«Цвет ярости - алый»

… А все-таки они возвращаются к своему первоначальному виду. Как только я оставляю их, зверь начинает выползать, снова проявлять себя… – прибавил он после продолжительного молчания…

Три дня прошли в томительном ожидании.

Волк ел, спал и тренировался в Яме. Вокруг же не происходило ничего особенного. Все как обычно. Ничто в поведении обитателей Подворья не говорило о том, что близятся некие события… Для них, впрочем, это могло быть в порядке вещей, но Курту гладиаторские бои все еще казались чем-то нереальным, воплощением иллюзорных образов голографического проектора. Здесь, посреди Мегаполиса…

Лязг стали.

Кровь на песке.

Истерические вопли толпы: “Убей, убей!”

Представить это себе было и впрямь непросто. Тренировки казались чем-то вроде игры, и все же это было очень серьезно… Хэнк Таран говорил об этом при каждом удобном случае. Но упорно избегал конкретики. Слова, прозвучавшие в камере Волка, были единственными, содержавшими какую-то информацию касательно боя… Только ведь слово “скоро” можно было тянуть во все стороны, точно кусок тонкой резины. Под ним уже выступали обнаженные вены…

Спрашивать, конечно, Курт не стал бы и под пыткой, которая, собственно, и не прекращалась ни на секунду. Это означало вступить с тюремщиками в вербальный контакт, в то время как молчание – золото – становилось для него близким другом.

Снаружи не происходило ничего особенного, но в душе Волка шел скрытый, напряженный процесс. Избежать боя не было ни малейшей возможности – это следовало принять за аксиому. Курт не желал предстоящего боя, но в то же время стремился к нему, словно ребенок, идущий на шалость с ясным сознанием того, что уйти от кары не удастся. Слишком долго он сдерживал ярость и боль. Они пылали внутри нержавеющего сосуда души – яд и кислота. Собственно, им не позволяли вырваться наружу, Таран раз за разом подтверждал практические навыки тонкого психолога. Курту уже продолжительное время хотелось кого-то убить, разорвать ублюдка голыми лапами. Вернее, Волк отлично знал, КОГО именно. Но эту мощь при должной сноровке следовало обратить в ту сторону, в какую целесообразно… И Таран обладал такой сноровкой.

Курта держали в неведении до самого последнего дня – как узника, приговоренного к казни.

А потом настал тот самый день.