«Месть Ледовой Гончей»

Месть Ледовой Гончей (fb2) - Месть Ледовой Гончей [litres, с иллюстрациями] (Ледовые корсары - 2) 2056K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Александрович Погуляй

Юрий Погуляй МЕСТЬ ЛЕДОВОЙ ГОНЧЕЙ

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть I Сомнения

Глава первая Демоны нижних палуб

Бродун взревел. Возмущенный голос косматого гиганта прокатился по снежной пустыне. Зверь высотой двадцать футов, не меньше, неуклюже пятился от окружающих его людей и недоумевал — как в такой прекрасный солнечный день ему довелось столкнуться с наглыми коротышками. Могучий нос-хобот, способный пробивать многовековой лед в поисках пищи, метался из стороны в сторону, будто указующий перст, нацеливаясь то на одного моряка, то на другого. Крохи, окружившие бродуна, пугали пустынного странника. От них пахло шкурами мертвецов и грязью, и кроме того они делали ему больно.

В Пустыне вновь громыхнул выстрел дальнобоя. Обиженно взвыв, покрытый белоснежным мехом исполин попятился и сделал прыжок в сторону, мечтая оставить обидчиков позади. Толстые лапы подняли в воздух ледяную крошку, сверкнувшую в свете солнца.

Если бы у него хватило смелости и ума — он мог в считаные мгновения растоптать пиратов-охотников, которые с азартными криками гнали снежного великана на смерть.

Мне стало его жалко.

Зверь, испуганно прижимая лохматые уши и прихрамывая, поспешил прочь от полукольца загонщиков. Наверняка он уже сто раз проклял себя за то, что не сбежал, когда из-за гряды торосов выполз трехпалубный гусеничный корабль. Бродун мог скрыться, когда ледоход остановился и с него спустили лайар. Могучие лапы унесли бы пушистого гиганта далеко-далеко от тарахтящей крохи, пока та ползла по безветренной ледяной глади, загоняя жертву в тиски меж двух кораблей, но мохнатый зверь лишь проводил ее настороженным взглядом.

Зря…

Теперь же люди гнали глупого странника Пустыни прямиком к лайару, на носу которого двое моряков привели в готовность бортовой метатель и ждали, когда дичь окажется в пределах выстрела. Двигатель кораблика молчал.

Среди сверкающих под ярко-синим небом льдов раздался еще один выстрел. На огненный порошок капитан сегодня не скупился, и я его понимал: мясом бродуна, хоть и жестким, можно целую неделю кормить команду. Хотя, может, и больше? Никогда не задумывался об этом.

Истинные хозяева Пустыни — маленькие, беззащитные для мороза люди — успешно гнали раненого зверя прямиком на спешно организованную засаду. Мне казалось, что на лайаре-то можно было избежать ненужной возни, но скучный корабельный быт настолько достал моряков, что те с радостью приняли участие в «охоте».

— Бауди, чего встал? — одернул меня ворчливый голос Полового. Старший матрос наблюдал за травлей бродуна, облокотившись на очищенные ото льда поручни. Он задумчиво коснулся жуткого шрама на месте правого глаза. Из-под обледеневшего шарфа поднимались облачка искрящегося пара. Металлическая сетка окуляра, прикрывающего здоровый глаз, покрылась инеем. — Работай, а то замерзнешь!

Я послушно взял увесистый ломик и принялся сбивать лед с обшивки. Половой прав: я уже чувствовал, как холодные пальцы мороза пробираются под парку. Руки в огромных меховых варежках тоже стали замерзать. Несмотря на то что сегодня над Пустыней царил чудесный безветренный день (надо сказать, большая редкость), весенний холод никуда не делся, и работа — лучший способ согреться. Сверху донесся гулкий лязг: там несколько инструментариев колдовали со странным механизмом, который все почему-то называли «папочкой». Вечно сокрытый чехлом, он был для меня одной из самых больших загадок «Звездочки».

Глаза, хоть и защищенные сетчатыми очками, уже заболели от яркой белизны солнечной Пустыни. Так что к очистке хода я вернулся с облегчением.

Зазвенел металл, откалывающий наросший лед. Позади опять взревел бродун, на сей раз с нотками паники. Стиснув зубы, я продолжил работу. Не выйдет из меня охотника, никогда не выйдет. У меня сердце щемило от жалости к зверю, так неудачно столкнувшемуся со «Звездочкой». Но оспорить приказ капитана — это слишком смело для простого юнги. Поэтому оставалось лишь затолкать чувства куда подальше и посвятить себя работе.

Бродуны — очень красивые звери. Величественные, неторопливые корабли ледовых морей. Четыре лапы-столба, мохнатое, сильное тело и длинный, невероятно пушистый хвост. Мощная шея, вытянутая морда, заканчивающаяся твердым хоботом, и маленькие, грустные, черные глаза-угли.

Ирония судьбы — этим красавцам не страшны даже снежные львы, а вот люди… Мягкие, беззащитные перед клыками хищников люди — самый опасный враг.

Мне представилась жизнь бродуна. Степенная, размеренная. Неторопливые поиски сероватого льда (как раз под таким часто находились колонии волокунов, забивающих свои пещеры рыбой). И бесконечное путешествие от горизонта до горизонта, озаренное почти не греющими лучами солнца или же проходящее под колючими ударами вьюги, среди древних торосов и по снежным мостам над расщелинами. Знаете, иногда я ловлю себя на мысли о том, что этот мир был создан прежде всего для животных. Люди появились позже. И хоть легенды утверждают о первородности человека — мне кажется, все было совсем не так.

Взять хотя бы красный лед.

Белый кусок откололся, обнажив черный металл обшивки с ребристыми вкладками для удобной ходьбы. Я ногой столкнул обломок вниз, пропихнув между прутьями ограждения, и он гулко ударил по проходу следующей палубы, брызнув осколками. Ничего. Мне все равно потом внизу работать придется. Скину и оттуда.

Так вот… Красный лед. Людям он ничем не поможет. Этот мох (или растение?) пронизывающий многие ярды замерзшего панциря, можно попытаться сварить, но есть его все равно невозможно. А вот снежные олени, с невероятно вкусным мясом, держатся поближе к алым полям, облюбовывая их себе как пастбища. Но изначально же это был просто лед. Просто то, что уходит прямиком в океан. При чем здесь, казалось бы, люди?

Или взять тех самых волокунов, живущих в толщах льда и редко выбирающихся наверх. Обладатели вонючего, противного мяса оказывались на столе людей в качестве пищи только в самые голодные дни, когда давно уже съедено все, что можно было съесть. Я слышал, что даже ледовые волки брезгуют охотой за подснежными жителями. Зато их рыбные хранилища, сокрытые в белой твердыне, — лакомая награда для бродунов. И получается, что волокуны были созданы для бродунов. Только те и разоряют холодные кладовые подледных обитателей.

Если задумываться дальше, то можно предположить, что бродунов и оленей боги сотворили для людей, а вот волокунов и алый мох — для бродунов и оленей. Рыба же и морская вода предназначались именно волокунам… Но это же безумная цепь, если вспомнить обо всех обитателях льдов. Все эти связи, кто кого ест и зачем, — не слишком ли сложно для разумного созидания?

Надо льдами пронесся предсмертный вопль бродуна. Могучая гарпунная пушка на лайаре осечек не знала.

— Все, поймали, — сказал Половой. Он отлепился от поручня. — Теперь ждем ежедневного варева от мастера Айза. Бродунина с бродуниной, на бродуновом бульоне.

Я улыбнулся, почувствовав, как царапнул губы шерстяной шарф. Кок ледохода «Звездочка» не слишком усердствовал в разнообразии меню. Главное, чтобы еда просто была. Вотчина пухлого весельчака находилась на второй палубе. Место сборищ и раскаленных плит. Если хотите забыть о бесконечной зиме — добро пожаловать на жаркую кухню Валли Айза.

Сам кок работал на ней почти голышом, вечно мокрый от пота и с жизнерадостной улыбкой на круглом лице. По-моему, он был одним из первых корсаров, кого я увидел, выбрав путь юнги.

— Давай, Бауди, поторопись. И не забудь потом прибрать там. — Половой кивнул на проход второй палубы. — А то уже нагадил.

— Хорошо!

Охотники тем временем принялись разделывать тушу бродуна. Стараясь не смотреть в их сторону, я продолжил крайне интересную работу «настоящего моряка». Вообще когда только оказался на борту «Звездочки», мечтая о далеких странах, я сразу отметил идеальную чистоту. Теперь мне, новичку, доподлинно известно, сколько сил нужно потратить, чтобы добиться такого порядка.

И кто этим должен заниматься.

Первые несколько недель я даже разгибался с трудом. Поясница, спина, руки, ноги — у меня болела каждая мышца, каждый сустав. С утра до ночи я и мой друг, беглый воришка Фарриан ан Лавани, «знакомились» с недрами трехпалубного ледохода «Звездочка» при помощи тряпок, щеток, скребков и прочих инструментов уборки. Мастер Половой, старший матрос, поставленный над нами, гонял нас без жалости и какого-либо душевного трепета. Я бы даже сказал — нам доставалось больше остальных.

Но справедливости ради надо отметить: почти все моряки палубной команды частенько проводили время на карачках, драя коридоры и жилые залы. За исключением, разумеется, офицеров. Так что ничего постыдного в этом не было. Казалось бы.

Одной из первых истин мне открылось следующее: палуба на корабле — это государство в государстве. Со своими порядками, традициями и таящимися в темных коридорах демонами.

Когда я закончил наконец расчищать дорожку и спустился по внешнему трапу вниз, чтобы не проходить бесконечных коридоров «Звездочки», — тарахтящий лайар привез последнюю партию нарубленного мяса. Моряки, перепачканные замерзшей кровью, возились у кормы ледохода, подготавливая суденышко к погрузке. Скрипел кран, звенели цепи, а внизу радовались тяжелому и удачному дню свежеиспеченные охотники.

Я прошелся по проходу второй палубы, сбросив вниз обломки льда, и побрел к ближайшему тамбуру. С работой покончено, и если меня не поймает кто-нибудь из старших матросов — можно отобедать и спокойно предаться праздному отдыху в кубрике палубной команды.

Штурвал, отпирающий дверь в тамбур, загудел, проворачиваясь, и я шагнул прочь из ледяного мира в обитель тепла. Именно так пару месяцев назад мы с Фарри ступили на борт корабля, еще не зная, что судьба закинула нас к лихим владетелям Пустыни — ледовым корсарам.

Не могу назвать это время плохим. Отнюдь. Здесь я никому не был должен. Да, много работы. Но это работа, это труд, это справедливо. А то, что скучно… По мне, лучше поскучать, чем вернуться в те дни, когда надо мною висели тени Звездного Головача и пьяницы Эльма. Когда я оказался заперт в снежном городке и с ужасом ждал появления слуг Черного капитана, идущих по моему следу.

О том, чем занималась «Звездочка», я трусливо старался не думать. Был случай, полтора месяца назад. Обычный день вдруг преобразился. Ледоход встал, старшие матросы пробежали по палубе, запирая люки наружу и на другие уровни, а Половой собрал нас в кубрике и тщательно следил, чтобы никто не отлучился. Одноглазый корсар нервно теребил ключ от оружейного склада и вслушивался в рокот двигателей. Пираты палубной команды нервно шутили между собой и тоже ждали, пока ледовые штурмовики капитана «договариваются» с владельцем пойманного судна. Кто-то надеялся, что сделка полюбовной не будет и абордажникам потребуется помощь (тогда в руки палубников попадет оружие). Кто-то, как и я, боялся.

Грохот моторов, свет шаманских фонарей над головами и напряжение, страх перед схваткой — я помню те ощущения. Мы не могли даже посмотреть, что происходит снаружи, — иллюминаторы были только в некоторых каютах штурмовиков на первой палубе да в рубке капитана. Обхватив колени руками, я сидел и молился всем богам сразу — и Темному и Светлому, — чтобы драка прошла без нашего участия. Вернее, без моего участия, хотя и понимал, что нет никакой разницы, возьму я оружие в руки или нет. Я — корсар. Тот, кто живет за счет чужого горя. Дело совсем неблагородное. Тогда мне хотелось как можно быстрее сбежать с корабля. Но вокруг на многие десятки миль не было ни единого поселения.

В тот раз обошлось. Капитан пойманного ледохода откупился частью груза и ушел, а мы, просидевшие в напряжении несколько часов, выползли наружу, чтобы перенести захваченное добро на корабельные склады. Ни капли крови не пролилось на ослепительный снег. Никто не остался лежать среди безжизненных льдов.

Но то было в тот раз…

Потом мы почти месяц простояли в Пустыне, в стороне от путевиков и проложенных трактов. Трехпалубный шапп спрятался в расщелине, подальше от чужих глаз, и ждал какого-то определенного груза. Старое место встречи, как с тоской звали его моряки.

Несколько дней назад к укрытию подошел черный шапп и выгрузил на снег три сотни мешков с зерном. Капитан «Звездочки» Аргаст Дувал по прозвищу Гром очень долго торговался с косматым, похожим на медведя командиром черного судна. Я наблюдал за этим с палубы, ежась от пронизывающего ветра. Ощетинившиеся оружием абордажники обеих команд стояли друг напротив друга, и посреди этой молчаливой угрозы резко жестикулировали два здоровяка. Торг длился около часа, и после того как владельцы кораблей ударили по рукам, мы спустились за грузом и оттащили его на теплый склад.

Интересно, откуда взялось столько зерна? Неужели там, на юге, есть такие большие теплицы?

Впрочем, это было несколько дней назад, и теперь мы двигались куда-то на юг, делая остановки вроде той, что сейчас. Теперь мы действительно были вольными бродягами Пустыни.

Не могу сказать, что мне это не нравилось.

«Кошки» повисли у меня на плече, дверь на вторую палубу отворилась, и я очутился в царстве теплых запахов. Этот тамбур выводил прямиком на кухню мастера Айза, большую часть времени колдующего над плитами. Ароматы сырости, варева, нечистых тел и острых ноток энговых смесей кружили голову. В прямом смысле. Затхлый зал, проветривающийся очень редко, посреди которого нахохлились плиты кока, был окружен лежаками механиков корабля, — а этот народец зазря не мылся, справедливо полагая, что все равно придется испачкаться.

Поначалу запах кухни был истинным испытанием, но со временем я привык. И сейчас, стоя в воняющем зале с низким потолком и переборками (чтобы беречь тепло от плит и печей), думал о том, что раз время ужина уже пришло, то можно заглянуть к корабельному коку за миской баланды. Грубое, конечно, словечко. Да, мы частенько ворчали на старину Валли, но исключительно в дань традиции. Готовил он на самом деле очень вкусно.

— Мастер Айз! — окликнул я здоровенного кока, работающего, как водится, с голым пузом и со смешным колпаком на бритой голове. — А можно…

— О! Бауди! Не можно, а нужно! — Он обернулся, махнул рукой, в которой был зажат половник, в сторону стоящего у плиты подноса. — Бери и дуй к шаману, поняло? Пусть оно пожрет, да?

Я сокрушенно вздохнул, но спорить не стал. Юнга делает все, что приказывают старшие матросы или офицеры. Валли Айз, как кок, принадлежал к касте последних.

— Я тут «кошки» оставлю с паркой?

— Оставляй, чудо. Поторопись, остынет!

Он забыл про меня в ту же секунду, как я коснулся подноса. Работы у кока хватало.

Корабль содрогнулся, взревел и тронулся с места. Звякнула посуда, сваленная горой в мойке, задрожали кастрюли и чаны, сложенные в нависающий над плитой отсек. Я пошатнулся, схватившись за стол.

— Драный демон, — сорвалось с губ.

Меня ждала нижняя палуба.

Как я уже говорил, каждый уровень пиратского шаппа — это свой, особенный мир. Есть первая палуба, вотчина офицеров и ледовых штурмовиков, украшенная коврами и диковинными шкафчиками из дерева. Всегда светлая, всегда тихая, если плотно прикрыты двери в небольшой тренировочный зал. Трехместные каюты абордажников, отдельные покои офицеров — постоялый двор на гусеницах, а не боевая палуба. Чуждый для простого моряка мирок с отдельной отопительной котельной.

Из палубной команды наверху чаще всего бывали стюарды. Самая замкнутая и оторванная от простых пустынников группка. У нас в общей зале спал только один из них — старший матрос Ворчун, остальные держались поближе к офицерам, прикрепленные каждый к своему «хозяину».

Стюардов в команде недолюбливали. Может быть, из зависти, а может быть, из-за очевидного примера, как может извратиться вольная жизнь странника Пустынь. Был ты свободным человеком — и вдруг стал личным рабом какого-нибудь головореза. Пусть еда лучше, работы меньше, но ты себе уже не принадлежишь. Ты — стюард.

Меня передергивало от перспективы оказаться среди офицерских слуг. Вторая палуба казалась мне значительно милее. Все ее запахи, все шумы, темные закоулки и старые топчаны общих залов были частью мира простого моряка или техника. Здесь всегда бурлила жизнь. Даже ночью. Слышались беседы у печек. Шатались по темным коридорам обходчики или ремонтники. В столовой, неподалеку от кухни мастера Айза, постоянно торчал кто-то из ледовых штурмовиков, соскучившихся по общению с «простыми людьми».

Первая, вторая палубы — вот она, корабельная жизнь. Настоящая. И в пику ей существовал нижний уровень «Звездочки».

Я остановился на последней ступеньке трапа, ведущего в темный коридор технической палубы. Ненавижу это место и считаю его самой зловещей частью корабля. Царство грохота, с которым не справлялась даже усиленная обшивка перегородок. Я чувствовал, как ярдах в двадцати от меня, за могучими боками шаппа, перемалывают вековой лед огромные траки. Судно тряслось и подрагивало из-за неровностей Пустыни, и ему вторило тихое позвякивание крышки на кастрюле да дрожь зубов.

«В этой темноте кто-то есть».

Я сошел с трапа в пахнущий маслом и гарью мир корабельных механиков, оказавшись на территории мрака, затхлого воздуха и резких звуков. Очень странное место облюбовал себе старый корабельный шаман. Нездоровое. Перехватив поудобнее поднос, я с тоской посмотрел вперед, туда, где кончалось пятно света от фонаря и начиналась тьма. Вдоль коридора тянулась труба отопления, покрытая старыми тряпками.

Пол под ногами дрожал, и я шел очень аккуратно, ожидая в любой момент резкого толчка или удара. Позади сквозь переборки доносился грохот расположенных на корме двигателей.

Балиар ан Вонк — самый чудаковатый человек на борту «Звездочки». Даже полубезумные инструментарии, большую часть дня проводящие здесь, среди механизмов, предпочитали спать на второй палубе, где грохота моторов еще можно научиться не замечать (хотя, несмотря на многослойные перегородки, гремело там сильно).

Старый шаман почти никогда не покидал черной палубы.

Оказавшись на границе света и тьмы, я перевел дух. Теперь поворот направо. Там будет безликая дверь в технические помещения и узкий закуток, в котором должен гореть фонарь. Если он еще работает — хорошо. Если нет, то на ощупь в закуток и вдоль стенки налево, дальше — переход в другой коридор. Там будет еще один, и я его увижу, если не погас фонарь. Инструментарии дотошно проверяют каждый механизм на своей палубе, следят за любой мелочью, связанной с сердцем корабля. Однако освещение коридоров к их интересам не относится. Капитан Аргаст Дувал как-то умудрился заставить их самостоятельно убирать свои проклятые коридоры, чтобы держать палубную команду подальше от секретов инструментариев, но вот битву за фонари вне технических лабиринтов проиграл. Так говорили в кабаке «У Полового» (как в шутку называли печь посреди жилого зала простых моряков, у которой постоянно грелся кто-то из старожилов и с охотцей делился жуткими историями да легендами «Звездочки»).

Одна из страшных сказок гласила, будто на третьей палубе обитают души погибших моряков. Тех, кто настолько прикипел сердцем к бывалому шаппу, что даже после смерти оставался на борту. Меня страшилки не трогали. Опыт подсказывал, что от живых гораздо больше неприятностей. И я с большей радостью встретился бы в темном коридоре с духом мертвого моряка, чем с тем, кого увидел в проходе к каюте шамана.

Под мерцающим фонарем, прислонившись к переборке, стоял ученик Балиара — Зиан ан Варр. Тощий, как древко алебарды, в роскошной распахнутой шубе. Вытянутое лицо с надменно поджатыми губами, темные провалы пустых глаз с вечно розоватыми белками от пагубного пристрастия к алому камню.

Он о чем-то переговаривался с механиком, лицо которого было тщательно обмотано грязными тряпками, а глаза скрывали огромные защитные очки. Инструментарию явно хотелось уйти подальше от скучающего Зиана, но он терпеливо изображал интерес к беседе.

Ан Варр — один из демонов «Звездочки». Желтое пятно на свежевыпавшем снегу. Избалованный лицемерный ублюдок, которого ненавидела большая часть палубной команды и опасались механики. Лихих штурмовиков он задирать не смел, а при офицерах имел вид придурковатый и благоразумный. Ему хватало ума не наглеть и держать себя в руках, и потому меня колотило от бессильной ярости, когда я видел Зиана в компании с кем-нибудь из власти предержащей на корабле пиратов.

Было в нем что-то необъяснимое, что-то такое, чего нельзя описать словами. Удивительно, но он ни разу не задевал меня. Ни разу не трогал, но я его ненавидел. Просто за то, что он был. Досадное, глупое чувство. И даже сейчас я не могу понять, отчего оно тогда возникло так ярко, так невыносимо важно.

Надо сказать, что Фарри на тот момент уже как-то получил свою дозу подлости от «привилегированного» пассажира. Не сильно, не очень обидно, обошлось внеочередными работами на гальюне. Такими незначительными достижениями могли похвалиться немногие палубники. Обычно расплата за шалости молодого шамана была куда строже. Кое-кто при виде Зиана вздрагивал и прятал глаза, вспоминая что-то из прошлого. Историй этих никогда не рассказывали в нашем «кабаке». Но они всегда были где-то неподалеку.

У печки Полового говорили, что когда-нибудь капитан узнает о бесчинствах юнца, говорили, что тогда все станет иначе. Но люди опытные, пересекающие Пустыню уже не один год, лишь хмыкали и напоминали, что свободные шаманы, пусть даже такие неприятные, как ан Варр, у путевых столбов не валяются, а гильдейские стоят так дорого, что капитан Гром и дальше будет путешествовать с закрытыми глазами и с затычками в ушах.

Зиан, скучающий в проходе, увидел меня и некрасиво улыбнулся. Словно кто-то прорезал дугу на его прыщавом круглом лице. Его уныние, неприязнь к механику и злость на учителя моментом растворились в новой эмоции. Но это была не та радость, которую испытывают от встречи с приятелем. Так ликуют грабители, зажавшие в переулке богатую добычу. Или циркачи, выходящие на помост перед зрителями.

Тело как оледенело. Очень хотелось развернуться и уйти, лишь бы не проходить по узкому коридору мимо затаившегося мерзавца. Из-за подноса мне пришлось бы хитро маневрировать, лишь бы не задеть Зиана. И ан Варр это понимал. Он улыбался, ожидая кульминации и развязки.

«Тебе придется потесниться, Эд. А это значит, что ты проиграл. Что ты выполняешь его волю».

Я прогнал гордыню прочь. Разумнее всего было заткнуть ее и пройти через пустяковое испытание. Подумаешь, ерунда какая-то, мелькнуло в голове.

«Не ерунда!»

Инструментарий чуть потеснился, пропуская меня. В его очках показалось мое отражение. Напряженное лицо, почти каменное. Угрюмый взгляд. Я и правда так выгляжу? Расслабься, Эд! Немедленно расслабься, не то он все поймет. Поймет, что ты его боишься.

«Разве?»

Чуть приподняв поднос, лишь бы не задеть Зиана, я попытался протиснуться мимо.

— Постой, юнга! — вдруг сказал шаман. — Что же ты несешь? Неужели с кухни прислали помои для нашей свинки?

Он покосился на инструментария, ожидая реакции на шутку. Тот неуверенно хмыкнул и чуточку сжался, мечтая юркнуть куда-нибудь в темный угол.

— Это ужин для мастера Вонка, — сказал я.

— Мне кажется, что именно это я и сказал! Дай взглянуть, чем кормят старого безумца.

Он бесцеремонно протянул руку и стянул крышку с кастрюли. Я попытался отшагнуть, но Зиан ловко вцепился свободной рукой в поднос и вонзил в меня взгляд.

— Не дергайся. Уронишь.

Затем он с заговорщицким видом посмотрел на механика, подтянул поднос к себе поближе и смачно харкнул в парящее мясо.

— Немного приправы от ан Варра. Все для любимого учителя.

Несколько мгновений я приходил в себя от шока. Поднос показался очень тяжелым, словно в слюне обсосанного любителя алого камня содержались тысячи фунтов горной породы.

— Иди уже, чего стоишь, юнга.

Лязгнула вернувшаяся на место крышка.

— Ты больной? — вырвалось у меня. Глупое, беспомощное. Мне стыдно за то, как я тогда отреагировал, но ничего лучше детского «ты больной» в тот момент не нашлось. Увы, я никогда не умел отвечать остротами. Это талант Фарри, а не мой.

— Да брось ты, пусть откушает мяса, чего ему станется. Главное, как мне видится, чтобы он не попросил меня разжевать ему пищу. Но пока зубы старика еще на месте. Справится, как думаешь?

Зиан посмотрел на инструментария, надеясь, что его искрометная шутка не прошла незамеченной.

— Надо идти, — буркнул тот. — Срочно.

Он, мысленно давно уже просчитавший каждый шаг до ближайшей двери, рванулся с места и быстро скрылся в одном из подсобных помещений, впустив в коридор лязг машин.

— Струсил, — сам себе прокомментировал это Зиан. Взгляд шамана блуждал под действием алого камня. Он катал наркотик во рту, пытаясь вспомнить имя безвестного механика, и совсем не думал обо мне, а я боролся с закипающим внутри гневом. Не надо обзаводиться врагами так скоро. Не надо!

«Ты не сможешь. Ты везде найдешь себе неприятности, Эд. И кто-нибудь непременно пострадает. Непременно!»

От него несло давно не мытым телом. Запах перебивал даже привычный для третьей палубы смрад энгу и ее смесей. Он вонял даже больше, чем инструментарии.

— Ты чего творишь? — вырвалось у меня. Разум пал на колени, пораженный возмущением и гневом. Логика отступила.

Он с недоумением посмотрел на меня, затем на оскверненный котелок с мясом, но промолчал, искренне не понимая моего возмущения.

— Я говорю, чего ты творишь?! Это ужин мастера ан Вонка!

Зиан опять не произнес ни слова, бессмысленно улыбаясь. Шаркуний сосатель камня! Хотелось сказать ему что-нибудь обидное, злое, пробудить совесть, если она у него вообще есть. Где-то на краю сознания я понимал: никто не поверит в то, что Зиан плюнул в ужин учителю. И уж тем более сам добряк Балиар не поверит. Свидетель-инструментарий рисковать не станет и затеряется среди собратьев, так что я никогда не узнаю, кто он вообще был.

Я стоял в коридоре, держа поднос с испорченным мясом, и пытался придумать, как быть дальше. На миг во мне появилась мысль, что пусть сами разбираются друг с другом. Мое дело — отнести ужин. Что там с ним сделают по дороге — не суть важно. Пусть хоть яд сыплют, какая мне разница?

Но эта слабость жила во мне только один миг. Может быть, лучше всего ей было и победить, не знаю. Потому что в следующие несколько минут мною безраздельно владел гнев.

— Совсем ум потерял, камнесос поганый, — прошипел я и ткнул Зиану подносом в грудь. Тот опешил, распахнул глаза в изумлении. Кастрюлька перевернулась, и парящее мясо с бульоном пролилось ему на одежду.

Вскинув руки, ан Варр уставился на то, как по его дорогой шубе стекает жир. Потом поднял взгляд на меня.

— Ой, простите, — процедил я и нагло встретил его взор.

— Я это так не оставлю, запомни.

Блуждающий взгляд сосателя прояснился.

— Понял, палубник? Ты зря так поступил. — Зиан приоткрыл рот, показав гниющие зубы. — Очень зря.

— В следующий раз будешь думать, прежде… — не мог смолчать я.

Ученик шамана подался вперед и попытался достать меня кулаком, но я легко угадал его движение, отшатнулся и в свою очередь приложил его в скулу. Не больно, но обидно. Слишком не больно. Руки чесались страшно, честное слово. Хотелось размазать недоноска по коридору. Накопленная за последние два месяца ненависть рвалась наружу, словно получив единственный шанс.

«Помни об Эльме. Ты же не хочешь стать таким же?»

— Ах ты, шаркуний выродок! — взвыл Зиан и отпрянул. — Поганая шавка!

Я неторопливо поднял поднос с кастрюлей и пожал плечами, буркнув:

— Зато у меня хотя бы мозги имеются!

Он услышал это сквозь гул двигателей и заскрипел зубами, а я, наслаждаясь его обидой и возмущением, зашагал по коридору в сторону трапа. Ноги и руки потряхивало лихорадкой драки, но я знал, что ухожу победителем.

— Я этого так не оставлю, палубник. Ой, не оставлю, — прошипел мне в спину Зиан. Он скрестил на груди дрожащие руки и тщетно пытался успокоиться. Уголок его рта предательски подергивался.

— Напугал льва морозом, — сорвалось с моих губ.

И тут мне в шею что-то противно шлепнулось, отчего по телу пробежали отвратительные мурашки. Меткий гад умудрился забросить мне за шиворот жирный кусок мяса. Мерзкий, царапающий кожу налипшей грязью. Я обернулся, отбросил в сторону поднос и двинулся к прищурившемуся Зиану.

Он не проронил ни слова. Он попытался закрыться от моих ударов, но ни разу не атаковал. Я понял почему, лишь когда услышал удивленный старческий возглас:

— Что здесь происходит?

На пороге своей каюты стоял Балиар ан Вонк с фонарем в руке. Добродушное лицо пожилого шамана вытянулось от изумления. Он переводил взгляд то на разбрызганный ужин, то на меня, прижавшего Зиана к стене.

— Я и сам хотел бы это знать, учитель! — сказал ан Варр. Он отстранился от меня, повернулся к шаману лицом и развел руками. — Посмотрите, что он сделал с моей шубой?

Гнев во мне сошел на нет, лишив сил и разума. Я понял, что потерял инициативу, что погорячился. Осознал, что никто не услышит моей жалобы на то, что ужин был безнадежно испорчен плевком Зиана. Мало того, меня скорее всего еще и осудят, посчитав за ябеду. Вместо этого я угрюмо стиснул челюсти и встретил осуждающий взор старого шамана.

— Все не так, как выглядит, — жалко проговорил я и заткнулся.

— Я не хочу разбираться в этом, я видел то, что видел, и не видел того, что было до этого, — сказал старик. — Но ты, малыш, знаешь законы «Звездочки».

Он смотрел на меня, ожидая реакции, и я покорно кивнул, понимая, что меня ждет.

Глава вторая Возмездие

Капитан Аргаст Дувал был крепким мужчиной, едва перевалившим за четвертый десяток и собиравшимся бороздить Пустыню еще лет двадцать как минимум. Обладатель пышной черной бороды, сросшихся на переносице густых бровей и усталого взгляда холодных серых глаз отличался глубоким басом, суровостью нрава и звериной осторожностью. Любитель хорошо выпить во время скучных будней, сегодня он еще был трезв и только собирался запереться у себя в каюте и насладиться настойкой, но его планы рухнули, когда старый шаман поднялся со мною и Зианом в пристройку на верхней палубе и бесцеремонно вошел в покои капитана. Из своего угла на шум выглянул стюард Дувала рябой Кунни, но тут же исчез за ширмочкой, едва поймал недовольный взгляд хозяина.

Развалившись в богато украшенном кресле, капитан Гром с сомнением смотрел на меня и Зиана. Инцидент чуть скрасил серые будни, но радости не прибавил. Хозяин «Звездочки» почти не скрывал своей неприязни к ученику шамана, но при этом сдерживался от открытого одобрения моего поступка. Выслушав рассказ Зиана о том, как юнга толкнул подносом преданного ученика почтенного Балиара, а потом и вовсе набросился на добропорядочного ан Варра с кулаками, капитан спросил мою версию, и тут меня как заморозило. Я молчал, насупившись и опустив взгляд. Лишь кулаки сжимал да мечтал, чтобы этот момент поскорее завершился, чтобы он остался в прошлом.

Что я мог тогда сказать? Ничего. Лишь признаться в собственном гневе.

«А ведь это он и был, малыш. Именно гнев».

Капитану пришлось повторить свой вопрос ко мне трижды, прежде чем я выдавил из себя:

— Вспылил. Виноват.

Зиан при моих словах победно улыбнулся.

Аргаст Дувал переводил взгляд с меня на Зиана, и чувствовалось, как в голове капитана неохотно крутятся мысли. Около минуты он молчал, размышляя. Никто не посмел прерывать затянувшуюся паузу.

— Даже не знаю, что с вами делать, промерзлое вы мясо.

— Закон показывает… — заговорил Зиан.

— Закрой свою пасть, — поморщился Аргаст. — А не то я подтащу тебя, оледеневшее ты дерьмо, поближе и посмотрю внимательно в заплывшие глазенки. Как думаешь, что я там увижу?

Молодой шаман побледнел от возмущения и быстро склонил голову, чтобы не выдать себя. Розоватые следы алого камня, отличающие поклонников этого наркотика, еще не растворились, и Зиан об этом знал. Гром несколько секунд буравил его взбешенным взглядом, а затем посмотрел на меня.

— Теперь ты, мясо. Третий пункт корабельного закона гласит: поднявший руку на товарища по команде должен быть наказан десятью ударами плети перед всей командой. Ты должен был ознакомиться с кодексом, когда тебя брали на борт. Надеюсь, ознакомился?

Честно говоря, я этого совсем не помнил. Мы лишь поставили подписи там, где указал боцман. Так сложились обстоятельства, что первой целью было сбежать из Снежной Шапки. Все остальное казалось несущественным.

Однако я торопливо кивнул, лишь бы не злить бородатого корсара.

— Хорошо. Так вот, все мордобойные споры пусть разрешаются в портовых кабаках, будь они прокляты, а не на борту «Звездочки». Там хоть поубивайте друг друга, а в походе — гребаный закон есть гребаный закон. Понял меня, шаркунье ты мясо?

— Да, капитан!

— Балиар! — не отрывая от меня взгляда, рыкнул Аргаст.

Старик Балиар ан Вонк улыбался и качал головой, совсем не слушая капитана. В мыслях он был где-то далеко.

— Балиар, старая ты корова, слышишь меня?

Шаман вынырнул из забытья и воззрился на Дувала. Тот поиграл желваками и, стараясь говорить спокойно, спросил:

— Ты точно видел, как этот сопляк метелил твоего ученика?

— А? Что? Да-да, конечно, — подслеповато щурясь, закивал шаман. — Посмотри на его шубу, Аргаст.

Дувал с трудом удержался от улыбки.

— Значит, завтра днем получишь то, чего заслуживаешь, мясо, — громыхнул Аргаст.

Я молчал, исподлобья оглядывая его богатую каюту. Здесь было уютно и просторно. На стенах красовалось разнообразное оружие — от дальнобоев разных видов, копий, гарпунов и алебард до узких клинков и массивных боевых ножей. У окна (самого большого из тех, что я видел на корабле), за которым во льды садилось солнце, висела пара картин. А за закаленным стеклом, с тройной рамой, виднелся купол носовой рубки и фигура дежурного рулевого.

Справа от меня стоял Зиан с ледяным выражением лица, и его вид без слов говорил, что история с ним не закончится капитанской карой. Что меня ждет много чудесного в ближайшем будущем. Признаюсь, это были неуютные мысли. Но на краткий миг справедливость восторжествовала, пусть и стоила мне десяти плетей.

Десять плетей. Наверное, это будет больно. По спине пробежались мурашки.

— А теперь выметайтесь отсюда и дайте мне отдохнуть, — подытожил капитан и пошевелился в кресле, посмотрев в сторону шкафа с запечатанными кувшинами. — Мне, ломаные траки, надо подумать. Кунни, тащи сюда карты!

В проходе мы с Зианом столкнулись плечами, и ученик шамана чуть слышно произнес:

— Жди.

Он протиснулся в проем и торопливо зашагал по коридору прочь от каюты Дувала. Я задержался у двери и почувствовал легкую руку Балиара на своем плече.

— Принесите мне мой ужин еще раз, молодой человек. Если вам, конечно, не трудно, — сказал улыбающийся шаман. — И прошу вас, уберите, что там разлилось. Сами понимаете, запах. Он мешает моей работе.

— Хорошо, мастер ан Вонк, — сказал я и пошел к трапу на вторую палубу. Запах? Да там, на нижнем уровне, так воняло смесями энгу и парами различных зелий инструментариев, что несколько кусков мяса погоды не сделают. Даже если сгниют!

Запах, тоже мне…

Я побрел на кухню.

Здесь, на борту ледохода, не было определенного времени для еды. Чаны с варевом стояли на медленном огне все то время, пока бодрствовал мастер Айз. Но всегда была вероятность того, что в похлебке не останется кусков мяса и придется довольствоваться бульоном. Так что большая часть команды торопилась на ужин сразу после того как раздавался сигнал кока. Толстяк брал в руки тяжелый стержень и со всей мочи колотил по болтающемуся рядом с ним рельсу. Заветный лязг быстро растекался по второй палубе. На штурмовую же, к абордажникам, спешил с вестью тот несчастный, кого занесло на камбуз первым. Механиков, отдыхающих вокруг кухни, кок никогда не трогал.

Столовая у вотчины Айза делилась на две части — общую и крошечную офицерскую, сокрытую потасканной ширмой. Когда я вошел в обитель кока, ткань в командирском уголке была отодвинута в сторону, и я заметил сразу двух офицеров, склонившихся над мисками. Обмениваясь скупыми фразами, они уничтожали ужин, словно выполняя некую повинность, которую нужно сделать быстро и качественно.

— Ты долго, — заметил толстяк, когда я оказался около плит.

— Я разлил ужин. — В принципе это была правда. Делиться всей историей я не хотел. Завтра команда и так узнает о происшедшем. — Споткнулся… Шаман попросил повторить.

— Раззява, — скучающе и снисходительно отметил Айз. — Выдрать бы тебя, по-хорошему. Сейчас посмотрю, осталось ли что…

Я промолчал, глядя, как он открыл крышку одного из чанов и принялся вылавливать в нем куски мяса. Судя по тому, что возился кок приличное время, их осталось не так-то много.

У меня из головы не шла последняя фраза Зиана. Глупо было надеяться, что молодой шаман оставит меня в покое или что в нем иссякло воображение на гадости. Скорее всего, тщедушный ан Варр бросится к своим дружкам, жаловаться. И даже если Волку и Сиплому, офицерам абордажной команды, не захочется тратить свое время на новенького юнгу, у Зиана есть самый важный козырь: алый камень, ради которого головорезы пойдут на все.

Миска с мясом стукнулась о стойку, привлекая мое внимание. Айз внимательно посмотрел мне в глаза:

— В этот раз не пролей.

Он так выделил это слово, что я вспыхнул от возмущения. Добродушный кок был убежден, что ароматное мясо осело у меня в желудке, а не погибло в грязи нижней палубы.

— Зря я тебя отправил голодным, юнга Эд. Моя вина. Будет урок.

Едва сдержавшись, чтобы не начать оправдываться, я развернулся и двинулся к трапу, проклиная про себя этот явно неудачный день и мечтая, чтобы поскорее наступило завтра, когда капитан объявит о наказании и хотя бы это сотрет из души Айза противную жалость ко мне.

Но перед тем как я ушел, в офицерской столовой произошло нечто странное. Нечто, чему я не мог дать объяснения. Один из офицеров, лейтенант абордажников по прозвищу Старик, швырнул свою миску в лицо сотрапезника.

Первый помощник капитана Мертвец моргнул, стряхивая с ресниц жирные капли, на пару мгновений его взгляд остекленел, но затем вернул привычную невозмутимость, и седовласый моряк с вечно ехидно-равнодушными глазами продолжил ужин, будто ничего не произошло. Плечистый Старик, едва сдерживаясь от ругани, вскочил на ноги, бросил гневный взгляд на меня — и я поспешил ретироваться, пока абордажник не сорвал свой гнев на нерасторопном юнге.

О происшедшем я быстро забыл. Мне было о чем подумать и без этого странного случая. Меня ждали перемены.

Удивительно, но в те долгие часы перед наказанием я больше всего переживал за то, что обо мне подумал мастер Айз. Вместо того чтобы ждать в темных закутках оскалов Волка и Сиплого или бояться неумолимой кары, я вел про себя воображаемый диалог с коком, убеждая его в том, что он ошибся. Что это унизительно, когда про тебя так думают. Что нельзя судить человека так сразу.

Мне грозили десять плетей и месть старших офицеров, а я переживал о том, что обо мне подумал кок. Странно. Но так оно и было.

— Ты сумасшедший, Эд, — сказал мне Фарри, когда вечером мы залегли на свои топчаны и разговорились. Ночная вахта нам в тот раз не грозила, и потому мы могли спокойно поболтать, пока нас не сморит сон. К сожалению, это случалось не так часто, как хотелось. Старшие офицеры всегда находили работу для юнг, считая, что таким образом мы быстрее станем частью команды и наберемся необходимого опыта.

После того как «Звездочка» ушла в поход, общий зал переменился. В нем появилось несколько десятков перегородок, призванных удержать драгоценное тепло. В какие-то закутки нужно было заходить нагнувшись, настолько низко спустили потолочные плиты. Некоторые и вовсе закрыли. Лабиринт тесных комнатушек-коробок, отделенных друг от друга переборками, крутился вокруг четырех боковых печей и одной центральной. Тепла нам хватало, и порою за ночь не сгорала и половина отведенной для отопления энгу.

В нашу каморку, расположенную по прямой от главной печи, даже попадал свет от пламени. И сейчас я лежал на спине, а на темном металле низкого потолка плясали отраженные огоньки «кабака». Если повернуться на правый бок, можно было разглядеть нацарапанные на переборке послания неведомых мне моряков. Одна запись особенно запала в душу. «Я выберусь», — аккуратными буквами вывел неизвестный корсар. В этих двух словах была невероятная сила. Они врезались в память на всю жизнь.

Но сейчас, повторюсь, я смотрел в потолок и слышал возбужденный голос Шона да ехидные комментарии моряка по имени Сабля. Слов его с наших лежаков было не разобрать, но интонации светловолосого матроса узнавались на раз-два. Резкий моряк был родом откуда-то с юга и нередко по делу и без задирал то одного, то другого соратника. В нем странным образом уживалась ненависть к людям и страх перед ними. В глазах вечно плескались вызов и готовность влезть в драку по любому поводу. Но он бравировал, успешно скрывал свою неуверенность в себе и даже не догадывался, что его тайна уже известна новенькому юнге-эмпату.

Снаружи мороз грыз борта корабля, тщетно пытаясь прорваться внутрь. Ветер завывал над раскачивающимися мачтовыми фонарями, бился секущей метелью о стальные листы зачарованной обшивки и надеялся прорваться к людям. Так хорошо, когда безумный холод остается по ту сторону стен. Кстати, одним из открытий для меня стало, что такие ледоходы, как «Звездочка», — это не просто железные коробки на гусеницах. О, сколько всего скрывалось под броней ледовых кораблей. Например, многослойные листы обшивки, между пластами которой попадались то пустоты, то забитые колючей тканью щели. Вдоль них шли тамбуры, где едва-едва работала система общего отопления. Но этот прохладный воздух защищал от мороза сами каюты, где в основном топили небольшими печками. На храмовом ледоходе Кассин-Онга, оставшемся в прошлом, таких ухищрений не было.

Со стороны все кажется проще и понятнее, а когда ты оказываешься частью ледохода, когда он становится обыденностью — узнаешь много нового. Как-то раз мне довелось помогать вытаскивать какой-то старый механизм на палубе инструментариев. Лопнувшая пружина титанического размера, которую два дня меняли чумазые техники. Кто-то из механиков, глядя на мое изумление, снисходительно сказал тогда:

— Не будет ее — корабль станет ходить по льду как старое корыто, и вы тут все заблюете. Я видел, я знаю.

Я лишь покачал головой, не веря. Трясло и так знатно. Первые пару дней, пока мы шли к месту встречи, еда в горло действительно не лезла. Хотя после стало проще. Может, действительно дело было в пружине?

— Напасть на Зиана…. Ну ты просто огонь! — вновь выдернул меня из теплых размышлений Фарри.

— А что мне было делать?! — Под тяжелым одеялом меня разморило. Голоса моряков у «кабака» усыпляли.

— Ну я не знаю, Эд! Вариантов можно придумать предостаточно! А ты выбрал самый сомнительный из них. Хотя что я говорю! Ты же его и убить мог, ведь правда? Выследить и жестоко покарать, хе-хе.

Я повернулся на бок и пожал плечами, понимая, что Фарри не увидит равнодушного жеста. Намека на смерть Головача сложно было не заметить, но такие вещи лучше пропускать мимо ушей. Что случилось — того уже не изменишь. Хотя если бы время обернулось вспять — я поступил бы так же.

— Уходить с корабля надо, Эд, пока ты еще во что-нибудь не ввязался, — прошептал мой друг. — Мы только время теряем!

— В Пустыню уходить? — Мне не удалось сдержать скепсиса.

Фарри засопел.

— Ну, не в Пустыню, конечно. В ближайшем городе! Просто пока мы тут катаемся, ты себе опять врагов заведешь! Ты же умеешь ими обрастать.

— Ты не знаешь, что происходит между Мертвецом и Стариком? — Я попытался сменить тему.

— А что такое?

Пришлось поведать ему о той сцене, которую я увидел на кухне.

— Ого! — восторженно зашептал Фарри. Он, как человек общительный и любопытный, обожал поковыряться в таких историях. Юнга быстро сошелся почти со всеми моряками палубной команды. Среди его знакомых числились и ледовые штурмовики и механики. Рыжеволосый, улыбчивый мальчуган постепенно становился вселюбимым сыном «Звездочки». И в то же время вряд ли кто-то, кроме меня, знал о том, как сильно Фарри хочет продолжить наше путешествие в Барроухельм, а не ходить в команде ледовых корсаров по Пустыне.

— Так знаешь что-то об этом?

— Старик и Мертвец друг друга недолюбливают, это всем известно. Но чтобы так вот, прилюдно… Завтра поспрашиваю ребят с верхней палубы, может, знают чего. Ой, как интересно-то! Чего же не поделили они, как думаешь?

Я промолчал. Размолвка офицеров волновала меня в последнюю очередь. Зато Фарри отвлекся от обсуждения моего сегодняшнего срыва.

Интересно, это будет очень больно?

— Мастер Айз теперь думает, что я съел ужин шамана, — поделился я наболевшим. Фарри мигнул пару раз удивленно и расплылся в недоуменной улыбке:

— А тебе не все ли равно, что думает о тебе какой-то кок?

— Обидно, знаешь ли. Неприятно, когда о тебе могут подумать так плохо.

Мой друг тяжело вздохнул и неожиданно серьезно проговорил:

— Когда я путешествовал с цирком Аниджи — у нас в труппе был фокусник один. Он почти ни с кем никогда не разговаривал, но однажды во время истории… все равно какой истории… сказал мне — если хочешь жить счастливо, никогда не ищи одобрения других людей. Есть только боги — и ты. Остальное преходяще.

— И ты с этим согласен?

Фарри помолчал, а потом буркнул:

— Давай спать уже! А то наговоримся сейчас до кошмаров. Тебе предстоит несколько непростых дней, пока будет заживать спина. Уверен, Половой тебя жалеть не станет.

Он нырнул с головой под грязное одеяло и почти моментально засопел. Я с тяжелым вздохом перевернулся на спину, чувствуя неровности жесткого лежака. Поерзал.

Да, наверное, будет очень больно…

— Вы должны помнить, сучьи вы дети, что вы — команда! — громыхал Дувал. — Гребаная команда, а не шайка оледеневших на голову бандитов! Я не потерплю у себя на борту ваших вакханалий! Закон един для всех!

Лавки и почти все столы, кроме одного, оттащили к стенам, чтобы освободить площадку. Также механики повесили побольше фонарей на стропила, и непривычно яркий свет с потолка заставлял щуриться, словно солнце застало тебя посреди Пустыни.

Экипаж «Звездочки» распределился вдоль стен и терпеливо ждал начала, а я пытался понять, кто из инструментариев видел происшедшее на нижней палубе. Мне хотелось попробовать его чувства. Но либо он не пришел на мое наказание, либо никаких сожалений не испытывал. В последнее я мог поверить. Зачем думать о каком-то палубнике. Это же недолюди, как известно всем на борту.

Я стоял в центре зала, рядом с капитаном и его помощником, и чувствовал заинтересованные взгляды призванных зрителей. Они догадывались, что сейчас будет, и им, как мне показалось, было плевать, чем все закончится. Зато всем им хотелось знать — за что здесь оказался юнга.

В руках Мертвеца безвольно болталась плетка. Я посмотрел на нее, затем отыскал в толпе Фарри. Приятель ободряюще улыбнулся и поднял на уровень глаз сжатые кулаки. Держись, мол, добрый Эд ан Бауди.

За спиной Фарри стоял Половой и задумчиво поглаживал изуродованную глазницу.

— Вызываю Зиана ан Варра. Выходи! — сказал Гром.

Тщедушный шаман отлепился от стенки, у которой о чем-то тихо переговаривался с дружками. Я чувствовал их злые мысли. Коренастый бритоголовый Волк кривился, отчего шрам, пересекающий все лицо, бледнел. Его маленькие глазки не отрывались от меня, и в них жила слащавая ярость. Он представлял, что со мною сделает. Его тень — Сиплый, здоровяк футов шести ростом с пышной белой шевелюрой, спадающей ему на широкие плечи, — скрестил на груди руки, с насмешкой оглядывая инструментариев.

— Твои обвинения, Зиан!

— Он ударил меня! — громко сказал ученик шамана и обернулся, чтобы показать всем синяк под глазом. — Ударил несколько раз! Сначала вылил на меня ужин уважаемого Балиара, а потом и вовсе обезумел!

Наступила удивленная тишина. Я никому, кроме Фарри, не рассказывал о своем поступке, да и Зиан, видимо, не распространялся, так что для команды новость оказалась сюрпризом. Айз, за которым я наблюдал с того момента, как кок появился в столовой, удивленно поднял брови. Да-да, мастер Айз. А ты думал, что этот юнга просто воришка чужой еды, да? И как тебе такое?

«Нехорошо так думать, Эд».

— Я вызываю Балиара ан Вонка, — громыхнул капитан.

— Но прежде я хочу сказать, что не держу зла на малыша, — неожиданно продолжил Зиан. Он посмотрел на капитана со всем смирением, на которое был способен. — Может быть, я чем-то мог его спровоцировать на этот шаг. Я не знаю, увы. Мне кажется, что десять плетей — это слишком жестоко. Но закон есть закон, и воля капитана священна.

Он поклонился и отошел к абордажникам.

Гром поиграл желваками и повторил:

— Я вызываю Балиара ан Вонка.

Старый шаман сидел на одной из лавок у стены, рядом с ним старались не стоять, отчего вокруг образовалось пространство. После слов Аргаста Балиар вздрогнул, посмотрел непонимающе на бородача, а затем расплылся в доброй улыбке и с кряхтеньем поднялся. Вся команда пристально проследила за тем, как шаман, прихрамывая, вышел в центр.

На меня ан Вонк даже не посмотрел.

— Видел ли ты то, о чем говорит твой ученик? — торжественно продолжал Дувал.

— Да-да, видел, — не перестал улыбаться старик. — Ох, удивительный был вечер. Я читал дневники шаманов Девятки, когда вдруг подумал о…

— Видел ли ты то, о чем говорит твой ученик? — недовольно повторил капитан.

— А? Простите? Ах да! Ну да, я же сказал, да! — вынырнул из своего мирка шаман. Гром сухо кашлянул, поджав губы. Обвел молчащую команду взглядом, неторопливо поворачиваясь на каблуках.

— Вы все слышали. Вы все должны были понять, если у вас еще не замерзли последние мозги. Меня не интересуют причины. Меня не интересуют ваши гребаные интересы в таких ситуациях. Закон един для всех! Юнга Эд Бауди приговаривается к десяти плетям за то, что поднял руку на товарища. Пусть это будет уроком для всех вас, выкормыши Темного бога! Никто на борту достославной «Звездочки» не смеет поднимать руку на члена команды!

Он выдержал паузу, вслушиваясь в молчание. Никто не произнес ни слова, хотя мне послышалось недовольное бурчание со стороны палубников.

— Мертвец, приступай.

Первый помощник кивнул и взмахнул рукой, в которой была зажата плеть.

— На стол, — бесцветно произнес он.

В нем не было ничего. Пустота. Я сразу вспомнил проклятого Черного капитана, с которым столкнулся несколько месяцев назад. Человек с мертвой душой. Монстр. Неужели Мертвец из них? Но как такое может случиться? Как простой моряк с обычного пиратского шаппа может оказаться мифологическим чудовищем Пустыни?

— Прервите меня, если я ошибаюсь. Но неужели хоть кто-то верит в то, что малец действительно просто так набросился на этого оледеневшего камнесоса? — вдруг сказал кто-то из толпы. — Ну-ка, ну-ка, поднимите руки, кто искренне в это верит.

Сиплый дернулся было поднять руку, но его грубо одернул Волк. Больше никто не пошевелился.

Все стихло. Абордажники скалились, снисходительно поглядывая на молчащих моряков палубной и технической команд. Самих штурмовиков Зиан никогда не задирал, и проблемы «низших народов» обитателей первой палубы не касались. Однако у говорившего оказалось свое мнение.

Гром молчал от возмущения, собираясь с силами для ответа наглецу. Я удивленно посмотрел на вышедшего из толпы абордажника в красных кожаных одеждах с черной меховой оторочкой. Буран. Темноволосый, крепкий, похожий на героев древности, каждый день волевым решением сметающих с лица Пустыни десятки врагов. Пристальный, пронизывающий взгляд штурмовика скользнул по собравшимся, на губах играла насмешливая улыбка. Неожиданная поддержка.

— Буран, закрыл бы ты свою пасть, — раздался голос Старика. — Вздумал оспаривать приказ капитана? Хочешь провести следующую неделю во льдах?

— Эй-эй-эй! Не так шустро, командир, — вскинул руки улыбающийся Буран. — Давайте не станем искать в глубинах наших темненьких душ самые черные пятна. Они там есть, бесспорно, но я бы не хотел распространяться об этом сейчас, прилюдно. Кто знает, может, потом на мне повиснет ответственность за чьи-нибудь плохие сны и снежное безумие… Я даже…

— Чего ты хочешь, Буран? — оборвал его Старик. — Избавь нас от своей болтовни.

— Ничего такого, ваше старшинство. Я всего лишь создаю необходимый шум. Кто-то же должен это сделать! А то стоят и молчат, как стадо оленей на пастбище. Мы же на сходке. Надо порицать, надо шуметь. Покрикивать там, мол, давай, Мертвец, всыпь ему. Это ведь не запрещено корсарским кодексом. Или запрещено хлопать в ладоши? Я вот хотел похлопать в ладошки — ведь наконец-то среди палубных шаркунов нашелся хоть кто-то с яйцами.

Абордажник пристально посмотрел в лицо командиру и демонстративно захлопал. Затем напустил на себя серьезный вид, шутливо поклонился и с чувством выполненного долга добавил:

— А теперь порите его, нещадно. Со страстью и рвением, как умеет наш первый помощник!

Мертвец невозмутимо перевел взгляд на капитана. В столовой повисла напряженная тишина.

— Ты не заболтался ли, Буранчик? — проговорил Половой.

Что-то зло произнес Сабля, приободренный словами старшего матроса.

— Заткнулись все, — вмешался Гром. — Старик, мне кажется, что твои ребята стали чувствовать себя слишком вольготно.

— Я разберусь, капитан, — буркнул разъяренный командир абордажной команды. Хотя уверенности в душе воина было поменьше, чем в голосе. Буран, известный на корабле за острый язык и непомерную храбрость, был Неприкасаемым. Воспитанником могущественного ордена воинов, оказавшимся волею судьбы в составе пиратской команды. Такому, как он, ничего не стоит спустить шкуру со Старика и обоих штурмовых офицеров разом. Никто не способен сравниться в драке с Неприкасаемыми. Капитан очень гордился тем, что у него на борту сразу два элитных бойца — Буран и его друг по ордену, молчаливый и мрачный Торос, всегда и везде поддерживающий товарища. Даже сейчас он выдвинулся из толпы и стоял, угрюмо встречая взгляды моряков. Но не хлопал.

— Ты стал слишком болтлив, Буран, — наконец проговорил Дувал. — Мне кажется, твой язык начинает мешать тебе.

— Я ничего не нарушил, капитан! Всем людям, кто ушами слушает, а глазами смотрит, известны повадки малыша ан Варра.

— Закрой наконец свой поганый рот, — рявкнул Старик.

— Шестнадцатый пункт закона гласит: порицающий члена команды, если он не офицер, должен получить две плети. В пункте есть исключения, но тебя они не касаются, — прогудел Мертвец. Капитан Гром лишь кивнул, подтверждая его слова.

Буран после слов первого помощника сдернул с себя алую куртку на меху, бросил ее на пол, затем стянул через голову рубаху, обнажив покрытый шрамами торс, и подошел к первому помощнику с широкой улыбкой.

— Ну и цены у вас, — осклабился он.

Послышались смешки со стороны штурмовиков, и я увидел, как дернулось веко услышавшего это капитана.

— Подожди своей очереди, — отстраненно сообщил Бурану Мертвец и уставился на меня.

— На стол.

Я вскарабкался наверх и поудобнее устроился, подставив спину под плеть. Заступничество Неприкасаемого почти прогнало страх перед наказанием. Теперь, после такой поддержки, я был уверен, что выдержу любые пытки.

А затем Мертвец ударил, и в глазах потемнело. До крови прокусив губы, я только вздохнул, удерживая в груди крик. Как же больно! Мне показалось, что первый помощник просто разрезал мою спину.

— Один, — скучающе сообщил палач.

Второй удар был больнее предыдущего. Я выгнулся, вцепившись руками в стол. Мне казалось, что так будет легче, проще. Что если я буду держаться за края — это поможет. Дали бы волю, я вгрызся бы в него зубами. Спину жгло огнем, причем пламя не утихало, а после каждого удара разгоралось все жарче, проникая во внутренности.

Мертвец комментировал каждое падение плети равнодушным счетом.

— Три.

Слезы брызнули из глаз, но я не вскрикнул. Кричать нельзя. Никак нельзя. Иначе они услышат.

— Четыре.

Ни Волк, ни Сиплый, ни тем более Зиан не должны слышать моих криков. Молчи, Эд. Молчи. Светлый бог, как же больно! Как больно! Мне показалось, будто в раны, оставшиеся после удара плетью, щедро насыпали соли и теперь едкие крошки растворяются в крови. Сердце заходилось в истошном танце и подкатывало к горлу.

— Пять.

На девятом ударе я провалился ненадолго в темноту, но, к сожалению, вынырнул оттуда, чтобы получить десятый.

Меня подхватили чьи-то руки, стащили со стола, за который я цеплялся, словно от этого зависела моя жизнь. Я старался пошевелиться, старался хотя бы двинуть ногами, но весь мой мир оказался иссеченной до крови спиной. В ушах шумело, перед глазами плыли черно-алые пятна. Что-то теплое стекало мне в штаны, и кто-то нес меня прочь из столовой. Последнее, что я услышал в ней, был хлесткий удар плети и веселый возглас Бурана:

— Ну кто так бьет? Кто так бьет-то? Даже этого не умеешь!

Команда не смеялась. Никто не проронил ни звука.

Потом я ненадолго отключился, а когда пришел в себя, почувствовал на спине приятную прохладу. Верх наслаждения, особенно яркого после той обжигающей боли, впечатавшейся в мою память навечно.

«Она вернется, Эд. Она обязательно вернется».

Я осторожно вдохнул, стараясь не шевелиться. В ноздри тут же ударил крепкий запах энгу и каких-то отваров. Разлепив глаза, я понял, что лежу на животе в комнате шамана, а сам старик стоит надо мною и мечтательно улыбается. Он чему-то радовался. Чему-то, только что свершенному.

— Ну как ты, драчунишка? — Балиар увидел, что я очнулся. Посмотрел на мою спину и улыбнулся еще шире.

— Ах, как прекрасно вышло, да?

Он провел холодными пальцами по моей спине, и я весь сжался, приготовившись к жуткой боли, а затем в изумлении уставился на счастливого старика. Ничего не болело! Ничего!

— Капитан разрешил старику попробовать! — тоном победителя сообщил Балиар. — И у старика получилось, ахха! Я смог это сделать! Я должен это записать!

Он вздрогнул, будто вспомнил нечто важное, и поспешил к столу, бормоча что-то себе под нос, а я осторожно поменял положение, ожидая резкой боли от ран на спине, и поднялся с лежака.

Ничего. Лишь немного чесались те места, куда несколько минут назад обрушивались удары плети. Не веря в происшедшее, я повел руками, наклонился из стороны в сторону.

— Я много работал, мальчик. И у меня получилось! — заметил мое удивление старик.

— Не могу поверить, — уныло проговорил человек, которого я и не заметил. Он сидел на стульчике в темном углу каюты, рядом со столом, заваленным книгами и пузырьками, и печально смотрел на меня. Доктор Кван собственной персоной. Уголки его губ вечно тянулись вниз, отчего казалось, будто он вот-вот расплачется. Даже в редкие моменты радости — они лишь приподнимались ненамного и сдавались, не в силах побороть уныние лекаря. — Не могу поверить в это, Балиар!

— Поверь! Это многое изменит! Многое!

Доктор, вид которого и в хорошие-то дни вызывал уныние и апатию, сейчас выглядел как человек, услышавший свой смертный приговор и понявший, что в исполнение его проведут немедленно и неумолимо.

— Никто не умеет затягивать раны! Шаманам неподвластна живая материя, это закон природы. Так повелел Светлый бог, и Темный собрат его поддержал. Это неправильно, Балиар. Этого не может быть!

— Ты так считаешь? — Шаман обернулся на доктора. — Тогда как ты это объяснишь? В летописях Девятки говорилось и о более глобальных вещах! Это только начало.

— Мне это не нравится, — тоскливо сообщил Кван. — Я не верю своим глазам. Та рана не могла затянуться так быстро! Не могла!

— Как видишь, смогла, Кван! Смогла! А теперь идите! Теперь не мешайте! — затараторил Балиар. — Я должен все записать. Должен. У меня получилось. О, старый Никрос, теперь ты будешь знать, кто лучше понимает голос силы. Ахха! Это прорыв. Я близок, о Светлый покровитель, как же я близок!

Кван с потерянным видом встал со стула, еще раз посмотрел на мою спину.

— Поразительно. Он оставит нас без работы, — горестно поделился врач. — Совсем без работы. Если заболит что-то — сразу иди ко мне.

Я оделся, наслаждаясь состоянием вне боли.

— Я не могу поверить, — уныло заметил Кван. — Не могу поверить.

Глава третья Ночная вахта

Моему скорому возвращению из лазарета удивились, но восприняли его как должное и старались не тревожить моих «ран». Но самым странным и, не скрою, приятным было то, что в течение дня ко мне то и дело подходил кто-нибудь из моряков и осторожно хлопал по плечу, выражая свое уважение. Как оказалось, Зиан успел насолить многим, и слова Бурана хоть и разозлили некоторых моряков, но попали в точку.

Я слабо улыбался в ответ и никак не мог понять, почему до меня никто не попытался поставить зарвавшегося шамана на место. Неужели это так сложно — собраться вместе и постоять за себя? Матерые рубаки Сиплый и Волк ничего не смогут сделать против десяти — двадцати моряков. Даже Неприкасаемому не так просто было бы столкнуться в схватке с такой толпой, что уж говорить о каких-то штурмовиках.

Тогда я еще не знал, как устроена жизнь, и что даже один мерзавец способен победить десятерых противников, если каждый из них будет делать вид, будто его-то возникшая проблема точно не касается.

И только когда беда доберется до последнего — в душе того появится тень сожаления: мол, чего же ты раньше отсиживался.

Но в целом день прошел спокойно. Половой старался меня работой не загружать, опасаясь за мою спину, но ближе к вечеру осмелел. Или же уточнил у доктора Квана мое состояние. В любом случае до того, как рельс пробил отбой, старший матрос никак меня не замечал, позволив почти весь день валять дурака.

Вечером же, когда я готовился ко сну, Половой подошел ко мне и присел на корточки рядом, поглаживая свой жуткий шрам. Я машинально нащупал под одеждами компас, убедился, что тот на месте, и с ожиданием воззрился на старшего матроса. Фарри, с прищуром подозрения, тоже следил за грубым лицом Полового. Мой друг уже забрался под шкуры и с наслаждением растянулся на матрасе, предвкушая сладкие объятия сна.

— Собирайся, Лавани, — грубо сказал старший матрос.

— Чего еще? — мгновенно помрачнел Фарри. — Я позавчера в ночной был!

— Былые времена ушли. Время новых свершений. Ты же друг нашему благородному кретину, да? Тебя, кстати, тоже касается, — покосился на меня Половой.

Одноглазый понизил голос. От него пахло чем-то крепким. Вообще старшим матросам и офицерам сухой закон «Звездочки» не мешал выпивать чего-нибудь под вечер, пока капитан наслаждался обществом южных настоек. Наш палубный командир тоже своего не упускал.

— Одного его оставлять нельзя, — глухо продолжил Половой. — У меня не так много рук, чтобы спокойно выбрасывать на лед придушенного где-нибудь в темном коридоре дурачка. Дел ты наворотил, конечно, малец.

Он посмотрел на меня. Я чувствовал его неодобрение.

— Так что скажи спасибо своему приятелю, Лавани. Теперь работаете только вдвоем. И работать будете больше, чем раньше. И, надеюсь, быстрее. За недельку гадливость Зианчика сойдет на нет, надеюсь, и вернетесь к старым порядкам.

— Что нам делать на ночной вахте-то вдвоем? — буркнул Фарри. Он был прав. Ночью основная задача — это помощь впередсмотрящему, вроде мальчика на побегушках. Ну или если случится что у механиков и кто-то из них полезет на вторую палубу, чтобы найти пару лишних рук. Вот у них, у обитателей темных лабиринтов, ночью работы хватало. А у нас…

— Придумаете, — Половой покачнулся, выдав, насколько же он набрался. — При свидетелях ни Волк, ни Сиплый вас не тронут. Надеюсь на это искренне.

— Что им помешает еще и Фарри навредить? — наконец сказал я. — Может, не надо, мастер Половой?

— Собираешься оспаривать мою команду? — прищурил глаз моряк. — Я лучше знаю, что надо, а чего не надо. Так что заступаете оба. Дежурите до рассвета, потом отоспитесь. Дел завтра будет немного.

Я кивнул. Обычно смена шла до четвертого часа. На камбузе, у плит, над рельсом висели диковинные часы, по которым и жила команда. Если до рассвета, значит, в два раза дольше. Ночка предстояла тяжелая.

Половой немного помолчал, а затем сказал то, что крутилось у него на языке:

— Зиан нормальный парень. Просто надо уметь себя поставить, юнги. И поставить, не наживая себе врагов. На моей памяти был один морячок, что тоже сцепился с Зианом на кулаках. Очень гордился собой потом. Смелый был, отчаянный. Мы тогда ходили к югу от городов Содружества. Добыча там побогаче, но и нервов тратится побольше. Погиб тот паренек при первой же вылазке. Единственный, кто погиб. Причем совершенно по-дурацки: сорвался с борта ледохода, когда с посудины вынесли последнее. Тело нашел Волк.

Мы с Фарри понимающе переглянулись. Надо же, какое совпадение.

— И ни у кого не возникло подозрений? — спросил я.

Половой фыркнул:

— Подозрения… Капитана не интересуют подозрения. Он слушает только факты. Конечно, секрета нет, как помер тот паренек. Но никто ничего не видел. А если и видели — то молчали.

Он икнул, тяжело вздохнул.

— Фух… Ты молод еще, Бауди. Слишком молод. Из тебя может получиться толк, если будешь осторожнее. И если до тебя не дотянутся лапы офицерья штурмовой бригады. Коротышка Яки за тебя очень просил, и ты его сильно подвел, Бауди.

— Почему, если все знают о том, что произошло, никто ничего не делает?

— Знают и догадываются — разные вещи. Когда подрастешь — поймешь. Закон на «Звездочке» — это Мертвец. То есть, конечно, капитан, по-хорошему. Но Мертвец самый справедливый из офицеров. Он не будет домысливать и рассуждать, чертов сын льдов и ветра.

— У нас на борту три поклонника алого камня! — пробурчал я, возмущенный ситуацией.

— А офицеры постоянно прикладываются к бутылке, — осклабился Половой, глаз его потемнел. — Половина абордажников тайком играют в курду. Инструментарии из-под полы продают в порту энгу и лишние детали. Но вся команда — это цельный механизм, юнга. Если разоблачать — то разоблачать всех. Капитан это понимает. Все это понимают, кроме, наверное, Мертвеца. Но тот не верит в то, чего не видит. И не видит того, что ему приказал не видеть старина Гром. Это просто, но надо подрасти, чтобы понять. Надо повзрослеть, вникаешь? Нет людей, не нарушающих законы. Жизнь непростая штука.

Никогда Половой не говорил с нами так долго. Сказывалось его опьянение.

— Найти командира не так просто, как кажется, — продолжал моряк. — Волк и Сиплый — хорошо командуют. На их место почти никто не метит, а если метит, то не дотягивает по умениям. Я слышал, как сокрушался по этому поводу Старик. Была бы замена — мигом бы выперли обоих. И шамана во льдах найти непросто, совсем непросто. Особенно искателям приключений вроде нас. Капитан это понимает. И ты пойми. Юнг в любом порту можно отыскать. И покрепче и посмышленее, чем вы. Так что закон штука такая… Нестабильная. Пока никто не наглеет, на прегрешения можно прикрыть глаза, как и поступает капитан. Мудрый человек, скажу я вам.

Я промолчал, хотя внутри все стенало от возмущения. Закон должен быть стабилен. Закон должен быть для всех. Во что может превратиться мир, если все будут жить по принципу капитана Грома?!

— Мы все поняли, мастер Половой, — пробубнил унылый Фарри.

— Главное, чтобы понял наш бортовой дурачок. И в будущем держал свои кулаки в карманах, где им самое место.

Моряк опять тяжело вздохнул и неожиданно улыбнулся:

— Но не расплывайся лужей слез и печали. Может, обойдется просто побоями.

— А вам не страшно жить в такой безнаказанности? — сказал я. — Не страшно, что в следующий раз они выберут вас?

— Нет, мне не страшно. У всего есть предел. Зиан хоть и сосатель камней, а не дурак. Понимает, что если слишком долго гнуть железо, то и оно лопнет. Потерпел бы ты месяцок-другой, и не случилось бы того, что случилось.

При этих словах Фарри кивнул и бросил на меня быстрый взгляд. Он так и поступил. Я понимал его и принимал такое решение. Но сам поступиться гордостью не смог. И смогу ли в будущем?

— Ладно, заболтался я совсем. Собирайтесь и дуйте на камбуз. Потом приду проверю, увижу, что спите, — пожалеете.

С этими словами Половой поднялся и побрел к своему лежаку, а мы отправились на камбуз, дежурить.

— Клянусь Светлобогом, ну и кашу ты заварил, Эд, — сказал мне Фарри, когда мы поудобнее устроились за одним из столов.

Я пожал плечами, слушая глухой звук двигателей и едва слышный храп из залы, где отдыхали механики. У плиты мастера Айза что-то ритмично позвякивало в такт вибрации ледохода. Стоит сказать, что первые дни от постоянной тряски я не мог спать, но потом, конечно, привык.

Из всех шаманских фонарей в столовой горело только два. Под одним из них мы и устроились. Удивительная все-таки человеческая черта: тянуться во тьме к свету.

— А как же Барроухельм, Эд? Как же компас? — Фарри старался говорить тише, подавленный окружающей нас темнотой. — Ты опять готов всем рискнуть? Ты же не один теперь, Эд. Теперь это еще и мое дело, знаешь ли.

— Я не мог иначе, Фарри!

— А я вот смог почему-то…

Его укор был справедлив: в Снежной Шапке осталась девушка, которую мой друг бросил из-за мечты разгадать тайну компаса. Тайну погибшего Одноглазого. Тайну Черного капитана. Удивительно, не правда ли? Умирающий шаман взял с меня слово отнести артефакт из города Содружества, но больше всего усилий по исполнению моего обещания прилагал именно Фарри.

Нечестно это с моей стороны. Некрасиво. Но когда я сцепился с Зианом ан Варром — о компасе и не вспоминал.

«Ты просто думаешь только о себе, Эд».

— Отчасти я тебя понимаю, — кивнул Фарри. — Помня этого тщедушного гаденыша, понимаю. Но именно что отчасти. Учись сдерживаться, Эд. Это пригодится тебе в будущем! А вообще в моей жизни уже и так было слишком много пиратов. Когда будем выбираться отсюда, Эд?

— Когда «Звездочка» прибудет в какой-нибудь порт Содружества.

— Отличный план. Но что, если она никогда туда не придет? — В свете фонаря я увидел, как он хитро прищурился. Мне нечего было сказать на это. О таком повороте я старался не думать. Я вообще старался не думать о том, что делать дальше. Нынешнее течение жизни меня вполне устраивало. Что будет — то будет…

— Мы уже два месяца бездарно потеряли. Нет, конечно, пусть Светлобог и дальше хранит нас от приключений. Но я не хочу путешествовать с пиратами, Эд. Это, конечно, не капитан Кривоногий, но все же. Это бандиты, разбойники. Надо что-то делать. Как-то выбираться отсюда.

Кривоногим звали корсарского капитана, растоптавшего детство моего приятеля. Фарри почти год был рабом пиратского судна и добывал огненный порошок.

— Выберемся! — уверенно сказал я, хотя про себя подумал, что все не так уж плохо и сейчас. Если не учитывать проблемы с Зианом — жить можно.

Мой друг покачал головой, тяжело вздохнул, положил руки на стол и ткнулся в них подбородком. Вновь вздохнул. Я посмотрел ему в глаза.

— Дай посмотреть, — тихо попросил Фарри. Я понял, что он имеет в виду компас.

— Нет, извини. Вдруг кто-то увидит. Он же светится, мы тут всю столовую раскрасим.

Фарри обиженно засопел.

— Не обижайся, пожалуйста.

— Да я не обиделся, — соврал Фарри и тут же исправился: — Нет, наверное, все же обиделся.

Он широко улыбнулся.

— Я не хочу рисковать. Да и чего ты там не видел? — пояснил я свой отказ.

— Он красивый. И когда я на него смотрю, то чувствую некую важность всего, что происходит. Мне кажется, будто мне просто не везло раньше. С этим Кривоногим, с Воровским Законом, пусть он смерзнется вовеки. А теперь все будет не так плохо, понимаешь? Вдруг этот компас приведет нас к Добрым? Ведь если есть черные капитаны, значит, есть и их враги. Мне так хочется разобраться в этом, Эд! А мы торчим здесь, на этом ледоходе, как служки при таверне.

«А тебе ведь нравится такая жизнь, Эд. Нравится, да? Скажи ему об этом. Что никакие тайны тебе и даром не нужны. Лишь бы и дальше спокойно жить. Тихо. Без сложностей и приключений. Ты скажешь ему об этом, Эд? Скажешь это человеку, который несколько лет жил в кошмаре?»

Фарри потянулся и продолжил:

— Мне тут скучно. Нет, я понимаю, что палубная команда — это палубная команда, ничего не поделаешь. Кто-то должен и на кухне работать, и полы мыть. В принципе это же несложно. Но, конечно, хочется чего-то другого. Совсем другого. У штурмовиков должно быть веселее.

— Почему ты думаешь, что в абордажниках веселее? — Разговор свернул в сторону, чем меня обрадовал.

— Легко живут — легко умирают. Они самые свободные на корабле. А с некоторых пор я ценю свободу.

— Инструментарии тоже свободные люди.

Фарри покачал головой:

— Пыль, грязь, эти поганые смеси, разъедающие кожу, черный кашель в конце концов, оторванные пальцы, глухота — у них мало веселого в будущем. Не нравится мне такая свобода. Хотя и доля добычи у них хороша, и уйти они могут, когда захотят. Обычные наемники. Сегодня здесь, завтра на портовых верфях.

— А кто тогда мы?

Фарри задумался. И тут я почувствовал движение в темноте за мною. По спине пробежали мурашки. Кто-то выбрался в гальюн посреди ночи? Или…

Оледенев, я смотрел на приятеля, стараясь не показать своего испуга. Почему-то мне совсем не хотелось знать, кто наблюдает за нами из темноты. Почему-то думалось, если я не подам виду — то все обойдется.

— Мы — те, у кого нет силы одних и умений других. Низшая каста моряков, — хихикнул наконец Фарри. — Мы…

— …палубники, — прохрипел кто-то из темноты. — Вы — поганые палубники.

В столовую вошел Волк.

Не глядя на нас, он плюхнулся на ближайшую лавку.

— Вонючие ледовые щенки. — Офицер наклонился к нам, оперся руками на колени и хмыкнул. А после поднял взгляд на меня: — Значит, ты всех уверяешь, что мы с Сиплым дерьмо? — вдруг сказал абордажник.

— Что? — не понял я.

— Ты сказал, что мы — дерьмо. — Лицо Волка исказилось от сдерживаемой ярости. — Трусливый сын шаркуна и дохлой волчицы, как ты посмел вообще рот раскрыть?

Из темноты показался Сиплый. Он задумчиво встал в дверях, выходящих в коридор к камбузу, и скрестил на груди руки.

— Я не понимаю…

— Заткнись, — отмахнулся Волк. Пружинисто встал и в три шага оказался рядом с нами. — Мы — дерьмо, да?

— Так он же заткнуться был должен, — сказал Фарри. Он не испугался. Смело встретив взбешенный взгляд абордажника, мой друг поднялся из-за стола. Мне бы его храбрость. Сейчас я мог думать только о том, услышит ли кто-нибудь, когда нас станут убивать.

— А ты поумничать вздумал, я смотрю? — Глядя на Фарри, Волк схватил меня за воротник и поднял на ноги. — Встать, когда я с тобой разговариваю. Мы — дерьмо?!

Я не понимал, чего он от меня хочет. От него несло алкоголем и луком, мысли офицера бурлили неопределенной массой злобы и жажды крови.

— Я правда не…

— Заткнись!

Сиплый в проходе тяжело вздохнул.

— Я покажу тебе, кто здесь дерьмо. — Волк ударил меня кулаком в живот. Охнув от боли, я согнулся и в следующий миг схлопотал еще один удар.

— Я буду свидетелем! — сказал Фарри.

— Пискнешь еще раз — будешь следующим, а не свидетелем. — Волк легко поднял меня повыше, заглядывая в глаза. — Никто не смеет называть Волка дерьмом, ясно тебе?

Сиплый кашлянул, предупреждая о чем-то приятеля, и абордажник тут же разжал кулак. Я свалился на лавку, переводя дыхание и чувствуя острую боль в животе.

— Мы еще поболтаем, — процедил штурмовик и вразвалку направился к двери. Когда он дошел до нее, с трапа послышались тяжелые шаги.

— Мастер первый помощник, — просипел Сиплый, — доброй ночи.

— Время отбоя, — раздался голос Мертвеца. — Почему не в каюте?

— Проветривались, мастер первый помощник. Уже уходим, — вклинился Волк.

Мертвец вошел в столовую, проводив взглядом абордажников.

— Все в порядке? — равнодушно спросил первый помощник, оглядев нас с Фарри.

— Да, — опередил я моего приятеля. — Все в порядке. Вахта протекает отлично, мастер первый помощник.

— Уверены?

Как можно жить и думать без единой эмоции?! Или… Что, если этот крепкий моряк — черный капитан? Может же быть такое, да?

Фарри сел на лавку, буравя меня взглядом.

— Хорошо. — Мертвец развернулся и вышел из столовой. Я услышал его тяжелые шаги по коридору. Первый помощник отправился куда-то в нос корабля.

— Может, сходим к впередсмотрящему? — предложил я, стараясь не смотреть на подавленного Фарри.

— И ведь мы ничего не можем сделать с ними, — пробурчал он.

— Зато мы можем сходить к впередсмотрящему. Может, ему чего-то надо. Чего сидеть?

Я не хотел говорить о том, что только что произошло. Несмотря на то что меня душила злость на Волка.

— Ты правда назвал их дерьмом?

— Нет.

— Значит, Зиан придумал… Или они просто сами себя накрутили.

— Пойдем. — Я зашагал к двери.

В акулье гнездо, как называли вотчину впередсмотрящего, мне ходить нравилось. Вертикальная лестница, по которой нужно карабкаться несколько минут, слыша, как в металлические стены шахты колотится пурга, выводила на небольшую площадку, где на неудобном сиденье, в котором невозможно уснуть, проводил вахты дежурный. Мне тут нравилось. Это единственная обязанность палубного матроса, которая не казалась мне скучной.

Сегодня впередсмотрящим был хитроглазый моряк по имени Галай.

— Бауди, так это ты сегодня на кухне, что ли, ночуешь? — с интересом спросил он меня, когда я откинул люк и выбрался из него в тесную каморку. Здесь было холодно. Галай сидел, положив руки в варежках на поворотное колесо прожектора. У его ног в железных банках горели свечи. На горлышки банок были натянуты шланги из плотного и тягучего материала, которые скрывались под штанинами моряка. Их концы торчали под ушами дозорного, и из них вился парок.

Только благодаря этому нехитрому приспособлению тот, кому досталась вахта впередсмотрящего, не замерзал. Я пару раз уже дежурил в акульем гнезде и знал — так не холодно. Главное, свечи вовремя менять и аккуратно обмотать гибкие трубки вокруг ног и тела.

Моряк, нахохлившись, ждал моей реакции, а я зачарованно смотрел наружу, за закаленное стекло купола. По пустыне неторопливо плыли красно-синие волны ночного неба. Огни мягко переливались над моей головой. Башня акульего гнезда постанывала, покачиваясь (отчего вкупе с игрой света кружилась голова), и я вдруг поймал себя на том, что счастлив. Вот в этот самый момент. Невзирая ни на что. Волк, Сиплый — остались где-то позади, в другом мире.

— Бауди?

— Что-нибудь принести? — Я улыбнулся Галаю, на миг коснувшись его взглядом, и вернулся к Пустыне. Хорошее место. Когда ты день за днем заперт в железной коробке, где окна есть только в каюте капитана да на первой палубе, куда юнгам ходу нет, вид Пустыни — прекрасное развлечение.

Я вспомнил об оставшемся внизу Фарри. Вспомнил о Волке и Сиплом, которые могли ждать удобного момента для мести и таиться где-то там, в темных коридорах. Я ведь опять впутал приятеля в неприятности.

— Попить горячего, — потеплел голос Галая. — Сообразишь?

— Есть что интересное?

Моряк пожал плечами:

— Бродуна видел, но далеко. И наш рулевой поспать вздумал.

Я бросил взгляд вниз. Отсюда была видна освещенная рубка на носу «Звездочки», в которой находился штурвал корабля. Сейчас в ней находился Мертвец и жалко сжавшийся Коротышка Яки (сегодня он должен был стоять у труб и рычагов, командуя дежурными механиками). Первый помощник стоял как айсберг, а вот рулевой вздрагивал от каждого его слова.

— Мертвец его хорошо приложил, я видел, — поделился со мною Галай. — И правильно, конечно. Но на самом деле… — он вечно повторял эту присказку дважды, — на самом деле нельзя одного человека за штурвалом морозить! Менять надо. Всем спокойнее будет.

Я кивнул. Коротышку, получавшего выговор (хоть и справедливый), было жаль. Но ошибка рулевого может быть смертельна. Наш шапп легко преодолеет половину из расщелин и пробьется через гряду торосов, но иногда лед создавал такие препятствия, что если их проглядеть, то вся команда «Звездочки» легко отправится в объятия Темного бога или останется со сломанным кораблем посреди Пустыни. Лед коварен. Он не любит невнимательных.

Среди красно-синих льдов проявилось странное черное пятно. Случайный контур, образ. Я даже подумал, что это мираж. Или просто привиделось. Небо вспыхнуло алым, затопив Пустыню, и пятно исчезло. Но в следующий миг видение повторилось.

— Что это? — Я ткнул пальцем в сторону тени. Галай проследил за моим жестом, прищурился.

— Ого!

Он крутанул штурвал, и луч желтого света, режущий лед прямо по курсу «Звездочки», сместился в сторону.

— Ого! — восторженно повторил Галай. — На самом деле… Хм… На самом деле это дело!

Свет вырвал из объятий ночи черное тело ледохода, почти занесенного снегом.

— Дуй вниз, в рубку, скажи Мертвецу, что добыча справа по курсу!

В уме радостный Галай уже тратил свою долю в портовом кабаке. Ему, как заметившему корабль, полагалась двойная доля. Я не собирался ее оспаривать.

Глава четвертая Мертвый ледоход

— Не мешайся, мелюзга, — прикрикнул на меня кто-то из абордажников. — Тебе тут не место!

Я отошел по скрипучему снегу чуть подальше, глядя, как моряки работают ломами, освобождая борт покинутого корабля ото льда. Это был шапп, траки и нижняя палуба которого совсем скрылись под белой броней Пустыни. Вокруг бесновалась метель, и позади нас едва виднелась темная фигура остановившейся «Звездочки».

Трое механиков с огромными дисковыми резаками ждали своего часа, укрывшись от ветра за бортом мертвого ледохода.

— После ночной вахты надо спать, — сказал Мертвец. Я даже не заметил, как он подошел. Лицо первого помощника скрывали шарфы, побелевшие от вьюги.

— Я хочу увидеть!

— Имеешь право, — равнодушно отметил Мертвец. — Шесть часов отдыха можешь тратить как хочешь. Но после ночной вахты надо спать, чтобы не потерять трудоспособности.

Я покосился на офицера. Какое жуткое слово — «трудоспособность».

— Давай, братва, налегай! — раздался чей-то крик сквозь свист вьюги.

Команда «Звездочки» почти вся столпилась у мертвого ледохода, накренившегося и утопающего в наметенном снегу. Всеобщее возбуждение передалось и мне. О, как хотелось понять, что же заставило команду бросить корабль во льдах. Ведь за каждым подарком для пирата стоит чья-то судьба. Чья-то жизнь. Кто-то же купил этот шапп когда-то. Кто-то служил на нем моряком. Работал механиком. Что стало с этими людьми? Что привело их когда-то на борт ныне погибшего судна? Как оно погибло?

Ночная вахта прошла более чем спокойно (Мертвец едва узнал о находке — приказал остановить «Звездочку», но побудки не объявил, резонно посчитав: до утра занесенный снегом шапп никуда не денется.) Так что наутро, после зова рельса, в который на сей раз колотили мы с Фарри, команду ждал сюрприз.

Несмотря на поднявшуюся метель, почти весь экипаж выбрался на лед, ожидая, когда механики прорежут дыру в туше покинутого корабля и можно будет приступить к самому интересному занятию бродяг Пустыни. Грабежу.

По периметру, негласно огороженному, вглядывались в метель вооруженные абордажники. Офицеры не хотели рисковать людьми и, невзирая на непогоду, выделили десяток бойцов на охрану. Ледовые волки, стремительные хищники снежного мира, хоть и предпочитали прятаться от пурги, но порой голод выводил их на охоту даже в самые жуткие ветра.

— Что ты тут делаешь? — Рядом со мною оказался Коротышка Яки, похожий на шарик из-за теплых одежд и огромной шапки. Прикрываясь рукой от ветра, он почти проорал мне этот вопрос в ухо.

— Хочу посмотреть! — ответил я ему. Холодная порошь хлестнула по людям, и я покачнулся под ударом стихии.

— Любопытный ты, клянусь щупальцами Темнобога!

— А сам?

— И я любопытный!

Несмотря на нагоняй от Мертвеца и угрозу наказания, Коротышка беззаботно улыбался, жадно глядя на утопленный в снегу ледоход.

— Интересно, что у него внутри, да? — крикнул мне Коротышка.

— Ага!

— Надеюсь, там найдется что-то ценное. Коротышке нужна новая шапка! Ха-ха!

Моряки энергично работали ломами, сменяя друг друга и весело переругиваясь. Вьюга швырялась хрустом льда да обрывками фраз, пару раз я слышал голос Волка, и он отзывался во мне неприятными ощущениями.

— Пойдем от ветра укроемся!

Я послушно зашагал вслед за Коротышкой. Отгородившись от метели телом корабля, мы принялись наблюдать за корсарами. Тут, на удивление, никем командовать не приходилось. Моряки жаждали своей очереди, и за каждым из работающих стояло по два-три человека, желающих помочь.

— Он давно тут торчит, щупальца мне в глотку! Видишь, как обледенел! Несколько месяцев, не меньше! — Коротышку снедало любопытство. Мне даже показалось, что пританцовывает он не от холода, а от нетерпения. — Но когда вскроют — первым не лезь! И ничего не трогай, понял меня?

— Почему?

— Ты — юнга.

— Юнгам запрещено?

— Ну считай, что так, ага, пусть мне щупальца Темного разорвут всю задницу, хе-хе. Но если найдешь что-то — зови. Кого угодно. Где твой рыжий дружок, кстати?

— Мастер Айз оставил его на камбузе работать.

Фарри очень расстроился, когда кок, которому тоже хотелось выбраться из ледохода, заставил его помогать на кухне. Меня чаша обиды мастера Айза, вынужденного готовить обед, пока остальные развлекаются, не коснулась. Так что сейчас мой друг резал то, что укажет толстяк, таскал воду, сколько тот прикажет, и следил за огнем под плитами.

Интересно, что коку скажет Мертвец, если узнает?

«Фарри не побежит жаловаться, Эд. А ты бы побежал…»

— Готово! — проорал Волк. Он стоял у самого борта ледохода. — Давай сюда!

Механики, сгорбленные под ударами стихий, неторопливо приблизились, завозились с тяжелыми резаками. Один за другим завыли двигатели, и завизжали коснувшиеся металла пилы. Снопы искр брызнули в метель, и люди отпрянули, оставив механиков. Инструментариев окутали облака желтых огоньков, оседающих серыми крошками на снегу.

Работа затянулась. Механики то и дело отходили прочь, опуская чудовищные агрегаты. Под рокот успокоившихся моторов к дымящейся броне ледохода подбирались моряки с ломами. Пираты выламывали куски корабельной обшивки, освобождали плацдарм для резаков и вновь ныряли в метель, уступая место инструментариям.

Так, сменяясь друг с другом, экипаж «Звездочки» пробивал путь в недра ледохода, на носу которого белело название мертвого судна. «Сын героев». Если бы не снег, скопившийся в выбитых на металле словах, я бы никогда их не увидел.

Монотонный вой метели и визг пил вдруг прервал резкий хлопок. Один из абордажников, совсем недалеко от нас, бросился на колено и принялся перезаряжать свой дальнобой. Он что-то кричал, указывая на бурлящую снегом вечность.

— Это нехорошо, пусть у Светлобога отсохнут крылья. Волки?

В руках Коротышки появился длинный нож, до того висевший на поясе. Бесполезная игрушка при столкновении с хищником Пустыни.

Рядом со стрелком появился еще один из абордажников, вскинул дальнобой, целясь в снежную метель. До нас донесся обрывок его вопроса к товарищу. Но тот лишь отмахнулся, перезаряжаясь и поглядывая в мельтешение обжигающих кристалликов. Ветер выл, гудел и заглушал слова корсаров.

Мертвец торопливо зашагал к стрелкам, пряча лицо под локтем левой руки.

— Давай-ка к нашим, Эд! — необычно серьезно сказал мне Яки и подтолкнул к снопам огненных искр. Механики, не отвлекаясь, пилили обшивку. — Смотри в метель и будь готов, клешню Темного тебе в пасть.

Мертвец тем временем поравнялся со стрелками, один из них что-то ему крикнул. В пляске кристалликов опять промелькнула черная тень, и первый помощник тут же сорвал с пояса тяжелый палаш. Громыхнул выстрел второго стрелка. Его товарищ почти закончил возню со своим дальнобоем, но тень исчезла в метели.

Мне стало жутко. Фигура напомнила о ледовой гончей у Кассин-Онга.

Яки что-то пробормотал.

— А?! — крикнул я.

— Не могу понять, кто это! Двигайся!

Мы оказались в толпе моряков. Вооруженные дальнобоями штурмовики из оцепления топтались на своих местах, глядя то в пургу, то на Мертвеца. Один из стрелков, кто был ближе всего к месту происшествия, встал на колено и прицелился, прикрывая товарищей. Я вдруг подумал, что существо в метели может быть связано с кораблем. Что оно сторожит нечто, спрятанное на борту ледохода.

— Это не волк, — крикнул Яки. — Это что-то другое.

И тут из белого ничто вырвалась уже виденная нами тень. Перезарядившийся абордажник вскинул свое оружие, выстрелил, но было поздно. Сквозь вой вьюги прорезался приглушенный пургой вопль. Черная фигура словно свалилась с небес, смяв несчастного моряка.

По-моему, я услышал хруст костей.

Тварь одним движением раскидала по сторонам Мертвеца и второго штурмовика. Причем последний от силы удара взмыл в воздух и пролетел не меньше трех ярдов. Кракнул еще один выстрел, тень злобно взвизгнула.

— Ледовый демон! — заорал кто-то из моряков, и вся ватага, как была, ринулась на помощь. Существо остановилось над жертвой, и вопли несчастного перешли в визг, а затем резко оборвались.

То, что возвышалось над телом корсара, не было никем из известных мне животных. Черная фигура, сгорбленная, бесформенная, рвала убитого на куски, не обращая внимания на ранение и бегущих к ней людей. Гончая? Это же Гончая?!

Зашевелился Мертвец, вырос из бесформенной темной груды и вскинул палаш. Скользнул в сторону, чтобы оказаться за спиной пирующего монстра. Чудище замерло, почувствовав движение.

— Берегись! Берегись! — заорал кто-то из моряков. Остальные, спотыкаясь о неровности льда, оскальзываясь и падая, спешили на помощь молчаливому товарищу. Существо повернуло голову к Мертвецу, забыв о добыче, и тут первый помощник ударил. Палаш перерубил твари хребет, но демон словно и не заметил раны. Обернувшись к обидчику, он отбросил в сторону труп штурмовика и злобно взвыл прямо в лицо Мертвеца. Я увидел, как вонючий пар из пасти монстра ударил в капюшон моряка. Житель льдов вскинул руки-лапы, целясь в шею первого помощника.

Тот нырнул в сторону, обходя демона слева, и словно изобретение безумного инструментария нанес монстру несколько размашистых и невероятно быстрых ударов, каждый из которых сопровождался жалобным визгом пустынной твари.

С воем создание повалилось на лед, и через несколько мгновений его накрыла толпа подбежавших корсаров. В пурге замелькали вздымающиеся и опускающиеся на монстра мечи, ножи и топоры.

Я наконец сдвинулся с места. Что это было? Кто это был?!

«Только не Гончая… Пожалуйста».

Словно в ответ предсмертному воплю из снежной пелены послышался зловещий вой. Штурмовики в оцеплении шарили стволами по сторонам, мрачно ожидая повторного нападения. Я услышал, как что-то кричит Мертвец, потрясая палашом. Увидел, как Волк и несколько абордажников побежали к кораблю, а остальные торопливо распределились между дозорными.

Я оказался у черной фигуры через десять ударов сердца.

— Что это, драный демон, такое? — Над трупом чудища стоял моряк по имени Шон.

На льду, в луже фиолетовой крови, расплывающейся из-под расколотого черепа, лежал укутанный в шкуры мужчина, со звериным полулицом-полумордой, заросшей черной шерстью. Когда-то это был простой человек, вне всякого сомнения. Потом что-то его изменило.

Показалось, будто занесенный корабль смотрит мне в затылок. Будто у погибшего судна осталась душа, измученная безумием бесконечной Пустыни и преобразившаяся в чистейшее зло.

По спине побежали мурашки.

— Юнга, ты здесь не нужен, — увидел меня Мертвец. Он поднялся с колен, хлопнув по бедру убитого штурмовика. Голову несчастного почти оторвало, и меня замутило от увиденного. Все в крови, нижняя челюсть скошена набок, сквозь жуткую рану на лице виднелись белые кости.

Стихло визжание пилы, и один из механиков отправился к Мертвецу. Его товарищи прижались к борту корабля, встав спинами друг к другу и выставив перед собой тяжелые резаки, подрагивающие от рокота двигателей.

— Готово. — Замотанный в шарфы инструментарий посмотрел на тела. — Проклятье. Что за зверодемон такой?

— Яки, палубных на обыск. Юнгу тоже возьми. Он тут не нужен.

— Хорошо, мастер первый помощник.

Даже сейчас Мертвец ничего не чувствовал.

— Это же человек, да? — прошептал я.

— Что? — не понял меня Мертвец.

— Это же человек?!

— Тебе тут не место! — громко повторил первый помощник. — Этим займутся те, кто знает, что с этим делать. За работу!

Неприкасаемые тоже были здесь. Буран внимательно оглядывался, сжимая в руках по мечу, а угрюмый Торос поднял со льда дальнобой убитого, ловким движением снял с трупа поясной кошель с пулями и принялся перезаряжать оружие.

— Если мне будет позволено сказать… — заговорил Буран.

— Не позволено, — отрезал Мертвец.

— …то убирались бы мы отсюда подобру-поздорову, — продолжил бунтарь.

— Помоги на дальнем фланге. — Первый помощник не обратил внимания на дерзость Неприкасаемого. — Где Старик?

— Я не знаю.

— Почему его никогда нет, когда он нужен? — без эмоций поинтересовался Мертвец. — И почему он всегда рядом, когда все проблемы решены?

— Я могу ответить вам по-разному. Например — не знаю. Или — не имею понятия. Или — откуда знать мне, простому штурмовику, о планах старших офицеров. — Я едва удержался от того, чтобы не разинуть в изумлении рот. Пока Неприкасаемый говорил, его внимание ни на минуту не ослабло. Если бы сейчас из пурги выскочил ледовый демон — Буран встретил бы тварь во всеоружии и готовый ко всему. Как он умудряется совмещать болтовню с делом?!

— А еще есть вариант — он мне не отчитывается. Я предположу, что можно еще сказать — Старик там, где сейчас нужнее. Но самый мой любимый вариант ответа: «Че?»

Даже сейчас Неприкасаемый не посмотрел на Мертвеца.

— Буран, помоги, — подал голос Торос, и тот, кивнув, зашагал на самый дальний край оцепления. Моряки разбились на группы по два-три человека. Один стрелок и двое бойцов-рукопашников.

— Чего стоите? — Мертвец посмотрел на нас с Яки. — Ждете еще тварей?

Он указал на тело монстра. Зверодемон… Как точно назвал его безымянный инструментарий!

— Пошли, ребята! На борт!

Ликования в пиратах стало чуточку поменьше. Взгляды, которые они бросали на странный труп, говорили громче любых слов — никто ни с чем подобным раньше не сталкивался. Тогда меня это неприятно изумило. Мне казалось, будто вокруг меня жили бывалые волки Пустыни, знающие всю ее жизнь от края и до края, а вышло так, что первое «приключение» во льдах оказалось для них в новинку.

Пока брел к темному зеву вскрытого корабля, я думал только о фиолетовой крови у тела почерневшего, заросшего шерстью человека, закутанного в звериные шкуры. Это не ледовая гончая, точно. Я помнил черную слизь на ледорубе Эльма, оборвавшего жизнь слуги проклятого капитана. В тот памятный переход по Пустыне, когда мы выбирались из моей разрушенной деревни, силач пустил твари кровь.

Искоса поглядывая по сторонам, в метель, скрывающую тени зверодемонов, я старался не думать о том, с какой скоростью монстр вылетел из пурги и убил опытного штурмовика. Что ему стоит разорвать на части жалкую кучку палубных моряков?

У самого входа, рядом с обуглившимися зубьями металла, Коротышка оглядел выделенных ему людей.

— Двигаемся по трое. Начинаем с самого верха. Один несет фонарь, второй его прикрывает. Третий следит за тем, что происходит у них за спиной, — перекрикивая вьюгу, распорядился Яки.

— Думаешь, там могут быть такие же твари? — спросил один из моряков.

— Заткнись, мать твою! Не вызывай демонов еще раз! — вспылил вдруг Шон. Он был бледен, и я видел, как он боится того, с чем познакомила нас Пустыня.

— Ой, ладно, чего завелся?!

— Вперед! Шон, Грэг, Скотти, вы — первые. Потом я, Эд и Патт. Винсарь, Три Гвоздя и Сабля — вы последние. Орри и Рэмси — стоите у выхода и слушаете все, что происходит. Если что-то пойдет не так — мигом к штурмовикам. Но, клянусь шупальцами Темнобога, молитесь, чтобы все было хорошо. Всем все ясно?

Ему ответил нестройный хор голосов. Я смотрел в темноту и уже не хотел лезть в недра «Сына героев».

— Мертвец прав: когда старшие офицеры нужны — их, пусть клешня подледного монстра раскроит мне череп, никогда нет. Ни боцмана, ни мастера штурмовиков. Видимо, есть дела поинтереснее, — пожаловался Коротышка. — А капитан и вовсе еще не проспался.

— Хватит трепаться, Яки! — подал голос Сабля. — Здесь дует!

— Вперед! Раз тут такое дело рядом с кораблем — мы лишь проводим разведку. Ничего не берем, аккуратно смотрим. Поняли, пасынки волокуньего сообщества?

Первым в провал залез Грэг. Чуть полноватый моряк, также занятый в штурманском деле, как и Яки. По-моему, он не боялся ничего на свете и при этом совсем не гордился редкой природной храбростью. Он просто так жил. Вот и все.

Грэга увлекла тьма брошенного ледохода. За ним запрыгнул коренастый Скотти, а следом, с большой неохотой, забрался Шон. Невысокий, болезненно худой, большеголовый и почти не скрывающий своего страха. Над ним «У Полового» смеялись чаще всего.

Я вошел следом за Коротышкой.

Мороз победил брошенный корабль. Лишь черные полосы зачарованного металла не покрылись льдом. Пустыня забрала ледоход, и теперь даже по его тесным коридорам нужно было ходить в «кошках». Царапанье металла о замерзший пол эхом блуждало в молчаливом брюхе «Сына героев».

А еще чем-то пахло… Чем-то неприятным, неживым. Чуждым. Мы брели по палубе, осторожно оглядываясь и наблюдая за фонарем идущего впереди Грэга. Ледоход был пуст. Коридоры затянуло льдом, в который вмерз брошенный мусор; с потолка свисали монолитные рыжие сосульки. На кухне в котле смерзлась в единое целое гора посуды.

Наши шаги будто разбудили что-то в глубине судна. Мне показалось, будто я чувствую дыхание затаившегося на борту зла.

Грэг добрался до подъема на первую палубу, подождал нас.

— Давай туда, — шепнул Яки.

— Почему шепотом? — громко и ехидно поинтересовался Грэг.

— Давай туда, чтобы тебе в ноздри шаркун залез и отложил личинок! — громче приказал Коротышка.

Моряк хохотнул и ступил на первую ступеньку.

— Мы в зал, — сказал нам Коротышка. Голос его подсел. Он тоже чувствовал нечто, таящееся на борту. Низкие потолки стали как будто еще ниже. Захотелось даже втянуть голову в плечи.

Дверь, ведущая в жилой отсек второй палубы, оказалась заперта. Мы несколько минут провозились с запорным механизмом, сопя в темноте и кляня замерзший штурвал самыми грязными словами.

— Сюда! — крикнул откуда-то сзади Грэг. — Есть кое-что!

— Что такое? — встревожился Яки. Мы подобрались к трапу на первую палубу. Свет от нашего фонаря выдирал из черноты лишь часть коридора, уводящего в небытие и обросшего ледяными водопадами. Я почувствовал, как по спине бегут мурашки. Тишину мертвого судна нарушали лишь наши шаги, покашливание кого-то из моряков, пробирающихся на борт позади нас, и гул Пустыни, секущей броню корабля миллиардами крошечных снарядов.

— Тут трупы, Яки… И кое-что еще… — ответили сверху. — Поднимайся… Мне кажется, это должен увидеть капитан.

Я сглотнул. Мне захотелось выйти прочь, наружу. Остатки любопытства окончательно растворились в недружелюбной темноте.

— Драный демон, — буркнул Яки. — Эд, вперед.

Подняв перед собою фонарь, я стиснул зубы и поставил ногу на первую ступеньку трапа.

Корабль не был покинут. Вся команда осталась во льдах вместе с «Сыном героев». Вход в кают-компанию преградило несколько смерзшихся тел, сваленных друг на друга. Мы остановились, вглядываясь в темноту залы. Я посветил фонарем вглубь. Комната отдыха стала зловещим мемориалом. Между огромным столом и стенами лежали мертвецы, аккуратно уложенные в ровные ряды.

— Этих бросили просто так, — глухо сказал потрясенный Грэг. — Сначала складывали, а потом…

Эти промерзшие свертки когда-то были такими же людьми, как и мы сами. Я смотрел на застывшее навсегда лицо бородатого моряка, лежащего поверх товарищей. В его обратившихся в лед глазах отражался свет фонаря. Рот несчастного был разинут в немом крике.

Тьма, холод и смерть поселились здесь навечно.

Свет, тепло и жизнь проиграли в этой роковой схватке и исчезли навсегда. В тот момент мне казалось, что за бортом их уже тоже больше нет.

На крепком столе, прямо посредине, стояла фигура с поднятыми вверх руками. У меня екнуло в сердце, когда я ее увидел. Желудок скрутило от испуга, и я, признаюсь честно, попятился к выходу. Ткнулся в кого-то из пиратов.

— Слышь, — буркнул тот.

Свет фонаря упал на блестящую поверхность силуэта. Статуя! Всего лишь статуя!

— Нам нужен шаман, — смекнул Яки, забрав у меня фонарь и осторожно осветив каюту. Синий свет превращал замерзших людей в уродливых монстров. — Здесь определенно нужен шаман, клянусь щупальцами Темнобога.

Моряк по имени Три Гвоздя присел у двери, с интересом разглядывая мертвецов. У него всегда был немного удивленный вид из-за приподнятых широких бровей и высокого лба, рассеченного глубокими морщинами. На губах постоянно играла таинственная полуулыбка, а взор выдавал недюжинный ум. Сейчас он также морщил лоб и улыбался, словно оказался не на замерзшем кладбище, а слушал какую-то байку у печки Полового.

— Лед забрал их, — наконец произнес он. — Они замерзли. Потом их кто-то сюда притащил, но затаскивать внутрь не стал, свалил, как мешки с поклажей.

— На корабле? — не поверил я. — Они замерзли на корабле?!

— Если умирает двигатель и кончается энгу — долго в пустыне не протянуть. Непонятно, почему они не ушли с судна при таком раскладе. Непонятно и любопытно.

У Трех Гвоздей был приятный, глубокий голос. Но его тяга к мертвецам отталкивала меня. Моряк смотрел на трупы с затаенным восторгом.

— Что-то случилось с их шаманами, — предположил Три Гвоздя. — Других вариантов я не вижу.

— Их убила эта штука, — сказал Шон. Он смотрел на статую. — Их убила эта штука, клянусь!

Повисла тишина, мы смотрели на блестящую фигуру человека, воздевшего руки к потолку. Его тело плавно изогнулось в танце, а ниже пояса ноги постепенно сливались вместе, превращаясь в тяжелый постамент. Где-то далеко, на грани мира, слышалось завывание метели, и, клянусь, ее заглушал стук моего сердца.

— Пусть это решает наш шаман. И я очень надеюсь, что душа местного заклинателя льдов кормит шаркунов Темного бога, раз он позволил беднягам так помереть. Пошли по каютам. Здесь мне все ясно, — распорядился Яки. Его голос исказился мертвыми стенами до неузнаваемости.

Мы разошлись. Группа Шона нырнула в дальний коридор, ведущий вдоль всего борта к корме, а мы направились в ближайший.

— Тройка, спустись вниз, скажи кому-нибудь из наших — пусть зовут Балиара и его ублюдка. По-хорошему, и капитану показать это все…

— Хорошо, Яки, — кивнул Три Гвоздя.

Офицерские каюты были пусты, стены обледенели и сиротливо пялились на нас следами сорванных шкафчиков, скормленных спасительному очагу. Кто-то старательно ободрал с тела корабля все, что могло гореть, но оттянуть встречи со всепрощающим холодом так и не смог.

Я не мог перестать думать о кают-компании, где плечом к плечу лежали одеревеневшие от мороза моряки, когда-то ничем не отличавшиеся от таких обитателей Пустыни, как мы, от меня или Фарри. Жутко осознавать, что каждый из них был когда-то живым человеком. Любил, шутил, ел, спал, мечтал…

Мы брели по темному коридору, с потолка которого свисали сосульки. Я шел впереди, выставив перед собой фонарь, свет от которого превращал ледяные наросты в зубы неведомых чудовищ. Сердце замирало каждый раз, когда рядом оказывалась какая-нибудь темная ниша. Мне думалось, что именно в этот миг оттуда вырвется затаившееся зло, убившее всех этих моряков. Я дергал рукой, чтобы осветить провал в стене еще раз, успокаивался, но спустя несколько ударов сердца вновь с опаской глазел по сторонам. За мною ступал Коротышка Яки с ножом в руке. Последним шел вооруженный мечом Патт, который жутко нервничал и вздрагивал от каждого звука.

Коридор нырнул вправо, выводя к залу, который простыми кораблями использовался как склад, а на нашем служил тренировочной площадкой штурмовиков.

— Смотрите! — Я увидел темный проем слева. — Смотрите!

Там была дверь. Дверь, заваленная различным хламом. Тяжелые металлические балки, громоздкие детали, ломы, припирающие темную преграду. Команда «Сына героев» пыталась отгородиться от чего-то, тут гадать не приходилось. Мне показалось, что за ней что-то есть. Что-то, до сих пор ожидающее своего часа.

— Посвети, — коротко приказал Коротышка. Он, прищурившись, подошел поближе, разглядывая в синем свечении хаотическую преграду. — Крылья Светлобога, я с утра хотел в гальюн зайти… Но потом подумал, что потерплю. А вот теперь понимаю — зря я так подумал. У меня от этого места желудок крутит. Еще часок — и там зародится еще одно страшное и темное божество.

— Идем дальше, — нервно заметил Патт. — Ну его. Потом посмотрим, а?

Яки медленно кивнул. Мои спутники тоже почувствовали что-то непонятное, что-то пугающее.

По кораблю прокатился жуткий стон обшивки, сжимаемой наросшим льдом.

— Проклятье, — чуть не подпрыгнул Патт. — А, скотье племя!

— Тихо, — оборвал его Коротышка. Облизнул губы и посмотрел на меня: — Ну что, юнга, как тебе пиратская романтика? Впечатляет, а?

Я не ответил. Этот вопрос не требовал моей реакции. Коротышка боялся и такими шутками боролся с собственным страхом.

Знал бы он, как мне страшно.

— Идем на склад. С этим пусть старшие разбираются.

Штурвал, отпирающий дверь на склад «Сына героев», заклинило. Мы несколько минут пытались его провернуть, но в конце концов отступили, тяжело дыша и переглядываясь.

— Без резаков не обойтись, — подытожил Патт. — Давайте вернемся, скажем нашим. Пусть вскрывают. Что нам-то тут делать?

Он не скрывал страха. В свете фонаря я увидел, как бегают его глаза над заиндевевшим шарфом.

— Смотри-ка, Эд. — Яки указал мне на дверь. Приглядевшись, я увидел множество царапин на металле. Кто-то явно пытался пробиться на запертый склад.

— Он изнутри, что ли, заперт? — пробормотал я.

— Похоже на то, так же как и жилые помещения на второй палубе. — Яки потрогал борозды. — Видимо, им так и не удалось пробиться внутрь, пусть отсохнут крылья Светлобога. Что здесь, щупальца мне в задницу, произошло?

В темноте коридоров слышались шаги второй группы. Что-то бубнил недовольный Шон. С каждым мигом наши товарищи приближались, двигаясь по коридору вдоль правого борта. Наконец они вышли к складу.

— Что у вас? — спросил Яки.

— Все нараспашку, ничего интересного, — отчитался Грэг.

— Возвращаемся. Без резаков, шамана и старших офицеров тут делать нечего.

— Нам бы проверить вторую и нижнюю палубу…

— Хочешь проверить? — неожиданно окрысился Яки.

— Ты зря так нервничаешь, Коротышка. Тут нет ничего, кроме трупов. Или ты мертвецов боишься? — улыбнулся моряк. Стоявший за его спиной коренастый Скотти хмыкнул на слова приятеля. — То, что мертво, — уже не опасно. А так — вдруг мы что-нибудь интересное накопаем? Капитан учтет это, когда будет делить добро.

Коротышка кивнул, не желая спорить.

— Тут нет ничего страшного, Яки. Всего лишь покойники. Успокойся.

Шон с раздражением покосился на Грэга, но ничего не сказал. Я расстроенно понял, что слова смельчака возымели действие на старшего матроса и нам придется спуститься вниз, во тьму мертвого ледохода. Яки плотно сжал губы и тряхнул головой.

— Это все та тварь во льдах… — попытался он улыбнуться. — Щупальца Темнобога мне в задницу, это все она виновата.

— Вот и ладно. Идем.

На третьей палубе с труб оборвали все тряпки, со стен было содрано все, что могло гореть. Баки с топливом, чудовищно сухие, прорублены у основания. Те, кто устроил здесь такой хаос, до последнего пытались выжить. В ход шло все, что могло дать хотя бы лишнюю минуту спасительного тепла.

Так обидно, что им все равно не удалось выбраться… Столько яростной борьбы за жизнь — и финал: обледеневший труп у подножия жуткой статуи.

При мысли о ней меня передергивало.

В одной из мастерских мы обнаружили целую гору раскуроченных шаманских фонарей. Несчастные пытались добыть из них хотя бы каплю энгу для печи. Тут же грудой были свалены дальнобои, без единого патрона поблизости.

— Почему они не пытались уйти по льду? — задал волнующий всех вопрос Шон.

Я вспомнил о тенях в метели. Хотел было сказать о своих опасениях, но сдержался, не желая показаться паникером.

— До ближайшего порта сотня-другая миль, — проговорил Грэг. — У них не было ни единого шанса. Тем более что путевиков поблизости нет. Собственно, они знали, на что шли, когда выбрали суть Пустыни.

Пираты закивали, одобряя слова товарища. Все, кроме Шона и Патта.

— Но теперь то, что не нужно им, принадлежит нам. Добыча есть добыча, и я рад, что она досталась нам без драки, — хмыкнул Грэг.

Мы выбрались к трапам в тот момент, когда в прорезанную в борту дыру протиснулись двое абордажников и сам Гром. Капитан вошел, втянул носом затхлый воздух мертвого корабля и, увидев Яки, сразу спросил:

— Склады проверили?

— На первой палубе заклинило штурвал, надо резать. На второй вход в жилой отсек заблокирован. Склады тоже заперты. Но второй мы вскользь просмотрели…

— Понял. Эй, там, резаки на борт, есть работа.

— Тут в кают-компании есть нечто странное.

— Знаю. Балиар сейчас будет, — оборвал Яки капитан. Он сорвал с лица шарф, осмотрел нас и ткнул пальцем в Шона: — Ты осмотри вторую палубу. Проверь подходы в рубку — может, найдется что из техники, хе-хе.

Моряк побледнел:

— Один?!

— А чего ты боишься, гребаная шаркунья поросль? Призраков?

Абордажники заулыбались, с насмешкой глядя на моряков.

— Та тварь… — попытался сказать Шон, но Дувал резко его прервал:

— Та тварь находится за бортом, а не на борту. — Он окинул нас взглядом. — Возвращайтесь на «Звездочку». Пусть спускают лайар и готовят шлюз. Клянусь требухой всех ледовых демонов мира, тут должно быть чем поживиться!

После темноты корабля яркий свет Пустыни заставил меня зажмуриться. Машинально хлопнув себя по груди, чтобы проверить компас, я выпрыгнул из зияющей дыры на лед. Ветер взвыл, стеганул колючей крошкой.

— Что у тебя там? — гаркнул мне в ухо Волк. Он, вооруженный дальнобоем, стоял у выхода и видел мой предательский жест.

— Чего тебе от него надо? — поинтересовался вылезший вслед за мною Яки.

— Показывай, ворюга. Стащил что-то с корабля?

Я крепко стиснул зубы от злости и страха, прищурился, защищая глаза от снега.

— Показывай, я сказал. — Волк одним движением закинул дальнобой на плечо и грубо притянул меня к себе. Рядом тут же объявился Сиплый, многозначительным взглядом остановивший Яки. Тот, собравшийся было разразиться гневной тирадой, осекся.

Нашарив компас, Волк рванул на мне парку, отчего та с треском разошлась.

— Ты чего делаешь? — не выдержал Яки. — Вконец оледенел?!

Я вцепился в руку абордажника, едва чувствуя ее сквозь плотную одежду, но соревноваться мощью с офицером штурмовиков было нелепой затеей. Волк с силой оттолкнул меня прочь и уставился на компас.

— Ну так и есть, стащил!

— Я заявляю, что юнга находился всегда у меня на виду и ничего стащить не мог! — рявкнул взбешенный Яки.

— Это мое! Отдай, — процедил я. Абордажник с насмешкой посмотрел на меня, подбрасывая в руке компас.

— Отдай. — В перепалке возник новый участник. Вездесущий Мертвец появился за спиной Волка, и тот даже вздрогнул от того, как неожиданно нарисовался первый помощник.

— С какой стати… — повернулся к нему штурмовик.

— Старший матрос сказал, что юнга ничего на борту не брал, — равнодушно отметил нежданный спаситель. Взгляд его скользил по заметно увеличившемуся оцеплению, игнорируя вздувшийся от ярости шрам на лице Волка.

— Мало ли что он сказал.

— Воровство или насильное овладение чужим имуществом карается отсечением левой руки. При отсутствии левой — отсекается правая, — флегматично заметил Мертвец. Сиплый крякнул разочарованно и отвернулся от нас.

Волк разжал кисть, и компас грохнулся на лед. Молча разъяренный штурмовик отошел в сторону, а первый помощник, переступив через брошенный артефакт, двинулся вдоль борта дальше, будто ничего и не произошло.

Я схватил компас и сунул его за пазуху, чувствуя, как мороз проникает в прореху парки. Ветер в несколько секунд выдул тепло, накопленное телом. Кожа стала неметь. Шумно вдохнув, я поднялся на ноги.

Неподалеку от нас в оцеплении стоял Торос и смотрел на меня. Я не разглядел его глаз, но чувствовал, как жжется взгляд Неприкасаемого. Он наверняка видел, как штурмовик тряс меня, словно нашкодившего зверька.

— Пошли, Эд, околеешь, — буркнул мне Яки, буравя взглядом Волка.

Меня душили злость, обида и невероятное чувство благодарности к справедливому Мертвецу. Проклятье, пока что мне везло. Но вряд ли это будет продолжаться вечно.

От «Звездочки» к «Сыну героев» протянулась цепь вооруженных штурмовиков, организовав некий коридор безопасности. Корсары с сетчатыми очками на замотанных шарфами лицах вглядывались в метель, ожидая нового нападения.

— Все-таки врагов надо выбирать по росту, Эд, — сказал мне Коротышка. Мы, пригнувшись, прикрываясь руками от ударов метели, брели к кораблю. За нами следовали остальные палубные моряки, кроме неудачника Шона. Ветер задувал мне в прореху парки, и я старательно стягивал ее свободной рукой. Как же холодно!

С каждым шагом мысли отступали в тень, освобождая место для «как-же-холодно». Буквы росли, обрастали ледяными шипами и потихоньку занимали все мысли.

Как же, драный демон, холодно!

— Врагов вообще не выбирают, — ответил я Коротышке. Зубы застучали от мороза. Челюсть затряслась, будто в нее вселился ледовый демон. Но в мыслях я с наслаждением прыгал на Волка и молотил ему компасом по лицу, превращая злобу абордажника в животный ужас. Яркий образ отвлек меня от холода, но сразу же напомнил вспыльчивого Эльма. Несдержанность циркового силача, оставшегося в моем прошлом, привела его на дурную дорогу. Мне очень не хотелось повторять ее, и я постарался выбросить из головы и Волка, и Сиплого, и Зиана.

Мороз с охотой задвинул их ухмыляющиеся рожи за огромные ледяные буквы:

«КАК ЖЕ, МАТЬ ЕГО, ХОЛОДНО!»

Мне навстречу попался Зиан, словно выпрыгнул из представлений. Молодой шаман помогал идти Балиару, который с ощутимым недовольством направлялся к «Сыну героев». По бокам от процессии шли два палубных матроса с простыми метателями. Следом шагал понурый доктор Кван с сундучком инструментов. И его выдернули на лед. Хитрый Лис, беглый гильдейский врач, наверняка «пропал» где-то на нижней палубе, и вместо него пришлось идти вечно грустному Квану-самоучке.

Ан Варр радушно улыбнулся мне, но в душе его передернуло от моего вида. Ученик шамана и не догадывался о моем даре эмпатии. Он вел свою игру. Игру всепрощающего ублюдка, натравившего на меня своих оледеневших дружков. Я встретил его взгляд с безразличием.

ХОЛОДНО!

Холодно!

Светлый бог, как же холодно.

Последние несколько десятков ярдов я пробежал, уворачиваясь от гигантских ледяных букв и мечтая о тепле.

На лед меня в тот день больше не выпускали. Настоял на этом Яки, потребовав, чтобы я починил парку, и выдав мне иглу и грубую нить. Однако едва тело окутало тепло отапливаемых палуб, как дала знать о себе бессонная ночь. Глаза слипались сами собой, и потому я отправился прямо на кубрик, где уже спал Фарри. Плюхнувшись на топчан, я стащил унты, сбросил на пол парку, шапку, шарф, стянул меховые штаны и забрался под одеяло. Теплый свитер я скомкал, подложил под голову, и едва коснулся его затылком, как меня сморило.

Мне снилась Лайла. Я сидел в таверне, как обычно, в первом ряду и слушал, как поет слепая сказительница. Хотя в моем сне у нее были прекрасные изумрудные глаза, и взгляд самой красивой девушки в мире не отрывался от меня. Вокруг веселился битком набитый трактир, но я знал — невзирая на шум и гам пьяных моряков, в реальном мире существовали только я и она.

По-моему, Лайла и пела про меня. Не знаю, этого уже не помню. Потом мы много говорили, ходили по каналам Снежной Шапки, трогательно взявшись за руки. У меня щемило сердце от счастья. Над нами растекалось красно-синее небо, с городских стен нам салютовали стражники в белых тулупах, и мне казалось, что так будет вечно. Так будет всегда.

Когда проснулся, я едва не всхлипнул от утраты. Лайла тоже осталась в той, прежней жизни.

Глава пятая Оно рядом

— Они взяли эту штуку с собой, представьте себе! — Шон сидел у печи и смотрел на нас, собравшихся вокруг и отдыхающих после изнурительных работ по погрузке. Меня даже потряхивало от изнеможения. Почти весь день мы таскали из грузового отсека «добычу» на теплый и холодный склады второй и третьей палубы, пока штурмовики хоронили товарища, отчего-то не допустив к обряду никого из «низших» каст.

— И что, Шон? — Скептичный Грэг покачал головой. — Не придумывай чудовищ. Вечно ты так: как затянешь песню ужаса — так хоть голышом на лед выходи.

— Ты видел ее? Видел? У нее такая же шерстяная морда, как у той твари во льдах! И у той, что у шамана…

— Видел, — перебил его Грэг. — У половины обитателей Пустыни такие морды. Так теплее. Перестань, а?

Шон резко махнул рукой, не желая слушать Грэга.

— Эх, Шон-Шон, — ехидно протянул Скотти.

— Ой, да что с вами говорить!

Я зевнул и поплотнее обхватил колени. Мышцы превратились в жидкую похлебку мастера Айза. Казалось, толкни меня кто в бок — и я завалюсь, не в силах удержаться. Впрочем, слева от меня сидел Фарри, глаза которого сонно блестели.

Вообще из палубной команды статую видели не все. У нескольких моряков и на борту нашлась работа. Половой, который тоже не выходил на лед, тщательно следил, чтобы обычный распорядок не менялся. И я думал, что если двигатели «Звездочки» смолкнут и мы потеряемся в Пустыне — старший матрос все равно будет дотошно следить за чистотой палуб, смазкой в механизмах дверей, порядком на камбузе и сотней-другой разных мелочей, заставляя работать своих подчиненных.

Сейчас же наступило заслуженное время отдыха, однако, вместо того чтобы расползтись по лежакам и погрузиться в сон измождения, мы собрались вокруг печи, найдя для того десяток поводов. Кто-то сушил одежду, кто-то грелся, кто-то просто дремал, полулежа, в мнимой защищенности.

Разговоры сами собой переходили на тему мертвого корабля и сегодняшней добычи. Шон, черный проповедник кошмаров, был сам не свой. И я видел, что некоторые моряки разделяют его опасения. Хотя и молчат, дозволяя товарищу снискать славу паникера. Иногда страх быть осмеянным приглушает истинные ужасы.

— Нет. Вы не понимаете. Ничего не понимаете! Статуя и тварь во льдах связаны друг с другом, и да пусть сожрет меня Темнобог, если я ошибаюсь, — выдохнул Шон, у которого хватало смелости и глупости бояться вслух. — Статуя проклята! Мы все в опасности!

— Балиар сказал, что все в порядке. Зиан старику не доверяет, и я видел, как он эту штуку едва ли не обнюхал, но тоже ничего такого не почувствовал. Они оба подъем Темного бога чувствуют дней за пять, а не за два, как многие. Все в порядке, Шон, перестань. — Грэг говорил очень мягко, но уже терял терпение. — Они-то побольше нашего знают. Так что не боись, Шон. Все хорошо. Добычу сняли шикарную. Одна древесина чего стоит. И зерна несколько десятков мешков. Да и статую эту продадим и выручку поделим. Тоже ведь монетка, верно? И нам доля будет посолиднее, а тебе так и вовсе двойную дадут за то, что один вторую палубу проверил.

Шон нервно улыбнулся. Слова о добыче слегка привели его в чувство.

— Это не к добру, помяни мое слово. Этот корабль не просто так во льдах остановился. Тут все совсем не просто! — менее настойчиво проговорил он. Патт согласно кивал, глядя исключительно на печь и голубые огни за заслонкой.

— А я все проспал, — посетовал лохматый Галай. — Хотел ведь лишь несколько минуток полежать! И Половой, шаркуний сын, не разбудил. Порядок, говорит, нужен. Мол, выспаться надо. На самом деле… На самом деле он неправ. Я тоже не отказался бы от двойной доли. Можно было бы и спросить.

— Если говорить о странностях, то отчасти я согласен с Шоном, — подал голос Три Гвоздя — он с мечтательным видом сидел у самой печи и грел руки. — Есть несколько загадок, которые лично мне весьма интересны, друзья мои.

Я, скрывая неприязнь, посмотрел на него. Чем-то он напоминал убитого мною Звездного Головача. Нечто непонятное, недоброе таилось за его задумчивой улыбкой. Всегда опрятный, аккуратный, с очень светлыми глазами (такими светлыми, что мне казалось, будто он слепой). Никто на корабле не знал настоящего имени Трех Гвоздей. Но никто и не вправе был требовать от него правды. Что осталось в порту — то осталось в порту.

— Это какие же? — не сдержался я.

— Он про труп на складе. И про покойника в той каюте, что была завалена снаружи, — хмыкнул Грэг. — Три Гвоздя же из дознавателей и не умеет верить в то, что люди бывают разные. Поверь, Три Гвоздя, кто-то из пустынников просто перетрусил и заперся на складе, делов-то. Не надо искать в этом происков демонов и коварных замыслов.

— Да?! А их шаман у себя в каюте тоже сам заперся, да? Со зверодемоном?! А потом еще и двери завалил снаружи?! — возмутился Шон.

— Что-то там произошло, это точно, — примиряюще поднял руку Грэг.

— Надо думать, — фыркнул Фарри. — Весь корабль вымер, вот что произошло.

Мой приятель сонно потянулся.

— Тот, кого нашли на второй палубе, в запертом общем зале, в конурке у плиты, умер скорее всего от голода, — заметил Три Гвоздя. — Я интересовался у нашего дока. Кван сказал, что от бедолаги кожа да кости остались. А вот склад и судьба шамана… Да, это вот очень интересно. Но картину восстановить можно и так. Я предполагаю, что умер шаман…

— И вход в его каюту загородили, чтобы он не выбрался?! — сорвался на крик Шон. Он попытался скрыть это под улыбкой, но я почувствовал его накипающее раздражение.

— Пасть хлоп, — огрызнулся на него Сабля, лучший друг Трех Гвоздей. — Чего орешь?

— Да он оледенел вконец, что за чушь несет?! Шамана грохнул зверодемон! И его заперли там!

— Зверодемон умер прежде шамана, Шон. Будь спокойнее и добрее. Скорее всего, они подобрали этого красавца во льдах, и шаман не будь дурак решил изучить странную зверушку. А потом неожиданно умер. Понятно, что все связано с этими тварями из Пустыни. Но почему дверь заперли снаружи?! — невозмутимо продолжил Три Гвоздя. — Тут точно есть логичный ответ. Когда-то давно я работал помощником у боевого инспектора Риверайса. Это один из городов Содружества… Хорошее место, но…

Взгляд Трех Гвоздей затуманился:

— Это не столь важно. Главное — он учил, что просто так ничего никогда не случается. У всего есть объяснение. Даже у появления Темного бога. А дар шаманов так и вовсе наука чистого снега, со своими законами, которые при желании можно понять.

— Тройка, давай ближе к делу, — прервал его Сабля. — Красиво трещишь, мать, но скучно.

Кто-то из корсаров согласно буркнул, и Три Гвоздя с великой охотой отвлекся от воспоминаний:

— Хорошо. Абсолютно точно — двигатели корабля встали, сдохла общая система отопления. Трубы разорвало по всему кораблю. Значит, энгу не кончилась, а ее уничтожил шаман. Только так можно было загубить незамерзающие смеси в трубах. Ставим галочку — это наверняка ответ, почему его заперли, но загадка, почему не убили. Продолжаем: черные твари явно уже тогда были рядом с кораблем. Во-первых, труп зверодемона в каюте, во-вторых — команда бы бросила ледоход и отправилась в Пустыню. Дураку понятно, что не от хорошей жизни моряки остались на борту. Так как патронов к дальнобоям мы не нашли, а оружия хоть завались — сражаться со зверодемонами пытались, пока не кончились снаряды.

Моряки завороженно слушали домыслы Трех Гвоздей, а тот просто упивался размышлениями.

— Они оставались на второй палубе, сносили трупы на первую, не знаю почему. Может, чтобы держаться от них подальше. Люки на третью, техническую, палубу задраены. Что-то там их пугало не меньше тварей снаружи. Может, лаз какой? Мы ничего не нашли, и следов резни внизу тоже не было. Кто-то, видимо, сошел с ума, иначе я не могу объяснить труп на складе, забитом деревом и жратвой. Заперся от своих же и покончил с собой. Резаков на борту не оказалось, дверь вся иссечена ломами, то есть пытались пробиться внутрь. Понимали, что тепло — это жизнь. Если бы не тот оледеневший, могли бы и подольше протянуть. Ну а последний умер от голода на камбузе. Хорошо, что не стал товарищей грызть. Всяко ведь бывает. Не каждый удержится.

— Тебе так это нравится? — не удержался я от вопроса.

— Я просто хочу знать правду, — не обиделся он. Тепло встретил мой взгляд и развел руками. — Просто очень люблю находить ответы на загадки. Разве это достойно порицания?

Три Гвоздя дождался, пока я отведу взгляд, беззлобно хмыкнул и продолжил:

— Если бы не труп шамана, то головоломка сошлась бы. Когда он умер? До того, как его заперли, или после? Почему он уничтожил запасы энгу? Может, его в чем-то обвинили, а он в отместку спалил им топливо. Но тогда почему не открыли и не порвали на куски? Если он сошел с ума, то все равно — отчего его не разорвали на части? Почему они задраили люки на третью палубу и сносили трупы на первую?

— Потому что все было не так, как ты говоришь! — процедил Шон, его колотило от злости. — Потому что мы взяли на борт проклятую статую! Мы должны от нее избавиться!

— Иди и вякни такое Дувалу, умник, — буркнул Сабля.

— Как вы не понимаете? Оно и нас убьет! Черная воля поганой статуи!

— Шаман наш, кстати, едва ли не плясал от радости, когда закончили обыск каюты их заклинателя. Что-то он тоже себе присмотрел, — сказал Три Гвоздя. — Но вот когда зашел — дернулся так, словно ему пику в задницу вогнали. По-моему, даже вскрикнул. Я было подумал — все, отмаялся старик, кончится прямо тут, над трупом товарища. Потом вижу — ожил, засуетился.

Замерзшее тело таинственного заклинателя, погибшего в своей каюте, доставили на третью палубу. Доктор Кван с подозрением отнесся к инициативе нашего шамана исследовать причину гибели соратника по пути Льда, но спорить не стал. Ему хватило бессмысленной, на его взгляд, работы на мертвом корабле. Я видел, как двое механиков утащили труп шамана в дебри третьего уровня. Где-то там скрывалась лаборатория Балиара.

— И труп того зверодемона на борт приволокли, — добавил Шон. Нервно похлопал по сохнущим у печи вещам и передернулся. — Совсем головы нет у командиров.

— Ты труслив, как баба, — сказал Сабля. — И брехлив, как старая вонючая шавка. Никого не волокли, мать!

— Чего-о-о?! — побелел от ярости Шон, попытался вскочить, но ему на плечо упала рука Громилы. Самый молчаливый и самый огромный моряк в палубной команде редко совершал лишние движения, но если он это делал — остальные замирали, словно застигнутые врасплох олени, и безропотно ждали, когда силач сделает то, что собирался. Громила легко усадил Шона обратно на место.

У Сабли хватило ума больше не задирать бедолагу Шона, от которого по кубрику растекались волны суеверного ужаса и возмущения.

— Хватит стращать друг друга, братцы. Капитан дал приказ двигаться к Приюту. — Грэг с хрустом потянулся и с торжеством оглядел оживившихся товарищей. — Так что скоро продадим эту статую, и Шон успокоится.

— А что такое Приют? — спросил Фарри.

— Приют — это поселок, где одна торговая гильдия никогда не задает неудобных вопросов. Капитан скинет там груз, так удачно подаренный нам Темным богом. А пока он будет торговаться и утрясать дела — мирным морякам «Звездочки» обеспечена пара вольных вечеров. Дом матушки Розинды и кабак «Лед и Пламя». — Грэг расплылся в счастливой улыбке. — Давно мы у них не были, да, братцы?

— Ну так, мать, давненько, — закивал Сабля. — Надеюсь, та рыжая сучка еще работает у Розинды. Ох, я бы сейчас с ней! — Он с намеком хмыкнул.

— Я рассказывал вам о кабаке одном, на Берегу? — вклинился Орри. Пираты промолчали, хотя даже я слышал эту байку. — Там была такая история, о! Мы туда попали с Дамасиком, сыном короля Ледового Братства. Вот там были шлюхи так шлюхи! Мы приехали пьяные-препьяные, на личном ледоходе Дамасика. Ну там все было здорово! Прямо с трапа вышли в сад, столько зелени, вы не представляете. Настоящий лес прямо у порта. Потом отправились в кабак. У Дамасика все схвачено! У порта нас подобрали на самоходке, играли бардеры, а мы пили китовую настойку и в ус не дули. Приехали в кабак, а там, представьте, нас сразу узнали, отвели в специальный зал, и там сидели девочки. За стеклом, голехонькие, красивые. Мы в ту неделю меньше шести на ночь не брали. Знаете как там? У каждой номерок, у каждой свой цвет на табличке, кому подешевле, кому подороже. Я там увидел одну красавицу — сразу захотел! Подозвали мастера, он в нас сразу господ признал, прибежал такой, кланяясь. Мы и выбрали девочек на ночь, и ту красотку в первую очередь. А потом, представьте, она мне сказала, конечно, после того как я всю ночь ее буравил, — что сразу меня заметила и переглянулась специально с подружками, чтобы те на меня не смотрели, чтобы я выбрал именно ее. Такая классная была! Вообще Берег — славное местечко! Ходили с Дамасиком в одну лавку, там служанка красивая была. Я ей улыбнулся — так она мне прямо в чулане моего большого Орри порадовала! Говорила, что я хороший человек и она хочет сделать мне приятное.

— Заткнулся бы ты, Орри, — оборвал его Сабля. — Сказочник.

— Это правда! Вот, смотри! — Тот рванул на себе одежду, показал татуировку на груди. — Вот! Это она мне сделала!

Орри постоянно рассказывал небылицы, ему никто не верил, но крайне редко кто перебивал моряка. Я видел, с каким мечтательным выражением лица слушает его Громила, верящий любому слову болтуна. Чувствовал, как завидуют ему другие моряки, кто мира не видел.

— В твоей истории, Орри, нужно указывать поменьше деталей. У Ледового Братства нет короля, — улыбнулся Три Гвоздя.

— Да идите вы! — возмутился пират.

Мы с Фарри, не сговариваясь, отправились к своим лежакам. У нас выдался очень тяжелый день. Моего приятеля что-то тревожило, и я понял, что от разговора уйти не удастся (хотя так хотелось лечь и уснуть). Устроившись поудобнее, он покосился на спины сидящих у печи моряков и тихо проговорил:

— Приют — это шанс, Эд!

Я понял, к чему он клонит. Но сейчас так не хотелось разговаривать. Приятная истома усталого тела окутала меня с ног до головы. Пусть весь мир летит в ледовый ад, а мне было так хорошо, так славно.

— Эй! — Фарри не унимался. — Что скажешь?

— До Приюта еще надо добраться, — все же ответил я.

— Нам нужен план, Эд! Без него это как жить во льдах на одном месте, пока тебя не слопает Темный бог!

Я тяжело вздохнул и повернулся на бок. Глаза Фарри блестели в свете тусклого фонаря, будто за ними горел огонек.

— Надо узнать побольше об этом Приюте, — сдался я наконец. — А пока мой план — не попасться Волку или Сиплому в темном переходе.

— Не самый плохой план, конечно. — Фарри закутался в одеяло и буркнул: — Но моя роль в нем мне непонятна.

Мне и своя-то роль была не совсем ясна.

— Ладно, давай спать, — решил мой друг. — Что-нибудь придумаем.

Следующая пара дней прошла так спокойно, словно ничего и не случилось. По кораблю ползли жуткие слухи о теле твари, которую Балиар ан Вонк забрал на нижнюю палубу, но ни капли правды в них не было. Кто-то говорил, что теперь ночью по коридорам внизу ходит призрак замерзшего шамана с «Сына героев» и пугает механиков. Кто-то говорил, что трупы давно выбросили за борт. Яки в шутку предположил, что мясо усопшего колдуна нам скормил мастер Айз, чем вызвал очередной приступ ужаса у Шона, над которым теперь потешалась почти вся палубная команда, кроме разве что Громилы, не способного на насмешки, и Патта, тайно поддерживающего опасения Шона.

Странную статую поставили на холодный склад нижней палубы, и про нее никто, кроме Шона, не вспоминал. Разговоры все чаще крутились вокруг Приюта. Фарри ненавязчиво выяснял любые детали о затерянном во льдах поселке и позже во всех подробностях рассказывал мне. Он жаждал действия, мечтал о переменах. Путешествие на «Звездочке» давалось ему значительно труднее, чем мне. Его манило будущее.

А меня оно, наоборот, пугало. Страшно сказать, но эта корабельная жизнь была мне по душе. Трапезы в столовой под шутки и дружный гогот моряков. Работы по палубе, после которых мыслей почти не оставалось и хотелось лишь добраться до лежака. Темная вонючая баня раз в неделю, когда жар проникает до костей и ты забываешь о холоде там, снаружи.

Пару раз я сталкивался с Зианом, чувствуя, как ему противен один мой вид. Но меня он больше не задирал. Волк и Сиплый эти дни мне тоже не попадались. Можно сказать, дела пошли на лад.

Казалось бы…

В тот вечер я опять сидел у печи, вместе с еще бодрствующими моряками. Палубная команда старалась вести себя потише, чтобы не будить товарищей, заступающих в ночную смену. Когда загудела дверь в коридор — мы посмеивались над раскатистым храпом Яки, которого боцман Гайн Крюкомет Ойле проклял рулевыми вахтами, а Мертвец приучил спать где угодно, но только не за штурвалом. Так что Коротышка пользовался любой свободной минуткой, чтобы вздремнуть.

На кубрике появился Половой.

— Бауди, иди сюда.

Моряки словно и не заметили появления старшего матроса. В конце концов, он частенько так выдергивал кого-то на работы. Но я понял, что на сей раз все не так-то просто. Старший матрос смотрел куда-то в пол, и желваки на его скулах ходили как умалишенные. Что-то случилось.

— Да, мастер старший матрос? — сказал я, едва приблизился к моряку.

— Идем, — буркнул он. Что-то тревожило Полового. Он старательно прятал от меня глаза.

— А куда?

— Мать твою, не болтай. Идем!

Пожав плечами, я последовал за ним. Вместе мы прошли по коридору на камбуз, где колдовал мастер Айз.

— Отнеси ужин шаману, — сказал Половой.

— Оно уже носило. Может, не надо? — скептически отреагировал на это кок.

— Кто-то же должен кормить Балиара? А то он там околеет над своими книгами.

— Стюарды Ворчуна нам на что?

— Спроси об этом Ворчуна, а? Ты видишь тут кого-нибудь из его шакалов?

— Это — опять в драку влезет, — убежденно вздохнул толстяк Айз. — Пожалей его, что ли.

Половой промолчал, а я, получив в руки поднос с кастрюлей, почувствовал холодок на спине. Старший матрос так старательно не смотрел в мою сторону, что стало жутко.

— Иди, — буркнул Половой и прошел в столовую, где плюхнулся на ближайшую лавку, тяжело вздохнул и положил голову на руки. Он невероятно нервничал. Переживал и боялся того, что ждало меня там, внизу. Он знал, куда меня посылает. Знал, кто там будет.

Волк и Сиплый не забыли маленького юнгу.

Я хотел спросить у него, почему он отправляет меня одного, без Фарри, но в тот же момент стал сам себе противен. Мы оба знали ответ на этот вопрос. Озвучить его — значит признаться в собственной трусости.

— Чего встал? — поднял голову Половой и увидел, что я все еще торчу на камбузе с подносом в руках. Мы встретились взглядами, и он вдруг отчетливо понял, что я знаю. Губы старшего матроса дрогнули, глаза прищурились, и, поборов смятение, Половой рявкнул:

— Иди, мать твою!

И я отвернулся от него. Вышел из камбуза, чувствуя на себе сочувственный взгляд Айза, и свернул к трапу.

Кок даже без дара эмпатии уловил, что происходит нечто скверное. Он хотел меня остановить, но посмотрел на Полового и передумал.

«Ты знаешь, КТО тебя ждет».

Стало интересно — почему старший матрос так поступил? Ему угрожали? Его заставили? Или… Вдруг он по собственной воле послал меня туда? Вдруг он действительно хотел, чтобы Волк и Сиплый вправили мне мозги? Воспитали зазнавшегося юнгу.

На миг я даже пожалел о том, что тогда не стерпел плевка молодого шамана. Но только на миг.

Путь до нижней палубы пролетел в одно мгновение, и передо мною вновь оказался уже знакомый трап. Окунувшись в царство грохота и тьмы, я плотно сжал зубы и быстро зашагал по темному коридору. Будь что будет. Кто предупрежден, тот вооружен. Здесь, среди десятка мелких комнатушек и лабиринта узких переходов, меня не ждет ничего хорошего. Но в этот раз я буду осторожнее.

За мною кто-то шел. Я услышал его тяжелые шаги вскоре после того, как сошел с трапа. Остановился, обернулся через плечо и увидел Сиплого. Сердце екнуло, подскочило к горлу, но сам я ничем не выдал своих переживаний.

— Иди-иди, — почти ласково сказал абордажник.

Скулы свело от напряжения. Я вцепился в поднос, готовясь к тому, чтобы отбросить в сторону кастрюлю и использовать металлический лист как оружие. Половой-Половой… За что ты так со мною?

В следующем коридоре, ведущем к каюте шамана, стоял Волк. Почти на том же самом месте, где когда-то я столкнулся с Зианом. Абордажник прислонился к стенке и, скрестив на груди руки, терпеливо ждал. Увидев меня, офицер штурмовиков широко улыбнулся.

— Вот ты и попался, гаденыш.

— Не здесь, — просипел за моей спиной его товарищ. — Половой сказал, чтобы потише. Он сказал, что эта подсобка будет открыта, Волк. Для нашего дела, Волк.

Штурмовик кивнул, сдвинулся с места и пнул ногой дверь в какую-то подсобку. Та распахнулась.

— Заходи, — указал в темноту Волк.

— Никуда я не пойду.

— Не заставляй меня применять силу.

Я посмотрел на дверь шамана в конце коридора. Может, стоило закричать? Вдруг старик почувствует неладное?

— Его нет, — заметил мой взгляд Волк. — Тебя здесь никто не услышит. Давай, заходи. Ты ведь не хочешь, гаденыш, разозлить меня и Сиплого. Мы можем перестать быть добряками, а нам надо потолковать о твоем поведении, юнга. Оно нам очень не нравится. И сделать мы это хотим не в коридоре. Ага?

Я сглотнул подкативший к горлу комок и сделал шаг к двери. Светлый бог, да что с ними такое? Что Зиан про меня наговорил?! Стоил ли его синяк таких вот приключений?

— Хороший мальчик, — кивнул Волк и хищно улыбнулся. Он расслабился, поняв, что я не стану делать глупостей. Моя нога коснулась порога в темную комнату, дальний конец которой скрывался в черном небытии. Плечи словно одеревенели. Что я делаю? Что я, драный демон, делаю? Неужели я пойду на это так безропотно, словно тупоголовый снежный олень на нож забойщика?

— Чего встал? — подогнал меня Волк. Я обернулся на него и зло прищурился.

Котелок с обжигающим мясом попал ему прямо в голову. Взревев от ярости и боли, абордажник взбешенно шагнул ко мне, но я приложил его освободившимся подносом по лицу и отпрыгнул в сторону.

— Тварь! — взвыл офицер штурмовиков, стряхивая с себя волокнистое мясо бродуна и вслепую замахнувшись кулаком. Я уклонился от удара, но в тот же миг в проеме возник Сиплый. Мне показалось, будто меня приложили молотом. В глазах потемнело, и я спиной вперед влетел в комнатушку. При падении от столкновения с полом клацнули челюсти, чудом не раскрошив зубы.

— Он мой, Сиплый! Дай его мне! — По лицу Волка пошли красные пятна ожогов. — Пусти!

Я перевернулся на живот и встал на четвереньки, плохо соображая, где нахожусь. Слева и справа шипели паром трубы, здесь душно пахло сырыми тряпками. Я где-то уронил поднос и никак не мог понять, куда он делся, бестолково шаря по сторонам и натыкаясь только на грязь, на липкие лужицы смазки, на крошечные металлические детальки.

Инстинкт потащил меня в темноту узкой комнаты. Быстро перебирая руками и ногами, я слышал, как штурмовики идут за мной. В голове чуть прояснилось.

Что делать? Драный демон, что делать?! За что они со мной так?!

Волк не прекращал изрыгать витиеватые ругательства. Сиплый молчал, неторопливо шагая по пятам. Он наслаждался унизительным «бегством» жалкого шаркуна. Торжествовал, глядя на трусливую тварь, уползающую назад в помойную яму.

И в тот момент я сделал то, чего никак нельзя объяснить логикой или хотя бы зачатком разума. Мне нужно было спрятаться или нырнуть в темноту и найти хоть что-то, что помогло бы мне в схватке со штурмовиками. В конце концов, попытаться найти какой-нибудь другой способ выбраться из передряги. Но вместо этого я собрался с силами, встал на ноги и повернулся к преследователям лицом. Сжал кулаки. Проклятье, в тот момент для меня не было ничего важнее того, чтобы выжечь это противное наслаждение Сиплого из его души. Пусть даже ценой собственной жизни. Лейтенант изумленно хрюкнул.

— Ну, прощайся с жизнью. Сиплый, давай веревку. Хотел я по-хорошему, но не все можно прощать, да? — прошипел Волк.

Я бросился на него с кулаками, надеясь прорваться мимо штурмовиков в коридор. Тщетная попытка. Схватка шаркуна против ледового волка. Мои слабые удары прошли мимо цели: ошпаренный абордажник ловко блокировал их, а затем хакнул и пнул меня в живот. Задыхаясь, я рухнул на металлический пол. Мир покраснел, и мое сознание сузилось только до одного слова.

«Дыши!»

— Вот подходящая труба, Сиплый! — услышал я сквозь шум в ушах. — Вяжи.

Он еще раз пнул меня по ребрам.

— А ты кричи! Кричи, гаденыш! Твою мать, ты у меня закричишь!

— Отошел от него, — послышался спокойный голос из глубины комнаты. Волк и Сиплый изумленно застыли.

Я не видел, кто прятался в темноте узкой и длинной подсобки, но почувствовал, как кто-то подошел ко мне, бесцеремонно перешагнул и остановился между мною и штурмовиками.

— А теперь слушайте очень внимательно, — с угрозой заговорил человек. Я повернулся на бок, чувствуя, как болят на вдохе ребра. Надо мною несокрушимой горой возвышался бородатый Торос.

— Игра закончилась. Этот щенок под защитой Неприкасаемого.

— Это не твое дело… — попытался сказать Волк, но бородатый воин ордена его прервал:

— Теперь это дело Тороса.

Волк хотел что-то еще сказать, но тут мой заступник шагнул вперед, словно танцуя. Я даже не увидел, что он сделал, но оба абордажника, стоявшие плечом к плечу, рухнули на колени и скорчились от боли.

— Торос тоже умеет не оставлять следов для Мертвеца и капитана, — сказал Неприкасаемый. — Торос многое умеет. Вы не знаете и десятой части, как можно покалечить, и даже Лис не разберется, что случилось. Вы считаете себя прожженными мерзавцами, да? Так поверьте, вы — ничто рядом с Торосом.

Голос воина звучал мягко и успокаивающе, а его манера говорить о себе в третьем лице навевала трепет.

— Щенок теперь принадлежит Торосу. Если Торос только почувствует, что вы к нему подошли, — он сделает страшное. С обоими, даже если второй будет не виноват. Это доходчиво?

Волк и Сиплый внимали Неприкасаемому с яростью, обидой и страхом. Они понимали, что Торос не шутит.

— Торос считает до пяти, и вас тут не видит. Раз.

Сиплый поднялся на ноги быстрее Волка. Попятился. Его приятель неотрывно смотрел в лицо Торосу, и страха в нем было все меньше.

— Два.

— Идем. — Сиплый потянул Волка за собой. — Прости, Торос, мы не знали, что ты заинтересован в мальчике.

— Три.

Волк рывком встал на ноги, лицо его перекосила жуткая гримаса. С губ вот-вот хотело сорваться что-то обидное.

— Четыре.

Торос покачнулся на носках, его кожаные сапоги заскрипели. Сиплый просто выдернул Волка из подсобки.

— Пять.

Окончив счет, Торос повернулся ко мне.

— Спасибо, — выдавил я из себя.

Неприкасаемый осматривал меня, как заводчик разглядывает доставшегося ему оленя.

— Половой знал, что вы будете тут?

Он кивнул.

— Знаешь, что важнее всего для бойца? — вдруг спросил Торос и, не дождавшись моего ответа, произнес: — Не бояться ударить первым. Только из такого и получится воин. Ты не боишься.

— Почему вы это сделали? Почему помогли?

Неприкасаемый мотнул головой:

— Без разговоров. На сегодня все. Торос поговорит с Половым.

Он вышел из подсобки, оставив меня на полу. Я увидел поднос в трех шагах от меня, добрался до него на четвереньках и, чувствуя боль в ребрах, поднялся. Что бы сейчас ни произошло — меня ждет уборка коридора и выражение лица Айза, когда я поднимусь за «добавкой».

Поднимая с пола кастрюлю, я вдруг понял, что улыбаюсь.

Глава шестая Стюарды «Звездочки»

Труп Кунни, преданного стюарда капитана Дувала, нашел боцман Крюкомет. Офицер, старательно избегающий появляться на общей палубе и предпочитающий просто выдергивать к себе старших матросов для инструкций, направлялся в гальюн, когда наткнулся на тело бедолаги. Тревоги мастер Ойле поднимать не стал и постарался обставить происшествие как можно тише.

Однако я и Фарри оказались свидетелями того, как двое абордажников протащили мертвеца по техническому коридору, миновав камбуз, столовую и общую залу, в сторону лазарета. Мы бы и не увидели ничего, но шлюз в столовую был открыт.

Следом за ними шел мрачный Дувал собственной персоной. Посмотрел на нас и напряженно нахмурился, затем махнул рукой кому-то в коридоре в нашу сторону и исчез вслед за штурмовиками.

— Ох, если Шон узнает, — с легкомысленной улыбкой сказал мне Фарри. Я подавленно промолчал, чувствуя напряженную ауру капитана и абордажников. Не стоило быть гением, чтобы проникнуться их тревогой. Прошло всего несколько дней с того момента, как мы оставили во льдах опустевшего «Сына героев».

— Гнилая селезенка, что вы тут вообще делаете? — заглянул на камбуз сам Крюкомет. — Какого демона шлюз в коридор открыт?!

— Вахта, мастер Ойле! Душно стало, мы приоткрыли проветрить.

Боцман сплюнул, уставился на меня.

— Молодое мясо? — хмыкнул он.

Мы закивали, понимая, кого назвали мясом.

— Лиса не видали? — чуть смягчился боцман.

Я развел руками, почти синхронно с Фарри. Сумасшедший лекарь, сбежавший из какой-то гильдии, был одним из самых забавных существ на корабле. От побудки до отбоя он прятался в темных углах палуб, выбираясь на свет только от удара по «обеденному» рельсу. Не знаю, как его терпел капитан, но Лис даже не скрывал того, как не хочет работать. Однако если широколицего бледного лекаря все же находили — то он покорно выполнял то, что от него требовал Дувал. Выполнял блестяще, утирая нос своему коллеге-самоучке Квану, а после вновь прятался.

— Драный демон, — процедил Крюкомет, глянул куда-то в коридор. — Держите язык за зубами, пока кто-нибудь из доков не обследует бедолагу Кунни. Вы ничего не видели. Ясно? Если хоть что-то пискнете — покалечу. А теперь марш на кубрик и не вылезать, пока я не приду. Половому передадите — личное распоряжение Крюкомета. И повторяю: пасть зашили себе и забыли, что вообще умели видеть и говорить.

Мы поспешили заверить его, что все понимаем и он может не беспокоиться. Боцман посмотрел на нас, размышляя, а затем с глухой руганью пошел куда-то в сторону кормы разыскивать Лиса. Наш второй медик, унылый Кван, никуда из лазарета не выходил, являя собой полную противоположность гильдейского профессионала. Он работу свою любил, я знал это, но все остальное его расстраивало и вгоняло в смертельную тоску. Капитан не слишком-то доверял самоучке, предпочитая консультироваться у Лиса. Но иногда выбора не было. Иногда гильдейский лекарь прятался очень хорошо.

На кубрике маялись бездельем несколько моряков, встретивших нас только взглядами. Среди них я увидел глыбу Громилу, воцарившегося у печи, и насупленного Саблю. В полном молчании мы прошли к своим лежакам, и я вдруг отчетливо понял, что не знаю, как себя вести. Мне почему-то представилось, как кто-то из моряков, например Патт, вдруг спрашивает: «А не знаешь ли ты, Эд, что случилось страшного у нас на корабле?»

И я замираю, с одной стороны скованный приказом Крюкомета, а с другой не желая никому врать. Меня рвет на части два правильных чувства, но я должен выбрать между ними, и любой выбор означает окончательную утрату чести.

Плюхнувшись на свою койку, я тяжело вздохнул и посмотрел на Фарри. Вот кому все терзания были далеки и неинтересны. Рыжеволосый паренек с охотцей забрался под одеяло, повернулся на живот и, подложив под подбородок руки, уставился на спины моряков у печи. Он искренне радовался свободной минуте.

Фарри даже не думал о том, что смерть стюарда как-то может быть связана с «Сыном героев». А если и думал, то ни капли не волновался. Мне стоило поучиться у него такой выдержке. Повернувшись на бок, я зевнул.

Вообще стюарды официально являлись частью палубной команды. Но я до сих пор не знал, сколько их у нас на самом деле. Наверное, по числу старших офицеров? Один у Старика, один у Мертвеца, один у капитана, разумеется. Скорее всего, у Крюкомета есть. Может быть, у Шестерни, изуродованного лидера механиков. Пять человек всего? У Балиара есть Зиан — и стюард и ученик. Получается, что все. Вообще я почти не встречал «избранных» моряков, прикрепленных к услужению офицерам, за пределами первой палубы. Они даже спали неподалеку от хозяев. Но зато и работой по кораблю их не нагружали.

Странная и непонятная мне жизнь. Она казалась мне унизительной. По мне, лучше быть самым последним из драящих палубу моряков, чем первым среди слуг. Но, как я понял, здесь выбирать не приходится. Все решают старшие матросы. Если Половой, Яки и Ворчун выберут кандидата, тому ничего не останется, кроме как подчиниться.

Или дезертировать.

После смерти Кунни, что бы ее ни вызвало, капитану потребуется новый слуга. Я оглядел кубрик, размышляя, на кого падет выбор сурового Ворчуна. Седобородый старший матрос, отвечающий за стюардов, единственный, кто жил с нами на второй палубе. На общий кубрик он заглядывал довольно регулярно, в основном чтобы переброситься парой слов с Половым и поглазеть на матросов. Всегда, абсолютно всегда угрюмый Ворчун прикидывал, кем и когда можно заменить того или иного стюарда. Интересно, кого он выберет на замену Кунни?

Меня передернуло. Что, если он вдруг выберет меня? Хотя… Тогда я постараюсь стать самым ужасным слугой на корабле. Буду разбивать, разливать и быть крайне неаккуратным. Айз подтвердит, что я это умею, да-да.

«Какая разница, кого выберет Ворчун, Эд? На корабле поселилась Смерть. Она уже прячется где-то в темных коридорах. Кунни лишь первый снег перед зимними ураганами. Потом придет очередь остальных. И твоя очередь, Эд. Твой черед обязательно настанет».

Драный Шон. Страхом, оказывается, можно заразиться.

О том, что умер Кунни, объявили ближе к вечеру. Капитан лично вышел в столовую, вместе с жаждущим бегства Лисом и скорбным Кваном. Собравшаяся за столами команда настороженно следила за Дувалом, а тот раскатисто, зычно рассказал историю о том, как долго болел его стюард, прежде чем Темнобог призвал его. Он не врал, и уверенность в голосе Грома успокаивала даже меня, видевшего его подозрения сегодня утром.

Доктор Кван кивал в такт словам капитана и думал о смерти. Длинные пальцы лекаря-самоучки играли с металлическим стержнем, катая его между костяшками. Его коллега Лис отчаянно маялся, изнывая от необходимости стоять здесь и сейчас, пока наконец ему не надоело:

— Все умирают. Никто не вечен. Можно я уже пойду?

Несколько десятков возмущенных взглядов пронзили медика насквозь, но тот их не заметил.

— Жизнь скотски устроена, друзья мои. Рано или поздно в человеке что-то ломается, и он прекращает быть. Это обычная ситуация, ее…

— Заткнись, Лис! — оборвал его капитан. — Прояви хоть немного уважения к покинувшему нас…

— Ох, простите, я был немного груб. Позвольте, я откланяюсь и отправлюсь в темный угол, чтобы до скончания веков предаваться плачу о безвременной кончине столь славного человека? — ядовито проговорил Лис. — Это ведь самое полезное дело, которое каждый из нас теперь может сделать!

Ненависть команды можно было резать на куски и раскладывать по тарелкам.

Мертвец зашевелился в своем углу, рассеянно перебирая законы и выискивая в них лазейку, по которой можно было наказать наглеца. Но, не найдя, забыл о происходящем.

— Не боишься в темном углу сам безвременно «окончиться», Лисичка? — подал голос Буран.

Капитан занервничал. Мертвец поднял голову и нашел пустым взглядом бунтаря.

— Все, Лис, свободен. Буран, на этот раз прощаю.

Лекарь широко улыбнулся Неприкасаемому, но ничего не ответил и вышел из столовой. Стоящий в проходе Крюкомет даже не попытался уступить ему дорогу, отчего доктору пришлось повернуться боком и протиснуться мимо мрачного боцмана.

Раньше я думал, что на корабле не любят Зиана. Думал, что недолюбливают самого Крюкомета за его очень тяжелый характер. Считал, что Волк и Сиплый стоят на пьедестале отвратительнейших созданий. Но сейчас на первое место взгромоздился широколицый Лис. И ведь в нем не было злобы, только раздражение и убежденность в собственной правоте. Исключительная убежденность. Омерзительная!

— Проводим же в последний путь нашего старого Кунни, — громыхнул капитан, на лице которого царила истинная скорбь. — Он был хорошим человеком и отличным, клянусь печенкой, стюардом. Лучшим стюардом, уж простите меня!

Я заметил, как седоусый Ворчун пробрался сквозь толпу к Половому и что-то спросил. Старшие матросы оба, словно сговорившись, посмотрели в мою сторону. В висках застучали молоты, и я мигом забыл про возмутительное поведение доктора.

— Давайте соберемся на нижней палубе и попрощаемся с ним, — закончил наконец Гром.

Молчаливые моряки по одному покидали столовую, отправляясь по освещенным коридорам на нижнюю палубу. Ледоход давно уже остановился, и я слышал, как гудят приводы, опускающие гигантский грузовой трап на корме.

Кунни положили в выдолбленную под прикрытием древнего тороса яму, затем аккуратно заложили его тело кусками серого льда. Я ждал, что Балиар начнет обряд прощания со старым стюардом, но тот лишь кутался в шкуру, наброшенную поверх парки, и задумчиво смотрел куда-то вдаль.

— Почему шаманы без масок? — тихо спросил я у Фарри. Тот пожал плечами, зато мне ответил Шон, стоящий, оказывается, прямо за моей спиной:

— У странников Пустыни другие порядки. Мы все мечены Темным богом, нам нет нужды просить о чем-нибудь у него. Он и так нас ждет.

Говорил он спокойно, даже чуточку задумчиво. А душа его ныла от страха и отчаяния. Я даже обернулся на него. Лицо моряка закрывал шарф, оставив лишь щелочки для глаз.

— Он был стар, Шон, — сказал я.

— Я понимаю! — с натянутым весельем ответил тот. Бросив странный взгляд на капитана, пират нервно передернулся.

— Жалко прощаться с тобой, Кунни, — громко пробасил Гром. Его глубокий голос мигом оттеснил гул снежной пустыни, даже далекий стон льдов притих, будто вслушиваясь в слова пирата. — Жалко, но все мы рано или поздно уйдем на дно.

Команда окружила ледяную могилу. Кто-то притопывал от холода, кто-то шмыгал носом, но при этом все действительно провожали товарища, а не отбывали повинность присутствия. Меня немножко подташнивало от липкого страха Шона, однако я остро чувствовал торжественность момента. На севере, среди льдов, смерть всегда таится где-то неподалеку. И ты об этом знаешь, всегда знаешь! Можно сказать, ты к ней привык, но каждая встреча с небытием — это по-прежнему прикосновение к неведомому. К непостижимому.

Я прерывисто вздохнул, чтобы прогнать черные мысли, и уставился на капитана. Гром держал в левой руке факел из тряпок, пропитанных энгу.

— Пора, — наконец произнес он.

Скотти и Грэг по знаку капитана полили могилу топливом Пустынь, бережно расплескивая его из железных канистр, и вернулись в круг.

— Пусть Темный бог будет добр к тебе, Кунни. — Гром щелкнул огнивом.

Пламя вспыхнуло с первой искры, чадя черным дымом. Капитан несколько мгновений стоял молча, а затем поджег могилу. Лед зашипел, тая. Голубой огонь скользнул по выломанным кускам, плавя снежную броню и разгораясь все больше. Люди отошли чуть назад, пустив вперед Громилу с ведром пожарной смеси. Тот, и без того здоровый, в бурой шубе казался еще больше. Неуклюже бродя вокруг могилы, он пристально следил за огнем, не давая ему перекинуться за пределы могилы.

Глядя на то, как пламя то оживает, то гаснет, я вспоминал легенду о порабощенных шаманах Журга Безумного, желающих спалить всю Пустыню и таким образом растопить вечный лед. Много дней и ночей они заполняли вырытые кратеры энгу, сменяя друг друга, едва кончались силы, чтобы через несколько часов тревожного сна вновь приступить к чарам. Большинство околдованных шаманов погибло, надорвавшись, но некоторым удалось сбросить с себя магию Безумного и сбежать из проклятого места. В конце концов у карьеров остался только один кудесник, сам Жург. Тот, кто собрал шаманов вместе, тот, кто пронес мечту о новом мире через всю свою жизнь. Он-то и совершил дело всей их жизни — щелкнул огнивом, поджигая море энгу.

В сказке говорилось, что пламя поднялось до небес, прогнав оттуда Светлого бога. А сама Пустыня в тех краях горела два дня, но с каждым часом пламя ее становилось все слабее и слабее, пока наконец вся энгу не выгорела окончательно. Вода, дающая силу пламени, поглотила многодневные запасы шаманов и победила их магию. Ничто не способно победить стужу Темного бога.

Но у печки, в зале палубников, рассказывали разные истории. Говорят, немного пролитой энгу способно погубить любой корабль. Поэтому в каждом углу ледохода стоят бочонки с пожарной смесью, заботливо заготовленной шаманами.

Весь мир держится только на ледовых колдунах… На таких, как Зиан… По-моему, это неправильно.

Интересно, а что стало с Жургом? В конце легенды говорилось, что он ушел во льды, чтобы найти других шаманов и повторить попытку. Но что случилось на самом деле?

Вдалеке загрохотал лед. Оглушительный треск прокатился от горизонта до горизонта, оторвав меня от размышлений. Я моргнул, чувствуя, как смерзлись ресницы, шмыгнул носом и постарался думать о Кунни, которого встречал лично только во время уборочных вахт. Возясь с тряпками и ведрами на первой палубе, вылизывая там коридоры и каюты, я иногда чувствовал на себе взгляд рябого стюарда. Старик никогда со мной не разговаривал, но смотрел всегда очень странно. С какой-то неприязнью и, по-моему, завистью. Не знаю почему, думаю, жизнь стюарда меняет человека. Ты вроде бы и возвышен, но…

Всегда есть «но».

Над могилой поднялся густой пар. Едкий, душный. Он мигом превращался в изморозь и оседал на одеждах моряков. Верхние льдины плавились, и вода заливала щели между кусками, превращая стихию вокруг мертвеца в монолит. Теперь до старины Кунни не доберутся волки или львы. Теперь он останется во льдах навечно. Возле угасающего огня недвижимо застыл Громила, его шарф покрылся инеем. Здоровяку было грустно.

Первыми с места прощания ушли офицеры, а за ними потянулись и остальные. Нехорошо в этом признаваться, но я чуточку обрадовался концу церемонии. Сейчас, конечно, мне стыдно за того себя. Сейчас я легко могу представить себя на месте человека, прожившего долгую жизнь и оставившего после смерти лишь облегчение юнги. Но тогда все было много проще.

Ворчун и Половой остановили меня сразу же наверху трапа. Мой одноглазый начальник едва сдерживал бешенство, а Ворчун, недовольно поджав губы, старался на соратника вообще не смотреть.

Сердце екнуло…

— Лавани, Бауди. — Половой кивнул и отошел чуть в сторону от прохода, чтобы не мешать команде подниматься на борт. Ветер задувал в недра ледохода колючую снежную крошку.

— Да, мастер Половой? — угрюмо спросил я, понимая, о чем пойдет разговор.

— Тебя переводят в стюарды, — буркнул одноглазый моряк, и я с изумлением и постыдной радостью обнаружил, что старший матрос указывает не на меня, а на Фарри. У того же отвисла челюсть.

— Эм… А… — забубнил мой друг. — А если я…

— Приказ капитана, сынок, — с ноткой презрения проскрипел Ворчун. — Он тебя сам выбрал.

— Гром, конечно, молодец. У меня на палубе народу не так уж и много, чтобы так юнгами разбрасываться. — Половой злился. — С какого гнилого железа мы нанимаем юнг, если мне на вахту ставить некого?!

— Скажи это капитану, а? — фыркнул Ворчун. Старшие матросы обменялись злыми взглядами. В стенах вдруг затрещали механизмы, поднимающие кормовой трап. Я с нетерпением покосился на Пустыню и серые зубья льдов, торопя тот момент, когда металлический лист закроет меня от ветра и хмурого неба.

Нет, ну надо же! Фарри — стюард. Я не удержался от глупого смешка, вспоминая злоключения приятеля в Снежной Шапке. Его «везение» Дувал, несомненно, оценит. Я беззлобно предвкушал возможные истории счастливой звезды моего друга. Если бы Ворчун выбрал меня — я бы бил и ронял все специально, со зла, чтобы капитан выбрал себе другого стюарда. Но в случае с Фарри это ведь не будет случайностью. Это будет нормой, законом жизни, правилами Лавани.

Судьба недолюбливала моего неунывающего приятеля, а тому словно и дела до нее не было. Даже сейчас, поборов изумление, он с восторгом отнесся к идее Ворчуна. Но пока этой радости не показывал.

— Что это за смешок был, Бауди, ледяная ты зараза? — уставился на меня Половой.

— Простите, старший матрос, — потупил я взгляд, едва сдерживаясь от неуместного смеха. Моряк неодобрительно покачал головой и проговорил:

— А тебя, как я понял, забирают в абордажники.

Я опешил, сразу вспомнив о Волке и Сиплом. Веселье мигом улетучилось.

— Как так?!.

Увидев мой испуг, Половой чуть смягчился:

— Не сразу. С тобой будет заниматься Торос, и он скажет, когда ты будешь готов войти в абордажную команду. До того момента живешь у нас. Тренируешься у них. Завтра утром после побудки найди Тороса на первой палубе.

— Оледенеть можно, — присвистнул Фарри. — Просто оледенеть…

Глава седьмая «Главное — что сказал Торос»

На первой палубе, где помещения отапливались от центрального котла с помощью труб и циркулирующей по ним разогретой смеси, совсем не пахло энгу. Для обитателей второго уровня, где обогрев шел в основном при помощи печей, едкий аромат топлива давно уже стал привычным. Стоя на полинявшей ковровой дорожке, я наслаждался отсутствием доставучего запаха и собирался с силами.

Штурмовики еще спали, а где-то внизу вахтенный матрос торчал возле сигнального рельса и сонно следил за хронометром, отсчитывая последние минуты. Вообще мне сказано было подойти к каюте Неприкасаемых после побудки, но так вышло, что я проснулся раньше и долгое время лежал с открытыми глазами, нервничая и переживая за грядущую встречу. Я — абордажник. Если бы моими командирами не должны были стать Волк или Сиплый — мысль могла бы быть приятной. Если бы…

«Они не забудут, Эд. Ничего не забудут. И тебе никто не поможет, потому что твоим долгом станет выполнять их распоряжения. Подчиняться им. Покорно, безропотно. Тебе нравится эта идея, Эд?»

Торос, сам того не ведая, вытолкнул меня на талый лед. Но пойти против его «распоряжения» я не мог. И дело было даже не в чудесном спасении и моей благодарности за него… Вернее, не только в этом. Приказ есть приказ. Конечно, законы на корабле поворачивались в любую сторону, но самый строгий мой судья — совесть. И именно она не позволила бы спокойно спать, вкручивая в виски противную мысль, что я такой же, как и все обитатели «Звездочки». Что я так же, как и они, плюю на правила и считаю это нормальным.

Интересно, что будет, если Волк или Сиплый поймают меня в коридоре? Я живо представлял себе нашу встречу и, проклятье, испугался ее. Все равно испугался, несмотря на защиту Неприкасаемых. Мне казалось, что едва я ступлю на трап, ведущий на первую палубу, — мне навстречу выйдет изуродованный командир одного из отрядов ледовых штурмовиков и хищно улыбнется, отцепляя от пояса зазубренный нож. Так что самым большим испытанием для меня был этот злосчастный подъем наверх и коридор. Их необходимо преодолеть. Один раз. Всего один раз, потом будет легче.

Полежав некоторое время без сна, глядя на черные тени от печи, пляшущие поверх намалеванной на потолке женщины, я выполз из-под одеяла, осторожно оделся, стараясь не разбудить кого-нибудь из товарищей, и прокрался к выходу. Чем раньше сделаю то, что меня страшит, — тем легче будет потом.

Так я и оказался здесь, на первой палубе. Из-за дверей в каюты слышались храп и сонное бормотание штурмовиков. Где-то что-то позвякивало. Легонько дребезжала лампа шаманского фонаря чуть дальше по коридору. Неужели это место когда-то станет моим домом?

Удивительно, но в тот момент я совсем не думал о будущем. О компасе, о Барроухельме и инструментарии Лунаре, которых «завещал» мне умирающий шаман из оставшейся в прошлом жизни. Наверное, я сжился со «Звездочкой». Этот нехитрый быт последних недель нес с собой некую стабильность. Теплое, безопасное место. Мне не хотелось ничего в нем менять. Одержимость черными капитанами как-то приутихла, затаившись в уголках души. Время для ее пробуждения еще не настало. Говорят, плохо так думать. Но что поделать, после тяжелой зимы я радовался относительному покою.

Если не вспоминать о Зиане, Сиплом и Волке.

Я обернулся. Офицеры селились ближе к носу, коридоры к их каютам расходились на перекрестке шагах в пяти от меня. А тут, у входа на палубу, жили простые абордажники. Одним из которых мне грозило стать. Невероятно…

Едва я оказался у каюты Неприкасаемых, схоронившейся в тени у входа в тренировочный зал, как у трапа послышались шаркающие шаги. Нырнув в темный угол, прочь от света шаманского фонаря, я прижался к стене, не желая, чтобы кто-нибудь увидел меня здесь до побудки. Жалкого, испуганного и чуждого первой палубе.

Цепляясь изуродованной рукой за поручни, у трапа стоял Шестерня. Не знаю, какая травма так искалечила боцмана инструментариев. Но честное слово, для того чтобы повторить злую шутку природы, нужно было заставить бедолагу втянуть голову в плечи, а затем прошить его стальным стержнем от плеча до плеча и двумя-тремя ударами кувалды загнуть левый край чудовищной «шпильки» вверх. Затем стесать ему половину лица, при этом сохранив глаза и полностью уничтожив нос. Выбрить одну половину головы наголо, а на другой оставить грязные седые лохмы. Лицо боцман обычно скрывал под маской, но один раз я видел его без нее. Поверьте, это зрелище еще не раз приходило ко мне в кошмарах.

Шестерня даже ходил с трудом, приволакивая ногу.

Не знаю, что заставляло капитана держать на борту такое бесполезное чудовище. Я боялся боцмана-калеку и старался оказаться как можно дальше от него, если изуродованный механик появлялся поблизости и приносил с собой мир боли и отчаяния. Но несмотря на вечные муки, Шестерня держался. Невзирая на страдания, он обладал невероятной волей к жизни и фанатичной надеждой, что когда-нибудь все изменится. Когда-нибудь он станет прежним. Что когда-нибудь его уродство пройдет.

Мое сердце сжималось от грусти и понимания тщетности таких надежд.

Шестерня постоял у трапа, сипло переводя дыхание, а затем поковылял куда-то в сторону офицерских кают. Я перевел дыхание, радуясь, что монстр не заметил во тьме испуганного юнги. На лбу проступил пот.

— Ну и трус ты, Эд, — тихо-тихо проговорил я. Одними губами, честно. Но меня услышали.

Дверь в каюту Неприкасаемых лязгнула, открываясь, и равнодушный голос спросил:

— Что ты тут делаешь?

Сердце так скакнуло в груди, что стало больно. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, и в тот же миг вахтенный матрос на камбузе заколотил в рельс.

— Я… Это…

Буран облокотился плечом о косяк и уставился на меня, подбрасывая кинжал. Сталь послушно крутилась в воздухе, мерцая в свете шаманского фонаря, и безошибочно возвращалась в ладонь Неприкасаемого.

— Мне Торос сказал. Точнее, мне сказал Половой, что Торос сказал. Что… Когда. Вчера он. Ну когда Кунни, — замямлил я, растерявшись. Отпрянул от стены, выходя на свет.

Буран кивнул:

— Итак, это прекрасное утро принесло нам сразу два вопроса. Первый — что сказал Половой. Это я смог понять из твоей потрясающей речи. Осталось главное — что сказал Торос. Я внимаю тебе.

Тонкие губы воина искривила улыбка.

— Дыши глубже, соображай яснее. Это несложно. Давай подышим вместе, раз-два. Раз-два. Ну?

Он нахмурился:

— Почему ты не дышишь вместе со мною, юнга? Ты замыслил недоброе?!

Неприкасаемый пребывал в хорошем расположении духа и наслаждался моей оторопью, а я просто не мог найти слов. Потом, много позже, я бы смог дать ему с десяток остроумных ответов на эти реплики, но к тому времени их стало бы значительно больше. Угнаться за языком Бурана невозможно.

— Хватит, Бур, — громыхнуло из каюты. Торос очень своевременно пришел мне на помощь. — Если это юнга, то тащи его сюда.

В каюте Неприкасаемых могли жить человек шесть, это точно. Просторная, ярдов десять в длину и четыре в ширину, коробка без каких-либо украшений на серых стенах и с чистыми, серыми же шкурами на полу. У дальней переборки на прикрученных стойках расположился арсенал (коллекция была поменьше, чем в каюте капитана, но не оставалось никаких сомнений — здесь клинки, топоры и алебарды висят не для красоты) и несколько приспособлений для тренировок вроде щита для метания ножей, турника и ощетинившегося трубами манекена. Совсем рядом с дверью приютились прикрепленный к полу столик со вложенными друг в друга мисками и два простеньких табурета, в углу на крюках аккуратно висела одежда. Ничего лишнего, ничего для услады глаз. Обитель воинов, которым нет дела до чего-то, кроме сражений.

Аскетичные кровати Неприкасаемых располагались у противоположных стен, отчего пространства в каюте казалось еще больше, чем на самом деле.

Хотя какая это каюта… Небольшой зал, в котором легко могут сойтись в учебной схватке два-три человека. У Неприкасаемых хорошая фора перед прочими штурмовиками Грома. Каждый день у них в противниках элитный боец древнего ордена. Хищный, ловкий, сильный.

Мне захотелось посмотреть на тренировочный поединок Тороса и Бурана.

Пахло благовониями. Я заметил плошку с тонким дымком на столе, за мисками. Редкая и дорогая штука, которую можно купить только у тех торговцев, что связаны с Берегом. А еще здесь было тепло. Равномерно тепло, а не очагами, как у нас на палубе, где большой зал обогревался печками, а в некоторых углах на стенах проступал иней. Даже в коридоре иногда ощущались веяния вездесущего холода. Здесь ему места не нашлось.

Торос сидел на кровати и выглядел совсем невыспавшимся.

— Топаешь громко, юнга, — сказал он. — Но ничего. Торос когда молодым был — тоже не думал, как ходит. Все мы дураки в молодости.

— Эй-эй-эй! — протестующе возмутился Буран, он захлопнул дверь и развел руками. — Я никогда не был дураком!

Кинжал опять взлетел в воздух, а затем Неприкасаемый одним движением ловко перехватил клинок и вогнал его в специальные ножны на поясе.

— Я всегда был обаяшкой.

Торос никак не отреагировал на шутку приятеля. Он грустно вздохнул, будто не знал, что со мною делать. Сгорбившийся здоровяк перед крохотным мальчишкой. Чем-то он напоминал мне Эльма, до того как гончие оторвали тому руку.

— Мастер Половой сказал… — Я решил прервать молчание и объяснить, зачем пришел.

— Тихо, — прервал меня Торос. — Успеешь еще. Отожмись-ка.

— Простите? — не понял я.

— Ляг на пол и отжимайся, пока Торос не решит, что тебе хватит. — Как же странно звучала речь бородатого воина. Что заставляло его так упорно говорить о себе как о другом человеке?

— Зачем?

— Строптивый какой. Тебе непросто с ним будет справиться, мой бородатый друг, — прокомментировал это Буран. Он отвернулся от меня и принялся разминаться.

— Торос хочет увидеть, на что ты способен, — терпеливо пояснил Торос. — И советует забыть о вопросах вроде «зачем». Он прекрасно понимает, откуда они берутся. Сам такой был. С первым учителем в ордене отношения у Тороса не сложились именно по этой причине.

— Он его, кстати, прикончил, — вклинился Буран. — Жестоко.

Торос бросил на друга тяжелый взгляд:

— Не лезь, ладно?

— Ладно-ладно!

— Спасибо. Так вот, юнга, если хочешь стать хорошим абордажником, ты должен помнить одну вещь. Командир всегда прав. Если он дал тебе приказ, значит, тот должен быть выполнен. Значит, у командира есть план.

— Но я не хочу быть абордажником.

Буран остановил разминку, обернулся к нам с деланым изумлением на лице.

— Я должен видеть это, будь я проклят! Я должен это видеть! — восторженно протараторил он.

Торос моргнул раз, другой. В нем колыхнулось недовольство.

— В следующий раз рядом никого может не оказаться, — наконец промолвил бородатый воин. — Думаю, что если ты получишь парочку уроков, то сможешь постоять за себя и сам.

— Я очень благодарен вам за помощь, мастер Торос. Но я не хочу быть абордажником, — признался я.

Неприкасаемый плотно сжал губы, осуждающе покачал головой:

— Какая разница, чего ты хочешь, юнга? Контракт подписывал?

Он дождался моего неловкого кивка.

— Значит, должен понимать, что, если тебя назначат убирать помои за шаманом, — ты должен будешь убирать. Если сказали, что пойдешь в абордажную команду, — значит, пойдешь! Старик лично беседовал с капитаном о твоем переходе в абордажную команду. Кто ты против слова Старика?

Злить того, кого боятся Волк и Сиплый, неблагоразумно. А Старик точно не поймет, если юнга решит, будто может ставить старшего офицера в неловкое положение перед капитаном.

— Вы не научите меня против воли. Я не хочу подчиняться Волку! — буркнул я.

Торос вдруг посветлел лицом:

— Вот оно что. Торос никогда не умел хорошо говорить. Всегда непонятно объяснял. Драться ему удавалось лучше. Теперь понятно, почему сопротивляешься! Ну, сияй Светлый бог вечно. Ты не будешь подчиняться Волку.

Я непонимающе посмотрел на Неприкасаемого с немым вопросом в глазах: «Как?»

— Совсем оледеневший щенок тебе достался, брат. А я говорил, что ты бы еще его на коленях встретил и с мольбами слезными. Пожалуйста, мальчик из снегов, стань моим учеником, — криво улыбнулся Буран. — Помнишь ли ты, могучий юнга, песни бардеров о бродячих Неприкасаемых, которые пересекают Пустыню, восстанавливая справедливость? Одинокие фигуры проявляются в пурге, чтобы найти какого-нибудь мальчика, и через неделю тот уже может свергать губернаторов и крошить врагов десятками. Помнишь?

Я и вправду слышал такие истории.

— Это вранье, юнга. Поверь мне. — Буран вернулся к разминке.

— Ты перейдешь под командование офицеров абордажной команды только после того, как Торос из ордена Неприкасаемых закончит твое обучение. Когда он решит, что оно закончено. Отжимайся, — сказал Торос и встал наконец с кровати. Сунул ноги в пушистые унты.

Я стал отжиматься. Честно говоря, до этого момента мне не доводилось заниматься бесполезным, на мой взгляд, делом. Я видел, как кое-кто из моряков начинает утро с зарядки, видел, как на спор кружат «лестницы» абордажники, соревнуясь между собой и запуская серии отжиманий от одного до восьмидесяти и обратно. Но сам не пробовал, как бы дико ни звучало такое признание. Но до того момента, как оказался на полу каюты Неприкасаемых, — был уверен, что смогу проявить себя достойно. Ведь ничего сложного в этом нет. Сгибай да разгибай руки. Но после четвертого десятка я стал понимать, что устал. Заныли мышцы, зажглись сокрытым пламенем. Дыхание стало сбиваться.

Торос стоял надо мною и угрюмо молчал. Буран кружился в разминке, искоса наблюдая за моими отжиманиями, и снисходительное внимание Неприкасаемых подстегивало, врать не стану. Будило злость.

С каждым разом налившиеся металлом мышцы работали все медленнее, с меня лил пот, но я не останавливался. Медленно, очень медленно, скрипя зубами, чувствуя, как дрожат руки, я боролся с желанием растянуться на шкуре и просипеть: «Все».

Интересно, как бы повернулось, если бы так оно и случилось? Бессмысленно гадать, но нет-нет да пробудится в голове такая мысль. Что было бы, если…

Если…

Наконец я упал, не удержавшись. Уголок компаса больно впился мне в грудь, и я одеревеневшими руками уперся в пол, рванулся раз-другой. Перевел дыхание, попытался еще раз, но мышцы отказывались мне подчиняться. Из горла сам собой вырвался глухой рык, я зажмурился, стараясь представить, как сила переливается в измученные руки. Как тело поднимается вверх. Назло снисхождению Неприкасаемых.

И мышцы послушались. Грудь оторвалась от шерсти, острый угол компаса перестал терзать ребро. Руки дрожали как в лихорадке, глаза заливал пот, но я старался. Изо всех сил старался. Локти ломило от боли, пресс как окаменел и грозил растрескаться от напряжения. Еще чуть-чуть! Совсем чуть-чуть!

«Нет».

Я плюхнулся обратно на пол и выругался от боли в ребрах. Торос хмыкнул, Буран повис на турнике у стены и, не сводя с меня взгляда, принялся подтягиваться. У него это получалось с такой легкостью, будто крепкий воин состоял из воздуха.

По-моему, он делал это назло.

Я лег поудобнее, чтобы снизить боль от компаса, и вновь попытался отжаться.

— Хватит, — сжалился надо мною бородач. Под разгоряченной щекой приятно кололся холодный ковер, перед глазами плыли черно-красные круги, сердце колотилось так, будто я пробежал пару миль.

В такие моменты время исчезает. Прекращает быть тем, к чему мы привыкли. Здесь и всегда. Мне кажется, я мог бы пролежать так вечность. Мне казалось, будто я так и сделал. Что прошли годы и века, и мир растаял, а я так и лежал на шкурах в каюте Неприкасаемых, приходя в себя после «испытания».

— Будем работать, юнга, — спустя тысячи лет донесся до меня голос Тороса. — Может, хотя бы из тебя выйдет толк. Может, Торос хоть что-то сделает в этой жизни.

— Как же ты доморозил меня, брат, — простонал на окраине вселенной Буран. — Во всей Пустыне не найти большего нытика, чем ты, честно.

— И еще. Не приноси сюда то, что ты там прячешь под одеждой, — отвернулся Торос. — Здесь ты должен быть занят только одним. Обучением.

«И что ты теперь будешь делать, Эд?»

Требование Тороса показалось мне странным. Чего такого плохого случится, если компас будет лежать в груде моей одежды, невидимый для случайных глаз? Оставить артефакт на второй палубе, где его могли украсть (конечно, за это на борту существовали жестокие наказания, но поди найди виновника), я не мог. История с Эльмом тоже не давала мне покоя. Поэтому я просто спрятал компас в верхней одежде, которую свалил грудой в углу комнаты.

Торос проследил за моими приготовлениями, хмыкнул и сказал:

— Сначала завтрак.

И не позволил мне забрать вещи, а после еще и оставил дверь в каюту полуоткрытой, будто издеваясь. Темный бог, как я переживал все то время, что невыносимо долго текло, пока мы сидели на камбузе. Мне думалось, что Волк уже проник в каюту Неприкасаемых и выкрал компас. Конечно, с чего бы ему так поступать, но мысли панически крутились только вокруг артефакта. Я представлял, как поднимаюсь наверх, бросаюсь к одежде, перетряхиваю ее и понимаю, что дар Одноглазого исчез. Я не заметил, как прокусил губу от переживаний.

Торос чувствовал мое волнение и ел степенно, медленно, будто издеваясь. Буран не умолкал ни на миг, нисколько не смущаясь, что приятель ему не отвечал. Вокруг стучали по мискам ложки, команда с интересом поглядывала на стол, за которым завтракали Неприкасаемые и я. Для них такое зрелище было в диковинку.

Фарри на завтраке появился лишь на пару минут, чтобы забрать блюдо для капитана, перекинуться со мною взглядами и исчезнуть в провале трапа. Новоиспеченного стюарда распирал энтузиазм, и я ему позавидовал.

Стоит сказать, что блюдо он опрокинул при входе в каюту Грома. Везение моего друга никуда не делось.

Все мои мысли занимал проклятый компас. Чудовищная одержимость. Я не знал, что с ним делать, не знал, на что он указывает, не знал, чем он поможет инструментарию Лунару. Да вообще ничего не знал и, если честно, ловил себя на мысли, что и не хотел выяснять истинного предназначения артефакта. Но при этом боялся потерять. Боялся повторения истории Снежной Шапки.

Потому первым делом, как только мы поднялись наверх, я бросился к одежде, нашарил в ней коробочку и успокоился.

— Ты должен думать об обучении, — прокомментировал это Торос. Буран с интересом смотрел на меня.

— У него там сокровища Айронкастла, не иначе. Что там, Торос?

— Неинтересно.

— Дай-ка посмотреть. — Буран шагнул ко мне, и я сжался, готовый драться за ненужную и бесполезную игрушку, притянул сверток с компасом к груди.

Неприкасаемый нахмурился:

— Ребенок, ты глуп, как волокун, и безумен, словно оголодавший волчонок. Если в твоей маленькой головке вдруг зародилась куцая мыслишка, что ты сможешь меня остановить, — то должен тебя разуверить. Не сможешь.

Я посмотрел на Тороса, ожидая поддержки, но тот, прищурившись, лишь наблюдал за нами и поглаживал бороду. Вмешиваться воин не собирался. Буран же шагнул ко мне, ловко, легко, стремительно. Я взмыл в воздух, почувствовав, как сжал шею ворот вязаной телогрейки. Неприкасаемый одной рукой поднял меня за грудки, заставив вцепиться в его локоть. Затрещала ткань. Лопатки врезались в стену, выбив дыхание из груди. Воин подмигнул, встретив мой взбешенный и испуганный взгляд, и извлек из моих рук компас.

— Коробочка, — с глупым видом прокомментировал он спустя пару секунд. Повертел компас в руках, щелкнул крышкой, и его лицо озарилось голубым сиянием. — Коробочка с компасом Цитадели. И что это, ребенок? Неужели твоя жалкая жизнь и покой стоят меньше вот этой игрушки? У нашего хозяина их была истинная прорва, хотя это ему и не помогло.

Торос вздрогнул при этих словах, бросил возмущенный взгляд на товарища. Тот с пренебрежением еще раз покрутил артефакт в руках, захлопнул крышку и бросил на одежду. Сердце екнуло. Вдруг разобьет? Вдруг сломает?

«И что тогда, а?»

— В следующий раз Торос выбросит ее за борт, — прогудел Торос. — Потом скажешь спасибо. Нельзя ходить по льду с опущенным якорем.

Он не шутил, я понял это так же четко, что снег холодный, а Темный бог существует.

— Да, ребенок весь завтрак словно на черном льду сидел. Маленький, глупый, сумасшедший, — скривился Буран. — Что ты в нем нашел, Торос? Среди палубников есть ребята, на которых можно потратить время, раз уж у тебя так неожиданно появилось светлое, несомненно, желание подготовить Дувалу бойца. Вон взять Рэмси и сделать из него убийцу. Парень давно просится.

Торос не ответил.

Думаю, ничего интересного в том, что было дальше, нет. Скажу лишь, что ближе к вечеру я, едва способный двигаться и думать, тихо спросил Тороса, почему за весь день мы ни разу не взяли в руки оружия или не учили ударов.

— Ты слишком торопишься, — сказал бородач. — Научись терпению.

Это же он повторял многие дни после, когда уже учил меня обращаться с оружием. Но с каждым разом в его голосе все больше и больше проскальзывало сожаление — воин из меня не получался.

А потом «Звездочка», преодолев многие мили суровых льдов, добралась наконец до Приюта. Торгового форпоста купеческой гильдии «Киты и броненосцы».

Глава восьмая Приют и чай «по-приютски»

Приют находился на небольшом пологом холме, окруженном валом льда. Отсюда, с пристани, я видел только выстроенную из ледяных блоков стену вокруг поселения и главные ворота с прохаживающимися часовыми. Хотя сложно сказать «видел». Небо в этом месте казалось мне еще ниже, чем обычно. Тяжелое, мрачное, обтекающее мир и стирающее грани между Пустыней и облаками. Серая масса без конца и края, с едва угадываемыми контурами. Пределы Приюта и примыкающие к ним склады и ангары казались мне нарисованными.

Не знаю, но я ожидал большего от столь манящей корсаров цели. Приют оказался очень маленьким городком, размером, наверное, с центральный рынок Снежной Шапки. И кораблей вокруг было очень мало. Стояла пара шаппов с гербом «Китов и броненосцев», на котором над черным силуэтом ледохода парил снежный кит. Почти утонул в сугробе ржавый остов полуразобранного экспедиционника, да ждали работы припорошенные снегом портовые тягачи. И все.

Хотя на отшибе, у торосов, торчал довольно странный ледоход, похожий на однопалубный лайар путевиков, только более изящный и надежный одновременно. Маленькая кабинка гнездилась на удивительных гусеницах, которые словно обнимали неровности льда, а не растирали их в снежную крошку.

Я наблюдал за разгрузкой «Звездочки» с технического трапа второй палубы, наслаждаясь привилегированным положением. Там внизу трудилась наша палубная команда, сгружая на лед добычу, и я искренне радовался тому, что мне не нужно таскать со склада тяжеленные ящики и мешки. Хотя, признаться честно, немного скучал по простой работе. Ежедневные изнуряющие тренировки под пристальным надзором Неприкасаемого мне успели надоесть. Тем более что я не видел в них никакого проку, и, как я уже говорил, мой учитель и сам уже успел пожалеть о своем решении.

Один раз Буран, наблюдающий со своего топчана за тем, как Торос учит меня обращаться с клинком, сказал:

— Мои глаза не выдерживают твоих стараний, брат Торос. Они хотят забраться ко мне в голову поглубже и спрятаться, а еще лучше лопнуть и осесть красивыми брызгами. Ребенок, пожалей старого Неприкасаемого, сходи на вторую палубу как бы по делам и разбейся на ступенях трапа, а?

Бородач ему не ответил, а я обидные слова весельчака запомнил. Без злости, но запомнил. Мне и без комментариев Бурана хватало самоуничижительных мыслей о своих силах и о том, как благородный Неприкасаемый мучается, воспитывая такого бойца. А тут еще этот взгляд со стороны.

Нет, у меня получалось. Я старательно повторял за Торосом все пируэты и честно пытался понять: зачем делается то или иное движение, почему ногу ставить надо так, а размах совершать эдак и непременно с таким вот оборотом. Но при этом никак не мог сдержать себя. Мне казалось, что если я сделаю шаг вот именно сейчас, то успею достать противника, дотянуться до него. Или уйти из-под удара, обойти сбоку, поднырнуть — но каждая моя попытка заканчивалась болезненным тычком затупленного клинка и флегматичным Торосовым:

— Убит.

Буран фыркал, я злился на свою поспешность, клялся про себя в следующий раз быть осторожнее, но потом либо действовал слишком медленно, тщательно, либо вновь торопился.

По вечерам, если оставались силы, я выползал к печке «У Полового» и, закутавшись в грязное одеяло, слушал разговоры моряков и смотрел на огонь. Мне очень не хватало Фарри. Мой друг, став стюардом капитана, внизу появлялся только по поручениям Грома.

Так посреди ржущих моряков, шутливо задирающих друг друга, я оказался серой тенью. Молчаливой, хмурой, одинокой. Я быстро привык к злым остротам, насмешкам, грубым подтруниваниям — такова была палубная команда «Звездочки», иначе они не умели. А мне иногда хочется просто поговорить. О чем-то, кроме вонючих портянок Грэга, слабого живота Патта или храпа Орри. Не смеяться со всеми над тем, как Сабля поддевает страхи Шона, а Скотти пытается достать молчаливого Громилу, — а думать о чем-то большем. Когда отправлялся спать в нашу ячейку, я с грустью смотрел на пустой топчан приятеля.

«Я выберусь», — говорила надпись на перегородке за моей спиной.

Мне тоже хотелось выбраться.

Перед сном мне все чаще вспоминался Кассин-Онг и та жизнь «до» прихода Темного бога, разрушившего мою деревню. Я вспоминал брата и Лайлу, Пухлого Боба и Сканди, Сансу и даже того мрачного наемника, нашедшего труп Одноглазого и оставшегося где-то во льдах прошлого.

Наверное, я скучал по Фарри. По его дару прогонять прочь мои дурные мысли.

И по компасу, который отдал другу во второй день моего обучения у Тороса. Помню, как загорелись глаза Фарри, и как он с жаром и захлебываясь от важности момента благодарил меня за такое доверие. Помню, как он сунул драгоценный артефакт себе за пазуху и я с трудом удержался от того, чтобы не забрать проклятую вещь обратно.

Я доверял Фарри, но каждый раз при нашей встрече спрашивал: все ли в порядке? Мой рыжеволосый друг, раздуваясь от гордости, кивал и хлопал по груди. Теперь он, как и я прежде, повсюду носил компас мертвого моряка.

Где еще игрушка могла быть в большей безопасности, чем рядом с капитаном «Звездочки»?

Я вновь посмотрел на Приют и тяжело вздохнул. Изо рта через шарф вырвалось белое облачко. Сквозь дрожащую пелену дыхания было видно, как внизу вдоль тюков и ящиков прохаживались двое местных купцов, сопровождаемых Крюкометом. Боцман, ведущий переговоры, преобразился. Он улыбался (что на борту случалось не так часто), активно жестикулировал и всячески расхваливал товар Дувала. Купцы смотрели скептично, но жадно, открывая то один ящик, то другой. Особняком на льду торчала статуя с «Сына героев», человек тянул руки к серому небу и, по-моему, никак не интересовал представителей «Китов и броненосцев».

Сегодня, как только выгрузка закончится и товар (если его не купят прямо сейчас) отвезут на склад в Приюте, пробьет рельс на камбузе, «Звездочка» даст гудок — и вся команда будет отправлена капитаном на отдых, с требованием вернуться на борт до отбоя. Событие, которого ждали все моряки без исключения. Утром капитан и Крюкомет выдавали бродягам Пустыни мешочки с монетами, заработанными за путешествие. Неплохие деньги, если честно. Я получил двадцать потертых кругляшков, и это еще без учета доли за «Сына героев», которую Гром поделит после продажи награбленного.

За моей спиной загудела дверь шлюза, и на обледеневших ступенях появился Фарри. Мы условились встретиться здесь, как только его отпустит капитан. Взъерошенный, довольный друг подошел ко мне, хлопнул по плечу и оперся на поручни, вдыхая свежий воздух. Минуту он озирался, изучая корабли в порту.

— Негусто, — с ноткой разочарования произнес он.

— Мм?

— Я думал, что будет больше кораблей, — пояснил он. — Как бы не вышло так, что мы не найдем судна, идущего к городам Содружества.

Мне не хотелось перемен и еще больше не хотелось, чтобы об этом знал Фарри. Потому я промолчал.

— Как думаешь, если мы сейчас спустимся и пойдем в городок, офицеры не разозлятся? — невинно поинтересовался он. — Капитан сказал, что я свободен все то время, пока «Звездочка» стоит в порту. Он собирается жить в гостинице, и я ему не нужен. А ты как?

— Торос меня отпустил. Но не сказал, на сколько.

— Как тебе, кстати? Ты побьешь теперь кого-нибудь из абордажников? — с ухмылкой поинтересовался Фарри.

Я лишь фыркнул.

— А то я бы посмотрел! Темный бог свидетель, это было бы интересно. Нас в Законе учили драться, но ни у кого не было в учителях Неприкасаемых. Да и учили, постоянно напоминая, что вор, попавший в драку, — плохой вор. Я, конечно, был плохим вором, но… Ой, ладно! Давай спустимся и пойдем, а?

— Пошли. — Я оттолкнулся от перил.

Чем меня удивил Приют — так это чистотой. Торговцы так тщательно следили за порядком, что даже снег на белые крыши падал исключительно по правилам. Вдоль очищенных улочек красовались ровные ряды домов-сугробов с аккуратными проходами, путевые веревки выглядели новыми и связывали добротные столбики (а не покосившиеся, как случалось в Снежной Шапке), фонари горели даже днем. Мир Приюта поразил нас с Фарри до глубины души. После путешествия на «Звездочке» мы казались себе грязными оборванцами посреди этого белого великолепия.

«Киты и броненосцы» не гнушались вести дела с пиратами, но при этом фанатично блюли собственную чистоту. Даже купеческие охранники гордо носили на себе белоснежные перекидки с гербом.

Поселок можно было пересечь насквозь минут за пятнадцать неспешной прогулки, но мы, двое корсарских юнг, долго бродили по уютным улочкам Приюта, глядя на вздымающиеся над головами купола домов. Мы даже нашли вторые ворота, ведущие к пастбищам, и я с открытым ртом, забыв про холод, смотрел на красный лед, который лизали снежные олени. Невысокие, фута четыре в холке, с опиленными рогами и большими кроткими глазами, они безропотно бродили посреди ледового загона, порабощенные человеческой волей и не печалящиеся об этом.

Здесь им не страшны волки или львы — на вышках вокруг загона несли вахту вооруженные люди. Здесь их не мог настигнуть зимний буран: на дальней стороне пастбища раскинулся приземистый холодный хлев, способный защитить от ударов стихии. Если бы не печальная судьба мохнатых красавцев, обреченных на смерть в усладу человеческого желудка, жизнь оленей можно было бы назвать прекрасной и беззаботной.

Несколько минут мы с Фарри наблюдали за тем, как звери раскалывают лед быстрыми ударами сильных ног, а затем тычутся мохнатыми мордами в получившуюся крошку и слизывают питательные кристаллики синими языками.

Да, если бы не такие поля, простирающиеся вглубь на многие десятки футов… Думаю, в Пустыне многое бы изменилось.

Наконец Фарри сказал, что замерз, и предложил заглянуть в один из трактиров Приюта, чтобы перекусить в столь тихом и благостном месте, пока оно еще не загремело от веселья дорвавшихся до свободы пиратов. Постоялых дворов тут было всего два: один с загадочным названием «Алиесорра» — большой, составленный из камня, в самом центре поселка, и второй, поменьше, спрятавшийся на улочке неподалеку от порта. Туда-то мы и отправились по почти пустынным улицам.

Звался тот трактир «Лед и Пламя».

Знаете, это удивительное чувство, когда ты заказываешь обед в незнакомом месте. Когда у тебя есть время осмотреться, проникнуться, попытаться понять, чем живут здесь, как живут. Мы уселись подальше от входной двери, от которой, к сожалению, тянуло холодом, скинули верхнюю одежду и почувствовали себя взрослыми. Самостоятельными. Я представил себе, что нет больше «Звездочки», что нет уроков Тороса и тяжелого запаха кубрика, что нет вечной тряски ползущего по льдам корабля и, что главное, нет холода. Вообще.

Говорят, в городах Содружества есть люди, которые почти не видят зимы и не выбираются из крытых кварталов. Сейчас я понимал, как же они должны быть счастливы. И наверное, в тот момент во мне вновь пробудилось желание перемен. Желание все-таки добраться до Барроухельма.

В просторном трактире с низкими потолками почти никого не было. Лишь за центральным столом развалился на стуле невзрачный мужчина и с интересом наблюдал за нами, а мы старались казаться взрослыми и умудренными опытом странниками. Не знаю, почему на нас накатило такое настроение. Наверное, опьянило чувство свободы. Когда миловидная служанка, напомнившая мне Лайлу, забрала с нашего стола монету и отправилась за запеченной олениной (на этом блюде настоял Фарри), послышался звук отодвигаемой лавки.

Фарри напрягся. Да и я встретил подошедшего мужчину немного испуганным взглядом, но постарался замаскировать его показным бесстрашием.

— Приветствую вас в Приюте, бродяги! — мягким голосом поприветствовал он. — Давненько у нас никого не было. Впервые в забытой цитадели «Китов»? Это ваш ледоход пришел утром? Как вам здесь?

Я растерялся от такого количества вопросов, но на помощь пришел Фарри.

— Хорошо у вас, — сказал он.

— Меня зовут Рудди, я присяду? — Он, не дожидаясь ответа, примостился на табурет за нашим столиком. От него пахнуло чистотой и, по-моему, цветами. — Люблю, когда кто-то приезжает. Здесь обычно скучно, гильдейские моряки ходят в «Алиесорру», а к нам не заглядывают. Так что каждый визит бродяг мне как тепло под курткой. Откуда вы?

Рядом с нами появилась служанка, и я вновь обратил внимание на то, как же она похожа на Лайлу. Такие же черные волнистые волосы, та же осанка. Смущали лукавые зеленые глаза, но все равно я не мог оторвать взора от ее правильных и тонких черт.

— Давай-ка моим друзьям по нашему фирменному, Орина, я угощаю. А мне плесни горячей шаркунки, что ли!

— Как скажете, мастер Рудди.

Она с загадочной улыбкой посмотрела на меня, и я смутился и принялся чересчур внимательно изучать металлическую поверхность стола.

— А что за фирменное? — напрягся Фарри.

— Особенный «Приютский» чай! Неужели не слышали? — удивился Рудди. — Многие бродяги первым делом заходят к нам, чтобы попробовать его еще раз! Есть один капитан, который предлагал большие деньги за его рецепт. Не пожалеете! Вы откуда?

— «Звездочка».

— А! Капитан Гром! По-прежнему орет? — понимающе заулыбался Рудди. — А его ледяной помощник еще с ним ходит?

— Вы про Мертвеца?

— Про него, родимого. Голем падших шаманов, да простит меня Светлый бог.

— Да, еще ходит.

— У меня от него мурашки по телу. Один раз довелось общаться — страх и мрак в Разортауне!

Его дружелюбие подкупило меня, и хоть Фарри еще держался настороже, я чуточку расслабился. Рудди улыбался даже в сердце, от него исходило какое-то теплое любопытство и искренняя радость от общения. А также капелька хитринки, которая присутствует у взрослых людей при общении с подростками вроде нас.

Когда черноволосая служанка принесла нам ароматный чай, Рудди взахлеб рассказывал какую-то байку из жизни Приюта, но резко прервался:

— Вот и он, фирменный чай! Давайте, попробуйте! Вы поймете!

Я осторожно взял горячую кружку в руки, принюхался. От запаха закружилась голова, а рот моментально наполнился слюной. Пахло изумительно вкусно! Осторожно пригубив горячий напиток, я прикрыл глаза от удовольствия. Сладкий, с перчинкой, с букетом ароматов, он заставил меня вздрогнуть от наслаждения.

— Потрясающе!

Фарри согласно закивал.

— Теперь будете знать, бродяги, — хитро улыбнулся Рудди. — На чем я остановился? Что-то же было такое, интересненькое… Так-так-так.

Мы пили «Приютский» чай и слушали вполуха, наслаждаясь ощущениями. Как давно мы не пробовали ничего, кроме перцового напитка от мастера Айза или чуть кисловатой воды из общего бака! А тут такой нектар.

В голове стало намного яснее, темные стены трактира заиграли новыми красками. Я заметил пару чудесных гравюр в арках зала и как восхитительны огни теплых фонарей над ними.

— Как хорошо… — протянул Фарри, и я с ним согласился. А когда служанка (Светлый бог, как она была прекрасна) принесла нам оленину — мы едва ли не взвыли от восторга. Сочное мясо с удивительным соусом таяло на языке, и я забыл обо всем, наслаждаясь вкусом.

Рудди наблюдал за нами с улыбкой.

— Никогда не ел ничего вкуснее, — поделился Фарри.

— Попробуй ребрышки, — заметил Рудди. — Они стоят недорого, но тоже весьма хороши. Угощать больше не могу, простите, но посоветовать — это легко. Это же ничего не стоит.

— Непременно, — с набитым ртом ответил мой друг. — У нас есть деньги!

— Может, тогда пришла пора для взрослых напитков, а? — Мужчина прищурился. — Время взрослеть, мальчата!

На миг его предложение меня смутило, но я тут же согласился. Идея показалась потрясающей. Рудди был прав: почему нам, ледовым бродягам, не выпить мужского напитка?

— Давайте! Что бы вы посоветовали, мастер Рудди?

Он удовлетворенно кивнул и вновь подозвал Орину. Девушка приблизилась, и у меня пересохло в горле от того, как она шла. Внутри зародилось странное томление, я почему-то вспомнил, как в Снежной Шапке спивающийся цирковой силач приводил в нашу комнату грязных, плохо пахнущих шлюх, и там они…

От мыслей я вспотел, но тут же расплылся в счастливой улыбке. Сейчас я понимал, что влекло Эльма. Сейчас я сам был Эльмом. Сердце забилось чаще, сильнее.

Она что-то спросила у меня, но в ушах билось непонятное желание, и у меня не нашлось сил для ответа. Я не заметил, как Рудди и подошедшая Орина переглянулись, мой взгляд жадно скользил по изгибам ее тела, и в голове роились мысли, о которых я и не подозревал до того момента.

Рудди сказал что-то девушке, и та отошла, бросив на меня взгляд через плечико и улыбнувшись.

Вцепившись пальцами в столешницу, я пару мгновений пытался понять, что со мною происходит, но потом бросил. Это чувство было так волшебно, так приятно… Волнение, лихорадочные фантазии.

— За десять монет могу договориться с ней. — Рудди склонился ко мне и понизил голос. — Орина хорошая девушка, тебе понравится.

Во рту пересохло от непонятных чувств. Пошевелив губами, я с изумлением и облегчением услышал свое:

— Договориться?

Рядом с удивительной одержимостью поедал оленину Фарри, а во мне волнующе билось это «договориться». Воображение рисовало невероятные картины. Тело реагировало так странно, так ярко. Мне хотелось увидеть глаза чудесной девушки ближе, хотелось коснуться ее.

Я посмотрел на кружку с допитым чаем. Что со мною?!

— Да, договориться. Комнаты у нас чистые, а Орина очень ласковая. Ты понимаешь?

И я понял. Неожиданно ярко, ясно и с вожделением. Должно быть, в глазах моих что-то промелькнуло, потому что Рудди широко улыбнулся и положил широкую ладонь на стол:

— Но сначала деньги.

Трясущимися руками я полез под парку за кошелем. Фарри на миг оторвался от еды, но лишь на миг. Сдавленно простонав от наслаждения, он продолжил уплетать оленину.

Когда подошла к нам в следующий раз, Орина не сводила с меня восхитительных глаз. Должно быть, Рудди подал ей тайный знак, не знаю. Улыбнувшись, она протянула мне руку.

— Давай, бродяга! Отдохни по-мужски, — сказал Рудди, когда я поднялся из-за стола на оледеневших ногах. Ее пальцы, такие теплые, такие нежные, повлекли меня через трактир. Мы поднялись на второй этаж, где приятно пахло благовониями, прошли в небольшую комнату, где Орина закрыла за собой дверь, пристально посмотрела в мои глаза и шагнула ко мне. Я почувствовал ее руки у себя на груди, почувствовал ее губы. Сознание взорвалось от восторга, под ребрами стало тесно.

Когда вспоминаю тот день, я не могу сказать ничего конкретного. Только чувства, ощущения, от которых до сих пор чуть быстрее колотится сердце. До того дня я и не представлял, как оно бывает. Нет, конечно, мне снились странные сны. Я страстно хотел разгадать тайну непонятных мне желаний и пытался представить, что же это такое, объединяющее женщин и мужчин. Но никогда не испытывал настоящей страсти.

На втором этаже «Льда и Пламени» я изменился. В тепле, в уюте, порабощенный магией чая «по-приютски».

Сначала мне показалось, что я делаю ей больно, но Орина лишь шепнула, чтобы я ничего не боялся. Ее забавляло мое изумление от ощущений, она улыбалась, она стонала от моих движений, и я сходил с ума от этого.

Так мне открылась восхитительная тайна женского тела. Чудесная тайна. Я не мог оторваться от нее, я не хотел отрываться. В тот день я любил только Орину.

— Что со мною? — спросил я, когда перестал испытывать невероятный голод. В ушах шумело, в теле царила приятная опустошенность. — Я никогда так не делал. Я не думал, что так бывает.

Орина приподнялась на локте, с хитрецой глядя на меня из-под упавшего на лицо черного локона:

— Это чай, малыш. Так забавно тебя слушать.

— Чай?!

Она кивнула.

— Он делает людей счастливыми и освобождает их тайные желания. Самые глубокие желания. Он обостряет чувства. Я вижу, чего ты хотел. А твой друг предпочел вкусную еду. Люди разные, и желания у них разные.

— Но почему ты согласилась? — спросил я. — Ты же служишь в таверне!

Она улыбнулась и покачала головой.

— Как ты только оказался среди пиратов, малыш? Ты заставляешь меня чувствовать себя испорченной и грубой. Я не служу в таверне. Просто матушка Розинда специально ставит девочек на работу во «Льде и Пламени». Вдруг кто-нибудь закажет чай. В такие моменты моряки готовы платить любые деньги. Ну и если вдруг кому-то захочется ласки и без него. Многие не пьют «Приютского» чая.

— Я буду пить его всегда. Всю жизнь, — прошептал я. — Мне никогда не было так… Волшебно.

Она звонко рассмеялась и покачала головкой:

— Увы. Расплата скоро придет, малыш. Ее надо будет перетерпеть.

Я смотрел на нее, не понимая, о чем она говорит. Во мне опять пробуждалась страсть.

Глава девятая Мертвец

Все случилось, когда я спустился по лестнице вниз и вышел в главный зал. Умиротворенный, обессиленный, я словно парил в воздухе и наслаждался удивительной невесомостью. Но когда увидел Фарри, в тот же миг похолодел от страха. Мой друг сидел за тем же столом, облокотившись на него локтями, и на лице бывшего воришки переливались синие отсветы.

Компас! Он сидел и любовался компасом.

— Что ты делаешь?! Спрячь! — прошипел я, в несколько мгновений оказавшись рядом. Фарри вскинул голову, глупо улыбнулся. От него разило какой-то настойкой.

— Э-э-эд! — протянул он. — Тебя долго не было!

Я понял, что у моего друга оказалось не одно желание, пробужденное «чаем». Он наелся до отвала и напился, а затем, когда пресытился, полез за артефактом.

— Отдай! — Я протянул руку, мельком оглядев зал. Слава Светлому, никого из посетителей за столами не сидело. Даже Рудди и тот куда-то исчез.

Фарри прищурился, отдернул компас.

— Зачем?!

— Если кто-то увидит, Фарри?! Что, если кто-то увидит?!

— И что?! — с пьяной угрозой спросил он. — Что тогда? Увидят — и пусть! Хоть что-то изменится! А то ты вообще ничего не делаешь!

Я попытался схватить компас, но мой друг отпрянул назад и, не удержавшись на лавке, рухнул спиной назад. Артефакт грохнулся на пол со страшным стуком и отлетел ко входной двери.

«Он сломался! Он сломался!»

— Эд! — возмутился изумленный и разозлившийся Фарри. Он неловко пытался подняться, и я было бросился к компасу, но мой друг извернулся и вцепился мне в ногу. — Ты чего, Эд?

Вот именно в этот момент и открылась дверь в «Лед и Пламя». Холодный воздух проник в натопленный зал, на пару мгновений впустив зиму в уют трактира.

— Вот вы где, — сказал Мертвец.

Компас лежал в нескольких шагах от него. Синий свет пульсировал, озаряя пол не хуже шаманского фонаря. Фарри наконец отпустил мою ногу и поднялся, отряхиваясь и стараясь не смотреть на первого помощника.

Мертвец не сводил взгляда с компаса и… чувствовал. Выражение лица первого помощника, как обычно, было высечено изо льда, но там, под маской, загорелось недоверчивое изумление. Я нахмурился.

— Что это? — хрипло спросил Мертвец. Голос его дрогнул, но пустынник быстро справился с собой.

— Ничего, — слетело у меня с языка. — Так, игрушка.

Он подошел к компасу и бережно поднял его. Лицо пирата в синем сиянии приобрело зловещие черты. Мертвец несколько секунд стоял неподвижно и боролся с поднявшимся в душе ураганом злобы, обиды, радости и искреннего удивления.

— Игрушка? — Он поднял на меня взгляд. Суровые уголки рта дрогнули в яростном оскале и вновь поникли. — Игрушка?!

В зале появился встревоженный Рудди:

— Что здесь происходит? Драка?

В руках его была дубинка.

Тут же хлопнула крышка компаса, и Мертвец безжизненным взглядом пригвоздил Рудди к месту.

— О, мастер Мертвец, — нервно улыбнулся тот. — Мы вас заждались уже.

Первый помощник молча протянул мне коробочку. Пальцы его чуть дрожали.

— Вы самовольно покинули корабль, — сказал он спустя паузу.

— Но… Нам сказали, что…

— Оделись — и на выход. — Мертвец повернул голову к Рудди.

— Чаю? — ехидно спросил тот. Первый помощник проигнорировал вопрос.

На корабле нас ждала чистая ненависть. Разгрузка закончилась почти час назад, и капитан специально задержал всю команду из-за нашего ухода. Он собрал моряков в столовой и лично расположился у рельса, пока Крюкомет и Мертвец искали нас в Приюте. Изголодавшиеся по воле абордажники и палубники, запертые Аргастом в недрах «Звездочки», встретили юнг недовольным бурчанием. Я чуть не захлебнулся в их злобе. Даже флегматичный Громила смотрел на нас с обидой!

Но в тот миг не это было самым страшным. Действие приютского чая заметно ослабло, еще когда мы боролись за компас во «Льде и Пламени», а сейчас меня попросту мутило. Голова кружилась, во рту скапливалась вонючая слюна, которую так не хотелось проглатывать.

Опустив головы, мы встали перед капитаном, моля про себя обоих богов, чтобы экзекуция как можно быстрее окончилась. У меня по спине тек холодный пот, в горле плясал комок, желудок крутило, а в голове билась единственная мысль: только бы меня не вывернуло прямо здесь, на глазах угрюмой команды.

Гром долго, бесконечно долго молчал, глядя на нас. Мне даже захотелось нетерпеливо воскликнуть, чтобы он поторопился.

— Ну, мясо, отдохнули? — наконец произнес он. — Пока все работали, решили погулять, шаркунье племя?

— Вы же от… пус… тили, — с трудом проговорил Фарри.

— Не с корабля, оледеневший ты олений навоз. Не с корабля! Развели тут вольницу!

Он поднялся на ноги, поигрывая стальным прутом.

— Ну что, братцы, можете сказать спасибо этим двум щенкам за интересные посиделки. Может быть, это их научит?

— Позвольте, капитан, — раздался мерзкий голосок Зиана. Он со смущенной улыбкой развел руками. — Но мне кажется, что в корабельном законе есть правило на этот счет.

Гром бросил на него злобный взгляд.

— Мне кажется, что мы должны неуклонно соблюдать кодекс, чтобы не случалось таких… повторений. Как бы ни болезненно это было. Кто-то ведь может подумать, что и ему можно уходить со «Звездочки» когда ему вздумается, — продолжил молодой шаман.

Моряки загудели, соглашаясь.

— Я понимаю, что ребята только недавно у нас, но мы должны думать о будущем.

— Я знаю, что делать, задохлик, — рыкнул взбешенный указанием Аргаст. — Мертвец?

— Закон гласит, что самовольно покинувший борт моряк лишается половины доли от будущего похода, — монотонно сообщил первый помощник.

— Крюкомет, запомнил?

— Да, — буркнул боцман. Судя по всему, ему тоже досталось.

— Вы мудры, мастер Дувал, — чуть поклонился Зиан. Капитан поднял стальной прут и ударил им по рельсу. От резкого звона у меня почернело перед глазами.

— Доброй охоты, братья.

Я выскочил из душной столовой одним из первых, шатаясь, добрался до гальюна (оценив, насколько же огромна была «Звездочка») и не меньше часа провел в вонючей уборной, не в силах отойти от нее дальше, чем на пять шагов. Рядом со мною все это время так же страдал Фарри.

Последствия чая «по-приютски» мы испытывали еще два дня. Два долгих дня мучений, ломоты в костях, в мышцах, ужасной головной боли, тошноты и жжения в животах.

Никогда в жизни мне не было так плохо.

Однако нашлась и хорошая сторона в нашем положении: моряки, чья злоба растворилась с первыми кружками пойла из трактира, с удовольствием шутили над мальцами, купившимися на «чай». Многие приходили в полумертвом состоянии, и сил у них хватало лишь на то, чтобы добраться до своих топчанов, но даже они добродушно посмеивались над нашими страданиями. Почти непьющий Грэг с улыбкой рассказывал о том, что через посвящение страшным напитком проходил каждый на корабле, еще не зная о последствиях. Но даже после этих страданий находились желающие вновь попробовать злое варево. Тут он с намеком косился на счастливо улыбающегося Громилу.

Грэг же и объяснил нам, измученным и обессиленным, причину такого странного и неожиданного для многих поступка капитана. Нас, уходящих в город, видел Зиан. Ученик шамана не смог пройти мимо такого шанса отомстить за бульон на дорогой шубе.

Вот только мне было слишком плохо, чтобы возненавидеть его еще больше.

Грэг и Коротышка Яки были в рубке вместе с капитаном, планируя дальнейший маршрут, когда Зиан демонстративно зашел попрощаться перед своим походом в Приют. Капитан возмутился, и тогда ан Варр стал жаловаться, что так нечестно. Мол, почему юнгам можно, а ему нельзя. Что его тоже отпустил старик Балиар. И говорил это Зиан таким тоном, таким голосом, что Гром просто впал в бешенство.

Наверное, если бы ученик шамана пришел к капитану лично, с глазу на глаз, тот нашел бы управу на подлеца, но перед глазами матросов у Дувала не оставалось выбора, и наше наказание стало жестким и публичным.

— Он же камнесос, — буркнул Фарри. Бледный, словно рожденный под снегом, уставший, он повинился за свой проступок еще в гальюне, между приступами. Наверное, мой друг мог этого и не делать — я понимал, что за него во «Льде и Пламени» говорило трактирское пойло, смешанное с «чаем», и простил.

Хотя, конечно, червячок сомнений в душе остался. Слова Фарри, сказанные тогда, запали в сердце.

«Увидят — и пусть! Хоть что-то изменится! А то ты вообще ничего не делаешь!» — сказал мой друг.

Он был прав, но от этого легче не становилось.

— Камнесос не камнесос, а сработал толково, — пожал плечами Грэг. — Можешь попробовать поговорить с Дувалом о шаманах — кто знает, вдруг он решит наказать щенка. Но я бы не стал рисковать. Все-таки ты всего лишь матрос, а он говорит со льдом и дает нам топливо.

— Балиар тоже дает, — возразил я.

— Балиар стал странным в последнее время, — заметил слушавший нас Шон. — Очень странным. Он вообще не выходит из своей каюты и внутрь никого не пускает. А льдом теперь занимается только Зиан. Это не к добру! Придем в большой порт — и я ухожу. Что-то меняется, и мне это совсем не нравится.

Грэг устало закатил глаза, что-то хрюкнул пьяный Сабля.

— Да идите вы, — прокомментировал это Шон. — Я спать.

Так получилось, что два дня мы провели на корабле, лишь изредка выбираясь на свежий воздух. С самого утра команда отправлялась в Приют, и на борту оставались лишь дежурные механики во главе с Шестерней, но они возились где-то на третьей палубе и почти не появлялись наверху.

Признаться честно, я хотел вернуться в «Лед и Пламя» и отыскать Орину. Невзирая на мое плачевное состояние и муки, ее я вспоминал с трепетом и сладким восторгом. Но потом вновь приходила боль, тошнота, и я забывал о жрице матушки Розинды.

Так что мы почти не покидали кубрика. Следили за печкой, обходили с метлами коридоры на первой палубе, проверяли, нет ли протечки в трубах отопления, и в свободное время валялись на топчанах, глухо обсуждая всю подлость Рудди, посоветовавшего нам свой поганый чай! Грэг объяснил нам, что у охранника таверны часть работы заключалась в том, чтобы подтолкнуть загулявших моряков к желанию потратить еще денег на выпивку и прочие удовольствия.

Что ж, свою похлебку Рудди ел не зря.

Наказание капитана нас не тревожило, после той долгой зимы в Снежной Шапке деньги перестали быть чем-то важным. Да и поступок Зиана, на удивление, меня не задел (хотя Фарри вспоминал о нем со злостью). Возможно, шаман надеялся пробудить в команде ненависть к нам, но моряки быстро забыли о том часе ожидания. Так что этот поединок закончился не в пользу ан Варра. Как, впрочем, и предыдущие. О Волке и Сиплом мы давно уже не вспоминали, после того как Торос взял меня под свою защиту, — абордажники со мною вели себя равнодушно и будто не замечали, когда мы сталкивались в коридорах «Звездочки».

Наверное, слишком просто мне давалась жизнь на корабле. Слишком удачно. Но все рано или поздно должно было закончиться, я чувствовал это, и необъяснимая тревога в груди росла с каждым днем. Плавно текли разговоры «У Полового». Хронометр Ледяной Цитадели отсчитывал минуты и часы, и нечто близилось с каждым тиканьем загадочного механизма. Пряталось в темных проходах палуб и будто следило за нами, поджидая лучшего момента, чтобы выползти наружу. Одной из тревог оставался злосчастный случай во «Льде и Пламени», когда первый помощник так странно отреагировал на компас. Я надеялся, что все забудется и потонет в серых корабельных буднях, но боялся…

Не зря.

Мертвец пришел за нами на второй день. Мы сидели у печи и прихлебывали теплую воду, осторожно пережевывая вяленое мясо (сухой паек оставил нам ушедший в Приют Айз, но даже жесткую, сухую бродунину мы ели с оглядкой на бурление в животах и тошноту), когда первый помощник вошел на кубрик.

— Проклятье… — тихо проговорил Фарри. Он склонил голову. — Это все из-за меня. Все из-за меня!

Я промолчал, не сводя глаз с офицера. Мертвец неторопливо приблизился и молча сел на грязный тюфяк напротив нас. Никто не проронил ни звука. Мы испуганно ждали, а он не шевелился, вперив в меня холодный взгляд.

— Что-то случилось, мастер первый помощник? — наконец выдавил из себя Фарри.

— Я хочу купить твою игрушку, — ожил тот.

Мне стало жарко и холодно одновременно. До последнего я надеялся, что история в трактире забудется, что Мертвец просто удивился, обнаружив загадочную вещь у двух юнг.

— Даю сто монет, — равнодушно заметил он.

Я очень медленно, не сводя с него взгляда, помотал головой. Тело напряглось в ожидании неприятностей.

— Двести, — предложил Мертвец.

— Я не продам ее.

Ни единая жилка не дрогнула на безжизненном лице первого помощника, но глаза потемнели. Прошло еще несколько бесконечно долгих секунд. Мне хотелось провалиться, исчезнуть, проснуться в другом месте. Сделать все что угодно, лишь бы оказаться подальше от молчащего Мертвеца. Наконец он тяжело вздохнул и спросил:

— Откуда он у вас?

— Кто?

— Компас. — В нем на миг проступило раздражение. Этот человек пугал меня все больше. За два месяца пути я не ощущал его эмоций, а тут…

— Компас? — глупо переспросил я.

— Да, компас. Игрушка, которую вы не поделили в трактире. Откуда он у вас? — Офицер издевательски выделил «игрушку».

— Нашли.

«Он убьет нас».

Мертвец мигнул, опять пару секунд помолчал и холодно поинтересовался:

— Вы вообще знаете, что это?

Ответом ему было угрюмое молчание и взгляды исподлобья. Гудела печь, глухо и басовито тарахтели двигатели ледохода. Лишь кубрик перестал быть уютным местом.

— Вы даже не знаете, что это… — Он закрыл глаза и покачал головой. — Вы даже не знаете…

Я изумленно смотрел на Мертвеца.

— Последние два дня я много думал, юнги. Никогда прежде я не был в таком состоянии, как эти два дня. Я хочу разойтись полюбовно. Я хочу поступить по закону. Вы не знаете, что это такое, а я знаю. Я предлагаю вам деньги. Хорошие деньги, тем более что вам они будут нужны, раз вас лишили доли. Не заставляйте меня переступать через себя.

В нем чувствовалась обреченная угроза. Мертвец был готов на все. Человек-закон «Звездочки», человек-спокойствие, непоколебимый, как вековые ледники, превратился в опасного зверя. Я смотрел на его сильные ладони, способные свернуть нам шеи. Вспоминал, как лихо он расправился с черной тварью у погибшего корабля.

И молчал.

— Я не смогу спокойно жить, зная, что эта проклятая вещь прозябает в руках двух сопливых щенков, — подытожил Мертвец.

— Да зачем она вам? — вырвалось у меня.

— Зачем? — Веко первого помощника дернулось. — Есть зачем, юнга. Мой отец погубил себя, разыскивая вот такие вот «игрушки». Он погубил мою мать, когда за ним пришли. Он погубил меня, спасшегося и двадцать лет потратившего на бессмысленные поиски этих вот «игрушек». Я ушел от той жизни. Я выбрался! Я втоптал веру и память об отце в грязь, и…

Голос Мертвеца дрогнул. На миг, после которого вновь вернулись монотонность и равнодушие:

— …Теперь вижу, что это не сказки сумасшедшего папаши. Только теперь я это вижу, когда предал его стремления. Вот зачем, юнга.

— Почему вы уверены, что это она? — осторожно спросил Фарри. — Может быть, вы ошибаетесь, мастер первый помощник?!

— Компас черных капитанов. — Он вперил в него свой мертвый взгляд и заговорил, словно выдирая слова из памяти. — Седьмая страница отцовской книги. Коробочка размером три на три дюйма. Светится голубоватым светом, если открыта. Под крышкой на золотой оси бирюзовая стрелка, от которой отходят мигающие красным огоньки, на дне гравюра, изображающая деревья. Была утрачена Добрыми во время последней войны с черными капитанами. Предполагается, что она указывает место сосредоточения духа самого Царна. Одна из легенд гласит, что может указывать на проход через Южный Круг. Создатель компаса неизвестен.

— Царн — тот, который сотворил черных капитанов? — прошептал я.

— Да. Тот, кто изменил наш мир до неузнаваемости.

— То еще описание, — неуверенно хмыкнул Фарри. — Под него все что угодно может подойти. Взять хотя бы творения Ледяной Цитадели. Тоже могут сиять.

— Из-за этого компаса погибла моя деревня. — Я обрушил его старания отвести подозрения Мертвеца. Почему-то мне показалось, что первый помощник никак не связан с Радагом и его слугами. Что он может нам помочь, что он может просто выслушать нас. — Черные капитаны пришли за ней. Я не могу ее отдать. Я обещал.

Глаза Мертвеца сверкнули.

— Обещал что?

— Отнести ее в Барроухельм инструментарию Лунару. За нами охотились капитаны и ледовые гончие, но мы сбежали. — Тайна, хранимая мною, вырвалась наружу.

Светлый Бог, как же приятно говорить правду!

Слова потекли друг за другом сами собой:

— Мы ищем Добрых. Мы думаем, что Лунар из них. Нам очень нужно в Барроухельм, а мы застряли здесь, на «Звездочке». А на нее попали, прячась от Радага: он был в порту Снежной Шапки, он искал нас вместе со своей ледовой гончей, последней. Двух других убил Эльм. А Радаг пришел с цирком к нам в деревню, а потом призвал Темного бога, а до этого Одноглазый рассказывал нам про компас, про то, что его ищут. Он был странным.

Мертвец поднял руку, останавливая меня:

— Хватит. Я ничего не понимаю.

— Сначала к нам пришел Одноглазый… — Я попытался рассказать историю с другого конца.

— Хватит! — жестко прервал меня офицер. Он сгорбился. Сколько ему лет? Сорок, больше? Сейчас казалось, будто не меньше полувека.

— Почему именно Барроухельм? Что там такого? — спросил Мертвец.

— Так сказал Сканди, наш шаман. Он помог нам сбежать от Черного капитана. Он сказал, что надо найти инструментария Лунара.

— Добрые есть и в других городах.

— Вы знаете Добрых? — изумился Фарри. Он еще не понял, что произошло и кто сидел перед нами.

— Мой отец был из Добрых, и в этом нет ничего восторженного, юнга. Вечный страх перед капитанами и их агентами, постоянный бессмысленный поиск и крах всего, что было прежде. Жизнь на острие, без сил, без возможностей. Это не те Добрые, о которых поют бардеры. Совсем не те.

— Вы думаете, что Лунар тоже из Добрых? — спросил я.

— Подумай, юнга, зачем вашему шаману отправлять вас к нему, а не сдавать слугам черных капитанов? — не ответил он и повторил: — Барроухельм. Хорошо. Я подумаю, что можно сделать.

Мертвец поднялся и, не прощаясь, ушел. Лязгнула дверь в коридор, и мы с Фарри переглянулись.

— Подумать только — он из Добрых! — изумленно произнес мой друг. — Мертвец — из Добрых, с ума можно сойти.

Я молчал, понимая, что мир изменился еще раз. Меня распирало желание засыпать загадочного Мертвеца сотней вопросов, но мрак в душе первого помощника вызывал необъяснимый страх.

В тот момент мне и в голову не приходило, что все изменилось гораздо раньше.

И виной тому было любопытство Фарри.

Часть II Отчаяние

Глава первая Первая смерть

— Мы идем в города Содружества, братцы, — сообщил нам Грэг. На корабле пробили отбой, но мы, как водится, еще сидели у печи, попивая горячий перцовый чай. — Сегодня наконец проложили курс. Так что смею вас заверить — нас ждет долгое и тоскливое путешествие.

— Капитану не терпится с их каперами повоевать? — мигом отреагировал Шон. — Положат же всех. Там охотников за нашим братом столько… Чем старина Гром только думает! Зачем нам туда?! Пощипали бы тракты южные, как обычно. Проклятье, это же бред сумасшедшего — соваться к бродячим!

Мы с Фарри переглянулись. После недолгой стоянки в Приюте «Звездочка» отправилась сквозь древние льды куда-то на запад, и жизнь вошла в прежний круг, а мы ждали, что предпримет наш новый союзник — Мертвец.

Видимо, дождались. Я искренне обрадовался новостям. Наконец-то наше путешествие приобрело какую-то цель.

— Знать не знаю, Шон, чего его понесло в Содружество, — пожал плечами Грэг. — Мое дело маленькое — провести корабль по льдам туда, куда скажет капитан, а вот что за демон в него вселился — то не мои проблемы.

Выглядел он недовольным.

— Я сойду в первом порту. Хватит уже терпеть его сумасбродство! — возмутился Шон. — Там никогда не было добычи, одни проблемы!

— Капитану виднее, — заметил Три Гвоздя. Он с ленивым прищуром полудремал у печи.

— Да ну его в ледяную клеть!

Корабль содрогнулся, словно налетел на преграду. Двигатели страшно зачихали, оглушительно лязгнули несколько раз и резко умолкли. Я вцепился в тюфяк под собой, чтобы не упасть. Кружка с горячим чаем опрокинулась мне на колени. Над головой закачался шаманский фонарь.

— Что это? — испуганно спросил Фарри. — Что случилось?

На нас обрушилась непривычная тишина. Звенящая, нарушаемая только чьим-то храпом. Я не мог поверить в то, что произошло. Двигатели «Звездочки» замолчали, и тяжелый корабль остановился.

— Не к добру, — подытожил Три Гвоздя, отыскал взглядом Полового. Тот уже стоял на ногах, встревоженный, напряженный.

Это было последнее, что я увидел, прежде чем погас свет. Фонари на кубрике жалобно мигнули, и палуба погрузилась во тьму.

— Быстро собрались, — сипло скомандовал Половой. — Кто с огнивом? Нужен свет. Быстро!

На камбузе истошно заколотили в рельс. Послышался отдаленный вопль-приказ, невнятный, но преисполненный тревоги. Ледоход молчал, и непривычная тишина закладывала уши.

— Че, танцы будут? — заметил сокрытый во мгле Сабля.

— Похоже. Мне нужен свет. У кого огниво?! — повторил Половой.

— Сейчас, — послышался ответ Рэмси. Во тьме несколько раз мелькнули искры, вырывая из черноты белое лицо моряка. Пламя не хотело заниматься, и пират в голос ругался каждой вспышке.

— Нам энгу сожгли, — сказал Три Гвоздя. Голос его оживился. — Давайте выбираться отсюда. Бессмысленно чиркать, Рэмси!

— Я разберусь, что бессмысленно, а что нет! — огрызнулся тот.

— Свети так, — приказал Половой.

На камбузе вновь заколотили в рельс, а затем загрохотала дверь на кубрик. В проеме стояла черная фигура с лампадкой.

В тот же миг вспыхнула такая же в руках Рэмси. Сообразительный моряк сразу понял, что нет смысла возиться с энгу, и нашел свечи на китовом жире. Я вспомнил, что такая же была и у моего топчана.

— Половой, вооружай команду! — Мы узнали голос Айза. — Капитан сказал, что у нас гости. Быстро.

Во тьме палубы, озаряемой искрами огнив да дрожащими лепестками жировых горелок, началась суета. Я растерянно схватился за парку, рядом со мной закопошился Фарри. Моряки торопливо одевались, проходили к выходу из кубрика, где у запертых дверей оружейного склада возился Половой. Одноглазый моряк сыпал проклятьями на массивный замок. Кто-то из корсаров светил старшему матросу плошкой. По-моему, это был Рэмси.

Я слышал топот ног на первой палубе, резкие команды Волка — и не мог принять того, что происходит. В воздухе пахло сражением, а я думал о том, что сегодня все может закончиться. Что не будет больше ни корабля, ни корсаров, ни меня. И компас Черного капитана станет добычей для неведомых захватчиков. Или просто исчезнет во льдах.

— Что у механиков? — проорал Половой и наконец справился с замком.

— Трубы открыты, сливаем воду, — послышался глухой голос с трапа на нижнюю палубу.

— Только бы получилось. Если разорвет котел — нам конец, — проговорил стоящий за мною Шон. Мы как-то сами собой выстроились в очередь у склада.

Тень Полового исчезла в черном зеве оружейной; с грохотом обрушилась одна из сокрытых от моих глаз стоек, и старший матрос выругался.

— Свет! Давай свет сюда, ледяное ты дерьмо.

— Не ори! — процедил Рэмси, влез за ним в тесную комнатушку.

— Быстро! По одному в руки!

Старший офицер принялся выдавать морякам то, что попалось ему под руку. Снаружи раздался выстрел и приглушенный крик.

— Что это?! Половой, ты оледенел? Зачем мне эта дубина?! Дай меч! — возмутился Галай. — На самом деле…

— Потом, не задерживай, взял — отошел!

— Вооружившиеся, ко мне, — послышался голос Коротышки Яки. Голос старшего матроса дрожал. — Давай, давай!

Когда подошла моя очередь — Половой сунул мне в руки увесистый меч, и я вцепился в рукоять как будто на тренировке.

«Только тут не будет слов, Эд. Тут Торос не поможет».

— Проходим! Проходим! Из тамбура не высовываемся! Ворчун? Ворчун, чтоб ты сдох! Где ты? — заорал Яки.

— Тут, — хрипло ответили ему из темноты.

— Бери себе пятерых, идите к дальнему тамбуру!

— Понял! Сабля, Три Гвоздя…

— Я еще не получил оружия! — возмутился последний.

— Заткнись! Сабля, Три гвоздя, Патт, Рэмси и Орри — на дальний. Сначала получите оружие. Потом на дальний, тупицы! Я жду вас там! — взъярился Ворчун.

Снаружи послышались глухие крики. Еще несколько раз кракнули дальнобои.

Мы столпились в тамбуре, никто не пытался шутить. От черных силуэтов корсаров, едва видных благодаря горелкам, ощутимо веяло напряжением перед схваткой. Только Шон дрожащим голосом бормотал проклятья. Сквозь обшивку тянуло холодом, и я чувствовал, как корабль, лишившийся энгу, с каждой минутой остывал все больше.

— Готово! Все готово! — послышался снизу истеричный голос Зиана. — Мы сожгли им топливо! Закатайте их под лед!

Снаружи словно забарабанила метель из крупных льдинок. Ей вторили крики штурмовиков и пальба. Стреляли откуда-то сверху. Скорее всего, отряд Старика рассыпался по верхней палубе и оборонялся от нападавших.

— Небо ясное, на рожон не лезьте. Двигаться быстро и перебежками! Укрывайтесь за фальшбортами! — сказал Яки. — Ждем команды.

— Юнг зачем вооружили? — подал голос Громила. — Пусть на корабле останутся. Они дети. Рано им.

— Никаких рано! — возмутился Фарри. Я с удивлением понял, что он с радостью предвкушает бой. В нем совсем не нашлось места страху. Во мне же все цепенело от предчувствия смерти. Ведь там, снаружи, кто-то уже умирает. А скоро наступит и наша очередь.

Я со стыдом понял, что отчаянно трушу, и разозлился. Ощерился сам на себя, вцепился в рукоять меча покрепче и свободной рукой обмотал вокруг рукавицы цепь, скрепляя гарду с кистью. Нет уж. Никаких рано.

— Пусть нюхнут крови, — заметил Грэг. — Мальчикам пора взрослеть.

Он был самый спокойный среди нас.

Несколько минут мы ждали команды, вслушиваясь в звуки сражения по ту сторону обшивки. Коротышка держал руки на штурвале двери. Позади меня нервно маялся Галай. Он постоянно повторял свое «на самом деле» и жаловался на доставшуюся дубину с шипами. Я сжимал меч, Фарри досталась небольшая пика.

— Палубные — пошли! — раздалось откуда-то сверху. — Они лезут на трапы!

Закряхтел штурвал, дверь распахнулась, и сине-алое сияние ночи резануло по глазам. Холодная волна обожгла кожу на лице.

— А-а-а-а-арх! — неожиданно взревел Громила, первым выскочил в проем и рванулся куда-то направо.

— Давай, братцы! — крикнул радостный Грэг.

Атакующие уже карабкались по техническим трапам, скрывающим их от наших стрелков. Кое-кто успел забраться на второй уровень и оказался зажатым между нашей группой и моряками Ворчуна. Громила снес одного из напавших с прохода, и тот с криком рухнул вниз, на лед. Я услышал, как хрустнули его кости. Штурмовики с дальнобоями поддержали нас огнем.

Внизу, среди угловатых обломков льдин, прятались стрелки противника, и шквал выстрелов с корабля заставил их залечь. Но все равно рядом взвизгнула пуля, и я опрометью бросился по трапу налево, чувствуя на себе хищный взгляд невидимого стрелка.

В темноте Пустыни сложно понять, где свои, а где нет. Мне нужна была хотя бы минута, чтобы разобраться в происходящем. Путь направо преградил сражающийся Громила, за которым пристроился Галай. Налево ход заканчивался подъемом на первую палубу. Я спрятался за фальшбортом, физически ощущая щель между ним и настилом хода (в нее так удобно пропихивать осколки льда при уборке и, проклятье, не менее удобно получить пулю). Мне казалось, что какой-нибудь матерый стрелок непременно выстрелит мне в ногу. Что он уже целится.

На тесных технических ходах толпились люди, вынужденные ждать, пока сражаются впередиидущие. Наш Громила шел первым и расчищал дорогу к трапу вниз, а остальные топтались за его спиной, и те, кому достались пики или алебарды, старались достать противника из-за здоровяка. Рядом со мною оказался Фарри.

— Внизу! Внизу! Смотри! — крикнул он мне. — Ты видишь, Эд?! Видишь?

Я выругался, но все же приподнялся над спасительной защитой. Навскидку я насчитал около тридцати нападавших, рассеявшихся среди льдин или же карабкающихся по трапам наверх. На втором уровне закипела схватка — незнакомцев с обеих сторон заперли бойцы Ворчуна и Яки, и бандиты с проклятьями мешали друг другу.

Послушав Фарри, я глянул вниз и обомлел. Небо вспыхнуло алым, осветив темные тени льдов, и мне показалось, что я сплю. Внизу, у самой гусеницы, стоял до боли знакомый бритоголовый здоровяк и, задрав голову, смотрел наверх. Прямо на меня.

— Эльм?! — вырвалось у меня.

— Я нашел вас, собачья жизнь! Я нашел вас! — прокричал тот со звериной радостью.

Выстрел выбил облако ледяной крошки у его ног, и циркач бросился в сторону.

— Как так?! Как так, Фарри? Как это может быть?! — Я нырнул под защиту фальшборта.

— Не знаю! Не стой!

Громыхнул еще один дальнобой, и кто-то из наших вскрикнул от боли. Атакующие теснились на трапе на наш уровень, где буйствовали Громила и Сабля. Я заметил, что технического хода ниже нас никто не контролирует, и бандиты заняты наседающими на них моряками палубной команды. В этот миг все уроки Тороса оказались забыты. Здесь я бесполезен, а вот там…

Вцепившись в поручни, я легко перекинул себя через них. Я успею. Должен успеть! Привязанный к руке меч больно ударил по плечу. Понимая, что представляю собой великолепную мишень, я торопливо отпустил поручень. Фальшборт перед моими глазами прыгнул наверх, и я отчаянно вцепился в щель между ним и ступенями технического хода. Пальцы взвыли от напряжения. Проклятье! В варежках это сделать оказалось не так-то просто. Руки вспотели, и я почувствовал, как выскальзываю из рукавиц.

— Драный демон!

— Ты куда? — обалдел Фарри.

Качнувшись назад-вперед, я отпустил руки и грохнулся на железные ступени нижнего хода. Присел, еще не веря в то, что у меня получилось, и, подхватив клинок, бросился к стоящему спиной ко мне бандиту.

— Давай за ним! — заорал кто-то наверху.

Я должен был успеть.

— Сзади! Сзади! — хрипло закричали снизу, предупреждая мужчину, стоящего ко мне спиной. Кракнул еще один выстрел. Пуля лязгнула о фальшборт.

Бандит не успел развернуться. Только начал, когда я подскочил к нему сзади и размахнулся.

«Никогда не коли в тело, у тебя не хватит сил пробить одежду. Только руби. С размахом, от плеча. Целься в ногу, целься в шею», — говорил мне Торос.

За миг до удара я вдруг понял, что делаю, и едва не остановился. Кем же я стал?! Чем этот человек отличается от меня?

Но сталь непреклонно обрушилась на колено незнакомца, и тот с криком осел.

«Если он упал — добивай. Всегда добивай».

Со сдавленным рычанием я вонзил меч в шею упавшего пирата. Дымящаяся кровь брызнула на металл, на лицо, на одежду. Сердце екнуло.

Сверху кто-то упал, молча, и грохнулся внизу об лед. Я заметил это лишь краем сознания, дернулся чуть в сторону, вскинул голову.

— Эд! — крикнул кто-то сзади. — Назад!

Второй бандит перепрыгнул через труп товарища и с ходу сбил меня с ног, занес меч. Я увидел, как безумно скалится бородатый разбойник, и не мог пошевелиться. Просто смотрел ему в глаза, чувствуя льющуюся из него ярость и ожидая, когда сталь обрушится на меня. Выстрел из дальнобоя пробил ему грудь, и незнакомец отлетел спиной назад, рухнув под ноги другим атакующим. С воплем с трапа свалился еще один бандит.

— Давите их! Давите! — истерично заорал сверху Шон.

— Эд! Вставай!

Я дернулся, выбираясь из оцепенения, вскочил на ноги. Еще одна пуля лязгнула об обшивку «Звездочки» ровно в том месте, где была моя голова за миг до этого. Меня отволокли в сторону, Грэг что-то прокричал в лицо, но я лишь хлопал глазами и не понимал, что происходит.

— Приди в себя, юнга! — Грэг оттолкнул меня назад. Я пошатнулся, вцепился рукой в холодный поручень и взвыл от боли. Рванулся, отодрал ладонь от металла, оставив на нем кровавое пятно. Кисть заполыхала, будто я сунул ее прямо в печь. Варежка, где моя варежка? Когда я ее потерял?

Штурман сцепился с долговязым разбойником, который нервно озирался, боясь потерять из виду наседающих сверху моряков «Звездочки» или Грэга.

Снизу слышались гневные и испуганные вопли. Неприкасаемые и несколько штурмовиков обошли сражающихся с тыла и теперь косили стрелков среди льдин молниеносными ударами. Я прижался спиной к борту корабля, шипя от боли и оглядываясь. Прыгать вниз, на гусеницы, с такой рукой, как у меня, слишком рискованно.

Атака Неприкасаемых повергла врагов в ужас, бой стремительно заканчивался. Абордажники на верхней палубе с проклятьями отстреливали бегущих прочь бандитов. Из-за вмешательства Грэга с трапов снесли последних разбойников. Моего участия в бою больше не требовалось. Прижимаясь к борту корабля, я чувствовал, как от мороза немеет кожа на лице. Поднял здоровую руку с тяжелым мечом, попытался растереть кожу варежкой, но зацепил цепью клинка щеку и всхлипнул от новой вспышки боли и обиды. Ну как же так, а? Ну почему опять?!

Холод обжег ссадину на лице, а я попытался разыскать взглядом Эльма. Где он? Драка на борту затихала. Палубной команде удалось опрокинуть бандитов. Внизу, у траков и на них, лежали тела. С отбитого трапа на лед соскочили Сабля и Три Гвоздя, добивая раненых врагов.

Силача нигде не было видно.

Может, мне почудилось? А?

Рука болела ужасно. Я старался прижать ее к телу, заливая кровью парку. Пытался сунуть ее под теплую одежду и шипел от боли. Схватиться за железо на морозе — это же надо было до этого додуматься! А еще эта оледеневшая цепь!

Неприкасаемые быстро расправились со стрелками, и бой утих. Торос с двумя клинками остановился у одного из обломков, что-то сказал Бурану. Тот оглянулся, махнул рукой. По трапам вниз спускались наши дальнобойщики. На льду появился Крюкомет.

— Не расслабляться! Не расслабляться! Сбор! — проорал он. Озираясь, боцман крутил на цепи свой жуткий крюк.

Рядом со мною кто-то спрыгнул на технический ход, грубо рванул за плечо. Я опешил, попытался вырваться.

— Компас у тебя? — сказал Мертвец. Дальнобой висел на его плече, и от оружия разило чем-то едким. Первый помощник был среди тех, кто отстреливался от нападающих с верхней палубы.

— У меня, — ответил Фарри.

— Дурак, — бросил офицер. — А если бы тебя убили?

Мой друг нахмурился и огрызнулся:

— Тогда ты бы снял его с трупа.

Мертвец моргнул, хмыкнул.

— Это неплохая мысль. Займись ранеными. Ты, — он ткнул мне в грудь, — со мной.

Он отвернулся и зашагал к трапу.

— Добрые мне нравятся все меньше, — сказал угрюмый Фарри.

Горячка боя схлынула, и сквозь ругань и победные возгласы пробились наконец стоны раненых. Наверху кто-то причитал от боли, и я никак не мог узнать этого высокого, срывающегося голоса. Рука болела нещадно, но ослушаться Мертвеца я не решился.

— Ох, вот, Эд?! — забеспокоился Фарри, увидев, как я побрел к трапу. — Стой.

Он сжимал мою варежку.

— Там валялась. Бери… Как вообще рука?

— Больно, но терпимо, — соврал я, натянул ее на себя, сдержав возглас боли.

В молчащей Пустыне раздался выстрел. Одинокий и оттого зловещий. Звук заблудился среди льдов и утих, но все равно во мне что-то сжалось и умерло.

— Ой… — сказал Фарри.

Я посмотрел вниз, забыв про боль, про холод и про страх. Там, среди льдин, раскинув руки, лицом вниз лежал Торос. Рядом с ним вжался в расщелину Буран. Неприкасаемый в алых одеждах крутил головой и окликал товарища, но его белый собрат молчал и не шевелился. Штурмовики после выстрела рассыпались по укрытиям, ощерившись дальнобоями. Несколько теней рвануло в лабиринты льдов, а я смотрел на своего учителя и не мог оторваться, надеясь, что Торос поднимется, что он перевернется на другой бок или махнет рукой — мол, все в порядке.

Буран что-то закричал, но я не разобрал ни слова. Голова закружилась. Не помню, как я оказался внизу. Мне хотелось подойти к Торосу, но меня остановил Крюкомет. Он грубо толкнул меня в сторону.

— Потом! Все потом! Сейчас дело, юнга!

Крюкомет направлял бойцов куда-то в обход ледового лабиринта, раздавая пинки и проклятья.

— Все за Стариком! Не стоим, не стоим! Собрались и пошли! — орал он. — Где Волк? Где, мать его, Волк?

Мне стало жарко. Я моментально забыл про мороз, про рыхлый снег, в который я проваливался на каждом шагу, про примерзшую к варежке рану. Волк…

— Он и Вилли ушли куда-то вперед, должен был зайти стрелкам с тыла, — подал голос один из абордажников. — Неужели убили?

С тыла… Тот одинокий выстрел.

— Это он убил Тороса, — тихо сказал я. Штурмовик рядом со мной покосился на боцмана, покачал головой, но промолчал.

— Вперед! Вперед! — проорал откуда-то спереди Старик. Командир абордажников лично повел в бой своих людей, каким-то чудом определив направление. Я старался идти по рваным канавам, проложенным кем-то до меня. Но все равно то и дело спотыкался. Сам Старик, Буран и четверо штурмовиков (один из них был Сиплый) топали впереди. Еще двое шли со мною. Мы двигались вдоль ледового лабиринта; ветра и солнце превратили его в колючий голубоватый лес, засыпанный снегом. Там можно было спрятать целое войско.

— О Бауди, дрянное ты мясо, как тебя сюда занесло? — Рядом со мной оказался Сабля. Глаза моряка сверкали. — Не рановато?!

Нас стало четверо. Где-то позади торчали Крюкомет и еще двое абордажников. А где остальные?!

— Корабль!

Сияние выдернуло из тьмы черный силуэт ледохода.

— Растянулись! Слишком растянулись! Шаркунье племя, шевелите лапами, чтобы вас сожрали голубые акулы! — бесновался Старик. Над пустыней пронесся тяжелый стон льдов, где-то загрохотало. Небо вновь вспыхнуло, освещая лица, объятые лихорадкой погони.

— Слева! Кто-то слева! — закричал один из идущих с нами штурмовиков. Боец плюхнулся в снег, вскинув дальнобой, Сабля тоже нырнул в сугроб, а я остался на месте, растерянный и испуганный:

— Стой, сука! Стреляю!

— Стойте! — завопил Волк. — Свои!

Офицер штурмовиков с дальнобоем в руках выбрался из ледяных лабиринтов.

— Где Вилли? — спросил его упавший штурмовик. Он тяжело поднялся на ноги, опираясь на оружие.

Коренастый пират пробился на проделанную тропу, перевел дыхание.

— Нет Вилли, — хрипло сказал он. Серебристая парка Волка была залита кровью. — Какая-то сука зарезала. Я не смог ничего сделать.

Он сплюнул на снег, обернулся и увидел меня. Губы пирата тронула ехидная улыбка.

— Ты убил Тороса! — взвыл я и бросился к нему.

— Стоять, юнга! — рявкнул оказавшийся рядом Крюкомет. Сабля в прыжке сбил меня с ног и повалил на снег.

Боцман резко мотнул головой:

— Чего встали? Вперед!

— Он убил Тороса! Я знаю! Это он стрелял!

Моряки с сомнением смотрели то на меня, то на Волка. Даже боцман — и тот на миг опешил. А я лишь сейчас понял, что, кроме Сабли, рядом ни одного знакомого лица.

— Сумасшедший придурок, — прошипел Волк и двинулся к кораблю противника.

— Быстро! Быстро! — послышался крик Старика.

— Он убил Тороса! — повторил я. Эти чувства в душе пирата ни с чем нельзя было перепутать. Униженный штурмовик отомстил Неприкасаемому выстрелом в спину.

— Заткни пасть, идиот, — зашептал мне на ухо Сабля. — Заткни по-хорошему.

— Но это он…

— Заткнись! Потом!

Сабля поднялся, отряхнулся.

— Кретин, — подытожил он. — Тупица и кретин. Пошли!

— Но это он стрелял, я уверен, Сабля!

— Да драное ты дерьмо, оледеневший ты шаркуноед! Заткнись — что неясно! — Он склонился ко мне: — Ты же хочешь вернуться на борт, а?! Тогда завали свою пасть чем-нибудь вонючим и заткнись! Где нашлась одна пуля для героя — найдется и вторая, раз тебе мозга не хватает это понять! Ты хочешь получить ее как можно раньше?!

Я смотрел на него с ненавистью, но наконец нашел в себе силы замолчать. Этот злой и грубый человек был по-своему прав. Я опять поторопился, и теперь Волк будет осторожнее.

— Драный демон, — вырвалось у меня.

— Чего встали, ледоеды?! Быстро сюда! — гаркнул Старик.

Безжизненный корабль встретил нас запертыми шлюзами и руганью Старика. Широкоплечий командир абордажников бродил вдоль ледохода и потрясал воздух разъяренными воплями.

Мертвец, скрестив на груди руки, стоял на обломанной заструге и внимательно оглядывал доставшееся нам судно. Я подошел к нему и встал рядом. Корабль выглядел пустым… Брошенным.

— Там никого нет?

— Если бы наш боевик минуту помолчал, я бы мог так подумать, — сказал Мертвец. — Но пока он вопит — ничего не могу сказать с уверенностью.

Буран и двое штурмовиков забрались на верхнюю палубу. Объятый горем Неприкасаемый старательно искал возможность выплеснуть свою ярость. Я чувствовал его звериную надежду на схватку, пока он бродил по шаппу напавших на нас моряков. По Пустыне бесшумно прокатывались алые и синие волны. Тишина сводила с ума. Тишина приманивала смерть. Тишина была смертью.

Я поежился. Рука отозвалась пульсирующей болью.

— Эй! — крикнул сверху Буран. — Тут есть лаз!

— Пошли наверх, оледенелые крысы! — тут же взвыл Старик. Он и остальные штурмовики принялись карабкаться по трапам на верхнюю палубу.

— Не лезь туда, — одернул меня Мертвец. Он не пошевелился, изучая корабль. — Крюкомет, я с сопляком присмотрю за входом, — крикнул он боцману. Тот торопливо кивнул и бросился к трапам. Туда же поспешил и Сабля.

Мне хотелось рассказать ему о том, кого мы увидели с Фарри. Но я столкнулся с тем, что не знаю, как объяснить всю важность происшедшего. Я перебирал в уме слова, но никак не мог сделать их действительно весомыми. Они казались мне неуместными, лишними, смешными. Цирковой силач из прошлого охотится за нами? Какая, к ледовым демонам, разница?! Сегодня, когда столько крови пролилось на холодный лед, — рассказы о прошлом бессмысленны. Жестоки. Потому я решил промолчать об Эльме. Но о судьбе Неприкасаемого смолчать не смог.

— Это Волк убил Тороса, — сказал я, не сводя взгляда с ледохода. Над Пустыней вновь пронесся стон, а затем мягкий порыв ветра швырнул мне в спину колючим снегом. Я пошатнулся, с трудом сжал левую руку в кулак, ощущая, как она перестает меня слушаться, как примерзшая к ране шерсть вновь рвет плоть.

Мертвец чуть повернул ко мне голову:

— Торос не убит.

Я онемел от радости, повернулся к первому помощнику. Тот безразлично изучал мягко вспыхивающий алым и синим корабль.

— Он не убит? — с трудом нашелся я, отчего-то скрывая детский восторг перед столь славной новостью.

— Ранен. Тяжело. Тихо.

С лязгом открылся шлюз на второй палубе. Наружу выбрался кто-то из штурмовиков. Перегнувшись через фальшборт, он с шумом прочистил желудок. Второй абордажник, пошатываясь, пристроился рядом, и его тоже вырвало.

— Не к добру, — равнодушно произнес Мертвец.

Штурмовики переводили дух, не желая даже думать о том, что увидели. Вскоре на лед спустился бледный Сабля. Он присел на обломок льдины, оперся в колени и встретил мой вопросительный взгляд мутным взором.

— В жизни такой дряни не нюхал. Дрянь демоническая, — сказал он мне.

Мертвец уже общался с офицерами, и я был предоставлен сам себе.

— Говорят, кто попал за Южный Круг — становится вот такой гнилой дерьмовиной. Но, лед мне в задницу, они еще утром были живее живых.

— Что там, Сабля? — не понял я.

— Коконы там. Коконы, в которых застывшее кровавое месиво. Одни дохляки, усекаешь, юнга?

По Пустыне вновь прокатился стон льдов.

— Нам конец, юнга, — неожиданно серьезно посмотрел на меня Сабля. — Это проклятый корабль!

— Возвращаемся на «Звездочку» — проорал Старик. — Шевелимся! Нам предстоит поработать!

Глава вторая Холод и тьма

Торос действительно не умер, но получил тяжелое ранение. Зато в схватке на трапах погиб молчаливый Громила. Пули унесли жизни Галая, Винсаря и Орри, мучительно умер Патт. Это он и причитал на верхнем ходу, прижав руки к окровавленному животу. Тела моряков и штурмовиков сложили рядом с траками молчащего ледохода. Я ходил среди них словно потерянный. Еще несколько часов назад все они были живы, все были частью моей жизни.

Трупы напавших сложили неподалеку от корабля, и я трижды прошел мимо них в надежде отыскать Эльма. Но среди обледеневших глаз мертвецов я не нашел знакомых. Потом меня отыскал Фарри и силой затащил в лазарет к Квану, чтобы тот посмотрел на мою левую кисть.

Доктор, измученный, нервный, прошептал проклятья, отодрав варежку от руки. У меня не было сил пугаться или тревожиться, хотя почерневшие обрывки кожи и бесчувственность пальцев признак совсем дурной.

Я смотрел на койку, где лежал Торос. Грудь Неприкасаемого вздымалась неровным дыханием, из горла рвались нехорошие хрипы. Но он был жив. Тут же сидел и Грэг, которому прострелили руку. Бледный, мрачный, штурман то и дело спрашивал у доктора:

— Где Лис, Кван?

Но наш унылый врачеватель лишь пожимал плечами и возвращался к работе.

Вскоре загудела печь в лазарете. Хромающий Три Гвоздя притащил целое ведро энгу, устало переглянулся с Грэгом и поспешил обратно. Я знал, что происходит снаружи. Палубные матросы, механики и штурмовики, забыв про свою избранность, спасали корабль. Пилили льдины, заполняя железные ванны. Глаза шаманов глубоко запали от усталости, но и старик Балиар, и подлец Зиан выкладывались на полную, обеспечивая механиков энгу.

Кван смазал мои раны жирной и вонючей гадостью, напоил каким-то отваром и отправил на кубрик. Пальцы нещадно колола боль, но сидеть в холодном темном отсеке, пока товарищи надрываются на работах, я не смог. С трудом выбрался наружу — и только там понял, что у меня совсем не осталось сил. Вцепившись в фальшборт второй палубы здоровой рукой, я смотрел вниз и чувствовал только тяжесть в теле. Казалось, что с каждым мигом я набираю вес, и колени стали подкашиваться, не выдерживая.

Что за отвар влил в меня Кван?

В ночи стонала и грохотала Пустыня, над которой уже поднимался рассвет; внизу метались тени и жужжали пилы. Моряки таскали ведра с энгу куда-то в недра первой палубы, где суетились механики. Пару раз «Звездочка» содрогнулась, когда инструментарии безуспешно пытались завести двигатель, лязг растекался средь льдов, сопровождаемый яростными проклятьями Шестерни в адрес «поганых ублюдков с кр-р-р-ривыми р-р-р-руками, котор-р-р-рые нужно отор-р-р-р-рвать и скор-р-р-р-рмить волкам».

— Нельзя заводить! Нельзя! — орал он.

Первым из шаманов отключился Зиан. Молодой парень осел рядом с ванной, и его тут же подхватили на руки. Балиар смог приготовить еще несколько баков, прежде чем поник, опустил голову и молча побрел к кораблю.

Я смотрел на старика и чувствовал его злость, непонятную ярость и досаду. Балиар думал о своем ученике с завистью, с ненавистью. Что у них произошло?

Устало моргнув сухими и тяжелыми веками, я пошатнулся. Опустился на колени, так что фальшборт закрыл мне обзор, и с облегчением повалился на невероятно теплый и мягкий трап. Хотелось спать. Очень хотелось спать. Несколько секунд я лежал без движения, наслаждаясь покоем.

«Ты умрешь, Эд. Встань».

Я не хотел подниматься. Здесь было тихо и спокойно, хорошо. Лихорадочные мысли об Эльме, о компасе, о Торосе ушли куда-то далеко. Ничего хорошего меня в будущем не ждало. Над головой дышало северное небо, низкое-низкое, мягкое-мягкое.

В сердце кольнуло. Я услышал скрип снега где-то наверху — и почувствовал коснувшийся меня недобрый взгляд. Перегнувшись через фальшборт, с первой палубы на меня смотрел Волк. Клубы пара вырывались из-под шарфа, шапка была надвинута на лоб.

Хочешь, чтобы я сдох здесь, да? Хочешь, чтобы этот драный юнга тихо-мирно замерз и замолк навеки?

Я очень медленно сел, с трудом встал на подгибающиеся ноги. Бросил взгляд на Волка и, увидев его разочарование, шагнул к тамбуру на палубу.

«Я выберусь…»

Тепло — самое драгоценное, что есть у человека в Пустыне. К сожалению, ценить его, как и многое другое, начинаешь, только когда лишаешься. Полностью или частично — это не столь важно. Энгу, нескончаемая энгу. Дешевое топливо, простое топливо. Есть шаман — значит, беды не будет. Так я считал всю свою жизнь, пока не понял, как же ошибаюсь.

Теперь, ютясь на кубрике возле одной печки, чувствуя холод, пробравшийся на борт «Звездочки», я узнал много нового. Вся энгу, которую производил осунувшийся и еще больше состарившийся Балиар, шла на двигатели. Моряки пилили лед, старик выбирался наружу, превращал его в густую жидкость — и пираты ведрами носили получившуюся смесь в недра технической палубы, где техники добавляли в нее что-то и заливали в громадные недра моторов, чтобы смазать сердце «Звездочки».

На корабле стало неуютно. В кубрике мы переделали переборки вокруг печки Полового, чтобы ни капли тепла не уходило зря. Стащили топчаны так, чтобы лежать поближе друг к другу, но холод все равно пробирался к нам. Шипели лампадки с китовым жиром, бросая тусклый свет на покрытые изморозью стены. Хрипло и надсадно кашлял Шон.

Про холод быстро забываешь, но когда он возвращается, кажется, что и не уходил никуда этот суровый спутник. Что лед был здесь всегда, просто прятался, дожидаясь удобного момента. И только печь Полового хоть как-то удерживала стихию от победы над пиратской командой.

Не знаю, каким образом капитану удавалось договориться с Балиаром насчет лишнего ведра энгу для кухни, лазарета и печей на палубе. Шаман работал на износ и постоянно ругался. В нем поселилась тьма, каждая просьба Грома заканчивалась вспышкой недовольства. Добрый, рассеянный шаман куда-то исчез, и на его месте оказался скандальный, склочный старик.

Мы вдруг все стали зависимы от дара заклинателя льдов.

Первая палуба опустела. Оставшиеся в живых штурмовики и офицеры перебрались на камбуз, поселившись вместе с инструментариями. До того момента, как механики запустят систему отопления, всем придется потерпеть вынужденную тесноту.

Но самым страшным был не холод. Страшнее всего оказались непривычные темнота и тишина, словно нас заперли в железной коробке навсегда (хотя, получается, так оно и произошло). Двигателя заводить больше не пытались, я слышал, какую истерику закатил Шестерня, предрекая гибель моторов при тщетных попытках, и потому капитан решил все сделать осторожно и надежно. Сначала масло, потом топливо с запасом, и только потом уже подумать о большем. Мы терпели. У нас не было выбора. Судно погрузилось во тьму со светлячками шипящих горелок. Люди стали тенями. И мне показалось, что на «Звездочке» зародилось нечто новое… Нечто жуткое. Даже разговоры на кубрике теперь шли вполголоса, будто громкие слова могли разбудить затаившихся в темноте демонов.

Заготовка льда для энгу приостановилась, так как Балиару нужно было восстанавливать силы, а Зиан слег в его каюте и больше не появлялся наверху. Половой, нахохлившийся у печи, не тревожил моряков зряшной работой. Самой главной задачей для палубных моряков (да и для всех остальных) стало выживание. Холод, темнота и безделье. Скучные игры в кости и курду (тайком от старших офицеров, которые, надо сказать, на кубрик не заглядывали), неловкие разговоры и воспоминания. Злые проклятья в адрес тех, по чьей воле мы застряли в Пустыне. Моряки считали, что угодили в засаду, предназначенную для кораблей «Китов и броненосцев». Жизнь пирата непроста, случаются и такие оказии.

Больше сетовали на шамана, оказавшегося неготовым к удару чужой магии (хотя это, как я понял, было одной из обязанностей корсарского заклинателя). Закутанный в шкуры Сабля (отчего он походил на бродягу) то и дело вспоминал странные коконы на борту пиратского шаппа, Шон мрачно и испуганно отмалчивался, и даже Три Гвоздя не спешил делиться своими догадками. Он по сотому разу затачивал нож, угрюмо глядя на огонек в печи.

Так прошло несколько дней. Тяжелых, наполненных морозом и усталостью. Я постоянно ошивался в лазарете, помогая вымотанному Квану ухаживать за ранеными. Это было тесное помещение (наверное, раза в два меньше, чем каюта Неприкасаемых), с тремя койками за ширмой из серых шкур и массивным железным столом у стены. На нем постоянно лежала пара раскрытых книг, страницы которых придавили плошки и кувшин с каким-то снадобьем. На углу стола чуть гудел тигель, и в котелке булькало лекарское варево.

На одной из страниц красовалось жирное пятно, расплывшееся вокруг банки с целебной мазью.

Над рабочим местом Квана нависали хитроумные сетчатые короба с десятками ячеек, в которых хранились различные колбы с лекарствами и смесями. Он то и дело доставал оттуда ингредиенты для своих зелий, кидал их в котелок или просто аккуратно резал на краешке стола и ссыпал в одну из плошек.

Наука лекаря показалась мне загадочнее шаманских заклятий. Вот где истинная магия — знать, что и с чем смешать…

За ширмой, в паре шагов от двери, лекарь соорудил себе топчан. Пожилой недоучка старался не выходить из лазарета без важной нужды и даже в редкие минуты сна вскакивал со своей койки, нервно вслушиваясь в дыхание раненых моряков. В такие моменты я, если был рядом (нахохлившись на табурете у койки Тороса), шептал, что все в порядке, и измученный доктор вяло улыбался и засыпал.

В лазарет то и дело приходил кто-нибудь из команды. Те, кому повезло больше троих абордажников, попавших в вотчину слабости и болезни. Приходил Ворчун с пробитой головой, шипел от боли Три Гвоздя, показывая распухшую ногу. Грэг морщился, пока Кван, едва не засыпающий на ходу, проверял его рану.

Моя рука, кстати, заживала очень быстро. Мазь лекаря творила чудеса.

Обычно я сидел у кровати Тороса, внимательно ожидая, не потребуется ли доку помощь, — и если тот вдруг замирал, ненадолго вырвавшись из забот, и только поворачивался ко мне — я тут же поднимался с табурета, готовый на все.

Поначалу Кван не доверял мне сложных задач, так что вся моя помощь заключалась в «подай-принеси». Сменить воду, подогреть ее в тазу у печки, достать банки с полки, вынести горшки, омыть лица бредящих и не приходящих в сознание раненых. Но потом уже попросил помочь заготавливать нужные ему лекарства. Из тех, что попроще: порошки, вытягивающие дурную кровь из ран, да раствор для повязок.

Но большую часть времени я тихонько сидел, слушая жуткие хрипы в груди Тороса, и трусливо радовался шансу спрятаться от палубных товарищей. Здесь, в логове страданий, мне не нужно было искать взглядом Громилу или Галая. Здесь никогда не было и не будет бахвальских историй Орри. Мир изменился, и я не мог делать вид, будто все в порядке. Не мог видеть, как другие пытаются «жить дальше». Не осуждал их, ни в коем случае, просто не мог вести себя так же.

Шумела печь, что-то бормотал себе под нос Кван, хрипел щуплый штурмовик с пробитой грудью, бредил в безумии лихорадки Торос. Бледный, сутулый доктор почти не спал и в душе грыз себя поедом. Он постоянно боялся ошибиться, по несколько раз проверяя, сколько порошка насыпал в плошку, сколько воды подлил. Щурясь, осунувшийся целитель подносил свечу к смеси, бубнил проклятья в свой адрес — и только потом, замирая сердцем, подавал лекарство. В лазарете пару раз появлялся Гром, и тогда Кван втягивал голову в плечи и старался исчезнуть с глаз капитана, а тот так же тщательно делал вид, что не замечает лекаря. Но выбора у Дувала не было — Лис, хитрый гильдейский ублюдок, так и не объявился. Дошло даже до того, что разгневанный Дувал приказал обыскать весь корабль, но профессиональный лекарь словно в воздухе растворился. Так что наш доктор-самоучка продолжал тянуть свою непростую ношу и моей помощи обрадовался, охотно объясняя, что да как делать.

Меня он почему-то проверял не так дотошно, как себя…

Тороса била горячка. Он постоянно бредил, вспоминая какого-то Карла. Он просил у него прощения, иногда кричал и впадал в забытье. Я кормил Неприкасаемого, вливая ему чуть теплое варево доктора Квана. Иногда в лазарете появлялся Буран. Он садился рядом с другом и все время молчал. Однажды, когда Торос вновь заговорил о Карле, Буран произнес:

— Карлом звали нашего хозяина. Хороший был человек.

Я ничего не ответил, занятый Торосом. Бородач метался в лихорадке, и я смачивал ему лоб, глядя, как в миске с водой, ближе к краям, образуются кристаллики льда. В лазарете было теплее, чем у нас на кубрике, но все равно мороз добирался сюда. Тем более когда воздух начинал быть невыносимо вонючим (а это неизбежно, если речь идет о таких условиях), — Кван укутывал больных дополнительными шкурами и открывал дверь из лазарета в коридор, заменяя запах болезни на холодную свежесть.

На потолке и в углах поселились белые пятна изморози.

Буран тяжело вздохнул, глядя на мои старания.

— Неприкасаемые служат хозяину от покупки и до его смерти. Нас воспитывают в этом служении. Мы дорого стоим, ребенок. Очень дорого стоим. И когда покидаем стены ордена — для хозяина ничем не отличаемся от машин инструментариев. Кто-то действительно становится бездушным големом-охранником. А кто-то нет. Карл относился к нам не так, как должен относиться хозяин. Он увидел в нас людей. Он сделал из нас людей.

Я промолчал.

— Мы служили у него восемнадцать лет. Целую жизнь. Пришли в его дом молодыми, умелыми, глупыми солдатами, а стали… Ты видишь, кем мы стали. Благодаря Карлу. Он дал нам больше, чем родители, продавшие в свое время лишних детишек скупщикам ордена. Торос его особенно любил. Но… Неприкасаемый, потерявший хозяина… Это непозволительно. Правильный воин ордена должен умереть раньше. Или одновременно. Таков закон.

На одном из топчанов застонал раненый штурмовик. Кван вышел ненадолго, и потому я оставил Тороса и подошел к молодому парню, лицо которого превратилось в запекшуюся корку. Пуля пробила ему щеку. Третий и самый спокойный постоялец лазарета. Обычно он молчал.

— Карла отравили. Самый гнусный вид убийства. Торос должен был пробовать его пищу в тот день, но… У старика было больное сердце. Вообще он странный был и смешной. Под конец лекари запретили ему столько всего… Жена старика, Лийна, так о нем заботилась, да и он вроде бы старался. Улыбался все, сетовал горько и делился мечтами о вкусностях, которые ему запретили. А потом оказалось, что втайне ото всех Карл баловал себя жирненьким и жарененьким. Мы этого не знали. Никто не знал! Кроме убийцы. Вот Карл и добаловался: отведал отравленного китового сала.

Буран хмыкнул воспоминанию и продолжил:

— Торос считает, что это наша вина. Что мы должны были уследить — мол, Карл дал нам все, а мы не смогли защитить его. Мы много спорили об этом. Я считаю — Карл сам виноват. Сам тайком ото всех себя травил, рано или поздно это его и убило бы. Просто убийца успел раньше.

Торос прохрипел:

— Карл…

— Мы вычислили подлеца, конечно, прикончили, но хозяина этим не вернешь. Так что такой вот праздник лета у нас вышел. Хороший был денек. Солнце светило, на улицах гулянья, торжества. На Берегу, знаешь, в этот день можно заглянуть в любой дом — и тебя там накормят от души, напоят. Так и ходят люди от дома к дому, поздравляют друг друга, улыбаются, смеются. Люблю этот праздник. Торос меня тогда выгнал из дома, сказал, чтобы я отдыхал. Сказал, что справится. Глупо получилось. Неправильно. Но это ведь праздник лета! Его подарил нам Карл. Он подарил нам много того, чего Неприкасаемым не суждено попробовать. От этого очень непросто отказаться.

Я слушал исповедь Бурана, и мне от нее было еще грустнее. Неприкасаемый словно прощался с товарищем.

— У Тороса был только один шанс уберечь Карла. Связать его и кормить самому. Ха… Но не таков был Карл, не таков. Хитрец, мать его.

— Как-то это странно. Люди умирают и от болезней и от старости. Что тогда происходит с Неприкасаемыми?

— Они возвращаются в орден, ребенок. И их продают другому хозяину, если находится покупатель.

— А если не находится? — Мне дико было думать о Неприкасаемых как о рабах.

— По-разному. Кто-то подается в наемники, кто-то в бродяги. Мы умеем только драться, ни на что другое просто не способны. — Буран криво ухмыльнулся. — Не все, конечно, я так вообще чудесный малый, но…

— Что же мешает самим жить?

— Если тебя не покупают, ты можешь быть свободен, конечно. Но если ты сам не продаешься, то орден этого так не оставит. Он же вложил в тебя кучу времени и денег. Ты его не спрашивал, но он уже вложил. И теперь ему нужна прибыль. А если твой хозяин был убит, то страдает репутация ордена, и оступившимся это с рук не сходит. По нашу голову не один меч заточен, ребенок. Пираты — это не выбор сердца, а всего лишь попытка выжить.

— У вас на лице не написано, что вы Неприкасаемые.

— Каждый из нас несет на себе метку, ребенок. Орден метит своих бойцов, и за отступниками следуют корабли Ловчих.

— Метку?!

— Интересно, ребенок, когда Темный и Светлый боги раздавали людям мозги — ты где был? Прятался под юбкой у мамочки и ждал, когда тебе протянут теплую титьку, а не ум? — ощерился Буран.

— При чем тут мои мозги? — закипел я.

Неприкасаемый посмотрел на меня, покачал головой:

— Прости. Заносит иногда. Братство Ледяной Цитадели вовсю торгует своими грязными механизмами, способными уловить магию. Эдакий приборчик, мигающий, если поблизости окажется кто-то с меткой. Каждый Неприкасаемый получает такой знак, когда проходит обучение.

Я застыл, вспомнив прошлую жизнь и Кассин-Онг. Не так ли нашли Одноглазого? Тот молодой незнакомец, пришедший к нам в деревню. Тот, кого так испугался беглый пират. И что, он был Неприкасаемым?!

— А может метку ставить кто-то еще? Не только ваши магистры?

Буран хмыкнул:

— Были бы монеты, а что за них купить — найдется. Хотя это очень дорогое удовольствие. Но ставят, ставят. Слышал я, что некоторые капитаны так своих моряков помечают.

— А чем отличается такая метка от меток Неприкасаемых?

Воин неуверенно нахмурился.

— У тебя вопросы ну совсем необычные, я, признаюсь, начинаю теряться в них. Откуда мне знать такие вещи?

— То есть ты тоже под юбкой у мамочки прятался, когда мозги выдавали, — проворчал я.

Буран опешил, просиял изумленно:

— Из тебя выйдет толк, ребенок. Воин, конечно, ты никудышный, но языкастый. Я прощаю тебя.

Он поднялся на ноги, подошел к Торосу, бережно похлопал его по плечу.

— Пойду я.

— Карл? — дернулся в бреду Торос.

— Шаркунарл, — фыркнул Буран. — Какая же ты все-таки зануда, брат.

Неприкасаемый ушел, оставив меня с ранеными, а я погрузился в работу. В голове крутилась идея меток, сводя обрывки мыслей друг с другом. Видимо, Одноглазый был с меткой. Знал ли он о ней? И кто ее поставил? Черный капитан?

Старый моряк занервничал, когда узнал о странном парне с прибором Цитадели. Значит, знал. Не окажется ли, что Радагу давно уже известно, где мы сейчас? Может, он с конца зимы идет по нашему следу и с каждым днем все ближе?

По спине пробежали мурашки. Что, если уже сейчас Черный капитан вместе со своими демонами приближается к «Звездочке»?

События прошедшей зимы нахлынули на меня. Я вспомнил теплицу старика Раска, вспомнил странного следователя Лавоя. Сердце приятно защемило. Хорошее ведь было время. Нахмурившись, я отбросил бесполезные воспоминания.

Как здесь оказался Эльм? Может, он нанялся на корабль, как и собирался? Просто тоже попал к пиратам, и судьба свела наши ледоходы вместе. Такое ведь случается? У судьбы, говорят, то еще чувство юмора. Но отчего-то мне не верилось в такое совпадение. Догадки роились в голове одна хуже другой, а нездоровое любопытство изнывало от неизвестности. Я не нашел тела бывшего силача среди приконченных бандитов. Признаюсь честно — очень хотелось увидеть здоровяка мертвым.

Куда он делся?

Нет, конечно, Эльм мог сбежать в ледовый лес и затаиться. Он мог погибнуть, а его трупа просто не нашли моряки «Звездочки». Но что-то подсказывало мне — это слишком простое решение. Простое и неверное.

В коридоре послышался глухой крик. Громко лязгнула дверь в коридор. Кто-то что-то торопливо залопотал, зашаркали ноги, словно несли что-то тяжелое. Дохнуло морозом.

— Кван! Ква-а-а-н! — орал Крюкомет. — Где эта драная шаркунья шваль?!

Он ворвался в лазарет, уставился на меня. Во тьме блеснули безумные глаза офицера:

— Где док?! Быстро! Говори!

— В гальюн ушел.

Крюкомет вошел в лазарет:

— Шаркунец! Заноси! Быстро! Да быстро же! В сторону, щенок!

Двое моряков, я узнал в них Шона и Рэмси, с пыхтением затащили в лазарет тело. В свете лампадок я увидел, что за ним стелется темный след.

— Почему этого ублюдка нет, когда он нужен? Почему этих сучьих врачевателей никогда нет на месте?! Я вышвырну тварь на мороз, пусть там гадит!

Я хлопал глазами, глядя то на Шона, то на Рэмси, то на беснующегося Крюкомета, то на тело на полу.

— Давайте его ближе к печке. Ближе! Как ты там, Яки? Ты как?

Я пошатнулся, узнав лежащего.

— Что случилось?!

— Демон… С ванны сорвало лист, мы вышли, поправить, чтобы снегу не намело на наколотое, — потерянным голосом заговорил Шон. — Он вырос как из-под земли. Я ничего не успел сделать. У меня и не было ничего. Он вырос. Только что не было, и тут вырос. Здоровый, жуткий мужик с крюком вместо руки. Он смеялся, понимаете? Смеялся!

Во рту пересохло, лоб запылал огнем. Яки? Коротышка Яки?!

— Что такое?! Что случилось? — Во тьме коридора возник силуэт. Кван торопливо вошел в лазарет, оскользнулся на крови и чуть не упал. — Что случилось?!

— Яки порвали! Сделай что-нибудь, док! — Офицер едва не взмолился об этом.

— Он появился из снега. Он прятался под ним. Сидел и ждал под снегом, пока мы подойдем! Выскочил и вспорол Яки живот. Я закричал, бросился на него. Дозорный наверху заорал, а этот ублюдок нырнул обратно в снег и исчез! Это не человек, клянусь! Не человек!

— Давай, Кванчик! — Крюкомет его не слушал, все внимание боцмана сосредоточилось на докторе. Тот с руганью срезал одежду с молчащего Яки и чуть ли не плакал от досады.

— Ну что такое происходит! Ну как же так! — причитал Кван. — Эд! Быстро мне повязки! Дайте свет! Больше света!

Я бросился в угол, вскарабкался на полку, где лежали высохшие выстиранные в чуть теплой воде тряпки, вернулся обратно. Крюкомет сгреб лампадки поближе к доктору.

— Ну что же это такое… — хныкал Кван.

— Док, как он? Док? — нервно бормотал боцман. — Яки? Яки, ты меня слышишь? Держись, дерьмо ты ледовое! Держись!

Я смотрел на темные силуэты, склонившиеся над телом Коротышки Яки, и не мог пошевелиться. Сознание устремилось куда-то под потолок и оттуда наблюдало за тщетными попытками Квана и Крюкомета. Мне показалось, что снаружи донесся зловещий хохот Эльма.

— Ну почему все сразу, а? — ныл Кван.

Шон стоял у шторки, неотрывно глядя куда-то в темноту перед собой. Нижняя его челюсть заметно дрожала.

— Давай, док! Сделай что-нибудь! — взмолился Крюкомет.

Кван замер, слезно выругался и в сердцах отбросил в сторону нож, которым резал одежду раненого. Сталь жалобно звякнула.

— Док? — застыл боцман.

В лазарете стало еще холоднее.

Коротышка Яки умер.

Глава третья Тень во льдах

— Да сколько можно?! Что опять у вас происходит? Почему так долго? — брызнул слюной Балиар. Он зло щурился, глядя на капитана. Дувал, застигнутый этой вспышкой ярости посреди речи перед собранной командой, наморщил нос от злости:

— Шаман? Ты удивляешь меня!

Моряки молчали. Жиденькие огоньки лампадок едва выдергивали из темноты искаженные светом лица. Настроение у команды было совсем недобрым, под стать реплике заклинателя льдов.

Старый шаман фыркнул, бросил быстрый взгляд в темноту и неожиданно ссутулился.

— Хорошо. — Гром убедился, что Балиар не станет продолжать перебранку. — Я повторю — по плану двигатели мы запустим через два дня.

— Если все пр-р-ройдет хор-р-рошо, — прошелестел Шестерня. Уродливый моряк был тут же, он держался неподалеку от Балиара, и мне казалось, что боцман инструментариев то и дело поглядывал на заклинателя. Но, наверное, это была игра света, не больше. — Нужно больше топлива. Нужен запас. Масла почти готовы. Я пр-р-ровер-р-р-рял кое-какие детальки, все будет хор-р-р-рошо. Но нужны запасы.

— А вы даже их не можете обеспечить! Почему все должен делать я, а? — вспыхнул Балиар. — Вы думаете, мои силы безграничны?! Я столько их копил! И зря! Все впустую потрачено! И этот молокосос, слабак! Почему он, а не я…

Балиар осекся и умолк.

Моряки молчали, но были в смятении. Шаман никак не походил на того добродушного старика, к которому все привыкли.

— Балиар! Прекрати истерику!

— Да, дедуля, если ты думаешь, что топанье ногами и потрясание высушенной задницей каким-то образом приблизит тебя к теплым краям, — то я должен тебе сказать. Нет, почему сказать? Я должен возопить — нет, малютка Балиар. Ты таким образом можешь лишь надорвать свои хилые связоньки, и тогда, не дай-то Темный, разумеется, ты окажешься в обители Квана. А тот, заметь, тот, когда ты будешь хрипеть и тянуть к нему ручки, может вдруг ответить тебе: «Почему все должен делать я, а?»

— Буран, тишина, — проговорил Мертвец.

— Давай ты не будешь распоряжаться моими людьми? — неожиданно подал голос Старик. Командир абордажников сидел на лавке и поигрывал ножом.

— Хочу напомнить… — равнодушно начал было Мертвец, — что я являюсь первым…

— Заткнулись все, гребаное вы мясо! — взорвался Гром. От его баса у меня задрожали поджилки. — Заткнулись и слушаем дальше! Итак, оледневший вы шаркуний корм, двигатели мы запустим через два дня. До того момента на лед по одному не выходить. Даже воздухом, мать его, не дышать за пределами «Звездочки», которую вы превращаете в бордель пьяных истеричных полудурочных шлюх!

После оглушительной речи он вдруг закашлялся, прижал руку к груди.

— Не заставляйте меня орать, — прорычал он, справившись с дыханием.

— Как он выжил во льдах эти три дня? — подал голос кто-то из инструментариев. — Как этот ублюдок смог выжить без еды, без тепла?

— Он мог есть человечину, да и собрать ледовое жилище при должной сноровке несложно. Не надо наделять подонка сверхъестественными дарами, — резонно вмешался Три Гвоздя.

— Я неясно выразился?! — взревел Дувал. — Следующий, кто хоть что-то скажет без моего гребаного разрешения, — отправится на лед, и пусть там его дерут… Все, кто бы ни оказался рядом. Демоны, львы, акулы или маленькие девочки-убийцы. Теперь я достаточно четко говорю?

Больше никто не произнес ни звука.

— Хорошо, — чуть тише проговорил капитан. — Значит, так, ублюдком мы займемся сегодня днем и на этом оставим тварь на задворках нашего собрания. Я понимаю, что всем нам сейчас очень непросто находиться на корабле, но наши шаманы делают что могут. Поверьте, мать вашу, что это не пустой треп. Зиан так и вовсе слег от усилий, надеюсь, мы его не потеряем. И вы все видели, как помогает нам Балиар!

Шаман фыркнул. В нем клубились злость, ненависть, ярость и обида на происходящее.

— Осталось потерпеть совсем немного.

Гром замолчал, обернулся кругом, всматриваясь в угрюмые лица.

— Мы слишком многих потеряли, — повторил он. — Но каждый бродяга, покидающий порт и отправляющийся в Пустыню, знает, что там и может остаться. Такова расплата за нашу лихую и свободную жизнь. Звонкая монета любит смелых, и там ее больше, где льется кровь. И несмотря на то что нас пытались взять штурмом солдаты, наемники, — мы победили!

Я кисло улыбнулся. Свободная жизнь палубного матроса не так прекрасна, как о ней говорят.

— Я хочу, чтобы вы, волки льдов, знали: я горжусь тем, что вы сделали тогда. Я горжусь тем, как вы держитесь сейчас. Давайте продержимся еще немного. Скоро все наладится.

По лицам моряков пробежала тень, но никто ничего не сказал. Я тоже промолчал.

— Есть ли вопросы?

Ответом была тишина. Гром вновь кашлянул.

— Теперь уже можно говорить, шаркуньи вы недоноски. Раньше надо было молчать, а теперь, мать вашу, уже можно открывать гребаные рты с гребаными вопросами.

— Мастер капитан, вы можете объяснить, куда пропал Лис? — глухо поинтересовался Грэг.

Дувал плотно сжал губы, выругался сквозь зубы:

— Я не знаю. Но если найду, то лучше бы ему умереть. Я думаю, этот грязный выкидыш волокунов сбежал в Приюте.

— Я его видел на второй день после ухода из Приюта, — сказал кто-то из штурмовиков. — Он с Шестерней шел на третью палубу.

Боцман инструментариев вздрогнул, тяжело поерзал на своем месте:

— Р-р-р-р-р-разве?!

Шестерня бросил взгляд на Балиара, дернул уродливым ртом.

— Впр-р-р-рочем, да. Один из моих остолопов защемил палец, боялись, что потер-р-р-р-ряем…

— Это, несомненно, самая важная тема, которую мы можем обсудить на общем собрании. Лис чрезвычайно полезный человек, мы все это знаем. Скорее всего, каждый из нас эти дни засыпал и просыпался с его именем на утомленных устах. Лично я мечусь ночами и плачу. Правда, — зло проговорил Буран. — Давайте не будем терять время и выйдем на лед? Мне не терпится отыскать этого лысого ублюдка и затолкать его крюк ему в задницу. Поглубже, так чтобы до гланд достало!

— Военную операцию обсудим позже.

— Зачем она вам нужна? — вновь очнулся Балиар. — Зачем тратить силы на бессмысленный поиск какого-то уцелевшего болвана? Нам нужна энгу. Мы должны двигаться дальше!

— Оставь это решение мне, хорошо? — проворчал Гром. Глаза его сузились.

— Не лезьте туда. Он больше нас не побеспокоит! Ванна — вот что важно! Если так хочется побряцать оружием — охраняйте людей у ванны хоть всеми штурмовиками сразу. Вы…

— Балиар, — лязгнул Аргаст Дувал. Его кулаки сжались. — Занимайся своим делом, хорошо?! Хватит.

Шаман сверкнул глазами, но умолк.

— С чем мы столкнулись на корабле, капитан? — тихо поинтересовался Шон. Он сидел в самом дальнем от дверей углу, обхватив себя за плечи, и постоянно покачивался. — Что это было? Что их убило?

Дувал поморщился: этой темы он касаться не хотел.

— Магия крови, — торопливо сказал Балиар. — Это могла быть она.

Шаман сцепил руки в замок и поник.

— Некоторые… заклинатели, я назову их так, иногда погружаются в изучения, запретные для простых служителей льдов. Им не дает покоя слава так называемых южных магов. Они ищут новое и вместо привычных стихий пробуют и другие, так сказать, материи. Это запретное знание. Оно чрезвычайно опасно. Считается, что оно выжигает так называемую душу. Глупости, конечно. Я допускаю, что шаманы наших противников могли быть кровавыми. Что-то пошло не так, и вы видели, чем это кончилось.

— Магия крови… — прошептал Шон. — Магия крови.

Меня удивили слова Балиара ан Вонка. Зачесался шрам на спине, оставшийся после порки. Магия крови? Другие материи? Я задохнулся от неожиданного озарения: как же так! Раз Балиар так помог мне тогда, может, он сможет излечить Тороса?! Он же спас мою спину в один присест! Я попытался отыскать взглядом Квана, но тот на собрание не пришел, оставшись с ранеными. Если мы попросим вдвоем…

Проклятье, почему раньше душа шамана не вызывала такого отвращения, как сейчас. Что с ним случилось?!

— Нам нужно заправить лайар и «папочку», — тускло спросил Крюкомет.

— Это задер-р-р-р-ржит запуск двигателя, — опять пошевелился чудовищно искривленный Шестерня.

Балиар дернулся в раздражении, но сцепил челюсти и исподлобья посмотрел на подавленного Крюкомета.

— Зато это даст нам возможность хотя бы вскрыть склады их корабля. Там наверняка найдется что-то ценное, — влез Рэмси. — Все что угодно, лишь бы не сидеть и не ждать.

— Я думаю, это хорошая идея, — кивнул капитан. — Балиар?

Тот, не сводя глаз с Крюкомета, сильно переживающего из-за смерти Яки, качнул головой.

— Дело ваше. Хотите задержаться во льдах — я не против, — странно проговорил шаман. — Главное, чтобы вы заправили ледоход. Хотя с этим справятся и механики, если вы все подохнете в Пустыне.

— Как приятно находиться в одной команде с тобой, старик. Поверь, я ценю это, — процедил Буран.

— Вижу, вопросы подошли к концу, — сказал Гром. — В таком случае, джентльмены, я бы хотел отпустить заклинателей и инструментариев. — Капитан старался подбирать слова и боролся с собой. Ему чертовски хотелось наорать на Балиара. — Перейдем к тому ублюдку, который убил старшего матроса Яки.

Вьюжить начало, когда мы отошли от корабля на десяток шагов.

— Капитан? — остановился Старик. Он, еще один абордажник и Шон шли в десяти шагах от меня. Штурмовики шарили дулами дальнобоев по снегу, а бледный лицом Шон с длинной палкой пробовал лед, разыскивая подснежные ходы вроде того, что мы нашли у ванны для энгу.

Мне выпала тройка Бурана. Неприкасаемый и долговязый боец из команды Старика с дальнобоями шли чуть впереди. Я ткнул гарпуном себе под ноги, попав в отпечаток унт Бурана. Металл выбил несколько осколков. Все хорошо вроде бы. Задумка таких поисков мне была непонятна. Капитан хотел определить, как много ходов успел создать лысый убийца. Но зачем?

Один из них мы обнаружили у ванны, снег почти замел кровавые следы, оставшиеся после убийства Яки. Сабля изумленно присвистнул, когда спрыгнул в черный лаз. Выставив перед собой меч, он несколько секунд озирался, а затем поднял лицо к нам. Глаза моряка расширились:

— Да он зубами его прогрыз, что ли?! Как этот ублюдок смог такое сделать?! Темный бог свидетель, это невозможно! Я туда не полезу, мать!

— Вылезай, — тихо проговорил Гром. Он в шубе из волчьих шкур стоял у ванны, положив дальнобой на сгиб локтя. На бороде капитана проступил иней, глаза здоровяка слезились от холода. — Крюк?

— Да, капитан, — потерянным голосом ответил боцман.

— Пусть моряки проверят, нет ли тут еще скрытых ходов. Этот, я чую, ведет под гребаный ледовый лес. Тварь где-то там закопалась, клянусь душой Темного бога!

Я подошел к краю провала, разминулся с выбравшимся наружу Саблей и уставился на черный лаз. Человек смог бы пройти на нему только на четвереньках. Я представил себе, как здоровяк вроде Эльма скользит по темным лабиринтам, одержимый жаждой убийства. Как сыплется ледяная крошка, высеченная ржавым крюком.

— Отойди, — приказал мне Гром и закашлялся.

Я никому не сказал об Эльме. Никому. Наверное, зря.

Аргаст Дувал подошел к краю провала и, ощерившись, принялся сильными ударами скалывать лед, заваливая лаз обломками.

— Волокунье отродье, — цедил капитан, не обращая внимания на изумленные взгляды. Когда вернулся Крюкомет и притащил ворох гарпунов, Гром уже обрушил своды тесного хода.

Мы стояли вокруг него, наблюдая за тем, как старательно Дувал изливает злость на лед, и молчали. За нами наблюдала Пустыня, и меня пугала тишина вокруг. Она была ненастоящей, фальшивой. Она скрывала за собой зло.

Страшнее всего было смотреть на холмики «могил». Для наших мертвецов неподалеку от корабля мы выдолбили во льду яму, а вот на убитых врагов никто сил тратить не хотел. Ряды замерзших покойников скрыл снег, но я видел, как ветер наносил на убитых наемников белое крошево. Я знал, что скрывается под пушистым, холодным одеялом.

Впрочем, не так сильно оно и скрывалось. Из одного сугроба торчала скорченная рука.

Поисковые тройки медленно расходились от корабля, выискивая ходы во льду или следы убийцы. Мне казалось это пустой затеей.

— Капитан! — громче повторил Старик. Высокий, сильный, он внушал людям уверенность. Но сейчас лидер штурмовиков беспокоился.

— Да?! — отреагировал тот.

— Будет буря. Я предлагаю вернуться.

Мне почудилось, что я слышу, как где-то под толщей льдов царапает голубые глыбы ржавый крюк Эльма. По спине пробежались мурашки. Гром молчал, он внимательно изучал небо. Рядом с капитаном стоял Мертвец с палашом в руке. На миг наши взгляды пересеклись. С тем же успехом я мог посмотреть на ледовую статую.

— Капитан? — У Старика кончалось терпение.

— Я думаю!

— О Светлый бог, у меня даже колени подгибаются от этого. Он думает! — тихо фыркнул Буран. — Наверное, когда он был маленьким, его обнаружил кто-то из ученых мужей Академии Суши и покусал. С тех пор Гром, конечно, вырос, но от болезни не избавился.

— Заткнись, — огрызнулся на него Старик. Он слышал слова Неприкасаемого. Капитан — нет.

— Мы должны проверить этот проклятый ледовый лес, — наконец сказал Гром. Он ткнул пальцем в лабиринт сераков и торосов, среди которых прятались стрелки наемников в памятную схватку. Вздыбившиеся льдины посреди бескрайнего моря льда. Может, когда-то здесь пытался прорваться наружу сам Темный бог…

Из этих обломков в спину моего учителя прилетела пуля дальнобоя. Там же, судя по подледному лазу, скрывался Эльм.

Мне стало жарко от злобы. Волк тоже был среди «карательной экспедиции». Он и Сиплый, вместе с Рэмси, были на самом краю поискового веера. Я перехватил древко гарпуна поудобнее. Сочтемся, Волк. Сочтемся.

Старик с недовольным видом кивнул и принялся выкрикивать команды. Его подхватил кто-то еще. Тройки, простукивая перед собой лед, двинулись в замерзший лабиринт. Среди зубьев загудел ветер, срывая с торосов обжигающие лицо кристаллики. Я поправил шарф, чтобы холодные снежинки не секли нос, прищурился.

Буран и абордажник шли впереди, вскинув оружие и готовые открыть огонь в любой момент. Я брел следом, с силой вонзая в лед гарпун, в тщетной надежде обнаружить еще один лаз безумного Эльма.

Здесь, среди вздымающихся к небу неровных сераков, достигающих высотой десяти футов, идти было непросто. Иногда проходы были так узки, что штурмовикам приходилось протискиваться по ним боком. Я пролезал без трудностей, но то я, подросток. Крепким мужчинам, матерящимся, оскальзывающимся, гремящим оружием, это давалось не так легко.

— Что мы тут ищем? — не выдержал я спустя несколько минут нелепого похода.

— Убежище. Вход в него. Следы, — пробурчал долговязый штурмовик. Буран мои слова и вовсе проигнорировал.

Ветер усилился, завывая среди ледяных столбов. То тут, то там слышны были крики перекликающихся моряков. Небо темнело на глазах, и я вдруг подумал, что зря ввязался в этот поиск. Что он не имеет смысла. Мало того — он опасен. В душе дрожал непонятный огонек предчувствия. Ледовый лес с каждым мигом становился все более зловещим.

— Ни один человек не способен так долго прожить во льдах, — буркнул я себе под нос, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей.

— Можно протянуть и больше, — вдруг отреагировал Буран. Он в мою сторону не смотрел, оглядывая обломки льдов перед собой. Осторожно поставил ногу на один из них. — Можно неделями жить, при должной подготовке. Ты, конечно, об этом не мог слышать, так как когда ты был малышом в своей забытой всеми богами деревеньке — там наверняка росли самые настоящие деревья и грело теплое солнышко, отчего ты и вырос таким недоумком. Однако здесь, среди льдов, можно жить и так. А если у него походная печка есть и запас энгу…

Долговязый штурмовик хохотнул на тираду Неприкасаемого, а я лишь плотнее сжал губы.

Ветер сдувал с верхушек ледовых шпилей снег, и тот со свистом петлял меж могучих столпов, закручиваясь в воронки и стараясь проникнуть в щели одежды. Одной рукой придерживая гарпун, я зацепил торчащие над шапкой очки, чтобы прикрыть глаза, и тут среди сераков что-то громыхнуло.

БАХ!

Справа от нас кто-то заорал от боли и ужаса. Сердце в груди оглушительно стукнуло, на лбу выступила испарина. Громыхнул еще один выстрел дальнобоя, а надо льдами повис жуткий вой боли. Люди не способны на такие крики. Не способны! Голос взмывал в небо, срываясь на истошный визг, в котором то вдруг проступал жуткий звон, то басовитые нотки.

— Ну надо же, — воскликнул Буран и бросился на шум. Штурмовик последовал за ним, а я, задевая гарпуном обломки льдин, на миг растерялся.

Мне представилось, как из-за ледяного зуба выходит Эльм и с улыбкой идет ко мне. Образ был настолько четким, что я услышал скрип снега под ногами силача.

БАХ!

Третий выстрел выдернул меня из оцепенения. Ветер кинул в лицо еще холодного снега, кто-то заорал, и я бросился следом за товарищами.

— Они здесь! Они здесь! А-а-а, как больно! Как больно! — верещал кто-то незнакомым голосом. Звук доносился сразу отовсюду, будто кричащий кружился вокруг меня. Проклятый ледовый лес!

БАХ!

Вопль прервался.

Ледяные столбы было бы проще обегать, если бы они тянулись к небу прямо, словно железные деревья, но, к сожалению, проклятые зубы Пустыни расширялись книзу и обрастали сугробами из спрессованного временем снега. Бежать по таким холмам просто невозможно. Несколько раз я чуть не потянул ногу, неловко ступив на край, дважды оскользнулся и упал. Перебрался через обломок льда, видя в поднимающейся метели силуэты впереди и по сторонам. Моряки просачивались сквозь холодный лабиринт, окружая Эльма.

Я перестал понимать, где находится корабль. Вокруг вздымался частокол ледовых столбов, среди которых то и дело раздавались чьи-то крики.

«Стой, дурак. Оглядись! Прислушайся!»

Внутренний голос придал какое-то спокойствие. Я остановился, оперся на гарпун, оглядываясь.

«Следы! Смотри на следы!»

Но эта надежда оказалась тщетной. Куда бы я ни двинулся, в свежевыпавшем снеге виднелись только мои отпечатки. Мне хотелось крикнуть, попросить о помощи, но потом я представил, как ко мне выходит Волк или Сиплый…

Или Эльм.

В конце концов я вернулся по своим рыхлым отпечаткам обратно, до того момента как появились цепочки следов Бурана и его напарника. Стоило больших трудов не сорваться на звук голосов, мне казалось, что так я гораздо быстрее найду соратников. Но крики моряков будто смеялись надо мною, многократно отражаясь от ледяных колоссов и теряясь в лабиринте.

Стиснув зубы, я торопливо побрел по следам Неприкасаемого. Надо было сразу додуматься до этого, а не бежать сквозь ледовый лес как полоумный олень. Ругая себя и втягивая шею в плечи, я добрался наконец до своих.

Здесь уже были две другие группы. Моряки стояли плечом к плечу, разглядывая что-то впереди себя. Я протиснулся между Бураном и Саблей.

Лед здесь оказался красного цвета. Три черно-алых тела лежали посреди небольшой неровной поляны, и снег вокруг был забрызган кровью так, будто моряков разорвало изнутри. Меня замутило. Прикрыв лицо локтем, я не мог отвести взгляда от тел. Двое лежали совсем рядом друг с другом. Третий пытался сбежать от опасности, но успел лишь дотянуться до ближайшей льдины, как нечто схватило его и оттащило к остальным. Кристаллики снега оседали на кровавом следе, пряча остывшую жизнь под собой. Тот, кто прикончил корсаров, умудрился выпотрошить троих крепких мужчин за пару минут. Даже ледяные столбы вокруг покраснели.

— Кто это? — Я увидел бледного Саблю.

— Ворчун, Клайв и Баккер, — сказал тот. — Старый дурак хотел отомстить за Яки. Отомстил.

— Вы поймали шаркунца? — послышался крик откуда-то сзади. — Вы поймали его?!

Это был капитан. Никто не ответил.

— Отвечайте!

— Я подстрелил его, — сказал кто-то. — Я подстрелил его и клянусь, кровь у этого ублюдка была чернее ночи.

Мне мигом стало все ясно. Черная кровь… Вот как оно, оказывается, бывает.

— Где Буран?

— Он и еще кто-то ушли по следу… — угрюмо сказал Сабля.

— А мы почему стоим?

— Хочешь — иди за ними, — огрызнулся моряк.

Корсары взирали на останки товарищей с ужасом.

— Отвечайте, вашу мать! — взревел приближающийся Гром.

— Есть след! — закричал я ему и бросился вперед. — Есть след!

Снег опускался на черные пятна нечеловеческой крови.

Значит, Эльм стал Ледовой Гончей…

Глава четвертая Враг внутри

Наверное, его нашел Радаг. Другого быть не могло. Черный капитан как-то выследил силача, прикончившего двух проклятых слуг древнего демона, и поработил его. Превратил спивающегося калеку в дикую, жадную до крови тварь.

Такие новости непросто принять.

Спеша по черному следу (несмотря на шум метели, зловещие пятна были прекрасно видны), я то и дело кричал:

— Сюда! Сюда!

Где-то с краю от меня часто виднелись фигуры тяжело бегущих в том же направлении моряков. Неподалеку вопил Гром, призывая «драного ублюдка выйти и сразиться, как мужчина».

Ветер крепчал, метель брала приступом ледовый лес, сбивая с острых верхушек снег. Еще немного — и все следы исчезнут.

На труп долговязого штурмовика я наткнулся через пару минут погони. Темное пятно, засыпаемое снегом. Горло абордажника раскрылось, словно кусок разрубленного мяса. Рядом виднелись следы борьбы, и вновь черные пятна уходили прочь в ледяной лес, а за ними таяли под метелью отчетливые отпечатки Бурановых унт. Неприкасаемый вцепился в добычу намертво.

Я выставил перед собой гарпун и зашагал по следу.

— Юнга? — гаркнул мне в ухо Старик. Штурмовик появился так неожиданно, словно его создал вьющийся вокруг снег. Прикрыв глаза рукой, он смотрел на острие гарпуна, уставившееся ему в лицо. — Где Буран, юнга?

— Ушел! — Мне пришлось кричать. Стихия взбесилась, взревела, стирая фигуры и голоса моряков. — Вот след! Вот!

Я опустил гарпун.

— Держись рядом! — гаркнул офицер. Махнул кому-то рукой, а затем бесцеремонно шагнул ко мне, подтянул за ремень поближе. — Вперед, по следу! Я разберусь, — крикнул он кому-то. Затем отцепил от пояса карабин с веревкой. — Цепляй!

— Но…

— Цепляй, юнга, — взбесился офицер. — И ни на шаг от меня не отставай. Быстро!

Я увидел, что в метель уходит еще одна веревка, к которой был привязан Старик. Кто-то на том конце потянул ее, и штурмовик ощерился.

— Бегом! Ты всех задерживаешь!

Щелкнул карабин на ремне, гарпун устроился в руках. Офицер с дальнобоем на изготовку зашагал в белоснежную канитель, чудом не натыкаясь на ледяные шипы. Я семенил следом, не позволяя веревке натянуться. Мне не хотелось никого задерживать. Следы Старика заметало почти сразу, а черные пятна и вовсе исчезли под белым покрывалом.

Небо окончательно скрылось, снежный шторм накатился на ледовый лес, и верхушки остроконечных глыб растворились в ревущей стихии. Вокруг бесновалась жестокая, чудовищная пустынная буря. Загрохотал гром. Снег больно стегал людей, пробирающихся между обломками ледника. Он застилал глаза и выбивал из корсаров последние остатки тепла. Говорят, именно ветер самый страшный противник человека во льдах. Не холод, не зверье — ветер.

«Отличная погода для охоты на ледовую гончую, не так ли, Эд?»

Буря разгулялась не на шутку. Даже идущий передо мною Старик таял в мельтешении обжигающих кристалликов. Я чувствовал, как натянута веревка, но никого не видел. Щурился, слепо шарил руками вокруг и искренне надеялся не задеть никого острым гарпуном.

Проклятье, если такой кошмар настиг нас под укрытием древних сераков, то что же происходило на равнине? У корабля?

Слепой от бури, я вдруг наткнулся на Старика.

— Возвращаемся! Назад, на корабль! — проорал он мне. — Проклятье, я же говорил, что будет буря!

Снежная пурга скрыла его из глаз. Сколько между нами было шагов? Шесть, семь? Под ударами озверевшего снега меня покачнуло. Веревка натянулась, грубо дернув меня за командиром штурмовиков.

«Да иду я! Иду!»

Только бы Буран настиг Эльма! Я был уверен, что уж Неприкасаемый-то справится со здоровяком. Я очень хотел, чтобы воин могущественного ордена оставил бывшего циркача где-нибудь в этих льдах. Потому что если Эльм здесь… То, значит, и Радаг может оказаться где-то рядом!

Веревка провисла, я замедлил шаг, осторожно выставив перед собой руку. Снег застилал глаза даже сквозь очки, крупинки молотили по лицу, по рельефной сетке, просачивались под одежду через затянутый капюшон.

— Мастер офицер? — крикнул я, но рев стихии затолкал слова мне обратно в глотку. Где же Старик? Свободной рукой я подтянул к себе веревку. Медленно. Обреченно. Понимая, что на том конце никого уже нет.

Мощный удар сбил меня с ног. Я взмахнул руками, потеряв гарпун, и грохнулся в снег. Круговерть метели сменилась круговертью льда. Я несколько раз больно ударился рукой, плечом, головой (от чего перед глазами поплыли круги). Кто-то тянул меня за ногу по льду, не особо церемонясь.

Эльм поймал меня. От осознания я заорал в страхе, и крик мигом был сожран бушующим штормом. Я принялся лягаться, но схвативший меня силач даже не заметил сопротивления. Пляска льда и метели вдруг сменилась призрачным синим свечением, и я оказался на дне ледяной пещеры. Дыра, сквозь которую Эльм затащил меня под лед, показалась ослепительным солнцем.

Голубые стены, вспученные, расходящиеся застывшими навсегда волнами, окружили нас. Я словно оказался в замерзшем брюхе огромного ледового монстра.

— Ну, здравствуй, собачье ты дерьмо, — прошипел Эльм. Лицо его рассекали глубокие, свежие раны, будто от когтей. Один глаз затек, превратившись в набухшую кровью шишку, ухо свисало на лоскуте кожи. Воняло от силача так сильно, что даже мороз не мог избавить от чудовищного запаха тухлятины.

— Эльм…

— Собачий выродок, где компас? Давай его сюда!

Он бесцеремонно принялся меня обыскивать, пачкая парку черной кровью.

— У меня его нет! Нет!

— Где он? Где?

Я заметил, что Эльм ранен. Как минимум две пули вошли ему в тело, хотя он вроде бы и не замечал, как черная кровь толчками вытекает наружу. Дешевая, когда-то нарядная куртка была рассечена у плеча, и слизь, текущая в жилах Ледовой Гончей, сочилась по рукаву и капала на голубоватый лед. Выглядел силач очень потрепанно.

— Где компас, собачий уродец!

— У меня нет его!

Эльм прорычал что-то нечленораздельное. Потянул носом воздух, дерганно озираясь по сторонам. В извилистых стенах пещеры чернело несколько дыр, прорезанных отнюдь не природой. Словно в гладком, полупрозрачном теле ледника вскрылись язвы.

Когда-то вода и ветер отшлифовали недра пещеры, разукрасив стены диковинными выпуклыми узорами и чуть искрящимися от света наростами. С потолка свисали могучие сосульки, на полу бугрились ледовые холмики. Царство плавных линий.

В которое после многих лет или веков покоя кто-то вторгся, прорубив эти темные проходы. Кто-то, кого так опасался Гончая.

— Ничего, собачий сын, ничего, — сказал Эльм спустя несколько секунд. — Мы немножко поиграем с тобой. В память о прошлом. О добрых собачьих денечках. И ты мне все скажешь. Все…

Он бросил меня на лед.

— Все скажешь, собачий ублюдок.

Эльм, прислушиваясь к шуму бури, остановился около узкого хода наверх, в который задувало снег. Он все время поглядывал в сторону рваных ран на теле льда.

— Это ты их выдолбил? — прохрипел я. — Ты?

— Это было бы несложно, когда у тебя такая чудесная рука. — Он поднял зазубренный и потемневший крюк. В сумраке подледной пещеры света хватало, чтобы увидеть, насколько бывалым стало его оружие. — Совсем не сложно. Но это не я. Где компас?

— Это сделал с тобой Радаг? Да?

— Не упоминай имени хозяина, собачий труп! Не упоминай! — искаженным голосом заверещал Эльм. Его здоровый глаз выпучился, норовя вывалиться из глазницы.

Сверху вновь громыхнул раскат, от которого, как мне показалось, задрожали ледяные стены.

Я смотрел на существо, которое в прошлой жизни было спивающимся цирковым силачом. Когда-то давно этот могучий человек убил двух ледовых гончих и спас жизнь мне и Фарри. Во время схватки с одной из них он потерял кисть, но все равно победил. А теперь оказался среди слуг Черного капитана.

Из-за меня.

Я неожиданно четко понял: Эльм стал таким именно из-за меня. Что если бы когда-то давно я поступил иначе, если бы когда-то давно на моем пути не оказался Одноглазый — силач не попался бы в лапы Радагу. Он не потерял бы руку и жил бы себе и жил, не ведая отчаяния калеки.

И Торос не схлопотал бы пулю в спину, если бы не моя стычка с молодым шаманом «Звездочки». Все имеет силу. Все имеет последствия. Даже благие побуждения способны кого-то столкнуть в ледяную бездну.

Эльм бормотал что-то себе под нос, скорчившись над ранами. Он ковырялся у себя в животе, то и дело оглядываясь. Штурмовики Старика не зря ели свой хлеб. Гончей хорошо досталось от них. Но скольких при этом потерял капитан Дувал?

Я подобрал ноги, присев на корточки и сжавшись в комочек, обхватил себя за плечи, исподлобья наблюдая за Эльмом и лихорадочно соображая, что делать дальше.

Те язвы… Даже перед лицом смерти мне не хотелось к ним приближаться.

— Собачьи твари. Ты и твои собачьи товарищи по кораблю, — вдруг прошипел силач. Он по-звериному крутил головой, теряя последнюю схожесть с человеком. Покачнулся на пальцах. — И те, кто прячется в этих ходах. О, они чуть не сцапали меня только что! Но те трое ваших вовремя появились! Собачья приманка, ха-ха!

Эльм сжался в клубок, сплюнул черной кровью и ощерился.

— Эти хуже всего. Они повсюду. Черные, мертвые, собачья жизнь! С кем ты связался на этот раз, сопляк?

Он резко вскочил и в считаные мгновения оказался рядом со мной.

— Видишь? — Эльм вплотную приблизил свое лицо к моему, ткнул пальцами в рваные раны. — Это они. Пустынные шавки, роющие эти собачьи тоннели! Им тоже нужно что-то с вашего корабля. Они точно пришли по вашу собачью душу!

Я не понимал, о чем он говорит.

— Хозяин сказал, чтобы я берег себя! — заорал здоровяк, вонючая черная слюна брызнула на меня, и глаза сами собой закрылись от страха и омерзения. — Хозяин ценит меня! Где компас?!

Силач тряхнул меня, приподнял над полом пещеры, а затем вновь швырнул на лед. От боли в голове засверкали огоньки.

— У меня его нет!

— Где он?! Где компас?! Куда вы с твоим собачьим приятелем дели компас хозяина?!

— У меня его нет! — заорал я со злостью, попытался вскочить, но силач с немыслимой реакцией встретил мое движение ударом ноги. Клацнули зубы.

— У кого он?

Здоровяк присел рядом. Приоткрыв глаза, я увидел, что кроме пятен черной и алой крови он перемазан в чем-то еще. В чем-то знакомом. В чем-то фиолетовом.

— Ты мне все скажешь, собачий сын. Я знаю, что компас на корабле! Прибор хозяина не ошибается! Он засек его! О, как он был рад, когда появился собачий сигнал! Вы молодцы, да! — Эльм поднялся на ноги, прижал меня ногой ко льду, наступив на грудь. — Вы включили его, и хозяин был счастлив. Я благодарен вам, собачьим ублюдкам, за это. Хозяин счастлив — и его верные слуги счастливы, ха-ха!

Я молчал, а Гончая с безумными видом улыбался.

— Я перебью вас всех поодиночке, пока не найду компас, — поделился Эльм сокровенным тоном. — Всех, одного за одним. Я доберусь до каждого! И тогда компас вернется к хозяину! Ты можешь облегчить их страдания, сопляк. Ты же, собачья жизнь, думаешь, что ты хороший, да?

Он осклабился:

— Думаешь, что это я плохой, а ты герой, да? И как тебе вот этот вариант, собачье ты дерьмо? Как тебе вариант, что ты отдаешь мне компас, а я перестаю вырезать твоих грязных оборванцев? Уговор благородных джентльменов, а? Их жизнь за безделушку, а?

У меня не нашлось никаких слов на это, но, признаюсь честно, больше всего мне хотелось заплакать от обиды. Я смотрел на окровавленного Эльма и чувствовал себя маленьким ребенком, желающим попросить злого взрослого не поступать так.

Вот только вряд ли слова способны были тронуть силача.

— Ну так как, собачье ты дерьмо? Нравится?

На глаза сами навернулись слезы. Он не посмеет так поступить. Он не посмеет… попросить этого… Пусть он забудет об этом. Все что угодно — лишь бы он забыл о своей идее.

— О, собачий сынок заплакал, — издевательски засмеялся Эльм. — Ждешь, что прибежит твоя собачья мамаша и прогонит злого дядю?

Он резко склонился ко мне и заорал:

— Этого не будет! Твоя мамаша подохла, и ты тоже подохнешь, если не вернешь компас! Вы все подохнете!

Эльм вздрогнул, опомнившись:

— Ты принесешь мне его сегодня. Спустишься на лед один, подойдешь к той собачьей ванне, у которой я прикончил одного из ваших.

«Яки… Это был Яки, Эд!»

— Принесешь и отдашь его мне. Тогда я уйду. А если не принесешь — вырежу всех! Выпущу кишки каждому и оставлю замерзать! Буду накручивать их внутренности на крюк, а ты, собачий сын, будешь слушать их крики! Понял меня? Каждый день! Каждый день, пока не получу собачий компас, я буду убивать твоих собачьих товарищей!

Мне захотелось исчезнуть. Раствориться. Не только здесь, с глаз Эльма, а вообще. Просто покинуть себя, покинуть все, что меня окружало.

— Я вижу, что понял.

— Нет… — прохрипел я.

Гончая замер:

— Что?

— Так не пойдет. Это нечестно!

Силач запрокинул голову к голубоватому потолку, сквозь который пробивался свет, и захохотал, повторяя мое:

— Нечестно! А-ха-ха-ха!

— Жалко, что ты не сдох, Эльм… — Во мне все похолодело и умерло. Я поднялся на оледеневшие ноги, глядя на то, как потешается надо мною силач. — Жаль, что ты не сдох тогда, в Пустыне…

Здоровяк с сокрушенным видом развел руками и вдруг перестал паясничать. Прижался как зверь ко дну пещеры, обернулся к одному из чернеющих ходов. Я услышал шорох. Словно стеклянную поверхность гладкого льда царапали чьи-то когти.

Звук приближался. Мы с Эльмом забыли друг о друге, глядя на одну из проклятых дыр. Та тварь, разодравшая многовековой шедевр природы, ползла к нам.

Шорох перешел в скрежет. Из дыры пахнуло гнильем. Я присел, прижался к стене, немея от животного ужаса. Что это?!

— Они снова пришли, — гневно прошипел силач, подобрался. — Они снова пришли!

Я скользнул вдоль стенки прочь от Эльма и черной дыры в голубом льду. Мне показалось, будто она стала еще темнее, и кто-то, царапающий стены кривыми когтями, замер перед атакой и внимательно смотрит на меня.

И во взгляде этом лишь холод и тьма.

— Идите сюда, пустынные собачьи недоноски! Смелее! Во имя хозяина! — Эльм вскочил на ноги, взмахнув крюком. Ответом ему стал дикий вой и хруст льда. Рваная кромка хода лопнула, взорвавшись брызгами льда, и из прохода с жутким воплем вырвалась черная фигура. Ободранный, заросший шерстью зверодемон выбрался в пещеру и остановился. В потустороннем свечении льда он казался еще ужаснее, чем тогда, у «Сына героев».

— Я порву тебя на части! — крикнул Эльм.

Монстр развел в сторону руки с длинными, уродливыми пальцами-когтями, наклонился к Эльму, издав угрожающий рык, и прыгнул.

Гончая взревел в ответ и бросился чудовищу навстречу. Два монстра столкнулись друг с другом в воздухе, в один миг потеряв последнюю схожесть с людьми. Крюк Эльма вонзился в тело демона, а я торопливо пополз прочь. Несколько минут назад я приметил узкую щель между двумя замерзшими водопадами. В нее мог протиснуться парень моей комплекции, оставив позади взрослого мужчину.

Ледовая Гончая и черный монстр с «Сына героев» с низким ревом боролись на полу пещеры. Зверодемон взвизгивал под ударами Эльма, но не сдавался и тянулся когтями к горлу противника.

Еще пара футов приблизила меня к цели. Я смотрел то на щель между льдинами, то на сражающихся на полу нелюдей.

Силач отбросил зверодемона, и тот, теряя обрывки истлевшей одежды, грохнулся спиной о голубую стену пещеры, но тут же прыгнул на Гончую. Взметнулась ледяная крошка, выбитая упавшим здоровяком, что-то отчетливо хрустнуло. Эльм зарычал от ярости.

Я вскочил и сломя голову бросился к спасительному ходу, слушая визги твари с фиолетовой кровью и проклятья Эльма. Слава Светлому — они не увидели моего бегства. Я с разбегу нырнул в узкую щель и заскользил по ней вниз, помогая себе руками и ногами.

В тот момент мне не было дела до того, куда выведет трещина в теле ледника. Хотелось оказаться как можно дальше от двух рвущих друг друга порождений злой магии.

Потому что тот, кто уцелеет, последует за маленьким юнгой, и тогда все действительно закончится.

Везение вывело к развилке. Я плюхнулся на неровный лед, осознав, что это один из ходов зверодемона, и застыл, обратившись в слух.

Синее свечение осталось где-то позади, а передо мною простирались прорытые монстрами тоннели. Я смотрел во тьму и дрожал от страха, что в любой момент она превратится в когтистую, заросшую шерстью тварь «Сына героев». Абсолютное ничто сдвинуло ледовые ходы, и тесные своды будто мечтали сомкнуться, зажать человека в холодные тиски.

Совершенно слепой, передвигающийся исключительно на ощупь, я доверился судьбе. Мои руки в варежках тщательно изучали прорезанные стены, отыскивая отвороты наверх. Звериным инстинктом я понимал, что спасение может быть только там. Что путь вниз может привести в ледовый мешок, где нет ничего, кроме мучительной смерти от голода и холода.

Мне вспомнилось нацарапанное на перегородке обещание.

«Я выберусь…»

Это придало сил.

Сложно сказать, сколько времени я ползал по тесным лабиринтам, будто гигантский шаркун в поисках пути наверх. Прошла целая вечность, наполненная страхом. Вся масса льда над головой с каждым мигом словно ложилась мне на плечи. Я натыкался на преграды и боялся, что не смогу развернуться, что лаз станет еще уже, что я застряну и буду биться на льду, в ловушке, скованный безразличной стихией, пока не издохну.

Наверное, половину этого времени я блуждал по кругу. Иногда свет пробивался сквозь толщу льда, и я в отчаянии искал путь к источнику, натыкаясь на прозрачные голубые стены. Поверхность была так близко! Три-четыре ярда холодной брони. Был бы у меня хотя бы нож — я попытался бы прорезать путь наверх.

Потом свет мерк, и под уставшими пальцами вновь шуршал раскрошенный лед, осколки сквозь одежду впивались в колени, и я уползал в ненавистную тьму.

В которой обитало зло.

Я то и дело останавливался, подолгу вслушиваясь в безмолвие черных лабиринтов. Воображение предало меня, рисуя монстров, ползущих следом, создавая иллюзию далеких криков разъяренного Эльма.

Один раз кто-то прополз совсем рядом со мною. Я только отвернул в расщелину, убедившись, что не скачусь по ней вниз, как в проходе позади раздался звук движения, зловещий скрежет, а потом в ноздри ударил запах гнили.

Тварь не заметила забившегося в щель человека, хотя должна была услышать, как гремит в ледовых лабиринтах мое сердце. Прошло не меньше часа после той встречи, а я по-прежнему сидел в укрытии, осторожно меняя положение, чтобы хоть как-то отогреть колени или локти. Стоило огромных усилий заставить себя продолжить поиски выхода.

Здесь не было так холодно, как снаружи, но мороз от стен высасывал остатки тепла.

Не знаю, каким чудом мне посчастливилось выбраться наверх. Когда в кромешной тьме появился просвет, я потянулся к нему как младенец к матери, надеясь, что в этот раз лед не отрежет пути к спасению. Я забыл об опасности, забыл об Эльме и зверодемонах. Мне хотелось увидеть небо. Хотя бы раз в жизни, путь даже в последний. Мышцы налились силой, и я пополз по лазу к свету, боясь даже моргнуть, лишь бы не вспугнуть символ спасения.

Мне казалось, что если веки предательски сомкнутся — вокруг опять окажется непроглядная тьма.

Навсегда.

Когда я, кашляя, содрогаясь всем телом от усталости и холода, выбрался наверх — на ярко-синем небе светило солнце. Оно слепило и выжигало глаза, но я улыбался ему. Лаз вывел в Пустыню, шагов за триста до корабля.

Первые несколько футов я прополз, затем осторожно поднялся и на подкашивающихся ногах поспешил к «Звездочке».

Глава пятая Тайные тропы доступны не всем

Мне повезло. На вахте, у люка второй палубы, мерз вооруженный дальнобоем Скотти. Коренастый пират накинул на себя несколько шкур сразу, отчего был похож на диковинное создание из меха. Когда я вцепился в поручни трапа и пополз наверх, опешивший моряк очнулся от ступора и заколотил в дверь тамбура.

— Малец вернулся! — гаркнул он в открывшуюся дверь, вскинул дальнобой, поглядывая в сторону ледового леса. — Давай, юнга! Быстрее ветра! Я видел этого уродца полчаса назад! Эх, не зря меня сюда поставили, а не в акулье гнездо посадили! Не зря! Давай быстрее!

Под ногами загудел металлический настил трапа. Напоминание об Эльме придало сил, и я просто взлетел на ход второй палубы, оскальзываясь на обледенелых ступенях. Все-таки раб Черного капитана выжил… Проклятье!

— Как ты уцелел, малец?! — с удивлением спросил Скотти, когда я влетел в черный зев тамбура. Лицо моряка скрывали заиндевевшие шарфы. — Как тебе это удалось?

Ответа он не дождался. Открывший шлюз Крюкомет выглянул наружу, бегло осмотрелся, затащил меня внутрь.

— Может, еще кто спасся. Смотри в оба, Скотти. Чуть что — сразу стучи! — сказал боцман и потянул тяжелую дверь на себя.

— Как скажешь, Крюк, — бодро ответил моряк, оставшийся снаружи.

— Замерз? — спросил офицер у меня и, не дожидаясь реакции, потащил в зал возле кухни.

После обжигающей свежести льдов меня оглушил затхлый смрад пиратского лежбища. Выбил иные чувства, оставив только тяжелую, тошнотворную вонь. В плитах мастера Айза гудел огонь, но то было не пламя энгу. Моряки жгли в печи что-то другое. Что-то со складов… Дым поднимался к потолку, и в свете редких фонарей я видел сизый туман над головами корсаров.

— Смотрите, братцы, юнга живой!

— Эд! — воскликнул Фарри. Мой друг, скорчившись, сидел в углу, неподалеку от печки, жалко обнимая себя за колени. Увидев меня, он вскочил, но сдержал порыв и сел обратно.

— Как тебе это удалось, юнга? — закашлялся капитан. Я не сразу и узнал его в том человеке у печи. Хозяин «Звездочки» лежал укутанный в несколько шкур, и в нем не осталось ничего от грубого и воинственно настроенного пирата. Будто вылазка за Эльмом раздавила Аргаста. Лицо Дувала блестело от пота, глаза запали, и из них ушел волевой огонек.

Я огляделся. Здесь собралась почти вся команда. Лежаки стояли очень плотно друг к другу, на переборках висели приколоченные наспех шкуры, в попытке оградиться от холода и удержать последнее тепло.

Корсары не выглядели победителями. Кашель, дурные запахи, подавленные лица, дым над головой, гудящая печь плиты, с нависшей над нею понурой фигурой кока.

— Здесь, подо льдом, живут те зверодемоны, что напали на нас тогда, у «Сына героев»! — выпалил я. — Они роют ходы…

— Уже знаем… — подал голос Три Гвоздя. Он грелся у печи и казался самым чистым моряком из всех, запертых на «Звездочке». — Тебя не было почти день, мальчик. Мы думали, что тебя разорвали на части или ты замерз насмерть, как прочие. Вон Сабле, может, придется палец оттяпать, отморозил, пока из бури выбирались. А капитан…

Дувал хрипло закашлялся.

— Я спрятался в ходах, внизу… — сказал я.

Три Гвоздя кивнул.

— Тебе повезло. Сегодня утром мы нашли у ванны головы этих монстров. Тот самый чужак с крюком вместо руки притащил эти трофеи. Что он кричал, Сабля?

— Он верещал, что вспорол брюхо этим дерьмовым шавкам и что вспорет брюхо всем, кого пошлет их дерьмовый хозяин, а потом и сам доберется до этого дерьмового ублюдка. — Вечно злой пират придирчиво оглядывал ногу, надеясь, что палец можно спасти.

— Собачьего… — машинально поправил я. Три Гвоздя сделал неопределенный жест — мол, ему неинтересно, и закончил:

— Буран убежден, что это не человек.

Неприкасаемый тоже был здесь. Он угрюмо смотрел прямо перед собой, но в мыслях находился где-то далеко-далеко отсюда. Там шумели ярмарки, и таял снег на залитых солнцем крышах.

— Даже Неприкасаемые не смогли бы так быстро выпотрошить троих крепких ребят, — зловеще протянул Сиплый.

— И никто бы не смог выжить в ночи между этим ублюдком с крюком и волосатыми мордами, — сказал Волк. Его глаза слезились от едкого дыма, но ни на миг он не отвел их от моего лица. — Стюарды не вернулись: Увай, Норри, Лаум — не вернулись. А ты как-то выбрался. Что, сошелся с тварями? Служишь им теперь?

— Сядь пониже, Волк, ты надышался дыма, — буркнул Крюкомет. Он уселся на топчан возле капитана, а Гром вновь зашелся в надсадном кашле. Звякнула миска с талой водой. Боцман поднес ее к лицу Дувала, и тот клацнул зубами о кромку, жадно глотая влагу.

— Это уж точно. Ты бы, Волкушка, поостерегся. То камушки сосешь, то дымом дышишь. У тебя и так-то мозгов в голове осталось, словно снега на макушке Светлого бога, а все туда же — выводы делаешь, — поднял голову Неприкасаемый.

— Как ты выжил? — проигнорировал их всех Волк. Глаза его сверкнули. — Как?

Я честно рассказал им всю историю, упустив часть с тем, что сказал мне Эльм, и с тем, что мы вообще с ним были когда-то знакомы. Фарри ни на миг не переставал беспокоиться, что я расскажу все без остатка. Он с тревогой ловил мой взгляд, почти незаметно покачивал головой и терпеливо ждал, когда пираты перестанут обращать на меня внимание. Его что-то тревожило, он скрывал какой-то новый секрет, которым мечтал со мною поделиться.

— Это становится интересным, друзья мои, — заговорил Три Гвоздя, едва я закончил. Все посмотрели на странного моряка. Мне дико было осознавать, что теперь среди нас, палубных моряков, сидят и абордажники (о, как же мало их осталось) и офицеры. Не хватало только инструментариев.

Я слышал, как внизу гремит железо, и понимал, что им совсем не до отдыха. Что пока здесь, на палубе, праздно мерзнут простые моряки — механики трудятся не покладая рук.

Но что-то не давало мне покоя. Что-то кроме злости Волка и желания Фарри поделиться новостями. Дело было даже не в кашляющем Аргасте Дувале, под глазами которого залегли черные круги. Не в странно молчащем, подчеркнуто отстраненном Старике, рядом с которым мрачно собрались простые абордажники. Не в Мертвеце, которого и не видно было, настолько далеко ото всех он расположил свой топчан. Не в Шоне, за бесчувственной маской которого бился попавший в западню зверь, не в наслаждающемся ситуацией Тремя Гвоздями…

Я вдруг понял, какая странность привлекла мое внимание. Люди, люди, люди — почему-то всегда в первую очередь мое внимание привлекали именно они. И только потом проступали детали окружающего мира.

— А где лежаки механиков? — глупо спросил я и смутился.

— Шестерня увел их на нижнюю палубу, у них есть пара теплых помещений, — ответил мне Половой. — Как он сказал — у него каждый человек на счету. Хотя я плохо себе представляю, зачем ему столько народу.

Аргаст вновь закашлялся, содрогаясь всем телом. Никто не промолвил ни слова, но капитан почувствовал, как внимание команды перекочевало на него.

— Вы послушайте, как дока выворачивает, — прохрипел Гром. — Вот у кого кашель так кашель.

— Нам еще заразы не хватало на корабле, — вдруг проронил Старик. Мускулистый офицер штурмовиков посмотрел на капитана с едва удерживаемой ненавистью. — От моей команды осталось шесть человек после вчерашней вылазки. Шестеро бойцов! А еще трое в лазарете, и не думаю, что кто-то из них выкарабкается. До ближайшего порта, где можно набрать штурмовиков, не один день пути, и кто знает, хватит ли нам людей до него добраться!

Дувал скосил на него взгляд, не меняя положения. Его мучило чувство вины, но признаваться в нем он не собирался:

— Кто же знал, что нас тут так обложили, Курц. Это все гребаное совпадение, кха-кха. Мало нам было засады этих ублюдков с этим гребаным мастером Крюком. Откуда было знать, что еще и эти черные твари поблизости? Мне кажется, что Пустыня и оба бога ополчились против нас.

Впервые я узнал, как зовут командира абордажников.

— Ты капитан. Ты должен думать о большем.

— Вот именно. Я капитан, и не оспаривай моих приказов, — огрызнулся беспомощный Гром. — Кх-х-х-ха.

Командир штурмовиков нехорошо промолчал, одарив Дувала презрительным взглядом.

— Бауди, иди в лазарет, к Квану, пусть посмотрит на тебя, — равнодушно проговорил Мертвец.

— Я провожу! — тут же вызвался Фарри, он торопливо поднялся.

— Я себя хорошо чувствую.

— Пусть Кван решает, — безразлично отметил первый помощник.

Фарри перелез через лежаки, стараясь не наступить ни на кого, пробрался ко мне, и мы вместе нырнули в темный ход, ведущий к носу корабля. Едва за нами закрылась дверь — ее захлопнул Рэмси, чтобы не терять тепла от печи, — Фарри торопливо отвел меня в сторону:

— Эд! Как я рад, что ты жив! Темнобог, как же я рад! Тут такое происходило! Такое! Нам надо было остаться в Приюте, Эд! — взволнованно сообщил он.

Я стоял в холодном коридоре, наслаждаясь безопасностью. Эльм и его угроза остались где-то позади, где-то за пределами промерзшей брони «Звездочки». Страшное обещание Гончей жгло сердце, и я, вполуха слушая друга, не прекращал думать о том, что же мне делать.

— Мы чистили вентиляцию, чтобы дым уходил! Тут вообще было не продохнуть! Я как самый маленький по ней лазал. Тут целые лабиринты, Эд! Грязные-прегрязные лабиринты. Но по ним можно пролезть практически повсюду! Но это не так важно, Эд! Слушай! Ночью капитан и офицеры ушли на совет, а я пополз в шахту, послушать.

— Зачем? — удивился я такому решению.

— Потому что здесь что-то происходит, Эд. Не только там, за бортом, но и здесь! Совсем плохи наши дела! Мы, конечно, выкарабкаемся, но все совсем нехорошо! Старик так орал на капитана за то, что случилось во время вылазки. Темнобог, я думал — они поубивают друг друга. Но не это самое страшное. Смотри, что я нашел.

Он сунул мне в руку какой-то медальон.

— Что это?

— Я был на третьей палубе. Полночи ползал, все пытался не думать, что тебя больше нет, и искал, где же засор. И я нашел его! Один из отводов вентиляции кто-то забил одеждой. Я попытался ее убрать, но она смерзлась вся. И вот заметил его… Ты знаешь, что это? Ты понимаешь, Эд?

Я смотрел на кругляшок из дешевого металла, не понимая, к чему клонит Фарри. Под пальцами в темноте ощущался какой-то рисунок.

— Сейчас посвечу!

Фарри полез за пазуху и достал компас, откинул крышку.

— Закрой его! — испугался я.

— Ну, нам же нужен свет? Я так и ползал с ним. Очень пригодился! — широко улыбнулся Фарри.

— Закрой!

— Ладно, — сдался тот. — Это медальон лекарской гильдии! Понимаешь?

— Нет…

— Лис, — пояснил Фарри. — Это вещи Лиса!

Я все равно не понимал, к чему клонит мой друг. Тепло настигло меня, и после кошмарной ночи сознание стало постепенно меркнуть. Хотелось вернуться в общую комнату, залезть под шкуру и уснуть.

— У нас на корабле что-то происходит, Эд! Подумай, кому это нужно — запихивать вещи лекаря в вентиляцию, которую никто не использует! Если бы не стали жечь мусор со складов, никто бы в нее и не полез!

— То есть кто-то убил Лиса?

— Да! Вот почему он исчез!

— Мы должны сказать об этом…

Мне вспомнилась Снежная Шапка и проклятый Головач. Неужели жизнь вновь столкнула меня с чудовищем в людском обличье? Неужели это в норме вещей? Моя тихая деревня, ушедшая под лед в прошлом году, показалась сказкой какого-нибудь бардера. Потрясенный, я стоял посреди темного коридора.

— Скажем. Я все не находил момента поудобнее, — неискренне заверил меня Фарри. — Ладно, пошли к Квану! Да! Я забыл самое важное: твой Торос очнулся. Кван говорит, что жить будет.

Этой новости я обрадовался, как ребенок, и поспешил в лазарет.

Там нас встретил истошный кашель. Кван сидел у печки, протягивая к ней дрожащие руки, и содрогался всем телом от тяжелого приступа. Обернувшись на нас, лекарь лишь слабо качнул головой и вернулся к теплу.

Книги валялись на полу, небрежно сброшенные со стола и освободившие место для десятка плошек с различными зельями да порошками. От ведра рядом с выходом дурно пахло. Порядок в сетках-корзинах растворился. Я увидел одну из колб под табуретом Квана.

— Ты все-таки жив, юнга. Это хорошо, — слабым голосом произнес Торос. Он полулежал-полусидел на своем топчане. Бледный, ослабевший, с запавшими глазами. Куда девался несокрушимый воин могучего ордена?

— Слава Светлому богу, что вы очнулись, мастер Торос.

— Квану слава, — глухо отозвался штурмовик.

Доктор на его слова не отреагировал. Сдерживая кашель, он отвлекся от печи, склонился над столом, взял одну из плошек и принялся толочь в ней какой-то порошок.

— Давайте я, мастер Кван! — Усталость мигом ушла из моего тела. Подумаешь, ночь во льдах. Доктор выглядел так плохо, что все мои страдания испарились.

Тот вновь не отреагировал. Ступка мерно постукивала о дно, будто доктор впал в транс. Я подошел ближе, аккуратно забрал у него плошку и сел рядом, поглядывая то на него, то на Тороса.

— Простыл. Не знаю как, — очень тихо проговорил Кван. Его била дрожь. — Плохо. Но это не воспаление. Это что-то другое. Я ищу…

— Вам бы лечь…

— Нельзя. Надо заготовить запас. Капитану нужен корень ледостава. Нужно развести порошки для ран. Нужно… попробовать еще…

— Я все сделаю!

— Я помогу! — Рядом оказался Фарри. Мы вместе принялись за работу. Пошатывающийся от болезни Кван несколько минут сидел неподвижно, наблюдая за нами. Потом встал, пошарил на одной из полок и спустил вниз несколько банок. Поставил их передо мной и плюхнулся обратно на табурет, сгорбился.

— Вот… надо смешать, растолочь. Очень тщательно растолочь! Потом залить водой. Потом повязки. Полить на рану и замотать. Вода там.

Он очень тяжело вздохнул и слабо махнул рукой куда-то в угол. Потом вдруг вскинулся:

— Что-то случилось? Что-то с Аргастом?

— Мы подумали, что вам нужна помощь.

Мертвец дурак, если считает, что можно дергать человека по таким пустякам, как осмотр молодого парня, переночевавшего во льдах. Я чувствовал себя нормально. Да, немного ныла пораненная несколько дней назад ладонь, но…

Доку было гораздо хуже.

Кван едва заметно кивнул, почти прислонился к печке. У него ощутимо постукивали зубы.

— Так все изменилось за один день… Как вы заболели? — Болезнь Квана будто обволокла меня, наполняя тело дурнотой. Голова чуточку закружилась.

— Я не знаю. Я слежу за собой. Вернулся от механиков вчера, проведал Зиана — и как прокляли. Симптоматики схожей там нет. У капитана от переохлаждения все. Все… Да… Я надеюсь. Или это… Нет, не хочу.

— Он всю ночь не спал, метался, — поделился Торос. — Где Лис, юнга? Почему его нет здесь?

Мы с Фарри переглянулись.

— Вряд ли Лис появится, — уклончиво ответил мой друг.

— Если Торос его найдет — прикончит. У Тороса разрывается сердце, когда он смотрит на дока.

— Лежи и не говори, — мертвым голосом произнес Кван. — Тебе нужно поменьше двигаться и говорить.

— Тебе тоже, — вяло парировал Торос и почесал бороду. — Юнга. Передай капитану, что док совсем плох. Может быть, вы справитесь. От Тороса же, как обычно, толку никакого.

— Я закончу с приготовлениями и прилягу. Но сначала надо все заготовить. Все заготовить, да, — пробормотал Кван и вновь закашлялся.

От тепла в лазарете меня окончательно разморило. Скорчившись у крошечного столика, я толок в ступке подсыпаемые порошки и балансировал на грани сознания, проваливаясь в сон и выныривая оттуда спустя мгновение. Темнота крошечной каюты, с мерцающими огоньками лампадок, с хриплым бульканьем в груди одного из раненых давила на меня пуще усталости, однако я не сдавался, искренне желая помочь несчастному Квану. А тот, заметив мою борьбу, вдруг спросил, давно ли я ел и спал. Ответить ему оказалось не так-то просто. Я не мог этого вспомнить, и тогда врач при помощи Фарри едва ли не насильно влил в меня чашку теплого бульона и отправил в общую каюту, попросив позвать Саблю.

— Хочу посмотреть ногу, — почти прошептал Кван.

Попрощавшись с Торосом и Фарри, я, пошатываясь, вышел. Не знаю, как я добрался до лежака. Какая-то тьма со смутными образами моряков.

Зато хорошо помню то, что случилось на следующий день.

Глава шестая Сила ветра и последняя капля

С самого утра Крюкомет погнал нас на верхнюю палубу, чтобы поднять на мачты ветряки и подготовить двигатели к запуску. Фарри с нами не пошел, его отправили в лазарет помочь Квану. Мы прошли через промерзшую первую палубу, прежде уютную, а теперь заброшенную, мертвенно холодную, поднялись по трапу к люкам и некоторое время сражались с дверью, заваленной сверху снегом. Первый помощник уже хотел было приказать выбираться по техническим ходам, но тут под нажимом здорового штурмовика люк подался, и в темный коридор проник свет Пустыни.

Признаться честно, я боялся выходить наружу. В ушах звучала угроза Эльма убивать моряков, пока он не получит компаса, и мне казалось, что если никто из корсаров «Звездочки» не покинет застывшей во льдах твердыни — все обойдется.

Но теперь мы сами лезли туда, где царствовали Ледовая Гончая и черные зверодемоны.

Помня обещания Эльма, я старался успокоить себя мыслями, что теперь пираты будут осторожнее. Что теперь они не допустят ситуации, когда моряки окажутся один на один с Ледовой Гончей. Во время побудки я с огромным облегчением обнаружил среди суетящихся корсаров Скотти, дежурившего вчера у тамбура. Эльм до него не добрался.

Ведь получалось так, что после слов Гончей я стал ответственным за жизнь товарищей по команде. Попал в ловушку, запертый между тайной о компасе (и не только моей тайной) и жизнями пиратов. Часть меня сопротивлялась таким мыслям. Она истово убеждала, что это только слова, что ничто не зависит от того, получит Эльм компас или нет, — Гончей нравилось убивать. Что вообще его слова были лишь пустыми угрозами, а если Гончая не врал — игрушка черных капитанов все равно значительно важнее жизни любого из этих людей. Что я слишком много думаю и переживаю.

Другая часть впадала в оторопь от таких недостойных и страшных мыслей. Разве может какая-то непонятная вещь — ВЕЩЬ! — быть выше, чем жизнь того же Сабли? Темная моя половина возражала, что если случится выбор между Волком и компасом — то он довольно очевиден, и я соглашался с ней. Со стыдом, с пониманием своей испорченности, но соглашался.

Это убивало меня.

Потом была работа. Тяжелая, пронизанная ветром Пустыни. Вокруг ледохода царила серая хмарь от поднятого снега. Кристаллики стучали по броне корабля, секли лица сквозь намотанные шарфы, а мы, проклиная погоду и нашу невезучесть, откалывали лед от лежащих на палубе ветряков. Спрятанные в толстых коробах, по одному у каждой мачты, они были надежно похоронены под снегом. Но благодаря этим самым коробам ветряки, составленные из широких, чуть загнутых лепестков в тяжелых цилиндрах с хитрыми прорезями, не обросли льдом.

Штурмовики сквозь прорези прицелов пытливо взирали с верхней палубы на подступы к заносимому снегом кораблю.

— Почему механики не поднялись? — спросил у ветра яростно пыхтящий Грэг. Он берег раненую руку, и ему не очень-то это удавалось. — Почему они опять внизу, в тепле?

Штурману никто не ответил, хотя мысли такого рода возникали у всех. Избранная пиратская каста осталась на третьей палубе, готовясь к запуску двигателя. Я все вспоминал ледоход мертвого шамана из моей деревни. Там было достаточно двух-трех человек для управления. А здесь… Чем они там занимаются?!

Пока мы освобождали ветряки от снега, пока отбивали стальные листы — по мачте ползал Рэмси. Он очень сноровисто прочищал пазы ото льда и проверял подъемный механизм.

Ветер стегал нас все сильнее, но такая погода очень радовала Крюкомета.

— Это поможет! Точно поможет! Чем сильнее ветер, тем быстрее закончим! — кричал боцман.

Наконец мы закрепили тросы подъемного механизма на освобожденном от короба ветряке.

— Давай, братва, налегай!

Ворот лебедки заскрипел. Мы собрались у холодного штурвала, с трудом сдвинули его с места — и ветряк неторопливо пополз вверх, вдоль мачты.

Ветер Пустыни завыл в тросах, загудел в лепестках.

— Навались!

Я толкал штурвал между Мертвецом и Волком. Оба они тяжело пыхтели, врастая ногами в ребристую поверхность палубы. Оба они были гораздо полезнее, чем я…

С руганью, с проклятьями, осыпаемые снежной порошей, мы поднимали ветряк на мачту. Время как остановилось, оно вдруг замедлилось до скорости поворота обледеневшего штурвала лебедки. Мы, словно рабы механизма, шли друг за другом, упираясь руками в источающий холод металл и отталкиваясь ногами. Стучал поднимающийся по мачте ветряк, Рэмси осторожно полз за ним. Очень медленно. Невероятно медленно.

Я вспотел.

— Осторожно! Стоять! Стоять! — заорал Крюкомет. Лязгнул запирающий лебедку штырь. — Бауди, лезь на мачту! Там от тебя пользы больше будет!

— Что? — не понял я.

— Лезь на мачту, тупица, — тут же рыкнул Волк. — Ты тут только мешаешься.

— А что делать?! — крикнул я боцману, отойдя от штурвала. Моряки, переводя дыхание, остановились, наблюдая за мной.

— Рэмси расскажет. Рэмси, поменяйся.

Молодой моряк, облепленный ледовой крошкой и снегом, соскользнул с мачты, молча протянул мне трос с запорами.

Я не понимал, чего от меня хотят.

— Слушай сюда, — грубо промолвил Рэмси. — Лезешь вслед за ветряком. Как только появятся пазы — убедись, что штыри на ветряке в него вошли. Ты услышишь щелчок, если они не промерзли. Как щелкнет — внизу видишь стопоры? Вставляешь их в пазы на ветряке и поворачиваешь. Понял?

Мне хотелось спросить, как лезть, какие пазы, какой щелчок, что делать, если его не будет. У меня родился миллион вопросов разом. Рэмси, увидев, как беспомощно расширились мои глаза, сжалился:

— Слышал щелчки? По мачте идут насечки, я почистил их. Трос за спину закидываешь, потом его же вокруг мачты. Защелкиваешь, а дальше закидываешь трос за насечки, цепляешься, одной ногой упираешься в мачту, там не скользко, так что не бойся, быстро перекидываешь трос чуть выше, другой ногой упираешься. Устанешь — просто откинься назад, трос натянется и удержит.

— Спасибо…

— Понаберут вас, — фыркнул Рэмси. — А еще и в абордажники взяли!

— Что, если не щелкнет?

— Щелкнет. Вон видишь, стопоры болтаются?

Под ветряком и правда раскачивались какие-то железки.

— Вот их вгонишь в пазы. Они там одни такие, ближе к центру. Всего четыре штуки. Загонишь их — и все, слезаешь. Но не забудь повернуть!

— Хватит болтать! Работаем! — заорал Крюкомет. Я принял в руки трос и подошел к мачте, а Рэмси впрягся в штурвал.

Знаете, у меня получилось. И не так уж и сложно оказалось! Первые пару раз я не очень соображал, как переносить вес, но потом втянулся и быстро добрался до нависшей над головой громады.

Представлять, что будет, если вдруг ветряк сорвется, я не стал. Как-то не хотелось.

Глядя вниз, я по чуть-чуть поднимался вслед за потрескивающим ветряком. Постепенно палубу внизу скрыла метель. Мир исчез. В нем остались только свист ветра, треск лебедки, черная туша механизма над головой и бесконечная вьюга вокруг. Снег бился об одежду, норовя найти щели и проникнуть поглубже. Мне показалось, что даже мачта покачивается от порывов ветра.

То было странное ощущение. Я, метель, ветряк и мачта, повисшие в небытии, где терялись понятия «внизу», «слева» или «справа». Прижавшись к холодному, обледенелому стволу мачты, я поймал себя на неуместном чувстве восторга.

Щелчка вставшего на место ветряка я не пропустил. Мачта даже вздрогнула от удара.

— Стопари! — донесся до меня крик из снежной пурги. — Стопари!

Видимо, этот звук услышал и боцман.

Я сделал все, как рассказал мне Рэмси, а затем быстро спустился вниз, в мир, где кроме снега были еще и люди. Сначала из метели проступила капитанская рубка, потом темные края фальшборта и фигуры штурмовиков, а затем штурвал лебедки с отдыхающими моряками.

— Отлично! Следующая мачта!

Когда наконец оба ветряка оказались на месте, отчего в воздухе повис низкий гул металла, противостоящего метели, Крюкомет кувалдой выбил какие-то железки у основания мачты и уставился наверх. Мы все, как один, задрали головы, глядя на снежное небытие.

— Проклятье. Крутятся? Нет?

Сверху что-то цокнуло, гул изменился. Что-то заскрипело в мачте.

— Пошла, родимая! Пошла! Все, уходим! Теперь все зависит от этих шаркуньих выродков на третьей палубе! Хорошая работа!

— А зачем это? — спросил я у Грэга, который оказался рядом.

— Спроси инструментариев. Я знаю только то, что может заклинить двигатели. Покрутятся ветряки пару часиков, а потом Шестерня попробует запустить нашу красавицу. И мы уйдем из этого богами проклятого места! Куда-нибудь к теплым бабам и горячему пойлу. Неужели все закончилось, а?

Моряк пропустил в люк Саблю, посмотрел назад, на мачту.

— Во мне пробуждается Шон, малец. Мне как-то тоже хочется оказаться подальше от таких приключений.

— Ты можешь себе это позволить, — холодно сказал оказавшийся рядом Половой. Он был угрюм. Я вспомнил татуировку корсара, покрывающую почти все его тело. У старшего матроса нет другой доли. Либо петля, либо вольная Пустыня.

У меня зачесалась рука, на которой осталась метка гильдии рыбаков, поставленная в далекой шахте. Но ее, в отличие от знаков Полового, можно было спрятать.

Даже на первой палубе, забывшей об отоплении в первый же день остановки, было теплее, чем снаружи, а уж когда мы дошли до кухни — мне показалось, что я попал в баню!

Моряки, с шутками и преисполненные надежд, скидывали с себя парки, даже Крюкомет улыбался. Я пробрался внутрь, к своему лежаку, и только сейчас заметил расстроенное и испуганное лицо Фарри, сидящего рядом с угрюмым капитаном.

Что случилось?

«Смерть… Она никуда не делась, Эд. Хоть запусти десяток двигателей — со „Звездочки“ она не уйдет».

— Все готово, капитан! — бодро отрапортовал Крюкомет. — Скоро уже двинемся! Пусть Темный бог поможет инструментариям: если они запустят двигатели — значит, не зря грелись в тепле, пока мы корячились в этой метели!

Мрачный Дувал сидел у печи и кутался в волчью шкуру. Взгляд капитана поднялся на вошедших, и Аргаст хрипло произнес:

— Мертвец, Старик, Крюкомет, за мной. Нужно кое-что обсудить. Сейчас.

Едва офицеры вышли, Фарри знаком подозвал меня к себе, и мы вместе покинули кухню. Где-то вдали слышались шаги уходящих мужчин, а мой друг потянул меня в противоположную сторону.

— Что случилось? — не выдержал я. В коридоре было холодно и темно. Я не видел лица Фарри, но чувствовал его смятение.

— Один из штурмовиков в лазарете умер, — тихо сказал мой друг.

— И? — цинично спросил я. Осекся, почувствовав стыд.

— От него почти ничего не осталось. Я вижу, он странный какой-то. Коснулся рукой… А он в труху. Рассыпался. Одежда и пыль… Пыль!

— В каком смысле — пыль?

— Я не знаю, Эд! Но я видел это. Я принес обед. Попытался разбудить Квана, но тот лишь лежал и дрожал, словно от холода. Такой горячий… Торос спал, второй моряк что-то стонал, а этот, с лицом развороченным, не шевелился. Я его коснулся — и он осыпался, словно сухой снег! Капитан сказал, чтобы я держал язык за зубами. Но я так не умею! Это же как Лис, понимаешь? То же самое случилось с Лисом!

— Как это вообще возможно?

Фарри тяжело вздохнул.

— Я не знаю! Но мне страшно. Что, если завтра нас так же в пыль обратят, а? Ведь никто не проснулся! Он просто высох! И Лис высох… И еще… Пойдем. Ты одет?

— Не успел переодеться.

— Хорошо. Надеюсь, протиснешься… Пойдем.

Нас прервал возмущенный возглас из темноты, куда ушли офицеры. Мы замерли, вслушиваясь.

— Вы там оледенели совсем? — послышался крик Крюкомета. — Открывай! Эй, кривая морда, слышишь меня?

— Пойдем… — Фарри потянул меня за собой, прочь от офицеров.

— Открывай шлюз, отброс! — зло гаркнул Крюкомет. Командиры «Звездочки» остановились около трапа на нижнюю палубу.

— Какого демона? — возмутился Старик. — Дувал, что происходит у тебя на корабле, а?

— У нас на корабле, — хрипло поправил его капитан. — Резаки у инструментариев внизу, верно?

— Где же им еще быть, а?

— Спокойнее, Курц!

— Какое спокойствие? Ты похоронил столько ребят Крюкомета и моих, а теперь еще бунт на третьей палубе пропустил?

— Прекрати шуметь, — безмятежно встрял Мертвец.

— Вот кого я слушать…

— Заткнись! — рявкнул Крюкомет. — Достал. Есть проблема поважнее!

Фарри рванул меня за собой, так что чем закончилась перепалка офицеров, я не услышал.

Мой друг ориентировался в темных лабиринтах каким-то шестым чувством, не иначе. Пару раз я ловил себя на мысли, что не представляю, где мы уже находимся, в каком из технических коридоров оказались. Но Фарри уверенно вел меня дальше, пока не завернул в узкий отворот:

— Здесь.

Вновь щелкнула крышка компаса, и синеватое сияние выхватило из тьмы заиндевевшие железные стены с черным квадратом лаза над головой. Я все никак не мог прийти в себя после услышанного у трапа. Тревога забилась в сердце, словно выброшенная на лед рыба.

— Что там случилось? — наконец спросил я.

— Я не знаю. Шестерня запер ход на третью палубу. Мы с капитаном ходили туда, хотели шамана позвать, чтобы тот глянул на тело у Квана. А боцман стоит за закрытой дверью и бубнит, что механикам нельзя мешать перед запуском. Что шаману нельзя мешать. Как заведенный. Аргаст голос сорвал на него… И потому я пошел сюда… Давай за мной.

Он вцепился в поручни и ловко вскарабкался наверх, а затем нырнул в провал.

— Что это?

— Вентиляция.

Фарри помог мне забраться в шахту.

— Молчи! — наказал он, с трудом развернулся в лазе, выставил перед собой компас и пополз. Свет от артефакта залил ребристый короб грязной вентиляции. От темной стали тянуло холодом. Не таким, что поджидал путников в Пустыне. Более тяжелым, если так можно описать поглотивший корабль мороз.

Листы под коленями и руками то и дело чуть прогибались, отчего по вентиляции прокатывался низкий гул.

— Тише! Осторожнее! — каждый раз говорил Фарри. Он на четвереньках полз впереди, очень аккуратно проверяя металл перед собой, и если находил подозрительное место, способное поднять тревогу, то старался обползти его как можно медленнее. Теснота заброшенных ходов давила на меня сильнее ледяных лабиринтов, прорытых черными демонами под Пустыней. Мне казалось, что короб сужается, что мы застрянем в нем навсегда и будем часами бессильно молотить кулаками по старому железу, в надежде, что нас кто-то услышит.

«Что ты тут делаешь, Эд? Что ты тут делаешь? Сейчас нужно быть там, на кухне, у офицеров. Сейчас твое будущее зависит от них, а ты как ребенок прячешься в темных закоулках».

Фарри безошибочно вел меня сквозь лабиринты вентиляции. Свет компаса выдергивал из темноты следы предыдущей вылазки хитрого беглеца из гильдии воров. Осыпавшаяся снежная крошка, замерзшая пыль с отчетливыми царапинами. Я лишь подмечал эти знаки.

Сложнее всего было на поворотах — там приходилось ложиться на бок и ползти, минуя очередное ответвление. Несколько раз мы тихонько соскальзывали в темные провалы уровнем ниже, и с каждым спуском тревога Фарри лишь росла.

Неожиданно он остановился.

— Что такое? — прошептал я и тут же получил несильный тычок ногой. Фарри лишь чудом не попал мне в лицо, но его грубый сигнал дал понять, что разговоры сейчас неуместны. И я прислушался. Зажатый в коробе вентиляции, вымазанный в грязи, замерзающий, объятый синим сиянием компаса, я напрягал слух, стараясь разобрать хоть что-нибудь, кроме собственного дыхания и сопения Фарри. Тот старался медленно дышать ртом, чтобы не сильно сипеть и не мешать мне.

И я услышал.

— …Жажда. Жажда. Я виноват, но жажда…

Голос раздавался откуда-то спереди и снизу. Едва уловимый, словно лицо говорившему заткнули тряпьем. Многие слова звучали так тихо, что я улавливал лишь обрывки фраз.

— …Виноват. Кровь… Хотел…

Фарри о-о-о-очень медленно подтянул к себе ноги, скрючился в три погибели, разворачиваясь. Его лицо оказалось рядом с моим.

— Слышишь? — одними губами проговорил он. Между нами сиял компас. Я кивнул.

— Столько лет… Столько лет… Я виноват… Я поторопился… Простите… Его кровь… Докторишка… ничего лучше никогда…

Говорил Балиар. Дребезжащего, испуганного голоса старика сложно было не опознать. Только теперь в нем воцарилось жуткое безумие. Лихорадочное, голодное, чуждое.

— Знания Девятки ничто… перед… перед вами… эта сила…

— О чем он? — тихо-тихо прошептал я.

— Не знаю. Он говорил почти то же самое, когда я приползал сюда, — почти беззвучно ответил Фарри. — Только чуть громче. Тихо!

Лицо моего друга застыло, словно кто-то схватил его за ногу. Голос чуть приблизился.

— Они не поймут. Они захотят изменить… Не должны видеть сейчас… Сейчас… Не готовы!

Слова терялись, превращаясь в бубнение, но от тех обрывков, что мне удавалось выделить из бормотания Балиара, на голове шевелились от ужаса волосы. Когда Балиар стал… таким?

— Не время! Не время! — заорал вдруг далекий шаман и страшно захихикал, словно извиняясь. — Да-да, я понимаю. Понимаю… Много льда. Много холода. Да-да-да. Все получится! Ваша воля закон для меня. Мы… Обязательно… Да-да… Почему вы не взяли меня? Почему?

Мы смотрели с Фарри друг на друга, глаза в глаза, и понимали, что наши беды на «Звездочке» лишь преумножились этим морозным днем.

— Он сделает то, что… Он сотворит… — слышалось в темноте. — Время настанет!

Наступила пауза. Несколько минут Балиар молчал, слушая невидимого собеседника.

— Он жив… опасен… — вдруг проскрипел он, и я едва не воскликнул от неожиданности. Мне показалось, будто старик говорит прямо подо мною. Что, если я смогу видеть сквозь сталь, то перед моим носом окажется плешь сумасшедшего шамана. — Мы должны уехать! Да… Я поспешил, но мы должны… Я знаю. Их осталось немного. Тварь южных колдунов убила почти всех. Но они еще живы, я знаю.

Пауза.

— Я не мог терпеть, как вы не понимаете? Вы должны были взять меня, меня! Я должен был… Но не волнуйтесь! Не волнуйтесь! Я все сделаю! Теперь я готов! Он уже наверху! Скоро все будет кончено!

Ответом безумцу раздался стук.

— Да?! — В тоне Балиара проявились сварливость и гнев. Он боялся, я чувствовал страх ан Вонка, и шаман мечтал отомстить за свою слабость. Сорваться на ком-то, кто не посмеет ему ответить.

— Все готово.

Я узнал Шестерню. Уродливого боцмана, повелителя третьей палубы. Почему-то он представился мне жалко сгорбившимся перед дверью в каюту шамана. Подобострастие, затаенный восторг и звериная преданность перемешались в душе калеки.

— Тогда вперед! Мы должны уйти отсюда! Быстро!

— Может… Вы… У меня болит рука… — забубнил Шестерня. — Вы не могли бы. В качестве… Я столько сделал для вас. Если бы вы могли. Она так болит. Всегда болит, мудр-р-р-р-рый ан Вонк… Вы вылечили мое плечо. Может…

— Не сейчас! Остальное — когда доберемся до места! Мне нужно больше сил! Больше сил, а ты лезешь ко мне с такими мелочами! Потом, когда мы выберемся — ты станешь здоровым, клянусь тебе! Но сейчас мы должны уйти отсюда!

— Хор-р-рошо. Пр-р-р-ростите, — испуганно и совершенно без злобы протараторил боцман. — Я пр-р-р-р-росто думал, что Лис… И этот мор-р-р-ряк ночью, к котор-р-рому я вас… Что сейчас вы можете…

— Прочь! ПРОЧЬ!

Шестерня торопливо зашаркал прочь по коридору.

— Я виноват. Виноват… О, как я виноват. Девятка. Девятка много обещала, но не знала ничего! Ничего! Почему вы не выбрали меня, хозяин?! Почему? — с обидой в голосе продолжил Балиар.

Корабль вдруг содрогнулся. Мы с Фарри вцепились в стенки хода, чувствуя, как зачихали могучие двигатели «Звездочки». Удары железного сердца пронзали корпус замерзшего ледохода. Одно содрогание, другое. По телу корабля пробежала дрожь, и стук мотора выровнялся. Этот звук, этот новый ритм в тишине холодной Пустыни наполнил меня надеждой. Нелепой надеждой уставшего юноши, зажатого в вентиляции над головой безумного шамана.

— Ты слышал? — шепотом спросил меня Фарри. — Слышал?

Я кивнул.

— Тогда поползли обратно…

Глава седьмая Вопрос веры

Мы с Фарри поспешили к капитану, едва выбрались из вентиляции. Удивительно, но Дувал легко согласился запереться с нами в столовой, чтобы выслушать испуганных юнг.

Или же он просто обрадовался шансу покинуть кухню, на которой оставался Старик…

Весь рассказ капитан просидел на лавке, устало прикрыв лицо ладонью и глядя на нас сквозь растопыренные пальцы. В серых глазах капитана блестел лихорадочный огонь болезни. Он старался скрыть свой кашель, но то и дело вздрагивал в очередном приступе. Верный Мертвец, скрестив на груди руки, возвышался над Аргастом безмолвной статуей.

Мы перебивали друг друга, стараясь донести до Дувала весь ужас происходящего на третьей палубе. Я старался обратить внимание на зловещего хозяина, которому стал служить шаман, а мой друг вклинивался и вещал о судьбе Лиса и штурмовика из лазарета Квана.

— Это какой-то гребаный бред, — наконец проговорил Гром. Он закашлялся, поежился от царящего в темной столовой холода. — Какие-то сказки гребаных бардеров!

— Ходы на третью палубы закрыты, капитан, — резонно заметил Мертвец. Глаза первого помощника были чуть прикрыты, словно он дремал. — Шестерня поднял бунт, это очевидно. Да и шаман после Приюта сильно изменился. Придумать такое мальцы вряд ли смогли бы.

— Ты хочешь сказать, что старый Балиар нас предал? Что он служит какому-то хозяину?! Я хожу с ним почти десять лет! Больше, чем с тобой! Да я легко поверил бы в то, что это сопливое ледяное дерьмо, его ученик, связан со всем этим. Но Балиар?!

— Я ничего не хочу сказать, — равнодушно пожал плечами Мертвец. — Я просто хочу в порт. Больше всего на свете. В самый худший из портов, лишь бы он был подальше от этого корабля.

Дувал тяжело вздохнул, посмотрел почему-то на меня.

— Ладно… — сказал он. — Допустим, Балиар обезумел. Гребаная старость, драный демон. Застудил голову. Такое бывает. Но Шестерня-то тут при чем?! Он предан мне как щенок ледяного волка своей, мать ее, мамаше! Я вытащил его из грязи портов у Черных провалов. Из такого гребаного и гиблого места, что…

— Статуя… Та статуя! — выдохнул Фарри. Глаза моего рыжеволосого друга изумленно расширились. — Это она! В ней все дело!

— Статую продали в Приюте, — отметил Мертвец.

Фарри поник, а Дувал поморщился:

— Хватит ужасов! Мне хватило того гребаного ублюдка в гребаном ледовом лесу. Будь я проклят, но мне до конца моих скудных дней хватит сказок и мифов, жрущих моих людей! У меня на посудине вдруг образовался гребаный мятеж, и двое юнг, не отходивших в команде полгода, поливают грязью моих людей. Вот что я вижу!

Капитан ворчал, но верил нам. Где-то глубоко в душе — верил.

— Все ходы на третью палубы заперты, Гром. Юнги здесь. Шестерня там.

— Один он не смог бы это провернуть. Кто-то из гребаных механиков ему помогал. Но почему?! И как они собираются жить дальше?!

— На холодном складе их палубы достаточно припасов. Зато у нас нет энгу, — отстраненно проговорил Мертвец.

— Мы заправили большого «папочку» и гребаный лайар. Топлива хоть залейся.

— В баках — да. Но когда мы сожжем все оставшееся на второй палубе — мороз нас прикончит. — Мне показалось, что первому помощнику действительно плевать на такие перспективы.

— Ты думаешь, они дойдут до этого? — нахмурился Гром. Он повернулся к Мертвецу, вновь поежился. Могучего капитана била лихорадка, но Дувал старался не показывать ее перед нами. Он действительно не понимал, что его болезнь видна абсолютно всем.

— Либо они, либо Старик.

— Хватит, Мертвец! О Темный бог, чтобы ты подавился этими недоносками. Клянусь сердцем — я вернусь из этого похода и на пару лет осяду в каком-нибудь гребаном трактире. Уж сколько мне довелось увидеть в этой гребаной, мать ее, Пустыне — а таких приключений моя задница еще не нюхала. И, мать ее, я чувствую, что это далеко не конец.

Дувал выглядел разъяренным и расстроенным одновременно. Больной, ослабевший бородач чувствовал, как теряет бразды правления. И мне казалось, что он бы с радостью возложил свои обязанности на кого-нибудь другого. Лишь бы при этом пролилось не так много крови, как могло бы.

Я смотрел на непоколебимого Мертвеца, вспоминал могучего Старика и его вспышку ярости в столовой, много дней тому назад. Их вражда никуда не ушла… Никуда не делась, как никуда не делись Волк, Сиплый и Зиан. И все эти демоны оказались заперты в пределах одной замерзающей палубы, посреди льдов Пустыни.

Мне стало совсем тоскливо.

— А куда пропал Зиан? — спросил я.

— Вот! Вот! Я и хотел узнать, где он, потому и полез в вентиляцию тогда, а потом… — начал было Фарри.

— Заткнись, юнга. Этот ублюдок как слег, так и не появлялся нигде. Я думал, что он в каюте Балиара. Но судя по вашим гребаным сказкам да легендам, камнесоса нет в живых. И знаете — слава Темному богу!

Мертвец покачал головой, соглашаясь с капитаном. Аргаст тяжело выдохнул, помассировал виски. Голос его понизился:

— Значит, так, мясо. Вы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. Вам понятно?

Мы с Фарри торопливо закивали.

— Хорошо. Мне только истерик Старика не хватало, и так уже дошли до ручки. Мертвец?

— Да, капитан?

— Где, говоришь, резаки наши?

— На третьей палубе, — флегматично произнес первый помощник. — У Шестерни.

Гром поморщился:

— Оледенительно. Возьми кого-нибудь из морячков, обыщи склад. Не верю, что на этом гребаном корабле не найдется ни одного резака.

— А топливо?

— У нас на верхней палубе лайар, Мертвец. Ты совсем старый стал! Сольем оттуда, тоже мне приключение! Все будет хорошо, братцы. Все будет хорошо.

— Может, стоит спустить «папочку»? Взрежем кормовой трап и вытащим мятежников, — спокойно предложил первый помощник.

— Резать мою красавицу? — вскинулся капитан, но тут же поник. — Может, так и поступим. Ладно…

Аргаст тяжело встал, вновь громко перевел дыхание.

— Сейчас все наладим. Да, Мертвец? Наладим же?

Тот без капли эмоций на лице кивнул своем капитану.

— Не можем не наладить. Вон бьется сердечко «Звездочки». А раз оно бьется, то и мы, мать его, должны жить. Ясно, гребаное вы мясо? Они без нас — покойники, править ледоходом нужно из рубки. Мы без этих гребаных бунтовщиков — тоже трупы. С них станется поломать машины, если что. Так что договоримся. Договоримся ведь?

Дувал попытался бодро улыбнуться.

— Да, капитан.

— Вот и хорошо.

После разговора с капитаном мы вернулись в кухню, пропахшую потом, сыростью и чадом сгораемых в печи дров. Я сразу заметил случившиеся перемены. Абордажники сдвинули свои топчаны поближе к лежаку Старика и собрались вокруг старшего штурмовика. Когда мы вошли — их тихий разговор прервался, взгляды ожгли капитана.

Волк, Сиплый, трое безымянных для меня бойцов… И Рэмси, усиленно делающий вид, что знать не знает никого из нас.

Палубные матросы сплотились в уголке напротив, у мастера Айза. Кок, надо сказать, подтащил свой лежак вплотную к громоздкой, тяжелой плите и спал, прижавшись спиной к еще теплой стенке. Кухню сотрясал его громогласный храп. Мастеру Айзу снилось что-то теплое, хорошее; кок причмокивал и улыбался.

— О, юнги! — обрадовался Три Гвоздя, когда мы подсели к остаткам палубной команды, прижавшись плечами друг к другу, чтобы не потерять крохи тепла. — Где вас носило?

— Да в лазарете были, — быстро соврал Фарри. Мы устроились поудобнее.

— А… Кван… Как он там?

— Совсем плохо, — вздохнул мой друг.

«Он лжец, Эд. Твой друг — прирожденный лжец».

— Это бурая лихорадка, — почти прошептал Шон. Его глаза безумно поблескивали огоньками лампадок. Только сейчас я отметил, как же исхудал наш нервный моряк. — Бурая лихорадка. От нее пустели целые деревни у Черных провалов. Теперь она здесь! Почему она здесь?! Капитан заболел, док заболел. И я чувствую пожар в груди. Вот тут!

Пират ткнул себя в область сердца.

— Жжется! Очень жжется, братцы. Слягу я, как и они. И все мы сдохнем.

— Завали пасть, — оборвал его Сабля.

Шон никак не отреагировал на слова моряка.

— Я чувствую, как что-то сжирает меня изнутри. Как что-то уже проникло в меня! В любой момент оно пробудится! Я слышу голос…

Сабля сорвался с места так быстро и ловко, что никто не успел отреагировать. Корсар в движении выхватил нож и прижал его к горлу Шона.

— Замерзни, тварь!

— Сядь! — твердым голосом приказал Половой. Он сидел тут же, сгорбившись, привалившись плечом к спящему Скотти.

Сабля зло посмотрел на старшего матроса, встретил его внимательный взгляд, скривился и медленно, нарочито медленно отпустил Шона. Тот, словно ничего не стряслось, промолвил:

— Я уже гнию изнутри.

— Сядь! — рявкнул Половой на вздрогнувшего Саблю. С ворчанием пошевелился Скотти.

Со стороны штурмовиков послышался нехороший смешок, и я понял, что абордажники смеются именно над нами. Недобро, с презрением, со снисхождением. Старик сидел на груде вонючих шкур, привалившись к стене и согнув колени, и крутил в руках кинжал. Взгляд широкоплечего воина задумчиво блуждал по лицам палубных моряков.

«Он что-то задумал, Эд».

Штурмовики перешептывались, поглядывали в ту же сторону, и мне подумалось, что точно так же смотрят на одинокого путника опытные ледяные волки. Вроде бы и добыча легкая посреди Пустыни нашлась, но тем временем — кто знает, какое оружие припрятано у странника.

— Где Грэг? — спросил я.

— Крюкомет забрал его в рубку. Он же последний штурман на корабле после смерти Яки. Так что не скоро мы увидим старину Грэга. Ты же слышал, что случилось, да? Тебе уже рассказали?

— Ты о чем? — с наивным видом поинтересовался Фарри.

— Шестерня! Я был рядом, когда капитан переругивался с ним, мой друг. Шестерня сказал, что Дувал ему больше не хозяин, что Дувал угробил много хороших ребят, и он не позволит ему угробить еще и инструментариев. Что они расходятся в ближайшем порту. Пусть капитан ведет «Звездочку» туда, или мы тут все сдохнем. Прелюбопытно, не правда ли? Интересно, кому наш уродливый боцман решил оставить корабль? Себе — или все-таки Дувалу?

— Ого! — довольно натурально изумился Фарри.

— Да. Все вроде бы логично, да? — улыбнулся Три Гвоздя. Сабля закатил глаза и прошептал ругательство. Шон вздрогнул и закрыл уши.

— Ну… наверное…

— Вы не спешите так реагировать, друзья мои. Я тут свел парочку льдинок к одной — и вижу, что узор одинаковый, — заметил их реакцию Три Гвоздя. Перевел взгляд на меня: — У меня к тебе два вопроса, мудрый юнга.

Я похолодел. Что случилось? Почему именно ко мне?! Что он узнал?

Бывший дознаватель продолжил:

— Вопрос первый — почему молчит шаман? Это же жутко странно. В последнее время он любил поболтать, хе-хе. Вопрос второй — чем Шестерня собирается кормить инструментариев? Я еще вчера отметил, что за похлебкой Айза никто снизу не пришел. Я думал — ночью сходят. Мало ли, дел у них много. И действительно: ночью поднимались сюда и шаман и Шестерня. Но на кухню даже не заходили. Ушли в лазарет.

— Я не понимаю твоих вопросов.

— Они очень простые.

— Я не знаю, — с раздражением ответил я. — Шамана могли убить во время бунта.

— Он точно заодно с Шестерней. Но не в этом суть. Я отвечу на оба вопроса одной догадкой, мой друг!

Три Гвоздя стал меня раздражать. Он упивался непонятным восторгом. Неуместным. В брюхе «Звездочки» и так стало совсем неуютно.

— Но это только версия. Всего лишь версия. Что, если наш добрый Балиар что-то накопал в том старом корабле, помнишь? Ну со статуей.

Шон вздрогнул, сильнее вдавил ладони в уши и быстро-быстро замотал головой. Я же ждал продолжения.

— То, что те твари увязались за нами, — это элементарно. Значит, то, за чем они идут, еще на корабле. Шаман сильно изменился, так? — Три Гвоздя счастливо улыбался. — Может, это уже не наш шаман? Может, какая-то тварь схватила нашего шамана там, в Пустыне, а? И теперь на третьей палубе у нас повелитель черных демонов обжился, переделал инструментариев в таких же чудищ и поработил Шестерню. Как тебе, дружище?

Половой вперил свой глаз в Три Гвоздя, облизнул потрескавшиеся губы.

— Послушай… Хватит, а?

— Погоди, Половой! Дай закончить версию. Я же просто фантазирую!

Старший матрос осуждающе покачал головой и махнул рукой.

— А кто тогда тот мужик с крюком? — прищурился я.

— Вот… Вот это интересно. Этого я понять пока не могу, друг мой. Допустим, мы столкнулись с пиратами. Засаду поставили на кого-то из купцов «Китов и броненосцев», а попались мы. Совпадение? Может быть. А может, смотри, какая история могла случиться… Мы же в Приют пошли после того как статую нашли, так? Что, если эти ребята охотятся за той тварью, что создает черных демонов? Что, если в Приюте был их агент и он как-то смог проведать об этой статуе? Увидел и доложил осведомителю!

— Подожди, я не понимаю…

— Сейчас поймешь. Я расскажу тебе разгадку той тайны мертвого ледохода. Холод! Всему виной холод! Мы вытащили это что-то из холода, и я думаю, что это был труп того шамана, запертого командой в каюте. Кто видел его тело, после того как мы перенесли его на судно? А? Кто-нибудь видел? Статуя осталась в Приюте, значит, не она им нужна! Что еще у нас на борту с той посудины? Крюк продал все! Остался только труп! Вот так, мой друг.

Он победно ухмыльнулся:

— Теперь мы будем сидеть тут, пока не замерзнем или не сдохнем от голода. Хотя последнее нам не грозит, друг мой. Жрачки хватит надолго. Впрочем, есть вариант, что Шон оледенеет мозгами и запрется на складе изнутри…

Три Гвоздя со смехом толкнул посеревшего лицом моряка.

— Шучу! — хохотнул экс-дознаватель, хотя в глазах у него блеснул странный огонек.

— Смешно, — угрюмо отметил Половой. — Хватит уже трепаться, Тройка.

— Я ненавижу, когда происходит что-то, не имеющее объяснения, и чтобы не потерять голову — предпочитаю выстроить логичные связи.

— Какая-то тварь, не замерзшая во льдах, схватила нашего шамана в Пустыне, и теперь тот делает из механиков чудовищ — это логичные связи? — поднял бровь Половой.

— Это же шаманы, — щелкнул пальцами Три Гвоздя и вновь улыбнулся. Я заметил, что у него нет верхнего клыка. — Главное не в этом. Главное, что просто прикончить шамана нельзя. Раз уж зверодемоны тащились за ним все это время — значит, он ими управляет и после смерти!

— Это оледенительно логично, Тройка, — фыркнул Половой.

— В его словах что-то есть, — послышался зычный голос Старика. Штурмовик подался вперед, и его подчиненные резко замолчали, ловя каждый жест вожака. — И как ты думаешь выбираться отсюда, матрос?

Три Гвоздя нехорошо прищурился, и я понял, что бывший дознаватель не любит командира абордажников.

— Надо прикончить шамана. Того, который всем этим заправляет. Сжечь его.

— Это решит проблему черных тварей за бортом. Если они действительно связаны с тем трупом, — продолжил допытываться Старик. — А что делать с Шестерней и тем ублюдком в снегах?

В памяти содрогнулось обещание Эльма:

«Каждый день, пока не получу собачий компас, я буду убивать твоих собачьих товарищей!»

— Что делать с мятежниками, должны знать офицеры. Так мне кажется.

Верхняя губа Старика дернулась, но он справился с желанием осадить палубника. Вместо этого он тихо поинтересовался:

— А ублюдок?

— Надо понять, что ему нужно. Мы за ним охотились, мы его стреляли, мы его ненавидели. Но никто не пытался с ним поговорить.

Старик кивнул, не сводя пристального взгляда с дознавателя.

— Поговорить? — прошипел Волк. — Поговорить?!

— Тихо, — тут же одернул его вожак. — Он прав.

— Но…

— Волк, у тебя все хорошо со слухом? Может, отправить тебя к Квану? Пусть проверит голову и поставит тебе шину на сломанную руку.

— Руку? — не понял растерянный Волк.

— Ну, если ты еще раз откроешь рот без команды — я тебе ее сломаю. Чего два раза ходить?

Штурмовик моргнул пару раз, изумленно глядя на командира, но смолчал.

От напряжения у меня заныло сердце. Я искренне ждал того момента, когда натянутые нити, обвившие всю команду, лопнут. Пусть будет что будет, но все эти страсти, эмоции — они убивали меня. Все встреченные мною эмпаты говорили о том, что этот дар схож с проклятьем. Все они, так или иначе, были не в себе.

Теперь я их понимал.

Разговор утих. Три Гвоздя потерял интерес к дальнейшему рассказу, а Старик выбрался с лежбища штурмовиков и вышел. Меня раздирала тревога. Слова Эльма перемешивались с бормотанием сумасшедшего шамана, бурчал несчастный Шестерня, и близился к отчаянию капитан «Звездочки», боялся Шон, нервничал Три Гвоздя, и ничего не чувствовал Мертвец. Готовился к чему-то Старик, страшно страдал Кван, искал удобного момента желающий отомстить Волк. И все это я чувствовал. Все!

Я закутался в шкуры и лег на бок, глядя прямо перед собой. Надо забрать компас у Фарри. Давно пора забрать его.

Что, если моряки решат поговорить с Эльмом? Ледовая Гончая не догадался потребовать артефакт у пиратов, а тут такой шанс убить сразу несколько оленей. Стон отчаяния едва не сорвался с моих губ. Проклятье, никогда в жизни я не боялся будущего так сильно, как в тот момент. Успокаивающе гудели двигатели ледохода. Корабль еще не стронулся с места, и это тоже давило на меня. Любое движение бронированной посудины значило бы перемены к лучшему.

— Юнги, на выход! — выдернул меня из полудремы голос Старика. — Время поработать. Матрос… Ты, который придумал про шамана, — тоже со мной.

— Вам все понятно? — спросил Дувал. На лбу у него выступила испарина, глаза превратились в жалкие щелочки, веки набухли. Он весь сжался от болезни, хотя по-прежнему пытался выглядеть командиром.

Мы с Фарри подавленно переглянулись.

— Кроме вас, никто туда не проникнет, ребятушки. В вентиляцию не пролезет никто из тех, кто остался в живых. Получается, что от вас зависит судьба нашего кораблика! — попытался улыбнуться Гром.

Никто из собравшихся в уголке столовой офицеров не проронил ни слова, пока капитан объяснял нам задачу.

— Я понимаю, что был груб, малышня. Но сейчас не надо вспоминать старые обиды. Мы все теперь накрепко примерзли друг к другу, — продолжал Гром.

— Я… Я не смогу, — промолвил Фарри. Он побледнел. — Я не смогу.

Я смотрел на Дувала и чувствовал свое жуткое спокойствие. Где-то в глубине сердца в отчаянии бился тот мальчик Эд, что жил в далекой деревушке и мечтал о приключениях, но его отодвинул в сторону Эд, уже убивший человека. Хладнокровно убивший. Пусть сумасшедшего маньяка, но все-таки…

— Я это сделаю. — Как странно слышать свой голос со стороны.

Крюкомет тяжело и с облегчением вздохнул. Мертвец бросил на меня чуточку удивленный взгляд.

— Отлично! Молодцы! — взбодрился Гром и опять закашлялся, хрипло, отхаркиваясь.

— Эд! — повернулся ко мне удивленный Фарри.

Я не ответил.

— Почему нельзя просто открыть двери, а? — жалобно заговорил Фарри. — Мы могли бы пробраться как можно ближе к ходу, открыть дверь на третью палубу, а дальше Буран и кто-нибудь из…

— Ты думаешь, что умнее нас? — зло спросил Старик. — Что мы не рассматривали этого варианта?

— Я… Нет… Но…

— Проблема в шамане. Вы должны его застать врасплох и прикончить. Если мои ребята с боем прорвутся на третью палубу — он может их встретить чем-нибудь вроде…

— Того кровавого месива, что мы нашли на корабле неподалеку… — подал голос Три Гвоздя. Он тоже сидел тут, отчасти польщенный вниманием офицеров к его предположениям, но уже не до конца уверенный в своей правоте. — Я убежден, что это работа той твари, что сожрала Балиара!

— Я не пойму: почему он сейчас этого не сделает? — равнодушно поинтересовался Мертвец. — Куда проще было бы сжечь всех и отправить Шестерню управлять ледоходом.

— Грэг, — опять заговорил Три Гвоздя. — Если он зацепит Грэга, то опять окажется запертым во льдах! А без Грэга «Звездочка» никуда не уйдет! Это же так просто!

— Вернуться по следам до Приюта — несложная задача.

— Несколько дней шел буран, все занесло. Мы шли по Пустыне, а не по тракту. Вряд ли они найдут следы обратно, — парировал Три Гвоздя.

Дувал посмотрел на моряка со смесью удивления и восхищения и хрипло спросил:

— Почему я не слышал о твоих талантах, мясо? Ты бы мне пригодился. Быстро думаешь — это хорошо.

Бывший дознаватель с равнодушным видом пожал плечами, хотя внимание капитана было ему приятно. За спиной моряка расправлялись крылья радости и гордости.

— Старик, вооружи юнг так, чтобы они смогли протиснуться в вентиляцию. И да помогут нам оба гребаных бога, позабывших о нас в последние дни, — громыхнул Аргаст.

Командир абордажников едва заметно кивнул. Капитан же отер дрожащей рукой лоб:

— Хотя вот еще. Ты, — он посмотрел на меня и снял с пояса перевязь с маленьким дальнобоем. — Умеешь с этим обращаться?

Я вспомнил глаза Звездного Головача в тот момент, когда палец нажал на спусковой крючок точно такого же оружия, и кивнул.

— Не сломай. А я пообщаюсь с этим крюканутым ублюдком.

Сердце замерло, пот тоненькой струйкой пробежался по позвоночнику. Очень хотелось попросить капитана не делать этого, хотелось сказать, что это роковая ошибка. Проканючить что-то вроде «пожалуйста, не надо!».

Я промолчал.

Глава восьмая Убийцы

— Компас, — сказал Мертвец и протянул руку. В другой он держал лампадку, и в свете дрожащего огонька лицо первого помощника действительно походило на лик покойника в обрамлении длинных, седых волос.

Я сразу понял, что он имеет в виду, и посмотрел на Фарри. Мой друг отшатнулся.

— Зачем? — недоверчиво спросил он.

— У меня он будет в безопасности.

— Нет, — после недолго размышления ответил Фарри. — Я вам не верю.

— Отдай ему… — попросил я. — Если нас убьют…

— Нас не убьют!

Мертвец качнул головой, поставил лампадку на обледеневшую трубу коридора, от этого простого жеста сквозило угрозой, и Фарри схватился за клинок. Нас вооружили короткими, ладони в три длиной, узкими мечами. И теперь острие взметнулось между первым помощником и моим другом.

— Фарри, не надо! — сказал я. — Он прав.

Первый помощник вновь протянул руку.

— Я могу отобрать. Сначала твою зубочистку, а потом компас. Но прошу по-хорошему, — бесцветно произнес он. — Твоя жизнь не так ценна, как артефакт древних.

— Отдай, Фарри. Я ему верю, — попытался я еще раз. Соврал, так как не чувствовал намерений Мертвеца, но в тот миг считал это единственно верным решением. Хотя и не задумывался всерьез о том, что нас может поджидать внизу, на третьей палубе затерянного во льдах пиратского корабля. Я старался не думать о том, что мы можем не вернуться. События последних дней притупили страхи. Мне было просто необходимо сделать хоть что-то. Изменить все, что угодно. Пусть это будет смерть безумного шамана или потерянное бремя проклятого артефакта.

Фарри сдался. Опустил клинок, поглядывая на меня с обидой, полез за пазуху и отдал коробочку Мертвецу. Та тут же скрылась под одеждой первого помощника.

— Осторожнее там, — равнодушно сказал он.

Первым в лаз забрался Фарри.

За всю дорогу по лабиринтам вентиляции мой друг не проронил ни слова, пестуя в себе чувство обиды на то, что я не поддержал его в споре с Мертвецом. Я понимал, что поступил не так, как должны поступать настоящие друзья, но… Детали. Во многих бедах этого мира виноваты неучтенные детали. Это только в сказках герои без сна и отдыха пересекают ледовые пустыни, удачно спрыгивая с рушащихся под ногами айсбергов и сразу вступая в бой со стаей снежных волков или же побеждая десятки отъявленных мерзавцев. На деле же… На деле может подвернуться нога при приземлении, или сверху на зазевавшегося героя обвалится глыба льда. Волки не станут лезть поодиночке, а порвут смельчака стаей, а «мерзавцы»… Эти вообще могут пристрелить героя издалека и не сходиться с ним в благородной схватке. Или же у того самого героя в груди поселится ледовая лихорадка от болезни, а то и отомрут отмороженные пальцы — и он вовсе не доберется до этих самых мерзавцев, так как просто неправильно намотал шерстяные портянки.

Детали!

Я неожиданно четко осознал — насколько может быть важен этот проклятый компас. И как ничтожна моя роль в его древнем предназначении. Не понимаю, зачем Мертвец с нами возился. Он больше знал и лучше понимал, как быть с сокровищем Черного капитана. Он мог прикончить нас обоих и забрать артефакт, отбросив в сторону такую обузу, какой мы оказались.

Эти мысли крутились в голове, пока мы ползли по недрам «Звездочки». Корабль дрожал от рокота двигателей, где-то по ту сторону металлического короба беспрестанно что-то звякало, звенело, лязгало. Но мы все равно старались не издавать лишнего шума.

Наконец Фарри остановился. Задул тщедушный огонек, и на несколько мгновений мы погрузились в темноту. Я придвинулся поближе к другу.

— Вот… Решетка… — прошептал Фарри.

Глаза постепенно привыкли к темноте, которая перестала быть ослепительно-черной. В ней появились тени от шаманских фонарей, что висели в коридоре третьей палубы.

— Хорошо. Пошли. — Рукоять дальнобоя поселилась в моей ладони еще в начале спуска. На первых ярдах железного лабиринта я постоянно стучался перевязью о стенки, отчего сразу замирало сердце, и мне казалось, что где-то на третьей палубе старый шаман задирает кверху голову, а его глаза (почему-то жутко белые) безошибочно находят меня, и Балиар понимает мои намерения. Поэтому я сбросил ее и тащил оружие перед собой.

— Пошли? Ну-ну. Я говорю — решетка! — зашипел Фарри. — Нет пути, давай возвращаться, расскажем капитану!

— Погоди, дай-ка!

Мы с большим трудом разминулись в тесном лазе, когда я поменялся местами с приятелем. Из коридора тянуло теплом. Прищурившись, я осторожно взялся за прутья решетки и покачал их. Тщетно. Проклятье!

— Давай, поползли обратно, Эд!

— Погоди! Тихо!

Внизу послышалось шарканье. Фарри испуганно умолк, да и я моментально вспотел. Запахло тухлым мясом.

Ш-ш-ш-ш.

Пауза.

Ш-ш-ш-ш…

Запах усиливался с каждым этим проклятым «ш-ш-ш-ш». Я попытался отползти от решетки подальше, напуганный приближением зловещего источника, но ткнулся в Фарри.

А затем напротив выхода из вентиляции показалось то, что некогда наверняка было человеком. В тусклом свете далекого фонаря я увидел искаженное лицо несчастного, покрытое огромными волдырями, из которых сочился гной. Правое ухо оплыло, словно свеча из китового жира на печи. Один глаз почти вытек.

От вони, исходящей от существа, к горлу подкатил кислый комок. Рот наполнился противной слюной.

Монстр остановился прямо напротив решетки. Замер, странно повернув голову. Я затаил дыхание, хотя мне казалось, что теперь его слышно даже в каюте шамана. Легкие заныли от напряжения. За мною притих Фарри, которому передался мой страх.

Существо повернуло лицо к нам, и в его глазу, уцелевшем посреди чудовищных язв и волдырей, проблеснуло отчаяние. Отчаяние немое, бессильное и никак не связанное с тем, что два испуганных подростка смотрели на несчастного из-за решетки вентиляции.

Бывший инструментарий мастера Шестерни дернулся, шагнув к нам. Я вздрогнул, вцепился в рукоять дальнобоя еще сильнее и медленно, очень медленно перевел ствол на голову странного монстра. Я чувствовал душу моряка, запертую в гниющем теле. Чувствовал ужас человека, больше не властного над собой.

Тварь приоткрыла рот, и бурая жидкость заструилась по гниющему подбородку. От вони заслезилось в глазах.

Х-х-х-х-х… Х…

Монстр рывком отшатнулся, повернулся и пошаркал по коридору прочь, унося с собой сошедшую с ума душу. Что еще здесь произошло?!

Шаман… Это наверняка шаман. Магия крови, так он говорил? Та рана на моей спине… Его магия касалась меня! Он мог сделать из меня вот… Вот это?! Челюсти сами собой стиснулись так, что заболели скулы.

Мы дождались, пока стихнет шарканье монстра, и тогда Фарри потянул меня за ногу:

— Возвращаемся! Мы должны рассказать об этом!

Я ничего не ответил, выудил клинок и с его помощью стал разгибать прутья решетки, ругая про себя создателей ледохода. Детали. Во всем важны детали. Почему при постройке никому и в голову не пришло делать эти проклятые решетки съемными с обеих сторон?

«Ты вообще оледенел, Эд! Перестань злиться и займись делом! Спокойно, осторожно, разумно!»

Вдохнув и выдохнув, я при помощи клинка разогнул прутья так, чтобы можно было просунуть руку. Стащил варежку, зажав ее в зубах, и пропихнул ладонь в получившееся отверстие. Нащупал запирающий механизм и повернул его. Щелчок.

Фарри за моей спиной лишь тяжело вздохнул.

Мы оказались в освещенном коридоре. В каком-то из тех, что должны были выводить к главному ходу, а тот, в свою очередь, упираться в каюту шамана.

Если Балиар вообще там. Детали, Эд! Драный демон, поганые детали! Их всегда так много, их все нужно учесть.

Вот только пока учитываешь — можешь упустить шанс.

— Я знаю этот коридор! — прошептал Фарри. — Если пойдем туда, мы выйдем в подбачное отделение, а дальше можно к лестнице! Поднимемся и откроем дверь на второй! Как тебе?

Его слова мне помогли, и я направился в противоположную сторону.

— Эд! — В голосе друга появились проблески злости. — Ты меня слышишь вообще?

— Мы должны его убить, Фарри. Ты видел, что он сделал с… с…

Я даже не знал имени несчастного инструментария. Как, впрочем, ни одного из механиков. Но то отчаяние запертого в гниющем теле человека… Оно было сильнее всех прочих чувств. Даже сильнее долга. Сильнее дружбы.

— Пусть его убьют те, кто этим зарабатывает на жизнь! Те, кто уже испачкался, Эд! Не бери на душу столько грязи! Светлобог, я ненавижу себя за то, что мне пришлось быть воришкой! Воришкой, Эд! А тебе хочется быть убийцей?!

— Я уже убивал… И мы должны это сделать. Не потому, что хотим, а потому, что нельзя такое делать с людьми!

Какая нелепица — затевать такой разговор посреди коридора, в котором в любой момент могли появиться новые обитатели третьей палубы.

Фарри осекся, опустил голову.

— Я все время забываю, Эд, о том, что ты сделал в Шапке, — тускло сказал он. — И вижу, тебе это понравилось.

— Давай поговорим попозже, Фарри? Здесь совсем не место.

— Хорошо, — холодно сказал мой друг, и этот лед в голосе обычно веселого Фарри больно ранил сердце.

— Прости…

Коридоры третьей палубы еще уже, чем ходы на палубах выше. Особенно технические, в которые нужно иногда протискиваться боком, когда минуешь какие-то непонятные мне коробы, механизмы и агрегаты.

С пола, от труб и разводов вонючей слизи поднимался едкий пар. Иногда он доходил нам до колен, клубясь и источая жуткие запахи. Я шел первым, выставив перед собой клинок и сжимая в левой руке дальнобой. За мной шагал Фарри.

Наконец мы оказались в коридоре, ведущем к каюте шамана. Здесь было значительно чище — видимо, твари старались не приближаться к покоям господина, и запах разложения не драл ноздри. С потолка свисали тусклые шаманские фонари. Черная дверь в конце коридора показалась мне проходом на тот свет. Там, за железной преградой, поселилось зло. Поработившее сначала доброго старика Балиара, а затем и команду…

Рука уже ныла от постоянного напряжения, поэтому я опустил меч, ругая себя за то, что забыл уроки Тороса. Бородатый воин говорил — клинок нужно поднимать только для удара или защиты. Все эти красивые жесты бесполезны и лишь выматывают.

Я, как обычно, поторопился и потому к дверям Балиара подошел, коря себя за глупость и массируя ноющие мышцы. Фарри приблизился и сказал мне на ухо:

— Что дальше? — В его голосе хватало рыбьего яда.

Я пожал плечами и сделал то, чего никак не ожидал от себя. Постучал. Рукоятью клинка по железу. Оглушительно, резко, требовательно.

— Что еще? — послышался гневный, приглушенный голос старика. — Чего тебе еще надо?

Фарри за моей спиной затаился, сместился чуть в сторону и выставил перед собой меч. Глаза его расширились, но он не сводил их с черной двери. Острие клинка дрожало.

Я не ответил. Лишь постучал еще раз.

— Какого демона ты вытворяешь, уродливый сын шлюхи и портового грузчика?! — Голос Балиара приблизился.

Сердце заколотилось, весь мой гнев заструился сквозь поры наружу, испаряясь в теплом воздухе прогретой палубы. Я не хотел убивать. Я засомневался. Что, если мы ошиблись? Что, если Балиар ан Вонк, старый шаман корсарского корабля, ни при чем?

— Р-р-р-ры-ы-ы-ы-ы, — низко загудел Фарри. — Инстр-р-р-р-румент нужен.

Что могло получиться у подростка, подражающего калеке? Я ожег друга возмущенным взглядом, но тут дверь отворилась, и в проеме появился разгневанный Балиар.

— Я тебя не понимаю, урод!

Палец нажал на спусковой крючок. Громыхнуло так, что мне показалось, будто сам Светлый бог содрогнулся на своем облаке и посмотрел вниз, на грешный лед. А его Темный собрат ринулся вверх из пучин океана, чтобы вновь проломить себе путь наружу и покарать того, кто посмел издать такой звук. Заряд дальнобоя попал старику в голову, отчего та дернулась назад, и тело Балиара грохнулось на дорогой ковер. Алое пятно крови принялось пожирать оленью шерсть ковра, расползаясь в стороны от убитого заклинателя.

Наверное, я испугался, ведь никак не ожидал, что шаман выйдет так скоро. И уж совсем не думал, что это будет так просто. Несколько секунд мы с Фарри стояли в оцепенении, глядя на труп шамана. Так просто? Одно движение пальцем — и десятки лет жизни, опыт разных краев, мудрость книг и тысячи пережитых моментов прошли в один миг? Раз — и все? Все проблемы позади?

— Уходим, Эд! Все, уходим! — первым отошел от шока Фарри. — Идем!

— Подождите! Подождите! — простонали из каюты. — Пожалуйста!

— Зиан? — изумился я.

— Помоги! Помоги!

— Что ты тут делаешь?

— Он грозился сделать из меня этих… Он грозился! Помоги!

Ученик шамана с жалким видом выбрался из-за ширмы. Он заламывал руки, с омерзением глядя на труп Балиара.

— Выведите меня отсюда! Эти твари подчиняются Шестерне! Если кто-то…

— Они должны погибнуть. Мы же убили старика! — сказал Фарри и тут же поправился: — Эд убил.

— Все равно надо бежать!

— Нет, — пришел я в себя. — Где печь?

— Какая печь? Если кто-нибудь увидит вас здесь! Надо бежать! — затараторил Зиан.

Я переступил через труп и прошел в покои шамана, пропахшие старостью и теплом. Печь стояла в центре комнаты, рядом со столом покойника. Где-то здесь должен быть бурдюк с энгу. Не гонял же Балиар людей каждый раз, как ему потребуется топливо. Вот что важно. Бурдюк.

Меня начало потряхивать от случившегося.

— Что ты делаешь, Эд? — тихо взвыл Фарри. Он отчаянно хотел уйти. Зиан стоял рядом с ним и пристально наблюдал за моими перемещениями.

— Мы должны сжечь тело, Фарри! Три Гвоздя говорил…

— Мало ли что он говорил, Эд!

— Мы должны.

Бурдюк нашелся в углу комнаты, рядом с ящиком с подтаявшими кусками льда. Значит, приносили недавно. На третьей палубе на холодном складе всегда был запас колотой плоти Пустыни.

Я вернулся к телу шамана с бурдюком, открутил крышку.

«Что же ты делаешь, Эд? Ты вообще понимаешь, что ты сейчас делаешь?»

— Будет пожар, — выдавил из себя Фарри. Он смотрел на меня с ужасом.

Об этом я не подумал.

— Помогите вытащить его в коридор. Там гореть нечему.

Вдвоем (Зиан по-прежнему лишь таращился на нас с непонятным изумлением) мы выволокли тело старика на железный пол коридора. Я вылил на мертвого шамана весь бурдюк, посмотрел на приятеля.

— Поджигай.

Тот непослушными руками вытащил огниво, склонился у трупа и высек искры. Вспыхнуло и загудело синее пламя, в один миг охватив сморщенного годами заклинателя. Фарри отшатнулся прочь, прикрывая лицо рукавом. Коридор стал заполняться дымом, вонью паленой шерсти и горелого мяса. К горлу немедленно подкатил комок.

— Зачем? — спросил Зиан. — Зачем вы это сделали?

— Потом. Теперь уходим. — Я справился с собой, отступил от полыхающего костра.

— Нет! Нет! — От вопля за спиной меня бросило в жар.

Шестерня стоял в проходе, и взгляд боцмана был прикован к сгорающему покойнику.

— Пожалуйста, нет! Только не это!

Он, волоча ногу, захромал к Балиару, в свете огня его и без того ужасное безносое лицо стало совсем безобразным. Нас Шестерня словно и не замечал. Я прижался к стене, пропуская скрюченного судьбой пирата. Мне показалось, что его левое плечо, обычно приподнятое из-за травмы, чуть опустилось.

— Этого не может быть. Не может быть. Как же так! — жалобно заскулил Шестерня. Неуклюже сбросив с себя меховую куртку, он принялся тушить труп, но жадная, маслянистая энгу лишь превратила ее в факел. Боцман отбросил куртку прочь и зарыдал.

— Бежим! — заорал я что было сил и рванул прочь от калеки и каюты шамана. Шестерня скошенной глыбой рухнул на колени, глядя на то, как догорает его хозяин. О нас он будто бы позабыл, и грех было не воспользоваться таким шансом.

— Ну почему так… Почему так! После всего! За что? — завывал пират. — Он мог мне помочь. Он помогал мне. Я не хочу больше боли! Не хочу!

Мы побежали прочь, оставив в проходе горящее тело монстра и воющего от горя палубного боцмана. Зиан держался за нами.

— Сволочи. Сволочи! Я убью вас, ублюдки. Я выпотр-р-р-р-рошу ва-а-а-ас! — донеслось вслед. Шестерня бросился в погоню.

У двери, откуда мы выбрались в коридор, Фарри даже не остановился, пролетев мимо.

— Фарри! Назад! — испугался я. За нами разъяренным ледовым львом рычал Шестерня. Горе и ярость наполнили искалеченное тело невероятной силой, и палубный боцман, несмотря на хромоту, уверенно нас догонял. В узких технических ходах у нас было больше шансов.

— Нет! К трапу! — Фарри скрылся за поворотом.

Я пребольно ударился об отворот, где коридор переходил в узкий ход. Свернул налево. Зиан торопливо толкал меня в спину:

— Быстрее! — крикнул он.

— Вы все испор-р-р-ртили!

Фарри взлетел по трапу и завозился с запорным механизмом. Я в несколько шагов оказался рядом с ним, глядя на два тела у подножия, разбухшие, полусгнившие. Порабощенные инструментарии с дальнобоями в руках. Получилось! Сработало! Три Гвоздя был прав!

— Открывайте! — завопил Зиан. Он отпихнул меня в сторону, дергая поворотный крюк вместе с Фарри. Я обернулся — Шестерня выбрался из хода и шел к нам. По изуродованному лицу текли слезы.

— Из-за вас. Все из-за вас!

До дальнобоев, лежащих в нескольких шагах, я добраться не успевал. Перезарядить подарок капитана — тоже. Боцман уже отстегнул от пояса клинок.

— Из-за вас…

Я поднял свой меч и облизнулся. За моей спиной ругались Фарри и Зиан, продолжая борьбу с дверью. Спереди надвигался Шестерня, и кто-то должен был его остановить.

«Но почему именно ты?»

— Он хотел помочь мне. Никто из вас никогда не помогал мне. А он хотел. Он вылечил мое плечо… А вы…

Когда корсар приблизился к подножью трапа, я спрыгнул вниз, встречая противника так, как учил меня Торос.

«Не жди первого удара».

Боцман взмахнул искривленным клинком, тщетно пытаясь поймать меня. Такой удар без труда сдержала бы и парка, но мне все равно удалось проскользнуть мимо. Уклонившись, я рубанул его по правой ноге, целясь в колено. Пират прошипел что-то и грузно завалился на бок. Лязгнул запор.

— Эд! Давай сюда!

Зиан ждать нас не стал, влетев в открывшийся проем. Шестерня извернулся, пытаясь зацепить меня кривым клинком, и я отскочил в сторону. Взбешенный боцман оказался между мною и спасительным выходом.

— Я столько сделал. Сделал плохого. Очень плохого! — загудел он. — Но не для того, чтобы вы все испор-р-ртили. Не для того.

Он пополз ко мне. Я пятился назад, глядя то на дверь, то на рывками приближающегося калеку.

— У вас есть все. У меня нет ничего. Нет жизни. Нет здор-р-р-р-ровья. А ты все погубил! Балиар-р-р-р полюбил меня. Он сказал, что поможет. Мое плечо не болит. Оно больше не болит. Оно двигается!

Он махнул клинком, метя мне в ноги, но я без труда уклонился. Достаточно было просто отступить на шаг назад. Свет шаманских фонарей призрачными огнями красил темный коридор, посреди которого черной тушей полз на меня человек, предавший свою команду ради обещаний сумасшедшего заклинателя льдов.

«Имеешь ли ты право осуждать его, Эд?»

Я отступил еще на несколько шагов, а затем с разбегу перепрыгнул ползущего Шестерню. Вернее — попытался это сделать. Боцман ловко перехватил мою ногу, и я грохнулся лицом о железный пол. В глазах засверкало от удара, но сознание меня не покинуло. Извернувшись, я клинком перерубил кисть пирата и пополз прочь. Шестерня заорал от боли.

Почему никто не пришел мне на помощь?!

Добравшись до трапа, я почувствовал, как меня подхватил кто-то за ворот и потащил наверх. Только там, когда захлопнулась дверь на нижнюю палубу, я понял, что это Фарри.

— Где все? Где?

Он ничего не ответил. Прислонился спиной к двери и медленно сполз вниз. А затем закрыл лицо руками.

— Что случилось, Фарри?

Внизу бесновался истекающий кровью Шестерня, он добрался до двери и колотил в нее, изрыгая проклятья. С каждой минутой его голос звучал все слабее. Внизу, в чреве третьей палубы, догорал труп шамана, и даже здесь запах гари драл мои ноздри. Внизу отправились в подледные чертоги порабощенные инструментарии «Звездочки», служившие какой-то загадочной цели прежде доброго и рассеянного старичка.

Но чувства в душе Фарри подсказывали мне, что это еще не все новости…

Глава девятая Освобождение

Первым в тамбур у трапа прихромал Сабля. Остановился, с изумлением глядя на нас.

— Че, уже?! Справились? Че орал-то, где Шестерня?

Я сидел на полу, и мое сердце потихоньку успокаивалось. Хотя поселилось в нем что-то темное, что-то совсем нехорошее. Сожаление? Я смотрел на огонек лампадки в руках пирата и понимал, что мимолетное движение пальцем, прервавшее жизнь безумца, далось мне не так легко, как выстрел в Головача. Вдруг мы поспешили? Меня мучила неуверенность в содеянном. Более того, если бы в тот момент мне предложили вернуться на час назад, то я бы не стал стрелять. Не знаю почему.

Сабля перевел взгляд на Фарри:

— Получилось? Балиар того… Кончился?

Тот кивнул.

— Быстро, мать. Драный демон, да вы прирожденные убийцы, — неприятно хохотнул приободрившийся пират.

Я вздрогнул от этих слов. Поймал себя на мысли, что было бы неплохо проснуться. Прекратить то, что день за днем накатывалось на меня в этой драной Пустыне. Как было бы здорово открыть глаза и оказаться в доме старика Раска, в Снежной Шапке. А еще лучше — дома, за тонкой стеной от кухни, где возится с завтраком жена моего двоюродного брата.

В груди стало тесно, глаза защипало. Проклятье, я не хотел жить так, как выходило. Не хотел. Но с каждым днем все становилось только хуже, и сбежать от неприятностей возможности не было. Кругом Пустыня, в которой караулят Эльм, зверодемоны и убийственный холод.

Перед глазами вдруг встало лицо Балиара, когда он вылечил меня от страшных ран после порки Мертвеца. Доброе, чуть отстраненное. Почему-то представлялось именно оно. Совсем не тот звериный оскал, которым встретил нас старик перед гибелью. Да, в Балиаре не осталось ничего из того прежнего шамана. Но, может быть, мы могли помочь ему. Могли решить все как-то иначе?

«Где были эти мысли, когда ты согласился на предложение Дувала?!»

Сердце резануло еще больнее. Капитан сейчас, должно быть, выбрался наружу и призывает Эльма. Если тот выйдет… Если жажда крови в Гончей проиграет разуму… То Дувал вернется обратно, зная, кому он должен быть благодарен за все случившееся со «Звездочкой». Зная, что из-за новеньких юнг его корабль застрял в Пустыне, а большая часть команды мертва.

Фарри думал о том же. Бывший воришка понимал, что скоро все раскроется. Эльм расскажет, что ему нужно… Стало совсем худо. Я всхлипнул.

— Ты че, малец? Не реви тут.

Я спрятал лицо в грязном рукаве парки, силясь сдержать рвущиеся изнутри рыдания. Почему нельзя прокрутить все назад? Капитан вернется, и… Что будет? Нас с Фарри разорвут на части озверевшие от новостей пираты? Никто не поможет. Никто не защитит. Все закончится.

— Слышь! — Сабля подхромал ближе, неуверенно застыл надо мною. Он опирался на длинный клинок, словно на трость.

Фарри, плотно сжав губы, смотрел куда-то в темноту. В тамбуре появился Половой с наброшенным на плечи грязным одеялом и топором в руке.

— Все в порядке? Удалось? — спросил он. — Мы не ждали вас так быстро. Почти все на первую палубу ушли.

Сабля махнул ему рукой, неловко присел рядом со мной, аккуратно положив клинок на пол.

— Ты это… Малец… Молодец. Ты все правильно сделал.

— А если нет? — выдавил я из себя.

— Рано или поздно приходится рвать кому-то гребаную глотку. Это тебе не бредни оледенелых на голову бардеров. — Сабля засопел, глядя на мои слезы. Неуклюже подался вперед и похлопал меня по плечу. — Главное — знать, за что грохнул. Обычно все по-шаркуньи выходит. Либо ты, либо тебя. Хе… Самый такой вариантец. Самый обычный для нашего племени. Бывает — по тупости, бывает — из-за гребаной настойки. Или вообще случайно! Вникаешь?

Я помотал головой, не понимая, к чему клонит Сабля.

— Я впервые грохнул человека, когда был таким же гребаным пацаненком, как ты, малец. По дурости, мать. Он глянул на меня как-то так, сученыш. Как-то противно так глянул. Я ему по рылу и съездил, а этот… Раскроил себе черепушку, когда упал. Вникаешь? Вот где полная шаркунья ерунда получается. А ты… Ты тварь отправил к Темному, или куда там такая мразота попадает?

Неуклюжее утешение Сабли меня удивило и действительно встряхнуло. Я поднял взгляд на самого злого из моряков палубной команды.

— Я — тоже мразота. Но ты — нет, малец. Я следил за тобой. Ты сделал больше, чем мог бы сделать кто-то еще, вникаешь? Погано, понимаю. Думай о том, что если бы не ты — грохнуть старика пришлось бы рыжему.

— Я сейчас тоже расплачусь, — с сарказмом промолвил Половой.

Сабля чуть не подпрыгнул, обернулся. В душу его хлынула тьма.

— Могу помочь, — процедил он.

Старший матрос лишь хмыкнул. Сзади появился кто-то из абордажников и Рэмси, оба вооруженные.

— Сваливай, — отогнал меня от двери Рэмси. — Он еще там? Старик послал нас разобраться.

Бывший палубный матрос, а теперь штурмовик, дернул за запор и выругался. Закрыто. Раненый боцман вновь заблокировал механизм со своей стороны.

— Что? То, что кажется хорошей идеей при обороне корабля, на поверку оказывается не таким удобным, да? — осклабился Половой. — Ничего, сейчас вышлем мальцов, пусть добьют Шестерню.

— Я туда больше не полезу, — проговорил я.

— Кто тебя спрашивать будет?

— Попробуй заставить, — встретил я взгляд Полового. Он ядовито улыбнулся.

Рэмси в бессильной злости пнул дверь.

— Вернется капитан — решим, что дальше.

У меня внутри от этих слов что-то сжалось в животе. Может, стоило спрятаться в вентиляции?

Эльм выглянул из-под прикрытия ледового колосса, только когда убедился, что никого, за исключением знакомого ублюдка в красных одеждах, рядом с переговорщиком не оказалось. С тем собачьим сыном, затянутым в красное, силач уже пересекался и, обменявшись парой ударов с невероятно ловким бойцом, предпочел ретироваться. Противник попался жесткий, а хозяин сказал беречь себя. Хозяин требовал беречь себя.

И Эльм берег. Тому помогала сила господина и следы его холодной магии. Раны жглись, раны болели, но от любой из них нормальный человек давно бы остался во льдах, а Гончая по-прежнему жил. Жил, несмотря на черных слуг подонка, спрятавшегося на корабле. Несмотря на пули и клинки тупоголовых корсаров, так или иначе столкнувшихся с Эльмом. Они не знали, как убивать Гончих. У них не хватило для этого ума.

Большинство из недоумков остались среди ледовых шипов так удачно подвернувшегося лабиринта, и теперь мороз превратил их в куски замороженного мяса. Бесполезного, холодного мяса, в котором совсем нет радости.

Звук голоса с корабля подарил Эльму надежду. Когда сопляк сбежал, просочившись, как шаркунье дерьмо, через собачью щель, — бывший циркач едва не отчаялся. Но когда вновь заработали двигатели собачьего ледохода — его переполнил животный ужас. Что, если собачья посудина уйдет прочь? Сколько недель, а то и месяцев, придется плестись за ним, чтобы отобрать у щенка компас? Хозяин легко заберет у него свой великолепный дар в наказание…

А ведь господин изменил жизнь Эльма. Ушли противные боли в животе, ушли сомнения и дурные мысли. Он подарил ему восхитительную жажду. Неутомимую, необоримую жажду. Ноздри силача раздувались, надеясь уловить запах того восхитительного пара, что поднимается на морозе от теплой крови. Ему нравилось смотреть в глаза тех, кто оказался на пути господина. Видеть, как в них появляется обреченное понимание, а затем и морозная корочка.

Но уже несколько дней он не мог добраться до спрятавшихся на корабле людей… Усиленная броня оказалась непроходимой преградой даже для Гончей. Любую другую посудину Эльм вскрыл бы без особого труда. Прорезал бы обшивку, проник внутрь и устроил знатное пиршество. Но капитан корсаров не поскупился на дополнительную защиту…

Впрочем, теперь они выбрались наружу.

Первую минуту после того, как один из запертых за железной броней ублюдков появился под солнцем Пустыни, Эльм по-звериному изучал корабль в поисках подвоха. Тогда-то и увидел, что за фальшбортом верхней палубы примостилась фигура в красном. Наверняка стрелок с дальнобоем.

— Давай поговорим! Ты же умеешь говорить? — хрипло орал здоровяк с ледохода.

Ледяной мир сверкал под ярким солнцем миллионами искр. Эльм прекрасно видел любые детали зубастой равнины, и глаза не болели от белого безумия. За это тоже надо было поблагодарить хозяина. Эти теплые сосуды, там, за железными бортами, наверняка страдают от рези ослепительного светила.

Эльм ненадолго показался из-за края ледового шипа, для того чтобы обозначить себя. Переговорщик заметил это движение. Наверняка тот, в красном, тут же взял Эльма на прицел. Силач хищно осклабился и вернулся в укрытие. Ну нет, собачий сын. Он выжил среди этих безумных, режущих лед как масло черных ублюдков. Что ему какой-то стрелок.

— Чего тебе надо? Мы можем договориться! — прокричал человек, в жилах которого текла горячая, восхитительная кровь.

— Чего? Чего? Не слышу! — ответил наконец Эльм. Прижавшись к шершавому льду, он улыбался. — Спустись вниз и поговорим! Но только один! Пусть этот собачий сын останется там, где сидит. Не думайте, что я его не вижу!

— Чего тебе надо? Я тебя не слышу! — еще громче проорал незнакомец.

Эльм лишь ощерился и покачал головой:

— Спускайся, теплый!

— Я не слышу, что ты говоришь! Гребаные двигатели!

Здесь рокот моторов чувствовался, но, конечно, не так, как на корабле. Что ж, это только на руку.

Пират решался почти минуту. Бывший циркач видел, как он о чем-то переговаривается с красным. Наконец их беседа закончилась, и корсар стал спускаться по трапу. К горлу подкатил комок, тело аж задрожало в нетерпении. Эльм прикрыл глаза, наслаждаясь предвкушением. Ох, как это будет чудно. Настроение мигом улучшилось.

— Слышишь меня? — Переговорщик остановился у траков.

— А?! Что?! Громче!

О, скорее же! Скорее!

Моряк продолжил спуск. Ступал он очень тяжело, вцепившись в поручни и пошатываясь. Налети из Пустыни буря — и первый порыв ветра сбил бы пирата вниз. Добыча сама шла в руки Эльма. Рот наполнился слюной.

На Эльма вдруг накатила мысль, что, может быть, не стоит идти на поводу у жажды. Ведь он здесь застрял только из-за собачьего компаса. Хозяину очень нужен его артефакт, и этот бандит мог достать вещь Радага. Просто нужно рассказать ему правду, и все.

Но как же хотелось вновь вкусить запаха теплой крови. Эльм нахмурился. Приказ хозяина был ясен, четок. С другой стороны, что случится, если он еще раз пустит кишки очередному морскому бродяге? Они никуда не денутся.

Если только корабль не уйдет.

Силач мотнул головой в растерянности. Оценил расстояние до палубы. Если сейчас сорваться на бег, то у ледохода он будет через минуту, может быть через две. Судя по тому, как перемещался переговорщик, — уйти корсар не успеет. Стрелок обязательно выстрелит. Может быть, попадет. Но смотря куда… Вдруг снаряд дальнобоя прилетит прямехонько в голову?

Эльм расстроенно засопел.

Тот ящик с указателем, оставшийся на борту корабля наемников, слишком тяжел. Без него будет непросто выследить в Пустыне этот собачий ледоход.

Кровь или компас?!

Гончая ощерился, не в силах выбрать. Он не сводил взгляда с приближающегося человека. Тот осторожно ступал на льдины, кутаясь в отороченный белым мехом воротник. Лицо переговорщика скрывал теплый шарф и черные из-за сетки очки.

Когда-то и Эльму нужны были подобные вещи. Но теперь он стал частью льда, частью холода, частью Пустыни.

Благодаря хозяину.

— Чего тебе надо?!

Эльм смотрел на добычу, понимая, что успевает. Что если он ринется к ней, вонзит крюк в брюхо человека и прикроется им от стрелка — то все получится. Пока кишки пирата замерзают на холоде, а глаза превращаются в льдинки, Эльм сможет отойти под укрытие шипов. Ноги задрожали от нетерпения. Облизнувшись, силач качнулся вперед.

Компас. Компас!

Силач мотнул головой, не сводя взгляда с моряка.

— Кто ты такой? — Человек закашлялся. Спазм скрутил могучее тело, и здоровяк чуть не упал на колени. — Кх-х-ха… Чего тебе надо от нас?!

— Компас, — решился Эльм. Он видел, как кровь бежит по жилам пирата. Он чувствовал ее сквозь провонявшую потом и болезнью грязную одежду корсара. Он видел ее теплые ручейки. Силач выплюнул струйку черной слюны.

Здоровяк отшатнулся, увидев ее. Легкий ветерок трепал мех его капюшона.

— Два ублюдка украли у меня компас. Два собачьих мальца украли его у меня в Снежной Шапке!

Пират чуть склонился вперед, уперся руками в колени.

— Кх-кх-кха. Компас?!

— Отдайте мне этих двух ублюдков — и идите куда хотите! — сказал Эльм.

— Фкха-а-а… Фарри и Эда, верно? Кх-хах-х-ха…

— Да. Отдайте их мне.

— И это все из-за них? — сипло спросил человек. — Из-за двух сопляков? Столько смерти? Кх-х-ха.

Эльм широко улыбнулся:

— Нравится? Я могу продолжать вечно.

— Кха… к… то т-ты? То есть… Что ты?

Он чувствовал взгляд человека за сеткой очков. Эльм чуть было не бросился на него. Рука с крюком задрожала.

Кровь… Горячая, ароматная. Жизнь, уходящая из глупого тела. Зачем она безмозглому пирату, отщепенцу льдов? Хозяин открыл Эльму истинные тайны и ценности этого нелепого мира. Он подарил ему целую собачью вселенную. Хозяин…

— Отдай мне мальцов, и я уйду, — сказал наконец бывший силач. Попятился, преодолевая желание сделать насколько прыжков и покончить с болтовней. Собачья жизнь! Всего один удар — и счастье! Ох, этот запах.

— Кто ты такой?! — заорал моряк. — Зачем ты пришел?!

Ноздри раздувались сами собой, слюну приходилось сглатывать все чаще. Отсюда Эльм видел каждую ниточку вен, спрятанных под одеждой. Кровь не должна быть сокрыта от глаз. Она должна быть всюду, везде. Белым паром уходить к небу Пустыни.

Эльм сделал еще один шаг назад.

— Отдай шаркуньих ублюдков и забудь про меня, человек. Так будет лучше для тебя.

О, как это красиво прозвучало — «человек»! Эльм подумал, что хозяин был бы доволен такой речью. Переговорщик порывался еще что-то сказать, но затем сплюнул кровью в снег и махнул рукой.

Бывший циркач облизнулся, прикрыл глаза, стараясь не смотреть на красный след посреди ослепительного льда.

— Отдай. Иначе вам всем конец, — буркнул он.

Переговорщик кивнул и попятился, стараясь не поворачиваться к Эльму спиной. Силач провожал его взглядом, едва ли не рыдая от огорчения. Собачий компас! Он лишил его крови!

— Просто выбросьте их на лед! Дальше я сам! — крикнул Эльм вослед уходящему моряку.

Не выпуская пирата из виду, силач стоял у холодного ледяного зуба и скрипел зубами. Добыча уходила. Собачья добыча уплывала из его рук.

Когда грянул выстрел, Эльм сначала присел, прижавшись к обломкам льда, и только потом увидел, как валится на снег переговорщик.

Силач с детской обидой смотрел на то, как в небо Пустыни уходит жизнь, которую он мог забрать себе. Почему он не забрал ее?! Почему?!

О компасе Эльм не думал. Он дождался, когда стрелок в красном исчезнет с палубы, а затем на четвереньках добрался до того кровавого плевка и словно зверь склонился над ним. Коснулся языком и разочарованно вздохнул. Остыло. Совсем остыло. Подняв голову, он уставился на корабль. Собачья жизнь…

Бывший цирковой силач бросился к трупу и склонился над ним, жадно втягивая аромат растворяющейся в холоде жизни. Крюком вспоров одежды здоровяка, Эльм разрезал живот покойника и простонал от удовольствия.

Двигатели ледохода опять заткнулись.

Глава десятая Закон Пустыни

Хруст металла пронзил тело «Звездочки» насквозь. Мы с Фарри вскинули головы, чувствуя последние неровные удары железного сердца. Корпус корабля содрогнулся, извергнув из себя чудовищный грохот и звон. Светильник на потолке общей комнаты закачался. Что-то гулко звякнуло на плите мастера Айза, а затем наступила безнадежная тишина.

Половой лишь укутался в свое грязное одеяло и хмыкнул.

— Что это? — спросил я.

— Это Шестерня, — с удовольствием проговорил старший матрос. — Добрался до двигателя. Я все ждал, чего еще нам жизнь подбросит. Дождался.

— Какого шаркуньего дерьма ты, оледенелый идиот, так радуешься? — не выдержал Сабля.

— Во всем нужно находить веселье, мой обмороженный друг. Так проще жить.

В тишине стало еще холоднее.

— Мы… Все? Мы никуда не поедем? — прошептал Зиан. Ученик шамана забился в угол общей каюты и смотрел оттуда с детской обидой, почему-то обвиняя в поломке корабля нас с Фарри. Его эмоции смутили меня. Они показались новыми, нетипичными для того сосателя алого наркотика, которым я его помнил. Без высокомерия, без затаенной жажды сделать какую-нибудь пакость. Только обида. Зиан очень изменился за наше путешествие.

Я открыл глаза, чувствуя комок тревоги у горла.

Очень изменился. Когда в последний раз я видел его розовые белки?

«Тихо, Эд, ты вообще старался с ним не пересекаться лишний раз. Не придумывай новых богов, старые этого не одобрят».

Половой был весел, но его веселье пропиталось горьким ядом. Одноглазый матрос смотрел на огонь в печи, плотно сжимал губы и с дрожью в сердце ждал новостей с верхней палубы. Он отчаянно надеялся на хороший исход кампании Грома, но при этом был готов зло рассмеяться при первых же признаках неудачи.

Сабля нервничал. Но его переживания показались мне более практичными. Моряк прислушивался к ощущениям в ногах, надеясь, что чувствительность пальцев восстановится. Сломанный двигатель «Звездочки» он воспринял как должное. Неприятное, но неизбежное. Куда больше его раздражало поведение Полового. Но в целом я позавидовал его спокойствию.

Фарри с суровым напряжением ждал, когда вернется капитан. Наверняка он представлял себе, как бородач входит на кухню и его ненавидящий взгляд ищет среди грязных лежаков рыжего прохвоста и его товарища. Юнг из Снежной Шапки.

Мы еще не знали о смерти капитана и о том, что случилось сразу после рокового выстрела.

Потом Три Гвоздя рассказал то, что видел из рубки, где боцман и штурман учили его пользоваться навигационными артефактами Цитадели. Дувал перед смертью заметил среди моряков смышленого Тройку и решил заменить им Коротышку…

Дувал закончил беседу и побрел к «Звездочке» и вдруг рухнул на снег. В первый миг Тройка решил, что Гром просто споткнулся. Три моряка прилипли к запотевающему от дыхания стеклу, протирая его и вглядываясь в лежащего, а потом, когда Эльм выбрался из укрытия и направился к Дувалу, ринулись на помощь капитану.

Они сошлись со штурмовиками у тамбура между первой и второй палубами, в широком коридоре. Разъяренный Буран и изумленные моряки с одной стороны, а с другой — Старик и ощетинившиеся оружием абордажники. Крик стоял такой, что, по уверениям Трех Гвоздей, мы обязаны были его услышать. Корсары тыкали друг в друга стволами дальнобоев, в бешенстве угрожая пристрелить первого шелохнувшегося. Буран, не уберегший капитана, винил во всем Старика, а тот в ответ убеждал остальных в том, что именно Неприкасаемый прикончил Дувала.

Крюкомет требовал опустить оружие и выйти на лед, чтобы прикончить «лысого ублюдка», но и сам при этом раскачивал в правой руке цепью своего жуткого орудия и не сводил взгляда с побледневшего от напряжения Волка. Сиплый держал на мушке то Грэга, то Три Гвоздя. Буран уверенно целился в голову Старику, цедя проклятья сквозь стиснутые зубы.

Я не знаю, как они друг друга не перебили. Один резкий удар по двери легко бы отправил их всех прямиком в чертоги Темного бога. Всего лишь один чуждый звук — и пальцы бы сдернули спусковые крючки.

Только когда со второй палубы наверх поднялся Мертвец, страсти улеглись. Равнодушный первый помощник, дежуривший в лазарете, спросил у выцеливающих друг друга моряков, почему никто не проверил: вдруг Аргаст просто ранен? Крюкомет рассказал ему об Эльме.

Каким-то чудом это отрезвило матросов. Да, Старик взбесился пуще прежнего из-за своей ненависти к Мертвецу, но Буран предупредил, что вышибет ему мозги, если тот не заткнется. Три Гвоздя сказал, что никогда в жизни не видел Неприкасаемого в таком спокойствии. Он сказал, что устами Бурана говорила сама смерть, и только потому Старик отступил.

Рассказ бывшего дознавателя я слушал хмуро, думая о судьбе Аргаста. Я испытал нешуточное облегчение, узнав о выстреле, прервавшем жизнь капитана. Постыдное облегчение. Если Эльм не прикончил Дувала, значит… Значит, Гром возвращался на борт «Звездочки», зная. Он возвращался назад с мыслью о двух мальчишках, погубивших его корабль и его команду.

Он ведь был неплохим человеком, а вышло так, что гибель Аргаста оказалась мне во благо.

Светлый бог, как же мерзко понимать такие вещи. Что хорошие люди могут оказаться по ту сторону. Что на твоем пути всегда может оказаться кто-то лучше тебя, но противостоящий тебе. Кем в такой ситуации становишься ты сам, если твой противник заведомо хороший?

Знаете, мне кажется, что чужая смерть всегда обладает аурой. Она всегда касается тех, кто к ней так или иначе причастен. Стражник, выгнавший за ворота бродягу, почувствует холодок на спине, когда тело бедолаги станут рвать волки. Судья, отправивший в ледяную трубу преступника, вздрогнет, когда палачи разденут несчастного и спихнут в потемневший от замерзшей крови ад, и осужденный, оставляя куски плоти на острых льдинах, пролетит сотни ярдов, прежде чем разбиться о смерзшиеся трупы.

Случайно оброненное слово, грубое или равнодушное, вернется позже, когда человек, которому требовалась твоя помощь, твоя поддержка, просто исчезнет, бросившись на меч или засунув дуло дальнобоя себе в рот и нажав спусковой крючок.

Каждый такой шепоток смерти оставляет отпечаток на душе. В тот момент мне казалось, будто моя уже покрыта черными язвами чужого горя. Вся. Целиком и полностью.

Стрелка не нашли. Буран обвинял в убийстве Старика и его «недовоинов», Старик считал, что капитана застрелил либо Буран, либо Мертвец, Крюкомет требовал прекратить истерику и обещал разобраться. Тройка предположил, что убить капитана мог тот лысый недоносок, но Буран уверил, что выстрел раздался с корабля. Абордажники предупреждали, что не потерпят на капитанском посту первого помощника (который должен был возглавить судно в случае гибели Аргаста). Мертвец холодно объяснял, что никто никогда не согласится подчиняться вожаку головорезов.

Труп капитана замерзал под ослепительным солнцем Пустыни, а они спорили о том, кому достанется его корабль. Это было еще более мерзко, чем моя сокрытая радость по поводу столь удачного выстрела.

Власть все-таки получил Мертвец. Стоя под прицелом штурмовиков, он встретил взгляд Старика и сказал, что сейчас не время для старых дрязг. Что потом, в порту, они во всем разберутся, а сейчас важнее всего убраться из этих проклятых льдов, и сделать это они могут лишь вместе. Я не знаю, почему абордажники не расстреляли первого помощника на месте, но Три Гвоздя рассказал, что он сам заслушался речью Мертвеца.

Штурмовики первыми опустили оружие.

Дальнобой, из которого убили Аргаста, нашелся в тамбуре первой палубы, ближе к корме. Подозрения с Бурана были сняты, он просто не успел бы добежать. Старик без устали клялся, что лишь два штурмовика покидали обзорную в кают-компании. То были Рэмси и Март, которые спустились вниз, чтобы «помочь палубным крысам справиться с калекой». Шон был на гальюне. Скотти, отправленный Айзом в кладовую за припасами, вообще все пропустил. Да и самого Айза в момент выстрела не было в общей комнате. По словам кока, тот ковырялся на «теплом» складе и слышал, как кто-то пробежал по коридору после выстрела.

Споры прекратил Мертвец. Он сказал, что виновный будет наказан по всей строгости корабельного закона, как только команда будет в безопасности, в порту. Там он обещал запереть все люки и не открывать их, пока не допросит каждого моряка на борту и не найдет убийцу. Ему поверили. Ссора угасла, но затаилась в темных коридорах замерзающего корабля.

Только в одном помещении команда «Звездочки» больше не собиралась. Штурмовики перетащили свои вещи на первую палубу.

Клянусь Светлым богом, никто из них не убивал капитана. Я буравил взглядом каждого из абордажников, стараясь дотянуться до самых потаенных уголков их чувств. Никто не боялся правосудия, никто не чувствовал вины. И никто больше не доверял «палубникам», считая их виновными в убийстве. Мои товарищи отвечали им теми же подозрениями.

Я проверил всех моряков. Полуприкрыв веки, спрятавшись под сыроватым одеялом. Шон был объят ужасом и уже перестал различать явь и сон, забившись в свой угол и укрывшись с головой под шкурами. Он вряд ли смог бы удержать в руках дальнобой, а уж тем более попасть из него в капитана. Айз… Айз угрюмо старался забить голову мыслями о том, что и из чего ему готовить. Мрачный, несчастный кок жалел, что оказался на борту «Звездочки», и хотел оказаться как можно дальше от нее. Скотти нервничал и переживал за Квана. Почему-то больше всего его заботила именно болезнь нашего врача (который, надо сказать, последний день пролежал без сознания у себя в лазарете, под присмотром Фарри).

Мертвец…

Безмолвный человек-пустота вернул мне компас при первой возможности и совсем без моего напоминания. Неторопливо оглянулся, когда оказался рядом, и невероятно ловко вложил мне в руку черную коробочку. А потом ушел.

Я проводил первого помощника «Звездочки» взглядом и, наверное, именно в тот момент понял, кто на самом деле стрелял в капитана. Это было горькое понимание. Настолько горькое, что на глазах проступили слезы, и я спрятал их под тяжелым одеялом. Он сделал это, чтобы скрыть тайну компаса? Застрелил в спину боевого товарища, лишь бы… О, мне стало еще хуже.

Невероятный долгий и трудный день подходил к концу, и его итогом стала полная безнадежность. На кухне-спальне царила мрачная тишина, лишь угрюмый Айз колдовал у плиты, разогревая воду и размачивая вяленое мясо. Половник уныло звякал о стенки котла.

Я не хотел дожидаться ужина, мечтая провалиться в спасительный сон, но вместо этого Мертвец послал меня на третью палубу.

— Надо опять спуститься вниз, — глухо проговорил наш новый капитан, подойдя к моему лежаку. — Узнать, что Шестерня сделал с двигателями. Если сможешь — открой двери. Если боцман еще жив — ты понимаешь, что нужно сделать.

Я откинул одеяло и посмотрел в безжизненные глаза Мертвеца. Очень хотелось отказаться, но в голосе бывшего первого помощника чувствовались успокаивающая уверенность и сила. Будто убийца капитана действительно знал, что нужно делать. Вручив Фарри теплую рубаху, в которую был завернут компас, я без слов отправился вниз, прихватив с собой клинок и вновь заряженный дальнобой Грома.

Никаких эмоций во мне не нашлось. Слишком много переживаний выпало в тот день. Слишком много. Я превратился в покорный механизм, сконцентрировавшись на задании Мертвеца. Без страхов, без сомнений, без надежды.

В безмолвных коридорах нижней палубы я то и дело сталкивался со следами «очищения». Переступая через тела измененных инструментариев, которых освободила смерть Балиара, я вспоминал тот жуткий взгляд механика у вентиляции и думал — зачем шаман так поступил? И почему он не забрал себе всех матросов «Звездочки»? Почему не забрал Шестерню?

Я понимал, что боцмана миновала судьба товарищей только благодаря его желанию служить шаману. Калека мечтал избавиться от уродства и болей. Но почему на это пошел сам Балиар? Неужели не проще было обратить всех моряков на борту?

Или, изменившись, те не смогли бы доставить его туда, куда хотел попасть заклинатель? Что они вообще могли, запертые в клетке из гниющей плоти?

«Они могли убивать, Эд. Убивать тех, кто хотел помешать старому безумцу».

Шестерню я нашел в двигательной, рядом с откинутой в сторону металлической крышкой. Он лежал на полу, скорчившись, зажав обрубок руки между ног, и был мертв. Грязные плиты отсека залила густая, прилипающая к подошве смесь, натекшая из этой самой дыры в защитном кожухе и смешавшаяся с кровью инструментария. Кроме тела Шестерни я увидел труп еще одного из измененных механиков.

Перед смертью Шестерня сунул в сердце «Звездочки» лом, и теперь тот торчал из отверстия будто клинок. Впрочем, он и был клинком, оборвавшим жизнь корабля.

Даже мне, человеку далекому от секретов инструментариев, стало ясно: запустить двигатель не получится.

С этой новостью я вернулся назад.

Первым делом Мертвец отправил Скотти вниз за энгу из бака. Затем внимательно выслушал мой рассказ, не перебивая. Когда я закончил — наш новый капитан лишь кивнул.

— Что будем делать? — спросил у него Крюкомет. — Починить двигатели мы не сможем.

— У нас есть лайар, — сказал Мертвец.

— Там поместится человек шесть, — скептично заметил Грэг.

— Значит, на броне поедем. Защиту соорудим от ветра и будем меняться. Все решаемо. Это все равно лучше, чем идти пешком. Сколько мы прошли от Приюта? Дня два-три? Пешком умаемся, но и это реально. Ничего, справимся, — воодушевился Крюкомет. — Я сам об этом думал все это время.

Айз загремел мисками, разливая парящее варево. На кухне стало значительно теплее благодаря энгу и льду с нижней палубы.

— Хорошая идея, — закивал Зиан.

Остальные моряки чуть приободрились. Я смотрел на ученика шамана с подозрением. О нем говорили, что бедняга надорвался и слег. Но сейчас энергия в ан Варре била через край.

— Сразу надо было так уходить, — вставил Половой.

— И бросить корабль? — посмотрел на него Крюкомет.

Одноглазый пожал плечами:

— Ну а как итог, мы его с собой забираем, да?

— Ты стал занудой, Половой.

— Я бы еще вспомнил про того ублюдка за бортом, но боюсь, тогда не только ты посчитаешь меня занудой.

— Я возьму его на себя, — проронил молчащий Буран. — Он меня боится, я знаю. И я смогу с ним справиться. Пусть просто приблизится, и я его прикончу.

Это были первые слова Неприкасаемого, после того как он спустился к нам на палубу.

— Сколько у нас таких же горячих за бортом осталось, а?

— Завали пасть уже, Половой! — возмутился Сабля. — И без тебя на душе одно дерьмо осталось!

— Ужин, — буркнул Айз, сцапал свою миску и плюхнулся на топчан. — Сами забирайте.

Горячий бульон с мясом был великолепен. Я угнездил миску в скомканном одеяле и набросился на еду, словно голодал неделю. Команда постепенно сбрасывала с себя оцепенение и наполняла меня надеждой. Сабля выудил откуда-то из вороха тряпья бурдюк из плотной кожи. Обменялся взглядами с Мертвецом, и новый капитан неожиданно для всех кивнул.

— Давайте кружки, братцы, — осклабился Сабля.

Запахло шаркуньей настойкой. Кто-то лил ее в перцовый чай, кто-то, наоборот, хотел вкусить истинного пойла, но никто не отказался от запрещенного на борту продукта. Тем более когда сам Мертвец разрешил отступление от закона.

Новый капитан молчал, наблюдая за тем, как Сабля разливает напиток. Затем взял свою кружку в руки и приподнял ее, привлекая внимание. Мы притихли.

— Сегодня погиб наш капитан, — проговорил Мертвец. — Я служил под его началом семь лет. Дольше, чем многие из вас. Начал простым моряком, спал в общей зале и добрался… докуда добрался. Аргаст был хорошим человеком. Иногда слишком мягким, но всегда справедливым. Команда всегда значила для него больше, чем он показывал. Если бы нужно было спасти мир или спасти ребят из палубной команды, — думаю, Гром выбрал бы нас.

Мертвец прищурился, глядя в пустоту. Кивнул своим мыслям:

— Теперь Аргаст отправился к Темному богу, и вместе с ним ушла жизнь и из нашей «Звездочки». Так и должно быть для настоящего покорителя Пустыни. Один корабль — один капитан.

Я заметил, что рука Мертвеца дрогнула.

— Я клянусь, что виновный в гибели Аргаста Дувала будет найден и наказан. Чего бы мне это ни стоило. Убийца получит по заслугам.

Сабля закивал словам Мертвеца. Буран горько хмыкнул.

— Но сейчас мы должны думать о том, чтобы выбраться отсюда и не потерять кого-то еще. Так бы сделал и капитан.

— Да, — поддержал его Крюкомет. Он держал кружку у носа, вдыхая пары.

— Сегодня я поговорю со Стариком, и завтра же мы отправимся на лайаре в сторону Приюта. Все вместе. Мне непросто говорить, но сейчас у нас есть шанс это сделать. Раньше нам пришлось бы кого-то оставить здесь, и Аргаст никогда бы на это не пошел. Я знаю. Теперь у нас есть шанс.

Он ненадолго замолк и добавил:

— За стенами «Звездочки» еще осталась та тварь, что убила так много наших товарищей. Но она тоже смертна, поверьте мне.

— Не волнуйтесь за него, — угрюмо подтвердил Буран. — Он мой.

— Только вместе, только прикрывая друг друга, мы спасемся. Пустыня не любит одиночек.

Половой едва сдерживал свой сарказм, но понимал, что сейчас его шутки будут неуместны. Было что-то в голосе Мертвеца, что-то вселяющее надежду.

— Пусть Темный бог будет добр к Аргасту Дувалу. — Бывший первый помощник посмотрел каждому из нас в глаза, торопливо отведя взгляд, когда столкнулся с моим.

Я выпил вместе со всеми. Закашлялся от горечи и пожара в горле. Глаза заслезились.

— Ничего, ребятушки, ничего. Все будет хорошо, — продышался Крюкомет.

В закоптившихся светильниках над нашими головами дрожали огоньки горящих фитилей, по нутру разливалось тепло от настойки и бульона. И почему-то мне стало значительно легче. В тот момент я поверил, что все действительно закончится хорошо.

Мы, последние моряки «Звездочки», как-то сами собой сбились в полукруг у плиты мастера Айза, наслаждаясь горячей пищей, теплом от печи и внутренним жаром от шаркунки. Почему-то здесь и сейчас все беды растворились сами собой.

Потом Скотти забрал чан с бульоном и отнес его штурмовикам, перебравшимся на первую палубу, а Сабля передал им через корсара свой бурдюк с шаркункой. От этого жеста стало еще теплее. Определенность будущего оттолкнула прочь мрачные события предыдущих дней. Мы уйдем на лайаре, и никто нас не остановит.

После ужина я вызвался отнести бульон в лазарет, и там меня ждала еще одна приятная новость. Впавший в забытье Кван очнулся. Когда я вошел в теплое помещение (особенно теплое после мороза в коридоре) то увидел, как он сидит за своим столом, кутаясь в посеревшую шкуру ледового волка, и при свете нескольких лампадок возится со своими чашками, порошками и зельями. Торос полулежал на своей койке и наблюдал за доктором с унынием.

— О, юнга! — увидел меня Кван. Он был бледен, казался слабым, но в глазах вновь зажегся огонек. — Я как раз хотел идти за ужином. Торос говорит, что с нами кто-то сидел, но сейчас…

— Я рад, что вам лучше, — перебил я его.

— О, ты не поверишь. Я чувствую, что болезнь уходит. Но что это было — никак не пойму. Жаль, очень жаль. Если бы смог разобраться, то, может быть, в гильдиях узнали бы о новой лихорадке. Лихорадка Квана, звучит? Может быть, меня взяли бы куда-нибудь на обучение, а? Плюнули бы на возраст и взяли? Не так, как тогда…

Никогда не видел доктора таким жизнерадостным.

— Наверное, это было зелье из красного мха. Я экспериментировал с ним, когда совсем стало плохо. Определенно оно!

Я промолчал. Мне казалось, что недомогание Квана прошло из-за случившегося на третьей палубе. Что не болезнь терзала доктора, а магия обезумевшего шамана. Чары рассеялись после того, как я…

— Как там дела, юнга? — спросил Торос. Он выглядел бодро для человека, несколько дней назад получившего заряд дальнобоя в спину. — Все совсем плохо?

Он увидел, как по моему лицу пробежала тень.

— Буран уже сказал мне, что Грома убили, — произнес он. — Еще одно поражение для бесполезного Тороса из Неприкасаемых. От него всегда было вреда больше, чем пользы. Но что с двигателями, юнга? Что вообще говорят?

Я сел рядом с ним, приготовившись к неприятному разговору, налил Торосу похлебки и протянул миску учителю.

— Говорят, что все будет хорошо.

Глава одиннадцатая Пустыня

Мне снились огненные твари, мелькающие среди обломков ледового лабиринта. Я бежал от них невероятно ловко, быстро, не чувствуя ног. Отталкивался от льдин и взмывал в воздух, будто снежинка. Потом вновь падал, озираясь, и вновь взмывал к черным небесам, еще выше. Дыхание в груди замирало. Мне казалось, что теперь-то я точно разобьюсь, что просто не смогу оттолкнуться в следующий раз. Но раз за разом я взлетал все выше и выше, а внизу, слева и справа от меня неслись по Пустыне огненные фигуры неведомых зверей, и лед за ними оплывал, словно китовое сало на сковороде, и проваливался в небытие. Из щелей прорывались на свободу скользкие щупальца Темного бога, и я ждал, когда же он вырвется наружу целиком.

Компас я держал перед собой, словно ребенка, защищая его от преследователей. Прыжки мои становились все выше, преследователи все ближе, и вот наконец я понял, что падаю прямиком на оскалившуюся пламенем пасть чудовища. Сверкающие, голодные глаза твари мигнули, и перед тем как огненные зубы схватили меня, я понял, что это Эльм.

И тут лязгнул запор на двери. Я вывалился из обжигающей пасти монстра прямиком в темную кухню и подскочил, слушая, как быстро колотится сердце.

Моряки зашевелились, встревоженно оглядываясь.

— Что это было? — пробормотал спросонья Крюкомет. Кто-то, я не увидел кто, толкнул дверь и выругался.

— Заперто! Нас заперли! Что за дела? Откройте!

Орал Сабля. Перемежая требования открыть дверь с ужасающей руганью, он барабанил в глухую преграду, но с той стороны никто не отвечал. Скотти выскочил в наш старый зал проверить дальний выход в коридоры, но вскоре вернулся обратно с вестью, что и там выход заперт.

— Что это значит? Что происходит? — завыл Зиан. — Что это, капитан?

Мертвец поднял руку, призывая к тишине, и мы услышали, как что-то загудело снаружи, заскрежетало, словно корабль застонал от отчаяния.

— Что это? — тихо спросил Фарри.

— Это подъемник. Наши товарищи с верхней палубы спускают вниз лайар, — охотно поделился Половой. — Есть что пожрать, Айз?

Кок не сразу понял просьбу старшего матроса, а потом просто отмахнулся.

— Что значит спускают лайар? — крикнул Зиан. Его возмущение резало мне душу. Я даже поморщился.

— Это значит, что… как там сказал наш новый капитан? Только вместе, только прикрывая друг друга, спасемся, да?

— Это не смешно! — заорал Зиан. — Совсем не смешно.

— По-моему, как раз смешно, — пожал плечами одноглазый. — Это Пустыня. У нее свои законы. Старик спасает своих людей, хе-хе.

— Это не смешно! — Голос Зиана исказился, в нем появились металлический лязг и басовитые нотки.

Изменения заметил не только я. Сабля отвлекся от двери, уставился на молодого шамана, но тут что-то громыхнуло, и гул исчез.

— Все, спустили. Сейчас заведутся и поедут с песнями до Приюта, а там всех рассудит Пустыня. — Половой демонстративно зевнул. — А мы тут сдохнем, запертые.

— Точно? — привычным голосом спросил резко успокоившийся Зиан. — Точно спустили?

— Ага, — кивнул Половой.

— Ну, неужели, — вздохнул шаман. — Дождался.

Он сделал странный жест, будто вытолкнул из себя что-то.

Я почувствовал, как мои мышцы онемели, словно обратились в лед, и плюхнулся без сил на топчан. С глухим стуком на лежаки и на пол попадали те моряки, кто был на ногах. Остался стоять только Зиан.

— Я люблю лайары. Ими можно управлять в одиночку, без участия кого-либо еще. Знаете почему? Потому что если где-то что-то можно испортить, то вы, люди, делаете это с успехом! Потому что у вас всегда что-то происходит! — Ан Варр сорвался на крик.

Мертвец что-то прохрипел. Он прикладывал титанические усилия, чтобы хотя бы повернуться к Зиану, который, как мне показалось, стал даже выше ростом.

— Вот не надо так надрываться! Расслабься, так ты угаснешь быстрее и почти без боли. Я кое-что знаю о вашем устройстве. Годы научили меня многому, хотя я до сих пор ошибаюсь в оценке ваших умов и душ.

Внутренности холодели, дышать становилось все тяжелее, но я не сводил взгляда с Зиана. С того, кто когда-то был Зианом. Светлый бог, с души ан Варра свалилась броня, за которой полыхала кипучая ненависть!

— Конечно, я должен сказать вам спасибо! Если бы не вы, не ваша жажда наживы и любопытство… Если бы не тот старик, ищущий новые знания, — я бы не смог ничего сделать и так бы и лежал в заваленной каюте в компании с капитаном Жалем. Но, будьте вы прокляты, даже голодные ледовые волки не жрут собратьев в эпоху трудностей. А вы! Боже, капитан Жаль пожертвовал собой, когда раскрыл меня! Он приказал запереть дверь, прежде чем я взял его. У вас такие герои бы нашлись?! Вот не думаю! О, славный «Сын героев» без единого человечка с хоть каким-то признаком дара на борту. Не то что у вас. Три носителя — это великолепно, правда! Еще бы команда попалась достойная!

Фарри лежал на соседнем топчане, пристально наблюдал за Зианом и нервно трясся, закусив нижнюю губу. Мне показалось, что он собирается заплакать. Но видел я это уже сквозь дымку. Глаза стекленели, я не мог даже моргнуть от слабости. Сердце стучало все тише, не справляясь с загустевшей в венах кровью. В ушах зазвенело, горло сдавили невидимые тиски. Зиан орал на нас, выплескивая напряжение. Я чувствовал, как негодование уходит из того, кто поработил ученика Балиара.

— Я должен был взять этого мальчика до того, как ваша посудина ушла из Приюта. Но я никак не думал, что такая с виду успешная команда так спасует перед трудностями! А этот ваш шаман… Проклятье, ну нельзя так завидовать и бояться старости! Я бы помог ему, а он! Тупица! О, какие были планы! Отправиться в Содружество, где заклинателей льда гораздо больше, чем на хилом севере. Но этот дряхлый дурак, пусть его душа застрянет между Темным и Светлым богами и никогда не обретет покоя, — сорвался! Не смог усмирить гордыню, голод и все испортил своей спешкой, да еще и впутал этого сумасшедшего калеку. Нет, был шанс, что мне повезет и его план сработает. Но ваши юнги… Да… Череда людских совпадений и мои замыслы вновь пострадали. Это обидно.

Он чуть успокоился, глубоко вздохнул:

— Кстати, за кем из вас охотится тварь южных колдунов? Я помню, когда их по льдам ходило в достатке и они сильно мешали жить, но сейчас мне казалось, что гончие перевелись. Я думал, что капитаны больше не высовывают носа из-за своего Южного Круга. Ошибаюсь? За кем он охотится, а? Не люблю я их чар, они заставляют чувствовать себя слабым.

Зиан с интересом оглядел нас, лежащих в бессилии. Мертвец опять что-то прохрипел, но шаман его словно и не заметил. Фарри в ужасе дрожал у себя на топчане, и я не мог понять, почему в нем нет того чудовищного спокойствия, как в сердцах умирающих вокруг корсаров. Жизнь утекала из «Звездочки» по воле того, кто вселился в тело юного заклинателя. Из всех, кроме Фарри. Тот словно не был подвластен темным чарам.

— Впрочем, это уже не суть важно. Добраться на корабле до Содружества мне не суждено, спасибо вашему калеке, будь он проклят. Товарищи ваши, сверху, меня с собой брать не стали, что обидно, но похоже на вас, людей. Лайар спустить в одиночку, я знаю, невозможно. Но вот управлять им я смогу. Жаль, придется обойтись без штурманов, но ничего. Рискну.

Вновь заскрежетал засов. Фарри вздрогнул.

— Самое обидное, что все это я делаю, чтобы избавить мир от Пустыни. Когда-то давно у меня почти получилось, но человеческая слабость сделала свое дело, и теперь обо мне вспоминают как о сумасшедшем. Где те шаманы, что прокляли мое имя за то, чему я научился? Даже памяти о них не осталось! А я…

Дверь отворилась, и на пороге появилась фигура. Пошатываясь, она вошла в кухню, и я узнал Шона. Бедный моряк был похож на ожившего мертвеца.

— Прощайте. — Зиан отвернулся.

И тут Фарри вскочил с топчана, отбросив в сторону шкуры. Странно всхлипнув, он ринулся вперед, наступая на тела недвижимых моряков. В его руках появился узкий клинок.

Зиан обернулся, глаза шамана расширились в изумлении, он отшатнулся, но Фарри настиг его и одним ударом повалил заклинателя на пол. Взметнулась рука с мечом. Один раз, другой — и злая волшба, приковавшая меня к лежаку, отступила.

В другой руке Фарри сжимал компас.

Моряки зашевелились, кто-то пытался подняться, но вновь падал. Мертвец встал на колено и опустил голову, борясь с дурнотой. Шон тряпичной куклой упал навзничь, гулко стукнувшись затылком о металлический настил.

— Оружие в руки и бегом. Бегом! Я на верхнюю, кто-то должен спуститься вниз, к лайару! — прохрипел Буран. Он встал первым и, пошатываясь, бросился к выходу. — Они не должны уйти!

Я еле сел. Сердце вновь билось мерно, но слабость еще кружила голову. К горлу подкатила тошнота. Нащупав рукоять дальнобоя, я поднялся на ноги и двинулся за Бураном. Если с людьми Старика произошло то же, что и с нами, — у меня была фора.

Фарри стоял на коленях у трупа Зиана.

— Вставай, Фарри! Вставай…

Он тупо посмотрел на меня.

— Ну же, Фарри!

Я потянул его на себя, и мой друг покорно встал.

— Давай! Идем!

Откуда-то сверху раздался приглушенный вопль. Так кричит от боли попавшее в капкан животное, а не человек. Мне стало холодно от понимания: если сила шамана повалила на лед всех людей в округе, то этим не мог не воспользоваться Эльм.

Мимо пробежал шатающийся Скотти, за ним посеревший лицом Сабля. Глянув на меня, последний сухо бросил:

— Оставь его.

Я послушался и потопал за хромающим Саблей.

Эльм видел, как посреди ночи люди выбрались из своего корабля. Небо затянуло тучами, сдерживающими сине-алые огни Светлого бога. Свет не мог пробиться к Пустыне, запертый в черные контуры тяжелых облаков. Но силачу и не нужна была помощь небесного властителя. Сосуды восхитительной жизни пестрели перед глазами красными прожилками, различимыми в любой темноте.

Их было шестеро. Всего шестеро.

Гончая подобрался. Сейчас его время. Он без труда разорвет на части слепых в ночи моряков. Выпотрошит каждого, поодиночке. Чем меньше корсаров останется на борту корабля, тем проще будет раздобыть компас.

Мысли об артефакте причиняли Эльму боль. Он вздрагивал, когда вспоминал о том, как близка была добыча в том городке, что знаменовал его перерождение. Если бы знать… Если бы хозяин нашел его раньше.

Если бы он не нашел его вовсе…

Бывший силач вздрогнул от калейдоскопа лихорадочных воспоминаний, несущих только страх и боль. Все эти метания по жизни, встречи и разочарования. Сейчас все было ясно и просто. Он почти не скучал о тех временах, когда принадлежал лишь себе.

Эльм склонился и осторожно выбрался из расщелины, не сводя взгляда с фигур людей. Четверо копошились на верхней палубе. Он отчетливо слышал, как металл ударяется о металл, как скрежещут цепи и гудит под ногами моряков промерзшая обшивка. Двое торчали у распахнутых дверей на втором уровне.

Что они делают?

Очередная вспышка с неба попыталась пробиться сквозь облака, и Эльм увидел черты небольшого кораблика, что раньше торчал на верхней палубе ледохода, а теперь повис в воздухе, обвязанный цепями подъемника. Лайар… Они спускают лайар? Думают уйти от него? Уйти от хозяина?

Слуга Черного капитана ощерился и крадучись пошел к кораблю. Под ногами тихо шуршал снег. Пустыня молчала. За эти дни он привык к ее голосу. К песни ветра, к стону льдов. Они умиротворяли. Но сейчас воздух разносил скрип металла и возгласы.

— Давай, осторожно! — крикнул кто-то из людей. Эльм видел его кровь. Моряк стоял на крыше лайара, вцепившись в цепь. — Чуть правее! Так, отлично!

Трое наверху. Двое на второй палубе, тщетно пытаются разглядеть в ночи хоть что-нибудь. Один на крыше. Силач припал ко льду, чтобы его ненароком не увидели с борта посудины, и пополз к добыче.

Лайар наконец достиг льда. Со скрежетом задел траками гусеницы шаппа, отчего моряк на крыше выругался. Эльму оставалось не больше ста шагов до ничего не подозревающего корсара.

Или подозревающего? Силач замер, наблюдая за второй палубой. Эти двое наверняка следили за происходящим и пытались сквозь прицел нашарить во тьме опасность. Радаг велел беречь себя. Радаг будет недоволен, если его новая Гончая исчезнет.

У Эльма не было дальнобоя. Он полагался на свои силы, да и громоздкое оружие во льдах только мешало. Верный крюк — лучшее средство для борьбы. Но сейчас он бы не отказался от одного выстрела. Сбить пирата с крыши и раствориться в темноте. Пополнить счет.

— Спускайтесь! Волк, Сиплый, вы — первые. Март, Валенгайм, Рэмси, прикрывайте сверху. Этот ублюдок где-то рядом.

Эльм кивнул словам матроса. Тот даже не представлял, насколько рядом «этот ублюдок».

По металлическим ступеням внешнего трапа застучали тяжелые ботинки моряков. Силач подполз почти к самым тракам шаппа и затаился меж наметенных Пустыней сугробов, почти поглотивших поддерживающие катки.

Когда моряк вдруг рухнул на крышу лайара и кулем скатился вниз, грохнувшись о палубу разведывательного кораблика, Эльм нахмурился. Сверху послышались звуки падения — два пирата безмолвно повалились на ребристую поверхность технического хода. Лязгнули о сталь упавшие дальнобои. С верхней палубы неторопливо соскользнуло вниз оружие одного из стрелков, упало на крышу лайара, и оглушительный выстрел надорвал молчание Пустыни.

Эльм прищурился. Ловушка? Что они задумали? Потянув носом воздух, он настороженно подался назад. Тот, кто рухнул с лайара, вряд ли сделал это специально: от такого можно и кости переломать.

Переждав минуту, Гончая тихо снялся с места, в несколько секунд оказался у корабля-разведчика и ловко забрался на броню. Упавший моряк лежал на спине, глядя перед собой раскрытыми от изумления глазами. Изо рта лениво поднимались облачка пара. Правая рука была выгнута под неестественным углом.

Любой другой на месте пирата давно бы уже верещал от боли.

Встретив взгляд Эльма, плечистый корсар попытался пошевелиться, но не смог. Бывший силач присел над моряком и улыбнулся. Показал крюк, так, чтобы недвижимый пират его увидел. От страха в глазах добычи по спине Эльма пробежали мурашки удовольствия.

— Привет, — сказал он и оскалился. Крюком вспорол темную парку моряка, наслаждаясь его ужасом, а затем медленно воткнул сталь в живот пирата. Тот даже не закричал, захрипел. Пары крови ударили в нос Гончей, и тот закрыл глаза, впитывая сладкую жизнь. Что-то случилось у них на корабле. Что-то потрясающее.

Когда сердце корсара остановилось, Эльм, пьяный от счастья, поднялся на ноги и прислушался. Тишина. Его ждало настоящее пиршество! И компас!

Гончая ловко перепрыгнул с борта лайара на траки шаппа, перемахнул через поручень и поспешил к трапу на вторую палубу. Где, он это видел, остались открытыми двери внутрь. Хранилище крови.

Эльм едва не взвыл от предвкушения.

Один из сторожей пришел в себя как раз для того, чтобы получить крюком в горло. Крепкий длинноволосый мужчина стоял на коленях, опираясь на дальнобой, когда Эльм возник перед ним и с размаху разрубил замотанную в шарф глотку. Капли крови взмыли к небу и осыпались миллионами чуть видных кристалликов розового льда.

Выстрел ожег грудь Эльма пламенем и отбросил его назад. Ощущение было, словно приложили осадным тараном. Взмахнув рукой, силач оступился и свалился с хода вниз, грохнувшись спиной о металл. Слава Радагу, что не в голову попали!

— Нет уж, собачий сын! — заорал Эльм. — Ты знаешь, что меня этим не взять!

Огонь в груди быстро угас, уступив место злости. Второй стражник разразился руганью. Он окликал товарища:

— Сиплый! Сиплый?! — и торопливо перезаряжался. Гончая прыжком поднялся на ноги и поспешил наверх.

Наверху кто-то кричал от боли. Там же раздался выстрел. Эльм почувствовал прилив возбуждения. Веселье началось! Из брюха ледохода слышались крики, на первую палубу кто-то выскочил.

Да и на второй появились гости. Эльм взметнулся по трапу наверх, чтобы увидеть, как проклятый стражник стреляет в кого-то из моряков, отчего тот замертво валится на настил. Из чрева шаппа выскакивает еще один пират, ощутимо припадающий на ногу, и сторож ударом приклада посылает его в отключку. А затем…

Гончая оскалился. Щенок. Ледовый щенок! Он узнал бы ублюдка из тысячи! Собачий Эд! Стражник, коренастый, крепкий, не успел увернуться от удара малолетнего подонка. Он даже заслониться не успел. Хрюкнул, получив сталь в живот.

— Сученыш… — прохрипел пират и упал на колени. Паренек, не сводя с Эльма взгляда, ногой оттолкнул тело корсара и освободил меч. Гончая бросился по металлическому настилу, глядя на важнейшую из добыч.

Останавливаться он не стал. Увернулся от бессмысленного замаха собачьего недоноска, затем одним ударом выбил у него из руки меч, насладившись вскриком подлеца, и схватил его за горло. Внутри Эльма все пылало от счастья.

— Время поквитаться, собачье ты дерьмо. Время платить по собачьим счетам!

Сверху вновь кто-то вскрикнул. Гончая давно уже стал специалистом в таких звуках. Это означало, что кто-то умер. Не ранен, не отделался легким испугом или ушибом, а именно что — умер.

Мальчонка хрипел, одной рукой пытаясь освободиться от хватки Эльма. Боролся. Из облаков на миг пробилось сине-алое сияние, и в нем блеснули глаза Эда. В них плескался ужас, и для Гончей не было высшего счастья.

Кто-то вывалился из ледохода, споткнувшись о тело. Эльм отпрянул, встряхнул Эда, а затем всадил ему крюк в живот. Мальчишка заверещал, словно скотина на забое.

— Время поквитаться, — повторил Эльм.

Что-то холодное коснулось его подбородка. Гончая понял, что даже в агонии собачий ублюдок смог свободной рукой откуда-то вытащить ручной дальнобой и приставить его к голове Эльма.

— Э… — почти испугался бывший силач, но в следующий миг прогремел выстрел.

Гончей не стало.

Часть III Надежда

Глава первая Богатые и счастливые

Во многих историях приходит пора, когда мелодия бардеров стихает и рассказчик негромко говорит подвыпившим посетителям что-нибудь вроде «прошло несколько лет». Мне всегда было интересно, как же герой жил эти годы, чем дышал окружающий его мир. Я считал несправедливым это «прошло», будто моего любимца лишили нескольких лет жизни.

Теперь же мое мнение изменилось.

Что я могу рассказать о тех неделях, что балансировал между бредом и явью? Ничего. Обрывки образов, жар кабины лайара и проникающий снаружи мороз, когда мои товарищи забирались в тесное, пропахшее болезнью и нечистотами нутро однопалубного кораблика в желании отогреться. Белесые от холода брови, бороды; тихие, низкие голоса, раздающиеся будто с того света. Рокот двигателей, вой вьюги, постоянная тряска и черный омут беспамятства, что захватывал меня после каждого мимолетного пробуждения. Согбенная фигура у штурвала, промерзшее стекло с расчищенной снаружи смотровой щелью. Силуэт склонившегося надо мною Квана. Мерзкий привкус настоев, чудовищная слабость.

И боль. Много боли. Сама Пустыня мстила мне за что-то, подсовывая под траки корабля обломки льдин.

Фарри сказал, что тот путь во льдах, на броне лайара, был праздником для спасшихся матросов. Их не страшили всепроникающий мороз и неудобство поездки. Они радовались каждой мелочи, как дети — искусству иллюзионистов. Никто словно и не вспоминал жутких нескольких дней, предшествующих смерти «Звездочки». Корсары обсуждали, как будут тратить солидную долю, которая по ледовому закону должна была быть поделена между уцелевшими. Мертвец забрал корабельную казну и накопления покойного капитана, пообещав, что каждый получит все по чести. Деньги, по словам моего друга, выходили очень даже нешуточные.

Кровавые, но нешуточные.

Фарри рассказывал мне об этом с улыбкой светлых воспоминаний. Я завидовал его чувствам. Проклятое приключение залило мою душу беспросветным мраком, и мне кажется, окажись я на броне со всеми — это бы помогло прогнать его прочь. Избавиться от грызущих сердце сомнений. Правильно ли я все сделал? Не оказался ли я, именно я, виновником всех этих бед?

Получалось, что без меня им всем было бы лучше…

Я не хотел в это верить, и во мне бурлило желание довести начатое до конца, доставить компас тем, кто сможет хоть как-то насолить Черному капитану, разрушившему мою жизнь. Добрым, злым, плохим — не столь важно, лишь бы они смогли остановить Радага. Судьбы мира, древние легенды — пусть это будет что угодно, главное — оборвать череду несчастий, преследующих меня и людей рядом со мною.

Потом был Приют. Его я помню лучше. Комната в таверне (я даже не знал, был ли это «Лед и Пламя» или какой-то другой трактир) превратилась в лазарет с тремя ранеными людьми. Кван настоял, чтобы нам отвели большой номер, и обязательно с окном (иногда доктор закутывал нас в одеяла и впускал в теплое помещение свежий морозный воздух).

Я любил смотреть на улицу сквозь подмерзшее стекло. Полулежал-полусидел на подушках, до подбородка натянув одеяло, и часами разглядывал мир по ту сторону тепла. Вид из окна выходил на черную ратушу Приюта, ее купол искрился от снега, и над ним красовался герб «Китов и броненосцев». А дальше было только небо. Синее ли, затянутое тучами, или вспыхивающее ночными огнями — все равно. Там царил простор, там властвовали мороз и снег, а я лежал здесь, в тепле, под довольно чистым одеялом, и около моей кровати на железной тумбочке всегда был горячий отвар. Кван тщательно следил за тем, чтобы я своевременно пил эту, признаюсь, жутко неприятную на вкус гадость.

Живот болел постоянно, но после отвара становилось легче, и потому я охотно протягивал руку за теплой кружкой, не сводя глаз с вечности за окном и слушая хриплое дыхание соратника по лазарету. Топчан, отделяющий меня от окна, занимал Шон. Моряк, сломленный ужасом льдов, не приходил в сознание после того падения. Кван кормил его с помощью каких-то переплетенных трубок, игл и еще пары странных приспособлений, на которые я старался не смотреть. У меня были окно и множество мыслей.

У правой стены располагались койки Квана и Тороса. Порядок и хаос. Доктор всегда тщательным образом заправлял свою постель, подолгу выверяя, как лежит одеяло. Торос же, когда стал покидать комнату, сваливал все в груду у изголовья.

Кван запрещал мне разговаривать и попросил Неприкасаемого не отвлекать меня беседами. Молчун не спорил. Торос вообще большую часть времени спал, но когда бодрствовал — слушался заветов врача, будто тот был богом. Кван раненым волком смотрел на Фарри, который приходил ко мне поболтать. Как-то я слышал из коридора, как наш унылый врач объясняет моему другу, что если вдруг тот вздумает шутить, то пусть представит сначала, как из меня вываливаются внутренности через разошедшийся от смеха шов. Или как переваренная пища находит трещинку в сшитых кишках и попадает не туда, куда ей нужно, и начинает гнить.

Я покрылся липким потом, представляя себе такие последствия. На Фарри слова Квана тоже подействовали, он стал серьезен, осторожен и целую неделю держался очень отстраненно, тщательно сдерживаясь от лишних слов и заглядывая ко мне не так часто, как прежде.

Меня расстраивало такое поведение друга, потому что в тишине в голову лезли воспоминания. И все чаще я думал о Лайле. Так хотелось услышать ее голос. Закрыть глаза и представить все ее рассказы вживую. И может быть, коснуться ее руки, нежной, изящной и очень теплой.

Вот только я никак не мог нарисовать перед собой ее лицо, отчего-то вместо него постоянно всплывало личико той служанки, открывшей мне тайну женского тела. И от этого хотелось плакать. Образ восхитительной сказительницы, ради которой я терпел побои Эльма и часами пропадал в зимних улочках Снежной Шапки, — казался испорченным. Словно то предосудительное…

«…но восхитительное…»

…осквернило Лайлу.

Иногда мне снилась та девушка из Приюта, и мне не хотелось просыпаться. Почему-то ее образ не пострадал, и мне спокойнее было думать о проститутке из городка торговой гильдии, чем о Лайле. Было не так больно.

Мысли о служанке волновали меня, но при этом отталкивали своей пустотой.

Еще чаще мне снился компас. Он то пожирал мое тело, то его крали ледовые демоны, или отбирали простые люди. Я терял его — и рыдал от обиды. Я много раз погибал благодаря проклятой игрушке и просыпался в липком поту и со вздохом облегчения.

В часы бодрствования в голове неустанно крутились мысли о том, что же будет дальше. Теперь они перестали быть абстрактными. Слишком многое случилось со мною по вине чертова подарка Одноглазого.

Я очень хотел поговорить с Мертвецом, спросить, что он собирается делать дальше и как будет искать своих Добрых, затерянных во времени и Пустыне. Как он планирует использовать компас, и когда мы уже начнем путь в города Содружества.

Но наш мрачный союзник ни разу не появился в лазарете за все это время. Потому я смотрел в окно, обкусывал губы и бесполезно думал, перебирая возможные варианты дальнейших событий, спотыкаясь о щемящий сердце образ Лайлы и вспоминая глаза мертвых моряков там, на «Звездочке».

Говорят: многие безумцы начинают именно так. Думают о чем-то еще неизведанном, закрытом. Представляют события и реакции, которых еще не случилось. Представляют и реагируют на них сердцем. Уходят в своих поисках прочь от реальности.

Среди троих пациентов я оказался самым жалким. Самым беспомощным. Доктор две недели ночевал рядом с моим лежаком, вытаскивая меня из невидимых щупалец Темного бога. Ему как мог помогал Фарри. А других моряков я и не видел, кроме разве что Бурана, заглядывающего к своему товарищу и недобро поглядывающего на меня.

Унизительно положение человека, неспособного даже самому сходить по нужде и вынужденного ловить такие взгляды.

— Он считает, что ты сам виноват. Что ты ничего бы не смог сделать глупее, чем выбраться на лед сражаться с матерыми абордажниками.

Я молчал, памятуя наказы Квана, хотя считал, что все сделал правильно. Если бы не я — Волк, застреливший Скотти, прикончил бы и Саблю. Да и Эльм…

Не люблю вспоминать того момента. Этот ужас, перемешанный с невероятной болью. Ты словно оказался на гарпуне гигантского охотника, который приподнял свое орудие, желая взглянуть на добычу. И ты чувствуешь, как холодная сталь рвет тебя изнутри, как твои ноги отрываются от тверди, и от этого становится еще больнее. Мне казалось, что мои внутренности намотались на крюк Эльма, и в любой момент они, объятые паром от мороза, вывалятся на замерзший металл. Я не знаю, как мне удалось достать дальнобой капитана и прекратить страдания.

У меня ведь был выбор тогда, был. И лишь животная жажда жизни направила дуло на голову Гончей, а не на свою. Ту боль хотелось прервать любым способом.

Потом я пошел на поправку. На четвертую неделю даже смог встать и дойти до уборной самостоятельно. Вы не представляете, какое счастье мне довелось испытать в тот момент. Узкий, захламленный коридор, по которому я мог идти сам, казался самым прекрасным местом в мире. Придерживаясь за стены, чувствуя слабость ног и тянущую боль в животе, я едва не прослезился от радости. Я — живой, и моя хворь скоро окончательно останется в прошлом.

Когда же мне впервые удалось спуститься в общий зал, где собрались уцелевшие моряки «Звездочки», сидящие за одним столом пираты встретили мое появление искренней радостью. Фарри сидел на самом краю лавки, рядом с Саблей, и последний, увидев меня, грубо ткнул в плечо соседа слева и потребовал подвинуться.

Их длинный стол занимал центр залы, меж четырех извивающихся, отделанных красным деревом колонн. Над головами моряков мягко горели бирюзовые светильники. В темном углу, на небольшом постаменте, сидел преклонного возраста бардер. Тихая мелодия, то и дело прерывающаяся, удивительным образом проникала в самые удаленные уголки помещения. На стенах трактира висели головы волков и львов, под одной из них, неподалеку от коробки-тамбура, сгорбился одинокий постоялец. То ли моряк, то ли местный работник, он старательно разгрызал вареные кости и думал о чем-то приятном.

Спуск утомил меня. Странно, но мои ноги отказывались слушаться, и приходилось очень сосредоточенно следить за тем, куда предстоит шагнуть. Так что спуск по лестнице с третьего этажа был для меня маленьким подвигом, и реакция корсаров показалась хорошей наградой.

— Наш игрушечный Неприкасаемый! — воскликнул Три Гвоздя. — Добро пожаловать в реальный мир!

Я осторожно сел между Саблей и Фарри, чувствуя локти товарищей, и неосознанно сжался, желая затеряться в корсарском ужине. Моряки почувствовали мой настрой и лишь пару раз коснулись больного юнги в своих шутках.

Не помню, о чем шла речь. В плошке передо мной дымилась ароматная каша, в кружке остывал теплый кисель, а вокруг улыбались пираты. Сабля поддевал располневшего за эти недели Грэга, из души Полового сгинула ехидная тьма, и сейчас он беззлобно фыркал, пряча нос в кружке с элем. Три Гвоздя с набитым ртом смеялся над шутками приятеля. Неприкасаемые сосредоточенно поглощали вареные овощи с мясом, и возродившийся Буран то и дело отрывался от трапезы, чтобы хлестануть кого-нибудь из пиратов остротой. Крюкомет прятал в отросшей бороде улыбку.

Свободные, живые, выбравшиеся из ледяного ада и потерявшие друзей. Я не мог не думать о тех, кто остался там, среди торосов. Не предается ли память ушедших радостью тех, кому повезло больше? Снится ли уцелевшим вой зверодемонов и хохот безумного шамана?

Во главе стола сидел Мертвец и безразлично пережевывал кусок мяса. Вид у него был такой, словно сын Добрых находился совсем в другом мире, и сложно сказать, нравилось ему там или нет. Он перехватил мой взгляд, и я напрягся, пытаясь распознать чувства бывшего первого помощника «Звездочки».

Пустота. Ничего. Лишь глаза стали еще темнее, чем раньше.

Только один вопрос я задал в тот ужин. Тихо, так, чтобы никто, кроме Фарри, его не услышал:

— А где Айз?

— Он в первую неделю устроился коком на гильдейский корабль и ушел из Приюта, — удивился Фарри. — Я был уверен, что говорил тебе об этом!

Почему-то я расстроился. Мы все-таки пережили очень непростое приключение, и корсары стали мне как братья. Лысый кок не был исключением.

Впрочем, понятно, почему мастер Айз предпочел встать к чужой плите. Я бы и сам с удовольствием выбросил из головы зверодемонов и бешеного Эльма. Было очень непросто, при взгляде на уцелевших моряков «Звездочки», не возвращаться в неприятные воспоминания.

Каждый выбирает свое.

Фарри знал о том, как я хочу поговорить с Мертвецом. Сам он не решался беспокоить угрюмого пирата, пока я был прикован к койке, но сегодня ситуация изменилась. Мой друг ерзал весь ужин, изнемогая от желания наконец-то приступить к нашему старому плану. Компас. Барроухельм. Лунар. Маршрут, то и дело прерывающийся злою волею судьбы.

Так что, когда ужин закончился, мой друг толкнул меня локтем и кивнул на уходящего прочь первого помощника.

— У нас есть шанс, — сказал Фарри. — Он сейчас опять запрется у себя и будет торчать там до ночи. Потом уйдет.

— Куда?

— Не знаю, это ты любитель побегать по ночным улочкам за странными людьми, — беззлобно улыбнулся мой приятель. За месяц он отъелся, и лицо его стало чуточку шире. — Ну так что, поговорим?

— Думаешь, он станет с нами разговаривать?

— Почему нет? Ты же помнишь, как он у нас компас отобрал. Ну, тогда. Помнишь?

— Может быть, он передумал? Столько всего случилось, корабля больше нет.

— Тем более нужно поговорить, Эд! Я извелся весь! У нас хватит монет, чтобы прибиться к кому-нибудь из гильдейских кораблей пассажирами. Там всем будет наплевать, что у тебя под одеждой, — с намеком на свою татуировку проговорил Фарри. — Нужно что-то делать! Ты вон уже можешь ходить! Еще неделя-другая — и отправимся в поход! Даже если Мертвец передумал, мы ведь и сами сможем! У нас такие деньжищи, Эд! Просто нужно начать, а дальше пойдет само!

Я кивнул:

— Идем!

Подниматься по гудящей металлическими ступенями лестнице оказалось сложнее, чем я думал. Если уж спуск был непростым, то подъем… Мертвец жил на втором этаже, но уже где-то на половине пролета я остановился, переводя дух и вцепившись в крепкие поручни. В животе заныло, на лбу выступил холодный пот. Болезненная слабость злила и обижала меня. Так хотелось стать тем, кем я был раньше. Полноценным, сильным. И чтобы не болел живот.

Внизу, в пустом зале трактира, освещенном десятком бирюзовых шаманских фонарей, прошла служанка, убирая посуду с нашего стола. Я опять вспомнил о той красавице изо «Льда и Пламени». Бардер отставил в сторону инструмент и теперь держал на коленях горшочек, из которого вылавливал куски вареного мяса.

Фарри терпеливо ждал, пока я приду в себя. Он заботливо придерживал меня за левый локоть.

— Ненавижу Эльма, — с сипом вырвалось из груди.

— Ему больше досталось, — хмыкнул мой друг.

— Он точно мертв?

— Мертвее не бывает, Эд. Я проверил.

— А Зиан?

— Три Гвоздя сжег его труп, все в порядке. Ну, ты как?

Собравшись с силами, цепляясь за отполированные и темные от времени перила, я двинулся на штурм лестницы.

Мертвец открыл нам не сразу. Фарри несколько раз постучал, и от его азарта с каждым стуком отваливались целые куски, обнажая расстроенную душу. Но наконец дверь отворилась. Первый помощник равнодушно посмотрел на нас:

— Что?

За его спиной царила тьма. Первый помощник выбрал себе комнату без окна и, видимо, даже не зажигал лампадки. От фонаря в коридоре свет падал на скомканную простыню на кровати Мертвеца.

— Я бы хотел поговорить, — произнес я.

— Зачем?

Сердце замерло. Неужели он передумал? Неужели единственный человек, заинтересованный в судьбе компаса и способный нам помочь, передумал?

— Компас, — сказал я.

Мертвец кивнул.

— Заходите, — безразлично промолвил он и пропустил нас внутрь.

Мы вошли в комнату, ощущая, что здесь прохладнее, чем в коридоре. Первый помощник безмолвно зажег лампадку, закрыл дверь и водрузил светильник на небольшой столик у печи. Здесь было тесно, очень тесно после «лазарета». Кровать у стены, упирающаяся в противоположные края комнатки. Печка и столик у изголовья. Шкафчик над койкой. Робкий огонек лишь обозначал скромное убранство, выдергивая его из объятий темноты.

— Садись. — Мертвец сдернул с кровати одеяло, повернулся боком, чтобы не задеть кого-то из нас, и протиснулся в угол. Я устроился на жесткой койке, наблюдая за тем, как мужчина достает из темноты складной металлический стул.

Некоторое время мы трое молчали. Я надеялся, что Мертвец начнет первым. Фарри ждал, что заговорю либо я, либо первый помощник. А сам пират… Светлый бог, знать бы, о чем он думает! Во мне назревала речь, которую я много раз проговаривал, пока смотрел в окно своей комнаты и думал о будущем. Слова, что были подобраны, придуманы, перепутались между собой и частично вылетели из головы. От этого на душе стало совсем мерзко.

«Ты сам не знаешь, чего хочешь».

— Я вижу, что ты идешь на поправку, — нарушил тишину Мертвец.

— Вы не передумали? Мы собираемся через пару недель купить местечко на каком-нибудь из ледоходов гильдии, — выпалил я и почувствовал себя увереннее. За моими плечами словно выросли крылья.

— Конечно, может быть, придется подождать корабль, но я смогу договориться! — тут же поддержал меня Фарри.

Мертвец с непроницаемым лицом посмотрел сначала на меня, потом на Фарри.

— Мы сидим в Приюте, ожидая, когда Торос и юнга смогут продолжить путешествие. Кван заверил меня, что тряски на лайаре едва не хватило, чтобы добить вас обоих, — холодно заметил он. — Поэтому я спрашиваю — что это за «мы»? И куда это «мы» собираемся?

— Я подумал, может быть, вы передумали. — Крылья мигом опали.

— Передумал? — не понял Мертвец, и тут в его голос проникли эмоции. — Передумал?! После всего, что пришлось сделать, — передумал?! Ты в своем уме, щенок?

Он вздрогнул, выпрямился и продолжил уже как прежний человек-лед:

— Я договорился о продаже «Звездочки». Гильдейские заберут ее за полцены, но это тоже очень неплохие деньги. В моих планах отправиться в Содружество, как только Кван разрешит вас перевозить. Шона я заберу с собой, в блуждающих городах есть заведения, где ему могут помочь. На общем совете команда решила, что последует за мной. Неприкасаемые тоже. Буран сказал, что контракт с капитаном перешел ко мне, и теперь они меня охраняют. Юнги же сообщают, что я передумал. Что они собираются искать корабль, будто бы столь же важны для нашей миссии, как старина Айз.

Мертвец говорил как обычно, без чувств и эмоций, словно зачитывал из книги совершенно неинтересный ему текст. Глаза моряка поблескивали от огонька лампадки, и тень обостряла нос пирата, раскрашивала грубое лицо зловещими красками.

Я чувствовал на сердце вспышку его злости.

— Простите, мастер Мертвец. — Мне стало стыдно. Они ведь действительно могли продолжить жить дальше без меня. Первый помощник и вовсе мог прикончить нас обоих ради компаса.

Корсар отстраненно кивнул, словно подтверждая мои мысли. Я подобрался, не сводя с него взгляда.

«Драный демон, что же за мысли у тебя, Эд. Ты стал совсем дурным человеком».

— Как мы найдем Добрых? — спросил Фарри. Он сел на кровать рядом со мной и не сводил с Мертвеца любопытного взгляда. Мой друг даже виду не подал, что его как-то задели слова первого помощника.

— Еще не знаю. Прошло много лет с тех пор, как я видел кого-то из них. Не рассчитывайте на… на них. Добрые уже не те, что были когда-то раньше. Черные капитаны выбили очень многих, а те, кто уцелел… Эти чаще заняты высокомерным недоверием друг к другу, чем какими-то полезными делами.

— Добрые воюют с Черными, да? — Фарри подался чуть вперед. — Все еще воюют?

Мертвец безразлично ответил:

— Давно уже не воюют. Добрые пытаются выжить. Изображают из себя спасителей рода человеческого, но совершенно бесполезны. Мой отец держался от них подальше.

Фарри недоверчиво улыбнулся: энтузиазм его начал стихать.

— Но Добрые разные, — словно заметил это Мертвец и решил поддержать моего друга. — Содружество, наверное, последний оплот ордена, где некоторые капитаны даже признают свою связь с Добрыми. Самые смелые, самые глупые. Я слышал, что губернатор одного из блуждающих городов — Добрый. Вот только раз слышал я, значит, слышали и люди черных капитанов. Вряд ли сейчас хоть кто-то из них жив.

— Почему?

— Капитаны помнят старые обиды. Власть в Пустыне давно уже находится у них или у их людей. Деньги, власть, сила и отсутствие принципов. Что им могут противопоставить разрозненные Добряки? Только игру в сопротивление. Мой отец говорил, что даже рассказать миру о черных капитанах, настоящих, живых — бесполезная затея. Никто не поверит. Поднимут на смех. Будут потом заливаться выпивкой в трактире и рассказывать всем о «сумасшедшем». Пока эти слова не услышит кто-то из агентов Черных и в дом к добряку-дураку не придут наемники капитанов.

— Разве все так плохо?

— Нет, — покачал головой Мертвец. — Наверное, нет. Содружество… Я давно не был в тех краях. Давно ничего не знаю. Все могло сто раз перемениться. В этом году я слушал песню одного сказителя о том, как в бродячих городах отлавливают слуг черных капитанов и вешают их на центральных площадях. Кто знает, я ведь не всеведущ. Может быть, что-то изменилось?

В словах его была жизнь, в голосе же — нет.

— И компас может помочь им. Я уверен.

Что-то изменилось в сердце Мертвеца.

— Компас может пролить свет на дела гильдии «Стражи Границ» и посланников Берега. Компас многое может изменить.

— Почему?

— Говорят, «Стражи Границ» владеют огромными территориями у самого Южного Круга. Оттуда к нам идет древесина, зерно. Я не слышал ни об одном капитане, добравшемся до их земель и вернувшемся обратно. Гильдейские свято хранят секреты, и живых нет, чтобы рассказать о них.

Я искренне не понимал, к чему он, но чувствовалось, как потянулось что-то в душе Мертвеца вдаль. Прочь от черноты, поселившейся в сердце моряка.

— За Южным Кругом есть земли. Оттуда к нам идут баржи «Стражей». Туда отправляются их корабли с железным лесом. Иначе не может быть. Никто не способен обеспечить весь север редкими продуктами. Нет у нас стольких теплиц! Компас наверняка указывает на проход через Круг. Я не верю в сказки о духе Царна. Жизнь… Она совсем не связана с легендами и преданиями. Любое чудо лишь инструмент.

— А что такое этот Круг? — спросил я.

— Да брось, Эд, все об этом знают! — удивился Фарри. — Этой преградой Светлый бог отгородил мир от Темного! Кто сунется в запретные места, тот сгниет заживо.

— Нет, Фарри, я к тому — что если и Круг это инструмент?

— Творение черных капитанов, — тихо, будто эхом, произнес Мертвец. — Я думал об этом. Они многое знают как в технике, так и в магии. Их изобретения всегда заключают в себе обе стороны материи. Они всегда имеют понятные законы управления.

Из безмолвного нутра пирата вдруг пробился восторженный подросток. Ребенок, скрывающийся под броней сурового корсара.

— Все связано. Даже то, что нас настигла Ледовая Гончая, — логично. У них был закон, правило, возможность найти нас.

Я похолодел. Компас. Фарри! Мы же как-то его включили.

Сбиваясь, я попытался объяснить это товарищам, но Мертвец жестом оборвал мои жалкие попытки:

— Я нашел, как это было включено и как это выключается. Можешь не беспокоиться, я отключил путеводный механизм. Ты не говорил ему?

Фарри мотнул головой.

— Хорошо. Чем меньше людей будет знать о нашей истинной цели, тем лучше. Я бы не хотел посвящать в планы кого-то еще. Потому что…

Юноша в сердце Мертвеца вдруг исчез. Первый помощник резко насупился, сузил глаза и вновь обратился в камень.

— Мы отправимся, как только Кван решит, что вы выдержите дорогу. Что-то еще хотите спросить?

Мы с Фарри переглянулись.

— Кто убил капитана? — вдруг спросил я.

Боль Мертвеца рванула сердце так, что только чудом крик не сорвался с моих губ.

— Мы обсуждали это, — ровным голосом ответил сын Добрых. — Это был Волк. Старик всегда метил на место капитана — скорее всего, он и приказал своему верному псу застрелить Дувала.

— Простите, — проговорил я. — Простите…

— Я разве не говорил тебе об этом? — удивился Фарри. — Я был уверен, что говорил.

Мы оставили Мертвеца наедине с собой.

Наверное, не надо было так с ним поступать…

Глава вторая Олени и «На крыльях ветра»

Мы провели в Приюте еще три недели. Три недели тихой, спокойной жизни. Три недели прогулок по тесным улочкам гильдейского поселка. Три недели новых лиц, меняющихся с каждым приходящим или уходящим из города кораблем «Китов и броненосцев». Мы с Фарри любили ходить в порт и к оленьим фермам. Про последние хотелось бы рассказать подробнее. Вы когда-нибудь кормили оленя с рук? Попробуйте, это невероятное ощущение. Главное — опустить ладонь не очень низко. Нас научил этой хитрости один из пастухов. Он заметил двух мальчишек еще в первый наш приход, отметил во второй, и на третий выбрался из теплой сторожки и завязал с нами беседу.

Его звали Тунгстен. Побитый жизнью, но беспрестанно улыбающийся мужчина преклонных лет. Когда-то он бороздил Пустыню в компании лихих моряков, пробавляющихся разными деньгами, а теперь вот устроился на оленью ферму и, как говорил нам, обрел счастье.

Но вернусь к тому, как правильно нужно кормить оленя. Главное помнить: эти зверюги очень ловко используют свои острые копыта, и потому угощение нужно держать повыше к мохнатой морде, иначе тот попытается расколоть вкуснятину привычным ударом ноги (а вместе с тем размозжит вам руку). И не дай-то Светлый бог, если вы поднимете его очень высоко! Это пугает мирных и ленивых существ, обращая их в смертельно опасных демонов. Острые копыта легко пробьют вам голову.

Если же все предписания выполнить очень осторожно, то наградой станет теплый-теплый, шершавый язык оленя, слизывающий угощение с вашей ладони. Это ощущение… Знаете… Ты словно погружаешься в детство. Исчезает все: и угрюмое тяжелое небо, и мороз, давно уже поселившийся в сердце. Ты просто стоишь рядом с мохнатым красавцем, смотришь, как от его дыхания вырывается на холод парок, и чувствуешь жизнь, сокрытую под теплой шкурой. Совсем другую, далекую от той, к которой я, наверное, привык. Без касания смерти.

Мне очень нравилось кормить зверей именно так, с руки. Я старался не шевелиться, глядя, как синий язык смахивает с ладошки заготовленное лакомство. Невероятное чудо — любоваться на краски, придуманные природой.

Пользуясь тем, что зверь увлечен угощением, я осторожно гладил его шерсть и улыбался, словно местный дурачок. Неподалеку от меня Фарри с такой же глупой физиономией бережно похлопывал жующего оленя по низко склоненной голове. Ленивые красавцы фыркали, поводили мохнатыми ушами, но от нас отходить не торопились. В Пустыне меж острых льдин выл ветер, а со стороны Приюта слышались радушные крики гильдейцев. Звенел колокол на ратуше, и словно в ответ ему гудел ледоход с той стороны поселения.

Знаете, есть хорошие звуки, а есть плохие. Вот, например, лязг умирающего двигателя во льдах — плохой. Крики ужаса или стоны боли — совсем плохие. Вой зверодемонов, голоса Эльма, Балиара, Зиана — плохие звуки. Надеюсь, вы понимаете, что после всех наших злоключений я мог простоять на оленьем пастбище целый день, наслаждаясь новой симфонией окружающего мира. Хорошей симфонией.

Тунгстен всегда находился неподалеку. Пожилой сторож радовался нашим визитам, словно мы были его внуками. Соратники сторожа поглядывали на нас с усмешкой, ненадолго появляясь из своих будок, но никто отчего-то даже не шутил над нами. Вообще Приют был пропитан какой-то неестественной добротой. Признаюсь, я ждал подвоха от каждого встречного. Ведь мой опыт подсказывал — каждый человек может скрывать в себе демона. Каждый может думать прежде всего о своих интересах и ни на миг не поколеблется, если меня нужно будет принести в жертву.

Жизнь в Снежной Шапке и на борту «Звездочки» научила меня многому.

Или же просто отравила. Но это я так думаю сейчас, рассказывая свою историю. Теперь-то я знаю, что мир не настолько плох, каким он встретил того мальчишку из далекой деревеньки. Просто мне не повезло. Иногда кому-то не везет, знаете ли. Такие люди тоже должны быть, благодаря им другие могут почувствовать себя счастливее.

Такими же, какими были мы с Фарри на той оленьей ферме.

Вечерами же я тайком отправлялся в «Лед и Пламя». Вернее… Не совсем тайком. В первый раз да, я пытался придумать что-то для Фарри, что-то невероятно глупое, нелепое. Помню, как в изумлении расширились серо-зеленые глаза моего друга, когда он догадался… После этого мы просто обменивались взглядами, он вопросительно вскидывал голову, а я со смущением кивал в ответ, и на украшенной фонарями улочке Фарри сворачивал к трактиру, где обитала наша команда, а я брел в «Лед и Пламя».

Ведомый образом Лайлы, я отыскивал в таверне Орину и… В объятиях девочки из публичного дома матушки Розинды мне было проще бороться с ноющей болью в сердце. Монеты одна за другой перебирались в кошелек красавицы, и я вновь шел за восхитительным утешением, как только чувствовал, что больше не могу думать о Лайле или окунаться в череду искаженных яростью или болью лиц, с которыми мне пришлось столкнуться и чью жизнь мне пришлось прервать.

Наверное, она хорошо тогда заработала на ужасах молодого морячка. Иногда я оставался в ее покоях на ночь, и мне все равно снились кошмары. Всегда, каждую ночь, из глубины льдов к трактиру приходили мертвецы. Они пробирались по скрипящим лестницам к покоям Орины, собирались у двери, а затем входили внутрь. Один за другим, протягивая перед собой руки, с которых капала на доски гниющая плоть. Я просыпался с криком, в холодном поту и чувствовал, как вздрагивает спящая рядом девушка, как спросонья пытается меня успокоить.

Если крепко-крепко закрыть глаза, если заткнуть уши и чувствовать только кожей, можно было представить, что рядом со мною находилась Лайла. Правда, этими мыслями я предавал обеих женщин моей жизни.

Мне так кажется.

По утрам я осторожно ощупывал свой живот, изучая багровый рубец шрама. Несколько раз мне казалось, будто я умираю, будто ночью я был слишком ретив и теперь раны вскрылись и кровь наполняет мои внутренности. В такие моменты, знаете, особенно ценишь жизнь.

На другой же день я просыпался с уверенностью, что боли ушли, что я здоров, как ледовый лев, но Кван лишь отрицательно мотал головой, не слушая моих заверений.

Мертвец покорно подчинялся доктору, который в этом походе наконец-то стал тем, кем мечтал с самого детства. Исчезла тень опытного гильдейского врача, сожранного шаманом на борту «Звездочки», появилась вера моряков, видевших, на что способен док-самоучка. Кван лучился от счастья и робкого самоуважения.

Было в тех спокойных днях кое-что, о чем я старался не думать. Слежка. Несколько раз в Приюте мне довелось столкнуться с чем-то непонятным. Странный человек, лица которого мне рассмотреть не удалось из-за глубокого мехового капюшона, будто наблюдал за мною, торопливо исчезая в узких улочках поселения, стоило мне обратить на него внимание.

В голову лезли плохие мысли на этот счет. Кто это был? Чего ему надо? Я знал, что это не Гончая, я не верил, что это кто-то из наемников Радага. Любопытство, интерес, опасение — вот что двигало соглядатаем.

Незадолго до того как наш корабль отправился в путь, мне удалось проследить за этим странным человеком.

Ну как проследить… Я просто бросился за ним, едва увидел на улице. Незнакомец подпрыгнул от неожиданности и рванул наутек, а вскоре заскочил в один из зимних домов. Путь мне преградили двое воинов, вооруженных странными лезвиями, укрепленными на локтях. Лица солдат закрывали маски с оскалом безумца.

Подняв взгляд на невзрачный дом, я увидел еще двоих стражей у двери, за которой скрылся тот незнакомец.

— Это владения братства Ледяной Цитадели, — пролязгал из-под маски один из охранников. — Мы просим вас отступить.

У меня не было выбора, и потому я ушел ни с чем. Отметив для себя сокрытую ставку древнего легендарного ордена, так просто попавшегося мне на пути. Тот человечек больше нас не беспокоил. Так что я забыл о нем сразу после того, как несколько дней спустя поднялся на борт торгового судна, чтобы отправиться на юго-восток, к Черным провалам. И охранники в масках мне больше не встречались. Фарри же рассказал, что братство Ледяной Цитадели вообще люди, обитающие в другой вселенной, и обращать внимания на их чудаковатые поступки не стоит.

Я принял его слова за истину и вскоре забыл о странном преследователе.

Наверное, зря.

Из Приюта мы ушли в середине лета, за пару недель до Самого Теплого Дня. В торговом поселке к этому празднику стали готовиться загодя, развешивая над улочками гирлянды из разноцветных полых трубочек. От каждого дуновения ветра они звенели, и казалось, что даже голос Пустыни теряется в этом веселом щебетании.

На окнах появились заговоренные шаманами светильники, изображающие пришествие Светлого бога. Фигуры светящегося человечка с поникшей головой и скрещенными на груди руками можно было встретить у каждого дома, рядом с крыльцом. Мягкий летний снег оседал на статуях пушистой шапкой, чтобы вскоре растаять.

В Самый Теплый День у нас в деревне тоже все пестрело огнями. Я не любил этого праздника, так как с Теплым Днем приходит и талый лед, из-за которого погиб мой отец. Но атмосфера на улицах, в душах людей… Умение радоваться хоть чему-нибудь дорогого стоит, поверьте, а когда весь город в едином порыве излучает счастье… Я могу лишь быть благодарен ему. Теплые чувства значительно вкуснее, они излечивают сердце, измотанное чужой болью, яростью, злостью, завистью или страхом.

Даже в день отправления мы с Фарри еще раз обошли весь городок, прощаясь с уютными домами-куполами, с суровой и надежной ратушей и громоздкими, темными квадратами трактиров. Тесные улочки с ледовыми арками, наше любимое оленье пастбище. Приют…

Нас звало вперед то, чего мы так ждали с того момента, как решили разгадать тайну компаса. И в то же время совсем не хотелось покидать поселение, ставшее столь милым моему сердцу.

Корабль, с капитаном которого договорился Мертвец, отправлялся в Руддергтон, один из крупнейших городов в стороне Черных провалов. Так сказал нам Три Гвоздя. Он и Сабля, так вышло, поселились в нашей каюте.

Кстати, об этом я тоже хотел бы рассказать подробнее. Каюты. Для меня оказалось открытием, насколько разными могут быть казалось бы одни и те же корабли.

Храмовый двухпалубный ледоход старика Сканди ан Лиана, которым легко мог управлять один человек. Неуклюжая, похожая на металлический ящик «Звездочка», требующая целого войска инструментариев. Крошечный лайар Звездного Головача или тесная посудина путейщиков, спасшая наши замерзшие шкуры из ледового плена близ Кассин-Онга. Все эти суда отличались друг от друга, словно люди. Я думаю, даже больше, чем люди.

Чистый, опрятный ледоход «На крыльях ветра» скорее походил на прогулочное судно, чем на торговый корабль. Мы жили на первой палубе, в отдельных теплых каютах с квадратными иллюминаторами, за которыми простиралась Пустыня. Как бы их описать… Представьте себе двухъярусные койки слева и справа от окна. Прикрученный к стене столик с печкой под ним. Один шкаф у второй печи, изящные занавески (понимаете, да? — занавески!) на окнах. По утрам, когда солнце поднималось над Пустыней, — легкая ткань наливалась золотом и раскрашивала волшебными узорами светлые стены нашей каюты. Куда там грязным шкурам на замызганных переборках «Звездочки».

Казалось бы, еще чуть-чуть — и из коридора донесется веселый голос моего кузена или его жены.

Что же с ними стало?

Такие мысли отрезвляли. Вряд ли кто-то из жителей Кассин-Онга остался жив. Это попросту невозможно.

В свободное время мы с Фарри бродили по кораблю (в те места, куда нас пускали). Удивительное дело, но даже на второй палубе — а я как-то заглянул в их общий зал — гильдейские моряки обитали в небольших отсеках, чистых, опрятных и почти не отличающихся от наших гостевых покоев. Разве что без окон в стенах.

Экипаж «На крыльях ветра» отличался улыбчивостью, подтянутостью и вежливостью. Поэтому я никак не мог относиться к ним с доверием. Странно, да? Но так уж вышло. Мне казались напускными, неестественными их добрые лица. Мои сомнения разделял и Сабля, встречающий открытые взгляды зловещим прищуром. Только пират не был эмпатом, в отличие от меня. Его сомнения давали ему повод для мыслей, а мои… Я видел, что они относятся к нам с радушием. Я знал, что ошибаюсь, но все равно не верил и искал темные стороны в душах моряков. Да, в них хватало безразличия, холодности, но при этом они готовы были терпеть все что угодно, лишь бы показать себя вежливыми, корректными и полезными. О, это их неуемное желание помочь.

Очень непросто было сжиться с таким отношением.

Три Гвоздя с радостью пользовался выпавшими на нашу долю благами. Он трогательно просил гильдейцев принести перцового чаю или справлялся о том, что планирует приготовить их кок. Он мог часами выпытывать у случайного моряка какие-то жуткие пустяки, наслаждаясь тем, что матрос торопится, что у него есть работа, но вежливость к дорогим гостям оказывается сильнее.

Впрочем, когда я узнал, сколько денег отдал Мертвец за наши каюты, то посчитал, что моряки «Китов и броненосцев» сполна отработали монеты.

В соседней от нас каюте жили Неприкасаемые и Кван, наблюдающий за Торосом. Удивительное дело, но моя рана зажила совсем без последствий, словно на ледовом волчонке. Доктор гордился как своей работой, так и моей природной жаждой жизни. В случае же с бородатым воином все было не так просто. Рана на спине постоянно воспалялась, и ее приходилось вскрывать. Сонные зелья Торос запретил себе давать и потому каждую операцию Квана переносил в сознании, вцепившись зубами в кожаный ремень, который изжевал в конце концов так, что его пришлось выбросить.

Через каюту поселились Крюкомет, Мертвец, Половой и Грэг. Мы называли их жилище «пьяным местом». Половой, изуродованный пиратскими татуировками, стал настоящим олицетворением непрекращающейся гулянки. Я не знаю, откуда на борту торгового ледохода оказалось столько выпивки. Может быть, корсар уничтожил целую партию, предназначенную какому-нибудь богатею в далеком Руддергтоне. Моряк, закутанный с головы до ног, из каюты выбирался только для трех вещей. Справить потребности в чистом гальюне (Светлый бог, никогда больше не видел столь чистого, теплого и ухоженного туалета!), сходить за новой порцией выпивки или же, пьяно цепляясь за Крюкомета, добраться до столовой.

Ни разу за наше путешествие не видел Полового трезвым. Да и Крюкомет не сильно отличался от товарища, несмотря на то что его тело не несло на себе никаких знаков. Однако к выпивке тянулись оба. Грэга увлекла за собой лавина двух пьянчуг, и он с радостью поддерживал моряков в страсти к алкоголю.

В пьяном месте трезвым оставался только Мертвец, которого, казалось, устраивало такое положение дел. Первый помощник прежде, а нынче капитан погибшего корабля сторонился бойцов собственной команды, и нас с Фарри в особенности. Я чувствовал его острое нежелание оставаться с нами один на один. Равно как и жуткую боль, разъедающую потомка Добрых изнутри. В сердце первого помощника росла гнилая червоточина, и вместе с ее ростом увеличивались синяки под глазами Мертвеца.

Иногда он словно просыпался, проносился ураганом по палубе, рассказывая всем нам, как продвигается путешествие, как мы все заживем, едва доберемся до Руддергтона, а потом вновь впадал в угрюмое состояние, отправлялся в пьяное место и пел грустные песни с Крюкометом. Голос Мертвеца оживал лишь во время этих тоскливых концертов.

В каюте напротив нашей ехал Шон. Один. Никто из экипажа «Звездочки» не поселился в комнате с живым трупом. Моряки старались даже не вспоминать о том, кого везут в далекие Черные провалы. Лишь Кван изо дня в день колдовал над бедолагой, испытывая разные смеси в надежде привести пирата в чувство. Но тщетно. Моряк сильно исхудал, скулы его заострились, глаза запали, губы побледнели, и изо дня на день ему будто бы становилось только хуже.

Дела корсара были настолько плохи, что когда Кван выбирался из его каюты, то даже не скрывал своего облегчения. Доктор закрывал за собой дверь, и уголки его рта поднимались чуть выше. Пару мгновений врач стоял у каюты Шона, а затем радостно улыбался и шел прочь. Интересно, какие чувства его поглотили бы, узнай врач, что за ним наблюдают внимательные глаза юнги.

Нельзя сказать, что я маялся от скуки и безделья. Удивительное дело, но ночами мне до сих пор снились те льды вокруг «Звездочки», и когда я просыпался, мокрый от пота, то благодарил обоих богов за дарованный мне покой. Хотя больше всего мне хотелось закрыть глаза, открыть их и увидеть Барроухельм. Раз — и два. Все просто, быстро и определенно.

Мне не хотелось думать о том, что наше путешествие могло закончиться ничем. Что нет больше Лунара, нет больше Добрых, нет, например, и Барроухельма. Что нам делать тогда?

«Следовать стрелке компаса, Эд. Это же так просто, собачий ты драный демон! А там увидим».

Фарри возненавидел безделье уже через неделю пути. Прошло всего семь дней с тех пор, как холмы Приюта растаяли в белом безмолвии, и вот уже мой рыжеволосый друг затосковал, шатаясь из каюты в каюту. Он постоянно участвовал в бессмысленной и невероятно нудной (для меня) курде с Саблей и Тремя Гвоздями, по вечерам пытался проникнуть в пьяное место, чтобы послушать байки или песни. Днем же Фарри придумывал самые невероятные занятия. Даже попросил Бурана научить его драться, отчего остроязыкий воин отшил его так красиво и ловко, что мне показалось, будто Фарри и сам получил удовольствие от отповеди.

С того момента мой друг стал все чаще докучать Бурану. Однажды он встал во время ужина, прошел к месту, где сидел Неприкасаемый (тот обгладывал кость, сдирая волокнистое вареное мясо), и почтительно склонился в ожидании. Буран хмыкнул, старательно догрыз угощение, не обращая внимания на товарищей. Моряки с радостным предвкушением ждали продолжения.

Кость упала в глиняную плошку.

— Я весь трепещу, малец, — наконец заговорил Буран. — Я боюсь, что еще чуть-чуть почтительного молчания — и меня вывернет радугой, а Половой начнет отплясывать на столе какой-нибудь похабный танец, и это зрелище, еще более омерзительное, чем твоя морда, покажется мне произведением искусства.

Фарри молчал, глаза его озорно блестели.

— Говори уж, малец, — картинно развернулся к нему Буран.

— Научите меня драться, мастер Буран.

Я отпил из кружки перцового чая, чувствуя, как разливается по телу приятное тепло.

— Милая девочка Фалли, — ответил Буран. — Несомненно, в твоей прелестной головке должно найтись что-то, кроме постыдной любви к юбочкам и платьицам, но боюсь, что оружие мужчины давать столь нежным созданиям как-то не с руки. Нет, конечно, ты скажешь мне, что держала в руке иглу, и что твой муженек любил, когда ты с этой иголкой колдовала над его одеждой, но пойми…

Буран так гримасничал, что моряки один за другим заржали. Даже Фарри едва сдерживался от смеха.

— …Пойми, Фаллечка ты моя. Мужчину нужно радовать совсем другими талантами. Драться пусть будут либо профессионалы, как я, либо дурачки, как твоя подруженька Эди. — Буран знал, что его речь лишь развлечение для окружающих. И я знал, что это так.

Но почему-то меня задели его слова. Мелко, понимаю, глупо и при этом обидно.

Говорят, это хорошо, когда ты можешь посмеяться над собой. Согласен — весьма неплохо. Но только если над тобой больше никто в этот момент не смеется.

Именно из-за Бурана я так мало общался с Торосом. Сложно изо дня в день выдерживать поток недобрых шуток в свой адрес каждый раз, когда попадаешь на глаза остроязыкому Неприкасаемому. Меры тот не знал, а я лишь натянуто улыбался, словно разделяя его остроумие.

Может, мне не хватало смелости осадить бесноватого воина? Или же в сердце просыпалась мудрость, и я старался удержаться от нового конфликта? Буран хоть и сыпал ядом, но делал это как-то гармонично. С его языка срывались ранящие слова, но он не испытывал к цели острот какой-то особенной антипатии.

Ему просто было плевать на свою жертву.

Наверное, я обращал внимание на эти шутки, так как потихоньку забывал об ужасах прошлого. Человек вообще испытывает обиду, лишь когда его голова не занята чем-то более важным.

Что ж… Вскоре мне предстояло забыть о шутках Бурана…

Глава третья Самый Теплый День

Это случилось ранним утром Самого Теплого Дня. Праздника, который мы встретили где-то среди бескрайней Пустыни, за многие лиги торосов, заструг и снежных полей, отделяющих нас от ближайшего жилища. За окном бесновалась метель, отчего судно шло по льду очень-очень медленно, тщательно проверяя дорогу перед собой.

Я проснулся от какого-то странного звука. Одинокий стук откуда-то из коридора. Глухой удар, будто упало что-то тяжелое. Привыкший к симфонии торгового корабля, я несколько мгновений прислушивался, пытаясь различить — а не приснилось ли мне это падение.

Меня вновь преследовали кошмары, и то, что встревожило мое сердце, легко могло оказаться эхом сновидения.

Заскрипела металлическая сетка над головой — Фарри, спавший на втором ярусе, повернулся на бок. Что-то пробормотал во сне Сабля.

Бум.

Я в один миг выбрался из-под одеяла и опустил ноги на мягкий ковер. В каюте было тепло, несмотря на то что печь уже погасла. В воздухе пахло парами энгу, дрожала обшивка пробирающегося сквозь льды корабля.

Бум.

Источником странных звуков оказался Шон. Он лежал в коридоре, вывалившись из каюты лицом вниз. Когда увидел бедолагу, я заметил, как моряк с трудом поднял правую руку, сжатую в кулак, и обрушил ее на пол.

Бум.

— Шон? Ты в порядке?! Ты очнулся?

Рука взметнулась вверх и рухнула обратно.

БУМ.

Я бросился к каюте Квана, забарабанил кулаками:

— Шон! Шон очнулся!

Обернулся к моряку. Тот повернул голову на бок, и я увидел, что глаза его кровоточат. Багровые полоски размазались по лицу Шона.

— Помоги… — прохрипел он с ужасом и отчаянием. — Помоги… мне…

Кван выскочил в коридор в смешном спальном одеянии, изрисованном символами медицинских гильдий.

— Да что же такое! Шон! — изумился врач и бросился к моряку.

— Он… он… во мне…

— Кто? Ты о чем?! — Кван посмотрел на меня. — Помоги его занести!

Из каюты доктора вышел Буран, молча прошел мимо меня, оторопевшего от слов Шона, и легко поднял бедолагу на руки.

Я тенью последовал за ними, в пропахшую слабостью и болезнью каюту. Буран осторожно положил Шона на кровать, глянул на кровавые следы на полу.

— Шон, ты меня слышишь? Эд, принеси-ка мне мой чемоданчик! Быстрее!

Я выскочил наружу. Деревянный саквояж, отделанный посеревшей от времени кожей (когда-то бывшей ослепительно-белой), стоял под койкой Квана.

Доктор, получив свое сокровище, не глядя распахнул жадный рот чемоданчика и полез туда, бросая короткие взгляды на содержимое.

— Шон, говори со мною! Говори! Как ты? Голова болит?

— Он… во… мне… помоги… — Тго «и» растеклось и сорвалось в хрип.

— О чем ты, Шон? О чем?

— Он о том, кто поработил Зиана, — догадался я. — Он о той твари… Она жива?! Светлый бог, неужели она жива?!

— Я видел, как горел его труп, — без шуток отметил Буран.

— Он управлял Шоном. Он мог перепрыгнуть в него, когда Фарри его убивал! Так же, как перепрыгнул в Зиана от того мертвеца, на «Сыне героев»!

Меня затрясло. Прошлое возвращалось. Прошлое опять возвращалось. Если бы сейчас в иллюминаторе показалась бритая физиономия Эльма — я бы не удивился.

— Успокойся, Эд. — Буран положил руку мне на плечо.

В каюте Шона один за другим появились остальные моряки со «Звездочки», встревоженные, искренне переживающие за товарища.

— Надо показать его шаману местному! — сказал Сабля, он осоловело тер глаза, приходя в себя.

Три Гвоздя, зашедший в каюту чуть позже, едва ли не подпрыгнул от возмущения:

— Этого ему и надо!

— А? — не понял Сабля. — Че?

— Никаких шаманов, — нервно заметил Три Гвоздя. — Неужели ты не понимаешь?

— Помогите… — чуть громче и с отчаянием проговорил Шон. Его глаза с надеждой шарили по нашим лицам, по щекам неторопливо сползали кровавые слезы, а мы в растерянности переглядывались друг с другом. Лишь Кван сосредоточенно возился с саквояжем, доставая оттуда диковинные приспособления.

— Уберите… его… Он вернется… Я держусь… Помогите… — сухо зарыдал Шон. Его всего трясло.

— Держись, Шон! Держись, давай! — Сабля приблизился к койке. — Док, тебе помочь?

— Подержи его! — буркнул Кван. Он стоял на коленях перед Шоном, закусив губу и переливая какую-то жидкость в металлический шприц. — Кто-нибудь, принесите теплой воды и чистую тряпку. Что у него с глазами, а? Что?!

— Нет… Уберите… Он… Он идет!

— Я думал, что мы прикончили ту тварь… — выдохнул Три Гвоздя. Я заметил, как потемнело лицо Грэга, как отшатнулся прочь Половой и от одноглазого повеяло ужасом. — Но… Кажется, я знаю, что произошло. Кажется, я все понял!

В каюте стало душно. Волосы мгновенно взмокли от пота. Тот, кто поселился в теле Шона, вызывал у меня приливы омерзения. От него словно расходились черные волны, и все, к чему они прикасались, — портилось. Рыхлело.

Гнило.

А за стеклом иллюминатора Пустыня празднично окрасилась в золото от пробуждающегося солнца. Небо наливалось радостной синевой. Свет жестокого снежного мира и мрак тепла.

— Я могу… Могу его… Помогите!

Кван дал знак Сабле, и тот навалился на одержимого.

— Все будет хорошо, — успокаивающим голосом проговорил врач, примерившись к руке бедолаги. Тот вяло засопротивлялся. Из глубины Шона вдруг всплыло другое выражение лица: хищное, злое и обреченное. Глаза сверкнули, брызнули кровью. Кван охнул, локтем отер со щеки темные капли.

— Нет! — прогудело из груди Шона. — Вы не сможете! Вы!

Сабля навалился на моряка, а Кван, поморщившись, сквозь рубаху вогнал в руку одержимому пирату свой чудовищный шприц. Шон заскулил от боли, и я был готов поклясться, что та тварь вновь отступила, оставив нашего товарища. От ужаса бедняги мне стало плохо, во рту поселился соленый привкус. Я не выдержал, отступил назад и сплюнул на чистую палубу, не в силах удержать эту мерзость в себе. Замутило.

— Все, теперь он будет спать, — наконец сказал Кван. Не глядя на Шона, он положил инструменты обратно в саквояж. Губы доктора побледнели от напряжения.

«И от дурных мыслей».

— Больной, проснитесь. Время принимать снотворное, — прокомментировал это Буран.

— Очень смешно. А главное — как уместно! — не выдержал я.

Неприкасаемый с насмешкой хмыкнул, хотя мои слова его задели.

Шон вздрогнул, прохрипел что-то, стараясь удержаться в сознании. Пальцы вцепились в матрац. Сабля прижимал моряка к топчану, челюсти корсара ходили ходуном от обиды. Никто не проронил ни звука, даже двигатели ледохода словно притихли. Шон еще несколько раз дернулся, жалобно всхлипнул, а потом обмяк.

Вот только перед этим я увидел, как ужас в его глазах вновь сменился гневом. За миг до того, как подействовал укол Квана.

Некоторое время мы молчали, глядя на спящего товарища. Зло никуда не делось. Оказывается, оно всю дорогу дремало, поджидая удобного момента.

Или же его приманили страхи Шона? Когда чего-то боишься, беда сама тебя находит. Ей всегда есть из кого выбрать.

Я не знаю, сколькие из нас подумали о самом простом решении возникшей проблемы. Знаю только, что я был одним из них. Проклятье, как же мне стыдно за те мысли!

Самый Теплый День… Этот сказочный для всех праздник преследовал меня с самого детства. И у него за спиной не было подарков или разноцветных украшений. Самый Теплый День приносил мне только боль. С того самого лета, как погиб мой отец, все пошло наперекосяк. Радость ушла. Ожидание исчезло. Когда даже самые заядлые циники выходили в Самый Теплый День на улицу и бродили по навесным мостикам мимо домов соседей, распевая веселые песни и напиваясь горячим вином из керамических кружек с крышками — я не мог разбудить в сердце никакой радости. Так уж вышло. Трижды перед этим праздником я заболевал и проводил карнавальные гулянья в кровати, у печки, под сырым от пота одеялом. Один раз с самого утра случайно опрокинул и разбил статую Светлого, только что купленную Пухлым Бобом. Один раз вдрызг поругался с кузеном.

В общем, самые светлые ощущения от Самого Теплого Дня я испытал две недели назад, в Приюте. Конечно, оставались еще детские воспоминания. Но…

На сей раз середина лета омрачилась трагедией Шона.

Мертвец собрал нас всех в пьяном месте сразу же после того, как Кван выгнал экипаж из каюты одержимого и захлопнул дверь.

— Какие будут предложения? — равнодушно поинтересовался наш капитан. Мне поплохело от эмоций других моряков. Оказывается, не только я сразу же подумал о самом страшном и самом простом варианте. Что со мною случилось на «Звездочке»? Кем я стал? Неужели смерть Балиара…

«А также Волка, Эльма, Шестерни… И вспомни еще того наемника. Ты стал головорезом, Эд. Тебе нет восемнадцати лет, а на твоих руках уже так много крови, сколько некоторые в жизни не увидят».

— Кончать его надо, — буркнул Сабля. Он смотрел куда-то вниз, будто разглядывая невероятный узор на ковре. Странное дело, почти все пираты предпочитали с огромным интересом изучать простенькую обстановку каюты. Глаз никто не поднимал. Впрочем, я и сам поглядывал по сторонам чуточку исподлобья.

В комнате ощутимо пахло перегаром. Я заметил под койкой несколько пустых кувшинов и пару диковинных пузатых бутылок.

— Кончать? — не понял его Грэг. Он находился в каком-то странном состоянии шока, смешанного с похмельем.

— Вы помните, что оно говорило на борту? — поддержал друга Три Гвоздя. — Друзья мои, у нас тут склад с огненным порошком и цистерна с чистейшей энгу. Огонек уже запалили… Мы все взлетим на воздух, понимаете?

— Еще ничего не случилось, — резонно заметил Крюкомет. Мне показалось, что он единственный (ну, кроме Фарри), кто обеспокоен не только нашей судьбой, а еще и Шона.

— Случится. Проклятье, как он успел влезть в Шона? Драное дело, друзья мои. Очень драное. Впрочем, если бы оно могло нас прикончить, то уже бы это сделало. Я предполагаю, что если ему попадется нормальный заклинатель, настоящий, то нам конец. И что-то мне подсказывает, не только нам! Весь мир окажется в опасности.

— Заткните пророка, а то я боюсь, он сейчас раздуется от восторга и забрызжет своими кишками мой красивый тулуп, — угрюмо оборвал его Буран.

— Да, меня занесло, — тут же признался Три Гвоздя. — Но вот что я думаю, друзья. Шон пришел в себя только сейчас, если, конечно, это был Шон.

— Это был он, — хрипло сказал я. Откашлялся.

— Ну я бы не был так в этом уверен, — отмахнулся Три Гвоздя. — Я думаю…

— Это был Шон. — Твердо и громко повторил я. — Но и Оно тоже было с ним. Я видел его. Я чувствовал.

— Эд… Не говори ерунду… — поморщился Три Гвоздя.

— Он не говорит ерунду, — вмешался Фарри. — Он умеет чувствовать такие вещи.

— Да?

Я поймал на себе заинтересованный взгляд Тройки.

— Эд — эмпат?!

— Это был Шон, — мне не хотелось говорить о большем.

— Говори, Тройка, — Мертвец смотрел на бывшего дознавателя.

— Я мыслю, пока говорю, друзья мои. Прошу, не перебивайте. — Три Гвоздя нервно улыбнулся, взгляд его чуть отстранился. — О чем я вел речь? Проклятье…

— Каким шаркуньим манером оно оказалось в Шоне? — выдавил Сабля. Он сидел у стены, под иллюминатором, и нервно сжимал-разжимал кулаки.

— Скорее всего, в тот момент, когда Фарри зарезал Зиана. Я не знаю, каким образом это происходит. Может быть, Этому даже касаться жертвы не надо. Видимо, раз он тогда смог заставить Шона открыть дверь, — что-то в Шоне есть… Помните, он говорил о троих людях с даром? Я еще тогда задумался, что это может быть. Похоже, он говорил о Шоне! Черный лед!

Фарри вздрогнул от упоминания своего имени. Его взгляд — обычно лучистый, задорный, иногда немножко злой, но всегда живой — вдруг остекленел. Губы приоткрылись, и их уголки поползли вниз.

— Черный лед! Какой же я дурак! Я ведь слышал о таких тварях! — воскликнул Три Гвоздя. Он бродил по пьяной каюте, запустив обе руки в волосы. — Слышал! Был у нас в Риверайсе занятный сказитель темных легенд. У него находилось место и историям об одержимости. В них… Так, там было много разных сказок. Но кое-что любопытное все же имелось. Байка о вымершем поселении во льдах, где уцелел только один паренек. Все дома промерзли насквозь, и там, внутри, за столами сидели обледенелые тела его товарищей. И только мальчишка уцелел. Его нашли «путевики», заглянувшие в городок на дозаправку, а оказавшиеся в замерзшей братской могиле. Юнец, найденный ими, на все вопросы лишь глупо хлопал глазами и мычал что-то нечленораздельное, жуткое. Разбираться, что да как не стали, подобрали его и отвезли в ближайший город. А там… Парень исчез, едва ступил на причал. Куда делся, зачем — никто не знает. Вот только капитан одного из ледоходов, сын губернатора, в тот же вечер отправился в Пустыню. Его корабль нашли через пару лет в лиге от Берега. Ни одного человека на борту не оказалось, а все вещи команды были на месте.

Тройка замолчал, не замечая наших недоуменных взглядов. Нахмурился мыслям.

— Я знаю, кто это был, — встревоженно проговорил Половой. — Я знаю!

Мы уставились на одноглазого.

— Капитан Адриак. Их забрал Адриак! Вы же слышали об Адриаке, что похищает моряков для своего экипажа? Проклятый Добрый капитан, бороздящий Пустыню в неведомом поиске. Покровитель ста тысяч порабощенных им душ! Все моряки, погибшие вдали от городов, попадают на борт Адриака!

— Издеваешься? — спустя паузу поинтересовался Три Гвоздя.

— Ты первый начал, — пожал плечами старший матрос.

Несколько секунд они мерились взглядами, а затем Тройка продолжил:

— Легенды и сказки всегда имеют под собой истинные трагедии. Допустим, что мы как раз и столкнулись с такой тварью… Что мы можем о ней знать? С чего начать? Я думаю — цель у таких жителей Пустыни может быть только одна: затеряться. Спрятаться среди людей. Оставить все концы в прошлогоднем снегу. То, что сидит в Шоне, тоже должно было ждать такого момента. Это ведь логично? Сидеть и ждать, пока мы доберемся до города. Сидеть и ждать, как оно ждало, пока сидело в Зиане. Совершенно очевидно — ему совсем не нужно, чтобы мы знали о том, кого везем с собой. Также понятно, что опять оказываться на борту мертвого ледохода ей нет радости. Кто знает, сколько времени она провела на «Сыне героев» до того момента, как мы ее нашли?

Три Гвоздя принялся ходить по комнате, жестикулируя, словно споря с невидимым собеседником. За ним наблюдали теряющие терпение корсары.

— И вот сегодня тварь вылезла из каюты! Почему только сегодня?

— Кван сказал, что Шон так приложился головой, что иногда после такого на всю жизнь дураками остаются, — проговорил Фарри. — Может, в этом дело?

Тройка закивал:

— Точно. Но тогда отчего мы слышали, как говорит Шон, а не тварь? А?

— Твою мать, Тройка, к чему ты клонишь? — прогудел Торос. Он начал терять терпение.

— Не рви мне мысль! Не рви! — рявкнул вдруг дознаватель, в его глазах вспыхнуло бешенство. — Не сбивай меня!

Неприкасаемый нехорошо прищурился.

— Была бы мысль. Тут целый поток фантазий и тетушкиных сказок, — немедленно вмешался Буран.

Тройка разинул рот в изумлении. Затем медленно его закрыл, тряхнул головой.

— О чем я?

— О Шоне, — язвительно добавил Половой.

— Шон… Раз та тварь перепрыгнула из Зиана в Шона… Черный лед! Как же мы рисковали все это время! Ведь если она способна так скакать, то если окажется в настоящем шамане — мы тут же станем ровными кучками гнилого мяса. Похоже, Шон тюкнулся головой как раз в том месте, где обычно селится эта тварь. Поэтому она сейчас ничем от животного не отличается. Он ее, получается, запер.

— Это ответ на вопрос «что будем делать»? — очень тихо спросил Мертвец. — Интересная байка, но где ответ, ледовый ты псих?

— А был вопрос?! — искренне изумился Три Гвоздя, робко улыбнулся. — Простите. Меня сбили, а я так теряю нить. Но как итог — никто из ледовых заклинателей не должен приближаться к Шону. Иначе…

— Что иначе? Тварь перепрыгнет в другого шамана, и мы его завалим, — тут же предложил Сабля.

Этот вариант показался мне еще ужаснее.

— Оледенительно, — прокомментировал это Три Гвоздя. — Но как же на тебя похоже, дружище! Не думаю, что кто-то тебя поддержит. Хотя…

— Так есть ли конкретные предложения? — глухо и очень тихо произнес Торос. Он тоже пришел на собрание и стоял у дверей, прислонившись к ней спиной. Выглядел он очень слабым. Позавчера ему вновь пришлось пускать кровь.

— Я всего лишь поделился догадкой. Может, Его можно прогнать? А?

— Она очень полезна, спасибо, — совершенно серьезно ответил наш новый капитан. Мне подумалось, что ему бы не помешала табличка в руках, с надписью «шутка» или «сарказм».

— Кто-то из шаманов может знать, с чем мы столкнулись, — сказал вдруг я. — Шон еще жив, я клянусь в этом. Я чувствовал его… там… с Ним. Мы не можем его просто так убить. Мы убьем еще и Шона. Так нельзя.

Мне показалось, что Буран хочет выдать какую-то невероятно обидную для меня реплику, и я даже сжался в ожидании. Но Неприкасаемый лишь набрал воздуха, миг колебался и промолчал. Он был согласен со мною.

— Мы можем пообщаться с ним, когда оно вновь заберется в Шона, — предложил с неожиданной улыбкой Грэг. — Хорошо пообщаться. Может быть, оно само исчезнет?

— Сомневаюсь. Это древняя тварь, как я уже понял. Скорее всего, и живет-то только за счет внутренней силы заклинателей. Ты бы согласился уйти в небытие по доброй просьбе парочки оборванцев? — Три Гвоздя нахмурился.

— Его надо убить. Убить и сжечь, — процедил Половой. — Не о чем говорить. Либо мы, либо оно. Щупальца Темного бога, я не верю, что вы серьезно!

Грэг ответил одноглазому что-то резкое. Его поддержал Крюкомет. Буран осадил обоих злой шуткой. Я посмотрел на Тороса, морщащегося у двери. Бородач сокрушенно качал головой, наблюдая за тем, как спорят пираты.

Мертвец тоже не вмешивался в склоку корсаров. Капитан сидел на табурете, облокотившись на колени, и потирал седую щетину на подбородке. Взгляд его был прикован ко мне, и от этого внимания мне, честно, стало не по себе. О чем он думал?

— Замолчали все, — повысил голос Мертвец. Выпрямился. — Я решил.

Корсары примолкли.

— Делаем, как сказал Эд. Я поговорю сегодня с одним из корабельных шаманов. Если они что-то такое слышали — разберемся. Если нет — отвезем Шона в Руддергтон и что-нибудь придумаем.

— Капитан… Если та тварь сожрала Шона… — ощерился Половой.

— Бауди сказал, что не сожрала. Ведь так, Бауди?

Я утвердительно качнул головой.

— Мне хочется ему верить. На месте Шона мог оказаться любой из нас. Очень важно помнить, что каждый может провалиться в снежную яму. И не надо обманывать себя: вот уж со мною этого не случится. Дерьмо может случиться с каждым.

Голос Мертвеца не дрогнул, ни единый мускул не шевельнулся на суровом лице капитана. Только я почувствовал его боль.

— Иногда ты оказываешься по уши в китовом навозе. И только оттуда видишь себя настоящим. Только там можешь понять, что это на самом деле.

— Боже ты мой, это было чудесно. Но я забыл все это записать. Кто-нибудь, прошу вас, дайте мне…

— Буран, — одернул друга Торос. Он со вздохом отлепился от стены. Его друг тут же замолчал.

— Братцы, Шона бросать нельзя, — тяжело проговорил бородатый воин и потянул в сторону дверь. Торос шагнул в коридор, обернулся на нас. — Никого нельзя бросать, братцы.

— Когда эта тварь выберется из Шона и ваши мозги выкипят через уши и глаза — вы передумаете, — зловещим голосом сказал Половой.

— Увидим. Мы будем следить за ним, — холодно ответил Мертвец.

— Мне кажется, Шон может его прогнать, — убежденно сказал я. — Мне кажется, Тройка прав.

Глава четвертая Нечто

Одержимость — это нечто, не имеющее никакого четкого определения. Я уже проходил через нее, когда рыскал по холодным улицам Снежной Шапки, выслеживая ледоход убийцы проституток. Мир отступает на второй план, все, не имеющее отношение к цели, становится маловажным, отдаленным. Тот путь до Руддергтона прошел под знаком одержимости Шона.

Сутки напролет я проводил в его каюте и беседовал с ним. Иногда наше общение было монологом о какой-то ерунде вроде воспоминаний о Кассин-Онге или судьбе Эльма. Иногда нет…

Но чаще всего на меня смотрела подселившаяся в тело моряка тварь. До сих пор помню ее глаза. Хищные, с диковинными зрачками-кляксами, щупальца которых извивались, словно пожирая белки Шона. Пират в такие моменты скалился окровавленными зубами, но не говорил ни слова. Сложно было поверить, что этот же демон так распинался перед нами на борту «Звездочки».

Иногда тварь отступала прочь в смятении, а из глубины души пробивался бедолага Шон и, захлебываясь, умолял меня помочь.

Я же размеренным, как у Мертвеца, голосом выпытывал у него все, что тот знает о создании, забравшемся в него. Все, что он чувствует. Все, что он видит. Мне казалось — ответ кроется где-то в сердце Шона. Одержимый уже знал об этой твари больше всех нас. Ведь он был ею! Кто еще мог найти ответы, если не он?!

Но пират ничего внятного сказать не мог. Он лишь повторял про тяжесть в груди, у сердца. Про то, как его затягивает черная бурлящая клоака, как мерзкие холодные щупальца ползают у него под кожей, опутывая все тело. Про то, как ему страшно и почему никто из ребят не приходит его проведать.

«Оно там… Оно там…» — хрипел Шон. Я чувствовал себя идиотом и говорил нелепое «борись, Шон».

Я говорил ему: «Крепись, Шон»…

А он плакал, а затем хохотал мне в лицо, и из его глаз вновь сочилась кровь. Тварь смеялась надо мною, игнорируя любые вопросы и угрозы. Но я не сдавался. Раз за разом я пытался узнать, кто оно и чего ему нужно. Я просил его уйти из Шона.

Да, нелепо. Наивно. Но мне казалось, что мой голос слышит и истинный Шон, задвинутый куда-то на задворки сознания. Что эти слова могут придать ему сил.

Иногда к нам заходил Торос. Он осторожно садился на табурет, прикрученный к полу, и, сутулясь, подолгу смотрел на прикованного к кровати Шона. Неприкасаемый предпочитал молчать.

Я не знаю, для чего он посещал одержимого товарища. Но, удивительное дело, в такие моменты тварь слабела, и это казалось важным. Сила, спокойствие воина словно поддерживали Шона. Отталкивали прочь копошающуюся в нем мерзость.

Наверное, стоило рассказать об этом Торосу. Может быть, он смог бы что-нибудь придумать. Вот только после его ранения мы как-то отдалились друг от друга. Угрюмый Неприкасаемый и до того выстрела ни с кем не искал общения. Меня же снедало чувство вины. Если бы не моя заносчивость, если бы не тот злосчастный бульон, опрокинутый на Зиана, — не было бы пули в спине бородатого здоровяка.

Многого бы не случилось.

Потому я старался не обращаться к нему первым. Кивал, улыбался, но даже в глаза смотреть не мог. За спиной Тороса тут же воплощался шрам Волка, затем проступало лицо коренастого подлеца, и последней чертой в темноте объявлялась гневная усмешка абордажника. Это я привязал ненависть мертвого штурмовика к молчуну из ордена Неприкасаемых. Я, и никто иной.

Первые разы мне приходилось пересилить себя, чтобы продолжать попытки достучаться до Шона. Сидящий за моей спиной Торос, как мне казалось, кривился от глупых и неловких слов. Будто даже это и не Торос вовсе, а забравшийся в него Буран.

Каждый миг я ждал острой колкости в спину. Но Торос молчал и не мешал мне говорить.

Пару раз заглядывал Мертвец. Его беседа с шаманом торгового судна толку не дала. Как объяснил наш капитан — на него уставились как на сумасшедшего, и чтобы не подвергать риску цель путешествия, седовласый командир нашего крошечного отряда обратил все в шутку.

«Узнаем позже, — сказал он мне. — На юге много шаманов».

Летели дни. Корабль полз по краю мира в сторону Черных провалов и Руддергтона, оглашая Пустыню грохотом двигателей и треском ломающегося льда.

Надо сказать, то были необычные земли. Настолько необычные и диковинные, что даже легенд о них мне слышать не доводилось. Удивительно, в мечтаниях и детских фантазиях мысли всегда направлялись на юг блуждающих городов (которые я видел лишь на картинке). На юго-запад и таинственный Берег. Иногда даже на север, так как никто не знал о жилых поселениях дальше Кассин-Онга, и поверить в то, что там ничего нет, было выше моих сил.

Но никогда я не мыслил о восточных окраинах ледяной земли.

Казалось, что вообще мне было известно о мире? Ничего! Жалкие обрывки чужих рассказов. Конечно, я слышал, что на юго-востоке лежат Черные провалы, обросшие городами рыбаков. Зияющие раны льда не затягивались в любой мороз, и, говорят, Темный бог ни разу не выныривал в них. Поблизости — да, чудище вырывалось изо льдов, сея разруху и смерть, но только его проломы быстро затягивались. А на дне провалов годами плескалась незамерзающая вода.

Этим мои познания о востоке исчерпывались.

«На крыльях ветра» рассекал Пустыню по гигантским ледовым полям и протискивался сквозь гигантские айсберги, голубыми скалами огораживающие тракт ледоходов. Титанические снежные арки иногда на долгие часы скрывали от нас небо, а в иллюминаторах ползли мимо изломанные кристальные стены, искажающие солнечный свет и раскрашивающие суровую броню корабля миллионами огоньков. Потом вновь начинались гряды торосов, а белые шапки замерзших гор терялись за облаками.

Потом были бесконечные алые поля, забитые дикими оленями. Светлый бог, сколько же зверья обитало в этих краях. Удивительно, что ни одна из охотничьих гильдий не добралась до столь знатных угодий. Будь я магистром какой-нибудь небольшой ватаги — непременно бы наладил маршрут отсюда и до ближайшего поселения. Мясом да шкурами можно было обеспечить себя до конца дней.

Иногда среди льдов попадались хищные стаи ледовых волков, а порою встречались и снежные львы. Повелители снегов провожали наш корабль ленивыми и сытыми взглядами. Непуганые, дикие края. За иллюминатором проплывала совсем незнакомая мне жизнь, которой не было вблизи Кассин-Онга. Понимаю, прозвучит странно, но эти вот земли за бортом корабля показались мне гораздо живее, чем окрестности родной деревни.

Несмотря на то что людей здесь, на востоке мира, мы почти не встречали.

Но так было не всегда. По истечении одного месяца пути от Приюта нам попался брошенный город. Капитан торгового судна старался держаться от высоченных домов подальше, слепо веря в легенды о древнем зле, все еще живущем где-то среди холодных стен.

Я даже не знал, что существуют такие странные края в моем мире. Высокие снежные башни, неровные, словно гниющие зубы бродяги, возвышались над плененным льдом городом, обращенным в одну холодную гору. Время и ветра завалили улочки и проспекты, засыпали площади и переулки. Пустыня вскарабкалась на брошенные дома и устроилась сверху, безразлично провожая наш корабль невидимыми глазами. Вершины древних строений сияли по ночам мертвенно-зелеными огнями, и у меня от этих вспышек бежали по спине мурашки. Три Гвоздя рассказывал, что когда-то здесь были огромные города ученых, перед которыми меркли знания самых мудрых инструментариев. Слуги науки посвятили себя целиком какому-то невероятному плану, и тот вышел из-под контроля, уничтожив безумцев.

«При должной дурости в этих местах можно найти диковинные вещи, — говорил Три Гвоздя. — Тут, мои друзья, для братства Цитадели энгу приправлена».

И действительно мы встречали здесь только крошечные форпосты Ледяной Цитадели, которые прятались под укрытием расчищенных путевиков. Небольшие ледовые избы, тщательно оберегаемые от бурана и пурги, хранили в себе секреты безумного братства.

Там, у древнего города, мы видели корабли братства и черные точки людей, копошащихся в замерзшей истории.

Наше судно проползало мимо безликих дозорных, и те провожали нас невидимыми взглядами, неловко оборачиваясь вослед всем телом. Вместо глаз на железных масках крутились шестерни, одна большая, а другая поменьше. Из висков торчали крошечные ветряки. Но увидеть это можно было, лишь заглянув под огромные меховые капюшоны, с пушистой оторочкой которых весело играло дыхание Пустыни.

Братство Ледяной Цитадели. Отчего-то их желание докопаться до старых секретов павших мудрецов казалось опасным. Мне вспоминался тот подозрительный следопыт из Приюта. Может, ему что-то было нужно?

Вдруг он почувствовал компас?!

Такие мысли я гнал в тот же миг, как они зарождались в голове. Страх, суета, сомнения — все это должно было остаться в прошлом. Теперь, когда капкан чужих планов и чувств, погубивших «Звездочку», сгинул во льдах, мне предстало заняться чем-нибудь другим.

Дни путешествия были так похожи друг на друга. Я давно сбился со счета, да и мои товарищи по команде о числах вспоминали только из шутки. Жизнь вошла в замкнутый круг. Родная каюта, теплое одеяло, вежливая побудка дежурного из торговых моряков, беседы о завтраке, гальюн, пара горстей обжигающей свежестью воды в лицо, сам завтрак и ленивые беседы, каюта Шона, каюта Шона, каюта Шона, обед, каюта Шона, каюта Шона, ужин, каюта Шона, ехидные шутки товарищей и легкая обида Фарри, родная каюта, теплое одеяло.

Перед сном я вечно ворочался, пытаясь уловить то непостижимое, что пряталось от меня в «беседах» с Шоном. Он боялся. Он постоянно боялся. И именно в этом страхе скрывался ответ.

Меня осенило глубокой ночью. Я проснулся, слушая, как храпит Сабля, уставился в потолок, по которому плыли сине-алые отсветы ночного неба, прорвавшиеся в темную каюту из иллюминатора. Страх! Все верно! Именно страх давал ему силы! Любой другой давно перестал бы терзаться и сдался захватчику.

Я повернулся на жесткой кровати, схватив за хвост столь явную догадку. Хотелось спустить ноги на пол, сунуть их в меховые тапки и пойти к Шону.

Ночью. От мысли стало совсем не по себе, и я лишь перевернулся на другой бок, размышляя.

Все наши разговоры, когда моряк прогонял прочь демона, заканчивались одним. Шон просил о помощи.

Просил!

Именно эта надежда на добрых людей, на благородных героев и мудрых шаманов подводила его. Страх помогал бороться с засевшей в теле тварью, и Шон при его помощи лишь держал рубежи.

Он не пытался прогнать ее! Раненый воин, удерживающий узкий мост от врагов, тоже думает лишь о том, чтобы продержаться до того момента, как подойдет подмога. Сквозь пот и кровь, заливающие глаза, он смотрит в лица противников и не видит того края моста.

Поднять невероятно тяжелый клинок и ударить, оттолкнуть, защититься. Стоять насмерть, пока сзади не раздастся крик друзей. Думать только о том, что нужно продержаться. Еще немного, еще чуть-чуть.

В этом и была ошибка Шона. Ярость, чувство загнанного в угол ледового волка — вот что способно выжечь безумную тварь из головы одержимого моряка. Надо всего лишь пробудить ее. Эмпату такая задача — раз плюнуть.

Я без сна проворочался остаток ночи, осененный этой идеей. У меня созрел план.

Признаюсь, на завтрак идти не хотелось. Однако, как вы сами понимаете, на корабле закон суровый. Кто последний, тому и котел мыть, так сказать, да остатки выхлебывать. Так что беседу с Шоном я решил отложить, спустившись со всеми на вторую палубу, в столовую. Вид у меня был совершенно безумный. По-моему, кто-то (наверняка Сабля или Буран) прошлись по мне, пока мы завтракали, но я не обратил на шутку внимания, прокручивая в голове свой гениальный, как мне тогда показалось, план. Кто-то засмеялся, что-то сказал Фарри с обиженной, но понимающей улыбкой. А я забросил в себя теплую кашу с мясом, отставил миску в сторону, с забитым ртом улыбнулся товарищам и покинул столовую.

Шон не спал. Он лежал на койке, привязанный, как обычно, и от него неприятно пахло. Со временем к такой вони привыкаешь. Даже брезгливость улетучивается, стоит несколько дней подряд поухаживать за таким вот больным.

— Привет, Шон! — сказал я ему. Поставил ведро с теплой водой рядом с кроватью, достал тряпку и глубоко вздохнул. Еще бы пару недель — и я точно избавился бы от чувства омерзения.

— Мне… стыдно… — просипел Шон. Мне повезло. Очень не хотелось бы вновь ждать, пока тварь уйдет. Сейчас просто необходимо, чтобы моряк слышал то, что я собирался сказать.

Я равнодушно кивнул, сделал знак рукой:

— Поворачивайся.

Моряк неловко послушался, запах нечистот ударил в ноздри, и меня замутило. Так, не время. Совсем не время. Ты же только что считал себя матерым ледовым волком, привыкшим к таким вещам.

Время пришло. Собравшись, я сглотнул набежавшую в рот слюну и сказал:

— У меня плохие новости, Шон.

Он напрягся, но промолчал.

— Вчера было голосование, Шон, — продолжил я наиболее равнодушным голосом, имитируя интонации Мертвеца. — О тебе.

Мне показалось, что в просторной каюте послышался стук испуганного сердца. Шон замер, прислушиваясь. В коридоре послышался чей-то глухой голос, ему ответил заливистый смех.

«Только не сюда. Ради Светлобога — только не сюда!»

Если бы кто-то из пиратов вдруг вспомнил о товарище (совершенно некстати), то этим испортил бы всю затею! Вслушиваясь в звуки за дверью, я тщательно смыл с кожаной подстилки грязь и с отстраненным видом взял свежую тряпку. Пауза затянулась.

Беззвучно втянув в себя воздух, я задержал дыхание и принялся оттирать самого Шона. С каждым мигом ужас в душе бедолаги увеличивался, словно снежный ком, катящийся с вершины гигантского айсберга.

Выдох.

— Шаманы не помогут. Никто не хочет рисковать. Тебе дадут дальнобой, четыре заряда к нему, спальный мешок, канистру энгу и брикет вяленого мяса. А дальше… Как получится.

Шон издал какой-то непонятный горловой звук, дернулся и обернулся.

— Вы… Вы…

— Я не хотел тебе говорить, — безразлично повторил я, чувствуя ненависть и отчаяние Шона. — Но у тебя нет выбора. Буран сказал, что может тебя прикончить. Его многие поддержали. Мертвец решил, что ты сам это сделаешь.

Моряк молчал. Я даже испугался, что ошибся. Что тварь вновь выбралась из убежища и теперь в глазах Шона опять крутятся зрачки-щупальца.

В глазах несчастного блеснули слезы, и мне стало больно от взгляда истерзанного чудовищем парня.

— Уйди, — жалобно попросил Шон.

И тут тьма вновь накатила на него. Лицо потемнело, заострилось. Губы приподнялись, обнажая звериный оскал. В левом глазу зрачок поплыл. Шон плюхнулся на топчан, но через миг вновь приподнялся, мотнул головой, не сводя с меня смертельно обиженного взгляда. Клякса в его глазах дернулась, смешиваясь. Замерла на пару мгновений неуверенно — и вновь распустила щупальца. В уголку глаза появилась первая капля крови.

Я попятился, не в силах выдержать боли моряка. Затея перестала казаться мне верной. Я стал чудовищем в глазах Шона, сделал таковыми всех тех, с кем он ходил на «Звездочке» не один год. Для чего?

Но второй глаз держался. За те дни, что я наблюдал за приходами твари, это случалось не так. Просто накатывала изнутри темная волна, и Шон уходил. Но сейчас пират зажмурился, что-то проскулил. По его телу пробежала судорога. Другая.

Пират жалко всхлипнул, обмяк и отвернулся от меня. Я похолодел от ужаса и понимания собственной глупости.

— Нет, Шон! Стой! Я пошутил! Я пошутил, Шон, — затараторил я, сжимая в руках грязную тряпку. — Прости, Шон. Я пошутил!

Душа пирата растворялась в небытии. Он протяжно вздохнул, словно сдерживая рыдание.

— Да стой же! — взвыл я в отчаянии. — Стой, дура-а-а-ак!

Мне самому захотелось плакать. Потому что последняя связь, последние следы его присутствия таяли в провонявшем воздухе каюты. Из-за того, что кто-то посчитал себя умным. Кто-то посчитал, что волен говорить такие вещи.

Из-за того, что кому-то захотелось побыть героем.

Что я наделал?!

Из груди рванулось отчаянное рыдание:

— Пожалуйста, не надо. Не надо! Ну почему… Шон! Шон!

Я дернул Шона на себя и уставился в два зрачка-щупальца. Уста пирата сложились в сардонической улыбке. Моя нижняя губа задрожала, рыдания рванулись из груди.

Поздно.

— Что теперь будет… — провыл я. — Что же я наделал…

Добравшись до ближайшего табурета, я плюхнулся на жесткое сиденье и закрыл лицо руками, не веря в то, что только что сделал. Мое желание разбудить в нем злость, ярость, стремление сражаться — оказалось невероятной глупостью. И, проклятье, ведь это было совершенно логично! Если бы мне хватило ума хотя бы посоветоваться с кем-то…

— Шон… Ну пожалуйста, — проскулил я. — Я не хотел.

Пират смотрел на меня с омерзительной улыбкой, и кровь сочилась из его глаз. В этой твари больше не было нашего трусишки Шона.

— Сволочь. Скотина! Уйди прочь! Уйди из него! — заорал я, вскочив и подбежав к несчастному. — Выйди из него!

Я тряс Шона, я молотил его по щекам, желая только одного — проснуться. Проснуться опять этой ночью, с этой замечательной идеей, и отвесить самому себе пощечину. Выбить идиотскую мысль из глупой головы.

Да только было поздно.

Я до сих пор вспоминаю о том дне со слезами. Наверное, у каждого в жизни есть вещи, за которые стыдно. Иногда это досадные мелочи вроде первой оплошности с женщиной, или какое-то слово, случайно оброненное и отвернувшее от тебя друга. Может быть, это просто совершенная тобой глупость, которую ты осознал лишь спустя годы. Мелочи, незначительные раны на душе.

От них не хочется убить самого себя за содеянное. Да, тебе кажется, что ты совсем не тот хороший парень, каковым всегда себя считал. Мало того, никто из тех, кто когда-либо был рядом, не держал тебя за хорошего парня. Но это прошлое. Это можно пережить.

А то, что сделал я…

Хотелось вырвать язык из своего поганого рта, выбить из головы свои «умные» мысли.

Даже сейчас мне хочется так поступить. Ведь то, что я сотворил с Шоном, было ужасно.

Тогда на мои сумасшедшие крики в каюте появились Крюкомет и Кван. Они оттащили меня от Шона, безмолвно скалящего кровавые зубы. Демон булькал, хрюкал и тяжело дышал, шаря плавающим взглядом по людям. По каюте распространялась едкая вонь, а два моряка с трудом удерживали взбесившегося юнгу.

Я рвался к нему как умалишенный. Я видел, как кружатся в зловещем танце его мертвые зрачки, и молил Шона о прощении. Но того больше не было в каюте. Он ушел, оставив вместо себя безразличную тварь.

Помню, док тряс меня, спрашивал о том, что случилось. Помню, как кто-то оттащил в пьяное место, и воняющий перегаром Половой залил мне в горло горькое пойло, от которого из груди украли дыхание, а из глаз хлынул такой поток слез, что даже Мертвец встревожился.

Они что-то спрашивали. А я плакал, вспоминая последние слова Шона.

«Уйди».

Потом ко мне подошел Кван со своим саквояжем. Что-то острое укололо в плечо, отчего по телу прошла волна тепла. Боль в сердце, выжимающая из глаз слезы, чуть притихла. Что-то промычав, я повалился на пол. Мир закружился, заплясал. Ноги моряков завертелись вокруг, превращаясь в пеструю ленту.

Напоследок меня вырвало на пушистый ковер пьяного места.

Глава пятая Черные провалы

Меня разбудил какой-то стук. Наверное, снаружи обрушилась на защиту траков одна из льдин — не знаю. Я обнаружил, что лежу в своей каюте, на кровати. Рядом, сгорбившись на стуле, сопел Фарри. Из коридора слышались чьи-то шаги. Дребезжала на столике металлическая кружка, а в иллюминаторы бил солнечный свет.

«Шон…»

Не сон. Это был не сон! Я простонал, до боли стиснул зубы. Что же я наделал! Драный демон!

— Как ты, Эд? — сонно спросил Фарри. Он встрепенулся, проснувшись, и теперь тер глаза кулаками. — Задремал я что-то. Как ты? Ты в порядке?

Мой друг, которым я так часто пренебрегал в нашем путешествии, искренне за меня беспокоился. Я придирчиво искал в нем хотя бы след неодобрения или же болезненного сочувствия по поводу случившегося. Удивительно, что Фарри вообще оказался рядом после того, что я натворил!

Но спустя пару мгновений стало ясно, что мой друг ничего не знает о том, что сделал «малыш Эд». Светлый бог, как бы мне хотелось и самому забыть об этом.

«Не говори никому, Эд. Только не говори!»

— Сколько я проспал? — прохрипел я.

— Два дня, Эд!

Он поерзал на табурете, потянулся. Сон улетучился, и теперь бывшего воришку раздирало любопытство:

— Что произошло, Эд? Я был внизу, когда с тобой это случилось. Никто ничего не понял. Кван говорит, что это из-за раны.

«Если ты скажешь о Шоне, Эд, о том, что ты с ним сделал, — от тебя все отвернутся».

Я был согласен со своим внутренним голосом. Но как можно утаить такое? Как можно считать кого-то своим другом, когда даже от него скрываешь истинную сущность?

Вновь захотелось плакать, но добрая улыбка Фарри чуть успокоила меня. Драная жизнь, как получилось что бывший пиратский раб, потерявший близких из-за чужой, недоброй воли, все еще способен так улыбаться? Как вышло, что мальчик, прошедший через преисподнюю воровских трущоб, может дарить сердечное тепло окружающим?

Даже таким монстрам, как я.

Вот почему кто-то рождается хорошим, а кто-то нет?

— Как Шон? — вымолвил я.

— Кван говорит, что совсем плохо. Та тварь его больше не выпускает. Лежит и скалится…

Последняя надежда во мне умерла. Она пряталась где-то на задворках сознания, из последних сил цепляясь за шанс чуда. За крошечную мечту, где Шон все-таки поборол ту тварь. Просто отступил ненадолго, а потом бах — и прогнал демона прочь. Что мое решение подстегнуть его оказалось верным.

На сердце образовалась пустота.

— Это я виноват…

«Ты идиот. Стой, Эд!»

— Ты?

— Я сказал ему плохое. Я думал, это его взбодрит. Что он будет бороться. — Я всхлипнул от горечи. — А он… Дурак!

— Что ты ему сказал? — подался вперед Фарри, глаза его блестели. Он лихорадочно придумывал, как меня успокоить. — Хочешь перцового чаю? У меня есть! Теплый еще!

Пить хотелось безумно. Я кивнул и приподнялся, чувствуя слабость и острое желание сходить в туалет. Теплый, ароматный напиток коснулся губ.

— Это из-за меня он ушел. Я сказал плохое…

— Да что ты сказал, Эд?!

— Не так важно. Просто все из-за меня. Я убил Шона.

— Да брось ты! Как ты его мог убить?

— Он боялся. Боялся! Всегда боялся. Он просто не умел не бояться!

Фарри нахмурился, не понимая моих слов.

— Ты о чем?

— Я должен был догадаться, что Шон не станет бороться! Должен был! Какой я, к талому льду, эмпат, Фарри? Я — ничтожество! Глупое, слабое ничтожество.

— Тихо-тихо, — напрягся мой друг.

— Это я во всем виноват, Фарри. Во всем! Компас этот… Эльм… Торос… «Звездочка». Это все из-за меня, понимаешь?

Из глаз покатились слезы. Сами собой. Мне никак не удавалось их удержать. Я пучил глаза, я жмурился, но все равно всхлипывал и чувствовал, как соленая влага катится по щекам.

— Забери его у меня, Фарри. Забери. И уходи. Как прибудем в город — уходи. Тебе это нужно, я знаю. Мне — нет. От меня только зло, Фарри. А ты сможешь сделать что-то.

— Хватит, Эд, перестань, — очень серьезно, по-взрослому, ответил мне мой друг. Он подошел к кровати, оперся о стойку. — Ты как по льду в пещеры волокунов покатился. Там ничего хорошего тебя не ждет. Нельзя так думать.

— Я должен был поговорить с кем-то. Должен был посоветоваться. А я взял и пошел к Шону. Самый умный, обледенелый на всю голову ублюдок, — продолжал я бормотать. Фарри морщился и неодобрительно качал головой. Его лицо расплывалось в пелене моих слез. — Я думал, что знаю, как нужно действовать. Я был уверен в этом. И опять ошибся. Опять все стало только хуже! Опять!

— Врезать бы тебе хорошенько, чтобы в себя пришел, — зло сказал Фарри. Щелкнул пальцами по стойке кровати. — Очень хочется, Эд.

— Так врежь! Врежь!

Он покачал головой.

— Я схожу за Кваном. Ты не в себе.

— Мне все надоело, Фарри. Это бессмысленно. Вся эта возня с никому не нужной игрушкой. У нас ничего не выйдет. Вон посмотри на Мертвеца. Вот такие Добрые нас ждут. И Академии Суши больше нет, и инструментарий Лунар наверняка давно уже ушел к Темному или Светлому богу. Зачем все это, Фарри?

Тот остановился в дверях, повернулся. Глаза его гневно сощурились.

— Зачем? Как раз за тем, Эд! Чтобы все случившееся из-за компаса — случилось не зря. Это ведь так просто, Эд! Неужели это так сложно понять?!

Я осекся.

— А если ты решил бросить все… Валяй. Отдай мне только компас и бросай. Сотри со снега следы тех, кто уже пострадал от твоей затеи. Подумаешь, да? — продолжал Фарри. — Какая шаркунья чушь чужие жизни. Главное ведь, что тебе надоело!

Его слова подействовали отрезвляюще. Простые, но иногда и такой простоты достаточно, чтобы навсегда врезаться в память.

— Извини, — тихо прошептал я, уставившись прямо перед собой. — Извини…

— Очень много уже случилось. Кому как, а мне вот будет ну очень неприятно знать, что все это было зря, — смягчился Фарри. Постояв в проходе, он неловко улыбнулся, шмыгнул носом. — Ладно, я за Кваном, Эд. Ты действительно не в себе.

Я прикрыл глаза, чувствуя, как с души отвалился здоровенный кусок льда. Даже дышать стало чуть легче.

«Шону это, наверное, тоже помогло, да?»

— О чем это, мать вашу, вы только что говорили? — сипло спросил кто-то. Я даже приподнялся на лежаке. Из-под груды шкур на дальней кровати высунулся сонный Сабля. — Что за, мать вашу, гребаная история? Какой, к ледовым демонам, компас?!

Страшно не было. Наоборот, наступило некое облегчение. Корсар выполз из-под шкур, опустил ноги на пол. Я внимательно наблюдал за ним, прощупывая эмоции пирата. Изумление, звериное любопытство — добрые двигатели жизни. Никакой злости, никакой обиды, желания отомстить за пережитое.

…Может, именно по этой причине я и рассказал ему о компасе. Об его истории, начавшейся в деревне Кассин-Онг и продолжающейся тут, на борту торгового судна. Я скрыл от Сабли чужие тайны вроде истории Мертвеца или татуировки Фарри, но об артефакте Черного капитана поведал практически все. По мере моего повествования, которое я вел опустошенным тоном, глядя куда-то в сторону, Сабля лишь кряхтел и охал. Пару раз он злился, но потом забывал обо всем, словно ребенок, увидевший игрушку. Я чувствовал перепады его настроения и тут же сглаживал углы, добавлял оправдания еще до того, как сомнения разожгут в душе пирата пожар чувств.

Мне хотелось выговориться, хотелось нарушить тайну, но не говорить всей правды.

Как будто мало ошибок я совершил, да?

Под конец моего рассказа Сабля сидел с открытым ртом и горящими глазами. Головорез и мерзавец — он отчего-то сразу и бесповоротно поверил мне. Поверил и встал на мою сторону.

— Раз все так серьезно… — проговорил корсар. — Надо будет последить за твоей шкурой. Если что — говори. Раз уж так все серьезно.

— Никому не говори, пожалуйста.

— Конечно, — заверил меня Сабля и прижал руку к груди. — Конечно!

Он соврал.

Тварь умерла на пятый день пути. Видимо, ей не хватило своей жизненной силы. Тот удар, с которым Шон приложился головой при падении, каким-то образом лишил демона разума, а теперь, когда моряк ушел в небытие, оставив полубезумного монстра одного, тот не смог удержать жизнь в опустошенном теле.

Кван говорил, что в последние часы зрачки монстра пришли в норму и доктор даже решил, что моряк пошел на поправку, что он вернулся. Однако незадолго до заката дыхание Шона остановилось, и вместе с ним что-то умерло в моем сердце.

Тело монстра спустили на лед и сожгли, под пристальными и изумленными взглядами торговцев. Никто со «Звездочки» не распространялся о случившемся на погибшем во льдах корабле и знакомством с повелителем черных зверодемонов не гордился. Бывшие пираты столпились над воронкой, в которой сгорел Шон, и, наверное, в тот момент они стали еще ближе друг к другу.

Меня среди них не было. Почти пять недель я толком не выходил из каюты, замкнувшись в себе и силясь победить воспоминания о содеянном. Путь в отхожее место превратился в настоящую пытку. Было физически больно видеть дверь напротив моей. Дверь, за которой из-за меня умер еще один не самый плохой человек на свете. Было ужасно слушать разговоры моряков и их попытки растормошить меня. Они не знали правды. Выпивка, байки, планы и грубые шуточки — все это казалось настолько чуждым, насколько неуместным. Но корсары не сдавались в стремлении развеселить так странно захандрившего юнгу.

Фарри никому ничего не сказал. Да и сам он после того разговора не отдалился, а наоборот, находил поводы задержаться в каюте. То болтая с Тремя Гвоздями, то рассказывая что-то из своего прошлого Сабле или мне.

Он поддерживал меня. Он, может быть, не одобрял моих мыслей, но при этом не отвернулся. Не бросил, не выдал моей тайны звереющим от скуки морякам. Смог бы я сделать для него то же самое?

Вы, наверное, слышали о том, что самый страшный суд — это суд собственной совести? Если вы из тех счастливчиков, которые не обременены пережитками прошлого, то знайте: поговорка так же истинна, как и то, что лед холодный. Я убедился на своей шкуре. В конце концов, можно научиться управлять памятью, можно вышвырнуть из нее ранящие моменты. Но «воспаление», как любил говорить Кван, останется. Оно будет ныть, оно всегда будет с вами. Вы, может быть, даже позабудете о причине, но от боли не избавитесь.

Равно как и от печати сокрытой в душе раны. Я стал мрачнее Полового, унылее Квана и угрюмее Крюкомета. Торос рядом со мной мог показаться жизнерадостным идиотом. Мертвец — самым эмоциональным человеком от Южного Круга и до безлюдных северных пустошей. Меня словно не стало. Я сгорел.

Какой компас, о чем вы. Одной ночью неодолимое желание расквитаться с проклятой игрушкой вытащило меня на верхнюю палубу корабля. Высокий моряк торгового судна, в приталенном тулупе с типичными для гильдии нашивками, выслушал мямленье худощавого подростка, которому «очень надо» было подняться наверх, и покорно открыл шлюз.

Несколько долгих минут я провел у фальшборта, глядя на то, как прожектор судна режет черные льды перед собой, а темное небо спускается все ниже. Мороз кусал щеки, забирался под одежду, отчего я втягивал голову в плечи, а зубы сами собой постукивали друг о друга. Уткнувшись ртом в теплый ворот, чувствуя, как он замерзает от дыхания, я смотрел в Пустыню. В ту ночь даже привычные отсветы не могли пробиться сквозь тяжелые тучи. Серо-черное небытие с ослепительным лучом света. Крошечным, тоненьким, от которого окружающая меня тьма казалась еще темнее (если это вообще возможно).

Я нащупал компас, вытащил его из-за пазухи, выпустив толику драгоценного тепла. Крошечная игрушка, показавшая мне мою натуру. Безделушка Черного капитана, драный демон знает для чего предназначенная, но уже сгубившая не одну жизнь.

Добрые, злые, белые, черные… Тьфу.

Я отвел руку подальше, в размахе. Представил себе, как злосчастная коробочка падает средь льдин и в ту же ночь ее заносит снегом. День-другой — и ветер обратит следы траков в гладкое поле. История компаса закончится.

Я слаб. Я не справился. Я не смогу.

Я сделаю только хуже.

Эти мысли стучали в голове, словно ломы по замерзшей обшивке корабля. Гулко отдаваясь в зубы. Вколачивая ледяные клинья в грудь. Хотелось быть другим человеком, не таким, каким сделали меня Светлый и Темный. Хотелось взобраться на фальшборт, выпрямиться, глядя на ночные зубы Пустыни, раскинуть руки в стороны и шагнуть вперед. При должном везении, если хорошо оттолкнуться, можно долететь до траков, а там… Там все будет надежно.

Но потом я вспомнил о Фарри. О том, что он сказал мне. Постоял минуту, взвешивая в руке поганый артефакт, и, выругавшись, спрятал коробочку под парку.

«Ну что, время хандры закончилось, Эд, пора убить еще какого-нибудь хорошего человечка?»

— Да пошел ты, — сказал я сам себе.

Странно, но с того дня моя душа пошла на поправку.

В Руддергтон мы пришли под конец лета. Несколько месяцев пути минуло с того дня, как мы покинули Приют. Проклятье, это большой срок. Можете себе представить то возбуждение, что охватывало корсаров при мысли о заветной цели. Оно поглотило даже меня. Последние недели нашего путешествия сердце страдало уже не так сильно, как прежде. Я вновь стал перешучиваться с моряками и вставлять какие-нибудь комментарии в дружескую перепалку. Пару раз мы встречались с Мертвецом, обсуждая наши дальнейшие планы. Он рассказывал нам о Добрых, о том, чтобы мы не слишком-то рассчитывали на что-то легкое и быстрое. Опять напоминал, как изменился древний орден.

Первый помощник совсем спал с лица. Он похудел, скулы его заострились еще больше, глаза запали. Душу Мертвеца пожирал непонятный огонь. Я видел, как пламя вины и отчаяния тлеет в зрачках моряка, и мне казалось, что в моем сердце полыхает тот же пожар.

Никто из нас не спрашивал седовласого пирата о причинах, а он был не из тех людей, что делятся переживаниями.

Говорят, такие плохо заканчивают.

Но ближе к делу. Наше невероятно долгое путешествие по безлюдным краям холодного мира подошло к концу. Я одним из первых оказался на верхней палубе, с радостью встречая мороз и выглядывая среди льдов следы города.

Знаете, первое, что вы чуете, оказавшись в предместьях Руддергтона, — запах рыбы. Здесь ею провонял даже лед. Наверное, я не совру, если скажу, что аромат копченых, вяленых, жареных даров Темного туманом стоял над Пустыней.

Когда мы подошли к Черным провалам, на верхней палубе топтались все наши (и даже Мертвец выбрался на мороз) и почти десяток гильдейских моряков. Как и водится, мы держались двумя стайками. Не агрессивными друг к другу, но и без излишнего дружелюбия.

Каждый из нас считал недостаточным наблюдать за прибытием из запотевшего окна иллюминатора. Все хотели увидеть Руддергтон сами, учуять его запах. Больше двух месяцев ослепительной Пустыни, безделья и одних и тех же лиц. Жилое пространство, состоящее из пятнадцати ярдов коридора, от шлюза до гальюна, и четырех кают. Ну, можно еще добавить столовую.

Так что на мороз вышли все. Три Гвоздя, как водится, комментировал все, что увидит, разбавляя свое мнение какими-нибудь историями из легенд или рассказов незнакомых нам людей. Не удивлюсь, если половину он придумал. Половой то и дело прикладывался к бурдюку, посматривая по сторонам как бы безразличным, осоловевшим взглядом. На самом деле одноглазый моряк дрожал от нетерпения и мечтал сойти в город.

Каждый корсар считал мгновения до того, как торговый ледоход остановится у пристани, как заскрипят вонзающиеся в плоть Пустыни буры-якоря, и капитан «На крыльях ветра» пробьет прибытие, и это будет значить…

Я украдкой посмотрел на людей, составивших мою жизнь последние месяцы. Было ведь и хорошее… Буду ли я скучать по них?

«Не сейчас, Эд. Не сейчас. Смотри по сторонам!»

Черные провалы — это глубокие скважины в теле ледника. Многие огорожены темными заборами. Тракты для кораблей проходили чуть в стороне от них, чтобы не повредить монолит. Никто никогда не слышал о том, чтобы рушились древние колодцы. Но, может быть, это оттого что никто никогда не рисковал?

Вокруг каждого провала бурлила жизнь. Я замечал подъемники шахт, видел огромные краны, вздымающиеся над отвесными обрывами, небольшие тягачи, снующие туда-сюда. Слышал крик птиц! Клянусь, я впервые в жизни увидел этих ослепительно-белых созданий, которые с пронзительными воплями кружились над провалами.

Как они только умудрялись держаться в воздухе? Вид замирающих в пустоте созданий завораживал. Это казалось настоящим волшебством, истинным. Магия шаманов и их таланты заговаривать стихии — стали полной ерундой по сравнению с таким чудом.

В детстве мне рассказывали про птиц. Но они были для меня столь же реальны, как и ледовые гончие.

Ирония. Мифические порождения злой магии я увидел гораздо раньше пернатых вестников Светлого бога…

Домов здесь, на удивление, было немного. Не знаю, с чем связано такое свободное расселение. Иногда меж заботливо расчищенных от снега ледовых изб можно было поставить экспедиционный корабль. Чем ближе к самим провалам, тем домики становились все ближе друг к другу. Где-то там, подо льдом, прятались склады, забитые рыбой. Почти в полулиге от жилых домиков чадили дымом коптильни, лязгали, громыхали и дышали черной сажей ремонтные мастерские. Еще дальше я разглядел пару теплиц и одну охотничью крепость.

Удивительное место. Здесь не боялись приходов Темного бога. Они словно жили на вершине скалы.

На корабль, пришедший с северного тракта, никто не оборачивался. Наш путь, прошедший по самым диким и безлюдным краям мира, за пару дней до прибытия слился с оживленным трактом, и первое время мы провожали взглядами каждое встреченное нами судно. Потом, конечно, привыкли. Торговые ледоходы ползли по глубоким траншеям в рыбный рай за товаром и выезжали прочь, тяжело груженные и готовые провести не один месяц в пути, чтобы довести деликатес Черных провалов до жителей далекого севера или Берега. Один за другим. С разными гербами, на которых выли волки, сжимались руки в меховых перчатках, клонили чаши весы, улыбались женщины. Да и сами корабли не были похожи друг на друга. Какие-то едва ползли, оставляя за собой ржавый след. Другие блистали и казались произведением художника-инструментария, больше занятого красотой, чем практичностью. Пузатые и длинные, широкие и с гигантскими траками, возвышающимися даже над верхней палубой.

И ведь на каждой посудине были такие же люди, как я. Они так же страдали, сомневались, надеялись. Почему так жутко от подобных мыслей? Почему в такие моменты мне казалось, будто ни Темный, ни Светлый бог не могли бы создать нас всех.

Что мы сами такими получились.

— О! Смотри! — заорал вдруг Сабля. — Эй! Ты! Эй! А-ха-ха-ха!

Он указывал куда-то вниз. Пираты тянули шеи, пытаясь разглядеть, над чем смеется товарищ. Потом и сами заулыбались. За нашим кораблем увязался олень. Кто знает, как он оказался рядом. Но теперь он старательно догонял наше судно, смешно перебираясь через глыбы льда вдоль тракта. За ним бежал какой-то мальчик и резал морозный воздух проклятьями.

Слов его никто не слышал, но выглядела погоня действительно забавно.

Сам Руддергтон хотелось бы описать отдельно. Он располагается за высокой грядой, и с первого взгляда хочется назвать его городом-тарелкой шириной, наверное, лиги в три. Гигантский котлован, в центре которого (сером, а совсем не черном) кто-то рассыпал сотни алых ягодок-хижин и расставил множество синих, зеленых, желтых и прочих домиков. С гребня это выглядело невероятно мило и сказочно.

Почему-то здесь любили яркие цвета. И тщательно заботились о том, чтобы крыши и стены всегда были чистыми. Посреди бледной вечности, пожирающей горизонт так легко, как вы выпиваете свой утренний чай, нет ничего лучше сочных красок.

Я влюбился в Руддергтон раз и навсегда. В его храмы (а их тут было несколько, с одной и другой стороны центрального провала), в его трактиры, в его красные дома. В запахи, в звуки. В сотни вьющихся из труб дымков.

«На крыльях удачи» с тарахтением полз по городскому тракту, а я смотрел на людей, не боящихся Темного бога, и даже не чувствовал этого вездесущего рыбного смрада. Стоя на палубе торгового судна, я всерьез подумал о том, что, может быть, мне стоит здесь остаться? Затем покосился на шмыгающего носом Фарри и отбросил предательскую мысль.

Порт, в который прибыл наш корабль, оказался неподалеку от провала и держался особняком от жилых кварталов, прячась от радужного калейдоскопа уютных домиков за снежной стеной. Зато отсюда, из этого гигантского постоялого двора для могучих судов, были видны паутины железных конструкций, стянувших склоны ледяного колодца. На нависающих над пустотой мостках работали люди. Я увидел, как из-под города по рельсовой дороге выезжает вереница груженных рыбой тележек.

— Все, братва. Приехали, — сказал Сабля. Он говорил негромко, но тарахтение нашего ледохода не скрыло слов пирата. — Приехали.

Он натянул капюшон на лицо, поправил сетчатые очки.

О том, что будет дальше, мы заговаривали почти каждый день. Из бесед я давно уже знал, что здесь, в Руддергтоне наши тракты разойдутся. У нас даже появился своеобразный договор. Все мы обещали друг другу остановиться в одной таверне, и если дорога вновь поманит нас за собой — попрощаться с теми, кто остался, предварительно накормив товарищей ужином.

— Неужели приехали, — попытался Сабля еще раз. Никто не поддержал его желания поговорить. Моряки озирались по сторонам, впитывая в себя безопасность и жизнь. Каждый из них был богат. Каждый мог позволить себе немного побыть хозяином льдов.

Я вдруг вспомнил ту служанку из Приюта и почувствовал жар в теле. Жар и смущение. Желание повторить то, чему меня научила девушка с далекого севера, имя которой я уже забыл.

Длинная железная пристань, сияющая десятками направляющих огней, оказалась от нас справа. По ту сторону от нее чуть слышно тарахтели два шаппа, столь непохожие друг на друга, как олень и шаркун. Наш же корабль почти вплотную подошел к массивному пятипалубному экспедиционному гиганту, остановился, отполз чуть назад. Двигатели еще раз взвыли и притихли, тихо постукивая на холостом ходу.

— Приехали… — сказал Сабля, криво улыбнулся. Ему вдруг стало тоскливо. Три Гвоздя хлопнул товарища по плечу.

— В кабак?

— А то!

Так мы покинули «На крыльях ветра» и ступили на очищенный настил. Причалы находились на уровне второй палубы, даже чуть выше, выдаваясь на пару десятков ярдов от длинной пристани. Поэтому гильдейцы сноровисто прокинули дополнительные трапы, чтобы можно было подняться наверх, протянули поручни, закрепив их за специальные столбы на причале. Эти мостки между ледоходом и пристанью шатались на ветру так, что дух захватывало.

Знаете, в Руддергтоне даже на причалах бурлит жизнь. У сходов с кораблей ютятся будки с запотевшими стеклами. В этих тесных укрытиях ждут своего покупателя лоточники, радушно улыбаясь зевакам. Вдоль толстых бортиков высотой в ярд красуются товары — от выделанных шкур до диковинных сувениров. В воздухе витает чудный запах горячих настоек, сгоревшей энгу и конечно же рыбы. После долгих месяцев путешествия, после безлюдного и далекого Приюта, после кошмара «Звездочки» мы попали в мир благоденствия, счастья и радости.

Глупая улыбка не сходила с моего лица все то время, пока мы неспешно шли по пристани к выходу из порта. Светило солнце, мир пестрел разноцветными домами и покрытыми пушистым снегом крышами. Что еще я могу вспомнить о Руддергтоне? Ощущение уютного простора. Не безмолвной хмари без конца и края, когда нельзя различить линию горизонта, и не тесных, занесенных снегом улочек Снежной Шапки.

Здесь ты не чувствуешь себя крупицей в огромном мире. Едва спускаешься с трапа — ты становишься гостем удивительного города, и эти просторы приоткрывают перед тобой какую-то загадку, дарят предвкушение чего-то нового.

В ней нет опасности столкнуться с пиратским кораблем или с ледовыми демонами.

— Оледенеть можно, братцы! — восхищался Сабля. Три Гвоздя уже шел в свежекупленной шапке, с капюшоном в виде головы снежного льва. Половой прикупил кружку горячего пойла и чувствовал себя довольно комфортно.

— Просто оледенеть. Когда мне было так заторченно? Вообще в башке нет ничего! Драная «Звездочка».

Крюкомет покосился на Саблю с неодобрением.

— На «Звездочке» было и хорошее, — поддержал его Грэг. Он мечтательно вздохнул: — И там было много хорошего.

— Ну да, погорячился, — неожиданно смутился Сабля. — Простите, братцы! Какие у нас планы?

— Как договаривались, — произнес Мертвец. Он держался чуть позади нас, при этом внимательно слушая все, что мы говорим. — Ищем кабак, а дальше…

Вдруг пошел снег. Вернее, я заметил, что он начался. Ленивые снежинки неторопливо опускались с небес на землю. Безветрие, покой, медленно падающий снег и радужный город вокруг. Ледовый ад остался позади.

Почти…

Когда мы выходили из порта, я вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Пристально, с изумлением и непонятной радостью охотника, отлежавшего в засаде все бока.

Вокруг бурлил вокзальный город. Ушлые торговцы, наглые носильщики, беззаботные зеваки, работники порта с красивыми медными бирками на груди, угрюмые стражники в белых масках и много другого люда. Я огляделся, заметив, что Буран тоже косится по сторонам, обшаривая людей подозрительным прищуром. Неужели и он почуял опасность?

Странный взгляд исчез, встревоженный нашим вниманием соглядатай растворился в толпе, ничем себя не выдав. Но триумф незнакомца еще долго висел в руддергтонском воздухе.

Мне захотелось вернуться обратно на корабль и уехать отсюда как можно скорее. Рука машинально нащупала спрятанный под бывалой паркой компас.

Глава шестая «Прощайте»

Я не знаю, кто именно придумал ритуал прощания. Может быть, он зародился сам, спонтанно. Говорят, так иногда бывает.

Каждый вечер Сабля обходил наши комнаты (а мы поселились на одном этаже крупного припортового трактира «Радуга») перед завтраком, обедом и ужином. После мы всей компанией спускались вниз, чтобы пообщаться и поделиться планами на день и на будущее. А после расходились, отправляясь по своим делам. Утром и днем Мертвец уходил в порт, чтобы разузнать о кораблях, идущих в сторону Содружества и готовых взять с собой пассажиров. Мы с Фарри сбегали в город, чтобы пошататься по убранным улочкам, подышать удивительным воздухом Черных провалов и перекусить жареной рыбой в какой-нибудь из забегаловок.

Мы почти не разговаривали, наслаждаясь тем, какие же мы взрослые. Фарри торжествовал, что его приключение продолжается, а я надеялся, что по возвращении в трактир мы встретим Мертвеца и тот обрадует нас вестями о каком-нибудь идущем в Содружество ледоходе.

Я хотел отправиться в путь. Меня манило будущее и терзало прошлое. Казалось, что чем быстрее я забуду про Руддергтон и «На крыльях ветра», тем быстрее прощу сам себя за все совершенные мною ошибки.

«И позволишь себе совершить новые».

В первый же вечер Мертвец нанял нам мастера новостей, подрабатывающего в «Радуге». Работой невысокого обаятельного мужчины лет пятидесяти были рассказы о том, что происходит в мире. Мне кажется, идеальное занятие для фантазеров. Можно придумывать что душе угодно, если не найдется кого-то, знающего истину. После таких встреч, конечно, мастерам новостей приходится делать ноги как из трактира, так и порою из города. Никто не любит, когда им лгут. Можно рассказывать сказки, чтобы душа человека отдыхала от будничной суеты, но обманывать — нельзя.

Но тот, кто выкладывал нам краткие рассказики о происходящем в мире, — не врал. Мертвец несколько раз бросал на меня вопросительный взгляд, пока мастер новостей перечислял события, и я лишь пожимал плечами. Даже если нам бросали снег за шиворот — мужчина искренне верил в свои рассказики.

Голос у мастера новостей был очень мягкий, низкий, обволакивающий и добрый. Без жесткости или внутренней силы. Такой голос можно слушать часами, не вникая в суть, а наслаждаясь самим звучанием. Будто кто-то из бардеров играет на необычном инструменте. Вслушаешься — узнаешь текст, а так просто приятная мелодия.

Именно он рассказал нам о Кассин-Онге. О странных судах, окруживших город. О том, что среди кораблей было несколько боевых ледоходов с самого Берега, и именно солдаты далекой земли несколько месяцев продержали жителей деревушки под неусыпным надзором. Что к котловану, образовавшемуся от появления Темного бога, все то время никого не подпускали, словно «береговские» искали что-то, и когда отчаялись или же нашли искомое, на ледоходах доставили выживших жителей Кассин-Онга в Снежную Шапку.

Можете себе представить, как возликовал я после этой новости? Меня разрывало на части желание орать во все горло от радости. Мне хотелось смеяться. Пираты косились на мою светящуюся от счастья физиономию, а я лишь отмахивался — мол, просто хорошее настроение. Только Фарри понимал мой восторг.

Те, кто составлял мою жизнь до прихода Темного бога, — выжили! Кто-то, конечно, остался среди льдов, но я-то был уверен, что погибли все. Надеялся на лучшее, но…

Мастер новостей продолжал рассказывать о событиях, и я жадно ловил каждое его слово, то и дело возвращаясь в мыслях к Кассин-Онгу. Мне так захотелось увидеть всех-всех-всех. Кузена, Сансу, Пухлого Боба…

Сказитель говорил о том, что Темный бог несколько раз объявлялся у Берега, разорив несколько поселений, а я вспоминал нашу теплицу у таверны.

Мужчина, откашлявшись, рассказывал, что дела у Берега идут совсем неважно, что там таинственно погиб лорд-командующий и теперь среди влиятельных кланов, гильдий и семей идет нешуточная грызня за власть. Что «Стражи Границ» остановили поставки зерна и древесины, пока не уляжется обстановка. А я представлял тягловые ледоходы на окраине Кассин-Онга и цирк Аниджи.

Мастер новостей, понизив голос, сообщал, что в Содружестве подняли голову Добрые капитаны, а в Пустыне несколько раз встречали огромный флот братства Ледяной Цитадели, идущий куда-то на юг. Что лед дрожит от сотен боевых кораблей безумного ордена. Он предполагал, что один из кланов Берега заручился поддержкой братства, чего не случалось уже много-много лет. Да и вообще, рассказывал он, что-то странное происходит с сумасшедшими инструментариями Цитадели. Много их разведчиков бродит по Пустыне, много агентов крутится в портах всех крупных городов.

«Что-то грядет. Чего-то они ждут, — говорил сказитель. — Война за Берег как-то с этим связана. Надвигается нешуточный шторм».

Я кивал и думал о том, что же стало с наемниками, обнаружившими тело Одноглазого. Все-таки самой главной новостью для меня осталась судьба Кассин-Онга. Мне так захотелось вернуться в Снежную Шапку, чтобы отыскать знакомых и родных.

Рука сама собой нащупала под одеждой компас, и я выругал себя за слабые мысли. Потом. Когда-нибудь потом я вернусь, а сейчас меня ждал Барроухельм.

Но вернемся к ритуалу. Я не знаю, как он появился. Помню, что был уверен: первым из «Радуги» уйдет Половой. Мрачный пират, жизнь которого неразрывно была связана с лихой Пустыней, держался особняком от остальных моряков. Он считал себя истинным ледовым бродягой и нет-нет да держал товарищей за предателей морского искусства.

Но первым ушел Грэг. Он уже на второй день устроился на корабль, идущий куда-то на запад, — то ли к Мертвым полям, то ли еще куда. Ничто в душе пирата не говорило о том, что он как-то переживает перед расставанием. Он улыбался шуткам, охотно делился планами, его глаза лучились весельем, а с губ слетали хорошие слова. Я чувствовал — Грэг не станет по нас скучать. Может быть, когда-нибудь наши лица возникнут перед его мысленным взором и губы моряка тронет светлая улыбка, но скорее всего он просто погрузится в другой мир, оставив нас в прошлом.

Почему-то меня это задевало.

— Не ледовые бродяги, и ладно, — сказал Грэг. — Конечно, накладно поить и кормить вас, дармоедов, но уговор есть уговор.

И мы пили и ели за здоровье крепкого моряка, который не боялся ни ледовых демонов, ни безумных шаманов. Кружки поднимались в новых тостах, над столом постоянно висел гогот, когда кто-нибудь вспоминал веселые байки из совместных походов. Сабля расчувствовался и, напившись, норовил пообнимать Грэга, и тот даже позволял ему это неловкое панибратство, смущенно улыбаясь и делая смешные глаза товарищам.

Половой хмурился, скрывая обиду. Крюкомет лишь качал головой и отделывался шутками. Я понял, что эти трое сначала собирались уходить вместе. Из всей нашей компании они были самыми настоящими пиратами, по призванию, а не по велению судьбы. Я только в Руддергтоне это понял. Ведь и правда, какой корсар из доброго Квана? Ученый-самоучка, случайно оказавшийся на борту «Звездочки». Или, например, взять Неприкасаемых — что Торос, что Буран, — недобрая судьба поставила их на службу капитану ледовых бродяг. Мертвец — отпрыск обрушившейся семьи Добрых. Три Гвоздя — разжалованный за что-то дознаватель. Проклятье, даже Сабля скорее походил не на волка Пустыни, а на обычного городского бандита. Или же того, кто пытается таковым быть из страха, что кто-то решит обидеть желчного и грубого моряка.

Вместе мы помянули Яки и других ребят, оставшихся во льдах. Около полуночи мы с Фарри отправились спать, но пираты прощались чуть ли не до самого рассвета, заняв стол в углу общей залы и гоняя бедного служку за ромом и шаркункой целую ночь.

За обедом Грэга в трактире уже не оказалось. Какой-то ледоход унес его в Пустыню.

Вторым ушел Кван. Это случилось через три дня после Грэга. Торжествующий врач сам прошел по комнатам, вызывая нас на вечерние посиделки, и там, волнуясь, выпалил:

— Меня приняли в гильдию «Те, кто излечил»! Конечно, полгода я послушником похожу, но потом экзамен — и, о, я в это верю, меня возьмут туда официально. Представляете?!

Глаза его горели, и отчего-то я сильно-сильно был рад за нашего доктора. За человека, доказавшего всем, что он совсем не хуже опытного гильдейского врача. Что он гораздо лучше. Мне и Торосу он спас жизнь, и кто знает, сколько раз обычно унылый Кван выручал остальных моряков.

— Все изменится! Денег мне хватит на эти полгода, а потом… Да и не в монетах дело!

Никогда не забуду счастья в глазах доктора. Мы очень тепло попрощались с ним, я несколько раз поблагодарил его за все, что он для меня сделал, а Кван в смущении отмахивался и так уморительно краснел, что половину благодарностей я произнес только для того, чтобы еще раз поглазеть на ярко-алые уши доктора.

Наверное, это некрасиво, но что поделать. Таким вот я был негодяем. Странным юношей, старающимся садиться за угол стола, не привлекать к себе лишнего внимания, и после посиделок тайком уходящим на улицу.

Фарри смотрел на меня как на безумца, да я и сам чувствовал постыдность поступков. Но в теплом доме напротив, под вывеской, с которой улыбалась полуголая красавица, я нашел девушку, похожую на Лайлу. Или мне просто хотелось думать, что похожую? Или я ходил туда по другой причине?

Не смогу ответить на этот вопрос. Меня просто тянуло в любовное заведение. Иногда я не мог думать ни о чем другом, кроме как о посещении борделя. Удивительно, не правда ли? Прошел всего год с того момента, как я и не помышлял о большом мире, когда счастливо вслушивался в байки о благородных героях древности.

Кем же я стал теперь?

Эти мысли тоже уходили прочь, едва я снимал белье с той безымянной для меня красавицы. Потом я возвращался обратно, проходил через спящий общий зал, смущенно улыбался косматому сторожу, долго возился с ключом у двери и наконец проникал в нашу с Фарри комнату.

Мой друг молча осуждал меня со своей кровати. Странно, он знал, что я эмпат, но все еще пытался притворяться спящим. Я же делал вид, будто не замечаю его обмана. Все-таки Фарри прошел через такое, что меня сломало бы на всю жизнь. Конечно, он никак не может одобрить моего поведения. Для него же это связь с прошлым «собирателя».

Я не знал, как объяснить ему свою жажду.

Впрочем, не будем об этом.

Признаюсь, я ждал, что следующими уйдут Торос и Буран. Благо нанять Неприкасаемых захотел бы каждый первый капитан. Да и местные стражи, охранники и военные не отказались бы от такого подспорья. Однако когда кто-то (то ли Сабля, то ли Три Гвоздя — я не помню) спросил у воинов, куда они собираются, — Торос просто кивнул на Мертвеца.

— Что? — не понял спросивший.

— Кивни отчетливее, — посоветовал другу Буран и отпил из кружки. — Как надо кивни!

— Зачем вам туда?

— Не просто так Мертвяка туда тащит. Помнится его одержимость Содружеством еще на борту, — заметил Торос. — Это пробуждает любопытство.

При этих словах Неприкасаемый глянул на меня. С пониманием и сокрытой в бороде улыбкой.

— Если ночью вытащить на лед бочку с энгу и поджечь ее, к ней тут же начинают ползти разные тупые твари вроде волокунов, — задумчиво проговорил Буран. — Их куцый умишко способен лишь отметить свет. Они, как и Мертвец, ничего иного не видят, не слышат и не хотят. Потому ползут вперед, забираются внутрь и обращаются в уголечки. Эдакая печальная участь идиотизма в природе. Но, на мой взгляд, это великолепно! Торос мне так и объяснил. Посмотрел в глаза и говорит: «Нет времени объяснять, друг, поехали с Мертвецом в какие-то города, ползающие по льду и не способные остановиться. Там будет добрый шаман на большом ледоходе, который что-то нам покажет, и буру-буру-буру». Я, конечно, согласился.

— Мы тоже с вами, — сказал Три Гвоздя. — Просто так.

Я поймал взгляд Сабли. Пират неуклюже подмигнул, и отчего-то мне стало гораздо теплее на душе.

Половой же переглянулся с Крюкометом, и они сдвинули тяжелые кружки.

— Как в старые добрые, да? — прохрипел одноглазый. Его друг улыбнулся. — Содружество для слабаков. Только лед, только Пустыня?

— Видимо, да, братишка.

Они ушли последними. Не знаю, когда и куда. Понимаю, что с татуировкой Полового тому вряд ли могло так повезти и найти другой, кроме корсарского, путь, но, надеюсь, они не пропали во льдах, как многие другие, выбравшие путь ледовых бродяг.

Мы расстались через неделю после ухода Квана. Мертвец нашел корабль, отправляющийся прямиком в Барроухельм, и договорился с помощником капитана, разумеется, за хорошее вознаграждение. Удивительно, но какое-то странное ощущение я испытал во время прощания. Мне хотелось удержать пиратов. Отчего-то я не представлял себе дальнейшей дороги без их участия. Мне, вы будете смеяться, хотелось отговорить их, хотя это ведь мы уходили, а Половой и Крюкомет оставались.

Не знаю. То были странные ощущения.

После прощания мы с Фарри поднялись в каюту и собрали вещи, а потом долго сидели на кроватях друг напротив друга, не решаясь даже заговорить.

Первым осмелился не я, разумеется.

— Вот и все, Эд? Скоро Барроухельм?

Дороги до города Содружества, а вернее, до того места, где он был пару месяцев назад, было как раз те самые два месяца. Хорошо бы добраться до сезона штормов.

— Да, скоро уже…

— Не верится, правда? Светлобог, я не смогу сегодня уснуть! — Глаза Фарри горели от восторга. — Неужели это случится, Эд?

Я не ответил. Мне казалось, что все не может быть так просто.

Глава седьмая Добрый капитан Стиперсон

Капитан Стиперсон, командир торгового шаппа «Девятикристальный», ходил по маршруту между Руддергтоном и блуждающими городами шесть с половиной лет и пассажиров никогда не брал. Так нам рассказал его первый помощник, с которым Мертвец договорился о путешествии. Как я понял, о попутчиках капитан узнал, только когда мы ступили на трап в компании с его вертким и разговорчивым офицером.

Грузный хозяин корабля стоял на носу своей посудины, положив руки в меховых рукавицах на фальшборт. Над ним нависло бесконечное серое небо. Сегодня облака затянули город так плотно, что линия горизонта растворялась в едва уловимую ниточку, а все, что не скрывало мутное покрывало непогоды, казалось нарисованным на белом полотне. Даже звуки большого города пробивались через хмарь, словно через сугробы.

Смотрел на нас владелец «Девятикристального» с недовольством и покорностью человека, готового на многое ради денег и стыдящегося этого.

— Они еле сводят концы с концами, — сказал я, когда мы остались без компании первого помощника. Тот возился с запорами тамбура, ругаясь так, что даже Сабля покачивал головой с восхищением.

— Да, — согласился со мной Три Гвоздя. Он скинул капюшон, стряхнул с унт снег и огляделся: — На уборке экономят. Будем надеяться, что мы останемся при своих деньгах, да? Мир принадлежит бандитам. Порежут нас тут на ровные кусочки, заберут все и закопают где-то в Пустыне. Вариант?

Мертвец обстучал обувь о специальные ребра слева от тамбура, стянул варежки. Коридор слева и справа от нас был завален ржавыми кусками каких-то неведомых конструкций, покрытых изморозью мешков и обледенелых ящиков. Даже с промерзших насквозь труб над головой свисала потрепанная оплетка.

Если бы не рокот двигателей снизу, можно было представить себя на мертвом корабле.

— Заедает! — выбрался из тамбура первый помощник, который представился нам как Сэмуль. — Надо бы починить, да все руки не доходят.

Он, не стряхивая снега, прошел к следующей двери, с проклятьем крутанул штурвал — и та с противным скрипом (у меня даже желудок свело) открылась.

— Проходите! Каюта, как я и предупреждал, заброшенная, но не волнуйтесь — все приведем в порядок. И не берите в голову, что грязно. Нам ведь главное — до Барроухельма добраться. Так ведь? Хе-хе.

Залы, где на «Звездочке» жили механики и палубная команда, были завалены различным хламом, лепящимся в груду у стен. Откуда-то тянуло энгу и жирной на запах похлебкой. Ядреная смесь.

— Искренне надеюсь, что кроме тебя и капитана на борту еще кто-то есть, — заметил Буран.

— Есть, конечно, — улыбнулся Сэмуль.

Но как-то неуверенно улыбнулся.

— Людей у нас немного, ну да и маршруты спокойные. Редкий день, когда на тракте корабля не встретишь.

— А если пираты? — поинтересовался Три Гвоздя.

Я переступил через валяющуюся поперек зала трубу. Позади что-то лязгнуло, и тут же зло выругался Сабля:

— Простите, зацепил что-то.

— Пираты… Пираты были бы проблемой, но каперы Айронкастла держат эти края словно волк последнюю оленью косточку. Я и не слышал уже о случаях, когда на местных трактах лютовал кто-то из ледовых бродяг, — охотно поделился Сэмуль.

— Да… Край непуганых капитанов, — хмыкнул Сабля. — Хе-хе.

— Вы с севера, у вас жизнь идет несколько иначе. А у нас на борту четыре инструментария всего да шестеро палубных моряков, и то капитан собирается рассчитать одного из них.

— Оно и видно, — безразлично заметил Мертвец.

— Что, простите?

— Что людей не хватает. — Наш командир демонстративно пнул какую-то мятую железную коробку. Та жалобно загудела. Со стороны кормы послышался чей-то одинокий смех. Ну слава Светлому, есть люди на борту.

— Тяжелые ходки были, — отмахнулся Сэмуль. — «Стражи» нас зимой обошли, но вроде сейчас притихли, и может, Пустыня будет добра к нам. Сюда, пожалуйста.

Мы поднялись на первую палубу. Тут было ощутимо чище, однако не потому что на ней старались убирать, а потому что просто не сорили. Цепочка следов в серой пыли вела от трапа к ходу на верхнюю палубу.

— Прошу.

В каюте тоже давно никто не появлялся. Выглядела она тесной и от этого на удивление уютной. Всего пять кроватей: одна слева от двери, две у стены напротив входа и по одной слева и справа. Прямо по центру каюты, под навесным крюком для шаманского фонаря, несокрушимым монолитом примостился стол с прикованными к полу ножками да четыре табурета вокруг. В левом углу я увидел печку.

Стены были обиты посеревшими, а иногда и позеленевшими от сырости шкурами.

— Чем богаты, — улыбнулся Сэмуль.

— Нас семеро, — невозмутимо произнес Мертвец.

— Потрясающее наблюдение, отменные умственные способности, но омерзительная реакция, — согласился с ним Буран и швырнул свою шапку на койку у левой стены, у печки. — Это Тороса, а соседняя моя.

Он прошел внутрь и сбросил свой рюкзак на «захваченную» кровать, а затем принялся снимать перевязь с мечами.

— Это с дранья ли? — возмутился Сабля.

— У Тороса рана еще не до конца прошла. Ему в тепле надо. А я просто сильнее и могу сломать тебе хребет раньше, чем ты поймешь, что произошло, — беззлобно улыбнулся Буран. — Поэтому могу наглеть.

— Че?!

— Шучу, раз ты все еще не научился разбираться в моем тонком юморе. Поясню — просто я первый успел застолбить себе лежак. В Пустыне рот лишний раз разевать не стоит — язык замерзнет да зубы потрескаются.

— Тогда это моя! — торопливо ворвался в каюту Сабля.

Я стоял в коридоре и увидел, как с верхней палубы спустился капитан «Девятикристального». Двигался он тяжело, как человек, давно сдавшийся собственному весу и старающийся ходить поменьше.

Мертвец повернулся к нему.

— О, а вот и благородный капитан Стиперсон! — услышал шаги Сэмуль и ловко выбрался из каюты. — Добрый день, капитан, я взял на себя смелость заполнить одну из кают. Добрым странникам нужно в Барроухельм, и я подумал, что вы будете не против.

Капитан стащил с головы меховую шапку, обнажив седую, с проплешинами, голову. Щеки командира «Девятикристального» обвисли, под глазами набухли темные мешки.

— Приветствую на борту, — недружелюбно буркнул он, а затем, проверяющим взглядом буравя нас, одну за другой стянул с рук варежки. — Извиняюсь за беспорядок.

Он чуть отвернулся и трубно высморкался в видавший виды платок.

— Еще раз простите.

— Нам нужно семь кроватей, — голос Мертвеца дрогнул. Что так взволновало седовласого пирата?

— Устроим. Сэмуль, идем. Надо поговорить. Вы пока устраивайтесь.

— Что случилось? — спросил я Мертвеца, когда мы остались в коридоре вдвоем. Из каюты слышалась шутливая перепалка Бурана и Тройки, лязгнула дверца печки, громыхнул табурет.

— У него на большом пальце правой руки перстень, — сказал Мертвец. Он посмотрел на меня и победно улыбнулся.

— Это что-то значит?

— На нем пирамида. Это тайный знак Добрых. Он поменялся, еще когда был жив отец. Раньше была рыба.

Я подумал, что мне послышалось.

— Что, простите?

— Я облазал весь Руддергтон в поисках хотя бы признаков какой-нибудь действующей ячейки. Тщетно. Либо всех местных Добрых вывели агенты черных капитанов, либо они сами растворились во времени. Конечно, за эти годы могли измениться знаки ордена, но хоть что-то должно было остаться. Какая-то мелочь, какие-то слухи. Мне не удалось найти ровным счетом ничего. И вот тут, стоя на этой жалкой пародии на корабль, я вижу знак Добрых. Идем. Мы должны поговорить с ним немедленно!

Капитана и его помощника мы нашли на ступенях трапа. Судя по всему, Стиперсон отчитывал своего подчиненного, а тот лишь изображал виноватый вид, явно привыкший к таким вот взбучкам, и терпеливо ждал завершения выговора.

— Что-то случилось? — заметил нас Стиперсон и недовольно поджал губы.

— Очень важный разговор, — сказал Мертвец и поднес палец к кончику носа, а затем к краю левого глаза, словно соринку убрал. — Очень важный.

— Это может подождать? — угрюмо поинтересовался Стиперсон.

— Нет. — Мертвец повторил странный жест, но в душе капитана ничто не шелохнулось.

— Это из ваших, мастер Стиперсон, — вздохнул Сэмуль. — Я пойду распоряжусь по поводу кроватей.

Толстяк нахмурился, а затем закатил глаза и кивнул Мертвецу:

— Идемте.

— Я хочу сразу заверить — в ваши игры не играю. Мне они не интересны, — сказал капитан Стиперсон, едва мы оказались в его каюте. Здесь тоже все поросло грязью. Стюардов на борту не держали, наверное, уже несколько лет.

— На тебе кольцо, — сказал Мертвец.

— Да, на мне кольцо. Сейчас в Содружестве выгоднее быть в ордене, чем оставаться вольным капитаном. Иногда надо быть с кем-то, чтобы спокойно заниматься своей работой, знаете ли. Я торговец, с вашими фантазиями не сталкивался никогда. Мое дело возить рыбу в блуждающие города и пытаться обойти этих драных торгашей из «Стражей» с землей и древесиной.

Он втиснулся в кресло за столом. Стекла за спиной капитана давно никто не протирал. Даже если к окну с той стороны подошел бы ледовый демон — мы об этом узнали бы только после того, как брызнут осколки, впуская внутрь разъяренную смерть.

— Где находится ставка в Барроухельме? — бесцветно спросил Мертвец.

— Я ничего не знаю, мой друг. За пределы портовых дел мои интересы не распространяются. Ищите там кого вам надо сами, а меня не впутывайте. Я и так слишком рискую с этой вот печатью на пальце, когда прихожу в города, где слаба власть Содружества. Так что оставьте меня в покое и ищите ответы в Барроухельме. В ваши игры там многие играют.

Я смотрел на капитана Добрых и не мог поверить в то, что видел. Где те благородные широкоплечие воители в белых плащах? Где флотилии боевых судов, идущие на бой с хищными фретами черных капитанов? Неужели легендарный орден состоит из таких, как Стиперсон, а их суда — разваливающиеся на ходу, заваленные хламом торговые посудины?

Мертвец безразлично смотрел на Доброго, и от ледяного взгляда седовласого пирата толстяк нервничал.

— Что я еще могу сделать?

— Я на твоем месте надевал бы кольцо только в порту, — равнодушно произнес Мертвец.

— Я так и делаю, — язвительно ответил Стиперсон. — Я так думаю, что вы не побрезгуете моей недостойной компанией для путешествия, верно? А то, может, кто-то из правильных капитанов подберет вашу шайку.

Мне так хотелось сказать ему что-нибудь едкое, обидное. Выказать все свое презрение к таким людям, как он. Заставить его возненавидеть самого себя. Капитан Стиперсон своим видом, своим кораблем растоптал сказки Лайлы. Двое Добрых встретились мне за недолгую жизнь. Один — оледеневший на всю голову пират с эмоциями айсберга, второй — неряшливый торговец.

На той ли я вообще стороне?!

— Мы прибудем в земли Содружества к осенним штормам. Я надеюсь, что управимся до того, как зима затянет Пустыню. В плохие времена лично я люблю отдыхать в каютке около оранжерей, подальше от ведущей платформы и поближе к кварталам богачей. Тепло, знаете ли, спокойно, тихо. Будто живешь, а не борешься за жизнь. — Стиперсон демонстративно коснулся указательным пальцем кончика носа, а затем уголка левого глаза. — Будут вопросы — обращайтесь к моему помощнику. Помните: мы отправляемся сегодня вечером. У вас еще есть шанс найти другой корабль, если не нравится мой «Девятикристальный». До свидания и гладкого льда всем нам!

Он с кряхтением скинул с себя унты, отчего по каюте тут же растекся едкий запах немытых ног. Я вырвался из каюты первым.

— Теперь ты должен понять, о чем я говорил, — произнес Мертвец, когда мы отошли от логова капитана. — Вот то, до чего докатились Добрые.

— Они все такие?

— Разумеется, не все. В мои времена такие только появлялись. Истинное положение дел покажет Барроухельм. Да и вообще Содружество. Кто знает, может, орден теперь и не пытается вредить черным капитанам. Просто живут по инерции. Стали каким-нибудь тайным обществом ряди звонкой монеты. Это жизнь. Такое случается, — безразлично поделился Мертвец. — Непросто бороться с тем, в кого большая часть мира и не верит.

— Не говорите Фарри. — Я представил, как отреагирует мой друг на это. — Не надо.

— Я и не собирался.

Кровать вездесущий Сэмуль нашел только одну. Понятное дело, что досталась она мне и Фарри. Впрочем, грех жаловаться. Несмотря на то что нам приходилось спать отвернувшись от ног друг друга, несмотря на дряхлый корабль Доброго капитана, несмотря на довольно отвратное варево местного кока, несмотря на грязь, бардак и ржавые разводы на стенах ледохода, мы все-таки направлялись к конечной точке нашего путешествия. Барроухельм. Инструментарий Лунар. Старый шаман умер ради того, чтобы произнести это.

Потом же многие погибли только потому, что я согласился выполнить такое простое задание.

«Не думай об этом, Эд. Не надо».

Фарри распирал восторг. Он считал каждый день дороги в обратном порядке, каждый вечер ложился спать пораньше, чтобы встретить утро и сказать, сколько еще нам осталось ползти по раскатанному ледоходами тракту.

Меня и самого снедало нетерпение.

Каким будет это таинственное Содружество? Когда-то давно, в Снежной Шапке, я сталкивался с моряками блуждающих городов. Именно они вывели из города Лайлу, чем спасли певицу от идущей по ее следу Ледовой Гончей. Тогда меня поразила удивительная сплоченность людей из разных экипажей. И эта фраза, брошенная одним из часовых: «Содружество своих не выдает»… От нее еще была надежда, что Мертвец и капитан Стиперсон — лишь темная сторона Добрых. Что есть нечто светлое, нечто сильное. Нечто, готовое противостоять злу, которым пропиталась вся Пустыня.

Нечто, способное объединить десятки, сотни людей.

Я старался не думать о том, что будет, если весь проделанный нами путь окажется пустой потерей времени и души. От таких мыслей у меня болело сердце.

Глава восьмая Братство Ледяной Цитадели

Рычаг заело. Опять. В прошлый раз, когда мы выбирались на верхнюю палубу дряхлого «Девятикристального», механизм пришлось сначала простучать найденной тут же в коридоре железкой: то ли промерзло что-то внутри, то ли от общей дряхлости заклинило. Фарри собирался его потом разобрать и смазать, но, видимо, забыл.

«Мог бы и сам это сделать, а не кивать на друга».

— Дай-ка мне! — Фарри аккуратно протиснулся к штурвалу, стянул варежки и принялся пальцами выковыривать запирающий штырь.

— Драный корабль, — буркнул я.

По заверениям Сэмуля, в любой день мы могли увидеть бродячие города — ведь уже полнедели посудина капитана Стиперсона ползла по землям Содружества. Удивительно серым краям, на мой взгляд. Ровная пустыня, срезанная человеком. От края до края ни единого айсберга или же расщелины. Все гладкое и белое, как запотевшее стекло. Скучное зрелище, скажу я вам, но мы стремились на верхнюю палубу словно одержимые.

Там, напялив сетчатые очки, мы до боли в глазах, до онемения в головах вглядывались в горизонт, высматривая знаменитые города Содружества. Пару раз я отчетливо видел, как сквозь снежную круговерть проступают прямые линии гигантского ледохода. Сердце замирало от радости, я звал Фарри и указывал ему в нужную сторону, но проходило несколько мгновений — и все оборачивалось мороком.

Так что мы довольствовались малым, разглядывая встречающиеся корабли. То здоровые, едва ползущие по телу Пустыни баржи и экспедиционники, то бодрые, стремительные скруты. Пару раз нам попадались каперские суда, с орудийными портами. Все они куда-то спешили по каким-то неведомым, но невероятно важным для капитанов делам. Кто-то пересекал наш путь, кто-то полз параллельным курсом, и даже неповоротливые гиганты обгоняли наш чихающий двигателями и содрогающийся всем телом «Девятикристальный». Правда, была странная посудина, следующая за нами уже дня три, если не ошибаюсь. Видимо, там состояние двигателей было еще хуже, чем у нас, так как однопалубный малыш едва поспевал за развалиной Стиперсона.

Вообще если бы не жуткий ветер, воющий над ледяными равнинами и едва ли не сбивающий нас с палубы, мы бы и не спускались вниз. Однако под ударами озверевшей от раздолья стихии приходилось прятаться под защиту корабельной брони, пережидать, когда воспоминания о морозе уйдут, и лезть обратно, наверх.

А теперь драный механизм заклинило. Фарри с сопением возился с ним, а я уже было собирался спуститься вниз, чтобы раздобыть смазки для запоров. Как вдруг мой друг довольно хмыкнул и заскрипел штурвалом.

— Молодец! — похвалил я его и пропустил Фарри вперед. Затем вбил стальной каблук между дверью и проемом, чтобы не возиться после, и прошел в тамбур. Здесь штурвал крутился без заеданий.

Три ступени наверх, откинуть люк с насыпавшимся за ночь снегом, почувствовать, как снежное крошево летит в лицо, просачивается в щели под одежду, как мороз охотно облизывает открытые участки кожи, словно влюбленный в хозяина пес.

— А-а-а-а-а! — закричал Фарри.

Сердце остановилось, я вскинул голову, готовясь к худшему.

— Смотри, Эд! Смотри! — Он чуть ли не подпрыгивал, указывая на что-то справа от нас. Я выбрался, прикрыл люк и увидел…

— Светлый бог! — вырвалось у меня.

— Я тебе говорил! — Фарри восторженно улыбался, наслаждаясь моей реакцией. — Я тебе говорил!

Обычно ветер гонит снежную крошку вдоль льда, отчего кажется, будто никакой тверди поблизости и вовсе нет, а под траками бурлит море сверкающих на солнце кристалликов. Такая поземка может скрыть от взгляда и ледоход. Но то, что появилось в Пустыне, в лиге от нас, невозможно было бы спрятать.

Я моргнул, стряхивая намерзшие на ресницы снежинки. Мороз отступил прочь, и, честно говоря, захотелось стянуть шарф. Мне стало жарко от увиденного.

— Он двигается, представь!

Слов для ответа не нашлось. Светлый бог, то, что открылось взору, невозможно описать словами. Блуждающие города не могли придумать люди. Такие гигантские машины не могла бы удержать Пустыня. И все же я видел этого левиафана своими глазами.

Темный бог рядом со странствующим Барроухельмом показался бы мягкой игрушкой для детей. Из белоснежного небытия на нас надвигался целый мир, совершенно чуждый для снежных просторов.

Такое чувство, будто какой-то могущественный колдун увеличил стократно какой-нибудь экспедиционный корабль, и над Пустыней вырос вот такой вот ледоход длиной как минимум в пол-лиги и высотой ярдов в двести.

Гусеницы корабля скрывало облако поднятого снега, в котором угадывались очертания посудин поменьше. Проклятье, да наш трехпалубный шапп легко бы оказался перемолот траками гиганта, и вряд ли бы кто-то заметил такую помеху.

— Говорят, Пустыня дрожит, когда по ней проходят города Содружества. Сейчас мы этого не почувствуем, но вот увидишь — это незабываемое ощущение, — сказал Фарри.

Я увидел с десяток тягачей, вооруженных диковинными приспособлениями, выравнивающими неровный лед перед Барроухельмом. Крошечные шаркуны, выгрызающие тропу для величественного бродуна. Пустыня скрежетала, гудела могучими двигателями. Десятки судов поменьше держали скорость на уровне едва ползущего Барроухельма, и чем ближе мы подходили к титану, тем больше судов открывалось моему взору.

Жизнь вокруг города бурлила. Множество ледоходов то подъезжало к старшему собрату, то удалялось прочь. Гудки, звон, тарахтение, грохот жутких траков, хруст проседающего под монстром льда, предупреждающие сирены и скрежет чудовищных полозьев, облегчающих путь двигателям города.

Когда мы приблизились к городу на расстояние ярдов в двести, пришлось задрать голову, чтобы увидеть верхнюю палубу Барроухельма. Броня корабля-гиганта была испещрена надстройками, различными башенками, крытыми площадками, на которых виднелись крошечные фигурки людей. Горели вереницы шаманских фонарей, по техническим ходам спешили куда-то жители блуждающего города. Поднимались по трапам наверх, спускались вниз, исчезали в тамбурах.

Слева, справа от нас сквозь поднятое городом облако ползли корабли.

— Драный демон, Фарри… Я не верю…

— Это еще ничего, Эд. Вот когда мы окажемся внутри — ты поймешь, почему многие любят Содружество. — Он затянул завязки капюшона, скрываясь от секущей крошки. — Идем вниз! Сейчас мы, наверное, заедем в порт.

— В порт? — не понял я.

— Да, внутрь вот этой вот махины, Эд. — Фарри со знающим видом покачал головой. — Ты все увидишь. Но мы добрались, Эд! Мы в Барроухельме!

Я посмотрел на счастливое лицо друга и сам расплылся в улыбке:

— Да, добрались.

— Эх! — Он хлопнул меня по плечу. — Я не верю! Пошли вниз, мне не терпится сойти в порту и найти этого инструментария Лунара. А-а-а-а! Барроухельм, Эд! Ты понимаешь?!

Он взял меня за плечи, заглядывая под капюшон.

— Это Барроухельм, Эд!

Сверху что-то трубно взревело, отчего у меня заложило уши. Я тепло похлопал Фарри по руке и высвободился, вновь посмотрел на вздымающиеся к небу борта Барроухельма и кивнул:

— Мы добрались…

Почти час капитан Стиперсон заводил свою разваливающуюся посудину в нутро города. Мы не видели всех манипуляций, но мастерство толстяка возненавидели — настолько долго и неторопливо «Девятикристальный» забирался в порт, расположенный в корме Барроухельма. Все это время нам пришлось слушать комментарии Трех Гвоздей и шум стыковки.

— Вот он подбирается к поднимающему трапу, — говорил бывший дознаватель, вслушиваясь в ход двигателей и скрежет траков. — Сейчас его зацепят и потащат на лебедках к затяжной дорожке.

Несколько ударов по обшивке, страшный лязг как снаружи, так и откуда-то снизу.

— Поехали! — с авторитетным видом сообщил он. — Первым делом я поднимусь на самую дорогую палубу, в самый дорогой квартал и найду там самое уютное жилище. После чего отправлюсь в какое-нибудь заведение для богатых и…

— Кто тебя туда пустит, а? — осклабился Сабля мечтам приятеля.

— Ты прав. Тогда сначала в лавку, прикупить одежки. Хорошо быть богачом, да?

— Точно! — поддержал его друг. — И хорошо быть таким там, где никто не знает, откуда твое богатство. Никаких проблем, один, мать его, гребаный отдых.

— Сначала нужно войти в город, — прервал мечтания пирата Мертвец. Он сидел на своем лежаке и массировал виски. — Сначала нужно без проблем войти в город.

Когда ледоход встал и его двигатели замолчали, мы спустились на вторую палубу, где нас встретил первый помощник Сэмуль. Он радушно проводил нас до тамбура наружу, пожелал удачного пути и закрыл за нами шлюз, едва мы вышли на технический ход.

Я оказался в мире без неба. В мире стали. Над головой нависла паутина из железных мостиков. Отовсюду что-то сверкало, горело. Позади мерк свет — то огромный лист стали поднимался наверх, отрезая порт от Пустыни. Наш корабль стоял у причала, а и с того места, где мы находились, можно было разглядеть еще пять или шесть посудин. Всего в порту Барроухельма я насчитал три пристани.

Нам повезло. Остальным ледоходам, скорее всего, пришлось бы держать параллельный с городом курс, без возможности расслабиться и заглушить двигатели. Сказались связи капитана Стиперсона с Добрыми?

— Как же тут воняет, — поделился я с товарищами.

— И при этом как тепло, — отметил Три Гвоздя. Он лучился радостью. — Здесь всегда тепло, понимаешь? Я знал человечка одного, допрашивал. Тот промышлял не самыми добропорядочными делишками на нижних уровнях Риверайса, но имел очень неплохой доход. Так вот этот мерзавец шесть лет прожил, ни разу не увидев снега. Можешь себе это представить, юнга?

Я не мог. Искренне не мог.

— Полагаю, нам туда. — Мертвец указал направление. Три пристани заканчивались лестницами с движущимися ступенями. Гудящий механизм доставлял людей вверх на железный балкон, оттуда можно было попасть в город.

Мы пошли по причалу, озираясь по сторонам, впитывая диковинный, грязный порт Барроухельма, с черными тушами сонных кораблей, с сотнями моряков, техников и одетых в блестящую форму стражей. Споры, ругань, смех.

Мне стало неуютно в таком оживленном месте. Захотелось увидеть небо над головой, пусть даже холодное, но взгляд вновь уперся в паутину нависающих над кораблями мостков и ребристый потолок, в котором медленно крутились гигантские лопасти вентиляторов. Барроухельм вдруг превратился в чудовище, которое попросту сожрало нас. Сердце забилось чаще, горло словно стиснула чья-то рука.

«Спокойно! Вдох, выдох, Эд!»

Движущаяся лестница со скрежетом донесла нас наверх, подняв над портом. Я обернулся посмотреть на сверкающий огнями и все равно остающийся темным корабельный рай. Отсюда суда казались совсем небольшими.

У схода с лестницы стояли два воина в блестящих одеждах и с дальнобоями в руках. Один из них поманил нас рукой и ткнул куда-то в сторону ближайших ворот. Я обратил внимание, что люди, поднимающиеся с причалов на балкон, затем исчезают в плохо освещенных проходах, между которыми также стоят вооруженные охранники.

— В Содружестве много разумных законов, — сказал Три Гвоздя. — Оружие сразу после того, как пройдем коридор, нужно будет отдать мастерам на досмотр. Они так отлавливают артефактное. Ведите себя спокойно: у них обычно дежурят эмпаты, и если те почувствуют неладное — сами понимаете.

— Это ты вовремя сказал, Тройка. Очень, мать, вовремя! — раздраженно фыркнул Сабля. — Вот теперь я начинаю нервничать.

— Всегда пожалуйста, друг мой!

Мы вышли из узкого коридора в просторную комнату с зарешеченным потолком, за которым с низким гулом вращались лопасти вентиляторов. Бирюзовый свет красил помещение в призрачные цвета, обращая молчаливых охранников Барроухельма в темные статуи. Я разглядел за широкими спинами воинов скучающего офицера. Низкорослый чернявый мужчина со смешным пробором и бесцветными глазами сидел за массивным столом и с интересом смотрел на нас.

Справа и слева от входа расположились стойки для досмотра оружия.

— Кто главный? — спросил офицер.

— Я, — сказал Мертвец.

— Хорошо, «я», прошу ответить на несколько вопросов, пока проходит досмотр, — чуть улыбнулся чернявый. — Прошу также сдать оружие мастерам. Они справа от вас.

Один из техников, бородатый, улыбающийся, с живым взглядом, махнул рукой, приглашая к себе.

Охранники тут же сдвинулись с места. Они не говорили ни слова, общаясь лишь знаками, которые, на удивление, я понимал с лету.

— Корабль? — приступил к опросу чернявый офицер.

Ленивый взмах рукой — «вам сюда», тычок в мешок и быстрое движение пальцами — «снимай и показывай», небрежный поворот ладони — «развернись».

— «Девятикристальный», — ответил Мертвец.

— Да? — удивился офицер. — Клаус, слышал?

— Слушаюсь. — Один из охранников исчез в двери позади чернявого.

— Эй, осторожнее, — возмутился Сабля, которого бесцеремонно обыскивал один из стражей Барроухельма.

— Простите, — просипел тот.

В углу комнаты, сложив руки на груди, прятался от света фонарей эмпат и с интересом «ощупывал» нас, а я, в свою очередь, неотрывно следил за ним самим. Его, разумеется, заинтересовал Мертвец. Прислушиваясь к нашему командиру, он лишь скользнул по мне взглядом и понимающе улыбнулся, распознав в смущенном подростке собрата по таланту.

Меня обыскивал равнодушный человек-голем, с тоской считающий время до конца смены. Знаете, я даже не успел испугаться, когда он нашарил под паркой компас и сделал требовательный знак «доставай».

А вот в следующий миг я вспотел. Эмпат в своем углу тут же уставился на меня, прищурился, чувствуя неладное.

«Забыл, Эд?»

Во рту пересохло. Меня ожег испуганный взгляд Фарри, которого обыскивали рядом.

— Простите? — сипло спросил я.

— Достаньте, пожалуйста, — терпеливо уточнил страж.

Из двери, где исчез Клаус, показались два здоровенных воина. Несмотря на то что здесь было весьма тепло (а под паркой и вовсе жарко), на плечах у них красовались черные меховые плащи.

Лица гостей скрывали диковинные маски братства Ледяной Цитадели. Железные, ребристые, с крутящимися и жужжащими элементами. Вместо глаз два темных иллюминатора. Я услышал, как странно они дышат. Словно пар выходит из кипящего котла.

Они вошли, когда я достал компас.

— Это она, — сказал один из них голосом, будто сделанным из металла. — Эта реликвия принадлежит нам.

Повисла напряженная тишина. Я увидел, как Буран со скучающим видом отступил прочь от отвлекшегося охранника. Сабля, чье оружие осматривал техник, занервничал и почему-то не мог оторвать взгляда от рукояти клинка. Кулак Мертвеца сжался.

— Я ничего никому не отдам, — севшим голосом ответил я.

— Попрошу помолчать, — оборвал меня чернявый. Он поднялся из-за стола, неторопливо повернулся к воинам братства и раздраженно произнес: — Извините, я немного не понял вашего заявления.

— Первая директива. Реликвия принадлежит нам. При отказе реализация допустима любая.

— Покиньте досмотровую, пожалуйста, — осадил фанатика Цитадели офицер стражи. — Я сам разберусь, какая у вас будет реализация. Меня не касаются ваши…

— Это невозможно.

Я не понял, что случилось в следующий момент. Два воителя братства без слов разошлись в стороны, синхронно вскинув руки. В массивных наручах фанатиков щелкнул механизм, выпустив наружу небольшие стволики. Тот страж, что просил вытащить компас, резко выдохнул и как подкошенный рухнул мне под ноги.

— Ложись! — одновременно заорали эмпат и стоящий где-то позади Торос.

Меня кто-то дернул назад, сбив с ног, и досмотровая комната опрокинулась под какой-то странный стрекочущий звук, непонятное чавканье и предсмертные возгласы. Компас отлетел в сторону, звонко грохнувшись о металлический настил.

— Какого драного собачьего бога вы делаете? — сдавленно воскликнул Три Гвоздя. — Что происходит?

Торос, спасший мне жизнь, бросился в сторону в поисках укрытия. Я же перекатился за труп обыскивавшего меня охранника. Один из воинов братства развернулся, выпустив в эмпата несколько зарядов. Мужчину отбросило на стену, кровавые брызги заляпали серую краску за его спиной. Фанатик корпусом повернулся к Мертвецу, вновь вскинул смертоносный механизм на руке.

Седовласый Добрый рванулся чуть вперед, зацепившись за столешницу, а затем опрокинул стол на себя и нырнул под его защиту. Очередь с визгом срикошетила о преграду в пол, в потолок и в спину опешившему офицеру охраны. Чернявый молча упал на колени, с недоумением прохрипел что-то и грохнулся лицом в пол. Второй фанатик тем временем попытался встретить красную молнию, в которую превратился Буран. Неприкасаемый словно взлетел, в прыжке оттолкнувшись от стены и почти коснувшись потолка, а затем обрушился на посланника Цитадели будто ледяная глыба. Тот вскинул было руку, защищаясь, но Буран уже оказался за его спиной. Хрустнула свернутая шея фанатика, а Неприкасаемый, будто в танце, уже перехватил руку умирающего с удивительным оружием, и разрядил скорострел в грудь первого убийцы.

Мимолетная схватка оставила на полу несколько трупов. Почти всех охранников Барроухельма, чернявого офицера, эмпата и двоих воинов братства Ледяной Цитадели. Я потянулся к упавшему на пол компасу, провожаемый взглядом Тройки. Мало того, бывший дознаватель постарался загородить меня от взглядов Неприкасаемых. Такая милая попытка прикрыть мою оплошность.

— Помогите раненым! — сказал Мертвец. — Одному совсем плохо.

Охранник, обыскивавший Фарри, лежал, поджав ноги к животу, и стонал. В своем углу зашевелились техники, испуганно глядящие то на нас, то на мертвых братьев Цитадели.

— Светлый бог! Это такой незабываемый момент, такая великолепная встреча, что мне хочется повторить ее еще раз. Давайте-ка все встанем, разойдемся по позициям и попробуем заново. Хорошо, да? Эй, поднимайтесь! — Буран пнул убитого фанатика. — Ну что же вы. Играть! Играть!

Он, дурачась, захлопал в ладоши.

— Хватит, Буран. — Мертвец встретил взгляд Тройки. — Ты что, в курсе?

Тот опустил глаза. Нет сомнений — Три Гвоздя знал о компасе. Но откуда? Я же не говорил никому, кроме…

«Ну конечно же!»

Сабля нервно облизывал губы, поигрывая клинком. Моего возмущения он словно не замечал.

— Это забавно, — равнодушно отметил Мертвец и обратился к уцелевшим техникам: — Я не представляю, что нужно делать дальше и как нам не стать виновниками погрома. Давайте будем считать, что мои люди спасли ваши шкуры, а вы теперь сделаете все возможное, чтобы не подставить наши?

Тот бородач, так радушно улыбавшийся нам в начале осмотра, торопливо закивал и поспешил прочь из досмотровой.

— Я не уверен, но боюсь, что выражу всеобщую заинтересованность, и, надо сказать, категорически живую. Что же это за дрянная дрянь всплыла у нашего любимого юнги. — Буран подошел к Мертвецу. Тот покосился сначала на него, потом на Три Гвоздя, а затем холодно отметил:

— Не старайся. Они, видимо, тоже знают.

У меня не нашлось ни единого слова. Фарри тоже смотрел на моряков с изумлением, совсем забыв о происшедшей здесь резне.

— Что значит «тоже»? — вырвалось у меня.

— Позже.

— А мне так хотелось немного театра в серой и скучной жизни, — хищно улыбнулся мне Буран. — Чтобы интрига раскрылась чуточку попозже.

Техник привел в досмотровую несколько солдат и бледного от испуга медика. Некоторое время нас продержали в тесной комнатушке под надзором угрюмого часового. Он смотрел на нас как на видавший виды сброд и даже не сдерживал брезгливости на молодом, безусом лице. Впрочем, его чувства меня не трогали. Поводов забить голову хватало и без этого. Например, как давно моя тайна перестала быть таковой? Конечно, я сам виноват, ведь первым же ее и выдал Сабле. Но все же — как так вышло, что о компасе знали и остальные?!

Хотя больше всего меня заботило, что в истории проклятого артефакта оказалась замешана Ледяная Цитадель! Да, очень кстати вспомнился тот странный соглядатай в Приюте, тот подозрительный взгляд невидимки в порту Руддергтона. Даже кораблик, ползущий за нами последние дни, вдруг оказался частью головоломки. Два ликвидатора братства ждали именно нас, пассажиров с «Девятикристального». Ждали, чтобы забрать компас.

«При отказе реализация допустима любая» — так сказал один из фанатиков братства.

Светлый бог, да в чем еще мы оказались замешаны?!

Глава девятая Темные улицы Барроухельма

Нас отпустили где-то через полчаса. Без каких-то объяснений или рассуждений. Командир смены, правый глаз у которого дергался в нервном тике, выделил нам троих сопровождающих и попросил ближайшие дни не покидать выбранного нами постоялого места.

— Возможно, нам потребуется кое-что у вас уточнить.

Не знаю, что они хотели еще «уточнить». Как именно Буран убил двух воинов Цитадели, которые так легко отправили в божественные чертоги семерых служителей Барроухельма? Или почему ликвидаторы братства несли вахту одновременно со стражей?

— Сабля рассказал? — спросил я у Трех Гвоздей.

Мы шли следом за солдатами Барроухельма, одетыми в серебристую униформу. Под ногами хлюпала маслянистая вода, собиравшаяся в местах, где время продавило металлическую мостовую узких улиц. Пахло тут, скажу я вам, совсем дурно. Смесь нечистот, затхлости, гниения. Редкие потоки воздуха из гудящих вентиляционных отворотов лишь перемешивали эту вонь, но каждый раз мне хотелось остановиться у лопастей и дышать-дышать-дышать. Полной грудью, с наслаждением, радостью.

Пустыня разрывает гортань холодом, но в темноте города-ледохода мне так не хватало ее свежести.

По обе стороны улочки к черному потолку (далекому, как Кассин-Онг) уходили стены домов-коробок. На длинных тросах между ними горели шаманские фонари, ярким светом скрывая то, что находится выше. А ниже сверкали вывески припортовых заведений, занимающих первый и второй этажи огромных жилых блоков.

Удивительно, но здесь совершенно не чувствовалось «корабельности» кварталов. Я сначала думал, что увижу ряды кают, громоздящихся друг над другом. На деле же мы брели по настоящей улице, у которой вместо неба был пол следующего уровня.

— Что? — не понял Тройка.

— Я говорю — Сабля тебе все рассказал, да?

— Конечно, он. Но было бы наивно полагать, мой добрый друг, что у нас с Саблей есть друг от друга секреты.

«И правда…»

Над головой что-то прогудело, будто где-то там, за фонарями, раскинулись железные мостки между кварталами. Позади хлюпал по грязи замыкающий из барроухельмской стражи. На соседних улочках что-то лязгало, слышался далекий смех. В темных отворотах с сиротливыми шаманскими фонарями гуляли странные тени. Мне совсем не хотелось сворачивать туда. Аура ненависти и злобы настолько сгущалась в таких местах, что мне казалось, будто это именно она вытекает на темные улицы города-ледохода. Если бы не стражники сопровождения — эта черная субстанция выкатилась бы перед нами, явив чудовищное лицо зловещих подворотен.

— А Бурану небось Мертвец рассказал, — предположил Фарри.

— Больше некому, — сказал я с ненужным раздражением. Из-за луж мои унты отсырели, и больше всего на свете хотелось добраться до тепла, сбросить их и вытереть насухо скорчившиеся от гнилой воды ступни.

— Получилось очень любопытственно, друг мой. Забавно, прямо скажу, — улыбнулся Три Гвоздя. — Царство притворства. Парад обманщиков. Но все хорошо, что хорошо, да?

Как тут могут жить люди?! Немыслимо. Но в этих странных ячейках, натыканных в теле корабля, познавали мир такие же Эды, как я. Годами на одном месте, запертые в тесные каморки, являющиеся крохотной частью гигантских домов. Как, наверное, ужасно провести всю свою жизнь на каком-нибудь шестом этаже, в пятом коридоре, в третьей комнатушке одного здания. Родиться, повзрослеть и встретить старость.

Барроухельм мне нравился все меньше.

Странно, но я почти не чувствовал движения корабля. Шум гигантских двигателей, конечно, был неразделим с местной вселенной, но вот дрожи Пустыни, следов титанических траков, бороздящих плоть ледовых равнин, — словно не существовало, если не считать ряби на лужицах под нашими ногами. Человеческой натуре не дано понять, что чувствует металл.

— Я очень рад, что мы больше можем не скрываться, — сказал Три Гвоздя и загадочно улыбнулся. — Мне так много хочется спросить…

Я натянуто улыбнулся, стараясь ступать на согнутых пальцах.

«Ненавижу сырость. Драный демон, как я ненавижу сырость!»

Через два часа блужданий по темным переулкам я возненавидел Барроухельм, Лунара, Добрых и Мертвеца особенно. Потому что каждый шаг в чавкающих унтах приводил меня в бешенство. Я отсчитывал секунды в ожидании момента, когда мокрый путь завершится.

Но наш седовласый командир вел хитрую игру. Сначала нам пришлось избавиться от стражников. Для этого мы как будто выбрали себе гостиный дом, а уже внутри Мертвец договорился с хозяином заведения, и тот вывел нас какими-то тесными коридорами на другой уровень.

Несколько часов мы бродили по брюху Барроухельма, стащив с себя парки и шубы, мокрые от пота и миазмов города-ледохода. Мы пересекали улицы по навесным мостам, мы забирались по узким лесенкам на безумную высоту девятых-десятых этажей, настороженно встречая случайных прохожих, спешащих куда-то с самым угрюмым видом.

Когда же Мертвец наконец определился с гостиным домом — у меня не осталось никаких эмоций. Я просто перегорел. То местечко называлось «В гостях у Тонки» (если рассматривать со своим фонарем), но из-за сломанного шаманского светильника оно читалось как «…нки». Исцарапанная ругательствами дверь, достойная какой-нибудь крепости, отворялась, на удивление, почти бесшумно.

Гостиный дом оказался продолжением Барроухельма. Узкие темные коридоры, ряды комнат по обе стороны от него. Из некоторых слышалась ругань или храп. Мерзкое местечко. Но в тот момент я был готов заночевать даже внизу, прямо посреди какой-нибудь радужной и вонючей лужи. Или же прямиком под дверью «…нки». Лишь бы можно было выбросить куда-нибудь мокрые унты и лечь поспать.

Я передумал, как только оказался в светлой столовой гостиного дома.

Впрочем, мои товарищи поступили так же.

Усталые, вымотанные, мы расселись вокруг самого большого из столов, затем сделали заказ улыбчивому служке, и все то время, пока готовилась стряпня, молчали, глядя осоловевшими взглядами в доски стола.

За глазами словно поселился кусок льда, замораживающий мысли.

Первым заговорил Сабля. Это случилось, наверное, через полчаса удивительной и гармоничной тишины. Служка расставил подносы с едой перед нами, бросая заинтересованные взгляды на странных постояльцев, и удалился прочь. Звякнули одни столовые приборы, другие. Мы ели и пили, возвращаясь из мира теней в обитель простых людей.

— Ну и дыра. — Именно этими словами Сабля разрушил нашу идиллию.

— Здесь безопасно, — сказал Мертвец.

— Еще безопаснее было бы на следующем уровне, — проворчал Тройка и с шумом отпил горячее вино со специями из высокой кружки. — Там тише, и должна быть Оранжерея! Пройтись под сводами леса с непокрытой головой, вдыхая влажный воздух, — это же чудесно, Мертвец!

— После теплой встречи в порту мне не хочется привлекать к себе внимания. Чем гаже угол, тем реже туда заглядывают.

— Мудро, — хмыкнул Тройка. — Как давно ты знаешь, Мертвец? Я о компасе?

— Я не думаю, что имеет смысл тратить наше время на вопросы, как же все мы оказались осведомленными, — безразлично сказал Мертвец, с прищуром посмотрев на Три Гвоздя. Тот в ответ поиграл широкими бровями. — Хотя для меня сюрприз, что и вы в курсе нашего мероприятия.

— День, по-моему, переполнен удивлением, — намекнул я.

— Я подумал, что Неприкасаемые в нашем деле могут быть полезны, — без капли смущения понял намек Мертвец.

— Да-да, мы полезны, — усмехнулся Буран. Он обгладывал жирную кость. — А вы сейчас ну ни капли не тратите наше время на такие вопросы.

— Что мы будем делать? — спросил я. Теплый напиток, сброшенные под столом унты (вонь которых терялась в общем букете) расслабили меня и погрузили в состояние счастливого созерцания. Очень хотелось спать, и чтобы наступило утро, но уходить от своих и разрушать победный, на мой взгляд, ужин — было бы кощунством.

— Мне нужно отыскать Добрых. Займусь этим завтра с утра, — равнодушно поделился Мертвец. Он сидел во главе стола, перед истекающим запахами жарким, но на пищу внимания не обращал. Его прищуренный взгляд скользил по нашим лицам, и я чувствовал, что Добрый обрел некое душевное равновесие.

— Мы поищем Академию Суши и Лунара, — сказал я.

— Неразумно.

— Останови меня, — пожал я плечами, не ожидая от себя такого вызова.

— Буран, Торос, приглядите за мальцами?

— Я могу сломать им обоим по ноге, и забот с ними станет значительно меньше, — заметил Буран. — Идет?

— Нет, — мотнул головой омерзительно спокойный Мертвец и посмотрел на дознавателя и его друга:

— Тройка, Сабля?

— Праздно шатаемся по городу, тратим кровно заработанные монетки, совращаем красивых женщин. Сабля, возможно, бьет морды каким-нибудь мужчинам. По настроению, — отчитался Три Гвоздя. — Я так понимаю, пока ты не пообщаешься со своими союзниками — у нас работы не предвидится.

— А какая она вообще будет? — поднял голову Сабля. Глаза его уже стекленели от сонливости. — Работа эта?

— Кто бы знал, — устало сказал Мертвец. — Все. Я пошел. Есть совсем не хочется. Добрых снов.

Мы проводили взглядом нашего капитана. Я уткнулся носом в кружку, украдкой наблюдая за товарищами. Совсем не хотелось разбираться, почему каждый из них отправился с нами в этот проклятый город-ледоход. Удивительно радостно было видеть их здесь.

Первых солдат великой армии.

Глаза слипались, сознание ускользало, и потому я торопливо допил напиток и выскользнул из-за стола. За мной последовал Фарри. Остальные лишь махнули вслед, а Сабля громко позвал служку. Скорее всего, опять будут всю ночь гулять.

В коридоре перед своей комнатой я остановился и посмотрел налево, в сторону входа в гостиный дом. Мне вдруг представилось, как по улицам Барроухельма вышагивают ликвидаторы братства, на их плечах развеваются черные плащи, а под масками бурлит ядовито-желтое пламя. Воины Цитадели строятся вдоль стен, на всех мостках, на всех переходах, и тысячи невидимых глаз смотрят прямо на меня.

— Разбуди меня, как только проснешься, — сказал Фарри. — Пожалуйста!

Я вздрогнул, вернувшись из бредового видения, и кивнул:

— Взаимная просьба.

Затворив дверь в теплую комнату, пробравшись к крепкой, не скрипучей кровати, я залез под мягкое одеяло и едва ли не застонал от наслаждения. Из-за стены слева доносился далекий храп, сверху слышался смех.

Барроухельм. Завтра все решится. Нужно было обдумать все, что мы сделаем наутро. Каждую мелочь! И начать…

В этот момент я и уснул.

— Обалдеть, — сказал я Фарри. Тот с видом знатока лишь пожал плечами — мол, эка невидаль. Хотя при этом сам с восторгом задирал голову, чтобы посмотреть на стеклянный потолок жилого уровня.

Чем-то верхушка Барроухельма напоминала тепличные купола. Полусферы из армированных прозрачных ячеек пропускали в теплое нутро города солнечные лучи, оставляя темные участки крыши, опутанной изнутри мостами, трубами и загадочными коробками-складами. Призрачные столбы света тянулись аж до пола, и пыль города сверкала, попадая в них, и кружилась в неторопливых вихрях.

Наверху, снаружи, несколько уборщиков чистили закаленное стекло от снега и льда. Яркие, светлые окна в Пустыню. После тьмы, сырости и жути нижних этажей — здесь в душе сам собой воцарялся бесконечный праздник. Подумать только, на что способен ясный день, отсутствие шапки на голове и теплый воздух из вентиляционных ходов.

В руках я держал горячую сочную булку с куском жареного мяса. Ничего вкуснее мне не встречалось уже многие месяцы. Честно говоря, не уверен, что вообще когда-нибудь вкушал нечто подобное.

— В Шарренвейме не было прозрачного потолка, — поделился Фарри. — И, на мой взгляд, исключительно зря.

Перед нами стремилась вверх диковинная громада Академии Суши. Здание-пирамида, с высокими окнами и застекленными арками. Вытянутая, торжественная, заключенная в гигантскую ротонду из белого камня. В стеклах отображались столпы света и яркие гирлянды шаманских фонарей да пестрых вывесок, покрывающих многоуровневые кварталы, что тянулись вдоль центральной улицы.

— Пришли?

Мы, два оборванца, остановились рядом с памятником. Мужчина с ледорубом приветственно тянул к небу руку и улыбался Светлому богу, не иначе.

Я задумчиво впился зубами в сочное мясо и покосился на Фарри. Замызганная нательная рубаха, раньше сокрытая под паркой, плохо вымытое лицо, неровный пушок на лице. Надо было прикупить каких-нибудь вещей, тщательнее помыться, но в гостином доме такой роскоши, как зеркало, не нашлось, а у нас и мыслей не было, что нужно привести себя в порядок. Это сейчас, задним умом, я до всего дошел.

«Интересно, как ты сам выглядишь?»

— Пришли…

К Академии вели широкие ступени. Полукруглая лестница, расползшаяся до площади, с каждым шагом собиралась в стройный подход к ротонде. Цитадель Суши охватывали два переулка, выстеленные деревянной брусчаткой. Люди прогуливались мимо, словно делали это каждый день. Проклятье, я стремился к этому месту почти год, а они с кислыми минами каждый день бродили по чудесным улочкам и даже не смотрели на могучие стены Академии!

— Давай, Эд! На нас уже косятся! — Фарри дрожал от нетерпения. — Давай!

Он был прав. Прохожие, в основном праздные зеваки, видящие снег, только когда тот завалит панорамные стекла наверху, смотрели на нас с неприязнью. Два стражника в серебристых штанах и столь же серебристых рубахах (простых рубахах, не шерстяных, Светлый бог!) все время крутились неподалеку, делая вид, что просто прогуливаются. Но я чувствовал их взгляды. На широких ремнях стражей порядка покачивались шипастые дубинки, с которыми мы могли познакомиться в любой момент, судя по эмоциям стража повыше ростом.

— Светлобог! Да идем же! — заныл Фарри.

Прожевав последний кусок, я тщательно облизал пальцы, не сводя взгляда с высоких железных ворот, ведущих в Академию. Очень хотелось повернуться к темным проулкам, уходящим прочь с широкой центральной улицы. Оттуда, из тени, за нами наблюдали Неприкасаемые.

— Пошли!

Под ногой оказалась первая ступень.

Мы быстро поднялись к воротам и остановились рядом. Мне почему-то захотелось еще одной жареной булки с мясом. Под ложечкой засосало от страха перед будущим. Страха и желания наконец-то сделать то, что я когда-то пообещал умирающему старику.

Но сначала бы еще булочки и кружки горячего перцового чая.

В горле противно пересохло. Стоя спиной ко всему жилому миру, я чувствовал, как там, внизу, у подножия лестницы, прогуливаются простые люди, не знающие, что такое ежедневный мороз и грызущие лед демоны. Там стоят у статуи два стража Барроухельма, наблюдая за нами и не догадываясь, каких монстров мы могли привести к ним в город.

Фарри потянул за кованую ручку — без результата. Затем навалился на могучую дверь — бесполезно, та даже не шелохнулась. На лице моего друга, обычно хитром или веселом, появилась гримаса обиды.

— Этого не может быть. Она закрыта?! — Фарри саданул по двери ногой. — Неужели она закрыта?!

— Тихо! Тихо!

— Я так и знал! Знал, что все зря!

— Да тихо ты! — Я с удивлением посмотрел на приятеля. — Чего ты разошелся?

Мои слова перекрыл шум замка. Лязгнуло раз, другой, отчего содрогнулись обе двери. Затем что-то загудело, и ворота медленно открылись. Фарри вытянул шею, пытаясь разглядеть в темноте Академии хоть что-нибудь. Из мрака вынырнул сутулый старик, затянутый в пестрое бесформенное одеяние. Желтый колпак склонился набок, и желтый же помпон повис где-то на уровне сморщенного уха.

Подслеповато щурясь от света с улицы, прикрыв глаза ладонью, старик сказал:

— Врата знаний открыты всегда… Кроме раннего утра, позднего вечера, праздничных дней и середины недели. Сегодня же — середина!

— Мы ищем инструментария Лунара! Это очень важно! — сказал я, втайне надеясь, что нескладный привратник улыбнется беззубым ртом и скажет, что он-то и есть инструментарий Лунар.

— Кого-кого? Лунара? Да он же…

Что-то мелькнуло в душе старика. Что-то странное. Он недоверчиво посмотрел на нас обоих, особенно уделив внимание глупо улыбающемуся Фарри, пожевал трясущимися губами.

Я увидел, что один его глаз побледнел настолько, что зрачок еле проглядывал в жуткой серой мгле.

— Лунар… Да-да, конечно. Пройдемте, молодые люди, — прошамкал старик.

Он развернулся и зашаркал прочь от двери, словно забыв про нее. Эхо шагов заплясало меж уходящих вверх каменных колонн. Затем послышался гулкий звон, когда запорный механизм защелкнулся на засове двери. Я задрал голову, глядя на балконы, опоясывающие утонувший в сумерках центральный зал. В узких нишах едва заметно горели крошечные светильники. На второй этаж уводила широкая лестница с высокими перилами. Однако с трудом двигающийся старик свернул направо от шикарного подъема, в коридор почти незаметный. Мы аккуратно проскользнули в темные недра Академии, и над нами сомкнулись тяжелые своды.

Старик нервничал, я чувствовал его волнение, и оно мне совсем не нравилось. Как, впрочем, и обстановка в Академии. Как-то иначе представлялось это. Мне виделись десятки седобородых старцев, ведущих в коридорах жаркие споры, множество комнат с картами, странными приборами прошлого, учениками и подмастерьями. Жизнь, движение, разгадки древних тайн, разрушение глупых легенд.

Но сейчас перед моими глазами проплывали высокие двери, и некоторые давно уже не открывались. В неубранных коридорах Академии царили грустная пустота и запущенность. Словно идея отыскать Сушу, что, как говорят мифы, находится за Южным Кругом, перестала заботить Содружество.

Древняя легенда о бескрайних просторах камня и земли, размерами превышающих Берег в сотни, а то и тысячи раз, — окончательно превратилась в забытую историю… Но мы, двое мальчишек, идущих за стариком по гулкому коридору, знали: некоторые сказки зря забыты. Черные капитаны и ледовые гончие — тому доказательство.

Старик вдруг остановился, повернулся к тяжелой двери и, бросив на нас настороженный взгляд, стукнул по железной поверхности висящим тут же молоточком.

Я пожалел, что не взял с собой даже ножа.

Дверь загудела, с хрипом подалась назад, и в щели проявилась освещенная шаманскими фонарями комната с несколькими лежаками посредине. Я насчитал семерых мужчин, расположившихся кругом и играющих в курду. У дальней стены на оружейной стойке висело несколько перевязей с клинками. Я отступил на шаг, чувствуя неладное.

— Че? — недружелюбно буркнул открывший нам дверь человек со сломанным носом и злыми глазами.

— К инструментарию Лунару, — прокашлялся старик. — Просили сопроводить.

— Да ладно?! — опешил тот и с изумлением уставился на нас с Фарри. Мой друг тревожно нахмурился. — С ума сойти! Рад вас видеть, бродяги! Это же я Лунар! Ха!

Он врал, и не нужно было быть эмпатом, чтобы раскусить притворство. Игроки в курду на миг опешили, не ожидав такого вот явления. Один из них вскочил на ноги, но спохватился и принялся делать вид, что просто решил размяться. Впрочем, мне уже все стало ясно.

— Я так рад! Так рад! — улыбнулся я хозяину сломанного носа. — Мы так долго вас искали!

«Не жди первого удара», — всплыли в памяти слова Тороса. Я изо всех сил заехал злобноглазому ногой между ног и закричал Фарри:

— Беги!

Мужчина с воем упал на колени, а я развернулся прочь и припустил вслед за другом.

— Догнать! Брать живьем! — заорал позади поверженный мною противник. — Хотя бы одного живьем!

Мы понеслись по коридору как угорелые. Из комнаты с руганью выбирались преследователи, перепрыгивая через скулящего от боли товарища. У них не было ни единого шанса догнать быстроногих мальчишек — я знал это.

Пока не оказался у закрытой двери.

— Драный демон! — вскрикнул Фарри и повис на отпирающем засов механизме, прижимая его. Я подскочил к нему, помогая высвободить шпильку. Стук сапог с каждым мигом громыхал все оглушительнее. Клацнул замок, откинулась скоба.

«Не успеешь…»

Мы с Фарри вместе вцепились в освобожденный засов и рванули его вверх как раз в тот момент, когда первый из преследователей выбежал из коридора и пронесся мимо лестницы. За ним, отставая на пару шагов и мешая друг другу, спешили остальные.

Мы успели лишь потянуть на себя тяжелую дверь, когда они настигли нас.

— Куда пошли! — Могучий рывок бросил меня назад. Здоровый белолицый бандит поднял меня за шиворот, словно звереныша. — А? Куда пошли, я сказал?

Фарри болтался в другой руке верзилы и пытался лягаться.

— Успокойся, тварь, а не то сломаю тебе пальцы, один за другим. Понял?

Коридор позади здоровяка набился преследователями. Семеро. Плюс тот, чьи жалобные стоны я слышал до сих пор. Кто они такие? Чего им нужно от нас?!

— Молодец, Знахарь! Споймал! — сказал кто-то из незнакомцев. — Сдохнуть можно, они действительно пришли! Я уж и думать забыл!

— Доброго дня всей честной компании. — В незапертую дверь проскользнул Буран.

Я чуть не взвыл от восторга. Успели! Сообразили!

Неприкасаемый широко улыбнулся одними губами:

— Я так понимаю, что ситуация немного переменилась? Положите, пожалуйста, этих двух сопляков куда-нибудь в уголок и постройтесь в ряд, если вас не затруднит. Надеюсь, вы знаете, что такое ряд?

— Ты кто такой? — спросил верзила. Мы все еще висели у него в руках, болтая ногами в надежде дотянуться либо до пола, либо до поймавшего нас бандита. Следом за Бураном под своды Академии вошел угрюмый и унылый Торос.

— Мы должны прийти к пониманию. Если я говорю — положите и постройтесь, это же не значит, что я просил задавать вопросы, — вкрадчиво произнес Буран.

— Ты алого камня насосался, дурик? — ухмыльнулся верзила, повернулся и бросил нас с Фарри назад, к товарищам, как два мешка. Я пребольно ударился коленями в падении — и тут же оказался в еще чьих-то руках. Лягнулся вслепую и тут же получил мощную затрещину. В глазах все поплыло. — Тут не про твой обледеневший нос дела ворочаются. Иди откуда явился.

Торос очень тяжело и очень грустно вздохнул. Буран же улыбнулся еще шире.

— Грубость. Я люблю грубость!

— Это еще кто? — сипло сказал уже знакомый мне обладатель сломанного носа и отбитой промежности. Он добрался до дверей.

— Это неприятности, — осклабился Буран и выхватил парные клинки из ножен.

Бессмысленно описывать драку в которой участвует Неприкасаемый. Движения Бурана были преисполнены грациозности и убийственной энергии, он перемещался так ловко, так стремительно, словно окружающий мир подстраивался под его движения и подобострастно старался предугадать следующие.

У верзилы Буран останавливаться не стал, ловко увернулся от грубого выпада и кинулся на его товарищей. Здоровяк дернул головой, провожая Неприкасаемого, затем попытался отступить на шаг, но в тот же миг рядом с ним оказался Торос.

— Убит, — сказал он.

Знахарь слег на пол так быстро, что его товарищи даже не успели испугаться. Тело верзилы лишь грохнулось на пол, а Буран подсек мечом ногу ближайшему противнику. Крик боли прорезал залы Академии, а спустя миг не стало еще двоих бандитов.

— Живыми! Живыми! — заорал я.

Трое уцелевших обреченно сошлись плечом к плечу, образовав подобие строя. В воздухе свистнул метательный нож Тороса, и стоявший по центру разбойник со всхлипом грохнулся на спину.

— Та-да! — ринулся в атаку Буран.

Спустя миг все было кончено. Лишь командир засады, тот самый, со сломанным носом, в изумлении смотрел на побоище и беспомощно разевал рот. Буран неторопливо подошел к нему, отобрал оружие, не дождавшись даже вялого сопротивления, и промолвил:

— Скучно. Очень скучно. А ты хорош, брат Торос. Вижу, поправляешься! Как ты ему в глаз засветил ловко!

— Промахнулся, — буркнул тот и уныло добавил: — В горло хотел…

Глава десятая Допрос, побег и крах

— Что вы собираетесь с нами делать? — проскрипел старик.

— Тсс, — оказался рядом с ним Буран. — Я не хочу ничего услышать от тебя лишнего. Кроме разве чего-нибудь вроде: «О, я знаю ответы на все вопросы этого мальчика, я готов ответить на каждый из них, но что это, что вы делаете со мною, ах, перестаньте, это же мои зубы, мои последние зубы, а что это на полу? Это мои внутренности? Как они там оказались? Здравствуй, Темный бог, здравствуй, Светлый. Ой, что это, вас нет, я иду во тьму, я…»

Неприкасаемый захрипел, корчась, но не сводя взгляда с опешившего обладателя желтого колпака.

Торос хмыкнул и скрестил на груди руки. Буран же присел между стариком и набычившимся бандитом, проверил узлы веревки, притянувшей бедолаг к перилам каменной лестницы.

— Кто вы, черный лед, такие? — спросил «сломанный нос». — Мои ребята ломали разных ублюдков, но так лихо…

— По-моему, ты не понял ситуации, — покачал головой Буран. — Ты отвечаешь коротко, ясно, с бравой улыбкой. А вот вопросы задаешь не ты, понял?

Тот шмыгнул носом и угрюмо кивнул, волком глянув на Неприкасаемого.

— Где Лунар? — спросил я.

— Я не знаю, — буркнул бандит.

— Я скажу… Скажу. Лунар умер. Незадолго до того как появились эти! — торопливо зашамкал старик.

У меня в груди все рухнуло в бесконечную яму. Что значит «умер»?! Последняя ниточка, протащившая меня через Пустыню, не могла так просто оборваться.

— Еще весной… — поник старец, увидев мою реакцию. Ему так хотелось угодить мне…

— Умер?! — прошептал Фарри. — Как так умер?! Он не мог умереть!

— Я не хотел им помогать, — заскулил старик. — Простите меня, я не хотел им помогать!

— Как умер Лунар? — пересилил я холодное отчаяние.

— Весной. Это была Ледовая Гончая! Черные капитаны заслали в город свою тварь. Погиб ректор и несколько лучших ученых Академии, да еще семеро Добрых из первого круга. Эмпаты Тайного Двора нашли монстра и казнили напротив ратуши! Понимаете? Это была настоящая Ледовая Гончая! Никто не верил в них до того момента, как ту живучую тварь убили! Я был там! Я видел! Я поверил!

Вот и все… Лунар мертв. Что дальше?

— А вы кто такие? — Я посмотрел на мужчину со сломанным носом.

Он встретил мой взгляд с какой-то зловещей отстраненностью.

— Кто вы такие? — повторил я.

— Охотники за удачей.

— Наемники? — без удивления прогудел Торос.

Связанный кивнул.

— Они живут тут почти полгода! Сразу после тех убийств появились! — Старик с обвинением посмотрел на мрачного наймита. — Новый ректор, Диар ан Тайгун, позволил им занять комнату. Сказал, что Лунар был предателем, что к нему могут прийти посланники черных капитанов. Но я же смотритель, а не дурак! Зачем капитанам убивать Лунара, а потом подсылать кого-то? Но я очень стар, я болею! Я не могу спорить с ректором! А Диар сказал, что выгонит меня на нижний уровень, если не подчинюсь, что я должен делать все для этих вот негодяев! Я даже написал в Тайный Двор анонимное сообщение, но там не восприняли мои слова всерьез! Что еще я мог сделать?

«Ну хотя бы предупредить нас о засаде, старый дурак».

— Кто вас нанял? — Я уставился на наемника.

— В таких делах обычно не представляются, — пожал плечами тот. Не врал. В душе солдата удачи царило уныние. Мне даже стало его жалко — ведь он только что потерял всех боевых товарищей в мимолетной схватке. Даже вымолвить приказа не успел, как его верные друзья отправились в чертоги Темного. Но он был моим врагом. Так или иначе.

Да только в сердце не нашлось и крупицы ненависти. Усталость и опустошенность.

— Зачем?

— Думается мне, что за вами, раз так вышло. — Наемнику было совершенно наплевать на все. Я слышал, что у них не принято сдавать заказчиков. Но он точно не обманывал. В душе солдата остались только скорбь и сожаление. Его даже смерть не страшила! — У вас же есть проклятая коробка с прибором Цитадели внутри?

Радаг или кто-то из его людей, кому еще ждать нас тут… Но откуда он узнал о Лунаре? Может, Эльм что-то слышал и рассказал новому хозяину? Может, я говорил во сне или в бреду, во время той лихорадки в Снежной Шапке, а Эльм запомнил, но тогда не придал значения?

Или это посланники братства?

— Куда вы должны ее доставить? — вмешался Торос.

— На Берег. Город Светозарный, трактир «Олененок Гю», сказать пароль трактирщику, заселиться в свободную комнату и ждать.

Значит, не братство…

— Берег… Источник зла и порока! Владения черных капитанов! Но им недолго осталось, совсем недолго! — заискивающе залопотал старик. — Братство и Добрые покажут им истинных владельцев Пустыни!

— Опиши того, кто вас нанял. — Я проигнорировал смотрителя.

Наемник вновь пожал плечами:

— Таких в Пустыне не меньше путевых столбов, малыш. Даже не стану пытаться. Заплатил хорошо, половину дал сразу, половину обещал после доставки. Сказал, что, если не явится никто — мы и так неплохо заработаем…

Он ощерился горьким мыслям о погибших товарищах, с ненавистью глянул в сторону Бурана.

— Первые три месяца мы всерьез ждали. Потом расслабились, — грустно поделился наемник.

— Знал, на что шел, когда выбрал такую работенку, — понял его чувства Неприкасаемый. — А ведь мог стать цветочником, или сборщиком бродуньего навоза, или хозяином трех слепых проституток. Ну, на худой конец, старым, больным подагрой ростовщиком.

— Да пошел ты, — ответил наемник.

— А что вы сказали про братство и Добрых? Ну, что они покажут настоящих хозяев Пустыни? — осторожно поинтересовался Фарри. Всю нашу беседу он сидел с потерянным видом, переваривая новости о гибели Лунара.

— Вы не слышали? Братство Ледяной Цитадели и Добрые капитаны Содружества собрали огромный флот, чтобы изничтожить скверну черных капитанов! Впервые за много сотен лет Добрые подняли боевые стяги! Сотни кораблей отправились на Берег несколько недель назад, — протараторил старик, заискивающе заглядывая в глаза Фарри. — Вы не слышали о великом Единении? Никогда прежде магистрат братства и высший круг Добрых не выступали вместе!

Мне вспомнились ликвидаторы Ледяной Цитадели. Вспомнился добрый капитан Стиперсон… И на душе стало так мерзко, так тоскливо. Одни готовы были отправить меня в ледяную бездну, не задавая лишних вопросов, второго не интересовало ничто, кроме денег и возможности подзаработать.

— Так непривычно слышать, когда о капитанах говорят без усмешки, как о настоящих, а не о сказочных персонажах, — поделился со мною грустный Фарри. — Несколько лет назад, в Шарренвейме, я слышал о Добрых только в легендах да преданиях, а теперь…

— Содружество хранит знания, над которыми смеются на отшибе разумного мира. — Старик со значением покачал головой. — Добрые всегда были на страже — не на виду, но на страже! Избранные хранили древние тайны, скрываясь от гнева капитанов! А прошлым летом в Совете появился один из моряков, ходивших несколько лет под флагом Черного. Он рассказал, что их бежало с корабля двое, но его друг пропал в Пустыне, а вот ему повезло. Моряк отыскал ячейку Добрых и передал им украденный у капитана бортовой журнал, открывающий правду об истинном положении вещей в нашем мире. Сотни имен тех, кто служил Черным по доброй воле! Он рассказал правду о людях Берега в Содружестве, о самом Береге и его лорде-командующем…

— И зная все это, вы помогали им? — О, как хотелось его ударить. Седовласая развалина в нелепом желтом колпаке и халате раздражала меня больше посланника черных капитанов. Глупостью, запахом старости, манерами.

Смотритель немедленно смолк, отвел глаза:

— У меня не было выбора…

— Выбор есть всегда, — горько сказал я, вспоминая прошедший год. — На него надо только решиться.

— Что будем делать, Эд? — тихо спросил Фарри.

— Ждать Мертвеца, а потом уже решим.

Мне показалось, будто Торос одобрительно покачал головой. В душе бородача шевельнулась непонятная гордость. Я даже обернулся, но угрюмый Неприкасаемый печально смотрел куда-то в пустоту.

— Вернемся — расскажем ему обо всем… — промолвил я.

— Я рискну задать невероятно глупый вопрос, но все же… Я уверен, в голове нашего мастера по неприятностям есть план, как мы избавимся от… Раз, два, три… Семь! От семерых покойников и двоих свидетелей?

— Не надо больше никого убивать, — глухо сказал я. — Не надо… Я не хочу.

— «Не хочу», конечно, поможет нам, когда нас повесят на мачтах охладиться, — заметил Буран. — Я так и скажу палачу — не надо, я не хочу. Он сразу же расплачется и убежит. Мы в Содружестве, малыш, тут за пролитую кровь не хвалят, хотя иногда следовало бы.

Я посмотрел на старика. Тот напрягся, его нижняя губа задрожала.

— Считаешь, сколько у вас времени? — хмыкнул наемник. Он смотрел мне прямо в глаза и щерился. — Рассчитывай на сутки, не больше. Пыльные колпаки появляются здесь четыре раза в неделю. Пришли бы вечером пятницы — смогли бы два дня выкроить. К началу недели мы, должно быть, уже воняли бы как тухлый шаркун, оставленный на солнце.

— Смертей больше не будет, — твердо сказал я и поднялся на ноги. — Кто придет, тот вас и освободит. Торос, Буран, принесите им из комнаты припасы, наверняка что-то у них найдется.

— Щедро, но неразумно, — посетовал Буран, а унылый Торос в душе еще раз испытал гордость за бывшего ученика. — Но я так понимаю, что предводителем компании являетесь вы двое. Это мило, это невероятно тупо, но любопытно в качестве нового опыта. Вот только на побегушках у сопливой деревенщины я…

— Заткнись и пошли, — дернул его бородатый товарищ.

Они неторопливо прошли в правый коридор, а мы с Фарри отошли к воротам, стараясь не касаться тел убитых наемников.

— Он ведь об Одноглазом говорил? — нетерпеливо спросил мой друг.

— Что?

— Ну, тот моряк, пропавший в Пустыне, — это же Одноглазый? Раз один пришел сюда, а второй пропал, — значит, это он!

Меня словно окатило колючей метелью.

— Я не подумал об этом…

Фарри прав. Не просто так в руки старому моряку попал компас Черного капитана. Значит, беглецов с корабля было двое? Один ушел на север, где нашел смерть, а второй…

Я торопливо вернулся к смотрителю:

— Где мы можем найти того моряка, из команды Черного капитана?

— Его убила Гончая, добрый мальчик, та самая, что убила и Лунара. Добрые стали выходить из подполья, и капитанам это не понравилось. Но теперь все в прошлом, теперь им нас не взять, добрый мальчик!

— Драный демон, — вырвалось у меня. — Как его звали?

Старик быстро-быстро заморгал, вспоминая.

— Как его звали?!

— Дайг? По-моему, Дайг… Это лишь слухи, Отцы и высший круг Добрых спрятали его. Никто не видел моряка черных капитанов. Его так хотели уберечь. Так старались…

Значит, Дайг. Напарник Одноглазого предпочел путь борьбы, а не бегства. Неведомый мне человек уже изменил этот мир и погиб из-за своего решения. В то время пока я прятался от демонов и людей далеко на севере — здесь, в городах-ледоходах, возрождались легенды. Дайг, беглец с корабля Радага, открыл Содружеству глаза на окружающий мир. Вытащил из забвения орден Добрых, раскрыл тайны Берега…

Драный демон, могучий Берег — земли капитанов. Подумать только!

Но почему ему поверили? Почему не сочли безумцем? Как он сумел доказать свою правоту? Я посмотрел на старика и хотел что-то у него спросить, как тут в ворота постучали.

Звук молотка по железной обшивке прокатился по Академии, отражаясь от высоких стен и теряясь в арках. В горле встал ком от испуга. Кто это?

Я посмотрел на трупы наемников в проходе, на растекшиеся лужи крови и перевел взгляд на Фарри. Тот в свою очередь таращился на меня, и мы оба не знали, что делать. Там, за железной преградой, стояло не меньше десяти человек. Я чувствовал их настороженность, нетерпение и легкую нервозность. Солдаты. Стражники.

Как же они не вовремя!

— Надо бежать, Эд!

Смотритель заверещал:

— Помогите! Помогите!

Несмотря на почтенный возраст, его вопль оказался настолько оглушителен, что люди за воротами тут же принялись за дверь. С лязгом вылетел запорный механизм, что-то заскрежетало снаружи, и я увидел, как дернулся засов.

— Назад, Фарри!

У лестницы появились встревоженные Неприкасаемые.

— Именем Содружества, сдавайтесь! — заорал кто-то по ту сторону ворот.

— Это совсем нехорошо, — нервно заметил Буран. — Совсем… Наверх! На лестницу! Резать горло стражникам я бы не хотел. Мне кажется, что это испортит мою репутацию.

— Юнги, вперед. Вы первые, — приказал Торос. — Работаем, Буран.

Мы побежали по лестнице наверх.

— Солдат нельзя убивать, брат! — гаркнул позади меня Буран. — Слышишь, Торос?

Оказавшись на следующем пролете, я увидел, что бородатый воин остался внизу. Неприкасаемый встал у подъема, преградив путь на лестницу, и повернулся к открывающимся воротам. Буран толкнул меня в спину:

— Вперед!

— Торос! Бежим! — крикнул я в испуге.

— Набегался уже, — не обернулся тот.

— Буран! — обратился я к его другу. — Почему…

— Вперед, шаркунье дерьмо! — заорал на меня Буран. — Вперед!

Громыхнули, распахиваясь, ворота. Я лишь краем глаза увидел, как стражники ворвались в коридор и Торос повел плечами, готовясь к драке.

Когда мы оказались на втором этаже, на площадке, нависающей над лестницей, — снизу послышался шум схватки. Наверх вел еще один пролет, и по обе стороны от нас хранили темноту широкие коридоры.

— Налево, — скомандовал Неприкасаемый.

Я хотел остаться. Я не хотел бросать оставшегося внизу Тороса, но Буран, увидев, что я опять остановился, схватил меня за шкирку и поволок за собой.

Проход забирал чуть влево, опоясывая цитадель Академии. Мимо проносились одинаковые двери с блестящими табличками.

— Куда мы бежим? — сдавленно спросил я. — Как же Торос?

— Заткнись, — рявкнул Буран. Он на бегу дергал запертые двери за ручки, цедил проклятья и постоянно оглядывался. С первого этажа слышались ругань, крики боли и лязг металла. Торос держался.

Может, Неприкасаемый справится с ними и догонит нас? Мысль успокоила.

— Есть! Сюда! — Буран потянул на себя одну из дверей и затолкал нас внутрь темного помещения, с ровными рядами столов напротив большой деревянной доски, к которой были приколочены какие-то странные схемы-рисунки.

— В окно! — скомандовал Неприкасаемый. Я уставился на узкие проемы, загороженные стеклами. По ту сторону виднелась черная стена соседнего здания, до которого можно было при желании дотронуться рукой, лишь перегнувшись через подоконник.

Воин подбежал к ближайшему проему и ногой высадил стекло. Брызнули осколки, и Неприкасаемый локтем очистил узкий лаз.

— Но ты же не пролезешь, — прошептал Фарри.

— Сами не полезете — я вас туда запихаю. Это будет несложно. Быстро!

Фарри с трудом протиснулся наружу, плюхнулся на решетчатый балкончик, ведущий вдоль стены Академии.

— Дальше сами, — сказал Буран.

— А ты?

— «А ты», — передразнил меня воин. — У меня тут незаконченное дело. Вдруг они поцарапали моего Торосика? Лезь уже, шаркунье ты дерьмо!

И я полез. Осколок, оставшийся в железной раме, поцарапал ухо, но боли я не почувствовал. Затрещала рубаха, зацепившись за что-то, и Буран толкнул меня ногой в пятую точку, проталкивая в окно. Я вывалился на решетчатый ход, поднялся на ноги и посмотрел на Неприкасаемого.

— Ждите Мертвеца. Дальше разберетесь. — Буран развернулся и вышел из комнаты.

— Пошли, Эд, — мрачно сказал Фарри. — Мы выберемся и найдем кого-нибудь. Доберемся до Совета Барроухельма. Мертвец, в конце концов, мог уже найти кого-то из своих! Пошли!

С балкончика в тесный переулок внизу вела лестница.

— Мы бросаем их, Фарри… Мы бросаем их!

— Что-нибудь придумаем, давай, Эд! Они выберутся! Это же Неприкасаемые!

Он откинул в сторону решетку люка, отчего та звонко лязгнула, и нырнул вниз. Я последовал за другом, и когда спустился на железный настил — наверху раздался приглушенный выстрел. Сердце заболело от нехорошего предчувствия.

Спустившись, мы огляделись. Из узкого переулка можно было выйти только в одну сторону. На центральную улицу, с которой мы вошли в Академию. Я увидел, как там уже собираются зеваки, оживленно переговариваясь и указывая куда-то направо.

«На вход в Академию, Эд. Они указывают именно туда».

— Пошли, — сказал Фарри. — Не спеша, медленно. Мы тут просто гуляем. Если людей там много — сворачиваем налево и делаем вид, что мы тут каждый день ходим. Если нет — пусть нам поможет Светлый бог и быстрые ноги.

Мы зашагали к выходу из переулка, и едва перед нами раскинулась центральная улица — с нее вывернуло двое солдат с дубинками в руках. Глаза идущего первым распахнулись в изумлении, и я кинулся к нему, воспользовавшись эффектом неожиданности. Нога врезалась в колено стражнику, раздался хруст, и барроухельмец с воплем грохнулся на металлическое покрытие.

— Бежим! — Я изо всех сил рванулся вперед, вылетев из переулка и бросившись наутек. Пробежав несколько десятков ярдов, я оглянулся назад и увидел, что Фарри лежит на улице, и над ним возвышается второй солдат.

— Беги! — заорал мой друг, увидев, что я остановился. — Беги!

Солдат ударил его ногой в голову, и Фарри обмяк. Стражник обернулся. Наши взгляды встретились. О, если бы я умел убивать на расстоянии…

— Стоять! Стоять! — гаркнул стражник. Я увидел, как сквозь толпу зевак пробиваются его товарищи, опять посмотрел на безвольно лежащего Фарри.

Надо было заткнуть уши тогда, на ледоходе Сканди, когда окровавленный шаман шептал мне роковое имя. Надо было заткнуть уши…

— Держите его!

Мне хотелось вернуться и отбить Фарри. Пусть без шансов, пусть мы оба оказались бы в лапах барроухельмовцев.

Но вместо этого я побежал прочь. Расталкивая людей, уворачиваясь от тележек и лотков. Позади слышались крики стражников, но слава Светлому богу, никто из прохожих не решился остановить бегущего мимо подростка с залитым кровью ухом.

Я убежал. Мне посчастливилось скрыться в боковой улочке, которая вывела в лабиринт мрачных переулков, где отыскать беглеца попросту невозможно. Мне удалось добраться до нижней палубы города-ледохода, затаившись в темных уголках хрипящего лифта, везущего вниз несколько коробов с мусором. Позже в течение нескольких часов я прятался неподалеку от гостиного дома, наблюдая из вонючего закутка за освещенным входом и ожидая появления там стражников.

Все это время в груди царила невыносимая, тяжелая пустота. Она мешала дыханию, мешала мыслям. В памяти стояли лица Фарри, Тороса, Бурана. По сотому разу я прогонял перед собой то мгновение, когда мои ноги пускались в бегство, бросая друзей в беде.

«Ты трус».

Я должен был остаться. Должен был. Но предпочел удрать.

Ни Мертвеца, ни Сабли, ни Трех Гвоздей в комнатах не оказалось. Я тихонько обошел их номера, стуча и по несколько минут ожидая движения по ту сторону дверей. Пару раз мимо меня проходили постояльцы, совсем не замечая сжавшегося мальчишку. Они шутили, смеялись, говорили о какой-то ерунде, даже не подозревая, что у нескладного подростка жизнь только что рухнула в ледяную пучину. Моя трагедия была только моей.

О, как же хотелось ею поделиться.

Отчаявшись, я прокрался в свою комнату и заперся в ней, а затем плюхнулся лицом вниз на койку и несколько минут лежал без движения, без мыслей, без желаний. А потом заплакал. Злость и горечь душили меня, рыдающего в пустой каморке, и ничего, кроме невыносимой душевной муки, в тот момент я не испытывал.

Даже когда слезы высыхали, мне стоило лишь приподнять голову, чтобы увидеть незаправленную кровать Фарри и вновь пережить происшедшее. Что делать дальше? Как быть? Что я мог изменить тогда, на улице? Не лучше ли было остаться, разделить судьбу друзей? Зачем я сбежал?!

В голове роились сотни вопросов, росли из пепла десятки планов и тут же рушились, возвращая меня к пустой комнате дешевого гостиного дома и осознания утраты, а я скулил в подушку, бил по матрацу кулаком и рыдал.

Не знаю, сколько времени я так провалялся. Не меньше часа точно. Затем собрался, привел себя в порядок, несколько раз сполоснув лицо теплой водой из ведра, и остановился у двери.

Почему нет ребят? Что, если и они тоже оказались в руках стражи?

Повторный обход комнат ни к чему не привел. Мертвеца, Сабли и Трех Гвоздей в гостином доме не было.

На оледеневших ногах я вернулся к кровати, вытащил из-под матраца компас и забрался под одеяло, не снимая обуви.

Что, если я остался совсем один?!

Щелкнула крышка, и комнату озарил бирюзовый свет артефакта. Я смотрел на пульсирующую стрелку и думал. Совет Барроухельма знает о Дайге, может быть, он знает и о компасе? Что если я проникну в городскую ратушу?

«А ты знаешь, где она, Эд?»

Что, если все можно исправить?

«Семь мертвецов, Эд… Семь мертвецов…»

Как там оказалась стража? Откуда?

«Тот стражник, Эд, ты глупец. Ты помнишь его странный взгляд? Может быть, они искали двух мальчишек, из-за которых сошли с ума ликвидаторы братства?»

В дверь постучали.

Глава одиннадцатая Тени прошлого и будущего

— Слава Светлому, — выдохнул Три Гвоздя, втолкнул меня назад в комнату и вошел. Следом протиснулся Сабля и тут же захлопнул дверь. Я в недоумении уставился на товарищей, на миг позабыв о своем горе. Разодеты они были так роскошно, словно владели десятками торговых ледоходов и тратились исключительно на одежду. Шикарные плащи из бархатной ткани, разукрашенные и невероятно пестрые кафтаны, ослепительно белые шаровары и прекрасной работы кожаные сапоги.

— Что вы там натворили, мой друг? — спросил Тройка. — Слухи о резне в Академии по всему городу идут.

Его слова вернули меня обратно, в разрушенную жизнь. Всхлипнув, я рассказал встревоженным товарищам о том, что случилось в Академии.

— Дрань какая… — проговорил Сабля, когда мой рассказ вновь перешел в рыдания. — Не реви, тряпка, и без тебя тошно.

— Ситуация проблемная, — посетовал Три Гвоздя. Он слушал меня очень внимательно, останавливая на том или ином моменте и уточняя детали. Особенно его интересовала судьба стражников. Мне показалось, что бывший дознаватель с облегчением вздохнул, услышав про призыв Бурана не калечить никого из солдат. — Мертвеца тоже взяли. Вот и отдохнули, мой друг. Вот и отдохнули…

— Мертвеца?! — Мне стало еще хуже. — Как? Почему?

— По слухам, поймали агента капитанов, которого ловили в порту Добрые и братство и который со своими головорезами проник в город обманом и предательством. Расписывают, будто все, кто с ним прошел, — убийцы, головорезы и очень неприятные типы. Мне кажется, очень похоже на нас и Мертвеца. Собственно, друг мой, ситуация, как я уже сказал, проблемная.

Он бросил на кровать сверток:

— Переодевайся. Мы на глаз подобрали. Оставаться здесь нельзя, забирай все ценное — и уходим на первую палубу, мы там присмотрели хорошее местечко, неподалеку от Оранжереи. Шевелись. Нам повезло, что тут еще нет стражников. Я бы первым делом послал людей по всем гостевым домам с вопросами о недавно прибывших оборванцах.

— Торос, Буран… Они живы?

— Не имею представления, друг мой. Знаю, что кто-то жив, раз говорят, будто судить станут. Покойников особо не посудишь, поверь мне. — Три Гвоздя хмурился, размышляя о чем-то. — Затаимся в том трактире, заляжем и послушаем, что будет дальше.

— Мы должны их вызволить, — сказал я. — Их и Фарри.

Тройка посмотрел на меня с ироничной улыбкой, глядя чуточку исподлобья:

— Вызволить? Ну-ну. Сейчас бы свои шкуры спасти. Давай решать проблемы по очереди.

Сабля хрюкнул что-то неразборчивое, но я понял, что он согласен с другом.

— Сабля, — повернулся к нему Три Гвоздя, — собери пока наши вещи.

Корсар вышел из комнаты.

В свертке оказалось платье нежно-голубого цвета. Тройка поймал мой недоуменный взгляд и ухмыльнулся:

— Ищут оборванцев с подростком, а не девочку в компании двух благородных джентльменов, мой друг. Давай, надевай! Я и пострашнее тебя женщин видел, поверь мне, никто ничего не заметит.

Мы покинули номер уже через полчаса, столкнувшись в коридоре с хозяином гостиницы. Мужчина посмотрел на нас с изумлением, пытаясь вспомнить: останавливался ли у него кто-то из столь знатных гостей. Я спиной чувствовал его взгляд.

А потом два аристократа с надменным видом вышли на пристеночную улочку и неторопливо отправились к ведущим на верхнюю палубу лифтам. В руках благородных путников покачивались кожаные саквояжи прекрасной работы. Мужчин сопровождала смиренная, затянутая в нелепое платье девочка в смешной шапке, скрывающей от любопытных глаз мальчишескую прическу и разорванное ухо.

Маскировка сработала. Несколько раз нам попадались навстречу стражники, которые, вместо того чтобы обыскать нас цепкими взорами, лишь почтительно склоняли головы перед Тремя Гвоздями и Саблей. Пираты снисходительно кивали в ответ, тщательно скрывая злорадное ликование в душе.

Я же просто шел, опустив голову и размышляя о том, что буду делать дальше. В сердце зрела мрачная решимость. Все должно закончиться. Чем быстрее, тем лучше. У меня больше не осталось сил терпеть и ждать. План моих товарищей казался пустой потерей времени. Пока мы будем прятаться — кто знает, что случится с Фарри, Неприкасаемыми и Мертвецом. Ведь если разбираться в частностях — нашей вины ни в чем нет. Наемники напали первыми, и Буран с Торосом лишь защищались. Если копнуть поглубже, то выяснится связь охотников за удачей с черными капитанами, а враг врага всегда может рассчитывать на снисхождение. Мертвец тоже ни в чем не виноват, и может быть, он уже переговорил с кем-нибудь из Добрых и рассказал об истинной миссии.

Если ему, конечно, позволили это сделать… Но есть шанс. Есть шанс.

Путь до лифтовой платформы, у которой собирались люди для подъема на верхний уровень, прогнал дурные мысли и внушил надежду.

Когда скрипучие двери открылись на верхней палубе, где сквозь стекла на потолке вспыхивало небо Пустыни, я уже убедил себя в том, что все не так плохо, как мне казалось. Но потом мы вышли на освещенную множеством фонарей улицу, сверкающую от вымытой мостовой, и меня опять одолели сомнения. Чрезмерная уверенность в собственной правоте уже отправила в небытие Шона…

Изначально я хотел отыскать городскую ратушу и найти там Добрых. Рассказать кому-нибудь из местных владык правду о своем путешествии, показать ему компас, поведать о тех бедах, через которые прошли мои друзья, угодившие в застенок Барроухельма. Какое-то время это казалось хорошей идеей. И к моему стыду, я даже представил на миг странную картину: моих измученных друзей выводят на эшафот, составленный на центральной площади. Вокруг постамента собирается толпа и требует крови преступников. А потом появляюсь я, поднимаюсь наверх и обращаюсь к судье с трогательной речью, цепляющей за душу каждого человека на площади. Тишина отвечает мне, пристыженные жители Барроухельма опускают глаза, и судья освобождает Фарри, Бурана, Тороса и Мертвеца…

Как можно контролировать такие полеты фантазии? Иногда представляешь и думаешь о таком, что хочется вычистить свою память, вырезать те гнилые места в голове, из-за которых появляются такие мысли, даже явление которых уже постыдно.

Я не знаю, может, у других людей так же? Может, у всех появляются мысли, за которые становится стыдно уже через миг, но от которых никак не отмыться спустя годы?

В любом случае план пробраться в ратушу растворился по дороге сам собой. Потому что кто вообще меня пропустит внутрь?! Совет города выступил против черных капитанов. Открыто. Он уже пережил террор Ледовой Гончей и вряд ли теперь встречает каждого незнакомца с распростертыми объятиями. Особенно того, кто похож на разыскиваемого слугу древнего врага.

Ну а если и встречают Добрые всех страждущих — кто может гарантировать, что среди Совета не окажутся такие люди, как капитан Стиперсон или же ректор Академии, прикрывавший засаду наемников? Что, если я отнесу компас прямиком в руки слуге Радага?!

Ко мне вновь вернулось уныние.

Несмотря на поздний вечер, по центральной улице города-корабля то и дело прокатывались небольшие самоходные трехколесные повозки. Впереди, за рулем, сидел водитель и усердно крутил педали, иногда позвякивая колокольчиком, чтобы предупредить прохожих, а позади него, вольготно раскинувшись в двух удобных сиденьях, отдыхали пассажиры. У многих на груди, на видном месте, располагалась вышитая пирамида Добрых.

По краям улицы сверкали зазывающие вывески. Я то и дело замечал группы людей в рабочей одежде, входящих и выходящих из переулков. Должно быть, многие улочки отсюда вели к техническим помещениям, лифтам, ходам, межпалубным отсекам, шахтам, котельным. Ежедневный титанический труд техников города позволял кому-то расслабленно катиться по центральной улице и думать о чем-то кроме выживания. Наверняка и глубокой ночью работа инструментариев не замирала. Барроухельм не имел права останавливаться во льдах. Вряд ли найдется сила, способная сдвинуть его с места, если случится страшное и город встанет. Тогда жителям придется выбирать между бегством или же надеждой на удачу, что Темный бог никогда не вынырнет там, где судьба бросила сотворенного человеческими руками гиганта. Тогда все эти диковинные повозки никому уже не принесут радости.

Хотя, каюсь, на пару мгновений я поймал себя на мысли, что хотел бы проехаться по Барроухельму на такой штуке. И желательно за рулем! Но потом сам одернул себя. Не время размышлять о глупостях.

Не время…

Три Гвоздя уверенно вел нас по праздничной улице. Казалось, будто он каждый день ходит тут по делам и не хочет терять ни минуты, заранее просчитав свой маршрут. Я едва поспевал за ним и Саблей: мешало неудобное платье, страх поднимать голову и нелепая шапка, то и дело загораживающая обзор.

Мы миновали Академию, сверкающую окнами, в которых отражались огни улицы. Ничто здесь не говорило о случившемся несколько часов назад происшествии. Город поглотил несколько жизней и не поперхнулся. На ступенях сидела группка юношей и девушек, о чем-то весело переговаривающихся. Мимо прошел патруль стражников в сопровождении мужчины в капюшоне. Я почувствовал эмпата, но тот меня не заметил.

Дома по обе стороны широкого проспекта разительно отличались от коробок нижней палубы. Наверх вели извивающиеся лесенки с высокими перилами, с каждой площадки вдоль палисадников тянулись огороженные фигурными балюстрадами дорожки. Над крошечными арками, ведущими к разноцветным домам, тоже горели шаманские фонари. Большой город пытался быть не просто скоплением жилых помещений — каждый живущий здесь, получалось, обладал крошечным кусочком своей территории, огороженной от соседей невысоким заборчиком.

Вскоре мы добрались до Оранжереи, таящейся под достигающим потолка стеклянным куполом, и несколько минут шли мимо, а я все пытался пробиться взглядом сквозь мешанину отражающихся в стекле фонарей. Свет внутри не горел, ворота были закрыты, и потому гордость Барроухельма так и осталась для меня сокрытой. Хотя теплый воздух тут пах не так, как у Академии: в нем смешался удивительный аромат, напомнивший о теплицах Снежной Шапки и Кассин-Онга.

Гостиница располагалась совсем рядом с Оранжереей. Мы прошли не больше двух сотен ярдов, прежде чем Три Гвоздя с уверенным видом свернул направо. У высоких дверей вытянулся мужчина в пестрой одежде, разукрашенной цепочками, какими-то блестящими значками и меховым наплечником.

— Добро пожаловать в Обитель. — Он услужливо распахнул двери перед благородными господами и мною. Тройка отблагодарил его коротким кивком и вложил в услужливо протянутую ладонь монету.

Мы оказались во дворце. Именно такими я себе представлял дома владык древнего мира, добравшегося до нас с легендами сказителей. Высокие стены красили большие полотна с видами Пустыни и ледоходами, висели на фоне щитов перекрещенные мечи и алебарды, на полках стояли диковинные находки вроде сломанных артефактов Цитадели или же черепов снежных тварей, в нишах замерли статуи воинов и чучела зверей Пустыни. Множество светильников не оставляло в просторном зале ни единого места для тени. Вдаль, к помосту, на котором расположились бардеры, тянулись ровные ряды столиков, расставленных так, что каждый гость мог чувствовать простор вокруг себя и не думать о соседях. Посетителей в роскошной гостинице оказалось немного — половина столов пустовала. Нам навстречу поспешил человек, одетый не так диковинно, как мужчина на входе, но не менее изящно.

— Добро пожаловать в Обитель, могу ли я…

— Готовы ли наши комнаты? — надменно спросил у него Тройка. — Мое имя Аргаст ан Дувал! Я послал человека сегодня днем, с запросом!

— Мастер Дувал, конечно же, прошу за мною.

Интересное он выбрал себе имя…

— И мне нужен столик. Обязательно у сцены и сейчас!

Несколько монет оказалось в руке мужчины, и тот понимающе улыбнулся:

— Конечно, конечно, мастер Дувал. Сегодня у нас выступает Ивонна Сладкоголосая! Позвольте, я проведу вас к распорядителю, и он покажет вам ваши комнаты.

— Веди уже, я голоден и устал. В вашем городе непросто найти место, где можно отдохнуть, — продолжал Три Гвоздя. — Сначала столик, и пусть ваш распорядитель сам к нам подойдет. Не растает, я думаю.

— Хорошо, мастер Дувал. Позвольте ваши вещи?

— Оставь мои вещи в покое! Я способен о них позаботиться. — Рука Тройки, сжимающая саквояж, дернулась.

Удивительно, но в душе слуга не испытал ни капли раздражения столь наглым обращением. Сила привычки? Я украдкой поглядывал на него и чувствовал лишь желание услужить гостю.

— Как вам будет угодно, мастер Дувал. Прошу за мной.

Столик оказался у самой сцены, Сабля и Тройка заняли места с видом на бардеров, а я сел спиной, чтобы видеть происходящее в зале. Меж столов сновали красивые служанки с осанками королев, слышался звон столовых приборов, тихие приглушенные беседы. Позади негромко играла музыка.

— Распорядитель сейчас подойдет, — поклонился напоследок слуга и исчез.

— Драный ты хитрец, Тройка, — буркнул Сабля. — Циркач просто!

— Спасибо, — не улыбнулся тот и вперил в меня взгляд из-под широких бровей. — Вот о чем я подумал, пока мы сюда добирались, друзья мои. У нас в Риверайсе дела никогда не решались быстро. Даже если ловили с поличным — несколько дней держали мерзавцев в камерах. У инспектора и дознавателей хватало волокиты, прежде чем можно было тащить нарушителя к судье. Так что, малыш Эд, не переживай так и не грызи губы. Мы что-нибудь придумаем.

— Добро пожаловать в Обитель, мастер Дувал. — Рядом с нами возник розовощекий распорядитель в белом наряде.

Тройка осекся, выражение надменности в один миг вернулось на его задумчивое лицо.

— Простите за беспокойство, я просто хотел уведомить вас, что комнаты готовы. Будете смотреть?

— Сначала мы поедим, если не возражаете, — с ядом ответил Три Гвоздя.

Распорядитель смутился:

— Да-да, конечно. Простите, пожалуйста. Сейчас ваш заказ примут.

Я вспомнил наши обеды на корабле: вонючий столовый зал, пропахший энгу и варевом Айза, шутливая перебранка между моряками и ворчливым коком. Грязные миски и столы. Мне казалась нормальной та грубая жизнь, и честное слово, хотелось попросить Тройку вести себя не так высокомерно.

Хотя то, что люди позволяли ему так с собой поступать, раздражало меня не меньше. Сытые, довольные, счастливые и позволяющие себе жить в унижении… Считающие, что это не зазорно, что у них такая работа! Еще и виды Пустыни на стенах. Они что, никогда не выбираются за пределы корабля? Им не хватает ледяного ужаса, что царит снаружи Барроухельма?

Распорядитель ушел, и я спросил, глядя на Тройку:

— Что, если будет поздно? Мы должны что-то сделать! Нельзя просто сидеть и ждать чего-то!

— Какие предложения, Эд? — одними губами улыбнулся тот. — Тут не деревня, тут целая цепочка людей идет снизу и до тех, кто принимает решения. Тебе не вклиниться в нее, каждый сожрет тебя с потрохами, если ты перепрыгнешь через его голову. У тебя нет в дружках кого-то из тех, кто находится выше? Думаю, что нет. Завтра я поброжу по городу, посмотрю, как обстоят дела в ратуше, поболтаю с кем-нибудь, кто связан с Тайным Двором и инспекторами. В Содружестве законы одни во всех городах. Про-це-ду-ры, мой друг, одинаковы. Тут не получится взять нахрапом.

— Мертвец уже походил, — заметил я.

— Да, и тут дело очень холодное, Эд, если ты не заметил, — покачал головой Три Гвоздя. — Все это явно связано с теми мясорубами из братства, которых уложил Буран, тут и гадать не приходится. И то, что вас в Академии накрыли отрядом стражи, и то, что Мертвец пошел за помощью к Добрым, а оказался в камере. Подумай сам, мой друг: если нас отпустили в порту, а не скрутили за сопротивление, — значит, местные не знают того, что знают в Цитадели. Были бы в курсе, что нужно братству, — держали бы до победного, да и само братство не порубило бы солдат Содружества, как помеху. Зачем начинать наши поиски на следующий день? Только потому, что Мертвец обманул сопровождение? Полагаю, о твоей игрушке фанатики никому не рассказывали и, судя по всему, вообще хотят скрыть ее существование. Но я понять не могу, как они вообще догадались тебя тут искать!

— Они следили за нами. С самой Снежной Шапки, — сказал я.

Тройка изумленно хмыкнул:

— Очень вовремя ты сообщил об этом, мой друг.

— Я сам только вчера это понял.

К нам подошла служанка — ослепительной красоты девушка с тонкими чертами лица и изящно приподнятыми бровями. Мы сделали заказ, и я едва сдерживался, чтобы не поторопить ее, перечисляющую лучшие блюда их поваров. Проводив красавицу взглядами, корсары переглянулись. Сабля оценивающе цокнул языком и хитро сощурился, а Три Гвоздя продолжил:

— Собственно, это наш шанс, Эд. Добрые не знают того, что знает Цитадель. Я думаю также — они очень недовольны учиненной ликвидаторами резней в порту. Если донести истинную причину той стычки до кого-нибудь из местной верхушки — у нас есть шанс вытащить ребят. Они получатся жертвами оговора.

— Семь трупов в Академии, — напомнил Сабля.

— Если их не стало больше — есть шанс. Наемников нигде не любят, друг мой. Если это были гильдейские головорезы, татуированные, так и вовсе спишут со счетов.

— У Фарри знак Воровского Закона… — вспомнил я.

— Печально, но решаемо. Если твоя коробка действительно ценная — ты сможешь договориться, друг мой.

От слов бывшего дознавателя мне стало легче на душе. Может быть, и вправду все не так плохо?

Тройка словно заметил мое воодушевление и добавил:

— Вот только в братстве вряд ли сидят дураки, и они постараются выцепить Мертвеца и остальных для своего суда, но насколько я знаю Тайный Двор, это станет проблемой для фанатиков. Особенно после портового инцидента. Только вот у меня нет идей — насколько тесны нынче отношения Цитадели и Содружества. Проклятье, такие схемы, и ради чего? Что умеет эта игрушка?!

— Мертвец говорил, что она может показать безопасный проход за Южный Круг, — буркнул я.

— Хм… Суша?

— Я не знаю.

— Охотно верю, знаешь ли. Если поверить в сказки о капитанах, раз уж Добрые возродились, то можно поверить и в этот проход. Очень выгодное, должно быть, предприятие — каждый захочет приобщиться. Иметь свой канал в Южному Круге — о, тут можно много людей накрошить, мой друг, ради такой-то цели. Вот и стало ясненько, откуда у «Стражей Границ» столько дерева и зерна…

— Я уверен, что они тоже служат черным капитанам и знают о проходе. Старик в Академии вообще говорил, что Берег принадлежит капитанам.

Тройка закивал.

— Мир интереснее, чем мне казалось. Не зря я решил пойти с вами. Как тебя угораздило попасть в такую историю?

— Повезло, — горько сказал я.

Позади чуть громче заиграли бардеры, и с потолка послышался голос:

— Поприветствуем Ивонну Сладкоголосую!

— Собственно, Эд, не переживай, — ободряюще улыбнулся Тройка и поднял глаза на сцену. — Ужин, отдых, крепкий сон — вот что нам нужно. Утром я соображаю лучше. Хороша, да?

Сабля утробно хмыкнул, не сводя жадного взора с Ивонны.

Музыка на миг остановилась, и за моей спиной нежный голос произнес:

— Первая моя история сегодня — это легенда о птице. Птице, преодолевшей губительный воздух Южного Круга и поселившейся под крышей немолодого рыбака.

Мне как сыпанули колючего льда за шиворот. По шее пробежали мурашки, и я подпрыгнул на месте, не веря в услышанное, и обернулся.

— Лайла?! — вырвалось из груди. — Лайла?!

Она застыла, будто зверек, услышавший поступь хищника. Один из бардеров бросил на меня злой взгляд, но играть не прекратил. Позади изумленно хмыкнул Сабля. Слепая сказительница пораженно замолчала.

— Мальчик Эд? — произнесла она тихо, чуть повернувшись к нам. Замешкавшись, коснулась волос, черными пышными локонами спадающих на изящные плечики. — Эд из Снежной Шапки?

Меня окатило изумление тех гостей, кто сидел неподалеку и видел, что перед сценой совсем не мальчик. Что это девочка. Потом в зале возмущенно свистнули, и Лайла вздрогнула, как от удара.

— Найди меня после выступления, мальчик Эд! Пожалуйста! — тихо проговорила она и, справившись с волнением, продолжила уже в зал:

— Рыбак жил один, и та жизнь не была доброй…

Недоумение посетителей растаяло, но я уже и не обращал на него внимания. Я не мог оторваться от того, как шевелятся ее губы. В сердце ныла сладкая боль, в груди стало тесно, и хотелось разорвать глупое девчоночье платье. Из-за шляпки приходилось задирать голову, чтобы видеть самую прекрасную в мире женщину.

Это была Лайла. Та самая Лайла, покинувшая в спешке Снежную Шапку после появления в городе Ледовой Гончей по имени Ар. Та самая Лайла, которую вывезли с далекого севера корабли Содружества. Светлый Бог, как же я любил ее. Даже черная повязка, украшенная россыпью сверкающих бусинок и скрывающая слепые глаза, была мне дороже всех сокровищ мира.

Судьба свела нас здесь, за многие сотни лиг от Снежной Шапки… Судьба. Иначе и быть не могло. Как можно встретиться посреди бескрайней Пустыни, в гостином доме одного из блуждающих городов? Боги послали нам знак. Добрый знак.

Сабля или Тройка — я не помню, спросил у меня что-то, но ответа не дождался. Во всей вселенной не существовало никого и ничего, кроме Лайлы, ее голоса и моего неописуемого счастья в измученной событиями душе.

Ближе к концу ее рассказа плохие мысли вернулись. Череда смертей и бед, многие дни ужаса и ледяной Пустыни, лица жриц любви, в которых я искал черты Лайлы, судьба товарищей, запертых в казематы Барроухельма, — они вползли в мою душу, заглушив детский восторг от встречи.

Я знал, о чем мы будем говорить, когда Лайла закончит выступление. Я понял, что ничего на свете не жду так, как этой беседы.

Удар в плечо вырвал меня из пелены очарования.

— Оглох? — спросил Сабля, севший обратно на место. Он взял с оказавшегося на столе блюда кусок мяса и впился в него зубами, не сводя с меня недовольного взгляда.

— Что? — не понял я, потирая ушибленное место.

— Жри давай, — корсар кивнул на стол. — Пялишься, как дикарь.

— Ты ее знаешь? — вкрадчиво поинтересовался Три Гвоздя. Бывший дознаватель держал в руке стеклянный бокал с красным напитком и изучающе смотрел на мою Лайлу. Мысли его блуждали вокруг чего-то низменного, плотского. Того, что не должно было ее касаться.

— Да, — резко ответил я. — Не смотри на нее так!

— Как? — насмешливо улыбнулся Тройка и перевел взгляд на меня.

— Ты меня понял…

— Тяжело быть эмпатом, — подмигнул Три Гвоздя. — Она может быть нам полезна?

«Ее сестра — Ледовая Гончая, Эд, ты же помнишь? Рабыня Черного капитана — единокровная сестра твоей Лайлы. От нее и сбежала Лайла, Эд. И Содружество ее не выдало. Как ты думаешь, почему?»

— Не думаю, — буркнул я. — Но я должен с ней поговорить.

Вы не представляете, каких трудов мне стоило выдержать четыре песни Ивонны Сладкоголосой. Впервые, слушая голос Лайлы, я молил обоих богов, чтобы выступление сказительницы побыстрее закончилось.

Глава двенадцатая Тайна города-корабля

— Я искал тебя. С того самого дня, как ты ушла из трактира мастера Райдэлана… Я обошел все корабли Содружества, но никто не сказал, где ты… — сказал я.

Лайла сидела на кровати, напротив моего стула, и смотрела в пустоту. После выступления она сама позвала меня на сцену и потом, взяв под руку, проводила к себе в покои. Нас ожгли взглядами удивленные бардеры, но никто из них не поднялся со своего места. Я почувствовал неодобрение Сабли и Трех Гвоздей, но даже не обернулся.

За всю дорогу мы не произнесли ни слова. Сказительница шла очень медленно, придерживаясь свободной рукой за стену, и ее переполняли смешанные чувства, остающиеся для меня загадкой и наполняющие сердце радостным ожиданием.

Знаете, у Лайлы самые восхитительные пальцы, их нежное тепло согревает душу. Осторожное касание гонит прочь все беды. Мне так не хотелось выпускать ее руку, когда она присела на кровать…

— Как ты оказался здесь, Эд? — спросила она.

— Я знаю про Ар, — не ответил я. Лайла побледнела, прижала руки к груди, словно защищаясь.

— Я встретил ее, пока искал тебя. И я все понял, Лайла… Ты бежала от нее, да? От Ледовой Гончей?

Она поджала губы, сомневаясь.

— Черный капитан погубил мою деревню, Лайла. И Ар была среди его слуг. Я все знаю…

Сказительница грустно вздохнула.

— Мальчик из северных краев оказался умнее, чем ученые мужи Содружества да благородные Добрые капитаны…

Я терпеливо ждал продолжения.

— Прости, что я ушла так быстро тогда, Эд… Я боялась.

Она коснулась повязки на глазах и продолжила:

— Я боялась… Ар… Никто не поверил мне, когда я рассказала правду о своей сестре. Когда рассказала, как страшный Черный капитан на моих глазах сделал из нее рабыню, а потом заставил ее лишить меня глаз. Они не поверили. Добрые… Да, они сочувствовали моему безумию, но отступали прочь. Черных капитанов не существует, говорили они. Берег — всего лишь их наследие, коварное, злое, жаждущее власти и всеобщей покорности. Они боролись с Берегом, боролись с людьми, забыв об истинной природе темных порождений. Десятки крохотных подпольных ячеек, презирающих друг друга и ограничивающихся поджогами торговых складов, где хранились товары Берега…

Удивления не было. Наверное, в глубине души я знал, что великолепная Лайла принадлежала неизвестному для многих миру Добрых. Воодушевление охватило меня. Она наверняка сможет помочь! Наверняка! Голос сказительницы задрожал.

— Мы с Ар путешествовали по городам, непременно возвращаясь сюда, в Барроухельм. Она танцевала, а я пела. К нам приходили связные Добрых, и мы везли чужие тайны сквозь Пустыню, рискуя каждый день попасть в лапы агентов Берега. Мы отдавали свою жизнь на алтарь столь мелочной борьбы. Мы верили в будущее Добрых, хотели изменить целый мир. И когда случилась беда и меня, истекающую кровью, подобрали в коридоре таверны пьяные моряки — Добрые отвернулись. Быть с ними после того, как они предали меня, столкнувшись с истинным обличьем зла? Они посчитали меня сумасшедшей! Они не хотели такой правды, что открылась мне в тот день.

Ей было горько вспоминать, но я не вмешался. Опустив голову, Лайла чуть успокоилась и продолжила:

— Я бежала на север, подальше от Добрых и моей сестры, обещавшей вернуться. Помнишь, ты рассказал о ней в Шапке? Я узнала мою милую Ар, но не хотела верить в то, что она подобралась так близко… А потом Ар пришла в трактир Райдэлана и поговорила со мной… Сказала, что капитану нужны верные слуги и он хотел бы взять меня. Она смеялась, когда говорила об этом. О, ты не представляешь, Эд, как страшно слушать смех обозленного существа, который когда-то был самым добрым человеком из тех, кого я знала. Который был роднее всех… Я вновь бежала. Солгала капитану Содружества о преследованиях со стороны местного губернатора и дождалась конца зимы в его каюте. И только оказавшись в обновленном Содружестве, узнала о происшедших переменах, об открытой казни безумной Ледовой Гончей. Добрые пришли ко мне. Сами! О, как я торжествовала, чувствуя дрожь в голосе тех, кто не поверил мне тогда… Как они извинялись передо мною. Только слова не лечат ран… Кончено. Теперь, когда началась настоящая борьба, — кончено. Горько понимать, но я больше не могу пойти против себя. Это перестало быть моей войной.

Лайла вздохнула, сплела пальцы в замок и добавила:

— Я думала о тебе, Эд. Те встречи с тобой, тот чай после выступлений, твой цветок… Как же много для меня значат эти воспоминания… Давай я позову слугу, и мы посидим как в старые добрые времена, Эд?

Она подалась вперед, с детской надеждой в сердце. Я хотел согласиться, хотел забыть обо всем и просто посидеть с ней в простенькой, уютной комнате и оставить за дверью жестокий мир черных и добрых капитанов.

Но не смог. Фарри, Мертвец, Буран и Торос, если еще были живы, ждали своей участи в темных камерах Барроухельма, а напротив меня сидела не только самая милая девушка Пустыни, но и связная ордена Добрых. Истинная, не такая как капитан Стиперсон или же те высокомерные гуляки с верхней палубы Барроухельма.

— Я хотел бы этого, Лайла. Очень! Но не сейчас… Мне нужна твоя помощь, — сказал я. — Мои друзья в беде.

— Что может слепая певица, Эд…

И я рассказал свою историю. Всю, от начала и до конца, ничего не утаив. Думаю, что не смог бы соврать ей. Даже если бы хотел — не смог.

— Если бы ты пришел двумя неделями раньше… — грустно произнесла Лайла, как только рассказ закончился.

О чем она?!

— Все Добрые, кого я знала, покинули Барроухельм в составе армии Содружества и отправились к Берегу. Те, кто остался… Я не знаю их. Сейчас так много объявилось новых Добрых… Столько незнакомых мне имен. Ты говоришь, что Диар укрывал наемников, — а он тоже из Добрых. Еще несколько лет назад мы знали, что среди Совета города есть ставленники Берега. Прошел этот год, человек Радага сдал всех, о ком слышал, Тайный Двор вычистил их и тех, на кого пало подозрение, но видишь… Новый ректор Академии, подумать только…

Я не мог поверить в ее слова.

— Неужели нет никого, кто мог бы нам помочь?

— Не знаю, Эд. Подожди… — Лайла насторожилась. — Что это?

— Прости?

— Тихо…

Ее лицо напряглось, будто она вслушивалась в нечто, доступное только ей.

— Прячься… — севшим голосом приказала она. — Прячься!

— Лайла…

— Прячься, дурак!

Я вскочил со стула, оглянулся. Пустая обшитая деревом комната с массивной кроватью, крошечным столиком и небольшой сундуком у входа. Где тут спрятаться?!

— Лайла…

И тут я услышал голоса в коридоре. Почувствовал кипучее раздражение и мрачную решимость. Тяжелые шаги приближались, и приближались явно по мою душу. Проклятье! Как?!

— Быстрее, Эд! — прошипела Лайла.

Я нырнул за кровать, так чтобы она скрывала меня от двери. Попытался вжаться в угол между нею и полом, но не смог пролезть.

— Госпожа Ивонна! — осторожно постучали в дверь.

— Именем Содружества, откройте! — гаркнули вслед за робким голосом.

— Что происходит? — гневно ответила Лайла.

За дверью решимость всплеснулась смятением!

Здесь негде укрыться. Чувствуя под лопатками доски пола, я понимал, что стоит незнакомцам войти внутрь и просто сделать пару шагов в сторону кровати — они тотчас увидят скорчившегося на полу переодетого мальчишку.

Потом я подумал об эмпатах и запаниковал. Если я слышу чувства людей за дверью — что, если среди них у кого-то есть схожий дар?

«Спокойно, Эд. Дыши ровно. Думай о Пустыне. Холодной, вечной. Думай о метели. О том, как миллионы песчинок волной катятся над зубастыми торосами, как бьются в обзорное стекло рубки, как ноздри щекочет запах перцового чая. Глубже, Эд. Глубже».

Глаза закрылись сами собой. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Пустыня. Бескрайняя. Далекие ледяные шпили вдали. Вдох-выдох.

— Вы в порядке, госпожа Ивонна?

— Откройте дверь! — уже менее уверенно произнес кто-то из стражников.

— Я не одета!

— Перестаньте нарушать покой моих гостей! Госпожа Ивонна, случилось страшное! Тайный Двор схватил в нашей гостинице двоих пиратов! Все видели, что третий бандит ушел с вами. Вы в порядке?! — заискивающе протараторил тот, кто бурлил раздражением.

— Я собиралась с утра поговорить с вами как раз насчет того, что вы пускаете всякое отребье. Я думала, это девочка! А он пытался обворовать меня! Теперь же еще и…

— Пожалуйста, откройте, — сказал кто-то еще.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Вы подозреваете меня в сговоре с пиратами? — ахнула невидимая мне Лайла. Она подошла к двери и отперла замок. — Меня?!

— Ой, Светлый бог… — смутился кто-то.

— Ивонна Сладкоголосая так этого не оставит, — тут же добавил невидимый мне человек. Раздражение в нем унялось, появилось злорадство. — Она на хорошем счету в ордене! Ох, госпожа, простите.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Куда это вы направились? — возмущенно крикнула Лайла. Сердце замерло. Тяжелый сапог стражника ступил на деревянный пол комнаты. Уверенности в солдате не осталось ни на полмонетки. Растерянность, смущение и какое-то непонятное волнение.

Вдох-выдох.

— Подумать только, вы топчетесь по репутации Обители! Что я скажу гостям?

Стражник, вошедший в комнату, остановился почти на пороге, и я представил себе, как солдат оглядывает помещение. Еще несколько шагов — и он меня увидит…

— Вы довольны? — резко спросила Лайла.

— Простите, госпожа, — буркнул стражник. — Это очень опасные преступники, госпожа. Я должен был убедиться…

— Убедились? — прогремела Лайла. Сейчас она совсем не походила на Сладкоголосую. — Теперь вы оставите меня в покое?

Вдох-выдох. Сабля, Три Гвоздя… Драный демон, я остался совсем один… Вдох-выдох. Но как они нашли нас?

«Это хозяин той гостиницы. Он же видел вас, Эд. А куда могли направиться столь богато одетые беглецы без крова над головой? Видная компания! Все просто, Эд. Тройка не так хорош, как ты думал. Или же местные ищейки не так плохи, как думал он».

— Куда он отправился, госпожа? — спросил стражник. — Тот, кто пытался обокрасть вас?

— Что-о-о? — протянула Лайла. — Вы спрашиваете об этом слепую?

Эмпата среди них не оказалось. Я облегченно выдохнул. Одни ртом, потому что даже звук моего сердца стражники должны были услышать, а этот оглушительный вздох тем более.

— Простите, госпожа Ивонна. Я обязательно возмещу столь оскорбительное поведение этих неотесанных тупиц, — протараторил наш нечаянный союзник. — Мы этого так не оставим, поверьте! — обратился он к стражникам.

— Пошли вон! — крикнула Лайла.

Дверь захлопнулась, и по коридору вновь загромыхали тяжелые сапоги, удаляясь. Я выбрался из-за кровати и поднялся, а затем быстро отвернулся. Лайла была почти обнажена. Та легкая рубашка, что была на ней, почти не скрывала тела. Понятно, почему так смущенно вели себя стражники.

В голове промелькнули такие образы, что мне захотелось врезать самому себе по лицу.

— Мне очень жаль, Эд, — проговорила она и осторожно направилась к кровати. Зашуршала ткань спешно снятого платья.

Я остался один. Мальчик в девчоночьем наряде, разыскиваемый Тайным Двором, черными капитанами и братством Ледяной Цитадели. Совсем один…

Лайла тем временем оделась и вновь присела на краешек кровати.

— Мне очень жаль…

Я промолчал. Еще утром с моих уст сорвалось, что выбор есть всегда. Какая, оказывается, глупость…

— На нижних палубах есть человек. Капитан Барри Рубенс. Многие считают его сумасшедшим, так как он одержим Южным Кругом и способом проникнуть туда. Если этот компас действительно ведет на Сушу… Может, он поможет тебе сбежать? Хоть он и безумец, перед которым закрыли двери даже в Академии, но я слышала, это человек чести. Он никак не может быть связан с черными капитанами.

— И бросить ребят? — возмутился я. — Просто сбежать? Тогда зачем все это? Нет, Лайла. Я пойду в ратушу. Мне повезет. Мне должно повезти. Я приду и покажу им этот драный компас! Я расскажу им правду. Будь что будет…

— Никто не пустит тебя в ратушу, Эд. На прием к Совету записываются за недели… Пиратов в Содружестве вешают гораздо быстрее…

— Я пройду. Я покажу страже. Сдамся и расскажу им все! Лучше так, чем опять прятаться. Я больше не могу бегать. Светлый бог, я столько плохого сделал за этот год, что еще одна слабость меня убьет!

«Ого, как ты заговорил…»

— Подожди, Эд, — Лайла чуть оживилась. — Подожди. Есть еще один человек… Шериф Барроухельма Снэйл ан Найт!

— Он Добрый? — с надеждой спросил я.

— Нет… Он не из ордена, и насколько я знаю, отказался примкнуть к Добрым, когда те открыто заявили о себе и стало модным быть одним из них. Он из тех, кто руководит Тайным Двором Барроухельма. Именно он и поймал ту Гончую, что проникла в город весной. Его воля настолько тверда, что он не боится пойти против Совета. Летом он упек в тюрьму несколько Добрых, и никто из могущественных семей не смог защитить родственников. В прошлом году он первый оправдал того моряка, из команды Черного капитана. Первый воспринял его слова всерьез. Если ты сможешь доказать ему невиновность твоих друзей… Если он поверит тебе… Это могущественный человек, который не признает ничего, кроме справедливости. Многие его не любят, но… Он может помочь, я верю в это!

— В чем разница — страже я сдамся или отыщу этого Снэйла?

— Шериф не будет заниматься делами простого мальчишки с пиратского корабля, Эд… Если же Снэйл не поможет тебе, то останется только Рубенс. Только… Дорога к Снэйлу — это дорога в один конец, Эд. Подумай, что будет, если он тебе не поверит…

— Где мне его искать? — спросил я, сделав свой выбор.

Она улыбнулась.

— Я помогу тебе, мальчик Эд… Не думаю, что ты сможешь добраться до ставки Тайного Двора в одиночку, тебя схватят. Особенно в этом глупом платье.

— Не зови меня так, Лайла. Я давно уже не ребенок…

В ее улыбке появилось что-то еще. Что-то взволновавшее мое естество.

— Да, Эд. Я чувствую это. В тебе появилось что-то… Или я придумала это, пока вспоминала о тебе этот год?

Я вдруг понял, что если Лайла скажет что-то еще, сделает хоть один шаг ко мне, то превратится в одну из тех жриц, с которыми я пытался забыть сказительницу. Я чувствовал странное волнение в душе девушки. Неужели она будет не против? Неужели она ждет моего шага? Сердце рвалось из груди, во рту пересохло. Между нами что-то было. Что-то могло произойти. И тогда…

— Я лягу на полу? — проскрипело во мне.

Сказительница медленно кивнула, и неуловимая аура померкла.

— Хорошо. Все будет хорошо, Эд… Я уверена, что у тебя все получится. Ты уже не тот наивный мальчик из Снежной Шапки. Я чувствую в твоем голосе груз опыта и думаю, что и из него можно извлечь пользу. Главное — решиться на это. Вспомнить уроки твоей недоброй истории…

То была долгая ночь. Я впадал в полудрему, и ко мне приходили мертвые моряки и распутные шлюхи, а сквозь гул Пустыни доносился вой зверодемонов и безумный хохот Эльма. Просил уйти Шон, и падал на лед убитый Мертвецом капитан Дувал. Пуля опять пробивала грудь Тороса, и умирал на полу лазарета Коротышка Яки. Лица еще живых товарищей чернели, превращаясь в оплывающие маски, а по улицам Барроухельма текли реки крови. Вырвавшись из объятий видений, я слушал дыхание спящей на кровати Лайлы и боролся с желанием подняться с пола и коснуться возлюбленной. Почему-то это казалось мне постыдным, грязным, и я лежал на спине, чувствуя, как колотится сердце, и прокручивал в голове события последнего года.

Нормально уснуть удалось только под утро.

Мы вошли в распахнутые двери ставки Тайного Двора. Я придерживал Лайлу за локоток, указывая дорогу. Наш провожатый, один из бардеров Обители, остался снаружи. Даже сейчас его удивление странным приказом певицы не прошло, и он топтался у входа, напротив флегматичного караула.

Просторное помещение бурлило серебристыми мундирами стражи и гудело от разговоров. Кто-то спорил у столов-приемных, кто-то спешил по делам. Массивный страж в центре комнаты басом отчитывал двоих молодых солдат. Хлопали двери, ведущие из прихожей, выпуская просителей или пострадавших из коридоров здания. В самом углу сидел паренек со связанными за спиной руками и уныло изучал замызганный сотнями сапог пол. Рядом с ним мяла шляпку пожилая женщина, а высокий человек в форме что-то раздраженно ей выговаривал, то и дело показывая рукой на сидящего. Непрерывный поток людей не останавливался ни на секунду.

Я опешил. Мне иначе представлялась обитель Тайного Двора. По плану, мне следовало…

— Помогите! Меня обокрали! — громко сказала Лайла. Кипение человеческой массы не прекратилось. Кто-то повернулся на сказительницу, да и только.

— Меня обокрали! — возмущенно прокричала Лайла, и ее голос заглушил шум Тайного Двора. Наступила тишина. Десятки взглядов обратились на стоявшую посреди зала женщину с черной повязкой на глазах. — Он вытащил мой кошелек!

Я уже отступил прочь, смешавшись с замершими от неожиданности людьми и превратившись в одно большое эмпатическое ухо. Раздражение, удивление, страх, боль, тревога, скука, сомнения окружающих — все разом обрушилось на меня и едва не свело с ума. На лбу выступила испарина от эмоций, прорвавшихся сквозь неумело выстроенный опытом барьер. Я искал подозрительность в душах людей, искал взгляды, обращенные в мою сторону. Но все смотрели на истеричную девушку, в которую превратилась Лайла.

— Кто-нибудь поможет мне?! А?!

Послышался чей-то ядовитый комментарий. Могучий страж вернулся к отчитыванию молодняка, дверь хлопнула раз, другой. К Лайле поспешил затянутый в форму стражник, со спешно нарисованным на лице участием.

На меня никто не обращал внимания. И я, стараясь быть невидимым, направился к дверям, ведущим внутрь ставки.

Кабинет шерифа находился где-то там… За моей спиной возмущалась Лайла, рассказывая о негодяе, укравшем ее кошелек. Сказительницу пытались успокоить, но та вырывалась и кричала все громче, привлекая к себе всеобщее внимание.

Где-то за глазами образовалась тупая боль от урагана чужих чувств, но я должен был слышать. Должен был знать.

За дверью оказался коридор и простая лестница из железных ступеней, ведущая наверх и вниз. По пролету на второй этаж тяжело поднималась женщина, терзаемая внутренней болью. Она цеплялась за перила, словно те придавали ей сил. Шанс.

Я оказался рядом с ней, осторожно взял за руку:

— Позвольте я помогу.

Женщина, чье лицо хранило на себе печать горя, удивленно, но благодарно кивнула.

— Осторожнее, ступайте осторожнее, пожалуйста, — сказал я. Мимо прошел стражник, посмотрел на женщину, на меня и принял нас за семью. Хорошо, Эд. Вдох-выдох, Эд. Тут наверняка есть эмпаты, и они не должны почувствовать твоего напряжения.

Я погрузился в горе женщины, впуская его в себя. На глаза сами собой навернулись слезы переживания за сына, схваченного людьми Тайного Двора и томящегося где-то в подвалах ставки.

«Ты мерзавец, Эд…»

Боль в голове запульсировала ярче, словно кто-то вгонял в череп стальные гвозди.

— Они говорят, что он вор… А он не вор, — прошептала женщина и всхлипнула. — Он никогда бы не взял чужого. А они…

Я слушал ее плач и сам готов был расплакаться. Скорбной процессией мы поднялись на три этажа, и за это время несколько служителей Двора (и среди них один эмпат) прошли мимо. Один стражник остановился, строго спросив, куда мы направляемся, и, удовлетворенный ответом горожанки, идущей к боевому инспектору Монро, поспешил по своим делам.

— Все будет хорошо… — сказал я женщине, когда мы поднялись на последний пролет. Лестница вела дальше, в коридорах на этаже стояли в ожидании перед кабинетами люди. Все меньше простых посетителей и все больше работников Двора. — Шериф справедлив.

— Где шериф… а где мой мальчик, — горько сказала женщина.

«Да, действительно, Эд. Где же шериф?»

Горюющая мать медленно пошла по коридору прочь от лестницы, а я посмотрел наверх, унимая волнение и силой выталкивая из себя несчастье чужого человека. Не время. Стыдно станет потом. Сейчас я был готов на многое. Принятое решение вело вперед, и оборачиваться в такие моменты нельзя.

Под ногами загудели металлические ступени. Я перепрыгивал через одну, поднимаясь выше и выше. На следующем пролете мне встретился немолодой служитель Двора, задумчиво стоящий у дверей в ожидании. Безмятежный, благодушный, радующийся чему-то. То, что надо.

— У меня послание к шерифу от инспектора Монро! — протараторил я. — Где мастер ан Найт?

— На следующем этаже, — поверил мне мужчина. — Направо.

Он проводил меня светлым взглядом.

Светлый бог, как легко у меня получилось! Воодушевленный, я пролетел на указанный этаж и повернул направо. Коридор, с рядами дверей по обе стороны, был почти пуст. Лишь один человек шел мне навстречу.

Но и его хватило. Дар эмпата забил тревогу — мужчина возмутился моим присутствием. Губы служителя закона плотно сжались, глаза сузились. Я сделал вид, что ничего такого не заметил, и хотел было протиснуться мимо, но стражник схватил меня за плечо.

— Куда пошел? Ты кто такой?! — процедил он. Боль хлестнула за глазницами так сильно, что я чуть не потерял сознание.

— Послание от инспектора Монро, лично шерифу в руки! — Слова вывалились изо рта как куски непроглоченной каши.

На него волшебные слова не возымели такого же действия, как на служителя с лестницы.

— Чего-о-о? — издевательски протянул он. — А ну пошел вон отсюда.

Мне вспомнились уроки Тороса. Резким ударом в горло я свалил стражника на пол, мужчина грохнулся, хрипя и изумленно пуча глаза.

«Всегда добивай…» — послышался в голове голос Тороса.

«Солдат нельзя убивать!» — закричал Буран.

Я присел над пытающимся позвать на помощь стражником и с силой ударил его головой об пол. Солдат обмяк. Дышит? Дышит! Слава Светлому.

В конце коридора обнаружилась дверь, заметно отличающаяся от прочих. Высокая, широкая. Рядом с ней висела блестящая табличка.

Поднявшись на ноги, я побежал, ожидая, что все двери в любую минуту распахнутся и десятки солдат хлынут в коридор, чтобы поймать наглого пирата. Я бежал и думал о том, что сейчас все решится. Сейчас закончится моя история, и не столь важно чем. Иногда лучше исчезнуть вместе со всеми, чем остаться последним уцелевшим.

По-моему, я сделал все, что мог сделать простой деревенский паренек с далекого севера…

Оказавшись у двери, я потянул ручку на себя и ворвался в комнату, которая обязана была оказаться кабинетом шерифа.

Мне навстречу повернулся человек в черном плаще с меховым воротником. Из-под черного железного шлема воина Цитадели раздался возмущенный возглас. Из-за стола напротив представителя братства на меня уставился крепкий мужчина с ехидным взглядом и сединой на висках. В углу слева от двери кто-то зашевелился.

— Я принес компас Дайга! Я принес компас Черного капитана! — закричал я.

Воин Цитадели схватился за висящий на поясе ручной дальнобой. Мир замер, будто течение времени остановилось. Фанатик развернулся, наводя на меня оружие. Медленно, очень медленно.

Но я все равно не успевал. Я стоял на пороге, глядя в черные смотровые щели шипастого шлема, и не мог пошевелиться.

Или уже не хотел.

Кто-то закричал.

Эпилог

Снэйл ан Найт считал, что в последние два дня в его жизни стало слишком много братства Ледяной Цитадели. Драным фанатикам вообще не следовало высовываться из своей твердыни, а уж тем более лезть в дела Содружества (и особенно Барроухельма), но неожиданная мягкотелость Совета…

За последние сутки «старший искатель Клар Шаррейв» измотал нервы шерифа так, как не изматывала жена, сожравшая его терпение пару лет назад, незадолго до того как сбежала из города с любовником-торгашом и прихватила с собой малолетнего сына.

— У нас нет времени, — пролязгал Клар. — Мы должны отправить нарушителей в Цитадель уже сегодня. Мне непонятно, почему у вас такие сложности, шериф! Это может поставить под угрозу отношения братства и Содружества.

Ноги шерифа в начищенных сапогах покоились на столе, а сам Снэйл откинулся в удобном кресле, наблюдая за старшим искателем с едва сдерживаемым желанием приказать Молчаливому вышвырнуть прочь оледеневшего фанатика.

Эмпат из ордена Неприкасаемых, правая рука и телохранитель Снэйла, равнодушно взирал на воина Цитадели из своего угла и, как водится, зловеще молчал.

— Клар, я уже ясно вам сказал — нет. Вы же понимаете значение слова «нет»? Никто из ваших «пиратов» не покинет Барроухельма, пока я во всем не разберусь. Дело под моим личным контролем, понимаете?

— Это неуважение к братству…

— Трупы моих людей в порту — вот это неуважение! — раздраженно отмахнулся Снэйл. Как хотелось встать, стащить с головы старшего искателя тяжелый шлем и пересчитать ему все зубы. Такие желания преследовали ан Найта всю его сознательную жизнь, но, к сожалению, очень редко удавалось перейти к таким вот методам. Закон есть закон. Иногда преступники вызывали больше сочувствия, чем потерпевшие.

— Мне казалось, что мы уладили этот инцидент… Мне бы не хотелось к нему возвращаться. Виновные, выдавшие некорректные инструкции ликвидаторам, предстанут перед судом Цитадели и будут казнены.

Некорректные, значит? Шериф поиграл желваками и представил, как колотит искателя головой о железный стол, как отлетают в сторону все эти винтики, шестеренки и шипы с его шлема. Полегчало. Глава Тайного Двора пытался заполучить тех, кто «отдал такой приказ», но у братства оказалось другое мнение. «Это внутреннее дело», — сказал старший искатель и настроил против себя Снэйла ан Найта на всю жизнь. Требовать от других того, чего сам не соблюдаешь, — верх оледенения.

— Вернемся к вашей просьбе, брат Шаррейв. Нет. Принадлежность к пиратам подозреваемых не доказана. Ваши слова — это лишь ваши слова. С тем же успехом вы могли назначить пиратами и меня, и лапочку Молчаливого.

Неприкасаемый улыбнулся. Одними губами.

— Мы теряем время…

— Именно так, брат Шаррейв. Мне и без разговоров с вами хватает проблем, понимаете?

Снэйл не кривил душой. Событие в Академии, в котором были замешаны «пираты», вскрыло любопытные детали. Пожилой ректор, укрывавший несколько месяцев банду татуированных наемников, отказался отвечать на вопрос дознавателей — зачем ему понадобились головорезы. Теперь Диар попал в камеру неподалеку от двух Неприкасаемых и воришки Закона, покрошивших солдат удачи.

Еще двое лучших допросников Тайного Двора бились о непроницаемую стену элитных воинов, тщетно стараясь вытащить из них хоть какой-нибудь ответ, а мальчишка-вор, получивший травму во время задержания, до сих пор не пришел в сознание. Так что пролить свет на случившееся оказалось непросто. Снйэлу оставалось лишь дождаться разрешения Совета на беседы другого уровня и иными методами. Чутье подсказывало ему — показания ректора покажутся интересными не только шерифу Барроухельма, а вот Неприкасаемых расколоть не удастся и под пытками.

Впрочем, кто не пытается, тот ничего не делает.

— Мы просили о малости. Передать суду Цитадели пиратов, ограбивших исследовательское судно и разыскиваемых всеми боевыми кораблями братства. Вернуть украденную реликвию обратно в Цитадель. Почему вы чините препятствия? — упрямо продолжил старший искатель.

Снэйл закатил глаза.

— Мы можем выдать тело одного из них, — сказал он. — Вас это устроит?

— Вы про того, кто повесился в вашей камере? — прогудел брат Цитадели. — Правосудие непросто вершить над трупами.

Шериф прищурился. Правосудие, говоришь?

— Хорошо, брат Шаррейв, сегодня я лично допрошу тех двоих, кого взяли ночью. Они никак не замешаны в событиях Содружества, и я допускаю, что мы выдадим их вам по результатам беседы.

— Нам нужны все!

— Ничем не могу помочь, — широко улыбнулся Снэйл.

Рука старшего искателя сжалась в кулак:

— Или же не хотите?

Молчаливый подал знак: «Осторожнее!» — и насторожился, пристально глядя на высокого брата Цитадели.

— О, это то, чего я хочу больше всего, брат Шаррейв.

— Вы нашли последнего?

— Мы не нашли ни его, ни реликвию.

— Ее оставьте нам, мы сможем разговорить бандитов… Раз уж вам не удается.

— Ну конечно же. Если только дадите правильные инструкции и нигде не ошибетесь, — ядовито улыбнулся шериф.

Молчаливый вдруг встрепенулся, повернул голову к двери.

— Что такое?

Помощник отмахнулся, вытащил ручной дальнобой и положил себе на колени. Голова в шлеме братства повернулась к Неприкасаемому.

— Какие-то проблемы? — произнес старший искатель.

Дверь распахнулась, на пороге появился всклокоченный мальчишка с раскрасневшимся лицом и закричал:

— Я принес компас Дайга! Я принес компас Черного капитана!

То, что произошло в следующий момент, удивило даже шерифа. Старший искатель неожиданно развернулся к гостю, схватившись за оружие. Рука с дальнобоем поднялась, нацелив ствол в лоб мальчишке.

— Стоять! — заорал Молчаливый, но посланник Цитадели его не услышал. Громыхнул выстрел.

Могучий воин братства рухнул замертво, так и не успев пустить смертоносный заряд в лицо нежданного гостя.

— Я принес компас Дайга. Тот компас, что его друг украл с корабля Радага! Это его ищет братство! Его ищут черные капитаны! Его! Я принес! Отпустите их! Они не виноваты! — тараторил мальчик, глядя в глаза ошеломленному шерифу. На полу из тела погибшего старшего искателя расползалась лужа крови. В коридоре хлопнуло несколько дверей: из кабинетов выскочили встревоженные выстрелом дознаватели и инспектора. Кто-то бросился к лежащему стражнику, кто-то побежал к кабинету шерифа.

Подросток вытащил из-под одежды коробочку и распахнул ее, выпустив бирюзовое свечение наружу.

— Возьмите его и отпустите моих друзей, прошу! Мы везли его с самого севера!

— Не врет, — заметил прикончивший Клара Молчаливый. Пару секунд он смотрел на мальчишку и добавил столь же лаконично:

— Эмпат.

— Компас? — тупо спросил ошарашенный Снэйл. Он знал о компасе. Дайг рассказал ему о том, что столь значимая вещь исчезла в Пустыне вместе с его товарищем. Неужели Дайг не врал? Неужели тайный проход через Южный Круг действительно существует? Неужели братство все это время знало об этом и не поставило в известность своих союзников?

О, это объясняет их интерес к судьбе каких-то пиратов. И ту резню объясняет.

Потом шериф подумал об армаде ледоходов, ползущей в сторону Берега на войну. Подумал о том, как поступит братство, когда поймет, что их тайна раскрыта… Подумал — а почему, собственно, Цитадель хотела скрыть такую важную находку… Бывалый глава Тайного Двора посмотрел на свою ладонь и с изумлением увидел, как от волнения дрожат пальцы.

Мальчик что-то тараторил, не переставая, но шериф его не слушал. Компас… Мир по ту сторону отравленных краев. Он… Он реально существует?

Кто-то из инспекторов схватил мальца, но попятился, увидев знак начальника.

Снэйл ан Найт никогда не верил в сказки, пока не поймал Ледовую Гончую. Никогда не верил в существование напарника Дайга (даже после того как с помощью выкраденного журнала отправил на виселицу пару десятков знатных персон Барроухельма), пока не увидел в руках мальца древний артефакт черных капитанов. Никогда не верил, что мир может быть еще больше, чем бескрайняя ледяная Пустыня. Снэйл ан Найт считал, что Темный бог лишь животное, а Светлого и вовсе не существует.

— Заходи. Закрой дверь. И рассказывай, — произнес шериф.

Свежий, теплый, ароматный и одновременно с этим влажный воздух Оранжереи щекотал ноздри. Я сидел под лучами теплого солнца на скамейке в центре парка. Ворот рубахи был расстегнут от жары. Неужели таков мир безо льда, без снега, без Пустыни. Диковинное, должно быть, место…

Вверх, к стеклянному куполу, тянулись удивительные растения с твердыми темными стеблями и множеством ветвей, усыпанных изумрудными листочками. Крошечный лес Барроухельма… Никогда не видел таких больших деревьев! Потоки воздуха от вентиляции наполняли кроны непрерывным шелестом. По скрипучим насыпным дорожкам прогуливались горожане, не обращая внимания на нашу странную компанию.

— Шериф сделал все, что мог, — сказал невзрачный мужчина средних лет, неказистой внешности, с незапоминающимся лицом и еще парочкой черт с приставкой «не». — Остальное зависит лишь от вас. Братство убеждено, что последний бандит погиб в Тайном Дворе, перебив товарищей и застрелив их человека. Мы выдали Цитадели трупы наемников, представив их как ваши. Над некоторыми пришлось поработать… Тело вашего товарища тоже пришлось отдать…

Мертвец… Как ты мог так поступить? Самоубийство — это удел слабых людей. Бегство, а не бой. Ты же никогда не бегал… Я до сих пор не мог поверить в то, что Мертвец сам сунул голову в петлю. Что двигало им? Зачем он так сделал?!

Рядом тяжело вздохнул Фарри. Вокруг его глаз залегли черные круги, и он жаловался, что его подташнивает при ходьбе, но возвращаться в лазарет Тайного Двора мой друг не хотел.

Левым плечом я чувствовал тепло Лайлы. Сказительница тоже была тут, под ярким солнцем, которое так не походило на жестокое светило Пустыни.

— Напоминаю еще раз. Ваша свобода в ваших руках. Но как только где-нибудь просочится информация о компасе или же о том, что компас теперь принадлежит Совету Барроухельма, — Тайный Двор, Добрые и власти нашего города вмиг вас «узнают», и уже ничто вас не спасет. Считайте это шагом доброй воли в ответ на дар городу. Вы должны понимать, что в сложные времена лучше иметь обманутого союзника, чем еще одного соперника. Власть Берега подходит к концу. Ваш артефакт может изменить расстановку сил, и войны с братством за проход сквозь Южный Круг нам не нужно. Сейчас не нужно. Лидеры Содружества и Добрых узнают обо всем только после того, как разберутся с Берегом.

Буран удержался от шутки, Торос смотрел на посланника Двора с грустью, Три Гвоздя с пониманием, а Сабля то и дело касался сломанного при задержании носа и морщился, совсем не слушая разговора.

— Для вас забронированы номера в Обители, комнаты оплачены на полгода вперед. Мы просим вас не покидать Барроухельм в течение недели и постараться выходить на улицу пореже. Братство сворачивает дела в городе и уходит, но их агенты еще здесь, и я искренне надеюсь, что они не наткнутся на оживших «пиратов».

Он со значением оглядел нас и, удовлетворившись, продолжил:

— В Совете идут жаркие дебаты на тему вашей находки, джентльмены. Может быть, нам потребуется ваша помощь. Однако если по истечении недели я не появлюсь — это значит, что лучше всего для всех нас будет ваше неожиданное путешествие прочь из города. Как подсказали мне в службе досмотра, денег у вас на это должно хватить.

Честно говоря, я и сам не особо слушал посланника Совета и Двора. В мою душу пришел мир. Пестрые цветы и зеленые кроны, теплое солнце над головой и осознание, что мне не надо больше беспокоиться за компас Черного капитана, — какое же это счастье. Я исполнил волю умирающего шамана. Я сделал все, что мог.

— Мое почтение, джентльмены, — поднялся со скамейки мужчина и ушел прочь. Под каблуками сапог что-то на прощанье прошуршала галька.

— И это все? — спросил Фарри. Выглядел он разочарованным. — Все? Конец приключениям?

— Разве это плохо? — не ответил я, посмотрев другу в глаза.

Моя рука почти касалась руки Лайлы. Одно движение — и я почувствую тепло ее кожи. Плечо уже начинало неметь, но двинуться означало разорвать тонкую грань между нами. Мне казалось, что и сказительница боится пошевелиться.

— Ну конечно, иногда нужно отдыхать… — улыбнулся Фарри ан Лавани, выпрямился, подставляя лицо под солнечные лучи. — Но… Неужели это все?

— Это было бы здорово, — проговорил я, прогоняя прочь воспоминания. — Было бы здорово, если все закончилось.

Три Гвоздя насмешливо хмыкнул. Он подался вперед и оперся локтями о колени. Несколько долгих секунд бывший дознаватель и бывший пират буравил меня взглядом, а затем промолвил:

— Боюсь, юнга, что все только началось…

Он был прав. Ведь здесь, где только что подошла к концу история Эда ан Бауди, несколько недель назад начались десятки, сотни, тысячи других историй. И их герои сейчас готовились к войне, находясь в брюхе ползущих сквозь Пустыню боевых ледоходов.

Глупо полагать, что их души, мысли и переживания сильно отличаются от моих.

Но я искренне надеюсь, что судьба будет к ним благосклоннее.

Мои пальцы коснулись ладони Лайлы, и девушка заключила их в теплое объятие.

Я улыбнулся.

Санкт-Петербург Апрель 2013

Оглавление

Часть I Сомнения

  Глава первая Демоны нижних палуб

  Глава вторая Возмездие

  Глава третья Ночная вахта

  Глава четвертая Мертвый ледоход

  Глава пятая Оно рядом

  Глава шестая Стюарды «Звездочки»

  Глава седьмая «Главное — что сказал Торос»

  Глава восьмая Приют и чай «по-приютски»

  Глава девятая Мертвец

Часть II Отчаяние

  Глава первая Первая смерть

  Глава вторая Холод и тьма

  Глава третья Тень во льдах

  Глава четвертая Враг внутри

  Глава пятая Тайные тропы доступны не всем

  Глава шестая Сила ветра и последняя капля

  Глава седьмая Вопрос веры

  Глава восьмая Убийцы

  Глава девятая Освобождение

  Глава десятая Закон Пустыни

  Глава одиннадцатая Пустыня

Часть III Надежда

  Глава первая Богатые и счастливые

  Глава вторая Олени и «На крыльях ветра»

  Глава третья Самый Теплый День

  Глава четвертая Нечто

  Глава пятая Черные провалы

  Глава шестая «Прощайте»

  Глава седьмая Добрый капитан Стиперсон

  Глава восьмая Братство Ледяной Цитадели

  Глава девятая Темные улицы Барроухельма

  Глава десятая Допрос, побег и крах

  Глава одиннадцатая Тени прошлого и будущего

  Глава двенадцатая Тайна города-корабля

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg