«Парад-алле»

Парад-алле (fb2) - Парад-алле [litres] 1901K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Грач

Олег Грач Метро 2033: Парад-алле

© Д. А. Глуховский, 2019

© О. Грач, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Объяснительная записка Анастасии Калябиной. Тот в цирке не смеется…

Что представляет из себя цирк?

Посудите сами, цирк – это смешение странного, невозможного и смешного. Цирк удивляет, завораживает, а на многих наводит страх. Почему многие дети боятся клоунов? Явно не из-за книжки Стивена Кинга. Клоуны странные, а человеку свойственно бояться всего необычного.

«В нашем цирке вы встретите бородатую женщину, мальчика без костей и человека-амфибию! Силач поднимет лошадь над головой, а акробаты без страховки пройдут по канатам прямо под куполом цирка! Чародей загипнотизирует змею, а укротитель не испугается положить свою голову в распахнутую пасть льва. Под его руководством царь зверей прыгнет в пытающее кольцо и даже не подпалит гривы».

Цирк манит, притягивает и пугает. Цирк смешит только неискушенных зрителей, все остальные понимают, что там, под куполом, разворачивается настоящее волшебство. Супергерои не охраняют Готэм, они работают в цирке.

Герои романа Олега Грача – спасшиеся циркачи. Они сменили яркие костюмы на простую постъядерную одежду и, как и все в Метро, пытаются выжить. Только в цирке все необычно. Реальность и вымысел переплетутся в дикой пляске и утянут вас с собой в водоворот событий.

Вселенная Метро всегда проверяла людей на вшивость. Кто превратится в чудовище, а кто сохранит остатки человечности – бывший бухгалтер или бывший спецназовец? Кто будет нужен, а кто бесполезен – бывший врач или глава большой корпорации? Метро расставляет свои приоритеты, здесь новые технологии и модная одежда не важны. Здесь необходимы навыки выживания и борьбы. Теперь проверку проходит цирковая труппа. Что же будет с ними в Метро?..

I отделение

Глава 1. Желторотики

Ветер еле заметным дыханием перебирал волосы, прикасался к незакрытой респиратором части лица и летел дальше, чтобы запутаться высоко в кронах деревьев и заставить их звучать родным сердцу шелестом. Точно так же, как много лет назад, когда все за пределами наших метро-нор еще не пыталось нас убить.

Шелест листьев – это то, что я люблю больше всего на поверхности. Это то, за чем мое сердце каждый раз зовет меня наверх, в то время, как разум пытается прикрыться видимостью каких угодно дел, будь то добыча жизненно важных для станции ресурсов или, как сейчас, плановый выгул молодых сталкеров. Моим зеленым падаванам этого не понять, они родились намного позже.

Мы шли вчетвером, или, скорее, плыли в густом мраке сентябрьской ночи. Трое моих подопечных – остроносый красавец Щука, сутулый Гуль с вечными синяками под глазами, простецкий парень Леха. И я, Эдуард, в прошлой жизни цирковой артист, а теперь – сталкер, дядя Эдик для моих желторотиков и просто Циркач – для большей части жителей станции. Нам предстояло обогнуть квартал по знакомым тропам и вернуться на станцию.

Сова налетела внезапно. Мы все тут же упали на землю, как при бомбежке, а тварь пролетела над нами со свистом и громовым уханьем. Пока она не описала круг над цирком, мы живо расползлись по укрытиям и постарались максимально слиться с окружающими нас кусками бетона и с остовами брошенных автомобилей.

Прильнув к глазку ПНВ, я осмотрел позиции ребят. Молодцы, все как учил, сидят по укрытиям, молча и не двигаясь. Леха укрылся за обломком стены в десяти шагах к югу от меня, примерно на таком же расстоянии к северо-востоку Гуль устроился за уцелевшей машиной скорой помощи, чуть дальше него Щука залег среди поваленных деревьев. Резкий крик Лехи заставил меня перевести взгляд обратно на него, и тут же с ног до головы меня окатил поток воздуха, который здесь и сейчас мог быть создан только гигантской птицей на бреющем полете.

Сова поднялась выше, чтобы зайти на очередной круг, и я со всех ног рванул к раненому. Рефлексы не подвели, как и всегда, и в несколько бесшумных прыжков я оказался за бетонным блоком возле Лехи. И если кто-то в сытом трепе у станционного костра заикнется, что в свои сорок семь я уже старик, пусть выйдет со мной на поверхность, и мы еще посмотрим, кто кого.

За спиной ночь прорезала длинная автоматная очередь. Молодцы ребята. Они – молодцы, а вот ты, Леха – нет. Бегло осматриваю хрипящего парня. Левая рука разорвана в мясо. Твою мать, Леха! Замолчи, хотя бы замолчи!

Сейчас – жгут. Черт, как же скользят руки. Главное – не высунуться самому. Много, много крови. Повязки пропитываются слишком быстро. Затянуть жгут туже.

Подаю Гулю знак, что все плохо. Увидел, кивнул. Хорошо, будем выбираться.

Даже в темноте было заметно, что лицо Алексея побелело. Еще вчера этот живчик травил анекдоты у станционного костра, а теперь что? Раненый сталкер затих. В небе над нами раздалось пронзительное верещание, а над самой моей головой пролетело нечто грузное. Я инстинктивно пригнулся, почти уткнувшись лбом в залитое кровью плечо парня, и не двигался. Кажется, даже не дышал.

Сова плохо видит, несмотря на размеры своих глаз, напоминающих золотые блюда, поэтому, если замереть, она пролетит мимо.

И именно в тот момент, когда это чудовище, покрытое темными перьями, больше напоминающими сплошную местами отслаивающуюся коросту, пролетало над улицей, Леха зачем-то приподнялся. Чего же ты хотел, зеленый придурок? Посмотреть на нее поближе?

Сова круто развернулась по направлению к раненому. Мне ничего не оставалось, кроме как выскочить из укрытия и дать длинную очередь. И может, все на том бы и закончилось, если бы у сов не успел начаться стайный сезон.

Но нет, беда не приходит одна. На грохот стрельбы из-за ближайшего дома в воздух поднялось еще штук пять таких же тварей. Раненая птица, осмелев от присутствия сородичей, поддела Леху лапой, и бок его комбинезона быстро окрасился в красновато-черный цвет. Парень упал лицом вниз на покрытый трещинами асфальт.

А разъяренная подстреленная тварь кинулась ко мне. Справиться с совами непросто даже группе подготовленных ходоков. Со всех сторон слышалась пальба. Но группа из трех человек не может перебить целую стаю. Нужно отступать. Парни метрах в десяти от меня. Слишком далеко, слишком мало времени. Я взвалил бедолагу на себя и, не чувствуя тяжести, побежал к своим. И надо отдать ребятам должное – они прикрывали нас на совесть.

– В щели! – крикнул на бегу Щука, хотя все и так знали, что от сов следует прятаться в узкие места, куда эти громадины размером с фургон не смогут пролезть.

Мы бежали в темноте, между брошенных автомобилей, пригнувшись, спотыкаясь и стараясь держаться самых густых теней. А за спинами у нас, высоко в воздухе, кружили эти твари.

Несколько лет назад на моих глазах они подняли в воздух одиночку, который шел по направлению к площади. Парень, насаженный на когти-крюки, истошно кричал. Вряд ли мог что-то еще. И я выстрелил бы, но сова поднялась слишком высоко, чтобы у него были хоть какие-то шансы выжить.

Кажется, он умер еще в воздухе. Очень уж резко замолчал.

Тем временем, совы подлетали все ближе. Гуль и Щука огрызались короткими очередями, но было ясно, что надолго ребят не хватит. Нужно было срочно искать укрытие, о чем я и крикнул своим. Гуль побежал вперед, следом я, волоча Леху на себе, а замыкал нашу короткую цепь Щука.

Мы ворвались в разграбленное отделение банка как раз в тот момент, когда сова уже вытянула одну из своих лап, чтобы схватить добычу.

Тяжело дыша, я дал ребятам знак обследовать зал и боковые комнаты. Мало ли, что могло здесь поселиться. И когда парни вернулись, дав понять, что здесь никого, кроме нас, нет, я аккуратно опустил Леху на пол.

Отдышавшись, я обрисовал Гулю и Щуке план дальнейших действий.

Раненый захрипел и в полубреду схватил за руку наклонившегося над ним Щуку. Я выглянул в окно. Совы еще были здесь, они знали, где укрылась добыча, и раньше утра теперь не разлетятся. Но времени у нас не было, до утра Леха истечет кровью, и никакой врач ему уже не поможет. Придется рискнуть и понадеяться только на свою скорость. Если добежать до проулка, эти твари нас там не достанут. Но до него метров двести, никак не меньше. А в нашем случае это приличное расстояние. Леху, само собой, придется нести. Если понесут Щука или Гуль, то им конец. Даже моя скорость прилично упала, пока я его тащил. А вот если они поволокут Леху вдвоем, то есть шансы.

Я перевел взгляд на парней. Мне придется одному прикрывать их, но выбора нет. Мы выходим.

* * *

Совы не так-то легко оставляют своих жертв, и сейчас они, предвкушая добычу из четырех сталкеров, кружили над улицей, оглашая окрестности резкими отрывистыми криками.

В другой ситуации я бы решил ждать до утра и попробовать проскочить в рассветный час, пока еще не выползли из своих нор серые черти. Но до утра Алексей истечет кровью, и тогда его уже вряд ли можно будет спасти.

Ничего, мы пройдем тихо, нас не заметят. Ребята – молодцы, ребята справятся.

Подхватив раненого Алексея, Гуль и Щука медленно и осторожно лавировали между остовами машин.

Пешеходная зона слева от нас густо заросла чем-то, что раньше было обыкновенными тополями. Теперь гигантские деревья образовали густые и темные заросли.

В переплетениях ветвей время от времени что-то тускло блестело, и мне очень хотелось верить, что это не чьи-нибудь глаза.

Мы шли метр за метром – тише воды, ниже травы, прильнув к своим стареньким ПНВ – тяжелым неудобным кускам стекла и металла, которые были когда-то добыты из магазина товаров для охоты и рыбалки. Но любая вещь, которая может дать преимущество в схватке с одичавшей природой, должна быть использована, даже если ее приходится держать единственной свободной рукой, при том, что другой ты тащишь раненого товарища.

Улица перед нами, а точнее, кладбище автомобилей, в которое она превратилась двадцать лет назад, представляла собой настоящую полосу препятствий для несведущего человека. Мы же были здесь не первый раз и свою тропу знали хорошо.

Если пройти сквозь старый автобус с открытыми дверями, то можно без проблем миновать препятствие в виде блокирующего дорогу грузовика, который когда-то врезался в бок этого самого автобуса. Скелеты на полу между сиденьями меня совершенно не пугали, куда страшнее был тот факт, что крыша автобуса была изодрана и наполовину сорвана, а относительно неповрежденные стены лишали обзора. Но мы быстро миновали это место и вышли на более-менее свободный участок дороги, напоминающий извилистую просеку. На этом достаточно открытом отрезке мы могли стать легкой добычей для летучих тварей, если, конечно, нас угораздит привлечь их внимание громкими звуками или светом фонарей. Но мы знали свое дело и тихонько двигались дальше.

И вот, пройдя просеку до половины, когда до станции оставалось не больше ста метров, Щука споткнулся, матерясь сквозь зубы, резко присел на колено и невольно дернул Алексея за поврежденную руку так, что тот не смог сдержать крик. Внутри меня что-то оборвалось. Да чтоб тебя! Ну все. Тихо не вышло. Над нами послышался нарастающий шум крыльев. Услышали, твари. Заметили. От Проспекта, от спасения нас отделяли буквально два шага, но сейчас они были равны паре световых лет. Совы стремительно неслись на нас. Дьявол!

– Бегите к станции! – рявкнул я и сорвался с места, прямо в лапы к совам.

На бегу включил налобный фонарь, едва нащупав пальцами в толстых перчатках кнопку. Все, ребятки, теперь весь огонь – на меня.

Гулю и Щуке не надо было повторять дважды.

Они побежали как могли – рваным шагом, неслаженно огибали препятствия, переваливались, как хромое трехголовое чудище. Ладно, даст бог, дойдут, – думал я, – или кто там еще бережет наши души.

Алексей то и дело вскрикивал, и мне пришлось дать длинную очередь, чтобы заглушить его, и сразу рвануть через дорогу, петляя между проржавевших остовов автомобилей.

Трюк удался, совы летели за мной, забыв про парней. Прямо над моей головой прошуршали перья.

Почти рефлекторно я упал плашмя на дорогу и откатился под ближайший автомобиль. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его биение передается по земле на несколько метров вокруг меня. Я уткнулся лбом в растрескавшийся асфальт и пытался отдышаться. Внезапно слух резанул истошный вопль.

Гуль!

Он кричал страшно, как будто его рвали на части. Через секунду прогремели выстрелы, а крик резко оборвался. Не успел я осознать, что произошло, как сверху, прямо на уцелевшую крышу машины, приземлилась сова. Вокруг заскрипел металл, посыпалась ржавчина.

«Как глупо», – успел подумать я за мгновение до того, как на меня навалилась страшная тяжесть, придавила меня к земле, и все исчезло.

Глава 2. Исход

Цирк просыпается на рассвете. Постепенно. Вместе с проникающими в него солнечными лучами. Первыми пробуждаются голуби на крыше, потом – дворовые кошки, свернувшиеся в пушистые клубки, следом – животные в вольерах, а уж затем – двуногий персонал. Уборщики, униформисты. Заступают на дневную смену пожарные и охрана, отпуская по домам отдыхать своих сонных полуночных коллег. Появляются и артисты. Кто-то приходит из гостиницы, кто-то – со съемных квартир, а другие – из своих гардеробных, в которых почему-то решили заночевать. Последними в цирке просыпаются телефоны. И тотчас начинают оглашать кабинеты и коридоры громким звоном.

Когда же все встряхнулись и размялись, начинаются репетиции. Цирк, все его комнаты, залы, закутки и коридоры наполняются шумом и голосами. Возобновляются разговоры и споры, длящиеся иногда годами. Кто-то кого-то зовет, бежит по коридорам, обсуждает номера, «дежурит» (прим. автора – выражение «дежурить» у цирковых означает «зря тратить время», «заниматься чем угодно, кроме работы»), рассказывая и слушая истории, кто-то кормит и чистит животных, репетирует на манеже, бежит к осветителям и звуковикам или делает еще тысячу разнообразных цирковых дел.

Мой коллектив прибыл на гастроли в Новосибирск не так давно, всего пару дней назад. И сейчас, когда все разместились, мы вовсю репетировали. Ведь через несколько дней премьера!

Джигиты Калинов, Тульский и Барисов, называвшие себя братьями Абате, а на деле вообще не приходящиеся друг другу родственниками, суетились вокруг своих лошадей.

Клоун по прозвищу Бом бормотал текст очередной репризы. Когда закончилась репетиция первого отделения, униформисты установили на манеже клетку, вышел я. Мои рычащие артисты – следом. Не скажу, что не боюсь их. Все-таки тигры есть тигры, и нельзя знать наперед, что им взбредет в головы. Не боюсь, но держусь настороже, готовый заметить малейшее изменение настроения моих полосатых актеров. Конечно, на подстраховке всегда стоит человек с брандспойтом, готовый в случае чего охладить пыл тигров мощной струей воды, но терять бдительность нельзя.

С утра, едва придя в цирк, я иду к своим подопечным, чтобы поздороваться с ними, и каждый раз искренне радуюсь, когда они сами тянутся ко мне. Подставляют уши сквозь прутья вольеров или тычутся носами в ладонь, словно рассказывая, как у них дела. Я люблю их. А они, выросшие рядом со мной с младых когтей, любят меня. Однако, как я уже сказал, любовь любовью, а зверь – зверем.

Шрам, тот тигр, что сидит на центральной тумбе, рассматривает своих более молодых соседей с видом умудренного опытом старожила. Его я приобрел раньше остальных, еще совсем крошечным тигренком, которого сам, как ребенка, кормил молоком из бутылочки и всюду таскал с собой.

Репетиции часто заканчиваются поздно вечером, а то и вовсе за полночь.

Теперь нам тяжелее работать – залы заполнены едва ли наполовину. Зрители напряжены, и мы, артисты, это чувствуем. И изо всех сил стараемся не зажиматься и не пугаться прохладного приема. Воздух заряжен тревожным ожиданием и надеждой. А может, все еще обойдется? Но мобилизация войск, боевые действия, учения и колонны бронетехники, проехавшей по улицам города, как на параде, не дают нам покоя.

Работаем в полупустом зале, хотя раньше наши представления проходили с аншлагами. За несколько дней до премьеры на окошке кассы цирка висело чуть хвастливое объявление «Билетов нет!». А теперь? Пачки ярких билетов с неоторванным контролем так и пылятся в кассе.

Непривычно тихие аплодисменты звуковой волной взмывают под своды зала и теряются где-то там. На высоте, ведомой лишь воздушным гимнастам. Тусклые овации дополняет музыка, никто не вызывает нас на бис.

В моей гримерной сидит, обнимая гитару, поющий Бом. Тут же – несколько артистов и двое униформистов, ожесточенно терзающих телефоны.

На грязноватом подоконнике одиноко стоит бутылка из зеленого стекла, почти до самого горлышка заполненная окурками. Этот мерзкий предмет целиком завладел моим вниманием, вытесняя собой и мерное шипение телевизора, и перепуганные голоса за дверью, и мертвый телефон в руке. Почему никто не отвечает? Почему нет связи? Почему не работает интернет? Почему не ловит радио? Почему здесь стоит эта бутылка? Почему все это происходит со мной? Сердце стучит так громко, что кажется, будто его стук заполнил собой всю комнату. Что-то произойдет. Скоро. Что-то будет, я чувствую. Что-то стоит на пороге. Мне страшно. Причем страшно настолько, что леденеют руки, а лихорадочное бурление мыслей в голове не дает сосредоточиться и понять, чего я, собственно, так боюсь, и что делать.

Кажется, я сплю. Мы все спим, просто спим, и нам снится кошмар. Скоро наступит утро и мы, проснувшись из-за ощупывающих лицо солнечных лучей, в панике подбежим к окну и вздохнем с облегчением. Ничего этого не было: ни танков, ни солдат, ни новостей. А все эти страшные кадры, летящие с экранов телевизоров, нам просто приснились. И все радиосводки нам послышались – сигнал плохой.

Еще раз набираю домашний номер. Вызов. Связь установлена. Условная переадресация. Ничего. Пустые гудки, писк, тишина. Методично, один за другим, обзваниваю друзей, коллег и знакомых. Глухо.

В голове стало вдруг пусто и гулко, все мысли улетучились, оставив после себя непривычную тишину. Стоя у клетки, я просто наблюдал за тигром, а тот – за мной. И на миг мне даже показалось, что все как обычно, все хорошо, и стоит мне выйти в коридоры, вокруг будет царить привычная суета, в учебном манеже будут репетировать артисты. Контролеры в ярко-красных пиджаках будут сновать между кресел и проветривать зал, в фойе их коллеги будут кричать «Не толпимся, уважаемые зрители, проходим!». Гардеробщицы будут предлагать бинокли, у каждой колонны начнут продавать программки, по всему фойе заблестят и замигают разные игрушки, на прилавок буфета выставят слишком сладкий попкорн. На первом этаже начнут фотографироваться с верблюдом, собаками, питоном и огромными облаками сахарной ваты. Конюхи засуетятся вокруг лошадей. И прозвенят звонки. Первый, второй, третий. И погаснет свет в зале, и…

Сирена взвыла так резко и громко, что тигр по кличке Шрам подскочил, прижал уши и зарычал, а я поймал себя на мысли, что и мне хочется сделать примерно то же самое. Просто от испуга. Рык донесся и из соседних клеток.

Сорвавшись с места, я помчался выяснять, в чем дело, растолкав по пути двух растерявшихся конюхов. Что случилось? Пожар? Потоп? Террористы? Сирена выла, и чем дольше это продолжалось, тем стремительней нарастала тревога. У самого манежа на меня буквально налетели Бом и Герман – его партнер по номерам. Говорили они оба сразу, сбивчиво, а вокруг стоял такой шум, что единственное, что мне удалось выяснить, – случилось нечто из ряда вон выходящее. Что-то, чего не учли на учебных тревогах и о чем не рассказывали сотрудники службы безопасности. Если бы произошел пожар, или землетрясение, или кто-то обнаружил бы подозрительную забытую коробку, все, как один, знали бы, что следует делать. Помчались бы за огнетушителями, эвакуировали бы из здания животных и персонал, вызвали пожарных, полицию, саперов, в конце концов! Выбегая в зал, подталкиваемый клоунами, я уже нарисовал в своем воображении каких-то головорезов в черных масках и с автоматами наперевес и поспешно вспоминал, что нужно делать при захвате здания.

Однако никаких террористов в здании не оказалось. Хотя, судя по неразберихе, проблема была не меньшего масштаба, но ее сути я понять никак не мог. Толкающие меня к выходу Бом и Герман все время твердили, что нет времени, все вопросы потом, что я сам пойму, что к чему, и все повторяли про какие-то четырнадцать минут. Краем глаза я успел заметить, что многие на предельной скорости рванули к вольерам, и хотел было присоединиться, но Бом с такой силой тянул меня за собой, что, как ни упирайся, бежать следом все равно пришлось.

– Бом, а как же Шрам и Мартин?..

Но на клички животных, которых надо было спасти во что бы то ни стало, ни он, ни Герман никак не отреагировали, только повторяли как заведенные: нет времени.

– Я не могу их там бросить!

Вцепившись в перила лестницы, ведущей в фойе второго этажа, я заставил клоунов остановиться.

– Нет, это я тебя не могу бросить! – крикнул Бом и, буквально схватив меня в охапку и пребольно ударив по пальцам, заставил отпустить перила.

– Но звери!..

– Им помогут! Быстрее, прошу тебя, быстрее, шевелись!

Нет, я все, конечно, понимаю, но…

– Кто тут, в конце концов, директор?!

– Захлопнись, директор! – заорал Бом и волоком вытащил меня на улицу.

* * *

Люди мечутся беспорядочно, кто-то выбегает на проезжую часть и тут же исчезает под колесами несущихся с бешеной скоростью автомобилей. Одна из машин теряет управление и врезается прямо в толпу, снося всех на своем пути.

Вокруг толпятся такие же, как я, плохо понимая, что происходит и куда деваться. Многие бегут к метро. Кажется, до входа всего ничего, но преодолеть эти пару сотен метров не так просто, когда тебя со всех сторон толкают, зажимают, хватают за одежду, а где-то в отдалении раздаются взрывы. И тебе тоже приходится отталкивать, оттеснять, пробиваться и при этом стараться не терять из виду своих. Кто-то отстал, но в такой толпе их уже не отыскать.

– Держаться вместе! – я пытаюсь перекричать многоголосый хор паники и отчаяния. – Не отставайте!

Споткнувшись об колесо припаркованной на стоянке машины, падаю и пребольно стукаюсь плечом о бампер, а коленями об асфальт, теряю из поля зрения рыжеволосую голову лучшего друга, машинально ищу его глазами, но тут же кто-то из своих поднимает меня и подталкивает, заставляя бежать дальше. Мимо Вознесенского собора, вниз по улице. Четырнадцать минут. Сколько из них уже прошло? В голове бьется только одна мысль – как можно скорее добраться до заветных дверей.

Гром обрушивается с неба на землю, и хочется зажать уши руками, но тогда нечем будет пробивать себе дорогу через толпу.

Бома я вижу всего несколько секунд, которые навсегда врежутся мне в память. Толпа обезумевших от страха людей оттесняет его от стеклянных дверей в подземку. Я резко поворачиваю назад, к нему. Помочь, спасти. Но через пару шагов я получаю от кого-то апперкот и падаю. Чудом не затоптанный толпой, поднимаюсь, но Бома уже нет. Меня ожесточенно пихают в спину, я кричу, срывая голос, зову друга, но разве тут услышишь? Даже особенный цирковой свист, которым мы всегда перебивали вокзальный гомон и подзывали к себе своего экспедитора, растворился в чудовищной какофонии паники.

У дверей метро образовалась давка. Никто не пропускал вперед женщин, детей и стариков, которых всегда полагается спасать в первую очередь. Кто уж успел. Извините. Все мы хотим жить.

Как мы проскочили через эти двери – не понимаю. Вниз, через разветвленный переход с сотней торговых киосков. Под потолком – светящаяся табличка: «К поездам метро».

Вниз.

– Не отставать! – кричу я, не жалея связок.

Командую скорее по привычке, чем по необходимости. Все равно меня вряд ли услышат в сплошном, разноголосом крике ужаса. Но я ведь директор, я отвечаю за своих артистов, что бы ни произошло.

Мимо касс и стеклянной будки дежурного, через отключенный турникет – вниз, на станцию. Едва я ступил на пол «Проспекта», как гермодверь начала закрываться, отрезая станцию от лестницы, от поверхности, от тех, кто остался там, не успел вовремя. Оглядываю артистов. Многих здесь нет.

Лозицкие, схватившие в охапку детей.

Алешин, нырнувший в свою машину.

Роза и Толя Величко, убежавшие в цирковой подвал. И сколько их еще там осталось? Сколько из них умрет в ближайшие дни? Кто придет к железным дверям и будет без толку стучать и проситься к нам?..

Это все происходит не с нами, нет. В нашей жизни никогда бы такого не случилось. Такие вещи происходят где-то далеко и с кем-то другим, а мы только слышим об этом из новостей.

Это не с нами.

Глава 3. Красный проспект

Очнулся я уже в лазарете на Проспекте. И тут же увидел расплывающийся белый халат Глеба. Сон все еще резонировал во мне, но, как старый витраж, рассыпался по частям, истаивая и теряясь где-то на бетонном полу. Пытаясь ухватить хотя бы один из кусочков сна, я, кажется, укололся об его острые края и глухо застонал.

Тупая боль, разливающаяся по телу, – это первое, что я помню после того, как… а после чего? В голове пустота. Я не могу думать, не могу открыть глаза. Хочется снова провалиться в мягкую темноту и забыть об усиливающейся боли в спине. Она накатывает волнами, то нарастая, то почти затихая. Но каждая последующая волна сильнее предыдущей.

– А! Живой! – обрадовался Глеб и, чтобы окончательно привести меня в себя, сунул мне под нос вату, пропитанную нашатырным спиртом. Я тщетно силился поймать медбрата в фокус. Белый халат расплывался, размазывался в неровное пятно и раздваивался. Мед-братьев становилось двое.

Мне с трудом удавалось воспринимать всякие сложные слова, которыми оба Глеба так и сыпали. На анализ простейшей информации у моего мозга уходило по несколько секунд. Смысл сказанного или происходящего доходил до меня с запозданием.

– Если бы тебя не приволок на станцию тот рыжий, ты бы погиб, – сказал Глеб, щупая мой пульс.

Я резко вскочил, в голове что-то зазвенело, а перед глазами забегали «мошки». Кажется, что именно от них, от их бестолкового мельтешения и исходил этот тонкий, слышный только мне звон. Зато Глеб снова стал единственным и неповторимым в своем роде.

– Какой рыжий?

Медбрат сердито зашипел и уложил меня обратно в постель.

– Не знаю. Мне наши постовые, что у гермоворот стоят, рассказали, когда тебя принесли. Мол, какой-то рыжий тебя на своем горбу тащил. Этот парень тебе жизнь спас. Отдал тебя нашим – и обратно наверх, только его и видели.

На меня разом навалились воспоминания о походе к цирку. Щука, страшно кричащий Гуль, раны Леши.

– Глеб.

Медбрат что-то промычал в ответ, давая понять, что слушает.

– Где мои гаврики?

Глеб перестал греметь склянками в своем сейфе с лекарствами и повернулся ко мне. От одного взгляда на его лицо мне показалось, что внутрь мне плеснули кипятка.

– Гуль не вернулся, Алексей тяжелый.

Когда Глеб сообщал плохие новости, он всегда говорил очень коротко, будто надеялся, что чем короче слова, тем быстрее утихнет боль от них.

Гуль не вернулся.

Алексей тяжелый.

Я сжал в пальцах старую, пожелтевшую от времени простынь. Тело налилось свинцовой тяжестью. Я лежал молча и смотрел на серый в разводах потолок со свисающими на тонких проводах тусклыми лампочками.

Мыслей не было. Только глухая, давящая изнутри пустота и полнейшее бессилие.

Помню, как они привели ко мне пацанов, большая часть которых и неба-то не видела никогда или не помнила, что оно из себя представляет. Худые, бледные. Обнять и плакать, как сказал бы мой тренер по воздушной гимнастике. Те, что родились на поверхности, были еще ничего. Но и их подкосили годы жизни под землей, без солнечного света. Так или иначе, все эти мальчишки пришли ко мне, желая стать настоящими сталкерами. Кто-то быстро растерял весь свой романтический настрой, едва прикоснувшись к суровой действительности. На деле мы не носим сияющих доспехов и нас не встречают с почестями, но в широко распахнутых детских глазах мы выглядим героями и спасителями. Часть ребят отсеялась после тяжелых тренировок, обучения и первых робких вылазок на поверхность, и в тот злосчастный день я вел самых способных.

Я понимал, что могу дать им все, что знаю, но не смогу контролировать каждый шаг, подстраховывать везде и всегда. Мне никогда не уберечь их от случайности и глупой ошибки. Мы загрубели и привыкли к смертям в этих катакомбах, нас мало что трогает, но все равно, особенно больно, когда утекают, просачиваются сквозь пальцы жизни молодых, тех, кто, по-хорошему, должен был бы жить и строить на руинах старого мира, и ты понимаешь, что не можешь ничего с этим сделать.

В другой реальности я бы сказал, что я просто не педагог, мне это не дано, что здесь такого… Но в нашем мире я на это права не имею. Я должен был больше муштровать, заставить их относиться серьезнее. Недостаточно… Не справился… Не он, а я не справился.

«Они даже не твои дети», – говорил мне изнутри гаденький голосок, но это не успокаивало. Мы здесь больше, чем семья, мы – жалкие остатки разорванной в клочья цивилизации, которые пытаются выжить, держась друг за друга.

Они все доверяют мне, как отцу, и даже больше. Дядя Эдик скажет, что делать, куда бежать, где безопасно, а куда не соваться. Дядя Эдик приручает мутантов. Я был противен сам себе за то благоговение, с которым на меня смотрели.

Еще я никак не мог вспомнить, что произошло с Гулем. Возможно, в тот момент сознание уже покинуло меня, но как тогда объяснить, что я отчетливо помню, как звучал его вопль? Помню волочащего за собой Алексея Щуку. Я встрепенулся и с замиранием сердца спросил Глеба, где Щука.

– Я здесь, – отозвался хриплый голос из-за ближайшей ширмы.

Значит, жив.

Я спросил Щуку, как он, но ответа так и не услышал.

* * *

Рваная рана на спине затягивалась тяжело и неохотно, но отлеживаться до полного выздоровления я не собирался – меня ждали дела и люди. Глеб только покачал головой, но останавливать не стал, знал, что бесполезно, мы знакомы не первый год. Я открыл некогда белую, а теперь пожелтевшую дверь лазарета и вышел в тускло освещенный коридор.

Миновав его, я оказался на залитой электрическим светом платформе. Сейчас, условным днем, здесь кипела жизнь. Люди входили и выходили из жилых палаток, кто-то спешил к общему костру, чтобы приготовить еду, вскипятить воду, отдохнуть в тепле или, чего уж там, посплетничать. Разводить открытый огонь в непосредственной близости от палаток, конечно, запрещалось. Да и сами палатки предусмотрительно ставили на дистанции друг от друга, чтобы в случае пожара не выгорела вся станция, как это случилось десять лет назад с «Маршальской». Так что каждое утро на платформе разводили один общий костер, который лично мне навевал ассоциации с кухней в коммунальной квартире.

Мимо меня прошли несколько рабочих с фермы. Судя по разводам земли и зеленым травянистым пятнам на одежде, шли они из «теплиц», где выращивали уникальные для метро вещи: зелень, подорожник и даже огурцы.

Сверху, из бара, возведенного прямо над платформой, послышался пьяный вопль какого-то забулдыги и звон разбитого стекла.

По винтовой лестнице тотчас взлетели парни из СБ – скручивать дебошира. С такими у нас на станции разговор короткий. Под белы ручки и в вытрезвитель – маленькое помещение под станционной платформой.

Завидев меня издали, Бродяга тут же поднял визг и понесся в мою сторону на всех парах, виляя голым, как у крысы, розовым хвостом. Это странное трехглазое существо с телом собаки и костяным гребнем по хребту радовалось мне, как самый настоящий домашний пес.

Опуститься на колени было еще тяжело, но чего не сделаешь для того, кто тебя любит без причин, именно тебя – покрытого шрамами, озлобленного старика, несмотря на все твои огрехи и неудачи. На душе потеплело.

– Ждал меня, черт лохматый?

Бродяга в ответ только уткнулся мне в подмышку треугольной мордой. Я потрепал его по загривку.

– И я тоже скучал. Ну, все, все, хватит, веди домой. Из палатки вышел Гурский, бывший воздушный гимнаст. Бродяга кинулся к нему и начал бегать вокруг. Привязался за те дни, что я валялся в больнице.

– Славный парень, – сказал Гурский, кивая в сторону животного, – хорошо, что мы не пристрелили его тогда.

– Помнишь, как ты нас всех напугал? – обратился он уже к Бродяге.

А испугались мы, действительно, знатно.

Несколько месяцев назад в одной из общих спален, незадолго до того оборудованных в подсобных помещениях «Проспекта», из вентиляционной шахты стал раздаваться истошный звериный вой. На станции поднялся такой шум, что я спросонья решил, будто началась война, нашествие крыс или еще какой-нибудь нечисти.

Картина маслом: небольшая спальня с двухъярусными койками, застеленными разномастными одеялами. Все кровати разворочены и пусты, а жильцы комнаты сгрудились у двери снаружи. А те, что посмелее (или подурнее, это как посмотреть), встали у дальней стены спальни и смотрят, как молодцы из службы безопасности крутятся возле отверстия воздуховода, откуда доносится жуткий замогильный вой, отдаленно напоминающий детский плач. Что-то сидело в вентиляции и выло, как оживший ночной кошмар. Джин был уже на месте, сдерживал зевак от неразумных действий.

– Заря бы пристрелила, – Джин посмеивался над ней, но явно симпатизировал.

– У нее на все один ответ, – я усмехнулся, – в добрых традициях СБ.

Но тогда я жестом остановил прямолинейную девушку, подошел ближе и посветил фонарем вглубь черного провала. Вой усилился. Звук отражался от стен в ограниченном пространстве и искажался.

Пока служба безопасности занималась своим делом – выводила людей, я соображал, что могло поселиться в вентиляции. Понятно, что это был мутант, понятно, что не зубатый и не химерка. Первый не пролез бы, вторая не воет. Хотя кто знает, сколько еще видов искореженных радиацией животных мы здесь встретим. А это явно было что-то небольшое, размером с кошку, и не походило ни на какие известные мне создания.

По моей просьбе Джин принес сырого мяса, и я бросил кусок в воздуховод. Совать внутрь руку не хотелось, так можно и пальцев не досчитаться. Вой стих. В шахте что-то заскреблось, зашевелилось и зашуршало. Послышался торопливый чавкающий звук. Существо, видимо, проголодалось. Такая же процедура продолжалась еще несколько раз. Заре и Джину не было видно, что я каждый раз старался класть куски мяса поближе к выходу из вентиляции.

Наконец, оттуда показался чей-то черный нос. Я сделал страшные глаза и прошипел молодцам из СБ, чтобы они вели себя тихо. А существо из вентиляции уже высунулось наружу. Я стоял, не шевелясь, держа в руке последний кусок крысиной тушки, и ждал. Наконец не то щенок с тремя глазами, не то облученная крыса, в общем, создание учуяло что-то вкусное у меня в руке и подалось вперед. Я аккуратно положил приманку на пол и медленно отошел в сторону.

Так у меня появился Бродяга.

А сейчас Джин махал у него перед носом кусочком сырого мяса, и маленькое дьявольское отродье принялось кружить вокруг нас и щурить третий глаз, что у него выражало душевную щенячью радость.

* * *

Я не привык сидеть без дела, поэтому уже на следующий день сам вызвался дежурить в радиорубке. До другой работы на станции или в окрестных туннелях меня все равно не допустили бы до тех пор, пока не заживут мои раны. А так – хоть какое-то занятие. Впрочем, бесполезное, это надо признать.

Аккуратно откинувшись на спинку вертящегося стула, я с мрачным видом уставился в потолок, на котором красовались погасшие лампы дневного света. Несмотря на то, что на «Проспекте» был генератор и техники, обслуживающие электросеть, в комнатушку радиоштаба электрический свет не заглядывал уже два дня. Наверное, где-то обрыв. Так что приходилось довольствоваться маленькой керосиновой лампой, стоящей на столе. Все-таки это, смею заметить, расточительство чистой воды. Или правильнее сказать – чистого керосина? Дешевле вызвать техников – пусть починят проводку. Нельзя же сидеть тут в темноте и слушать шипение пустого эфира.

Топливо в метро ценилось на вес золота. Горючее с поверхности регулярно доставлялось на станции сталкерами. Но топливо там скоро закончится, это понятно и ребенку. Так что химики и самоучки с «Октябрьской» и «Сибирской» рьяно взялись за дело, изобретая какой-то новый вид горючего. Интересно, что у них выйдет?

– Говорит Новосибирск. Станция метро «Красный Проспект». Кто-нибудь слышит нас? Отзовитесь. Прием, – монотонно повторял я в микрофон.

Ничего. Эфир пуст, но администрация «Проспекта» дала приказ – искать до тех пор, пока не найдем. На такой работе сильнее всего одолевает отчаяние, а после нескольких часов в полутемной комнатке и однообразного повторения заученных до автоматизма фраз хочется только одного – занять мысли чем-нибудь другим. Тянет хоть на зеленые плантации, хоть на патрулирование станции, хоть в дозор вне очереди – на любую работу, только не в радиоштаб. Но мне после перенесенных травм ничего другого не оставалось. Сейчас я не годился ни для дежурств в туннелях, ни для работы в «теплицах», ни уж тем более – для походов наверх. Поэтому комендант и пристроил меня сюда, пока не поправлюсь.

– Говорит Новосибирск…

Цирк, да и только. Что они хотят там услышать? Кого? Полгода уже ищем, с тех пор, как нашли этот клятый передатчик, и что? И ничего. Ни звука. Может, все уже умерли, а мы одни тут остались.

Раньше мысль о том, что во всем мире, возможно, осталась только вот эта горстка людей, укрывшихся в сибирском метро, повергала меня в ужас. Но не теперь.

Сейчас мне было все равно. А хоть бы и остались, пусть. Что нам с того, есть или нет кто-то за пределами метро, если мы не можем толком из него выбраться? Снуем по близлежащим кварталам, запакованные в защитные костюмы, противогазы, вооруженные до зубов. И приносим домой, вниз, какие-то крохи, кусочки прошлого, на которых можно протянуть еще чуть-чуть.

Цари мира, мать их.

– …кто-нибудь слышит нас? Прием.

На старых механических часах, в которых еще сохранились шестеренки вместо проводов, стрелки уверенно ползли к четырем утра. Да, ночная смена в радиоштабе могла измотать кого угодно, а монотонное повторение одних и тех же фраз натерло мне язык едва ли не до мозоли. И ни одного отклика в эфире. Никого. Пусто.

– Прием. Говорит Новосибирск. Станция метро «Красный Проспект». Прием. Кто-нибудь слышит нас? Ответьте. Прием.

Морфей опять подкрался ко мне, закрыл глаза ладонями и хотел было уже увести назад, в свое царство, когда треск в радиоэфире вдруг надломился и зазвучал иначе. Словно на той стороне кто-то шептал что-то неразборчиво.

Да, в сплошном шорохе часто слышатся голоса и прочие звуки, это не более, чем шутки нашего мозга, легкие слуховые галлюцинации, но в эту минуту я совершенно точно что-то слышал!

– Прием! Вы слышите нас? Отзовитесь!

С меня в момент слетел весь сон.

– Вы меня слышите? Ответьте, прошу вас! Прием! Говорит Новосибирск! Отзовитесь!

Из наушников и впрямь доносился тихий мужской голос, перебиваемый помехами.

– Прием! Отзовитесь, ради всего святого!

Но неизвестный мужчина продолжал бормотать что-то, не слыша моих окриков. Я нырнул под стол и проверил, точно ли подключен микрофон? С нашей стороны техника была в полном порядке, но собеседник, видимо, меня не слышал. То ли у него вышли из строя динамики, то ли он был глухим, то ли сошел с ума. Впоследствии я склонялся к последнему.

– …Один я в мире остался, – всхлипывал голос – Один! Все померли, вся команда, один я остался. А они вон, в соседнем отсеке гниют. Но хватит с меня, натерпелся. Пять месяцев здесь уже одинешенек сижу, и все…

– Прием! – заорал я что было сил, теряя самообладание. – Прием! Отзовитесь! Говорит «Красный Проспект»! На связи Новосибирск! Отзовитесь!

Помехи усилились и теперь стали похожи на визг ведьмы банши, являвшейся к дому обреченного на смерть человека. Я медленно покрутил регулятор, надеясь поймать более четкий сигнал, но голос неизвестного окончательно растаял в помехах.

Сжав зубы, я попытался снова настроиться на потерянную волну. Однако вместо несвязного бормотания в эфире грянул совершенно отчетливый пистолетный выстрел.

От неожиданности я вздрогнул.

И, все еще на что-то надеясь, еще несколько раз назвал наши позывные. Ничего.

Медленно отходя от шока, я тупо уставился в стену, рассматривая проплешины осыпавшейся краски. И с пугающей ясностью мне вдруг представилась картина…

Маленький, тесный бункер. Небольшая гермодверь с запорным штурвалом, мощный передатчик с неисправными динамиками на столе. А за столом – мертвый человек, сошедший с ума от страха, одиночества и безысходности. Вот катится по столу стреляная гильза, падает вниз и со звоном ударяется об пол.

Внутри меня словно пронеслась раскаленная песчаная буря, оставив после себя лишь скрипящий на зубах песок. Столько дней, ночей, месяцев искать, механически повторять заученные фразы, отчаиваться, надеяться, что хоть кто-то когда-нибудь отзовется на твой голос из пустого и мертвого эфира!..

Что кто-то там, за пределами метро, наших мрачных кротовых нор, еще жив. Что кто-то так же ждет, ищет, зовет, кричит в тишине, надеясь, что ему когда-нибудь ответят.

Надеется.

А потом хоронит надежду и пускает себе пулю в голову.

Сердце колотилось как бешеное. Ладони сами собой сжались в кулаки. Хотелось что-нибудь разломать. Так, чтобы от души, чтобы вдребезги! Выместить всю злость за месяцы и месяцы бесплодных попыток. Мы искали, мы звали, мы надеялись, а теперь что?

Он просто застрелился!

Выдохнув несколько раз, я успокоился. Этот парень явно сошел с ума от страха и одиночества. Я ничем не смог бы ему помочь.

Для него все было кончено задолго до этого выстрела.

Глава 4. Леха

В лазарете стоял извечный пугающий запах дезинфекции с примесью ржавого железа. Пол и стены здесь были облицованы плиткой, чтобы легче мыть. За дверью в дальнем конце помещения располагалась скромная операционная, хотя, пожалуй, по меркам старого мира операционной это место можно было назвать с большой натяжкой. Извлечь пулю, наложить швы, принять роды наши доктора могли, но никто здесь не давал гарантий, что пациент выживет и не останется калекой, да и никто таких гарантий не требовал. За годы под землей все усвоили, что без медицинской помощи, даже такой, любая травма могла закончиться смертью.

Леха лежал на кровати, бледный и очень слабый. Рядом, на небольшом столике, валялась упаковка с одинокой таблеткой обезболивающего. Парень тяжело дышал и мял белыми пальцами простыню.

Лекарство, произведенное два десятка лет назад, давно пришло в негодность, и конечно, не действовало.

Увидев меня, Леха разлепил ссохшиеся губы и хрипло произнес что-то невнятное. Подойдя ближе, я почувствовал запах гнили. Гангрена.

Я присел на стоящий рядом ящик, заменяющий здесь стул.

– Привет, говорю, – прошелестел сталкер, подавшись вперед.

Движение принесло с собой новую волну боли, отчего Леха захрипел, задышал часто и неглубоко. Послышались торопливые шаги. Мелькнул некогда белый, но теперь желтоватый от старости халат, и вот над кроватью Алексея уже навис Доктор и покачал своей рано поседевшей головой. Он помог парню присесть и рявкнул, чтобы я принес воды. Подхватив со стола помятую металлическую кружку, я поспешил к бочонку, установленному в углу лазарета. В бок ее был вделан кран, как в старинном самоваре. В спину мне неслись тихие стоны Леши и увещевания Доктора.

Когда я вернулся обратно, последний цыкнул на меня и махнул рукой, дав знак выйти за ширму.

В лазарете, кроме Лехи, находились еще двое пациентов: девчушка, рассекшая себе чем-то руку до мяса, и мужчина с воспалением легких. Девочка то и дело принималась хныкать, пряча лицо в подушку и прижимая покалеченную руку к груди, а мужчина временами злобно шипел на нее и тут же заходился в кашле.

Из-за ширмы показался Доктор. Кивнул, пропустил меня к Леше и удалился. Сталкер уже лежал на подушке, не хрипел, не стонал, только блаженно улыбался. Боль на время перестала терзать его.

– Эй, Циркач, смотри, – он откинул укрывавшую его ткань в сторону.

Гнилостный запах усилился, а я увидел почерневшую, распухшую и будто разваливающуюся на части руку.

– Отрежут, – вздохнул парень, накидывая покрывало обратно.

Но я успел заметить такие же черные пятна у него на боку. По спине пробежал холодок.

Не жилец.

Он – не жилец.

Я смотрел на него и думал: вот такое непредумышленное отсроченное самоубийство. По собственной глупости.

– Зачем тогда встал? – вздохнул я. – Ты чертов кретин!

Мои слова звучали, как начало хорошей выволочки, и может, оно и к лучшему. Пусть он думает, что мы с ним еще вернемся к этому разговору, и уж тогда он получит от меня по первое число!..

Но мне-то все было ясно. Он не протянет долго.

Леша улыбнулся.

– Тебя прикрыть хотел.

– Что?

– Тебя, говорю, прикрыть хотел. За твоей спиной еще одна летела, – он заулыбался шире, но улыбка больше напоминала мышечный спазм. – Ты ее не видел. Она бы тебя задрала.

Я не нашелся, что ответить. Что тут скажешь? Спасибо? Себя загнал, товарища подставил, помощничек.

– А вскочил зачем? Мог бы лежа дать очередь.

Парень пожал плечом. Одним.

– Не знаю. Сглупил.

И улыбнулся. Чего он все время улыбается?

– Циркач, подай мне, – Леша кивнул на кружку, оставшуюся на столе.

Взяв ее, я почуял знакомый сладковато-кислый душок.

Заметив выражение моего лица, сталкер усмехнулся.

– Да-да, оно самое, о чем ты подумал.

Он оперся на здоровую руку и перевернулся на бок. Мне пришлось поить его самому.

Леша сделал два больших глотка, сморщился и рухнул обратно на подушку. Он лежал тихо и неподвижно, только размеренно вздымалась под покрывалом его грудь. Я подумал было, что парень уснул, и хотел тихо выйти, как вдруг он окликнул меня.

– Циркач, стой.

Мне пришлось вернуться. Леша лежал, закрывая верхнюю часть лица ладонью – свет лазаретных ламп теперь резал ему глаза.

– Знаешь, Циркач, я часто вспоминаю, как ты…

– Как я – что?

Мне показалось, что он вот-вот скажет что-то очень важное.

– Когда я был еще маленьким, ты устроил для нас представление, помнишь?

Леха смотрел в потолок и не видел моей горькой усмешки.

Я помнил.

Глава 5. Дешевые чудеса

Какие же мы были дураки тогда. Это надо было додуматься – отправиться в здание цирка на поиски нужного реквизита. Подняться наверх, под отравленное и затянутое тучами небо. Туда, где фон превышал норму в разы. Рисковать собственными шкурами только для того, чтобы поставить представление. Ну не нелепость ли это?!

Ума не приложу, как мне удалось убедить тогдашнее руководство станции в необходимости этой вылазки. Я не помню, какие слова смогли их пронять, но, как бы то ни было, отряду, собранному из уцелевших цирковых, выделили какое-никакое снаряжение и дали добро на выход.

В тот день небо было пасмурным, серым, как мышь, и вспухшим от дождей. Накрапывало. Миновав проулок, мы оказались у широкой дороги. Но вот укрытий на начальном отрезке пути не было никаких. Разве что киоск с распахнутой настежь дверью, да несколько спиленных тополей у ближайшего дома. Не хотелось бы, конечно, идти по открытой местности, на виду, но ничего не поделаешь.

Я шел впереди, осматриваясь. Но в поле зрения не появлялось ничего живого. Только где-то вдали кто-то громко тявкал. Идущий рядом со мной иллюзионист по имени Ганс и так был весьма скромных габаритов, а тут сжался еще сильнее и прижал к груди автомат, будто рассчитывал спрятаться за ним в случае чего. За спиной я слышал отчетливый звук шагов берейтора Ермолова. Сколько раз его просили не топать как слон? Словно прочитав мои мысли, Ганс резко обернулся назад и хотел было сердито шикнуть, приложив палец к губам, но ему помешал противогаз. Поэтому иллюзионист красочно, но несколько утрированно изобразил походку Ермолова. Последний смолчал, но дальше старался идти тише.

Путь от метро до цирка обычно занимал каких-то десять минут с учетом светофора. Но сейчас нам предстояло не идти, а пробираться к цели.

Под ноги то и дело подворачивались обломки и осколки. Несколько раз бывший цирковой униформист Гурский, шедший замыкающим, замирал и прислушивался. И в эти моменты мое сердце ухало вниз от щекочущего страха. Вдруг к завыванию ветра и лязгу каких-то металлических деталей примешается что-то еще? Шорох, посторонние шаги, выстрелы, крики, шепот…

Но вокруг царила тишина.

Лавируя между брошенных автомобилей, мы медленно приближались к цирку. По пути я старался не заглядывать внутрь машин. Видеть в них то, что осталось от людей, было почему-то страшнее, чем наткнуться на скелет или полуразложившийся труп на улице. Но волей-неволей взгляд упирался в проржавевшие остовы.

Я видел останки тел, запертые в припаркованных машинах, разбитые лобовые стекла, намертво сцепившиеся куски металла, бывшие когда-то средствами передвижения.

Не дойдя немного до парковки, уставленной машинами, так и не дождавшимися своих хозяев, я, Гурский и Ганс приостановились, а через несколько секунд, все так же громко топоча, нас догнал приотставший Ермолов. Под одним из дальних авто что-то дробно застучало, в точности повторив ритм его шагов. Берейтор подозрительно сощурился и топнул еще несколько раз. И снова с дальнего конца парковки послышался такой же ритмичный стук.

Мы переглянулись.

Ганс щелкнул предохранителем. Я заметил, что руки у иллюзиониста мелко подрагивают.

Ермолов снова отбил подошвами ботинок замысловатый ритм. Нечто, напоминающее эхо, повторило его в точности. Мне стало не по себе.

– Обойдем, – предложил Ермолов.

Перебежав через дорогу, мы хотели было подойти к зданию цирка через дворы, но я шестым чувством определил, что в те места соваться не стоит. Мне вдруг показалось, что из окон ближайших домов на меня кто-то смотрит. Я даже оглядел фасады в бинокль, но никого не увидел ни в окнах, ни на крышах. А вот ощущение чужого взгляда на спине осталось.

Благополучно миновав опасный участок – парковку, – мы оказались на небольшой площади перед цирком. В самом здании были выбиты стекла, на широких каменных ступенях уже местами выросла трава, наш баннер, конечно же, оторвался с фасада и теперь сиротливо лежал на пороге. Я невесело усмехнулся – вспомнилась старая примета. Считается, что, если положить на входе в жилище афишу и почаще на нее наступать, то программа будет иметь успех, публика, как говорится, пойдет.

В горле пересохло, а в груди болезненно потянуло. Уверен, нечто подобное испытали в тот момент мы все. Гурский тяжело и шумно вздохнул, оглядывая изуродованное здание, Ганс с неуместным интересом уставился на собственные ботинки. И даже наш кремень Ермолов сокрушенно покачал головой.

* * *

Синий стеклопластик дверей рассыпался. Только узкие, похожие на клыки древних чудовищ осколки еще торчали из белых рам. Едва войдя, я увидел такие знакомые окошки касс, наклеенные на стены схемы зрительного зала с нумерацией мест и рядов, расписание спектаклей. Наших спектаклей, половина которых так и остались неотработанными.

У дверей, за нашими спинами, все еще висели красочные афиши, будто яркие приветы из детского сна.

Фойе первого этажа расходилось в стороны от входа скругленным коридором. Я вслушался в неестественную тишину этого места. В цирке не бывает так тихо. Даже ночью. Обычно после закрытия здесь были слышны тихие шаги припозднившихся артистов, где-то вдали, в денниках, слышалось конское ржание и тигриный рык. Мирно похрапывал в своей караулке охранник.

Стволом автомата отведя в сторону занавес, я через боковой проход вошел в зрительный зал и огляделся.

Перед нами в свете ручных фонарей вырисовывался круг манежа. Некогда алый ковер был смят, а местами и вовсе разорван.

Гурский первым перелез через барьер и задрал голову к потолку.

Когда я сделал то же самое, у меня закружилась голова. Вспомнились воздушные гимнасты, на полотнах, трапециях и ремнях взлетавшие ввысь. Презревшие гравитацию смельчаки, бескрылые летуны в ярких костюмах. Я тоже когда-то был таким.

На манеже осталась полусобранная клетка. Вскочив на бортик, я нарочно прошел мимо, цепляясь за нее пальцами. Фонарь выхватил из мрака клочки пространства. Кресла, лестницы, забытые впопыхах вещи. Сдвинув в сторону форганг (прим. автора: форганг – занавес, отделяющий манеж от закулисной части), мы попали в сумрачный мир циркового закулисья.

Едва войдя, Ермолов тотчас зацепил ногой стоящий у стены контрабас. Инструмент низко загудел. Я старался идти осторожнее, подсвечивая себе дорогу фонарем. Ганс убежал вперед и замер у одного из своих таинственных ящиков, оклеенного зеркалами. Конечно, сейчас зеркала разбились и осыпались на пол. Один из крупных осколков хрустнул у меня под ногой.

Ганс стоял у своего аппарата, то закрывая его дверцы, то открывая опять. Кажется, это был его Волшебный шкаф, в котором на представлениях то появлялись, то исчезали разные предметы. А в финале номера в Волшебном шкафу и вовсе запирали Нинель – ассистентку Ганса. Она поднималась по ступенькам в блестящий в свете прожекторов шкаф, униформисты закрывали за ней дверцы, а когда открывали их снова, Нинель таинственно исчезала.

А горькая ирония заключалась в том, что девушка бесследно пропала в первые месяцы после Дня Икс.

Пробираясь к гардеробным, мы то и дело останавливались и замирали, прислушиваясь. Но везде было тихо, пусто, печально.

Окно в моей гардеробной было выбито, по полу, шурша, перекатывались сухие листья, подхваченные сквозняком. Зеркало, окруженное лампионами, собрало на себе такое количество пыли, что разглядеть что бы то ни было в нем не представлялось возможным. Однако пыль не помешала чему-то страшному проникнуть из зеркальных глубин сюда, в реальный мир, в комнату, в мою голову. Нечто грузное, неповоротливое на первый взгляд, но на деле юркое и неуловимое скакало по столу, полу, подоконнику и чемоданам. Оно насмехалось, скаля острейшие акульи зубы в обрамлении перемазанных не то краской, не то кровью губ.

Скрипят дверные петли. Нет, это не ветер, проникающий в комнату через окно. Это оно по-птичьи сидит на двери и раскачивается, хихикая и хватая клювом мой страх. Оно питается им. На мгновение я вижу его. Птица с глазами, похожими на человеческие. Может, она выклевала их у кого-то? Клюв с рядами мелких и острых, как бритва, зубов. Встопорщенные перья на голове размером с мой кулак.

Меня окликает Ганс. Птица, посмеиваясь и скаля зубы, исчезает. Но ненадолго, я это знаю. Она все еще где-то здесь. Щелкает зубастым клювом.

Не ответив, я снимаю с плеч рюкзак и принимаюсь судорожно запихивать в него костюмы, документы, грим, еще какие-то вещи, стараясь не оглядываться.

Меня нервирует эта птица. Я слышу, как она шуршит перьями и скрипит дверными петлями. Она скалится, смеется, изводя меня, и, наконец, я не выдерживаю. Подхватываю рюкзак и выбегаю вон из гардеробной. Вслед мне несется смех зубастой птицы.

* * *

Ганс откинул форганг, натянутый над входами в оба перехода, в сторону. Наш выход.

Работая номер с парным жонглированием, я в который раз осознал всю нелепость происходящего. Могли ли мы помыслить, что когда-нибудь у нас не будет тех стандартных тринадцати метров идеально круглого манежа? Что у нас есть теперь? Облицованная красным и белым мрамором площадка меньше десяти метров по диагонали. Мы проверяем наши костюмы счетчиком Гейгера и, дождавшись их из отделения санитарной обработки, спешно приводим в порядок. Гурский, занявший место покойного Бома, заучивает тексты реприз.

Отвлекшись на посторонние мысли, я не успел поймать одно из колец. Оно глухо стукнулось об пол и покатилось куда-то к ступенькам, на которых расселись зрители. Ганс глазами метнул в меня несколько молний.

Зрители еще провожали нас вполне приличными аплодисментами, а на импровизированный манеж выбежала Анна, бывшая дрессировщица, раньше работавшая с голубями. Но сейчас дрессировать ей было решительно некого, поэтому Анна принимала участие в клоунских номерах.

А вот от эффектного появления перед публикой сестер Шаповаловых пришлось отказаться из-за недостаточно высокого потолка. Подкидная доска, с помощью которой артисты могли взлетать в воздух, пылилась где-то на складе цирка, дожидаясь лучших времен.

Только когда они теперь настанут, эти лучшие времена? Через год? Два? Десять? Когда здание цирка заполонят птицы с человеческими глазами и ухмылками вместо клювов? Я почувствовал приступ дурноты, когда перед глазами появилась до боли отчетливая картина: в зрительном зале, на местах, некогда предназначенных для людей, восседают эти страшные птицы. Они кружат под куполом, постепенно перегрызая тросы и подвесные конструкции, обустраивают себе огромное гнездо на учебном манеже, разгуливают по коридорам, скрипят дверьми до тех пор, пока те не оторвутся, и вылетают на охоту за страхами редких людей, отваживающихся показаться на поверхности.

Глава 6. Задание

Поздно вечером, когда закончилась смена в радиорубке, я по пути в свою палатку наткнулся на Доктора и коменданта. В самом их появлении в служебном коридоре в это позднее время ничего удивительного не было, но странным показалось то, что при виде меня они резко замолчали. Доктор с преувеличенным интересом спросил, удалось ли мне что-нибудь поймать, и этим вопросом лишь усугубил мои подозрения. Да, так я и поверил, что тебе и впрямь интересно, услышал я что-нибудь из приемника или нет. Когда на станции установили передатчик, ты больше всех фыркал и ворчал, что мы занимаемся ерундой, и «ловить там нечего». Я ответил, что ничего не поймал и, не глядя на них, отправился к себе.

Уже сидя на постели и уставившись в старую книгу о цирке, которая в свое время попала ко мне какими-то мглистыми тропами в баулах челноков, я не мог прочесть ни строчки и все думал о том, что видел и чего не слышал. Меня терзало смутное предчувствие чего-то нехорошего. Понятно, что эти двое не просто так замолчали, стоило мне появиться. Комендант серьезно болен? Он узнал, какими методами Доктор облегчает страдания пациентов? У нас началась эпидемия?

Я усмехнулся. Если в голову приходят версии одна другой бредовее, значит, пора идти спать. В конце концов, какое мне дело, что они обсуждали? У меня свои задачи. И их выполнение требует всего моего внимания.

* * *

А наутро ко мне в палатку явился Ермолов. О его приходе я, само собой, знал заранее. Даже в утреннем станционном гомоне его тяжелые шаги были слышны издалека. Подойдя к пологу, Ермолов вежливо кашлянул и позвал меня по имени. Он был единственным, кто обращался ко мне, не используя прозвища, прилипшего ко мне двадцать лет назад.

– Эдуард.

Тон Ермолова не оставлял надежд на то, что он пришел просто пожелать мне доброго утра.

– Что?

– Нас вызывает Николай Степанович. Лично.

Отлично. Просто здорово. Ничто так не бодрит с утра, как новость о том, что тебя вызывает начальство.

Расстегнув полог палатки, я впустил Ермолова внутрь. Не из вежливости, просто нечего ему торчать там, у всех на виду.

Гость вошел, и, едва взглянув в его широкое и грубо вылепленное лицо, я понял, что вчерашнее предчувствие меня не подвело. Что-то произошло. Ермолов стоял нахмурившись и мерил все вокруг озабоченным взглядом. Вообще весь его вид был мрачнее обычного.

– Что случилось-то? – спросил я, не особо надеясь на внятный ответ.

Во-первых, Ермолов – это, по-моему, самый косноязычный человек, какие только существуют в природе. Во-вторых, если комендант вызывает меня лично ни свет ни заря, дело явно пахнет керосином.

Не дождавшись меня, мой ранний гость вышел из палатки. Быстро одевшись, я выбрался на платформу вслед за ним.

На станции шла обычная суетливая жизнь. Мимо меня промелькнул какой-то мужчина с чайником, полным кипятка. Работники фермы расходились по домам после ночной смены. По обрывкам их разговоров я понял, что несколько грядок с огурцами поразила странная гниль, и как ее вывести – неясно.

Вот только этого нам не хватало.

Пройдя под станционным баром, построенным прямо над платформой и видом напоминающим развалины старой крепости, мы свернули в служебный коридор. И там наткнулись на Романа и Зарю. Они стояли у кабинета коменданта и, видимо, ждали нас. Заря недовольно цыкнула, но от комментариев воздержалась.

Я насторожился еще больше. То, что кроме меня и Ермолова, сюда пожаловали глава внешнего патруля и заместитель командира службы безопасности, сулило неприятные новости.

Войдя в кабинет, мы застали коменданта хмуро разглядывающим большую карту метро на стене. Николай Степанович взглянул на нас и затушил недокуренную самокрутку в пепельнице.

Рассохшийся стул подо мной тонко скрипнул, а взгляд привлекла та самая карта на стене. Схема подземки на ней была вся покрыта пометками, предупреждающими знаками и даже короткими пояснениями. Свет от настольной лампы падал на карту так, что в полумраке оставались две станции Ленинской линии: «Студенческая» и «Площадь Маркса». Я невольно усмехнулся, ведь как раз эти станции были нам недоступны. Метромост обрушился в Обь еще в самом начале, а он был единственным средством сообщения с левым берегом.

– У нас ЧП, – начал Николай, глядя на нас водянистыми глазами.

Заря поджала губы – ей так и хотелось фыркнуть, как она делала всякий раз, когда услышанные слова ей не нравились. Но уважение к руководству заставляло ее держать себя в руках.

– Отряд сталкеров, который мы снарядили для исследования берега реки, уже двое суток не выходит на связь.

– Зачем нам исследовать берег? – Ермолов удивленно вскинул брови.

Николай ответил, что отряд искал способ перебраться на ту сторону.

– И узнать, есть ли люди на двух отрезанных от Большого метро станциях, – добавил он.

Я внимательно вгляделся в него. Узнать, есть ли там люди? А почему их судьба не беспокоила вас, товарищ комендант, все те годы, что вы на посту? Почему именно сейчас вы решили выяснить это? Вы рассчитываете, что мы проглотим эту чушь?

– У них был при себе груз? – подала голос Заря.

– Нет, ничего важного.

Николай ответил на вопрос слишком быстро, чтобы можно было ему поверить. Если у группы не было при себе ничего особо ценного для станции в целом или для коменданта лично, то черта с два нас бы отправили их искать. Просто записали бы пропавших в покойники.

Роман, как и я, пристально смотрел на сидящего за столом главу станции. Тоже что-то такое понял?

– Как давно они вышли отсюда? – уточнил я.

– Четыре дня назад, – Николай Степанович встал со своего места за столом и зашагал по кабинету из угла в угол.

И этим он окончательно выдал себя.

Врет…

У сталкеров было что-то важное. Какой-то груз или информация.

– И у них при себе не было ничего ценного? – я притворился, что просто решил внести окончательную ясность в вопрос. – Аппаратуры, скажем? Лекарств?

Комендант вздрогнул и быстро глянул на меня. Понял, что я намекаю на его ночную беседу с Доктором.

– Или, скажем, каких-нибудь чертежей или схем?

– Нет, ничего. Но мы все равно должны найти этих людей, – ответил глава станции. – И вам четверым следует выступить как можно скорее.

А к чему такая спешка, товарищ комендант? Почему вы так не рвались снаряжать группу на поиски пропавшей в туннеле дрезины? Вернее, сама дрезина-то нашлась, а вот пассажиры, простые, мирные жители с «Маршальской», исчезли прямо в перегоне, будто их и не было. Почему было не поискать их?

Пока Николай обрисовывал нам план действий, я то и дело бросал на него быстрые взгляды. Не смотрит на меня. И вообще ни на кого.

Только когда все вышли из кабинета, я еще раз спросил коменданта, что все-таки происходит: Ведь кто-то же должен знать правду. Хотя бы один человек из отряда.

– Поймите, чтобы знать, как действовать, хотя бы кто-то из нас должен видеть все карты, – убеждал я его. – Иначе мы рискуем допустить крупную ошибку. Вы и сами должны это понимать.

Тот молчал.

– Что они несли с собой?

– В том отряде был мой сын, – ответил Николай и снова отвернулся к карте на стене.

II отделение

Глава 1. Площадь

Блокпост на «Площади Ленина» можно было весьма и весьма условно назвать линией обороны. Никаких заграждений, мешков с песком, прожекторов, ворот, баррикад – ничего. Даже шлагбаум эти остолопы не посчитали нужным поставить. На двухсотом метре у небольшого костра нас встретили двое дозорных, лишь один из которых крепко держался на ногах. Второй пошатывался, распространяя вокруг себя крепкий сивушный дух.

Они заметили нас, когда мы подошли почти вплотную, несмотря на яркий свет наших фонарей.

– Стой! – просипел один из «дозорных», потрясая странным ружьем, явно собранным непонятно из чего каким-то местным мастером – Стой, гады! Стрелять буду!

Взглянув на Зарю, поглаживающую затвор автомата, как любимого котенка, я усмехнулся. У нее явно появилось страстное желание наделать в забулдыге лишних дыр.

Мне как командиру отряда пришлось выйти вперед и, убрав автомат за спину, с поднятыми руками подойти к костру, возле которого расположились двое мужчин. Взглянув на руки одного из них, я насчитал на них по шесть пальцев.

– Вы кто такие? – икнув, спросил тип с самодельным оружием.

Мой взгляд скользнул по фигуре, размахивающей передо мной стволом. Рост – метр в кепке и в прыжке, ладошки потные о штаны вытирает, глазенки от страха бегают, и все в туннель, в туннель заглядывает, на ребят и на меня смотрит.

– Мы с «Проспекта». Просто хотим пройти, – максимально добродушным голосом ответил я.

То, что дозоры «Площади» в туннелях, ведущих к Проспекту, не отличались ни боевой подготовкой, ни серьезным вооружением, не означало, что эти люди не представляют угрозы. Многие на станции имели отношение к криминалу, каждый второй житель «Площади» был членом какой-нибудь группировки. И разные мелкие сошки вроде тех, с которыми мы встретились в туннеле, могли пустить в ход оружие по любому поводу. Они напоминали озлобленных тявкающих шавок, способных перегрызть тебе глотку за один нехороший взгляд. А вот те, кто поднялся в местной бандитской иерархии повыше, уже не разбрасывались ножами и пулями направо и налево. Зачем, если есть такие вот «шестерки», которые с радостью замарают руки чужой кровью вместо них?

– А пропуск у тебя есть? – протянул другой дозорный, поднимаясь со своего места и оглядывая меня мутными красными глазами. – И что это за падаль?! – вскричал он, тыча стволом пистолета в Бродягу.

До этого момента тот смирно сидел у моей ноги. Однако теперь зарычал, оскалился и угрожающе двинулся к парню. Тот в свою очередь заверещал еще громче и трясущимися не то от выпитого самогона, не то от страха, не то от всего сразу руками попытался передернуть затвор. Я крепко схватил Бродягу за поводок и оттащил в сторону.

– Спокойно, это мой пес. Не пугай его, и он тебя не тронет.

– Убери его, или пристрелю! – вполне членораздельно произнес красноглазый.

Кажется, от страха с него в момент слетел весь градус.

Бродяга зарычал и рванулся с поводка. Однако теперь он рычал не на дозорного, а скалил зубы, уставившись всеми тремя глазами на неприметную дверь в хозяйственное помещение. Кажется, раньше рабочие метро хранили там свои инструменты. Роман и Ермолов беспокойно переглянулись, Заря звонко передернула затвор. Дозорные замолкли и тоже уставились на дверь. Коротышка, кажется, не отличающийся особым умом, хотел было пройти вперед и посмотреть, что такое могло взбудоражить странного пса, но красноглазый остановил его. Я обратился в слух, пытаясь уловить малейший звук из темного проема.

– Спусти своего урода с поводка, скажи ему «Фас»! – потребовал красноглазый, оглядываясь на оскалившегося Бродягу.

– Эдик скорее тебя туда закинет, – процедил Ер-молов.

В черноте дверного проема что-то зашевелилось, но даже с фонарем я ничего не мог разглядеть, только какое-то непонятное движение и шорох. Как будто перья задевали бетонные стены. Я вгляделся в черноту перед собой. Там, в комнате, точно что-то было. Мрак еле заметно шевелился, словно по полу бывшего склада ходила небольшая фигура. По полу отчетливо шуршали перья. А уж когда из темноты послышалось вкрадчивое хихиканье, я почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

– Вы слышали? – шепотом спросил я и медленно, держа дверной проем на прицеле, двинулся в темноту.

– Нет, – ответил Ермолов, стоявший к проему ближе всех.

– Я тоже ничего не слышу, – удивилась Заря.

Хихиканье зазвучало снова. Бродяга зарычал громче.

– Ну вот, сейчас! – я обернулся к своим.

Рома покачал головой.

Тишина.

Луч фонаря осветил стены комнаты, покрытые слоями облупившейся краски, напоминающей чешую. На полу тихо ржавели какие-то части непонятных механизмов, а на потолке сиротливо висел одинокий провод. И больше ничего. Комната была пуста. Ни других дверей, ни люков в полу, ни трещин, куда можно было бы забиться, – ничего. Но ведь я совершенно отчетливо слышал тихий смех и шорох.

Бродяга принюхался, сощурил третий глаз и без опаски вошел следом за мной. Обнюхал несколько лежащих на полу шестерней размером с кулак, чихнул от попавшей в нос пыли и деловито вышел обратно в туннель.

Шагнув следом за ним, я наткнулся взглядом на Зарю. Она стояла у проема и в упор смотрела на меня. Слишком пристально.

– Показалось, наверное, – я широко улыбнулся.

А внутри что-то неприятно скрутило. Я ведь точно слышал это мерзкое хихиканье. Бродяга тоже не станет рычать ни с того ни с сего. Так куда же делось то, что затаилось в темноте? Растворилось в ней, как в кислоте? Исчезло?

Я бросил короткий взгляд на Зарю, все еще не сводившую с меня глаз. Она ничего не слышала. И Роман. И даже Ермолов, остановившийся всего в паре метров от двери.

Комната пуста, выйти из нее можно только в туннель. Но смех ведь был.

Дозорные, сообразив, что опасности нет, с отважными лицами первопроходцев юркнули в складское помещение. Ермолов усмехнулся.

– Вот клоуны, – сплюнул Роман.

Мы двинулись по туннелю дальше. Вскоре отсветы костра исчезли вдали, и нас обволокла привычная темнота.

* * *

Станция «Площадь Ленина» встретила нас сумраком средневекового замка, закопченными стенами и разлитым в воздухе тошнотворным запахом курительной смеси. Что, в общем-то, неудивительно, анархия не может ни сохранять, ни созидать.

Уже через несколько лет после войны «Площадь» стала жить по своим законам. Точнее, по понятиям. Она постепенно превращалась в выгребную яму, куда стекались разного рода отбросы – бандиты, воры, шулеры, проститутки, убийцы, изготовители наркотиков, шпионы. Станция стала центром того, что раньше называлось криминалом. По слухам, здесь сидели главари банд и крутились немалые средства, и именно сюда слетались те, кто желал легких денег.

– Я думал, что тут все по-другому, – поделился с нами Ермолов, впервые за много лет попавший на станцию.

– А что ты думал? – поинтересовалась Заря.

– Во-первых, что они все-таки провели себе свет.

Действительно, без электричества было неуютно. Платформа освещалась только десятком-другим небольших костров в металлических бочках, вразнобой расставленных тут и там. Вокруг бочек сгрудились люди, откуда-то издали доносились выкрики, на середину платформы с грохотом выкатился запущенный кем-то помятый чайник.

– А во-вторых?

– Во-вторых – что здесь действительно организованная преступность, а не всякая шваль.

Я ответил Ермолову, что он ошибается.

– В чем?

– Местные только на первый взгляд разобщены. Да, здесь почти каждый состоит в банде. Вон, видишь, у того парня с цепью вокруг пояса обрита половина головы? Это знак Пауков. Мошенники, шулеры, мелкие воры.

– А почему Пауки?

Я усмехнулся.

– А потому что ручонки больно юркие. Пройдет такой мимо – раз! – и у тебя в кармане пусто, а ты даже не понял, как. Или вот, видишь, девочка с тремя шрамами под глазом?

Ермолов кивнул. Он как раз во все глаза смотрел на девушку, мирно сидящую на полу у закопченной колонны. Жительница «Площади» нахмурившись глядела в туннель, будто ждала кого-то.

– Ага, – улыбнулся Ермолов, – красивая, разве что шрамы…

Девушка словно услышала, что говорят о ней, и смерила нас долгим тяжелым взглядом. Глаза у нее были разной величины.

– Красивая, – ухмылка пробежала по моему лицу. – Но – наемный киллер.

– Серьезно? – опешил парень и оглянулся через плечо так стремительно, что хрустнула шея.

– А ты подойди, спроси у нее, – фыркнула Заря.

Ермолов пробормотал, что, пожалуй, как-нибудь в другой раз.

Привлекать внимание местных не хотелось, но узнать, проходила ли здесь группа сталкеров с «Проспекта», было нужно. Идти к здешнему пахану, этакой бандитской пародии на начальника станции, я желания не испытывал. Да и ни к чему это было. Нашу разведгруппу должны были приметить многие жители «Площади». Однако спрашивать у первого встречного – себе дороже. Можно было вызвать подозрения, лишние вопросы и вообще нажить массу неприятностей. Здесь такие порядки – подойдешь не к тому, а он тебе нож промеж ребер загонит.

Первым нашел подходящего человека Роман. Он неспешно подошел к сухонькой старушке, ковылявшей куда-то вдоль платформы. Ермолов, увидев, что в логове бандитов живет маленькая беззащитная бабуля, округлил глаза.

Следом за старушкой, держась чуть поодаль, постукивала перемотанными изолентой каблуками потрепанного вида женщина с копной торчащих во все стороны волос. Смесь сажи с жиром, которую некоторые девицы наносят на края век и ресницы, у нее размазалась, образовав вокруг глаз равномерные грязные круги. Походка, явно задуманная как изящное покачивание бедрами, давно утратила всякое изящество и демонстрировала только усталость после специфического труда, а также предусмотрительно сделанный вырез на леггинсах, в самой пикантной своей части прикрытый короткой кожаной юбкой. По всей видимости, женщину окликнули от одного из костров, и она сально улыбалась наполовину беззубым ртом, глядя куда-то в сторону.

Я решил не посвящать Ермолова в тонкости местной экономической системы, но от знакомых челноков я слышал, что у пожилых на «Площади» не так уж много промыслов, которые могут продержать их на плаву. Когда тело становится непригодным к физическому труду и непривлекательным для почасовой аренды, человеку ничего не остается, как искать себе место в сфере бытового обслуживания. Кто-то чинит одежду и обувь, но это могут и молодые, у любого подростка это получится не хуже. Хорошие кожевники нужны всегда, но мастерство зависит не только от опыта, но и от твердой руки и хорошего зрения, что с возрастом становится большой проблемой. Можно, например, варить яды из подручной растительности, но едкие пары вредны, в том числе и для того, кто варит, да и спрос на это дело невелик. А вот настои от нежелательной беременности не так опасны в изготовлении, да и пригождаются с завидной регулярностью. И кажется, сейчас Роман немного отвлек бабушку от работы с клиентом. Но бойкая бабуля, видимо, совсем не расстроилась, а напротив, улыбалась, активно жестикулировала и, кажется, даже попыталась что-то продать нашему парню, судя по тому, как он стыдливо отмахнулся и захихикал.

Через несколько минут Роман вернулся к нам, озадаченно почесывая затылок.

– Ну? – встрепенулась Заря.

– Они были здесь три дня назад, держались особняком, с местными не контактировали. Трое мужчин с оружием и амуницией, все как положено. Никто не ранен.

В голову снова полезли скверные мысли. Три дня – не такой уж большой срок, но не для метро. При удачном раскладе за это время группа могла уже вернуться на «Проспект», но в подземке удачный расклад – редкость.

Больше нам здесь делать было нечего. Мы один за другим спустились с платформы и нырнули в холодную пустоту туннеля.

Мы шли молча. В гулкой тишине перегонов любые движения обрастают легким таинственным шлейфом отзвуков, как в пещере, и наши мерные шаги, выдохи, покашливания и редкий звон от соприкосновения металлических частей экипировки переплетались для моего уха в витиеватый узор со своей странной, едва уловимой гармонией.

И я отчетливо понял, когда к нашему живому оркестру примешалась еще одна партия. Метрах в пятидесяти впереди кто-то брел ломаной походкой пьяного.

Вразнобой щелкнули предохранители. Бродяга принюхался и оскалил пятисантиметровые клыки.

Навстречу нам, пошатываясь, шел человек в застегнутом под горло длинном плаще. В свете фонарей стало заметно, что полы его одежды разорваны и свисают клочьями. Путник был лохмат, грязен и неимоверно тощ. Он брел в полной темноте, без фонаря, спотыкался, падал, рассекал руки в кровь, поднимался и, покачиваясь, продолжал идти и причитать.

– …И в раскаленных могилах там лежат лжеучители, кои наводнили мир перед Концом Света! А я ведь говорил! Говорил вам всем, что придет, скоро придет время для расплаты! Кто меня слушал? Никто. Вы все смеялись, аки демоны, или бежали от меня, как от чумного! И разбойники будут кипеть во рву, заполненном раскаленной кровью! И обольстители пойдут через круги Ада, бичуемые бесами!..

Голос его звучал все громче, отражался от сводов, обращался то в едва слышный шепот, то в оглушительный рык.

Просто еще один свихнувшийся. Ничего особенного. У каждого свой запас прочности, и таких, у кого он иссяк, я видел немало. Кто-то пустил себе пулю в голову, кто-то уходил в боковые туннели, чтобы встретить смерть. Были и те, что бросались под мотодрезины. В основном, старички, конечно, люди, которые видели другую жизнь.

Но нет, мы посыпались не тогда, когда все потеряли. Тогда мы еще в адреналиновом угаре всеми силами хватались за жизнь. А потом прошел год, другой, пятый, и стало понятно, что ничего в корне не изменится, никто не приедет и не вытащит нас отсюда. И долгими вечерами, когда нельзя спрятаться от самих себя в телевизор, запертые, как пауки в банке, выгрызая и отнимая по праву сильного, многие из нашего поколения медленно и верно сходили с ума. И совсем немного времени понадобилось, чтобы выдумать себе новых богов и организовать кружки по интересам и суевериям.

Человек в плаще поравнялся с нашим отрядом, скользнул по каждому из нас безумным взглядом, уставился на меня и замер, прямой, как шпала.

В мертвенно-белом свете фонарей глаза его напоминали стеклянные шарики. От этого взгляда мне стало не по себе.

– Идем дальше, – скомандовал я.

Шагая по туннелю, мы то и дело невольно оглядывались на одиноко стоящую в темноте неподвижную фигуру. Человек в плаще замер, словно превратился в камень, и смотрел в нашу сторону немигающими выпученными глазами.

Спустя пару минут сзади нас раздался жуткий вой, переходящий в хохот.

Шум спугнул стаю химерок. До этого они мирно дремали, зацепившись когтистыми лапками за сводчатый потолок, а теперь сорвались со своих мест и с неимоверной скоростью разлетелись по туннелю. Вокруг хлопали сотни кожистых крыльев и раздавался пронзительный писк.

Мы же двинулись дальше, в сторону «Октябрьской», туда, где вдалеке маячил призрачный бледно-желтый огонек.

Глава 2. Фонарь

Подойдя ближе, мы увидели, что наш источник света оказался одиноко висящим над путями электрическим фонарем. До нас доносился неуютный скрежет ржавой цепи. Однако теплый оранжевый свет тускловатой лампы навевал ощущение безопасности и покоя. Если здесь есть лампа, значит, до «Октябрьской» осталось всего ничего.

Во главе нашей цепочки шел Ермолов.

– Почти пришли, – обрадовался он, указывая пальцем на покачивающийся от залетевшего в туннель ветерка фонарь.

Отряд заметно приободрился и зашагал быстрее.

Все устали идти в кромешной темноте, не расслабляясь ни на минуту, устали вглядываться в колышущиеся тени.

Все, что находилось между безопасными островками станций, могло таить в себе угрозу – спереди и за спиной, на скругленном потолке и в многочисленных люках под ногами, в трещинах стен и в десятках служебных комнат, не говоря уже о заброшенных технических коридорах, то и дело ответвляющихся от основного туннеля.

Ермолов первым заметил неладное. Он поднял руку, жестом приказывая нам остановиться, перехватил автомат и в одиночку двинулся вперед. Через несколько метров он остановился и после небольшой паузы позволил нам подойти. Мы приблизились и остановились на полшага позади него.

– Что там? – спросила Заря.

Ермолов покачал головой.

– Смотри на фонарь.

Мы все старались понять, что не так с фонарем, но он выглядел самым обычным: опутанный паутиной круглый плафон, тусклая лампа, покрытая ржавчиной цепь.

Разве что, по нашим данным, на «Октябрьской» не было электричества уже много лет, но там могли и генератор собрать, в принципе, ничего удивительного.

Я пошел вперед.

Земля на этом участке пути пошла буграми и покрылась сетью трещин. Мое внимание было занято прежде всего тем, чтобы не оступиться, и поэтому я не сразу понял, что так обеспокоило Ермолова. Но следующий взгляд на фонарь поставил все на свои места.

Я замер. Сделал еще несколько шагов и снова остановился.

Фонарь ни на метр не приблизился к нам, как если бы весь отряд топтался на месте. Я пробежал еще несколько метров. Ничего. Фонарь оставался на месте.

Оглянувшись на своих, я увидел напряженные, настороженные лица людей, которые смутно чувствуют себя жертвами в хитро подстроенной западне.

Наверное, в тот момент и у меня был такой же вид.

– Может, у нас того? Глюки? – осторожно предположил Роман.

– Ага, у всех сразу! – процедила сквозь зубы Заря – И у всех одинаковые!

Я еще раз посмотрел на фонарь, с усилием закрыл глаза – так плотно, что под веками заплясали цветные круги, и снова открыл. Если это был морок, то он уже прочно взял меня в тиски. Тусклая лампа все так же покачивалась на длинной цепи, как живая.

Мое чутье буквально кричало об опасности, но повернуть сейчас обратно и вернуться ни с чем, испугавшись непонятно чего, было как-то до дикости глупо. Вести людей дальше, прямиком в западню – пожалуй, еще глупее.

– Ждите меня здесь, – сказал я, и мой голос неестественно громко раскатился по туннелю. – Пойду посмотрю, что там. Если меня не будет через пятнадцать минут, возвращайтесь на «Проспект», – я постучал пальцем по раритетным часам на руке Романа.

Мне попытались было возразить, но без толку – я точно не собирался подвергнуть неведомой опасности всех разом. Поэтому, взяв Бродягу за ошейник, я без лишних слов двинулся вперед.

Шагая по вздыбленным шпалам, я то и дело оглядывался назад. Фигуры Ермолова, Зари и Романа удалялись, а чертов фонарь постепенно начал приближаться.

Бывают сны, в которых структура реальности меняется, например, когда ты кричишь и не слышишь своего голоса, или твой путь преграждает невидимая стена. Я чувствовал себя чертовски похоже и отдал бы сейчас многое за то, чтобы проснуться в своей палатке на «Проспекте». Пусть в адреналиновом припадке, глотая воздух, как рыба, пусть в холодном поту. Но, видимо, было еще слишком рано, мой сон еще не достиг своего апогея.

Я продолжал идти вперед, смутно надеясь разгадать загадку этого перегона, но когда под самым фонарем, который сейчас светил как раз над головой, туннель вдруг разделился надвое, меня сковал страх. К «Октябрьской» раньше вел прямой перегон, без межлинейников и ответвлений, а теперь прямо передо мной возвышались две сводчатые арки разных туннелей. Заблудиться и свернуть не туда мы не могли.

Зубы скрипнули.

Страх запустил свои липкие щупальца мне под кожу и, неспешно захватывая сантиметр за сантиметром мое тело, подступал к горлу.

Нужно было уносить ноги, а я не мог пошевелить даже пальцем. Так и стоял под треклятым фонарем, глядя в черные провалы двух одинаковых туннелей, которых не могло тут быть.

Здесь творится какая-то чертовщина. Кое-как совладав с собой, я сделал шаг назад, и моя рука наткнулась на острый костяной гребень на спине Бродяги. Пес мирно сидел рядом и слегка подергивал кончиком голого хвоста.

– Давай-ка вернемся, старик, – поводок едва не выскользнул из одеревеневших пальцев, так что пришлось перехватить его покрепче.

Я развернулся и хотел было уже шагнуть в обратную сторону, когда понял, что вижу перед собой тот же самый треклятый фонарь. За спиной дышали сквозняками два туннеля, а тусклая лампа впереди все так же зловеще покачивалась. До нее было обманчиво близко. Кажется, всего метров двадцать, не больше. Сделав несколько шагов по перегону, я даже не удивился, когда увидел, что фонарь не приблизился ко мне ни на метр. Я обернулся через плечо. Инфернальные туннели никуда не исчезли. Кажется, они даже приближались. По крайней мере, исходящий от них холод стал еще более ощутимым.

Нужно идти. Нужно просто идти.

Бродяга рысцой бежал следом, пока я изо всех сил старался идти ровно и не удариться в паническое бегство. А ведь был близок к этому. Здесь творилось что-то страшное.

Клятый фонарь раскачивался на цепи и изредка мигал. Ощущение, что я оказался в мышеловке, нарастало с каждой секундой, но поддаваться панике было нельзя.

Мы шли уже, наверное, около получаса. За это время отряд должен был уже выдвинуться в обратный путь. Если, конечно, они не решили поиграть в героев и не отправились на мои поиски.

Фонарь впереди замигал и погас окончательно. Я резко остановился. Луч моего карманного фонарика растворился в темноте. С таким же успехом можно было идти по туннелю с закрытыми глазами. Я вытянул вперед свободную руку, и мои пальцы уперлись в шершавую бетонную стену. Сердце ухнуло вниз.

Но не успел я как следует объяснить себе происходящее, как фонарь в отдалении снова зажегся, а прямо под ним в луче оранжевого света появился человек. Поначалу я принял его за кого-то из своих, но по мере его приближения понял, что вижу его впервые. Незнакомец шел ровно, уверенно ступая по шпалам, и смотрел себе под ноги. Бродяга завыл, а встречный остановился и посмотрел на нас как раз в тот момент, когда я уже брал его на мушку. Он бросил на меня удивленный взгляд, словно моя реакция на его внезапное появление была чем-то из ряда вон выходящим. Пес оскалил пасть.

– Симпатичная животина, – миролюбиво произнес парень хриплым каркающим голосом и посмотрел на меня в упор. – Как зовут?

– Циркач, – ответил я глухо и протянул руку.

Человек, взъерошив рыжую шевелюру и одернув наглухо застегнутую черную куртку, залатанную, наверное, в сотне мест, хлопнул меня по протянутой руке и беззлобно хохотнул.

– Да не тебя. Его, – и указал на угрожающе рычащего пса.

Тусклая лампочка за спиной парня громко хлопнула, посыпался сноп искр, и туннель вновь погрузился в непроглядную черноту.

Незнакомец обернулся, включил ручной фонарик и осветил перегон. Прищурившись, вгляделся во что-то впереди, удовлетворенно хмыкнул и повернулся ко мне спиной. А я сообразил, что вот сейчас он просто развернется и уйдет. Бросит меня в этом дьявольском перегоне, оставив в одиночестве выбирать между двумя одинаковыми туннелями за моей спиной. Туннелями, которых не могло здесь быть.

Но человек и не думал уходить. Он обернулся. Стоял и ждал меня.

– Пойдем, везунчик. Отсюда не все выходят живыми.

Мы шли по туннелю никак не меньше часа. По-хорошему, за это время можно было успеть вернуться не только к моим ребятам, оставшимся ждать меня в районе пятисотого метра, но и обратно на «Площадь». Однако туннель все никак не кончался. По стенам все так же змеились переплетения труб, обрывки каких-то кабелей и предупреждающие надписи.

«Осторожно!»

«Опасно для жизни!»

«Будь внимателен!»

– Как твое имя? – спросил я. Не потому что мне и впрямь было интересно, а просто чтобы нарушить давящую на уши тишину.

Мой спутник не ответил. Он просто продолжил идти, глядя на собственные ботинки, мелькающие в белом электрическом свете.

Глава 3. Октябрьская

– Мы пришли, – бодрым голосом объявил рыжий, отвлекая меня от мрачных мыслей.

Завыл и радостно завилял голым хвостом Бродяга. Я поднял голову и не смог сдержать возгласа удивления.

Мы стояли на платформе «Октябрьской».

Станция, к которой мы вышли, напоминала привокзальный базар где-нибудь в небольшом и не особо уютном городке.

Подошвы ботинок то и дело прилипали к загаженному полу, со всех сторон неслись зазывные выкрики местных торгашей, расхваливающих свой товар. На путях стоял настоящий поезд, укороченный до трех вагонов. Присмотревшись, можно было увидеть, что на них крупно и не очень аккуратно выведено «Отель», а рядом нарисованы пять звезд, больше напоминающих уродливые цветы. Вроде тех, что летом оплетают сверху донизу остовы городских трамваев.

– Давай-ка отдохнем здесь немного? – предложил рыжий. – А то ты, вижу, еле на ногах держишься.

Мы прошли к общему костру и присели на деревянные ящики рядом с компанией местных свинарей. Догадаться об их роде занятий было нетрудно – характерный запах, который, казалось, не выветрить уже ничем, следовал за ними шлейфом. Наверное, и от меня пахло чем-то похожим в первые годы моей работы в цирке. Лошадьми, собаками, опилками, гримом и голубями.

Двое совсем еще молодых парней, сидя чуть поодаль, так оживленно и горячо спорили друг с другом, что я невольно прислушался.

– …А я тебе говорю, что это была обычная крыса! Твоему Ваське просто померещилось, он же выпить не дурак. А пьяному чего только не покажется. Хоть жаба в панталонах.

– Да Васька трезвый, как стекло, был, когда в туннель пошел! Ты, Шурик, дослушай сначала. Так вот, и рассказывает он мне, а у самого руки трясутся, голос дрожит, а глаза так и бегают во все стороны. Говорит, мол, иду я по туннелю в зоне подстанции и слышу писк. Да громкий такой, противный, будто кто ногтями по стеклу провел. Я, говорит, оборачиваюсь, а там оно. Стоит, пищит, зубищи скалит, того и гляди набросится. Ну, Васька как заорет, даже на станции слышно было, – и бежать. А оно – прикинь? – даже догонять его не стало. Васька ко мне в палатку тогда влетел, я как раз дома был, еще на смену собирался, бурчит что-то, визжит, как баба, и трясется, как осиновый лист. Я его спрашиваю – что случилось, мол? А Васька – ни слова, мычит только и на пузырь, что в коробке у меня стоял, показывает. Я ему бутылку дал, стакан. А Васька все так же мычит, руками машет, и самогон, как воду, глушит. Так и разучился говорить с тех пор.

Долговязый Шурик презрительно фыркнул.

– Если Васька не разговаривает, то как же он тебе все это рассказал?

Приятель пьянчужки Василия, жутко косящий на один глаз парень, раскрыл было рот, чтобы вставить в свой рассказ какую-нибудь оговорку, но не придумал ничего путного и сник.

Мой спутник вдруг хихикнул так громко, что этот смешок расслышали даже оба спорщика.

– О, смотрите-ка, кто явился. Его Величество, Король Червей! – издевательски протянул один из парней.

Рыжий широко улыбнулся одними губами. А глаза у него оставались злыми.

– Ша, выродки. У нас тут новый везунчик. Знакомьтесь. Циркач, – он по-свойски похлопал меня по плечу. – Только что проскочил через Фонарь.

Все сидевшие у костра одарили меня такими взглядами, как будто у меня выросла третья рука или хвост. Шурик покачал головой в знак того, что оценил мое достижение, и подвинулся, чтобы освободить место для меня.

Кажется, это был первый раз, когда на меня обратили больше внимания, чем на Бродягу.

– Через Фонарь? – выдохнул он. – И че? В порядке?

Рыжий придирчиво осмотрел меня, обошел вокруг и ответил, что, по всем признакам, со мной все хорошо.

Безымянный рассказчик, приятель Васьки, присвистнул и пожал мне руку. Я совершенно не понимал, что особенного в их представлении я сделал. Бродяга же в это время воровато крался к его сумке – явно унюхал что-то съестное. Вот же паршивец. Можно подумать, его не кормят. Хотя черт его знает, сколько времени мы провели в туннеле.

– Собачку не подкормите? – попросил я без всякой надежды.

Бродяге все-таки уделили пару минут внимания и бросили какой-то кусок. Тот поймал его на лету и устроился чавкать ко мне под бок.

– Под Фонарем не все проходят, чтоб ты знал, – сказал Шурик, поймав мой растерянный взгляд. – Тебе крупно повезло, Циркач.

Он перевел взгляд на провал туннеля и продолжал.

– И никто не может по-человечески объяснить, кого он пропускает. Такая себе лотерея на жизнь.

– Не, ну, есть варианты, – задумчиво протянул его приятель, которого я про себя назвал Косым. Из-за глаза.

– Ты че, про байки Лысого?

– Ну.

Эта новосибирская способность придавать слову «ну» любую интонацию раздражала до мозга костей. Двадцать лет я это слушаю и, наверное, никогда не привыкну. Утвердительная бесила больше всего.

– А че? – не унимался Косой. – Мутанты и шизанутые проходят без проблем.

– Ага, как же! – прыснул Шурик. – Полгода назад, вон, Ушастый туда ушел – и с концами. А Ушастым его звали, знаешь, почему? – он перевел взгляд на меня.

– Ну?

– Потому что у него ушей было не два, а десять! По всей голове, прикинь?

– И что, он всеми слышал? – удивился я.

– Не, – отмахнулся Шурик. – Он глухой был.

Разговор терял последние остатки смысла.

Король соскочил с ящика, на котором сидел, взглянул на подошедших товарищей смеющимися желтыми глазами, гикнул еще раз и опустил голову.

– А вообще, ты зря другу не веришь, Шурик, – буркнул он тихо, но отчетливо.

Парни переглянулись. Король отбросил волосы со лба. Но теперь на его лице не было и следа улыбки. Казалось, что на станции все побледнело, расплылось, но продолжало жить своей жизнью отдельно от нас. Рыжий постепенно менялся в лице. Поначалу он глядел на нас троих чуть исподлобья, будто изучая, потом вскинул голову, набрал в грудь побольше воздуха и начал свой рассказ.

– Когда-то давно, еще в те времена, когда заброшенные рельсы уводили за горизонт, жил в городе некий юноша, чьего имени никто сейчас уже и не упомнит. А может, никто и не знал, как его зовут. Но гадкое прозвище Уродец накрепко пристало к нему. Если прислушаться к разговорам бывших работников метрополитена, вы нет-нет да услышите его. Так вот. Во времена весны Уродца в соседнем доме жила Красавица. Ее имени я тоже вам не назову, потому что его украли.

Не знаю, среди каких нимф она была первой, но от ее красоты глаз было не отвести. Что произошло, догадаться нетрудно, верно? Конечно. Разумеется, Уродец отчаянно полюбил Красавицу. Поначалу он прятал от нее свое уродливо-смешное лицо под маской. Белой с красным узором. Уродец казался Красавице таким обворожительным, таинственным воздыхателем, что она и думать забыла обо всех ухажерах, добивавшихся ее внимания. Теперь для нее существовал только Уродец, надевший на себя красивую блестящую маску. Женщины ведь любят загадочность, верно? Но их любовь продолжалась недолго. Всем нам с детства известно, что самый обыкновенный поцелуй разрушает злые чары. Но сказки никогда не рассказывали нам о том, что у поцелуя есть свойство срывать все маски. Лживые или скрывающие уродство, вероломные или любезные – неважно.

В тот вечер Уродец, преисполненный радости, сорвал с себя свое фальшивое лицо, надетое поверх настоящего, смешного и безобразного. Можно без труда вообразить себе ужас Красавицы. Не переставая голосить, она бросилась прочь от того, кого любила еще минуту назад.

Ох, как горевал Уродец, как горько оплакивал свое уродство и свое сердце, которое он вырвал из своей груди и отдал Красавице. Теперь оно было потеряно навек и растоптано в пыли. Велика была скорбь Уродца по потерянному сердцу. А горе, как известно, имеет свойство превращаться в суеверие, легенду или злобу. Однажды несчастный Уродец закричал под покровом глухой ночи: «Ах, лучше бы мое лицо обратилось крысиной мордой!» И тут же, как по волшебству, так и случилось. Лицо его вытянулось, сквозь кожу пробилась серая шерсть, круглые глазки злобно сверкнули, уши стали расти на макушке, появились усы, а сзади вырос длинный розовый хвост. Он не вернулся к себе домой. Дверь в его жилище так и осталась незапертой, но даже самый жалкий воришка шарахался прочь, будто видел на двери чумной знак.

А Уродец-Крыса спрятался от людей в самом дальнем и пустынном уголке городской подземки. Туда редко кто захаживал даже в те времена, когда метро было просто транспортом. А из тех, кому все же выпало несчастье оказаться в мрачных коридорах, одни возвращались совершенно седыми, другие никак не могли перестать смеяться, а были и такие, кто не возвращался совсем. Никогда.

Шурик и его собеседник уставились на рассказчика округлившимися глазами и судорожно сглотнули.

– Но это еще не конец истории, нет. Уродец-Крыса когда-то отдал свое сердце Красавице, а жить без сердца тяжело и совсем не радостно, даже если ты одинок. Уродец решил однажды найти свое сердце и вернуть себе. Ночью он накинул на голову глубокий капюшон, такой, что в его тени совсем не видать лица – или морды? – и подворотнями пошел к дому Красавицы. Как он проник к ней в спальню – неизвестно. Но крысы найдут лазейку везде. Уродец, шурша и попискивая, искал свое сердце в шкафах и шкафчиках, в кастрюлях и под коврами, в ванной и в холодильнике, но так нигде его и не нашел. Тогда он подошел к кровати, на которой уже начинала просыпаться разбуженная шорохом и писком Красавица.

– Кто тут?! – вскричала она, завидев нависшую над ней фигуру Уродца.

Он знал, где Красавица прячет его сердце. Он понял…

Король пристально посмотрел Шурику в глаза. Тот не выдержал и первым отвел взгляд.

– …А на следующий день Красавицу нашли мертвой. У нее было вырвано сердце. Причем вырвано так, будто кто-то огромными острыми зубами выгрыз его и унес с собой. Все говорили – «Ритуальное убийство, ритуальное убийство!», а ничего подобного. Уродец-Крыса отнес ее сердце к себе, в самый глухой угол подземных коридоров. Но понял, что это сердце не принадлежит ему, съел его и принялся искать свое. И до сих пор то тут, то там в метро находят людей, чьи грудные клетки вспороты огромными крысиными зубами, а сердца похищены и съедены Уродцем-Крысой.

Рыжий замолк, я разогнал руками дымку его слов и с ухмылкой посмотрел на Шурика и его друга. Те остолбенели, глядя на рыжего.

– В моей истории нет ни слова лжи, – заверил их тот. – И не дай вам бог забрести в самые пустынные коридоры метро. Там вы найдете огрызки сердец.

– Пошли, Данила, – отчеканил Шурик, не сводя с Короля испуганных глаз.

Я откровенно посмеивался над их реакцией, но, надо сказать, Король сумел создать пугающую атмосферу. Скорее даже не самим рассказом, а перетеканием голоса от почти шепота к громовым раскатам, игрой пауз, выражением лица и отсветом желтых глаз. Да что тут говорить, мой новый знакомый оказался лучшим рассказчиком из всех, кого я знал.

Я не преминул похвалить его за хорошую байку, на что он окинул меня удивленным взглядом и повторил, что в этой истории нет ни одного придуманного слова.

Рыжий поднялся на ноги и уверенной походкой зашагал вдоль станционной платформы. Бродяга трусцой побежал следом и пытался украдкой стащить с лотка местного торгаша крысиную тушку.

– Почему он назвал тебя королем червей? – поинтересовался я, когда те двое скрылись в толпе.

Король усмехнулся.

– Это старая шутка, – ответил он, видимо, надеясь, что такой ответ меня устроит, но, наткнувшись на мой вопросительный взгляд, с неохотой продолжил. – Понимаешь, однажды, когда я шел с караваном из «Рощи» на «Речной вокзал», то прихватил с собой в дорогу запас съестного. А на полпути, когда мы остановились на привал, открыл рюкзак – а там всю еду какие-то личинки пожрали, представляешь? – Моего спутника пробила мелкая дрожь отвращения. – У меня аппетит на два дня отбило начисто. В общем, с тех пор и прицепилась кличка.

Он врал. Безбожно и прямо в глаза. И даже не пытался скрыть свою ложь. Какой, к черту, караван может быть на «Речной вокзал», во временный лагерь сталкеров? Да еще и с самой «Рощи» – станции, которая находится, считай, на отшибе, через перегон от разрушенной «Золотой Нивы»?

Я украдкой поглядывал на рыжего и пытался понять, зачем он сочинил эту историю с караваном. Но в голову не приходило ничего путного.

Мимо нас прошел старик в засаленном ватнике, спустился по лестнице с платформы и исчез в туннеле.

Меня передернуло от воспоминаний получасовой давности.

– Король, что за бред творится в этом перегоне? И вообще, этого же раньше не было там, обычный туннель был.

Рыжий пожал плечами.

– Раньше было раньше, а год назад это появилось. Не знаю, что там происходит. Там люди пропадают время от времени. Иногда их находят через несколько месяцев в другом конце метро. Ну, и рассказывают всякое, конечно.

– Например?

Король задумался, при этом продолжая идти вдоль платформы. Он лавировал между лотками торговцев, жилыми палатками, шатрами из выцветшей, но когда-то, по всей видимости, пестрой узорчатой ткани, двигаясь мимо нескольких уцелевших вагонов поезда и чадящих факелов.

– Например, что те, кто пройдет, начинают видеть призраков и слышать голоса. Но это чушь, конечно. Потому что пройти могут только те, кто до этого уже видел призраков.

Рыжий улыбнулся мне такой улыбкой, после которой по спине у меня пробежал холодок. Ох, этого бы сказочника в старое время отправить фильмы снимать. А сейчас куда денешь такую жилку – только свинарей у костра пугать.

Я спросил, не видел ли сам он чего-нибудь странного в том перегоне.

– Нет, – он покачал головой. – Перегон как перегон. Только…

– Только что?

По голосу Короля я понял, что сейчас он скажет что-то важное.

– Там недавно целый отряд полег. С «Проспекта».

– Что? – переспросил я.

В гомоне, царящем на «Октябрьской», было сложно расслышать что-либо. Слова тотчас растворялись в звуках музыкальных инструментов, разговорах, песнях и спорах, искажались и теряли свой первоначальный смысл. Весь этот фоновый шум сливался в нечто однородное и заполнял собой всю станцию до закопченного потолка.

– Я недавно шел с «Площади», были у меня там дела свои, – начал мой спутник и отвел желтые глаза в сторону. – Иду себе и вижу – четыре человека вокруг костерка сидят. Смотрю, не бандиты, а хорошо вооруженный отряд.

– И?

– Я с ними поздоровался, думал, полезное знакомство сведу. А они молчат, как воды в рот набрали. Я еще раз, громче. Опять молчат. Тут уже почувствовал, что дело нечисто, подошел аккуратно поближе, смотрю – а они мертвые. Холодные, белые, и глаза у всех открыты.

В моей голове словно пронесся ураган, оставив после себя только образы четырех человек, словно замерзших посреди туннеля, погибших непонятно от чего.

– Почему ты так уверен, что они именно с «Проспекта»?

Король ответил, что нашел в их карманах паспорта Сибирского Союза со штампом «Красного Проспекта».

– Ты можешь отвести меня к телам?

Чтобы перекричать станционный шум, мне приходилось повышать голос. Рыжий остановился и обернулся ко мне через плечо.

– Нет, – отрезал он. – Сейчас ты там не пройдешь. Нужно ждать, когда зажжется новый фонарь.

– Но я видел, как туда ушел какой-то старик, когда мы шли сюда, – возразил я.

Король пожал острыми плечами.

– Ну, пожелай ему удачи.

Глава 4. Туз

Мой спутник ухватил меня за рукав и затащил в одну из жилых палаток. Керосиновая лампа осветила скромное жилище, уютно заваленное всяким хламом.

Кровати здесь не было. Вместо нее – аккуратно скатанный тонкий матрас и старое одеяло с детскими рисунками. На полу, у грубо сколоченного стола, громоздились несколько коробок и пара матерчатых мешков с чем-то угловатым внутри.

Бродяга, по-хозяйски обойдя палатку и обнюхав все, до чего дотягивался носом, устроился у стены и стал наблюдать за покачивающимся на прозрачной нити пауком.

– Присаживайся, – гостеприимно предложил Король, кивнув на стоящий у стола пластиковый ящик, служивший, видимо, одновременно и стулом.

Мой взгляд упал на разбросанные по столу чертежи и заметки, несколько растрепанных книг и красивую фарфоровую чашку с отбитой ручкой.

Король налил в битый чайник воды из канистры и, заверив меня, что сейчас вернется, выскользнул на платформу.

Мы с Бродягой остались одни. Я послушно опустился на предложенный ящик, откинулся спиной на натянутый брезент дальней стенки палатки и запрокинул голову. Слишком много событий. Я, конечно, не рассчитывал найти беглого сына коменданта в запое на другой станции, но почему должно быть обязательно так? Если бы можно было взять у судьбы кредит на пару счастливых историй, я был бы первым в очереди.

Бродяга положил мне голову на колени.

– Правда, мой лохматый друг? – обратился я к нему в продолжение своих мыслей. – Ты лучше всех знаешь.

Лохматый понимающе сопел.

– Тоже устал, братишка?

Я запустил руку в угольную шерсть и начал трепать его за ушами. И все-таки мы многое потеряли, оставшись без домашних животных. Тепло, которое разливается в груди оттого, что это простое существо любит тебя без причин, без затаенной жажды выгоды – разве можно его с чем-то сравнить?

Внезапно Бродяга отстранился и ткнулся носом в ящик, на котором я сидел, поднял на меня глаза и поскреб по ящику лапой.

Я еще раз бросил быстрый взгляд на вход в палатку, поднялся на ноги и осторожно открыл крышку.

Внутри лежали инструменты, мотки проволоки, несколько пластиковых коробок и разная непонятная мелочь.

Бродяга тотчас сунул нос внутрь и с опаской принюхался.

Даже не любопытство, а элементарная жажда понять заставила меня приподнять и открыть одну из коробок. Внутри лежали патроны для дробовика.

Вот так просто, в жилой палатке. Не в специальном помещении под замком, а без какой бы то ни было охраны. У человека, который, по всем признакам, не был дозорным, более того – трудно было понять, что опаснее, находиться рядом с ним или на расстоянии выстрела от него.

И да, к слову сказать, это были самодельные патроны. В других коробках хранились дробь и порох. По дну ящика перекатывались стреляные гильзы и куски бронзы в форме пуль.

Быстро сложив все на место, я постарался занять себя вещами, которые лежали на виду.

Мой взгляд упал на записки на столе. На кусках старых обоев в полоску были грубо нацарапаны чертежи. Чертежи оружия, черт возьми. В верхнем я узнал ружье, но не смог отнести его ни к одной знакомой мне модели. Все пространство вокруг схемы было исписано неразборчивым наклонным почерком.

Стараясь не нарушить порядок, я заглянул в остальные записи.

Лист красной бумаги был густо исписан химическими формулами. На куске старой, довоенной упаковки от чая красовалась схема метрополитена. А на единственном листке пожелтевшей писчей бумаги был старательно записан кусок текста.

«…Цирк приезжал ночью, когда вокруг железнодорожной станции не было ни души. Маленький поезд длиной всего лишь в три вагона останавливается у пустой платформы, и летняя ночь наполняется шумом. Топотом ног, лап, копыт, грохотом выгружаемых сундуков и шорохом полосатых полотнищ. Впереди всех уже бежит деловитый шапитмейстер со своими помощниками – они уже точно знают, где ставить островерхие шатры. Выверенная до миллиметра суета продолжается до рассвета…».

– Вот же черти! Ничего без присмотра оставить нельзя! – послышался из-за полога палатки возмущенный голос Короля.

Я отложил записи и сел обратно на ящик. Подумал о том, что сейчас сижу на бочке с порохом, и невольно усмехнулся.

– Чуть чайник не смыли, представляешь? – продолжал возмущаться хозяин жилища, протискиваясь внутрь. – Только на секунду отвернулся… – Король пристально поглядел на свои бумаги, перевел взгляд на меня и криво ухмыльнулся. – Интересно?

Я слегка смешался, словно рыжий застал меня за каким-то неприличным занятием.

– Извини. Да, любопытные вещи.

– Да ладно, я там великих тайн не записываю, – махнул рукой Король. На его безымянном пальце сверкнуло старое потускневшее кольцо с поцарапанным синим камнем.

– Так ты – оружейник?

– Есть немного. Патроны делаю – в основном, для дозорных. Могу зарядить «Сайгу», могу «Ублюдка», и твое коромысло, конечно. Попробовал было стволы точить, но это долго и трудоемко.

Уже успев наслушаться баек из его уст, я бы сейчас скорее поверил, что он под крылом какой-то банды. Иначе как бы он так свободно хранил в палатке патроны и материалы?

– А я в огнестрелах не очень разбираюсь, – решил я поддержать беседу.

Честно говоря, мне хотелось прежде всего постараться убедить рыжего, что я не опасен, на самом деле я был совершенно другого мнения о своих познаниях.

– Это да. Я еще в прошлый раз это заметил.

Король встал из-за стола, достал из разваливающейся картонной коробки в углу палатки пару металлических чашек, небрежно набросал в каждую грибной шелухи, которую в метро все почему-то называли чаем, и залил все кипятком. Мое самолюбие получило удар под дых, но меня больше интересовало другое.

– В прошлый раз? – переспросил я, глядя, как истаивает в воздухе пар, поднимающийся от «чая».

Король нахмурил медные брови.

– А ты уже, значит, забыл, кто вытаскивал твой цирковой зад из-под машины?

Вот оно что. Это был он. Тот самый тип, который буквально на себе принес меня, раненого, на «Проспект», отдал Глебу и был таков. Надо же, как все переплелось.

– Так это был ты?

Рыжий кивнул и осторожно подул на кружку с горячим напитком. Несколько минут мы провели в тишине, нарушаемой только приглушенным гомоном станции. Бродяга, заскучав, улегся на пол и прикрыл все три глаза. Король попытался было его погладить, но пес коротко рыкнул и отодвинулся.

А я смотрел на рыжего.

После этого разговора я переосмыслил свое отношение к нему. Этот человек уже не мог быть для меня врагом.

– Пей, и выходим, – неожиданно резко заявил Король и поставил опустевшую кружку на стол.

– Куда? – удивился я.

Бродяга, лежавший у моих ног, проснулся и зевнул, демонстрируя устрашающие зубы.

– Я знаю, кто проведет тебя обратно на твою станцию. Идем, он нас ждет.

* * *

Кто именно нас ждет, рыжий не пояснил. Просто выставил меня из палатки, сказав, что ему нужно собраться, и велел подождать. Чтобы не терять времени даром, я решил осмотреться.

Напротив, у колонны, устроился плешивый наперсточник. Жулик чистой воды, конечно, но все равно находились желающие испытать свою удачу.

Один патрон ставишь, два получаешь! – восклицал он срывающимся голосом.

К нему подошла девочка-подросток. Худая и бесцветная, рожденная уже в метро и никогда не видевшая солнечного света. Наперсточник хитро прищурился, взял из девичьей руки патрон, положил под один из трех одинаковых пластиковых стаканов шарик и принялся быстро перемещать их по складному садовому столику.

– Кручу, верчу, запутать хочу! – приговаривал жулик.

Собравшиеся вокруг взрослые смотрели на них кто с сочувствием, а кто и со злорадством.

Пока наперсточник сыпал прибаутками, девочка внимательно, не отрываясь, следила за его руками. Я подошел поближе и увидел, как шарик из-под стакана выкатился на колени к хозяину местного игорного заведения. Старый трюк. Сейчас обдерет малую, как липку.

– Выбирай! – щербато улыбаясь, плешивый широким жестом обвел стол.

Девочка встряхнула белесыми волосами, задумчиво поскребла в затылке, а потом ее руки с веткой синих вен под тонкой кожей легли на крайний «наперсток». Тот, что был ближе ко мне. И я уловил это мимолетное, как бы случайное движение рук, настолько естественное, что позавидовал бы и заправский фокусник. Девочка с выражением азартного волнения на лице подняла стакан и захлопала в ладоши.

Лицо наперсточника исказилось. Верхняя губа поползла вверх, обнажая кривые желтые зубы, а брови сдвинулись куда-то к середине жирно лоснящегося лба. Девочка, продолжая улыбаться, протянула руку за выигрышем. Я еле сдержал смешок. Ай да малая.

Король появился спустя минут десять, на ходу закидывая на спину потрепанный рюкзак. Спустившись по расшатанной чугунной лестнице с платформы, мы нырнули в темноту туннеля.

– К кому мы идем?

Нужно как можно скорее найти тела людей из первого отряда и убедиться, что они действительно вышли с моей станции. Если рыжий, конечно, не врет и тела в туннеле действительно есть.

– К Тузу, – голос Короля прозвучал до странности глухо в пустом туннеле. – Он знает обходной путь.

Я задумался, сколько будет стоить такая информация.

– Здесь, – мой спутник указал на неприметную дверь аккурат под грубо намалеванной на стене надписью «350 м».

Я хотел было уже постучать, но рыжий перехватил мою руку и, понизив голос, предупредил:

– Когда войдем, фонарь не зажигай и даже не пытайся что-то рассмотреть.

Дверь выглядела странно. Везде красовались вмятины, словно ее целенаправленно били чем-то тяжелым. От центра до нижнего угла тянулись три параллельные борозды, наводившие на мысль о когтях крупного зверя. А поверх всего этого я рассмотрел наспех начертанные непонятные знаки. Король постучал в дверь носком ботинка. С той стороны послышался шорох и тяжелые шаги. Бродяга поскребся в дверь передними лапами.

– Ты? – послышался из-за двери низкий мужской голос.

– Не заставляй Мое Величество ждать, открывай, – усмехнулся рыжий.

Засов клацнул так громко, что этот звук отразился от стен туннеля, и эхо затерялось где-то вдали.

Единственным источником света в комнате оказалась длинная чадящая свеча. Дым извивался под ней спиралями и сливался с чернотой вокруг. Если включить воображение, казалось, что именно этот дым и есть темнота. Она заполняет комнату от пола до потолка, обволакивает каждого находящегося здесь.

На столе, рядом со свечой, стоял старый телефонный аппарат из потускневшего зеленого пластика. Несколько кнопок отсутствовали.

– Тебе нужно на «Проспект»? – проскрипел Туз из тени.

– Да, ему нужно туда, – ответил Король за меня.

Я же вглядывался в угол, откуда доносился свистящий шепот, и пытался увидеть обитателя этой комнаты. Но мне не удалось рассмотреть даже его очертаний. Не знаю, как ему это удавалось, но он так сливался с темнотой комнаты, словно был тенью. Единственное, что мои глаза сумели выхватить из почти непроницаемого мрака, – это едва заметное шевеление.

– Сколько ты хочешь за то, что проведешь меня? – спросил я.

Ответом мне послужил сиплый смех, больше напоминающий кашель умирающего.

– Сколько? – переспросил Туз. – Нет. Мне не нужны твои патроны.

– А что тебе нужно? – насторожился я.

– Твоя бессмертная душа, – хохотнул Король, раскачиваясь на стуле.

Туз снова зловеще засмеялся.

– Заманчиво, но нет. Окажи мне услугу – и мы в расчете.

Я спросил, чего он хочет.

– Найди Ленку.

– А кто это?

Туз, не выходя на свет, зашуршал чем-то в углу и бросил Королю пачку пожелтевших бумаг, аккуратно перевязанных куском бечевки. Рыжий быстро распутал узел и один за другим стал передавать мне выцветшие детские рисунки.

Домик, кошка, солнце, божьи коровки, люди, лица. И каждый рисунок старательно подписан неуверенным детским почерком «Лена».

Картинки с изображенными на них цветочными клумбами, яркими жуками, платьями в горошек, домиками и семьей сменились на другие, куда менее радужные. И дело даже не в том, что с них исчез цвет, потому что они все были нарисованы, судя по всему, кусками угля. На последних Лена изобразила туннель метро и летящие ракеты. Король передал мне листок, который рассматривал дольше предыдущих, и уставился неподвижным взглядом в стол.

Я посмотрел на, казалось бы, обыкновенный детский рисунок. Девочка в окружении семьи. Мать, отец и две сестры. Вот только все, кроме одной из сестер, оказались перечеркнуты черными угольными линиями.

– И где ее искать? – спросил я.

Туз вздохнул.

– Сними трубку, – сказал он.

Голос его раздался совсем рядом, так близко, что я вздрогнул. Туз практически дышал мне в затылок и ждал. Я недоверчиво взглянул на телефон, но все же приложил трубку к уху. И, понятное дело, не услышал ни звука.

Подожди немного, – просипел Туз.

Так я и стоял, как идиот, держа мертвую телефонную трубку. Внутри меня быстро вскипало раздражение. Это что, дурацкий розыгрыш? Я уже открыл было рот, чтобы высказать Тузу и Королю все, что о них думаю, как вдруг в трубке что-то затрещало. Сквозь шорох и свист помех пробивался сначала неуверенный, но все более четкий женский голос.

– Женя, помоги мне. Женя…

В первую секунду я решил, что ослышался.

Работающие телефоны для метро были редкостью. До Дня Х их использовали, как правило, для внутренней связи между станциями, а сейчас это были просто никчемные куски пластика с клубками проводов. Единственный работающий телефон, установленный специально для связи с «Сибирской», я когда-то давно видел в кабинете коменданта «Проспекта», но и этот аппарат потом куда-то исчез.

– Женя.

Голос в трубке набирал силу, словно женщина на том конце провода была уверена, что ее слышат.

– Помоги мне, Женя.

Я, не отнимая трубки от уха, обернулся к Королю. Тот сидел, замерев, и смотрел на меня. Моя рука дрогнула, когда я передал ему трубку. Рыжий вслушивался в голос, и с каждой секундой его лицо вытягивалось все сильнее.

– Куда?.. – спросил я осипшим голосом. – Откуда идет сигнал?

– Со «Студенческой».

Король даже охнул от удивления. А вот я не спешил поверить всей этой мистификации. К станциям «Студенческая» и «Площадь Маркса» вел метромост. Но еще много лет назад его центральная часть обрушилась в Обь, отрезав тем самым путь к двум станциям на левом берегу. Жил ли там кто-нибудь, точно сказать было нельзя, связь со «Студенческой» и «Маркса» оборвалась сразу после Катастрофы. Конечно, и там должны были спастись люди, кто-то наверняка успел спрятаться в метро, но вот уцелели ли они за двадцать последних лет – большой вопрос.

Поэтому некая Лена, чей голос я сейчас отчетливо слышал в телефонной трубке, вызывала скорее подозрения, чем желание помочь.

– Я приду на мост, Женя, я буду тебя ждать, – продолжала говорить женщина.

Туз врал. Я глядел в темноту, туда, где находился хозяин комнаты, и казалось, что мы с ним смотрим друг другу в глаза. Если, конечно, у него были глаза.

Самым разумным сейчас было бы развернуться и уйти. Но с другой стороны, как мне пробраться через тот проклятый туннель с фонарем и лишним ответвлением? То, что мне повезло пройти там без потерь один раз, не гарантировало, что так же легко я одолею перегон снова.

– Если мост разрушен, почему уцелел кабель? – спросил я, надеясь припереть Туза к стенке.

– Кабель проложен по дну реки, – не растерялся тот.

Ловко вывернулся, паршивец.

– Женя, помоги мне, – снова раздался из трубки голос, перебиваемый треском помех.

Да не Женя я! – внезапно вырвалось у меня.

Король зашипел, как рассерженный кот. Видимо, это был такой упрек в мой адрес.

– Она тебя не слышит, – спокойно произнес Туз из своего угла.

– Тогда откуда она знает, что мы ее слышим?

Тот помолчал, повозился в темноте и прокашлялся, словно подбирал слова.

– Чувствует меня, наверное, – прошелестел он, смущенный нелепостью своего ответа. – Так что? Ты приведешь ее?

Я молчал. С одной стороны, сделка казалась выгодной. Я привожу Ленку, а Туз проводит меня через перегон между «Площадью» и «Октябрьской».

Но с другой стороны, было во всем этом что-то странное.

– А с чего ты вообще взял, что сигнал идет с того берега? – задал Король резонный вопрос.

Туз ответил, что шел по телефонному кабелю, и он вывел его на мост.

А почему ты сам не сходишь за ней? – я машинально шагнул ближе к Тузу и тотчас почувствовал на запястье цепкую хватку рыжего.

Обернувшись через плечо, я увидел, что он отрицательно качает головой и делает страшные глаза.

– Я не могу, – вздохнул Туз.

– А провести меня по туннелю, значит, можешь? – я изо всех сил старался не показывать своего раздражения, но выходило, кажется, плохо.

– В туннеле нет солнечных лучей, – ответил он.

Приди на мост ночью. Все сталкеры ходят по ночам.

Мне очень хотелось вывести этого типа на чистую воду. Чего он добивается? Почему врет и увиливает? Если бы он хотел убить меня или ограбить, у него была масса возможностей для этого. Пытается загнать в ловушку? Зачем? И каким образом к этому причастен Король?

– Значит, твой ответ – «нет»? – вздохнул Туз. – Как знаешь.

– Женя, пожалуйста, Женя, – продолжала всхлипывать трубка.

– Так что ты решил? – спросил рыжий, заглядывая мне в глаза.

– Женя, я буду ждать на мосту. Женя…

– Ты идешь или нет?

– Женя, пожалуйста.

– Да или нет? – продолжал наседать Король.

Туз молчал. Казалось, что он вообще исчез, растворился в темноте комнаты. Я посмотрел в тот угол, откуда доносился его голос, и мысленно вернулся в тот перегон с фонарем. Удастся ли пройти там еще раз? Если в этот раз мне повезет чуть меньше, что тогда?

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

* * *

– Скажи, а этот Туз, он ее брат?

Звук моего голоса слился со звоном разбивающихся об пол капель и тихим шорохом бегающих где-то поблизости крыс. Король хохотнул.

– Нет, воображаемый друг.

Я улыбнулся и мельком взглянул на него. Однако стоило мне увидеть выражение его лица, как крохи хорошего настроения мигом испарились. Рыжий шел, глядя вперед исподлобья и сжав тонкие губы. Глаза казались еще злее, чем раньше, а руки то и дело тянулись то к кобуре, то к ножнам. Я старался не подавать виду, что заметил в поведении спутника неладное, но предпочел держать руку на предохранителе автомата.

Бродяга, трусивший между нами, то и дело убегал вперед и замирал, принюхиваясь к туннельным сквознякам. Внезапно он резко остановился, оскалился и припал к земле. В темноте перегона сверкнула пара желтых кошачьих глаз. А следом за ними еще и еще. Несколько пар больших горящих глаз бесшумно двигались в нашу сторону, и, что самое скверное, существа, держась в тени, рассредоточились по туннелю с явным намерением окружить добычу, то есть нас.

– Твою ж… – выругался Король и взял на мушку один из силуэтов, но не успел спустить курок – твари рванулись в атаку.

Обнаженные безволосые и бесполые фигуры, будто наспех обтянутые желтоватой складчатой кожей. Огромные желтые глаза с вертикальными зрачками. Торчащие из пасти клыки. Они были последним, что видели в своей жизни несчастные, повстречавшие в туннеле Ырку.

В перегоне грохнула короткая очередь, скосившая сразу двоих существ. Хорошо. Боковым зрением я увидел, что Король странно мечется, целясь то в одну, то в другую сторону, но не спускает курок и беззвучно шевелит губами. Бродяга с воем бросился на ближайшего монстра.

Я взял на мушку третью фигуру. Автомат выплюнул пару пуль, сухо кашлянул и затих, а на меня уже неслась Ырка. Тело, кажется, двигалось само по себе. Уйти в сторону, а в то время, пока противник по инерции продолжает бежать вперед, развернуться и приложить его прикладом. Но с Ырками не все так просто – в ближнем бою они дадут фору даже самому подготовленному бойцу. Кроме того, эти монстры были способны разговаривать голосами людей из воспоминаний своих потенциальных жертв. И если ты в перегоне услышал, как тебя зовут мать, жена, друзья, которых здесь нет и быть не может, готовься. Сейчас появится Ырка.

– Эдик, Эдик, смотри, как я могу! – услышал я звонкий мальчишеский голос.

Совсем рядом грохнул выстрел, и все мгновенно стихло. На пол рухнуло тело последнего существа, а в нескольких шагах позади стоял, замерев с револьвером в вытянутых руках, Король. Я заметил, что руки у него мелко подрагивают.

– Как и у меня.

Вот об этом я и говорю, – Король указал на мой заклинивший автомат, когда мы оба немного отдышались, – как только случается осечка – ты больше не стрелок. Только эпические придурки вроде тебя ходят с калашами. Красиво, мать твою, по-геройски, и гильзы клево летят.

– Да чего ты взъелся, все сталкеры ходят с калашами.

– Поэтому и дохнете как мухи.

Король ударил по больному. Конечно, он не мог знать, что я не раз хоронил молодых и способных парней, которым немного не повезло, а Гуль и Леха все еще живо стояли перед глазами. Но все знают, что сталкеры умирают не от старости.

– Твои варианты?

– Дробовик и револьвер. У твоей бандуры слишком большая скорость полета пули. Насквозь прошивает, так?

Я согласился.

– Это раньше было нужно, чтобы пуля летела на триста метров, стену могла пробить, и так далее. Когда последний раз тебе нужно было стрелять так далеко? А сейчас тебе это дает только то, что ты попал, а твоя цель продолжает весело по тебе шмалять или все еще на тебя бежит, летит, ползет или что еще там. Знакомая ситуация?

– Ну, а как тогда?

Король хлопнул себя рукой по лицу и покачал головой, как будто устал объяснять умственно отсталому.

– Дробовик дает тебе лучший из возможных останавливающий эффект для мутантов, человека – сразу в решето, патроны к нему делаются буквально из дерьма и палок…

Меня отчитывали, как подростка. Это правда, я не задумывался о многом из того, что сейчас слышал. Но с другой стороны, откуда мне все это было знать?

– А револьвер нужен для того, – рыжий открыл барабан и показал мне, из шести патронов два было на месте, в остальных гнездах блестели гильзы, – чтобы гильзы были на месте. Ссыпал потом, как вернулся – снарядил их снова. Вот тебе и бесконечные патроны, – он посмотрел на меня с жалостью, – ну, или мне принес, а я тебе уже снарядил. А если осечка, то просто прокрутил барабан и еще как минимум пару трупов оставил.

– Может, с моим поможешь?

Король вернул свое оружие в кобуру и бегло осмотрел мой автомат, после чего только цыкнул и покачал головой.

– Нет, Циркач, не думаю. Заело намертво, – он досадливо вздохнул, – без инструментов ничего не сделаю.

– А знаешь, что еще я думаю? – рыжий резко остановился и в упор посмотрел на меня. Воздух вокруг загустел и наэлектризовался. На затылке зашевелились волосы, а в кончики пальцев будто вонзились десятки крошечных иголок. – Такая бестолочь, как ты, мне не нужна.

С этими словами Король потянулся к кобуре. Тело среагировало моментально. Руки перехватили автомат, палец нажал на спусковой крючок и… ничего. Сухой щелчок прозвучал в наступившей тишине громче выстрела из пушки.

Король ухмыльнулся, выхватил револьвер, направил дуло мне в голову и спустил курок.

Глава 5. Мост

Бах!

Я осторожно приоткрыл глаза и сразу же уткнулся взглядом в черный коготь, покачивающийся поверх вытертого свитера Короля.

– Ты – труп! – радостно заключил рыжий и принялся визгливо хохотать.

Сбросив сковавшее меня оцепенение, я чуть было не врезал ему за такие шутки, но Король вывернулся и резво отскочил в сторону. Бродяга побежал следом.

– Твою ж мать!.. – не удержавшись, я высказал этому шутнику все, что о нем думаю.

Рыжий угомонился и заговорил успокаивающе:

– Этот не заряжен, – он рассеянно отогнул расстегнутые полы куртки и осмотрел две кобуры у себя на поясе. – Вон тот заряжен, да, – он кивнул на холодно поблескивающую рукоять, ярко выделяющуюся на фоне черной одежды.

– А если бы ты перепутал?

– Ну, тогда ой, – Король прыснул. Веселится, скотина.

Оттолкнув его в сторону, я зашагал дальше по туннелю, матерясь сквозь зубы. За спиной слышались торопливые шаги рыжего. Но едва пройдя десяток метров, Король вдруг остановился как вкопанный. Я тоже замер и прислушался. Ничего. Тишина.

Только тихий скрип несмазанных дверных петель. По спине пробежал табун мурашек. Туда, обратно. Потом мурашки замерзли от туннельного сквозняка, и меня пробил озноб. Я уже знал, кого увижу в луче фонарика там, на двери служебного помещения.

Но Король не обратил на птицу с человеческими глазами ни малейшего внимания. Он опустился на одно колено и нагнулся, чуть ли не к самой земле. Осветил туннель, заставляя свет бежать все дальше, и едва не потерял луч фонаря в непроглядной темноте. Вглубь туннеля уводили отчетливые отпечатки звериных лап. Они были чуть меньше собачьих, со слившимися в «сердечко» контурами средних пальцев. Тут же виднелись и крохотные бороздки когтей.

– Шакал, – тихо произнес мой спутник, пристально всматриваясь в непроглядную завесу ночи, потом вдруг резко встал и затрусил вдоль цепочки следов.

Неизвестно как появившийся в метро зверь бежал куда-то в направлении «Речного», но неожиданно резко свернул в боковое ответвление, оставив у входа обгрызенную тушку химерки.

Шакал в наших норах – это новость. Это дневные мутанты-падальщики, и они избегают человеческих строений, хотя бы потому, что внутри почти всегда темно. Но с глазами не поспоришь.

Изувеченная химерка со следами зубов лежала на полу, рядом с темным провалом ответвления от главного туннеля. Следы, как путеводная нить, уводили туда, но ни я, ни Король не сделали ни шагу в безмолвное нутро бокового туннеля. Рыжий только усмехнулся чему-то, скривив рот, и неспешно зашагал дальше. Счетчик Гейгера на поясе тихо потрескивал.

– Ты, кстати, возьми, – Король протянул мне один из своих револьверов и горсть патронов, – а то твоей бандурой сейчас можно только дешевую анестезию делать.

Все было не так, я это чувствовал нутром. Шакал, химерка, птица… Король оставался внешне спокойным, хотя я успел заметить, что, стоило ему войти в туннель, он всякий раз настораживался, напружинивался, готовый в любой момент отразить опасность. Сейчас же мой спутник выглядел даже более расслабленно, чем обычно: бодро вышагивал сквозь тьму, разрываемую только лучами наших фонарей, а его кривую улыбку я, не глядя, чувствовал до самого «Речного Вокзала».

* * *

Временный лагерь сталкеров был пуст. Только пара допотопных драных палаток да какая-то мелочевка внутри. Несколько потерянных патронов к пистолету, кусок старого одеяла, разбитый фильтр для противогаза. У обложенного кирпичами кострища валялась жестяная банка из-под сгущенки.

– Богато жить не запретишь, – Король пнул банку на пути.

Тусклый свет проникал на станцию сквозь окна метромоста. Сразу за платформами белесые отсветы оплетали рельсы – снаружи был пасмурный осенний день. В выбитые окна пробирался ветер. Он завывал, растрепывал волосы, пытался пробраться под одежду и, наконец, с воем уносился в туннели. Под нашими ногами похрустывали осколки. Иногда громыхала крыша.

Мы шли довольно долго.

Станция осталась позади. Ветер усилился. В разбитые окна залетал мелкий холодный дождь. Из пола, словно редкая ржавая поросль, торчали куски арматуры. А перестукивание вылетающих из-под подошв наших ботинок кусков бетона создавало странное пощелкивающее эхо.

Внутренний голос не переставал спрашивать меня, что я делаю здесь, у черта на куличках, так далеко от своей станции. Зачем мне обязательно нужно к пропасти над Рекой? Стоит ли это того, чтобы рисковать столкнуться с какими-нибудь тварями в туннелях, бороться с холодом и этой проклятой постоянной усталостью. Почему не переждать какое-то время, например, на станции, а потом вернуться к Тузу и рассказать ему, как на ту сторону пропасти вышла облаченная в защитный костюм фигура, которая может быть его сестрой. Да, вот она, твоя Ленка, ждет тебя. С ней все хорошо. А теперь расскажи мне, как обойти тот чертов перегон с фонарем.

Но что останется от меня, если я переступлю эту черту? В нашем нынешнем мире понятия «совесть», «справедливость», «честь» – это всего лишь внутренний маячок у мастодонтов вроде меня. Все, что мы считали внутренней составляющей человека, оказалось так шатко. Буквально двадцать лет без социальных институтов – и мы превратились в новый вид животных со стреляющими палками, которые будут убивать и удовлетворять похоть по первому желанию.

Весь в своих мыслях, я мерно шагал вперед и, как и следовало ожидать, потерял бдительность. В один момент сердце ухнуло вниз, а ноги потеряли опору.

Бродяга пронзительно взвыл, и этот вой слился с коротким вскриком Короля. Резкий скрип металла резанул по ушам, а воздух застрял в легких. Ничего не видя перед собой, я каким-то чудом схватился за край провала и повис на руках. И тут же за спиной – сдавленный рык ухватившегося за переплетенные металлические прутья Короля. Но ржавая паутина оказалась слишком тонкой, чтобы выдержать его. Обернувшись через плечо, я видел, как мой спутник в панике смотрел то на меня, то вниз, туда, где плескалась мутная коричнево-серая вода.

– Дай руку! – завопил он.

Река исчезла. Теперь на ее месте появился далекий цирковой манеж, устланный кроваво-красным ковром, а вокруг – ряды и ряды обращенных вверх лиц зрителей. Обдирающий ладони бетон превратился в гладкую блестящую трубку трапеции, а тусклое, спрятавшееся за тучами солнце вспыхнуло вдруг слепящими лучами прожекторов.

– Руку! – кричал Король, изо всех сил тянущийся ко мне.

А я знал, что он вот-вот полетит вниз, на манеж, и с этим ничего не поделаешь. Я не успею его подхватить. И его изломанная фигура, лежащая на ковре, еще много лет будет появляться в моих ночных кошмарах, от которых я буду просыпаться с криком и бешено колотящимся сердцем. Я буду винить себя, вспоминая его умоляющие глаза и протянутую руку, до которой мне никак было не дотянуться.

«Держись, Эмиль. Мы обречены».

– Циркач, мать твою! – Король завопил так громко, что мои пальцы едва не разжались.

Крик этот прошелся по мне электрическим разрядом, ударил в уши и заполнил, кажется, всего меня. Металлические прутья в руках рыжего угрожающе заскрипели, а я ничем не мог ему помочь.

– Дай мне руку!

«Извини. Это не моя вина».

– Циркач!

«Прости».

– Помоги мне!

«Прощай, Эмиль».

Сдирая кожу с ладоней и бестолково перебирая ногами в воздухе, я смог выбраться на другую сторону провала и теперь, едва дыша, лежал на холодном бетоне, будто на краю земли.

Эхо донесло до меня торжествующий вопль Короля и радостный, прерывистый вой Бродяги.

– Циркач, ты живой там? – прокричал рыжий.

А я ничего не мог ему ответить, только лежал, с трудом выдыхая и закрыв глаза. С той стороны провала слышался смех, балансирующий на грани истерического.

– Эй, ты! – задыхаясь от хохота, крикнул Король. – Посылать за плотником или нет?

– Пошел к черту! – крикнул я в ответ сорванным голосом.

Мост сотряс сдвоенный гогот.

* * *

Я осмотрел дыру в полу. Не перепрыгнуть – слишком далеко.

От пережитого испуга ноги все еще немного дрожали, но в остальном все было в порядке. В порядке, если не считать пропасти, отделявшей меня от друга и родной станции. Я беспомощно огляделся. Единственным выходом отсюда оставалась внушительных размеров дыра в потолке.

Поищи что-нибудь, по чему можно будет перебраться! – прокричал Король, сложив руки рупором и тотчас же завертелся, придумывая, как бы помочь мне вернуться обратно, в разведанную и относительно безопасную местность правобережного метро.

Крикнув рыжему, чтобы он возвращался на станцию, если мне не удастся вернуться до темноты, я зашагал вперед, то и дело поглядывая под ноги.

Еще издали было видно, что целого куска моста над рекой просто нет, и неведомая сила тянула меня вперед, на край пропасти. Моя клетка для крысиных бегов внезапно открылась на выход – вниз, в холодный провал, но мне ли выбирать.

Я добрался до края моста и, подчиняясь безумному порыву, стащил с лица маску противогаза. Холодный ветер обдал мокрое распаренное лицо и, казалось, заморозил его до кости, а мне было все равно.

Холод, радиация, отравленный воздух – гори оно все огнем. Сейчас, на краю пропасти, во мне разлилось странное тепло, словно ко мне после долгой разлуки вернулся старый друг, которого, казалось, потерял навсегда. Даже глаза защипало. Я поднял голову к небу, чтобы то горячее, что жгло их, вкатилось обратно. А передо мной разверзлась огромная пропасть, из которой, если упасть, точно не выберешься.

Огромный кусок метромоста обрушился в реку. Левый берег, словно за занавесом, спрятался за серым туманом. И ни звука. Только ветер воет.

Я сделал осторожный шаг вперед и заглянул за край бреши. Вода мерно плескалась далеко внизу и отсюда казалась твердой, как пол под ногами. Тучи, тяжелые и разбухшие от дождей, висели низко. А мне вдруг подумалось, что вот сейчас, прямо в эту самую секунду я могу сделать шаг – и все закончится. Просто полечу вниз, в воду, и, если не разобьюсь, почувствую, как она принимает меня в себя и растворяет в себе. Не буквально, конечно, но я исчезну в ней, как будто меня никогда и не было на свете. Всего один шаг.

И я так явственно представил себе, как воды реки ерошат мои волосы, словно ледяными пальцами, как намокает защитный костюм, как от холода сводит мышцы, как вода жжет изнутри легкие и душит меня, что невольно задумался: а может, и правда?..

– Снег! Смотри! Это снег! – едва слышно донесся издали восторженный крик Короля.

В воздухе закружился редкий ледяной пух.

И правда, снег.

* * *

Вскоре я вернулся к месту, где оставил Короля, но рыжего там не было. Только мой трехглазый старик переминался с лапы на лапу, часто-часто вилял хвостом и скулил.

С животными проще, чем с людьми. У них все честно и безыскусно. Если заслужишь доверие, то это до конца. Передо мной стояло единственное существо, которому будет плохо, если меня не станет.

Подожди, приятель, я выберусь. Обязательно. Вот увидишь.

Окликая Короля раз, другой, третий, пятый, я охрип, как старый радиоприемник. Ледяной ветер забирался в горло, наполнял легкие и расползался оттуда по всему телу. Так я оказался в полном одиночестве, отрезанный от остатков мира, где еще теплилась человеческая жизнь, двумя скалящимися бетоном и арматурой обрывами. Единственным выходом из этой западни была дыра в потолке, но чтобы дотянуться до нее, мне нужно было стать чуть ли не вдвое выше ростом. Вокруг, как назло, не было ничего, на что можно было бы встать и дотянуться. Я пробовал подпрыгнуть, но в лучшей попытке не достал до крыши на ладонь. А тучи между тем уже отливали красноватым, предвещая скорый закат.

Представив, каково это – остаться ночью над пропастью в маленьком коробке из металла и бетона, по которому когда-то с ревом проносились поезда, я поежился. Ветер продувал обломок метромоста насквозь, грозя или заморозить, или сдуть меня в реку.

Я сел на пол и зашелся свободным смехом безысходности. Не упасть с моста, чтобы замерзнуть насмерть наверху. У судьбы своеобразное чувство юмора.

Короля не было. Я постарался оценить, что неприятнее: думать, что он просто развернулся и ушел, или – что он попытался помочь и сейчас доживает последние минуты внизу, замерзший и искалеченный.

От этих размышлений меня отвлек грохот внезапно хлынувшего с небес дождя вперемешку с редким снегом. Ноги распрямились, а мозг просчитал варианты спасения. Честно говоря, с вариантами было негусто. Можно было еще попытаться допрыгнуть до дыры в крыше и, пожалуй, можно было попытать удачу и спрыгнуть вниз. Если не разбиться о воду, если не сведет мышцы, если хватит сил доплыть… слишком много «если», не говоря уже о радиации и возможном воспалении легких.

Быстро смеркалось. С темнотой нарастал и холод. Теперь он пробирал до костей, замораживал все мысли, кроме одной: согреться.

Внезапно наверху послышался приглушенный топот, а из дыры в потолке появилась похожая на горящую спичку большеротая голова.

– Да ладно! – в сердцах выкрикнул я. – Где ты был?!

Вниз, в нутро моста, скользнула веревка, по которой мне удалось взобраться на крышу. Но меня тут же чуть не снесло ветром в грязные воды Оби. Червовый Король, держа в руке фонарь, рухнул на крышу плашмя и быстро пополз по направлению к «Речному Вокзалу».

Глава 6. Возвращение

Ленку или хоть какие-то ее следы мы, конечно, не нашли, поэтому возвращались к Тузу ни с чем. Я сомневался, что теперь он согласится помочь нам обойти тот клятый туннель, но вдруг удастся его убедить? Предложить что-нибудь взамен. Патроны, оружие, еду, лекарства – да мало ли что. Ведь не может же человек отказаться от жизненно необходимого.

Однако Король моего оптимизма не разделял.

– Человек-то не может, – вздохнул он. – А Туз – запросто.

– И что ты предлагаешь? – кажется, я сказал это слишком резко.

– Ничего, – раздраженно ответил рыжий. – Какое мое дело? Это тебе надо.

Действительно, это мне стоило переживать о том, как договориться с Тузом. Королю-то что? Кажется, он гулял со мной просто для удовольствия. Перегон под лампой дался ему очень легко, даже, я бы сказал, подозрительно легко. Было понятно, что этот желтый взгляд скрывает много тайн.

Дверь под надписью «350 м» была распахнута настежь, и мой спутник, увидев это, насторожился.

– Туз? – позвал он. – Туз, ты здесь?

Никто не отозвался. Король оглянулся на меня, и в этот момент я впервые за все время увидел в его глазах страх.

Дверной проем зиял чернотой. Я осветил комнату фонарем, хотя мне казалось, что здешняя темнота растворит в себе свет. Но нет. Мне удалось рассмотреть стоящую у стены кровать, колченогий стул, несколько пустых металлических полок и стол с оплывшей свечой. Рядом, на полу, валялся разбитый телефон. А на столе, подхваченные туннельным сквозняком, шуршали разорванные на кусочки детские рисунки. Бродяга тихо заскулил.

При виде всего этого Король сдавленно охнул.

– Ты знаешь, Ленка ведь тоже вот так исчезла, только там все еще страшнее было, – процедил он.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил я.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но она просто исчезла. Была – и нет.

Я ответил, что в метро люди часто пропадают без следа. Выходят в туннели и не возвращаются.

– Да нет, ты не понял, – рыжий продолжал неподвижными глазами смотреть на опустевшую комнату. – Ленке лет шесть было, когда они поселились здесь. Как-то Туз ушел на станцию, буквально на пару часов, сказав Ленке запереться на все замки. Что она и сделала. А когда Пиковый вернулся, Ленки уже не было. Дверь заперта изнутри, а девочки нет.

– Это как так? – удивился я. – Раз дверь изнутри…

– А вот не знаю! – выпалил Король. – Ленка просто исчезла из запертой комнаты, будто в воздухе растворилась.

Рыжий плотно закрыл дверь в каморку, и мы молча двинулись дальше, назад на «Октябрьскую».

На некоторых участках туннеля мой взгляд отчетливо вычленял слабое голубоватое свечение на стенах. Это было что-то вроде флуоресцентных грибов. Местами они росли достаточно кучно. Проходя мимо одного из таких скоплений, примерно на пятисотом метре, Король остановился и шумно втянул воздух, будто принюхивался к чему-то. Я на всякий случай последовал его примеру, но ничего особенного не заметил. Обычный сырой запах камня, крысиных нор и темноты. Я даже не заметил, как мой товарищ отстал от меня, остановившись рассмотреть стены, понял это, только когда он крикнул мне вслед.

Что именно, я не разобрал. Казалось, темнота глушила все звуки, или они по пути ко мне затерялись под сводчатым потолком.

Но больше всего досаждал шорох. От него закладывало уши, он мешал сосредоточиться и растворял мысли, заставляя слушать только его. И я прислушался.

Шорох расслоился, размножился. К своему ужасу, я понял, что это не просто отзвук случайного туннельного сквозняка, а голоса. Множество голосов, наводнивших туннель, шепчущихся прямо за моей спиной. Совсем близко. В двух шагах от меня.

Они звали, стонали, шептали в уши…

Король подбежал ко мне и схватил за руку, пытаясь увести подальше. Он силился перекричать их, но его голос растворялся в бесконечном шорохе. Кроме того, Король был далеко не единственным, кто стремился утащить меня за собой.

Одновременно с его рукой за мою одежду, шею, волосы, ноги схватились другие. Серые, с отслаивающимися ногтями и гноящимися ранами, торчащими костями и кусками кожи. Как хорошо, что я не видел лиц, провалов разверстых ртов, заполненных остатками выбитых зубов! Но я пойду, куда они скажут.

* * *

Мы появились на манеже под вполне приличные аплодисменты. Зал зашумел, приветствуя нас.

Маэстро, алле! Приветствия публике, пробежать в центр манежа, развернуться, еще раз здравствуйте, уважаемые зрители!

Сегодня мы расскажем вам историю о Звездных Братьях, один из которых неосторожно свалился на землю и никак не мог придумать, как же ему вернуться обратно, к звездам.

Эмиль стремительно закрутил свою коронную «мельницу», пугая зрителей, пока я жонглировал внизу.

К моим ногам, шелестя складками, упала длинная полоска блестящей ткани. Точно вовремя. Обхватив полотно, я быстро залез под самый купол. Вот манеж размером с тарелку, вот с чайное блюдце с красной каймой барьера по краю.

Алле-оп!

Рука крепко хватается за руку, на секунду сердце, испугавшись высоты, убегает в пятки, но тут же возвращается обратно. Страх истаивает в грохоте музыки и свете разноцветных прожекторов, как кусок сахара – в чашке горячего чая. Мне не страшно. Я и Эмиль, воздушные братья, никогда не отпустим друг друга. Мы не боимся.

Качнувшись над манежем-блюдцем, я хватаюсь за одну из нескольких висящих над ним в ряд трапеций. Готовлюсь перепрыгнуть на соседнюю, но вдруг маленькая детская ручка толкает меня в спину, нарушив и без того хрупкое равновесие. Уже падая, я краем глаза замечаю блеснувший в свете «пушек» карабин. Лонжа не была пристегнута! Под радостный гул зрительного зала, хохот и восторженные выкрики, беспомощно размахивая руками в воздухе, я лечу прямо на страховочную сетку с дыркой точно посередине.

Ты не бойся! Это после предыдущего гимнаста осталось! – кричит мне инспектор манежа.

А под сеткой работает аттракцион с тиграми. Злющие полосатые хищники постукивают хвостами по тумбам. Дрессировщик, безумно хохоча, мечется между своими подопечными и щелкает шамбриером об пол, разрывая ковер на клочки. Я приземляюсь точно на кучу конфетти и блесток. Руки-ноги целы – уже хорошо. Но что теперь толку? Убежать прочь от свирепых тигров мне все равно не успеть. Вместо этого я хватаю за плечо дрессировщика, споткнувшись об ошметки ковра. Артист оборачивается. Вместо человеческой головы у него гигантская крысиная морда, а то, что я поначалу принял за шамбриер, оказалось тонким лысым розовым хвостом.

Эмиль кричал мне что-то со своих трапеций. Я звал его, но он меня не слышал, его слова тонули в гомоне зрительного зала.

Эмиль!

Мой партнер вдруг закивал и снова закрутил «мельницу», но тут я вспомнил, что в металлическую трубку забыли продеть трос. Тонкую мальчишескую фигурку выбросило в сторону. Где пассировщик?!

Только не в ряды.

Мимо меня пробежал факир, щеку обожгло огнем его факела…

– Эмиль! – закричал я что есть сил и резко распахнул слезящиеся глаза.

Надо мной склонился рыжий, уже готовящийся дать мне очередную пощечину. Я ухватился за его занесенную руку, как утопающий – за спасательный круг, силясь вырваться из липких глубин старого кошмара.

Когда реальность снова обрела привычный вид, я понял, что мне в шею ткнулся холодный мокрый нос Бродяги. Пальцы тут же зарылись в черную шерсть. По щеке коротко мазнул шершавый язык. Я усмехнулся. Переживал, черт старый.

Меня потряхивало, но Король помог встать на ноги. Убедившись, что со мной все в порядке, он, тушуясь, обескураженно спросил:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

На объяснения не было сил. Идти дальше я тоже не мог, пришлось сесть прямо на шпалы.

Но Король, явно настроенный категорически против короткого отдыха, сам надел на меня противогаз, заставил подняться и едва ли не волоком потащил за собой.

– Это все споры, – сказал он, вцепившись в мой локоть. – Ты ими надышался, вот тебя и переклинило.

После перенесенного обморока я плохо соображал, о чем он говорит. Какие споры? Кого переклинило? Что тут вообще творится? Где Эмиль?

– Давай, шевелись! – поторапливал меня рыжий.

Я мог только тупо кивать и по возможности стараться не запутаться в своих будто ватных ногах. И только когда светящиеся пятна исчезли со стен, Король позволил мне присесть и отдышаться.

Было холодно. Если закрыть глаза, легко было представить себе, что весь туннель покрылся льдом и инеем, а с потолка свисают сверкающие сосульки. Изо рта валит пар, а ресницы от холода склеились. И холод ползет от меня по туннелю дальше, проникает на станции, заставляет кровь в жилах людей застывать и превращает ее в лед. Везде снег и холод. И некуда, некуда, некуда!..

– На! – Король протянул мне маленькую, покрытую царапинами пластиковую бутылку с заботливо отвинченной крышкой.

Рядом крутился обеспокоенно поскуливающий Бродяга.

– Что это? – кое-как выдавил из себя я.

– Для расширения сосудов. Пей, не задавай тупых вопросов.

Я послушался, горло обожгла знакомая волна, тепло растеклось вниз по телу, и я провалился в сон.

* * *

Это был самый насыщенный день за последние лет десять. Я смутно помню, как мы добрались до «Октябрьской», и я снова погрузился в темноту – уже в палатке Короля.

Когда я проснулся, первое, что мне вспомнилось, – это мост. Тот момент, когда пол подо мной провалился, и я едва не рухнул вниз, в воду, моя история могла бы глупо оборваться, если бы не Эмиль.

Вспомнив это имя, я украдкой посмотрел на Короля, который поглаживал по голове Бродягу.

Эмиль.

Его настоящее имя – Эмиль.

Прямо как у того мальчика, с которым мы работали парный номер под куполом. Я не сумел его спасти. Да, конечно, все вокруг убеждали меня, что моей вины в этом нет. Я не мог знать. Не я отвечал за подвеску снарядов, не я проверял тросы и крепления.

Да, все так.

Но это я его не поймал, не дотянулся, не среагировал, не успел.

Король перехватил мой взгляд. Бродяга тотчас принялся тихо поскуливать, всем своим видом выражая недовольство тем, что его перестали гладить. Надо же, как эти двое спелись. Обычно лохматый никого к себе не подпускает, если не считать меня и Джина. Ну, и Зарю иногда, но только в том случае, если у нее в руках есть что-нибудь вкусное.

Но Король Бродяге понравился, пусть и не сразу.

Мой товарищ был уже полностью одет и, кажется, ждал только моего пробуждения. На полу возле него стоял полусобранный рюкзак.

– Давай, поднимайся уже. Проведу тебя до заставы «Проспекта», а там уж сам справишься.

Эмиль отошел вглубь палатки и принялся складывать в свою сумку фильтры для противогаза, батарейки и армейскую аптечку.

Я с неохотой встал и поискал глазами свои вещи. Куртка лежала на столе, рюкзак остался у дальней брезентовой стены. Бродяга потянулся и сонно поковылял ко мне.

Свой автомат я нашел на столе под курткой. Король бросил быстрый взгляд на оружие и хитро посмотрел на меня.

– Как новенький, – заявил он. – Повозиться пришлось, конечно, но зато теперь шмаляй на здоровье.

Я хотел было вернуть ему револьвер, но он остановил меня и с нескрываемым ехидством сказал, что так у меня есть шанс приучиться к нормальному оружию.

* * *

Фонарь в перегоне еще не зажегся, и Король предложил рискнуть, но сразу предупредил, чтобы я не расслаблялся.

– У нас тут часто творится какая-то чертовщина, – пояснил он. – Иногда люди как будто теряются во времени. Пришел один такой на «Октябрьскую», спросил, какой сейчас день. Ему говорят: десятое. А он так обалдел – нет, мол, сегодня четвертое. Блуждал пацан где-то почти неделю и даже не заметил этого, представляешь? Или вот недавно был случай, когда целый караван исчез. Или вон, с твоими что случилось. Так что весело у нас тут.

После таких слов я даже не рассчитывал на спокойную дорогу и ожидал каких угодно опасностей. Мутантов, аномалий, очередных зарослей грибов с галлюциногенными спорами, чтоб их!..

Поэтому, когда до нас донеслось тонкое металлическое поскрипывание, я первым вскинул автомат. В свет фонаря вкатилась пустая инвалидная коляска.

Суеверный Король сложил пальцы «вилкой» и выставил руку перед собой, отводя дурной глаз. Я невольно поежился. Слишком уж эта картина напоминала сцену из ночных кошмаров о заброшенных и населенных призраками госпиталях или секретных лабораториях, где ставили зверские опыты над живыми людьми.

Бродяга прижал уши к голове и настороженно принюхался к проему технического туннеля. Оттуда доносились приглушенные голоса, растревожившие выводок слепых подземных пауков.

– А если я прострелю тебе колено, ты почувствуешь? – эхом отразилось от скругленных стен.

Мы переглянулись, будто спрашивая друг у друга, стоит ли вмешиваться. Я кивнул на туннель впереди. Это не наше дело. Мы можем просто пройти мимо и не наживать себе неприятностей. Но у Короля на этот счет было другое мнение. Он подкрался ко входу в туннель и, вжавшись спиной в стену, прислушался.

– Проверим?

Темноту прорезал громкий женский визг, от которого вздрогнул даже Бродяга. Король посмотрел на меня извиняющимся взглядом и бесшумно юркнул в ответвление.

Как только я вошел следом, рыжий чуть слышно шепнул мне в самое ухо:

– Выключи фонарь. Заметят же.

Так мы и пробирались в полной темноте, практически ощупью, изо всех сил стараясь не шуметь. Бродяга крался рядом, не сводя трех поблескивающих глаз с отсветов фонаря впереди.

– Кончай ее, Флинт, – послышался совсем близко чей-то прокуренный голос.

– Я сам решу, что делать! – огрызнулась фигура, стоящая к нам спиной. – Твое дело – подходы сечь, – человек со злостью одернул довоенную кожаную куртку и присел перед кем-то на корточки. – Ну так?

Эхо отлично разносило звуки, так что мы могли слышать каждое слово, оставаясь при этом в тени.

– Я верну! Верну тебе лекарствами или патронами – чем скажешь! Я рассчитаюсь, правда! – умоляюще протянул молодой женский голос.

Мужчина с мясистым затылком в складках кожи, которого приятель назвал Флинтом, оставил фонарь на земле, так что его луч смотрел в стену, а участок туннеля, где происходила вся эта сцена, был равномерно освещен отраженным светом.

– Ты мне, тварь, все отработаешь. Сдам тебя на «Площадь» в отстойник.

Девушка пыталась отползти, опираясь на руки. Ноги ее не слушались.

Ее голова была обрита наголо, брюки и свитер перепачканы и местами изодраны.

– Будешь под кайфом валяться, сколько протянешь, пока тебя будут драть во все дыры.

Флинт взял ее за подбородок и притянул к себе. Я увидел его огромную руку с грязными ногтями и ее испуганные глаза. В одно мгновенье девушка вывернулась и укусила его за палец, за что тут же получила тяжелую пощечину.

– А зубы тебе выбьют, чтобы было удобнее в рот вставлять. Лично позабочусь, – он потряс укушенной рукой. – Ты, сука, радуйся, что пока нужна с целым лицом.

Бугай навалился на нее, одной рукой сжал горло, а второй стал возиться с ее одеждой. Девушка с каркающими звуками глотала воздух.

Не было смысла и времени выбирать лучшую позицию для нападения.

– Фас! – рявкнул я, спуская Бродягу с поводка.

Пес рванул вперед, страшно оскалив зубы, а еще через секунду клыки вцепились в затянутую в черные штаны ногу Флинта.

Его приятель, стоявший чуть в стороне, на секунду опешил, но быстро пришел в себя, выругался и дал короткую очередь. Бродяга оказался проворнее, пули ушли в молоко и выбили бетонную крошку из стены, оставив в ней несколько зияющих дыр.

Флинт вопил так, будто сам дьявол пришел по его душу, и изо всех сил пытался оттолкнуть от себя пса, но не тут-то было. К его несчастью, я так и не смог научить Бродягу работать без перехвата. Поэтому пес не останавливался на одном укусе, и если уж кусал, то изо всех сил старался разорвать противника на клочки.

В тот же момент раздался хриплый булькающий звук. Лысый приятель Флинта судорожно схватился за горло, кровь заливала его пальцы, куртку и пол. За его спиной в руках Короля блеснул нож.

Но радоваться было рано. Флинт все-таки оттолкнул от себя Бродягу, приподнялся и уже тянулся к кобуре, когда внезапно, буквально в нескольких сантиметрах от меня, пролетел камень и угодил ему точно в голову. Бугай, не вскрикнув, опрокинулся на спину, я все-таки решил перестраховаться и приложил его прикладом.

Позже я много раз думал, что совершил большую глупость, не выстрелив в него в тот момент, но поверьте, есть большая разница между стрельбой по монстрам и по людям. Многие в нашем нынешнем мире назвали бы это слабостью, но я без крайней необходимости не могу перейти эту черту, и Флинт показался мне достаточно обезвреженным, чтобы о нем не беспокоиться.

Король распрямился, отбросил налипшие на лицо волосы и осторожно подошел к девушке. Та, не сводя с него глаз, зашарила руками вокруг себя и крепко сжала первый попавшийся камень.

Эмиль выставил руки перед собой и осторожно сделал еще шаг навстречу.

– Стой там! – рыкнула девушка с отчаянием в голосе.

– Хорошо, как скажешь, – улыбнулся Король и уселся на землю прямо там же, где стоял. – Только не бросай в меня камнем, как в того, – он кивнул на развалившегося на шпалах Флинта. – Лично мне моя голова еще нужна в целости. Циркачу, наверное, тоже, – он посмотрел на меня.

Девушка молчала, только смотрела исподлобья, переводя взгляд с Короля на меня и обратно.

– Как тебя звать? – по-свойски спросил рыжий.

Но ответить она не успела. В паре метров от нас Флинт начал приходить в себя. Не оглядываясь, я вскочил и попытался подхватить девушку на руки. Но та начала отбиваться, что есть сил, и, извернувшись, умудрилась прокусить мне руку. Я с шипением втянул воздух сквозь зубы. Тело на земле начало двигаться и подавать признаки жизни.

– Сваливаем! – рявкнул Король и припустил назад, в основной туннель. Бродяга – за ним, а я с будто осатаневшей девицей на руках не мог сделать ни шагу.

Она не кричала, но пыталась вырваться с такой силой, что я не мог ее удержать. Девушка с коротким вскриком упала на шпалы как раз в тот момент, когда Флинт, раскачиваясь, как матрос в шторм, поднялся на ноги. К черту!

Я перехватил эту истеричку за руки и волоком потащил к выходу. На земле оставались неглубокие борозды от каблуков ее ботинок.

Глава 7. В лабиринтах

Инвалидную коляску мы, не сговариваясь, бросили посреди перегона и, усадив девушку на спину Короля, поспешили убраться подальше.

– Так как тебя зовут? – спросил Эмиль.

– Вера, – буркнула девушка, покрепче схватившись за его плечи.

– А чего эти двое к тебе прицепились?

Вера молчала, только смотрела на пятно электрического света от фонаря.

Из бокового туннеля, откуда мы только что вышли, послышались голоса и неразборчивые крики.

Эмиль уставился на меня округлившимися глазами и тихо, но крепко выругался. А я буквально кожей почувствовал, как мне в затылок ударила чья-то чужая горячая ярость.

– Это Бугор, – выдохнула Вера и вжалась в спину Короля, будто он и впрямь мог ее защитить в случае реальной опасности.

– Давай ко мне, – бросил я, снимая рюкзак и присаживаясь.

Король усадил скулящую от ужаса девушку на меня, а на спину ей надел мой рюкзак. Ты понеси чемодан, а я понесу тебя. Коляска сильно снизила бы скорость передвижения и в этой гонке стала бы помехой. Я подхватил Веру под колени, потому что ноги не слушались ее совсем и безжизненно висели. Преследователи приближались. Бродяга прижал уши и зарычал.

Вот они!

Я изо всех сил старался бежать быстрее, а Червовый Король, напротив, вдруг замедлил ход и развернулся к шайке лицом.

– Циркач, вы бегите, а я их встречу! – прорычал он и пронзительно засвистел.

Мгновение спустя в мечущемся свете фонарей мелькнула крылатая тень, послышался шорох перьев, хихиканье и визг одного из преследователей. И громовой, страшно резонирующий под округлым потолком туннеля, искаженный смех Короля.

Я помчался, рискуя в спешке споткнуться и пересчитать носом шпалы. Бродяга бежал чуть позади, часто оглядываясь и щуря третий глаз. Через пару сотен метров усталость, которую мне поначалу удавалось игнорировать, разлилась по спине и ногам жгучими волнами.

Недавняя рана на спине все еще отзывалась на каждое движение тупой ноющей болью. Главное – не упасть, думал я.

От громкого свиста, заполнившего туннель от пола до потолка, мысли разбежались и, как крысы, спрятались по щелям. Грянул жуткий хохот. Грохочущие шаги приближались.

– Здесь налево! Налево! – закричала Вера и с силой рванула меня за левое плечо, как за заклинивший штурвал.

Я едва не потерял равновесие, но все же сумел устоять на ногах и прижаться к стене с левой стороны.

– Вперед, надо вперед! – продолжала кричать Вера, поминутно оглядываясь назад и всматриваясь в черноту туннеля. – Ищи там дверь! Маленькую!

Она кричала так, что мне казалось, будто она вот-вот подавится собственным криком.

Луч фонаря уткнулся в переплетения старых, проржавевших до дыр труб и разбитый фонарь. Вера резко замолчала и в панике заозиралась по сторонам.

– Она должна быть здесь, – прошептала девушка. – Точно должна! Она была здесь!

Ее пальцы впились в мои плечи клещами и заметно подрагивали. За спиной послышались шаги нескольких пар ног.

– Все, – едва слышно прошелестела Вера.

Я скрипнул зубами. Можно было бы успеть дать по ним очередь, но скорее всего, они тоже успеют выстрелить, и мы все останемся умирать здесь, включая меня и Веру. Но в тот момент, когда ко мне вплотную подобралось отчаяние, шаги стихли. И оборвались они слишком резко.

– Что это? – вкрадчиво спросила меня Вера.

Я не знал, и узнавать не планировал, потому рванул вперед со всех ног.

Бродяга завыл. Костяной гребень на его спине тускло блеснул в свете фонаря. Пес стоял, виляя голым хвостом, возле узкой двери, скрытой за остатками какого-то устрашающего механизма непонятного назначения. Мы протиснулись внутрь и минут пять стояли, подпирая дверь и вслушиваясь. Тяжелые шаги прогрохотали мимо и стихли в отдалении. Никто не пытался прорваться к нам. Никто не стрелял, не крался, не щелкал затвором. Мы затаили дыхание. Ни звука. Я даже прикрыл глаза и весь обратился в слух.

И резкий, наполненный ужасом вопль послышался совсем рядом. Я вздрогнул и отскочил от двери.

Нужно было спешить на выручку Королю, но оставить Веру в этом темном шкафу я не мог. Оставалось только ждать, слушать гудение туннеля, под самыми сводами которого еще плавало эхо криков, ждать Короля. Ведь он жив? Как будто в ответ на невысказанный вопрос, в дверь тихо постучали.

– Циркач, это я.

Услышав знакомый голос рыжего, я так обрадовался, что хотел было уже открыть, но вовремя спохватился. А вдруг ему к голове приставили ствол и угрожают спустить курок, если Король не заставит меня впустить его? Осторожно ссадив девушку на пол, я слегка приоткрыл дверь. За рыжим не стояли бандиты с автоматами и кинжалами в зубах. Но зато на его одежде красовалось несколько уже знакомых мне перьев. А на полу, неподалеку от двери, лежало распростертое тело одного из преследователей. У него на груди восседала Птица с красными губами и, довольно щуря человеческие глаза, выедала изо рта убитого его язык. Я почувствовал, как к горлу подкатывает ком, и поскорее отвернулся.

* * *

– Скорее всего, это служебный коридор, ведущий на Дзержинскую линию, – предположил я, осторожно пробираясь по узкому ходу.

– Что-то он совсем тесный, – пропыхтел Король, исполнявший сейчас роль ездового коня.

Коридор окончился чугунной лестницей, нырявшей на глубину. Бродяга настороженно заглянул в проем и повел носом, принюхиваясь. Я и рыжий переглянулись. Черный провал дышал на нас сыростью и спертым воздухом. Перспектива спуска выглядела совсем непривлекательно, но другого пути все равно не было, и, пока мозг сопротивлялся, ноги уже несли меня вниз по ступенькам. Так я оказался на небольшой лестничной площадке.

На стене стеклянным забранным сеткой волдырем вздулась погасшая лампа, а чуть ниже красовалась наполовину стершаяся неразборчивая надпись: «Аварийн. вых. № 1». Если лестничные марши ведут вниз, то это, скорее всего, путь на другую линию или в какой-нибудь технический туннель, переход или межлинейник.

Я чувствовал себя кэрролловской Алисой, спускаясь все ниже по ступенькам, минуя лестничные площадки и читая странные и непонятные надписи на стенах. Вскоре мы устроили короткий привал, усевшись прямо на ступеньках. Мой фонарь тревожно замигал, а свет, излучаемый им, заметно пожелтел и потускнел.

И в этом золотистом пятне я снова увидел несколько лежащих на полу птичьих перьев.

* * *

Лестница закончилась через несколько пролетов. Прямо перед нами зиял проем коридора, в конце которого виднелась дверь с круглым запорным винтом посередине, как в подводных лодках.

Это могли быть насосная станция или склад. Последнее, конечно, вероятнее, но было тяжело представить, чтобы складу со, скажем, какими-нибудь инструментами или телефонными кабелями, была нужна такая защита. Ну а что еще могло храниться в этом давным-давно забытом людьми уголке метрополитена, кроме бесполезного хлама?

Эмиль деловито потер руки и ухватился за винт. Но не тут-то было! Металл за прошедшие годы покрылся ржавчиной, и детали намертво вцепились друг в друга, чуть ли не срослись. Я усадил Веру на пол и поспешил на помощь Королю. Тот пыхтел, сопел, злился и рычал от натуги, но покрытый коррозийными пятнами металлический круг не сдвинулся ни на миллиметр.

– Раз, два, три, давай!

Напрягаясь изо всех сил, мы вдвоем пытались хоть немного повернуть древний механизм, но тот даже не скрипнул, в отличие от наших зубов. После тридцать какой-то попытки мы дружно съехали по стене на пол. Если дверь не откроется, нашим единственным выходом будет переждать здесь. Отдохнуть и собраться с мыслями. А потом вернуться в туннель и с боем и воинственными криками прорываться сквозь засаду бандитов, желающих порвать нас на британский флаг. Я усмехнулся. И как долго мы продержимся, имея при себе только пару револьверов, ножи и один автомат?

Король сердито пнул дверь, а Вера вдруг завозилась, довольно резво подползла к нам и ухватилась за вентиль.

Наверное, после получаса отчаянных попыток внутри толстой двери что-то скрипнуло, взвизгнуло, как испуганная шумом колдунья, устроившая себе здесь тайное логово, и поддалось. Поддалось!

Когда дверь приоткрылась, Король радостно крякнул и заглянул внутрь. Там оказался еще один коридор, но был он несколько шире предыдущего. По стенам бежали провода со старыми лампочками, матовыми от скопившейся на них пыли.

* * *

«Посторонним вход воспрещен!» – гласила потускневшая надпись, выведенная по трафарету на стене за поворотом.

Подземный ход часто петлял, вилял и наконец раздвоился.

– Куда пойдем? – спросила Вера.

– А разница? – буркнул рыжий. – Карты у нас все равно нет. Мы без понятия даже, где находимся, так что идти можно куда хочешь, а там уже по обстоятельствам. Хотя я думаю, мы сейчас где-то под площадью Ленина, раз там туннель повернул в ту сторону, а потом в эту…

В голосе Эмиля слышалось сомнение. Он сам не знал, где мы находимся. Даже примерно. Иногда коридор делился надвое и даже натрое, но у каждого порога Король оставлял вешку – рисовал стрелки на стенах куском угля.

На нашем пути встретились еще две лестницы, но они были намного короче той, первой. За очередным поворотом мы наткнулись на небольшую будочку с почти стершейся надписью «Охрана».

Я уже давно начал сомневаться, что эти коридоры и лестницы – переход на другую ветку метро или в какой-нибудь служебный туннель. А запрещающие сообщения на стенах только укрепили меня в этом мнении.

Очередной длинный и прямой, как стрела, коридор уперся в массивные металлические двери.

* * *

Перед нашими глазами открылось огромное помещение, дальняя стена которого терялась во мраке. Об пол со звоном разбивались холодные капли. Король посветил фонарем под ноги и отшатнулся. Помещение было затоплено аккурат до той ступени, на которой я остановился, а в мутной, песочно-зеленого цвета воде во множестве плавали огромные черные головастики. Их копошение выглядело неприятно, как помехи в телевизоре, не настроенном ни на один канал. Я отступил назад. А Бродяга, наоборот, заинтересовался головастиками и попытался сунуть в воду лапу, но Король вовремя его оттащил.

– Что это за место? – прошептала Вера, до этого молча сопевшая мне в ухо.

Я пожал плечами. Наверное, склад или ангар какой-нибудь. Но почему на такой несусветной глубине? Рыжий тем временем шмыгнул в коридор и нашел там лестницу, ведущую наверх. Я, неся Веру на руках, осторожно поднялся следом. Миновав четыре пролета, мы очутились в длинном коридоре, выкрашенном светлой краской. Здесь было сухо, а тишина была такой, что закладывало уши.

– Пойдем посмотрим, что там, – желтые глаза Короля азартно блеснули.

Я уставился в темноту, пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь. И разглядел.

Прорвав черную ткань мрака, там появилось лицо. Белое, похожее на маску, с узкими черными щелями на месте глаз и приоткрытым ртом со вздернутыми уголками губ. Казалось, оно улыбалось. Или скалилось. Дыхание перехватило, ладони моментально взмокли.

– Там кто-то есть, – прохрипел я.

– Где? – Червовый Король посветил в дальний конец коридора, отвлекаясь от боковых ответвлений.

– Вон стоит, – говорить становилось все сложнее, в горле пересохло, а воздух будто загустел и с трудом проникал в легкие.

Эмиль и Вера некоторое время вглядывались во тьму, разрезаемую лучами фонарей, пытаясь увидеть там то, что меня так испугало. Но белая маска исчезла, стоило мне лишь на секунду отвести глаза.

Я усадил Веру на спину рыжему и медленно двинулся вперед по коридору.

Мягко щелкнул предохранитель револьвера. Этот звук придал мне уверенности. Дойдя до бокового ответвления, перпендикулярно отходящего от главного коридора, я прижался спиной к стене и осторожно заглянул туда. Распахнутая дверь вела в облицованное кафелем помещение. Свет фонаря отразился от плитки, вырисовывая на стенах зловещие узоры. И я вдруг представил себе заброшенные лаборатории, где проводили опыты над людьми, испытывая новые лекарства или яды, пытались создать сверхчеловека или киборга. И вот сейчас я войду и увижу длинное помещение с пыльными столами и креслами сложной конструкции, к которым ремнями и цепями прикованы распахнувшие провалы ртов в вечном неслышном вопле боли и ужаса истлевшие скелеты несчастных подопытных.

Но ничего страшного в комнате не оказалось. Обычная заброшенная душевая с проржавевшими шлангами и кранами. В раковинах поселились пауки.

Неподалеку от центрального входа расположился, видимо, рабочий кабинет. Пыль укутала книжные корешки, пол, люстры, стулья, картины на стенах и большой письменный стол. Я пробежал пальцами по книжным корешкам, взметнув в воздух серые комочки, потянул за один и вытащил с полки томик с неразборчивым от времени названием. Страницы были основательно попорчены крысами.

А Король, как карнавальная шутиха, уже унесся дальше, в соседнюю комнату. Мне оставалось только удивляться его прыти – ведь у него на спине все еще сидела Вера – и поспешить следом.

– Генератор, – обрадовался Король, осветив фонарем устрашающего вида устройство, многочисленные кнопки и электрощиток, вделанный в стену у двери.

– «Да будет свет!» – сказал монтер, – рыжий торжественно перевел рубильник в положение «Включено». Ничего не произошло. Генератор не загудел, свет не зажегся, – и перерезал провода, – добавил мой спутник.

Затея с освещением бункера потерпела фиаско. Но в комнате напротив, которая использовалось как склад, мы нашли коробки со свечами, вполне еще пригодными для освещения комнат, и спички. И, как герои старинных готических романов с замками, тайниками, фамильными секретами и призраками, мы вошли в последнее помещение бункера. Им оказалась громадная зала с массивным подковообразным столом, высоким сводчатым потолком, отражающим от своих величественных сводов даже эхо наших шагов, и картами.

На покрытом пушистой пылевой скатертью столе отпечатались следы птичьих лапок. Я со вздохом поднял голову и, как и ожидал, увидел разгуливающую по столу Птицу. Она не хихикала, наверное, сама была увлечена исследованием подземного зала, а до меня с моими страхами ей не было ровным счетом никакого дела. Под пристальным взглядом Бродяги сумасшедшая птица, распушив перья на хвосте, вспорхнула под куполообразный потолок и попыталась отгрызть некогда подмигивавшие кокетливым блеском украшения с большой люстры. Я забеспокоился, как бы это существо не подавилось ими и не упало пернатым трупиком мне на голову. Но за него волноваться не стоило – вскоре оно оставило люстру в покое и спикировало на высокую резную спинку одного из стульев. И не мигая уставилось на меня оттуда. Если бы мне довелось увидеть эту птицу сейчас впервые, я бы принял ее за плод фантазии сумасшедшего таксидермиста. Но чучела не хихикают и не пытаются закусить стеклянными шишечками со старинных люстр. Я подумал, что раз уж все равно схожу с ума, то имеет смысл хотя бы немного познакомиться со своими галлюцинациями.

Пока усаженная на один из стульев Вера отряхивала пыль со старой географической карты, расстеленной на столе, я подошел поближе к пернатому существу и попытался погладить его, смутно при этом надеясь, что оно растает в пропыленном воздухе. Но Птица вдруг извернулась, раскрыла красногубую пасть и тяпнула меня за палец так, что на пол закапала кровь. Я зашипел, а это чудовище спрыгнуло со спинки стула на стол, отыскало там курительную трубку и сунуло ее в рот. Или в клюв.

– Циркач, ты в порядке? – послышался над моим ухом участливый голос Короля.

Лучше бы он ни о чем не спрашивал. Тогда меня не начала бы бить нервная дрожь.

В порядке ли я? Да, мать твою! В порядке, конечно!

– Можно заночевать здесь, – предложил Король немного погодя. – Утром попробуем выбраться в туннель, а уже оттуда – на «Проспект».

– Мне нельзя на «Проспект», – вдруг встрепенулась Вера.

– С чего это? – удивился Эмиль.

В ответ девушка молча задрала рукав растянутого свитера и показала грубо вытатуированную змею на плече. Метка Гадюк, известной всему метро воровской группировки.

– Надо же, – цыкнул я, оглядев Веру.

Король присвистнул.

О Гадюках, неуловимых женщинах-воровках, слышали все жители подземки. Рассказывали, что они могут проникать в любые помещения, брать, что вздумается, и уходить незамеченными. Но вступление в банду было чревато. Если на станции ловили Гадюку, ей в лучшем случае ломали руки. А уж если при ней находили награбленное, могли и вовсе казнить, судив скорым военным трибуналом.

– И что с ней делать? – спросил Эмиль, почесывая затылок.

Я и сам задавался этим вопросом. Спасенная девушка оказалась воровкой, которой заказан путь на любую из станций Сибирского союза. Там ей сразу грозит или изгнание, или смертная казнь.

– Если узнают, что она из Гадюк…

– Как?

Глаза Короля хитро блеснули, и он продолжил:

– Если она не будет светить своей меткой, никто даже не подумает, что она – одна из этих. Просто бедная неходячая девочка, которую мы геройски отбили у каких-то отморозков.

От последней фразы Веру передернуло. Она вжалась в спинку стула и зло посмотрела на рыжего.

– Вот как она может воровать? Посмотри в ее честные глаза, Циркач.

Я посмотрел и увидел, что глаза у Веры голубые, с отражающимися в них огоньками свечей. Но особой честности в них не мелькало.

– А как ты вообще умудрялась что-то красть? – этот вопрос, видимо, уже давно крутился на языке у Короля, но он не решался его задать.

Вера вздохнула и опустила обритую голову, уткнувшись неподвижным взглядом в сомкнутые на коленях пальцы.

– Когда умер мой отец, надо было как-то зарабатывать на жизнь.

– Ну, и нашла бы себе работу на станции, чего сразу в воровки идти? – удивился я.

В ответ Вера расхохоталась, запрокинув голову.

– Мой папаша работал на братков с «Площади». Знаешь таких? И задолжал им столько, что если работать на ферме или шить плащи, в жизни не расплатиться.

– То есть, ты теперь покрываешь долги отца? – уточнил я.

Вера кивнула.

– А если не отдашь? – осторожно спросил Эмиль, заглядывая девушке в глаза.

Та провела большим пальцем по шее и уронила руку на колено.

– Потом меня сломали – и все, – прошептала Вера, уставившись на свои ноги.

Больше от нее ничего нельзя было добиться. Девушка отвечала на наши вопросы настолько туманно, что ее ответы окончательно поставили нас в тупик. Особенно она старалась обходить стороной Флинта, словно ее с ним связывало что-то кроме долга.

* * *

Я проснулся посреди ночи, выпутавшись из липкой паутины неприятного сна. Мне приснился корабль, брошенный посреди пустыни. Во сне я прикоснулся ладонями к нагретой солнцем обшивке и смотрел, как на моих руках вздуваются и лопаются кровавые волдыри ожогов.

– Циркач? Ты чего не спишь?

– Я подежурю. Иди, ложись.

Король состроил благодарное выражение лица, рухнул в пыльное кресло, чихнул и задремал, подперев рыжую голову кулаком. Рядом с ним большим черным клубком свернулся Бродяга.

Позевывая, я вышел в коридор, да так и замер с прижатой ко рту ладонью. Стены примерно с высоты человеческого роста и почти до пола были исписаны чуть наклонными буквами, в которых легко было узнать руку Короля. Подсвечивая надписи фонарем, я принялся читать написанное, напрочь позабыв о красногубой птице и белой маске, блуждавшей где-то в темноте.

Великий Ягуар искал Центр Мира. На своем пути ему пришлось пересечь выжженные солнцем пустыни, где на многие тысячи километров вокруг не было ни человеческого жилья, ни зеленого оазиса с пальмами. Великому Ягуару встречались только развалины древних городов, чьи величие и мощь канули в небытие вместе с жителями многие лета назад. Великий Ягуар иногда останавливался на ночлег в одном из опустевших домов или старой библиотеке, где, как обрывки страниц, порхали бабочки, питающиеся книжной пылью и более ничем. Они не признавали другой еды, даже сладких шарообразных плодов, заполненных изнутри тысячами семян и выросших на тонких витых стеблях прямо на полу. На бетоне, на паркете или даже на плитке или брусчатке. Есть в этих плодах можно было только оболочку, твердую снаружи, но мягкую и волокнистую внутри, а маленькие круглые семена полагалось рассыпать вокруг.

Великий Ягуар миновал вековые леса с деревьями-исполинами, нашептавшими ему несколько своих секретов. В лесах водились улитки, любившие сидеть на травинках и при каждом дуновении ветра постукивать спиральными домиками-раковинами друг о друга, таким образом переговариваясь. Еще по лесам бегали маленькие обезьянки с длинными хвостами. Эти пушистые зверьки с чешуйчатыми макушками появлялись только перед началом дождя и весело скакали среди пузырящихся луж и бегущих меж деревьев ручьев.

На бриге под белыми парусами Великий Ягуар переплыл море, где познал тайну гигантских каракатиц. Они оказались вполне безобидными созданиями, а вовсе не монстрами, утаскивающими в бурную пучину корабли. По ночам гигантские каракатицы выпускали в воду чернила, и море окрашивалось в ночной, черный цвет и позволяло звездам и Лунам купаться до рассвета. Остерегаться морякам следовало русалок. В длину они могли в пять раз превосходить трехмачтовый бриг Великого Ягуара, а своими длинными руками играючи, как ореховую скорлупу, перевернули бы корабль, если бы при приближении этих гигантов с человеческими головами, руками и грудью, тритоньими глазами и рыбьими хвостами он не начинал жонглировать горящими булавами. Конечно, Великий Ягуар понимал, что всего одно его неосторожное движение, и булавы полетят на палубу или угодят в парус, и тогда случится пожар, но он был первоклассным жонглером и не ошибался. Подбрасывал и ловил горящие булавы, отпугивая русалок.

Под толщей сине-зеленой, с пенными шапками волн, воды Великий Ягуар иногда видел затонувшие корабли, построенные, когда его еще не было на свете, и клады в сундуках, бочках и музыкальных шкатулках, по сию пору тонко звенящих в морских глубинах несложными механическими мелодиями. А однажды на дне кучу золотых дублонов держал в руках, обглоданных рыбами, скелет с повязкой на одной глазнице. Во второй уже поселились какие-то мелкие рыбешки.

Великий Ягуар сошел на землю, когда его бриг причалил к маленькому зеленому островку с одним-единственным деревцем и маленьким беленым домиком.

Строение оказалось сельским вокзалом. Внутри был небольшой зал ожидания с рядами лакированных скамеек, на которых сидело несколько человек.

Великому Ягуару, пережившему сотни приключений, миновавшему тысячи явных и тайных опасностей, покорившему горные вершины и бескрайние моря, было странно покупать билет. Он даже растерялся, не зная, что делать в первую очередь: сказать ли девушке в окошке кассы, что ему нужен билет на поезд, или сперва отсчитать нужную сумму? Или пусть билетерша в тюрбане с перьями сама отсчитывает, сколько нужно? А у нее ли брать билет или идти куда-то еще? Но девушка в окошке кассы понимающе кивнула, видимо, ей часто приходилось продавать билеты путешественникам, выдержавшим шторма, бури, битвы с русалками и пиратами, опасные водовороты и бог весть что еще, но растерявшимся при виде кассы.

Великий Ягуар получил на руки билет и стал ждать прибытия поезда, слоняясь по залу. Солнечный свет лился в помещение через большие витражные окна и окрашивал все и вся в разные цвета. Витражи – калейдоскопы для Солнца. Лучи обняли Великого Ягуара теплыми лапами. Здесь они были мягкими. Не обжигали, как на пустынных песках или в открытом море. Не были побледневшими, как в лесу перед дождем. Великий Ягуар, улыбаясь, подставил им загорелое лицо, позволил сквозняку взъерошить себе волосы, а маленькому котенку, гревшемуся на подоконнике, – с интересом его обнюхать.

Вскоре поезд, свистя, гудя и погромыхивая, прибыл. Пересекая зал, Великий Ягуар еще раз с благодарной улыбкой кивнул девушке в тюрбане. Солнечный калейдоскоп окрасил ее волосы в медный цвет. Улыбнувшись в ответ, девушка отсалютовала Великому Ягуару разливочной ложкой, которой только что зачерпнула из разрисованной кастрюльки красноватое варево, пахнущее специями, привезенными с дальних берегов, медом и местными апельсинами, и отпила прямо из нее.

Неподалеку от выхода на платформу, у стены, чуть облупившейся и заросшей плющом, стоял велосипед. Рядом кто-то оставил желтые с узорами резиновые сапоги.

Рельсы спрятались под тонким слоем воды, а на них, тихо урча, замер сверкающий чистотой состав. Небольшой, всего в несколько вагонов.

Пассажиров было немного, свободных мест предостаточно, поэтому Великий Ягуар уселся у окна и молча наблюдал, как мимо поезда, островка, беленого домика и велосипеда проплыл некто в перевернутом зонтике.

Пол задрожал, двери закрылись, машинист пробурчал в микрофон что-то неразборчивое, вскрикнул клаксон, и поезд тронулся с места, оставляя позади вокзал, котенка и девушку в тюрбане с перьями.

Ехать до пункта назначения пришлось долго, почти до заката. Поезд чинно остановился перед платформой посреди ржаного поля, когда солнечные лучи едва только окрасились в оранжевый цвет. Великий Ягуар, выйдя из вагона, пересек поле и увидел стоящий чуть поодаль полосатый шатер…

А дальше – ничего. Чистая стена и пара рисунков: девушка в тюрбане, гиганты-русалки. А мне вдруг стало страшно важно узнать, что произойдет с Великим Ягуаром дальше и зачем он ищет Центр Мира. Я закусил губу, борясь с собой и все время повторяя, что это же просто сказка, но не смог сдержать странного любопытства и, как зачарованный, подкрался к спящему Королю. Волосы его в отсветах свечей напоминали замерзший неподвижный огонь.

– Эй! – шепнул я и осторожно встряхнул Эмиля за плечо, а тот – ап! – и проснулся моментально.

– Чего тебе, Циркач?

– Что это? – тихо спросил я, указывая на проем коридора.

– Дверь, – рыжий спросонья, видимо, не сообразил, что поразила меня совсем не дверь, а то, что поселилось за ней, на коридорных стенах. То, что слилось в единую волну, захлестывающую всех, кто проходил мимо – сказку про Ягуара.

Но Червовый Король моими настроениями не особо проникся. Он пробурчал еще что-то про «акт вандализма» и поспешил вернуться к терпеливо дожидавшемуся его Морфею.

Глава 8. Решения и последствия

На следующее утро Король вызвался исследовать прилегающие коридоры, сказав напоследок ждать его здесь. Я возразил, что в одиночку это слишком опасное занятие, но он кивком указал на Веру и был таков.

Действительно, уйти вдвоем и оставить ее здесь было не очень хорошей идеей. Но и брать с собой на поиски выхода – мысль тоже так себе.

– Откуда ты знала, куда свернуть, когда мы бежали? – спросил я после долгих минут неловкого молчания.

– Мне рассказали, – ответила Вера, потупившись. – Была там у нас одна, Белкой звали. У нее был схрон как раз под последней лестницей, у той двери, что мы никак открыть не могли. Белка такая была, никому не верила, даже своим, но оно и правильно. В общак несла только самую малость, а остальное, самое ценное, прятала там. Крыса, если честно. Мы все считали ее просто забитой до тех пор, пока у нее не распух зоб и не выпали волосы. Тогда она попросила меня принести ей лекарства из этого ее схрона. Наверное, она очень боялась умереть, раз решилась рассказать мне. Знала, что я старшим болтать не стану.

– Старшим? – удивился я.

– Ну. А ты что думал, у нас, у Гадюк, анархия, да? – Вера криво усмехнулась. – Так вот, Белка рассказала мне про это место, и я пошла. Прихожу и вижу рюкзак и несколько мешков, к ступеням на разной высоте привязанных, чтобы крысы не попортили, открываю, а там чего только нет. И лекарства, и патроны, и даже кеды довоенные, представляешь? Украшения разные, поддельные паспорта, дури немного. Ну, я забрала те таблетки, которые Белка просила, принесла ей, сама не помню, как. Смотрю на нее и все думаю про эти сумки. Да с них можно было почти весь отцовский долг покрыть, если загнать то, что там лежало, нужным людям. Но прослыть среди своих крысой тоже не хотелось, знаешь ли. У нас с такими разговор короткий, пулю в лоб – и дело с концом, – Вера картинно приставила два пальца к голове, изображая пистолет. – Так вот. Через пару дней я опять пришла к схрону Белки. Встала и смотрю на рюкзак, на мешки. Открыла, стала перебирать это добро. И думала, как быть. С одной стороны, если Гадюки узнают, что я украла что-то у «сестры», – застрелят. А с другой – не рассчитаюсь с долгом – тоже убьют, но не факт, что так же быстро. Или вообще в бордель продадут, чтобы хоть часть отбить.

Вера вздохнула и, глядя куда-то в стену неподвижными глазами, стала мелко раскачиваться из стороны в сторону.

– Я и брала. Сначала понемногу. Пачку таблеток, горсть патронов, цацку какую-нибудь мелкую. Думала, придет Белка и не заметит даже, что чего-то не хватает. А потом, когда Бугор и Флинт меня за зад взяли, я продала все, что там было, даже сами сумки. Закрыла почти весь долг. А тут меня опять Белка зовет, второй раз просит принести лекарства. Но я-то вижу, что никакие таблетки ей уже не помогут. Кожа посерела, волос нет, зоб огромный, ногти ломаются, и все такое. Ну, я ей принесла какие-то пустышки, конечно, а она все спасибо говорила, за руки меня хватала, в глаза заглядывала и благодарила через каждое слово. Потом Белка стала бредить, блевала кровью, а через день умерла. Мне все сочувствовали, нас считали чуть ли не лучшими подругами. Утешали, кто как мог, а я что? У меня камень с души упал, когда ее в туннеле закопали.

Девушка замолчала и уставилась на меня в упор, явно ожидая хоть какой-то реакции. Но я молчал. Что тут скажешь?

* * *

Король вернулся через пару часов с довольным выражением на лице.

– Там, внизу, есть огромный пустой ангар, как вам такое? – поделился он, восторженно блестя глазами. – А рядом аварийный выход прямо на поверхность!

– Ты выходил? – с жаром спросила Вера, схватив рыжего за рукав.

– Выходил, – вздохнул Эмиль, и лицо его приобрело мечтательное выражение.

– И что там?

Король, помолчав немного, ответил, что там над головой нет потолка.

– И все? – девушка округлила глаза. Она явно ждала подробного рассказа о поверхности.

– Еще звезды и гарпии.

Вера отмахнулась.

– Не трынди! – процедила она. – Если бы ты на самом деле видел гарпий, то не говорил бы сейчас с нами.

Действительно, гарпии – одни из самых опасных мутантов, населяющих город. Летучие бестии, которые вечно голодны и бросаются на любую добычу без разбора. Вот уж кого я не хотел бы приручать.

Я нашел выход ближе к «Проспекту», – сказал Король, переходя к более насущным проблемам. – В два счета до дома доберешься, – он кивнул мне. – Там рядом «Сибирская», но мы выйдем за пятисотым метром, так что вопросов к нам не будет, если станем вести себя тихо. До блокпоста не так далеко, но, если не зажигать фонари, проскочим только так.

Его план выглядел разумным, все складывалось легко и просто.

* * *

Мы выползли из крошечной квадратной дверцы где-то за заставой «Сибирской». На пятисотом метре ярко светились прожектора и уютно горел костер. Нам нужно было пройти по межлинейнику – и вот он, «Проспект». Мы были бы дома и в безопасности.

Но весь наш план рассыпался в прах, когда за нашими спинами послышался звук приближающейся дрезины.

– Назад! Быстро! – тихо, но отчетливо скомандовал Эмиль и подтолкнул меня обратно, к квадратному проему у самого пола.

Я перехватил сидящую на полу Веру под руки и так, волоком, принялся затаскивать ее в эту нору. Бродяга скользнул вперед меня и, повиливая хвостом, пытался, как мог, меня поддержать.

Проход был настолько низким, что внутри нельзя было даже распрямиться в полный рост. Чуть влажный бетон холодил спину, отчего шрам от совиного когтя противно заныл. Стук колес приближался.

Мы не успевали. Король не успевал.

Я продвигался боком вглубь коридора, шумно выцеживая выдохи сквозь зубы, а внутри меня что-то сжималось от нарастающего предчувствия близкой беды.

За секунду до того, как попасть в поле зрения людей на дрезине, Эмиль отступил от входа, и последнее, что я увидел перед тем, как мы с Верой укрылись за поворотом прохода, было то, как его осветили яркие фонари.

Я прижался к стене и замер, стараясь не дышать.

– Ничосе… – протянул один из бойцов. – Какие люди без охраны!

Голос был слышен вполне отчетливо, и это точно не звучало как доброе приветствие.

– Давно не виделись, – хрипло ответил Король.

– Все наши, кто остался жив, тоже по тебе соскучились.

Это была интонация хищника, который играл с добычей перед тем, как свернуть ей шею.

– Эй, парни, знаете, что это за птица? – продолжал хищный голос. – Это тот самый рыжий черт, который взрывчатку собрал и все начальство решил подорвать скопом.

– Как так?

– Да вот так, порядки ему наши не понравились.

Выйти сейчас и заступиться за Эмиля означало стать для этих товарищей на одну ступень с преступником, а о методах допроса на «Сибирской» ходят очень страшные истории. Говорят, что там есть специальная комната, отведенная под пыточную камеру, и тюрьма, из которой еще никто живым не возвращался.

– Так, может, пристрелить его?

– Ты что, Васек, такого кадра надо под белы ручки доставить майору. То-то человек порадуется. Берите, и поехали.

Послышались глухие шаги и возня, а затем дрезина продолжила свой путь.

С гулко бьющимся сердцем я простоял еще несколько минут, пока не убедился, что перегон временно опустел и можно выходить.

Я остро чувствовал, что судьба в очередной раз выбила у меня опору из-под ног. Теперь она пришла за человеком, которому я трижды был обязан жизнью. Нет, не в этот раз, – решил я для себя.

Я стоял посреди туннеля, и у меня было два прямых пути – на «Проспект», надавить авторитетом и устроить Веру. Но придется провести там как минимум пару дней, отчитаться, устроить ее быт, иначе все не заданные мне вопросы посыплются на нее. И это в лучшем варианте.

И второй – на «Сибирскую», куда увезли Короля, и где его точно убьют, если я не потороплюсь.

– Что мы будем делать? – спросила Вера шепотом.

Я еще не знал, что делать. Я найду его на «Сибирской», но прорываться обратно с боем было бы смешно. Это была бы бессмысленная и скоротечная схватка. Договориться с охраной кордона у меня не было способов.

– Мы же не пойдем за ним?

Я вздохнул.

– Мы вместе не сможем пойти. А я должен.

Вера отвернулась. Она старалась не издавать ни звука, но по резковатым движениям ее плеч я понял, что она всхлипывает. Мы оба все понимали.

Я и сам отвернулся и отошел на пару шагов, стараясь сосредоточиться на спасении Эмиля. Утешения только отняли бы время, которого и так не было. Они ничего не решают и ничем бы не помогли.

В голове постепенно вырисовывался план действий.

Я помнил, что на пути к «Маршальской» есть аварийный выход наверх. Это решение виделось мне единственно верным – подняться на поверхность, пройти несколько кварталов и отыскать среди завалов вход на «Проспект». Вот только мой план с ходу натыкался на несколько серьезных «но».

Во-первых, запас патронов у меня был очень ограничен. Во-вторых, ход наверх, которым я собирался воспользоваться, не обозначен ни на одной карте из тех, что я видел. И поэтому я понятия не имел, где окажусь, когда открою дверь. В-третьих, у меня в запасе оставалось всего три пары запасных батареек и только один фильтр к противогазу. И, естественно, никакого запасного противогаза для Короля.

Мы с Верой снова встретились взглядами, и, по всей видимости, в моем невольно отразилась жалость.

– Не смотри на меня так, – выпалила Вера и снова отвернулась.

Я достал из рюкзака немного еды и старый перочинный нож и положил перед ней.

– Здесь ходят челноки. Тебе помогут.

– Хватит. Ты знаешь, что меня убьют люди с любой станции, или сначала поиздеваются, а потом убьют. Или раздерут твари…

– Я могу отнести тебя в бункер, но там совсем никакой надежды…

– А здесь на что надеяться? Нет, ну серьезно. Дай, угадаю – патроны есть, но добить не сможешь.

Я потупил взгляд. У меня даже не возникало мысли, что выстрел в голову – лучшее, что я мог для нее сделать. Я смотрел на ее лицо, на живого, чувствующего, дышащего человека, хрупкую голубоглазую девочку с тонкими пальцами, которая почти всю свою недолгую жизнь крутилась между молотом и наковальней. Я не знаю, кто бы на моем месте мог застрелить ее вот так, да я вообще не понимал, как можно было желать причинить ей вред, но я полностью отдавал себе отчет в том, что тех, кто на это способен, найдется немало.

Она была права, я не смогу. Что делать, я уже обдумал. Оставалось только уходить. Я развернулся, и пошел по направлению к заставе «Сибирской».

– Сукин сын! – кричала она мне вслед. – Поигрался в благородного, поносился, чтобы бросить для следующего ублюдка…

Я остановился, внутри все опустилось. К чертовой матери все эти моральные дилеммы. Резкими шагами я вернулся к Вере, сгреб в рюкзак пожитки, которые ей оставил, и взял ее на руки.

Что это за проклятая жизнь, где я обязан выбирать? Если мне не повезет сейчас, подумал я, то в чем вообще смысл? Вера молча обхватила меня за шею и зарылась носом в воротник. Внутри разливалось тепло и уверенность в собственной правоте, и, казалось, даже Бродяга, семенивший рядом, посматривал на меня одобрительно.

На блокпосту «Проспекта» меня встретили Джин с парой знакомых ребят. Не дожидаясь вопросов, я дал отрывистые указания насчет Веры – поселить у меня в палатке до моего возвращения, помочь с едой и одеждой. Получил утвердительный ответ и тут же развернулся и ушел в сторону «Сибирской». Вероятно, мой вид не предполагал споров и возражений.

Глава 9. Сибирская

Добрых полчаса прошло с той минуты, как я появился у «Проспекта». Мозг работал как никогда ясно, подсовывал мне и заставлял продумывать мелкие детали того, что мне предстояло. Я чувствовал, что принятое мной решение запустило цепь событий, и теперь поток нес меня к неизбежной развязке, а какой она будет, зависело от того, насколько хорошо я отыграю свою роль.

Впереди показался патруль «Сибирской» – два крепких молодца в одинаковых серых куртках, напоминавших армейские кители.

Того, что у меня потребуют документы, я не опасался. С документами у меня был полный порядок, и, поскольку «Проспект» входил в Сибирский Союз, я имел право беспрепятственного прохода на станцию. Проблема была в том, что я выглядел очень подозрительно. И даже не оттого, что был потрепанным, с запавшими от усталости глазами, в защитном костюме и с автоматом за плечами. Таких тут – как грязи, практически каждый второй, кого встретишь в перегоне, – этим никого не удивишь. Но охранники и наши безопасники вычисляли людей, потенциально представляющих угрозу, по набору мелких факторов, которые познаются в ходе работы и угадываются почти интуитивно. Это резкий целеустремленный взгляд, напряжение мышц, особая мимика, тип движений, который выдает физическую подготовку. Я, как человек, имеющий не последнее отношение к СБ «Проспекта», знал это хорошо.

Кроме того, я успел вспомнить все, что читал о разведчиках. Главное сейчас было – принять внутреннее состояние обмякшего, расслабленного свинопаса, и тогда проблем не возникнет.

– Служба Безопасности станции «Сибирская». Ваши документы?

То, что эти ребята носили форму и представлялись почти как милиция в старые времена, придавало веса их словам и строило собеседника по струнке. Я сделал над собой усилие, стараясь выглядеть добродушно, и протянул паспорт. Его просмотрели чуть более, чем тщательно.

– Цель визита?

– Сталкер я. Ищу попутчиков в экспедицию.

Меня еще раз смерили взглядом, но пропустили.

Были тут умники, которые ратовали за то, чтобы при входе на станцию все, кроме охраны и патрульных, сдавали оружие в пункт хранения, а уходя, забирали. Но торговцы тут же высказались резко против, потому как опасались, что не смогут защититься от злоумышленников и произвола патрульных, которых из-за их выходок прозвали «эсэсовцами». Говорят, что торговцев поддержали члены местного семейного клана Белых Волков, которых невозможно было увидеть без вооруженных телохранителей. В общем, экономический и политический факторы перевесили, что сейчас без сомнения играло мне на руку.

Сибирская по праву считалась самой густонаселенной станцией во всем метро. Народу здесь жило даже больше, чем на «Проспекте». Столица Союза жила за счет производства оружия, дрезин и взрывчатки. И жила, надо сказать, хорошо. Белые мраморные колонны регулярно мыли, пол был тщательно подметен, а самое главное – на «Сибирской», как в прежние, довоенные времена, горел электрический свет.

Конечно, на меня, жителя «Проспекта», лампы дневного света не производили эффекта, но, например, для граждан «Октябрьской», которую уже много лет освещают керосинки, костры и факелы, это было зрелище величественное и почти фантастическое.

На самой платформе не было ни одного торговца, под рынок был отведен один из переходов на Ленинскую линию, и это было место, где можно было найти все что угодно – от маринованных свиных ушей до поддельных документов. Главное – знать, кого, когда и как спросить. Но заглядывать на рынок «Сибирской» в этот раз не входило в мои планы.

Сейчас, в разгар рабочего дня, на платформе было людно, и мне приходилось лавировать в толпе, чтобы пройти вдоль рядов жилых палаток. Впереди, на краю платформы, бригада рабочих в спецовках устанавливала между облицованными мрамором колоннами решетку, сваренную из толстых металлических прутьев. Такие же решетки уже тянулись по всей противоположной стороне платформы. Вот только ощущения безопасности и защищенности не давали никакого. Скорее наоборот. Я почувствовал себя запертым в клетке с опасными хищниками. А страхующего униформиста с брандспойтом здесь не было.

Шел я предельно аккуратно, стараясь не задеть кого-нибудь и не привлечь лишнего внимания, но меня все равно толкали со всех сторон.

– Смотри, куда прешь! – рявкнул мужчина с глазами навыкате, толкнувший меня в плечо.

Я неохотно сдержал первый порыв ответить грубостью на грубость. Конфликт мне сейчас был ни к чему. Слиться с толпой, когда с тобой рядом идет трехглазая собака, и так непросто, так что чем меньше внимания – тем лучше.

Мне нужно было выяснить хоть что-нибудь насчет Короля, но спросить напрямую было бы слишком подозрительно, и я не придумал ничего лучше, чем прислушиваться к беседам. И вот, проходя мимо общего костра, я уловил обрывок интересующего меня разговора.

– …Слышал? К нам «крысу» привели, с Красной ветки, – невероятно писклявым голоском для мужчины таких впечатляющих габаритов произнес тип в длинном плаще из свиной кожи.

– Трясли его? – отозвался другой, курящий трубку.

– Ага.

Я повернулся лицом к костру и стоял, делая вид, что грею руки. Бродяга смирно сел рядом и тут же привлек внимание местных ребятишек. Они сгрудились чуть поодаль, указывали на него пальцами и тихо переговаривались.

– Его когда тащили сегодня в камеру, он только ржал, как ненормальный, – невнятно из-за трубки, зажатой в зубах, продолжал один из собравшихся у костра.

– Ничо, с Волком пообщается, не до смеху станет.

– В натуре, – гнусаво засмеялся мужчина, с ног до бритой головы запакованный в камуфляж.

Сердце сжалось, а я заставил себя улыбнуться ребятишкам, которые обсуждали Бродягу. Короля могли медленно и жестоко убивать прямо сейчас, где-то здесь, и, возможно, я смогу увидеть только его изувеченное тело. Но эту мысль я постарался отогнать от себя. Плохо было, что он попал в тюрьму. Я вообще не представлял, где это и как туда проникнуть.

Тем временем разговор у костра перетек в другое, бессмысленное русло, а от одной из колонн отделился и подошел ко мне пожилой мужчина в чудом сохранившемся строгом костюме.

Когда он приблизился вплотную, я заметил, что брюки были ему коротки и не прикрывали до конца лодыжки, а ноги от холода покрылись гусиной кожей. Мужчина уставился на Бродягу чуть ли не выпучив глаза. Я уже привык к такой реакции людей, а вот псу очень не нравилось, когда кто-нибудь глазел на него.

Бродяга завозился и повернулся к нам спиной, угрожающе выставив костяной гребень. Мужчина в коротких штанах забормотал что-то себе под нос, глядя на меня:

– Нечестивый… – первое слово, которое я отчетливо услышал в свой адрес.

Меньше всего мне сейчас хотелось заводить разговор с фанатиком, но мужчина внезапно ухватил меня за руку и неразборчиво зачастил, так что я ухватывал только обрывки фраз:

– Чистота рода человеческого есть святая святых… мы должны сохранить… дьявол насадил на Земле мутантов… мы – последний оплот воли Богов…

Я с отвращением выдернул руку и отступил на несколько шагов, но это не остановило новоявленного проповедника. Его голос сделался громче и отчетливее.

– Мы должны очиститься физически и душевно! Мутанты – отродья Сатаны, ибо созданы не по образу и подобию! Они – наказание нам за грехи наши. Они – порождения дьявола, явившееся из Нижнего Царства, к которому мы близки, как никогда! Скоро граница падет – вот увидите! – и тогда!..

Что будет, когда граница падет, он договорить не успел. К костру подоспели двое молодцов в форме, зажали ему рот и поволокли в служебную дверь у края платформы.

Я присел у костра и с облегчением выдохнул.

– Прут и прут, – пробурчала пожилая женщина в длинной цветастой юбке, – спасу от них нет!

– Вы о ком? – спросил я больше для того, чтобы поддержать разговор и не выделяться из толпы.

– Да вот эти, – она махнула рукой в ту сторону, куда увели мужчину в костюме. – Не знаю, откуда приходят, только не местные они.

– Да с «Гагаринской» это, – отозвался неприметный мужчина.

На него тут же зашикали. Все знали, что на «Гагаринскую» не пройти с тех пор, как на подходе к ней обвалился туннель.

– Ну а мутанты – это что, – продолжала моя собеседница, – главное – чтобы человек был хороший или животинка полезная.

Я кивнул. Другая женщина, которая грела чайник у костра, увидела во мне благодарного слушателя и перехватила инициативу.

– Если хотите знать, этот тип и ко мне подходил, да. У меня у самой-то сын тоже… – она запнулась, – особенный. У него второе личико на затылке, но ничего! Живем! Как все! А этот подошел к нам, когда мы с Толенькой в очереди за обедом в баре нашем стояли, и давай шипеть мне, что, дескать, мальчика надо отправить на поверхность, чтобы генофонд нам не портил. Что он – проклятье мне за мои грехи. А Толенька у меня хоть и малыш еще, но все понимает. Он в слезы, конечно, перепугался, бедняжка. Ну, я его в охапку, и только нас там и видели.

Меня расспрашивали о жизни на «Проспекте», о Бродяге и о том, что происходит на поверхности. И я охотно рассказывал, согретый костром и душевным теплом этих простых приветливых людей.

* * *

Не знаю, сколько прошло времени, когда я увидел в толпе знакомый рыжий сполох. Ноги сами понесли меня вперед, сквозь скопление людей, а глаза впились в пятно ярко-рыжих волос Короля. Только бы успеть, только бы не потерять из виду. Бойцы тащили Эмиля под руки, а тот едва переставлял ноги. Стоило подойти ближе, как я услышал в сплошном станционном гомоне их голоса.

– …и наделают в тебе лишних дыр! – процедил тот, что шел справа от Короля.

– Серый, отстань уже от него, – устало вздохнул второй – Он тебя даже не слышит.

– И что?

– И то, что ты меня уже бесишь! Закрой рот, пока я на тебя рапорт не накатал, – он в раздражении рванул Короля за руку, отчего тот коротко вскрикнул.

Подойдя к краю платформы, бойцы просто столкнули рыжего вниз, на пути. Он грузно упал и затих, только пальцы беспомощно зарывались в землю, оставляя в ней неглубокие борозды.

В голове у меня оформился план. Нужно было немного пропустить их вперед, чтобы не вызывать подозрений, пройти блокпосты и снять обоих бойцов, полагаясь на эффект неожиданности. И гнать от себя все сомнения. Никаких «получится – не получится».

Поехали.

Все мои чувства напряглись. Улыбаться постовым.

Пара добродушных фраз. Идти не спеша. Ни в коем случае не бежать. Выйти из света ламп, ускориться, все еще не бежать. Да они же убьют его! Тихо. Спокойно. Держать себя в руках. Сворачивают в сторону. Не хотят пугать народ? Или не хотят труп утаскивать с пути дрезин? Очень хорошо, не будут просматриваться с блокпоста. Еще ускориться. Держимся в тени. Не шумим. Так. Отлично.

Теперь я стоял там, где начинался боковой туннель, куда свернули двое с Королем, находясь от них на расстоянии выстрела, и старался успокоить дыхание. Револьвер уже был наготове.

– Лицом к стене! – гавкнул один из бойцов, стянув с головы шапку и вытирая ею вспотевшее лицо. Волосы у него оказались совсем седые.

Самостоятельно стоять Король не мог, поэтому его просто бросили у стены туннеля.

– Приговор читать будем? – спросил его молодой товарищ.

– Кому ты тут читать собрался? – седой ткнул лежащего перед ним Эмиля носком сапога под ребра.

Тот широко раскрыл глаза и ловил ртом воздух, не в силах сделать вдох. Молодой подошел на шаг, передернул затвор и замер, глядя на лежащего на земле Короля.

Сейчас или никогда. За секунду до того, как молодой боец должен был выстрелить, я попал ему в шею, и он, крякнув, упал на колени, накренился вперед и пропахал носом. Седой успел метнуться в сторону, но вторым выстрелом я все-таки задел его, и он, вскрикнув, осел у стены. Третью пулю я пустил ему в голову почти в упор.

Эмиль лежал, подрагивая в рваном ритме. Осматривать его у меня не было времени, но того, что я увидел беглым взглядом, было достаточно, чтобы понять, как сильно ему досталось. Лицо превратилось в один сплошной синяк, покрытый ссадинами. Волосы слиплись от засохшей крови и торчали клоками. На шее – синюшный след от веревки. Кожа на запястьях содрана – тоже, видимо, от пут. Выше, к локтям, тянулись длинные полосы ожогов.

Я поднял его, закинул его руку себе на плечо, обхватил за пояс. Король мученически застонал.

– Держись, Эмиль. Нужно только добраться до «Проспекта». Все будет хорошо, вот увидишь, – приговаривал я себе под нос, скорее для своего успокоения, чем в надежде, что он меня поймет.

Я шел так быстро, как только мог, таща за собой Короля, который еле передвигал ноги. Если бы не мое преимущество в росте и весе, вообще не представляю, что бы я делал.

Останавливаться было нельзя. Каждая минута промедления могла стоить нам жизни. Когда дозорные с пятисотого обратят внимание, что расстрельной команды подозрительно долго нет, мы с Королем и Бродягой должны быть уже далеко.

Вот только где этот чертов аварийный выход?

Он точно должен быть здесь. В любом перегоне должен быть выход.

Король двигался кое-как, как будто разучился ходить. Время от времени он пытался что-то сказать, но разбитые губы не слушались, и с них срывался только сиплый шепот.

– Мы скоро будем дома. Уже немного осталось, – приговаривал я, стараясь не думать о том, какой путь нам еще предстоит.

Я справлюсь. Я должен.

Держись, Эмиль.

Я вытащу тебя.

* * *

Метров через десять показался аварийный выход, но он был завален бетонными обломками и землей. Ощущение бессилия стало незаметно разъедать меня изнутри. Я сцепил зубы. А когда было просто? Дойдем. Значит, выйдем где-то дальше. Убеждать себя я не переставал, а вот верить себе получалось все хуже.

Я светил под ноги фонариком, но при этом не видел ничего. Ноги переступали механически, тело, казалось, двигалось на автопилоте, голова опустела, как заброшенный туннель метро. Последняя мысль, которая у меня оставалась, – как бы не упустить Короля.

И в тот момент, когда мне показалось, что я уже не могу ни идти, ни думать, ни делать что-то еще, за спиной неожиданно раздался смех.

Он отразился от стен туннеля и, усиленный эхом, ударил по ушам. Я с беспокойством посмотрел на Короля. Но рыжий шагал, запутываясь в собственных ногах и закрыв глаза. Молча.

Шорох перьев расставил все на свои места.

Проклятая тварь хохотала, скаля зубастую пасть. А мне безумно захотелось пустить пулю в эту запрокинутую птичью головку с человеческими глазами. Но я отдавал себе отчет, что это не поможет. Птица пролетела прямо перед моим лицом и уселась на плечо Короля.

Тот поморщился от прикосновения когтистых лап, поднял голову и приоткрыл глаза. Птица взлетела под потолок, и туннель снова наполнил почти человеческий раскатистый смех, смешавшийся с воем Бродяги. Эмиль поднял голову и следил за птицей почти осмысленным взглядом. До того обмякший, он ощутимо напрягся, собрался, почти пришел в сознание.

Птица немного покружила над нами, как стервятник, терпеливо дожидающийся, пока его добыча испустит дух, а потом вдруг резко свернула в сторону и будто исчезла в стене.

Бродяга завилял хвостом и рванул следом.

Если бы в тот момент я был в состоянии думать, то задал бы себе кучу вопросов о происходящем, но сейчас сил хватало только на то, чтобы идти вперед и тащить за собой Короля.

Чертова птица уселась на ржавую перекладину лестницы, ведущей наверх, а когда я подошел ближе, вспорхнула и скрылась где-то в темноте над нами. Сверху послышался ее громкий смех.

* * *

Ход надо было проверить, так что я решил подняться один. Лестница уходила метров на двадцать вверх и вела в длинный коридор, густо заросший уже знакомыми светящимися грибами.

Над каждой шляпкой висело облако спор. Я прошел по коридору и увидел впереди покосившуюся дверь. Сквозь щели внутрь лился тусклый дневной свет. Выход!

Теперь передо мной стоял вопрос, как затащить наверх Эмиля и Бродягу. Ладно, с Бродягой было еще понятно, я обхвачу его поперек живота и буду подниматься, держась за ступени одной рукой. С Королем было тяжелее. Даже с моей помощью он шел кое-как, а без поддержки так и совсем не мог держаться на ногах.

Я присел рядом и еще раз оглядел его, беспомощно привалившегося к влажной стене.

Глаза рыжего были закрыты, грудь вздымалась тяжело, а каждый вдох сопровождался хрипом. Кровь на разбитых губах запеклась, раны кровоточили, волдыри от ожогов полопались.

Время от времени Король проваливался в короткое забытье, но очнувшись, начинал шарить руками вокруг себя, будто искал что-то. Было видно, что каждое движение приносит ему новую боль.

Но придется немного потерпеть.

Бродягу я поднял первым.

На него споры не действовали, а что они делают с людьми, я испытал на себе. Меня передернуло от воспоминаний.

Я переживал, что лохматый может испугаться подъема, начать вырываться и бить меня когтистыми задними лапами. С этим обошлось, но псу явно не понравилось, что я решил оставить его в этих зарослях одного, и он жалобно завыл и даже попытался ухватить меня зубами за штанину.

– Я скоро, старик, – пообещал я и полез обратно.

Король уже не сидел у стены, а лежал на боку, в луже мутной воды. Я осторожно присел над ним и с опаской коснулся его шеи.

Под пальцами мерно бился пульс.

Держись, дружище, держись.

Сверху Бродяга высунул голову в проем и нетерпеливо подвывал.

Лаз лестницы напоминал неширокий бетонный колодец.

Я поставил Короля к обратной стороне лестницы, лицом к себе. Там было так тесно, что, падая, Червовый Король сначала уперся бы спиной в стену, и это дало бы мне возможность среагировать и удержать его.

Прости, Эмиль, но другого плана у меня нет.

Король, нечеловеческой силой воли борясь с болью, в которой он варился последние несколько часов, шаг за шагом поднимался вверх и исправно хватался изувеченными руками за толстые прутья лестницы. Переступая на очередную перекладину, я тянул за собой Короля, рискуя в любой момент сорваться вниз.

– Молодец. Давай, еще немного! – шепотом подбодрил я рыжего или самого себя. До верхнего конца лестницы оставалось метра три.

И именно в этот момент откуда-то снизу послышалось невероятно громкое сопение, будто в туннель набежали с десяток разъяренных быков. Даже плохо соображающий, с затуманенными болью глазами Король замер и накрыл мой фонарь ладонью. Мы погрузились во мрак, как в бассейн с чернилами. Внизу, под нами, кто-то невозможно громко дышал и фыркал, словно это было громадных размеров животное. Временами слышались шорохи, короткий рык и какая-то возня. А следом раздался такой рев, что я едва не зажал руками уши.

Червовый Король схватился за меня, будто стараясь спрятаться от того, кто рыскал сейчас внизу.

Безотчетный ужас, который внушало невидимое в темноте существо, захлестывал с головой, заставляя бежать, подстегивая. Но мы не могли сдвинуться с места. Сейчас нам нельзя было издать ни звука. Оставалось только стоять на лестнице, как приклеенным, и ждать, когда «это» уберется восвояси.

Через некоторое время послышался мягкий удаляющийся в сторону «Маршальской» топот. Частые и легкие шаги, свойственные животному, передвигающемуся на четырех лапах.

Когда Король отнял кровоточащую ладонь от моего фонаря, луч света окрасился красным.

Подъем закончился, а боль в спине стала настолько нестерпимой, что я не удержал равновесия, рухнул на колени и уперся ладонями в пол. Король с громким криком упал рядом. Нужно было спешить, а я едва мог сделать вдох. Спину словно пронзило раскаленным прутом, и малейшее движение усиливало боль. Испуганный Бродяга, поскуливая, крутился рядом и то и дело тыкался холодным носом мне в лицо.

Голова поплыла. Еще немного – и начнется действие грибных спор. Нужно было убираться отсюда, а я не мог встать, не мог пошевелиться и дышал через раз.

Король судорожно вдохнул и закашлялся. Черт.

Двигаясь, как в тумане, я приложил свой противогаз к его лицу. Кашель стих, дыхание стало ровнее.

Так мы и лежали, дыша по очереди через один противогаз, пока боль в спине не стала утихать. Некоторое время я еще боялся пошевелиться, но вскоре, взвалив Короля на плечо, я медленно, пошатываясь, пошел вперед, сквозь заросли светящихся грибов. Мне приходилось набирать полную грудь отфильтрованного противогазом воздуха и прикладывать маску к лицу Короля. Дышал он часто и прерывисто.

Коридор привел нас к металлической двери. Массивный засов открылся с громким щелчком, а петли пронзительно завизжали.

Дверь не открылась даже наполовину, но в образовавшуюся щель я увидел, что очутились мы в подвале, забитом серыми чертями – жуткими человекоподобными существами с серой кожей.

Я почувствовал, как закружилась голова, а в коленях появилась противная слабость.

Серые, с выжженными глазами фигуры стояли неподвижно и, казалось, спали. Но от скрипа несмазанных петель несколько существ судорожно дернулись и повернулись в нашу сторону. На меня в упор уставились пустые глазницы с остатками чего-то бордово-красного внутри. Я перехватил дверь за ручку. Скрип стих. Фигуры успокоились и как будто умиротворенно вздохнули, погружаясь в дремоту.

Я осторожно переступил через порог и втянул за собой Короля.

Всплеск.

Пол подвала покрывал слой воды примерно по щиколотку. И если я мог бы пройти здесь бесшумно, не привлекая внимания этих тварей, которые, судя по всему, лишены зрения и обоняния и ориентируются в пространстве исключительно по слуху, то у Короля так не выйдет. Он едва-едва сгибал колени и поднимал ноги, и каждый его шаг сопровождался бы громким плеском воды. Что ж, делать нечего. Я поднял рыжего на руки и так тихо, как только мог, пошатываясь от тяжести, пошел вперед в поисках выхода.

Страха не было. У меня больше не было сил бояться. Нужно просто идти.

Лавировать между серыми чертями, нести на себе Короля и не производить ни звука оказалось той еще задачей. В любую секунду я мог поскользнуться, споткнуться, упасть, слишком громко вздохнуть, оступиться, хрустнуть осколками стекла, которыми был усеян пол под водой…

Но я шел, и мне казалось, что минуты растянулись в часы. За несколько шагов до выхода под ногой предательски хрустнуло стекло. Серые среагировали моментально. Несколько пар гниющих рук тут же принялись ощупывать пространство вокруг себя.

Я замер и почти не дышал. Их прикосновения отдавали холодом даже через комбинезон, и, положа руку на сердце, это совсем не то воспоминание, которое хочется сохранить. Через несколько непередаваемо долгих минут черти снова замерли, а мы выскочили наружу, под редкие капли начинающегося дождя.

Глава 10. Наверху

По мере того, как ливень входил в раж, видимость ухудшалась, пока не упала до нескольких метров, поэтому пробираться вперед приходилось очень осторожно. Меня трясло. Но не от холода и хлеставшего в лицо дождя, а от того, что в любой момент я рисковал попасть в гнилые лапы серых чертей, которых здесь водилось огромное количество. И самое ужасное, что они могли подкрасться поближе незамеченными благодаря громкому шороху дождя, переросшего в настоящий ливень. Под ногами, наперегонки со мной, бежали многочисленные ручьи, иногда сливающиеся в настоящие, пусть и неглубокие, пузырящиеся реки.

Эмиля била крупная дрожь, дыхание его оставалось хриплым. Я не мог отдать ему свой противогаз, иначе сам бы рухнул где-то посреди улицы, надышавшись какой-нибудь радиоактивной дряни.

Оскальзываясь, я миновал перекресток, выбрав место, где было поменьше автомобилей. Хотя нет особой разницы, где переходить дорогу. Все транспортные развязки, магистрали и проспекты забили автобусы, грузовики и легковушки с теми, кто пытался спастись бегством в тот самый день, когда мы, счастливчики, сумевшие опередить смерть, оказались заперты в подземельях городского метрополитена. Но переходя улицу, я опасался вовсе не скелетов, прикованных ремнями безопасности к сиденьям, не черепов, скалящихся из окон, а того, что из-под любого автомобиля могла появиться серая тощая рука, молниеносно ухватить незадачливого путника за ногу, утащить к себе и медленно съесть. Заживо съесть. Поэтому я постарался как можно быстрее миновать особо опасный участок и поскорее пройти в направлении «Проспекта». Однако путь мне преградил автобус, стоящий как-то наискось. Бродяга тихо завыл. Мельком взглянув в окна автобуса, я содрогнулся. Сиденья, кабина водителя, пол – вообще весь салон автобуса был заполнен серыми чертями. Они вяло и беспорядочно перемещались внутри, ползая друг по другу и скрежеща остатками ногтей и зубов по осколкам стекла, торчащим из рам, как зубы древнего чудовища. Получается, в дождь эти серые напасти не высовываются. Прячутся где-нибудь по укромным и относительно сухим углам и ждут, пока с неба не перестанет лить. Наверное, дело скорее в шуме дождя, а не в самой воде.

Но исследовать повадки местной фауны мне было совершенно некогда, да и не хотелось. Пробираясь вперед, через улицу, я все же не расслаблялся, ведь на пути могли быть и другие опасности. Например, бандиты-мародеры, жадные до чужого. Так, поминутно озираясь, я шел по улице, вдоль желто-черных зачахших деревьев. На асфальте, покрытом морщинами трещин, белели косточки мертвых птиц.

Время от времени Король принимался что-то бормотать, но я не мог разобрать ни единого слова.

Держись, Эмиль. Ты только держись. Уже недалеко.

Ориентиром мне служил давно разграбленный центральный рынок, я знал, что вход на «Проспект» должен быть напротив. В первые месяцы после войны я в составе группы ходоков обошел в окрестностях «Проспекта» и «Сибирской» каждый угол. С тех пор, конечно, углов стало гораздо больше. Пейзаж постепенно обновлялся – здания обваливались, разрушаемые гигантскими корнями деревьев, новая природа была нестабильна, и в гонке выживания одни виды вытесняли другие, меняя ландшафт и усложняя задачу по ориентированию. Места, которые были знакомы мне во всех подробностях, сейчас мало походили на картинки в моей памяти. Кажется, еще один дом обрушился за то время, пока меня не было на этих улицах. По крайней мере, я не помню, чтобы, когда был здесь последний раз, эта крыша провалилась внутрь, а фасад превратился в гору бетонных обломков с торчащими из них кусками арматуры, напоминающими переломанные кости.

Когда до цели оставалось буквально две сотни метров, мимо моего уха что-то просвистело. Я резко обернулся и выставил перед собой автомат. Но улица была пуста. Показалось? Я пристально вгляделся в нагромождения ржавых каркасов автомобилей и черные провалы окон. Никого.

Дождевые тучи окрасились красным. Скоро стемнеет, а у меня с собой нет запасных батареек. Не думаю, что имеющихся надолго хватит. Нужно торопиться.

Но не успел я сделать и пары шагов, как Бродяга завыл, привлекая мое внимание. Я раньше как-то не задумывался, насколько его вой похож на человеческий плач. Это внезапное наблюдение меня удивило, но сейчас важно было другое. Пес всеми тремя глазами уставился на что-то позади, а у меня зашевелились волосы на затылке. Чувствовать опасность, но при этом не видеть ее, – тут кто угодно запаникует. Я буквально кожей ощущал на себе пристальный взгляд. Кто-то затаился в городских руинах и ждет моей оплошности. Стоит мне повернуться спиной или броситься бежать, как он нападет. Я сделал шаг назад, не сводя глаз с улицы. Ничего. Никакого движения.

Я изо всех сил вглядывался в наползающие на город сумерки, но не видел никого живого, если не считать стаи шакалов, рыщущих в развалинах. От шакалов нас отделяло приличное расстояние, но Бродяга, судя по всему, чуял их.

– Идем, старик.

Пес с неохотой развернулся и зашагал рядом со мной, поминутно оглядываясь. А у меня внезапно усилилось чувство, что мне в спину кто-то пристально смотрит. Я привык доверять своим ощущениям. И если мне кажется, что за мной следят, то, скорее всего, так оно и есть. Сердце колотилось, как оркестровый барабан. Одной рукой я крепче обхватил Короля, а в другой сжал автомат.

Да, сейчас уже точно. Кто-то идет за нами. Следит. Не сводит глаз. Выжидает.

Я резко обернулся и осветил фонарем ближайшие дома и скелеты автомобилей. Вот оно! За перевернутым фургоном промелькнула тень. Нельзя было сказать точно, человек это или зверь, но здесь, на поверхности, я не видел между ними особой разницы. Здесь люди быстро превращались в зверей.

– Так, ребятки, сматываемся, – сказал я Бродяге и Эмилю.

Ноги покалывало, будто от электрического тока. Хотелось в ту же секунду броситься бежать изо всех сил, чтобы оказаться как можно дальше от того, чей взгляд буквально сверлил мою спину. Но даже если бы я был один и мог бежать, так поступать не стоило. Если нас преследует животное, оно может броситься, повинуясь охотничьему инстинкту. А мы – не жертвы, и мы не бежим в страхе. Поэтому отходим плавно, но быстро, по возможности укрываясь за остовами машин.

Тучи на горизонте рассеялись, а небо прочертила кроваво-красная полоса догорающего заката. Еще немного – и совсем стемнеет. Ну и хорошо. Ночь уже двадцать лет как время людей. Вот только не на поверхности.

До меня донесся ритмичный звук, напоминающий перестук колес поезда. Или биение чьего-то огромного сердца. Воображение живо нарисовало картину: гигантское бьющееся сердце размером с дом, спрятанное где-то в глубине разрушенных улиц. С нынешним разнообразием новых форм жизни я бы не удивился ничему.

Стук доносился слева, откуда-то из дворов, и с каждым шагом становился все громче. А ощущение чужого взгляда усиливалось. Кто-то подбирался к нам, укрытый подступающей ночью. И вот сейчас, прямо сейчас нужно бежать. Пока еще можно. Пока что-то или кто-то не подобралось достаточно близко, чтобы схватить нас. И я сорвался с места так быстро, как только позволяло мне беспомощное состояние Короля.

Я и так сносно видел в темноте, но впереди, в просвете между домами, от которых остались одни фасады, мерцал свет. И в его отсветах картина, которая открылась моим глазам, становилась еще более зловещей. Посреди дороги стояла фура, к которой был прибит человек в защитном комбинезоне сталкера. Из его рук торчали грубо выструганные кривые колья. Противогаза на человеке не было, лицо было залито кровью. Копья. Копья! Это же… орудие, мать вашу. Это же сделано людьми.

Я присмотрелся – сталкер, кажется, еще дышал. Нет, не кажется. Человек передо мной вдруг чуть приоткрыл глаза и захрипел. Я почувствовал, как каменеют мои мышцы, и сердце бьется через раз. Это случилось совсем недавно. Его убийцы были рядом.

Я ощущал себя крысой, загнанной в ловушку. И ловушка эта вот-вот захлопнется. За спиной слышались шаги. Тот, кто преследовал меня все это время, теперь шел не таясь. Знал, что бежать мне некуда.

В просвете между тем, что осталось от домов, я мог теперь рассмотреть большой костер, вокруг которого сновали люди. Настоящие, живые люди без всякой защиты. Я видел их лысые головы, старое тряпье и шкуры мутантов, служившие им одеждой. У многих в руках были дубины и копья.

Да, по метро ходили страшные байки о выживших на поверхности, одичавших за двадцать лет. Рассказывали, что они когда-то сбились в общины, а потом, год за годом, стали терять человеческие черты. Например, говорили, что эти дикари поклоняются старому танку как своему божеству. И едят людей. Но хотя я выходил на поверхность чаще многих, я видел их впервые. И знаете, это было намного страшнее серых чертей, потому что передо мной находились жестокие и приспособленные хищники, и самое главное – умные и способные развиваться.

Человек, приколоченный к борту грузовика, как бабочка – к листу картона, затих и посмотрел прямо мне в глаза. Перехватив этот затуманенный взгляд, я поспешно отвернулся. Зрелище того, как только что живое лицо с последним вздохом застывает и превращается в маску – не из моих любимых. Это будит во мне чувства, которые погружают меня в горькую рефлексию и которые сейчас были совершенно не нужны.

И там, за спиной, среди металлических остовов я увидел белое пятно человеческого лица. И еще одно. И еще. Всего пятеро. Это ничего, этих можно снять. Ну что, Эмиль, мне все еще не нужна дальность стрельбы в триста метров?

Один из дикарей занес копье для броска, но я оказался быстрее – успел дать несколько одиночных выстрелов, попав ему в голову. Остальные гортанно взвыли и, потрясая копьями, побежали на меня.

Честно говоря, мне очень повезло. Стрелять, держа автомат в одной руке, непросто, а уж попасть в цель – тем более. Но убивать их не было моей основной задачей. Мне просто нужно было уйти. Достаточно было стрелять, не целясь, чтобы не дать им высунуться. Я дал короткую очередь в их сторону. Не думаю, что они знали, как вести себя при обстреле, но я рассчитывал, что звук стрельбы заставит их хоть немного испугаться. И действительно, дикари пригнулись и замерли, а мне хватило времени, чтобы развернуться и броситься бежать. Нужно было как можно скорее обогнуть фуру с прибитым к ней сталкером и убраться подальше, пока те, что остались у костра, не успели опомниться.

В отдалении послышался вопль сотни человеческих глоток.

– Погнали, старик! – бросил я Бродяге.

Бежать с повисшим на мне Королем не получалось. Он то и дело спотыкался и падал, увлекая за собой и меня, а внутренний голос кричал, что все слишком просто, так не может быть, я чего-то не учел. И он оказался прав.

За перегородившим дорогу грузовиком меня уже ждали. Не меньше двух десятков одетых в шкуры и обрывки довоенной одежды фигур шли мне навстречу с копьями наперевес, растянувшись полукругом, перекрывая пути к отступлению. Бродяга встал передо мной, страшно оскалился и завыл.

Один из дикарей взобрался на груду бетонных обломков, размахнулся и с воинственным кличем бросил в меня копье. Я шарахнулся в сторону, наконечник воткнулся в борт грузовика, а моя пуля попала ему в живот, и он на секунду застыл, не понимая, что случилось, а затем скрючился, потерял равновесие и покатился вниз.

Гул голосов за спиной нарастал. Я смог уложить еще пару дикарей, но остальные уже поняли, что высовываться опасно, спрятались за остовы машин и горы бетонных обломков и перебегали от укрытия к укрытию практически незаметно.

Шум позади усилился.

Кольцо сжималось плотнее. Еще немного – и бежать мне будет некуда. Бродяга с громким рыком рвался то в одну, то в другую сторону. Ну что, старик, похоже, у нас всего один выход. Я не вижу этих выродков – слишком уж хорошо они сообразили с укрытиями, но ты их чуешь. Давай-ка зададим им жару и сделаем ноги. Как ты на это смотришь, дружище?

– Фас! – рявкнул я.

Бродяга сорвался с места, и спустя пару секунд из темноты послышался громкий человеческий вопль. Молодец, Бродяга. Я рванул через дорогу, не забывая отстреливать высыпавших из своих нор дикарей. Мимо снова просвистело копье, но я и сам умел использовать окружающие предметы, чтобы перекрыть противнику окно для броска. Не они одни такие умные.

– Ко мне! Бродяга! Ко мне, мальчик!

Во мне вскипело злое боевое веселье. Пули уложили еще несколько дикарей, а трехглазый пес вцепился одному из них в горло.

– Бродяга, ко мне!

Подвывая на бегу, из темноты выскочил Бродяга и тенью метнулся в мою сторону. В воздухе блеснуло копье. В уши ударил короткий собачий визг и рев дикарей. Ноги словно приросли к земле. Нужно было бежать, а я не мог сдвинуться с места.

Самое жестокое, что я знал о причудах смерти, это то, что иной раз она не спешит. Иногда человек с чудовищными ранами, уже не жилец, еще остается в сознании, цепляется за тебя, говорит какие-то слова, которые уже не имеют значения. Он умрет в грязи от потери крови, от холода или от лихорадки, вызванной заражением, если ты дотащишь его до госпиталя. Но ты уже заранее знаешь, что ты его потерял.

Бродяга был жив, но горькая волна обожгла меня изнутри. Я видел покрытое черной шерстью тело с торчащим из него древком копья и не хотел верить, что потерял его. Он жалобно скулил и смотрел на меня снизу вверх в поисках помощи и защиты. Ком подступил к горлу. Я понимал, что дикари могут с него и шкуру живьем содрать. Вера права. Так тоже значит – не бросать. Я выстрелил в упор ему в голову.

Дикари приближались, барабаны и топот слышались все громче, и я сорвался с места, огрызаясь огнем и свинцом.

* * *

Разбрызгивая мутную дождевую воду, я перешел на другую сторону дороги. Мимо разрушенных домов, остовов машин, через дворы и наконец – на широкую улицу с тем самым подземным переходом.

Мы почти дома, Эмиль.

Меня трясло, лоб горел, сердце колотилось, как сумасшедшее, боль в спине накатывала жгучими волнами.

Мы почти пришли.

Держись.

Завидев впереди свет уличных фонарей, я резко остановился. Червовый Король застонал, его колени подогнулись.

Свет? От уличных фонарей? И это в то время, когда последняя электростанция прекратила свою работу месяцы и месяцы назад?

Однако, приглядевшись, я понял, что теплый желтоватый свет исходит вовсе не от электрических ламп, а от огромных, размером с лобовое стекло семейного авто, светляков. Гигантские жуки сидели на фонарных столбах, подрагивая метровыми усами. От удивления я даже забыл про боль и усталость. Светляки шевелили прозрачными крылышками, перебирали лапками, сгибали своим весом столбы и светились. Как настоящие уличные фонари.

Король зашипел, отрывая меня от созерцания этого великанского чуда. Надо спешить. Но идти было все сложнее. Перед глазами внезапно все поплыло, подступила тошнота, в горло словно залили кипятка. Хотелось упасть на холодный и влажный от дождей асфальт.

Сейчас.

Сейчас станет легче.

Не вдохнуть. Фильтры! Фильтры забиты, а запасных нет. Срывая с себя бесполезный противогаз, я краем глаза еще успел заметить три вспышки света и круговое движение фонарем.

– Эй! – хотел крикнуть я, но вышел лишь свистящий хрип.

Мне было наплевать, свои это или чужие. Кто угодно – враги, мутанты, дьявол с рогами – кто угодно, только…

Только…

Что происходило дальше, мне неизвестно. Последнее, что я помню, – это как над нашими головами пролетел испуганный шумом циклопический светляк.

III отделение

Глава 1. Госпиталь

Когда я открыл глаза, вокруг царила темнота. Только в углу комнаты мерцала электрическая лампочка. На какое-то время она заняла все мои мысли. Кажется, это длилось вечность, поместившуюся в секунду. Я не помню того момента, когда появилась боль. Она подобралась исподволь, под покровом душного тяжелого сна и накатила волной. Я чувствовал, как воздух со свистом вырывается сквозь сжатые зубы.

В этот момент от темноты отделилась фигура. Человек, закутанный в нечто, напоминающее длинный плащ, встал у изножья моей кровати. Я смотрел на него, не в силах ни оторвать взгляд, ни пошевелиться вообще. Молчаливый гость обошел кровать и присел рядом, заглядывая мне в лицо. А вот его лица я разглядеть не успел. Сон уже подбирался ко мне. Последнее, что сохранила моя память о той ночи, это тихий свистящий шепот.

Наутро я проснулся от холода. Казалось, что моя кровь превратилась в лед. Холод накатывал волнами в такт ударам сердца. На лоб мне легла мокрая тряпка, а капли скатились по вискам и запутались в волосах.

Войдя в цирковой шатер, я оказался в зрительном зале. Встал на барьер манежа, мигавший по кругу тонкой линией крошечных разноцветных лампочек, и огляделся. Шатер был пуст. Только пробежала мимо деловитая мышь-полевка.

Пустой манеж, ряды кресел, запах конюшни, опилок. И никого.

Я поднял голову, ожидая увидеть уходящий в перспективу конус исполинского шатра, но нет. Обыкновенный куполообразный потолок с нарисованными на нем желтыми звездами, разные подвесные конструкции – царство воздушных гимнастов.

Один из них, похожий в своем сверкающем костюме на серебристую рыбешку, репетировал в вышине какой-то сложный элемент, и я поспешил нырнуть за форганг, чтобы ему не мешать.

В коридоре никого не было. Где-то гудели голоса, шуршали газеты, играло радио.

Вдруг прямо на меня выкатился большой шар эквилибриста. Я отскочил в сторону и ударился спиной об «исчезательный ящик» фокусника. От удара дверцы распахнулись, а изнутри выпало несколько костей и опутанный паутиной человеческий череп без нижней челюсти.

Громкие голоса прорывались сквозь плотную завесу сна, вызывая головную боль и тошноту. Нужно подать какой-нибудь знак, попросить, чтобы замолчали, черт их всех возьми!

Он падает без вскрика, только тянет ко мне руки, а я сижу на трапеции, вцепившись пальцами в трос, и могу только смотреть.

Чья-то рука легко касается моей головы и, кажется, я слышу, как рядом кто-то дышит.

Тело маленького гимнаста лежит посреди манежа изломанной куклой. Эмиль мертв. Вокруг собираются люди. Униформа, артисты, зрители из зала. Все стоят и смотрят. Я кидаюсь то к одному, то к другому, умоляя помочь. Ведь высота была не такая большая! Но никто не подходит, все только смотрят и не шевелятся. В какой-то момент я понимаю, что остался на манеже один.

Открыв глаза, все еще не понимаю, сплю или нет. То меня колотит от холода, то я начинаю задыхаться от жара. Мокрая простыня липнет к спине, а тонкое одеяло давит на грудь, как свинцовое. Хочется сбросить его с себя, чтобы стало легче дышать, но у меня нет сил даже поднять руку. Рядом тихо шуршат чьи-то шаги, и перед глазами появляется обеспокоенное лицо Глеба.

– Циркач, ты меня слышишь? – спрашивает он, снимая с моего лба высохшую тряпицу.

– Слышу, – пытаюсь ответить я, но с губ срываются только невнятный свист и хрипы.

Глеб помог мне присесть и протянул стакан воды. А я приложился к стакану так, словно не пил сто лет, и все это время шел через пустыню, что раскинулась над нашими головами, за толщей земли. Говорить сразу стало легче.

– Где Король? – сипло спросил я и огляделся, будто мог увидеть вокруг кровати что-то кроме ширмы.

– Друг твой выздоравливает, не волнуйся, – Глеб улыбнулся.

Я хотел было сесть повыше, но спину обожгло болью, выбившей из легких весь воздух.

– Тише ты, тише! – Глеб поспешно перехватил меня и уложил на подушку.

– А сколько часов я уже здесь?

– Часов? – Глеб округлил глаза. – Ты, друг милый, здесь четыре дня в горячке валяешься. Ох, и намучился же я с тобой. Думал, помрешь. Ну, или я наживу себе грыжу. Тебя, кабана старого, таскать – выше моих сил.

Сегодня он непривычно много болтает.

– Но я бы на твоем месте выписываться отсюда не спешил, – бросил он, уходя к другим пациентам, от которых меня отгораживала ширма.

Снова очнулся я через несколько часов, все еще разбитый, но вполне вернувшийся в реальность. Осколки бредовых снов, навеянных лихорадкой, растаяли в теплом свете ламп лазарета. Из-за ширмы показался Доктор. Его желтоватый халат внизу был забрызган чьей-то кровью, а глаза, кажется, запали еще сильнее, чем раньше. Доктор подошел ближе и спросил, как я себя чувствую. Я услышал, как Глеб, оставшийся за ширмой, просит кого-то пойти к коменданту. Надеюсь, не за тем, чтобы доложить, что на станции снова заканчиваются лекарства.

Доктор еще суетился вокруг меня, когда подошел медбрат. По его хмурому лицу я понял, что пришел он далеко не с радостными новостями.

– Проснулся? Готовься, у тебя будут гости.

Мой туманный вопросительный взгляд заставил его продолжить.

– Николай Степанович просил сообщить ему, когда ты придешь в себя.

– Мм… заботится, – беззлобно усмехнулся я. Глеб смерил меня долгим тяжелым взглядом.

– Конечно. Он о тебе позаботится, а потом догонит и еще раз позаботится, – ответил медбрат и снова скрылся за ширмой.

Николай появился довольно скоро, не прошло и получаса, если верить старым механическим часам на стене лазарета. Я пожал коменданту руку, и тот уселся на пластиковый стул у кровати. Я прекрасно понимал, что не состояние моего здоровья его сейчас интересует, и ожидал взбучки.

– Ну что, Циркач, натворил ты дел, так натворил, – вздохнул он и покачал головой.

В такой ситуации лучше помалкивать, и я просто ждал, пока он выскажет все, что собирался.

– Ты спас подрывника от расстрела – раз. Застрелил двоих патрульных – два. Уже этого достаточно, чтобы вышвырнуть тебя с «Проспекта». Притащил преступника сюда – три. У нас тут не «Площадь». И мне здесь новый рассадник криминала не нужен. «Сибирские» уже приходили по твою душу. Имени, к твоему счастью, не запомнили, но описали довольно точно. Сталкер с трехглазой собакой. Ты много таких в метро видел? Лично я – только одного.

Сталкер с трехглазой собакой… Я уже сталкер без собаки. Внутри что-то болезненно сжалось.

Лохматый бы сейчас свернулся у меня в ногах. Вспомнилось ощущение от его шерсти на руках. А затем в памяти всплыл его взгляд – как он смотрел на меня, проткнутый копьем. К горлу подступил ком.

Николай как будто понял, о чем я думаю.

– Хорошо, что хоть без собаки пришел. Куда дел?

– Дикари убили.

– Дикари? Не шутишь? – в голосе его звучало удивление, по моему взгляду он понял, что я говорю серьезно. – Ладно, потом расскажешь про дикарей. Я за тебя заступился, сказал, что да, был такой, но ушел и не возвращался. Они потребовали сдать тебя, как вернешься.

Было видно, что Николаю все труднее сохранять сдержанный вид. Могу поспорить, если бы этот разговор происходил один на один, на меня бы посыпались совсем другие выражения.

– Так вот, если бы я не знал тебя лично, ты бы очнулся не здесь, а у них в пыточной. Так что потрудись мне хорошо объяснить, что это за рыжий хрен, и что, скажи на милость, ты вообще творишь, – процедил комендант и выжидающе посмотрел на меня.

Я перевел взгляд на собственные руки и попытался подобрать слова. Я раньше считал, что у Николая нет семьи, мне казалось, человек не может думать так стратегически и холодно, если у него есть близкие. С другой стороны, может, мы не всегда ценим и осознаем, что рядом с нами есть кто-то еще, но когда они исчезают, на их месте в нашем внутреннем мире остается холодная мертвая пустошь, которую уже не получается отрицать.

Никогда не умел подбирать слова для таких случаев. Да и нет их вообще, слов этих.

– Экспедиция, в которой был ваш сын, погибла в аномалии между «Площадью» и «Октябрьской». Я привел человека, который нашел их тела. Он может рассказать больше, чем кто-либо еще.

Николай остался собранным и выдержанным, только желваки напряглись. Он мне не поверил или гнал от себя эту мысль, пока была возможность, и я очень надеялся, что Король и вправду мог рассказать больше.

– И он не подрывник, он оружейник. Наполняет использованные гильзы, делает патроны, чинит огнестрельное оружие, иногда и сам собирает. Полезный человек был бы для станции. А что у него за терки с «Сибирской», мне неизвестно.

Я поймал на себе взгляд с оттенком одобрения. Польза для станции перевешивала многие грехи на его личных весах. Кажется, эта тема была исчерпана, и я, наконец, задал вопрос, который, в числе прочих, занимал меня в эти дни.

– Я еще девчонку приносил неходячую. Как она?

– Позаботились мы о твоей девчонке, – успокаивающе ответил Николай. – Кстати, как ты ее нашел?

– Два бандюка полезли ее насиловать в боковом туннеле. Я… мы уже на обратном пути на них наткнулись.

Это было правдой, и в конечном счете, остальные подробности были не важны.

Комендант покачал головой и посмотрел на меня то ли сурово, то ли с жалостью.

– Хм… как полностью оклемаешься, положишь мне на стол подробный отчет о своих путешествиях. А пока… поправляйся.

* * *

Шли дни. Болезнь постепенно отступала, даже шрам на спине меня больше не беспокоил. Но противная слабость в теле и не думала никуда уходить, а скорость, с которой я уставал от малейших усилий, устрашала. Единственное, на что меня пока хватало, – это замарать несколько листов бумаги отчетом для коменданта. Само собой, полную историю Веры я рассказывать не стал, а выставил ее просто несчастной девочкой, которой не повезло. Хотя так оно и было, если подумать. В Гадюки не от хорошей жизни попадают.

Через несколько дней после того, как я очнулся, пришел в себя и Король. Поначалу он не понимал, где оказался, и, кажется, даже не узнавал меня. В какой-то момент Доктор сказал, что рыжий может и не выкарабкаться, но несмотря ни на что он медленно и верно шел на поправку. Я решил не заводить с ним тревожных разговоров о его прошлом и о том, почему «эсэсовцы» охотятся за его рыжей головой.

Короля положили в дальнюю палату, которая запиралась на ключ. Это была отдельная комната размером с три поставленных в ряд кровати, в которой держали особо буйных пациентов, а иногда и тех, которым после лечения предстояло предстать перед станционным судом.

– Как ты? – спросил я, войдя к Королю.

– Кажется, жить буду, – буркнул рыжий, приподнимаясь на локте.

Выглядел Эмиль скверно. Синяки хоть и сходили с лица, но оставляли после себя лилово-желтые следы. Раны почистили и зашили, но шрамы останутся все равно. Голова была перемотана бинтами, а на его груди я успел заметить множество небольших уже затянувшихся отметин.

– Что это? – я указал на них.

Король опустил голову и посмотрел на свои шрамы так, будто видел их в первый раз в жизни.

– А, это? Самокрутки, – он с видимым усилием улыбнулся. Мешали то ли швы на лице, то ли сами воспоминания. – Забудь, это было давно.

Я еще раз окинул его взглядом и решил перевести разговор в другое русло.

– К тебе придет комендант, будет задавать вопросы, и от твоих ответов будет многое зависеть.

Эмиль сжимал в пальцах одеяло и смотрел неподвижным взглядом в пол.

– Уже приходили с «Сибирской», искали нас. Комендант ответил им, что мы тут не появлялись, но он ждет рассказа о пропавшей группе с «Проспекта». Там был его сын.

Король не отреагировал, только поднял на меня взгляд. Сегодня Эмилю придется открыть много своих секретов, и мне, как человеку, который прошел с ним огонь и воду, хотелось, чтобы эти знания достались мне в личной беседе без лишних глаз, как сокровища, которые показывают тайком только избранным. Поэтому меня тянуло спросить обо всем до прихода коменданта. Но увидев влажный блеск в желтых глазах, я понял, что два таких рассказа подряд сейчас полностью выбьют его из колеи.

Комендант не заставил себя долго ждать, и вот уже Король, каким я его еще никогда не видел, серьезный и обстоятельный, не рассказывает, а докладывает. История была долгой. К сожалению, в памяти осталось далеко не все, и сейчас я могу вспомнить только самые яркие обрывки. Но это как раз те вещи, которые интересовали меня больше всего.

– Эмиль Анчутка, двадцать девять лет. После войны пятнадцать лет жил на «Сибирской», потом перебрался на «Октябрьскую».

Комендант вскинул брови. Базарная «Октябрьская» не шла ни в какое сравнение с благополучной «Сибирской». Это был странный выбор, без серьезных причин так не поступают. Но прежде всего он спросил о пропавшей экспедиции.

Взгляд Короля был неподвижен и направлен в одну точку, куда-то сквозь нас.

– В декабре прошлого года была замечена аномалия в туннеле по направлению к «Площади». Это лампа, которая, по моему предположению, излучает не только свет, но и волны неизвестного диапазона. Излучение действует на людей неодинаково, закономерности мне отследить не удалось. На меня аномалия не влияла совсем, и я взялся курировать этот участок – по возможности занимался реабилитацией выживших, вел учет погибших. Группа с «Проспекта», о которой идет речь, проходила второго числа. В этот день я обнаружил четыре трупа. Один парень был с ожогом в половину лица, у второго была двойная фамилия, и с ними – две женщины. Их паспорта и личные вещи, которые могут быть полезны для опознания, находятся у меня в палатке на «Октябрьской»…

Николай изменился в лице, его взгляд мгновенно потяжелел. Казалось, комендант сразу постарел на десять лет. Эти подробности мне ничего не говорили, я не знал людей, которые были в составе экспедиции. Но по лицу Николая я понял, что у него не осталось сомнений это была именно наша группа. На несколько минут в комнате воцарилось молчание.

Комендант прервал его сам, не дожидаясь, пока кто-нибудь додумается полезть к нему с утешениями и сочувствием, и стал спрашивать о жизни Короля.

– На «Октябрьской» занимаюсь тем, что изготавливаю порох из подручных материалов, снаряжаю патроны, чиню оружие. За бесплатные услуги для дозорных я нахожусь под защитой станции…

Теперь для меня все встало на свои места.

– На «Сибирской» по ложному доносу убили мою семью. Ближе к ночи ко мне пришли из службы внутренней безопасности и заявили, что я занимался перепродажей крупных партий станционного оружия и патронов на сторону. Разбираться особо не стали. Меня отвели в комнату для допросов, а там уже стояла моя жена с дочерью на руках. Им не дали даже толком одеться, приволокли, в чем были. Я хотел их успокоить, но мне не дали и слова вставить. Зачитали приговор прямо на месте. На поверхность. Вот только не меня. Их. Обеих.

Король немного помолчал, все так же глядя перед собой неподвижными глазами.

– Потом нас выволокли на платформу, подвели к гермодвери, начали открывать. Пока меня держали, их вытолкнули на ту сторону. Перед тем, как сбежать, я поставил растяжку в комнате для собраний. По слухам, пострадало четыре человека…

После этого разговора он был истощен, как после еще одной пытки. С минуту Николай прикидывал варианты, напряженная работа мысли ясно читалась на его лице. А после поднял на Эмиля тяжелый взгляд.

– По-человечески я все понимаю, но ты меня тоже пойми, мне политические дрязги разводить смысла нет. Я знаю, что сибирские перегибают, но тут, как говорится, кто барин, тот и прав. За лечение рассчитаешься трудовой повинностью – и иди себе на «Октябрьскую».

Похоже, Королю было абсолютно все равно.

Глава 2. Жить дальше

Через несколько дней мне все-таки разрешили выйти из лазарета, и я на слабых еще ногах поплелся к себе в палатку. Станция встретила меня знакомым гомоном сотен людских голосов, стуком посуды и хохотом, доносившимся из бара. Вот ведь как оно – когда регулярно выходишь на поверхность, станция кажется тебе бетонной клеткой. Но когда проваляешься пару недель в душном склепе лазарета, выходя на станцию, ощущаешь пьянящий глоток свободы.

У самой палатки я задержался – хотел было войти, но спохватился. Вера, скорее всего, проводит большую часть времени внутри, и чтобы не застать девушку в неловком положении, я позвал ее по имени. Никто не отозвался. Я отодвинул полог палатки и осторожно заглянул.

Внутри никого не оказалось. Мой взгляд упал на растянутый свитер, небрежно оставленный на грязном, в следах обуви, полу. Стол, кровать, полки, да и вообще все вещи были покрыты многодневным слоем пыли.

Я вышел на платформу, собранный и готовый к атаке, как зверь перед прыжком. Я был готов воевать со всем миром, но сейчас мне был нужен только Джин. И я нашел его у общего костра, с ходу спросил, где Вера, но уже чувствовал, что ничего хорошего не услышу.

Джин развел руками с видом человека, который хотел бы, но не может ни на что повлиять.

– Пока тебя не было, приходили какие-то хмыри с «Сибирской». Рассказывали черт-те что, а как ушли, Степаныч девчонку твою к себе вызвал. С тех пор и нет…

Пульс в висках отмерял секунды. Значит, к Степанычу. Тем более, что у меня есть еще один повод к нему зайти.

Мой отчет лег на стол коменданта с таким звуком, что сразу стало понятно – я пришел не с миром.

– Очухался? – бросил Николай и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Ну, спрашивай, спрашивай.

– Где Вера?

Николай мельком взглянул на мой отчет, отложил бумаги в сторону.

– Гадюкой твоя Вера оказалась, – он пристально смотрел мне в глаза, оценивая мою реакцию. – Но ты, по ходу, в курсе.

– Да че она тебе сделает? Она даже не ходит.

– Слышь, ты, герой-любовник, защитник сирых и отверженных, у тебя мозг есть? Или ты тем, что между ног, думаешь? Гадюка – это не просто один неправильный выбор за всю жизнь, это куча всего. В том числе и связи с преступным миром друзья, враги, рычаги давления и шантажа. Может, она теперь и божий одуванчик, но если бы тот же Флинт… Да не смотри так, побеседовали мы с ней, и все. Вот я и говорю, если б Флинт стал тут народ резать, чтобы до нее добраться, уже не важно было бы, воровала она или нет. И даже если отбросить это все, мы своих инвалидов кормим, это наша обязанность, они поработали на общее благо. Но нельзя же надергать всех калек из метро и повесить их на шею работающего населения «Проспекта».

Я молчал.

– Да не мучилась она, мы же не звери. Иди. Вот еще герой, блин. На мою голову.

Захлопнув дверь в кабинет коменданта, я остался один. Без иллюзии поддержки на станции. Один в глухой пустоте мыслей, разбитый, без целей и смысла двигаться дальше. Один в пыльной пустоте палатки.

* * *

Дни бежали серой чередой. Королю назначили трудовую повинность сроком два месяца. Его прошлая веселость испарилась. Работал он, как машина, – четко и монотонно, с каменным лицом. В оружейной мастерской, куда его устроили, он ни с кем не сблизился и, кажется, уже за первую неделю успел перебрать, смазать и подправить все служебное оружие на станции. После этого перед ним поставили огромную коробку с гильзами.

Мы с рыжим теперь реже разговаривали, потому что слишком многое произошло. И еще, наверное, потому, что между нами осталось гораздо меньше неизвестного. Когда мы находились в одном помещении, чаще просто молча занимались каждый своими хлопотами, но сейчас я пришел по его просьбе.

– Вот это работенки тебе подкинули, – охнул я, глядя на груду блестящих цилиндров.

– На самом деле, я не смогу со всеми разобраться. Сделаю только те, что от ружей, дробовиков, и для револьверов, – в этот момент он тщательно взвешивал порцию пороха на миниатюрных весах. – У меня на «Октябрьской» машинка есть, прибор Сидоренко переделанный, вот ею можно и под калаш закатывать, – Эмиль перевел взгляд на меня. – Принес?

– Да принес, принес.

Я достал из рюкзака три килограммовых пачки селитры для удобрения. По требованию Короля мы ходили за ней на поверхность. Она входит в состав пороха.

– А на «Октябрьской» тебе кто таскал?

– Никто. Там ее другим способом добывают, – рыжий установил пулю в гильзу и после небольшой паузы добавил. – Тебе лучше не знать.

– В смысле?

– Она образуется за несколько лет на дне выгребных ям, если дерьмо вперемешку с трупами хранить, – он посмотрел на меня. – Да-да, все правильно. Потом все это добро надо еще выгрести и дорыться до селитры.

И зачем я только спросил?

– А вы тут трупы отдельно держите, – продолжил он, – так что придется тебя гонять.

– Да уж побегаю, – буркнул я, – ничего страшного.

Нужно было срочно менять тему, пока я не услышал еще что-нибудь познавательное.

– А как ты вообще этому делу научился?

– Был один человек, давно, на «Сибирской». Больше теоретик, конечно, просто книжек начитался, но в его время этого и не надо было уметь. Он после войны постарался свои знания на практике применить, а я пацаном возле него крутился, мне все интересно было, – Эмиль поставил наполненную гильзу на странную дырявую деревяшку со сквозным отверстием внизу, насадил поверх расточенную гайку и стал постукивать киянкой. – Расул его звали, хакас. Веселый дядька был, только голоса слышал. Все говорил, что должен был шаманом стать, поэтому с духами разговаривает. Не сразу поняли, что в том туннеле, где он провода срезал на медь, грибы галлюциногенные росли. Выжгли их потом к чертям, но человека было уже не спасти, он этими спорами не один год дышал и по чуть-чуть, незаметно сходил с ума. Потом увели его эти голоса куда-то. Так и не вернулся.

Руки его, кажется, не нуждались в дополнительных указаниях и делали свою работу четко и слаженно, без единого лишнего движения. Готовый патрон упал в коробку к десятку таких же, а Король взялся отмерять следующую порцию пороха.

– Знаешь, рано или поздно Туз придет за тобой, – сказал он после недолгой паузы.

Это прозвучало зловеще, как будто я продал душу дьяволу и он неизбежно придет забрать меня в ад.

– Я ему что, понравился? – попробовал я отшутиться.

– Да, – ответил Эмиль абсолютно серьезно. – Он сделает тебе предложение, от которого будет очень тяжело отказаться. И мой тебе совет, если все-таки откажешься, сделай это предельно вежливо, – и он улыбнулся первый раз за много дней.

Мне было глубоко плевать на Туза, но если попытка заинтриговать меня заставила его улыбнуться, я был готов подыграть.

– Но если надумаешь принять, лично я тебя за это не осужу, – добавил тихо рыжий и снова принялся за свою монотонную работу, оставив меня наедине с моими вопросами.

Глава 3. Братья

Я вернулся к дозорам на трехсотом, и еще пару раз ходил на поверхность за материалами для Короля. Молодых я больше не водил, сослался на возраст и старые раны, и теперь, если и выходил в группе, то только со Шрамом и его ребятами. Трудно описать чувство легкости, когда идешь в команде профессионалов, и тебе не нужно держать под контролем всю группу, переживать за действия остальных, думать за всех, применять харизму и силу убеждения, чтобы молодые и горячие не наделали глупостей, и вытягивать только своими силами, если что-то идет не так. Когда рядом с тобой люди, которые собаку съели на том, что вы делаете, вы понимаете друг друга без слов, не договариваясь, поступаете оптимально в самых разных ситуациях, и это неописуемо приятно.

Мое безумное приключение закончилось и стало еще одной историей, которую можно рассказать у костра. Не всю, конечно. Есть вещи, которые я не готов ворошить, но они тоже потихоньку покрывались пылью времени, зарастали туннельным мхом и опускались на самое дно души. Мысленно я уже отправил себя на пенсию, пока не произошло событие, которое, как ничто ранее, всколыхнуло жизнь станции.

В один из дней, когда я возвращался из ночного дозора, на станции поднялась суматоха. Спать хотелось чертовски, но оживленность толпы свидетельствовала, что событие было из ряда вон. Центром происходящего был станционный костер. Немного потолкавшись локтями, я увидел, что вокруг по полу разбросаны какие-то листовки. Народ шумел возле них. Кто-то рядом со мной, едва пробежав текст глазами, скомкал бумагу и бросил ее в огонь, а другой, тыча в листок пальцем, показывал написанное товарищам. Я поднял одну листовку и прочел.

“Братья!

Огненный ветер стих. И он не смог испепелить праведных, чистых душой и помыслами, ибо избраны они возвести новое на руинах старого. Возрадуйтесь же, братья! Полночь дала нам новый отсчет. Настало время строить Новый Мир и начать с самых его корней.

Узрите, братья, как природа впитала силу новой жизни, как налились мощью деревья и травы, как животные стали хозяевами всего, что под небом. И только мы, прячась от неизбежного, боимся принять дарованное могущество, цепляемся за пережитки, которые недалекие называют технологией и прогрессом.

Взрастим же под землей семя, что обернется после могучим древом. Покаемся перед лицом Полуночи. Откажемся от электричества и оружия, ибо это осколки зла, что привело прежний мир к войне и разрухе. Погасим же лампы, сложим все оружие, что есть, перед костром и более не возьмем его в руки свои. И Новый Мир примет нас в свои объятия.

Но ежели ослушаемся мы голоса разума, то рухнет солнце, а тех, кто встанет на сторону огня, настигнет стая черной саранчи и сотрет их, как и не было. И выпьют насекомые их кровь, и обратятся грешные в камень до скончания веков.

Так примем же в наши души дух самой Полуночи и вместе, уничтожив то, что искушает нас, спасемся.

Да укроет нас Вечная Полночь».

Текст был дурацким, угрозы – туманными, но листовку я сохранил – это была улика, и она требовала более детального изучения.

Руководство станции в тот же день собрало совет. Настораживало то, что никто из патрульных или дозорных не мог сказать, кто принес и разбросал эту чушь по «Проспекту». Опрос жителей тоже ничего не дал. Листовки будто появились сами по себе.

Количество патрулей решено было пока не увеличивать, чтобы народ не волновался. Но молодцы из СБ получили указание внимательнее посматривать на жителей. По рабочей версии, сектанты находились среди населения «Проспекта». Что же касается требований, изложенных в листовках, то их выполнять, конечно, никто не собирался. Оглашена была официальная позиция руководства – считать случившееся глупой выходкой и поднимать на смех тех, кто отнесся к этому всерьез.

Позже, в моей палатке, мы в порядке бреда искали рациональное зерно в этом тексте и предполагали дальнейшее развитие событий, но так ни к чему и не пришли.

– Я только одного не пойму, – Заря хмуро почесала в затылке. – Все эти бумажки выглядят так, будто их печатали на станке. Разве в метро есть оборудование, как в типографии?

– Есть, – кивнул Король. – На «Сибирской».

* * *

Двери за моей спиной лязгнули и закрылись. Пыльная лампочка под потолком почти не давала света, и все, что мне удалось рассмотреть, – это обшарпанные стены, густо исписанные маркером, и оплавленные кнопки с перепутанной нумерацией этажей. Так, например, за вторым сразу шел шестой, а за восьмым – пятнадцатый, а потом сразу первый. Но я точно знал, что мне нужно на девятый. Лифт полз по шахте медленно, поскрипывая деталями своего древнего механизма. От скуки я стал вчитываться в надписи на стенах. По большей части они оказались бессвязными, но мне отчего-то чудилось, что в них заложен смысл. Это загадка. Нужно расставить слова в правильном порядке, тогда я узнаю что-то…

Внезапно лифт с резким рывком остановился. В шахте, прямо над моей головой, раздался мерный гул. Свет погас. Я вытянул перед собой руку, но вместо того, чтобы наткнуться пальцами на шершавую, покрытую пятнами ржавчины дверь, ощутил пустоту. И в этот момент кабина полетела вниз.

Посреди ночи меня разбудил грохот. В первую секунду я принял его за остаток сна, но за брезентовыми стенами палатки послышались крики и шум. Наспех одевшись, я выскочил на платформу. На станции не горела ни одна лампа, лишь то тут, то там зажигались огоньки ручных фонарей и керосинок. Станционные часы, имеющие встроенный аккумулятор, показывали половину четвертого утра. Со всех сторон доносились чьи-то крики, брань, причитания и детский плач. И среди всего этого гула я услышал, как кто-то выкрикивает мое имя. Оглядевшись, я увидел бегущего ко мне со всех ног Короля.

– Что случилось?

– Генератор взорвали! По ходу, гранатой.

Я впопыхах схватил фонарь и респиратор. Мы с Эмилем неслись, расталкивая народ, перепрыгивая через брошенные в панике вещи. Я бежал и думал, откуда он вообще знает, что произошло. У Короля нет доступа к генератору. В технические помещения станции могут входить только электрики и рабочие, обслуживающие водные и воздушные фильтры.

У двери генераторной лежали двое охранников. Одного из них, еще живого, спешно понесли в сторону лазарета.

В служебных помещениях, где находился генератор, каждый день посменно работали двое рабочих из обслуживающего персонала. Теперь внутри не было видно ничего, кроме сплошной дымовой завесы. Мы с рыжим, закрывая лица, чтобы не надышаться, на четвереньках поползли внутрь. Нашли и вытащили одного. Изо рта у него шла кровь. Второй остался заблокированным в боковой комнате – дверь деформировалась от взрыва и будто срослась с проемом.

На станции уже сформировали пожарные цепочки. Получилось так, что я оказался во главе той, по которой передавали полные ведра воды.

– Ну, вот и рухнуло наше солнце, – сказал я, когда мы, насквозь промокшие, осели по стене на залитый водой пол. – Как ты понял, что граната?

– Я знаю этот звук. Нет, ну если подумать, а что еще? – ответил Эмиль и вытер стекающую с волос на лицо воду. – Надо было сразу понять про солнце. Если тебе надо навредить всей станции одним точечным ударом, что может подойти лучше, чем генератор?

– Так-то да. Но лучше было бы патрульных дернуть, а не меня.

Король изогнул бровь.

– Издеваешься, что ли? Кроме тебя мне тут никто не доверяет. Они без приказа сверху еще подумают, здороваться ли со мной.

Глава 4. Саранча

Степаныч ходил из стороны в сторону по кабинету и курил. А мы ждали. Здесь собрались Роман, Заря, еще несколько человек, отвечающих за безопасность, электрики и Король тоже.

– Генератор мы починим, конечно. Но люди пока не могут находиться на станции, по крайней мере, в таком количестве.

«Без электричества вышли из строя фильтры, а запасов чистой воды хватит ненадолго», – подумал я.

– «Сибирская» нам помочь отказалась – из-за этих красавцев, – комендант указал на меня и Короля, изучавшего узор вытертого ковра на стене. – Как вариант, можно отдать этих двоих на «Сибирскую» – и дело с концом.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Эмиль бросил на Николая уничтожающий взгляд, но ничего не сказал.

– Но я не особо верю, что это поможет. Они и их угробят, и с помощью еще повыделываются, – комендант выдержал паузу и окинул всех взглядом. – Другой вариант – временно отселить большую часть людей в бункер, который нашли эти же красавцы, чтоб их…

По кабинету пробежал тихий шепот.

– Географически это в районе оперного театра. Вход в межлинейнике, на полпути к «Сибирской». По отчету Циркача, – он ткнул пальцем в стопку исписанных моим почерком бумаг, – там можно разместить человек двести – двести пятьдесят, если брать в расчет не только жилые помещения, но и коридоры. Это я считаю оптимальным решением на данный момент. Если все будет благополучно, освоим еще и дополнительные территории.

Мне не хотелось сейчас думать о том, что если бы первый вариант давал гарантии, Николай бы, не задумываясь, обменял наши жизни на выгоды для населения. Я уже привык, что с его позиции моральные дилеммы выглядят совсем по-другому. Здесь мы по разные стороны баррикад. И всегда были, как я недавно осознал.

Перед лицом общей опасности не было времени это обсуждать. Даже с самим собой. Король взял со стола огрызок карандаша и блокнот и молча начал набрасывать схематичную карту.

– Двести? – переспросил Роман, привалившийся к дверному косяку. – А остальных вы куда денете?

– Можно попробовать договориться с «Площадью», – предложил Эмиль, не отрываясь от карты.

В свете керосиновой лампы было видно, как лицо главы внешнего патруля исказила кривая ухмылка.

– Ага, так они и согласились нам помогать! – озлобленно процедил он.

– А ты пробовал? – спокойно поинтересовался Король, не поднимая головы от листа бумаги.

Взбешенный такой наглостью, Роман уже открыл было рот, чтобы ответить ему какой-нибудь резкостью, но в разговор вмешался Николай.

– Идея, конечно, не самая плохая, но на переговоры с «Площадью» уйдет время, которого у нас и так нет.

Эмиль почесал в затылке огрызком карандаша.

– А если просто заплатить им? Не знаю, оружием, например…

– Циркач, твой друг чокнулся, – сплюнула Заря. – Как ты себе это представляешь, чертила? Дать оружие тем, кто в свое время пытался подмять под себя станцию? Ты, может, не в курсе, но нам пришлось обвалить один туннель, чтобы люди Бугра перестали к нам лезть!

Николай постучал по столу полной пепельницей, рассыпая ее содержимое вокруг. В кабинете воцарилась тишина, только Король тихо шуршал бумагой, заканчивая карту.

– В бункере есть генератор, верно? – уточнил у меня комендант.

– Есть, но нам не удалось его запустить, там нужны наши электрики, – ответил я. – Фильтрационная установка тоже имеется.

– Отлично. С этим можно работать. Роман, Заря, возьмите своих ребят, организуйте народ. Пусть начинают собирать самое необходимое, что можно унести на себе, не больше. Через полчаса должны выйти здоровые техники и несколько бойцов. Группу ведешь ты, – указал Николай на Короля. – А ты берешь тех, кто остался, и патрулируешь станцию, чтобы не было паники и мародерства, – это уже было адресовано мне.

На этом собрание было окончено.

* * *

«Проспект» теперь больше напоминал «Октябрьскую», с ее разбросанными по платформе кострами и факелами. Только здесь царил не веселый гомон торговцев и зазывал, а короткие отрывистые команды, перестук колес ручных дрезин и тихие разговоры жителей, перемежающиеся бранью электриков. По обрывкам фраз, которые до меня долетали, можно было понять – люди не верят, что генератор удастся починить, все-таки направленный взрыв и серьезные повреждения. Но я знал, что к делу подключились наши техники и инженеры. Эти-то могут собрать новый генератор хоть с нуля.

Первые дрезины с переселенцами ушли в сторону бункера около часа назад. Оставшиеся поспешно собирали вещи. Планировалось, что добрая часть тех, кто умеет обращаться с оружием, останется, чтобы охранять территорию и защищать техников. Большая проблема была в том, что мы не вычислили сектантов, а это значит, что они просочатся и в бункер и могут навредить там. Наши парни, конечно, не идиоты, и теперь будут охранять генератор как зеницу ока, но мало ли, что еще придет в больные головы.

Я шел по платформе и вглядывался в лица встречных прохожих, стараясь различить в них что-то подозрительное, бегло рассматривал оставленные пожитки. По станции плыл запах костра. С десятков горящих факелов находились в движении, выписывая странные фигуры. Так или иначе, мы погасили лампы. Что дальше? Заставят нас отказаться от оружия?

Еще издали я различил фигуру Николая в проеме служебной двери, за которой находился проход к генераторной. В прошлом профессиональный электрик, он не только лично контролировал, но и сам активно участвовал в ремонтных работах. Время от времени можно было наблюдать, как он, весь в саже и машинном масле, выходил на платформу и подходил то к жителям станции, то к руководящим эвакуацией.

– Эй, Циркач, – окликнул меня один из бойцов, – иди, посмотри на это.

Стоя на краю платформы, он указывал пальцем куда-то под потолок. Я направил луч фонаря туда. Ярко блеснули на красной мраморной стене буквы с названием станции. Решетка вентиляционного хода была повреждена. С двух сторон были небольшие, на первый взгляд непримечательные, выбоины. Я прикинул, что пальцы должны удобно ложиться в них, что позволяет легко снять решетку. Ход был достаточно широким для человека, оттуда можно было спуститься на веревке, и, в принципе, как точка для обстрела это было удобное место.

«…А тех из вас, кто встанет на сторону огня, настигнет стая черной саранчи…». Черт, а ведь это могло означать, что станция будет атакована извне. Причем в любую минуту. Людей к лестницам на зеленую ветку я поставил в первую очередь. В переходе тоже курсирует пара человек – так, на всякий случай. Подходы по туннелям просматриваются, как и всегда. Несколько человек смотрят за очередью на дрезины и разнимают особо беспокойных. Но ведь вентиляция, мать ее.

– Следи за решеткой, – сказал я бойцу. – Будь готов стрелять в любой момент.

Надо было осмотреть остальные решетки и предупредить других бойцов, желательно тихо. Быстрым шагом, стараясь не перейти на бег, я пошел по направлению к парню, который следил за сборами чуть впереди, но не успел. В этот момент в воздух взлетела осветительная ракета, раздался выстрел, а через секунду еще два подряд. Я понял, что это сигнал к атаке. Сквозь крики и топот я попытался докричаться до остальных:

– Вентиляция! Внимание на вентиляцию!

Я и сам толком не слышал своего голоса, даже не знаю, услышал ли меня кто-то еще.

Решетки были выбиты почти одновременно, но автоматных очередей, да и вообще выстрелов не последовало. Вниз, на пути, сбросили веревки, а по ним мгновенно соскользнули фигуры в черной одежде, с замотанными темным лицами и руками.

В темноте станции в них было сложно попасть. Налетчики явно были подготовлены и действовали слаженно. Скользнув вниз, они не бежали все по одной траектории. Когда один падал, подстреленный, следующий ни на секунду не останавливался, не обращал внимания на труп, спускался и бежал так же быстро, как и другие до него. И все – без единого выстрела с их стороны.

С другой стороны платформы раздавались выстрелы. Я даже не сомневался, что это наши.

«…настигнет стая черной саранчи и сотрет их, как и не было…»

Черная человеческая масса, как саранча, рассыпалась и разлетелась по станции. Прорвавшихся на платформу было сравнительно немного, большую часть мы все-таки положили на путях, но для паники хватило бы и меньшего.

В этой суматохе мечущихся фигур уже невозможно было стрелять, был риск попасть в кого-то из своих. Я прицеливался, но между мной и темным пятном моей цели то и дело мелькали люди. Выхваченная светом костра, одна из темных фигур подхватила случайного прохожего, на ходу повернула к себе спиной и одним резким движением перерезала ему глотку.

«…И выпьют насекомые их кровь, и обратятся грешные в камень до скончания веков».

Люди бежали к дрезинами. Парней, которые следили там за порядком, просто смело людской волной. Они кричали, пытаясь организовать обезумевшее стадо, но никто уже и не думал их слушать.

«…Да укроет нас Вечная Полночь».

Черная фигура, в которую я силился попасть, упала, прошитая прицельным выстрелом.

– Живыми брать! – заорал я не своим голосом.

Не скажу, что в ту секунду отдавал себе отчет в том, что задать вопросы этим людям было бы очень ценно.

Это было больше чувство, чем мысль. Чувства всегда работают быстрее.

В нескольких метрах от меня парень из СБ, который стоял ко мне спиной, громко выругался, но скорее удивленно. Подбежав к нему, я увидел, что на полу корчится налетчик. Изо рта у него шла пена.

– Он сам, – почти оправдываясь, сказал парень.

При попытке схватить их, они убивали себя каким-то быстродействующим ядом.

Через несколько минут все закончилось. К центру станции волоком притащили двух нерасторопных гостей, которых удалось оглушить прикладом. Там же Заря положила лицом в пол третьего. Фигура под ней беспомощно трепыхалась, но никакого урона ни другим, ни себе нанести уже не могла.

Роман рывком поднял налетчика на ноги и сдернул с его головы черный шарф. Все стоявшие рядом на долю секунды опешили. Перед нами была молодая девушка с острым взглядом хищной птицы. Раскрасневшаяся от борьбы, она тяжело дышала, обнажая зубы. На ее лице играла улыбка победительницы. Очаровательная, если забыть, как она минуту назад резала людей. Могу поспорить, парни помоложе уже представили ее в другой ситуации, но Роман, по всей видимости, не расчувствовался. Он ловко заломил ей руки и связал их за спиной ее же шарфом.

– Отведу к Степанычу, пусть полюбуется.

Затем окинул взглядом пленных без сознания и добавил:

– И этих возьмите кто-нибудь, может, на месте очухаются.

Дозорные стали поднимать двоих оставшихся из стаи черной саранчи.

– Че ты лыбишься? – процедил Роман, с силой ткнув девушку в черном стволом автомата.

– Братья Полуночи возведут Новый Мир, – ответила девушка со все тем же вызовом в глазах и со спокойной уверенностью на лице.

Роман толкнул юную налетчицу в спину в направлении кабинета коменданта.

А у меня на душе скребло гаденькое чувство, что мы что-то упустили.

Глава 5. Новый мир

А дальше мы таскали трупы.

Смерть в этот день собрала богатый урожай. Я сбился считать на третьем десятке. Прежде всего нужно было очистить платформу, но люди, которые только что потеряли близких, не давали уносить их тела. Мы забирали насильно, невзирая на крики, слезы и проклятия. Но иначе никак, трупное заражение заставит нас терять тех, кто еще остался в живых.

Клинки Братьев Полуночи тоже были обработаны ядом. Тела их жертв напоминали изломанные, обескровленные статуи. Но их широко открытые остекленевшие глаза не затягивала мертвенная поволока, они продолжали блестеть, словно люди были еще живы.

Я шикнул на мальчишку лет восьми, который стоял в ступоре и смотрел на распанаханное тело. Мальчик не сдвинулся с места.

Ермолов оттаскивал кричащую старушку от совсем молодого бойца, лежащего на полу. Какой-то мужчина со стеклянными глазами и широкой улыбкой баюкал на руках искореженный труп своего близнеца.

Тела налетчиков собрали в одном месте в туннеле, осмотрели и тщательно обыскали. Все совсем юные, почти дети, но при этом очень неплохо развитые физически. Их готовили к этому. Болезненно кольнуло осознание того, что эти ребята мало что видели в жизни, кроме муштры и идеологической пропаганды. Естественно, мы не нашли никаких документов, бумаг и карт, при себе у налетчиков были только кинжалы и капсулы с ядом. Ни кто они, ни откуда пришли, выяснить не удалось. Оставалось надеяться на допрос, но было подозрение, что к такой ситуации их тоже могли готовить.

Я присел на край платформы и уткнулся горячим лбом в сцепленные пальцы. Подошел Роман, протянул самокрутку. Мне как-то не удалось пристраститься, но сейчас очень хотелось ощутить то облегчение, которое написано на лицах у людей, только что выкуривших сигарету.

– Ты как? – спросил Рома, глядя на меня сверху вниз. Я посмотрел на него сквозь облако сероватого дыма и невесело улыбнулся одними губами.

Как я? Только что вынес со станции скрюченные тела, в которые превратились мои соседи. Семья из пяти человек. Они спаслись в тот день, когда все началось. Смогли добежать до метро до того, как гермодвери закрылись.

А полчаса назад мы с ребятами кое-как отцепили от одеревеневшего трупа молодой девушки ее рыдающего, но живого отца.

Мы молча сидели на краю платформы, выпускали в холодный воздух горький дым, а я всматривался в темноту туннеля и в глубине души страстно желал раствориться в ней. Никакого облегчения от курения, к слову сказать, я так и не ощутил. Разве что чуточку больше чувства принадлежности к стае. И именно в тот момент, когда Роман ушел, а мне во всех красках представилось, как я исчезну для всех, из туннеля появилась высокая фигура. Она легко поднялась по поскрипывающим чугунным ступеням и остановилась в закутке у дверей в техническую часть станции. Я выхватил револьвер.

– Здравствуй, Циркач, – поздоровался человек знакомым сиплым голосом.

Туз.

В отсвете костра я мог разглядеть, что он одет в длинный темный плащ.

– Что тебе надо? – грубовато спросил я, щелчком пальцев выбросив окурок на пути.

– У меня есть для тебя предложение, – ответил Туз.

– От которого мне будет сложно отказаться, да? – по моим губам скользнула ухмылка.

Пиковый издал хриплый звук, отдаленно напоминающий смех.

– Позволь, я покажу?

И, не дожидаясь ответа, Туз свернул в служебный коридор.

Ничего страшнее, чем то, что я видел сегодня, случиться уже точно не могло, и перспектива не находиться здесь какое-то время меня даже радовала. Я пошел следом. Но этот скрытный тип меня настораживал он держался в тени, боялся попасть в свет ламп при нашей первой встрече. Ну, допустим, уродство, но мы же взрослые люди и не первый день под землей. В каждом следующем поколении мутации встречаются все чаще. Одним словом, я решил не терять бдительности и предпочел держать палец на спусковом крючке. Мало ли. Мой попутчик, кажется, это заметил, но ничего не сказал. Мы прошли в дальний конец коридора, к запертой железной двери, выкрашенной скучно-серой мышиной краской.

Коридор, похожий на кисть руки, разделился на несколько ответвлений, зияющих непроглядной чернотой. Пиковый Туз вытащил из кармана массивный фонарь с ручным приводом и несколько раз нажал на рычаг. Коридор осветил неяркий луч… Раз или два нам попадались непонятные обозначения, грубо намалеванные красной краской на полу.

– Не отставай, Циркач, – поторопил провожатый.

– Кто ты такой? – с нажимом спросил я.

– Мышь, – неожиданно хихикнув, ответил Туз и не стал ничего объяснять, словно его неуклюжей шутки было достаточно.

– Это фамилия?

– Это Сон-трава.

Он кивнул на несколько пучков фиолетовых цветов, растущих в щелях пола у самой стены. Мимо, шурша сероватыми стеблями, прошмыгнула крыса.

– Не заговаривай мне зубы, – во мне вскипало раздражение. – Куда ты меня ведешь?

Пиковый Туз затрясся от едва различимого смеха, опустив подбородок к груди.

– Требовать объяснений, Циркач, нужно до того, как куда-то с кем-то идешь, а не на полпути к цели, в пустых и темных коридорах, где только ты и странный незнакомец.

Он остановился и повернулся ко мне всем телом. Я вгляделся в его белое лицо, больше напоминающее маску. Луч фонаря, образуя странные тени, придавал ему еще более зловещие черты. Мой взгляд скользнул ниже. То, что я принял за плащ, на самом деле оказалось крыльями. Огромными, кожистыми, складчатыми, с просвечивающими сквозь кожу сосудами.

Пиковый покачал головой.

– Король ведь предупреждал, – прошелестел он.

Это, конечно, была очень необычная мутация, и да, теперь я понимал, почему он не хотел лишних глаз, но ничего особенно страшного в этом не было. Первое, о чем я подумал, – что жутко неудобно, наверное, управляться с этими когтистыми отростками крыльев, которые были у него на месте кистей рук.

– Тоже мне. Мог бы и не прятаться.

После событий сегодняшнего дня это была такая ерунда.

Мы шли довольно долго, а коридор все никак не заканчивался. Иногда на стенах появлялись светящиеся электрическим светом лампы, а на последнем отрезке пути ход оказался замшелым от пола до потолка. Не удержавшись, я потрогал стену рукой. Влажный мягкий мох приятно холодил пальцы. Несколько раз нам попадались массивные позолоченные резные рамы. Некоторые оказывались пустыми, а в другие были вставлены задом наперед картины.

– Мы пришли, – произнес Туз, открывая передо мной хлипкую на вид фанерную дверь.

* * *

По глазам ударил яркий свет ртутных ламп. Шум и гвалт жилой станции окутали меня в кокон звуков. А на их фоне отчетливо выделялся радостный собачий лай. Пока я стоял, пытаясь привыкнуть к свету, на меня налетело что-то большое и мохнатое. По лицу мазнул шершавый язык, а пальцы наткнулись на острие костяного гребня. Бродяга?!

Действительно, мой старик носился вокруг меня по платформе, восторженно повизгивая. Я пораженно уставился на пса. Это не мог быть другой мутант того же вида, потому что на приручение у меня ушло несколько месяцев. И не мог быть Бродяга. Но это был он. Я слишком хорошо знал этот радостный повизгивающий вой, это мельтешащее движение лап и это ощущение на ладонях. И вот он, мой лучший друг, скакал рядом со мной, подвывал и вилял голым розовым хвостом. Я обернулся на Туза. Видимо, выражение моего лица говорило само за себя. Он только улыбнулся и кивнул в сторону. Я проследил за его взглядом и увидел, что по платформе, лавируя между прохожими, жилыми палатками и лотками торговцев, ловко пробирается Вера на инвалидной коляске.

– Какого?..

Я огляделся по сторонам. «Проспект» выглядел так, словно не было налета Братьев Полуночи и десятков трупов. Как будто это мой счастливый сон. Я положил руку на колонну. Холодная и гладкая. Снов с такими реальными ощущениями у меня никогда не было. Бродяга и Вера тоже, казалось, были реальнее некуда.

– Какого черта тут творится?! – я подошел к Тузу почти вплотную и только сейчас обратил внимание, что он выше меня на голову.

– Понимаешь, Эдуард, ты сейчас, можно сказать, находишься… как бы это выразиться? В другом мире, что ли. И он настолько же реален, как и тот, к которому ты привык.

У меня вырвался нервный смешок.

– Так не бывает.

– Бывает-бывает. Давай я не буду объяснять тебе, как работает человеческий мозг и что такое реальность, – мой взгляд, кажется, был слишком тяжелым, и Туз вздохнул и сдался. – Ну хорошо. Все, что ты видишь, слышишь и вообще воспринимаешь здесь и там – это всего лишь электрические импульсы у тебя в мозгу. Сейчас они вызываются у тебя некоторым полем, ну, вроде магнитного, которое создаю я и мои… эм… коллеги. Технически в плане степени реальности нет никакой разницы. Прогуляемся?

Туз расправил одно крыло и изобразил им неловкий широкий жест. На долю секунды в моей голове мелькнул вопрос, что сейчас происходит с моим телом, но какая, к черту, разница. По крайней мере, я жив, раз мозг еще имеет возможность получать эти импульсы.

– Мы создаем мир-библиотеку, можно сказать, храним память вымирающего человечества.

Из станционного бара послышался чей-то громкий смех. В воздухе плыли запахи жареного мяса, и… простите, что? свежевыпеченного хлеба? Мне казалось, я уже забыл, что это.

Навязчивой морзянкой по крышке черепа мысли твердили, что так должен выглядеть мой посмертный рай.

– Здесь живы все, кого мы любим и помним. И они живут здесь в достатке и радости.

Я осторожно прошел мимо Веры, как мимо изящно выточенной статуи, которая к тому же двигалась, говорила, смеялась. Моим самым большим страхом было сейчас совершить неосторожное движение, нечаянный вдох и разрушить гармонию происходящего – найти несовершенство в ее образе и перестать верить в мир, где она жива.

– Так вот, я хочу, чтобы ты был одним из нас, хранителей.

Эти слова заставили меня оторвать взгляд от Веры.

– Я не умею, – сказал я рассеянно, – у меня не получится.

– Ну что ты. Ты уже и сам активно достраиваешь эту реальность. Никто из нас так хорошо не знал, как выглядит и ведет себя Бродяга. Ты очень талантливый, Эдик, лампа тебя выбрала, и Птица у тебя вон какая славная получилась. Лампы лишь подталкивают тех, кто и так способен творить, только в старом мире люди чаще изливали эту энергию в искусство – литературу, живопись. А мы пошли дальше…

Он продолжал говорить, а я потихоньку собирал эту головоломку. Король же меня предупреждал. Надо видеть призраков, чтобы пройти под лампой… «Шизанутые проходят без проблем»… Люди пропадают, появляются через несколько недель… Так, кажется, он говорил – «некоторые появляются». Точно… Так. Стоп.

– Откуда ты знаешь про птицу?

– У нас с тобой теперь связь, Эдик. Я многое о тебе знаю, и поэтому не приходил раньше. Ты был еще не готов. Чтобы захотеть строить новый мир, нужно очень многое потерять.

Объяснения были бредовее некуда. Моя рациональная половина говорила мне, что я окончательно сломался, как те фанатики-проповедники, которых иногда можно встретить в перегонах. Она требовала проверить этот мир на прочность и разоблачить его. Я оглянулся на Веру и осекся. Нет, мы найдем другой способ.

– А у вас тут все метро?

– Все, что было на момент катастрофы. Да. Мы не можем отстраивать бесконечную реальность, не хватает мощности, и ограничились контуром метро.

Безумная идея зародилась у меня в голове. Это же не мой родной город, я никогда не был на всех станциях. Надо заглянуть за горизонт моего личного опыта.

– Слушай, а на «Студенческую» можно попасть? Там хранятся чьи-нибудь воспоминания?

Даже на этом странном, напоминающим маску лице можно было прочитать удивление.

– А ты мыслишь практично, – хмыкнул Туз. – Мне это нравится.

* * *

По станции прокатился мелодичный сигнал, и женский голос объявил о прибытии поезда. Я не удивлялся уже ничему, поэтому, когда у платформы замер сине-белый состав, без вопросов вошел в вагон следом за Тузом.

Внутри сидели и стояли другие пассажиры. Когда мы вошли, они не обратили на нас никакого внимания.

– Осторожно, двери закрываются, – отчеканил электронный голос. – Следующая станция – «Площадь Ленина».

Поезд тронулся и помчался через туннельный мрак, а я принялся рассматривать других пассажиров.

Девушка в чистом розовом пальто слушает музыку через наушники и слегка постукивает ногой в такт. Четверо мужчин средних лет спорят о чем-то, но в шуме поезда и перестуке колес не разобрать слов.

– Да здесь и раньше снег мог выпасть хоть в мае! – услышал я краем уха.

Переводя взгляд между ними, я заметил свой силуэт в отражении темного стекла – коренастую фигуру в защитном комбинезоне с автоматом через плечо, с глубокими морщинами и въевшимися следами грязи на лице – неуместного пришельца в этом полированном, благоухающем бальном зале, заселенном марионетками. Зрелище было малоприятным, и я отвел глаза.

Мы без остановок пролетели «Площадь» и «Октябрьскую». На промелькнувших платформах не было ни палаток, ни костров, ни патрулей. В электрическом свете можно было увидеть только спешащих по своим делам людей. Некоторые из них стояли у путей напротив и терпеливо ждали своего поезда, другие спешили к выходу на поверхность.

Состав проехал через «Речной» с его яркими цветными витражами. Острые слепящие иглы дневного света, исторгаемые окнами метромоста, впились в мои зрачки, вызывая приступ легкого головокружения, как при падении во сне. Метромост разрушен, я знал это наверняка. Состав сейчас просто рухнет вниз!

Я вцепился в отполированный тысячами рук поручень, как будто это могло уберечь меня от падения.

Вот сейчас. Сейчас мы упадем.

Еще секунда.

Но нет. Поезд мирно ехал через мост, а Бродяга, вскочив на свободное сиденье, уперся передними лапами в стекло и вовсю смотрел на открывающийся за окнами метромоста вид. Внизу шумели деревья. Не те узловатые, уродливые, сросшиеся между собой массивы древесины, которые сталкеры видели на поверхности, а обычные, с ровными стволами и ветвями.

Через несколько секунд под нами оказалась река с плывущими по ней прогулочными корабликами и катерами. Украшавшие их лампы и гирлянды отбрасывали разноцветные отсветы на по-вечернему темную воду.

Вдали, на левом берегу, мерцали огни.

На границе сознания меня преследовало смутное чувство, что с этой картиной что-то не так. Спустя еще мгновенье я раскусил эту загадку – перспектива не менялась, то есть, где бы мы ни находились, мы видели объекты под одним и тем же углом, и точка на горизонте, где сходятся зрительные линии пейзажа, не смещалась в зависимости от нашего движения. Если и есть аналогия этому, то можно сказать, что мы ехали мимо большого ярко светящегося телевизора.

– Нравится? – поинтересовался Туз.

Я кивнул и улыбнулся. Ну конечно, очень логично иметь здесь что-то вроде закольцованной анимации вида на реку.

– Станция «Студенческая», – объявил голос из динамиков.

– Это наша, – сказал Пиковый, подталкивая меня к выходу.

Состав замер у платформы и раскрыл двери. Кроме нас, из поезда не вышел больше никто.

* * *

«Студенческая» была, кажется, самой скромно отделанной станцией во всем метро. Тем не менее, несмотря на отсутствие панно, как на «Сибирской», красного камня, как на «Проспекте», или витражей, как на «Речном», «Студенческая» поражала.

Стены, колонны и пол здесь были вымыты до блеска. Стальные буквы с названием станции сверкали в свете ртутных ламп. Между белых, как снег, колонн тянулись ряды жилых палаток. Пологи некоторых были откинуты, и я мог рассмотреть, что внутри. В каждой палатке горело несколько небольших электрических лампочек. Даже на «Проспекте» хотя бы одна-две лампы в палатке считались роскошью. Наша станция, конечно, производила электричество, но вот лампочек у нас осталось всего ничего, и стоили они баснословно дорого.

Это, безусловно, было место, которое я не видел никогда в жизни, и, как мне казалось, не мог бы собрать этот образ из известных мне фрагментов, но голос разума был не впечатлен и требовал больше доказательств.

Из ближайшей палатки шустро выбрались несколько человек в белых халатах. Один из них нес в руках стеклянный шар с подключенными к нему шлангами и маской. А внутри самого шара зеленело какое-то растение, покрытое сиреневыми цветами.

Мы прошли мимо торговца книгами. Он громко выкрикивал названия и имена авторов, расхваливал сюжеты и вообще всячески зазывал прохожих. Впрочем, он мог так не распинаться, к его лотку все равно стояла приличная очередь.

У гермодверей в конце платформы собралась небольшая, но шумная толпа. Вернулись сталкеры. И судя по радостному гомону, вернулись не только без потерь, но еще и с богатым «уловом». Я подошел поближе и увидел туго набитые рюкзаки, сброшенные на пол. Один из сталкеров, хохоча, рассказывал собравшимся какую-то забавную историю, приключившуюся с группой на поверхности.

Сердце купалось в забытом ощущении тепла. Когда я возвращаюсь из рейда наверх, у меня не остается сил не только на смех и болтовню, но иногда и на то, чтобы просто дойти до своей палатки. И хорошо, если моя группа вернулась в том же составе, в каком и вышла. Ну что опять за мерзкий, скребущий голосок разума? Почему я не могу принять, что где-то все может быть хорошо? Хотя бы в искусственно созданном мире-библиотеке.

– Здорово тут у вас, – сказал я с легкой тенью неискренности.

– Просто у нас тут коллектив хороший, – Туз обнял меня крылом. – И образы у них получаются мирные. Извини, конечно, но вы там все грызетесь друг с другом, детей своих в рабство продаете, за лишнюю горсть патронов готовы убить. День прожили – хорошо. Живыми из дозора вернулись – тоже. Как звери живете, – Пиковый сплюнул. – Скоро вообще забудете, что людьми когда-то были. Люди вроде тебя там задыхаются, но вынуждены существовать по зверским законам, чтобы хотя бы выжить.

Мой взгляд снова зацепился за торговца книгами. Это был абсолютно седой, но молодой еще парень с кривой бордовой рытвиной шрама на виске. Торговец расхаживал по платформе из конца в конец, расхваливая свой товар. К парню подходили покупатели, они о чем-то переговаривались, и одной книгой на лотке становилось меньше.

Мимо нас чуть ли не строем прошли какие-то люди, облаченные в старые лабораторные халаты. А позади них шли двое с оружием.

Над костром висел огромный котел, вокруг которого суетились несколько человек.

– Тебе ведь самое место тут, – Туз заглянул мне в лицо. – Что тебя держит в большом метро? Что ты там видел? Убивал, врал, изворачивался, друзей хоронил…

Вот оно как – просто остаться здесь и исчезнуть для всех остальных. А собственно, почему бы нет? Что меня держит там? Разве что Король. Внезапно я понял, что он был здесь и тоже видел это все – свой персональный рай с женой и дочерью.

– Эдик, Эдик, смотри, как я могу! – веселый мальчишеский вскрик, кажется, заглушил собой шум станции.

По венам словно растекся парализующий яд. Я узнал этот голос.

– Эдик, ну посмотри же! Эдик!

Детские руки обхватили меня за пояс. В отсветах ламп блеснули расшитые блестками рукава циркового костюма. А на тонком безымянном пальце сверкнуло старое кольцо с треснувшим синим камнем. Как у Короля.

– Эдик! Идем со мной! Смотри, как я делаю каскад[1]! Пиковый захохотал скрипучим смехом. Кажется, он был умилен тем, что я снова невольно пополняю этот мир своими образами, и предоставил меня в полное распоряжение моим долгам прошлого.

Маленький Эмиль, которого нет уже почти сорок лет, взял меня за руку и потянул за собой.

– Эдик, давай после переворотов попробуем сделать бланш[2]?

Мы шли по платформе – он в чистом детском порыве говорил со мной фразами, которые я помнил из наших прежних разговоров, и я, как в трансе, брел следом за ним, поглядывая на ярко-красные цифры станционных часов. Они отсчитывали время в обратную сторону. Руки сами потянулись к лицу, ощупали с робкой надеждой. Нет. Все морщины на месте.

– Пойдем, я тебе покажу… Ты ее не нашел, а я нашел, она здесь, пойдем…

Вслед за мальчиком я вошел в холодное помещение с высоким потолком. Бродяга почему-то улегся на пороге и не вошел следом за нами. Стены комнаты украшали огромные, размером с собаку, бабочки. Некоторые из них еще шевелили усиками, разворачивали хоботки и слегка извивались, запертые между больших мутных залапанных стекол.

– Лена, Лена! Эдик пришел! – радостно воскликнул маленький Эмиль и убежал вперед.

Его частые шаги отдавались гулким эхом от бетонных стен, кое-где почерневших от стекающей по ним мутной воды. Одинокая лампочка под потолком коротко мигнула и с громким хлопком взорвалась. По полу зазвенели осколки. Искры обожгли кожу на руках и шее. Я сдавленно охнул и вместе со жжением почувствовал, как меня обдало холодом. В соседней комнате что-то тихо гудело. Через пару минут глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть, что в просвете двери вытянулась бледная мальчишеская тень. Я вошел внутрь.

Единственным источником света здесь оказался открытый люк в потолке, откуда в комнату падал снег. Я поднял голову и посмотрел вверх, надеясь увидеть ночное небо, но взгляд уткнулся в непроглядную черноту. На лицо упало несколько колючих снежинок. Эмиль, стоя ко мне спиной, тоже смотрел сквозь люк наверх. А потом вдруг вспомнил, зачем привел меня сюда, и побежал в дальний конец комнаты, к кровати, на которой под простыней смутно угадывался человеческий силуэт.

– Лена, Лена! – Эмиль включил лампу на прикроватной тумбочке.

Теперь я отчетливо видел, что комната напоминает лазарет с одним-единственным пациентом. Девушка лежала на животе и комкала в пальцах подушку. Иногда по ее телу проходили судороги, а скулы горели на белом лице, как от лихорадки.

– Женя, – прошептала девушка, едва шевеля потрескавшимися до крови губами. – Женя.

Простыня на спине девушки странно топорщилась. Глядя на этот чуть шевелящийся бугор, я почувствовал, как во мне что-то неприятно сжалось.

– Женя, помоги мне. Женя.

Умоляющие глаза невидяще уставились на меня.

– Пожалуйста, Женя. Мне больно. Женя…

У меня нет особых навыков медика, но оказать первую помощь я могу. Я подошел к кровати и осторожно приподнял простыню, укрывающую спину девушки. И тотчас ощутил, как к горлу подкатывает тошнота.

Из болезненно бледной спины торчали почерневшие крылья. Кожа вокруг натянулась и была покрыта расходящимися швами.

– Женя, помоги.

Раны гноились, а кожа, стянутая хирургическими нитями, казалось, вот-вот лопнет. Лена попыталась схватить меня за руку, и я увидел между ее пальцев перепонки, покрытые мелкими рваными отверстиями.

– Мне больно, Женя.

Я не помню того момента, когда появился Пиковый. – Ты – молодец, – сказал он мне покровительственно, – ты обещал помочь и честно пошел к мосту. Это было важно для меня. Тогда я понял, что обязательно тебя приглашу, когда ты будешь готов.

Он стоял рядом со мной, и просто, без эмоций, смотрел на лежащую на кровати девушку.

– И здесь нашел ее. Но только она ждет не тебя, – его голос был таким ровным и безмятежным, как будто это была сцена из фильма, который он видел сотни раз и был не способен эмоционально переживать.

– А кого?

Туз не успел ответить. Лена внезапно встрепенулась, в ее глазах мелькнуло осознание.

– Женя.

Туза передернуло от собственного имени, от ее осознанного обращения, и, видимо, от воспоминаний, которые перестали быть обобщенными и отдаленными, а остро прорезались через мутную ткань времени в реальность «здесь» и «сейчас». Он отступил на шаг назад, но тут в его крыло вцепились бледные пальцы с отросшими слоящимися ногтями. Лена, та самая Лена, которая, по заверениям Туза, таинственно исчезла из запертой изнутри комнаты, ухватилась за перепончатое крыло и не спускала глаз с похожего на маску лица.

– Женя, когда ты придешь? Женя…

Пиковый попытался вырваться, но его держали крепко. Перепонка крыла натянулась под пальцами так, что сквозь нее стали видны полукружия ногтей. Туз зашипел.

– Женя.

Лена слегка пошевелила вживленными крыльями, источавшими явственный запах гнили, и сильнее впилась в крыло Туза. Тонкая кожа разорвалась под нажимом, на пол закапала кровь. Туз вскрикнул и снова рванулся, но пальцы девушки сжались еще крепче.

– Помоги мне. Мне больно.

Лена подняла руку выше, изловчилась и ухватила Туза за горло. Тот захрипел, на его шее показались кровавые полосы от ногтей.

Я попробовал расцепить ее пальцы, но стальная, нечеловечески сильная хватка даже не думала поддаваться. Не понимая, что делать с иллюзией, которая убивает хозяина, я выбежал из комнаты в надежде найти помощь, но не смог узнать места. Мы с Эмилем точно не проходили здесь. Вместо коридора, который должен был привести меня на платформу, я находился в помещении, уставленном небольшими камерами, чем-то напоминающими поваленные набок душевые кабины.

Это были камеры с людьми, запертыми внутри. Я насчитал не меньше десяти. Нагие и истощенные, несчастные напоминали бракованных кукол, снятых с продажи и забытых на сыром, обшарпанном складе. Футуристичность картины дополняли полумаски на нижней части лиц и стыдливо оставленные накладки в области паха. От камер змеями вились провода и шланги. Я осторожно наклонился к ближайшей из них. Женщина внутри была жива. Я видел, как размеренно поднимается и опускается грудная клетка, как двигаются под сомкнутыми веками ее глаза, как слегка подергиваются во сне мышцы. До меня дошло, что то, что я вначале принял за полумаски и накладки, было примитивной системой жизнеобеспечения с подведенными трубками для питания и выведения отходов. В камере рядом лежал мужчина. Он метался, словно ему снился кошмар. Третья камера оказалась занята совсем молодым парнем с умиротворенным лицом. В них поддерживали жизнь, но позволили мышцам атрофироваться. Это должен был быть чрезвычайно долгий сон, из которого они не планировали выходить. Последняя камера в конце комнаты была пустой. Крышка была откинута, провода и трубки аккуратно сложены сбоку. Прошло не больше секунды, когда за спиной послышались мягкие шаги.

У стены стоял Эмиль. Ноги его по щиколотку утопали в холодной воде с плавающими в ней треснувшими пробирками. Гимнаст стоял и смотрел на меня, слегка склонив голову набок и перекатывая по руке прозрачный шар. От локтя до кисти и обратно.

Одна из фигур в отдаленном боксе начала метаться под стеклянной крышкой, будто в бреду. Пальцы пытались схватиться за гладкое стекло, светлые волосы растрепались, а из-под полуоткрытых век показались белки глаз.

Стеклянный шар упал с руки мальчишки с громким стуком и разлетелся на куски, ударившись об пол под водой.

Изо рта у девушки в боксе рядом пошла кровь. Мужчина в соседней камере схватился обеими руками за голову. А парень чуть дальше лежал, широко раскрыв глаза и глядя в пустоту. Посиневшие губы беззвучно шевелились.

Из люка в потолке хлынул дождь вперемешку со снегом. Пол покрылся слоем ледяной воды.

– Эдик.

Эмиль встал точно под открытый люк, где мгновенно насквозь промок в своем тонком цветастом костюме. С темных волос капала вода, оставляя круги в лужах на выложенном плиткой полу. Из-за туч пробился тусклый свет, но и его вполне хватило, чтобы отчетливо видеть его лицо. До странного взрослое, с синяками под запавшими и усталыми глазами. Маленький цирковой стоял и просто смотрел на меня, думая, кажется, о чем-то своем. Я и сам не видел больше ничего, кроме этого пятна света на полу, празднично мерцающих блесток костюма и редкого колючего снега. Вой ветра в бетонной трубе заглушал остальные звуки. Если напрячь слух, то в шуме льющейся воды и завывании ветра можно было различить отдаленные отзвуки оркестра, играющего туш.

Эмиль начал медленно подниматься по скользким от воды металлическим скобам наверх, к дождю, снегу и ветру. Туда, где на грани слышимости гремел оркестр. Мальчик оглянулся, улыбнулся одними губами и что-то крикнул. Что именно, я не разобрал в шуме дождя и нарастающих звуках музыки.

Маленький циркач быстро вскарабкался по лестнице, а я, стоя под люком, поднял голову к небу и увидел там, в вышине, туго натянутый канат. Эмиль ловко взобрался на площадку, постоял там немного, глядя на что-то впереди, и шагнул на трос.

А я смотрел на хрупкую фигурку, медленно бредущую куда-то по тонкой веревке, и чувствовал, как время растягивается в вечность.

Я не осознал момента, когда мир вокруг меня перестал существовать, и не осталось ничего, кроме темноты. Спину холодил бетонный пол, а перед глазами вдруг поплыли красноватые круги. Где-то грохнула металлическая дверь. От резкого звука я вздрогнул и открыл глаза. Прямо надо мной, чуть покачиваясь, висела лампа на ржавой цепи. С плафона клочьями свисала паутина. От теплого оранжевого света на душе появилось странное ощущение спокойствия. Поддавшись этому чувству, я снова прикрыл глаза, но именно в этот момент на лоб мне капнуло что-то горячее. Потом еще и еще.

Под потолком висел Туз. Как настоящая летучая мышь, он зацепился за кусок старой трубы и висел вниз головой. Раскрытые крылья безжизненно свесились к полу, а горло было разодрано и раскрыто так, что при желании можно было рассмотреть внутренности. По лицу Туза струилась кровь. Густые капли стекали по волосам и падали на пол с отчетливым влажным звуком.

Пошатываясь, я встал и вытер кровь со лба. После нескольких долгих секунд осознания я в сердцах поднял с земли камень и запустил его в чертову лампу. Не попал. Камень звонко ударился о рельс. Тогда я нащупал револьвер, но только с третьего выстрела мне удалось попасть. Стекло брызнуло во все стороны. Туннель погрузился в темноту.

* * *

– Где тебя носило? – рыкнула Заря.

Я невпопад улыбнулся, и, должно быть, вид у меня был очень глупый. Кажется, она еле слышно назвала меня старым маразматиком. Я не был уверен, но переспрашивать не хотелось.

– Ожидается еще волна саранчи, – продолжила она и отхлебнула из фляги. – Так что давай на позицию.

Заря ушла, а я медленно пошел к своей группе, не видя ничего вокруг. Мне пришлось низко опустить голову и смотреть в пол, чтобы никто не увидел глупо-счастливой и совершенно неуместной улыбки. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться. Глаза жгло, как от дыма. Сбежав по ступеням в переход, я прислонился спиной к холодной мраморной стене.

Что-то в душе сломалось. Или встало на место. Не разобрать.

Я прикрыл лицо ладонью и почувствовал под пальцами влажное. Теперь все будет хорошо. Все закончилось.

Мой страх, моя вина, настоящая или выдуманная, ушли.

Ушли вместе с маленьким цирковым по канату в невидимую даль.

И в этот момент из темноты перехода раздался звук, от которого по коже пробежали мурашки.

Вкрадчивое, знакомое уже хихиканье.

И шорох птичьих перьев.

Эта книга пролежала в столе больше двух лет. Иногда, перебирая бумаги, я натыкался на толстую синюю папку с рукописью и думал, что неплохо было бы переписать… но руки все никак не доходили. Честно сказать, эта история почти забылась. За два года я успел написать один сборник рассказов, еще один разорвать на кусочки, а кроме того я шестнадцать раз бросал писать навсегда. Четыре раза даже успешно.

Первая версия этой истории сильно отличалась о того, что вы найдете в этой книге. В предыдущем варианте Вера осталась жива, Короля главный герой вытащил из тюрьмы, но в конце Король погиб, Туз играл эпизодическую роль, а о «Студенческой» речи не было совсем. И в целом история была добрее и наивнее. Но мне все время казалось, что повествованию не хватало жестокости, которая должна была быть неотъемлемой частью этого общества. Мне хотелось создать душный несправедливый мир, где царят боль, грязь, анархия и самосуд, мир, из которого хочется сбежать в другую реальность. Сойти с ума, придумать себе сакральный опыт или воспользоваться предложением Туза…

Спасибо за то, что уделили время этой истории. Хочется думать, что у меня все получилось.

Примечания

1

В акробатике – прыжок-падение на спину (задний каскад) или лицом вниз (передний), исполняемый из разных положений: с места, с разбега, с высоты.

(обратно)

2

Силовой трюк в воздушной гимнастике. Артист держится на снаряде или в руках партнера в положении, параллельном земле.

(обратно)

Оглавление

Объяснительная записка Анастасии Калябиной. Тот в цирке не смеется…

I отделение

  Глава 1. Желторотики

  Глава 2. Исход

  Глава 3. Красный проспект

  Глава 4. Леха

  Глава 5. Дешевые чудеса

  Глава 6. Задание

II отделение

  Глава 1. Площадь

  Глава 2. Фонарь

  Глава 3. Октябрьская

  Глава 4. Туз

  Глава 5. Мост

  Глава 6. Возвращение

  Глава 7. В лабиринтах

  Глава 8. Решения и последствия

  Глава 9. Сибирская

  Глава 10. Наверху

III отделение

  Глава 1. Госпиталь

  Глава 2. Жить дальше

  Глава 3. Братья

  Глава 4. Саранча

  Глава 5. Новый мир Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg