«Энигмастер Мария Тимофеева»

Энигмастер Мария Тимофеева (fb2) - Энигмастер Мария Тимофеева (Созвездие Тимофеевых - 2) 1275K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Иванович Филенко

Евгений Филенко Энигмастер Мария Тимофеева

Я отвечаю за свои действия.

Я сознаю все последствия.

Я уверена.

Я энигмастер.

Энигматический Императив, женская версия

Вместо пролога, или Письмо на Землю

«Привет, мам.

Галактическая научная станция «Тинторера» очень похожа на птицу и вовсе не похожа на рыбу. Тем более на акулу, у которой позаимствовала свое красивое имя. Я не знаю, откуда пошла традиция давать большим искусственным поселениям, что дрейфуют по волнам эфира от одной звездной системы к другой, разные звучные имена диковинных животных или литературных персонажей. Наверное, в этом есть какой-то смысл, и со временем я до него докопаюсь. В самом деле, есть галактический стационар «Моби Дик». Словно бы в пику ему, есть стационар «Кракен», но он далеко отсюда. Мне ведь не нужно объяснять тебе, что кракен, он же гигантский кальмар, – это извечный враг, а точнее – главное блюдо кашалотов, к семейству которых подотряда зубастых китов принадлежал Белый Кит? Или нужно? Когда-то считалось, что это гигантский кальмар Architeuthis, но больше всего на эту роль подходит колоссальный кальмар Mesonychoteuthis hamiltoni… «Что это было, сэр?» – спросил Фласк. «Огромный спрут. Не многие из китобойцев, увидевших его, возвратились в родной порт, чтобы рассказать об этом…»[1]

Пожалуй, я должна остановиться сама, потому что здесь остановить меня больше некому, а ты слишком далеко. Ведь ты же знаешь мою любовь к деталям и уточнениям. В стремлении все растолковать я всегда рискую зайти так далеко, что забуду, с чего и начала.

Впрочем, мне известны также станционары «Сирано де Бержерак» и «Святая Дева», чьи названия, как ты могла бы заметить и заметила наверняка, менее всего имеют отношение к бестиариям.

И напоследок, чтобы не закрыть, а хотя бы притворить за собой эту тему, как калитку из известного романса, сообщу, что тинторерами в испаноязычных странах издавна зовутся сельдевые акулы, существа одинаково привлекательные и опасные. «Называются они «тинтореры», и ловцы жемчуга опасаются их не меньше, чем моряки – обыкновенных акул»[2]. Это из Майн Рида, которого я нежно ненавижу с самого детства. Если уж быть точной, это звучное слово буквально переводится как «красильщица», а в шутливом смысле употребляется для обозначения вышедшей из носки одежды. Но что-то мне подсказывает, что создатели грандиозного космического объекта, сочиняя ему имя, менее всего имели в виду какое-нибудь задрипанное пальтецо.

Станция «Тинторера», как я уже упомянула, не связана силами тяготения ни с одним светилом. Найти в открытом космосе ее можно, лишь следуя указаниям галактических маяков. Такая независимость позволяет ученым лучше изучать сложные взаимодействия гравитационных полей без того, чтобы в тонкую картину вносились грубые помехи в виде светил – частенько двойных, а то и тройных, планет с их спутниками и кольцами – и разных там астероидов.

Кроме того, это дает ксенологам, постоянно обитающим на станции, счастливую возможность совершать вылазки сразу в несколько окрестных систем. Если ты не знаешь, чем занимаются ксенологи, отпиши мне, и я с удовольствием разъясню. Хотя стило так и чешется сделать это прямо сейчас.

Так вот, широко раскинутые по обе стороны от корпуса станции причальные палубы сообщают ей разительное сходство с парящей птицей. Если уж генеральный конструктор станции имел слабость к обитателям вод более, нежели к птицам, то я могла бы подсказать ему несколько названий летучих рыб. Но, похоже, момент для этого безнадежно упущен.

Транспортное судно, которое доставило нас на борт «Тинтореры», относится к классу мини-трампов и не имеет своего уникального названия, а только длинный, плохо запоминающийся номер. Тебе придется извинить меня за то, что я не привожу его в письме. Это делается по целому ряду причин, среди которых незначительность такого события, как перелет с орбиты Земли через тридцать шесть и восемьдесят две сотых парсека в точку встречи с «Тинторерой», пожалуй, самое определяющее. Тем более что всю дорогу я, равно как и мои спутники, безмятежно продрыхла. Все равно занять себя было бы нечем: это же не круизный лайнер класса «люкс», вроде того, на котором ты с папой путешествовала на Таити прошлой осенью! Все строго и функционально, и праздношатающиеся пассажиры, вроде меня, только путались бы под ногами у экипажа. А еще я непременно лезла бы ко всем с вопросами, чем внесла бы хаос и сумятицу в устоявшиеся будни космических перевозчиков. И меня всенепременно загнали бы в капсулу, где усыпили бы насильно…

Последнее – шутка. Допускаю, что неуклюжая. Ты знаешь мои проблемы с чувством юмора. Когда я научусь шутить остроумно, я завоюю мир.

Это тоже шутка. Зачем мне весь мир?..

Мы вышли из экзометрии на порядочном расстоянии от станции и сближались в автоматическом режиме на протяжении получаса, а то и дольше. Меня даже немного укачало. Впрочем, «немного» – сказано с излишней деликатностью… Ты, верно, помнишь мою нелюбовь к морским прогулкам. Так вот, в течение этих минут она только обострилась. Подозреваю, что весь процесс сближения был задуман экипажем мини-трампа с тем, чтобы наглядно продемонстрировать нам красоту и величие космического поселения. «Тинторера» сияла огнями, вокруг мельтешили суденышки вроде нашего, у западного причала висел какой-то огромный даже в сравнении с ней галактический транспорт. Если бы я не была занята собой, а вернее – своими негативными ощущениями, то оценила бы впечатляющее зрелище по достоинству. А так всякий лишний взгляд в иллюминатор только усугублял мои страдания.

Да, я помню твои слова о неверном выборе профессии, что лучше бы мне сидеть дома и следовать по твоим стопам – хотя следовать по стопам сидя дома еще никому не удавалось… но сейчас уже поздно что-либо менять: я на «Тинторере» и в обозримом будущем вряд ли ее покину. И потом, не забывай, мне нравится моя профессия.

Но, в конце концов, мы причалили, и ничему я не была так рада, как возможности покинуть тесные своды мини-трампа. Мы ступили на твердую землю – с тем же чувством, что и моряки Колумба ступали на прибрежные пески острова Самана. Нас встречал квартирмейстер станции signore Альбертини. И его теплые приветственные слова звучали музыкой небес в моих ушах.

– Что же мне делать с такой ордой? – вопросил он, ни к кому персонально не обращаясь.

Если ты полагаешь, что после столь радушного приема мы были согнаны в пустовавший грузовой ангар без света, воды и элементарных удобств, где были предоставлены самим себе и провидению, то заблуждаешься. Не переставая вздыхать и сетовать на судьбу, синьор Альбертини довольно споро разместил нас в симпатичных каютках, пускай и тесноватых, но совершенно комфортных даже на мой взыскательный вкус. Стася Чехова и Эля Бортник (ты их должна помнить по моему дню рождения, они тогда замечательно исполнили «Оду к радости» a capella, правда, перепутали все слова) поселились вместе, они у нас известные попугайчихи-неразлучницы. А я и Пармезан (на самом деле этого молодого человека зовут Гена Пермяков, и ты его не знаешь, а прозвище свое он получил по ряду нелинейных аллюзий с французскими морфемами) заняли одноместные апартаменты по соседству. Через стенку. Чтобы сразу тебя успокоить или разочаровать, уж как получится: мы с ним добрые друзья и коллеги. Я еще не встретила своего рыцаря в белоснежных доспехах. Или, применительно к ситуации, в белоснежном скафандре высшей защиты модели «Сэр Галахад». Хотя сразу оговорюсь, «галахады» редко бывают белого цвета. Они вообще принимают доминирующий цвет окружающей среды, если, конечно, не отключить режим мимикрии.

Как ты уже поняла, мое дальнее путешествие завершилось благополучно. Я прибыла к месту назначения, удачно избежав приключений и передряг, которые ты мне предрекала. Ну, возможно, все еще впереди… Я уже приняла душ, позавтракала, мне хорошо и покойно. И меня почти не укачивает!

Сейчас самое время написать какую-нибудь особенно изящную фразу, чтобы ты поняла, насколько серьезно я отношусь к твоему пожеланию больше внимания уделять литературным упражнениям и в частности – эпистолярному жанру. Ну так изволь: за сим остаюсь преданнейшей и любящей вашей дочерью. Вот.

Целую и обнимаю. И тебя, и папу, и всех, кто случится поблизости.

Ваша Маша.

P. S. Правда, смешно получилось?»

Маша отправила письмо, подождала немного и набрала мамин код.

– А я тебе письмо написала.

– Вижу, – сказала мама. – Я уже прочла. Могла ли я не прочесть?.. Хорошее письмо. Особенно интересным у тебя получился кракен. Как живой! Что особенно радует в этом письме: то, что оно длинное. Хотя и с ошибками.

– Где?! – закричала Маша.

– «Засим» пишется слитно, solecito[3].

– Ты уверена? – спросила Маша недоверчиво.

– Я проверила по словарю, – сказала мама, для которой русский язык не был родным. – И теперь уверена совершенно.

– А мне захотелось раздельно. Я так услышала! Ты сама говорила…

– …что живой язык не является чем-то застывшим и раз и навсегда формализованным. Но это не тот случай. Не переживай, солнышко. Ведь ты еще только на пути к совершенству.

– А я хочу достичь его как можно скорее.

– Ты же знаешь: совершенство недостижимо. Еще никому не удавалось его достичь.

– Но попытаться-то можно…

– А мы только тем всю жизнь и занимаемся. Разве нет?

Спорить с мамой было нелегко, да и не хотелось. В конце концов, она была права. Как всегда, впрочем.

– Расскажи, что у вас творится дома, – попросила Маша.

– За те двое суток, что тебя там не было, ничего особенного. Хотя… – и мама начала рассказывать про папу, про кошек и про свою работу.

Маше сразу захотелось домой. Она поняла, как сильно соскучилась. Так с ней всегда бывало в первые часы после прибытия на новое место. И с этим нужно было что-то делать, чтобы не раскиснуть окончательно.

18.11.2012

Барьер восприятия

Ведь можно же двадцать раз пройти мимо и только нос воротить от скользкого чучела, хрюкающего в луже. А чучело рассматривает тебя прекрасными желтыми бельмами и размышляет: «Любопытно. Несомненно, новый вид. Следует вернуться сюда с экспедицией и выловить хоть один экземпляр…»

А. и Б. Стругацкие.

О странствующих и путешествующих

1.

– Ответьте мне, мастер, – сказал Антонов. – Только честно, без ложного пафоса. Вам здесь не надоело?

Яровой грузно заворочался в кресле пилота и что-то буркнул под нос. Кресло было тесновато: от природы не обиженный габаритами, в скафандре высшей защиты, модель «Сэр Галахад» образца 130 года, Яровой выглядел бронированным борцом-сумоистом перед заслуженным выходом на пенсию.

– Я не расслышал, – откликнулся Антонов. – Иногда вы орете так, что уши закладывает, а иногда тихи и нежны, просто диву даешься.

– Я не ору, – сухо сказал Яровой. – У меня голос такой грубый.

– Не обижайтесь, это всего лишь незатейливый юмор.

– Я не обижаюсь, – ответил Яровой. – Просто не вижу станции.

– Сейчас увидите. Куда она может деться в пустыне? Но, возвращаясь к волнующей теме: если вам интересно, я могу ответить…

– За себя, – проворчал Яровой.

– Ну разумеется… Мне здесь надоело, и я не боюсь в этом признаться. Мне надоело здесь к вечеру первого же дня. Более скучного места, чем этот затхлый мирок, я в жизни не встречал. Это можно сравнить только с Вегасом.

Яровой хмыкнул.

– Что вас удивляет? – непримиримо спросил Антонов. – Я не сравниваю природные условия или степень окультуренности – хотя говорить о культуре Вегаса в превосходных степенях я бы тоже не рискнул… Что способно навевать скуку? Однообразие. И там и тут его навалом. Только в Вегасе оно окрашено в яркие тона попугайного свойства. А тут оно ведет себя честно, не маскируется, является во всем своем блеске… точнее в полном отсутствии такового. Скажете, не так?

– Я все еще не вижу станции.

– Скучный вы человек, мастер. Я слышал о том, что вы скучны, но не ожидал, что до такой степени. Мы перевалим еще пару серых унылых дюн, и вы увидите свою ненаглядную станцию.

– Мы уже должны быть на месте, – задумчиво сказал Яровой.

– Как вы сегодня словоохотливы. И даже склонны к незатейливым шуткам.

– Это не шутка, – ответил Яровой. – Снижаемся.

Гравикуттер, небольшой транспорт для миров с явным дефицитом или полным отсутствием газовой оболочки, похожий на яйцо с хвостиком, описывал круги над впадиной, со всех сторон окруженной песчаными валами. Впадина не без претензий носила имя «Чаша Сократа». Если бы Сократу предложили пить отраву из чего-то подобного, он был бы еще, наверное, жив. Исследовательской станции «Марга-Сократ» надлежало находиться именно здесь, в окружении нехитрого вспомогательного оборудования, как то: антенна дальней связи, топографический модуль, несколько стационарных атмосферных сканеров и ангар для куттера, блимпа, который доставил людей на планету Марга с галактического стационара «Тинторера» и в назначенный срок должен был туда же вернуть, и парочки универсальных роботов.

Ничего из перечисленного не было и в помине.

При полном молчании экипажа куттер плавно опустился на то место, где еще утром была посадочная площадка – пятачок из песка, домовито сплавленного в такыр, – и застыл на раскинутых лапах, сильно накренившись.

– Осторожнее отстегивайтесь, – предупредил Яровой, но с опозданием.

Антонов уже высвободился из страховочных захватов и, не удержавшись на покатом полу, с грохотом въехал шлемом в борт.

– Я такой неловкий, – объявил он с гордостью. – А зачем мы сели именно здесь?

Яровой уже стоял снаружи, возле сдвинутой двери куттера, по колено увязнув в песке, и озирался.

– Очевидно же, что станции здесь нет, – продолжал Антонов, неловко выбираясь наружу.

В чрезвычайно разреженной атмосфере Марги, которую и воздухом-то назвать язык не поворачивался, звуки распространялись весьма неохотно. То, что песок под ногами не производил привычного хруста, лишь сообщало происходящему дополнительный флер нереальности. Это было как вязкий и нисколько не сладкий сон.

– Это Чаша Сократа? – подозрительно спросил Антонов.

– Да, – помедлив, ответил Яровой. – Это Чаша Сократа.

– Мастер, похоже, что вы немного заблудились, – заметил Антонов с ироническим сочувствием.

Вместо ответа Яровой побултыхал носком сапога в песке прямо перед собой. На поверхности показалась сплющенная банка из-под «киви-колы».

– Это не я, – быстро промолвил Антонов. – Все отходы должны утилизоваться на борту станции, раздел третий, пункт двадцатый устава… И я такое не пью.

– Это я, – сказал Яровой сквозь зубы. – В первый же день. Традиция такая.

– Ага, – с живостью кивнул Антонов, хотя не видел смысла в подобных традициях.

Не сразу, но кое-что начало проясняться.

– Ага, – снова сказал Антонов. – Вы ведь не собираетесь впадать в панику?

После продолжительной паузы Яровой откликнулся:

– Нет. Не собираюсь.

– А вот лично я – да, – бодро сообщил Антонов.

2.

– Как долго они молчат? – спросил главный координатор Вараксин.

Он был зол, как черт, и даже внешне походил на взъерошенного и весьма пожилого черта.

– Здравствуйте, Олег Петрович, – сказал сменный оператор Виктор Гуляев несколько обиженно. – Пока четыре часа.

– А что сигнал-пульсатор?

– Молчит. Просто молчит.

Вараксин зашипел, как загнанная в угол кошка.

– Только этого нам не хватало, – сказал он с ожесточением. – Четыре часа – это очень долго. Почему сразу не сообщили?

– Вначале было три часа, – сказал Гуляев, опустив глаза. – Это нормально. А когда стало четыре часа, известили вас.

– Орбитальные мониторы? Что там вообще творится на поверхности? Взрыв? Катаклизм? Армагеддон?

– Ничего такого мониторы не фиксировали, – ответил Гуляев. – Вы же знаете – на Марге не бывает катаклизмов. С какой стати им там быть? Атмосферное давление никакое… тектоническая активность на нуле…

– Но что-то же вывело из строя пульсатор станции!

– Я… – начал Гуляев и замолчал. Вараксин смотрел на него внимательно, без особого выражения в прозрачных, как стекло, глазах. – Как вам сказать…

– Скажите как есть, – предложил Вараксин раздраженно.

– У меня нет версий.

– Версии – не ваша забота, – отрезал координатор грубовато. Но тут же прибавил: – Да и не моя, впрочем. Мне нужны факты, а они не годятся ни к черту. Пропала исследовательская станция с двумя живыми людьми, и это не иголка в стоге сена и не фунт изюму в голодный год. Я хочу знать, каким образом это произошло, где станция в данный момент и что нужно сделать, чтобы все разрешилось ко всеобщему удовлетворению.

– Во всяком случае, взрывов на поверхности Марги тоже не было зафиксировано. – Помолчав, Гуляев добавил: – Это факт.

– Уже хорошо. Что еще? Могло случиться так, что под станцией разверзлась пропасть?

– Нет, – сказал Гуляев без большой убежденности. – Хотя… Нет, вряд ли. Отчего бы ей разверзнуться?

– Ну, мало ли причин.

Вараксин разогнулся и несколько театрально кашлянул. Все, кто были в помещении координационного поста, обратили к нему лица.

– Внимание, господа, – громко сказал главный координатор. – У нас только что с поверхности мало пригодной для выживания планеты исчез обитаемый исследовательский комплекс «Марга-Сократ» весом в девяносто две тонны и площадью четыре гектара. Техника, роботы и прочий хлам беспокоят меня весьма мало. Во всяком случае, не в первую очередь. Там два наших парня, и мы должны найти их и вытащить оттуда. Кто там у нас?

– Яровой и Антонов, – подсказал Гуляев.

– Вы уверены, что они еще?.. – начал было один из операторов, но договаривать не стал.

– Все вы знаете, что нужно делать, – продолжал Вараксин. – Усиленный мониторинг поверхности… сканирование… любая информация немедленно доводится до моего сведения. Я хочу знать, не имеет ли крошка Марга дурных наклонностей к спонтанным тектоническим разломам. Я вообще хочу знать про все дурные наклонности крошки Марги, которые мы могли упустить из виду, когда разворачивали там станцию. Еще есть идеи?

– Нужно поговорить с археологами, – сказал старший диспетчер Муравцев. – Не было ли здесь в стародавние времена каких-нибудь военных действий. Одна не дезактивированная своевременно планетарная мина способна не то что станцию – материк уничтожить без следа…

– Меня только что уверили, что взрывов не было, – напомнил Вараксин. – Тем не менее задайте археологам правильные вопросы.

– Мы можем прямо сейчас направить туда спасательный корабль, – сообщил Гуляев.

– Сколько это займет?

– Сам полет – около восьми часов.

– А подготовка?

– Еще около часа.

– Распорядитесь, пусть готовят корабль.

– И хорошо бы сюда толкового энигмастера… – вполголоса произнес оператор Перевалов.

– Да, было бы неплохо, – согласился Вараксин. – Но ближайший энигмастер находится на Тайкуне и доберется сюда по самым оптимистическим оценкам за те же восемь часов.

– Было бы здорово, если бы Гарин оказался на месте, – сказал Перевалов. – Очень хорошие о нем отзывы.

– Я слышал, – кивнул Вараксин. – Свяжитесь с Тайкуном: что-то мне подсказывает, что энигмастер нам понадобится в любом случае.

– Тот же Гарин мог бы консультировать нас дистанционно, – заметил Перевалов.

– Да, мог бы. Если он отыщется.

– А девушка? – осторожно спросил Гуляев.

– Какая еще девушка?! – поморщился Вараксин.

– Маша Тимофеева, практикантка у археологов.

– Хорошо. Девушка Маша. У археологов. Чем она знаменита и чем может быть нам полезна?

– У нее диплом энигмастера, – сказал Гуляев. – Она была здесь на практике в своем профессиональном качестве. Сейчас практика закончена, а каникулы еще нет. С археологами она потому, что такое у нее хобби.

– Хорошо, – снова сказал Вараксин, хотя по его лицу видно было, что ничего хорошего в сложившейся ситуации он не находит. – Что она делает у археологов?

– Маша летает с ними на Виварту, – пояснил Гуляев. – В частности, изучает колонии непарнокрылых, желая доказать, что это они построили на Виварте сотовидные батареи, а не какая-то погибшая цивилизация.

– Непарно… чушь какая-то! Выясните, когда она вернется, и тащите сюда.

– То есть, Гарин нам не понадобится? – уточнил Перевалов.

– Это почему еще? Сами говорите – девушка. Неизвестно, на что она способна и способна ли хотя бы на что-то… Непременно свяжитесь с Тайкуном, пусть пришлют опытного энигмастера. Без работы никто не останется.

3.

Маша сидела среди раскиданных по дивану вещей и предметов одежды, забыв о том, зачем, собственно, учинила весь этот раскардаш, и увлеченно разглядывала атлас экзотических бабочек. Экран видеала был распахнут перед Машиным носом во всю ширь, то есть два метра на полтора. Все началось с того, что по возвращении с Виварты Маша резонно решила переодеться в чистое. На блузке, что сегодня показалась ей наиболее предпочтительной, по снежно-белому полю порхали диковинные бабочки. Бабочкам на снегу явно было не место, но кого беспокоили такие пустяки, если красиво? Определить их вид по памяти Маша затруднилась. Совершенно определенно это были какие-то бражники. Однако отыскать их среди тысяч разнообразнейших представителей отряда чешуекрылых оказалось не так-то просто. К тому же, Маша, по своему обычаю, увлеклась и позабыла, зачем, собственно, вообще пустилась в этот увлекательный поиск.

И лишь когда на увеличенное избражение Attacus atlas вдруг наложилось лицо оператора Вити Гуляева, она вернулась к реальности.

– Маша, ты уже вернулась? – спросил Гуляев и порозовел.

– Как видишь, – сказала Маша немного раздосадованно. Потом она сообразила, что весь ее наряд состоял из махрового полотенца, и быстрыми манипуляциями с пультом управления сузила сектор обзора собеседника до разумного минимума. – Только не говори, что соскучился, меня не было всего двое суток.

– А ты нам нужна, – промолвил Гуляев медвяным голосом.

– Приятно слышать, что я хотя бы кому-то интересна, – отреагировала Маша, которой не терпелось вернуться к бабочкам. – Что, прямо сейчас?

– Да… у нас че-пэ. – Витя затих в ожидании, не спросит ли Маша, что такое «че-пэ», но сразу вспомнил, с кем имеет дело, и продолжил: – Мы исследовательскую станцию потеряли.

– Какие вы растеряши! – сказала Маша рассеянно. Но тут же удивилась: – Это как?!

– Да вот так. Была – и не стало. Вместе со всем оборудованием и людьми.

– Интере-е-есненько… Сколько человек? – быстро спросила Маша, убирая атлас с экрана.

– Двое. Кирилл Яровой и Антон Антонов.

– Я их знаю?

– А это важно?

– Ну разумеется! Это дополнительный мотиватор к мобилизации дедуктивных способностей… – Машины глаза расширились. – Я жираф! Я диплодок! До меня сразу не дошло! Вы хотите, чтобы я их нашла?

– Честно говоря, Вараксин… наш главкор… не очень верит в такую возможность. Но он готов принять любую помощь.

– Главкор? – переспросила Маша. – Главком – это главнокомандующий. А главкор кто такой? Главный кормчий, главный кормилец или главный король?

– Главный координатор, – сказал Витя, смутившись.

Маша была ему давно и серьезно симпатична, если не больше, но он никак не мог привыкнуть к ее необычной манере разговаривать.

– Резерв времени? – напористо осведомилась Маша.

– Минимальный. Мы даже не знаем…

– Буду через пять минут! – объявила Маша. Затем она потрогала влажные после душа волосы и поправилась: – Нет, через шесть. С половиной. А где мне полагается быть?

– На контрольном посту, – сказал Гуляев. – Там все наши.

– А на фига все-то? – фыркнула Маша. – Нужны только те, кто реально может помочь. Например, я.

Растерянная улыбка Гуляева приобрела отчетливый иронический оттенок, и Маша решительно выключила видеал. Ей предстояло в кратчайшие сроки решить одну за другой несколько непростых задач: привести себя в порядок, выбрать скромный, но симпатичный наряд и найти пропавшую станцию.

4.

Маша тихонько вошла на пост и села в уголке в свободное кресло. Главкор Вараксин стоял посреди помещения, уставившись в рябивший экран видеала, и объяснял кому-то невидимому:

– …на Марге нет и не может быть никаких неожиданностей. Вы когда-нибудь были на Марсе? Так вот это Марс размером с Землю. Их даже путают…

Все остальные молча и, в большинстве своем, с плохо скрываемым раздражением, вслушивались в этот монолог. Среди них Маша увидела начальника группы ксеноархеологов Павла Аристова, с которым однажды побывала на Аджите с благородной целью подняться на смотровую площадку замка Сумеречный Дракон и окинуть одним взглядом Долину Ящеров, всю и сразу. Замку этому, по словам Аристова, было никак не меньше тысячи лет, и творение разумной воли в нем угадывалось с большим трудом. Когда-то замок грозно нависал над долиной, сдерживая полчища варваров, стремившиеся прорваться в Долину Ящеров через Нагорье Циклопов. Археологи, как известно, обожают любое самое незначительное географическое образование, где им удалось реконструировать хотя бы какие-то исторические события, поименовать выспренно и загадочно, и чтобы непременно каждое слово с прописной буквы. Если верить Аристову, в один недобрый день варварам удалось обманом или живой массой проломить защитные укрепления замка и ворваться во внутренний двор, после чего все защитники, домочадцы, а также случайные прохожие были безжалостно и подчистую истреблены, а сам замок разрушен, хотя сровнять его с землей захватчикам сил не достало. Затем его восстановили и снова разрушили. И так несколько раз, пока цивилизации на Аджите не пришел естественный конец и в руины не превратилось вообще все, что было построено на этой планетке, похожей на большую головку хорошего голландского сыра – такую же круглую, такую же дырчатую.

Здесь же был шеф-пилот Аким Фазылов, чей профиль, словно выбитый на старинной медной монете, всегда будил в Маше ощущение непонятной угрозы, что менее всего было связано с личностью самого шеф-пилота, а скорее с родом его деятельности: лететь, рисковать, спасать. Хотя большую часть своего времени этот мужественный и несколько зловещий на вид человек занимался рутинным планированием грузового и пассажирского сообщения между станцией «Тинторера» и обитаемыми мирами окрест нее.

Тем временем Вараксин закончил доклад Вышестоящему Руководству (а в том, что это было именно Вышестоящее Руководство, Маша нисколько не сомневалась – хотя бы из-за ряби, совершенно искажавшей лицо собеседника координатора, каковая часто сопровождала сеансы связи с особо удаленными районами Галактики, к которым относилась, в частности, Солнечная система. По его лицу ясно было, что Руководство обеспокоено ситуацией, если не сказать больше. Да и с чего бы ему, Руководству, питать оптимизм по поводу исчезновения целой исследовательской станции, к тому же еще и обитаемой?

– Вот так обстоят дела, – сообщил Вараксин, глядя куда-то поверх голов.

Кто-то вздохнул многозначительно и тяжко.

– Павел Семенович, у вас есть что поведать? – осведомился Вараксин.

– Очень мало, – сказал Аристов. – Звездная система Шастра никогда всерьез не рассматривалась в качестве перспективной площадки для полевой ксеноархеологии. В соседней системе Кандира, на планете Аджита мы действительно обнаружили материальные следы древней культуры, изучением которой сейчас активно занимаемся. Известно также, что через внешние орбиты планет Шастры примерно восемьсот лет назад по земному летоисчислению пролегала грузопассажирская трасса нкианхов, но в настоящее время она практически не действует. Вот почти и все…

– Почти! – вырвалось у Маши.

Все обратили взоры в ее сторону.

Среди мрачных мужчин в строгих деловых одеяниях, с преобладанием джинсов и свитеров всех оттенков серого, Маша, худая, длинная и горбоносая, как фламинго, в белой блузке с цветными бабочками и узких розовых капри, с рассыпавшимися по плечам в стиле «я упала с пьедестала» вороными прядями, казалась пришелицей из иного мира, объектом профессионального интереса ксеноархеолога Аристова.

– Вы кто? – спросил Вараксин зловеще.

– Это Маша… Маша Тимофеева, энигмастер, – невыносимо робея, ответил за нее оператор Гуляев.

– Да? – хмыкнул Вараксин, иронически вскинув брови. – И что же вы имели в виду?

– Ничего такого, – поспешно сказала Маша. – Просто… когда ксенологи говорят «почти», это может значить что угодно… в том числе и «в основном», и «главным образом»…

При звуках Машиного кукольного голоса Вараксин и вовсе затосковал. На его лице рельефно отражалась безыскусная мысль: вот только детского сада нам тут недоставало!

– Машечка, ангел мой, – промолвил Аристов укоризненно. – Из каких кладезей мудрости вы почерпнули сие соображение?

– Вы сами говорили, Пал Семеныч, – сказала Маша, слегка покраснев.

– Да? Не упомню…

– И все же, Павел, – сказал Вараксин. – Девушка Маша права. Если у вас есть сведения, какие, по вашему мнению, не заслуживают пристального внимания, но все же касаются нашей проблемы, сейчас самое время их обнародовать. Сжато, но информативно.

– Что ж, извольте, – сказал Аристов, кинув в сторону Маши притворно сердитый взор. – Я по первому образованию ксенолог и сам об этом вспомнил только что, хотя, приступая к работе на «Тинторере», изучил все первоисточники…

– Будьте лапидарнее, Павел, – проворчал Вараксин. – У нас там двое людей потерялись.

– Хорошо. В анналах Совета ксенологов есть упоминание о культуре Ирулкар, которая в незапамятные времена обитала в соседних с Дандой и Шастрой мирах… предположительно в системе Вайя, где есть целых три планеты с плотной газовой оболочкой. Кое-кто из нынешних членов Галактического Братства сохранил об этой культуре не самые теплые воспоминания.

– Чем это вызвано? – спросила Маша с большим интересом. – Агрессивная галактическая экспансия?

– Не совсем. Ирулкары имели неприятные наклонности к планетарным экспериментам. При этом интересы обитателей мира, на котором ставился эксперимент, в расчет не принимались. Согласитесь, что такое отношение вряд ли у кого может вызвать симпатию.

– Да уж, – прозвучало в стороне.

– Был прецедент, когда в атмосфере Нпанды, одной из планет в системе Фрирна, эти горе-экспериментаторы…

– Достаточно, – жестко сказал Вараксин. – Как-нибудь в другой раз, хорошо?

– Но что с ними сталось? – не отставала Маша.

– Да бог их ведает, – пожал плечами Аристов. – Были и сгинули. Такое бывает сплошь и рядом… Во всяком случае, в системе Вайя полным-полно ирулкарских артефактов, а самой цивилизации и след простыл. Вымерли… мигрировали… да мало ли что.

– А почему они так поступали со своими соседями?

– Стоп, стоп, – вмешался Вараксин. – Эта информация может нам как-то помочь?

– Я пока не знаю, – тихо произнесла Маша.

– Тогда к черту ирулкаров.

– Примерно таков пафос тех немногих упоминаний о них в анналах Совета, – усмехнулся Аристов. – Были? Исчезли? И черт с ними.

– Можно последний вопрос? – спросила Маша умоляюще.

– Да, но совсем коротко, – разрешил Вараксин.

– Они бывали в системе Шастра?

– Неизвестно, – ответил Аристов. – Там же никогда не было разумной жизни, некому было оставить документальные свидетельства. Я убежден, что они не появлялись в системе Кандира, на Аджите. А вот возле Данды они побывали совершенно определенно!

– Но теоретически могли побывать?

– Это уже второй последний вопрос! – лязгнул Вараксин.

– Могли, хотя… – сказал Аристов, но под свирепым взглядом координатора быстро прикусил язык.

Маша скорчила ему сочувственную гримаску. У нее вертелись на языке новые вопросы, но задать их сейчас значило потерять драгоценные минуты. А сколько этих минут оставалось у Ярового и Антонова, никто не знал, как и то, оставались ли эти минуты вообще.

– На каком вы этапе? – обратился Вараксин к шеф-пилоту.

– Нам понадобится еще час, – сказал Фазылов раздельно. – Понимаю, это немало. Но мы рассчитываем наверстать опоздание в пути.

– Восемь часов, не так ли?

– Семь. Подготовка занимает много времени потому только, что мы хотим преодолеть расстояние от «Тинтореры» до Марги быстрее, чем обычно планируется. И нам понадобится сохранить ресурсы для поиска людей на поверхности самой Марги. А это намного сложнее, чем искать станцию, – он нахмурился. – Если я правильно понял, станцию искать нам не придется.

– Вы правильно поняли, – подтвердил Вараксин. – Семь часов, да еще час на подготовку, – это огромный срок.

– Не забывайте, что мы еще должны и вернуться, – сказал Фазылов, пожав плечами. – Поскольку неизвестно, не потребуется ли Яровому и Антонову экстренная помощь, которую мы не сможем оказать на месте.

– А если вы будете точно знать, где искать? – спросила Маша.

Витя Гуляев посмотрел на нее с восхищением.

– Тогда все намного проще, – сказал Фазылов. – Мы можем облегчить спасательный корабль за счет планетарных сканеров. Это позволит нам сократить время перелета часа на полтора.

– Неплохой выигрыш, – заметил Вараксин.

– Неплохой, – согласился Фазылов. – Но беда в том, что мы не знаем, где искать.

– Возможно, они все еще в Чаше Сократа, – ввернул Гуляев. – Там, где находилась станция до исчезновения.

– Почему вы так решили?

– По графику на сегодня у них была намечена инспекция периферийных мониторов, установленных за десятки километров от станции. Есть небольшой шанс, что в момент, когда все произошло, их не было на самой станции.

– Забавно, – сказал Вараксин. – Нам это как-то и в голову не приходило… То есть станция исчезла, а люди остались на поверхности Марги голые и босые?

– Не такие уж и голые, – возразил Фазылов. – У них ведь должен быть транспорт для инспекции. И этот транспорт предназначен для передвижения в условиях отсутствия атмосферы, не так ли?

– Куттер, – сказал Гуляев. – Скорлупка на гравитационной тяге.

– Паршиво, – сказал Фазылов. – Я рассчитывал хотя бы на блимп. Тогда они могли бы подняться на орбиту Марги и ждать нас там. И у блимпа есть сигнал-пульсаторы для дальней связи. А у куттера только приемники, и те слабые.

– Сколько они могут продержаться в скафандрах и куттере? – спросил Вараксин.

– Часов десять-двенадцать, – предположил Гуляев. – С учетом того, что прошло уже четыре часа.

– Если бы они догадались взять на борт куттера блок-универсал, – сказал Вараксин, – с воздухом у них проблемы не было бы вовсе. Да вообще о половине проблем можно было бы забыть.

– Но кому такое придет в голову? – произнес Фазылов. – Вот на блимпе блок предусмотрен штатно.

– Но ведь куттер тоже может выходить на орбиту, – сказала Маша.

– Конечно, может, – сказал Фазылов. – Только что он там станет делать? У него нет серьезной защиты от жесткого излучения. Он даже не вполне герметичен. Правильно сказал юноша, это обитаемая яичная скорлупа…

– А какова дальность полета куттера в открытом космосе? – спросила Маша.

– Как всякий аппарат на гравигенной тяге, куттер способен совершать выход во внешние контуры экзометрии, – терпеливо пояснил Фазылов. – До нас они точно не долетят.

– А до соседней планеты?

– Могут долететь. Но зачем им это?

– Я, кажется, понял, к чему вы клоните, барышня, – вмешался астроном Огневец. – Если вы о параде планет, то…

– Я об этом не ведала, – призналась Маша. – Это я так… от балды.

– Что еще за парад планет? – поморщился Вараксин.

– Сейчас в планетной системе Шастры можно наблюдать такое редкое астрономическое явление, – сообщил Огневец. – Все пять планет выстроились на своих орбитах в одну линию. Кстати, в Солнечной системе такое тоже случается…

– О Солнечной системе в другой раз, – отмахнулся Вараксин.

– Действительно, сейчас Маргу и соседние планеты разделяют минимальные расстояния для прямого перелета. Что-то около сорока миллионов километров до внутренней, Антары, и чуть дальше до внешней, Надидхары…

– Куттер способен одолеть такое расстояние, хотя и на пределе, – сказал Фазылов. – И даже совершить посадку. Яровой – опытный звездоход, он бы справился.

– Но что им делать на Антаре или Надидхаре? – спросил Огневец недоумевающе. – Эти миры столь же враждебны, как и Марга. На Антаре есть атмосфера, но для дыхания она непригодна. Зачем вы об этом спросили, барышня?

– Я пока не знаю, – сказала Маша печально.

– Хорошо, – сказал Вараксин с самым недовольным выражением лица, какое можно было только вообразить. – Мы обменялись соображениями, теперь пора действовать. Аким Салихович, – обратился он к Фазылову. – Прошу ускорить подготовку к вылету, насколько это возможно без угрозы для успеха миссии.

– Разумеется, – кивнул тот.

– А если я скажу вам, куда лететь, – сказала Маша, поражаясь собственной наглости, – как быстро вы сможете избавиться от лишнего груза?

Фазылов посмотрел на нее, как на диковинную зверушку, которая вдруг заговорила человеческим голосом. Наконец ответил твердо и бескомпромиссно:

– Даже не думайте, девочка.

Он повернулся и вышел. Глядя ему вслед, Маша прошептала обиженно: «Я вам не девочка, я энигмастер». На нее никто не смотрел, даже Витя Гуляев. «Неужели это из-за моей прически? – подумала Маша. – Или, страшно предположить, – из-за бабочек на блузке? А они мне так нравятся…»

5.

В коридоре Маша догнала ксеноархеолога Аристова.

– Два слова, – сказала она умоляюще. – Ну хорошо, три.

– Давайте, Машечка, что за церемонии, – сказал Аристов.

– О чем вы не успели рассказать про ирулкаров?

– Хм… Если вы имеете в виду их странные эксперименты… – с высоты своего немалого роста Аристов окинул Машу серьезным взглядом. – Что у вас на уме, дитя мое?

– Вы будете первым, кто об этом узнает, – клятвенно заверила его Маша.

– Что ж, извольте. В силу профессиональной подготовки вы должны понимать, что любой представитель иного разума потому таковым и называется, что он на самом деле иной. Даже самый дружественный, вызывающий нашу искреннюю симпатию и говорящий на одном с нами языке. Этот биологический вид прошел длинный эволюционный путь в условиях, совершенно отличных от земных. Он иначе устроен, у него иной метаболизм, иные история и культура, иные этика и система ценностей, и мыслительный аппарат функционирует по иным правилам. Доступно объясняю?

– Угумс, – сказала Маша нетерпеливо. – Полагаю, это была преамбула. И я давно созрела, чтобы выслушать амбулу.

– Еще пару слов, – усмехнулся Аристов. – Тем не менее, невзирая на все различия, с большинством галактических рас мы общаемся, сотрудничаем и в целом неплохо понимаем друг друга. А вот вам и амбула: существуют расы, с которыми понимание отсутствует.

– Почему? – поразилась Маша.

– Для меня, практика и реалиста… по первому образованию я, как вы знаете, ксенолог… это как раз неудивительно. По эволюционным причинам мы и не должны находить общий язык и точки соприкосновения интересов. Меня куда больше поражает то обстоятельство, что, вопреки всякой логике и законам мироздания, однако же находим и понимаем друг друга. Это главный парадокс и базовое противоречие ксенологии как науки.

– Забавно, – сказала Маша. – И тем не менее вы работаете ксеноархеологом и успешно двигаете вперед науку, построенную на парадоксе.

– Я археолог по второму образованию, – сообщил Аристов. – Давайте назовем это не парадоксом, а приятным сюрпризом. Так всем будет намного комфортнее, вы не находите?

– Нахожу, – согласилась Маша. – Но что там с этими непонятливыми расами?

– Ирулкары, – заявил Аристов, – были из их числа. Они были не просто иные, а совершенно иные. На совещании я сказал, что разумные расы, имевшие сомнительное счастье соприкоснуться с ирулкарами, сохранили о них не лучшие воспоминания. Это щадящая формулировка. Все, кто пытался вступить с ирулкарами в контакт, очень скоро оставили эти попытки, испытывая смешанные чувства изумления и отвращения. Взаимопонимание не то чтобы не было достигнуто – оно даже не обозначилось.

– Интересненько, – сказала Маша. – Как выглядели ирулкары?

– Если верить разрозненным источникам, они были очень большие, очень медлительные и очень уродливые. Но здесь стоило бы сделать поправку на общее негативное к ним отношение соседствующих рас, которые, ко всему, пострадали от странных экспериментов ирулкаров.

– Описатель «большие» не содержит негативных коннотаций, – заметила Маша.

– Ну, возможно…

– Что это были за странные эксперименты?

– Я уже начинал рассказывать про систему Фрирна, не так ли? Ирулкары из каких-то своих соображений рассеяли в атмосфере планеты Фрирна IV, другое название – Нпанда, несметное количество снежинок из металлической фольги.

– Может быть, они хотели порадовать обитателей планеты досрочным Новым Годом? – предположила Маша. Но тут же спохватилась: – Фольга… отражательная способность…

– Климатическая катастрофа в масштабах полушария, – покивал Аристов. – Вряд ли там раздавали пакеты с мандаринами, но снег посреди лета все же выпал. На Нпанде до сих пор принято пугать непослушных детишек осколками небесного зеркала…

Он вдруг оживился:

– А однажды, совсем уже в другой системе, Спайбара, они украли с планеты Кемрита двухсотметровую статую Хранителя Времен!

– Как это украли?! – не поверила Маша.

– Натурально! С неба бесшумно спустилась уродливая крабообразная конструкция, сграбастала статую за то, что мы могли бы с изрядной долей допущения назвать головой, и стремительно унесла за пределы атмосферы. Поскольку все происходило в разгар религиозного праздника, то можно себе представить воодушевление адептов, которые сочли, что самому главному божеству местного пантеона пришлось по нраву их рвение! Но рационально мыслящие ученые сразу поняли, чья это была загребущая лапа, и вынужденно инспирировали создание планетарной оборонительной системы. На каковую отвлечены были в несусветных количествах интеллектуальные и материальные ресурсы, что в свою очередь ввергло экономику Кемриты в жесточайший кризис…

– Система пригодилась? – спросила Маша с пытливым интересом.

– В том-то и дело, что нет. Ирулкары никогда не возвращались туда, где однажды напакостили… – Аристов вдруг сощурился. – А можно и я спрошу?

– Конечно, – сказала Маша, думая о чем-то своем.

– Что за странные вопросы вы задавали на совещании?

– Они не странные, – запротестовала Маша. – То есть, для постороннего уха, может быть, и странные. А для энигмастеров это как кусочки мозаики. Если их сложить правильно, возникнет нужная картинка. Беда в том, что очень часто вперемешку лежат кусочки разных мозаик.

– И как их правильно разделить?

– Позвать мышей, они справятся.

Аристов вскинул брови, и Маша поспешно пояснила:

– Помните, как злая мачеха заставляла Золушку разбирать чечевицу?

– Там были белые голубки и мохноногие турманы, – поправил Аристов. – Не спорьте, у меня внуки в том возрасте, когда нужно читать сказки.

– Ничего не имею против, – легко согласилась Маша. – Мышей я не очень люблю.

6.

Снова оказавшись в своей каюте, Маша первым долгом решила успокоиться и привести мысли в порядок. По ее расчетам выходило, что Фазылов провозится с подготовкой спасательного корабля еще минут сорок. За это время она должна была понять, что произошло с исследовательской станцией и, самое важное, – как спасти людей. В случае успеха во всей своей лепоте вставала задача не менее сложная: убедить главкора Вараксина и его суровых сподвижников воспринять ее доводы всерьез и прислушаться к ним. Здесь у Маши уже был какой-никакой опыт, наработанные методики, от угрозы санкциями со стороны Тезауруса до хорошей женской истерики.

Как говорил профессор Лапшин, для решения задачи энигмастеру нужны лишь замкнутое пространство и неглупый собеседник. В конце концов, нашему мозгу, рассуждал профессор, не привыкать к замкнутым пространствам, имея в виду череп. Посему, если рассматривать особу энигмастера в качестве персонификации мыслительного процесса, необходимо воспроизвести те условия, в каких означенный процесс давно и эффективно по обычаю своему протекает. Творческие же личности, любящие рефлексировать на свежем воздухе, на ходу, на бегу, вплавь, в алкогольном дурмане, совершенно не в счет. Возникающие в их мозгах информационные поводы к настоящему, добротному мышлению имеют касательство весьма отдаленное. Вот так, юные мои друзья.

Должно быть, поэтому все Машины детские затеи, повергавшие в трепет родных и близких, а если повезет – то и дальних, рождались в чулане отеческого дома, в компании блуждающего кота Ивана, который собеседником был неважным, но зато слушателем преотменнейшим.

Маша на скорую руку организовала личное замкнутое пространство. Растолкала по углам два кресла и столик, стащила с дивана покрывало и бросила на пол, где и устроилась в позе лотоса. Поднесла указательные пальцы обеих рук к кончику носа и тихонько, на одной ноте, запела одну из своих настроечных мантр:

– Я самая у-у-умная… У меня все полу-у-учится…

Добавить, что ко всему она еще и самая красивая, Маша, разумеется, не упустила.

За этим занятием ее и застал оператор Витя Гуляев, который предварительно трижды постучался, а потом, обеспокоившись, вторгся в каюту без приглашения.

– Маша, с тобой все хорошо? – спросил он деликатно.

– Все прекра-а-асно… – прогнусавила Маша в зажатый нос. – Все замеча-а-ательно…

Она встряхнула черными локонами, как лошадка гривой, распутала конечности и села поудобнее.

– Хорошо, что ты пришел, – энергично сказала Маша. – Мне нужен кто-то, кто будет слушать и подавать осмысленные реплики. Я бы обратилась за помощью к коллегам, но все они, как это и случается в минуты острой необходимости, окажутся либо вне досягаемости, либо заняты по уши своими проблемами. Если ты еще и проявишь способности к конструктивной критике, я тебя расцелую.

Гуляеву такая перспектива сразу пришлась по душе. Машин поцелуй – об этом он мог только мечтать! Он приосанился и угнездился в ближайшем кресле в позе ценителя и эрудита. Впрочем, первый его вопрос оказался не самым удачным:

– А ты успеешь?

– Конечно, – сказала Маша уверенно. – Не могу не успеть. И больше не спрашивай о глупостях, а то выгоню.

Не поднимаясь, она сжала кулак и тут же разомкнула. С ладошки сорвался и повис в воздухе налитый призрачной синевой шар. Очень быстро он вырос до размеров детского мячика. Маша нарисовала пальцем на его поверхности кружок, который тотчас же окрасился в стальной цвет. Подула на шар, и тот отплыл на середину помещения, где и завис без движения.

– Планета Марга, – объявила Маша. – А на ней станция «Марга-Сократ». Девяносто две тонны, площадь четыре гектара. Так, кажется. Она исчезла без следа. Ни взрыва, ни катаклизма. Как такое может произойти?

Гуляев закрыл рот, мысленно приказал себе ничему не удивляться, но все же не выдержал:

– Что это такое?

– Фантоматика, – небрежно сказала Маша. – Материализованные иллюзии. Нас такому специально учат. Не на стенке же мне прикажешь рисовать!

– Если это ТВОИ иллюзии, почему я их вижу?

– Потому что ты включен в мою систему визуализации образов, – непринужденно пояснила Маша. – Временно, не беспокойся.

– Спасибо, тронут, – проворчал Гуляев. – А за мной потом не будут гоняться оранжевые бегемоты?

– Что стало причиной исчезновения станции? – продолжала Маша, не придавая значения его сетованиям. – Например, чудо. Но мы материалисты, в чудеса не верим, а принцип сохранения массы, хотя бы в общем виде, никто не отменял.

– Откуда нам знать, что там творится на самом деле? – возразил Витя. – Может быть, там дымящиеся обломки раскиданы на полпланеты.

– Может быть, – кивнула Маша. – Но есть такой прибор дальней связи – сигнал-пульсатор. Он специально сконструирован, чтобы не пострадать даже при самом сильном взрыве. Сигнал-пульсатор не расплавится в кипящей лаве и не сгорит в ядерном пламени. Не говоря уже о всяких милых пустяках: вода, кислотные среды или, там, высокое давление… Зачем я тебе объясняю, когда ты обязан знать это лучше меня?

Гуляев покраснел.

– А я знаю. Я как раз хотел…

– Следовательно, сигнал-пульсатор станции уцелел бы в любом случае, и мы знали бы, что имел место не феномен планетарного масштаба, а вполне понятное и объяснимое с материалистических позиций несчастье, – Маша примерилась, ткнула пальцем в серое пятно на поверхности шарика и без перехода объявила: – Мне не дает покоя история про ирулкаров.

– Про что? – удивился Гуляев.

– Про инопланетян с дурной репутацией, о которых рассказывал Пал Семеныч.

– А… вспомнил. Просто забыл название. И что с ними не так?

– С ними все не так! – Маша свела ладошки домиком и выпустила на волю небольшого краба. Панцирь у того был скучного песочного цвета, зато клешни ярко-красные, и вдобавок ко всему хищно щелкали. – Например, зачем они поступали так дурно. Куда потом исчезли. А главное, почему исчезли. Судя по масштабу экспериментов, это была высокоразвитая и мощная цивилизация.

– Но при чем тут… – Гуляев немного нервничал. Он ясно чувствовал, как внутри него тикает маленький, но очень громкий хронометр.

– А при том, – наставительно промолвила Маша, – что если мы договорились, что чудес не бывает, то надо искать следы разумного вмешательства.

– Ирулкары давно вымерли, – напомнил Витя. – Аристов же ясно сказал.

– Он не говорил, что вымерли, – возразила Маша, – а исчезли. Есть разница?

– Небольшая.

– Зато существенная. Что если они никуда не исчезали, а лишь на время прекратили вредничать? Допустим, собрали экспериментальную базу и несколько тысяч лет ее обрабатывали. Или, в соответствии с биологическими циклами, впали в спячку, а теперь вышли из нее. Да мало ли причин!

Было очевидно, что идея с ирулкарами захватила Машу целиком, в то время как Гуляев все отчетливее понимал: ничего путного из смелой затеи с девушкой-энигмастером не складывается. И мало того, что пострадает его и так невеликая репутация, но еще и неизвестно, как все обернется с двумя славными парнями, угодившими в беду.

– Наверное, я пойду, – пробормотал он смущенно.

– Нет, – сказала Маша неожиданно твердым голосом. – У нас есть двадцать минут, и я потрачу их на ирулкаров. А ты будешь мне возражать. Ты неважный адвокат дьявола, но искать кого-то получше просто нет времени.

– Зачем сразу обзываться… – промолвил Витя с обидой, однако с места не тронулся.

– Это не обзывательство, – успокоила его Маша. – Это такая должность в серьезных дискуссиях. Человек, который приводит доводы против предмета спора. И не обязательно рациональные – всякие, что только придут ему в голову.

– Ладно, – вздохнул Гуляев. – Вот они вышли из спячки, осмотрелись и…

– И увидели, что в системе Шастра, на Марге, кто-то копошится, – подхватила Маша. – Ага, подумали ирулкары, есть прекрасный повод устроить очередной свинский эксперимент. То есть, свинским он выглядит в наших глазах, а для ирулкаров такое в порядке вещей. Тем более что на Кемриту возвращаться себе дороже, могут врезать сгоряча. Да и Нпанда, я думаю, вполне подготовилась к сюрпризам из космоса. А тут, как на ладони, беззащитная металлическая скорлупка на пустой планете, твори с ней что хочешь, и наплевать, нравится ли это ее обитателям.

– Ярового и Антонова могло не быть внутри станции, – заметил Гуляев.

– Да, я помню. Инспекция мониторов, гравикуттер, – Маша вдруг уставилась на него темными оленьими глазами и сказала укоризненно: – Ты мне совсем не помогаешь! Я просила спорить, а ты только поддакиваешь! Ну как с тобой работать?

– Я стараюсь, – смутился Витя. – Но тебе трудно возражать. То, о чем ты говоришь, настолько нелепо, что и возразить-то нечего.

– Это контрдовод общего порядка, – отмахнулась Маша. – Мне нужны аргументы по мелочам. – Она выпустила с ладошки еще один шар, для разнообразия переливавшийся живой зеленью. – Хотела бы я знать, что они сотворили со статуей Хранителя Времен.

– Ни черта не понимаю, – честно признался Гуляев.

– На планете Кемрита они украли двухсотметровую статую. Зачем? Это даже не главный вопрос. А вот как они с нею обошлись, не в пример любопытнее. – Маша отогнала зеленый шарик к самому потолку. – Станция в Чаше Сократа тоже выглядела внушительно.

– Пустяки, – сказал Гуляев. – Типовой научно-исследовательский модуль для временного обитания двух человек, с внешними модулями и ангаром.

– Четыре гектара – маловато, – промолвила Маша разочарованно. – С орбиты такой и не приметишь.

– Не скажи, – усмехнулся Витя. – На купол «Марги-Сократ» нанесена красно-фиолетовая раскраска с эффектом люминесценции. Специально затем, чтобы легче было найти среди серого песчаного ландшафта.

– Угумс, – Маша подманила к себе синий шарик и превратила серое пятно на нем в лиловое. – Интересненько, а какого цвета был Хранитель Времени?

– Какая разница! – воскликнул Гуляев. – Разбили статую, уничтожили станцию…

– Нет, дружок, – сказала Маша задумчиво. – Ничего они не уничтожили… То есть, мне приятно, что ты уже согласился с моей версией об ирулкарах, но лучше бы ты продолжал спорить. Мы исходим из того, что ирулкары обладают техническими возможностями, достаточными, чтобы легко преодолеть расстояние от своего мира… и это вовсе не обязательно Вайя, и уж точно не Данда… от пока нам неизвестной звездной системы Ирулкара до любого из этих миров… – С ее ладоней срывались один шарик за другим, уже в полете пристраиваясь к самому первому и образуя неправильный пятиугольник. – Спайбара, Фрирна, Данда, Вайя. И система Шастра с планетой Марга, на которой есть дивное местечко под названием Чаша Сократа.

– Аджита, – робко напомнил Витя.

– На Аджите обошлись без них, – уверенно сказала Маша. – Хотя… нет, это не добавляет штрихов к картине. Но пускай будет и Аджита в звездной системе Кандира. – Она неспешно добавила к призрачному хороводу над головой еще один элемент. – Принято считать выходки ирулкаров глупыми экспериментами. Согласимся с этой точкой зрения, хотя она целиком на совести подопытных, а вернее – пострадавших культур. Но какой резон употреблять солидный технический потенциал на то, чтобы слямзить с поверхности планеты большой материальный объект и где-то втихомолку разрушить?!

– Может быть, они его и не разрушили, – предположил Гуляев. – Например, унесли в музей…

– Вот именно, – сказала Маша одобрительно. – Умница. А зачем было устраивать снегопад из металлической фольги?

– Я об этом ничего не знаю, – пожал плечами Гуляев.

– Здесь присутствует хоть какая-то логика эксперимента. Пусть и нездоровая. А воровать статуи и станции… для чего? – Маша меланхолично сотворила еще два шарика и расположила их на одной линии, по обе стороны от того, что символизировал собою Маргу.

– Это что? – осведомился Гуляев, окончательно запутавшись в небесной механике.

– Антара и Надидхара, – ответила Маша рассеянно. – Парад планет…

В раздражении она взмахнула рукой – упорядоченное движение фантомных фигур превратилось в кипящую круговерть, – и всеми пальцами вцепилась себе в волосы.

– Ну что ты пристала к этим ненормальным ирулкарам? – спросил Витя озадаченно. – Будто бы нет других версий.

Маша посмотрела на него, как на идиота.

– Но я же объясняла, – промолвила она с упреком. – Другие версии – это чудо. Я, конечно, верю в Деда Мороза. И допускаю, что однажды вдруг решу сменить профессию, поселиться в маленьком домике и нарожать кучу детей. Этим моя вера в чудеса исчерпывается… Не хватает, – вдруг сказала она плачущим голосом. – Информации не хватает!

– Времени нам не хватает, вот чего, – сказал Гуляев с неудовольствием. – Там люди погибают, а мы только трещим о всякой ерунде, как сороки…

Маша, нахмурившись, обратила к нему смуглое лицо, и даже приоткрыла в изумлении рот.

– Со-ро-ки, – повторила она раздельно. – Птички. С крылышками. В гнездах.

– Ну тебя, – буркнул Гуляев.

Маша распахнула перед собой экран видеала и торопливо, путаясь в наборе и шипя от недовольства по-кошачьи, вызвала на связь Аристова.

– Пал Семеныч, миленький! – закричала она. – Какой-нибудь большой артефакт в любом из окрестных миров!..

– Маша, вы здоровы ли? – благодушно осведомился Аристов. – Да у нас тут полно артефактов! Всех форм и размеров, на любой вкус.

– Что-нибудь, чего там быть не должно! – не унималась Маша, прижимая кулачки к груди. – Ну пожалуйста, пожалуйста!..

– Разве ж я упомню, – пожал плечами Аристов. – Хотя… это даже не артефакт… скорее, некий курьез. Все та же звездная система Данда. В системе той обретается планета Гугишта. Биосфера небогатая, но мы, как ответственные ксенологи, обязаны были провести самый поверхностный, приблизительный мониторинг. Оценочный, как мы это называем, – Павел Семенович воодушевленно засверкал очами. – Вообразите наше изумление, когда в холодной степи, посреди зарослей серебряного лишайника, мы вдруг обнаруживаем гигантскую, пятьдесят, помнится, метров высотою, друзу кристаллов! Чистой, что называется, воды! Ну, не так чтобы совсем чистой – прелестного сиреневого оттенка…

– В чем крылся подвох? – нетерпеливо спросила Маша.

– Во всем! – засмеялся Аристов. – Не место им там было. Посудите сами – степь, лишайник… и лучезарное сиреневое чудо под тусклым негреющим солнцем! Но, как вы понимаете, мы были поражены, однако же, не слишком. Потому что перед этим побывали возле Вайи, да и Кемрита была еще на слуху…

– Ирулкары, – сказала Маша убежденно.

– Дитя мое, вы разрушаете интригу. Да, среди нас присутствовал планетолог, который сразу вспомнил, где встречал нечто подобное. Саранга, более приближенная к Данде планета, отделенная от Гугишты поясом астероидов. В силу древних тектонических процессов там сложился чрезвычайно сложный, самобытный рельеф. В том числе имеют место выходы кристаллических пород, часто принимающие весьма причудливые формы. Планетологи называют их «ризендрузы» – большие друзы. Так что наш артефакт оказался вполне естественного происхождения. Но по каким-то своим соображениям ирулкары… как говорил старинный мыслитель, некрасиво подозревать, когда вполне уверен[4]… изъяли фрагмент ризендрузы на Саранге и переместили на громадное расстояние, в степь на Гугиште. Впоследствии сарангийский генезис гугиштийского артефакта был подтвержден.

– Зачем они это сделали? – не сдержался Витя, и тут же сам поразился банальности своего вопроса.

– Спасибо, дорогой Пал Семеныч! – сказала Маша прочувствованно. – Вы мне чудовищно помогли!

И прежде, чем Аристов успел хотя бы как-то обозначить свою реакцию, разорвала связь.

– Ты гений, – сообщила она Гуляеву. – А я дура. Теперь сиди тихо и не мешай. Будем считать, свою функцию ты выполнил.

– А поцеловать? – робко напомнил Витя.

– Потом, – отрезала Маша. – Сейчас я буду выстраивать аксиоматику.

– Всегда ты так, – буркнул Витя.

Он замолчал, привычно ожидая, что Маша разразится потоком фраз, каждая из которых по отдельности выглядит осмысленной, но все вместе складывается в сущую белиберду, одной только Маше и понятную.

Маша сидела молча, уставившись в голую стену перед собой, и лишь беззвучно шевелила губами. Так прошло пять минут, долгих и томительных, и если по правде, драгоценных.

– Пожалуй, пойду, – снова сказал Гуляев.

– Фазылов говорил, что на куттере есть приемник, – сомнамбулическим голосом промолвила Маша.

– Очень слабый, – подтвердил Витя.

– Они смогут принять наше сообщение?

– Смогут. Если догадаются включить приемник.

Маша посмотрела на него недоумевающе, и тогда Витя пояснил:

– Он нужен, когда один человек находится на станции, а другой отправился куда-нибудь на куттере. Обычно же приемник выключен. За ненадобностью.

– Есть надежда, что они включили приемник в экстремальной ситуации?

– Нет. Какой в том смысл?

– Хорошо, – сказала Маша досадливо. – В смысле, ужасно. Можно как-нибудь привлечь их внимание?

– Трудно сказать…

– А придется! – безжалостно заметила Маша.

– Ну, есть способ, – промямлил Витя.

– Расскажешь по дороге. – Маша уже стояла в дверях, собранная, уверенная, совершенно на себя не похожая. – А есть способ заставить главкора Вараксина выслушать меня?

– Нет, – промолвил Гуляев печально. – Это невозможно.

7.

– Это невозможно, девушка, – заявил Вараксин ледяным голосом. – И даже не потому, что вы несете какой-то болезненный бред, а по той причине, что спасательный корабль уже в пути и по моим расчетам десять минут назад вошел в экзометрию.

– Как? – растерялась Маша. – Шеф-пилот рассчитывал затратить на подготовку не меньше часа, а прошло минут сорок!

– Аким Салихович имеет такую привычку, – кивнул Вараксин. – Называет сроки с изрядным запасом.

Маша беспомощно поглядела на Витю Гуляева. Тот пожал плечами: мол, я тут ни при чем.

– Но ведь спасатели все равно не успеют, – сказала Маша безнадежным тоном.

– Возможно, – сказал подошедший Фазылов. – Но я рассчитываю на то, что Яровой и Антонов придумали какой-нибудь способ продержаться на три часа дольше, чем позволяют ресурсы.

– Это было бы чудом, – произнесла Маша укоризненно.

– Чудеса случаются, – сдержанно сказал Фазылов.

– Как часто они случались в вашей богатой биографии? – спросила Маша.

Фазылов иронически усмехнулся, а затем взглянул на нее жестко и прямо. Теперь он выглядел особенно грозно. Такого одень в кольчугу, вскинь на кряжистого конька, и он завоюет Великую Степь. «Надеюсь, ему не взбредет в голову меня стукнуть», – быстро подумала Маша.

– Нечасто, – наконец произнес Фазылов.

– А теперь, милая девушка… – Вараксин деликатно, но в то же время непреклонно начал выпроваживать ее прочь.

– Я вам как раз чудо и предлагаю, – сказала Маша, поджав губы.

– Не надо нам ваших чудес, – немедленно сказал Фазылов.

Но Маша продолжала настаивать:

– Я знаю, как выгадать те несколько часов, что у вас в дефиците. И даже больше, – она сосредоточилась и добавила в свой игрушечный голосок максимум убедительности. – Я – знаю.

– Откуда вы только беретесь на мою голову, – тяжко вздохнул Вараксин. И вдруг свирепо зарычал: – Домой! К мамочке! В куклы играть!

На них все оглядывались.

– Олег Петрович, так нельзя, – воскликнул из своего угла Витя Гуляев. Голос его предательски дрожал. – Хотя бы выслушайте прежде!..

– Цыц! – рявкнул Вараксин. И напустился на бедного Гуляева: – Вы почему здесь? У вас смена закончилась? Вот и ступайте отдыхать, а то будете завтра дрыхнуть на посту…

– Когда такое было? – обиделся Гуляев.

– Олег, – вдруг промолвил Фазылов спокойно. – Все равно мы никак не можем повлиять на ситуацию. Мои ребята будут лететь к Марге семь часов. Почему бы не уделить этой девочке несколько минут?

– Уделишь одной несколько минут, тут же появятся другие! – огрызнулся Вараксин, хотя уже и не так агрессивно. – Не успеешь оглянуться, как вокруг тебя уже водят хороводы астрологи, хироманты и экстрасенсы!..

– Я энигмастер, – сказала Маша отчаянным шепотом. – Коль скоро вы обратились ко мне за помощью…

– Не помню, когда такое было, – отчеканил Вараксин.

– Вы сами пригласили меня на совещание, – рассердилась Маша. – И позволили задавать вопросы! – Голос ее окреп. – По правилам Тезауруса это равнозначно официальному обращению к энигмастеру за помощью.

– Не знаю я ваших правил… – пробурчал Вараксин, совершенно уже по инерции.

– Для Тезауруса это несущественно, – произнесла Маша с напором. – Я собрала информацию, провела анализ ситуации. И вполне готова высказать свои рекомендации. За которые, между прочим, несу ответственность не меньше вашей. – Холодея от собственной дерзости, она перешла на чугунный канцелярит. – Вам также следует знать, что мои выводы, в особенности если вы к ним не прислушаетесь, будут обязательно проверены экспертами Тезауруса. Если они окажутся обоснованными, факт вашего уклонения от сотрудничества будет предан гласности.

– И что? – сердито осведомился Вараксин.

– Ваша профессиональная репутация будет разрушена. – Маше ужасно хотелось захныкать и убежать куда глаза глядят. Но она умела дрессировать своих внутренних трусливых крольчат, ее научили этому в Тезаурусе. К тому же, чем меньше оставалось шансов на отступление, тем сильнее она утверждалась в собственной правоте. Придав лицу отсутствующее выражение, она закончила черствым голосом: – Вы будете виноваты во всем плохом, что случится.

– Это угроза? – спросил Вараксин, набычившись.

– Речь идет о спасении людей, – удивилась Маша. – А вы бог весть о чем думаете!

– Тезаурус… – произнес Фазылов раздумчиво. – Серьезная контора. Но вот зачем туда берут детишек?

– Мне двадцать четыре года! – обиделась Маша. – Я чуть младше Лермонтова и намного старше Галуа! Какое это имеет отношение к нашей проблеме?

– Из простого любопытства: что вы предлагаете? – спросил Фазылов, усмехаясь.

– Я уверена, что Яровой и Антонов живы, – твердо, как на экзамене, проговорила Маша. – Что они находятся неподалеку от куттера либо внутри него и ждут помощи, – заметив, что Фазылов шевельнул губами, она упреждающе вскинула ладошку. – Пожалуйста, не перебивайте. Мы должны привлечь их внимание к бортовому приемнику…

– Покричать в мегафон? – ввернул Вараксин.

– Сигнал «свой-чужой», – тихо промолвил Витя Гуляев.

– Ах да, – сказал Фазылов с деланным равнодушием. – Кто же помнит такие мелочи!

– Я помню, – мстительно заявил Гуляев.

– …а затем, – продолжала Маша, – передать по экзометральной связи директиву в форме, исключающей возможность ее неисполнения. И повторять эти действия до того момента, как ситуация разрешится тем или иным образом.

– Что еще за директива? – нахмурился Вараксин.

– Смысл ее таков: люди должны покинуть поверхность Марги и на куттере совершить перелет на одну из соседних планет. Вячеслав Иванович Огневец говорил, что сейчас парад планет. Гравикуттер преодолеет расстояние часа за два-три. Там они должны высадиться в точке с координатами, соответствующими Чаше Сократа на Марге.

– Бред какой-то, – сказал Вараксин досадливо.

– Несомненный бред, – согласился Фазылов. – Деточка, как вас… Маша, в звездной системе Шастра несколько планет. Которая из них предусмотрена в вашем нелепом сценарии?

Маша сложила руки за спиной. Это придало ей вид подпольщика на допросе. На самом деле она украдкой прогоняла на пальцах считалочку.

«Вышел робот из тумана… вынул лазер из кармана…

Антара или Надидхара?

Там есть еще какие-то небесные тела, но они мне неинтересны. Они слишком удалены в этом так некстати приключившемся параде планет.

Ирулкары во всех своих закидонах все же сохраняли некую видимость системного подхода.

Надидхара или Антара?

Буду резать и кромсать…

Но между Гугиштой и Сарангой, помнится, был еще пояс астероидов. Это серьезное препятствие. И, вдобавок ко всему, отклонение от экспериментальных стереотипов. Но ирулкаров это не остановило.

К тому же, на Антаре есть атмосфера. Которая, увы, не пригодна для дыхания. Зато много-много воды. Опять же, не нашей родной аш-два-о, а какого-то местного химического соединения, сохраняющего в заданных природных условиях жидкое состояние. Суши там очень мало. В общем, условия неблагоприятны, с позиций выживания ничем не предпочтительнее Надидхары. Но все же это лучше, чем сильно разреженная газовая среда и серые пески.

…Выходи, тебе плясать».

– Антара, – сказала Маша.

И похолодела от внезапного озарения и ужаса.

Она ошиблась.

Проклятая считалка ее подвела.

«Надидхара – голый камень, местами присыпанный крупным песком. Черным, а иногда серым. Газовая оболочка ничтожна. Ни намека на биосферу, не говоря уже о водных пространствах.

Надидхара – близнец Марги.

Идеальный полигон для чокнутых экспериментаторов.

Как я могла так оплошать! Энигмастер называется! Кукла набитая, а не энигмастер…»

– Нет, Надидхара!

– Так Антара или… – насупив брови, переспросил Фазылов.

– Конечно же, Надидхара, – повторила Маша уже уверенно. – Я оговорилась. Постоянно путаю эти красивые имена.

– Тогда, может быть, дадите себе труд что-нибудь объяснить? – спросил Вараксин, которому творящееся безумие вдруг показалось не худшим способом скоротать время.

– Это будет нелегко, – предупредила Маша, – потому что вам стоило бы погрузиться в поток моего сознания…

– Избави боже, – немедленно отреагировал Вараксин.

– …но я попытаюсь. Станция «Марга-Сократ» оказалась в зоне предполагаемого контакта. Только это не тот контакт, к какому привычны наши ксенологи.

– Ирулкары? – с интересом уточнил возникший как бы из ниоткуда Аристов.

– Я не могу утверждать это наверняка, но все указывает на них.

– Так ведь они, кажется, вымерли, – заметил Фазылов.

– Исчезли, а не вымерли, – поправила Маша.

– Подтверждаю, – ввернул Аристов.

– Я думаю, они попросту скрылись из виду на несколько тысяч лет, – продолжала Маша. – О чем никто из соседей особенно не сожалел. А теперь вернулись.

– И украли станцию, – фыркнул Вараксин.

– За ними водились такие наклонности, – подтвердила Маша. – Хранитель Времени на Нпанде. Ризендруза на Саранге…

– Мотивы? – быстро спросил Фазылов.

– Всему причиной барьер восприятия, – затараторила Маша, уловив в собеседниках намеки на зарождающийся интерес. – Непреодолимое коммуникативное различие между ирулкарами и всем остальным населением Галактики. У меня несколько гипотез…

– Святые угодники! – Вараксин возвел очи к потолку.

– …и первую я назвала «Дурные соседи». Ирулкары возомнили о себе невесть что. Назначили себя венцом творения, а остальных – недоразвитыми дикарями, недалеко ушедшими в своем развитии от животных.

– Такие случаи известны, – сказал Аристов значительным голосом. – Человечество тоже переболело этим недугом. Хотя обычно он не протекает в столь острой форме.

– Ирулкары решили, – продолжала Маша, – что их мнимое превосходство дает им право проводить над другими любые действия, например – эксперименты по зоопсихологии.

– Звучит обидно, – сказал Фазылов.

– Видите ли, Маша, – задумчиво промолвил Аристов. – По первому образованию…

– Вы ксенолог, я помню, – быстро сказала Маша.

– Мы все помним, – подтвердил Вараксин с сарказмом.

– В классической ксенологии принято полагать, – продолжал Аристов, нимало не смутившись, – что цивилизация, достигшая высокого уровня развития, начинает с подчеркнутой ответственностью относиться к собственным деяниям. А младшим, если можно так выразиться, братьям по разуму всемерно и ненавязчиво покровительствовать. До сих пор не были известны прецеденты обратного.

– Возможно, казус ирулкаров – из области статистической погрешности, – сказала Маша. – Хотя вторая моя гипотеза, «Глас вопиющего», кажется мне более предпочтительной.

Вараксин выразительно поглядел на настенные часы, показывавшие абсолютное галактическое время в земных единицах, но ничего не сказал.

– Все неприятные инциденты, связанные с ирулкарами, были проверкой на разумность, – говорила Маша. – Вы упоминали, Пал Семеныч, что ирулкары не просто иные, а совершенно иные. Никто не понимал их поступков. Но и они находились в том же трагическом состоянии непонимания. Они чувствовали себя одинокими во всей Галактике, это делало их несчастными, наполняло их медлительные, но от того не менее чувствительные души невыразимым отчаянием. Они искали собеседников и не находили. Рукотворная двухсотметровая статуя и друза гигантских кристаллов в их глазах ничем не отличались. Ирулкары пытались понять, разумны ли создатели этих объектов. А мы знаем, что в случае с кристаллами создателем была природа. Спустя много лет, утратив последнюю надежду, ирулкары провели все тот же тест на разумность с нашей станцией, которую, благодаря яркой раскраске, легко было счесть артефактом среди серых песков Марги.

– В чем же состоял тест? – полюбопытствовал Аристов.

– Птички и гнезда. Помните старинные опыты по зоопсихологии? Если перенести птичье гнездо немного в сторону, хватит ли ума пташке найти его?

– Эвона как! – сказал Аристов и озадаченно засмеялся. – А что у нас третьим номером?

– «Докучливый шутник», – охотно сообщила Маша. – Если, условно говоря, считать сообщество разумных цивилизаций чем-то вроде большой разношерстной компании, то в ней, как часто случается, найдется некто, чье чувство юмора непонятно окружающим. Причем сам он этого не сознает, а доводы окружающих до него не доходят в силу… м-м-м… альтернативной одаренности. Он из кожи вон лезет, старается, шутит, а на него смотрят, как на больного, потихоньку начинают сторониться. Со временем его шуточки становятся все однообразнее и злее…

– Исчезновение нашей станции – такая злая шутка? – спросил Фазылов.

– Надеюсь, что нет. Возможно, мы счастливо пропустили тот этап отношений ирулкаров и Галактики, когда их юмор выглядел совершенно черным. Шутка со станцией была вымученной, слабой тенью инцидента на Нпанде, даже без намека на фантазию…

– Недурно для дилетанта, – проговорил Аристов покровительственным тоном. – Вы не думали сменить профессию?

– Спасибо, – сказала Маша. Ей и в голову не приходила такая мысль, но, чтобы не задеть одного из немногих союзников, она решила быть деликатной. – Эта перспектива будет согревать меня в минуты досуга.

– Но где же прячутся эти несносные ирулкары? – осведомился Аристов.

– Они где-то рядом, – сказала Маша уверенно. – Медленные и не очень привлекательные. Они нас увидели, а мы их нет.

– Может быть, поищем их вместе? В минуты досуга? – сощурился Аристов.

Все складывалось неплохо. Маше удалось завладеть вниманием и заставить себя выслушать. Это было хорошим знаком. Да, она не преувеличивала своих заслуг. Понимала, что всему порукой вздымавшийся над ее хрупкими плечами мрачный и неоспоримый авторитет Тезауруса. Но в достижении благой цели все средства хороши…

– Понятно, – сказал Вараксин саркастически. – Что ж, мы выслушали вас – из уважения к представляемой вами организации. Благодарю за полезное сотрудничество, госпожа энигмастер. Будем считать его завершенным. Всего наилучшего вам и вашему Тезаурусу.

Кисейное облачко надежды пролилось ледяным дождем разочарования.

Нет, еще хуже: тяжкий удар дикой волны, прорывающей защитную дамбу.

И он застиг Машу врасплох.

Она молчала, вмиг позабыв все аргументы и домашние заготовки, в том числе и многажды отрепетированную под руководством сценических педагогов истерику. Стояла и с большими интервалами хлопала ресницами. Смешная, неуклюжая кукла Маша.

У нее оставалось еще последнее оружие. Или, если угодно, неубиенный козырь. Энигматический Императив. Вербальная формула, которую она могла произнести вслух. В этом случае никто не смел бы ей прекословить под угрозой отлучения от профессии. До сей поры Маша произносила Энигматический Императив только перед зеркалом, в качестве упражнения на твердость убеждений.

Теперь все было иначе, все было реально.

Поэтому она не имела сил на такое радикальное решение. Она боялась.

Потому что не была до конца уверена в собственной правоте.

Смысл Энигматического Императива предполагал абсолютную и бескомпромиссную уверенность энигмастера в собственном решении.

Между тем Вараксин коротко кивнул ей, взял Фазылова под локоть и повел куда-то вдоль рядов мерцающих экранов. На ходу они негромко переговаривались. «…в конце концов, что мы теряем?..» – «…у меня ко всякой бредятине врожденный иммунитет…» – «…если для дела нужно, могу и свечку поставить…» Оба выглядели безобразно спокойными. Как будто ничего важного только что не произошло. Аристов же, пожав плечами… мол, я-то что могу поделать, у меня и права голоса в таких вопросах нет… неспешно убрел в противоположную сторону.

– Они не успеют! – Маша наконец вышла из ступора и в отчаянии взмахнула стиснутыми кулачками. – ¡Diablo! ¡Con mil diablos![5]

– Но ведь ты сделала все, что могла, – отозвался Витя Гуляев, о котором все благополучно позабыли.

– Они мне не поверили! – продолжала Маша, не слушая. – Меня учили убеждать, а я лепетала какую-то бессмыслицу.

– Видела бы ты себя со стороны… – попытался неловко пошутить Гуляев, хотя на душе у него было скверно.

– А если бы я заявилась в платье из черного бархата до пят и вампирском макияже, то поверили бы?

– Нет, – Витя грустно покачал головой. – Не поверили бы ни за что.

Ему чрезвычайно хотелось утешить Машу. Но втайне он тоже не признавал ее правоты. Его сердце ныло от мучительной раздвоенности между чувством и долгом.

– Пойду к себе, – наконец объявила Маша, уставясь в пол. – Усну, если повезет. Расскажешь, чем закончилось.

– Хочешь, я… – начал было Гуляев.

– Ничего я не хочу, – отмахнулась Маша. – Разве что утопиться. Только негде.

8.

Закат на Марге случился, как всегда, внезапно. Будто щелкнули выключателем в спальне. Белый с желтыми наплывами шарик звезды Шастры, удивительно похожий на разбитое яйцо на сковороде, укатился за гряду вздыбленных дюн. Похолодало снаружи, внутри куттера стало темно и неуютно. Антонов, которому ужасно хотелось поговорить, чтобы не было так тоскливо, выразительно откашлялся.

– Мне тоже не по себе, – сразу отозвался Яровой скучным голосом.

– Вы знаете, мастер, – сказал Антонов. – Я не планировал умереть именно сегодня.

– Никто еще не умер.

– Мы сидим тут уже вечность, и ничего не происходит.

– Что, по-вашему, должно произойти?

– Не знаю. Какие-нибудь активные телодвижения по нашему спасению.

– Они происходят. Уж будьте покойны. Только мы их пока не видим, – Яровой усмехнулся. – Могу себе представить, как Вараксин орет на всех, – он призадумался. – Нет, не могу. Он редко повышает голос. Нужно очень постараться, чтобы вывести его из равновесия.

– Думаете, нынче не тот случай? – спросил Антонов чрезвычайно язвительно.

– Конечно, не тот, – сухо сказал Яровой. – Рутинная ситуация.

– Что же рутинного в том, что у нас попятили станцию?! – удивился Антонов.

– Пожалуй, – флегматично согласился Яровой. – Станцию у Вараксина еще никогда не крали.

– Мы так и будем сидеть без дела?

– Да. Так и будем.

– Но, может быть, нужно что-то предпринять… – сказал Антонов нетерпеливо.

– Нужно сидеть и спокойно ждать, – сказал Яровой ровным голосом.

– Чего? – вскричал Антонов. – Смерти?

– Прилета спасателей, – спокойно сказал Яровой.

– А они успеют?

– По моим расчетам, не должны, – честно ответил Яровой.

– И что тогда? Мы умрем?

– Вы не поверите, – сказал Яровой совершенно искренне. – Но даже если нас и спасут, мы все равно умрем, – выдержав паузу, закончил: – Когда-нибудь.

– Вам не хочется как-то меня приободрить? – злобно спросил Антонов. – Ну, там, я не знаю… сказать, что с минуты на минуту все изменится к лучшему?

– Если по правде, не очень, – признался Яровой. – Вы большой мальчик, уж и сами как-нибудь подберете себе слова успокоения.

Антонов, надувшись, отвернулся к окну. «Ну да, мне страшно, – думал он. – И стыдно. Такой здоровый лоб, а дрейфит, как ребенок в темной комнате! По сути смерть – та же темная комната. Хотя знающие люди описывают сам процесс иначе. Туннель, а впереди ослепительный свет. А люди, знающие и того более, находят этому эффекту рациональное объяснение. Не помню только, какое. Проблема в том, что я не хочу ни в туннель, ни в комнату, ни в какое еще место, откуда нет выхода. Я хочу домой. К черту эту планету, к черту серые пески, к черту станцию и все прочие никчемные железяки. Просто вернуться домой. И жить дальше. Я что, многого требую? Мастер прав: все умирают. Но когда такое происходит с чувством завершенной миссии, исполненных обязательств и легкой усталости от жизни – это ничего, это нормально. А я даже толком ни с кем не простился, с Катькой поругался прямо перед отлетом и не нашел времени, дрянь такая, помириться хотя бы дистанционно… и Дашке не сказал положенного отцовского напутствия, и Монтрезора погладил по башке как-то формально, без души. Откуда мне было знать, что, собрав сумку и гнусно хлопнув дверью на прощанье, я покидаю свой дом навсегда?! Теперь-то я точно знаю, как полагается уходить из дома на работу достойному человеку. И только так буду делать, если все обойдется, если нас спасут. Но почему мастер так отвратительно спокоен? Неужели он все и всегда делает правильно, и ему не в чем себя укорять в последний час?!»

– Мастер, – сказал Антонов задушевно. – Иногда мне ужасно хочется вас убить.

– Не вам одному, – рассеянно промолвил Яровой.

У Антонова не оставалось душевных сил, чтобы говорить гадости. Он уже изготовился просто назвать Ярового равнодушным дуболомом, но его внимание было отвлечено слабым, хотя и весьма отчетливым инородным звуком.

– Что это? – спросил он, насторожившись.

– Где?

– У меня под ногами что-то жужжит. – Антонов с громадным трудом, преодолевая сопротивление «галахада», заглянул себе под ноги. – И мигает.

– А, это, – сказал Яровой равнодушно. – Не обращайте внимания. Сигнал «свой-чужой». Атавизм, на случай галактической войны. Маленький, но очень мощный сигнал-пульсатор. Системно независимый.

– И он должен мигать? – настойчиво спросил Антонов.

– Вообще-то нет. – Яровой задумчиво засопел. – С чего бы ему мигать, если никого в радиусе светового года не интересует наш галактический статус?

– Может быть, началась война? Например, из-за того, что какие-то прохвосты слямзили у нас станцию?

Продолжая напряженно сопеть, Яровой всем корпусом подался к пульту и, не снимая перчаток, включил приемник. Обычно на куттере не было нужды его включать, связь с «Тинторерой» поддерживалась со станции. Но сейчас явно происходило что-то еще более непредвиденное, чем исчезновение станции.

– Ага, – сказал Антонов многозначительно, хотя вовсе не понимал, что происходит.

Голос сменного диспетчера «Тинтореры» был едва различим. Хотя парень старательно выговаривал каждое слово и делал логические ударения величиной с фонарный столб, им понадобилось прослушать сообщение дважды, чтобы уловить его смысл. А затем еще и сверить впечатления.

– Любопытно, – сказал Антонов. – Зачем мы должны это делать?

– Кое-кто, помнится, желал кое-что предпринять, – произнес Яровой в пространство, наглухо задраивая кабину куттера.

9.

Вараксин сидел в темном углу контрольного поста и грыз ногти. Дурная привычка, гордиться тут нечем. Временами он вспоминал, что не худо было бы нормально поужинать. Но стоило ли отвлекаться на подобные пустяки человеку, который пропустил завтрак и даже не вспомнил об обеде?

Он был так увлечен своим ребяческим времяпрепровождением, что не отреагировал на реплику сменного оператора Куликова должным образом.

– «Марга-Сократ», Яровой на связи.

Поскольку сказано это было будничным тоном, без эмоций, вскакиваний с места и размахиваний конечностями, Вараксин кивнул головой и даже не пошевелился в своем углу. На посту велось наблюдение за сотней космических объектов, мало ли кому взбрело на ум пообщаться со стационаром.

– Олег Петрович… – промолвил Куликов укоризненно.

– Подожди, – сказал Вараксин ясным голосом. – Как это – на связи? Что значит – на связи?

До него, наконец, дошло, он вывалился на свет, зацепившись ногой за кресло и с грохотом обрушив какой-то небольшой, но очень звучный столик. Таким образом необходимый драматический эффект, пусть и с запозданием, все же был достигнут.

– Как они могут выходить на связь с куттера?!

– Олег, – проговорил оказавшийся рядом Фазылов. – Они внутри станции. В безопасности.

Шеф-пилот выглядел невозмутимым, как всегда, но голос его непривычно дрожал.

Оператор Куликов добавил громкости.

– …кто-то аккуратно выключил сигнал-пульсатор, – разнесся по помещению монотонный голос Ярового. – С тем расчетом, чтобы нельзя было засечь местонахождение станции. Ну, расчет себя оправдал. Почти. Хотя лично я ноги бы тому вырвал…

– Я тоже, – процедил Вараксин сквозь зубы.

– …резервных источников энергии хватит недели на две, но вы уж там сами решите, нужна ли нам исследовательская станция на Надидхаре или лучше вернуть ее в Чашу Сократа. Потому что в первом случае придется переименовать ее в «Надидхара-Чего-то-там», а во втором…

Ворвавшийся на пост ксеноархеолог Аристов бесцеремонно отодвинул оператора от микрофона:

– Кирилл Юрьевич! – закричал он. – Яровой, душа моя! Что вы там видите? Нет ли какого-то движения или странных явлений ненатурального свойства?

– Ничего, – сказал Яровой бесстрастно. – Те же дюны, тот же песок… Впрочем, кое-что вижу. В полусотне ярдов от станции прямо из песка торчит громадная статуя какого-то ктулху с часами на шее.

10.

Маша бродила по пустынным коридорам, чувствуя себя покинутой и несчастной. Она ужасно не любила жалеть себя, но сейчас был тот редкий момент, когда чуточку тепла не повредило бы. Конечно, мысль о том, что люди спасены, согревала ее, но явно недостаточно. А честолюбие, хотя и не самый большой порок, но все же не лучший союзник настоящего энигмастера.

Она не знала, что в каком-то десятке шагов позади нее бесшумно и потаенно крадется Витя Гуляев, про себя повторяя и доводя до безукоризненного совершенства признание в любви.

Возле летных ангаров Машу окликнули:

– Милая барышня, не окажете ли мне честь, назвавши свое имя?

– Маша, – проронила та не слишком-то приветливо. – Маша Тимофеева, а что?

Затем она подняла взор на вопрошавшего и остолбенела.

Замер за поворотом и Витя Гуляев, охваченный дурными предчувствиями.

Перед Машей стоял герой-любовник из женского романа.

Во плоти это фантастическое существо, плод вымысла дорвавшихся до пера домохозяек, выглядело как мужчина спортивного вида, без возраста и без доступных взору недостатков. Высокий, загорелый, стриженый так коротко, что непонятно было, какого цвета его шевелюра. Элегантно небритый. В безупречно белом костюме и попугайной рубашке, с зеленым платком на шее. Такому персонажу было бы самое место скорее на тропическом курорте, нежели на галактическом стационаре.

– Я испугал вас, дитя мое? – спросил он весело. – Не бойтесь! Я не разбойник, не злой человек, я просто несчастный принц…[6] А если серьезно, то меня зовут Эварист Гарин, я энигмастер, как и вы.

Голос у незнакомца был низкий, но не бархатный, а какой-то теплый и пушистый, словно спина ангорского кота, и отдавался сладостными вибрациями где-то в животе. О, это был не просто энигмастер, а Энигмастер с большой буквы! Такому голосу невозможно было сопротивляться. Железный Вараксин – и тот не устоял бы, безоговорочно исполнивши все директивы обладателя такого располагающего к доверию тембра. Маша перестала дышать. Она даже моргать позабыла.

– Не очень понимаю, зачем я здесь, – продолжал Эварист Гарин. – Вы хорошо справились. Да что там – замечательно. Эти администраторы космических поселений такие перестраховщики! – он приблизился и, уверенным движением приподняв Машино лицо за подбородок, вгляделся в ее глаза, полные едва сдерживаемых слез. – Вы ведь не собираетесь плакать, правда?

Маша энергично помотала головой.

– С одной стороны, я понимаю этих бедняг, – сказал Гарин. – Они видят перед собой юную деву ослепительной красоты, с доверчивыми, как у Бемби, очами, с неотразимым античным носиком… – Маша не удержалась и звонко шмыгнула упомянутым предметом восхищения. Уж она-то знала, что в минуты огорчений становилась похожа не на изящного фламинго, а скорее на маленького печального тапира. – …с потрясающей прической и в наряде, какой мог бы стать событием на всех известных мне дефиле…

– Издеваетесь, да? – тоскливо спросила Маша.

– Нисколько. Эти несчастные видят вас – эфирное создание, в то время как энигмастер в их представлении выглядит грубым циничным мужиком, кем-нибудь вроде меня, и у них возникает жесточайший когнитивный диссонанс. Что вы хотите? Барьер восприятия… – Маша было насторожилась, но речь Гарина текла плавно и непрерывно, без глубокомысленных пауз. – Шаблоны мышления иной раз прорастают корнями весьма глубоко, ничего тут не попишешь.

– И что же мне делать? – спросила Маша, немного задыхаясь. Она испытывала неодолимое желание прижаться щекой к гипнотически вздымающейся под пестрой тканью груди этого абсолютно ей незнакомого человека, будь он самым отпетым циником и насмешником. – Перестать умываться? Носить свитер грубой вязки и джинсы с дырками на коленках?

– Вас даже это не спасет, – утешил ее Гарин. – Вы все равно останетесь такой же юной и пленительной. Совет старого энигмастера: ничего не меняйте в себе под давлением обстоятельств. Меняйтесь лишь по своей воле – и достигнете вселенской гармонии. Как вы догадались, что это была Надидхара, а не Антара, которая ближе?

– Чистая планетография, – ответила Маша, изо всех сил пытаясь сосредоточиться. – На Антаре сложный рельеф с преобладанием открытых водных пространств, богатая биосфера. Надидхара – почти близнец Марги, голый, пустынный, безжизненный шарик. Ирулкары не могли преодолеть соблазна, которому поддались еще на Данде. Они переместили станцию в ту же точку координат Надидхары, в какой она находилась на Марге. А еще…

– А еще интуиция, – засмеялся Гарин.

– Да, интуиция, – с готовностью кивнула Маша и зарделась. Ей вовсе не улыбалось рассказывать про пальцы за спиной.

– Воображение плюс интуиция, – веско произнес Гарин. – Вот и все, что нужно хорошему энигмастеру.

– Вы считаете, я хороший энигмастер? – спросила Маша недоверчиво. Ей по-прежнему мерещилось, что Гарин подшучивает над нею, никому не нужной и всеми брошенной неудачницей. Если так и было, то делал он это артистично и неотличимо от чистой правды.

– Вы прекрасный энигмастер, – сказал Гарин. – Во всех смыслах. Вы заронили зерна сомнения в заскорузлые души дремучих администраторов. Вы заставили их воспринять ваше решение как их собственное. Обошлись без Энигматического Императива, а это высший пилотаж. И вы заслуживаете награды.

Он взмахнул рукой и прямо из пустоты извлек небольшой, но оформленный с громадным вкусом букетик орхидей.

– Это мне?! – ахнула Маша. И тут же спохватилась: – Но ведь это иллюзия…

– Помилуйте, королева, – возразил Гарин с наигранным возмущением, – разве я позволил бы себе подсунуть даме иллюзию?![7] Это живые цветы! Иллюзией было то, что вы их не замечали на протяжении нашей беседы. – Он взял Машу под локоток и, слегка склонясь с ее пылающему ушку, произнес шелковым голосом: – Пойдемте, Маша, вы покажете мне «Тинтореру».

Стоя на своем посту за углом, несчастный Витя Гуляев сжимал кулаки от бессильной злости. Ему хотелось плакать и совершать какие-нибудь стыдные глупости. Которые все равно не помогут и облегчения не доставят. Теперь он знал наверняка: нельзя прикидываться равнодушным, если не равнодушен. И нельзя молчать, когда на языке вертится самое важное признание. Рискуешь опоздать, причем навсегда.

14.12.2013

Давайте нарисуем Машу

Это будет самая веселая картина на свете. Веселая настолько, что, если все удастся, в чем я уверен, своей ироничностью она будет провоцировать шумные взрывы хохота.

Сальвадор Дали. Дневник гения

Ну, давайте, почему бы и нет.

С чего начнем?

Маше Тимофеевой двадцать четыре года, и она энигмастер. Яснее говоря, специалист по раскрытию тайн.

Когда никакие прочие средства не помогают, ничего разумного в голову не приходит, вообще непонятно, что стряслось и как выходить из ситуации, приглашают энигмастера.

Существует целое профессиональное сообщество энигмастеров – Тезаурус. У этого термина несколько значений, но в точном переводе с греческого он означает «сокровище». Что также можно толковать по-разному: или как нечто ценное, или нечто скрытное. Тезаурус, организация с богатой и долгой историей, не особо афиширует свою деятельность, хотя в XXIII веке это скорее дань традиции, нежели сколько-нибудь насущная необходимость.

В профессии энигмастера необходимо много знать, быстро соображать и уметь находить истинное решение на основании неточной и даже ложной информации.

Главное орудие энигмастера – это интуиция. Почти как у хорошего детектива, хотя о преступлениях, как правило, речь не идет. Чаще приходится сталкиваться с необычными проявлениями естественных сил и объективных законов природы. Поэтому энигмастеры не верят в чудеса и всякую мистику. Они точно знают: любому феномену можно найти рациональное объяснение, не выходящее за пределы научной картины мира. А если не удастся, то это лишь кажущееся противоречие, потому что законы природы всегда шире их актуального понимания.

Маша – начинающий энигмастер, неопытный. Но все, кто с нею сталкивался в деле, полагают, что у нее прекрасные задатки.

Она работает в составе группы с довольно странным названием, о котором позже.

Координатора группы зовут Гена Пермяков, а прозвище у него – Пармезан. Ну, так сложилось. Еще в эту группу входят Стася Чехова – специалист по информационным потокам, Эля Бортник – практический экспериментатор и Артем Леденцов, по прозвищу, как и следовало бы ожидать, Леденец, – эксперт в технических вопросах. Все они тоже энигмастеры, но только Маша справедливо считается универсалом. В принципе, с ее навыками она могла бы работать и в одиночку, но в группе веселее и не приходится отвлекаться на рутину и посторонние материи. Для этого существует Пармезан, который недурно со всем справляется, хотя постоянно собою недоволен и считает, что напрасно занимает чужое место. Фокус в том, что никто на его место не претендует: все желают творческой свободы.

Теперь о названии группы.

В самом начале сама собой возникла тема: как назвать коллектив из пяти человек, связанный общим делом.

Решением, что напрашивалось словно бы само собой, было найти благозвучное производное от числительного «пять» на каком-нибудь языке.

Обсуждение состоялось на борту галактической станции «Тинторера», в кают-компании глубокой ночью. Протекало оно столь же энергично, сколь и бестолково.

– Печеньки! – объявила Эля Бортник.

– Это еще почему? – удивился Леденец.

– От польского «pięć», – пояснила Эля.

– Стаська и Элька еще как-нибудь сойдут за печеньки, – сказал Леденец с сомнением, – а вот Генка или Машка…

– Не будь таким буквалистом, – пожурила его Маша. – Дай волю воображению!

– Нупау! – сказала Стася Чехова, которой по должности надлежало быть полиглотом.

– Что-что? – удивился Пармезан.

– Нупау, – повторила Стася и на всякий случай нахохлилась.

Леденец вытаращил глаза:

– Откуда ты такое выкопала?!

– Не помню, – прикинулась Стася. – Из какого-то индейского языка.

– Стася, не копайся в Глобале понапрасну, – распорядился Пармезан. – Все равно не нравится.

– Гонин, – тотчас же сказала Стася. – Это по-японски.

– Как это было у Азиза Несина, – задумчиво промолвила Маша. – Футбольная команда «Гонимые вечной нуждой».

– Тогда гомэнтай, – сказала Стася, немного смутившись. – Тоже по-японски. Критиковать всякий может.

– Так мы ни до чего не договоримся, – промолвил Пармезан. – Нужно радикальное решение.

– Мое дело – подбросить в костер воображения побольше дровишек, – пожала плечами Стася. – Вииси, по-фински. Нга, по-тибетски. Тано, на суахили. Панча, на санскрите…

– Панча, тринадцатое, – ввернул Леденец.

– Длинно, – сказала Эля. – И банально.

– Бэш, по-ойротски, – продолжала Стася. – Хаа, по-лаосски.

– Пятнашки, – предложила Маша.

– Чересчур игриво, – сказала Эля. – Мы с тобой еще сойдем за пятнашки, а ты посмотри на Гену! Он пудов на шесть запросто потянет.

– Лима, по-индонезийски, – не унималась Стася. – Мыллынычгаё…

– О! – вскричал Леденец. – Мне уже нравится. Что это за потрясающий язык?

– Корякский, – ответила Стася.

– Среди нас нет ни одного коряка, – сказала Маша.

– Возможно, я в душе коряк, – заявил Леденец. – Вольный кочевник, отважный рыболов.

– В душе ты ктулху, – сказала Эля с сарказмом.

– И это тоже, – не спорил Леденец. – Стася, как по-корякски «ктулху»?

– Мимлин Нынпыкин Емгымгыйнын, – сказала та. – Но если уж речь зашла о тебе, то ты у нас гэвыгыйнын.

– Гениально! – воскликнул Леденец. – А что это означает?

– Недоразумение, – кротко ответила Стася.

– Квинтет, – осторожно промолвил Пармезан. – Синклит. Пентагон.

– У последнего слова не очень хорошая предыстория, – заметила Маша. – А нам нужно наполнить свою жизнь добром и светом.

– Позиция критика всегда самая выгодная, – напомнила Стася.

– Да что же мы зациклились на числительных? – спросила Маша. – Давайте искать нестандартные решения. Мы энигмастеры или хвост кошачий?

– И верно, – сказал Пармезан. – Сегодня нас пятеро. А завтра…

– Лично я на заслуженный отдых пока не собираюсь, – быстро заявил Леденец.

– …шестеро, – закончил Пармезан. – А то и больше.

Все замолчали, а потом Маша вдруг сказала:

– Команда Ы.

– «Операция Ы», – тотчас же откликнулась Стася.

– Голый вепрь Ы, проклятый святым Микой[8], – подхватил Леденец.

– И мы-ы-ы, – закончила Эля. – Вот компания какая!

И они со Стасей и Машей исполнили куплет и припев «Мы едем-едем-едем». Тихонько, чтобы не привлекать стороннего внимания, но с большим воодушевлением.

– Мне нравится, – смущенно сказал Пармезан.

– Как мы поем? – с надеждой спросила Маша.

– И это тоже, – сказал Гена и порозовел. – Но я имел в виду название.

– Да мне тоже, в общем, нравится, – сказал Леденец. – Хотя…

– Мы ведь не собираемся употреблять это в официальной переписке, – заметила Эля.

– Да здравствует «Команда Ы»! – громким шепотом возгласила Стася. – Событие нужно немедленно отметить.

С хрустальным звоном содвинулись бокалы, полные молочного коктейля с шоколадной крошкой…

Но мы, кажется, до сих пор толком не нарисовали Машу.

Нет, она не красавица в обычном понимании. Слишком крупные черты на слишком узком пространстве лица. Большие карие глаза. Большой, не слишком улыбчивый рот. И, конечно же, большой нос, который удивительным образом завершает весь портрет, сообщая ему необходимую гармонию.

Такой выдающийся во всех смыслах нос достался от мамы. В комплекте с густыми волосами, черными, жесткими и совершенно неуправляемыми, и жарким темпераментом.

Машину маму, если хотите знать, зовут Кармен, и она стопроцентная испанская женщина, со всеми достоинствами, да и недостатками тоже. Папе, Николаю Викторовичу, с ней приходилось непросто, но он не отступил перед временными трудностями. В конце концов, бьющуюся посуду всегда можно заменить на ударопрочную, оставив некоторый восполняемый резерв для разрешения семейных конфликтов. Если к уральскому стойкому характеру добавить педагогическое остроумие, никакая цель не покажется чересчур затруднительной. Ставить перед собой нереальные задачи, чтобы затем с блеском воплотить их в жизнь, всегда было у Тимофеевых в крови.

На счастье, энергичный нрав прихотливо сочетается в Машиной маме с океаном здравого смысла. Поэтому вот уже много лет родители живут душа в душу, служа наглядной иллюстрацией народной мудрости про милых, что если и бранятся, то таким вот диковинным образом всего лишь тешатся. Хотя окрестные народные промыслы по изготовлению специальной хрупкой посуды для снятия стрессов пока не зачахли окончательно.

Между тем, неискушенному взору Маша представляется девушкой романтического склада характера, сдержанной и даже немного меланхоличной. Сторонний наблюдатель не представляет, что иной раз творится у Маши на душе, какие там бушуют шторма и какие молнии бьют по белым гребнистым валам. И каких усилий ей стоит удерживать весь этот ад внутри себя…

Да почти никаких.

Прошли времена, когда Маша слыла драчуньей и сорвиголовой. Вначале родители, позднее добрые и умные учителя научили ее хитрому искусству самообладания. А затем уж и Тезаурус крепко внушил ей представление о том, что разум всегда важнее эмоций. Почти всегда. Ну, как правило.

Существует верная примета: если в Машину речь вплетаются испанские словечки, а то и целые фразы, значит, она нервничает и теряет самоконтроль. Необузданная мамина натура рвется на свободу. А когда вырвется – спасайся кто может.

Но случается такое крайне редко. Да почти никогда не случается. Потому что Маша знает заклинание или мантру – кому как нравится. И это заклинание приводит ее в доброе расположение духа. Вот оно: «Я всех люблю. Кого-то больше, кого-то меньше, кого-то совсем чуть-чуть. Никаких исключений. Потому что все люди заслуживают любви». Ну, что-то в этом роде.

Если кто-то все же обходится с Машей не лучшим образом – а такое, как ни странно, случается иногда! – она огорчается, но виду не подает. Переживает молча, про себя. И даже плачет. Но чтобы нарваться на ответную Машину резкость, нужно очень постараться!

Еще у Маши есть брат Виктор, который старше на пять лет. Они настолько разные, что не сразу и догадаешься о том, что они родня. Виктор – весь в отца: невысокий белобрысый крепыш, круглая коротко стриженая голова, нос картофелинкой, маленькие серые глаза и основательный инженерный ум, густо приправленный острым народным юмором. Маша, наоборот, смуглая, высокая и худая, можно сказать – утонченная… нездешняя. Вся в маму.

Друг дружку они обожают.

И каждый считает другого умнее себя.

Так мы нарисуем Машу когда-нибудь или нет?!

Еще несколько штрихов.

У Маши длинные сильные ноги, потому что она много и серьезно занималась танцами. А еще, немного и легкомысленно, – шорт-треком. Руки у нее тоже сильные, хотя времена, когда она дралась с подружками, по понятным причинам канули в Лету.

Маша вообще довольно сильная девушка. Не смотрите, что со стороны она напоминает собой розового фламинго – такая же тонкая, изящная. И с большим носом. Особенно когда оденется в свое любимое розовое. На самом деле в этой легкомысленной розовой упаковке скрывается молодой гепард. С когтями, зубами, обманчивым мурлыканьем и всем, что полагается представителю семейства кошачьих.

Что еще?..

Ах да, голос.

Голос у Маши смешной. Тонкий, высокий и немного шершавый. Несерьезный, как у мультяшки.

С одной стороны, это создает определенные проблемы в профессиональном общении. Трудно воспринимать всерьез доводы, произносимые кукольным голоском.

Но этот же самый голос иногда способен привести собеседника в почти гипнотическое состояние, когда смысл произносимых слов пролетает мимо восприятия.

В обычной жизни Маша делает недовольную гримасу и щелкает перед носом пальцами (пальцы у нее длинные и тонкие, что называется – музыкальные; щелчок выходит негромкий). И сердито произносит что-нибудь вроде: «Эй, ты еще здесь? Я что – с собой разговариваю? Есть кто-нибудь дома?» – или какую-нибудь другую обидную фразу.

В профессиональной же сфере она, что греха таить, иной раз этим инструментом беззастенчиво пользуется.

Иногда она бывает чрезмерно упряма, что наверняка пройдет с годами. А иногда становится жесткой, как стальной стержень, и тут уж ее ни согнуть, ни переспорить. Для энигмастера, которому приходится иметь дело с очень разными оппонентами, в том числе и ни на грош ему не доверяющими, качество отнюдь не лишнее.

Вот, собственно, и весь Машин портрет.

Так и остается загадкой, почему многие, кто оказывается рядом с нею в этом хаотическом мире, с высокой степенью вероятности в нее вдруг влюбляются.

В чем секрет? Что тому причиной? Характер, между прочим, далеко не ангельский? Голос, взгляд? Может быть, нос?!

Кажется, нам этого не понять.

Эти строки любезно предоставлены молодым художником Константином Шендриковым, который имел удовольствие несколько раз рисовать Машу Тимофееву с натуры. Они тоже ничего не объясняют и даже наоборот, запутывают еще сильнее.

Давайте нарисуем Машу Совсем простым карандашом На белой рисовой бумаге, В которой риса вовсе нет, Но корень «рис» вполне уместен, Коль рисовать мы собрались. А древом, ставшим ей основой, Мы можем смело пренебречь. Когда в руке не дрогнет грифель, Мы тонкий контур нанесем На лист бумаги, закрепленный, Чтоб ветром вдруг не унесло: Ведь мы рисуем на пленэре, Ловя спокойствия момент В ее глазах, в ее осанке, И в мыслях, если повезет. Мы отвлечемся ненадолго, Чтоб очертить, не исказив, Лица овал, в ушах сережки, И брови, словно два крыла Над темной тайной глаз-близняшек, В которых плещется печаль. На губы девичьи умело Набросим тень улыбки той, Что всякому сулит погибель, Кто близко проведет хоть час. Здесь мига будет маловато: Не сразу нам дано понять Всей креатуры чарованье, А часа будет в аккурат. Теперь, собравши все уменье, Чтоб ничего не извратить, Мы нарисуем дивный носик Размером точно в пол-лица, Дар Андалусии кипучей Холодным северным снегам. Теперь сотрем вчистую грифель, Затушевавши дочерна Густые, словно воды Стикса, И столь же темные, до плеч Потоки прядей романтичных, И пусть даруют небеса Нам силы избежать соблазна Вплести в них розовый бутон. Окинем же скептичным взором Плоды беспомощных трудов. Поймем, что было то напрасно: Не удалось нам передать Ни юности очарованье, Ни зрелость скрытную ума, Ни тайный смех в устах степенных, Ни грусть в распахнутых очах. Всему черед: пробьют куранты, Иная, твердая рука Однажды завладеет кистью, А не простым карандашом. К холсту склонясь и на палитре Созвездье красок растерев, Другой, кто нам пока неведом, Сорвет мгновенье у судьбы, Запечатлеет дивный облик, Постигнув той натуры суть, Из лучших книг сложив донжоны На фоне Млечного Пути, На плечи тонкие набросив Миров неблизких соболя… А наш эскиз пребудет с нами, Как мимолетный счастья миг, Как неудачная попытка, Один из миллиона шанс. Его удел – пылиться мирно Среди несбывшихся надежд, Пока, анналы разбирая, Запечатленные в душе, Рука случайно не коснется Бумаги рисовой клочка И пыль стряхнет. Вздохнув неслышно, Мы воротимся в те года, Что обещали нам бессмертье, Но обманули. А пока — Давайте нарисуем Машу…

Отнесем некоторый настроенческий декаданс на счет молодости автора. По нашим сведениям, период его душевных терзаний был весьма непродолжителен, и сейчас юноша вполне счастлив, как и полагается творческой личности, – влюблен и любим. И утверждает, что это было мимолетное увлечение, которое осталось в прошлом. Но как-то уж чересчур неуверенно.

Он, как и все, даже себе не сумел объяснить ровным счетом ничего.

09.12.2013

Альфа Кадавра

Нет, мертвые не умерли для нас! Есть старое шотландское преданье, Что тени их, незримые для глаз, В полночный час к нам ходят на свиданье…

Иван Бунин

1.

Мертвый корабль – всегда довольно мрачное зрелище. И космический корабль здесь не исключение.

В особенности – когда ты внутри него.

Маша никогда не бывала в морге. Но сейчас ей представлялось, что морг выглядит именно так: холодно, безжалостный яркий свет и белые стены.

– Это изморозь, – сказал Гектор небрежно. Он провел ладонью в перчатке по стене и показал Маше. – Температура падала быстро, но постепенно. В условиях высокой влажности. Очевидно, взорвались какие-то резервуары с жидкостью.

– Бассейн, – коротко возразил Ахилл.

– Что – бассейн?

– В рекреационной зоне наверняка был бассейн. Он закипел от перепада давления.

– Скажи лучше – испарился, – ревниво заметил Гектор.

– Быстрое испарение ничем не отличается от кипения, – не отступал Ахилл.

Кажется, Маша впервые оказалась в обществе, где выглядела самой молчаливой.

Они шли по главному коридору, задерживаясь на пересечениях с боковыми переходами, сверяясь с картой, чтобы не заплутать. Все трое были в легких скафандрах: минимум защиты, облегченный био-пак, открытые шлемы с прозрачными полумасками. Повсюду на стенах присутствовали световые указатели, но все они давно угасли, да и были непонятны, честно говоря.

Кораблю было почти сто лет. Все это время он провел в космосе. Это был очень старый корабль, на фотонной тяге. Ему крепко досталось, но он сохранил прежнюю стать. У него даже было свое имя – «Луч III». Корабль принадлежал к легендарной серии «Лучей», которые были созданы человечеством для исследования дальнего космоса и в свое время считались вершиной технической мысли. Сразу после постройки он ушел в межзвездную экспедицию. А затем вернулся, чтобы стать на вечный прикол на орбите Юпитера. Он был громаден, без малого километр в длину, от противометеоритных пушек до оконечности отражателя. Настоящий поселок из металла и керамики. Но почти все его внутреннее пространство занимали приборные отсеки и двигательная секция. Да еще пронизывали бескровными артериями технические коридоры и переходы с поручнями на случай невесомости, запутанные не хуже мифического лабиринта. Обитаемая же зона сиротливо теснилась в носовой части.

Человечество больше не нуждалось в подобных монстрах. Фотонная тяга ушла в историю. На смену ей пришла технология экзометрального перехода с использованием компактных гравигенных приводов. Старому звездолету в таком чудесно сохранном виде было предначертано стать орбитальным музеем на околоземной орбите. Чтобы дети, да и взрослые, могли поразиться не только научному гению собственных предков, но и мужеству и подвижничеству первопроходцев космоса.

Если бы не одно обстоятельство.

«Луч III» вернулся без экипажа.

Самостоятельно, в субсвете, вошел в пределы Солнечной системы. Благополучно миновал внешние защитные контуры. На подходах к Поясу астероидов сбросил ход и лег в дрейф, словно бы вручая свою судьбу благодарным потомкам.

Такое поведение космического корабля никому нынче не в новинку. Бортовой когитр с легкостью заменит навигатора, если тот не в состоянии исполнять свои функции: болен, ранен, спит или играет в нарды с инженером. Но когитры, высокоинтеллектуальные системы, появились несколько позже, чем все звездолеты серии «Луч» отправились в свои странствия, а некоторые даже успели к той поре с той или иной степенью благополучия вернуться к родным пенатам. «Луч III» был снабжен прекрасными для своего времени информационно-вычислительными системами типа «компьютер», которые также способны были действовать в режиме автопилота, но в довольно ограниченном пространстве операций. Иными словами, после изменения маршрута без человеческого фактора он вряд ли нашел дорогу домой.

Это была научно-исследовательская миссия в звездную систему Альфа Центавра. Простенько, без фантазий. Тем более, что уже наведались с разной степенью благополучия «Лучи» к Летящей звезде Барнарда, к Сириусу, а то и просто в свободный поиск, на дальность погружения в галактический гравитационный прибой. В сложившихся обстоятельствах было ненатурально оставлять без внимания ближайшую соседку-звезду. В задачи миссии не входило развертывание постоянного лагеря на одной из планет, существование которых к тому времени было подтверждено астрофизическими наблюдениями. Долететь, осмотреться. При наличии возможности – десантироваться, закрепиться, извлечь максимум полезной информации, осмотреться еще разок на предмет целесообразности грядущих миссий. И с чувством исполненного исследовательского долга – домой.

Но что-то пошло не так, и «Луч III» промахнулся мимо такой банальной на первый взгляд цели.

Что не помешало ему где-то в отдаленнейшей точке пространства совершить маневр возвращения, включавший торможение и разворот.

Дальнейший ход событий оставлял простор для разнообразных домыслов, в том числе самых фантастических и даже бредовых. Предпосылок к каковым оказалось в избытке.

Дрейфовавший на границе Пояса астероидов звездолет молчал. Ни на какие попытки связи во всех мыслимых диапазонах частот, всеми мыслимыми способами, в том числе и самыми архаичными, вплоть до азбуки Морзе, не реагировал. После недолгих колебаний он был отбуксирован на орбиту Юпитера и подвешен на высокой стационарной орбите, в плоскости внешнего «паутинного» кольца. Затем с соблюдением экстраординарных мер предосторожности вскрыты были технические люки. Первыми во внутренние помещения корабля проникли роботы. Их отчет оказался рутинным: атмосферное давление ниже нормы, радиационный фон в двигательном отсеке не превышает допустимого, загазованность… влажность… признаков обитаемости не обнаружено.

Озаботившись извлеченными из архивов схемами расположения обитаемых отсеков, на борт «Луча III» ступили люди. В героев никто не играл: использовались тяжелые скафандры высшей защиты «Галахад» с активными экзоскелетами, компактное оружие, словом – все, как полагается при работе в недружественной среде.

Очень скоро был обнаружен экипаж звездолета. Восемнадцать человек, десять мужчин и восемь женщин. Инженерная и научная группы даже не покинули древних неуклюжих гибернаторов, что в те достославные времена напоминали собой не то громоздкие рефрижераторы, не то гробы, безыскусно инкрустированные черным пластиком. Навигационная группа в полном составе присутствовала на штатных постах. Все были мертвы, и мертвы очень давно. У тех, кто был в гибернаторах, остановились жизненные функции, но тела практически не пострадали. Навигаторы же в условиях сухости и низкой температуры превратились в мумии.

Как бы то ни было, в управлении кораблем люди участия не принимали.

При детальном осмотре обнаружилось, впрочем, некое жутковатое обстоятельство: окостеневшие пальцы первого навигатора застыли на панели управления в аппликатуре, соответствующей вводу команды финишного торможения.

Гипотезы у специальной комиссии Корпуса Астронавтов быстро закончились, и было принято самоочевидное решение обратиться за помощью к Тезаурусу.

Руководство Корпуса отчего-то Маше не обрадовалось. Они рассчитывали на генерального инспектора Хубрехта Анкербранда, на главного инспектора Гуннара Киттермастера или по крайней мере на Эвариста Гарина, тоже, кстати, главного инспектора. Юная дева в статусе рядового энигмастера их не впечатлила. Тезаурус в лице того же Хубрехта Анкербранда пожал плечами: для энигмастера возраст и опыт не имеют определяющего значения, а звучные титулы всего лишь указывают на степень его загруженности административными функциями, к профессии не относящимися. А у Маши в активе уже был инцидент на планете Марга, за который Корпус Астронавтов в лице администрации галактического стационара «Тинторера» до сих пор не удосужился ни выразить благодарность, ни принести извинения… Корпус Астронавтов поиграл желваками, но с выбором Тезауруса смирился.

Личному составу специальной комиссии предписано было оказывать этой длинноносой косматой девице с писклявым голосом всемерное содействие. В отличие от руководства, личный состав не возражал. Если принять во внимание, что в спецкомиссию входили исключительно мужчины в возрасте от семидесяти пяти до двадцати семи лет.

Те, кто старше, с большим рвением опекали Машу, предупреждая все желания и остерегая от неверных шагов. Угощали пончиками и прятали от сквозняков. Маше стоило немалых стараний делать вид, будто она в таковой опеке нуждается. Более юные предприняли попытки ухаживания разной степени изощренности. Маша не обошла вниманием решительно никого из ухажеров, искусно избегая выделять кого-нибудь более прочих, дабы не сеять ненужные распри в тесном коллективе.

В непосредственную поддержку Маше приданы были двое младших инспекторов: Ахиллес Танатопулос, в обиходе просто Ахилл, и Эктор Руис Гонсалес, каковой с неотвратимостью антитезы был переименован коллегами в Гектора. Отношения между ними, не достигая эпического градуса, однако же носили характер нескончаемого соперничества во всех сферах. Знакомство с Машей началось с того, что Ахилл адресовался к ней на чистейшей эллинике, а Гектор – на эспаньоле-кубано, и она, пребывая в некотором замешательстве, ответила обоим на языке обращения. «Это ничего не доказывает», – упрямо заявил Ахилл. «Говорю же, она японка», – возразил Гектор. Недоразумение скоро рассеялось: друзья-антагонисты оспаривали Машину этническую принадлежность, причем каждый зачислял ее в свои. В качестве запасного варианта рассматривался японский генезис. «Но как же… – огорчился Ахилл. – Волосы, брови, глаза… нос! Ты же типичная эллинопула!» – «Ну, я-то сразу заметил, что для чика кубана ты слишком худая», – небрежно заметил Гектор. Маша уже привыкла к тому, что ее внешность многих ставила в тупик. Спасибо русскому папе, испанской маме и целому шлейфу разнообразных предков, среди которых наличествовали даже китайцы… В ту пору на Земле в очередной раз вошла в моду национальная идентичность. За пределы спецкурсов родной речи и фольклорных фестивалей животрепещущие веяния не простирались, но всякому вдруг приспичило ощутить связь с пращурами на генетическом уровне. Быть может, напоследок: человечество все более становилось моноэтническим, и Маша была ярким представителем нового тренда. Ярким во всех смыслах… «Успокойтесь оба, – весело сказала Маша, стремясь поскорее довести ситуацию до необходимого абсурда. – Я русская». – «Клево! – уважительно отреагировал Ахилл. – Ты, наверное, пьешь водку и закусываешь солеными бананами!» – «Огурцами, – поправила Маша. – Но чаще молочный коктейль с шоколадной крошкой. Не закусывая». На этом актуализация идентичности пресеклась, сменившись ненавязчивыми романтическими заходами. Маша не возражала: это позволяло ей держать себя в тонусе, а заодно и спутникам не давать расслабляться в отсутствие зримой угрозы.

Это был третий визит на мертвый звездолет. Если предыдущие два визита носили ознакомительный и даже в какой-то мере общеобразовательный характер, то на сей раз Машу специально интересовал главный пост. Она прекрасно добралась бы и сама, но почетному эскорту втемяшилось, будто она боится. «И пусть, – думала Маша. – Будет с кем словом переброситься. А еще эти двое, с их повышенной конфликтностью, могут сойти за неплохих «адвокатов дьявола», если вдруг появится какая-нибудь интересная гипотеза».

– Напрасно мы не взяли оружие, – проворчал Гектор. – Этот корабль словно специально придуман для игры в прятки. Те, кто его строил, и сами, наверное, путались в его закоулках.

– Что ты этим хочешь сказать? – подозрительно осведомился Ахилл.

– Если бы я был инопланетным агрессором, – пояснил Гектор, – то легко нашел бы, где укрыться. И никто бы меня не отыскал, пока я сам не решил бы объявиться и напасть на человечество.

– У тебя слишком разыгралось воображение, – заметила Маша. – Мне тоже не нравится неизвестность. Но я знаю, что рано или поздно ко всем загадкам найдутся вполне рациональные ключи.

– Оптимистка, – хмыкнул Гектор. – Мир слишком сложен, чтобы быть понятным.

– Но действует он по объективным законам. А значит, мир познаваем.

– Когда все тайны будут раскрыты, – сказал Ахилл сочувственно, – тебе придется сменить профессию, Мария. Ты уже придумала, чем займешься потом?

– Это случится нескоро, – заверила его Маша. – Сто раз успею передумать.

– Если бы ты, Мария, была злобным и хищным монстром, напавшим на космический корабль, – сказал Гектор, – где бы ты затаилась в первую очередь?

– Для начала я бы подумала, зачем мне нападать на корабль, – ответила Маша. – И что я стану делать, когда он доставит меня в Солнечную систему.

– Как что? – удивился Гектор. – Уничтожить человечество!

– А зачем мне уничтожать человечество? – кротко спросила Маша.

– Ну, ты же злобный монстр, – напомнил Гектор. – Моральные терзания тебе не свойственны.

– И здравый смысл, между прочим, тоже, – добавил Ахилл.

– Глупый, хищный, злобный монстр, – покачала головой Маша. – Такие вымирают прежде, чем выбираются в открытый космос.

– Не видала ты еще настоящего монстра, Мария, – возразил Гектор.

Маша скорчила ироническую гримаску и молча адресовала ему воздушный поцелуй.

– Да брось, – протянул Гектор недоверчиво. – Где ты могла с ними встретиться?

– Тариркана, – сказала Маша. – Ущелье Чадодау. А еще Швитанган, побережье Кемнарской Прорвы. Это если за пределами Земли…

– И что ты там делала? – осторожно спросил Ахилл.

– То же, что и здесь, – ответила Маша. – Пыталась найти ключ к загадке.

– А в это время злобные хищные монстры… – начал было Гектор.

– Им было не до меня, – сказала Маша. – Они были заняты тем, что жрали друг дружку. Излюбленный досуг злобных монстров. Как вы понимаете, тут уж не до эволюции.

– Мне одному кажется, что где-то булькает? – вдруг спросил Ахилл озабоченно.

– У тебя глюки, – успокоил его Гектор. – В полной тишине с неуравновешенными натурами и не такое случается.

– Я тоже это слышу, – беспечно сказала Маша. – Причем с самого начала.

– У затаившегося монстра урчит в животе, – предположил Гектор. – От голода.

– Полной тишины не бывает, – сказала Маша. – Особенно внутри таких громадных конструкций. Я слышу не только то, как булькает охладитель в трубопроводах, но и как где-то за переборками искрит поврежденная проводка…

– Что-что искрит? – не понял Ахилл.

– Тонкие металлические соединения в пластиковой изоляции, – пренебрежительно объяснил Гектор. – Когда-то использовались для передачи потока электронов от генератора к приборам. Примерно как артерии в живом организме.

– …и как шумят насосы в системе подачи воздуха, – сказала Маша. – Здесь вообще довольно шумно, если вы не в курсе.

– Это у тебя юмор такой? – ощетинился Ахилл.

– Это у меня слух такой, – сказала Маша. – Во-первых, когда я напряжена, все мои чувства сильно обостряются. Например, я могу рассказать, что Гектор ел нынче на завтрак…

– Ничего особенного! – быстро объявил тот. – Кофе и пончики.

– Подумаешь! – фыркнул Ахилл. – Такое про него и я могу рассказать.

– …и какие сигареты ты курил в своей каюте, между прочим – вопреки категорическому запрету начальства.

– Но ведь ты не станешь этого делать, Мария, не так ли? – понизив голос, задушевно спросил Ахилл.

– А во-вторых, – продолжала Маша, – у меня от природы тонкий слух. Почти музыкальный.

– Это-то при чем?! – вскричал Гектор.

– Любой технический шум имеет свою акустическую характеристику, – сказала Маша. – У меня есть старший брат Виктор, он прекрасный гравигенный системотехник. У него золотые руки… но это не важно. А еще у него замечательный слух, еще лучше, чем у меня. Современные приборы шумят не так сильно, как архаичные, вроде тех, что установлены на нашем «Луче». Но Витя все равно их слышит. Он говорит: техника либо молчит – если бездействует, либо производит постоянный однородный шум.

– Особенно карьерный гигабот, – ввернул Ахилл.

– Если ты желаешь меня запутать, – сердито сказала Маша, – то тебе все равно не удастся.

– Не слушай его, Мария, – сказал Гектор. – Продолжай хвастаться братом. Ахиллу хвастаться некем, кроме самого себя.

– Я не хвастаюсь, – сказала Маша, – а горжусь. Есть разница?

– Есть, – согласился Гектор. – Примерно как между гравигенератором и карьерным гигаботом.

– Так вот, всякое изменение высоты и громкости технического шума должно настораживать. Это значит, что с техникой что-то не так.

– Гравигенераторы, – веско заметил Гектор, – не шумят. На «Луче» прямо сейчас находятся несколько мобильных гравигенераторов, чтобы создать комфортную для исследователей силу тяжести. Вряд ли ты обнаружишь их местонахождение по звуку.

– Когда гравигенератор вот-вот сорвется в форсаж, он начинает завывать, – возразила Маша. – Мне рассказывали, – она сделала многозначительную паузу. – Полагаю, никому не нужно объяснять, что такое гравигенный форсаж.

– Нужно, – мстительно заявил Ахилл.

– Не нужно, – сказал Гектор. – Когда «Конунг Тургейс» уходил от Бримиаранты, ему понадобилась вся мощность гравигенной секции. Что вы хотите: планета-гигант с металлическим ядром! Уйти-то он ушел, а планета превратилась в красивый китайский фейерверк…

– Гордиться тут нечем, – заметил Ахилл.

– Вот-вот, – кивнула Маша. – Брат мне об этом рассказывал, как о примере неумелого обхождения с источниками повышенной техногенной опасности.

– Много вы понимаете! – сказал Гектор. – Можно подумать, твой головастый братец нашел бы другой способ оторваться от планеты.

– Не только головастый, но и рукастый, – сказала Маша. – Возможно, и нашел бы. А если бы на борту «Тургейса» вместе с ним оказалась и я, нашли бы непременно.

– Все же ты хвастаешься, Мария, – сказал Гектор укоризненно.

– Думай, как хочешь, – сказала Маша. – Мне трудно осуждать экипаж «Тургейса». В конце концов, я гуляю здесь, вместе с вами, Витя никогда не покидает Землю, а энигмастеров с инженерной подготовкой на все галактические миссии не хватит.

– А есть среди вас и такие? – спросил Ахилл.

– Есть, – сказала Маша. – Например, Артем Леденцов, отличный технарь, но для самостоятельной работы у него маловато воображения.

– У тебя, конечно же, воображения хоть отбавляй, – сказал Ахилл.

– У меня интуиции хоть отбавляй, – поправила Маша. – А воображение я развиваю специально.

– И как? – усмехнулся Гектор. – Удается?

– Надеюсь, – сухо ответила Маша.

– Кстати, о гравигенной тяге, – сказал Ахилл. – Чем тащиться через весь корабль, нужно было выбрать скафандры с гравитационными поясами. Пять минут – и мы на месте.

– В следующий раз так и поступите, – кивнула Маша. – Когда придете сюда без меня. А мне нужно осмотреться.

– И прислушаться, – сказал Гектор.

– И принюхаться, – присовокупил Ахилл.

– А что же, – произнесла Маша с вызовом. – И принюхаться тоже.

– Ничего здесь нет интересного, – сказал Ахилл. – Пустая мертвая коробка. Чего тут нюхать! Можно бродить по ней годами и ничего не найти.

– И все же что-то убило людей, – напомнила Маша. – Всех до единого. Причем разными способами. И это «что-то» никуда не делось с корабля, оно все еще здесь.

– Почему ты так думаешь? – спросил Гектор, невольно понизив голос.

– Потому что ему некуда скрыться из пустой мертвой коробки, висящей в космическом пространстве.

– Но ведь как-то оно сюда проникло. Может быть, из того же космического пространства.

– Нисколько не исключаю. И очень хочу понять, как это произошло. Но разница в том, что все случилось за много парсеков отсюда, в другом космическом пространстве.

– Вакуум, холод, – проворчал Ахилл. – Всюду одно и то же.

– Балда ты, – сказал Гектор. – Пространство пространству рознь. А еще есть такая неприятная штука, как темная материя.

– Нуль-потоки, – добавила Маша. – Гравитационный шторм. Блуждающие поля реликтовых излучений.

– Ладно, убедили, – сказал Ахилл. – Буду настороже.

– Возможно, я преувеличила опасность, – сказала Маша. – В конце концов, здесь все обследовано и просканировано вдоль и поперек. И категорически подтверждено отсутствие любых биологических угроз. Но это не значит, что опасность обязательно должна иметь биологическую природу.

– А какую тогда? – спросил Гектор с интересом.

Маша не ответила.

Ей вдруг почудилось движение.

Но, кроме них, на корабле никого больше не было. По меньшей мере, не должно было.

Ахилл и Гектор продолжали о чем-то вяло препираться и не заметили, что Маша поотстала на пару шагов. Ей хотелось присмотреться повнимательнее.

Разгадка оказалась донельзя банальной: зеркало. А если точнее, отполированная до зеркального блеска металлическая панель в человеческий рост в параллельном коридоре. Такие панели встречались здесь с достаточной регулярностью. Визитеры как раз миновали переход. Поэтому Маша увидела собственное искаженное отражение в одной из панелей.

– Что-то случилось? – спросил Ахилл.

– Померещилось, – сказала Маша.

– Здесь непременно должны быть привидения, – сказал Гектор, зловеще понизив голос.

– Куда же без них, – легко согласился Ахилл. – Собственно, мы уже пришли.

Завернув за угол, они оказались перед двухстворчатой бронированной дверью с угрожающего вида запорами.

– Это на случай вторжения недружественных пришельцев, – хмыкнул Гектор.

– Как видно, не помогло, – сказал Ахилл.

– Пришельцы могли прикинуться дружественными, – сказал Гектор.

– Или не выглядеть пришельцами, – добавила Маша. – Ну что, готовы?

– Первый готов, – сказал Ахилл.

– Второй готов, – подтвердил Гектор.

– Третий готов, – сказала Маша. И, не удержавшись, фыркнула: – Звучит глупо. Будто мы с парашютами прыгать собрались!

– Таков порядок, – сказал Гектор значительным голосом.

– Мало ли что, – добавил Ахилл. – Вдруг за разговорами мы не заметили, как одного из нас похитили недружественные пришельцы. Кстати, сколько нас было вначале?.. Открывай, Мария.

Маша извлекла из нагрудной сумки мастер-ключ в виде жесткой черной карточки из пластика с синими металлическими вставками. Он был изготовлен специально для спецкомиссии в точном соответствии с описанием из архива Института космических исследований. Даже цепочка со звеньями в форме маленьких космических корабликов не была упущена. И кое-кому пришлось повозиться, чтобы правильно его запрограммировать. Маша провела ключом по панели сканера и отступила на шаг. Запоры с тяжким чмоканьем отомкнулись, створки неожиданно легко разошлись, в куполообразном помещении по ту сторону двери вспыхнул свет. В потревоженном воздухе плясали пылинки.

Переступив комингс, Маша прошла внутрь и остановилась напротив пульта между креслами первого и второго навигаторов.

– Кивилев, первый навигатор, сидел, положив руки на панель управления, – сказал за ее спиной Гектор. – Как будто собирался ввести команду на торможение.

– Я знаю, – сказала Маша, не оборачиваясь.

– Между прочим, – заметил Ахилл, оставшийся в коридоре, – команда была введена и выполнена.

– Не могла же мумия управлять кораблем, – сказал Гектор. – Значит, кто-то делал это за нее.

– Или что-то, – добавил Ахилл.

– Поэтому я здесь, – сказала Маша.

– Мы не будем тебе мешать, Мария, – обещал Гектор. – Если хочешь, я тоже выйду.

– Нет необходимости, – сказала Маша. – Никаких особенных ритуалов я выполнять не собираюсь. Я просто хотела увидеть своими глазами. А думать можно где угодно.

– Понятно, – сказал Гектор, который, однако же, ничего не понимал.

Он все же вышел в коридор. Наверное, ему было не по себе в этом прекрасно освещенном и медицински чистом склепе. Маша слышала, как он энергичным шепотом втолковывал Ахиллу: «Там негде спрятаться, понимаешь? Совсем негде! И потом, регистраторы бы все показали. Но на записях ничего нет странного. Совсем ничего!»

Гектор ошибался.

Потому что Маша, в отличие от него, видела все записи внутренних регистраторов на главном посту. А не только те, к которым были допущены рядовые члены спецкомиссии.

Разумеется, регистраторы не могли работать все сто лет, что корабль провел в космосе. Они были настроены таким образом, что включались, когда экипаж занимал места, и выключались с его уходом. Присутствие экипажа было необходимо в критические моменты: при старте, при финише, при выполнении маневров возвращения и торможения. Все остальное время навигаторы, как и научный персонал экспедиции, должны были провести в гибернаторах.

На записях Маша видела, как навигаторы с шутливым облегчением оставили главный пост, когда «Луч» вошел в разреженную область пояса Койпера. Как они, бледные и не слишком здоровые на вид, вернулись каждый в свое кресло перед сближением с Проксимой Центавра. Только трое навигаторов, и никого больше. По существовавшим в ту пору правилам, никто посторонний не должен был переступать порог главного поста. Регистраторы старательно запечатлели напряженные лица навигаторов, негромкие реплики, многократно отработанные до автоматизма движения. И момент, когда жизнь оставила этих людей. Словно ее сдуло порывом ветра.

Стиснув зубы, Маша снова и снова пересматривала тот фрагмент записи. Она пыталась понять, что произошло.

Но понять такое было невозможно.

Только что человек был жив, смотрел перед собой живыми глазами, чему-то усмехался про себя живой усмешкой. Спустя мгновение лицо превращалось в посмертную маску, взгляд делался пустым и расфокусированным. Ничего вроде бы не менялось. За исключением одного: на место жизни заступала смерть.

Маневр вхождения в пределы звездной системы Альфа Центавра так и не был выполнен, звездолет летел дальше – в никуда.

Но экипаж не вернулся в гибернационные камеры, и спустя короткое время регистраторы выключились.

Поэтому компетентная часть спецкомиссии, не исключая Маши, знала, как далеко промахнулся «Луч» мимо своей цели и в какой точке мироздания совершил разворот. Но что там, в этой точке с известными галактическими координатами, произошло, и почему неуправляемый звездолет вдруг решил воротиться домой, можно было только гадать.

Или поручить разгадку энигмастеру двадцати четырех лет от роду, с профессиональным опытом, близким к нулю.

Маша подозревала, что личный состав спецкомиссии относился к ней с симпатией, поскольку никто не верил, будто ей удастся разобраться в этой странной истории. Дело выглядело безнадежным. А энигмастеры не умеют заглядывать в прошлое и видеть то, чего никому не дано увидеть. Они такие же люди, оперируют тем же объемом информации. Интуиция и воображение не всесильны. А от симпатии до сочувствия рукой подать.

Маша еще раз оглядела вогнутые стены в белой упругой обивке под кожу.

– Ничего мы тут не найдем, – сказала она с тяжким вздохом.

– А где? – с громадным любопытством спросил Гектор.

– Завтра прогуляемся по технической палубе.

– Снова пешком? – осведомился Ахилл с неудовольствием.

– Конечно. И будем весьма настороженно озираться.

– Тогда я все же возьму оружие, – сказал Гектор.

– Хорошая мысль, – сказала Маша. – Хотя что-то мне подсказывает, что озираться будем только мы с Ахиллом.

– А я что же? – обиделся Гектор.

– А ты станешь следить за своим оружием, – пояснила Маша, – чтобы ненароком не подстрелить никого из нас, – она протянула руку в толстой перчатке и коснулась стены. – Здесь покойно. Уютно. Как…

– …в могиле, – мрачно подсказал Гектор.

– Дурак, – сердито сказала Маша.

Она стащила перчатки, села в кресло первого навигатора и устроила пальцы на сенсорной панели перед собой.

– Плохая примета, – сказал позади нее мнительный Ахилл.

– Не нажми там чего-нибудь, Мария, – сказал Гектор. – А то снимемся и улетим куда-нибудь дьяволу в пасть.

– Не волнуйся, – сказала Маша. – Все системы корабля надежно деактивированы.

Не сдержавшись, добавила:

– Защита от дурака.

– В данном случае – от дурочки, – отомстил Гектор.

Маша сидела, глядясь в темные, умершие вместе с кораблем вогнутые экраны. В них ничего не отражалось. Это было сделано специально, с тем, чтобы световые блики, которые легко принять за звезду или какой иной космический объект, не сбивали с толку экипаж. «Мне ничего не приходит в голову, – думала Маша. – Вечером со мной захочет пообщаться Пармезан, а мне даже нечего ему сказать. В голове информационный вакуум. Гектор прав: я бесполезная дурочка…»

Она не успела додумать эту богатую мысль.

Что-то изменилось вокруг нее. Ненадолго – на неуловимую долю секунды. Изменилось – и тут же вернулось к прежнему состоянию.

Будто волна холодного воздуха накрыла ее с головой, скользнула под скафандр со всей его теплозащитой, мгновенно добралась до самых костей. И пропала, как и не было. Оставив в качестве напоминания о себе мурашки по всей коже и даже на затылке под волосами.

Маша все так же сидела в навигаторском кресле, опустив ладони на безответные сенсоры. Только глаза у нее были почему-то зажмурены изо всех сил. И пальцы сведены судорогой.

Она открыла глаза и посмотрела на собственные руки.

Команда финишного торможения.

– Что это было? – спросила Маша перехваченным голосом.

– Мария, ты о чем? – беспечно откликнулся Ахилл.

Гектор привстал на цыпочки и заглянул Маше через плечо.

– Клево, – сказал он. – Точь-в-точь как пальцы у первого навигатора, когда его здесь нашли.

– Вот что, – сказала Маша. – Закройте дверь и подождите меня с той стороны. Я хочу остаться ненадолго одна.

– Зачем? – удивился Ахилл.

– Подумать в тишине, – соврала Маша. – У нас, энигмастеров, так принято.

– Может быть, в другой раз? – спросил проницательный Гектор. – Когда я буду при оружии?

– Глупости, – сказала Маша. – Ты как ребенок. Какое может быть оружие?! Просто дайте мне побыть в комфортном уединении.

– Как скажешь, – промолвил Гектор недоверчиво. – Ты большая девочка.

– Мария, если через десять минут ты не появишься, – добавил Ахилл, – мы заходим внутрь…

– Балда! – шепотом выговорил ему Гектор. – Вдруг она решила поправить бретельку у бюстгальтера, а тут вламываешься ты, такой супермен!..

– …предварительно постучав, – закончил фразу Ахилл.

Маша насмешливо фыркнула, но ничего не возразила.

Створки с тихим шорохом сомкнулись у нее за спиной. Теперь ничто ей не мешало собраться с мыслями.

Что произошло? Шутки растревоженного воображения? Первые симптомы нервного стресса, вызванного предчувствием профессионального фиаско? Никто не ждет чудес даже от энигмастеров. Но страшно не хочется оставлять после себя неоправданные надежды…

Или все же на корабле что-то есть. Что-то, не замеченное сканерами, упущенное службами дезактивации, просочившееся сквозь сети биологического контроля.

Что-то, способное дать ответы хотя бы на некоторые вопросы.

Или несущее угрозу всему живому.

Что-то, убившее экипаж «Луча».

Маша остро ощутила свою беззащитность. Если какая-то злая сила желала ее смерти, не было ничего, что могло бы ей помешать.

Кроме непоколебимой Машиной уверенности в том, что с ней никогда и ни за что не случится ничего плохого.

Наверное, она явилась на свет с этой уверенностью. И за всю ее недолгую жизнь не произошло ничего, что заставило бы ее хотя бы на чуть-чуть усомниться в своей счастливой звезде. Это просто было с ней, как охранительный знак. Оставалось гадать, кто Машу таким знаком наградил. Возможно, мама, с ее вулканическим оптимизмом. Или папа, с его веселым, немного ироническим мироощущением. Или все поколения предков соединили свои охранительные качества и раскинули над нею непроницаемый для всех напастей зонт.

К такому выводу она приходила сама в те редкие минуты, когда размышляла о своем месте во вселенной.

На самом деле Маша никогда не была «девочкой, с которой ничего не случится».

Когда ей было двенадцать, она утащила у брата из мастерской реплику Икаровых крыльев и спрыгнула с крыши дома. К солнцу она не взлетела, зато сломала правую лодыжку и сильно исцарапалась в кустах крыжовника. «Машка, ты чучело! – в сердцах выговаривал ей брат. – Я только хотел экспериментально доказать, что миф есть миф, хотя и красивый…» – «Ничего нет красивого в том, что человек разбился, – возражала Маша, весело прыгая вокруг него на одной ноге и с костылем, как у Долговязого Джона Сильвера. Другая нога, обездвиженная и обезболенная, умело прикидывалась, что ее нет вовсе. – А еще я втрое легче всякого Икара средней упитанности. Значит, у меня был шанс!»

Через год, при попытке подружиться, ее укусила гадюка. «Машка, все же ты чучело, – привычно корил ее брат. – Кто гладит пресмыкающихся по головке?! Змея есть змея, у нее свои представления о приятном. Скажи спасибо своей иммунной системе…» – «Надеюсь, бедное животное не слишком пострадало от моих антител», – отзывалось несносное дитя, валяясь на диване и упоенно дирижируя воображаемым оркестром при помощи укушенной руки, с утешительным рожком мороженого вместо дирижерской палочки.

В четырнадцать лет Маша впервые крупно подралась – и неудачно. «Как не стыдно! – вздыхала мама, врачуя Машин подбитый глаз эмульсией с косметическим эффектом. – Ты юная señorita… Это случилось хотя бы из-за мальчика?» – «Глупости, mamita! – отвечала малолетняя хулиганка, извлекая из спутанных косм репейные головки. – Кого могут интересовать мальчики… Эти majaras[9] утверждали, что привидений не бывает». – «Но привидений действительно не бывает». – «Я знаю. Но кто-то должен был постоять за многообразие мнений!»

Скорее, Маша была «девочкой, с которой может случиться что угодно, но ее это не испугает».

Впрочем, на размышления о возвышенном постоянно не хватало времени…

Но восемнадцать человек, что отправились в свой последний полет, наверное, тоже думали, каждый о себе, что с ними не произойдет ничего дурного.

И теперь от Маши зависело, будет ли найдена и, если окажется возможно, устранена причина, лишившая их всех жизни, или останется висеть над звездными странниками незримым дамокловым мечом.

«Ну же. Еще разок. Того, что было, недостаточно, чтобы я поняла. Давай, я готова».

Но ничего не случилось.

Утомившись ждать, Маша вылезла из навигаторского кресла. Она была разочарована, немного устала и хотела есть. Пора было возвращаться. И думать. Пересматривать полетные документы слезящимися от напряжения глазами. И думать. Вчитываться в текст бортового журнала, пытаясь изловить что-нибудь между строк. И думать.

Какая-то мелкая соринка налипла на матовое покрытие экрана. Маша смахнула ее ребром ладошки. А затем дохнула на экран, чтобы стереть следы своего касания.

Посередине блямбы, образовавшейся от ее выдоха, отчетливо проступил рисунок. Не рисунок даже – два значка, двоеточие и скобка, опрокинутые набок.

Неоткуда было здесь взяться этому рисунку. В пустом помещении главного поста он был совершенно неуместен и необъясним.

Но уж кто-кто, а Маша прекрасно знала: как только количество разных «не-» достигнет критической массы, появится один ответ на все вопросы. Словно бы сам по себе или по волшебству, кому как нравится. У энигмастеров так обычно и бывает.

Неожиданно для себя Маша заговорила вслух:

– Я знаю. Знаю, что вы здесь. Мне никто не поверит. Я ничего не смогу доказать. Но это неважно. Просто покажите мне, как вы это делаете.

Она хотела добавить «и зачем», но подумала, что слишком много хочет для первого раза.

А еще она понятия не имела, с кем решила заговорить, что это на нее вдруг нашло.

2.

Обратный путь занял намного меньше времени. Наверное, потому, что Маша хранила загадочное молчание, а попытки почетного эскорта добиться от нее хоть какого-нибудь комментария пропадали втуне. В конце концов Гектор саркастически заметил, обращаясь к Ахиллу, что-де госпожа энигмастер обо всем перетолковала с призраками звездолета, осталось лишь дождаться ее вердикта – и можно будет выметаться по домам. Ахилл ничего внятного не ответил, и на этом всякое живое общение заглохло совершенно.

Маленький дисковидный челнок отчалил от технического люка звездолета и по траектории светового луча ушел к орбитальной станции «Фива», что парила на высоте в сто сорок тысяч миль над Юпитером в тени одноименного спутника.

В пути Гектор предпринял очередную попытку завязать разговор:

– Мария, хочешь посмотреть на Юпитер?

– Спасибо, я уже видела, – рассеянно откликнулась та.

– Он всякий раз новый, – заверил ее Гектор. – Там, внизу, постоянно что-нибудь происходит.

Чтобы сделать ему приятное, Маша посмотрела.

В бурых разводах атмосферных потоков громадного Юпитера ей померещился все тот же рисунок. Скобка и двоеточие. Она даже головой помотала.

– Укачивает? – посочувствовал Ахилл.

– Немножко, – сказала Маша. – Но я с этим борюсь.

Фива как космический объект ничего серьезного собой не представляла. Каменный булыжник неправильной формы, десяти с небольшим миль в диаметре. Весь в оспинах от метеоритных дождей. Всегда обращенный к Юпитеру одной стороной. Пока Гектор маневрировал между Фивой и орбитальной станцией, Маша думала, что становится унылой и нелюбопытной: за пять дней пребывания в этом удивительном месте Солнечной системы ей и в голову не пришла мысль прогуляться по поверхности настоящего юпитерианского спутника. Это открытие лишь усугубило ее скорбное настроение.

– Придешь в кают-компанию? – спросил Гектор. – Сыграем во что-нибудь.

– Она снова всех обыграет, – сердито ввернул Ахилл. – Она всегда выигрывает, потому что мухлюет.

– В шнарн-шибет невозможно мухлевать! – вскричал Гектор. – Скажи, Мария, ведь так?!

– Возможно, – с тягостным вздохом промолвила Маша и ушла в свою каюту, оставив свиту ломать мозги над смыслом ее ответа.

Нельзя было полагать, что Машу как-то уж слишком раздражало непонимание происходящего. Все же, она была энигмастер. Ее работа в том и состояла, чтобы иметь дело с вещами, на первый взгляд, да и на второй тоже, необъяснимыми в актуальной научной парадигме. И, однако же, в меру сил, знаний и воображения находить им рациональное объяснение. Или, что в Машиной практике случалось довольно редко, – не находить.

Но, как предупреждали опытные энигмастеры, укрепление профессиональной репутации неизбежно приводит к тому, что все чаще ей будут выпадать инциденты, которые никак не удастся объяснить.

Похоже, это был как раз один из них.

Координатор «Команды Ы» Гена Пермяков, по прозвищу Пармезан, глядел на нее с обычным своим выражением настороженной серьезности (однажды, в минуту откровенности, он раскрыл его тайный смысл: «Никогда не угадаешь, чего от вас всех ожидать. В особенности от тебя. Приходится быть начеку!»). В то время как Машин взор блуждал в пространстве, ни на чем специально не фокусируясь. Их разделяли сотни миллионов километров. Обычное для Тезауруса дело. По Машиным сведениям, в этот же самый момент та же Стася Чехова находилась в Вальпараисо, где участвовала в восстановлении архивов местной портовой компании – занятие для энигмастера, на первый взгляд, не самое подходящее, между тем как с означенными архивами была связана какая-то древняя и чрезвычайно мрачная тайна. Элю Бортник ветры странствий унесли за тридевять парсеков, на дивную планетку с нехитрым имечком Рада, где понадобилось присутствие специалиста по органическому анализу самой высокой, какая отыщется, квалификации – какая-то нехорошая пыльца с галлюциногенными свойствами. Чем занимался Леденец, от Пармезана добиться не удалось, на расспросы он отвечал коротко: «Работает. Руками». Сам же Пармезан принужден был дневать-ночевать в своем офисе при штаб-квартире Тезауруса, потому что координацию взаимодействия «Команды Ы» никто не отменял, а разорваться на части и посодействовать личным участием Гена Пермяков, при всех его неоспоримых достоинствах, все же не мог.

– Там что-то есть, – сказала Маша, с большим интересом разглядывая причудливо сложившиеся на потолке тени от светильника.

– Там, куда ты смотришь? – предупредительно спросил Пармезан.

– Нет. На звездолете.

– Что-то или кто-то?

– Там не может быть «кого-то», – терпеливо напомнила Маша. – Ты же знаешь, «Луч» просканирован вдоль и поперек.

– Но ты все же что-то нашла.

– Я ощутила присутствие чего-то неощутимого… – Маша поморщилась от неудовольствия. – Ты ведь простишь мне эту неловкую тавтологию?

– Более того: я потребую уточнений.

– Внезапный холод. Короткое беспамятство. Наверное, доли секунды. И я застаю себя в позе, в какой был обнаружен первый навигатор Кивилев.

– Очень похоже на привидения, – серьезно заметил Пармезан.

Маша скорчила недовольную мину:

– Ты же знаешь, я не верю в привидения.

– Это не столь важно, – пожал плечами Гена. И прибавил туманно: – Куда важнее, чтобы привидения поверили в тебя.

– Мне нужно собраться, – сказала Маша. – Отвести себя на ужин. Который, по здешней традиции, совмещен с организационным совещанием. Мне станут задавать вопросы…

– На которые ты не обязана отвечать, – строго напомнил Пармезан. – Ты энигмастер, от тебя не требуется обоснование собственным действиям. От тебя ждут лишь результата.

– Которого нет, – вздохнула Маша.

– Но ведь ты уже на правильном пути, – сказал Пармезан удивленно.

– Да? Не уверена. – Маша развернула перед собой графический экран и воспроизвела рисунок, обнаруженный на главном посту. – Ты случайно не знаешь, что это может обозначать?

– Я не силен в пиктографике, – ответствовал Пармезан. – Но я знаю того, кто силен. И будет счастлив хотя бы на время отвлечься от пыльных гроссбухов, исцарапанных дисков и расплющенных токенов.

«Чтобы привидения поверили в тебя, – мысленно повторила Маша, отправляясь на ужин, как на персональную голгофу. – Что он имел в виду?»

3.

Она немного опоздала к началу совещания, но никто не бросал на нее осуждающих взглядов. Наоборот, инженер Высоцкий вскочил и галантно подвинул ей кресло, а профессор Хижняк налил компот в высокий стакан и осведомился, не желает ли барышня чего-нибудь посущественнее фруктового салата с вафельными крылышками. Маша желала одного: чтобы на нее обращали как можно меньше внимания. Увы, это было невозможно. В кресле напротив сидел старший инспектор Бернард Лято, молодой человек тридцати с лишним лет от роду, красивый блондин с серебряными висячими усами, и употреблял Машу влюбленными глазами. «Интересно, – подумала Маша безрадостно, – куда на сей раз он спрятал букетик и что это будут за цветы? Надеюсь, не герань в горшочке». Она уже находила цветы в изголовье, в стенном шкафчике и в холодильнике. В последнем случае это была изящная икебана из арктического мха и каких-то колосков. Однажды ворох подснежников свалился ей на голову, когда она открыла дверь и переступила порог. Откуда на орбите Юпитера появлялись эти милые презенты, можно было только строить предположения. Старший инспектор Лято не производил впечатление человека с большой фантазией… Маше не очень нравилось, когда некто посторонний хозяйничал у нее в каюте. Но замки на станции представляли собой дань условности и без затей отпирались единым мастер-ключом. А еще вполне можно было договориться с киберуборщиками, которые раз в два юпитерианских дня пытались придать Машиному жилью хотя бы видимость уюта. Застукать старшего инспектора на месте злодеяния до сих пор не удавалось, а прижать в темном углу и подвергнуть изощренному допросу Маша была не готова. Недостаточно убедительна была доказательная база.

Маша меланхолично клевала свой салат и прихлебывала компот, краем уха вслушиваясь в произносимые речи. Начальник спецкомиссии Канделян, впечатляющих статей седой старец с пронзительным взором угольных очей из-под мохнатых надбровных дуг, похожий на языческого бога из главных, отчитывался о результатах инспектирования двигательной секции, густо уснащая свой доклад многоэтажными техническими терминами, что были понятны Маше с пятого на десятое. Микротрещины в фокусирующих элементах… гипертензии охладителя… комптоновское рассеяние… хайнлайновское рассеяние… Научный специалист Корнеев, страшно морщась, делал пометки в своем мемографе; массивный, бритоголовый, свирепый на вид и грубоватый в общении, он скорее напоминал собой человека с темным прошлым, нежели известного ученого, каковым, собственно, и являлся. К Маше он относился без симпатии. Она платила ему той же монетой, всевозможно избегая прямых контактов. Младшие инспекторы Ахилл и Гектор сидели рядком и внимали словам оратора с неестественным вниманием: судя по всему, рубились на ощупь в шнарн-шибет.

«Это оттого, что мы давно не летаем в субсвете, – думала Маша. – Мы ничего не знаем о свойствах открытого космоса. Кроме того, что сообщают нам автоматы. А интенсивность исследований автоматами целиком зависит от энтузиастов. Кому-нибудь взбредет в голову безумная идея, что межзвездный эфир состоит из темного пива, сильно разбавленного минералкой. Этот кто-то идет в Корпус Астронавтов с предложением проверить гипотезу. Оттуда его, мягко выражаясь, выпроваживают. Означенный кто-то надежды не теряет, благо Федерация велика и полна возможностей. Он идет к тем самым энтузиастам, не все из которых состоят в дружеских отношениях со здравым смыслом, но имеют собственную производственную базу. Энтузиасты с радостными визгами строят межгалактический зонд, утыканный спиртовыми ареометрами и гастрономическими салинометрами, и отправляют его за пределы облака Оорта. Через пару-тройку лет автомат вылавливают где-нибудь возле Седны с нулевыми данными, если не считать одного датчика, зашкаленного до предела. Воодушевленный исследователь требует повторных исследований, хотя с некоторым подозрением взирает на банку «Улифантсфонтейна» в лапах главного конструктора. А на пороге уже переминается с ноги на ногу следующий клиент, которому кажется, что темная материя Вселенной состоит из порошкообразной субстанции, органолептически неотличимой от черного кофе мелкого помола, возможно – с небольшими добавками кориандра, каковая субстанция прекрасно могла бы заменить оный продукт, если удастся организовать контейнерный забор в промышленных масштабах… По крайней мере, мы точно узнаем, что пространство не состоит из пива и кофе. И еще кое-что по мелочам. Потому что нам во стократ интереснее экзометрия с ее материализованной неэвклидовой геометрией. Мы взнуздали гравитацию и ушли в экзометрию прежде, чем основательно разобрались с субсветом. А звездолеты прошлого, с их медлительным и громоздким фотонным приводом, летали настолько редко, что угодить в какое-то по-настоящему нехорошее место для них было сложнее, чем брошенной в бассейн иголкой попасть в лежащую на дне монетку. Но «Луч III» оказался той иголкой, которая попала».

Освободившись из тенет упадочнических мыслей, Маша обнаружила, что доктор Канделян завершил выступление, а доктор Корнеев, напротив, давно и энергично оппонирует. Голос у него был такой же грубый, как и манеры. «Интересно, кем он был до того, как податься в большую науку? – без большого интереса подумала Маша. – Может быть, пиратствовал на Фронтире. Или искал сокровища погибших цивилизаций в компании таких же компрачикосов. И был сорвиголовой безнадежным и обреченным, потому что рано или поздно такие искатели натыкаются на своем пути на трофей, который и сам не прочь пополнить свою коллекцию скальпов. Но ему повезло больше других: в глубокой и темной пещере он отыскал Амулет Чистого Разума, и тот вышвырнул его на сторону добра и света…» Она иронически поморщилась. Похоже, Амулет Чистого Разума в случае с доктором Корнеевым сильно схалтурил. В своей речи тот употреблял выражения простые и зачастую обидные.

– Мы торчим здесь уже битых полгода, – рычал Корнеев, – и до сих пор ни черта не знаем. Сосчитали царапины на корпусе главного генератора. Вычислили показатель деформации большого отражателя. Ревизовали остатки туалетной бумаги в бытовом отсеке. Вопрос: насколько это приблизило нас к пониманию случившегося?

– Есть тайны, которые никогда не будут раскрыты, – негромко сказал профессор Хижняк. – Во всяком случае, пока мы не создадим машину времени.

– Мне наплевать, кто такой был Джек-Потрошитель, – огрызнулся Корнеев. – Равно как и Джек-Попрыгунчик. Есть миллион вещей, до которых нет дела ни мне, ни вам, ни всему сообществу разумных существ. Но я и, надеюсь, многие из присутствующих, желаем знать в точности, что привело к гибели восемнадцати человек. И как этот корабль воротился домой. Всего два вопроса. Разве я требую слишком много?

– Что вы предлагаете, коллега? – терпеливо осведомился Канделян.

– Я намерен обратиться к Корпусу Астронавтов… – раздувая ноздри, объявил Корнеев.

Его речь была прервана негромким хихиканьем.

Доктор Корнеев обратил гневный лик к Маше.

– Извините, – прошептала та, краснея. – Я немного задумалась о своем…

– Да, обратиться! – лязгнул Корнеев. – С тем, чтобы воспроизвести контекст миссии «Луча III». Пройти тем же маршрутом в субсвете и прояснить все неприятные лакуны в наших представлениях о космическом пространстве. Автоматы посылать бесполезно – неизвестный фактор губителен лишь для органики. Подобрать опытный и самоотверженный экипаж, добровольцы найдутся. Установить на корабле все детекторы, какие только имеет резон устанавливать. Защитить по высшему классу…

Он снова осекся и, бешено оскалившись, всей массой развернулся к Маше.

На сей раз та и ухом даже не повела, продолжая тихонько говорить с кем-то по своему персональному видеалу.

Теперь на нее смотрели все, не исключая Ахилла и Гектора. Что же до Бернарда Лято, тот как не сводил с нее глаз, так и продолжал делать.

– Я вам не помешал, госпожа энигмастер? – с ядом в голосе вопросил доктор Корнеев.

– Э-э… ничуть, – отозвалась Маша. – У меня возникло несколько идей, и я решила поделиться с коллегами. Да, кстати: я попросила координатора моей группы связаться с Корпусом Астронавтов…

– Вот как? – Корнеев слегка приосанился.

– …с тем, чтобы закрыть субсветовую трассу, которой следовал «Луч III», для всех видов космического транспорта безусловно и навсегда. По крайней мере, до особого распоряжения.

– И кто же распорядится на сей счет? – с оживлением спросил Канделян.

– Я, – ответила Маша и смиренно захлопала длинными ресницами. – Или другой энигмастер, который раскроет нашу с вами общую тайну.

Корнеев, шумно сопя, вылез из-за стола и с демонстративным топотом покинул кают-кампанию.

– Корнеев, конечно, бывает груб, – извиняющимся тоном заметил Канделян. – Но работник прекрасный…

– Дурак он редкий, – неожиданно подал голос Бернард Лято. – Конечно, добровольцы нашлись бы…

– Например, я! – объявил Гектор.

– Или я, – не запозднился Ахилл.

– Подобное к подобному, – фыркнул Лято.

Маша не удержалась и послала ему взгляд, полный признательности, которую Лято, впрочем, всецело заслуживал.

Обсуждение, между тем, утратило прежнюю официальность. Место ушедшего Корнеева занял главный инженер системы жизнеобеспечения станции «Фива», иначе говоря – завхоз. Звали его Иван Степанович, а прекрасная украинская фамилия Ховрах полностью отвечала его профессиональным качествам. Пан Ховрах, немолодой и, как почти все руководство спецкомиссии, чрезвычайно усатый, без предисловий пустился в ламентации по поводу дефицита невозобновляемых ресурсов, о разбросанных по техническим отсекам пластиковых емкостях из-под кофе и насчет общего повреждения нравов. Поскольку исполнял он указанное с непередаваемыми интонациями страдальческого свойства, ему все сочувствовали и обещали изменить положение вещей к лучшему. Стараясь не привлекать ничьего внимания, Маша покинула кают-компанию.

4.

В коридоре, привалившись к обшитой текстурным пластиком стене, стоял доктор Канделян. Глаза его были прикрыты, в зубах зажата была большая черная трубка, давно погасшая.

– Что с вами, Эдуард Карныкович? – спросила Маша немного встревоженно.

– Вы будете смеяться, дитя мое, – произнес тот печальным голосом, – но меня укачивает.

– Не буду, – обещала Маша. – У меня та же беда.

– И как вы с этим боретесь?

– Никак. Убеждаю себя, что мне это только мерещится. Что мой вестибулярный аппарат в восторге от испытываемых ощущений. – Маша вздохнула. – А когда сделается невмоготу, лопаю крупинку шантаута, – она покопалась в нагрудном кармашке комбинезона и вытащила двумя пальцами темный флакончик с пестрой этикеткой. – Хотите?

– Хочу, – сказал Канделян. – Что это?

– Народное средство, – пояснила Маша. – Органический нейрокомпенсатор. По рекомендациям Тезауруса.

– У вас даже фармация собственная, – хмыкнул Канделян.

– Мы пользуемся средствами, которые не имеют публичного одобрения Академии Человека, – сказала Маша. – Иногда.

– Надеюсь, у меня не вырастут лишние конечности, – сказал Канделян, отправляя белую крупинку куда-то под непременные пушистые усы. – И я не стану видеть средь бела дня летающих радужных осьминогов.

– Шантаут не обладает психоделическими свойствами, – возразила Маша. – И можете пересчитать мои ко… неч…

Она вдруг задумалась, даже не закончив фразу.

– Кажется, мой черед волноваться о вашем благополучии, – сказал Канделян озабоченно. – Как вы себя чувствуете, Машенька?

– Прекрасно, – промолвила Маша, пребывая в некоторой рассеянности. – Я только хотела сказать… Эдуард Карныкович, мне нужно попасть на «Луч».

– Именно сейчас?! – удивился Канделян. – Но ведь ночь на дворе… то есть за бортом!

– Там всегда ночь, – заверила Маша. – Но мне действительно нужно. У меня есть опыт вождения малых космических аппаратов…

Леденец действительно пару раз допускал ее к панели управления мини-блимпом и всякий раз театрально хватался за сердце.

– …но я была бы признательна, если бы вы меня подстраховали.

– Ох уж эти мне энигмастеры! – засмеялся Канделян. – Затейники… Как долго вы намерены там пробыть?

– Всю ночь, – твердо сказала Маша, глядя на него серьезными темными глазами. – Одна.

Канделян выронил трубку изо рта, но ловко и даже привычно подхватил ее где-то в районе брючного ремня.

– От ваших слов космическую болезнь как рукой сняло, – промолвил он с досадой.

– Это все шантаут, – уверенно сказала Маша.

– Гигантское космическое сооружение, – проговорил Канделян, понижая голос. – Абсолютно пустое. Темное и холодное. Вы понимаете?

– Я не боюсь, – пожала плечами Маша. – Чего мне опасаться? Привидений? Я в них не верю. Я энигмастер.

– Что я делаю? – печально вопросил Канделян. – Гореть мне в аду… Есть какой-то шанс отговорить вас?

– Ни малейшего, – с удовольствием ответила Маша.

5.

Спустя час Гектор, немного сонный и потому неразговорчивый, доставил ее на борт старинного звездолета. С собой Маша имела небольшой рюкзачок с бутербродами и кофе в термосе. Сама себе она напоминала модерновую Красную Шапочку, отправившуюся на поиски бабушки в металлокерамические джунгли, полные невидимых волков.

– Как ты думаешь, – спросила она, – мне бы пошла красная бандана?

– Кого ты собираешься дразнить в этом холодильнике, Мария? – проворчал Гектор.

Он как раз выполнял маневр причаливания – несложный, но требующий изрядной аккуратности.

Когда все закончилось, как всегда – благополучно, Гектор сказал, почему-то шепотом:

– Если хочешь, я пойду с тобой.

– Не нужно, – ответила Маша. – Стороннее присутствие не входит в мои планы.

– Тогда я останусь в пришвартованном челноке.

– Я благодарна тебе за заботу, – искренне сказала Маша. – Но ты должен вернуться на станцию. Поверь, мне ничто не угрожает.

– Откуда ты знаешь? – мрачно спросил Гектор. – Те восемнадцать думали точно так же, как ты.

– Но сейчас все изменилось, – уверенно сказала Маша.

Гектор внимательно заглянул ей в глаза. Он не знал, что в случае необходимости Маша могла выглядеть как угодно. К примеру, безмятежной, как сейчас. В Тезаурусе существовал специальный курс по женскому притворству. Мужчин же, хотелось верить, обучали другим инструментам воздействия.

– Ты сумасшедшая, – сказал Гектор, закрывая за собой люк челнока.

«Наверное», – мысленно согласилась Маша. На всякий случай она прислушалась к собственным ощущениям. Пока еще было не поздно отступить. Вызвать Гектора по браслету и пропищать что-нибудь паническое: «Гек, миленький, забери меня отсюда, мне стра-а-ашно!..» Он даже не стал бы усердствовать в насмешках. А еще вернее, с самым мужественным видом принялся бы всеми силами утешать.

Но Маша не испытывала ни малейшей тени страха.

Открывавшиеся перед нею темные лабиринты мертвого звездолета пугали ее не больше, чем пустой амбар на каком-нибудь заброшенном прибалтийском хуторе.

Маша не торопясь расстегнула нагрудный сегмент легкого скафандра, извлекла флакон шантаута и отправила все его содержимое в рот. Поморщившись, запила из термоса. Ощущение было, будто она долго жевала дубовую кору. Маша в жизни подобного не делала, но была уверена: именно так оно и выглядит.

Она сделала несколько шагов по пружинившему, съедавшему все звуки покрытию, и тотчас же возник свет. Он прибывал постепенно, чтобы глаза успели привыкнуть. Источники света были новые, доставленные спецкомиссией. Сам корабль был практически полностью обесточен, во избежание непредвиденных обстоятельств. Чтобы, к примеру, у бортового компьютера не возникло вдруг желание самовольно изменить орбиту. В подобное развитие событий, разумеется, не верили, но правила пуганой вороны и ружья на стене тоже никто не отменял. В то же время солнечные батареи продолжали снабжать систему жизнеобеспечения звездолета энергией, достаточной для поддержания в нем минимального бытового комфорта. Здесь все еще можно было дышать относительно свежим воздухом со слабым привкусом химической очистки. И не замерзнуть в легком скафандре.

Маша дождалась, пока светильники разгорятся в полную силу, и двинулась вперед. Она еще не решила окончательно, где проведет эту ночь.

Для начала прогуляться до главного поста, где с ней случилось кое-что интересное. Подождать, вдруг повторится.

Если ничего не произойдет – заглянуть на техническую палубу, как Маша давно и собиралась. Ее предупреждали, что большинство отсеков там окажется наглухо задраено. Но где-то там был транспортный ангар. Маша не простила бы себе, упусти она возможность повидать своими глазами старинные вездеходы и десантные люгеры, причем в идеальном состоянии. А потом как-нибудь, в разговоре с братом, ввернуть высокомерно: «Между прочим, гигабот «Стероп 218» две тыщи сто пятидесятого года выпуска – это така-а-ая махина! И выкрашен, если кто-то не знал, в кислотно-желтый цвет – как цыпленок…»

Под конец, вдоволь налюбовавшись (Маша всегда была неравнодушна к сложной технике, и родители утверждали, что это наследственное), подняться на коммунальную палубу. Посетить рекреационную зону и выяснить, действительно ли там был бассейн или Ахилл ее разыграл на ровном месте. Кроме того, там должна быть еще и оранжерея, увы – совершенно вымороженная. А еще каюты экипажа. Открытые. С личными вещами, до сих пор оставленными в неприкосновенности. Маша не собиралась ничего трогать руками. Просто посмотреть. Открыть дверь, постоять на пороге, повздыхать горестно. И уйти восвояси…

На мгновение у Маши перехватило дух от внезапного ощущения свободы. Даже голова немного закружилась. Прогулка в полном одиночестве по пустому космическому городу! Не всякому выпадет такое приключение.

Но затем она рассудила, что все же в этом приступе эйфории повинна передозировка шантаута. И потому надлежит сдерживать внезапные порывы, не отвлекаться на обуревающие эмоции, а по возможности холодно и бесстрастно фиксировать происходящее. Да, шантаут не вызывает галлюцинаций. Но, по косвенным наблюдениям, в случае превышения рекомендуемой дозировки он может чрезвычайно обострять чувства. На что Маша и рассчитывала.

Должно быть, в первую очередь в ней обострилось чувство пространства.

Маша неспешно двигалась в направлении главного поста, прислушиваясь к шумовому фону. Ничего нового: все так же булькал охладитель, все так же где-то искрило, все так же уныло пыхтели воздухоочистители. Откуда-то глубоко снизу, с инженерных палуб под ногами, доносилось невнятное уханье. Что там могло ухать так внушительно, Маша и предположить не могла.

Она тут же придумала себе заточенного в реакторных отсеках демона Балрога, в задачи которого собственно и входило присматривать за веществом и антивеществом в магнитных ловушках. Лишившись привычного занятия, Балрог скучал, лениво пробовал огненными плетками одрябшие магниты и временами меланхолически ухал. Маша мысленно оснастила горемыку ветвистыми рогами, стрекозиными крыльями, укутала шелковистым мехом пестрых гавайских расцветок и снабдила прочими натуралистическими деталями. «Печальный Балрог, дух ворчанья, бухтел под грешною землей…» – напевала она. Спустя несколько минут Маша с неудовольствием обнаружила, что перегнула палку с играми разума: Балрог угнездился в ее воображении весьма прочно и не желал уходить. «Брысь! – скомандовала Маша. – Не хочу о тебе думать. Убирайся откуда пришел. Упрямишься? Ничего, я-то знаю, что нужно сделать, чтобы не думать о белой обезьяне…» Она тут же представила себе упомянутую обезьяну. Не какую-нибудь там безобидную мартышку, увешанную старинными очками в роговой оправе. А вполне крупногабаритную гориллу. Да что там мелочиться – Кинг-Конга. Пятиэтажного, угрюмого, бурчащего необъятным брюхом. И, разумеется, белого, как снег. Угрожающе взрыкивая, Кинг-Конг горной лавиной попер на Балрога. Тот, зловеще ухмыляясь, выставил перед собою рога и щелкнул плетками… «Разберитесь как-нибудь без меня, хорошо?» Монстры не возражали. Спустя мгновение Маша пожалела, что оставила их без присмотра.

Ей пришлось остановиться и основательно приложиться к термосу. Идея с шантаутом уже не выглядела такой заманчивой. «Не знаю, как там с чувствами, – безрадостно подумала Маша, прислушиваясь к разворачивавшейся в ее мозгу бойне, – но со здравым смыслом я свободно могу распрощаться. Эй, вы двое! Прекратите, не то!..» Желаемого эффекта не воспоследовало. Хуже того: к сладкой парочке присоединился кто-то третий и принялся выбивать пыль и вынимать душу из обоих сразу.

Нужно было срочно отвлечься.

Маша зажмурилась и представила себя песчинкой в бесконечности вселенной…

Напрасно она это сделала.

6.

Пустынный коридор со скругленными сводами, где при желании, вставши посередине, можно было дотянуться кончиками пальцев до стен – не Маше, разумеется, а какому-нибудь рослому мужчине! – прянул во все стороны сразу и сделался просторным, как орбитальная верфь для строительства пассажирских лайнеров дальнего сообщения. И это было только начало. Маша деловито изгнала из воображения Алису с ее уменьшающим флакончиком (должно быть, та отправилась прямиком к Балрогу и Кинг-Конгу; как она намеревалась поладить с такой компанией, никто не знал). В конце концов, это не она уменьшалась, а пространство вокруг нее становилось таким же необъятным, как и ощутимым. Атмосферные бури Юпитера смрадно дышали Маше в лицо, а электрические токи в недрах металловодородной оболочки отдавались щекоткой под коленками и в пятках. Стремительный полет многочисленных спутников газового гиганта шевелил волосы на макушке. С чуланным шорохом вращались пылевые кольца, которые так и тянуло назвать пыльными. От каменной ракетки Фивы теннисными мячиками отскакивала мелкая космическая щебенка. Хулигански посвистывая, проносились астероиды и пропадали где-то в районе Марса. В облаке Оорта копошились безымянные до поры до времени кометы. А дальше… а дальше… «Назад!» – жалобно пискнула Маша. Галактическое безбрежие послушно вернулось в пределы ее сознания, приняв очертания большого шарообразного аквариума, где вместо непреложной золотой рыбки плавала крохотная песчинка Солнечной системы, со всеми ее планетами, кометами и прочей бижутерией из камня и льда.

«Кажется, я натворила дел, – думала Маша. – Очень увлекательно вместо муторной качки чувствовать родственные связи со всей Галактикой. Но теперь я совсем уже ума не приложу, как это поможет мне разобраться с тайной звездолета. Эти вредные монстры заняли своими тушами весь мой мыслительный аппарат. И если честно, я уже слабо припоминаю, с чего все началось и что за тайна меня сюда пригнала. Нет, так не годится. Нужно взять себя в руки…» Она тотчас же попыталась заключить себя в объятия. «…эй, эй, в переносном смысле! Кажется, я теряю способности к абстрактному мышлению. Для энигмастера это сме-е-е….» В глазах померкло, словно кто-то единым махом смел напрочь все светильники, труба коридора приобрела неприятное сходство с длиннющим темным тоннелем, в самом дальнем конце которого мигала колючая белая звездочка, и не то воздушным потоком, не то магнитными линиями Машу неудержимо влекло к ней навстречу. «…шно и грустно», – с громадным трудом успела Маша свести на нет самоубийственную мысль. «Что происходит? – спросила она себя. – Я схожу с ума потому, что проглотила несколько лишних крупинок нейрокомпенсатора? Или что-то старательно пытается свести меня с ума? Но почему именно меня? Почему не Ахилла или Гектора, которые бывают здесь каждый день и не по разу? Почему не доктора Канделяна или этого противного Корнеева, когда они возятся с технической начинкой звездолета? За что мне такая честь? Неужели за то, что я почувствовала чужое присутствие и, сама того не зная, ступила на верный путь к разгадке?» Маша солнечно улыбнулась, хотя в носу жутко щипало, а на глаза, совершенно не к месту, наворачивались крупнющие слезы. Все это происходило против ее воли, но пребывало в точном соответствии со всем, что творилось у нее в мыслях. «Ни фига мне не смешно. Но и для грусти нет причин». Улыбка растаяла, слезы высохли. «То-то же. Человек должен быть хозяином своим чувствам. Иначе он превращается… превращается…» Чтобы не будить лихо, Маша задудела под нос одолевавший ее в свое время и несколько недель занозой торчавший в мозгу пошловатый мотивчик «Скучаю по тебе я» из популярного в прошлом сезоне мюзикла «Бесстрашные еноты – охотники на оборотней». Ей очень не хотелось возвращаться в этот кошмар, но клин, как известно, выбивают клином. У Маши был музыкальный слух, пальцы ее были длинны и словно бы специально созданы для извлечения мелодий из какого-нибудь изящного инструмента. Вот чего у нее не было вовсе, так это голоса. Как следствие, больше всего Маша любила петь. Это был ее пунктик, с которым окружающим приходилось мириться. На пустом звездолете стесняться было некого, и Маша радостно заголосила что есть мочи:

От нежности слабея, Скучаю по тебе я!..

В этот момент она себе невозможно нравилась.

Со мстительным злорадством Маша окинула внутренним оком притихших в благоговейном ужасе Кинг-Конга и Балрога. У белой суперобезьяны был подбит левый глаз, на плюшевом брюхе образовались темные подпалины; Балрог же лишился половины рогов. Был там еще и кто-то третий, разглядеть которого в облаках поднятой пыли Маша не смогла. О чем, собственно говоря, нисколько не сокрушалась.

Но этим дело не ограничилось.

Вернее, все только начиналось.

Откуда-то приплыло тугое облако запаха жареной картошки. Возможно, с грибами. На «Луче» неоткуда было взяться ни тому, ни другому. Кухонный блок был пуст и холоден, как ледяная пещера, продуктовые припасы давно вывезены и распределены по музеям истории космонавтики.

Затем густо прянуло ядовитым солдатским одеколоном. Почему солдатским, Маша сказать не могла, но по ее мнению только такой токсичной дрянью и можно было отбить сложный букет из нестиранных портянок, двухнедельного пота и горохового пюре.

Маша продула маску чистым кислородом. Дышать стало легче, зато еще сильнее вскружилась голова.

Где-то далеко внизу, в грузовом отсеке, капля конденсата сорвалась с потолка и с оглушительным грохотом врезалась в решетчатый пол.

Сиренами воздушной тревоги взвыли и запели арию атакующих валькирий насосы системы жизнеобеспечения.

С готическим скрипом деформировались металлические переборки, да и сам бронированный корпус звездолета дышал тяжко и безысходно, как умиравший великан.

Изрыгнув многоступенчатое, как древняя ракета-носитель, проклятие на мертвом языке, Балрог с новыми силами набросился на Кинг-Конга. Но некто неузнанный очень вовремя подставил ему ножку, и демон растянулся во всю длину и ширь, едва не растеряв свои плети. С молодецким уханьем Кинг-Конг прыгнул на него сверху и принялся охаживать стопудовыми кулаками по дымящемуся загривку.

Маша обхватила голову и сползла по стеночке без сил, без воли к сопротивлению.

«Пора звать на помощь», – пестрой лентой доктора Ройлотта ввинтилась в мозг предательская мыслишка.

«И что же? – с суровым недоумением возразило рациональное энигмастерское эго. – Все старания – а то и страдания! – впустую? Без единой продуктивной идеи про запас? Да, обжираться шантаутом до медикаментозной интоксикации было не лучшим решением. Но кто сказал, что традиционные средства для обострения чувств проявили бы себя лучше? Нам известны случаи…»

«Согласитесь, что риск себя не оправдал, – парировала Пестрая Лента. – Все, что мы получили в результате этого нелепого эксперимента по расширению сознания, – это обалдевший от сенсорной перегрузки энигмастер, не способный ни к адекватному восприятию реальности, ни к разумному поведению как таковому».

«Неправда! – обиженно пропищала Маша. – Я в порядке. Ну, почти… Сейчас я отдышусь, разберусь со своими ощущениями, прогоню прочь этих окончательно сбрендивших буянов…»

«Вот видите! – не упустила своего шанса Пестрая Лента. – Ее одолевают внутренние демоны. Впору вызывать хорошего сертифицированного экзорциста! И что нам толку от такого, с позволения сказать, исследователя с закипающими от перегрева мозгами? И нужно еще доказать, что мозги вообще имели место!»

«Но мы не можем вот так все бросить и уйти, – ответствовало Эго. – В конце концов, мы уже здесь, и ничто не препятствует началу активного исследования. Будем использовать те инструменты, что есть под рукой. Были мозги, не было… Других энигмастеров на орбите Юпитера у нас все равно не предвидится…»

«Не стоило бы утверждать такое столь самонадеянно», – сардонически откликнулась Пестрая Лента.

«У вас есть новая информация на сей счет? – насторожилось Эго. – Или это всего лишь пустые домыслы провокационного свойства?»

«Время покажет», – туманно прошуршала Пестрая Лента.

«Так, – вдруг сказала Маша, выпрямляясь во весь рост. – Некоторые фантомные сущности явно позабыли, кто здесь хозяин. Рада напомнить, что это мой мозг, а значит – мои правила. Слушать вас больше не желаю. Я сыта по горло вашим спесивым резонерством. И вы, там… прекратите завывать, скрежетать и вздыхать! И пахнуть тоже! Эти ощущения мне совершенно ни к чему, ясно вам? Вы двое… или сколько вас есть! – обратилась она к шайке-лейке драчунов на периферии сознания. – Вас это тоже касается!»

«Мы всего лишь пытались быть полезны», – уязвленно проворчало Эго.

«Я тронута», – Маша мысленно изобразила насмешливый книксен.

«Ох уж мне эти энигмастеры с их завышенными самооценками!» – прошипела Пестрая Лента, уползая в воображаемую стенную щель по шнуру от вентилятора.

Балрог, Кинг-Конг и еще кто-то утомленно присели на корточки в своем углу и закурили вонючую трубку мира, передавая ее по кругу.

Чувствуя себя властительницей королевства, в котором только что кнутом и пряником удалось подавить массовые беспорядки, Маша удовлетворенно вздохнула и открыла глаза.

7.

Все было хорошо.

Никто не сошел с ума. Никто не страдал от галлюцинаций. В голове было ясно, пусто и холодно. Как на звездолете «Луч III».

Проверяя свои впечатления, Маша мурлыкнула:

Узрю тебя в гробе я, Безродного плебея…

Звуки собственного голоса нравились ей, как и прежде, не оставляя ощущения горного обвала.

Маша стояла посреди главного коридора, в одной руке у нее был термос, наполовину пустой, а в другой – салфетка. Прелесть положения заключалась в том, что Маша не помнила, когда все это извлекла из рюкзачка. Очевидно, в ее приключениях духа был момент, когда руки следовали собственным динамическим стереотипам, не полагаясь более на сознание… Задумчиво глотнув из термоса и вытерев испарину со лба, Маша огляделась. Выяснилось, что она убрела от шлюзовой камеры на приличное расстояние и была сейчас примерно на полпути до главного поста.

Да, все было замечательно, но что-то было не так.

За двести с лишним шагов, слегка прищурившись, она могла различить все царапины и трещинки на дверной броне.

Маша протерла глаза, энергично проморгалась, в сотый уже, наверное, раз зажмурилась и вновь вытаращилась на двери главного поста что было сил.

Ничего не изменилось. Она по-прежнему могла померяться остротой зрения с какой-нибудь хищной птицей вроде орла.

«Ну вот, опять, – подумала Маша обреченно. – А я уж успокоилась немного. Интересно, зачем мне такие зоркие глаза, есть ли в том какой-то смысл?»

Понурясь, Маша продолжила свой путь. При желании она могла бы пересчитать пылинки под ногами. Но такого желания не возникало.

Да, шантаут сделал свое дело. Ничего путного из этого безумного опыта не вышло. Оставалась надежда, что на главном посту удастся пережить еще раз то, что случилось днем. Пережить, прочувствовать обостренными своими чувствами и понять. Если повезет.

Но везение – не та категория, какой подобает оперировать настоящему энигмастеру.

Ни капли не робея, Ловлю я скарабея…

Вот что Маше удалось с наибольшим успехом, так это сызнова зациклиться на непотребной музычке с идиотскими словами.

Дойдя до перехода, соединявшего параллельные коридоры, она опять увидела свое искаженное отражение в зеркальной панели. Привести себя в порядок после пережитого никак не помешало бы… Маша свернула с намеченного маршрута и подошла к зеркалу. Огляделась: никаких новых впечатлений. Та же ярко освещенная пустота, те же задраенные отсеки, за дверями которых в девяноста случаях из ста не скрывалось ничего любопытного. Сдвинув маску, помассировала лицо. Вернула на место выбившиеся из-под шлема темные пряди. Состроила себе несколько рожиц на все типы настроений. Зеркало из полированного металла было аховое, да еще и не очень чистое. Подышав на него, Маша протерла пятачок напротив лица салфеткой из рюкзачка. Не удовлетворилась результатом. Подышала еще.

На мутной блямбе от ее дыхания сама собой возникла опрокинутая скобка.

А затем невидимый палец поставил над нею две точки.

Маша остолбенела.

Не меняя позы, стрельнула орлиным своим взором по сторонам.

Никого.

Медленно набрала полную грудь воздуха. Задержала дыхание. Сосчитала до тридцати – на дольше не хватило терпения. Выдохнула так же ме-е-едленно, через рот, прямо на панель.

– Еще разок, – сказала она абсолютно спокойным тихим голосом.

Вначале скобка. Затем точка. И – запятая, тоже опрокинутая.

Теперь Маша позволила себе обернуться. Она видела каждую деталь на много метров вокруг себя: щербинки и вмятинки, непрокрашенные места и осыпавшуюся полировку. При небольшом усилии она могла различить танцы пылинок в потоках воздуха. И только.

– Кто ты? – спросила Маша. – Где ты?

Ответа не последовало. Да и как мог бы ответить тот, кто не только лишен тела, а и всяких зримых очертаний?

– Нет, не уходи, – сказала Маша. – Я знаю, что ты где-то рядом. И я здесь из-за тебя. Больше никого нет. Только ты и я.

И снова, как тогда: волна холодного воздуха сквозь ткань скафандра, сквозь кожу…

Но было кое-что новое.

Обрывки мыслей и неясных образов. Чужие. Внутри ее сознания. Не за что уцепиться, чтобы их удержать. Все ушло вместе с волной холода.

– Прости, – сказала Маша. – Я не поняла тебя.

Но тот, кто играл с нею возле зеркала в свои странные игры, прекрасно понимал обращенные к нему слова.

– Кто же ты?..

Маша чувствовала себя обманутой. Какой толк в орлином зрении, если невозможно увидеть невидимое?

– Так ничего не получится. Я знаю, ты хочешь того же, что и я. Ты хочешь понимания. Ты должен мне помочь.

Любопытно, с чего она вдруг сочла за благо обращаться к загадочной неощутимой сущности в мужском роде?

– Я хочу, чтобы ты встал передо мной. Между мной и зеркалом. Ты ведь сделаешь это для меня, правда?

Пронизывающий холод и чужие образы в голове. На короткий миг.

И все же…

Кажется, ей удалось-таки увидеть то, что не мог увидеть никто другой.

– Я тебя вижу, – сказала Маша ровным голосом. – Не вертись, я хочу тебя рассмотреть. Это справедливо, потому что ты наблюдаешь за мной с самого начала.

Она ощутила холодный лучик прямо под сердцем. Впрочем, не такой уж и холодный. Удивительным образом в нем чувствовалось веселье.

Маша вдруг поняла, что напоминали ей эти бессвязные, неуловимые фрагменты мыслей. Прибой после разрушительного урагана. Клочья водорослей, обломки разбитых о камни кораблей, мертвая рыба и взбаламученный песок с самого дна океана. И жемчужины в раскрывшихся от невыносимого давления раковинах.

То была не смерть. Смерть не поступает с живыми существами так странно. Смерть – это ничто, абсолютный нуль. Все, что произошло с экипажем «Луча», должно было называться как-то иначе. Полужизнь. Иножизнь. Нет, жизнь здесь тоже ни при чем… Инобытие. Почти по Гегелю.

Предки, с их простым отношением к вечным вопросам, не ломали бы себе голову ни единой минуты, а назвали то, что видела своим болезненно обостренным зрением перед собой Маша, «неприкаянной душой».

Тень, в которой с трудом угадывались очертания человеческой фигуры. Тень сама по себе, отдельная, никем не отбрасываемая. Симулякр человека.

Привидение.

Маша в привидения не верила. Хотя в детстве и отстаивала их право на существование в честном бою.

Поэтому ей проще было воспринимать своего призрачного собеседника как… допустим, как человека, попавшего в трудное положение.

Разумеется, она сознавала, что перед ней не человек, которому можно дать лекарство и он выздоровеет, а потом можно будет с ним пойти в кафе и поговорить с глазу на глаз о чем-нибудь легком и отвлеченном. Больше того: она понимала, что этот человек умер давно, задолго до ее рождения, и она видела его мертвое тело. Что при жизни этот человек был совершенно другим, говорил на другом языке, и у него были другие взгляды на мир, и наверняка он не любил то, что любит она, а то, что для нее важно, для него могло быть нелепым пустяком.

Сейчас это все не имело значения. Как сказал бы на ее месте Пармезан, желая ввести мозговой штурм распоясавшейся «Команды Ы» в конструктивные рамки: «Не обсуждается!»

Сейчас перед Машей стоял единственный и последний свидетель.

И задача состояла даже не в том, как его разговорить, а как понять.

– Ты ведь пришел неспроста, правда? – промолвила Маша. – Хочешь рассказать, что случилось?

Короткий укол ледяным острием, и снова под сердце.

– Больше так не делай, хорошо? – попросила Маша, когда снова смогла дышать. – Я могу умереть. Конечно, после этого есть небольшой шанс, что я стану такой же, как ты, и тогда мы славно поболтаем. Но в этом случае твоя тайна останется при тебе, потому что второго энигмастера на звездолет никто не отправит.

Холодный ветерок скользнул по ее щеке. Возможно, так в мире призраков выглядело извинение.

– Помоги мне, – сказала Маша. – И я смогу помочь тебе.

Тень расплылась облачком дыма, совершенно утратив прежние очертания. Растаяла – в затем снова вернулась.

– Я неверно выразилась, прости. Мне не удастся вернуть тебе жизнь. Это никому не под силу. Но люди узнают, что случилось со всеми вами, чтобы такое больше ни с кем не повторилось. Это должно быть для тебя важно. Я права?

Ей померещилось, будто тень пожала плечами.

Медленно, как и подобало привидению, она приблизилась к Маше… впиталась в нее, слилась с нею в единое целое… холодно, очень холодно, невыносимо холодно… бешеная круговерть мыслей в голове, так что не разобрать, где свои, где чужие… меня зовут Мария Тимофеева, я энигмастер, да, я не в лучшей форме, но я выдержу, не сойду с ума и не упаду без чувств… теплее, еще теплее… все в порядке… все прошло.

Когда Маша снова смогла видеть, глазам ее открылась все та же зеркальная панель от пола до потолка.

Но теперь в ней было два отражения.

8.

Человеческое лицо. Словно бы проступающее сквозь темноту, с глубокими впадинами вместо глаз и неровной тонкой линией вместо губ. Черно-белая маска. Или набросок тушью, принадлежащий кисти художника-минималиста. Одно только лицо, прямо над Машиным плечом. И больше ничего.

Линия губ беззвучно шевельнулась, уголки немного карикатурно приподнялись, обозначая улыбку.

Одно из необходимых качеств энигмастера – избыточный объем знаний. Так, на всякий случай, вдруг сгодится. Если есть время и возможность научиться чему-нибудь новому, странному и на первый взгляд никчемному, энигмастер ни за что не упустит такой шанс.

Маша умела читать по губам. Это было частью ее персонального избыточного объема знаний. Иногда оно доставляло массу неудобств тем, кто хотел пошептаться насчет нее за соседним столиком кафе. Правда, ей не приходилось практиковаться в искусстве общения с призраком. Но это оказалось даже проще, чем с обычными людьми. Как выяснилось, у призраков была идеальная артикуляция, по понятным причинам начисто лишенная фонем и ограниченная одними виземами[10].

Вначале Маша считала с призрачных губ набор визем, который показался ей бессмысленным. Спустя мгновение она догадалась: это было слово «salud» – «привет» на старом, давно вышедшем из употребления диалекте интерлинга. Которым Маша, очень кстати, владела немногим хуже родных для нее русского и испанского.

– Как мне тебя называть?

«Просто «ты». Хорошее слово, короткое, емкое. Я пойму».

– Ты помнишь свое имя?

«Имя? Зачем? Нет… нет, не помню».

– Кем ты был на звездолете?

«Я помню, кем был. Помнил… В этом есть смысл?»

– Разве ты не хочешь вспомнить свою прежнюю… прежнее состояние?

«Не знаю. Не уверен. А в этом есть смысл?»

– Мне кажется, есть.

«Смысл – для тебя или для меня?»

Маша не нашлась, что ответить. Лишь пожала плечами.

«Для меня – нет. Я не вернусь. Даже если бы и хотел. Или хотела? Смешно. Не помню… А я уже не хочу».

– Хорошо, оставим это. Но если пожелаешь, можем поговорить позже.

«Можем».

Это было удивительное приключение. Она находилась на борту древнего звездолета и разговаривала с привидением. Такое нечасто удается испытать. От безумия ситуации кружилась голова. А может быть, все еще действовал шантаут? Но к восторгу примешивалась печаль. И становилось неясно, чего больше.

Иногда работа энигмастера бывает невыносимо тяжелой.

– Что случилось с вами? Отчего вы… изменились?

«Смешно. Я помню, что такое смерть. Это распад личности. Остальное уже не важно. Тело может еще жить какое-то время. А здесь все наоборот. Не жизнь, но и не смерть. Я все еще личность. Другая – но личность. Я даже что-то помню из своего прошлого… Не важно. Все забывается очень быстро. И теперь я могу перестать цепляться за свою личность. Стать наконец свободным. Как все».

– Как все остальные из экипажа?

«Да. Они обо всем забыли. И стали свободны».

– Это ты привел звездолет домой?

«Нет. Все мы. Почти все. Мы еще помнили. Это нужно было сделать. Как ты говоришь: чтобы не повторилось».

– Мы больше не летаем в субсвете. Шанс, что такое повторится, ничтожен.

«В субсвете? Да, конечно. Сейчас мы тоже не летаем в субсвете. Мы вообще не летаем».

– Что же вы делаете?

«Не важно. Неинтересно. Долго объяснять».

– Хорошо. Расскажи по порядку.

«У меня не получится. Я не могу думать так медленно, как ты. Попытаюсь. Тебе нужно постараться меня понять. Это тоже не важно – теперь. Но все же имеет смысл. Что же это было? Что было?.. А, вот. Я сижу в кресле. Как тогда, помнишь?»

– Помню. Это было необычно. Но помогло мне догадаться, что ты где-то рядом.

«Да, тебе это удалось. Ты… ты молодец».

– Спасибо.

«Так вот: сижу в кресле. Руки на панели. Ввести директиву… Директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау». Не помню, что это такое».

– Не важно.

«Да… Смотрю прямо перед собой. Жду нужного момента. Немного злюсь. Потому что время тянется, а хочется ввести директиву и покинуть пост. Да, покинуть пост. Затем, чтобы… не помню».

– Чтобы лечь в гибернатор. И уснуть.

«Уснуть? Да, наверное… И вдруг. Это словно удар о стену. На полном ходу слететь со своей полосы и разбиться об отбойник. Понимаешь?»

Маша не понимала, но послушно кивнула.

«Смешно. Отбойник… Что-то еще помню. Да, словно удар. И темнота. Темнота…»

– Темнота оттого, что ты изменился?

«Нет, другое. Я изменился, но не сразу. А тогда… Темнота и звезды. Меня выбросило за борт. Нас всех выбросило. Мы остались в пустоте и темноте, испуганные, потерянные, ничего не понимающие. А вокруг миллионы звезд. Разноцветных и неподвижных. Понимаешь? Мы отстали от собственного корабля».

– Отстали?!

«Да, корабль улетел дальше. А мы плавали в облаке и не знали, что делать дальше. И с каждой секундой теряли… теряли…»

– Что теряли?

«Себя. Воспоминания, навыки. Имена… Мы становились другими. Менялись. Все, что было прежде, теряло смысл. Но мы еще могли понимать друг друга. Мы все еще были вместе, и мы были экипажем».

– Так что же случилось?

«Не знаю. Когда-то знал… знала… Смешно. Теперь забыл. Многое легко забывается. И так хочется забыть совсем все».

– Потерпи. Скоро ты сможешь забыть обо всем. Как только расскажешь до конца.

«А, вот. Участок пространства. Облако. Мы плавали в облаке. Не просто вакуум. Серая материя. Есть темная материя… а это была серая. Какое-то промежуточное состояние. Вы сможете найти скопления серой материи… по дефекту барионного свечения. Да, наверное так. Серая материя – она как крупное энергетическое сито. Но сито абсолютное. Не могу объяснить. Не важно… Мы остались в сите. А корабль полетел дальше. Мертвый, как камень. С нашими телами. Такими же мертвыми».

– И вы решили…

«Да, тогда казалось, что в этом есть смысл. Вернуться и рассказать. Главное правило исследовательских миссий. Смешно… Оказывается, еще столько помню. Вернуться и рассказать… Мы не могли ни вернуться, ни рассказать. Тогда мы решили вернуть корабль. Чтобы вы хотя бы догадались. Чтобы узнали о серой материи возле Про…»

– Проксимы, – подсказала Маша. – Как вам удалось?

«Мы догнали корабль».

– Догнали?! Корабль, несущийся почти со скоростью света?..

«Ты не понимаешь. Мы другие. Мы существуем по другим законам. Да, мы его догнали. Не все. Не потому что это трудно. Некоторые решили, что это уже не важно. И остались в облаке».

– Насовсем?

«Нет, зачем… Я знаю, где находится каждый из нас. Там, где ему интересно. Мы попали в очень интересный мир. Не могу тебе объяснить. Не хватает смыслов. Это как… как переплетение струн, которые звучат… нет, не звучат… сияют… Нет, не могу».

– Хорошо. Вы догнали звездолет. И что дальше?

«Очень просто. Я еще помнил директивы. Мы все помнили. И мы сделали то же самое, что и я с тобой тогда, на главном посту. Заняли свои материальные оболочки и заставили их ввести директивы для маневра возвращения».

– Вы управляли звездолетом с помощью собственных… тел?!

«Это было непросто. У нас не было своих рук. Но руки были у оболочек. Все получилось. Нужно было только придумать, как остановить корабль, когда он вернется домой. Оболочки теряли функциональность. Мы смогли свести задачу к одной финишной команде. Не спрашивай, как это удалось. Я не помню. Нужна была одна оболочка. Одной было достаточно. Все, что от нее требовалось – опустить пальцы на панель».

Призрак помолчал, губы его казались замерзшими.

«Мы сумели это сделать», – наконец сказал он, и в этом читался оттенок гордости.

– Ты действительно не помнишь своего имени? – безо всякой надежды спросила Маша.

«Нет смысла. На корабле мы были единым целым. Целое, которое больше суммы его слагаемых. Но теперь остался я один. Одна. Одно. Как тебе больше нравится. Другие ушли. Туда, где интересно. Но мне нужно было дождаться того, кто поймет».

– Я поняла тебя.

Призрак снова улыбнулся.

«Ты знаешь, что на корабле есть еще кое-кто?»

Маша заставила себя отвлечься от зыбкого контакта с человеком, которого давно не было, и прислушаться. Ее чувства все еще было болезненно обострены.

Так и есть. По главному коридору идут двое. Не таясь, грохоча тяжелыми ботинками.

– Ма-а-аша! – узнала она голос Гены Пермякова. – Где ты?..

– Сканер включи, балда, – посоветовал голос Тёмы Леденцова.

«Смешно. Тебя ищут. И скоро найдут. Хочешь спросить еще о чем-нибудь?»

– Да. О многом. Но… как ты все время повторяешь, это не важно.

«Можно мне уйти?»

– Да, ты свободен. Свободна. Как тебе больше нравится.

«Больше всего мне нравится свобода».

От прежнего возбуждения не осталось и следа. Маша чувствовала себя разбитой и усталой. У нее ужасно болела голова. Вселенская бесконечность, что окружала звездолет со всех сторон, отзывалась в каждой клеточке тела муторной дрожью. Маше хотелось сесть, спрятать лицо в ладонях и всласть прореветься.

Холодная ладонь коснулась ее пылающего лба.

«Adieu, adieu, adieu! Remember me…»[11]

– Ма-шеч-ка-а-а! – надрывался Пармезан где-то совсем рядом. – Мы идем к тебе!..

9.

– О-о-ох, – сказала Маша. – Не будете ли вы так добры, чтобы прекратить мои мучения каким-нибудь скорым и, желательно, безболезненным способом?

– Убить, что ли? – деловито уточнил Тёма Леденцов по прозвищу Леденец.

– Не надейся, Мария Тимофеева, – сухо сказал Гена Пермяков по прозвищу Пармезан. – Доброго отношения ты не заслуживаешь. Поэтому будешь мучиться столько, сколько я сочту необходимым.

– Гена, ты садист? – кротко осведомилась Маша.

– Нет, – ответствовал Пармезан. – Я делаю это сугубо в воспитательных целях.

Маша лежала в своей каюте на диванчике, натянув покрывало до самого носа, который торчал печально и одиноко, как спинной плавник косатки над океанской гладью. Ей было плохо. Да что там: ей было ужасно. Шантаут прекратил свое действие, наступила реакция. Иными словами, Машу не просто укачивало, а штормило. Она боялась пошевелиться или даже закрыть глаза, потому что под смеженными веками шторм незамедлительно превращался в ураган.

Сидевший у нее в ногах Леденец страдал вместе с нею, хотя и по большей части метафорически. Ему было жаль Машу, но он был не в силах чем-то помочь.

Да и Пармезану, который неспешно расхаживал по небольшому свободному пространству каюты, стоило немалых усилий изображать из себя тирана и деспота. Что касалось Маши, то она даже не пыталась следить за его эволюциями, потому что любой движущийся в ее поле зрения объект лишь приумножал мучения.

– Мария Тимофеева, – сказал наконец Пармезан, вдоволь нагулявшись. – Ты была в своем уме, когда затеяла эту авантюру?

– Не уверена, – слабым голосом призналась Маша.

– А в чьем? – спросил Пармезан, слегка потерявшись.

– Я пыталась поставить себя на место первого навигатора Кивилева. Думать как он. Чувствовать то же, что он чувствовал за секунду до смерти. И тут началось… то, о чем я тебе рассказывала.

– Помню, – холодно сказал Пармезан.

– Теперь я думаю, что все случилось неспроста. Привидение попыталось со мной заговорить. Но никак не могло придумать, как ему это сделать. И самое главное: как привлечь мое внимание, – увлекшись, Маша попыталась было принять сидячее положение, но благоразумно отказалась от этой мысли. – О-о-о-ох… Наверное, я была не первая, с кем оно проделывало свои фокусы. Но я оказалась единственная, кто был готов на все, что угодно, лишь бы раскрыть тайну. И, подозреваю, у него были какие-то свои предубеждения против больших человеческих компаний. Уж не знаю, как ему удалось внушить мне странную идею заявиться на звездолет ночью, одной…

– …да еще обожравшись нейрокомпенсатора, – ввернул Леденец.

– …но вряд ли сама я на такое отважилась.

– Напомнить тебе все безумные глупости, которые ты совершала по собственной воле? – сердито спросил Пармезан.

– Не надо меня переоценивать, – с досадой сказала Маша. – Мне и так нехорошо. В конце концов, кто мне говорил, что нужно, чтобы привидения поверили в тебя?

– Я говорил, – подтвердил Пармезан. – С каких это пор ты стала прислушиваться к моему мнению?

– С первой минуты знакомства, – миролюбиво сказала Маша. – Я вообще всех слушаю. Ты видел, какие у меня большие уши? Как у волка в бабушкиной постели. Если я не всегда следую чужому мнению, это не значит, что я пропускаю его мимо ушей.

– Привидению повезло, – с живостью заметил Леденец. – Машка к нему прислушалась!

– Ты можешь меня не смешить? – страдальчески скривившись, спросила Маша. – У меня и без тебя сил нет ни на что. И, кстати, воспитывать меня тоже не стоит, напрасная трата времени в моем состоянии, – добавила она, поведя ресницами в сторону Пармезана.

– Хорошо, – согласился тот немного раздраженно. – Но эксперименты с расширением сознания тебе еще выйдут боком.

– Я знаю, – сказала Маша болезненным голосом. – Все же, привидение сделало странный выбор. Ведь я по-прежнему в него не верю.

– Постой-ка, – сказал Пармезан озадаченно. – Разве ты не ездила с нами в Дублин на рандеву с Мэри Мастерс и безголовым епископом Дермотом О’Хэрли?

Маша попыталась отрицательно помотать головой, но ограничилась едва слышным: «Нет…»

– А как же Леди-в-Белом, Леди-в-Коричневом и Леди-в-Зеленом? – не отступал Пармезан.

На сей раз Маша не ответила, а лишь изобразила на лице всевозможное непротивление злу насилием.

– Да ты у нас прогульщица, – обрадованно констатировал Гена Пермяков.

Маша с отрешенным видом тоненько затянула:

Под небом голубея, Течет-струится Бея…

– Мы ее теряем, – убежденно произнес Леденец.

– Но в чем-то Маша права, – сказал Пармезан раздумчиво. – Это не привидение в классическом представлении.

– Конечно, – кивнул Леденец. – Неприкаянных душ не бывает. Бывают автономные информационные пакеты разной степени структурированности.

– У информационных пакетов не бывает человеческой натуры, – запротестовала Маша.

– Квантовая репликация нейронных связей!

– Человеческие чувства? – упорствовала Маша. – Память? Речь?..

– Реплицированные квантовые взаимодействия!

– …юмор, наконец?

– Специфические квантовые матрицы!

– Ты несешь какую-то наукообразную белиберду, – укоризненно сказала Маша. – Специально чтобы меня запутать. А я просто хочу понять. Для себя…

– «Серая материя» для серьезного исследователя точно такая же белиберда, – фыркнул Леденец. – А ты, между прочим, ее открыла!

– Это не я, – возразила Маша. – Это они, экипаж «Луча».

– Вопрос спорный… – начал было разглагольствовать Леденец, но встретился с тоскливым Машиным взглядом и артистично закашлялся.

– Машечка, тебе удалось выяснить, кто из навигаторов вступил с тобой в контакт? – неожиданно спросил Пармезан, желая прервать затянувшуюся и явно бесплодную пикировку коллег. – Может быть, Кивилев?

– Не-а, – ответила Маша. – Я даже не уверена, что это был навигатор. Может быть, кто-то из научных офицеров. Хотя… директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау» вряд ли мог знать кто-нибудь, кроме навигаторов.

– А ты ее знать не могла, – сказал Леденец. – Что лишний раз свидетельствует о твоей правдивости.

– И, судя по тому, как его забавляло мое к нему обращение в мужском роде, это могла быть женщина.

– Подозреваю, обращение в женском роде развеселило бы его не меньше, – проворчал Пармезан. – Ты должна помнить, что среди навигаторов не было женщин.

– Ну не в среднем же роде было адресоваться, – пожал плечами Леденец. – Тогда бы он точно угорел от смеха.

– А может быть, он был рад тому, – предположила Маша, – что его хотя бы кто-то услышал. Но что мы напишем в заключении? Что «Луч III» вернули домой привидения?

– Ничего мы не будем писать, – сказал Пармезан. – От имени Тезауруса изложим свою позицию руководству спецкомиссии, персонально доктору Канделяну. А уж в каких формулировках они приобщат ее к своим отчетам, не наша забота…

– Стаська просила передать, – внезапно встрепенулся Леденец. – Насчет твоего значка. Это эмотикон, обозначающий улыбку. Примитивное изображение, составленное из знаков пунктуации. Еще их называли «смайликами». Эмотиконы вышли из употребления очень давно, но экипаж «Луча» должен был о них помнить. Этой улыбкой привидение хотело обратить на себя твое внимание.

– Квантовые матрицы, – сказал Пармезан с большим сарказмом.

– Но почему тогда мне так грустно? – спросила Маша и шмыгнула носом.

– Потому что ты любишь поплакать над печальным и возвышенным, – объяснил Леденец.

– Ты не знаешь, каково это, – расстроенно сказала Маша, – говорить с человеком, которого уже нет в живых. Там, на звездолете, было еще сносно. А сейчас я вспоминаю, и у меня разрывается сердце.

– Они были герои, – сказал Пармезан очень серьезно. – Это сейчас все лезут в Галактику, как в собственный чулан. Ни тебе уважения, ни трепета. Сел и полетел! А в прежнее время для дальней экспедиции отбирали людей с особыми качествами. Самых умных, самых смелых, самых жестких. Героем и при жизни-то быть непросто. А попробуй стать героем после смерти!

– Я бы не смогла, – призналась Маша.

– Тебе это и не нужно, – сказал Пармезан почти ласково, – пока у тебя есть мы.

– Зато из тебя получилась бы недурная Дама-в-Розовом! – фыркнул Леденец.

– Ты циник, – констатировала Маша с огорчением. – Меня окружают сплошные садисты и циники.

– Цинизм, – авторитетно заявил Леденец, – это способность смеяться над тем, над чем другие проливают слезы.

– Это не цинизм, – проворчал Пармезан, – а неадекватные реакции.

– Глупости, – сердито сказала Маша. – Я так не хочу.

– А как ты хочешь? – спросил Леденец с интересом.

– Я всегда буду плакать над печальным, – обещала Маша. – И смеяться над веселым.

– С годами все мы будем меньше плакать, – с неожиданной философичностью промолвил Пармезан. – И меньше смеяться. И никакой это будет не цинизм, а житейская мудрость.

– Так я тоже не хочу, – расстроилась Маша. – Неужели это неизбежно?

– Конечно, – подтвердил Пармезан. – Рано или поздно мы повзрослеем. Даже Леденец, как ни странно это звучит. Увы… Но оставим лирику. Приготовься, Машечка, к последнему испытанию.

– Хорошо, – вздохнула та, промокая глаза краешком покрывала. – А потом вы меня отпустите?

– Отпустим, – заверил Пармезан. – Дадим тебе вкусного снотворного. Ты проспишь сутки, как сурок, и проснешься совершенно здоровая. По крайней мере, так мне обещал доктор. Приступай, Артем.

Леденец распахнул стоявший все это время у него под ногами черный саквояж. Оттуда был извлечен на свет некий прибор. напоминавший шапочку, сплетенную из белых и розовых бусин. Пармезан, шепча успокоительные мантры, бережно приподнял Машину голову с подушки, а Леденец с громадной осторожностью закрепил на ней шапочку.

– Мы снимем копию твоей зрительной памяти, – сказал он с энтузиазмом. – Полюбуемся на твое привидение.

– Подождите, – вдруг сказала Маша. – Тёма, можешь оказать мне услугу?

– Даже две, – хмыкнул тот. – А то и три!

– Кто-то в мое отсутствие приносит в это помещение цветы, – пояснила Маша. – У меня есть подозрения, но я хотела бы их проверить.

– Я могу скопировать информацию с системы видеонаблюдения в коридоре, – предложил Леденец. – Но это займет какое-то время.

– Можно поступить проще, – сказал Пармезан, понизив голос. – Отключить датчики присутствия. Злоумышленник… вернее, добродей – подумает, что Маша отлучилась по своим делам. Он воспользуется мастер-ключом, и мы застигнем его на месте преступления… вернее, доброго деяния.

– Не слишком ли жестоко? – усомнилась Маша.

– Ничего, – злорадно сказал Леденец. – Вторгаться в чужое жилище, хотя бы с самыми прекрасными намерениями, тоже не здорово.

– И я не заметил среди персонала станции «Фива» чересчур чувствительных натур, – добавил Пармезан. – Сделает вид, что ошибся дверью, извинится и уйдет.

Леденец, которому идея как-то сразу пришлась по душе, уже копался под снятой панелью в ячейках системы внутреннего комфорта.

– Вот и все, – объявил он. – Теперь нас здесь нет. Хотя и на этот эксперимент потребуется время…

Он не успел закончить.

Дверь бесшумно отошла.

– Ой, – растерянно пискнула Маша.

На пороге каюты стоял доктор Корнеев.

Покуда тянулась немая сцена, лицо его меняло цвет с естественного на раздраженно-багровый, затем на обескураженно-белый и наконец пошло беспорядочными пятнами.

– Э-э… м-м-мм… – сипло сказал доктор Корнеев, утратив всякие наклонности к обычным своим агрессивным манерам.

– Наверное, вы ошиблись дверью, – участливо подсказал Пармезан.

– И хотите извиниться и уйти, – с серьезным видом добавил Леденец.

– М-м-м… да, – выдавил наконец Корнеев.

– Цветы отдайте, – ядовито сказал Леденец.

На сей раз Корнеев интенсивно покраснел. Он сделал несколько шагов и неловко сунул букетик полевых колокольчиков в протянутую навстречу слабую Машину руку.

– Это вам, – буркнул он стеснительно. – Выздоравливайте, госпожа энигмастер.

И удалился, ступая подчеркнуто твердо. Дверь за ним закрылась.

– Я даже не ревную, – проронил Леденец после продолжительной паузы.

– А я никогда не узнаю, где он берет цветы на орбите Юпитера, – сказала Маша разочарованно.

– Но, кажется, это не тот, на кого пало твое подозрение, – прозорливо отметил Пармезан.

– У меня серьезные вопросы к собственной интуиции, – с горестной усмешкой сказала Маша. – О-о-ох… Приступай же, Тёма.

– А ты, пока я работаю, думай о чем-нибудь легком и отвлеченном, – ласково сказал Леденец. – Например, о белой обезьяне…

– Ни за что! – из последних сил выкрикнула Маша. – Балрогов тоже не предлагать!

24.03.2014

Сильная мотивация

Смутную враждебность Вселенной, грозящей тебе со всех сторон, воспринимаешь как некое правило – понять ее все равно не можешь. До самого последнего дня. Нет слитности. Есть противостояние. Придется постоять за себя.

Леонид Зорин

1.

Каждое утро Маша встает и, даже не умывшись, садится в пыточное кресло. Не потому, что она неряха, просто так надо.

– Ну-с, как вы себя чувствуете? – спрашивает елейный голос Инквизитора.

– Разнообразно, – отвечает Маша с ненавистью.

– Вы должны чувствовать себя хорошо, – возражает Инквизитор. – Ваша телеметрия более чем удовлетворительна.

– Тогда что я делаю в этом склепе?

– Это риторический вопрос.

За своенравие приходится платить, и Машу подвергают изощренным пыткам.

У нее меряют пульс и давление, берут анализ крови и еще чего-то важного, облучают и просвечивают. А под конец снимают общую биосхему организма.

На это уходит час. Битый час полной неподвижности. Нельзя встать, отвлечься, повести затекшими плечами. Даже нос почесать нельзя, хотя первое, на что отваживается исследуемый в агрессивном режиме организм в знак протеста, – это щекотка в носу. Даже сморгнуть набежавшую от усилия слезу – и то нельзя.

То есть, конечно, можно. Но тогда Инквизитор начинает ныть и жаловаться:

– Нарушение последовательности операций… скачок жизненных функций… несанкционированный выброс эндорфинов…

Выслушивать этот гундеж тоже входит в пыточный набор.

Время на циферблате прямо напротив Машиного лица замерзает. Разумеется, это иллюзия. И в установленный срок она с радующей душу неизбежностью рассеивается.

– Как вы себя чувствуете сейчас? – любопытствует Инквизитор.

– Отвратительно, – бросает Маша, выбираясь из кресла.

– Ваша телеметрия свидетельствует об обратном.

Голос звучит озадаченно. Его невидимому обладателю явно хотелось бы, чтобы Маша корчилась в муках, сгорала от повышенной температуры, страдала от внутренних кровотечений. И, хорошо бы, от наружных тоже. Пределом мечтаний было бы видеть Машу в старой доброй холерной коме.

Но Маша безобразно, вызывающе, необъяснимо здорова.

– Если вы почувствуете какие-либо изменения, – клянчит Инквизитор. – Даже слабое недомогание… Вы ведь немедленно известите нас, правда, правда?

– Как я могу лишить вас такой радости… – ворчит Маша и отключает связь.

Теперь у нее час или полтора личного времени, как повезет. И никто не помешает ей заняться тем, что взбредет в голову.

Потому что она одна. Абсолютно одна на целой планете с нелепым именем Бханмара.

И останется здесь одна до самой смерти. Симптомы приближения которой с таким нетерпением ожидает несчастный Инквизитор.

У Инквизитора есть имя – доктор Браун Клэнси, Институт Пастера, проект «Экзодемия». Специалист по возбудителям экстремально опасных и неизлечимых заболеваний человека. Маша видела его несколько раз на экране видеала, пока ей все не опротивело. Теперь ей достаточно голоса. Доктор Клэнси похож на Айболита, который в юности выступал за сборную медицинского факультета по рестлингу. Это подразумевает громадный рост, перекачанные мышцы и бычью шею. А еще глянцево-розовые щеки в обрамлении аккуратной седой бороды, лысину и неизбывно ласковое выражение на физиономии. Настолько ласковое, что аж тошнит. И голос приторный. И никакой возможности вывести этого Айболита-переростка из равновесия. Отвратительно.

Маша неохотно, автоматически умывается. Сооружает прическу на скорую руку – лишь бы жесткие космы не лезли в глаза. Размышляет по поводу макияжа. С каждым днем эти размышления делаются все короче и утилитарнее. Традиционная мантра «Я самая красивая…» помогает слабо. Красоваться здесь особо не перед кем. Поэтому на фиг макияж. Инквизитор будет только рад. Он никак не расстанется с надеждой увидеть под Машиными глазами лиловые отеки.

Маша натягивает шорты, какие попались первыми среди чистой одежды, по тем же нехитрым правилам выбирает просторную майку. В иных обстоятельствах состоявшийся выбор лишил бы ее равновесия до конца дня. Шорты розовые, а майка зеленая с красными цветочками – что может быть ужаснее! Но сейчас ей наплевать.

В кают-компании дожидается Мистер Паркер. Он со вчерашнего вечера торчит хладнодушной статуей в самом темном углу, под вентиляцией. Статуя небольшая, как раз высотой с одну всеми покинутую и обманутую девушку, но гораздо более массивная.

– Изреките же что-нибудь жизнеутверждающее, Мистер Паркер, – говорит Маша рассеянно.

– С готовностью, мэм, – откликается тот и переступает с ноги на ногу. Он всегда делает так перед тем, как сморозить какую-нибудь банальность. —

Я вспоминаю вновь ее черты, убор, Движенья легкие, походку, милый взор. Так голову она с улыбкой наклоняла, Так разговор вела, а так она молчала. Так пряди падали ее густых волос. Такой была краса непринужденных поз…[12]

– Старо, – говорит Маша, с ногами забираясь на тесный диванчик за столом. Поза более чем непринужденная. Красивого в ней маловато, но не перед роботом же манерничать. – Я это уже слышала. И не от вас, друг мой.

– Сожалею, мэм. Обязуюсь найти время обновить критерии выбора строф из внутренних библиотек.

– По крайней мере, вы меня не бросили. И я вам за это благодарна.

– Всегда к вашим услугам, мэм.

Безо всякого аппетита Маша запихивает в себя овсянку с вареньем, с ненавистью глядя на обязательное яйцо всмятку и маленькую вазочку с какой-то невнятной творожной массой.

– Надо, – увещевающе говорит Мистер Паркер. – Калории. Для поддержания сил.

– Могу я покапризничать? – спрашивает Маша в пространство.

– Это ваше право, мэм. Но завтрака оно не отменяет.

По крайней мере, у металлокерамического надзирателя в голосе по определению отсутствует медицинская патока.

Как и обещано, Маша капризничает, тоже безо всякого удовольствия.

– Вам не кажется, друг мой, что я прибавила пару лишних килограммов? – спрашивает она жеманно.

– Они вам и прежде не повредили бы, – умело парирует Мистер Паркер.

– Вы умеете шить, сударь?

– Никогда прежде не пробовал. Полагаю, это ненамного сложнее, чем ремонтировать контур жизнеобеспечения. – Деликатная пауза. – Позволено мне будет уточнить, мэм, для каких целей может понадобиться упомянутый навык?

– Однажды я перестану влезать во все наряды. И тогда кто-то должен будет сшивать две майки в одну. И как-то выходить из положения с прочими предметами гардероба.

– Уверен, в этом не возникнет необходимости. Для того, чтобы ситуация с гардеробом стала критической, вам следует увеличить свой вес приблизительно на пятнадцать процентов. Ваша конституция, а также состояние вашего обмена веществ делают перспективу негативного развития событий чрезвычайно отдаленной.

– Как мило, – говорит Маша с наигранным облегчением. – Я умру прежде, чем растолстею.

– К тому же, – продолжает Мистер Паркер, игнорируя мрачные инсинуации, – нет никаких препятствий к обновлению вашей коллекции туалетов. Стоит лишь высказать пожелания…

– …и меня завалят разнообразным тряпьем. С ближайшей почтой. Лишь бы я не куксилась.

Эта мысль неожиданно овладевает Машей. Закончить свои дни в люксовом наряде с последнего сезонного дефиле было бы по меньшей мере красиво. «Возможно, я так и поступлю, – думает Маша. – Когда окончательно ошизею от тоски и безысходности».

Она вдруг понимает, что всю жизнь мечтала одеться во что-нибудь безумное, эксцентричное и пройтись по центральной улице большого города, и чтобы всякий, кто попался бы на пути, непременно оглянулся и застыл, распахнувши рот.

И что этого никогда уже не случится.

Она упустила такую возможность. А с нею – миллионы других возможностей, которые ей и в голову не приходили. А если и приходили, то отодвинуты были на очень далекое потом. Как выясняется – навсегда.

И лучше об этом не думать, потому что это кратчайший путь к безумию.

– Не хочу я вашего творога, – выдает Маша напоследок довольно кислый курбет.

Мистер Паркер не удивлен. Более того, он подготовлен. Четким неспешным шагом он приближается к столу и точным движением выдавливает на творожную кучку наперед заготовленный тюбик апельсинового джема.

– Так нечестно! – вопит Маша.

– Да, я бесчестен, – с гордостью возглашает Мистер Паркер. – Ради вашего белково-углеводного благополучия, юная леди, нет такого преступления, на которое я не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы.

– Не ёрничайте, – говорит Маша с напускной строгостью, облизывая ложечку. – Смеяться над классиками могут лишь другие классики.

Настроение, однако же, меняется к лучшему. Допивая кофе с молоком, Маша размышляет о сложности и непредсказуемости человеческой природы. Например, ей должно быть грустно в рассуждении неминуемого конца, а вместо этого ни капельки не грустно. То есть, вот ни на столечко. И все капризы, злобные нападки на милягу Инквизитора, препирательства с Мистером Паркером вызваны отнюдь не перспективами, которые не столько туманны, сколько беспросветно темны. А лишь неприятным ощущением, что впервые за всю свою жизнь Маша оказалась совершенно и бескомпромиссно одна. В глубокой, практически идеальной изоляции от всего, что ей мило и дорого. От дома, от семьи и друзей. И от работы.

Впрочем, работать ей никто не запрещал. Просто… просто неохота.

Конечно, в любой момент она может пригласить на связь кого только пожелает. Хотя бы даже Президента Академии Человека. Не говоря уж о друзьях и родных.

Вот только родные, по непререкаемому распоряжению самой Маши, должны узнать о ее положении в последнюю очередь. Когда печальный исход станет неизбежен и скор. Не раньше.

Маше приходит в голову еще одна приятная мысль.

Она может связаться с Гариным. Поговорить, увидеться. И предлог для этого самый что ни на есть благовидный.

Может. Но не станет. Есть поступки, которые она никогда не совершит.

Это даже не одна из упущенных возможностей, вроде уличного дефиле в умопомрачительном прикиде. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Антон Павлович Чехов.

Потому что Эварист Гарин, Великий и Ужасный, есть существо высшего порядка, для персон простого звания положительно недосягаемое. Хотя и само о том, возможно, не подозревает.

Вздохнув, Маша приступает к наведению порядка.

– Не стоит беспокойств, мэм, – мягко вмешивается Мистер Паркер. – Я тоже хотел бы оставаться полезным членом нашего маленького социума.

– Угумс, – соглашается Маша. Возиться с посудой не её конек. – Есть какие-то незавершенные дела на это утро?

– Разумеется, мэм. Первым долгом вам следует поговорить с доктором Вишневским. Затем успокоить мистера Пермякова. По завершении хронологически последней вашей беседы, как мне показалось, он остался весьма удручен…

– По правде говоря, – говорит Маша с иронией, – это он должен меня успокаивать, а не я его. В конце концов, кто из нас двоих обречен на скорую и страшную гибель?

– В некоторых ситуациях, – философски замечает Мистер Паркер, – даже самые сильные мужчины обнаруживают сугубую мягкость характера в сравнении с женщинами. Верните своему коллеге утраченное душевное равновесие, и он вам же окажется не в пример более полезен.

Надежда трудностям назло Нас держит каждый миг; Она – спокойствия крыло И свежих сил родник[13].

– Как вы умеете все красиво повернуть! – фыркает Маша.

– Житейский опыт, мэм, – робот отвешивает церемонный поклон.

2.

Апельсиновый джем парадоксальным образом изменяет Машино мировосприятие к лучшему. Должно быть, он напрямую влияет на количество эндорфинов в ее организме. Во всяком случае, она ощущает в себе острый дефицит общения. Даже если собеседником ее выступит Мухомор, он же доктор Отто Вишневский, Институт Пастера, проект «Экзодемия». Откуда, собственно, явился Инквизитор. Отличие состоит в том, что доктор Клэнси – теоретик, а доктор Вишневский давно и направленно специализируется на одном-единственном предмете. И этот предмет – кванн. Он же «Вирус Сатаны», он же «Мор Темной Материи», он же «Вселенская чума». Неизлечимый, неистребимый, неотвратимый убийца всего живого.

Мухомор – полная противоположность Инквизитору. Он худой, сутулый, на голове ни единого волоска, даже брови кажутся выщипанными, как у старинной модницы. Есть в нем что-то от бледного опасного гриба. И голос, как инъекция какой-то полезной, но весьма болезненной вакцины. Почему-то Маше сразу показалось, что от его ядовитых интонаций даже ко всему привычным насекомым не поздоровится. Отсюда и возник Мухомор… Не исключено, что с доктором Клэнси они заранее договорились о распределении ролей. Добрый доктор – злой доктор. Даром что один из них Инквизитор, а другой – Мухомор. Вопрос только в том, для каких целей заключен был договор. Может быть, чтобы Маше не было скучно?

На самом деле доктор Вишневский не злой. Просто он привык называть вещи своими именами. И ему плевать, как на это смотрит собеседник.

– Выглядите слишком хорошо для своего положения, – начинает Мухомор.

– Спасибо, – фыркает Маша.

– Есть две новости. Как водится, хорошая и плохая…

Не очень-то Маша доверяет его представлениям о качестве новостей. Скорее всего, одна новость плохая, а другая – попросту ни в какие ворота.

– Итак, для начала: это не кванн.

Мухомор ждет Машиной реакции, но ни девичьего визга, ни прыжков до потолка с швырянием подушек не происходит.

– Угумс, – сообщает Маша, сосредоточенно полируя ногти пилочкой. – Теперь я могу вернуться домой?

– По нашим предположениям, эта штука старше, чем кванн. Мы так ее и назвали: протокванн.

«Протокванн, – сердито думает Маша. – Звучит как простокваша. Только, в отличие от вкусного молочного продукта, совсем несъедобно».

– То есть я все равно умру?

– Возможно, я лишаю вас некоторых иллюзий, – сухо говорит доктор Вишневский. – Но я абсолютно уверен, что все мои пациенты умрут. Это неизбежно и, увы, не зависит от успеха предлагаемой терапии. Более того: не существует ни единого документального свидетельства, чтобы даже самому великому целителю, будь то Гиппократ, Парацельс или сам Эскулап, удалось избавить хотя бы одного пациента от смерти. Если это послужит вам утешением: доктора тоже смертны, хотя лично я считаю такое положение вещей несправедливым.

Лишив Машу на какое-то время способности пререкаться, доктор Вишневский разражается длинной лекцией. Наверное, он озадачен столь демонстративным равнодушием пациента к собственной судьбе. И ему хотелось бы довести до нерадивого собеседника всю глубину проблемы.

О кванне он готов рассуждать часами.

Вопрос в том, готова ли Маша всё это слушать.

Кванн – это не вирус в классическом понимании. Хотя бы потому, что ему все равно, где обитать: в живом организме или в безатмосферной среде. И состоит он не из обрывков генетического материала, заключенных в капсулу из белка, а из матрицы и интегрированных в нее фрустул. Что такое фрустула, долго объяснять, и все объяснение сведется к изложению десятков противоречащих друг дружке гипотез. Кванн обнаружен в необитаемых мирах, минимальное расстояние между которыми составляет восемнадцать парсеков. Что делает несколько затруднительным возложить ответственность за его возникновение на законы общей биологии. Но взамен возникает любопытное предположение, что кванн не принадлежит к двум базовым системам материального мира, живой и неживой природам, а пребывает в переходной зоне между таковыми, что, в общем-то, не ново под луной. Либо же образует некую третью систему, найти которой место в научной парадигме пока никто не сумел по вполне объяснимой причине: очень непросто исследовать то, что стремительно убивает тебя в процессе исследования. Во всяком случае, это хотя бы объясняет сугубую дискретность его ареала. Вернее, не объясняет, но позволяет делать смелые допущения о механизмах его распространения в Галактике. Если, к примеру, допустить, что он совсем не распространяется, а является некой микрохарактеристикой галактических структур, еще одним неприглядным штрихом в картине материального мира. А то и, чем черт не шутит, феноменом, отражающим некий неоткрытый доселе, но от того не менее объективный закон природы. Кто-то из мудрых во время оно заметил: гнев мироздания квантуется не астероидами-убийцами, а вирусами. Кванн, не являясь вирусом, вполне годится на роль проводника неприятия мирозданием бесконтрольного распространения живой природы. Кванн вообще может быть свойством темной материи как формы неживой природы. Ведь ничто так скоро и эффективно не убивает живой организм, как инфильтрация кванна, остановить которую не способны никакие системы активной биологической защиты. Ну разве что изолирующее поле – если сообразить вовремя пустить его в дело. Причем этот неприятный эффект взаимодействия двух природ, живой и условно третьей, универсален. Кванн с равной легкостью убивает человека, крысу, таракана, медузу, картофель и гриб-мухомор. (Маша настораживается и какое-то время внимательно следит за небогатой мимикой доктора Вишневского, уж не прочел ли он свое не слишком учтивое прозвище в ее мыслях?!) Кванн смертелен для гуманоида-виава и рептилоида-тоссфенха. Многомудрые тахамауки не любят без особой нужды делиться сведениями о собственных фиаско, но есть косвенные данные и на их счет, также удручающе негативные. Правда, остается открытым вопрос с плазмоидами и силикониками. И никто не сподобился заразить кванном какой-нибудь земной вирус, а было бы весьма и весьма занятно!..

Глаза Мухомора загораются миссионерским пламенем, голос звенит от дидактической страсти. Вообразите себе, вещает он, поле боевых действий. Понимаю, ввиду свойственного юному возрасту невежества это покажется нелегко, но припомните что-нибудь из классики. Окопы, флеши, реданы… Война, иными словами, и мир. На Западном фронте без перемен. И ковровая бомбардировка. Все горит и взрывается. Кромешный ад. Это и есть атака кванна. А в окопах прячутся стойкие оловянные солдатики и садят в белый свет, как в копеечку, из трехлинеек. Посмотрите в Глобале, что такое трехлинейка. (Разумеется, Маша знает и про флеши с реданами, и про трехлинейки, но молчит. Молчание не только позволяет сохранять умный вид, но и зачастую помогает сэкономить время.) Солдатики – это весь спектр иммунокомпетентных клеток. Важно понимать, что трехлинейка – изначально не самое эффективное оружие против авиабомбы. Вдобавок ко всему, бомбардировщиков много больше, чем солдатиков, они невидимы и они мельче пуль.

Здесь Маша начинает ныть и жаловаться, что уже все это слышала, читала и рассматривала в картинках. Причем неоднократно. В том числе и в устном исполнении доктора Вишневского.

Мухомор с иезуитским стоицизмом требует ее внимания еще на несколько минут. Должно быть, нечасто в его распоряжении оказывается подопытный материал с латентными наклонностями к сотрудничеству. Маша вздыхает, как ослик под поклажей, но выбор линий поведения у нее невелик. Да и развлечений негусто. А знания лишними не бывают.

Искоркой проносится гадкая мысль: эти знания – все равно что биография собственного убийцы!.. Но Маша старается не обращать на мыслишку внимания.

Мухомор же, расценив ее молчание как капитуляцию, продолжает ликбез.

Пока не представляется возможным интерпретировать факт открытия протокванна как эпохальное доказательство существования третьей системы или, что понятнее, третьей природы. Налицо существенное сходство между протокванном и классическим кванном в изученном сегменте их свойств. Но налицо и различия. Протокванн, с одной стороны, более примитивен, с другой же – выглядит утилитарнее: весь предполагаемый его функционал сводится к разрушению и самовоспроизведению. Тогда как у кванна наличествуют также мобильность, экспансия и элементарные реакции на внешние раздражители. Для наглядности возьмем треску и акулу. Рыбы, но какие разные! Разумеется, акула древнее и примитивнее трески, но кто из них есть верхнее звено пищевой цепочки? Так вот, протокванн – это акула. А значит, теоретически он может быть использован как орудие против кванна, «кваннофаг». Если, конечно, когда-нибудь удастся его досконально изучить, поставить на службу науке или хотя бы воспроизвести его акульи свойства в антикванновых вакцинах.

«Гильотина – радикальное средство против выпадения волос, – мысленно ворчит Маша. – Примерно как и акула – не лучшее орудие лова свежей трески. Что-то не упомню случая, чтобы невод сожрал рыбака». Но сказать такое вслух значит обречь себя на новый виток Мухоморовых откровений. Поэтому Маша произносит нечто иное:

– Если это хорошая новость, то нельзя ли узнать, какова плохая?

А вот она: природа воздействия протокванна на живой организм не изучена абсолютно. Хотя бы потому, что науке неизвестны другие случаи инфицирования протокванном. Что отнюдь не утверждает Машин приоритет, а лишь позволяет строить догадки о темпах протекания некротических процессов в инфицированных организмах.

– Хотите сказать, жертвы протокванна умирали слишком скоро, чтобы понять причины своего недуга? – уточняет Маша.

– Деструктивный потенциал протокванна таков, что…

– Но ведь я до сих жива, – убедительно говорит Маша. – Может быть, и нет там никаких деструктивных свойств! Что если этот ваш протокванн вообще безвреден? Что если он – акула, но китовая?

Доктор Вишневский трагически морщится. Давно ему не приходилось общаться с таким дремучим оппонентом. Он порывается нарисовать картинку, чтобы Маша поняла механизм воздействия протокванна на живые клетки. В меру актуальных представлений означенного механизма, разумеется. Маша вежливо, но твердо уклоняется от такой чести.

– Ну хорошо, – вздыхает Мухомор. – Буду краток. Госпожа Тимофеева, протокванн атакует ваши клетки точно так же, как это делал бы классический кванн. Никакой тактической разницы. Зачем, спрашивается, мы каждодневно берем анализ вашей крови?

– И правда, зачем? – с наигранным любопытством спрашивает Маша. – Скоро вы всю меня выпьете досуха…

«И перед тем, как изнемочь от анемии, – добавляет она про себя, – а не от протокванна, заметьте… кое-кого я переименую в Доктора Вампира!»

– Чтобы понять динамику процесса, – объясняет Мухомор. – Потому что она парадоксальна.

– Спасибо, – говорит Маша с ангельской улыбкой.

– Вы тут ни при чем, – отмахивается доктор Вишневский. – Вы всего лишь живой организм с парадоксальными свойствами… Поначалу протокванн ведет себя с присущей ему агрессией. Атакует клетки, пользуясь индифферентным поведением антител. Не прикидывается своим и хорошим, а просто разрушает все подряд, как пьяный слон в винной лавке. А затем…

– А затем его азарт внезапно сходит на нет, – подхватывает Маша. – Протокванн становится вялым, напрочь теряет былую пассионарность, и к утру жалкие обломки флота вторжения естественным образом выводятся из моего парадоксального организма.

– Затем вы подхватываете новую дозу, – кивает Мухомор, – и все начинается сызнова. День за днем, день за днем. Госпожа Тимофеева, – его физиономия с внушающими страх ледяными буркалами вдруг заполняет собой весь громадный экран, морщины на лбу и возле глаз кажутся океанскими желобами, нос выглядит пористым, как кусок пемзы, – я хочу знать, почему вы до сих пор не умерли.

Маше такое не впервой. Было время, когда она пугалась, нервничала, огорчалась. Ни к чему хорошему это не приводило, а единственно к потере лица. Теперь все иначе.

– Ну извините, исправлюсь, – цинично фыркает она в ответ. – Лет через сто. Но ведь мы никуда не торопимся, правда?

– Я хочу знать, – продолжает Мухомор, – что за адский тигель бурлит внутри вашего организма, перед которым бессилен отец Вселенской Чумы. И пока я этого не узнаю…

– Помню, помню, – отвечает Маша равнодушно. – Вы будете брать у меня анализы, шарить по мне своими сканерами в пыточном кресле и развлекаться в том же духе. Удачи вам, милый доктор.

Шепча: «Как вы мне все надоели!», она прерывает связь. Несколько минут сидит спиной к экрану и бесцельно болтает ногами. В модуле воцаряется тишина. То есть, конечно, откуда-то доносится слабое тиканье, со всхлипом просыпаются ненадолго воздуховоды, деликатно тренькает застарелый таймер с напоминанием о чем-то, что казалось важным целую вечность тому назад, сами собой возникают и пропадают разнообразные технические шумы. Маша давно привыкла к тому, что модуль живет собственной жизнью, ничем особо ей не досаждая.

Что с ней должно случиться, чтобы доктор Вишневский остался доволен? Что может вернуть ему утраченную душевную гармонию?

Маша знает, как умирают от кванна люди. Организм вдруг начинает стремительно разлагаться заживо. Резко повышается температура, потому что прошляпившие момент чужеродного вторжения фагоциты пытаются отмобилизоваться, восстановить боевые порядки и выбить агрессора с захваченных позиций. Но обмен веществ уже идет вразнос, стенки сосудов истончаются и расползаются, как ветхое сукно. Кванн набрасывается на все, что встречает на своем пути, и рвет в клочья с остервенением, с ненавистью – если такое высокое чувство может быть присуще элементарным структурам. Оголтелая ксенофобия на клеточном уровне… Внутреннее кровотечение становится внешним. Кости превращаются в губку. Кожа расслаивается и отходит от мышечных тканей. Волосы выпадают в первую очередь. И ногти. Это ужасно выглядит и могло бы причинять ужасную боль. Но в первую очередь от кванна гибнут нервные волокна и умирает мозг…

Если доктор Вишневский мечтает наблюдать, как весь этот ужас происходит с Машей, то у него весьма странные представления о радостях жизни.

3.

– Мистер Пермяков на связи, – учтиво напоминает Мистер Паркер.

Ворча под нос: «Мистеров-то расплодилось…», Маша безо всякого энтузиазма придает прическе некое подобие формы и поворачивается к экрану лицом. Оттуда на нее молча смотрит Гена Пермяков, и глаза его полны жалости.

– Ну? – спрашивает Маша сварливо. – Долго ты намерен держать паузу?

Пармезан беззвучно шевелит губами и наконец роняет:

– П-привет.

– Привет, – не возражает злобная Маша.

– Классно выглядишь…

– Врешь, – говорит Маша сухо. – Я выгляжу отвратительно. А еще отвратительнее то, что мне не хочется приводить себя в порядок. А знаешь почему?

– Знаю, – понуро кивает Пармезан. – Потому что мы заточили тебя в железную клетку на мертвой планете и бросили там на растерзание одиночеству и рутине.

– Вот видишь, у меня ничего нового. Ну что, до связи?

– Подожди, – мямлит Пармезан. – Чего ты в самом деле… Мы все об этом думаем. Мы, если хочешь знать, только об этом и думаем. И не только я… от меня толку мало… а Стаська, и Элька, и Леденец…

– И как? Много надумали?

– Маша, – говорит Пармезан с укором. – Но ведь ты нам ничем не помогаешь.

– От вас тоже помощи негусто, – фыркает Маша.

Она хочет сказать еще что-нибудь запредельно едкое, но останавливает себя на полуслове. Ей в голову приходит неожиданная и крайне огорчительная мысль: что если протокванн все же действует на ее организм? И действие выражается в том, что у нее непоправимо портится характер?

– Бред какой-то… – срывается с ее губ.

– …ты энигмастер, твоя профессия – думать, а не… прости, ты что-то сказала?

Оказывается, Пармезан затеял произносить длинную и, очевидно, заранее подготовленную тираду, которую Маша благополучно пропустила мимо ушей.

Она делает над собой громадное усилие, чтобы вновь не сорваться в сардонический штопор.

– Это ты меня прости, я тут немного задумалась о своем, о девичьем. О чем была речь?

– О том, – с горечью отвечает Пармезан, – что нам тебя очень не хватает. О самом инциденте пока никто не знает. И ты была с этим согласна, потому как придание гласности означает, что очень скоро информация дойдет и до твоих родных. Но по причине информационной изоляции мы вынуждены искать выход собственными силами. Что это за силы, ты знаешь – я, Элька… наша группа. Тезаурус, конечно, оказал нам поддержку… Но ты и сама могла бы…

Пармезан умолкает, потому видит, как Машины глаза наполняются слезами, и это зрелище невыносимо даже для самой сильной мужской натуры. А Гена Пермяков, при всех его достоинствах, ни разу не супермен.

– Гена, милый, – шепчет Маша. – Я тут одна. Совсем одна. Все ждут, когда же я начну умирать, понимаешь? А я никак не умираю. Хотя каждый день, каждую минуту только и делаю, что прислушиваюсь к себе, только и жду, что вот-вот начнется… – голос ее понемногу крепнет. – А ты ждешь от меня эффективного сотрудничества, да? Как от профессионального энигмастера? И тебе невыносимо видеть, как я кисну, слоняюсь из угла в угол, порчу настроение себе и другим? Блин, ты как не поймешь, muermo del diablo[14], что я девчонка, я живой человек, я смертник в ожидании казни?!

Ее колотит – не то от злости, не то от озноба.

Неужели началось?..

Маша вываливается из кресла и опрометью кидается к полке возле пыточного кресла. Там валяется медицинский браслет, который она ни разу не надевала, потому что он теснит запястье и по цвету не подходит ни к одному наряду. Он мерзко-болотно-зеленый. Но зато способен моментально измерять температуру. Трясущимися пальцами Маша прилаживает браслет на левую руку. Малодушно отворачивается и даже жмурится. Затем искоса, одним глазком начинает считывать показания. Пульс сто двадцать… ну еще бы! Температура тридцать шесть и шесть… Уффф!

– Маша, Маша, что там у тебя происходит?! – убивается Пармезан.

Она неспешно залезает в кресло с ногами и взирает на него приветливым взглядом мультяшного олененка.

– Все хорошо. Померещилось. Но я в порядке, правда. Сейчас выпью еще кофе с молоком, слопаю творога с джемом – с апельсиновым! – и начну думать.

– А не врешь? – недоверчиво спрашивает Пармезан.

– Гена, ты серьезно полагаешь, будто я не хочу понять, в чем мой маленький секрет?

– Когда ты не злишься и не хандришь, то нравишься мне гораздо больше, – удовлетворенно урчит Пармезан. – А когда наоборот, то тебя просто жалко, и все.

– Не волнуйся, – успокаивает его Маша. – Я еще много раз буду и злиться, и хандрить и всевозможно кукситься. Нас ожидает эмоционально насыщенное общение. Вы ведь пока не собираетесь меня бросить насовсем?

– Ну вот сама подумай, о чем ты говоришь! – Гена с осуждением качает головой.

– Я держу вас на привязи уже почти два месяца, а у вас и без меня полно работы…

– Все, что мы делаем для Тезауруса, – веско произносит Пармезан, – мы можем делать, не покидая окрестностей Бханмары.

– Мило, – говорит Маша. Ей, как ни грустно такое признавать, снова хочется вредничать. – А зачем вы угнали «Трурля»?

Это болезненная для всех тема, до сих пор ее как-то удавалось обходить. Но сегодня Маша решила выговориться. И продолжить свое заточение обновленной, умиротворенной, открытой для новых идей и гипотез.

– Ну, ты же понимаешь… – мямлит Пармезан, глядя на нее с экрана видеала. Вернее, куда-то мимо нее, потому что ему стыдно.

Если бы он не находился отсюда за несколько парсеков, Маша бы его больно стукнула. Ну, или хотя бы попыталась укусить.

– Не понимаю, – говорит она сердито, с новой остротой ощущая свое полное бессилие. – Вы что, серьезно думали, что я сбегу?

– Н-ну… карантин есть карантин. Следовало исключить всякую возможность.

– Ну и дураки!

В глубине души она понимает, что иначе было нельзя. Не дано предугадать, что может прийти на ум человеку в минуты отчаяния. Да, Маша не давала повода усомниться в ее адекватности и способности контролировать собственные поступки. Но что станется, если протокванн все же начнет делать свое черное дело и механизмы сознательного контроля окажутся разрушены?

Краем уха она слышит обрывок фразы:

– …Гарин интересовался.

– Пока, до связи… ПОВТОРИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ!

– Утром на стационар прибыл Гарин, – охотно повторяет Пармезан. – Очень интересовался твоим состоянием. Хотел поговорить. Как он выразился: если ты сочтешь для себя приемлемым… Я же говорил, что Тезаурус оказал нам поддержку. Вот Гарин и есть поддержка. Что ты вдруг разволновалась?

– Я?! Да нисколько…

– Пока он изучает материалы и беседует с Элькой, а потом…

– НЕТ!

Пармезан, окончательно потерявшись, снова неслышно шевелит губами, как золотая рыбка в аквариуме.

– Не сейчас, – говорит Маша, стараясь казаться спокойной. У нее это неважно получается, ну да для Пармезана сойдет. – Я пока не готова. Мне нужно…

– Нужно – что? – осторожно уточняет Гена.

«Переодеться, балда ты! – мысленно вопит Маша. – Сделать приличную прическу и набросать на лицо хотя бы видимость макияжа, что тут непонятного?!»

– …сформулировать некоторые гипотезы, – поясняет она дрожащим голоском. – Кое-что перепроверить. Окинуть свежим взглядом.

– Понятно, – говорит Пармезан, хотя по его виду такого не скажешь.

На этом они скомканно прощаются, расходясь по разным углам Галактики с тем, чтобы осмыслить итоги беседы.

Маше это дается нелегко. Вместо связных мыслей в голове у нее царит хаос. Или, выражаясь более деликатно, поток сознания.

Гарин здесь.

Зачем он прилетел? У него не нашлось более важных дел, чтобы закопаться в медвежий угол мироздания и занять свой блистательный ум задачкой, которая, все на том сходится, не имеет решения? Или это из-за нее, из-за Маши? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Они были знакомы не больше суток – если считать знакомством прогулки по стационару «Тинторера», светскую болтовню с отчетливым профессиональным уклоном и товарищеский поцелуй в ладошку на прощание. Известно, что Гарин предпочитает неразрешаемые задачи. Он утверждает, что задач без решения не бывает по определению, в силу общего принципа причинности. Ему стало интересно, в какую трясину вляпалась его знакомая… то есть, малознакомая с «Тинтореры»… и как ее из этой трясины вытянуть. Взглянуть на проблему с позиции нерешаемости он отказывается. Как ни крути, все равно придется с ним разговаривать. То, о чем в иных обстоятельствах Маша могла лишь мечтать, теперь выглядит казнью египетской. И не спрятаться, не уклониться. Дабы не выглядеть полной дурой и не разрушить окончательно с такими трудами приобретенную, пусть и небольшую, но деловую репутацию, Маша должна довести до Гарина какие-то свои разумные соображения. Не признаваться же, в самом деле, что все эти дни она по преимуществу пинала балду, жалела себя и размышляла о вечности! И впредь никаких красных с зеленым маечек, никаких розовых шорт!.. Впрочем, привести себя в порядок она еще успеет. К очередному сеансу связи. А до той поры настоятельно необходимо выбраться наружу и осмотреться. Она уже делала это в первые дни заточения на Бханмаре. На закате. Помнится, ничего достойного рефлексий ей не встретилось. Но сейчас полдень, и хотя на мертвой планете в зависимости от времени суток ничего не меняется, исполнить профессиональный долг отнюдь нелишне. Да, да, осмотреться, осмыслить, ни фига, конечно же, не найти полезного… протокванн не вьет гнезда, не строит муравейников и даже не роет норы в мертвом промороженном грунте, он невидим и неощутим, как всякая уважающая себя смертельная опасность… но, по крайней мере, будет о чем отчитаться. И вот еще что: где-то в сумке у нее должна быть заколка в форме диадемки, и даже с камешками наподобие рубинов, совсем как настоящими!

Гарин здесь. Ну и прекрасно. Это что-то меняет?

Меняет, еще и как!

Это сильная мотивация. Посему нужно собраться, успокоиться и впредь соответствовать высокому званию энигмастера, человека и женщины.

4.

Спустя полчаса Маша совершенно спокойна и готова к выходу на поверхность планеты Бханмара.

Перед тем она облачилась во «вторую кожу» – трико из неощутимого и нераздражающего материала, побросав повседневные одежки у входа в шлюзовую камеру. Затем с помощью Мистера Паркера погрузилась в недра «галахада». Скафандр высшей защиты ей несколько великоват, пришлось подождать немного, пока он сам утопчется по ее фигуре. У легких скафандров типа «конхобар» эта процедура протекает быстро и даже приятно: кажется, будто кто-то бережно и аккуратно массирует тебе спину и конечности множеством мягких лап. Тяжелый «галахад» со встроенным экзоскелетом и керамической броней церемониться с содержимым не склонен. Жужжа и щелкая, он просто укорачивает себя во всех измерениях, а то, что укоротить не удается, заполняет воздушными подушками. Спустя несколько минут Маша начинает сочувствовать сосиске в хот-доге.

Перед тем, как задраить люк, соединяющий шлюзовую камеру с тамбуром и жилыми помещениями модуля, она грозит пальцем в тугой перчатке Мистеру Паркеру. Судя по напряженной позе, тот совсем уже наладился прибрать оставленные в беспорядке вещи, которые потом фиг найдешь.

Перепонка люка схлопывается, с насморочным свистом работают воздушные насосы, откачивая воздух и уравнивая давление с наружным. Иначе может приключиться неприятность: учитывая массу «галахада», кубарем Маша не вылетит, но запросто может ступить на поверхность чужой планеты на четвереньках. А это во всех смыслах унизительно для мыслящего прямоходящего существа.

Поэтому, когда все физические процедуры соблюдены, Маша покидает модуль не спеша и с чувством собственного достоинства.

Она стоит посреди залитой призрачным синеватым светом пустоши. Ландшафт сглажен и сплюснут. Здешним скалам сильно повезло с метеоритной эрозией, которая приняла в этой части звездной системы Тьямурон щадящие формы. Хотя очень возможно, что когда-то очень давно сюда с разбегу въехал слетевший с накатанной орбиты астероид. Выглядит это так, словно в тазик с нефтью плюхнули круглый булыжник и сразу, не дожидаясь, пока успокоится жирное колыхание, дохнули космическим холодом. По сути своей это гигантский кратер, чьи границы теряются за горизонтом. Глазу не за что зацепиться. Скучная планета. Холодно, пусто, мертво. Если не считать незримого присутствия колонии протокванна, который и живым-то назвать никто не отваживается.

Маша не спеша удаляется от модуля. Равнодушно проходит мимо установленного в час прибытия вымпела. Ее цель – покатый пригорок метрах в двадцати по направлению к условному западу. Если туда подняться, то, может быть, удастся увидеть что-нибудь по ту сторону бортов кратера. Что это ей даст, она и сама не знает.

Здесь, вне уютных, обжитых стен модуля, ощущение одиночества становится еще более острым.

Чтобы не загрустить еще сильнее и снова начать себя жалеть, Маша неторопливо устраивается на пригорке в позе лотоса. Наверное, она первая, кому удалось это сделать в скафандре высшей защиты. А может быть, единственная, кому это вообще взбрело в голову. Без большого энтузиазма промурлыкав несколько настроечных мантр, она прикрывает глаза – все равно здесь не на что смотреть, – и предпринимает вялую попытку выстроить аксиоматику проблемы.

Ничего путного у нее, разумеется, не складывается. Она постоянно сбивается на воспоминания. И снова задает себе один и тот же вопрос, который сто раз зареклась задавать: что она сделала не так?!

Не в том смысле, что где-то допустила ошибку или отступила от правил, нет. Маша хотела бы знать, в чем она провинилась перед высшими силами, что управляют человеческими поступками, дергают за ниточки событий и сочиняют законы, по которым существует мировой порядок. За что они так ополчились на нее, что решили вдруг смахнуть со своей игровой доски?

Еще пару месяцев тому назад такие метафизические размышления не то чтобы не посещали ее вовсе, а были ей органически чужды. Жить одним днем, заглядывать в будущее не дальше очередного отпуска, а причинно-следственные связи употреблять лишь как трассы, ведущие к решению текущих задач. Вот и все. Мир выглядел дружелюбным и благосклонным к Машиным безобидным шалостям. Которых, к слову, было не так уж и много, чтобы придавать им значение. Позади, совсем близко, еще рукой подать, оставалось безмятежное, совершенно счастливое детство. А впереди протиралась такая же счастливая бесконечность.

Но что-то пошло не так. И Машин мир мгновенно схлопнулся до размеров металлической коробки обитаемого модуля на тухлой планетке. Впереди не оказалось ровным счетом ничего. Ничегошеньки.

Где она оступилась?!

5.

…Сорок шесть дней тому назад, если считать по нормализованному времени, Маша приступила к сдаче экзамена на самостоятельное вождение легкого космического аппарата класса «мини-блимп». До этого момента она совершала полеты в компании инструктора по имени Константин Сергеевич Божья-Воля, который настаивал, чтобы все звали его Костя, и забавно сердился, когда к нему обращались по имени-отчеству: «Я вам что, Станиславский?!» Было ему лет пятьдесят, не меньше, и он казался Маше если не дряхлым стариком, то человеком весьма преклонных лет. Заставить себя величать наставника, как он того желал, оказалось сложнее, чем освоить азы пилотирования. Они нарезали круги вокруг стационара, причаливали к грузовым пилонам и к пассажирским шлюзам, выходили в зону свободного поиска, где можно было покачаться на невидимых бурунах гравитационного прибоя. Инструктор Костя сидел в соседнем кресле, молчал и не вмешивался, когда Маша на своем блимпе, которому присвоила почетное имя «Трурль», совершила первый экзометральный переход в близлежащую звездную систему Чагрона, встала на астроцентрическую орбиту, а затем нырнула в верхние атмосферные слои гигантской газовой планеты Чагрона VIII. «Теперь так, – сказал Костя Божья-Воля. – Два дня на анализ ошибок. А на третий – самостоятельный рейд в систему Тьямурон. С высадкой на планету Бханмара. Меня в кабине не будет – я полечу параллельным курсом на своем блимпе». – «А где это – Тьямурон?» – спросила Маша, несколько потерявшись. «Не «где это», а «что это», – строго поправил Костя. – Выпускной экзамен. Сама найдешь систему и планету, сама высадишься, сама взлетишь и вернешься. Между прочим, будешь первопроходицей, до тебя там никто не высаживался». – «Ура-а-а! – возликовала Маша. – Я оставлю свой след в истории астронавтики! Спасибо, Константин Сергеевич, милый!..» Инструктор Костя зашипел, как вода на сковородке: «Я тебе что?..»

…На третий день, то есть сорок шесть дней тому назад, Маша выслушала напутствия товарищей по группе, получила дружеский шлепок от Эли Бортник и отправилась по длинному коридору к шлюзам галактического стационара «Тинторера». Там ее ждал добрый верный «Трурль», в котором за время тренировок она изучила все вмятины и трещины. Инструктор Костя болтался где-то в зоне свободного поиска, из педагогических соображений сохраняя полное радиомолчание. Маша залезла в кабину, загерметизировалась, ввела координаты казуального ЭМ-портала в звездной системе Тьямурон и запросила разрешение на вылет. Сменный диспетчер Витя Гуляев таковое разрешение выдал, сопроводив его тяжким вздохом: он все еще страдал от неразделенных чувств. «Хорошего дня!» – сказала Маша и отчалила.

…«Трурль», ведомый автопилотом, уверенно плывет в направлении регулярного ЭМ-портала возле «Тинтореры». Управление мини-блимпом в виду стационара сводится к выдаче типовых команд в установленной инструкциями последовательности. Никакого особенного искусства тут не требуется, а единственно – собранность и аккуратность. Ни того ни другого Маше не занимать. Бортовой когитр мини-блимпа уважительно ей внимает, «Трурль» откликается на приказания легко и охотно. Все идет замечательно!.. «Вхожу в портал», – сообщает Маша в пространство. Экраны видеосвязи слепы, как и предусматривалось процедурой экзамена, однако же кто-то иронически хмыкает (наверняка инструктор Божья-Воля), кто-то протяжно вздыхает (ну, здесь двух мнений быть не может) да еще кто-то шепчет украдкой: «Гамбаттэ![15]» (а уж это наверняка Стася Чехова, известный полиглот). И вот уже они с «Трурлем» в экзометрии. А там каждый занимает себя чем пожелает. Потому что ни изменить курс, ни повернуть назад, ни как-нибудь иначе повлиять на ситуацию уже невозможно. Остается только ждать, когда материальный объект, покинувший точку А, со всей неизбежностью в установленные сроки прибудет в точку Б. До той поры упомянутый материальный объект превращается в передвижной дом отдыха. Можно спать, можно читать, можно травить байки – должно быть, именно поэтому нет в Галактике лучших рассказчиков и больших трепачей, чем космические пилоты. Очень удачно, если объект требует небольшого ремонта, на который обычно не хватает свободного времени. И беда, если летишь один, летишь далеко, а значит – долго, а у тебя скудный внутренний мир и никаких духовных запросов… Мини-блимп по имени «Трурль» не исключение. Он проваливается сквозь серое небытие экзометрии, а его единственная обитательница вдруг спохватывается, что оставила дома свой любимый мемограф с личной картотекой неотложных дел. Маша честит себя на чем свет стоит, навеличивает всеми производными от слова «дура», но ничего не исправить, впереди четыре часа вынужденного растительного существования. Впрочем, во всякой неловкой ситуации можно найти свой позитив! Поскольку Маша в кои-то веки осталась совершенно, то есть абсолютно одна, ей предоставлена редкая возможность петь во все горло, петь сколько душе угодно и петь, что на ум придет! И никто не зажмет уши пальцами, не скорчит страдальческую гримасу, не потребует заткнуться или сменить классический репертуар на каких-нибудь непритязательных бардов. Маша встает в позу. Расправляет плечи, красиво складывает руки на груди, выдвигает правую ногу вперед. Мечтательно прикрывает влажные от вдохновения очи. И затягивает шикарным, по ее мнению, бельканто:

Ночью на кладбище строгое, Чуть только месяц взойдет, Крошка-малютка безногая Пыльной дорогой ползет…[16]

…Предупредительный сигнал о завершении пассивной фазы перелета застает Машу врасплох. Она утирает слезы умиления, старательно сморкается (и вправду хорошо, что сейчас никто ее не видит с ужасным красным носом!) и занимает кресло пилота. «К выходу в субсвет готова», – объявляет она в пространство. «Принято, – отвечает равнодушным тенорком бортовой когитр. – Кстати, мне понравилось…» Маша медленно и густо краснеет. В крохотном зеркальце над пультом она видит, как цвет ее носа растворяется на общем фоне. «Трурль» выскакивает из казуального портала, как чертик из бутылки. Слепящий шарик Тьямурона смещается на середину навигационного экрана. Даже непонятно, к какому спектральному классу он относится. А уточнить Маша как-то не озаботилась. Но сейчас не до того. Маша вручную, как того требуют условия экзамена, вводит в систему ориентации ею же рассчитанные координаты планеты Бханмара. Когитр не протестует, сам делает необходимые поправки. Все идет как по нотам. Расстояние – полторы световых минуты, то есть рукой подать. «Трурль», ведомый твердой рукой, устремляется к цели. В Машином воображении, где-то на самой периферии, проносятся зыбкие тени предстоящих чествований. Цветы, торт, шампанское… но это после, после. Остались три маленьких пустяка. Опустить блимп на поверхность каменного шарика. Установить вымпел Федерации, подтверждающий ее приоритет на этот мир. Поднять блимп в пространство и через казуальный портал отправиться домой. И заодно использовать редкий шанс отшлифовать свое вокальное мастерство, какое не всякий в состоянии оценить по достоинству.

…Не то от возбуждения, не то от нервической собранности, Маша действует как хорошо отлаженный автомат. Ни малейшей ошибки, ни секунды промедления. Всякое движение рассчитано и экономно. Сознание отсевает незначащие детали. Только что она сидела в пилотском кресле, следя за линией горизонта. И вот уже она в скафандре, даже перчатки надеты, осталось лишь опустить светофильтр. В правой руке чемоданчик с вымпелом, в левой – лазерный бур. «Готова», – слышит Маша чужой, казенный голос. Ее собственный голос, между прочим. Ничего схожего с обычными кукольными формантами. «Люк открыт», – извещает когитр. Так оно и есть. Сцепив зубы, ответственно хмурясь, Маша ступает на поверхность планеты Бханмара. Тонкий слой пыли под тяжелым ботинком слегка ползет, проскальзывает. Не дождетесь, она не упадет. Она совершенно готова подарить этот новый мир человечеству. Черные, жирно поблескивающие под негреющим светилом потеки – не то лава, не то застывшая нефть. Темно-серое пустое небо. Постный мирок, что и говорить. Но это неважно. Кто ведает, что там скрыто в его недрах, какие залежи и природные кладовые. Маша без усилий, отработанными движениями врубает лазерный бур и проделывает в холодной оболочке планеты аккуратную дырку глубиной в полтора фута. Впрыскивает в нее вязкую холодостойкую смолу и погружает основание вымпела. Собственно, вымпел – это маленький сигнал-пульсатор, который будет работать вечно, посылая во все стороны короткое уведомление в том смысле, что планета Бханмара по праву «пришедшего первым» (ответственный исполнитель госпожа Мария Фелисидад Н. Тимофеева) отныне и до особого распоряжения принадлежит Федерации. Но форму при этом он имеет вполне представительную: серебристый ромбик со стилизованным изображением Солнечной системы в окружении союзных планет, а также сакраментальной пальмовой ветви. На этом миссия официально закончена. Маша стоит перед вымпелом, пытаясь проникнуться величием момента. Но в голове нет ничего сколько-нибудь торжественного, лишь отрывочные строки, хотя и бессмертные, но совершенно не к месту:

А колокольцы лиловые Тихо звенели хорал…

…Маша возвращается на борт «Трурля». Там явно что-то изменилось. Освещение притушено, тяжко и не по-хорошему нервно вздыхают воздуховоды. Может быть, так и нужно? Или инструктор Костя Божья-Воля решил подшутить? Она избавляется от скафандра и устраивается в пилотском кресле. Кладет ладони на панель управления. Она все еще автомат, работающий по вложенной в него программе. «Готова к взлету». Молчание. «Не смешно, – говорит Маша с иронией. – Повторяю: готова к взлету. Прошу подтвердить». После неприятной паузы когитр цедит сквозь несуществующие зубы: «Взлет воспрещен». И весь крохотный Машин мир взрывается шрапнелью. Теплый, по-домашнему желтоватый свет становится холодно-синим, пульсирующим. Негромко, чтобы не сеять панику, постанывает сигнал тревоги. Старина «Трурль» из послушного, покладистого летательного аппарата превращается в строптивую скотину. Он не реагирует ни на одну команду. Маша успокаивает дыхание. «Константин Сергеевич, – мстительно произносит она в пустоту, – я вам устрою, когда мы вернемся». И тут же на экране, против всех правил, появляется белое, как известка, лицо инструктора, а в динамиках возникает задавленный, почти рыдающий голос: «Маша, Маша, прости меня, прости, это я виноват, я не знал, прости меня, Маша…» Она спокойна, как Снежная Королева. Она энигмастер, ее специально готовили, у нее повышенная стрессоустойчивость. «Объясните толком, Константин Сергеевич». – «Это кванн, Маша. Аларм-детекторы показывают заражение кванном. Кванн уже внутри блимпа, внутри твоего скафандра, повсюду. Я привел тебя на зараженную планету». – «И что из этого следует?» – деловито спрашивает Маша, не впуская страшные слова в свое сознание. «Ты не можешь вернуться на «Тинтореру». В отношении тебя действует девятый уровень угрозы. Ты останешься на планете, пока…» – «Что – пока?» Инструктор Божья-Воля кривит лицо, как от острой зубной боли. «У тебя есть примерно шесть часов, чтобы устроить свои дела, – говорит он наконец. – Я буду здесь, пока стационар не установит с тобой постоянную связь». Маша недвижно сидит перед панелью управления. Она ничего не видит. Внутри нее вызревает противный горячий комок. Когда он доберется до мозга, она сойдет с ума. А если до сердца – то умрет. Свет больше не мигает, тревожные стоны затихают. «Я что, здесь умру?» – спрашивает Маша. «Это кванн», – снова говорит инструктор Костя. Сейчас он выглядит действительно старым.

…Энигмастеров учат самообладанию. Поэтому Маша не подпускает внутренний жар ни к мозгу, ни к сердцу. Она топит его в холодном аквариуме безразличия. Шесть часов? Всего-то? Поглядим, что из этого выйдет. И как это вообще выглядит – смерть от кванна. Можно диктовать впечатления, как поступали великие ученые прошлого.

…Самообладания хватает на час с небольшим. Потом начинается реакция. Маша пытается привести «Трурль» к повиновению, но все, чего ей удается добиться, так это вызвать у него очередной приступ тревоги, с миганием и стонами. Маша обзывает его гадом и предателем. «Трурль» не откликается. Наверное, ему стыдно. Девятый уровень угрозы. Техника не подчинится носителю инфекции. Маша успевает выключить связь с внешним миром прежде, чем истерика принимает неприличные формы. С нею творятся вещи, о которых она никогда, никому и ни за что не расскажет. Но проходит и это. Маша сидит в кресле, шмыгая носом, размазывая по лицу кровь из прокушенной губы, и бормочет: «Ну все, ну все… я энигмастер, я звучу гордо… я умная, красивая, хорошая, я ни за что не умру… Ну, кто тут у нас умирает?.. У меня даже температуры нет… Я не хочу умирать, и я не умру…» Она вспоминает про отключенную связь. Ей не хочется слышать чужие голоса. Но Пармезан, когда нужно, умеет быть целесообразным. Он не ноет, не утешает. Лицо у него словно новогодняя маска печального клоуна. И голос лишен оттенков, как у когитра. «Мне нужна субъективная оценка самочувствия. Ты в состоянии ее предоставить?» – «Что от меня требуется?» – «Температура?» – «Нормальная». – «Внутренние ощущения?» – «Адекватные». – «Боли, дискомфорт?» – «Отсутствуют». После недолгой паузы Пармезан говорит виноватым голосом: «У тебя хорошая телеметрия». – «Сколько мне осталось?» – спрашивает Маша буднично. «Все индивидуально… Но ты должна знать: мы рядом и будем с тобой столько, сколько понадобится».

…Она спокойна. Неподобающе спокойна для своего положения. Она уже заготовила прощальные слова, которые будут адресованы маме и папе, а также брату, бабушкам, дедушкам. И даже кошкам. Но еще не время. Она произнесет их, когда появятся первые признаки надвигающейся смерти от кванна. Она знает, как это бывает, но на всякий случай просит Пармезана о напоминании. Что никакого удовольствия тому не доставляет. Жар, ломота в суставах, невыносимые головные боли, кровотечения… все просто ужасно. «Откуда у тебя на лице кровь?!» – вдруг спрашивает Пармезан перехваченным голосом. «Это не то. Это я губу прокусила».

…Семь часов. Столько не протянул еще ни один зараженный кванном человек. «У тебя очень приличная телеметрия», – повторяет Пармезан. «Может быть, детекторы ошиблись?» – осторожно предполагает Маша. «Ну с какой стати они вдруг ошиблись!» – ворчит Пармезан без большой уверенности. «Послушайте, люди, – заявляет Маша. – Я как-то не слишком расположена умирать. Я есть хочу. Если уж на то пошло, и пить тоже. Мы можем что-то предпринять в этом направлении? Или вы решили уморить меня голодом, списав все на кванн?» До нее долетает реплика Пармезана, брошенная кому-то в сторону: «Она шутит. Идет восьмой час, а она юморит. Займитесь делом, наконец: Машка там голодная торчит…»

…Двенадцать часов. Маша дремлет, свернувшись в кресле клубочком. Деликатное покашливание возвращает ее к реальности. С экрана взирает на нее с отвратительно добрым выражением лица какой-то Айболит-переросток. «Сударыня, здесь доктор Браун Клэнси, Институт Пастера, проект «Экзодемия». Я хотел бы обсудить с вами детали нашего сотрудничества». – «Какого еще сотрудничества…» – неприветливо бормочет Маша, протирая глаза. Голос собеседника уже загодя не внушает доверия. «Мы только что направили на планету Бханмара хризаль – биотехнологическую капсулу». – «Я знаю, что такое хризаль», – ворчит Маша. «Она трансформируется в жилой модуль, куда вы перейдете из космического аппарата. В модуле имеются все удобства, включая душ и пищевой блок. Затем будет доставлено медицинское оборудование…» – «Это надолго?» – спрашивает Маша невпопад. Доктор Клэнси задумчиво мычит. И наконец изрекает, тщательно подбирая слова: «Вот уже четыре часа, как мы не знаем, что определенного вам сказать».

…Со стороны жилой модуль похож на чукотскую ярангу. Только вместо оленьих шкур он покрыт чистенькими белыми плитами из керамита. Снова упаковавшись в скафандр, Маша покидает мини-блимп. Ей нужно проделать по открытой поверхности каких-то пару десятков шагов. Мимо вымпела, недвижного памятника ее тщеславию. Она никак не может избавиться от мерзкого ощущения, будто какие-то мелкие блошки скачут по этим черным камням за нею следом, с разбегу пронизывают броню скафандра и ввинчиваются под кожу. У нее сразу начинает чесаться между лопаток. Внутри модуля светло, просторно, пахнет дождевой свежестью, а от стен слегка бьет статическим электричеством. Маша оставляет скафандр в шлюзовой камере и почти бегом направляется в душ. Она знает: кванн уже здесь. Он пришел за нею следом с поверхности планеты. Не спрашивайте, как: этого никто не знает. Кванн убивает ее – подло, исподтишка. И по какой-то причине растягивает удовольствие. Но у Маши свои планы на вечер. Выскочив из душа, едва осушившись в потоках аэромассажера, она находит пищеблок. Кофе с круассанами и сыром! Большая чашка кофе и шесть – для начала! – маленьких круассанов с сыром. Вот что спасет умирающую девушку на унылой планете Бханмара! С нею пытаются наладить общение Пармезан, доктор Клэнси и еще какие-то незнакомые личности. Маша отвечает с набитым ртом. Прошло почти восемнадцать часов, а она и не думает умирать. Вот вам всем!..

…На восходе местного дня с серых небес плавно спускается грузовой контейнер. Маша, сытая, довольная, абсолютно здоровая, отправляется на разгрузку. В скафандре с экзоскелетом такая процедура, в земных условиях казавшаяся бы невыполнимой, выглядит всего лишь скучной. Маша открывает створки контейнера и, примерившись, хватает первый ящик, белый с красным крестом. Ну конечно же, какая-то медицинская фигня… «Не стоит хлопот, мэм», – слышит она ровный мужской голос теплого баритонального тембра. Что это значит? Кто-то решил рискнуть жизнью?.. Один из ящиков начинает шевелиться и оказывается роботом. Человекоподобным, белым и на вид не очень новым. «Ага, – роняет Маша. – Здравствуй, робот, никельный хобот»[17]. В ответ она слышит нечто совершенно удивительное:

Отшельница, ты вся – терпенье, Раздумье, самоотреченье! Надень наряд, чей черен цвет, И пускай тебе вослед Струится он волною темной, Окутай столой плечи скромно И низойди ко мне, но так, Чтоб был величествен твой шаг…[18]

«Гм… Пожалуй, только романтически озабоченного робота мне недоставало для полноты картины», – бормочет Маша под нос. Робот не в обиде. «Можете называть меня Мистер Паркер, – вежливо предлагает он. – Старинная поэзия – мое хобби. А в остальном я пусть не самый новый, но вполне добротный механизм универсального назначения. Коль скоро вы уже взялись за этот ящик, мэм, то можете транспортировать его и дальше. Он не тяжелый. Все прочее не стоит ваших хлопот: я позабочусь, чтобы оборудование было доставлено, установлено и приведено в действие. Надеюсь, мне простится маленькая вольность, но вы прекрасно выглядите». Фыркнув, Маша возвращается в модуль с грузом, который и впрямь необременителен. Затем она устраивается на диванчике в углу, по своему обычаю – с ногами, и наблюдает, как робот споро распаковывает и собирает походную медицинскую лабораторию. Центральным элементом выступает неприятного вида кресло, которое Маша немедленно обозначила в своих мыслях как «пыточное». «Мистер Паркер, – говорит она жизнерадостно. – Вас предупредили, что мы умрем вместе?» – «Да, мэм, – невозмутимо отвечает тот, продолжая сборку. – По правде говоря, я не испытываю по этому поводу никаких эмоций. В отношении себя, разумеется. Я уже довольно старый механизм. Но то обстоятельство, что вместе со мной погибнете вы, я считаю исключительно несправедливым». – «Я тронута. Похоже, на вас можно положиться». Мистер Паркер наклоняет голову, изображая признательность, а затем вдохновенно, насколько этот эпитет применим к роботу, декламирует:

И теперь, если нам умереть, мы умрем вместе     (да, нас никто не разделит!). Если нам уходить куда-то, навстречу неведомому,     мы уйдем вместе, Быть может, мы станем богаче, счастливее     и что-то познаем…[19]

…Сорок шесть дней. Однообразных, тоскливых, беспросветных. Окажись Маша в историческом прошлом родного мира, из нее получился бы неважный узник. В одиночной камере она скоро бы сломалась и спятила. Или стала бы предательницей и выдала всех своих сообщников. Здесь, по крайней мере, сенсорный голод, равно как и физиологический, ей не грозит. Она в курсе мировых новостей. Может читать, слушать музыку и смотреть самые новомодные театральные постановки. На связи постоянно находится вся группа во главе с верным другом Пармезаном. И еще разнообразные доктора, общение с которыми доставляет мало удовольствия. Хотя бы потому, что они ждут не дождутся, когда Маша начнет умирать, как и положено, и плохо скрывают свое недовольство ее отклонением от сложившихся представлений о патогенезе кванна. И, разумеется, Мистер Паркер, у которого на все случаи жизни заготовлена пространная стихотворная цитата невпопад.

Отчаяние? Было. И даже пара-тройка неслабых истерик.

А уж с каким вкусом Маша жалела себя ненаглядную! Стыдно вспомнить… Но ведь и вправду было жалко!

Детерминантом все же оставалась апатия. Ничего не хотелось. Ни думать, ни сопротивляться, ни даже шевелиться. Потому что глубоко внутри, на самом донышке подсознания, с самого начала квартировала подленькая мыслишка: ВСЕ НАПРАСНО.

6.

Маша сидит под чужим серым небом, посреди чужого унылого мирка, где нет никого, кроме нее.

И еще каких-то мелких тварюшек, так же уныло пытающихся ее убить.

Может быть, они и им подобные существуют повсюду.

Но только в таких вот полумертвых, никому не нужных мирах они становятся злобными убийцами.

Все необитаемые миры мертвы одинаково. Пыль или голый камень могут быть разного цвета. Однажды Маша побывала на планете, где из оранжевой пыли торчали темно-синие с прозеленью каменные клыки. Хорош также был осколок древней кометы, густо инкрустированный громадными алмазами чистой воды. Красиво, но ничего не меняет. Смерть способна принимать разные оттенки. Привлекательнее от этого она не становится.

Маша так ничего и не придумала посреди каменной мертвечины. Интересно, на что она рассчитывала?.. Пора возвращаться. Быть может, взаперти, под бронированным колпаком модуля, в ее звенящую от пустоты голову случайно забредет какая-нибудь мыслишка.

Она распутывает конечности – в скафандре высшей защиты это так же непросто, как и уложить их в «лотос». Выпрямляется во весь рост и с легкой ненавистью, верится – в последний раз, озирает окрестности. За время ее медитации ничего не переменилось к лучшему. Да и что могло перемениться на этом кладбище?!

Впрочем… Что это блестит позади жилого модуля, со стороны пустой посадочной площадки?

Широкими шагами, переходя на прыжки, Маша спешит прояснить ситуацию. Пониженная сила тяжести всецело облегчает ее задачу.

Кажется, в Пармезане, пусть и запоздало, пробудилась совесть.

«Трурль»! Старый добрый «Трурль» стоит на том самом месте, где совершил свою губительную посадку и откуда его вскорости угнали злокозненные перестраховщики.

«Amicus cognoscitur amore, more, ore, re!»[20] – шепчет Маша на бегу.

Она точно знает, что ни за что, даже в умоисступлении, не воспользуется мини-блимпом для бегства из своего заточения. Но лучше возможности неиспользованные, чем отсутствие возможностей. «Трурль» будет стоять на своем месте до самого последнего мгновения, каким бы оно ни было. Как безгласный символ надежды на избавление.

Отсалютовав славному приятелю, Маша открывает шлюзовую камеру и входит в модуль.

Еще до того, как отработают насосы и вспыхнет свет, она чувствует перемены. Как-то уж чересчур тесновато…

При свете она понимает, в чем причина.

В шлюзовой камере находится еще один «галахад». Чужой.

А это значит, что внутри модуля кто-то посторонний.

Маша торопливо избавляется от доспехов и пулей вылетает в тамбур.

– Что происходит? – вопит она во все горло. – Зачем вы сю-у-у!..

Конец фразы застревает у нее в горле.

В кают-компании за столом сидит Он.

Эварист Гарин.

Сидит как ни в чем не бывало, по-детски подобрав под себя ноги. Оказывается, он, как и она, любит сидеть в кресле с ногами.

Копается в ее записях.

Мурлычет страшным голосом какой-то опереточный мотивчик, в том смысле, что «Do you think it’s alright to leave the boy with Uncle Ernie? Yes, I think it’s alright, yes, I think it’s alri-i-ight…»[21] Оказывается, он, как и она, петь не умеет, но любит.

Темный от загара, с чем особенно контрастирует аккуратный серебряный ежик.

В ослепительно-белом свитере с парусом на груди и тропических белых брюках со складкой. И в белых же туфлях на шнурках.

То есть без скафандра. В самом очаге смертельной заразы, совершенно беззащитный.

Мистер Паркер стоит у него за плечом и монотонно гундит:

– Вы должны покинуть карантинную зону либо надеть скафандр высшей защиты, сэр. Вы должны…

Поздно.

Маша сползает по стеночке и беспомощно погружает скрюченные пальцы в черные космы. Внутри нее фонтанирует невыносимо горячий источник, выжигая все своими губительными струями.

Что угодно, только не это.

Не размыкая губ, она шлет чудовищные проклятия небесам.

Между тем, Гарин прерывает свое занятие и обращает к ней спокойный взгляд.

– Машенька, – урчит он бархатно и неотразимо. – Я тут позволил себе несколько похозяйничать… Кстати, вы совершенно не переменились с нашей последней встречи и, кажется, даже стали еще пленительнее. Если такое, разумеется, вообще возможно.

– Что вы тут делаете? – шепчет Маша с отчаянием.

– Ну, видите ли… – Гарин вольготно разваливается в кресле и раздумчиво массирует переносицу. – Я счел, что ситуация безобразно затянулась и приобрела какие-то клинические формы. И потому решил разобраться на месте. А заодно проверить некоторые свои гипотезы по поводу природы кванна.

– У вас шесть часов, чтобы устроить свои дела, – роняет она плачущим голосом.

– Ну-ну, – говорит он благодушно. – Я не столь пессимистичен. Простите мне мою дерзость, но у вас нет желания сменить туалет и присоединиться ко мне за этим столом? Ничего не имею против вашего нынешнего убранства, но боюсь, что буду неоправданно часто отвлекаться.

Цепляясь за стенку, Маша поднимается на ноги. На ней по-прежнему «вторая кожа», которая облегает ее почти как первая, предъявляя стороннему глазу не только все достоинства фигуры, но и недостатки. При иных обстоятельствах Маша могла бы испустить игривый визг и, кокетливо прикрываясь, убежать переодеваться. Но сейчас ее мысли заняты иным. Если по правде, они разлетаются во все стороны подобно фейерверку.

Тем не менее она находит в себе силы запереться в техническом отсеке, приспособленном под гардероб и склад использованной одежды. Нынче ей не до нарядов. Поэтому она берет темно-серые шорты и серую майку с длинным рукавом. В полном соответствии с ее актуальным мировосприятием. И даже не вспоминает про заколку-диадемку с фальшивыми рубинами. Забрать спутанную гриву под бандану – все, на что хватает ее душевных сил.

Может быть, картина изменилась, а она все пропустила? Например, за время ее отсутствия открыли вакцину против кванна. Или Мухомор внезапно обнаружил, что никакой это не кванн, а безобидная фигня. Гарин не может быть настолько безрассудным. Ну, а идиотом он никогда не был.

Маша возвращается к столу. Гарин мычит нечто неразборчивое и выглядит крайне удовлетворенным. При виде Маши он вскакивает и подвигает ей свободное кресло, о котором она все эти дни даже не вспоминала.

– Голубчик, – обращается он к Мистеру Паркеру. – Не сочти за труд, мне чашечку крепкого кофе без сахара, а барышне… – он вопросительно смотрит на Машу.

– Цианистого калия в растворе, – мрачно роняет та.

– Сию минуту, сэр… мэм… – произносит Мистер Паркер, и в его обычно ровном баритоне отчетливо слышатся нотки отчаяния.

В зловещем молчании протекают минуты ожидания. Наконец появляется Мистер Паркер с подносом, на котором стоят две большие чашки.

– Ваш кофе, сэр. Ваш цианистый калий, мэм.

Гарин с любопытством следит, как Маша энергично прикладывается к своей чашке и слизывает молочные усы.

– Ангел мой Машенька, – наконец отверзает он уста. – Интуиция энигмастера подсказывает мне, что у вас образовалось слишком много вопросов и вы в затруднении, с какого начать. Поэтому рискну их предупредить своими разъяснениями. – Он делает маленький глоток. – М-мм… Любезный, как бишь вас…

– Мистер Паркер, к вашим услугам, сэр, – откликается робот.

– Прекрасный кофе. Вы уже выстроили какие-то планы на будущее? Возможно, вскоре мне понадобится умелый и интеллигентный мажордом.

– Благодарю вас, сэр, – Мистер Паркер отвешивает церемонный поклон. – Но я пока не готов сменить место работы.

– Мы это обсудим во благовременье, – внимание Гарина снова приковано к Маше. – С чего бы начать? Ну, допустим… Скажите, Машенька: я похож на сумасшедшего?

– Да, – уверенно отвечает она.

– Гм… – похоже, она застала его врасплох своей реакцией. – А на идиота?

– Одно лицо.

Гарин озадаченно смеется.

– Постоянно забываю, что вы такой же энигмастер, как и я, и попадаю в ловушку вашего обаяния. Смею, однако же, вас уверить, что я не то и не другое. И здесь я потому, что убежден: эта версия кванна или, как ее обозначил доктор Вишневский, протокванн, безопасна для человека. Ну, или, по крайней мере, для таких людей, как мы с вами.

Небрежным движением он собирает в беспорядочную кучу Машины разрозненные заметки, кое-где украшенные рисунками на свободные темы.

– Ничуть не удивляюсь, – продолжает он не то с иронией, не то с вдохновением, – что за столь продолжительный период времени вашу прелестную головку не посетило ни единой продуктивной идеи. Не говоря уже о работающих вхолостую мыслительных аппаратах всей вашей группы. Что же до мистера Брауна и герра Вишневского, то их извилинами в этом контексте можно смело пренебречь. Все мы традиционно исходим из статистически достоверного утверждения, будто кванн губителен для рода человеческого, равно как и для всего сущего в известной нам части Галактики. А что если это устаревшее преставление?

– Но последний случай гибели людей от кванна… – пытается ввернуть хотя бы словечко Маша.

– …отмечен четыре с небольшим года тому назад, – кивает Гарин. – Что указывает на чрезвычайную редкость колоний кванна в сфере интересов человечества. И не забывайте, что это был классический кванн, а не тот, с каким мы имеем дело здесь, на Бханмаре. Меня же, применительно к казусу, условно именуемому «казусом Маши Тимофеевой»…

– Кто же, любопытно знать, его так поименовал? – не удерживается от легкой язвительности Маша.

– Ваш покорный слуга… заинтересовали два аспекта проблемы. Аспект первый: природа кванна. На сей счет имеется множество захватывающих предположений, проверить либо подтвердить которые по понятным причинам представляется затруднительным. Лично я склоняюсь к гипотезе, что кванн – это такое же свойство неживой материи, как плотность или, там, цвет.

– Зеленое, – говорит Маша. – Или красное. Или убивает людей.

– Поверхностно, хотя суть вы ухватили верно. Этим, в частности, объясняется необязательность для заражения кванном так называемых «ворот инфекции». Кванн не нуждается в воротах, применительно к нему имеет резон говорить о «пространстве инфекции». Он либо существует в данной точке пространства, либо нет. Отсюда столь значительный и не поддающийся логике разброс очагов кванна по известной нам области Галактики. Мы ведь не настолько самонадеянны, чтобы предполагать, будто мироздание изначально питает благосклонность к экспансии живой природы, совершаемой в связи с появлением у оной наклонностей к рассудочной деятельности! – он вдруг устремляет взор в потолок и болтает свободной ногой. Совсем как Маша в минуты раздумий. – Гм… Весьма заманчиво списать генезис кванна на все тот же разумный фактор. Что-де в старобытные времена некая сверхцивилизация создала сугубое наноскопическое оружие против недоброжелателей, не рассчитала с избирательностью и сама же пала его первой жертвой. Но эти вольные измышления оставим фантастам. Мы же, как ответственные исследователи, обязаны исходить из фактов и не противоречащих им гипотез. Например, что кванн – это специфическая форма организации неживой природы либо природы, не полностью отвечающей актуальным критериям «живого». Что эта форма произвольно привязана к астрономическим локациям. В самом деле, если бы кванн был способен, подобно электромагнитному излучению, беззапретно странствовать в межзвездном эфире, с живой природой было бы покончено в исторически ничтожные сроки… Что эта форма неким образом структурирована и квантуется едва ли не на атомарном уровне. Вообразите себе незримую и неощутимую паутину, в которую попадает живое существо. Нет, слишком неточно… Представьте себе, что кванн – это дополнительная характеристика гравитационного взаимодействия. Конечно, у нас имеются гравигенераторы, позволяющие не только передвигаться в пространстве, но и создавать внутри обитаемых замкнутых пространств комфортные условия обитания. Но мы понятия не имеем, как изменять кванн-компонент гравитационного поля. Да и не только мы, кстати…

Гарин замолкает на полуслове, увидев перед собой круглые от ужаса глаза Маши.

С некоторым даже изумлением смахивает вытекшую из ноздри тонкую струйку крови.

– Как в таких случаях говорят американские коллеги, – выдавливает он с бледной улыбкой, – OOPS!

7.

– Перестаньте реветь, – говорит Гарин. – Все не так плохо, как кажется, – он пытается сесть, закрывает глаза и снова ложится. – Все гораздо хуже…

– Я не буду, – обещает Маша. – А вы лежите спокойно.

– Полагаю, теперь-то я действительно похож на идиота, – бормочет он, промокая огромной салфеткой кровь с лица.

– Вовсе нет, – на автопилоте возражает Маша. – Скорее на больного идиота.

Гарин фыркает, прикрываясь салфеткой.

– Прекратите меня смешить, – требует он. – Я не в том состоянии, чтобы ржать над вашими шуточками.

– Я сейчас вернусь, – говорит Маша. В руке у нее такая же в точности салфетка, которой она вытирает слезы. – А с вами побудет Мистер Паркер.

– Сделайте одолжение, – откликается Гарин. – Я никуда не собираюсь уходить. Только и вы поскорее возвращайтесь, мы не закончили дозволенные речи.

Недуг обрушился на него в считанные минуты и со всей губительной тяжестью. Они с трудом доплелись до диванчика, что заменял Маше постель. Здесь Гарин окончательно скис. Теперь он лежит на спине, подложив подушку под голову, чтобы не захлебнуться кровью, не имея сил к каким-либо проявлениям активности. По его словам, все хорошо, только ужасно кружится голова, и от смены положения тошнит. Что он чувствует на самом деле, Маша не ведает, а сам Гарин отделывается черным юмором. Белый свитер заляпан бурыми пятнами, но снять его Гарин не желает, ссылаясь на озноб. Мистер Паркер безмолвным стражем торчит в изголовье, с пачкой салфеток наготове.

Маша бормочет что-то успокоительное вроде: «я на минуточку… я только туда и сразу обратно…». В кают-компании с развернутого на полстены видеала на нее требовательно взирает Мухомор.

– Прекратите рыдать, – сварливо говорит он.

– Я не рыдаю, – огрызается Маша. – Они сами текут, что я поделаю!

– Допустим… Вам нужно собраться и уяснить следующее. Пациенту вы помочь не в состоянии…

– Как вы можете!..

– Возражать тоже прекратите, мы теряем время. Пациент обречен. Все, что в ваших возможностях, – это облегчить его страдания до того момента, как он потеряет сознание. Обычно это происходит через час-полтора, как только кванн разрушит критический массив нервных тканей. Пациенту необходимо сохранять горизонтальное положение и полную пассивность. Вам же в меру сил препятствовать кровопотере. Температуру не сбивать, чтобы не подавлять иммунную систему. Пускай сопротивляется сколько сможет. Надолго ее все едино не хватит… – Маша снова пытается протестовать, но Мухомор ее не слушает. – Но, если пациент в сознании, желательно не допускать гипертермии. В вашем модуле предусмотрен стандартный пищеблок, он имеет функцию фармакогенеза. Разовая ударная доза дикролифа для улучшения свертываемости крови. Есть опасность тромбоза, но кого это сейчас волнует… Двойная взрослая суточная доза вапсанпирана в качестве иммуностимулятора. Та же дозировка – лэн-жин, чтобы при необходимости сбить температуру. И вот еще что, сударыня, – Мухомор кривится, словно во рту у него вдруг очутился чрезвычайно кислый лимон. – У вас там создалась уникальная ситуация. Живой наблюдатель. Ко всеобщей досаде, удручающе некомпетентный. Однако же, ваш долг перед наукой – фиксировать процесс умирания пациента, зараженного кванном, во всех подробностях. В видеорегистраторах недостатка нет. Но особую ценность будут иметь ваши впечатления и комментарии.

– Когда я вернусь, – свирепо шипит Маша, – вам лучше не попадаться мне на глаза, милый доктор.

– Эмоции, госпожа Тимофеева. Они всегда мешают настоящему исследователю. Не забывайте, что вы какой-никакой, а ученый. И, чтобы укрепить в вашем представлении мою репутацию отпетого циника… озаботьтесь морозильной камерой загодя.

– Для чего? – растерянно спрашивает Маша.

Доктор Вишневский смотрит на нее, как на клиническую дурочку.

– Для тела, – наконец говорит он с кривой усмешкой. – И передайте господину Гарину… пока он еще не тело, а энигмастер, каковым он себя опрометчиво полагает… что он самонадеянный идиот. Броун-Секар, Петтенкофер и Гарин! Хороша компания…

Маша испытывает огромное искушение запустить в Мухомора чем-нибудь тяжелым. Увы, ему это не причинит вреда. Зато есть риск разбить что-нибудь и добавить острых осколков к и без того изгвазданному полу. Поэтому она, не прощаясь, прерывает связь. Ничего нового, она обычно так и поступает.

«Гарин умирает, – думает Маша, стоя возле пищеблока и дожидаясь, когда тот синтезирует медикаменты. – А я не хочу, чтобы он умирал. Только и всего. Белая капсулка – от кровотечения. Это паллиатив, это даже не поможет, а лишь даст ему возможность нормально дышать. На какое-то время. Специфическая форма организации неживой природы. Что нам даст эта информация? Единственно понимание того факта, что кванн не добрый и не злой, он просто случается. Две желтых капсулки – чтобы встряхнуть скисшую иммунную систему. Ненадолго. Паутина… или дополнительная характеристика силы тяжести. Полный бред. Две зеленые капсулки – от гипертермии. Я не могу сосредоточиться. Я не могу думать. ¡Caramba con este hombre!..[22] Он умирает, а я тупо жду развязки, потому что напрочь разучилась думать за эти полтора месяца. Я не энигмастер. Я несчастная плаксивая дура. Я никто».

Она вытирает лицо подолом майки и с усилием натягивает на него оптимистическую маску. Сгребает капсулки в ладонь и возвращается к Гарину.

Мистер Паркер, нелепо изогнувшись, со всей деликатностью, на какую может быть способен универсальный робот, удерживает Гарина от попыток подняться на ноги.

– Нет, сэр. Это положительно невозможно, сэр. Вам не следует этого делать, сэр.

– Какого дьявола! – сипит Гарин, зверски выпучив налитые кровью глаза. – Убери манипуляторы, железо! Я свободный человек… могу идти куда пожелаю! Ни одна ходячая мясорубка не вправе мне в этом помешать…

– Это что такое?! – Маша сообщает своему кукольному голосу мамины командные интонации, когда та выговаривает нашкодившим кошкам. – Куда это мы собрались?

– Я должен, – бормочет Гарин. – Там же дети… все горит… этот голем нас всех убьет.

– Это не голем, – говорит Маша успокаивающе. – Это Мистер Паркер, он добрый. Правда, Мистер Паркер?

– Вне всякого сомнения, мэм.

– Вот видите? Ничего и нигде не горит. А из детей здесь только я, Маша. Маша Тимофеева, помните?

Не переставая ворковать, она прикладывает к вздрагивающей от каждого ее прикосновения шее Гарина одну капсулку за другой. Все, сколько есть.

– Конечно, помню, – вдруг произносит Гарин ясным голосом. – Не принимайте меня за идиота, даже если я и похож. Сколько прошло времени?

– Час, – уверенно лжет Маша.

– Всего час? А я уже ни на что не годен. Никогда себе не прощу, что так с тобой обошелся.

Гарин лежит, прикрыв глаза, и дышит с нехорошим бульканьем. В нем ничего не осталось от прежнего джентльменского лоска. Сейчас он похож на больного ребенка. Такой же слабый и беспомощный.

– Ты ни в чем не виноват, милый, – говорит Маша, ведомая материнским инстинктом, который позволяет ей легко преодолеть разделяющие их барьеры и условности.

Кладет ладошку ему на лоб. И едва не отдергивает. Ощущение, как будто она дотронулась до раскаленной печки.

– Теперь я, по крайней мере, буду знать, каково приходится недужным, – усмехается Гарин. – Мерзкое состояние. И жарко, и холодно, и ничего не можешь изменить к лучшему. Не убирай ладонь, мне приятно по двум причинам. Она прохладная. А еще… просто приятно. И не уходи, пока я еще здесь. Хорошо?

– Я никуда не уйду, солнышко.

– Мне и в голову не пришло, что так все обернется. Что я притащу к тебе свой труп. И ты, молодая, красивая, слабая, должна будешь с ним тут возиться. Я должен был предусмотреть такой вариант.

– Глупости. Сейчас тебе станет легче.

Мистер Паркер, переступивши с ноги на ногу, подает реплику:

– Если вас это успокоит, сэр. Я приму на себя все заботы о вас после того, как вас это перестанет заботить.

Гарин с трудом улыбается. Его лицо, зеленовато-бледное с красными разводами, похоже на маскарадную маску.

– Прекрасно сформулировано, друг мой, – говорит он. – Маша, Машенька… Я подумывал о том, чтобы однажды умереть у тебя на руках. Но не так скоро… Я говорю глупости?

– Беспрестанно. Продолжай, у тебя прекрасно получается.

– Если эта мелкая сволочь доберется до моего мозга!.. – говорит он со внезапным ожесточением. – Я столько лет его выращивал, холил, удобрял. Как брюссельскую капусту… или цветную. И все впустую. Так оконфузиться! Удивительно… мне и вправду легче. Это все благодаря твоей руке. Она наделена целебными свойствами. Хотя никогда я не верил в эту чушь… На чем мы остановились?

– На глупостях, – терпеливо отвечает Маша.

– Нет… перед тем, как меня накрыло. Я заранее подготовился, чтобы втянуть тебя в обсуждение. Два энигмастера – страшная сила, ни одна галактическая нежить не устоит… Два… а, вот! Два аспекта. Первый я тебе изложил.

– Я помню. Но тебе лучше поберечь силы, мой хороший.

– Ты будешь смеяться, но меня никто так еще не называл. Только мама. Когда это было… У меня на шее медальон, в нем послание. Все же я не настолько беспечен, чтобы не предусмотреть негативное развитие событий. Хотя и не ожидал. Маме, отцу и… и кошкам.

Маша изо всех сил старается сдержать слезы. Украдкой вытирает нос салфеткой, которую предусмотрительно вкладывает ей в руку Мистер Паркер. Давит внутри себя рвущиеся наружу предательские всхлипы.

– Второй аспект, – едва слышно продолжает Гарин. – В чем мы с тобой отличаемся? Почему кванн… ну хорошо, протокванн… тебе не страшен, и почему он может быть страшен мне? Я сравнил все твои биометрические характеристики с моими. Возраст и пол. И еще, пожалуй, градус цинизма. Ну, это производная от жизненного опыта. В тебе этот показатель близок к нулю, а я… я тот еще фрукт! Во всем остальном… У нас даже группа крови одинакова – АВ по Ландштейнеру, мы оба универсальные реципиенты. Нельзя же предполагать, будто протокванн с мизантропической избирательностью убивает всех мужчин старше двадцати пяти лет! Я решил проверить эту догадку. На себе, на ком же еще! Не добровольцев же искать… хотя наверняка нашлись бы сумасброды. И кто знает… вдруг попался бы, по закону парных случаев, кто-то с такой же, как у тебя, парадоксальной резистентностью к инфекции! Это внушило бы ложные иллюзии… А теперь иллюзий не остается. Знаешь, что самое отвратительное?

– Зимняя оттепель, – отвечает Маша. – Яйцо всмятку по утрам.

– И это тоже… Когда меня не станет, они будут мариновать тебя здесь до морковкиного заговенья. Потому что ни черта не понимают. И никто не понимает… теперь даже я. Если бы мне только знать, что же в нас с тобой разного!..

Маша вынуждена склониться над ним, чтобы слышать голос и разбирать слова.

– Ты должна знать, – шепчет Гарин. – Это не бред… бред будет позже… а может быть, бог убережет… Резервный модуль. Точно такой же, как этот. На Санграмике. Это соседняя планета, внутренняя. В системе Тьямурон восемь планет. Которые никому не интересны. Только Бханмара, а еще Санграмика. Координаты есть в памяти блимпа, я сам вводил. Это не бред и не чье-то своеволие… так предусмотрено регламентом карантинных мероприятий. На случай, если тебя отсюда выпустят… но ведь не выпустят же… но ты имеешь право знать… ты энигмастер…

Гарин вдруг открывает глаза – зрачков не различить в кровавой пелене, – и хрипит с неожиданной ненавистью:

– Пшли от моего мозга, твари!

На этом силы оставляют его окончательно.

«Я думала, будет страшно», – думает Маша, словно бы со стороны.

Но Гарин жив. Парус на груди вздрагивает через долгие промежутки, словно пытается сорваться на волю. Синие губы еще шевелятся. Если приникнуть к ним ухом, можно услышать: «Улетай. Улетай».

8.

Маша сидит в своем кресле. Не с ногами, как обычно, а в строгой позе, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. Напротив нее распахнут экран видеала, откуда на нее сочувственно глядят товарищи по группе.

Первым отваживается заговорить Пармезан:

– Перестань плакать.

– Я не плачу. Они сами текут. Я уже устала с ними бороться. Просто не обращайте внимания.

– Как там?.. – осторожно интересуется Стася Чехова.

– Он жив, – коротко отвечает Маша.

– Вот же экспонат! – вдруг взрывается Тема Леденцов, он же Леденец. – Храбрец с суицидальными наклонностями…

– Мы не станем сейчас выяснять мотивы и последствия его поступка, – обрывает его речи Маша.

– Хорошо, – легко соглашается Леденец. – Что же мы станем выяснять?

– У нас очень мало времени. Я хочу, чтобы не далее чем через полчаса мы точно знали, почему я здорова, а он – нет.

– Это невозможно, – говорит Эля Бортник. – Мы все только этим и…

– Не обсуждается, – противным канцелярским голосом вмешивается Пармезан.

– С чего начнем? – настаивает Леденец.

– Биометрические характеристики, – говорит Маша. – Гарина и мои. В чем отличия. Я точно знаю, что эти отличия есть. И мы их сейчас установим.

– Как это ему поможет? – хмурится Эля.

– Не обсуждается! – рычит Пармезан.

– Ладно, – кивает Эля. – Возраст? Пол? В конце концов, ты девушка, а он…

– Кванну безразлично, кто перед ним, – напоминает Стася. – Юноша, девушка или дерево.

– Согласна, – говорит Эля. – Пропускаем. Это лежит на поверхности и, скорее всего, не имеет решающего значения. Все дело в иммунной системе.

– Но доктор Вишневский прошерстил твою иммунку вдоль и поперек, – подхватывает Стася. – Это ему ничего не дало.

– И все же твои фагоциты справляются с кванном, – добавляет Эля.

– Или кванн не справляется с моим организмом, – говорит Маша. – Помнится, Му… доктор Вишневский говорил…

– Да ладно, – фыркает Леденец, – мы все зовем его Мухомором.

– Откуда вы это подцепили?! – удивляется Маша.

– От тебя. Ты проболталась пару раз.

– Я стала ужасно невоздержанной на язык, – вздыхает Маша. – Так вот, Мухомор говорил, что на первоначальном этапе инвазии кванн ведет себя агрессивно. А потом вдруг угасает, сдувается и без сопротивления выводится из организма.

– Вначале он видит в тебе очередную жертву, – поясняет Эля. – Ты живая, теплая и приятная на вкус. А попав внутрь тебя, он обнаруживает, что все не так уж и клево. И теряет аппетит.

– Твои клетки кажутся ему неживыми, – говорит Стася. – Это только мы знаем, что ты живая! Кванн же оказывается дезориентирован. Должно быть, период его существования в пассивном, созерцательном состоянии невелик.

– Но почему, почему? – Маша начинает нервничать. – Что с моим иммунитетом не так?

Эля Бортник вдруг вскакивает и убегает. Чтобы вернуться до того, как остальные удивятся ее отсутствию. Ее острое личико в обрамлении легкомысленных рыжих кудряшек пылает румянцем. Эля дудит под нос что-то патетическое, дергает себя за уши с огромными круглыми серьгами, словом – ведет себя неадекватно.

– Кажется, я зна-а-аю…

– Очень мило, – говорит Пармезан выжидательно.

– Как приятно отвечать на правильно поставленные вопросы! – восклицает Эля.

– Элеонора Бортник, – Гена потихоньку свирепеет. – Тебя не затруднит излагать свои мысли лапидарно, без половецких плясок и дешевых спецэффектов?

– Нисколько, – беспечно отвечает Эля. – Машечка, все дело в возрасте.

– Мы отклонили это предположение, – вставляет Леденец, которому скучно чувствовать себя не у дел.

– Сколько Гарину лет? – спрашивает Эля.

– Н-ну… я не знаю… – теряется Маша. – Сорок? Пятьдесят?

– Сорок четыре, – говорит Стася, поглядывая на персональный мемограф.

– Вот! – радуется Эля. – А тебе двадцать четыре.

– И что?

– Все мы знаем, – тараторит Эля, – что первичные медицинские процедуры по стимуляции иммунной системы проводятся в возрасте двух-трех лет. После чего мы становимся невозможно здоровыми, невосприимчивыми к большинству инфекций. Еще спустя пару лет благодаря цитихнезису или бенигнальной профилактике Партениадиса-Терзиоглу клетки наших юных организмов становятся способны к репаративной регенерации. Но сейчас не об этом… А помните «искроцветку»?

– Ну, помню, – первым откликается Леденец. – Розовый шарик с искорками внутри. Его еще глотать нужно.

– Как ты можешь помнить? – изумляется Стася. – Тебе было два года!

– Да я весной племянников-близняшек кормил этой фигней!

– Вот! – Эля выставляет перед собой указательный палец.

– Что «вот»? – Леденец озадачен.

– А то, что «искроцветка», официальное название – гамма-эттикод, была включена в обязательный набор детских иммуностимуляторов двадцать один год назад. То есть все мы лопали розовые шарики…

– …в то время как Гарину он не достался? – осеняет Машу.

– Абсолютно точно! – говорит Эля. – Взрослым он рекомендован, но не обязателен! Я смотрела его медицинскую карту.

– Откуда она у тебя? – настораживается Пармезан.

– Стаська дала.

– Даже не спрашиваю, как она до нее добралась…

– Странно, что Мухомор до этого не додумался, – замечает Маша.

– Могу объяснить, – энергично откликается Эля. – Мухомор умный, но старенький. Столько вообще не живут! Он о всяких там розовых шариках для детишек даже и не думал…

Бесконечной долготы минута растрачена на паузу.

– Это всего лишь гипотеза, – наконец роняет Пармезан.

– Других у нас нет, – ревниво говорит Эля.

– Может сработать, – Стася не слишком-то уверена.

– Если мы уже не опоздали, – говорит в сторону Леденец.

– Не обсуждается! – звучит слаженный дуэт Пармезана и Маши.

– Ему понадобится взрослая доза детского препарата, – деловито рассуждает Эля.

– Он уже не может глотать, – тихо поясняет Маша.

– Значит, инъекция, – Стася пожимает плечами.

– Но стандартный пищеблок не способен синтезировать гамма-эттикод, – говорит Эля. – Это препарат специфического применения.

– Ничего-то вы не знаете, мыслители! – Леденец наконец-то созрел, чтобы перехватить инициативу. – Дайте слово технарю. Стандартный пищеблок может такие вещи, которые вам и в страшном сне не снились. Его можно перепрограммировать на что угодно. Машечка, когда вернешься, я покажу, как при помощи стандартного пищеблока приготовить фуа-гра.

– Что такое фуа-гра? – настороженно спрашивает Маша.

– Понятия не имею.

– Леденец, – говорит Эля с наигранным изумлением. – Да ты у нас, оказывается, балбес! Не спорю, твой пищеблок годится на то, чтобы воспроизвести органический наполнитель розового цвета…

– Что и требовалось доказать, – не сдается Леденец.

– Но дело не в цвете, недоумник! Дело в нанорепликаторах, которые, во-первых, и придают розовому шарику искристость своими очагами повышенной концентрации. А во-вторых, встраиваются в иммунную систему в качестве дополнительного защитного контура. А ведь ты знаешь, технарь несчастный, где, и как, и, что главное, с какой аккуратностью производятся нанорепликаторы.

Леденец совершенно уничтожен. Это удар по его репутации. Такие вещи он обязан знать. Ему ничего не остается, как объявить полную и безоговорочную капитуляцию. Ворча невнятные оправдания, он отползает в задние ряды зализывать раны самолюбия. И сразу же начинает думать, как заставить пищеблок заняться наносинтезом.

– Значит, гемотрансфузия, – немедленно объявляет умная Стася. – Для особо одаренных, – она косится в сторону Леденца, – переливание крови. Очень удачно, что и Маша и Гарин – универсальные реципиенты.

Теперь Элин черед краснеть и судорожно сохранять лицо.

– Ну да, – соглашается она пристыженно. – Чего мы велосипед изобретаем…

– Теперь понятно, что кванну не нравится в Машином организме, – вдруг отверзает уста Пармезан. – Его, заточенного на истребление чистой органики, дезориентируют наночастицы.

– Они есть во всех человеческих организмах, – бурчит Леденец. – Так или эдак. Во мне, к примеру, обитает колония стабилизаторов артериальной гипертензии. Для особо одаренных – высокое кровяное давление.

– Вот бы тебя зафигачить на Бханмару вместо Маши, – мечтательно говорит Стася. – Кванн бы самоубился от такого ужаса. Ты у нас прямо киборг какой-то!

– Гена прав, – замечает Эля. – Гамма-эттикод – это не мелкая колония. Это системный фактор. Он вписывается в иммунную систему. И его много. Кванну такое не по зубам.

– Тогда разумно предположить, что и кванн тоже!.. – воодушевляется Леденец.

На протяжении всего обсуждения Маша не меняет своей зажатой позы. Странное дело, но так ей спокойнее, легче сохранять самообладание. И даже слезы высохли.

– Это хорошая мысль, – говорит она ровным голосом. – Мои нанорепликаторы должны помочь Гарину. Вы молодцы. Спасибо вам.

Стася Чехова глядит на нее с печалью и любовью.

– Маша, – наконец говорит она. – Но что если ты – единственная? Мы тут фантазируем, строим гипотезы, а ты одна такая на белом свете. И все, что мы тут навыдумывали, лишь бессмысленная попытка бороться с феноменологией мироздания…

– Не обсуждается! – вступает сводный хор всех и сразу.

Маша выбирается из кресла. Оказывается, у нее с непривычки подолгу сохранять неподвижность затекли ноги.

– И вот еще что, – говорит она тихо. – Как я понимаю, самой мне поднять «Трурль» никто не позволит.

– Для начала, это не «Трурль», – поправляет ее Пармезан. – Твой кораблик был уничтожен сразу после того, как мы его угнали. Утоплен в экзометрии. Для верности была запущена процедура самоуничтожения – ее называют еще «харакири». Это чтобы он случайно не вывалился в субсвет где не следует… И ты права: блимп Гарина запрограммирован на дорогу в один конец. К чему ты клонишь?

– Я хочу, чтобы вы отменили эту программу и предоставили мне полное управление.

– Маша, это невозможно, – с мягкостью, но не оставляя никакой надежды, говорит Гена. – Я понимаю, ты многое пережила, но…

Глядя Пармезану в глаза немигающим совиным взором, Маша раздельно, тщательно выговаривая каждое слово, произносит формулу Энигматического Императива:

– Я отвечаю за свои действия. Я сознаю все последствия. Я уверена. Я энигмастер.

Друзья молча и с каким-то ужасом ждут, что за этим последует.

– Ты сошла с ума, Мария Тимофеева, – наконец откликается Пармезан усталым голосом.

– А ты рискуешь остаться без работы, Геннадий Пермяков, – холодно напоминает Маша.

– Я не вправе тебе отказывать, – кивает Пармезан. – Но хочу, чтобы ты знала. Сигнатура блимпа, который ты называешь «Трурлем», будет сообщена Департаменту оборонных проектов. Если он появится в пределах Солнечной системы, то будет немедленно уничтожен.

– Спасибо, друг, – равнодушно отвечает Маша и прерывает связь.

9.

«Улетай. Улетай».

Час назад мини-блимп, получивший неофициальное наименование «Клапауциус», покинул негостеприимные ландшафты Бханмары. Он направляется к Санграмике, соседней планете, где по словам Гарина развернут резервный жилой модуль на случай внезапного Машиного исцеления. «Клапауциус» летит в субсвете, по траектории светового луча. По правде сказать, он уже почти долетел.

Перед тем, как эвакуироваться, Маша в последний раз, и впервые по собственной воле, использовала богатый функционал пыточного кресла. Под руководством совершенно растерянного Инквизитора она забрала у себя солидную дозу венозной крови («Больше нельзя, юная леди, не то вы начнете падать в обморок, а это, если я что-то понимаю в выражениях женских лиц, не входит в ваши планы…»), аккуратнейшим образом переместила ее из стерильных емкостей медицинского агрегата в несколько инъекционных капсул. Следуя указаниям доктора Клэнси («Надеюсь, вы отдаете себе отчет в своих действиях, юная леди… вижу, что пребываете во власти иллюзий целесообразности…»), Маша поделилась с Гариным своими нанорепликаторами через периферическую вену. Гарин выглядел ужасно… но хватит об этом. Ей стоило немалых усилий спокойно сидеть и ждать, пока капсулы опустеют. Но гемотрансфузия не терпит суеты… За Машиной спиной, стараясь не производить лишнего шума, Мистер Паркер собирал в пустые коробки из-под медицинского оборудования те вещи, которые, по его мнению, представляли хотя бы какую-то ценность: Машины одежки, записи от руки и с регистраторов, «вечные» батареи от приборов системы жизнеобеспечения («Мистер Паркер, нам не нужны лишние батареи. Там, куда мы направляемся, есть свои, и они такие же вечные». – «Прошу прощения, мэм, ничего не могу поделать с укоренившимися привычками создавать запасы…»). Самым сложным было напялить скафандр на бесчувственного Гарина. Намного сложнее, чем на манекен во время тренировок. Несмотря на полное непротивление, Гарин оказался весьма строптивым манекеном. Ужасно тяжелым и с чрезмерным количеством конечностей. Мистер Паркер бросил свои попытки украсть из модуля все, что только можно, и пришел на помощь. Их возня на короткое время вернула Гарина в сознание. «Зачем ты так поступаешь со мной?» – спросил он жалобным шепотом. «Затем что я злобная бессердечная тварь, – отвечала Маша, пыхтя и сдувая с носа жесткую прядь. – И я не дам тебе спокойно умереть…» Она покидала модуль, служивший ей прибежищем все эти дни, безо всяких сожалений, не оглядываясь. В полной темноте, светя под ноги, чтобы не споткнуться на случайной кочке. Мимо нелепого, никому не нужного вымпела. В пустоте и холоде. Как усталый, но не растративший боевого духа солдат выходит из вражеского окружения. За ней мелкими шажками, навьюченный коробками, спешил Мистер Паркер. Скафандр с Гариным внутри он нес на вытянутых руках – легко, словно тряпичную куклу, и в то же время чрезвычайно бережно. Пармезан не подвел: «Клапауциус» беспрекословно впустил их в кабину, залитую нервически мигающим синим светом, а когитр счел за благо приветствовать: «Добро пожаловать на борт, господа». Голос у него был в точности такой же, как у бедолаги «Трурля» – лирический тенор без эмоций.

От двух «галахадов» в кабине не повернуться. По этой причине Мистер Паркер даже предпринял было попытку героического самопожертвования. Он вдруг изъявил категорическое намерение остаться на Бханмаре, дабы не причинять никому излишних неудобств. Попытка была грубо пресечена. «Энигмастеры, подобно газу, способны заполнить собою всякий свободный объем, – объявила Маша. – Роботом больше, роботом меньше – значения не имеет. Зато вообразите, какой просторной покажется нам новая обитель!» Теперь они утрамбованы здесь, как маринованные помидоры в банке. Все, что может себе позволить Маша, – это изредка коситься в сторону Гарина. Истекает шестой час болезни. Критическое время достигнуто. Она не знает, что с ним происходит. Пляшущая линия на экране общей телеметрии показывает, что он жив. Только и всего. Если бы Маша верила в бога, то молилась бы. Ей остается лишь надежда, что умные и дерзкие нанорепликаторы уже огляделись, приспособились, многократно размножились и начали свое тихое доброе дело.

«Улетай. Улетай».

Что означали эти слова? Она может лишь гадать, была ли то осмысленная подсказка или всего лишь отклик на какие-то видения в горячечном сознании. Если верна ее догадка и кванн действительно привязан к собственной локации, как паук к паутине, все, что от них требовалось, – это вырваться из паутины. Или, как вариант, покинуть зону действия гравитационного поля с аномальными характеристиками. Следуя логике этой гипотезы, кванн должен был остаться на Бханмаре. Весь, до последней частички. Никакое гравитационное поле не тянется клочьями за вырвавшимся из него объектом.

Между прочим, аларм-детекторы молчат уже сорок минут. И синий свет тревоги давно уже сменился на уютно-желтый.

Острые пики ломкой линии на экране становятся положе, сглаживаются, сходят на нет. Очень скоро линия распрямится вовсе.

– Нет, – шепчет Маша.

– Простите, мэм, не расслышал ваших слов, – откликается Мистер Паркер.

– Нет! – уже кричит Маша в полный голос. Она не может встать, не может даже толком пошевелиться в тесноте. Все, что ей остается, это кричать от ужаса и боли. Чересчур долго дремавшие в ее душе страсти выплескиваются наружу, словно лава из жерла вулкана. – Не умирай! Только не умирай, пожалуйста, пожалуйста… Мы улетели. Все, как ты и хотел. Теперь ты не имеешь права умирать. Это нечестно. Это не нужно. No vale la pena… Ты называешь себя циником, но это не так, ты хороший! Самый лучший из всех, кого я знала! Я понимаю, soy agilipollada, я дура, у меня в глазах все плывет от одного твоего голоса. Я схожу с ума рядом с тобой. Это ничего не меняет. Видишь, я уже не реву. Хотя ты этого не видишь. Ты сейчас ничего не можешь видеть. Но когда ты откроешь глаза и начнешь выздоравливать, я не буду такой ужасной лохматой ведьмой. И нос не будет отвратительно распухшим от слез. Меньше от этого он, конечно же, не станет… Я встречу тебя настолько красивой, насколько смогу себе позволить в этой дыре. Я умею быть неотразимой, puro bollicao, ты это увидишь, тебе предстоит еще испытать мои чары на себе. В конце концов, я испанская женщина с русскими корнями. Или наоборот. В любом сочетании это гремучая смесь. Может быть, я это выдумала… No importa. Не важно. Стоило ли прилетать, что вот так просто взять и умереть, оставить меня здесь одну?! ¡Narices! Ты не можешь так со мной поступить, слышишь? Зачем ты прилетел? О чем ты думал? Как ты мог быть таким эгоистом?! Я все сделаю для тебя, я душу свою продам, только не умирай! Por amor de Dios, не надо, прошу тебя! Если ты умрешь, я не знаю, что с тобой сделаю! Никогда тебе не прощу! Если ты умрешь, я тебя убью? Слышишь? ¡Te voy a canear!.. Я знаю, ты не слышишь и не видишь. И хорошо, что не видишь, как я тут схожу с ума. Это не имеет значения. No importa. Я буду с тобой всегда. Буду с тобой столько, сколько позволишь. Если хочешь, исчезну в один момент. Ты только не умирай… Ты ведь не умрешь сегодня, правда, правда?!

10.

– И что же? – привычно спрашивает Маша. – Долго вы намерены нас тут мариновать?

– Выждем еще немного, – говорит Мухомор, и в голосе его сквозят неожиданные умоляющие нотки. – Понимаю ваше нетерпение, госпожа Тимофеева… Марихен… вы позволите мне так к вам обращаться? Но рисковать мы не имеем права. В нашей практике не было еще случаев реабилитации пациентов, излечившихся от кванна. Мы разрабатываем подобный регламент впервые в истории.

– Выглядит так, будто вы втайне надеетесь, что в конце концов мы все же заболеем и умрем, – мстительно реагирует Марихен. – И это позволит вам сохранить личную картину мира в целостности.

– Можете называть меня перестраховщиком и мракобесом, – ворчит Мухомор. – От вас я готов стерпеть любое унижение. Дайте нам время для ответственного решения. Вдруг что-нибудь произойдет!

Но ничего не происходит.

Если не считать того, что в душ Маша и Гарин ходят вместе. Вот уже вторую неделю.

Поначалу Гарин был слишком слаб, чтобы в одиночку управиться в кабинке. Маша помогла ему раздеться и забраться внутрь. Гарин все время ронял тюбик с шампунем и терял мочалку. У него не было даже сил, чтобы иронизировать или злиться. «Сейчас или никогда», – подумала Маша, и голова ее улетела в алмазные небеса. Вслух же она сказала: «Так дело не пойдет. Давайте я вами займусь». Голос ее не дрожал, и руки не тряслись. «Ты вся вымокнешь», – пробормотал Гарин. Как ей показалось, безучастно. «Я надену скафандр», – обещала Маша. Но поступила ровно наоборот. На протяжении всего процесса Гарин молчал и только пыхтел, не то от удовольствия, не то от стараний удержаться на ногах. Как тюлененок. Потом они сидели в кают-компании, закутавшись в махровые халаты, Маша – в розовый, Гарин – в зеленый, из числа запасных. «Леди, можно к вам на колени?» – вдруг спросил Гарин слабым голосом. «Нет, милорд», – быстро ответила Маша. «Виноват, можно голову к вам на колени?» – «Да, милорд»[23]. Гарин уткнулся носом в Машин халат и моментально уснул. «Он как ребенок, – думала Маша, изнывая от нежности. – Большой беспомощный ребенок. Скоро он оправится, станет сильным, и всё закончится. А пока пусть идет как идет… Когда же я снова научусь жить одним днем?!»

Вечерами они сидят рядышком, пьют чай с вареньем и болтают с Мистером Паркером. Смотрят по видеалу новости из Галактики или какое-нибудь кино. Без разбору, все подряд: комедию, драму, ужастики. С каждым днем Гарин комментирует увиденное со все нарастающей иронией. Приходит в обычное свое состояние. А потом вдруг засыпает на Машиных коленях. В кульминационный момент, когда на экране кого-нибудь едят. Маша чувствует себя глупой и счастливой. С утра и до утра.

Так она живет каждый день, пока тянется карантин.

Однажды карантин закончится.

Однажды ей придется со сдержанной любезностью расстаться с Гариным. Несмотря на все, что состоялось между ними внутри бронированной скорлупки модуля. И не терять при этом лица. Улыбаться, выслушивая его иронически-прочувствованные пожелания дальнейших успехов на профессиональном поприще. И самой говорить стертые, банальные слова. Очень возможно, что они больше никогда не встретятся – Галактика слишком просторна для двоих. И никого не должно касаться, что в душе своей Маша сто раз отравилась, застрелилась и повесилась. А пепел свой развеяла над морем.

Но Маша не хочет об этом думать сейчас. А что об этом думает Гарин, ей по фигу.

10.01.2014

Руководствуясь здравым абсурдом

«Однако, – подумал я вслух. – Не просочиться бы в канализацию!»

А. и Б. Стругацкие.Понедельник начинается в субботу

Очень неудобно спать на потолке.

Сам, быть может, не упадешь, но запросто останешься без одеяла. А еще подушка так и норовит ускользнуть из-под головы.

И с будильником тоже беда. Приходит и уходит когда захочет. Может на всю ночь улизнуть на крышу и там до утра петь песни с другими такими же будильниками. Причем не кое-как, а на голоса, терцквартаккордами (что это такое, не знает никто вокруг, кроме самого будильника, так что вполне возможно, что все это выдумка). А если вдруг нахлынет вдохновение, то существует угроза, что окрыленный гуляка забудет о своих обязанностях и опоздает с побудкой. Хорошо, что в минуты творческого порыва окрыленность принимает вещественные формы. То есть отрастают крылышки. Небольшие, прозрачные, как у стрекозы, но их аэродинамики достаточно, чтобы оторвать от крыши и направить в верном направлении, к родной форточке, даже самый крупный и шерстистый будильник.

Справедливости ради следует заметить, что опаздывал будильник всего лишь пару раз, и ненамного. И усатая его физиономия при этом выглядела потешно виноватой.

Итак:

– Мя-а-а-ау! – заголосил будильник возле самого уха. – Мя-а-а-а-ааааа-ууу!!!

– Слышу, слышу, – пробормотала Маша, пытаясь завернуться в одеяло на манер гусеницы.

Но одеяло давно уже валялось на полу. А пока Маша вслепую колотила вокруг себя ладошкой, чтобы остановить будильничьи вопли, вслед за ним отправилась и подушка. Продолжить сладкое существование в объятиях Морфея становилось положительно невозможно. Тем более что будильник имел изрядный опыт в увертках, по потолку передвигался с не в пример большим проворством, а Морфей при первых же звуках его мерзкого голоса с готовностью разомкнул мягкие лапы из розового плюша, демонстрируя тем самым беспринципное соглашательство неживой природы против живой. Какой уж тут был сон!

– И что за дурак только выдумал эту нелепость! – ворчала Маша, по стеночке, с непривычки неловко, спускаясь на заваленный вещами пол.

– Не выдумал, а выразил в звуке, – сварливо возразила нелепость. Голос у нее был даже более мерзкий, нежели у будильника, который угомонился и теперь сидел под потолком в углу, словно большой мохнатый паук, наблюдая оттуда за происходящим. – И этот, по вашему мнению, «дурак» есть не кто иной, как лично Император Вселенной.

Широкое, слегка вогнутое пузо нелепости осветилось изнутри, демонстрируя в цвете и звуке обращение Императора Вселенной к народу с новыми инициативами. «Мы вынуждены пойти на непопулярные решения…» – вещал Император, несколько нервически шевеля пупырчатыми щупальцами. Не было еще случая, чтобы он предлагал популярные.

– В силу последнего обстоятельства, – не успокаивалась нелепость, по экспоненте возвышая голос в рассуждении перекрыть императорскую речь, – я бы настаивала, дабы впредь меня в этом доме именовали исключительно «осмысленностью».

– Не дождешься, – пообещала Маша язвительно.

– Я не вправе настаивать, но…

– Вот и не настаивай, – встряла в беседу мутная бутыль на окне. В ее простоватом тенорке отчетливо звучали мелодии теплой беленой печки, занавесок в цветочек и дровяных поленниц возле плетня. – Чего тебе настаивать? Ишь какая… Настаивать я буду. На травках, корешках и ягодках. От всех хворей и простуд настой получится, по бабкиному рецепту! Всякий микроб от одного виду подохнет, не говоря уж о запахе и не рассуждая о вкусе…

– Между тем, хороший вкус – половина любой презентации, – жеманно откликнулся стенной шкаф. – Возьмем те же сочетания цветов. Никому в голову не придет носить красное с зеленым, не так ли? В то же время, существуют оттенки розового…

– Кто сказал про голову? – встрепенулась мысль, с прошлого вечера дремавшая в кресле. – Где голова? Я в нее вот уже битые сутки прийти не могу…

– Замолчите все! – не выдержала Маша. – От вашего галдежа с ума сойти можно!

Как по мановению волшебной палочки, голоса угасли, хотя и продолжали по инерции препираться шепотом. «Да уж, если бы кое-кто с меня сошел хотя бы ненадолго, – уныло брюзжал ум, – то я был бы век за то благодарен. Скоро никаких сил не останется терпеть на себе такую тушу…»

– Я не туша, – сказала Маша обиженно. – Я худею. Вот уже второй день.

– Кстати, а куда подевался первый? – меланхолично вопросил в пространство второй день со своей полки на стеллаже.

– Я тут, – с живостью объявил первый день из тумбочки с ненужными вещами, словами и понятиями. Он определенно был счастлив, кто хоть кто-то о нем вспомнил. – Есть вопросы?

– Нет, просто желал бы оценить личные перспективы…

– Это невозможно, – воскликнула Маша, возведя очи к потолку, на котором вольготно угнездился Морфей. – Наступит наконец тишина или нет?

– Мяу, – не сдержал дурных привычек будильник, которому показалось, что про него все забыли. И, как выяснилось, сделал это на свою голову. Буквально.

Тишина с некоторым даже злорадством наступила будильнику на пушистую круглую башку. Это было не больно и не опасно: ступни у тишины были большие и круглые, как у слона, но сделаны из стеганой ватной перины. Главное было обеспечить звукоизоляцию. Все еще более старательно изобразили послушание. Кто-то свернулся клубочком так, что даже нос наружу не торчал. Кто-то зажал рот ладошками. С тишиной связываться было себе дороже: хорошо, если просто наступит. А ведь может и придавить! Недаром говорится: гнетущая тишина…

Наслаждаясь минутами покоя, Маша приводила себя в порядок возле зеркала. Ей очень не хватало зубной щетки и туалетного мыла. Но одно из предыдущих, как водится – непопулярных, решений Императора было продиктовано забастовкой диких вепрей, отказавшихся поставлять щетину в промышленных масштабах для нужд гигиены. Аргументация использовалась простая и очевидная: дергать больно. Даже дикому животному не нравится, когда его заживо ощипывают. И все было бы ничего, но за вепрей вступилось Общество охраны животных. Его функции выглядели туманно: не то общество охраняло животных, не то животные объединились в охранное общество и предлагали свои услуги всем желающим. Во всяком случае, консьержем в доме, где жила Маша, трудился немолодой гималайский медведь Квайджиюань. Судя по нашейному медальону, он состоял в Обществе едва ли не от рождения, а обязанности его сводились к тому, чтобы спать непробудным сном поперек входа в подъезд. Некоторые несведущие гости принимали консьержа за причудливый коврик, вытирали ноги и нисколько не удивлялись тому обстоятельству, что коврик мерно вздымается и храпит. Так или иначе, Общество обладало немалым влиянием, интересы животных защищало весьма последовательно и непримиримо, не страшась прекословить даже Императору Вселенной. Что же касалось мыла, то его было в избытке, всех сортов и разновидностей, по самой простой причине: оно категорически отказывалось мылиться. Согласно разъяснениям самого мыла, процесс намыливания и смывания приводил к необратимой утрате эго-идентичности. Против иных способов своего употребления мыло не возражало.

Маша плескала в лицо водой из рукомойника, устроенного под особым отверстием в потолке. Через отверстие точнехонько в рукомойник поступала вода из Небесной канцелярии. Каждое утро, по строго заведенному расписанию, над городом, мыча и брыкаясь, бродили стаи туч, а мелкие канцелярские клерки в чинах не выше коллежского регистратора доили их прямо на бегу. И это выглядело не в пример лучше, чем было летом, когда воду выдавали по талонам сухим пайком, как хочешь, так с ней и обходись. Этим утром вода лилась теплая, с легким лимонным привкусом: такое случалось, когда тучи приходили с востока, откуда-нибудь из Китая. Иное дело с запада – нефтяной привкус и жирные примеси никому не доставляли радости.

«Очень удачно, что вечеринка не оставила в доме никаких следов, – безмятежно думала Маша. – Явилась в сменной обуви, нигде не натоптала… Соседи снизу не жаловались. Впрочем, как и сверху, и сбоку. Пробовали, правда, наябедничать исподволь по гипотенузе, но довольно скоро отступились. Согласна, не самая лучшая идея приглашать в гости носорогов, но, по крайней мере, те не лезли ни в буфет, ни в бутылку. Хуже того могла быть только идея со слонами. Никто же не говорит, что, мол, ваши гости топочут, как носороги, все почему-то по большей части сравнивают неуклюжих танцоров со слонами. Или с медведями. Но вот уж кого-кого вчера не было, так это медведей. Если не считать Квайджиюаня, который как дрых подле входа, так до сей поры и дрыхнет. В бутылку, между прочим, набилось полным-полно всяческого вздорного народу, но ее вовремя удалось закупорить. Кое-кто нес чушь, и в конце концов ее набралось столько, что пришлось поделиться с соседями. Остальные гости вели себя прилично, никто не безобразничал, не бил посуду. Посуда уже грозилась, что однажды соберется с духом и даст сдачи. Дух, правда, отрицал, что с ним велись подобные переговоры, но кто же поверит сущности, лишенной материальной оболочки? И я опять забыла выяснить, какой он именно дух – русский, изгнанья или противоречия? Уж точно не святой… Было весело».

Пока Маша умывалась, зеркало по дружбе экономило ей время: отражение старательно расчесывало спутанные со сна волосы и заплетало в мелкие косички. Из волос выпорхнули ночные бабочки скучных серых расцветок и даже одна небольшая птичка, которая, похоже, и сама не понимала, как там оказалась.

– Это правда? – строго спросила Маша.

– Что – правда? – отражение прикинулось непонятливым.

– Что птичка ночевала в моих волосах?

– Конечно, нет! – захихикало отражение. – Я пытаюсь тебя развеселить. Ну как, ты готова?

– Готова, – ответила Маша.

– Меняемся местами?

– Угумс… Подожди!

– Ну что еще? – нахмурилось отражение.

– Ты там, у себя, умывалась?

Отражение всплеснуло руками:

– Подружка, ты невыносима! Ты там, у себя, совсем одичала! Разумеется, я умывалась. Дважды! Причем, заметь, с мылом! С бархатным, вкусно пахнущим лесными ягодами, янтарного цвета с перламутровым отливом! А волосы, – отражение нарочитым жестом откинуло тугую прядку со лба, – волосы я сегодня вымыла шампунем «Поцелуй сиамской кошки»…

– Хорошо, хорошо, – Маша примирительно выставила перед собой ладонь. – То, что ты несносная хвастушка, я уже запомнила. Какая у вас погода? Мне брать зонтик?

– Я занят, – немедленно отозвался из-за шкафа зонтик. – Играю с обувным рожком и чесалкой для спины в покер. Ты и представить не можешь, каково садиться за карты с такими партнерами! У каждого покерфейс, один хлеще другого…

– Но у меня нет игральных карт, – запротестовала Маша.

– Уже есть. И лучше тебе не знать, из чего они сделаны!

– Не волнуйся, подружка, – веселилось отражение. – У меня найдется все, что душе угодно. Ты забыла? И зонтик, и обувной рожок, и чесалка для игры в покер. Все, кроме дождя. Ну так что, меняемся?

– Угумс.

Перед тем, как нырнуть в Зазеркалье, Маша мимолетно вспомнила, что не одета и босиком. Но по ту сторону зеркала это было абсолютно неважно.

Дзынь!.. и вот она в другом мире.

Или в своем собственном?!

Это был вопрос вопросов. И она не уставала им задаваться всякий раз, когда менялась местами, ощущениями и смыслами с собственным отражением.

Из зеркала за ее спиной доносились приветственные крики: «Алоха, намастэ, шалом, давно не виделись! Чмоки-чмоки! Мя-а-а-аууу! Что новенького, что старенького?..» Смущенно улыбаясь, Маша пересекла свою в этом мире комнату-студию, показавшуюся ей необъятной, по направлению к другому зеркалу, обычному, без фокусов. Все было хорошо, здесь отражение не обмануло. Она была умыта, причесана, облачена в деловой костюм: карминные блестящие шорты с буфами и легкий стеганый камзол-жиппон под горло, черный, как межзвездный эфир. Кое-кому взбрело на ум, что неплохо было бы сегодня обернуться мальчиком-пажом из сказки о Золушке… Ко всему этому безобразию полагался бархатный берет – большой, как пицца, и такой же информационно насыщенный. Одно фазанье перо чего стоило. «Ужасно, – шептала Маша, прикладывая берет к своим косичкам. – И пора со всей ответственностью начинать худеть… Нет, я красивая, я самая красивая… Но какая беспощадная, бескомпромиссная, пошлая театральность!»

Видел бы ее Эварист Гарин! Хотя… учитывая его пристрастия к парадоксам, не исключено было, что ему бы понравилось.

Как же все-таки легко было отвыкнуть от собственного дома! И всякий раз приходилось привыкать заново. В этом деле запахи были лучшие помощники. Машин дом был наполнен собственной атмосферой, в нем пахло сушеными яблоками, старинными книгами, забытой на туалетном столике косметикой, амулетами из дальних миров.

А по ту сторону зеркала… Были там свои запахи? Наверное, были. Уж и не упомнить. Но коль скоро от дома с той стороны зеркала так просто отвыкнуть, значит, и это тоже был ее дом?

Порой мир выглядел слишком сложным для женской головки. Хотя бы даже самой умной. А главное – вымытой с шампунем «Поцелуй сиамской кошки» и аккуратно заплетенной в миллион мелких косичек. Между прочим, по старинке, пальцами. Под плетение косичек всегда очень хорошо думалось.

Интересно, о чем думало отражение, возясь с косичками?

Маша вышла на веранду. Здесь обнаружилось, что отражение не упустило шанса хотя бы в чем-то соврать: моросил дождик. За отражением всегда наблюдались наклонности к незлобивому вранью. Хотя это был и не дождик даже, а так, морось, мельчайшая водяная взвесь в прохладном чистом воздухе. Громады далеких небоскребов таяли в радужном мареве. Браслет на левом запястье по первому же мысленному требованию выдал точное время. Никакого там мяуканья и своевольных шатаний по потолку… Все же, приятно было сознавать себя пунктуальной. И дело иметь со столь же пунктуальными коллегами.

Потому что с последним биением браслета откуда-то из влажного поднебесья на веранду бесшумно свалился парусник. Не слишком большой, как раз чтобы вписаться в интерьеры, но, как ему и полагалось, с раскинутыми на манер парусов декоративными панелями алого цвета.

– Вот, я пришел, – сообщил Пармезан, улыбаясь от уха до уха. – Узнала ли ты меня?

– Счастье сидело в ней пушистым котенком[24], – подхватила Маша. – А ты умеешь произвести впечатление!

– Ты тоже, – сказал Пармезан, с уважением поглядывая на ее берет. – Эти испанские мотивы тебе к лицу.

– Говори уж прямо: к носу! – притворно надулась Маша. – Куда мы летим?

– Есть работа, – сказал Пармезан уклончиво. – В самую пору для твоих многочисленных талантов.

Маша не ответила, что в данной ситуации для нее было нехарактерно. Она выглядела немного отстраненной, как будто не до конца проснувшейся. Двигалась медленно, опасливо, невольно задерживала взгляд на самых обычных предметах, словно ожидая от них подвоха.

– Еще одна ночь в Зазеркалье? – осторожно спросил Пармезан.

– Ты становишься догадлив, – отметила Маша, забираясь по небольшим сходням на борт парусника. – Кто из нас двоих энигмастер?

– Твоя интуиция настолько сильна, – объявил Пармезан, подавая ей руку, – что передается воздушно-капельным путем. Зачем ты туда постоянно гуляешь? Ведь это небезопасно.

– Для меня – безопасно. Тебе трудно понять, ты никогда там не бывал.

– И не имею ни малейшего желания, – он пожал плечами, демонстрируя собственную непреклонность.

– Там забавно, – сказала Маша, задумчиво глядя на проплывающие над самыми мачтами парусника мелкие облачка. – Никогда не знаешь, что с тобой приключится, что вдруг учудят привычные вещи. То есть, они лишь кажутся привычными. И здравый смысл тебе уже не помощник. Там нужно жить…

– …руководствуясь здравым абсурдом, – фыркнул Пармезан.

– Смешно сказано. Сам придумал? Мне нравится. Здравым абсурдом… Принимать этот немного чокнутый мир как реальность, но не терять при этом головы. Мне это нужно. Хотя бы для того, чтобы держать воображение в постоянной готовности номер один. А что есть первейший и главнейший инструмент искушенного энигмастера?

– Воображение, – кивнул Пармезан. – Это я помню. Но что же тогда интуиция?

– Заболевание, – рассеянно промолвила Маша. – Которое передается воздушно-капельным путем.

Мыслями она была далеко отсюда. Даже здесь Зазеркалье не отпускало ее. Маша словно бы раздвоилась: одна часть ее плыла по воздуху на паруснике под алыми парусами, а другая дремала в своем потустороннем волшебном гнездышке, полном чудес и неожиданностей, что неумело и без большого желания маскировались под обыденность. «Вот интересно, как будет выглядеть неожиданность? – думала Маша. – Что-то перепутанное, неуклюжее, несообразное, при первом взгляде на которое невольно шарахнешься прочь или, наоборот, остолбенеешь? Манерный утонченный джентльмен во фраке и цилиндре, являющийся в твой дом посреди ночи без приглашения? А может быть, густой, хлопьями, снег из ниоткуда, с потолка, прямо на голову?..»

– Однажды ты позабудешь дорогу домой, – сказал Пармезан с укором. – И останешься там навсегда. Нам будет не хватать тебя.

– Это невозможно, – легко улыбнулась Маша.

– Или вдруг разобьется зеркало.

– Зеркала там на каждом углу. И все целые.

О том, что всякий раз ей в зеркальном мире приходится сражаться с соблазном выбраться за город, Маша предпочла не упоминать.

…Там, за городом – дикие леса с говорящими зверями, между прочим – сплошь членами Общества защиты животных. Тугое, недавно выстиранное с синькой, небо растянуто на кронах многотысячелетних бобовых деревьев. К обеду, каких-то жалких сто тысяч миль по автостраде, можно успеть доехать до края света и заглянуть вниз. Что там, внизу, знают все, кроме Маши. Даже будильник знает. Но никто не говорит об увиденном ни слова.

И ни одного зеркала вокруг.

09.11.2013

Хтоническая сила

У меня недоставало слов для выражения моих чувств. Мне казалось, что я нахожусь на какой-то далекой планете, на Уране или Нептуне, и наблюдаю явления, непостижимые для моей «земной» натуры. Новые явления требуют новых обозначений, а мое воображение отказывалось мне служить.

Жюль Верн.

Путешествие к центру Земли

1.

Следопыта звали Вий, а фамилия у него была Няшин. Он был невысок, круглолиц, узкоглаз и смугл. Ничего не было удивительного в том, что иначе как Няша к нему не обращались.

– Ня-а-аша, – сказала Маша ласковым голосом. – А чей это след?

– Это не след, – ответил Вий неестественным басом, потыкав своим посохом во вмятину в траве. – Это Зырянов что-то уронил. Он все время роняет. И сам падает.

– Я слегка раскоординированный, – сказал Олег Зырянов смущенно. – И у меня центр тяжести высоко находится.

– А ты бороду сбрей, – посоветовала Маша. – Она у тебя на добрых полпуда тянет.

– Не могу, – сказал Зырянов. – Борода защищает меня от гнуса.

– Нет здесь гнуса, – возразил Вий. – И комаров нет. И клещей. Какие-то неправильные у вас сведения, устарелые. Меньше надо художественные книжки читать. Всю нехорошую живность давно вывели. Можно сидеть где хочешь и даже лежать.

Зырянов немедленно скинул с необъятных плеч рюкзак размером с небольшой трейлер, углядел травку почище да погуще и лег, раскинув конечности.

– Хорошо! – возгласил он. – А давайте никуда не пойдем. Здесь останемся. Тут речка неподалеку. Тенечек. Сосенки. Или это елочки?

– Пихточки, – мрачно сообщил Вий.

– Ну, все равно. Ягоды, наверное, растут. А то я что-то притомился.

– Вот ты какой! – сказала Маша укоризненно. – Мы еще и половину пути не проделали, а ты уже раскис.

– Я не раскис, – заявил Зырянов с достоинством. – Может человек в кои-то веки вернуться на Землю-матушку за тридевять парсеков с чертовых рогов и слиться с природой?

– Может, – подтвердила Маша. – Как только достигнет цели своего земного путешествия. Почему, спрашивается, мы тебя с собой взяли?

– Потому что я сам напросился, – с готовностью отвечал Зырянов. – А еще потому что я сильный. Если кто не заметил, я половину вашего багажа на себе тащу.

– Это не багаж, – возразил Вий. – Багаж у туристов. А мы…

– Исследователи, я помню, – безмятежно сказал Зырянов, устраиваясь поудобнее и смеживая веки. – И у нас оборудование.

– Ты хотел с нами в аномальную зону, – сказала Маша, усаживаясь на мшистую кочку. – И мы имели глупость учесть твои рекомендации.

– И мое личное обаяние, – добавил Зырянов.

Маша демонически захохотала, а Вий сказал печально:

– Нужно было по воздуху. Гравитром. Сейчас были бы уже на месте.

– Но ты говорил, что над аномалкой гравитры не летают, – напомнила Маша.

– Говорил, – согласился Вий. – Потому что никому не нужно туда летать.

– Няша, а ты, оказывается, интриган, – сказала Маша осуждающе.

Ей с самого начала этот поход был не по душе. Тоже, выдумали: аномальная зона! Как будто нет других дел, более важных и доказательно обоснованных. И еще понятно бы в какой-нибудь там, черт ее знает, амазонской сельве, в сердце Сахары или среди древних снегов Антарктиды, а то – на Урале!.. В региональном отделении Тезауруса, похоже, разделяли ее скепсис, но сочли за благо соблюсти политес. Коль скоро пришла информация, отчего же не проверить? Тем более что Маша все равно собиралась заглянуть в родные места. Понятие «родные места», разумеется, не включало находящуюся за сотни километров от маминого дома глухую тайгу, но кого могли волновать такие мелочи… Ропща и сетуя на судьбу, Маша согласилась. Следопыт-энтузиаст Вий Няшин, от которого и поступила информация об аномалке, вызвался сопровождать при одном условии: никаких массированных десантов, никаких шагающих вездеходов. Только на гравитре, не производя лишнего шума. А еще лучше – своими ногами. Во-первых, потому что природа, только-только отошедшая от человечьего безрассудства. А во-вторых, потому что аномальная зона. Машу это даже устраивало: если уж лезть в тайгу, так сочетая необходимое с приятным. Зырянов, экзобиолог в отпуске, и вовсе угодил в туристы-исследователи по случаю. Он откликнулся на сетевое объявление «Нужен неприхотливый, общительный и выносливый спутник для марш-броска в дебри таежного Урала». Все требуемые качества в нем присутствовали, и даже с избытком. К тому же, Зырянов имел опыт сотрудничества с Тезаурусом и сдержанно-позитивные рекомендации. А еще он был, по собственным словам, «прирожденный бродяга ногами». О чем не упустил прямо сейчас и напомнить сквозь дремоту:

– Дети, не ссорьтесь. Во-первых, это я склонил вас к пешему переходу. Чего тут… паршивых двадцать верст. А во-вторых, в гравитр мы бы не поместились с вашим оборудованием.

– И с твоими габаритами, – язвительно добавила Маша.

– Я не виноват, – сказал Зырянов, оправдываясь. – Все дело в генезисе. У меня все родители довольно крупные.

– Сколько у тебя их было? – поразилась Маша.

– Полагаю, не меньше двух… И не забывайте, что между габаритами и грузоподъемностью существует прямая зависимость. Хотя и нелинейная, согласен.

– Хтоническая сила, – грустно сказал Вий. – Можно было взять грузовой гравитр.

– И роботранспортер, – кивнула Маша. – А что это ты такое сказал, про силу?

– Я всегда так говорю, – смутился Вий. – Ты, должно быть, не знаешь, но вообще-то я фольклорист. У нас на факультете все так выражались. Апеллировали к первозданным силам природы. А пошло это от профессора Захолутина, большого знатока мировых мифологических систем. Окинет он, бывало, нас критическим оком: эх, студентики, хтоническая сила…

Зырянов приподнялся на локте и поглядел на спутников с громадным любопытством, словно впервые увидел.

– Интересные вы люди, – заметил он душевно. – Возьмем хотя бы тебя, Вий. Вот почему у тебя такое имя?

– Все дело в генезисе, – ответил тот серьезно. Брови у Зырянова поползли вверх, и Вий поспешил объяснить: – У меня папа и мама филологи.

– Эх, бедолага, – посочувствовал Зырянов.

– Папа специализируется по Гоголю Николаю Васильевичу, – не моргнув глазом, продолжал следопыт. – Поэтому у меня есть брат Хома и сестра Солоха. Солоха Никифоровна Няшина.

– Смело, – сказал Зырянов. – Своеобычно. Там, у Гоголя, помнится, где-то были еще Оксана с Вакулой… но кого нынче удивишь Оксаной?

– И Вакулой, – прибавила Маша.

– И что? – насупился Вий. – А если я начну вас спрашивать по поводу ваших имен?

– Мне и сказать-то нечего, – засмеялся Зырянов. – Назвали и назвали. Князь вроде бы такой был. А ты, Маша?

– Со мной все просто, – откликнулась она, жмурясь от солнышка. – Дело в том, что по отцовской линии я первая дочка в роду за последние триста лет.

– Ого! – поразился Зырянов. – Как это случилось?

– Все дело в генезисе, – кротко заметила Маша, и все засмеялись. – До моего появления проблем с выбором имени никогда не возникало. Виктор, Николай и, как запасной вариант, Иван. Хотя и в случае со мной выбор был невелик: с маминой стороны традиционно принято давать имена девочкам в честь бабушек. Бабушку звали Мария Асунсьон Гарсиа Монтеро.

– Ты еще легко отделалась, – сказал Зырянов сочувственно.

– Угумс, – кивнула Маша. – Поэтому я всего-навсего Мария Фелисидад Тимофеева.

– Хтоническая сила… – проронил Вий.

– Точно, – произнес Зырянов с удовлетворением. – Я полежал, восполнил дефицит энергии от природы, а вы побеседовали. Можно сказать, заново познакомились. Теперь самое время и дальше путь держать.

Он легко, бесшумно воздвигся над всеми, как крепостная башня, и без особых усилий вздел гигантский рюкзак на плечи. Маша и Вий взирали на него с благоговейным ужасом.

– Олег, – сказала наконец Маша. – Ты, конечно, лежебока и в походе балласт. Но вообще-то ты ненормально сильный, не находишь?

– Машечка, – сказал Зырянов нежным голосом. – И, заодно уж, Фелисидадочка… Я почти год провел в условиях полуторной силы тяжести. Мы вернулись оттуда все немножко перетренированные. А еще мне все время кажется, что я сейчас вдруг оторвусь от твердой почвы и улечу в небеса, как мыльный пузырь. И что вы не успеете поймать меня за ноги.

– Можешь не беспокоиться, – заверила Маша. – Я цеплючая, как кошка.

– А у меня наследственная охотничья реакция, – сказал Вий.

– Подстрелишь меня на лету? – деловито уточнил Зырянов. – Как поросенок Пятачок воздушные шарики с Винни-Пухом? А ружье у тебя с собой?

Вий страдальчески сморщился, а губы его беззвучно прошептали что-то насчет первозданных сил природы.

2.

Путь лежал постоянно в гору, хотя и не слишком крутую. Тропинки как таковой не было, но Вий зорким своим оком и верным посохом безошибочно находил следы застарелого человеческого присутствия даже там, где и в голову не пришло бы их искать. То отрухлявевший мертвый пень со следами механической пилы, то гнутую ржавую железяку. Под ногами шуршала слежавшаяся за бесконечные годы и годы хвоя, хрустели шишки, над головой перекликались редкие птахи, а в редких просветах между перепутанных лохматых ветвей синело прозрачное уральское небо. Этот лес был забыт и запущен так давно, что перестал бояться непрошенных гостей. Кто бы мог подумать, что когда-то здесь собирались строить дорогу, тянуть трубопроводы и разными другими способами истреблять первозданную природу? Все осталось в прошлом, вместе с иными безумными планами сырьевой экспансии. Теперь воздух был чист, в нем парили зеленые древесные запахи, а чтобы пройти утраченной дорогой первопроходцев, нужен был следопыт. Иногда Маша останавливалась, чтобы поправить рюкзачок или вернуть на место сбившуюся панаму, и ее так и подмывало сказать что-нибудь восторженное и прочувствованное. Но она как могла боролась с этой естественной слабостью. В отличие от непосредственного Зырянова, который время от времени обращал бородатую физиономию к небесам, сооружал на ней блаженное выражение и восклицал: «Хорошо!» Вий же Няшин, что размеренно топал в нескольких шагах впереди, в такие моменты озабоченно оборачивался и ворчал что-нибудь упредительное: «Нет, нет, больше никаких привалов, а то до темноты не управимся…» Перспектива встретить ночь в тайге никого не пугала, но мысль разводить здесь неизбежный костер отчего-то выглядела немного кощунственной. Они продолжали движение, не сбавляя темпа, не теряя дыхания, все шло как надо, и даже тяжесть в ногах была уместной и приятной. Зырянов, более других страдавший от дефицита общения, пытался затеять какой-нибудь разговор, но его усилия скоро сходили на нет. «Вий, – вопрошал он игриво, – а ты кто по этническому признаку? Эвенк или эвен?» – «Русский, – ворчал тот. – Мама русская, а папа манси. Это имеет какое-то значение?» – «Никакого! Вот я, например, тоже русский. Хотя три четверти моих предков были коми. А говоря про Машку, несложно допустить промашку…» – «Каламбурщик! – пренебрежительно фыркала Маша. – Я тоже русская. Папа русский, мама испанка. Нормально». – «Интересные мы люди! – радовался Зырянов. – Только представьте себе: нас здесь, в этих уральских дебрях, всего трое, а за нами тянется громадный шлейф наших предков из великих мировых этносов! Охотники в звериных шкурах… бородатые витязи в шеломах и посконных рубахах… мрачные конкистадоры в латах…» – «Отчего это тебя пробило на глобальные обобщения?» – поражалась Маша. «От голода, – бесхитростно признавался Зырянов. – Вы ведь злые, ни за что не устроите привал с целью перекусить. А возвышенные мысли кого угодно отвлекут от низменных чувствований». – «Хочешь шоколадный батончик?» – «Хочу. Но разве он заменит неспешную застольную беседу?..» – «Нет, никаких привалов…» – «Когда все закончится, я обещаю тебе беседу по итогам нашей миссии. Обстоятельную и безусловно застольную». – «С вином и шашлыками?! Гляди, ты обещала…»

Когда даже у Зырянова иссяк фонтан красноречия, они выбрели на крохотную, как пятачок, полянку явно неестественного происхождения. Земля была словно вспахана, на стволах содрана кора и мох свисал бурыми клочьями.

– Вот здесь я и грохнулся, – несколько оживившись, сообщил Вий.

– Что значит грохнулся? – удивился Зырянов.

– На гравитре, – пояснил Вий. – Гравитр потерял управление и плюхнулся отвесно книзу. Видите, верхушки у деревьев повреждены.

Зырянов немедленно посмотрел кверху, Маша – на следопыта, а тот – на носки своих сапог.

– Что значит потерял управление? – спросил Зырянов.

– Подождите все, – потребовала Маша. – Ты, Олег, верно, ни разу не падал на гравитре.

– Конечно, не падал! Мне и в голову не приходило, что он вдруг может потерять управление и упасть!

– Так вот, гравитр – не кирпич. Он не падает, а планирует. Видишь, Няша цел и невредим, и даже склонен к незатейливому черному юмору.

– Я не шучу, – сказал тот, нахмурясь. – И я действительно плюхнулся со стометровой высоты. Если гравитр и планировал, то чересчур энергично.

– Ты об этом никому не говорил, – сказала Маша осуждающе.

– Грузовой гравитр, – сказал Зырянов ядовито. – С оборудованием. И, между прочим, с людьми.

– И роботранспортер, – напомнила Маша. – Почему отказало управление?

Няша густо покраснел.

– Я не знаю, – сказал он горестно. – На моей памяти такое случилось впервые. Это же аномальная зона…

– Черт, – сказал Зырянов с веселым удивлением. – А у меня браслет не работает! Минут десять назад я смотрел, нет ли пропущенных вызовов, а теперь он мертвый, как… как…

– Как обычный браслет, – подсказала Маша. – Что происходит, Няша?

У нее уже были на сей счет кое-какие предположения, но высказать их вслух она не спешила. В отличие от простодушного Зырянова, который наморщил лоб и объявил:

– Воля ваша, братцы и сестренки, но меня буквально колбасит от некомфортных ощущений. Я же экзобиолог, меня специально готовили к восприятию биотических полей. Не хотел вам говорить, но это явно не птички и не белочки!

– Но ведь мы уже здесь, правда? – спросил Вий робко. – Вы ведь не повернете назад?

– Несносный интриган, – сказала Маша сердито. – Есть две вещи, ненавистные для всякого энигмастера. Отсутствие информации. Недостоверная информация. Ты, Няшечкин, ничего не упустил.

– Назад я не пойду, – быстро сказал Зырянов. – Я устал. Не глядите, что я такой здоровый. Давайте уж хотя бы глянем, что там творится, в этой вашей аномалке. Во-первых, до нее ближе, чем обратно топать. А во-вторых…

– Мне тоже интересно, – сказала Маша ледяным голосом. – Но рисковать жизнями людей я не намерена.

– Я был там! – воскликнул Вий, прижимая руки к груди. – И ничего плохого со мной не случилось…

– Ты уверен? – грозно вопросил Зырянов. – А вдруг ты уже не ты, а какой-нибудь чертов зомби?!

Маша внезапно почувствовала себя в этой удалой компании самой старшей и самой ответственной. В конце концов, она была энигмастер, и это была ее миссия.

– Ну вот что, – сказала Маша строгим голосом. – Туда и обратно. Одним глазком. Соблюдая крайнюю осторожность. Без пафосного героизма и без ложной скромности. Если кому-то что-то не понравится…

– Он хватает девушку и следопыта за шкварники и бегом уносит в зону досягаемости спасательного гравитра, – радостно сказал Зырянов. – Мы будем неимоверно осторожны, Машечка… Фелисидадочка.

– Туда и обратно, – сурово напомнила Маша.

– Туда и обратно, – хором откликнулся этот сумасшедший детский сад.

3.

К исходу четвертого часа, сохраняя полное молчание, они достигли цели своего путешествия.

– Ого, – сказал Зырянов, чем, противу обыкновенного, и ограничился.

Просторная, никак не меньше гектара, площадка не оставляла никаких сомнений в рукотворности своего происхождения. Если здесь и стояли когда-то деревья, то были они выкорчеваны с корнем, земля старательно обработана огнем и какой-то химической дрянью и с тех пор ничего существеннее корявого кустарника и бестолкового разнотравья больше не поднялось. В одном углу площадки громоздилось ветхое дощатое строение с провалившейся крышей, высаженными окнами и перекошенными ступеньками перед обшитой цинковым листом дверью. В другом лежали внавал черные металлические трубы, как видно, так и не нашедшие применения. А в самом центре, угрожающе искосившись на манер Пизанской башни, нелепо и несообразно торчала высокая решетчатая конструкция.

– Это и есть то, о чем ты говорил? – спросила Маша у следопыта.

– Да, – торжественным голосом сказал Вий. – Аномальная зона Ыргон-Бугыль, говоря по-русски – Медный Глаз.

– А почему она так называется? – спросил Зырянов, отчего-то шепотом.

– А почему тебя это заинтересовало только сейчас? – хмыкнул Вий.

– Нет, ты ответь.

– Не знаю, – честно сказал Вий. – Какая-нибудь старая и навеки утраченная легенда.

– Это имеет какое-то касательство к Хозяйке Медной Горы? – спросила Маша.

– Здесь все имеет к чему-нибудь отношение, – уклончиво ответил следопыт.

– Это зачем? – спросил Зырянов, снова шепотом, и показал пальцем на перекошенную центральную фигуру жутковатой композиции.

– Буровая установка, – пояснил Вий. – Для добычи природных углеводородов.

– Ага, – сказал Зырянов без большой уверенности. – Я читал о чем-то подобном. Прииски, старатели…

– Это ты о другом читал, – поправила Маша. – А что, Няша, она, то есть установка, так и должна быть перекручена?

– Нет, – сказал Вий. – В том-то и фокус.

Преодолевая громадное нежелание покидать спасительную лесную крышу, Маша вышла на открытое пространство. Что-то нехорошее рассеяно было в густом стоячем воздухе. Даже насекомые, которых в траве полагалось быть в изобилии, вели себя подозрительно тихо. Хруст земли под Машиными кедами был единственным звуком. И прав был Зырянов: ужасно хотелось повернуться и бежать отсюда сломя голову. Если и присутствовали здесь какие-то биотические токи, то ни к покою, ни к гармонии с окружающей природой они не располагали.

Упомянутый следопытом фокус при ближайшем рассмотрении выглядел еще более впечатляющим. Высоченная, с десятиэтажный дом, башня из добротного металла была скручена, словно проволочная фигурка. Вдобавок ко всему, нижнюю часть конструкции грубо и с ужасной силой сплющили какие-то чрезвычайно большие тиски. Отчего она и утратила всякую устойчивость, безвольно скособочившись. На взрыв такое нисколько не походило. Не было ни воронки, ни раскиданных окрест кусков породы и железа. Изувеченная башня торчала прямо из земли, слегка просев под собственной тяжестью. Между изжеванными опорами росло молодое хвойное деревце. Приглядевшись, Маша обнаружила в траве прямо под башней выводок свежих мухоморов.

– Интересненько, – в задумчивости промурлыкала она под нос и оглянулась.

Вий стоял в нескольких шагах от нее, опершись о посох, как заправский траппер о винчестер, или что у них там было, и сдвинутая на затылок широкополая шляпа добавляла сходства. Зырянов сидел на своем рюкзаке, расстегнув ковбойку на волосатой груди и задрав бороду к ясному солнышку. «Хорошо!» – читалось во всем его разморенном облике.

– Эй, эй! – забеспокоилась Маша. – А ну-ка не расслабляться! Это вам аномальная зона, а не курорт!

– Да брось, Машечка, – томно откликнулся Зырянов. – Ты неверно считываешь биотический спектр. Никакой угрозы я не чувствую, а ведь я экзобиолог, а не хвост кошачий…

– А кто мне втирал про птичек-белочек?!

– Я втирал, – честно признался Зырянов. – Но я большой, и заблуждения у меня соразмерные.

– Ладно, – сказала Маша снисходительно. – С тобой я разберусь позже. Хотя бы аппаратуру достать ты в состоянии?

– Да запросто, – сказал Зырянов. – Только она все едино работать не станет. Как и мой браслет.

– Вот и проверь. Вий! – обратилась Маша к следопыту, показывая на буровую установку. – Это и есть твоя аномалия?

– Она самая, – кивнул тот.

– Но ты ведь не просто так летал над тайгой, чтобы случайно наткнуться на аномальную зону и сверзиться с высоты вместе с гравитром! Откуда ты узнал про аномалку?

– У нас все в роду о ней знают, – признался Вий и снова покраснел. – Передают из уст в уста, как предание. Вначале руки не доходили проверить, не до того было. Потом история приобрела фольклорный статус, а кому в голову придет проверять сказки да былички?! А потом появился я.

– Говорю же: не работает, – ворчал Зырянов, возясь с извлеченными из рюкзака приборами.

– Так что здесь случилось? – допытывалась Маша у следопыта.

Тот смежил и без того узкие глазки, лицо его сделалось похоже на языческую маску.

– Давно-о это было… – затянул он голосом сказителя.

– Прекрати! – воскликнула Маша.

– Тут по всей тайге эти вышки были понатыканы, – сказал Вий уже нормальным тоном. – Еще с позапрошлого века. Искали углеводородные пласты. Сооружали такую вот вышку, втыкали в землю бур и начинали сверлить сколько хватало терпения и длины труб. Иногда находили. А чаще всего – нет. Тогда бросали все как есть и уходили в другое место, потому что вывозить эти железные дуры было дороже, чем ставить новые.

– Странная прихоть, – заметил Зырянов. – Кому могут понадобиться природные углеводороды? И главное, для чего?

Маша и Вий переглянулись.

– Биолог, – сказала Маша.

– Историю прогуливал, – поддакнул Вий.

– Нефтяные войны – что-то из старинных вестернов, – сказала Маша.

– Нефтяная лихорадка на Аляске, – хмыкнул Вий.

– Ах, оставьте! – возмутился Зырянов. – Я прекрасно знаю, что такое вестерн и что на Аляске была золотая лихорадка. Так бы и сказали: нефть, мол. А то заладили: углеводороды…

– Химию он тоже прогуливал, – пояснил Маше следопыт.

– Двоечник, – сказала та пренебрежительно. – Как таких в дальний космос пускают! Что с приборами?

– Не работают, – расстроенно ответил Зырянов.

– Горе ты луковое, – промолвила Маша. – Ладно, Няша, продолжай фольклорную песнь.

– Бросали и уходили, – с готовностью продолжил тот. – Но здесь, в Ыргон-Бугыле, что-то сразу пошло наперекосяк. Подробностей я не знаю, документов в исторических пертурбациях не сохранилось. Но вышку бросили, только-только поставив и толком не приступив к бурению. Видите, трубы как были свалены, так и лежат. А ведь это буровые трубы!

– Мне это ни о чем не говорит, – сказала Маша.

– Что-то выгнало бурильщиков с площадки, – пояснил Вий. – Я заходил в бытовку, там на столах стояли стеклянные бутылки из-под молока, а на нарах лежали истлевшие телогрейки с логотипами добывающей компании. Люди буквально попрыгали в вездеходы и ломанулись прочь, не разбирая дороги, напрямик через тайгу. С той стороны леса, – он махнул рукой вперед, – сохранились следы гусениц. Они теряются в самой чаще. Но самих вездеходов я не нашел. – Вий помолчал, хмурясь. – Надеюсь, их подобрали тяжелые вертолеты.

– То, что случилось с буровой установкой, произошло на их глазах или после бегства?

– Хтоническая сила, откуда же мне знать!

– И действительно… Олег, – обратилась Маша к Зырянову. – Ты правда ничего не чувствуешь?

– Чувствую, – охотно подтвердил тот. – Аномально насыщенный биотический спектр. Но он не содержит агрессивных формант. Такой, знаешь ли… – Зырянов пощелкал пальцами. – Нейтральный.

– Почему же тогда мне-то так фигово… – проворчала Маша.

– Потому что ты не биолог, – сказал Зырянов наставительно. – У тебя органы тонкого восприятия не на те частоты настроены.

– Интересно, почему я вообще ничего не чувствую? – спросил Вий, ни к кому специально не обращаясь.

– Счастли-и-ивчик! – не сговариваясь, протянули Маша и Зырянов.

4.

Все складывалось не слишком-то удачно. Приборы либо не оживали вовсе, либо демонстрировали какую-то горячечную чушь. Связи не было, и это не нравилось Маше сильнее всего. Все же она несла ответственность за благополучие всей миссии. Но кругом все было тихо, даже чересчур. Никаких небесных знамений, бьющих неведомо откуда молний или призрачных шествий. Пока Зырянов, чертыхаясь, копался в своем багаже в поисках хотя бы каких-то ремонтных инструментов, а Вий донимал его дурацкими советами, Маша осторожно, на цыпочках, обошла аномалку по периметру. Даже заглянула в побитые моховыми бородами трубы. Побывала и возле бытовки, не отважившись подняться на прогнившее крыльцо. Что бы там ни говорил экзобиолог Зырянов, она не доверяла этому месту. Очень давно здесь стряслось что-то непонятное и до сей поры необъясненное. Если даже при этом люди и не пострадали. Это была мрачная, древняя загадка, и что самое неприятное – загадка в самом сердце родного края. Кому могут понравиться недобрые тайны на задворках собственного дома?!

Она вернулась к спутникам и сразу же спросила, указывая на бытовку:

– Эта хибара действительно покосилась, или мне так кажется из-за рельефа местности?

– Глаз-алмаз, – промолвил Вий с уважением. – Даже я не сразу заметил. А потом забыл. Это важно?

– Кто знает, что тут важно, а что нет, – хмыкнула Маша, прогнув затекшую от долгой ходьбы поясницу и прикрывая глаза от солнца ладошкой.

Зырянов оставил свои бесплодные усилия и внимательно поглядел на нее.

– Машка, – сказал он с неожиданным изумлением. – Ты ужасно красивая, когда вот так стоишь!

– «Ужасно красивая» – это неоднозначный комплимент с сомнительными коннотациями, – критически заметил Вий, не упуская, впрочем, тоже пялиться на Машу новым взглядом.

– Давайте вот что, – предложила Маша рассеянно. – Вернемся на базу, я переоденусь и расчешусь. И тогда вы поймете, что такое настоящая красота. А до той поры, кто-нибудь, объясните мне, что не так с бытовкой.

– Ты хочешь посмотреть на бутылки из-под молока? – уточнил Вий. – Я унес их для музея. Они же из настоящего бьющегося стекла, им цены нет.

– Дома у моих папы и мамы, чтоб ты знал, – сказала Маша, – полный погреб стеклянных банок. С вареньем, огурцами и помидорами. Очень вкусными, между прочим.

– Натуральному продукту – натуральное стекло! – с энтузиазмом воскликнул Зырянов.

– Сваи подгнили? – настаивала Маша. – Или что?

Вий напряженно тыкал посохом в землю возле своих сапог.

– Там провал, – наконец сказал он.

– Провал, – повторила Маша. – Ну конечно же. Как я сразу не догадалась! Глубокий?

– Думаю, бездонный, – неохотно ответил следопыт.

– Няша, – сказала Маша, ловя его убегающий взгляд серьезными карими глазами. – Ты ведь сам нас сюда привел. И сам же постоянно что-то недоговариваешь. Ты спускался в этот провал?

– Ну, спускался, – буркнул Вий. – Можно считать, только внутрь заглянул.

– И что? – с громадным интересом спросил Зырянов.

– Мне там не понравилось.

– Ты что-то там нашел, ведь правда? – не уступала Маша.

– В том-то и дело! – сказал Вий отчаянным голосом. – Хтоническая же сила!.. В том-то и дело, что ничего не нашел, испугался и сбежал, как… как…

Он досадливо махнул рукой и отвернулся.

– Ты не хочешь, чтобы мы туда спустились? – спросила Маша.

– Не хочу, – подтвердил следопыт. – Я не знаю, что там скрывается. Знаю только, что там невыносимо страшно.

– Вот тебе раз, – промолвил Зырянов с возмущением. – Зачем же ты, чудак, нас привел? Молчал бы себе в тряпочку, никто бы еще двести лет не знал про этот твой Ыргыль…

– Ыргон-Бугыль, – ревниво поправил Вий. – Сами видите: приборы здесь не работают. Значит, никаких свидетельств не предъявить, ни графий, ни видео… Я только хотел убедиться, что не спятил, что мне все это не привиделось. Что это не выдумка стариков. Что это место действительно существует и что это настоящая аномальная зона, – Вий совершенно по-детски шмыгнул носом. – Понимаете, никто и ничего не знает. Ни документов, ни очевидцев. Одни легенды… Мне нужны были свидетели! – закончил он, едва не плача.

– Ня-а-аша, – тихо сказала Маша. – А все-таки: почему эта земля называется «Медный Глаз»?

5.

Провал напоминал собою приоткрытый в иронической ухмылке черный рот. Он начинался прямо под бытовкой и, сужаясь, острым краем уходил в лес. Одна из деревянных свай подломилась, и сооружение своим углом висело над пустотой. Застарелые складки рассевшейся земли уже обзавелись травяным покровом. «Так, – сказал Зырянов, щурясь на провал. – Я здесь точно не пролезу». Кажется, он робел. В отличие от Вия, который был настолько напуган, что даже не пытался этого скрывать. «Хорошо, – сказала Маша. – Я все сделаю сама». – «Что ты сделаешь?!» – рассердился Зырянов. «Успокойся, Олег. Я только загляну, и сразу обратно. Что же, мы напрасно проделали весь путь? Я энигмастер, и это моя работа. Мне нужна информация. Особенно в деле, в котором я ни фига не понимаю». – «Тебе что, совсем не страшно?» – удивился Зырянов. «Совсем, – кивнула Маша. – Мы живем в материальном мире, который подчиняется объективным законам природы. Может быть, энигмастеры понимают это лучше других. Потому и не боятся». – «А ведь ты не врешь!» – сказал Зырянов с уважением. «Маша, – проговорил Вий непослушными губами. – Не нужно туда ходить. Я там был. Ничего интересного». Маша старалась не обращать на него внимания. Напуганный взрослый мужчина – не самое отрадное зрелище. «Странно, правда? – сказала она. – Мне кажется, разлом начался из-под вышки. Ей досталось в первую очередь. А уж потом он достиг бытовки. Но под вышкой и снаружи он затянулся. Как будто рана зажила. А здесь еще нет. Словно специально». – «Тебя дожидался», – буркнул Зырянов. «Там темно, – сказал Вий. – Ты ничего не увидишь». – «Я прекрасно вижу в темноте, – возразила Маша. – И у меня есть живой фонарик». – «Блин, а я и не догадался прихватить!» – досадливо промолвил Зырянов. «У меня их несколько, – сказала Маша, вытаскивая из кармана пригоршню упругих прозрачных шариков, внутри которых дремали светляки-биотехны. – Себе заберу парочку, а остальные – вам. На случай, если я… это самое… задержусь». – «Уж ты это самое, – сказал Зырянов. – Не задерживайся». – «Угумс», – сказала Маша. Она застегнула курточку снизу доверху, натянула на голову капюшон и, не говоря больше ни слова, спрыгнула в провал. Поначалу ей пришлось пригибаться, чтобы не цеплять макушкой за землистые своды. Грунт под ногами оползал с неживым шуршанием. Двигаться вперед приходилось едва ли не на четвереньках. Маша сразу же решила: как только возникнет нужда ползти, она поворотит назад. Ползать в темноте и под землей – занятие чересчур опасное даже для энигмастера… Однако же очень скоро ее ожидал сюрприз. Подземный лаз неожиданно расширился, а затем и вовсе обрел очертания вполне просторного туннеля. Здесь можно было идти в полный рост. Маша разбудила светляка, несколько раз энергично встряхнув, и прицепила шарик на лацкан куртки извлеченной из волос заколкой. Туннель плутал из стороны в сторону, словно его неведомый строитель никак не мог решить, куда направиться дальше. Что-то блеснуло за поворотом. Затаив дыхание, Маша выглянула из-за угла. «Ничего себе, – шепнула она сама себе. – Чем вы тут занимались, ребята?!» Пробив земляные своды, не доставая капотом до грунта нескольких сантиметров, перед ней висел древний таежный вездеход. Громадная железная коробка со стеклянными окнами на гусеничном ходу. Почти нетронутый ржавчиной. Двери наглухо задраены. На борту белые полустертые буквы и цифры. Возможно, эта древняя машина угодила в провал, как в капкан. Который, как и полагалось капкану, сомкнулся на своей нежданной добыче, задержав ее падение… Маша осторожно приблизилась и, привстав на цыпочки, заглянула в кабину. Ей все еще не было страшно, хотя и жутковато, чего скрывать. Но это разные чувства… В кабине было пусто. Маша представила на своем месте беднягу Вия. Должно быть, отсюда он и повернул назад. И его можно было понять. Маша протиснулась между вездеходом и ребристой стеной подземного хода. Дальше он круто уходил вниз. Земля плыла под ногами. В теплом желтоватом свете живого фонарика все вокруг казалось потешной декорацией, лабиринтом ужаса в детском парке аттракционов. Вот только на призраков, гремящих цепями, и Кинг-Конга в обнимку с Дракулой рассчитывать не стоило. Машу немного тревожило отсутствие штатной страховки – какой-нибудь нити Ариадны, что, помнится, избавила Тезея от неприятностей во время его блужданий по лабиринту. Но на лабиринт этот подземный ход никак не тянул. Земля словно бы расступилась, приглашая внутрь случайных визитеров. Точно так же в любой момент она могла сомкнуться. Как это и произошло с буровой установкой и вездеходом… Воздух был густым и жирным от застоявшихся испарений. Пахло заброшенной выгребной ямой и несвежими помоями. Здесь, в этой части разлома, не бывала ни одна живая душа за последние несколько веков. А еще вернее, и вовсе никогда. Но отчего-то Маша совсем не испытывала радости первопроходца. Проклятый биотический спектр действовал на нее угнетающе, злил и портил настроение. Конечно, она была не готова к такой его интенсивности! Не то что этот громила Зырянов… Между тем, провал делался все более пологим. Чем дальше уходила вглубь земли Маша, тем труднее было дышать и тем гаже она себя ощущала. Это можно было объяснить… вот только чем? Не клаустрофобией же! Во время разнообразных тестов при поступлении в Тезаурус ей пришлось болтаться в скафандре на орбите Луны трое суток, без связи, в темноте, в холоде, в окружении одних только колких звезд и в равнодушном соседстве пыльного оспенного диска. Могла бы и дольше, но сенсорный голод оказался неодолим, а рекордов от нее никто не требовал… Дело заключалось не в фобиях и не в комплексах. Ну какие у Маши могли быть комплексы! Смешно было даже предполагать такое. Нет… Что-то присутствовало в этом провале. Что-то непонятное и чуждое. То, что породило аномалию, распугало людей и своей бешеной, первобытной аурой выводило из строя приборы. Но Маше приборы были ни к чему. Энигмастер сам себе и прибор, и экспериментатор, и аналитик. Главное – извлечь максимум информации. Пускай даже неточной и неверной. Хороший энигмастер всегда сможет выстроить верную гипотезу на основе неверных предпосылок, столкнув их противоречиями. А еще лучше – увидеть своими глазами. Это было бы идеально. Особенно в условиях, когда не действуют традиционные приборы фиксации данных. Энигмастеру достаточно увидеть. То, что увидел один энигмастер, смогут увидеть все. Есть способы извлечь увиденное из зрительной памяти… Маша остановилась и даже потрясла головой, избавляясь от наваждения. Чего это она расхвасталась сама перед собой? Такого за нею прежде не водилось. Нет, положительно ей следует меньше шляться по подземельям. Тем более, что проход заканчивался тупиком. Абсолютным и бескомпромиссным. Дальше идти было некуда. Глухая стена. Непреодолимая, ровная, будто сложенная человеческими руками. Возможно ли такое? Маша придвинулась почти вплотную, отцепила светляка и поднесла к стене. Это была не кладка из камня или кирпича. Поперек провала, перегородив его, легло нечто совершенно инородное. Несколько громадных плит неправильной ромбовидной формы, уложенных без малейшего зазора, с некоторым даже нахлестом. Из тусклого темно-бурого с прозеленью материала, в котором было что-то и от металла и от камня. Огонек светляка расползался по нему жирной кляксой. Что это за преграда? Что за нею таится? Из Машиной головы выветрились последние гипотезы. Теперь она не понимала ровным счетом ничего. В полном отупении она вернула светляка на прежнее место и совсем уже было собралась приналечь на эту загадочную стену в надежде, что та вдруг сдвинется и откроет путь к разгадке. «Не сметь», – услышала она позади себя страшный шепот. «Олег, – сказала она, тоже шепотом. – Ты ведь не хотел спускаться». – «Мало ли кто чего не хотел! – откликнулся экзобиолог Зырянов. На его широкой груди орденской планкой расположились три светляка в ряд. – Не мог же я пропустить весь праздник». – «А почему не сметь?» – «Потому что ты храбрая и самонадеянная дурочка. И вообще нам нужно тихо, очень тихо и очень, кстати, быстро делать отсюда ноги». Маша с трудом отвела взгляд от таинственной стены. «Олег, ты знаешь что-то, чего не знаю я?» – «Ни черта я не знаю. Хочешь, скажу, на что это больше всего похоже?» – «Сгораю от нетерпения». – «На змеиную чешую. Видела когда-нибудь змею вблизи, разглядывала ее кожу? То же самое, только раз этак в тысячу больше». – «Не может этого быть, – сказала Маша и недоуменно хихикнула. – Таких змей не бывает. И уж тем более в этих местах». – «Таких змей не бывает нигде, – прошипел Зырянов. – И нечего тут ржать! Помнишь сказку про Великого Полоза? У дедушки Бажова? А дедушка Бажов позаимствовал из уральских рудознатных суеверий, у хантов и манси! А кто у нас следопыт Няша? Наполовину этнический манси, он сам говорил!» – «Думаешь, он нарочно нас сюда привел, познакомить с Великим Полозом?» – «Не нарочно. Что он, дурак что ли! Подсознательно, внечувственно, генетическую память никто не отменял. Зря он, что ли, так напуган?!» У Маши голова шла кругом. «Ты это серьезно?» – спросила она. «Машка, – сказал Зырянов вполголоса. – Я похож на сумасшедшего?» Та пригляделась повнимательнее. «Тебе честно или как есть?» – осведомилась она. «Я просто транслирую свои впечатления, – пояснил Зырянов. – Вижу перед собой какую-то здоровенную дуру, покрытую змеиной чешуей, от которой валит волна биотики. У меня нет других гипотез. А у тебя?» – «И у меня нет», – призналась Маша. «Тогда чешем отсюда во все лопатки. Машка, я не знаю, что это. И ты не знаешь. И никто не знает. Может быть, какое-то несусветное растение. Питающееся буровыми установками и таежными вездеходами. Или дракон. Лежит тут, над златом чахнет. Да мало ли что… Господи, что за успокоительную чушь я несу?! Это рептилия, – вдруг произнес Зырянов уверенно. – И наверняка никакой не чертов дракон, а змея, причем офигенных размеров». – «Насколько офигенных?» – бесстрастно спросила Маша. Зырянов запустил пятерню в бороду. «Судя по чешуе – от трех до пятнадцати тысяч метров длиной», – сказал он так же спокойно. «Змея длиной пятнадцать километров?» – уточнила Маша. «Пятнадцать! – шепотом заорал Зырянов. – Пятнадцать чертовых километров! И толщины соразмерной! Не знаю, откуда она тут взялась такая и куда денется потом, когда очнется от спячки, но эта задачка нам не по зубам!..» – «Неправда, – сказала Маша ясным голосом. – Так не бывает. Что за глупости? Ты же ученый, должен понимать, насколько это противоречит существующей научной картине мира». Зырянов молчал и только сопел позади нее. Потом вдруг сказал: «Они приперлись сюда со своей техникой и забурились километров на пять. И кое-кого разбудили внизу. Бывало, дрыхнешь себе мирно, никому не мешаешь, и вдруг тебе в загривок втыкается долото. Кому такое понравится? С такими размерами даже ничего делать не нужно, только встряхнуться. Буровая – всмятку, площадка – пополам, люди – врассыпную…» – «А этот разлом откуда взялся?» – «Машка, откуда мне знать?! Может быть, змея сюда чихнула, когда укладывалась поудобнее». – «То, что мы с тобой видим, – сказала Маша, – это ее бок?» – «Крошечный фрагмент ее туловища. И надеюсь, не головной части». Маша разглядывала стену новым взглядом. Теперь грубые плиты и вправду казались ей чешуей гигантского, невозможного существа. «Странное чувство, – думала она. – Сказка вдруг становится реальностью, а тебе не хочется с этим смириться. Потому что это делает тебя уязвимым перед сюрпризами мироздания. Ты думаешь, будто все понятно и объяснимо. Тебе хорошо и уютно в коконе собственных убеждений. И в один прекрасный момент все рушится. И надо как-то к этому привыкнуть, и строить все заново, на новом фундаменте… Или же отмобилизовать весь свой невеликий разум и найти невероятным явлениям рациональное объяснение. Например, что это заброшенная база инопланетян. Или, что не в пример вероятнее, военный объект двухсотлетней давности. В этих краях полно осыпавшихся ракетных шахт и огороженных ржавой колючкой пустых полигонов. Успокоиться на этом очевидном объяснении. А вернуться в другой раз, подготовившись по всем правилам. В защитных костюмах, с укрытыми от внешних возмущений приборами, с плазменными резаками. Перед этим хорошенько просканировать местность с высоты. И чтобы никаких фольклористов с мифическими предрассудками в генетической памяти. И никаких экзобиологов с больным воображением». Она вдруг вспомнила слова Эвариста Гарина: «Воображение плюс интуиция. Вот и все, что нужно хорошему энигмастеру». Может быть, родные стены не всегда помогают? Близость к маминому дому, все эти елочки-пихточки, птички-белочки… чувство глобальной защищенности. Земля – самый безопасный из миров. Здесь никто и никогда не попадает в беду. Здесь нечего опасаться и не стоит ждать неприятных сюрпризов. Это действует расслабляюще. От этого угасает воображение и притупляется интуиция… «Наза-а-ад!» – зашипел позади нее Зырянов. Маша его не слушала. Она уперлась ладошками в одну из бурых плит. Приналегла без большого успеха. Плита была сухая, холодная и слегка била токами. И вовсе не собиралась поддаваться Машиному напору… Или все же поддалась? Ладони ощутили слабое трепетание. Словно бы где-то там в неясной глубине, по ту сторону стены, кто-то запустил чудовищные турбины. Маша отшатнулась. Ей хотелось протереть глаза от изумления. Но она не имела на это права. То, что она видела, должны были увидеть все. Стена перед нею совсем по-живому колыхнулась… плавно, с тихим шорохом, продвинулась почти на полметра. И снова замерла.

6.

Снаружи, на солнечном свету, к ним вернулись какие-то рудименты самообладания. Зырянов сгреб под мышку тоскливо сидевшего на корточках у спуска в разлом Вия и бульдозером, невзирая на слабые попытки сопротивления, потащил прочь от жуткого места. Не рассчитав силы, какое-то время он попросту нес следопыта на весу. Поначалу тот изумленно молчал, но вскоре начал издавать протестующие звуки. Маша едва поспевала за ними вприпрыжку. К тому же, она постоянно оглядывалась.

– Бегом, бегом, – приговаривал Зырянов. – Собираем приборы… просто швыряем их в рюкзак. Нечего нам тут делать.

Озадаченный таким напором, Вий молча исполнял его распоряжения. Маша в этой панической эвакуации не участвовала. Она стояла, не отводя взгляда от хлипкой дощатой конструкции. Словно ждала, что вот-вот та рассыплется окончательно, и из под обломков покажется что-то ошеломляющее, не поддающееся человеческому воображению. Зырянову пришлось явить чудеса деликатности, лишь подхватив ее под руку.

– Длина анаконды паршивых восемь метров, – возбужденно говорил он на ходу. – Считается, что больше ей вырастать попросту незачем. У нее и при этих скромных размерах нет естественных врагов. Да и прокормить такую живую машину совсем нелегко.

– О чем это ты? – спросил Вий непонимающе.

– Странно, что гигантские змеи не водятся в Африке, – не умолкал Зырянов. – Природа оказалась благосклонна к слонам и гиппопотамам. И жирафам, кстати.

– А неодинозавры бассейна Конго? – рассеянно спросила Маша.

– Так они же травоядные, – напомнил Зырянов. – Водоползающие сенокосилки… В то же время, – продолжал он с воодушевлением, – ископаемая змея титанобоа достигала пятнадцати метров и явно не голодала в своем палеогене.

– Вы встретили там змею? – осторожно спросил Вий.

– Не змею, – поправил Зырянов, – но Змея. Вот Машка не даст соврать.

– Успокойся, Олег, – сказала Маша. – Мне ничего не понятно. У меня нет гипотез. Одно могу сказать определенно: что-то очень похожее на живое существо.

– И оно подмигнуло нам Медным Глазом, – сказал Зырянов. – Я, конечно, ни разу не Кювье, но змею по чешуе отличить пока в состоянии.

Вий осуждающе покачал головой.

– Сумасшедшие, – сказал он. – Стоило ли так рисковать!

– Конечно, стоило, – сказал Зырянов. – Только представьте: человек мнит себя всемогущим хозяином Земли. Пыжится и чванится. А ведь в масштабах планеты он неразличим. Букашка, мелочь пузатая. Но, возможно… повторяю как ответственный ученый: возможно! – с нами незримо соседствуют существа, которым наша планета как раз впору.

– Хтоническая сила, – проронил Вий и тяжко вздохнул.

Когда площадка с покосившейся буровой установкой совершенно скрылась из глаз, а солнечный свет рассеялся в мохнатых кронах, они выбрались на зеленый пригорок и здесь остановились.

– А ведь ты, Няша, угодил в самую точку, – сказал Зырянов, переводя дух. – Хтонические существа, о которых нам ничего не известно, кроме легенд. Огромные, древние, неуправлямые. Кто там у нас был из крупных рептилий, брат-фольклорист?

– Уроборос, – сказал Вий печальным голосом. – Апофис. Ермунганд, он же Мировой Змей. Да хотя бы тот же Полоз…

– Отныне, Машечка, – торжественно объявил Зырянов, – я стану звать тебя «Девушка, Которая Погладила Мирового Змея».

Маша не оценила его восторгов.

– Интересно, – сказала она, уставясь в пустоту. – То, что он пошевелился, было случайностью или реакцией на мое прикосновение?

– Не льсти себе, – сказал Зырянов. – Где ты, а где он? Сопоставь масштабы.

Маша нахмурилась, но не стронулась с места.

– Меня почему-то больше заботит, что он жрет, – сказал Вий.

– Успокойся, не людей, – сказал Зырянов. – У таких тварей может быть парадоксальный метаболизм. Мы ведь не думаем, что нам попался единственный и последний экземпляр! Следовательно, им нужно обильно и вкусно питаться. Например, они могут лопать граниты и гнейсы, прихватывая мантийные породы, и перерабатывать в плодородные почвенные слои. Примерно как черви, только в промышленных масштабах. Я не рискнул бы связывать их естественные выделения с золотом, но кто ведает, какие процессы и с какой энергетикой протекают у них внутри!

– Какая банальщина, – проворчал Вий. – Лучше бы подумал, что нам теперь делать с такими соседями.

– Да ничего, – живо отреагировал Зырянов. – Человечество делит этот мир с хтониками последние шестьдесят с лишним тысяч лет, и конфликта интересов не произошло.

– Хтоники! – фыркнул Вий. – Сам придумал?

– Сам, – ответил Зырянов. – В оккультной литературе почерпнул. Еще до знакомства с тобой.

– Эрудит, – усмехнулся Вий. – Пойду поищу зону уверенного приема. А то нас потеряли, наверное.

Зырянов обратил увлажнившийся от энтузиазма взор на Машу, которая целиком погружена была в тягостные размышления.

– Ау, Машечка, – позвал он медовым голосом. – Ты в порядке?

«Конечно, я не в порядке, – подумала Маша. – Нелепая получилась миссия с нелепым результатом. В компании болтуна-биолога и молчуна-фольклориста. Они славные ребята, но с такими лучше проводить время в турпоходах по местам боевой славы печенегов, с ночевками в кампусах и песнями под гитару у костра. Каждому свое. Эмоции – дилетантам, разгадку – энигмастерам, окончательное решение – взрослым и ответственным дяденькам из Академии Человека. Только вот с разгадкой я нынче сильно оплошала».

– Разумеется, я в порядке, – откликнулась она. – Я вот думаю…

– Хочешь проверить? – быстро спросил Зырянов.

– Ужасно хочу.

– Тебе интересно?

– Невыносимо интересно.

– Желаешь вернуться?

– Одна нога здесь, другая там.

Зырянов стряхнул свою безразмерную поклажу с плеч.

– Это я с собой не потащу, – заявил он. – И учти: я ни к чему притрагиваться не собираюсь!

– Я все сделаю сама, – обещала Маша.

Вий, который удалился шагов на двадцать вперед, но все слышал чутким охотничьим ухом, без большой охоты вернулся.

– Любопытство вас погубит, – сказал он пасмурно.

– Не любопытство, – произнес Зырянов назидательно, – а леность и чревоугодие.

– Чревоугодие-то здесь при чем?! – поразился Вий.

– Понятия не имею, – признался Зырянов. – Один из смертных грехов. Да, еще гордыня! – он с нежностью посмотрел на Машу, которая уже избавилась от своего рюкзачка и только что копытцем землю не рыла от нетерпения. – Машка! Она же Фелисидадка… А ты, оказывается, тщеславна. Собираешься стать Девушкой, Которая Погладила Мирового Змея Дважды!

– Я просто пытаюсь хотя бы что-нибудь понять, – искренне сказала Маша. – Ну что? Туда и обратно?

– Туда и обратно! – воскликнул Зырянов и засмеялся.

– Вы оба сумасшедшие, – сказал Вий убежденно. – А я, нормальный, должен за вами присматривать. Хтоническая сила… Чур, уговор: туда и сразу обратно!

04.01.2014

Новый Эдем

Всю ночь я не мог уснуть и тысячу раз задавал себе один и тот же вопрос: каким образом мог попасть сюда человек?

Даниэль Дефо. Робинзон Крузо

Один слон – это просто слон.

Два слона – это жених и невеста. Тили-тили-тесто. Много теста, не меньше семи тонн. Три с лишним тонны каждый слон.

Три слона – семья. Мама, папа и я.

Четыре слона – стадо. Всё вытопчут как надо.

А почему, собственно, слоны? А не классические овцы? Или, там, котята? Три маленьких пушистеньких котенка с умильными мордочками. Непременно спящих, как попало сложив теплые лапки друг на дружку.

Слоны, кстати, спят стоя. Или на животе, вытянув ноги и хобот. Ужасно неудобно…

Маша откинула покрывало и сунула ноги в шлепанцы. Весь прошедший день ей казалось, что она – хрустальная ваза, которая при неловком движении может запросто разлететься на тысячу мелких осколков. А сейчас эту вазу еще и наполнили чем-то густым и вязким, возможно даже – молочным киселем. Чего гаже трудно себе и вообразить… Осторожно, чтобы не расплескать кисель, Маша добрела до окна и уперлась в него лбом. Стекло было холодное и немного влажное, приятное.

За окном занимался рассвет. Это означало, что еще одна бессонная ночь на исходе.

«Мое Я хочет спать. Ужасно хочет спать вот уже третьи сутки. А мой организм категорически отказывает своему собственному Я в этой невинной радости. Это невыносимо. И чего они не поделили?!»

Маша зевнула. Совсем без удовольствия. Какой резон зевать, если за этим все равно не последует крепкий и здоровый сон?

«Скоро наступит утро, а за ним день. И я буду как вареная рыба, потому что в мозгу туман, в конечностях трепыхание, и вся я – хрустальная ваза с молочным киселем. На меня будут кидать сочувственные взгляды и предлагать уйти домой отдохнуть. Домой – отдохнуть. Ха! Лучше бы сразу пристрелили из рогатки… А потом снова придет ночь. И чем я буду следующим утром – вазой, графином, ночным горшком… трудно даже представить. Одно только ясно: я не буду человеком, способным мыслить здраво и приносить пользу окружающим».

Маша сходила в душ. Посмотрела утренние новости. Выпила кофе (у нее была парадоксальная реакция на благородный напиток: чашка самого крепкого «кибо чагга» ввергала ее в неодолимую сонливость – но не в этот раз). Посидела на краешке кровати, дрыгая ногами. Все было плохо, и с каждым часом все хуже. Потому что следом за бессонницей кралась лень-матушка на мягких лапах.

На столе диккенсовской сироткой лежала пустая коробочка из-под вкусного снотворного. Еще три, от невкусного, валялись под столом.

«Никакой это не кисель, – догадалась Маша. – Это снотворное внутри меня перестало усваиваться организмом, выпало в осадок и образовало суспензию. И теперь я стану булькать снотворным при ходьбе».

Она могла бы расплакаться от бессилия, но, во-первых, это казалось унизительным для девичьей гордости, а во-вторых, было попросту лениво.

Конечно же, Маша знала причину своего нынешнего состояния. Увы, это ничего не меняло. Получалось, что она сама вошла в лабиринт, умело и старательно загнала себя в тупик, но не озаботилась отметить светящимися стрелками обратный путь.

«Пойду прилягу», – подумала она вяло.

Браслет, который она не снимала даже в душевой кабине и бассейне, лизнул ее в запястье шершавым язычком.

– Угумс, – отозвалась Маша.

– Машечка, просыпайся, – сказал Пармезан с фальшивым энтузиазмом в голосе. – Ты нам нужна.

– В пять утра?!

– Ну извини, – смутился Пармезан.

– Ничего, – пробормотала Маша. – Я уже не сплю.

– Мы послали за тобой транспорт.

– Как мило.

– Это очень быстрый транспорт. Собственно, это гравикс.

– Ух ты, – Маша сделала вид, что изумилась и оценила заботу, хотя на самом деле ей было все равно. – Действительно что-то экстренное?

– Вадим Аметистов пропал. Ты знаешь Аметистова?

– Немножко.

Маша собрала расползающиеся, как истлевший холст, лоскутки памяти и кое-что вспомнила. Они встречались пару раз в каких-то случайных компаниях. В конце концов, мир не так велик, как кажется, и все так или иначе где-нибудь да встречаются… И во всех компаниях Вадим Аметистов выглядел Человеком-В-Стороне. Старательно улыбался на самые смешные шутки и вовсе не реагировал на проходные. Избегал массовых развлечений. Хором не пел, «тяни-толкай» не плясал, в «ручеек» не играл. Словно бы… как это у классика… шел в комнату, попал в другую. Ходили слухи о его странном хобби – отовсюду, где бы он ни побывал, привозить несколько кусков местной древесины. Говорили, будто он делал из них какой-то особенный «ностальгический паркет». А еще – что он редкостный умелец, знаток и ценитель старинных вещей. И что в доме у него громадная коллекция маятниковых часов. Но лицо… лица его Маша не могла вспомнить, как ни старалась.

Голос Пармезана вернул ее к реальности:

– Ну, пропал не пропал… пока ничего не понятно. Тут вообще творится странное. В общем, все как тебе нравится.

– Уже собираюсь, – сказала Маша без большого восторга.

Ничего ей так не хотелось, как завернуться в покрывало и лежать, пока не вернется, наконец, утраченный сон.

Если он вообще когда-нибудь вернется…

Просторная тень пала в комнату из-за окна, словно из глубины вдруг всплыла неизвестная науке большая рыба. Гравикс бесшумно повис прямо напротив террасы. Маша как раз заканчивала причесываться, стоя перед зеркалом и апатично бормоча обычное свое заклинание: «Я красивая… красивая… самая красивая».

Прихватив сумочку с походным набором на все случаи жизни, она вышла на террасу и заползла на пассажирское кресло.

– Вы ведь знаете, куда лететь, не так ли? – спросила Маша, не поднимая глаз.

– Разумеется, – ответил пилот.

– Ой, простите. Я думала, что гравикс полетит сам. Здравствуйте, я Маша.

– А я знаю, – сказал пилот. – Мне про вас уже рассказали. Обычно так и бывает… я имею в виду, что гравиксу пилот не нужен. Но сегодня не тот случай. Мы будем лететь очень быстро, но аккуратно. И я справлюсь с этим лучше, чем автоматика.

Пилот был совсем мальчишкой, возможно – даже моложе Маши. Белобрысый, слегка обросший, нос картошкой, глаза рыжие, шальные, на щеках пух. Он держался заносчиво, но в голосе отчетливо слышалось уважение.

– Что? – спросила Маша.

– Я только хотел… – пилот замялся. – С вами… гм… все в порядке?

– Конечно, – хмыкнула Маша. – Просто я дурно и мало спала, и потому выгляжу не лучшим образом. Я не в форме. Это бывает. Так мы летим?

– А… не в форме, – теперь пилот выглядел немного потерянно. – Летим, разумеется.

Маша откинулась на спинку кресла и смежила веки. Её всегда немного укачивало в скоростном транспорте, и с этим ничего нельзя было поделать. А гравикс был очень резвым средством передвижения, намного быстрее обычного гравитра. Поговаривали, что в идеале достаточно восьмидесяти минут, чтобы облететь на гравиксе земной шар, хотя официальный рекорд составлял сто восемнадцать минут и был установлен специально запрограммированным автопилотом, по загодя расчищенной от других летательных аппаратов орбите.

Так на чем мы остановились?

Один слон – просто слон.

…Очень большой слон, и удивительно красивый. Небывалого серебряного цвета. С аккуратно изогнутыми посеребренными бивнями. По колено в серебряной траве, под светло-бежевым небом, по которому резво бежали аккуратные серебристые облака. Слон посмотрел на Машу веселым глазом (радужка была серебряной) и подмигнул ей по-свойски.

А потом протянул хобот и положил Маше на плечо…

– Машечка! – сказал он голосом Пармезана. – Проснись уже.

– Я не сплю, – ответила Маша, не размыкая век. – Я в серебряном мире, и мне там хорошо.

– Ты уверена?

Маше ужасно не хотелось покидать серебряный мир и компанию приветливого слона. Но чувство долга призывало ее вернуться к реальности.

Гравикс, подрагивая на пружинящих лапах, стоял на лужайке, люк был распахнут, и отсюда простирался прекрасный вид на небольшую, не слишком ухоженную рощицу, которая, как показалось Маше, состояла из одного-единственного, но невероятно разросшегося дерева. Или даже куста – если кусты бывают такими большими.

– Красиво, – сказала Маша равнодушно. – Похоже на омелу.

– Очень, – промолвил Пармезан смущенно. – Еще вчера это был дом Вадима Аметистова.

– Ух ты, – сказала Маша почти живым голосом и полезла наружу.

Пармезан попятился.

– Ты в порядке, Машечка? – спросил он участливо.

– Да, я плохо сплю, – сказала Маша строго. – Да, я не в форме. Это не повод, чтобы все подряд тыкали мне в нос этим печальным обстоятельством!

Пилот гравикса негромко хихикнул.

– Ну да, – согласился Пармезан обескураженно. – Ввести тебя в курс дела? Или познакомить с командиром ингрессоров?

– Для начала ввести, – сказала Маша. – Ты говори, а я буду по ходу осматриваться.

– Начни с этого, – Пармезан расправил перед собой экран личного видеала и предъявил Маше графию не самого лучшего качества, явно сделанную с большой высоты. – Так этот дом выглядел вчера в двадцать два тридцать с высоты в четыре сотни километров.

– Графия со спутника?

– Метеоспутник «Тритон-12», вторая вечерняя серия для составления прогноза погоды.

– Красивый домик. И что же с ним сталось?

– Мы не знаем. Сосед Аметистова, совершая утреннюю пробежку, обнаружил… гм… изменения в ландшафтном дизайне и приблизился, чтобы оценить их. Потрогал…

– Понравилось?

– Трудно сказать. Его, в шоковом состоянии, нашел другой любитель утреннего моциона.

– Что он рассказывает?

– Очень мало. По его словам, из зарослей высунулись огромные, что характерно – безглазые, змеи и попытались укусить.

– Укусили? – с некоторым интересом спросила Маша.

– Укусов и ужалений не обнаружено… только гематомы в тех местах, куда змеи дотянулись своими башками. Получается, они его всего лишь грубо отпихнули подальше.

– Какие невоспитанные змеи, – сказала Маша уважительно. – И в то же время гуманные.

– Да… Вначале вызвали биологов – тут неподалеку есть животноводческий центр.

– Они что, змей разводят?!

– Там есть практиканты, и среди них всегда можно найти пару-тройку будущих герпетологов без страха и упрека. Но, на счастье, в компанию бравых охотников за анакондами в средней полосе России затесался один потенциальный экзобиолог.

– Очень удачно, – пробормотала Маша.

– Еще бы! Он оказался сообразительным малым и сразу понял, с чем мы имеем дело.

– Контаминация, – сказала Маша, помрачнев.

– Она самая, – вздохнул Пармезан. – Соприкосновение с внеземной биосферой. Угроза заражения. И прочие радости… Мы с тобой находимся во внешнем контуре карантинной зоны. Дом Аметистова накрыт изолирующим полем.

– А где сам Аметистов?

– Он внутри.

– Это точно?

Вместо слов Пармезан сменил на экране картинку.

– Ингрессоры просканировали зону контаминации, – пояснил он. – Вот это темное пятно, очертаниями напоминающее человеческую фигуру, предположительно и есть Аметистов. Как это они сформулировали: «материальный объект, находящийся в горизонтальном положении, размерами сто восемьдесят три сантиметра, с температурой поверхности 309,4 по Кельвину»…

– Температура человеческого тела, – сказала Маша. – Хотя и слегка пониженная. А почему он лежит?

– Аметистов? Мы не знаем. Но раз у него почти нормальная температура, значит, по крайней мере он жив. И это уже хорошо.

– С ним пробовали связаться?

– Он не отвечает. Хотя браслет определенно находится на руке. – Пармезан слегка замялся. – Обычно мы так не делаем, но…

– Но ввиду исключительной ситуации вы обратились в Центр личных коммуникаций, и вам пошли навстречу, – закончила Маша нетерпеливо.

– Угу. Они опросили браслет о состоянии хозяина… Тот сообщил, что температура руки составляет 36,2 по Цельсию, а пульс – шестьдесят два удара в минуту.

– Фактически норма, – Маша почти покинула серебряный мир и даже испытывала полузабытую за прошедшие дни и ночи жажду деятельности. Она вернула Пармезану графии, зорко огляделась. – А мы что, одни здесь с тобой?

Пилот, о котором все уже забыли, снова хихикнул.

Вокруг них кипела бурная и малопонятная деятельность. Пробегали суровые и очень занятые на вид люди в защитных костюмах. Прямо над домом Аметистова недвижно парил, отбрасывая просторную тень, коммуникационный пункт, по совместительству – источник изолирующего поля. Трудно было представить, чтобы посреди этого столпотворения кто-то мог испытывать дефицит общения.

Тем не менее, Пармезан ответил:

– Пока да. Но Стася и Леденец уже на подлете, а Эля ждет материалы для анализа в лаборатории.

– А это кто? – спросила Маша, имея в виду людей в защитных костюмах.

– Я же говорил: ингрессоры. Спецгруппа экстремального реагирования, – Пармезан помолчал. Потом добавил немного озадаченным тоном: – Они собираются взять дом Аметистова штурмом.

– Какие резвые, – сказала Маша осуждающе. – Ты не пробовал их переубедить?

– Пробовал. Но они все такие… супермены. Уверены, что лучше знают, как им поступать.

Маша открыла рот, чтобы предложить свои услуги в качестве переговорщицы. Но в этот момент к гравиксу приблизился один из ингрессоров, мощного, как и полагается, телосложения, весьма свирепый на вид. Возможно, из-за коротко стриженой и круглой, как пушечное ядро, головы, а также тугой трехдневной щетины на квадратном подбородке.

– Ну и где ваши супермены? – спросил он с плохо скрываемой иронией.

Пармезан зарделся, а пилот, окончательно развеселившись, спрятался от греха в кабине своего летательного аппарата.

– Очевидно, речь идет обо мне, – приветливо сказала Маша и протянула ингрессору ладошку.

– О, черт, – сказал тот и попятился. – Только кисейных барышень нам здесь недоставало.

– Я, безусловно, барышня, – сказала Маша. – Но отчего же кисейная? Я энигмастер второго класса, если вам это о чем-то говорит…

– Энигмастер? – переспросил тот недоверчиво. – Второго класса? Хм… Лев Сыч.

– Простите? – удивилась Маша.

– Сыч, – повторил ингрессор и нахохлился. – Лев Михайлович Сыч. Так меня зовут. Командир специальной группы экстремального реагирования «Грифон». Имеете что-то против?

– А я Маша Тимофеева. Вы знаете, что грифон был птицей семейства совиных, но со львиными лапами?

– К чему это вы? – насторожился Сыч.

– Я просто поражена, как удачно вы избрали род занятий.

Ингрессор нахмурился, пытаясь сделать трудный выбор: придушить ли ему несносную девицу прямо сейчас или вначале позволить ей проявить свои профессиональные дарования, а уж потом, когда она потерпит фиаско, таки придушить, но со спокойной совестью. Между тем в голосе Маши не звучало ни малейшего намека на издевку, а широко распахнутые, хотя и заспанные, глаза буквально светились искренностью. Глаза, между прочим, были темно-карие, как у олененка на картинке из детской книжки.

– Хорошо, – проворчал Сыч. – Будем знакомы, – он аккуратно подержался за кончики Машиных пальчиков могучей лапой, напоминавшей клешню грузового робота. – Что вы намерены делать?

Пармезан открыл было рот, но Маша уверенно взяла инициативу в руки и больше не собиралась ее отдавать.

– Пока ничего, – сообщила она. – Мы еще не имеем цельной картины происходящего. Нам нужно время.

– А… – сказал Сыч с непонятной интонацией.

– Чего и вам желаю, – добавила Маша.

– То есть?!

– Ну, ничего пока не предпринимать. Ведь ни вы, ни тем более мы – никто не понимает пока, с чем мы столкнулись.

– Там, внутри, человек.

– Но, кажется, он выглядит довольно благополучным.

– Мы этого не знаем.

– Вот именно.

– Я не могу сидеть сложа руки и ждать, пока в ваши гениальные головы придет озарение.

– Можете! – с охотой заверила Маша.

Сыч молчал, играя желваками под щетиной.

– До того, как стать ингрессором, – сказал он страшным голосом, – я много раз высаживался на неизученные планеты.

– Но здесь все иначе!.. – попыталась ввернуть Маша.

Сыч остановил ее властным жестом.

– Иногда планеты были крайне недружелюбны, – продолжал он. – То есть совершенно. Три раза я мог просто погибнуть. Энигмастеры…

Маша нахмурилась. «Ну вот, началось, – подумала она. – Самое время для реминисценций, спекуляций и дискуссий».

– Энигмастеры дважды спасли мне жизнь, – сказал Сыч. – Мне и моим товарищам. Поэтому я высоко ценю вашу профессию. Если угодно, я перед вами в долгу. Поэтому даю один час, а потом начинаю решать проблему своими методами.

– Один час – это недопустимо мало! – запротестовал Пармезан.

– Энигмастерам тогда – хватило, – величественно сказал Сыч. – И я точно знаю: сколько ни предоставь вам времени, вы всё решите в последнюю секунду.

Он коротко кивнул и удалился.

– Два раза его спасли энигмастеры, – сказал Пармезан вполголоса. – Интересно, что с ним сталось в третий раз? Неужели не уберегли?

Пилот в кабине захохотал. А вот Маша нахмурилась и даже наморщила от напряжения лоб.

– Нет, – сказала она наконец. – Я почти уверена, что он спасся.

– Машечка, – промолвил Пармезан ласково. – Все плохо? Энцефалопатия прогрессирует?

– Ага, – печально сказала Маша. – Он прав: хорошо, что у нас только час. Потом я стану совсем глупой. Как морковка.

– Но ведь мы успеем? – спросил Пармезан с надеждой.

– Наверное, – ответила Маша и сладко зевнула.

– Я действительно настолько плохой координатор? – теперь в голосе Пармезана звучали нотки самоуничижения.

– Кто посмел сморозить эту глупость? – возмутилась Маша.

– Я сам знаю, – Пармезан вздохнул. – Мне этот громила не давал и пятнадцати минут. А ты, не сходя с места, выцыганила у него целый час.

– Наверное, я ему понравилась, – предположила Маша. – Или сумела его удивить. Согласись, нелегко чем-то удивить бывалого ингрессора!

– И чем же тебе посчастливило?

– Наглостью, – бесхитростно объяснила Маша. – Ингрессоры часто имеют дело с опасными природными явлениями и агрессивными живыми существами. А вот с наглыми девицами – намного реже. Пойдем, погуляем вокруг дома. Кстати, о наглых девицах: пора бы уже появиться Стаське, ты не находишь? И, к вопросу о наглых юнцах, Леденцу тоже.

Обхватив себя за плечи, не то чтобы согреться, не то чтобы не расплескать содержимое хрустальной вазы, Маша двинулась в сторону дома. За нею, продолжая вздыхать, плелся Пармезан. «Еще бы, – думал он. – И понравилась, и удивила. И то, и другое. Симпатичная и бойкая. И умная, между прочим. Большой неотразимый нос и море обаяния. Вот кому нужно быть координатором группы, а не мне. Вопрос в том, куда в таком случае денусь я…» Его обогнал мальчишка-пилот и набросил на Машу свою курточку. «Спасибо», – сказала Маша рассеянно. «Вот-вот, – удрученно подумал Пармезан. – А ведь это я должен был догадаться насчет курточки!»

Не доходя сотни шагов до крыльца, Маша ощутила трепетание воздуха и сухое покалывание где-то под кожей. Она протянула руку и уперлась в невидимую преграду. Изолирующее поле слегка подалось под ее пальцами, а затем бережно, но неодолимо оттолкнуло их. Сидевшие неподалеку на походных креслах ингрессоры таращились на Машу, разинув рты. Один из них был облачен в тяжелый металлокерамический скафандр, какие используются, к примеру, для погружений в жерло вулкана, только без шлема.

– Здравствуйте, – сказала девушка. – Я Маша Тимофеева.

– Добро пожаловать, Маша Тимофеева, – отозвался один из ингрессоров. – А вы уверены, что вам следует здесь находиться?

– Да еще в таком виде? – добавил другой.

– Я плохо спала и потому сегодня немного не в форме, – заученно повторила сказала Маша. – А вообще-то я энигмастер.

Тот, что был в скафандре, иронически скривился.

– Что посоветуете, энигмастер Маша? – спросил он.

– Ничего, – быстро ответила та. – Хотя… вам не стоит делать то, что вы собрались. Как вас зовут?

– Антон. Рад знакомству. А что мы собрались делать, по-вашему?

– Упаковаться в бронированную скорлупу и штурмовать дверь обычного жилого дома.

– Не такой уж он и обычный.

– Антон, вы еще не видали домов на сваях. И плавающих домов. Или хижин из живых лиан. Отсутствие привычных стен с окошками и приоткрытой двери с витражом из цветного стекла – разве это повод для штурма?

– Там, внутри…

– Я знаю, – прервала его Маша. – Человек. Вадим Аметистов. Я только не знаю, как отреагирует этот зеленый кустик на вашу, Антон, ингрессию. То есть на вторжение в его личное пространство. Не захочет ли он в отместку причинить вред человеку, который всего лишь тихонько лежит в самой его сердцевине.

– И что же, сидеть сложа руки? – засмеялся Антон.

– Может быть, – серьезно сказала Маша. – Ведь пока не происходит ничего настораживающего. Значит, есть время подумать, вы не находите?

– Грррм, – сказал подошедший Сыч. – Дискуссии отставить. Я дал вам время не на то, чтобы вы сбивали с толку моих парней.

– Мы просто не знаем, с чем имеем дело, – промолвила Маша. – И вы не знаете. А ваши парни об этом вообще не думают. По-вашему, это хорошо?

– Есть такое понятие – дисциплина, – веско объявил Сыч.

– Это ужасно, – сказала Маша. – Думать нужно всем и всегда. И никакая дисциплина тогда не понадобится.

– Демагогия, – фыркнул Сыч. – А вот я слов на ветер не бросаю. У вас осталось сорок две минуты.

– Как вы щедры, – сказала Маша язвительно и отошла.

Тем более что уже прибыли долгожданные Стася Чехова и Тёма Леденцов, которого иначе как Леденцом никто и никогда не называл. Даже актуальная любимая девушка. Он и был похож на янтарную карамельку на палочке – такой же тощий, длинный и ярко-рыжий. Черный свитер и джинсы болтались на нем, как на мачте. Стася же, невысокая и сдобная, сразу пробуждала ассоциации с аппетитной плюшкой. Уж на ней-то ничто и никогда не болталось.

– А нам покушать дадут? – деловито спросила Стася. – Я дома не успела.

– Тебе нельзя, – сказал Тёма, известный своей бестактностью.

– Это почему?!

– Ты со вчерашнего дня на диете.

– Могу же я сделать в своей диете перерыв на завтрак!

Леденец не нашелся что возразить. Тем более что он увидел Машу, и это зрелище поразило его до глубины души.

– Ты зачем так? – спросил он.

– Я плохо спала, – механически продекламировала Маша. – Я не в форме. Прими как данность.

– Как скажешь, – промолвил Леденец. – И все же…

– Полагаю, вы уже в теме, – сказал Пармезан сердито. – Так что – за дело, у нас времени почти не осталось.

– Сколько? – быстро спросила Стася.

– Минут сорок.

– А что потом?

– А потом ингрессоры начнут ингрессию.

– Будут штурмовать? – живо осведомился Леденец. – Это интересно!

– Мы можем их задержать? – нахмурилась Стася.

– Можем, – сказал Пармезан. – Но…

– Но не станем, – вмешалась Маша.

Все посмотрели на нее с интересом.

– Ты что-то знаешь? – наконец спросил Леденец.

– Нет, – сказала Маша. – Честно нет. Но у меня предчувствие.

– А-а… – протянул Леденец. Маша относилась к числу немногих людей, над которыми он опасался трунить.

– Вон тот парень в скафандре попытается войти в здание через парадное крыльцо, – продолжала Маша. – Ему это не удастся. Зато мы получим полезную информацию о поведении фактора контаминации. Или…

– Что «или»? – спросила Стася с любопытством.

– Или ему это удастся. Он выведет Аметистова наружу, Сыч того отругает и настыдит, после чего местность будет подвергнута деконтаминации, а мы поедем по домам.

– Так и не узнав, что тут стряслось? – нахмурился Пармезан.

– Ну… быть может, Аметистов найдет время разъяснить, что он натворил.

– Если будет в состоянии, – негромко сказала Стася.

– Да, – согласилась Маша. – Если он вспомнит и если будет в состоянии.

– Ладушки, – сказал Леденец. – Маруся, сразу предупреждаю: я не понимаю, зачем я здесь. Вот если бы у этого вашего Аметистова сломалась какая-нибудь сложная бытовая техника, я бы починил.

– А у меня слишком мало информации, чтобы я генерировала гипотезы, – добавила Стася.

– Потерпи, – сказала Маша. – Скоро информации будет навалом.

– Что мне искать, Машечкин? – спросила Стася.

– Все интересное, что связано с последним местом работы Аметистова. И все, что только возможно, о нем самом и его домике.

– Вот оно как! – встрепенулся Леденец. – Ты предполагаешь, что он сам притащил заразу в дом из другого мира?

– Я совершенно в этом уверена.

– А кем он работает? – осведомилась Стася.

– Не знаю. Я встречалась с ним несколько раз, но так и не поняла. А спросить в лоб как-то не было случая.

– Он экзотопограф, – сказал Пармезан, искренне обрадовавшись шансу напомнить о себе.

– Тогда все понятно, – важно произнес Леденец.

– Что тебе понятно? – нахмурилась Стася.

– Это тебе должно быть понятно, где искать. А мне понятно, что мы имеем дело с инопланетной заразой, которая пока что ведет себя на диво спокойно, – оглядевшись, Леденец прибавил: – Но если она станет борзеть, я смогу собрать из подручных материалов огнемет.

– Эй, эй, – запротестовал юноша-пилот. – Мне не нравится, как вы коситесь на мой гравикс!

– Насчет спокойного поведения, – сказала Маша. – Я тоже обратила внимание. Контаминация ограничена довольно узким периметром. Не распространяется вширь, как это бывает в подобных случаях.

– А если вглубь? – спросил Пармезан.

– Это было бы очень неприятно, – промолвила Стася. – Так она легко сможет выйти за границы изолирующего поля.

– И еще кое-что мне показалось странным, – сказала Маша. – Я это приметила, а потом меня отвлекли разные супермены.

– Вспоминай, – распорядился Леденец. – Ты редко обращаешь внимание на пустяки.

– Я пытаюсь, – сказала Маша виновато. – Но у меня мозги сегодня плохо работают.

– Кофе? – предупредительно спросил Пармезан.

– Да, и с блинчиками, – сказала Стася. – С вареньем.

– А мне без сахара, – подхватил Леденец, который, вопреки своему прозвищу, сладкое не жаловал. – И бутерброд из черного хлеба с овечьим сыром.

– Маша, – сказал Пармезан. – Ты ведь тоже не завтракала.

– Завтракала, – возразила Маша. – Я – хрустальная ваза, в которую налито полтора литра кофе и полкило снотворного.

Стася, которая все это время с любопытством рассматривала ингрессоров, сказала:

– Какие мальчики! Какие волевые, мужественные лица! Особенно у командира. Как его зовут, кстати?

– Сыч, – ответил Пармезан и удалился.

– Какое необычное имя! – восхитилась Стася.

– Чем тебе мое не нравится? – ревниво спросил Леденец. – И чем тебе не по вкусу мое лицо? Тоже довольно-таки волевое.

Стася посмотрела на него с иронией и отвернулась к своему портативному, но чрезвычайно мощному мемографу, который использовала для поиска разнообразных полезных сведений в мировых информационных потоках.

– Сыч… – повторила Маша задумчиво. – Птичка ночная. Я вспомнила, что мне показалось странным.

– Что? – спросили все хором.

– Птицы.

– Какие птицы? – не понял Леденец.

– Ну, не знаю. Какие птицы могут обитать в этой полосе России? Вороны… галки… синицы…

– И что с ними не так?

– С ними все хорошо. Они есть.

– Марусь, ты можешь изъясняться понятнее? – спросила Стася недовольно.

– Не могу. У меня прогрессирующая афазия. А то и амнестическая.

– Хорошо, объясни как сумеешь. Или нарисуй, – добавил бестактный Леденец.

– Раньше это был дом, – сказала Маша с отчаянием. – Теперь это какой-то уродливый куст. Его накрыли пузырем изолирующего поля. А внутри пузыря остались птицы. Я сама видела. Вот откуда они там взялись?

– А ты не ошиблась? – спросил вернувшийся Пармезан. – Тебе не померещилось? Ведь ты же сама говорила, что, мол… это… не в форме. Кстати, вот твой кофе.

– А блинчики? – ревниво потребовала Стася.

– И твои блинчики.

Леденец закусил губу, сорвался с места и улетел к ингрессорам. Спустя минуту он вернулся с биноклем.

– Вот, – сказал он ликующе. – Разрешили поиграться. Оптика потрясающая!

– Свой надо иметь, – сказала Стася.

– У меня есть. Дома.

Пармезан снова покраснел. «Бинокль – это была моя забота, – подумал он пристыженно. – А я не обеспечил. И зачем только я здесь нахожусь, место занимаю?»

– Дай посмотреть, – попросила Маша.

Леденцу очень не хотелось расставаться с новой цацкой, но прекословить Маше он не мог.

– И что? – нетерпеливо спросила Стася набитым ртом. У нее получилось что-то вроде «уфо», но все поняли.

– Мне не померещилось, – сказала Маша. – Одна птица гуляет возле крыльца и чего-то склевывает с земли, а еще две сидят на ветке… если это, конечно, ветка… на десять часов от левого верхнего угла парадной двери.

Леденец все же завладел биноклем.

– Действительно, – сказал он после небольшой паузы. – Что бы это могло значить?

– Не понимаю, чем вас так поразили какие-то несчастные пташки, – проворчал Пармезан.

– Они не боятся этой чужеродной твари, – пояснил Леденец. – Даже не улетели, когда ингрессоры стали накрывать домик изолирующим пузырем. И до сих пор ведут себя возмутительно спокойно.

– Я не говорю, что они должны шарахаться от дома, как от чумы, – сказала Маша. – Но проявлять такое равнодушие в отношении инородного фактора по меньшей мере странно.

– Но, может быть, это не земные птицы, – осторожно предположил Пармезан.

Все посмотрели на него с уважением.

– Гениально! – воскликнул Леденец. – Гена, ты гений!

– Позволь-ка, – сказал Пармезан и на правах гения забрал бинокль. – У меня две новости, – сообщил он. – Одна хорошая, одна плохая.

– Начни с хорошей, – предложила Маша.

– Это земные птицы. Вороны. И они вполне комфортно себя чувствуют в чужеродной среде.

– А плохая?

– Ингрессоры затевают ингрессию.

– За что и получили свое название, – пробормотал Леденец задумчиво. – Не барбекю же им, в самом деле, затевать.

– Как быстро летит время, – сказала Маша с вялым изумлением. – Давайте посмотрим, как выглядит в натуре сокрушительное фиаско.

Все поднялись со своих мест, даже пилот вылез из кабинки, где пристроился было подремать, надвинув кепку на лицо.

Антон, ингрессор в тяжелом скафандре, был полностью готов к штурму. Закованный в свои латы на манер средневекового рыцаря, он возвышался над окружившими его коллегами на целую голову.

– Никаких подвигов, – услышала Маша голос Сыча. – Проникаешь внутрь, оцениваешь обстановку и закрепляешься. Заниматься Аметистовым и зеленью будут другие. Тебе все понятно?

Ингрессор кивнул.

– Проверим связь, – сказал Сыч. – Вот, держи ключ. Удачи тебе.

Антон переступил с ноги на ногу, словно бы проверяя землю под собой на прочность. Неторопливо, но уверенно двинулся вперед. Было ясно, что ему такие приключения не впервой. Входить в огонь, в кипящую лаву, в глубину вод и в пустоту космоса… Достигнув оболочки изолирующего пузыря, он вытянул перед собой обе руки и приналег. Поле подернулось радужной рябью, совсем как настоящий мыльный пузырь, впустило его внутрь, обволокло и тотчас же сомкнулось позади. Теперь Антон был внутри зоны контаминации. Ему оставалось преодолеть несколько метров до крыльца… Из травы, недовольно горланя, поднялась ворона, ударилась о невидимую преграду и с громкими птичьими проклятиями унеслась за дом.

– Да, это всего лишь ворона, – сказал Сыч в микрофон. – Что тебя удивляет?

– Не его одного, – сказала Маша вполголоса.

Между тем Антон уже вплотную приблизился к крыльцу, едва различимому среди сплетения зеленых стеблей. Занес ногу в бронированном сапоге на нижнюю ступеньку.

– Осторожно, – прошептала Маша.

Разумеется, никто ее не слышал.

И напрасно.

Из самой глубины буйной зелени навстречу ингрессору вылетели сразу три змеиных головы, такие же зеленые. Глухой удар… Человек в тяжелом скафандре взлетел на воздух, как щепка, пролетел с десяток метров, пронизал защитный пузырь в обратном направлении и рухнул навзничь почти на том же месте, откуда начал свое движение к цели.

– Уууу! – сказала Стася и страдальчески сморщилась.

– Ничччего себе… – пробормотал Леденец и, как стрелка компаса, развернулся в направлении толпы ингрессоров, окруживших Антона.

– Гена, командуй же ты, в конце-то концов! – воскликнула Маша.

– Да, – опомнился Пармезан. – Всем оставаться на местах, – Леденец застыл с поднятой было ногой и открыл рот, но не отважился перечить. – Стася, ты продолжаешь поиск. Кстати, когда сможешь выдать результаты?

– Минуты через две.

– Артем, если уж тебе не сидится… у тебя будет примерно минута, чтобы взять образцы инородной субстанции в том месте, где она приложила Антона. Будь осторожен – во всех смыслах.

– Слушаюсь, командир! – радостно сказал Леденец и унесся прочь.

– Маша…

– Я смотрела во все глаза, – ответила та. – Это было чрезвычайно познавательно.

– Я готова, – сказала Стася.

– И я тоже, – объявил вернувшийся Леденец. – Мне все удалось. Я великий добытчик!

И он протянул Пармезану маленькую керамическую коробочку.

– Ты великий хвастун, – любовно сказала Стася.

А Маша промямлила уныло:

– Извини, это была моя работа. Но я сегодня не в форме.

– Пустяки, – сказал Леденец горделиво. – Я просто подошел к скафандру, который валялся в стороне без особого присмотра, и смахнул немного зеленой субстанции с нагрудной пластины.

– Эти ингрессоры иногда бывают удивительно беспечны, – сказала Стася с неудовольствием. – Разбросали повсюду свои скафандры, зараженные инопланетной агрессивной средой.

– Да ну, агрессия, – отмахнулся Леденец. – Обычная защитная реакция. Птиц же они не трогают.

– А кошек? – спросила Стася.

В это время Пармезан обратился к пилоту:

– Вы сможете доставить этот бесценный груз в нашу лабораторию за сорок минут?

Юнец наморщил лоб, что-то прикидывая.

– А за тридцать можно? – спросил он.

– Лучше за сорок, – начал было Пармезан суровым голосом, но поймал на себе оживленные взгляды коллег, мысленно отмотал диалог на две реплики назад и поправился: – Можно и за тридцать. Но ведь вы не управитесь…

– Еще бы! – поддакнула Маша, неприкрыто провоцируя. – Пересечь почти четверть континента по воздуху…

– А кто сказал, что по воздуху?! – дерзко спросил пилот и отобрал у Пармезана коробочку.

Гравикс вертикально взмыл в ясные небеса, дверь захлопнуло воздушным потоком. Спустя мгновение летательный аппарат превратился в точку и растаял в синеве. Пармезан проводил его взглядом, вздохнул и вызвал Элю Бортник:

– С минуты на минуту у тебя будут образцы. Ты знаешь, что делать.

– Конечно, знаю. А то я уже заждалась.

Маша оглянулась. Антон, которого освободили от гермошлема и верхней части брони, сидел в медицинском кресле. Выглядел он уже не так самоуверенно, как час назад.

– Итак, что у нас? – спросил Пармезан.

– Вот что я нашла, – сказала Стася. – Миссии, в которых побывал Аметистов задолго до событий, нас вряд ли заинтересуют. Рутина в прямом смысле слова. Ну вот хотя бы: звездная система Бушайпи, поиск участка для строительства галактического маяка в поясе безатмосферных планетоидов.

– Нет, это не годится, – сказала Маша.

– Пропускай все, что без атмосферы, – предложил Пармезан.

– Хорошо. Система Кумбедхаса… кометный пояс Лассо Атауальпы… – Стася замолчала на целую томительную минуту. – Пожалуй, нас должна интересовать планета Шришвайякха.

– Чем же она необычна? – спросил Леденец.

– Газовая азотно-кислородная атмосфера. Воздухом ее назвать никто не отважился, и потому из языка аборигенов был позаимствован термин «крочч».

– А пойдем-ка, подышим свежим кроччем! – вдруг развеселился Леденец. – Возьмем кроччной кукурузы и станем пускать кроччного змея!..

– Там были аборигены? – уточнила Маша.

– Ну да, это обитаемая планета, и Аметистов участвовал в ксенологической миссии. Собственно, это был не первый контакт, а развитие отношений. Разумная раса находится на довольно высокой ступени развития, хотя техникой совершенно не интересуется. Себя аборигены называют «яшешу» – «люди дерева» и живут в полной гармонии с природой. Это гуманоиды, у них четыре конечности, которыми они с равным успехом пользуются и для ходьбы, и для труда. Мы им интересны: нас они называют «япушну» – «люди скорлупы». Потому что у них нет слова для обозначения металла или керамики. Аметистов с коллегами оказался на Шришвайякхе, поскольку решено было попутно составить приличную карту тропического континента, где работала миссия.

– Тропики, – сказал Леденец многозначительно. – Древесина!

– Теперь о самом Аметистове, – продолжала Стася. – Вернее, о его доме. Этот дом он построил сам, своими руками. От фундамента до крыши. Похоже, он какой-то ненормальный народный умелец.

– Так и есть, – подтвердила Маша.

– Стены сложены из обожженного кирпича, обмазаны по старинному украинскому рецепту и побелены. Имеется чердак, где Аметистов хранит часть своей коллекции. В большой комнате-студии он живет и занимается рукоделием. Там же размещена его знаменитая коллекция старинных часов. А в подвале свален всякий хлам, которому он не нашел пока применения.

– Он живет один? – спросил Леденец.

– Совершенно. Есть такой тип людей, которых тяготит общество себе подобных. В старые времена Аметистов был бы отшельником, но сейчас он просто одинокий мужчина со странностями.

– Подумаешь, – сказал Леденец. – Мой папа тоже до сорока лет прожил один.

– А потом как повалило… – заметила Стася иронически.

– Повалило не повалило, – с достоинством возразил Леденец, – а братьев у меня трое. И все от разных мам. Хотя нет: один от другого папы.

– А я все думала, в кого ты такой ловелас, – сказала Стася.

Маша обхватила голову обеими руками и состроила жалкую гримасу. Все мгновенно замолчали и уставились на нее.

– Вы с ума меня свести хотите? – спросила Маша трагическим голосом. – Сейчас мой хрусталь пойдет трещинами и кисель выплеснется наружу, сметая все на своем пути…

– Машунечка, с тобой все хорошо? – осторожно спросил Пармезан.

– Нет, – Маша медленно помотала головой. – Со мной все плохо. В обозримом будущем я либо взорвусь, либо усну. И то и другое крайне нежелательно. Поэтому давайте действовать.

– Я не против, – сказал Леденец растерянно.

– Для начала отдай ключ, – потребовала Маша.

– Какой ключ? – переспросил Леденец и густо покраснел.

– Чтобы преодолеть изолирующее поле, Антон получил от Сыча апертурный ключ. Который он потерял при падении. А ты нашел и теперь пытаешься от нас утаить.

– Артем, – сказал Пармезан свирепо. – Что ты собирался делать с ключом?

– Ничего! – воскликнул тот. – Совершенно ничего! Клянусь семигранной гайкой! Только посмотреть, как он устроен. Естественная любознательность специалиста при виде высокотехнологического изделия.

– Очень безответственно с твоей стороны, – заявил Пармезан. – Отдай мне ключ.

– Лучше мне, – сказала Маша. – Потому что вы все сейчас пойдете шантажировать Сыча, и ключ будет вашим последним аргументом.

– Шантажировать? – удивилась Стася. – По поводу чего?

– Они собрались штурмовать дом с помощью тяжелой техники, – пояснила Маша. – Этого нельзя допускать.

Она показала пальцем в сторону лагеря ингрессоров. Прямо сейчас на свободный от людей и изолирующего поля участок лужайки бесшумно и величаво опускался расписанный черными и зелеными полосами большой грузовой гравитр. Сыч, уперевши руки в бока и широко расставив ноги, напоминал полководца, которому только что прислали дармовое подкрепление. Остальные ингрессоры сгрудились в сторонке, оживленно обсуждая волнующие перспективы силовой акции. И лишь Антон, который до сих пор не избавился от скафандра, по-прежнему сидел в кресле, временами трогая собственную голову, словно бы проверяя, на месте ли она.

– Почему нельзя? – спросил Пармезан на всякий случай, хотя ему и самому идея со штурмом не нравилась.

– Потому что там кошка, – сказала Маша.

– Ну и что с того?..

– Откуда ты, Марья, узнала про кошку? – вдруг взвилась Стася. – Я не говорила, что у Аметистова есть кошка! Точнее, я не успела. Хотела оставить эту новость на десерт.

– Один раз ты проговорилась, – мягко напомнила Маша.

– Анастасия Чехова, – ледяным тоном изрек Пармезан. – Твои наклонности к интригам приводят к осложнениям в работе нашей команды. Пора бы тебе об этом подумать. А если тебя тяготит коллективная деятельность, я готов рассмотреть твое прошение об отставке сразу по завершении текущего расследования.

Стася потупилась.

– Я больше не буду, – прошептала она.

– Надеюсь, – сказал Пармезан безжалостно. – Что ты еще оставила напоследок?

Стася открыла рот, но тут на экран видеала буквально ворвалась Эля Бортник. Она даже выглядела запыхавшейся.

– Растения! – закричала Эля без предисловий.

– Почему ты так решила? – спросила Маша.

– У образцов, что доставил мне Равиль, специфическое клеточное строение, характерное скорее для растений, нежели животных. Форма клеточной мембраны, способ соединения клеток… Там все очень интересно! Ведь это, как я догадываюсь, инопланетный материал?

– Ты правильно поняла, Эля, – сказала Маша. – А кто такой Равиль?

– Так зовут пилота гравикса, – вполголоса ответил Пармезан.

«А вот я не удосужилась поинтересоваться, – подумала Маша немного пристыженно. – Хотя мог бы и сам представиться. Или он это сделал? Нет, не помню». Вслух же она сказала:

– Стася, покажи нам, как выглядят дома яшешу.

Та, продолжая дуться, молча вывела картинку на экран видеала, тем самым удалив оттуда Элю Бортник. Которая, по правде говоря, была слишком увлечена исследованиями биологического материала, чтобы отвлекаться на пустяки вроде борьбы с контаминацией.

– Ух ты! – воскликнул Леденец. – Не отказался бы я провести выходные в таком бунгало!

Дом яшешу напоминал большой шар из зеленых спутанных ветвей. Он висел в воздухе, а точнее – в крочче, не касаясь земли, на толстенных чешуйчатых лианах, растянутых между неохватными стволами деревьев. Прямо под домом на травке сидело, мирно переплетя жилистые, густо татуированные конечности, человекоподобное существо. Длинные рыжие космы и борода были заплетены в тонкие косички, в ротовое отверстие вставлен свернутый из листьев дымящийся рожок, а из-под неровно подрубленной высветленной челки выглядывали дружелюбные светло-голубые глазки.

– У нас под Кельцами в прошлом году стоял лагерь Детей Радуги, – заметил Леденец. – Там встречались экземпляры и поэффектнее.

– В отчете миссии говорится, – пояснила Стася, – что при попытке проникнуть в дома местных жителей пострадало несколько кибер-разведчиков. Собственно, это случилось на этапе, когда никто еще не знал, что это дома.

– Интересненько, – сказала Маша. – А что это было, по их мнению?

– Какие-нибудь специфические симбионты, – пожала плечами Эля. – К примеру, аналог наших земных мангров.

– В чем прелесть нашего родного биоценоза, – сказал Леденец, – что для любого чужеродного феномена можно найти земной аналог.

– Ты говоришь: пострадало, – промолвила Маша. – А в чем выразились страдания?

– В отчете написано: имела место ярко выраженная реакция отторжения, в которой были задействованы активные псевдоподии лиановидного пузырчатника. Там дается ссылка на описание: семейство пузырчатниковых, род пузырчатники настилообразующие… но и без того ясно, что это растение.

– Или то, что на Шришвайякхе принято называть растением, – терпеливо уточнила Маша. – И что было дальше?

– Один из ксенологов, – продолжала Стася, – по имени Аш… Ашшур…

– Пропусти, – разрешил Пармезан.

– …Ашшурахаиддин Сийянут, – упрямо выговорила Стася. – Так вот, он избавился от скафандра – благо местная биосфера уже квалифицирована была как нейтрально-безопасная, – остался в шортах и фуфайке, на которой было написано «Миру – мир», и преспокойненько проник в дом. Где его ждало обильное угощение. Между прочим, участники миссии, не исключая Аметистова, очень высокого мнения о яшешской кухне.

– Ясненько, – сказала Маша. – Обитатели Шришвайякхи живут в полной и для человечества покуда недостижимой гармонии с природой. Они строят, а скорее всего – выращивают дома из пузырчатников настилообразующих, стеновозводящих и кровлепокрывающих…

– Откуда ты знаешь? – вскричала Стася с обидой.

– Это же тривиально, – сказала Маша. – Уж чем славятся наши ксенобиологи, но только не затейливостью в придумывании названий.

– Особенно когда все давно уже придумано на Земле, – добавил Леденец. – Линней, Ламарк и Кювье постарались.

– Умный какой, – надулась Стася.

– В пределах общеобразовательного колледжа, – скромно сообщил Леденец.

– И эти дома не только создают местный семейный уют, – предположила Маша, – но, должно быть, еще и кормят, и поят.

– Ну да, – сказала Стася. – Это все плодоносящие растения.

– А еще согревают и охраняют. От внешних угроз. На Шришвайякхе есть хищные животные, которые опасны для разумных обитателей?

– Есть, – сказала Стася. – И они тоже образуют любопытные симбиотические комбинации.

– Но об этом в другой раз, – предупредил Пармезан.

– Хорошо, – кротко согласилась Стася.

– Наверное, все эти пузырчатники воспринимали металлокерамику наших киберов и скафандров как источник угрозы, – сказала Маша.

– И лупили по ним активными псевдоподиями, – ввернул Леденец. – Зелеными, похожими на слепых анаконд.

– Избирательно, – уточнила Стася. – Ксенологи спокойно проносили внутрь домов записывающие устройства и мелкие подарочки вроде бус или фигурок земных животных. Яшешу почему-то были в особенном восторге от лягушек и черепашек.

– Может быть, дело не в металлокерамике? – спросил Пармезан. – Что если домики реагируют на эмоциональный спектр?

– Приходит из лесу хищник с нехорошими намерениями, – обрадовался Леденец. – И сразу получает псевдоподией в нюх!

– Приходит кибер-разведчик… – продолжила Маша с легкой иронией.

– Да, верно, – смутился Леденец. – У киберов с эмоциональным спектром беда.

– Негативная эмоциональная окраска, – не отступал Пармезан, – либо полное отсутствие таковой.

– Ты возлагаешь на обычное растение слишком большие надежды, – усомнилась Маша.

– Обычное растение с планеты Шришвайякха, – произнес Пармезан со значением.

– Вот еще интересное замечание, – сказала Стася, пытаясь вернуть себе интерес аудитории. – Ксенолог Ашшур…

– Пропускаем, – деловито распорядился Пармезан.

– …Сийянут написал в своем отчете: со времен безмятежного младенчества не спалось ему так крепко и сладко, как в в доме Гнухмухакру Гирниратахру Гироччу, вождя племени шутху… кстати, это он запечатлен на картинке… на лежанке из стеблей кубхубу, иначе пузырчатник ложеформирующий, под покрывалом из листьев пухабру… пузырчатник пледовидный… и сны были цветными, осязаемыми и полными приятных, необременительных для подсознания переживаний.

– Я тоже так хочу, – сказал Леденец. – Чтобы под пледом из листьев пухабру. И чтобы снилось только цветное, приятное и к утру на фиг забывающееся.

– Я тоже, – сказала Маша с тяжким вздохом. – Мне все ясно, а вам? Аметистов что-то притащил с собой с той планеты и употребил для коллекции.

– Древесина, – сказала Стася. – Рискну даже предположить, что он привез чурбачок какого-нибудь пузырчатника и сделал из него фрагмент своего знаменитого «ностальгического паркета».

– Ночью паркет решил, что залежался без дела, – с воодушевлением сказал Леденец, – и решил устроить всем незабываемый праздник.

– Может быть, он просто решил позаботиться о новом хозяине, – возразила Маша. – В меру своего понимания заботы. Земной дизайн и старинный украинский рецепт его отчего-то не впечатлили, и он организовал уют на свой вкус… Не удивлюсь, если яшешу именно так выращивают свои дома.

– Выращивают, – подтвердила Стася. – Из отчета ксенолога…

– Пропускаем, – быстро сказал Пармезан.

– …не очень ясны подробности, но все происходит очень быстро. Глава семейства выкладывает круг из клубней пузырчатника или саженцев, а может быть – семян. И начинает размышлять о возвышенном.

– Вот вырастет у меня свой дом, – сказал Леденец заунывным голосом. – Большой, просторный и зеленый. Вот обзаведусь я семьей. Придут ко мне добрые япушну и принесут черепашек с лягушками. И будет мне хорошо…

– Примерно так, – невозмутимо сказала Стася.

– Интересно, о чем размышлял Аметистов прошлой ночью, – промолвил Пармезан, тревожно поглядывая в сторону лагеря ингрессоров, которые уже заканчивали разгрузку тяжелой техники. – Так что там с кошкой?

– А ты внимательно присмотрись к тому скану, что показывал мне в самом начале, – предложила Маша.

Пожав плечами, Пармезан снова пустил в ход свой видеал.

– Большое темное пятно или, как его обозначили ингрессоры, «материальный объект в горизонтальном положении», – это сам Аметистов, – сказала Маша. – Но в изголовье у него виден еще один объект, намного меньше. Я-то поначалу подумала, что это такая особенная подушка. Но у подушек не бывает температуры 312 градусов по Кельвину.

– Выше, чем у Аметистова, – отметил Леденец. – Подушка с ангиной. Прописан постельный режим.

– Но для кошек в самый раз, – сказала Маша.

– У Аметистова живет кошка породы «британская лопоухая», – смущенно пояснила Стася. – Ее зовут Брынза.

– Странное имя, – заметил Пармезан.

– А ты не ревнуй, – сказал Леденец. – Если на то пошло, этот ваш Аметистов – он и сам со странностями.

– На себя посмотри, – парировала Стася.

Маша снова скорчила несчастное лицо и тихонько заныла.

– Все, все, – поспешно сказал Пармезан. – Никто больше не будет посягать на твой хрусталь с киселем, Машечка.

– Кошка Брынза, – сказала Маша плачущим голосом, – мирно спит у него в головах. Они там просто спят. Сонное какое-то царство…

«А я не сплю вот уже третьи сутки и потихоньку схожу с ума», – мысленно добавила она.

– Чурбачок с Шришвайякхи решил дать хозяину с домочадцами шанс как следует отдохнуть, – промолвила Стася раздумчиво.

– Никакая это не контаминация, – согласился Леденец. – Это райские кущи.

– Новый Эдем, – кивнул Пармезан.

– А эти злосчастные япушну собрались ломать стены, – продолжал Леденец с негодованием.

– Маша права, – проговорил Пармезан сквозь зубы. – Нельзя такое допустить.

– Нельзя, – хором откликнулись Стася и Леденец.

– Интересно, какова вероятность, что ингрессоры к нам прислушаются? – спросил Пармезан, ни к кому специально не обращаясь.

– Нулевая, – заверила Маша. – Тебе придется быть весьма убедительным. Но ты справишься, я верю.

– А почему я не верю? – снова спросил Пармезан, которому жутко не хотелось ввязываться в конфликт с ордой здоровущих и чрезвычайно решительно настроенных мужиков.

– Мы тебе поможем, – обещала Стася.

– Я с вами, – сказала Маша стеклянным голосом. Каким еще, по-вашему, голосом могла разговаривать хрустальная ваза?

Гена Пермяков набрал полную грудь воздуха и распрямился во весь свой немаленький, следовало отметить, рост. Одернул курточку и вытер о джинсы влажные ладони. Выдохнул. «Никакой я не координатор, – подумал он скорбно, – а недоросль, страдающий от комплексов, которых у него грузовик с прицепом. Если меня убьют, разорвут на мелкие клочки или еще как-то унизят, то и поделом».

– Если меня убьют… – промолвил он уже на ходу.

– Мы тебя будем безутешно оплакивать, – спешно пообещал циничный Леденец.

Пармезан с разгону врезался в толпу ингрессоров, как ледокол в нагромождения торосов. Мрачно повторяя: «Извините… извините…», он почти беспрепятственно добрался до пятачка, на котором Сыч и двое вновь прибывших, оба худые, лысые, в темных очках и в одинаковых серых комбинезонах под горло, обсуждали план новой ингрессии, расстелив перед собой объемный план дома Аметистова.

– Лев Михайлович, – сказал Пармезан, сообщив своему голосу предельный официоз, на какой только был способен. – Мы обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что она не настолько опасна, чтобы прибегать к экстремальным мерам. То есть к таким мерам, что вам представляются наиболее естественными.

– Это кто? – сипло осведомился один из лысых.

– Директор шапито, – неприветливо ответил Пармезан. – Вас устроит такая версия?

– Энигмастеры, – помолчав, объяснил визитерам Сыч. – Что все это значит, господа?

– Это значит следующее, – продолжал Пармезан, входя в начальствующий раж. – Вам надлежит немедленно прекратить все операции по разворачиванию своих стенобитных орудий и по возможности скорее покинуть зону предполагаемой контаминации, уступив место иным специалистам.

– Это вам, что ли? – саркастически спросил другой лысый.

– В том числе, – кивнул Пармезан, решив не поддаваться на провокации.

Зато внезапно закипел доселе незлобивый Леденец.

– Кого я вижу! – воскликнул он с фальшивым радушием. – Технотролли собственной персоной! Вас выперли со всех полигонов Галактики, и вы решили взорвать матушку-Землю?

– Тёма, успокойся, что с тобой? – попыталась было вмешаться Стася.

– Разве не видите? – Леденец явно рвался в бой. – Это же штукари из Техногенеза! Мало им Аланганского инцидента, мало Теталльской Порухи, они уже по Земле целятся, на домах с живыми людьми собрались испытания проводить!.. Когда название поменяете, эдисоны недорезанные, а то нас путают по незнанию?

Один из лысых, по меткому определению Леденца, технотроллей обидно рассмеялся, а другой пояснил, обращаясь ко всем сразу:

– Директор шапито был так любезен, что привел за собой и часть труппы. Благоволите видеть: весь вечер на манеже Артем Леденцов, недоученный студиозус, кустарь-одиночка с мотором, которого вышвырнули из Техногенеза по причине профессиональной несостоятельности…

– Я сам ушел! – яростно вскричал Леденец. – Потому что для вашей конторы я слишком добрый!

Ингрессоры, выступавшие в этой спонтанной сваре в роли благодарной аудитории, откровенно веселились. Стася буквально повисла на Леденце, с большим трудом ей удалось оттащить его в задние ряды.

– Вы закончили паясничать? – холодно спросил Пармезан, глядя поверх глянцевых лысин технотроллей. Не дождавшись ответа, он снова обратился к Сычу: – Если вам необходимы пояснения, мы с готовностью их предоставим. Но не ранее того, как вы сведете к нулю свою активность.

– Юноша, – сказал Сыч зловеще. – По-моему, вы забываетесь.

– Возможно, я выбрал неверную интонацию…

– Еще бы!

– …но сути дела это не меняет. Вы ведь не имеете намерений вступить в конфронтацию с Тезаурусом?

– Командир, позвольте, я удалю этих детишек из нашей песочницы, – услышал Пармезан прямо над ухом.

Не оборачиваясь, он перехватил устремленную к нему громадную пятерню и ловко вывернул под неприятным углом. Дерзкий ингрессор тоненько ойкнул и присел. Стася восторженно взвыла, а Леденец, уважительно кивая, показал исподтишка большой палец.

– Ничего, если мы еще немного покопаемся тут в вашем песочке? – ласково спросил Пармезан, продолжая держать оппонента в неудобном положении. – Ну, вы меня поняли. Я взываю к вашему благоразумию и предлагаю обсудить план дальнейших действий за чашкой кофе. Хотя для вас таковой план однозначен: незамедлительная эвакуация…

– Потрясающая наглость, – возмущенно сказал Сыч, багровея лицом. – Тычете мне в нос своим Тезаурусом… Отпустите же его наконец!

Пармезан разжал железный захват и даже одернул пунцовому от стыдобушки ингрессору сбившуюся на спине форменную куртку.

– Мы делаем общее дело, – сказал он примирительно. – Просто методы у нас разные.

– Хорошо, – буркнул Сыч. – Будь по-вашему. Мы передислоцируемся за пределы зоны… но будем за вами присматривать. И я действительно желал бы получить объяснения. Не от вас.

– От меня? – с замиранием в голосе спросила Стася.

– Э-э… м-мм… Где эта странная девушка? – Сыч повел вокруг себя грозными очами. – С носом и в ночной пижаме? Как бишь ее… Маша Тимофеева?

– Только что была здесь, – сказал Леденец, пряча ухмылку.

– Кстати, ваш ключ у… – Пармезан осекся. Он вдруг понял, для чего понадобился весь только что разыгранный спектакль с шантажом, угрозами и ингрессорами на вторых ролях. И докончил фразу почти шепотом: – У нее…

Сыч вскинулся и отпихнул его, как ребенка.

– Несанкционированное проникновение! – рявкнул он громовым голосом. – Нулевая готовность! Оружие к бою!

– Какое, к собакам, оружие, шеф? – с громадным сожалением проронил кто-то из ингрессоров. – Там двое живых людей.

Сыч сорвал с себя форменный берет и, страшно выругавшись, шмякнул им оземь.

…Еще до того, как перепалка между Пармезаном и Сычом вошла в мирное русло, Маша отстала от общей группы.

Прячась за широкими спинами ингрессоров, она приблизилась к незримой стене изолирующего поля. Все это время апертурный ключ был зажат у нее в руке… Поле приняло ее в свои объятия, расступившись легко и бесшумно, как водная гладь перед умелым прыгуном с вышки.

«Я пришла, – подумала Маша, не испытывая ровным счетом никаких эмоций. – Я совершенно безоружна. Вы ведь не станете меня лупить псевдоподиями, правда?»

Разгуливавшие по травянистой лужайке вороны неспешно откочевали в сторонку, поглядывая на незваную гостью с большим неудовольствием. В густой траве Маша нечаянно потеряла тапочку, и это задержало ее на несколько мгновений. Теперь она слышала за спиной невнятные крики и, бросив короткий взгляд через плечо, видела перекошенные от ужаса и негодования лица ингрессоров. «Все будет хорошо», – сказала она и помахала им рукой. А может быть, она это просто подумала. Все равно ничего они пока поделать не могут: ключ у нее, и когда еще им перешлют дубликат из центра управления!..

Дом уже нависал над нею страшноватым зеленым кустом-переростком, бесформенным и неопрятным. Из-под него торчали толстенные корневища, напряженно вцепившиеся в землю, подобно сказочным куриным лапам. С едва различимой крыши дикими гирляндами сползали тугие пласты лиан в свежей резной листве, из-под которой выглядывали недобро подрагивавшие тонкие усики…

Раздвинув зеленую занавесь, навстречу Маше медленно и как бы неуверенно выдвинулось толстое змеиное тулово, оканчивавшееся тупой треугольной башкой.

«Я не боюсь», – спокойно сказала Маша. Или подумала. Наверное, все-таки подумала, и продолжала думать все о том же. «Я взаправду не боюсь. Со мной ничего не случится. Не потому, что я такая безрассудная. Просто я уверена, что ничего дурного со мной просто не может произойти. И еще я знаю, почему все закончится распрекрасно».

Никакая то была не змея: всего лишь побег-переросток грязноватого оливкового цвета с нераспустившимся бутоном на конце. Одно слово – псевдоподия, и не такая уж, между прочим, и активная. Повисела на уровне Машиного лица, будто бы вынюхивая запах угрозы, ничего такого не обнаружила и втянулась обратно под зеленый полог.

Маша поднялась на крыльцо, стараясь не наступить на стебли пузырчатника. Толкнула дверь – та легко открылась, словно ждала ее визита.

Внутри было удивительно… нет, не так.

Внутри был Рай.

Он спускался по стенам, свисал с потолка, выбивался из-под вздыбившегося «ностальгического паркета». Все вокруг было зеленое, свежее, с запахом травы, чисто вымытой дождиком, и безопасное. В просветах сплошной зелени с частыми вкраплениями белых, розовых и красных с желтыми языками цветов были видны мерно колеблемые током времени маятники старинных часов. В таком доме ничего не хотелось делать, ни о чем не заботиться, а разве что сидеть, лежать, да еще иногда размышлять о возвышенном. И кому только в голову могла прийти идея лезть сюда с оружием?!

«Что, если это ловушка? – думала Маша. – Что, если эти листья, стебли и цветы на самом деле не то, чем кажутся? И за райским благодушием скрывается неведомая опасность, угрожающая всей планете… Скоро я это узнаю. Буквально через пару шагов».

Отодвинув ладошкой живую занавеску, она прошла в маленькую спаленку. Туда растительное буйство проникнуть не отважилось, руководствуясь, очевидно, элементарными представлениями о неприкосновенности личного пространства…

Вадим Аметистов мирно спал на диванчике, подложив под голову кулак и небрежно натянув на ноги тонкий плед с тигровыми узорами. Кошка Брынза, как и предполагалось, свернулась сдобным пушистым калачом в его изголовье. Заслышав чуждое присутствие, дернула просторным ухом и приоткрыла один глаз.

– Привет, Брынза, – сказала Маша дружелюбно. – Извини, что потревожила. Ты спи, спи.

Она присела в ногах у Аметистова. Ей ужасно не хотелось нарушать его покой. Еще ужаснее было то, что ее саму невыносимо клонило в сон. В конце концов, она уже и забыла, какое это тяжкое испытание для юного организма.

…Дней десять назад в Машиной жизни случилась ситуация, когда спать ей ну никак было нельзя. Форс-мажор, какой и нарочно не выдумать. Личная просьба одного из руководителей Тезауруса. Дело чрезвычайной важности и деликатности. Без участия и ведома «Команды Ы». Можно было отказаться, осуждения не последовало бы. Но кто способен отказаться в подобной ситуации?! Это было… да что говорить, было и прошло.

Несколько суток Маша ничего не ела, кроме стимуляторов, и не пила, кроме тонизирующих соков. Она похудела на пять килограммов – во всем можно найти свои приятные стороны. Но, увы, организм не смог примириться с таким возмутительным обхождением. Что-то в нем щелкнуло, и Маша напрочь лишилась сна. Она была абсолютно здорова, просто не могла уснуть, даже полностью перейдя на диету из транквилизаторов…

Теперь Маша глядела на спящего Аметистова и чутко дремлющую кошку. Она понимала, что снаружи творится сущий бедлам, еще немного – и эти ненормальные ингрессоры ради того, чтобы их всех спасти, пойдут на очередной сумасбродный штурм, и всем от того будет только хуже. Они же не знают, как здесь тихо и покойно. Тяжко вздохнув – этот вздох едва не перешел в затяжной зевок, – Маша протянула руку, чтобы разбудить Аметистова.

Но в этот момент зазвонил будильник.

Она даже не сразу сообразила, что это был за звук и откуда он исходил. Современные будильники не будят таким душераздирающим трезвоном, металлом по металлу. Жуткому механизму было лет триста, не меньше.

Брынза легко спрыгнула на пол, как и не спала, и приняла выжидательную позу. Очевидно, ей такой адский способ пробуждения был не в новинку.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал Аметистов, не размыкая век. – Накормлю тебя, напою и снова спать уложу…

Он все же приоткрыл один глаз. И увидел Машу.

– Привет, – сказала она. – Вас не затруднит выйти на крыльцо и всех успокоить?

– А что стряслось? – спросил Аметистов невозмутимо и открыл оба глаза.

– Вы привезли с Шришвайякхи не тот пузырчатник, – спокойно пояснила Маша. – Нужно было настилообразующий, как раз для паркета, а вы по незнанию прихватили стеновозводящий. И он решил, что пора построить хозяину дом.

– Ни черта себе, – сказал Аметистов и засмеялся.

Он все еще не выглядел сильно удивленным. Либо у него было железное самообладание, либо все рассказы о нем как о Человеке-В-Стороне всецело соответствовали действительности.

Аметистов сел на диванчике и невыносимо сладко потянулся.

– Извините. Давно так не спал. Чувствую себя отдохнувшим впервые за последние пятьсот лет.

– Еще бы, – сказала Маша завистливо.

– А вы кто?

– Меня зовут Маша. Маша Тимофеева. Я энигмастер.

– Зачем здесь энигмастер? – пожал крутыми плечами Аметистов.

Маша открыла было рот, чтобы рассказать, какой переполох он учудил со своим «ностальгическим паркетом». Но вдруг почувствовала, что это выше всяких человеческих сил.

– Долго объяснять, – сказала она. – Просто сходите и успокойте ингрессоров.

– Ингрессоров! – повторил Аметистов и недоверчиво покачал головой. Потом еще раз окинул Машу оценивающим взором и спросил: – Госпожа энигмастер, а то, что вы в пижаме… ничего не имею против, розовое вам к лицу… это было частью какого-то плана?

Маша опустила глаза долу.

Она действительно была в ночной пижаме. Розовой, в цветочек, с кружевными вставками.

Наконец-то ей стало понятно, отчего все при ее виде на мгновение теряли дар речи. И ведь никто слова не сказал, деликатные какие!

– Ну разумеется, – промолвила Маша значительным голосом. – Иначе как бы я проникла в ваш дом сквозь заслон из псевдоподий?

– И верно, – сказал Аметистов. – У них, на Шришвайякхе… впрочем, сейчас не лучшее время для воспоминаний. – Он нагнулся и взял Брынзу на руки. – Так я пойду?

– Идите, идите, – позволила Маша. – И вот еще что… Можно я здесь немного подремлю?

Аметистов приосанился, выпятил и без того рельефную грудь, обтянутую тонкой серой фуфайкой, подтянул штаны и расправил плечи.

– Почту за честь, – сказал он торжественно.

Маша свернулась на диване калачиком. Она даже не почувствовала, как ее укрыли уютным, почти невесомым пледом.

Тропический лес распростерся над нею зеленым балдахином. Бестревожно поскрипывали стволы деревьев, шелестела листва, деликатно перекликались птицы, и откуда-то издалека долетал неясный голос океанского прибоя. А в изголовье безмолвным стражем застыл слон. Не очень большой, вовсе не серебристый, а обычного слоновьего цвета. Но все же удивительно красивый.

28.11.2013

Прощай, Гигантское Чудовище

Осторожно ступай, Годзилла, по склону Фудзи, Не растопчи совсем! Иссю, сын менеджера среднего звена

Еще вчера Маша карабкалась по отвесным скалам, цепляясь онемевшими пальцами за едва заметные глазу выступы и трещинки в камнях, с отвращением выслушивая ободряющие окрики тренера-кёкана. А потом в маленьком домике под соломенной крышей пила несладкий чай из темной от времени чашки, неудобно поджав ноги, пытаясь вникнуть в треньканье сямисэна и с трудом сдерживаясь от неуместных во время церемонии расспросов.

Но уже сегодня, ранним утром, она сидела в дальнем углу многоместного гравитационного транспорта с опознавательными знаками Департамента чрезвычайных ситуаций, сонная, с опухшими глазами и нечесаной головой, и ждала эвакуации.

– Вы должны нас извинить, – с печальной улыбкой говорил каждому отбывающему какой-то небольшой чиновник из местной администрации. – Но природа сильнее человека. Приезжайте еще, в следующий раз все будет хорошо. Обещайте, что приедете, иначе мне придется сделать сэппуку, чтобы сохранить честь.

«Я в отпуске, – мысленно повторяла Маша. – У меня отпуск, и меня это не касается. Здесь полно умных, взрослых людей. Они прекрасно справятся без меня».

По небу, толкаясь и набегая одна на другую, с какой-то излишней резвостью катили низкие сизые тучи. Временами их тугие подбрюшья освещались вспышками невидимых молний. Погода словно бы специально испортилась, дабы усилить тревожное настроение. Люди из персонала отеля, облаченные в фирменные кимоно, образовывали живой коридор от центрального входа до посадочной площадки, чтобы постояльцам некуда было улизнуть. При этом они беспрерывно кланялись и говорили слова сожаления. Лица у всех были серые, как рисовая бумага (кстати, съедобная). Сенсорный голод – не тетка, и Маша против собственной воли вслушивалась в разговоры пилотов. Она уже немного понимала токийский диалект, но пилоты общались на каком-то абсолютно непонятном наречии. Ей понадобилось привстать со своего места и заглянуть в кабину, чтобы понять причину: то были айны, и никто не понимал их беседы, кроме них самих. Впрочем, несколько вполне японских слов повторялись с неприятной частотой: камманна, бодайна и кусо-кёрю.

К официальной версии причин экстренной эвакуации острова Кимицусима[25] эти слова никакого отношения не имели.

«Я в отпуске, – упрямо думала Маша. – Сказано: цунами, значит, цунами. Кто я такая, чтобы не верить всем этим людям?»

Салон понемногу заполнялся, свободных мест почти не оставалось. Несмотря на прерванный отдых, никто не выказывал недовольства; разговаривали вполголоса, со значительными интонациями, словно совершалось какое-то важное и чрезвычайно ответственное действо. Даже дети не капризничали, хотя и приставали к родителям с однообразными недоуменными вопросами. Кто-то, должно быть – самый маленький, все же не сдержался и захныкал, но не потому, что был напуган, а просто от недосыпу. Маша забилась в уголок салона, чтобы никому не мешать. Да на нее и так никто не обращал внимания. Она достала из кармана курточки браслет-коммуникатор, который поклялась не включать до конца отпуска.

– Ты с ума сошла, Машечка, – сонно пробормотала Стася Чехова. – Еще только пять утра! И ты, как я помню, в отпуске…

– А у нас тут цунами, – пояснила Маша одними губами.

– Ух ты! – сказала Стася завистливо. – Потом фотки покажешь?

– Ты можешь выяснить, что такое стряслось в Тихом океане, что нас выгоняют из отеля ни свет ни заря?

– Но ты и сама можешь, – удивилась Стася.

– Не могу. Я по собственной воле отключилась от всех ресурсов Тезауруса.

– Зачем?!

– Я же в отпуске.

Стася несколько раз хлопнула ресницами, пытаясь проникнуть во всю глубину этой мысли. Потом спросила:

– А ты сейчас где?

– На острове Кимицусима. Это в Японском море.

– Хорошо, – согласилась Стася. – Сейчас посмотрю. А заодно подключу тебя к ресурсам. Удивительно, как ты выдержала столько времени без связи с внешним миром!

«Я сама себе поражаюсь», – подумала Маша и решила впредь не поступать столь опрометчиво. Доступ к ресурсам Тезауруса ей сейчас явно не повредил бы.

– Дамы и господа, – прозвучал в динамиках спокойный, внушающий уверенность мужской голос. – Говорит первый пилот Синсада. Через пять минут мы взлетаем. Прошу не покидать занятые места до набора высоты…

Маша тотчас же встала и, запинаясь за чужие ноги в тесном проходе, двинулась к люку.

– Девушка, – спросил кто-то с громадной иронией. – А к вам сказанное не относится?

– Я оставила в номере кошку, – брякнула Маша наугад. – Свою любимую кошку. Без нее я никуда не полечу. В конце концов, это не последний рейс.

– Как можно быть такой легкомысленной! – проворчала какая-то старушка. – Оставить в номере кошку! Одну! Это ведь не зонтик, не сумочка, это, ma chérie, кошка!..

Маша и сама уже поняла, что история с сумочкой стоила бы ей меньших моральных издержек. Куда предпочтительнее прослыть гламурной дурочкой, чем бессердечной распустехой. Бормоча извинения, она добралась до люка и обнаружила, что трап убрали.

– Коллега, помогите мне! – сказала Маша строгим голосом, обращаясь к невысокому, но очень крепкому на вид юноше в форменном костюме Департамента, стоявшему спиной к люку.

Тот обернулся, демонстрируя на смуглом лице полную бесстрастность. Должно быть, за свои небольшие годы он уже всякого повидал и послушал.

– Отчего вы решили, что мы коллеги? – осведомился он.

– Сейчас объясню, – пообещала Маша.

Равнодушно пожав мощными плечами, он без видимого усилия ссадил ее на бетон. В его руках Маша на миг почувствовала себя одноименной куклой из детской комнаты.

– Итак? – спросил юноша.

– Меня зовут Маша.

– А меня Сабуро. И сейчас самое время объяснить…

– Вы действительно третий сын у своих уважаемых родителей? – спросила Маша.

Сабуро осекся и слегка наморщил низкий лоб под жестким черным ежиком. Затем произнес длинную фразу по-японски.

– Мне жаль, Сабуро-сан, – сказала Маша. – Вакаримасэн.

Это слово она выучила, потому что повторяла его здесь буквально на каждом шагу. Отчего-то местные жители и персонал брали за правило обращаться к ней на японском языке.

– Это вы меня извините, – сказал Сабуро, потемнел лицом и коротко поклонился. – Я было подумал, что вы нихондзин… из наших.

– Всякое бывало, – хмыкнула Маша, – но за японку меня никто еще не принимал. Наверное, все дело в том, что я не до конца еще проснулась.

Сабуро вежливо посмеялся.

– Приятно было познакомиться, Маша-сан, – сказал он. – Но вам пора покинуть остров. Для меня будет несравненным удовольствием еще раз предложить вам помощь…

– Я энигмастер, – быстро сказала Маша. – Меня зовут Мария Тимофеева, мой личный номер ноль сорок – пятьсот восемьдесят два.

Сабуро замолчал, извлек из нагрудного кармана темные очки и отлаженным движением водрузил на нос. Он сразу стал похож на робота-убийцу из местного сериала «Тераминадору тай Годзира». У Маши дома были такие же очки со встроенным терминалом доступа к ресурсам Тезауруса, тоже японские, только радужные и, понятное дело, локализованные.

– Все верно, – сказал Сабуро и вернул очки на место. Он сразу сделался официален, отступил на шаг назад и низко поклонился. Видно было, как юноша старается выглядеть смущенным. – Прошу простить мою дерзость, энигмастер-сан. Но я по-прежнему не понимаю, что вас здесь удерживает.

– Мне интересно, – ответила Маша немного сердито. – Что тут непонятного?

Люк за ее спиной захлопнулся, транспорт грузно всплыл над площадкой и взял курс на материк. На фоне зловещих облаков он напоминал аккуратного и очень деловитого кита. Маша и Сабуро проводили его взглядами.

– Ничего, Маша-сан, – сказал Сабуро. – Это не последний борт. Я успею вас отправить. У нас есть еще пара спокойных часов.

– А что потом?

– А потом, – Сабуро задумчиво окинул взором зеленые окрестности. – Потом будут очень беспокойные сутки. А то и двое.

– Хорошо, – Маша чувствовала себя одетой не по погоде, в отпускных клетчатых шортах, розовой футболке с белой надписью «Curiouser and curiouser»[26] и тонкой бежевой курточке с капюшоном, которую продувало насквозь. Она уже была не прочь отсюда убраться. В конце концов, есть такое слово «отпуск». – Вы объясните мне, что происходит, и я, очень может быть, оставлю вас в покое. Согласны? – Сабуро как-то чересчур энергично закивал. – Это ведь не цунами, не так ли?

Маша уже знала, что никаких опасных тектонических явлений в океане отмечено не было. Так, подвижки, толчки – обычное дело. В океанических пучинах все время что-то происходит… Об этом ей сообщила Стася Чехова по браслету. Но хотелось бы услышать подтверждение из первых уст.

Между тем Сабуро не спешил с ответом. Он снова внимательно обозрел пейзаж, словно видел его впервые. Затем понаблюдал за движением воздушных масс и перенес внимание на носки своих ботинок. Маша закусила губу и старательно наступила ему легкой серебристой босоножкой на левый носок.

– Это называется «испытывать терпение», – пояснила она. – Так вот: оно закончилось, испытывать больше нечего.

– Лучше вам все же покинуть остров, – сказал Сабуро, даже не поморщившись. – Ничего, что заслуживало бы внимание энигмастера, здесь не случится.

– Ага, – сказала Маша. – Значит, все-таки что-то случится?

– Пойдемте, Маша-сан, – молвил Сабуро с трагическим вздохом, что мало вязалось с его могучей фигурой. – Но помните, что вы обещали улететь, когда все узнаете.

«Не обещала, – подумала Маша. – Улететь и оставить в покое – разные вещи». Но вслух говорить по понятным причинам не стала.

Они обошли ближайший транспорт, понемногу заполнявшийся очередной партией отбывающих, и сразу свернули в рощу молодых криптомерий. На крохотной полянке, прямо на клумбе, располагался мобильный командный пункт. Со стороны он выглядел как эскимосское иглу правильных очертаний и неожиданного защитного, болотного в темных блямбах, цвета. Вход был наглухо зашторен и, по-видимому, «заговорен», а на верхушке купола трепетала призрачная пелерина антенны федеральной связи. Его особенность заключалась в том, что в любой момент пункт мог сняться с места и улететь по своим делам. В случае цунами такое свойство было просто неоценимо. Маше и прежде доводилось видеть МКП в разных ситуациях, и она всегда поражалась тому, как можно принимать ответственные и осмысленные решения в подобной тесноте и колготне. К примеру, Хубрехт Анкербранд, генеральный инспектор Тезауруса, придумал способ экстренной пылевой защиты поселения Форт Саган на Марсе, подстригая розы в саду. Арманда Бенатар, тоже генеральный инспектор, руководила спасением застрявших в глубоководном желобе Кермадек экскурсантов, не отрываясь от вышивания на пяльцах (правда, по окончании спасательной операции ей пришлось спороть все, что она там накосячила). Приблизившись к МКП, Сабуро негромко произнес несколько слов в невидимый микрофон, который, очевидно, скрывался в стойке воротника. Судя по тому, как он вздернул голову и слегка попятился, в ответ на него наорали, а затем в самой жесткой форме дали какое-то указание, несовместимое с Машиными намерениями.

– Я все равно войду, – кротко сказала Маша, отодвигая опешившего юнца от входа.

– Как?! Каким образом?..

– Я же энигмастер.

Она шепнула заговоренному люку заветное слово (этой магической последовательности звуков, открывающей любые интеллектронные запоры на территории Федерации, ее научил Тёма Леденцов по прозвищу, конечно же, Леденец, знаток умной техники и связанных с нею секретов) и прошла внутрь.

– Фудзивара! – услышала она грозный окрик. – Бака-да! Нани-тэмэ?! Китигай!

Из полумрака на них надвигался грузный бритоголовый японец в просторных шортах и рубашке военного покроя. Жидкие усы его агрессивно топорщились. Доступные обзору части конечностей были покрыты густой многоцветной татуировкой.

Обильно и низко кланяясь, Сабуро пустился в объяснения, из которых Маша могла понять лишь часто употребляемое слово «энигумасутару». Перед отпуском она подумывала загрузить себе в память экспресс-курс токийского диалекта, но сочла, что ради полутора недель праздного времяпрепровождения смысла в том немного, а ресурсы мозга, хотя и считаются необозримыми, а все ж таки не резиновые и могут быть заняты более полезной информацией. Поэтому она не вникала в суть словопрений между Сабуро и его предполагаемым боссом, а вместо этого с интересом оглядывала внутренние интерьеры МКП. Все, как она и предполагала. Темно, тесно, на громадных экранах видеалов прыгают изломанные линии графиков, силуэты операторов кажутся зловещими призраками, атмосфера наэлектризована необъяснимой тревогой до такой степени, что волосы потрескивают от статики.

Между тем бритоголовый босс наконец снизошел до пристального изучения объекта его неудовольствия.

– Ната ва нихондзин дэс ка? – прорычал он, поводя усами.

– Я русская, – сказала Маша, немного раздраженная невежливым обхождением. – Извините, если не оправдала ваших надежд.

Босс промычал что-то недоверчивое и, сразу утратив к ней интерес, снова напустился на несчастного Сабуро.

Маша была особенной девушкой и сама это понимала. В какой части света она бы ни появлялась, ее принимали за свою. В Париже у нее спрашивали дорогу на Елисейские поля. На улочках Старого Иерусалима к ней обращались одновременно на трех языках, ни одного из которых она не знала. Пожалуй, только в Экваториальной Африке для нее делали исключение. Теперь еще и Япония… Причиной всему были жесткие черные волосы, которые не удержать банданой, не скрыть под беретиком, узкое смуглое лицо и нос клювиком, а еще карие глаза с незатухающим огоньком любопытства. Кто бы мог подумать, что союз русского папы и испанской мамы способен привести к таким удивительным последствиям!

Судя по всему, Сабуро так и не справился с миссией по допущению Маши к тайнам острова Кимицусима. Возможно, он не очень и старался. Рыкнув напоследок, босс удалился вглубь помещения, а Машу под локоток вывели на свежий воздух.

– Мне очень жаль, – сказал Сабуро, пряча взор. – Но вам все же придется покинуть остров.

– Кто такой Фудзивара? – спросила Маша.

– Это я, – ответил Сабуро и поклонился. – Меня зовут Сабуро Фудзивара, и я действительно третий сын у моих досточтимых родителей. Как вы справедливо уяснили из моего имени. Япония – страна традиций.

– У вашего начальника интересные татуировки.

Теперь Сабуро и в самом деле выглядел не на шутку смущенным.

– Профессор Танака – настоящий гокудо, – пояснил он. – У вас принято говорить – якудза. Поэтому он несколько… гм… авторитарен. Танака-сэнсэй принадлежит к влиятельному синдикату Кодзима, который контролирует небольшие острова Родины Солнца.

– А профессор он тоже настоящий? – спросила Маша иронически.

– О да, – сказал Сабуро. – Танака-сэнсэй является уважаемым специалистом в области палеонтологии и криптобиологии. Его труды изучают в университетах.

– Наверное, его познания очень кстати для предупреждения стихийных бедствий.

– Вам нужно понимать некоторые особенности наших традиций, Маша-сан. Исторически сложилось, что в минуты испытаний якудза приходили на помощь населению зачастую раньше правительства. К тому же, их методы управления в экстремальных ситуациях бывали не в пример эффективнее.

– Я представляю, – сказала Маша.

– Существуют предубеждения, – продолжал Сабуро, между делом уводя ее все дальше от купола МКП. – Но якудза давно уже не те зловещие преступники, что были когда-то. Это всего лишь одна из освященных вековыми обычаями субкультур. Иногда они бывают весьма полезны. Вот как сегодня…

Маша решительно освободила руку от его бережной, но настойчивой хватки.

– Мне жаль не меньше вашего, Сабуро-сан, но мы не договорились.

– В конце концов, я мог бы применить силу.

– Вы тоже гокудо? – спросила Маша.

– Нет! – с жаром воскликнул Сабуро. – Как такое могло прийти вам в голову?!

– Я так и подумала, – сурово сказала Маша. Она умела выглядеть неприступной, когда очень хотела. – Вы, верно, знаете, что профессиональное сообщество энигмастеров, – Маша сознательно не употребляла термин «Тезаурус», поскольку он мало о чем говорил непосвященным, – имеет свои преимущества. В частности, оно бывает крайне злопамятно. Препятствовать энигмастерам в исполнении профессиональных обязанностей себе дороже. То есть, мы никому не отказываем в помощи, и все же…

– Но ведь вы, кажется, в отпуске, Маша-сан, – возразил Сабуро с внезапной прозорливостью.

– С чего вы взяли? – поразилась Маша. Ей всегда был любопытна логика рассуждений дилетанта, ведущая к верным умозаключениям. Да, не время и не место, но тут уж ничего нельзя было поделать.

Впрочем, аргументация, приведенная юношей, ее несколько разочаровала своей примитивностью.

– На острове Кимицусима энигмастерам делать нечего, – пояснил Сабуро. – Здесь ничего и никогда не происходит. Посудите сами, Маша-сан: что может происходить в человеческом сообществе из полутора тысяч человек, одну треть которого составляет служба гостиничного сервиса? Ну разве что в предбаннике офуро кто-нибудь перепутает кимоно…

Маша порозовела. Вряд ли Сабуро имел в виду что-то определенное, но третьего дня именно она после горячей кедровой купели ушла в номер в чужом сиреневом кимоно. И чужих сандальках-гэта. А все потому, что глубоко задумалась о судьбах человечества после того, как наша галактика столкнется с Туманностью Андромеды. Ничто так не располагает к размышлениям о возвышенном, как деревянное корыто с кипятком. До означенного события оставалось еще примерно три миллиарда лет, но Маша не могла ждать так долго.

– И тем не менее прямо сейчас здесь что-то происходит, – заметила она не без иронии.

Теперь настал черед Сабуро менять цвет лица.

– Цунами, – сказал он, – это всего лишь цунами. Не нужно делать из него больше, чем оно того заслуживает. Цунами на Японских островах отнюдь не редкость, и мы не относимся к ним, как к чему-то из ряда вон выходящему…

– Я помню, – сказала Маша рассеянно. – У вас тут страна традиций.

– Да, – сказал Сабуро. – Традиции вносят в нашу жизнь гармонию, а также позволяют ощущать неразрывную связь с предками. Аутентичность для настоящего японца – не пустой звук. Но существуют традиции, в которые мы предпочитаем не посвящать гайдзинов, то есть чужестранцев. Пойдемте, Маша-сан, – его пальцы стальным браслетом сомкнулись на ее запястье («Хватка дзюдоиста», – отметила Маша), – я доставлю вас на борт транспорта. Вам пора улетать.

– А что такое камманна? – спросила Маша. – И, заодно уж, бодайна?

– Слова, – беспечно ответил Сабуро. – Два японских слова. Одно означает «немедленно», а другое – «улетать».

Лгать он явно не умел.

Они шли по засыпанной белым гравием узкой тропинке, между аккуратными кустами с мелкой плотной листвой и большими влажно-розовыми, как собачья пасть, цветами.

– Подождите, – сказала Маша. – Камушек попал в босоножку.

Она деликатно и в то же время решительно высвободила руку и оперлась о широкое, как книжная полка, плечо юноши.

– Забавно, – продолжала Маша, стоя на одной ноге и копаясь с ремешком другой босоножки, – почему серые гуси летят на восток, а не на запад? Ведь, кажется, не сезон…

– Простите, Маша-сан, – сказал Сабуро, настороженно разглядывая ползущие по небу низкие тучи, – где вы увидели серых гусей?

Когда он опустил глаза, то обнаружил, что остался на тропинке в полном одиночестве.

– О нет! – горестно вскричал Сабуро. – Госпожа энигмастер! Маша-сан! Вернитесь немедленно!

Ему почудился слабый шорох в кустах. Юноша всей своей немалой массой вломился в живую изгородь. Серебристая босоножка, застрявшая в ветвях, – и более никаких следов. Сабуро озирался, стоя с несчастной босоножкой в руках. Он чувствовал себя идиотом и неудачником. Искать на пустом острове сумасбродную девицу выглядело неблагодарным занятием. И еще ему предстояло тягостное объяснение с профессором Танака.

Фокус с босоножкой был для Маши чистой импровизацией. Обычно для таких целей она пользовалась сумочкой, в которой никогда не носила ничего более ценного, чем зеркальце и тюбик помады. Но сейчас сумочки в руках не было, а расставаться с курткой на прохладном ветру и под грозовыми тучами не хотелось. Все это время Маша находилась в слепой зоне позади Сабуро, ожидая, пока он как настоящий мужчина пустится на поиски, то есть начнет усугублять уже совершенные им ошибки. «Брось босоножку, брось», – шептала она беззвучно. Но Сабуро, повертев бесполезный предмет в руках, зачем-то сунул его в карман и двинулся дальше в кустарниковые заросли. «Какой ты», – пробормотала Маша раздосадованно. Бродить по острову наполовину босиком ей тоже не улыбалось.

Оставив своего бывшего спутника заниматься поисками, Маша отправилась в сторону отеля. Все, что ей нужно было сейчас, так это работающий видеал с выходом в Глобальную информационную сеть. Что будет дальше, она пока не задумывалась. В конце концов, что такое цунами? Всего лишь высокая волна, которая вряд ли взберется по гористому склону на достаточное расстояние. Чтобы нанести серьезный урон отелю, она должна быть высотой никак не меньше тридцати метров, а для таких цунами, если верить информации от Стаси Чеховой, никаких оснований не имелось. И вообще, в историю с цунами Маша верила все меньше.

Площадка перед отелем была пуста: должно быть, персонал покинул остров с последним транспортом. Вдалеке, над лесным массивом, одиноко висела желтая в черную полоску гравиплатформа. К ее брюху зачем-то были приторочены дополнительные батареи – громадные цилиндры зловещего черного цвета с различимыми даже на таком солидном расстоянии грозными знаками. То ли высматривала, не остался ли кто не охваченный эвакуацией, то ли ожидала наступления катаклизма. О том, что она охотилась за Машей, думать не хотелось.

Маша вошла в отель через служебный вход. Отель был маленький, в национальном стиле, напоминавший грибную кучку, только вместо шляпок были темно-зеленые двухскатные крыши с выгнутыми краями. Миновав пустую кухню (плиты были выключены и накрыты прозрачными чехлами, посуда убрана в шкафчики, большие ножи с деревянными рукоятками разложены аккуратными рядами на разделочном столе), она попала в обеденный дворик под открытым небом. Здесь она сняла последнюю босоножку и, ступая на цыпочках, прошла в холл. В лобби-баре, помнится, был видеал, но сейчас он куда-то исчез. Бармен, которого звали Акира, проявил лучшие черты натуры и перед эвакуацией привел рабочее место в идеальный порядок. Последняя надежда оставалась на стойку администратора. Хотя она и называлась «рэсэпусён», но хозяйничал там обыкновенно обаятельный француз по имени Жильбер Мацумура, прекрасно говоривший по-русски, впрочем, как и на прочих глобальных языках. Несмотря на японские корни, он принес с берегов Сены, а то и Луары, легкое отношение к жизни и типично европейское шалопайство.

Нужно было отметить, что свою репутацию Жильбер в Машиных глазах всецело оправдал.

Помимо каких-то цифровых ключей россыпью (явно не от номеров, которые «заговаривались» по желанию постояльцев мнемонически), увядшей белой хризантемки, надкусанного чизбургера и ополовиненного бокала какого-то темного вина, на стойке обнаружился и включенный видеал в режиме ожидания. «Жильберчик, je t’aime[27]», – прошептала Маша, устраиваясь перед видеалом так, чтобы видеть все входы в холл и сохранять пути к отступлению.

Юный Сабуро Фудзивара допустил непростительную ошибку. Не стоило ему секретничать, да еще пытаться избавиться от Маши против ее воли. Нужно было сразу все выложить начистоту. А еще предложить участие в шаблонных спасательных процедурах. Вот уж чего Маша не любила – так это сознавать себя винтиком в большой, отлаженной, полезной, но все же машине! Она сразу вспомнила бы, что находится в отпуске, что здесь и без нее хватает сильных рук и умных голов, один свирепый профессор Танака чего стоит, и вежливо отнекалась бы от такой чести. И все были бы довольны. Вот во что выливается непонимание славянского менталитета. Испанского тоже. И, кстати, женской натуры. Особенно когда славянско-испанская девушка – энигмастер.

Итак, что у нас есть?

Тотальная эвакуация небольшого острова в Японском море из-за угрозы цунами. Полторы тысячи живых душ – пустяковая операция. Скукота, рутина.

Да и угроза, судя по всему, мнимая. Следовательно, причина в чем-то другом.

Отсюда главный вопрос: что может представлять опасность для целого острова?

Что у нас есть еще?

Старательно, пусть и без большой выдумки, обходящий тему в разговоре сотрудник спасательной службы по имени Сабуро. Имя его означает «третий сын», и хотя бы это однозначно соответствует действительности. Впрочем, даже если бы он и здесь попытался соврать, к проблеме это ничего не добавило и не убавило бы тоже. Занятно: вначале он был готов посвятить Машу в детали операции. Но после общения с шефом-грубияном резко изменил свою позицию.

Агрессивно настроенный шеф спасателей с замашками мелкого криминального вожачка. Гокудо из синдиката Кодзима, выдающий себя за профессора. И, по заверениям того же Сабуро, действительно таковым являющийся. В какой бишь области научного познания? Палеонтология и криптобиология. Интере-е-есно… Это так случайно вышло или он здесь, со своими познаниями, неспроста?

Коль скоро он профессор, да еще, по словам Сабуро, уважаемый, то у него должны быть опубликованные научные труды. И в них отчего-то хочется заглянуть хотя бы даже одним глазком.

И все это успеть за два… нет, уже полтора спокойных часа. Потому что потом начнутся часы беспокойные, и тут уж не до размышлений.

Но что если никто из Машиных оппонентов не лгал, а Стася чего-то не учла и на остров и вправду катится громадная волна? Здоровенный водяной кулак темно-зеленого цвета, ужасная взвесь донного ила, гнилых водорослей, дохлых рыб и обломков кораблекрушений? Это позволяет взглянуть на происходящее под иным углом. Сабуро потому не понимал, чего Маша от него добивается, что с самого начала сообщил ей все как есть. Профессор же Танака наорал на обоих, потому что у него совершенно не было времени на объяснения с любопытной дурочкой, которую он впотьмах принял было за нихондзин. Равно как и на воспитание нерадивого сотрудника, в самую горячую пору самовольно оставившего вверенный ему важный пост…

В этом случае лучшим, что могла бы сделать Маша, было разыграть роль дурочки до конца, много краснеть, виновато вздыхать, тупить глазки долу и сию же секунду явиться на МКП для экстренной эвакуации подальше от всего этого безобразия.

Чем нанести серьезный урон репутации энигмастера-профессионала. Причем не только собственной, а и того же Хубрехта Анкербранда, той же замечательной Арманды Бенатар и, что абсолютно невыносимо, того же Эвариста Гарина, блистательного, неподражаемого, из лучших лучшего. Лучшего во всех смыслах.

«Энигумасутару? Гм… давеча вертелась у нас под ногами какая-то девчонка-гайдзин… из этих самых… глупая в той же степени, что и наглая. Помочь ничем не помогла, но драгоценного времени отняла изрядно, да еще и настроение всем испортила…»

Собственно, против гипотезы о цунами было несколько сильных аргументов.

Для начала, два часа на подход цунами к берегу – это слишком много. Обычно все случается быстро, за какие-то минуты. Потому цунами и приносят столько несчастий, что подкрадываются внезапно.

Следующий аргумент состоял в том, что Стася Чехова всегда и все учитывала. Коли уж она сказала, что не должно быть цунами, стало быть, и не будет.

И наконец, Машина интуиция, которую в корпусе энигмастеров ценили и развивали специально. Если у Маши внутри, где-то под сердцем, вдруг начинал копошиться докучный червячок по имени Здесь-Что-То-Не-Так, то практически всегда это означало, что именно здесь именно не так что-то и было.

«Что там были за слова? – подумала Маша, входя в лингвистический кластер видеала. – Камманна? Бодайна…» Малыш Сабуро безыскусно заливал насчет их значений. Неглубоких Машиных языковых познаний было достаточно, чтобы уловить несоответствие конструкции лексических единиц и приписываемых им значений. Ее подозрения с блеском оправдались.

«Камманна» означало «медлительный», а «бодайна» – огромный».

Ну что ж… Эти эпитеты вполне можно было приклеить к ожидаемому цунами. Хотя Маша была почти уверена, что ее желали не просто обмануть, а злостно обдурить и лишить главного приза.

«И еще что-то, – попыталась она вспомнить. – Кюсю? Рюкю? Но это названия островов. Зачем пилотам-айнам нужно было о них рассуждать?» Она закрыла глаза, сосредоточилась, обратилась к акустической памяти – своему сильному месту. С музыкальным слухом у Маши и так было неплохо, а уж ритмические последовательности она запоминала хорошо и надолго.

«Кусо-кёрю, вот».

Она ввела эти слова в строку переводчика.

Смущенно хихикнула, плутовато оглянулась, не читает ли кто с экрана через ее плечо, а затем довольно откинулась на спинку кресла.

Из разрозненных кусочков понемногу складывалась чрезвычайно захватывающая мозаика.

Похоже, Маша узнала, какую древнюю традицию пытались оградить от вездесущих гайдзинов.

«Большой, медлительный динозавр», – говорили пилоты. И присовокупляли к последнему слову неприличный эпитет.

Маша даже рассердилась немного. «Вы не хотели показать мне Годзиллу. Так нечестно!» Скрывать информацию от энигмастера – последнее дело. Для энигмастера, чтоб вы знали, информация есть основной инструмент профессии… В то же время ей хотелось крутиться в кресле и хлопать в ладошки, припевая: «Интересно, интересно, интере-е-есно!..», хотя обстоятельства к тому располагали менее всего.

По мере того, как Маша овладевала эмоциями, к ней возвращалось и критическое восприятие реальности.

Годзилла был плодом вымысла, кинематографическим монстром, что олицетворял собой неизжитую боль от ядерных бомбардировок и страх перед их повторением. Годзилла никогда не существовал в природе, да и не мог бы существовать по целому ряду причин, одна из которых заключалась в том, что живую тушу размером с небоскреб раздавил бы собственный вес.

«Неужели не Годзилла? – мысленно огорчилась Маша. – Какая жалость! Это было бы лучше всякого цунами…»

Тогда что же?

Она вспомнила о профессоре Танака. Его научный интерес был последней живой ниточкой, что в обход банального природного катаклизма вела к гигантскому чудовищу из старого кино.

Маша глянула на часы: времени было еще навалом. За сто десять спокойных минут ей предстояло найти в Глобале сведения о профессоре Танака и его трудах. И по возможности извлечь из них что-нибудь полезное.

Поиск начался с неприятного сюрприза. То есть, ученых с фамилией и даже именем Танака она нашла несколько тысяч, но никто из них не был криптозоологом. И не выглядел вожаком бандитской шайки.

Маша вдруг вспомнила: «профессор Танака» – такой был псевдоним у актера, игравшего упитанных злодеев-азиатов в классических боевиках. Поскольку у нее не было оснований отказывать современному тезке актера в специфическом чувстве юмора, Маша решила подойти к поискам более творчески. Криптозоолоогия – довольно экзотическая наука в эпоху, когда снежный человек находится под защитой природоохранных ведомств, морской змей плещется в гонконгском океанариуме, а посмотреть на конгозавра в природной среде на озере Теле организуются экскурсионные туры. Следовательно, по-настоящему увлеченными, а главное, фундаментальными исследователями в этой области могут быть единицы.

«Единиц», впрочем, тоже набралось не на одну сотню. Маша с любопытством вглядывалась в лица этих странных людей, словно бы освещенные изнутри огоньком фанатизма. Кем же еще можно быть, чтобы искать то, что давно уже найдено, и радоваться обнаружению в добром здравии какого-нибудь гигантского геккона, на самом деле – не слишком крупной, но крайне скрытной ящерки, что считалась вымершей вот уже несколько сотен лет?!

Впрочем, круглая физиономия Дзюнъити Хисамацу, доктора биологии из университета Тохоку, даже в таком странноватом обществе сохраняла свирепое выражение. Маша не завидовала его студентам. Она только не поняла, зачем ему скрывать свое подлинное имя под псевдонимом, если в Глобале так просто докопаться до истины. Возможно, здесь была замешана еще какая-нибудь местная традиция. Например, для каждого рода деятельности – свой псевдоним. А для семейного, к примеру, круга – настоящее имя. Но возникал вопрос, что было для Хисамацу-сэнсэя семьей – уж не синдикат ли Кодзима! Тоже интересно, но могло подождать…

У профессора Хисамацу отыскалось три больших монографии, а также не менее полусотни статей, и все на японском языке. Маша уже начинала жалеть, что так легкомысленно отнеслась к расширению своих лингвистических познаний. Встроенный переводчик как умел справлялся со своими обязанностями, но иногда плоды его трудов были поливариантны и взаимоисключающи, как то: «давно вымер (вар.: недавно вымер)… пятнистый императорский кот (вар.: полосатая самурайская собака)». Да и перлов хватало.

Маше все сильнее казалось, что она громоздит глупость на глупость, что ищет в прекрасно освещенной комнате большую черную кошку, которая даже и не думает прятаться. Сидит, вылизывает лапу и поглядывает на Машины потуги с общеизвестной кошачьей иронией.

Только она совсем не черная. А перламутровая.

Кто-нибудь встречал в природе перламутровых кошек?

Переводчик как раз споткнулся на очередном заголовке, мучительно выбирая между «жемчужный» и «перламутровый». Все потому, что ему нужно было как-то пристегнуть этот эпитет к существительному «гора».

Маша со вздохом пресекла его страдания и прочла что получилось. «Жемчужный Утес в мифологическом дискурсе эпических повествований малых островов Родины Солнца на примере «Кайдзю-моногатари» и ряда несистематизированных источников». Хотелось верить, что Хисамацу-сэнсэй хотя бы сам понимал, о чем его исследование. Или переводчик умничал, что тоже не исключалось.

Маша по диагонали пробежала взглядом небольшую в сравнении с монографиями статью, не обращая внимания на переводческие ляпы. Задержалась на таблицах в приложениях. Нахмурив брови, вернулась к статье. Снова обратилась к приложениям: теперь ее заинтересовал текст собственно «Кайдзю-моногатари». Со старояпонским переводчик обошелся особенно вольно, хорошо хоть от себя ничего не вписал. «Интере-е-е-есно…» – напевала Маша, позабыв обо всем на свете. «Кайдзю-моногатари», иначе – «Повесть о чудовище», по размерам не превышала школьного изложения на тему «Как я провел каникулы». В ней высоким штилем излагалось приключение некого рыбака, заброшенного страшной бурей на остров Хагэхати (этот топоним переводчик счел за благо перевести как «Мертвая голова», но, словно бы устыдившись собственного полета фантазии, сделал уточнение: «Лысый череп»). От пережитого ужаса и страданий рыбак, которого звали Ватасиваэби, изрядно повредился рассудком. Когда буря утихла и рыбака сняли с каменистого, напрочь лишенного растительности клочка суши (один ри в длину, а в ширину и половины того нет), он понес какую-то болезненную чушь. Будто бы в самый разгар стихии пучина разверзлась и на остров ступило чудовище по имени Жемчужный («Перламутровый!» – не изменил себе переводчик, задержавшись на слове «синдзю») Утес в рассуждении отправить его на дно морское, благо размеры позволяли. Почему Жемчужный, автор не объяснял, но это было вполне в мифологической традиции: просто давать вещам имена, о смысле которых читателю оставалось лишь гадать, а не догадаешься, так сам дурак и получаешься… Уж совсем было занесло чудовище ногу с тем, чтобы топнуть сколько есть силы (вариант от переводчика: «Со всей дури!»), как рыбак, справедливо решив, что терять ему нечего, выпрямился во весь свой жалкий рост и обратился к нежданному гостю с речью. «Привет тебе, моя ослепительная погибель! – возгласил он. – Не ведал я, недостойный, что паду столь прекрасной смертью, но сердце мое разрывается от скорбной мысли о том, что не узнают родные и друзья, какой превосходный выпал мне жребий на склоне жизни!..» Ну, и, как водится, на лету сложил хайку:

Унесена прибоем Маленькая Crassostrea denselamettosa. («Устрица!» – мысленно возопила Маша). Кто же о ней вспомнит?

После такого демарша Жемчужный Утес замер, охваченный состраданием. А затем заговорил с несчастным Ватасиваэби человеческим языком, но разум у того окончательно померк, и он не помнил ни слова из сказанного. Чудовище же, удовлетворив дефицит общения, изрыгнуло в небеса фонтаны огня и осторожно, чтобы не расколоть сушу на кусочки, станцевало народный танец «Окаёси-ко». После чего без особой спешки пересекло остров и под раскаты грома и сверкание молний, что били ему в самую макушку, сызнова кануло в морские воды. Рыбаку, натурально, никто не поверил, рассказанное было соотнесено с его душевным состоянием и предано забвению… было бы. Но наш рыбак, как отмечалось выше, не обделен был литературным даром и запечатлел свою удивительную историю тушью на бумаге.

Последнее обстоятельство позволило профессору Хисамацу снабдить текст повести ироническим комментарием в том смысле, что одной фразы бывает достаточно, чтобы вскрыть фантастический смысл в самой изощренной стилизации под реальность. Не слишком ли грамотен оказался полоумный рыбак, не чересчур ли доступны явились ему в его убогой хижине тушечница и бумага? Было очевидно, что Хисамацу-сэнсэй, несмотря на сомнительную специализацию, все же довольно твердо стоял на позициях научного материализма и старательно это демонстрировал. Иногда даже чересчур старательно…

И все же: почему Утес, и вдруг Жемчужный?

И зачем обычной наблюдательной гравиплатформе резервные батареи?

Маша рассеянно пролистнула таблицы в приложениях и завершила сеанс связи с Глобалом.

Как же ей все-таки не хватало внутреннего объемного видения, как недоставало умения держать в памяти на короткой привязи все, даже самые мелкие детали! Наверняка что-нибудь да упустила, проглядела, причем что-то важное, определяющее, дающее вектор поиска. Нет, никогда не ей стать таким же выдающимся энигмастером, как несравненный Эварист Гарин…

Ну да и фиг с ними, с деталями.

– Все ясно! – объявила Маша в пространство. – Слышите? Я все поняла, нравится это вам или нет.

Она снова поглядела на часы. Так и есть: за чтением старинной прозы Маша потеряла ощущение времени. Срок, отпущенный юным Сабуро, почти истек. И теперь нужно было не пробираться на берег моря украдкой, на цыпочках, а чесать туда со всех ног. Причем, заметьте, босиком, потому что в одной босоножке долго не пробегаешь. А искать полную пару обуви в пустом отеле не хотелось, да и не было времени.

Стихия стихией, а вымощенная розовой плиткой дорожка к морю была еще с ночи выметена едва ли не до блеска, хотя ветер, воспользовавшись отсутствием пригляда, набросал туда немного песка и листвы. Машиным пяткам такое испытание было нипочем. Воздух, казалось, застыл в ожидании чего-то нехорошего. Даже деревья перестали шуметь кронами, угомонились птицы и притихли цикады. «Я совсем спятила, – урывками думала Маша на бегу. – Когда объявляют угрозу цунами, нормальные люди обыкновенно бегут куда повыше, а я наоборот, к воде… Это нормально? Но я же знаю, что нет никакого цунами. Или это я себя убедила? Гарин, бесподобный Гарин в таких случаях говорил: Машенька, вы уникальный специалист по уговорам самой себя…» Она пролетела сквозь изящные белые воротца перед пляжем и с разбегу увязла в темном песке. Остановилась и выдохнула с облегчением. Море было на месте. Мрачноватое, подернутое нервными белыми гребешками прибоя. Прохладное в это время года – что не помешало третьего дня Маше в нем искупаться под восторженные возгласы тепло укутанной японской публики. При цунами оно должно было далеко отступить, и сейчас тут пролегала бы полоса голого дна с задыхающейся мелкой живностью.

«Что дальше-то?» Маша присела на краешек ближайшего шезлонга. Спешить было некуда, а значит – настало время собраться с мыслями. Сбор рассеянной информации завершен, пора делать выводы.

Но выводы получались неутешительные.

Опорных фактов было маловато, и все свободное пространство в рабочей версии Маша заполнила интуицией. А это не всегда было удачным решением. Потому что в спор с интуицией с присущей ему прямотой вступал здравый смысл, и слишком уж много в результате такого спора образовывалось разных «почему».

Почему она не доверилась юноше Сабуро, а сочла, что от нее здесь хотят скрыть что-то очень важное? Кто она такая, чтобы перед ней вдруг раскатали все секретные карты? Обычный праздный отпускник. Энигмастер не при исполнении обязанностей. Сейчас бы сидела не на холодном ветру подле неласкового моря, а в тепле и в уюте, как и любит больше всего на свете, пила бы горячий кофе, куталась в мягкий плед из шерсти ламы и читала интересную книжку.

С чего ее так переклинило на мнимом профессоре Танака? Да, типчик несимпатичный, но никто и не обязан нравиться незнакомой наглой девице с первого взгляда. Кто знает, вдруг при близком знакомстве Хисамацу-сэнсэй оказался бы остроумным, веселым собеседником, душой компании!

Ах, все дело в его профессии?! Жемчужного монстра ей подавай? Ну так вспомним, что в свободное от сотрудничества с Тезаурусом время Арманда Бенатар ведет курсы кройки и шитья для детей, а Гарин, божественный Гарин сочиняет интерактивные инструкции для бытовой техники. И коль скоро криптозоолог еще время от времени руководит спасательными операциями, то никто не вправе его за это корить.

Вот еще что. Длина береговой линии острова Кимицусима составляет примерно двенадцать миль. Так с фига ли она сидит здесь, на единственном обустроенном пляже, как глупая старуха у разбитого корыта? Между тем, главное событие может произойти в любой точке острова, где волны набегают на песок. Потому что здесь, в шезлонге, ей удобнее наблюдать? Или снова интуиция, которая усадила ее на шезлонг точно с наветренной стороны тугого холодного «сэйнан-но кадзэ»? Юго-западный ветер гонит волны на берег, а с волнами придет и главное событие…

– Машка, ты чего молчишь? – услышала она голос Стаси Чеховой. Голос исходил от браслета и был едва различим за шумом прибоя. – Так тебе нужно прикрытие или нет?

– Прикрытие… Какое прикрытие? – не сразу сообразила Маша, погруженная в нелегкие свои думы.

Стася зашипела, как сердитая кошка:

– Оперативное! Ты в своем отпуске совсем поглупела.

– Но я, кажется, ни о чем не просила.

Теперь Стася говорила таким тоном, словно учила нерадивого школяра уму-разуму:

– Ты связалась со мной. Этого достаточно. В отпуске, в кафе, в ванне – да где угодно, – ты не перестаешь быть энигмастером. А это значит, что тебе в любой момент должно быть обеспечено оперативное прикрытие. Если тебе так больше нравится, можешь называть это активной поддержкой Тезауруса. – Стася сделала короткую паузу. – И долго ты намерена сидеть сложа руки?

– Откуда ты знаешь, что я… – удивилась было Маша, но тут же спохватилась: – Ты ведь меня видишь, правда?

– Конечно, вижу. На твоем месте я переместилась бы от воды подальше. Поближе к сложенным тентам, только не розовым, а зелененьким, там тебя лучше заметно и легче будет подхватить, если что.

– Ты уже знаешь, что тут творится?

– Нет! – радостно сообщила Стася. – Зато ты наверняка знаешь и очень скоро нам все разъяснишь.

– Кому это «нам»?!

– Собственно говоря, мы все на связи. Пармезан так распорядился. Он передает тебе привет и хочет кое-что поведать.

– Машечка, привет, – зазвучал голос Пармезана, в миру же Гены Пермякова, который был координатором группы, то есть самым главным и ответственным за все-все-все. – Разумеется, никакое это не цунами. Вопрос в том, что же это на самом деле.

– Синдзю-кайдзю, – пробормотала Маша, поеживаясь от холода.

– Что ты сказала? – удивился Гена.

– Так, местная скороговорка… Продолжай пожалуйста.

– Продолжаю. Наши японские коллеги оказались не в теме. У них там традиционно непростые взаимоотношения между службами, а Япония – страна традиций…

– Да, я об этом слышала краем уха, – фыркнула Маша.

– Однако в прибрежной зоне что-то действительно есть. И ты это скоро увидишь.

– Мне понравится? – спросила Маша недоверчиво.

– Сам бы хотел знать, – честно признался Гена. – Но ты должна быть уверена: мы рядом, и случись что, мы тебя вытащим.

– Это вы там висите на черно-желтой платформе с резервными батареями?

– Нет, – сказал Гена немного озадаченно. – Ты же знаешь, Тезаурус не пользуется черно-желтыми гравиплатформами. Исключительно фиолетовыми. А зачем там батареи?

– Понятия не имею… Люди, кто-нибудь скажет, что происходит?!

– Машечка, – строго проговорил Пармезан. – Мы лишь прикрываем тебя. Но мы далеко, а ты – на самом острие. Это ты должна нам сказать, что и как.

– Ладно, – вздохнула Маша. – Надеюсь, скоро все закончится. А то здесь холодно, сыро, я уже озябла и боюсь простудиться.

– Собственно, вот… – начала было Стася Чехова и пропала.

Примерно в сотне метров от берега вздыбилась огромная черная волна. Казалось, белесым пенистым гребнем она достигала небес. Из темно-синего матраца туч хлестали молнии, словно волна их притягивала. Повсюду, насколько хватало глаз, море кипело.

«И все равно это не цунами», – мелькнуло в голове у Маши.

Из моря величественно, медленно, о-о-очень медленно выходило Гигантское Чудовище.

Действительно Гигантское и действительно Чудовище. Дай-Кайдзю. Нужно было обладать нездоровой фантазией, чтобы назвать эту гору Утесом, а уж тем более Жемчужным.

«Все-таки Годзилла», – подумала Маша с громадным облегчением.

Больше ни о чем думать она не могла, потому что по мере того, как чудовище поднималось, точнее даже – вздымалось, восставало над бурлящей водой и никак не могло восстать во весь свой рост, мысли рассеивались туманными облачками, голова делалась пустой и гулкой внутри, как старинный медный глобус. Убежать? Да пожалуйста!.. Все свершалось величественно, грандиозно, ме-е-едленно. На то и камманна. Кто знает, возможно, пирамида Хеопса строилась быстрее, чем Гигантское Чудовище выбиралось на берег.

И дело было даже не в том, что ноги отказали. Хотя и они – тоже.

Маша не собиралась убегать.

Не затем она тут очутилась, чтобы в самый интересный момент вдруг пуститься наутек, пища от испуга.

– Мы видим! – потусторонним шелестом доносился из браслета голосок Стаси Чеховой. – Мы все видим! Как классно!..

И озабоченная реплика от Пармезана (такого ничем было не прошибить, а безопасность сотрудников входила в его прямые обязанности):

– Маша, мы рядом, только подай знак…

Она едва слышала своих друзей и совсем не понимала смысла их слов. С покатых плеч Чудовища со взрывающим барабанные перепонки грохотом низвергались мутные водопады. Раскаты грома, непрошено вплетаясь в эту вселенскую какофонию, казались хрустом ореховой скорлупы. Ноги-колонны еще не ступили на сушу, а остров уже предупредительно содрогался всей своей невеликой твердью.

Какая-то особо одаренная молния, промахнувшись мимо такой солидной цели, хлестнула по одному из тентов в нескольких шагах от Маши. Удивительным образом это вернуло ей ощущение реальности. До того момента Маша сидела подобно маленькой устрице, которую вот-вот смоет прибоем. Теперь же она не просто офигевала от чудовища, а видела его, анализировала и оценивала.

Это был не динозавр, кусо-кёрю, как предполагали пилоты-айны. И не Годзилла, о чем думала Маша, не избежав культурологических стереотипов. Гигантское Чудовище не походило ни на что, кроме самого себя. Оно не принадлежало нашему миру. Оно и на живое-то существо походило крайне мало, не то ввиду своих несусветных габаритов (семьдесят метров на глазок, и это лишь та часть туши, что уже вылезла из воды, а значит – не только камманна, но и бодайна), не то из-за чешуи. Хотя чешуей эти аккуратно подогнанные ромбы назвать было трудно. Скорее они напоминали зеркальные окна небоскреба. При вспышках молний они отливали чистым перламутром. И само существо, выдвигавшееся из моря на сушу, выглядело небоскребом, который по неким своим соображениям решил сменить место расположения.

На короткий миг Маша испытала озабоченность. Ей как-то предстояло изложить увиденное в отчете, который традиционно составлялся письменно. А слов для описания могло и не найтись.

Где-то ближе к обеду Гигантское Чудовище ступило на берег острова Кимицусима.

– Машечка, что ты собираешься делать? – осведомился Пармезан тревожно.

Маша ему не ответила.

Она встала с шезлонга, раскинула руки, чтобы казаться больше, чем есть на самом деле и закричала что есть сил:

– Ёку ирассяймасьта, Дай-Кайдзю!

«Добро пожаловать, Гигантское Чудовище!» Почему-то ей думалось, что сумасшедший рыбак не ошибся, и японский язык будет понятен всякому монстру в этих краях.

Как вы отреагируете на то, что с вами пытается заговорить, к примеру, майский жук? Даже если он взывает к вам пронзительным тонким голосом? Услышите ли? Ну, допустим, услышали. И как поступите? Пройдете мимо по своим делам, пожав плечами и мимолетно поразившись чудесам природы – тем более что жук изъясняется на непонятном вам языке? Наступите всем своим весом, чтобы избавить мир от опасного мутанта? Или остановитесь, снизойдете насколько возможно до его уровня восприятия, захотите понять, что ему, жуку, от вас нужно, и есть ли у вас общие темы для обсуждения?..

И вот еще что: сделайте поправку на то, что вы Гигантское Чудовище.

– Машка!.. – протянула Стася Чехова с укоризной.

– Цыц! – прикрикнул на нее Пармезан. – Тишина в эфире! Готовность экстра!..

Но тут время остановилось.

Маша стояла, задрав голову, обмирая от ужаса и восторга. И смотрела, как над нею склонялся сверкающий перламутровый небоскреб.

Согнуться пополам Гигантское Чудовище не отважилось. Оно просто подогнуло исполинские свои ноги и село на хвост. Все равно ему с трудом удавалось поймать взглядом своего крохотного собеседника. Зато Маше такое не составляло труда. Голова монстра походила на приоткрытый чемодан. Внутри чемодана клубилась тьма и что-то полыхало злым багрянцем. А еще он простирался во весь горизонт.

– Нельзя ли тебе отойти подальше? – спросило Чудовище. – И забраться на какую-нибудь возвышенность? За тобой нелегко уследить.

Жуткие челюсти при этом оставались неподвижны, и голос звучал непосредственно в Машиной голове. Спокойный, немного механический, но удивительно приятный баритон. Таким обычно разговаривают рисованные медведи в мультиках.

– Я попробую, – сказала Маша.

Она попятилась шагов примерно на полста, поднялась на открытую веранду, что примыкала к пляжу, и взобралась на деревянный столик, что показался ей наиболее устойчивым.

– Теперь видишь? – спросила она.

– Более или менее, – сказало Чудовище. – Как ты догадался?

– Догадалась, – поправила Маша. Она подумала, стоит ли ей углубляться в профессиональные нюансы, и решила, что не тот нынче случай. – Все произошло случайно. Но мне показалось, что приветствовать тебя было бы правильно.

– Так и есть. Это правила игры.

– Игры?

– Конечно, игры. Еще можно это назвать программой. Или ритуалом. Так даже вернее. Если хочешь, можешь считать меня аттракционом.

– Если ты аттракцион, то довольно большой.

– Те, кто меня создал, были немаленькими. В сравнении с тобой и твоими соплеменниками они были просто гиганты! Понимаешь, они устраивали праздник. Не помню уже, по какому поводу. Праздник урожая… праздник моря. Какая разница? А потом из воды выходил я, исполнял ритуальный танец и пускал в небо фейерверки. Может быть, я олицетворял в их глазах какое-нибудь древнее божество. Не знаю, мне об этом не сообщили. Когда я появлялся, меня радостно приветствовали и забрасывали цветами. А когда пора было уходить, со мной трогательно прощались. До следующего праздника.

– Странные у вас были развлечения. А что, погода была такая же скверная?

– Видишь ли, погоду я приносил с собой. Ненастье с грозой и ветром больше всего нравилось моим создателям. – Маше показалось, что Чудовище вдруг сентиментально шмыгнуло носом. – Они очень любили гулять под проливным дождем.

– Что с ними случилось?

– Не знаю. Однажды пришла пора выходить из моря, а на берегу никто меня не приветствовал. Остров был пуст и заброшен. И так много раз, пока дворцы не обратились в руины, а руины – в песок. А потом пришли вы. Но незаметно было, чтобы вы мне сильно обрадовались.

– Наверное, не всем нравился твой ритуальный танец.

– Я всего лишь выходил на берег с одной стороны, пересекал остров и уходил в воду с другой. Чтобы потом вернуться. Мне ведь нужно было соблюдать правила игры. Выполнять обязательную программу. Посреди острова я немного танцевал. И пускал фейерверки, без этого нельзя. Возможно, я не был чересчур осмотрителен. Что-нибудь задевал ненароком. Ну так и ваши дворцы, согласись, не были образцами прочности! И вы могли бы не возводить их на пути моего следования…

– Ты и сейчас намерен вытоптать весь остров?

– Не думаю. Хотя эту убогую халупу, что едва видна среди деревьев, я могу ненароком задеть. Вряд ли это пойдет ей на пользу. Поверь, здесь нет злого умысла. Таковы правила игры. И потом, на суше я недостаточно грациозен, чтобы совершать маневры. А поглядела бы ты на меня в воде!

– Для меня это было бы честью.

– Для меня тоже. Ты умен и сообразителен. То есть, конечно, умна… – «Как птица-говорун», – подумала Маша. – Ты говоришь со мной. Ты даже догадалась меня поприветствовать, а это очень важная часть ритуала. Не то что в прошлый раз!

– А что было в прошлый раз?

– Просто кошмар. Крики, беготня… Иной раз пытались остановить меня какими-то нелепыми машинками, что изрыгали огонь и вонючие дымы, швыряли в меня мелкими снарядами, использовавшими энергию взрыва. Смешно… – но в голосе его не чувствовалось веселья. – Не сочти за бахвальство: для вашего оружия я практически неуязвим. К тому же, мне непонятно, зачем вы пытаетесь меня уничтожить? Я в общем-то простой механизм. Или организм, считай как хочешь. Все, что мне нужно, – это прогуляться с одного конца острова на другой. И, разумеется, станцевать мой танец. Больше ничего.

– Не держи на нас зла, – сказала Маша. – Мы этого не знали.

– Коль скоро не знали, нужно было просто спросить. Я бы все объяснил. Что тут сложного?

– Видишь ли, – вздохнула Маша. – До недавнего времени у нас не было обычая переговариваться с теми, кто нам непонятен.

– Тогда, может быть, вы прекратите допекать меня успехами своей военной науки?

– Я об этом позабочусь, – обещала Маша. – Может быть, тебя порадует новость о том, что военная наука у нас стала разделом истории. Мы давно уже ни с кем не воюем.

– Вот и славно. Немного уважения никому еще не вредило. В конце концов, не такой уж я частый гость в вашем мире. Большую часть времени я лежу в самом глубоком месте океанской впадины, зарывшись в грунт, и размышляю о вечности.

– Не мог бы ты поделиться со мной своими мыслями?

– Они не покажутся тебе откровением. Ведь я простой организм. Или я уже говорил об этом? Поэтому мысли у меня простые. И ме-е-едленные. Как и сам я. Мне некуда спешить. Позади меня вечность, да и впереди, в общем, тоже. Ну вот, скажем:

Вырвавшись далеко вперед, Рискуешь увидеть спины отставших. Жизнь – это бег по кругу.

– Забавная мысль, – сказала Маша, хотя ничего не поняла.

– Спасибо. На самом деле, ничего особенного. Это я так умничаю. А вот еще:

Когда весь мир на тебя ополчился, И смысл бытия безвозвратно утрачен, Найди утешение в огненном танце.

– Похоже, кое-кто и вправду умничает, – заметила Маша.

– Я лишь пытаюсь намекнуть, что мое время на исходе. Думаю, раз уж ты сообразила, как себя со мной вести, то окажешься достаточно умна, чтобы понять, что с моим весом на суше не очень-то комфортно.

– Извини. Не каждый день удается запросто поболтать с Гигантским Чудовищем. Да еще из ушедшего мира. Наверное, я должна что-то сделать в соответствии с твоей программой?

– Для начала, – сказало Чудовище, – слезь со своего постамента и за что-нибудь ухватись, да покрепче. Всё же вы здесь такие мелкие! Уж ты как хочешь, а станцевать я должен. Будет шумно. Кстати, можешь хлопать в ладоши в такт своей внутренней музыке. Вряд ли я услышу, но мне будет приятно сознавать, что впервые за долгое время у меня снова есть аудитория.

– С радостью, – сказала Маша.

Она со всей мочи стала отбивать ладошками ритм. Поскольку Маша не сильна была в мелодических конструкциях исчезнувших цивилизаций, она как умела воспроизводила партию малого барабана из «Болеро» Равеля.

Гигантское Чудовище не возражало. Оно грузно выпрямилось во весь свой соответственный имени рост и пустилось в пляс. Так как массивная туша не слишком располагала к батманам и эшапе, танцевальный номер заключался в перевалке с ноги на ногу, игривой жестикуляции верхними конечностями и размеренном покачивании головой. Всего этого хватило, чтобы остров как следует встряхнуло, а от шезлонгов и тентов в радиусе сотни метров остались одни щепки.

– Пожалуй, достаточно, – сказало Чудовище, шумно переводя дух. – Будем считать, что программа выполнена, – оглядевшись, оно добавило: – Кажется, я не слишком здесь намусорил.

Затем Чудовище выпустило в благоговейно застывшие грозовые тучи несколько длинных языков разноцветного пламени, которые сразу же рассыпались большими красивыми звездами.

– Ты уже уходишь? – спросила Маша.

– Увы, – сказало Чудовище. – Заболтался я с тобой. Да и тяжело тут у вас, на воздухе. Пора мне возвращаться в свою впадину. Уж не знаю, стоит ли нынче топать на тот конец острова, как полагалось бы.

– Наверное, не случится ничего страшного, если сегодня ты отступишь от заведенного распорядка, – сказала Маша. – К сожалению, мы оказались не готовы к твоему визиту надлежащим образом. Но в следующий раз все будет устроено так, чтобы ты мог спокойно прогуляться по острову и вволю потанцевать. Я сама прослежу за этим.

– Буду чрезвычайно признателен, – сказало Чудовище. – А теперь… ну, ты знаешь, что нужно сделать.

Маша немного растерялась. Но, к счастью, ненадолго – еще до того, как выжидательное выражение в огромных, похожих на шлифованный изумруд, глазах Чудовища сменилось недоумением.

– Додзо го-будзи-дэ, Дай-Кайдзю, – сказала она торжественно.

– Очень мило, – заверило Чудовище. – У тебя очаровательный акцент. Впрочем, смею тебя заверить, я понял бы сказанное на любом языке.

– Но как тебе это удается?

– Я и сам не знаю, – страховидная физиономия не выражала ровным счетом ничего, но в голосе отчетливо звучала растерянность. – Тебе лучше задать этот вопрос моим создателям.

– Боюсь, они уже не ответят.

– Тогда прими это как данность.

– Хорошо, – сказала Маша и повторила уже по-русски: – Прощай, Гигантское Чудовище.

Играющая перламутровыми блестками живая гора подалась назад и начала медленно, очень ме-е-едленно отступать в морские воды. Едва только ступни ног Чудовища увязли в прибрежном песке, как время оттаяло и продолжило свой бег. С удесятеренной силой взвыл холодный ветер, зазмеились молнии, небесный гром смешался с тяжким шумом взбеленившегося прибоя.

Прямо перед Машиным носом словно бы из ниоткуда возникла мощная фигура юноши Сабуро.

– Бегите прочь, Маша-сан! – вскричал тот, раскинув руки и пытаясь прикрыть ее своей широкой спиной. – Я задержу эту тварь!

– Успокойтесь, Сабуро-сан, – печально промолвила Маша. – Гигантское Чудовище уходит.

Сабуро в растерянности опустил руки.

– Что, совсем? – спросил он.

– Через девяносто девять лет оно вернется. Как и предсказывал профессор Хисамацу в своих таблицах.

– Острову больше ничто не угрожает?

– Ровным счетом ничего.

Сабуро выглядел совершенно убитым.

– Танака… гм… Хисамацу-сэнсэй хотел расстрелять монстра из квантовой пушки, – сказал он уныло. – Он так надеялся стать спасителем нации…

– Платформа с резервными батареями, – пробормотала Маша. Она чувствовала себя спелым ароматным лимоном, но после того, как его выжали. – Будьте добры, передайте профессору, чтобы не делал глупостей. Во-первых, у него все равно ничего не выйдет. А во-вторых, он может ненароком попасть в нас и тогда ему не то что спасителем нации, а и уборщиком в зоопарке не устроиться.

– Хай, – сказал Сабуро и быстро поклонился, пряча глаза.

Пока он, отойдя в сторонку, вел переговоры с профессором по мобильному видеалу (грозные вопли Хисамацу-сэнсэя разносились окрест на несколько метров), Маша в свою очередь связалась с Пармезаном.

– Мы все видели, – сказал тот сердито. – Никому здесь не понравилось твое поведение, уж поверь. Нельзя быть такой безрассудной, если ты не в курсе.

– Энигмастеру полагается быть безрассудным, – вяло возразила Маша. – Если ты не в курсе.

– Напишешь отчет, – пригрозил Пармезан, хотя уже и не так сурово. – И прибавь к своему отпуску одни сутки. За сегодня: ты ведь работала.

– Напишу, – согласилась Маша. – Но не сейчас. Что-то я подустала от этого отдыха. Вернусь-ка я домой.

– Только посмей, – сказал Гена и отключился.

– Не надо фоток, – ввернула Стася Чехова вдогонку. – Мы про вас целый фильм сняли.

Вернулся Сабуро, встал рядом с Машей. Они глядели на то, как уходит Гигантское Чудовище и никак не может уйти окончательно. Следом за ним, собравшись в тугой косяк, уходили и грозовые тучи. Небо над островом почти расчистилось, и стало понятно, что вообще-то еще ясный день.

– Как вы догадались? – наконец проронил юноша.

– Забавно, – сказала Маша. – Чудовище тоже об этом спрашивало. Все просто, Сабуро-сан. Я любопытная. Я недоверчивая. У меня интуиция, которая позволяет делать верные выводы на основании рассеянной информации, хотя бы даже и ложной. И я не верю в злой умысел. Если мы что-то или кого-то, не понимаем, это не значит, будто нам желают навредить.

– Ах да, – сказал Сабуро. – Вы же энигмастер.

– Фильмы про Годзиллу и разных там зверушек, – сказала Маша. – Это что, операция прикрытия?

– Да, – сказал Сабуро. – Когда в двадцатом веке было документально зафиксировано первое появление Жемчужного Утеса, правительство разработало специальную программу по дезориентации общественного мнения. Была инспирирована индустрия «кайдзю эйга» – производство фильмов про разных монстров. Годзилла, мотыльки, черепахи… Это позволило растворить капли достоверной информации в потоках вымысла отнюдь не отменного качества. Само же существо, которое вы называете Дай-Кайдзю, решено было считать достопримечательностью для сугубо внутреннего пользования.

– И пытаться изредка стрелять по нему из танков, – заметила Маша с иронией, – кидаться бомбами и целиться из квантовой пушки.

– Не все наши традиции идеальны, – сказал Сабуро. Он сунул свободную руку во внутренний карман куртки и достал оттуда серебристую босоножку. – Это ваше, Маша-сан.

В другой руке у него обнаружился длинный тонкий нож с деревянной рукояткой, похожий на те, что используют местные повара для разделки морепродуктов.

– Вы с этим собирались меня защищать? – иронически осведомилась Маша.

– Нет, – хмуро сказал Сабуро. – Это кусунгобу, ритуальный кинжал. Когда я сообщил Хисамацу-сэнсэю о вашем исчезновении, он дал мне этот кинжал и отправил на поиски. Приказал доставить вас на МКП до того, как явится Дай-Кайдзю, либо совершить сэппуку, как и подобает человеку чести. Я не справился и теперь должен сохранить лицо хотя бы даже и ценой жизни.

– Час от часу не легче, – вздохнула Маша. – Я полагала, что сэппуку – это пережиток, ушедший во тьму веков вместе с самураями.

– А я и есть потомок древнего самурайского рода, – пожал плечами Сабуро. – И потом, честь не зависит от эпохи. Она либо есть, либо нет, – он тоже вздохнул. – Беда в том, что я бездарен в стихосложении. Перед исполнением ритуала считается хорошим тоном сочинить хайку. Чтобы потом тебя вспоминали со светлой грустью. А мне в голову лезет какая-то чушь, вроде:

Я маленькая цикада С крохотными крылышками, А головы так и вовсе нет.

– Нельзя ли как-нибудь без архаичных глупостей? – спросила Маша недовольно. – А то вы, Сабуро-сан, – как та цикада. Совсем потеряли голову. На самом деле все обошлось: остров цел, монстр оказался покладистым и невредным, я тоже жива и здорова. Скоро тучи уйдут совсем и выглянет солнышко. Я не в настроении наблюдать средневековую трагедию в хорошую погоду.

– Честь не может быть глупостью, – сказал Сабуро. – Прошу вас оставить меня, Маша-сан. Скоро вернутся служащие отеля и станут наводить порядок. Я хотел бы завершить дело до их появления. Может быть, в одиночестве меня посетит вдохновение.

«Они со своим профессором из темной подворотни положительно сошли с ума, – подумала Маша. – Может быть, это у них такой национальный юмор на экспорт, специально для впечатлительных гайдзинок. Программа по дезориентации. А может быть, все серьезно, кто знает. Но у меня нет сил заниматься уговорами. Здесь нужны радикальные средства».

– Охохонюшки, – сказала она. – Дайте-ка мне ваш видеал, а то мой браслетик не слишком-то убедителен.

Пока Сабуро, усевшись прямо на песок и уложив кинжал перед собой, медитировал с прикрытыми глазами, а Гигантское Чудовище почти полностью скрылось в пучине, Маша ввела один из многих своих заветных кодов чрезвычайной конфиденциальности и перебросилась с невидимым собеседником парой деловых, но весьма уважительных реплик.

– Сабуро-сан, – позвала она юношу. – Прошу простить мою дерзость в такой важный для вас момент. Но с вами желают безотлагательно поговорить.

– Вы правы, Маша-сан, – откликнулся тот слабым голосом. – Сейчас не лучшее время…

Взгляд его упал на картинку видеала. Глаза юноши расширились, губы беззвучно шепнули: «Тэнси!», сам же он в единый миг развернулся всем телом к экрану и, не поднимаясь с колен, застыл в низком поклоне.

– Фудзивара! – особо не церемонясь, рявкнул Его Императорское Величество. Дабы Маша не оказалась безучастным свидетелем, он говорил на планетарном языке. – Я запрещаю тебе совершать сэппуку! Ты понял?!

Сабуро, совершенно потрясенный, пролепетал длинную фразу, почти целиком состоявшую из «хай!». Однако же ему достало отваги вымолвить:

– Прошу не отказать удовлетворить мое недостойное любопытство… Но как эта гайдзин сумела потревожить бесценный покой моего властелина?!

– Позвольте мне, Ваше Императорское Величество, – не удержалась Маша. – Видите ли, Сабуро-сан, мы познакомились в прошлом году, на конгрессе по глобальной культурной интеграции в Киото…

– …где эта ушлая девица выиграла у меня в рэндзю три партии из пяти! – объявил император. Он вдруг захохотал. – И нещадно при этом мухлевала!

– Но как такое возможно? Ведь это же рэндзю…

– А она сумела. Теперь понятно, Фудзивара, с кем ты имел дело? Конечно, она и тебе натянула нос! – Маша сделалась пунцовой, как тропический цветок, но промолчала. – Поэтому не путай честь с наивностью. Убери кусунгобу с глаз моих долой и займись каким-нибудь стоящим делом…

Прошло не меньше часа, прежде чем макушка Гигантского Чудовища совершенно потерялась в волнах. Маша и Сабуро сидели на одном шезлонге, правда – на разных его краешках, и старательно молчали.

Наконец Сабуро продекламировал:

Небо, как циновка, Море, как зеркало. Прощай, Гигантское Чудовище.

– Уже лучше, – сказала Маша. – Но есть еще над чем поработать.

30.09.2013

Вместо эпилога, или Все будет хорошо

– Слушай, – сказал Тойво, – чего ты от меня хочешь?

Гриша замолчал.

– Действительно, – проговорил он. – Чего это я от тебя хочу? Не знаю.

– А я знаю. Ты хочешь, чтобы все было хорошо и с каждым днем все лучше.

А. и Б. Стругацкие. Волны гасят ветер

– Маша, solecito, слезай с чердака! – сказала мама.

– Не хочу.

– А что ты хочешь?

– Спокойно умереть.

– Ты же знаешь, это невозможно.

– Почему?

– Потому что ты молода и абсолютно здорова. А еще потому что мы тебе этого не позволим.

– А если у меня хандра?

– Отложи ее на время и спускайся, завтрак стынет.

– Спасибо за своевременную подсказку. У меня нет аппетита, и я умру с голоду.

– Да что с тобой нынче такое?

Маша ненадолго задумалась.

– Наверное, кризис среднего возраста.

Проходивший мимо по своим домашним делам брат Виктор остановился и обидно захохотал.

– Машка, для кризиса среднего возраста ты еще слишком глупа! – объявил он, а мама посмотрела на него с укоризной.

– Глупа?! – вспыхнула Маша. – Это я-то глупа?!

Она порыскала взглядом вокруг себя в поисках чего-нибудь увесистого, подобрала какой-то старинный ухват из чугуна и полезла было вниз. Но вовремя вспомнила, что она благонравная девица в меланхолии.

– Ну и ладно, – сказала она печально. – Ну и пусть. Это все потому, что никто меня не понимает.

– Извини, – внезапно поправился брат. – Я не хотел тебя обидеть. Само с языка сорвалось. На самом деле я оговорился и хотел сказать: слишком юна.

– Ну то-то же, – сказала мама и прекратила его щипать.

– Ах, это ничего не меняет, – вздохнула Маша и прилегла, поджав ноги, на самый большой половичок, что здесь сыскался.

– Машечка, – услыхала она папин голос. – Сплин – дело хорошее, но завтрак на столе, и тосты с апельсиновым джемом никто не отменял.

– Ладно, – проворчала Маша. – К завтраку я, так и быть, спущусь. Но должна вам всем заметить, что так нечестно. Вы прибегаете к запрещенным приемам.

– В борьбе за благополучие собственного дитяти все средства хороши, – резонно заметил папа.

Завтрак состоялся в доброжелательном молчании. Все, начиная с мамы и заканчивая кошками, поглядывали на Машу с сочувствием. Не каждый день с нею случалась такая беда, как утрата интереса к жизни. Мама собственноручно намазывала ей джем на тосты. Папа подливал в кофе ровно столько молока, сколько полагается, не больше и не меньше. Брат же был настолько добр, что не отпустил за столом ни единой ехидной реплики, ни даже мельчайшей шпильки. Кошка Светка, как самое наглое существо в доме, вспрыгнула было на колени, посидела немного и, не дождавшись ответной ласки, ушла по своим делам.

После завтрака Маша снова забралась на чердак. Никто ей в том не препятствовал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не распевало тирольские йодли в наушниках на проезжей части высокоскоростного грузового шоссе. На чердаке было темно и пыльно, пахло пересохшим деревом и какими-то травками. Наверное, так могло бы пахнуть остановившееся время. В дальнем углу стояли громоздкие и на вид зловещие сундуки. Кровля хранила следы так и не состоявшейся попытки преобразовать это пропадавшее впустую пространство в мансарду. А в углу стопкой лежали плетеные половики, напоминание о маминых потугах освоить уральские народные промыслы. Маша вспомнила, как в детстве устраивала из них гнездышко и точно так же пряталась ото всех. А брат внушал ей с напускной строгостью: «Машка! Знаешь, ты кто? Ты не Машка, а Мышка! Я бы даже сказал – Крыска!»

Сейчас соорудить что-нибудь подобное уже не получилось бы. И половики утратили былую свежесть, хотя и несли еще следы недавней перетряски, и сама Маша стала слишком большой для того, чтобы считаться мышью.

Тяжко вздохнув (примерно сто двадцатый раз за утро), Маша села на половики. Поджала ноги, обхватила себя руками. Приняла позу, наиболее подходящую для самоутешения. «Я глупая, некрасивая… – завела она про себя тоскливую песенку. – Никому я не нужна… Никто меня не понимает, никто меня не любит…»

К слову, в подобном миноре она оказывалась нечасто. И в часы уныния сама себя не понимала, да и не любила тоже. Но ничего с собой поделать не могла. А если ничего нельзя поделать, то нужно получать удовольствие от того, что есть.

Чего скрывать, Маше вдруг понравилось себя жалеть и что все вокруг ее жалеют тоже. Хотя она всегда подозревала, что к ее приступам меланхолии окружающие не относятся с надлежащей серьезностью. Особенно брат и кошки…

Ну вот, легка на помине.

Самая молодая и ласковая кошка Аленка. Явилась бесшумной дымчатой тенью. Испытующе поставила переднюю лапу на Машино колено. Не встретив сопротивления, вспрыгнула всеми лапами Маше на колени. Полагая, что дело сделано, устроилась с максимальным комфортом и приступила к тотальному умыванию.

Ну как тут печалиться? Маше даже плакать расхотелось, хотя еще пару минут назад она была близка к беспричинным слезам.

Что же такое стряслось? Что послужило поводом? Ведь ничто не происходит из ниоткуда. Машинально почесывая Аленку за ухом, Маша перебирала в памяти события последних дней.

Вроде бы все складывалось неплохо.

Отчет по инциденту на Сешуткенишхе был принят без замечаний. Тоже мне, инцидент! Двадцать лет назад обосновавшийся на плато Спишвештар археологический отряд Джексона-Файва настолько увлекся раскопками укрепленного городища Саваркумчихх, что операторы стали давать команды робокопам с использованием арготической терминологии. Выражения вроде «прочесать раскоп», «шлифануть страту» или «улизать фактик» оказались непонятны автоматам не самого высокого интеллектуального уровня. Робокоп – всего лишь роботизированный копающий механизм, что с него взять. Неверно интерпретировав выданную команду (Маша, краснея и запинаясь, как смогла воспроизвела ее вслух; высокое собрание в штаб-квартире Тезауруса цинично ржало), робокоп П. Флетчер покинул археологическую площадку и убрел в окружавшие плато лесные дебри. Где и сгинул, как представлялось, навсегда. Потому что джунгли Сешуткенишхи – никому не подарок, в них не то что целый город укроется, вроде того же Саваркумчихха, но и целая культура, его во время оно построившая и по каким-то своим причинам впоследствии покинувшая. И когда в прошлом уже году ксенологи вступили с означенной культурой в контакт, то были бесконечно озадачены внезапными параллелями между доминирующим по всему континенту культом Пасмурного Железного Камнегрыза и базовыми принципами эксплуатации самоходной землеройной техники малой энергонасыщенности, с точностью до синтаксических конструкций. Ксенологи всеведущими быть не обязаны, но то обстоятельство, что всех младенцев третьего формирующего пола называли Флетчерами, не могло их не насторожить. Призванный на помощь Тезаурус в лице Маши и «Команды Ы» потратил на разрешение проблемы ровно столько времени, сколько понадобилось Маше, чтобы изучить в непосредственной близости капище Камнегрыза с рукотворным идолом посередине и сформулировать задачу, а Стасе Чеховой найти в Глобале и связать воедино два разрозненных по времени факта. То есть намного меньше, чем Маша убила на составление отчета. Кстати, судьба самого П. Флетчера так и осталась непроясненной. Не то он пришел в негодность и был разъят на мощи приверженцами культа, не то убрел в какие-то совершенно уже непроходимые джунгли – и дальше нести в туземные массы факел собственной святости.

Обязательный по случаю пребывания на Земле прием у генерального инспектора Тезауруса мадам Арманды Бенатар был ожидаемо официозен и малопознавателен. Роль Маши в означенном действе свелась к смирному сидению на краешке глубокого кожаного в леопардовом чехле кресла, со сложенными на коленях лапками, и выслушиванию начальственных рацей. Мадам Бенатар, как всегда, величавая и ослепительная, пожурила Машу за неоправданное стремление к простому решению сложных проблем, напомнив про инциденты на Бханмаре, Аджите и на хребте Сайлюгем. Затем похвалила примерно за то же самое. Полюбопытствовала, как продвигается латентное следствие по перевалу Дятлова. Упреждая Машину недоуменную реакцию, элегантно прикрыла глаза ладонью: «Кажется, я что-то путаю… это было поручено не вам, дитя мое…» Маша уловила намек, но виду, разумеется, не подала, сделав себе зарубку на памяти при случае поднять архивы и разобраться, что же, в конце концов, приключилось на том самом злосчастном перевале. «Ступайте, дитя мое, – молвила мадам Бенатар значительным голосом, – употребите каждую минуту своего отдыха к духовной пользе и телесной радости, покуда вновь не окажетесь призваны под знамена Тезауруса…»

День рождения Артема Леденцова прошел, как ему и полагалось, весело и сумбурно. Конечно же, Пармезан произнес длинную, стилистически выверенную и абсолютно несмешную речь. Зачитал приветственное послание от Тезауруса, которое, напротив, содержало необходимую дозу тонкого английского юмора. Каковой до Леденца, как водится, не дошел, пришлось объяснять, что само по себе было развлечением. Что было потом? Рыбная ловля голыми руками (наибольшую сноровку ожидаемо проявил Пармезан, в то время как Маша удовольствовалась двумя деморализованными лягушками и проржавелым котелком, наследием дикого туризма прошлых веков, который был торжественно, с подобающими почестями, скормлен подвернувшемуся кибер-уборщику). Уха по особому рецепту Эли Бортник (водку, входившую в рецепт в качестве вкусовой добавки, вылакал сам виновник торжества и долго плевался). Скаутские песнопения у костра, под губную гармошку и шаманский бубен (Машино исполнение бессмертной «Безноженьки» неожиданно для нее снискало горячее одобрение публики, как то: аплодисменты, «Жа-а-алко деточку!..», пылкие целования со стороны новорожденного). Ночные полеты на гравипоясах над замершим в изумлении диким полем, с заходами в пике и криками «Мир-р-р вашему дому!». Танцы под музыку сфер, которую Леденец при помощи диковинного аппарата собственного изготовления собирал напрямую со звездного неба, из движения воздушных масс и шума древесных крон. Затем Леденец и Стася Чехова повздорили из-за пустяка. Пока их мирили, Стася поцапалась уже с Элей, обиделась на весь белый свет и отправилась было спать. Но скоро вернулась и в знак установления всеобщей гармонии упросила Машу еще разок спеть «Безноженьку». А потом…

А потом Маша узнала, что Эварист Гарин находится на Земле. (Ну что бы Пармезану, бюрократу злосчастному, хоть на природе не отвлечься от административных забот!) Что третьего дня был он замечен и приветствован в коридорах штаб-квартиры Тезауруса. Что впечатления человека, наглухо загруженного неотложными делами, явно не производит. А, напротив, по обыкновению своему, весел, насмешлив, игрив и полон новых идей. Словом, живет какой-то своей, отдельной, весьма интересной жизнью.

Маша не рухнула без чувств, не поперхнулась вином, даже не переменилась в лице. Сделала вид, что сказанное вовсе к ней не относится. Да, человек вернулся на родную планету. Все когда-нибудь возвращаются. Да, у них было общее прошлое. Слишком короткое, чтобы переживать, и слишком насыщенное, чтобы не вспоминать. Но мало ли что и с кем приключилось. На то оно и прошлое, что прошло.

Усмехнуться и забыть.

Но, как видно, не получилось.

Маша вернулась домой, в надежде, что родные стены излечивают все душевные раны. Не к себе, в пустую, слишком просторную для человеческого одиночества студию. В мамин дом, старый, деревянный… теплый и уютный.

Ну, если уж на то пошло, он был скорее папин. Хотя за уют и тепло в первую очередь отвечала, безусловно, мама. А уж затем только – кошки. Числом трое: Аленка, Надюха и Светка. Был еще кот Иван III, но на него возлагались скорее охранные задачи. На папину долю выпадало привнесение духа рационализма и здравой иронии в эту всевластную пастораль.

К исходу недели сделалось ясно, что не помогли и родные стены.

«Я никому не нужна, – грустно думала Маша. – Вот в чем причина. Все видят во мне энигмастера. Это энигмастеры нужны всем и повсюду. Но обычный человек по имени Маша Тимофеева никому не интересен. Хотя у него есть и мечты, и чувства, и богатый внутренний мир… Ну, допустим, не такой уж богатый. Можно было бы и разнообразить. И все равно. Мне уже двадцать пять, а совсем скоро будет тридцать. Я нужна только папе, маме, немножечко брату и самую малость кошкам. Все мои друзья – не друзья даже, а коллеги. Пока нет нового задания, обо мне и не вспомнят. И этим все исчерпывается. Лучшие годы позади. Жизнь проходит мимо».

Кошка Аленка перестала вылизываться и внимательно заглянула Маше в глаза. Словно бы желала прямо здесь, не сходя с места, склонить ее к добру.

– Напрасный труд, – сказала ей Маша замогильным голосом. – Я с первого дня своей жизни нахожусь на светлой стороне. Но никому до того нет дела.

Кто-то предупредительно поскребся возле чердачной двери.

– Можно? – спросил папа.

Маша вздохнула в неизвестно уже который раз.

– Это твой дом, – сказала она. – А я лишь занудная, тягомотная гостья.

– С этим не поспоришь, – согласился папа, с комфортом размещаясь напротив, на жалобно захрустевшей вязанке какого-то декоративного хвороста. – Когда у тебя дурное настроение, ты делаешься положительно невыносима. В точности как твоя матушка. Какое везение, что на вас обеих находит не чаще одного раза в год!

Маша усмехнулась через силу.

– Думаешь, пройдет? – спросила она.

– Уверен, – сказал папа. – И скорее, чем ты думаешь. Собственно, за тем я и здесь.

– Трюк с апельсиновым джемом тебе повторить вряд ли удастся, – предупредила Маша.

– И не собираюсь, – сказал папа. – Хотя на всякий случай вазочка с джемом дожидается кое-кого на веранде. И не только она. Видишь ли, ангел мой… – он вдруг задумался, словно потерял нить рассуждений. – Мы с тобой мало разговариваем. Удивительно, что такая возможность выпадает в редкие минуты, когда тебе не хочется никого видеть. В обычном своем состоянии ты вполне довольна собой и окружающей действительностью, носишься, как метеор, и последнее, на что готова тратить свое драгоценное время, так это на задушевные беседы.

– К духовной пользе и телесной радости, – брякнула Маша невпопад.

Папа недоуменно вскинул брови:

– Всегда мечтал узнать, – заявил он, – что творится в твоей голове.

– Я и сама не всегда понимаю, – созналась Маша.

– И все же дай угадаю, – сказал папа. – Ты чувствуешь себя покинутой, лишней на этом празднике жизни, и что тебя никто не любит. – Он обратил взгляд к потолку. – Да, чуть не упустил из виду… и не понимает.

Маша покраснела. На ее счастье, чердак был довольно-таки сумрачным местом.

– При всем том, – продолжал папа, сообщив голосу менторские интонации, – ты неплохо сознаешь всю глубину своего заблуждения. И с нетерпением ожидаешь момента, когда представится повод в нем раскаяться… – он вдруг смущенно засмеялся. – Академическая риторика неодолима. Особенно с собственными детьми, которые давно выросли.

– Я еще не выросла, – жалобно запротестовала Маша. – Не делай из меня взрослую раньше времени!

– Ну тогда иди ко мне, – велел папа.

Застенчиво сопя, Маша сползла со своего насеста и с кошкой на руках пристроилась к папе под бочок. Она сразу почувствовала себя совсем-совсем маленькой. Как по волшебству, вселенские горести тоже уменьшились до каких-то легкомысленных пустяков. «Все дело в чувстве защищенности, – констатировала она уголком своего рационально организованного сознания. – И почему я раньше не догадалась?» Ей даже снова захотелось жить – так, самую малость. Да и от апельсинового джема она, к своему стыду, не отказалась бы.

– Мне кажется, Машечка, ты не понимаешь собственного счастья, – сказал папа. – Вот ты, наверное, думаешь, что нет у тебя никакой личной жизни. Одна сплошная работа. А так хочется повести вокруг себя беззаботным взором, охватить им весь мир… лечь на белый песочек на берегу бирюзового моря, нацепить на нос темные очки и ни о чем не думать!

– Еще и как хочется! – промурлыкала Маша. – То есть никогда не хотелось, а вот ты сказал – и сразу захотелось.

– Как-нибудь специально проделай такой опыт. Оборви все связи, скройся от человечества. Специально для тебя: есть такое местечко в Австралии, Хайамс-Бич. Вот там натурально белый песок. Или Хибакоа, это уже на Кубе. Сам я там не бывал, но поговаривают… – папа насмешливо фыркнул. – Готов поспорить, уже вечером ты начнешь всех изводить своими причитаниями: «Ску-у-учно! Расскажите что-нибудь интере-е-есненькое!»

Маша засмеялась в теплый папин бок.

– Фигушки, – возразила она. – Дня три я обязательно продержусь.

– Нормально образованный и воспитанный человек, – сказал папа, – не способен долго предаваться безделию. А ты, как это ни покажется тебе странным, ужасающе нормальна. Мы с мамой с детства за тобой такое примечали. Это нас даже немного настораживало. Но потом, по счастью, все изменилось к лучшему. Ты стала дерзить, совершать глупости, драться с подружками, ломать конечности…

– Всего только одну, – уточнила Маша.

– Да, и тебе редко бывало скучно. Ты все время чем-то была занята. Вокруг тебя постоянно что-то вращалось, кипело и булькало. А теперь позволь спросить: что в твоем представлении можно назвать личной жизнью? Праздное нифиганеделанье на белом песочке? Или напряженную, ни на мгновение не пресекающуюся работу мозга?

– Мозг тоже должен отдыхать, – робко заметила Маша.

– Уж он без тебя как-нибудь разберется, – сказал папа иронически, – что он должен, а что нет. Быть может, ему хватает периодов пониженной активности, которые принято называть сном. Тем более что ты ни разу не Менделеев, чтобы загружать свой драгоценный орган мышления периодическими системами…

– Что же получается? – осторожно спросила Маша. – Вся жизнь так и пройдет в трудах?

– На сей счет не беспокойся, – заверил ее папа. – Есть старинное правило: лучший отдых – смена деятельности. А у тебя что ни день, то все вокруг новое. Новая загадка, новый мир, новые люди. И не совсем люди.

– Такого пока не было, – сказала Маша уверенно.

– Ничего, – утешил папа. – Какие твои годы! – он попытался погладить Машу по голове, но только запутался пальцами в ее так и не расчесанной со сна гриве. – Мыслить и творить – это и есть бремя разумного человека. И знала бы ты, к каким печальным последствиям ведут попытки прекратить думать! Тебе, верно, не встречалось такое, но есть внушительные человеческие сообщества, где все только развлекаются и ничего полезного не делают.

Маша навострила ухо.

– Что, совсем-совсем? – спросила она недоверчиво.

– Совершенно и осознанно, – кивнул папа. – Пытаются быть ближе к природе. Или отдалить тепловую смерть вселенной, основываясь на неверно истолкованном втором начале термодинамики. Ну, иногда пляшут. Устраивают турниры, кто кого перепляшет. Достигают в этом известного совершенства.

– Наверное, кто-то должен в этом мире искусно плясать, – задумчиво промолвила Маша.

– Не спорю, – сказал папа. – Но ведь они там еще и поют!

Они засмеялись. Маша почувствовала, что ей стало намного легче. Вернее, она почувствовала это сразу, как только явился папа. Но боялась спугнуть это спасительное ощущение.

– Я веду себя как дура, да? – спросила она стеснительно.

– Ты девочка, – сказал папа. – Имеешь право.

– Я еще немного тут посижу, – сказала Маша. – А потом спущусь. Наверное, ты прав. Сон разума порождает чудовищ…

– А дремота – мелких неприятных монстриков, – подтвердил папа. – Подозреваю, ничего нового или чрезвычайно умного я не сказал. Но ты должна быть снисходительна. В конце концов, ты в роду Тимофеевых первая девочка. По крайней мере, со второй половины двадцатого века. Никто толком не знает, как с вами, девицами, обращаться.

– С ума сойти, – сказала Маша. – Столько поколений – и сплошь мальчики. А тут вдруг я! Это все из-за мамы?

– Точно, – промолвил папа. – Она решила, что в семье должен соблюдаться баланс интересов. Против ее упрямства никакой генетике не совладать! Так появилась ты, маленькая девочка…

– …с большим носом, – хмыкнула Маша.

– Не такой уж он был и большой, – возразил папа. – Если честно, он был громадный. Зато в него было очень удобно целовать – не промахнешься!

– А сейчас? – ревниво осведомилась Маша.

– Давно не пробовал.

– Давай, – сказала Маша, удовлетворенно подставляя нос. – А правда, что в нашем роду полным-полно гениев?

– Неправда, – ответил папа. – Как и во всех семьях, раз-два, и обчелся. На этом чердаке прямо сейчас есть хотя бы один гений?

– Я могу поручиться только за себя, – уклончиво произнесла Маша. – И я точно не он.

– Но справедливости ради замечу, что и круглых дураков не наблюдалось. Твой пра-пра… – Папа замолчал, что-то подсчитывая в уме. – Твой восьмипрадед – вот кого можно было назвать гением.

– Да, ты рассказывал, – кивнула Маша. – Он был историк, и он настолько опередил свое время, что сам себя едва остановил.

– Ну, историком он был вполне ординарным, – сказал папа рассудительно. – Но у него были золотые руки. Или даже родиевые, потому что родий намного ценнее золота. Этими руками он мог построить вечный двигатель. Или машину времени. Или «детектор адских искр»…

– Это еще что такое? – поразилась Маша.

– Прибор, который регистрировал опасный потенциал изобретений. Иначе говоря, «искрогаситель» – одно из немногих своих детищ, которое Виктор Тимофеев, твой восьмипрадед, сохранил для потомства. В усовершенствованном виде «искрогаситель» применяется и поныне, когда у конструкторов современной техники возникают сомнения. Но об этом лучше тебе расспросить брата.

– А что стало с остальными изобретениями? – поинтересовалась Маша.

– Что-то безвозвратно утрачено, – сказал папа. – Что-то вошло в обиход. А кое-что хранится в семьях потомков и передается по наследству.

– Вот здорово! – сказала Маша с восторгом. – И у нас тоже?

– Конечно, – сказал папа. – Вон в том сундуке.

– Ты никогда не говорил! – промолвила Маша с укором.

– К слову не приходилось, – пожал плечами папа.

Машины глаза загорелись.

– А можно посмотреть?

– Можно, – вздохнул папа, принимая спокойную, как вязаная кофта, Аленку с рук на руки.

Маша на четвереньках подобралась к заветному сундуку и откинула тяжелую крышку, перехваченную полосами кованого металла. Внутри ее ждали какие-то пыльные узелки, пакеты и коробки.

– Но тут ничего нет! – воскликнула она разочарованно.

– Ты, верно, ждала, что тебя вдруг осияет магическим светом, – улыбнулся папа, поглаживая Аленку. – Не забывай, что все гениальное, как правило, просто. Наше наследство хранится в темной деревянной шкатулке и выглядит весьма непритязательно.

– Неужели это? – спросила Маша, извлекая на свет довольно увесистый металлический брусок с приделанной к нему механической клавиатурой, какую можно было увидеть разве что в старинных фильмах про писателей-классиков, и зажатым между валиками из рассохшейся резины обрывком прессованной целлюлозы.

– Поучтивее с ним, – предупредил папа. – Это не что иное, как темпотайп. Клавишный темпоральный коммуникатор, позволяющий общаться сквозь толщу времен!

Маша скептически оглядела темпотайп со всех сторон.

– Это невозможно, – заявила она. – Говорю тебе как энигмастер. Существуют технологии, которые недоступны человечеству даже на данном этапе его развития. А значит, были недоступны и раньше. Машина времени – всего лишь красивая и страшная фантазия.

– Если верить семейным архивам, – сказал папа, – перемещения во времени станут реальностью в конце этого столетия. За себя не ручаюсь, но у тебя прекрасный шанс стать свидетельницей грядущих свершений. Впрочем, согласно тем же архивам, они будут обставлены громадным количеством условий и ограничений.

– Адские искры? – спросила Маша.

– Они самые. Тебя не затруднит вернуть эту бесценную вещицу на место?

– Но ведь она наверняка не работает.

– Кто знает. В семье Тимофеевых из Красноярска хранится вечный двигатель. Когда я был в гостях у двоюродного брата, двигатель еще крутился. Хотя ему пришлось заменить одно колесико, которое совсем проржавело.

– Странное чувство, – призналась Маша. – Как будто кто-то совсем незнакомый вдруг окликнул тебя сквозь толщу столетий. Ужасно хочется ему ответить. В то же время мой профессиональный опыт бунтует против самой мысли об этом. Я разрываюсь на части.

– Во всяком случае, я вижу, что ты уже не куксишься, – сказал папа. – И могу удалиться с чувством исполненного родительского долга… Ах, да! – Он хлопнул себя по лбу. Это получилось у него несколько фальшиво. Актер из папы всегда был никудышный. – Зачем, собственно, я и пришел. Дело в том, что у тебя гости.

– Гости? – рассеянно переспросила Маша, продолжая ощупывать занятную игрушку. – Не помню, чтобы кого-то ждала.

– Если быть точным, гость. И довольно взрослый. Вряд ли он намного младше меня. Этакий хлыщ.

Маша попятилась на мгновенно ослабевших ногах и села на груду половиков, не выпуская из рук драгоценный прибор. Она знала только одного человека в мире, который подпадал под это папино определение.

– И давно он здесь? – спросила она, стараясь не выдавать голосом волнения.

– Добавь минут десять к тому времени, что мы посвятили семейным воспоминания. Хочу тебя предупредить сразу: мне он не понравился. Явился с громадным букетом каких-то не существующих в природе цветов, который тотчас же вручил твоей матушке. Я не самый наблюдательный родитель в мире, но, кажется, у него припасен еще один. И могу догадаться, для кого. Объявил, что польщен знакомством с автором выдающегося исследования по этнографии малых народов Центральной Евразии. И, что особенно отвратительно, он действительно читал мои работы! Есть нехитрые приемы, которые легко позволяют обличить дилетанта…

Маша слышала слова, почти не вникая в их смысл. Голова плыла, сердце колотилось, воздух вдруг стал вязким, словно гель.

Он пришел. Он здесь. Все, во что уже и не верилось, может сбыться.

– Машечка, так ты идешь? – вернул ее к реальности папа.

– Ничего, – как со стороны, услышала она собственный голос, безразличный, почти механический. – Подождет.

Папа поглядел на нее с веселым изумлением.

– Мамина дочка, – наконец проронил он, качая головой.

Маша слабо улыбнулась.

– Тебе доставалось? – спросила она.

– Еще и как! – с гордостью воскликнул папа. – Знала бы ты… Но оно того стоило.

– Мама – самая красивая женщина в мире, – кивнула Маша понимающе. – Расскажешь потом, как ты за ней ухаживал?

– Обязательно, – обещал папа. – Было весело и познавательно… Что ж, пойду совру этому пижону, что ты выбираешь наряд, приличествующий обстоятельствам.

Он спустил Аленку с колен и неспешно покинул чердак по приставной лестнице.

Маша осталась одна, с закрытыми глазами и забытой улыбкой на лице.

«Ну вот, – думала она. – Как бы ни сложилось, но теперь все будет хорошо. У меня, у него, у всех. Потому что я так хочу. Я не собираюсь умирать от счастья в одиночку».

Наконец она открыла глаза и увидела нелепый допотопный прибор у себя на коленях.

«Должно быть, неспроста я и он оказались в одном месте в одно и то же время».

В единый миг Маша сочинила своему далекому предку прочувствованное послание следующего содержания:

«Здравствуйте, мой восьмипрадед и мой драгоценный друг. Надеюсь, Вас не заденет подобное обращение. Все же, мы недостаточно знакомы. Между тем, я имею несравненную честь быть Вашей наследницей по прямой линии.

Верно, Вас заинтересует, благопополучны ли те, кто с гордостью и достоинством несет в будущее Вашу фамилию.

Могу Вас уверить в нижеследующем.

Все хорошо. Все замечательно. И у всех всё будет замечательно. У меня сегодня прекрасный день. Не скрою, начался он неважно, однако вскорости все выправилось. И я хочу, чтобы у всех он был таким же прекрасным и полным волнующих открытий. Ну вот хочу, и все тут. И пускай свершится какое-нибудь чудо, которое принесет в жизнь каждого человека минуты абсолютного счастья. Да что же я все о людях? Какой-то дремучий антропоцентризм!.. Пускай это чудо коснется кошек, собак и всех божьих тварей, что живут с нами бок о бок. Есть такое шутливое поверье: мысль материальна. Хотя мой жизненный опыт говорит скорее об обратном, что реальность зачастую бывает иллюзорна. Но пускай именно сегодня моя мысль воплотится. А дальше увидим.

Чмоки в щеки. Ваша Маша.

P. S. Как там сказано у классиков… только чтобы без иронии?

Все будет хорошо.

И с каждым днем все лучше».

Осмыслив и отточив постскриптум, Маша вдруг с печалью поняла, что не успеет набрать такой пространный текст на примитивном печатающем устройстве и до следующего утра. А столько времени в ее распоряжении попросту не было. Еще каких-то минут десять, и сердце расколошматит грудную клетку изнутри.

Издав пятитысячный, наверное, вздох, на сей раз – короткий, Маша нащелкала на тугих клавишах одну недлинную фразу: «Все будет хорошо». И подпись: «Ваша Маша». Затем, понимая, что все едино ничего из этой затеи не выйдет, нажала на кнопку с надписью «отравить». Судя по пропущенной букве «п», надпись была сделана не самым прилежным из числа предков.

Прибор чихнул, со скрипом прожевал бумажную ленту и вдруг с неожиданной резвостью наколотил прыгающими блеклыми буквами: «доставлено». После чего затрясся, словно в нервическом припадке, и окончательно прекратил подавать признаки жизни.

– Это не я, – быстро сказала Маша и поглядела по сторонам, не был ли кто свидетелем ее проступка, и затолкала прибор обратно в сундук. – Я не хотела.

«Конечно, хотела», – мысленно укорила она себя.

На какое-то время Маша вновь ощутила себя малолетней хулиганкой, которая вначале действует, а уж потом, от случая к случаю, включает мозги.

Но ничего страшного не произошло.

Медлить больше не стоило. Пора было спускаться с чердачных высот на землю, где ее уже заждались.

Маша нашарила босой пяткой ступеньку приставной лесенки…

Мир содрогнулся и ушел из-под ног. Как будто семеро китов, на которых, если верить славянским верованиям, держится плоская Земля, вдруг решили подзаправиться проплывавшим в глубине косяком селедки.

Маша жалобно пискнула: «Ой, мамочки, падаю-у-у-у!» и немедленно исполнила свою угрозу.

Лететь было невысоко, но чрезвычайно обидно.

Маша не была спортивным гением. Поэтому сгруппироваться толком ей не удалось. Она больно ударилась боком о твердый грунт, исцарапала лицо о торчавший из-под дома жесткий сорняк, распорола каким-то сучком предплечье. И, кажется, снова, как в детстве, сломала лодыжку. А то и ребро. В общем, ничего не упустила.

Теперь Маша лежала на спине и боялась вздохнуть. Ей было больно. Над нею в просветах древесных крон величественно парила паутина орбитальной энергостанции, белая на слепяще-синем. Величие человеческого гения взирало с невообразимых высот на человеческую же ничтожность. Маша чувствовала себя самым несчастным существом во вселенной. И самым глупым тоже. Вот теперь в самую пору было и разреветься.

Ну почему, почему это должно было случиться именно сейчас? Дома, в кругу родных и близких?! В то время как на работе, на краю Галактики, на дне океана, в жерле вулкана все страсти-мордасти отскакивали от нее, как горох от стенки. Хищные вирусы лишались последних зубов. Дивовидные монстры расползались, в ужасе поджав все наличные хвосты. А в обычной жизни непременно нужно было сначала залезть на чердак, а потом оттуда сверзиться… Она что, злым глазом изуроченная?!

Между тем, мир под Машей понемногу успокаивался. Колыхнувшись разок-другой, застыл – теперь, по всей видимости, окончательно. Должно быть, киты вдоволь наохотились и вернулись к исполнению обязанностей.

Все закончилось.

Маша подобрала ноги и села. Прислушалась к ощущениям.

– Интересненько, – наконец произнесла она неповинующимися губами. – Что это такое было? Землетрясение?

Она подняла глаза и увидела кошку Аленку, которая сидела в чердачном проеме и с демонстративным спокойствием умывалась.

– Если кошка не нервничает, – рассуждала Маша вслух, – то почему я-то чебурахнулась? Землетрясение на одну персону? Что-то новенькое. И если я разбилась, то… почему я цела?!

С правой лодыжкой все было в порядке. Да и с левой тоже. Никаких кровоточащих ран на предплечье не обнаружилось. Лицо, разумеется, горело, но не от царапин, а от избытка переживаний.

В волосах, однако, полно было разнообразного мусора, как же без этого.

– А то, что я без конца болтаю сама с собой, – продолжала Маша, – это нормально? Или оттого, что я стукнулась головой?

Но призраки прежних невзгод пугливо отступали в небытие, делая Машины подозрения пустыми и ненужными.

«Вот сейчас явлюсь в таком ужасном виде, – с легким злорадством думала Маша, поднимаясь и отряхивая сарафанчик. – И все сразу догадаются, с каким чудом в чешуе связались».

Умом она понимала, что так поступать не следует, что она благовоспитанная señorita, а не чучело огородное. И не ведьма косматая. И не чучело ведьмы. Что нужно переодеться, причесаться, сделать яркий макияж и быть неотразимой. Но не могла отказать себе в маленьком удовольствии увидеть первую реакцию Эвариста Гарина на свой парад-алле.

Наверное, стоило бы при этом выглядеть несчастной, чтобы он знал, как ей было плохо.

Но трудно притворяться несчастной, когда ты счастлива по уши.

22.02.2014

Примечания

1

Герман МЕЛВИЛЛ. Моби-Дик, или Белый Кит. Перевод И. Бернштейн.

(обратно)

2

Томас МАЙН РИД. Затерянные в океане. Перевод Н. Аверьяновой и Н. Миллер-Будницкой.

(обратно)

3

Солнышко (испанск.)

(обратно)

4

Станислав Ежи Лец.

(обратно)

5

Черт! Тысяча чертей! (испанск.).

(обратно)

6

Евгений Шварц. Золушка.

(обратно)

7

Перефразировка известного эпизода из романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

(обратно)

8

А. и Б. Стругацкие. Трудно быть богом.

(обратно)

9

Чокнутые (испанск.).

(обратно)

10

Фонема – минимальная языковая единица, звук речи. Визема – выражение лица и положение губ, соответствующее фонеме.

(обратно)

11

«Прощай, прощай и помни обо мне». Шекспир. Гамлет, принц датский.

(обратно)

12

Андре Шенье. Пер. Е. Гречаной.

(обратно)

13

Шарлотта Бронте. Жизнь. Пер. Н. Шошунова.

(обратно)

14

Чертов зануда (испанск.).

(обратно)

15

Дерзай! (япон.).

(обратно)

16

Александр Вертинский. Безноженька.

(обратно)

17

Семен Кирсанов. Поэма о роботе.

(обратно)

18

Джон Мильтон. Il Penseroso. Пер. Ю. Корнеева. Стола – одеяние римской матроны.

(обратно)

19

Уолт Уитмен. Прощай, мое Вдохновенье! Пер. Н. Банникова.

(обратно)

20

Друг познаётся по любви, нраву, лицу, деянию (лат.).

(обратно)

21

«Полагаешь, ничего страшного, если мальчик останется с дядей Эрни? Да, я думаю, все в порядке». Рок-опера «Томми» (1969) группы The Who.

(обратно)

22

Черт побери этого мужчину! (испанск.).

(обратно)

23

Шекспир. Гамлет, принц датский. Пер. Б. Пастернака.

(обратно)

24

Александр Грин. Алые паруса.

(обратно)

25

Многие имена собственные, в частности – топонимы, упоминаемые в тексте, не имеют аналогов в реальности. Действие происходит в той Японии, которая существует лишь в воображении автора. Установление границ между правдой и вымыслом предполагается дополнительным развлечением для пытливого читателя.

(обратно)

26

«Чудесатее и чудесатее». Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес.

(обратно)

27

Я люблю тебя (франц.).

(обратно)

Оглавление

Вместо пролога, или Письмо на Землю

Барьер восприятия

  1.

  2.

  3.

  4.

  5.

  6.

  7.

  8.

  9.

  10.

Давайте нарисуем Машу

Альфа Кадавра

  1.

  2.

  3.

  4.

  5.

  6.

  7.

  8.

  9.

Сильная мотивация

  1.

  2.

  3.

  4.

  5.

  6.

  7.

  8.

  9.

  10.

Руководствуясь здравым абсурдом

Хтоническая сила

  1.

  2.

  3.

  4.

  5.

  6.

Новый Эдем

Прощай, Гигантское Чудовище

Вместо эпилога, или Все будет хорошо Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg