«Городская магия»

Детективная повесть

(грустная, но поучительная и совершенно реалистическая)

— Почему люди прибегают к колдовству?

— Глумишься?

— Отнюдь — я просто цитирую: «Почему люди прибегают к колдовству? Как защитится от враждебных чар? Как использовать опыт вековой мудрости для того, что бы испытывать финансовый успех? — магистр тайнодеяния и тайнознания, кандидат психологических наук, народный целитель Прокопеня И точка Н точка ответит на эти вопросы и обучит практическим основам магических ритуалов во время своего семинара…» Вот, сам посмотри — объявление в вашей местной газете…

— Ну и почему я должен это читать, а тем более радоваться? Ну и внешность у этого «магистра тайнознания» — ему бы для армейского спецназа семинары проводить, или хотя бы в сериале «Менты» исполнять заглавную роль…

— Но именно он написал эту отвратительную книгу — которую ты постоянно цитируешь…

— «Городскую магию»? Как интересно он мог её написать — если её написал я? Причем ещё в 1939 году… Видно, придется посетить этот семинар…

— Конечно, но раз он магистр тайнодеяния это может быть действительно интересно. То есть, если он действительно магистр тайнодеяния, на него стоит посмотреть… Знаешь, я уверен, что она тоже там будет.

— Так она ж уже есть…

— Как есть?

— Да вон лежит на столе, единственно, что обложка потрепалась….

— Я не про книгу…

* * *

Поездка в уездный город Н., была испорчена с самого начала. Прокопеня И. Н. резко втолкнул свое скромное имущество в купе, и тяжело вздохнул… Хотя, чем было возмущаться? Только крайне стесненное материальное положение заставило его опубликовать эту дурацкую книгу «Городская магия», а затем изображать Петрушку на массовых мероприятиях с гордым названием «психологический тренинг». А теперь ещё и это объявление! И, если высокие слова о магистре тайнознания и тайнодеяния все таки до некоторой степени польстили самолюбию Игоря Николаевича, то уж абсолютно беспочвенное определение «народный целитель» ставило его в один ряд с сомнительной и ненавистной ему публикой. Убежденный народный целитель настоящее бедствие на психологическом тренинге! Хуже него только истинные астролетчики!

Собственно — какого ещё текста объявления можно было ждать от «Бабушки Дарьи»? Именно такое наименование было изображено буквами, имитирующими русскую вязь, на бланках, с предложениями о проведении семинара в городе Н… Прокопеня снова вздохнул — теперь он будет пожинать плоды собственной неосмотрительности в виде разношерстной и плохо управляемых слушателей.

Оставалось только одно — мыслить позитивно.

Прокопеня снова вздохнул и принялся разглядывая длинную девицу, курившую у последнего окна полупустого вагона.

У девицы все было длинным — сапоги, пальцы, сигарета, шарф, волосы, густо наращенные ресницы, нос и даже явно накладные ногти. Короткой была только юбка из какого-то блестящего материала. Девица щелчком отбросила окурок и, оглянувшись, в сторону увлекшегося до неприличия разглядыванием Прокопени, демонстративно три раза сплюнула через левое плечо и быстро удалилась…

«Вот так незаметно подкрадывается старость…» — вздохнул Игорь Николаевич.

Итак, Прокопеня снова впал в грусть, да так сильно, что стал внимательно читать Н-скую газетенку, ту самую, в которой помещалось рекламное объявление его семинара. Газета «Деловое Заречье» имела гордый подзаголовок — «газета национальной буржуазии».

Большая часть этого низкопробного продукта была посвящена, разумеется, предвыборным баталиям. Как профессиональный психолог и практик НЛП Прокопеня отметил для себя одну агитку. «Ваш разумный выбор приблизит эру милосердия» построенная в лучших традициях шаманского заклинания фраза подкреплялась портретом некоего импозантного мужчины, — видимо потенциального депутата — не явно, но ощутимо стилизованного под культового персонажа времен застойной стабильности в исполнении Высоцкого — Глеба Жиглова.

Скоротав время за чтением, Игорь Николаевич выгрузился на перрон пункта назначения и сразу же попал в руки самой «бабушки Дарьи».

Хотя на «бабушку» эта дама походила мало — крупная тетка неопределенного возраста с ярким гримом и театральными манерами, была скорее похожа на классного руководителя или сотрудника исполкома времен тяжелого детства и ещё более не завидной юности самого Прокопени. Сложная прическа, костюм, от вида которого великая Коко Шанель воскресла бы от ужаса, и завершал этот образ непременный бант на блузе, венчавший и без того значительную грудь.

— Сокол! Вот и прибыл! Я — бабушка Дарья. Буду тебе тут в городе нашем, «бабушка» сделал широкий жест рукой, достойный оперной дивы, в сторону грязного здания вокзала и дымящих заводских труб, — что мать родная.

— Игорь Николаевич, — Прокопеня сделал над собой усилие, что бы не отрекомендоваться как «внучек», и, убрав с лацкана своего пиджака крепкую руку «бабушки», вложил в неё визитную карточку.

Рядом с Прокопений внезапно материализовался угрюмого вида субъект, решительно вырвал у него из рук кейс и обратился к «бабушке».

— Дарья Викентьевна — куда его? В СИЗО сперва или на Объект, ну на ИТУ сразу? — поинтересовался субъект бесстрастным голосом.

— Да что ты, милок, поселим сперва, потом покормим, потом к Антолий Дмитричу, а завтра лекция у него, — запричитала речитативом Викентьевна план пребывания Прокопени в городе Н.

Угрюмый субъект забросил скромный багаж вновь прибывшего в стоявший недалеко черный, не правдоподобно новый и чистый Бимер. «Хорошо живет нынче народный целитель, нам магистрам тайнознания плыть и плыть…» — грустно подумал Игорь Николаевич, устраиваясь вслед за Дарьей Викентьевной на кожаном сидении машины.

За время путешествия выяснилось, что спонсор лекционного тура Прокопени, да надо полагать, и активной деятельности самой бабули, некий замечательный, «большой души» человек, руководящий местным специальным объектом исправительно-трудового назначения, каковые по народному принято именовать «зоной». Человек этот крайне нуждается в психологической помощи именно Прокопени, поскольку пал жертвой подлых интриг недоброжелателей.

* * *

«Становится все увлекательнее и увлекательнее», — подумал Игорь Николаевич, когда за ним — сытым и расселенным, с противным скрипом захлопнулись свежевыкрашенные ворота спец объекта, а затем ещё несколько тяжелых металлических дверей и решеток. Присутствие рядом Бабы Дуси — как про себя он обозначил Дарью Викентьевну — успокаивало мало. Скорее наоборот. Прокпеня чувствовал себя как нашкодивший школьник, которого строгая классная дама, отчаявшись перевоспитать своими силами, вдет в детскую комнату милиции к суровому дяде милиционеру…

Однако сам Анатолий Дмитриевич, которого экзальтированная «бабушка Дарья» именовала не иначе как «Отцом», оказался человеком брежневской закваски — то есть веселым, хлебосольным, общительным и постоянно ностальгирующим о былом. Прежде всего, он обратил внимание Прокопени на образцовый прядок царящий вокруг, затем предложил чаю, поинтересовался степью развала государственной системы в столице и привычном извлек из сейфа бутылку коньяка. И после нескольких тостов общего характера, произнесенных на фоне причитаний бабушки Дарьи, на отрез отказавшийся от алкоголя и уговаривавшей мужчин последовать её примеру, перешел к своей проблеме.

Собственно проблема Анатолия Дмитриевича носила глобальный характер и состояла в том, что люди испортились. Испортились вместе с экологией, под дурным влиянием телевизора, Запада, разнообразных сект и шаманизма. Конечно, Анатолий Дмитриевич не был уверен, помнит ли Прокопеня по молодости лет, то прежнее, славное время. Раньше в мире существовал порядок, который присутствовал во всем — рабочие становились сперва инженерами, потом главными инженерами, а потом директорами, продавцы становились сперва заведующими отделами, потом директорами магазинов, и лишь потом начальниками трестов и баз, лейтенанты становились старшими лейтенантами, а только потом, набравшись житейской мудрости и седин дорастали до полковников, и то далеко не все. Да и преступность была иной — детишки рождались в неблагополучных семьях, потом попадали в колонию для малолетних, потом на так называемую «зону», и только потом, после многих «ходок» и судов, и опять же не все, обретали квалификацию рецидивиста, и сопутствующее ей людское уважение. А о том, что бы субъект 25 лет от роду, будь он хоть семи пядей во лбу, сознательно выбирал себе на досуге статьи УК по которым можно «стать» рецидивистом, да ещё и особо опасным, и в страшных снах никому не снилось.

И тому были причины. Ведь чем были занят ум того, прежнего уголовника? Что извлекал из его тумбочки сотрудник ИТУ? Фотографию любимой девушки на пляже в Сочи, письмо старушки матери из деревни, стихи неизвестного автора! Ну, в худшем случае — потрепанный томик Солженицына — так это было уже ЧП, за которое можно было запросто лишиться погон, да пожалуй, и партбилета…

— А что теперь? — Анатолий Дмитриевич лихо откупорил новую бутылку «конины», и с отчаянием покачал головой, — Шаманы — наркоманы, Тальтеки Шмальтеки, Вуду — Муду! Вот до чего дожили! — он наклонился и брезгливо извлек из недр сейфа и бросил на поверхность стола книжку в знакомой обложке. Прокопеня поежился. Конечно, он сразу же узнал её — пресловутая «Городская магия», автор Прокопеня И. Н. — то есть он сам…

Поток сознания Анатолия Дмитриевича был так силен, что незаметно смыл из кабинета бабу Дусю, а затем перенес самого рассказчика и его гостя в один из ресторанов города Н. — впрочем, довольно тихий и уютный. Если опустить лирические отступления, скабрезные шутки и нецензурные слова, произнесенные во время этой длинной и красочной беседы, то осталось следующее. Некий лихой молодец возмечтал о том, что бы стать рецидивистом, и с целью получить означенную квалификацию учинил бунт в какой-то колонии, но его блестящая карьера авторитета почти что оборвалась, когда он попал в учреждение, процветающее под мудрым руководством Анатолия Дмитриевича. Поскольку Анатолий Дмитриевич, которого Прокопеня про себя окрестил «папой Толей» за отеческое отношение к окружающей действительности, сторонник традиций и вообще строгого нрава, строптивый тип стал объектом дисциплинарных мер. (О характере мер Игорь Николаевич любопытствовать воздержался из-за присущей ему врожденной деликатности).

И вот тут-то для папы Толи, успешно перевоспитавшего не одно поколение бандитов и прочей мрази, и начался «настоящий кошмар». Прежде всего выяснилось что негодяй этот запросто впадает в состояние при котором совершенно не испытывает боли, и вообще теряет связь с внешним миром — транс — вот как это безобразие называется! — век бы не знать, да вот довелось, — посетовал Папа Толя.

— Да в добавок, — папа Толя оглянулся и перешел на доверительный шепот может летать… ну не летать, а как же это охарактеризовать-то… парить — в общем, находится в воздухе без внешней опоры. Конечно, звучит это довольно странно и даже глупо, но папа Толя неоднократно наблюдал это загадочное явление, причем не один, а в присутствии очевидцев — сотрудников колонии, врача из медсанчасти, своего заместителя и даже Кастанеды. (При упоминании имени великого латиноамериканца Прокопеня привлек все внутренние резервы, для того, что бы сохранить на лице серьезное выражение искреннего сопереживания папы Толиным бедам).

— И кому расскажешь про такое, и кто поверит, кто поможет? — посетовал папа Толя.

После таких событий Анатолий Дмитриевичу, конечно, ничего не оставалось, как передать социально опасного субъекта в руки медицинских работников для признания невменяемым. Что б и речи не шло ни о каких дальнейших квалификациях! — сурово подчеркнул дальновидный папа Толя. После пары месяцев пребывания в специализированной лечебнице, зловредный субъект впал в кому, и был срочно выписан, дабы не портить показатели образцовой больниц фактом своей кончины. Тут-то подлая натура поклонника «Городской магии» и проявилась во всей неприглядности.

Вместо того, что бы с миром упокоится, или, обрадовавшись выздоровлению, заняться честным трудом, тип нанял адвокатов и начал сточить письма в прессу, падкую на дешевые сенсации, и разнообразные инстанции, подобные «Международной амнистии», в которых жаловался на жестокое обращение и суровые условия содержания, лишившие его здоровья — физического и душевного. Папу Толю просто измучили разнообразные комиссии, проверки и инстанции. Но, и с этими тяготами Анатолий Дмитриевич успешно справился бы — ведь, он человек старой закалки, с любым найдет общий язык!

Так нет же — теперь пресловутый Сергей Олегович Головатин — именно так зовут неугомонного экс-уголовника — сколотил общественную организацию, нанял каких-то заезжих политологов и проталкивает в депутаты своего адвоката бывшего следователя областной прокуратуры Костика Монакова. Разгильдяя, бабника и двоечника — между прочим. Папа Толя может с полным правовом так говорить, потому что знает Костика с молодых ногтей, и в академии УВД их даже путали из-за внешнего сходства — ан, поди ж ты… Выдвигаются вот в депутаты по одному и тому же округу. Ну и конечно, Кастанеда, насмотревшись американских фильмов про окружных прокуроров и начитавшись поучительных статей в сомнительных газет, с дружками из продажной молодой генерации, всему этому безобразию потворствует! — папа Толя громко стукнул по столу ладонью, как бы поставив последнюю точку в своей печальной истории.

Изрядно набравшийся в процессе рассказа Прокопеня заплетающимся языком пролепетал, что поможет, всем, чем сможет (хотя совершенно не представлял чем именно можно помочь в противостоянии с самим Карлосом Кастанедой, доном Хуаном и воинами Нагваля и каким-то окружным прокурором!). Анатолий Дмитриевича, тоже изрядно захмелевшего, такое резюме вполне устроило, и облабзав Игоря Николаевича в обе щеки, он отправил его домой на все той же замечательно чистой машине, пообещав завтра снабдить Прокопеню уголовными делами и историей болезни мерзавца Головатина.

Действительно, как только Прокопеня, испытывая легкую головную боль после вчерашних возлияний, вышел поутру, что бы наконец-то провести семинар, его знаком остановил неприметный среднестатистический человек в штатском и молча вручил ему пухлую папку с завязками. Игорь Николаевич автоматически вложил папку в полупустой кейс и отправился проводить действо, гордо именуемое «психологический тренинг».

* * *

Вопреки опасениям Прокопени, публика, собравшаяся на тренинг, выглядела вполне ординарной и не предвещала особых хлопот. Самой бабушки Дарьи среди слушателей не было, и это вселило в Прокопеню, недолюбливавшего профессиональных народник целителей, дополнительною уверенность.

Второй приятной новостью было присутствие среди слушателей длинной девицы из поезда. Она хотела расположиться за одним столом с элегантно и дорого одетым молодым человеком. Сразу охарактеризовать молодого человека Прокопеня затруднился — по дороговизне одежды и аксессуаров, совершенно неуместным на скромном местечковом семинаре, он вполне отвечал наименованию «новый русский». А вот гордая осанка, этнический тип и черты лица заставляли использовать бесконечно широкое определение «лицо кавказской национальности». Да и вел себя молодой человек именно в соответствии с эти последним стереотипом — то есть, не вдаваясь в дискуссию с девицей, просто взял и молча перевесил её стильную меховую курточку на другой стул, и туда же переставил её крошечную сумочку. Девица обиженно захлопала длинными ресницами, но протестовать не решилась.

Освободившееся таким образом место рядом с «лицом» через несколько минут занял, стремительно вбежавший в зал, светловолосый взъерошенный паренек с огромными голубыми глазами, в которых застыло какое — то недоуменное выражение. «Прямо мальчик из Гитлерюгенда, заблудившийся в Брянских лесах», подумал Прокопеня, питавший слабость к историческим аналогиям. И перешел к семинару.

Единственным фактом, омрачавшим мирное течение тренинга, были глупые вопросы, которые начал было задавать Игорю Николаевичу упитанный неприятный мужик лет пятидесяти. Баланс растительности на его голове достигался за счет реденькой бороденки а-ля Солженицын, уравновешивавшей глобальную лысину на лбу. Итак, мужик поинтересовался — хотя к теме семинара вопрос не имел ни прямого, ни даже косвенного отношения, чем тайнодеяние отличается от тайнознания? Прокопеня, как опытный психолог, решил пресечь любопытство, на корню задав мужику встречный вопрос:

— Вы по роду деятельности кто?

— Поэт — песенник, — бесхитростно ответил мужик, не ожидая подвоха.

— Вот и осознайте — поэт отличается от песенника так же, как тайнознание от тайнодеяния, — скаламбурил Прокопеня. Шутка, довольно неудачная, даже по мнению самого автора, нашла живой отклик среди слушателей. Особенно искренне и долго смеялся «новый русский с лицом кавказской национальности».

Когда семинар уже завершился, Прокопеня стряхивал с рук мел и укладывал в кейс листочки с заметками, к нему решительно подошел голубоглазый парнишка и ловко извлек из-под свитера экземпляр «Городской магии» в сильно потрепанной обложке:

— Я конечно человек малограмотный, всего 12 книг в своей жизни прочитал, включая школьные учебники, но Ваша книга это супер! Это просто — ключи от Шамбалы! Подпишите, пожалуйста!!!

Льстивые слова парнишки возымели действие, и впечатленный Игорь Николаевич размашисто написал на своей фотографии, размещавшейся на обложке — «От гуру Просветленному», поставил подпись. Лицо паренька озарилось удивительной улыбкой, обращенной куда-то внутрь себя:

— Ну, раз уж Вы видите, что я просветленный… то — только без обид ладно? Мы поспорили, — паренек кинул в направлении «лица», внимательно наблюдавшего сцену общения с «гуру», обладатель дорогого костюма был вторым участником спора, — ведь Вы же военный, ну во всяком случае были???? — глаза паренька стали из голубых ярко синим, а голос стал каким то бесцветным и далеким — Я Вас вижу в камуфляже… но без погон, в высоких шнурованных ботинках, — почти как у меня, — Вы стоите на песке, один ботинок развязан, а нога топчет змею — небольшую желтую змейку, я таких даже никогда не видел, последняя фраза была произнесена уже совершенно другим голосом, парнишка удивленно покачал головой, и вытащил откуда-то из-под длинного свитера пачку сигарет «Кемел», металлически поблескивающую зажигалку и закурил, стряхивая пепел прямо на пол.

Пркопеня испытал легкий шок, и что бы как-то скрыть свое замешательство, брякнул первое, что пришло в голову — то есть правду-матку:

— Я учился в военно-медицинской академии, я эпидемиолог… — и тут же добавил, вернувшись в образ мага и чародея, — этом мне очень помогло, когда я получал свою вторую, гражданскую, профессию — психолог!

— Ал, давай деньги — не громко, но твердо, обратился парнишка к «лицу».

— Какая-то просто патология, паранойя! — Ал грустно вздохнул, покачал головой, и вынул из внутреннего кармана изящный кожаный бумажник, и брезгливо извлек из него две сто долларовые купюры. — У меня нет больше, только карточки…

— Вот и спорь с тобой после этого! Карточка это что деньги по-твоему? Первое правило преферанса — нету денег не садись! Ладно, должен будешь, под двойную учетную ставку Нацбанка! — забрал купюры из рук незадачливого Ала, пожал плечами и вышел из помещения…

Вообще-то персонаж колоритный, подумал Прокопеня о парнишке, пытаясь отвлечься от нахлынувших на него и довольно неприятных воспоминаний. Парнишка был росточку чуть ниже среднего, какой-то изящно-тонкой, но пропорциональной конструкции. Одет на хрупкой гране между скромненько и бедненько, в длинный вязанный свитер, на пару размеров больше, в непонятного происхождения брюки, при этом брюки заправлены в кожаные высокие ботинки с массой крючков и заклепок, которые в народе принято называть стильными. Запястье парнишки было в несколько оборотов ообмотано красной шерстяной ниткой, с которой свешивалась пара деревяшек с начерченными на них знаками. Скорее всего, это были руны. Сами кисти рук заслуживали отдельного внимания — то ли забыто аристократической формы, то ли просто не привычно, для глаза Игоря Николаевича, ухоженные. Парнишка выглядел очень открытым, и в то же время держался уверенно, но без наглости, и естественно…

— У него действительно потрясающая харизма, — как будто подслушав мысли Прокопени, сказал Ал, — Как вы думаете — как профессиональный медицинский доктор и психолог, он, — Ал кивнул в сторону двери, за которой скрылся парнишка, — он действительно видит — то, о чем говорит? — «лицо» изъяснялось с легким, едва заметным акцентом, на каком-то ходульно — правильном русском языке, без жаргона и междометий.

— Знаете, — Прокопеня постарался придать своему лицу интеллектуальное выражение, — при целом ряде факторов люди испытывают галлюцинации, видения, перемещенные состояния сознания. Это может быть следствием воздействия психотропов например, или физиологических факторов, ведущих к интоксикации…

— Я понимаю это, я имею диплом медицинского факультета, но ведь он описывает реальные факты, имевшие место в действительности. Он сам объясняет этот дар, как приобретенный благодаря написанной Вами книге!

— Ну, знаете ли… Я бы не утрировал так уж сильно… Книга — это мертвое знание… — Игорь Николаевич мысленно в который раз сам себе торжественно пообещал наконец прочитать эту идиотскую «Городскую магию» до конца.

— Знание не бывает мертвым! — сказал Ал с пафосом, — и продолжил уже буднично — может Вам нужна машина? Я, плохо знаком с местными дорожными знаками, но он (Ал снова кивнул в сторону двери, видимо подразумевая под словом «он» парнишку) хорошо распознает знаки, хотя и не умеет водить, поэтому мы вмести ездим.

Прокопени было любопытно посмотреть на такого «двуглавого Шумахера», да и лень пешком по незнакомому городу идти, поэтому он с энтузиазмом согласился. По пути Ал, сидевший за рулем, лихо окатил водой из лужи зазевавшуюся около здания, где проходил семинар, длинную девицу, а парнишка поведал пару совершенно не правдоподобных историй о пользе различных практик из «Городской магии» в быту, а на прощание даже написал на пачке с сигаретами, за неимением другого информационного носителя, номер телефона, и передал её Прокопене, с напутствием «Звонить если что».

* * *

Игорь Николаевич приветливо помахал пачкой в след уезжающему джипу, опустил её в карман пиджака, и заметив невдалеке табличку обменного пакта, сиротливо примостившуюся около фундаментальной бронзовой надписи «БАНК», решил поменять немного денег «на прожиточный минимум». Преуспевающая баба Дуся расплатилась с ним за семинар авансом, даже в американской валюте.

В обменнике Прокопеню ждал неприятный сюрприз — барышня в зарешеченном окошке посмотрела протянутую им сотенную купюру на свет, помяла в пальцах и отказалась принять, резко переадресовав его в банк. Благо дверь банка располагалась рядом и возмущенный Прокопеня решительно толкнул эту тяжелую дверь в поисках управы на хамоватую барышню.

В отличии от обменника, банковская барышня взяв ту же самую купюру даже не стала вступать с Игорем Николаевичем в дискуссию, а сразу же вызвала охрану, мгновенно появившиеся «добры молодцы» в двубортных костюмах столкнувшись с бурными протестами отставного военврача, не забывшего как выяснилось, старой доброй армейской школы рукопашного боя, вызвали на подмогу милицию, и Прокпеня, в помятом пиджаке, да ещё и с разбитым носом был водворен в 28 отделение милиции города Н…

Когда пыл драки схлынул, дыхание восстановилось, и вернулась способность рассуждать логически, ситуация показалась Игорю Николаевичу даже забавной сейчас он позвонит «большой души» Анатолию Дмитриевичу, полковнику Звягину вчерашнему хлебосольному собеседнику, и попранная в Прокопенином разбитом лице справедливость восторжествует, да так, что мало его милицейским обидчикам не покажется!

Только воплотить этот коварный план в жизнь оказалось не так то легко. Причем виноват в этом был исключительно он сам — кейс с бумагами, блокнотом с телефонами, визитными карточками остался в джипе искренних почитателей его книги. Хорошо хоть пачку сигарет с номером парнишки не успел выбросить! Прокопеня вздохнул — особого выбора не было, и набрал этот номер:

— Да, Сергеич, — сразу сказал в телефоне звонкий голос парнишки.

— Нет, это Игорь Николаевич, который Доктор, я у вас в автомобиле кейс забыл. Не сможете мне его привезти, только если можно быстро…

— Легко, а Вы где? — поинтересовался парнишка.

— Я не знаю точно. В двадцать восьмом отделении милиции, — Игорь Николаевич чувствовал себя просто клиническим идиотом когда произносил эти слова, представляя как округляются недоуменные газа парнишки и иронично качает головой Ал. Прокопеня утешил себя единственно тем, что детей ему с этими яркими личностями не крестить, в конце-то концов!

— В двадцать восьмом? А ты, Доктор, молодец, шустрый, — хихикнул парнишка в трубку, — ну держись там, сейчас кавалерию за тобой отправлю…

Уж лучше сразу береговую охрану США, — подумал Игорь Николаевич, поймав на своей руке с мобильником недобрый взгляд приближающегося милиционера…

Милиционер все ещё сличал личность «задержанного» Прокопени с фотографией в паспорте, когда дверь в кабинет резко и без стука открылась и в неё как ураган ворвался крупный мужчина:

— Деятели, — с порога заорал мужчина, — я вот разорву вас просто как Бобик тряпку, если били его, а уже вижу что били! Напишу жалобу Кастанеде! Считайте что вы все тут уже без погон, и ищите себе новую работу! — мужчина забрал из рук опешившего милиционера паспорт Прокопени и взяв за плечо самого Игоря Николаевича, решительно поднял его со стула и подтолкнул к выходу. Прокопеня был в очередной раз потрясенного магическим действием, которое имя Кастаньеды имело в уездном городе Н…

Милиционер приподнялся из а стола и заискивающе пропел, пытаясь заглянуть в глаза внезапно появившегося спасителя:

— Константин Ф-е-едорович, ну не би-и-или же мы его, нам его из банка привезли уже побитого, а мы с ним по-людски! Даже позвонить ему разреши-и-или — вот… — и протянул мужчине только что отобранные у Игоря Николаевича дешевенькую «Моторолу» и старенький потертый бумажник, — у нас же сокращение штатов каждый день, а дома детки…

— Да он сам ещё дите, — мужчина был неприменим, и снова встряхнул Прокопеню за плечо, видимо, что бы придать больше убедительности своему последнему, весьма сомнительному, учитывая возраст и комплекцию психолога, тезису, забрал телефон и кошелек и вытолкнул Прокопеню в коридор.

Все это произошло настолько быстро, что Игорь Николаевич только сейчас понял, что крупный мужчина, обличенный такими стандартными символами «крестного отца» как длинный черный плащ, шелковый шарф, дорогие часы, и непременное кольцо с черным камнем на мизинце — тот самый борец за Эру Милосердия, предвыборный слоган и фото которого он изучал в поезде.

А неумолимая логика заставила его сделать ещё одно умозаключение Константин Федорович — видимо и есть тот самый «разгильдяй, бабник и двоечник» — Костик Монаков, главный конкурент папы Толи на выборах, а так же приспешник и адвокат социально опасного Головатина, для противостояния с которым, Прокопеня и был призван в город Н… Ситуация становилась довольно пикантной…

Провести дальнейший логический анализ возможных последствий Игорь Николаевич уже не успел. Решительный «Костик» снова встряхнул его за плечо и вытолкнул на этот раз уже из коридора на крыльцо отделения милиции. Прокопеня на секунду ослеп от вспышек фотоаппаратов и юпитеров киношников, и практически на ощупь, в полном замешательстве спустился по ступенькам, краешком сознания улавливая слова о милицейском и правовом беспределе, царящих в городе Н., с молчаливого одобрения коррумпированной власти, — это Константин Монаков импозантно поправляя шарф, и расположившись на крыльце милиции как на трибуне, произносил очередную предвыборную речь прямо в журналистские микрофоны.

— Ну, ты Доктор, просто красавец, — непонятно откуда взявшийся парнишка дружелюбно хлопнул Прокопеню по плечу и протянул ему сигарету.

— Я бросил, — неуверенно сказал Прокопеня, махнул рукой взял сигарету и закурил. К ним подошел Ал, в руках у него была серебристо белая куртка, а лицо его было сосредоточенным и серьезным.

— Надень, — он протянул куртку парнишке, — и иди, спустись с крылечка, Монаков уже почти все сказал, а свет как раз очень удачно расположен.

— На кого я в ней буду похож? На гребенного Маленького Принца? На голубочка Оскара Уайльда? На Джона Ленона времен «Белого альбома», а может на Уинстона Черчеля в молодые годы? — капризничал парнишка, все же облачаясь а куртку. Дюжина прочитанных им книг видимо была отобрана с большим вкусом.

Ал поморщился и пояснил:

— Нет, Уинстон Черчиль не есть знаковая фигура в общественном сознании. Ты будешь похож на ангела. Это хорошо с точки зрения характерного для населения массового интереса к дешевому мистицизму и религии. Даже у президента Путина есть духовник. Ангел, в отличии от Джона Ленона, положительно маркированный символ даже для атеистической части электората.

— Да не быкуй ты, Сергеич, Ал — хоть водку и не пьет, но мужик грамотный, — к дискуссии присоединился Монаков, завершивший свое показательное выступление и для восстановления сил отхлебывавший прямо из бутылки пиво, вон из меня тоже Жиглов, — он хлопнул себя по внушительному животу, — как из пивной бочки балерина, — а ведь как рейтинг — то после этого плаката подскочил, просто зашкаливает!

Парнишка грустно опустил голову:

— Короля играет свита, — и с тяжким вздохом взобрался на крыльцо, повернулся к камерам и преобразился настолько, что впечатлительному Прокопени показалось даже будто уже не свет юпитеров, а сама загадочная харизма отражается в каждом волокне серебристой ткани, а светящийся силуэт парит над грязным крылечком и плавно плывет, не прикасаясь к земле, без всякой внешней опоры…

«Так вот он какой — Головатин, великий и ужасный», — осознал Игорь Николаевич.

Собственно реалистическая, подоплека чуда выяснилась уже через несколько минут:

— Вот твари ленивые! Хоть бы перила выкрасили! — негодовал Головатин, называть его «парнишкой», даже мысленно, Игорь Николаевич теперь не рисковал, отряхивая с рук прилипшие крошки старой краски — он просто умудрился медленно съехал по перилам довольно высокого крыльца, ошарашив своим «полетом» наблюдавшую действо публику и журналистов.

— Вот ведь голова у тебя Сергеич! Я даже пивом подавился — думал все улетит человек — как тот Дэвид Коперфильд! — искренне восхитился Монаков, и прищурил один глаз, прицелился и метко бросил пустую бутылку от пива в открытую форточку отделения милиции, — буду депутатом — распоряжусь, что б покрасили перила, и окна зарешетили!

Прокопеня лихорадочно вспоминал полное имя Головатина — да именно Сергей, Сергей Олегович, кажется… и почти неосознанно, спросил:

— А почему Сергеич?

Головатин пожал плечами и сказал мечтательно:

— Знаешь, Доктор, я и сам бы предпочел что-то более романтичное стихийное — «Ветер» или «Ураган»…

— Ну не, «Ураган» — не счастливая погремуха. Вон Сайченко Севу, покойного, так и называли Сева — Ураган — и что? Взорвался год назад в машине, Царство Небесное! — прокомментировал Монаков — внешне он действительно напоминал папу Толю, хотя и был несколько полнее и значительно вальяжнее, а балагуром видимо был ещё большим, поэтому продолжил свой пространный комментарий:

— А Сергеич, это уважительно звучит! Сразу понятно — уважают человека, несмотря на… — Монаков осекся, и закашлялся, что бы заполнить паузу, и уже без прежнего энтузиазма тихо закончил фразу, — молодой возраст…

«Уважаемый» Сергеич бросил в сторону острый, какой-то стальной взгляд и с металлом в голосе закончил эту неосторожно сказанную фразу:

— Несмотря на отсутствие квалификации? Да?

— Да ну что ты, в самом деле, Сергеич, ну другое ж время — другие песни, другие понятия… ты — представитель качественно новой формации! Настоящий олигарх! — Монаков попытался замять свою оплошность, — год-два и про тебя в журнале «Форбс» напишут или в «Гарольд Трибьюн», а про этих Глобусов — Черепов кто вспомнит? И вообще мужики — надо выпить — а то мы, честное слово, прямо как кой-то мусульманский талибан! — подвел итог потенциальный депутат.

* * *

Игоря Николаевича, с легкой руки Головатина, успешно переименованного в «Доктора», опять подвезли к подъезду стандартной пятиэтажки, где располагалась заботливо снятая для него бабушкой Дусей квартира. Изрядно уставший за день, он решительно отказался от «дружеского ужина», на котором настаивал Монаков, лелея надежду наконец-то выспаться перед завтрашним семинаром.

На пороге квартиры Прокопеня споткнулся обо что-то, оказавшееся куриной косточкой, да ещё и основательно запутавшейся в клубке разноцветных ниток. Только особо разглядеть это своеобразный объект он уже не успел — в лицо пахнуло каким — то тяжелым, спертым воздухом со сладковатым запахом серы и ещё чего-то знакомого, но почти забытого…

Вот они преимущества пребывания в посуточно снятом жилье, — ещё пытался думать Прокопеня решительно направляясь к окну. Странно, но каждый следующий шаг давался ему все тяжелей — казалось, ступни прилипают к полу, он опустил глаза и увидел их. Множество маленьких, юрких желтых змеек клубилось на полу, обвивало его ноги, мешало двигаться. Змеек становилось все больше и больше, они расползались с невиданной скорость, оставляя на мебели и стенах следы мерзкой зловонной слизи, им уже не хватало места и они, тихо попискивая, обвивали его руки и тело, парализуя всякое движение… Желтоватый туман заволакивал глаза, и сознание…

Прокопеня не помнил, как упал и как долго пролежал… Он просто в какой то момент открыл глаза и увидел над собой потолок, со старенькой люстрой, почувствовал все тот же полузнакомый мерзкий запах. Откуда тут формалин удивился он и попытался вспомнить, что случилась, а заодно и встать — открыть окно. На это раз попытка был удачной — Игорь Николаевич жадно вдохнул чистый уличный воздух и ощутив резкий приступ тошноты направился в ванную. Двигаться ему сейчас уже стало легче, а вот процесс мышления все ещё был затруднен. Ополоснув лицо и руки, Прокопеня решил выпить кофе и поплелся на кухню.

Желание пить кофе сразу же пропало, пропало вместе с чувством реальности… На полу кухни лежало тело… Довольно крупное, обернутое как мумия с ног до самой макушки широким желтым скотчем… Именно оно было источником мерзкого формалинового запаха в доме. Покопеня подошел к кухонному окну, широко открыл его тоже, высунулся, глубоко вдохнул, зажмурил глаза и громко, отчетливо произнес:

— Это всего лишь сон. Да страшный и не приятный. Но сейчас я сосчитаю до трех и проснусь со счетом три! Один, Два, Три! Я здесь и сейчас!

— Просто бомба — Доктор, ты что, репетируешь завтрашнюю лекцию? откуда-то снизу, из двора, донесся голос, человек без сомнения обращался к нему.

Игорь Николаевич в полузабытьи, не открывая глаз сделал несколько шагов в глубь кухни, споткнулся о тело, развернулся, попятился по короткому коридорчику в сторону прихожей и вытянув руку вперед тихо попросил:

— Ударьте меня кто-нибудь — я хочу почувствовать, что живу! — и тут же задохнулся от резкой боли — Некто действительно залепил ему подряд несколько сильных пощечин.

Боль частично вернула Прокопени сознание, ощущения, чувство времени и реальности. Он наконец рискнул открыть глаза:

— Вы кто? — он уставился на темневшие рядом с ним силуэты без надежды получить ответ. Один из пришельцев щелкнул выключателем, а другой сказал:

— Доктор, да что с тобой на самом деле? Обкурился ты что ли? И когда ж ты успел только, минут пять ведь прошло всего, — Сергеич покачал головой даже с некоторым восхищением, — ты у меня в машине кейс забыл, — и он протянул Игорю Николаевичу старый добрый кейс.

— Да это мой, — теперь Прокопеня действительно медленно возвращался в «здесь и сейчас»…

— Что это за едкий запах? Формалин напоминает… И ещё что-то — из нервно паралитической группы кажется, не удивительно, что Вы такой бледный! Большая удача, что Вы не захлопнули двери — вполне могли задохнуться! — Ал, второй ночной посетитель, снял носовой платок, которым обернул ладонь, отвешивая Прокопени оплеухи, и помахивая им перед своим носом, прошел через комнату и широко открыл балкон.

— Не знаю… — Игорь Николаевич с опаской следил за движениями Ала, но на этот раз змейки не появились, значит оставалась надежда, что все происшедшее с ним было просто галлюцинацией…

— Слушай, Ал, зайди на кухню, а то у меня крыша что-то сегодня едет больше обычного, — бледный и какой-то отрешенный Головатин обеими руками тер лоб и виски, прислонившись к дверному косяку у входа в комнату — он видимо тоже обнаружил на кухне импровизированную мумию.

Невозмутимый Ал молча пошел на кухню, а Сергеич и Прокопеня потянулись за ним следом, уже зная, что он там увидит.

— Ну — где Вы его взяли и зачем? Это что действительно настоящее человеческое тело? И кому же оно принадлежало? — Ал был скорее раздражен, чем удивлен — своеобразная мумия продолжала лежать на полу кухни.

— Понятия не имею… Я пришел… и упал… зашел попить воды… а оно лежит… просто метафизика… — неуверенно изложил свою историю Прокопеня.

Ал скорбно вздохнул, видимо он уже устал от метафизики, и решительно предпринял практические действия — вытащил из мойки резиновые перчатки, надел одну из них, взял со стола кухонный нож, присел и принялся отдирать скотч с головы тела…

— Руна Альгиз! Помоги, — с почти что священным ужасом сказал Сергеич, потрогал одну из деревяшек на запястье и извлек, как обычно откуда-то из-под свитера плоскую металлическую фляжку, обтянутую кожей — изящный сосуд больше гармонировала бы с гардеробом Ала — отпив, протянул Прокопени. Игорь Николаевич хлебнул и закашлялся:

— Что это?

— Да спирт медицинский, мне ж другого ничего доктора пить не велят, но я спирт ещё настаиваю, на перегородках от орехов — это укрепляет нервную систему, — сообщил многострадальный Головатин, поморщился и с некоторой иронией добавил:

— Поэт-песенник…

Ал, почти полностью освободил от скотча лицо трупа, и теперь комментировал:

— Сходство есть, и довольно значительное… Хотя, сам посмотри Сергей, да и вы Док — он уже разлагаться начал, а ведь его пытались мумифицировать сложно сказать из-за этого когда он умер… но более трех дней назад это несомненно.

Прокопеня, из-за всплывшего невесть из каких глубин разума медицинского любопытства, опустился на корточки рядом с Алом, и надел вторую кухонную перчатку:

— Больше много, больше… Может дней 10. А ведь он ещё и в холодильнике лежал какое-то время — я не патолог, но похоже на то. Да и побрит, а тот был бородатым…

Несколько минут Ал и Игорь Николаевич дискутировали о медицинских нюансах состояния тела и возможной причине смерти. Состояние тканей явно указывало на отравление, потом имела место попытка мумификации, надо полагать не удачная, труп начал разлагаться и его положили в холодильник. Кто и зачем извлек злосчастное тело оттуда, и приволок в квартиру, в данный момент не обсуждалось.

Удовлетворенные достигнутым консенсусом коллеги встали с кафельного пола кухни и поспешили сообщить о своих выводах Головатину, все это время курившему на балконе жилой комнаты.

Дослушав их Сергеич как-то очень грустно сказал, видимо описывая свои мистические откровения:

— Знаете, что меня во всем этом больше всего удивляет? То, что я ничего не вижу. Как будто взяли, и кусок вырезали — как из пленки с фильмом. Сколько не смотрю на эту мумию, на тебя, на квартиру — просто пусто и темно… Ничего нет — ни образов, ни ощущений, ни времени. Со мной такого никогда ещё не было! Так странно. Кто вообще тебе сосватал эту… нехорошую квартиру?

— Баба Дуся. Бабушка Дарья. Дарья Викентьевна. Я не знаю её фамилии. Она как бы была организатором семинара. Пригласила меня сюда. Подготовила все объявления, помещение, слушатели и все такое… В кейсе её письма, факсы… может есть где-то и найдется её фамилия или адрес?

Сергеич прикурил новую сигарету от окурка старой, и бросил окурок на улицу:

— Я правильно понял? Если нет — поправь. Какая-то бабень, ты её знать не знаешь, но она назвалась «Бабушка Дарья», пригласила тебя сюда, провести семинар, поселила в эту квартиру, и рассчиталась с тобой за всю эту порнографию голимой зеленкой, на которой тебя сразу же попалили?

По сути Сергеич, наделанный, как оказалось, не только организаторскими талантами, но и безупречной логикой был прав. Прокопеня же выглядел во всей этой истории довольно жалко, но попытался восстановить свое реноме:

— Ну, она меня вчера встретила, и даже попросила проконсультировать полковника Звягина! Как я мог подумать, что это зелень голимая!

При упоминании Звягина Сергеич чуть не выронил из рук сигарету, придвинул какой-то ящик, стоявший на балконе, и присел на него. В невольно возникшей паузе к диалогу присоединился Ал, с совершенно дурацким вопросом:

— А что Звягин болен?

— Да нет вроде, я не заметил, пьет, во всяком случае, как здоровый честно ответил Прокопеня.

— Так зачем ему тогда была консультация эпидемиолога? — не унимался дотошный Ал.

— Вирусы на зоне будет в пробирках разводить вместо цветочков на газонах, — съязвил Сергеич, и, сжав кулак, несколько раз стукну по краю ящика в бессильном отчаянии — Ал, ну как ты, умный вроде человек не понимаешь простых вещей! Ему мало, видите ли, что я без квалификации живу как уцененный! Я даже ни политиком, ни банкиром стать не могу — потому что официально — я невменяемый! Так эта сука Звягин, ещё и хотел, что б Доктор его научил пользоваться моей «Городской магией»! Это ж ещё хорошо, что Доктор эту самую «Магию» видел тоже первый раз в жизни!

— Ну не первый, — слабо запротестовал Игорь Николаевич, — я её даже дважды начинал читать и в рукописи, и потом когда её уже издали…

— А как собственно у вас появилась Рукопись? — на этот раз вопрос Ал выглядел более оправданным.

— Я её нашел в коробке… У меня появилась дача — лет пять назад. Старенький домик, недалеко от Ярославля. Так уж сложилось что я решил там пожить… А когда приводил домик в порядок нашел старую коробку с бумагами, я её чуть не выбросил — но название на самой первой папке было очень броским «Магия в быту». Я хотел прочитать, даже начал. И тут, как раз увидал объявление, что одно местное издательство публикует книги по эзотерике и мистике. Мне деньги были просто катастрофически нужны, и я пошел туда — хотел для начала прицениться. Но все так быстро сладилось, только название поменяли, что бы вызывало ассоциации с Кастанедой, на «Городскую магию» и предисловие написали.

— Доктор, если ты нуждался в деньгах, — то напрасно не дочитал, там, на 46 странице, есть очень эффективный обряд для «прилипания денег», с использованием трех свечей и дощечки. Прочитал бы да сделал — денег просто прет после этого обряда! — Сергеич действительно был фанатом «Городской магии».

— А что произошло с настоящей рукописью, я имею виду подлинник, и куда вы позиционировали остальную часть документов? — полюбопытствовал Ал.

— Да некуда — коробка видимо так и стоит на даче, хотя я там уже больше года не был. А рукопись, наверное, пылится где-то в архивах редакции.

— То есть ты, никогда не сличал сам рукописный текст с опубликованной книгой? — Сергеич почему-то пришел в полный восторг.

— Да нет же, я вообще никогда не читал эту идиотскую книгу дальше 15 страницы, — начал раздражаться Прокопеня, — надо же как я из-за неё все-таки попал в конце концов! Что мне теперь делать? — последний вопрос Игорь Николаевич задал чисто риторически, то есть, адресуя его куда-то во Вселенную. Но неожиданно получил вполне конкретный ответ непосредственно от Сергеича:

— Облить тут все бензинчиком и спичку бросить. Пусть твоя чудная бабушка, или кто там тебя подставил, вместе со Звягиным разгребаются, кто поджег, и куда делся Доктор — Лектор. Труп этот в любом случае не опознают…

— Так же нельзя… надо лабораторные анализы сделать, экспертизу, положенные по процедуре следственные действия — перечислял законопослушный Ал. Сергеич махнул рукой:

— Тоже мне последний бой скаут, пошли за бензином…

— А зачем ходить? — Ал стукнул острым носком изящного башмака по ящику, покрытому иностранными, скорее всего испанскими, надписями, на котором только что сидел Сергеич — там внутри есть что-нибудь?

— Да какие-то довольно большие бутыли. Но все же не по-русски написано, сам почитай, ты ж у нас полиглот! — сообщил Сергеич заглянув в ящик, вытащил одну из емкостей и передал её Алу.

— Написано, что это промышленный растворитель для краски. Помечен маркировкой — чрезвычайно горюч. Не кантовать. Избегать нагрева. Хранить в темном месте. Взрывоопасен под воздействием прямых солнечных лучей.

Сергеич тихо присвистнул и обвел рукой балкон, цитируя популярный фильм:

— Все уже украдено до нас!

— Я не понял, что именно, — признался Ал, не смотря на безупречное знание русского языка, он был мало знаком с культурным наследием нации.

— Да то, что утром, но может не завтра, но рано или поздно, солнышко бы пригрело эти баночки, и все тут разнесло бы в вдребезги и пополам, и мумию и Доктора, — действительно ящик был совершенно чистым и новым, и стоял в самом центре пыльного и грязного балкончика на 5-ом этаже, всецело открытый солнечным лучам.

Ал улыбнулся какой-то ещё не знакомой Прокопени коварной улыбкой.

— Но если это так, видимо то тело, должны были опознать как Доктора, и именно по этому его хранили в холодильнике.

Сергеич с сомнением покачал головой:

— Ал, не усложняй. Если это все от Звягина проистекает — то для него это было бы слишком сложно. Я не хочу сказать, что он тупой, но просто он мыслит в рамках милицейских стереотипов, ну вот как наш Монаков примерно. Ему было куда проще, если он хотел, где-то держать Доктора живым, просто договориться в отделении, забрать у него документы, часы и прочую атрибутику, принарядить во все это какой-нибудь более менее подходящий не опознанный труп, и проконтролировать что бы экспертиза идентифицировала тело как Доктора. А морочить голову с мумификацией и холодильниками Звягин не стал бы — он же хорошо криминалистику знает, на фиг ему потом проблемы с экспертизой.

Если бы Прокопеня не был острижен «под ежик» у него волосы на голове встали бы дыбом от такой перспективы. А так он просто смахнул со лба холодный пот.

Но Ал не унимался:

— Но возможно то тело, — он показал в сторону кухни, — имеет какие-то уникальные качества, такие же как и он, — И Ал ткнул Прокопеню пальцем в грудь.

— Да какие там уникальные качества! Тому телу при жизни было под полтинник, оно упитанному дряблому человеку принадлежало. А Доктор наш — как Карлсон, — Сергеич похлопал по плечу пригорюнившегося Прокопеню, — мужчина в самом расцвете сил. И в прекрасной спортивной форме, как морпех американский! А насчет экспертизы Ал ты прав. Вообще пора прекращать всю эту криминальную активность и действовать правовыми средствами. Опись, протокол, понятые подставные. Пусть тоже посуетятся.

Прокопеня потянулся за телефоном, с намерением вызвать милицию.

— Да подожди… Ты какого числа приехал?

— Пятнадцатого, вчера, то есть, наверное, уже позавчера.

— А какой-нибудь договор на аренду этого жилища заключал?

— Нет, бабка просто дала мне ключ и сказала адрес…

— Вот и славно, мы тебя сейчас 15 числом и поселим в гостинице «Ясень», у нашей общественной организации там номер снят считай пожизненно. Так что если надо — сто человек подтвердят, что ты в ней дневал и ночевал! И про весь этого трупака знать не знаешь, ведать не ведаешь. И пусть тут менты усердствуют…

Он встал, решительно вышел на кухню, заткнул пробкой раковину и открыл воду во весь напор, потом проделал то же самое в ванной.

— Я такое видел в детском фильме. Хотя тут конечно 5-й этаж… — как всегда неуместно прокомментировал Ал и носовым платком стал протирать дверные ручки.

— Доктор, возьмите свои вещи, я имею виду действительно, что для вас ценны, — Ал серьезно посмотрел на Прокопеню, который инстинктивно потянулся за кейсом (других вещей у него просто не было), аккуратно сложил в него кухонный нож, которым Ал обдирал скотч с мумии и резиновые перчатки.

Они вышли из квартиры и расположились в джипе, потому что Ал, как настоящий бюрократ, настаивал на том, что бы дождаться приезда милиции. Действительно чрез некоторое время в доме загорелись окна, раздались шум, в подъезд вошло несколько помятых мужиков с инструментами слесарей в руках. Шум усилился. И, наконец, к дому подкатил старенький милицейский УАЗик. Сидевший на водительском месте Ал удовлетворенно кивнул и поинтересовался:

— Куда теперь?

— Надо бы выяснить, что это за такая бабушка — волшебница, есть ли она в живой природе. И если есть, — Сергеич счастливо улыбнулся, — то я даже представлю себе эти заголовки в газетах — «Ваш кандидат Звягин на службе мракобесия» или «Сатанист баллотируется в Думу». Как тебе такая предвыборная акция?

— Ты талантливый стратег, — восхитился Ал, — и как мы сможем узнать про эту бабушку?

— Да элементарно. Мы попросим помочь Костанеду.

Снова услышав это имя Прокопеня тихо застонал, зажмурил глаза и ещё раз попытался проснуться, а потом понял, что эта ночь уже никогда не закончится.

— А где он может быть? Ведь сейчас же около трех часов ночи, точнее, — Ал посмотрел на какие-то необычные полупрозрачные механические часы на руке, 2:52.

— Да что тут особо думать? Его Монаков в «Лотосе» ещё с ужина осеменяет… так что поехали в «Лотос», — Сергеич, как обычно, продемонстрировал сверхъестественную осведомленность.

Всегда бесстрастное лицо Ала, вытянулось и он чуть ли не рот открыл от удивления:

— Монаков — гомосексуалист?

Сергеич на секунду задумался:

— Костик? Да вроде нет — с чего ты взял? Он у нас как раз наоборот легендарный юбколюб.

— Ты же сам это только что сказал что он осеменяет Кастанеду, — Ал все ещё не мог успокоиться.

Сергеич и Прокопеня дружно рассмеялись.

— Да уж Ал, не тому тебя видно учила бабушка-графиня. Ну, это просто так говорят…

Ал тут же вернулся к своей обычной беспристрастной манере, и вознамерился восполнить лингвистический пробел в знании русского языка.

— И что подразумевают, когда так говорят?

— Что они пьют водку и разговаривают о делах, — максимально доходчиво пояснил Сергеич.

* * *

— Вот ты посмотри на себя! Ты же нормальный человек. Совершеннолетний! Вменяемый! Далось тебе эта прокурорское кресло. Ну, зачем тебе этот гадюшник. Это же серпентарий! У тебя разовьется преждевременная импотенция в нашей прокуратуре! Вот поверь мне — старому и больному. А суд — это же другое дело! Почтенные будни и достойная трудовая пенсия!

Действительно, Монаков именно пил водку и разговаривал, причем очень громко и эмоционально, с рыжеватым парнем в полурасстегнутой казенной рубашке, не менее казенный черный китель и галстук висели рядом на стуле — видимо содержательный разговор и сопутствующий ему ужин продолжались уже достаточно давно. Увидав компанию, Монаков обрадовался, стал махать официанту и придвигать не достающие стулья. Как радушный хозяин он представил друг другу Прокопеню и своего собеседника:

— Вот — доктор наук Прокопеня.

— Игорь Николаевич, — уточнил Прокопеня, — только я не доктор, а всего лишь кандидат, кандидат медицинских наук.

— А это — Кастанеда, — вся компания несколько секунд наслаждалась произведенным эффектом.

— Сан Саныч, — парень слегка поклонился и пожал Прокопени руку, — только я не Карлос. Я вообще Кастаньеда на самом деле. Вот, — он вынул из пиджака и продемонстрировал новому знакомому служебное удостоверение, постучав по мягкому знаку. «Кастаньеда Александр Александрович, старший следователь Н-ской областной прокуратуры…» успел прочитать часть текста Прокопеня. Он испытал некоторое облегчение, и даже начал мечтать о том, что бы все остальные события сегодняшнего дня завершились так же просто и буднично.

— Фамилию, как Родину-мать — не выбирают! — сказал гордо Сан Саныч.

— Не то, что работу или жену, — продолжал гнуть вою линию Монаков, — так выпьем за правильный выбор, когда мы можем выбирать!

Уставший и голодный Прокопеня с радостью последовал призыву, и испытал некоторое почти забытое умиротворение.

— Ты Костя, настоящий депутат, — я только за тебя голосовать буду, расчувствовался Кастаньеда и через стол пожал Манкову руку.

— Будешь за меня голосовать, Звягин тебя закопает, пылью присыплет и ещё ножкой сверху притопчет, — умерил избирательский пыл молодого коллеги Монаков.

— Если только до этого Сан Саныч его сам в наручниках не проведет по длинным коридорам… — серьезно сказал Сергеич.

— За коррупцию??? Здорово было бы… — размечтался Кастаньеда, мысленно примеряя свою экзотическую фамилию к табличке на прокурорском кабинете, — что есть варианты? — он выжидательно посмотрел на Сергеича.

— Слушай, Сан Саныч, вот как бы заяснить, что за такая у нас баба Дуся бабушка Дарья — Дарья Викентьевна, — народная целительница объявилась?

— Кто-то приболел? — осведомился Костаньеда, и, взяв из рук Прокопени бланк с витиеватым заголовком, надел очки в круглой оправе «а-ля Джон Ленон», отошел от стола. Оставшись без объекта воспитания, Монаков весь свой нерастраченный предвыборный пафос обрушила на Ала:

— Ал, вот хороший ты мужик, и говоришь, бабка у тебя русская, ещё и из дворян — ну прости меня за прямоту, ведешь себя как недобитый международный исламский террорист — ваххабит или того хуже кришнаит какой-нибудь! Я имею ввиду — что водку не пьешь! Вот раньше говаривали, кто не пьет — тот анонимщик!

Ал, не стал выяснять кто такой анонимщик, досадливо поморщился, вздохнул, и залпом выпил рюмку, видимо сегодняшние стрессы тоже не прошли для него даром, потому что сразу же за ней он выпил ещё одну. К их столу подсели несколько серьезных и солидных мужчин — все они видимо были хорошо знакомы между собой, завязалась общая беседа…

Монаков кивнул официанту и тот щедрой рукой разлил старым и новым участникам застолья очередные порции, и продолжил проводить воспитательную работу, используя, как всегда, личный пример:

— А когда с водкой было строго, ну при Горбатом — на заре перестройки — ну вы ж постарше, помните, я как раз повышал квалификацию в институте глухонемых, то есть в академии УВД, — между прочим, со Звягиным Толиком, и похожи мы с ним были — страшно. Так вот, нас вместе и отправили на стажировку в Крым — что-то там по санаторным злоупотреблениям расследовать. А сезон, мест нет, так нас вот не поверите мужики, — поселили в корпус санатория где дам — извиняюсь за пикантную подробность — по — женски болезных пользуют…

Видимо продолжение этой без сомнения поучительной истории мало занимало Ала, потому что он встал и ногой решительно отодвинул стул. Вообще-то «Лотос» был стриптиз баром, но измученный Прокопеня заметил это только сейчас, когда Ал чуть заметно пританцовывая направился к сцене, где около шестов довольно безвкусно извивалась пара девиц в стилизованных под древнеегипетские прическах и крошечных полупрозрачны передничках.

— Вот сразу видно — наш человек, люблю таких! Водки накатил и по девчонкам! Буду теперь его с собой на мероприятия предвыборные смело брать! А то вечно ходит, как не родной, Джемс Бонд какой-то, а не человек, прямо ни выпить, ни закусить при нем! — искренне порадовался за Ала и себя Монаков. Как оказалось — совершенно преждевременно.

Ал, легко запрыгнул на сцену и, под бессмертный голос Фреди Меркьюри, легким движением снял пиджак, покрутил его над головой на пальце и вручил одной из танцовщиц. Та удивленно отступила в сторону, освободив часть сцены. Последовавшее действо можно описать как авангардный балет с элементами стриптиза, исполненный вполне профессионально. То есть зрелище для постсоветского пространства весьма экзотичное и потому вызвавшее настоящий ажиотаж. Посетители отложили ножи и вилки и уставились на сцену, товарки стриптизерок выглядывали из-за сценического задника, а в дверях кухни сгрудились официанты и провора…

Когда Ал остался без рубашки, один из незнакомых Прокопени мужчин вынул толстенное портмоне, отсчитал три купюры и обратился к Сергеичу:

— Ставлю, что парень до гола разденется!

Монаков, видимо сильно разочарованный поведением Ала, тоже вынул кошелек, отсчитал деньги и положил на стол:

— Это ж ходячий пациент Доктора Фрейда — носки может и снимет… а что б до гола — это вряд ли…

Сергеич профессионально принимал растущий поток ставок — к нему начали подходили люди из-за соседних столиков и даже кто-то из охраны ресторана. Монаков, отвлекся от зрелища и полушепотом обратился к Прокопени, который наблюдал за импровизированным казино:

— Вот, Сергеич, до чего умный человек, даже ведь не записывает. Ему бы спутники запускать! Памяти — феноменальной, в карты играет — что Каспаров в шахматы, только лучше, а вот свелся со Звягиным, вундеркинд, и теперь мультфильмы прямо в голове смотрит, не включая телевизора…

Монаков не договорил — помещение огласил пронзительный женский визг, и на сцену где Ал продолжал демонстрировать сложные танцевальные па, с визгом вскарабкалась пышненькая миниатюрная блондинка, в полупрозрачном розовом платье со множеством воланов и сложных драпировок, в массе золотых колец и увесистых цепочек, и быстро цокая неправдоподобно высокими каблуками решительно направилась к Алу.

Понять даму, было можно — Ал, обладатель замечательной пропорциональной фигуры, был одет только в длинные черные шелковые носки, изящные остроносые туфли, часы, и предмет туалета, спереди напоминавший плавки, тигровой окраски. Но это был всего лишь небольшой лоскутик, который держался на срамном месте исключительно благодаря трем тоненьким кожаным ремешкам, которые были скреплены над полностью голыми ягодицами золотистым кружком небольшого диаметра. Прокопени было как то не удобно принародно разглядывать голую мужскую задницу, и он сконцентрировал внимание на кружке, даже определил на нем логотип Версаче. Ал, не обращая особого внимания на стремительную даму, ещё раз съехал по шесту — Игорь Николаевич невольно уперся взглядом в небольшую татуировку на внутренней стороне его бедра — на ней змея обвивала тонкий клинок.

Смущенный Прокопеня отвернулся в сторону, Сергеич уже начал выплачивать по ставкам, потому что Ал остановился, и раздраженно пытался отобрать у экзальтированной поклонницы свою рубашку, которую она подобрала пока бежала по сцене, и теперь прятала за спиной.

Кастаньеда сочувственно вздохнул, снял очки и пояснил:

— Нелличка Владимировночка, управляющая «Пром-Стрем Банка», бывшая дама сердца покойного Агирзанова, ну Аулом его называли… Легендарная женщина! Живым и Ала тоже не отпустит!

Монаков вопросительно посмотрел на Сергеича, который на минуту оторвался от счета денег, пожал плечами и сказал:

— Поддержал бы морально человека…

— Да мне вообще — как будущему депутату — надо быть к народу ближе, особенно к почтенным вдовам, и сироткам женского полу… — схохмил Монаков, вытащил из вазы на столе цветок, промокнул мокрый стебелек салфеткой, набросил пиджак и со словами, — Смотрите, и учитесь, пока я жив, — направился к сцене.

Сергеич приосанился и как настоящего крупье произнес:

— Принимаю ставки — через какое время этот достопочтенный джентльмен увезет отсюда мадам? — народ оживился и опять потянулся за кошельками.

Когда Прокопеня снова посмотрел на сцену, заслуженный Ловелас уже лобзал даме ручку, склонившись в галантном поклоне, Ал растаял в воздухе вместе с рубашкой. Слов слышно не было, со сцены долетали только писк и смех банкирши. Прошло совсем немного времени и Монаков, по-гусарски лихо подхватил хохотушку, весело болтавшую толстенькими ножками, на руки, высоко поднял и крикнул обращаясь к компании, толпившейся у стола:

— Все мужики, я взял банк! — и скрылся с дамой на руках за задником сцены.

Усталый Прокопеня воспринимал происходящее уже просто как диковинный фильм или спектакль режиссера авангардиста, и продолжал ещё какое-то время тупо смотреть на опустевшую сцену, словно ожидая продолжения, и очень удивился, когда Сергеич потянул его за локоть:

— Пошли, перетрем, есть кое-чего про бабушку-старушку…

Кастаньеда воинственно поблескивал очками и излагал, время от времени подглядывая в толстенный ежедневник:

— Пробил я эту Дарью через налоговые органы. Так вот бабулька красотулька, Савина Дарья Викентьевна, действительно есть в живой природе. И даже учредила частное предприятие. Снимает помещение в гостинице «Зорька», весь второй этаж. Пять штук в месяц удовольствие аренды стоит. Хотя официально предприятие зарегистрировано на адрес, будете смеяться, областной психиатрической больницы. Медицинского образования нет, лицензии нет, разращения на врачебную деятельность нет, разрешения СЭС нет, кассового аппарата нет. А рекламу на целительство в средствах массовой информации дает. То есть факты — прямо вопиющие!

Оперативность Кастаньеды впечатляла.

— Я с физиками и налоговой полицией переговорил, так как дело срочное ведь здоровье населения под угрозой — а налоговые службы как обычно — ни бу-бу, ни му-му! Вот и дождутся — комплексной проверки! Завтра в 10–30 навестим старушку, — она как раз прием начать успеет, — и Сан Саныч довольно потер руки в предвкушении завтрашнего действа.

— Здорово, — Сергеич радостно хлопнул Кастаньеду по плечу, украшенному майорским погоном и удивился — а чего это ты при таком параде?

Только что самоуверенное и серьезное лицо Кастаньеды дернулось как от нервного тика, и приобрело какое-то задумчивое выражение:

— Может Монаков и прав, надо из этого серпентария в суд уходить… Совещание было. Бригада целая, 10 человек, столичной охранки наехали к нам, ещё и представителя Интерпола прицепом привезли. Запросили данные за три месяца по неопознанным трупам (у нас же трупов таких не пересчитать!)… ещё ерунды всякой. Да с такой секретностью страшной — ни к чему, ни почему просто вынь да полож. Я, ведь знаешь меня, процитировал им Закон «О прокуратуре», и говорю — уважаемые — мы вам содействие должны оказывать, а никак не работать за вас — вот вам пропуск, вот вам допуск — и трудитесь. А у следственного отдела — другие цели и задачи!

— Сильно сказано! — Сергеич пожал мужественную руку прокурорского работника, Прокопеня тоже улыбнулся. Он ощутил, что дело изобличения бабы Дуси попало в надежные руки.

* * *

Новый день начался практически так же, как закончился предшествующий. То есть с пронзительного женского крика.

— Сережа… Сережа… Сережа… — на распев кричал какой-то знакомый женский голос.

Возвращаться к реальности не хотелось… Прокопеня обвел глазами аккуратный гостиничный номер, взглянул на часы — было около семи утра:

— Кто я? Где я? Зачем я здесь? Какова моя цель? Есть ли у неё позитивные последствия? — задал себе Игорь Николаевич стандартный набор вопросов из психологического тренинга, но смог ответить только на первый и то не вполне уверенно, и подошел к окну…

Кричала давешняя пышечка-банкирша, несмотря на солнечное утро и практически наступившую весну на ней было норковое манто, небрежно наброшенное прямо на что-то черное и кружевное — не то пеньюар, не то ночную рубашку. Из дверей гостиницы появился молодой человек, черный костюм и наушник выдавали в нем представителя секьюрити, взял даму под локоть и завел в отель.

Любопытный Прокопеня, как выяснилось он спал не раздеваясь, решил выйти в коридор, что бы осмотреться на местности и прямо в дверях номера столкнулся с Алом. Действительно Джеймс Бонд — усмехнулся он про себя — безукоризненно одет в черный пуловер с эмблемой Ротари — клаба и шелковый шейный платок, тщательно выбрит и совершенно не возмутим. Только бледность и синеватые тени под глазами напоминали о долгой вчерашней ночи.

— Похоже, что-то стряслось, — Ал жестом пригласил Игоря Николаевича следовать за ним.

Комната, куда они вошли, служила конференц-залом. В центре стоял длинный стол, обрамленный кожаными креслами. На его удаленном краю просматривал какие-то бумаги и попивал что-то из большей расписанной иероглифами фарфоровой чашки Сергеич, на другом краю стоял поднос с фарфоровыми чашечками поменьше, в них был кофе, одну из них Ал передал Прокопени, другую взял сам…

К запаху кофе в комнате примешивался терпкий запах каких-то явно дорогих духов. Его источала шуба банкирши, сама же Нелличка тихонько всхлипывала в кресле где-то по середине комнаты, отирала слезы гостиничным полотенцем и безнадежно протягивала свободную руку с унизанными колечками пухленькими пальчиками, в сторону Сергеича:

— Что же теперь делать? Ну что? Куда он мог деться? — причитала она сквозь слезы.

Сергеич посмотрел на даму, потом на прихлебывавших кофе мужчин, поднял одну бровь и с подчеркнутой серьезностью объяснил ситуацию:

— Монаков… Исчез. Растворился в воздухе. Грустная, но поучительная история.

Неличка наконец обратила внимание на свежих слушателей и запричитала с новой силой, повторяя рассказ о происшествии:

— Костенька вчера от меня вышел на минутку… — дама всхлипнула, за… за… за хлебом, и нету… Я его проводила до лифта… Хотела в окно ему помахать, а он так из подъезда и не появился, и не вернулся… Только вот плащ остался, — действительно, в соседнем кресле лежал плащ Монакова.

— Надо, видимо, в милицию обратиться, — Ал, неординарное предложение исходило именно от него, вынул изо рта жевательную резинку, прилепил к чашке и теперь внимательно разглядывал этот авангардный шедевр, а Прокопеня чуть-чуть не обжегся кофе и закашлялся…

— Лучше уж сразу, в прокуратуру — так надежнее, — Кастаньеда, уже в партикулярном платье, вошел тихо и успел услышать «грустную историю». Говорил он тоже совершенно серьезно, только покраснел и сильно сопел.

— Пусть уж лучше Сережа по своим каналам поищет, — любвеобильная подруга покойного авторитета не доверяла официальной власти.

— Всенепременнейше. И доставлю к вашим ногам, вызовите Нелличке Владимировне такси… или пусть из ребят с охраны кто-нибудь её отвезет домой — а то у неё стресс, — Сергеич опустил бровь, и уже с трудом сохранил серьезность.

— Ой, Сережа… Спасибо тебе. Ты меня просто спас, ну ты мне сразу ведь позвонишь, да????? — Нелличка написала на ближайшем листке номер телефона, протянула Сергеичу и была уведена — все так же под локоток кем-то из охраны… После чего Ал иронично улыбнулся, а остальные с облегчением рассмеялись.

— Ну Монаков, ну гусар! Помнишь, на прошлый новый год мы его с мусорным ведром, в тапочках около дома подобрали и на дачу к Ярцеву поехали. А его дамочка тогдашняя все телефоны в милиции побила, до шефа моего дошла даже… Сан Саныч вспомнил прецедент и снова засмеялся. Где-то в недрах плаща Монакова зазвенел мобильник.

— Вот красавец, хоть бы трубу взял с собой…

Сергеич вдруг как-то резко перестал смеяться, и хотя глаза его были по-прежнему широко открыты, стали чужим и отрешенным. Он механически чиркнул спичкой и прямо от одного огонька прикурил и зажег индийскую курительную палочку в подставке на столе, стал всматриваться в дым и говорить чужим и каким-то далеким голосом:

— Я вижу как он выходит, целует ей ручку, говорит что вернется быстро и плащ ему не нужен, садится в лифт… там много этажей, он нажимает кнопку самого верхнего… А дальше я его не вижу… вообще ничего не вижу — все пустое и холодное какое-то… — Сергеич вернулся из своего внутреннего космоса и выглядел совершенно ошеломленным, — ну зачем ему было ехать вверх, если он хотел в машине взять презервативы?

— Не знаю, я лично в кармане брюк их ношу — все ещё веселился Сан Саныч.

— Надо бы отменить сегодняшнюю пресс-конференцию на всякий случай. Пусть мужики поищут его… по местам боевой и трудовой славы… — Сергеич быстро отдал соответствующие распоряжения. Сан Саныч отсмеялся, вздохнул, погрустнел, снял и протер очки.

— Н-да… что-то варится не адекватное… Ал, а я вот к тебе пришел челом бить. Ну, помоги — ты ж с Интерполом решаешь? Ну, в смысле можешь ведь узнать, что там и как… А то, такое ощущение что у нас какой-то оазис международного терроризма в городе! Шефа выстроил сам министр, да ещё и среди ночи, что бы мы все дела бросили и суетились — этой спецуре — ну спец бригаде — столичной всестороннее помогали. Так никто ж не говорит в чем помогать!!! А Мангушь наш главный НКВДист улегся — ведете ли в кардиологию. Он у нас вообще такой чуть что в больнице отлеживается, — Кастаньеде видимо серьезно досталось от начальства за вчерашнее совещание, и сейчас он надеялся при помощи Ала как-то замять конфликт.

— Я представляю независимый экспертный институт, и Интерпол к нам крайне редко обращается. Но, конечно могу запросить — хотя получу только довольно общую, официальную информацию.

— Да хоть какую! Вот визитка этого клоуна, — воспарял духом Кастаньеда и протянул белый картонный прямоугольник. Ал вытащил из под бумаг на столе ноутбук, взял карточку и быстро, сосредоточенно защелкал по клавишам.

Сан Саныч обратился к Прокопени, и снова протер очки:

— Доктор, я тебя вчера в суете толком даже не поблагодарил. Спасибо! Ты мне, наверное, жизнь спас, когда я майора получил! — мужественный следователь крепко пожал руку Прокопени, который лихорадочно пытался вспомнить при каких обстоятельствах он раньше общался с носителем почти знаменитой фамилии… Сан Саныч продолжал:

— Вот получил майора, радоваться надо — а мне так было скверно, и такая депрессия навалилась. Прямо хоть вешайся! Думаю, повешусь — не получится, хотя бы попробую! Потом решил Головатину позвонить — узнать. Он же все таки почти полгода в психиатричке пролежал. Порядки их знает. Ну, думаю сейчас выясню если ж не получится — снимут ли с меня погоны за это, на дурочку свезут сразу или нет, и как оно там вообще, у кого какие в психиатрии тяги имеются… Кастаньеда не то патологически переживал за целостность своих погон, подтверждая крылатую фразу о том что «мужик без погон — как собака без клички», то ли просто был предусмотрительным человеком. Прокпеня чувствовал что-то вроде зубной боли — он уже знал что без «Городской магии» в этой истории не обойдется.

— А Сергеич у нас тоже молодец конечно, — вытащил твою «Магию», нашел там один заговор…

— «От Тоски Душевной», — продолжал повествование уже сам Сергеич, — надо нашептать на пустую консервную банку «Что бы тебе пусто, а мне — густо», столько раз, сколько исполнилось человеку полных лет и закопать её на кладбищенской земле — после полудня, но до захода солнца.

— Полный бред, — прокомментировал текст Кастаньеда — представляешь, как я — в новой форме, на мусорнике банку эту искал? Еще хорошо, что Сергеич, человек твердый, и меня за руку прямо на кладбище отвел. Но, хотя я и не могу до сих пор понять почему — стало действительно легче, и на душе и по работе, ИО начальника отдела назначили! А до этого приказ пол года валялся в кадрах, у нас же в кадрах полный отстой творится! — карьера была самой актуальной темой для Сан Саныча, и он уже набрал в грудь воздуха, что бы поведать о бюрократических перипетиях своего назначения на должность. Но тут Ал оторвался от дисплея и задал уточняющий вопрос:

— Сан Саныч, у вас в юрисдикции имели место хищения значимых культурных ценностей?

— Да ты что Ал — откуда? У нас культурные ценности если и были когда-то, то их ещё при коммунистах фарцовщики на джинсы обменяли! — возмутился Кастаньеда.

— Кристиан Ван Нотен — специалист отдела по поиску и возврату похищенных культурных ценностей. Именно так охарактеризована его официальная должность. Информации о командировке в Россию или какой-то совместной акции с русскими в настоящее время среди доступных мне ресурсов нет. Он занимает довольно высокое положения в иерархи Интерпола, несколько раз выезжал в Россию — в 1998, 2000 годах. Учитывая особенности вашей страны, возможно сейчас, кто-то недобросовестно пользуется его документами, раз нет прямых и явных причин для его пребывания в Н-ске, — Ал проявил вызывающую уважение бдительность, — Опиши его, пока перешлют фото.

Описание сделанное Кастаньедой больше напоминало милицейскую ориентировку:

— Без особых примет. Примерный возраст от 27 до 35 лет. Рост от 170 до 175 сантиметров. Среднего телосложения. Волосы светлые, прямые редкие, зачесаны назад, с проседью на висках. Уши среднего размера правильной формы, прижаты черепу. Лоб узкий, брови светлые, глаза серые, глубоко посаженные, ресницы белесые, нос прямой, тонкий, заостренный, губы тонкие, подбородок острый, раздвоенный…

С каждым словом перед глазами Прокопени все ярче и ярче всплывал образ неприметного человека, передавшего ему папку на завязках с делом Головатина в злополучное утро бесконечного вчерашнего дня.

— По-моему этот тип мне вчера утром отдал паку с делом Сергеича, неуверенно сказал Прокопеня.

— И где? Дело в смысле — полюбопытствовал Сергеич.

— Да в кейсе у меня лежит…

Ал, как всегда невозмутимо, поинтересовался:

— Сергеич, что у тебя имеются в личном владении, пользовании или распоряжении культурные ценности?

Головатин на минуту задумался, и начал перечислять:

— Деньги — мусор, слава — дым… хотя — вообще есть одна вещица… — он приподнял свитер, и вытащил из своих брюк ремень, если это можно было так назвать. По сути, его своеобразный пояс был составлен из монет, приблизительно одинакового диаметра, каждая из которых была с двух сторон просверлена и соединена с соседними тонкой проволочкой, и являлась отдельным звеном цепочки, образовывавшей пояс. Две монетки были надпилены примерно до середины, составляя импровизированную пряжку. Все они были очень разными — некоторые выгладили совсем старыми и потертыми, с поврежденными краями, некоторые сохранились несколько лучше. Сергеич передал этот диковинный арт-объекта Алу. Тот внимательно осмотрел пояс и прокомментировал:

— Монеты очень разной степени сохранности и разную ценность представляют, плохо, что они просверлены. Надо просмотреть нумизматические каталоги — я же не в этой области эксперт, возможно, среди них есть действительно ценные. Но, по моему предварительному впечатлению, это не большая культурная ценность. Общая стоимость вряд ли превышает 15 тысяч.

— Чего… — Кастаньеда облизнул губы.

— Евро, — буднично сказал Ал, встряхнул ремень и вернул его Сергеичу, — я не думаю что это причина для визита Ван Нотена.

— А где ты взял этот пояс целомудрия? — наивный Прокопеня был впечатлен больше других.

— Да в казино, в «Стервятнике» ситуацию одну разрулил, — Сергеич незамедлительно водрузил весьма ценный, как оказалось, предмет гардероба на прежнее место.

— А чего ты раньше никогда не рассказывал о нем? — Ал был несколько уязвлен.

— А что рассказывать? Я на нем написал руну Перт, что бы он не бросался в глаза…

Да и вообще мы ж до вчерашнего дня и предположить не могли, что ты такой большой — Сергеич широким жестом развел руки, что бы подчеркнуть величие Ала, — знаток и ценитель изящных искусств…

Ал не только не смутился, но даже расценил последнее замечание как комплимент и начал расшаркиваться.

— Ах, ты об этом, да — я учился в школе современного танца в Нью-Йорке, но моя тетушка, урожденная Ворнцова, настояла на нескольких мастер классах у представителей классической школы… она была без ума от Барышникова, а я, честно признаться, мечтал выступать на Бродвее, но семья, конечно, была против…

— Тяжелое у тебя было детство, — вздохнул сочувственно Кастаньеда, все-таки семья — серьезный дисциплинирующий фактор. Сергеич, может надо Монакова женить — ну что б перестал наконец-то фестивалить?

— А что он не женат? — Прокопеня спросил исключительно из праздного любопытства.

— Да нет. Точнее сказать он вдовец, если конечно не врет, что бы дамам голову морочить удобнее было, — Сергеич задумался, видимо мысленно подбирая Монакову достойную партию.

— Не врет, его даже из-за этой мутной истории со смертью жены из Прокуратуры поперли, — Кастанеда как выяснилось, коллекционировал не только звездочки на погонах, но и сплетни, бытующие в его официальном учреждении. Так вот, старинная легенда гласит, что однажды Монаков, тогда ещё следователь и женатый человек, открыл свой рабочий кабинет и нашел прямо на столе свадебное платье, залитое кровью и изрезанное ножом… Никто особо не удивился — он же всегда был ударником по женской части, решили, что кто-то из обиженных любовниц с ним так жестоко пошутил. Но, в тот же день, только вечером, супругу его в морг привезли, с перерезанным горлом… Конечно, Косте инкриминировать пытались, дело на него быстренько завели. Но достаточных правовых оснований не нашлось, все это как-то замяли, хотя из Прокуратуры культурно, без скандала, на всякий случай выставили.

— Какой ужас, — совершено искренне напугался Прокопеня.

— А кому принадлежала кровь на платье? — интерес Ала к судьбе Монакова был неистощим.

— Ал — повторяю, это легенда! Это было больше 10 лет назад. Лично я не видел ни платья, ни дела, ни каких-то материалов относящихся к этому делу. Мне эту историю рассказали старшие по возрасту сослуживцы — просто как байку.

Сергеич снова загляну внутрь себя, и тихо спросил:

— Но ты же в архивах пытался искать?

— Пытался. Но ничего не нашел. Только запись в журнале, что такое дело принимали на хранение, — Сан Саныч был явно раздражен тотальной информированностью Головатина, — да у нас в архиве полный бардак, вроде ты этого не знаешь, или вроде твои дела там имеются…

Прокопеня решил разрядить ставшую нервозной обстановку нейтральным вопросом:

— А как у отца-командира Звягина на семейном фронте?

Кастанеда глянул на часы и стал торопливо собираться:

— Пора уже выдвигаться — я за налоговой полицией заеду, а вы — подъезжайте прямо к «Зорьке» часам к одиннадцати. Я сделаю вам документы, Алу как представителю международных гуманитарных организаций, а Доктору — как профильному специалисту — эпидемиологу. Что б если Звягин замять скандал попытается, в прессе раздуть про массовую эпидемическую угрозу здоровью населения.

Когда Кастаньеда вышел, Сергеич поведал Прокопени ещё одну «грустную и поучительную историю»:

— Звягин женат на Сан Саныча девушке… Бывшей конечно. Саня, как ты понял наверное, у нас к чинам и званиям не ровно дышит, а деваха — была фотомодель, мисс чего-то там и все такое, длинная — под два метра… Головатин высоко поднял одну руку над головой, а вторую оставил на уровне груди, наглядно демонстрируя розницу в росте этой пары, — да ещё и наркоманка. Уж он с ней возился — и дела закрывал, и с иглы снял, и конфеты и букеты, даже кольца приобрел к свадьбе! Но какая-то добрая душа настрочила кляузу в антикоррупцию — откуда, мол, у простого следователя штуцер на кольцо для сомнительной девицы? И пока Саня геройски боролся за сохранение своих драгоценных погон, девица стала законной супругой полковника Звягина.

— И что Звягин хорошо с ней живет? — не поверил в стабильность такого морганического брака Прокопеня.

— Ну, как сказать… Она перестала колоться, зато стала сильно пить, да и гуляла с кем попало, включая Звягинского водителя, причем везде кричала, что Звягин как мужчина — ничто. И Звягин во избежание скандалов, положил её в психиатричку — сперва подлечиться от алкоголизма, а потом — признал в судебном порядке невменяемой.

— Надо же, — Игорь Николаевич был поражен своим открытием, — у вашего Звягина просто паранойя какая-то делать из ближних не вменяемых…

— Да нет, — объяснил Сергеич, — он просто дружит и соответственно вопросы решает с глав врачом областной психиатрической больницы.

У Прокопени тут же проснулся азарт настоящего сыщика, который дремлет до поры в каждом человеке:

— А на ком женат этот главврач?

— Ни на ком, — этот врач — женщина, в разговор вступил Ал, — причем доктор Менге по сравнению с нею просто dummer — чайник так кажется, у вас это слово переводят. Я с нею много раз встречался, и отправил массу официальных запросов — но так и не получил его, — он кивнул на Сергеича, — истории болезни. Ни даже выписки. Вообще никакого официального ответа! Я просто потрясен. Может, к тебе Док этот документ попал вместе с делом?

— Да вряд ли, — Сергеич взвесил на руке паку с завязками, которую, наконец, извлекли из кейса Прокопени, — то мое дело, которое в моем сейфе лежит, даже потолще будет. Хотя, вообще-то, — Сергеич изложил свой очередной гениальный стратегический маневр, — пусть Доктор к этой строгой тете зайдет, на Звягина сошлется и попробует какие-нибудь бумаги хотя бы прочитать или просто увидеть. Ал, дай ему свой пиджак, что бы он выглядел представительно…

* * *

Прокопеня чувствовал себя не уютно в аристократической шкурке Ала, хотя пиджак был ему практически как раз. Но держался достойно и непринужденно — как и подобает человеку по воле судьбы ввязавшемуся в сомнительную авантюру. Суровая сестра в пропускнике, которой он отрекомендовался как «хороший знакомый Анатолия Дмитриевича Звягина» без дальнейшего выяснения провела его в кабинет с угнетающе высоким потолком и узкими зарешеченными окнами. «Доктор Менге» приветливо улыбалась, и выглядела как самый обыкновенный терапевт из районной поликлиники — старенький халат поверх клетчатого делового костюма, полное отсутствие прически, маникюра и косметики:

— Вы тот самый Прокопеня И точка Н точка? Автор «Магии»?

— Игорь Николаевич, кандидат медицинских наук, — полным титулом назвался Прокопеня, и слегка поклонившись, поцеловал Инге Юрьевне, так звали главврача, если верить табличке на двери, ручку совершенно в стиле Монакова, — Вот, знаете ли, затеял новую книгу, материал собираю… на сей раз сугубо научную. Но хлопотное это дело! Одному не справиться. Без толковых соавторов да спонсоров не обойтись, так что стараюсь заручиться поддержкой более компетентных коллег…

— Анатолий Дмитриевич пару дней назад звонил мне, обещал познакомить с вами, да видно совсем в делах увяз — выборы на носу, — Инга Юрьевна сразу подобрела и прониклась некоторым доверием, даже решила поделиться с Прокопеней профессиональными тайнами:

— Был у нас тут один больной, который утверждал что, написал вашу «Городскую магию», причем в прошлой жизни! — Инга Юрьевна громко засмеялась, с каким-то истеричными нотками, и резко перешла к судорожным рыданиям, заставив Игоря Николаевича вспомнить народную мудрость о том, что психиатр отличается от психически больного только наличием белого халата и ключей от шкафчика с лекарствами.

— А ведь, сколько же мы для этого Вервольфа сделали! Лекарств сколько извели, за которые простые наркоманы у нас в хозрасчетном центре по 200–300 долларов платят на курс лечения. А этот Герейра сколько крови нам выпил Дракула просто, я и не знала что есть такие комиссии да организации… — Инга ещё какое-то время всхлипывала и перечисляла понесенные материальные и моральные убытки.

Прокопени все же удалось вклиниться в одну из крошечных пауз:

— Я чем смогу — помогу, мне Анатолий Дмитриевич говорил о ваших проблемах, ну давайте какие там у вас сохранились бумажки? Просмотрим, может быть действительно что-то можно на уровне Минздрава сделать, — Игорь Николаевич подивился собственной находчивости, и заподозрил, что сам Врвольф — Головатин сейчас сообразуясь с рекомендациями «Городской магии» шаманит, что бы ему помочь…

— Сейчас, у меня все тут хранится… — Инга отерла слезы стерильным медицинским бинтом и направилась к огромному старому облупившемуся сейфу, вытащила из него две паки, и коробку с магнитофонными кассетами.

— Вот, история болезни Головатина, запросы на этого подонка от Герейры и кассеты с бредом… — мы ведь не просто развлекаемся тут, а ведем систематическую научную работу! Кассеты вы можете взять с собой — их, как говорится, к делу не пришьешь, а историю просмотрите в моем присутствии и верните.

Игорь Николаевич углубился в папки, а главврач стала умывать заплаканное лицо над расположенной тут же, в кабинете, раковиной. Прокопени казалось, что за последние несколько дней он уже отвык удивляться. Но сейчас поводов для удивления было множество. Да, у многострадального гражданина Головатина, были более чем веские основания обращаться к адвокатам и международным гуманитарным миссиям…

Если печально известный доктор Менге оправдывал свои бесчинства тем, что действовал ради будущего блага человечества, то местечковые психиатры не пытались создать идеологической или хотя бы научной подоплеки, и попросту использовали своего экстраординарного пациента как своеобразный домашний оракул. То есть накачивали лошадиной дозой отборных психотропов и задавали актуальные бытовые вопросы, вроде того поправится ли двоюродная тетка или стоит ли выходить замуж за Павлика — интерна из травматологии… Конечно, интеллектуальный внутренний голос впавшего в транс Вервольфа — Головатина повествовал не столько об этих житейских мелочах, но и о предметах более высоких — причем как на русском, так и на немецком, и французском языках, потому его откровения и записывали на кассеты — то бы потом отличить полезные в хозяйстве зерна от эзотерических плевел при повторных прослушиваниях. Поскольку у пациента Головатина имелась масса патологий, которые можно описать общим термином разможжение паренхиматозных органов (проще говоря многочисленные посттравматические повреждения почек, печени и поджелудочной железы), имелись множественные посттравматические гематомы, а многие факторы указывали даже на разрыв селезенки. Но специальной терапии по этим показаниям Головатин не разу не получал. Больше того — крупная гематома правой почки вообще требовала ургентного оперативного вмешательства. Но оперировать Сергеича тоже отчего-то не торопились.

Заметив тень неодобрения, промелькнувшую на лице увлеченного чтением Прокопени, Инга Юрьевна снова улыбнулась, на этот раз примирительно, и сказала:

— Мальчик все рано бы умер…

— Ну, все там будем, рано или поздно, — по-медицински цинично вздохнул Игорь Николаевич, просматривая очередные справки с результатами анализов крови и спинномозговой жидкости, — И как давно он умер — это ваш уникальный мальчик? — поверить в то, что человек, имеющие такой комплекс заболеваний, до сих пор пребывает на этой грешной Земле, врач — которым когда-то был Прокопеня просто отказывался.

— А он не умер, мы его выписали, а он не умер… — тихо сказала Инга.

— А что же с ним приключилось — он что вознеся к своим небесным гуру, или растаял в утреннем тумане как ежик из мультфильма? — едко осведомился Игорь Николаевич.

— Да нет же… Он впал в состояние, похожее на кому, мы его передали в реанимацию, и потом он выздоровел, вроде бы…

— Вроде бы выздоровел???? — праведному возмущению Прокопени не было предела — я же врач, а не Кашпировский из телевизора — у вас — в провинциальной реанимации, где из лекарств есть только аспирин, а из техники кардиограф образца 1913 года, выздоровел человек, нуждающийся в ургентной пересадке почки, с эпилептическим комплексом, множественными посттравматическими повреждениями органов брюшной полости, атрофией ряда нервов, и ещё массой патологий, которого полгода попросту не пытались даже лечить, я имею виду с терапевтической точки зрения, — выздоровел? Я поражен, как он за эти полгода у вас не умер! А вы говорите выздоровел!

— Ну… я не знаю… Я не видела той его истории болезни что в реанимации завели. Для меня это тоже было очень странно…

— Странно. Подходящее слово! Ваш Головатин должно быть действительно Вервольф, — он хоть на луну по ночам не выл в полнолуние?

— Нет, не выл. Только по палате летал, именно в полнолуние. Два санитара даже уволились от нас, когда это увидели, — опять вздохнула Ига и пожаловалась — Вы, там в столицах, не представляете, как сейчас сложно нормальный младший персонал подобрать! Зарплата — копейки, а работа что и говорить, тяжелая. Простите, конечно, но мне надо торопиться — у меня в 11 коллегия в Облздраве… Вы послушайте на досуге бред его и подскажите нам — ну как с этим кошмаром бороться?

— Конечно — конечно, я ведь именно за тем, что бы вам помочь и пришел, Прокопеня ещё раз вдохновенно соврал, поцеловал стерильную главврачебную руку и поспешно откланялся, прихватив коробку с кассетами.

* * *

Ал ждал его в машине, попивая кофе из крошечного никелированного термоса, аккуратно накрыв одно колено серым шелковым носовым платком, а Сергеич остался в гостинице, что бы заниматься какими-то неотложными деловыми вопросам. «Аристократ» — ухмыльнулся про себя Прокопеня. Полное имя Ала было Алесандро Гонсалес де ла Кремон Алонсео Альезо-и-Герейра. И он не ленился писать его полностью на официальных документах. Должность впечатлял не меньше специальный аккредитованный медицинский эксперт независимого гуманитарного института при медицинском департаменте ООН и ЮНИСЕФ. Хотя, в чем заключалась миссия гуманитарного института и от кого именно он был независим, оставалось тайной, во всяком случае, для Игоря Николаевича.

Прокопеня похвалился своей добычей, и по-военному жестко резюмировал полученную информацию:

— Да действительно, гражданин Головатин подвергался незаконным систематическим медицинским воздействиям, терапевтически не оправданным, и более того, сопряженным с риском для его жизни и физического здоровья.

Ал не был удивлен и просто кивнул головой. Сочтя такую реакцию благосклонной, Игорь Николаевич рискнул поговорить с потомком древнего рода как врач с врачом.

— Ал, а ты давно с Сергеичем знаком?

— Уже около полугода, его адвокаты приглашали разных экспертов, но я из всей группы дольше других задержался, — ответил Ал.

— А вот тебе, как врачу, это не кажется это странным, — он откашлялся, Сергеич, то есть человек, которого мы знаем как Сергея Головатина, конечно не Шварцанегер, и до здорового румянца ему далеко, но ведь он, в общем-то, и не инвалид. То есть самостоятельно передвигается, разговаривает, вполне адекватен… — Прокопеня коротко перечислил прочитанные в истории болезни хвори пациента Головатина, — человек с такими диагнозами, если бы и был жив, то не курил бы сигарету за сигаретой, а лежал под капельницей и тихим шепотом просил водички у дежурной медсестры в перерывах между конвульсиями и эпилептическими припадками…

— Я не наблюдал ни эпилептических припадков, ни кровотечений, ни каких-то других патологических реакций, кроме, того, что принято называть трансом — то есть он как бы время от времени отключается от реальности… — Ал сохранял обычное спокойствие.

— Я к тому веду, — решил взять быка за рога военврач Прокопеня и поделился с Алом своими худшими предположениями, — что мы не можем с уверенностью говорить о том, что пациент, бред которого записан на эти кассеты, уголовник Головатин, и человек, которого мы знаем как Сергеича одно и то же лицо! Я, случайно (!) из его истории болезни вытащил один из последних анализов крови. Для первичной идентификации — вполне достаточно.

— Разве он принц крови, что бы его подменили, — улыбнулся Ал, — Потом, коллега Инга не является компетентным врачом, её диагнозы у меня вызывают сомнения. Да и кому это было нужно?

— Ну, хотя бы тому же Кастаньеде, мне показалось, что он довольно злопамятный, хитрый и мстительный тип — что бы разобраться со своим счастливым соперником Звягиным чужими руками. Или Монакову — что бы стать депутатом на чужих деньгах и славе…

— Вряд ли… Монаков знаком с Сергеичем давно и должен ему очень крупную сумму — проиграл в карты, потому и вынужден был стать его адвокатом, а потом баллотироваться в депутаты. Сам он этого не хотел. Но времени до выборов было мало, и более подходящей фигуры подобрать не успевали. Его сходство со Звягиным серьезный минус в рамках избирательной компании, я даже помогал им изменить имидж Константина так, что бы они контрастировали, не смотря на внешнее сходство…

Ал продолжал посвящать Прокопеню в нюансы взаимоотношений этой своеобразной команды:

— Что касается Кастаньеды — Сергеич ему не доверят, и общается с ним преимущественно через Монакова, вряд ли их сотрудничество носит такой уж добровольный характер, хотя я никогда не вдавался в тонкости их взаимоотношений.

— А может просто какой-то паренек решил использовать сомнительную уголовную славу и выдает себя за покойного Головатина?

— Слава дым… — грустно процитировал Ал, — какая слава — он лично не может участвовать ни в какой официальной деятельности, так как признан не вменяемым… жаль — у него такая потрясающая харизма!

Но, прочитав анализ, указывающий на довольно мрачную клиническую картину, Ал стал менее скептически воспринимать предположения Прокопени.

— Я располагаю медицинской картой Головатина из реанимации, куда его доставили в коматозном состоянии из психиатрической лечебницы, — мы по приезде сможем сравнить, — вполне миролюбиво и конструктивно предложил он.

* * *

Джип прибыл на площадку перед гостиницей «Зорька» как раз вовремя. Бойцы отдела физической поддержки уже выбили двери в офис «Народной целительницы бабушки Дарьи», а заодно и несколько окон самой гостиницы, и выводили оттуда перепуганных любителей нетрадиционной медицины, ожидавших в коридоре начала приема. Затем в помещение устремились многочисленные представители контролирующих органов вооруженные одинаково суровыми лицами, папками и портфелями. Через пару минут, в проеме, где ещё не давно были двери с основательной табличкой, появился мертвенно бледный Кастаньеда, ослабил галстук, закурил и призывно помахал рукой Алу и Прокопени.

— Зайдите, полюбуйтесь, — он безнадежно махнул рукой по направлению коридора, в котором теперь суетились чиновники и милиционеры…

У самой двери кабинета целительницы их встретил средних лет крепкий мужик в бронежилете, одной рукой открыл перед ними дверь, а другой перекрестился со словами:

— Богородица-Матерь Божия, спаси, сохрани и помилуй, нас, грешных, — и добавил, — а ведь Нилка моя законная супруга, ходила к бабке этой, что-то там лечила, и меня говорит, от пьянства заговаривала, все повторяет каждый день будешь пить — бабушка Дарья тебя по миру пустит и по ветру развеет…

— Видишь, уже развеяла одного такого, — мрачно вздохнул Кастаньеда, и переступил порог, жестом приглашая «экспертов» проследовать за ним.

Зрелище действительно было удручающим. Посреди вполне ординарного кабинета, какой есть у каждого главного бухгалтера мало-мальски уважающей себя конторы, прямо на ламинировном полу, лежало тело. Состояние тела было странным — оно словно сначала пыталось растаять, а потом передумало и выглядело теперь не то расплавленным, не то обуглившимся. Помимо тела обстановку кабинета украшал большей хрустальный шар, стоявший на столе, непременный потрепанный экземпляр «Городской магии» со множеством закладок, а в полках канцелярских шкафов сиротливо примостились традиционные колдовские атрибуты — пучки каких-то заплесневелых кореньев, засушенные летучие мыши и жабки…

— Вы на вот это полюбуйтесь — тело уже никуда не убежит, а криминалист через пару минут приедет… — нетерпеливо воскликнул Сан Саныч и высыпал на стол содержимое большей картонной коробки, до этого стоявшей в углу.

— Да уж… — только и смог сказать Прокопеня разглядывая проколотые иглами восковые и тряпичные фигурки, пучки ниток, куски какой-то шерсти и косточки непонятного происхождения, свечные огарки с привязанными к ним волосом записками, надорванные и выпачканные фотографии и визитные карточки. Игорь Николаевич понял, что давешня косточка в пучке ниток происходила именно отсюда.

Костаньеда ловко извлек из кучи этого своеобразного мусора майорский погон, надрезанный посередине и перетянутый вполне профессионально свернутой из бельевой веревки удавкой.

— Нормально? А ведь привлечь даже как за покушение эту старую каргу очень сложно будет, — посетовал он, и продолжил, — а вот ещё…

Теперь в руках у него была визитная карточка упомянутого болезненного шефа местного ФСБ Мангуша проколотая двумя скрещенными цыганскими иглами.

— Можно работать в таких условиях? — он продолжал задавать риторические вопросы.

— Да о чем ты Сан Саныч говоришь! Какой там нормально работать! Вот перчаток одноразовых в Управе еле выпросил — и то, только по тому, что сказал для гостей, мол, наших столичных надо…

Местный эксперт-криминалист, которому принадлежала последняя реплика, взглянул на тело, почесал лысину и почти приветливо протянул Алу и Прокопени новенькие одноразовые перчатки, видимо мечтая хоть с кем-то разделить ответственность за приходящее:

— Чем же это его окатили-то? Кислотой, что ли какой? — и с интересом стал разглядывать тело.

Прокопеня страдальчески вздохнул — мазуты штатские — ну что с них взять?

— Это напалм, тело подверглось воздействию напалмом, вряд ли это было прямо здесь — так как пол и мебель совершенно не повреждены, — объяснил Игорь Николаевич.

Он ухмыльнулся, представив, как вытянулась бы физиономия карьериста Кастаньеды, узнай он, что в его возрасте Прокопеня уже был подполковником медицинской службы — и вполне самостоятельно принимал решения, а не лебезил то перед начальством, то перед полоумным уголовником! И решения принимал правильные, и задачи свои выполнял успешно, ещё и какие…

Преисполнившись гордости за славное боевое прошлое Прокопеня отошел от тела и решил открыть большой промышленный холодильник, не понятно для чего вмонтированный в одну их стен кабинета, и до сих пор не вызывавший интереса у местных сыщиков. И был сразу же наказан за так не вовремя нахлынувшую гордыню.

Из холодильника совершенно неожиданно и прямо на него посыпался песок. Огромное количество песка. Мелкого и желтого. Поток нарастал в геометрической прогрессии, горячей волной он сбил Игоря Николаевича с ног, накрыл с головой, сыпался за одежду, набивался в нос, рот, уши. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее, песчаная масса давила на тело все более весомо, сознание меркло с каждым вдохом, пока не свернулась в крошечный гаснущий огонек какого-то уже не реального, а скорее потустороннего голубоватого света.

Глаза Прокопени распахнулись от резко ударившего в нос запаха, и он глубоко с наслаждением вдохнул воздух, как неожиданно спасенный утопающий. Лысый криминалист совал ему под нас баночку с нашатырем, а он сам сидел на все том же ламинированом полу рядом с обгоревшим телом. Никакого песка не было рядом и в помине. В самом же холодильнике, который так и стоял открытым, находилось только несколько трехлитровых банок с грязноватой, затхло пахнущей не то тиной, не то помоями водой и какой-то большей сверток белой ткани.

— Саван… — прошептал суеверный мужик в бронежилете у двери и снова перекрестился.

Ал, скептически поднял бровь, вытащил сверток и встряхнул. Это был не саван — а совсем наоборот — роскошная длинная и многослойная свадебная фата, прикрепленная к изящному венку из шелковых розочек. Фата была пыльной и испачканной, как будто её тащили по земле, но совершенно новой, к ней даже был прикреплен на тонкой ниточке какой-то ярлычок. Кастаньеда надел очки и стал рассматривать этот кусочек картонки.

— Ничего не понимаю… тут написано — Монаков — возврат.

— Может Монаков, её в магазине купил, а потом вернул? — поделился гипотезой криминалист, — посмотри, Сан Саныч, может там название магазина написано?

Кастаньеда перевернул картонку, ещё раз тяжело вздохнул и показал сначала Алу, а потом поднес к лицу Прокопени, который так и продолжал сидеть на полу. Картонка была небольшой фотографией. На снимке молодцеватые, и действительно очень похожие между собой Монаков и Звягин с двух сторон придерживали за талию смеющуюся девушку с взъерошенными по тогдашней моде волосами, которые почти полностью закрывали её лицо, а она шутливо их отталкивала. Надпись на фото гласила «Костику от Ростика, 1985 г.».

— А кто ж такой этот Ростик — удивился Игорь Николаевич, — у него тупо болела голова, а кровь продолжала громко стучать в висках, поэтому самостоятельно решить новую головоломку он был просто не в состоянии.

— Должно быть супруг барышни, — игриво подмигнул криминалист, — Монаков по этим делам очень известный специалист, а вот как там Митрич, ну Звягин очутился не понятно.

— Женщин высоких любит, вот чего, — со скрытой злобой выдохнул Кастаньеда. Действительно взъерошенная дама на фото была грудастой и высокой — её хохолок возвышался над головами довольно крупных Звягина и Монакова.

— Да уж точно, — согласился криминалист, — у Митры и первая жена была гром — баба!

— И отчего же он с ней расстался, — полюбопытствовал сентиментальный Ал.

— Да кто же его знает, — продолжал лысый, — видать не он с нею, а она с ним… Поговаривали, что уехала она куда то за границу, вроде бы в Германию, а потом в Аргентину… А тогда ведь как было — строго с этим! Чуть что оргвыводы. Вот и вылетел Митра из Прокуратуры в тот же момент. Но! Заметьте, криминалист поднял вверх палец, а потом ткнул им Кастаньеду в грудь — Не место красит человека, а человек место! На новой должности освоился, да так что прокурорским и не снилось! И уважение во всех кругах, и денег куры не клюют. Вот у таких людей надо вам учится! А то умные больно…

— А умного учить — только портить, — язвительно парировал Сан Саныч, — что делать с этим трупиком будем? Интересно — чей он?

— Ну, — вступил в разговор Прокопеня, — опознать его вряд ли удастся разве что если известно с кем сличать, сделать генетическую идентификацию, хотя это экзотика для наших мест, так что, если по простому — можно ещё по зубам попытаться.

Криминалист сразу же засунул в дырку, которая до сожжения служила трупу ртом, палец в новенькой перчатке. И удовлетворенно сообщил:

— Зубов нет.

— Как это нет? — усомнился Сан Саныч.

Дотошный Ал тоже привычно склонился над трупом и заглянул в рот:

— Действительно нет. Но обоженные ткани не повреждены, то есть можно уверенно утверждать, что зубы устранили до сожжения. Хотя возможно если покойный имел вставные челюсти, то он их просто снял до того, как умер, например на ночь…

— То есть, — подытожил дискуссию Кастньеда, — это тело можно считать неопознанным, и шансов опознать его мало.

— Аж никаких — скажу только тетя или дядя, ну может, сколько лет по физическому состоянию было. Да чем болел — если повезет — но не более того, поддакнул криминалист, видимо догадавшись, куда клонит Сан Саныч.

— Тогда команду дам, пусть пакуют все это хозяйство, банки-склянки, лабуду в коробке, оформляют, и позвоню дорогим гостям — ну спецуре этой столичной они сильно жаждут неопознанного трупа? Вот пусть и забирают его. Нам в Прокуратуре не нужна такая головная боль! А бабку в розыск подадим по подозрению в предумышленном убийстве. Благо фотографии её в каждой газете на рекламе имеются.

Коллеги Сан Саныча оптимистично поддакивали, одобряя такой план действий.

Отдав необходимые распоряжения, Сан Саныч, уже на площадке у гостиницы, вытащил мобильник, и пропел в него сладким льстивым голосом:

— Виктор Юрьевич? Не отвлекаю? Отобедали? А гости как — довольны? А что наш папа-Мюллер — все болеет? И не лучше… да… И все на ваши плечи… да, кто ж оценит… да, я понимаю… Да у меня тут есть для вас оперативная, можно сказать, информация… ну не то чтобы официальная, но очень, очень серьезная… На 5 минут буквально. Уделите мне времечко? Ну что вы, что вы, я сам заеду… я ж молодой ещё солидных людей от хлопот отрывать…

Удовлетворенный результатом беседы, Кастаньеда подошел к замешкавшимся у джипа Прокопени и Алу. Он выглядел серьезным и озабоченным и вертел в пальцах пресловутую проткнутую двумя иглами визитку.

— Главное сейчас — контролировать ситуацию, — этот хитрый бюрократ Кастаньеда был настоящим мастером аппаратной интриги, — Поеду к Виктору Юрьевичу — заму нашего болезненного Мангуша. Он ведь и во сне, наверное, смотрит, как его шефа хоронят, а на него приказ о назначении руководителем областного ФСБ подписывают. Даже сказал мне недавно — мол, не буду я в Мангуша кабинет переезжать, там кондиционера нету, потому что Мангуш сквозняков боится, а как только назначат на его должность — просто табличку на своем кабинете поменяю. Вот я ему сейчас и подведу напряжение! Скажу, что инфа прошла, — Мангуша «заказали», — а ведь это действительно так, — он ещё раз постучал ногтем по визитке и продолжал:

— И сюда всех этих великих специалистов с интерполовцем наперевес прислали, что бы все чин по чину аккуратно замести, когда старика прихлопнут, потому что на освободившуюся должность — кресло-то солидное — проштрафившегося генерала предпенсеонного возраста из столицы перевести планируют. Витюша после этого день и ночь с дорогих гостей глаз не спустит — а у него и аппаратура для наблюдения посерьезнее и людей свободных побольше. Так что мы будем в курсе всех их движений если что.

— Думаешь, он будет тебе отчитываться, — Прокопени почему-то очень хотелось задеть самолюбивого Кастаньеду. Он всегда не выносил аппаратчиков и штабистов с их сложными внутренними играми за сомнительные моральные дивиденды в виде почетных грамот и бронзовых табличек на кабинет.

— А куда ему деваться? — очки Сан Саныча зловещие поблескивали, — у меня имеется оперативная съемка — причем сделанная на основании официального разрешения, — велось наблюдение за пунктом обмена валюты по делу о мошенничестве, но сюжет засняли поинтересней чем обычное кидалово. Наши доблестные ФСБшники прикатили в обменку, вызвали хозяина. Представились, документики свои показали, стали ему угрожать проверкой и закрытием, если он не повесит на входе предвыборный плакат Звягина. Ничего себе ролик предвыборный? Можно по… — коварный сотрудник прокуратуры на минуту задумался и даже прикрыл глаза, подсчитывая количество статей которые возможно инкриминировать в данном случае, — да по 5 статьям, как минимум возбуждать, причем, ещё раз подчеркну! На совершено законных основаниях. Так что, он сам меня будет искать, что бы отчитываться…

У Игоря Николаевича просто не было слов. Он только мысленно порадовался тому факту, что подобные профессиональные интриги теперь так же далеки от него, как земная тщета от тибетского монаха…

К удивлению Прокопени, Ал тоже оказался человеком себе на уме. Распрощавшись с Кастаньедой, он объехал гостиницу вокруг и остановился машину в небольшой арке между домами на противоположной стороне улицы — отсюда вход в «Зорьку» и площадка перед ней прекрасно просматривались, а джип не особо бросался в глаза.

— И что мы хотим пронаблюдать? — устало поинтересовался Игорь Николаевич. Ему уже было тошно от слишком стремительно развивавшихся событий, вдобавок, мучительно хотелось закурить, да и поесть тоже было бы не дурно.

— Мне любопытно увидеть людей, которых Сан Саныч называет «спецурой». Я уверен, что они скоро сюда прибудут.

— Не думаю что так уж скоро… Пожалуй, пара часов уйдет на оформление допусков и прочих бумажек, я думаю Кастаньеда над ними серьезно поупражняется в бюрократии, — и, с чистой совестью, оставив волонтера-наблюдателя в машине, Прокопеня отправился в ближайший гастроном, где приобрел сигареты, одноразовую зажигалку, бутылку минеральной воды, размокшую пиццу и фотоаппарат — мыльницу — что бы порадовать любознательного человека по имени Ал. В импровизированном кафе из пары пластмассовых столиков, около дверей гастронома, одиноко сидела и пила сок прямо из тетрапака та самая, знакомая по поезду и семинару длинная девица, на этот раз она была в шелковой косынке, длинном расстегнутом черном плаще, полы которого лежали на земле, и огромных солнечных очках.

— Добрый день, солнечно сегодня — вежливо обратился Игорь Николаевич к девице, размышляя, что ей стоит предложить — сигарету или пиццу, и продолжал, — как вам семинар?

— Вы меня видимо с кем-то спутали, — сурово ответила девица хрипловатым голосом, решительно поднялась, отставив емкость с недопитым соком, и решительно запахнув плащ, подхватила стоявшую рядом увесистую сумку, исчезла за углом. «Да я видел её всего два раза и то издалека, может — она меня не узнала, а может — я ошибся» — Прокопеня решил не расстраиваться и отправился совмещать завтрак с обедом прямо в машине.

* * *

Высокие гости прибыли на двух темно-зеленых казенных «Волга», номера которых отличались всего на один знак. На площадку перед гостиницей выгрузилась довольно большая группа. Кого в ней только не было! Игорь Николаевич защелкал фотоаппаратом — мгновение стоило того, что бы его остановили — среди вновь прибывших имел место поэт-песенник с давешнего семинара, и невзрачный субъект, передавший ему папку с завязками… Живописная группа направилась к дверям гостиницы, Ал завел машину, но так и не успел тронуться, а Прокопеня почти интуитивно снова защелкал фотоаппаратом…

Выстрела слышно не было, хотя голова поэта-песенника разлетелась, так как это обычно происходит в фильмах Тарантино или в документальных лентах об убийстве Кенеди. Прибывшие на «Волгах» люди действовали без паники и суеты. Игорю Николаевичу даже показалось, что они жали именно такого развития событий — никто не побежал на поиски стрелка, не потянулся за телефоном, и не стал озираться, пытаясь найти случайных очевидцев, способных пролить свет на происшествие. Просто перекинулись между собой парой фраз, затем группа разделилась. Ее часть, включая безликого интреполовца, направилась в гостиницу, а другая, обернув то, что осталось от головы бородатого поэта песенника, полиэтиленовым пакетом, быстро уложила тело в машину и отбыла…

Их примеру последовали и Прокопеня с Алом.

* * *

Сергеича они нашли все в том же зале для конференций гостиницы «Ясень». Он сидел, откинувшись в кресле, по-ковбойски забросив ноги на длинный стол, курил и увлеченно изучал содержимое папки с завязками, перекочевавшей к нему из кейса Прокопени во время утреннего кофе. На столе красовался хрустальный шар, явно происходящий из офиса бабушки Дарьи, из чего следовало, что пронырливый Сан Саныч уже успел поведать Головатину свою версию сегодняшних происшествий, проиллюстрировав рассказ «вещественными доказательствами».

— Интересно? — наивно спросил Игорь Николаевич, совершенно не предполагая чем, могло так увлечь Головатина его собственное не то уголовное, то ли личное дело на фоне так динамично развевающихся событий.

— Скорее познавательно, — ответил Сергеич, с неохотой отвлекаясь от чтения, и постукивая костяшкой согнутого пальца по разложенным на столе бумагам, которые он уже изучил, — хотя я не пойму, зачем тебе это всучили? Лучше бы режиссеру каком-нибудь отдали — что бы кино снял! Получился бы очень захватывающий фильм — лучше чем про Штирлица.

Даже невозмутимый Ал был несколько шокирован таким высказыванием и резонно заметил:

— У тебя даже в официальном анамнезе не содержится мания величия…

— А тут вообще не про меня — я этого человека, — Сергеич собрал бумаги в папку и передал её Прокопени, — не знаю. Но персонаж — колоритный. Может ты, Доктор, по своей прошлой жизни с ним и сталкивался — просмотри.

Игорь Николаевич со вздохом заглянул в бумаги — ему не терпелось посмотреть фотографии и определить кто есть кто снимках сделанных у гостиницы. Однако чтение оказалось неожиданно увлекательным, а факты действительно достойными того, что бы их увековечил какой-нибудь маститый режиссер. Содержимое папки с завязками повествовало об удивительных приключениях некоего сотрудника КГБ. В отличие от своего коллеги из популярного в детстве Прокопени фильма, который менял города и имена, это человек решился на более радикальную метаморфозу и сменил пол. Ловкий шантажист, снайпер и полиглот, аналитик, специалист по регионам Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, знаток изящных искусств и профессиональный альпинист, он растворился в суматохе начала девяностых как дым из восточной курительницы для благовоний, оставив потомкам в память о своих подвигах лишь тоненькую папку официальных документов, написанных сухим казенным языком.

— Увы и ах, — огорчился Прокопеня, закончив просматривать бумаги, — не припомню, что бы этот лихой молодой человек входил в круг моих знакомых… Может это Ван Нотен папки перепутал, и мне, вместо папки с делом Головатина, случайно отдал эту?

— В мире нет ничего случайного, — Сергеич был убежденным фаталистом, — И вообще, не много ли Звягину чести — что бы гонять уважаемого сотрудника Интерпола как мальчика на посылках?

— Да, действительно — он сотрудник Интерпола, — Ал щелкал по клавиатуре ноутбука сличая старые и новые фотографии и просматривая ответы на свои запросы, — А этот неприятный тип с бородкой а-ля Солженицын…

— Который был на моем семинаре? — уточнил Игорь Николаевич.

— Да, именно он. В прошлом служил в военной разведке СССР, в какой именно должности или отделе не уточняется, — продолжал Ал, — Специалист по связям с международными организациями из ФСБ, занимал весьма высокий пост…

— А теперь что — разжаловали за большие успехи? — с ироничной усмешкой поинтересовался Сергеич.

— А разве Кастаньеда тебе не доложил? Его застрелили — сегодня днем, у гостиницы «Зорька», через пару часов после официального обыска, мы вон — целую пленку отщелкали, наблюдая это печальное событие, — Прокопеня был удивлен, да и Ал тоже — хотя и сохранил невозмутимость, но с несвойственной для него суетливостью передал Головатину пачку фотографий. Возвращаясь с места событий, Ал и Прокопеня заехали и отпечатали снимки в какой-то захудалой будочке Фуджи — ведь, в сущности, содержание пленки не было подозрительным — просто группа мужчин на фоне машин и местной гостиницы.

Сергеич глубоко вздохнул, едва коснувшись снимков, и даже не взглянул на них. Его спина выпрямилась, огромные голубые глаза стали совершенно хрустальными, и казалось, обратились куда-то вовнутрь, в необозримые глубины микрокосма. Там он просматривал недавние события в обратной последовательности.

— Сан Саныч просто не знает об этом, ему решили не говорить, он занят чем то срочным… Ну и местечко, одни жабы чего стоят, а холодильник, а эта грязная тряпка, а песок, а эта тушка на полу, кровь на погонах, на стене, Сергеич неожиданно перестал перечислять и вывалившись из внутреннего мира в суровую реальность недоуменно хлопал глазами удивляясь то ли своему возвращению, то ли тому, что увидел.

Эту своеобразную медитацию прервал стремительно ворвавшийся Кастаньеда, он без комментариев взял со стола большую фарфоровую чашку, выплеснул то, что в ней было прямо на пол, наполнил коньяком из откупоренной бутылки, которую держал в руках, залпом выпил, сел на стул, ослабил узел галстука, тяжело вздохнул и тихо безнадежно сказал:

— Сереж, решил я уходить. В суд пойду, или хоть в охрану какую…

— Что так? — Прокопеня в тайне злорадствовал в надежде, что неуемная страсть Сан Саныча к интригам привела, наконец, к суровой взбучке от начальства.

— Я просто не понимаю, что происходит в моей жизни вот и все…

— А ты сам видел его? — спросил Сергеич.

— Да, но уже только тело. Хотя застрелился он при трех очевидцах…

Ал и Игорь Николаевич недоуменно переглянулись.

— Звягин застрелился, — сказал, адресуясь к ним, Кастаньеда, и уточнил, попросил у одного из замов пистолет — дай де взгляну, в каком состоянии оружие держите. Взял, обойму проверил, приставил к виску и все… Бессмысленно как-то… Приедет комиссия из министерства юстиции, и из нашего ведомства тоже — расследовать факт несчастного случая… Хотя какой же это несчастный случай — он ведь знал что пистолет заряжен?

Головатин выглядел скорее раздосадованным, чем удивленным:

— Это Монаков! Все — я остался без депутата! И заменить его практически не кем — я — невменяемый, пацаны — через одного — судимые, Ал — иностранный подданный. Ты Саня — госслужащий, считай судья…

Приосанившийся Сан Саныч беззлобно указал пальцем на Прокопеню:

— Доктор подходящий — он и гражданин, и вменяемый и не судимый и биография достойная! Если быстро бумаги собрать, то успеем за пару дней зарегистрировать его в избирательной комиссии вместо Монакова.

— А чем Монаков перестал вас устраивать, — Прокопеня не спешил входить в образ народного избранника, совершенно утратил нить повествования и для восстановления логического мышления тоже выпил коньяка из фарфоровой чашки.

Ал расставил точки над «и» с присущим ему суховатым скепсисом:

— Ты, Сергей, хочешь сказать, что тело, пострадавшее от напалма, которое мы осматривали утром в офисе этой Дарьи, принадлежало Звягину, а лицо, которое публично покончило с собой — являлось Монаковым?

— Да — именно так. Но фактически мы имеем, то, что имеем. Труп, который официально не будет опознан и Звягина, который официально погиб в результате несчастного случая.

— Все правильно ты говоришь, — согласился грустный Кастаньеда, — то первое тело, спецура забрала из морга, даже вскрытие запретили здесь проводить, а по делу Звягина будут работать ведомственные комиссии — я уверен, их вывод будет именно таким, как сказал Сергеич — смерть в результате неосторожного обращения с оружием.

— А насчет Доктора, ты, Сан Саныч прав — из него как раз очень даже замечательный депутат получится! Прямо народный герой! — воодушевился Сергеич.

— Но зачем, зачем Монаков это сделал? Я не понимаю… — Прокопеня уже не протестовал — это будет даже забавно! Приехал в город провести семинар — а стал в нем депутатом!

— А нам, что бы сохранить высокий рейтинг у избирателей, пока царит замешательство, надо быстренько Монакова, царство небесное, куда-то в загранкомандировку отправить! Ладно, поехали — проведем маленькое частное расследование — пока этого нашего нового потенциального депутата не завалили!

Игорь Николаевич поежился от такой перспективы, допил остаток коньяка исключительно, что бы успокоить нервную систему, и последовал за остальными к выходу.

* * *

Сначала они, все вчетвером, посетили роскошное здание из нескольких подъездов с охраняемой стоянкой, где жила Нелли Владимировна — последняя дама сердца Монакова. Поднялись на дюралевом лифте, выяснилось, что этаж Нелли предпоследний.

Сергеич посмотрел на хорошо освещенную чистенькую лестницу, уходившую вверх и стал рассказывать о событиях, так как если бы присутствовал при них:

— Он увидел как с лестницы свешивается часть фаты, но не мог сразу подойти к ней и убедится что ему не привиделось, из-за того, что Нелли его провожала, он сел в лифт — нажал верхнюю кнопку — что бы спуститься и узнать что это за призрак, — Головатин, а за ним и вся компания поднялись на верх, воспользовавшись лестницей. Оказалось, что с последнего этажа можно попасть ещё на этаж технический, а потом и на крышу. А по крыше — совершенно мирно и спокойно добраться до входов на технические этажи других подъездов.

Кастаньеда принял у Сергеича эстафету повествователя:

— Можно предположить, что его каким-то образом лишили сознания и вытащили через крышу, а потом через какой-то из подъездов — на улицу. Поэтому бдительная Нелличка и не видела, как он выходил. Нам бы тогда ещё хватиться…

— Вряд ли мы что-то смогли бы изменить, тем более что мы не владеем полной информацией! Вот наморщи ум Сан Саныч — если бы у тебя было собственное уголовное дело — я имею в виду дело на тебя, хоть и закрытое, и старое — где бы ты его хранил?

— В коробке из-под обуви, на антресолях или в кладовке, — буркнул Кастаньеда.

— Тогда поедим, поищем в квартире у Костика, у меня даже ключ случайно от неё с собой, — изрек Сергеич.

* * *

Квартира Монакова доказывала справедливость тезиса о том, что ремонт может длиться вечно — потому что это состояние души. Повсюду были разбросаны строительные материалы, какие-то инструменты, вперемешку с разнообразным мусором, мебели практически не было. Джакузи в ванной комнате стояла прямо не распакованной и служила контейнером для пустых бутылок и упаковок от презервативов. Отыскать тут коробку или просто папку было не легкой задачей. В единственной сравнительно пригодной для жизни комнате размещался видеомагнитофон, установленный на какой-то ящик и огромная двуспальная кровать с водяным матрасом.

Ал с меланхолично — брезгливым видом стащил с неё пестренькое синтепоновое покрывало — единственный элемент постельного белья и бросил на пол, улегся, и с наслаждением потянулся, покачиваясь на водяном матрасе. На темно — синем фоне обивки, бледный, с тонкими аристократичными чертами лица, оттененными до неприличия длинными ресницами, с полузакрытыми глазами — он был красив какой-то потусторонней красотой старинного портрета или роскошного плаката бесконечно дорогой рекламной компании, сделанного модным фотографом.

— Более всего, мне не хватает тут, в этом городе, немножко комфорта и роскоши, — посетовал Ал.

— Ал — а ты настоящий дворянин? То есть у тебя есть титул? — Кастанеда, тоже был впечатлен аристократичной внешностью и повадками Ала.

— Да, я герцог — наследный герцог Альезо-и-Герейра, предки правили испанскими провинциями и получили титул и земли за участие в Реконкисте. До этого они были просто графами.

— Твои предки наверно и в Крестовых походах рубались, — мечтательно сказал охочий до всяких регалий и громких названий Сан Саныч.

Ал устало потер длинными холеными пальцами точеную переносицу:

— Нет — по политическим и идеологическим соображениям Герейра отказались от участия в крестовых походах. Знаешь — ну вот как сейчас некоторые страны не хотят становиться членами Европейского Союза. Другая ветвь рода — ла Кремоны действительно поддерживали Людовика Святого в нескольких военных операциях, в рамках так называемых Крестовых походов. Но не более того. Хотя предки любили путешествовать, были активными участниками Конкисты и имели обширные земли на новых континентах — в современной Аргентине, Перу и Мексике. В сущности, я не силен в генеалогии. Сейчас титул это такая условность — я даже танцевал на балу дебютанток с Джез Бонвиль — а её отец какой-то новоявленный компьютерный магнат, у них вообще нет ни титула, ни наследного состояния.

— Как здорово, — Кастаньеда зачарованно смотрел на Ала, — я теперь смогу внучатам рассказать — вот, детки пил водку по молодости с настоящим испанским грандом! И ты что так папе-герцогу так прямо и выкатил — хочу танцевать на Бродвее?

— У тебя такой пожилой папа, — удивился Сергеич, как всегда, предварительно заглянув внутрь себя.

— Стульев в жилище Монакова не было. Поэтому Головатин просто снял ботинки и сел на уголке кровати, сложив ноги по-турецки, или как называют это в йоге «в лотос». Отрешенный и внутренне сосредоточенный он казался полной противоположностью Алу, с его тайными порочными страстями и наследной голубой кровью.

— Это дедушка. Мы просим совета в таких решениях у дедушки — он глава рода, Дон Алонсо человек традиционных взглядов, можно сказать консервативных. Он рекомендовал мне работать в международных гуманитарных миссиях, счел, что это дисциплинирует не меньше армии, и в то же время не противоречит вековым традициям семьи.

Не желая портить декадентской завершенности, которую являла собой пара на кровати, Сан Саныч расположился на одной из упаковок с гипсокатроном, столкнув с неё большую катушку широкого желтого скотча, и углубился в изучение похождений Ростиславского, изложенных в папке с завязками. Ал ловко подобрал катушку и стал разглядывать. Прокопеня понял, что полного доверия к Костаньеде здесь нет — ведь ему так и не рассказали о той ужасающей ночи с мумией, упакованной в очень похожий, а может быть, именно этот самый скотч.

Игорь Николаевич оглядел комнату в поисках места для своего усталого тела и решил присесть на подоконник, и, конечно же, шлепнулся прямо на дистанционный пульт от видео. От резко наполнившего комнату голоса Высотского все вздрогнули. Покойный Монаков всерьез работал над своим имиджем «морального наследника Жиглова» и оставил пленку с фильмом «Место встречи изменить нельзя» выключенной где-то на середине. Ал сел на кровати и вглядываясь в экран промурлыкал:

— Я обожаю русское кино. Оно полно скрытых намеков и тайн. А это просто культовый фильм! Шарапов встречается с девушкой, но живет с Жигловым, которого сам пригласил. Это так тонко — ведь действие происходит среди тоталитаризма и всеобщей слежки. А так называемый «детский кинематограф» середины семидесятых! Предвосхитивший готику и всеобщее увлечение ванилью черный юмор в «Приключениях Буратино», или этот инфернальный Худой Волк в легенде «Про Красную Шапочку» — я всегда смотрю их в подлинном варианте с русским текстом одна фраза «настоящий волк должен быть голодным» чего стоит!

По мере монолога Ала его слушатели, начали сдержано хихикать, а потом и откровенно расхохотались.

— Ты ещё эпическую сказку «Мальчиш-Кибельчиш» прочитай, только памперсы надеть не забудь! Это просто гимн мизантропии — маленький мальчик скончался под пытками ради торжества философской идеи, — заливался звонким смехом Сергеич.

— Вероятно, принадлежит перу Виктора Пелевина? Я стараюсь следить за его творчеством, но с этим произведением не знаком…

— Познакомишься, Гайдар написал, — утешил Ала Игорь Николаевич, утирая выступившие от неумеренного хохота слезы.

* * *

Дело так и не нашлось, хотя поиски продолжались весь остаток ночи. Единственным свидетельством прошлой бурной жизни Монакова, доступным для изучения, был старый армейский альбом с фотографиями. Подобные сборники народного творчества принято называть «дембильскими» — сентиментальный Костя берег его как память о юных годах, но предоставил реликвию Алу, на которого в предвыборной гонке были возложены функции имиджмекера, для изготовления телевизионного ролика о достойной биографии потенциального депутата. Ал предусмотрительно прихватил этот раритет с собой.

Зато они нашли роскошную кофеварку Бош. К счастью, пачка кофейных зерен тоже была обнаружена, и теперь все участники импровизированного расследования наслаждались бодрящей ароматной жидкостью из одноразовых стаканчиков единственной имевшейся в доме посуды — рассматривали фотографии, документы и обменивались мнениями.

— Поразмышляем — по какой причине Доктору могли вручить эту высоко конфиденциальную папочку, — Кастаньеда только что завершил ознакомление с нелегкой судьбой многоликого разведчика, и теперь тоже находился в полном недоумении.

Сергеич закурил очередную сигарету, пошарил по столу и разыскал среди бумаг ту самую фотографию Монакова, Звягина и барышни:

— Вот она! Помните, что на ней написано? — обратился он к немногочисленной аудитории с видом настоящего лектора, гордо подняв снимок до уровня глаз.

— «Монаков — возврат» — вяло процитировал Игорь Николаевич, не улавливая никакой логической связи между происшествиями в офисе бабушки Дарьи, прочими мрачными событиями последних суток и этой загадочной надписью.

Сергеич грустно вздохнул, посмотрел на своих безнадежных слушателей и продолжил:

— Написано — «Костику от Ростика, 1985 г.» Эта надпись — аутентичная, а про возврат сделана уже недавно, гелевой ручкой. Кто у нас Костик?

— Монаков, — уверенно ответил Сан Саныч.

— А Ростик? — Сергеич с видом победителя взял в руки пресловутую папку и зачитал «Ростиславцев Николай Эдуардович, дата рождения — 23 ноября 1957 года, место рождения город Москва». Вот это и есть Ростик.

— И какое отношение имеет это загадочный Ростик к фотографии? способности Прокопени к дедукции в последние несколько напряженных часов явно ослабли…

— Да самое прямое — ботва наш Звягин — не смог мальчика от девочки отличить, да и ты Доктор видать не корнеплод, — сказал Головатин с нотками превосходства в голосе, а дотошный Ал процитировал ещё один документ:

— Ростиславцев стал дамой в 1983 году, если верить этому документу. Такого рода операция в СССР тех лет — экзотика, странно — он ведь он мог и в Таиланде или Голландии её сделать с куда меньшим риском — если ему так сильно хотелось. В его психологическом портрете, где речь идет о смене пола, даже слово «настаивает» подчеркнуто два раза…

Костаньеда продолжил размышлять с учетом новых фактов:

— Поэтому он видимо и лечился время от времени… Например в некоем женском санатории, о котором так любил красочно рассказывать Монаков, там познакомился с Монаковым и Звягиным, тогда ещё друзьями-товарищами. Вот и сфотографировались. Но любимец дам, Монаков, уже был человеком женатым. Он, наверное, ещё перед армией женился. Вот в альбоме фотка как его супруга навещает — написано «Муж и жена одна сатана»…

— Дай посмотреть — попросил не изведавший радостей армейской жизни Сергеич.

Кастаньеда передал ему альбом, их которого вывалилось ещё несколько фотографий — они были просто вложены. Одна из них привела Сан Саныча в полный восторг:

— Смотрите — а Звягин с Монаковым крепко дружили — прямо два бойца! Костик у Митры даже был дружком на свадьбе.

Действительно, на одной из фотографий Монаков, с неестественно серьезным лицом, перевязанный длинной красной лентой с золотой надписью «Почетный свидетель» облокачивался на плечо сидящего Звягина, одетого, как и подобает жениху образца 1985 года, в светлый костюм. Невеста же была одета менее стандартно — в изящное белое платьице с коротенькой юбочкой, выгодно подчеркивавшей её бесконечно длинные, как у фотомодели ноги. Она нюхала огромный роскошный букет их белых роз и лилий, и её лица почти не было видно. Художественную композицию на снимке завершали невзрачная и грустная почетная свидетельница, в которой Игорь Николаевич не без злорадства признал Ингу Юрьевну, и плакат на стене — «Безалкогольная свадьба — 1985».

— То есть, Звягин женился как раз в 1985 году. А расстались они с супругой через несколько лет, — опять же основываясь на сплетнях, ведь официально разведены они не были. Он оформил развод, только когда на Лике жениться затеял. Но, его первая супруга однозначно уехала из города через несколько лет после их свадьбы. Наш криминалист сегодня говорил, что куда-то в Европу… подвел итоги Сан Саныч.

— В Германию, а затем в Аргентину, — уточнил Ал.

— О — сейчас мы их сравним — тетку на «Монаков — возврат» и жену № 1 Звягина, — азартно продолжал Прокопеня, и тут же продолжил с некоторым разочарованием, — Однозначно их идентифицировать нельзя по этим снимкам — на свадебной лица практически не видно — можно только говорить, что имеется общее типологическое сходство.

— Мы не эксперты, и беседа наша не официальная, — напомнил Кастаньеда протокольным голосом, — того, что дама на обоих снимках сознательно прячет лицо, для нас вполне достаточно, что бы считать — это одна и та же особь. Посмотреть бы ещё на этого Ростиславцева…

Теперь высокий уровень дедукции проявил уже Ал:

— Посмотри, — он протянул Сергеичу и остальным открытый альбом Монакова. На одной из фотографий с надписью «Привал» сам молодой Монаков, в старомодной десантной форме, мирно курил, совершенно не по уставу облокотившись на черную машину «Чайка», номера которой состояли из сплошных нулей. Рядом с ним курил высокий стройный молодой человек с надменно поднятыми бровями, густыми темными волосами, облаченный в форму капитана. Оба выглядели мрачновато сосредоточенными.

— Я полагаю, что Монаков был с ним знаком, и даже знал его как Ростиславского, — иначе как можно объяснить надпись «Костику от Ростика»? — и возможно даже знал о его превращении… — высказал свою романтичную гипотезу Ал.

Впечатлительный Кастаньеда всплеснул руками:

— Прямо таки Шекспировский сюжет… Перспективный КГБист влюбился в Монакова, поменял пол, что бы быть с ним вместе, но увы — Костя, охочий до сомнительных любовных утех, все же не пожелал расстаться с супругой… Что оставалось делать типу который привык всегда побеждать? Соединиться с лучшим другом Монакова — со Звягиным. Но, как говорят — старая любовь не ржавеет — в какой-то момент это супер-агент совсем слетел с тормозов, и на почве ревности, убил жену Монакова, причем — правильно написано в его психологическом портрете — склонен к театральности! Он обставил все с большой помпой — подбросил Монакову в кабинет свадебное платье, что бы тот понял кто убийца, да ещё и выставил Костика подозреваемым номер один. Ведь легенда гласит, что супругу Монакова убили профессионально — десантным ножом, с одного удара в горло каким то специфическим приемом. А Монаков служил в десантных войска. Единственное что Костика спасло, так то, что он в тот день на стадионе футбол смотрел — крутил роман с тогдашней стац-дамой — третьим секретарем обкома, она курировал культуру и спорт, и взяла Монакова с собой на этот футбольный матч. Я вот раньше сомневался — думал — полно народу на стадионе, мало ли как там оно было… Какие выводы можно сделать если нет ни документов, ни вещественных доказательств? А сейчас понял — Костику просто повезло — он спонтанно поехал на стадион. Ростиславцев не мог об этом матче знать, все четко рассчитал, что бы Монакова подставить. Когда дело на Монакова закрыли, он быстро уехал, хотя для этого ему и пришлось вернуться в КГБ. Но иногда писал Звягину нежные письма из капиталистического далеко… — Кастаньеда, уставший от собственного эмоционального рассказа, снял и протер очки.

— Слушай Саня, — Сергеич смотрел на Кастаньеду словно видел его в первый раз, — ты оказывается такой романтик. Легенды цитируешь как Повзнер Горбачева…. Я всегда думал ты Родину продашь за новые погоны, а ты оказывается еще, и убьешь на почве бытовой ревности…

Сан Саныч не стал оспаривать слов Головатина, поморщившись, допил остывший кофе и, взглянув на часы, галантно распрощался:

— У кого как, а у меня рабочий день начнется через пол часа, поехал я, мужики — созвонимся, если будут новости.

* * *

Когда Костаньеда ушел, голодный Игорь Николаевич, за неимением телесной пищи, сварил ещё партию кофе. Сергеич безнадежно махнул рукой в след удалившемуся Сан Санычу и сказал:

— Я в любовь не верю.

— А во что ты веришь? — поинтересовался Ал у носителя уникальной харизмы.

— В кнут и пряник, и во власть, которую получает тот, кто может их использовать, — он снова посмотрел куда-то внутрь себя и начал тихо говорить:

— Предположим, что этот Ростиславцев — так или иначе заполучил нечто представляющее очень значительную ценность, может быть даже такую, которой он полностью не осознавал. Но продать это нечто или как-то иначе воспользоваться своим приобретением сразу же не мог. Можно даже предположить, учитывая участие в этих событиях представителя отдела Интерпола по розыску и возврату культурных ценностей, что это НЕЧТО было такой культурной ценность. Причем, ценность предмета была настолько высока, что его сразу же начинают серьезно искать. Но расстаться с похищенным Ростиславцев не хочет. Он предпочитает пересидеть вместе с находкой на Родине, — ведь совок ещё был мало доступен для международных организаций. Конечно, он очень боится, что его найдут — не верит в то что, что его могут защитить обычные конспиративные процедуры спецслужб вроде смены паспорта или гражданства, и использует особенности своего имиджа этакого эмоционально не уравновешенного бисексуала, настаивает на операции по смене пола… Официальные власти, включая КГБ, понятия не имеют о его истинных мотивах, о том, какой ценностью он располагает. Поэтому ему удается на какое-то время исчезнуть из среды активных международных агентов, залечь на дно пока поиски поутихнут, он симулировал послеоперационные хвори, всячески тянул время — даже замуж сходил за провинциального следователя, что бы быть подальше от привычного круга общения.

— Но тогда причем тут Монаков, — удивленно спросил Игорь Николаевич.

— Я думаю, он Монакова даже не помнил по армейскому прошлому — ну кто для супер-агента пацан из армейского прикрытия? А вот не в меру любознательный Монаков видимо что-то вспомнил, что — то сопоставил и сосчитал — на самом деле Костик был очень толковый следователь и вообще не глупый человек. Ростиславцев — действует как профессионал — то есть не рискует убить Монакова непосредственно — что бы не привлекать внимания не к себе, ни к Звягину, который все ещё работает в прокуратуре. Он решает вывести Монакова из игры иначе — убив его жену. И хотя план не полностью реализовался — Костику надолго стало не до смутных тайн из армейской юности.

— Значит покойник № 1, «мумия», до нас посетил жилище Монакова и искал тут этот пресловутый альбом с фотографиями? — прозрел Прокопеня, — Кто-то его за этим занятием застал, накачал отравой, пытаясь мумифицировать, обмотал скотчем и положил в холодильник, а потом приволок в квартиру, которую я снимал? Но почему тогда этот некто не забрал альбом?

— Да потому что в тот момент его здесь просто не было, он был все время то у меня, то у телевизионщиков — напомнил Ал, и предположил — видимо труп пытались сохранить до того момента, когда будут найдены снимки…

Сергеич продолжал все так же отрешенно, казалось, он совершенно не слышал слов окружающих:

— К началу девяностых политическая ситуация поменялась настолько, что культурную ценность стало возможно вывезти и продать. И вот супруга Звягина рискнула снова выехать за рубеж — искать покупателя. Для выезда она использует свои старые КГБ-шные связи — ведь других у неё просто нет. Сама ценность хранится у Звягина, и любезная супруга время от времени связывается с ним, и даже и помогает ему по службе через КГБ. На зоне всегда много судачили о том, что у Звягина какие-то серьезные тяги в этом ведомстве. Но время шло, ССР развалился, КГБ утратило былую слаженность работы и влияние, Ростислвцев исчез из официальных сводок, перестал контактировать и со Звягиным…

— А культурная ценность? — Ал слушал очень внимательно.

— Она по-прежнему была у Звягина. Но, до какого-то момента он не знал, ни что это такое, ни сколько стоит, ни как этим распорядится…

— И когда он об этом узнал — Ал смотрел на Сергеича не моргая.

— Наверное, когда я её сложил…

— Ты её сложил? Я все правильно понял — уточнил педантичный Ал — ты видел её, держал в руках, а потом, — Ал с сомнением покачал головой, — разобрал и сложил? Ее никто не мог сложить, я вообще считаю, что это просто миф и её нельзя сложить в принципе…

— Вы о чем? — Игорь Николаевич чувствовал себя совершенно забытым.

На его счастье Сергеич уже вышел из транса и объяснил вполне доходчиво:

— Мы о культурной ценности. Это такая лаковая шкатулочка с какими-то росписями, если на её донышко нажать определенным образом, она рассыпается на множество маленьких кусочков, а их можно сложить как обыкновенную головоломку — получается лаковая прямоугольная дощечка с рисунками с двух сторон. Правильно я говорю Ал?

Ал восхищенно смотрел на Головатина:

— Я её видел только в раннем детстве. Это действительно небольшая шкатулка, она сделана из черепахового панциря, предки привезли её из походов на восток — в Персию и Индию, где-то в конце 15 века, но считается, что она очень древняя и содержит карту пути к так называемому «Источнику бессмертной силы». Конечно, все это просто предание! Как рассказы о рыцарях Короля Артура. Предки придерживались концепции о том, что бессмертная сила находится не в Палестине, в которой крестоносцы традиционно искали Святой Гроаль, — а в стране песчаных драконов — то есть примерно в районе нынешней Магнолии. Из поколения в поколение и — Герейра отправляли экспедиции в ту часть света, и собирали свидетельства своей правоты. В том числе эту шкатулку.

— А у тебя, что нет её фотографии? — удивился Прокопеня.

— Нет. Такова традиция — предметы нашей фамильной коллекции никогда не выставляли публично. Их запрещено фотографировать, снимать или копировать иным механическим путем. Правда, иногда, примерно с конца XIX века, по специальным разрешениям главы семьи, ученым предоставляли доступ к реликвиям, но они могли только делать зарисовки предметов или выписки из текстов манускриптов в присутствии кого-то из членов семь. И то, до того как шкатулка была похищена. Точная дата кражи не известна, но это был приблизительно 1980 год, период беспорядков в Бейруте. Дон Алонсо много внимания уделяет информации связанной с возможностями физического бессмертия, он повез шкатулку к некоему архивариусу в Бейрут, который заявил, что располагает информацией о том как, пользуясь терминологией Сергея, её «сложить», но там шкатулка была похищена, а архивариус убит. Я всегда весьма скептично к этой истории относился…

— Ну, Ал, а ты каким образом знал, что она здесь — это шкатулка? Прокопеня старательно пытался восстановить ускользающую цепочку событий.

— Нет — точно я не знал, я только собирал информацию о тех случаях, когда физически больные люди выздоровели вопреки угрожающему медицинскому прогнозу. И случай некоего Головатина был наиболее экстраординарным. Сергеич, а как эта шкатулка вообще попала к тебе в руки?

— Звягин мне её дал — сначала разобрать, а потом сложить. Тоже мне бином Ньютона — её собрать фигня, на самом деле, вот разобрать действительно сложно… — Головатин презрительно обвел взглядом своих слушателей.

— И что ты там увидал — когда сложил? На этой пластине? — Ал был по настоящему заинтригован.

— Какой-то странный пейзаж, как на старых китайских свитка, с одной стороны, а с другой — были надписи и контур человека с энергетическими каналами и на них отмечены точки.

— Вау… — тихо произнес Ал, — это была карта «пути к источнику бессмертия» — географическая и анатомическая. Как и написано в манускриптах и множестве описаний, собранных в нашем архиве. Хотя, во всех описаниях уточняется, что её может соединить лишь человек, происходящий из самой страны Песчаных Драконов. Ты, должно быть, жил там, в одной их своих прошлых жизней…

Головатин передернул плечами:

— Ал — у тебя какая-то патология все усложнять! Где там эта страна Песчаных Драконов — можешь хоть на глобусе показать? Я же родился на Памире, в районе границы с Пакистаном…

— И как тебя так угораздило? — иронично осведомился Прокопеня признаться, то, что он сейчас услышал, вызывало у него сильные сомнения картина недавних событий становилась какой-то не естественно логичной.

— Да это не меня — а родителей! У меня мама метеоролог, а папа — геолог, ну такие интеллигентные романтики — костер — гитара — шахматишки, — Сергеич упомянул о родителях без особого энтузиазма, Игорь Николаевич счел это проявлением своеобразного комплекса уголовной неполноценности, который Головатин испытывал из-за отсутствия положенного ему по статусу тяжелого детства в среде алкоголиков, бомжей и малолетних правонарушителей. Но Ал, менее искушенный в тонкостях национальной семейной психологии продолжил развивать тему:

— Твой отец геолог? Почему-то я раньше никогда не делал такого сопоставления — это ведь так просто! Твой батюшка профессор Олег Головатин? Я всегда считал, что он живет в столице… Нейшинал Джиографик регулярно публикует его стать о геодезической природе некоторых ландшафтных явлений, он автор весьма оригинальной, хотя и спорной теории формирования земной коры и разумной жизни на земле в целом… Он прекрасный шахматист, и мне жаль, что он предпочел научную карьеру спортивной… Очень одиозный ученый!

— Вот видишь Ал, — обычно меланхолично-отрешенный Сергеич, забыв про харизму, начал выходить из себя, как самый обыкновенный среднестатистический гражданин, — я и говорю, что у тебя и так есть тенденция все усложнять, а ты ещё и статьи о природе карстовых разломов читаешь! Кошмары после такого чтива по ночам не мучают? Тебе надо проще быть — вот как писатель Лев Толстой! Букварь типа почитать, а ещё лучше — «Плей Бой» или «Хустлер»!

Ал брезгливо поморщился:

— Какая мерзость — мне эти издания даже в витринах видеть неприятно! А статьи профессора Головатина я читал, что бы понять логику этого человека. Он опубликовал несколько очень оригинальных шахматных этюдов, которые я пытался разобрать…

Еще несколько минут назад раздраженный Сергеич вдруг не только успокоился, но даже ухмыльнулся:

— Четыре этюда? Ну, знаешь Ал, думаю, папашина логика не много бы тебе помогла…

— Отчего же?

— Потому что папаня эти этюды просто увековечил на бумаге, а сыграл их я…

— Но ведь они были опубликованы достаточно давно — я ещё в колледже учился, — Ал страшенно упрямый и въедливый парень, отметил для себя Прокопеня после этой реплики.

— Так и сыграны они, знаешь ли, не вчера. Мне лет восемь было — ну или около того.

— Это ты с отцом сыграл такие сложные партии? В любом случае он шахматист высокого уровня, раз смог их провести…

С каждым словом Ала Сергеич веселился все больше и больше:

— Ал, тебе надо организовать фан-клуб профессора Головатина! Это же надо додуматься… шахматист высокого уровня… да ты бы видел выражение их лиц, когда я этого гроссмейстера великого выставил семь раз подряд. И ещё выиграл бы у него, если бы Звягин быстренько этот весь турнир не завершил, что бы зарубежного гостя ни позорить!

— А причем тут Звягин, — Игорь Николаевич снова утратил нить повествования.

— Да просто он был тогда председателем областной шахматной федерации, и федерация организовывала турниры, приглашала видных шахматистов, все такое. Думаешь, чего Звягин меня так люто не надивил? Что ему квалификации этой жалко было? Да за тот турнир злополучный — я у него тоже раз несколько выиграл. А у меня разряда даже не было взрослого! Но я никогда не проигрывал и не проигрываю! Ни отцу, ни Звягину, ни гроссмейстерам, ни мусорам! Н-И-К-О-М-У! Это моя личная философия!

Сергеич излагал свое кредо с несвойственной для него эмоциональностью, может быть по этому, к удивлению Прокопени, рассказ о давней шахматной партии произвел на Ала куда большее впечатление, чем история о старинной шкатулке головоломке. Сейчас Ал смотрел на отпрыска профессора Головатина с каким-то суеверным почти мистическим ужасом, наверное, так индейцы смотрят на колдующего шамана…

— Как его звали? — спросил Ал тихо и зачарованно.

— Кого?

— Гроссмейстера принимавшего участие в турнире, может быть, ты помнишь, как он выглядел, из какой был страны, когда все это происходило?

Сергеич закурил очередную сигарету и недоуменно пожал плечами:

— Да я не помню уже. Это давно было — как будто в другой жизни… И вообще, какое это имеет значение — напомни как свободная минута будет, возьмем шахматы, вот сто лет не играл в них — честное слово! — и я тебе заясню наглядно, что там и как в этих этюдах…

— Сергей, это очень важно! Вспомни хотя бы год, в котором проходил турнир, или хоть что не будь! Или загляни туда — и ты сам все поймешь, — Ал говорил серьезно, и скорее требовательно, чем просительно.

Сергеич прикрыл глаза, задумался, удивленно приподнял брови:

— Я не вижу… Ничего не вижу… Я просто не могу туда попасть… — голос Головатина звучал как далекое эхо.

То, что произошло дальше, вынудило Прокопеню всерьез задуматься о том, сохранилась ли в его сознании та хрупкая грань, которая разделяет реальность и галлюцинации. Сергеич, мирно сидевший на краю кровати, начал медленно распрямляться и подниматься вверх — казалось, что у него нет ни суставов, ни костей, ни физического тела — настолько мягкими и плавным было это движение всего через несколько минут он уже парил и слегка покачивался — как большая тряпичная кукла подвешенная к потолку за затылок, его стопы выскользнули из тяжелых ботинок и находились приблизительно на расстоянии пятнадцати двадцати сантиметров от поверхности кровати. Тело поднималось все выше и выше — макушка уже прикасалась к потолку.

Игорь Николаевич не знал, что ему следует предпринять — тащить ли Сергеича за ноги обратно, пока он не просочился сквозь потолок и не улетел в необъятные просторы Вселенной, или снова просить Ала ударить его самого, что бы вернуться в реальность и избавиться от странного видения…

Ситуация разрешилась сама собой — как всегда просто и неожиданно. Сергеич вздрогнул, дернулся и совершенно обыкновенно шлепнулся с высоты своего полета на кровать, потер ушибленные при падении места и выругался, используя лексику, однозначно указывающую на его вполне земное происхождение и тяжелый жизненный путь. Затем он соединил в колечко указательные и большие пальцы рук, издал таинственный горловой звук, в котором можно было угадать мантру «Ом» и сказал:

— Ну, все — вроде гармонизировался! Я эту тварь поймаю и примерно накажу хотя бы за то, что она так изгадила мне весь астрал! — и, начал надевать ботинки.

Игорь Николаевич, удобно сидевший на широком подоконнике, приоткрыл створку так, что бы краешком глаза незаметно посмотреть на отражавшегося в ней Ала — он все ещё пытался понять, была ли у него галлюцинация или такие полеты — суровые будни для носителей харизмы и их приспешников. Ал, совершенно спокойно стоял у стены скрестив на груди руки, и наблюдал происходящее с каким-то отстраненным научным интересом. Тем временем Сергеич снова начал витиевато ругаться — на этот раз сначала из-за порвавшегося шнурка, а потом из-за сломавшейся сигареты. Наконец его внимание охватило и остальных участников сцены, слишком увлекшихся наблюдениями:

— Что вы на меня так выставился, — ну просто как дети малые! Вроде видите первый раз или матов не слышали? Пойдемте, не чего тут больше высиживать… Сергеич так неожиданно энергично и решительно потянул Прокопеню за руку, что тот свалился с подоконника, ударился об пол и кровать и тут же продемонстрировал, что маты он не только слышал, но и употребить может вполне грамотно и уместно.

Одновременно с этим шумом и суетой, тихо звякнуло задетое окно, и рядом с Игорем Николаевичем на пол упал длинный тонкий предмет. Ал тихо вскрикнул, и с поразительной ловкостью и скоростью перехватил за запястье руку Прокопени, которую наивный доктор уже протянул, что бы поднять и рассмотреть этот предмет.

— Не стоит его брать голыми руками, — предупредил Ал.

Сергеич тоже протянул к предмету руку, но просто поводил ею вокруг приблизив на расстояние 20–30 сантиметров, как это делают во время диагностики экстрасенсы.

— Надо же какое странное поле, — но агрессивное, очень сильное и не обычное, — заметил он.

Все трое были так увлечены разглядыванием предмета, что даже не попытались выглянуть в окно, что бы выяснить, как и откуда он смог попасть в комнату. Предмет представлял собою стилет с треугольным лезвием и затейливой золотой отделкой на черной ручке. Стилет поразительно напоминал изображение на татуировке Ала. Поэтому Прокопеня, с деланной простотой, поинтересовался у Ала:

— Ал, а как ты думаешь, он старинный? И почему его нельзя брать голыми руками?

— Ну что ты Док! Это явная подделка, настолько грубая, что сам факт подделки кажется бессмысленным! Есть легенда о том, что полые рукоятки подобных клинков наполняли медленно действующими ядами, а только потом передавали их наемным убийцам. Использование отравленной рукоятки гарантировало как смерть жертвы, так и смерть самого убийцы, прикоснувшегося к рукоятке.

— И для кого же приглашали таких убийц?

— Чаще всего для ослушавшихся членов рода. В память об этой легенде и Герейра даже пользуются татуировками с изображением подобного, конечно аутентичного клинка, для того что бы помнить о верности долгу и предназначению.

— А у вас в роду масса веселых обычаев как я погляжу, — мрачновато ухмыльнулся Сергеич, — и извлек из кейса Прокопени резиновые перчатки, осмотрительно прихваченные доктором после вчерашнего осмотра тела «мумии» на кухне.

Ал натянул перчатки, поднял клинок и начал медленно и осторожно разбирать рукоятку прямо над кейсом Игоря Николаевича. Рукоятка действительно оказалась пустой внутри, и когда Ал её встряхнул на крышку кейса тоненькой струйкой посыпался тот самый мелкий желтый песок, Пркопене стало не хорошо, он непроизвольно отпрянул, ожидая, что количества песка снова, так же как вчера, начнет нарастать, затапливая комнату, но струйка быстро иссякла, образовав крошечную горку песка на поверхности кейса. Зато буквально через несколько секунд, по этой самой кожаной поверхности поползли какие-то пятна, словно песок был горячим или едким. Прокопеня испугано схватил кейс и, стряхнув песок в раковину, отрыл воду. От соприкосновения с песком вода противно шипела, выделялся какой едкий вонючий дым…

Ал разочарованно вздохнул:

— Можно ведь было провести химический анализ… — и так же осторожно собрал рукоятку, потом завернул клинок сначала в кусок какой то упаковочной бумаги, а затем в целлофан, снял перчатки и засунул все это в изрядно подпорченный кейс Игоря Николаевича.

Хотя дыма было совсем не много, Прокопеня все же закашлялся и снова вынужден был высунуться в окно, что бы отдышаться. Тут его ждало новое потрясение. На улице, прямо на его глазах несколько человек в штатском и два гаишника суетились вокруг джипа Головатина.

— Сергеич, посмотри — что ещё за безобразие такое? — возмущено закричал Прокопеня, — у тебя с джипа ГБДИ или как их там, гаишников этих поганых теперь называют, номера свинчивает!

Сергеич тоже высунулся в окно и возмущенно закричал:

— Эй, вы, что вы там делаете! На номера посмотрите!

— Это ваша машина? — прокричал в сторону окна один из людей в штатском, в котором Прокопеня сразу же узнал представителя ФСБ, запечатленного на фотографиях у гостиницы. Но сказать об том Сергеичу он не успел, зато в который раз подивился его дальновидности.

Головатин с завидным спокойствием и достоинством ответил:

— Какая разница чей это автомобиль — у нас закон один для всех. Надеюсь, вы действуете в его рамках! — и закрыл окно.

— Вот черт, не помню числится Ровер, в угоне или нет. Костик на него документы делал… Кастаньеде позвонить? Или мужикам в ГАИ?

Пока Сергеич придавался воспоминаниям об истории Ровера, Прокопеня отыскал фотографию, сделанную около гостиницы и постучал пальцем по изображению человека, обратившегося с вопросом:

— Вот он, красавец…

Сергеич вздохнул, позвонил кода-то, попросил прислать машину и охрану, а потом воинственно сказал:

— Ладно, идемте знакомиться с гостями.

Прокопеня взял кейс, а Ал аккуратно упаковал в пакет альбом Монакова. Сергеич — назидательно замети по этому поводу:

— Мужик с пакетом не ходит!

— Отчего же? — искренне удивился Ал, — Неужели использование такого пакета может каким-то образом на потенции негативно сказываться?

Сергеич и Игорь Николаевич дружно засмеялись и вышли из квартиры.

* * *

Человек с фотографии официально адресовался к Головатину, едва они переступили порог дома.

— Сергей Олегович! Можно к вам обратиться? Это очень серьезный вопрос — в вашем автомобиле находится взрывное устройство. Может быть, вы располагаете какой-то информацией по этому поводу.

Головатин на несколько секунд прикрыл глаза, задумался, потер лоб и после такой пантомимы изрек:

— Так вам надо не ко мне обращаться, а в министерство по чрезвычайным ситуациям, или в ФСБ, но вот телефона их я не припомню что-то…

Его собеседник покраснел, засопел, извлек из кармана удостоверение и продемонстрировал его Головатину.

— Я с вами не шутки шучу, я тут нахожусь совершенно официально, да ещё и хочу вам же и помочь, — раздраженно сказал человек, — вас ведь, — не меня! А именно вас, убить хотят! А вы тут паяца изображаете!

— Раз вы такой хорошо информированный человек, Юрий Владимирович, парировал Сергеич, прочитав удостоверение, — должны знать что я — говорю по буквам — н-е-в-м-е-н-я-е-м-ы-й, и нахожусь под постоянным медицинским наблюдением. Вот мои доктора, — он указал на Прокопеню с Алом, — Ни водить, ни иметь автомобиль я не могу. А вот вы на доктора, как-то мало похожи, и есть ли у вас разрешение на наблюдение за мной, моим попечителем, этим домом или автомобилем, оформленное в прокуратуре, — поинтересуюсь всенепременнейше. И если нет — руководству вашему официально отпишу… Силами адвокатов, разумеется!

— Грамотный слишком для невменяемого! — не смог удержаться и сохранить официальный стиль общения Юрий Владимирович.

Головатин не стал уподобляться своему оппоненту и вступать в бытовою дискуссию, а с поистине самурайской выдержкой сел в подъехавший джип, совершенно такой же, как тот, что стоял на противоположной стороне улицы. Его примеру последовали Игорь Николаевич с Алом.

Джип проехал уже несколько метров, когда Сергеич неожиданно открыл дверцу, высунулся и звонко крикнул совершенно опешившему от неожиданности Юрию Владимировичу:

— Хотя я и не вменяемый, но членораздельную речь все ещё понимаю, и если хотите общаться не официально — заглядывайте вечерком, часиков в девять десять в «Стервятник»…

Прокопене это фраза внушила большей оптимизм — «Стервятник» по всей вероятности ресторан, а значит, у него существует надежда все-таки, хотя бы поздно вечером, но поесть!

* * *

В джипе Сергеич немедленно извлек из-за пояса потрепанную «Городскую магию», начал быстро листать, потом остановился на одной из страниц, прочел её внимательно, и попросил водителя тормознуть у ближайшего свежевскопанного газона. На газоне он набрал в обе руки по горсти земли, и ту, что была в левой руке, сразу же перебросил через левое плечо, пробормотав что-то себе под нос. Второю порцию он аккуратно высыпал на асфальт, плюнул, наступил на землю каблуком левой же ноги, а затем несколько раз повернулся через левое плечо, стоя на одной ноге. После чего удовлетворенно стряхнул с рук остатки чернозема и, впрыгнув в машину, и объявил:

— Сегодня, ещё до наступления полуночи мы изловим эту тварь! Это очень сильный и действенный обряд от нечисти и упырей.

Прокопеня уточнил:

— Кого изловим? Бабушку Дарью? В смысле Ростиславцева? Ведь, если я правильно понимаю — Ростиславцев и Дарья Викентьевна — суть одно и тоже лицо, которое вернулось в Н-ск в поисках той самой китайской шкатулочки…

Сергеич задумался на несколько минут:

— Не знаю. Я это не вижу как человека. Какой-то темный энергетический сгусток. Просто тварь! У неё нет ни души, ни мыслей, ни ауры… Тем более, эта тварь нагло жрет мой астрал!

Пропопеня исподтишка снова взглянул на Ала, сейчас он серьезно сомневался в нормальности Сергеича, и сильно сожалел о том, что кассеты с его бредом, которые он раздобыл в психиатрической больнице, остались в заминированном не понятно кем и зачем джипе. Но Ал, похоже, совершенно не был смущен последней фразой Головатина.

* * *

«Городскую магию» все-таки следует прочесть, эта книга содержит массу секретов и действительно наделяет своих благодарных читателей паро-нормальными возможностями. Например, изготавливать клонов… — вот о чем подумал Прокопеня, вернувшись в конференц-зал гостиницы. Действительно, иных объяснений того факта, что на месте Сергеича за длинным столом седел точно такой же Сергеич — во всяком случае, внешне — белобрысый взъерошенный субъект, с такими же как у самого Головатина, обращенными куда-то во внутрь, хрустальными глазами, и уверенно щелкал по клавишам принадлежащего Алу ноутбука, Игорь Николаевич, не видел…

Единственным отличием клона от оригинала был возраст. Субъекту на вид было лет семь или восемь…

— Кто позволил ему использовать мой ноутбук — возмутился Ал поведением малютки.

— Никто, — тут никого не было, — бойко ответил клон.

— Это — Данила, мой брат, — внес ясность в ситуацию Сергеич, и потянулся за телефоном.

— У тебя есть брат? — удивился Ал.

— Пока что есть, но вот дозвонюсь маме, и видимо, останусь единственным ребенком… Она сильно удивится, что наш малолетний гений сбежал из Англии домой.

— Я не сбегал, — независимо пожал плечами Данила, — они меня сами сюда отправили. До конца суда. Под родительскую опеку это называется. Понял? — он пододвинул Сергеичу пачку каких-то документов.

— А что же ты сделал-то? Неужели взломал компьютер Пентагона? — Прокопеня был несколько разочарован тем, что малыш не клон, а продукт вполне человеческого брака.

— Я не хакер. Что за стереотип такой — раз русский — так непременно хакер! Я теоретик. Физик. И имею все гражданские права! Поэтому и обратился с судебным иском на университет. За их дискриминационную политику.

Ал не без иронии отметил:

— Университет не приветствует несанкционированного использования компьютерного оборудования?

— Да нет. Мне отказали в предоставлении членства в дискуссионном клубе университета. Из-за возраста! Видите ли, туда только с 14 лет принимают! Хотя нет документа, где этот факт был бы указан четко и однозначно. Адвокаты говорят, что на 30 тысяч фунтов компенсации за моральный ущерб я смело могу рассчитывать. Только я не из-за денег — мне просто обидно было!

Активная гражданская позиция была таким же фамильным качеством Головатиных как взъерошенные светлые волосы. Надо заметить, что брат Данила говорил с изрядным английским акцентом и отчаянно путал русские падежи. С какого возраста юный физик — теоретик жил в Британии оставалось только догадываться. Ал неодобрительно покачал головой глядя на мальчишку, но обратился к Сергеичу, как если бы «младшего» просто не было в помещении:

— Членство в дискуссионном клубе! Я не понимаю, зачем ему это было нужно.

Самостоятельный Данила ответил лично и очень обстоятельно:

— Для того, что бы публиковать статьи в Университетском сборнике. Ведь я не студент колледжа, а школьник. А публиковаться могут только студенты колледжа и члены дискуссионного клуба. Авторские права считаются фактическими с момента публикации. А зачем мне это надо — писать за дядю какого-то! Ему нобелевскую премию — а мне на Форексе играть до старости? И вообще — дети гении долго не живут! Я проанализировал статистику по 15 тысячам случаев за почти три века… Средняя продолжительность жизни талантливого ребенка — не превышает 27 лет! Так что мне дорог каждый час…

Сергеич отвесил брату совсем не детский подзатыльник:

— Можешь спать спокойно — у тебя уйма времени.

— Почему? — испугано уточнил мальчик.

— Потому что долго не живут, как ты сам заметил, талантливые дети. А ты просто урод. Только урод, мог засунуть деньги в банк, да ещё вне офшерной зоны на себя, даже без номинального директора или адвоката! Теперь соси палец пока тебе 21 год не исполнится. Или женись в 16, как Макалей Калкин, что бы получить дееспособность в полном объеме!

— У него, что есть какие-то личные деньги? — Ал нарочито не хотел обращаться к Даниле лично.

— Да полно. Наверно больше чем у меня. Он на Форексе играет чуть не с трех лет. Еще и гаранты получает один за другим. Но не будет из братишки Сороса! Советов старших слушаться не желает — вот и попадает систематически.

— Не надо на меня так смотреть, — попытался оправдаться Головатин младший — Я же не Гари Потер. Я всего лишь ребенок! Да и сам ты, Серега, хоть и носишь касательные линзы для имиджа, а все равно на настоящего бандита совсем не похож! Хотя бы татуировки какие-нибудь сделал или бицепсы накачал!

— Слушай Ал, — Сергеич как истинный стратег сумел извлечь из безнадежной конфликтной ситуации максимум пользы, — ты ж мечтал вроде с папашей нашим познакомиться? Вот и бери братца за штаны, вези его к родителям — ну как представитель международной организации — сопровождающее лицо. А приведешь спросишь про тот исторический шахматный турнир — отец самолюбивый человек, наверняка расскажет тебе в цветах и красках, ещё и фотографии покажет!

Ал, в который раз, скептично смерил взглядом Данила:

— Человек, который в судебном порядке отстаивает право на членство в дискуссионном клубе, не нуждается в сопровождающих. К тому же он располагает финансовыми ресурсами, что бы нанять себе полноценную частную охрану.

— И найму! — Данил был упрямым мальчиком.

— Наймешь, когда обналичишь, — подвел итог перепалке Сергеич, вручил Алу пачку документов, — Ты тоже с ними съезди Доктор — а то ещё подерутся по дороге. Я пока Сан Саныча найду — что там за суета с машиной выясню… В семь вечера в «Стервятнике» встретимся. Ал знает, где это.

* * *

Одиозный ученый, профессор Головатин открыл дверь самолично. Вот уж кто действительно «великий и ужасный» подумал Прокопеня. Внешне отец имел мало общего со своими одаренными сыновьями — был высоким и крупным, бородатым — как настоящий геолог, лысым — как настоящий профессор, и в очках, как типичный интеллигент:

— Вам знаком этот ребенок? — Ал, задавая вопрос, указал пальцем на юркого Данилу, которого крепко держать за плечо.

— Конечно знаком! Это мой сын Даниил. Он учится в Великобритании, в школе при университете… — профессор Головатин осекся, — А что случилось? Почему он здесь?

— Слишком высокие учебные нагрузки для ребенка такого возраста. Его учебный план сейчас пересматривают, — Ал врал совершенно невозмутимо, чем изрядно смутил даже самого Данила, не говоря об Игоре Николаевиче, Администрация университета и Фонд, спонсировавший его обучение, приняли решение о временной передаче мальчика под родительскую опеку на период пересмотра учебного плана. Я вручу его вам, как только вы подтвердите свои родительские права.

Головатин — наморщил лоб, и махнул внутрь комнаты рукой:

— Заходите, скажите какие документы нужно, поищем вместе…

— Оригинал свидетельства о рождении ребенка, ваш паспорт и паспорт супруги. Точнее — матери ребенка, если это не одно и то же лицо.

— Одно и то же… только вам пару минут подождать придется присаживайтесь. Лизы, — этого самого лица и матери нет, а я не знаю где какие документы хранятся… но поищу.

— Я, как официальный представитель гуманитарной организации, не могу вам передать дитя без документов. Поймите меня правильно, — Ал говорил примирительным тоном, а профессор Головатин тем временем выдвигал ящики, высыпая из них на диван и на пол массу бумаг, чеков, телефонных счетов, старых фотографий и прочего домашнего хлама.

После наглой лжи Ала, Данил проникся к нему уважением и даже решил содействовать его миссии:

— Папа — а господин Герейра большой поклонник твоей теории карстовых разломов, а ещё и в шахматы хорошо играет, этюды, ну те, что были в журнале, разобрал.

— Ну что вы, — засмущался Ал, — мои успехи в шахматах очень скромные. Я не приблизился к тому, что бы решить хотя бы первый меньше чем за 16 ходов. Вот вы — их автор — действительно выдающийся шахматист.

Лесть Ала возымела действие — одиозный ученый предложил им чая, вынул из буфета маленькую мисочку с остатками варенья, пару сухариков, и пока гости прихлебывали скверно заваренный чай, отыскал вместо нужных документов массу фотографий, которые принялся демонстрировать гостям.

— Собственно авторство этих этюдов принадлежит не мне. А моему старшему сыну. Моя только концепция. Концепция воспитания. Ведь, по сути, все дети одинаковые! Только родители у них разные. Если ребенку не мешать развиваться, предоставлять неограниченный доступ к специализированной информации, он непременно проявит себя как настоящий гений. Сергей, старший брат Данила, например, был математически одаренный мальчик, и восьми лет от роду успешно сыграл на международном турнире с видным голландским гроссмейстером. Вот, посмотрите, я специально сфотографировал так, что бы была видна демонстрационная доска!

Действительно на черно — белом снимке хорошо была видна доска, голова Сергеича, который, как оказалось, носил в детстве очки, и более размыто затылок его противника. Надпись на доске свидетельствовала, что играл С. О. Головатин (Советский Союз) с неким К. Ван Нотеном (Голландия). На других снимках был виден и сам Ван Нотен — вернее высокий сухопарый человек со впалыми щеками, ничего общего не имевший с бесцветной личностью, вручившей Прокопени папку со шпионской историей. К тому же Ван Нотен — шахматист был много старше своего однофамильца из Интрепола, на фотографиях, сделанных в 1986 году ему уже было изрядно за сорок.

— Ваш сын — выдающийся шахматист! — восхитился вполне искренне Ал, — И как же сложилась его дальнейшая спортивная карьера? Я никогда не видел фамилии «Головатин» в официальных шахматных рейтингах. Он играет под псевдонимом или предпочел идти по вашим стопам и делать научною карьеру?

По лицу профессора Головатина скользнули смешанные чувства, указывавшие на внутреннюю борьбу:

— К сожалению он… он… наш первый сын, — да, да этот, на фотографиях, который Сергей — вот… Он умер много лет назад.

Прпокопеня сперва был потрясен такой своеобразной находчивостью, а потом вспомнил о своей гипотезе про подмену Голвоатина, и уточнил:

— Вот так просто умер? Взял и умер? От естественных причин?

— Просто — а что ж тут сложного? — Головатин — старший пожал плечами и поправил очки.

Даниил, который уже успел засесть за компьютер, выглянул из-за дисплея, и наивно предложил:

— Может, на могилку их сводишь?

— Не мелите чушь оба, — в дверях стояла худенькая чрезвычайно моложавая блондинка с такими же огромными голубыми, как и у братьев — Головатиных глазами, нервным лицом и властным голосом, — какие нужны документы? Я не собираюсь вас задерживать — она решительно протянула Алу паспорта и свидетельство о рождении, которые в считанные секунды извлекла из груд хлама.

Ал начал медленно и тщательно сравнивать цифры и буквы в паспортах, с имевшимися у него документами. Тем временем Прокопеня, в который раз ругая себя за то, что ввязался в эту скверную историю, незаметно сложил в кейс пару наиболее примечательных снимков из семейного архива Головатиных, где наиболее четко просматривались гроссмейстер ван Нотен и Сергеич в юные годы. На одной из фоток на заднем плане мутновато просматривался Звягин в увенчанной неприменными погонами милицейской форме. В общем, снимки заслуживали тщательного изучения в спокойной обстановке…

Завершив процесс сличения документов, Ал попросил Головатиных расписаться на какой-то бумаге и церемонно откланялся. С момента появления суровой дамы атмосфера словно наполнилась ледяным ветром и перестала располагать к дальнейшему общению…

Когда они расстались с не гостеприимным домом Головатиных и направились в «Стервятник». Ал прокомментировал итоги визита:

— Знаешь, каково полное имя миссис Головатиной? Изольда. Изо — льда. Символичный каламбур. Я полагаю, что если дети и подвергались жестокому обращению в семье, то только с её стороны. Может быть, и сам профессор так же пал её жертвой?

Прокопеня ухмыльнулся:

— Ал, ты действительно любишь усложнять… Я вот думаю, что твоя любимая теория карстовых разломов и вообще все труды профессора Головатина созданы как раз этой ледяной дамой, да и воспитательная концепция тоже… Что-то профессор не шибко уверенно эту концепцию изложил, да и про разломы — культурно промолчал… А, действительно, детишки умненькие — этого факта нельзя оспаривать. Ты хоть увидел, то, что хотел на этих фотографиях? Я тут пару прихватил на всякий случай…

— Отчасти. Я убедился в том, что турнир имел место в 1986 году, а так же в том, что Звягин, и по всей вероятности, так же и Ростиславцев, были прекрасно осведомлены об аналитических способностях Сергея Голватина. Как, впрочем, и ещё одна заинтересованная сторона…

Ал не договорил и остановил машину: на тротуаре стоили и курили, явно поджидая их, Сергеич с Кастаньедой — они выгладили серьезными и озабоченными. Оказавшись в машине, Сан Саныч очень кратко вел их в курс дела:

— У Сергеича в джипе ФСБ нашло снаряд объемного взрыва. Пол дня специалиста искали, что бы его разминировать… Я вот уже и протокол читал, и отчет экспертный, и фотографии смотрел с места происшествия. В общем хорошего — мало.

* * *

В отличие от пошловато-банального «Лотоса», «Стервятник» оказался примечательным местечком. Театра, как известно, начинается с вешалки, заведение в котором была назначена встреча, начиналось с вывески. На сером каменном здании красовалась огромная металлическая монета с изображением орла, а под ней рдела алая неоновая надпись «СтервятЪnick». В середине слова «стервятник» красовалась старомодная русская буква Ять, а за нею следовало написанное латиницей nick. Особое умиление вызывала вторая надпись — помельче, характеризующая профиль самого развлекательного учреждения — «Интеллектуальный техно-клуб-казино».

У самого входа, отгороженного толстыми цепями, прикрепленными к фундаментальным гранитным столбикам, топились мужики разного возраста и комплекции, очень мало похожие на тонких интеллектуалов или поклонников музыки в стиле «техно». По другую сторону цепей располагалось человек десять крепких бритоголовых охранников, облаченных в одинаковые черные трикотажные пуловеры с загадочными белыми надписями: «Security. Face Control.» Охранники вяло переругивались с импровизированной очередью и время от времени пускали в ход резиновый дубинки, что бы осадить особенно ретивых.

Прокопеня даже сперва подумал, что «Стервятник» нанимает охрану, а в очереди толпятся претенденты. Но на площадке перед заведением плотно прижавшись друг к другу стояли дорогие автомобили — преимущественно джипы, несколько Бимеров, сиротливый кабриолет «Форд — мустанг», а Сергеич, продвигаясь ко входу в клуб, привычно здоровался и пожимал мужикам из очереди руки. Сделать из этих разрозненных фактов логичное умозаключение Игорь Николаевич не успел — крупный спортивный парень из очереди, облаченный в полосатый двубортный костюм в стиле американских бутлегеров времен сухого закона, до этого тихо переругивавшийся с охраной, перешел на крик:

— Да что же это такое! Почему я должен постоянно стоять в очереди ещё и за свои же деньги! У нас что — ресторанов мало? Или грязи на всех не хватает? Я записался на девятнадцать, так и пустите меня в девятнадцать! Как я ненавижу эту страну! Что вам ещё и слов русских не хватает? Что за «Фейс контроль» такой? Что это значит?

— Значит, что в морду дам без предупреждения! — пояснил один из охранников поклоннику стиля Аль Капоне, и для убедительности поднес к его физиономии дубинку, но неуравновешенный гражданин перемахнул через цепь и ловко выхватив эту самую дубинку, принялся колотить ею многострадальных представителей «Секьюрити». Однако избиение продолжалось меньше минуты — словно из воздуха рядом со строптивым владельцем полосатого костюма материализовался среднего роста сухощавый человек неопределенного возраста с белесыми волосами, в черной шелковой китайской рубашке, и каким то специфичным приемом переломил бедолагу пополам, да ещё и вывернул ему руку за спину:

— Уважаемые! Кого-то не утраивает режим нашей работы? — поинтересовался человек у остальной части очереди, — так для особо одаренных поясняю — у нас не кабак! У нас клуб! Кто ещё не понял — может прочитать! — он свободной рукой указал на вывеску.

Очередь одобрительно загудела — демонстрируя свое согласие с режимом работы. А кто — то сказал, внося ясность в ситуацию:

— Да кто ж против, просто эти ребята из Питера, не знают традиций наших…

— Ладно, пусть заходят раз из Питера, — смилостивился человек в черной рубашке и отпустил свою жертву, которую все ещё держал в согнутом состоянии, предварительно сильно ударив коленом куда то под ребра, парень тихо взвизгнул, но все же попытался выпрямиться, что ему удалось только отчасти, и потирая запястье заломленной руки, проследовал во внутрь.

— Да, Масон — суров ты с клиентами! — Сергеич обнялся с человеком в черной рубашке как это принято у мафиози в фильмах о Доне Карлеоне. С остальными человек, которого Сергеич назвал Масоном, просто обменялся рукопожатиями и жестом пригласил их внутрь таинственного клуба.

Внутри был самый обычный гардероб с табличкой сообщавшей о том, что администрация гарантирует сохранность ценных вещей. А очередной охранник изымал наиболее «ценные вещи» у прибывающих гостей при помощи металлоискателя.

В самом зале «Стервятника» как и в любом современном клубе, присутствовали танцовщицы, но в отличии от «Лотоса», эти несчастные, едва прикрытые несколькими птичьими перышкам, создания конвульсивно извивались в нише, отгороженной от зала толстой кованой решеткой, и не привлекали к себе особого интереса со стороны посетителей.

Центром внимания тут был большей, размером примерно 3 на 3 метра, и глубиной в полметра, резервуар, расположенный в самом центре зала. И резервуар была почти до самых краев наполнен жидкой, примерно консистенции сметаны, коричневато-серой грязью. В грязи, довольно пофыркивая, и уже полностью измазавшись, усердно тузили друг друга два мужика. Их поединок транслировался на огромном экране, закрепленном на стене, и на маленьких мониторах вмонтированных в каждый столик. Прямо из-за столика можно было сделать ставку или заказать себе время для драки в резервуаре. На втором экране, поменьше, демонстрировалась очередь у входа.

Ал кивнул на этот второй экран и поинтересовался:

— Должно быть, это тоже часть аттракциона?

— Ну, как сказать — просто люди иногда хотят драться с теми, с кем в очереди познакомились, а не с кем пришли или записались, вот и показывают, кого впустить… — объяснил Масон функциональное предназначение экрана, — у нас же все для удобства людей, — радушно продолжал он.

Сердобольный Ал сразу же поинтересовался:

— А нет опасности, что они друг друга покалечат?

— Да что ты! — Масон улыбнулся краешками тонких бледных губ. Улыбка у него получилась по-настоящему инфернальной, — Вероятность травматизма минимальная благодаря консистенции грязи, потом в грязь же добавлены водоросли, соли прямо как в косметическом салоне! Они даже не простудятся, потому что яма подогревается и грязь имеет постоянную температуру, к тому же она легко смывается с тела и отстирывается с одежды — у нас и химчистка есть, и сауна. Я же говорю — все для людей!

У самого края резервуара стоял уже знакомый питерский гость — он снял и отдал администратору пиджак, стильный малиновый галстук, закатил рукава, и сейчас вручал тому же администратору часы. Заметив Масона, он все ещё громко, но уже без прежнего энтузиазма, крикнул:

— Чего это у вас загубник такой дорогой?

На этот раз Масон не пытался вразумлять гостя, а просто махнул рукой:

— Потому что одноразовый. Кругом полно ведь всяких инфекций. В следующий раз можешь со своим приехать.

Питерский удовлетворенно кивнул, засунул в рот капу, спрыгнул в яму.

Ал, наконец, получивший возможность воспользовался кредитной карточкой, сделал ставку и восхитился:

— Масон, все это очень впечатляет! Тебе стоит франшизу на это начинание оформить!

— Какая там франшиза, мы в исполкоме разрешение на использование второй часть здания оформить не можем, что бы ещё один зал открыть! У меня же с ними джихад из-за памятника. Взорвать что ли этот памятник к такой матери?

Кастаньеда протестующе замахал руками:

— Ты что Масон — совсем без погон меня оставить хочешь? У нас и так московская спец бригада ФСБ работает, да ещё и совместно с Интерполом! Неопознанные трупы вскрывать не успевают! А Мангуш — светлое тело — как всегда умирающего лебедя изображает из себя. Я уже и так с ног сбился, не хватает только что бы в центре города памятник герою Советского Союза взорвали! Уж точно после такого Н-ск объявят столицей мирового терроризма!

— Тогда порешай с ними по-хорошему — я ж в вашем мирном городе человек новый, — согласился Масон, — тем более, ты же сам видел, что творится — людей море! Сергеич, когда того твоего деятеля в депутаты выберут?

— Не того, а этого, — Сергеич указал на Прокопеню, — с тем серьезные проблемы. Может, хоть ты мне подскажешь что-то дельное? А с исполкомом — решим — даже не вопрос.

— Излагай, — Масон был не многословным, но конкретным человеком.

— Монаков наш, видите ли, в армии в каких-то спец частях служил, говорит, теперь проблема визы ему открывать! Допуски всякие, секретность. Но насколько это все серьезно, не знаю даже где и как узнать? Отправили вот его от греха подальше, но хочу все-таки объективно выяснить ситуацию — что за часть особенная такая?

— А номер какой части? В каком году он служил, какая у него была военно-учетная специальность — уточнил Масон.

Сергеич перечислил цифры и буквы и год, почерпнутые из Монаковского альбома.

Масон, иронично прищурил один глаз, сильно наклонил голову на бок, как и положено птице-стервятнику, посмотрел на Сергеича из этого положения:

— Он трезвый был, когда это сказал, или ты его военный билет видел?

— Упс… нет, военного билета его я не видел, конечно… — Сергеич укоризненно посмотрел на Кастаньеду, — так одна бабушка на лавочке другой сказывала — мифы и легенды нашего городка…

— Хотя некоторые документальные подтверждения имеются, — Кастаньеда быстро протянул Масону альбом Монакова, пытаясь замять оплошность.

Масон просмотрел его и вздохнул:

— Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Я служил в части с таким номером, но она была укомплектована только офицерами. Никаких тебе солдат срочной службы. Не говоря о том, что я бы Костика узнал! Ну, может, конечно, была какая-то часть из срочников, с аналогичным номером для прикрытия — теперь кто ж вспомнит и поймет те штабные игрища в секретность. Да и вообще Сергеич забей ты на его проблемы! Ты ж теперь у нас естественный монополист! С чем тебя и поздравляю! — Масон пожал Сергеичу руку.

— Уже прочувствовал, — без оптимизма ответил Сергеич.

— Масон, а вот как тебе кажется, стоит снарядом объемного взрыва джип взорвать? — абстрактно поинтересовался Кастаньеда.

Масон подозвал официанта и взял у него калькулятор, пощелкал по клавишам, продемонстрировал полученную цифру гостям:

— Стоит. Именно столько стоит. Так это чисто за снаряд. Не говоря о том, что времени потребует его доставка, поиск специалиста, опять же никаких гарантий на экзотику такую никто не даст. Да и полгорода снесет, если в городской черте. Это неразумные расходы — для анекдотов о новых русских. Вроде того, что с месяц назад у меня прихехешка Звягина напалма просил — сарай на даче сжечь.

— До чего ж люди обленились! — возмутился Сергеич, — Что там его делать этот напалм? Намешал бензичика с магнием…

— Ты, Сергеич просто Менделеев! Я как вспомню про твой напалм — волосы дыбом на всю длину! Вот что значит талант! Целую ночь потушить не могли! Ты хоть рецептуру сохранил для потомков?

— То была фантазия — экспромт, — скромно потупился Сергеич.

— А что касается джипа — джип лучше взрывать пластидом — отработанный надежный путь. Сам пластид не дорогой, но специалист возьмет, конечно, за услуги, зато с гарантией — и того, за все — про все, — Масон снова защелкал по калькулятору, и продемонстрировал результат, — Реальная цифра — вон, у Ала часы дороже стоят!

— Это хронометр, причем изготовленный в ограниченном количестве экземпляров, — уточнил Ал статус принадлежащего ему механизма для измерения времени.

— Вижу не слепой, и сколько их изготовлено тоже знаю… — огрызнулся Масон.

Сергеич грустно покачал головой, и процитировать английский стишок:

— А сколько ты стоишь — спроси свою знать, ей часто случалось тебя продавать…

— Сергеич ты о чем?

— Да снаряд этот у меня в джипе нашли.

— Вот видишь, я же говорил, специалистов по таким снарядам мало — поэтому и не взорвался. Считай, что тебе крупно повезло. Ох, Сергеич, — Масон вздохнул — при всем моем уважении к тебе, и твоим высоким принципам, хватит летать в облаках, — пора тебе остепенится и нормальную охрану завести! Это ведь гоблины какие-то, а не охрана! Как можно не заметить в джипе такую байду — как СОВ? И кто ж его нашел?

— Гаишники нашли, и ФСБ вызвали. Ну, во всяком случае, по документам, поведал официальную версию Сан Саныч.

— Ну вот — тогда все понятно, — Масон снова мрачновато улыбнулся уголками губ, — вот ведь каждый год вам фильм про Штирлица показывают — а толку никакого! Объясню ситуацию доходчиво: они, то есть так называемые специалисты из ФСБ, тебе снаряд этот в машину сами и запихали — что бы потом якобы обнаружить. Схема старая как мир. Ведь надо людям показатели повышать в условиях сокращения штатов! А так факт терроризма налицо. Обезвредили боеприпас — молодцы. Все довольны — и начальство и население. А по нынешней циничной жизни можно ещё и денег у тебя же Сергеич просить — мол, мы героические такие, тебя — бандита несчастного, спасли от лютой смерти.

Сергеич благодарно посмотрел на Масона:

— Как просто все становится, когда общаешься с компетентным человеком. Вообще жизнь — те же шахматы — все возможные ходы и комбинации известны заранее, и выиграет тот, кто сможет внести сумятицу в эту предопределенность. А сканер у тебя имеется в хозяйстве? — резко повернулся Сергеич к Масону.

— Разумеется! Пошли… — Масон поманил их к не большей внутренней двери.

Комната, в которую они вошли, оказалась чем-то средним между внутренними покоями Гарумн-аль-Рашида и капитанской каютой звездолета из галактических эпопей. Помещение было полутемным, наполненным каким-то сладковатым дурманящим запахом. На низких столиках из плексигласа тихонько жужжали и подмигивали новейшие чудеса компьютерной мысли, в то же время — стены и пол были заполнены затейливыми, мягкими и пушистыми восточными коврами. На полу располагался кальян, во множестве разбросанные шелковые подушки и таинственно мерцали изыскано восточные сосуды… Стены, поверх ковров, были увешаны мечами, саблями, шамушинами, палашами и ещё каким-то холодным оружием. От такого контраста все происходящее казалось не реальным — всего лишь эклектичной театральной декорацией.

Ал обвел помещение взглядом и изрек:

— А Сан Саныч меня убеждал, что в вашем городе нет значимых культурных ценностей заслуживающих внимания Интерпола. Да только в этой комнате достойных вещей больше чем в некоторых музеях!

Масон по-хозяйски огляделся свои сокровища:

— Так это не для Интерпола, и не для протокола. Так — потешить мужское эго… Я только клинковое оружие собираю, и то исключительно рубящее.

Пока Сергеич сканировал содержимое пресловутой папки с завязкам, предавая листочки на просмотр Масону, Ал знакомился с коллекцией.

— У тебя должно быть одна из наиболее полных коллекций в Европе, — обычно невозмутимый Ал пребывал сейчас в полном восторге, граничащем с эйфорией и даже не пытался этого скрыть.

— Ал, ты ещё скажи, что в Штатах ей нет равных! Да холодное оружие вообще умеют коллекционировать только на Востоке. Ведь там его все ещё используют поэтому ценят и понимают. Оружие умирает, когда забывает вкус крови… Экспонат над музейной табличкой — это уже не оружие — это кусок железа. Дорогостоящий металлолом.

Масон снял один из мечей со стены и продемонстрировал несколько медленных плавных движений, похожих на танец.

— Сразу чувствуется слаженная и дисциплинированная энергия, когда в руки самурайский меч берешь или венгерский палаш! Никакого пороху, гари… Только клинки — ключи от источников силы сгинувших и живых ещё армий. Ангельские перья птиц Армагеддона.

— На нас тоже свалилось сегодня одно такое перышко. Ал, покажи стилет, Сергеич все ещё продолжал сканировать бумаги.

Масон брезгливо поморщился разглядывая предмет, который Ал, со множеством предосторожностей, извлек из кейса.

— Вы хоть денег не додумались заплатить за это безобразие?

Все трое, не сговариваясь, отрицательно покачали головами.

— Ал, лично тебе — как наследному аристократу, — демонстрирую подлинник, ну и вы посмотрите — пока есть кому вразумлять вас — бестолковых!

Масон извлек из каких-то недр помещения черную продолговатую шестигранную обтянутую шелком шкатулку, открыл и продемонстрировал стилет, очень похожий на тот, что влетел в окно — действительно гравировки на нем были более тонкими и изысканными, а время, дохнуло на этот предмет только для того, что бы подчеркнуть его изящество.

— Таких было изготовлено всего…

— Двадцать один. Три раза по семь. — Ал не дал Масону договорить.

— Рубишь фишку, — согласился Масон, — Случайно ко мне попал — я ведь говорил — преимущественно рубящее оружие собираю. Но, оставил из-за того только, что это очень ценный старинный образец. Практически XVI век!

— Как можно быть уверенным в том, что это не более талантливая подделка, засомневался Ал.

— У меня есть экспертное заключение — с результатами изотопного анализа. Можешь ознакомиться.

Ал углубился в чтение заключения:

— Тут указано, что анализ проводили с целью страхования. Могу я узнать, кто выступает как страховщик?

— Можешь — Ллойдс. Кто ещё на такую сумму антиквариат застрахует? Предмет готовили к аукциону, срок страховки пока что не истек.

— Ты хочешь сказать, что он продается?

— Да, именно так, проницательный Ал. Скажу даже больше. Исключительно в силу моей оторванности от цивилизованного мира я готов рассмотреть возможность частичного бартера. Давно хочу иметь почтенный эксклюзивный хронометр, — Масон хищно взглянул на запястье Ала.

— Я конечно готов подумать о покупке — многое зависит от цены, но как же я буду обходиться без часов? — Ал выглядел несколько смущенным таким неожиданным предложением.

— Да я вот без них всю жизнь обхожусь — изумился Сергеич, — зачем они вообще нужны?

— Вот именно — если что, спросишь у Сергеича который час, — поддержал эту концепцию Масон.

— Но ведь к хронометру имеются сменные ремни, в том числе из акульей кожи, специальный чехол-ремень для занятий дайвингом, сертификат, документы с аукциона, где он был приобретен…

Во время речи Ала Масон согласно кивал и в своей обычной манере щелкал по калькулятору, потом, оторвав от калькулятора взгляд, обратился к Алу демонстрируя результат только ему:

— Тебе так посчитать — включая доставку? Или сам повезешь?

— Сам повезу, — с ноткой обиды в голосе ответил Ал, — и хочу иметь полный комплект легальных документов! — Ал взял калькулятор из рук Масона, тоже пощелкал и вернул его владельцу.

— Вот, единственно правильный подход, цивилизованный, — Масон кивнул в сторону Ала, — Ведь приобретает человек для себя, ни продавать, ни выставлять не будет — но о порядке в документах заботится! И это правильно! — он извлек из неприметного сейфа тонкий файл с документами, и протянул его Алу, Подлинники.

Ал быстро прошуршал бумагами, удовлетворенно кивнул, вынул из бумажника кредитную карточку, секунду поколебавшись, снял с руки часы и протянул все вместе Масону, сопроводив фразой ещё раз подтвердившей его цивилизованность:

— Я сделаю распоряжение, что бы тебе переслали документы и недостающие части комплекта хронометра на указанный тобой адрес.

В качестве ответного жеста доброй воли Масон вынул из все того же сейфа изящный серебристый пакет, напоминающий о далеких от Н-ска именитых ювелирных бутиках Парижа и Нью-Йорка. Однако Ал отстранил руку Масона с пакетом и презрительно усмехнулся:

— Мужик с пакетом не ходит…

Масон чуть-чуть не выронил пресловутый пакет от неожиданности, и пробормотал что-то на пряном восточном наречии, показавшемся даже не искушенному в лингвистике Прокопени фарси. Ал, к вящему недоумению Игоря Николаевича, ответил на том же загадочном языке. После чего оба участника торговой сделки дружно рассмеялись.

Во время этой сцены Прокопеня понял, отчего Масона называют именно так. Ему даже почудилось, что он — скромный и ординарный обыватель — оказался каким-то образом внутри книги о графе Монтекристо или капитане Бладе, более того — он почти обрел дар ясновидения, и вдруг неведомым образом понял, откуда у Сергеича тот необычайный пояс из монеток. Может быть, таинственный Масон отдал Головатину сей странный аксессуар, как некий астральный оберег, заменитель простой человеческой охраны. А возможно, пояс сменил хозяина в результате какого-то замысловатого пари с мистическим, или философским подтекстом. Предметом спора могло быть, например, выяснение того, что же лучше делать с Камю — читать или все-таки пить?

Что бы как-то вернуться к реальности Игорь Николаевич взглянул на дисплей одного из компьютеров. По разделенному на сектора экрану транслировалась часть зала, резервуар с грязью, и, конечно же, непременная очередь у дверей. Сквозь эту агрессивную очередь бодро продирался ко входу в клуб Юрий Владимирович на часах уже была половина десятого.

— Сергеич, ну зачем тебе нужен это ровесник октября? С ним ещё Зимний штурмовали пьяные матросы! Я такого в руках уже лет пять не держал. Да нет наверное, даже больше… — Прокопеня и Сан Саныч оторвались от увлекательного зрелища на экране дисплея и посмотрели на Сергеича. Тот держал в руках и с недоумением разглядывал самый обычный табельный совковый пистолет.

— Сам не пойму — просто телепортировал и все… Совокупная энергия толпы наверное так на меня повлияла. Со мной давно уже такого не было…

Масон неодобрительно поднял брови:

— Ты бы, что ни будь дельное телепортировал лучше! Тот же СОВ, к примеру.

Сергеич прикрыл глаза, побледнел и начал говорить все тем же своим вторым каким — то внутренним, далеким голосом:

— Он тяжелый, его вытащить не получится. Там нет достаточно энергии. Потому что мало людей. Он лежит в темном и длинном помещении, какой-то странной полукруглой формы — среди грязи и мусора — в окно видно шоссе, а вокруг лес… Он в металлическом ящике…

— А насколько мало там людей? — Масон оживился.

— Двое… один спит… второй возится у ворот… там нету дверей — это ангар… Ангаров несколько. Кругом много ржавого железа… Недалеко водоем. Но вода в нем какая-то затхлая…

— Похоже на Нечкинский полигон… Он, если не ошибаюсь, рядом с водохранилищем?

— Не ошибаешься, — к разговору присоединился Сан Саныч, — это как раз водохранилище Нечкинское. А полигон так называют, потому что он рядом.

Сергеич вернулся в нормальное состояние и поежился, стряхивая с себя новые впечатления:

— Да не уютно там как — то… Ладно — идемте, пообщаемся с нашим гостем. Масон — дай отмашку — то бы твои голуби мира его впустили…

* * *

Раскрасневшийся, взъерошенный Юрий Владимирович быстрым шагом подошел к столу и излишне энергично начал жать руки присутствующим. Только Сергеич уклонился от рукопожатия, посмотрел на гостя отстранено и крестообразно сложив руки на груди, начал виновато — примирительным голосом:

— Вы, Владимир Владимирович мне простите этот утренний инцидент. Я человек эмоционально неуравновешенный. Но ваши слова заставили меня задуматься. О жизни и о себе. У меня, знаете ли, нет врагов, с некоторого времени. А то, что произошло — случайность. Этот джип — ну который вы, не знаю даже как правильно сказать — я ведь лицо сугубо гражданское…

— Обезвредили, — подсказал миролюбиво Владимир Владимирович.

— Ну, пусть будет, обезвредили. Так вот. Этот джип поразительно похож на тот, которым пользуется один из моих адвокатов…

— Монаков? наслышан про него, — бесцеремонно продемонстрировал высокий уровень осведомленности гость.

— Так вот, — продолжал Сергеич, — видимо по роковой ошибке в машине, которой пользуюсь я, оказалась эта папка — по всей вероятности именно она привлекла нездоровое внимание не установленных злонамеренных лиц к этим похожим джипам. Осознавая её ценность — добровольно — в свете наших зарождающихся джентльменских отношений, передаю её вам, — Сергеич брезгливо пододвинул Юрию Владимировичу папку с завязками, — тем более что я не люблю политических детективов…

Во время этой пафосной речи Прокопеня не рассмеялся только по тому, что дивился выдержке своих спутников. Ал сосредоточенно изучал динамику ставок на одном из дисплеев, Кастанеда разглядывал поединок в грязи, только Масон наблюдал за происходящим как зритель в театре — облокотившись на стол и подпирая рукою щеку.

Гость, с некоторым недоумением взял папку со стола, развязал и погрузился в чтение. Судя по быстро меняющемуся лицу Юрия Владимировича, он до этого момента понятия не имел о её содержимом. Да — Сергеич действительно умел мыслить стратегически. Бегло ознакомившись с таким неожиданным подарком судьбы, Юрий Владимирович как-то безнадежно вздохнул и обратился не то к самому себе, не то ко всем сознательным гражданам:

— Но почему? Зачем? — и продолжил, — а вы что по поводу всего этого думаете Владимир Станиславович?

Прокопеня невольно оглянулся в поисках человека с таким именем, но — как обычно все оказалось гораздо проще. Юрию Владимировичу ответил тот, кого он уже знал как Масона. Надо же — у загадочного собирателя клинкового оружия, изъясняющегося на фарси, было вполне ординарное славянское имя.

— Это легенда. Собирательный образ, на примере которого удобно воспитывать новых сотрудников. Эдакий Мальчиш — Кибальчиш для служебного пользования. Тем более довольно сложно будет установить подлинность документов.

— Да кто бы стал генерировать столько документов? И зачем? Зачем? — продолжал недоумевать Владимир Владимирович, — Тем более — вы сами тоже ведь настоящая легенда!

— Да что вы. Какая уж там легенда. Скорее миф, — скромно ответил Масон.

— А в чем отличие этих понятий — в стилистическом контексте или по сути? Ала, как всегда, тянуло к схоластическим дебатам.

— Ну, разумеется, по сути, — охотно начал пояснять Масон, — ведь легенда это нечто искусственное. Зачастую, даже сознательно созданное, а затем внедренное в коллективное сознание. А миф — по определению порожден самим коллективным бессознательным. Поэтому он выступает как естественный архетип для массового сознания…

Слушая эту мудреную беседу, Прокопеня понял одно — ужина не будет. Во всяком случае, в ближайшее время. Он даже задумался о том, какую вербальную конструкцию следует использовать, что бы деликатно, но твердо заявить о своем желании принять телесную пищу. Видимо это низменное желание было настолько сильным, что передалось окружающим, потому что мысль о пище первым высказал в слух Юрий Владимирович:

— Владимир Станиславович — а как тут принято у вас — кормят гостей или только бьют по морде?

— Кормят… дай меню людям, — обратился Масон к услужливо подбежавшему официанту.

Кастеньеда стал что-то заказывать, и, сделав заказ, продемонстрировал официанту свое удостоверение. И сразу же ответил на удивленный взгляд Юрия Владимировича.

— У них скидка для сотрудников правоохранительных органов 30 %. Не хватает еще, что бы Вы на меня в антикоррупцию ябеду написали, что я тут за счет заведения отужинал. Мне мои погоны слишком дорого достались!

— Да что вы Александр Александрович! Разве же я похож на такого человека? — искренне возмутился Юрий Владимирович.

— Похож — не похож… мы все, Юрий Владимирович, не похожи. Вот вы, ну просто — в качестве примера, — уже в подполковниках себя числите, в начальники управления метите, а документики, между тем полного утверждения не прошли еще, застряли в кадрах — ну обычная история. Так намекну в этой связи, что Мангуш наш, хоть человек и болезненный, но пользуется у руководства вашего столичного значительным авторитетом. Все-таки двоюродный брат Вячеслава Тимофеевича!

— Самого Вячеслава Тимофеевича, — переспросил Юрий Владимирович, и раздраженно добавил, — хотя бы намекнул кто перед отъездом…

— Да кому это нужно — такие намеки делать? Ведь жизнь — штука сложная и алчных недоброжелателей в ней у всех хватает. Даже у Вячеслава Тимофеевича они имеются, — Сан Саныч придал лицу значительное выражение и таинственно замолчал.

Да, Кастаньеда не напрасно прожил сегодняшний день, подумал Прокопеня, а Юрий Владимирович, тоже находясь под впечатлением от осведомленности младшего-по-званию-почти-коллеги, поднял одну бровь и начал нервно хлопать себя по карманам в поисках удостоверения, и ещё больше побледнел. Надо полагать, Сергеич телепортировал удостоверение вместе с его пистолетом. Но, в этой сложной ситуации Юрию Владимировичу все-таки удалось «сохранить лицо»:

— Я здесь не официально, и пообедать все ещё могу себе позволить даже без скидок, — сказал он решительно, даже резко, и начал раскачиваться на стуле с угрожающей амплитудой.

Когда присутствующие приступили к ужину, Сергеич, трогательно помешивая трубочкой лед в минеральной воде без газа, начал говорить каким-то потерянным голосом:

— У меня сегодня такой странный день… Я нашел — совершенно случайно, объект коллекционирования. Но вот Владимир Станиславович, как специалист, рекомендует закопать этот объект в чернозем лет, эдак, на сто, только после этого-де он будет представлять ценность и отдаленно напоминать антиквариат. Да уж — какая странная штука жизнь — то, что совершенно бесполезно для меня, может быть кому-то жизненно необходимо. И возможно человек готов отдать что-то, в чем я остро нуждаюсь в обмен на этот бесполезный объект…

— Интересно узнать, в чем может нуждаться, да ещё и остро, человек, заявляющий, что деньги — мусор, а слава — дым? — Владимир Владимирович, понял смысл сложного иносказания и перестал раскачиваться на стуле.

— В энергии, — Сергеич явно был настроен на философский лад, — точнее в частном проявлении универсальной энергии — в информации…

— Но ведь вы, Сергей Олегович, только что говорили, что не любите политических детективов? — осмелел Юрий Владимирович.

— Зато обожаю бытовые драмы! И очень мечтаю прочесть протокол вскрытия покойной супруги моего адвоката Монакова.

— У него скончалась супруга? Мои соболезнования. И как давно это произошло? — Юрий Владимирович не был готов к такому повороту беседы и выглядел растеряно.

— Да давненько уже — ещё в 1987 году. На бедолагу Монакова даже завели уголовное дело в этой связи — если оно хоть где-то сохранилось — ознакомится с ним будет для меня настоящим удовольствием! А если ещё и прибавить к этому его личное армейское дело… ну хоть учетную карточку из военкомата! Это было бы просто потрясающе! Вполне эквивалентный обмен…

— И это что все? Больше ничего вас не интересует? — с откровенной издевкой поинтересовался Юрий Владимирович.

Сергеич, как обычно, устремил взгляд куда-то внутрь себя, в поисках того, что ещё ему может быть полезно, и, наконец, изрек:

— Ну, разве что стоматологическую карту Звягина, если вы, конечно, ещё успеете её изъять в ведомственной стоматологии…

Последняя фраза повергла столичного гостя в настоящий шок:

— Он не может знать этого, просто не может, потому, что стакан с челюстями не вносили в протокол! Да и зачем — у покойного Звягина зубы были на месте! Не все конечно — но, до вставных челюстей далеко! Вряд ли его вообще кто-то кроме меня видел, этот стакан. Как такое может быть? — Юрий Владимирович безнадежно посмотрел на Масона, пытаясь заручится поддержкой живого «мифа».

— Да у него просто паранормальные способности… — утешил Масон менее искушенного в эзотерике коллегу.

Однако дальнейшего развития эзотерическая тема получить так и не успела. Во всяком случае, для Прокопени — он неожиданно ощутил у горла дуновение странного леденящего ветра, потом почувствовал какое-то жгучее прикосновение, инстинктивно дернулся, и вместе с легким, стильным алюминиевым стульчиком упал куда-то назад, краем глаза успев увидать, как, буквально взлетели, со своих мест Ал и Масон, а за ними и остальные. Потом толпа бросилась куда — то, где раздавались нечленораздельные звуки похожие не шипение и клекот птицы…

* * *

Часы, как в знаменитой сказке показывали без четверти полночь, а вот клекочущее существо на Золушку походило мало. Если развернуть пестрый клубок событий калейдоскопом мелькнувших перед глазами Прокопени в стройную последовательность они выгладили бы так.

Одна из едва прикрытых перышками танцовщиц — худая и длинная барышня, легко пролезла между декоративными прутиками решетки и, каким-то таинственным образом оставшись совершенно незамеченной, подкралась к Игорю Николаевичу совсем близко. Однако, коварной девицей двигало вовсе не желание познакомится с почтенным потенциальным депутатом поближе — отнюдь. Она выхватила тонкий нож и попыталась перерезать бедняге горло. Тут инстинкт самосохранения и заставил многострадального Доктора резко дернуться и упасть вместе со стулом — нож скользнул по шее, оставив на ней полосу содранной кожи. Осознав свою неудачу, девица отпрянула с невероятной быстротой и ловкостью — но её бегству воспрепятствовали Ал и Масон — практически одновременно метнувшие стилеты — по сверхъестественному наитию они целились в разные плечи девицы. Но, не смотря на полученные раны, та продолжала продвигаться к выходу довольно быстро и уверенно — хотя к ней уже бросились доблестные представите секьюрити и, конечно же, Юрий Владимирович.

Не остались в стороне от экстраординарного происшествия и гости «Стервятника» — когда девица пыталась проскользнуть мимо резервуара с грязью один из дерущихся в нем ловко ухватил её за ногу и сильно потянул. Девица упала — и начала шипеть и клекотать с неестественной в столь хрупком тельце силой разбрасывая подоспевших преследователей. Остроумный человек, все ещё находившийся в резервуаре, исхитрился ухватить её за волосы и окунуть головой в грязь — благодаря чему преследователи, под профессиональным руководством Юрия Владимировича, получили возможность связать беглянке ноги длинным кухонным полотенцем. Но связать ей руки они уже не успели — человек из резервуара вскрикнул и отпустил свою жертву — девица укусила его, буквально выдрав из руки зубами кусок мяса.

Этот истошный вопль заставил остановится Ала, который уже собирался присоединиться к потасовке, что бы вытащить из плеча у девицы тот самый исторический и очень дорогостоящий стилет, который он так своевременно использовал по прямому назначению. А дальновидный Масон потянул за рукав Кастаньеду и тихо, но уверенно сказал ему:

— Саня, ты тут один — должностное лицо — вызывай психиатричку, пусть привезут ведро транквилизаторов и санитаров покрепче — сами мы ничего с этой бешенной тварью не сделаем. Только побыстрее — а то ещё загрызет кого…

Сан Саныч молча кивнул и потянулся за телефоном.

До приезда профильных специалистов ретивую девицу, которая продолжала без устали биться, брыкаться, кусаться и издавать не членораздельные звуки, пытались усмирить домашними мерами — из кухни принесли несколько ведер воды со льдом и выплеснули на нее. Девица не утихомирилась, но теперь стало можно рассмотреть её лицо. Прокопеня, который успел вернуться к реальности и даже обработал рану на шее подручными средствами, с удивлением узнал в существе, отмытом от грязи и грима, ту саму длинную барышню, которую столько раз встречал за время своего не долгого пребывания в Н-ске — сначала в поезде, потом на семинаре и, наконец — у магазина. Вот уж, поистине — в жизни нет ничего случайного.

Но, удивление Прокопени было просто жалким, по сравнению с тем ужасом и недоумением, которые смешивались на лице Сан Саныча — Сергеич шепнул Игорю Николаевичу, что барышня — не кто иная, как бывшая манекенщица Лика, которая так цинично предпочла высокий социальный статус Звягина чистым и красивым чувствам Кастаньеды. Надо заметить, Сан Саныч, действительно был романтиком, и решительно влез в самую гущу свалки, несколько раз даже попытался позвать существо по имени и погладить по голове — единственной наградой ему стали только укушенные пальцы.

Наконец прибыли профессионалы. Дюжие санитары бодро пересекли зал, волоча за собой носилки и металлический ящик с лекарствами. Пока один извлекал снаряженные шприцы, второй привычно пожал руку Сергеичу — в ответ Головатин хлопнул его по плечу со словами:

— Здорово, Дед Мороз! — и добавил для Прокопени, — Дед — золотой человек! Как Новый Год на дурочке отмечают, — всегда Дед Мороза изображает! Это просто умора!

— А у нас Сергеич новость, — поделился сплетней с бывшим пациентом санитар, — «Доктор Пилюлькин» будет вроде как нашим глав врачом…

Сергеич безнадежно махнул рукой:

— Дожили! Не видать теперь больным моей любимой манной каши! У него же на манку и-д-е-о-с-е-н-к-р-о-з-и-я! Заколебает народ своими «пилюльками».

Хорошо бы поговорить с этим медперсоналом про славное прошлое таинственного астролетчика Головатина, подумал Прокопеня, ещё раз вздохнул о потерянных кассетах. У него родилось подозрение, что остроумный Сергеич не впадал ни в какой транс, а попросту приплачивал санитарам — юмористам за распространение ужасающих историй о его полетах в лунные ночи. Все-таки Игорь Николаевич был в первую очередь врачом, готовым скорее поверить в собственную психическую не нормальность, чем в «паранормальность» Головатина.

Сделав эти профессиональные выводы, Прокопеня поправил салфетку, прижатую к царапине на шее, любуясь тем, с какой сноровкой «дед Мороз» стукнул девицу по лбу огромным кулаком, а его коллега всадил ей в руку два здоровенных шприца с какой-то мутноватой жидкостью. Девица закатила глаза, стала тихонько подвывать, а потом перестала конвульсивно биться и затихла. Прокопеня отметил, что хотя стилеты, торчавшие в плечах девицы, куда-то исчезли, но крови в области ран практически не было. Санитары привязали слабо подрагивающее тело к носилкам и победно удалились, эскортируемые Кастаньедой. Юрий Владимирович без энтузиазма поплелся следом, видимо опасаясь недоброжелательных происков со стороны амбициозного провинциала.

* * *

Жизнь в зале «СтервЪтника» быстро возвратилась в привычную колею, возобновился поединок в резервуаре, и Масон жестом пригласил компанию переместится во внутренне помещение.

Тут он вернул Алу старинный стилет, который предварительно бережно протер кусочком полировочной замши. Впрочем, мера эта была скорее профилактической на стилете, как и на плече девицы, не было следов крови. Сергеич иронично поинтересовался:

— Ал, а ножи так лихо метать тебя тоже в танцклассе научили?

— Нет, — Ал, как обычно, счел иронию собеседника комплиментом, — это в охотничьем клубе, — и продолжил, комментируя недавние события, — первый раз наблюдаю управляемый биологический объект женского пола, как принято называть это в популярной литературе «зомби», да ещё и с таким уровнем агрессивности. У таких существ, как правило, отсутствуют нормальные биологические функции, поэтому они вялы и малоподвижны. Твоя магия Сергеич — это просто чудо!

Сергеич кивнул и обратился к Прокопени:

— Вот видишь Доктор! А ты сомневался в силе заклинаний из «Городской магии»! Еще без пяти минут полночь — а тварь уже отдыхает…

Масон вовсе не разделял энтузиазма Ала и Сергеича, при упоминании «Магии» неприязненно передернул плечами, и с неодобрением изрек:

— Да уж Сергеич — впечатляет! С твоими-то способностями… Ты бы, чем челюсти Звягина рассматривать, да в казаки — разбойники играться — лучше полезным делом занялся! К примеру, поискал сокровище Бухарского Эмира, которое он спрятал во время так называемой Гражданской войны на кануне наступления Красной Армии…

Сергеич, в это момент переступавший какой-то из живописно разбросанных на полу комнаты раритетов, так и замер на одной ноге. Более того, Прокопеня заворожено наблюдал, как ступня Головатина медленно стала отрываться от пола, но зависла, едва касаясь носком пушистой ворсы ковра, видимо так и не преодолев тяжести шнурованных ботинок, зато напрочь разбив предположение о заговоре с участием санитаров. Как и в квартире Монакова, через минуту другую Сергеич резко шлепнулся на подушки, стащил, так неудачно воспрепятствовавшие полету ботинки, уселся в «лотос», потер ладонями виски и потянулся за сигаретой:

— Ничего не понимаю… разве во времена Бухарского Эмира, ну пусть даже и самого последнего, уже делали героин?

— Нет, конечно — с чего ты взял? Это же было не позднее 1920 или 21 года, — возмутился Масон.

— Потому что я этот героин увидел — когда ты сказал про клад — лежит, как и положено — расфасованный в полиэтиленовые пакеты, пакеты — в деревянных ящиках. Там его до фига и больше — тонна, наверное. В какой-то темной сводчатой комнате без входа. Среди камней. Вообще местность вокруг здорово мрачная, одни камни — никаких отчетливых дорог, тропок или растительности. Но я знаю, что это где-то очень высоко в горах…

Теперь впечатлен был даже Масон:

— Сергеич! Ну, ты действительно ясновидец! Ури Геллер — просто дешевый комик по сравнению с тобой! Надо же… Я уже и забыть успел про этот героин. Как сказал поэт, дела давно минувших дней. Это мы нашустрили по молодости и дурости в…, — Масон наморщил лоб припоминая, — году в 1983 или 84, наверное. Насчет тонны, ты конечно хватил — но килограмм 500 там будет однозначно. И не комната это — а природная пещера, хотя, насколько я помню, действительно сводчатую комнату напоминает. А вход камнями завален. Неужели так и лежит до сих пор?

— Лежит — а куда он денется? Там людей не бывает вообще. Не пойму только как вы его туда запихнули? — Сергеич мечтательно вздохнул — Слушай Масон — а можно его оттуда извлечь?

Масон грустно покачал головой:

— Проблематично — это территория нынешнего Афганистана. Запихнули — то элементарно — на армейском вертолете. Посмотри внимательно — там недалеко есть замечательная подходящая площадочка — как раз для вертолета. И забрать точно так же собирались — но, увы и ах! — не судьба. Наверное, карма такая. А сейчас на вертолете вывезти — без прикрытия с земли, да ещё и американы воздушное пространство контролируют — мало реально и очень дорого. Затраты не окупятся. Тем более это же собственно не готовый героин, а так — прекурсор — он ещё требует дополнительной очистки.

Сергеич выглядел скорее разочарованным, чем раздосадованным, и, устроившись поудобней на подушках, начал отчитывать Масона, без всякого пиетета к «живому мифу»:

— Знаешь Масон — так нельзя! У меня же голова, а не армейский радар, что бы ещё и твои внутренние частоты фильтровать! Ты если про клад этот легендарный спрашиваешь, то про него и думай — причем так, что бы были эмоциональные привязки! А то спросил про одно — а думаешь про другое! Про героин, да про баранов каких-то!

Масон беззвучно рассмеялся по поводу последнего замечания:

— Это не бараны. Отдельный баран. Бяшка. Бяшка — альпинист. Парень, благодаря которому у меня появился доступ к этому героину.

— Раз Сергеич спонтанно увидел именно это происшествие — значит, есть какая-то связь с актуальной информацией! И эту связь можно выявить и восстановить логически, если ещё раз все аспекты проанализировать резюмировал Ал.

— Проанализировать мы сможем легко, — не без ехидства заметил Сергеич, — у нас ведь Владимир Станиславович — по военно-учетной специальности как раз стратегический аналитик! Например, можем предположить исходя из того, что героин по сию пору пребывает на вражеской территории, что этот самый аналитик был проставлен неким Бяшкой, — к концу фразы Сергеич несколько успокоился и продолжил уже без ехидства, — хотя, зная нордический характер Масона, мне с трудом верится, что такой сюжет мог остаться без последствий.

Масон парировал:

— Не льсти мне, Я не граф Монтекристо, что бы всему миру мстить. Я реалист. Тем более что у меня были веские основания считать этого Бяшку умершим. Две разрывных пули в голову — знаешь ли, вряд ли могут служить хорошим началом для долгой и счастливой жизни.

— Уважаемые, мы здесь все четверо, как мне кажется, какое-то время были трупами, или могли бы быть, — начал издалека Сергеич, — Так вот, Масон скажи мне, только искренне, как покойник покойнику — Ты лично видел бездыханное тело этого Бяшки?

— Нет — лично нет. Но я видел оперативную съемку этого… самого факта смерти.

— Да уж. Пропаганда страшная сила, — вздохнул Сергеич, — тогда вернемся к началу. Кто такой этот Бяшка — альпиниста? Как он выглядел? И вообще, при каких обстоятельствах вы познакомились и начали общаться?

По выражению лица Сергеича, казалось, что он смотрит увлекательный, одному ему демонстрируемый фильм, показ которого происходил где-то в далеком, почти потустороннем мире. И к Масону он обращался по ходу сюжета.

— Да откуда же я знаю как его завали? Нас в тех обстоятельства как-то позабыли представить… — возмутился Масон, и тут же добавил применительно, Ну, ему нужно было привязать к местности одну довольно таки необычную карту, ориентировочно середины тридцатых годов нашего, то есть прошлого — двадцатого века. За услугу он мне предложил координаты транспорта с героином — сырцом. В принципе, то, что он мне показал — даже картой трудно назвать — так скорее карандашный набросок горной местности, без координатной сетки, но достаточно грамотный с точки зрения топографии. Для какой-то самодеятельной экспедиции. Альпинисты, что с них взять — чокнутые ребята! Хотя бы и сам Бяшка — хоть и высокого роста — но такой был бледный, худой и замученный с виду, ребра, подбородок — все в бинтах ещё не снятых. Голова обрита, тоже в перевязках, лекарства глотал каждые 5 минут — говорит, сбежал из травматологии раньше срока, — специально с тобой пообщаться, поломался, когда с ледника слетел в расщелину, потом ещё и на льду долго пролежал, пока вытащили, лицо и руки обморозил — пластику пришлось делать. Ну, я вот могу понять — лезут люди в горы по казенным делам, или деньги зарабатывают. А альпинисты для меня загадка…

Ал заинтересовано спросил:

— Но, ведь этот человек — он как-то объяснил происхождение карты?

— О! Он поведал мне весьма занятную историю, — Масон снова инфернально улыбнулся, — якобы его родной дедушка в годы войны служил в СМЕРШЕ, и некий пленный немецкий офицер отдал ему карту, сказав, что это карта легендарной тибетской экспедиции Третьего Рейха. Не той, которая широко освещалась в прессе — а реальной. Бяшка и сам в эту историю не особенно верил, но хотел выяснить, что за местность на карте и полазить там на досуге с группой энтузиастов. Ведь карта — я видел подлинник — действительно была старой, хотя и прекрасно сохранилась, выполненной на устойчивом к внешним воздействиям, дорогостоящем специальном сорте бумаги. На такую бумагу в тридцатые годы в Европе наносили летные и армейские карты. Хотя она могла быть как немецкой, так и английской или даже португальской. На ней же не было надписей! Что само по себе очень необычно для тогдашней Европы, в те годы был бум производства и адаптации географических карт для нужд авиации и армии — и зачем кто-то изготовил не типичную «немую» карту даже мне самому стало интересно.

— Ну и как, удалось тебе идентифицировать географический район изображенный на карте? — глаза Ала нетерпеливо поблескивали, пока он задавал вопрос.

— А тебе? — задал встречный вопрос прозорливый стратегический аналитик.

— Мне — нет, — честно признался Ал, — хотя я очень значительный объем старых карт изучил, и новые спутниковые съемки брал за основу, и разные шкалы масштабирования применял.

— Ал у нас вообще большой специалист по карстовым разломам, — не преминул ввернуть злопамятный Сергеич.

Масон поморщился как от зубной боли:

— Причем тут карстовые разломы? Вот они — плоды цивилизации! Масштабировал он! Стоит ли удивляться, что в военных конфликтах традиционно побеждают менее технически оснащенные армии. Потому что самый распоследний нищий бедуин или ваххабит понимает — карту надо привязывать к реальной географической м-е-с-т-н-о-с-т-и, а не к другой карте, хотя бы и спутниковой! Надо представлять как такая местность выглядит в жизни, где по ней можно пройти проехать, какой перевал и как простреливается! Слушай Ал — а вообще, ты лично, зачем изучал эту карту? Ты ведь не то что в горах, а в благоустроенной квартире помрешь, если воду, свет и газ одновременно на сутки отключат!

— Я её нашел в семейном архиве. Мне, Масон право не ловко тебя разочаровывать — но то, что ты видел вовсе не подлинник. Подлинник сделан на самой обыкновенной почтовой бумаге, и является приложением к письму. Хотя никакой разметки или надписей на той карте тоже нет. Само письмо, написано на арабском, но автор — испанце или португалец, судя лингвистическим особенностям использования арабского языка. Письмо датируется 1939 годом. В письме автор предлагает это так называемое «сокровище Эмира Бухары» в качестве оплаты за информацию о ещё более мифическом объекте — «источнике бессмертной силы». В подтверждение серьезности своих намерений автор предлагал провести совместную экспедицию по поискам сокровища. Но, проект не был реализован — он даже не обсуждался — ведь началась вторая мировая война, а место, как я понимаю, где-то на самой границе тогдашнего Советского Союза.

Масон уважительно хлопнул Ала по плечу:

— Правильно понимаешь — эта местность на территории тогдашнего Советского Союза — нынешнего Таджикистана. Участок находится на не слишком большей высоте, но в очень труднодоступном районе.

Ал подытожил:

— То есть, некий человек, которого ты знал как Бяшу, просто скопировал карту на старую бумагу, которую было принято использовать в нуждах картографии, таким же довоенным карандашом, зная, что ты — искушенный архивист, ну, и сыграл немного на твоем авантюризме. Судя по всему — довольно удачно, раз ему удалось ввести тебя в заблуждение.

— Аллах Акбар, — Масон нервно потянулся, хрустнув длинными пальцами, похоже, разобрались.

Он виновато вздохнул, извлек из какого — то внутреннего шкафчика бутылку виски редкого сорта, соответствующие стаканы, даже Прокопеня понял, что таким стаканам место скорее в музее, чем на столе, вернее на покрытом коврами полу, где разместилась вся компания, и разлил присутствующим, с целью ускорить их мыслительные процессы, и продолжил:

— Теперь все логично становится: когда я сказал про клад, Сергеич увидал героин, который я получил из указанного Бяшкой источника, потому что Бяша Альпинист дал мне в руки, причем абсолютно добровольно! — то, что я безуспешно искал много лет — карту маршрута к сокровищу Бухарского Эмира. И я — как классический дебил — рассказал Бяше в цветах и красках где это место находится, и как туда удобнее добраться! А сука эта мне ещё и пообещал из экспедиции фотографии привезти! Ну, на все воля Всевышнего! Что теперь сделаешь? Был бы он жив — голову бы отрезал и в футбол ею играл! Одна радость, что за год с небольшим, вряд ли он успел клад экспроприировать. Такое путешествие в одиночку и быстро не провернешь!

Прокопени тоже все стало понятно — и он довольно улыбнулся, его вполне устраивало, что неприятное происшествие приключившиеся с ним в зале «СтервЪтника» как-то отошло на второй план и почти забылось:

— Действительно все логично. Видать мало было друзей у Ростиславцева, вот потому он так серьезно готовился к новой жизни. Даже рискнул сбежать после какого-то тура операций по смене пола, что б с Масоном пообщаться — приданное себе готовил. Клад это более осязаемый и продаваемый объект, чем мистерии вроде «источника бессмертной силы». Именно сокровище Ростиславцев и искал когда влез в семейный архив Ала, а остальное — так побочный продукт. К тому же — до того как пластику делать реализовался как актер — хоть и в короткометражном фильме — зато каком убедительном! Много людей эту как ты выразился «оперативную съемку» видели?

— Да в отделе даже специальное совещании проводили, на котором её показывали — мол, смотрите и учитесь — известного агента КГБ завалили среди бела дня. Гебье облажалось в новых политических условиях, ну а дальше как принято тогда было — политинформация по полной программе. Я — человек прямой врать не буду, когда Бяшу с таким комментарием увидел, удивился — он не произвел на меня впечатления такого уж суперагента. Какой-то нервный, капризный и раздерганный, ещё и в отпуске покалечился, — в нашей среде такое поведение сочли бы не профессиональным — хотя в КГБ, конечно, не ГРУ, у них были свои понятия о профессионализме. Я даже подумал — вот если из-за каждого такого шнурка совещание проводить — так наверно, надо будет все бросить и совещаться 24 часа в сутки! Как обманчиво может быть внешнее впечатление! Парень, оказывается, был умный и хитрый…

Сергеич совершенно не слушал рассуждений своих собеседников — он снова блуждал во внутренних лабиринтах своего сознания, но возвратился, так и не отыскав ответа, и изрек:

— В потолке открылся люк, ты не бойся — это глюк.

— Ты, Сергеич это к чему?

— У вас логично стало, а у меня наоборот. Ты ведь Масон человек настолько почтенный, что в город приехал и не шифровался, не прятался. Вполне доступен для общения. Даже поругался в исполкоме из-за памятника…

Ал удивленно вскинул брови и снова стал разглядывать Масона:

— Так это что тебе памятник? И из-за него у тебя конфликт с местными властями? Я думал на нем летчик изображен. Такой аляповатый… Так ты что дважды герой Советского Союза?

— Я герой однажды, а на памятнике, даже если абстрагироваться от его художественной стороны, которой там просто нету, написано что поставлен он мне посмертно. Знаешь — это плохая примета, а я очень суеверный человек — вот и просил в Исполкоме что бы убрали это безобразие. Так даже не закрасили дату смерти и слово «скончался»! Хоть действительно бери и взрывай! — Масон безнадежно вздохнул и отхлебнул виски.

Сергеич продолжил делиться своими сомнениями:

— Я не понимаю — почему же Ростиславцев, ну кем бы он сейчас не был, не попытался с тобой так или иначе связаться? Хотя бы по тому, что ты знаешь или можешь знать о его славном прошлом. Тем более, зная о твоей уникальной способности отыскивать местности по самым странным и неожиданным картам. Ведь у него как раз была такая карта, нуждающаяся в привязке — та, что я смастерил из китайской шкатулки.

Все присутствующие задумались, и первым предпринял попытку восстановить покачнувшуюся логику событий Ал:

— Вероятно, у него есть заказчики только на «источник бессмертной силы», а на сокровище этого Эмира — нет…

— Ал, — это берд, — отверг такую версию Масон, — на клад не нужен заказчик. Во всяком случае, на такой. Туда входят, если верить отрывочной информации и преданиям, не обработанные драгоценные камни, антикварные ювелирные украшения и оружие эпохи саманитов — все это, безусловно, очень ценные раритеты, и их не сложно продать даже без особых связей. Все то же придание гласит, что клад содержит несколько списков Корана принадлежавших легендарным Имамам и эмирам, чуть ли не самому Исмаилу Самани. Да современные шейхи, с учетом нынешнего интереса к исламу вообще и шиизму в частности, просто в шестизначных цифрах за эти вещи заплатят, независимо от степени сохранности! Заплатят даже за саму возможность их получить — а лучших заказчиков искать просто излишество. Со всеми издержками — Таджикистан не Северный Полюс и даже не Афган. Такая экспедиция — мероприятие, конечно, дорогостоящее и хлопотное — но вполне реальное.

Сергеич наклонил умную голову, сложил руки на груди и грустно подытожил:

— Значит некто, активно разыскивающий информацию об «источнике бессмертной силы» понятия не имеет о кладе Бухарского Эмира. И логично предположить, что этот некто — вовсе не Ростиславцев, так как для Ростиславцева клад куда привлекательнее, чем легенда об «источнике бессмертия». Для меня во всем этом есть ещё одна загадка — если Ростиславцев действительно не умер, а просто сменил пол — то почему он за столько лет так и не удосужился заняться кладом? Ведь если бы клад был найден — какие-то из составляющих его предметов так или иначе засветились бы на соответствующем рынке, и конечно Масон знал бы о них. А ещё я понял, что этому загадочному Некто — совершенно не зачем привязывать к местности старинную карту со шкатулки — потому что он и так знает, где находится изображенное на ней место. И не он один. Что скажешь — Доктор? Я прав? Поведай нам свою мужскую историю, отчего тебя — скромного психолога — с завидным упорством хотят изничтожить, да ещё такими экстравагантными методами?

* * *

Прокпеня тяжко вздохнул — он действительно не знал с чего начать и промямлил:

— Я однажды, ну по молодости, влюбился в дочку академика, — хотя это, конечно, совсем другая история…

— А ты нам расскажи не другую, а именно ту — про желтых змеек, камни и то, как ты вообще стал Прокопеней, — твердо задал наводящие вопросы Сергеич. Вот уж ясновидец доморощенный!

Игорь Николаевич начал свой рассказ…

Он действительно не всегда был Прокопеней. От батюшки ему досталась фамилия Коновалов, отчество Викторович, а ещё аналитический склад ума и тяга к естественным наукам. Хотя, как человек самокритичный, он понимал, что Коновалов — не самая подходящая фамилия для Нобелевского лауреата. А вот генерал Коновалов — совсем другое дело. Звучит гордо. Юный Игорек так реалистически представлял себя убеленным сединами почтенным старцем, читающим лекцию многочисленной студенческой аудитории, в накинутом поверх генеральской формы хрустящем белом халате, что даже поступил в военно-медицинскую академию в славном городе Санкт-Петербурге, который тогда ещё называли просто Ленинградом.

Но тяга к знаниям оказалась вещью опасной. То есть, кандидатом наук Доктор, разумеется, стал. Да только на собранном им в африканских бушах и калмыцких степях бактериологически активном материале защитился ещё добрый десяток научных руководителей и прочих прихлебателей, включая жениха той самой дочки академика. И он с рыцарским задором отправился искать правду.

Поиск истины завершился в 1989 году, в обшарпаном инфекционном госпитале невдалеке от Термеза. Признавшись самому себе, что Пастера из него не получилось, да ещё что бы не спится окончательно, на почве мрачных дум и однообразной госпитальной жизни, он начал увлеченно заниматься гомеопатией, особенно теми препаратами, что изготавливали на основе разведений змеиных ядов. Благо змей в округе было великое множество, и на досуге он с интересом тестировал их яды в различных пропорциях на бактериологическом сырье, которого тоже было в изобилии, и вирусных культурах, злорадно размышляя о том, как выйдет в отставку, откроет частную практику и фантастически разбогатеет. В те далекие перестроечные годы мирное население было охвачено кооперативной лихорадкой.

Но честолюбивой мечте о богатстве тоже не суждено было сбыться. В одно хмурое утро в госпиталь под усиленной охраной доставили несколько носилок покрытых кислородными палатками и вручили ему — предварительно истребовав массу дополнительных подписок о секретности. Доктор был сильно удивлен все-таки работал над бактериологическим оружием и допуски имел достаточно высокого уровня. Никаких комментариев в отношении происхождения патологии или рекомендаций по лечению от доставивших пациентов сопровождающих лиц не последовало. Но это был только первый крохотный камешек хлынувшей лавины удивительных и не объяснимых событий…

В носилках содержались пациенты — их состояние при визуальном осмотре напоминало сильную степень радиоактивного ожога на фоне геморогической лихорадки — хотя и это вряд ли корректное сравнение, поскольку у больных не было жара или иных присущих лихорадке проявлений. Ничего подобного он раньше не наблюдал — кожа экстраординарных больных словно полностью облезла, а небольшие, если быть точным, не больше 30 процентов от общей площади, сохранившиеся участки покрыты странной кровавой испариной, а оголенные участки тканей усеяны кровоточащими изъязвлениями. Правда, нагноительных процессов он нигде не отметил. Сами больные пребывали в бессознательном состоянии, а температура их тел едва дотягивала до 34 градусов.

Доктор, с энтузиазмом геолога набредшего на золотую жилу, принялся за сбор и изучение анализов. И зашел в полнейший тупик. Если верить не только рутинным анализам крови, а и многочленным посевам на разнообразные культурные среды и прочим достижениям лабораторной мысли — перед ним были совершенно здоровые люди с несколько сниженной реактивностью организма. Можно даже сказать патологически здоровые — он натер себе глаз об оптику микроскопа, но так и не нашел в их телах аж никаких болезнетворных микробов, вирусов или грибков, ни следов радиоактивного воздействия, химических веществ или ещё чего ни будь подобного. Что привело больных в нынешнее плачевное состояние оставалось загадкой, и как их лечить — он тоже не знал. Что бы хоть как-то документально зафиксировать физический статус странных пациентов он ежедневно под разными углами фотографировал их стареньким «Зенитом». Разглядывая фотографии сделанные в течении нескольких суток Доктор заметил довольно странную деталь на снимках казалось что струпы и ранки на телах образуют арабскую вязь…

К концу недели один из пациентов — всего странных больных было трое умер. Любознательного Доктора сразу же проинструктировали о необходимости сжечь тело, не допуская вскрытия, с массой предосторожностей которые используют только при подозрении на наличие особо опасных инфекций.

Зато статус двух других больных стабилизировался, кровавый пот прекратился, а области язв и струпов, стали затягиваться тоненькой регенерирующейся кожицей. Только вот странное дело — когда он пытался взять очередной соскоб в поисках возбудителей заразы, ему показалось, что на коже было что-то вроде татуировки — в виде все той же арабской вязи.

Действительно, по мере того как кожа восстанавливалась — странные письмена проступали все ярче — и он сразу же запечатлел это явление на фотопленку. С течением времени эти странные надписи стали беднеть, а потом и вовсе исчезли. Прошло ещё около двух недель. Больные все ещё пребывали в бессознательном состоянии, но температура их теперь приблизилась к норме, и один из них даже стал издавать некие звуки, которые уже можно было классифицировать как бред. Технически грамотный доктор сразу же попытался записывать эти звуки на магнитофон. Но услышать благодарность от исцеленных ему не довелось. Прошло ещё ровно 14 дней, и вновь появились «сопровождающие лица», на этот раз штатские, истребовали результаты анализов, полный отчет, фотопленки и магнитофонные записи, засунули носилки — палатки в специальное авто напомнили Игорю Викторовичу об ответственности за разглашение государственной тайны и исчезли.

Еще через пару недель странным образом сработала армейская бюрократическая машина — и всего полгода проходившему в майорах Игорю на плечи совершенно внезапно обрушились погоны подполковника медицинской службы и грамота штаба округа.

Надо признаться, что он — Игорь, тогда ещё Викторович, как человек любопытный и не особенно осмотрительный, сохранил на память о странном прецеденте снимки пациентов на разных стадиях болезни, и даже более того, просмотрел массу арабских словарей и прочей литературы в поисках языка, который был бы похож на загадочные надписи с тел больных. И понял, что самому ему не справится. Благо, что давний приятель, во время отпуска, в который отправился новоиспеченный подполковник, познакомил его со стареньким профессором-арабистом по фамилии Субботский.

Игорь старательно срисовал надписи с фотографий на листочки бумаги и продемонстрировал их престарелому столпу ориенталистики, мотивируя тем, что-де выписал текст из рукописного медицинского трактата, принадлежащего афганскому знахарю. Дедуля долго поглаживал седенькую бородку, разглядывал листок через очки и увеличительное стекло, убивался, что не может испытать радости от чтения всего трактата и, наконец, изрек — текст записан фрагментарно, какой-то части явно не хватает, но речь идет о неких желтых змеях, которые поглощают плоть, и дарят сохранность бессмертным камням. Когда старичок излагал эти мудреные метафоры, глаза его блестели совершенно по-юношески, он экспансивно махал руками и учинил Игорю форменный допрос о том, где и при каких обстоятельствах он познакомился с таким «значимым литературным источником», что за знахарь такой — во что он был одет, и какие имел этнические черты лица. Доктор стремительно откланялся, дав пару общих и не вразумительных ответов.

Расплата за неумеренное любопытство последовала уже через несколько дней. Но тогда он не расценивал последовавшие события как расплату, и связь их понял только много позже, слишком поздно. Итак, его по окончании отпуска, пригласили в родное министерство и предложили возглавить научную экспедицию по изучению особенностей протекания онкологических патологий в условиях высокогорья. Он конечно возражал — потому что не был специалистом по онкологии, был противником концепции о вирусной, или более широко говоря, инфекционной природе онкологии. Но министерские бюрократы со вздохом напомнили ему о подписках и допусках — никто из онкологов не был рукоположен в государственные тайны на столько, на сколько он — подполковник Коновалов, а проект горел по срокам, тем более курировали его из таких верхов что страшно и подумать, не то что сказать. И вообще — все уже готово — только езди себе по горам — да веди наблюдения…

Так он снова оказался в гористой местности в экзотической компании. Компания состояла из двух частей — собственно больных и медперсонала и так называемой «группы сопровождения». Больные — общим числом 10, действительно пребывали на последних стадиях онкологических заболеваний, и должны были скончаться не сегодня — завтра. А если быть до конца точным — то приблизительно с интервалом в 10–15 дней. В то, что пребывание в условиях высокогорья может продлить их жизнь — Игорь, как врач, не мог поверить. Страдальцы большую часть времени пребывали в бессознательном состоянии, а задача Игоря и его помощников — дух крепких мед братьев и молодого доктора онколога по имения Денис Иванович, сводилась к тому, что бы своевременно колоть их обезболивающими и снотворными средствами, а так же вести наблюдения и делать разнообразные анализы, фиксируя влияние высокогорья на статус больных.

Группа сопровождения была наиболее удручающей составляющей этого странного эксперимента. В неё входило двадцать хорошо вооруженных добрых молодцев с великолепной физической подготовкой, под командованием мрачного субъект обозначившего себя как «майор Хохлов».

Со своими спутниками Доктор познакомился уже на аэродроме — причем, медикам сразу же навязчиво предложили сдать документы и переодеться в камуфляж без опознавательных знаков — учитывая высокую степень секретности миссии. А вот больные и группа сопровождения ждали их уже в армейском самолете. «Майор Хохлов» — протянул ему карточки с описанием больных, в которых не было ни имен, ни адресов, ни какой иной личной информации — только физиологические параметры, диагнозы пациентов и рекомендованные назначения. Самолет взлетел. Игорь — формально руководитель группы — вежливо поинтересовался, куда же они направляются. «Майор» — ухмыльнулся и ответствовал кратко: «Узнаешь».

Но Игорь так и не узнал — самолет летел приблизительно от четырех — до пяти часов — часы у медиков тоже забрали — ещё до вылета. И прибыл на импровизированный аэродром «где — то высоко в горах». Потом они летели ещё пару часов на вертолете. А дальше блуждали по высокогорью под чутким руководством этого самого Хохлова. В течении всего путешествия «медики» и «сопровождение» практически не общались, да и чувствовал Игорь себя не как руководитель, а скорее как военнопленный под бдительным надзором охраны.

Тем более что картой его никто не позаботился снабдить, и даже не ознакомил с таковой. Самостоятельного же опыта не только картографии, но даже элементарного экстремального туризма, он не имел, по Африке и Азии перемещался с компасом, картой и проводниками — так что даже предположить где же эта местность находится, мог только очень смутно. Но кое-какие выводы аналитическим путем сделал. На их одежде, носилках, снаряжении не было никаких опознавательных знаков или ярлыков. Но все это было иностранного производства. Иностранными были лекарства и инструментарий, фонарики и пробирки, бинты и зажигалки, консервы и сухое топливо. Оружие, которым с ног до головы были увешаны бойцы «группы сопровождения» и темные очки тоже были отнюдь не советского производства. Вывод напрашивался один — группа находилась за рубежами Отечества, причем без малейших законных оснований. До такого мудрого вывода додумался не только Игорь. Доктор Денис — робко спросил однажды у Хохлова — «А что нам говорить, если мы кого-нибудь встретим?». «Скажете — что туристы, — ответил Хохлов, и с ироничной улыбкой добавил — если успеете».

Если бы не психологическое напряжение, путешествие было бы можно назвать познавательным — и Денис и санитары — оказались людьми профессионально компетентными, так что медицинская часть экспедиции развивалась по плану. Правда горный воздух не особенно целебно влиял на больных, двое умерли уже в первую неделею, ещё трое — в течении следующей. Игорь уже начал лелеять надежду, что экспедиция завершится быстрее запланированного, хотя старался не думать как именно. И что бы отвлечься от мизантропических мыслей, в неожиданно освободившееся время, он вспомнил строе хобби, и ловил ползучих гадов, затем приготовлял гомеопатические средства. Даже тайком попробовал их на одном из больных — своем теске Игоре. Конечно, состояние этого Игоря тоже было критическим, но он все же чаще других находился в сознании и даже мог связно разговаривать. Теска был большим оптимистом, потому что мыслил позитивно. Кроме того, он был профессиональным психологом, разрабатывал различные методики кодирования и знаковые системы, вообще был просто поразительно эрудированным человеком, даже много лет изучал арабский язык. Понятно, что Доктор с пациентом быстро подружились.

Однажды по утру, во время стоянки, — шла уже четвертая неделя пути, и у них осталось всего трое больных, Доктор почувствовал в своей палатке какой-то неприятный запах с примесью сероводорода. Как выяснилось, он исходил от маленькой юркой желтой змейки. Игорь никогда такой не видел даже на картинке, и тут же попробовал поймать змейку — с чисто научными целями, но юркая тварь быстро скользнула между камешков наружу. Доктор завяла ботинки, и последовал за ней. Охота оказалась не простой, но увлекательно — он прыгал по камням и лез через какие-то кусты, беглянку удалось догнать и придавить ботинком. Подняв желтого червяка, он заторопился в лагерь, что бы успеть сделать анализы пока не изменился состав яда — если змейка была ядовитой.

И вот тут-то действительно начался кошмар — Игорь блуждал по гористой местности много часов, но так и не смог отыскать лагерь. Он громко орал — хотя это было строго запрещено, он влезал несколько раз на возвышенности, пытаясь увидать родные палатки, Он просто сидел и медитировал, в надежде, что его найдут бдительные бойца майора Хохлова. Потом, совершенно отчаявшись, он просто тупо брел, отшвырнув злополучную змейку, тем более что таких змеек в окрестностях было полным полно — практически под каждым камнем, одна даже больно укусила его за руку, когда он попытался её поймать.

В лицо ему дул холодный ветер, по небу ползли тучи, а он просто шел и медленно осознавал — что идти некуда. И если он встретит людей, они его не заметят. Он Никто, его просто нет. А пребывает он в Нигде. Ему не надо искать Шамбалу — его привезли в этот астральный замок из обветренных камней на армейском вертолете, что бы он превратился в горного отшельника живущего в пещере с желтыми змейками. А через много тысяч лет он выйдет из своей пещеры к людям, и не узнает ни их лиц, ни их мира, ни их языка, ни звезд на небе. Его выставят в музее в виде скелета. Он знал, что уснет и с наступлением ночи и проснется уже этим скелетом.

К реальности его вернула острая боль — он споткнулся и сильно расшиб калено. Да и рука, укушенная змейкой, опухла и тупо ныла, а в месте укуса начала формироваться небольшая язвочка. Сколько всего часов он бродил трудно сказать — но видимо он влез куда-то выше в горы — потому что ощутимо похолодало, растительность напрочь исчезла, а уклон стал круче. Он решил найти что-то похожее на пещеру, что бы передохнуть и подумать, что же делать дальше. Вместо пещеры он обнаружил невдалеке тоненький ручеек, наплевав на гигиену напился сырой водицы и поплелся вниз по его течению, время от времени промывая звонко-холодной водой ранку на руке и колено.

Ему просто повезло. То есть произошло настоящее чудо — но он этого ещё не осознавал, и считал, что ему просто повезло. Вниз, по течению ручейка, стояло несколько игрушечно ярких палаток, Доктор подавил в себе первый порыв бросится прямо к ним, вспомнил о том, что он с большой вероятностью на «вражеской территории» и тихо подкравшись к лагерю, залег в маленькой расщелине и стал наблюдать. В лагере обитало человек пятнадцать — они бойко болтали на английском и итальянском, и, судя по отрывкам фраз, которые он понял, разбросанному здесь и там снаряжению, были альпинистами, вернувшимися в базовый лагерь с восхождения, и ожидавшими машин, что бы спустится вниз. То есть времени было мало. Инстинкт выживания подсказал ему что делать…

Полуосознанно он стащил с себя камуфляж, засунул под какие-то камни, в сумерках подобрался к ручейку и изрядно стукнулся головой о камни, предоставив альпинистам возможность рано по утру найти рядом с лагерем не весть откуда взявшегося голого мужика с разбитыми головой и коленом и частичной посттравматической амнезией.

Изощрялся Игорь совершенно понапрасну, к его радости территория была вполне советской — предгорья Памира. А вот экспедиция международной, но конечно были в ней и русские люди. На всякий случай он решил придерживаться версии амнезии в следствии сотрясения мозга — потому что сказать официальным властям Доктору Коновалову было абсолютно нечего.

Ему дали понюхать нашатырь, кое-как одели, перевязали голову, напоили анальгином и намазали колено и ранку на руке зеленкой, усадили и обмотали одеялом до приезда врача. А что бы не скучал, сердобольная девушка переводчик стала читать ему журнал «Наука и жизнь» 1984 года издания. Под звук её голоса Игорь ностальгировал о добром доперестроечном времени. Потом его отвезли в город.

Город — провинциальный город призрак, где с портретов по-прежнему тепло улыбался дедушка Черненко, а плакаты призывали навстречу 26 съезду КПСС. Радио в палате, куда местный врач — многостаночник уложил Игоря, радио тоже вещало о подготовке к 26 съезду КПСС. Все это было уже через чур и Игорь опасливо попросил нянечку принести ему свежую газету — потому что он совершенно ничего не помнит. Газету тетка принесла минут через пятнадцать — «Труд» за 14 июня 1984 года.

Тут он понял, что произошло чудо — ему подарили вторую жизнь. На четыре года длиннее первой. Теперь к нему могла вернуться память — он назвался отчеством и фамилией своего тески из такой недавней и уже совершенно не реальной экспедиции. Просто занял денег под «честное слов» вернуть у провинциально коллеги и купил билет на поезд до Москвы. Кроме имени у него теперь ничего не было. Он счел справедливым разыскать своего эрудированного теску — будущего пациента, и попробовать рассказать ему эту жутковато гротескную историю — ведь но психолог, и даже если не поймет, то и в психиатричку по крайней мере не отправит…

Прокопень в Москве не много. Это вообще вымирающий вид, как понял Игорь позвонив по нескольким телефонам новых однофамильцев. Один из них уже умер, а второй лежал в больнице. Соседи не знали в какой, и телефона рабочего не знали, оттого что служил теска в каком-то секретном институте.

И новый Прокопеня отправился в деревню. В Нечерноземье. Выправил паспорт в замен якобы утерянного — на имя Прокопени, поработал годик — другой психологом в школе, соорудил себе диплом о повышении квалификации. Потом в годы разгула интереса к мистике начал учится на разных тренингах, и скоро сам стал их проводить. И хотя перестроечная неразбериха и последовавшие за ней перемещения народонаселения были ему на руку, он все же особо не высовывался, от Питера и медицины старался держаться по дальше — что бы случайно не столкнуться с кем-то из знакомых по прошлой жизни.

И все же на одном тренинге — посвященном суфистским кружениям — в 1995 году Игорь, теперь уже Николаевич, нос к носу столкнулся с седобородым профессором — ориенталистом. Старикан радостно взвизгнул, начал снова допрашивать о «свитке Знахаря», а потом, вцепившись Игорю Николаевичу в рукав сухощавыми пальцами, буквально поволок его в гости к своим московским друзьям — «посмотреть на раритеты». Публика на этом полулегальном аукционе, где продавали старинную восточную утварь и украшения, была разношерстной, по-московски мутной — смесь из творческой интеллигенции, «новых русских» и крепких мрачноватых парней — похожих одновременно и на наемников и на убежденных борцов за торжество Ислама. Игорь потолкался около часа и уехал.

А через пару дней к нему нагрянули сначала эти самые мрачноватые личности — с форменным и довольно грубым допросом о том, когда он последний раз видел «Профессора»? И что за такой «свиток Знахаря» про который Профессор толковал на аукционе? Игорь устало назвал профессора старым маразматиком, который его с кем-то спутал, а про список сказал, что он пошел на аукцион единственно по тому, что Профессор убедил его — де будет продаваться там какой-то свиток медицинского содержания. Типы видимо сочли такое объяснение рациональным и удалились.

Еще через пару дней с ним связался «душеприказчик профессора Суботского», на этот раз по официальному вопросу. Выяснилось, что профессор, который умер совсем недавно, завещал одному из своих давнишних учеников, — Прокопени Игорю Николаевичу, теперь получалось что ему, небольшой домик под Ярославлем. Игорь не нашел в себе мужества протестовать, бередить старую историю и вступил в права наследования. Он поехал в Ярославль — в надежде пересидеть там некоторое время, а потом, если повезет, продать избушку и поправить свое более чем скромное финансовое положение. Он затеял в домике ремонт и нашел на чердаке пресловутую коробку с рукописями, в том числе текстом «Магии в быту», отнес её в местное издательство, и книга вышла в свет под называнием «Городская магия». Вот и все. Конец истории. Ну, не конец конечно — просто дальше — эта история его слушателям уже известна.

* * *

— Какое безобразие! Не было порядка в этой стране, нет и не будет, — Масон разнервничался так, что даже отобрал у Сергеича сигарету, которую тот по обыкновению собирался прикурить от предшествующей, и нервно затянулся…

— Посмотри на меня внимательно, — он обратился к Прокопени, — Я — майор Хохлов. Вернее был майор аккурат в 1989 году.

Игорь Николаевич действительно внимательно стал разглядывать Масона:

— Нет, тот Хохлов был выше, и плотнее, потом он был темноглазый, брюнет…

— Да не было никакого «того Хохлова»! Я Хохлов — единственный и неповторимый. И описанная тобой операция — в принципе, по-моему ведомству хотя и не слишком типичная — но именно наш отдел такого рода операции, особенно вне советской территории осуществлял или курировал. Потому и говорю, что не было порядка в этой стране — ни тогда, не сейчас! Да я в 89 полгода в госпитале провалялся — а какие-то умники — замутили под мои документы операцию! Ну это же надо! Век живи — век учись, и дураком помрешь! Наверное, КГБ — что бы бумаги лишний раз на совместную операцию с ГРУ не оформлять — и если операция провалится наш отдел подставить! А теперь конечно — это сволочи в Лондоне и Нью-Йорке сидят и строчат книжки про то, какое ГРУ было плохое, и какие изверги там работали! Вот, пожалуйста — историческая справедливость называется — хоть сам начинай мемуары писать…

— А в какое место тебя ранили, — подал голос Ал.

— Ни в какое, — Масон презрительно взглянул на Ала, — ты, Ал, меньше фильмов смотри про Рембо. Ранение — следствие не компетентных действий. А я, представь себе, профессионал.

— Так отчего же ты лежал в госпитале? — удивился сердобольный Ал.

— У меня был вирусный гепатит.

Неожиданно из глубин собственного подсознания вынырнул Сергеич и тоже начал донимать вопросами Масона:

— И как ты его подхватил этот гепатит?

— В Афгане конечно, как же еще? Да он там был у каждого третьего, наверное — вот и у шефа моего Славина, да у всех кого не вспомни… — удивился Масон.

— Ну, тогда переформулирую вопрос, — начал занудствовать Сергеич, — при каких обстоятельствах ты заболел?

Масон удивленно покачал головой:

— Я не помню — ну как можно на такой вопрос ответить — может воды где-то хлебнул в запарке, или съел что-нибудь, вон Доктор же эпидемиолог, он тебе популярно объяснит, лучше чем я. Гепатит такая зараза — мне потом рассказывали, что я просто сознание потерял — и провалялся, как в романах пишут «в беспамятстве» больше месяца — с трудом диагноз поставили! Я же не привык болеть — а тут намаялся — полгода то по одним больницам, то по другим, пока гепатитом болел, ещё какую-то заразу подхватил, кожа просто кусками с меня слезала, даже цвет волос поменялся. В общем, кошмар просто, что было.

Прокопеня решил подтвердить свою медицинскую компетенцию профессиональным комментарием:

— Да гепатит — особенно В или С — очень сложно поддается лечению. Часто больной одной формой гепатита, уже в условиях лечебного учреждения заболевает другой. Я сталкивался даже со случаями, когда у одного человека сразу несколько штамов выявляли.

— Ты и с Масоном сталкивался, — уточнил Сергеич, — действительно посмотри на него внимательно…

Ал первым понял мысль Сергеича, но на всякий случай уточнил:

— Доктор — ты помнишь, в каком месяце к тебе поступили те загадочные больные?

— В апреле. 10 апреля 1989 года — я эту дату прекрасно запомнил, — ответил Игорь Николаевич.

Сергеич — успокаивающе махнул рукой Масону:

— Только не говори, что ты заболел в июне…

— Нет — я заболел, если верить больничному, в конце марта, — тихо сказал Масон, закурил ещё одну сигарету, и так же тихо добавил, — я действительно совершенно не помню то, что перед болезнью было — даже смутно — помню как в тумане госпиталя, но уже где-то с июня…

— А что стало с твоим шефом Славиным — раз вы вместе болели — логично предположить, что он был вторым пациентом Доктора, — спросил Ал.

— Он умер. В принципе — я ведь тоже тогда по бумагам умер, — сюда, в военкомат и вообще по инстанциям, переслали документы о моей безвременной кончине. Ну а тут власти посуетились — даже тот пресловутый памятник поставили с датой моей смерти, — Масон ухмыльнулся ещё мрачнее обычного, — видимо, когда выяснилось, что я все-таки жив — не все документы отозвали. Меня перевели в другой отдел, началась вся эта суета с Карабахом, потом с Совком…

Сергеич прикрыл глаза и начал философствовать:

— Любопытно. Значит какой-то псевдо — Хохлов просто завершил операцию, которая уже шла, и начиналась она с твоим участием. И я даже знаю, что искали — пресловутый источник бессмертия. Где он находится, и как действует, было известно только приблизительно, поэтому его решили выявить экспериментальным путем — безнадежные больные должны были начать в том месте выздоравливать.

— Мы что, по — твоему, были безнадежными больными? — засомневался Масон.

— Нет — группой сопровождения…

— Значит, что бы добраться к источнику мало знать место — он не так легко доступен, как принято думать, — Ал выглядел огорченным, — учитывая то, что случилось с Доктором — можно предположить, что в том месте существует какая то временная аномалия. В добавок в той местности обитают небольшие, но ядовитые желтые змеи, множественные токсичные укусы которых ведут к патологии, которую наблюдал Доктор у больных, поступивших к нему 10 апреля 1989 года…

— Да веселое должно быть местечко, — недобро ухмыльнулся Масон, — может все-таки предпочтительнее поискать Сокровище Бухарского Эмира?

— Никуда это сокровище не денется — 80 лет пролежало — и ещё пролежит, уверил собеседников Сергеич, — ну, а от змей как раз есть надежное средство, написать на теле специальные арабские заклинания. Ведь благодаря этой арабской магии, я думаю, Масон все-таки приобщился к источнику бессмертия и остался жив…

— Змеи что же читать умеют? Еще и по-арабски? — не без иронии спросил Игорь Николаевич — он, не смотря на многие факты личной биографии, оставался убежденным материалистом. К удивлению Доктора, Масон в силе магии совершенно не усомнился, и даже пообещал порыться в арабских трактатах, поискать заклинания от змей и оккультные средства, способствующие обретению физического бессмертия. Иными словами, к ужасу Игоря Николаевича выяснилось, что почтенный отставной полковник ГРУ и успешный владелец ресторанного бизнеса Владимир Станиславович Хохлов такой же фанат суффистской магии, как Сергеич городской.

Зато засомневался менее убежденный материалист — Ал:

— Но тогда отчего, тот третий человек, — которого наблюдал Доктор, все же умер — ведь на его теле тоже было заклинание?

Сергеич поднялся и убежденно ответил:

— Потому что, как заметил профессор Субботский, заклинание было не полным.

— А где же можно отыскать полное заклинание? — Ал, похоже, основательно собирался на поиски источника бессмертной силы.

— В коробке с рукописями, что осталась у Доктора на даче под Ярославлем, совершенно серьезно ответил Сергеич, и добавил, — пойдемте за картой пути к источнику, ну за шкатулкой…

— Это куда еще? — у Игоря Николаевича уже совершенно не оставалось сил даже на астральные путешествия, не говоря о физических.

— Сейчас определимся. Ну-ка припомни Масон — кто из Звягинских дам у тебя просил напалма? Эта длинна Лика?

— Да что ты нет, та прилизанная тетка из психиатрички — кажется Инга, сообщил Масон.

— Ну что же, придется нанести визит в родные стены, — Сергеич решительно направился к выходу.

* * *

Утро уже было в самом разгаре, а у входа психиатрической лечебницы препирался с медицинским персоналом Кастаньеда. Источником конфликта являлся огромный букет роз, который сентиментальный Сан Саныч пытался передать Лике. Представитель прокуратуры решительно требовал главного врача, но младший медперсонал был непреклонен.

— Ал, ты наблюдал когда-нибудь бой быков? — Сергеич — большей книголюб как всегда процитировал отечественных классиков. Ал, тоже как всегда, продемонстрировал полнейшее невежество в отношении знаковых литературных произведений написанных на русском языке:

— Что ты! Я противник жестокого обращения с животными и не посещаю подобного рода зрелищ!

— Значит, тебе просто повезло, что я не Альмадовар — ты сейчас увидишь настоящую корриду, при которой не пострадает ни одно животное!

Сергеич жестом профессионального офтальмолога извлек из своих хрустальных глаз линзы и сложил в специальный крошечный контейнер, а на переносицу водрузил лекторские очки, состоящие из половинок стекол. От этой метаморфозы счастливый обладатель харизмы, всегда преисполненный необъяснимой внутренней решимости и спокойной уверенности в себе сразу же превратился в некое аморфное и беззащитное созданье, неуверенной походкой подошел к стойке санпропускника, отодвинул Кастанеду и, пользуясь преимуществами аборигена, жалостно обратился к суровой медичке:

— А можно мне к Пал Антонычу?

Медсестра сразу же подобрела, прошептала что-то во внутренний телефон, и из глубин коридора появился человек с чеховской бородкой, облаченный в высокий колпак и современный короткий халат, явно происходящий из гуманитарной помощи, украшенный впереди таинственным бейджем «И. О. Ульрих П. А.». Видимо он и был тем самым «доктором Пилюлькиным», исполняющим обязанности главврача, о котором упоминал санитар.

Обладатель бейджа поманил Сергеича пальцем, с высоты своего роста заглянул за половинки стекол прямо в по-кошачьи сузившиеся зрачки бывшего пациента и поинтересовался:

— Ну — с, что стряслось?

— Да нечего… Просто за советом пришел, профессиональным… — тихо и сбивчиво пролепетал Сергеич, — у меня, знаете, цветовая гамма и ситуативная насыщенность снов изменились…

— Пойдем, — гуманно сказал Пал Антоныч, и, взяв Сергеича за локоть, снова стал углубляться в коридор, вся компания потянулась следом за Ульрихом, как дети за знаменитым крысоловом с дудочкой.

Процессия прибыла в знакомый Прокопене по недавнему визиту к Инге Юрьевне кабинет, в котором сам «Пилюлькин» занял почетное место за столом, Сергеич, на правах неизлечимо больного без приглашения водрузил себя на старомодный кожаный стул напротив стола, остальным пришлось наблюдать «корриду» стоя. Однако зрелище стоило того, что бы претерпеть некоторые временные неудобства.

Итак, Ульрих поднял брови, демонстрируя готовность выслушать экс-пациента и дать необходимую консультацию, и выжидательно посмотрел на Сергеича, тот не стал томить профессионала и задал вопрос:

— Как Вы полагаете — Пал Антоныч — может ли невменяемое лицо быть рукоположено в масонскую ложу? Стать масоном?

— Масоном? Конечно, тема глобализации и мирового правительства актуальный бред, для человека сознательно развивающего личную харизму. Надо вспомнить… где-то я читал в работах Берберовой… — Ульрих задумался, потянулся за сигаретой, Сергеич, с поразившей Прокопеню услужливостью, щелкнул блестящей стальным корпусом зажигалкой, потом тоже закурил, но, вместо того, что бы спрятать исполнившую свою функцию зажигалку, стал методично вращать её вокруг указательного пальца. Ульрих не отрывая глаз, следил за этим движением, забыв о собственной сигарете. Комната наполнилась неестественной для такого скопления людей тишиной.

— Вы меня слышите? — голос Сергеича прозвучал в полупустой комнате с высоченным потолком неожиданно резко.

— Ясно и отчетливо, — почти как эхо откликнулся Ульрих совершенно бесцветно.

— Вы готовы отвечать правдиво?

— В пределах моей компетенции, — продолжал Ульрих все так же бесцветно голосом блюдечка во время спиритического сеанса.

— Где эта картинка? — Сергеич указал зажигалкой по направлению темневшего на фоне выгоревших обоев прямоугольника.

— Хозяйка забрала, — ответствовал Ульрих.

— А если бы Вы были м-а-а-а-ленькой лаковой дощечкой с картинкой, где бы вы спрятались от хозяйки? — осведомился Сергеич сладковатым голосом опытного психиатра, ведущего прием.

— Я бы отсканировал себя, оцифровал и спрятался в компьютере, — Ульрих так смутился, что даже покраснел.

— В каком файле? — Сергеич задавал вопросы в жестком темпе.

Ульрих безнадежно вздохнул, полез в ящик стола, вынул и передал Сергеичу дискету, снова выпрямился на стуле, с его сигареты прямо на халат упал пепел. Сергеич поднял зажигалку над столом и уронил на его поверхность, предметы громко лязгнули от резкого соприкосновения, а Ульрих вздрогнул, потер ладонью лоб, приходя в себя, поправил колпак, и только теперь заметил массовку у дальней стены кабинета, и сразу же возмутился:

— Вы что тут делаете? В специализированном лечебном учреждении? В кабинете главного врача?

— Исполняющего обязанности, — уточнил склонный к манипуляциям с чинами и званиями Кастаньеда, и решительно положив на стол букет, продолжил, — это гражданке Звягиной.

— В оперативных целях… — тихо пропел язвительный Сергеич, все ещё находясь в имидже слегка помешанного.

— Я тут пребываю как представитель гуманитарной организации, — начал официальным тоном Ал, — а господин Прокопеня — тоже медицинский консультант господина Головатина, — и погрузился в длительную, изобилующую специальными терминами дискуссию с Ульрихом о той пользе, которую может принести современной психиатрии изучение Алом истории болезни пациента Головатина. Ульрих в принципе был не против, если, конечно, гуманитарные организации помогут обнищавшей земской психиатрии посредством выделения грандов или хоть какой более скромной, но не менее полезной гуманитарной помощи.

Прокопеня был в ужасе — как мог Ал затеять это долгий и бессмысленный разговор об истории болезни, когда дискета со столь ценой информацией была где-то под свитером у Сергеича и просто мечтала что бы её просмотрели как можно скорее! Прокопеня прямо — таки ощущал себя этой дискетой, корящей аристократов за полное отсутствие мелких страстишек присущих простым смертным, таких, например, как любопытство. Ох, разлагающе все-таки действует на умы воздух психиатрической лечебницы!

Сергеич тоже был не столь совершенен как потомок знатного рода, и все ещё в очках, поплелся к выходу из кабинета, Прокопеня и Кастаньеда устремились за ним. Но, быстро оставить лечебное учреждение им так и не удалось — в санпропускнике уже разгорелся новый скандал. На этот раз барьер из медицинского персонала пытался преодолеть Юрий Владимирович. Удостоверения у него не было, на слово медсестры в его срочную потребность пообщаться с главрачем верить отказывались, а Юрий Владимирович злился и нервничал, поэтому, заметив Сергеича, решительно схватил его за плече и развернул, демонстрируя сестрам:

— Вот почему ему можно тут находиться, а мне нет?

Крепкая сестра решительно потащила субтильного Головатина за второе плечо к себе:

— Да потому что он — наш больной! А вы — здоровый! Заболеете — тоже будете у нас лечение проходить и с главврачом разговаривать!

От серьезной травмы ключиц Сергеича спасло вмешательство Кастаньеды, который решительно стряхнул с плеч «жертвы репрессивной психиатрии» руки мучителей:

— Нет у них главврача сейчас, зам. декана кафедры психиатрии медицинского университета Павел Антонович Ульрих обязанности главного врача временно исполняет.

— А где же Инга Юрьевна? — растеряно спросил Юрий Владимирович, медленно осознавая что информация, известная ему, уже изрядно устарела и выбыла из разряда оперативной.

— Да уволилась, к родне — куда-то под Ярославль поехала, — сказала крепкая не то медсестра, не то санитарка, и продолжила, обращаясь уже к Сергеичу, безнадежный пациент Головатин был настоящим любимцем больничного персонала, вот Сережа, наказал таки Боженька за все дела это темные, да непонятные…

— А почему под Ярославль? Что ближе нет у неё родственников, — поддержал разговор Сергеич.

— Да кто его знает, а вот что в Ярославль — это уж точно — я ж за билетами ей бегала, — уточнила медицинская работница, — продолжила почти интимным шепотком, — тоже ведь гадала, да куда там. Все без пользы, ещё приятельница её, ну Дарья эта — та ещё так сяк. Да все по ерунде. Колдовали больше. Вот ты, да, как в воду смотрел! Даром что хилый паренек — как говорил, что Маринка поступит на бюджетное отделение — так все и получилось! И Сашку, племянника, помогла нам кудрявая женщина от армии уберечь! Все в точности как ты сказал.

— А когда это было?

— Сашку, что ли, в армию забирали?

— Да нет — как давно Вы Инге билеты покупали? Вообще когда она уволилась?

Сергеич, хоть и не снял ещё очков, но внутренняя уверенность, как и логика к нему уже полностью вернулись, поэтому вопрос прозвучал веско и серьезно. Может быть поэтому ответил на него подоспевший Ульрих:

— Да вчера как раз праздновали месяц моего вступления в должность! — оно опасливо покосился на Кастаньеду, и уже с меньшим энтузиазмом добавил, — в качестве исполняющего обязанности конечно…

Прокопеня не выдержал и тоже влез в разговор:

— Кто-то из нас что-то путает! Я с Ингой Юрьевной общался в этом самом кабинете позавчера, то есть 19 числа…

— Да потому и общались, — внесла ясность в последовательность событий бойкая медичка, явно недовольная тем, что ей помешали общаться с Головатиным, — она как раз за билетом и приходила. Вчера вечером уехала вот. В 19–40.

— Так она мне сказала, что на собрание уходит в облздрав… — Прокопеня услышал свои собственные слова словно со стороны и почувствовал себя клиническим идиотом, которому если и место в этой больнице, то только в качестве пациента. Его развели. Дешево — как наперсточники деревенского простачка. И предпринимать что-либо было уже поздно. Но пострадавшей стороной, оказывается, был не он один — Ульрих сочувственно хлопнул его по плечу:

— Да, Инга Юрьевна знаете, загадочная была женщина, весь месяц с её творческим наследием разобраться не могу…

— С чем разбираться то собрались? — Вот санитары сказывают, она перед тем как уволится, три дня бумаги какие-то и вещи жгла на заднем дворе, да ещё три ящика всякой всячины отослала с водителем Звягина к ему на дачу, я ж даже как проехать сподручней разъяснила ему, ну водителю больничному, — снова оживилась информированная медсестра, — А Вам Пал Антоныч, так просто грех жаловаться на Ингу-то Юрьевну! Ведь Вас потому только назначили, что из наших, из больничных, никто на такое место проклятое идти не рискнул бы!

— Просто — таки замок с приведениями — а не психбольница! Сергей Олегович — можно вас на 5 секунд? — недовольно поморщился Юрий Владимирович, показал Головатину какую-то папку и поманил его за собою на крыльцо.

А вот дотошный Сан Саныч из разговора сделал выводы. Причем организационные. Он потянулся к телефону и дал невидимым, но исполнительным подчиненным команду — срочно ехать на дачу Звягина, перевернуть её верх дном и немедленно отчитаться о результатах ему лично — где бы он не был.

Действительно — он прав, — подумал Прокопеня, — ведь получалась, что прозорливая Инга Юрьевна уволилась вовсе не из-за безвременной кончины своего покровителя Звягина, а уже месяц назад. Значит, Звягин почему-то ей перестал быть нужен, она знала, что поедет куда-то под Ярославль, решительно уничтожала связи с прошлым в виде документов, вещей, людей. Но уехал только вчера. Чего она ждала? Скоропостижной смерти Звягина?

Прокпеню начало мерзко поташнивать от всплывшего с удручающей ясностью в его сознании ответа на все вопросы сразу. Ига Юрьевна ждала его. Точнее мудрого автора «Городской магии». Она не знала всех ключей — ведь если верить озарениям Сергеича получалось, что опубликованная «Магия…» изрядно отличается от рукописи, да и документы, оставшиеся в ящике, содержат не много не мало — тайные арабские заклятья, гарантирующие доступ к источнику бессмертия. Какое все-таки счастье, что он так ни разу и не прочитал этой самой «Городской магии», во всяком случае, до конца!

Лоб Игоря Николаевича покрылся испариной, — а перед его внутренним взором медленно проплыла вереница тел: несчастного ФСБШника, превращенного в мумию за попытку отыскать документальные свидетельства бурной молодости Монакова, его бородатого коллеги с разлетевшейся вдребезги головой, который должно быть знал слишком много интимных секретов шахматиста — Звягина. Потом — обезображенный напалмом труп из офиса бабушки Дарьи — Прокопеня не сомневался — это было тело полковника Звягина, скромного обладателя фарфоровых вставных челюстей. Круглая физиономия балагура Костика Монакова, которому судьба уготовила странную участь быть похороненным под именем своего бывшего друга Звягина, конвульсивно подергивающееся тело Лики. Да, несомненно, бедная модель стала жертвой не то магических ритуалов, не то патологической зависимости от психотропов, приобретенной во время лечения от алкоголизма, и не по собственной воле следила за Прокопеней ещё от самой Москвы, а может быть просто ждала случая его убить? Ноги Прокопени непроизвольно согнулись в коленях, он понял, что ощущал Штирлиц, когда был «как никогда близок к провалу». И теперь Игорю Николаевичу был просто необходим глоток свежего воздуха, что бы додумать клубок тяжких мыслей до конца, но ноги его совершенно не слушались. Заметив странную бледность Прокопени, верный клятве Гиппократа, Ульрих взял Игоря Николаевича под локоток, и вывел на больничное крыльцо…

* * *

Картина, имевшая место на крыльце, оказалась довольно живописной. Юрий Владимирович с энтузиазмом археолога — первопроходца, открывшего неизвестную науке древнюю клинопись, изучал собственные документы.

— А остальное? — нетерпеливо выкрикнул он, закончив экспертизу корочек.

— Да проверьте, все уже у Вас, — досадливо махнул рукой Сергеич, находившийся на расстоянии нескольких метров от своего собеседника.

Владимир Владимирович хлопнул себя по внутренним карманам, и удивленно извлек из глубин пиджака пистолет, осмотрел его, проверил наличие обоймы, удивленно покачал головой и резко залился краской, заметив на крыльце Прокопеню в сопровождении Ульриха и возмущенно обратился к последнему:

— Скажите Павел Антонович — а можно вашему пациенту Головатину диагноз снять? Ну, что бы наконец-то официальный характер общению с ним придать?

Ульрих энергично замотал головой:

— Что Вы, ни в коем случае! Как можно! Такие диагнозы не снимают!

— Но почему?

— Да потому что с ними, по большему счету, вообще не живут! Во всяком случае, долго… — с похоронной торжественностью изрек «Доктор Пилюлькин» и положил руку на плече Сергеича, демонстрируя приоритетное право медицины на общение с этим феноменом.

— Как же так не живут! — Юрий Владимирович окончательно вышел из себя и негодующе обрушился на Ульриха, — Ведь вот он — прямо перед нами! Живой и здоровый, стоит, нагло улыбается, изгаляется — ещё и сигарету курит при этом!

Последнее высказывание столичного гостя было, за исключением фразы о сигарете, совершено далеко от истины — Сергеич не стоял, а сидел прямо на больничных ступеньках, и вовсе не улыбался, а с совершенно серьезным, даже озабоченным видом читал переданную ему Владимиром Владимировичем папку, и напрочь игнорировал реплики сторон.

Эскалации бытового конфликта воспрепятствовало стремительное появление на крыльце Кастаньеды — он тоже несколько раз глубоко вздохнул, ослабив узел галстука, протер очки, решительно потянул Юрия Владимировича за рукав к машине, а по пути нарочито громко информировал о последних новостях:

— Бросайте этот дурдом, Владимир Владимирович, и поехали — ещё один труп мои бойцы нашли. На даче принадлежащей полковнику Звягину. Правда, на этот раз быстро удалось идентифицировать — тело принадлежало Савиной Дарье Викентьевне. Благо фотографии её в каждой газете печатали — на рекламе — была тут у нас такая народная целительница. Любила нетрадиционные, знаете ли, средства. Вот плавает теперь в бассейне, с насыщенным солевым раствором. Омолаживалась видать. Вообще много там занятного — на этой даче, — дальше слов не было слышно — коллеги погрузились в зеленую «Волгу» Юрия Владимировича и отбыли.

— Нам тоже пора — у вас скоро обед, каша манная, пилюльки… — грустно сказал Сергеич, расшаркиваясь с Ульрихом. Он захлопнул папку, снял очки, встал и направился к машине, в которой уже сидел Ал, Прокопеня последовал за ним, движимый скорее любопытством, чем опасением за собственное смутное будущее.

Компания снова расположилась в конференц-зале гостиницы и Ал поведал новости, которые узнал от Кастаньеды, пока остальные «загорали» на крыльце.

Действительно — на даче, формально принадлежавшей Звягину, обнаружили женское тело, плававшее в бассейне. Оказалось, что бассейн наполнен специфическим раствором, с высоким содержанием соли и точное время смерти вряд ли удастся определить. Ясно одно — даму утопили. Тело быстро, без особого труда идентифицировали как Дарью Викентьевну Савину, поскольку её лицо было хорошо знакомо сотрудникам правоохранительных органов по портретам на рекламе в газетах. У Савиной в Н-ске не было родственников и для опознания быстренько привезли бывшего секретаря покойной и пару — тройку пациентов. Они сразу же опознали народную целительницу. А ещё в самом доме нашли массу эзотерических принадлежностей, в гараже — стальную площадку со следами сильного термического воздействия — по всей вероятности напалма. Саму дачу вчера ночью тоже пытались поджечь — хотя уже при помощи бензина. Однако бдительные соседи заметили дым и вызвали пожарных, так что здание практически не пострадало.

— Да, вот так бесславно завершил свои дни суперагент Ростиславцев, — хмуро прокомментировал Прокопеня едва дослушав Ала.

Однако, туту же исправил сам себя, второй раз за день испытав неприятную тошноту, и вспомнив о своих больничных озарениях, незамедлительно изложил их смысл остальным участникам разговора, завершив фразой:

— Не удивлюсь если эта хитроумная главврачиха и есть Ростиславцев — в самом деле, с чего мы взяли — что он бы высоким и стройным? Может на фотографиях вообще не он…

Ал напомнил:

— Мы прочитали в его личном деле — там написано рост — 182 см. Да и Масон его видел. Хотя, у меня тоже есть некоторые сомнения насчет идентичность Дарьи Савиной и Ростиславцева. Господин Ульрих сказал нам с Сан Санычем, что Савина некоторое время назад лечилась в подведомственной коллеге Инге клинике.

— Да, Ростиславцев действительно закончил свои дни бесславно, согласился Сергеич и, отчеркнув ногтем несколько строк, передал им папку, которую получил от Юрия Владимировича. Папка содержала прелюбопытный документ — не что иное, как отчет о вскрытии тела супруги Монакова. Из этого документа явствовало, что до того как скончаться обладатель тела перенес не только ряд косметических операций, но и операцию по смене пола. Прокопеня был в шоке. Зато Ал с облегчением вздохнул:

— Все наконец то разъяснилось…

— Ал — ты просто загадками говоришь, — Прокопеня снова чувствовал себя не самым большим интеллектуалом — тем более что Сергеич тоже видимо прекрасно понимал что именно разъяснилось, но он, в отличие от снобствующего Ала, снизошел до просвещения незадачливого Игоря Николаевича:

— Да, ты ж сам все понимаешь — теперь как раз стало все логично, даже не смотря на отсутствие некоторых деталей. В сущности, начало истории меняется мало. Ростиславцев действительно получил — так или иначе культурную ценность. Мы никогда конечно точно не сможем сказать — что ему было важнее — получить сокровища Эмира или же отыскать «источник бессмертия». Во всяком случае, он располагал и тем и другим, и обе части информации представляли значительную коммерческую ценность. Только с супругом Ростиславцева мы ошиблись. Видимо, наш Монаков действительно был неотразим. Настолько, что обиженный Ростиславцевым — дамой ухажер Звягин и бывшая супруга Монакова Инга стали дружить, если можно так выразится, против Костика.

— Ты думаешь, Звягин и Инга убили Ростиславцева по предварительному сговору? — усомнился Прокопеня.

— Вряд ли. Вот — Костика личное дело, времен его работы следователем — он был женат на Инге Юрьевне — в девичестве Корзиной. Правда, не долго. За две недели до того, как в армию идти женился, а вернулся из армии — и первым делом развелся. Но Инга его в покое не оставила — постоянно заявлялась к нему на службу и устраивала громкие скандалы, следила за ним… Просто маничка развилась у тетки. Она искренне считала, что Костика приворожили, бегала по знахаркам, сама пыталась научиться колдовать, — Сергеич грустно вздохнул, чуть не угробила карьеру Монакову своими выходками. Зато, когда Костик женился, на некоей Елене Ростиславцевой, если верить этой папочке, его карьера снова резко взлетела вверх. И его вечный конкурент Звягин был просто в ужасе, не мог понять — что же случилось…

— Но ведь и Звягин женился, в 1985 году, если я правильно помню — мы ведь сами видели фотографию! Монаков даже был шафером? — удивился Прокопеня. Он никак не мог увидать цельной картины происходящего.

— Действительно, Звягин тоже женился — попробуй Доктор с трех попыток угадать на ком? Ал — может, подскажешь Доктору? Какие знакомые лица ты увидал на фотографиях с того замечательного шахматного турнира, где я играл с Ван Нотеном?

На этот раз всегдашняя прозорливость Сергеича совершенно не вызвала у Ала энтузиазма, но на вопрос он все таки ответил:

— Я увидел рядом со Звягиным молодую женщину, очень похожую на мадам Рейснер — известного эксперта по русскому ювелирному искусству восемнадцатого века, супругу видного британского аукциониста…

— А какова девичья фамилия этой дамы? Как её звали до того, как она стала мадам Рейснер? — не успокаивался Сергеич.

Ал ещё раз вздохнул:

— Субботская. Ольга Субботская.

Прокопеня чуть ли не выкрикнул:

— Дочь профессора Субботского??? Того самого? Старичка-востоковеда?

Сергеич загадано ухмыльнулся:

— Да нет, внучка. Хотя папаша у неё тоже одиозная личность. Что скажешь Ал?

— Скажу что это не тайна, даже не банальность. Это общеизвестный факт. Хрестоматийный. Описан в десятках книг и сотнях статей. Он так часто упоминался, в открытых источниках информации — что нет нужды его вообще обсуждать. Если бы ты, Сергеич, читал хоть какие-то тексты, отличные от этой пресловутой «Городской магии», произведений Ильфа и Петрова да криминальной хроники в таблоидах — ты знал бы о нем так же хорошо, как и я.

Сергеич включил харизму на полную мощность и снова обратился к Алу:

— Ну, снизойди до нашей темноты, Ал и просвети — как же вошел историю папаша этой Ольги?

— Во время беспорядков в Бейруте, в начале восьмидесятых русские вывезли из Ливана огромное количество уникальных исторических ценностей, хранившихся в бейрутских музеях и частных коллекциях. Операцией руководила тогдашняя советская резидентура, действовавшая под прикрытием консульских учреждений СССР и МИДА… Батюшка Ольги — Алексей Субботский, он ведь по образованию тоже арабист, как раз в тот период служил в МИДе и был советником Советского Посольства в Бейруте, весьма активное участие во всех этих событиях принимал. Да он и сам, после переезда в Нью-Йорк, уже в середине девяностых, издал биографическую книгу, где отчасти описаны бейрутские события…

Прокопеня прозрел — в который раз за длинный сегодняшний день.

— Вот значит как все обстояло… Со шкатулкой твоего дедули по-семейному вопрос решали. Наверное, аура семейной реликвии так подействовала. То есть логика нашей первой версии не пострадала. Супруга Звягина действительно отправилась на поиски покупателя за кардон и слала папе Толе Звягину нежные письма, выясняя сохранился ли товар. А второй папаша — Субботский крышевал, как теперь принято говорить о таких отношениях, своего зятька до поры до времени через службу…

— Ну не вполне так, — уточнил Ал, — Я полагаю, покупатель уже был. В сущности, это был даже скорее заказчик, чем покупатель. А все сложности возникли из-за того, что во время похищения шкатулки Ростиславцев получил ещё и информацию о сокровище Бухарского эмира. Причем эта последняя информация представлялась ему очень ценной, даже более ценной, нежели шкатулка. Его логика вполне понятна: шкатулка — не более чем часть мифа, а вот сокровище эмира — вполне реальные ценности, которые к тому же легко превратить в деньги без посторонней помощи. Во всяком случае, он сорвал сделку и начал прятаться. Я полагаю, что шкатулка оказалась у Звягина во время всех этих перипетий связанных с убийством Ростиславцева. Неуравновешенная Инга, организовав убийство Ростиславцева расстроила сложную и тонкую интригу, которую несколько лет выстраивали профессионалы самого высокого уровня. Ростиславцев скончался, действительно бесславно — так и не успев не только отыскать вожделенного сокровища эмира, но даже передать информацию о нем кому-либо. Субботский со своей стороны — тоже не располагал полной информацией, — то, о чем он знал, относилось только к источнику бессмертия. И все же он сделал все возможное, для того, что бы встреча с Заказчиком состоялась — уже без Ростиславцева. И она действительно произошла во время международного шахматного турнира организованного Н-ске. На турнире Заказчика представлял Крис Ван Нотен. Крис Ван Нотен — не реальное имя — что-то вроде пароля по которому обладатель карты пути к «источнику бессмертной силы» мог опознать Заказчика. Поэтому, шкатулка как таковая не интересовала Ван Нотена — он хотел видеть готовую карту. И мадам Субботская-Звягина, располагавшая специальными знаниями искусствоведа и великолепными семейными связями, благодаря научному авторитету дедушки и дипломатическим знакомствам отца, отправилась на поиски ключа, при помощи которого можно было бы превратить шкатулку в карту. Ну, а Звягин, должно быть, в годы вынужденного одиночества сблизился с Ингой и даже поделился с нею некоторыми чужими секретами. Мне кажется, заставить Сергея «сложить шкатулку» была именно идея Инги, знакомой с тем, о чем Сергей рассказывал в состоянии транса. Зато, после того как шкатулка превратилась в карту — Звягин мог обойтись и без помощи семьи Субботских. Он чувствовал себя настолько уверенно, что наконец-то официально развелся с Ольгой, и даже снова женился.

Прокопеня был практически единственным благодарным слушателем этого пространного монолога Ала, потому что Сергеич все это время странствовал где-то в своем внутреннем пространстве, но при упоминании брака Звягина он неожиданно вернулся и продолжил рассказ Ала:

— А вот Инге не смотря на все усилия, так и удалось стать супругой Звягина. Конечно, она просто в шоке была, когда Звягин опять женился, и опять не на ней. И она снова решила прибегнуть к колдовским чарам — на этот раз, как мы убедились довольно успешно. Хотя конечно, деревенская магия, которой она пользовалась — это хоть и классика, но уже устаревшая. Примерно как труды доктора Фрейда. Вчерашний день. А то, что они с Дарьей по Вуду книжек начитались и пытались практиковать — так это просто смешно. Низких сущностей от высоких отличить не смогли! Заселили неизвестно кого в эту Лику — и сами же не смогли потом получившуюся тварь контролировать!

Прокопеня, как неисправимый материалист, прервал Сергеича, который как раз собирался посвятить своих собеседников в тонкости отличий управления высшими и низшими сущностями в соответствии с традициями магии городской и магии Вуду.

— Знаешь — по-моему, все вполне рационально она делала, и без всякой мистики. Конечно, все, что произошло, Ингу Юрьевну как психически нормального человека не характеризует, но единственное, чему я удивлен, это что она была таким компетентным психиатром. Убедила Звягина в том, что может сделать его депутатом при помощи магии. В качестве залога истребовала себе на хранение шкатулку, которая уже превратилась в дощечку. Но тут блестящий план дал сбой. В Н-ске появились доблестные представители Службы — то есть ФСБ, которые общались со Звягиным на прямую и могли попросту изъять табличку у Инги без всякой компенсации. И она создает нового центрального персонажа — основная функция которого — находится в центре внимания, а значит, в случае если план даст сбой, быть подозреваемым номер один. Для этого она превращает бывшую больную, уж не знаю какой патологией та страдала, в народную целительницу, делает её известной личностью, и все что происходит в дальнейшем так или иначе соотносится не с Ингой — а с этой Дарьей. Сформировала у Лики патологическую зависимость от алкоголя в процессе лечения от наркомании, потом, скорее всего, подсадила её на сильные лекарственные средства, подавляющие волю, и смогла ею манипулировать благодаря этому. То есть снова получила реальный шанс быть не просто деловой партнершей, но и супругой Звягина. Отыскала меня — что бы таким образом добраться до случайно попавшего ко мне наследия Субботского. А вот грязную часть проекта делегировала Лике — потому что несчастная фотомодель находилась в абсолютной зависимости от нее. Убивает сперва не в меру любознательного сотрудника ФСБ — теперь я думаю, что в квартире Монакова он искал табличку с изображением пути к источнику бессмертия. Пытаются отравить каким-то нервно-паралитическим газом и меня тоже — поскольку им не известна степень моей информированности об «источнике бессмертия». После неудавшейся попытки убийства или похищения Инга встречается со мной в больнице — пытается восполнить информационный пробел. Избавляется от Звягина — я думаю, подлый папа Толя поплатился за то, что предпочел реальное, гарантированное админресурсом место депутата какому — то мистическому символу и обещаниям Дарьи. Затем она организовывает, более успешно чем в моем случае, похищение Монаков — который тоже представляет собой скрытую угрозу — ведь он знал или мог знать об «источнике бессмертия», Инга хочет уточнить степень его информированности, поэтому Монаков не был убит сразу. Подверженность Монакова гипнозу и внешнее сходство со Звягиным позволяет ей организовать очень эффектную сцену с публичным самоубийством. Теперь Инга единоличная владелица легендарной таблички. Параллельно, для страховки, она убивает ещё одного слишком хорошо информированного ФСБ-шника — участника семинара, которого мы называли поэтом — песенником. Логично предположить, что именно он вел переговоры со Звягиным о возможности, так или иначе «выкупить» карту и должен был представить его Ван Нотену. Отправляет на окончательные разборки со мной Лику, а последней жертвой становится сама соучастница всех этих событий Дарья Викентьевна Савина. Ни о причастности семьи Герейра, и соответственно Ала к происходящему, ни кладе Буарского Эмира Инга совершенно ничего не знает, поэтому не проявляет ни к Алу, ни к Масону никакого интереса. Мне искренне страшно, что эта не совсем нормальная докторша получит главный приз, если конечно «Источник бессмертной силы» вообще существует. Не пойму только как она узнала про рукописи на моей даче — ведь получается, что она ещё больше месяца назад все эти события спланировала…

Тут Ал взял реванш за свою неудавшуюся попытку скрыть информацию о Субботской и загадочно улыбнулся:

— Наш уважаемый Сергеич своими собственными устами поведал Инге Юрьевне об этом интересном факте. Ну не вчера конечно. И не неделю даже назад. А ещё когда находился в её распоряжении в качестве больного. Он же у нас в своей прошлой инкорнации автор «Городской магии» и прочих мистических откровений из волшебного дачного ящика…

Убедившись в человеческом несовершенстве обоих своих приятелей, Прокопеня оживился:

— Надо скоре ехать в Ярославль — может, удастся успеть забрать документы до того как Инга там появится? Все таки я знаю, где дача, где этот ящик злополучный стоит, да и в издательстве меня помнят и рукопись я смогу быстрее истребовать!

Сергеич властно перебил Игоря Николаевича и начал строгим авторитетным голосом:

— Что-то ты Доктор далековато собрался. Мы тебя уже зарегистрировали как кандидата. И ты у нас практически мажоритарный лидер в округе! У тебя просто нету серьезных соперников. Зато есть завтра пресс конференция, встречи с избирателями, съемка на плакат, круглый стол по проблемам экологии на телевидении. Хотя бы прочитал свое расписание, и речи разучивать начал, Головатин укоризненно протянул Прокопени увесистую сопку листков с текстом, До выборов всего — ничего, а ты в Ярославль собрался за макулатурой! Вот уж не ожидал от тебя, Игорь Николаевич, такого безответственного отношения к своим избирателям!

Пристыженный Прокопеня промямлил:

— Ну что же делать…

К Сергеичу вернулся его обычный уверенный фатализм:

— Да ничего. Просто ждать — как в восточной притче — если долго сидеть на берегу реки, мимо тебя рано или поздно непременно проплывет труп твоего врага…

В дверь постучали, вошел паренек в форменной курточке курьерской почты DHL с огромным, укутанным в фирменную пленку ящиком в руках и поинтересовался:

— Сказали, что тут есть Прокопеня Игорь Николаевич — ему посылка…

Игорь Николаевич признался, что это он, и расписался на форменном бланке. Отправителем посылки оказалось, к немалому удивлению Прокопени, его ярославское издательство. Не иначе подлая Инга решила извести Прокопеню, а заодно и Сергеича при помощи бомбы…

— Ой, — а вдруг там бомба? — почти прошептал Игорь Николаевич, — может сначала Кастанеде позвонить? Или Масону…

— Что там бомба — это однозначно, — рассмеялся Сергеич, решительно сдирая с посылки упаковку, — только бомба несколько иного, так сказать, интеллектуального свойства…

Прокопеня просто опешил — в посылке был тот самый ящик с «макулатурой» с его дачи под Ярославлем, а на самом верху лежала аккуратно переплетенная и пронумерованная инвентарным номером издательства рукопись «Городской магии». Сергеич с удовлетворением пояснил происхождение посылки:

— Ты уж прости Доктор, но после той исторической ночи с «мумией» я много думал о рукописи, об этих всех документах и меня посетило мистическое озарение — знаешь, твое замечательное издательство тебе денег должно — ведь с тиражом они тебя очень серьезно обманули! Так что, пока вы с Алом отправились наносить визит в офис бабушки Дарьи, я позвонил в это нерадивое издательство, хорошо хоть их номер телефон в книжке есть, представился твоим адвокатом, пообещал разницу за тиражи у них отсудить. Ну, редактора мне в ответ начали скулить, что денег нет и на жизнь жаловаться. В общем разрулили ситуацию так, что они автору — то есть тебе перешлют рукописи, и те, что у них, да и те, что у тебя в доме хранятся, а ты им простишь разницу. Я, единственно, разрешил их редакционному курьеру выбить окно у тебя на дачи, да и порыться там в поисках этой замечательной коробки. А потом настоял, что бы они все это курьерской почтой отправили. Не забудь теперь им письмишко послать, что финансовых претензий не имеешь, — последняя часть фразы прозвучала совсем глухо — Сергеич решительно зарылся в ящик, выкладывая на стол казенного вида старые синие папки, подписанные чернилами и химическим карандашом, покрытые слоем многолетней пыли связки документов и писем, пожелтевшие фотографии, полуистлевшие листки с текстами на загадочных языках и начал по каким-то неведомым простым смертным критериям сортировать все это творческое наследие на столе.

Ал, к большему недоумению Игоря Николаевича, совершенно проигнорировал прибывший архив, а вместо этого увлеченно погрузился в чтение полного варианта рукописи «Городской Магии». Может быть, он надеялся узнать из первоисточника, откуда взялась скверная копия фамильного стилета, а так же кто и почему должен был стать жертвой этого самого поддельного стилета?

Прокопеня тоже решил поискать ответ на этот мучавший его вопрос, потянул к себе ближайшую пачку фотографий. Коричневатый от фиксажа снимок с пометкой в углу 1924 г., запечатлел Красную Площадь и группу граждан, среди которых Доктор сразу же определил молоденького Субботского в студенческой тужурке. Остальная публика была по-революционному разномастной. Прокопеня стал разглядывать снимок, пытаясь угадать, кто же из этих людей являл собой предшествующее воплощение Сергеича? Но, наткнувшись на собственное лицо среди изображенной группы, понял, как сильно он переутомился за последние дни, отодвинул снимок, и принялся за изучение плана предвыборных мероприятий.

Сейчас ему хотелось только одного — навсегда позабыть о прошлом и как можно скорее оправдать ожидания Н-ских избирателей.

КОНЕЦ