«Последняя тайна»

Линн Шоулз, Джо Мур «Последняя тайна»

…Сатана. Отныне так Врага зови; на Небе не слыхать Его былого имени теперь. Джон Мильтон. Потерянный рай. Книга 5, стих 658. Перевод Аркадия Штейнберга

Авторы выражают признательность следующим людям, благодаря которым эта вымышленная история кажется правдоподобной:

— капитану Дженниферу Фоберу, Управление по связям с общественностью, Объединенное командование аэрокосмической обороны Северной Америки;

— доктору Уэйну Д. Пеннингтону, профессору геофизики, Мичиганский технологический университет;

— Серафину М. Коронел-Молине, кафедра испанского и португальского языка и культуры, Принстонский университет;

— Деанне Весоловски, кафедра классической филологии, Университет Маркетт.

Особая признательность Гарриет Купер и Ли Джексону.

Пролог

От начала времен людей тревожили загадки, необъяснимые явления и странные события. Некоторые из них можно объяснить странностями природы. Некоторые — истолковать научно. Но есть мифы, дошедшие до нас из глубокой древности и живущие по сей день. И многие из них так и остались загадкой.

Один из таких мифов, пришедший из ветхозаветной Книги Бытия, рассказывает о расе гигантов, которых называли падшими. Изгнанные на землю Богом за союз с Люцифером в великой битве на Небесах, падшие были обречены навечно остаться на земле — они не могли ни умереть, ни вернуться на Небеса. Прошли века, и падшие научились не отличаться от людей ни внешне, ни поведением, и об их существовании почти забыли.

Под предводительством Сатаны падшие усердно готовились к тому дню, когда нанесут Богу ответный удар и отберут у Него то, что Ему дороже всего, венец Его творения — человека.

Приближалось время решающей схватки. Армия падших подготовилась к нему. Но одно препятствие встало у них на пути. Единственный человек, в жилах которого течет та же кровь, что и у них. Коттен Стоун, нефилим — дочь ангела, однажды сумела остановить их. И падшие ангелы уже не повторят прежней ошибки.

Сбитый самолет

00:20:15

Пассажир, сидевший в кресле 2К бизнес-класса аэробуса А-340 компании «Вирджин-Атлантик», сквозь толстые очки пристально смотрел на дверь, ведущую в кабину пилота. Секунд за десять до этого из кабины донесся резкий хлопок, и он вскинул голову, оторвавшись от «Ньюсуик».

Теперь он вместе с остальными потрясенно слушал гремевшие по внутренней связи слова пилота:

— Говорит капитан Крулл. У нас технические неполадки. Всем оставаться на местах.

За время перелета из Лондона в Нью-Йорк капитан делал и другие объявления, но на этот раз его голос был напряженным и резким.

Мимо кухни, отделявшей салон первого класса от кабины пилота, опасливо прошла стюардесса. Она молча остановилась перед тяжелой дверью кабины, все еще держа в руках полотенце, которым до этого вытирала пятна с передника. Обладатель места 2К проследил за ее взглядом, устремившимся к надписи: «Служебное помещение. Во время полета вход воспрещен».

Он наблюдал, как стюардесса сняла со стены телефонную трубку и нажала кнопку, — видимо, чтобы соединиться с кабиной пилота. Что-то произнесла и стала ждать ответа. Пассажир видел, как меняется ее лицо. Она медленно повесила трубку на стену, прикрыла рот рукой и, побелевшая, развернулась к пассажирам.

Мужчина поправил очки и начал вставать.

— Прошу вас, оставайтесь на месте, — сказала стюардесса.

— Объясните, что происходит! — крикнула какая-то женщина.

— И что там хлопнуло, черт возьми? — спросил другой пассажир.

Несмотря на запрет, мужчина с места 2К поднялся.

— С самолетом что-то не так?

— Нет, все в порядке, — ответила стюардесса, которая явно все еще пыталась переварить услышанное.

— Нас захватили террористы?

Стюардесса закусила губу.

— Капитан Крулл сказал, что застрелил второго пилота и собирается застрелиться сам. — Она попятилась к кухне. — И нет никакого способа попасть в кабину и остановить его.

00:12:06

— Капитан Крулл! С вами говорит Томас Уайетт.

Высокий, подтянутый, в потертых джинсах и джинсовой рубашке, Уайетт стоял на крыльце своего коттеджа, выходившего на темные воды Крокодильего озера, что затерялось в лесах северной Флориды.

— Вы меня слышите? — спросил он в спутниковый телефон.

Ответа не последовало.

— Капитан, я хочу вам помочь.

Тишина.

Уайетт знал, что сейчас его слышит как минимум сотня человек — он напрямую соединился с коммуникационной системой самолета. Он представил, как в Департаменте внутренней безопасности, Пентагоне, Департаменте обороны, штабе Объединенного командования аэрокосмической обороны Северной Америки, Федеральной администрации по авиации и прочих бесчисленных ведомствах военные и штатские склонились над динамиками своих приборов. А еще он ясно сознавал, что у него очень мало времени и события вот-вот примут трагический оборот. Самолет компании «Вирджин-Атлантик», следующий рейсом 45, подал код 7500, свидетельствующий о захвате, а значит, ему не позволят приземлиться и даже приблизиться к Нью-Йорку, пока в кабине пилот, собирающийся совершить самоубийство.

Прижимая телефон к уху, Уайетт говорил:

— Капитан! Что бы ни толкнуло вас на этот шаг, еще есть время дать обратный ход. И дело не только в вас. На борту — двести восемьдесят ни в чем не повинных людей. Они не имеют отношения к вашим трудностям. Пусть ваши проблемы решают специалисты.

Уайетт посмотрел на часы. Он знал, что два реактивных «шершня» Ф-18 уже вылетели на перехват воздушного судна. На случай сигнала 7500 существуют четкие инструкции: заставить самолет изменить курс и направиться к безопасному месту посадки, а при необходимости — сбить его. Громоздкий неуклюжий лайнер был для пилотов-истребителей легкой мишенью.

00:11:04

— Капитан, вы профессионал с семнадцатилетним стажем, — продолжал Уайетт, поглядывая на трехстраничный факс, который держал в руках. — Вашему послужному списку позавидует любой пилот. У вас семья — десятилетние дочери-близняшки. Вы хотите оставить их без отца? Если вы лишите жизни ни в чем не повинных пассажиров, это нанесет удар сотням, если не тысячам их родных и близких. А что будет с теми, на кого упадет самолет? Скажите, чего вы хотите, а я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваше желание было удовлетворено. Еще не поздно.

Уайетт знал, что заложников, как правило, берут по трем причинам: жертвоприношение, убийство и самоубийство. Вся полученная информация бесспорно свидетельствовала о том, что это третий случай. Он-то и был специальностью Томаса Уайетта.

00:10:19

— Капитан, у нас остается мало времени.

Он прижал ладонь ко лбу, глядя на зеркальную гладь озера, в которой отражались высокие сосны и заросли пальметто. Его коттедж был единственным на двадцать миль вокруг. Несколько раз в году Уайетту удавалось выбраться сюда — отдохнуть и порыбачить. На сегодня рыбалка отменялась.

— Капитан Крулл, жизнь — штука тяжелая. Я знаю. Возможно, кто-то не понимает, до чего стресс может довести человека. Но я понимаю.

Томас Уайетт еще раз пролистал факс. В досье Крулла не значилось ничего такого, что могло бы подтолкнуть пилота к крайней черте. Никаких семейных или финансовых трудностей. Никаких злоупотреблений спиртным и наркотиками. И это сильно осложняло задачу Уайетта. Не за что ухватиться, никакой зацепки, чтобы убедить пилота, что он, Уайетт, — его друг, может быть, единственный на данный момент. Нужно, чтобы Крулл ему доверился, но если не вовлечь пилота в разговор, Крулл не почувствует в нем союзника. И это очень скверно. Это означает, что шансы уговорить его ничтожны.

— Капитан Крулл, — произнес Уайетт, понимая, что это последняя возможность не позволить пилоту совершить задуманное. — Ваш самолет догоняют два истребителя Ф-18. Один из них полетит рядом с вами и отдаст распоряжение уменьшить скорость, снизиться до трех тысяч футов и последовать за ним на запасную посадочную полосу. Вы понимаете меня?

Тишина была такой же пустой, как и надежды Уайетта. Он снова взглянул на часы:

— Капитан!

00:09:25

— О боже! — закричала женщина, сидящая за несколько рядов позади пассажира места 2К, и ткнула пальцем в иллюминатор. — Они нас сейчас собьют!

За несколько последних мгновений тревожный шепот перерос в панику. Теперь, когда все, не веря своим глазам, уставились в иллюминаторы вдоль левого борта самолета, пассажир 2К заметил устрашающие гладкие очертания военного истребителя. Два хвостовых киля показались ему похожими на лезвия ножа. Вытянутый, заостренный нос напоминал жало насекомого. Пилот, сидевший в изогнутой кабине, помахал рукой, чтобы привлечь внимание Крулла.

Пассажир всматривался в иллюминатор, чтобы получше разглядеть истребитель, как вдруг заметил то, от чего пульс участился, а воздух застрял в легких. К законцовке крыла истребителя была прикреплена маленькая синяя управляемая ракета. Неужели их лайнер превратится в огненный шар и упадет в холодные воды?

— Что за дерьмо? — заорал какой-то подросток.

— Прошу всех сохранять спокойствие. — Громкий голос стюардессы перекрыл вопли пассажиров. — Это стандартная процедура. Истребитель прилетел, чтобы в целости и сохранности доставить нас к ближайшей посадочной площадке.

— Зачем? — крикнул подросток. — За каким хреном нас куда-то доставлять? Что плохого, если мы просто сядем в аэропорту Кеннеди?

— А вон еще один! — завопил кто-то с другой стороны салона.

Второй Ф-18 подлетел так близко, что можно было рассмотреть лицо пилота. Колени пассажира 2К задрожали, и он рухнул в кресло. Снял очки и закрыл глаза. «Стандартная процедура? — подумал он. — Доставить? Но если второй пилот мертв, а первый угрожает самоубийством, то кто поведет самолет?»

00:04:02

— Капитан Крулл! Я знаю, вам видно, что с обоих бортов вашего самолета летят Ф-18.

Уайетт мерил шагами веранду, на лбу проступил пот. Под ботинками скрипели истертые половицы. Слышался визг голубых соек, ссорящихся из-за орехов, которые Уайетт бросил для них в траву как раз перед звонком. Ему бы их проблемы.

00:03:23

— Капитан, эти пилоты слышат каждое мое слово. Командующий аэрокосмической обороной — тоже. И если ему покажется, что нам с вами не удалось договориться, он не станет медлить. И он, и его пилоты приносили присягу и клялись защищать граждан Соединенных Штатов. Капитан, у них есть четкий приказ, который не предполагает никаких разночтений. Одно лишь мое слово — и их тут же отзовут. Я знаю, что вы порядочный человек, что вы отец и муж. Сейчас у вас в руках сотни человеческих жизней. Прошу вас, скажите мне, чего вы хотите. Я сдвину горы, чтобы удовлетворить ваши требования. Я могу. Я уже делал такое для других. Скажите хоть что-нибудь!

00:01:02

Приглушенный хлопок заставил пассажиров бизнес-класса замереть — словно кто-то нажал на паузу видеоплеера. Горький комок застрял в горле пассажира 2К, когда он встал и сделал шаг к двери кабины. Очки свалились на пол. В двух шагах перед ним была стюардесса, а по проходу шла еще одна.

— Впустите нас! — кричала стюардесса, барабаня кулаками в дверь. — Откройте!

Пассажир оттолкнул стюардессу и что было сил ударил в дверь ногой. Показалось, что он пнул каменную глыбу: ногу пронзила острая боль. Сзади спешил еще один пассажир с огнетушителем в руках. Пользуясь его нижней частью как тараном, он стал методично колотить в дверь, но на ней оставались лишь следы красной краски.

Вдруг нос самолета резко ухнул вниз, и все повалились на пол. В ту же секунду женщина, сидевшая на несколько рядов дальше, завопила:

— Мы сейчас разобьемся!

Самолет снова нырнул.

Багаж, покрывала, подушки, напитки, люди вперемешку оказались на полу и стали сползать к переборке.

Пассажир 2К рухнул на колени, когда на него свалился человек с огнетушителем, — он не мог вздохнуть. Он открыл рот, собираясь крикнуть, чтобы тот с него слез, как вдруг уши пронзил звук, оглушительный, как удар грома. Пассажир повернул голову и посмотрел в проход. Он был без очков и увидел лишь размытую картинку, но все понял. Стена пламени мчалась на него яростной обжигающей волной. Он в последний раз набрал воздух в легкие и закричал, уже зная, что маленькая синяя ракета достигла цели.

00:00:00

Лавка окаменелостей Джилли

Мы суть то, что мы думаем. Все, чем мы являемся, возникает в наших мыслях. Своими мыслями мы творим мир.

Будда

Долина Динозавров, штат Техас

— И мир изменится, — сказала Коттен Стоун по мобильнику. Держа телефон одной рукой, а руль другой, она ехала во взятой напрокат машине по шоссе 67 к городу Глен-Роуз, штат Техас. — Куча народу просто встанет на уши.

— Да, впечатление производит сильное, — ответил Тед Кассельман, и его голос стал пропадать.

Коттен взглянула на индикатор уровня сигнала. Тот прыгал между единицей и нулем. Хоть бы связь не пропала. Тед был ее начальником, когда она работала на спутниковом новостном канале. И даже когда она получила место главного корреспондента отдела расследований на Эн-би-си и ушла из Си-эн-эн, Тед по-прежнему оставался ее другом и наставником.

— Коттен, я смотрел блиц-выпуск новостей, но, естественно, подробности они не разглашают. Изо всех сил нагнетают страсти вокруг твоего эксклюзивного репортажа. По-моему, именно так: нагнетают страсти. Зачем — ума не приложу. Сколько времени ты уже работаешь над материалом?

— Пару недель. Я ждала, пока утихнет ажиотаж по поводу сбитого самолета. В голове не укладывается, что пилот коммерческого рейса способен выкинуть такую жуткую штуку. Неужели их не проверяют на психическую устойчивость?

— Самое интересное, что недавно этот пилот прекрасно прошел ежегодную проверку. Мы продолжаем отрабатывать версию, что за всем этим кто-то стоит. Для многих такое событие, когда пришлось сбивать самолет с пассажирами, — тревожный сигнал. По-моему, даже после одиннадцатого сентября никто не предполагал, что может дойти до такого.

— Как я понимаю, самолет передал сигнал о захвате.

— Да, — ответил Тед. — Считают, что его послал второй пилот, чтобы привлечь внимание авиадиспетчеров.

Слушая, Коттен Стоун представила себе Теда Кассельмана — высокого чернокожего мужчину сорока четырех лет. Он рано начал седеть, и она знала, что многие из преждевременно побелевших волос — на ее совести. Захотелось сменить тему и снова перейти от трагедии с самолетом к своему сюжету.

— Я абсолютно уверена в своем репортаже, Тед. Он получится потрясающим.

— «Потрясающим» — слабо сказано. Ты не оставишь камня на камне от всего того, что на сегодняшний день наработала наука. — Тед рассмеялся и вздохнул. — Надеюсь, у тебя все получится. Такая сенсация сулит огромные перспективы.

Коттен охватил восторг предвкушения. Она окинула взглядом Пэлакси-ривер, обмелевшую настолько, что на лодке уже не проплыть. Однако после проливных дождей, говорят, река превращается в большую яростную стремнину — единственную в северном Техасе реку с порогами. Дождь меняет реку до неузнаваемости. Так и ее новая история кардинально изменит мир.

— Сколько, ты говоришь, собирается заплатить канал? — спросил Кассельман.

— Восемь штук, — ответила она и услышала, как Тед присвистнул. — Не надо меня пугать. Я убеждена на все сто, что информация достоверная. Если канал не захочет покупать материал, его купят на черном рынке намного дороже. И тогда сюжет вместе со славой достанется кому-нибудь другому. Я проверяла, Тед. Эксперты говорят: все точно.

— Проверить и доказать подлинность — не одно и то же, детка. Ты сама знаешь это лучше любого другого. — Он помедлил. — Я просто не хочу, чтобы с тобой вышло, как с Джеральдо, который открывает сейф Аль Капоне[1], или еще хуже, как с Дэном Рэзером[2]. Надеюсь, ты меня понимаешь.

— Один палеонтолог обследовал эту кость. Сказал, никаких сомнений.

— Коттен, ты сама себя послушай. Ощущение такое, что ты готова поверить чему угодно. Какой-то Джилли… ведь так зовут торговца? Черт, в этом Техасе сплошные Джилли.

— Еще попадаются Джорджи У. и Линдоны. Но если честно, он так и представился: Джилли.

— Ладно, всяко лучше, чем Глубокая Глотка[3]. Итак: Джилли из Техаса, у которого папа коллекционирует всякое ископаемое барахло и держит у себя склад костей динозавров, находит эту невообразимую кость в отцовском подвале, в ящике с кучей других костей. Он звонит тебе втихаря и предлагает сенсационный сюжет за разумное вознаграждение, хотя может за бешеные деньги продать кость на черном рынке. Но из чистого великодушия он…

— Да нет, великодушие тут ни при чем. Обыкновенный расчет: если сюжет выдаем мы, то к нему в лавку окаменелостей доллары потекут рекой. У него есть другой вариант: он продает кость на черном рынке и получает столько же за один раз, но без всякой помпы. И он выбирает то же самое, но с помпой.

— А что за палеонтолог? Он откуда взялся?

— Угомонись, Тед. Ну почему ты не можешь просто за меня порадоваться?

— Потому что ты для меня как родная дочь. Я за тебя беспокоюсь. Не хочу, чтобы ты на пике популярности села в лужу.

Коттен откинулась на сиденье и посмотрела на спидометр. Восемьдесят девять миль, а здесь разрешено не больше шестидесяти пяти, и она отпустила педаль газа. Тед и в самом деле беспокоился за нее.

— Его фамилия Уотерман. Доктор Уотерман. Я познакомилась с ним на банкете для журналистов, который устраивали в Музее естественной истории месяца два назад. Все вышло прекрасно. Он согласился съездить в Техас. Естественно, дал письменное обязательство не разглашать эту информацию, пока мы не пустим ее в эфир. Пришлось постараться, чтобы Джилли согласился показать кость Уотерману. Теперь о ней знают только крупные шишки в Эн-би-си, Уотерман, Джилли, я, а теперь еще и ты. Если узнают, что я болтаю об этом с конкурентом, меня тут же уволят.

— Уотерман, — повторил Тед. — А как его зовут?

— Генри… нет, Гарри. Гарри Уотерман. А зачем тебе?

— Просто из любопытства. Может, попробую навести о нем справки.

— Он написал на канал письмо, где подтвердил свое заключение, что кость подлинная. Если бы не это письмо, думаю, они не стали бы раскошеливаться.

— Стало быть, нацелилась прямо в вечерние новости?

Коттен напряглась от предвкушения. Она снова на вершине. Сегодня вечером ее лицо появится в каждой гостиной. Господи, как ей это нравилось.

— Ну да, — сказала она. — Сегодня великий день.

— Пожалуй, мне стоит озадачить свою команду.

Коттен уловила в его тоне предупреждение.

— Что ты имеешь в виду?

— Только представь, какие будут последствия этого сюжета. Как ученые и религиозные фундаменталисты воспримут доказательство, что Библия верна в самом буквальном смысле. Кое-кому придется съесть свою шляпу — или, может быть, бифштекс из бронтозавра.

— Никогда не отказывалась от хорошего жаркого, — сказала Коттен.

Секунды на три воцарилось молчание, затем Тед наконец ответил:

— Будь осторожна, детка.

— До скорого, Тед, — попрощалась Коттен и захлопнула крышку мобильника.

Она всмотрелась в низкие набухшие серые тучи. Может быть, ей самой придется увидеть превращение Пэлакси-ривер.

Впереди показалась потертая вывеска: «Магазин и лавка окаменелостей Джилли. Расстояние — одна миля». Вот оно. Этого мига она ждала. Сюжет, который снова вознесет ее на вершину. Один такой сюжет уже был — заговор Грааля. Но сейчас… Неопровержимое доказательство того, что человек жил в эпоху динозавров. Ее «пятнадцать минут славы» должны продлиться подольше.

Во время последнего приезда в Глен-Роуз Коттен проехала две лишние мили, чтобы заглянуть в Палеонтологический музей. Ее потрясли экспонаты — особенно следы людей и динозавров. Она поговорила с несколькими людьми, и все они твердо отстаивали свои убеждения. Посмотрим, что они скажут, когда услышат ее репортаж.

Когда Коттен Стоун остановилась на засыпанной гравием парковке у местного объекта паломничества туристов, она почувствовала уже знакомый прилив радостного волнения. За последние два года она сделала несколько сенсационных сюжетов: когда дважды отыскала Святой Грааль; когда заставила Ватикан открыть свои тайники и вернуть иудеям менору Второго Храма, которую в 70 году нашей эры привез в Рим император Тит; когда рассказала об удивительной находке — древнейших свитках, обнаруженных в пещерах у Мертвого моря; когда первой сообщила о том, что обнаружены тридцать сребреников, которые заплатили Иуде Искариоту за предательство Христа. Но главное достижение — впереди. Когда дело касалось сенсаций, связанных с религией, в эфире Коттен Стоун не было равных. И вот теперь она собиралась мимоходом разрушить главную научную теорию — теорию эволюции — прямо здесь, жарким полднем, на пыльной техасской трассе. Она гнала машину, уже чувствуя прилив адреналина.

Коттен поставила машину за фургоном Эн-би-си отделения «Даллас/Форт-Уорт» с видеооборудованием, припаркованным прямо перед лавкой Джилли. Телевизионщики были готовы передать ее новый сюжет, который изменит мир, сначала вверх — к орбитальному спутнику, а потом — вниз, к замершей в ожидании аудитории. Она покажет миру кость динозавра, в которой застрял наконечник копья — доказательство того, что человек жил 150 миллионов лет назад, бок о бок с динозаврами.

Вылезая из машины, Коттен взглянула на затянутое тучами техасское небо. А теперь крепче держитесь за стулья, иначе свалитесь, подумала она. Коттен Стоун снова собиралась взорвать вечерний эфир.

Всего через неделю с того момента, который должен был стать ее звездным часом, Коттен Стоун снова стояла перед камерами. Но сейчас ее щеки не пылали от радостного волнения, а в голосе не было торжества. Глаза были густо накрашены, чтобы веки не казались такими опухшими. Она вся поникла, а когда заговорила, ее голос дрожал от стыда.

— Я хочу принести извинения всем тем, кого я ввела в заблуждение или оскорбила, — говорила Коттен, стараясь не смотреть в камеру. Она уставилась в заготовленные записи, чувствуя взгляды собравшихся в студии, кожей ощущая их презрение. — У меня не было намерения обманывать или участвовать в обмане зрителей канала Эн-би-си и его филиалов. Я не собиралась лгать. Меня обвиняют в том, что я игнорировала доказательства того, будто реликт, теперь известный как «кость творения», — умело сфабрикованная фальшивка. Искренне заявляю: у меня не было никаких данных о том, что реликт является подделкой, и я не желала никого обмануть. Если я нанесла кому-либо моральный ущерб, то глубоко сожалею об этом. Надеюсь, вы меня простите.

Коттен разжала пальцы, и листки бумаги рассыпались по полу студии. Она вышла из-под света прожекторов, а потом — из студии. Никто не проводил ее. Никто не попрощался с ней. Путь до дверей, прочь от этого жуткого молчания, показался бесконечным.

На улице толпились люди. Корреспонденты защелкали фотоаппаратами и наперебой стали выкрикивать вопросы:

— Скажите, мисс Стоун, правда ли, что вас принудили отказаться от своих заявлений?

— Будете ли вы и дальше искать доказательства истинности библейской версии происхождения мира?

— Что вы собираетесь делать теперь, после увольнения?

Она увидела Теда Кассельмана, стоящего рядом с такси.

Он помахал ей рукой, а когда она подошла, открыл дверцу.

— Почему-то подумал, что ты не в состоянии сама ловить такси.

Она поцеловала его в щеку.

— Спасибо, что пришел, Тед. Я всегда знала, что могу на тебя положиться.

— Я уже говорил: ты для меня как родная дочь.

Коттен проскользнула на заднее сиденье, и Тед нагнулся к ней.

— Ты уверена, что поступаешь правильно? Уверена, что хочешь уехать из Нью-Йорка?

Коттен кивнула.

— Пока что южная Флорида устраивает меня больше всего.

— Не забывай, здесь у тебя есть друзья.

В ответ она лишь слабо улыбнулась.

— Ну что ж, детка. Ты уже побывала в аду и сумела вернуться. Вернешься и на этот раз. Не сомневаюсь.

Он поцеловал ее в лоб и захлопнул дверцу.

Машина тронулась, и Коттен показалось, что ее душа проваливается в бездну.

Перу

Год спустя

Коттен Стоун прислонилась лбом к прохладному иллюминатору самолета. Местами проглядывала поверхность земли; большую часть ее заслоняли густые облака. Коттен посмотрела на часы. Самолет летел по расписанию. Заложило уши, когда он начал приближаться к пункту назначения — международному аэропорту Лимы. Словно побаиваясь повторения истории, Коттен прислушалась к лязгу шасси, выдвигающихся из пазов. Она закрыла глаза. Лима. Новый сюжет. Новый старт. Прошел мучительный год борьбы с депрессией, и впервые после скандала с «костью творения» у нее появился шанс вернуть утраченную веру в себя.

Когда шасси с глухим стуком выдвинулось, она вцепилась в подлокотники. Теоретически она понимала, что все дело в подъемной силе и давлении, но в глубине души ей было нелегко поверить в то, что эта сила способна поднять в воздух такую огромную и тяжелую штуку, как самолет. А уж управлять его снижением, чтобы он не упал на землю и не разбился вдребезги, — это из разряда фантастики. Потому-то пальцы и вцепились в обивку подлокотника. Во время взлета и посадки она всегда читала молитвы.

Лишь только в сознании промелькнуло слово «молитва», как ей стало зябко, так зябко, что показалось, будто что-то кольнуло основание шеи. Она содрогнулась. Волной нахлынули воспоминания. Не так уж часто она молилась. Коттен глубоко вдохнула носом, выдохнула ртом. Перед вылетом из Форт-Лодердейла она запаслась успокоительным… именно на этот случай. Ей удавалось справляться с приступами беспокойства с помощью визуализации и дыхательных упражнений, но воспоминания одолели ее именно в тот момент, когда самолет стал приземляться, и все это вместе не позволило сосредоточиться.

Коттен села поудобнее и просунула ладони под пристежной ремень, там, где ключицы. Ремень, ограничивающий движения, усиливал нервозность. Захотелось снять его, убрать подальше от тела. Желание встать, свободно двигаться заклокотало в ней, как пузырьки в бутылке с газировкой, которую встряхнули, — и если бы она не сумела подавить в себе это желание, оно непременно выплеснулось бы наружу.

Коттен заерзала в кресле и мельком заметила сияющие внизу огни. Теперь лишь тонкая органза облаков проплывала мимо, пока самолет продолжал снижаться. Почти сели. Еще чуть-чуть. Если бы эти чертовы таблетки лежали в кармане, она бы их выпила. Но они в сумке, а сумка — на верхней полке. Если она сейчас встанет и возьмет сумку, все будут на нее смотреть — а может, кто-нибудь даже узнает.

Коттен снова закрыла глаза, стараясь ровно дышать и расслаблять все тело, начиная с пальцев ног, сосредотачиваясь на каждой мышце, снизу вверх, до головы. Глубокое, спокойное, равномерное дыхание. Вдох через нос, выдох через рот.

Шасси со скрежетом коснулось посадочной полосы. Самолет дважды вздрогнул и мягко покатился по асфальту. Двигатели взвыли, и их рев зазвучал для нее прекрасной серенадой. Дышать стало легче, а пальцы перестали цепляться за подлокотники. Затылок холодило от выступившего пота. Она обмякла на сиденье, довольная, что наваждение — так она предпочитала называть свои приступы — исчезло, хотя неизвестно, то ли она сама справилась, то ли удачная посадка успокоила нервы. Впрочем, теперь это не важно. Она на земле.

Предстоящая работа не слишком вдохновляла, но ей будут платить, и, кроме того, это поможет ей поднять свою репутацию. Провал в Техасе не только отнял у нее рабочее место, испортил имидж и лишил доверия — Коттен перестала себя уважать. Так что особого выбора не было.

Наконец она услышала тихий звонок: табло «Пристегните ремни» погасло. Коттен подождала, пока проход освободится, и все сойдут по трапу, — лишь тогда встала и сняла с верхней полки багаж. Удержалась и не стала открывать сумку, чтобы достать таблетки.

Экипаж самолета произнес дежурные прощальные слова, когда она выходила из салона. Коттен вежливо кивнула и вымученно улыбнулась — на большее ее не хватило.

Пробираясь к сектору выдачи багажа, Коттен вытащила из кармана мобильник и открыла его, чтобы найти в записной книжке номер Пола Дэвиса. И увидела сообщение о пропущенном звонке. Она нажала стрелочку внизу, чтобы просмотреть список последних звонков.

Джон Тайлер. От одного его имени сердце едва не выпрыгнуло из груди. Она моргнула и на миг представила его глубокие голубые глаза. Господи, как же она по нему соскучилась. Не будь он священником, жизнь у них сложилась бы совсем по-другому.

Коттен нажала на кнопку, чтобы перезвонить ему, но сразу дала отбой. Перед разговором с Джоном хотелось собраться с мыслями. А аэропорт не самое подходящее для этого место.

В записной книжке она отыскала имя Пола Дэвиса. Он был оператором, с которым она работала над предыдущим сюжетом — убогим репортажем о том, можно ли по наличию или отсутствию фторида определить наверняка, является ли археологическая находка подлинной. Идея была в том, что фторид начали добавлять в питьевую воду совсем недавно, поэтому артефакт, в котором он обнаружен, наверняка подделка. Но с другой стороны, говорили оппоненты, что обычно делает человек, когда находит артефакт? Правильно, моет его под краном. Вот вам и фторид. Суть этого спора не интересовала никого, кроме немногочисленных археологов, которые обожали наскакивать друг на друга, пытаясь доказать, что они умнее оппонентов. Широкой публике на все это было наплевать. Они с Полом немало повеселились, делая этот сюжет. Так что она позвала его в качестве оператора на это задание, а тот, в свою очередь, уговорил Ника Майклса — приятеля и полевого звукооператора — присоединиться к ним в Лиме.

Коттен собралась было нажать кнопку вызова, как вдруг услышала знакомый голос:

— Коттен!

Она подняла глаза и увидела Пола Дэвиса, который пробирался к ней против людского потока. Они обнялись.

Пол был высоким, стройным и темноволосым. За собой он тащил аппаратуру в серебристой сумке на колесиках, которую Коттен запомнила по их предыдущей работе.

— А это Ник Майклс, — сказал Пол, представляя своего спутника, — лучший звукооператор к югу от города Обурн в штате Алабама. А еще он потрясно готовит мексиканскую еду.

Ник был ниже и плотнее, чем Пол, волосы были уложены гелем и колючками топорщились во все стороны — а в глазах поблескивал интригующий озорной огонек.

— Значит, «тигр», — сказала Коттен, пожимая протянутую руку Ника. — А я — «дикая кошка», родилась и выросла в Штате синей травы[4].

— Так и быть, это я тебе прощу, Коттен, — улыбнулся Ник.

— По крайней мере, честно, — рассмеялась она. — Сколько у нас времени до самолета в Куско?

— Как раз хватит, чтобы пропустить по знаменитому «Писко-Сауэр», — сказал Пол, указывая на бар.

После короткого перелета в Куско вся троица села на поезд и начала путешествие длиной в сорок три мили к Мачу-Пикчу, крепостному городу древних инков, возведенному в пятнадцатом веке. По крутой петляющей дороге они сначала доехали до Агуас-Кальентес. Коттен пожалела, что у них мало денег, иначе сели бы на шикарный поезд «Хайрем Бингем»[5]. Но вид из окон все равно был фантастическим, хотя дорога вытрясла из них всю душу.

В Агуас-Кальентес они сели на автобус, который повез их вдоль реки Урубамба, а потом покатил в горы по серпантину к конечному пункту назначения, находящемуся на высоте восьми тысяч футов над уровнем моря.

— Мы хотя бы сможем тут что-то посмотреть? — спросил Пол, когда они вышли из автобуса неподалеку от Мачу-Пикчу.

— Боюсь, у нас не будет времени, — ответила Коттен. Они поднимались по высоким ступенькам к центру приема туристов. — У гостиницы «Сенчури-Лодж» примерно в два тридцать нас будет ждать проводник. А оттуда до того места, куда нам надо попасть, два часа ходу, причем дорога тяжелая.

Впрочем, они все-таки нашли время, чтобы сделать то, что Ник назвал «козырным снимком», — на любимом туристическом месте, площадке у «Хижины хранителя». Коттен вытащила цифровик и попросила прохожего щелкнуть их втроем на фоне Мачу-Пикчу.

— Жаль, что так мало времени, — сказала Коттен, когда они направились к «Сенчури-Лодж».

— Может, на обратном пути, — отозвался Пол. — Это просто позор — проделать такой долгий путь и не посмотреть тут все как следует. — Он с интересом огляделся. — Как инкам удалось все это построить?

— Жевали листья коки, — сказал Ник.

— Это было привилегией королевского двора и священников, — сказала Коттен.

— Держу пари, что крестьяне утаскивали по паре листочков, — ответил Ник.

— Если серьезно, нам обязательно надо попробовать чай с листьями коки, который здесь продают, — сказал Пол. — Говорят, он помогает легче переносить большую высоту. — И спросил Коттен: — А что тебе известно про то место, куда мы направляемся?

Коттен пожала плечами.

— Только то, что его недавно открыли и все еще изучают. И при этом не знают ни того, кто его построил, ни того, что случилось с обитателями.

— Звучит жутковато, — сказал Ник.

Отлично, подумала Коттен. Как раз этого и не хватало.

Риппл

Стоя в туалете физического факультета Иллинойского университета, Лестер Риппл моргал, а по щекам у него катились слезы. Никак не получалось надеть эти чертовы контактные линзы без слез и соплей. Указательным пальцем он зажал одну ноздрю и высморкался в умывальник. Проделал то же самое с другой ноздрей. Вставлять линзы всегда оборачивалось для него пыткой. Ну почему это не может быть проще?

Лестер снова пристроил линзу на кончик указательного пальца. Откинул назад темно-русые волосы и, глядя на свое отражение в зеркале, стал подносить линзу к глазу. Эти линзы казались ему похожими на лилипутские аквариумы. Без рыбок, конечно. Когда до цели оставалось всего полдюйма, в глазах защипало, а из носа потекло. Лестер крепко сжал толстые губы, оттянул веко и широко распахнул светло-голубые глаза. С первой же попытки линза встала на место. Лестер снова заморгал и вытер глаза носовым платком, который висел на раковине. Прищурился и сморщил нос. Теперь, по крайней мере, он нормально видит. С левым глазом все в порядке, а вот на правом острота зрения всего десять процентов. Это не результат аварии или несчастного случая — правый глаз всегда плохо видел. Лестер постоянно на все натыкался, вечно терял равновесие, что в детстве делало его идеальной мишенью для сверстников. Первое время ему помогали очки, но из-за них его стали дразнить еще хуже. Отец хотел, чтобы сын стал сильнее, научился давать сдачи, вел себя как мужчина. А вот мать его понимала, поэтому она отложила денег и на одиннадцать лет подарила ему контактные линзы.

— Только не говори отцу, — сказала она.

С тех прошло уже семнадцать лет, но он так и не привык к этим чертовым линзам. А самое странное — отец так ничего и не заметил.

Лестер посмотрел на часы. Он пришел слишком рано. Сейчас два часа, а собеседование назначено на два сорок пять. И хорошо. Ему нужен запас времени. Это придавало уверенности. В конце концов, мог опоздать автобус. На дороге могла случиться авария. Его мог прихватить понос, выступить сыпь или приключиться насморк, и тогда потребовалось бы время, чтобы подействовал имодиум, димедрол или кларитин. Много всего могло случиться — и тогда он опоздал бы. А начинать работу с опозданий — не дело.

Лестер вчетверо сложил носовой платок, положил на край умывальника и три раза постукал по нему пальцами, потом перевернул и снова постукал, приговаривая вслух:

— Раз, два, три.

И сунул его в левый передний карман брюк.

Вымыл руки — три раза нажал на дозатор жидкого мыла и намылил руки. Потом сполоснул их, трижды поставив под кран.

— Раз, два, три.

Высушил руки, потряс ими, повертел над головой и наконец вытер о штаны.

Лестер Риппл подхватил большую сумку. Он был готов.

Пройдя по коридору, отыскал кабинет, в который ему было назначено явиться. Здание было старым, деревянные полы были темными, как колумбийский кофе, а штукатурка на стенах — в пятнах и дырках. Деревянная дверь в кабинет была почти такой же темной, как и пол. Свет пробивался сквозь матовое стекло и вентиляционное окошко наверху.

Лестер остановился перед дверью, не зная, что делать — стучать или просто заходить, не дожидаясь формального разрешения.

Он постучал.

— Войдите, — донесся из-за двери женский голос.

Лестер повернул круглую ручку.

— Добрый день, — сказал он. — Меня зовут Лестер Риппл. У меня назначена встреча с доктором Осборном.

Секретарша не подняла на него глаз.

— Присаживайтесь, — сказала она. — Вы пришли слишком рано.

— Я знаю, — ответил Риппл, садясь на пластиковый стул у противоположной стены.

Он залез в сумку и принялся перебирать лежащие там журналы и книги. Выбрав «Физическое обозрение», положил журнал на колени и открыл страницу со статьей «Гравитационные волны в открытом пространстве де Ситтера», которую читал уже раз десять, а то и больше. Ее написал Стивен Хокинс вместе с Томасом Хертогом и Нилом Тароком.

«Господи, — подумал он, — Хокинса я готов читать хоть весь день».

Стивен Хокинс был кумиром Лестера и, знал о том сам Хокинс или нет, его учителем. Не раз Лестер задавался вопросом: а что на моем месте сделал бы Хокинс? У них было столько общего, что это казалось зловещим. Оба родились восьмого января. У обоих второе имя было Уильям. Отцы обоих хотели, чтобы сыновья занялись медициной, но они предпочли математику, потом перешли к физике, а именно — к теоретической физике. У обоих были проблемы со здоровьем, хотя амиотропический латеральный склероз Хокинса куда серьезнее близорукости Риппла.

Он прочел статью так же внимательно, как и в первый раз. Дочитав, проверил, который час, посмотрел на закрытую дверь в кабинет за спиной секретарши. Чем там занимается доктор Осборн? Какое-то время Лестер осматривал комнату, затем решил почитать что-нибудь еще. Взял комиксы. «Женщина-кошка», «Супермен» или «Зеленый фонарь» были для него таким же увлекательным чтением, что и Хокинс, Бон или Эйнштейн.

— Доктор Риппл? — произнес человек, открывший дверь кабинета.

— Вы доктор Осборн? — Риппл поднялся. Комикс с шелестом свалился на пол.

Осборн посмотрел на обложку. Заглавие, выписанное жутковатыми извилистыми буквами, гласило: «НЕЧЕСТИВАЯ ТРОИЦА».

Лестер понял, что не получит работу.

Находка

Проводника звали Чами, и он был инка. На языке кечуа это имя значило «маленький», «коротышка». Он и был таким. Пять футов три дюйма, определила Коттен. Худой, с коричневато-красной кожей, под которой ходили мускулы. Он сообщил им, что говорит на трех языках и предпочитает, чтобы его называли Хосе. Коттен решила, что это упрощает дело. В Перу почти все говорят по-испански, инки — на кечуа и часто тоже знают испанский.

Вместе с Хосе был еще один человек, покрепче, который помог им нести багаж, но он явно не знал английского.

Тропинка, проложенная в джунглях, вела в горы. Местами растительность становилась такой густой, что пройти было невозможно. Уже почти дойдя до конечного пункта, они свернули на боковую тропку, у дерева с прибитой красной деревянной табличкой. Пройдя примерно сорок футов по неровной и сильно заросшей тропе, они остановились.

— Риманчу, — сказал Хосе.

Он объяснил, что это место пока исследовали лишь поверхностно, хотя доктор Эдельман, руководитель раскопок, хотел, чтобы Коттен и ее спутники взглянули хотя бы краем глаза.

— Как переводится «Риманчу»? — спросила Коттен.

— «Они говорят», — ответил Хосе.

Немного отдохнув и осмотрев место, группа продолжала путь к основному лагерю и прибыла туда только к вечеру. Уже смеркалось; солнце садилось за горы. Коттен, Пол и Ник вымотались, и на такой высоте им не хватало кислорода.

— Неудивительно, что это место так долго не могли обнаружить, — заявил Ник, сбрасывая рюкзак и тяжело дыша. — Я будто до самого неба долез, блин. Тут и вид такой, как должен быть на небесах, — облака густые и висят низко.

Хосе махнул им рукой и подвел к доктору Эдельману.

Стоя у складного столика рядом со своей палаткой, Эдельман поздоровался за руку с вновь прибывшими.

— Приятно познакомиться.

Коттен показалось, что он держится немного чопорно и высокомерно, — хотя, возможно, в нем сказывался британец. А может, он лучше чувствовал себя в обществе книг, камней и земли, чем с людьми.

Эдельман был похож скорее на типичного кабинетного ученого-археолога, а не на искателя приключений из фильмов. Высокий, сухопарый, с бледной кожей, темные волосы явно нуждаются в стрижке — с левой стороны на лоб свисала прядь — ну прямо Эррол Флинн[6], только не такой симпатичный, решила Коттен. Завершал образ британский выговор.

После знакомства и короткой беседы Эдельман отправил Хосе показывать Коттен и ее спутникам их жилье — маленькие коричневые палатки с пологом вместо дверей. Внутри была раскладушка, лампа Колмана[7], небольшая жесткая надувная подушка, рулон туалетной бумаги и белое пластиковое ведерко с водой.

— Туалет в том конце, — сказал Хосе, показывая рукой в противоположную сторону лагеря. — Не хотите туда — ходите в ведро, — и ткнул в него пальцем.

— Замечательно, — произнесла Коттен, задвигая одну из сумок в угол палатки.

«Ради дела, Коттен Стоун, ты готова пойти на все, — сказала она себе. — Скучать не придется».

Пока на горы опускалась мгла, Коттен осматривала лагерь. У Эдельмана была своя палатка, чуть больше остальных. «Вождь индейцев», — подумала она. Рядом с палаткой Эдельмана стояла еще пустая палатка — Хосе объяснил, что в ней жили Ричард и Мария Гапсбурги, американские участники экспедиции, которые недавно улетели в Штаты, чтобы добиться гранта на продолжение раскопок и исследовательских работ здесь и в Риманчу. У Ника и Пола были отдельные палатки неподалеку от ее жилища. В центре лагеря находилась обеденная палатка, и еще одна — у землекопов, отгороженных от основного лагеря стеной деревьев. От противоположного конца лагеря уходила тропинка к месту раскопок. Коттен прошлась по ней — это была просека, вырубленная в лесу. Толстые корни, похожие на усы морского чудовища, обвивали крошащиеся стены и сильно пострадавшие от времени резные орнаменты, сделанные древними инкскими мастерами.

Коттен восхищенно разглядывала их, пытаясь представить, как это выглядело 550 лет назад, когда по этим же тропинкам ходили члены инкской королевской семьи. Присев на камень, она любовалась этим удивительным зрелищем, пока его не поглотила ночь.

За несколько следующих дней Коттен выяснила, что англо-американская команда археологов обнаружила остатки королевского города, сокровище пропавшей инкской цивилизации, которое долгое время пряталось за почти непроходимыми зарослями влажных тропических перуанских лесов. За время раскопок археологи откопали примечательный комплекс храмов, обсерваторий, жилых домов, нашли сохранившиеся ткани.

Сражаясь со слабостью от недостатка кислорода, постоянным пронизывающим холодом и влажностью, Коттен, Пол и Ник занимались своим делом — фотографировали, записывали на видео работу археологов, брали интервью у Эдельмана, Хосе и некоторых местных землекопов. На пленке продолжительностью в несколько часов были засняты разные части города, обнаруженного экспедицией.

Сделав все необходимое, взяв все интервью, нужные для сюжета, Коттен сообщила Полу и Нику, что собрано достаточно материала и можно возвращаться в Лиму, идти на перуанское телевидение. Задерживаться тут дольше не имело смысла. Пол и Ник согласились с тем, что они уже дозрели до нормальной еды, нормальных кроватей и нормального воздуха — по крайней мере, воздуха, в котором побольше кислорода.

Накануне отъезда Коттен отправилась на прогулку, чтобы поразмышлять и прикинуть планы на будущее. Это задание было мелким и низкооплачиваемым. Не то, чем можно похвастаться или украсить свое резюме. Не предвиделось возможности даже монтировать сюжет самой — она должна была всего лишь отснять материал и возвращаться домой.

Коттен набрела на гамак, растянутый между двумя деревьями на краю лагеря, и залезла в него. Что она станет делать, когда вернется домой? Светит лишь одна дурацкая работа за другой. И даже такая работа — редкость.

Коттен уставилась в небо.

«Ну, чего ты от меня хочешь?»

Это была не молитва — в молитвы она не верила. Но все-таки ждала ответа от кого-то — или чего-то, — большого и мудрого.

«Просто ответь, чего ты хочешь?»

Облака темнели.

«Может, подкинешь какой-нибудь знак? Какой угодно».

Она закрыла глаза, решив позволить себе вздремнуть.

— Идите скорей! — раздался крик со стороны раскопок. — Мы что-то нашли. Хаку! Хаку!

Голос пробудил Коттен от размышлений. Она села в гамаке и нащупала ногами землю.

В нескольких ярдах находился доктор Эдельман. Он положил артефакт, который рассматривал, на складной столик, и выпрямился.

— Что такое, Хосе?

Коттен увидела, что к лагерю мчится Хосе. Она уже знала, что он не только проводник, но и бригадир группы местных рабочих.

— Уткхей! Скорее! Вы должны посмотреть. Пойдемте. Хаку! — Хосе снова перешел на свой родной язык кечуа, чтобы все его поняли. — Манна ининам кей! Просто чудо! Я велел, чтобы никто ничего не трогал, пока вы не придете, доктор Эдельман.

Хосе побежал обратно, Эдельман последовал за ним. Коттен вместе с Полом и Ником тоже отправились туда. То, что вызвало такой восторг у Хосе, могло стать столь желанной изюминкой — она украсила бы свой материал и убедила телеканал давать ей работу и впредь.

Шагая по вытоптанной тропе, Коттен вдыхала пряный запах гниющей листвы. На такой высоте из-за горных облаков все было пропитано влагой.

Вскоре из тумана проступило первое из древних строений. За последние несколько дней было раскопано здание, которое, как считал Эдельман, являлось религиозной постройкой. Хосе ворвался на территорию раскопок, не переставая говорить, и направился к этому строению.

— Там. — Он указал пальцем на толпу меднокожих людей вокруг раскопа. — Расступитесь! Кутирий! Дайте пройти доктору Эдельману.

Эдельман опустился на колени на краю раскопа.

— Кисточку! — приказал он, вытянув руку.

Жестом ассистента хирурга Хосе передал ему четырехдюймовую кисточку.

Эдельман осторожно стряхнул тонкий слой буроватой земли.

Коттен встала у него за спиной и нагнулась, пытаясь рассмотреть, что там на дне. Она услышала, что у Эдельмана перехватило дыхание, когда он сел на корточки.

— Что это? — спросила Коттен и обернулась к Полу: — Ты снимаешь?

Пол показал поднятые большие пальцы и включил на цифровой камере «Сони» режим записи в максимальном разрешении. Тихий шум работающей камеры слился с шелестом ветра в вершинах деревьев.

Коттен снова повернулась к Эдельману и заметила радужные блики на предмете. Даже сквозь слой земли было видно, что он явно не отсюда, он чужд этим старинным развалинам. Он отражал пробивавшийся сквозь облака солнечный луч и сверкал поразительными цветами.

Эдельман достал из кармана лопатку и бережно окопал предмет.

«Что это, стекло?» — мелькнула мысль у Коттен.

Очистив края, Эдельман подсунул пальцы под предмет и оторвал его от земли.

— Дай что-нибудь, обернуть его.

Хосе перевел распоряжение, и один из рабочих бросил археологу полотенце.

С ловкостью, приобретенной за годы работы, Эдельман извлек объект и завернул его в ткань.

— Потрясающе, — прошептал он. — Когда вернутся Ричард и Мария, они просто…

— Что это? — спросила Коттен.

Эдельман встал, держа предмет в руках, словно спеленатого ребенка.

— За всю свою карьеру я не видел ничего подобного.

Хрустальная табличка

Тьма окутывала горные хребты, холодало. Днем ярко светило солнце, и воздух был свежим, но по ночам температура падала до пятидесяти градусов, а то и ниже[8]. Коттен озябла и плотно закуталась в свою парку. В такие вечера, как этот, горный перуанский лес был окутан мглой и тайной. Хосе как-то рассказал о местном поверье, что в облаках есть дорога, ведущая в иной мир.

Коттен, Пол, Ники Эдельман собрались под лампой у его палатки — в темноте слышались жужжание генератора и голоса местных рабочих, доносившиеся со стороны раскопа.

Эдельман указал на две покрытые слоем земли раковины, в которых были проделаны отверстия.

— Музыкальные инструменты. Рожки. На них играли индейцы чавин, — пояснил он. — Чавин известны как первые обитатели Перу.

Он приподнял лежавший рядом с раковинами камень с углублением посередине.

— Ступка. Возможно, использовалась для того, чтобы толочь семена вилки.

— А что такое «вилка»? — спросила Коттен.

— Такое дерево. Они обжаривали его семена, обладающие галлюциногенным действием, и толкли в порошок. Вдыхали его через узкие полые кости или просто вдували в ноздри друг другу.

— Что я тебе говорил насчет листьев коки? — заявил Ник. — Эти ребята тысячелетиями ловили кайф.

Эдельман проигнорировал реплику Ника.

— Но сегодня на раскопках мы нашли нечто действительно из ряда вон выходящее, — продолжал археолог. — Я уже осмотрел этот предмет перед тем, как позвать вас.

Пол включил камеру и стал записывать, а Ник принялся регулировать уровень громкости портативного диктофона. Над головой Эдельмана он держал маленький подвесной микрофон. Коттен, чтобы выбрать лучшую точку обзора, обошла стол кругом, но Эдельман держал предмет завернутым в непроницаемую ткань.

— По некоторым признакам мы видели, что в этом месте есть нечто необычное, — сказал Эдельман, глотнув виски. Он был единственным в лагере обладателем настоящего стеклянного стакана, утверждая, что консервативное английское воспитание не позволяет пить хороший виски из пластикового стаканчика. Это несерьезно.

— По каким признакам? — спросила Коттен.

— Наиболее заметное и поразительное обстоятельство — большой временной разрыв между периодами, когда это место было обитаемым. Первые инки, жившие здесь, внезапно ушли. Испарились. И пока здесь не поселились последние обитатели, это место пустовало.

— А почему они ушли?

— Хороший вопрос.

— Может, их истребило какое-то другое племя? — предположил Пол.

Эдельман пожал плечами.

— Возможно, однако тут нет ни могил, ни гробниц, ни человеческих останков — по крайней мере, ничего из того периода.

— Как-то это странно для такого большого города, — сказала Коттен.

— То, что нет могил, действительно странно. Сам факт исчезновения любопытен, но не является чем-то неслыханным. История знает несколько подобных случаев — великие культуры или цивилизации, которые исчезали словно в одночасье. Может быть, мы никогда не узнаем, что заставило этих людей уйти из города. Хороший аналог, возможно известный вам, — ваши американские индейцы Юго-Запада, анасази.

— Пещерные жители? — уточнил Пол.

— Да. Как и многие древние народы, они были изобретательными и хорошо приспосабливались, а потом вдруг исчезли без следа. — Он кивнул Полу. — На самом деле никто не знает, почему некоторые из этих цивилизаций исчезли. Не было никаких признаков неурожая, засухи, эпидемии или вооруженного конфликта. Просто сегодня они есть, а завтра — раз и нет.

— Неужели при современном уровне развития науки эти тайны так и останутся неразгаданными? — спросила Коттен.

— Кто знает? — ответил Эдельман. — Очень редко удается найти какие-то зацепки, но чаще всего люди исчезали, вообще не оставляя следов. Вспомните, к примеру, Атлантиду. О ее существовании писал Платон, но если она и вправду была, что с ней случилось?

Эдельман откинул голову и помассировал шею, не выпуская из рук предмет, завернутый в замшу.

— Мы находили здесь и другие артефакты, которые явно относились к периоду до инков и чавин — может быть, за тысячи лет до них, — продолжал он. — Некоторые принадлежат к абсолютно другой культуре, пока не известной нам. А теперь еще и это. Эта потрясающая находка только добавляет вопросов о тех, кто населял эти места. Когда Ричард и Мария вернутся, нам придется пересмотреть прежние умозаключения.

— Вы с ними уже говорили? — спросила Коттен и отхлебнула пива. Перуанское пиво не слишком ей нравилось. Она предпочла бы любимый «Абсолют» и жалела, что не прихватила пару маленьких бутылочек в самолете, когда летела из Форт-Лодердейла в Лиму. Хотя она любила водку холодной, вполне хватило бы остудить ее на ночном горном воздухе.

— Да, — ответил Эдельман. — Я звонил им по спутниковому телефону, и как только они допишут заявки на грант, то ближайшим же рейсом прилетят в Лиму. Ричард немного задергался из-за того, что его не было здесь, когда мы нашли этот предмет. Знаете, он из тех, кто работает день и ночь. Работа для него — высшее удовольствие.

Ричард Гапсбург был антропологом из Йельского университета, а его жена Мария торговала произведениями искусства и профессионально писала гранты. Просматривая в университетских архивах записки знаменитого исследователя Хайрама Бингема об экспедиции 1911 года, Ричард нашел упоминание о другом объекте, который Бингем счел не слишком важным и не опубликовал достаточной информации, чтобы кто-нибудь пошел по его стопам. С помощью новейшего инфракрасного оборудования Гапсбург и его университетские коллеги установили, где вероятнее всего находится этот таинственный объект. Неделю пробираясь сквозь густые джунгли, Гапсбург и Эдельман с командой землекопов наконец нашли этот затерянный город.

— Вот я и задаюсь массой вопросов об этом месте. — Эдельман откинул ткань и прислонился к спинке стула. — Любуйтесь!

Коттен уставилась на предмет и от восхищения приоткрыла рот.

Это был кристалл — прозрачный, мерцающий, чуть ли не жидкий на вид. Он достигал шести дюймов в длину, девяти дюймов в высоту и примерно дюйма в толщину.

— Как красиво, — прошептала она. — Потрясающе красиво.

Кристалл отразил огонек камеры, отбросил лучи, похожие на тонкую газовую ткань.

— Теперь под этим углом, Пол, — попросила она, не отрывая глаз от артефакта. Вся его поверхность была исписана замысловатыми значками. На верхней половине было что-то похожее на символы или глифы, на нижней — последовательности линий и точек.

— Можно потрогать?

Эдельман кивнул и продолжил рассказ:

— Существуют антропологические свидетельства того, что в прошлом, как и в наше время, кристаллы кварца играли важную роль в шаманских ритуалах в Перу. Но это… я такого и не предполагал. Может, этот предмет и объясняет, почему индейцев завораживал горный хрусталь. Много ли вы знаете о кристаллах, мисс Стоун?

— Вообще-то нет. В пределах школьной программы. — Она провела пальцем по идеально гладкой поверхности. — Как это прекрасно! — Она достала из кармана свой «эльф» и сделала несколько снимков.

— Это правда, — согласился Эдельман и подвинулся, чтобы Полу было удобнее снимать. — Он весит чуть больше четырех килограммов — примерно девять фунтов. Я полагаю, что он был вырезан из цельного кристалла. Рассмотрев его под лупой, я пришел к выводу, что его выточили поперек природной оси кристалла. Каждый, кто работает с кристаллами, особенно скульпторы, прекрасно знает, как важно учитывать ось, молекулярную симметрию кристалла. Если срезать его в неправильном направлении, поперек решетки, кристалл просто раскрошится. Даже новейшие технические средства обработки кристаллов — лазеры и так далее — не всегда справляются с этой задачей.

— Но ведь эту штуку сделали сотни лет назад.

— Судя по этим знакам, я бы сказал, что ей как минимум несколько тысяч лет. — Эдельман постучал пальцами по подбородку и снова уставился на табличку. — Когда я в первый раз разговаривал с Ричардом Гапсбургом, то спросил, какие инструменты могли быть использованы для изготовления такой таблички. Примерно полчаса назад он мне перезвонил. Сказал, что после предварительных консультаций с коллегами предполагает, что и сам кристалл, и глифы на нем могли быть вырезаны алмазами, а более тонкие детали сделаны с помощью раствора из воды и песка. Разумеется, он основывался лишь на моем устном описании этого предмета — ведь передать ему фотографии отсюда невозможно. — Он на секунду замолчал и сделал еще один глоток виски. — Но главная загвоздка вот в чем. Если он прав, то опытному мастеру пришлось бы затратить на такую работу больше времени, чем может прожить человек, — лет сто, а то и больше. — Он в замешательстве указал на хрустальную табличку. — Это фантастика какая-то: я не смог найти ни малейшей царапинки, которая могла бы подсказать, чем это резали.

— То есть, по-вашему, этой таблички просто не должно существовать, — произнесла Коттен.

— Именно так. Гапсбург хочет привезти с собой серьезных специалистов, — сказал Эдельман. — С этой штукой должна разбираться целая армия экспертов.

— Вы уже разговаривали с представителями СМИ? — спросила Коттен.

— Нет. Прежде чем делать какие-либо заявления, надо все тщательно проверить. — Он посмотрел на нее с пониманием. — Не беспокойтесь, мисс Стоун. Вы получите свой эксклюзивный репортаж.

У Коттен мелькнула мысль: может, этот сюжет спасет ее карьеру? Ей нужен прорыв.

— Сделай еще несколько снимков, — попросила она Пола.

Он отложил в сторону цифровую камеру и стал щелкать «кодаком». Закончив, кивнул Коттен, и та протянула ему и Нику по пиву.

— Что ж, лед тронулся, — сказал Ник, и они чокнулись бутылками.

Коттен обернулась к Эдельману — тот был погружен в глубокие раздумья. Он придвинул стул к столу и рассматривал табличку, покачивая головой.

Коттен подошла к нему.

— Что там? — спросила она. — Что-то еще?

Он допил свой виски.

— Если я правильно понимаю эти глифы…

— Вы понимаете, что тут написано?

— В общих чертах, — сказал он, проводя пальцем по рядам значков на верхней половине таблички. — И я основываю свои предположения на том, что у этих глифов есть определенное сходство с письменностью запотеков и майя. На всех ранних письменных памятниках Центральной Америки имеются сложные прямоугольные рисунки.

— Центральной? Но мы сейчас в Южной Америке.

— Это так, но последние данные свидетельствуют о том, что в древности люди перемещались гораздо активнее, чем считалось раньше. Изготовили эту табличку здесь или откуда-то привезли — неизвестно.

— Значит, вы думаете, что ее сделали не инки и не чавин? — спросила Коттен.

— Ни у тех ни у других не было подобной письменности, — ответил Эдельман.

— А у племен, более древних, чем чавин, была? Вы вроде говорили, что у них не было письменного языка.

— Еще одна загадка.

Пол глотнул из бутылки и спросил:

— Вы хотите сказать, что народ, который построил все эти здания и обсерватории, не умел писать?

Эдельман вежливо улыбнулся.

— Наивно полагать, будто слово «письменность» означает только то, что понимаем под ней мы — слова, написанные пером и чернилами. Египтяне писали на камнях и папирусе. Шумеры и вавилоняне — на глине. А инки пользовались принципиально иным способом и иными средствами. Они славятся своим ткацким мастерством, так что все вполне логично. У них было узелковое письмо — хипу. Традиционно считается, что хипу — это метод счета, но новейшие исследования показывают, что хипу мог быть трехмерным письменным языком, использующим семибитный бинарный код. Очень сложный язык. Помните, современные компьютеры тоже основаны на бинарном коде.

— Значит, у инков была та же технология, что и в современных компьютерах? — спросил Пол.

Эдельман кивнул.

— Когда мы, к примеру, отправляем электронные письма, они существуют в нашем компьютере в виде восьмизначных последовательностей — бинарного кода, состоящего только из единиц и нулей. Закодированное сообщение пересылается на другой компьютер, который раскодирует его, снова превращая в такой же шрифт, которым писал отправитель. А инки изобрели подобную технологию как минимум за пятьсот лет до того, как Билл Гейтс создал «Майкрософт».

— Может быть, не такие мы и умные, как нам кажется, — проворчал Ник.

— Безусловно, — ответил Эдельман. — Заносчивые — так будет точнее. Испанцы записали, как однажды схватили инка, который пытался спрятать хипу. Он сообщил им, что в этом хипу написано все о его родине — и хорошее, и дурное. И тогда, вместо того чтобы изучить хипу, конкистадоры в порыве благочестия сожгли его как предмет языческого культа, а несчастного местного жителя наказали. То, что мы сотворили с культурами Нового Света во имя Господа, — зверство, хотя мы предпочитаем этого не замечать. Мы просто стерли их с лица земли.

Эдельман снова наклонился к табличке и стал рассматривать значки, делая пометки в своем блокноте и время от времени покачивая головой, словно сам не верил переводу.

Пол подтолкнул Коттен локтем.

— Что там?

Коттен пожала плечами.

— Так что, по-вашему, там говорится?

Эдельман не ответил — он продолжал писать. Пол посмотрел на Коттен, приподняв бровь.

Наконец Эдельман оторвался от таблички.

— Если тысячи лет назад кто-то проделал столь невероятно трудную работу и изготовил такой необычный предмет, то логично ожидать, что и сообщается на нем что-то очень важное. Вы согласны?

Коттен вскинула голову, заметив, что вокруг них сгущается туман.

— Полагаю, да.

— Как я и говорил, это очень приблизительный перевод, основанный на сходстве с глифами, которые я изучал, но самое примечательное — понять написанное мне помогло то, что я уже знаю эту историю. Я слышал ее, как и вы все. Этот кристалл сам по себе является поразительной загадкой. Но поразительно не столько сообщение, которое на нем записано. Поразительно то, что его автор заранее знал об этом событии.

— Что же это за событие? — спросил Пол.

— Великий потоп и Ноев ковчег.

Венатори

— Мистер Уайетт, благодарю вас, что вы так оперативно откликнулись на мое приглашение, — сказал архиепископ Фелипе Монтиагро, апостолический нунций Ватикана в Соединенных Штатах Америки.

— Меня заинтриговал ваш звонок, ваше преосвященство, — ответил Томас Уайетт.

Он пожал руку архиепископу, высокому мужчине в черном костюме и рубашке с отложным воротничком — без каких-либо указаний на его дипломатический статус и высокое положение в римской курии.

Уайетт много думал о том, почему с ним связался дипломат такого высокого ранга и предложил работу — насколько он понял, в швейцарской гвардии. После неудачи с самолетом «Вирджин-Атлантик» он и сам подумывал, не бросить ли теперешнюю работу. По ночам он часами не мог заснуть, снова и снова думая, что еще мог сделать, чтобы отговорить пилота от самоубийства. У него бывали неудачи, но в основном с одним подозреваемым или террористом. Ничего похожего на гибель пассажирского самолета, полного невинных людей.

Монтиагро знаком пригласил Уайетта садиться, а сам обошел вокруг стола.

— Не так часто у нас возникают столь необычные нужды и не так часто нам удается найти человека вашего уровня и с вашим опытом.

Мужчины сидели в современном, но скромно обставленном кабинете на втором этаже посольства Ватикана на Массачусетс-авеню в Вашингтоне. Стены просторной комнаты были обиты деревом; в ней не было окон, а за спиной у Монтиагро на стене висел большой портрет Папы Римского.

— В чем же состоит эта необычная нужда? — спросил Уайетт. — Насколько я понимаю, для того чтобы стать членом Швейцарской гвардии, надо быть католиком и иметь швейцарское гражданство?

— Вы абсолютно правы, мистер Уайетт. И если бы я действительно предложил вам вступить в гвардию, ваша кандидатура была бы отклонена. Но в службе безопасности Ватикана есть и другие структуры.

Уайетт с любопытством посмотрел на него, пытаясь понять, к чему клонит Монтиагро. Имея ученые степени по криминальной психологии и международному законодательству, Уайетт последние семь лет проработал в качестве старшего аналитика по человеческой психологии на Агентство национальной безопасности в Форт-Миде, штат Мэриленд. Монтиагро позвонил в конце рабочего дня, когда он собирался уходить домой. Быть может, должность в службе безопасности Ватикана и есть та самая перемена, которая так ему нужна. И тень авиакатастрофы уйдет из его жизни.

— Если не служба в гвардии, то что же? — поинтересовался Уайетт.

— Известно ли вам, что такое Венатори?

— Конечно, ваше преосвященство. Наряду с ФБР и ЦРУ мое агентство регулярно обменивается данными с этой аналитической службой Ватикана.

— Прекрасно, — сказал Монтиагро. — Венатори — аналитическая служба при Святом престоле, занимается сбором информации и снабжает Папу сведениями о международных событиях. Эта служба обрабатывает данные, которые поступают от вас. Как вы знаете, мы тоже готовим ежедневные сводки, которые поступают в ваше агентство и другие западные разведслужбы.

Уайетт кивнул, вспоминая, как мало известно про Венатори, помимо того, что это одна из старейших шпионских организаций в мире.

— Нам нужен специальный полевой аналитик, который работал бы в этой службе. В отличие от Швейцарской гвардии член Венатори не обязан быть католиком. В некоторых случаях нашими агентами за рубежом становятся люди, не являющиеся даже христианами. Видите ли, мистер Уайетт, Святейший престол подчиняется не только человеческим, но и Божьим законам. Иногда мы слишком глубоко погрязаем в своих делах и забываем, что некоторые вещи можно объяснить с помощью логики и фактов. Мы ценим таких людей, как вы, — они помогают твердо стоять на земле при анализе данных.

Это и в самом деле любопытное предложение, подумал Уайетт. Но почему они обратились именно к нему?

— При всем уважении к вашему статусу и положению, которое занимает Святейший престол в международном сообществе, я все-таки не понимаю, что за необходимость потребовала привлечь такого человека, как я.

Монтиагро сцепил пальцы и положил руки на стол.

— Мы несколько лет наблюдали за тем, как вы имели дело с людьми, захватывавшими заложников и одержимыми манией самоубийства. Мы отследили примерно десяток инцидентов, когда вы вели переговоры с террористами как внутри страны, так и за ее пределами. Ватикан высоко ставит спасение человеческих жизней.

— Что ж, это лестно, но мне не всегда все удается. У меня есть своя доля поражений.

— Мы это понимаем, — сказал Монтиагро. — И нам известно, как близко к сердцу вы приняли провал операции с самолетом «Вирджин-Атлантик».

У Уайетта сжалось сердце. Он надеялся, что Монтиагро не станет заводить об этом речь.

— Но на нас произвело самое благоприятное впечатление, что правительство Соединенных Штатов доверяет Томасу Уайетту в достаточной степени, чтобы прибегать к его помощи в критических ситуациях.

Что ж, если менять работу, надо хотя бы понять, в чем она будет заключаться.

— И все-таки не совсем ясно, чем я могу быть полезен. Вы не воюете. У вас нет регулярной армии, вам не грозит физическая угроза, кроме обычных религиозных фанатиков, с которыми нам приходится сталкиваться каждый день.

— С одной стороны, это так, — произнес Монтиагро. — С другой — нет. — Архиепископ положил ладони на стол. — К сожалению, вы заблуждаетесь во всем, что касается войны, армии и физической угрозы Святейшему престолу. Если говорить о войне…

У Уайетта запищал мобильник. Он достал из футляра на ремне телефон и посмотрел на номер.

— Прошу меня извинить, ваше преосвященство, но я должен ответить на звонок. Это из Агентства.

— Я понимаю, — сказал Монтиагро.

Уайетт встал и отошел от стола, перед тем как нажать кнопку приема. Какое-то время внимательно слушал, затем повернулся к архиепископу.

— Ваше преосвященство, здесь есть телевизор? Передают важные новости, которые нам обоим стоило бы посмотреть.

— Конечно. — Монтиагро встал и открыл большой шкаф, за которым оказался телевизор с широким экраном. Он нажал кнопку на пульте, и на экране засветилась заставка Си-эн-эн.

Сначала появилась фотография огромного огненного шара, летящего по ночному небу. Комментариев не было, но Уайетт предположил, что какой-то крупный объект загорелся в полете и сгорел дотла.

Потом ведущий сообщил:

— Это был снимок, сделанный на восточном побережье Африки. Международная космическая станция потеряла управление и сгорела в земной атмосфере. Это поразительное зрелище можно было наблюдать в радиусе нескольких тысяч миль. Началом трагедии стало полученное из российского Центра космических полетов сообщение о том, что экипаж из трех человек — капитана ВВС США, полковника ВВС России и российского космонавта — совершил самоубийство сразу после того, как вывел станцию за пределы орбиты. Через некоторое время она упала в воды Индийского океана.

Архиепископ Монтиагро оцепенел. Он не отрывал глаз от экрана. Уайетт подошел к нему и пробормотал:

— Невероятно.

Монтиагро повернулся к нему.

— Не совсем так. — Он положил руку на предплечье Уайетта. — Именно поэтому, мистер Уайетт, мы и позвали вас.

Поле битвы

Монтиагро выключил звук телевизора.

— Я ничего не понимаю, ваше преосвященство, — сказал Уайетт.

— Очень скоро поймете. Идет война, Томас. Каждый миг, каждую секунду, с каждым вдохом мы воюем за свои жизни — за свои души. Это такая же война, как и те, что велись в десятках страшных, страдающих, кровоточащих уголках нашей планеты. Война, в которую мы вовлечены, началась очень давно. И она не закончится, пока не одержит верх одна из сторон — те, кто верит, что в человеческом сердце живет добро, или те, кто видит там один лишь мрак.

Нунций взглянул на экран, где передавали прямой репортаж.

— Вы не знаете об этом, но мы находимся на поле битвы. Церковь в самом центре войны за человеческие души. — Он посмотрел на Уайетта. — И для того, чтобы выиграть эту битву, нам нужен такой человек, как вы. Вы знаете законы человеческого поведения. Один из способов, к которому прибегают наши враги, чтобы выиграть войну, таков: они заставляют душу совершить тягчайший грех — грех самоубийства. Мы воюем с армией, которой предводительствует Сатана. Нефилимы тщательно готовились к дню, когда они отомстят Богу и отберут у Него то, чем Он дорожит больше всего, отберут венец Его творения — человека.

— Нефилимы?

— Потомки падших ангелов, восставших против Бога и низвергнутых из рая после битвы на Небесах.

— То есть, по-вашему, все самоубийства на земле — что-то вроде демонического наваждения? — спросил Уайетт. Хотя он и не особо верил в чертей и демонов, но очень хотелось принять такое объяснение. Оно снимало с него груз вины за провал в инциденте с самолетом. Все-таки одно дело — отговорить от самоубийства человека, и совсем другое — вести переговоры с демоном.

— Не все, — отозвался Монтиагро, — но мы считаем, что война набирает обороты.

— Почему?

Архиепископ Монтиагро указал на телевизор:

— Потому что знаков, мистер Уайетт, становится все больше.

Пророчество

— Ноев ковчег? В Перу? Вы, наверное, шутите? — Коттен, вздрогнув от слов Эдельмана, пролила пиво из бутылки.

— Да, что-то тут не сходится, — сказал Пол, а Ник кивнул.

Эдельман выдавил из себя вежливую улыбку, посмотрел на Пола и повернулся к Коттен.

— Нет, мисс Стоун, я не шучу. Впрочем, допускаю, что сбил вас с толку. Позвольте мне объяснить более подробно. Сюжет о Всемирном потопе встречается во многих культурах; как правило, он передавался из поколения в поколение устно, а потом фиксировался в письменной форме. Даже у инков есть миф о потопе. В их легендах утверждается, что первопоселенцы Анд — люди, выжившие во время потопа. Существуют сотни и сотни мифов о потопе — в Скандинавии, в Азии, в Африке, Австралии, на Ближнем Востоке, на островах Тихого океана, — на планете нет такого уголка, где не знали бы этой легенды. Богословы всегда рады подчеркнуть это обстоятельство, потому что эти легенды и древние письменные тексты подтверждают подлинность Библии. — Эдельман замолчал, глядя на артефакт. — Но надписи на этом кристалле отнюдь не являются рассказом о Всемирном потопе.

— Но вы ведь сказали, что именно про это там и написано, — проговорил Пол.

— Не совсем так, — ответил Эдельман. — Видите ли, надписи на этой табличке предсказывают Всемирный потоп. Тут говорится, что он произойдет в будущем, а дальше даются конкретные указания, как к нему подготовиться.

— Что надо построить корабль и собрать зверей? Каждой твари по паре? — спросила Коттен.

Эдельман стал водить пальцами по глифам.

— Да, очень конкретные инструкции о том, как построить судно. Если угодно — ковчег.

— Слушайте, я все-таки вырос в библейском поясе[9], — заявил Пол, — и привык к традиционным толкованиям. Меня учили, что смысл потопа в том, что Бог решил очистить землю от грешников, то есть всех, кроме Ноя и его семьи.

Коттен поставила бутылку:

— В таком случае это значит, что Ноев было несколько?

Пол сделал глоток из бутылки и облизал губы.

— Вы сказали, что эти люди путешествовали по всей земле. Почему вы думаете, что именно эту табличку не отдали Ною? Может, он сам все это написал или получил уже в готовом виде. Вроде как инструкцию. А потом кто-то перевез его сюда.

— Глифы, — отрезал Эдельман. — Ной не сумел бы ни написать такого, ни прочитать.

Пол пожал плечами, и на его лице отразилось смущение.

— Если эти надписи предсказывают Всемирный потоп здесь, в Перу, — сказала Коттен, — тогда идея про нескольких Ноев полностью перечеркивает библейский сюжет.

— Если это противоречит Книге Бытия, фундаменталисты будут не в восторге, — сказал Пол и повернулся к Коттен. — Это как с твоей «костью творения», только наоборот. — И добавил, участливо улыбнувшись: — Уверена, что хочешь идти дальше по этому пути?

— А сейчас у меня других путей нет. — Коттен посмотрела на Эдельмана. — Вы согласны, что Пол в чем-то прав насчет нескольких Ноев?

— Да, — ответил Эдельман. — Но есть еще одна загадка. Дело даже не в том, что именно здесь написано. У нас имеется предмет, которому тысяча лет, а на нем — надписи на языке, в котором объединены различные символы, принадлежащие разным культурам. В лучшем случае древний писец должен был бы потратить целую жизнь, чтобы вырезать все это, да и то при условии, что у него идеальный алмазный резец и все прочее. — Он махнул рукой в сторону хрустальной таблички. — Так что главный вопрос не в том, что там написано, а в том, кто это написал!

У Коттен сжалось сердце:

— Может быть, мы имеет дело с посланием, которое собственноручно написал Господь?

Туман

Уже похолодало и совсем стемнело, когда Эдельман, Пол и Ник расселись в обеденной палатке вокруг большого раскладного стола и принялись за торжественный прощальный ужин.

— Лучше бы мы наняли поваром американца, а не местного, — сказал Пол. — Не уверен, что смогу заставить себя слопать морскую свинку.

— А ты не называй ее морской свинкой, — сказала Коттен. — Называй ее по-перуански — куи, и станет легче. Кстати, по-моему, очень вкусно.

— Дело привычки, — сказал Эдельман и отправил в рот картофелину. — Между прочим, женщины чаще мужчин считают те или иные кушанья отвратительными. Отвращение — это инструмент, с помощью которого природа охраняет нас от болезней. Следовательно, женщины должны быть более чувствительны к таким вещам: они вынашивают и растят детей. Британские ученые установили любопытный факт: по мере того, как с возрастом снижаются репродуктивные возможности, снижается и порог чувствительности.

Пол потыкал вилкой нарезанное ломтиками мясо куи, не решаясь взять его в рот.

— В Корее нас угостили бы божественным супом, который называется «босинтанг», — сказал Эдельман.

— Боюсь спрашивать, что это такое.

— Бедный Тузик, — сказала Коттен и тявкнула.

Пол застонал.

— Я могу дать тебе адреса сайтов с рецептами самых экзотических блюд.

— Нет уж, я пас, — сказал Пол, ковыряя куи вилкой.

Ник наклонился и прошептал Коттен на ухо:

— Слушай, этот всезнайка достал только меня или тебя тоже?

Она ответила легким кивком. Коттен все больше уставала от непрекращающегося потока энциклопедической информации, которую выдавал Эдельман, но понимала, что надо уважать хозяина. Повернулась к Полу:

— Ну не будь таким неженкой. Попробуй!

— Вот именно, не тормози, — сказал Ник. — Вот я, например, жутко проголодался. Черт, если бы сейчас на север прокочевала лама, я бы запросто откусил от нее южный конец.

И он, с наслаждением причмокивая, стал жевать мясо.

Пол поднял вилку:

— Сейчас скажешь, что по вкусу она как цыпленок?

— Все мясо — как цыпленок, — произнес Эдельман.

— Может быть, в прошлой жизни я, как вы выразились, вынашивал и растил детей, — сказал Пол, — но я даже это чертово тофу не могу есть, а теперь приходится есть… куи. — Он отрезал кусочек и медленно поднес ко рту.

Ник, улыбаясь до ушей, дожевал кусок, проглотил его и запил водой из бутылки:

— Представь себе, что ты участвуешь в реалити-шоу, а на кону миллион баксов.

Пол положил мясо в рот. Одно мгновение он нерешительно держал во рту кончик вилки, а потом наконец принялся разжевывать мясо морской свинки. Его нос наморщился и заострился, а челюсти медленно заработали.

— Вроде бы не так скверно, — пробормотал он, продолжая жевать. Потом проглотил разжеванный кусок.

Эдельман поднял бутылочку с водой:

— Что ж, юноша, выпьем за жизнь в ее экстремальных проявлениях!

Коттен услышала крики со стороны костра, где сидела группа землекопов; горный туман все сгущался и сгущался, и слабо тлеющий костер уже нельзя было разглядеть. Коттен знала, что у них, как и каждый вечер, тоже идет пир, только пьют они кое-что покрепче, чем вода: какое-то самодельное зелье местного изготовления.

— Хочу предложить тост, — сказал Ник. — За кристалл, который нашел доктор, и за новые кулинарные приключения Пола. — Он высоко поднял бутылку с водой и торжественно произнес: — Как-то раз паб закрыли на ночь, а кто-то пролил на пол «Гиннесс». И вот из щели выполз маленький серый мышонок и остановился в луче тусклого лунного света. Он слизал пенистое пиво с пола и сел на задние лапы. И всю ночь раздавался его рык: «Приведите мне кошку — я с ней разберусь!»

Пол и Эдельман расхохотались, а Коттен покачала головой.

— Будем здоровы, — сказала она, поднимая бутылку.

— А знаете, что нам надо? — произнес Ник. — То, что наши друзья пьют каждый вечер. — Он указал в ту сторону, откуда доносились хохот и громкие возгласы землекопов.

— Так сходи к Хосе и попроси, чтобы он поделился, — сказал Пол. — Он говорил, им только что принесли новую партию.

— Пожалуй, так и сделаю. — Ник поднялся, отряхнул брюки и скрылся в тумане.

Коттен вытащила фотоаппарат «эльф» и несколько раз сфотографировала Пола, доедавшего морскую свинку.

— Вот теперь тебе есть, о чем написать домой, — сказала она, засовывая фотоаппарат обратно в карман брюк-карго. — А у меня будут иллюстрации.

Через несколько секунд вернулся Ник с бутылкой как из-под виски, в темном кожаном футляре. Он поднял бутылку для всеобщего обозрения, и Коттен пришла в восхищение от цветных рисунков. На одной стороне было написано «Lineas de Nasca» и воспроизведены несколько знаменитых рисунков из Наска — обезьяна, паук и птица. Еще там были пейзаж со снежной горой в отдалении и женщина в пестром национальном костюме.

— Это то, что доктор прописал, — сказал Ник, улыбаясь во весь рот. Он раздал бумажные стаканчики, вытащил пробку из бутылки и разлил жидкость по стаканам. — Знаете, док, Хосе сказал: немного этой бурды — и вам станет кристально ясно, что написано на этом кристалле. Каково? Кристально ясно!

Когда у всех было налито, Пол поднял стакан:

— Выпьем за Всемирный потоп! И еще за звезду кораблестроения — Ноя!

— О да, — отозвался Эдельман. — За всех Ноев.

Коттен глотнула и тут же подавила рвотный позыв. В отличие от ее любимой шведской водки с мягким бархатным вкусом от этого напитка возникло ощущение, что она проглотила лезвия. Первый глоток она сделала через силу, но затем ощутила по-своему приятный привкус перца. Напиток был крепким и постепенно согрел ее.

— Должен признать, не так уж и плохо — по крайней мере, когда проходит первоначальный шок, — сказал Эдельман и допил свою порцию.

— Смотрите, док, тут еще полным-полно, — Ник приподнял бутылку.

— Что ж, — ответил Эдельман, — не худо было бы повторить.

— Итак, за всех Ноев, — объявила Коттен, поднимая стаканчик, и повернулась к Эдельману. — А что там со второй половиной таблички, после той, где предсказывается Всемирный потоп? Что говорят эти линии и точки?

— Мне удалось разобрать только верхнюю половину, — сказал Эдельман. — Мне повезло, там наполовину различимые глифы, и, разумеется, помогло знание сюжета о Всемирном потопе. Но потом язык меняется — глифов больше нет. Точки и линии напоминают графический аналог кипу — а это не в моей компетенции. Но можно предположить: если в первой половине говорится о Всемирном потопе и о том, как выжить, то вторая половина тоже о чем-то драматичном — например, как остановить Армагеддон. В последних глифах, которые я расшифровал, сказано примерно следующее: произойдет и второе очищение и руководить им будет дочь ангела.

Пошатываясь, Коттен добрела до своей палатки. Она с трудом держалась на ногах, ей было трудно дышать. После стакана местного варева кружилась голова. Но слова, которые она услышала от Эдельмана, затмили опьянение.

«Руководить им будет дочь ангела».

В животе жгло, и жар волнами распространялся по всему телу. Взгляд затуманился, а пальцы дергались, словно она коснулась оголенного провода. Коттен сложила ладони чашечкой, приложила к носу и рту и стала делать вдохи и выдохи, чтобы предотвратить гипервентиляцию. Она изо всех сил старалась дышать ровно, расслабиться и успокоить сердцебиение.

Несмотря на панику, она слышала в отдалении голоса Эдельмана, Пола и Ника: их смех и болтовня долетали до нее какой-то тарабарщиной.

Коттен порылась в сумке и нащупала пластмассовую коробочку с таблетками. Чертыхаясь, она начала возиться с крышкой для защиты от детей. Наконец коробочка открылась, и Коттен вытряхнула на ладонь успокоительное. Взяла одну таблетку и положила на корень языка. С трудом сглотнула. Потом ссыпала остальные таблетки в коробочку и рухнула на кушетку, сжимая ладонями виски. Там словно бы колотили тимпаны. Мелькнула мысль, от которой грудь сжалась еще сильней: может быть, у нее сердечный приступ?

Коттен неподвижно пролежала, как ей показалось, час, пока удары в голове не утихли. Несмотря на прохладу горного тумана, она вся вспотела, в голове непрерывно звучали слова Эдельмана.

«Руководить им будет дочь ангела».

Доносился голос Эдельмана, его безупречный английский акцент искажался и расплывался. Неужели мужчины все еще не спят? Неужели они все еще веселятся?

Эдельман позвал ее, спросил, не она ли идет к ним из тумана.

А потом испустил вопль.

Светлячки

Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить.

1 Петра 5:7–8

Коттен села и нащупала ногами земляной пол, ничего не видя в кромешной темноте. Действительно ли она слышала крик Эдельмана?

Может, показалось?

Она встала и поднесла руки к лицу — кожа была холодной и липкой, волосы мокрыми, ее шатало.

Под кушеткой она нащупала фонарик. Повернув выключатель, увидела, что палатку заполнил густой туман. Луч света едва пробивался на несколько футов до входа в палатку. Коттен была окутана облаком; капельки влаги медленно плавали в луче, как планктон в океанской глубине.

Коттен добралась до входа, шагнула наружу, и ей стало не по себе, что нельзя было объяснить только лишь высотой.

— Доктор Эдельман! — закричала она. — Пол! Ник!

Никто не ответил.

Эти идиоты напились в стельку и решили ее напугать. Совершенно не смешно, решила она. Разумеется, им было невдомек, как потряс ее текст, который перевел Эдельман. А если бы они знали, то ни за что не затеяли бы этот глупый розыгрыш. Она постаралась скрыть свою реакцию: извинилась, ушла с вечеринки, сказала, что слишком много выпила и неважно себя чувствует. А они, похоже, были слишком пьяны, чтобы заметить ее состояние.

К ней приближались тусклые огоньки. Эти придурки подбираются к ней, но их выдают фонарики. Она и виду не подаст, что испугалась.

— Кончайте, парни! Я все вижу! — крикнула она.

Свет становился ярче, превращаясь из светло-оранжевого в розовый, а потом в ярко-красный. И одновременно донесся странный звук — так хлопает парус во время шторма.

Неожиданно из густого горного тумана возник Хосе; по крайней мере, ей показалось, что это Хосе, но трудно сказать наверняка, потому что он был охвачен пламенем.

— Хосе! — завопила она, а он снова исчез в ночной тьме. Нет, это не розыгрыш. — Господи, что тут творится? Пол! Ник!

Где же они?

Со стороны лагеря послышались крики. Один из голосов вроде бы принадлежал Нику, но она не была уверена.

И снова Коттен поняла, что из тумана что-то приближается — некий свет ползет из темной стены облаков.

Светлячки.

Тысячи летящих светлячков — и это здесь, высоко в горах! Они двигались к ней мерцающей массой, пока не окружили ее водоворотом света. Кружась, они сжимали кольцо и наконец оказались так близко, что чуть не касались ее кожи. Казалось, их движение излучает жар. Отчетливо запахло серой, и Коттен зажала рукой рот и нос. В отчаянии она стала отбиваться от крохотных пятнышек света. Они кишели вокруг нее, словно хотели проникнуть внутрь. Она хотела было убежать, но ноги не слушались, а руки вдруг беспомощно обвисли — она уронила фонарь. Она не могла даже закрыть глаза. Ее парализовало. Это сделали светлячки, или собственный страх вогнал ее в такое состояние. На какой-то миг показалось, что она не может дышать.

Секунда — и они исчезли полосой света во тьме.

Коттен заморгала, словно выходя из транса; к ней возвращалась способность двигаться.

Снова вопли ужаса — кто-то кричал на языке кечуа. Кто-то из землекопов?

Подняв фонарь, Коттен двинулась через лагерь; она боялась бежать, боялась, что споткнется и упадет. И как нарочно, действительно споткнулась и упала на землю ничком, лицом в грязь, взмахнув руками и сильно стукнувшись коленками. С трудом приподнялась, оперлась на локоть и посветила фонариком, чтобы увидеть, обо что споткнулась. В грязи лежало тело Пола. На его перерезанном горле красовалась широкая открытая рана. В руке он держал большой окровавленный нож.

— О господи! О черт! — Она отползла от тела. Неужели он сам перерезал себе горло?

Спотыкаясь, Коттен встала на ноги; луч фонарика бешено плясал в темноте. Впереди, в обеденной палатке, стоял стол, где она с друзьями сидела на прощальном ужине. Там до сих пор лежали остатки куи на алюминиевом подносе. Бутылка местного напитка стояла сбоку.

— Ник! — негромко позвала она. — Ты где?

Она выключила фонарь и устремилась в темноту. Свет делал ее слишком легкой мишенью. Теперь что-то светилось только в палатке Эдельмана. Осторожно ступая, она двинулась к ней.

— Эдельман! — шепотом позвала она, приоткрывая вход в палатку.

Тут послышался тихий гул, и почувствовалось колебание воздуха. За спиной двигалось что-то яркое, и она обернулась. В палатку заструился густой рой светлячков, и там стало жарко, распространился удушливый запах серы. На этот раз они не обратили на нее внимания. Подлетели к столу и повисли над ним. Потом спустились ниже и окружили хрустальную табличку. Запылали бумаги Эдельмана и тут же обратились в пепел; его частички поплыли по воздуху.

Коттен попятилась к дальней части палатки. Наткнувшись на ящик, она взглянула себе под ноги и подавила крик.

Развалины

Коттен смотрела на распростертое тело Эдельмана. Было очевидно, что он ударился о ящик и сполз на земляной пол. Рядом лежал пистолет. Темное пятно пороха на правом виске окружало крохотную дырочку, на которой почти не было крови. Коттен опустилась на колени и приподняла его голову. Глаза ученого были открыты; расширившиеся зрачки застыли. Голова склонилась набок, открыв выходное отверстие пули.

— О господи, — прошептала она, закрывая ладонью рот. Левой части черепа не было.

Тихий шлепок заставил ее поднять глаза. Сгусток мозгов Эдельмана соскользнул со стенки палатки и упал на пол. Содержимое ее желудка взметнулось к горлу. Она затряслась и подавила рвотный позыв. Хосе сожжен заживо. У Пола перерезано горло. А Эдельман вышиб себе мозги. Господи, что же это творится?

Сияние, исходящее от светлячков, стало ярче. Не в силах шевельнуться, Коттен смотрела, как хрустальная табличка поднялась над столом на несколько дюймов, окруженная оболочкой из светлячков. Это сюрреалистическое зрелище заворожило Коттен; она была не в силах отвести взгляд. Ее вдруг охватил восторг: она присутствует при сверхъестественном действе, а сверхъестественное — часть ее природы. Но потом сразу ее затошнило: в палатке находилось абсолютное зло.

Собрав все силы, Коттен поднялась на ноги и, осторожно обойдя тело Эдельмана и стол, на котором лежал артефакт, проскользнула мимо светлячков и пулей выскочила из палатки.

Она торопливо решила, что обойдет стороной лагерь землекопов — побоялась, что наткнется на такое же страшное зрелище. Освещая путь фонариком, она направилась в противоположную сторону, к месту раскопок. Спотыкаясь о корни, брела по неровной дороге. Горный туман растекался волнами, то плотный, то разреженный. Луч фонаря едва-едва пробивался сквозь это марево.

Она пыталась выкинуть из головы картины смерти, но не могла думать ни о чем другом. Ее друзья поубивали себя или друг друга.

— Господи, господи, господи, — бормотала она в такт шагам.

Один раз Коттен оглянулась, и ей показалось, что она увидела крохотные светящиеся булавочные головки. Светлячки.

Что это за светлячки? Какие-то агрессивные насекомые вроде пчел-убийц? Может, это они подняли в воздух нож Пола, как потом табличку? Может, это они подожгли Хосе, как потом бумаги Эдельмана? Может, это они заставили его застрелиться? А может, они просто пригрезились ей под воздействием местного напитка — содержащиеся в нем галлюциногены вступили в реакцию с ее лекарством — или из-за страха, который она испытала перед этим?

Нет. Она споткнулась о тело Пола, она чувствовала жар пламени, охватившего Хосе, она держала в руках еще теплую голову Эдельмана. Ника она не видела, но один из голосов, кажется, принадлежал ему. Нет, это не галлюцинации.

Из-за высоты у Коттен кружилась голова, но ей удавалось не сбиться с пути. За последние два дня она уже привыкла к коварной тропинке, ведущей к развалинам.

Неожиданно из темноты проступили очертания первого из огромных сооружений — белая гранитная стена. Коттен, огибая рвы и разбросанные инструменты для раскопок, пошла вверх по крутому склону, который вел к похожему на собор сооружению, о котором она расспрашивала Эдельмана. Обсерватория инков, объяснил он ей. Из-за темноты и густого тумана она не могла разглядеть ее, но хорошо помнила. Пробираясь к обсерватории, она оглядывалась, но ничто ее не преследовало.

Стала видна круглая внешняя стена, и дорога превратилась в лестницу. Коттен не хватало воздуха, ее легкие напряженно работали, ноги пылали. Она помнила, что эта узкая тропинка делает крюк и возвращается на дорогу, по которой они шли в первый день приезда.

Риманчу не очень далеко отсюда, думала Коттен. Если она его отыщет, то спрячется до восхода солнца — и до тех пор, пока не поймет, что тут творится. Тогда она дойдет до Мачу-Пикчу и свяжется с властями.

Туман, казалось, жил собственной жизнью. Он двигался пульсирующими волнами, словно гигантское беспозвоночное, медленно плывущее следом. Отойдя подальше в джунгли, она остановилась и прислонилась спиной к дереву. Риманчу должен быть уже близко. Она подождала, пока восстановится дыхание, и двинулась дальше. Освещая фонариком путь, Коттен наконец разглядела красное деревянное сооружение.

Она довольно быстро нашла вход в одно из зданий Риманчу. Согнулась, упершись руками в колени, из глаз потекли слезы радости. Коттен вытерла нос тыльной стороной ладони, зная, что на лице остается полоса грязи. Внутри полуразрушенного здания оказался зал, заваленный обломками рухнувшей стены, которая густо заросла. Проросшее сквозь каменный пол черное дерево, скрученное, как лакричный корень, уходило во тьму над головой — его ствол у основания был толстым, как торс крупного человека.

С трудом переставляя ноги, Коттен брела по ковру из живых и гниющих растений. Осветила по дуге помещение, чтобы рассмотреть его, оперлась о камень, упавший со стены. Выключила фонарь для экономии батарейки.

Бешено бьющееся сердце было единственным звуком, который она слышала; ноздри заполнял терпкий запах джунглей, сырости, древних камней и земли.

Коттен закрыла глаза и стала думать, что произошло.

Во время перелета из Лимы Пол и Ник в шутку говорили, что неплохо бы разжиться местными наркотиками — они слышали, что от них совершенно сносит крышу. Может, дело в этом? Может, во всем виновато местное пойло? Может, из-за него они покончили с собой? Тогда почему на нее не подействовало? И эти светлячки…

Светлячки.

Коттен открыла глаза и вжалась в стену.

Тысячи светлячков заполнили древний зал. Светящаяся масса приобретала очертания — сначала пустынной пыльной бури, затем более сложные контуры двойной спирали, такой яркой, что на каменной стене появилась тень от скрученного дерева.

Коттен встала на ноги и, пятясь вдоль стены, подошла к отверстию, достаточно большому, чтобы сквозь него можно было протиснуться. Она наклонилась, оборвала цепкие растения, которые не давали ей пролезть, и выскочила обратно в джунгли. Коттен побежала, пытаясь найти тропинку. Но внезапно зацепилась ногой за лиану, упала и ударилась головой о камень, камень, который был обтесан руками инков больше пяти веков назад.

Эли

Ричард и Мария Гапсбурги сидели в своем «кадиллаке» на обочине Норт-Рейсбрук-роуд, неподалеку от ворот поместья Эли Лэддингтона в Вудбридже, штат Коннектикут. Мария посмотрела в окно на проехавший мимо серебряный «мерседес». Люди наверняка направляются на ужин к Лэддингтону, решила она. Ее муж Ричард сидел за рулем внедорожника; он дулся, и это ее бесило. Она знала, что, подольстившись к Ричарду, сможет выжать из него что угодно, но только если будет обращаться с ним правильно. В сущности, это ее обязанность — следить, чтобы он был в норме.

Сегодня она сорвалась из-за его нытья. Он не хотел ехать в гости к Лэддингтону, ему хотелось остаться дома и поработать над исследовательским проектом. Он скулил всю дорогу, и она наконец не выдержала и задала ему жару. Теперь надо дать задний ход и погладить маленького придурка.

Мария придвинулась и положила руку ему на колено.

— Прости. Зря я на тебя накричала. Я знаю, что тебе не по душе эти визиты, но они нужны для дела. Эти люди возглавляют фонд, из которого кормится бюджет галереи. А еще они дают индивидуальные гранты. Поэтому и приходится их окучивать.

Ричард убрал ее руку с колена и положил на кожаное сиденье.

— Ричард! — проговорила она шепотом, наклонившись к нему так близко, что ее губы касались его уха. — Ну перестань, милый. Я ведь извинилась. — Она легонько укусила его за мочку уха и поджала под себя свои длинные ноги.

Ричард отодвинулся к двери.

— Мария, я отлично знаю, почему нам приходится лизать им задницы.

— Тогда зачем все эти сложности?

Ричард покачал головой.

— Тут дело в Лэддингтоне.

— Но ты ведь знаешь, что нам приходится иметь дело с Эли. Иначе никак.

Нравилось ему это или нет, но Ричард и ему подобные должны были повиноваться Лэддингтону. Другое дело — она. Она сама сделала выбор. И каждый день благодарила судьбу за это. Эли был ее спасителем.

Над Ричардом надо поработать еще чуть-чуть, и все наладится. Она знала его слабое место. Мария скользнула рукой по его ноге и погладила внутреннюю сторону бедра.

— Позволь мне попросить у тебя прошения, — прошептала она, дыша ему прямо в шею, и легонько укусила за подбородок. — Ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы тебе было хорошо, — добавила она, лаская его пах одной рукой, а другой расстегивая ремень.

Ричард откинул круглую бритую голову на спинку сиденья и тяжело задышал.

— Вот и умница, — сказала она. — Расслабься, а я все сделаю сама. Тебе ведь нравится, когда я прошу у тебя прощения. Мне кажется, ты любишь, когда я бываю распущенной, а значит, мы поймем друг друга.

Ремень упал, а ее пальцы взялись за язычок молнии на брюках.

— Мария, — произнес он хрипло, — нас…

— Тссс, — прошептала она, расстегивая молнию и запуская руку внутрь. Когда Ричард застонал, она улыбнулась.

Как просто.

— Откинь сиденье, — шепнула она.

Ричард нажал кнопку, и сиденье беззвучно опустилось.

— Нас могут увидеть, — сказал он. Но в глазах у него уже пылал огонь вожделения, и он даже не пытался остановить ее.

Мария стянула с него брюки и сбросила туфли на высоком каблуке. Портить обивку было совершенно ни к чему.

Ричард закрыл глаза, когда она взяла губами его пенис. Щекой почувствовала, как вздрагивают мышцы его живота. Когда он был готов, Мария задрала платье, сняла с себя трусики, отбросила их в сторону и села на Ричарда верхом. Пристально глядя в глаза, наклонилась к нему.

Она наблюдала, как его охватывает огонь вожделения, как становится бессмысленным взгляд, как сжимаются зубы. Она двигалась медленно, дразнила, чтобы он завелся как следует. Взяла руки Ричарда и положила их себе на грудь.

— Сними его, — пробормотал Ричард, — сними платье.

Она застонала, сняла его руки с груди и сунула их под платье, пониже своей тонкой талии, прямо на бедра. Снимать платье было незачем: все это ненадолго.

— О господи! — простонал он. — Как хорошо! Что ты со мной делаешь?

Это был риторический вопрос. Взяв в руки его вспотевшую голову, она в бешеном темпе задвигалась вверх-вниз.

— Вот так, детка. О да, Рамджал! — шептала она, зная, что когда называет его настоящим именем, он заводится еще сильнее.

Она безупречно владела искусством разговора во время секса, угадывая, что он хочет услышать. Длинные светлые волосы рассыпались по лицу. Она знала, что он чувствует запах ее волос, чувствует запах секса.

— Рамджал! О господи, Рамджал! Я уже совсем близко… — Эти слова должны были подвести его к самой грани.

Когда она заставляла его поверить, что он и вправду возбуждает ее и может довести до оргазма, он тут же быстро кончал сам. Да и вообще, время позднее. Им давно пора быть на ужине.

Она громко застонала и содрогнулась всем телом.

Он напрягся, резко выдохнул и прогнулся. Она почувствовала, как он взорвался внутри ее.

Вот и все.

Тело Ричарда обмякло, и она наклонилась к нему.

— Сладкий мой, дай носовой платок. Мне надо вытереться.

Он обхватил ее и крепко сжал.

— Господи, как это было прекрасно. Дай перевести дух.

Мария выпрямилась.

— Нет времени. Мы можем опоздать.

Она высвободилась из его объятий и достала из внутреннего кармана куртки носовой платок. Встав на колени, вытерла влагу между ног.

— Вот так, — сказала она и бросила платок на пол перед тем, как надеть трусики. — Тебе тоже стоит привести себя в порядок. А то у тебя такой вид, словно тебя только что оттрахали на водительском кресле внедорожника.

Мария надела туфли и оправила платье. Открыла сумочку, достала маленькую расческу, включила освещение и посмотрелась в зеркальце.

— Не сильно растрепались, — произнесла она, расчесывая волосы и взбивая их. Хорошо, что не сделала сложную прическу, иначе трудно было бы привести себя в приличный вид.

Мария наклонилась ближе к зеркалу, изучая состояние косметики. Внезапно она вздрогнула и резко отпрянула от зеркала.

— Что с тобой? — спросил Ричард.

Она понимала, что это всего лишь воображение — кошмар из прошлого. Страшное обезображенное лицо, изрытое чудовищными рубцами от ожогов, глубокими, как кротовьи норы, отсутствующий глаз — нет, этого чудовища больше нет.

— С тобой все в порядке? — спросил Ричард, дотронувшись до ее обнаженной руки.

Мария снова бросила взгляд в зеркало и коснулась лица кончиками пальцев. Красавица — безупречная кожа, полные губы, соблазнительная улыбка, чарующие светло-голубые глаза и угольно-черные ресницы.

— Абсолютно.

Эли Лэддингтон действительно был ее спасителем.

Ричард и Мария Гапсбурги сидели в кабинете Эли Лэддингтона на темном диване. Пальцы Ричарда выбивали дробь по медной шляпке гвоздя на подлокотнике. Напротив них, в таком же кресле, сидел Лэддингтон с бокалом коньяка; золотистая жидкость поблескивала в свете огня огромного камина. Остальные гости уже разошлись, и они остались втроем. Как всегда, Лэддингтон был безупречно одет. Сегодня на нем был темно-синий кашемировый костюм-тройка и белая накрахмаленная рубашка с французскими манжетами — каждая складка отутюжена, каждый ноготь отполирован, каждый волосок приглажен.

В присутствии Эли Ричард чувствовал себя растрепанным и неряшливым.

— Отличная работа, — сказал Лэддингтон. — Ты славно потрудился.

Хотя он говорил хорошо поставленным голосом, для Ричарда это звучало мерзким скрежетом. Он не любил Лэддингтона, но у него не было выбора. В отличие от Марии Ричард по рождению был обязан служить ему — для него это был долг крови.

Ричард провел рукой по своей бритой голове, чувствуя, что пробивается щетина рыжих волос. Он пожалел, что не побрился утром.

— Неужели ты не хочешь сказать спасибо? — спросила мужа Мария. — Эли только что похвалил тебя.

— Да, конечно, — сделав над собой усилие, произнес Ричард. Он понимал, что не должен выказывать ни малейшего недовольства, потому что Эли Лэддингтон воспринимал его в качестве расходного материала.

— Эдельман перевел надпись на табличке? — спросил Лэддингтон.

Ричард взял себя в руки.

— Нет, вряд ли. Мы считаем, что ни Эдельман, ни кто-либо другой не смог расшифровать ничего, кроме глифов.

— Ты не разговаривал с Эдельманом? Что он тебе сказал? — спросил Лэддингтон.

— Мне показалось, что его больше интересовало, как сделана эта табличка, — ответил Ричард. — Сказал, что по поводу верхней половины у него есть какие-то смутные соображения, но во всем тексте он не разобрался. Он хотел, чтобы мы отправили к нему специалистов, в первую очередь тех, кто умеет читать узелки хипу, — из этого я делаю вывод, что все послание он не расшифровал. Он понятия не имел, что у него в руках. Фотоаппараты, аудиозаписи, бумаги — все уничтожено. Не осталось никого, кто мог бы рассказать, что он видел. Власти решат, что они погибли из-за скверного индейского варева. Вполне приемлемая гипотеза. В последнее время появилось много исследований о самоубийствах, совершенных под воздействием наркотиков. Разумеется, питье, в которое были добавлены местные галлюциногены, сделало свое дело. Из-за такой дозы наркотических веществ у них не просто начались галлюцинации и приступ паранойи — они еще и покончили с собой. По крайней мере, все улики будут свидетельствовать об этом.

Лэддингтон встал и подошел к Ричарду и Марии.

— То есть ты обо всем позаботился. — Он остановился перед Марией, протянул руку и погладил ее по щеке: — За Ричарда, — произнес он, поднимая бокал.

Ричард от коньяка отказался, но Мария не заставила себя ждать. Она коснулась своим бокалом бокала Лэддингтона и провозгласила:

— О да, за Ричарда.

Ричард смотрел, как жена пригубила коньяк. Почему ему настолько повезло? Когда он под руку с ней входил в дом, то знал, что все присутствующие задают себе тот же вопрос. Она была не просто красива — в Марии была элегантная изысканность, настолько потрясающая, что при одном взгляде на нее захватывало дух. Ее красоту нельзя было назвать кричащей или броской. Нет, эти определения решительно не годились. Именно простота отличала ее от других. Она была совершенна. И она принадлежала ему.

Ричард улыбнулся жене.

Выпив, Лэддингтон прошагал к камину и поставил коньяк на полку. Взял в руки маленькую коробочку, перевязанную лентой:

— А тут кое-что для тебя, Мария. Немного арабской роскоши.

— Ох, Эли, — сказала Мария, — что ты делаешь?

Эли прошел через всю комнату и передал Марии подарок.

Она улыбнулась ему, развязала ленту и открыла коробочку.

— Боже мой, — ахнула она, когда увидела, что внутри, — «Амуаж»!

— Говорят, это самые дорогие духи в мире, — сказал Эли.

Мария поднесла к шее золотистый флакон из свинцового хрусталя:

— Ты меня балуешь! Спасибо, Эли. — Она протянула духи Ричарду. — Представляешь, что он подарил мне?

Ричард ничего не ответил.

Когда Мария открыла флакончик, воздух наполнился ароматом духов. Роза, жасмин, майский ландыш, сандаловое дерево, босвеллия…

— Ты заслуживаешь того, чтоб тебя баловали, — сказал Эли и снова обратился к ее мужу: — Итак, Ричард, как же мы поступим с этой женщиной по имени Коттен?

Ричард Гапсбург почувствовал, что у него вспотела макушка.

— Мы не можем ее убрать. Ты сам это постоянно говоришь.

Его голос звучал резко, и он постоянно жалел о своей нервозности. Он повернул часы циферблатом на запястье. Его не интересовало, сколько сейчас времени. Просто надо было казаться невозмутимым, уверенным в себе, а если он проверит, который час, то создаст нужное впечатление.

Со всей сдержанностью, на которую был способен, Ричард произнес:

— Она исчезла из поля зрения, по крайней мере, сейчас. Мы уже дискредитировали ее, а теперь еще и травмировали ее психику. Она стала свидетельницей невыразимого ужаса и увидела нечто явно потустороннее. Она никому не расскажет — кто ей поверит? Все решат, что она снова хочет создать сенсацию, попасть в заголовки газет и оправиться после недавнего провала. Да и сама она ни в чем не уверена, хотя в глубине души, возможно, и считает, что все это — дело наших рук. — Ричард одернул манжеты, довольный своим ответом.

— Тебе известно, где она сейчас? — спросил Лэддингтон.

— Она убежала в джунгли, как я и предсказывал. — Ричард намеренно выбрал слово «предсказывал». — Насколько нам известно, пока что она не проявлялась.

Лэддингтон прошел по турецкому ковру, сотканному в девятнадцатом веке, остановился и погладил голову бенгальского тигра, который навсегда застыл, приготовившись к прыжку.

— Она всегда будет нашей проблемой, Ричард. Для этого она и была создана.

Ричард прекрасно знал не только кто эта женщина, но и то, что в ближайшем будущем она никуда не пойдет. Благодаря его идеально продуманному плану они получили передышку. Неужели Лэддингтон не может поблагодарить за это?

Ричард подавил раздражение, которое рвалось наружу:

— Я хочу сказать одно: мы напугали ее настолько, что она предпочтет остаться в тени. Она уже не захочет разыскивать ни нас, ни табличку.

Лэддингтон вернулся к каминной полке за коньяком и сделал маленький глоток.

— В ближайшее время, видимо, не захочет. — Он с наслаждением смаковал бархатную влагу. — Но будь начеку, Ричард. Представь, что ты ювелир, который, не отводя глаз, смотрит через лупу на драгоценный камень. Ты должен следить за каждым ее шагом, каждым движением, каждым вздохом. Она — наша ахиллесова пята, Ричард. Коттен Стоун — наша Немезида.

Шаман

Сначала Коттен услышала гулкие шаги, почувствовала, что руки болтаются в воздухе, а кровь прилила к голове. С трудом открыла глаза.

Ей стоило больших усилий сосредоточиться.

Пятки. Она смотрела снизу вверх на загрубевшие босые пятки старика, бредущие по тропинке через джунгли. Ее несли, и костлявое плечо впивалось в живот. Она висела вниз головой, подбородок ударялся о вспотевшую кожу.

Спутанные, беспорядочные мысли носились в голове, но ничего определенного. Она застонала.

В ушах загудело, потом гудение превратилось в звон, и она поняла, что теряет сознание.

Дым.

В носу щипало от дыма. Коттен отвернулась.

Послышалось пение.

Пели ритмично, низким голосом. Что это за язык?

Одни и те же слова повторялись вновь и вновь, а потом резкий запах дыма снова достиг ее ноздрей.

Коттен повернулась набок и застонала.

Что-то влажное — видимо, кусочек мокрой ткани — омочило ее губы. Питье. Язык прилип к нёбу, а в горле пересохло так, что оно пылало.

Еще немного влаги из той же ткани просочилось сквозь губы.

Вода. Сладкая-сладкая вода.

Пение прекратилось, а запах дыма стал слабее.

Сознание начало проясняться. Наконец она заставила себя поднять веки.

Мужчина с черными глазами, выделявшимися на темно-оливковом морщинистом лице, смотрел на нее сверху вниз. Затем поднял бровь.

— Хорошее лекарство, — сказал он.

Коттен заморгала.

В поле зрения оказалось другое лицо, глаза уставились на нее из-за плеча мужчины. Это было лицо женщины, загрубевшее, с черными сверкающими глазами и волосами, крепко стянутыми у затылка.

Кто они такие? Зачем принесли ее? Коттен ничего не понимала. Неужели они прочесывали их лагерь? Она отпрянула, когда мужчина придвинулся к ней.

— Хорошее лекарство, — повторил он и что-то сказал женщине.

Та кивнула и с улыбкой сказала что-то на непонятном языке — Коттен показалось, что это язык кечуа. В интонациях не было ничего угрожающего. Может быть, они и не хотели сделать ей ничего плохого.

Мужчина тоже улыбнулся. У него были идеальные белые зубы.

— Ах, — сказала женщина и скрылась из виду.

У Коттен болела голова, особенно с правой стороны, прямо над глазом. Она осторожно дотронулась до этого места кончиками пальцев. Там была какая-то повязка, плотная и липкая.

— Хорошее лекарство, — повторил мужчина.

Снова появилась женщина и поднесла к ее губам маленький кувшин.

— Пей, — сказал старый индеец.

Она пригубила жидкость, а женщина улыбнулась и что-то сказала, явно чтобы ободрить Коттен и уговорить ее попить еще.

Коттен поняла, что это не вода. Жидкость имела фруктовый привкус, кислый, но вовсе не неприятный. Она сделала глоток и почувствовала, как смягчается горло. Немного жидкости вытекло изо рта на шею.

Что-то быстро говоря, женщина села поудобнее и приподняла голову Коттен.

Та сделала большой глоток, и женщина снова опустила ее голову на циновку.

— Спасибо, — сказала Коттен.

Сухость во рту наконец прошла. Она огляделась и увидела, что лежит в хижине из тростника и досок. Над головой висели прикрепленные к балке — она не знала, как это назвать, — украшения. Набор красивых разноцветных перьев — красных, желтых, зеленых, бирюзовых; свежие и высушенные растения; веревки.

Мужчина заметил ее интерес, встал и снял один из предметов, чтобы дать ей посмотреть. Нечто вроде стеблей злаков, у основания перевязанных грубым шнуром. Он погладил предмет большим пальцем и развернул, чтобы показать содержимое.

Она почти сразу поняла, что перед ней. Внутри была нанизанная на нитку длинная полая белая кость.

— Кондор, — сказал мужчина, отодвигаясь.

Он подошел к маленькой ямке, вырытой в земляном полу. Из ямки поднималась кольцами тонкая струйка дыма и уходила сквозь тростниковую крышу.

Мужчина сел на корточки, опустил кость в яму и держал ее, пока та не занялась. Тогда он задул огонь, и кость стала тлеть и дымиться.

Он поводил костью у себя под носом и несколько раз вдохнул дым. Потом вернулся к Коттен и поводил костью перед ней, чтобы дым вдохнула и она. Помедлив, она так и сделала. Это был тот же запах, тот же дым, которым был полон воздух, когда она проснулась.

— Дым отгонит злых духов. Кондор унесет их прочь. — Мужчина взял ее руку и приложил к повязке на голове. — Они уйдут вместе с кондором.

Амулеты и талисманы, подумала Коттен. Вот что висит над головой. А он — знахарь, шаман, лечит ее раны.

Неожиданно она вспомнила, как бежала из лагеря к Риманчу и упала. Наверное, ударилась головой и потеряла сознание.

— Сколько я уже здесь?

Он протянул руку к палке, прислоненной к корзине, и поднес ее к глазам Коттен. На очищенной от коры палке было сделано три надреза.

— Три дня?

Шаман дотронулся до каждой отметины своим длинным коричневым узловатым пальцем. Он сверкнул белозубой улыбкой, явно довольный тем, что ведет счет дням.

— Риманчу, — сказал он. — Для тебя это место нехорошее. Они не разрешают никому там находиться.

— Кто?

Мужчина выпрямился, и лицо его стало суровым.

— Махорела — те, что спустились с темного неба.

По выражению его лица она догадалась, что вторглась в область местной мифологии или религии. Такие вещи обычно не обсуждают с посторонними.

— Я шла и упала. А ты нашел меня там, в Риманчу?

Он кивнул.

— Как мне повезло, что ты проходил мимо.

— Мне было сказано, чтобы я пошел туда и нашел тебя.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

— Постой. Кто тебе это сказал? Как… — Коттен приподнялась на локтях и попыталась сесть, но слабость не позволила.

Шаман развернулся и вышел из хижины.

Хотелось задать и другие вопросы — в основном про своих друзей. Коттен снова упала на плетеную циновку. Вопросы застряли в голове, словно шрапнель.

Ее охватила тревога. Надо уходить. Возвратиться к цивилизации. Как только к ней вернутся силы, она выберется из джунглей, свяжется с властями, приведет к лагерю подмогу.

Она закрыла глаза, и ее разум заполонили видения: теплая липкая кровь, текущая из простреленной головы Эдельмана; обжигающий жар пламени, охватившего Хосе; безжизненное тело Пола, распростертое на земле.

Но все это перекрывала одна картина: ослепительный свет от столба светлячков.

И парящая в воздухе табличка.

Целитель

На следующее утро Коттен проснулась с чувством, что силы возвращаются, а восприятие становится четким. В хижине светило ясное утреннее солнце, разум ее прояснился, и одновременно проснулась любознательность.

Коттен заглянула под покрывало, чтобы посмотреть, что на ней надето. Она была в накидке из мягкой ткани. На талии накидка была схвачена матерчатым поясом, а на плече заколота булавкой примерно в пять дюймов длиной, с квадратной головкой в виде геометрической фигуры. По-видимому, из кованой меди. Коттен поправила тунику и стала смотреть на дверь.

Как она и ожидала, ее постоянные посетители не заставили себя ждать.

— Ага, сегодня тебе хорошо, — сказал шаман, заходя в хижину. Одет он был не так, как Коттен: на нем было пончо с бахромой до самых щиколоток.

Следом вошла женщина. Она опять улыбалась — казалось, она улыбалась все время. Одета она была так же, как Коттен.

— У меня такое чувство, словно я очнулась от дурного сна, — сказала Коттен и дотронулось до раны на голове — там уже не было повязки, остался лишь глубокий шрам.

— Хорошее лекарство, — сказал мужчина, — и кондор тоже помог.

Кажется, они не называли свои имена. Она совершенно точно не спрашивала, как их зовут, и сама не представлялась. О чем спросить в первую очередь? Коттен начала разговор с того, что назвала свое имя и, соответственно, запомнила их имена. Мужчину звали Ячаг, что значило «мудрец» и «знахарь». Женщину звали Пилпинту, то есть «колибри».

— Ее назвали так, когда она стала женщиной, — объяснил Ячаг, — потому что она порхает с места на место.

Имя Коттен понравилось Ячагу:

— Твое имя происходит от Пачамамы — Матери-Земли, — сказал он.

Хотя она объяснила, что ее имя пишется иначе, чем слово «коттон» — «хлопок», оно все равно пришлось шаману по душе, потому что он связал его с природой.

Ячаг велел Пилпинту помочь ему поднять Коттен на ноги.

Она почувствовала себя так, словно вылезла из бассейна: тело оказалось неожиданно тяжелым, а ноги — слабыми. На мгновение закружилась голова, и Коттен, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за руки Ячага и Пилпинту. «За несколько дней стоять разучилась…»

Несколько шагов — и она на улице. При свете утреннего солнца Коттен в первый раз увидела деревню — каменные хижины с тростниковыми крышами, мощенные булыжником улицы, пасущиеся ламы и альпаки, суетящиеся бронзовые мужчины и женщины, играющие дети. На склонах виднелись террасы, отведенные под посевы, а в низине за деревней текла река. Это место ближе к долине, чем лагерь Эдельмана. Коттен чувствовала себя путешественницей во времени, которую стукнули по голове и отвезли в прошлое, когда еще не было Писарро и его конкистадоров[10]. Тут нет ни футболок, ни кроссовок «Найк эйр», ни машин, ни мотоциклов, — вообще никаких признаков современной цивилизации.

Ячаг и Пилпинту довели ее до ближайшей каменной скамейки. Коттен уселась поудобнее и спросила:

— А в какой стороне Риманчу?

Когда она произнесла это слово, Пилпинту ахнула и закрыла рот рукой, ее брови взметнулись вверх.

— Там. — Мужчина указал пальцем на горы. — Туда полдня пути.

Она не забыла, что ему было сказано найти ее. Как так?

— А кто велел тебе искать меня?

Черные глаза Ячага вперились в нее.

— Ты еще не готова, — ответил он. — Может быть, завтра или через день.

— Ничего не понимаю. И почему ты говоришь по-английски? Кто-нибудь еще здесь говорит по-английски?

— Ты спешишь… И жить спешишь. Пусть она разворачивается постепенно, Коттен. Если будешь торопиться, то проскочишь пороги и боковые дорожки, даже не заметив их. Все на свете — в том числе и ответы — дается нам, лишь когда мы готовы их принять.

— Ты не жил в Нью-Йорке, — сказала она, рассмеявшись.

Он пристально посмотрел на нее, чуть склонив голову набок. Потом закрыл глаза и три раза глубоко вздохнул, перед тем как снова взглянуть на нее.

Она решила, что шаман просто не понял ее замечания о Нью-Йорке. Но когда он снова заговорил, она поняла, что думал он вовсе не об этом.

— Коттен Стоун, я получил твое имя. Для меня, для нас и для Виракоча — бога, сотворившего мир, — ты теперь Майта. «Майта» значит «Избранная».

Коттен задохнулась и стала хватать ртом воздух, словно ее долго держали под водой.

Жидкий свет

За то время, что она выздоравливала, Коттен хорошо узнала повседневную жизнь обитателей деревни. Она видела, как они засевают и обрабатывают поля. Женщины пережевывали зерна злаков с семенами или фруктами и выплевывали жвачку в кувшины с теплой водой, чтобы та забродила, и получилась «чича» — индейский аналог пива. Они разводили уток и морских свинок ради мяса, стригли альпак, иногда диких викуний, пряли шерсть на примитивных прялках с веретенами. У них были ритуалы и предания, уходящие в глубь веков.

Каждый день начинался с молитвы.

Ячаг проводил с Коттен много времени, но почти ничего не говорил о себе. Вместо этого объяснял, рассказывал, наставлял, пока она наконец не поведала, что произошло в лагере Эдельмана в ту страшную ночь. Ячаг выслушал внимательно, но, к ее удивлению, рассказ произвел на него не слишком сильное впечатление. Он ни о чем не переспрашивал, ни разу не поднял бровь.

Однажды днем ей удалось наблюдать обряд инициации подростков. Глядя на их измазанные кровью лица, Коттен подумала о еврейской Пасхе. Покопавшись в обрывочных сведениях о религии, почерпнутых в летней библейской школе, куда она ходила в детстве, Коттен вспомнила историю о той ночи, когда Господь наслал на Египет десятую казнь: тогда были убиты все первенцы, кроме сынов Израилевых. Господь велел народу Израилеву пометить свои двери кровью агнца, чтобы их обошли стороной[11]. Удастся ли ей когда-нибудь уразуметь и объяснить себе, почему в ту страшную ночь в лагере Эдельмана ее обошли стороной?

Коттен окинула взглядом деревню. Она смогла бы научиться жить здесь, затеряться, стать невидимой. Если она спрячется в этой глухомани, то будет в безопасности. Ее потеряли из виду, и хотелось, чтобы так было и впредь.

Сидя у подножия красного дерева колорадито, Коттен наблюдала за ритуалом и отчаянно старалась не расплакаться. Она закрыла лицо руками, не в силах понять, что делать дальше. Неожиданно кто-то легонько тронул ее за плечо.

— Пойдем, — сказал Ячаг. — Погуляем. Теперь ты готова кое-что увидеть.

Пока они шли к краю деревни, Коттен спросила:

— Почему ты никогда не рассказывал о себе? Я ничего про тебя не знаю, хотя сама сказала о себе почти все.

«Почти».

— Мне почти нечего рассказывать.

— А ты ответишь, если я задам вопрос?

— Может быть. — Ячаг улыбнулся. — Что ты хочешь узнать?

— Кто ты? И откуда так хорошо знаешь английский?

Ячаг смотрел прямо перед собой.

— Когда я был ребенком, мать отвезла меня в город, в Монастерио-дель-Куско, старый иезуитский монастырь. Жизнь у нас была тяжелая, и мать не хотела, чтобы я вырос в нищете. Поэтому отдала меня монахам и взяла с меня слово, что я останусь и не пойду следом за ней.

— Печально, — сказала Коттен.

— Потом меня усыновила американская семья. Меня перевезли в штат Орегон, где я и вырос. Я любил приемных родителей, но в глубине души тосковал по родине, по своему народу. Я так и не приспособился к жизни американцев: нет духовности, нет почтения к Пачамаме — все это было мне непонятно. Поэтому, когда приемные родители умерли, я вернулся в Перу.

— Здесь тебя называют мудрецом и целителем.

— Это потому, что я принадлежу к двум мирам — древнему и современному.

Ячаг привел ее к тропинке, которая шла под уклон к реке Урубамба.

— Это старая тропа, — сказал он. — Поколения моих предков втоптали в нее отпечатки своих ног.

— У меня есть еще один вопрос.

Ячаг кивнул в знак того, что готов слушать.

— Ты говорил, что тебе велели найти меня в Риманчу. Кто?

Шаман широко раскинул руки.

— Твои крики донес до меня ветер. Твой страх приплыл в темных водах реки. Твоя боль просочилась на поверхность самой земли.

— Но так не бывает, — возразила Коттен. — Что ты имеешь в виду?

— Потерпи, Майта. Скоро ты все узнаешь сама.

Он махнул рукой, и они продолжили путь.

Шли, как показалось Коттен, еще почти полчаса, пока Ячаг не остановился у большой скалы, на склоне которой были выбиты ступеньки.

— Для народа Руна, как мы сами себя называем, это место — гуака, то есть священное, мистическое место. Поднимись по ступенькам. Когда дойдешь до вершины, сядь и спокойно сиди.

На вершине Коттен обнаружила гладкую ровную площадку. Скрестив ноги, села на холодный камень, и к ней подошел Ячаг.

— Закрой глаза.

Его голос смешался с шелестом ветра в листве деревьев.

Коттен послушалась.

— Сначала ты отбросишь мысли, которые заслоняют твою способность видеть. Представь, что ты плаваешь в бассейне из священного света, чистого света. Жидкого света. Света, который настолько чист, что в него не могут проникнуть никакие посторонние предметы. Окунись в него, в этот чистый, блистающий жидкий свет. Он окутывает тебя своим теплом — сияющий, мерцающий, яркий свет вокруг.

Ячаг подождал, пока она выполнит его указания, и продолжил:

— Пусть этот свет прольется в тебя. Впусти его, пусть он заполнит все твое тело. Призови этот свет в глубины своего существа, и он соберется там и закружится. Это вращающийся жидкий свет.

Коттен ощутила силу света и легкую вибрацию, когда представила, как он кружится внутри ее. Никогда она не испытывала ничего подобного.

— Не выпускай этот свет, — мягко говорил Ячаг. — Освободи разум, и пусть он движется свободно; не останавливайся ни на одной мысли, двигайся сквозь пространство и время в абсолютной тишине. Свет кружится внутри, такой сверкающий, такой чистый. Чистая энергия, первозданная, девственная энергия. Она движется по кругу, и круги становятся все больше и больше — теперь это овал, охватывающий твое тело от ступней до макушки. Только в этот миг, исполненный совершенства, она и существует.

Коттен не могла говорить. Ощущения переполняли ее. Она изгнала все мысли и сосредоточилась только на чистоте света.

— Теперь круги становятся меньше, — продолжал Ячаг. — Меньше и меньше. Еще меньше. Свет угасает. — Он замолчал.

Коттен почувствовала, что свет слабеет, сияние становится тусклее, а амплитуда вращения — меньше.

— Выпусти его, — прошептал Ячаг, — и почувствуй тепло, которое осталось. — Он сделал паузу и произнес: — Ты готова, Майта?

Коттен чувствовала себя полностью спокойной и очистившейся и наслаждалась этим.

— Ничего не говори. Слушай. Твой разум обрел ясность чистой энергии. Никакой суеты. Слушай.

Она сидела молча, не понимая, что должна услышать.

— Отвечай, какие звуки доносятся до тебя.

— Я ничего не слышу, — ответила Коттен. — Только шум воды… ветер в траве и кустах… и вдалеке — пронзительно кричит птица.

— Что еще?

Постепенно звуков становилось все больше, ее поразило, до чего их много.

— Слышу шелест своей одежды, прикасающейся к коже… маленький зверек пробирается сквозь траву — я слышу его дыхание… течение гонит камушек по дну реки… насекомое летит над цветами.

— Ты быстро учишься, — сказал Ячаг. — Быстрее всех остальных моих учеников. В тебе и вправду обитает дух природы.

Он знает все, подумала она. Он уже знал все, когда дал ей имя Майта, Избранная. Более того, он знает, кто она.

Дочь падшего ангела.

Она помнила, каким голосом он произнес ее инкское имя. Чистым, как вода, которая гнала камушек по дну реки.

Коттен Стоун открыла глаза и посмотрела на джунгли, на долину, прорезанную могучей рекой, на возвышающиеся сзади горы. Ей показалось, что она восседает на вершине мира.

— Это твой первый урок, — сказал Ячаг. — Я уже говорил, дай жизни развернуться самой. Если будешь продолжать эти занятия, ответы на все вопросы придут изнутри. Ты сама будешь творить мир, в котором живешь. Но так случится, когда придет время. А это всего лишь начало.

Коттен повернулась к нему:

— Как ты узнал, кто я такая?

— Во всех нас течет одна энергия. Совершая любой поступок, мы должны чтить вселенную. Мы — то, что мы думаем. Искусство пользоваться энергией жидкого света — всего лишь начало, первый урок; он поможет тебе открыть себя, осознать, что ты — часть источника, единой энергии, из которой состоит все. Это пригодится, когда ты вернешься в свой мир. — Он вытянул руку. — Возьми ее. Береги. Она напомнит: у кондора есть крылья, чтобы парить; так же и твой дух. — И Ячаг протянул ей пустую кость кондора и амулет из перьев. — Возьми ее, — сказал он, вкладывая кость с амулетом ей в руку. — Кунтур, или кондор, как называете его вы, не питается живыми существами. Он ест падаль. А значит, на крыльях кондора ты сможешь отвести от себя мертвеца, таящегося внутри.

Коттен крепко сжала кость и откинула волосы с лица.

— Но я, кажется, уже решилась остаться здесь. Я хочу и дальше учиться жить, как живет твой народ. Ты можешь быть моим наставником, — произнесла она, надеясь подольститься.

— Как ты думаешь: почему жидкий свет пришел к тебе так легко? Ты не такая, как все. И ты до сих пор не хочешь смириться с тем, что ты избранная?

— Не знаю. Я пытаюсь выбросить это из головы. И вообще, если я не хочу быть избранной и не такой, как все? Все это не имеет отношения к моей теперешней жизни. Может, я просто в это не верю!

Ячаг посмотрел на нее с любопытством:

— Мы все принимаем решения о том, какой будет наша жизнь. Это называется свобода воли — право на выбор. Конечно, ты можешь прожить жизнь, как захочешь. Но подсознательно ты все равно будешь распахивать двери, которые сама закрыла.

Коттен отвела взгляд.

— Все решили за меня — по крайней мере, так мне сказали… Эту сделку заключили без моего участия.

— У тебя есть предназначение, Майта, как и у всех нас. В твоей воле поступить с ним, как захочешь.

— Я не выбирала своего предназначения. Это сделал за меня отец… И Бог.

— Ты не так уж сильно отличаешься от остальных. У каждого есть свое место в жизни. Как в лесу множество тропинок ведет в разные стороны, так и в жизни открыты множество путей, открыты каждый день, каждую секунду. Мы лишь выбираем, по которому идти. Познав силу жидкого света, ты увидишь дороги, которые лежат перед тобой, и выберешь ту, что ведет к добру.

— Просто мне кажется, что слишком многое в моей жизни выбрали за меня, особенно за последние три года.

Ячаг спокойно сидел и смотрел, как она сжимает руки, пытаясь подобрать правильные слова.

— Ты сомневаешься в себе? Сомневаешься в своем величии?

— Во мне нет ничего великого. Да, я сомневаюсь в себе. Иногда сомневаюсь, могу ли вообще распоряжаться своими действиями. От меня ли зависит, возвращаться мне домой или нет? Ведь все в конечном счете сводится именно к этому. Даже если я решу не возвращаться, нечто, неподвластное моей воле, вторгнется и вынудит меня.

— Не бывает принуждения. Ты сама откроешь дверь домой, осознаешь ты это или нет. Майта, если ты останешься здесь, это не поможет тебе избавиться от ноши.

Ячаг был прав. Она это знала, и знала уже довольно давно. Ради этого она родилась, ради этого жила. Она знала, что враги Бога, враги Виракоча, виноваты в скандале с «костью творения», они заманили ее в ловушку, чтобы опозорить. Но лучше была бы она виновата сама. Может, отчасти так и есть. Слишком уж легко она вознеслась на такую высоту, с которой можно упасть. И ей испортили репутацию, чтобы она не могла вывести их на чистую воду. А чтобы запугать ее, они могут посеять хаос, ужас, опасность, а в случае с Ником, Полом и Эдельманом — смерть.

Коттен загнала вглубь подступивший страх. Та жизнь, что рисовалась впереди, явно ей не по силам.

— Я не могу, — произнесла она решительно и четко. — Я бы хотела быть отважной, мужественной и… Но на самом деле я всего лишь зазнавшаяся журналистка. Я не готова к подвигам. Я не смогу. Неужели ты не понимаешь: мир не может мне верить. Бог не должен мне верить.

Питер Пэн

Лестер Риппл резал банан кружочками. Сначала — очень быстро — три кружочка, пауза, потом — еще три. Раз. Два. Три. Бледно-желтые кружки падали на куски хлеба, намазанные густым слоем арахисового масла «Питер Пэн». Лестер оставил маленький, с черными точками, кончик банана в кожуре и выкинул ее в мусорное ведро.

Он собрал ужин — сэндвич, кошерные маринованные огурцы с укропом и стакан кефира, который так трудно найти в наши дни, — и направился к дивану и телевизору. Радио уже было настроено на национальный канал, и там шли «Беседы о науке по пятницам» — лучше не бывает.

Лестер поправил очки. Липкий кончик скотча, которым была обмотана дужка, отошел и приклеился к волоску брови. Лестер скривился, выдергивая волосок, и крепко пристроил очки на переносице.

Рядом на диване валялся тест «Оцените степень своего занудства» — его Лестер нашел в Интернете. Пока что на все вопросы — ну или почти на все — он давал положительные ответы.

«Вы чувствуете себя неловко в обществе?

У вас плохое зрение?

Вы помните значение числа “пи” больше, чем на пять знаков после запятой?

Вы были членом команды по шахматам?

Вы знаете больше трех языков программирования?»

Он уже ответил на 99 вопросов такого рода, пока наконец не прочел последний. И этот вопрос обесценил для него все исследование. Точнее, он не просто заставил Лестера разочароваться в тесте — он привел его в ярость, потому что демонстрировал глубокое пренебрежение широкой публики к интеллектуалам.

«Вам случалось испытывать оргазм в процессе написания компьютерной программы после четырех часов ночи?»

Ну разве это не подтверждение его выводов о современном обществе? Обществе, где миллионы и слава достаются спортсменам и шоуменам. А этим мозги вовсе ни к чему. И кто виноват? Рядовой обыватель! Именно он решает, кто или что ценно в этом мире. Да, человечество деградирует.

Значит, так тому и быть, решил Лестер.

Он откусил от бутерброда и сосредоточился на «Беседах о науке». Слушал он внимательно. Разговор шел о будущем компьютерной техники. Интервью брали у человека по имени доктор Бенджамин Файджел.

Лестер запил кефиром бутерброд, запоминая радиобеседу. Файджел что-то упустил. Что-то очень важное. Лестер понял, что ему надо позвонить в студию.

Он прожевал следующий кусок — раз-два-три, — вытер руки о рубашку от следов арахисового масла и банана, встал и отправился на кухню, где на стенке висел телефон.

Набрал номер «Бесед о науке по пятницам» — номер был записан в блокноте на столике. Он не мог допустить, чтобы в передаче не упомянули, что он уже продемонстрировал функции квантового бита в кремниевой схеме с помощью стандартных технологий производства. Он доказал, что такое возможно. Суть в том, чтобы совершить большое количество операций в пределах периода когерентности квантовых битов, чтобы управлять их соединением…

— Да, это Лестер Риппл, — сказал он, когда ему ответил оператор. — Я должен поговорить с вашим гостем.

Рассвет

Молитва — ключ к завтрашнему дню и дверной засов от вчерашнего.

Махатма Ганди

Коттен не могла уснуть. Ей не давали покоя воспоминания о жидком свете, хотелось пережить это ощущение снова. Может, если она будет упражняться, то обретет душевный мир, как обещал Ячаг. Ячаг, разумеется, опирался на собственный опыт, но на несколько коротких мгновений жидкий свет дал внутреннее успокоение и ей. Она не до конца поняла его слова о том, что сама будет творить свой мир. Наверное, это такая медитация, наподобие тех, что практикуют в движении «Нью-эйдж», но она никогда с таким не сталкивалась. Быть может, ее очаровали Анды, таинственная культура инков, удаленность от цивилизации и, конечно же, Ячаг. Хотелось самой попробовать еще раз, проверить, удастся ли вновь обрести гармоничное единство с Пачамамой. Она хотела снова погрузиться в безмятежность, еще глубже и пробыть там дольше.

Коттен села на кушетке. Рассвет — самое подходящее время суток.

Деревня спала. Доносился лишь слабый запах дыма от очага, где дрова давно превратились в уголья. Вдалеке тявкнула собака. Коттен легко могла ускользнуть к гуаке и к рассвету оказаться там.

Чтобы не замерзнуть, Коттен надела индейское пончо, которое дали ей деревенские женщины. Выходя из хижины, она посмотрела на полную луну. Луна светила ярко. Нужно всего лишь не сходить с тропинки. На секунду она задумалась: не дождаться ли рассвета, чтобы пойти вместе с Ячагом? Нет-нет. Нужно проверить, сможет ли она добиться того же сама. Ее тянуло туда — почти неудержимо.

Тихо пробираясь к центру деревни, Коттен пыталась найти ту дорожку, что показал Ячаг. Небо на востоке из угольного стало пепельным: до рассвета оставалось не больше часа. На горизонте уже проступали очертания гор.

Коттен твердо решила: когда взойдет солнце и озарит силуэты великих андских пиков, она уже будет сидеть на камне, готовая отправиться в чудесный мир жидкого света. Она хотела быть там, когда мир ощутит тепло нового дня.

Найти дорогу оказалось легче, чем казалось, и все-таки она двигалась осторожно, понимая, что если упадет, то ее обнаружат лишь много часов спустя. Она и так слишком долго приходила в себя после последнего падения и не хотелось снова проходить через все это.

Наконец она дошла до гуаки, постояла там, где горная порода выходила на поверхность земли, и быстро забралась на самый верх по высеченным в скале ступенькам.

Сияние на востоке становилось ярче. Она сделала глубокий вдох. Свежий утренний воздух взбодрил ее, наполнил душу силой и радостью.

Коттен прокрутила в уме последовательность действий, которым обучил ее Ячаг. Она снова представила, что плавает в бассейне из жидкого света. Этот свет был таким ярким, что затмевал разгорающуюся зарю. Коттен почувствовала, как жидкий свет заполняет ее и, кружась, проникает в глубины ее существа, очищает ее, и в ней не остается ничего, кроме чистой эссенции света.

Тело заполнилось жидким светом. Вскоре до ушей донеслись звуки реки и леса, шуршащих в траве животных, шепот ветра, далекая перекличка птиц…

И вдруг раздался голос:

— Es ella?[12]

Коттен вздрогнула. Резко открыла глаза и тут же ослепла от яркого солнца. Прикрыла лицо ладонью. Когда наконец глаза приспособились к дневному свету, она увидела, что перед ней стоят трое. У одного в руках был лист бумаги; он высоко держал его — видимо, сравнивая Коттен с тем, что там изображено. У другого в руке был фонарь, который он направил прямо на нее.

— Si, — сказал другой, глядя то на бумагу, то на нее. — Se parece a ella[13]. — Он уставился на Коттен. — Si.

— Parate[14], — произнес первый. И добавил с сильным акцентом: — Встать!

Поднимаясь на ноги, она увидела, что у всех троих оружие — автоматы, и наставлены прямо на нее.

Первый жестом велел ей спускаться вниз по ступенькам и для убедительности передернул затвор.

Коттен повиновалась.

Лишь только ноги коснулись земли, сильные руки скрутили ей запястья за спиной и развернули ее. Глаза завязали банданой. Ее толкнули, приказывая двигаться вниз по тропинке.

Она почувствовала, что река с левой стороны, а значит, ее ведут в противоположную от деревни сторону. Почему-то она знала, что больше туда не вернется.

Светлый путь

Коттен уже несколько часов, ничего не видя и спотыкаясь, брела по неровной горной тропке, когда на лицо упали первые капли дождя. Еще минута — и хлынул ледяной горный ливень, насквозь промочил ее, и двигаться по грязной дороге стало опасно.

Похитители почти не говорили с тех пор, когда напугали ее на вершине гуаки. Впрочем, она так плохо знала испанский, что все равно ничего не поняла бы. Но одно слово уловила, «recompense» — выкуп. Эти люди явно забрали ее, чтобы получить выкуп. Наверняка на бумаге, которую они держали в руках, ее описание и портрет. Все это свидетельствует о том, что ее разыскивают власти. Она надеялась, что это свидетельствует и о другом: чтобы получить выкуп, ее должны доставить живой.

В одном из разговоров Ячаг упомянул о партизанских отрядах — остатках повстанческого движения «Светлый путь», которые до сих пор водились в этих местах. Коттен поняла: они не могли упустить такой возможности раздобыть немного nuevo soles[15], чтобы купить еду, одежду и снаряжение.

Они медленно пробирались через лес, и Коттен дрожала под ледяным ливнем. Несколько раз она поскальзывалась, и ее поднимали резким рывком за руку.

Неожиданно ее толкнули, и она упала на землю. Шум дождя был слышен по-прежнему, но на нее уже ничего не лилось. Наверняка они нашли укрытие — под скалой или в пещере.

Она лежала на боку, подтянув колени к груди в попытках согреться. Она не могла видеть похитителей, но слышала их шепот где-то неподалеку. Их голоса удалялись. Как бы хотела она понять, о чем они говорят…

Коттен надеялась, что верно разгадала их намерения. И все-таки она не исключала возможности того, что ее собираются убить. Может, для выкупа сойдет и тело.

Она вслушивалась, стараясь уловить какое-нибудь слово или фразу, которые могли бы дать подсказку. Послышался резкий шум радиопомех и невнятные звуки — видимо, из переносной рации. Один из похитителей что-то сказал и получил короткий ответ.

Мужчины рассмеялись — весело, словно хорошим известиям. Потом их голоса стали громче, зазвучали почти возбужденно. Она почувствовала какой-то запах — показалось, что ром, — и еще отчетливо потянуло марихуаной. Через некоторое время мужчины о чем-то заспорили. Может быть, они отвлеклись и больше за ней не следят? Коттен пошевелила руками, проверяя, удастся ли ослабить веревку. Та была натянута слабее, чем в тот момент, когда ее связали, — видимо, сказался долгий переход и то, что мышцы были напряжены от холода. Наконец удалось большим пальцем подцепить один из витков, и она стала снимать его с ладони. Чем ближе к кончикам пальцев, тем больнее врезалась веревка в тонкую кожу на запястьях. Коттен закусила губу. Веревка двигалась — медленно, но верно. В конце концов виток слез с руки и повис у тыльной стороны ладони. Коттен подвигала кистями и почувствовала, что веревка больше не натянута. Знать бы точно, где стоят мужчины и что делают.

Внезапно голоса умолкли.

Вот черт, подумала Коттен. Наверное, заметили ее манипуляции. Она лежала, не двигаясь, боясь вздохнуть.

Шаги. К ней кто-то приближался.

Идущего окликнули, и шаги замерли. Снова послышались голоса. На мгновение стало тихо, потом раздался сердитый крик. Шаги стали удаляться. Еще один окрик. Зачем один из похитителей подходил к ней? Он явно не заметил, что у нее развязаны руки, иначе бы что-нибудь сделал. Может, хотел ее изнасиловать, а другие ему запретили — или заспорили, кому быть первым?

Надо бежать. Коттен высвободила одну руку, осторожно поднесла ее к лицу и чуть приспустила повязку.

Мужчины стояли футах в пятнадцати справа, у скалистого навеса. Если быстро вскочить на ноги, то можно добежать до другого края и скрыться в джунглях. Оставалось надеяться, что она нужна им… нужна живой для того, чтобы получить выкуп, и, значит, они не станут стрелять. По крайней мере, стрелять на поражение. Она отогнала мысли о том, что возможен и другой вариант: достаточно просто тела.

Коттен замерла, собираясь с мужеством, чтобы сделать рывок. Не тяни, сказала она себе. Вставай и беги.

Голоса мужчин стали спокойнее — пик ссоры миновал. Надо бежать прямо сейчас, пока они еще увлечены препирательством. Дождь, кажется, кончается. Каждая минута промедления работала против нее. Если уж совершать побег, то делать это немедленно. Как только дождь закончится, они подойдут и увидят, что у нее развязаны руки.

«Вперед».

Коттен вскочила на ноги и помчалась. Вслед ей понеслись крики, а она выбежала из-под навеса и скрылась в зарослях.

И тут же голоса утонули в грохоте выстрелов.

Убежище

Она бежала, мокрые холодные листья хлестали ее, кололи лицо и руки. Сзади свистели пули, сшибали ветви, и в Коттен брызгами летели обрывки листвы. Когда она, раздвинув заросли, сошла с тропинки, бежать стало невозможно. Земля была покрыта толстыми лианами и густой травой, и Коттен с трудом пробивалась сквозь толщу кустов и деревьев. Ей не удалось отбежать далеко, но возвращаться на тропинку она не решалась: это сделало бы ее слишком легкой мишенью.

Передвигалась она с таким шумом, что было понятно: ее не так уж сложно выследить. Каждый шаг давался с трудом, и без мачете, которым прокладывают путь, она быстро выбилась из сил. Но надо было двигаться быстрее бандитов и избегать открытых мест.

Оглянувшись, она убедилась: лес настолько густой, что ее вряд ли выследят. Коттен протискивалась дальше, шипы и сухие ветки пронзали пончо и длинное индейское платье, впивались в кожу. Повстанцы хорошо ориентировались в джунглях, а перед тем, как ей завязали глаза, она успела заметить, что у них на поясе висят ножны, в которых, скорее всего, вложены мачете. Повстанцы могут легко пробираться в джунглях и следовать за ней по пятам. Джунгли и страх разрывали ее на части, она всхлипывала и вскрикивала.

«Не останавливаться. Не останавливаться».

Эти слова звучали в голове, они превратились в мантру, которая заставляла ее делать один шаг за другим.

Стало трудно дышать: на такой высоте задыхаешься от физических усилий и стресса. Она может погибнуть от рук горстки убогих повстанцев в джунглях Перу. И никто ничего не узнает. Она исчезла почти две недели назад.

Если ее поймают, то сначала изнасилуют, а потом разрежут на куски — такая жестокость к врагам была фирменным знаком «Светлого пути». Если же повезет, то просто пристрелят.

Коттен шатало от усталости, и она понимала, как ничтожны шансы. Ей недоставало физической выносливости: одной высоты достаточно, чтобы ее убить. Для повстанцев эти горы и джунгли — родной дом. Ей не удастся бежать быстрее их, но она не собирается сдаваться.

— Нужен план, — прерывисто дыша, произнесла она вслух. — Думай, Коттен, думай!

Вдруг ее осенило. Коттен остановилась, огляделась и снова двинулась вперед, стараясь как можно сильнее топтать траву; срывала ветки и бросала их на землю, сминала ногами кустики. Она оставляла все меньше следов, чтобы они постепенно исчезали и в конце концов терялись в лесу. Но надо было торопиться.

Затем она вернулась к тому месту, где рос особенно густой кустарник. Очень аккуратно, стараясь не мять траву и не ломать валяющиеся ветки, она подошла к нему, опустилась на колени и вползла в заросли, к стволу упавшего дерева. Представила, что в ее убежище может оказаться змея или паук, и съежилась.

Но другого выхода нет. Единственный шанс — спрятаться. Повстанцы ожидают, что она будет двигаться вперед, пусть даже медленно, стараясь уйти подальше.

Коттен свернулась калачиком и поправила ветви так, чтобы они полностью ее закрывали. Если лежать молча и тихо, ее могут и не заметить — разве что наступят. Но какова вероятность того, что чья-нибудь нога окажется в этом конкретном месте? Если они идут по ее следу, то заметят, что след все менее различим, пока наконец не пропадает вовсе. И тогда, может, откажутся от преследования.

Она молила Бога, чтобы так и вышло.

После дождя земля и гниющие листья были влажными и липкими. Захотелось откашляться, но она переборола этот позыв, закрыв рот обеими руками. Через несколько минут прочистить горло хотелось уже нестерпимо. Она чуть не заплакала, но знала, что так сделает только хуже.

Когда на Анды наконец опустилась ночная мгла, плотная и непроницаемая, как молассы[16], Коттен совсем обессилела. А вместе с тьмой пришел туман. Совсем как в ту смертоносную ночь, он проник в джунгли и заключил в свои тяжелые объятья каждый лист, каждый прут, каждую ветку.

Одежда Коттен стала такой же мокрой, как и земля. Все тело пронизывал ночной холод. Она была более или менее защищена от людей, но абсолютно беззащитна перед природой — холодом и ночными тварями, населяющими джунгли.

Рано или поздно она пожалеет, что не умерла.

Были бы видны звезды, стало бы легче. Она лежала, свернувшись, и дрожала, каждый час все больше опустошал ее физически и эмоционально. Хотелось спать, но она боялась уснуть; хотелось в туалет, но она не решалась выйти.

Где сейчас повстанцы? Далеко или близко? Неведение — хуже всего, лучше бы они стояли над головой. Она вспомнила, как в нее проникал жидкий свет. А вдруг удастся проделать это и сейчас, хоть она и не в священном месте, а состояние далеко не безмятежное. Но если получится, то чувства обострятся настолько, что она услышит своих преследователей, узнает, где они и о чем говорят.

Коттен сосредоточилась на том, чтобы изгнать посторонние мысли, убрать все, что может быть помехой внутреннему зрению. Она по очереди расслабила все части тела, начиная с ног. Холод и влага стали отступать — медленно, шаг за шагом, как замок из песка, который постепенно разрушают набегающие волны.

Она попыталась представить, что плавает в бассейне из жидкого света. Но свет появлялся клочками, проникал в ее мысли и тут же покидал их.

И вдруг сосредоточенность пропала. Ощущение было такое, словно Коттен хотела нырнуть, а вода вытолкнула ее на поверхность. Свет и тепло пропали. Нет, ничего не выйдет. Да и сама идея — дурацкая. Глупая магия инков.

Но шли часы, холод усиливался, и она решила попробовать еще раз. Все равно терять было нечего.

Коттен выполнила всю последовательность действий, чтобы добиться спокойного и уравновешенного состояния. Представила сверкающий, чистый свет и позвала его внутрь себя. На этот раз свет проник в нее, словно ее тело — идеальный проводник. Коттен слилась с этим светом, ее наполнили спокойствие и тепло. Она представила, как свет начинает кружиться, и он действительно стал вращаться, сначала по маленькому кругу, затем все больше и больше, от макушки и до низа живота. Стало еще спокойнее и теплее, отступил страх.

Она внимательно прислушалась к миру, как учил Ячаг.

Звуки, до этого затерянные в лесном шуме, стали отчетливыми. Дыхание животного, глубокое и настороженное. Тихий хруст челюстей жующего насекомого. Шорох проползающей змеи. Даже звуки гниения.

Затем появилось что-то еще.

Стук сердца. Зевок. Кислый запах человеческого пота.

Неподалеку кто-то был.

Ее пронзил страх, вытесняя жидкий свет. В ушах неистово грохотало ее собственное сердце.

Бандиты были рядом. И тоже не спали. Они ждали рассвета.

Миновала вечность, когда над зеленым покрывалом появились тусклые проблески. Медленно начинало светать, и небо было пасмурным.

Коттен скосила глаза налево, потом направо. Она не смела пошевелиться, хотя мышцы молили о том, чтобы их размяли. Шея затекла, а плечо, которое упиралось в землю, ныло от постоянного напряжения. Мочевой пузырь был болезненно переполнен. Но встать она не рискнула. Пришлось делать все так. Она поморщилась, когда теплая моча заструилась по ноге, чтобы впитаться в землю.

Неожиданно раздался звук — кто-то осторожно шел где-то рядом. Еле слышно чавкала мокрая земля, шуршали и похрустывали ветки.

И так же неожиданно хлынул дождь, обрушился лавиной, как и вчера. Коттен прислушивалась, но кроме дождя, бьющего по листьям и земле, не улавливала ничего.

Что-то холодное и твердое вдруг просунулось сквозь кусты и ткнуло ее в бок. Даже не оборачиваясь, она поняла, что это. Ствол ружья.

Обмен

— Está aquí! — крикнул повстанец. — La encontre![17]

Коттен и без перевода поняла: он кричал, что нашел ее. Она попыталась встать, но от удара ботинком с острым носком рухнула на землю. Повстанец выстрелил в воздух.

— Puta[18] сказал он, рывком поднимая Коттен на ноги.

Выстрелил еще раз, и через секунду из джунглей появились еще двое похитителей.

Ей снова завязали глаза и скрутили руки за спиной, затем вывели из зарослей кустарника на дорогу. Путешествие по горам продолжалось.

К середине дня дорога стала менее ухабистой, а потом — совсем ровной. Иногда Коттен слышала треск и свист рации и короткие разговоры: похитители с кем-то связывались.

Вечером идти стало легко. Ноги Коттен шлепали по лужам, разлившимся на грязной горной дороге. Она повернула голову на шум мотора. Повстанец дернул ее за руку, дав знак остановиться. Коттен слышала, что машина затормозила, но двигатель продолжал работать. Похитители обменялись с кем-то короткими репликами. Затем один из повстанцев сорвал с ее глаз бандану.

Коттен уставилась на фургон, похожий на джип. Оттуда выпрыгнули два человека в зеленой военной форме и вытащили с заднего сиденья костлявого бородатого мужчину. Как и у нее, руки мужчины были связаны за спиной, и он дернулся, когда ему в спину ткнули ружьем.

Один из военных подошел ближе, держа в руках лист бумаги. Остановившись перед Коттен, посмотрел на лист и впился глазами в нее. Поля его шляпы были обшиты золотым шнурком, а на груди сверкал металлический значок. «Национальная полиция».

— Коттен Стоун? — спросил он с сильным акцентом.

— Да, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрожал от страха.

Человек в форме поднял черную бровь и кивнул повстанцам.

Последовал короткий разговор, затем один из полицейских вложил в руку пленника конверт и подтолкнул его к повстанцам и Коттен.

В ту же секунду ее саму ткнули в спину.

— Vaya[19], — сказал повстанец, подталкивая ее и кивнув в сторону машины.

Она поняла, что эти люди требуют не просто выкуп: тощего бородатого арестанта меняют на нее.

Шагая к машине, Коттен понимала: как люди в форме держат на прицеле бородача, так и повстанцы наверняка целятся в нее.

Коттен прошла мимо арестанта, покосившись на него. Власти не просто заплатили за нее — повстанцы еще и договорились об обмене.

Когда до машины осталось несколько футов, она оглянулась. Пожимая руки, хлопая друг друга по спине, смеясь, повстанцы уходили прочь.

Один из полицейских помог ей забраться на заднее сиденье машины, а сам сел впереди. Второй — тот, что с листком бумаги, где, как она догадывалась, была информация об ее исчезновении, — уселся на водительское место. Еще раз взглянул на листок, обернулся и бросил на нее самодовольный взгляд.

Устраиваясь поудобнее, Коттен посмотрела назад, чтобы в последний раз взглянуть на похитителей, но те уже скрылись в джунглях. Вместе с ними исчезли мысли о том, чтобы навсегда затеряться в тумане инкских гор.

— Я главный инспектор Мерида.

Человек медленно, но чисто говорил по-английски. Он сидел за столом напротив Коттен в бетонной комнате для допросов где-то в отделении Национальной полиции Перу в центре Куско. Худощавый, с небольшой бородкой, черными волосами, покрытыми гелем и гладко зачесанными назад; на нем была все та же зеленая форма, только с погонами и желтыми планками на карманах рубашки. Фуражка напомнила Коттен те, что носили нацисты.

Он стряхнул пепел с сигареты.

— Значит, вас зовут Коттен Стоун?

— Да, — ответила она. — И я надеюсь, вы объясните, почему мне пришлось пережить все это.

Коттен было неудобно и неприятно, поэтому приходилось следить за собой, чтобы не сорваться. Перед тем как отвести на допрос в эту комнатушку, ей дали умыться, но она все равно чувствовала себя грязной и знала, что от нее разит мочой.

— Почему вы оказались в Перу? — спросил Мерида.

— Я независимый журналист и получила заказ от канала Ти-эн-пи в Лиме. Я прилетела сюда, чтобы снять материал для документального фильма об открытии на раскопках неподалеку от Мачу-Пикчу.

— Верно, — сказал Мерида.

Как же ее бесит этот тип!

— Это что, проверка? Зачем вы спрашиваете, если и сами все знаете?

Мерида откинулся на стуле и костяшками пальцев простучал по столу дробь. Сигарета, торчащая из уголка рта, дымила прямо в глаза, и он часто моргал.

— Чуть больше недели назад в лагере археологов, о котором вы говорите, обнаружили тела двенадцати человек. Среди них — ваш оператор и звукооператор, гражданин Великобритании доктор Эдельман и многие другие. Все они были мертвы. Причем погибли такой страшной смертью, что даже рассказывать об этом жутко. Убиты. Сожжены. Застрелены. Уцелели только вы. — Он глубоко затянулся. — И сидите здесь, живая и невредимая. Вы не находите, что это любопытно? Скажите, мисс Стоун, почему вы сидите здесь, живая и невредимая?

Коттен хотелось ответить: светлячки были слишком заняты переноской хрустальной таблички возрастом в пять тысяч лет, поэтому не стали отвлекаться и сводить ее с ума, чтобы она тоже совершила самоубийство. Но вместо этого произнесла:

— Не знаю.

— Тогда расскажите о том, что вы знаете. — Он раздавил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету.

Коттен заправила прядь волос за ухо.

— Тем вечером мы ужинали и выпили немного самогона, который приготовили местные землекопы.

— Самогона?

— Алкоголя. Какого-то самодельного алкоголя.

— Ах, гуафарина, — сказал Мерида и что-то записал в блокноте. — Что потом?

— Напиток был крепким, и мне стало плохо. Поэтому я ушла в свою палатку. Попыталась заснуть, но не смогла.

Мерида открыл бумажный пакет, который лежал на столе рядом с блокнотом.

Коттен умолкла, глядя, как он достает коричневую пластмассовую бутылочку.

— Ативан. Аптека «Си-ви-эс», Форт-Лодердейл. Для Коттен Стоун.

— Да, это мои таблетки. И что?

— У вас бывает депрессия? Психологические перегрузки? — Он встряхнул пузырек, и таблетки глухо стукнули о пластик. От голых стен отразилось эхо, похожее на треск гремучей змеи. — Наверное, это тяжело — подняться к вершинам славы и упасть вниз. У вас ведь из-за этого депрессия? — Мерида помолчал, словно обдумывая следующий вопрос. — На что вы готовы пойти, чтобы снова стать звездой?

— У меня сейчас непростой период в жизни. Но к происшествию в горах это не имеет отношения. Да, ативан — антидепрессант, но он не предназначается для буйных. Я лечусь не от приступов агрессии, если на это вы намекаете. И я непричастна к гибели Эдельмана и остальных людей. Той ночью что-то произошло, и это что-то заставило их убить друг друга или самих себя.

— Хорошо. Вы можете утверждать, что у вас не бывает приступов, но вряд ли проводили клинические исследования о том, что будет, если смешать ваше лекарство и гуафарино. Возможно, такое сочетание могло серьезно сказаться на вашей психике.

Внезапно Мерида умолк, и лицо его прояснилось. Он наклонился вперед:

— Или предположим, большая доза вашего лекарства случайно попала в питье. Трудно представить, как это могло подействовать на тех, кто его выпил. А вдруг эта смесь вызывает галлюцинации, провоцирует мысли об убийстве или самоубийстве? Известно, что такой побочный эффект вполне возможен. Теперь представим, что вы решили не принимать участие в пирушке. Как же вам повезло — единственная во всем лагере вы не стали пить это зелье. Становится ясно, почему вы остались живой и невредимой. Ну и как же ваше лекарство могло попасть в напиток?

Его тон, высокомерный и презрительный, резал слух.

— Мне очень не нравятся ваши предположения. Поймите, инспектор Мерида, я не имею отношения к тому, что случилось с моими друзьями и доктором Эдельманом. Для меня их гибель — такая же трагедия, как и для остальных. Той ночью я почувствовала себя нехорошо, поэтому пошла к себе в палатку и легла спать. И тут в лагере начался кошмар.

Она пропустила лишь одну деталь — о том, как напугал ее перевод надписи, где говорилось о дочери ангела. Мерида, кажется, не упоминал о хрустальной табличке. Значит, светлячки действительно забрали ее? Но если это так, то в живых не осталось никого, кто о ней знает. Записи Эдельмана обратились в пепел — значит, никаких документов об этой находке тоже не сохранилось. Только разговор Эдельмана с Ричардом и Марией. Как же их фамилия?

— Мисс Стоун!

— Извините. Я пытаюсь вспомнить, что произошло. Примерно час я пыталась уснуть, потом услышала крик доктора Эдельмана — точнее, вопль. Я выскочила из палатки и окликнула его. А потом Хосе… Я увидела Хосе…

Она увидела эту картину — отчетливую и жуткую, и ее голос, который становился все резче, задрожал.

— Он бежал по лагерю мимо меня, охваченный пламенем. Я не поняла, что случилось. Я стала искать друзей. Потом споткнулась о тело Пола Дэвиса. Его убили ножом… перерезали горло. Нож был у него в руке. Я нашла Эдельмана в его палатке; он был убит выстрелом в голову, а рядом с ним на полу лежало ружье. Кажется, я слышала крики Ника Майклса, но его самого не видела. — Коттен стало дурно — так живо она все это представила. Запах горящей плоти Хосе, шлепок, с которым мозги Эдельмана упали на пол… — Я испугалась и не знала, что делать. Я побежала… побежала прочь от лагеря и…

Дверь открылась, и на пороге возник человек в голубом деловом костюме.

— У меня есть отчет, и вы должны на него взглянуть, инспектор Мерида, — произнес он по-английски.

Мерида резко отодвинул стул и, побагровев, выпрямился.

— Сюда запрещено входить без разрешения! Ваш отчет может подождать.

— Нет, сэр. — Человек бросил папку на стол. — Не может.

Форт-Лодердейл

«Спасибо американскому посольству», — думала Коттен, поднимаясь по лестнице на второй этаж своего дома в Форт-Лодердейле.

Вечерний воздух благоухал — дул свежий океанский ветерок, хотя до набережной было три квартала. Прядь темно-рыжих волос выбилась, и она заправила ее за ухо. В тусклом розовом свете уличных фонарей качались и шумели кокосовые пальмы, отбрасывая призрачные тени на голую штукатурку домов.

Здание, построенное в 1950-е годы, когда-то было мотелем, предназначенным для сезонных туристов, которых называли «зимними пташками». В начале восьмидесятых там стали сдавать квартиры. Это случилось двадцать пять лет назад, когда здание утратило обаяние экстравагантного ретро, подумала Коттен. В межсезонье квартиры сдавались дешево — как раз по ее средствам. Внизу находилась стойка администратора: квартиру можно было снять на неделю, или на месяц, или даже на выходные.

Соседи держались каждый сам по себе; в основном это были транзитные путешественники или разнорабочие. Первый и последний месяцы аренды оплачиваются вперед — и никакого договора. Не сравнить с квартирой в центре Нью-Йорка. А все «кость творения». Но сетовать по поводу такого соседства не приходилось: чья бы корова мычала…

Коттен остановилась у стойки администратора, чтобы взять дубликат ключа: ее ключ остался где-то в Андах. Единственное, что вернула полиция Перу, — это бумажник. Естественно, наличных там уже не было, но, по крайней мере, остались кредитка и водительские права. Все прочие вещи, найденные на стоянке археологов, оставались в полиции до конца расследования.

Коттен раз пять нажала кнопку звонка, пока наконец ночная дежурная не встала с кушетки в глубине комнаты. Не удосужившись поздороваться, она зевнула и потребовала пять долларов штрафа за потерянный ключ.

— С возвращением, — сказала себе Коттен, распахивая дверь настежь.

Квартира дохнула на нее кислым запахом плесени. Это неизбежно при жизни у океана, где воздух все время влажный. Есть поговорка про южную Флориду — особенно часто ее можно услышать в сезон ураганов: «Плюс в том, что мы живем в тропиках. Минус в том, что мы живем в тропиках».

Перед отъездом в Перу Коттен установила терморегулятор на 85 градусов[20]. Напрасно, подумала она, чихнув от едкого запаха. Впрочем, тогда она не предполагала, что ее так долго не будет дома.

Коттен щелкнула кнопкой выключателя. По счастью, она заплатила аренду на три месяца вперед — чтобы не потратить эти деньги на что-нибудь другое. Неизвестно, когда она получит гонорар, а так есть гарантия, что крыша над головой будет. Это практично и дисциплинирует. И хотя она была уверена, что срок оплаты за электричество уже прошел, свет еще не отключили.

Она бросила на мозаичный пол маленький саквояж, который ей дала жена американского консула в Перу, и забралась на диван. Протянула руку к жалюзи и раздвинула их. В комнату заструился мягкий морской воздух.

Коттен обещала Теду Кассельману, что позвонит сразу, как только доберется до дома, но уже четверть третьего ночи.

Она посмотрела на часы. В Риме сейчас пятнадцать минут девятого.

Коттен сняла трубку беспроводного телефона и набрала номер. Ей не надо было лезть в записную книжку: этот номер отложился у нее в памяти — домашний телефон в Ватикане, телефон самого важного человека в ее жизни — Джона Тайлера.

Архиепископа Джона Тайлера.

— Джон? — Она представила его улыбку и глаза, самые голубые на свете.

— Коттен? Ты дома?

— Да. Просто захотелось услышать твой голос. — Подступили слезы, но она сдержалась. — Ты ведь единственный, кто знает обо мне все.

— Я прочел об этом кошмаре в Южной Америке. Я каждый день молился за тебя.

— Мне нужны все твои молитвы. — Коттен тяжело вздохнула. — В Перу… — начала было она, но дыхание перехватило.

— Не торопись, — сказал Джон.

— На археологической стоянке в Перу нашли древний артефакт — хрустальную табличку. Там были надписи, в которых предсказывается Всемирный потоп. — Коттен покачала головой, словно Джон мог ее видеть.

— Всемирный потоп? Ты имеешь в виду Ноя?

— Да, но это только начало. — Она снова помедлила: запершило в горле.

— С тобой все в порядке?

— Там, в этих надписях, сказано что-то про второе очищение. Джон, там написано, что им будет руководить дочь ангела. — Она всхлипнула, не в силах больше сдерживаться. — И теперь все, кто там был, мертвы. Все, кроме меня. Господи, Джон, еще там летали насекомые — светлячки, целый миллион. Они подлетели к табличке и унесли ее. — Коттен говорила так быстро, что не успевала обдумать слова. — Я знаю, что это были за светлячки, Джон. И ты знаешь. Но как же я расскажу правду? Мне ведь никто не поверит. Только ты…

— Коттен, это не имеет значения. Главное, ты знаешь, что произошло, и понимаешь, с чем мы столкнулись. Я должен задать тебе очень важный вопрос. Там была вторая часть надписи?

— Откуда ты знаешь?

— Можешь ее описать? Или даже нарисовать?

— Нет. Эдельман не смог ее расшифровать, только сказал, что напоминает хипу. Просто линии и узелки. Джон, а откуда ты знаешь про вторую часть?

— Сейчас я не могу объяснить. Попытайся отдохнуть.

— Я совершенно не представляю, что мне теперь делать. Я…

— Следуй своему чутью. Прошлое испытание подтвердило, что так и надо. Понимаешь, о чем я?

— Но тогда ты был рядом и помогал мне. А сейчас я одна.

— Ты не одна.

Коттен вытерла слезы.

— Обещаешь?

— Обещаю, — ответил он.

Коттен повесила трубку. Джон Тайлер единственный, кого она по-настоящему любит. Но он священник. А она, видимо, обречена желать то, что невозможно получить.

Она бросила взгляд на односпальную кровать у противоположной стены комнаты. Скорее всего, простыни и подушки такие же влажные, как и затхлый воздух. Завтра надо будет постирать белье, а подушки просушить на солнце.

Потянув цепочку, она включила вентилятор на потолке и растянулась на диване. Через секунду она уже спала глубоким сном.

Золотые рассветные лучи проникали через щели в жалюзи и отражались светлыми прямоугольниками на стене. Коттен прищурилась, оглядела комнату и посмотрела на электронные часы на тумбочке у кровати. Половина девятого. Коттен села. Мышцы затекли после ночи на диване. Она повернулась, сдвинула две полоски жалюзи и выглянула на улицу. Безупречно чистое голубое небо. Из окна второго этажа виден океан: в просвете между высокими домами у набережной, в квартале от нее, блестела на солнце аквамариновая полоска. Этот вид нельзя было назвать чудесным, но все-таки каждое утро она видела Атлантический океан. Коттен оглядела домики на ее улице — розовые, белые и голубые, с колоннами, похожими на часовых, — остатки ушедшей эпохи, забившиеся в тень новостроек: высоких отелей и кондоминиумов вдоль шоссе А-1-А. Взгляд Коттен упал на человека, который читал газету, прислонившись к высокой цветочной клумбе перед мотелем на другой стороне улицы. Этот человек казался здесь неуместным. Для пенсионера — слишком молодой. Для тех, кто снимает здесь жилье на месяц, слишком ухоженный. На нем была светло-зеленая рубашка поло, заправленная в джинсы с ремнем. Она ярко выделялась на фоне золотых и гранатовых кротонов, которые росли в клумбе. Человек сложил газету и поднял взгляд. Коттен отпустила жалюзи, и они, спружинив, вернулись на место. Она вдруг почувствовала себя вуайеристкой.

Приняв горячий душ и выпив чашку растворимого кофе, она подошла к лежащему у кровати телефону. Предстоящий разговор с Тедом Кассельманом обещал быть совсем непохожим на разговор с Джоном Тайлером.

— Я вернулась, — сказала она, когда Тед снял трубку. — Я бы позвонила вчера, но было слишком поздно.

— Долетела нормально? Без проблем?

— Все отлично. Представляешь, теперь я в долгу у тамошнего американского посольства. Должна тебе сказать, американцы умеют заботиться о своих. Как только они получили результат токсикологической экспертизы, тут же ткнули им инспектору Мериде прямо в физиономию.

— Ты начала это рассказывать, еще когда звонила из аэропорта. Что там было, в этой экспертизе?

— В бурде этих землекопов был полный набор галлюциногенов и прочих наркотиков… Все приготовлены из местных растений. В подробности я не вникала, но они сказали, что эффект от них примерно такой же, как от прозака и прочих антидепрессантов. По крайней мере, так мне объяснили. Помнишь историю про Андреа Йейтс?

— Женщину, которая убила своих детей?[21]

— Да-да. Там пришли к заключению, что она убила их оттого, что принимала антидепрессанты. Было полно и других случаев, когда пациенты, принимавшие похожие препараты, кончали с собой. Этот местный самогон — того же рода, но с добавлением сильных галлюциногенов. Ни один человек в лагере Эдельмана не был жертвой убийства. Они все выпили эту дрянь и покончили с собой.

Воцарилось молчание.

— Тед!

— Господи, как же тебе повезло. Ты ведь тоже запросто могла погибнуть.

— Думаю, я слишком мало выпила. Меня почти сразу затошнило. А остальные пили до тех пор, пока… — Она почувствовала, как живот скрутило. — Ребята просто хотели отдохнуть и отметить находку артефакта. И все погибли… Тед, это так страшно. — У нее перехватило дыхание.

— Я понимаю, малышка. Но теперь ты дома, все позади. Выкинь это из головы.

С трубкой в руках Коттен мерила комнату шагами. Больше не хотелось об этом думать.

— В посольстве обо всем позаботились. Там замечательные люди: сделали мне новый паспорт, перевели деньга с моего счета. Купили мне билет на самолет и даже отвезли в аэропорт. — Коттен посмотрела на улицу сквозь жалюзи. Человек с газетой исчез.

— Ты как? — спросил Тед.

— Все нормально. Просто надо кое-что выяснить.

— Что именно?

— Например, узнать полный перевод надписи на табличке. Эдельман перевел большую часть, но кое-что осталось. Мне надо узнать, о чем там говорится.

— Ты про что?

— Про табличку. Хрустальную табличку, которую нашел Эдельман. Кажется, я тебе рассказывала.

— Прости, Коттен, тогда прервалась связь. И нигде не упоминалось ни о какой хрустальной табличке.

Бульварная газета

Нигде не упоминалось о хрустальной табличке? Как это так? После разговора с Тедом Кассельманом Коттен задумалась. В перуанской полиции разговор был сумбурным… Но во время допроса речь ни разу не заходила о табличке. Она вспомнила, что говорила инспектору Мериде, как они праздновали открытие Эдельмана, а он ни разу не спросил, что это было за открытие. Но табличка — не галлюцинация. Ее видел весь лагерь. Она с друзьями слышала приблизительный перевод Эдельмана. И отчетливо слышала, как археолог сказал…

Коттен прервала поток мыслей, стараясь заглушить голос Эдельмана в голове.

«Руководить им будет дочь ангела».

— Ну ладно, — произнесла она вслух. Чтобы получить ответы на вопросы, понадобятся деньги. А это означает, что надо продать сюжет.

Выходя из магазина, где купила новый мобильник — покупка оказалась более дорогой, чем она рассчитывала и чем могла себе позволить, — Коттен кинула его в сумочку. По крайней мере, удалось сохранить старый номер, хотя, увы, адресная книга была утеряна безвозвратно.

Следующим пунктом программы был продуктовый магазин. Утром она расчистила залежи в холодильнике, при этом старый огурец взорвался прямо в руках. Надо было пополнить запасы, приготовить себе бутерброд для ланча и сделать несколько звонков по поводу работы. Перед отлетом в Южную Америку она работала над одним неплохим сюжетом.

Коттен обошла магазин, складывая в корзинку все необходимое. Встав в очередь в кассу, она заметила газету, на которой красовался заголовок.

Загадка археологической экспедиции в Перу: массовое самоубийство или резня?

Загадка археологической экспедиции в Перу? Черт возьми, а это про что? Неужели про экспедицию Эдельмана?

Она схватила со стойки экземпляр «Национального курьера» и пробежала глазами статью. Во втором абзаце — ее фамилия. Пролистав страницы в поисках продолжения статьи, она увидела свою фотографию из архива Эн-би-си. И подпись: «Коттен Стоун, потрепанная в битвах журналистка, в свои лучшие времена». С газетной страницы словно выпрыгивали слова: «расследование», «убийство», «подозрение», «опозоренная», «массовое самоубийство». Коттен начала паниковать: похолодели пальцы, затряслись руки, пересохло во рту, перехватило дыхание. Все симптомы приближающегося приступа. Надо срочно выйти на улицу.

Воздух. Нужно на воздух. Здесь нечем дышать.

Ничего не соображая, обливаясь потом, Коттен расплатилась кредиткой и выскочила на парковку. Швырнула пакеты с продуктами в багажник «тойоты» и рухнула на водительское сиденье.

Откинувшись в кресле, прислонилась затылком к подголовнику и закрыла глаза. Сосредоточилась на дыхании и стала расслабляться, как учил ее психотерапевт. Но сердце по-прежнему бешено колотилось, и волны ужаса остановить не удавалось. И вдруг в голове зашептал голос, а перед глазами возник Ячаг.

«Отбрось мысли, которые заслоняют тебе способность видеть. Представь, что ты плаваешь в бассейне из священного света, чистого света. Жидкого света… света настолько чистого, что в нем нет больше ничего».

Коттен представила согревающий свет, постепенно паника улеглась, и она открыла глаза. Плохо дело. Но по крайней мере, она справилась с приступом страха, не прибегая к медитации. Это хорошо.

Коттен посмотрела на сиденье, где валялась газета. Она знала, что прочитать ее придется. Не торопясь, развернула выпуск «Национального курьера», держа его перед собой, у руля.

Ее охватила злость, но паники уже не было. Дойдя до конца, Коттен снова открыла первую страницу и прочитала подпись: «Темпест Стар, ведущий обозреватель».

— Идиотка, — проговорила она. — Такие имена бывают у стриптизерш и проституток. Дура, которой не удалось найти приличную работу, вот и устроилась в эту вонючую газетенку. Ни капли совести. Только бы попасть на первую полосу. Да еще это кошмарное имечко…

В статье Темпест Стар напечатали официальное заявление полиции Перу, где говорилось, что члены экспедиции стали жертвой некачественного алкоголя с добавлением галлюциногенов, который спровоцировал суицид. Дальше эта стерва пускалась в собственные рассуждения. Она не выдвигала прямых обвинений, на основании которых ее и газетенку можно судить за клевету, — она подло, почти на подсознательном уровне внушала читателю, что Коттен Стоун, некогда знаменитая энергичная журналистка, решила организовать происшествие, о котором напишут на первых полосах все мировые издания, — лишь для того, чтобы оказаться в центре событий.

«Возможно ли, что эта женщина, в прошлом — первоклассная журналистка, разработала и осуществила дьявольский план, чтобы вернуть себе имя? Могла ли психологическая травма от досадного падения с вершин мировой славы вылиться в страшное злодеяние? Пытливые умы хотят получить ответ».

Коттен шлепнула ладонями по рулю. Они что, с ума посходили? Неужели кто-нибудь поверит в эту бредятину?

Коттен несколько раз хлопнула по рулю, качая головой, потом взяла газету, скомкала ее и швырнула на заднее сиденье.

— Пытливые умы пусть идут в задницу.

Вернувшись домой, она сложила в угол пакеты с покупками и рухнула на кровать. Может, имеет смысл подать в суд? Кто-то же должен за это ответить. Эта мразь Стар несет черт знает что. Это не новостной сюжет — это клевета, мерзость, скотство. Феерическая ахинея.

И миллионы людей по всей стране это прочитали.

Час спустя, подкрепившись сэндвичем с индейкой и диетической колой, Коттен уселась за ноутбук. Сначала проверила через Интернет состояние своего счета. Подтвердилось то, что она и так уже знала: ей нужны деньги, и добыть она их может единственным способом — продать сюжет, над которым работала несколько месяцев перед отлетом в Перу. Если удастся заключить контракт с каким-нибудь телеканалом, ее дела, может быть, и поправятся. Она открыла папку «Захоронение токсичных веществ» и стала просматривать записи.

Через несколько минут сняла трубку с телефона и позвонила сотруднице Эн-би-си, через которую обычно выходила на руководство канала.

— Фрэн! — воскликнула она, когда ей ответил знакомый голос. — Извини, что долго не проявлялась. Я задержалась на последнем задании, но теперь вот вернулась.

Ответа не последовало, и она продолжила:

— Понимаешь, я сейчас раскручиваю потрясающий сюжет. Тебя наверняка заинтересует. — И тут же перешла к сути дела: — Здесь есть очень дорогой район — все огорожено, есть площадка для гольфа и так далее. Там одни богачи. Несколько месяцев назад мне позвонил озеленитель этого района. Не буду вдаваться в подробности, но все высаженные растения погибли, причем это повторилось дважды. Он никогда не видел, чтобы вот так вымирали целые акры, и он, прости за каламбур, стал рыть землю носом, пока не выяснил по старым аэрофотоснимкам, что когда-то на этой территории незаконно захоронили токсичные вещества — красители, растворители и так далее. Оказалось, весь район стоит на ядовитых отходах. — Коттен сделала паузу. — Ну, что скажешь?

Когда Фрэн ответила, плечи Коттен ссутулились.

— Не понимаю, — произнесла она. — Хочешь сказать, вам это не подходит? Но это же грандиозная история. Честное слово, Фрэн, ее можно раздуть до небес.

Она послушала еще секунду.

— Ладно. И тебе того же.

Невероятно. Это же первоклассный сюжет. Скандал, проблемы здравоохранения, укрывательство. Все для того, чтобы поднять рейтинг. Почему же Фрэн его отвергла?

Ну и ладно. Не страшно. Надо позвонить на другой канал. Рыбы в телевизионном море предостаточно. Правда, Фрэн — самое надежное контактное лицо. Что-то здесь не так. Ей же всегда нравилась работа Коттен. Почему вдруг такое равнодушие?

Она могла бы обратиться с просьбой к Теду Кассельману, другу, наставнику, ангелу-хранителю, но поскольку в ее послужном списке темные пятна, она не хотела, чтобы он портил свой. Если бы она попросила, он пристроил бы ее сюжет, но она не могла заставить себя. Это было бы неправильно. Он и так уже сделал достаточно. Даже чересчур.

Следующие разговоры закончились тем же, что и первый, пока Коттен не дозвонилась до старой приятельницы, работавшей в Теннесси, в местном отделении одного телевизионного канала.

— Коттен? — В голосе собеседницы слышалась неподдельная радость.

— Привет, Билли. Да, это я. Как ты там? — На самом деле ее звали Билли-Мэй, но поскольку она была бой-бабой, то предпочитала просто «Билли».

— Я — отлично, мисс Проныра, — сказала Билли. — Лучше всех. Муж, дети — все тип-топ. Ты-то как, старуха?

— А у меня райская жизнь в Маргаритавилле[22]. Правда, я решила, что пора с этим завязывать и снова впрягаться в работу. — Коттен выдавила смешок, глядя сквозь жалюзи на Атлантический океан.

Тот человек вернулся. Он сидел на скамейке у автобусной остановки на углу. Но уже без газеты.

— Милая, — заявила Билли, — даже не надейся, что кто-то поверит, будто ты живешь в песне Джимми Баффета. Пойми, зайка: все знают, где ты была, и ни одна душа в нашем бизнесе не станет иметь с тобой дело после этой паскудной истории в Перу. Я тебе это говорю как подруга. Не хочу, чтобы ты и дальше себя обманывала.

Коттен пошатнулась, но устояла.

— Не прячься от правды. Ты стала изгоем, — продолжала Билли. — Это скотство, я согласна, но что есть — то есть. Теперь к тебе никто на пушечный выстрел не подойдет. Если я что-нибудь у тебя возьму, из меня начальство тут же сделает отбивную. Я знаю, что все эти слухи — брехня. Елки-палки, да все знают, что это брехня, но отлично понимают, насколько загажена твоя репутация. И неважно, кто во что верит или не верит. Тут дело в имидже.

Коттен приподняла жалюзи: отчаянно хотелось, чтобы раскаленное флоридское солнце разбило стекло на острые осколки, а те отрезали от нее то, что она сейчас слушала.

— Ты хочешь сказать, что это не просто брехня бульварной газеты? И пошел слух, будто я действительно устроила все это, чтобы попасть в заголовки?

— Именно так, зайка. Слово брошено — и все. Теперь перед тобой гора слухов и испорченная репутация. А я просто передаю то, что слышала.

Коттен была не в силах произнести ни слова.

— Милая, ты там держись. Пройдет время — все уляжется, — утешила Билли.

Коттен затошнило.

— Спасибо за честность, Билли. Ты хороший друг.

— Мне пора бежать, зайка.

Коттен снова посмотрела в окно. Скамейка на остановке опустела.

— Да, — сказала она. — Мне тоже.

Землетрясение

Яркая луна светила над пустыней в Нью-Мексико, когда студент-третьекурсник астрономического факультета сел на валун и скинул рюкзак. Ровное пространство вдоль высохшего русла реки вполне подходило для привала. Дневная жара спала, и окрестности окутала ночная прохлада; мягкий ветер шелестел в зарослях шалфея и хризотамнуса. Каменистая долина после проливных дождей, бушевавших здесь два дня, была заполнена водой. Студент до смерти устал: он прошел семь миль по одной из старых радиальных дорог от каньона Чако, свернул с нее, прошагал еще пять миль и остановился на вершине холма, чтобы осмотреться. Ничего, кроме камней. В отличие от других поселений в окрестностях центра каньона Чако, это место было почти разрушено. Студент отхлебнул из фляжки и стал размышлять, в каком направлении идти дальше. Вдалеке он услышал треск, словно кто-то провел пальцем по зубьям расчески, — призывный крик лопатоногой жабы.

Свобода — вот чем он сейчас наслаждался. Полная свобода. Здесь, в безмолвии пустыни, под сенью древних городов великого индейского племени анасази он был как дома.

Его поход был посвящен анасази, загадочному племени, которое обитало здесь несколько тысячелетий, а потом исчезло — словно в одночасье. Юноша чувствовал глубокое духовное родство с индейцами Юго-Запада, особенно теми, кто строил такие великолепные здания.

Еще он разделял с народом анасази любовь к астрономии: те наблюдали за звездами и много знали о том, что происходит на небесах. Он и предпринял это путешествие, чтобы увидеть своими глазами то, что видел только на картинках. В развалинах Пеньяско-Бланко, окруженных долинами Чако и Эскавадо, на каменном утесе, выступающем из темных стен каньона, сохранился индейский рисунок. Его обнаружили археологи университета Нью-Мексико. Молодой месяц, диск с лучами и человеческая рука. После многолетних исследований и наблюдений за ночным небом в том месте, где был сделан рисунок, ученые предположили, что анасази запечатлели эффектное астрономическое событие — взрыв звезды.

В то же самое время на другой стороне земного шара китайские астрономы зафиксировали появление «звезды-гостьи» — видимо, яркий взрыв сверхновой, которым ознаменовалась гибель невероятно крупной звезды. Согласно их сообщениям, «звезда-гостья» появилась 5 июля 1054 года. В тот день на предрассветном небе вспыхнула самая яркая звезда, которую доводилось наблюдать людям. Из ее остатков образовалась Крабовидная туманность.

Молодой студент надеялся, что найдет еще одно, пока неизвестное изображение взрыва сверхновой. Несмотря на усталость, он жаждал немедленно начать поиски рисунка. Не терпелось постоять на том же месте, где стоял древний художник, и оттуда взглянуть на небо. Он восторженно принял решение: начать поиски прямо сейчас.

Юноша прикрепил налобный фонарь, включил его и направил луч под ноги. Он пошел вверх по сухому руслу. Резко похолодало, когда темные стены каньона, подобно молчаливым стражникам, выросли по обе стороны от него. На минуту он остановился и, глядя в небо, застегнул кнопки на куртке. Звезды серебряными брызгами рассыпались по ночному небу.

Наконец юноша нашел пологий подъем и полез вверх, то и дело скатываясь по скользкому гравию. Но каждый раз поднимался на ноги и двигался дальше, уже осторожнее. Уклон был небольшим, но в призрачном свете луны было видно, что дно реки все ниже и ниже.

Через десять минут он неожиданно вышел к остаткам пуэбло[23], утонувшего в узкой нише. Обойдя его, он увидел развалины башни-кивы[24], которая, как ему показалось, достигала тридцати футов в высоту. Можно было бы туда вскарабкаться по крутому склону, цепляясь руками и ногами, но это опасно. Юноша поступил иначе — он двинулся по хребту вдоль каньона, который постепенно сужался. Наконец он вышел к плоскому каменному утесу над пропастью глубиной в тысячу футов.

Студент решил, что выбрал неверный путь. Но только он повернулся, чтобы пойти обратно, как луч фонарика осветил стену, и юноша застыл как вкопанный. Здесь, прямо под утесом, находилось то, что он искал. Затаив дыхание, студент любовался яркими красками рисунка.

Художник-индеец был настолько поражен зрелищем, увиденным в ночном небе, что решил навеки запечатлеть его.

Кончиками пальцев студент провел по линиям рисунка. Молодой месяц, многоконечная звезда, знак солнца и рука.

Студент посмотрел на небо, где произошло это величественное событие. Луна стояла высоко, заливая пустыню тусклым, пастельно-голубым светом.

Поглощенный этим зрелищем, юноша услышал странный звук. Сначала звук был слабым, и студент решил, что это ветер шумит в каньоне.

И вдруг его качнуло — да так сильно, что он ударился о стену. Послышался грохот — низкий и стремительно усиливающийся, словно застонала сама земля. Стена каньона выгнулась, словно глубоко вдохнув, а земля пошла рябью, волнами, похожими на океанские валы.

Шум превратился в рев и скрежет, обломки стены посыпались вниз. Юноша развернулся и помчался вниз по тропинке. Несколько раз почва уходила из-под ног, и он падал. Но почти сразу земля вздымалась и подбрасывала его. Преодолевая земные волны, он добежал до дна русла и помчался по нему. Наконец выбрался оттуда, где падали каменные обломки, и, задыхаясь, упал на колени, глядя, как земля содрогается, бьется в конвульсиях.

И вдруг со стороны отлогого утеса раздался страшный грохот. Тонны земли поползли книзу, и потрясенный юноша увидел, как показалась глубокая черная впадина. Будто на бродвейском спектакле после открытия занавеса, бледная луна осветила массивные каменные стены, похожие на декорации, узкие дверные проходы, крутые лестницы и десятки окон в кирпичной кладке. Не хватало лишь одного — актеров-призраков, двигающихся по пустой сцене.

Юноша стоял, широко раскрыв глаза, под серебряными небесами и вдыхал древний воздух, вырвавшийся наружу. Он знал, что дух великих анасази теперь останется с ним навсегда.

Эли Лэддингтон внимательно смотрел новости. Ему позвонили и рассказали про землетрясение еще ночью, до того, как это сообщение облетело эфир. Операторы, репортеры и ученые ждали утра, чтобы добраться до места происшествия и уточнить масштаб разрушений. Землетрясение стало причиной массивного оползня, в результате которого обнаружилось нечто такое, чего никто не ожидал. Эли слушал, как ведущий читает заголовок, и его сердце переполнялось восторгом.

«Землетрясение силой в пять и пять десятых балла произошло ночью в отдаленном уголке штата Нью-Мексико. По сообщениям сейсмологов, эпицентр землетрясения находился приблизительно в тридцати трех милях к югу от Фармингтона. Хотя землетрясение нельзя отнести к числу мощных, в результате произошел оползень, что привело к необыкновенному открытию. Представители властей, первыми прибывшие на место происшествия, были потрясены. Они обнаружили неизвестные прежде руины древней индейской цивилизации. Судя по первым сообщениям, эта новость произвела фурор в среде археологов и антропологов. Единственным свидетелем происшедшего был молодой студент астрономического факультета, совершавший экскурсию по этим местам. Он не пострадал. Сведений о жертвах не поступало».

— Свершилось, — прошептал Эли. — Мы нашли твой тайник.

Он подошел к бару и сделал себе крепкий коктейль из танкерея с тоником: четыре части джина, две — тоника, и к черту лед.

— За щедрость матери-природы.

Эли поднял бокал и посмотрел наверх, словно мог видеть сквозь потолок. Он не стал растягивать удовольствие, а выпил коктейль в три глотка. Потом снова улыбнулся. Поистине восхитительная новость.

Он немедленно смешал себе еще одну порцию, но на этот раз стал смаковать ее, одновременно слушая репортаж о землетрясении. Как только сюжет закончился, в парадную дверь позвонили.

Эли отпустил прислугу рано вечером, поэтому открыл дверь сам, держа стакан в руке. Он уже знал, кто это, — он сам вызвал этих людей.

Мария и Ричард Гапсбурги стояли в роскошной мраморной галерее, которая вела в дом поместья Лэддингтонов.

— Какая прекрасная новость, Эли, — сказала Мария и поцеловала его в щеку.

Эли жестом пригласил их в дом.

— Это событие надо отпраздновать, — добавила она.

— Добрый вечер, — произнес Ричард, проходя мимо Эли.

— Улыбнись, Ричард, — сказал Эли, закрывая тяжелую дубовую дверь. — Сегодня великий день. Позвольте угостить вас обоих.

Поставив стакан с коктейлем на стойку бара, он стал изучать этикетки на бутылках с шампанским. Наконец, остановив выбор на «Ле Меснил» 1983 года, извлек пробку и вытер пролившуюся жидкость белой накрахмаленной салфеткой, которой придерживал горлышко бутылки.

— Мария, будешь? — спросил он, наливая шампанское в уотерфордский фужер. — А ты, Ричард?

— Конечно, — сказал Ричард. — Отчего же нет.

— Вот и молодец. — Эли наполнил фужер Ричарда и снова налил себе джин с тоником. — Итак, настал этот миг. Мы знаем, что из табличек, которых первоначально было двенадцать, оставалось всего три. После того как одна была найдена в Перу, их осталось две. Позволь мне еще раз поблагодарить тебя за прекрасно проделанную работу. — Эли поставил бутылку в серебряное ведерко для шампанского. — Дорогие мои друзья, одна из двух недостающих табличек, вероятнее всего, находится в том месте, которое так удачно открылось во время землетрясения. Год за годом мы усердно обыскивали все древние развалины во всех частях света, но безуспешно. А об этом тайнике нам не было известно ничего. Мы должны отыскать табличку, пока ее не обнаружит кто-нибудь другой. Я уже договорился с правительством штата Нью-Мексико и местными властями о том, чтобы ты, Ричард, возглавил археологическую группу.

Мария ласково улыбнулась Эли, и он продолжил:

— Ты, Мария, будешь ему ассистировать. Когда вы найдете артефакт, свяжитесь со мной, и я проконтролирую, чтобы он был немедленно уничтожен. Как и прежде, мы не должны допустить, чтобы кто-нибудь увидел табличку и смог расшифровать надпись.

Мария допила шампанское и протянула ему свой фужер.

— А что насчет последней таблички? — спросил Ричард.

Эли понимал, что для Ричарда это маленькая радость — напоминать о единственной табличке, которая находится в руках врага. Пощечина для самолюбия Эли. Поэтому тот мгновенно отвлекся от Ричарда и погладил Марию по щеке. Повернул ее голову, провел большим пальцем чуть ниже века и приложил руку к другой ее щеке.

— Восхитительно, — сказал он.

Мария удержала его ладонь, прижала ее тыльной стороной к губам и поцеловала.

— Спасибо, Эли. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

Наконец Эли обернулся к Ричарду.

— Остерегайся Коттен Стоун, — сказал он, отвечая на вопрос о третьей табличке. — Скоро ей будет передан ключ.

В автомобиле Мария шлепнула Ричарда по бедру.

— Что ты такой мрачный?

— Ты сама знаешь, — ответил он, выехав на дорогу, обсаженную деревьями. — Он меня бесит. Все время лапает тебя, а ты… Когда он до тебя дотрагивается, ты превращаешься в незнакомку. Тебе как будто это нравится. Ты его поощряешь. — Он сделал паузу и посмотрел на нее. — Нет, я по-другому скажу. Ты его провоцируешь, заставляешь его думать, что если бы не я, ты бы затрахала его до смерти. Сказать по правде, иногда мне очень хочется, чтобы он действительно помер.

— Посмотри на меня, — сказала Мария.

Ричард потряс головой.

— Ричард, посмотри на меня. Посмотри мне в глаза.

Он на мгновение оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее.

— Я всегда буду благодарна Эли. Я обязана ему всем. Впрочем, тебе этого не понять — ты ведь не видел меня после аварии.

— Это неважно, Мария.

Она оборвала его:

— Ты не имеешь права просить, чтобы я хоть в чем-то отказывала Эли. — Голос у нее был резкий, под стать словам. — Да, я люблю его, хотя и не так, как тебя, своего мужа. Ты служишь ему по долгу своего происхождения. У тебя не было выбора. А я осознанно решила служить ему. Не забывай. Эли воскресил меня.

Черт возьми, как же их зовут? Коттен напряженно пыталась вспомнить имена американцев, участвовавших в экспедиции Эдельмана. Доктор говорил, что рассказал им о найденной табличке по спутниковому телефону. Они могли бы подтвердить существование артефакта, и это станет ответом на вопросы, что же случилось в Перу. Все, кто видел табличку, мертвы. Точь-в-точь, как пилот самолета «Вирджин-Атлантик»: они сошла с ума и поубивали себя.

Может быть, вспомнив их имена, она сумеет доказать, что табличка существовала. Вдруг Эдельман подробно описал им вторую часть сообщения и они сделали наброски по его описанию?

Но как же их зовут? Имя женщины начиналось на букву «М». Она стала перебирать имена.

«Мэри? Морин? Мэрилин? Минди? Маргарет?.. Мария!»

Вот оно. Мария. Мария и Ричард Гапсбурги. Но она никак не могла вспомнить, в каком университете они работают — Йельском или Гарвардском. В любом случае это тот университет, где хранились записи великого исследователя Хайрама Бингема.

Коттен открыла браузер и набрала в поисковике «Хайрам Бингем». Именно в старых записках Бингема Ричард встретил упоминание о руинах, после чего отправился с Эдельманом на раскопки.

— Ура, — сказала Коттен, обнаружив биографию Бингема на сайте Йельского университета.

Поискав информацию в Интернете и связавшись со справочным бюро, она выяснила: Ричард Гапсбург живет в Вудбридже — ближнем пригороде Нью-Хейвена.

Коттен положила на колени диванную подушку, водрузила сверху телефон и набрала номер.

Голос собеседницы удивил ее. Он был молодым, чувственным и не вязался с образом копающейся в земле женщины-археолога.

— Здравствуйте, — сказала Коттен. — Меня зовут Коттен Стоун, я ищу доктора Ричарда Гапсбурга или Марию Гапсбург.

Она помедлила, надеясь, что женщина скажет, что она и есть Мария Гапсбург. Но в трубке молчали, поэтому Коттен продолжила:

— Я была в лагере археологов в Перу с доктором Карлом Эдельманом. Я прилетела туда собирать материал для сюжета, но доктор Гапсбург к тому времени уже уехал, и мне не удалось с ним встретиться.

Коттен снова сделала паузу.

Молчание.

— Вы не могли бы мне помочь? Не посоветуете, как с ними связаться?

— Мария Гапсбург — это я.

— Слава богу, как же я рада!

Коттен рассказала ей о своих подозрениях, что чудовищные самоубийства как-то связаны с находкой Эдельмана — хрустальной табличкой. Она спросила, не описал ли Эдельман подробно эту табличку ей или ее мужу.

— Эдельман расшифровал часть текста. И он считал, что вторая половина — графический аналог хипу. Он хотел, чтобы специалисты вроде вас…

— Вообще не понимаю, о чем вы говорите, — сказала женщина и повесила трубку.

Сады

— Агент Уайетт? — окликнул молодой семинарист в черной сутане.

— Да, — ответил Уайетт.

Он сидел в высоком мягком кресле в приемной на пятом этаже Правительственного дворца Ватикана.

Семинарист протянул ему красную папку.

— Просмотрите это, пожалуйста. Через несколько минут к вам подойдут.

Уайетт прочитал заголовок. Четкими белыми тиснеными буквами там значилось: «Понедельник», а ниже — «Томасу Уайетту лично». Он почувствовал, как сильно вымотался: за всю ночь, что он летел из округа Колумбия, удалось лишь ненадолго вздремнуть. Он не знал, зачем его вызвали из Рима, но предполагал, что дело серьезное.

Уайетт отстегнул три металлических зажима и открыл папку. Сверху через всю страницу тянулся логотип и шапка официального бланка ЦРУ. Краткое содержание гласило:

«Взрыв бомбы и вооруженное нападение совершены в Израиле террористами-смертниками.

Испания: взрыв бомбы в автомобиле после предупреждения ЭТА[25].

Командир “Талибана” окружен и убит.

Предварительные данные о пытках в иракской тюрьме.

Специальный представитель США по проблемам ядерного оружия расстраивает планы Северной Кореи.

Лидер ХАМАС убит в результате прямого попадания ракеты.

Лидеру отделения “Аль-Каеды” в Сомали вынесен приговор.

Рост числа самоубийств».

Уайетт немедленно открыл раздел о самоубийствах.

«Общее количество самоубийств в мире среди молодежи за последний год выросло на 248 %. Для американских мужчин самоубийство стало второй главной причиной смерти, поднявшись с восьмого, где оно было год назад. В 2004 году самоубийство было причиной 30 500 смертей. В 2007 году их число выросло почти до миллиона. Этот показатель стремительно растет по всему миру. Согласно последним официальным данным, обнародованным Всемирной организацией здравоохранения и независимым Национальным бюро статистики, число самоубийств в странах, о которых имеются соответствующие данные, растет угрожающими темпами. С того момента, как эти данные начали регистрироваться, страной — лидером по количеству самоубийств в Европе (если не во всем мире) была Венгрия. Однако сейчас Венгрию обогнали некоторые страны бывшего СССР и Прибалтики. Самое большое число самоубийств среди мужчин зарегистрировано в Литве, Российской Федерации, Латвии, Эстонии, Беларуси и Венгрии. Во всех этих странах количество самоубийств за последний год выросло на 500 %».

Уайетт поднял глаза, услышав шаги по мраморному полу.

Архиепископ Джон Тайлер, прелат папской комиссии по священной археологии, представился и извинился за задержку:

— Надеюсь, у вас была возможность ознакомиться с документами, — сказал он, кивая на папку.

— В общих чертах.

— Есть одно важное дело, в котором требуется ваше участие.

— Чем могу быть полезен?

— Давайте прогуляемся. — Тайлер махнул рукой в сторону двери.

Они вышли и проследовали к лифту, находящемуся по центру здания. Когда они спустились на первый этаж, Тайлер провел его через заднюю дверь, и они оказались в древних садах Ватикана.

— В Средние века здесь росли виноградники и плодовые деревья до северной стены Апостольского дворца, — сказал Джон. — В тысяча двести семьдесят девятом году Папа Николай Третий обнес территорию высокой каменной оградой.

— Здесь очень красиво, — произнес Уайетт.

Вскоре они подошли к точной копии Лурдского грота[26]. По дороге им встретилось несколько десятков мужчин в черных костюмах, бродящих между оградами и фонтанами. Уайетт предположил, что это телохранители — но чьи?

Пройдя еще сотню ярдов, Уайетт увидел человека, в одиночестве сидящего на скамейке, с толстой красной папкой на коленях. Пока они подходили к нему, он внимательно читал содержимое папки и напоминал главу корпорации во время перерыва делового совещания. Волосы у него были такими же белыми, как и рубашка с короткими рукавами, заправленная в темные брюки. Когда Тайлер и Уайетт приблизились, он поднял глаза.

— Доброе утро, Джон. Господь подарил нам прекрасный день.

— Ваше святейшество, — сказал Джон Тайлер, становясь на одно колено и поднося к губам протянутую руку Папы с перстнем. Затем поднялся и шагнул в сторону. — Хочу представить вам Томаса Уайетта, старшего аналитика и нового члена Венатори.

Томас Уайетт постарался скрыть удивление и восхищение. Он был совершенно не готов к такому повороту. Никак не ожидал встречи с духовным лидером миллиарда католиков и главой Ватикана — особенно в таком неформальном облачении.

— Спасибо, что приехали, Томас, — сказал понтифик, закрывая папку. Как и на папке, полученной Уайеттом, там была надпись «Понедельник», а ниже — «Только для понтифика».

— Здравствуйте, ваше святейшество, — сказал Томас Уайетт.

Понтифик встал и, взяв папку под мышку, повел мужчин по дорожке мимо самого большого из девяти фонтанов в садах Ватикана и остановился в тени высокой пальмы. Повернулся к ним.

— Томас, у нас серьезная проблема.

Тени призраков

Папа жестом указал на две каменные скамейки, стоящие в тени в нескольких шагах от дорожки. Как только все трое сели, он произнес:

— Томас, я знаю, что вы уже получили копию этих материалов. — Он взял в руки красную папку и положил на скамейку лист с содержанием. — Как вам известно, уже некоторое время во всем мире наблюдается резкий рост числа самоубийств. Рост поистине беспрецедентный. — Он бросил взгляд на архиепископа Тайлера. — И мы полагаем, что этот факт каким-то образом связан с тем, чем занимается Джон, — с чем-то, выходящим за рамки обыденного. — Глядя на Уайетта, понтифик продолжил: — Но сначала расскажите, что происходит у Эли Лэддингтона и его подручных, Ричарда и Марии Гапсбургов.

— За последние несколько дней, — начал Уайетт, — они развили кипучую деятельность. Мой связной в ФБР передал, что, получив известия о землетрясении в Нью-Мексико, Лэддингтон приложил огромные усилия, чтобы на раскопки поехали именно Гапсбурги. Он обладает колоссальным влиянием, сумел потеснить все прочие университеты и государственные археологические организации. Сейчас, пока мы разговариваем, Гапсбурги со своей командой на пути к Нью-Мексико. Наверняка не успели толком собраться — так быстро они снялись с места. — Он посмотрел на Тайлера. — А чем так важен этот археологический объект?

— Вам что-нибудь говорит имя тележурналистки Коттен Стоун? — спросил Тайлер Уайетта.

— Да, ваше преосвященство. Она вместе с вами три года назад доставила в Ватикан Чашу Христову. Потом сделала стремительную карьеру благодаря сенсационным репортажам на религиозные темы. Самое сильное впечатление произвела на меня находка, сделанная ею в Святой земле, — тридцать сребреников, которые заплатили Иуде за предательство Христа. Затем светлая полоса в ее жизни сменилась черной, и причиной, насколько я понимаю, была так называемая «кость творения».

— Все это было подстроено, — сказал Тайлер, — с целью опозорить ее.

— Кем? — спросил Уайетт.

— Той же организацией, которая пыталась клонировать Христа, используя ДНК, сохранившуюся в Святом Граале, — ответил Папа.

— А как это связано с ростом статистики самоубийств?

— Сейчас мы подойдем и к этому, Томас. Вы осведомлены о недавнем инциденте в Перу, связанном с мисс Стоун?

— Да, — сказал Уайетт. — Там было несколько человек, которые совершили коллективное… — Он посмотрел на стоящую в отдалении средневековую башню апостола Иоанна, собираясь с мыслями. — Значит, все это звенья одной цепи?

Папа кивнул.

— Коттен Стоун — единственная выжившая в том происшествии, — сказал Тайлер. — Все остальные покончили с собой.

— Странно, что выжила только она.

— Сейчас вам все станет ясно, — произнес понтифик. — Но учтите: то, что я собираюсь рассказать вам, основано не на науке, не на фактах, а на мифах и вере. Вам придется поверить мне на слово, по крайней мере, на данном этапе. Вы готовы к этому? — Он пристально посмотрел на Томаса Уайетта.

— Конечно, ваше святейшество.

Но в душе Томас Уайетт немного сомневался. С того момента, как он дал согласие работать в Венатори, он знал, что этот день когда-нибудь наступит. День, когда по долгу службы ему придется оказаться в другом пространстве, о котором он знает ничтожно мало — может, потому, что ему недостает смелости. И вот сейчас он переступит порог.

— Коттен Стоун не такая, как мы все, — сказал Джон Тайлер. — Она…

— Она — дочь ангела, — закончил понтифик.

— Что, простите? — выдохнул Уайетт.

Папа поднял руку:

— Терпение, Томас.

Тайлер продолжил:

— Отцом Коттен Стоун был Фурмиил, ангел одиннадцатого часа. В битве на Небесах Фурмиил встал на сторону взбунтовавшихся ангелов во главе с Люцифером. Они потерпели поражение и были низвергнуты на землю. В Библии они именуются падшими ангелами. Миновали века, Фурмиил раскаялся и стал молить Господа о прощении. Всемогущий Господь принял его покаяние, но не стал возвращать Фурмиила в рай. Он сделал его смертным и подарил ему двух дочерей-близнецов — одна из них сразу после рождения должна была занять место отца на Небесах, а вторая остаться на земле, чтобы исполнять волю Господа. Вторая дочь Фурмиила и есть Коттен Стоун.

Уайетт уставился на архиепископа Тайлера, перевел взгляд на Папу.

— Меня подмывает спросить: вы разыгрываете меня — или, может быть, испытываете? Но спрашивать бесполезно.

Никто из собеседников не ответил, и Уайетт продолжил:

— Что ж, ладно. Будем считать, что я поверил. Но что из этого следует?

— Как я уже говорил, это имеет отношение к тому, над чем работает Джон, — ответил Папа. — Все это связано с артефактом, который, как мы полагаем, обнаружат в Нью-Мексико на открывшемся недавно археологическом объекте. Этот артефакт поможет разгадать одну тайну, и мы надеемся, что благодаря этому сможем выиграть войну.

— Артефакт? — переспросил Уайетт.

— Хрустальная табличка, — пояснил Тайлер. — На ней — письмена, собственноручно начертанные Господом. Если мы первыми найдем эту табличку, слова Господа помогут нам предотвратить Армагеддон.

— Первыми? — Уайетт недоуменно покачал головой.

— Исход войны, Томас, будет зависеть от того, в чьих руках окажется табличка. Если ею завладеют наши враги, они уничтожат ее и мы так и не узнаем этой тайны.

— Получается, что нам надо найти одну-единственную табличку?

— В мифах и легендах, а также в одном из свитков Мертвого моря, говорится, что их было двенадцать. Одна из них была передана Ною. Остальные — духовным лидерам различных мировых цивилизаций перед Всемирным потопом. Последней по времени была обнаружена табличка в Перу.

— Там, где была Коттен Стоун? — спросил Уайетт.

— Именно, — ответил Папа.

Джон продолжал:

— Надписи на каждой табличке состоят из двух частей. В одной говорится, как приготовиться к потопу, а вторая хранит секрет победы в последней битве. Мы не знаем, каково точное содержание послания, но у нас есть основания предполагать, что там сообщается, как предотвратить конец света.

— Но если Коттен Стоун была на тех раскопках, она должна была видеть эту табличку, — сказал Уайетт.

Джон Тайлер кивнул.

— Да. Но она не смогла описать ее с достаточной точностью. Она сообщила лишь одно — надпись была похожа на хипу — узелковое письмо. Вполне подходящий язык для той культуры и эпохи.

— Но во времена Ноя не было хипу, — возразил Уайетт.

Папа улыбнулся.

— Конечно не было. И это значит, что Господь не хотел, чтобы современники Ноя расшифровали вторую часть послания. Она предназначалась для будущих поколений. Мы полагаем, что осталось всего две таблички, Томас. Одна из них, по нашему мнению, находится в древних сооружениях, открывшихся благодаря землетрясению. Ваш отчет о недавних действиях Эли Лэддингтона подтверждает эту догадку. Остальные таблички одну за другой отыскивали и уничтожали наши враги.

— Но вы сказали, что их осталось две?

— Да, — ответил Джон, бросив взгляд на Папу, и снова посмотрел на Уайетта. Помолчав, он произнес: — Есть еще одна.

— Где? — спросил Уайетт.

— Мы не знаем, — ответил понтифик.

И снова Уайетт покачал головой.

— Позвольте изложить вам некоторые исторические факты, — сказал Джон. — Когда в семидесятом году после Рождества Христова император Тит захватил Иерусалим, несколько благочестивых людей создали организацию. Ее задача состояла в поисках и сбережении религиозных документов, сокровищ и тайн этого великого города. Название организации впервые встречается в документах, датированных периодом непосредственно перед Первым крестовым походом. Эта организация была так глубоко засекречена, что они называли себя не иначе, как «Ombres des Fantômes», то есть «Тени призраков».

— «Ombres des Fantômes»? — повторил Уайетт. — Но ведь на печати Венатори написано то же самое, только по-латыни. «Umbrae Manium».

— Вы абсолютно правы, — сказал Папа. — Вы являетесь членом организации, корни которой, весьма глубокие, восходят к «Теням». О них сохранилось мало свидетельств, а те, что есть, хранятся тут, в архивах Ватикана. Нам известно, что одна из хрустальных табличек находилась в распоряжении «Теней» в эпоху Первого крестового похода, приблизительно в тысяча девяносто пятом году. На протяжении нескольких поколений эта организация выполняла свою миссию — они охраняли религиозные ценности и табличку. В четырнадцатом веке, когда королем Франции стал Филипп Красивый, Крестовые походы стали особо жестокими, и члены «Теней» поняли, что предметы, которые они защищали ценой своей жизни, находятся в опасности. Теперь им угрожала не только армия падших ангелов, которые стремились завладеть табличкой, но и король Филипп Красивый со своей человеческой армией. Осознав всю серьезность надвигающейся угрозы, «Тени» разработали план. Их глава должен был изъять и спрятать сокровищницу. Только он мог знать, где она спрятана, чтобы никто из членов организации не выдал под пытками эти сведения. Глава «Теней» дал клятву, что не выдаст тайну местонахождения сокровищ. Когда же много лет спустя он лежал на смертном одре во французском городе Лангедоке, им овладело беспокойство: после его смерти тайна будет утрачена навсегда. Он раскрыл местонахождение тайника надежному преемнику, который дал такой же обет не разглашать этих сведений. Каждый из последующих предводителей «Теней» нес бремя — бремя знания о том, где находится тайник, и бремя клятвы. Так продолжалось до тысяча триста девяносто восьмого года, когда предводитель «Теней», которого звали сэр Джеймс Ганн, извлек сокровища и перевез их в Новую Шотландию[27] в сопровождении знаменитого шотландского аристократа Генри Синклера.

— Из тех Синклеров, которые были связаны с тамплиерами? — спросил Уайетт.

— Да, очень тесно связаны, — сказал Джон.

Папа продолжил:

— Это держалось в тайне, пока в тысяча семьсот двадцать втором году не обнаружили связку из трех документов, закопанную под церковью в Шотландии, в городе Оркни. Два из них были зашифрованы, и Папа Иннокентий призвал специалистов. В одном документе сообщалось о местонахождении тайника, а во втором содержались инструкции, как к нему попасть. Насколько я понимаю, эти инструкции были весьма непростыми. Третий документ представлял собой карту, сделанную известным картографом и членом братства тамплиеров, Николасом Зено, который сопровождал Синклера и Ганна в их путешествии. Папа Иннокентий немедленно отправил корабль в Новую Шотландию. На Оук-айленд.

— Знаменитая Обезьянья яма на Дубовом острове? — спросил Уайетт. — Насколько мне известно, считается, что ее вырыли пираты, чтобы прятать там драгоценности. Я читал, что это ловушка. Если попытаться раскопать тоннель, он заполнится водой.

— Это был отвлекающий маневр, — сказал Джон. — Ганн и его спутники действительно зарыли там деньги — на случай, если кто-нибудь догадается об их подлинных намерениях. Они оборудовали тоннель хитроумными препятствиями и ловушками, чтобы подогреть интерес тех, кто захочет обследовать яму. А табличка была спрятана на этом же острове, но в другом месте.

— Насколько я понимаю, ее все-таки нашли? — спросил Уайетт.

— Да, — ответил Папа. — И перевезли в Ватикан. Есть сведения, что надписи сделаны на древнем языке, который называется енохианским. Многие считают, что это язык ангелов и людей до вавилонского смешения языков. Этим языком благодаря своему происхождению владеет и Коттен Стоун. На этой табличке, и на остальных тоже, содержались указания, как подготовиться к Всемирному потопу. Но была и вторая часть надписи. Ватиканские лингвисты сумели перевести ее, но не поняли смысла. Они лишь предположили, что там содержатся некие научные формулы. Что там на самом деле, так и остается загадкой. Однако в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году сама табличка, а также все записи, рисунки, документы и переводы были украдены. — Понтифик открыл красную папку и достал тонкий пожелтевший лист бумаги. — Томас, у вас, как и у Коттен Стоун, особое происхождение. Поэтому мы и предложили вам стать членом Венатори.

— У меня особое происхождение? Честное слово, мой отец не был ангелом.

— Это правда. Он не был ангелом, — сказал понтифик. — Прапрадед вашего отца тоже не был ангелом. Он был вором. — Папа протянул листок Уайетту. — Вот что он оставил, когда украл хрустальную табличку.

Угли

Коттен не верила своим ушам, это просто не укладывалось в голове. Мысли словно разлетелись на миллион осколков и метались в голове. Мария Гапсбург сказала, что не слышала про хрустальную табличку.

«Какая табличка?»

Проклятая хрустальная табличка, вот какая, думала Коттен. Что происходит? Эдельман сказал, что связывался с Гапсбургами. Он точно говорил, что вызвал специалистов по достаточно новой научной дисциплине — исследованию хипу не просто как системы счета, а как языка. Он хотел, чтобы они посмотрели на табличку. Говорил Ричарду, что изготовить эту табличку было технически невозможно.

Коттен сидела в оцепенении, не мигая, и перебирала в памяти события в Перу, разговоры с Эдельманом, свои раздумья.

Прошло некоторое время, и мысль, которую она пыталась отогнать, все-таки завладела ею. Это их рук дело. Никаких сомнений. Она не сошла с ума. «Кость творения» и все, что было потом, подстроили падшие. Джон это подтвердил. В истории с «костью творения» они заманили ее в ловушку, сыграв на самолюбии, с целью унизить и подорвать репутацию. Потом — происшествие в горах Перу. Они не устроили так, чтобы в преступлении обвинили ее, однако заронили зерна сомнения в умы ее коллег и всего мира, то есть очернили ее имя настолько, что ни один уважающий себя новостной канал не станет верить ее словам. Они сделали это намеренно, ведь, опустившись на дно, она не сможет сражаться с ними.

Кто прислушается к ее словам или заявлениям? В истории с табличкой уничтожили всех, кто мог бы засвидетельствовать, что она действительно существовала. А сюжет с токсичными захоронениями? Он должен был попасть в заголовки, но его отвергли. Почему? Потому что этим сюжетом занималась она.

— Вот черт… — вздохнула она, откинувшись на спинку дивана.

В душе Коттен понимала, почему все это произошло. «Руководить им будет дочь ангела». На этой табличке было сказано что-то про нее, про дочь ангела Фурмиила, избранную. Вот они и не хотели, чтобы она или кто-либо другой знал, о чем там написано.

Надо встретиться с Гапсбургами лично.

Коттен зачесала волосы назад, собрав их в хвост. Она должна спросить у них о табличке и о надписи. Она посмотрит им прямо в глаза. Каково это будет для них — заглянуть в окошко ада?

На следующий день Коттен снова попыталась дозвониться до Гапсбургов, чтобы договориться о дне и месте встречи, но безрезультатно. Она поняла: они не берут трубку, ведь ее номер опознается определителем.

Коттен швырнула диванную подушку через кофейный столик.

— Будь они все прокляты…

Она уперлась подбородком в спинку дивана и посмотрела в щель между полосками жалюзи. На улице полно машин и людей в купальных костюмах. А куда делся этот странный человек? Наверное, нашел работу или перебрался в другой район. Ну и правильно.

Что ж, если Гапсбурги не намерены брать трубку, она сама к ним придет. Может, получится купить билет на самолет до Нью-Йорка по льготному тарифу, а оттуда она доедет до Коннектикута поездом. Кредитка уйдет в минус, но она все-таки появится у них.

В Йельском университете должны знать, как с ними связаться.

Однако это тоже оказалось не так легко. Пришлось обзвонить множество сотрудников, прежде чем нашелся человек, готовый помочь. Тогда она решила прибегнуть к маленькой хитрости.

— Доктор Гапсбург сейчас на объекте, — сообщила ей женщина.

— Они с женой будут рады моему звонку, — сказала Коттен. — Я ищу их, чтобы сообщить свежую информацию о гранте, на который они подавали заявку. У меня прекрасные новости. Как с ними связаться?

Услышав о гранте, женщина с искренней радостью сообщила ей, что Гапсбурги сейчас в Нью-Мексико, на недавно обнаруженном археологическом объекте.

— Черт, — сказала Коттен, повесив трубку.

Заказать дешевый билет до Нью-Йорка — это одно, а Нью-Мексико — совсем другое. Бесполезно даже выяснять, сколько стоит билет, — и так понятно, что ей не потянуть.

Итак, сначала все-таки надо продать сюжет. На материал о токсичных захоронениях никто не клюнет, хотя какая-то Темпест Стар печатается на первых полосах.

И вдруг ей пришла в голову мысль. Коттен вспомнила про другой таблоид, который торчал на всех стойках рядом с «Национальным курьером», где печаталась Темпест Стар. «Галакси газетт».

— Что ж, раз так…

Посоревнуемся с малышкой Темпест.

Волоча за собой чемодан, Коттен прошла в двери регионального аэропорта Четыре Угла[28]. Ноутбук и сумочка висели на плече. Темпест Стар и «Национальный курьер» не поняли, с кем связались. Имя Коттен Стоун и ее сюжет проскочили на ура в «Галакси газетт», главном конкуренте «Национального курьера». В мире бульварной прессы «Галакси газетт» не была первой, но старалась. Имя Коттен Стоун у всех на слуху, а какая у нее репутация — дело десятое; в любом случае гарантирован колоссальный успех. И главный редактор «Газетт» ждал с нетерпением, когда подпишет с ней договор. Он рассуждал о том, как ее участие выведет «Газетт» на принципиально иной уровень, чего никогда не случится при его теперешних материалах, которые пишутся людьми без имени. У Коттен репутация специалиста по религиозной и духовной тематике, и он хотел бы, чтобы она занялась сюжетами о таинственных сферах жизни — мифах, легендах и исчезновениях. А Коттен уже знала, что предложить. Вернувшись из Перу, она много размышляла над тем, что доктор Эдельман рассказывал о древних культурах, многие из которых словно испарились. Она заявила, что поездка в Нью-Мексико даст материал для первого из серии очерков о древних цивилизациях, исчезнувших в одночасье. Редактор был в восторге. Под конец разговора Коттен получила билет в Нью-Мексико и скромный, но такой необходимый аванс.

Помимо перелета, ей оплатили проживание в мотеле, аренду автомобиля и питание. Они продавали не просто материал для первой полосы. Это знали и Коттен, и редактор. Вместе с шашлыком они продавали и угли.

У стойки проката автомобилей Коттен заполнила форму. Служащий протянул ей ключи от «доджа». «Газетт» предпочитала компактные машины, а не экономичные. Что ж, хвала мелкому людскому тщеславию.

Коттен взяла ключи и подхватила чемодан. Перекидывая ремень ноутбука через плечо, она заметила поодаль человека — он стоял справа от нее, у самого выхода из аэропорта. Медленно повернулся и зашагал прочь.

Она оцепенела, и ремень соскользнул по руке.

Служащий уставился на нее.

— Все в порядке, мэм?

Коттен рванула к дверям.

— Эй, вы! — закричала она. — Ну-ка стойте!

Человек остановился и повернулся к ней лицом.

Оказавшись всего в нескольких дюймах от него — странного человека с остановки, — она крикнула:

— Черт возьми, кто вы такой? Почему вы за мной следите?

И тут за спиной раздался голос:

— Коттен Стоун?

Она развернулась и увидела в нескольких футах от себя высокого мужчину в полинявших джинсах и синей рубашке с длинным рукавом. У него были черные волосы, посеребренные на висках. В руке он держал звонивший мобильник.

— Это вас.

Демоны

Коттен помедлила и взяла телефон. Отвернулась от незнакомца, нажала кнопку вызова.

— Алло.

— Коттен?

Голос звучал издалека, сквозь помехи, но он мгновенно успокоил ее.

— Что происходит, Джон? — спросила она. — Кто эти люди?

— Это друзья, Коттен, — ответил Джон Тайлер. — Хорошие друзья, они рядом с тобой по моей просьбе. Тот, кто передал тебе телефон, — сотрудник службы безопасности Ватикана. Другой — дипломат. Он получил специальное задание присматривать за тобой. Я не хочу рассказывать все по телефону, поэтому прошу тебя поверить: им можно доверять так же, как и мне. Ты ведь мне доверяешь?

Губы Коттен непроизвольно растянулись в улыбке.

— Я готова доверить тебе свою жизнь и душу. Впрочем, ты и так это знаешь.

— Знаю, — ответил Джон и умолк, словно собирался сказать что-то еще.

Коттен тоже хотелось многое сказать. Сказать, что никто на свете не знает ее так хорошо, как он. Сказать, что соскучилась.

Наконец Джон заговорил снова:

— Они сами все тебе объяснят. Если я понадоблюсь, то буду рядом.

Она поняла, что он нужен ей прямо сейчас, лишь когда нажала кнопку отбоя и вернула трубку незнакомцу.

Он сунул телефон в карман и протянул руку.

— Здравствуйте, Коттен. Я Томас Уайетт. А это монсеньор Филипп Дучамп, помощник архиепископа Фелипе Монтиагро, апостолического нунция Ватикана. Вы позволите взять вашу сумку?

Мария Гапсбург стояла у подножия утеса и смотрела вверх на индейские сооружения. Закат окрасил пурпуром и золотом уходящие в небо каменные стены, плато и столовые горы. Резкий ветер задувал волосы прямо в лицо; она вдыхала резкий иссушенный воздух пустыни. Сердце учащенно забилось при мысли, что она будет первой, кто за несколько тысяч лет проникнет в эти древние стены. Интересно, что чувствовали обитатели этого затерянного места, когда последовали указаниям хрустальной таблички?

— О чем задумалась, любовь моя? — Ричард Гапсбург подошел сзади и остановился рядом с женой.

Мысли о реальности и цели их приезда вывели Марию из задумчивости. И еще она вспомнила, что их задача — не допустить, чтобы кто-то узнал тайну таблички.

— Я пыталась представить, каково было жить здесь в те давние времена. — Она тронула мужа за руку: — Пора, — и повела его мимо валунов, оставшихся после оползня, к входу в древние сооружения.

Солнечный день уступал место сумеркам, и не было ни души в этом пустынном месте. За время долгой поездки на «лендровере» по каньонам и высохшим руслам они тоже никого не видели — еще одно доказательство власти Эли Лэддингтона. Ему удалось не пустить ни прессу, ни ученых, ни любопытных зевак. Власть возбуждала Марию — и духовно, и физически. И она была окружена властью. Мария считала себя самой счастливой женщиной на земле. Тому было много причин.

Они прошли мимо первого строения, которое, как предположил Ричард, было возведено или индейцами чако, или кем-то из наследников культуры пуэбло — моголлонами или хонокама. Эта территория была обитаемой несколько тысяч лет с перерывами, а потом буквально за одну ночь все жители просто исчезли. Это исчезновение по-прежнему оставалось загадкой для археологов и антропологов, изучавших район «Четырех углов». Загадкой для всех. Но только не для Ричарда. И не для Эли. И не для Марии.

Стены, дверные проходы и окна были укрыты от внешнего мира и хорошо сохранились. У основания стены Мария заметила странное ржавое углубление, напоминающее по форме водопроводную трубу. Этот желобок был словно высечен в камне.

— Что это?

— Отпечаток доисторической креветки, — ответил Ричард.

— Креветки? В Нью-Мексико?

— Они появились примерно семьдесят миллионов лет назад, а здесь в то время был берег неглубокого внутреннего моря. Потом море стало отступать, а железо, меркурий и другие тяжелые металлы, находившиеся в морской воде в виде взвесей, затвердели в нишах вместе с креветками, так что возникли такие вот металлические формы. Тут в песчанике можно найти акульи зубы или раковины моллюсков — в этом нет ничего удивительного.

Мария изумленно покачала головой, пытаясь представить эту сухую бесплодную землю морским дном. Проход — то, что, по-видимому, осталось от древней узкой дороги, — вел мимо жилых помещений, огражденных толстыми стенами с безупречной кладкой. Только мебели не хватает, думала Мария, освещая лампой каждый дверной проем. Она едва ли не слышала шарканье сандалий по пыльным коридорам.

— Вот здесь, скорее всего, жила элита, — сказал Ричард, освещая лампой большую комнату. — В одних помещениях люди жили, в других — работали. Они были очень умны и прекрасно организованны.

— А что мы ищем? — спросила Мария.

— Особое место, — отозвался Ричард. — Место, которое они почитали как святыню.

— А как ты его узнаешь?

— Узнаю.

Коттен Стоун сидела в отдельной кабинке в кафе, напротив Томаса Уайетта и монсеньора Дучампа. Она пила зеленый чай и поглядывала в окно. В закатном сумраке виднелся ее «додж», припаркованный сразу за внедорожником Уайетта.

— Венатори? — переспросила она, переводя взгляд на Уайетта. — Интересное название. И как же оно переводится?

— Охотник.

— Когда я работала в Си-эн-эн, то слышала это название. Был сюжет о представителе Швейцарской гвардии, который убил агента Венатори и покончил с собой. Но вообще информации просачивается мало. Вы, друзья, стараетесь не раскрывать карты.

— Этого требует наше дело, — сказал Дучамп.

— И что это за дело? — спросила Коттен.

— Разведка и аналитика, — ответил Уайетт.

— Значит, это что-то вроде священного ЦРУ?

Уайетт улыбнулся.

— Да, пожалуй.

— Но я все-таки не понимаю, для чего мне ваша помощь. Я ведь прилетела, чтобы подготовить материал для «Галакси газетт».

— А еще вы хотите разузнать про хрустальную табличку, — произнес Уайетт.

Коттен поставила чашку на стол.

— Вам сказал об этом Джон?

— Он сказал, что вы уже видели одну из них. Ту, что нашли в Перу.

Коттен выпрямилась.

— Вы говорите так, словно их было много.

— Мы полагаем, что всего их было двенадцать.

Вероятно, эти двое и могут быть ей полезны, подумала она.

Вдруг помогут доказать, что перуанская табличка действительно существовала, и ее репутация частично восстановится, а жизнь вернется в нормальное русло. И главное: помогут выяснить, что надпись на табличке означает для нее.

— Почему именно двенадцать? — спросила она.

— Мы не знаем точно, — произнес Дучамп. — Это число играет важную роль в истории. Двенадцать месяцев в году. Двенадцать колен израилевых. Двенадцать апостолов. Двенадцать знаков зодиака. А в «Откровении», в первом стихе двенадцатой главы, говорится о женщине, которая явится во время Апокалипсиса, — она будет облечена в солнце, под ногами ее будет луна, а на голове — венец из двенадцати звезд.

— И еще двенадцать дней идут святки, — добавила Коттен с нервным смешком.

Дучамп провел рукой по груди:

— Если уж на то пошло, в человеческом теле двенадцать пар ребер и двенадцать основных сочленений.

— И ангельских чинов тоже двенадцать, — добавил Уайетт.

Коттен почувствовала, как на нее накатывает тревога.

— В старых документах мы нашли упоминание о двенадцати табличках, — проговорил Дучамп. — Как мы полагаем, Господь передал табличку Ною и одиннадцати другим духовным лидерам разных мировых цивилизаций, чтобы помочь им спасти праведников во время первого очищения, то есть Всемирного потопа. Кроме того, мы считаем, что на каждой табличке содержится текст, в котором говорится о грядущем очищении и о том, как к нему подготовиться. И еще мы думаем, что одна из табличек находится в открывшихся недавно руинах.

— Но если это очищение предсказано на табличке, которую еще в незапамятные времена дали Ною, то к чему такая спешка? — спросила Коттен. — Почему вы думаете, что событие, которое там предсказано, не произойдет через сотни лет или даже тысячи?

— Потому что есть вы, Коттен, — сказал Уайетт.

— Да, из-за вас, — кивнул Дучамп.

Ричард Гапсбург остановился, и свет его лампы залил узкий проход. В нескольких ярдах от него виднелось сооружение, не похожее на остальные. Оно было круглым. Кива.

— Это оно? — спросила Мария.

Она поставила лампу на землю и достала из рюкзака карманный фонарик. Направила его луч вдоль высокой кирпичной стены и услышала ответ Ричарда.

— Да.

Ричард шагнул в высокий дверной проем и оказался в комнате около пятнадцати футов в диаметре. По центру — круглый очаг из гладких камней: большое черное пятно по-прежнему отмечало то место, где когда-то ярко пылали тысячи костров. У противоположной от двери стены стоял открытый кирпичный ящик примерно в три фута высотой и в четыре фута шириной. Похожая кладка была у стен. Мария и Ричард заглянули в ящик.

— Тут ничего нет, — сказала Мария. — Просто земля.

Ричард передал ей лампу и достал из рюкзака треугольную лопатку. Перегнулся через край ящика и соскреб тонкий слой земли. Поворачивая лопатку и меняя угол наклона, Ричард сумел выкопать еще несколько дюймов.

— Здесь ничего нет.

— Откуда мы вообще знаем, что это место не было разграблено тысячи лет назад, Ричард? А если нет, неужели они не могли найти для такой драгоценности, как эта табличка, место понадежнее? Мне кажется, оно слишком бросается в глаза. Разве они не выбрали бы место, куда никому не придет в голову заглянуть? Может быть, даже не в этом здании.

— Я уверен, что они хранили его здесь. Для них это помещение было святая святых. Шаман приходил сюда молиться и приносить жертвы богу. Это священная земля, на которую мог ступить только он. Убежден, что он постоянно поддерживал здесь огонь как символ того, что человеческий дух…

Ричард выпрямился и забрал у Марии лампу. Поднял ее и осветил закопченный каменный круг в центре комнаты.

— Место, куда никому не придет в голову заглянуть…

Полноприводный «шевроле» мчался по ухабистой дороге, вытряхивая душу из пассажиров. Коттен видела, как вдалеке по пустынному ландшафту прыгают лучи фар. Яркий свет привлекал мошек, и они будто бы с радостью расставались с жизнью, бросаясь на летящую машину.

Коттен сидела на пассажирском сиденье, Томас Уайетт — за рулем. Дучамп остался в мотеле. Теперь, когда появился Уайетт, он собирался улетать в Вашингтон на следующий же день.

— Откуда ты знаешь, где именно находится это место? — спросила Коттен, держась за ремень безопасности.

— Про землетрясение и оползень передавали в новостях по всей стране. Сообщали подробности. Я зафиксировал это место по системе спутниковой навигации. — Он щелкнул по приборной панели, где крепился портативный «магеллан». — Она пригодится, когда мы свернем с дороги.

— А почему ты уверен, что Гапсбурги окажутся там?

— Поверь мне, Коттен. Они там будут.

Она посмотрела на бескрайнюю пустыню и посеребренные лунным светом столовые горы. Вспомнила Ячага. Будет ли священное место в этом отдаленном уголке земли похоже на то, что она видела в горах Перу.

— А что тебе рассказывал обо мне Джон?

— Что ты не такая, как все.

— Мы с ним через многое прошли вместе.

— Да, я слышал об этом. — Томас Уайетт выключил фары. — Теперь придется полагаться только на луну, — сообщил он, сворачивая с грязной дороги к началу широкого размыва. Машину затрясло еще сильнее.

— В чем дело? Почему мы не могли проехать туда напрямик?

— Там все перекрыто. Они не хотят, чтобы туда пробрался кто-нибудь, кроме них.

— Кто — «они»? — спросила Коттен.

— Эли Лэддингтон и его приспешники.

— Лэддингтон?

— Член той же организации, с которой ты столкнулась, занимаясь Граалем. Гапсбурги — тоже люди Лэддингтона. Он отправил их сюда, чтобы найти табличку.

Все встало на свои места. Гапсбурги были в Перу, а когда табличку обнаружили, Эдельман им позвонил. Они связаны с событиями той ночи. Как только им сообщили, что табличка нашлась, светлячки — или что там на самом деле, — были посланы, чтобы уничтожить ее. Никого из тех, кто видел артефакт, не оставили в живых. Никого, кроме нее… Потому что она — другая.

Дочь Фурмиила.

Дочь падшего ангела.

Нефилим.

— Коттен, мне рассказали много такого, чего я не понимаю и, может быть, не пойму никогда. Но моя работа состоит в том, чтобы помогать тебе сосредоточиться. Я много знаю о человеческом поведении. Джон выбрал меня, потому что доверяет. Он знает, что скоро тебе придется нелегко и, вероятно, я смогу помочь тебе в трудную минуту.

— То есть ты мой психиатр?

— Скорее ангел-хранитель.

Стоя на коленях, Ричард Гапсбург вонзил лопатку в копоть посреди жертвенника. Мария, заглядывая через плечо, наблюдала, как он слой за слоем вытаскивает сажу и уголь. Углубившись на несколько дюймов, Ричард наткнулся на что-то твердое. Он достал из рюкзака четырехдюймовую кисточку и расчистил поверхность каменной плиты около фута в длину и ширину. На поверхности были какие-то значки.

— Что это значит? — спросила Мария.

— Вот это символ солнца, это — земли, это — воды, а это — огня. Четыре первоэлемента. Я бы сказал, что это древнее культуры чако.

— Похоже, снова тупик. Камень с обычными петроглифами.

Он бросил взгляд на жену.

— Не хватает терпения?

Она пожала плечами и стала наблюдать, как он расчищает землю вокруг плиты. Выкопав достаточно, чтобы подсунуть пальцы, он потянул ее вверх. Крякнув, поднял и отвалил в сторону.

— Снова одна земля, — сказала она.

Ричард посмотрел на нее и осторожно воткнул лопатку в землю. Через секунду показался еще один предмет. Он бережно счистил кисточкой слой золы и копоти.

— Посвети.

Мария подняла лампу и ахнула. Внизу, спрятанная под каменной плитой, обугленным песком пустыни и грузом тысячелетий, сияла хрустальная табличка, сверкала отраженным светом, как драгоценный камень.

Необыкновенно бережно Ричард сдул с нее последние песчинки и легонько прикоснулся. Затем поднял и пристально посмотрел на артефакт, собственноручно сделанный Богом.

Потрясенная, Мария поднесла ладонь ко рту.

Свет лампы отразился на поверхности таблички миллионом радужных вспышек.

Загипнотизированная ее великолепием, Мария проговорила:

— Как жаль, что такая красота скоро будет уничтожена.

Она пробежала взглядом по знакам, понимая, что если бы разгадала их смысл, то открыла бы величайшую из тайн рода людского.

Ричард словно прочел ее мысли:

— Не слишком увлекайся надписью. Это не для нас с тобой. Наше дело — уничтожить ее, пока кто-то другой не расшифровал послание.

Прижав к себе табличку, достал из куртки спутниковый телефон и нажал номер, записанный в адресной книге. Мгновение спустя ему ответил Эли Лэддингтон, и Ричард сказал:

— Все готово.

— Странное дело, — произнес Томас Уайетт.

Коттен смотрела в окно, погруженная в свои мысли. Мимо полной луны проплывали облака. Она обернулась к Уайетту.

— Ты о чем?

— Туман, — ответил он. — Странно, что в таком засушливом месте — туман, да еще так низко.

Она увидела в лунном свете, как вдоль размыва прямо на них движется туман. Он собирался волнами, и за несколько минут из прозрачной вуали превратился в непроницаемую завесу.

Острый страх пронзил ее, вытолкнув воздух из легких:

— Останови машину!

Уайетт ударил по тормозам, во все стороны полетели клубы пыли и комья земли. И в тот же миг туман поглотил машину, окутал ее пеленой, которая, казалось, была такой же твердой, что и окрестные скалы. Тускло светили лишь лампочки на приборном щитке. А снаружи в окна давила серая стена.

— О господи, — пробормотала Коттен, вжимаясь в сиденье. — Только не это!

— Ты о чем? — не понял Уайетт.

— Останови его! — заорала она, сжав руки в кулаки, крепко зажмурившись и часто дыша.

Туман отыскал ее.

И вдруг исчез. Исчез так же быстро, как и появился.

Мария и Ричард Гапсбурги стояли под пустынным небом у входа в руины. Мария смотрела на туман — он собирался у ног и кружился. Вскоре он стал таким густым, что нельзя было разглядеть землю. И вдруг она увидела их — крохотные булавочные головки света; они двигались вдоль размыва — скользили мимо стен и утесов. Их становилось все больше — сотни, тысячи, они кружились, сверкали, складывались в разнообразные фигуры и двигались к Марии и ее мужу.

— Ричард, что творится? — крикнула она. — Кто это такие?

— Тише, — сказал он. — Ничего не бойся.

Она смотрела на мужа — он вытянул вперед руки с хрустальной табличкой. Светлячки окутали его руки, образовали сияющий круг, закрывший табличку. Их сияние стало таким ярким, что ослепило Марию. Исходящий от светлячков жар опалил ее лицо, а их гудение стало громким, как рев.

И тогда она поняла, что находится среди полчищ демонов.

А в четверти мили от них, на вершине узкой скалы, уставившись в мощный бинокль, лежала на животе Темпест Стар.

— Ни хрена себе, — пробормотала она. Обернувшись к своему фотографу, который лежал рядом, спросила: — Ты это снял?

— Клянусь твоей сладкой попкой, — ответил тот, не отрываясь от камеры ночного видения.

Пустыня Гуака

— Может, все-таки объяснишь, что произошло? — спросил Томас Уайетт, осторожно ведя машину по изрезанному дну размыва. Было едва за полночь, и луна ярко освещала дорогу.

Коттен глубоко вздохнула, глядя на проплывающие мимо острые края утесов.

— Той ночью в Андах, незадолго до того, как все погибли, стоянку буквально накрыл густой туман. На такой высоте всегда бывает туман, но той ночью он был необычайно плотным — точь-в-точь как сейчас.

— Но ведь сейчас ничего не случилось, Коттен. Это был просто туман — естественное природное явление.

— В пустыне? Даже ты сказал, что это странно.

— Значит, сегодня воздух более влажный, чем обычно. Но если туман в пустыне — редкость, это еще не значит, что происходит что-то сверхъестественное.

Коттен отвернулась.

— Мистер Уайетт…

— Томас.

— Хорошо. Томас, я понимаю, что ты выполняешь свою работу и пытаешься заставить меня, сумасшедшую истеричку, мыслить рационально. Да, я видела в Перу такое, что можно назвать меня сумасшедшей. И не надо объяснять, что такое сверхъестественные явления. Кому, как не мне, знать, что это. Как минимум ты мог бы признать за мной право дергаться из-за того, что напоминает о той ночи в Перу. А вместо этого я чувствую себя дурой. И я вовсе не восторге от…

— Коттен, — перебил Уайетт, — это не так. Я не говорил, что ты сумасшедшая, и не хочу, чтобы ты чувствовала себя дурой. Я просто хотел смягчить неприятную ситуацию. Если тебе показалось иначе, прости меня, пожалуйста. Джон Тайлер заверял, что…

Внезапно Коттен наклонилась вперед.

— Что там впереди, свет? Похоже, кто-то ходит с фонариком.

В сотне ярдов впереди на секунду появился и тут же пропал слабый огонек.

Уайетт потянул за ручной тормоз, чтобы остановить внедорожник, не зажигая задних габаритов. И заглушил мотор.

— Нам нельзя ехать дальше. Даже при наших черепашьих темпах звук мотора слышен за милю. — Он вытащил из бардачка два фонарика и снял со щитка прибор спутниковой навигации. — Остаток пути проделаем на одиннадцатом номере.

— Что? — не поняла Коттен.

— На своих двоих, значит. — Он сунул ей фонарик, протянул руку и выключил подсветку салона. Затем вышел из машины. — Шагай потише, — прошептал он Коттен. — И не включай фонарь без крайней необходимости.

Коттен смотрела на ночную пустыню, и по коже пробежали мурашки. Очень хотелось отыскать Гапсбургов и получить доказательства существования хрустальных табличек, но и страшно было не меньше. А сильнее всего тревожило упоминание дочери падшего ангела. И почему она решила, что битва закончилась три года назад, когда ей довелось столкнуться со злом — страшным, несказанным злом? Неужели она поверила, что падшие ангелы просто так сдадутся и сойдут со сцены? Нет, они не забудут, что именно она помешала им клонировать Христа с помощью ДНК из Святого Грааля. Она не позволила им осуществить нечестивое Второе пришествие. Ей никогда этого не простят. Когда Ячаг дал ей имя Майта — Избранная, — она должна была понять, что битва не закончена. Она действительно избрана. Договор, который ее отец заключил с Богом, нельзя нарушить. Она должна с этим смириться. Но холод ночного каньона пронизал ее насквозь, заморозил ее мужество и наполнил душу страхом.

— Все нормально? — спросил Уайетт.

— Не очень, — шепотом отозвалась она.

Уайетт обошел машину и открыл ее дверцу.

— Я предложил бы тебе подождать меня здесь, но Джон сказал, что ответы будут даны только тебе.

Она посмотрела на Уайетта, поморгала и выбралась из машины. Он прав. У нее нет выбора.

— Вдвоем мы справимся, — сказал он.

И медленно повел ее по сухому дну каньона. Земля была устлана скользким гравием и острыми камнями.

— Осторожно. Здесь не очень-то приятно падать, — предупредил он. Через несколько сотен ярдов в очередной раз взглянул на прибор спутниковой навигации. — Теперь уже близко.

Наконец они добрались до широко раскинувшихся обломков оползня. При ярком свете полной луны Коттен разглядела очертания древних сооружений, которые открыло землетрясение. Коттен стояла рядом с Уайеттом, не говоря ни слова, прислушиваясь, наблюдая. Но до нее доносился лишь шум ветра в утесах.

Уайетт достал маленький пистолет.

— Что-то здесь не так.

— Что именно?

— Слишком спокойно. И ни души.

— А что в этом плохого?

— Нам уже должны были помешать. Лэддингтон наверняка перекрыл подступы к этому месту. А мы свободно к нему подошли. Разве что…

— Разве что они уже получили то, за чем приходили, — закончила Коттен.

— Вот именно. Мы у входа в руины, и никто нас не остановил. Очевидно, Лэддингтон уже отозвал охрану: она ему больше не нужна. А завтра сама увидишь, как он сделает грандиозный благотворительный жест и объявит, что собирается финансировать университетскую или государственную группу археологов, которая будет вести здесь раскопки. И в одночасье станет героем.

— Значит, ты считаешь, что если здесь и была табличка, то они ее уже нашли?

— Вот именно — если. Наверняка мы этого не знаем, — ответил Уайетт.

— А если рассуждать от противного? Если бы они ее не нашли, то, наверное, были бы здесь. На обследование всех этих развалин потребовались бы недели. Поверь мне, я знаю этих людей, и так легко они не сдаются.

— Думаю, ты права.

Коттен прислонилась к валуну.

— И что дальше? Я должна поговорить с Гапсбургами. Как угодно, любым способом, но я должна узнать, что написано на табличке.

— А ты помнишь, как выглядели знаки?

Коттен посмотрела на него, на квадратную тень от его подбородка.

— Точки и линии. Очень много точек и линий. Похоже на хипу. Вот и все, что я помню.

— Есть вероятность, что знаки на здешней табличке не будут похожи на хипу. Я бы предположил петроглифы. Их поняли бы люди, жившие здесь в древности. Но если стоять на месте, мы ничего не узнаем. Готова посмотреть, что там внутри?

Скрепя сердце, Коттен кивнула и махнула рукой, чтобы он вел ее дальше.

Осторожно пробравшись по полу, усеянному обломками, они вплотную приблизились к первому из древних зданий.

— Потрясающе. — Коттен всмотрелась в каменные строения, неясно вырисовывающиеся в лунном свете. — Хотя и жутковато. Мне не по себе от этого места.

Они прошли мимо массивных стен и пустых жилых помещений.

— Посмотри-ка сюда. — Коттен осветила фонариком стену. — Толщина фута три, не меньше. — Она направила луч на стык двух камней. — И никакой известки. Камни безупречно подогнаны. Удивительное мастерство.

— У нашей цивилизации непомерное самомнение, — ответил Уайетт. — Мы считаем себя такими продвинутыми. Но стоит разок внимательно посмотреть на такое вот место — и невольно проникаешься уважением к этим людям.

— В Перу я тоже это почувствовала. Мы словно пылинка во вселенной… но каким-то образом связаны друг с другом.

— Это не дает вам зазнаться?

— Верно.

Они сошли с дороги, которая, как показалось Коттен, была главным проходом, и осмотрели комнату за комнатой.

— Кажется, что жители в один прекрасный день просто снялись с места и ушли, — заметил Уайетт.

Коттен вздрогнула — о том же самом говорил Эдельман.

— Вот именно. Совсем как люди, жившие в тех древних зданиях в Перу. Те тоже исчезли, словно в одночасье.

Они прошли еще несколько шагов и остановились, чтобы осмотреть помещение, судя по всему некогда жилое. В углу лежали глиняные черепки. И вдруг ее качнуло.

— Постой, — слабым голосом произнесла она. — Похоже, здесь высота больше, чем я думала. У меня закружилась голова.

Уайетт снял рюкзак и достал флягу с водой.

— Вряд ли тебе стало плохо из-за подъема. И уж точно дело не в высоте. Здесь всего каких-то шесть тысяч футов. — Он передал ей флягу. — Выпей.

Коттен прислонилась к стене.

— Спасибо, — сказала она.

Он прав. Это не от высоты. Но отчего-то ей все-таки стало нехорошо.

Уайетт по-прежнему освещал комнату.

— Иди дальше один, а я посижу передохну, — сказала она. — Только не долго.

— Ладно, — засмеялся Уайетт. — Устрой себе перекур, а я порыскаю по окрестностям.

Коттен опустилась на земляной пол, согнула ноги и уткнулась лбом в колени. Дурнота отступала. Она отпила еще воды, включила фонарик и обвела лучом комнату. Взгляд упал на круглое сооружение в нескольких футах от нее. Через секунду в ней проснулось любопытство. Что-то в этом было необычное.

— Томас, — позвала она тихо, ведь неподалеку мог оказаться кто-то из людей Лэддингтона. Уайетт не отозвался, и она решила сама осмотреть круглую постройку.

Коттен перебралась через россыпь каменных обломков к высокому дверному проему, освещая путь фонариком.

Она увидела выложенный из камней круг — кажется, жертвенник. Недавно кто-то раскопал почерневшую землю в его центре. На краю ямы лежал плоский камень с какими-то рисунками. А посмотрев на выемку в земле, Коттен оцепенела. Она была той же формы и величины, что и в Перу. Здесь лежала табличка.

И вдруг Коттен накрыла теплая волна, как тогда, в Перу, на восходе. Все тело завибрировало. Но там было священное место — гуака. Коттен ступила в каменный круг и тут же ощутила, как напряжение вытекает из нее — от макушки вниз, через ступни. Она словно купалась в океане света. Чистого, совершенного, сверкающего жидкого света. Он проникал в ее тело через все поры, через все клетки, пока наконец не заполнил целиком и не закружился внутри.

Она сосредоточилась. Предельная концентрация. Свет от центра разлился по всем нервным окончаниям, по всем кровеносным сосудам, заполнил мельчайшие клетки ее тела.

Она окунулась в него.

Она слилась с ним.

Она слилась со всем космосом.

Древние голоса шепотом читали молитвы.

Тихие шаги отдавались эхом вокруг.

Отдаленное пение.

А потом ее лицо что-то обожгло.

Голоса

Мария Гапсбург стояла под горячими, пульсирующими струями воды. От массажного душа все тело словно покалывало — или, быть может, это отголосок того чуда, что произошло у каньона Чако? Впрочем, не важно, в чем причина. Важно то, что ее переполняла невероятная энергия. Волнение. Восторг. Она закрыла глаза и отдалась горячим струям, ласкающим кожу головы, лицо и все тело.

Никогда Ричард не бывал столь властным, как сегодня вечером, когда стоял у входа в древние строения с вытянутыми руками, в которых, как жертвоприношение, держал табличку. Он словно обладал силой насытить голодное чудовище. Высокий, бритоголовый, уверенный в себе, почти харизматичный. В этот миг стало ясно, что он рожден таким и что его род древнейший на земле. Быть может, этим вечером свершился ритуал, который повторялся много раз до того. Гул и кружение этих существ, похожих на насекомых, ничуть не напугали Ричарда — наоборот, ему было уютно среди них. Ни капли страха — напротив, таинственное появление светлячков усилило его уверенность. Он преобразился. Сияние осветило его, и впервые за долгие годы она заметила, что он красив. Его пылающее лицо и светлячки, такие неистовые и завораживающие, пробудили в ней острое вожделение к собственному мужу.

Она дотронулась до щеки, вспоминая безобразные шрамы. Спаситель Эли сделал ее прежней. Но хоть шрамы и исчезли, ее лицо и тело все равно обречены на старение. А Ричард не состарится никогда. Скоро ли он перестанет находить ее привлекательной?

— Ричард! — прошептала она, растворяя его имя в своем дыхании.

Он ждал ее на широкой гостиничной кровати по ту сторону двери в ванную. Мысли о нем далеко не всегда возбуждали, но сегодня, во время чарующего полета светлячков и уничтожения таблички, она увидела его новыми глазами. Жар светлячков опалил ее тело и заставил ныть от наслаждения. И отблески этого чувства до сих пор жили в ней.

Она прошептала второе имя своего мужа, имя падшего ангела — «Рамджал!» — откидывая голову и вспенивая шампунь. Реки пены пролились по плечам и груди. Ее руки скользнули вслед за пеной по шее и груди. Сегодня ночью все будет по-другому. Занимаясь любовью с Ричардом, она не станет брать на себя инициативу. Торопить события тоже незачем. Сегодня она хочет, чтобы он овладел ею. А она утонет в пламени экстаза.

Жар на лице становился все сильнее, и наконец Коттен сообразила, в чем дело. Здесь побывали светлячки. Она ощутила их присутствие, их обжигающее дьявольское пламя. В воздухе стоял легкий запах серы. Лишь только она это поняла, лицо перестало гореть. Но во рту пересохло, а сердце бешено колотилось. Здесь побывало абсолютное, бесконечное зло.

Вдруг Коттен почувствовала, что собственные мысли начинают ее отвлекать, она постепенно поднимается, выныривает из глубин жидкого света. Миг утратил совершенство, и свет беспорядочно закружился.

Надо сосредоточиться, подумала она. Сосредоточиться на свете.

Она заметила, что глаза у нее крепко зажмурены, а руки сжаты в кулаки. Расслабься, сказала она себе, стараясь выдворить из сознания сжатые, как пружины, посторонние мысли и тревогу.

«Почувствуй свет. Пусть он спокойно прольется через кончики пальцев и ступни. Напряжение слабеет. Мысли уходят».

Наконец удалось вернуть измененное состояние сознания, и жидкий свет снова заполнил ее.

Запах… нет, тонкий аромат защекотал ноздри. Приятный, изысканный. Женские духи? Обоняние было настолько обострено, что она различила составные части аромата: жасмин, майский ландыш, сандал и какие-то другие, незнакомые.

Потом издалека донесся разговор, словно эхом отразился от древних стен. Коттен сосредоточилась, прислушалась, настроила восприятие. Мужской и женский голоса. Обрывки фраз и слов. Разговор, который состоялся здесь, в этом помещении, но не голоса древних людей, которые зазвучали в голове, когда свет только начинал наполнять ее. Это недавний разговор.

Женский голос: «Тут ничего нет. Просто земля».

Мужчина: «…святая святых».

«Все готово».

Голоса уплывали прочь, и Коттен ощутила запах недавно потревоженной золы и почвы. В холодном воздухе разлился тяжелый мускусный аромат. Да, это то самое место. Гапсбурги были здесь. Они нашли закопанную в жертвеннике табличку, а демоны ее уничтожили.

Неожиданно на лицо упал яркий луч света, и она прикрыла глаза рукой.

— Это ты, Томас? — шепотом спросила она.

— Так-так-так. — Голос был женский. — Только посмотрите, кто у нас здесь. Мировая знаменитость Коттен Стоун собственной персоной.

Цифровые фотографии

Вспышка фотоаппарата ослепила Коттен. Она дернулась, чуть не упав.

— Кто здесь? — спросила она.

— Самая преданная ваша поклонница. — В голосе женщины звучал сарказм.

Еще одна вспышка — и Коттен поняла, что кроме нее в этом старинном святилище находятся еще как минимум двое. Ей удалось поднять фонарик и направить их на пришельцев, второй рукой прикрывая глаза.

— Я спрашиваю: кто вы такие? Чего вам здесь надо?

— Может, попросить автограф? — спросил мужской голос.

— После турне по Перу грош цена ее автографу, — заявила женщина.

— Не двигаться! — Голос Томаса Уайетта прогрохотал под сводами здания. Резко и четко щелкнул затвор пистолета. — Медленно положите фотоаппарат вместе с фонариками на пол. Потом заведите руки за голову.

Коттен не видела Томаса, но голос звучал со стороны входа в зал.

Она осветила лицо женщины. Высокая, почти шести футов ростом, пышная блондинка — типаж Мэрилин Монро. Сорока с небольшим лет. Рядом стоял мужчина помоложе — лет двадцати пяти или меньше — с завязанными в хвост длинными волосами и в очках с проволочной оправой. На лице — недельная щетина.

— Вас, кажется, попросили назвать себя, — напомнил Уайетт, все еще невидимый в темноте.

— Господи, да успокойтесь вы, — произнесла женщина. — Никто никому не угрожает. — Она подняла руки, показывая, что сдается. — Я Темпест Стар из «Национального курьера», а это мой фотограф Бенни. Мы делаем репортаж про землетрясение и индейские развалины. Так что расслабьтесь, ребята.

— Делаете репортаж в час ночи? — спросила Коттен.

Она не могла поверить, что Темпест Стар, женщина, которая пропечатала ее на обложке общенационального таблоида, стоит прямо перед глазами. Как же хочется залепить ей пощечину…

— Мы целый день не могли никуда попасть, — сказала Стар. — С вами, похоже, та же история. Мы охотимся за сенсацией.

— И кое-что заполучили… — начал Бенни, опуская руки.

— Мои фотографии для вас сенсация? — спросила Коттен.

— Нет, — сказал Бенни. — Ваши фотографии — это бонус. А вот то, что мы видели вечером…

— Заткнись! — прошипела Стар. — Не светите мне в лицо, ладно? — обратилась она к Коттен.

Коттен опустила фонарик.

— Ну и что вы видели вечером?

Фотограф робко взглянул на Стар.

— В общем-то, ничего особенно. Просто кучу камней и грязи. — Он нагнулся за фотоаппаратом. — Ах да, еще классный снимок: мисс Коттен Стоун бродит по древним развалинам.

— Слушайте, Стоун, — произнесла Стар, поднимая свой фонарик, — а вы чем тут занимаетесь среди ночи? Стряпаете очередную вшивую историю, чтобы спасти свое имя?

У Коттен отпала челюсть.

— У меня, по крайней мере, есть что спасать. «Имя» — слишком высокое слово для вас.

Уайетт шагнул в свет фонариков и указал на цифровой фотоаппарат.

— Покажите-ка, что там.

— Это личная собственность, — пятясь, пробормотала Стар.

Уайетт направил на нее пистолет.

— Да ладно вам. Не будем формалистами. Или хотите, чтобы я еще раз попросил?

— Я не в курсе, кто вы такой, — сказала Стар, — но уже поняла, что вы редкостная скотина.

— Возьми фотоаппарат, Коттен, — велел Уайетт.

Коттен отобрала у Бенни фотоаппарат и, сделав шаг назад, оказалась рядом с Томасом. Секунду она изучала устройство фотоаппарата, потом нажала кнопку, и загорелся дисплей. Уайетт наблюдал, как она просматривает зеленоватые, снятые в режиме ночной съемки цифровые фотографии.

Первым шел только что сделанный снимок: Коттен заслоняет рукой глаза. Вид у нее ошарашенный и испуганный. На втором она с закрытыми глазами стоит в центре жертвенника. Затем мужчина и женщина — спиной к фотографу они удаляются от развалин по сухому каньону. На следующем снимке они же перебираются через обломки ко входу в руины. В центре следующей фотографии — огромный желто-белый светящийся шар. Коттен с трудом разглядела, что рядом с шаром стоят те же самые мужчина и женщина. Мужчина как будто тянется к этому шару. Далее — тот же мужчина с вытянутыми руками. В режиме ночной съемки фото получилось четким — в руках у него предмет, сделанный как будто из толстого стекла. Женщина смотрит себе на ноги, вокруг которых роятся тысячи светящихся точек. На последнем снимке оба выходят из древнего строения и направляются к обломкам.

— Охренительно, — произнес Бенни.

— Сделай одолжение — закрой рот! — крикнула Стар.

— Может, не надо отдавать им фотоаппарат? — спросила Коттен Уайетта.

— И вас упекут так быстро, что вы пожалеете, что не остались в полицейском участке в Куско, — пообещала Стар, с улыбкой глядя на Коттен.

Коттен бросила вопросительный взгляд на Уайетта, и тот махнул рукой в сторону Стар и Бенни.

— Делай, как она говорит, Коттен. Сейчас дурные слухи в печати тебе ни к чему. Если тебя арестуют во время первого же задания «Газетт», это будет выглядеть довольно скверно.

— «Газетт»? — переспросила Стар. — Значит, вы работаете на «Галакси газетт»? — Она расхохоталась. — Туалетная бумага — она и есть туалетная бумага.

— Так как насчет фотоаппарата? — осведомился Бенни.

Коттен протянула им фотоаппарат и обратилась к Уайетту:

— Там ничего нет. Пойдем.

— И правильно, солнышко, — сказала Стар, — потому что главная новость такая: Коттен Стоун выполняет свое первое и последнее задание для «Галакси газетт» за одну ночь, и ничего у нее не получается. — Она снова рассмеялась. — Надеюсь, вам понравились фото. Они будут на первой полосе в следующем номере «Национального курьера».

— Пошли отсюда, — сказала Коттен Уайетту, и они вышли из кивы.

Смех Стар все еще звучал, пока они выбирались по продуваемым ветром проходам. Когда они вышли на поле, усеянное обломками, и двинулись по сухому каньону к машине, Коттен спросила:

— Ты видел эти фотографии?

— Видел, но не понимаю, что это такое.

Коттен остановилась и взглянула на Уайетта.

— Темпест Стар тоже не понимает. — Она развернулась и посмотрела на руины. — Если бы она поняла, ее бы до сих пор выворачивало наизнанку.

Загрузка

Темпест Стар, обнаженная, лежала под простыней в своем номере в «Бест-Вестерне» на Скотт-авеню. Она не могла уснуть после происшествия в руинах. Рядом тихо посапывал Бенни. Господи, как же он хорош, думала она, глядя на него сверху вниз. Сексуальная энергия и темперамент этого юноши выше всяких похвал, но сейчас, даже после секса, когда он отключился, она так и не смогла расслабиться.

Что-то ее терзало — что-то никак не укладывалось в голове. Ей никогда не приходилось наблюдать — или придумывать, если на то пошло — подобного зрелища, свидетельницей которого она стала. Нормальный человек, увидев то, что произошло на этом археологическом объекте, должен онеметь от удивления, испытать шок, потрясение. А вот Коттен Стоун, разглядывая снимки, не отреагировала никак. Неспроста, подумала Темпест. Стоун ни капельки не встревожилась, и это выдало ее с головой. Сомнений нет: она что-то скрывает. Она знает, что на фото, но не потеряла хладнокровия и спокойно удалилась.

Мужчину на фотографиях Темпест узнала. Это ученый из Йельского университета, Ричард Гапсбург. Она видела его, когда он давал интервью после происшествия в Перу — комментировал трагическую гибель своего напарника доктора Эдельмана. Женщина, скорее всего, его жена Мария. Королева светской хроники, устраивает благотворительные мероприятия в Новой Англии. Для мужа, с его масштабными археологическими проектами, Мария Гапсбург является автоматом по выдаче наличности.

У них еще есть спонсор, Эли Лэддингтон, который во всех новостях оказывается рядом с ними. Этот человек совсем из другого теста. Вот кто умеет нажимать на пружины и дергать за ниточки. Он один из самых влиятельных бизнесменов, занимающихся искусством и антиквариатом, и может оформить заказ на королевскую галерею или президентскую коллекцию, пока простые смертные не успевают даже позавтракать.

И наконец, тот тип, который был со Стоун — таинственная личность. Насколько разглядела Темпест, симпатичный. Хотя вообще она предпочитала мужчин помладше, но заняться им не отказалась бы.

Нет, не сходятся концы с концами, подумала Темпест. Что может связывать этих странных персонажей с магическим светом — огненными шарами, роем насекомых и этим туманом. Откуда он вообще тут взялся? Густой туман в пустыне — ну вы подумайте! И теперь из этого сырья, то есть фотографий, предстоит развернуть некую фантастическую историю для следующего номера. Чаще бывало наоборот. В этот раз придется отталкиваться от фотографий. Поглядим, что будет, когда их увидит редактор. Обычно же художественный отдел брался за фотошоп и делал иллюстрации к ее материалам. А сейчас предстояло выстроить сюжет по снимкам. И в номере, который выйдет на следующей неделе, они окажутся на первой полосе…

Вдруг Темпест услышала тихое царапанье у двери, словно кто-то пытался ее открыть. Она села в темноте, и простыня соскользнула с ее обнаженной груди. В полоске света под дверью двигались тени. Наверное, какой-то пьяный перепутал дверь, подумала она. Ничего, скоро поймет, что ошибся.

Тени замерли. Раздался слабый скрежет металла. Неужели кто-то взламывает замок?

Потом замок с громким щелчком поддался, и дверь распахнулась. В комнату ворвался свет, и к ней устремились два силуэта.

Яркий свет ослепил ее.

Прежде чем Темпест успела закричать, сильная рука зажала ей рот.

— Эй, что такое… — пробормотал Бенни, пытаясь встать.

Колено уперлось ему в грудь, и он стал хватать ртом воздух.

Темпест уставилась на лицо взломщика, пока яркий луч фонаря не заставил ее зажмуриться. Лезвие ножа больно впилось в нежную кожу на горле.

— Только крикни, и я перережу тебе глотку, — пообещал человек. — А перед этим отрежу член твоему жеребцу. — Он прижал ее к кровати, уселся верхом и посветил ей на грудь.

Рука в перчатке стала ласкать ее грудь, и Темпест негодующе замычала.

— Один звук — и грудь у тебя станет очень плоской. Только закричи у меня. — Он сильнее надавил острием на горло.

Темпест помотала головой. Вот черт, подумала она, сейчас он ее изнасилует и разрежет на куски. Но она не собирается сдаваться без боя. В какой-то миг он станет беззащитен, и тогда она врежет ему коленом и выцарапает глаза длинными акриловыми ногтями. Если уж ей суждено умереть, она, по крайней мере, заставит его пожалеть, что он не выбрал другую жертву.

— Где фотоаппарат? — спросил мужчина, слегка отодвигая нож.

Темпест глотнула, но не издала ни звука. Во рту была сушь. Она выдохнула с облегчением. Эти скоты не собираются ее насиловать, они лишь хотят заполучить этот чертов фотоаппарат.

— Отвечай на вопрос.

— В сумке под столом, — сказала Темпест.

— Вот видишь, как все просто. — Первый слез с нее и направился к столу. Вытащив большую сумку для фотокамеры, расстегнул молнию и вынул цифровик. Тут же включил дисплей и стал смотреть рисунки.

— Это они, — сообщил он спутнику.

Выключив дисплей, извлек карту памяти. Потом швырнул фотоаппарат на пол и развернулся к Темпест.

— Если хоть слово напечатаете в своей газетенке — мы вернемся и посмотрим, что у вас обоих внутри.

Через несколько секунд мужчины скрылись за дверью.

Темпест и Бенни лежали в темноте и тяжело дышали.

— Скоты, — произнесла Темпест и коснулась горла, куда упиралось острие ножа. — Черт.

Она включила лампу у кровати. Кончики пальцев были влажными и алыми.

Бенни взглянул на нее.

— Господи, Темпест, он же тебя ранил!

Он сел и придвинулся к ней.

— Дай-ка я взгляну, — попросил он, вытирая кровь уголком простыни.

— Да ничего страшного. Просто царапина.

Бенни внимательно осмотрел порез.

— Давай-ка промоем. — Он подполз к тумбочке и взял очки. — Думаешь, это как-то связано со Стоун и «Газетт»? — спросил он, ведя Темпест в ванную.

— Вряд ли ради снимков они пошли бы на такие крайности. Вооруженное вторжение, грабеж, угрозы. Не стоит того, чтобы провести всю жизнь в тюрьме. — Она включила верхний свет и стала рассматривать порез в зеркале.

Бенни намочил полотенце и осторожно вытер кровь.

— Но кто-то без этих снимков просто жить не может, — продолжала Темпест, вздрагивая — порез щипало от мыла.

Бенни промыл рану водой и досуха промокнул кожу.

— Даже шрама не останется.

Она шлепнула его по круглой голой ягодице.

— Спасибо, малыш.

Темпест обернулась полотенцем и прошествовала в спальню. Она удостоверилась, что дверь заперта, и закрыла ее на цепочку.

— Сразу надо было так сделать.

— Вообще, когда я устраивался на работу, я не подписывался на такие штуки, — сказал Бенни, стоя у кровати и расправляя простыни. — Может, позвонить в полицию?

— Не будь тряпкой. Разве ты не понял, что все это значит? Мы попали в центр заварушки. Это же первоклассный материал. — Она взглянула на сумку для камеры. — Правда, загвоздка в том, что они забрали у нас карту памяти.

— Ну, не совсем, — сказал Бенни.

Темпест встала прямо перед ним.

— В смысле?

Бенни улыбнулся и стянул с нее полотенце.

— В смысле, пока ты принимала душ, я подключился к рабочему серверу и загрузил на него все снимки.

Темпест посмотрела на юношу, и обольстительная улыбка скользнула по ее губам. Она провела пальцами сначала по его груди, затем по животу и опустилась на колени между его ног.

— Тогда ты заслужил хорошее вознаграждение.

Записка Чонси

Коттен скинула туфли и села на гостиничную кровать, а Уайетт опустился на стул напротив нее. Рядом с ним на маленьком столике стояло ведерко со льдом, два пластиковых стаканчика и две банки колы. Перед тем как постучать в дверь Коттен, Уайетт задержался у автоматов по продаже напитков и льда. Он смотрел, как Коттен скручивает свои каштановые волосы и закалывает их. Он подумал, что она чем-то похожа на Лею. Такая же миниатюрная, и даже когда старается быть сильной и уверенной в себе, в ней просвечивает наивность.

Лея.

Воспоминание о невесте заставило его тихо простонать. Несмотря на химиотерапию и все сопутствующие ей мучения, лимфома одержала верх. Уайетт не знал, сможет ли забыть о ней и избавиться от боли.

— О чем ты так серьезно задумался?

Уайетт заморгал:

— Ты напоминаешь мне одну бывшую знакомую.

— Правда? Надеюсь, она была прекрасна и неотразима?

— Сказать по правде, очень.

Коттен сняла покрывало с изножья кровати и набросила его на плечи.

— Как так получается, что днем в пустыне жарко, а ночью холодно? Я, конечно, знаю научное объяснение, но в моей бедной голове это не укладывается.

Уайетт бросил лед в стаканчик и открыл банки с диетической колой.

— Сейчас бы чаю или чего-нибудь покрепче…

— Ничего лучше у нас нет, — сказал он, наливая колу в стаканчик и протягивая ей. Даже ее руки напоминали ему руки Леи — маленькие, с тонкими длинными пальцами, — правда, без обручального кольца.

— Спасибо. Хотя холодные напитки я предпочитаю с алкоголем.

— Я люблю «Столичную». А ты? — поинтересовался он.

— «Абсолют».

— А я было решил, что такая девушка, как ты, должна пить белый «Зинфандель».

Коттен рассмеялась:

— Ты не первый, кто во мне ошибается.

Уайетт налил себе «Ред булл» и сделал глоток.

— Впрочем, я пью все, кроме джина, — уточнил он.

— Однажды крепко перебрал и до сих пор раскаиваешься?

— Если честно, ни разу даже не пробовал.

— А почему тогда не пьешь?

— Долгая история, — ответил он, давая понять, что не хочет больше вопросов о джине. Перелистывать эти мрачные страницы не было смысла.

Уайетт поднял стакан:

— Выпьем.

— За день, в который все пошло псу под хвост. — Коттен наклонилась и коснулась своим стаканчиком стаканчика Уайетта.

— Ну, не то чтобы все.

— Тебе легко говорить. У меня нет сюжета, нет фотографий — я возвращаюсь с пустыми руками. А самое паршивое — я знаю, что появится на первой странице «Национального курьера». Моя физиономия, где я по-идиотски таращусь, испугавшись вспышки. Знаешь, какой будет заголовок? «Опять взялась за старое?» Темпест Стар будет использовать мое имя, чтобы завлечь читателей.

— Коттен, но ведь это просто дурацкая бульварная газета. Никто не верит в то, что печатают в этой макулатуре. Они ведь только для развлечения.

Коттен встала.

— Да, но она заполонит магазинные тележки и прикроватные тумбочки. Пожалуй, класть ее на кофейные столики несолидно, но все равно — ее будут покупать и читать. Стар хочет извлечь максимум выгоды. У нее есть фотографии — черт, ты же их сам видел. Она напряжет фантазию и представит дело так, словно я пытаюсь сфальсифицировать новую историю, как это было с «костью творения». У Стар есть документальные материалы. А я что скажу шефу? Вернулась с пустыми руками, а вот Стар…

— Постой. Мы возвращаемся в Форт-Лодердейл завтра. У тебя будет куча времени в самолете, чтобы что-нибудь придумать. Ты же профессионал. Просто опиши, как все было — что мы там делали, что ты видела.

— Да ничего мы не видели. Мы опоздали. А эту заразу Стар я упоминать не могу: она конкурентка. У нее на руках все козыри, и теперь она выдумает невесть что, потому что и понятия не имеет, что именно видела. — Она посмотрела на Уайетта. — А ты понимаешь?

— Не совсем. Может, объяснишь?

Коттен снова села на кровать. Уайетт подумал, что у нее нервы на пределе. Плечи поникли, лицо покрылось легким румянцем.

— Гапсбурги нашли табличку. В этом я уверена, — начала она. — В том круглом святилище я чувствовала их присутствие и слышала их голоса. Я знаю, они там были. — Она глотнула колу. — На снимках, которые ты видел, Ричард Гапсбург отдавал табличку… летающим светлячкам.

— Светлячкам?

— Тот светящийся шар на снимке… Впервые я видела их в Перу. Томас, я думаю, что эти светлячки на самом деле демоны. Они унесли табличку из палатки Эдельмана. А сегодня вечером забрали вторую табличку из рук Ричарда Гапсбурга.

«Демоны», — подумал Уайетт. Несмотря на разговор с Папой, было трудно это переварить. Басни про чертей придумали священники, чтобы манипулировать паствой. Вот и все. А то, что он видел на снимках, — всего лишь некий природный феномен — шаровая молния, болотный газ, оптическая иллюзия… Проклятье! Черт, во что он вляпался?

— Томас, я должна узнать, что написано на этих табличках. И не для репортажа, а просто потому что мне надо это знать. Ты говорил, что слышал от Папы: второе очищение не за горами, вот почему надо поспешить и найти эту табличку. Я знаю, что в послании идет речь обо мне, потому что я — это я. И что я буду руководить этим вторым очищением — Армагеддоном. Ну и как я смогу это сделать, если не знаю полного текста послания? — Коттен наклонилась и закрыла лицо руками. — Господи, как же мне это надоело! Ну почему все обязательно надо писать шифрами? — Она посмотрела на потолок. — Если уж Богу надо, чтобы я что-то сделала, почему Он не может просто сказать? От Него ведь не убудет, если Он по-простому объяснит, в чем суть.

Уайетт бросил на нее сочувственный взгляд. Он понимал, как ей плохо. Но чем тут поможешь?

— Извини, — вздохнула она. — Просто я никогда не могла понять, почему выбрали именно меня. Фурмиил Фурмиилом, но Бог мог найти кандидатуру и получше. Может, подсознательно я уверена, что если буду ныть или ничего не пойму, то Бог сообразит, что выбрал не того, и оставит меня в покое. — Она уставилась на пол и потерла лоб. — Не понимаю.

Уайетт поставил стакан и, наклонившись вперед, взял ее за руку.

— Вместе разберемся. В конце концов, тебя выбрали из-за твоего происхождения, а меня — из-за моего.

Коттен вскинула голову.

— У меня родословная, конечно, не такого калибра, как у тебя, Коттен, но один из моих предков — если быть точным, прапрапрадед — имел прямое отношение к одной из хрустальных табличек, той самой, которая считается последней. Его звали Чонси Уайетт, и он был членом древнего тайного общества под названием «Омбрес дес фантомес» — по-французски это значит «Тени призраков».

— Какая красота. Еще одно древнее тайное общество. Куда ни плюнь — всюду тайное общество.

— Подожди, слушай дальше. Миссия «Теней» состояла в том, чтобы оберегать религиозные древности и документы — в том числе и последнюю хрустальную табличку. Ты знала, что какое-то время одна из этих табличек была в Ватикане?

— Нет, — оживилась Коттен. — Но ведь тогда они знают, что там написано?

— Табличку украли.

— Но у них есть архив, они должны были снять копию. Давай позвоним Джону. Он узнает, что на ней было написано.

Уайетт осторожно сжал ее руку.

— Они расшифровали первую часть послания, ту, где предсказывается Всемирный потоп и говорится о втором очищении. Но вторая часть текста показалась бессмыслицей.

— Так в Ватикане все-таки хранится рукописная копия?

— Все документы, рисунки и копии были украдены вместе с табличкой.

Коттен покачала головой.

— Тогда зачем ты об этом рассказываешь? И какое отношение это имеет к тебе или к твоему прапра…

— Чонси был не просто членом «Теней» — он был фанатиком. А из «Теней» впоследствии вырос Венатори. Чонси ушел из организации, но тем не менее хранил верность клятве — охранять священные религиозные древности даже ценой жизни. Он полагал, что хрустальная табличка не должна быть собственностью католической церкви или, если уж на то пошло, любой другой религии. Он был уверен, что послание должно быть достоянием всего рода людского. Поэтому он ее и выкрал.

— Но это бессмыслица. Он забрал эту табличку из благородных побуждений, потому что она должна принадлежать всем, — и от всех ее спрятал. Лучше бы пылилась в архивах Ватикана. Тогда мы, по крайней мере, могли бы узнать, что там про меня написано.

— Чонси оставил записку на месте таблички. Мы считаем, что там подсказка, куда он ее спрятал.

— И что же в ней говорится? — спросила Коттен.

Уайетт отпустил ее руку. Текст записки, оставленной его пращуром, врезался в память. После встречи с Папой он каждый день повторял его про себя. Глубоко вздохнув, он произнес:

— В записке мой предок написал: «Этот секрет принадлежит не католической церкви, но всему миру. Чтобы войти в Царство Небесное, ты должен вдеть нитку в иголку».

Интенсивная терапия

Самолет «Гольфстрим Г450» летел к региональному аэропорту Нью-Хейвен, оставляя за собой полосу в ясном голубом небе над западной Пенсильванией. Заходящее солнце закрасило оранжевым светом поля далеко внизу. Мария Гапсбург смотрела на город у горизонта, кажется, Питсбург. Перевела взгляд на Ричарда, спавшего в кресле через проход.

Какими же прекрасными были эти двое суток. Сначала — радость Эли, узнавшего о землетрясении и обнаружении древних построек. Потом — чудесная находка артефакта, когда ее муж стал властителем момента — даже осанка у него стала величественной, когда он передавал табличку. И наконец, это потрясающее зрелище — светлячки.

Ричард предупреждал, что первая встреча с ними поразит ее. И все-таки она не была готова к такому. Невозможно подготовиться к восхищению, которое испытываешь при встрече со сверхъестественным. От одного воспоминания по коже пробежали мурашки, как и тогда, в пустыне, при свете полной луны.

И еще запах — острый, пряный, пьянящий. И гул летящих светлячков. Он словно пронизывал тело.

Ее возбуждало осознание абсолютной власти — опасной, запретной, смертоносной. И то, как демоны кружились — прикасались к ней, пульсировали.

Все это было невероятно сексуально.

А в гостинице стало очевидно, что случившееся так же возбудило мужа. Ричард любил ее неистово, яростно, именно так, как ей и хотелось. И его яростный огонь еще больше распалил ее страсть.

Мария знала, что это такое — когда к тебе испытывают страсть, когда ты желанна. Так было до аварии. Вся ее жизнь была поделена аварией напополам. До аварии и после.

Эпоха «до аварии» была роскошной, полной денег и секса, мужского вожделения и женской зависти. Потом наступила трагическая ночь. Машина — переворот — взрыв — огонь — и боль, с которой ничто не сравнится.

Она несколько недель пролежала в отделении интенсивной терапии, и жизнь ее висела на тончайшем волоске. Когда она наконец очнулась и сознание ее прояснилось, она попросила зеркало. Она ощупывала лицо и хотела посмотреть на него. Медсестры и посетители отказывались давать ей зеркало, уговаривали подождать, и это лишь усиливало ее страхи.

Однажды ранним утром, после того как дежурная сестра провела необходимые процедуры, Мария сумела выбраться из кровати. Трубка капельницы волочилась за ней. Столик был предусмотрительно убран подальше, ведь в него было вмонтировано зеркальце. Как Мария ни вытягивала руку, к которой крепилась капельница, она не доставала другой рукой до столика. Тогда она вытянула ногу и дотронулась до металлического каркаса. Осторожно, чтобы случайно не оттолкнуть, медленно стала придвигать столик — сначала пальцами ног, потом всей ступней. Затем отступила на пару шагов, чтобы ослабить натяжение трубки. Подняла откидную секцию столика и открыла зеркало. Одного взгляда было достаточно. Мария потеряла сознание и упала.

Она очнулась на кафельном полу, штатив капельницы лежал у нее на спине. И в ту же секунду она вспомнила свое отражение. Лицо в шрамах — изувеченное, обезображенное, отталкивающее.

Неожиданно рядом оказалась стайка медсестер. Они подняли ее и отнесли на кровать.

— Не трогайте меня! — кричала она. — Я хочу умереть!

День за днем она отказывалась от еды, не хотела помогать врачам: несколько раз расцарапывала себе лицо и открывала затянувшиеся было раны. Она лежала на больничной кровати и молила Бога забрать ее.

Мария не хотела жить, и ее выздоровление затянулось, состояние снова стало критическим — но она не умерла. Она перестала ждать помощи от Бога и устремила молитвы к другим силам.

Той ночью она проснулась оттого, что кто-то держал ее за руку. Сквозь повязки и трубки систем жизнеобеспечения, сквозь лекарственный туман она разглядела старого седовласого джентльмена — у него был успокаивающий голос, он казался добрым дедушкой. Мягко и ласково шепнул: если ей действительно этого хочется, он может вылечить ее, избавить от боли и вернуть к жизни.

— Ты станешь еще красивее, чем раньше, — пообещал он.

Мария всплакнула, пока он гладил ее волосы, и опять заснула.

На следующее утро она решила, что это был сон. Но ее перевезли в частную лечебницу, и у кровати собралась команда пластических хирургов. Они обсудили с Марией, как будут восстанавливать ее тело и ее лицо.

— А кто все это оплатит? — спросила она.

Тут-то в палате и появился Эли Лэддингтон.

— Тот, кто навестил вас ночью, — мой близкий друг, — сказал он. — Он поручил вас моим заботам. Вы ведь хотите вернуться к нормальной жизни?

— Но почему вы все это делаете? — спросила Мария.

— Потому что вы нуждались в помощи, — ответил он. — Потому что вы плакали и просили помочь. И он ответил на ваши мольбы и препоручил мне. — Эли вплотную приблизился к ее кровати. — Доверьтесь мне.

Мария кивнула, глаза наполнились благодарными слезами. Эли Лэддингтон был ее спасителем.

Благодаря серии высококлассных операций, сделанных группой хирургов, которых Эли собрал по всему миру, к Марии вернулись красота, сила и энергия. Эли подарил ей жизнь. А взамен попросил, чтобы она стала частью жизни Ричарда. Ричард сбился с пути, и она должна была помочь ему вернуться. Подтолкнуть в нужную колею и поддерживать в работе над делом своей жизни. Стать его опорой и вдохновением.

И вот теперь, пять лет спустя, она летела в самолете после чудесного путешествия, такая красивая, что не многие женщины могли с ней сравниться, и помогала мужу преображать мир. Она всем была обязана Эли. И от всей души желала отблагодарить его.

— Миссис Гапсбург, — окликнула ее стюардесса, заставив выйти из забытья. — Вашему супругу звонит мистер Лэддингтон.

Мария посмотрела на мужа, погруженного в глубокий сон.

— Не надо его будить. Я поговорю сама.

— Я так и решила. — Девушка указала на телефонную трубку рядом с подлокотником кресла.

— Привет, Эли.

— Где Рамджал?

Его голос был резким, как лезвие ножа, и Мария тут же поняла — случилось неладное.

— Он вышел в уборную, Эли, — солгала она.

«Догадался ли он, что она солгала?»

— Ты знаешь, что напечатано на обложке сегодняшнего выпуска «Национального курьера»?

Мария почувствовала, что на коже собираются капельки пота. Случилось что-то очень скверное. Она не ответила, ожидая продолжения.

— Те самые фотографии. — Его слова продолжали резать, словно бритва.

— Не может быть. Люди Ричарда забрали фотографии и уничтожили их. Разве что у них были копии…

— Мария, это не игрушки. Пока дела идут хорошо, нас не будут трогать. Но если мы провалимся, нам окажут такую помощь, масштабов которой ты даже не представляешь.

— Эли…

— И уверяю тебя: эта помощь тебе очень не понравится.

Джин

Коттен поднялась к себе в квартиру в Форт-Лодердейл. Томас Уайетт с ее сумкой шел сзади.

— Вот он, мой дом, — сказала она, отпирая замок.

Уайетт зашел следом и поставил сумку у тахты.

— Тут воняет плесенью. Извини. — Она сняла с плеча сумку с ноутбуком и поставила на кофейный столик. — Но когда живешь у океана, с этим ничего не поделаешь. За все приходится платить. Сейчас открою окно и хоть немного проветрю.

— Не сомневаюсь, что мне придется сделать то же самое. Я живу в квартире монсеньора Дучампа на этой же улице. Хочу быть ближе к тебе.

Коттен улыбнулась.

— Чертовски приятно слышать, Томас.

— Я хотел сказать, что это моя работа. — Он покачал головой. — Похоже, я несу чушь.

— А ты не продолжай, не то еще больше запутаешься. — Коттен влезла на диван, перегнулась через спинку, раздвинула жалюзи и распахнула окно.

— Так-то лучше. Хорошо, что сейчас осень, а не середина лета, иначе пот катился бы с нас ручьями.

— Так ты решила, что скажешь редактору «Газетт»?

— Если честно, нет. Я могу рассказать правду, но не представляю, что из этого выйдет. Ведь в «Курьере» опубликуют материал этой Стар. Может, он уже лежит в супермаркетах. — Она встала с дивана. — Присядь. У тебя есть минутка?

— Ну, я здесь именно поэтому, — ответил Уайетт.

Коттен забралась с ногами на другой конец дивана.

— Конечно, в самолете мы уже сто раз перебрали все про эту нитку с иголкой, но я по-прежнему ничего не понимаю. — Она сделала глоток. — Все-таки мне кажется, что никакого отношения к шитью или прядению это не имеет. Мы посмотрели в Интернете все, что касается техники шитья. Но эта версия ни к чему не привела. Кроме того, ты сказал, что твой пращур был врачом, а не портным. Может, это как-то связано с хирургией? Не стоит ли поискать про технику накладывания швов и операций конца девятнадцатого века?

Уайетт почесал подбородок.

— Неплохая идея. Может, он намекал, где спрятана табличка, с помощью медицинской терминологии того времени.

— Или она попросту спрятана в больнице.

— Или в медицинском университете. Знаешь, ты права. Медицина и иглы — вещи связанные. А портновское дело — это слишком очевидно. Я поищу информацию о хирургии девятнадцатого века — вдруг наткнусь на что-нибудь, что называлось «вдеть нитку в иголку».

— А как ты думаешь, зачем он вообще украл эту табличку?

— Понятия не имею. Папа и Джон тоже не понимают. Но, судя по записке, он так хотел поделиться содержанием таблички со всем миром, что пошел на воровство. Мне бы хотелось узнать о нем побольше, но нас разделяет слишком много поколений. Впрочем, в Великобритании у меня есть дальние родственники — может, они сумеют восполнить недостающие звенья.

— Ощущение такое, что нас ждет путешествие в Англию.

— Вполне возможно.

— Держу пари, ты никогда не предполагал, что впутаешься в такую безумную историю.

— Это правда, — рассмеялся Уайетт.

— Впрочем, я тоже, — призналась Коттен. — Еще три года назад у меня была обычная скучная жизнь. Сейчас я дорого бы дала за эту скуку.

Несколько секунд Уайетт молчал — казалось, он глубоко задумался.

— Коттен, можно спросить кое-что?

— Ну, давай. То есть ты спрашивай, только вот отвечу ли я…

— Почему ты все это делаешь? — Он закашлялся. Коттен догадалась, что он старается не перейти некую грань, чтобы не задеть ее, и одновременно хочет найти вразумительные ответы на вопросы, которые любого могут поставить в тупик. — Пожалуйста, пойми меня правильно, Коттен. Я всего лишь…

Она подняла руку вверх.

— Нет, ты меня не обидел, если ты об этом. Томас, когда я говорю, что это загадка для меня самой, я говорю чистую правду. Я не просила такой судьбы. Но три года назад мне сказали, что я единственная могу остановить солнце и зарю. Все прояснилось, когда Джон Тайлер догадался, что я неправильно поняла смысл этих слов. Не «солнце», а «сын», то есть «Сын зари» — так в Библии именуется Люцифер. И примерно тогда моя жизнь перестала быть обыденной. Насколько я понимаю, они собирались клонировать Христа, используя ДНК Его крови из Святого Грааля. Считается, что Люцифер хотел отомстить Господу за то, что его и других падших ангелов низвергли с Небес. И с помощью этой ДНК он собирался сотворить Антихриста. Когда мы с Джоном должны были уничтожить клон, то как бы поменялись ролями. Джон был — и остается — человеком несгибаемой веры. Мне далеко до него. А я была слабой, я сомневалась, не верила ни во что духовное — я привыкла все неудачи сваливать на то, что Бога нет. В лаборатории, когда надо было принимать решение, Джон понял, что неспособен уничтожить эмбрион — ведь существовала вероятность, хоть и ничтожная, что это действительно Иисус Христос. Вера не позволяла ему совершить убийство и святотатство. А ученый в нем задавался вопросом: а вдруг Второе пришествие должно быть именно таким, а не как нас учили в воскресной школе. — Коттен уставилась в стену. Воспоминания были такими живыми, что ее передернуло. — А я просто сражалась за свою жизнь — за наши жизни. У меня не было знаний и ответственности священника. И когда их планы были разрушены, все стали говорить, что я герой. А я этим пользовалась, как могла, и сделала журналистскую карьеру. Так продолжалось до скандала с «костью». Наверное, я сама виновата. Я была слишком самоуверенной. Хотя мой провал подстроили, по большому счету это не так уж важно. Публика капризна. Когда ты на вершине, тебя все любят, а когда падаешь, твое имя тут же забывают. Может, я никогда не верну свое имя. Но я действовала ради выживания. И продолжаю так действовать. Ну что, я хоть как-то ответила на твой вопрос?

— Почти. Но у меня такое чувство, что проблема несколько глубже. Впрочем, пока хватит. Спасибо за откровенность, — произнес Уайетт.

Коттен посмотрела на него. Она дала ему достаточно пищи для размышлений на эту ночь. Но что происходит в душе у него? Ведь о нем она почти ничего не знает.

— Знаешь, я теперь чувствую себя голой. Ты знаешь обо мне все, а я о тебе — ничего.

— Мне особо нечего рассказывать.

— Да ладно, Томас. Я тоже хочу чем-нибудь поживиться. А то мне кажется, что я муха под микроскопом. Чаши весов не уравновешены. Расскажи о себе. Тогда мы сравняем счет.

— Ну ладно. Родился я…

— Нет-нет. Анкетные данные ни к чему. Расскажи страшную тайну. И тогда мы будем квиты.

— Какую, например?

Коттен призадумалась.

— Например, почему ты не пьешь джин? С этого и начни.

Уайетт беспокойно заерзал.

— Не нравится запах, — ответил он и потянул себя за мочку уха.

— Да ну? Мне даже неважно, расскажешь ты правду или нет. Придумай что-нибудь. Хоть что-то.

Уайетт наклонился вперед и сложил руки на коленях.

— У меня мать была алкоголичкой и пила джин. Я терпеть не мог, когда она дышала перегаром. Даже сейчас от запаха джина внутри все переворачивается. Когда мать напивалась, она становилась другим человеком. Она не могла бросить, стыдилась своего пьянства и пыталась покончить с собой так часто, что я и сосчитать не могу. Резала вены, принимала большие дозы снотворного, которое ей прописал неумный врач, съезжала на машине с пирса. Отец долго терпел, потом решил, что с него хватит. Она часто звонила ему на работу, плакала и говорила, что сейчас покончит с собой. Сначала он мчался домой, но со временем попривык и в конце концов просто вешал трубку и занимался своими делами. Я его понимаю, хотя по отношению ко мне, ребенку, это было нечестно. На ней лежала обязанность заботиться обо мне. Сколько раз бывало в младших классах, что я стоял у школы после уроков и ждал, когда она за мной придет. А если она не приходила, я не шел к директору, как нормальный ребенок. Я отправлялся домой сам, надеясь, что этого никто не увидит. Держал все в тайне. И иногда заставал дома такое, что… — Уайетт глубоко вздохнул. — Я старался скрыть от всех ее алкоголизм, потому что понимал: все станут ее презирать. А ведь в трезвом виде мама была яркой и удивительной женщиной. — Он откинулся назад и посмотрел на Коттен. — Теперь ты знаешь, почему от джина меня воротит.

— Печально, — произнесла Коттен, жалея, что заставила его рассказывать. — Зря я на тебя давила. Я-то думала, что ты поведаешь забавный случай из студенческой жизни. Я была не права.

— Ничего, все в порядке, — сказал Уайетт. — Ну что, квиты?

— Квиты, — ответила она тихо, почти шепотом.

Наступило молчание, которое прервал телефонный звонок. Коттен взяла трубку:

— Ясно. Уже спускаюсь.

— Что такое? — спросил Уайетт.

— Почтальон оставил у дежурного посылку для меня. Я сейчас.

И Коттен быстро спустилась вниз, не зная, почему спешит — чтобы взять посылку или поскорее вернуться к Уайетту.

— Прикольные марки, — сказал дежурный, вручая посылку.

Она была вдвое меньше обувной коробки, обернута в упаковочную бумагу и обвязана грубой бечевой. Марки были иностранные — на каждой изображение ламы. Посылка из Перу.

— Спасибо, — сказала Коттен, забирая коробку.

Она взглянула на адрес. Посылка была адресована Майте — так звали ее у инков. Передать через Коттен Стоун.

Коттен поднялась по лестнице, по пути разрывая обертку.

— Подарок? — спросил Уайетт, когда она вошла.

Коттен открыла коробку и ахнула.

— Что там?

— Возможно, ответы на все наши вопросы.

Супергерой

Томас Уайетт вскочил на ноги.

— Так что именно?

— Талисман. — Коттен вытащила пучок темно-серых перьев кондора, у основания пучка — белые перья поменьше. Узкой кожаной лентой они были привязаны к основе — пустой кости кондора.

— Странный подарок.

— Это напоминание, — сказала Коттен. — В Перу я познакомилась с шаманом, который обучил меня одной штуке — думаю, ты назвал бы ее медитацией, хотя на самом деле все серьезнее. Я в этом по-прежнему новичок. — Она передала талисман Уайетту. — А это напоминание о том, что я должна упражняться.

— И это ответ на все наши вопросы?

— Мой приятель шаман, пожалуй, считает именно так. Но я имела в виду кое-что другое. — Коттен вытащила маленький фотоаппарат «эльф». — Он был у меня в Перу.

— Его забрала полиция Куско?

— Нет, — ответила Коттен и рассказала, как ее спас Ячаг и что в деревне она носила местную одежду.

— Я чуть не забыла про него. Фотоаппарат лежал у меня в кармане брюк, когда я убегала из лагеря Эдельмана. А моя одежда осталась в деревне Ячага. Наверное, он отыскал ее и отправился в город, чтобы послать фотоаппарат по почте. Да, это стоило ему немалых хлопот.

Она показала Уайетту наклейку с адресом, которую прилепила сзади фотоаппарата.

— Если честно, я почерпнула эту идею из передачи про путешествия. Естественно, надо, чтобы повезло и вещь нашел честный человек. Мне повезло.

Коттен нажала кнопку, но, как и следовало ожидать, блок питания был разряжен.

— Слава научно-техническому прогрессу. Попробуем план «Б». — Она сняла панельку и вытащила карту памяти. — А теперь надо просто подключить мой ноутбук к принтеру.

Когда все было готово, Коттен вставила карту в порт принтера, и картинки стали скачиваться на компьютер.

На мониторе выстроились в ряд уменьшенные копии картинок. «Козырный снимок» в Мачу-Пикчу с Ником и Полом, разные фотографии лагеря, горы, три фотографии таблички и снимок Пола, который ест куи.

Коттен кликнула по первому снимку таблички.

— Черт… Чуть-чуть не влезло. Не все знаки видны. — И нажала на следующую картинку. — Вот. Вот это что-то похожее на глифы. — Она указала на верхнюю часть таблички. — Это текст, про который Эдельман говорил, что здесь предсказывается Потоп. — И сдвинула картинку вниз. — Видишь линии и точки? Письменность, похожая на хипу.

— Вроде того, — ответил Уайетт.

— Эдельман говорил, что большинство антропологов считают хипу просто системой счета, но некоторые полагают, что хипу — это еще и своего рода трехмерный язык. Что-то вроде компьютерного.

Коттен выбрала последний снимок и покачала головой. Там виднелась большая часть текста, остальное заслонял блик.

— Была ночь, и пришлось снимать со вспышкой. Табличка отсвечивала, вот и получился блик.

— Но хоть что-то видно, — сказал Уайетт.

— Не совсем то, что хотелось бы.

— Ну, на безрыбье и рак рыба.

Коттен взглянула на него.

— Терпеть не могу эту поговорку.

— Хорошо. Это лучше, чем ничего.

Коттен запустила пальцы в волосы и закрыла окно с картинками.

— Ну и что мы с ними будем делать?

— Для начала надо их распечатать, — ответил Уайетт.

Коттен распечатала фотографии, подключилась к Интернету и ввела в строку поиска слово «хипу».

— Может, удастся отыскать специалистов, которые считают, что хипу выполнял функцию языка. Должен найтись человек, который сумеет это прочитать.

Лестер Риппл сидел за золотисто-желтым карточным столом, заваленным бумагами. Примерно столько же бумаг валялось по всему полу, словно прямоугольные сугробы. Каждый лист был исписан математическими формулами вперемежку с изображениями героев комиксов.

Пальцы Риппла так цепко держали карандаш, что ногти побелели. Он что-то бубнил, стараясь, чтобы карандаш поспевал за ходом его мысли. Иногда такое на него находило. Он называл это потоковым мышлением — по аналогии с потоковым видео, но с той разницей, что все происходило у него в голове. Главное, успеть записать.

Карандаш затупился, но не хотелось прерываться и точить его. Через минуту придется дать мозгам передышку — тогда и карандаш заточит. Дойдя почти до конца листа, Риппл неожиданно остановился. Поток формул лился слишком быстро, так быстро, что они накладывались друг на друга. Пора притормозить.

Риппл заточил карандаш пластмассовой точилкой в виде головы Бэтмена. Стружки падали на стол. Риппл сдвинул их к куче, оставшейся с прошлого раза. Вот еще одна проблема. Слишком много отходов. Как использовать карандашную стружку?

Лестер Риппл сдул графитовую пыль и попробовал грифель указательным пальцем. Острый. Это хорошо. Чем острее карандаш, тем точнее расчеты. Он еще несколько раз потрогал грифель. Карандаш готов, а вот он — нет. В голове царил беспорядок, числа и математические символы кружились в беспорядке. Он начал рисовать на узких полях.

— Спайдермен, — произнес он вслух и улыбнулся. Спайдермен и ему подобные могут все. Например, привести в порядок мозги Риппла.

Телефонный звонок перепугал его так, что карандаш сломался в руке. Перед тем как взять трубку, он взял более длинный кусок сломанного карандаша и разломил его, чтобы получились три части. Довольный и освобожденный, он подошел к телефону, висевшему на стене в кухне.

— Риппл у аппарата.

Он снял очки и потер нездоровый глаз. Дома он предпочитал носить очки вместо контактных линз.

Он слушал собеседника, стараясь дышать спокойно. Поднес ко рту ладонь и стал дышать в нее. Под конец разговора повторил:

— Да. В четверг в восемь часов. Спасибо.

Повесил трубку и, шатаясь, вернулся к карточному столу.

Он получил работу.

Букингемский дворец

Элегантный лимузин «бентли арнаж» отъехал от обочины Ньюбери-стрит у галереи Чейз и помчался по центру Бостона с грацией балерины и уверенностью хищника.

Мария Гапсбург нервно читала номер «Национального курьера». Эли сунул его ей в руки, когда она, выйдя с торжественного приема, села в машину. Теперь Эли сидел напротив нее, а Ричард — рядом с ним. Они говорили тихо, иногда переходя на язык, которого Мария не понимала. Ей не нравилось, когда Эли раздражался. А то, что он называл Ричарда Рамджалом, было явным признаком раздражения.

Просмотрев первую страницу таблоида, она наткнулась на фотографии, где они с Ричардом были сняты на фоне развалин в Нью-Мексико. Смотреть на фотографии было мучительно, но подписи к ним оказались еще хуже:

«Современные расхитители гробниц совершают в пустыне колдовские обряды.

Ричард Гапсбург, респектабельный профессор Йельского университета, проводит странный ритуал вызывания духов древних анасази.

Жена Гапсбурга, звезда светской тусовки, участвует в таинственной церемонии, пока представителей власти не подпускают к руинам».

В горле застрял комок, когда она представила, какой вред статья и фотографии способны нанести и университету, и их с Ричардом карьерам.

Она присмотрелась к последней фотографии в серии.

«Бывшая журналистка Коттен Стоун, известная своей нечистоплотностью, пытается закрыть лицо руками. Что она делала, когда ее застигли врасплох, — собирала материал или фальсифицировала его? Состоит ли она в сговоре с Гапсбургами?»

Значит, это и есть Коттен Стоун, подумала Мария, рассматривая фото. Не такая уж и грозная. Скорее какая-то… ничтожная.

— Не очень-то и страшная, — произнесла Мария вслух.

Эли прервал разговор с Ричардом и посмотрел на нее.

— Смотри не обманись.

Мария отложила газету на сиденье. При упоминании о Коттен Стоун в глазах Эли загорался опасный огонек — но неужели он прав насчет этой женщины? Как один человек может поставить под угрозу его власть и его планы? Не так давно он отказался от своего замысла и распорядился ускорить ход событий, объяснив это тем, что погоня за последней табличкой и секретом, который она таит, вступила в завершающую фазу.

«Бентли» мягко завернул, а двое мужчин, сидя в задней его части, продолжали беседу.

— В конечном счете, Ричард, все сводится к одному: сколько душ мы заберем, — говорил Эли. — Вот почему убийств — точнее, самоубийств — должно быть как можно больше. Если мы заберем их именно так, лишив свободы выбора, то их души станут нашими навечно. Это причинит Ему страшные страдания — страдания, которых Он заслужил.

Когда Эли произнес это, лицо его стало жестким, и у Марии по телу пробежала дрожь.

— К сожалению, чем больше самоубийств, тем скорее люди могут догадаться, что за этим стоим мы, — продолжал Эли. — Самоубийствами и так уже активно заинтересовались пресса и медики. Но время на исходе, и нам приходится рисковать.

Мария не совсем понимала, о чем речь. Эли и Ричард были частью мира, к которому она принадлежала лишь наполовину. Проникнуть в ближний круг ей так и не удалось, хотя она старалась изо всех сил.

— О чем это вы? — не выдержала она. — Самоубийство — это просто самоубийство.

Ричард снисходительно улыбнулся.

— Не всегда. Мы сейчас говорим не о тех страдающих душах, которые отчаялись настолько, что смерть кажется им единственным выходом. Не все они попадают к нам. Некоторые из них — наши, но некоторые — нет.

— Тогда о каких говорите вы? — спросила Мария, еще больше сбитая с толку.

— Расскажи ей, — велел Эли.

— Их организует Старец, — ответил Ричард.

Мария и раньше слышала, как они упоминали некоего Старца. В глубине души она понимала, кто это. Это он сидел тогда у ее кровати в больнице. Он привел к ней Эли. И ее душа уже принадлежала ему.

— Церковь называет эти самоубийства демоническим наваждением, — сказал Эли. — Это означает, что мы берем в свои руки власть над этой душой и забираем ее себе.

Мария содрогнулась.

— Если Коттен Стоун отыщет эту табличку раньше нас, она узнает способ, как нас остановить, — сказал Ричард.

— А что там написано? В чем секрет? — спросила Мария.

Ричард наклонился и поцеловал жену в губы. Поцелуй был нежным, но Мария почувствовала, что это не поцелуй страсти. Губы Ричарда были холодными, он не отрывался от нее, как ей показалось, целую вечность. Но, даже откинувшись на кожаное сиденье, он не отвел от нее глаз.

Мария стерла с губ холодную влагу, отвернулась и стала смотреть в окно.

Лакей оглядел стол, сервированный к завтраку: свежие цветы, холодные и горячие блюда, фрукты нескольких видов. Сбоку от кресел аккуратными стопками сложены газеты, сверху — «Рейсинг пост». Белые льняные салфетки с вышитой по углам эмблемой королевы Елизаветы Второй, свернуты у каждой тарелки.

Лакей расставил блюдца и чашки, аккуратно повернув каждую так, чтобы удобно было брать их в руки. Затем поставил два маленьких кувшинчика — один с кленовым сиропом, второй — с медом из королевских ульев. Серебряные ложки лежали не совсем параллельно, и он поправил их. Королева предпочитала к гренкам легкий мармелад, хотя он часто наблюдал, как она скармливала большую часть гренок корги, сидящему у ее ног.

Сегодня утром королева и герцог Эдинбургский опаздывали.

Взглянув на часы, лакей вышел из маленькой комнаты для завтрака и бесшумно устремился по коридору — мимо комнаты казначея, к комнате пажа. Но чтобы добраться туда, надо пройти через внутренние покои. Оттуда прекрасно просматривались все ее апартаменты.

Он работал во дворце уже семь лет, но, уважая частную жизнь королевы, редко ходил этим путем. За эти семь лет он видел лишь малую часть внутренних помещений Букингемского дворца. В туристическом путеводителе говорилось, что в нем 78 ванных комнат. Он видел всего пять.

Лакей увидел корги, которые спали под дверью в опочивальню ее величества. Он думал, что они среагируют на звук его шагов — поднимут головы, насторожатся. Но они не пошевелились, и ему стало не по себе. Тут что-то не так.

Он присмотрелся к лежащим собакам. Они не дышали — и вообще не подавали признаков жизни. Подняв глаза, он увидел, что дверь приоткрыта, и легонько толкнул ее.

Дверь на идеально смазанных петлях беззвучно отворилась, глазу предстала королевская опочивальня. Через мгновение на лакея накатила волна такого ужаса, что он задрожал. Инстинктивно схватил передатчик, висевший на поясе. Поднеся его ко рту, нажал кнопку вызова. Задыхаясь, произнес:

— Красный код! Красный код! Первая королевская спальня. — Он подавил панику и едва слышно добавил: — Боже мой, они все мертвы.

Два берега

Молитва больше, чем медитация. При медитации источник силы — ты сам. Когда же человек молится, он обращается к источнику силы, большей, чем он сам обладает

Чан Кайши

Обнаженная, мокрая после душа, Коттен стояла перед шкафчиком с лекарствами. Она переживала из-за статьи про нее и Гапсбургов на первой полосе «Национального курьера» и сообщения на первой полосе форт-лодердейлской газеты «Сан-Сентинел» с подробностями самоубийства английской королевы. Все те же симптомы: руки дрожат, не хватает воздуха. Она надеялась, что горячий душ поможет снять приступ. Отчасти так и вышло, но она по-прежнему чувствовала слабость.

Коттен потянула дверцу шкафчика, и та со скрипом открылась. Коричневый пузырек с ативаном стоял на полке. Коттен посмотрела на него. Она знала, что выпить лекарство означает сделать шаг назад.

Но лекарство было необходимо.

Она отвинтила крышку, вытряхнула на ладонь таблетку и поставила пузырек на край раковины. Несколько секунд подержала таблетку на ладони и отправила в рот. Включила воду, подставила горсть, чтобы набрать воды, и вдруг увидела свое перекошенное отражение в хромовом водопроводном кране. Тут же выплюнула ативан в раковину и прополоскала рот.

Затем поставила локти на туалетный столик и уронила голову на руки. Через несколько секунд она поднялась и посмотрела в зеркало.

— С этим покончено, — прошептала она. Взяла пузырек, вытряхнула содержимое в унитаз и спустила воду.

Ячаг послал ей напоминание — продолжать соприкасаться с тем, что он называл универсальным сознанием; что все ответы можно найти в себе. А лекарства лишь отдаляют ее от истины. Возводят барьеры, которые не преодолеть силой ее мысли. Слишком во многом Ячаг оказался прав. Она должна довериться ему.

Коттен вытерла волосы, набросила махровый халат и растянулась на кровати. Следуя наставлениям Ячага, она принялась нащупывать жидкий свет и погружаться в него. Сама удивилась, насколько на этот раз удалось остановить поток мыслей. Все чувства обострились. Сначала она услышала, как за стенкой капает вода из душа, потом — как шелестят пальмы за окном. Назойливо вторгался шум машин, но вскоре она поняла, что умеет блокировать те звуки, которые мешают.

Запах океана, наполнивший ноздри, был сильным, но кислая вонь гниющих водорослей — еще сильнее. Она услышала смех и поняла, что смеется ребенок, который идет по набережной в нескольких кварталах отсюда.

Голоса жилых домов и ресторанов, стоящих на набережной, она старалась отгонять к серому краю жидкого света.

Эти путешествия в духовный мир были приятными. Обостренное восприятие доставляло огромное удовольствие. При каждом погружении в царство ощущений она наслаждалась им все больше и больше.

И вдруг появилось что-то новое. Мысленно она гуляла мимо золотых пальм и грейпфрутовых деревьев, которые росли вдоль берега, и радовалась теплому песку под ногами, тропическому бризу, что шевелил ее волосы, соленому вкусу на губах. Но вдруг осознала, что есть два берега — по одному она идет, второй где-то далеко. Чем-то они были похожи, но при этом явно отличались.

Пальмы на ее берегу были увешаны спелыми кокосами, а на тех, других, пальмах кокосов не было. На ее стороне волны с силой разбивались о берег, на другой по воде бежала лишь легкая рябь.

И хотя другой берег был вне досягаемости, Коттен чувствовала, что может попасть туда — надо лишь постараться.

Что это значит? Это происходит на самом деле или в ее воображении? Она попыталась осмыслить, почему тут оказалось два берега и как так вышло, что она хочет попасть с одного на другой.

И вдруг Коттен словно бы упала в реальный мир. Какое разочарование. Она открыла глаза и уставилась в потолок. Может, ощущения пропали, потому что она слишком напряженно их анализировала? Неприятно. Хотелось снова погрузиться в жидкий свет, побродить по пляжу.

Коттен вспомнила, что когда-то читала о мистическом переживании космонавта Эда Митчелла во время возвращения с «Аполлона-14». Перед тем как гармония покинула ее, она испытала то же, что и он, — чувство, что она свободно может перейти с одного берега на другой.

Коттен выпрямилась — утомленная, вымотанная, опустошенная. Когда же у нее станет получаться? Она собралась было идти в ванную, сушить волосы, когда зазвонил телефон.

— Алло?

— Привет, детка.

— Привет, Тед. Я соскучилась. — Коттен присела на кровать. Она была рада слышать его голос.

— Объясни, какого черта ты делаешь? — Голос Теда Кассельмана стал жестким.

Коттен уткнулась головой в спинку кровати.

— Ты о чем?

— Я видел статью Темпест Стар.

У Коттен екнуло сердце.

— Она дрянь. А «Национальный курьер» — дешевая макулатура. Ты это знаешь.

— Естественно, знаю. Не хуже тебя. А еще ты прекрасно знаешь, что «Галакси газетт» ничуть не лучше. У Стар написано, что ты с ней конкурируешь. При том, что «Газетт» — такая же макулатура. Что ты с собой делаешь?

— А чего ты от меня хочешь, Тед? Чтобы я умерла с голоду? После того скандала с «костью творения» я не смогла найти приличную работу. И эта история в Перу. А «Газетт» пытается выйти на более достойный уровень. Им захотелось напечатать что-нибудь приличное, поэтому они связались со мной.

Тед сердито засопел.

— А тебе не приходило в голову, что можно было обратиться за помощью ко мне? И если уж ты заговорила про «кость творения», то знай: я тогда все выяснил. Этот тип Уотерман — тот самый палеонтолог, который якобы все подтвердил, — самозванец.

— Знаешь что, Тед? Спасибо огромное, что рассказал об этом вовремя.

— Я хочу сказать только одно: если бы ты прислушивалась ко мне, то сберегла бы немало нервов. Я считал, что нечего заводить разговор про этого Уотермана, было слишком поздно. Не хотелось произносить: «А я тебя предупреждал». Но именно сейчас тебе полезно услышать эту фразу.

На этот раз Коттен глубоко вздохнула.

— Да, я понимаю. Ты прав.

— Слушай, может, мне удастся вернуть тебя на Си-эн-эн. Потому что сейчас ты растрачиваешь талант черт знает на что и зарываешь себя еще глубже. У меня есть сюжеты, которые специально созданы для тебя.

— Тед, ты прекрасный товарищ. И как раз поэтому я не могу принять твое предложение.

— В смысле?

— Потому что мое имя скомпрометирует и канал, и тебя.

— Чушь собачья. Прошло уже много времени. Публика снисходительна. Еще чуть-чуть, и Коттен Стоун снова станут доверять, как она того заслуживает — как ты заслуживаешь. Мы все уладим. Я хочу помочь тебе выбраться из бездны.

Коттен смахнула слезы. Тед — один из самых добрых людей, что она знает. И к ней он особенно добр.

— Я могу серьезно обидеться, — закончил Тед. — Если ты откажешься от моего предложения, я расценю это как личное оскорбление.

Коттен изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрожал. Откашлялась.

— Дай мне время подумать. За ланчем я встречаюсь с Томасом Уайеттом. Мы с ним вместе работаем над одним делом. А потом я тебе перезвоню.

— Этот Уайетт работает в «Газетт»? Или он собирается поведать тебе какую-то сногсшибательную историю?

— Нет-нет, тут совсем другое. Он друг Джона Тайлера.

— Тоже священник?

— Нет. Я потом все объясню. Мы вместе работаем над вполне светским сюжетом. Кроме всего прочего, он связан с резким ростом статистики самоубийств. Когда разберусь, что к чему, расскажу подробнее.

— Расскажи, потому что я вообще ничего не понимаю. Никогда не понимал самоубийц и уж тем более не понимаю, почему их стало так много. Я сам никогда всерьез не думал о самоубийстве, поэтому и не понимаю. Самоубийство — для трусов.

У Коттен перехватило дыхание: она вспомнила о самоубийстве отца и о том, как долго ненавидела его за этот поступок. Потерять любимого человека само по себе болезненно, но если он сам убил себя, боль становится непереносимой. Те, кто остался, не просто страдают — к скорби примешивается чувство вины. Они начинают задавать себе страшные вопросы.

— Тед, сейчас мне пора, но я свяжусь с тобой. Мне бы хотелось подумать денек-другой.

— Буду ждать звонка. Береги себя, детка.

— Это само собой, — пообещала Коттен и повесила трубку.

Коттен заказала столик на улице, у пирса, откуда открывался вид на море. День был нежаркий, чуть ветреный — идеальный для обеда на открытом воздухе. На стене ресторана «Саутпорт» была вывеска: «Есть рыбу — дольше жить. Есть устриц — дольше любить. Есть моллюсков — дольше сидеть». Надпись ее позабавила. Надо рассказать Теду.

Коттен стала изучать меню, поджидая Уайетта. Неплохо бы взять крылышки — или просто салат из моллюсков и кусок лаймового пирога.

Официантка, пятнадцать минут назад поставившая один стакан воды перед Коттен и второй — перед местом Уайетта, вернулась.

— Хотите сделать заказ сейчас?

— Нет, я все еще жду своего друга, — ответила Коттен.

— Может быть, закуску или что-нибудь выпить?

Коттен покачала головой.

— Нет, благодарю вас.

Она посмотрела на часы. Наверное, надо было за ним заехать. Вдруг он заблудился? Сегодня утром он собирался брать напрокат машину — что, если процедура затянулась?

Когда прошло еще пятнадцать минут, а Уайетт так и не появился, Коттен вышла из-за столика. Она намеревалась по дороге домой заехать к Уайетту и выяснить, почему он не пришел.

Стоя у машины, она полезла в сумочку за ключами.

— Проклятье! — выругалась она, увидев, что мобильник отключен. Может, Уайетт пытался ей дозвониться.

Коттен села в «тойоту», открыла крышку мобильника и включила его. Ничего — ни пропущенных звонков, ни сообщений. Она завела машину и поехала к дому Уайетта.

Из-за полуденных пробок на набережной пришлось выбрать окольный путь. Она помнила адрес, но забыла номер квартиры. Впрочем, он записывал его на бумажке вместе с номером телефона. Она порылась в сумочке и нашла сложенный листок.

Квартира 103.

Коттен проехала через всю парковку — подъезд с квартирой 103 оказался в южном крыле здания. Она поставила машину на свободное место и вышла. Подумала о том, насколько лучше выглядит этот дом, чем тот, в котором живет она. У Венатори денег побольше, чем у независимой журналистки. Интересно, за сколько здесь сдаются квартиры? Наверняка вдвое дороже, чем у нее.

Подойдя к двери, Коттен постучала.

— Томас!

Она постучала сильнее, и дверь, к ее удивлению, приоткрылась.

«Ему не стоило оставлять ее открытой», — мелькнуло у нее в голове.

— Томас! — снова позвала она, приоткрыв дверь чуть-чуть пошире. Изнутри доносились голоса, поэтому она крикнула еще раз.

Ей никто не ответил, и Коттен, открыв дверь, зашла в квартиру. Работал телевизор. Голоса звучали из него. В гостиной никого не было. Коттен взяла пульт и выключила телевизор.

— Томас, ты здесь?

Каблуки стучали по плиточному полу. На кухне никого нет. Дверь ванной открыта. Там тоже пусто.

В квартире было две спальни, дверь одной из них была приоткрыта. Коттен толкнула ее. Дверь плавно открылась, и она заглянула в комнату.

— Боже милостивый…

Укротитель змей

Томас Уайетт ничком лежал на полу. Из-под головы вытекала струйка крови.

Коттен подбежала к нему и опустилась на колени.

— Томас! — Она коснулась его шеи. Никаких признаков пульса, кожа холодная. Она потянула его за плечо, пытаясь перевернуть, но удалось лишь сдвинуть верхнюю часть тела, так что теперь оно лежало под нелепым углом. Но и этого было достаточно, чтобы увидеть его лицо. Нос разбит, под ноздрями и вокруг маленького шрама на лбу запеклась кровь.

Глаза открыты, но неподвижны.

Она с трудом поднялась на ноги, взяла телефон и набрала 911.

Коттен сделала глоток «Абсолюта» и поставила стакан на тумбочку у кровати. Поднесла телефон к уху и, лежа на боку, слушала гудки в трубке. Наконец ей ответили.

— Джон, случилось ужасное. Томас мертв.

Она рассказала, как Уайетт не пришел на ланч, как она поехала к нему домой и обнаружила тело на полу в спальне.

— Печально, что именно тебе пришлось его обнаружить. Нашему посольству в Вашингтоне передали информацию из полиции вашего города. А чуть позже о его смерти узнал и я. Коттен, мы все потрясены. Мы потеряли благородного и достойного человека. Я сообщил по телефону его святейшеству, и он немедленно устроил молебен об упокоении души Томаса. Но главное, ты-то как? Все в порядке?

— Да… То есть нет. Это неправильно. Врачи сказали, что у него случился сердечный приступ, он упал и разбился. Но ведь ему было едва за сорок. Как же это?

— До вскрытия ничего нельзя сказать. Я уже распорядился насчет него. Коттен, мне приехать?

Она удержалась, чтобы не сказать «да». Быть рядом с Джоном теперь, когда она чувствовала себя такой беззащитной, тяжело для нее. Вернее, для них обоих.

— На самом деле все нормально. Просто это было очень жутко. И я не верю в сердечный приступ. Это как со смертью Торнтона, когда мы почти разоблачили заговор вокруг Грааля. — Коттен вспомнила, как была потрясена, узнав, что бывший возлюбленный разбился в ванной комнате в своем гостиничном номере. Накануне он позвонил ей из Рима, сказал, что узнал нечто важное, и опасается за свою жизнь.

— Это они убили Торнтона и постарались сделать так, чтобы смерть казалась естественной, но мы-то знаем, что это неправда. А теперь пришли за Томасом. Мы должны были пообедать вместе и решить, что делать с фотографиями хрустальной таблички из Перу. Это долгая история, но если вкратце — мне вернули фотоаппарат, там снимки таблички. Томас собирался связаться с тобой сегодня и выслать копии, и вот… — Коттен с трудом сглотнула. — Джон, они не хотят, чтобы мы расшифровали надпись, и пытаются нас остановить. Они убили Томаса. Они хотят добраться до меня, причинить мне боль, заставить меня отступиться.

— Ты не должна допустить, чтобы им это удалось, тем более теперь, когда у тебя есть фотографии таблички.

— Я не знаю, что делать. Вряд ли у Томаса была семья, но я могу и ошибаться.

— Нет, у него не было родственников. Коттен, не теряй самообладание, оставайся хладнокровной.

— Хорошо. Просто я в шоке. Ты ведь понимаешь, как это трудно.

— Что Томас сказал насчет фотографий? Он разобрался в них? Что на них видно?

— Кое-что неразличимо из-за бликов. А нижняя часть напоминает хипу. Но целиком рассмотреть нельзя. Мы с Томасом нашли нескольких специалистов. Нам оставалось только одно — решить, кому мы пошлем эти снимки. А теперь он мертв.

— Подождем, что покажет вскрытие: была ли смерть естественной или выяснится что-нибудь подозрительное.

— Это не имеет значения. Они могут подстроить и сердечный приступ. Я даже уверена, вскрытие покажет, что у него были проблемы с сердцем. Они это умеют. Ни к чему не подкопаться — но мы-то знаем, как все было на самом деле.

— Ты можешь послать мне снимки по электронной почте?

— Да.

На секунду воцарилось молчание, потом Коттен сказала:

— И знаешь, что еще? Я тут подумала — обе таблички были найдены в местах, где исчезли целые цивилизации. Просто испарились в никуда. Вдруг тут есть какая-то закономерность?

— Интересное соображение. Я должен подумать. Может быть, ты ухватила что-то важное.

— Я понятия не имею, к чему это, просто совпадение показалось очень уж странным.

— Сумеешь заснуть?

— Не знаю, — ответила Коттен. Она думала, что поможет водка, но сейчас отпало желание пить. — Ты мог бы пока не вешать трубку? Говорить ничего не надо. Я буду знать, что ты рядом — и этого достаточно.

Лицо Ричарда покоилось на плече Марии, и он вдыхал пшеничный запах ее кожи. Он любил, когда она отдавалась ему, любил почти так же сильно, как и когда она укладывала его на спину и вытворяла свои фантастические штучки. В любом случае она доставляла ему невероятное наслаждение. И он постоянно вожделел ее.

Он обессилел от секса, но Эли хотел их видеть через час. На то, чтобы принять душ, одеться и доехать до Эли, как раз и должен уйти час.

Мария все еще обвивала его ногами, хотя колени уже склонились в стороны, а бедра улеглись на матрас. Он начал подниматься, и она укусила его за ухо.

— Хочешь, повторим в душе? — спросила она шепотом.

Ричард скользнул вниз и взял в рот ее сосок, легонько сжал зубами и подержал, пока не почувствовал, что она затрепетала.

— Все время крайности. Тебе всегда мало. — Он сел на нее верхом и посмотрел в лицо. — Как ты красива…

Она улыбнулась.

— И хороша в постели?

Ричард шлепнул ее по бедру.

— Дьявольски, — произнес он, слезая с нее.

— Ты придумал, что делать с Темпест Стар?

— Да, с нею надо разобраться. Я обговорю это с Эли. — И Ричард направился голым к ванне, примыкавшей к их комнате. — А Эли хочет поговорить про эту Стоун — Он остановился в сводчатом проеме перед ванной и, обернувшись, посмотрел на нее. — Ты идешь?

Чтобы добраться до поместья Эли, Ричарду и Марии понадобился час. Мария долго мыла ему спину, стараясь доставить удовольствие всеми возможными способами. Но под конец именно она стала поторапливать его, чтобы они не опоздали.

Когда они уже подъезжали, Ричард сказал:

— Можно кое-что у тебя спросить?

Мария кивнула, и он продолжил:

— Зачем ты дразнишь Эли? Ты только что за член его не хватаешь.

— Потому что ему это доставляет удовольствие. Ему это нравится. — Мария положила руку на его пах. — И мне кажется, что тебе это тоже нравится. Ты любишь наблюдать.

Ричард улыбнулся и убрал ее руку.

Они миновали массивные ворота и покатили по аллее, ведущей к особняку Лэддингтона. Ричард остановил машину, вышел и открыл дверцу жене.

— Хоть раз веди себя хорошо, — сказал он. — И кстати, ты ошибаешься. Я не люблю наблюдать.

Мария захлопала глазами и улыбнулась, передразнивая его.

Ричард нажал кнопку звонка.

— Будь осторожна с Эли, моя милая. Помни: змея рано или поздно кусает укротителя.

Портниха

Молодая и привлекательная ведущая итоговой воскресной передачи Си-эн-эн посмотрела в камеру. За спиной у нее появился заголовок «Трагедия в Китае». Читая с телесуфлера, она произнесла:

— Тела двух тысяч студентов и преподавателей были обнаружены вчера в университете города Чанша в китайской провинции Хунань. Основываясь на предварительных данных, правительство заявило о массовом самоубийстве. Студенты и около ста преподавателей этого престижного университета, специализирующегося на естественных науках и технологии, забаррикадировались в большом конференц-зале. Руководство университета сообщает, что непосредственной причиной смерти стал прием жидкости, содержащей цианид, похожей по составу на известный напиток для спортсменов. Подробности пока неизвестны, но гражданские власти заявляют, что в здании воцарился хаос — туда бросились родственники и друзья погибших, охваченные горем. Для контроля над ситуацией в район были введены войска.

Фон изменился: появилось изображение Джима Джонса и «Народного храма».

— Трагедия в Китае обнаруживает зловещее сходство с массовым самоубийством, произошедшем в Гайане в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда девятьсот четырнадцать членов джонстаунского «Народного храма» покончили с собой, выпив напиток «Кул-Эйд», содержавший цианистый калий. Кроме того, это событие напоминает о массовом самоубийстве тридцати девяти членов секты «Врата Небесные» в тысяча девятьсот девяносто седьмом году в Калифорнии.

Мы будем сообщать вам подробности этой страшной трагедии по мере их поступления. А сейчас перейдем к другим новостям…

Лестер Риппл сунул в рот очередную порцию подсоленной воздушной кукурузы и посмотрел на экран.

— Ерунда, — проворчал он, облизывая пальцы.

«Раз, два, три», — сосчитал он про себя.

Он слышал про университет в Чанши. Он учился в аспирантуре вместе с его выпускницей. Ее звали Гу. Она была хорошенькая. И очень умная. Умная потому, что соглашалась с Рипплом. В отличие от остальных тупиц, которые прочли его диссертацию. Во-первых, все знают, что существует пять теорий струн. Это и ежу понятно. Это все равно что спрашивать, встает ли солнце на востоке. Но до сих пор никто не принял его идею о том, что существует и шестая теория. Теория, которую он назвал «нитяной теорией», — существуют параллельные измерения, иные миры, они связаны, словно нитью, качеством, которым обладают все люди. Да, конечно, смахивает на философствование, но теория основана на точных науках и может быть доказана математически. В этом и состоит ее невероятная красота. Она представляет собой идеальный союз двух дисциплин, которые, объединившись, позволяют ответить на вопрос, существует ли загробная жизнь. Он задумался над словом «загробная». Некорректный термин. При чем здесь жизнь после смерти? Об этом надо поразмыслить и придумать другое название. Может, «альтернативная жизнь», хотя и это не очень точно.

Он сделал пометку на салфетке, чтобы не забыть об этом подумать, сложил салфетку втрое и пихнул ее в карман рубашки. Там уже лежал обрывок упаковки сухого завтрака, на котором было написано уравнение и счет за электричество, где цифры выстраивались в определенную закономерность. Это явно не случайно. Совпадений вообще не бывает. В субботу вечером надо попробовать разыграть эти цифры в лотерею.

Риппл улыбнулся, вспомнив название своей теории, которое придумал в память о бабушке — «нитяная теория Риппла». Бабушка всю жизнь проработала портнихой — шила одежду для других людей. Ребенком он часами наблюдал, как она, сшивая куски ткани, создавала новый и неповторимый предмет. Она говорила ему, что одежда уже есть — надо только подобрать нужные части, чтобы та обрела форму.

Любимая бабушка даже не подозревала, что, занимаясь шитьем, обучала его тайне мироздания. Один раз она объяснила ему эту тайну самыми простыми словами. И для него словно небо прояснилось. Словно земля пошатнулась. Словно Бог обратился к нему.

— Лестер, — сказала она, — если хочешь чего-нибудь добиться — в этой жизни или в следующей, — ты должен вдеть нитку в иголку.

Стержень

Эли Лэддингтон провел Ричарда и Марию Гапсбургов в свой кабинет. Насыщенный цвет бразильского красного дерева, мебель ручной работы от пола до потолка. Полированная медь и серебро, фацетированное стекло, уотерфордский хрусталь, белый мрамор, сусальное золото — все лучшее, что можно купить за деньги.

— Мария, сегодня ты выглядишь просто потрясающе, — сказал Эли. — Ты согласен, Ричард?

Ричард кивнул, сел на кожаный диван и похлопал рядом с собой, ожидая, что жена подсядет к нему. Но Мария, как обычно, стала кокетничать с Эли.

Было невыносимо наблюдать, как жена погладила Эли по плечу и руке. Но Мария не собиралась изменять своим привычкам — особенно с Эли.

— Ах, Эли, быть в твоем обществе — всегда радость, — сказала она.

Эли взял ее руки, поднес к губам и поцеловал пальцы.

— Мария. — В голосе Ричарда зазвучали нервные нотки. — Нам надо обговорить еще массу дел. Пора начинать, если мы хотим успеть к ужину.

Мария улыбнулась откровенно фальшивой улыбкой и присела рядом с ним.

Эли махнул рукой.

— Что ты, Ричард. Если ты заказывал столик в ресторане, приношу свои извинения. У меня готов ужин на троих. — Он взглянул на высокие деревянные напольные часы с римскими цифрами. — Через несколько минут нас уже позовут.

Эли Лэддингтон действовал Ричарду на нервы. Само имя Эли вызывало во рту кислый привкус. Он не понимал, как слово может иметь мерзкий вкус. Но еще более горьким было настоящее имя Эли — великий падший ангел Белиал — из этого имени и были взяты буквы «э», «л», «и». Может быть, думал Ричард, оно напоминает многовековую работу, которую они делали вместе и которая в конце концов высосала из него все силы. В любом случае он устал — устал от Эли, от работы, от миссии. В одиночестве он чаще всего размышлял о том, как освободиться, выйти из игры. Но не мог поделиться этими мыслями ни с кем, и уж тем более с Эли или Марией.

В комнату вошел слуга и объявил, что ужин готов.

Эли протянул руку, Мария встала и оперлась на нее. Ричард поплелся позади. Он не сводил глаз с ее гибкой спины в вырезе платья. Ее кожа была сладкой, как мед. И она не останется с ним, если он откажется от своей власти и отвергнет свои права, принадлежащие ему по происхождению. А он так ее хочет. Только это удерживало его рядом с Эли и в конечном счете рядом со Старцем. Впрочем, Эли понимал, что так и будет, потому-то и познакомил его с Марией. Мария — поводок, на котором он его держит. Если бы не жена, все давно было бы кончено. Власть уже не возбуждала Ричарда, грандиозность и величие миссии, которая длилась целую вечность, уже не вдохновляла. Он охладел ко всему этому.

Эли проводил Марию к ее месту и сел во главе стола — длинного стола семнадцатого века для официальных обедов, который он перевез из Шотландии. Мария села по правую руку от него, Ричард — по левую.

К удивлению Ричарда, Эли не поднял бокал с вином, чтобы произнести тост. Напротив, первые несколько минут протекли в неуютном молчании.

— Вы не будете возражать, если я подам только горячее? — спросил Эли. — Пропустим закуску и суп. Я не в настроении. Надеюсь, вас это устроит. Разумеется, салат и овощи будут. Но мне не терпится перейти к основному блюду — ягненку. Думаю, вполне уместный выбор.

— О, я согласна, — сказала Мария. — Да и вообще мне надо есть поменьше.

Ричард подавил высокомерную улыбку. Она совершенно не уловила соль шутки. «Перейти к ягненку». Она не поняла этого символа. В голове зазвучали слова древней молитвы: «Агнец Божий, взявший на себя грехи мира, будь милостив к нам».

Звон вилки, которой Эли постучал по тарелке, заставил Ричарда поднять глаза.

— Теперь я уже могу сообщить вам обоим, что подкупил Темпест Стар, — сказал Эли. — Она сделает все, что мы ей скажем. Отныне ее единственной мишенью станет Коттен Стоун.

— Отлично, Эли, — произнес Ричард. Что ж, одной заботой меньше, подумал он.

— А как ты заставил ее согласиться? — спросила Мария.

Эли погладил ее по руке.

— Я ее купил. Точнее сказать, это была сделка. Ей нужна слава и удача, и она получит и то и другое. Ты ведь знаешь, как это делается, правда, Мария?

Мария не ответила. Она посмотрела на Эли, перевела взгляд на салат и стала ковыряться в нем вилкой.

Эли сделал глоток «Каберне совиньон».

— Я не предлагаю тост, потому что не уверен в исходе, за который стоило бы выпить.

Пережевывая мясо, Ричард задумался, не собирается ли Эли отчитать его или у него просто ворчливое настроение. Он проглотил кусок и повернулся к хозяину:

— Я бы сказал, что ты должен радоваться победе в истории с Темпест Стар. Неужели ты недоволен, Белиал?

Эли откинулся в кресле и сплел пальцы вокруг бокала. Он явно отреагировал на то, что Ричард назвал его Белиалом.

— Отчего же так неприветливо, Ричард… Рамджал? Ты намекаешь на то, что мы должны обращаться друг к другу официально? Может, все-таки поговорим без чинов, по-семейному?

— Я ни на что не намекал.

— Тогда я предположу, что ты заметил камешек, попавший мне в ботинок?

Ричард положил вилку у тарелки.

— Ну и что, Эли? Всегда найдется заноза, которая тебя раздражает.

— Полагаю, тут ты прав. Но так всегда бывает, если стремишься осуществить план чисто, без проколов. Даже малейшая помеха может все разрушить.

— Разве ты недоволен тем, что мы сделали с агентом Венатори? Наш связной сказал, что все прошло идеально, без сучка без задоринки.

— Да-да, прими мои похвалы за это. Прости, что сразу не сказал. Превосходная работа.

— Спасибо, Эли. Я ценю твои похвалы. Коттен Стоун должна ясно и недвусмысленно понять наше предупреждение. Она помнит, что случилось с Торнтоном Грэхемом, и не может не провести аналогию. У нее не останется сомнений в том, с кем она имеет дело. А это послужит, так сказать, предупредительным выстрелом.

— Почему вы не можете просто убрать ее? — спросила Мария. — Вы избавились от агента, избавьтесь и от нее.

Ричард промокнул губы салфеткой, вопросительно посмотрел на Эли и перевел взгляд на жену:

— Потому что она — одна из нас. По крайней мере, наполовину. Ее отец был падшим ангелом. У нас есть физическая возможность избавиться от нее, но дело в том, что мы с самого начала поклялись не причинять вреда друг другу и тем, кто одной крови с нами. Только так мы можем увеличить свои ряды. Нам нужна большая армия. Если мы перейдем эту черту, нарушим обет, наш союз может быть разрушен навсегда. Нельзя допустить, чтобы численность нашего легиона уменьшилась. Лучше уж мы сломаем ее дух или вернем заблудшую овечку на путь истинный.

— Ясно, — сказала Мария, тщательно обдумав слова Ричарда. — Я все поняла, но тогда возникает другой вопрос, Эли. Агент Венатори мертв, и никто не подозревает, что у него вовсе не сердечный приступ. Почему же ты тогда так возбужден?

— Потому что вы не понимаете сути. Стержня всего дела. Не сомневаюсь, что Коттен Стоун поймет наше предупреждение. Она свяжет смерти Торнтона Грэхема и Томаса Уайетта, но пренебрежет этим.

— Почему? — не понял Ричард.

— Потому что тебе нужно нанести удар в самую уязвимую ее точку, пробить в ее броне брешь и поставить на колени. Нанести удар по Джону Тайлеру.

Мужской туалет

— Не передумал меня брать? — спросила Коттен Теда Кассельмана по телефону.

— Совершенно не передумал, — ответил Тед. — Если ты примешь мое предложение, это будет лучшей новостью за всю неделю.

— Сначала мне надо обговорить с тобой кое-что. Идет?

— Валяй.

Коттен откинулась на диванные подушки.

— Допустим, я бросаю свою работу. Я уже позвонила в «Газетт» и сказала, что ухожу. И даже написала заявление, но еще не отослала его.

— Ты сделала все как надо, — сказал Тед.

Коттен прикусила нижнюю губу.

— Не совсем.

— Так давай отправляй письмо, и пусть эта дурацкая работа достается Темпест Стар и «Курьеру».

— Я так и хочу сделать. Но «Газетт» заплатила мне аванс за материал о руинах в Нью-Мексико. Проблема в том, что материала нет. То есть сюжет есть, но он еще не закончен. Я хочу доработать его для Си-эн-эн, но не могу разорвать контракт, если не верну деньги «Газетт». — У Коттен все внутри сжалось. — А денег у меня нет…

— Я об этом позабочусь, — сказал Тед.

— Нет, я хочу не этого. Я предлагаю сделку. Постарайся отнестись непредвзято.

Следующие пять минут Коттен рассказывала Теду во всех подробностях про хрустальные таблички — в Перу, в Нью-Мексико и про последнюю, утерянную. Она рассказала о Гапсбургах, о Томасе Уайетте, его сотрудничестве с Венатори и смерти, которая, как она убеждена, произошла вовсе не по естественным причинам.

— Это сюжет, который я собираюсь сделать для Си-эн-эн. Тед, эта история даже серьезнее, чем заговор Грааля. Я уверена, что таблички собственноручно созданы Господом и что в них содержится послание к…

— Коттен, меня не надо убеждать — я тебе верю, верю в твое чутье и твой профессионализм. Кроме того, я отлично понимаю, что ты будешь раскручивать этот сюжет независимо от того, заплатит тебе Си-эн-эн или нет. Я прав?

Коттен прижала телефон плечом и очень тихо, почти шепотом, произнесла:

— Это очень важно для меня, Тед.

— Сколько ты должна «Газетт»? Кстати, возвращать мне деньги не надо. Си-эн-эн даст аванс и оплатит работу отличного журналиста и первоклассный новостной материал.

— Должна я примерно две тысячи долларов. Еще надо показать фотографии перуанской таблички специалисту, а это означает дорожные расходы. Мы с Томасом искали экспертов по хипу и выяснили, что один из лучших специалистов в мире работает в Чикаго. С него я и начну.

— Не вопрос. Клей марку и отправляй свое письмо о расторжении контракта. Тебе нечего делать в этом вонючем таблоиде. Возвращайся домой, в Си-эн-эн, и все будет хорошо.

— Но я еще не готова переезжать в Нью-Йорк. Сначала надо довести до ума сюжет с табличками.

— Ну что ты, детка. Работай там, где тебе удобно. А о переезде подумаем потом.

— Тед, ты просто чудо. Я серьезно.

— Да-да, конечно. Хочешь подольститься, чтобы я повысил тебе гонорар.

Оба засмеялись.

— Слушай, ты общаешься с Джоном Тайлером? — спросил Тед.

— Да. Я разговаривала с ним сразу после смерти Томаса и вчера. Тело отправили в Вашингтон на частные похороны. У него не было родных, поэтому придут только представители посольства и члены Венатори. Джон обо всем позаботился. Мы с ним говорили очень долго.

— У вас с ним особые отношения. Досадно, что он священник — точнее, даже архиепископ.

— Ну да, он священник. И что с того?

— Вот я и говорю: досадно. — Тед секунду помолчал. — Ладно, не буду больше мучить тебя этими разговорами. Как я понимаю, это больная тема.

— Вроде того, — сказала Коттен.

— Ладно, детка, высылай мне свой план передвижений и держи в курсе дела. Я добуду тебе денег, а когда будешь готова, звони. Я закажу все, что надо, через командировочный отдел Си-эн-эн.

Прилетев в чикагский аэропорт О’Хара, Коттен доехала на автобусе до гостиницы «Краун-плаза» в Гриктауне. На три часа у нее была назначена встреча с доктором Гари Эвансом на факультете антропологии Иллинойского университета.

Без пяти три она стояла перед его секретаршей.

— Меня зовут Коттен Стоун. У меня встреча с доктором Эвансом.

В правой руке она держала маленькую кожаную папку на молнии.

— Пришла мисс Стоун, — сообщила секретарша по телефону. Секунду она слушала, и повесила трубку. — Проходите, доктор Эванс ждет.

Коттен легонько постучалась и зашла в кабинет.

— Добрый день. — Эванс протянул ей руку через стол.

На вид ему было лет шестьдесят пять — сальные прилизанные волосы, мешковатый костюм. Стекла очков были столь же внушительны, сколь и его среднезападный акцент. Кабинет был маленьким и загроможденным — книги, бумаги и папки стояли стопками вдоль стен.

— Спасибо, что согласились меня принять, доктор Эванс.

— Вы сказали, что у вас есть хипу. — Он с любопытством посмотрел на ее папку. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Коттен села напротив Эванса.

— С самого вашего звонка жду не дождусь, когда вы покажете свою находку, — сказал Эванс. — Особенно учитывая, что я увижу ее первым.

Коттен положила папку на колени.

— Да, вы первый.

— А как к вам попало это хипу? По телефону вы, похоже, не хотели вдаваться в подробности.

Коттен с трудом сглотнула.

— Слишком сложная история, чтобы рассказывать ее по телефону. И еще: наверное, я ввела вас в заблуждение. У меня нет собственно хипу, у меня только фотографии.

Коттен расстегнула папку и вытащила три снимка хрустальной таблички пять на семь, которые распечатала дома. Она разложила их на столе Эванса, наблюдая за его лицом — он часто заморгал и нахмурился, придвинув фотографии ближе.

— Что это?

— Хрустальная табличка, обнаруженная на отдаленном археологическом объекте в перуанских Андах.

Эванс полез в ящик стола и достал большую лупу. Взяв первую фотографию, он стал внимательно рассматривать ее, поворачивая под разными углами. Затем перешел ко второй и к третьей.

— Что вы об этом думаете? — спросила Коттен. — Нижняя часть таблички напоминает хипу. Линии — это веревки, а точки — узлы. Такое возможно?

— Возможно, — сказал Эванс, пожав плечами. — Я ничего не понял. Что это вообще за табличка? Я-то думал, что вы принесете настоящее хипу. — Он поднял глаза. — Не знаю точно, что это у вас, мисс Коттен, но боюсь, что ничем не смогу помочь. Мне надо видеть само хипу. Способ плетения нитей, их цвет — все это не менее важно, чем узлы — или, в данном случае, точки.

— Но по ним можно хоть что-нибудь понять? Не могли бы вы разобраться с линиями и точками? — Она услышала в своем голосе нотки отчаяния.

— Исследование займет много времени, а у меня со временем туго. Вы можете хотя бы верифицировать эти фотографии или представить доказательства, что это снимки подлинного артефакта? Насколько я вижу, это может быть просто гравюра на стекле.

— Нет, это не гравюра на стекле. Я же объясняю: это хрустальная табличка, обнаруженная на археологических раскопках в Перу. А снимки я сделала сама, перед тем как табличка была уничтожена. Неужели вы не читали об этом происшествии? Доктор Карл Эдельман, весь лагерь…

— Ах да, убийства. Разумеется, читал, но не припомню, чтобы там упоминалась какая-то хрустальная табличка.

— Потому что она была уничтожена. Из-за этой таблички все и погибли. Все, кто ее видел, мертвы.

— Вы тоже ее видели, мисс Стоун, а вы живы.

Коттен встала и ткнула пальцем в одну из фотографий:

— В этих надписях, в этих хипу, содержится важнейшая информация, настолько важная, что…

— Прошу меня извинить, мисс Стоун.

— Я вас умоляю… Мне вас так рекомендовали. И я так надеялась…

Эванс собрал фотографии и протянул ей.

Коттен отступила.

— Взгляните на них еще раз. Очень вас прошу, доктор Эванс. Когда выпадет свободная минутка или просто разберет любопытство, взгляните на них. Мое имя и телефон записаны на обороте.

Она повернулась и вышла из кабинета.

Лестер Риппл пришел заранее. Он всегда приходил заранее. Трижды объехал квартал, перед тем как выйти из машины, и трижды обошел вокруг здания. Проклятые глаза слезились, как у плачущего ребенка. А все этот ветер, будь он неладен.

— Третий этаж, — произнес он вслух, вспоминая, куда было велено прийти. Может, это предзнаменование. Третий этаж. Третий этаж. Третий этаж.

Он посмотрел на часы. Все-таки чересчур рано, но бродить по улице он уже не мог. Он знал, что щеки покраснеют от холода, а глаза… Господи, первый день на работе, а он явится таким чучелом. Его могут уволить, не успев принять. А работать хотелось, пусть даже не на физическом факультете, куда он изначально подавал заявление. Но им понадобился математик на факультете антропологии. Поди разбери. Его должность будет называться «доцент-исследователь». В перспективе — бессрочный контракт. Это хорошо. Должностные обязанности — проводить исследования в рамках программы, получать гранты и публиковать научные статьи. С последним пунктом может выйти заминка, потому что никто еще не соглашался печатать его нитяную теорию. А отступать от нее он не собирался. Но с другой стороны, не требовалось читать лекций, и это его устраивало. Хотя при чем тут антропология? Не терпелось узнать, что же его ожидает.

Риппл зашел в здание и стал подниматься по ступенькам. Даже если придется немного подождать — неважно, он должен быть пунктуальным. Нет оправданий тем, кто опаздывает.

— Черт, черт, черт, — выругался он, не пройдя и половины первого пролета. Подмышки взмокли, над губой выступил пот. Нервы. В этом все дело, он разнервничался. Вспомнилась реклама по телевизору: «Они не должны видеть, что ты потеешь».

А потом в кишечнике начались спазмы. О господи. Надо зайти в туалет. Не может же он сидеть перед новым начальником, когда у него пучит живот? А вдруг он не сможет сдержаться? Вспотеет, покроется мурашками, да еще и не сможет сдержаться?

Риппл помчался вверх по лестнице и наконец оказался на площадке третьего этажа. Понесся по коридору, моля бога, чтобы там оказался туалет. И действительно, медная дощечка гласила, что за дверью мужская уборная.

Сидя на унитазе, он достал из кармана упаковку имодиума, разорвал ее и разжевал две таблетки двойного действия.

«Спасен», — подумал он.

Наконец, почувствовав себя лучше, вышел из кабинки и вымыл руки. Аппарат по выдаче бумажных полотенец регулировался детектором движения. Скажите, пожалуйста! Он помахал рукой, и вылезла салфетка. Вытерев руки, он бросил ее в мусорное ведро.

И вдруг что-то привлекло его внимание. Он нагнулся над ведром. Как бы это достать, не запачкав руки? Выпрямился и три раза махнул перед аппаратом. Оторвал вылезшую салфетку и положил на правую ладонь.

Лестер Риппл сунул руку в ведро и вытащил три фотографии.

Искушение

Пасмурным вечером Папа в одиночестве шел по садам Ватикана. Мимолетное тепло осеннего дня исчезло, поэтому поверх сутаны он надел куртку. Провел время в уединенной часовне, оплакивая потерю Томаса Уайетта.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[29], — произнес он, осеняя себя крестным знамением и моля о том, чтобы Господь даровал душе Томаса Уайетта вечный покой. Папа открыл Библию, нашел стих четвертый двадцать третьего псалма и вслух прочел:

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо…[30]

— Удачная цитата.

Понтифик остановился и посмотрел туда, откуда донесся голос. Старец, пепельные волосы которого были почти того же цвета, что и шелковая рубашка, сидел на скамейке у дорожки. Он приподнял воротник черного пальто.

— Посидишь со мной? — спросил Старец и жестом указал на скамейку.

— Чего ты хочешь?

— Минуту твоего времени. — Он улыбнулся; слова звучали спокойно и вежливо.

Понтифик помедлил. Своим миролюбием Старец явно хотел сбить его с толку.

— Нам нечего сказать друг другу.

— Наоборот. Мы столько можем сказать друг другу, что сейчас всего и не обсудить. Поэтому приходится выбирать самое важное. — Он похлопал рукой по скамейке. — Но я настаиваю, чтобы сначала ты присел и отдохнул.

Понтифик медленно сел, закрыл Библию и положил ее на колени.

— Я удивлен, — произнес Старец. — Мое появление совсем тебя не напугало. Похвально.

— Разве я должен бояться? — Папа обвел рукой окружающие их сады. — Ты нанес мне визит на моей территории. Скорее это ты должен беспокоиться.

Старец покровительственно подмигнул:

— Один из твоих воинов погиб.

— Это случается на войне.

— За ним последуют и другие.

— Я уже спрашивал тебя: чего ты хочешь?

— Чтобы в итоге ты сдался.

— Это невозможно. Оказывается, ты не умеешь смотреть в будущее. Что, века унижения лишили тебя разума?

— Мне предъявляли и худшие обвинения.

— У меня нет времени на болтовню.

— Тебе придется найти время. Скоро на твоих руках окажется кровь очень многих, если ты допустишь, чтобы дочь Фурмиила узнала тайну.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты не понимаешь? Неужели ты так и не понял, как мне больно? Дело не в унижении, дело в мучениях и горечи потери. И ярости. Если у тебя из рук вырывают рай, приходится искать способ сравнять счет. На моем месте ты поступил бы точно так же.

— Наверное, тебе стоило задуматься об этом раньше, до того, как ты объявил себя равным Творцу. Нет, я не поступил бы так же, как ты.

— Но ведь я и был равным Ему. Мы все были равны. Все были прекрасны. И все заслуживали одного и того же. Но Ему не понравилось, когда я бросил Ему вызов. Потому и произошла эта битва. Во мне и в тех, кто перешел на мою сторону, Он увидел угрозу и не стерпел этого. И не надо льстить себе: ты такой же, как я, потому что в глубине твоей души таится ненависть, неверие и тьма. Они живут в сердце любого человека.

— Ты сказал, что на моих руках будет кровь…

— Время на исходе. Эта женщина подбирается к тайне все ближе. Я не могу допустить, чтобы она ее разгадала.

— Поэтому ты убил Томаса Уайетта? Ты боишься Коттен Стоун?

— Меня раздражает ее упрямство. Если торопить последние дни, из-за одного ее упрямства нам придется показать себя. А это само по себе отпугнет от нас многих.

— Еще раз спрашиваю: чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты вмешался.

— Если я вмешаюсь, это спасет те жизни, о которых ты говорил?

— Сделай так, как будет лучше для всех. Убеди ее остановиться, развернуться, сдаться. Если она будет продолжать, это лишь причинит ей еще больше боли. И в конце концов она сделает больно человеку, которого любит больше всех.

— Если я сделаю то, о чем ты просишь, что получу взамен?

— Абсолютную власть.

— У меня и так много власти.

— Богатство, какого не было ни у одного короля.

Понтифик указал на папский дворец:

— А это что такое, по-твоему?

— Ты слишком узко мыслишь. Ты даже представить себе не можешь, что я могу тебе дать. Это за рамками твоего воображения.

— Да, я обычный человек и никогда не претендовал на большее.

— Тогда я дам тебе мудрость и ум, и ты превзойдешь всех великих мыслителей прошлого и настоящего.

— А сам ты знаешь эту тайну? Ту тайну, которую ищет она?

— Да.

— Расскажи, и я сделаю то, о чем ты просишь.

Старец громко засмеялся.

— Что тут смешного?

— Я не глупец.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Папа.

— Просвети меня.

— Я думаю, что у тебя безвыходное положение. И все равно — ты должен понимать, что нет такого искушения, на которое я поддался бы.

— Я не буду предлагать дважды.

— И еще я понял, что совсем скоро Коттен Стоун нанесет тебе очень болезненный удар.

— Взгляни на свои руки. Видишь кровь? Сможешь ли ты пережить это?

Понтифик встал и повернулся к Старцу спиной.

— Уходи прочь, — сказал он.

Когда он обернулся, чтобы повторить приказ, скамейка уже опустела.

Халк

Лестер Риппл сгреб все, что лежало на карточном столе у телевизора, и разложил это в коридоре, ведущем в спальню, поделив на три кучки. Надо было освободить пространство для работы. Свободное пространство — свободный разум.

Он сел на складной стул и разложил на виниловой столешнице три фотографии. Рядом положил увеличительное стекло с подсветкой.

Обнаружив в мужском туалете эти фотографии, он не мог дождаться, когда окажется дома. Он определенно не хотел, чтобы в первый день на новой работе кто-нибудь увидел, как он роется в мусорном ведре в уборной. Но одного взгляда на эти снимки хватило, чтобы приковать его внимание. Доктор Эванс наверняка решил, что он кретин, у которого бардак в голове, потому что весь день, пока его вводили в курс дела, он постоянно возвращался мыслями к фотографиям. Риппл был способен думать лишь о том, как бы взглянуть на них еще разок. Он запомнил, что одна часть чего-то, напоминавшего толстый кусок стекла, была покрыта глифами или петроглифами, но поразила его нижняя часть.

Неужели это оно, и ему не показалось?

Когда рабочий день закончился, он пулей полетел по коридорам и выскочил из здания университета. В портфеле лежали три фотографии. Дома он рассмотрит их не торопясь.

Риппл склонился над первым снимком и поднес к нему увеличительное стекло. Провел пальцами по рядам линий и точек. В мозгу словно нажали кнопку «пуск», и мысли понеслись быстрой чередой.

Числа. Математические символы. Числа, символы и слова? Уравнения. Кусочки. Фрагменты. Да-да, и числа, и символы, и слова. Они шли подряд, а мозг обрабатывал их, как сверхмощный компьютер.

Внезапно Риппл откинулся на спинку и убрал увеличительное стекло. Дыхание сбилось, словно он только что взбежал по лестнице.

Халк. Вот что. Он нарисует Невероятного Халка зеленым фломастером и подождет, пока в голове все встанет на свои места.

Лестер Риппл схватил с дивана последний номер «Международного журнала теоретической физики», вынул из стаканчика зеленый маркер и вернулся к карточному столику. Чтобы подписаться на журнал, ему пришлось экономить весь год; подписка обошлась в 1800 долларов с мелочью, но журнал выполнял сразу две задачи. Риппл читал его и рисовал в нем.

Лестер нашел страницу, на которой еще не было набросков, и принялся рисовать. Постепенно на полях возник Халк с такой гримасой, словно пытался поднять чудовищный вес.

Тут же полегчало, хаотические мысли упорядочились, информация методично выстраивалась в логически выверенные структуры. Он мурлыкал себе под нос песню из «Топ-Гана». Эпизод, где Том Круз и его друзья-пилоты поют ее, один из самых любимых. Может, вечером стоит еще раз посмотреть этот фильм. Он пересматривал его чаще всех.

Риппл нарисовал только голову, лицо и левую часть туловища Халка, но этого было достаточно. Если понадобится, он еще раз сделает перерыв и дорисует правый бок.

Он снова взялся за фотографии и принялся делать заметки на клочке бумаги, который упал на пол, когда он разгребал стол. Вскоре он понял, что для всех заключений и расчетов на этом листке не хватит места.

Риппл побежал на кухню. Там, под полкой для столового серебра, был шкафчик, набитый блокнотами с линованной бумагой. Ему нужно было много блокнотов.

Еще там был пластмассовый стаканчик с остро заточенными карандашами и точилка в виде Бэтмена. Он взял три блокнота, три карандаша, точилку и вернулся к столу.

Через три часа Риппл встал и принялся ходить вокруг стола.

Кто написал это? Кто повторил его нитяную теорию? Да, это развернутая версия, записанная в виде комбинаций ключевых слов и уравнений квантовой механики. Некоторые части читались как цельные предложения, но потом к ним примешивались сложные уравнения, и все это было записано в трехмерном бинарном коде. Самым трудным при расшифровке оказалось понять, где этот код соответствует языку, а где — математическим формулам. Очень хотелось расшифровать, последние фрагменты, но это было невозможно — они были засвечены вспышкой. Но он не сомневался: что бы там ни было написано, это лишь подтверждало его теорию.

Итак, она перед ним, его же нитяная теория, выцарапанная на непонятной стеклянной глыбе, и теория эта доказывает существование множественных параллельных миров, творимых энергией мысли и находящихся в одном временном отрезке. Нитяная теория гласила, что каждая мысль отражается в мире, в котором мы живем, а в силу этого — и во всем космосе. Все вероятности уже случились. Все результаты уже существуют. Кто-то параллельно с Рипплом доказал взаимосвязь и взаимопроникновение материи, энергии, души и духа. Как и в его теории, здесь прокладывался мост между квантовой механикой с ее квантово-волновым дуализмом и законами классической физики. Риппл уже ответил на вопрос: если электрон может одновременно находиться в двух местах, почему мы так не можем? Если освободить разум, дать возможность пересмотреть понятие реальности, ответ очевиден.

Риппл снова сел и взглянул на фотографии и свои записи. Затем перевернул первый снимок и прочел номер телефона и имя.

Громким, уверенным голосом он произнес:

— Здравствуйте, мисс Стоун. Говорит доктор Риппл с факультета антропологии Иллинойского университета.

Он повторил это вступление еще два раза и отправился на кухню к телефону.

— Эванс даже не взглянул на них, Тед, — говорила Коттен по мобильному телефону, открывая дверь в номер. — Я оставила ему снимки, но вряд ли он станет тратить на них время. Извини, что пустила твои деньги на ветер.

— Ничего, все мы иногда заходим в тупик, — ответил Тед Кассельман. — Ты же знаешь, это издержки нашей профессии. Кто там еще у вас с Томасом Уайеттом в списке экспертов?

— На Эванса мы возлагали больше всего надежд. — Коттен положила пустую папку у кровати. — И я считаю, что это пустая трата времени и денег — летать по всей стране и искать того, кто взялся бы за эти фотографии. — Она опустилась на кровать. — Кроме того, я хочу поехать на похороны Томаса. Я чувствую, что должна.

— Но это ведь уже ничего не изменит.

— Я знаю, но так будет правильно. Мы только начали узнавать друг друга… Я уверена, что если бы случилось наоборот, он обязательно пришел бы попрощаться. Как только вернусь — сразу возьмусь за сюжет. Но мне надо слетать туда.

— Помочь тебе чем-нибудь? Может, заказать гостиницу?

— Тед, ты хуже родного отца. Я уже большая девочка и умею ходить по улицам сама.

— Я просто забочусь о тебе, детка.

— Скоро позвоню, — пообещала она и нажала отбой.

Ну вот, зря только потратила время, думала она, сбрасывая туфли и ложась на спину. Ясно, что остальные специалисты по хипу поведут себя точно так же. А ей сейчас нужно лишь одно — хорошо отдохнуть.

Зазвонил мобильник. Коттен открыла его, думая, что зачем-то перезвонил Тед. Но код вызова был местный — Чикаго.

Христофор Колумб

Коттен оглядела сидевших в «Старбаксе» — она искала человека в бейсболке с вышитым Койотом Вилли. Лестер Риппл сказал, что по кепке она его узнает. Но пока не было видно никакого Вилли.

Тут ее довольно сильно хлопнули по плечу, и она обернулась.

— Вы мисс Стоун? Я Лестер Риппл, из Центра андских исследований факультета антропологии Иллинойского университета.

Слова прозвучали так, словно он их отрепетировал. Потом он чихнул, сморщив нос, и протянул ей руку. Это был невысокий коренастый человек лет тридцати, со светлыми волосами, торчавшими из-под кепки, и слезящимися глазами. Под мышкой он держал потрепанный портфель.

— Рада познакомиться, Лестер, — поздоровалась Коттен, пожимая ему руку. — Прошу извинить, что не совсем поняла вас, когда мы говорили по телефону.

Лестер часто закивал.

— Я… я тут занял местечко.

Он развернулся и двинулся вперед, сталкиваясь буквально с каждым, кто попадался на пути.

— Извините. Извините.

Вот это и называется «слон в посудной лавке», думала она, следуя за ним. У него даже рубашка с одного бока вылезла из штанов, а надевая ремень, он пропустил сзади несколько петель. Классический ботаник.

— Вот тут. — Он выдвинул для нее стул.

На пол полетел листок бумаги, лежавший на сиденье. Коттен заметила, что на нем было написано слово «спасен», подчеркнутое три раза. Другой листок, тоже со словом «спасен», лежал по центру круглого столика, прижатый чашкой с нетронутым кофе.

— Я тут уже сижу какое-то время, — сказал Лестер. — Не хотел, чтобы мое место заняли, пока я хожу в туалет. — Он поднял листок с пола, уселся напротив Коттен и сказал: — Значит, так. Вы ведь знаете про Христофора Колумба? — Он закатил глаза. — Хотя, конечно, все знают про Христофора Колумба. А знаете ли вы, что разум воспринимает только то, что считает возможным?

Риппл уставился на нее, явно ожидая реакции.

Коттен покачала головой.

— Простите, но я не очень понимаю.

Лестер прижал ладони к глазам.

— Да-да, конечно. Есть у меня такая проблема.

Может, не стоило соглашаться на встречу с этим типом. Это не просто чудак — это самый настоящий сумасшедший.

— Стало быть, так, — начал он. — Я занимаюсь квантовой физикой, то есть изучаю мир на квантовом уровне. Кванты еще меньше, чем атомы. Там, в квантовом мире, не действуют законы нашего мира, и наоборот. В квантовом мире есть такое явление, которое мы называем суперпозицией, — это значит, что одна частица может находиться в двух или более местах или в двух или более состояниях одновременно. Это потому, что атом, к примеру, — не предмет, а лишь тенденция. Квантовая физика и занимается расчетом возможностей, и каждую секунду существует весь набор возможностей. И только когда сознание выберет одну из этих возможностей, та реализуется. — Он начал что-то писать на салфетке. — Вот смотрите.

Коттен посмотрела на салфетку. Похоже на уравнение, но с тем же успехом это могут быть бессмысленные каракули душевнобольного.

— Мистер Риппл, вы…

— Лестер. Называйте меня Лестер.

— Лестер, если вы хотите, чтобы я поняла, вам придется объяснять простым языком.

— Не хотите кофе — латте, мокко, что-нибудь еще?

— Нет, спасибо. Может, чуть позже.

— Я тоже не пью кофе, но пришлось взять чашку, чтобы занять столик. Я взял без кофеина, на тот случай, если все-таки придется его глотнуть. — Риппл скомкал салфетку и яростно почесал макушку, отчего волосы стали торчать во все стороны.

Ну и тип, подумала Коттен. И все-таки этот человек казался искренним, гениальным, пусть и чересчур странным.

Он положил перед собой другую салфетку, старательно нарисовал куб и придвинул салфетку к ней.

— Посмотрите внимательно. С какой точки вы на него смотрите? Снизу вверх, сверху вниз или сбоку?

— Сверху, — сказала она, глядя на Риппла.

— Нет-нет-нет. Вы не на меня смотрите, а на куб, — произнес он, словно задыхаясь.

Терпение истощалось, но Коттен уставилась на куб — и тут вдруг ее точка зрения изменилась. Она подняла глаза и улыбнулась.

— А теперь я смотрю на него сбоку.

— Ну? Теперь понятно?

— Это просто оптическая иллюзия, — сказала Коттен.

— Точно! — Риппл хлопнул ладонями по столу. — Я ничего не менял в рисунке — просто все возможности существуют одновременно. А ваше сознание определяет, какая из перспектив становится реальностью — тем, что вы видите. Вот что такое на самом деле наш мир — набор возможностей, или, как вы сказали, иллюзий. Реальность — это иллюзия. А иллюзия — реальность, но только если вы примете ее и станете ее участницей.

Коттен откинулась на спинку стула. Она стала смутно понимать, о чем он говорит.

— Я понимаю, что вам трудно это осмыслить и принять. Итак, вернемся к Колумбу. Из истории известно, что когда корабли Колумба приближались к островам Карибского моря, местные жители просто не увидели их. Почему? Да потому что не могли себе их вообразить, у них не было понятия о трехмачтовом корабле весом в сотню тонн. Шаман смотрел на море, видел волны, расходящиеся перед носом корабля и понимал, что там движется нечто. Но его разум был не в состоянии воспринять сам корабль. Когда же он долго смотрел на горизонт, корабли, в конце концов, приобрели очертания. И он смог их увидеть. И как только шаман описал их остальным, и они сосредоточились, то увидели их тоже.

— Но ведь это легенда, — сказала Коттен.

Риппл пожал плечами.

— Любой специалист по квантовой физике поймет эту закономерность, только ему трудно будет ее объяснить. Я уже говорил: в квантовом мире атом может находиться в двух или нескольких местах одновременно. И это совершенно точно документировано. Это вам не история про Колумба. Но целая пропасть лежит между квантовым миром и тем, что мы видим невооруженным взглядом. Почему, к примеру, этот стол не может находиться одновременно в двух, трех или тысяче местах, как могут частицы в квантовом мире?

Риппл снова вытер лоб.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответила Коттен, беседа все больше и больше захватывала ее.

— А вот я нашел ответ. Это часть моей нитяной теории. — Риппл достал из портфеля коричневую папку и вынул оттуда три фотографии. — И то же самое сказано здесь, на этих снимках, которые вы сами и сделали. Все мои вычисления и объяснения зашифрованы тут. — Он ткнул пальцем в один из снимков. — Вы сказали, что ее нашли на раскопках в Перу. Как это?

— Я не знаю, как это, но именно там нашли эту табличку. Я сама видела, как ее доставали из-под земли. — Коттен помолчала и сложила руки на коленях. — Все, что вы мне сейчас рассказали, Лестер, очень интересно, но я сомневаюсь, что на табличке написано именно это. У меня есть основания полагать, что там содержится нечто большее, чем постулаты нью-эйджевской физики.

Лицо Лестера сморщилось, правый глаз заслезился.

— Но там действительно написано именно это. С помощью трехмерного бинарного кода. Очень замысловато. Кое-где — математические формулы, кое-где — слова.

— Тогда скажите, что в той части, где слова.

— Скажу, — отозвался Риппл. — Там сказано, что все возможности существуют одновременно, и так далее.

— И все?

— Ну да. Правда, я не разглядел две последние линии — там блик от вспышки.

Снова пустая трата времени, подумала Коттен.

— Уверена, что в научном сообществе найдутся люди, которые с радостью вас выслушают.

Риппл вытер лоб рукой.

— Мне можно оставить снимки у себя? — спросил он.

— Да, конечно. У меня есть копии. Спасибо, что потратили на меня время, Лестер. А теперь мне пора бежать. Мне еще надо выписаться из гостиницы и успеть на самолет в Вашингтон.

— Ах да. Правительственные дела, я полагаю, — произнес он, и разочарование отразилось в каждой черточке его лица.

— Похороны, — сказала она.

— Ох, простите.

Коттен встала.

— А что, по-вашему, там должно было быть написано? — спросил Риппл.

— Как мне остановить Армагеддон.

«ЗИГ-Зауэр»

Ричард Гапсбург вел взятый напрокат «бьюик лакросс» по Массачусетс-авеню в сторону Обсерватори-серкл. Три автомобиля отделяли его от мишени — пассажира на заднем сиденье серого «вольво». Ричард был зол, потому что перед этим упустил возможность сделать выстрел — не решился сразу и потерял несколько секунд, когда цель была открыта. А если он провалит дело, Эли преподнесет ему на блюдечке его собственные гениталии.

«ЗИГ-Зауэр Р226» лежал на пассажирском сиденье рядом с ним. Снайпер из Ричарда никудышный, но ему навязали это задание против воли. Он предлагал Эли нанять киллера, но тот отверг эту идею. Видимо, Эли не хотел привлекать посторонних, боясь возможных утечек. И еще — Ричард был уверен, что Эли снова его испытывает.

Ричард следовал за «вольво» по 14-й улице и шоссе 1. Он не мог подъехать ближе и выстрелить на ходу. Ну как можно одновременно вести машину и точно стрелять?

Ричарда не беспокоило, что кто-нибудь запомнит номер его машины и через фирму по аренде выйдет на него. Машину он брал по поддельным документам. Кроме того, повесил поверх номера другой, поддельный. Так что проблема не в том, что его могут выследить, а в том, чтобы не промахнуться.

Все то время, что он ехал по шоссе I–395 и аллее Джорджа Вашингтона, он обдумывал свой план. Впереди еще одна удачная возможность — аэропорт Рональда Рейгана.

Он увеличил скорость, обогнал две машины и наконец оказался прямо за «вольво», в нескольких футах. Голова цели виднелась через заднее стекло.

«Вольво» повернул к обочине, где прилетевшие пассажиры ждали автобусов и такси. Ричард поставил машину сразу за ним. Приоткрыл окно своего «бьюика» и высунул в щель полуавтоматический пистолет, прикрыв его выпуском «Спортс иллюстрейтед».

Из машины вышел водитель и открыл заднюю дверцу.

Цель показалась, и Ричард нажал на курок.

Коттен Стоун продиралась сквозь переполненный зал ожидания вашингтонского Национального аэропорта Рональда Рейгана. На плече висела дорожная сумка, Коттен смертельно устала от перелета и была обескуражена после поездки в Чикаго, встречи с доктором Эвансом и чудаковатым, но заинтриговавшим ее Лестером Рипплом. Она внутренне готовилась к похоронам Томаса, по-прежнему болезненно переживая его гибель. Лучше кого-либо она знала, что падшие ангелы шлют ей предупреждение: сдайся, остановись. Но она не имела ни малейшего намерения слушаться. Да и Томас не допустил бы этого. И она не хотела, чтобы его смерть оказалась напрасной.

У Коттен был забронирован номер в гостинице Джорджтауна. Сразу после похорон она собиралась созвониться с Тедом и снова приняться за расследование. Ни в коем случае нельзя его подводить. Он и так поставил себя под удар, взяв ее в Си-эн-эн. Под угрозой карьеры их обоих.

В конце зала народу было поменьше, Коттен замедлила шаг и стала искать монсеньора Дучампа, который обещал ее встретить. И вдруг замерла — взгляд упал на высокого мужчину в нескольких ярдах от нее. На нем были джинсы, черный свитер с высоким воротом и плотный замшевый пиджак. Его улыбка сияла в толпе. В одну секунду она узнала эти глаза.

— Джон! — прошептала она и побежала к нему. Бросив на землю сумки, крепко обняла его за шею. — Поверить не могу, что это ты.

Джон Тайлер обнял ее, а пассажиры обходили их кругом.

Коттен отпустила его.

— Извини. Меня могут неправильно понять — зачем-то бросаюсь на шею архиепископу. — Она подняла глаза к потолку. — Спрашивается, зачем?

Джон обхватил ее руками и прошептал:

— Привет, Коттен Стоун.

— Привет, Джон Тайлер.

Еще секунду они стояли, обнявшись. Как же уютно ей вот так, когда голова лежит у него на плече, когда он так близко. От легкого запаха одеколона, смешанного с запахом его кожи, на нее нахлынули воспоминания.

Наконец Коттен отпустила его и отступила на шаг. Вытерла слезы с глаз.

— Как я рада, что ты здесь.

— Я тоже. — Он подхватил ее сумку и ноутбук. — Идем. Меня ждет машина. — И направился к дверям.

Когда они вышли, Джон указал ей на серый с металлическим отливом «вольво», припаркованный у обочины. Они подошли ближе, и Коттен узнала человека, который стоял у машины.

— Здравствуйте, мисс Стоун, — произнес монсеньор Дучамп, открывая ей дверь.

— Много воды утекло после Нью-Мексико, монсеньор, — сказала Коттен. — Рада снова видеть вас. — И села назад.

— Взаимно, — ответил Дучамп. — Ваше преосвященство! — Он кивнул Джону, и тот залез в машину рядом с Коттен.

Секунду спустя «вольво» влился в поток машин.

Ричард заехал на территорию торгового центра и припарковал машину. Сердце по-прежнему бешено колотилось, гулко отдаваясь в груди. Он не попал в Тайлера и не знал, куда улетела шальная пуля. Он не видел, чтобы кто-нибудь падал. Когда он стрелял, глушитель пистолета и шум аэропорта сделали выстрел беззвучным. Никто и бровью не повел. Он швырнул пистолет вместе со спортивным журналом на сиденье, нажал на газ и умчался из аэропорта.

Все-таки он промахнулся.

Эли это не понравится.

Ричард вышел из машины, снял фальшивый номерной знак и выбросил в ближайшую мусорку. Снова сел в машину, откинул спинку и включил радио. Настроившись на станцию классической музыки, установил нужную громкость и откинулся на сиденье, закрыв глаза. Нет, он не создан для такого.

Ричард Гапсбург понял, что с него хватит.

Энергетическая решетка

Лестер Риппл собрал в кучу желтые листки, которыми был завален карточный стол.

— Без толку, — пробормотал он, сбрасывая их на пол.

Он не понимал. Он элементарно не понимал, что имела в виду Коттен Стоун, когда говорила, что собирается остановить Армагеддон. Да что она вообще вбила себе в голову про надписи на этой табличке — или как там она ее называла. Шифр излагал его теорию — плюс что-то еще. Какое это имеет к ней отношение? В конце концов, она просто безмозглая журналистка.

Лестер посмотрел на фотографии и вытер нос тыльной стороной ладони. Можно обойтись и без платка — это не простуда и не инфекция. Сопли чистые. Просто аллергия. Это как чистить по утрам уголки глаз.

Он посмотрел через лупу на часть фотографии с бликом.

— Армагеддон, — произнес он вслух.

Она действительно имела в виду ту самую, последнюю битву — или какую-то частную войну? Надо было попросить, чтобы она объяснила подробнее.

— Ничего не сходится, — сказал он. — Просто не понимаю.

Лестер Риппл сделал глубокий вдох и выдох через нос. Надо дать мозгам отдых. Самые невероятные озарения случались с ним как раз в такие моменты — когда он открывал себя вселенной и впускал в себя ее энергию. Именно так он открыл основы нитяной теории. Он должен сделать сознание чистым и восприимчивым. Но сначала, как учила бабушка, он должен поблагодарить Творца за то, что Тот даровал ему премудрость. Если он станет молиться о даровании мудрости, он заставит свой разум считать, будто этой мудрости у него нет. А если благодарить Господа за то, что у тебя уже есть, — это всегда помогает.

«Живи так, словно это правда, — оно и станет правдой, — часто повторяла бабушка. — Увидь то, чего хочешь, и оно к тебе придет».

Лестер знал, что у него в голове уже имеются все ответы. Весь секрет в том, чтобы их увидеть. Это примерно как с кубом, который он нарисовал для Коттен Стоун. Все дело — в точке зрения.

Когда в него влился свет, Лестер Риппл погрузился в полный покой. Темп, в котором работал мозг, замедлился. Хорошо. Это очень хорошо. Вот только как объяснить другим, что он чувствует? Ведь он словно бы оказывался в энергетической решетке, связывавшей все элементы космоса — а может, и того, что лежит за его пределами.

«Вольво» ехал к гостинице, а Коттен смотрела в окно.

— У тебя будет совсем мало времени, чтобы отдохнуть с дороги, — сказал Джон. — Ты, наверное, сильно вымоталась.

— О да. И морально. И физически. Сам понимаешь. Но ведь через пару часов все закончится, я снова буду в гостинице и отдохну.

Джон взял Коттен за руку.

— Ты сильная леди. Поверь мне, Господь не взвалит на тебя больше, чем ты сможешь нести.

Коттен прислонилась к Джону и положила голову ему на плечо:

— Не знаю, что бы я без тебя делала, — сказала она.

Какое-то время они просидели молча, потом Джон снова заговорил:

— Я тут думал… Чонси Уайетт, предок Томаса, украл табличку из Ватикана в девятнадцатом веке. Мы знаем, что в записке, которую он оставил, содержится подсказка о том, куда он ее спрятал.

Коттен подняла голову.

— Томас рассказал про своего предка и про записку, но мы не разобрались, что в ней сказано. Мы собирались слетать в Англию и найти его дальних родственников.

— Я думал о том же, — сказал Джон. — В лондонском отделении Венатори уже кое-что раскопали. Они нашли его двоюродную бабушку.

— Значит, туда мы и поедем, как только…

Неожиданно Дучамп ударил по тормозам, и Коттен с Джоном дернуло вперед. Колеса завизжали, и машина остановилась, но перед этим раздался громкий стук, и что-то тяжелое перелетело через капот.

— Господи, что это было? — спросила Коттен, глядя на заляпанное кровью ветровое стекло.

Обольщение

Коттен сидела в траве на обочине, пока полиция направляла машины в объезд места происшествия. Она поняла, что они застряли надолго, потому что были жертвы. Дучамп, очевидно, в шоке, и Коттен хотелось помочь ему. Остановив машину, он сразу выскочил из нее, за ним последовали Джон и Коттен. То, что они увидели, до сих пор стояло перед глазами.

На дороге лежало изувеченное и окровавленное женское тело. И словно этого было мало, в нескольких футах от нее лежал комок плоти — ее младенец-сын.

Теперь их тела накрыли желтым брезентом, и Коттен была благодарна за это. Лица матери и ребенка врезались ей в память. Коттен посмотрела на свои руки. Она вытирала их об рубашку, потом об траву, но на них все еще остались бурые пятна. Блузка была влажной, спереди — красные разводы, на лбу — полоска крови. Ребенок, в отличие от матери, умер не сразу, и Коттен пыталась остановить текущую из головы кровь, но это не помогло спасти малыша.

Пора перестать думать об этом. Но до нее доносился голос Дучампа, который разговаривал с полицейским.

— Не понимаю, откуда она взялась. Я вообще ее не видел. — Он повторял это снова и снова всем, кто готов был слушать.

Джон положил руку Дучампу на плечо и отвел его к обочине, где сидела Коттен. Она поднялась.

— Думаю, для расследования у полицейских уже есть все, что нужно, — сказал Джон.

Лицо Дучампа было совершенно белым — ни кровинки на губах и щеках.

— Вы ни в чем не виноваты, — произнесла Коттен.

Дучамп затряс головой:

— Мне надо было быть внимательней… если бы я только ее заметил… если бы вовремя свернул…

— Перестань себя терзать, — сказал Джон. — Это было очередное самоубийство. Женщина бросилась прямо под машину. Другого объяснения нет. Один из офицеров сказал, что нашли ее машину, которую она припарковала за аварийной полосой. Она все оставила там — ключи, сумочку, подгузники. Она не собиралась возвращаться. Сделала все целенаправленно.

— Джон, ну а ребенок? — возразила Коттен. — Зачем ей понадобилось убивать еще и малыша?

— Такова их стратегия. Чем ужаснее — тем лучше, — ответил Джон. — И не надо думать, что мы подвернулись случайно. Они шлют тебе предупреждение. Как с Томасом.

Коттен заправила волосы за уши.

— Мы должны положить этому конец. Мы должны найти последнюю табличку.

— Я не вернусь, — сказал Ричард по сотовому телефону.

Мария швырнула сумочку на кровать. Она уже совсем собралась на ужин к Эли, а тут Ричард выделывает фокусы.

— Что ты такое говоришь? Ты разобрался с Тайлером?

— Я пытался, но не получилось. Я больше не могу этим заниматься. У меня кончился порох.

Мария обошла кровать.

— Послушай меня, Ричард. Ты устал и нервничаешь. В таком состоянии нельзя принимать решения. Ты не способен ясно мыслить. Ближайшим же рейсом возвращайся домой. А я поговорю с Эли. Он придумает, как покончить с Тайлером другим способом.

В трубке молчали. Мария прикусила губу с такой силой, что выступила кровь. Если Ричард пошел ко дну, она отправится ко дну вместе с ним. Она зашла слишком далеко, чтобы давать задний ход.

— Ты меня еще слушаешь? — спросил Ричард.

— Да.

— Я люблю тебя, Мария. Поехали со мной. Мы будем вместе. Уедем куда-нибудь, куда угодно, лишь бы подальше от Эли. Если захочешь, заведем ребенка.

— Ричард, да что с тобой? Ты сам себя слышишь? Ощущение такое, что я говорю не с тем Ричардом, который был в Нью-Мексико. Ты жалок.

— Нью-Мексико был моей лебединой песней. Эта власть меня больше не цепляет. Я не получаю от нее ничего. И я больше не верю в…

— Чушь собачья. Ты для этого рожден. Это у тебя в крови. Мы поднимемся вместе и победим. Ты не можешь вот так просто выйти из игры. Так не делается.

— Так сделал Фурмиил, отец Коттен Стоун.

— И посмотри, что с ним стало! Он настолько пал духом, что убил себя.

— Мария, ты приедешь ко мне?

Не ответив, она бросила трубку. До встречи оставалось тридцать пять минут, теперь надо еще и переодеваться. Брючный костюм роскошен, но для сегодняшнего вечера нужно платье.

— Он провалил дело, — сказал Эли, сидящий во главе стола. Мария сидела справа от него. Они ужинали вдвоем.

Марии стало дурно. Если Эли уже поговорил с Ричардом, она обречена.

— Ты говорил с Ричардом?

— Он не снимает трубку.

Исполнение приговора оттягивается, подумала она. Если удастся сделать так, чтобы они еще какое-то время не разговаривали, если удастся сделать так, чтобы Эли не рассвирепел, она сумеет вернуть мужа.

— Может, у него разрядился мобильник? Такое случается.

— У Ричарда есть зарядное устройство для автомобилей. И обычное зарядное устройство. Он не хочет со мной разговаривать.

Мария положила столовую ложку.

— Не сомневаюсь, что он скоро позвонит. У него было напряженное время. Дождись, пока я с ним поговорю. Предоставь мне свободу действий, Эли. Доверь Ричарда мне, как раньше. Не забывай: это моя работа.

— Твой муж несчастлив.

У Марии душа ушла в пятки. Она дала Эли обет в обмен на то, что называла своим воскрешением, — следить за тем, чтобы Ричард не отбивался от рук и всерьез занимался их общей миссией.

— Я делала все, что в моих силах. Ричард просто склонен зацикливаться.

— Ты удовлетворяешь его?

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Как у вас с сексом?

Мария отодвинула тарелку с супом.

— У нас все прекрасно. Ты же знаешь, что чувствует ко мне Ричард. И как он ревнует меня к тебе. — «Шаг номер один». — И справедливо ревнует. В тебе есть сила и привлекательность. Ни одна женщина не устоит перед этим.

Строгие, жесткие линии его лица разгладились.

— Люблю, когда ты льстишь мне.

Мария дотянулась до его руки и погладила ее.

— Это не лесть, ты сам прекрасно знаешь.

Эли глотнул вина.

— Что ж, будем надеяться, что скоро Ричард позвонит и внятно объяснит, что случилось.

У Марии не было аппетита. Ужин состоял из шести блюд, и если она покажет, что тревожится, Эли это заметит.

— В Ричарде нет той силы, что есть в тебе. У него масса слабостей.

— Именно поэтому на сцене появилась ты.

— Ричард никогда не восхищал меня так, как ты. — Она опустила глаза, словно ее смущало собственное признание. — Если бы не мой долг по отношению к Ричарду… — Она посмотрела на Эли и выжала из глаз слезы. — Я живу с Ричардом только потому, что ты этого хочешь. Но ведь ты знаешь, кого я хочу на самом деле.

Эли допил вино.

— Раньше ты ничего подобного не говорила.

— Я считала, что это неуместно. Но я тысячу раз давала тебе понять это — вспомни, как я к тебе прикасалась и позволяла тебе прикасаться ко мне. Неужели ты не замечал? Неужели ты настолько слеп? Даже Ричард все видел.

Эли налил себе еще вина и, откинувшись на спинку, стал разглядывать ее.

У Марии до боли скрутило живот. Она надеялась, что насквозь он ее не видит.

«Шаг номер два».

Рука скользнула под стол и легла на колено Эли. Сначала она оценивала ситуацию и не шевелилась. Но он не протестовал, и она ласково погладила его бедро.

Улыбнувшись, сказала:

— А ведь мы могли бы использовать обе возможности. Ричарду не обязательно знать. Я могу по-прежнему держать слово и при этом служить тебе несколькими способами.

Эли молча смотрел на нее, не отводя глаз. Она буквально видела, как он взвешивает ее слова. Это хороший знак. Один из узелков в животе расслабился.

— Так вот почему ты предложила мне поужинать вдвоем, когда Ричард уехал? Потому что ты так же хочешь меня, как я хочу тебя?

Мария убрала руку, встала и вплотную подошла к Эли.

— Допивай вино, — сказала она, взяв его свободную руку и просунув под платье, на пах. — А когда закончишь, поднимайся наверх, чтобы попробовать на вкус меня. Потом шепнешь на ухо, какова я по сравнению с вином.

Мария отступила на шаг, расстегнула платье и приспустила его с одного плеча, так что обнажилась спина и одна грудь.

«Шаг номер три».

Когда она выходила из комнаты, платье упало на пол.

Вайолет

— У Венатори, видимо, приличный бюджет, если они могут позволить себе апартаменты на площади Кадоган, — сказала Коттен Джону, когда он, приведя себя в порядок после дороги, зашел к ней в номер. — Наверняка это стоит целого состояния.

Они с Джоном прилетели в Лондон через три дня после похорон Томаса.

— Нравится комната?

Коттен осмотрелась.

— Нравится — не то слово. Просто роскошная. Только я не понимаю, почему они тратят на меня такую кучу денег. И еще — не хочу обидеть, но не понимаю, почему они тратятся и на тебя, а не на какую-нибудь шишку из Венатори.

Джон впился в нее взглядом.

— Как раз на шишку из Венатори они и тратятся.

— Что-что?

Она помолчала, осознавая, что он сейчас сказал.

— Постой, у тебя есть должность — что-то там такое по сакральной археологии. У тебя нет должности кого-то там в Венатори.

— Твоя наивность всегда была частью твоего обаяния, — улыбнулся Джон. — Я был прелатом папской комиссии по сакральной археологии — хотя теперь это скорее формальность.

— Формальность? — Коттен отступила на шаг. — Ты говоришь так, словно хочешь сказать «прикрытие».

— Иначе нельзя. Все знают, что Венатори существует, но никому не известна ее внутренняя иерархия. В противном случае верхушка организации стала бы легкой мишенью. Я докладываю напрямую Папе. И у меня нет ни официального ранга, ни должности.

— Томасу известно об этом?

— Нет. Полевые агенты понятия не имеют, чем я занимаюсь, хотя он мог догадываться, зная о моих близких контактах с Папой. Мы с ним часто беседовали, но Томас отчитывался перед другим человеком, который, в свою очередь, отчитывался перед третьим.

— Похоже на ЦРУ. Значит, когда тебя возвели — это ведь так называется? — в сан архиепископа, ты стал возглавлять Венатори?

— Да, проще всего объяснить так. Венатори хорошо известна разведкам всего мира, но никто за пределами организации не подозревает, как глубоко уходят ее корни. Это моя прямая обязанность, моя и Папы. — Джон указал на стул, стоявший у одного из нескольких дубовых столов в роскошном гостиничном номере. Они сели, и он продолжил: — Мы найдем способ остановить эти самоубийства и разгадать тайну таблички, Коттен. Единственная цель Венатори: победить наших врагов — твоих врагов.

— Все слишком быстро. У меня миллион вопросов. Считать ли происходящее началом Армагеддона? Что я должна остановить? Я ведь точно не знаю, что от меня требуется.

— Лучше всего начинать сначала. В данном случае начало — это предок Томаса Уайетта, Чонси Уайетт. — Джон достал из кармана куртки листок и развернул его. — Приехав сюда, в Лондон, мы сразу же приступили к сбору информации. В самолете, пока ты спала, я составил список. Во-первых, Венатори установила, что у Томаса действительно здесь есть дальняя родственница. Ее зовут Вайолет Кратчфилд. Она живет в пригороде Лондона. Для начала к ней и отправимся. Во-вторых, у нас есть кое-какие соображения по поводу записки Чонси Уайетта — той, что он оставил, когда выкрал табличку, — особенно его упоминания про нитку. В Евангелии от Матфея говорится, что легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богачу попасть в Царствие Небесное. И есть древнее предание о том, что в Иерусалиме были ворота, которые назывались Игольное Ушко, потому что верблюд мог пройти через них, только если его развьючивали и он сгибал передние ноги. Считается, что смысл именно в этом: к Богу можно прийти только на коленях, оставив нажитое. К сожалению, нет никаких археологических и документальных свидетельств, что такие ворота существовали на самом деле. Но если мы ничего здесь не обнаружим, можно будет продолжить поиски в этом направлении.

Коттен кивнула, уже представляя себе поездку в Святую землю на поиски этих таинственных ворот.

— И вот еще над чем тебе стоит поразмыслить, — продолжал Джон. — Есть такое действие — вдеть нитку в иголку. Оно имеет отношение к остроте и объемности зрения — ведь Господь дал нам два глаза.

Коттен ухмыльнулась:

— Собираетесь проводить научный эксперимент, мистер Чудодей?

— Именно так.

Джон встал.

— Для начала нам понадобится нитка.

— У меня с собой коробочка с нитками и иголками. Достать?

— Доставай. Посмотрим, найдется ли там катушка.

Коттен порылась в сумке и вытащила маленькую пластмассовую коробочку.

— Пойдет? — спросила она, доставая катушку с черными нитками.

— Вполне. — Джон взял катушку и зажал под подбородком конец нитки. Отмотал ее и, вытянув руку, оторвал. Передал катушку Коттен: — Теперь ты сделай то же самое.

Коттен посмотрела на него с любопытством:

— Хорошо.

И повторила действия Джона.

— Смотри прямо перед собой, — сказал он. — Сколько ниток ты видишь?

— Две.

— И при этом ты знаешь, что на самом деле она одна. Теперь закрой левый глаз. Сколько ниток?

— Одна.

— Открой левый и закрой правый.

— Опять одна.

— Вот поэтому-то у нас по два глаза и мы способны к глубинному зрению. Теперь смотри двумя глазами и сфокусируйся на одной точке.

Коттен послушалась.

— Нитки сошлись в одну, — сказала она.

— Место, где они сошлись, — точка фокуса. Это и есть нитка в иголке.

Коттен почувствовала, что у нее дежавю: она вспомнила рисунок куба, который показывал Лестер Риппл в «Старбаксе» в Чикаго.

— Джон, — проговорила она тихо, возвращаясь к своему стулу и садясь. — Кажется, я начинаю понимать, что происходит. Веришь ли ты, что мы можем находиться в двух местах одновременно, как эта нитка, в зависимости от точки фокуса, в зависимости от того, где предпочтем быть? — Мысли теснились в голове. — Когда я была в Перу… Там меня научили одной технике медитации, которой я до сих пор пытаюсь заниматься.

Джон сел напротив.

— Этому научил тебя тот шаман? Человек, про которого ты мне рассказывала?

Коттен пыталась сплести воедино разрозненные обрывки мыслей.

— Когда я в последний раз пробовала делать то, что Ячаг называл «погружением в жидкий свет», мне показалось, что я как будто нахожусь в двух местах одновременно. Я видела, как стою сразу на двух берегах. И я была уверена, что могу переместиться с одного на другой. — Коттен запустила пальцы в волосы. — А потом в Чикаго я встречалась со странным физиком, видевшим фотографии таблички, которые я носила в Иллинойский университет. Он сказал, что надписи на табличке каким-то образом связаны с квантовой механикой. Что они сделаны в бинарном коде и полностью совпадают с теорией, которую он создал. Он называл ее «нитяная теория» и пытался объяснить, как частицы в квантовом мире могут находиться в нескольких местах одновременно. По его словам, он доказал, что это же верно и для нашего мира. Лестер Риппл уверял, что все возможные варианты и результаты уже существуют. И это очень похоже на то, что говорил мне Ячаг в Перу. Суть в том, что есть множество путей, тропинок. Если ты сфокусировался на одной из них — значит, там ты и решил провести жизнь. Как по-твоему, в этом есть смысл?

— Конечно. Это то, что мы называем свободой воли.

На следующее утро, после завтрака, Коттен и Джон сели на поезд, который через час должен был довезти их до станции Ханборо неподалеку от Оксфорда.

Приехав, они пятнадцать минут шли пешком до домика Вайолет Кратчфилд, двоюродной бабушки Томаса Уайетта.

— Там покоится с миром прах Уинстона Черчилля, — пояснил Джон, когда они прошли мимо указателя на церковь Святого Мартина в Блейдоне. — Вот тебе для общего развития. Раньше самоубийц хоронили на большой дороге, воткнув в тело кол.

— Это ужасно. — Коттен оглянулась на знак.

— Потом, в начале девятнадцатого века, многие пришли к выводу, что этот обычай варварский, и приняли закон, согласно которому самоубийц разрешалось хоронить на обычных кладбищах, но…

— Всегда найдется какое-нибудь «но».

— Да-да. Но хоронить их можно только между восемью часами вечера и полуночью и, естественно, без отпевания.

— Но ведь это про англиканскую церковь, а не католическую. На католических кладбищах самоубийц не хоронят.

— Это правда, — сказал Джон.

— Смотри. — Коттен указала на двухэтажный каменный дом в другом конце поля. На воротах была вывеска «Кратчфилд». — Это он.

— Наверняка.

На крыше ветхого дома торчали две трубы. Его окружал заброшенный сад, где росли дикие цветы, кусты и сорняки. Из одной трубы шел дым.

— Дома кто-то есть, — сказала Коттен.

Они прошли по плитам дорожки и оказались перед ободранной деревянной дверью. Джон стукнул в нее потускневшим медным молотком.

— Здравствуйте! — крикнул он.

Они подождали несколько минут и снова постучали. Через секунду дверь со скрипом отворилась.

— Добрый день, — поздоровался Джон.

В дверях стояла дряхлая сгорбленная старуха. Волосы у нее были такими жидкими, что сквозь них просвечивала розовая кожа.

— Вы миссис Кратчфилд? — спросила Коттен. — Вайолет?

Старуха уставилась на Джона сквозь заляпанные очки с двойными линзами.

— Это твоя женщина? — спросила она.

— Прошу прощения? — не понял Джон.

Она посторонилась и взмахнула палкой, приглашая их зайти в дом.

— Идите в гостиную, там тепло, — сказала она. — Вы что, хотите, чтоб я схватила пневмонию?

Коттен посмотрела на Джона, и оба переступили через порог.

— Теперь садитесь и погрейтесь. — Старуха похлопала по спинке стоящей перед печью козетки.

Коттен и Джон подождали, пока она усядется в кресло-качалку, и сели сами.

Гостиная оказалась мечтой торговца антиквариатом: полно предметов темной старинной мебели, многие укрыты одеялами. На каждом столе — вазы, чайники, статуэтки, фотографии в рамках и лампы. С одного края пианино свисала расписная декоративная ткань.

— Вас зовут Вайолет Кратчфилд? — спросил Джон.

Женщина, казалось, удивилась.

— Ну а как же еще? Что с тобой, Алистер? Ты что, наклюкался? — Она кивнула на Коттен. — Котел для воды — в буфетной.

— В буфетной? — переспросила Коттен.

— Возьми котел и поставь его в печь. Сегодня мне надо постирать только простыни. Давай, неси.

Коттен бросила взгляд на Джона.

— Миссис Кратчфилд, я не Алистер. Меня зовут Джон Тайлер, а это — Коттен Стоун.

— Коттен? О-хо-хо. Ну что за имя для такой миленькой девушки?

— Мы пришли, чтобы задать вам несколько вопросов, — сказал Джон.

— Принесите побольше дров, — велела Вайолет. — Пускай полежат здесь. — Она ткнула палкой, словно копьем, в направлении камина. — А ты совсем запустил сад. — На минуту она умолкла. Потом, словно увидев их впервые, спросила: — Как, говоришь, тебя зовут?

— Джон Тайлер.

Вайолет качнулась в кресле.

— Будь добр, подбрось полено в печку, Джон. Старые кости легко мерзнут.

— С радостью.

Он подошел к камину. Похоже, это единственный источник тепла в доме. Джон взял щипцы и поднял дубовое полено.

И застыл на месте. Медленно поднес полено к огню, не отводя глаз от чугунной стенки камина, которая направляла тепло в комнату.

Посреди нее красовалась печать Венатори.

Список

Раздался короткий стук в дверь, и сразу же Коттен с Джоном услышали скрежет замка и болезненный стон петель.

— Здравствуйте, миссис Кратчфилд. Это я, Дороти.

В гостиную зашла женщина средних лет. Она поставила на пол большую хозяйственную сумку и стала разматывать шарф.

— У нас гости? — спросила она, глядя на Коттен и Джона.

Вайолет Кратчфилд уставилась на посетителей. На ее лице появилось такое удивление, что Коттен поняла: она забыла, что разговаривала с ними.

— Здравствуйте. — Коттен встала и представилась. Джон тоже поднялся и назвал свое имя.

— Рада познакомиться, — сказала Дороти. — Я экономка миссис Кратчфилд. А до меня здесь работала моя мать. — Она повернулась к старухе и громко спросила: — Как сегодня наше самочувствие, миссис Кратчфилд?

— Что-то зябко. Воздух слишком уж влажный, — сказала Вайолет. — Ты не подбросишь еще дров, милочка?

Дороти посмотрела на огонь:

— Чуть попозже. Пусть сначала прогорит полено, чтобы были горячие угли. Тогда вам станет теплее.

Она сняла с ближайшего стула покрывало и укутала ноги Вайолет. Затем спросила:

— Вы друзья миссис Кратчфилд?

— Извините, — сказала Коттен, — нам надо было все объяснить. Я журналистка. Мы делаем исторический сюжет об английской медицине и врачах девятнадцатого века. Один из родственников миссис Кратчфилд был лондонским врачом. Его звали Чонси Уайетт. Мы хотели бы найти материалы о докторе Уайетте — знаете, старые записи, дневники, фотографии — в общем, то, что помогло бы лучше понять, как жили и работали в то время врачи и с какими трудностями они сталкивались.

— Правда? — спросила Дороти. — Девичья фамилия миссис Кратчфилд действительно Уайетт. Она вышла замуж за Невилла Кратчфилда.

— Она живет одна?

Дороти повернулась к Вайолет спиной, чтобы той не было слышно:

— Увы. С тех пор, как тридцать три года назад скончался мистер Кратчфилд. Она бездетна. Так что за ней некому ухаживать. Своих братьев и сестер она тоже пережила. Но в основном ничего не помнит. Впрочем, для девяноста четырех лет она неплохо сохранилась.

Вайолет наклонилась вперед.

— Твои друзья, Дороти, — кто они? Нельзя быть такой невежливой. Ты должна их представить.

— Видите, о чем я говорю… — Дороти подняла бровь и обернулась к Вайолет. — Они пришли расспросить вас про родственников. Про доктора Чонси Уайетта. Вам это имя знакомо?

Широкая улыбка осветила лицо Вайолет, словно нахлынули воспоминания, прорвав плотину.

— У меня где-то даже есть его ферротип. Наверное, на чердаке. В этом доме он жил, когда вышел на пенсию. — Вайолет засмеялась. — Это, конечно, было еще до моего рождения. Он здесь умер.

— Скорее всего, она ничего не путает, — тихо сказала Дороти. — Иногда она на редкость хорошо помнит то, что было очень давно. И мне доподлинно известно, что этот дом несколько поколений принадлежал ее семье.

— Вы думаете, у нее действительно есть ферротип или что-нибудь еще из вещей доктора Уайетта? — спросил Джон.

— На чердаке полно старых вещей. Она не разрешает никому там убирать. Говорит, что стереть пыль с полки — все равно, что вычеркнуть память о семье.

— Раз — и все, — сказала Вайолет, которая явно подслушивала. — Они исчезнут, словно и не жили никогда.

На чердаке было пыльно и сквозило со всех сторон. Коттен чихнула и подняла воротник. Тепло от камина сюда явно не добиралось.

— Будь я охотником за привидениями, непременно начала бы отсюда, — сказала она.

— Да, тут жутковато, — отозвалась Дороти. — Вряд ли мне захотелось бы тут прибираться, даже если бы миссис Кратчфилд и попросила. — Она уперла руки в бока. — Извините, света здесь маловато. Ну, вы осматривайтесь, а я пойду вниз готовить для миссис Кратчфилд обед. Вы пообедаете с нами?

— Спасибо, — сказала Коттен, — но у нас очень мало времени.

— Ты видела заднюю стенку камина? — спросил Джон, когда экономка ушла. — Там печать Венатори! Я готов поставить кучу денег, что она принадлежала Чонси Уайетту.

— Я пригляжусь внимательнее, когда мы будем уходить.

— Ты только посмотри! — Джон огляделся. — Интересно, вещи скольких поколений тут хранятся?

— Явно больше, чем мы успеем разобрать.

Несколько часов они разбирали коробки и картотечные ящики, полки и шкафчики. Там были вещи людей по фамилии Уайетт — но имя Чонси ни разу не попалось. Наконец Коттен открыла пыльный деревянный, обитый кожей ящик. На самом верху лежал журнал для записей, а на его обложке было имя — Чонси Уайетт.

— Нашла.

Коттен пролистала журнал.

— Здесь Чонси записывал своих пациентов и назначенные визиты. — Она остановилась на одной из страниц. — Вот тут про пациента, которого он лечил от катара. Что такое катар?

— Не знаю, — ответил Джон и подошел к ней. — Посмотрим, что там еще в этом ящике.

Он достал деревянную музыкальную шкатулку с медной ручкой и фарфоровой кнопкой. Джон попытался завести ее, но ручку заело.

Коттен нашла пару подсвечников и серебряный поднос на ножке в виде лапы, держащей шар.

— Что это? — спросила она, поднимая поднос. В центре подноса находились горельефные литеры «Ч. Г. У».

— Думаю, это для визитных карточек, — сказал Джон. — Когда кто-нибудь приходил на прием, он оставлял визитку на одном из таких подносов в гостиной. Интересно, как было второе имя Уайетта.

Он освободил на полу место, вынул содержимое ящика и разложил все так, чтобы смотреть по очереди.

— Что такого важного в этой статье? — спросила Коттен, взяв пожелтевшую газетную вырезку. Пытаясь прочитать ее при тусклом свете голой лампочки, она села на расшатанный стул. — Джон, тут говорится о слухах, что два лучших лондонских врача активно работают над средством для излечения от астмы. Однако, говорится дальше, известно, что два этих джентльмена затеяли другой, еще более поразительный проект.

— Что же это за проект?

— Тут упоминается интервью с доктором Эразмом Уилсоном, членом масонского братства, и тот подтверждает, что они вместе делают нечто, чем потом будут гордиться все лондонцы, и скоро оповестят об этом.

Джон достал из куртки карманный блокнотик.

— Эразм Уилсон, — повторил он, записывая имя. — Так, это есть. Что еще?

— Похоже, тут просто старое барахло, если не считать этого журнала, коробки с фотографиями… и разве что вот этого.

Она подняла ломкий листок бумаги. Сверху размашистым почерком было написано: «Окончательный список содержимого». Под заголовком был перечень, начинавшийся со слов «Четыре экземпляра Библии». Под отдельными номерами ниже стояло: «английская», «французская», «латинская» и «итальянская». Далее: экземпляр «Альманаха» Джозефа Уайтекера за 1878 год[31]; портрет королевы Виктории и карикатура из журнала «Панч»[32], на котором королева обменивается шуточными подарками с премьер-министром Джоном Дизраэли; шкала мер и весов; железнодорожное расписание; четыре курительные трубки ручной работы — две из вереска, две из слоновой кости; телефонный справочник Лондона; карта города; экземпляр «Дейли телеграф».

— Господи, что это еще за список? — спросил Джон. — Ты хоть что-нибудь понимаешь?

— Нет, но тут внизу есть приписка.

Джон кивнул, и она прочитала вслух:

— «Эта тайна защищена словом Божьим».

Самоубийство

— Тед, скорее иди сюда!

Тед Кассельман поднял глаза от стола и посмотрел на стоящую в дверях женщину. Лицо у нее было таким, что ошибиться невозможно.

— Что такое? — спросил он.

— Там, в мужском туалете… Только что застрелился один из наших техников.

— Ты серьезно? — Он вскочил и побежал следом за ней по коридорам отдела видеомонтажа Си-эн-эн.

Одетый в форму охранник преградил им дорогу, но, увидев начальника новостного отдела, сказал:

— Проходите, мистер Кассельман.

Тед зашел в уборную с множеством кабинок. В дальнем углу распростерлось тело молодого человека, а кафельная стена за ним была забрызгана кровью. В неподвижной руке лежал пистолет.

Тед подбежал к телу и попытался нащупать пульс на шее. В голове была большая рана, и Тед не удивился, когда не обнаружил никаких признаков жизни.

— Вы позвонили в полицию? — спросил он охранника.

— Да, сэр. Они уже едут.

Тед отошел от тела и прислонился к стенке у ряда умывальников.

— Что же это творится? — прошептал он.

Сегодня утром сосед скончался от того, что принял слишком большую дозу прописанных ему препаратов. По дороге к станции он стал свидетелем двух жутких аварий: одна машина врезалась в столб электропередач, вторая — в дерево. В обоих случаях — несколько погибших. На станции женщина бросилась под поезд и тут же была раздавлена. Когда он ехал на поезде в Манхэттен, то видел в окно две разбитые машины, в которых тоже явно были самоубийцы. А теперь еще и это — застрелился сотрудник телеканала.

Тед вышел в коридор. Там стояло человек десять сотрудников. Некоторые плакали. Все были глубоко потрясены. Нужно немедленно принимать меры, чтобы предотвратить кризис.

— Я прошу всех вернуться на рабочие места. Здесь произошла трагедия, но никто из нас не в силах что-либо исправить. Нам всем надо постараться, насколько это возможно, продолжать выполнять свои обязанности.

— Поступает информация о том, что весь город захлестнула волна самоубийств, — сказал один из молодых сотрудников.

— Да, — ответил Кассельман, — я видел эти сводки. Пока не знаю, насколько эта информация достоверна, но она объясняет то, что я видел по дороге на работу. Почему бы вам не заняться этим и не подготовить материал для двенадцатичасового выпуска? И постараемся вместе пережить все это.

Тед вернулся к себе. За спиной раздавался озабоченный шепот и всхлипывания. Что же это все значит? Неужели мир свихнулся? Он растер себе грудь — там, где усиливалось стеснение.

Открыл ящик стола и вытащил упаковку аспирина. Кинув одну таблетку в рот, запил ее холодным кофе, который с утра оставался на дне бумажного стаканчика. Он принимал по одной таблетке аспирина в день вместе с препаратом, понижающим уровень холестерина. Но врач рекомендовал ему пить еще одну таблетку всякий раз, когда он почувствует стеснение в груди.

В коридоре послушался шум, и Тед увидел, как сотрудники охраны ведут к туалету полицейских и санитаров скорой помощи. Он решил было встать и пойти за ними, но знал, что погибшему технику это уже не поможет. А с учетом того, что творилось в груди, он решил, что лучше уберечь себя от лишнего стресса.

В кабинет вошла девушка-стажер из Нью-Йоркского университета.

— Мистер Кассельман, один из продюсеров сказал, что вы захотите на это взглянуть.

Она положила на стол газету и вышла, закрыв за собой дверь.

Тед посмотрел на номер «Национального курьера». С фотографии на него смотрела Коттен Стоун, обнимающая Джона Тайлера. Подпись гласила: «Коттен Стоун, закаленная в боях журналистка, приобщается к религии через архиепископа Джона Тайлера». Ниже на той же странице — снимок, где Коттен сидит на обочине, уронив голову на руки, а Джон ее утешает. Подпись: «По дороге к себе в отель Стоун и Тайлер стали участниками дорожной катастрофы».

Тед пробежал глазами статью.

— Вот ведь мерзость. Коттен распсихуется.

Он положил газету на стол и взял в руки телефон, чтобы позвонить Коттен, одновременно наблюдая, как полицейские проходят мимо кабинета. Подождав пару секунд, он услышал в трубке ее голос.

— Привет, детка, — начал он. — Не хочется приносить тебе плохие вести, но…

Машина

— Прости, что проспала всю дорогу, — сказала Коттен, выходя вместе с Джоном из метро на станции «Уоррен» — конечном пункте их обратного пути из Ханборо. — Глаза слипались.

— Для этого и существуют плечи, — сказал Джон.

— До сих пор не верится, что Дороти позволила взять этот журнал и прочее. Сейчас рассмотрим все как следует. Хочется найти хоть какую-то зацепку, что означает этот странный список.

Джон попытался поймать такси, но безрезультатно, так что они шли пешком к площади Кадоган.

У Коттен зазвонил мобильник. Она достала его из сумочки и посмотрела номер входящего вызова.

— Это Тед.

Она открыла крышку, а Джон направился к проезжей части, чтобы притормозить другую машину.

В этот миг примерно в половине квартала от них черный «БМВ» тронулся с места, съехал с обочины у противоположной полосы и двинулся к ним.

— Привет, детка, — сказал Тед. — Не хочется приносить тебе плохие вести, но…

«БМВ» свернул, пересек две полосы и помчался прямо на Джона.

Тот отскочил, но было поздно.

Ударом Джона отбросило назад, туда, где стояла Коттен. Она услышала стук упавшего тела и рев уносящейся машины.

— Джон! — завопила она, когда он упал на мостовую, и рухнула рядом на колени. Он лежал ничком, закрыв глаза. Коттен нажала отбой и позвонила в полицию.

— Не знаю, — ответила она, когда ее спросили, где она находится. — Помогите, — попросила девушка, сунув телефон в руки мужчины, склонившегося над Джоном. — Скажите им, где мы находимся. Прошу вас.

Незнакомец взял телефон и назвал оператору адрес.

Джон не шевелился.

Коттен растянулась на мостовой рядом с ним, прижавшись щекой к бетону — так она могла видеть его лицо. Их окружила толпа, люди приглушенно шушукались. До нее долетали обрывки разговоров.

— Он погиб? — спросил кто-то.

— Ой, мама, смотри, кровь! — громкий детский голос.

Коттен отгородила себя от голосов зевак, сплела прочный кокон, который поглотил их двоих, обособив от всего мира. Она всматривалась в лицо Джона, мечтая, чтобы он открыл глаза и она могла снова взглянуть в них — в самые голубые глаза на свете.

— Джон, — прошептала она, кладя руку ему на затылок, словно это могло помочь, — вернись ко мне.

Тед слышал, как Коттен выкрикнула имя Джона, после чего связь неожиданно прервалась. Он сидел и смотрел на трубку с таким изумлением, словно впервые в жизни увидел телефон. Собрался нажать кнопку повторного вызова, но не успел — дверь кабинета снова открылась.

— С вами хотят поговорить полицейские, — сказала девушка-стажер.

— Сейчас приду, — сказал он, кладя телефонную трубку.

Неожиданно Теда охватила тревога. Он помассировал затылок и помотал головой вправо-влево. Что-то не так. К горлу из желудка поднималась горечь. Ему стало дурно, словно он вот-вот потеряет сознание.

«На сколько я поставил этот чертов терморегулятор?»

Знобило. Тед откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Через минуту-другую это пройдет. Надо просто отдохнуть, и все будет в порядке. Стеснение в груди стало сильнее.

Прошло несколько минут, и Тед открыл глаза. Встал, подошел к стеклянной перегородке, отделявшей кабинет от коридора, и повернул длинные пластмассовые рукоятки, закрывая жалюзи. Вернувшись к столу, сел и открыл нижний ящик. Из дальнего угла достал пистолет и положил на колени.

Ночной гость

— В сегодняшнем странном заявлении Ватикан утверждает, что католическая церковь считает волну самоубийств, захлестнувшую мир, следствием одержимости демонами, — произнес корреспондент Си-эн-эн.

За его спиной появилось изображение Папы Римского, зачитывающего заявление перед шеренгой микрофонов. Зал был набит репортерами, иерархами католической церкви и представителями иностранных правительств.

— Папа призвал всех католических священников проводить древний ритуал изгнания бесов с каждым, кто обнаружит признаки одержимости и суицидального поведения. Тем временем паника охватывает все больше и больше общин и городов Соединенных Штатов, Европы и всего мира, тысячи люди стекаются в церкви, храмы и мечети в надежде найти ответ на вопросы, связанные с ошеломительным ростом количества самоубийств.

Понтифик опустился в кресло, стоящее у кровати. Нескончаемый поток репортеров наконец-то иссяк. Он остался один и все еще не мог выбросить из головы мысли о безумии, охватившем все уголки земли.

Он чувствовал себя старым и бессильным. Впервые за время своего правления он задал себе вопрос: выдержит ли он? Груз, который лег на его плечи и разум, слишком велик. Все вокруг трещит по швам. Хаос, охватывающий мир, становился невыносимым. Что же делать?

— Непростая ситуация.

Папа поднял голову.

Старец сидел на диване в противоположном углу спальни, наполовину скрытый тенью.

— Чего ты хочешь? — спросил Папа.

— Наступают темные времена. Не пора ли еще раз подумать над моим предложением и принять его? Главное, о чем тебе теперь надо думать, — это собственное спасение.

— Ты еще не победил.

— Но моя победа близка.

— Мы сокрушим тебя. Мы изгоним тебя прочь. У меня больше четырехсот тысяч священников по всему миру, и я приказал им немедленно начать обряд изгнания беса.

Старец рассмеялся.

— Ты зря теряешь время. Мое воинство больше в миллион раз. И потом: кто будет помогать буддистам и мусульманам, индуистам и иудеям? Дорогой друг, мир не заканчивается на тебе и твоей церкви. Мои легионы способны проникнуть в тысячи душ одновременно, душ, принадлежащих всем религиям и верованиям, в отличие от твоей заурядной армии священников. Вы — лишь родинка на лице земли.

Глаза Папы налились кровью, и в сердце его поселилась ненависть — то, чего он никогда прежде не испытывал.

— И все-таки у нас остается оружие против тебя. — Он пристально посмотрел на Старца. — Коттен Стоун.

Йо-хо

Лестер Риппл открыл глаза и уставился в потолок спальни. По всему потолку были расклеены маленькие светящиеся в темноте звезды и планеты, и когда в комнате было темно, казалось, что он летит по Солнечной системе. Глядя на эти кремовые небесные тела, он вдруг осознал, что сейчас пережил самое мощное из всех его соприкосновений с энергетической решеткой.

Лестер не в первый раз видел нити, уходящие в разные стороны. Он время от времени перемещался от одной нити к другой, упиваясь волнами энергии. Но сегодня вечером эта энергия почти опьяняла. Восторг переполнил его, когда он понял, что не единственный на свете, кто знает тайну квантовых переплетений. Кто-то знал этот секрет еще до него и написал тысячу лет назад на древнем предмете с фотографий Коттен Стоун.

Но что же все-таки скрыл блик от вспышки? Что на том куске, который она так отчаянно хотела понять? И какое отношение это имеет к остановке Армагеддона?

Неожиданно Лестеру пришла в голову мысль. На каждом снимке табличка снята под разными углами. На каждом виден маленький участок скрытого куска. Но даже если их соединить, прочесть сообщение целиком невозможно. Может, почистив изображение на компьютере, он что-нибудь разберет и получит ответ, который ей так нужен?

Лестер встал и отправился на кухню. Включил свет и открыл холодильник. Достав оттуда баночку «йо-хо»[33], яростно взболтал ее и открыл крышку. Выпив содержимое в несколько огромных глотков, он направился к карточному столику и снова уставился на три фотографии. Настало время позаниматься магией, решил он.

Он отнес снимки к компьютеру, на столик рядом с телевизором. У компьютера лежал планшетный сканер, которым он сканировал обложки любимых комиксов. Включил компьютер и высморкался в бумажную салфетку, ожидая, пока система загрузится. Когда все было готово, Лестер запустил фотошоп. Отсканировал первый снимок и загрузил картинку. Затем проделал то же самое с двумя оставшимися фотографиями.

Лестер придвинул стул поближе к монитору и стал рассматривать первый цифровой снимок. Трижды щелкнул на увеличение изображения. Раз. Два. Три. Опустив картинку, всмотрелся в засвеченную часть и попытался разглядеть хипу. Безуспешно.

Вошел в меню и переключил режим с цветного на черно-белый. Внезапно стала заметной маленькая часть хипу, прежде закрытая бликом. Первый кусочек линии — не формула, а язык, в этом нет сомнений. Он перерисовал на желтый листок то, что смог разглядеть. Выровняв оттенки белого, черного и серого, он разглядел еще один кусок бинарного кода. Переписав то, что было видно, он кликнул на вторую фотографию и увеличил непонятное место.

На этом снимке табличка была сфотографирована под другим углом. Даже без обработки он смог рассмотреть часть линии, незаметной на предыдущем снимке. В черно-белом режиме он разобрал еще один фрагмент текста.

Лестер снова высморкался и принялся работать над третьим снимком. Там была видна самая большая часть закодированного текста. Выполнив те же операции, он распознал еще один кусок сообщения. Переписал его, взял листок и фотографии и пересел за карточный столик. Бросив снимки на стол, принялся изучать записи. Он с легкостью мыслил в категориях физики и квантовой механики, но закодированный простой язык давался ему с трудом.

Он поменял местами некоторые части записей, и сообщение предстало перед ним.

Лестер Риппл захихикал, гордый тем, что смог разгадать эту загадку. Ведь он специалист по решению проблем. Он встал, снова пошел на кухню, достал из холодильника последнюю банку «йо-хо» и поднял ее, словно собирался сказать тост.

— Стало быть, вы хотите остановить Армагеддон? Ну что ж, мисс Стоун. Вас ожидает большой сюрприз.

Родная кровь

Сидя в кресле с высокой спинкой, Эли Лэддингтон набрал номер на беспроводном телефоне. Темпест Стар сняла трубку.

— План действий меняется, — сказал Эли, попивая коньяк «Реми Мартин Луи XIII».

— Почему? Я добыла тебе для первой полосы фотографию, где Стоун вешается на шею священнику. Этот номер — на всех стойках у касс. Представляешь, сколько человек это прочитает? Даже если они не купят газету, то все равно в очереди к кассе прочтут.

— Один из них выбыл из игры.

В комнату вошла Мария в рубашке Эли и села на пол, прислонившись спиной к его ногам.

Он включил громкую связь и положил телефон на столик. Раздвинул колени, чтобы Мария прислонилась к нему ближе, и стал перебирать ее волосы.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Стар.

— Кажется, сегодня в Лондоне архиепископа Тайлера сбила машина, которая скрылась с места происшествия.

— Какая неприятность.

— Это может возбудить сочувствие к нему. И сейчас это будет кстати. Мне известно, что Коттен Стоун вплотную приблизилась к тому, чтобы найти последнюю табличку. Мы препятствовали ей, приложили серьезные усилия, чтобы ее опозорить — в этом отношении твой материал просто бесподобен, — и все-таки придется смириться с тем, что табличку она все-таки отыщет. Мы сделали все, что могли, чтобы оттянуть этот момент. Теперь же, если не спускать с нее глаз, мы сумеем выкрасть эту табличку, как и все предыдущие. Я вот думаю, не сменить ли тактику? Ведь мы должны дать ей возможность добраться до таблички.

Мария, плавно повернувшись, положила голову между ног Эли.

— Пойдем, — прошептала она и встала на колени. — Я зажгла свечи в бассейне. — Она взяла его за руку и потянула.

Эли не отреагировал, и Мария вздохнула. Скользнула рукой под рубашку и, дразня его, принялась ласкать свою грудь. Другой рукой погладила себя по животу и опустила ее на бедро.

Эли смотрел на Марию, продолжая разговаривать со Стар. Голос его стал резким.

— Тут как с лошадью — мы должны отпустить поводья. Надо бросить ей веревку — пусть она заберется на скалу, а мы в нужный момент столкнем ее. Причем так, чтобы это видел весь мир. Мы должны показать ей четко и недвусмысленно, сколько крови будет на ее совести. Мир увидит ее падение, и нам останется только забрать их души.

Мария поднялась, скинув рубашку на пол, наклонилась и шепнула ему на ухо:

— Я начну без тебя.

И вышла из комнаты.

— Слушай, Темпест, тут возникло срочное дело, и мне надо им заняться. Я перезвоню тебе.

— Надеюсь. А то я не слишком поняла, чего ты от меня хочешь.

Эли повесил трубку и улыбнулся. Мария Гапсбург считает, что манипулирует им. Но на самом деле ее искусный план работает на него. Она думала, будто сможет заманить Ричарда домой своим нерожденным ребенком. Разумеется, Ричард решил бы, что ребенок от него. Но кое-чего Мария не знает. Ее муж уже вернулся к Эли, поджав хвост. Как всегда. Эли дал Ричарду еще одно поручение — последнее, после которого с Рамджалом будет покончено. Ведь Эли уже подобрал кандидатуру на его место в иерархии — кое-кого намного сильнее, в чьих жилах будет течь его кровь.

Больница

Коттен сидела в комнате для посетителей в больнице, на этаже хирургического отделения. Неподалеку у дверей стоял агент Венатори.

— Хотите чашку кофе? — предложила медсестра.

— Нет, спасибо.

— Что-нибудь известно о моем сыне? — спросила медсестру женщина, сидящая рядом в бежевом кресле.

— Доктор выйдет к вам, как только закончится операция, — ответила та.

— Может быть, вы узнаете? — попросила женщина дрожащим голосом. Ее губы тряслись. — Пожалуйста.

— Конечно, — сказала медсестра.

Она вышла, и женщина достала платок из ящика, стоявшего рядом на полу. Она была чем-то испачкана и казалась потрясенной; слипшиеся пряди волос падали на красные распухшие глаза.

— Вашему сыну делают операцию? — спросила Коттен.

Женщина кивнула.

— Ему всего десять лет.

— Я вам сочувствую. Надеюсь, он поправится.

— Он сломал шею, — пояснила женщина. — Прыгнул с дерева. Без всякой причины. Просто прыгнул. Не мог же он специально… специально навредить себе. Я насчет этих самоубийств. Творится что-то жуткое. Вы слышали, что говорил Папа Римский? Одержимость бесами. Вы можете поверить?

— Там внизу в отделении скорой помощи только об этом и говорят.

Из кабинета вышел человек в белом халате и синей маской у подбородка:

— Кто к архиепископу Тайлеру?

— Я, — сказала Коттен, вставая.

Доктор поздоровался с ней за руку.

— У меня хорошие новости. Архиепископ получил серьезную травму головы, у него сотрясение мозга, но череп не поврежден. Мы будем следить за его состоянием — чтобы не было гематомы и так далее. Еще у него открытый перелом левой ключицы.

— Открытый?

— Сломанная кость торчит наружу. При таких переломах есть вероятность заражения, ведь кость не защищена мягкими тканями или кожей. Нам пришлось сделать операцию, чтобы продезинфицировать поврежденное место и зафиксировать кость. Если там есть инфекция, это влечет за собой целый букет, и кость срастается намного хуже.

— Но с ним все будет хорошо? — спросила Коттен.

— Он пролежит у нас несколько дней, чтобы мы могли следить за его состоянием. Поставим ему капельницу, чтобы избежать обезвоживания, и начнем вводить большие дозы антибиотиков. Чувствовать он себя будет неважно, но починим мы его как следует. Если потребуется, назначу болеутоляющее. Еще у него сломано несколько ребер, есть и другие небольшие травмы.

— Спасибо вам.

— Я зайду к нему попозже. Надеюсь, это происшествие не погубило вам отпуск.

Коттен не знала, что ответить.

— На самом деле это была деловая поездка. — А что еще тут придумать? — Когда я смогу его увидеть?

— Сейчас он приходит в себя. Думаю, примерно через час он уже будет в своей палате.

— Спасибо вам огромное.

Когда врач ушел, Коттен повернулась к женщине, сыну которой делали операцию.

— Я надеюсь, что вы тоже получите хорошие известия. Я не сомневаюсь в этом.

Коттен вышла из комнаты и направилась на парковку, где сигнал сотовой связи был сильнее. Открыв мобильник, нашла в списке контактов номер Теда Кассельмана и нажала кнопку вызова.

Два Лондона

Небо — это единство с Богом.

Конфуций

На город опускались сумерки. Коттен, приложив к уху телефон, слушала гудки. Было зябко, и она повернулась спиной к ветру. Может, Тед обедает, подумала она, глядя на часы и пытаясь вспомнить разницу во времени.

Она ждала, что сейчас сработает автоответчик, но тут ответил незнакомый голос.

— Кабинет Теда Кассельмана.

— Здравствуйте. Я Коттен Стоун. Тед у себя?

— Ой, здравствуйте, мисс Стоун. Нет… в общем… его нет. — Молодой женский голос задрожал.

— С кем я разговариваю?

— Я помощница мистера Кассельмана. Мистер Кассельман… ох… извините меня, пожалуйста. Это было так ужасно!

— Что случилось? — спросила Коттен, чувствуя, как ее накрывает волна страха. — У вас что-то случилось?

— Да, — сказала девушка, и ее голос сорвался.

Коттен не могла выдохнуть.

— Сегодня утром произошло самоубийство. Прямо здесь, в Си-эн-эн. Мы все просто в шоке.

Коттен развернулась, холодный ветер хлестнул по щекам и ударил в глаза.

— Тед? — спросила она тихо.

— Нет-нет, с мистером Кассельманом все в порядке. Он сейчас в коридоре, разговаривает с полицейскими. Я знаю, что он хотел связаться с ва… ой, подождите, вот он уже идет.

Коттен перевела дыхание. Когда она решила, что Теда нет в живых, горло стянула невидимая удавка.

— Коттен, я пытался до тебя дозвониться, — произнес Тед.

— Извини, что я тогда так резко отключилась. Джона сбила машина как раз в тот момент, когда я с тобой разговаривала. Его сильно помяло, но он поправится. Но я знаю, что это было не случайное столкновение. Его пытались убить. Как Торнтона. Как Уайетта. Они хотят добраться до меня.

— От всей души сочувствую, Коттен. Могу я что-нибудь сделать для тебя или для Джона? У меня ощущение, что все вокруг летит вверх тормашками.

— Твоя помощница сказала, что у вас произошло самоубийство. Что случилось?

— Молодой техник застрелился в уборной.

— Ты прав, мир летит вверх тормашками, — сказала Коттен. — Плохих новостей и так предостаточно, но все-таки: что ты собирался рассказать мне, когда звонил?

— Сейчас, после всего, это уже мелочи, — вздохнул Тед. — Темпест Стар опубликовала твои фотографии на первой полосе «Национального курьера». Там вы с Джоном обнимаетесь в аэропорту. Впрочем, дело не в фотографиях, а в подписях. Там есть и вторая — ты сидишь на обочине и плачешь, а Джон тебя утешает. Она пытается представить дело так, будто у вас с ним интрижка.

Коттен покачала головой.

— Потрясающе. Я думаю, что они и ее прибрали к рукам. Испробовали все возможные способы, Тед. Запугать меня, сделать так, чтобы меня грызла совесть, причинить боль, оклеветать. Да ты сам все знаешь. Испробовали все подходы.

— Коттен, я должен кое-что рассказать, но сначала хочу задать один вопрос. Ты согласна с тем, что говорят обо всех этих самоубийствах? Это действительно одержимость, как говорит Ватикан?

Коттен приложила трубку к другому уху и, наклонив голову, двинулась вперед.

— Одержимость, бесы — я не знаю. Но одно я знаю точно: они стараются посеять вокруг панику и заполучить как можно больше душ. Вот в этом я уверена. Я…

— Коттен, сегодня, после того как обнаружили тело этого парня, со мной произошло что-то очень странное. Ко мне в мысли будто бы кто-то залез. Но не так, как у шизофреников, у которых в голове звучат голоса и говорят, что делать. Это были мои мысли. Трудно объяснить. В общем, я дошел до того, что достал из ящика стола пистолет и собрался пристрелить себя.

— Господи, Тед.

— Дикое ощущение. Сначала мне стало плохо, я почувствовал себя разбитым, закружилась голова; показалось, что я не нужен ни себе, ни кому-то другому. Решил, что это настроение как-то связано с состоянием сердца. Меня настолько переполнило отчаяние, что я прямо расплакался. Мир показался перекошенным, никакой надежды на будущее. Я стал винить себя в смерти того парня. Ну почему я не разглядел вовремя? Я отвечаю за своих людей, и нет мне прощения. И за это придется заплатить. Я стал думать, как посмотрю в глаза его родным и друзьям — и своим родным и друзьям тоже — после такого равнодушия? Я был погребен под грузом вины, позора, упреков, отчаяния и безнадежности. Я решил, что не смогу искупить то, что натворил. Коттен, я ведь не помню даже его имени. И что после этого за человек Тед Кассельман? — думал я. Каждая лишняя прожитая тобой минута — позор. А потом что-то словно выдернуло меня из этого состояния. Не знаю что, но я повторил про себя слова, которые когда-то говорил тебе. Что никогда не стану думать о самоубийстве. Самоубийство — для трусов. И понял, что надо бороться с этими мыслями, что они принадлежат кому-то другому — или чему-то другому, — но не мне. Мой разум стал полем битвы — и я должен был сражаться с этими мыслями. Я стал сражаться. Это было нелегко.

— Тед, ты отнюдь не слабый человек, ты сражался, но пойми… Ты не нажал на курок лишь потому, что они оставили тебя в покое. Чтобы ты рассказал мне, как это происходит. Они хотят, чтобы я знала, с какой легкостью они управляют людьми — и оставляют в живых, если это им зачем-то нужно. Они хотят, чтобы я поняла: они могут добраться до тебя или до Джона. Тед, в следующий раз тебя уже не отпустят — и ты не вернешься.

Тед помолчал несколько секунд перед тем, как ответить.

— Тогда я тем более хочу, чтобы ты сделала специальный репортаж, где рассказала бы, что представляют собой эти самоубийства. Люди должны знать, как легко такое может случиться с каждым. Направь это знание против злых сил. Лучше тебя никто не справится. Ты знаешь обо всем из первых рук.

— Но мне просто нечего предложить. Ты ведь знаешь, как большинство к этому относится. Бесы, демоны — то, из чего стряпают фильмы ужасов и шпионские романы. Не могу же я появиться на экране и рассказать страшилку. — Коттен помолчала. Тут есть что-то еще. Весь день она думала о покушении на Джона. А теперь еще и Тед едва не покончил с собой. — Я не уверена, что хочу делать репортаж. Из-за меня ты и Джон в опасности. Если я остановлюсь, дам задний ход, может, тогда самоубийства прекратятся, и вам с Джоном ничто не будет угрожать. Я не переживу, если ты или Джон…

— Самоубийства не прекратятся, если мы не примем меры. Точнее, если ты не примешь меры. Ты сама это знаешь. Если ты не встанешь у них на пути — значит, они победили. Ты ведь избранная. А медлить нельзя. — Голос Теда стал жестким. — То, что случилось сегодня со мной, происходит с сотнями, тысячами ни в чем не повинных людей каждый день. Что-то — мне наплевать, как это называется, — влезло ко мне в мысли, Коттен. Ты должна действовать немедленно. Если спасешь хотя бы одну жизнь, уже хорошо. Я все подготовлю. Будешь в Нью-Йорке в ближайшие пару дней?

Коттен не могла произнести ни слова. Тед прав: она должна остановить этот кошмар. Но расплата может оказаться слишком страшной для нее.

— Боюсь, что я не смогу уехать из Лондона так быстро. Мы с Джоном должны задержаться. Кроме того, мне сказали, что ему надо несколько дней полежать в больнице.

— Значит, мы организуем трансляцию из нашей лондонской студии. Начинай писать текст. Я перезвоню тебе и сообщу подробности.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала Коттен.

— Коттен…

— Что, Тед?

— Кажется, я наконец-то начинаю понимать.

— Я подожду за дверью, — сказал агент Венатори, когда Коттен зашла в палату Джона. Она проверила, как он, подошла к окну и стала смотреть на центр Лондона. Была полночь, дул ветер, по небу летели низкие облака. Она смотрела на город — собор Святого Павла, Биг-Бен и в отдалении — шпили Вестминстерского аббатства.

Она отчаянно пыталась понять, что творится вокруг. В том числе и с теми, кого она знает и любит. Является ли упоминание о дочери ангела на табличке всего лишь бессмысленной поэтической строчкой, сочиненной тысячи лет назад, или оно имеет прямое отношение к ней? Что, если Эдельман неправильно прочел смутные глифы? Поможет ли передача спасти людей или только увеличит количество жертв?

Коттен посмотрела на Джона, который спал глубоким сном. Она готова сделать все, чтобы спасти его. И они это знают. Падшие ангелы снова попытались отобрать Джона у нее. Сначала хотели опозорить их обоих в глазах церкви и всего мира с помощью фотографий Темпест Стар. А затем попытались убить его, чтобы припугнуть ее.

Коттен села у кровати Джона, протянула руку и прикоснулась к его лицу, не сводя с него глаз. Они хотели, чтобы она испугалась, что может его лишиться. И вот, глядя на Джона, прислушиваясь к его неровному дыханию, она поняла, что может быть и наоборот. Почему они так хотят напугать ее? Ответ пришел сразу. Потому, что в ее власти остановить их. Это они ее боятся. Они сами до смерти напуганы. Должно быть, она вот-вот обнаружит то, что они хотели бы спрятать навечно. Тайну того, как остановить их, как остановить Армагеддон. Эти новые мысли придали ей сил.

Чуть раньше медсестра принесла в палату раскладушку, и Коттен решила, что надо бы отдохнуть. Улеглась, закрыла глаза, стала дышать медленно, стараясь очистить сознание. Но, несмотря на усталость, спать не хотелось. Вместо этого она стала растворяться в жидком свете. Вспоминая все, чему учил Ячаг, начала погружаться в глубину. Может, там к ней придет решение?

Свет появился и заполнил ее, он вливался через все ее тело. Она пустила его в центр себя, ощутила его силу, представила, как он вращается внутри.

«Не выпускай этот свет, — вспоминала она слова Ячага. — Освободи разум, и пусть он движется свободно; не останавливайся ни на одной мысли, двигайся сквозь пространство и время в абсолютной тишине. Только в этот миг, исполненный совершенства, он и существует».

Коттен отбросила посторонние мысли, сосредоточившись на чистоте света.

Она услышала шум ветра за окном и гудение лифта. У стойки дежурной двое шепотом обсуждают последние новости об эпидемии самоубийств. Нервное позвякивание стаканов и кастрюль в больничной столовой. Где-то на улице женщина умоляет таксиста увезти ее из города. В голосе слышится страх.

Потом Коттен услышала звук, с которым кровь заструилась в теплую воду — женщина неподалеку легла в ванну и вскрыла себе вены; грохот стула, отброшенного ногой мужчины, который только что повесился на трубе в подвале дома в квартале отсюда. Веревка трещала под тяжестью тела.

Повсюду умирали люди. Звуки смерти нарастали, как фон динамиков, которые включили слишком громко.

Коттен задрожала от страха; тело похолодело и покрылось испариной. Казалось, ее разрывают на части, тащат в тысячи сторон все те, кто взывает о помощи. Их вопли наполнили тьму комнаты, ее разум, пытались погасить жидкий свет.

Коттен изо всех сил старалась не терять свет из виду, не упускать способность видения, которой обучил ее Ячаг. Ответ должен скрываться в жидком свете. Больше неоткуда ждать.

Если Риппл и Ячаг правы и все возможности уже существуют, значит, она может выбрать другой мир, лучше этого.

Усилием воли она отсекла звуки и мысли, стала удаляться от них, сама становилась светом, который пульсировал в унисон со Вселенной, сливался с мирозданием.

Неожиданно она увидела рядом с больницей парк, который начинался сразу у входа. Там все было не так, как в вестибюле, — светло, весело, людно. Нет криков о помощи, стонов и предсмертных хрипов. Никто не спешит, и торопиться там некуда. Прохожие улыбаются и кивают ей.

Тогда, во Флориде, Коттен видела два берега, а сейчас она поняла, что перед ней два Лондона. Один — мрачный, пожираемый заживо смертью и злом, а второй — исполнен жизни и надежды.

Это жидкий свет позволил ей увидеть другой путь — другую жизнь, другую возможность. Она увидела и приняла ее — решила войти в этот прекрасный, спокойный мир, жить в нем. Она перешла от одной нити, о которой говорил Лестер Риппл, к другой, с одной лесной тропинки Ячага на другую. Сделала это по собственной свободной воле.

И Ячаг, и Риппл научили ее одному и тому же: все возможности существуют одновременно. Мы сами решаем, по какому пути идти.

Коттен стояла на траве и вдыхала свежий воздух. Захотелось просто шагнуть вперед — пройти по чистому полю к жизни, исполненной мира и спокойствия.

И вдруг она поняла: есть одно обстоятельство, из-за которого она не может уйти. В том мире никто не нуждается в помощи. И она не отвернется от тех, кому помощь нужна.

Коттен медленно повернулась и зашла в больницу.

Квантовый уровень

В больничной палате царила тишина, ее нарушал только шум аппарата для измерения давления, который надулся и снова опал на руке Джона.

Коттен придвинула кресло к кровати, вплотную к перилам. Положила голову на прохладную простыню. Жидкий свет отнял у нее все силы. Практикуйся, говорил Ячаг, и будет легче. Коттен закрыла глаза и уснула.

Когда медсестра, пришедшая проверить Джона, с шумом распахнула дверь, яркий свет из коридора разбудил Коттен.

— Как он? — спросила она, когда медсестра закончила работу.

— Вроде неплохо. — Затем сестра помолчала и спросила: — Он очень много для вас значит?

— Больше, чем можно себе представить, — не раздумывая, ответила Коттен.

Когда медсестра ушла, Коттен села на кресле и посмотрела на часы. Полдень, значит, в Чикаго шесть вечера. Номер Лестера записан в мобильнике. Она невнимательно отнеслась к тому, что этот странный низенький человек пытался втолковать ей в «Старбаксе». Но теперь было очевидно: то, о чем Риппл рассказывал, походило на жидкий свет.

Коттен подошла к окну и открыла мобильник. Увидела, что связь здесь хорошая. Отыскав номер Риппла, нажала кнопку вызова. Была суббота, и она надеялась, что он сейчас дома, а не в университете.

— Риппл на проводе, — ответил он после третьего гудка.

Он говорил как будто с набитым ртом.

— Здравствуйте, Лестер. Это Коттен Стоун. Мы встречались несколько дней назад — помните, насчет фотографий? Но я, кажется, оторвала вас от обеда.

— Да-да-да. Нет. То есть да, я вас помню. Нет, я просто перекусываю на ходу. О господи.

Коттен ясно представила, как он неловко держит бумажную тарелку с чем-то сомнительным.

— Окажите мне любезность. Вы не могли бы еще раз объяснить вашу теорию, нитяную теорию? Только помните, пожалуйста: я полный профан, поэтому постарайтесь говорить как можно проще.

Коттен услышала, как Лестер залпом что-то выпил и фыркнул.

— Ее очень трудно понять и почти невозможно объяснить. Видите ли, на уровне частиц законы мира меняются. Частицы ведут себя не так, как крупные предметы. Это первое, что вы должны принять. Те законы, что управляют нашей повседневной жизнью, в квантовом мире неприменимы, — говорил Лестер, и слова сыпались все быстрее и быстрее.

— Пока я, кажется, все понимаю.

— Вы когда-нибудь бросали в воду камень? Видели круги? Так перемещается свет… ну или почти так — рябью, волнами. Хм. Хм. Хм. Вот как будет проще всего понять: представьте, что вы бросаете в воду два камня — одновременно, но в два разных места. Волны расходятся и в конце концов встречаются. И тогда они или поглощают, или усиливают друг друга. Это ясно?

— Ясно, — ответила Коттен.

— Я пропускаю громоздкие научные выкладки, так что поверьте на слово. Будем считать, что у меня на это лицензия — так, чтобы вы все поняли.

— Идет.

— Представьте, что у вас есть пистолет, а перед вами стена с двумя отверстиями, а за ней еще одна стена, на которой фиксируется каждое попадание пули. Если вы несколько раз выстрелите в каждое отверстие, а потом проверите, что на второй стене, то что вы увидите? Куда попадет большинство пуль?

— Я думаю, они попадут в две точки, каждая из которых лежит на той же прямой, что и отверстия.

— Да! Да! Да! — Лестер, несомненно, был в восторге от того, что она пришла к такому верному заключению. — Но рябь или волны будут вести себя иначе, правильно? Если световые волны пройдут через отверстия, как волны на воде, они будут двигаться дальше, расходиться и поглощать друг друга. Получается, что если мы сможем засечь, куда именно они попадут на второй стене, это будет уже модель волн, модель интерференции, а не просто две дырки, как с пулями. Правильно?

— Пока все ясно.

Лестер откашлялся.

— Вот и хорошо. Вам понравится то, что я сейчас скажу. Осталось немного. Итак, вы знаете, что свет перемещается волнами, и знаете, какая получится модель, когда волны пройдут через две дырки, то есть отверстия, в стене. А что, если мы выстрелим фотонами в обе дырки одновременно? По логике, должно получиться как с пулями, а не как с волнами.

— Да, разумеется, — сказала Коттен, потирая лоб. Она все еще не могла понять, к чему он клонит.

— Ага. По логике, каждый фотон должен пролететь через одну дырку — или через другую, как пуля. Он не может пролететь через две дырки одновременно. А теперь знаете что? Ну-ка, ну-ка, ну-ка? Если мы отправим через эти дырки миллион фотонов, а потом проверим вторую стенку, то увидим: получилось не так, как с пулями. Получилось, как с волнами. Один фотон одновременно пролетел через две дырки. Каждый фотон был сразу в двух местах. Ну что, начинаете соображать?

У Коттен перехватило дыхание. В двух местах одновременно. Она все поняла. Два Лондона. Два берега.

— Да, — ответила она. — Кажется, начинаю.

— Теперь дальше. Что, если у нас есть специальный аппарат, который каждый раз засекает, куда полетел фотон? Если мы его включим, то фотоны будут вести себя как пули. Они будут пролетать только через одну дырку и ни за что не полетят через две дырки одновременно, и на второй стене будут такие же следы, как и в случае с пулями. Они словно бы знают, что за ними наблюдают, и ведут себя так, как ты ожидаешь — пролетают только через одну дырку. Они не полетят через две, если за ними подглядывают. И никто не понимает, почему это происходит на квантовом уровне, но не происходит в мире больших предметов. А я открыл, при каких условиях крупные предметы могут вести себя как частицы в квантовом мире, и я готов доказать, что большие объекты — шары для боулинга, стулья, даже люди — могут оказаться на другой нити. Готов доказать, что и вы можете переместиться — вы сами можете выбирать, через какое отверстие хотите пролететь, в каком мире хотите существовать. И не в воображении — нет, целиком, как есть.

— Постойте, Лестер. — Коттен тяжело дышала, склонившись к окну.

У Лестера научные доказательства, а у нее — духовные.

«Итак, что такое реальность? Где она существует? В одном-единственном месте — в твоем сознании, где ты создаешь собственную реальность. То, что рассказывал Риппл, относится к работе сознания. Все сводится к свободной воле, как говорил Джон».

Когда Джон проснется, она все ему расскажет. Без сомнения, это и есть тайна, о которой говорит табличка. Вот почему часть сообщения представляла собой словесный текст, а часть — формулы. Физические формулы. Нитяная теория Риппла. И тут в голове прозвучала старая библейская цитата, которую она слышала еще в детстве, в воскресной школе. «Царствие Божие внутрь вас есть»[34].

— Мисс Коттен, вы слышите? — спросил Риппл.

— Да, — слабым голосом отозвалась она.

— Есть еще кое-что, что вам следовало бы знать.

— Что именно, Лестер?

— Я смог восстановить текст на последней части таблички.

Коттен затаила дыхание.

— Вы говорили, что там сказано, как остановить Армагеддон. Вы ошиблись. Там сказано, что Армагеддон должен случиться.

Старая фотография

Тем же днем, когда Джона выписали, Коттен сидела напротив него за дубовым столом в своем номере на площади Кадоган. Его загипсованная рука висела на перевязи. На столе между ними были разложены вещи, найденные в мансарде.

— Уверен, что хорошо себя чувствуешь? — спросила она.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — ответил он со слабой улыбкой. — Кроме того, не похоже, чтобы в запасе у нас был вагон времени.

— Если вдруг устанешь, сразу говори, ладно?

Он кивнул.

— Не беспокойтесь, доктор.

Она взяла список Чонси и перечитала последнюю строчку: «Эта тайна защищена словом Божьим».

Подняв глаза, произнесла:

— Может, тут есть намек на то, где спрятана табличка, а может, просто объясняется, что за предметы здесь перечислены. Ведь непонятно, как эти вещи связаны между собой. Может, он был коллекционером, а этот список — то, чего не хватает в коллекции? Обязательно надо узнать, что происходило в Лондоне в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году.

— Но ты ведь сама говоришь: между этими предметами нет связи, — сказал Джон. — Будь здесь только Библии или только вересковые трубки, было бы понятнее. — Он снова посмотрел на список и открыл заплесневевшую папку для бумаг. — Эта штука сейчас развалится.

Коттен следила, как он осторожно открывает обложку. Старые застежки щелкнули, возможно, впервые за сто с лишним лет. Она встала у Джона за спиной и стала смотреть, как он пролистывает страницу за страницей. На каждой были наклеены заметки, письма, газетные вырезки, рисунки. Большая часть набросков была сделана чернилами и изображала разные органы тела, в том числе и внутренности. Были еще рисунки насекомых, цветов и мелких животных.

— Просто художник, — сказала она.

— Похоже, у него была широкая сфера интересов — ботаника и медицина, — отозвался Джон. — И все-таки — что он задумал в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году? Зачем ему понадобились все эти вещи из списка?

— Смотри, вот статья про Чонси и его приятеля Эразма Уилсона. Помнишь ту, другую статью, которую мы нашли в мансарде?

Вырезка была сложена вдвое, и Коттен помогла Джону развернуть ломкий лист бумаги. Джон принялся читать вслух:

— Лондонский дерматолог доктор Эразм Уилсон и пульмонолог доктор Чонси Уайетт создали новое средство, которое, по их утверждению, снимает приступы астмы, этого изнуряющего недуга, которым страдали они оба.

— Значит, Чонси был не только врачом, но и ученым, — сказала Коттен.

— А также филантропом. Помнишь загадочный проект, о котором упоминалось в той статье? Тут сказано, что они с Уилсоном пожертвовали больше двадцати тысяч фунтов на перевозку древнего египетского обелиска из Александрии в Лондон.

— Хорошо быть богатым. — Коттен протянула руку, достала металлическую коробочку, обвязанную шнурком, и развязала узел.

Открыв ее, она осторожно вытащила стопку старых фотографий, каждая из которых была наклеена на паспарту из картона. Рядом с орнаментом на полях была информация о фотографе. Каждый снимок — потускневший, цвета сепии миг из жизни, которая текла больше ста тридцати лет назад.

На первом снимке изысканный джентльмен с длинной черной бородой и в очках в металлической оправе позирует на ступенях большого здания. Коттен перевернула карточку. На обороте от руки, тем же почерком, что они видели в мансарде, было написано: «Вестминстерская больница, 1875».

— Это, наверное, и есть Чонси, — сказала она.

Рассмотрев снимок, передала его Джону.

На следующей карточке стоял тот же человек, рядом лежала примерно дюжина человеческих тел, закрытых простынями. На обороте значилось: «Эпидемия холеры».

На следующем снимке тот же человек стоял на фоне другого здания. У его ног — русская борзая. На обороте надпись: «С Рексом у больницы Христа в Ньюгейте».

Последним шел ферротипный снимок, где тот же человек стоял посреди большой группы мужчин и женщин в официальной одежде — высокие шляпы, фалды, длинные платья. Один край рисунка занимала белая лошадь. На ней сидела женщина, в которой Коттен опознала английскую королеву Александрину Викторию.

— Ничего себе. — Похоже, это было какое-то торжественное мероприятие. Позади группы возвышался огромный каменный монумент. — Это, наверное, и есть тот обелиск, перевозку которого спонсировали Чонси с Уайеттом, — сказала Коттен. — А этот снимок, видимо, был сделан на его открытии. Громкое было событие. Появилась сама королева Виктория.

Коттен собралась было передать рисунок Джону, как вдруг сообразила, что не посмотрела надпись на обороте. Там оказался приклеенный листик бумаги. Разобрав уже знакомый почерк, она ахнула.

Джон оторвался от альбома и взглянул на нее.

— Что там такое?

Коттен широко распахнутыми глазами смотрела на него.

— Ты помнишь, что сказано в записке Чонси? Той, что он оставил в Ватикане?

— Да. Чтобы войти в Царство Небесное, ты должен вдеть нитку в иголку.

— Джон, это фотография Чонси Уайетта на открытии обелиска Игла Клеопатры в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году.

Пропавшие цивилизации

— Она там, в капсуле времени, — сказала Коттен, просматривая интернет-страничку на ноутбуке. — Чонси наверняка спрятал ее в этой капсуле вместе с остальными предметами из списка.

Она поискала информацию об Игле Клеопатры и выяснила, что обелиск был установлен в 1878 году на берегу Темзы. В основании монумента была заложена капсула времени, содержимое которой собрали спонсоры проекта Эразм Уилсон и Чонси Уайетт.

— Содержимое капсулы почти по пунктам совпадает со списком Чонси, — произнес Джон, который тоже смотрел на экран, стоя у Коттен за спиной.

— Ни о какой табличке не упоминается, — ответила Коттен, — но это и неудивительно. Ведь Чонси ее украл. В записке сказано: чтобы попасть в Царство Небесное, надо вдеть нитку в иголку. Совершенно прозрачный намек. Она должна быть там.

— Думаю, мы ее действительно нашли, — сказал Джон.

Коттен приложила палец к губам.

— Слушай, а вдруг мы ошибались, считая, что должны остановить Армагеддон? Вдруг Риппл прав и на табличке сказано, что Армагеддон должен произойти? Может быть, это часть тайны?

— Я очень много об этом думал, — ответил Джон. — По-моему, Риппл прав. Апокалипсис неизбежен. Для того чтобы Господь спас мир от легионов Сатаны, должна состояться последняя битва, в которой Он победит. Когда ученики спросили Иисуса, как им молиться, Он научил их молитве Господней. В ней есть такие слова: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на Небе». Чтобы царство Божье пришло на землю, сначала нужно искоренить зло. Не может быть зла на Небесах.

— А как насчет того, что все мы способны создавать собственную реальность и находиться в двух местах одновременно? Я видела два Лондона — значит, может быть миллион Лондонов, но тот, который я хочу сделать своей реальностью, — это мирный Лондон. А для этого я должна действительно жить в мире перед лицом Божиим, чтобы эта реальность стала моей.

— Я думаю, Коттен, тут нечто большее, чем точка зрения какой-то одной религии. Идея о том, что ты живешь той жизнью, которую выбираешь сам, лежит в основе любой духовной системы. К сожалению, религии, в том числе и моя, разобщают людей, разбивают их на группы. Но духовность — это система верований и способ жизни, которым может пользоваться кто угодно и где угодно.

Коттен кивнула.

— Писание учит нас, что должна состояться последняя битва, или Армагеддон. А перед ней — то, что обычно называют испытанием. И Господь не хочет, чтобы мы пережили этот кошмар — кошмар, который насылает Сатана. Тут неважно, как ты называешь Бога — Аллах, Шан-Ди, Кришна, Иегова, Свет, Ом, Творец — как угодно. Он хочет, чтобы мы знали: Он дает нам свободу воли, дарует возможность выбрать другой путь, другую жизнь. Он рассказал Ною, как избежать Всемирного потопа. Почему бы Ему не сказать нам, как избежать конца света?

— Тогда это объясняет, что случилось с людьми, жившими в затерянном городе в Перу и в Нью-Мексико, и со всеми древними цивилизациями, которые получили табличку, а потом словно в одночасье исчезли. Они разгадали эту тайну и ушли.

— Видимо, так. Иначе не объяснить.

— Значит, отыскав табличку, мы узнали бы, что можем сделать то же самое, если поверим в это, пожелаем этого. Реальность — это то, что мы выбираем. Вот о чем мы должны рассказать всему миру. Вот что имел в виду Чонси, когда писал, что тайна должна принадлежать всему миру.

Джон взял руку Коттен в свои.

— Да. А руководить этим будет дочь ангела.

Свежий ветер дул по набережной Темзы и доносил отдаленные звуки сирен, которые эхом отзывались по всему городу: машины скорой помощи ехали ко все новым и новым самоубийцам. Коттен, стоявшая рядом с Джоном на набережной Виктории, сунула руки в карманы пальто. Они рассматривали египетский обелиск, известный как Игла Клеопатры.

Платформа с монументом располагалась вдоль берега между Вестминстерским мостом и мостом Ватерлоо. На противоположном берегу были Зал королевы Елизаветы, рядом — Королевский фестивальный зал и галерея Хейворд. За обелиском раскинулся парк. Был ранний вечер, и по набережной гуляли несколько лондонцев.

— Существует два таких обелиска, — сказал Джон, заглядывая в путеводитель по Лондону. — Первый — здесь, а второй — в Центральном парке в Нью-Йорке. Надеемся, что мы выбрали правильный.

— Но ведь именно этот связан с Чонси Уайеттом — значит, правильный.

Коттен обошла монумент — со всех четырех сторон основание было украшено большими бронзовыми гравюрами. На поверхности обелиска были вырезаны петроглифы, а нижняя часть окружена кольцом из крылатых египетских богов. Коттен прочла надписи на гравюрах. Они рассказывали историю этого обелиска с того момента, как он и его брат-близнец были извлечены из каменоломен фараоном Тутанхамоном III около 1500 года до Рождества Христова. Два века спустя они были перевезены в Александрию и установлены напротив башни Цезаря. В 1878 году Уилсон и Уайетт привезли Иглу Клеопатры в Лондон и подарили народу Англии, а ее близнеца на пожертвования других людей переправили в Нью-Йорк.

Обойдя обелиск, Коттен спросила:

— Узнал что-нибудь еще из путеводителя?

— Думаю, тебе это будет интересно, — ответил Джон. — Одна из причин, по которой он так хорошо сохранился, — в том, что он пролежал в пустыне под слоем песка больше шести веков и оказался на поверхности после землетрясения. Собственно, из-за этой истории его стали называть…

— Как? — Коттен пристально посмотрела на Джона.

— Ты просто не поверишь.

— Давай, говори, — поторопила она, ожидая услышать что-то забавное.

— Его называли падшим.

Коттен еще раз обошла обелиск, держась за него рукой и глядя на вершину. На ее лице отразилось удивление.

— Здесь, — сказала она.

Потом с удовлетворенным видом достала из кармана мобильник, прокрутила адресную книгу и нажала кнопку вызова.

— Тед, по-моему, мы ее нашли. Ты готов приступить?

Прямой эфир

— Мы еще не получили разрешения на то, чтобы вскрыть капсулу времени, — говорила Коттен в телефон. — Передачу придется отложить до того времени, как мы возьмем табличку в руки. Если я буду говорить без таблички, каналу не понравится.

— Канал должен знать только одно: ты делаешь репортаж о самоубийствах.

Коттен вздохнула.

— Тед, если ты это сделаешь, ты рискуешь получить по шапке. Давай дождемся, пока найдем артефакт.

— Некогда ждать, — сказал Тед. — Нельзя терять ни секунды. Число самоубийств растет.

— Власти говорят, что потребуется всего пара дней на бюрократические формальности, а потом мы сможем залезть в основание монумента и достать оттуда капсулу.

— Коттен, людям нужна соломинка, чтобы за нее зацепиться. И ты можешь ее протянуть. Расскажи им все так, чтобы они поняли, и дай им надежду. А когда будет возможность, мы сделаем репортаж и о вскрытии капсулы времени — прямой репортаж с того места, где стоит Игла Клеопатры.

— А что, если таблички там не будет?

— Ты же знаешь, что будет. Она должна быть там.

— Тед, разве не ты все время говорил, что надо…

— Сейчас другая ситуация. «Кость творения» была ловушкой. Теперь же тебя ведет Господь. Ты — единственная, детка. Ты — избранная.

Коттен ждала, когда режиссер даст сигнал. Через несколько мгновений она появится в прямом эфире Си-эн-эн. Теду удалось все организовать всего за два дня. Коттен окинула взглядом студию, в которой десятки сотрудников доводили все до ума перед выходом в эфир. Джон сидел в кресле, в тени, по ту сторону камер. По бокам от него стояли два агента Венатори. Он показал ей поднятые вверх большие пальцы.

Режиссер поднял ладонь, отсчитал от пяти до нуля и ткнул пальцем в Коттен.

— Мы начинаем наш специальный репортаж, посвященный росту числа самоубийств по всему миру. В эфире Коттен Стоун, специально для канала Си-эн-эн.

— Дайте фон, — велел режиссер британской студии в центральной аппаратной рядом со звуковым павильоном.

Технический директор нажал кнопку подачи изображения на видеомикшер. На мониторе за спиной у Коттен появились слова: «САМОУБИЙСТВА: ГЛОБАЛЬНЫЙ КРИЗИС». Красные, будто кровь.

— Лондонская студия Си-эн-эн передает: сегодня покончила с собой супруга премьер-министра, принявшая чрезмерную дозу болеутоляющего.

— Картинка жены — готова, — сказал режиссер. — Пошла.

Он указал на монитор камеры.

Недавний снимок, на котором жена премьер-министра машет публике рукой на торжественном открытии новой школы, сменился размытым видеокадром с катафалком перед домом 10 по Даунинг-стрит[35].

— Сегодня мы предлагаем вашему вниманию подробный рассказ о беспрецедентном росте числа самоубийств, который наблюдается в Великобритании, Соединенных Штатах и во всех странах мира.

— «Чайрон», готова статистика? — Режиссер щелкнул пальцами. — Пошла.

Оператор генератора графических символов «Чайрон» запустил воспроизведение диаграмм, показывающих рост статистики самоубийств во всем мире.

— Вопреки тому, что Международная ассоциация психиатров и другие медицинские организации отрицают, что рост самоубийств связан с демонической одержимостью, все мы должны признать один факт: цифры не лгут.

Коттен сделала паузу, и на экране появилась статистика самоубийств по странам.

— Ватикан заявил, что призвал католических священников мира приступить к трудной задаче — изгнанию демонов из всех, кто демонстрирует стремление к суициду. Это заявление прозвучало из уст самого Папы на пресс-конференции, состоявшейся в Государственном дворце Ватикана. Понтифик опасается, что наша цивилизация столкнулась с серьезной угрозой, исходящей от злых сил по всему миру.

— Видеоролик готов? — Щелкнув пальцами, режиссер указал на работающий в эфире монитор. — Пошел.

Вместо Коттен на экране появилась нарезка документальных кадров, где «скорая помощь» в разных странах мира выезжает по вызовам о самоубийствах.

— Возникает ощущение, — продолжала она, — что это тревожное явление не подвержено ни предрассудкам, ни дискриминации. Жертвами волны самоубийств оказываются как богатые и знаменитые, вроде королевы и ее родственников здесь, в Великобритании, так и бездомные, живущие в тени наших больших городов.

— Ролик: бездомные в Москве. — Режиссер указал на ряд мониторов, а технический директор занес палец над кнопкой. — Пошел.

В помещении, отделенном несколькими комнатами от центральной аппаратной, щелкнул переключатель, и в прямой эфир пошло изображение.

— Зло наводнило нашу землю, наши страны, наши города — весь мир. Это зло отбирает у нас тех, кого мы любим. Оно похищает их тела и души. — Коттен сделала паузу. — Сегодня я расскажу вам о том, что, по моему убеждению, является посланием нашего Творца, посланием, написанным рукой Всемогущего Господа. И я надеюсь дать вам веру в то, что смутные времена скоро закончатся.

— Это еще что? — спросила режиссер. — Что она несет?

А по ту сторону Атлантики, в центре управления нью-йоркской студии Си-эн-эн, вице-президент компании осведомился:

— Скажите, Кассельман, что это за дрянь?

Тед Кассельман смотрел на мониторы. Сдавило грудь.

«Ну, если сегодня меня не хватит инфаркт, — подумал он, — значит, мне вообще ничего не страшно».

— Не знаю, сэр, — ответил он. — Я уверен, что сейчас она вернется к своему тексту.

Он пожалел, что оставил в портфеле таблетки нитроглицерина.

А Коттен продолжала:

— Я выбрала этот момент, чтобы сказать вам: есть объяснение тому, что происходит вокруг. Я убеждена, что здесь, в этом городе, спрятана последняя из двенадцати хрустальных табличек. Много тысяч лет назад они были переданы духовным лидерам мира.

— Мать твою, — прошептал технический директор.

— Да что за бред она несет? — спросил вице-президент, уставившись на телесуфлер.

Коттен посмотрела прямо в камеру.

— Предназначение этих табличек состояло в том, чтобы передать послание Творца, в котором не только предсказывалось первое очищение земли во времена Ноя, но была и другая информация, предназначенная для будущего. Будущее наступило. А вместе с ним — и Последние дни. Армагеддон уже начался. Мы не должны его останавливать, потому что тогда победит зло. Зло, распространившееся по земле, должно быть уничтожено рукой Господа. Во время последней битвы добро должно восторжествовать над злом. Злые силы не хотят допустить Армагеддон, потому что для них это единственная возможность одержать верх. И я считаю — последняя табличка содержит указания, как нам выжить в последней битве, во втором очищении, подобно тому как Ной выжил во время потопа.

— Все, приехали, — сказал режиссер британской студии. — Готовьтесь ее отключать. Рекламный блок номер один.

— Уберите эту идиотку к чертовой матери, — взревел в Нью-Йорке вице-президент. — Переключаемся на рекламу!

— Стойте! — Тед Кассельман уставился на стену с мониторами.

— Что значит — стойте? — кричал вице-президент. — Она спятила, это бред сивой кобылы. А я предупреждал, что нельзя выпускать ее в эфир. Теперь понимаете?

Коттен спешила. Она понимала, что ее собираются отключить.

— На каждой табличке изложен способ, тайный способ увидеть и выбрать путь в лучший мир. В этом мире совершается очищение, такое же, как и то, что пережили наши предки.

— Смотрите сюда! — крикнул Тед и показал пальцем на мониторы, транслирующие передачи мировых телеканалов.

Вице-президент проследил за взглядом Теда и уставился на мониторы.

— Господи, что это творится?

Би-би-си, Эн-би-си, «Фокс», китайские, бразильские, индийские, южноафриканские и десятки других телестанций переключались на прямую трансляцию Си-эн-эн. Даже «Аль-Джезира»[36] показывал Коттен Стоун, пустив по экрану арабские субтитры.

— Они все принимают наш сигнал, — сказал Тед.

— Это послание было расшифровано великой цивилизацией атлантов, друидами, которые построили Стоунхендж, моаи с острова Пасхи, цивилизацией южных майя, мали из Восточной Африки, анасази — все они исчезли без следа. Они исчезли потому, что вникли в послание на своих табличках и выбрали путь к новой жизни. Тот путь, который можем выбрать и мы. Для этого нужно лишь одно — верить. Неважно, кто ты — индуист, иудей, буддист, христианин или мусульманин. Больше нельзя загонять себя в узкие рамки религий, для которых важнее не суть послания, а средство. Мы связаны друг с другом и со всеми живыми существами. Все мы — единое целое и должны объединиться, чтобы противостоять злу.

Вице-президент сполз в кресле, глядя, как один за другим новостные каналы мира подключаются к их трансляции.

— Никогда в жизни такого не видел, — сказал он шепотом.

— Нас смотрит весь мир, — прошипел по внутренней связи режиссер лондонской студии. — Попробуйте что-нибудь хоть пальцем тронуть — я вас своими руками передушу.

Две набережные

Царствие Божие внутрь вас есть.

Лука, 17:20, 21

Передача Си-эн-эн имела колоссальный отклик, и когда стало известно, что от обелиска будет вестись прямая трансляция, тысячи людей устремились в Лондон.

Чтобы избежать пробок и в целях безопасности, Коттен собиралась прибыть на место по воде — был арендован и спрятан в укромном месте маленький туристический теплоход. С наступлением темноты к заднему входу гостиницы на площади Кадоган подъехала машина, за рулем которой сидел агент Венатори. Переулками он довез Коттен и Джона до пирса в полумиле от монумента. Когда техники Си-эн-эн сообщили по радио, что прибыли на место, Коттен с Джоном сели на борт теплохода и поплыли к монументу.

Когда они миновали изгиб Темзы и проплыли под мостом Ватерлоо, Коттен ахнула. Обелиск сиял в свете телевизионных прожекторов. Он напоминал космическую ракету перед ночным запуском. Игла Клеопатры стала похожей на стрелу, нацелившуюся в небо. Вполне к месту, решила Коттен.

Но дыхание перехватило от другого — количества людей, собравшихся на набережной Виктории. Джон предупреждал ее, что, когда разнесется весть, соберется толпа любопытных. Но сейчас перед ней выстроилась бесконечная людская стена — тысячи и тысячи человек. Все вокруг затопило человеческое море. Когда она посмотрела через плечо на мост Ватерлоо, то поняла, что его тоже заполнили люди, припавшие к перилам моста в надежде увидеть ее. И дальше по реке, у Вестминстерского моста, толпа парализовала уличное движение. Другой берег, напротив Иглы, был заполнен человеческой массой. Люди собрались на крышах, выглядывали из окон домов, выходивших на набережную, — и все они ждали Коттен Стоун.

Когда теплоход приблизился к ступенькам, ведущим к Игле Клеопатры, на Коттен устремились прожекторы, а воздух заполнился оглушительным ревом толпы.

Полицейские огородили бетонную лестницу, ведущую к реке, и маленькую площадку вокруг обелиска. Вместе с Джоном, державшим ее за руку, Коттен поднялась по сырым ступенькам к монументу.

Вспышка фотоаппарата заставила Коттен поднять глаза. Темпест Стар и Бенни перебрались через канаты, чтобы снять ее крупным планом. Полицейский заметил это и вытеснил их за ограждение.

Когда она оказалась на площадке, репортер сунул ей в руки микрофон. Она с удовольствием заметила, что на микрофоне логотип Си-эн-эн.

Коттен поднесла микрофон к губам и произнесла:

— Здравствуйте.

И вздрогнула. Ее голос звучал повсюду, эхом отразился от реки и пронесся через весь город. Казалось, что у каждого с собой портативный радиоприемник или сотовый телефон, принимающий какой-либо из многочисленных каналов, транслировавших происходящее.

Пораженная Коттен глубоко вдохнула и услышала, как ее голос возвращается к ней из тысяч маленьких динамиков, заполнивших улицы, переулки и дорожки приречной части Лондона.

Когда шум толпы утих, Коттен продолжила:

— Не могу поверить, что вас здесь так много.

После этих слов раздался гвалт аплодисментов. Но Коттен знала, что за ними скрывается не столько радость, сколько тревога. Многих привело сюда отчаяние. На нее лег невыносимый груз ответственности, когда она услышала за аплодисментами мольбы о помощи и молитвы о милосердии.

— Я знаю, почему вы пришли сюда и почему столько народу смотрят и слушают все это у себя дома. Я надеюсь, что сегодня вечером мы положим конец боли, мраку и злу, которое подобралось к нам.

И снова раздались приветственные крики.

Приступ страха, словно током, ударил ее по рукам. А вдруг в капсуле времени не окажется таблички? Что тогда случится со всеми этими людьми?

Эли Лэддингтон смотрел передачу Си-эн-эн на огромном плазменном мониторе у себя в библиотеке. Рядом, положив руку ему на плечо, стояла Мария. Она была абсолютно счастлива. Эли сказал, что совсем скоро она почувствует у себя внутри новую жизнь. Она избрана, чтобы продолжить его род, родить ребенка, который пойдет по его стопам. И эта жизнь росла внутри ее. Это знак избранности, благословения. Немногие удостаивались чести стать сосудом для нового поколения нефилимов. И ей было уже неважно, вернется Ричард или нет. Она думала о другом. Ее план ушел в тень на фоне великого замысла Эли. Она дотронулась до живота. Там был ребенок Эли, а это означало, что ее ждут новые, чудесные времена.

— Как прекрасно вырвать наконец эту занозу, — произнес Эли, когда крупным планом показали Коттен, священника рядом с ней и толпу. — Она своими глазами увидит гибель того, кто ей дороже всех на свете, а сама будет опозорена. Сегодня вечером ее руки будут запятнаны кровью миллионов, но кровь Джона Тайлера останется на ее руках навечно.

Он улыбнулся Марии.

— Нет ничего слаще мести.

Гром аплодисментов сотрясал платформу Иглы Клеопатры. Когда он стих, Коттен кивнула двум городским инженерам, которые вместе с ними приплыли на теплоходе. Мужчины поднялись по крутым ступенькам и остановились у одной из бронзовых плит нижней части обелиска. Большими разводными ключами открутили бронзовые болты по четырем углам плиты и сняли ее.

Открылся прямоугольный тайник. Десятки тележурналистов подошли ближе. Предельно аккуратно инженеры вытащили из тайника деревянный ящик.

Ричард Гапсбург пробирался сквозь толпу, пока не оказался в нескольких ярдах от Иглы. Он видел Коттен Стоун — та стояла рядом с Джоном Тайлером и наблюдала, как инженеры вытаскивают капсулу времени. Его скрутило от стыда. Он вернулся к Эли, попросил дать еще один шанс. Ему недоставало мужества, которое было у Фурмиила, отца Коттен. «ЗИГ-Зауэр» оттягивал карман куртки. Стараясь не попадать в луч прожектора, Ричард продвигался вперед, пока не очутился на берегу реки, где ничто не загораживало Джона Тайлера от него.

Коттен смотрела, как инженеры, бережно держа ящик, спускаются вниз по ступенькам. Если бы Чонси Уайетт был здесь и видел, как завершается его тайная миссия, что бы он подумал? Сегодня вечером, здесь, у Темзы, миссия Теней Призраков должна завершиться. Чонси может спать спокойно, подумала она.

Мужчины поставили ящик у ее ног. Джон осенил его крестным знамением и прочитал благословение. Сердце Коттен переполнилось восторгом, когда она поняла, что сейчас на берегу исторической реки она исполнит свое предназначение. Коттен огляделась, стараясь запечатлеть в памяти это чудесное событие. Но когда ее взгляд упал на дальний берег реки, восторг исчез. Ее охватила паника. Над водой появился туман, и он приближался к Игле.

— Боже мой, — произнесла она и сообразила, что все еще держит микрофон у рта.

Джон повернулся к ней.

— Что?

Она посмотрела в другую сторону и увидела, что и там над водой навис туман. Он двигался на них с обеих сторон.

Ричард опустил руку в карман куртки и сжал пистолет. Холодный и тяжелый. Ричард вспомнил, как неловко стрелял из машины тогда, в Вашингтоне. Сегодня должно быть намного легче. Он наконец признал свое поражение и принял жизнь, как она есть. О да, последние несколько дней он был слаб, думал просить Бога о прощении. Как Фурмиил. Ричард едва не дошел до того, чтобы пасть на колени, но все-таки опомнился. С какой стати его стали бы прощать?

— Открывайте ящик! — закричала Коттен.

— Коттен, что стряслось? — спросил Джон.

— Они приближаются. — Она указала в сторону реки. — У нас нет времени.

Джон посмотрел на реку.

— Это просто речной туман, — сказал один из инженеров. — Не надо беспокоиться. Такое происходит постоянно.

— Скорей откройте ящик, — крикнула она срывающимся голосом.

Инженер сломал защелку, и крышка открылась с металлическим лязгом.

Коттен встала на корточки и стала рыться в содержимом ящика. Бумаги, карты, книги, документы, курительные трубки, фотографии.

«Господи боже, ну где же она?»

Ее здесь нет, мелькнула мысль. Что, если она ошибалась, а теперь на нее смотрит весь мир?

Коттен снова посмотрела на реку в надежде, что туман рассеется. Но он стал еще плотнее — уже не было видно мостов. Противоположный берег тоже не разглядеть. Оглядывая набережную, она видела, как толпы наблюдателей тонут в тумане. Даже если бы она нашла табличку, если все подтвердилось бы, все равно поздно. Как бы ей удалось за считаные секунды обучить толпу технике жидкого света?

Лестер Риппл лежал на кровати и смотрел на мерцающие в темноте звезды. Он закрыл глаза и подумал о Коттен Стоун. Что она делает сегодня вечером? Действительно ли поняла то, что он пытался ей объяснить? Ему показалось, что она еще сильнее связана с энергетической решеткой, чем он сам. Что-то такое в ней есть. Что-то особенное. Может, когда-нибудь они снова встретятся в «Старбаксе» и выпьют латте. Казалось, теория ее заинтриговала. У Коттен была проблема, а он помог ее разрешить. По крайней мере, чашку кофе в ее компании он заслужил — пусть даже он и не пьет кофе. Ведь он специалист по решению проблем, в конце концов. Специалист. Специалист. Специалист.

Она вытащила книги, в том числе — пять экземпляров Библии. Чонси написал в перечне, что эта тайна защищена словом Божьим. Коттен снова начала рыться в ящике, но неожиданно вернулась к Библиям. Вот оно! Тайна защищена словом Божьим! Библия!

— В какой же из них, в какой же, — бормотала она, открыв первую и отбросив ее в сторону. Схватила самую большую, в кожаном переплете, и подняла ее. Тяжелая, необычно тяжелая. Коттен поднесла книгу к лучам прожектора.

И услышала, что толпа стала реагировать на туман. Прижимая к груди книгу, она посмотрела вдоль набережной и увидела то, чего боялась больше всего и молилась о том, чтобы этого не случилось.

Подобные мерцающим звездам в вечерних сумерках, появились светлячки.

Сначала их было немного, потом стали сотни. И скоро засияла вся набережная.

Они появились из тумана и закружились над острием Иглы, понеслись над набережной и рекой и обрушились на толпу.

Паника охватила людей.

И почему-то Коттен вдруг поняла, что светлячки сейчас роятся не только над берегами Темзы, но и в других городах, больших и маленьких, где люди смотрят и слушают ее.

Ричард сжал пистолет в кармане. Он ощущал влагу тумана. Он слышал гул своих приближающихся братьев. Что, если эта Стоун права? Что, если это начало конца и для него, и для таких, как он? Он устал. Он измучен. Может, стоит порадоваться наступлению конца? Он иссяк. Мария от него ушла. Эли его презирает.

Ричард поднял пистолет и прицелился в священника. Выстрел должен быть точным — ему ничто не мешает. Палец лег на курок.

— Давай же, — прошептал он.

Нет, он не может.

Впервые он ощутил всю тяжесть своего грехопадения, произошедшего вечность назад. Быть может, только сейчас он понял, что означает «вечное проклятие».

Ричард повернулся к реке, выбросил пистолет в темные, неспокойные воды Темзы и пал на колени.

Коттен разорвала веревки, которыми была перетянута Библия. Книга раскрылась. Там, в углублении, была спрятана хрустальная табличка.

Она схватила ее обеими руками и поднялась.

Шелест роя светлячков превратился в рев. Зной, исходящий от демонов, словно от доменной печи, обжег ее кожу. Она ощутила сильный запах серы. Слышала вопли толпы, уступавшей их натиску.

— Господи, помоги мне. — Ее слова эхом разнеслись по набережной и вдоль реки. — Помоги мне видеть и слышать!

Она знала, что демоны вот-вот начнут забирать души собравшихся. Верующие пришли сюда, чтобы увидеть табличку, посмотреть своими глазами на то, что начертано рукой Господа. И она, держа табличку в руках, читала письмена. Енохианский язык — язык ангелов, язык небес.

Язык ее отца.

Она бегло прочитала весь текст и уставилась на ту часть, где говорилось о втором очищении.

— Коттен, — окликнул ее Джон.

Она быстро перевела текст в уме.

— Риппл прав. — Она обернулась к Джону. — Тут сказано, что Армагеддон должен произойти.

Читая дальше, она поняла, что Эдельман неправильно перевел древние глифы на перуанской табличке. Текст, написанный на енохианском, был абсолютно ясен.

— Джон, тут говорится не о том, что вторым очищением будет руководить дочь ангела. Тут сказано, что дочь ангела уведет людей прочь.

Она поняла, что ошибался даже Чонси. Послание на табличке не предназначалось для всего мира. Оно предназначалось ей. Последняя тайна не просто относилась к ней — это было послание от Господа.

И вдруг она поняла, что у нее есть сила сокрушить демонов. И эта сила всегда у нее была.

Она все поняла.

Не надо учить их искусству жидкого света. Она сама сотворит реальность — ее сознание переместится в новый мир и уведет туда всех этих людей. Только они, своей свободной волей, могут решать, какой мир выберут.

И она уведет их от мучения, от боли, от тьмы.

Коттен крепко сжала табличку и подняла ее выше. Толпы людей отозвались мольбой о помощи.

Ослепляющее сияние светлячков отразилось от поверхности хрусталя и замерцало над набережной радужными бликами. Отраженный свет будто бы оттеснил на мгновение натиск светлячков.

Прошел миг, и Коттен глубоко погрузилась в жидкий свет. Она оградила себя от гула и зловещего жара светлячков. Восприятие обострилось, и внезапно перед глазами оказались две набережные. Первая заполнена тысячами душ, которые в отчаянии тянулись к ней, цеплялись за последние мгновения своей жизни. А вторая — уютный и спокойный мир, где свежий ветер шептал в зеленой листве. Рябь на воде мерцала под ярким солнцем, как бриллианты. Воздух был чистым и сладким. Весь город сиял. Это была реальность, которую Коттен создала для них.

Она должна пойти туда первой и увести за собой тех, кто верит. Зная, что решающий момент настал — другого уже не будет, — она крепко сжала хрустальную табличку и шагнула на вторую набережную.

Крокодилье озеро

Есть два способа прожить жизнь. Можно считать, что чудес не бывает. А можно все воспринимать как чудо.

Альберт Эйнштейн

Коттен посмотрела в окно, на воду. В коттедже Томаса Уайетта было очень хорошо. Непрестанно меняющаяся поверхность воды, почти как живое существо, завораживала ее. Коттен была рада, что приехала. Она улыбнулась и подумала о Томасе, о том, как он должен быть счастлив с Леей в своем раю.

Она вышла на крыльцо и глотнула горячего чая из большой кружки, которую держала в руках. Зима принесла в этот отдаленный уголок северной Флориды бодрящий холодный воздух. Коттен ничего не имела против. Прохладный воздух, чистый и свежий, нравился ей.

Она услышала шорох шин на гравиевой дорожке. Из сосен выехала машина. Коттен подошла к краю веранды и стала смотреть, как «мерседес»-седан медленно проезжает один из многочисленных гигантских дубов, рассеянных по пятидесяти акрам густого леса.

Монсеньор Филипп Дучамп открыл переднюю дверцу и вылез из машины. Он приветливо помахал ей, затем открыл правую дверцу.

Из машины появился Джон Тайлер и тоже помахал ей.

— Не возражаешь против компании? — спросил он, приближаясь к крыльцу.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулась Коттен и обняла его, когда он взошел на веранду. Перед тем как отпустить, поцеловала его в щеку. — Значит, теперь ты его высокопреосвященство. Кардинал Джон Тайлер.

Она отвесила поклон и улыбнулась во весь рот.

— Стиснув зубы, ползу вверх по служебной лестнице, — ответил Джон.

— Здравствуйте, монсеньор, — поздоровалась Коттен. — Всегда рада вас видеть. — Она жестом указала на дверь. — Прошу вас, джентльмены. Что вам предложить? Горячего шоколада или зеленого чая?

— Горячий шоколад — это было бы прекрасно, — сказал Дучамп.

— Присоединяюсь, — отозвался Джон, когда они с монсеньором усаживались в кресла вокруг обеденного столика. — Мне этот дом напоминает ту хижину в горах Северной Каролины.

— Неудивительно, — сказала Коттен.

— Вы вдвоем скрывались там, когда распутывали заговор вокруг Святого Грааля, — вспомнил Дучамп. — Кажется, эта хижина сгорела дотла.

— С помощью нашей падшей братии, — сказал Джон. — Но это другая история.

Он посмотрел на Коттен, и та улыбнулась ему.

Дучамп взял газету, которую перед этим читала Коттен.

— Как приятно для разнообразия увидеть хорошие новости. Это освежает.

Коттен поставила на столик две дымящиеся кружки с горячим шоколадом и села напротив гостей.

— Не перестаю удивляться тому, что сделала ты, Коттен, — сказал Дучамп.

Она отпила чай и ответила:

— До той минуты на набережной Виктории я и не подозревала, что все происходившее со мной, начиная с Перу, было чем-то вроде тренировки. Жидкий свет позволил мне подготовиться к тому, что случилось в Лондоне. Ведь именно тогда я поняла слова Ячага. Он объяснял, что как в лесу есть много тропинок, ведущих в разные стороны, так и в жизни перед нами каждый день, каждую минуту открыто множество путей — мы лишь выбираем, по какому идти. Он научил меня смотреть на мир другими глазами. И в ту секунду у подножия Иглы Клеопатры я уже знала, что сделать. Я должна была выбрать путь мира, решить, что мое сознание будет существовать в этой реальности. И для всех, кто хотел того же, для всех, кто был к этому готов, я сделала выбор — сделала их частью своей реальности, этого пути, этого мира, преисполненного спокойствия.

— Вроде как перевела стрелку на рельсах, и все устремились за тобой.

— Именно, — кивнула Коттен. — Теперь каждый свободен выбрать жизненный путь. И зло не идет по пятам, поглощая невинные души.

— Сейчас главный вопрос, что же будет дальше, — сказал Дучамп, положив газету на стол.

— И тут есть одна проблема, — произнес Джон.

— Ты о чем?

— В тот мир, что мы оставили за спиной, смертельной хваткой вцепилось зло. И там множество людей, которые должны быть избавлены от него.

— И у нас мало времени на это, — добавила Коттен. — В послании Бога говорится, что необходимо полное очищение, чтобы навеки изгнать зло.

Джон поставил кружку на подлокотник кресла.

— И эту тайну надо донести до тех, кто остался. Пока не наступил Армагеддон.

Глаза Дучампа внезапно округлились: он понял, к чему они клонят.

— Стоп. Так вы что — отправляетесь туда? Вы не остаетесь здесь, в спокойном мире, а хотите помочь тем, кому предстоит последняя битва? — Он помолчал, задумчиво выстукивая пальцами по столу. — Впрочем, кажется, я уже знаю ответ.

— Джон, не хочешь прогуляться?

— С радостью. — Он встал и посмотрел на монсеньора. — Мы ненадолго.

Кинув на них понимающий взгляд, Дучамп взял в руки газету.

— Сколько угодно, ваше высокопреосвященство.

Коттен и Джон прошли мимо веранды и направились к пирсу на озере, прямо перед коттеджем. Добравшись до конца, они остановились и взглянули на противоположный берег. Темная вода омывала сваи, ветер рябил поверхность, и маленький ялик покачивался на воде.

— Я возвращаюсь, — сказала Коттен.

— Я знаю. Я иду с тобой.

— Нет. — Она повернулась к Джону и провела ладонью по его щеке. — Ты должен остаться здесь. Я обязана туда вернуться, а ты — нет. Здесь столько людей, которым нужна твоя вера, твое руководство, твоя мудрость.

— Я понимаю, Коттен, но учти: не только с тобой разговаривает Господь. Я тоже иногда получаю от Него весточку. Люди в этом мире наконец-то начинают все понимать. Видела заголовки газеты? И Дучамп возьмет руководство в свои руки.

— Я знаю, он это может. Просто не хочу, чтобы из-за меня с тобой что-то случилось.

Порыв ветра растрепал ее волосы. Джон убрал ей за ухо выбившуюся прядь.

— Ты действительно хочешь пойти туда без меня? — спросил он, взяв ее за руку.

Она улыбнулась.

— Нет.

— Тогда о чем мы спорим?

Она опустила глаза и стала смотреть на воду. Хотелось сказать ему кое-что еще, но она не решалась. Ну давай же, Коттен, велела она себе. Просто подними глаза и скажи.

Но тут Джон взял ее за подбородок и приподнял голову.

— Что-то не так? — спросил он.

Коттен открыла рот, но не смогла выговорить ни слова.

Джон чуть кивнул, словно переспрашивая.

— Джон… — начала она и замолчала. — Когда произошел тот несчастный случай в Лондоне, я испугалась, что ты навсегда покинешь меня. Мне стало больно, и я разозлилась на себя.

— Ты ни в чем не виновата.

— Нет, я всегда буду считать, что виновата, но я не о том. Есть еще одна причина, по которой мне было так плохо. Потому что кое-чего я не сделала… не сказала тебе. — Она помедлила и наконец решилась: — Я хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя.

Он обнял ее.

— Я знаю. Знал это всегда. И ты знаешь, что я тоже люблю тебя.

Они простояли, обнявшись, очень долго, потом отступили друг от друга и снова посмотрели на горизонт.

— Значит, в путь? — спросила Коттен.

— В путь, — сказал Джон.

Она закрыла глаза, и оба начали погружаться в жидкий свет.

Сидя в коттедже, монсеньор Дучамп оторвал взгляд от газеты. На вечернее озеро ложились сумерки. Дальний берег поглотила тьма. Он уже с трудом мог рассмотреть ялик, покачивающийся на привязи в самом конце опустевшего пирса. Секунду он наслаждался безмятежностью вечера и снова принялся за чтение.

Примечания

1

В 1986 году американский тележурналист Джеральдо Ривера в прямом эфире открыл обнаруженный им сейф знаменитого гангстера Аль Капоне, в котором не оказалось ничего, кроме бутылки джина. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

В сентябре 2004 года тележурналист Дэн Рэзер обнародовал документы, компрометирующие президента Буша, — согласно этим материалам, во время службы в армии будущий президент совершил серьезные дисциплинарные нарушения. Вскоре после сенсационного репортажа выяснилось, что документы были искусно сфабрикованной фальшивкой.

(обратно)

3

Обыгрываются имена президентов Джорджа Буша, одно время избиравшегося на пост губернатора Техаса, и Линдона Джонсона, бывшего конгрессменом от штата Техас. Глубокая Глотка — прозвище, данное журналистами неизвестному человеку, через которого произошла утечка информации, приведшая к Уотергейту; в переносном смысле — потаенный источник потенциально скандальной информации.

(обратно)

4

«Тигры Алабамы» и «Дикие коты Кентукки» — названия университетских спортивных команд. Штат синей травы — прозвище штата Кентукки.

(обратно)

5

Хайрем Бингем (1875–1956) — американский археолог и исследователь, профессор Йельского университета, в 1911 году обнаруживший Мачу-Пикчу.

(обратно)

6

Эррол Флинн (1909–1959) — американский актер, прославился ролями аристократов и благородных разбойников.

(обратно)

7

Лампа Колмана — керосиновая лампа, огонь в которой хорошо защищен от ветра и непогоды; разработана в начале XX века специально для путешественников и любителей пикников.

(обратно)

8

По Фаренгейту. По Цельсию — 10 градусов.

(обратно)

9

Библейский пояс — регион США, охватывающий Юг и часть Среднего Запада, где особенно сильны традиции протестантского фундаментализма.

(обратно)

10

Франсиско Писарро (между 1470 и 1475–1541) — испанский конкистадор; участвовал в завоевании и уничтожении государства инков в Перу.

(обратно)

11

Буквальное значение слово «пасха» («пейсах») на иврите — «прохождение мимо».

(обратно)

12

Это она? (исп.)

(обратно)

13

Да, кажется, она (исп.).

(обратно)

14

Вставай (исп.).

(обратно)

15

«Нуэво солес» — «новые соли» — денежная единица Перу с 1991 года.

(обратно)

16

Моласса — мощная толща горных пород, образовавшаяся при разрушении поднимающихся гор.

(обратно)

17

Вот она. Нашел! (исп.)

(обратно)

18

Сука (исп.).

(обратно)

19

Идем (исп.).

(обратно)

20

По Фаренгейту. По Цельсию — 29,4 градуса.

(обратно)

21

Андреа Йейтс — техасская медсестра, которая в 2001 году утопила пятерых своих детей; при расследовании преступления у нее были обнаружены серьезные психические расстройства.

(обратно)

22

«Маргаритавилль» (1977) — песня, сочиненная и исполненная американским кантри-певцом Джимми Баффетом (р. 1946), в которой создается романтическая утопия безмятежной жизни в райском уголке на берегу океана.

(обратно)

23

Пуэбло — индейское поселение.

(обратно)

24

Башня-кива — ритуальное святилище у индейцев анасази.

(обратно)

25

ЭТА — франко-испанская леворадикальная террористическая организация, выступающая за независимость страны басков — исторической области на территории современных Франции и Испании.

(обратно)

26

Лурдский грот — пещера в окрестностях французского города Лурда, где в 1858 году четырнадцатилетней Мари Бернард Субиру (канонизирована под именем святой Бернадетты) явилась Мадонна, которая передала свое желание, чтобы на месте явления была построена часовня, и велела испить воду из источника, которая с тех пор считается целебной. По сей день Лурдский грот — одна из наиболее почитаемых католических святынь.

(обратно)

27

Новая Шотландия — регион на юго-востоке Канады; исторически — британская провинция.

(обратно)

28

Название аэропорта Четыре Угла совпадает с историческим названием региона — единственного в США, где в одной точке сходятся границы четырех штатов сразу — Юты, Колорадо, Нью-Мексико и Аризоны.

(обратно)

29

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат.).

(обратно)

30

Пс. 22:4.

(обратно)

31

«Альманах Уайтекера» — выходящее с 1868 года ежегодное издание, содержащее годовой обзор событий в политике, экономике, науке, культуре и т. д.

(обратно)

32

«Панч» — британский сатирический журнал.

(обратно)

33

«Йо-хо» — холодный шоколадный напиток.

(обратно)

34

Лука, 17:20, 21.

(обратно)

35

Даунинг-стрит, 10 — адрес официальной резиденции британского премьер-министра.

(обратно)

36

«Аль-Джезира» — катарский телевизионный канал, наиболее влиятельный в арабском мире.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Сбитый самолет

Лавка окаменелостей Джилли

Перу

Риппл

Находка

Хрустальная табличка

Венатори

Поле битвы

Пророчество

Туман

Светлячки

Развалины

Эли

Шаман

Целитель

Жидкий свет

Питер Пэн

Рассвет

Светлый путь

Убежище

Обмен

Форт-Лодердейл

Бульварная газета

Землетрясение

Сады

Тени призраков

Угли

Демоны

Пустыня Гуака

Голоса

Цифровые фотографии

Загрузка

Записка Чонси

Интенсивная терапия

Джин

Супергерой

Букингемский дворец

Два берега

Укротитель змей

Портниха

Стержень

Мужской туалет

Искушение

Халк

Христофор Колумб

«ЗИГ-Зауэр»

Энергетическая решетка

Обольщение

Вайолет

Список

Самоубийство

Машина

Ночной гость

Йо-хо

Родная кровь

Больница

Два Лондона

Квантовый уровень

Старая фотография

Пропавшие цивилизации

Прямой эфир

Две набережные

Крокодилье озеро X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?