рассмотреть можно. Секретарь, предоставьте снимок жюри и защите для ознакомления.

– Ваша честь, – обвинитель просто просиял, услышав эти слова, – как вы совершенно верно заметили, снимок темноват. Поэтому специально для участников процесса, у которых слабое зрение, а также для допущенных в зал зрителей на Третьем участке полиции, ведшем расследование, художником участка, коллежским регистратором Доналлом О’Хара, была изготовлена увеличенная копия, к тому же в цвете. Вы позволите внести её в зал для обозрения?

– Любопытно, – произнёс судья. – Не припомню таких прецедентов. Что ж, для обозрения, но не для приобщения к делу – вносите.

Двое констеблей из Главного управления (именно они охраняют присутственные места и поддерживают в них порядок) внесли сначала здоровенную подставку навроде мольберта, а затем упакованный в бумагу плоский предмет, размерами где-то шесть на восемь футов, установили его, аккуратно разрезали бумагу по краям и сняли её.

Зал ахнул. Я тоже. Под простой обёрточной бумагой в золочёной раме скрывалось полотно, изображавшее нутро чайного домика таким, каким оно было в момент, когда мистер О’Кучкинс снял крышку с объектива своего аппарата. Всё было передано в мельчайших деталях, доподлинно, так, как мне и запомнилось, за небольшим исключением: там был я.

Строго говоря, не только я. Инспекторы Ланиган и О’Ларри стояли, чуть согнувшись над столиком, полускрытым от зрителя телом аббатисы, и явно что-то горячо обсуждали, а чуть в стороне, вполоборота, прямой, как телеграфный столб, застыл ваш покорный слуга и олицетворял… ну, то, про что сержант Сёкли говорил – чего-то там к власти и правопорядку.

Старый судья при виде полотна даже снял пенсне, протёр его и снова водрузил на нос.

– Однако… – крякнул он. – Такого в суде ещё точно не бывало. Господа Ланиган, О’Ларри и… вы, констебль?

– Я, ваша честь. – С места для свидетелей меня ещё никто не отпускал.

– Н-да… – Судья Джеффирс вновь перевёл взгляд на картину. – Оригинально. Талантливо. Свежо. Наглядно. Коллежский регистратор О’Хара, говорите? И как он назвал… вот это?

– Насколько я знаю, «Осмотр места преступления», ваша честь, – ответил обвинитель.

– К месту, тут не поспоришь, – кивнул судья. – Но вернёмся к процессу. У защиты или обвинения есть ещё вопросы к свидетелю?

У защиты не было.

– Если суд не возражает, я бы хотел допросить констебля Вилька по ещё одному эпизоду данного дела, – произнёс обвинитель. – Именно он, так уж вышло, задержал обвиняемую Евграфию тогда, когда она, по версии следствия, пыталась задушить обвиняемого Дэнгё-дайси подушкой…

– Протест, ваша честь! – вскочил защитник. – Факт покушения ещё не доказан!

– Протест отклоняется, – флегматично ответил мистер Джеффирс. – Обвинитель ясно сказал: «По мнению следствия». Продолжайте.

– Так вот, я хотел бы допросить констебля и об этом эпизоде, дабы мы больше не отвлекали его от службы.

Последовавшая затем словесная перепалка со ссылками на законы и судебную практику могла бы быть выражена всего двумя короткими фразами:

– Вы запутаете присяжных, да и пока до рассмотрения этого эпизода дойдёт, они всё забудут.

– Ничего, прочтут протокол сегодняшнего заседания и всё вспомнят.

Послушал судья прения, послушал, да и постановил: допросить.

Короче, три часа меня в общей сложности мурыжили, но, поскольку я не врал и в показаниях не путался, отпустили с миром восвояси. Даже про засаду в кабинете не стали опрашивать – решили, что им одних показаний Ланигана хватит. Когда до этого момента дело дойдёт.

Это заседание принесло, кстати, истинную славу мистеру О’Хара, а «Осмотр места преступления» ушёл с молотка за бешеные деньги. Теперь в холле Главного управления полиции в Дубровлине висит, эрл Чертилл приобрёл.

Суд длился три месяца и закончился смертным приговором для сестры Евграфии с лишением её сана, смертным же приговором для Дэнгё-дайси, оказавшегося на деле дай-вьтцем Ли Си Цином, и, о чудо, штрафом для мистера Доу. Он был признан виновным лишь в незаконном проникновении. Там, как я понимаю, старший инспектор с доктором Уоткинсом постарались. Что-то их с этим взломщиком связывает, что-то из старых времён, и не только простреленная нога Джона Доу, но и нечто хорошее.

Ну да мне-то что? Пусть старый медвежатник исполнит свою мечту, коли и правда завязал, – вреда он в этом деле не причинил никому, да и законы больше не будет нарушать.

А на следующий день после оглашения решения мне и нашивки сержанта вручили. Отмечать это дело всем участком мы отправились в «Цветок вишни», к не менее цветущему (от счастья) хозяину. Забегая вперёд, скажу, что всё у него с Ультаной сладилось, и очень скоро, уже осенью он вёл её, облачённую в голубое платье, к алтарю, а я был среди тех, кто нёс над ними чёрный полог[44]. Ну и в традиционном похищении невесты до этого поучаствовал – как без этого.

Но это было впереди, а пока для него только Айтин Гусак миновал, где он произвёл на родителей невесты самое благоприятное впечатление своими рассудительностью, степенностью и быстрорастущим делом – еда навынос оказалась воистину золотым дном для пожилого ниппонца.

Мистер Сабурами подошёл поздравить меня с новым званием и хотел уже было сам нас начать обслуживать, но мы с Леганом ему не позволили, а усадили за стол. Чай, подавальщицы и без него справятся, а еду я заказал заранее – всё было готово.

Коммандер Спок, как раз закончивший очередной свой урок у Хэйхатиро, тоже поздравил. Мы и его хотели усадить – после нескольких чашек саке море нам всем было по колено, – но он вежливо отказался.

– Искренне благодарен, господа, но вынужден вас покинуть. Сдаю дела перед переводом в Киото. Ода-сан, вас же хочу поблагодарить ещё раз. Не знаю, как обживался бы я на новом месте, если бы не ваш сын. Я в вечном долгу перед вашей семьёй.

– Ах, тюса, я дорьжен признаться: Хэйхатиро – не мой сын, – прослезился захмелевший мистер Сабурами. – Это сын моего господина, которого я увёз во время мятежа в Кагосиме. Не мне чета, он знатного рода, но земрьи его захвачены соседями, и появись он на родине – ему не жить. Так и придётся марьчику прозябать под моим жарьким именем.

Коммандер нахмурился на миг.

– Но ведь документы, подтверждающие его происхождение, у вас сохранились?

– Да, Дженкинс-домо, – кивнул ниппонец.

– Тогда… Да, полагаю, что у этой проблемы есть решение. Мой друг, капитан Кирк, в скором времени выходит в море, дабы совершить кругосветное путешествие. Полагаю, что смогу уговорить его взять юного Хэйхатиро мичманом на его фрегат. А когда он выслужит лейтенанта, то сможет предъявить свои права. Флот – большая сила в нашей империи и своих в беде не бросает.

– Ах, я буду вечно морьиться за вас всем святым и буддам! – воскликнул Сабурами.

Славно мы посидели в тот раз, долго ещё вспоминали это событие на Третьем. Хотя для меня служба под началом мистера Канингхема продлилась недолго.

Суть в том, что дело об убийстве матери Лукреции получилось настолько громким, что дошло даже до его величества, и эрл Чертилл, не будь дурак, смог подмять под себя всю полицию графства (и это, похоже, не предел – ему, по слухам, грезится единое полицейское управление империи), с неизбежными при таком раскладе реформами и перетасовками. Не избежал переезда и я. Для начальников небольших участков в сельской местности ввели новую должность окружного околоточного, промежуточную между полицейским десятским и инспектором. Место одного из них предложили мне.

Дурак бы я был гольный, если б отказался.

Но перед переездом к новому месту службы мы с моей Мэри сыграли свадьбу и уже ожидаем первенца.

Вот так и завершилась вся эта история.

Ах да, наверняка вам интересно знать, что же вышло из изучения сэром Долием чертежей кобуксона, из-за которых и начался весь этот сыр-бор? Что же, с удовольствием могу сообщить, что мне даже довелось полюбоваться детищем первого сюрвайвера на газетных иллюстрациях. Это именно построенный на основе старинного броненосца корабль разгромил эскадру северян в битве на рейде Хэмптон-Роудс и взял на абордаж искалеченный его ядрами «Монитор»[45]. А вы что, думаете, южане сами додумались «Мерримак» в броненосец «Вирджиния» перестроить?

Вычислительный голем мистера Бэббиджа Повесть

Когда я вошёл в кабинет главного редактора, Джей Джей аккуратно намазывал на оладушек варенье. Поесть он любит, хотя при его худобе этого так сразу и не скажешь.

– Фемистокл, дружище, что вы опять такое понаписали? – Глава «Светского хроникёра», где я имею удовольствие работать, кивнул на лист с моей сегодняшней статьёй и зачерпнул ещё ложечку из банки с этикеткой «Сливовый джем Мексона».

Ай-я-яй, видели бы это только читатели… Представителей света и столичной богемы, которые составляют львиную долю покупателей нашей газеты, от такого мещанства непременно хватил бы удар.

– Насколько помню, мистер Блинке, это отчёт о вчерашнем аукционе, – пожал я плечами, демонстрируя искреннее недоумение. – Основной лот – чайнский нефритовый сервиз тринадцатого века.

Джей Джей вздохнул, отложил оладью на блюдце и с укором поглядел на меня своими выпуклыми глазами.

– Голубчик мой, а почему же тогда половина статьи о полотне «Осмотр места преступления»? – спросил он.

– Мне кажется, что это очевидно. – Я сложил руки на груди. – Первое: его приобрёл герцог Данхилл, а он, смею напомнить, не часто появляется на подобных мероприятиях. Также отмечу, что за картину шёл яростный торг – гораздо более горячий, чем за древнюю рухлядь из Поднебесной. Второе: полотно ещё при первой демонстрации наделало много шума, и его автор уже сейчас принят во всех модных салонах Дубровлина. Странно было бы, если я не отразил бы этот факт, особенно с учётом былого его мне интервью по поводу неизвестной ранее и, заметьте, чудотворной иконы Эндрю Флорина. Сколько читателей мы на материале у религиозных изданий отняли тогда? Ну, может, не отняли, но уж всяко подняли свой тираж.

– Да, это была бомба, – нехотя согласился главный редактор. – Отблагодарить мальчика стоило, но… Но! Фемистокл, голубчик мой, хватило бы и простого упоминания, а не такого развёрнутого отчёта о картине! К чему это всё?

– Вы, однако, забываете, кто изображён на полотне, – мягко ответил я. – Стоит ли мне вам напоминать о том обстоятельстве, что лишь благодаря содействию сержанта Вилька, – а он с инспекторами Ланиганом и О’Ларри на картине и изображены, – мы смогли получить совершеннейше эксклюзивный материал, показания свидетелей дела, которые не проходили в процессе об убийстве матери Лукреции… и неплохую скидку в магазине Мексона лично для вас, Джей Джей. – Я кивком указал на банку с джемом. – Мне показалось, что и инспекторам, и «чудотворному констеблю» будет приятно их упоминание на страницах «Светского хроникёра». Особенно, я должен это отдельно подчеркнуть, в свете того, что обязанность по ведению криминальной колонки вы с меня не сняли.

Мой шеф перевёл взгляд своих вечно печальных глаз на банку и вздохнул ещё раз.

Так случилось, что мне, человеку от преступлений и преступного мира безумно далёкому, довелось не только оказаться свидетелем по делу об убийстве настоятельницы обители Святой Урсулы, но и свести близкое знакомство с констеблем Айвеном Вильком. Этот новоявленный Геркулес (и истинный герой того запутанного дела), в доверие к которому я смог втереться, поделился некоторыми не вошедшими в официальный отчёт фактами – не подумайте, будто за некую мзду, он человек в высшей степени порядочный, – результатом чего стала статья в «Светском хроникёре», описывавшая события с совершенно неожиданных точек зрения. Например, она излагала взгляды всё того же Грю Мексона, лежавшего в соседней с убийцей палате и столь польщённого о себе упоминанием на страницах нашего издания, что Блинке теперь еженедельно получал смазку для оладий буквально даром.

– И всё же, драгоценнейший мой мистер Адвокат, история с убийством племянницы Третьего морского эрла уже изрядно протухла. Виновные осуждены и уже неделю как повешены, вспоминать о том, о чём перестали болтать в салонах, – это для нас, согласитесь, моветон. При этом чего-то скандального и щекочущего нервы читатель хочет. Вы понимаете, к чему я клоню, Фемистокл?

– Надеюсь, не к тому, что я должен совершить какое-то преступление, достойное страниц в «Светском хроникёре», Джей Джей? – осмелился поиронизировать я. – Мне как-то уже довелось побывать в кутузке, если помните, и это не то воспоминание, которое греет долгими осенними вечерами.

– Ну-у-у, голубчик мой, скажете тоже, – обиженно протянул редактор Блинке. – Неужто в Дубровлине перестали совершать преступления? В это решительно и категорически поверить невозможно.

– Однако каких-то таких дел, которые были бы интересны покупателям и подписчикам «Хроникёра», в последнее время не случалось. Или, по крайней мере, я о них ничего не знаю. – Мне оставалось лишь развести руками.

– И весьма прискорбно, что не знаете! – обличительно воскликнул Джей Джей. – Вы просто ленитесь этим интересоваться, Фемистокл! Да-да, ленитесь, и не смейте мне возражать! Вот только что вы упоминали о сотрудниках Третьего участка полиции, а когда вы в нём бывали последний раз? Или вы ожидаете, что доблестные полисмены сами прибегут докладывать вам о происшествиях? – Главный редактор подался вперёд и сменил тон на самый задушевный. – Вы же профессионал, у вас там связи, полицейские с Третьего вас любят и ценят… Ну же, Фемистокл, соберитесь, найдите мне сенсацию. Я знаю, вы можете.

– Гоните отсюда этого щелкопёра к чёртовой матери! Старший инспектор Ланиган недолюбливает газетчиков, и, положа руку на сердце, ему есть за что. Однако в свой адрес я такой эскапады, прямо скажем, не ожидал. «Светский хроникёр» и лично об инспекторе, и о полиции вообще всегда отзывался исключительно положительно. Неужто писанина моих коллег так повлияла и на отношение полиции ко мне? Что ж, будем хитрить и изворачиваться, если не выходит добром.

– Это возмутительно, инспектор! – воскликнул я. – Вынужден напомнить, что проживаю на территории, подведомственной именно Третьему участку, и имею право сюда входить! Я… Я, может, намерен подать заявление о пропаже?!!

– И что же это у вас такое пропало, мистер Адвокат? – сквозь зубы не процедил даже, а прорычал Грегори Ланиган.

– Запонки.

– Какие ещё, к чертям, запонки? – прошипел инспектор.

– Серебряные, – невозмутимо ответил я. – Подозреваю, что у меня их украли.

– Не порите чушь, у вас отродясь серебряных запонок не было – только золотые и платиновые, – отмахнулся от меня сыщик. – Сержант, выведите отсюда этого прохвоста.

– Мистер Адвокат, я вас провожу. – Рядом со мной вырос сержант Вильк. – Прошу вас.

– Произвол! – фыркнул я, разворачиваясь к выходу.

– И чтоб ноги вашей тут не было! – выкрикнул мне в спину старший инспектор.

– Какая муха его нынче укусила? – поинтересовался я у сопровождающего меня исполина.

– Мистер Ланиган прочёл в «Криминальном чтиве» ваши «Записки о сэре Шерифонде», – негромко отозвался Вильк. – И не поленился выяснить имя их автора, так что, боюсь, мистер Адвокат, ближайшие неделю-две появляться у нас для вас чревато.

– Вот как? – Я был неподдельно удивлён. – И чем же это мои рассказы его так взъярили?

– Я же вам уже говорил, что инспектор Ласард в них чересчур комичен, если не сказать – глуп. – Сержант мои рассказы, выпущенные под псевдонимом в одной из столичных газет, читал и о персоне автора был извещён, хотя и побожился никому не раскрывать моё инкогнито. – А мистер Ланиган теперь убеждён, что это вы его высмеяли таким образом.

– Помилуйте, да с чего он это взял?

– Вы упомянули, даже акцентировали, что этот персонаж всегда пользуется клетчатыми носовыми платками, и только ими, – ответил полисмен.

– И что с того? – не понял я.

– Мистер Ланиган тоже пользуется только клетчатыми платками, – пояснил Айвен Вильк и открыл передо мной дверь на улицу.

– Боже, как неудобно вышло… – Я тяжело вздохнул и сделал шаг на улицу. – Вы-то ведь верите, что я ничего такого в виду не имел?

– Верю, мистер Адвокат. – Сержант вышел из участка вслед за мной. – Но мне не хотелось бы вступать в спор с начальством.

– Ах, да господь с вами! – замахал руками я. – Вовсе незачем это, я найду способ извиниться перед старшим инспектором за эту непреднамеренную шутку. Вот только… Я ведь так рассчитывал на него сегодня!

– Мистер Блинке опять вспомнил, что поручил вам криминальную колонку? – понимающе усмехнулся Вильк.

– Увы, да, – сокрушённо произнёс я. – А я ведь на самом деле так от всего этого далёк!

– Вам ни к чему расстраиваться, мистер Адвокат, – пожал плечами гигант-полицейский. – Инспектор Ланиган вам при всём желании не смог бы помочь, поскольку ничего предосудительного с людьми света в последнее время не случалось. Разумеется, поэтому он бы и не смог дать вам никакого материала.

– Джей Джей в жизни в это не поверит. – Мне оставалось лишь покачать головой.

– Боюсь, что это не вопрос веры. – Сержант развёл руками. – Однако на короткую заметку я, пожалуй, смогу дать вам некоторый намёк. Не совсем то, что вы ожидали, верно, но…

– Ах, сержант, я буду вам безумно благодарен хоть за что-то!

– Не торопитесь, мистер Адвокат, я вовсе не уверен, что это будет интересно вашим читателям. Скажите, вам что-то говорит такое имя, как мистер Чарльз Бэббидж?

– Не уверен, – признался я. – Звучит как-то… по-английски.

– Так и есть, – внушительно кивнул Вильк. – Последние годы этот джентльмен проживал в Лондоне.

– Взаимоотношения Эрина и Британии сейчас переживают не лучшие времена, – вздохнул я. – Но если он поэт или, положим, живописец…

– Он учёный, – просветил меня сержант. – Выдающийся механик и математик. Был. Профессор Бэббидж, к сожалению, уже скончался.

– А это?..

– Нет-нет, по вполне естественным причинам, от старости.

– Прискорбно, конечно, когда мир покидают выдающиеся умы, но все мы смертны. А к чему же вы тогда помянули сего почтенного господина, мистер Вильк?

– Дело в том, понимаете ли, что одной из забот сэра Чарльза было создание думающей машины, этакого вычислительного аппарата, способного к сложным математическим расчётам. Он успел изготовить несколько прототипов, но довольно несовершенных. Незадолго до своей кончины мистер Бэббидж приступил к изготовлению принципиально нового агрегата, который смог бы управлять, например, големом, однако со смертью изобретателя работы остановились.

– Весьма любопытная идея, – кивнул я. – Эдакий механический дворецкий или садовник, например… Уверен, леди Борзохолл уж точно не преминула заказать себе такое новшество. А вы что же, обладаете информацией о каком-то прорыве в этой области?

– Да, – с некоторой даже торжественностью кивнул сержант. – Хотя наследники и не проявили интереса к окончанию работ, ученики мистера Бэббиджа смогли изыскать необходимые средства для завершения проекта. Больше вам скажу, мистер Адвокат, механический мозг, если можно так выразиться, оказался столь совершенным, что голем, поверите ли, играет в шахматы.

– Не ново, мистер Вильк. Уж сколько раз за последние полторы сотни лет такие машины появлялись, и каждый раз гениальный якобы изобретатель оказывался прохвостом, прятавшим какого-нибудь карлика во внутренностях своего аппарата.

– Именно поэтому оного голема доставят в Дубровлин без кожуха. – Полисмен чуть улыбнулся. – Для испытаний.

– Э? Испытаний какого рода, позвольте поинтересоваться?

– Начальник нашего участка, сэр Эндрю, он, знаете ли, шахматный вельтмейстер[46], и кому, как не ему, прославленному на всю Европу шахматисту, проверить мастерство игры искусственного интеллекта? Через две недели они сразятся.

– Как-как вы сказали? Искусственный интеллект? – спросил я и извлёк из кармана пиджака карандаш с блокнотом. – Какая тонкая формулировка! Непременно надо её использовать. Суперинтендент Канингхем, насколько помню, хорошего рода?

– Из старой хайлендской аристократии, – кивнул сержант. – Парни болтают, что его род тянется ещё с римских времён.

– Как это… восхитительно! – В голове у меня уже начала складываться заметка по этому поводу. – Отточенный разум и аристократизм против бездушной механики сумрачного британского гения – воистину, многие захотят поглядеть на это состязание! Скажите, оно планируется публичным?

– Насколько знаю, нет. – Айвен Вильк пожал плечами. – Это задумано исключительно как научный эксперимент. Мне и известно-то о нём лишь оттого, что шахматный голем Бэббиджа – штука довольно ценная, и охранять его от возможной порчи в Дубровлине будут полисмены.

– Закрытый эксперимент, значит? – Ну, это мы ещё посмотрим.

Кажется, мне срочно придётся навестить герцогиню Данхилл.

Леди Клементина Чертилл, супруга комиссара Дубровлина и графства Мит Уи Нелл, хотя и считается в столице образцом стиля, светской жизни, подобно супругу, чурается. Однако, разумеется, жена эрла и министра без портфеля совершенно избегать мероприятий света не должна и не может. На одном из них мы и были представлены, и я очень рассчитывал, что она об этом вспомнит.

Ожидание продлилось недолго. Миновала едва четверть часа, как я постучал в дверь особняка эрла Чертилла, и вот дворецкий уже вводит меня в кабинет леди Клементины. Да-да, кабинет, а не будуар – эта безусловно выдающаяся женщина шефствует над богоугодными заведениями столицы, и дни её полны работы, что и у мужчин. Притом, как я слышал, о суфражистках она отзывается весьма пренебрежительно, мол-де, их бы энергию направить на благие начинания, а не на борьбу за мнимое равенство. Герцогине даже приписывают фразу: «Я противница равных прав мужчин и женщин. Я никогда не позволю своему супругу рожать».

– Ваше сиятельство, позвольте мне выразить своё самое искреннее почтение, – произнёс я, останавливаясь на пороге.

Эта уже не молодая, но всё ещё дьявольски обворожительная женщина оторвалась от документа, который просматривала перед моим приходом, и одарила меня несколько утомлённым, но благожелательным взглядом.

– Полно, мистер Адвокат, полно вам, проходите и присаживайтесь, – ответила она своим грудным контральто. – Давайте обойдёмся нынче без условностей. Уверена, что вы прибыли в такой час по срочному делу, так не будем же его откладывать.

Действительно, время для визитов ещё раннее, и моё появление колебалось буквально на грани приличия.

– Ах, миледи, вы необычайно проницательны, – отозвался я, усаживаясь в предложенное кресло. – Я действительно вынужден обратиться к вам за помощью, на что никогда не осмелился бы, не будь стеснён во времени жалкой парой недель.

– Право, я заинтригована. Прямо-таки теряюсь в догадках, чем могла бы помочь репортёру «Светского хроникёра». Мои занятия и сфера приложения усилий малоинтересны вашим читателям, я полагаю. – Супруга сэра Уинстона ободряюще мне улыбнулась. – Ну же, покуда я не умерла от любопытства, прошу вас рассказывать, что могу сделать.

– Возможность получить от вас интервью о веяниях в современной моде мы, конечно, отметаем? – Я ответил на улыбку улыбкой, а миссис Чертилл погрозила мне пальцем. – В таком случае я прошу вас, миледи, повлиять на супруга.

– Ми-и-истер Адвокат, – герцогиня разом поскучнела, – всем ведь известно, что я не вмешиваюсь в дела сэра Уинстона.

– Вы превратно меня поняли, ваша светлость, – поспешил заверить её я. – Дело касается вовсе не его служебных обязанностей.

Клементина Чертилл чуть приподняла брови, показывая мне, что я пока ещё могу продолжать.

– Вернее, если быть точным, они связаны весьма опосредованно. Вам ведь знаком сэр Эндрю Канингхем?

– Разумеется, – кивнула жена эрла. – Это начальник Третьего участка полиции, он бывает у нас.

– И вы конечно же знаете, что он шахматный вельтмейстер? – уточнил я.

– Боже мой, да неужто вы хотите заставить его написать для «Светского хроникёра» шахматные этюды, а он отнекивается? – рассмеялась леди Клементина.

– Почти что так, мэм. – Я подался вперёд. – Мы хотим освещать его соревнование с британским шахматным големом.

– Простите? – На лице герцогини отразилось лёгкое недоумение. – О чём вы говорите, мистер Адвокат?

– Я так и знал, что об этом не уведомили даже вас. Меж тем незадолго до своей кончины британский профессор Бэббидж сделал замечательное изобретение. – И я вкратце изложил супруге комиссара полиции то, что узнал от Айвена Вилька, после чего добавил: – Миледи, ведь вы понимаете, как это мероприятие можно преподнести – в том числе и с политическим подтекстом. Последними изобретениями интересуются многие, а в случае победы сэра Эндрю, в которой я ни на миг не сомневаюсь… – Надеюсь, что пауза, которую я выдержал, была достаточно многозначительна. Эрл Чертилл нынче идёт в гору, для продолжения этого восхождения успехи его молодцов на самых разных нивах ему ой как не помешают. – А сборы с этого мероприятия вполне могли бы пойти на попечение богоугодных заведений.

– Понимаю, – несколько отрешённо кивнула леди Клементина. – Разумеется, есть некоторый риск поражения – нет-нет, он есть всегда, не спорьте, – но это в любом случае… будет занимательное и не праздное времяпрепровождение. – Герцогиня на долгую минуту погрузилась в глубокую задумчивость, а затем решительно кивнула. – Я поговорю с мужем, мистер Адвокат, – сказала она. – Не буду вам ничего обещать, и уж тем паче вряд ли ваша газета будет единственной, кого допустят до освещения этого события…

– Миледи, но ведь мы и не претендуем на это! – горячо воскликнул я, перебив даму самым бестактным образом. – Для нас принципиально важна сама возможность написать об этом – не побоюсь громкого слова – выдающемся событии. – Я позволил себе лёгкую улыбку. – Но если мы смогли бы анонсировать его первыми, это было бы вовсе замечательно.

– Мистер Адвокат, а вы ведь плут, – улыбнулась леди Клементина. – Но так и быть, я сообщу вам о решении, которое примет сэр Уинстон. Вы удовлетворены?

– Более чем, мадам! И если бы вы всё же согласились высказать своё мнение о веяниях современной моды…

Герцогиня громко и задорно рассмеялась.

– Вы невозможный человек, дорогой мой! У вас много ума и совершенно нет совести.

– Ваше сиятельство, такова моя работа. – Я развёл руками. – К тому же, согласитесь, молодым барышням будет полезно ваше мнение.

– Ах, будто эти пустоголовые балаболки читают газеты, – отмахнулась леди Клементина.

– Довольно того, что их читают отцы и матери юных барышень.

Я уже собрался было откланяться, поскольку никак не ожидал согласия на своё шутливое предложение, однако герцогиня Данхилл вдруг посерьёзнела и поглядела на большие маятниковые часы на стене.

– В ваших словах есть резон. – Она взяла ежедневник и перелистнула его. – Думаю, я смогу выделить вам час или около того. – Она лукаво улыбнулась и поглядела на меня: – Но я потребую ответной услуги от вас, мистер Адвокат.

– Миледи, всё, что пожелаете! – воскликнул я, не веря своей удаче.

Леди Клементина позвонила в колокольчик, и на пороге почти моментально появился дворецкий Чертиллов.

– Анри, будьте любезны принести книгу с моего туалетного столика, – распорядилась она. – И прикажите подать нам чаю.

– Я взял на себя смелость подготовить всё заранее, миледи, – ответил домоправитель. – Вы изволите пить чай в кабинете?

– Да, благодарю.

Покуда горничные сервировали стол, дворецкий успел выполнить поручение и передал книгу своей хозяйке.

– Мистер Адвокат, – она протянула фолиант мне, – я прошу вас украсить это произведение автографом.

На простенькой обложке красовалось название «Записки о сэре Шерифонде».

– Э-э-э…

– Сударь мой, неужто вы забыли о том, что мой муж – комиссар Дубровлина и Мит Уи Нелл? – Герцогиня улыбнулась с некоей покровительственностью. – Узнать имя автора не составило никакого труда, после чего, признаться, я и сама искала встречи с вами. И тут – такая удача – вы явились сами. – Она подалась чуть вперёд и заговорщицким тоном спросила: – Скажите, а за что вы так обошлись с беднягой Ланиганом?

– Фемистокл, дружище, да это же бомба! – восторженно воскликнул Джей Джей. – Нет, это бомбище!

– Вы мне льстите, мистер Блинке, – смутился я. – Новостей по шахматному соревнованию с големом ещё нет.

– Да к чёрту вашего голема, я об интервью леди Клементины! Ларри Флинт удавится от зависти!

Желание уязвить главного редактора «Особняка», нашего основного конкурента, для Джей Джея столь же естественно, как дыхание. «Светский хроникёр» заметно потеснил детище Флинта на публикациях о деле матери Лукреции – без ложной скромности замечу, что это в основном моя заслуга, – но в последнее время команде «Особняка» удалось отвоевать былые позиции.

– Друг мой, я выпишу вам три… две кроны премии! – воодушевлённо закончил Блинке. – Срочно приводите запись в удобочитаемый вид, и сдаём интервью в набор. Я хочу, чтобы оно появилось уже в сегодняшнем номере!

Верстальщики меня зарежут.

Впрочем, таковы превратности работы газетчика: надо в любой момент быть готовым внести исправления что в подписанную уже к печати статью, что в номер целиком…

Вторая половина дня прошла в суете по подготовке номера, сдаче его в типографию и прочих спорах с корректором и верстальщиками – чистая рутина. Наконец очередной номер отправился в типографию, большая часть сотрудников – по домам, а я – на литературные чтения, где отец Хопкинс[47] должен был представить на суд богемы свои новые произведения.

Проще говоря, домой вернулся уже бог знает во сколько. Под укоризненным взглядом Мэдлин на цыпочках прокрался в детскую, поцеловал мирно сопящего Брэндана, поужинал под вздохи супруги о том, что сын совершенно не видит отца, пообещал воскресенье полностью уделить семье… Всё как обычно. День прошёл, и слава богу.

Первое, что я увидел, переступив порог редакции на следующее утро, – это довольного, как наевшийся сметаны кот, Джей Джея.

– Мистер Адвокат, зайдите ко мне, – промурлыкал мистер Блинке, потирая руки. – Я должен поделиться с вами последними новостями.

Это что же, во имя святого Патрика, приключилось такое?

– Ночью пришлось печатать дополнительный тираж, – заговорщицким тоном сообщил мне главный редактор «Хроникёра», когда я оказался у него в кабинете. – Но это не самое важное, голубчик мой, вовсе нет. Вот, извольте ознакомиться.

Джейсон Джером Блинке взял со стола лист телеграммы и протянул мне.

Я взглянул на бланк, где стандартным телеграфическим шрифтом было напечатано: «Джей Джей зпт если на этой неделе сможете взять интервью и у её мужа зпт я съем свою шляпу тчк Флинт».

– Ну-с? Каково? – хохотнул мой начальник. – Что скажете, Фемистокл?

– Выглядит как предложение пари, – ответил я, возвращая послание.

– Ха! Да так оно и есть! – мистер Блинке хлопнул в ладоши. – И я, дорогой мой, намерен его принять, поскольку у нас есть замечательная история о шахматном големе.

– Помилосердствуйте! – воскликнул я. – Во-первых, леди Клементина ещё не присылала никаких вестей, а во-вторых, нынче уже четверг!

– Ерунда, сущая ерунда, Фемистокл. Я уверен, что вы справитесь. – Напевая себе под нос какой-то немудрящий мотивчик, Джей Джей открыл стенной шкафчик и извлёк на свет баночку малинового джема от Мексона. – Пожалуй, пошлю Флинту к шляпе. Или лучше яблочный, как вы думаете, друг мой?

– Наверное, уместней будет что-то, дабы её запить.

А мне – срочно выпить.

К счастью для меня, герцогиня Данхилл не относится к людям, склонным откладывать дела в долгий ящик. Уже к обеду (когда я сломал себе всю голову, измышляя способ исполнения поручения главного редактора) посыльный от неё принёс мне кратенькую записку, в которой леди Клементина уведомляла, что партия между големом и суперинтендентом Канингхемом состоится под её патронажем в зале заседаний географического общества и что билеты на сие действо будут продаваться с этого воскресенья. Контрамарка лично для меня прилагалась.

Ну что же, выбор вполне предсказуем: в наш просвещённый век быть географом куда проще, нежели механиком, физиком или натурфилософом. Ведь мир в большинстве своем уже исследован, очертания материков и островов полностью нанесены на карты. Конечно, в пределах Африки и Южной Америки ещё довольно много мест, где по-прежнему не ступала нога белого человека, но об этих местах можно хотя бы праздно порассуждать с той или иной долей вероятности, в то время как, выступая в зоологическом или, например, историческом обществе, профан сразу выдаст себя.

Оттого-то именно географическое общество стало прибежищем светских бездельников, прославленных как древностью рода, так и легкомысленной поверхностностью суждений, именно там собирались те представители и представительницы света, знаний и талантов, которых для занятия настоящей научной деятельностью явно не хватало. Здесь они могли найти своему желанию участвовать в научной жизни нашей благословенной империи какое-то применение – хотя бы организовывать сбор денег для экспедиций очередного первопроходца, а затем озаботиться изданием и распространением отчёта.

Случались и казусы. Например, баронет Морис Джеральд из последнего своего путешествия вернулся не с докладом, а с невестой, очаровательной Луизой Пойндекстер и воистину душераздирающей историей своих злоключений, недавно описанной в очередном романе капитана Рида.

Так или иначе, но именно географическое общество обладает наибольшим в Дубровлине залом заседаний, уступающим размером лишь месту заседания членов Ойряхтаса, которое и способно вместить всех желающих, и привычно для многих из них. Идеальный выбор, практически единственный для такого рода мероприятия.

И идеальный же выбор для меня, поскольку с председателем общества, адмиралом Синклером, я хорошо знаком. Старому моряку не слишком-то по душе та публика, что собирается на проводимые им заседания, но долгая дипломатическая служба в Чайнской империи (где его, между прочим, почитали новым воплощением их святого, некоего Кон Фу Цзы) приучила этого выдающегося джентльмена не только воздерживаться от прямого высказывания своих мыслей, но и пользоваться любой возможностью для успеха своих начинаний. Создание светскими газетами определённой моды на «всё географическое» к таким возможностям относится как – мода суть явление, на которое принято хорошо тратиться, а потому и принял меня сэр Джеффри без малейшего промедления.

– Адмирал, я только что получил известия и немедленно поспешил к вам! – Хотя старик уже давно в отставке, вспоминать о своей карьере во флоте его величества ему приятно по сю пору, чем я бессовестно пользуюсь.

– Здравствуйте-здравствуйте, мистер Адвокат, – поприветствовал мистер Синклер, попыхивая кальяном. – Какие именно известия вы разумеете?

– О шахматном соревновании с големом, сэр.

– Однако. – Председатель географического общества насмешливо фыркнул в усы. – Вы хват! Я и сам-то об этом предприятии узнал только вчера вечером. Намереваетесь писать репортаж?

– Вне всякого сомнения, сэр Джеффри. Вне всякого сомнения, – кивнул я. – Но, как я знаю, умный механизм прибывает в Дубровлин менее чем через две недели, а это ставит перед нами ряд трудностей. Общество необходимо проинформировать, подготовить к грядущему событию, дать понять буквально всем, что пропустить его категорически нельзя, что надобно быть в столице, а конкретно – в географическом обществе, и к нему нужно со всей доступной скоростью мчаться в Дубровлин из своих загородных имений и присутствовать при сём соревновании разумов человеческого и механического. А времени на всё это категорически мало.

– Такая информированность делает вам как профессионалу честь, мистер Адвокат. – Старый моряк невозмутимо продолжал попыхивать кальяном. – Наверняка у вас есть и план?

– План, мистер Синклер? Разумеется, у меня есть план! – воскликнул я. – Перво-наперво мы анонсируем в «Светском хроникёре» само соревнование, и сделаем это сегодня же.

– Набиваетесь на бесплатный билет, э? – иронично хмыкнул адмирал.

– Нет нужды, сэр Джеффри. У меня уже есть контрамарка. – Я ответил ему улыбкой.

– Ах да, вы же умудрились взять интервью у леди Клементины, – кивнул Синклер. – Стоит ли удивляться теперь такой мелочи? Но продолжайте, мистер Адвокат. Я перебил вас, уж простите старика.

– Пустое, господин адмирал, пустое. Итак, сегодня же мы даём анонс. Завтра – интервью с вами. Вы ведь не откажетесь, я надеюсь?

– Ну, матч всё же будет проводиться в моём обществе, мистер Адвокат. – Председатель тяжело вздохнул. – И я никак в ум не могу взять, как его привязать именно к географии?

– Господь с вами, да нет ничего проще! Игра ведь изобретена в Индии, не так ли?

– Гм… – Сэр Джеффри призадумался. – Сдаётся мне, это будет несколько натянуто, но… Гм… Индию прибрали к рукам англичане, смогут ли они прибрать и их игру к своим механическим мозгам – предлагаете такой лейтмотив, э?

– Можно так. Можно о том, что именно путешественники-географы их по свету распространили. Можно о странах, через которые шахматы распространялись. А можно всё это вместе и ещё что-то сверху. – Я всплеснул руками: – Не мне вас в таких делах поучать, ваше высокопревосходительство!

– Хм-кхм… – Адмирал Синклер отложил свой мундштук в сторону, поднялся и прошёл к столу, открыл лежащий на нём бювар и извлёк из него несколько сшитых листов. – Тэк-с, молодой Крагг хотел выступить с докладом об открытиях во времена Крестовых походов и отдал мне его на рецензию… У него очень удачно упоминается о том, что в числе прочего крестоносцы привезли в Европу и шахматы тоже. – Сэр Джеффри пролистал тетрадь, кивнул и отложил её в сторону. – Заметки об Афганистане командера Спока мы планировали в ежегодный бюллетень, но он, думается, не будет в претензии. Хм-кгм… Персия и Малая Азия… Я подберу что-то в наших архивах до понедельника. Этого будет довольно, мистер Адвокат?

– Полагаю, да, адмирал. Только… – Я сделал вид, будто меня терзают некие сомнения.

– Что-то ещё, э?

– Как мне кажется, мы совершенно упускаем из виду главного участника события, мистер Синклер. И я не о големе.

– Ну, с Канингхемом я, простите, почти не знаком, – развёл руками председатель географического общества Дубровлина. – Придётся вам брать у него интервью самому.

– До матча? Помилуйте, это воспримут как похвальбу и нескромность! – изобразил я негодование. – Нет-нет, я не желаю оказать такую медвежью услугу сэру Эндрю!

– Гм… Резонно, – согласился сэр Джеффри. – Что вы предлагаете?

– Надобно, чтобы читателям «Светского хроникёра» его представил кто-то знающий суперинтендента весьма хорошо, я бы даже сказал – близко. – Выдержав короткую паузу, я добавил: – И этот человек должен обладать солидным положением в обществе. Например, это мог бы быть… Да, эрл Чертилл прекрасно подошёл бы. Он, в конце концов, его непосредственный начальник, кому как не герцогу сэра Эндрю рекомендовать? Ах, ежели бы он выделил полчасика на нашу с ним беседу!

– Хм… Гм… М-да, – задумался мистер Синклер. – Полагаете, без этого никак?

– Теоретически, разумеется, можно подобрать кого-то достойного, чьи слова о мистере Канингхеме были бы весомы, – пожал я плечами. – Но, по сути, кто лучше комиссара Дубровлина и Мит Уи Нелл…

– Я понял вас, понял, мистер Адвокат, – перебил меня адмирал. – Э-кгхм. Мы состоим с сэром Уинстоном в одном клубе, где нынче вечером должны встретиться. Я, кхе-гм, походатайствую.

– Вы меня весьма и весьма обяжете, сэр Джеффри, – на сей раз абсолютно искренне ответил я. – Ну а что же, нынче займёмся вашим интервью?

– М-да. Ну, не ахти что, конечно, но условию, формально, соответствует, – вздохнул Джей Джей, выслушав мой доклад. – Тираж мы сильно на такой беседе поднимем вряд ли, но хоть Флинта умоем.

– Мистер Блинке, может, не стоит вам принимать это пари? – осторожно поинтересовался я. – Эрл Чертилл ещё не дал своего согласия на интервью.

– Поздно спохватились, голубчик мой, поздно. Я уже отослал своё согласие, так что не подведите. – Главный редактор достал из стола очередную баночку от Мексона. – Хотите джема, Фемистокл?

Нет, определённо после работы стоит зайти в заведение к Сабурами и пропустить чашечку-другую саке.

– Благодарю вас, Джей Джей, но мне ещё надо подготовить анонс для сегодняшнего номера и интервью с Синклером для завтрашнего.

– Ну, тогда идите, идите и работайте, мой милый, – отослал меня Блинке, зачерпывая содержимое банки десертной ложкой.

С делами я закончил, по моим меркам, достаточно рано и, поскольку никаких планов на вечер у меня не было, решил действительно заглянуть в «Цветок вишни» – одно из самых поразительных мест нашей столицы. Кафе ниппонской кухни, где одинаково охотно отдыхают и представители богемы, и полицейские, – что для меня, как для ведущего криминальной колонки светского издания, весьма на руку. И пусть я не такой уж большой поклонник колониальной еды, бывать в заведении Ода Сабурами мне приходится довольно часто.

– А-а-а, мистер Адвокат! – поприветствовал меня хозяин заведения у порога и тут же добавил с лёгкой ноткой укоризны, как всегда путая «эл» и «эр»: – Вы не бырьи в нашем скромном заведении уже почти недерью.

«Скромное заведение» в настоящее время переживало период бурного роста, особенно после недавней женитьбы владельца, и грозило в ближайшем будущем превратиться в полноценную ресторацию.

– Простите, Ода-сан, было очень много дел. – Я поклонился Сабурами на ниппонский манер, он всё же дворянин, хотя и не афиширует это.

– Вот и у меня… Ах, не буду забивать вам этим горьову. Вы жерьаете в отдерьный кабинет ирьи сядете в общем зале?

– Даже и не знаю… А есть кто-то, с кем я знаком?

– Пожарьуй, что торько Айвен-сан, – ответил владелец «Цветка вишни». – Зашерь поужинать посрье смены.

– Сержант Вильк? Прекрасно. Будьте добры, Ода-сан, уточните у него, не возражает ли он против моей компании?

Глупо было бы не попробовать вызнать у этого гиганта хоть каких-то новостей, раз уж мы вместе оказались в одном заведении.

Не стану утверждать, что меня совершенно не терзает совесть, когда я пользуюсь простодушием этого доброго малого, но… Пожалуй, что и не терзает, потому как на самом деле поморочить голову он истинный мастер. Вильк вроде бы и не лжёт никогда, но правду порой преподносит в таком свете, что события кажутся перевёрнутыми с ног на голову.

Это обстоятельство, впрочем, не мешает нашим с ним добрым отношениям. Я отлично осознаю, что он, в силу службы, может рассказывать далеко не всё, что ему известно, а искреннее желание Вилька помочь окружающим, включая и меня, откровенно подкупает.

– Здравствуйте, мистер Адвокат, – поприветствовал меня сержант, закрывая книгу, которую пролистывал во время еды. – Присаживайтесь, составьте мне компанию.

– Здравствуйте, сержант. – Я бросил взгляд на обложку. – «Приключения Алисы в Стране чудес»? Не знал, что вам знаком английский язык.

– Мне довелось недолго пожить в Британии, – ответил полисмен. – Не скажу, что владею тамошней речью свободно, но читать худо-бедно получается.

– И как вам произведение? – полюбопытствовал я.

– Математические труды мистера Доджсона мне нравятся больше, – улыбнулся Айвен Вильк. – Но и эта его сказка вполне занимательна.

В этот момент появилась молоденькая ниппонка-подавальщица (вот ещё одно интересное нововведение мистера Сабурами – на должность официантов он берёт к себе женщин) и начала выставлять на стол мой заказ.

– Айвен-сан, вы будете что-то ещё? – спросила она, сервируя стол. – Может, принести вам саке?

– До:мо аригато:, о-сакэ га номэмасэн, – ответил сержант.

– Дзэндзэн номэмасэн-ка? – Девушка покачала головой. – Сорэ-ва икэмасэн.

– Окэ, – вздохнул Вильк. – Дэва, би:ру онэгаисимас[48].

– Вы ещё и ниппонским владеете? – поражённо спросил я, когда подавальщица удалилась.

– Ну а что делать? – пожал плечами полисмен. – В столице появляется всё больше и больше ниппонцев, некоторые из них становятся преступниками или свидетелями, надо же их как-то допрашивать. Вот и приходится учить, благо мистер Сабурами охотно помогает. Хорошему копу, мистер Адвокат, надобно очень многое знать и уметь. Orenda[49].

– «Делай, что должен», как говорят господа из тайных обществ, – кивнул я.

– Эти уж мне тайные общества… – тяжело вздохнул сержант.

– Мне кажется, вполне невинное увлечение, – отозвался я, беря палочки для еды. – Вся эта игра в обладание тайными сакральными знаниями, якобы унаследованными от древних цивилизаций и утраченных нынешними магами… Ну что в этом дурного? Банальное развлечение заскучавших аристократов.

– Ах, да в этих-то забавниках ничего плохого, но ведь по их образу организуются иные, отнюдь не столь безобидные организации. Вам известно о британском обществе луддитов?

– Луддитов? Кажется, было такое движение против технического прогресса. Устраивали стачки, станки ломали…

– А сейчас, когда их парни из Скотленд-Ярда изрядно проредили, превратились в тайную террористическую организацию. Международную. Мы опасаемся их акций против шахматного голема Бэббиджа – ведь столь вопиющий пример научного и технического прорыва надо ещё поискать, – а организация его охраны на время пребывания в Дубровлине возложена на меня. – Айвен Вильк тяжело вздохнул. – И тут комиссару пришла идея устроить из испытания голема представление.

Мне стало совестно перед этим добродушным гигантом. Мало того что у человека свадьба на носу, а подготовка к ней – ещё то испытание для нервов, так и я ему хлопот доставил.

– Знаете, сержант, это отчасти моя вина, – признался я. – Давеча я брал интервью у леди Клементины Чертилл, упомянул об изобретении профессора Бэббиджа и что испытывать его будет сэр Эндрю…

– Ну что вы, что вы, мистер Адвокат. Это, во-первых, большая честь, а во-вторых, огромный повод для гордости всем ирландцам. Как же, спесивые англичане не нашли достойного соперника в своей стране и были принуждены обратиться к нам, – поспешил утешить меня Вильк. – У нас, на Третьем, констебли уже чуть ли не дерутся за право попасть в число охранников на состязании.

У меня слегка отлегло от сердца. Конечно, ни к чему лукавить: я в любом случае использовал бы полученную от сержанта информацию именно так, как это получилось, ведь Джей Джей требовал сенсацию, и такое его желание лучше было исполнить. Репортёр, который не может обеспечить рост тиражей, мало стоит в глазах Блинкса, а мне необходимо содержать семью, к тому же сын этой осенью уже должен поступать в гимназию…

Но хотя бы то, что Вильк не держит на меня за это зла, утешает.

– Интересно, а съёмки этого чуда разума разрешены? У нас в редакции есть амбротип последней модели.

– Наука на месте не стоит. Вот и у нас в участке решили заменить дагеротип на ферротип[50], – ответил сержант. – Я уточню этот нюанс и сообщу вам. Вы ведь будете освещать и прибытие голема в Дубровлин, мистер Адвокат?

Чем дольше длился пятничный день, тем нервознее и раздражительнее становился Джей Джей. К обеденному перерыву он успел достать своими мелочными придирками решительно всех сотрудников редакции.

Я, признаться, тоже волновался. Невзирая на приязнь, которую ко мне, казалось бы, испытывает председатель географического общества, и несмотря на понимание того факта, что люди его круга не встают рано, некие сомнения в успешности той, прямо назовём вещи своими именами, авантюры, что я затеял, у меня имелись. В конце концов, у герцога Данхилла, человека крайне занятого, могло просто не найтись ни единой свободной минуты на этой неделе, что открыло бы для меня весьма мрачные перспективы: поедания шляпы Блинке мне в жизни не простит.

Под такие невесёлые мысли я совершенно утратил аппетит и вместо того, чтобы отправиться обедать домой, обошёлся пончиками на разнос от Сабурами. Обыкновенно он их никому, кроме полисменов при исполнении, не продаёт, но мне, как лицу в некотором роде причастному, делает исключение.

Наконец, едва лишь готовый номер «Светского хроникёра» отправился в типографию, на пороге появился мальчик в почтовой форме.

– Телеграмма для мистера Адвоката, – сообщил он. – Кто примет?

– Я, я приму, – вылетел из своего кабинета Джей Джей. – Держите фартинг, молодой человек.

– Благодарю, сэр, – с самым серьёзным видом кивнул паренёк. – Распишитесь в получении.

Вручив монетку посыльному и забрав у него телеграмму, главный редактор стремительно вернулся в свой кабинет, куда поспешил и я.

– Фемистокл, голубчик, всё пропало! – трагическим голосом сообщил мне мистер Блинке, протягивая лист бумаги с почтовым штемпелем. – Вот, ознакомьтесь.

Вопреки ожиданиям, телеграмма оказалась не от сэра Джеффри Синклера, а от мистера Колвилла, секретаря эрла Чертилла, в которой последний сообщал, что комиссар Дубровлина и Мит Уи Нелл будет рад принять меня для интервью в Главном управлении полиции в три часа дня.

В воскресенье.

– Боже мой, какой конфуз, какое несчастье! Проиграть этому прохвосту! – продолжал причитать Джей Джей.

– Позвольте, отчего же – проиграть? – перебил его я, не дожидаясь, когда главный редактор перейдёт от жалости к себе к обвинениям в мой адрес.

– Вы что, не понимаете? Мы же просто не успеем дать это интервью в воскресный номер! – воскликнул мистер Блинке.

– Ну и даром не надо. Что написано в его телеграмме? Что интервью в воскресенье надо взять! И только, Джей Джей, взять. О публикации в тот же день речи нет.

Главный редактор просиял на миг, но потом со стоном откинулся на спинку кресла и трагическим жестом приложил ко лбу руку.

– Ах, боже, какой я болван! – воскликнул он. – Ведь в моём ответе было написано: «В воскресенье вы его прочтёте».

Внутренне я с ним согласился, вслух же, придав голосу бодрости, произнёс:

– Так в чём печаль, мистер Блинке? Мы пошлём ему интервью с посыльным, едва я вернусь от эрла Чертилла.

– Фемистокл, вы возвратили меня к жизни! – воскликнул Джей Джей.

Забегая вперёд, должен сказать, что моя уловка против главы «Особняка» сработала лишь отчасти. Мы действительно отправили ему интервью в запечатанном пакете, однако мистер Флинт, видя, что в воскресном номере «Светского хроникёра» обещанного материала нет, попросту распорядился убрать наше послание в сейф не вскрывая и ознакомился с ним лишь в понедельник с утра, что позволило ему утверждать, что пари выиграл якобы он.

Такое его неприятие явного проигрыша стало поводом для тяжбы, рассмотрев которую мировой судья Дредд, с присущим этому человеку тяжеловесным юмором, сообщил господам редакторам, что, по его мнению, стороны, заключая пари, использовали весьма неточные формулировки и однозначно пришли к соглашению лишь о владельце головного убора, после чего присудил каждому съесть по половине кепи мистера Флинта.

Я в тот момент, к своей большой удаче, находился на борту корабля, отправляясь в редакционную командировку в Детройт, и связаться со мной мистеру Блинксу было решительно невозможно. К моменту же моего прибытия в порт Нью-Йорка Джей Джей, человек столь же отходчивый, сколь и находчивый, уже не только отошёл от конфуза, но и всюду щеголял фразой о том, что разорил Флинта на пол шляпы.

К часу, на который комиссар полиции назначил мне встречу, всё высшее общество Дубровлина уже только и делало, что обсуждало предстоящий матч. Казалось бы, всего каких-то жалких три с половиной дня на то, чтобы возбудить общий интерес, срок совершенно несерьёзный, а вот однако ж – столицу захватила натуральнейшая шахматная истерия.

За публикациями в «Светском хроникёре» и ненадолго отставшем от него «Особняке» знамя подхватил «Научный вестник», давший развёрнутую биографию профессора Бэббиджа и пространно рассуждавший со своих страниц о перспективах применения «умных» големов.

Такое сугубо женское издание, как «Модница», в котором прознали о патронаже леди Клементины над состязанием, также моментально разродилось обширной статьёй, где, в свете опубликованного нами интервью с герцогиней, обстоятельно рассуждали, какое платье прилично надеть леди для посещения такого состязания и какое следует носить тем, кто, паче чаяния, станет участницей шахматного соревнования. Для последнего случая утвердили «амазонку».

Ну а дальше… Дальше количество публикаций начало расти как снежный ком. Кто-то делал акцент на изобретении, кто-то – на шахматах, «Криминальное чтиво» так и вовсе на деятельности Третьего участка, но погреть руки на внезапно ставшей модной теме стремились все. Дошло даже до того, что «Месмерический листок» опубликовал отчёт о сеансе по вызову духа сэра Чарльза Бэббиджа, а разделы объявлений во всех вышедших в субботу газетах были просто переполнены предложениями от учителей игры в шахматы.

Единственными, кто хранили по поводу грядущего события гробовое молчание, были религиозные издания. Видимо, кардинал О’Нил ещё не определился с тем, как церкви следует реагировать на голема, обладающего некоторым подобием разума.

Как бы то ни было, в урочный час я вышел из кеба у дверей Главного управления полиции и вскоре уже входил в кабинет комиссара. К моему удивлению, эрл Чертилл был не один, а в обществе суперинтендента Канингхема.

– Ну-с, мистер Адвокат, входите-входите, – дружелюбно поприветствовал меня герцог, попыхивая сигарой. – Признаться, мне было любопытно встретиться с человеком, который способен поднять такую бурю в нашем болоте. – Полагаю, представлять вас с сэром Эндрю нужды нет?

– Мы познакомились во время расследования дела о смерти матери Лукреции, – дипломатично ответил я, а начальник Третьего участка едва заметно, буквально кончиками губ, улыбнулся, видимо, припомнил тот скандал, что закатил Джей Джей, вытаскивая меня из каталажки (хотя вот этого-то, по сути, и не требовалось).

– А кстати, вы уже знаете о последнем шахматном скандале, господа? – хохотнул сэр Уинстон и, дождавшись наших отрицательных ответов, продолжил: – Есть у нас в лейб-гвардии такой лейтенант, Шон Бац-Кастлмур, отчаянный сорвиголова и завзятый дуэлянт. И поверите ли, сцепился вчера вечером с ротмистром гуронского его императорского величества конвоя по имени Райвенок. Ну, люди оба молодые, горячие – один хайлендер, второй и вовсе индсмен, – дошло до сатисфакции. И что вы думаете? Наш бравый гвардеец выбрал в качестве оружия шахматы!

Эрл Чертилл удовлетворённо захохотал.

– Надеюсь, они будут играть не слишком крупными фигурами, – усмехнулся суперинтендент Канингхем. – А то, как вы верно заметили, люди горячие, схватит один фигуру, и придётся коронеру констатировать смерть от удара тупым предметом.

Господа полицейские засмеялись, а я подумал о том, что, какие бы ни были фигурки, возможность ударить шахматной доской остаётся в любом случае.

– Надеюсь, я могу опубликовать это известие, господа? Или причина ссоры… пикантна?

– Да что там пикантного? – отмахнулся комиссар. – Столкнулись в коридоре, шотландец обозвал Райвенока слепой краснорожей обезьяной…

– Какая бестактность! – возмутился я.

– Скорее глупость, поскольку гурон, не меняясь в лице, заявил, что не держит на Бац-Кастлмура зла, поскольку тот, вероятно, просто не слышал о трудах Чарльза Дарвина. Ну а лейтенант, ярый католик…

Герцог Данхилл поморщился:

– Ладно, мистер Адвокат, давайте к делу.

– Извольте, господа. – Я извлёк блокнот и карандаш. – Наших читателей в первую очередь интересуют вот какие вопросы…

Разумеется, ничего принципиально нового, такого, что я ещё не успел узнать о мистере Канингхеме, эрл Чертилл не рассказал. Упомянул старинный род сэра Эндрю, его успехи на полицейском поприще, высказал суждение о том, что шахматы весьма способствуют развитию логического мышления, которое сыщикам просто необходимо (ну а раз уж суперинтендент – целый вельтмейстер, понятное дело, что и полисмен он выдающийся), похвалил его организаторские способности, на чём, собственно, наша беседа и начала подходить к своему логическому завершению. Комиссар Дубровлина и Мит Уи Нелл, человек далеко не глупый, прекрасно осознавал, что интервью имеет формальный характер и исполняет роль эдакого рекомендательного письма.

– Ну что же, благодарю вас, сэр Уинстон, за столь всеобъемлющую характеристику, – сказал я. – Мне показалось, правда, вы не упомянули ещё об одной особенности этого потрясающе разностороннего человека.

«Разносторонний человек» изогнул бровь и с интересом посмотрел на меня.

– Вот как? – Эрл Чертилл взял из хьюмидора новую сигару. – Мне казалось, будто я всё рассказал.

– А разве не относится к безусловному достоинству сэра Эндрю то обстоятельство, что он внимательно следит за всеми новинками технического прогресса и старается оснастить ими свой участок? Например, нам стало известно о его планах заменить дагеротипический аппарат на ферротип.

– Однако! – усмехнулся герцог Данхилл, откусывая щипчиками кончик сигары. – А вы весьма осведомлённый человек!

– Это моя работа, сэр, – скромно ответил я.

– Ну что же, не думал, что это действительно интересно читателям «Светского хроникёра», но – да, ваша информация верна. Ферротипический аппарат для Третьего участка сегодня был доставлен в Главное управление полиции и уже завтра поступит в распоряжение мистера Канингхема.

– А он уже прошёл испытания или их будут проводить подчинённые сэра Эндрю?

– Простите, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Адвокат, – отозвался комиссар, раскуривая сигару.

– Я всего лишь хотел сказать, сэр Уинстон, что новый ферротип неплохо бы проверить на предмет брака. Снять на него что-то. Да вот хотя бы и нас!

Как говаривал главный редактор одной дешёвой газетёнки, где я некогда начинал свою карьеру репортёра: «Наглость – счастье журналиста».

– И чтобы вы этот снимок опубликовали? – иронично улыбнулся суперинтендент, до того всё больше помалкивавший и лишь уточнявший некоторые моменты в словах эрла.

– А что в этом было бы дурного? Не так уж часто где-то, кроме как в «Криминальном чтиве», появляются изображения высших полицейских чинов. А ведь народ должен знать своих героев в лицо! – Комиссар снова раскатисто расхохотался, так сильно, что на глазах его выступили слёзы. – Мистер Адвокат, вы… – произнёс он, отсмеявшись, – определённо, вы истинная акула пера, и, дав вам палец, рискуешь остаться не то что без руки, а вообще без всего. Я, признаться, восхищён. Что же, будь по-вашему.

Мистер Чертилл нажал на кнопку, выступающую из угла столешницы, и из приёмной послышался резкий жужжаще-звенящий звук, различимый даже через массивную дверь кабинета.

– Я, как видите, тоже не чужд техническим новшествам, – пояснил сэр Уинстон и отдал распоряжение появившемуся дежурному о доставке ферротипа в кабинет. – Ну что же, а покуда мы ждём, я предлагаю выпить по капельке коньяка.

Композицию для снимка выбрали самую классическую: в центре, за столом, комиссар Чертилл, сбоку от него – суперинтендент Канингхем, а с противоположного края и чуть в стороне – ваш покорный слуга с блокнотом и карандашом в руках, якобы что-то записываю. Вышло весьма художественно, на мой взгляд.

Уже прощаясь, я вспомнил свою беседу с сержантом Вильком и спросил сэра Эндрю:

– Скажите, мистер Канингхем: ходят слухи, что голем Бэббиджа может стать целью тайной луддитской организации. Они правдивы?

Комиссар и суперинтендент замерли на миг и переглянулись.

– А вы действительно очень информированный человек… – протянул начальник Третьего участка после неловкой паузы. – Что ж, отвечу: вероятность этого не нулевая, и именно поэтому охрана механизма и сопровождающих его лиц поручена моим лучшим людям.

– Но я буду признателен, если вы не будете упоминать об этих замшелых фанатиках в своей статье, – добавил эрл Чертилл.

Следующие дни пролетели незаметно и сравнительно спокойно. Мы публиковали статьи географического общества, правдами и неправдами привязывая их к шахматной тематике, не забывали и об иных новостях, в общем, занимались привычной рутинной работой, и я даже стал находить время почаще бывать дома, с семьёй.

Но вот наконец наступил день, когда шахматный голем мистера Бэббиджа прибыл в Дубровлин. Ранним утром, ещё до того, как рассвело, меня поднял на ноги громкий, настойчивый стук в дверь.

Когда я её открыл, то увидел на пороге паренька лет тринадцати в простой поношенной одежде, разбитых ботинках да выцветшей кепке поверх взлохмаченной, давно не стриженной шевелюры.

– Вы будете мистер Адвокат? – глядя исподлобья, спросил он.

– Да, – зевнул я. – Что вам угодно, любезный?

– Вам велено сказать, что «Роял Мэри» встал на рейде, – сообщил парнишка и выжидательно уставился на меня.

Я пытался сообразить, что бы значила эта фраза, долгие три секунды. «Роял Мэри» – уже далеко не новый, но всё ещё крепкий парусно-колёсный пароход, занимающийся перевозкой грузов и пассажиров между Дубровлином и Ливерпулем, именно он-то и должен был доставить в столицу британского голема и сопровождающих его лиц. Ходит он не то чтобы нерегулярно, но строгого расписания не придерживается, и именно поэтому Джей Джею пришлось договариваться с комендантом порта, что сразу при появлении «Роял Мэри» тот пошлёт кого-то с известием. Встало ему это, кстати, недорого: всего лишь в бесплатную полугодовую подписку на наше издание.

– М-м-м… – кивнул я. – Одну секундочку, юноша. – Взяв из тумбочки у входа пару пенни, я вручил их мальчику. – Это вам за труды, молодой человек.

– Благодарю, сэр. – Приняв деньги, тот чуть приподнял головной убор.

Недавно, видать, в портовых работниках – те цветастые косынки на шее носят, а кепка – отличительный признак фабричного рабочего.

– Вас не затруднит сообщить ту же новость ещё по одному адресу, э?.. – Я продемонстрировал парню ещё пенс. – Простите, не знаю, как вас звать.

Мальчишка бросил на монетку короткий голодный взгляд, но только тем и выдал своё желание её заполучить. Внешне же, оставаясь невозмутимым, он, старательно изображая взрослую степенность, кивнул:

– Картрайт, сэр. Если ваш адресат проживает не слишком далеко, то – да, мог бы. А так у меня есть обязанности в порту, мистер.

– Недалеко, улица Архитектора Бейкера, дом тринадцать. – Я протянул ему монету. – Мистер Фёст. Скажите, что я буду дожидаться его в порту и чтобы взял побольше пластин для амбротипа.

Быстро собравшись, я поймал кеб и отправился в порт. К моменту моего появления на причале солнце лишь собиралось появиться из-за горизонта, восток уже окрасился утренней авророй, но сам диск над водой ещё не показался. Невольно я залюбовался открывшейся мне красотой – в силу особенности профессии мне редко удаётся наблюдать рассвет – и не заметил появления мистера Фёста с его аппаратом.

– Прекрасный вид, – раздался у меня за спиной его голос. – Куда ставить мою бандуру?

– Великолепный. Знаете что… – Я приложил ладонь козырьком, словно заправский моряк, огляделся и отыскал медленно входящий в гавань «Роял Мэри». – А вот рядом со мной и ставьте. Давайте сделаем первый снимок немедленно, зафиксируем само появление парохода.

– Освещение не ахти. – Фёст с прищуром огляделся и цокнул языком. – Но на это направление может и хватить. Помогите-ка…

Ещё несколько дней назад у меня родилась просто безумная идея нового вида репортажа, которой я ни с кем не стал делиться, опасаясь, что критика может подорвать мою решимость провести эксперимент.

– Снимок будет – хоть сейчас на открытку, – прокомментировал амбротипист, снимая крышку с объектива. – Однако ставлю гроут против фартинга: Джей Джей его в ваш репортаж не утвердит. Скажет, что читателям интересен голем, а не портовые виды.

– При обыкновенном развитии события так и было бы, – кивнул я.

– А что, у нас предполагается необычное развитие? Надеюсь, без стрельбы и мордобоя, – хохотнул Фёст. – Не люблю я это дело.

– Нет, ничего такого я не ожидаю. Просто в моих планах – подать мистеру Блинксу репортаж, созданный вами.

– Мной? Ну, это вы хватили, мистер Адвокат, – хмыкнул мой визави. – Не скрою, всегда малость завидовал вам, журналистам, и тому, как это вы так ловко слова складываете, но сам этого дара я, увы, лишён.

– Ну, я же сказал «созданный», а не «написанный». Мне хотелось бы опробовать такую подачу материала, как отчёт в изображениях, где вся последовательность событий будет зафиксирована вашим аппаратом. Ну а я просто буду давать к ним короткие – или не очень – комментарии. Вот к первому изображению я планирую нечто вроде: «Сегодня ранним утром пароход, на котором к нам отправился шахматный голем, появился на рейде Дубровлина». Ну и далее по мере развития событий.

– Нечто вроде испанских «аллилуй»[51] выходит?

– Да, что-то в этом роде, – кивнул я.

– Ну, тогда я сделаю ещё снимок «Роял Мэри», уже поближе, а потом зафиксирую швартовку, – ответил мистер Фёст. – А уже дальше буду действовать по ситуации.

Приятно, когда твои идеи понимают с полуслова. Гораздо менее приятно, когда начальство их не разделяет, – а мне впоследствии пришлось битый час уговаривать Джей Джея попытаться использовать такую новую подачу материала, и удалось это лишь оттого, что в мистере Фёсте живёт истинный художник. Лишь высокое качество изобразительного материала склонило мистера Блинкса на мою сторону, да и то он до конца года ворчал по этому поводу. Потом мы с мистером Фёстом, правда, получили второй приз от общества репортёров и издателей Мит Уи Нелл, ежегодно награждающего за лучшие репортажи, и Джей Джей унялся (но в душе, боюсь, так и остался при своём мнении, что это-де безвкусица).

– А, мистер Адвокат, вы уже здесь, – раздался за моей спиной голос сержанта Вилька. – Неужто караулили в порту всю ночь? Всё в порядке, парни, это не злоумышленники? Я их знаю?

– Ещё бы тебе его не знать, Айвен, – послышался в ответ голос полицейского десятского Стойкасла. – Лично арестовывал.

Я обернулся и увидел выходящих на причал полисменов – не менее пары дюжин – во главе с Вильком.

– Доброго утра, джентльмены. – Я приподнял шляпу в знак приветствия. – Надеюсь, я смогу взять короткое интервью у создателя механического чуда?

– Только если он сам не будет возражать, сэр, – ответил сержант. – А у меня приказа препятствовать прессе не было.

Когда наконец «Роял Мэри» покинули все его немногочисленные пассажиры, к нам по трапу спустились трое мужчин весьма примечательной внешности. Один из них, высокий и худощавый, с выправкой, приставшей больше военному, нежели учёному, был облачён в лёгкий плащ нараспашку и светло-бежевый костюм. Двое его спутников, широкоплечих и кряжистых, с лицами, казалось так и просящимися на плакат «Разыскиваются живыми или мёртвыми», напоминали готовых к схватке бульдогов и одеты были в одинаковые серые костюмы из магазинов готового платья.

– Добрый день, господа, – поприветствовал нас высоким, чистым голосом (и без малейшего акцента) первый. – Я доктор Ислингтон, а это мои ассистенты, господа Круп и Вандермар.

Ассистенты попытались изобразить дружелюбные улыбки, однако выглядел результат их потуг, надо сказать, жутковато.

– Сержант полиции Айвен Вильк, – козырнул гигант полицейский, рядом с которым Круп и Вандермар казались шавками перед львом. – Мне поручено обеспечение безопасности вас и вашего груза. А, простите, мистер Фантомхайв останется на корабле?

Ислингтон смерил сержанта взглядом, в котором трудно было найти хоть каплю приязни.

– У профессора Фантомхайва, сержант, случился приступ подагры, и он отправился не в Ирландию, а на воды. Вы что же, телеграмму не получали?

– Боюсь, что так оно и есть, сэр. – Гигант даже бровью не повёл на столь откровенное хамство. – Не получали.

– Ирландская почта славится своим бардаком, – покривил губы мистер Вандермар.

– Поскольку я не отношусь к почтовому ведомству, то и не возьмусь судить об истинности этого утверждения. – Сержант бросил на инженера насмешливый взгляд. – А вот должную охрану могу гарантировать. Кстати, господа, не пора ли приступать к выгрузке голема?

– Вы правы, сержант, не стоит терять время, – кисло согласился доктор Ислингтон. – Мистер Круп, привезите Ферручино, а то тут скоро будет не протолкнуться.

Действительно, вокруг места швартовки «Роял Мэри», привлечённые видом амбротипического аппарата и полицейского оцепления, начали собираться портовые работники, вполне логично рассудив, что вскоре их может ожидать некое любопытное зрелище. Надо сказать, что они не ошиблись. Уже минут через семь у фальшборта появился, а затем и выкатился по наклонному трапу без ступеней… аппарат – иначе я и не возьмусь это охарактеризовать.

Обычные големы (хотя ничего обычного в них и нет – штука это дорогая и редкая), которые применяются в горной промышленности или на погрузочно-разгрузочных работах, хотя бы отдалённо напоминают людей – громоздких, корявых, непропорционально сложенных, но людей. Этот же более всего напоминал установленный на вытянутое инвалидное кресло русский самовар, у которого вместо краника торчала вытянутая вперёд длинная и тонкая рука с тремя изогнутыми пальцами, сверху увенчанный коробом наподобие амбротипического аппарата и рупором. Я, честно признаться, не знаю, как големы ориентируются в пространстве и способны ли на это без помощи управляющего оператора вообще, но этот явно был зрячим, поскольку двигался, издавая при этом лёгкое шуршание подшипников, сам, без каких-либо указаний.

– Доктор Ислингтон, пожалуйста, несколько слов для прессы! – протиснулся я вперёд, когда монструозный механизм остановился возле него.

Англичанин обернулся, и мистер Фёст немедленно сделал снимок.

– Фемистокл Адвокат, репортёр «Светского хроникёра», – представился я.

– Да, я наслышан о той шумихе, что вы подняли по поводу нашего визита, – мрачно усмехнулся учёный. – Что вы хотели узнать? От вас, как мне кажется, не утаили ни грана информации о предстоящих событиях.

– Ах, я прошу всего лишь о небольшом комментарии для наших читателей. Мне послышалось или вы назвали это ваше творение – «Ферручино»?

– Не моё, а профессора Фантомхайва, – строго поправил меня британец. – Это он довёл работу сэра Чарльза до завершения. Что же касается имени… Ну, надо же нам его как-то называть?

– Да, разумеется, – согласился я. – А он действует на основе магических кристаллов, как и прочие големы?

– Он движется на основе получаемой от кристалла энергии, – с апломбом истинного сноба произнёс Ислингтон, – а действует на основе вычислительного механизма Бэббиджа. Движется, принимает решения, действует на их основе, решает математические задачи, в конце концов. Знаете, когда сэр Чарльз ещё только разрабатывал свою машину, леди Ада Лавлейс[52] остроумно заметила, что подобно тому, как Жаккардов ткацкий станок может ткать цветы и листья, аналитическая машина способна создавать алгебраические формулы, а в перспективе – писать музыку, рисовать картины и укажет науке такие пути, какие нам и не снились. – Доктор царственным жестом указал на голема и добавил: – Дайте ему способность мыслить абстрактно, сочувствовать, любить, переживать – и рано или поздно эти существа заменят нас, людей, как более совершенные. Ведь им не страшны ни болезни, ни травмы – любая их часть легко заменяется. Лишь уничтожение механического мозга будет способно прекратить их существование.

– Вы не преувеличиваете? – Теория англичанина показалась мне откровенно, как это называют, завиральной. – Ведь возможность создания магических кристаллов, насколько я помню, существует лишь у живых существ. Как же големы будут передвигаться, когда исчерпают запасы дарующих им подобие жизни кристаллов?

– Вовсе нет, мистер Адвокат. – Ислингтон усмехнулся с некой мрачной торжественностью. – В моих словах нет никакого преувеличения. Ферручино вполне способен двигаться, получая энергию от парового двигателя. Да, для лучшей работы его логического аппарата пока всё ещё требуется магическая энергия, но я убеждён, что наука вскоре решит, в числе прочего, задачу добычи и использования этой силы из эфира без помощи именующих себя урождёнными магами паяцев.

Айвен Вильк, внимательно прислушивавшийся к нашей беседе, удивлённо вскинул брови и как-то странно покосился на англичанина.

– Это, – доктор кивком указал, что имеет в виду голема, – ранний образец, прототип, наподобие первых, мало на что пригодных паровозов. Но дайте учёным и инженерам сотню лет, и вы не узнаете нашу планету. Ферручино уже сейчас справляется с математическими задачами лучше иных академиков, просто шахматная партия гораздо нагляднее демонстрирует его возможности, отчего и было решено провести рабочее испытание в такой форме. Думаю, он сам с удовольствием всё вам рассказал бы о себе, но от качки его речевой аппарат, увы, вышел из строя.

– Он способен говорить? – изумился я.

– До определённой степени, – ответил Ислингтон.

Голем повернул ко мне свой короб с окуляром и начал пощёлкивать лишёнными суставов пальцами (даже не столько пальцами, сколько миниатюрными захватами, подобными тому, что применяются на некоторых портовых кранах).

– Прекратить! – коротко бросил ему Круп.

– Это, как понимаете, был телеграфный код, – улыбнулся Ислингтон.

– Жаль, что я ему не обучен. Что же, тогда последний вопрос, доктор, уверяю вас, он интересует всех тех, кто нынче ставит на исход партии: кто, по вашему мнению, победит, голем или человек?

– Для того чтобы это выяснить, мы и прибыли, – хохотнул англичанин. – А теперь прошу меня извинить, нас ждут дела.

На следующий день к зданию географического общества мы с мистером Фестом прибыли заблаговременно, дабы тот смог выбрать наилучшее место для своего аппарата и «Светский хроникёр» получил на свои страницы наилучшие снимки с матча.

Констебли при входе, разумеется, никого до срока внутрь не пропускали, однако я был твёрдо намерен вновь, самым бессовестным образом, воспользоваться добрым распоряжением Айвена Вилька и попросил вызвать его ко входу.

Расчёт мой оправдался. Сержант, хотя и выглядел уставшим и крайне задумчивым, отдал распоряжение пропустить нас с мистером Фёстом и даже сам взялся проводить.

– Вы, верно, совсем не спали? – сочувственно поинтересовался я.

– Вздремнул пару часиков, мистер Адвокат, – небрежным тоном ответил полисмен. – Не берите в голову, я человек к суточным дежурствам привычный.

– И всё же отдыхать надобно. Знаете, мистер Вильк, мне тут прислали приглашение на две персоны посетить выставку-дегустацию на новой кондитерской фабрике Вилли Вонка, не желаете послезавтра побывать там с невестой? – Я извлёк билет и протянул его гиганту полисмену. – Мне, право, там быть недосуг, к чему приглашению зря пропадать?

– Сладкое Мэри уважает, благодарю, – ответил сержант, принимая билет, однако было заметно, что мыслями он где-то довольно далеко. – Мистер Фёст, можете выбирать себе любое место на галерее слева. Места для прессы там.

– Мне кажется, будто вас что-то гложет, – заметил я, когда амбротипист отправился со своей ношей к указанной позиции.

– Трудно сказать, мистер Адвокат. Меня терзают смутные подозрения, – отозвался Вильк.

– Неужели? – удивился я. – И какого рода?

– Я вам не говорил, простите… Матч намеревался инкогнито посетить его величество, однако нынче утром прибыл посыльный из дворца и сообщил, что высочайший визит отменяется.

– Вероятно, нашлись какие-то неотложные дела. – Я не расстроился известию, поскольку, во-первых, на такую сенсацию заранее не рассчитывал, а во-вторых, о неофициальных визитах Кеннела II газетам так и так распространяться не рекомендовано.

– Разумеется, государь, полагаю, человек весьма занятой. Однако… – Сержант пару мгновений поколебался, прежде чем продолжить. – Знаете, меня вчера поразила одна из фраз доктора Ислингтона. Помните, как он отозвался о магах?

– Довольно уничижительно, однако для учёного подобного рода мысли не являются чем-то экстраординарным.

– Это обстоятельство мне известно, однако дело в том, видите ли, что профессор Фантомхайв не только учёный, но и потомственный волшебник. И слышать от его ассистента столь незавуалированное оскорбление в адрес патрона по меньшей мере странно, вы не находите?

– Да, действительно, – согласился я. – Однако что мы знаем о самом профессоре? До сего дня он никакими выдающимися открытиями не прославился, притом Фантомхайвы – это немногочисленный, но весьма древний и знатный английский род, а Ислингтон, как я понимаю, даже не эсквайр. Британское общество, мистер Вильк, гораздо более сословно, чем наше, и это может быть банальной завистью нижестоящего к вышестоящему. Особенно если истинным творцом Ферручино является именно Ислингтон, а профессор лишь предоставил финансирование и учёный авторитет.

– Такой возможности отбрасывать, разумеется, нельзя, и я думал об этом, – не стал спорить сержант. – Но есть ещё одно наводящее на мысли обстоятельство. Вчера, когда голем начал отстукивать морзянку, инженер Круп немедленно его остановил. Меж тем Ферручино успел озвучить три первые буквы, а мне, знаете ли, в силу должности положено уметь обращаться с телеграфным ключом.

– И что же это были за буквы? – полюбопытствовал я.

– Ха, Е, Эль, – ответил Айвен Вильк.

– И что бы сие могло означать? Hell? Hello?[53] Я не знаю английского, к сожалению.

– Возможны разные варианты, – пожал плечами полисмен. – Например – help me. Помогите мне.

– Вы так говорите, сержант, будто голем – разумное существо, а не хитроумное механическое приспособление.

– Так где в дело впутана магия, ничего нельзя утверждать с уверенностью.

– Но, помилуйте, а что же вам мешало спросить голема напрямую, лично? Вы его уже более суток стережёте. Поинтересовались бы, что он хотел сказать.

– Он был заперт, – ответил сержант. – И это тоже странно. Вчера, едва мы прибыли, господа Круп и Вандермар сняли с Ферручино кожух и продемонстрировали комиссии технического факультета из Университета Троицы, что механизм действует и передвигается сам, что никаких карликов внутри нет, ну и тому подобные вещи. Конечно, никаких пояснений по устройству они не давали, храня секрет, а иные узлы и вовсе скрыли кожухами, но в тех участках разве что новорождённый поместится.

– Ну что же тут удивительного? Вы же сами говорили мне о луддитах, а англичане отнюдь не являются глупцами. Перестраховываются.

– Возможно. И всё же… – Вильк помассировал переносицу кончиками пальцев. – Распоряжение об особой бдительности в связи с луддитской опасностью – это раз. Странные фразы и поведение как британцев, так и их голема – это два. Они все явно что-то знают, но не говорят и Ферручино запрещают. Отмена высочайшего визита – это три. Не знаю уж, совпадения это или нет, но очень похоже на то, что затевается нечто нехорошее. На всякий случай я выдал своим людям оружие.

– Может, стоит тогда запросить подкреплений? – взволновался я.

Этот исполин вовсе не склонен к пустой панике, и если уж он чего-то опасается…

– У меня нет к этому никаких оснований, – нехотя ответил сержант, – одни догадки и подозрения на уровне пустых домыслов. Ах, допросить бы этого Ферручино… Увы, англичане не оставляют его одного – особенно сейчас, перед самым матчем. – Он до хруста в суставах сжал свой огромный кулак.

– Хм, – задумался я. – Это, полагаю, можно исправить. Я мог бы их выманить из комнаты с големом на четверть часа… Вам хватит этого времени? Ах, я не подумал! Они же его наверняка тогда запрут!

– Ничего страшного, у меня есть отмычки, – невозмутимо ответил Айвен Вильк.

– Ну что же, тогда ведите меня к этим прохвостам. Попробуем сыграть на их тщеславии.

– Что вам угодно, сержант? – донёсся до меня недружелюбный голос доктора Ислингтона.

– Мне – ровным счётом ничего, – ответил Вильк и посторонился, пропуская меня.

Комната, отведённая под пребывание шахматного голема, обычно служила географам складом диковинок, привозимых из путешествий различными первопроходцами. Из дальних стран те тащили вещи довольно разные, порой и весьма габаритные, отчего и само помещение было способно вместить десяток големов, и в дверной проём сей хитрый механизм проходил без препятствий. Ну и сержант Вильк – тоже.

– Мистер Ислингтон, господин Круп, господин Вандермар – моё почтение, – произнёс я, переступая порог.

– А, да это же мистер Адвокат, – откликнулся доктор спустя краткий миг узнавания. – Вы что-то желаете?

– По чести сказать – да. Хотя моя газета и посвящена жизни и событиям света, некоторые наши статьи перепечатывают и иные, специализирующиеся в других областях издания, в связи с чем наш редактор распорядился делать как можно больше разнообразного иллюстрационного материала. Не подойдёт нам, так кто другой возьмёт, понимаете ли, – не моргнув глазом соврал я.

– К чему вы клоните? – прищурился Ислингтон.

– Да, собственно, ни к чему такому особенному. Просто хотел просить вас, господа, попозировать для пары снимков. Проиллюстрировать для дубровлинцев, так сказать, последние минуты перед эпохальным событием.

– А он весьма точно оценил масштабность грядущего, не так ли, мистер Круп?

– Совершенно с вами согласен, мистер Вандермар. Это событие будет воистину эпохально, – обменялись мнениями инженеры.

– Не могу не согласиться со своими ассистентами, мистер Адвокат. – Ислингтон криво усмехнулся. – Что же, давайте сделаем снимок-другой для истории. Какие вы себе надумали композиции?

– Ну, я предполагал снять вас троих возле Ферручино, здесь, покуда вы ещё не надели на него кожух. – Голем действительно был «раздет», и мне были явственно видны все эти его внутренние шестерёнки, колёсики и прочие элементы. Как и говорил сержант Вильк, некоторые части были укрыты коробами из тонкой жести, но даже лепрекону, существуй они в наши дни, поместиться в закрытых частях было бы невозможно. – И один снимок, как вы трое осматриваете… э-э-э… место будущего действа. Стол, шахматы, площадку… Это надо подробнее спрашивать у мистера Фёста, я, увы, дара художника лишён, в отличие от него.

– Я видел вчерашний выпуск «Светского хроникёра», – кивнул доктор. – Впечатляет. Ново и свежо.

– Тогда, быть может, начнём со второго? Я, признаться, не был уверен в вашем согласии и не стал звать амбротиписта из зала. Мы выиграли бы так несколько минут, господа.

– Видимо, репортёров напрасно называют самоуверенными нахалами, мистер Круп.

– На них бессовестно наговаривают, мистер Вандермар. – Ислингтон извлёк из кармана брегет на цепочке и, отщёлкнув крышку, взглянул на циферблат. – Да, времени до начала остаётся совсем немного, – произнёс он. – Но оставить Ферручино без присмотра…

– Да помилуйте, кто его тут украдёт? – Я всплеснул руками. – Стены капитальные, дверь лишь одна и запирается на замок, а при входе сержант Вильк поставит кого-то из своих людей.

– Я лично прослежу за тем, чтобы голем не исчез, господа.

Ислингтон смерил полисмена долгим взглядом и кивнул:

– Хорошо, идёмте, джентльмены.

К счастью для моего плана, мистер Фёст (как я уже упоминал) – истинный художник и, подобно любому из них, готов составлять идеальную композицию часами, доводя её до совершенства, а участников съёмок – до белого каления. Мне даже не пришлось просить его тянуть время. Получив задачу, он не только незамедлительно принялся воплощать её в жизнь, но и вступил в бурное обсуждение со всеми тремя британцами о выгодности поз, ракурсов и освещения, желая подать их в самом выгодном свете.

Надобно отметить, что на получившемся в результате снимке господа Круп и Вандермар смотрелись вполне прилично и по-человечески даже не без некоторого благородства, чего при их внешности, казалось бы, добиться совершенно невозможно.

Я на сём «празднике жизни» был лишним, а потому, отговорившись посещением уборной, ускользнул уже минуты через три и поспешил проведать Айвена Вилька.

Сержант к моему появлению уже успешно справился с замком и, вооружившись отвёрткой англичан, оставленной ими на верстаке, с интересом что-то разглядывал в устройстве Ферручино, а голем в это время щёлкал своей трехпалой клешнёй.

– Не так быстро, дружище, я знаю ваш язык не очень-то хорошо, – проворчал исполин полицейский и повернулся ко мне: – Мои подозрения оправдываются, мистер Адвокат. Не желаете полюбопытствовать?

– Я, должен признаться, в механике профан… – ответил я, приближаясь.

– О, тут не надо быть специалистом. Вот, поглядите, этот барабан со штырьками, вращаясь, задевает металлическую пластину, благодаря чему Ферручино способен издавать звуки.

– Как в шарманке? – уточнил я.

– Нечто вроде того, только здесь использована сложная подвижная конструкция, позволяющая пластине гулять вдоль вала и подавать вибрацию на разные струны.

– А это, позвольте, что? – Я указал на выделяющуюся своим видом металлическую нашлёпку.

– А вот это, мистер Адвокат, самое интересное. – Сержант усмехнулся как-то мрачно-зловеще, так что мне разом стало не по себе. – Это расплющенная пуля. В Ферручино кто-то стрелял, и пуля, попав в барабан, сдвинула тот с места, лишив бедолагу голоса.

– Бог мой, да кому в голову могло прийти палить в столь дорогостоящий механизм? – поразился я.

– Вот это я выяснить и намерен, – ответил полицейский.

Голем вновь защёлкал своей механической рукой, однако Вильк махнул на него рукой и поддел отвёрткой барабан.

– Не части, сейчас сам всё расскажешь. Мы тебя па-а-ачиним. – Барабан сдвинулся, и из нутра голема послышался щелчок, а вал немедленно завертелся.

– Thank you, – послышался из рупора мелодичный, но совершенно лишённый жизни голос. – Спа-си-бо.

– Ничего сложного, – удовлетворённо ухмыльнулся сержант. – А теперь, дружок, я задам тебе несколько вопросов…

– Что вы тут, чёрт возьми, делаете?! – раздался за моей спиной злой мужской голос.

Вильк крутанулся на месте, словно волчок, и, выхватив из кобуры револьвер, направил его в сторону двери.

– Охолони! – взрыкнул он. – Кто таков?

Признаюсь, я несколько струхнул от такого поворота событий и поворачивался, казалось, целую вечность. Увиденное, впрочем, меня порядком успокоило – в дверном проёме стоял офицер в форме флота, при шпаге, но без видимого огнестрельного оружия. Стоял спокойно, с достоинством.

– Гвардейского экипажа командор Сэмюэль Ваймс, его величества личная тайная стража, – представился он. – Уберите оружие, сержант.

– Значок, – коротко бросил Айвен Вильк. – Извольте предъявить.

– А как бы вы проверили его подлинность? – Моряк чуть склонил голову набок. – Вам же не известна пятая форма свистка. Да и не ношу я его с собой. Однако могу сказать, что донести информацию до мистера Адвоката вам поручил именно мой связной.

– Простите, какую информацию? – опешил я.

– Мне кажется, сейчас не самое лучшее время это выяснять, – ответил командор, а сержант медленно убрал оружие в кобуру.

– Хо-ро-шо, – пропел за моей спиной голем. – Фер-ру-чи-но не нра-вят-ся у-бий-ства. Лю-ди пос-ле них совсем пе-рес-та-ют функ-ци-о-ни-ро-вать. Ло-ма-ют-ся.

– Ты что, уже видел убийства, парень? – спросил Ваймс и стремительно прошёл к обретшему голос механизму.

– Да, – ответил Ферручино. – О-ни у-би-ли про-фес-со-ра. О-ни ук-ра-ли Фер-ру-чи-но. О-ни хо-тят сде-лать Фер-ру-чи-но у-бий-цей. Фер-ру-чи-но не хо-чет у-би-вать.

В состоявшемся далее кратком диалоге мне открылась страшная и пугающая правда: Ислингтон с подручными задумали нечто ужасающее и невообразимое, объясняющее издевательскую иронию Крупа и Вандермара при нашей последней беседе, – акт террора.

Голем не знал, кто эти люди и зачем им это понадобилось, однако в чём он точно был уверен, так в том, что его начинили взрывчаткой, прикрыв её как якобы секретные блоки, и присоединили к ней часовой механизм, каковой должен был запуститься после окончания партии с сэром Эндрю и вызвать взрыв через две минуты.

– Как раз когда его величество должен будет поздравлять победителя, кем бы он ни был… – оглоушенно прошептал командор.

– Но ведь государь отменил свой визит, сэр, – поправил его Вильк.

– Чёрта с два, сержант, – зло произнёс в ответ Ваймс. – Поди ему докажи, что ехать сюда небезопасно. Он будет к началу состязания. Которое теперь, боюсь, не состоится.

– Боже, какой будет скандал! – схватился за голову я.

– А вот скандала нам не надобно, – нахмурился сэр Сэмюэль. – Этак и война может начаться.

Тут он был абсолютно прав: кто поверит, что эти англичане действовали сами, без наущения своего правительства, когда готовили покушение на нашего императора и короля? Государь просто вынужден будет начать военные действия против Британии.

Ну и то, что чета Чертиллов непричастна к замыслам Ислингтона с присными, будет вызывать ой какие сомнения – это ведь они, по сути, устроили публичное действо из испытания возможностей голема. Это как минимум отставка для сэра Уинстона. Не знаю уж, чем появление такого врага, как герцог Данхилл, грозит офицеру тайной стражи, а вот меня, как инициатора мероприятия, он сотрёт в порошок.

– Но и отложить партию никак не возможно, – мрачно продолжил Ваймс. – Разве что арестовать этих английских прохиндеев, а про Ферручино сказать, что он сломался, да разминировать тихонечко?.. До начала партии сапёров я вызвать не успею.

– Э-то не по-мо-жет, – произнёс голем. – О-ни пос-та-ви-ли в вы-чис-ли-тель Фер-ру-чи-но е-щё о-дин таймер. Ес-ли иг-pa не нач-нёт-ся во-вре-мя, то че-рез пят-над-цать ми-нут Фер-ру-чи-но взор-вёт-ся. По-мо-ги-те Фер-ру-чи-но. Фер-ру-чи-но не хо-чет у-ми-рать. Фер-ру-чи-но страш-но.

И вот это его «страшно» поразило меня до глубины души. Как? Как может чего-то бояться бездушный механизм? Возможно ли это?

– Господи, да он же живой! – ахнул я. – Это не просто вычислитель, Бэббидж и Фантомхайв смогли создать искусственный разум!

– Невозможно, – как-то не слишком уверенно возразил командор.

– Я, сэр, не знаю, возможно это или нет, мы люди простые, – произнёс Айвен Вильк и, подняв оброненную им при появлении тайного стража отвёртку, решительно шагнул к голему, – но кое-что тоже умеем. Ферручино, ты знаешь, где находится часовой механизм для бомб?

– Фер-ру-чи-но зна-ет.

– Покажи, – приказал сержант.

Манипулятор изогнулся под немыслимым, казалось, углом и ткнул куда-то в сторону нутра голема.

– Там.

– Вижу, – кивнул полисмен, опускаясь на одно колено.

– Вы что задумали, сержант? – спросил командор.

– Остановить хронометр адской машинки, сэр, – ответил Вильк. – Я, осмелюсь доложить, имею разумение о часовых механизмах.

– Вы с ума сошли? А если вы ошибётесь и произойдёт взрыв?

Полисмен замер на мгновение, а затем упрямо кивнул:

– Вы правы, сэр. Вам и мистеру Адвокату лучше уйти.

На следующий день мы с командором Ваймсом обедали в ресторане испанской кухни мистера Переца.

Вчерашний шахматный матч прошёл без сучка и задоринки. Айвен Вильк, покуда мы с мистером Фёстом отвлекали злоумышленников (о, как я переживал, буквально поджилки тряслись, но, судя по всему, ничем себя не выдал), обезвредил бомбу, и Ферручино с сэром Эндрю провели блестящую и интереснейшую партию, закончившуюся матом голему на сорок девятом ходу. Ислингтон с подельниками под всеобщее бурное ликование попытались незаметно покинуть зал, но полисмены Третьего участка и тайные стражи в партикулярном окружили их у входа и, без лишнего шума, скрутили. Я, пожалуй, был единственным из зрителей, кто это заметил, поскольку знал, за чем следует следить. Прочим же было явно не до того. Его величество отбросил своё инкогнито и лично спустился поздравить победителя.

А уж что началось, когда Ферручино заговорил! О, этим нынче пестрели все газеты, моя же статья, написанная под впечатлением от переживаний, смотрелась откровенно бледно, и выручали её лишь прекрасные снимки мистера Фёста.

О судьбе Ислингтона, Крупа и Вандермара в ней, разумеется, не было ни слова.

– Полагаю, мне следует объясниться, – произнёс командор Ваймс и отхлебнул из бокала глоток вина.

– Было бы недурно, – ответил я.

– Думаю, нет никакой нужды упоминать о том, что всё сказанное мной будет строго секретно и конфиденциально, мистер Адвокат. Не буду угрожать последствиями, вы разумный человек и сами всё поймёте. Итак… – Тайный страж откинулся на спинку стула и сложил ладони «домиком». – Наша служба, да и не только она, в последнее время зафиксировала активизацию тайной организации луддитов на территории Зелёного Эрина. От нашей агентуры, внедрённой в их ряды, стало известно о планах провести некую акцию террора. Подробности выяснить не удалось, и потому было принято решение спровоцировать заговорщиков на выступление на наших условиях. Проанализировав ситуацию и возможные сценарии развития событий, мы решили привлечь к операции вас.

– Отчего же именно меня?

– Если честно, то вы просто первый из подходящих людей, кто попался нам под руку. – Командор вновь взял в руки бокал. – Разумеется, мы могли бы обратиться к вам напрямую, но, не сочтите за оскорбление, не в наших правилах информировать гражданских о своих планах – меньше шансов, что информация уйдёт к кому не надо. Это специфика и издержка нашей службы, так что прошу меня простить.

– Понимаю, – кивнул я.

– Нам было известно, что «Светский хроникёр» испытывает недостаток в известиях криминального плана. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: мистер Блинке вскоре снова погонит вас на Третий участок за известиями. Мы чуть поторопили его – не стану говорить как, это не имеет значения, – а сержанта Вилька, с которым вы, по нашим сведениям, поддерживаете отношения, попросили, когда вы появитесь, рассказать о прибытии голема. Остальное вы сделали сами.

– Простите? – Последняя фраза вызвала у меня некоторое недоумение.

– Мистер Адвокат, вы – истинный мастер пера, я восхищаюсь и вашими статьями, и рассказами о сэре Шерифонде. Для вас не составило труда создать сенсацию из полученной информации, привлечь внимание общественности к истинному технологическому чуду. Могли ли луддиты пройти мимо такого технического новшества и не попытаться его уничтожить? Разумеется – нет. Нами были подготовлены ловушки против любых акций, рота лейб-гвардейцев Бац-Кастлмура была посажена в засаду в близлежащих особняках, казалось, что мы предусмотрели всё. Да мы и предусмотрели всё, но… Только на своей территории. К сожалению, мы недооценили разветвлённость организации луддитов и никаких мер в Британии не предпринимали, что дало нашим противникам шанс. Ислингтон и его подручные напали на профессора Фантомхайва по дороге от его поместья к порту и убили его, а голем был захвачен ими. Дальнейшее вы знаете. Конечно, рассчитывать на появление его величества они не могли, но гибель от взрыва Ферручино большого числа богатых и знатных людей их тоже вполне устраивала, а ведь через пару минут после окончания матча сэр Эндрю наверняка был бы окружён массой поздравляющих. Лишь наблюдательность сержанта Вилька и его острый ум помогли нам избегнуть трагедии. Я буду рекомендовать эрлу Чертиллу этого молодого человека на повышение.

– Вы говорите – луддиты, – произнёс я. – Но Ислингтон показался мне человеком, разбирающимся в технике.

– Так оно и есть, – кивнул Ваймс. – Хочешь победить врага – изучи его. Луддиты – это давно уже не толпа необразованного мужичья с кувалдами. Они обучают своих людей в технологических колледжах и институтах, дабы понимать, как благо технического прогресса обратить во вред всем окружающим.

– Скажите, командор, а отчего вы это мне вообще рассказываете?

– У меня нет власти приказать вам молчать о событиях, участником которых вы стали, но ваш разум это сделать может.

– Понимаю, – кивнул я. – Открытого суда над злоумышленниками не предполагается?

– Разумеется, нет. Нам не нужна огласка.

– А что же теперь будет с Ферручино? Надеюсь, вы не собираетесь его разобрать и изучить его устройство – мне кажется, это может повредить ему, даже если вы его снова соберёте. По сути, это будет убийством, мне кажется. Он ведь живой, я сам видел это.

Сэр Сэмюэль помрачнел.

– С ним уже не будет ничего. Тут Ислингтону удалось нас обскакать.

– Простите? – не понял я.

– Вероятно, Ферручино отключали, раз он нам не сказал о ещё одном устройстве. В механическом мозге голема этот дьявол разместил миниатюрные заряды и сосуды с кислотой. В полночь сработал таймер и… – Командор покачал головой. – Боюсь, что это изобретение для человечества потеряно.

Остаток обеда я провёл в подавленном состоянии, хотя мистер Ваймс и пытался меня развеселить. Увы, это ему не удалось. Изощрённая подлость луддитов, не остановившихся перед убийством уникального разумного существа, меня потрясла, и я был скверным собеседником.

Уже прощаясь, командор Ваймс спросил меня:

– Скажте, мистер Адвокат, а что вы не поделили с инспектором Ланиганом? Выставить его этаким простофилей в своих рассказах…

– О боже! – воскликнул я. – Да это простое совпадение. Уже сегодня вышел мой новый рассказ под названием «Полосатый платок», где инспектор Ласард решает сменить платки в клетку на платки в полоску.

– Вот как? Что ж, тогда, боюсь, должен посоветовать вам покинуть Дубровлин на какое-то время. Ланиган тоже перешёл на платки в полоску.

– Фемистокл, дружище, зайдите-ка ко мне на минутку! – выкрикнул Джей Джей, едва я переступил порог редакции.

Что ж, мне оставалось лишь повиноваться.

– Эта история с шахматным големом наделала много шума, согласны? – сказал мистер Блинке и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Надобно ковать железо, пока горячо. Вот, поглядите. – Он положил на стол номер «Детройт трибюн». – В североамериканских колониях, в городе Детройт, останки смертельно раненного полисмена по имени Н. Луис поместили в голема специальной конструкции и, представьте себе, тем дали несчастному слуге правопорядка новую жизнь. Собирайтесь, друг мой, вы едете делать репортаж об этом, как его окрестила тамошняя пресса, Големкопе. Билет на пароход я вам уже заказал.

Приложения

1) Формы сигнала полицейского свистка

Форма 1. «Полиция здесь». Предупредительная. Применяется для привлечения внимания потенциального нарушителя(лей) общественного порядка, с целью недопущения им(и) нарушения. На оперативной карте не фиксируется.

Форма 2. «Происшествие». Сигнализирует находящимся поблизости полисменам о факте незначительного правонарушения. Свободным констеблям предписывается, по возможности, выдвинуться на сигнал, на случай необходимого оказания помощи.

Форма 3. «Преступление». Сигнализирует о факте серьёзного правонарушения, обладает оглушающим эффектом. Всем находящимся в радиусе слышимости сигнала констеблям предписывается немедленно, со всей доступной скоростью, выдвинуться для задержания преступника и помощи подавшему сигнал полисмену.

Форма 4. «Чрезвычайное происшествие». Сигнализирует о необходимости срочного прибытия на место детектива-инспектора. Всем находящимся в радиусе мили (расстояние взаимодействия свистка с полицейским значком-детектором) констеблям предписывается немедленно, со всей доступной скоростью, выдвинуться для оказания содействия.

Форма 5. Секретно. Для старшего состава полиции.

2) Монетарная система империи Зелёного Эрина

Также встречаются монеты в половину, два и пять соверенов.

3) Полицейская иерархия

На момент, описываемый в романе, империя Эрин не имеет единой полицейской службы. Каждый округ или крупный город сами содержат полицейские формирования, подчиняющиеся соответственно главе округа или города. Однако столичная полиция ввиду особой важности Дубровлина в жизни государства подчиняется непосредственно канцлеру империи. Комиссар Дубровлина в Табели о рангах соответствует министру без портфеля, что на организацию столичной полиции, впрочем, не влияет – её структура характерна структуре полиции любого другого округа или крупного города:

Комиссар полиции — самое высшее звание, начальник полиции всего города или округа.

Суперинтендент — звание старшего офицерского состава полиции, второе после комиссара. Это звание имеют все руководители полицейских участков, которые подчиняются главному управлению.

Старший инспектор — звание старшего офицерского состава полиции, старшие инспекторы возглавляют различные отделы в главном городском/окружном управлении полиции, организуют деятельность инспекторов на участках или/и занимают должности следователей по особо важным делам.

Инспектор — звание младшего офицерского состава, выполняют функции детективов.

Сержант — руководит констеблями, а также выполняет каждодневную рутинную работу. Зачастую констебли обращаются к своим сержантам «шкипер», что на разговорном языке означает «глава или руководитель чего-либо».

Констебль — звание, сравнимое с рядовым.

4) Земли империи Эрин

– Зелёный Эрин (о. Ирландия)

– Туманный Эрин (о. Исландия)

– Льдистый Эрин (о. Гренландия)

– Хайленд (Северная Шотландия)

– Винланд (Канада, за вычетом Квебека)

– Лемурия (Австралия и Новая Зеландия)

– Ниппон (Японский архипелаг и о. Окинава)

– Капские провинции (ЮАР)

– о-ва Тринидад и Тобаго

– остров Рапа-Нуи (о. Пасхи)

Также империи принадлежит ряд небольших островов в Тихом и Индийском океанах.

Примечания

1

Ш е л ь т ы – путешественники (скитальцы), коренной народ Ирландии, ведущий кочевой образ жизни. В русской переводческой традиции именуются «цыгане» (например, в «Пёстрой ленте» А. Дойла). Несмотря на схожие образ жизни и традиции, шельты к ромалам никакого отношения не имеют.

(обратно)

2

Сэр Уинстон имеет в виду полотно работы Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа».

(обратно)

3

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь (лат.).

(обратно)

4

Под Твою защиту прибегаем, Святая Богородица! (лат.)

(обратно)

5

Ф л и к – flic, Federation Legale des Idiots Casques (фр.) – жаргонное название полицейских в ряде европейских стран.

(обратно)

6

«Веблей Р. И. К.» – Webley R. I. С. Револьвер Королевского ирландского полицейского полка (Royal Irish Constabulary – R. I. C.), выпущен компанией «Веблей и сын» в 1867 г.

(обратно)

7

«Шотландия навсегда!» (скоттск.)

(обратно)

8

К вящей славе Божией! (лат.)

(обратно)

9

Так точно (яп.).

(обратно)

10

Цвет бистро – густой коричневый, бурый.

(обратно)

11

Э к р ю – цвет слоновой кости.

(обратно)

12

С ю р в е й в е р – чиновник, отвечающий за конструкции и проектирование кораблей, строящихся для флота его величества.

(обратно)

13

О к к и о л и н и о – «маленький глаз» (ит., устар.), микроскоп.

(обратно)

14

Сержант Сёкли заблуждается. Дело в том, что таинство рукоположения осуществляется только над священнослужителями – диаконами, пресвитерами, епископами, которыми могут быть только мужчины. Поставление в аббатисы осуществляется изданием указа правящего епископа и благословением.

(обратно)

15

С т е г а н о г р а ф и я (греч. «тайнопись») – наука о скрытой передаче информации путём сохранения в тайне самого факта передачи. В отличие от криптографии, которая скрывает содержимое секретного сообщения, стеганография скрывает сам факт его существования.

(обратно)

16

Слово «метрополитен», сокр. от фр. chemin de fer metropolitain, действительно переводится как «столичная железная дорога».

(обратно)

17

Литургия третьего часа, tertia hora (лат. третий час) – один из трёх так называемых «малых часов», время для молитвы в католической церкви. Традиционно проводится в 9 часов утра, в третий час после восхода солнца.

(обратно)

18

Полицейский д е с я т с к и й – полный аналог нашего участкового уполномоченного (но не американского шерифа). Звание является промежуточным между сержантом и инспектором.

(обратно)

19

X о б о – бездомный бродяга, бомж.

(обратно)

20

Вечерня. Как и Tertia hora, входит в Offlcium divinum (Литургия часов). Совершается на закате.

(обратно)

21

То есть текстильные (от нем. Stoff – материал, ткань).

(обратно)

22

В реальной истории семья Джонатана Свифта перебралась в Ирландию из Кентербери во время Английской гражданской войны 1642–1660 гг. В истории этого мира Свифт так и остался коренным англичанином.

(обратно)

23

О й р я х т а с – парламент Эрина, делится на Дойл Эрен, где заседают Т а х т е Д о й л е, выборные от графств (Teachta Dala – депутаты, ирл.), и Сенад Эрен, состоящий из крупных землевладельцев-эрлов, ректоров столичных университетов и виднейших церковных иерархов Эрина. Расположен в Большом холле – одном из зданий королевского замка (в нашей истории это здание сгорело в 1673 г.).

(обратно)

24

Т ы ш а х – предводитель (ирл.). – Здесь – спикер.

(обратно)

25

 ki – дерево (яп.).

(обратно)

26

Бельгийский пятизарядный револьвер с надеваемыми на штырьки внешними капсюлями.

(обратно)

27

До Первой мировой войны Трансильвания входила в состав Австро-Венгрии в числе прочих венгерских земель.

(обратно)

28

То есть с кукушкой (родина таких часов – город Триберг-им-Шварцвальд, земля Баден-Вюртенберг, Германия).

(обратно)

29

Аэнас К о ф ф и – бывший акцизный полицейский, изобретатель перегонного аппарата для производства виски.

(обратно)

30

С т о б х э ч – ирландское рагу.

(обратно)

31

К а м и л л и а н ц ы – орден регулярных клириков, служителей больных, основан святым Камиллом де Леллисом в 1584 г.

(обратно)

32

До декрета «О монашестве» Второго Ватиканского собора (1963–1965) монахиням запрещались разговоры вне основной их деятельности, а также прикосновения.

(обратно)

33

Т а н г р а м – головоломка, состоящая из семи плоских фигур, которые складывают определённым образом для получения другой, более сложной фигуры (изображающей человека, животное, предмет домашнего обихода, букву или цифру и т. д.).

(обратно)

34

М е р е н д а – завтрак в обеденное время, полдник.

(обратно)

35

В пиццерии Port’Alba в 1830 г. Пиццерия существует до сих пор.

(обратно)

36

 (тю:са, яп.) – капитан второго ранга, коммандер.

(обратно)

37

Б э н т э н – богиня удачи, мудрости, искусств, тяги к знаниям и любви в синтоизме.

(обратно)

38

А й т и н Г у с а к – ирландский обряд сватовства, когда предполагаемого жениха приглашают в дом невесты перед свадьбой и готовят в его честь жирного гуся.

(обратно)

39

Х ь ю м и д о р (лат. humidus – «влажный») – ящик, шкатулка для хранения сигар.

(обратно)

40

П о н т – полученная при сдаче карта-онёр (козырь от десятки или валета до туза), засчитывается в висте как взятка.

(обратно)

41

Блин, доктор! (исп.)

(обратно)

42

Р о у ч – индейский головной убор из перьев, может быть украшен также рогами бизона.

(обратно)

43

Г р о г о х – ирландский домовой.

(обратно)

44

В Ирландии платье невесты традиционно было голубого цвета, а чёрный полог, который друзья несли над шествующими к алтарю женихом и невестой, символизирует таинство ночи. Также над головами молодожёнов могли нести по ситу с мукой, но на свадьбе у Сабурами такого не было.

(обратно)

45

В реальной истории «Вирджиния» в бой ядра не взяла и была вооружена только бомбами.

(обратно)

46

В е л ь т м е й с т е р – победитель гроссмейстерского шахматного турнира.

(обратно)

47

Джерард Мэнли Х о п к и н с – католический священник и выдающийся поэт XIX в., создатель «скачущего стиха».

(обратно)

48

– Спасибо, я не пью.

– Совсем? Это неправильно.

– Хорошо. Я возьму пива (яп.).

(обратно)

49

Гуронский термин, обозначающий «сила желания человека изменить мир и свою судьбу», рабочий настрой вне зависимости от обстоятельств.

(обратно)

50

Амбротипия – способ получения фотографий из стеклянного негатива. Дагеротипия и ферротипия используют для этих же целей металлические пластины.

(обратно)

51

Серия небольших гравюр на религиозную тематику, отпечатанных на листах цветной бумаги. Предшественник современного комикса.

(обратно)

52

Августа А д а Кинг, урождённая Байрон, графиня Л а в л е й с (1815–1852) – математик, создатель первой в истории программы для вычислительной техники.

(обратно)

53

Ад? Здравствуйте? (англ.)

(обратно)

Оглавление

Констебль с Третьего участка Роман

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI,

  Глава XVII и последняя

Вычислительный голем мистера Бэббиджа Повесть

Приложения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg