«Стальное поколение»

Стальное поколение (fb2) - Стальное поколение [litres] (Противостояние (Афанасьев) - 4) 2455K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Афанасьев (Александр В. Маркьянов)

Александр Афанасьев Стальное поколение

Часть первая. Холодная война — 2

Холодная война… И время как вода… Он не сошел с ума… Ты ничего не знала… Полковнику никто — не пишет… Полковника никто — не ждет… Би-2. «Полковнику никто не пишет»

Пролог. Ереван, Армянская ССР. Аэропорт Звартноц. 11 сентября 1988 года

— Сэр, снижаемся, заходим на посадку. Пристегните ремни…

Вице-президент США и основной кандидат на выборах от республиканской партии США Д.Г.У Буш щелкнул замком ремня, притянув себя к удобному, даже роскошному креслу самолета VC-135, принадлежащего к специальной, восемьдесят девятой эскадрилье ВВС США, предназначенной для транспортировки особо важных персон. Ему, как вице-президенту США полагался более роскошный VC-137, бывший борт ВВС-1, но для целей полета во враждебный СССР — Секретная служба настояла на использовании VC-135, более укрепленного и обладающего более совершенными средствами связи. Буш, бывший директор ЦРУ, достоверно знал о том, что этот самолет оснащен еще и шпионской аппаратурой, которая будет собирать информацию во время полета.

Просто замечательно…

Немного развлечься, смотря в иллюминаторы, здесь было нельзя — у этого самолета их просто не было, он переделывался из грузовой версии Боинг-707 — потому кандидат в Президенты погрузился в мрачные размышления. Надо было признать, что русские переиграли опять — переиграли и его и демократов. История с иранскими заложниками — повторилась в виде трагедии. Мало кто из американцев знал, что в последний год президентства Джимми Картера люди республиканского кандидата Рейгана вели тайные переговоры с представителями иранских революционных гвардейцев и платили им за то, чтобы они не выпускали (!!!) американских дипломатов[1] из захваченного посольства в Тегеране. Как известно — Джимми Картер проиграл Рейгану с почти катастрофическим счетом, и именно из-за национального унижения, связанного с заложниками в Тегеране. А сами заложники были освобождены ровно через пять минут после того, как в США был приведен к присяге президент Рональд Рейган. Сейчас — вице-президент Буш в переговорах с русскими настаивал на том, чтобы заложники были освобождены к концу октября, аккурат к выборам, демократы — попытались прощупать контакты с русскими с тем, чтобы сыграть в такую же волынку и убедить не отпускать захваченных в Афганистане американцев. Русские категорически отказались идти на контакт с представителями демократов (на посла СССР в Вашингтоне выходил сам Генри Киссинджер) а перед действующей американской командой поставили условие: либо американцы обмениваются прямо сейчас, немедленно — либо уже никогда не обмениваются и идут по суд по обвинению в терроризме, диверсиях, нападении на советских солдат и тому подобное. Сцепив зубы, американцы были вынуждены принять предложение русских и договориться о немедленном обмене. За пленными — полетел сам вице-президент и основной кандидат от республиканцев на выборах Джордж Герберт Уокер Буш, справедливо полагая, что появление вслед за пленными перед морем телекамер на трапе — будет лучшим пиаром для него в этот непростой час и прибавит ему как минимум четыре — пять процентов на выборах. Это было немаловажно — демократы ошиблись, выставили не самого сильного кандидата — но вся рейгановская команда была сильно замазана делом Иран-Контрас и находилась под огнем общественной критики за сдачу позиций в Пакистане. Русские шли в наступление, и американцы были этим недовольны.

Вице-президент Буш принял нетривиальное решение — сначала лететь не в Москву. После коротких переговоров «с кем надо» в Турции — он должен был сначала посетить Армению, маленькую горную республику Советского союза, сильно пострадавшую от катастрофического землетрясения. Практически сразу после землетрясения — американцы отправили сюда транспортный самолет с медикаментами от имени Америкэр, американского благотворительного общества. Конечно же, с медикаментами летели и американские разведчики — оценить масштабы разрушений и понять, насколько серьезные ресурсы будет вынужден вложить сюда Советский Союз для того, чтобы восстановить республику. Как оказалось — разрушения были катастрофическими и несколько городов — требовалось отстраивать почти что заново. Вместе с американским самолетом — летел сын вице-президента Буша, Джеб Буш со своим сыном и внуком вице-президента[2]. Они летели не как разведчики — помогали, чем могли, разговаривали с пострадавшими, раздавали помощь и Джеб Буш даже заплакал. Но этот визит — тоже был не просто так, только что произошел государственный переворот и американская разведка (да и не только разведка), разом потеряв множество контактов принялась заигрывать с армянами, большие общины которых жили на Западе и поддерживали контакт с советскими армянами. Кто же мог знать, чем все это может кончиться…

Сейчас — Буш должен был на несколько часов остановиться в Армении, чтобы проверить, как ведутся спасательные работы и передать еще некоторое количество гуманитарной помощи. Она уже была заранее переброшена несколькими самолетами С130 с авиабазы Инжирлик в Турции, сейчас — садился один из последних…

Самолет — тяжело коснулся бетонной полосы, вздрогнул всем телом, побежал по бетонке, замедляя ход. Специалисты Секретной службы, охранявшие вице-президента, отстегнулись и встали первыми, готовясь выйти на поле для оценки ситуации.

Небольшой русский бело-желтый автомобильчик с большим транспарантом Follow Me — уже ждал совершивший посадку американский самолет, чтобы провести его на стоянку, где уже выстроился почетный караул…

* * *

Визит высокопоставленного американского государственного деятеля, охраняемого Секретной Службой США в какую-то страну, тем более в такую враждебную как СССР — начинается отнюдь не с того момента, как самолет этого деятеля — касается взлетно-посадочной полосы. Он начинается куда раньше.

Подготовка визита в этот раз шла в большой спешке — на нее выделялось всего десять дней, потому что договоренности об обмене были достигнуты в последний момент и дата — тоже была согласована в последний момент. Как и принято при такого рода визитах — американская Секретная служба вышла на КГБ СССР с предложениями по совместным действиям. Как и принято при такого рода визитах — советская сторона предложение приняла.

Были организованы два оперативных штаба — основной, в Москве и запасной, в Ереване. В Ереване — в состав оперативного штаба включили представителей УКГБ по Армянской ССР (как потом оказалось, эта ошибка привела к тяжелейшим последствиям), поскольку они лучше всего знали обстановку на местах. В республике было неспокойно — в Нагорном Карабахе развивалось сепаратистское движение, недавно Внутренними войсками была разогнана демонстрация, были погибшие и раненые. Неспокойно было и на границах Армении и Азербайджана, особенно — на границе с родной для товарища Алиева Нахичеванью — кто-то старательно нагнетал обстановку в Закавказье. С целью обеспечить безопасность визита — были приняты стандартные меры безопасности как при визите советского государственного деятеля — были соответствующим образом сориентированы негласные осведомители, в административном порядке задержаны на пятнадцать суток хулиганы и бузотеры, лица, в отношении которых имелась оперативная информация, помещены в психиатрические больницы сумасшедшие. Были подготовлены два основных маршрута движения делегации и три запасных, здания армянского Совмина и несколько больниц, где лежали пострадавшие от землетрясения — взяты под усиленную охрану. В республике — было достаточно армейских частей и подразделений внутренних войск центрального подчинения, они одновременно и боролись с преступностью и мародерством в зоне землетрясения (а оно было!) и оказывали помощь, какую могли. Техники не хватало для такого объема работ и солдаты разбирали завалы просто руками. Тем не менее, в Ереван направили роту особого назначения из Москвы для усиления охраны, а в самой Москве — вице-президента США должна была охранять группа А — Альфа.

Десятого августа, когда точно было понятно, что визит состоится, и договоренности об обмене не сорваны — в аэропортах Звартноц, Армения и Шереметьево-2, Россия совершили посадку по два огромных, темно-зеленых транспортника С5А Галактика, зафрахтованных Секретной службой США для спецперевозки. Они доставили мобильные штабы и транспорт, которым должен пользоваться вице-президент США в своих поездках. Было признано нецелесообразным, чтобы одни и те же машины работали и в Москве и в Ереване, поэтому самолеты доставили и туда и туда совершенно одинаковый комплект автомобилей. Вице-президент должен был передвигаться на удлиненном бронированном Линкольне из президентского гаража, весящем примерно две с половиной тонны. Его должны были сопровождать три спецавтомобиля, два Линкольна и Форд, тоже бронированные, с сотрудниками Секретной службы внутри. Завершать процессию должен был небольшой, черный фургончик — вэн с удлиненным кузовом и специальной аппаратурой внутри, подавляющей возможные радиосигналы на радиоуправляемое взрывное устройство. Поскольку СССР относился к числу мест, чрезвычайно опасных для визита американских государственных деятелей — агенты Секретной службы вооружились по полной программе, в багажнике каждой машины лежали автоматы Коммандо и даже пулемет. Советская сторона тоже должна была выделить сопровождение — малый мотоциклетный эскорт из девяти (большой из шестнадцати) мотоциклов и не менее пяти машин, набитых вооруженными сотрудниками КГБ. В Армении — кортеж должны были сопровождать два грузовика с бойцами Внутренних войск.

Американские самолеты приняли и загнали на самую дальнюю стоянку. Американцы хотели разместить снайперов на крыше аэропорта — но им сказали, что это не Америка и не Колумбия и от такого следует воздержаться. Во всем остальном — им не отказали, быстро создали временный штаб с сотрудниками КГБ, начальником милиции аэропорта и американцами. От усердия — советская сторона подогнала к аэропорту четыре бронетранспортера, приведя американцев в легкую оторопь.

Собираться начали еще с утра. Встретить президента — не такая простая задача, тут нужно решить массу вопросов, начиная от «хлеба-соли» и заканчивая проверкой территории на наличие взрывных устройств. Самой большой проблемой оказался тот самый хлеб — в Армении не пекут такой хлеб, каким принято встречать гостей по русской традиции. Заранее переданный заказ в специальную пекарню, обсуживающую республиканский Совмин и ЦК Армянской компартии конечно же не выполнили — то ли забыли, то ли заказ потерялся — и примерно за полчаса до начала визита начали подпрыгивать. Закончилось это тем, что один из сотрудников Армянского УКГБ позвонил домой родителям и объяснил что нужно. За хлебом отправили три машины с мигалками — но это стоило того. Идеальный каравай — ожидал вице-президента США, что называется «с пылу с жару»…

Когда заканчивали стелить дорожку — приехал Первый секретарь ЦК Компартии Армении Карен Серобович Демирчян. Уже немолодой, посеревший от усталости и горя политик, был на плохом счету в Москве и понимал, что ему, скорее всего, осталось недолго. Генерал Алиев недолюбливал армян и совсем недавно — вышло постановление по результатам массовых беспорядков в Нагорно-Карабахской АО, где на ЦК Компартии Армении была возложена ответственность за значительные упущения в работе и потворствование националистическим и антисоветским настроениям в Армении. О персональной ответственности пока речи не шло — но Демирчян хорошо понимал — еще одна вспышка насилия и ему можно писать заявление по состоянию здоровья и хорошо, если не отдадут под суд. Он уже побывал в Москве, где ему устроил форменный разнос на Политбюро маршал Соколов — а Алиев тогда молчал и лишь под самый конец негромко сказал — им весь Советский союз помогает, такое горе, а они антисоветчину у себя развели!

Самое страшное, что Демирчян понимал и правоту Соколова и слова Алиева. Но ничего с этим поделать не мог. Он знал о существовании в республике некоторых сил и знал, что тот, кто будет говорить лишнее — рискует тем, что убьют и его и всю его семью…

Поставив машины, сразу за машинами американского кортежа, армянская делегация стала ждать. В машине было душно — и армянский первый секретарь вышел из машины глотнуть воздуха, а за ним потянулись и все остальные.

На небе не было ни единого облачка, в легкой дымке — виднелись величественные горы. День обещал быть жарким…

* * *

Самолет уже приземлился, опытный пилот остановил его прямо у трапа, заранее подогнанного и тоже выстеленного красной ковровой дорожкой — но вице-президента выводить не спешили. Несколько сотрудников Секретной службы вышли через второй выход в хвосте самолета, там тоже был подогнан трап. Внизу — его ждали двое американцев и трое русских.

Один из американцев, стоящих на летном поле у трапа — сделал внешне ничем не примечательный условный жест, когда заместитель начальника смены Секретной службы появился на трапе. Этот жест означал, что все нормально, если бы его не было — то это означало бы, что вся передовая группа захвачена русскими, а сам начальник передовой группы — находится под прицелом русского снайпера. В этом случае — американцы были готовы попытаться взлететь прямо с летного поля, оставляя всю передовую группу в руках русских.

Но все было нормально, и американцы спустились с трапа.

— Все нормально? — осведомился начальник смены.

— Да, сэр. Все выглядит нормально.

Слово «выглядит» тоже было кодовым, применение другого слова обозначало бы опасность. Было заранее согласовано несколько возможных конструкций этого предложения, и каждое — должно было указывать на степень и характер опасности.

— Это наши русские коллеги. Сидоренко, Пафнутьев, Волк — из КГБ.

— Внутренние войска — поправил один из русских, открыто держащий на ремне автомат.

По второму трапу — спускались еще американцы, явного знака не было, видимо — передали по какой-то скрытой связи.

— Донахью. Это Лайза Малруни. Грэг Колдуэлл.

Американка заметила, что один из русских украдкой смотрит на нее — этот самый самец в форме и с автоматом. Метр девяносто, не меньше, косая сажень в плечах… неужели у него все такое огромное. В Вашингтоне с такими вот самцами было плохо, выбирать приходилось из всяких слюнтяев — адвокатов, нытиков и старичков — политиканов. Хватало и педиков. У агента Лайзы Малруни уже был один неудавшийся брак и сейчас — она не считала нужным сдерживать себя, раз мужики не сдерживают. Поэтому — агент Малруни ответила русскому таким откровенным взглядом, что он сразу потерялся и даже покраснел…

Грэг Колдуэл уже закончил пожимать руки, осмотрелся по сторонам, чтобы наметить маршрут выезда машин — и заметил какой то большой, желтый грузовик, приближающийся к ним издалека. Кажется, топливозаправщик.

— А это что? — резко спросил он, и поскольку русские могли не понимать английский, толкнул русского с автоматом и показал ему на движущуюся машину. Русский был тот самый, покрасневший от взгляда американки — но он был еще и профессионалом.

В отличие от американцев — командир специальной роты ОМСДОН[3], выделенной для охраны американской делегации, капитан Волк — сразу понял, что происходит, упал на колено, передергивая затвор своего автомата. Заорал изо всех сил.

— Внимание, цель! На десять! Движущаяся! Короткими! По кабине водителя!

Несколько автоматов ударили по кабине приближающегося КрАЗа, полетели стекла. Кроме русских — успел открыть огонь только один из американцев — бывший морской пехотинец, сражавшийся в Бейруте, до него тоже дошло быстро, что может означать большая желтая машина[4], приближающаяся к Борту-2. КрАЗ катился вперед, к борту номер один еще несколько секунд, казалось, что им никто не управляет. А потом — он взорвался, мгновенно и страшно, исторгнув из себя море огня. И это море огня, распространяющееся со скоростью несколько сот метров в секунду накрыло и русских и американцев и почетный караул и почетную делегацию во главе с Первым секретарем ЦК Компартии Армянской ССР Кареном Демирчяном. И самолет, который был выкрашен в бело-синий цвет и на котором был изображен горделивый американский орел. Вырвавшийся наружу огонь был голоден и ему было все равно, что перед ним — он хотел жрать и не намеревался успокаиваться. Миг — и американский самолет исчез в ревущем огненном облаке, немыслимая сила взрыва сбила и отшвырнула его на добрые три десятка метров…

* * *

Взметнувшееся пламя и столб черного дыма — были видны по всему Еревану…

Немыслимой силы ударная волна — моментально смела всех находящихся на поле, понеслась по полю, швыряя самолеты друг на друга. Невидимым молотом — она ударила по построенному в восьмидесятом году зданию аэровокзала. Одновременно лопнуло все остекление здания, как раз выходившее на летное поле — и осколки полетели по зданию, калеча и убивая людей как пули. За несколько секунд — волна раскаленного воздуха пронеслась по полю, разом лишив жизни больше тысячи человек и искалечив вдвое больше. В здании аэропорта — ждали люди, скопившиеся в ожидании пока уедет правительственная делегация и дадут отправление гражданским рейсам. Именно на них — рухнула крыла второго этажа аэропорта, не выдержавшая удара — при строительстве воровали цемент, строили кое как. Но большинство пострадавших — к этому времени были уже мертвы.

Выведенных в резерв солдат Специальных моторизованных частей милиции и внутренних войск, переброшенных сюда из Спитака — спасло только то, что они укрывались за своими машинами и бронетранспортерами, которые остановили летящие осколки. А самой по себе ударной волне на таком расстоянии — не хватило силы, чтобы перевернуть тяжелые машины или обеспечить людям смерть от баротравмы.

Командир отделения, ефрейтор Николай Пигузов из Иванова, солдат расквартированной под Пермью пятьдесят четвертой дивизии внутренних войск, части которой были переброшены в Армению для помощи пострадавшим от землетрясения — очнулся одним из первых, он даже не понял, что произошло. Первой мыслью было — еще одно землетрясение, только на сей раз под Ереваном. Их инструктировали на случай повторных толчков. Миллионный город — и если в нем произошло то же самое, что и в Спитаке…

Перед глазами была какая-то пелена, во рту — вкус крови. Он не сразу понял, что это дым…

Их бронетранспортер стоял рядом, он уцепился за колесо, потом за борт, поднялся. Его вырвало — прямо на броню.

Лязгнул люк, показалась голова их мехвода, Лехи с Перми, в танковом шлеме. Глаза со старый советский рубль.

— Это чё это, а? — спросил он и нецензурно выразился.

Держась за борт бронетранспортера, ефрейтор прошел несколько метров — и буквально остолбенел от увиденного.

Аэропорта — не было. Вместо него — клубы черного дыма, где-то — и пламени.

Делегация…

Он знал, что будет какая-то делегация, но до него не довели, какая. Предполагали, что приедет товарищ Соломенцев, Генеральный секретарь партии. Теперь — он похолодел от осознания того, что произошло. Взорвали генерального секретаря Партии — он видел садящийся самолет, по связи передавали — усилить бдительность.

Взорвали генерального секретаря Партии…

Скорее всего, все их командование уже погибло — они были или у самолета, или в здании аэропорта.

За спиной — поднимались солдаты, кашляли, их рвало. Это были советские солдаты. Его солдаты. И командовать — было некому.

— А ну! — закричал он — помогите товарищам! И по машинам! Быстро!

* * *

Несколько бронетранспортеров и грузовиков Урал — выдвинулись к зданию аэропорта. Командовать, кроме него было некому — старшие по званию до лейтенанта включительно не проявляли ни желания ни способностей, отвечавший за резерв капитан ушел к аэропорту — посоветоваться. Посоветовался…

Ефрейтор соскочил с брони.

— Вы, вы и вы — помогите людям в аэропорту. Остальные — за мной.

Решение было правильным — четыре бронетранспортера выдвигались на поле, где возможны были и повторные взрывы, моторизованные части милиции на Уралах — оставались, чтобы разбирать завалы в аэропорту. В Армении восемьдесят восьмого — разбирать завалы было уже привычным делом, и объяснять, как это делается, как помочь раненым — не приходилось.

На поле — бронетранспортеры пришлось остановить. Просто не видно было куда ехать, и можно было наехать на кого-то, лежащего на бетонке. Особо сильного пожара не было — но очаги были, они давали дым, из-за которого не было видно ничего на поле.

— Надеть противогазы! Цепью! Дистанция на прямую видимость! Не стрелять! Шагом марш! — командовал ефрейтор.

Все поспешно натянули противогазы — они были у каждого. В том же Спитаке — в некоторых местах на завалах без противогаза достаточно было подышать минут пятнадцать, чтобы свалиться без сознания.

Солдаты внутренних войск — выстроились, как смогли, цепью и пошли по искореженному летному полю…

Идти было сложно — они то и дело спотыкались.

Они набрели на воронку от взрыва и обошли ее по краям — один из солдат едва не упал в нее. Когда обходили — поняли, насколько она была огромной, какой была силы перекорежившегося все взрыва.

Попадались люди, точнее — фрагменты людей. Привычные к такому зрелище после разбора завалов солдаты только останавливались, если фрагмент был достаточно крупным, чтобы понять — может ли этот человек быть живым. Выживших — не попадалось…

Так получилось, что ефрейтор и еще несколько человек вышли на самолет. Странный самолет. Одно крыло оторвано полностью, другое — отсюда не видно. Следы пожара, фюзеляж относительно цел, только хвост оторван. Высокий хвост Боинга сыграл дурную шутку — удара взрывной волны он не выдержал, оторвав и хвостовую часть фюзеляжа. Самолет перевернулся на бок, каким-то чудом уцелела носовая стойка шасси, сейчас он частично опирался на нее и лежал на боку. В одном месте был виден пожар, горело где-то в районе носа.

Естественно, они взяли ручные огнетушители из бронетранспортеров, тут не знаешь, с чем столкнешься на поле и как бы не загореться самому. Люди они не видели, но хвост был оторван и получилось, что заходить лучше всего с кормы, с линии разлома фюзеляжа. Там тоже что-то горело — но один из солдат активировал огнетушитель и быстро потушил пожар.

У всех у них было оружие, но никто не держал его в руках — они не искали здесь врагов, они хотели помочь. Ефрейтор — привычно полез вперед, тем более что он — прихватил из бронетранспортера шанцевый инструмент — короткую, загнутую с одной стороны монтировку, которая была очень к месту если приходилось разбирать завалы.

Сам самолет обгорел, но салон пострадал несильно — за исключением того, что все было вверх дном, потому что самолет похоже, кувыркнулся. Пассажирский Боинг — скорее всего не выдержал бы удара, но это был переделанный военный заправщик — транспортник с повышенными требованиями по прочности фюзеляжа, да еще и дополнительно усиленный при переделке в самолет для транспортировки особо важных персон. Ударная волна, столкнувшись с плоской стеной здания аэропорта просто разнесла ее вдребезги и убила людей, но самолет — фюзеляж самолета был круглого сечения, специально предназначенный для того, чтобы оказывать минимальное сопротивление воздушным массам на высокой скорости. Поэтому — большая часть энергии ударной волны просто обтекла его, и ушла дальше и самолет был относительно цел. Повезло американцам и в том, что носовой и центральные отсеки были закрыты, а топлива в баках было немного — самолет рассчитывали дозаправить в Ереване, чтобы лететь до Москвы. Сами баки, как и на любом военном самолете — были дополнительно защищены и не взорвались — иначе бы на месте «Борта № 2» остался бы погребальный костер. Повезло американцам и в том, что американский агент безопасности заметил приближающуюся машину, а советский офицер вовремя принял решение стрелять. В отличие от пассажиров, скопившихся в аэропорту Звартноц — американцам повезло в этот день и не раз…

В хвостовом отсеке — ефрейтор наткнулся на трупы. Из-за противогаза было видно плохо, он постоянно протирал стекла и получилось так, что они были испачканы какими-то разводами. Ощущался жар — он был в обычной военной форме, не в пожарной брезентухе, которая лучше подходит для таких случаев — и он понимал, что сам может в любой момент вспыхнуть. Ефрейтор принял решение, что лучше всего пока никого не вытаскивать из самолета. Здесь и мертвые и живые — по крайней мере защищены от огня, частично и от удушливого дыма, а у них — недостаточно людей, чтобы организовать живую цепочку и передавать выживших и тела убитых туда, где их будут ждать машины скорой помощи. Лучше попытаться найти уцелевших, тех, кто может двигаться и попытаться вывести их из этого ада.

Продвинувшись дальше, он натолкнулся на дверь и не смог ее открыть. Попытался сделать это ломиком — и не смог, просто не за что было зацепиться. Он не входил в нештатную группу, которая отрабатывала возможное освобождение захваченных угонщиками самолетов — но подумал, что все равно таких крепких дверей в самолете быть не должно… если это не самолет генерального секретаря. Пытаясь дать понять, что он здесь и готов оказать помощь — он начал стучать ломиком по двери — три длинных, три коротких, международный сигнал чрезвычайной ситуации, который он знал, потому что в детстве занимался в мореходном кружке. После нескольких циклов — он услышал ответ…

Кто-то ударил по двери с той стороны, ефрейтор ударил в ответ. Дверь не открывалась, видимо перекосилась. Потом — они поняли, что надо делать, и тот кто был с той стороны, и сам ефрейтор — ефрейтор начал налегать на ломик с этой стороны, пытаясь открыть, тот кто был с той — начал бить в дверь, пытаясь сдвинуть ее с места…

Дверь какое-то время не поддавалась, потом — поддалась неожиданно легко, отворилась так, что ефрейтор едва удержался на ногах. И увидел, как человек в открывшемся проеме — поднимает укороченный автомат…

* * *

Никто не предполагал такого. Никто не был к этому готов.

Последнее, что успел передать один из сотрудников передовой группы — стрельба в районе хвоста. Последнее, что успели сделать сотрудники службы безопасности — закрыть обе двери, ведущие в центральный отсек. А начальник смены Секретной Службы Ник Горино, один из шести личных телохранителей, работающих с вице-президентом постоянно — бросился на Буша и прикрыл его своим телом, придавил к креслу.

В следующее мгновение перевернулся весь мир.

Самолет с чудовищной силой ударило слева, и все почувствовали, как он отрывается от бетонки и куда-то летит. С треском что-то сломалось, мигнуло и погасло освещение. Всех — вырвало со своих мест и куда-то швырнуло…

Старший агент Секретной службы Ник Горино пришел в себя от того, что понял — он на чем-то лежит. На чем-то горячем. Он на чем-то лежит и ему трудно дышать…

Он пошевелился и понял, что как-то двигаться он может. Еще он понял, что самолет, скорее всего, горит…

Русские сбросили атомную бомбу…

Происходящее напомнило ему один совершенно секретный тренинг — они проходили его совместно специалистами из Группы ядерной безопасности Департамента энергетики. Он посвящался тому, что нужно делать, если они с охраняемым лицом попадут под ядерный удар…

Кто-то потащил его за ноги, он закричал от боли…

— Сэр! Вы слышите меня, сэр!

В голове гудело.

— Спасайте… спасайте… первого…

* * *

Охранники в основном уцелели, хотя переломов при падении не получили только четверо из них. Сейчас — они пытались навести в салоне хоть какой-то порядок.

Один из них — оттащил начальника смены — тот закричал, значит, одна или обе ноги повреждены, но сам он жив. Второй — подобрался с другой стороны, неуклюже переваливаясь по креслам — самолет лежал на боку. И увидел вице-президента…

Вице-президент был белым, как мел, но его глаза моргали. Он не понимал, что происходит.

— Сэр, вы живы! Мы выведем вас отсюда! Дайте маску! Маску, черт возьми, маску…

Кто-то бросил маску с небольшим баллоном — модернизированный горноспасательный комплект…

— Дышите, сэр…

— Отойди! Я займусь им! Иди к дверям!

Агент Джек Пардю имевший образование военного санитара — начал осматривать вице-президента.

— Сэр, вы можете говорить? Сэр, ответьте!

У вице-президента был явно шок, он был в сознании, но говорить не мог.

— Дайте аптечку.

Прямо через одежду — агент вколол Бушу противошоковое из шприца — тюбика военного образца. Вице-президент был уже достаточно пожилым человеком, но крепким, должен был выдержать. Противошоковое немного привело его в себя, его взгляд стал более осмысленным, он сильно закашлялся.

— Сэр, вы знаете, кто я? Вы меня помните?

— Да… черт…

— Мы вытащим вас! Где больно? Где болит!?

— Спина… черт… и рука.

Агент похолодел от ужаса — это мог быть перелом позвоночника.

— Сэр, не двигайтесь! Лежите спокойно. Дайте мне шины! Нужно его зафиксировать!

* * *

В это же самое время — пока один из агентов занимался здоровьем вице-президента, остальные — решали что делать.

Нашли два чемоданчика, в каждом из них было по автомату Узи с укороченным стволом. У каждого было по пистолету. В носовом отсеке — был бронированный шкаф с более серьезным оружием, там были автоматы с подствольными гранатометами. Но их отсек — центральный — был блокирован с обеих сторон, и в носовой отсек было не пробраться.

Старшего агента вытащили в более удобное место. Обе ноги его оказались сломаны, один из агентов наложил на них жгуты…

Вот так…сэр. Давайте, посадим его.

Горино посадили у стены, Кресла теперь были как бы на стене и сидеть на них было невозможно…

— Что произошло? Какого хрена произошло?

— Похоже на ядерный взрыв…

— Или обычный, но очень сильный. Если рядом с самолетом русские сбросили мощную бомбу, было бы то же самое.

Один из агентов — приложил руку к стенке фюзеляжа. Она была теплой.

— Мы горим. Господи, мы горим!

— Заткнись, Дик. Не разводи панику. Нужно ждать помощи.

Вернулся один из агентов, посланный в носовой отсек. Он пробирался по рядам кресел, как акробат, чтобы не побеспокоить лежащего вице-президента.

— Сэр, дверь в носовой блокирована. Телефон не отвечает.

В каждом отсеке — был телефон для внутренней связи.

— Надо выбираться…

— Какого хрена? Если там был атомный взрыв, мы погибнем от радиации.

— А ты думаешь, это защитит нас? Ты и в самом деле так думаешь?!

— Заткнись!

— Сэр, это может быть землетрясение — сказал один из агентов — русские могут быть ни при чем. Здесь только что уже было землетрясение, очень сильное, погибло несколько городов. Вспомните нашу программу, мы должны были посетить гражданскую больницу, где лежат пострадавшие от землетрясения…

— А как же быть со стрельбой? Какое это нахрен землетрясение?!

— Хватит…

— Твою мать… И что нам теперь делать?

— Надо дожидаться помощи. Пойдем на прорыв, только если самолет загорится. Билл, пойди, узнай, что там с первым. Только тихо.

— Да, сэр.

— Люк, и ты, Дик — идите к двери в носовой отсек. Попробуйте пробиться туда, а если получится, то и в кабину пилотов. Нам нужно оружие посерьезнее этого. И нам нужно понимать, что происходит, нам нужно подать сигнал бедствия…

— Да, сэр…

— Остальные — занимаем позиции здесь. Не стрелять без моей команды, мы не знаем точно, что произошло и насколько русские в этом виноваты.

— Сэр… — сказал один из агентов, смотря в сторону носового отсека — если этот мелкий пакостник будет поднимать панику, я его просто пристрелю. И так хватает проблем.

— Заткнись. Мы должны быть единой командой, особенно сейчас. Понял?

— Да, сэр…

Вернулся агент, которого послали проведать о здоровье первого.

— Сэр, Джек говорит, что первый нетранспортабелен. Возможно — перелом позвоночника.

— Твою мать…

— Он попытается сделать все, что в его силах, у него есть большая аптечка. Но первого надо в настоящий госпиталь и как можно быстрее. Как можно быстрее…

— Окей. Нужно сделать какую-то баррикаду из кресел на случай, если войска КГБ начнут штурм самолета…

* * *

Надо было понимать чувства американца — когда дверь открылась, и он увидел такое. Потом, уже на своей земле — он признавался в приватных разговорах, что чуть не наделал в штаны…

Американцы, к тому времени — уже были сильно зомбированы разной рейгановской пропагандой, представлявших русских злобными орангутангами в ушанках с красными звездами. Иногда для того, чтобы было пострашнее — русские захватывали Америку не снимая противогазов — военные при этом начинали смеяться, они то понимали, что такое противогаз и как тяжело в нем находиться даже минутами, не говоря уж о том, чтобы часами. Американец был ранен, контужен, не соображал, что происходит и предполагал, что по аэропорту вполне мог быть нанесен ядерный удар — после ядерных взрывов в Пакистане в Америке начался очередной виток атомной истерии. По его мнению — русские были достаточно безумны, чтобы сделать это даже на своей территории.

Они услышали стук и поняли, что в хвостовом отеке кто-то есть. Послали туда человека, чтобы открыть дверь… там могли быть выжившие журналисты. Но когда открылась дверь — американец увидел перед собой человека в ушанке (чтобы волосы не опалились, и голове не было так жарко) противогазе, с ломиком и торчащим из-за плеча стволом автомата Калашникова. Русский солдат! Американец вскинул автомат — но солдат ударил его по руке ломиком и пошел на него. Оттолкнул в сторону.

— Стоять! Стоять, стреляю!

Второй американец — держал советского солдата под прицелом пистолета. Секретная служба перевооружилась одной из первым, сейчас они были вооружены Сиг-Сауэерами П228, такими же, как специальные агенты ФБР. Тринадцать патронов в магазине, четырнадцать в стволе — достаточно почти против всего. Но не против солдат КГБ, вооруженных автоматами Калашникова.

— Не стрелять!

— Сэр, он…

Солдат стащил противогаз. Из открытой межотсечной двери — резко тянуло дымом и гарью.

— Я ефрейтор советской армии Пигузов. Я хочу вам помочь. Вам надо в госпиталь.

— Что он говорит, сэр!? — агент, державший солдата под прицелом пистолета был почти в истерике и готов был спустить курок.

— Кто-то знает русский? Где Стефан?

— В переднем отсеке, сэр….

— Сэр, по-моему, этот солдат хочет нам помочь… — неуверенно сказал один из американцев — он сказал «госпиталь»…

* * *

Несколько вертолетов, казавшихся почти черными — показались со стороны Еревана. Один из них был большим — Ми-6, мишка, другие — чуть поменьше размером, Ми-8. Все они — использовались на работах по ликвидации последствий землетрясения — но сейчас были набиты под завязку солдатами СМЧМ[5] и внутренних войск. Два вертолеты были военные, остальные — Аэрофлота. В Мишке — был оперативный штаб и два отделения бойцов ОМСДОНа, которые находились в резерве в Ереване.

— Береза два, я борт ноль сороковой, наблюдаю густой дым, множественные очаги пожаров, сильные разрушения. Связь с постом управления аэропорта отсутствует.

— Борт ноль сорок, я Береза два. Приказываю высадить десант и немедленно возвращаться.

— Есть…

Вертолетчик мрачно смотрел на черную тучу перед ним… такого он не видел даже в Афганистане…

— Вон там, кажется, есть подходящая площадка… — подсказал второй пилот.

— Садись на связь, сообщай остальным бортам. Высаживаем десант и возвращаемся.

— Есть…

* * *

— Стройся!

Вертолеты рокотали над головами, звук их винтов смещался в сторону Еревана — борты ушли за подмогой…

Майор внутренних войск Добряга, по случаю специального задания одетый в спешно подобранный для него костюм пожарного — встал перед строем.

— Товарищи бойцы. Произошел террористический акт, есть погибшие и раненые. Ваша задача — пройти к зданию аэропорта, обезопасить район, начать разбор завалов. Используйте противогазы и респираторы для защиты органов дыхания. Спасите, кого можете. Командуют на местах командиры отделений. Мартынов ко мне, остальные — в квадрат марш…

В квадрат, выйти в квадрат, идти в квадрат — так называлась работа по разбору завалов. Руинами, развалинами — их никто не называл, равно как и трупы — трупами, чтобы не сойти с ума. Если видишь раздавленного бетонной плитой ребенка — с ума съехать можно запросто, такие случаи уже бывали. Один из офицеров умер от сердечного приступа в первую же ночь здесь, не перенеся того, чему пришлось быть свидетелем.

Капитан Мартынов, здоровяк — самбист из дивизии Дзержинского — подошел к майору. Двадцать человек — остались в строю.

— Значит, довожу обстановку, дзержинцы — сказал майор — около часа назад здесь совершил посадку американский борт с американской делегацией на борту[6]. Он и был взорван.

На лице капитана ничего не отразилось.

— Скорее всего, это провокация войны с Соединенными штатами Америки. Провокация врагов народа. Война нам не нужна, мы мирное государство. Боевая задача — пробиться к самолету, обеспечить периметр безопасности, оказать помощь пострадавшим, если это возможно, принять меры по тушению. Я иду с вами.

— Так точно.

— Не стрелять без команды, дзержинцы. Мы здесь для того, чтобы помочь.

— Так точно.

— Разобрать огнетушители, инструмент, носилки. Надеть противогазы. В колонну по одному, за мной, бегом марш.

* * *

Огнетушители они позаимствовали в вертолетах — в вертолетах бывают большие, мощные огнетушители и они пришлись здесь как нельзя кстати. Еще у них были саперные лопатки, носилки и некоторое количество шанцевого инструмента — три лома. Шанцевый инструмент в Армении сейчас было раздобыть нетрудно, он был предметом первой необходимости.

Оружие было у всех — но за спиной, только майор держал в руках снятый с предохранителя пистолет Стечкина. Как только прошли аэропорт, вышли на летное поле — перешли на шаг…

Разрушения были просто катастрофические, у майора аж в душе похолодело, когда он увидел, во что превратилось здание аэропорта. У здания — уже были солдаты, они пытались разбирать завалы, на брезенте и просто на земле — лежали пострадавшие, многие — с чудовищными ранами от стекла. Коротко переговорив с одним из солдат, майор понял, что здесь был сильнейший взрыв и очень много погибших. Раны от стекла подтверждали это — при землетрясении такого количества глубоких порезов стеклом не бывает.

Вместе с солдатами работали какие-то армяне, сами пострадавшие, многие в крови — но они с остервенением обреченных вгрызались в каменное крошево, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. Работали без рукавиц, многие с изрезанными руками — но работали. И солдаты и армяне кашляли и плакали — дым и гарь ели глаза. Уже был слышен вой сирен — к аэропорту спешили машины скорой…

Еще сказали, что какая-то группа солдат уже ушла на поле.

Майор повел своих людей дальше.

Ветра не было, и тяжелый смог над полем не рассеивался, видно было метров на двадцать пять, не больше. Они увидели огромную воронку — майор прикинул, что рвануло гораздо больше тонны. Мощная авиабомба, не иначе. Осталось понять, откуда она взялась здесь…

Они прошли дальше и увидели самолет. Он был один, рядом ни одного другого самолета не было. Точнее — это был не самолет, а то, что от него осталось. Носовая стойка каким-то чудом уцелела, хвост оторвало, крыла, по крайней мере, одного не было. Судя по виду — самолет перекувыркнуло несколько раз ударной волной.

У самолета стоял солдат, с автоматом — майор сначала увидел только одного. Увидев надвигающихся людей, он вскинул автомат.

— Стой, кто идет?

— Майор Добряга, внутренние войска! — крикнул майор и закашлялся — не стрелять!

Солдат опустил автомат, майор подошел ближе.

— Фамилия, номер части.

— Рядовой Малешкин, сто тридцать восьмой полк внутренних войск.

— Свердловский? Как здесь оказался? Кто командует?

С другой стороны самолета появился и второй солдат, тоже с автоматом.

— Товарищ майор, мы в резерве были… — солдат тоже закашлялся — потом это все…

Майор понял, что солдат если и не в шоке, то где-то близко к этому. Скорее всего, еще и контузия.

— Кто командует?

— Ефрейтор Пигузов, товарищ майор. Он в самолете.

— Благодарю за службу, рядовой, молодец. Как заходить в самолет?

— Вон там, товарищ майор…

* * *

В выломанную дверь передали носилки. Потом еще одни…

— Сэр, они не пройдут… — сказал один из американцев — носилки здесь не пройдут. Надо ломать перегородки.

Русских становилось все больше, прибыл русский офицер, который знал несколько слов на английском языке. Принесли носилки.

— Надо убрать вот эти вот кресла, чтобы можно было подобраться к первому.

— Давай, Марк, скажи им…

— Надо… Вот это… убрать… понимаешь? Убрать отсюда! Вот так!

Русский, кажется, понял. Отдал какую-то команду, двое русских вышли, вместо них появился какой-то здоровяк. Судя по виду — Рэмбо, не меньше. С ломиком. Он коротко ухнул и нанес удар ломом куда-то в основание кресла. Потом еще раз. Потом — без особых усилий оторвал кресло от пола, вопросительно посмотрел на своего командира…

— Твою мать… — тихо сказал один американец…

Вице-президента удалось аккуратно переложить на носилки и вынести, пробив большую дыру в переборке, ведущей в багажное отделение — там было относительно свободно, можно было пройти с носилками. Дыру в переборке пробил тот же самый русский, он орудовал то ломиком, то руками, пробивая дорогу, рвал руками алюминиевые переборки, вызывая у американцев тихий ужас. Они не знали, что это — ОМСДОН и Внутренние войска и предполагали, что все русские — такие…

Наконец, трое носилок — с вице-президентом и двумя наиболее пострадавшими агентами — вынесли из самолета…

— Ефрейтор Пигузов… — сказал майор.

— Я!

— На месте за старшего. Пока не вернусь. Вытаскивайте пострадавших, разблокируйте носовой отсек. Попробуйте попасть в него через пилотскую кабину.

— Есть!

— Мартынов — давай, за мной…

Несколько дзержинцев, в том числе и сам Мартынов — подхватили с земли носилки и понесли. С ними были двое агентов Секретной службы, которые оставались на ногах…

* * *

В передовой группе, которая прибыла в самолетах Галактика, стоящих сейчас довольно далеко от места взрыва — в живых не осталось почти никого…

Все они разошлись по точкам, когда надо было обеспечивать визит в аэропорту, там, на своих местах и погибли. У самолета — была команда пилотов, четверо офицеров безопасности ВВС, охранявших сами самолеты и небольшая группа резерва — двое снайперов и несколько бойцов с тяжелым вооружением — на случай прикрытия основного самолета, если русские вздумают атаковать его. Такие меры безопасности применялись только в таких странах, как, к примеру, Ливан. Истерия по поводу русских была настолько велика, что решили прикрывать самолет и здесь.

Когда произошла чрезвычайная ситуация — никто ничего не понял. Только один из агентов, кажется Дик Каппи, крикнул «действие» — и в этот момент все взорвалось…

Огромные Галактики стояли намного дальше от эпицентра, чем президентский Боинг — вообще, как потом установит следствие, в результате обстрела машина подорвалась рядом с забитым людьми аэропортом, и основной удар пришелся по нему. Но и того расстояния до эпицентра, которое было — вполне хватило. Один из снайперов занял позицию на крыле самолета, его подхватило ударной волной — позже нашли в восьмидесяти метрах, мертвого. Сам самолет устоял — три с лишним сотни тонн, как-никак — но один из двигателей сорвало с крепления и ударило по другому, плюс — по фюзеляжу ударило какой-то советской машиной, проломив его. Ударило и по кабине летчиков каким-то осколком…

Агент Николас Пигс, один из группы прикрытия, бывший зеленый берет из Форт Брэгга — с трудом встал на ноги в огромном десантном отсеке Галактики. Самолет тряхнуло так, что он полетел с ног. И сейчас не понимал, что происходит…

— Черт возьми…

Он с ужасом увидел, что фюзеляж поврежден — что-то врезалось в него…

Потом оказались язычки пламени. Пока маленькие.

— Пожар!

В любом самолете — есть несколько мощных огнетушителей, помимо системы пожаротушения. Самолет — это считай алюминиевый гроб, набитый горючим, горючего в нем до черта и он может взорваться так, что сгоришь в считанные секунды. Поэтому — увидев пожар, агент Пиггс проковылял к тому месту, где был огнетушитель — он к счастью оказался на месте. Сорвал его с креплений — он оказался тяжелым, почти неподъемным. Дотащил его до места возгорания, засыпал его белым, удушливым порошком.

Кто-то тронул его за плечо — он обернулся и увидел капитана Ковингтона, командира экипажа. Все лицо его было в крови, кажется, даже кожа содрана.

— Какого черта? Что произошло.

— Был… взрыв… — проговорил капитан и пошатнулся. Пигс подхватил его.

Несколько минут ушло на то, чтобы собраться. Оказали помощь себе и членам экипажа. Второй пилот погиб.

Один из агентов — вставив ключ в специальное запорное устройство на одном из находящихся в самолете контейнеров, повернул. Сорвал печать и откинул крышку. В стандартном морском контейнере — были бронежилеты, штурмовое автоматическое оружие, гранаты. Были даже несколько ПЗРК Стингер и ПТРК Дракон — на случай, если дело будет совсем худо…

— Вооружаемся… — устало сказал он.

— Сэр, это что, русские? — спросил агент Мэрион Каммингс.

— Нет, инопланетяне. Хорош болтать. Вооружаемся.

Агент Пигс взял пулемет. Старый добрый М60Е3, он имел с ним дело в беретах — тяжелый — но удобный, ухватистый. Надел рюкзак и кинул в него один за другим четыре короба с патронами. Пятый — вскрыл и зарядил пулемет, ленту кинул на плечо.

— Готов… — сказал он то ли сам себе, то ли еще кому.

В зеленых беретах — его учили воевать с русскими, и если потребуется — отдать жизнь за Родину и свободу, за право на существование всего цивилизованного мира, за правом не быть под пятой коммунистов. Теперь — они были на земле самой Империи зла, и он хорошо понимал — живыми им не уйти. Даже если они захватят самолет — все равно комми пошлют истребители и расстреляют их в воздухе. Им всем — суждено умереть здесь, а потом — и десяткам миллионов русских и американцев — в ядерной войне.

А если все равно умирать — так хоть повеселимся напоследок…

— Значит, так. Наша задача — обезопасить самолет с первым лицом. Найти какой-то транспорт. Подгоняем транспорт, грузим туда выживших и сматываемся. Я взял радиомаяк и Керк тоже. Нужно как можно быстрее смотаться отсюда, пока силы КГБ не окружили район. Активируем маяки и дождемся помощи из Турции. Всем ясно?

— Сэр, может попытаться связаться с Бортом два.

— Уже сделано, не отвечает. Связи нет ни с кем, аппаратура повреждена…

Вполне возможно — что аппаратура повреждена электромагнитным импульсом ядерного взрыва…

— Нам надо найти самолет. И найти транспорт. Ник, ты за транспортом, Джо, давай с ним. Какую-нибудь большую машину, желательно полноприводную. Если не будет — то обычную… самосвал… можно автобус. Большую машину.

— Так точно, сэр.

— Остальные за мной.

— Правила применения оружия, сэр?

— Только если по нам откроют огонь. Или если откроют огонь по борту два. Гарри, что с самолетом?

— Мы не взлетим, сэр — сказал один из членов экипажа, который пострадал меньше всего — оба двигателя на правом крыле сильно повреждены, фюзеляж поврежден, пилотская кабина повреждена. Нашей птичке нужен капитальный ремонт, не меньше двух недель, и то если постараться. И не здесь.

— Твою мать… Ладно, пока используем это как запасное укрытие. Все, пошли…

Они выбили люк аварийного выхода, один за другим спустились на землю. Кто-то закашлялся… дым был здесь не таким плотным, но все равно ел глаза.

— Пресвятая Дева Мария… — кто-то перекрестился.

— Сэр, мы не пройдем. Нужна какая-то защита органов дыхания… — сказал из агентов — просто так мы не пройдем…

Скорее всего, именно эта задержка спасла от чудовищной трагедии. Если бы они не потеряли время на то, что сооружали себе респираторы, а пошли бы сразу — то, скорее всего, наткнулись бы на подходящих к самолету дзержинцев. Нервы у всех на взводе, пальцы на спусковых крючках, солдаты в противогазах и с автоматами как из нашумевшего фильма «Красный рассвет». Еще и с ломами. Открыли бы огонь, постреляли бы дзержинцев. А у самолета — группа Пигузова, к аэропорту по земле идет колонна с милицией и солдатами, садятся вертолеты с солдатами внутренних войск. Открыли бы ответный огонь и уничтожили на месте как бешеных собак — приняв за террористов. И полилась бы кровушка…

* * *

Пигс шел туда, где было не так пыльно и дымно. Он решил выйти к аэропорту и поискать технику там — неповрежденную технику. Может быть аэродромную… какую угодно, только чтобы убраться отсюда. Но вместо этого — в пыли, в дыму — он заплутался. Просто заплутались… а как не заплутаешься, если глаза постоянно слезятся, приходится их прикрывать, иначе совсем хана. И их всего двое.

— Черт… — Джо Гренье, еще один агент закашлялся, глухо и тяжело под своей повязкой, делающей его похожим на пошедшего на дело пирата — кажется… вон там люди… Пошли, спросим у них…

— Ты охренел?!

— Тогда подохнем! — огрызнулся Гренье.

Они пошли на шум — и почти в упор столкнулись с какой-то колонной русских. Они несли носилки — увидев американцев — они что-то закричали и подняли оружие.

— Бросить оружие! Бросить оружие! — закричал Пигс фразу из армейского офицерского разговорника — руки вверх!

Гренье оказался чуть справа, ему было лучше видно русских…

— Первый! На носилках! — крикнул он по-английски.

— Руки вверх! Руки вверх!

— Ты что, совсем придурок?! — заорал один из советских офицеров и закашлялся — их надо срочно доставить в госпиталь, прямо сейчас, иначе дело дрянь! Они нетранспортабельны, в тяжелом состоянии! Ты хочешь их убить?

Из пыли и дыма выступил человек, в котором он опознал агента Хадсона. Какая-то тряпка на голове, лицо испачкано копотью и засохшей кровью. Одну руку он поддерживал другой.

— Пигс, опусти оружие. Отбой.

— Что с первым?!

— Он пока жив. Его надо срочно в госпиталь…

Американец лихорадочно размышлял. Он и не подумал поверить Хадсону… возможно, русские держат его под прицелом, возможно, он предатель и в сговоре с русскими. Но что он может сделать?! Из уцелевших на ногах было несколько человек, остальным тоже требовалась срочная медицинская помощь. Русские конечно козлы… но неужели они решили взорвать собственный аэропорт… если бы они хотели всех убить, то просто сбили бы самолет и все. К тому же — у них всего несколько пулеметов и автоматов, а русские вооружены до зубов. Постоянно приземляются все новые и новые вертолеты, в клубах дыма видны русские бронетранспортеры и тяжелые грузовики. Если даже русские задумали неладное — они не отступят, и он ничего не может с этим поделать.

Американец едва заметно кивнул.

— Хадсон… черт, я и Гренье пойдем с вами. Там уцелело несколько наших в самолете, им тоже нужна помощь.

* * *

У самолета — дошло до предупредительных выстрелов — агенты Секретной службы привыкли сначала стрелять, потом разбираться, в рейтинге спецслужб США они стояли на первом месте и считали оправданным любое действие, направленное на защиту охраняемых. К счастью — в этот момент вскрыли носовой отсек, и один из уцелевших агентов приказал не стрелять. Вместе, русские и американцы стали вытаскивать пострадавших из самолета — пока подоспевшая смена не заменила их. Многих из них — отправили в больницу.

* * *

В карете советской скорой, под охраной бронетранспортера внутренних войск — вице-президента США Д.Г.У Буша отвезли в ту самую ереванскую больницу, которую он намеревался посетить как гость и передать гуманитарную помощь. К счастью… хотя какое тут счастье — именно в этой больнице оказалась группа московских опытных медиков из НИИ Склифосовского, которые за последнее время приобрели огромный опыт работы с похожими травмами и спасения людей в критических ситуациях. Было в больнице достаточно и крови всех групп — доноры сдавали кровь по всему Советскому союзу. Вице-президента осмотрели, определили внутреннее кровотечение и немедленно, не дожидаясь американских врачей — положили на операционный стол.

Примерно через два часа — в Ереван прибыла Альфа и рота особого назначения из Теплого стана. Вместе с ними — в Ереван из аэропорта вывезли и собрали части дивизии Дзержинского. Больницу с американцами — туда свезли всех пострадавших — окружили бронетранспортерами, выставили посты на всех этажах и организовали пропускной режим. Потом привезли кинологов с собаками — проверять всю больницу.

Но было уже поздно…

* * *

Ночью — в Ереван начали прибывать части девяносто восьмой дивизии ВДВ. По тревоге подняли части седьмой гвардейской армии, дислоцированной в Армении…

* * *

Над полем ереванского аэропорта — грохотали вертолеты, высаживая все новые и новые подкрепления — спасателей, военных и гражданских медиков, солдат Внутренних войск. Но дело было сделано — едва ли не самый страшный террористический акт в истории человечества — свершился. Одиннадцатое сентября — навечно вошло в историю…

Министерство обороны СССР

ВОЗДУХ!

Командующему воздушно десантными войсками СССР

Генерал-полковнику Калинину Н.В.

В связи с резким обострением обстановки в зоне ответственности ЗакВО, произошедшим в аэропорту г. Ереван Армянской ССР террористическим актом

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Двести семнадцатому гвардейскому парашютно-десантному полку десантироваться с аэродрома Иваново на аэродром Эребуни. Срок исполнения — двенадцать часов. После десантирования — форсированным маршем выдвинуться в г Ереван, поступить в распоряжение военного коменданта г. Ереван, взять под охрану правительственные здания, объекты жизнеобеспечения. Режим несения службы — усиленный.

2. Штабу ВДВ организовать взаимодействие выдвинувшихся в г. Ереван частей ВДВ со штабом по ликвидации ЧС.

Исполнение донести мне, спецсвязью.

Министр обороны СССР

Маршал Советского Союза

СОКОЛОВ

Москва, Кремль

11 сентября 1988 года

О случившемся — Председатель Президиума Верховного совета СССР, генерал-майор госбезопасности Гейдар Алиев узнал почти сразу…

Позвонил старый знакомый, которого Алиеву удалось устроить в МВД Армянской ССР. Это был один из спящих агентов, молодой, грамотный, подающий надежды человек, выпускник Высшей школы милиции МВД СССР в Москве. В Москве же его и вербанули, как и положено — не за деньги, хорошие агенты работают по идеологическим соображениям, за деньги б… ложатся. Он входил в состав специального курса — так его называли среди своих. Это были агенты КГБ, завербованные по прямому указанию Андропова, чтобы наблюдать за конкурирующей системой изнутри и доносить о коррупции и злоупотреблениях. В те дни, когда этот парень дал добровольное согласие работать на органы советской государственной безопасности — в Москве шла борьба за власть. Всесильный министр внутренних дел СССР Николай Анисимович Щелоков, входивший в отличие от Андропова в самое узкое из всех узких руководств страной, где было всего то четыре человека считая Брежнева — по заданию своего шефа копал под Андропова, в этом ему помогал Юрий Чурбанов, первый замминистра МВД и тесть Брежнева… понимали, что либо Юрий Владимирович, либо они — третьего не дано. Выиграл тогда Юрий Владимирович, в МВД зашли гэбешные варяги. Крушили размашисто, с молодецким уханьем… только сейчас Алиев понял, что тогда уже действовали враги. Организованная преступность восстала буквально из небытия, в семидесятых она уже была разгромлена, воры в законе считали за счастье устроиться туалетчиком и жить счастливой трудовой жизнью. Только в Грузии… Эдик, с. а рваная, как же с тобой Юрий Владимирович ошибся, с гнидой… Ходили слухи, что их было не двое, а трое, птенцов гнезда андроповского — он, Эдик и Миша Горбачев… хотя Миша птенец и есть. Какой Мища андроповский, Юрий Владимирович с ним на одном гектаре не сел бы… Сидеть бы ему в кандидатах, если бы не одно «но». В восьмидесятом должен был состояться очередной съезд Трудовой партии Кореи. Северной, естественно, нашей. Послали тогда делегацию, как положено, во главе — Миша. А что — молодой, выглядит хорошо, речи толкать умеет, самолет нормально переносит, да и делать ему в Москве особенно нечего… так, пришей кобыле хвост. Вождь КНДР, Председатель Трудовой партии Кореи, солнцеликий Ким сильно возмутился — почему это СССР прислал делегацию во главе всего лишь с кандидатом в члены Политбюро… вы еще завсектором пошлите. Тут и до охлаждения отношений недалеко. Лигачев и поставил вопрос на очередном Политбюро — мол, надо кого-то помоложе, кто бы ездил в таких случаях и вообще… для представительства. Самому то летать не хотелось, да и другим тоже вот и… пустили козла в огород. А Эдик — вовремя сориентировался, да и перемахнул на сторону Миши. И — бросился родиной торговать, как фруктами на тюменском рынке. Но главным — все же Миша был.

Миша… вот с..а. С тебя же все и началось, гад ты такой…

А программу ту законсервировали. Как Юрий Владимирович умер — много что остановилось. Он не доверял никому, создавал тайные структуры, никому не известные — двойки, тройки… пятерки. Что уже сработало… точнее сдетонировало. Что — еще ждет своего часа. Может быть, этот взрыв в Ереване — новое начало игры…

Этому парню повезло, что он был в пятерке, в которую входил его человек, дальний родственник. Когда убирать стали — он пришел, в колени бухнулся — спаси. Все сдал, что знал, конечно большинство уже отыграно в отбой — но были и козыри. Как этот парень, дослужившийся по тихому до начальника отдела республиканского МВД, причем без посторонней помощи. Надо его на министра двигать… не сейчас, лет через пять — семь…

Конечно — позвонил он не со служебного… да и не было у него вертушки. Остановил где-то машины, заскочил в телефонную кабину, набрал номер. На кремлевском коммутаторе ошалели сначала, хотели сообщать, куда следует… вспомнили потом, что за это… понятно, что будет. Алиев сразу дело поставил — его звонки не прерывать, не слушать… только попадитесь. Все знали что попасть можно реально… никто не знал, кто в КГБ работает на Алиева.

— Гейдар Алиевич это Адик… — из предосторожности он назвал не свое имя, оперативный псевдоним, хотя дальше шпарил открытым текстом — беда у нас, кен кохаир[7]. Аэропорт взорвали, отсюда дым вижу. Все взорвали…

В Армению прибывала американская делегация. Алиев это знал, потому что должен был встречать ее в Москве, в Шереметьево. Завтра…

Из-под ног как ковер выдернули. Стало не хватать воздуха…

— Ми хосел шот! — сказал Алиев, пытаясь восстановить дыхание — как это взорвали. Что там у вас происходит?

— Совсем взорвали. Скорые со всего города едут, отсюда дым видно. Беда…

— Успокойся. Перезвонишь через два часа, если сможешь. По этому же номеру, но с другого телефона. Езжай в аэропорт и сам посмотри, что к чему. Все.

Гниды…

Алиев положил трубку. Листанул справочник, прикидывая, где может быть маршал Соколов. В этот момент — в кабинет вошли прикрепленные.

— Гейдар Алиевич, вам нужно срочно проследовать. Сигнал Атом.

Переворот. С..и — переворот…

В первую очередь — Председатель Президиума подумал именно это. Гады — ударить по американцам, вызвать обострение, под шумок сдернуть всех с мест, а там…

Потом и концов не найдут.

— Пошел вон — спокойно сказал Алиев.

— Товарищ…

— Пошли вон, я сказал! Ограши! Вам только…все уже жидко обгадились! Вон пошли! Вон!!!

Старший среди прикрепленных просто не знал что делать. Инструкция понятна — хватаешь закрепленного в охапку, бегом до лифта, он сразу на минус идет — станция Метро-2, построенная еще при Сталине. Там — либо в подземный центр управления, либо — на засекреченный аэродром, оттуда — спецбортом до «Колыбели судного дня» — спецкомплексе в недрах горы Ямантау.

Вот только в теперешнем бардаке — непонятно, что есть что, а нрав Алиева все знали хорошо. Если он так сделает — больше ему в девятке не работать, в КГБ, скорее всего тоже и дай Бог не сесть. Статья — статья найдется…

— Товарищ Алиев, тревога же.

— Пошел вон! — Алиев уже понял, что одержал победу.

Прикрепленный после секундного колебания — сделал остальным знак, аккуратно закрыл дверь. Для очистки совести он решил позвонить дежурному по девятому управлении, спросить — как быть если закрепленный посылает тебя на… и не желает идти в убежище. Времена сейчас были не сталинские, и страх перед конкретными людьми — перевешивал страх перед законом, страх не выполнить долг… страх всего.

Вот такие это были времена.

Оставшись в кабинете, Алиев поднял трубку внутреннего.

— Найдите… Огаркова, либо Соколова, либо и того и другого. И… прикрепленного ко мне.

— Когда охранник, готовый к самому худшему, появился на пороге, Алиев коротко приказал.

— Иди к красному телефону. И сиди безвылазно. Понял?

— Так точно.

— Пошел…

Охранник выскочил за дверь. Красный телефон — проложенный после Карибского кризиса телефон прямой связи между Кремлем и Белым Домом. Средство для последних переговоров перед ядерной войной.

Цэкашные — а Алиев не относил себя к ним несмотря на то, сто являлся членом Политбюро ЦК КПСС — уже смылись во главе с Соломенцевым. И если американцы сочтут нужным позвонить — а они сочтут — то единственным, кто сможет подойти к телефону, будет член Политбюро Г.А. Алиев. Американцы сразу сделают выводы, на кого ориентироваться.

И — правильно сделают.

Прозвякала вертушка. Алиев схватил трубку.

— Товарищ Алиев… — голос маршала Соколова.

— Сергей Леонидович, вы в курсе произошедшего в Ереване? Не совсем? А вот я в курсе — взорвали аэропорт. Что там у вас происходит…

И эти — пусть делают выводы…

* * *

После разговора с Сергеем Леонидовичем Соколовым, человеком, держащим в руках возможно самую мощную армию из всех, когда либо созданных — Алиев немного успокоился. Надо было ждать американского звонка… если позвонят. Докладывали, что Рейган совсем плох, а более молодой… да, Буш фамилия… в ереванском аэропорту.

Ереванский аэропорт… Игра началась…Алиев начал вспоминать, анализировать, сопоставлять информации. Это позволяло не думать, что возможно — где-то сейчас, на калифорнийском побережье или в глухих лесах Мэрилента распахиваются крышки ракетных шахт, чтобы выпустить на волю несколько десятилетий ждавшую своего часа смерть…

Если так подумать, проблема армян в СССР не намного отличалась от проблемы евреев… судьбы этих народов были почти зеркально схожи. Евреи потеряли свою территорию по историческим меркам одновременно с армянами — Великая Армения рухнула в 387 году нашей эры, ее земли разделили между собой Персия и Рим. Правда, в отличие от евреев — армяне в основном остались жить на своей земле…

Трагедия геноцида армян — темное, малоизученное дело. Так получилось, что большая часть исторической Армении, включая знаменитую гору Арарат после крушения Рима, потом Восточного Рима перешли к государству — правопреемнику, каким стала мусульманская Турция. Христианам жить в мусульманском государстве было не сказать, что хорошо — но и не сказать, что плохо, по крайней мере, армянский народ сохранился как народ.

Геноцид пятнадцатого года… Сам Алиев знал об этом несколько больше, чем среднестатистический советский чиновник, все таки Нахичевань… самая граница, а старики в тех местах долго живут и все-все помнят… Вроде как геноцид — карта против Турции, члена НАТО с откровенно антисоветским режимом фашистской военщины. Ан, нет, почему то эта карта не разыгрывалась. Единственный раз попытался Сталин, в сорок шестом, сразу после войны. В конце концов, гора Арарат — исконная территория армянского народа. А Турция — самую малость в Ось не вступила, режимчик там был… тот еще. Но нет, не получилось… у них — уже было, а у нас — не было. Потом — появилось, но легче не стало.

Паритет, мать его так и этак…

Так вот, старики. От стариков — Гейдар слышал разное, не любили они об этом говорить. Вопросы могли начать задавать — откуда знаешь, то да сё — а в Азербайджане вопросы могли быть нехорошие, граница то совсем рядом. Но говорили… что весь этот геноцид — ерунда одна. Русские войска пришли, вместе с ними армяне вперед продвинулись — причем нехорошо продвинулись. С массовыми эксцессами так сказать. А тут как на грех оказались солдаты, отведенные на выздоровление… хорошими манерами не страдающие, да и сами турки тоже. Как слух разнесся — так и начали армянам мстить. Да и сам масштаб геноцида армянами сильно преувеличен, большинству все же удалось удрать, причем в Россию.

Двадцатые… Усатый — национализма сильно остерегался — из этих мест, иллюзий у него как у того же Владимира Ильича не было. Меньшевистская Грузия, в самом Азербайджане похозяйничали англичане — в общем, создавалась тогда Закавказская республика, в составе Грузинской, Армянской и Азербайджанской ССР. Как бы уравновешивать друг друга, не допускать проявлений оголтелого национализма, плюс — какой-никакой обмен кадрами между этими тремя республиками, чтобы не складывалась мононациональная управленческая вертикаль. Тот же пример — Берия, грузин, но в Баку работал, потом много хороших людей в Баку и на месте поднял и с собой забрал. Но армяне тогда не мелькали…

Когда же начали мелькать… Пожалуй после тридцать седьмого. Да, наверное… если не позже. Евреев начали убирать с ключевых наркоматов еще перед войной, потому что куда годится — в ГУГБ евреев больше чем русских. А вот когда образовалось государство Израиль и держать евреев на ответственных постах стало просто опасно…

Вот тогда то наверняка и появились армяне. Вроде как умные, христиане, почти что русские. А ведь если так подумать — вторая еврейская нация, только не высовывается в отличие от евреев. Сплоченные, всегда готовые продвинуть своего, с большими связями в торговле — а это большой объем неучтенной налички, что дает возможность свободно «заносить», решать вопросы. Апофеоза все это достигло еще при Горбаче. Шахназаров, Баграмов, Аганбегян, Ситарян — не много ли армян, а? Маленькая республика — а куда не кинь — в окружении генсека, в ЦК КПСС. Причем это никуда не делось. Заткнулись, ушли на дно — но живы, здоровы, готовы действовать…

Кто вообще двигал вперед Горбача?

Алиев пометил себе в блокноте. Собрать информацию, пусть кто-то из своих накидает план оперативных мероприятий. Еще в восемьдесят пятом, в Париже — академик Абел Аганбегян, сопровождавший Горбача во время одного из первых зарубежных визитов, выступая перед представителями армянской диаспоры в Париже — открытым текстом сказал о том, что НКАО, Нагорный Карабах очень скоро станет армянским. Что сопровождалось аплодисментами.

От имени кого он давал такое обещание? И что с этим обещанием теперь? Может — поторопить кто решил?

Алиев сделал еще пару пометок в блокноте. Запустили ситуацию, запустили. Тут почва для нескольких ДОРов[8], не для одного имеется. Упустили — вот и получается, что теперь сидим и думаем, летят ракеты или не летят…

Позвонил телефон. Обычный. Алиев схватил трубку.

— Алиев у аппарата!

— Товарищ Алиев, звонок… — доложил старший группы охраны. Какой — бессмысленно было уточнять.

— У главного?

— Так точно.

— Я иду.

Вашингтон, округ Колумбия. Пенсильвания-Авеню 1600. Белый Дом, восточное крыло. 11 сентября 1988 года

Председателю Президиума ВС СССР Гейдару Алиеву не стоило так беспокоиться относительно ядерного удара и начала ядерной войны. По правде говоря — Америка сейчас готова была к этому меньше всего.

Рейган был тяжело болен, скрывать это становилось все труднее и труднее, второй президентский срок он не дорабатывал — а долеживал. Транслятором высочайшей воли назначила сама себя леди-дракон, Нэнси Рейган. От этого — никто не был в восторге, но приходилось терпеть. Команда собранная Рейганом практически развалилась, в разгаре были слушанья по делу Иран-Контрас и демократы не скрывали того, что вопрос об импичменте не ставится только потому, что все разумные люди понимают бессмысленность этого. Зато — на слушаньях подозрительно часто стали задавать вопросы относительно вице-президента США, Джорджа Буша, кандидата от Республиканской партии на предстоящих выборах. Бывший директор ЦРУ — по мнению демократов, он никак не мог быть в стороне от Иран-Контрас и демократы шли по откровенно пахнущему кровью следу. Председателем комиссии был Патрик Лихи и его люли вполне открыто обрабатывали свидетелей, обещая судебный иммунитет в обмен на показания против Буша. Демократов можно было понять — они умудрились выставить на почти гарантированных выборах очень слабого кандидата — Майкла Дукакиса. Он… в принципе не был слабым кандидатом, просто он не был ни оратором, ни шоуменом, а в политике это важно. Им ничего не оставалось — как пытаться дискредитировать в глазах избирателей вице-президента, а то и предъявить ему обвинение.

С другой стороны, среди кандидатов тоже была борьба… выдвижение Буша было сопряжено со сложностями. Его основными конкурентами были проповедник Пат Робертсон, сенатор Роберт Доул и генерал Александр Хейг. Вопрос сейчас шел о вице-президенте, Буш неожиданно выбрал не одного из проигравших в гонке — а малоизвестного и ничем не примечательного сенатора из Индианы Дэна Куэйла. Сейчас же, когда из СССР пришло сообщение о катастрофе в аэропорту Зварнотц, информация распространилась по живущему предвыборной лихорадкой Вашингтону подобно смертельным лучам радиации. Республиканцы лихорадочно готовили запасные варианты, демократы — делили посты в Белом доме, который, судя по всему, доставался им без боя. Один Брент Скаукрофт, генерал стратегической авиации, агрессивный мормон — мчался на базу Эндрюс, чтобы поднять в воздух «самолеты судного дня». Его интересовали не выборы, его интересовал конец света.

Первоначально, в Белом доме собрались люди из команды Буша, главным из которых был министр обороны, техасец по имени Дональд Рамсфельд. Он тоже номинировался от Республиканской партии — но и сам понимал, что шансы — после запятой. Молод, бизнесмен, никакого политического опыта, даже ни одного срока в конгрессе. Плюс — техасец, как и основной кандидат. А два техасца в Белом доме — это уже слишком. Но и он, ни на что в этом цикле не рассчитывающий — был удивлен выбором Куэйла.

Кроме Рамсфельда — в Белый дом успели приехать Конди Райс как главный специалист — советолог команды, директор ЦРУ, судья Вебстер и генерал Уильям Одом, директор АНБ, бывший помощник по военным вопросам Збигнева Бжезинского. Общение со старым поляком не было достоинством в глазах республиканской команды — но на это закрывали глаза, потому что антисоветизм генерала Одома уступал антисоветизму только разве Брента Скаукрофта.

Председатель ОКНШ адмирал Уильям Гроув младший тоже был в Вашингтоне, но остался в Пентагоне, спустившись в укрепленный подземный командный центр на случай, если дела пойдут совсем кувырком…

Президент США явился в этой компании подобно грому небесному, когда Рамсфельд нервно переговаривался по телефону с Далласом (до этого он уже переговорил со своим брокером, посоветовав продавать все по любой цене), Конди Райс сидела и что-то чертила в блокноте, судья вообще не было в комнате — он вышел, чтоб переговорить с ЦРУ по секретной линии связи, а генерал Одом сидел на приставном столе и нервно писал план первоочередных действий, что нужно сделать для разбирательства с Советами. Хорошо еще, что никто не занял место Президента. Кабинет был очень тесным, неприспособленным для больших совещаний, каждое место было на счету. Так что — вполне могли бы…

Президент шел сам, у него даже был нормальный цвет лица — в отличие от того нездорово-серого, какой наблюдался последний гор. Нэнси Рейган сопровождала мужа как гарпия, не обращая внимания на то, что это кабинет главы государства, а страна находится на грани войны…

— Сэр… — первым пришел в себя Рамсфельд — позвольте…

Рейган оттолкнул руку помощи.

— Спасибо, я сам. Я что-то не помню тебя, парень. Ты кто?

Всем стоило большого труда не переглянуться.

— Сэр, меня зовут Дональд Рамсфельд, я министр обороны.

— Ах, да… Бедняга Каспар…

«Рейгановский» министр обороны Каспар Уайнбергер был вынужден уйти в отставку после предъявления обвинений по делу Иран-Контрас.

— Конди… — президент улыбнулся.

— Да, сэр, это я — улыбнулась элегантная чернокожая женщина, как то не смотревшаяся здесь в этой цитадели власти — как поживаете, мистер Президент?

— Какое то время вам придется иметь дело со мной, парни… — оптимистично заявил все еще действующий президент — что вы тут натворили…

Рамсфельд кратко доложил о происходящем. Турецкие спецслужбы — получили данные о произошедшем в аэропорту Звартноц сильном взрыве. Одновременно с этим — расположенные в Турции и в Норвегии станции перехвата АНБ зафиксировали резкий скачок активности абонентов советской секретной связи. Данные передавались в зашифрованном виде, еще недавно их можно было бы прочесть — но после разгрома разведсети в Москве и ареста генерала Дмитрия Полякова русские сменили все шифры. Тем не менее — АНБ выделило лучших дешифровщиков и загрузило новый компьютер IBM, способный производить миллиарды вычислений в секунду для расшифровки. Никакие системы связи со спецбортом — а вице-президент летел основным бортом № 1, не действуют, связи с самолетом сопровождения тоже нет. И вообще, что происходит — никто толом не понимает, но вполне возможно, что дело идет к открытому военному столкновению.

— А что говорят Советы? — спросил президент.

Все нервно переглянулись. Как не пришло в голову, что существует красный телефон, специально для этих случаев. Возможно, сыграло свою роль то, что этим телефоном имеет право пользоваться не каждый. Президент был тяжело боле а вице-президент был в Ереване.

Президенту на стол принесли телефон. Вопреки общепринятому мнению он не был сделан из красного материала и не был покрашен — это был самый обычный телефон, какой использовался армией. И окрашен он был в обычный кремовый цвет, правда, он стоял под специальным колпаком, чтобы случайно никто не позвонил…

Установили связь. По протоколу, это должны были делать помощники главы государства, сейчас с американской стороны была Конди Райс, потому что она единственная уверенно говорила на русском языке.

С той стороны — трубку взял какой-то помощник, пришлось ждать. Ожидание — обошлось американцам еще в несколько метров нервов, которые как известно не восстанавливаются…

— Алло? — снова сказала в трубку Райс — вы меня слышите?

— Алло, кто это? — отозвалась трубка.

Она замялась. Голос был явно начальственным.

— Простите, с кем я говорю.

— Алиев у аппарата. Председатель Президиума Верховного Совета СССР.

Конди Райс едва не выронила трубку.

— Что это? — нервно спросил Рамсфельд — Кто у аппарата?

— Одну секунду, сэр…

Негритянка — одними губами прошептала «Алиев!»

— Кагэбэ! — резко дернулся Вебстер.

В руке генерала Одома хрустнул карандаш — он помнил, как будучи еще военным атташе в Москве вывозил на Запад рукописи Архипелага ГУЛАГ Солженицына и как все те люди, с которыми он имел дело в Москве — боялись советской тайной полиции. Да и он — чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и был защищен дипломатическим иммунитетом. Первая мысль была — возможно, нападение на вице-президента США явилось звеном в плане нового государственного переворота и КГБ во главе с Алиевых захватили власть в Москве, и убили все руководство страны. Если люди КГБ пришли к власти — они и в самом деле на грани войны.

Рейган протянул руку за трубкой.

— Добрый день, сэр! — поздоровался он — рад приветствовать вас, с вами говорит президент Соединенных штатов Америки Рональд Рейган.

Советский переводчик перевел слова американского президента. Следом — вступил в игру уже американский переводчик.

— Переведено верно, господин президент.

— Добрый день, товарищ президент. Полагаю, у нас есть, что обсудить по этому телефону.

Сложнее всего было со словом «товарищ». Дело в том, что в английском языке слово comrade означает нечто совсем другое, обращение это дружеское и предполагает близкое и давнее знакомство говорящих. Обычно — при общении по красной линии советские принимали игру американцев и использовали термин «мистер» — вроде как нейтрально, не сэр и не господин. Алиев был первым, кто нарушил эту традицию.

Рейган нетерпеливо зашарил по столу. Вебстер понял первым, сунул под руку президента блокнот и ручку.

What is his name? — написал Рейган

Блокнот сунули Райс, она, поколебавшись, написала

Gaidar.

Вообще то правильно было Гейдар, но Конди Райс не верила, что может быть такое имя. Geidar. Гей… Дар. Что такое гей — понятно, это интернациональное определение. Дар — по-русски это нечто ценное, передаваемое безвозмездно, ценный подарок. Так что же получается — дар гомосексуалиста? Гомосексуалист в дар? Впрочем, Гайдар — получалось еще смешнее — это была фамилия известной советской династии. Гайдар — дед был советским командиром, участником гражданской войны и погиб при отражении нападения Гитлера на СССР. Гайдар-отец был хорошо известен американским спецслужбам — контр-адмирал, бывший резидент ГРУ на Кубе. Гайдар-сын тоже хорошо был известен американским спецслужбам — как крупный ученый — экономист и американский осведомитель.

Но Конди Райс не читала «Тимура и его команду» и знать такие тонкости не могла, точнее — она это просто не вспомнила. Не провела параллель.

Блокнот сунули президенту.

— Да, Гайдар, понимаю. Вам и в самом деле есть что сказать нам.

Переводчики перевели. Небольшое изменение имени, а так же то, что на востоке принято при обращении к уважаемому человеку по имени прибавлять слово «эфенди» — было списано на неизбежные сложности при межнациональном общении.

— Товарищ президент — начал читать Алиев по бумажке (если бы американцам удалось заглянуть в комнату в Кремле, они бы очень удивились, что никакой бумажки нет, впрочем — Алиев был опытным аппаратчиком и читал без бумажки) — от себя лично и лица всего советского народа мы приносим американскому народу глубокие соболезнования в связи с беспрецедентной трагедией в Ереване. Эта трагедия — отдается болью в сердцах как советского, так и американского народа, ведь среди тех, на кого подняли руку бандиты и убийцы — были представители обоих наших стран. Мы заверяем американский народ и вас лично, что это злодеяние не останется безнаказанным. На поиски бандитов брошены лучшие силы, наиболее опытные сотрудники. Все бандиты будут найдены и понесут самую суровую кару по советским законам.

Алиев шел в наступление. Вместо того, чтобы говорить об обострении отношений между двумя странами и заверять о том, что советская сторона не имеет никакого отношения к случившемуся — он построил свою речь так, что как будто он даже не допускает мысли о том, что к случившемуся может быть причастно правительство Советского союза. Теперь — Если Рейган хотел поднять эту тему — он должен был спросить прямо об этом, в свою очередь Алиев получал вполне законное право возмутиться подобными подозрениями. В межгосударственных отношениях не принято было совершать подобные вещи даже в отношении врагов, такое совершалось только в странах — изгоях в таких местах как Бейрут. Задавая такой вопрос, Рейган должен был понимать, что сейчас он рушит остатки отношений между СССР и США и сам, своей волей ведет страну к войне.

— … На последний час — продолжил Алиев — в аэропорту, где произошел взрыв, огонь уже потушен, ведутся спасательные работы. Все спасенные — и советские и американские граждане — доставлены в больницы, им обеспечен уход и лучшая медицинская помощь. Специальная бригада военных и гражданских врачей вылетает из Москвы в эти минуты, чтобы оказать практическую помощь в лечении пострадавших. Мы можем заверить американский народ, что все американские граждане пострадавшие при террористическом акте получают самую лучшую медицинскую помощь наравне с советскими гражданами.

Переводчик перевел.

— Э… благодарю вас — Рейган решил потянуть время — мы бы хотели более подробно узнать о судьбе членов американской делегации.

— По данным, какие у меня есть на эту минуту, товарищ президент, из состава американской делегации погибли одиннадцать человек, предположительно все они были из охраны. Политический состав делегации не пострадал. Вице-президент доставлен в ереванскую больницу, ему оказывается помощь — но он жив и в сознании.

Директор АНБ скорописью написал что-то на листке бумаги, подсунул президенту.

— У нас есть информация, что в Армении перебрасываются советские воинские части, в том числе элитные парашютные соединения. Мы бы хотел узнать цель такой переброски войск.

— Целью переброски войск является оказание помощи при устранении последствий террористической атаки, а так же наведение порядка в самом городе Ереване. Так же войска возьмут под охрану те объекты, на которых находятся пострадавшие американские граждане с целью недопущения новых провокаций.

Телефон был на громкой связи.

— Американское правительство хотело бы прислать свою медицинскую бригаду для оказания помощи пострадавшим.

— Советское правительство будет радо принять помощь.

Быстрый и недвусмысленный ответ убедил Рейгана в том, что скорее всего американцы и его вице-президент не взяты в заложники. Оставалось выяснить еще одно.

— Господин председатель. Учитывая тот факт, что в нападении пострадали американские граждане, мы хотели бы послать группу следователей для создания совместной бригады и проведения совместного расследования случившегося…

— Советское правительство — помедлив, ответил Алиев — вполне способно само расследовать произошедшее. Однако, сотрудникам посольства США в Москве будет предоставлена возможность ознакомиться с материалами, собранными советскими следователями, а так же право присутствовать в суде, который будет производиться по этому делу. Присутствие американской следственной группы на территории СССР нежелательно…

* * *

Разговор произвел тяжелое и неоднозначное впечатление. На всех кроме Рейгана. Он был болен, в последнее время почти не занимался делами и команда не успела «накрутить» его относительно прихода на один из высших государственных постов в СССР высокопоставленного сотрудника КГБ, генерал-майора, да еще и мусульманина. Буш, например, уже был в достаточной степени накручен, Алиева он воспринимал как исчадье ада.

— Какое наказание полагается по советским законам за террористический акт? — спросил президент Рейган.

Все взгляды в который уже раз устремились на Райс как главного советолога команды.

— Полагаю, смертная казнь, господин президент — поколебавшись, сказала она — случившееся является покушением на государство, на власть, а в таких случаях советские законы наказывают особенно жестоко, намного жестче, чем на покушение на личность или личную собственность. У русских нет такого института как пожизненное заключение, а максимальное наказание в виде тюремного заключения составляет двадцать пять лет…

— Пятнадцать, Конди — перебил Одом — пятнадцать. Плюс у них нет такого института как сложение наказаний, так что пятнадцать лет — максимальный срок, который ты можешь просидеть в ГУЛАГе. Если конечно выживешь, что в ГУЛАГе далеко не факт. И если Советы не отправят тебя на смерть, что случается довольно часто. Я думаю, случившееся можно квалифицировать как государственную измену, в СССР за это — расстрел без вариантов[9].

— Но в чем здесь акт измены? — спросил Вебстер, скорее как бывший судья апелляционного суда, чем как действующий директор ЦРУ.

— В том, что террористический акт произошел ведь не просто так. Он имеет целью воздействие на власть, создание напряженности между ими и нами, в конце концов, тот, кто это сделал, хотел чего-то добиться, громко, на весь мир заявить о себе. В условиях советского строя попытка оказать давление на власть, тем более таким образом — есть акт измены.

— Хорошо заявили о себе… — сказал Вебстер.

— Эй, Уилл — мягко сказал президент — да ты, похоже, поверил русским. Вот от тебя то никак не ожидал. И кстати — а где ты так хорошо выучил советское уголовное право?

— Да, сэр — сказал Одом — я поверил русским. В конце концов, я работал в Москве и знаю, что от них ждать. Если бы мне сказали, что русские ракеты летят через Северный полюс — я бы орал вам в ухо «нажмите скорей кнопку, сэр, и пошлите их в ад!». Но это… нет, это не русский почерк. По крайней мере, не почерк русских властей. Русские, если хотят громко о себе заявить — посылают агитаторов к нам на задворки, армию в Афганистан, ядерные ракеты на Кубу — но такого, что произошло в Ереване — нет, сэр, им просто не придет в голову сделать такое. Они считают себя равными нам. А это — поступок слабого, который сознает свою слабость.

— У русских долгая история внутреннего терроризма, сэр — сказала Райс — один их царь был убит террористами, в конце концов, КПСС наследует ВКП (б), которая, по сути, является террористической организацией, захватившей власть в стране.[10] Мы считаем, что покушения были на Сталина, на Хрушева, на Брежнева. Нельзя исключать того предположения, что Юрий Андропов умер не от болезни почек, а был убит[11]. В этих условиях — произошедшее в Ереване вполне может быть отчаянным актом каких-то инакомыслящих.

— Хороши инакомыслящие! — резко сказал Рейган — тогда какого черта они взорвали самолет Джорджа, а не этого… Гайдара в Москве?

— Сэр, самолет встречала официальная правительственная делегация, в которую входили высокопоставленные чиновники — сказал Вебстер — нельзя исключать, что удар был нацелен именно по ним, а наши просто пострадали случайно.

— Черт знает что… — сказал Рейган — мне это совсем не нравится. Газеты устроят соревнование, кто придумает более идиотскую теорию произошедшего. До сих пор находятся идиоты, которые считают, что в Далласе основной целью был Конелли[12].

— Сэр — не сдавался Вебстер — у нас есть данные, что в том месте, куда летел господин Буш, было не все ладно. Русские скрывают это — но в Армении есть националистическое движение и очень серьезное. Оно настроено резко против дальнейшего присутствия советских войск в Армении, за самоопределение армянского народа. Кроме того — в месте с названием Горный Карабак, если я правильно произношу, сэр, есть движение сепаратистов. Район принадлежит России, но большинство там армяне[13]. Мы не знаем, насколько все это серьезно — но по данным турецких постов перехвата советские войска проводят активные операции в этом районе. Русские бросили против армян элитные части, так называемые «внутренние войска». Армия уже была там, когда Джордж полетел туда с визитом.

— И какого черта он там забыл — раздраженно осведомился Рейган — вы что, не сообщили ему эту информацию?

Вебстер побледнел.

— Сэр, вся информация была доведена до выборного штаба.

— Выборы, сэр — напомнила Райс — армяне.

— Ах, ну да… Деньги, лобби…

В голосе президента прозвучал сарказм. Было известно, что вице-президент Буш был навязан Рейгану некоторыми кругами в Республиканской партии, они не особо жаловали друг друга. Впрочем, президент своих людей не бросал — он показал это в Иран-Контрас, когда с людьми расставался очень неохотно.

— Итак — подвел некий итог Рейган — Уилл считает, что русские не могли этого сделать. Остальные мнения. Конди?

— Господин президент — поколебавшись, сказала Райс — я бы не стала думать, что случившееся есть результат советской государственной воли. Однако — это может быть результатом внутренней борьбы неких групп влияния, в каждую из которых входят высокопоставленные функционеры коммунистической партии, возможно даже члены Политбюро. Сэр, Алиев не должен был находиться там, где он находился, не должен был отвечать на телефонный звонок по красной линии. Он глава государства юридически, но фактически — всего лишь член Политбюро. Тот факт, что на звонок ответил не Соломенцев — нельзя упускать его из вида.

— И что? Этот… Гайдар может быть в этом замешан? Все, что он говорил нам — ложь?

— Не все так просто, сэр. Можно предположить, что интрига ведется не Алиевым, а против Алиева. В этом случае — следует предположить, что он овладел ситуацией и сейчас предпринимает все, чтобы свести к минимуму результаты атаки. Я не исключаю даже того, что через несколько дней мы услышим сообщение о смерти Соломенцева.

— Но Соломенцев глава государства!

— А этот… Гейдар — Одому удалось произнести имя правильно — он чекист. Так называют сотрудников КГБ. Вполне может быть так, что перед нами кульминация драмы. Случившееся — дает право политической и партийной верхушке СССР отставить в отставку руководство КГБ, провести кадровую чистку. Как вы помните, совсем недавно некие силы в СССР зачистили верхушку КГБ, чекистов. Но если Гейдар — главный среди чекистов — находится у главного телефона, в главном кабинете — может быть, что чекисты берут реванш. И начнется чистка уже среди их противников — в армии и Политбюро, господин президент.

Райс утвердительно кивнула.

— Может быть, даже направление в Армению специальных частей есть часть этой борьбы. Как нам удалось установить — министерство обороны СССР направило в район специальные части парашютистов, имеющие боевой опыт в Афганистане. Но одновременно с этим, в район направляются ударные части КГБ.

— Прекрасно! — сказал Рейган — а если они просто перестреляют друг друга — и наших граждан в том числе?

— Скорее — сказал директор ЦРУ — они будут соревноваться за право охранять их.

— Это немногим лучше. Ваше мнение?

Директор ЦРУ, бледный, нездорового вида от постоянного недосыпания и рваного ритма работы — встал, словно перед оглашением приговора.

— Сэр, я полагаю необходимым потребовать скорейшего возврата наших граждан, и Джорджа в том числе. Послать медицинские самолеты НАТО в Инжирлик и вывезти их сначала туда, а потом — в Рамштайн.

— Разумно.

— А если с этим будут проблемы — тут то и проявится истинное лицо русских.

— А что нам делать с расследованием? Вы можете послать кого-то из посольства? Неофициально, тихо…

— Нет, господин президент, — твердо сказал Вебстер, — это невозможно. Район кишит советскими солдатами, агентами КГБ. Даже простое нахождение в Ереване невозможно, скорее всего они выставят посты на улицах и будут у всех проверять документы. Если же наш человек будет проявлять активность — его немедленно схватят.

* * *

Обсуждение — быстро сошло на нет уже после того, как Одом высказался в пользу того, что русские говорят правду. Одом был законченным антисоветчиком, одним из злейших ястребов — и его слова прозвучали очень весомо.

К каждой администрации белого Дома прикомандирован сотрудник ЦРУ США, офицер связи. Основная его обязанность — выбивать у президента время для аудиенции директора ЦРУ, а так же разносить и собирать специальный информационный сборник, выпускаемый ЦРУ США в нескольких десятках экземпляров только для высших государственных деятелей страны. Сейчас — офицером связи был человек по имени Гейб Абрахамс, довольно молодой, чем-то похожий на входящего в моду актера Брюса Уиллиса. Сейчас он терпеливо дожидался своего шефа в приемной — а когда тот вышел, протянул ему конверт из манильской бумаги. Его привезли прямо из Лэнгли — но у курьера не было допуска в Белый Дом — и потому его оставили внизу, в публичной зоне и вызвали Абрахамса — чтобы тот доставил конверт наверх.

— Сэр, особая срочность.

Директор ЦРУ взял конверт, разорвал его.

— Мать твою…

Вебстер побелел как мел. Сел на свободный стул, а если бы его не было — он бы, наверное, упал…

Первым — около директора оказался Уильям Одом.

— Что произошло?

— Перестрелка — выдавил бывший судья апелляционного суда — на границе СССР и Финляндии. Там проходил обмен. Советские пограничники открыли огонь. Вся группа и обмениваемые убиты…

Москва, Кремль. Кабинет заседаний Политбюро. Ночь на 12 сентября 1988 года

Символы, символические действия и решения играют во власти намного большую роль, чем это принято признавать. А особенно большая роль и значение — им придается там, где власть идеократична. То есть в Советском союзе. Советская власть была скорее скопищем символов — начиная от единогласного голосования и заканчивая расстановкой на трибуне Мавзолея. И в такой ситуации — решительный и хорошо работающий человек — мог брать столько власти, сколько сможет. Точно так же — к власти шел Сталин.

Ситуация на этот день была крайне интересной. Все Политбюро было вывезено охраной из Москвы — при том что Алиев остался и провел переговоры с американцами. Политбюро — не уполномочивало его на это, никто не готовил ему материалов — и, кроме того, за провал в Армении должен быть кто-то ответить. При желании — и он как неофициальный куратор правоохранительных органов в составе Политбюро. Если даже не тронут его — могут сошвырнуть его азербайджанских ставленников в КГБ, после чего он станет свадебным генералом, почти не опасным для верхушки. А там — и на пенсию по состоянию здоровья. Или горбачевские дела можно поднять. Но с другой стороны — получалось как то так, что он один остался на посту в критический момент, когда все остальные сдриснули из Москвы. И вроде как получалось, что группа трусов — наказывает храброго.

Собрались в глубокую ночь. У Соломенцева диагностировали предынфарктное состояние. Молчаливо было принято решение не избирать ведущего — вроде как заместителя, но обменяться мнениями и принять те решения, откладывать принятие которых было нельзя.

Из «дома-2» на Лубянке приехал председатель КГБ Багиров. Он тоже находился в предынфарктном состоянии от происходящего — но на это никто не обращал внимание. На Политбюро ты должен явиться хоть полумертвым. Бывали случаи, когда прямо отсюда увозили в больницу, а потом в морг — еще при бровастом бывали…

— … по предварительным данным… — читал он по бумажке, запинаясь и не очень уверенно — мощность взрывного устройства составила не менее полутора тонн в тротиловом эквиваленте. Выживших при взрыве, способных прояснить произошедшее нет — но есть подозрение, что мощное взрывное устройство было заложено заранее в машину аэродромного обслуживания либо в одну из машин правительственной делегации, встречавшей…

— Ты говори, говори да не заговаривайся! — заорал Громыко — как это правительственной делегации. Прохлопали бандитов, паразиты, а теперь все на партию валите! Гнать вас из органов поганой метлой!

— До Политбюро уже доводилась информация о нездоровой обстановке в армянском УКГБ — сказал Алиев.

— Так и оздоровляли бы! — зло сказал Громыко — и тут же осекся…

Комитет народного контроля Армянской ССР

ЦК КПСС

Отдел административных органов

Тов. Лукьянову А.И.

Копия.

Комитет народного контроля СССР

Уважаемый Анатолий Иванович!

В соответствии с вашим поручением всем контрольным органам СССР, данным на Ереванской партконференции — докладываем о неблагополучном состоянии дел, имеющем место в органах УКГБ Армении и о моральном разложении отдельных его сотрудников.

Так, майор госбезопасности Аносов П.В. в апреле этого года был задержан в нетрезвом состоянии и был доставлен в отделение милиции на улице Московян. Сотрудник комитета народного контроля Бедрасов К.К. был приглашен в качестве понятого и лично видел, как Аносов ругался в отделении милиции нецензурной бранью, допуская и антисоветские высказывания, несколько раз ударил ногой в дверь, оскорбил и попытался ударить дежурного офицера милиции. Никакие меры по отношению к Аносову ни в дисциплинарном ни в партийном порядке приняты не были, в журнале учета запись о задержании Аносова отсутствует.

Подполковннк госбезопасности Караян Василий Марташесович оброс имуществом, так у него на семью из четырех человек есть три квартиры, две по две комнаты и одна четырехкомнатная, плюс большой дом в Ленинакане, а так же две машины, Ваз 2121 и Волга. Прн этом, подполковник Караян ведет антисоветский образ жизни, а именно занимается спекуляцией вещей, привезенных из-за границы, в разговорах неодобрительно отзывается о Партии.

В самом комитете процветает атмосфера кумовства, начетничества, халатного отношения в делу. Так, полковник Заванян И.И. принял на работу свою дочь и своего зятя, майор Григян — свою супругу, подполковник Атанасян — устроил обоих своих сыновей, причем одного из них — по знакомству в УКГБ по г. Нахичевани. И это при том, что преступная обстановка в Ереване и в Армении не только не улучшается — но и продолжает ухудшаться. Так, например, выпущен вор в законе Кацавян К.А., купил себе дом на неизвестно какие средства, не работает, собирает вокруг себя молодежь. До сих пор не наказан вор в законе Карапетян по кличке Карпет, ни милиция ни КГБЮ не предпринимает против него никаких мер. Проходят антисоветские митинги, нам, честным гражданам по ночам опасно выходить нам улицу, а в центре — опасно и днем. Такая ситуация не может быть терпимой, но наши неоднократные представления на проштрафившихся работников клались руководством комитета под сукно.

Анатолий Иванович! Зная вас как честного и принципиального коммуниста, беззаветно преданного делу Ленина, обращаемся к вам как к последней инстанции и просим навести порядок в нашей солнечной Армении, коммунистический порядок, чтобы людям было не страшно ходить по улице.

И.о. председателя Комитета народного контроля Армянской ССР

Кароян С.А.

На самом деле — это был еще один ход Гейдара Алиева — хотя описанные перегибы, безусловно имели место. Он предвидел возможные осложнения в деле с Арменией — и одной простой и в общем то незначительной бумажкой подстраховал себя.

Все очень просто. К любому начальнику — приходят на стол тысячи таки бумажек. Тысячи. Десятки в день — это точно. Как минимум в половине — содержится такой бред, что просто не хочется читать. От них отпихиваешься, спихиваешь на подчиненных и идешь дальше.

Вот только когда происходит то, что произошло в аэропорту Звартноц — такая простая, в общем-то бумажка становится в умелых руках опаснее динамита. Потому что все, кто от нее отмахнулся, наложил небрежную резолюцию, получается «утратили бдительность» и «не приняли должных мер». А учитывая тяжесть произошедшего сами понимаете, к чему это ведет. К оргвыводам.

Хуже того — Громыко точно вспомнил, что Алиев еще и усугубил ситуацию. Он откуда-то поднял эту бумажку и предложил вынести ее на рассмотрение очередного заседания Политбюро ЦК, на котором должен был слушаться большой вопрос по Армении с вызовом Демирчяна. Скажите, положа руку на сердце — что бы вы сделали с такой бумажкой? По бюрократическим меркам не особо грамотно, факты сомнительные, сильно напоминает донос или сведение счетов. К тому же — направлено получается через голову непосредственного начальства, что уже наглость. Подписано и.о. — значит, начальник или заболел или в отпуске, а зам что хочет то и творит. И такое выносит на заседание Политбюро? Смеетесь?

Алиев настаивал и заслужил гневную отповедь Соломенцева — мол, не мешало бы вам, Гейдар Алиевич проявлять больше ленинской принципиальности в вопросе об Армении, а не идти на поводу у всякой националистической шушеры, не желающей работать и нагнетающей обстановку в республике. А теперь — все оказались в…

Жопе.

— И что теперь делать?

Громыко вздрогнул, когда понял, что сказал это вслух.

— Думаю, центральный аппарат уже направил в Армению опытных специалистов из особой инспекции КГБ, которые на месте… окажут помощь сотрудникам в этой и остальных ситуациях. Заодно поймем, кто есть кто.

Заседание не клеилось. Бардак бардаком. Ни повестки, ни Генерального секретаря. Лучше бы не собирались совсем.

Открылась дверь. Вошел маршал Соколов, усталый, но по лицу видно — пронесло. На этот раз — пронесло.

— Американцы не поднимают заправщики! — с порога сказал он.

— Что это значит?

— Они держат в воздухе бомбардировщики, но должны их заправлять. Как конвейер, один заправщик уходит, другой подходит ему на смену. Только что донесла космическая разведка — база в Туле пропустила срок подъема своих машин. Значит — им ничего не остается, как сажать свои самолеты. Подлодки, конечно, останутся — но они всегда есть.

— А по Армении? — угрюмо спросил Громыко.

— Местные части по тревоге уже подняли, сейчас в Ереване садятся десантники — уверенно сказал Соколов — наведем порядок.

— Поздно! — вдруг истерически закричал Громыко — поздно, Сергей Леонидович! Наводите порядок, когда аэропорт целый взорвали! Бардак! Надо было с самого начала туда десантников! Чтобы они всю эту шушеру к ногтю!

Алиев и Соколов едва заметно переглянулись. На Политбюро, посвященном Армении — Громыко говорил совсем другое.

Так — Андрей Андреевич Громыко — из скептически настроенного голубя по отношению к Армении и проблеме Карабаха — за одну минуту превратился в оголтелого ястреба.

Вашингтон, округ Колумбия. Отель «Хей-Адамс». Вечер 11 сентября 1988 года

Директор АНБ генерал Уильям Одом выбрался из Белого дома уже под вечер, когда стемнело. Произошедшее — смертельно напугало его. Ни президент Рейган, ни министр обороны Рамсфельд не могли представить — насколько был напуган Одом, бывший военный атташе посольства США в Москве…

Положенный ему по штату бронированный Кадиллак — он сменил на Шевроле Каприс Брогэм в одном из правительственных гаражей Вашингтона. Их охраны — он оставил при себе только Мэтью. Мэтью, бывший охранник посольства США в Москве — был предан генералу Одому как никто по причинам, о которых знали только они двое…

Мэтью — остановил Каприс около отеля Хэй Адамс. Это было «прикормленное место» — близко и Белый Дом и Капитолий. В баре отеля, называвшемся Off the record было не протолкнуться от влиятельных персон, заехавших выпить стаканчик перед тем, как отправиться домой в Джорджтаун. Черные лимузины мокли под накрапывающим дождем.

— Сэр? — вопросительно спросил Мэтью.

Генерал Одом вырвал листок из записной книжки. Левой рукой черкнул несколько слов.

— Иди, передай нашему армянскому другу…

Мэьтью взял листок и вышел. Генерал Одом остался в машине, перебирать в голове события и информацию последних дней. Он должен был понять, насколько это все угрожает ему лично…

Мэтью появился через несколько минут. Сел в машину.

— Передал?

— Да.

— С кем он?

— С Трейси.

Генерал невнятно пробурчал ругательство. Что не говори — а этих парней нельзя недооценивать. Сейчас они тебе улыбаются — но стоит только отвернуться и они перережут тебе глотку.

Минут через двадцать — генерал уже начал психовать — из отеля вышел чуть пошатывающийся мужчина средних лет. Черный костюм, длиннее обычного, вьющиеся, седые волосы… Привратник у отеля бросился помочь — но он раздраженно отстранил его, осматриваясь.

Мэтью мигнул фарами — и человек направился к их машине…

* * *

Черный Шевроле Каприс остановился на стоянке, принадлежащей Гольф-клубу в Арлингтоне — сейчас, в такое позднее время, да еще в дождь здесь никого не было. Оба человека, сидевших на заднем сидении Шевроле — были членами этого клуба, клуба, где играет сам Президент и сильные мира сего. Членский билет этого клуба — неотъемлемый атрибут вашингтонской элиты…

Двое, под накрапывающим дождем — неспешно пошли вдоль высаженного ряда деревьев, темных и страшных в темноте. С Потомака — дул несильный, но холодный и раздражающий ветер.

— Что происходит? — резко спросил Одом — вам не кажется, что это переходит всякие границы?

— О чем вы, друг мой…

Человек с седыми, вьющимися волосами буквально излучал дружелюбие — но генерал Одом знал, насколько опасно ему доверяться, этому показному дружелюбию. С семьдесят четвертого, с тех пор, как он вернулся из Москвы — они присосались к нему. Не в последнюю очередь именно их влиянием — он стал тем, кем был сейчас. Не исключено, что дьявол явился за товаром…

— Я о некоих перечислениях. Отправитель — солидная адвокатская контора, посредник — банк Морган Чейз. Два перевода по одному миллиону долларов каждый. Получатель — экспортно-импортная компания в Испании. Продолжать?

— Не надо. Об этом не стоит беспокоиться…

Генерал Одом схватил собеседника за плечо, развернул к себе. Ветер колыхал пирамидальные тополя, скопившиеся на листьях капли дождя летели на них…

— А я все-таки беспокоюсь друзья мои. Потому что вслед за вами — на дно могу пойти и я — а мне этого совсем не хочется. Вы думаете, никто не догадывается, что экспорт и импорт масла из Испании прикрывает деятельность АСАЛА[14]?

Седой пожал плечами.

— Все так делают. В Бостоне в какую кафешку не зайдешь — обнаружишь до тошноты дружелюбного парня с ирландским акцентом, который собирает деньги — о, всего лишь для помощи бедным ирландцам, верно? И никого это не интересует, все делают вид, что все нормально. Подумаешь, два миллиона.

— Это нормально до тех пор, пока американские граждане не стали целями для ваших армянских отморозков!

— Но мы ничего не делаем! Тем более здесь! Мы уважаем закон…

Генерал Одом с трудом подавил желание дать этому прощелыге, представляющему «Трайпл-Эй», но не Американскую Автомобильную Ассоциацию, а Армянскую Ассамблею Америки — в морду. Чтобы с копыт…

— Несколько часов назад в аэропорту Звартноц произошел взрыв. Такой силы, что его зафиксировали турецкие станции слежения. В этот момент — в аэропорту был Борт номер один. Только не делайте удивленное лицо.

— Но мне и в самом деле ничего не известно. Какой ужас…

— Перестаньте… Вопрос даже не в том, виноваты вы или нет. А в том, кого решат назвать виноватым. В Белом Доме на этот счет есть серьезные сомнения, скажу я вам…

— Это могли быть русские. Вы не рассматриваете так версию?

— Рассматриваем. Вместе с другими. Но я хотел бы вас предупредить вот о чем. В Вашингтоне могут многое терпеть. Но не терроризм. Мы не может прихлопнуть этого ублюдка Каддафи и добраться до шейха Иссы.[15] Но вот здесь, в Вашингтоне…

— Повторяю еще раз — нам не в чем себя винить. Мы не видим за собой вины.

Одом раздраженно махнул рукой.

— Как считаете…

— Генерал! — позвал человек с седыми вьющимися волосами… — раз уж в этом дело, нельзя ли изъять файл с этими двумя миллионами из баз данных? Может быть, потерять, или что-то в этом роде. Спасибо!

Ничего не ответив, генерал сел в машину. А человек с длинными седыми волосами, финансовый кудесник и один из лидеров армянской общины Вашингтона — побрел к зданию клуба, чтобы оттуда позвонить и вызвать такси. Он не сомневался в том, что генерал уберет данные о переводе из баз данных. Не сомневался он и в том, что делать дальше…

Комитет государственной безопасности СССР

Секретно

Шифром КГБ

Двести двенадцатому[16]

СПЕЦДОНЕСЕНИЕ

В дополнение к номеру 1118-2 сообщаю сведения об подрывной активности националистических организаций армян на территории НКАО и прилегающих областей.

Начиная с 1986 года на территории НКАО фиксируется активность подрывных организаций националистического типа. Наиболее опасной является организация Крунк (Журавль), объединяющая ненадежные элементы как в самой НКАО, так и на территории Армянской СССР. Согласно полученной отделом КГБ по г. Степанакерту информации, организация Крунк создана как организация, имеющая политическое и боевое крыло (боевка). В политическое крыло привлекаются лица армянской национальности, в том числе известные в республике общественные деятели, деятели культуры, искусства, руководящий состав промышленных предприятий. Достоверно установлено, что отделение Крунка имеется в г. Москва, не исключено наличие отделений и в других крупных городах СССР. Вербовка в Крунк осуществляется по идеологическим, националистическим мотивам, а так же на почве недовольства трудностями. Цель политической организации Крунк — организация антиправительственных выступлений, общая дестабилизация обстановки, давление на партийные и советские органы с целью принятия выгодных националистическим кругам решений, инфильтрация в партийные и советские органы идеологически близких лиц, создание механизма круговой поруки для использования в том числе и в криминальных целях (дача и получение взяток, спекуляция).

Боевое крыло организации Крунк построено по типу небольших автономных групп, действующих изолировано. Лидерами указанных групп являются лица с уголовным прошлым, лица, имеющие радикально-националистические, антисоветские установки. По оперативным данным часть боевых групп возглавляют лица, незаконно освобожденные из мест заключения в Армянской ССР и переброшенные в НКАО с целью дестабилизации обстановки. На данный момент — боевой организации Крунк поставлена задача на накопление сил, а так же приобретение огнестрельного оружия.

О складывающейся ситуации неоднократно (№ 511-3 от 8.5.86, 815-3 от 2.2.87 и др.) доносилось руководству КГБ СССР для принятия мер. Никаких действий с целью оздоровления обстановки принято не было.

Пятьсот семьдесят пятый

Месяцем ранее. СССР, Москва. 29 июля 1988 года

В Москве было позднее бабье лето.

Самое настоящее, какое бывает только на Руси. Теплое и тихое, с начинающими желтеть листьями, без дождей…

Осень…

В одном из подмосковных санаториев — тем самым, где всегда есть места для своих, тех, кому не светит получить разрешение отдохнуть на «Солнечном береге» в почти своей Болгарии или даже в Крыму — долечивался человек. Солдат. То, что это солдат многие понимали, как понимали и то, откуда он вернулся. Иногда он просыпался с криком по ночам, все время молчал, держался на особенку от всех. Он выглядел лет на тридцать — в то время, как его глаза могли принадлежать пятидесятилетнему старику. В начавших отрастать волосах — просвечивала седина…

Этот парень лечился на совесть. Не секрет ни для кого, что мужчины не любят и не умеют лечиться, для них само пребывание в больнице — проявление слабости. Они говорят, что ничего не болит, когда на самом деле болит, норовят увильнуть от процедур, нарушить режим и тому подобное. Но этот… нет, этот лечился на совесть. Когда ему прописывали те или иные процедуры — он шел и делал их. Когда наставала пора делать лечебную физкультуру — он делал больше, чем требовали врачи, терзая свое тело. Когда пациенты собирались поиграть в шахматы — причем не бывало случая, чтобы у кого-нибудь чего-нибудь не оказалось — он никогда не ходил туда. Майоры и полковники, лечившиеся здесь — сторонились его, тридцатилетнего старшего лейтенанта Советской армии с сединой в волосах. Здесь в основном лечились аналитики, штабные работники — и для благополучия обеих сторон лучше бы им было не встречаться с теми, кто исполняет их приказы. Точнее — с тем.

Брешь в стене, которой этот человек окружил себя, удалось пробить женщине. Ее звали Катя, у нее за плечами был неудачный брак и ребенок — муж просто бросил ее потому, что его мама настояла так сделать. У них в семье — мама была главная… пока существовала семья. С дочкой, она ютилась в Подмосковье, жилье обещали дать только к следующей пятилетке. Подруга — по большому блату устроила ее сюда — как она сказала, чтобы устроила себе нормально жизнь. Это было что-то вроде «проституции по-советски», хотя по сравнению с тем, что творилось в западных странах все это походило на детский утренник. Просто в таких вот местах — мужики бывают одни и надолго, супруг сюда не пускают — потому что это считается режимной территорией. От майора до генерала, в основном до сорока лет — значит, ничего еще, в самом соку мужчинки. Многие либо в разводе, либо супружеская жизнь опостылела до чертиков… все дело в том, что «лейтенантши» то они одни, а вот как становятся «генеральшами»… тут куда хочешь беги. Халатик на голое тело и вперед. Администрация санатория это негласно поощряла — или, во всяком случае, закрывала глаза. Ну нет в Советском союзе проституток! Это во Французском иностранном легионе дамы вполне официально в штате состоят, звания получают… как раз для этого. А в Советском союзе так нельзя, тут просто за то, что кого-то когда то с кем то видели, и супруга написала куда надо — вызовут на партком, да так вмандюрят! Вот и приходится выкручиваться.

Катя с самого начала «не вписывалась». Родом из Владимирской области, из деревни, приехавшая не «покорять Москву», а учиться здесь на врача — она просто не могла вести себя так, как вел себя основной континент… эти то не стеснялись. Среди своих она была белой вороной, и когда девчонки за чаем начинали обсуждать, кто с кем, где и как — она готова была сквозь землю провалиться. Ей и кличку дали «честная».

Этот парень — а она его принимала — тоже был белой вороной. Тридцати лет — а в глазах кошмар и седина в волосах — ей просто жаль него стало. Заглянула в личное дело. Никаких данных, нет даже номера части. Дураков не было, контингент был специфическим, тем более что ему пластику назначили — немного сменили лицо и убрали все шрамы, какие были. Простым солдатам такого не делают. Значит — спецназ, готовится к работе за рубежом.

У подруги она попросила немного поменять закрепление — тут за каждым пациентом была закреплена медсестра. Та ехидно ухмыльнулась, но сделала.

Сначала они вообще ни о чем не разговаривали. Просто подолгу сидели вместе. Потом — она все же сумела разговорить его. Он оказался москвичом, образованным парнем, свободно говорившим по-английски — когда он немного отошел, то даже по памяти читал ей Шекспира. Дочь учительницы английского языка и главного инженера завода, интеллигентная девочка — Катя не могла понять, как этого парня занесло в кровавый афганский кошмар. Никаких разговоров на эту тему он не поддерживал — замыкался к себе. Психиатр — а здесь психиатр работала под видом старшей медсестры — им не занималась, значит, психика в порядке. Хотя… кто это может знать…

Она была с ним и тогда, когда на подъездной дорожке к главному зданию появилась новенькая, черная, с квадратными фарами Волга. Они медленно шли по усыпанной листвой дорожке и говорили о Шарле Бодлере. И по тому, как он напрягся — как хищник перед прыжком, она поняла — вот и все. Больше — ничего не будет.

— Это за тобой? — пролепетала она.

— Да — ответил он — это — за мной…

И в его голосе — была звенящая ненависть…

— Ты можешь не ходить? — задала второй, еще более глупый вопрос она.

А он только улыбнулся ей.

— Пойдем… Холодно что-то сегодня…

* * *

Коробочка — лежала на журнальном столике. Маленькая такая — коробочка…

— Смотреть будешь? — спросил полковник Цагоев, командир Скворцова по Афганистану и по отряду особого назначения…

Скворцов не притронулся к коробке.

— Шило — как то равнодушно сказал он — ему что?

— За Отвагу отвалили — сказал Цагоев.

— Здорово…

— Ну, вот что, друг мой… — Цагоев заговорил прямо и жестко — тут не детский сад, б… Ты что — справедливости какой что-ли ищешь? Во!

Он показал — чисто по-русски — фигуру из трех пальцев.

— Нету ни хрена ни какой справедливости. Мы кровь льем — свою, чужую — неважно. А они наверху — жрут в три глотки, в спецраспределителях отовариваются, по загранкам летают, комсомолок трахают. Мерседесы покупают. И насрать им на все. На-срать! На все! А нам они — время от времени медальку кинут — иди, служи. Ты, думаешь, я им служу, а? На, посмотри…

Цагоев закатал рукав.

— Смотри, смотри… Знаешь, что это? Не знаешь. Как только я от тебя в Кандагаре вышел — меня шокером и в Баграм. Центр дознания, мать их устроили там, как в Чили — кагэбешники сраные! Пытались понять — куда информация ушла. Сказал бы я про тебя — тебя бы в двенадцать часов слили! Мать твою!

— Спасибо… — сказал Скворцов.

— Да насрать мне на твое спасибо! Ты думаешь, я им служу, этим козлам? Да я бы их собственноручно пошел бы и кончил на полигоне, дай кто такой приказ. Я родине, мать твою служу! Горам своим служу! Роду своему служу! Этому городу служу! Ты хоть прикидываешь, что тут будет, как духи сюда доберутся? Помнишь, карты изымали? Весь Союз зеленый! Вот чтобы этого не было — я и служу!

Скворцов ничего не сказал.

— Хочешь знать, что тут будет? На, глянь.

На поверхность стола — шлепнулись, разлетевшись снимки. Скворцов глянул сначала мельком — потом заинтересовался, взял в руки.

— Где это?

— Зварнотц, Армения. Американского президента взорвали, так его мать! Заправщик с бомбой — прямо на самолет вышел!

— Жив?

— Куда там. Пепла не осталось… тварь.

— Я про американца… этого.

— А это… Жив… Его переправляли в Турцию — шестнадцать истребителей сопровождения. Восемь ихних, восемь наших. В Армении сейчас десантники… семнадцать убитых уже.

— Кого — убитых? — не понял Скворцов.

— Десантников… соображай — быстрее. Завтра — второй Афган у нас под ж… будет. Там и в Средней Азии. А ты, б… обиделся.

Скворцов взял коробочку, открыл ее. Тускло сверкнула красными, матовыми гранями звезда. Он положил ее на ладонь, сжал до боли — в Афганистане это называлось «крещение кровью».

— Приказывайте…

* * *

Домой он даже не заехал. Неприметная, гражданская одежда, чемоданчик в руках — с этим он вышел к электричке. Сел, заплатил за билет. Доехал до Ярославского, растворился в людской толчее. Еще один человек среднего возраста, без особых примет.

Он давно не на «трех вокзалах» — и то, что он увидел, ему не понравилось. Кроме обычной вокзальной толчеи — люди у касс, у киосков с журналами и нехитрой снедью — были и другие люди. Джинса, черные очки — примерно такой прикид все деды старались собрать перед отбытием из Афгана. Иногда в руках — ключи от машины, что они здесь делают в разгар рабочего дня — непонятно, но явно не работают. Какие-то группки, быстро собирающиеся и столь же быстро распадающиеся, толстые, золотозубые молодцы, цыгане. Торговля — где-то из-под полы, где-то открыто, кто-то что-то меряет прямо из баула. Стенд с книгами — он немного задержался, потому что читать любил… когда-то любил. Как он понял — мужик торговал дефицитными книгами, но официально — выдавал для прочтения, взамен брал денежный залог.

Отодвинув таксиста, назойливо предлагавшего свои услуги — он вышел на площадь. Решил поехать на трамвае.

И снова — толчея, суета, шум. Много машин, таксисты и бомбилы. Все это чем-то напоминало Кабул и потому было неприятно. Рядом с ним — громко обсуждали, где должны будут в ближайшее время выбросить дефицит.

Домой он заезжать не стал. Письма он писал — а мать сразу поймет, что он был ранен. Только этого и не хватало…

С пересадкой — он поехал до нужного места. Советский Пентагон, здание Десятого главного управления генерального штаба. В СССР очень любили клеймить позором империалистов, отправлявших наемников в разные страны мира — но вся разница между нами и ими заключалась только в том, что они брали деньги за то, что мы делали бесплатно. Хотя не всегда бесплатно — у Каддафи была нефть, и он хорошо платил. Советский союз имел своих наблюдателей и советников в… восьмидесяти что ли странах мира. И всеми ими — отправкой, договоренностями с местными, получением денег (или заверений в вечной дружбе) занималось Десятое главное управление Министерства обороны СССР.

В загранку — Николай отправлялся впервые. В Афгане он был — но туда попадали не так, сначала плацкартный вагон и сине-зеленые, едва стоящие на ногах призывники, потом учебка в Чирчике, где уже прошедшие Афган сержанты и прапоры быстро выбивали дурь десантными полусапогами. Потом — вертолет — и здравствуй, Афган, страна чудес[17]. А тут — вроде как в цивильную загранку, да еще таким молодым. Обычно — офицерье годам к сорока отправлялось. За год командировки можно было накосить на кооперативную квартиру (чеками[18]).

В первом же кабинете его тормознули — нужен был комсомольский билет, а его как на грех не было. Пока искали — мурыжили два часа. Наконец Николай, отчаявшись, дал телефон, который ему сообщили «на самый крайний». Через тридцать минут — его подняли на этаж выше — начальство решило само посмотреть на «человека со связями».

— Лет то сколько? — спросил коренастый, пожилой полковник, записывая что-то в гроссбухе аккуратным, мелким почерком.

— Двадцать три…

Полковник присвистнул.

— Однако…

— Что-то не так, товарищ полковник? — вежливо спросил Николай. Отправляя его сюда, в Балашихе дали цэ-у вести себя максимально вежливо и не привлекать внимания.

— Да как то…

Полковник коротко взглянул на Николая.

— Оттуда?

— Да.

— Понятное дело. У меня сын там был…

— Жив?

— Да жив… — полковник вздохнул и продолжил — сидит…

— Как сидит?

— Как-как… В ресторане цапнулись с какими то… — полковник сделал неопределенный жест рукой — те бутылку разбили. Мой — двоих, голыми руками. Насмерть. Такой же рейнджер как ты…

— Звать как?

Полковник посмотрел на Николая.

— Да чего там… Все по закону…

— Товарищ полковник. Звать — как?

— Владимиром звать. Щеглов фамилия…

Николай сделал про себя заметку — спросить. Он немного времени пробыл в Москве… сначала, когда он шатался… после этого, в общем. Сейчас — немного дали времени, совсем немного. Но и того, что он видел — было достаточно. Москва гнила на глазах… очереди у магазинов… какие-то праздношатающиеся… таксисты… шпана всякая. У каждого магазина спекулянты, у любого «соки-воды», в которых почему-то водку продают — тоже толкутся, водка теперь есть, дорогая правда, но самогон гнать не перестали. Все поползло… как после долгой зимы, когда мокрый снег превращается в кашу и начинает проступать грязь, которая под ним скрывалась всю долгую зиму. Ему было противно… просто физически противно наблюдать такое. В Афганистане — смерть поджидала тебя на каждом шагу… но в то же время там были люди, готовые отдать за тебя жизнь. Сразу — не раздумывая, не сомневаясь. А тут… какая-то мерзкая суета. И если братишка попал — его долг вытащить. Тем более, что ментов вон, повыпускали, дела пачками пересматривают, в санатории только об этом и говорили. Пусть и братишку выпустят… нельзя так.

— Куда меня? — спросил Николай, чтобы заполнить паузу.

— А ты что, рейнджер, не знаешь? Не довели, что ли?

— Сказали — на Восток куда-то.

— На Восток… Восток — он разный бывает, юноша. Я вот крайний раз в Йемен катался… срач такой, что и не выскажешь. А тебе сходу повезло — Дамаск. Считай, африканский Париж. Туда чтобы попасть такая очередь, я тебе скажу, стоит… Так что в двадцать три года… Хотя…

Полковник посуровел лицом.

— Не один ты туда едешь. Так… здесь, значит расписывайся. Твой пакет документов. Потеряешь — не знаю даже, что и будет.

Николай вывернул пакет на стол. Билет на рейс Аэрофлота… завтра. Синий служебный паспорт, — который выдавался ему как специалисту, командированному с целью мелиорации земель на ближнем Востоке. Прикрепительный талон в физкультурную организацию — за границей комсомольских не было…

— Положено комсомольский билет сдавать, да ладно, возьму грех на душу — сказал полковник — езжай, рейнджер. И возвращайся…

* * *

Отца дома не было. Болел… лечился. Николай дал себе зарок, что съездит и проведает — но знал, что сдержать его не сможет. Да и незачем… обоим душу то рвать.

Мать… рано поседевшая, нервно перебирающая в руках недоконченное шитье — молча собрала на стол. Села напротив. Николай ел жадно… про такое говорят — смотри ложку не проглоти. Домашней стряпни он не видел несколько месяцев… хотя такие же макароны по-флотски, как и в столовке части.

— Все нормально — сказал он матери, когда тарелка опустела.

— Положить еще?

— Да не, мам, сыт я… Я ненадолго…

— Куда? — только и спросила мать — опять…

— Да не… туда больше не ногой. Дамаск, мам. Это вообще африканский Париж, цивилизованная страна. Там и воевать то не придется. Буду местным товарищам… опыт так сказать передавать. Там никаких душманов, ничего нет.

Мать резко отставила табуретку так, что она грохнулась об пол. Вышла из кухни…

Николай налил себе чая. Не выдержал, пошел следом. Мать тихо плакала, сжавшись в кресле.

— Ну что ты, мам… — он не знал, что еще сказать и что сделать — там нет войны. Зато там чеками платят. Вернусь, кооператив куплю. Семьей обзаведусь…

— Будь прокляты эти чеки… — сказала мать, и тут опомнилась, схватила за руку — прости, Господи, дуру старую… Язык как помело. Ты главное возвращайся. И вперед не лезь… найдут, кого послать. Главное — никуда не ввязывайся, обещаешь?

— Обещаю, мам. Обещаю…

Но мать почему то снова заплакала…

Москва, СССР. Бутово. 12 сентября 1988 года

На столе лежит молодчик Тускло свечи горят А это был убит налетчик За него — отомстят… Народная воровская песня

Две машины — новенькая Лада-восьмерка и старый, с просевшими рессорами Иж-пирожок, маленький фургон, стояли во дворе самого обычно панельного дома — девятиэтажки, где-то на окраине Москвы. Дом был самым обыкновенным — высоким, в меру обшарпанным, с полощущимся на веревках выстиранным бельем и разномастными скворечниками самодельно застекленных балконов. Был рабочий день, точнее — день то к концу шел, но время было самое законное, рабочее, пяти часов еще не было. Это был спальный район, один из многих, которых построили при «непотоплямом бровеносце» и люди ездили на работу за несколько километров. Поэтому — сейчас во дворе была только компания старичков, азартно шлепающих костяшками домино по покосившемуся столу, да пара мамаш, важно наматывающих круги с колясками вокруг дома. Да эти две машины, стоящие около одного из подъездов и приехавшие непонятно к кому…

В машинах этих — было семь человек. Самых разных внешне, но кое-что их объединяло, что понятно было только наметанному глазу. Нарочитая небрежность в одежде, некая крученая театральность жестов, нервная, блатная дерганость, порывистость, постоянная готовность к рывку, И, конечно, партаки[19]… Под замызганными пиджаками и моднявыми джинсовыми куртками не видно, но пальцы, пальцы… «Отбыл срок звонком», «Отбыл срок за грабеж» и много чего еще можно было узнать, едва взглянув на руки этих людей. Но за руки в Советском союзе не сажают, не так ли, товарищи…

— Время… — сказал один из блатных, сидящий на правом переднем сидении чернявый блатарь лет тридцати. Со своей спадающей на глаза челкой и клетчатым пиджачком он работал под какого-то актера…

— Нишкни, Муха… — раздалось уверенное, с заднего сидения — не стучи копытами…

Муха, в ином случае уже подорвавшийся бы — не повел и ухом. Более того — он стерпел бы любое оскорбление и даже почти любое издевательство от развалившегося королем на заднем сидении можной «восьмеры» сухого, среднего роста очкарика. Муха был стремящимся[20] — отмотал всего один срок, и то по малолетке, но по серьезной статье — групповой разбой и тяжкие телесные, повлекшие смерть, целой компанией до смерти запинали мужика и забрали получку. А вот тот, кто сидел на заднем сидении один — такие как он, не могут терпеть соседей — уже носил погоны на плечах[21]…

* * *

— Рыба!

Выигравший дядек — лет шестьдесят, с неопрятной седой щетиной — победно посмотрел на соседей и партнеров по игре…

— Ну, ты и дашь, Виталич…

— А то…

— Вы его лапсердак[22] потрясите, юноша. Там небось — много чего припрятано…

— Виталий Семенович…

— Я шестьдесят три года как Виталий Семенович… — сказал лысоватый крепкий старик, выкладывающий на стол монету в пятнадцать копеек (играли по мелочи) — в машинах, у четвертого, кто?

Один из стариков надел старые, с замотанной синей изолентой дужкой очки, подслеповато всмотрелся.

— К Маринке, наверное. С третьего. У… блядища, кобели так и таскаются.

— Может, вызвать? Пускай проверят…

— Да ну… Связываться… Давай, мешай… а ты, Виталич, в стороне сиди. У тебя руки…

— Золотые…

— Угу. Того самого цвета.

А один из сидящих за столом мужчиков — он в этом дворе был всего чуть больше часа, но в компашку доминошников вписался как родной — подумал, что не все зависит от милиции. Хают милицию, хают… кому только не лень. А вот и в самом деле — оторвать задницу от скамейки, пойти и позвонить… нет. А ведь еще лет десять назад — пошли бы и позвонили. И в отделении… не отфутболили бы, как сейчас это бывает… приходится даже телефоны выборочно прослушивать и сверять с записями в журнале регистрации, чтобы выяснить сколько не зарегистрировали — а прислали бы помогайку[23], да проверили бы документы. Вот и спалилась бы банда. Но нет — не сходят и не позвонят, как будто не в своей стране живут. А потом — жалуются, что преступность выше крыши, на улицу вечером не выйти.

Правда, виноваты в этом обе стороны. Люди стали другими, государство стало другим. И ничего с этим не поделаешь…

— Ходи… — кто-то ткнул его локтем в бок.

Он сходил.

* * *

Веселая компашка пацанов — вынырнула из подворотни, помчалась по двору, размахивая портфелями и весело топая по лужам. Это был их двор, их город, их страна — и все, что было перед ними в качестве проблем — это годовая контроха по русскому. Только и всего…

— Глянь! Витек! Восьмерка!

В те времена — даже новая модель Ваза привлекала внимание, что уж говорить об иномарке типа Тойоты, одно появление такой машины во дворе было настоящим событием, из соседних дворов смотреть сбегались. Мигом забыв проблемы с предстоящей контрохой — пацаны заворожено уставились на рублено-обтекаемое чудо советского автопрома.

— Восьмера…

— А у меня такая же будет…

— Врешь!

— Не вру! Брат из Афганистана вернется — ему положена!

— Держи карман шире!

— Смотрите, на стекле чего написано!

Хлопнула дверь, с водительского сидения выбрался водитель восьмерки. Нагловатого вида, джинсы, кожан — похож на таксиста нового поколения, поднимающего три зарплаты на леваке и прирабатывающего продажей водки, а кое-где — уже и наркоты…

— А ну, сдриснули — мухой! Черти!

Пацанам второго слова было не надо — они бросились бежать. Не врассыпную, но бросились. Несмотря на то, что они росли в своем городе, в своем дворе, в своей стране — они знали, что бывает — по всякому. В одиннадцать — двенадцать лет — они уже слушали страшноватые рассказы про то, как на соседнем районе недавно убили паренька на три года старше их — двое взяли его, уже избитого, за руки — за ноги и били об перекладину ворот на поле за школой. Они знали, что так бывает и тоже … и чувствовали, когда надо бежать без оглядки. А в этом водиле в кожане — они чувствовали злую, наглую волю, которая может переехать их и забыть об этом через пять минут. От таких — надо было бежать…

* * *

Топая новыми, только что купленными за полтинник американскими кроссовками по грязным лужам и расплывшимся от сырости клумбам, во двор сбежал маленький, похожий на подростка человек. Это тоже был стремящийся… их хорошей семьи, но связавшийся с плохой компанией. Звали его Вадим, и уголовники его использовали там, где нужен был именно такой, похожий на нормального, без единой чернильной точки под кожей. Ничего серьезного у него за душой пока что не было — так, хвосты матерым подносил…

Вадим подбежал к восьмере, сунулся внутрь.

— Там!

— Видел? — растягивая по-блатному слова спросил сидевший на правом-переднем.

— Точняк, отвечаю!

— Самого Кима видел?

— Не, но тачка его — точняк там. Тойота, красная, со двора стоит. Шикарная лайба, точняк его, без базара…

Вадим был совсем молодым, и лупил известные ему блатные слова в дело и не в дело…

Сидевший на правом-переднем ухарь — небрежным жестом потрепал его по плечу.

— Теперь сдристни отсюда, мухой. Вечерком брякну…

Пацан в кроссовках за полтинник, которые купил ему в подарок отец — чиновник Внешторга — побежал дальше, во весь опор убегая от срока за вымогательство, а возможно — и за убийство. Его время еще не пришло…

— Муха…

— Пацан правильный — задумчиво сказал Муха — из мажоров, но правильный. Стремится.

— Отвечаешь. Поехали…

Восьмерка резко, с пробуксовкой тронулась с места, следом — отставая, покатился и пирожок, в котором хорошо было вывозить людей в лес.

* * *

Пролетев поперек дороги под яростный гудок желтой, таксистской волжаны — восьмерка резко ввалилась во двор, одну из стен которого составляли зады нужной стекляшки. Зады были самые обыкновенные: ржавая сетка — рабица на полусгнивших слегах, валяющаяся тут и зимой и летом никому не нужная пустая тара, размешанная сапогами грузчиков грязь, два ободранных мусорных контейнера, полных с верхом. Дальше — эстакада, как раз по высоте кузова Зил-130, рабочей лошадки советской торговли. На ней, сидя на корточках курят двое работяг-грузчиков в засаленных, черных телогрейках и с пропитыми лицами…

Восьмерка тормознула прямо перед мордой Тойоты — на грани фола, едва не боднув. Водитель и пассажир с правого-переднего выскочили из машины одновременно, оставив двери широко открытыми. Водила восьмерки резко, без рук — запрыгнул на эстакаду.

— Ты куда, мужик! Сюда нельзя!

— Ща, отец… — невнятно ответит тот, и сделал короткое движение рукой.

Нанявшийся на день бомжара осел, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

— Ты чего…

Второго успокоили просто — пассажир с правого переднего сбросил его с эстакады пинком, а водитель — приголубил завернутой в газету арматуриной — по голове. Потом — перебросил арматурину в другую руку…

Очкастый — ногой подвинул ящик и взобрался на эстакаду как по ступеньке. Законному — не пристало прыгать как мартышке, за него и гладиаторы попрыгают.

Тем временем пассажир с правого-переднего — аккуратно открыл приоткрытый задний ход в магазин. Шагнул внутрь.

Внутри — тоже было все то же самое, как и в обычном советском магазине. Проход доверху заставлен пустой тарой, в основном деревянными ящиками и гнутыми из проволоки — под молочное, которое продавалось в бутылках[24]. Надо бы отправить обратно на комбинат — да грузить лень, однако…

Поворот, тускло светит висящая под самым потолком лампочка, выкрашенная зачем-то краской. Еще поворот.

Кореец — Коган, телохранитель Кима, маленький, и верткий, со сморщенным в кулачок лицом — подхватился с перевернутого ящика, но бандит с правого-переднего его опередил. Резко махнул рукой — и не успевший принять боевую стойку кореец так и повалился на грязный бетонный пол. Гладкий, тускло поблескивающий шарик весом чуть ли не в полкилограмма — от большого подшипника, удобно запястья тренировать — катился к ногам хозяина…

Бандит почтительно посторонился, пропуская к двери Вора.

* * *

Небритый, заросший щетиной дядек, держа в потном кулаке пару мятых купюр — вывернулся из подворотни, шаркающим, нетвердым шагом направился к стекляшке. У стекляшки такого оживления, как в старые добрые времена не было — беленькая стояла свободно, только не укупишь — двадцать пять рубликов изволь — выложь, четвертной. Хуже, чем у таксистов в свое время, те и за два чирика отдавали. Кто хочет подешевле — тому к тете Маше, что в фабричном доме проживает — ей с деревни везут, бидонами, она разливает и продает. Чирик за четверть мутной, воняющей сивухой, щедро сдобренной для крепости димедролом бурды — от которой можно и копыта откинуть. А если пройти подальше и спросить Вазгена в чебуречной — то за тот же чирик, можно достать четверть относительно чистого, разбавленного водой, воняющего жженой резиной спирта. Вазген — молодец, он контакты с летчиками в какой-то части установил, там спирт зачем-то в самолеты заливают… а потом сливают. И по идее — в канаву выливают. Но многие к Вазгену опасаются идти, мало ли с чем там этот спирт после самолета, еще верней коньки отбросишь, чем от самогона тети Маши. Но идут — трубы если горят, так тут и лосьон полетит…

Вот такой вот расклад… невеселый. Ну негде рабочему человеку выпить, негде. Хоть еще раз революцию устраивай…

Ошивающиеся около Ижа — пирожка двое мутных, фиксатых личностей со всепонимающими улыбочками и руками в карманах — обратили внимание на упорно борющегося со штормом забулдыгу, только когда он подвалил к самому магазину. Возможно, если бы он не споткнулся на первой же ступеньке, не выругался в голос, руками нащупывая точку опоры на заплеванном бетоне — они и не обратили бы на него никакого внимания. Обращать внимание на пропойного алкоголика не то, что впадлу… это просто глупо, точно так же как обращать внимание на пробежавшую мимо бродячую, лохматую собаку. Но алкоголик попал в поле зрения стоявших на стреме блатных — и один решил покуражиться. Просто так — блатным не нужен какой-то повод, чтобы унизить человека слабее себя… это называется «крутануться на кураже», показать свою власть, жесткость, крутость, что мол мы из крепкого теста сделаны…

— Слышь!

— А?

— Синяк прется. Сделай его!

— А чо…

— Через плечо! Пшел!

Среди блатных, да и не только, наверное, среди блатных — в компании из двух человек один будет главным, а второй будет ему подчиняться. Поэтому — главный захотел «сделать» в общем то безобидного на вид пропойцу, но не сам — отправил шестерку. И спектакль бесплатный посмотреть и свое самолюбие потешить — я приказал, а он подчинился.

Хлябающей, разболтанной походкой — молодой блатной догнал синяка как раз на ступеньках. Легко, в один прыг преодолев сразу две — оказался рядом.

— Слышь, ты! Чудила с Нижнего Тагила! Чо потерял здесь?

Алкоголик что-то замычал, ему удалось, наконец, принять вертикальные положение бренного тела. Несло от него как от винокуренной бочки.

— Это… я… чо…

— Через плечо! А ну — пшел отсюда! Давай, давай…

— Это… ты чего… сынок…

— Ать… батя нашелся. Давай, давай… у…ай…

Батя — неспешно поковылял обратно, как раз мимо фургона — не въехал, доходяга дохлый. Второй блатной, главный из двух — напрягся, чтобы отоварить доходягу с ноги, как только он пойдет мимо.

Ни один из бандитов даже не понял, что произошло. Полетевшую было ногу что-то как подкрутило и придало дополнительное ускорение — не ожидавший этого бандит потеряло равновесие и, взмахнув руками упал, ударившись головой о заднюю дверцу пирожка. Второй бандит, так и не поняв, что произошло — открыл рот, но сказать ничего не успел: доходяга уже стоял перед ним. Закрыться блатной — несмотря на то, что в качалку ходил и по видаку Брюса Ли смотрел — тоже не успел: первый удар пришелся в кадык, второй, с левой руки — в солнышко. Но пробил так, что он опустился прямо во всю грязь, прямо как был, в шикарной, серой ГДРовской кожаной куртке. Отряд не заметил потери бойца…

С неожиданной силой — доходяга подхватил его и бросил за фургончик, чтобы не видно было от входа. Хромированными наручниками проворно сковал левую руку одного блатного с правой рукой другого, пропустив цепь наручников через крепление заднего бампера: самого бампера не было, а крепление было очень удобным, как специально сделанным для таких целей. Затем — достал маленькую, с ладонь рацию — на пятьсот метров всего бьет, но больше и не надо. Выдвинул длинную, блестящую антенну.

— Два нуля!

* * *

Ким был на месте. И директор гастронома — тоже, по странному стечению обстоятельств, кореец по папе — тоже был на месте. Считали выручку…

— Деловым людям…

Законник сделал какое-то движение рукой, отдаленно напоминающее, как мушкетеры приветствовали друг друга, подметая перьями на шляпах мостовую…

— Тебе чего?! — удивился Ким.

— Да вот… Зашел спросить — кто крышу тебе, такому красивому делает. Почему на общие дела не башляешь. Вижу — удачно зашел — вор кивнул на открытый кейс, полный купюр самого разного достоинства, перехваченных резинками.

— Я собирался…

— Собирался, собирался… Три птички сидели на заборе, две собрались улететь — сколько осталось? Штраф на тебя, натикал, деловой. Да и я… за беспокойство возьму. А беспокоить я тебя часто буду…

* * *

Времени не было — бросив рацию, чтобы освободить руку (ох, взъ…т за это…) доходяга обогнул торец дома, чуть не поскользнулся на грязи, выскочил во двор.

Водила — подорвался моментально, перекрыл дорогу, размахиваясь газетным свертком в руке. Смешно — но оснований для применения оружия не было…

* * *

Красно-желтый, с надписью «Мосгорэлектросеть» полноприводный КамАЗ 43118 — медведем проехался через газон, чуть ли не через пустую по причине рабочего дня и спального района остановку, едва не вызвав сердечный приступ у бабушки — божьего одуванчика. Если присмотреться — у КамАЗа были подозрительно мутноватые стекла и несколько нарушенные пропорции кабины. Но присматриваться было некому и некогда — сзади открылись широкие распашные дверцы, грохнули об асфальт десантные полуботинки. На выскочивших из кузова рослых, плечистых бойцах была серо-сине-черная форма «серый волк», черные бронежилеты, белые, похожие на новые мотоциклетные каски шлемы с прозрачным забралом. Короткоствольные автоматы в руках и надпись большими буквами ОМОН спереди и сзади на бронежилетах.

Слаженно — ОМОНовцы ринулись в разные стороны, двое — блокировать движение на тротуаре, чтобы не допустить посторонних лиц. Остальные — к хлябающим на сильной пружине дверям стекляшки.

* * *

Иваньков не был бы законником, если бы не был готов — ко всему и всегда. Услышав подозрительный звук, едва слышный здесь, в директорском кабинете — это был топот ног — он моментально все понял…

Выскочил в коридор, ломанулся лосем, не забыв крикнуть — «делай!». Его гладиатор — ему по жизни обязан, должен спасти, дать хотя бы несколько секунд. В любом случае на зоне подогреют, а если сдаст — на перо поставят…

Рука — машинально, на бегу хватанула штабель ящиков у стены, те стали падать, перекрывая проход. Только бы успеть…

Только бы успеть…

* * *

Милиционер — пропустил свистнувший газетный сверток над собой, неожиданно ловко пригнулся. Сумел еще врезать водиле поддых, из неудобного положения — но тот только зашипел, самортизировал прессом удар. Замахнулся снова.

Во дворик — влетела новенькая семерка, тормознула, водитель мгновенно оценил ситуацию, толкнул коленом дверь…

— Бах!

Водитель с железной трубой — взвыл, хватаясь за простреленное плечо. Газетный сверток глухо стукнулся об асфальт…

* * *

С пинка проскочив дверь — вор услышал выстрел — обложили! Справа — столпотворение машин, Гюрзач, молодец, схватился с кем-то. Не забуду…

Бежать…

* * *

Поняв, кто выскочил через заднюю дверь магазина — доходяга извернулся и выхватил невесть откуда массивный Стечкин.

— Иваньков — стоять!

Вор подорвался — с ходу, скакнув в сторону как лось. Грамотно подорвался, прыгнул в сторону подельников, прикрылся ими. До свободы было метров тридцать, там проходняк — можно уйти, ищи ветра в поле.

Ствол АПС в твердой как гранит руке указывал на бегущего вора.

Бах! Бах! Бах! Бах!

Убегающий вор споткнулся — и растянулся с размаху на земле, упав лицом в развезенную ногами грязь.

— Атас!

С треском проломившись через дверь, подминая пол собой остатки ни в чем не повинной тары — на эстакаду, держа автомат перед собой, носорогом выломился здоровенный ОМОновец. За ним — тяжко топал другой…

— На землю! Буду стрелять!

— Свои! МУР!

Несмотря на этот окрик — доходяга послушно лег в самую грязь, рядом с завывающим белугой водилой с простреленным плечом. Молодой, из семерки — бросать оружие не спешил, просто поднял руки, держа в одной из них пистолет за спусковую скобу, чтобы было видно.

— Витек! — вдруг присмотревшись, крикнул он — будь здоров, пехтура! Ты чего в братана целишься?

ОМОНовец присмотрелся.

— Санек… Ты что ли?

— Я…

— Вот ё-мое. Отбой, свои. Братуха мой, по Афгану.

Автоматы опустились.

Дамаск, Сирия. 01 августа 1988 года

Николай летел в Сирию обычным, рейсовым самолетом Аэрофлота. На этом направлении ходил не доходяга сто пятьдесят четвертый, с пыточными креслами и ненавязчиво-советским сервисом — а красавец шестьдесят второй, самолет для дальних рейсов. Но впечатление сразу ломалось, как только оказывался внутри самолета. Видимо, этот Ил был списан с рейсов в капстраны и брошен на перевозки в страны третьего мира. Пластмассовый столик в кресле впереди был непоправимо сломан, на обивке кресел были подозрительные пятна, а стойкий запах блевотины в салоне невозможно было вытравить даже массированным применением чистящего средства.

Николай летел один, не в группе — и моментально выделил три категории пассажиров. Первая — самая малочисленная — обычные граждане, гражданские, летящие в Сирию по своим делам. Они отличались явно не военными повадками и большим количеством сумок, какие они рассовывали по отсекам над креслами. Вторая категория — побольше — это братья наши меньшие, Николай окрестил их «духи». Как он будет работать с ними, он не знал, с Афгана у него сложился острый комплекс подозрительности к тем, у кого есть борода и кожа темнее обычной. Хотя он понимал, что Сирия не Афганистан, и вроде как социалистическая страна — поделать он с собой ничего не мог. Хотя эти… на духов они мало были похожи… или усатые или чисто выбритые, оливковая кожа скупые, экономные движения. Институт дружбы народов имени Патриса Лубумбы, Военно-Дипломатическая академия и другие тому подобные заведения. Возвращаются… мелиорировать, в общем. Третья, самая многочисленная категория — советские, едущие по контракту. Настоящему, гражданскому и такие же как он, мелиораторы. Эти отличались чересчур громкими голосам и позвякивающими сумками. Как только самолет взлетел — они, разбившись на группки, и не обращая внимания на стюардесс, начали дегустировать, прикладываться и иными способами выражать приязнь богу виноделия Бахусу. Николай заметил, как на них смотрел сидевший неподалеку сириец — и ему стало мерзко и стыдно за своих. Ни к какой из компаний он не присоединился.

Шестьдесят второй летел без промежуточных посадок. Когда объявили по связи о том, что они пересекли границу СССР — веселые компании под приветственные крики налегли на водку еще сильнее, хотя многим уже было «под горлышко». Кто-то уже пугал унитаз, кто-то издевательски пел советский гимн пьяным голосом… вот тогда то все и произошло.

Стюардессы старались ни во что не вмешиваться и вообще показываться как можно меньше. Но одной — все же пришлось пройти в хвост салона… и какой-то жлоб схватил ее за руку. Это произошло всего в трех креслах от того ряда сидений, где сидел Николай.

— Девушка…

Николай бил вполсилы — но этого хватило, даже с лихвой. Первым — плюхнулся в кресло, зашипев от боли, любвеобильный грузин… костяшка пальцев попала по позвонку… наверняка до врача дело дойдет по прилету. Вторым — схватившись за глаз, заголосил еще один… этот удар и вовсе был вполсилы, даже в четверть — правильно выполненный, он приводил к гарантированной инвалидности. Николай подтолкнул девушку в сторону, чтобы не мешала ему, и спокойно, как он научился еще в старших классах, выдал.

— Сидеть тихо, жлобье. В пол втопчу.

Расчет был простой — жлобье обычно трусливо и сейчас мысленно подсчитывает, сколько чеков удастся накосить в очередной загранке. К силовому противостоянию оно не готово, даже по принципу «все на одного». Вылететь можно легко и просто, за драку в самолете — так и вовсе запросто. Чеки покажутся дороже чести…

Один из алкашей пытался выступать — но его дернули за руку, и он заткнулся. Грузин полулежал в кресле и тяжело дышал, второй держался за глаз. Николай повернулся к девушке, отметив, что она настоящая красавица. Волосы стрижкой каре, что он не любил — а все остальное — очень даже…

— Приношу извинения за этих… — сказал Николай.

— Да ничего… — девушка попыталась улыбнуться — уже привыкла… Меня Марина зовут.

— Николай.

Возвращаясь в кресло, Николай поймал одобрительный взгляд сирийца. До чего же все распоясались…

* * *

Садились в гражданском аэропорту Дамаска, Дамаск — Интернэшнл, Вопреки ожиданиям, этот аэропорт не был назван в «отца нации», или кого-то еще. Кроме Дамаск — международный у него не было никакого названия. Садились под аккомпанемент мата и утробных звуков, с которыми перепившие специалисты приходили в себя — кто успел в туалет, тот блевал в туалете, кому не повезло — в гигиенический пакет. Благо выдали проездные, а как снова в стране разрешили пьянство — так понеслась, родимая по кочкам. Бутылка Московской, с зеленой этикеткой двадцать рублей — но для отъезжающего в командировку специалиста не деньги.

Выглянув в иллюминатор при посадке — Николай увидел развернутые по боевому, вращающиеся антенны советских радарных систем и накрытые маскировочными сетями позиции ПВО, явно не пустые. Совсем весело. Главный аэропорт страны постоянно прикрывают системы ПВО — хотя… Израиль совсем же рядом, он помнил карту.

И все равно — весело.

Трап был советским. Как и аэропортовская скотовозка — прицеп для пассажиров с тягачом в виде советского Зил-130. Как и не уезжал никуда…

Проблемы начались в аэропорту — Николай вдруг понял две вещи. Первая — он летит один. Вторая — его никто не встречает. С его знанием арабского — почти катастрофа. Он выжил бы в Афганистане, в Пакистане, в Иране с его знанием пушту и дари, который почти то же самое, что и фарси. Мог он говорить и на урду, но вот на арабском… Если только он заговорит на фарси, его могут принять за шпиона. На Востоке, вне зависимости от ориентации, проамериканской или просоветской, к людям, говорящим на фарси относились очень настороженно. Иран … и шииты. И те и другие доверия не внушали, плели козни и интриги — и началось это не в семьдесят девятом[25], а несколькими сотнями лет раньше. Так что если надо найти шпиона — говорящий на фарси парень подойдет как нельзя лучше….

Приехал, называется…

Валюта у него была. Больше он опасался таможни — как все это будет воспринято. Хотя… как потом оказалось, местная таможня далеко не самое опасное, что может поджидать советского командированного. Свои — страшнее…

— Эй…

Он резко обернулся. Руки автоматически заняли исходное — одна прикрыла живот, другая…

Марина. Аэрофлотовские форменные блузка, юбка — хоть на картинку…

— Ты в Дамаск?

Николай осмотрелся по сторонам.

— Ну… да, в общем.

— Если хочешь, у нас место есть.

Николай раздумывал недолго. Если местные на него… положили, то и он в полном праве на них положить. Опоздали — пусть ищут.

— Буду благодарен.

Марина засмеялась.

— Поехали…

* * *

С шутками, с прибаутками втиснулись в почти новый аэропортовский РАФик. Насчет места — Марина видимо немного преувеличила — места не было, но девушки потеснились. Машина стояла у здания карго-терминала, в закрытой зоне, оттуда — они поехали к воротам. Страх ворот, солдат с автоматом выпустил их не досматривая. Николай вдруг подумал, что не стоило бы рисовать аэрофлотовские значки на машине, для моджахедов — великолепная цель, украсть и потом шантажировать. Одернул себя — какие моджахеды. Видимо… это навсегда останется с ним…

Когда выезжали на дорогу — мельком увидел две Волги и РАФ, в него, кажется, грузили грузина, которого он пришиб в самолете. Николай еще не знал, какими неприятностями это для него обернется…

Пошла разматываться под колесами отличное гладкое как кованая сталь шоссе. По обочинам — какие-то здания, фруктовые и оливковые сады. Везде — ощущение достатка и богатства, следов войны нет совсем — хотя война здесь была всего несколько лет назад. Отличные, многоуровневые дорожные развязки. Среди машин — много советских, грузовики так большинство советские — хотя встречаются всякие. Машины в основном белые, но оно и понятно — жара, солнце.

Возможно, Марина того и не хотела, просто хотела помочь парню, вступившему за нее в самолете — но остальные стюардессы более старшие и опытные — поняли все правильно. Они с мариной оказались на соседних сидениях, а стюардессы стараясь на них не смотреть, балагурили о чем то о своем…

— Вы москвич? — вдруг спросила Марина.

— Москвич…

— Странно… не похожи?

— А на кого я похож? — с неожиданной злостью в голосе спросил Николай.

Он уже знал все это. Интернационалисты — в мирных советских городах успехом не пользовались. Если какая-то девушка и рисковала завести отношения — родители были категорически против, шипели — вот смотри, этот интернационалист как-нибудь ночью всю семью вырежет. Афганистан многих сломал… многое выявил в больном, безусловно больном советском обществе. И если отцы, возвращались с Великой Отечественной находили свою судьбу даже без рук без ног, то вернувшиеся из Афгана пацаны находили где страх, а где хамство. Я тебя туда не посылал, мать твою!

Вот и шли они — по жизни. Кто спивался, кто садился. А кто — как Николай — нес войну на другую землю, нес ее в себе…

— Ну… — Марина растерялась от звеневшей в голосе злости — ты как будто с юга…

Николай скосил взгляд на нее, увидел просто красивую девушку. Такую красивую, какой у него и не было никогда…

— Извини… — сказал он — но я и в самом деле москвич. Просто я… оттуда, в общем. Как говорят — из-за речки. Понимаешь?

Теперь — как-то странно посмотрела на него Марина. РАФик уже въезжал в Дамаск, по обочинам мелькали заборы дорогих домов, они пролетали одну развязку за другой, не снижая скорости…

— Понимаю… — сказала она — а где ты учился?

Николай назвал школу.

— Правда? А я в соседней… — школу назвала она.

И они…. как то разом оттаяли оба, не сговариваясь — заговорили о своем, о том, о чем могут говорить парень с девушкой, из одного большого города, из одного района вдали от дома. Они вспоминали кинотеатр у них в районе, упомянули танцы и еще что-то. И почти не заметили — как РАФик остановился у отеля, в котором Аэрофлот постоянно держал номера для экипажей на пересменке…

— Ну? — сказали они одновременно, когда вылезли из машины и посмотрели друг на друга.

Неловкое молчание. Николай не знал, что говорить и что делать — в центре Дамаска, чужого города и чужой страны — и точно так же, не знала что делать она.

— Я тебе спасибо не сказала… — прервала молчание Марина.

И поцеловала его. По детски в щеку. А потом — подняла сумку и пошла к отелю. А он — остался стоять, как последний дурак…

Как последний дурак…

* * *

Здание аппарата Главного военного советника в Сирии находилось в большой белой вилле, расположенной в конце улицы Аль-Джаля, он стоит ближе к горе Касьюн на возвышенности и окружен забором. Вилла такая большая, что это едва ли не дворец — и здесь расположены далеко не все службы. В стране находилось до десяти тысяч советских военных советников и технических специалистов обеспечивающих эксплуатацию, обучение экипажей и расчетов, ремонт советской военной техники, покупателем которой Сирия была. Война восемьдесят второго года, закончившаяся поражением Израиля в Ливане[26] убедила сирийских военных в превосходстве советской военной техники и теперь — Сирия была едва ли не самым надежным советским оплотом на Ближнем Востоке…

От гостиницы — Николай взял такси. Первый же таксист — довольно сносно владел русским языком. Как потом оказалось — русский здесь учили в школах.

Просто так — пройти в здание ГВС не удалось. На воротах стоял проверяющий, в нелепом здесь черном костюме — двойке, но с автоматом АКМС, он долго проверял документы Николая, но отказывался пустить его внутрь, подозревая в чем-то нехорошем. Потом Николай узнал, в чем проблема. Советских специалистов, отправляя за границу, обряжали в одинаковые гэдеэровские костюмы, купленные оптом, иногда даже одинакового цвета — чем облегчали работу сотрудникам ЦРУ. На этом фоне Николай с его «фирменной джинсой», купленной у спекулянтов еще до армии — и впрямь выглядел иностранным шпионом, который зачем то пытается проникнуть в здание аппарата ГВС. Потеряв терпение, Николай нецензурно обложил бдительного стража ворот — и это послужило последним доказательством — свой. В языковых школах в США — мату не учат.

Страж ворот позвонил куда-то, пришлось прождать еще десять минут. Потом — вниз, к воротам спустился невысокий, худощавый человек лет сорока в штатском, довольно приличном костюме. Он взял синий паспорт Николая, пролистал, присвистнул.

— Ты откуда, парень?

— На такси приехал! — зло огрызнулся Николай. Он был зол, голоден, он устал и еще ему казалось, что он только что что-то упустил. Поэтому — настроение у него было премерзким…

— Вот ё-мое…

— Ты давай, пусти меня, дядя… пока сам не зашел.

— Да ты не выступай… — устало сказал охранник — сейчас позвоню, пришлют за тобой, кого надо, там и разбирайтесь. Мне оно больно надо, на себя ответственность брать. Может ты террорист какой, либо там кто…

И тут — я вас туда не посылал. Гады…

Охранник пошел звонить, а Николай так и остался переминаться у забора. Через минут пятнадцать — спустившийся низенький полковник[27] пригласил его следовать за ним.

Вещи у него так и не досмотрели. Они поднялись на второй этаж, было чисто, работали кондиционеры, хотя обстановка была бедненькой. Как потом узнал Николай — чисто было оттого, что мыли жены офицеров, за места уборщиц, подавальщиц, поварих шла настоящая драка, потому что за них тоже полагались чеки, а работать на сирийцев было нельзя.

Кабинет был небольшой, какой-то странной формы, угловой. Стол, стулья, сейф, портрет Соломенцева, вся такая парафеналия. Кондиционер громогласно жаловался на свою судьбу, но все же наполнял помещение какой-никакой прохладой…

— Ты откуда, друг мой любезный? — спросил полковник — документы давай…

Сдерживая гнев, Николай протянул документы.

— Ага… по десятой линии…

— Да.

— А что… без назначения?

Николай пожал плечами.

— Что дали.

— Ты кто по ВУС у нас?

— Сто семь восемьсот сорок семь[28].

Полковник моментально посерьезнел.

— Ого! Оттуда что ли?

— Это откуда?

Полковник вздохнул.

— Ты мне характер свой тут не показывай, рэмбо. Я два года в Кандагаре отпахал, повозил вашего брата.

Вертолетчик, видать. Николай потеплел душой: братишка. Категория «братишка» появилась совсем недавно, это были те, кто отслужил в Афганистане. Озлобленные, опаленные войной, часто брошенные женщинами, отвергнутые обществом, они не доверяли никому и ничему. Только своим, тем, кто был рядом, когда они умирали. А вертолетчик — для спецназа категория особая, зачастую от вертолетчиков зависело — обойдутся малой кровью или погибнет вся группа.

— Извините, товарищ полковник…

— Да чего там… — полковник достал какой-то гроссбух — приехал, так приехал. Добро пожаловать. Видимо, направление на тебя спецсвязью придет.

— Может быть…

— Гэвеэса нет сейчас… и завтра не будет, поэтому, представлять тебя пока некому. И начфин уже уехал. Давай так, я тебя приму, с чем надо ознакомлю, завтра аттестат в финчасть сдашь. И смотри, чтобы не нагрели — а то желающие за день твои чеки в карман положить тут найдутся! Ты уже заселился?

— Никак нет, тащ полковник.

— Поедешь со мной. Места есть, заселим, а потом уже порешаем, честь по чести. Хоп?

— Хоп,[29] — повеселел Николай — тащ, полковник, а гэвээс где? На израильской границе?

Полковник скривился.

— На какой израильской?.. На какой к чертям собачьим израильской? На иракской он границе, вот где. И сдается — не просто так тебя прислали. Скорее всего — в Дамаске ты жить не будешь. Хотя кто знает. Ладно… на, читай. Вот это и вот это…

Пока полковник писал, Николай начал читать. Первый приказ — произвел на него неизгладимое впечатление, назывался он «О нормах и правилах поведения советских военных специалистов и членов их семей в Сирийской Арабской Республике». По-видимому, это было какой-то нездоровой традицией… любое начальство считало необходимым что-либо запретить… начальство менялось, список запретов рос — и в конечном итоге превратился в три листа убористого шрифта. Все было очень просто… в СССР начальство отвечало за каждого подчиненного… вышел, например, после двадцати двух нуль-нуль из дома — куда, спрашивается. Наверняка, либо бухнуть либо догнаться. Нарвался на бандитов, которых тут полно, поскольку Ливан рядом со всеми его эксцессами, зарезали, или просто подрался с местными, в полицию попал. Дальше — комиссия из Москвы, оргвыводы — не обеспечил…. допустил… в результате чего… И — прощай, чековая командировка, здравствуй, Москва. Поэтому — начальство яростно стремилось прикрыть свою задницу на любой возможный случай, рождая такие вот приказы…

Интересно… а где в Дамаске… да и вообще в Сирии можно купаться? На голанских высотах, что ли… там кажется озеро какое-то есть или водохранилище. Еще речка через город течет, как он успел заметить… грязная.

— Тащ полковник… а что тут купаться где-то можно?

Полковник отложил ручку.

— Ты напрасно шутишь с этим, рэмбо. Влетишь в историю — охнуть не успеешь, как в самолете на Москву окажешься… Тебе как своему говорю — на такие места как твои, по пять тридцати пяти — сорокалетних майоров — подполковников претендуют. У всех друзья… что тут, что в десятке… я вижу, ты тут не из-за чеков, но им на это плевать. Так что топить тебя будут по черному, понял? И с этим не шути. Если бухаешь — завязывай. Иностранную музыку любишь — завязывай. Если по ночам любишь гулять — завязывай. Баб любишь — завязывай… узлом, тут моссадовки могут быть, провокацию сделают, потом вовек от говна не отмоешься. И уже никуда не поедешь. Ушки на макушке, а все что шевелится — на мушку. Хоп?

— Хоп…

Подлежит возврату в течение трех дней

ЦК КПСС (Общий отдел, Первый сектор)

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Коммунистическая партия Советского союза

Центральный Комитет

Совершенно секретно

Особая папка

№ П129

Выписка из решения Политбюро ЦК КПСС от 29 июня 1988 года

О дальнейших мерах по укреплению позиций СССР на Ближнем Востоке

1. Согласиться с мерами, предложенными в записке за подписью т.т. Громыко А.А., Соколова С.М., Багирова К.М.

2. КГБ СССР (Багиров К.М.) обеспечить неофициальный канал связи с правительством Израиля, используя оперативные возможности КГБ СССР

Секретарь ЦК

Кипр, Лимассол. 04 августа 1988 года

Огромный, больше похожий на круизный лайнер паром — ошвартовывался в порту Лимассол, второму по величине города Кипра, маленького островного государства со сложной судьбой. Занимающий стратегическое положение в Средиземном море, он получил независимость от англичан в шестидесятом году и сразу же стал ареной для столкновений христианской и мусульманской общин, живущих на острове. В семьдесят четвертом году — войну удалось прекратить, но остров оказался разделен на две половины, греческую и турецкую. Турецкую часть Кипра не признало ни одно государство мира, кроме самой Турции. Греческий Кипр был признан всеми и являлся одним из лучших курортов на Средиземноморье. Одним из первым — молодую республику признал и оказал ей помощь Советский Союз, киприоты помнили это и были благодарны…

Кипр был заповедником шпионов. Расположенный на перекрестке путей, ведущих в Африку, в Европу, на Ближний Восток, в мятежный Ливан, связанный паромным маршрутом с израильской Хайфой, он давно был местом встреч, а так же нейтральной территорией, на которой запрещались действия разведок друг против друга. Нейтральная территория использовалась всеми, так недавно на ней проходила тайная встреча между сирийцами и израильтянами…

Когда паром пришвартовался и на берег подали сходни — из чрева парома один за другим выкатились две новейших Пежо-605. Машины проседали подвеской под тяжестью брони, стекла были тонированы до черноты.

Прокатившись по набережной — машины обменялись сигналами со стоящей на одной из стоянок машиной — это был внедорожник ЛэндРовер, используемый британскими военными, у него были британские военные номера. Рядом находилась база королевских ВВС Акротири, активно используемая НАТО, одна из пяти баз по всему миру, с которых возможны полеты самолетов U2, шпионских самолетов, один из которых был сбит над Свердловском. Солдат НАТО и их транспорта в окрестностях было полно — хотя конкретно этот ЛэндРовер не принадлежал британской армии, по крайней мере сейчас. Если бы кто-то заинтересовался его происхождением, то узнал бы, что данная машина была выпущена на заводе в Солихалле в семьдесят первом году и поступила в распоряжение БАОР — Британской армии на Рейне, где служила до восемьдесят шестого, а потом была разобрана на запчасти. Как она оказалась на Кипре во вполне целом виде — по документам установить не смог бы никто. Впрочем, для технического отдела МОССАДа это не задача — так, разминка. Машина была переправлена сюда еще год назад с наказом менять номера на британские военные только на самый крайний случай. Сейчас — был именно такой случай.

От ЛэндРовера — перебежал и сел в Пежо сухой, с военной выправкой, средних лет человек — после чего машины снова тронулись…

— Привет, Йоси…

Йоси — так звали пассажира Лэндровера — глянул назад. Машина пристраивалась им в хвост, и в машине лежал пулемет и гранатомет, незаконно ввезенные из Ливана. Хватало оружия и в обоих Пежо — хотя все понимали, что это — случись недоброе — не поможет.

— Генерал…

Генерал Амнон Липкин — Шахак, начальник разведывательного управления АОИ, Армии обороны Израиля был направлен на Кипр для налаживания контактов с высокопоставленной советской делегацией, которая должна была появиться на Кипре с целью перед правительству Израиля некие предложения относительно ситуации на Западном берегу и в Секторе Газа. Не исключалась и провокация — однако аналитики МОССАДа отводили на вариант «провокация» не более двадцати пяти процентов. Поскольку предложение о встрече поступило от КГБ — гражданской спецслужбы СССР — было бы разумно послать на встречу директора МОССАД. Но директором МОССАДа на тот момент был Нахум Адмони, и это был совсем не тот человек, которому стоило доверять такую встречу. Поэтому — премьер-министр Израиля Ицхак Шамир лично попросил генерала Липкина взять эту встречу на себя…

— Время… — сказал генерал. Йоси глянул на часы.

— Полчаса еще есть. Опережение графика.

— Остановимся где-нибудь по дороге. Здесь есть хорошие ресторанчики у дороги?

— Есть совсем рядом, я там постоянно бываю…

— Поехали…

* * *

Ресторанчик был совсем рядом с портом. Небольшой, как и все подобные заведения, семейный, со столами, выставленными на тротуар и чуть ли не на проезжую часть.

Генерал заказал фетаки — греческий соленый сыр, и лепешки. К ним принесли свежевыжатый апельсиновый сок, даже не дожидаясь заказа. Все запивали свои заказы соком, а сок был из плодов, которые еще утром росли на деревьях…

За соседними столами — сдвинув вместе два стола, веселилась какая-то компания, мужчины и женщины, молодые. Генерал прислушался, опознал русский язык. Русских в Израиле было много, так что любой израильтянин мог разобрать, когда говорят по-русски.

— Русские? — тихо спросил генерал.

— Да, отдыхающие… Как разрешили — их тут пруд пруди[30]…

Кипр — включили в список заграничных курортов, куда разрешен выезд всем отдыхающим только в прошлом году. Но зато — советские отдыхающие уже в первый год наехали такими толпами, что возникла проблема нехватки номерного фонда. Даже в пиковый сезон — советские брали туры, что уж говорить о сезоне, считающемся «мертвым» — советские отдыхали и в него, когда туры стоили сущие копейки. Из Брюсселя смотрели на это с тревогой — слишком плохой пример. Включи в правительство представителей компартии — и получишь толпы непритязательных советских отдыхающих. Кто дальше? Италия, которая балансирует на грани коммунизма уже сорок лет, где до сих пор действуют Красные бригады? Турция, где полевение удалось предотвратить государственным переворотом. Может быть, Франция, которая уже давно нарушает условия КОКОМ и строит в СССР заводы по производству товаров народного потребления?

Принесли сыр. Сыр был домашним, вкусным, почти кибуцным. Как то некстати пришло в голову, что кибуц — почти тот же колхоз, как и в СССР. И Израилю тоже не помешают туристы, тем более что Израиль — единственная страна в средиземноморском бассейне, в которой пятая часть населения разговаривает по-русски.

Генерал с любопытством прислушивался к разговорам советских. Как сложно — увидеть врага в таких вот обычных людях. Которые просто сидят, отдыхают, радуются солнцу. И тем не менее — они враги. Они — граждане государства, которое хочет уничтожить Израиль — и об этом надо всегда помнить…

* * *

Полчаса под палящим солнцем — пролетели незаметно, израильтяне расселись по машинам, двинулись на восток, в сторону точки встречи, обозначенной советскими. Встреча в Лимассоле, как предлагали израильтяне — русских не устроила, потому что рядом, буквально на окраине города — начиналась британская база ВВС Акротири. Поразмыслив — израильтяне пришли к выводу, что у русских есть резон опасаться. Израильтяне хорошо помнили, кто такие англичане, и на что они способны. В конце концов — Израиль рождался на палестинской земле именно в сражениях с британскими колониальными войсками, и именно британцы — расстреливали и вешали бойцов Хаганы и Иргуна.

Дорога шла в горы — но горы невысокие. Террасами — высились поля с апельсинами, лимонами, то тут то там можно было видеть маленькие, смешные трактора на высоких шинах. Машин было немного, дорога была узкая, но чистая, то и дело попадались деревеньки и придорожные заведения у дороги, которых в самом Израиле давно не было из-за постоянной опасности террористического нападения. То тут то там — через зелень рощ мелькал белый лед мрамора или желтый похожи на топленое масло песчаник — история здесь была на каждом шагу. Наверное, так мог бы выглядеть Израиль, если бы не война, не прекращающаяся с одна тысяча девятьсот сорок седьмого года…

На одном из поворотов — машины свернули направо…

— Долго еще? — спросил генерал.

— Почти приехали…

Теперь дорога шла в гору. Бронированные, перетяжеленные машины едва двигались — а потом вообще встали…

Израильтяне вышли из машин. Телохранители — окружили начальника военной разведки Израиля живым щитом. Телохранитель в Израиле — одна из самых популярных профессий, многие подрабатывают телохранителями после армии, чтобы оплатить учебу в университете — точно так же, как в Нью-Йорке подрабатывают в МакДональдсе. Израильские телохранители — высоченные, голенастые, постоянно оглядывающиеся, смешно выглядящие из-за того, что они покупают мешковатые куртки и укорачивают рукава, так чтобы руки торчали из них, чтобы рукава не мешали быстро выхватить оружие — эти телохранители вероятно были лучшими в мире. Израиль — это Дикий Запад сегодня, израильский солдат может участвовать в реальной перестрелке сегодня, завтра, послезавтра… для этого вовсе не надо дожидаться войны. Опыт реальных боев, тщательно изучаемый, передаваемый — и является причиной того, что Израиль не проиграл ни одной войны, которую вел…

Водитель осмотрел дорогу, виновато встал перед генералом.

— Дальше не проехать. Двигатель не потащит.

— Йоси!

Йоси служил под началом генерала — и сейчас ему было стыдно. Конечно же, он провел положенную рекогносцировку — но использовал свой армейский внедорожник, чтобы забраться на гору. Он просто не рассчитал.

— Ну ты и поц… — упрекнул генерал.

— Оружие брать? — поинтересовался один из телохранителей…

Генерал коротко кивнул. Советским — он не доверял ни на йоту…

* * *

Советская делегация — пробралась по этой дороге ненамного дальше их — хотя она арендовала две белые Нивы, как нельзя лучше подходящие для местных дорог из-за легкости, неприхотливости и короткой колесной базы. Третьей машиной был большой Опель, отдыхающий сейчас в чахлой тени деревьев. Около него стояли двое — а выше по дороге еще двое, и явно телохранители. У них на вид не было оружия, совсем никакого — но в руках были атташе — кейсы и наверное, оружие было там. Остальных советских видно не было — но это не значит, что их не было вовсе. Теперь, когда сюда ходят целые паромы. Набитые туристами — русские могли ввести на остров целый парашютно-десантный полк и никто бы этого не заметил…

Генерал сделал знак оставаться на месте и медленно направился навстречу советским. Советских было двое, и один, тот кто пониже — был из КГБ, а другой — неизвестно откуда, может быть — военный или комиссар. Генерал понял это, потому что только идиот, ни разу не выезжавший в свободный мир мог одеть черный костюм и дешевый галстук в такую жару. Второй советский казался оловянным солдатиком, одушевленной функцией. Как и все советские — пока не пообвыкнут.

— Здравствуйте… — сказал генерал, вставая на середине дороги. Это слово он заучил специально, очень трудное.

— Можно по-английски — сказал тот, кто пониже и в белом тропическом костюме — я Леонов, а это Куприянов.

Леонов!

Генерал Амнон Липкин — Шахак как и все действующие разведчики старался быть в курсе новостей разведсообщества, пусть они и не касались его впрямую. Конечно же, он слышал о русском генерале Леонове, бывшем резиденте в Нью-Йорке.

Да, это он…

— Я представляю израильское правительство — сказал по-английски генерал Амнон Липкин — Шахак — и готов выслушать предложение советского правительства.

* * *

Настоящая встреча состоялась в нескольких десятках миль от того места, где держали раут директор израильской военной разведки и заместитель председателя КГБ СССР. Она состоялась на арендованной яхте, принадлежащей неизвестному анштальту, зарегистрированному в Лихтенштейне, самая яхта имела порт приписки Монако и сдавалась в чартер. Удивительно, но анштальт, а следовательно и яхта — принадлежала КПФ, коммунистической партии Франции, которая получала от Советского союза миллионы долларов помощи на революцию. Верней, когда-то получала — теперь отношения строились на гораздо более прагматичной основе. Хята — приняла на борт с десяток пассажиров в Монако и вышла в Средиземное море. В назначенном квадрате, она вышла на связь, встав ровно посередине между израильским ракетным катером типа Эйлат, вышедшим из порта Хайфы с отрядом Шаетет-13 на борту и советским эсминцем, вышедшим примерно в это же самое время из сирийского порта Тартус. И от советского и от израильского корабля — с точностью минута в минуту отошли по две шлюпки, и с точностью минута в минуту они пришвартовались к роскошной яхте. Пассажиры одной из них высадились на яхту, две вторые шлюпки — отошли от яхты, сбросили боевых пловцов и принялись нести караульную службу. И там и там — на лодках были снайперы…

Израильскую сторону на этой встрече представлял легендарный Иссер Харель (Гальперин), второй директор МОССАДа и последующий советник всех премьер-министров по вопросам терроризма и разведки. Его называли «израильский Берия». Сейчас это был пожилой, неприметный, лысоватый старичок с пронзительным взглядом совсем не еврейских голубых глаз. Он не занимал официально никаких постов — но его звали «мемунех», то есть «ответственный за всё». Прибытие на встречу Иссера Гальперина означало, что Израиль придает встрече чрезвычайно важное значение. Вне всякого сомнения — санкцию на отправку Гальперина должен был дать лично премьер-министр страны.

Со стороны Советского союза — на встрече присутствовал тоже пожилой человек, выше Гальперина на голову, с мудрым и проницательным взглядом и длинными пальцами практикующего пианиста. Он сейчас «держал имидж» богатого дедушки, арендовавшего яхту, чтобы покататься по Средиземному морю — то есть надел белый костюм, соломенную шляпу и сейчас балагурил на хорошем английском, наливая гостю кофе на верхней палубе. Но Гальперин, хорошо чувствовавший людей — ощущал исходящую от этого человека угрозу, точно так же, как метеочувствительные люди — чувствуют собирающуюся грозу. Гальперин был в курсе дел на своей бывшей родине и знал, что представляет из себя советская мафия. А этот человек — был представителем ее высшего эшелона, долларовым миллионером, держащим многочисленные подпольные цеха по всему югу страны, промышляющим контрабандой. Хуже того — он был судьей до того, как стать начальником ПГУ КГБ СССР, советской внешней разведки. Гальперин — несмотря на свое искусство разведчика, все-таки оставался чиновником в глубине своей души. И от того, что он узнал о своем визави перед тем, как отправляться на встречу — ему реально стало не по себе. Так, человек, с которым он должен был встретиться — еще много лет назад, присутствуя на сходке уголовных авторитетов со всего Советского союза — а он тогда уже был уголовным судьей! — презрительно бросил: это вы что ли воры в законе? Нет, вы просто воры. А вот я — вор в законе. Потому что я здесь и вор, я здесь — и закон. Люди, которые рассказывали про это Гальперину, говорили, что после таких слов любой из уголовников — должен был убить. Но ни один не осмелился. Знал он и то, что точно так же, как его корни уходят в богатое витебское еврейство — точно так же корни этого человека уходят в роды древних правителей Азербайджана, шейхов. Именно поэтому никто не осмелился его убить тогда, на сходке у Нефтяных Камней. Разорвали бы местные…

Не нравилось Гальперину и то, что он узнал о действиях ПГУ за последнее время. Советская разведка во всем мире считалась эффективной — но бюрократизированной и малоопасной, потому что играла по правилам. Но вот в последнее время — мнение начало меняться. И кого в этом винить, если не бывшего судью, подписывающего смертные приговоры за то, в чем был виновен он сам?

— Хороший вид, не правда ли? — судья обвел рукой горизонт. Вода была настолько голубой, что это казалось невероятным…

— Бросьте, товарищ… — Гальперин с большим удовольствием выговорил это слово — если вы скажете, что позвали меня просто покататься на яхте — я вам не поверю. И если вы скажете, что намерены дружить с Израилем — я вам тоже не поверю. Давайте к делу…

Не зная, как подойти к делу — Гальперин намеренно обострял.

— У Израиля нет друзей — сказал судья — есть враги и те, кого вы используете.

Гальперин недовольно покачал головой.

— Ну, зачем же так. У нас есть друзья. Просто… если вы хотите быть другом Израиля, вы должны прийти и сами объявить себя нашим другом.

— Крестный отец?

Гальперин не смог скрыть своего удивления.

— Вы его смотрели?

— Конечно, смотрел — сказал судья — у нас даже есть специальный просмотровый зал для этого, прямо в Ясенево.

Бывший директор МОССАДа отпил глоток из своего бокала с ледяным чаем. Интересно, это намеренная подстава или просто его визави проговорился? Конечно, все знают про Ясенево, смысла нет скрывать. Но вот про просмотры западных фильмов… Слухи, конечно, доходили… кое-чем поделились американцы, им в свою очередь данные дали англичане, а англичанам — Олег Гордиевский. В Советском союзе нельзя смотреть западные фильмы, это называется моральное разложение. Но смотрят. И что хотел сказать ему этим его советский визави?

— Хороший фильм — нейтрально сказал Гальперин.

— Хороший — согласился судья — и знаете, он многому учит. Например если задействовать определенную сумму — люди которые ненавидят друг друга, расцелуются как братья…

— Ради Бога, не собираетесь ли вы купить меня? — воскликнул Гальперин и тут же понял, что переигрывает. Так можно усыпить бдительность кого угодно — но только не того, кто перед ним. Он будет бдительным всегда, он старый и мудрый человек с огромным опытом.

— Вовсе нет. Но полагаю, возможно купить Израиль.

Гальперин не поверил своим ушам.

— И чем же?

— В отношениях между государствами важны не деньги. Такая валюта как мир и дружба — вас устроит?

Гальперин не понял.

— Вы хотите признать нас?

— Ради Бога, это можно сделать прямо сейчас — тут Судья покривил душой, это не так просто было сделать — но что это изменит. Я говорю о стремлении к миру на Ближнем Востоке.

— Стремление. Стремиться можно до бесконечности — нажал Гальперин.

— А если я говорю про подписанный мирный договор с палестинцами?

Гальперин снова не понял.

— Вы — говорите?

— Конечно, нет. Советское правительство.

— Советское правительство готово подтвердить это официально?

— Нет.

Гальперин задумался. Если бы ответ был «да» — он заподозрил бы неладное. Но ответ был «нет» — точно такое же ответ дал бы и он, случись ему поменяться местами со своим визави.

— Тогда как будет организован… процесс.

— Очень просто. Кто-то из лидеров террористических групп согласится на наши условия. Кто-то — будет уничтожен. С вашей помощью, без вашей помощи — неважно. Лучше даже, если это будет без вашей…

— Что потребуется от Израиля? — решил перейти в плоскость конкретики Гальперин.

— В секторе Газа — автономия для палестинцев и эвакуация израильских поселений в течение разумного срока. Скажем… пятнадцать лет.

— Это невозможно — ответил Гальперин, немного подумав.

— Но почему? Вы ушли с Синая, эвакуировали поселения, которые начали создавать, и ничего с Израилем не случилось.

— Это была ошибка.

— Разве? А у вас был выбор?

Гальперин погрузился в тяжелые размышления. Выбора и в самом деле не было — надавили Соединенные штаты Америки. Все мирные договоры — это результат давления. Хуже было вот что — этот проклятый советский судья — КГБшник мог знать, или по крайней мере догадываться о главной тайне войны семьдесят третьего года. Эта тайна[31] — была взрывоопасна и сейчас, потому что она срывала покров с самой главной военной тайны Израиля — с той тайны, что Израиль тоже может проиграть…

— Вы предлагаете нам отдать наши реальные преимущества — территории, населенные нашими поселенцами, укрепленные нашими военными базами — в обмен на иллюзорное обещание мира. Не пойдет.

— Может пойти, потому что мир будет первым. Что вам мешает разорвать соглашение, если вы убедитесь в нашей нечестной игре?

Гальперин прикинул — да в общем то ничего.

— Статус Иерусалима?

— Израильский.

Гальперин не смог скрыть своего изумления.

— Израильский?

— Да, израильский. Город вы оставляете за собой.

Гальперин лихорадочно просчитывал варианты — оставление за собой Иерусалима заткнет много глоток критиканов. Хотя если разобраться — это более имиджевая уступка, чем реальная — никакой военной ценности город не имеет.

— Остальные территории на Западном берегу?

— По плану размежевания. Долгосрочному. Мы полагаем, что мир установить проще, чем вы думаете — и лет через двадцать нужда в размежевании и полностью отпадет.

— Голанские высоты?

— Израильские.

А вот это было уже серьезно. Это стратегический укрепленный район. Кто им владеет — тот и в безопасности, другой же — всегда будет в опасности. Дамаск — от высот совсем рядом, его даже можно достать американскими дальнобойным орудиями. Если районом будет владеть Сирия — Израиль будет в постоянной опасности. Если Израиль — в постоянной опасности будет Сирия. В этой ситуации — ни одна сторона не могла уступить.

— Асад никогда не пойдет на это.

— Асад пойдет на это. При определенных условиях. Прописанный вопрос пользования водой и наличие гарантий безопасности.

— Каких именно гарантий безопасности?

— Две дивизии, расквартированные в районе Дамаска. Советская дивизия ВДВ и дивизия войск ООН, состоящая преимущественно из войск стран третьего мира, движения неприсоединения и стран Восточной Европы. Эти дивизии будут служить гарантом и вам и нам.

Гальперину на какое-то мгновение стало легче. Он даже погрозил советскому представителю пальцем.

— Решили усилить ваших клиентов, которые ни черта не могут?

Советский представитель холодно посмотрел на бывшего витебчанина.

— Полагаю, вы переоцениваете силы и возможности вашей страны, товарищ Гальперин. Вы можете мне не верить, но Израиль на нашей карте — всего лишь небольшая страна на Востоке, и не более того. Ранее — мы уделяли вам намного больше внимания, чем требовалось и причины этого — были ложно понимаемые максимы нашей идеологии. Советский Союз не имеет никакого интереса в Израиле, равно как и в уничтожении Израиля. Дивизии — должны будут гарантировать выполнение соглашения в равной степени, как для вас, так и для нас…

* * *

— Что, прямо так и сказал?

— Слово в слово… «Дивизии — должны будут гарантировать выполнение соглашения в равной степени, как для вас, так и для нас…»

Премьер-министр Израиля Шимон Перес, он же Шимон Езерницкий — вскочил со своего стула, установленного в небольшом бункере под канцелярией премьер-министра. Бункер был выкопан на случай войны — но им пользовались и в мирное время, для заседаний кабинета в узком составе.

— Это невозможно. Это провокация.

— Мне так не показалось — отрицательно качнул головой Иссер Харрель.

— Тогда что они хотят? Во имя всего святого, что они хотят?

— Они оставляют нам Иерусалим и Голанские высоты.

— Это вилами на воде писано!

— Мне так не показалось — снова возразил Харрель.

— Но почему они занимают другую позицию по Сектору Газа?

Харрель пожал плечами.

— Причины могут был разными. Напри мер — вопрос Иерусалима и Голанских высот больше частью зависит от Сирии и, это государство и с ним можно договориться. Вопрос сектора Газа — зависит от палестинских боевиков, а с ними договориться невозможно. Даже если договориться с кем-то — его убьют и процесс придется начинать заново.

— Да, ты прав. А Ливан?

— По факту остается размежеванным. Южный Ливан остается наш, северный — отходит Сирии и она наводит там порядок.

— Там невозможно навести порядок.

Харель пожал плечами.

— С советскими парашютистами — может быть и можно.

Премьер резко остановился.

— Что ты сказал? Только что?

— Ливан. С советскими парашютистами — может быть, и можно навести там порядок.

— Черт…

— Извини…

— Нет, не извиняйся. Ты прав! Ах, сукины дети…

— О чем ты? — не понял Харрель.

— Доктрина Картера! Они нашли, как обойти ее. Доктрина Картера гласит, что Соединенные штаты Америки автоматически вступают в войну, если Советский Союз начнет продвижение на Ближнем Востоке! Они принял эту доктрину, когда СССР вторгся в Афганистан. Они создали силы быстрого реагирования для Саудовской Аравии. Теперь — русские нашли, как обойти это соглашение. Американцы не смогут воспользоваться доктриной Картера, если русские найдут мирное решение для Ближнего Востока и введут сюда свои войска для защиты мирного процесса. Американцы просто ничего не смогут сделать, иначе они будут выглядеть противниками мира им лжецами. Сукины дети! Проклятье.

— Да, лихо — оценил Харрель — я не додумался.

— Что они еще сказали? Выезд для евреев.

— Нет. Но они сказали…

— Что?

— Что вопрос сотрудничества может быть решен. Не только Америка может стать другом Израиля, если Израиль найдет правильную геополитическую линию. Они сказали, что в Израиле политический строй во многом напоминает развитой социализм и это делает наши страны родственными друг другу.

— Сукины дети…

— Сообщим американцам? — спросил Харель.

Премьер сел за стол. Вытер вспотевший лоб.

— Ни за что! Мы ничего им не скажем!

Это было неожиданностью.

— Но это союзники…

— Перестань. Ты, руководитель разведки это говоришь…

Теперь — вспотел уже Харрель. Он понимал, что нет друзей и нет врагов, а есть только интересы — но понимал он и то, что стоит Америке публично. Даже намеком отказаться от поддержки Израиля — и Израиля не станет. Его просто сметут с лица земли. В каждой из войн, которые они вели — они выстояли лишь благодаря быстрому восполнению техники за счет ресурсов НАТО. Если такого восполнения не будет — Израилю конец. Просто по законам математики.

— Это опасная игра.

— Не опаснее чем раньше. Ты встретишься с Адмони…

— Этим сукиным сыном? Да ни за что.

— Ты встретишься с Адмони завтра же — настойчиво продолжил премьер-министр Израиля и скажешь ему вот что…

Дамаск, Сирия. 03 августа 1988 года

Полковник не соврал — взял с собой, вместе на такси они спустились в город, доехали до небольшой гостиницы для советских специалистов, уютной и чистенькой. Пока ехали — Николай смотрел во все глаза на непривычный для любого русского город. В его понимании город — ряды многоэтажных коробок, больницы, школы, остановки… в любом советском городе принадлежность многих зданий можно определить, не читая вывесок — вот тут больница, а тут школа. Дамаск же сочетал в себе почти несочетаемое… восточная архитектура мгновенно уступала место современной, и наоборот, были какие-то замки, на улицах было очень тесно — но некоторые были наоборот широкими проспектами, очень много было магазинов и рекламных щитов, на английском, на французском и по всей видимости на арабском. Николай замети, какие тут широкие и большие балконы… во многих зданиях балконы (какой балкон? Лоджия!) занимают всю длину фасада, переходя один в другой. Почему-то в Советском союзе особенно престижными считались квартиры с большой лоджией[32] и большой кухней. Если бы в СССР строили дома по местным проектам — цены бы им не было…

Заселили его без особых формальностей в один из свободных номеров, там было все, в том числе горячая вода. Полковник показал на строение неподалеку и сказал, что это едальня, что-то вроде нашего кафе, там можно поесть намного дешевле, чем в гостинице. Но Николай решил не уподобляться некоторым командировочным, которые в стакане кипятильником чай кипятят и поел в кафе при ресторане, решив, что с тем, где харчеваться, окончательно разберется завтра. Хозяин гостиницы сам работал в ресторане, а так он учился в Харькове, знал русский и относился к советским очень хорошо. Тем более — к таким, которые живут в его гостинице, за которую министерство обороны платит ему за все номера, хотя не сезон.

Его номер имел балкон, на него он вышел перед тем, как заснуть. Несмотря на позднее время — под окнами шли машины со включенными фарами, сновали люди, раздавался какой-то смех, перемигивались огни рекламы.

Ближневосточный Париж и есть, подумал Николай, не видевший ни одного западноевропейского города — и пошел спать.

Дверь он закрыл и приставил табуретку.

* * *

На следующий день он встал на учет в финотделе, сдал аттестаты. Начфин удивился, почему такой молодой, Николай ничего внятного не ответил. Наверное, начфин, явно дослуживающий решил, что у мальчика есть мохнатая рука где-то и Николай не собирался его разубеждать или чего-то доказывать — ему было на это плевать…

Ни ГВС, ни его направления так и не пришло, поэтому остаток дня он просто прошлялся по городу, точнее по окрестностям. Так… он, наверное, и сам не понимал, что его единственной целью было оглядеться по сторонам, запомнить все улицы, проулки, основные здания, посмотреть где находятся полицейские машины… в общем сделать все, чтобы выжить в незнакомом городе, который он пока воспринимал как враждебный. В отель — он дисциплинированно вернулся к девяти.

Уже лежа на кровати, от нечего делать, он разбирал, словно фотографии, воспоминания и впечатления, которые у него остались от прогулки по городу. Из справки об истории Сирии он узнал, что город Дамаск один из древнейших городов мира, ему, по меньшей мере шесть тысяч лет, почти столько же, сколько и Иерусалиму. Город не выглядел опасным… как Кандагар или Кабул, он не ощущал режущих, злобных взглядов в спину. Город как город… явно восточный, но благополучный, без следов боев, взрывов и вообще человеческой беды. Девушки на улицах — девять из десяти одеты по-европейски, только на одной из десяти хиджаб. Довольно привлекательные — это видимо, от смешения кровей. Мужчины в основном тоже одеты по-европейски, на улицах много советских машин — почти как в Афганистане. Много кафе, небольших магазинчиков, стулья для посетителей иногда выставлены прямо на тротуар…

Но все равно, он слышал, чувствовал опасность — как звенящего комара…

* * *

На следующий день — он снова приперся в аппарат, просто для того, чтобы никто не мог сказать, что он без дела ошивается. Снова взял справки, почитать — лишним никогда не бывает.

Сирия — точнее Сирийская Арабская республика являлась социалистическим государством с твердой просоветской ориентацией. Первоначально она была частью Османской Империи, потом французской колонией, потом, в русле арабского освободительного движения освободилась и стала самостоятельным государством. В одна тысяча девятьсот семьдесят втором году в результате революционной смены власти главой страны стал генерал Башир Асад, твердо придерживающийся социалистических взглядов. До сегодняшнего дня он возглавляет БААС, Партию арабского социалистического возрождения. С 1976 года Сирия оказывает интернациональную помощь братскому палестинскому народу, борющемуся за освобождение своей родины от израильской военщины.

О том, каким является «братский палестинский народ» — Николай узнает многим позже…

Сирию с четырех сторон окружают враждебные государства — соответственно Турция, Ирак, Иордания и Израиль, дружественным — получается лишь Ливан, где уже десять лет не прекращается гражданская война. Здесь Николай сделал в чтении Паузу и задумался, после чего многозначительно хмыкнул. Почему так получается, что у социалистических стран — кругом враги. Ну, ладно Турция входит в НАТО. А как врагом стал Ирак, который тоже вроде как социалистический?

Дела…

Дальше шло про Голанские высоты, которые оккупировала израильская военщина и так и не отдает, про роль Сирии в арабском мире как оплота социализма, про братскую помощь Советского союза и все такое прочее. Николай все это только взглядом пробегал — он давно научился всей этой хрени не верить…

Хлопнула дверь, он настороженно поднял голову. Неверяще смотря, начал подниматься.

Перед ним стоял худой как щепка, хлесткий как пастуший кнут, одетый в однотонную песчаную форму непривычного покроя человек с выжженным солнцем лицом — и в прищуренных глазах его плясало пламя. Пламя горящих наливников на Саланге и бронетранспортеров в кандагарской зеленке, пламя афганской войны.

— Сменщик… — неверяще сказал он — ты что ли?

— Ротный? — неверяще сказал Николай.

Это и в самом деле был капитан Евгений Сивицкий. Тот самый, у которого он принимал группу спецназа в далеком Джелалабаде…

* * *

Они вышли из здания аппарата. У капитана — оказалась неподалеку припаркована машина, душманская полноприводная белая Тойота. Грязная, с какими-то странными, отличающимися от обычных номерами — Скворцов уже знал, как выглядят местные номера.

— Садись — приглашающе махнул рукой Сивицкий — щас еще одного рафика[33] захватим и двинем в расположение. Ферштейн?

— Ферштейн… — сказал Николай усаживаясь в машину. Душно было так, что даже ему, привычному к жаре по Афгану стало не по себе.

Сивицкий резко рванул с места, и тут же взвыл кондей, окатив их если и не холодным то не таким теплым, как окружающий воздухом…

— Щас получше будет — сказал капитан, уверенно правя по дамаскским улицам — давно сюда прибыл?

— Два дня. А направления так и нет — сказал Николай.

— П…ры — нецензурно выразился Сивицкий, добавив по-арабски. Николай запомнил из всего необычно звучащее слово «маниук», потом оказалось, что это и есть по-арабски «п…р» и тот, кого так назвали должен первым делом убить обидчика.

Их тряхнуло на ухабе — и тут же заиграла музыка, местная, танцевальная. Капитан свернул рычажок, музон заглох.

— Во — оценил он — везучий ты. Я думал магнитола сдохла совсем. Ан нет, ты в машину сел, она и заработала. Давно оттуда?

— Пару месяцев — сказал Скворцов — полудохлого вывезли. С корабля на бал, можно сказать, как поправился — сюда.

— Кому отряд передал?

— Не знаю…

— То есть, как? — не понял Сивицкий?

— Я по спецуре работал, со смежниками[34] — пояснил Скворцов.

— ОМОГ,[35] что ли?

— Ну, да.

— А со званием что?

Скворцов вздохнул.

— Старлей еще.

— Ты чего? Залетал что ли?

— Что-то вроде того. Один раз крепко залетел. Едва не вышибли. По дискредитации.

По дискредитации — это слово каждый офицер понимал одинаково — по пьяному делу. В каких-то ситуациях могли и посочувствовать, но только не в спецназе, где выход на войну хотя бы одного человека в состоянии менее чем ста процентной готовности может привести к гибели всей группы. Скворцов тоже не стал упоминать, что запил он после того, как вместе со своим напарником Шило сбил зенитной ракетой Стингер самолет Генерального секретаря ЦК КПСС. Откровенно говоря, он не верил, что его не только выпустили за границу с такими то знаниями в башке, но и просто оставили в живых. Видимо, то ли сбой где-то произошел, то ли решили, что нечего грех на душу брать — сам навернется. Шило уже навернулся — убили предатели. Не питал никаких иллюзий насчет своего будущего и он.

— Здесь сухой закон.

— Да я сейчас ни капли — сказал Скворцов.

— Дела здесь серьезные. Кстати, у тебя замком… Шило был. Люди говорили.

— Был…

Сивицкий понял все. Остаток пути они проделали в тяжелом, нехорошем молчании.

На каком-то повороте — к ним в машину не сел, буквально вломился высокий, черноусый офицер со смеющимися черными как агат глазами.

— Ас салам алейкум, рафик Евгений…

Араб споткнулся, глядя на сидящего рядом второго советского.

— Знакомы, что ли? — уточнил Сивицкий.

— Ну, да… В самолете познакомились…

Вашингтон, округ Колумбия. Капитолий. 14 сентября 1988 года

Американская система власти — у неподготовленного к такому человека вызывает оторопь. А, к примеру, у советского функционера из аппарата ЦК, вздумай он с ней ознакомиться, она вызвала недоуменный вопрос — а как это вообще все работает? Как может работать система, в которой нет единого центра власти, в котором различные группы интересов пытаются отстоять свои, часто диаметрально противоположные интересы, когда законодательная власть может работать не просто без учета интереса власти исполнительной, а в прямо противоположном направлении. Тем не менее — система работала и позволяла чего-то добиваться…

Никакой рабочий день в Капитолии — не похож на предыдущие, каждый день жизнь подкидывает все новые и новые порции дерьма на вентилятор. В рабочие дни Капитолий похож на разбуженный улей, где в столкновении интересов — рождается нечто напоминающее политику страны.

Работа сенатора в Капитолии совсем не похожа на жизнь… скажем, народного депутата СССР. Народный депутат СССР — это машина для голосования, практически вся работа его заключается в поднимании руки с мандатом… ну и выступает он иногда. Полностью загруженный конгрессмен тратит на заседания в нижней палате всего около двадцати процентов рабочего времени.

Основная работа происходит в комитетах. Каждый конгрессмен входит в несколько тематических комитетов, кроме того, он может состоять в еще в комитетах ad hoc[36], следственных комиссиях, а так же выезжать в командировки, по поручению партии или самого Конгресса. По итогам командировок он готовит обзор, в комиссиях предварительно рассматриваются те вопросы, которые будут поставлены или не поставлены на голосование.

Но силу конгрессмена определяет его аппарат.

В аппарате каждого конгрессмена состоит несколько категорий сотрудников. Часть — это личные помощники, организующие встречи, движение бумаг в офисе и просто поящие конгрессмена кофе. Есть специальные помощники — люди, сведущие в какой-то проблематике и нанимаемые либо ad hoc, либо на время, скажем, службы конгрессмена в таком то комитете. Есть помощники — обозреватели, корреспонденты — по поручению конгрессмена они выезжают на место, встречаются с людьми, собирают информацию — то есть система сбора и оценки информации в Конгрессе США намного сложнее, чем скажем в Верховном Совете СССР и полностью взять ее под контроль невозможно. Наконец, есть следователи — люди, которые занимаются разбирательством по делам, относящимся к категории уголовных. А Конгресс — имеет право при необходимости брать на себя функции суда[37].

Лишь небольшая часть аппарата каждого конгрессмена оплачивается из бюджета. Большую часть он оплачивает либо из своего кармана (а есть конгрессмены — миллионеры или даже мультимиллионеры), либо ему платит партия, либо лоббисты. Вот об этих лоббистах надо поговорить подробнее.

Между лоббизмом и коррупцией существует очень тонкая грань. Не каждый может ее уловить, но она есть. Коррупция — это акт покупки голосов — приходит человек, выписывает чек и предлагает голосовать по такому то законопроекту так то. Безусловно, наказуемое по закону деяние. Лоббизм — более тонкий акт действия, лоббист старается убедить конгрессмена в своей правоте. Для чего — он предоставляет ему доклады, оплачивает ему помощников, которые подыскивают материалы по теме, вывозит на места, организовывает встречи с заинтересованными лицами. Конечно — если быть до конца честными, надо сказать, что встречи с заинтересованными людьми происходят часто в Атлантик-Сити или в Лас-Вегасе в дорогущих отелях, а договоренность часто включает в себя пожертвования заинтересованных бизнесменов в предвыборный фонд того или иного конгрессмена. Мир не совершенен и никогда не будет совершенен — но нельзя не признать, что лоббизм имеет и положительные стороны.

Так вот, в среду, 14 сентября 1988 года, в одном из кабинетов Капитолия, крепко задумавшись, сидел человек.

Это был большой, высокий, и крепкий мужчина лет сорока, на нем была белая рубашка с закатанными рукавами, брюки и подтяжки, брюки были немного запачканы — но это потому, что у него сейчас не было постоянной женщины, а сам он не любил и не умел ухаживать за собой. Перед этим мужчиной на столе лежал совершенно секретный аналитический доклад Пентагона, который ему привезли друзья, а поверх доклада стояла тарелка с двумя бутербродами с кошерной пастрами, которую ему прислали друзья-евреи из Нью-Йорка. Если выдвинуть верхний ящик стола — то там была початая бутылка водки, которой на сегодня должно было хватить а на завтра — уже нет. Но пока — этот человек с утра не выпил ни единого глотка спиртного, хотя очень хотелось. Он был в глубоком раздумье и сильно расстроен.

Позачера — он узнал то, что не должен был знать, информацию о жуткой перестрелке на советско-финской границе и гибели двух десятков американских солдат в ней. Это был вполне приемлемый casus belli — но сегодня утром ему позвонил, подняв его с постели председатель комитета по делам разведки, в который этот конгрессмен входил. И сказал, что комитет по делам разведки не будет ставить этот вопрос на повестку дня, не будет никого вызывать и заслушивать. Председатель комитета был республиканцем, и это значило, что на него сильно надавили из Белого дома. Сейчас — никто не хотел связываться с русскими.

Чертовы трусы!

В углу — работал включенный на минимальный звук телефон. На нем — CNN показывала заимствованный в ВВС репортаж с жуткими кадрами из Еревана. Горящий аэропорт, пожарные команды, следы чудовищных разрушений. Больница, вооруженные автоматами люди на каждом шагу, вице-президент на белой, старинного вида койке, заправленной белыми простынями — улыбается и машет рукой. К нему не пускают, съемка идет через стекло, снова вооруженные люди.

Ублюдки… Они похитили нашего вице-президента, а теперь добренькими прикидываются, твари…

Для конгрессмена от штата Техас Чарльза Уилсона, бывшего морского офицера и агрессивного русофоба — смотреть на подобное было невыносимо. Русофобия составляла самую суть его натуры, он ненавидел русских всеми фибрами своей души — и от увиденного ему захотелось запустить тарелкой с бутербродами в экран телевизора, чтобы эта надменная сука на экране наконец заткнулась.

Но он знал, что разбитый телевизор ничего не изменит.

Конгрессмен открыл ящик стола и задумчиво посмотрел на ждущую его решения бутылку.

В этот момент, в дверь постучали.

— Кто там? — рявкнул конгрессмен. Он славился своим беззлобным нравом — но последние неудачи в Афганистане, когда коммунисты сбросили на лагеря беженцев две атомные бомбы, а Америка просто подняла руки — сильно озлобили его.

В дверь просунулась Анита, его помощница, немного испуганная.

— Сэр… один человек прилетел из Лос-Анджелеса, чтобы с вами встретиться. Он настаивает на встрече сейчас…

Конгрессмен посмотрел на часы — и не смог вспомнить, на какой час назначено заседание комитета, которое он был обречен проиграть.

— Полчаса, сэр — напомнила Анита.

— Да… тогда пригласи его.

Человека, вошедшего к нему в кабинет — конгрессмен не знал. Хотя ему вдруг стало стыдно за свой внешний вид и за то, что в кабинете ощутимо попахивает спиртным. Этот человек был одет с иголочки, и буквально излучал уверенность.

— Мы знакомы? — спросил Уилсон.

— Полагаю, что нет, сэр — человек протянул визитку — Роберт Кардашьян.

— Вы из Лос-Анджелеса, как мне сказали?

— Совершенно верно.

— Проделали долгий путь — конгрессмен посмотрел на часы, что было несколько невежливо.

— Да… поэтому не будут отнимать у вас много времени. Вы славитесь тем, что помогаете угнетенным народам, тем, кто находится под пятой коммунистов…

Конгрессмен подозрительно посмотрел на визитера — но в его тоне не смог уловить ни капли злорадства. А злорадствовали сейчас многие.

Человек, национальность которого он так и не смог определить, вынул из своего портфеля папку средней толщины.

— Я армянин, господин конгрессмен. Мой народ уже много сот лет не знает свободы. До двадцатого века он находился под игом чуждых нам турков. Они хотели уничтожить весь наш народ, чтобы никто не смог рассказать об их злодеяниях. С тысяча девятьсот восемнадцатого года мой народ находится под пятой русских коммунистов. Когда мы говорим о том, что хотим свободы — они убивают нас. Вы знаете, что такое Нагорный Карабах?

Конгрессмен пожал плечами.

— Нет, где это?

— На Кавказе, мистер Уилсон. Не так далеко от Афганистана, того места, где вы пытались остановить русских.

Кардашьян похлопал рукой по папке.

— В Афганистане — русских можно было только остановить. С помощью того, что находится в этой папке — можно нанести очень серьезный, возможно даже смертельный удар коммунистической империи. Заставить ее отдать часть территории, что не было с семнадцатого года. Прочитайте эти материалы, мистер Уилсон. Внимательно прочитайте, а потом поговорим. Если вы хотите войти в историю как человек, уничтоживший Империю зла — нам с вами по пути.

— Э… а где вы остановились, мистер…

— Я сам вас найду. Не смею больше задерживать.

Когда за непонятным человеком закрылась дверь — Уилсон какое-то время просто смотрел на нее. Он благодарил Бога, что не успел причаститься, мозг его работал на полных оборотах.

Армяне!

Армянская лоббистская группировка входила в число трех наиболее сильных в Вашингтоне. Влияние этого народа на решения американских властей было просто поразительным.

Он никогда не слышал про советскую Армению. Никогда не слышал про то, что происходит в этой республике. Возможно — напрасно.

Его связи больше не работают. Все от него отвернулись. Просто потому, что он проиграл — в Америке не любят проигравших. Проигрыш — заразен. Теперь, с предложение армянской диаспоры — у него появится шанс снова войти в Большую Иру. И отомстить коммунистам…

И конгрессмен от второго избирательного округа штата Техас Чарльз Уилсон решительно подвинул лежащие на столе бумаги к себе.

* * *

Вторая встреча по этому поводу, окончательно укрепившая группу — состоялась вечером следующего дня в ресторане и танцевальном клубе Дно, в Вашингтоне. Клуб был скорее молодежным, чем политическим и принадлежал конгрессмену Уилсону. В задних комнатах помещения — были установлены большие джакузи, где конгрессмен нередко принимал ванны с симпатичными девушками, служащими Конгресса или теми, кого он подцепил здесь. Для члена комитета Конгресса по этике — принимать ванны с голыми девушками, пить не менее бутылки крепкого спиртного в день и употреблять наркотики — было не слишком то этично, но в ответ на вопросы репортеров конгрессмен улыбался обезоруживающей улыбкой и отвечал: знаете, что ребята. Если это комиссия Конгресса — то в ней должны быть представлены интересы всех групп населения, так ведь? Имелось в виду, что конгрессмен Уилсон представляет интересы пьяниц, наркоманов и развратников.

Специальный помощник директора ЦРУ Гас Авратакис подошел к конгрессмену, когда тот был уже навеселе — но держал себя в руках. Вместе с ним на сей раз была его постоянная девушка (насколько постоянной может быть девушка конгрессмена Уилсона), канадская королева красоты по имени Лиза. Лиза — это не Лайза, а Елизавета, она была русской. Точнее — украинкой, родом из семьи бендеровцев, вынужденных бежать в Канаду после отступления с Украины вермахта. В отличие от многих других сотрудников ЦРУ — Авратакис понимал разницу между русскими и украинцами, равно как он понимал и многое другое, о чем даже большая часть сотрудников ЦРУ, ведущих войну с коммунизмом из кабинетов в Лэнгли, не имела представления.

— Привет.

— Привет…

Авратакис решительно столкнул со стола недопитый стакан, и он с хрустом разбился.

— Извини.

— Эй!

Сотрудник ЦРУ проделал то же самое с бутылкой. Она не упала — но покатилась по полу, расплескивая благословенную коричневую жидкость.

— Дорогая, потанцуешь?

Лиза провела рукой по щеке конгрессмена и отправилась на танцплощадку.

— Черт бы тебя побрал, Гас… — устало сказал конгрессмен — как ты любишь обламывать людям кайф…

— Нет. Я просто люблю тебя, сукин ты сын и не позволю тебе загнуться от инфаркта.

Конгрессмен Уилсон был в сущности не таким уж плохим человеком. Просто не нашлось женщины, которая бы заботилась о нем — а он нуждался в заботе.

— Ладно, к делу. Что ты знаешь об армянах?

Сотрудник ЦРУ напряг память. Большая часть его жизненного опыта происходила из отрочества, когда он сопровождал отца по самым грязным забегаловкам и распивочным центральной части США — отец был оптовым торговцем алкоголем. Но ничего про армян он так вспомнить и не сумел — из чего следовало, что армяне не пьют.

— Одна из наций СССР. С сильным лобби здесь. Вроде как воздерживаются от пьянства. В отличие от тебя.

Конгрессмен с ликующим взглядом положил на стол папку.

— Теперь прочти это.

* * *

Через полчаса — Гас Авратакис сам заказал выпивку. Залпом опрокинул в себя целый стакан джинна. Ему надо было прийти в себя.

Если верить отчетам — в СССР существовала целая подпольная сепаратистская и подрывная организация, основная на этнической общности. Эта организация ставит перед собой цели дестабилизировать обстановку на юге СССР, и как минимум — вернуть себе какие-то территории. А как максимум — отложиться от СССР и создать независимое государство Армения.

И причем активность этой организации — проявляется на стратегическом, южном направлении, на самой границе с Турцией и восточными странами. Как этнический грек, Авратакис люто ненавидел турков — но ради такого дела можно и потерпеть.

Проблема в том, что это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Авратакис знал, что КГБ любит всякие игры… на этом можно и шею сломать.

— Где ты это взял? — спросил Авратакис, тяжело отдыхиваясь от спиртного. Он не рассчитал немного — и джинн обжег пищевод.

— Один лоббист приходил. Он заинтересован… скажем так, в пополнении своей конюшни.

— Какой лоббист? Где он?

Конгрессмен показал вперед.

— А вон и он! Думаю, вам стоит познакомиться…

Пожилой, в отличном костюме господин немного поморщился, когда под носком его ботинка хрустнуло стекло.

— Извините, стакан разбился, мистер…

— Кардашьян. Роберт Кардашьян[38].

Авратакис встал, протянул руку. Изобразил самую любезную улыбку, на которую только был способен.

— Гас Авратакис. ЦРУ…

Лэнгли, штат Виргиния. 19 сентября 1988 года

Следующие дни — у специального агента ЦРУ Гаса Авратакиса были заполнены работой так плотно, что как говорится «не продохнуть». Он был вынужден делать и ту работу, которая свалилась на него по делу о перестрелке в Финляндии, закончившейся гибелью американского военного персонала и по делу о взрыве в Армении, в котором едва не погиб вице-президент США. ЦРУ буквально стояло нас ушах, и основной удар приходился как раз на них, опытных спецов по борьбе с Советским союзом, которых осталось не так и много.

Работа в ЦРУ построена так, что ты можешь десять лет сидеть бок о бок с человеком и не знать, чем он занимается и в каком отделе работает. Более того, не было никаких препятствий к тому, чтобы вообще ничего не делать, и можно было сидеть без дела несколько недель, прежде чем административный отдел перестанет платить жалование. Авратакис как то раз попадал в такую ситуацию, когда послал по матери заместителя директора ЦРУ, а когда пришел извиняться — вместо извинения послал его еще раз в том же направлении.

После предательства Олдриджа Эймса — работа усложнилась еще больше. Блокировали многие каналы информации, каким пользовались раньше в обход официальной процедуры, теперь чтобы получить сраную бумажку, нужно было получать подпись контрразведки. А если ты интересуешься чем-то, что выходит за рамки деятельности твоего отдела — жди утомительного многочасового допроса в контрразведке с детектором лжи. Авратакису было немного полегче — у него были налажены связи с младшим персоналом, и он был специальным помощником директора. То есть теоретически он мог выполнять любую работу, а какую именно — надо было спрашивать у директора. Учитывая то, что судья Уэбстер находился в предынфарктном состоянии, вряд ли кто-то бы решился спрашивать.

Через три дня поисков — Авратакис сидел за своим столом, смотрел на довольно скудные материалы, которые добавились к материалам собранным американской армянской общиной и думал — как они, черт возьми, все это пропустили? Как они, черт возьми, не заметили ТАКОЕ у себя под носом…

* * *

АСАЛА

Армянская секретная армия освобождения Армении (арм. Հայաստանի ազատագրության հայ գաղտնի բանակ) — армянская транснациональная этническая организация. Признана террористической Госдепартаментом США. Декларируя марксистско-ленинские взгляды, организация поддерживала леворадикальные и национально-освободительные движения во многих странах мира. Создана в 1975 году, после 1991 г. малоактивна (или же распущена). Руководитель группы — Акоп Акопян (Арутюн Тагушян), был убит на пороге собственного дома в Афинах в 1988 году.

Вооружённые акции мотивировались необходимостью принудить Турцию признать геноцид армянского народа в период Первой мировой войны.

Цели организации:

• использование революционного насилия для прекращения «эксплуатации, репрессий и террора турецкого колониализма», а также «империализма» НАТО и сионизма.

• атаки на турецкие представительства и институты по всему миру, а также те страны, которые ее поддерживают.

• утверждение «научного социализма» как политической доктрины воссозданного армянского государства

• превращение Армении в базу для революционной борьбы против Турции

Область операций: Европа, Ближний Восток, Ливан, Турция, США, Канада, Франция, Греция, Швейцария, Испания, Австрия, Великобритания, Италия, Иран, Венгрия и т. д.

Используемые названия: «Группа Гургена Яникяна», «Организация 3 октября», «Организация 9 июня», «Септембер Франс», «Организации Орли» и др.

Организация была сформирована в 1975 году в Бейруте ливанским армянином Акопом Акопяном, который принимал участие в деятельности палестинских вооруженных организаций в начале семидесятых. Акопян был членом Народного фронта освобождения Палестины (НФОП), и НФОП помогала финансировать армянскую группу.

Первой атакой АСАЛА был взрыв в офисе Всемирного совета церквей 20 января 1975 в Бейруте, под названием «Группа заключённого Гургена Яникяна», которая через несколько месяцев сменила название на Армянскую секретную армию освобождения Армении. Пострадавших не было.

3 октября 1980 г., после преждевременного взрыва бомбы в женевской гостинице, впервые были арестованы члены АСАЛА — Алек Енигомшян и Сюзи Махсереджян. Через год от рака умер Акоп Тарагчян, в 1975-80 гг. выполнивший десятки взрывов в Турции. Среди наиболее известных нападений АСАЛА — 15-часовой захват турецкого консульства в Париже (24.09.1981), захват аэропорта «Эсенбога» в Анкаре (7.08.1982), взрыв на крытом рынке Стамбула (16.06.1983), взрыв турецкого отделения аэропорта «Орли» в Париже (1983), серия из 4 взрывов в Тегеране (март, 1984) и другие.

Официальный орган АСАЛА — многоязычный иллюстрированный журнал «Айастан» («Армения»). Различными филиалами Армянского народного движения (АНД), поддерживающего деятельность АСАЛА, выпускаются периодические издания «Кайдзер», «Ай Пайкар», «Азат Ай», «Нор Серунд» и др.

Герб АСАЛА — карта Армении по Севрскому договору с рукой, держащей автомат Калашникова. Девизы организации — «Вооруженная борьба и правильная политическая линия — путь к Армении» и «Да здравствует революционная солидарность угнетенных народов».

Вторжение Израиля в Ливан в 1982 г. положило конец успешной деятельности ASALA. Организация была вынуждена частично перебраться в Сирию, значительно утратив свой боевой потенциал.

В 1983 году организация раскололась по вопросу допустимости проведения диверсий, ведущих к массовым жертвам. Непосредственным поводом к дискуссии стала операция в Парижском аэропорту «Орли», в результате которой погибло семь человек. В апреле 1983 Армянское Национальное Движение (Франция) и армянские организации Великобритании и США предприняли план сформировать в противовес ASALA Демократический Фронт. Вновь возникшая ASALA-Mouvement Révolutionnaire, ASALA-RM (руководитель Монте Мелконян) рассматривает «слепой» террор как вредный для дела армянского освобождения.

* * *

То есть армяне, несмотря на то, что были христианами, имели вполне полноценную террористическую организацию. Да какую! — созданную в Беруте, буквально плавающем на крови. Имеющую опыт резонансных террористических акций — таких как расстрел пассажиров в аэропорту.

Намного меньше информации было о том, что произошло в Москве во второй половине семидесятых.

Если верить той информации, которая была — получается, что в московском метро произошел сильный взрыв с многочисленными жертвами. КГБ начало поиски и нашло террористов. Все они были из Армении.

Здесь Авратакис сделал себе пометку. Вторая половина семидесятых. Самый кошмар в Бейруте, даже мирные общины, в том числе армянская — обзаводятся собственными отрядами безопасности, по сути, бандами. Не может быть, чтобы в КГБ этого не знали, русские чувствовали себя в Бейруте намного свободнее американцев. Не может быть, чтобы не заподозрили связь.

Не нашли? Не искали? Или нашли и решили начать контригру?

Твою мать. Никому и ничему верить нельзя.

Организация Крунк — это уже интереснее. Массовая общественная организация, выдвигающая политические лозунги, в том числе несовместимые с советским образом жизни. Имеющая отделения во всех крупных городах СССР, опирающаяся на диаспоры. Включающая в себя известных людей, представителей интеллигенции.

Это то, что они искали?

Только дурак опирает свою стратегию на террористов. Террористы подходят в тактических целях, но стратегию на них опирать нельзя. Взорвать убить — все что они могут. Нужна мощная разветвленная организация, которая может влиять на жизни сотни тысяч людей. Нужно влиять на общественное мнение. Проводить акции гражданского неповиновения. Высмеивать власть. Проводить митинги. Выставлять требования. Хорошо выглядеть в камерах западных репортеров. Иметь отделения на западе и поддержку. Маленький, но гордый народ, борющийся за свою свободу, не сдающийся даже под пятой коммунистической тирании — выглядит куда лучше, чем кучка подонков, которые взрывают бомбы в метро или расстреливают людей у стойки в аэропорту.

Великобритания уже пятнадцать лет живет в обстановке непрекращающегося террора. В ИРА не более двух — трех сотен активных боевиков, но они изменили британское общество больше, чем мистер Гитлер. Страхи, подозрительность огромные траты на безопасность, вооружение полицейских, создание полувоенных организаций лоялистов и расправы, лагерь Лонг Кэш, куда кидают людей без суда и следствия.

Что если армяне — то же самое, что и ирландцы?

Конечно, люди общины постарались вложить в доклад как можно меньше информации. Тщательно почистили от имен. Но в докладе конкретно сказано — что в СССР существует группа высокопоставленных правительственных служащих и советников, которые находятся в системе, дают советы наверх и могут подсказать ЦРУ, как подорвать СССР изнутри, прежде всего экономическими методами.

Догадаться, кто это может быть — труда не составило. Авратакис запросил данные, которые отдел по борьбе с советской угрозой собирал на ближайших сподвижников погибшего генсека Михаила Горбачева. Среди них — было как минимум двое армян, академики Аганбегян и Ситарян. Еще несколько армян — входили в более отдаленное окружение, но количество армян в окружении вообще то русского лидера государства — говорило о многом.

В ЦРУ были свои советологи, они занимались проблемами власти, общества в Советском союзе. Их работу — иногда можно было сравнить с предсказанием погоды по звездам, в Советском союзе не было нормальных демократических выборов, на которых население могло отдать предпочтение той или иной политической партии, не было публичных дебатов, где политики могли бы открыто заявлять свою точку зрения по тем или иным вопросам. Но противоборствующие силы в советском руководстве были, и чтобы догадаться о соотношении сил на текущий момент, следовало изучать совсем уж таинственные материи, вроде расстановки вождей на трибуне Мавзолея. Для того, чтобы понять истинную силу армянской группы, надо было обращаться к советологам, но Авратакис не хотел это делать. Частично потому, что не хотел светить свой интерес, частично — потому что подозревал о возможности наличия еще одного агента, помимо Эймса. Авратакис полагался на свое чутье, чутье выработанное в грязных прокуренных барах, где ошибка могла означать бутылку, разбитую об твою голову. И это чутье подсказывало ему, что небольшая, но сплоченная, имеющая историческую родину и историческую миссию нация, даже если она составляет всего один процент в коренном населении страны — при желании способна нарушить нормально функционирование всего общественного организма. Если армяне хотя бы наполовину такие, как ирландцы…

Господи… о чем это он? Они УЖЕ ведут террор!

Нагорный Карабах.

Он попросил подробную советскую карту — но так и не мог очертить границы этой области, он лишь приблизительно понял, где это находится. Информация о предыстории конфликта тоже была крайне скудной, но внушала оптимизм. Получалось, что Нагорный Карабах был населен представителями этноса армян, христианами, ко тому же — но был передан в состав мусульманского Азербайджана волюнтаристским решением московских лидеров. Получалось, что это что-то вроде анклава во враждебном окружении. В Северной Ирландии — в шести северных графствах пятнадцать лет продолжалась резня по существенно меньшему поводу. Он знал это, потому что при организации помощи моджахедам много общался с британскими разведчиками и даже какое-то время служил представителем ЦРУ при спецслужбах Великобритании.

— Мистер Авратакис…

Он дернулся. Стареет… нервы.

— Да, Гейла…

Одна из его агентов — он сам их так называл. Всегда и везде Авратакис заводил хорошие отношения с младшим обслуживающим персоналом, в то время как заместителя директора он мог послать на три всем известные повторно. Это давало ему огромные возможности, в том числе систему раннего предупреждения. Дело в том, что все говнюки с седьмого этажа — никогда и пальцем не пошевелят, чтобы что-то сделать. Они кого-то вызовут и прикажут. И спецагент Гас Авратакис знал об этих приказах прежде, чем они начнут выполняться. В свое время — это уберегло его от увольнения из ЦРУ.

— Кое-кто был на седьмом этаже.

— Кто?

Гейл сделала большие глаза, положила ему в корзину пачку входящих.

Авратакис проводил ее, какое-то время занимался чтением, затем — осторожно поворошил пачку входящих. Из нее — выпал листок, которого там не должно было быть.

Вертефей,[39] мать твою…

Внутренняя контрразведка идет по его следу. Возможно из за его интереса по Армении. Черт бы их побрал, вечно запирают конюшню после того, как лошади разбежались.

Авратакис взглянул на часы. Надо что-то перекусить, а потом идти на седьмой этаж самому. В разведке — главное работать на опережение…

* * *

Наскоро перекусив, Гас Авратакис поднялся наверх, на седьмой этаж. Кабинет заместителя директора ЦРУ по анализу занимал сейчас Роберт Гейтс — едва ли не единственный высший офицер ЦРУ, к которому Авратакис имел доступ. Несмотря на то, что он числился помощником директора — приказы ему передавались через ЗДО, заместителя директора по операциям.

Гейтс выслушал молча. Не перебивая.

— Признаюсь… вы меня озадачили…

У агента Авратакиса были не слишком хорошие отношения с заместителем директора ЦРУ Робертом Гейтсом. Нет, послал он не его, послал он другого человека. Просто у него были плохие отношения со всем начальством.

— Сэр, я полагаю, что это возможное направление прорыва.

— Полагаете? — задумчиво сказал Гейтс.

— Сэр, что мы теряем? — прямо спросил Авратакис.

Гейтс потеребил бумаги на столе.

— Да в принципе ничего. Пока — ничего. Как вы говорите зовут этого… армянского лоббиста?

— Кардашьян. Роберт Кардашьян.

— Кардашьян…

Гейтс лихорадочно думал. Уэбстер — политический назначенец, в то время как он — кадровый разведчик. Шансов у кадрового разведчика стать директором ЦРУ практически нет никаких, за исключением случая, если он покажет себя опытным и осторожным политиком и вдобавок окажет какую-либо услугу администрации или сильным лоббистским группам поддерживающим ее.

Армяне, насколько он помнил, как и все национальные меньшинства, за исключением поляков поддерживали Демократическую партию — но кто знает, что будет на этих выборах. Ведь если Буш не оправится, Белый дом падает в руки демократов как спелое яблоко. И если даже американцы просто сочтут нынешнего вице-президента больным или недостаточно сильным — они за него не проголосуют. А грызня идет уже вовсю и репортаж ВВС с вице-президентом и кандидатом от республиканцев, машущим рукой с больничной койки крутят по всем демократическим телеканалам.

И в любом случае — что он теряет? Оказать услугу армянам — это зачтется. К тому же — а если это правда?

— Сэр, а если это правда? — словно читая мысли, спросил Авратакис.

— Хорошо…

Гейтс достал бумагу из подставки, начал писать хорошо поставленным почерком.

— Я санкционирую дополнительные исследования по этому вопросу. Финский вопрос полностью передайте Хэтэуэю[40]. Проведите исторические исследования, выясните, что к чему, поговорите с эмигрантами оттуда, с советологами. Можете потратить немного денег, но в пределах разумного, я не думаю, что с бюджетом на следующий год получится что-либо хорошее. Можете дать задание в московское посольство, пусть что-то сделают на месте. Но!

Гейтс поднял палец.

— Я не хочу, чтобы хоть один американский разведчик оказался нелегально в этой самой Армении, вам ясно?

— Да, ясно.

— Ни один. Мы работаем исключительно соблюдая дистанцию. Сколько вам потребуется времени?

— Месяц, сэр.

— Это много. Две недели. Через две недели я жду промежуточный отчет, чтобы решить, стоит ли копать дальше.

— Я понял.

— Идите. И оформите официально дело. В конце концов — мы просто работаем по взрыву, собираем дополнительные данные, верно?

— Верно…

Закрыв за собой дверь — Гас Авратакис показал ей вытянутый средний палец.

* * *

Дело по оперативной разработке армянских националистических кругов в СССР получило название «Камбала». Его присвоил компьютер, в котором каждый месяц менялся список слов. В этом месяце компьютер выбирал из списка рыб.

* * *

Телефон прозвонил, когда Гас Авратакис уже выехал на шоссе, чтобы ехать домой. В его Понтиаке — купе четырехлетней давности — был установлен дорогой мобильный телефон — он всегда должен был быть на связи.

— Я слушаю…

— Парень, мы победили! — голос конгрессмена Уилсона буквально звенел от восторга.

— Русские поджали хвост и убрались из Афганистана? — поинтересовался Авратакис.

— Нет, сэр! Но выделение средств на пятьсот винтовок Барретт и пятьсот ракетных комплексов Милан прошло через комитет как по маслу! Парень, мы снова можем убивать русских!

— Вот это да… — без особого энтузиазма сказал Авратакис.

— Гас, я намерен сегодня напиться, и приглашаю тебя к себе. Давай, надеремся как черти за новые победы…

— Извини, друг, не могу — мягко отказал Авратакис — у меня чертовски много работы и я даже трезвый с трудом справляюсь с ней. Давай, я загляну к тебе завтра.

О конгрессмене Чарли Уилсоне, который тоже был в деле — Авратакис не сказал никому, даже Роберту Гейтсу.

— Черт, эти армяне настоящие волшебники!

— Завтра, Чарли, хорошо? И будь в форме.

Авратакис положил трубку и попытался прислушаться к себе — почему он не рад этому. Ведь новое начало сопротивления в Афганистане — это разве не хорошо?

Но проклятое чутье говорило о приближении большой, очень большой беды. Он не мог понять какой — но она приближалась…

СССР, Москва. 12 сентября 1988 года

Москва купалась в дожде. Низкие, серые тучи висели над городом, дождь то начинал, то прекращался и первые пожелтевшие листья — тихо устилали асфальт. Там, откуда он прилетел — было лето, а здесь — здесь, в Москве уже была осень. Осень — как тихая и грустная предвестница зимы, зимы, которую обречен был провести вдали от дома — как и предыдущую.

Полковник государственной безопасности Владимир Попов не питал никаких иллюзий относительно этого. И потому, сойдя с самолета Арианы, выполнявшего рейс Москва — Кабул — он и не подумал назвать улицу и номер дома в Кузьминках, куда переехала его семья. Он понимал, что в Москве он, возможно, не несколько часов — и растравливать душу не стоит.

Он давно уже жил урывками — так он сам это называл. Его считали ценным специалистом — наверное он таковым и был — и потому на семью из трех человек ему дали новую, трехкомнатную квартиру в новом микрорайоне Москвы. Это произошло всего лишь две недели назад. Но даже это — не искупало того, что пока его семья переезжала — он сидел в Мазари-Шарифе и разбирался, что ко всем чертям происходит. А до этого — он разбирался в Молдавии, в Таджикистане, в Узбекистане, на Украине и черт знает, где еще.

Полковник Владимир Попов, один из самых молодых офицеров в КГБ с таким званием — был офицером Особой инспекции КГБ СССР, небольшого, не афиширующего свою деятельность подразделения с опасно широкими полномочиями. Это была одновременно и учебная часть и контрольно-ревизионное управление и группа опытных агентуристов и следователей, предназначенная для расследования и раскрытия преступлений в самом КГБ. Попасть в это подразделение было невероятно сложно, достаточно было сказать, что каждый кандидат должен был получить одобрение Председателя КГБ. Из этого же подразделения — черпались кадры, когда нужно было срочно заменить председателя какого-нибудь краевого областного или даже республиканского УКГБ — обычно, инспектор Особой инспекции, выведший прежнего председателя на чистую воду, подходил для этого как нельзя лучше. Именно поэтому — назначение в этот отдел давало возможность сделать критически важный шаг, от простого, пусть и хорошего работника, до руководителя — особые инспекторы работали не за страх, а за совесть, а большая часть сотрудников КГБ их люто ненавидела.

Пройдя, как и все советские граждане, таможню — он не вез ничего, потому прошел быстро — полковник вышел в засраннный зал аэропорта. Грязь с улицы несли сюда, уборщица лишь бессмысленно возюкала грязной тряпкой, разгоняя грязь по полу. Когда он выходил из аэропортовского автобуса — дождя еще не было, но сейчас он снова пошел…

И, тем не менее, это была родина. Место, где все свои и где не стоит опасаться ножа в спину, в отличие от некоторых мест, где он бывал раньше — где из советского только паспорта у людей, да красные флаги.

— Полтинник, командир?

Полковник коротко глянул на подскочившего водилу. Обнаглели… хотя в Ташкенте таким же милым и бесцеремонным образом предлагают «заразу», то есть наркотик. Эх, яблочко, куда ты катишься…

— Поехали…

Водила вывел его к новой восьмерке. Машина относительно новая, в потоке она еще выделялась, хотя вроде еще Москвич в серию пошел. Полковник стоял в очереди на машину, и для него это было немаловажно.

Дождь пошел сильнее. Дворники исступленно метались по стеклу…

— Как? — несколько отстраненно спросил полковник, положив две сиреневых бумажки с портретом вечно живого на приборную панель.

— Ласточка, командир, ласточка! — оживленно заговорил водитель — не ездит, летает! Сказка! Передний привод, дорогу держит…

Таксист звучно поцеловал пальцы…

— У меня в следующем году тоже очередь подойдет — поделился полковник — вот думаю, что брать…

— Продашь? — моментально поинтересовался таксист.

— Так не купил же еще?

— Да это неважно. Десятка с ходу — хоп?

И откуда же ты, такой крутой взялся.

Полковник машинально глянул назад — нет, знакомых машин нет, не следят. Билет он брал в большой спешке, вряд ли ведут.

— Нет. Самому нужна…

— Как знаешь, командир — не обиделся таксист — дело хозяйское.

— А так то… в Москве как?

— Ну… Вроде тихо. Водка только дорогая — жуть. Раньше мы спекулировали, теперь государство спекулирует. Землю давать будут, двадцать пять соток, я записался, как думаешь — стоит?

Полковник пожал плечами.

— Стоит, наверное…

— А тебе куда, командир? — впервые поинтересовался таксист.

— К станции метро Лубянка. Дальше покажу…

* * *

Еще на подходах к Лубянке — полковник понял, что введены повышенные меры безопасности. Вон те скучающие работяги в новомодных жилетах со светоотражающими вставками, слишком чистая уборочная машина. Пожалуй… стоит пешком пройтись.

— Все, останови.

— Здесь нельзя, командир. Вон там, дальше…

Полковник понял — привычка. Что в Кабуле, что в Ташкенте, что в Душанбе — Душманбе — останавливались не там, где положено, а там где нужно…

Машина остановилась.

— Бывай, командир. Удачи…

— И тебе не кашлять…

Тучи сбросили основную часть скопившейся влаги ранее, сейчас дождь даже не моросил — мелко накрапывал, иногда прекращаясь. Полковник побрел по тротуару, примечая все — и туристический автобус с затемненными стеклами у тротуара, и чуть приоткрытое окно, и человека в слишком сухой одежде, увязавшегося за ним. О, какие молодцы — на дальних подступах секут.

Рядом резко визгнули тормоза, полковник только усилием воли сдержал порыв прыгнуть в сторону и на землю. Все равно оружия то нет…

Опустилось стекло, рука протянула две двадцатипятирублевки.

— Извините, товарищ полковник, не допер сразу…

Дела…

* * *

Прижали его грамотно, как раз у автобуса. Дверь открылась, второй филер уже ускорился, чтобы перекрыть ему путь назад. Справа автобус, слева стена…

— Документы…

Полковник достал свое служебное удостоверение…

— Извините — вывалившийся из автобуса «работяга» козырнул — не признали.

— Хреново работаете. В машине вон признали, даже довезли.

— Какой машине? Так это не наши, товарищ полковник.

Попов сунул руку в карман, наткнулся на шуршащие сиреневые…

Вот тебе и секретность…

* * *

Кабинеты, принадлежащие Особой Инспекции КГБ СССР, находились не в главном здании, известном как Дом-2, а находящемся рядом, более неприметном, их туда перевели временно, потому что в Солнцево строился комплекс зданий для КГБ СССР, а тут вроде как хотели только музей оставить. Прапорщик снизу позвонил наверх — полковник работал под прикрытием, звание у него было правильное, но не было отметки о праве прохождения в центральное здание. Через десять минут — он уже входил в кабинет начальства — с промокшими ногами и дурным настроением.

Пожилой, сухой, до одури правильный генерал Иван Францевич Легаш, из белорусских поляков — не глядя, показал пальцем на стул, стоящий у приставного стола и снова погрузился в чтение какого-то документа. В углу — беззвучно работал телевизор, безошибочный признак кабинета большого начальника в СССР. Другого ожидать было сложно — упустили полковника… тьфу, он же генерала успел получить… Телятникова, старшего по резидентуре в Кабуле и как оказалось американского агента. Хотя он сам, Попов — ни в чем не был виноват, его перебросили на усиление из Ташкента, кинули в Мазари-Шариф, и ему удалось за короткий срок установить, что к убийству офицера афганских спецслужб причастны сотрудники КГБ, вставшие на путь предательства…

Так что теперь — только каяться…

Легаш прочитал документ. Сделал пометку на нем, отложил в сторону. Посмотрел на часы — часы у него были старенькие, Победа.

— Нам вызывает товарищ Председатель — сказал он, вставая с места — пойдемте.

Они спустились вниз, прошли пост охраны, бойцы на котором были вооружены автоматами и решетчатую дверь. Вышли в подземный переход, ведущий в основное здание — такие имелись между каждым зданием, входящим в комплекс зданий КГБ СССР на Лубянской площади. Там тоже стояла охрана, вооруженная охрана. Уроки нападения на основное здание — забыты не были…

В Доме-2 до сих пор шел ремонт. Удивительно — но часть работ выполняли зэки из подмосковных колоний. Впрочем — здание министерства внутренних дел, модерновую высотку, лебединую песню Николая Анисимовича Щелокова — зэки строили с первого этажа и до подвала.

В приемной ждал народ — но Легаш не обратил на него никакого внимания. Он кивнул офицеру, сидящему в приемной — и тот пошел докладывать…

Попов машинально осмотрел себя. Брюки снизу немного забрызганы — но для человека, срочно прибывшего из Афганистана, он выглядел вполне пристойно.

Адъютант появился на пороге двойной, обделанной карельской березой двери — ее уже заменили после нападения. Коротко кивнул.

Председатель КГБ СССР, бывший второй секретарь ЦК азербайджанской компартии оказался невысоким, живым, средних лет человеком с красивой проседью в черных как смоль волосах. Он поздоровался с каждым из вошедших офицеров за руку, пригласил присесть. Внесли кофе, какое-то печение. Но ни Легаша ни Попова это не обмануло, оба начинали там, один в Узбекистане, другой в Армении, и знали, что на Кавказе сладкие слова — прелюдия к жестоким и беспредельным действиям.

— Партия… — сказал Председатель КГБ, вкусно прихлебывая чай — нуждается в проверенной, точной информации относительно того, что происходит в зоне Нагорно-Карабахской АССР. Есть все признаки того, что местные органы…

Костяной стук чашки о блюдечко.

— Утратили контроль над обстановкой, а местные партийные органы…

Хруст подвертевшего овсяного печения…

— … не совсем понимают всю опасность происходящего. Вы работали в Армении, товарищ Попов?

Значит, кандидатура заранее согласована, по крайней мере на словах — и сейчас это не более чем смотрины. Но и провалить их — ни в коем случае нельзя…

— Так точно, три года. По распределению.

— Почему покинули Армению?

— Товарища Попова направили в Демократическую республику Афганистан для оказания практической помощи местным товарищам — ответил за подчиненного Легаш.

— Очень хорошо. Значит вы… можете работать в условиях… непростой криминогенной ситуации, товарищ Попов?

— Я могу работать в условиях любой ситуации, товарищ Председатель.

Председателю почему то это не понравилось, он издал какой-то неопределенный звук языком.

— Товарищ Попов, партия надеется на вас. Но в то же время вы должны понимать, что Нагорно-карабахская республика — это не Афганистан и методы, приемлемые в Афганистане — отнюдь не являются приемлемыми на территории Советского союза.

Попов сделал каменное лицо.

— Товарищ Председатель, я всегда стоял и стою на страже социалистической законности. Наша цель — призывать к ответу нарушителей закона, а не преступать его самим.

По аппаратным меркам это было наглостью, поскольку Попов сейчас открыто выразил непонимание того, на что ему намекают и поставил начальника, стоящего на две ступени выше его в неловкое положение.

— Никто и не обвиняет вас в нарушениях соцзаконности, товарищ Попов — холодно сказал Председатель КГБ — но в то же время мы ждем от вас тесного взаимодействия с партийными органами в духе марксистско-ленинского учения. Помните, что ваша задача не столько карать, сколько помогать исправлять допущенные товарищами ошибки, не давать мелким ошибкам превратиться в непоправимые.

— Я вас понял, товарищ Председатель — после небольшой, но заметной паузы сказал Попов.

— Что ж… — Председатель встал, давая понять, что аудиенция закончена — я полагаю, товарищ Легаш, что товарищ Попов справится с порученным ему заданием. Проинструктируйте его дополнительно и обеспечьте всем необходимым.

— Так точно!

* * *

— Обязательно надо было из себя корчить? — раздраженно поинтересовался Легаш, когда они вернулись к нему в кабинет — тут и так все ходуном ходит.

— Я ничего такого и не сказал.

— Перестань. Передо мной — не надо изгаляться. Ситуацию — понял?

— Да уж понятно…

Местные налажали где только могли, скрывали рост негативных настроений, национализма, выходки антисоветски настроенной местной среды представляли как отдельные акты хулиганства, закрывали глаза на рост молодежных группировок. И получили в итоге — погромы, а потом резонансный террористический акт с международными последствиями. Партийные — виноваты не меньше, чем органы КГБ — потому что работу с молодежью завалили они. Где комсомольская работа, где молодежные бригады на заводах, где организация досуга, где лекционно-просветительская работа? КГБ должна пресекать, а не сопли подтирать!

— Со стороны Центрального аппарата помощь будет, или наоборот.

— Думай, что говоришь!

— Есть.

Легаш помолчал какое-то время, потом заговорил.

— Состоялась Коллегия КГБ, этот вопрос на ней заслушали. Принято решение провести комплексную проверку по республике. По Армении, я имею в виду. Есть данные, что на территории Армянской ССР в течение нескольких лет действовала разветвленная националистическая сеть Дашнакцутюн, имеющая террористическое крыло и ставящая целью отторжение республики от СССР. Последние события в аэропорту Звартноц свидетельствуют о том, что они не остановятся ни перед чем…

Легаш помолчал и жестко закончил.

— И есть все основания полагать, что в составе террористического крыла организации находятся действующие сотрудники местной милиции и КГБ…

* * *

Борт на Звартноц уходил нехорошо — в три часа ночи…

Полковник лишь на пару часов заскочил домой, повидать своих, передать деньги, сказать, что все нормально. Соврал, что едет в Эстонию, там новое — задание. Вроде как поверили — но глаза у жены были на мокром месте.

За двойную цену (таксисты совсем оборзели) — он добрался до Кубинки Там, в свете прожекторов — стоял громадный транспортный ИЛ-76, его акулий хвост терялся в темноте неба. Погрузчиками — шла погрузка какой-то техники, палаток, всего прочего, необходимого в зоне катастрофы. Чуть в стороне — плотной группкой курили какие-то мужики с объемистым личным багажом, который они держали при себе.

Поскольку просто так его в самолет никто не пустил бы — Попов пошел искать кого-то старшего. Из экипажа — на месте был только штурман, когда Попов спросил его где командир, он неопределенно махнул рукой — там, мол. И снова занялся своими делами.

Идти до штабного здания совсем не хотелось, тем более что накрапывал дождь. Попов остался у самолета, решив, что командир рано или поздно все равно появится.

Самолет загрузили быстро, но командира не было, и когда полетим — никто не знал. Все кучковались у самолета, посматривали на часы и ругались себе под нос.

Потом — появились четверо, их подвезли на аэродромном газике к самой аппарели. Попов с удивлением узнал одного из них.

— Мишка! — крикнул он — Лепицкий!

* * *

— Знаешь, кто это? — негромко спросил Лепицкий, кивая на сидящих дальше на тюках людей с огромными баулами.

— Нет, Кто?

— Удар. Спецгруппа в составе ГУИН[41]. Подавление тюремных бунтов, освобождение заложников, поиск бежавших особо опасных. В полном составе — четырнадцать человек.

Попов присвистнул.

— Так ты с ними?

— Нет. Я в НКАО, а они — в Ереван. А ты?

— Тоже в Ереван…

Мишка Лепицкий, старый друг Попова — сделал примерно ту же карьеру в МВД, что и Попов, только жизнь с ним покруче обошлась. В тридцать два года — старший инспектор Инспекции по личному составу МВД СССР, у республиканских министров ноги подкашивались, когда они слышали эту должность. После того, как к власти пришел Андропов, его пытались обвинить во взятках. Зацепились за большой участок с домом. Потом выяснилось — остался от деда — академика, все чисто. Но система, раз за кого-то взявшись уже не выпускала и почти никогда не давала задний ход — обвинили в «обрастании имуществом»[42] и уволили по недоверию. Блестящий розыскник — пошел обычным юрисконсультом на какой-то заштатный заводишко, да и там — все ждал ареста. За Щелоковым тоже не сразу пришли — сначала уволили, оторвали от среды, потом связей лишили, сделали изгоем, потом не выдержал — застрелился. Но тут все получилось наоборот — стремительно вознесшийся Гуров работал над укреплением МВД, людей не то что с заводов — из тюрем доставали, что для милиции вообще было немыслимо. Пусть и тюрьма своя, нижнетагильская — а все же. Достали и Мишку — теперь он работал в группе особых инспекторов МВД СССР, которые работали в кризисных регионах и были как бы глазами и ушами Центра, независимыми от местных. Уже было понимание того, что на местах произошло сращивание милиции, где с организованной преступностью, где с национализмом — и верить поступающей наверх информации нельзя. Что из Сумгаита, что из Еревана — все положительное шло, пока в одном месте резню не устроили, а в другом — американского президента взорвали.

— У тебя по обстановке есть что? Довели?

— Да как сказать. Обстановка сложная, националистические сборища, митинги, какие-то выходки. Криминогенная обострилась — резкий рост избиений, хулиганств, угонов скота.

Попов понимающе кивнул. Под хулиганство — местные органы часто списывали преступления с совсем другой мотивацией.

— А у тебя что?

Вообще — представители двух разных министерств информацией обмениваться не должны были — у каждого своя кухня. Лепицкий еще мог доложить Попову, МВД всегда по масти считалось младше КГБ. Но Попов в таких случаях предпочитал вести себя по-человечески — он понимал, что у милиционера больше шансов напороться на нож или ствол, чем у него самого.

— Есть предположения, что в республике действует крупная националистическая группировка криминально-националистического толка. И в нее могут входить сотрудники органов.

Лепицкий кивнул.

— Ну, это и ежу понятно.

— Почему? — не понял Попов.

— А не въезжаешь? В любом малом народе — все вместе.

— Не понял? — сухо сказал Попов — ты про что? На дело идти — тоже, значит, вместе? А как же закон?

Лепицкий махнул рукой.

— Ты объяснись, чего рукой машешь. Ты что, считаешь, что это правильно, что ли?

— Сам поймешь. Там. А мне больше чего сказать.

Попову концовка этого разговора не понравилась. Очень. Но настаивать на его продолжении он не стал. Не время и не место.

* * *

В Армении приземлились под утро…

В пострадавшем от взрыва Звартноце расчистили тяжелой техникой взлетную полосу, которая не пострадала — в конце концов, взрыв бензовоза это не взрыв авиабомбы. Но вот в остальном — разрушений хватало в избытке. Американский президентский Боинг так и лежал на боку, сильно обгоревший, возле него стояли бронетранспортеры внутренних войск и Уралы. Хватало и техники. Жутким обелиском трагедии стояло здание аэропорта — огонь добрался и до него тоже. На бывших газонах, разделяющих рулежные дорожки — жуткое месиво из горелой техники. В стороне — огромная, темно-зеленая, страшная, чужеродная туша американского транспортного самолета — до него никак не могли добраться техники, вроде как он был цел — но лететь без проверки даже до рядом расположенной Турции — американцы не решались. Казалось, что началась Третья мировая война, точнее — началась и уже закончилась и осталось только разобрать развалины…

Их Ил-76 загнали на одну из стоянок, расположенных рядом с местом взрыва, начали разгружать. Попов, сходя с самолета понял, что что-то не так, ковырнул бетон носком. Бетон поддался — аэродромные бетонные плиты, выдерживавшие вес самолетов — не выдержали адского пламени взрыва…

С Лепицким они попрощались сухо, почти официально. Тот разговор… не разговор даже, а простое, сорвавшееся с губ замечание — сильно разделило их, развело по разные стороны баррикад. У каждого было свое понятие о допустимом, и каждый сделал свои выводы по одной вскользь оброненной фразе.

Неподалеку — стояла шикарная для Кавказа белая Волга и РАФик с обычными гражданскими номерами. Попов, и с ним еще несколько человек потянулись к ним, из Волги навстречу вышли двое. Один явно местный, аккуратно подстриженные усы, чернявый, второй — немного постарше, коренастый, неприметный, похожий на тракториста…

— Товарищи…

— Товарищ Попов?

— Да.

— Дементьев — представился «тракторист» — это Абаян. Прошу в машину.

Армянин хотел подхватить вещи — Попов не дал, улыбкой смягчив отказ. Он никогда не терял ничего свое из вида, всегда помня, что на его должности бдительным нужно быть двадцать четыре часа в сутки, им против него — могут работать свои же. Те, кто учился у тех же учителей, что и он сам.

В машине — Попов положил сумку под ноги. Волга как поднятая гоном лиса — рванула к зданию аэропорта…

— Кошмар! — сказал Попов, кивая на закопченное здание аэропорта…

— Ужас, товарищ полковник, ужас… — сказал темпераментно Абаян — как у людей рука поднялась, эх… не люди — звери. Сколько людей погибло, мало что ли. Эх…

Одна тысяча пятьсот пятьдесят семь. Жуткий счет трагедии…

— Вы где учились? — спросил Попов, желая развеять немного напряженную атмосферу.

— Государственный инженерный институт, прикладная математика… — с гордостью сказал, обернувшись армянин, увидев лицо русского начальника поспешно сказал — я давно рапорт на переобучение, не подписывают! Говорят — сейчас не время. Я по комсомольской путевке в органах.

Комсомолец, б… Вот такие комсомольцы — и просрали все на свете. Господи, хоть бы с юридическим брали…

— Я Минскую[43] оканчивал — сказал Дементьев, не ожидая вопроса.

— Работаете с Цадиковым?

— Так точно.

Генерал-лейтенант Цадиков Борис Васильевич — был старшим на сегодняшний день в ереванской оперативной группе, занимающейся поиском террористов.

— Кто еще здесь?

— Пащук. Соколов.

В следующее мгновение — по машине словно камнем ударили, Попов раздраженно обернулся в эту сторону, полагая, что камень из-под колес встречной машины вылетел и по стеклу ударил. Но вместо этого — он с ужасом увидел дырку в стекле с расходящейся от нее паутиной трещин и отражение лица Абаяна в лобовом стекле машины…

— Гони! — заорал на водилу Попов — жми!

Волга прыгнула вперед, взревев клаксоном.

— Аптечку. Живо!

* * *

Больница пахла как и все больницы — дезинфицирующим средством, лекарствами, спиртом и бедой. Оглушенный, растерянный несмотря на весь свой опыт — Попов сидел перед операционной, в накинутом на плечи халате, и думал, как дальше быть…

Встретили, называется…

Он не смотрел на часы — просто сидел и сидел, хотя уже стемнело. Только когда резко вскочил Дементьев — он поднял голову и увидел идущего по коридору Бориса Васильевича Цадикова в своих неизменных очках в золотой оправе и с чеховской бородкой, делающей его похожим на консерваторского педагога или профессора филологии. Вместе с ним был полковник Соколов из пятого управления — серьезный профессионал, занимающийся не антисоветчиками — а подрывной работой высшего уровня, на уровне Радио Свобода. Их сопровождали двое профессионально неприметных товарищей с одинаковыми кейсами. В каждом из таких кейсов скрывался автомат АКС-74У со снятым пламегасителем.

— Как? — спросил Цадиков.

— Состояние тяжелое, товарищ генерал — отрапортовал Деменьтев — идет операция…

Цадиков взглянул на закрытую дверь, над которой горел транспарант «не входить, идет операция».

— Оставайтесь здесь. Соколов, останетесь с ним, потом доложите.

— Есть.

Вместе — они вышли к новенькой, с квадрантными фарами «двадцать четвертой» Волге. Попов невольно скользнул взглядом по крышам, хотя стемнело уже и ничего не было видно.

— Не бойся — заметил Цадиков — уже встретили. Садись назад…

Телохранители — сели впереди, один за руль, другой рядом Волга тронулась с места.

— Откуда сорвали?

— Мазари Шариф. Телятников ушел за кордон.

— С-сука…

Слышать такие выражения от интеллигентного, читающего Теодора Драйзера в подлиннике Цадикова было странно. Но видимо все озлобились. Попов замечал это… еще лет пять назад такого точно не было. А сейчас — было. Самые простые вещи — делались либо «на, отъ…сь», либо с какой-то непонятной злобой. Было такое выражение среди трудового народа — фигачить. Вот и фигачили. В разговорах — тоже проскакивала какая-то непонятная злоба, срывались по любому поводу. И Цадиков — был не исключением…

— Возьмут, думаю…

— Это как водится.

Цадиков помолчал. Машина мчалась по ночному Еревану.

— Заселишься рядом со мной в Интурист. Держи глаза на затылке…

Волга выскочила на эчмиадзинскую дорогу.

— Что это было? — спросил Попов.

— А сам как думаешь?

— Покушение?

— Да нет… не покушение. Встретили тебя. Намекнули с порога, скажем так. Здесь гостей любят. Но намекают — с порога…

Цадиков и Попов знали друг друга с начала восьмидесятых, когда они работали по делу, связанному с разгромом Мосторга. Дело курировал лично Андропов. С тех пор — они поняли уровень друг друга и уважали друг друга — как человека и как профессионала.

— А Абаяна то за что?

— А ни за что. На пути попался. Люди здесь в счет не идут…

Цадиков приоткрыл окно. Ночная чернота, едва разбавленная редкими городскими огнями — рвалась в салон.

— Завтра все сам увидишь. Тебя не к моей группе прикомандировали, как работать решай сам. Чем смогу — помогу. И помни одно — своих здесь нет!

Своих здесь нет…

— Борис Васильевич. Для прикрытия — поработаю с вами. Обстановку совсем не знаю, что к чему…

— Подставляешь ты меня. Местные съедят. Ну да ладно…

Волга свернула к Интуристу.

* * *

На следующий день — Попов проснулся с больной головой. Заснул поздно и спал плохо. Хотя номер был уютный, хороший. Ему как полковнику полагался одиночный, но номеров не хватало — все забито корреспондентами. В итоге — в номере стояла еще и раскладушка, но с кем он должен жить — так и не понял, другой жилец не появился…

Спустившись и позавтракав в ресторане — цены конские, готовили плохо, как впрочем почти везде в Интуристах — поехали в местный УКГБ.

По пути — проехали какую-то площадь. Попова поразило то, что на ней — люди причем довольно много, несколько тысяч человек. Для такого города как Ереван и для рабочего дня — это очень много. Люди стояли кучно и явно не просто так.

— Что тут происходит? — спросил Попов.

— Митинг.

— Митинг.

— Солидарности с Карабахом. Требуют передачи Карабаха Армении.

Мелькнул плакат — кулак, и русскими буквами — КРУНК. Застрявший в Средней Азии Попов и думать не думал, насколько все это серьезно.

— Рабочий же день.

— Им плевать. Задерживали. Проверяем — работник ТТУ[44]. Нагрянули на работу — смена стоит. Еду им подвозят как бригаде в поле — несмотря на то, что в магазинах много чего нет.

— Чего не разгонит никто?

— Этих разгонишь — завтра сотня тысяч соберется…

* * *

Здание УКГБ по Армянской ССР располагалось на узкой, очень крутой улице и сильно походило на обычный жилой дом — пятиэтажку. Судя по размерам управления — про безопасность здесь особо не думали, в некоторых областях РСФСР — здания областных управлений больше раза в два. А тут граница и не простая, а горная, да еще со страной членом НАТО. Но есть как есть…

В самом здании — они наткнулись на невиданное дело — пулемет. Самый настоящий, от его вида Попов аж споткнулся. Пулемет было видно за кирпичной стеночкой, который для его маскировки возводили. Наверное, и плакат повесят. Но пулемет есть пулемет…

Молча следуя за Цадиковым — он поднялся наверх. Зашли в небольшое помещение, в котором был стол, стулья, черная, школьная доска. Там уже собрались сотрудники.

— Товарищи, полковник Попов Владимир Степанович. Работает по второй линии…

Первым — поднялся один из офицеров, сидящий во главе стола. Пожилой, статный, с профессиональной усталостью в глазах.

— Гаригян Аслан Арутович. Как встретили… ах, да…

Попов понял, что это и есть председатель Армянского УКГБ. Точнее и.о. — на коллегии пока не утвердили.

Как было положено — обошел всех по очереди, пожал руку. Тихим голосом представлялись друг другу, смотрели в глаза. Никто не избегал… но на то они и профессионалы. А какой камень каждый за пазухой держит — поди, знай. Врать то всех — в одном месте учили.

— Как товарищ Абаян? — спросил председатель.

— Опасность для жизни миновала, товарищ председатель — доложил присутствующий тут Соколов — врачи гарантируют, что через месяц, максимум полтора он сможет приступить к работе. Семья уже у него.

— У нас может не быть полутора месяцев — сказал Цадиков — каждый человек на счету.

— Кто занимался этим делом, доложите…

Встал невысокий армянин, доложил. Стреляли из карабина с оптическим прицелом, предположительно Лось-7. Был только один выстрел, гильзы не нашли. Милицией устанавливаются владельцы всех карабинов, проживающие в республике Армения, но не факт, что это что-то даст. Республика маленькая, могли прийти и оттуда…

Что в таких случаях понимается под словом «оттуда» — Попов не сразу понял, объяснили уже потом. Оттуда — это значит, с территории Азербайджана. Несмотря на то, что это были две союзные республики, соседские республики — органы милиции и КГБ считали долгом заволокитить просьбу соседа.

— Неплохой выстрел — задумчиво сказал председатель — сколько там было…

— Около трехсот пятидесяти метров.

— Триста пятьдесят метров по движущейся машине, и попал…

— Промахнулся же, товарищ председатель…

И докладчик и все присутствующие неловко замолкли — понятно, что было сказано на самом деле.

— Все в порядке — сказал Попов — я знаю, что целили в меня. В меня уже стреляли в Афганистане. Но я жив. Все нормально.

— Мы приставим к вам охрану, товарищ Попов.

— Не надо охраны. А вот пистолет был бы не лишним…

Требование по любым меркам было наглостью — чужой сотрудник требует выдать пистолет. Отвечать то — тому кто выдал, верно? Но тут — не тот уровень, чтобы отказывать, чай не прапорщик просит. Да и случай — резонансный, покушение на сотрудника Особой Инспекции КГБ СССР. Тут если что и с пасет, так это то что только что дела принял.

— Напишете рапорт. Я подпишу.

— Есть.

— Так, к делу…

Пошли доклады. Дело было одно — взрыв в аэропорту Звартноц, как будто других дел для оперативки не было вообще. Попов внимательно слушал.

Как и положено — отрабатывали несколько версий. Конкретно — уголовный след, террористы националистического толка, террористы религиозного толка, провокация иностранных спецслужб с целью обострения обстановки и возможного разжигания войны СССР и США, случайный взрыв бензовоза по техническим причинам или неумышленным действиям водителя, взрыв вследствие выстрелов охраны КГБ или даже американской охраны по случайно приблизившемуся бензовозу. На каждой версии были брошены специалисты именно по этому направлению, так первая линия проверяла версию любого рода провокации, вторая линия отрабатывала уголовный след, пятая — националистов и сектантов. Судя по докладам проверялось все, вплоть до версии о провокации людей, которым не дали вылететь за границу, хотя уж это то было полным бредом.

Попов сильно удивился, поняв, что основной в расследовании является уголовная версия. В республике было неспокойно, постоянно митинговали какие-то националисты, требовали своего люди из Нагорного Карабаха — организация Крунк. Он бы больше поверил, если бы рассматривали версию о подрыве самолета азербайджанцами, чтобы насолить армянам — маловероятно, но мотив есть мотив. Но тут — на первое место вышла именно уголовная версия и на ее отработку брошено едва ли не столько сил, сколько на все остальные версии вместе взятые. Он знал, что в Средней Азии например, уголовники приобрели опасный вес благодаря поставкам армейского оружия и наркотиков из ДРА. Но Армения…

Судя по тому, как строился доклад — Армения представляла собой настоящий криминальный заповедник. В республике с несколькими миллионами населения было сорок два человека с криминальным титулом «Вор в законе», из них семнадцать — все еще продолжали оставаться на свободе. Главным среди них считался Карпет, уроженец высокогорного села, в тринадцать лет ударивший сверстника ножом в живот и тем самым открывший свою криминальную биографию. На сегодняшний день его стаж составлял шестьдесят два года[45].

Исходя из того, что докладывалось — Попов не очень то понял, а за что собственно разыскивают Карпета и почему именно он — стал главным подозреваемым в этом деле. Нет то что он вор это понятно. Но как это связано с террористическим актом?

— Разрешите? — он поднял руку.

— Слушаем.

— Какие конкретно есть доказательства причастности Карапетяна к террористическому акту?

Сотрудники странно переглянулись.

— Вообще то, это всем известно, товарищ Попов. Карпет связан с националистическим подпольем, он является основным в приграничной зоне, отвечает за контрабанду с той стороны границы. В Турции у него много сообщников, которые переправляют ему дефицитные наименования ширпотреба.

— Ну и что? Как это связано с терроризмом?

— Карпет — сотрудник принялся разъяснять ему как маленькому — больше всех заинтересован в дестабилизации обстановки в республике. У него не только контрабанда через границу, он еще организовал незаконное производство чачи в НКАО, отправляет ее по всей стране. Его племянник — играет важную роль в антисоветской оппозиции.

— И что? — допытывался Попов — как это относится к террору?

— Есть агентурные сообщения, что именно Карпету заказали акцию…

— Я могу их посмотреть?

— Да, конечно…

— Товарищ Попов — сказал Гаригян — вопрос даже не в агентурных сообщениях. Карпет — больше чем кто бы то ни было заинтересован в обострении обстановки. Мы считаем — у нас есть серьезные основания так считать — что Карпет уже давно является агентом иностранной разведки. Есть сообщении я о том, что он пошел на путь измены для того, чтобы свободно менять рубли на свободно конвертируемую валюту. Турция — как никто другой заинтересован в том, чтобы столкнуть нас с главным противником. А кроме как через Карпета — такую акцию у нас не провернуть. Остальные побоятся.

— Карпет считается «ломом подпоясанным». Он даже в Белом Лебеде[46] подбивал заключенных на бунт.

Председатель недовольно посмотрел на сотрудника — и тот умолк.

— Спасибо, я все понял — сказал Попов…

* * *

После утреннего оперативного совещания — Попов написал рапорт на имя Гаригяна — и через час одышливый прапорщик поднял ему пистолет. Обычный Макаров, две обоймы, шестнадцать патронов. Он расписался.

Спустившись в архив — он заказал несколько дел для изучения, и все время до обеда посвятил именно им. Никто из фигурантов ему не был интересен, ему надо было просто кое-что сделать. Пустит пыль в глаза, запутать, сделать вид. Дела — это громоотвод, пусть займутся им…

Вашингтон, округ Колумбия. Гольф-клуб. 15 августа 1988 года

Как связаться с заинтересованным лицом в другой стране, чтобы оговорить варианты сотрудничества и обменяться информацией? Зависит от обстановки в стране, конечно — но вариантов два. Первый — направить человека, второй — использовать местную сеть. Проблема была в том, что ЦРУ США не могло использовать ни один из этих каналов. Оба считались скомпрометированными.

Олдридж Эймс, суперкрот в ЦРУ, один из самых опасных предателей за всю американскую историю — полностью сдал всю агентурную сеть в странах СССР и восточного блока, теперь это уже было понятно. Уйти удалось только тем, кто был за границей, и, получив сигнал о возвращении, вовремя купил билет на самолет в первую же цивилизованную страну. Судьба остальных была неизвестна, но очевидно страшна. Неизвестна была и судьба самого Эймса. Кто-то в Лэнгли считал, что он погиб в страшной перестрелке на советско-финской границе, унесшей жизни двадцати американцев, кто-то считал, что он жив и находится у русских. Но специальному помощнику директора ЦРУ Гасу Авратакису было ясно как божий день — использовать хоть какие-то ранее протоптанные тропки — означало обречь армянскую сеть на уничтожение. В ССР было, что прощали — но там никогда не прощали предательства. Судьба предателей была одна — пуля в затылок, в то время как в США за измену максимальным наказанием было пожизненное заключение[47].

Авратакис думал недолго — его преимуществом было то, что он был компанейским человеком и не гнушался никакими знакомствами. Он так же оказывал людям возможную помощь… не потому что бы таким уж добрым. Просто если ты оказывал кому-то помощь — то вправе был рассчитывать на ответную любезность. И черт знает, когда и в каких обстоятельствах она потребуется…

Сидя в своем служебном Понтиаке — Гас Авратакис набрал по памяти номер. У него была хорошая память, хотя этот номер он не набирал с рождества. Тогда он поздравил кое-кого… простая вежливость…

— Британское посольство, чем я могу вам помочь, сэр? — раздался в трубке приятный женский голос.

— Филиппа Айри, атташе по культуре, будьте добры…

— Одну минутку, сэр, сейчас я посмотрю, на месте ли мистер Айри…

Филипп Айри был резидентом МИ-6 в Вашингтоне, на это место его послали в качестве почетной ссылки, чтобы тот мог выслужить полную государственную пенсию. До этого — Филипп Айри работал в Инспекции по Среднему Востоку и занимался проблемами помощи афганским моджахедам и противодействием коммунистическому вторжению в Афганистан. К мятежу афганского президента Наджибуллы британская разведка оказалась совершенно не готова, а после того, как русские сбросили на Пакистан две атомные бомбы — работы у Филиппа Айри не стало. Он вряд ли был в чем-то виноват, но в таких ситуациях всегда должен быть виновник — и виновником стал он. Три месяца он сидел без содержания, пока шло служебное расследование, потом друзья пробили ему необременительную должность атташе по культуре в Вашингтоне. Наверное, не в последнюю очередь выбор британцев определялся знакомством Айри с ним, с Гасом Авратакисом. Британская разведка считала, что в этом регионе не все еще кончено, и хотя сама не хотела ничего предпринимать — но все-таки в Лондоне хотели быть готовыми, когда герольды затрубят в трубы…

— Сэр, спасибо за ожидание, мистер Айри на месте. Я вас соединяю…

Почему-то от британской вежливости — у Авратакиса начинали болеть зубы.

— Да, кто это? — раздался голос Айри.

— Эй, если ты так будешь отвечать, люди подумают, что ты никакой не атташе по культуре, нахрен…

— Боже мой… Гас…

— Собственной персоной. Как начет пообедать?

— Извини, уже. Но я собираюсь пройти пару лунок в Анакостии, не составишь компанию?

— Эй, ты же знаешь, что я профан во всех ваших аристократических забавах. Если я врежу клюшкой по мячу — боюсь, кто-нибудь пострадает.

В других местах — можно было бы встретиться в каком-нибудь ресторане, но не здесь. Положение атташе по культуре в британском посольстве в Вашингтоне было очень шатким. С одной стороны — особые отношения между метрополией и бывшей колонией начисто исключали все обычные формы шпионажа, как в Вашингтоне, так и в Лондоне. С другой стороны, начальство ставило планы, и их надо было выполнять. Для Авратакиса такая встреча тоже была чревата — он был «на виду», скажем так из-за провала в Афганистане и враги готовы были использовать против него любую оплошность. Все те, кого он когда-либо оскорбил, в том числе заместитель директора ЦРУ по операциям жаждали его крови…

— Все равно, приезжай. Хотя бы поучишься.

— Через полчаса. Хорошо?

— Годится, до встречи…

Авратакис посмотрел на густеющий на глазах поток машин впереди, на мигание стоп-сигналов и решил, что с получасом он возможно и поторопился…

* * *

— Ха-ха-ха…

— Помнишь, что ты тогда сказал?

— Ага…

— У меня есть знакомый агент по недвижимости, который подыщет вам достойную квартиру в Бельгравии, и если у вас найдется время… я бы хотел познакомить вас с моим портным.

— Ага… А помнишь, что я ответил.

— Еще бы. Ты сделал рожу, такую, что Миниц чуть в штаны не наложил, и сказал в техасском стиле: эй, парни, я сюда дела приехал делать, а не перебирать свой чертов гардероб, ясно!

— Кстати, как он?

— Миниц? Старик на пенсии.

— Тот еще фрукт…

— Да… Он еще помнит, как забрасывали группы на континент[48].

— Афганистан?

— Он самый. Крепко тогда всем влетело. Тебе, как я понимаю, тоже?

— Меня не так просто вышибить из седла…

— Твое здоровье…

Двое игроков, сидящих в шикарном ресторане, работающем при Вашингтонском гольф-клубе, расположенном в районе Анакостии — отсалютовали друг другу бокалами. Совсем рядом — неспешно тащил свои воды к Атлантике Потомак.

— И все-таки мы хорошее дело сделали тогда.

— Пока русские все не изгадили.

— Поверь, все еще перевернется! — уверенно сказал Авратакис — и русские за все заплатят. У них в стране — несколько десятков миллионов мусульман. Они уничтожили Пакистан — но поверь, лет через десять они получат Пакистан в своей собственной стране, вот увидишь…

— Ты о чем-то конкретном? — как бы вскользь спросил Айри, переходя к делам.

— Не совсем… — Авратакис улыбкой смягчил отказ.

Айри был должен и знал об этом. Долг касался афганских дел, которые были в прошлом, но это ничего не меняло, долг есть долг. В свое время, в Лондоне — Авратакис удивился двум вещам. Первая — как же британская разведка бедна деньгами и второе — как она богата агентами. Пока придурки на седьмом этаже вкладывали миллиарды в космос — британцы работали с людьми. Если сейчас в Пакистане американцы выглядели глупыми ковбоями, которых сам Аллах велел обжулить — то британцы пожинали плоды своей дальновидности. В тех местах были семьи, где осведомительство передавалось от отца к сыну — дед, отец, сын — поочередно становились агентами британской разведки. Пакистан был одним из тех мест, откуда британцы уходили последними, последний аутпост рушащейся на глазах империи. И уйдя, британцы оставались — военные и политические лидеры отдавали своих детей в британские школы и военные училища, нанимали английских нянь… по сравнению с британцами, американцы выглядели непослушными и трудными подростками с большой битой. Все, что было у американцев и не было у британцев — это были деньги.

Солнце садилось, играя оранжево-красными бликами на воде.

— У меня есть вопрос, Филипп. Как начет национализма. Национализма в СССР.

— А что такое с национализмом? — сделал непонимающее лицо Айри — я знаю не больше тебя.

— Да неужели. Как насчет плана Лиотей? Или ты думаешь — в Лондоне я учился правильно подбирать галстуки к костюму?

На лице Айри отразился испуг.

Лиотей…

Программа Лиотей была разработана британской разведкой в начале пятидесятых и была рассчитана на период до две тысячи пятидесятого года. Названа она была в честь наполеоновского маршала Лиоте и одной истории, с ним приключившейся. Как то раз в Африке, осматривая дом, который квартирьеры присмотрели под резиденцию, он заметил, что солнце сильно печет, и приказал высадить деревья. Сопровождающие его офицеры с удивлением заметили, что деревья дадут тень самое раннее через двадцать пять лет. Именно поэтому — сказал маршал — начните работы прямо сейчас, не медля. В его честь был назван долговременный план действий британской разведки, увидеть результаты которого — было суждено лишь внукам тех, кто стоял у его истоков. Конечным итогом плана Лиотей должно было стать уничтожение СССР как государство, распад его не менее чем на тридцать — сорок лимитрофных государств и уничтожение русских как народа, поддерживающего государственность в этой части света[49]. В преамбуле плана констатировалось, что существование русских как народа, способного принять лидерство в третьем мире — является постоянной угрозой для всего цивилизованного мира. Авратакис завидовал англичанам — несмотря на то, что они были бедны как церковные мыши — их разведка давала результат как раз благодаря таким вот долгосрочным программам, запущенным в действие еще отцами и дедами. Директор МИ-6 всегда назначался из числа проверенных людей, кадровых разведчиков — настоящий, естественно, а не тот о котором объявляют. Этим они отличались от ЦРУ, которым то и дело назначали командовать какого-нибудь адмирала предпенсионного возраста, с его бредовыми идеями, что полевые агенты больше не нужны, хватит с спутников. Ну вот, кстати… мечта сбылась. У него нет ни одного полевого агента в Москве, и он вынужден одалживаться у британцев твою мать!

— Эта не та тема, которую стоит обсуждать — сказа, наконец, Айри.

— Да неужели? — давил Авратакис.

— Высшая степень секретности. Долговременный план, я не могу знать всего.

— Хорошо, чем занимался лично ты? Я знаю, ты этим занимался.

— Ладно… — сдался Айри — кое-что я могу тебе рассказать. Что ты знаешь про украинцев?

Представления об украинцах — у Авратакиса были смутные. Он полагал, это кто-то вроде балканцев… а США их было немного.

— Понятия не имею. Что-то вроде балканцев?

Айри усмехнулся.

— Промах, дружище. Это самая большая нация в СССР после русских. Семьдесят миллионов человек — при том, что самих русских — около ста тридцати[50].

— И что?

— А то, что они не русские. И становиться русскими не хотят. У них был герой. Степан Бандера. Он воевал с гитлеровской Германией, когда Вермахт оккупировал Украину, а когда на Украину ворвались большевики — сражался и с ними. Мы имеем данные о продолжении сопротивления до начала шестидесятых годов. Все это началось еще давно, в начале двадцатого века, когда Украина отделилась от Российской Империи и пыталась создать демократическое правительство, а большевики потопили восстание в крови.

— И что? — продолжал допытываться Авратакис — там идет сопротивление?

Эйри сделал неопределенный жест рукой.

— Не то чтобы сопротивление. Но у нас есть информация о малочисленных независимых группах, нападающих на коммунистические органы власти. Войска КГБ сражаются с ними, сам понимаешь. У нас есть хороший актив в Канаде, в основном боевые ребята, прошедшие вторую мировую войну. Их несколько сот тысяч и они серьезная сила…

Авратакис откинулся на спинку стула.

— Чушь!

— Почему.

— По нескольким причинам. Первое. Если бы там было сопротивление — мы бы об этом знали. Понимаешь — не догадывались, а точно знали. В конце концов, мы разведка…

— Это Советский Союз… — обиженно начал Эйри.

— И у нас есть достаточно возможностей, чтобы отследить хотя бы резонансные преступления. Брось Фил, ты же видишь, что творится в Белфасте, в Дери. Если бы это самое было у русских — мы бы это знали. Но этого нет. И знаешь почему? Украинцы слишком большой народ для того, чтобы действовать подобным образом. Их слишком много — а потому социальные связи между ними ослаблены. Вы делаете выводы по кучке фашистских ветеранов, которые где-нибудь в Монреале сидят в баре, пьют пиво и вспоминают, как они вломили этим красным. Причем девять из десяти историй — брехня полная. Ты стегаешь дохлую лошадь, мой друг.

Эйри с обиженным лицом покачал головой.

— Ты со мной встретился, чтобы высказать это?

— Не совсем. Чтобы предложить дело. Что ты знаешь о русском Кавказе?

Перед тем, как идти на встречу — Авратакис кое-что прочитал, а так же позвонил одному профессору, изучающему малочисленные советские этносы. Информации было мало, она была отрывочной — но она вызывала интерес.

— Гористое место, там проживают многочисленные народности, не до конца ассимилированные русскими. В принципе все.

— Промах! — с торжествующим видом объявил Авратакис — посмотри сюда!

Он достал из кармана сложенный лист бумаги и бросил на стол.

— Что это?

— Список народностей и национальностей этого региона.

Эйри водрузил на нос очки.

— … Аварцы, азербайджанцы…

— Список я уверен неполный. Но самое главное — у них есть то, что нет в этих самых твоих украинцах…

— Желание драться?

— Именно, мой друг, именно. Большинство из них мусульмане. Грузины в одно то же время с твоими украинцами пытались создать свое государство — но большевики утопили его в крови. Сталин уничтожал здесь не отдельных людей — он вырезал целые народы. Вот где нам надо закинуть удочку. А не на твоей Украине.

Айри хмыкнул.

— Есть что-то конкретное?

— А если и так? Мне нужна помощь.

— В чем?

— Опорная точка в Москве.

Айри с философским видом пожал плечами.

— Поверить не могу, что у ЦРУ нет своей. Вообще то, у нас там остались еще агенты…

Авратакис побагровел от злости. Туше.

Грязная история с Эймсом стала для американской разведки подобно удару молотком в темном переулке. Ни одна разведка, в которой становится возможным, чтобы один человек сдал ВСЮ агентурную сеть — продолжать свое существование не может. Можно обрубить финансирование, лишить доступа к спутникам — разведка сможет существовать. Но без агентов — разведка мертва.

В свое время — американцы снисходительно усмехались на англичан, которые терпели один провал за другим. Одна Кембриджская пятерка чего стоила — а ведь были и другие. На фоне всего этого — американцам довольно долго удавалось сохранять свои ряды в чистоте, прежде всего за счет параноидального шефа контрразведки Джеймса Джизаса Энглтона, который считал, что ради поимки одного виновного можно уволить не десять — тысячу невиновных. Советский отдел, где Энглтон лютовал особенно страшно — был парализован на протяжении полутора десятилетий. И только когда удалось создать нормальную сеть, во главе с подлинным бриллиантом, генералом ГРУ Дмитрием Поляковым — Эймс все испортил, а британцы получили возможность сполна отквитаться за унижение.

Но Авратакис был не из тех, кому можно было безнаказанно плюнуть в лицо. Он и сам мог плюнуть в лицо кому угодно.

— Послушай, Фил — сказал он — у меня есть дело. Если хочешь — будь в доле. Если нет — можешь стегать дохлую украинскую лошадь дальше. О’кей?

— Ладно, ты прав… — с кислой миной согласился Эйри — что надо?

— Я же сказал…

— Хм… Тебе надо встретиться с людьми, находящимися на нелегальном положении?

— Отнюдь. Я могу сказать даже, что это относительно известные люди.

— Как насчет журналиста?

— Вполне. Только — это должен быть не твой журналист, окей?

— Ладно, наймем фрилансера, это не проблема. Что мы получим взамен?

Авратакис улыбнулся.

— Я и сам не знаю, что я получу. Но вся наша работа такая — закидывать удочки и смотреть, что клюнет.

Еще примерно полчаса — разведчики оговаривали детали предстоящей операции. Закончили уже потемну, оказавшись последними посетителями ресторана при вашингтонском гольф-клубе…

СССР, Ереван. 12 сентября 1988 года

Комитет государственной безопасности СССР

Секретно

Москва, Свиридову[51]

СПЕЦДОНЕСЕНИЕ

Докладываю, что вчера, 17 августа 1980 года в аэропорту Звартноц состоялась встреча представителей партхозактива, криминальных авторитетов и националистических элементов Армянской ССР. Во время этой встречи было принято решение добиваться большей автономии для Армянской ССР в составе Союза, выделения дополнительных фондов, а также передачи в состав Армении части территорий Грузинской и Азербайджанской ССР, населенных преимущественно армянами. Кроме того, было принято решение о создании в Армянской ССР местного отделения партии Дашнакцутюн и ее боевого крыла Дро с целью дестабилизации обстановки в Армянской ССР и в последующем — захвата власти.

Расшифровку материалов аудиоконтроля встречи на сорока девяти листах направлю спецкурьером.

Бажанов.

Перед зданием республиканского ЦК — истерили митингующие. Руки со сжатым кулаком — вздымались волной в ответ на очередной выкрик оратора. Был установлен свободный микрофон — и каждый мог высказаться, таким образом, обеспечивался постоянный интерес населения к митингу. Очевидно, что власть, в лице и.о. первого секретаря армянской компартии Сурена Арутюняна и митингующие возглавляемые местными националистами во главе с доктором филологических наук Левоном Тер-Петросяном решили просто брать друг друга на измор. Десантники держали под контролем основные городские объекты, транспорт был парализован забастовкой, некоторые предприятия народного хозяйства тоже не работали или работали по принципу «итальянской забастовки[52]» и складывалось ощущение, что это уже не совсем советская республика. Или совсем не советская республика. Во всяком случае — отчуждение народа от власти уже явно чувствовалось.

В этот день, по одной из улиц города, по которой можно было скорее карабкаться, чем подниматься — неторопливо шел человек. Было видно, что передвижение по таким улицам для него было делом непривычным, и он каждый раз думает над тем, как поставить ногу. По противоположной стороне улицы, метрах в тридцати от него — шел молодой человек в ветровке — и он был не единственным, чей маршрут движения сегодня подозрительно совпадал с маршрутом ереванского гостя…

У магазина Соки-Воды, где продавали конечно же, вино — человек задержался. Из автомата выпил газировки — удивительно, но в Ереване в автоматах были стаканы. Шумно отдышался — было довольно жарко, поставил стакан на место. И вдруг — полушагом — полубегом направился в магазин…

Молодой человек в ветровке побежал следом, похожая на гуляющую студентку дама резко развернулась.

Внутри магазина было темно — экономили электроэнергию. Товаров практически не было, а посему продавщицы — все кроме одной русские — собрались в уголке погутарить. На покупателя они соизволили обратить внимание только тогда, когда он перемахнул через прилавок.

— Мужчина!

Темнота. Деревянные ящики для фруктов и стальные корзины — для соков — вод, молока и всего остального. Темный лаз прохода — быстрее.

Поворот. Открывающаяся дверь.

Он врезал по ней ногой и пробежал дальше.

Еще поворот. Дверь, через которую принимают товар. Благословенная щеколда — а то хоть стреляй…

Дворик. Какая-то гниль, старые ящики, грязь. Мусорные контейнеры в углу, гора мусора, вонь — не вывозят.

Крыса шарахнулась в сторону, едва не попав под ноги.

Ворота.

Шарахнул с разбегу, грохнул ботинками, тяжело сипя подтянулся. Костюм безнадежно испорчен — с этой стороны ворота никто и не думал красить — не на улицу.

Слава Богу, от Дивизии Дзержинского, где сметливого паренька приметил замполит — кое-что осталось — подтянулся.

Перевалился через забор. Грохнулся, прострелило болью колено.

Дзержинец гребаный!

Шарахнулся в проулок, обставленный старыми ереванскими домами. Только бы успеть!

* * *

Молодой человек в ветровке вбежал в магазин. Лихорадочно огляделся — пусто!

Бросился к завешенному кокетливой завесой из бамбуковых палочек ходу во внутренние помещении я магазина, в подсобки — где и был принят на грудь некоей Розой Ивановной, товароведоорм первого разряда.

— А ну, пошли отсюда! — со ста двадцатью килограммами веса Роза Ивановна легко справлялась с любым хулиганом — алкашня! Щас милицию!

Молодой человек выдернул из кармана удостоверение, махнул им. Из-за темноты — не было видно, что в нем написано.

— Куда побежал!?

— Туда! — побледнела Роза Ивановна. Магазин был в передовых — то есть воровали в пределах усушки — утруски, кормилицы. Но все равно — испытывали к органам понятный пиетет.

Молодой человек рванулся в темноту. На пути — запнулся об ящик, который кто-то хитрый на Бергу умудрился выставить или выпихнуть в проход. До крови разбил ладони, обо что-то порезался и порвал куртку.

Приехали…

С трудом поднявшись, выбрался обратно в торговый зал. Покупателей там было гораздо больше, чем минуту назад.

— Что? — тревожно сказала женщина — «студентка на прогулке».

— Ушел… бози тха[53]…

Женщина достала из сумочки массивную рацию, выдвинула антенну. Под курткой — такую было не спрятать…

— Товарищ майор… пост девять… объект оторвался в районе…

— Давайте… перевяжем… — засуетилась Роза Ивановна.

— Да пошла ты! — молодой человек плюнул и пошел на выход.

* * *

Полкилометра пробежал — предынфарктное состояние и летящие из всех дыр сопли. Сбил дыхание… времена Дивизии Дзержинского остались далеко в прошлом. Правила работы он знал — в одних школах учились. Сейчас начнут перекрывать квадраты, этот и соседние. Могут осмелиться дать ориентировку по городу через ГУВД… не указывая причины задержания. Могут осмелиться — потому что дать ориентировку на задержание полковника государственной безопасности из Особой инспекции КГБ СССР — само по себе если и не преступление, то действие требующее объяснений. Хотя если у них все вась-вась, милиция может и отбрехаться. Накатают заявление о грабеже, дадут в ориентировку похожие приметы — поди, докажи. Это в России милиция и КГБ на ножах, а здесь — в не совсем уже советской республике…

В тени дерева — достал платок, кое-как привел в порядок лицо, затем одежду — постарался убрать хотя бы самые вызывающие пятна. В таком виде — он и без ориентировки хорош, любой патруль попросит документы.

Ржавчину платком убрать проблематично, но что получилось — то получилось.

Сверился с указателем на боковом доме. Пришел — а точнее прибежал — правильно.

Глянул по улице. Люди, редкие машины — в основном машины стоят на приколе. Топливо по карточкам здесь, без проблем заправиться только государственным машинам и машинам «своих людей», для которых законы здесь не писаны. Остановлено автобусное сообщение райцентров в Ереваном — для того, чтобы люди не смогли добраться до Еревана и попасть на митинг, по этим же причинам до предела ограничена продажа бензина — хотя бензина хватает. Не совсем советская республика.

Шагнул во двор — как в холодную воду. В таком виде — глупо прикидываться кем-то, растрепанный мужик средних лет сам по себе бросается в глаза. В Минке, когда они на практических занятиях водили друг друга — ему было сложнее всего оторваться. Высокий, видно в толпе. Приходилось придумывать, работать головой — как и всегда.

Как и было условлено — пошел по правой стороне. Дома тут старые, еще времен Царя. Хорошие дома, тогда не приноровились воровать при стройке.

— Извините…

По-русски. В последнее время в Ереване было как то не приято разговаривать по-русски.

— Да?

— Не поможете?

Мужик. Какая-то штука в большой коробке — наверное, телевизор.

— Конечно, помогу.

— Вот спасибо, дорогой…

Коробка оказалась неожиданно тяжелой. Внесли в подъезд.

— Извините…

Руки сзади — быстро и профессионально обыскали, в то время как его руки были заняты коробкой. Изъяли пистолет.

— После встречи вернем. Сюда.

Тяжелая коробка и руки занимает и оружие — можно блокировать ей как лестницу, так и входную дверь.

Прошли через какое-то помещение — вроде как дворницкая. Застарелый запах сигарет, точнее даже не сигарет, а махры, водки, блевоты. Пятна на обоях.

Еще одна дверь, на соседний проулок.

— Бежим быстро. Хорошо?

— Да.

Рванулись — как спринтеры — на сто метровке. Ввалились — в двери подъезжающих Жигулей. Он на заднее сидение. Сопровождающий на переднее.

— Пошел, пошел, пошел!

Машина резко скакнула с места, белая стрелка спидометра метнулась вправо… Водила явно был асом — в угрозыске других и не держат…

— Нормально, ара?

— Да — напряженный голос сопровождающего…

Вообще — Попов, как и полагается КГБшнику, ненавидел милицию. Ненависть эта складывалась из самых разных факторов, взять хотя бы то, что в КГБ у всех высшее образование, а менты — в основном от сохи. Манеры у ментов тоже оставляют желать лучшего. Но в отличие от многих других — Попов честно признавал, что хомуты лямку тянут, и не брезговал обращаться к ним. И помогать им — если будет в том необходимость. Потому что любые отношения строятся на двусторонней основе.

Этот мент был честным. Подтверждением этого было то, что при чистке системы его вышибли одним из первых — предоставленная сама себе система выбрасывает не лучших, а худших. Совсем его не вышибли — перевели на кадры в Ленинакан. Это при том, что воры в законе перед ним шапку ломали. Сейчас вернули…

В запыленных окнах — летели какие-то улицы. Серые, узкие, неуловимо опасные…

Проскочили центр. Выскочили на эчмиадзинскую дорогу. Полетели по ней…

— Здесь меня обстреляли — заметил Попов.

— Знаю, друг. Карпета работа… Поговорим еще…

* * *

Съехали с дороги на какую-то тропу. Тропа круто уходила в горы. Остановились — проехав километра три…

Двое — водитель и сопровождающий — вышли, не дожидаясь кивка. Кивнул и попов.

— Выйдем?

Хозяин машины усмехнулся. Все правильно — в машине могло быть подслушивающее устройство. Не доверяй никому.

Вышли. Хозяин машины — крепкий, усатый, за пятьдесят — открыл багажник. Из сумки — авоськи достал два больших граната, кинул один Попову.

— Откуда такая роскошь?

— Э… друг, это у вас там ничего нет. У нас — все есть…

Попов начал неумело чистить гранат. Сок тек по рукам, терпкий и липкий.

— Э… не так. Дай-ка…

У армянина получилось гораздо лучше. Пальцы у него — были как стальные…

— Ты из КГБ?

Вместо ответа — Попов протянул удостоверение.

— Особая Инспекция… полковник… раньше на армейские деньги — генерал-лейтенант было…

— Застали те времена?

— Нет… Но другое застал.

Армянин бросил в рот горсть рубиновых зерен.

— В семьдесят седьмом у нас одного паразита разоблачили. Из ОБХСС. Двадцать тысяч ему доказали… хотя явно в несколько раз было больше. Думаешь, это ему было главным наказанием? Нет… Отец как узнал, ствол в рот — и застрелился. Этот… Арутом его звали — в автозаке головой о стенку долбился, говорил — умереть дайте…

Армянин вздохнул.

— Другие теперь времена. Другие…

— От нас зависит.

— Ошибается, друг. Ничего от нас не зависит. Ладно. Спрашивай.

— Что произошло в аэропорту?

— Хороший вопрос. Личность террориста установили?

Матерый УГРОшник проявил себя — такого не допросишь. Он сам кого хочешь допросит.

— Нет.

— Понятно. Но я примерно, знаю, кто это был.

— Кто?

— Гия. Гия Сантурия. Ему все равно деваться особо было некуда — инвалидность, с головой неладно. Уроды…

— Подробнее.

— Да куда уж подробнее. Брат у него перед ворами попал… все это знали. Ты гэбэ, не знаешь, что такое воры. А это параллельная власть. Никуда от нее не денешься. В общем — брат старший у Гии — Леон — попал на наркоте. Большую дачку… то есть передачу в зону запорол. А за это — пику в бок. Судил явно Карпет, без него не обошлось. Ему сказали — отработаешь за брата. Потому что даже если бы Леон на пику вспрыгнул, все равно долг бы на семье остался. А у Сантурии — трое младших еще. Два брата и сестра.

— Где он потерял ногу? Афганистан?

— Он самый. Я его по базе пробивал. Пропал без вести. Перед тем, как пропасть — навестил брата. В ИТК-14, в Новочеркасске. Позиции там у воров ой какие хорошие. Черная зона. И я уверен, что аудиоконтроль свиданки не велся.

— Карпет. Зачем ему это надо? Политику на себя вешать.

Армянин улыбнулся.

— Попробовал бы он на себя не повесить. Это не Россия дорогой. У вас — все сами по себе, а тут — нет. Сказано — надо делать. Наверное, он и сам не рад бы делать. Но приходится. А то — свои на пику поставят. Кто-то из своих.

— Кто? Дашнакцутюн?

— Знаешь, уже? Да, Дашнакцутюн. Они здесь уже не первый год, даже не первый десяток лет.

— Почему вы ничего не предпринимали!? Вы же коммунисты!

— Коммунисты…

Армянин показал на отошедших людей.

— Как думаешь, им можно доверять? Нет. Потому что они армяне. А не армяну — никто ничего не скажет. И не доверит. Думаешь, если бы кто чего сказал — поверили бы? Все молчали бы. Семью бы убили…

Попов неверяще смотрел на армянина.

— Тебе нас не понять, русский, потому что вы другие. Вы никогда не теряли большинство народа в резне. А мы теряли. Для нас любой армян — прежде всего армян. А потом уже коммунист, вор или кто там еще. У нас когда в суд идут — стараются, чтобы дело дали русскому судье. Иначе — правды не жди…

— Я хочу встретиться с Карпетом. Нам надо поговорить.

Армянин покачал головой.

— Как ты себе это представляешь? Для него как для вора встречаться с тобой — западло, ему потом свои по ушам дадут. То есть воровской короны лишат. Он же тебя убить хотел.

— Все равно. — упрямо набычился Попов.

— Дело твое. Я кину слово, посмотрим, что будет. Но учи — Карпет непрост. Человека, который его исполнить пытался в молодости — распяли на воротах собственного дома.

— Мое дело. Кто в КГБ связан с Дашнакцутюн?

— Это ты сам выясняй. Мое дело хомутовское.

— Хорошо, в МВД, прокуратуре?

Армянин назвал несколько фамилий. Попов запомнил.

— Доказательства.

— Это уж ты сам расстарайся. Я оперативную информацию даю — работай. Ты же следователь.

— Хорошо. Что происходит в Карабахе?

— В Карабахе… В Карабахе много чего происходит. Основная буза идет от комсомольцев и от кое-каких деловых. Азеры решили там власть поменять. Свою установить. И перехватить контроль над деньгами — а там их много, хотя бы потому, что при Меченом там чачу никогда не запрещали готовить. А там — много осело из тех, кто в Сумгаите пострадал. Та же самая республика, смекаешь? Так что добра не жди. Туда оружие начинает собираться… охотничье пока, но уже и винтовки с автоматами есть. И люди приезжают.

— Люди?

— Молодежь. С армянских общин по всей стране. Я уже говорил — мы один народ, русский. Один маленький народ…

— Имена?

Мент назвал. Попов запомнил.

— Еще чем можешь помочь?

— Советом. Не верь никому.

Попов нехорошо посмотрел на армянина.

— И тебе?

— И мне дорогой. Мне — тем более…

Все… ползло под пальцами как гнилая пряжа.

— Когда еще встречаемся.

— Через несколько дней. Я попробую узнать о Карпете, если ты так этого хочешь.

— Мне нужны имена людей, связанных с Дашнакцутюн.

— В твоем ведомстве плюнь — не ошибешься. Они по политике работали, не то, что мы — хомуты… Армен!

Время было возвращаться в город.

— У гостиницы тебя выкину. Будь осторожен, русский…

СССР, Ереван. 12 сентября 1988 года

«Побег» — имел свои последствия. На следующий день — к Попову в принудительном порядке, приказом — прикрепили молодого армянского КГБ-шника по фамилии Дохоян. Степан Дохоян. Отказаться Попов не мог — приказ председателя армянского УКГБ, которому тот был прикомандирован для оказания практической помощи…

Произошло это все следующим образом…

Прежде всего — ночью гостиницу обстреляли. Из автоматического оружия.

Попов даже не понял, что произошло — пули прошли ниже, попали не в его этаж. Просто — посреди ночи он проснулся от шума, от топота людей по коридору. Он снял с предохранителя пистолет — но выходить не стал. Потом — в дверь постучали.

— Кто?

— Слуту! С вами все в порядке?

Слуту, оперативник — молдаванин, один из лучших. Откомандирован молдавским УКГБ для оказания практической помощи. Попов спрятал пистолет, открыл дверь.

— Что происходит?

— А вы не слышали — глаза молдаванина возбужденно сверкали — с трассы дали очередь длинную по зданию.

— Без жертв?

— Без. Стекла побили. Не уснуть…

* * *

Утром — их ждало продолжение. В виде приказа, подписанного председателем Армянского УКГБ и нескольких прикомандированных молодых офицеров. Фактически охранников.

Цадиков вышел на связь с Центральным аппаратом — и вернулся мрачнее тучи. Приказ не подтвердили, просто приказали поддерживать рабочие отношения с армянскими коллегами. Среди оперативников КГБ были такие, кто помотался по загранкам — и они лучше других могли предположить, что это значит. Армянский КГБ явно тормозил следствие, отсекал все следы, ведущие к иным версиям, кроме основной, фактически — предопределял выводы следствия. А они, откомандированные специалисты — возможно, были уже не гостями, а заложниками…

Степан Дохоян — так звали офицера, прикомандированного к Попову. Попов загрузил его перебиранием никому не нужных папок, а потом — спросил, где в Ереване можно хорошо, и не по-общепитовски пообедать…

Нужное место нашлось на выезде из Еревана. С настоящим лавашом и тутовкой «как для брата». Отведать которую — конечно же было нельзя — работа.

Конечно же, Дохоян был подставлен. Вопрос — кем и для кого.

— Заказывай… — сказал Попов.

Для армянина — можно сказать, запрещенный прием. Армяне славятся своим гостеприимством, гордятся своей кухней, своей историей, своими горами. Гостя не отпустят голодным…

Армянин позвал официанта, начал что-то говорить по-армянски. Через пять минут — нас стол понесли, успевай только…

Настоящий шашлык. По сравнению с ним московский — все равно, что из собачатины сделан, а может быть — не все равно. И шашлык этот — надо есть не просто так. От лежащего рядом тонкого армянского хлеба «лаваш» руками отрывают кусочек, берут мясо, туда же зелень, соус, немилосердно острый, домашней выделки — и только тогда все это в рот. Вкусно — неописуемо…

Про остальное — и говорить не стоит…

— Ты что заканчивал, Степан… — спросил Попов, подбирая с тарелки остатки соуса остатками лаваша.

— ПТУ… — армянин осекся, поняв, что сказал не то — но я подал заявление. Обещали в московскую высшую школу…

Если будешь следить за московским гостем и делать то, что мы тебе скажем. Полковник Попов насторожился — перед ним явно была пешка, причем не просто пешка — а пешка разменная, своей игры не имеющая. На что же его разменяют, зачем его подвели? Вроде правильный пацан, не гнилой…

— Просись в Минскую — сказал Попов — она лучшая…

— Хорошо, товарищ полковник.

— Больше не называй меня так на людях — пристрожил Попов.

Подошел хозяин заведения. Грузный, усатый, улыбающийся…

— Понравилось?

— Просто великолепно — искренне сказал Попов, протягивая две десятки.

— Вах, дорогой! Гости Степика здесь — мои гости! Я его вот таким помню…

У Карапета есть буфет, на буфете лежит конфет, на конфете есть портрет, это самый Карапет… Интересно… кто-то еще понимает истинный смысл этой внешне бесхитростной считалочки?

Попов покачал головой.

— Я на службе. Не имею права на подарки.

Не может быть, чтобы родные не знали, о том что их Степан работает в КГБ. Собственно говоря, во внутренних инструкциях запрета на раскрытие родным и близким информации о том, что работаешь в КГБ нет, просто не рекомендовано. И уж точно — непозволительно трепаться об этом на всех углах. Но в Армении — если знает мать, через несколько дней будет знать весь двор.

Толстяк подмигнул. Взял одну из десяток.

— Много. Вот так будет нормально. На здоровье…

Попов медленно спрятал десятку в нагрудный карман, Степан жадно наблюдал за ним. Попов понимал, что он чувствует — впервые он прикреплен к настоящему полковнику государственной безопасности, кадровому контрразведчику.

— По комсомольской путевке?

— Ага. Я как с армии пришел — так два года на Микроне отработал, потом меня комсомольская организация по путевке направила. Вот только… не хватает навыков…

Попов вздохнул.

— Навыки не так важны, Степан. Конечно, без них никак — но важнее всего другое…

— Расскажете!

— Конечно. Первое — больше слушай, чем говори…

Степан не сразу понял, но поняв, пристыжено умолк.

— Второе… — не обращая внимание на смущение, продолжил полковник — самое главное для тебя, если ты хочешь стать хорошим оперативником — не дать ненависти к врагу затмевать рассудок. Понимаешь?

— Нет.

— Хорошо. Вот те люди, которые взорвали самолет — как ты к ним относишься.

— Убил бы гадов! — сказал Степан Дохоян, и никто не заподозрил бы его в неискренности в этот момент.

— На это ты не имеешь права — спокойно продолжил подполковник — это обычные, простые люди могут такое себе позволить, а ты — не имеешь права. Ты должен раскрыть это преступление. А раскрытие — начинается с того, что ты должен понять, зачем они это сделали. Только потом — как они это сделали, и уж потом — кто это сделал. Всегда начинай с вопроса «зачем», потом «как» и только потом — «кто». Понял?

— Понял.

— Служил в Афганистане?

— Нет… Не пустили…

— Понятно. А я там немало времени провел. Как думаешь, зачем моджахеды убивают наших солдат?

— Как зачем? Враги потому что!

— Говори тише. На самом деле — им просто платят. За каждый взорванный бензовоз, за каждый цинковый гроб — за все платят. Ты знаешь, что когда там шла активная война — тогда моджахед в отрядах получал в месяц три — четыре тысячи афгани, что раз в семь больше, чем солдат Народной революции. Да еще — если ты идешь в банду, семье единовременное пособие. Ты думаешь, кто-то стал бы за бесплатно желать возвращения баев, чтобы они отняли земельный участок, который дала революция и снова тебя эксплуатировали?

— За деньги значит…

— Не только. Вот скажи — что у вас в Карабахе творится, это за деньги?

— Нет.

— А за что?

Останавливаться — Дохоян, как оказалось, тоже не умел.

— За дело, товарищ Попов! Вот скажите, в Сумгаите азербайджанцы — он чуть не ляпнул «азеры» — наших резали, это за что? Столько беженцев! А в Карабахе знаете, какой азербайджанцы беспредел творят! Наши автобусы останавливают, обыскивают — оружие мол везут.

— А что — это не так?

— Нет!

— За каждого поручиться можешь? — уточнил полковник.

Дохоян немного подумал, потом как то горько сказал.

— Ну почему народ не может жить вместе?

— Да кто же вам запрещает жить вместе? — спросил Попов — разве вы не в одной стране живете, а?

Армянин ничего не ответил.

— Ладно — сказал Попов — запоминай пункт третий. Никогда, ни в чем не преступай закон. Помни — ты не просто человек, ты сотрудник органов госбезопасности. Враги — только и ждут того, чтобы ты хоть в чем-то преступил закон и чтобы они об этом узнали. Как только это произойдет — ты уже не сможешь им в чем-нибудь отказать. Они присосутся к тебе — и сам не заметишь, как станешь предателем. Доел? Пошли дальше работать…

* * *

Степана Дохояна взяли вообще просто — на патриотизме и желании во что бы то ни стало оправдать доверие. Его вызвал к себе сам полковник Андранян и сказал, что есть особое задание, которое они могут доверить только ему. А особое задание ему — доверил сам председатель УКГБ Армении, в кабинет которого Дохояна привел Андранян. Что еще надо молодому, только недавно начавшему работать сотруднику? Особо даже не потребовалось ничего объяснять — достаточно было сказать: товарищи доверяют вам — и Дохоян выразил живейшую готовность на весьма неблаговидное дело, именуемое даже в КГБ «стучать». Именно это он и делал, каждый день после работы, заходя в кабинет полковника Андраняна и отдавая ему пленку. И докладывая обо всем, что он заметил и услышал за этот день.

Так было и сегодня. Ситуация с митингами вошла в относительно нормальный, «вялотекущий» режим, измученные сотрудники КГБ получили наконец то возможность работать как белые люди, по восемь часов в день, а не круглосуточно. Задерживались на работе только сотрудники особой группы, да те, кто имел отношение к контролю обстановки по националистическим группам… там тоже зашивались. Но коридоры здания были полупусты и Степан Дохоян, идя к кабинете своего начальника (не непосредственного, через голову), полковника Андраняна — никого не встретил. И тем лучше — не надо отвечать на лишние вопросы. Чем меньше люди знают, тем лучше.

В приемной у Андраняна — не было секретаря, он отпустил ее домой ровно в пять часов утра. Обычно — в советских учреждениях секретарь приходила на работу на десять минут раньше начальника и уходила на десять минут позже — но не в армянском УКГБ, чему удивлялись многие гости. На самом деле — дело было не в том, что начальство так заботилось о подчиненных. Просто после семнадцати ноль-ноль по местному времени в Управлении начиналась друга жизнь… тайна, к которой допущены были далеко не все, и которая прямо противоречила всему тому, что происходило в этом здании и днем. Не было ни секретарей, ни вообще посторонних людей — никто не знал, кто с кем встречался и о чем говорил. Даже с приездом москвичей эту практику не прекратили — московская группа считалась надежно блокированной.

Андранян — занимался работой, перед ним лежали свежие турецкие газеты, он пробегал их, что-то отчеркивал карандашом — завтра нужные люди аккуратно вырежут отчеркнутое ножницами, наклеят в папку, по номерам, по темам. Увидев входящего молодого сотрудника — полковник отложил в сторону газеты, карандаш, улыбнулся.

— Давай, заходи дорогой, заходи…

Полковник Андранян — не поленился собственноручно заварить кофе себе и Дохояну. Кофе был хороший, йеменский, лучший в мире, прислали работающие там товарищи. Полковник Попов при виде всего этого подумал бы про себя что человек наверное здорово проштрафился, если так мечет икру. Но Попов — проработал в органах госбезопасности двадцать один год, а Дохоян — всего два года и выводы делать он не умел.

Степан Дохоян — немного путано изложил свои соображения относительно Попова, а так же все то, что он успел увидеть и услышать за сегодня. По обоюдному согласию — никаких рапортов не писалось и не подавалось. Оно и понятно — слежка и агентурная разработка сотрудника Особой Инспекции могло стоить погон, а то и свободы.

Полковник внимательно выслушал, что-то отчеркивая в блокноте.

— Я все сказал, что знал… — сказал Дохоян, волнуясь.

— Да это-то понятно…

Полковник немного поразмыслил. Потом — словно решившись на что-то — достал из внутреннего кармана пиджака еще одну записную книжку, личную, не служебную с прошитыми и пронумерованными страницами, оттуда достал фотографию. Армянин, лет сорока, крепкий, усатый, напряженный и уверенный взгляд в объектив — так смотрят при съемке на документы.

— Видел его рядом с Поповым?

— Никак нет.

— А вообще? Знаешь, кто это?

— Нет.

Полковник досадливо прищелкнул языком.

— Теймураз Асанян. Он тбилисский армянин, не наш. Попов мог встречаться с ним.

— Не видел. А кто он?

Вопрос был непрофессиональный. В КГБ существовало правило: меньше знаешь, дольше живешь. Но полковник — как будто не заметил этого вопроса.

— Хомут… — досадливо сказал он — полковник милиции, бывший начальник ереванского УГРО. В восемьдесят втором году освобожден от занимаемой должности, в отношении него велось следствие. Контакты с ворами в законе, взятки, незаконные освобождения, укрывательство преступлений. За ним много всего — но посадить не посадили, даже в системе оставили. Просто лишили звания, отправили в районный розыск, подполковником. Сейчас — он готовит почву для возвращения. И хочет отомстить тем, кто его разоблачил тогда — а это работники КГБ. Понимаешь?

Все было! Все было, базара нет! Только — вопрос как на это посмотреть. Полковник Асанян был безусловно виновен в том, в чем его обвинял КГБ. Только КГБ — мог обвинять, но не мог никогда и никому сказать, как работать по-другому.

Контакты с ворами в законе? А как работать начальнику городского УГРО в городе, где семь воров в законе на свободе на миллион с небольшим жителей? Как работать ботанику, не касаясь растений, зоологу — не касаясь животных, токарю — не прикасаясь к металлическим деталям? Это была его работа, и он ее делал, как мог и как умел. Он прекрасно понимал, что вор есть вор, он не может не воровать — но одно дело, если в городе спокойно обносят по несколько квартир в неделю и вырвут пару сумочек на улице — и совсем другое, если начнутся один за одним тяжеляки.[54] Тут на ножи поставили, там насмерть затоптали, здесь таксиста молотком по голове. Весь этот беспредел — нельзя предотвратить ни патрулированием дружинников, ни работой с населением, ни даже работой самой милиции — преступления эти можно раскрыть, но предотвратить их можно только одним способом. Постоянно находясь в контакте с воровской общиной города, напоминая им о Законе[55] закрывая глаза на кражи, помогая как то устроиться вышедшим на свободу, освобождая тех, кого прихватили явно зря. И воры — даже рискуя тем, что в зоне их прозовут ссучившимися — все равно тоже на что-то шли, ведь они тоже люди, и тоже понимают нормальное к себе отношение: в преступном мире далеко не все отморозки. Все это — можно назвать работой по поддержанию нормальной обстановки в городе — а можно сговором с ворами в законе. Результат — как и у любой работы — в конкретных цифрах. После того, как Асанана и его людей убрали на пять лет количество тяжких преступлений в Ереване возросло на пятьдесят процентов и продолжало расти. И это несмотря на то, что регистрировали далеко не все — при Асаняне могли не зарегистрировать кражу, а теперь не боялись скрыть даже убийство.

Незаконные освобождения? Да, и такое есть. А как работать с агентурой? Агент — для того, чтобы иметь возможность работать в преступной среде, работать результативно — должен вращаться в преступной среде, кентоваться с ворами, жрать с ними, совершать с ними преступления. А куратор — должен скрывать кражи, освобождать проштрафившегося агента — чтобы в нужный момент иметь возможность быстро раскрыть разбой или убийство. Но проблема в том, что согласно должностным инструкциям оперативник должен разлагать преступную среду и вербовать агентов из числа… коммунистов, комсомольцев и лиц, твердо вставших на путь исправления. По зоновским меркам — сук. Интересно — вот тот умник, что эту инструкцию писал, он сам хоть день на земле отработал?

Сокрытые заявления? А это еще проще. Скажите — как обеспечить раскрываемость в девяносто семь процентов и том, что на две бригады один фотоаппарат[56]? А вот как хотите, так и обеспечивайте! Это ваша работа!

Просто — начальники вели себя по-разному. Если одни открещивались от провалившихся сотрудников, сдавали их, рано или поздно и сами уходили «за нездоровую обстановку в коллективе», то Асанян вступался за всех.

Дохоян с ненавистью посмотрел на фотографию незнакомого человека.

— Попов — сказал Андранян — должен выйти на контакт с этим человеком. Московская группа послана сюда для того — я это тебе уже говорил — чтобы найти козлов отпущения здесь. Там… — Андранян сделал неопределенный жест рукой в сторону потолка, и Дохоян его прекрасно понял — там сам сильно напортачили с американцами, после Афганистана и Пакистана у нас с ними чуть ли не война. Вот и ищут виноватых — неважно кого. Они будут искать того, кто выведет их на преступную среду, и кто сам — ненавидит нас, чекистов. Это — Асанян. Упустить контакты с ним — нельзя. Мы полагаемся на тебя.

— Я все понял, товарищ полковник.

— Не у как сам… Попов. Что про него можешь сказать.

Дохоян пожал плечами.

— Опытный. Говорил со мной, каким должен быть сотрудник КГБ.

— И каким же?

— Сказал, что не надо ненавидеть врагов, надо их понимать, чтобы видеть их мотивы, тогда получится лучше раскрывать преступления. Еще сказал, что сотрудник КГБ должен внимательно следить за собой, чтобы не нарушать закон.

Андранян покачал головой.

— Ты еще молод. И должен понимать, что тебе говорят, и что имеют в виду. Попов — беспринципный человек, он работал в Афганистане, где видимо имел контакты с бандподпольем…

— Он говорил про Афганистан.

— Да? — насторожился Андранян — и что же?

— Он говорил, что враги революции воюют только потому, что им хорошо платят.

— Вот видишь! — торжествующе сказал Андранян — в этом и проявляется беспринципность и всеядность товарища Попова. Он ловко маскируется, но по таким разговорам видно, что он чуждый нам, не советский человек. Разве можно отрицать тот факт, что революционная борьба в Афганистане идет как борьба двух непримиримых миров, двух антагонистических сил: бандитско-феодальной реакции и государства рабочих и крестьян, первого на афганской земле. Разве можно все сводить лишь только к деньгам?!

— Наверное, нет.

— Правильно. Нельзя сводить все к деньгам. Допивай кофе, совсем остыл. Ты сам видишь, как это человек, Попов, чуждый нам, враждебный человек, который хочет опорочить нас. Ты должен следить за ним еще внимательнее, и не пропустить, когда он выйдет на контакт с местными враждебными элементами…

— Есть….

СССР, Азербайджанская ССР. Нагорный Карабах, район н.н. Киров. 14 сентября 1988 года

Населенный пункт Киров — названный так в честь Сергея Кирова, убитого террористом — был обычной горной деревушкой, расположенной в очень живописном месте. Карабах — в переводе с турецкого означает «черный лес» и название соответствует. Карабах по рельефу местности и растительности — похож на восточный Афганистан, на злополучную провинцию Хост — горы, покрытые низкорослым, в основном хвойным лесом. В населенном пункте Киров был небольшой колхоз, но земля была мало пригодна для промышленной обработки, так что колхоз существовал ни шатко ни валко, а население больше занималось лесозаготовками ценной древесины, сбором орехов, перегоном тутовой ягоды на тутовку. Тутовка или тутовая ягода — давала при правильной перегонке невообразимо крепкий, около семидесяти градусов, сравнимый с полынным абсентом и в то же время очень мягкий напиток. Даже при Горбачеве, которого тут поминали недоброй памятью как и везде на юге — производство тутовой водки не прекращалось. Особенно хороша была водка, которую местные жители гнали для себя — ее называли «как для брата» и бутылкой такой водки модно было вылечить уже начавшееся простудное заболевание.

В населенный пункт Киров не ходит автобус и нет нормальной дороги. От Агдама — идет дорога, но потом с нее надо съезжать и продвигаться по колее, натоптанной прямо по горному склону. По такой дороге — ехать несколько километров и кое-где — БТР буквально цепляет своими бортами скалы, продираясь меж них с жутким треском.

Именно это сейчас и происходило — первой ехал милицейский, желто-синий УАЗик, за ним, отставая метров на двадцать, упрямо карабкался в гору старый, с изношенными движками БТР-70, а за ним — ковылял ГАЗ-66, в кузове которого было восемь человек десантников из группы усиления. Кузов был тентованный, тент снимать никто и не думал. Больше всего хлопот доставлял бронетранспортер — левый движок не тянул совсем, правый работал на пределе и постоянно перегревался.

Вот и сейчас, издав невообразимый звук, бронетранспортер дернулся и встал, да так дернулся, что кто ехал на броне — едва с нее не попадали…

— Приехали… — прокомментировал высокий, белобрысый здоровяк и изо всей силы врезал стальным прикладом своего АКС-74 по броне.

Открылся люк.

— Товарищ капитан, ну не виноват я! Сами видите, какое г…о. Дали бы нормальную машину…

Капитан Юзас Станкявичус своим темпераментом опровергал мысль о том, что все прибалты флегматичны. Темперамента у него хватало — особенно после Афганистана.

— Поговори! Ты фильтры менял?

— Да меняй там, не меняй — толку нет!

— Метнулся!

Водила — зачуханный, как и все водилы советской техники — полез в десант, где вместо десантников было половина движка — на случай ремонта.

Молодой сержант — осмотрелся, приложив ладонь к виску.

— Зубатов, Горе — наблюдение — скомандовал он — от машин не отходить…

От милицейского УАЗа, оторвавшего метров на тридцать от колонны — неспешно, вразвалочку подошли двое милиционеров. У одного из них был старый карабин СКС, видимо, выданный из мобзапасов, у другого — автомат АКС-74У, который, как показал Афганистан — в бою ни на что не годен[57].

— Долго стоять будем? — поинтересовался один из милиционеров, чернявый и усатый. Никому из них доверять было нельзя, это уже было понятно.

— А я знаю? — огрызнулся лейтенант — техника говно.

— Ладно. Мы отойдем ненадолго.

Будь это его подчиненные — лейтенант огрызнулся бы на них, заставил торчать у машин… нехрен в дороге на свою ж… приключения искать. Но это были представители другого ведомства, более того — это были работники милиции. Которые в неофициальной иерархии стояли выше военных: военный два года отслужил и в отставку, а у милиции работа… двадцать лет выслуга. Потому — лейтенант просто проводил их недобрым взглядом в спину. Заподозрить неладное ему не пришло в голову, хотя в Афганистане — если зеленые сваливают, знак по-любому недобрый.

Капитан посмотрел ментам в спины, потом огляделся по сторонам. Красиво… горы как на Урале, только еще красивее. Несмотря на прибалтийскую фамилию — он родился и вырос на Урале, отца по распределению направили на оборонный завод… уральская закалка, так сказать. Черные горы… и черный лес. Да, красиво. И чего воюют, чего не живется…

От ГАЗика подошел прапорщик Соловей, протянул пачку. Капитан машинально взял сигарету, пригляделся — кишиневский Мальборо. Неплохо, неплохо — в Москве в переходах такая пачка по трояку идет…

— Где взял?

Прапор услужливо поднес огоньку от зажигалки, которая на Западе стоила копейки… то есть центы и считалась сущей ерундой, а в СССР была форсовой вещью.

— Да так. Местные подарили…

Капитан нахмурился.

— За что?

— Да так. Хорошие люди оказались.

Капитан нахмурился еще сильнее.

— Ты эти штучки мне брось, Соловей. За что?!

Прапорщик принужденно улыбнулся, перейдя на суржик пополам с русским. Так всегда было, когда он нервничал.

— Та ни за шо такое… Везли чачу, говорят — пропусти, друг дорогой, на свадьбу едем. Шо я, враг им что ли. Так они мне и чачи целый пузырь дали.

Вообще то прапорщик Соловей немного покривил душой. Чачу ему, конечно, дали, что есть то есть. Вот только все это — было не первый раз. И под корзинами с фруктами, мясом и выпивкой — везли несколько пистолетов, автомат и боеприпасы, которые перебросили через границу, и которые должны были пойти подпольщикам в Степанакерте. А еще — это были хорошие друзья прапорщика Соловья. Настолько хорошие, что несколько дней назад он продал им из личных запасов несколько коробок автоматных патронов, списав их на стрельбы. А вчера — он встретился со своими друзьями и за несколько блоков Мальборо рассказал им о планирующейся операции в Кирове — так что туда можно было уже и не ехать. Вот только ни одна сторона не могла предусмотреть поломки бронетранспортера там, где ему ломаться совсем не следовало.

— Еще раз возьмешь что-то у местных, поедешь назад — сказал капитан — я серьезно. Или под суд пойдешь.

— Та, зачем так строго…

— Я сказал. Ты услышал. Все.

— Товарищ капитан… — раздалось со спины.

— Что?!!!

— Разрешите обратиться…

Это был Ломанидзе. Плохо понимающий по-русски, но абсолютно незаменимый в горах грузин. Вечный залетчик… несмотря на свои габариты, он был добродушным и каким-то… беззащитным, что ли. Деды над ним издевались, и он не давал ответа, хот мог просто взять двоих самых борзых и хорошенько стукнуть друг о дружку головой. Капитан уже имел разговор с дедами по этому поводу, но пока результата это не дало.

— Что у тебя, рядовой.

— Товарищ капитан, разрешите отойти…

— Чего?!

— Ненадолго… вот так прихватило.

С желудком у Ломанидзе тоже были проблемы… не принимал обычную солдатскую пищу. Кормили надо сказать не так плохо, просто несвежим…

Капитан хотел уже выматерить солдата и отправить его к Газону — но что-то заставило его передумать. Может то, что до этого — точно так же ушли двое милиционеров. Может быть — то, что ему хотелось хоть немного облегчить жизнь этому сильному, но не доставляющему никаких проблем солдату. Может, потому что Ломанидзе не потерялся бы в горах ни за что, отпускать его было не так опасно…

— Ташков, долго там еще?

— Минут двадцать, товарищ капитан — крикнул водила.

— Давай — мухой… — приказал капитан.

* * *

У Ломанидзе и в самом деле прихватило живот… но не от несвежей пищи. А от того, что он узнал вчера, что такое «баш» и что такое «хап».

Баш — это сигарета с наркотическим веществом, с марихуаной. А хап — это одна затяжка. Для того, чтобы сделать хап — нужно сложить руки так, чтобы внутри осталось пространство… это как кальян. В одну дырочку между пальцами вставляешь зажженную сигарету, через другую — втягиваешь охлажденный дым.

Пачку сигарет с наркотиком — ему предложил человек, с которым он познакомился недавно, грузин по национальности. Ему и его напарнику — удалось выкурить по сигарете до того, как пачку отобрали деды. Надо думать, они ее не выбросили…

Утром — простодушный грузин уже пожалел о том, что выкурил эту дрянь… вчера на него что-то нашло, он жрал все подряд и теперь у него в желудке как клубок змей поселился. Хорошо, что капитан его отпустил, капитан — хороший…

Лес тут был совсем рядом, он забрался за дерево пошире, снял штаны и с облегчением присел. Автомат был под рукой, но его заботило не это — чтобы вытереться, у него ничего не было, кроме пустой сигаретной пачки.

Закончив дела, рядовой начал искать руками траву, поднял глаза — и вдруг увидел двоих, которые стояли буквально в нескольких метрах перед ним. У одного был автомат Калашникова, у другого — на вид ничего не было. Оба они были одеты в форму Советской армии, на одном были погоны старшего лейтенанта, на другом — прапорщика. Но почему то рядовой понял, что это не офицеры советской армии. Хотя бы потому, что им нечего делать здесь, в лесу. Здесь могли быть либо милиционеры, либо бойцы внутренних войск.

— Вы кто такие?

Рядовой поднялся, натянул брюки. Когда такие дела — не до того, чтобы вытираться. Неизвестные молчали.

— Охотники, да?

Рядовой потянулся за автоматом, который лежал рядом — и увидел в руках того, у которого до этого ничего не было — пистолет со странным утолщением на дуле.

— Вы чего?

Пистолет плюнул огнем — и раз и второй. Рядовой почувствовал боль, но так его было не свалить. Он сделал два шага — и человек в форме старшего лейтенанты выстрелил едва дважды. Только тогда — Ломинадзе все понял.

— Тревога! — не прокричал, а прохрипел он — и в этот момент «старший лейтенант» выстрелил в него еще четыре раза, израсходовав весь магазин. У него был пистолет Макарова с французским глушителем, пистолет был слабым — а солдат наоборот сильным. Но это ему не помогло.

— Gidiyoruz? — спросил «прапорщик»

Старший лейтенант отрицательно качнул головой. Он имел богатый опыт войны в горах с боевиками Курдской рабочей партии, волей Аллаха и его командования оказался теперь на другой стороне, примерно знал время реагирования и направленность поисковых мероприятий. Рисковать было нельзя… да и пора тем ублюдкам — армянам, которых он учил — продемонстрировать, на что они способны.

— Hayır. Zaman yok.Vücut gizle. Hazır! Benim takım üzerinde![58]

— Tam olarak…

* * *

— Зенит, произошла поломка техники, колонна остановлена. Поломку устраняем своими силами, продолжим движение через десять минут. Как понял, я Роща — двадцать девять, прием…

— Роща двадцать девять… — донесся через шум и вой помех голос дежурного офицера — вас понял, доложите по началу движения. Конец связи…

Капитан стащил наушники, выпрыгнул из Газ-66 десантников.

— Б… ну долго еще там, а? — заорал он.

— Сейчас, еще немножко, товарищ капитан.

— Б… ты десять минут то же самое говорил.

— Техника говно, товарищ капитан.

— Плохому танцору вечно чо мешает. Через десять минут не заведешься, толкать будешь, ясно?

— Есть.

Капитан взглянул на часы. Подарочные, от министра…

— Десять минут, готовность к движению.

Он посмотрел на торчащий впереди на дороге УАЗ.

— А менты где? Б… еще и не хватало искать…

Ментов не было. Осмотревшись, капитан понял, что нет еще кое-кого…

— Так. Где Ломанидзе?!

— Та вы ж сами его в лес отпустили… — сказал ошивающийся рядом Соловей.

— А сейчас он где?

Капитан посмотрел за часы.

— Тут не посрать, тут обосраться можно. Зубатов!

— Я! — соскочил с БТР назначенный наблюдатель.

— Ломинадзе где?

— В лес зашел, я видел, товарищ капитан.

— И не вышел до сих пор?

— Никак нет… — струхнув, доложил Зубатов.

— Так, б…

— Капитан, что произошло?

Капитан повернулся и увидел рыжего старлея десантников.

— У меня солдат пропал. В лес…

Со стороны опушки раздался какой-то странный звук.

— Ложись! — старлей бросился на капитана и повалил его на землю…

Оставляя за собой серо-дымный след ракета РПГ достигла почти починенного бронетранспортера, сбросив незадачливого механика-водителя с брони. Обрубок кисти, перерубленный осколком — брызгал красным…

— К бою! Противник…

Из ГАЗа прыгали десантники.

— Ложись!

Рванул еще один взрыв. Кабина ГАЗа буквально разлетелась, из нее выпал горящий человек, точнее то, что от него осталось…

— Огонь вправо, залечь…

Ошалевший от происходящего второй наблюдатель, Горе — дернул затвор, стоя во весь рост — и повалился за землю. Брызнуло красным…

— Огонь! Огонь!

Еще один боец внутренних войск — упал с разбега, и уже не пошевелился…

— Убили!

— Пулемет сюда!

На всю группу — у десантников был один РПК-74, у бойцов ВВ вообще ничего не было. Потому что это была советская земля и здесь не было войны…

Пулемет застрочил от горящего бронетранспортера — и тут же поперхнулся. Пулеметчик навалился на свое оружие, заливая его кровью.

— Снайпер!

Капитан посмотрел вправо — и увидел милиционера из УАЗа, точнее — милиционера — водителя. Он ловко удирал от места боя… на четвереньках. Очевидно, единственный из экипажа не знал, что дело дрянь… эти заранее скрылись…

— За Родину!

Выкрикнувший это не успел пробежать и десяти шагов, полосуя опушку очередями. Сразу несколько пуль попали в него, у противника тоже не было пулемета — но были снайперы…

— Тащ лейтенант…

Еще одна ракета РПГ — отправилась в полет с леденящим душу свистом.

— Ложись!

Десантники — в отличие от бойцов ВВ поступили грамотно — залегли и не пытались геройствовать. Афганская школа…

Вторая граната попала в БТР. Внутри что-то рвануло, от ударной волны распахнулся люк, оттуда дохнуло пламенем…

Десантник — подтянул капитана к себе, глаза у него были совсем безумные.

— Кэп, слышишь меня?

— Да!

— Прикажи своим рожей в землю. Внимание на фланги.

— Есть.

И БТР и ГАЗ — горели вовсю, но черный дым от горящих покрышек — давал защиту…

— Мокроусов, давай! Остальные на прикрытии! Не высовываться!

Среднего роста десантник, с совсем детским лицом и снайперской винтовкой Драгунова — пополз вперед, прикрываясь дымом и пламенем от машин…

— Готов! — крикнул он через грохот выстрелов.

— Давайте!

Десантники открыли огонь наугад, не высовываясь и явно мимо — только чтобы стрельбой отвлечь противника.

Жар палил и волосы и кожу, было трудно дышать от дыма. Кашля, десантник увидел через прицел — движение на опушке. Посадил на галочку прицела. Прикинул расстояние… и тут понял, что это — человек в камуфлированной военной форме. Он дожал спуск, винтовка грохнула — и что-то упало…

— Есть!

— Молодец!

На опушке полыхнуло.

— Вспышка!

Новая ракета РПГ — понеслась к цели.

— Ложись!

Десантник выстрелил еще раз — и увидел как человек с трубой реактивного гранатомета на плече упал на бок. В следующую секунду — граната взорвалась, хлестнули осколки, обдало жаром — он совершенно ослеп. И наверное бы сгорел там… но тут, он почувствовал, что его тащат за ноги назад.

— Тащ лейтенант, Мокроусова ранило.

— Ах ты, б…

Старший лейтенант сменил магазин на своем АКС-74.

— Прикройте!

Покатился — по дымящейся дороге, сделал несколько оборотов. Открыл огонь из положения лежа, короткими.

— А…с. и!

Еще что-то — упало, старший лейтенант это видел и понял, что в кого-то попал. Обрадовавшись, он продолжил огонь.

— Подыхайте, б…

Автомат бился в руках как живой и он ждал, когда попадут в него. Увидел вспышки дульного пламени на опушке, выстрелил несколько раз туда, сменил магазин. Снова начал стрелять… но ответного огня не было. Боевики решили, что с них достаточно…

СССР, Азербайджанская ССР. Нагорный Карабах, Степанакерт. 15 сентября 1988 года

Сегодня часть сводной оперативной группы, состоящая из сотрудников прокуратуры, КГБ и центрального аппарата МВД вылетела в Карабах. Двумя вертолетами.

Вообще то — задачи были совсем другими, не имеющими никакого отношения к тлеющему уже не первый год противостоянию азербайджанцев и армян в Нагорном Карабахе, территории, спор за которую продолжался не один десяток и, наверное, не одну сотню лет. Просто вчера — в автономной области произошел беспрецедентный террористический акт: в пограничной зоне, в районе населенного пункта Киров, Шушинского района, в одной из наиболее напряженных точек был обстрелян (точнее) расстрелян усиленный десантниками наряд Внутренних войск. Наряд был усилен бронетранспортером и отделением десанта — но это не спасло: сначала из леса подбили двумя выстрелами из РПГ бронетранспортер, потом из нескольких автоматов и возможно пулемета — расстреляли обездвиженную колонну. Итог: девять убитых, тринадцать раненых — таких потерь Внутренние войска никогда не несли, это уже было сравнимо с афганскими потерями. Руководство всех силовых структур СССР, очевидно «прошляпившее» ситуацию теперь усиленно имитировало бурную деятельность. Мол, бросили все силы, работают лучшие оперативники и тому подобное. А где взять лучших оперативников? А вот тут же — рядом, под носом, они работают по раскрытию террористического акта в ереванском аэропорту. Тем лучше — пусть и над этим поработают. А то, что идет проверка версий, допросы, оперативная работа — это никого не волнует, потому что расстрел внутряков произошел прямо сейчас, и Политбюро — сейчас будет с кого-то спрашивать…

Вертолет был старым, не военным, а гражданским. Скверный, видимо геологов возил или что-то в этом роже — скотовоза, можно сказать. В салоне пахло топливом, открытые иллюминаторы не спасали…

На аэродроме Степанакерта — ждали официальные лица. Подали Икарус и два Рафика, видимо, лучшее, что здесь было. Попов сходил по трапу одним из последних, огляделся по сторонам. Бросалось в глаза то, что застройка вплотную подступала к летному полю — в другом месте этого ни за что бы не разрешили сделать. Относительно всего этого он, ни пазу не бывавший в Карабахе имел свое, собственное мнение, основанное на афганском опыте. Просто люди раскачивают лодку, не понимая последний — вообще. Ведь… Афганистан в семидесятые если и был как-то известен — так только как прибежище хиппи, потому что там марихуана росла открыто, прямо на склонах гор — рви, суши, кури. И ни один человек из тех, кто свергал правительства, делал заговоры, выступал на митингах — не хотел сделать Афганистану хуже он хотел только как лучше. Получилось же — как обычно, как всегда. Просто — уровень гнева, ненависти, обид накопившийся в стране — уже не допускал мыслей о мире.

И тут — то же самое. Просто в начальной стадии.

Мельком глянул в сторону — Степан Дохоян стоял у автобусов и о чем-то разговаривал по-армянски с водителями…

О чем? Ох, не к добру это.

Загрузились в автобусы, тронулись. Дорога была такой же, как в любых районных центрах: где-то отремонтированная, где-то с ямами. Домишки были низкими, каменными, а не деревянными как в России. Много садов, невысокие горы, можно сказать, почти что холмы. Транспорта навстречу тоже мало попадается, равно как и людей.

У здания обкома партии — митинг. Человек двести пятьдесят — триста, но для райцентра это огромная цифра. Транспаранты — явно не на скорую руку размалеваны, где-то сделаны профессионально, там же где и первомайские, скорее всего. Рука со сжатым кулаком — КРУНК. Комитет Карабах. Крики…

В холле — вооруженные автоматами ВВшники в своих белых, пожарных касках. Злые. Бронетехники нет ни на площади, ни рядом с нею — убрали, чтобы не дразнить митингующих. Митингующие тоже знают, какую то грань — просто кричат, без камней, бутылок и прочего безобразия…

В кабинете — наскоро собрали актив. Партийный, правительственный, приезжие варяги — все, кто знает ситуацию и хоть как-то может на нее воздействовать. Полковник мельком глянул — в основном варяги, которых здесь быть не должно. Местных мало, что означает только одно — местные на той, на другой стороне.

Чего говорить, когда по оперативным данным во главе всего — комсомольский секретарь области?

Докладывал Поляничко, второй секретарь Азербайджанской компартии, сейчас — исполняющий обязанности первого секретаря здесь — если в суть глядеть. Доклад бестолковый, какой-то вымученный. Все время пытается что-то обойти.

Полковник Шеболдаев — второй докладчик — оперативная группа, сводный полк внутренних войск, расквартирован в Степанакерте, завод Сельмаш. То же самое. Упорно пытается что-то обойти, не называть вещи своими именами.

Попов едва не вскипел — в Ереване хватает работы…

Договорились о том, чтобы разбиться на несколько групп для изучения ситуации. Внутренние войска с приданными подразделениями азербайджанской милиции прочесывали горно-лесные массивы Шуши в поисках террористов, часть комиссии направлялась в Шушу для оценки обстановки на месте. Часть — должна была посетить фильтрационный пункт, развернутый после недавних беспорядков, поговорить с задержанными, проверить журналы учета, выяснить, нет ли фактов нарушения соцзаконности.

Это называется: «Принимаем меры».

Немного поразмыслив, Попов вошел во вторую группу, возглавив ее по старшинству звания. Просто потому, что прочесывание могло затянуться, а ему надо было как можно быстрее — назад, в Ереван.

Среди членов оперативного штаба — был Лепицкий. Перехватил взгляд, кивнул, едва заметно показал на дверь.

Словоблудие продолжалось больше часа. Попов ненавидел это больше всего — «принятие мер» вместо реальной работы. Как, говорят, сказал один жесткий и честный первый секретарь обкома, когда ему доложили, что всю уборочную будут дожди. Ну, что собирать будем, товарищи — урожай или заседание Обкома?

Вышли. Народ разбредался по группкам — время обеда, после обеда — вторая часть Мерлезонского балета. В Шушу собирались ехать автомобильным транспортом.

Отошли дальше всех. Лепицкий достал пачку сигарет.

— Будешь?

Попов отрицательно покачал головой. Лепицкий выбил сигарету из пачки, легким, ковбойским движением, закурил.

— Ты старший?

— По званию — да. В конторе.

— Проверять приехали?

— И это тоже.

Ароматный дым поднимался к загаженному потолку. Ява — явская,[59] между прочим.

— Короче, я тебе так скажу. Можешь — помоги. Не можешь — не мешай, как друга прошу.

— Это ты о чем?

— Поймешь…

— Скажи.

Лепицкий не докурил, растоптал бычок на полу.

— Пошли, поедим. Потом увидишь…

* * *

— Фамилия, имя, отчество…

Подросток сидел на стуле со скованными назад руками. На лице — упрямство, в глазах — вызов и какая-то затравленность.

Следак, озверевший от десятков таких вот Зой Космодемьянских и Олегов Кошевых местного разлива — схватил лежащую рядом с разлинованным листом протокола резиновую дубинку и хлестко шарахнул по столу.

— Молчишь! В Агдаме заговоришь, б…

— Салимян — с ленцой и вызовом сказал подросток.

— Имя отчество.

— Ну Гарик Самвелович.

— Гну! Место рождения?

— Гэ Волгоград.

— Дата рождения?

— Одиннадцатое мая…

И снова хлесткий стук резины по столешнице.

— Одиннадцатое мая — чего? Ты мое терпение не испытывай! Отдам азерам — у них на агдамской крытке не так запоешь!

Усталые, озлобленные люди, которые просто пытаются делать хоть как-то свою работу. Интересно — хоть кто-нибудь из тех, кто потом будет клеймить — задумается о том, каково с этим жить, каково приносить это домой — а? Ведь с этим именно живут, оставить на работе это невозможно, кто говорит другое — либо дурак, либо верхогляд.

— Семидесятого…

— Здорово. Хороший подарочек — родителям…

Пацан злобно вскинулся.

— Родителей — не трогай!

Звякнула цепь наручников. Усталый, смертельно усталый голос следака.

— Да нужны мне твои родители… Это ведь ты, дурак — ножом им прямо по сердцу. Ты хоть знаешь, дурашка, что за террористический акт положено?

— Какой такой акт?

— Да какая теперь разница. Где винтовку взял?

— Нашел!

— Не ври.

— Истинный крест нашел!

И снова — хлесткий удар по столу.

— Хватит баки забивать! Нашел! Нашел он! Эту снайперскую винтовку — украли из РОВД, милиционеров ей убили! За это — вышка!

Попов — не выдержал, сорвался. Шагнул вперед, доставая удостоверение. Дверь была не заперта, никто не остановил.

Следователь — поднял на полковника белые от ярости глаза.

— Выйдите… — сказал Попов, показывая красную книжечку со щитом и мечом.

Следователь поднялся со стула. Неловко козырнул.

— Есть…

Попов устроился на покинутом месте. Не обращая внимания на пацана — стал листать дело…

Девятнадцать лет. Место рождения — город Волгоград, полная семья, образование — полное среднее. Поступил в институт, отучился первый курс, бросил. Пошел в бригаду строителей — шабашников. Все армяне. Оказался в Нагорном Карабахе. Уже трижды задерживался при проверках паспортного режима. Прописки нет, говорит, что живет у друзей. На сей раз — задержан в лесу со снайперской винтовкой СВД в руках, при задержании пытался оказать сопротивление, стрелял в сотрудников. Жив только потому, что его пожалели, есть приказ при оказании сопротивления — вести огонь на поражение. Применили спецсредство Заря, взяли живым. Говорит, что винтовку нашел в лесу. Сейчас пошло по второму кругу — но теперь его примеряют уже на терроризм, в связи с последними событиями. А это — смертная казнь.

— Давно шабашишь?

— Чего? — вытаращился пацан.

— Давно говорю, шабашишь?

— А, это… год с небольшим.

— Чего строишь?

— Коровники строим — с готовностью отозвался пацан.

Понятно — друзья научили, чего говорить, они же дали и снайперскую винтовку в руки. Или и в самом деле — бросили, в лесу нашел, подобрал, не сдал — самому нужна. Стрелять в оккупантов. Самое страшное в этом то, что пацан-то — свой, советский. Его учили на примере Олега Кошевого, Молодой Гвардии — вот он сейчас и молчит как партизан на допросе. Хотя, а почему, собственно — как? Он и есть партизан на допросе.

— Еще что?

— Ну… помогаем так…

— Много платят?

— Чего?

— Много платят, говорю? У тебя рубль двадцать три копейки изъяли.

— Ну… — неуверенно сказал подросток — заплатят.

— А зачем учебу бросил?

— Да, ерунда это все…

Полковник хмыкнул.

— Я тоже учился, друг дорогой. По вечерам вагоны выгружал. Сиреневая[60] за вагон, нормально? Чего тебя сюда то понесло?

Подросток сразу замкнулся. То же самое, вызывающее выражение лица. Ничего не скажу, хоть пытайте.

Полковник перелистнул страницы дела.

— Как винтовка называется, с которой тебя взяли?

— Калаш, да? — буркнул подросток.

Да уж…

— СВД называется. Как думаешь, как тебя взяли?

— …

— Не говоришь. Тогда меня слушай. Сдали тебя свои же. Чтобы из тебя сделать мученика. Мученика армянского народа. Ты знаешь, что вчера днем БТР расстреляли, несколько солдат внутренних войск погибло?

— Так им и надо…

Папка — хлестко ударилась о стол, звук был похож на выстрел.

— Слушай меня, сучонок. Ты еще никто и звать тебя, никак, воин хренов. Ты дурак, которого подставили свои же, отыграли и в «бито» сбросили. Расстреляют тебя — и тебя не будет на земле. Не будет и все! А знаешь, что потом будет? Потом азеры придут, и армян будут резать. Резать! — заорал Попов — резать! Тут как Афганистан будет!

Подросток дернулся и упал со стула.

— Это вы… виноваты… гады… вы… виноваты…

Хлопнула о стену дверь.

— Ты, гаденыш, свой народ под корень изводишь…

— Вы… виноваты… — хрипел подросток и дергался, а конвой не знал, что с ним делать… — убивать… буду…

* * *

В себя — Попов пришел лишь во дворе. Уже темнело, и стояли люди с автоматами, небрежно повешенными стволами вниз и расползался в тихом и чистом горном воздухе ядрено-самосадный табачный дым.

Рядом стоял Лепицкий. Чуть в стороне — Дохоян.

— Извини — сказал Попов.

— Ты помнишь, как я в Никарагуа ездил в интербригады, кофе собирать[61]? — вместо ответа спросил Лепицкий.

— И что?

— Вот там — я то же самое слышал. И видел. Ровно то же самое. Только палачи — полицаи местные. Сомосовцы.

Попов хотел выругаться матом, хотел ткнуть своего друга рожей в землю, и тыкать до тех пор, пока мозги не вправятся. Но вместо этого — глухо сказал.

— Не равняй.

— Не равняй? А в чем, б… разница?

Попов не удержался, схватил Лепицкого за плечи, пришпандорил к стене.

— Сказать, б…?

— Ну, скажи.

— Да в том, что это твоя родина, б…! Ё…ый в рот!

— Моя ли? После того, что я видел. Ты сам видел…

Полковник — двинул в зубы, получилось плохо, без размаху. Лепицкий не хотел драться — голова его мотнулась.

— Ну ты и гнида…

— Но не полицай.

— Ну и иди нах…!

Дохоян подбежал сзади, схватил за руки…

СССР, Москва, Кремль. Экстренное заседание Временной комиссии по Карабаху при ЦК КПСС. 15 сентября 1988 года

…В настоящее время силами внутренних войск совместно с приданными частями ВДВ проводится поисковая операция с целью обнаружения и задержания лиц, причастных к нападению на колонну внутренних войск в районе села Киров. Органами милиции и КГБ проводятся мероприятия по ликвидации бандитского сопротивления в населенных пунктах Нагорного Карабаха по плану Сеть. В настоящее время задержано…

Председатель Президиума Верховного Совета СССР Гейдар Алиев сидел в самом конце стола, демонстративно не соблюдая правила рассаживания, согласно которому чем ближе ты к Генеральному Секретарю, тем больше у тебя влияния и власти. Это тоже было вызовом — получается, что он как бы создавал независимый центр силы и сам становился центром притяжения. Рядом с ним сидели силовики: справа председатель КГБ СССР Багиров, слева первый заместитель Министра внутренних дел, Командующий Внутренними войсками, генерал-полковник Шаталов.

Пока Министр внутренних дел — человек Соломенцева, кстати — вел заседание, Гейдар Алиев думал, прикрыв глаза. Содержание доклада он знал, даже не слушая его, равно как и то, какие меры будут приняты. Не сомневался он и в том, что напавшие на колонну бандиты будут найдены и уничтожены, скорее всего. Вопрос был в том, что будет дальше, за пределами этой самой злосчастной бойни.

Вынужденно оказавшись куратором всех силовых структур — Лукьянов, будучи заведующим отделом административных органов откровенно не тянул, в отличие от него, генерала государственной безопасности без партийного стажа — он вдруг понял, что в стране нет огромного количества вещей, которые, с учетом нынешнего состояния вызовов и угроз — просто должны быть. Например — есть три, даже четыре… даже пять структур, отвечающих за безопасность — КГБ, почти независимое ПГУ КГБ, Внешняя разведка, МВД, Внутренние войска и армия, но при этом нет никакого единого центра автоматизации и обработки данных. Вообще никакого. Ближе всего — «мембрана[62]», генерала Григоренко, но пробуксовывает и она, потому что Федорчук разгромил все попытки информатизации КГБ**. Конкретно, если брать Армению — то ситуация там явно на стыке зон ответственности МВД и Второго главного управления КГБ, но при этом в ситуацию вовлечены так же Внутренние войска и разведка ВДВ. Он попросил Ильхама[63] — тот как раз занимался сейчас проблемами автоматизации — выделить несколько человек, с допусками к гостайне, чтобы проверить цепочку прохождения информации и проанализировать управляемость событиями в Карабахе. Доклад, который ему положили на стол был вопиющим: никакой управляемости по сути не было. Штаб фактически не работал, основную информацию докладывали не в местный штаб — а в Москву, и отсюда же получали санкции. Санкции видимо брались с потолка, потому что понимать ситуацию не находясь на месте событий было невозможно. Правая рука не знала, что делает левая, более того — и плана действий как такового не было, все сводилось к облавам, проверкам паспортного режима, которые только озлобляли и отчуждали местное население, и попыткам работы с выявленными бандглаварями. Работали по принципу «давай, давай, шуруй, шуруй», часто мешая друг другу. При этом — полностью провалена контрразведывательная работа, потому что азербайджанское УКГБ не имеет возможности действовать в агрессивно настроенной армянской среде, а армянское УКГБ просто умывает руки не спроста. Во-первых — кто делает, тот и отвечает, следовательно, самая неуязвимая позиция — вообще ничего не делать, тем более что формально они правы, Нагорный Карабах не их зона обслуживания. Во вторых — в армянском УКГБ работают армяне, а даже один предатель на пять — шесть человек сделает всю оперативную работу бессмысленной. А они будут — предатели.

В связи с этим возникает вопрос о полном провале работы по национальному вопросу в Советском союзе, провале вопиющем и оглушительном. Благодаря этому провалу — страна сейчас стояла в шаге от того, чтобы или одна из республик покинула Союз, или чтобы в стране организовалось террористическое сопротивление по типа Ирландской республиканской армии.

Когда говорили «национальный вопрос» — последние двадцать пять лет подразумевали один вопрос — еврейский. Давать советским евреям право на выезд на Землю Обетованную — или не давать. Кто-то — а по моему тот же Громыко, который — вон, тоже здесь сидит — предложил вот что: если хотят уезжать — пусть уезжают. Только сначала пусть оплатят обучение, которое они получили здесь. А у многих выезжающих — было высшее образование, и даже с продолжением — кафедра, аспирантура, у некоторых ученая степень. Еще Брежневу на стол положили записку, согласно которой в военной промышленности Израиля до семидесяти процентов конструкторских и научных должностей занимают выходцы из СССР, фактически они сейчас и двигают вперед израильскую науку, более того — выполняя научные работы для НАТО и США. И что со всем с этим делать прикажете? Предложение вычитать за обучение — в конце концов, на Западе обучение то платное — вроде как было нормальным, по как только начли обсуждать — за голову схватились. Как считать, если методики оплаты образовательных услуг нет в принципе, в СССР все виды образования являются бесплатными. Так все это и заглохло… но к национальному вопросу, по крайней мере, на уровне Политбюро — возвращались лишь тогда, когда возникал очередной скандал с выездом евреев. Все остальное — не обсуждалось вообще, считалось, что была сформирована новая, наднациональная общность — советский человек — и возвращаться к этому вопросу не стоит.

А вот с приходом Горбачева — начались тревожные звоночки. Первым — рванул Казахстан, когда там попытались заменить Первого секретаря — молодежь вышла на улицы, был погибший. Направили комиссию — но она ничего не нашла, кроме просчетов руководства республики в бытовом обслуживании населения. В Татарстане, в Казани — начался разгул преступности, орудовали молодежные банды, послали спецбригаду центрального аппарата МВД, первый и второй секретари отчитывались на Политбюро — и опять то же самое. Ввели в строй ударными темпами несколько микрорайонов, к ним забыли пристроить объекты досуга и соцкультбыта, сэкономили, жители новых районов стали ездить за культурным досугом в другие районы, местным это не понравилось и пошли драки с убийствами. Не смешно?

Потом — рвануло в родной республике. Сумгаит, который азербайджанским городом назвать очень трудно, нет там ничего азербайджанского, молодой город, без корней. Комсомольская стройка на бумаге, а не деле — пристанище для всякой голи перекатной и освободившихся зэков. Но тем не менее — рвануло, и армяне приняли это на свой лад.

А теперь Карабах.

Генерал Алиев не был русским, он был азербайджанцем — но именно поэтому он лучше, чем кто бы то ни было в Политбюро, понимал, что на самом деле происходит. А происходит то, что малым народам — как раз выгодно держаться друг друга. И начинается все это — с общего криминального промысла. Когда твой завод производит в полтора раза больше продукции, чем по бумагам и эта неучтенная часть идет налево — очень выгодно, чтобы вокруг были люди одной с тобой национальности. И поговорить можно на своем языке, который никто не поймет и шансов, что кто-то особо принципиальный пойдет в ОБХСС и заложит — намного меньше. А портом — и местная власть понимает, что выгоднее держаться своих, потому что — что бы они не творили — они тебя не заложат.

Генерал Алиев тоже имел азербайджанцев в своем окружении — но намного меньше, чем остальные люди из республики, намного меньше. При нем азербайджанской была только самая верхушка, да и то не вся. Опыт сражения с криминальными кланами в своей республике сделал его чужим среди своих — и опираться на общность азербайджанцев он больше не мог.

Так что вопрос нации — это не только еврейский вопрос. И предложение основать Институт национальных проблем на базе института марксизма — ленинизма, высказанное во второй половине семидесятых — это не наглость, и не вызов — а насущная необходимость. Которую тогда не поняли — и теперь расплачиваемся…

Кто-то сунул Алиеву записку под руку — записки писались на специальных отрывных бумажках, с надписью «к заседанию Политбюро ЦК КПСС». Он прочитал, медленно сложил и сунул в нагрудный карман. Записки — на столе никто и никогда не оставлял — чревато.

… лагерь партизанского типа, рассчитан на одновременное пребывание от тридцати до сорока человек, замаскированный от обнаружения с воздуха маскировочными сетями. Лагерь всесезонного пребывания, оборудованный…

Генерал Алиев слушал вполуха — главное еще не было сказано. Вероятно, из двоих убитых при нападении на колонну, которых удалось обнаружить, по меньшей мере один — гражданин иностранного государства. По приказу председателя КГБ Багирова — на место боя подбросили обрывки турецкой газеты. Пусть задумаются…

— … усилен контрольно-пропускной режим на границе, введен сплошной усиленный досмотр следующего в обе стороны автотранспорта…

Ага, даст это результаты, как же. Проблема в том, что южная граница — Армения, Азербайджан, Грузия, черноморское побережье — изъедено как сыр мышами. Из года в год контрабандисты устраивали там каналы для своего гешефта… джинсы, люрексовые платки, которые блестят, платья и ткани, теперь еще видеокассеты валом повалили. Эти каналы — не могут не быть под контролем местных разведслужб. И если к тому же торговцу кассетами — придут местные полицаи и вежливо так попросят его оказать услугу стране — своей, разумеется, не СССР — он вряд ли откажет.

Так что можно сколько угодно усиливать контроль на границе. Просто будет стоить дороже, вот и все. Не поможет.

А что поможет?!

Увы — только ответные удары на территории врага. Все это явно срежиссировано снаружи, снаружи и управляется. Ситуация в Армении зрела не годами, десятилетиями, там уже в конце семидесятых были подрывные структуры, причем прикрытые местными. Только отсекая внешние каналы финансирования, пополнения боевиками, переброски оружия — можно что-то решить. Если это делать на своей территории — ты озлобишь людей — и тони все равно будут в выигрыше…

— Товарищ Алиев…

Председатель Президиума Верховного Совета СССР повернул голову. Ведущий заседание Политбюро Соломенцев — смотрел на него.

— Ваше мнение, Гейдар Алиевич.

Алиев отрицательно покачал головой.

— Мое мнение, товарищи… — начал он — заключается в том, что сейчас мы не должны предпринимать никаких активных мер, как на месте, так и кадровых.

На Политбюро воцарилось молчание.

— Объяснитесь — потребовал Громыко.

— Если мы сейчас введем в Нагорный Карабах еще больше войск — сказал Алиев — чего мы этим добьемся? Только нагнетания напряженности — а там и так неспокойно. Если мы сейчас будем снимать кого-то с должности, получится, что бандиты тоже выиграли. Мы дадим плохой урок на будущее — сделай такое, и снимут Первого Секретаря.

— Не согласен — с напором сказал Громыко, все больше и больше вмешивающийся во внутренние дела — Люди, а это главный наш козырь, товарищи — поймут, что мы не можем изменить ситуацию к лучшему, не можем навести порядок — если мы ничего не предпримем.

— А разве тех мер, что уже приняло МВД недостаточно? — удивился Алиев — я полагаю, что соответствующие меры уже приняты, и надо просто подождать, пока они дадут результат. Верно ведь?

Откровенно говоря, Алиев не слушал доклад вовсе — и понятия не имел, какие меры приняты руководством МВД и командованием Внутренних войск. Но это уже и не так важно…

* * *

С заседания Политбюро — председатель КГБ Кямран Багиров и Председатель Президиума Верховного Совета Гейдар Алиев ехали в одном ЗИЛе, принадлежащем Алиеву. Второй — пустой ЗИЛ председателя КГБ шел сзади, поспевали машины охраны, милиционеры давали зеленую улицу чиновному кортежу, брали под козырек. На улицах Москвы было лето — и девушки радовались возможности продемонстрировать свои новые платья, потому что в продажу совсем недавно пустили каталоги и выкройки западногерманской Бурды и большое количество тканей, решив, что если советская промышленность не может обеспечить женщин нормальной, модной одеждой, то пусть население в виде этих самых женщин, частных портних — решит эту проблему самостоятельно. Решение это было принято совсем недавно, несколько месяцев назад — но уже давало плоды: стихийно организовывались пошивочные кооперативы, под эгидой ВЛКСМ проведен первый смотр молодежной и студенческой моды. Но у двух мужчин, ехавших сейчас в ЗИЛе были совсем другие мысли и совсем другие заботы. Никак не касавшиеся девушек, ярких как цветы…

Поднялись на второй этаж. Как обычно — заняли для совещания первый попавшийся кабинет, выгнав оттуда сотрудников — при таком подходе организовать прослушивание почти невозможно. Багиров «сел» на телефон, вызывая нужных для работы людей, многие из которых даже не входили в коллегию КГБ. Это было что-то вроде андроповских «троек» и «пятерок» — разведка внутри разведки. Звонки из самого обычного кабинета — это не звонки из приемной председателя, поймут только те, кто и должен понимать.

Быстро собрались. Кто-то перешел по подземному переходу, кто-то и до звонка работал в этом здании. Всего было шесть человек. Старшим по званию был Легаш, начальник Особой Инспекции КГБ СССР, не привлечь которого было просто невозможно. Остальные — двое из Особой Инспекции, остальные легализованы в разных подразделениях КГБ.

— Начинаем — сказал Багиров — Крунк.

— По-армянски журавль — сказал один из присутствующих — фактический лидер Гарик Бабаян, писатель, журналист, депутат двадцать шестого Съезда от Армении. Помещение — от Союза писателей СССР, на Арбате, там же нелегально располагается копировально — множительная аппаратура. Второй по авторитету человек в КРУНКе — Капутикян, поэтесса.

— Семерка? — спросил Алиев.

— Пущена, двадцать четыре часа в сутки.

— Результат?

— Контакты с французской разведкой — на стол легла фотография — Шарль Персье. Журналист, член коммунистической партии Франции, корреспондент журнала Монд. По нашим данным — агент СДКЕ. Контакт с британским разведчиком. Роберт Хакли, тоже журналист, международник, британскими коммунистами характеризуется как сочувствующий, но в партии не состоит. Агент британской разведки.

Да… Что-то коммунистические партии развитых стран — как то разом превратились из наших друзей «там» в еще одну крышу для иностранных разведок, в еще одну возможность для легализации. Заявил о сочувствии — и езжай.

— Американцы?

Парень отрицательно качнул головой.

— Не замечены.

— Американцы свернули разведработу — счел нужным сказать Багиров — активизировали экстренный канал связи на случай войны.

— Это какой?

— Через югославское посольство.

Алиев выругался. С такими друзьями — никаких врагов не надо…

— Материал на них есть? Антисоветчина?

— Немного, но есть. С ними контактирует Бурштейн.

— Кто это такой?

— Бурштейн, Марк Исаакович — заговорил другой КГБшник — бывший старший научный сотрудник Института химии, ядов и удобрений. Диссертацию не защитил. Устойчивые антисоветские взгляды, стойкий алкоголизм. Проходил лечение, предупреждался за тунеядство, сейчас нашел работу — шофером в Мосплодовощторге.

Та еще контора. Через одного можно расстреливать за хищения.

— Суть контакта?

— На побегушках. Возит литературу в своем фургончике, достает дефицитные продукты питания. По нашим данным — используя аппаратуру КРУНКа, размножает антисоветскую литературу. В частности — Солженицына, Даниэля.

— Где взяли аппаратуру? — спросил Алиев.

— Через Союз писателей. Списанная после Олимпиады.

— Кому конкретно принадлежит здание?

— Союзу писателей.

Крыша тунеядцев. Гении непризнанные, мать их.

— ДОР[64] хорошо подобраны? — спросил Алиев.

— Так точно.

— Берите.

— Есть.

Алиев отрицательно покачал головой.

— Вы не поняли. Берите, но не по национализму, а по антисоветчине. По 190-й статье. Сделайте запрос в Союз Писателей по поводу копировально-множительной аппаратуры. Не раскрывайте интерес к КРУНКу. Но одновременно с этим — усильте наблюдение. Нам нужно взять их на контактах с иноразведками. Все поняли?

— Так точно…

СССР, ближнее Подмосковье. Ясенево, штаб-квартира ПГУ КГБ СССР. 15 сентября 1988 года

В отличие от «Дома — два», «главного здания» — здание ПГУ КГБ СССР не подвергалось нападению, и потому меры безопасности здесь не были усилены, по крайней мере, на первый взгляд. Здание ПГУ в Ясенево представляло собой комплекс зданий, построенный финнами и изначально предназначавшийся для международного отдела ЦК КПСС. Модерново-конструктивистского вида высотка, окруженная парком из подрастающих елей, высаженных сотрудниками ПГУ — это было уже доброй традицией. Тихие аллеи, неспешные разговоры…

Двое — Председатель Президиума Верховного Совета Алиев и председатель ПГУ КГБ СССР Гасанов — неспешно шли по дороге — два старика, разговаривающие о внуках, об их успехах, о былом. Лишь катившийся сзади ЗИЛ, с включенными днем фарами, массивный как каменная глыба — немного открывал истинную суть происходяшего…

— А ты загорел… — Алиев обращался к бывшему судье и мафиози на «ты» и говорили они по-азербайджански.

— В Средиземноморье хорошая погода… — сказал неопределенно судья, проведя ладонями у лица как будто совершая омовение перед намазом — это кстати хорошо, что людей выпустили, очень хорошо…

— Как будто раньше не выпускали… — сказал Алиев — сделали, чтобы напряжение снять. Когда люди говорят о том, куда можно съездить, люди не ругают власть. А это сейчас важно.

— Э… вот тут ты не прав, уважаемый…

— Это в чем же я не прав…

— В том, что ты свободу людям как лекарство, в час по чайной ложечке даешь. Да отменяешь — много, мало. Не доверяете вы людям, не доверяете, Гейдар. А это плохо — людям доверять нужно…

Алиев прищурился.

— Тебе же доверили…

— От того, что больше нечего делать было. Да и то перепроверяете на каждом шагу. Прав?

— Такая работа. Сам должен понимать.

— Да я понимаю. Только вы все равно не правы. Не можете что-то сделать, дайте людям свободу, они сделают…

Алиев поспешил перевести неприятный разговор в деловое русло. Он и не подозревал, что его собеседник питает тайные симпатии к демократам… хотя это может в нем здравый смысл говорит, только и всего. Сам Алиев, изучая дела середины пятидесятых взлета и крушения Берии, воцарения Хрущева — приходил к выводам, что свободу надо было давать еще тогда, начинать исподволь, но потом больше… чтобы сейчас уже как в Швеции было — капитализм с человеческим лицом. А сейчас еще — получится ли…

— Что сказали израильтяне.

— Что и следовало ожидать — ничего.

— А на самом деле?

Судья улыбнулся.

— Конечно же — они скажут «нет». От них нельзя ждать ничего другого.

— Тогда зачем все это?

— Зачем… На всякий вопрос всегда найдется ответ, Гейдар — высказанный, невысказанный… все равно. Теперь, принимая решение они будут иметь это в виду. И быть для американцев такими же друзьями, как раньше они не смогут…

— Они и раньше ими не были.

— Тем более…

— А остальные…

Судья заложил руки за спину, став похожим на ворона в своем черном, немодном, жарком плаще…

— Я встречался с Арафатом в Тунисе. Конечно, сильный человек… этого у него не отнять. С убеждениями.

Судья улыбнулся своим мыслям.

— Его мы уберем потом. Сейчас нельзя…

Алиев, несмотря на подготовку генерала КГБ, и то он что он сам мог принимать «острые» решения и играть на грани фола — поморщился.

— ЦК санкцию не давало.

— А зачем. Есть одобренная записка.

— Это международно признанный лидер — сердито сказал Алиев — мы не можем так поступать. Просто не можем.

Судья покачал головой, было видно, что он разозлился.

— Когда я занимал этот пост, я говорил, что мое условие — руки должны быть развязаны. Теперь, получается, что все не так. Как думаешь, Гейдар, почему американцы эффективнее нас?

— ???

— Потому что люди, которым поставляют оружие и дают деньги американцы отстаивают американские интересы. А мы — поставляем оружие, советников, гоним деньги для того, чтобы такие как Арафат отстаивали интересы своих народов. Он себе на уме, ему нельзя доверять. Он играет свою игру и уже давно. Один человек вертит всем Союзом, всей нашей державой!

Последние слова судья сказал намного громче, чем следовало — это с ним происходило очень редко.

— Но ты не переживай… — сказал он — его уберут другие. Мы только поможем.

Судья снова переместил руки — теперь он сцепил их в замок перед собой.

— Начинается большая игра — задумчиво сказал он — и эта игра будет происходить на Востоке. У американцев там — Пакистан, Саудовская Аравия, Израиль. У нас там нет ничего.

Алиев ничего не ответил. Он и сам понимал — готовясь к броску к Ла-Маншу, играя в игры в Европе, готовя революцию в США, на что кстати выделялись очень конкретные деньги — Советский Союз полностью упустил ситуацию на Востоке. Тем самым — превратившись из субъекта игры в ее объекта, что для сверхдержавы было недопустимо.

— Есть две площадки — сказал судья, словно размышляя вслух — первая это Иран. Вторая это Ирак и Сирия.

— Сирия наша.

— Сирия не наша. Партия БААС не имеет к нам никакого отношения. Предать нас — ей будет не сложнее, чем в свое время Египту. Полагаю, нам надо будет закрепиться в одной из стран — в Ираке или в Иране. И на это у нас есть год — два, не больше.

Алиев промолчал. Он читал спецсводки ТАСС, которые пересылались по «большой разметке» руководителям государства. И помнил, что аятолла Хомейни называл СССР Малым Сатаной в противовес США — Большому Сатане.

— … Хомейни мертв — словно отвечая на незаданный вопрос сказал судья — и Ирану придется выбирать, как ему жить. И жить ли ему вообще.

Судья достал из кармана плаща, сложенную бумагу, пожал Алиеву. Алиев открыл, пробежал глазами.

— Их за что?

— Есть за что. Они будут мешать. Хезбалла, один вообще — считается одним из самых опасных террористов мира.

Алиев положил бумажку в карман.

— Хорошо, проведем…

На ликвидацию таких людей требовалась санкция, но фактически ее не получали, регистрируя такое как закрытое решение Политбюро без протокола, проведенное опросным путем.

Судья свое закончил. Пришло время говорить Алиеву.

— В Нагорном Карабахе расстреляна колонна.

— Слышал…

Алиев остро взглянул на невозмутимого начальника ПГУ.

— Откуда.

— Оттуда, дорогой, оттуда. Это у вас дружба — до того как кто-то отвернется. У нас дружба — навсегда…

— Нужно помочь.

— Как?

— Все идет из-за рубежа. Перехватить каналы.

Судья кивнул.

— Турция и Бейрут. Перехватим….

СССР, Ереван. Следственный изолятор Ереван-Кентрон. 17 сентября 1988 года

В следственном изоляторе — пахло, как обычно и пахнет в таких местах: хлоркой, чистящим средством и бедой. Несмотря на очень поздний вечер — возле ворот стояли женщины. В заезжающую в ворота Волгу с затемненными стеклами — вглядывались с надеждой…

На входе — полковник государственной безопасности Попов сдал пистолет. Ему и в голову не приходило, что с этим может быть связано что-то дурное…

Окна следственного изолятора — который в преступном митре так и назывался Кентрон, по названию района Еревана, где он был расположен — светились во тьме…

Их встретил дежурный прапор внутренней службы, пожилой и много повидавший. Звякая и брякая ключами, он открыл перед ними решетку от пола до потолка, приглашая в чистилище…

— Левинсон здесь? — спросил КГБшник. Молодой, ему хотелось порисоваться, показать себя опытным волком, со знакомствами, со связями. Таким, который изоляторского шефа Абвера[65] по отчеству называет. Ну-ну, парень. Ну-ну…

— Здесь, товарищ следователь… — прапор привычно называл «следователями» представителей любого «компетентного органа», потому что в основном тут они да УГРОшники и бывали…

— Веди.

Они прошли за стариком — гремящими коридорами, крашеными дверьми. Несмотря на позднее время — изолятор бодрствовал глухо гудел как потревоженный улей. В одном месте — в них попытались плюнуть и прапор врезал по двери…

— Санобработку[66] пора делать… — пробурчал он — совсем распоясались…

Они прошли по лестнице. Поднялись на этаж. На два…

Тут уже дышалось полегче. Не такой дух их камер — хотя хватает. Через разбитое окно — тянуло горным воздухом, хоть немного разбавляя.

У двери с потертой табличкой — прапор приостановился, пустил гостей вперед. Дохоян шагнул первым, без стука открыл дверь.

— Михаил Фридрихович, разрешите…

Лобастый, крупный Мюллер — поднял голову от бумаг. Лицо у него было серое, нездоровое — и больше он походил на пахана на воле, чем на зама по режиму ереванского СИЗО. Правильно говорят — с кем поведешься, от того и наберешься. Сотрудники СИЗО, долгое время проработавшие на этой работе — начинали походить на тех, кого они охраняли…

— Здравствуй — здравствуй… — конец фразы был опущен, но рифмовался он безошибочно и нецензурно — ты чего прешься, как к себе домой, а?

— Товарищ из Москвы… — важно сказал Дохоян.

Он все еще пыжился, не понимая что делает себе ловушку, и что самое главное в оперработе — не казаться — а быть.

Попов шагнул в кабинет. Одним взглядом окинул его — кабинет старого тюремного служаки. Старомодный сейф как задница бегемота — может, еще батюшку — Царя помнит. Крашеные зеленой краской стены — как соплями намазано. Потертый неказистый стол — их выпускают уголовники на промзонах, точно такие же в КГБ и в половине райкомов и обкомов страны стоит. Занавеска в веселый ситчик, прикрывающая «комнату отдыха» Там и диванчик, и холодильничек, и колбаска в нем. Кому чего. Кого просто достаточно подкормить колбаской, что бы стучать начал. Кому жену или подружку привести да оставить их в этом кабинетчике на пару часов. Но результат всегда один. Держит Михаил Фридрихович свое хозяйство, ох держит. В каждой хате у него — стукачок, да не один. На первом этаже еще и не завоняло — а он тут на третьем — уже знает, кто пернул. На таких — все тюрьмы держится. Любит Михаил Фридрихович власть над людьми почувствовать…

Вот, кстати, такие вот в тридцать то седьмом и поработали…

— Полковник государственной безопасности Попов.

Попов отработанно «сверкнул» корочкой…

— Подполковник внутренней службы Левинсон.

— У нас дело срочное — сказал Дохоян — Алексаняна нужно срочно допросить.

Левинсон хитро улыбнулся, сверкнув железным рядом зубов. Точно как блатной…

— Так ведь неурочное время, товарищи. С десяти до шести допросы запрещены. Или старика под монастырь подвести хотите…

— Срочная государственная необходимость.

Левинсон еще раз сверкнул зубами.

— Ну, раз так, то…

Поднял телефонную трубку. Набрал короткий, на две цифры внутренний номер…

— Бруцал? Гони Алексаняна в первую. Да, сейчас. Давай, давай, оторви задницу то. Давай, дорогой…

Положил трубку.

— Сейчас приведут.

Сейчас — в СИЗО значило как минимум минут двадцать. Даже если дежурный или выводящий — прямой сейчас подорвутся и побегут — все равно дело будет небыстрое. СИЗО — это десятки решеток, перечеркивающих тюрьму вдоль и поперек, каждую надо открыть, остановить заключенного, потом закрыть… дело небыстрое… А если Алексанян сидит как особо опасный — так до него только дойти дай Боже…

— Сидит ваш… — сказал Левинсон, зевнув — хорошо сидит. Отдельную хату гаду выделили… отдельный пост поставили. Места не хватает, а он… королем сидит. Интересует мое мнение, товарищ следователь?

Попов пожал плечами.

— Почему нет?

— Посадили бы его в общую, там бы его враз наказали. Как ни один суд не накажет. Так бы пропердолили!

— За что? — спокойно спросил москвич.

— Да за дело. Думаете, блатные — они не люди? Ошибаетесь. Я на тюрьме двадцать шестой год… почитай, как при Усатом за измену Родине отсидел. Из старой гвардии только я тут, да Бруцал. А знаете, откуда он? Из молдавских пособников[67]. Сначала сидел — а потом так при тюрьме и прижился.

— А разве здесь тюрьма?

Левинсон еще раз зевнул.

— А какая разница — цинично-откровенно ответил он — кто не был тот будет, кто был тот не забудет. Так вот… товарищи хорошие… блатные, они хоть вроде и преступники, а все же… тоже люди. Украсть — ну, украдут. Магазин, сберкассу — ну, подломят. Но против власти — ни-ни. Западло это у них считается. А такое чтобы… аэропорт взорвать… да они за такое его всем кагалом отхарят и в параше утопят!

Сказав это, Левинсон замер, чтобы посмотреть на реакцию москвича. Попов внутренне усмехнулся — работаешь, старый? Говоришь, как при усатом за убийство отсидел? Ну-ну, работай, работай… Только меня ты хрен отработаешь, ты передо мной… как дитя малое, хоть и волос вон, седой. Кто Афган прошел, да на то, что в союзных республиках творится насмотрелся — тот… немного по другим правилам играет. Таким, каких ты и знать не знаешь…

Так что работай, работай…

— Хорошо воровскую среду знаете?

— А как ее не знать… — Левинсон выложил на стол сильные, корявые руки — это ведь работа моя. Агроном, вон, по зернышку может понять — какой колос оно даст, хороший ли, дурной ли. Так и я… только зерна у меня… другие сколько таких мимо меня прошло… пальцы веером, зубы шифером. А как по ШИЗО да по БУРам[68] посидят, так совсем другие расклады…

— И Карпета знаете?

Краем глаза в сторону — встрепенулся, молодой? Ох, встрепенулся…

— Карпета…

Левинсон улыбнулся. Как дедушка, услышавший о проделках внука.

— Карпет тут передо мной еще сопляком сидел. Знаешь, за что он первый раз попал? Дружинника ударил. Хрен знает за что, вроде и трезвый был. Да вот не повезло ему — кампания была, по борьбе с хулиганством. Так бы — пятнадцать суток огреб, и все. А тут нет… три года, так и пошел по этапам. Он тогда на власть то и озлился…

Левинсона уже несло — может, и не стоило говорить то, что он говорил. Вот только специалист — не специалист, если не любит свою работу — и достаточно лишь немного подтолкнуть…

— … его, после суда сюда привезли. Этапа ждать. Я тогда уже в оперчасти работал… вижу, парнишка дельный, хоть и злой. Говорю ему — работай честно, я записку в личное дело вложу. С учетом отсиженного — через год по УДО откинешься. А он глазами так — зырк-зырк. Говорит — милостей от меня не дождешься начальник. Я ему — дурак, каких милостей. Выйдешь, семью заведешь. А он — отправляй обратно в хату. Устал я… Вот и дождался…

Левинсон вздохнул.

— Дружинника того — потом шпана на ножи подняла, ни с того ни с сего. Карпет уже считай в черной масти был, в Белый Лебедь[69] его перевели, как злостного. Потом и короновали.

Попов и сам кое-что знал о Карпете. Так получилось, что он фактически поднялся в высшую масть по результатам одно ходки — за то самое злополучное хулиганство. В зоне он сразу показал себя отрицательно настроенным. Бунт, потом еще один бунт, с захватом заложников, убийством контролера. Большую часть отсиженного разом срока он заработал уже по новой статье, очень тяжелой — дезорганизация работы ИТУ. Там санкция — вплоть до высшей меры. Перевели его в Белый Лебедь, там не только одни козырные сидели, были и шестерки, отпетые, правда. Многие там ломались — но только не Карпет. Из зоны он вышел козырным фраером, это последняя ступень перед вором. А через два года и покрестили[70] — благо собрать нужные рекомендации для сидевшего в Белом Лебеде раз плюнуть…

Так и получилось, что после этой отсидки, которую он умудрился из трех лет превратить в семнадцать — Карпет в зону больше не вернулся…

— Злой, значит.

— Ох, злой. Но вот что — такого как Алексанян он бы не сделал. Нет!

И снова — косой взгляд в сторону. Что — мотаешь на ус, молодой?

— … воры, они такие же люди. Их хоть общество и отвергло, но такие же люди…

На столе загорелась лампочка…

— Ну, вот. Привели, вашего Алексаняна. Пойдемте, проведу, что ли…

* * *

У допросной — двое. Тюремные робы, резиновые дубинки. Понятно дело, особо опасный…

Еще один — в самой допросной, постоянно контролирует задержанного.

— Ну, что, Алексанян? — весело спросил Левинсон, крепко, по хозяйски заходя в камеру — говорить будешь, или как? Из Москвы вон приехали — тебя слушать…

Попов не спеша, разложил на столе документы. Достал из пакета дело. Не уголовное — а ДОР, дело оперативной разработки. Из которого ноги и росли…

— Наручники…

— Особо опасный… — замялся конвоир.

— Сними… — приказал Левинсон…

Щелкнула сталь…

— Выйдите все…

Левинсон показал конвоиру. Сам пошел из кабинета.

— Вы тоже, Дохоян.

Молодой — хотел что-то сказать. Но не сказал — вышел, аккуратно притворив дверь…

Алексанян. Агапет Варташесович. Тридцать восемь лет. Лидер террористической группы, обвиняется по семи статьям, по двум — санкция вплоть до смертной казни. Его то она и ждет, это ежу ясно.

Кровоподтеки на лице, запекшаяся кровь у носа…

— Вас били, Алексанян? — спросил Попов, преувеличенно внимательно просматривая ДОР.

Ответа нет.

— Если били, можете написать жалобу прокурору Армянской ССР. Могу передать, каждый день его вижу…

— А ты что, прокурор, что ли? — огрызнулся Алексанян?

— Да куда мне…

Молодой. Озлобленный. Жизнью недовольный. Шестерка. Но не козырь. Нет, не козырь. Так… если только козырек.

— Что вам инкриминируют, знаете?

Нет ответа.

— О санкциях по этим статьям знаете? За террористический акт — вплоть до высшей меры.

Ответа нет.

Попов с хрустом листанул дело.

— Работали в армянском цирке?

Ответа нет.

— Дело Затикяна[71] помните?

Ответа нет.

— Как считаете — Затикян был виновен?

Ответа нет.

— Свои показания подтверждаете?

Ответа нет.

— В составе цирковой группы Росгосцирка сколько раз были во Франции?

Вопрос подозреваемого заинтересовал.

— Так в деле же есть.

— В деле много чего есть. Сколько?

— Четырежды.

— В Ливане были?

— Нет.

— В Афганистане?

— Нет.

Попов перелистнул еще несколько страниц.

— В разговоре с рабочим сцены Сарафяном вы заявили «Армения будет жить гораздо лучше, когда станет независимой». Вы подтверждаете свои слова?

Алексанян нагло зевнул.

— Нет.

— А почему же — нет? Можно будет во Францию ездить, деньги зарабатывать. Не так?

Нет ответа.

— Комитет КРУНК. Членский билет — Попов повернул дело, показал — ваш?

— Ну, раз написано, что мой — значит мой.

Сказав это — Алексанян снова зевнул.

— В КРУНКе так же думают, что Армении будет лучше без СССР.

— Не слышал.

Попов хлопнул папкой о стол.

— Не хотите? Как хотите. Тут, кстати, запрос пришел. Из прокуратуры Азербайджана. В прошлом году — неизвестными лицами была похищена и изнасилована неизвестная девочка, это произошло в районе Агдама. Вы там отдыхали?

— Когда? — встрепенулся Алексанян?

— Когда ее изнасиловали. Боюсь, вас придется этапировать в Агдам, чтобы провести необходимые проверочные действия. Конвой!

Проняло. Однозначно — проняло. Знает, гниденыш, что с ним сделают в азербайджанском изоляторе. Хорошо знает! Там КРУНКовских как раз очень любят…

— Да никого я не насиловал! Прав не имеешь, начальник!

Вошел конвой.

— Забирайте…

— Прав не имеешь, а…

Стоявший за спиной заключенного охранник хлестко ударил его дубинкой по шее.

— Встал!

— Стоп… — недовольно произнес Попов — это что такое? Вам кто разрешил так обращаться с человеком, вина которого не доказана а?

Вошел Дохоян — куда-то отлучился. Но так даже было лучше…

— Товарищ…

— Его били? — спросил полковник — показывая на Алексаняна — это так у вас здесь принято обращаться с подозреваемыми?

— Вах… какое там били, товарищ полковник… — прежним, развязным тоном проговорил Дохоян — они тут знаете, какие артисты? Вот, недавно одного допрашивал, только конвоир наручники сняло, он пальцами — раз в рот. И разодрал там все. Плюнул на меня, на бумаги, и ну орать — избивают! Убивают! Артисты…

Выпил, что ли?

— Пойдете под суд — безжалостно заключил Попов — это я вам гарантирую.

— За кого — за этого? — вскрикнул Дохоян.

— И за этого тоже. Вы, похоже, так ничего здесь и не поняли. Здесь — территория Советского союза. Никто не разрешал и не разрешает вам бить и издеваться на подозреваемыми. Кто дал вам команду применять недозволенные методы следствия, ну? Или сами додумались?

Попов играл на грани фола — но играл. Раскачивал ситуацию как только мог. Он чувствовал, что здесь, в Ереване — что-то очень неладное, и если ему кто-то и может помочь, то только с этой стороны. Воры! Его слова — предназначались не молодому и глупому Дохояну, которого старшие и более опытные товарищи — садисты научили, как выбивать нужные показания из подозреваемых — его слова предназначались этому сильно избитому мужику, который настороженно сидел и ловил каждое слово мутного московского следака. Никому не нравится когда его бьют, и теперь этот мужик, пострадавший — за него, каждое слово для него важно. Приятно когда при тебе же наказывают того, кто тебя бил, пусть пока и словесно. И где бы этот мужик не сидел — в общей, или в одиночке — завтра о том, как московский следак прикладывал рожей об стол местного — узнает вся тюрьма. Через три дня — все тюрьмы Армении. Через неделю — вся Армения.

И Карпет.

— Я вас слушаю, Дохоян. Или в Нижний Тагил захотели?

Дохоян — не выдержал. Молодой, горячий — ему было обидно до слез. Тем более после того разговора, в кафе.

— Да врет он все, гад…

Попов перехватил руку, стиснул ее, не дал ударить.

— Ответите и за это. Уводите…

* * *

Это и был знаменитый «маятник». Совсем не то, что предполагается при этом слове — тактика уклонения от пуль. Это тактика выведения противника из морального равновесия, захвата психологического господства над ситуацией. Раскачивание ее из крайности в крайность. От угроз подозреваемому — до угроз коллеге. В надежде на то, что одна из этих сторон — а на самом деле сторона то едина, армяне — допустит ошибку…

СССР, Москва. Здание недалеко от Арбата. 15 августа 1988 года

Жизнь иностранного корреспондента в СССР была не так плоха, как казалось. По крайней мере, Роберт Хакли, корреспондент ВВС — уже не жалел о том, что его распределили в холодную и мрачную столицу коммунистической империи — Москву. Ему здесь стало нравиться и более того — он научился извлекать определенные выгоды из своего положения.

Жизнь в Москве во многих своих аспектах казалась западному человеку дикой. Например, по меркам Лондона Хакли получал не такое и большое жалование. Но если поменять его на советские рубли у спекулянтов — фарцовщиков — перед тобой открывались просто невиданные возможности. Кстати, русские отнюдь не были дикими, даже само выражение «фарцовщик» получилось от искаженного for sale, на продаже. Вопрос, который задавали иностранцам у гостиницы Интурист и некоторых других — anything for sale? Что-то на продажу? И не стоило сразу отвечать «нет».

Простой пример. Несколько старых журналов The cars, которые в Лондоне можно найти на помойке — у него взяли за сто двадцать рублей. На эти деньги — он купил теплое пальто пошива московской фабрики. Из натуральной шерсти, с натуральной же подкладкой! По его прикидкам — в Лондоне такое пальто стоило бы не менее ста пятидесяти фунтов. По западным меркам — он получил даром ценную вещь, которую можно носить как минимум десять лет. Русские были плохо знакомы с модой — но шили они с запасом, качественно.

Практически ничего не стоила еда. Хлеб стоил в двадцать раз меньше чем в лондонском Хэрродсе. Почти ничего не стоил проезд на транспорте, он даже не замечал расходов на проездной билет: у него была машина, но он предпочитал общественный транспорт, чтобы «почувствовать город». Все стоянки были бесплатными, дороги тоже. С едой иногда бывали проблемы, выбор был очень ограниченным — но основные продукты всегда можно было купить. Привыкший в Лондоне к пищевому маргарину — здесь он намазывал на кусок хлеба толстый слой настоящего сливочного масла. Почти ничего не стоили изделия из драгоценных металлов — каждый раз, как только уезжал кто-то из посольства — с ним посылали ювелирные изделия, иногда по несколько килограммов. Ничего не стоили и лекарства, многие обслуживались в «элитных» советских поликлиниках, если удавалось завести соответствующее знакомство. Каждый месяц ему удавалось взять билет в Большой, вообще Москва для театрала представляла собой настоящий клад.

Русские — совершенно не были похожи на орков из повести Толкиена, и в них было не три метра роста, как уверяли всех американцы. Да, у русских чего-то не хватало, например — автомобилей, чего-то было вдоволь, но при этом они не унывали, были добродушными и веселыми людьми. С ними можно было весело провести время, они приветливо к тебе относились, а для женщин слово «иностранец» было подобно меду для мух. Удивительно, но никто из русских не выражал никакого желания пойти войной на западный мир, насаждать там коммунизм или что-то в этом роде.

Скорее даже наоборот. По роду деятельности Хакли вращался в кругах богемы, бывал и среди комсомольцев — так тут называли молодых коммунистов. Его поразила злобная ненависть, которой они высказывались о собственной стране и даже о коммунизме. Причем — все это встречалось с молчаливым пониманием и даже если за столом сидели пятнадцать — двадцать человек, никто не возмущался и не одергивал говорящего. И ладно, если бы это было один раз — но это было не раз и не два. В Великобритании — за такие слова про свою страну человека моментально бы изгнали их общества, практически в любой компании ему дали бы понять, что он является нежелательным гостем. Хакли даже не подозревал — что главных союзников в борьбе с коммунизмом следует искать среди самих русских.

Но это было даже хорошо. Потому что Роберт Хакли был осведомителем британской разведки.

Осведомителем[72] он стал еще в Кембридже, где учился на стипендию как лучший ученик колледжа для мальчиков. Еще на втором курсе — его вызвали в деканат, где блеклый человек неопределенно возраста сказал, что есть возможность послужить своей стране. Хакли, немного подумав, согласился.

Нет, он не был агентом на жаловании — британская разведка была стеснена, скажем так в средствах, и агентов на жаловании было очень мало. Но вот патриотов — в Британии хватало. Его отношения с разведкой строились на принципе оказания друг другу услуг. Например, он никогда не имел проблем с тем, чтобы пристроить материал, напечататься, ему всегда давали визу, в горячих точках советовали с кем встретиться, иногда давали добытый материал — не секретный, конечно. В свою очередь он, по просьбе британской разведки — встречался с людьми, брал у них интервью, задавая вопросы, которые его просили задать. Девяносто процентов информации, которую требовалось собрать — была легальной или полулегальной и для ее сбора совершенно необязательно было подставлять оперативников, работающих в стране и тем более нелегальную сеть. Что может быть объяснимее чем журналист, делающий репортаж или берущий у человека интервью — это ведь и есть его работа, верно? Попасться можно было, только если тебя поймали в закрытом городе, куда иностранцам допуска нет или при фотографировании, скажем, секретного объекта. Но и тогда — по молчаливому соглашению людей, попавшихся на таких делах арестовывали, только если они принадлежали к оперативному составу. С журналистами не связывались и просто предлагали покинуть страну. Так что — с этой точки зрения Хакли ничего не грозило.

Сегодня утром — британский журналист Роберт Хакли оставил свою Вольво-240 (купил подержанную в Финляндии, нам ней же и въехал в страну) в одном из тихих московских двориков. Осмотрелся — с одной стороны было здание представительства афганской государственной авиакомпании Ариана, дальше — вроде как небольшая мечеть. Насвистывая, он двинулся вглубь дворов, мимолетом подумал, что Москва единственный известный ему крупный город, где можно просто вот так ходить по дворам. В Англии могли избить, а в Нью-Йорке и вовсе приставить пушку или просто воткнуть нож в печень.

Своего контактера — он увидел сразу. По непрофессиональному поведению. Он стоял у небольшого Москвича — фургона, на которых развозили небольшие партии промышленных товаров и как то заполошно смотрел по сторонам. Баба Яга в тылу врага, не иначе.

— Здравствуйте — сказал он по-русски, подойдя к Москвичу.

На человеке, его встречавшем был засаленный синий халат, очки и какая-то кепка.

— Вы кто? — спросил он.

— Вы Михаил? Ирэна рассказывала про вас.

Ирэна была полькой, тоже журналисткой, отучившейся в МГУ в Москве и оставшейся здесь жить. Она отличалась красотой, неразборчивостью в сексе и звериной антирусской ненавистью. Хакли, который спал с ней какое-то время и сохранил хорошие отношения не понимал — зачем она живет здесь, если так ненавидит русских? Почему бы ей не вернуться на родину?

Но что в Ирэне было хорошо — она имела выходы на всех инакомыслящих, которые жили в Москве. Даже после массовых арестов — источников у нее оставалось достаточно.

— Это… документы!

Русский смотрел с каким-то жалким вызовом.

Англичанин достал аккредитационную карточку. Показал диктофон в легкой сумке.

— Это диктофон. Как думаете, зачем я его ношу?

Русский посмотрел на карточку. Было видно, что он ничего не понял, возможно — даже английский не знает.

— Итак, мы едем или я ухожу?

Русский вернул карточку.

— Садитесь.

В машине было тесною Сам автолюбитель, Хакли оценил русского чрезвычайно низко — было видно, что ему плевать на машину. Тут какие-то провода торчат. Там грязная тряпка валяется…

Они выехали на какую-то улицу. Дорога была неровной.

— Куда мы едем?

— Тут недалеко — неопределенно ответил русский.

Они проехали меньше мили, потом русский свернул во дворы. Подогнал машину задов к какому-то магазину. Принялся ругаться в какой-то толстой теткой в засаленном халате с выражением надсмотрщицы ГУЛАГа на раскормленном лице. На англичанина она взглянула с интересом, после чего тот счел необходимым сгинуть в глаз долой и сел обратно в машину.

Русский что-то выгрузил, сильно хлопнул дверью, вернулся в машину.

— Вот видите! — пожаловался он — и так каждый день! Видите мои руки?!

— Я думал мы едем к друзьям.

— Сейчас… еще пара магазинов осталась. Заодно — увидим, не следит ли кто.

Англичанин скептически посмотрел в зеркало заднего вида. Внутрисалонное не показывало ничего кроме кузова, а внешние — русские сэкономили — установили так, что было ничего не видно. Так что возможности обнаружения слежки были более чем сомнительными.

— Это долго?

— Да нет, недалеко. Потом поедем. А вы правда англичанин?

Хакли — поражало какое-то наивное восхищение русских иностранцами. Как колониальные народы, право слово, причем в самом начале колонизации. Хакли, как истинный англичанин относился к примитивным народам с пренебрежением и легким презрением. Фокус в том, что русские в его глазах не были неполноценными.

— Да. Впрочем, мой дедушка был индусом.

— Да? А вы напишете про нас? Про то, что у нас нет свободы слова.

— А как вы думаете, чем я собираюсь заняться?

— Да? Тогда напишите про меня! Я кандидат филологических наук! Я автор нескольких научных работ. Но стоило мне только высказаться против политики нашей партии — меня выперли из издательства. И посадили в тюрьму!

— Вы сидели в тюрьме?

— Да, да! У нас неработающих людей сажают в тюрьму, вы знаете об этом?

— Что-то слышал…

— Это ужасно!

Еще бы… У нас Мэгги поступает проще — у нас неработающие люди просто подыхают с голоду.[73]

— А после того, как меня выпустили — мне не дали работать по специальности. И теперь я вынужден водить машину! Вы представляете?!

Хакли промолчал.

— А у вас в Англии не так да? У вас свобода слова, да?

Хакли снова не ответил.

— Я мечтаю переехать в Англию. Ну или в Америку… — мечтательно проговорил водитель.

Ну и придурок. У нас безработица такая, что ты был бы рад любой работе. Хоть туалеты убирать…

— Как ваше имя?

— Михаил Исаакович! Михаил Исаакович Бурштейн!

На самом деле Михаил Исакович Бурштейн, диссидент и антисоветчик, кратко излагая свою биографию, кое о чем умолчал. Например, о том, что он был не согласен не со всей политикой Коммунистической партии в целом — а с отдельной ее частью в виде ограничения продажи горячительных напитков. Потому что зарплаты СНСа[74] на спекулятивную водку не хватало, а переходить на трезвый образ жизни ну никак не хотелось. В знак протеста против этой бесчеловечной политики Михаил Исакович купил шкалик денатурата у университетского сторожа и выпил, после чего был доставлен в больницу с тяжелым отравлением. А уже из больницы — его перевели в ЛТП, где он лечился от алкоголизма три месяца. После чего он два месяца отмечал освобождение из ЛТП и даже писал в стол какую-то нетленку[75], пока участковый не заставил его найти работу, угрожая посадить за тунеядство. Да еще супруга весьма прозрачно намекнула, что муж — это тот, кто деньги домой носит, а не тот, кто с утра до вечера валяется на диване в состоянии, варьирующемся от легкого подпитья до тяжелого опьянения. Вот такая вот трагическая, полная притеснений биография была у Михаила Исаковича Бурштейна.

— Я записал. Мир узнает о вашей судьбе…

Хакли немного подумал, и спросил.

— Копченой палку не достанете? Или две?

— Полтинник! — оживился кандидат филологических наук.

Еще и ворует, гнида.

* * *

Комитет располагался, как оказалось на Арбате. Верней, не совсем на Арбате, но примерно там. Во дворах. На Старом Арбате — имеется в виду. Совершенно очаровательное место, старинной архитектуры дома и разные архитектурные стили. Совсем не похоже на убогий советский конструктивизм спальных районов. Здесь были дома, где читал стихи Пушкин, жили другие замечательные люди. Вообще, Москва в этом смысле была вещью в себе — рядом с омерзительным новостроем могла притулиться скромная церквушка, которой не было цены…

Поднимались с заднего двора. Дом был старый, а в старых домах всегда был черный ход для прислуги. В коммунистических домах — такого уже не было.

Прямо на лестничной клетке — было темно — курил здоровяк, кудрявый, чернявый, лет сорока. Хакли он показался похожим на корсиканца — как то раз он еле ноги унес с Корсики. Здоровяк оглядел их — видимо диссидент был ему знаком и он пропустил их вперед.

Они вошли в какую-то дверь. Обшарпанную, без таблички. За ней — была довольно большая комната, полная всяческого действия — кто-то говорил по телефону, кто-то — оттаскивал листовки от новейшего копировального аппарата Ксерокс. Все это походило на штаб, никак не на мирное учреждение…

Англичанин — наткнулся на протискивающегося к выходу человека, который смотрел себе под ноги — и его лицо озарилось радостью.

— Шарль! Салют! Же сюи зерез де ву вуар!

— Салют…

— Комант але ву?

— Трес бьен, мерси — ответил француз, протискиваясь к двери — же сью прессе…

Спешишь, значит…

Шарля он знал, и знал хорошо. У того тоже было журналистское прикрытие, и он тоже был не совсем журналистом. Среда журналистов довольно тесная, все про всех знают — и про Шарля ходили слухи, что он не только оказывает услуги французской разведке — но и состоит в Антикоммунистическом фронте, который возглавляет бывший шеф французской разведки, полковник, граф Александр де Маранш. А финансирует антикоммунистический фронт не французский бюджет — при социалисте Миттеране это было бы странно — а сам Натаниэль Ротшильд.

Возможно и на новейшей множительной технике — тоже стоит значок с пятью стрелами[76]…

Англичанин скользнул взглядом по стенам. Два плаката, точнее даже транспаранта — сжатый кулак и КРУНК, а так же надписи на армянском. Второй транспарант имел надпись КРИК только по-русски, и что она означает — англичанин не знал.

— Пойдемте же!

Диссидент потянул англичанина вперед.

* * *

Гарик Бабаян оказался коренастым, усатым человеком, от сорока до пятидесяти лет по виду. Совершенно не похож на типаж революционера, молодого бойца, нового Че Гевары. Британского посланника он принял радушно, предложил чаю…

— Я… — Хакли придал голосу и тону максимальную вежливость — хотел бы взять у вас интервью. Это возможно?

— В какие газеты оно пойдет?

— Ну… вообще то выя можете рассчитывать на статью в Дейли Мейл, если информация будет достаточно интересной.

Он что — знает наши газеты?

— Да? Очень хорошо. Можете задавать вопросы. Вас кстати как зовут?

— Роберт.

— Роберт. Хорошее имя. Английское?

— Да.

— У нас, армян тоже есть имя Роберт. Одного моего хорошего друга зовут Роберт. Он как раз находится сейчас там.

— Простите?

— В Карабахе[77]!

— Хорошо. Товарищ Бабаян, вы понимаете, британские читатели совершенно ничего не знают про Карабах. Не могли бы вы рассказать мне, о чем идет речь?

— Конечно! Нагорный Карабах — часть Армении, оккупированная территория…

* * *

Чем больше британец слушал Бабаяна — тем больше у него возникало крайне неприятное ощущение де-жа-вю.

Карабах — по словам Бабаяна был армянским национальным анклавом в составе Азербайджанской ССР — это как Уэльс в составе Соединенного королевства. Но тот — больше сходства было с ситуацией в Ирландии — в Азербайджане жили мусульмане, а в Нагорном Карабахе — армяне и христиане. От этого — был конфликт, причем, судя по словам Бабаяна — очень серьезный.

До этого — Хакли, а возможно и вся британская разведка понятия не имела о том, что в Советском союзе зреет конфликт наподобие Северной Ирландии. Если США дали СССР Вьетнам в Афганистане — то Британия вполне могла попытаться дать второй Белфаст в Нагорном Карабахе. Со всеми вытекающими, включая теракты в столице.

Криминальная обстановка, по словам Бабаяна была насколько серьезной, что в зоне конфликта постоянно находились внутренние войска — это был советский аналог национальной гвардии или территориального ополчения, армейские части для решения проблем внутри страны, например для подавления бунтов рабочих и крестьян. Преступления — убийства, избиения, угон скота в соседнюю республику.

Ничего удивительно в этом не было — видимо конфликт находился на самой ранней стадии, когда нет устоявшихся террористических и бандитских группировок — а есть просто молодежь с обеих сторон, выражающая недовольство сложившейся ситуацией и совершающая этнически ориентированные акты насилия. Но по опыту Северной Ирландии можно было сказать, как все будет. Озверение, прекращение нормальной экономической жизни, вовлечение в конфликт все новых и новых жителей этой местности, потерявших имущество и родных. Соседняя республика рядом, где сопротивление будет черпать свои силы. Интересно — а сами русские догадываются о серьезности ситуации?

Наверное, догадываются. В этом свете — совсем иначе видится ситуация с подрывом борта американского вице-президента в Ереване, при том что советская сторона полностью засекретила информацию и взрыв даже не показали по ТВ. Нет репортажей и из самого Еревана — это может означать, что в городе чрезвычайное положение.

Неужели местные сепаратисты решили подорвать самолет вице-президента США? Если это так — то они уже вышли на уровень ИРА.

Настораживало и другое — Бабаян с энтузиазмом рассказывал о том, как армяне со всех уголков страны и даже из-за границы — едут, чтобы оказать помощь своим карабахским братьям. Это значило что ситуация ухудшается и быстро. Основной контингент боевиков ИРА — был не из самой Северной Ирландии — а из расположенных у границы ирландских графств. Эти люди не выросли здесь, не жили здесь, не знакомы с представителями другой этноконфессиональной группы с детства — а потому им легче нажать на спуск или бросить гранату. Чужой дом громить всегда легче.

И сюда уже сунулись французы. Это еще интереснее — французы в СССР имели слабые позиции, частично потому что во Франции традиционно сильны были коммунисты и ни в чем нельзя было быть уверенными, частично и потому, что французская разведсеть была разгромлена КГБ еще в семидесятых…

— С вашего позволения я должен кое-что уточнить. Несколько вопросов.

— Конечно, задавайте!

— Я видел у вас новый транспарант. КРИК — что он означает?

— КРИК — комитет российской интеллигенции Карабах! Нас многие поддерживают.

— Вы хотите сказать, что вас поддерживают русские? — озадаченно спросил Хакли.

— Конечно! Давайте, я покажу фотографии! Мы и русские — братья, у нас единая вера. Россия не оставит армян в беде, никогда!

Просматривая поданный альбом — Хакли ломал голову над сказанным. Русские — становой хребет Советского Союза, государствообразующая нация, точно так же как англичане были становым хребтом Британской Империи. То, что происходит — называется сепаратизм, это смертельно опасно и вызывает цепную реакцию. Русские что — не понимают?

— Скажите… а ваша деятельность… она придерживается советских законов.

— Да. Это азербайджанцы их нарушают.

— А можно примеры.

— Примеры? Ну, например, азербайджанцы создают отряды милиции, которые на самом деле не милиция. Понимаете? Это бандиты, которым под таким предлогом дают в руки оружие! Они грабят людей!

Удивительно. Русские что — обезумели?

— Еще они получают оружие! Из Ирана! Из Турции. Знаете, что такое Нахичевань?

— Простите, нет.

— Это такая область Азербайджана, она на самой границе. Там все коррумпированы, все. Они провозят иранские продукты, иранские товары, текстиль, а теперь и оружие. А знаете, чем расплачиваются!?

— ???

— Товарами, которые направляют в Карабах! Задерживают поезда и продают все иранцам! Туркам! Телевизоры, швейные машинки, магнитофоны. А в обмен они получают оружие и боеприпасы. Там, в Азербайджане — сплошные банды!

— Интересно. А я могу… посетить вас еще раз?

— Да, конечно. Мы только будет рады, если иностранная пресса узнает о тех беззакониях, которые творятся на карабахской земле!

* * *

С отчетом — корреспондент ВВС Роберт Хакли решил не затягивать. Откусывая от бутерброда с настоящей (из мяса, не из обрези!) советской колбасой и прихлебывая индийский чай «со слоном» — он строчил на электрической машинке до глубокой ночи. Завтра — он отдаст доклад человеку, который вхож в дом, где живут британские дипломаты. Так — доклад достигнет посольства, после чего его с очередным дипломатическим курьером переправят в Лондон. На этом — его работа будет выполнена.

Для себя — он заметил, что надо выбить из редакции командировку на Кавказ. Если ВВС не потянет одна — можно подключить еще кого-то, но побывать там однозначно необходимо.

США, Вашингтон. Дно. 19 августа 1988 года

Лондон

Министерство Иностранных дел

Антикоммунистический сектор, инспекция по делам СССР

UK Eyes Alpha

115/60125

Контракт с объектом «Сапфир» установлен. Результаты обнадеживающие. По мнению контактера объект пригоден для дальнейшей разработки и вполне может быть полезен. Рекомендуется расширение и углубление контактов с объектом и организацией, которую он представляет.

Дмитрий

Отчет осведомителя британской разведки Роберта Хакли о контакте с одним из лидеров армянского националистического фронта Гагика Бабаяна прибыл в Лондон через девятнадцать часов после контракта. Еще через семь с половиной часов — он лежал на столе специального помощника директора ЦРУ Гаса Авратакиса. Отчет был выполнен в виде интервью, которое даже можно было передавать по легальным каналам… в конце концов, в нем не было ничего такого, а журналист как раз и должен брать у людей интервью, это его работа. После чего — со всей очевидностью встал вопрос — где брать деньги на вооружение армян и расширение вооруженного сопротивления советскому режиму в Армении.

Советская пресса обычно представляла подобные случаи таким образом: директор ЦРУ приходит к президенту США, рассказывает о том, что вот там-то победила революция, которую нужно немедленно удушить. Президент США злорадно усмехается и подписывает банковский чек без проставленной суммы — а директор ЦРУ спешит к своим дружкам, торговцам оружием и армейским генералам, чтобы обсудить и вписать сумму, которую нужно потратить на то, чтобы задавить стремление очередного свободолюбивого народа к свободе.

Трудно представить что-то более не соответствующее действительности.

На самом деле — последний раз Америка оказывала кому-то массированную помощь оружием во времена Вьетнама: опыт оказался болезненным и до сих пор не забыт. К тому же — тогда у Америки оставались склады оружия, которое накопилось в огромных количествах после второй мировой войны и последовавшим за этим переворужением армии. Сейчас — эти склады были почти исчерпаны, кроме того, для Армении ничего подходящего на этих складах не было. Нужно было оружие советского стандарта под советские же патроны. Его пришлось бы закупать. А вот с деньгами были проблемы.

Демократический конгресс преследовал республиканскую администрацию подобно тому, как волк преследует оленя-подранка. Ни про какие выделения денег на вооружение Армении не могло быть и речи — равно как и на вооружение других стран. В отсутствие государственных денег — ЦРУ и Пентагон создали некий клуб богатых крайне правых, которых они подкармливали госзаказами и при нужде пускали шапку по кругу. Когда требовалось задушить революцию в Никарагуа — на американском континенте! — деньги для контрас собирали с трудом, в то время как Советы поставляли сандинистам оружие целыми сухогрузами. Пивной магнат, выпускавший пиво «Бак» подарил самолет за пятьдесят тысяч долларов, подержанный, чтобы оружие для контрас перевозить им — все были несказанно рады. Вовсе не просто так — полковнику Оливеру Норту пришла в голову идея использовать деньги, получаемые от незаконных оружейных сделок с Ираном — для поддержки контрас в Никарагуа, за что он сейчас сидел в тюрьме. Никаких источником для получения денег и вооружения не предвиделось — а для более плотных контактов с армянами требовалось идти к ним не с пустыми руками.

Гас Авратакис выкурил больше пачки сигарет — а потом поднял трубку телефона и предложил своему старому знакомому, конгрессмену Чарли Уилсону и предложил встретиться в Дне как можно быстрее. И прихватить с собой друзей.

Второй звонок он сделал в Пентагон. Там работал его старый друг, майор Макс Вебер. Один из лучших в США специалистов по партизанской войне, по неконевенциальным войнам, по нелегальному обороту оружия — он сыграл огромную роль в деле вооружения современным орудием моджахедов Афганистане. Это он — организовывал для афганцев лагеря, где их обучали обращению с ракетами Стингер. Это он — написал для афганцев курс минной войны против Советской армии. Это он — переправлял в Афганистан управляемые противотанковые комплексы Милан, чтобы моджахеды могли бороться с советскими танками. Это он — стоял за наиболее дерзкими актами террора в отношении советских граждан в Афганистане, он же выступал за массовое оснащение афганцев снайперскими винтовками для того, чтобы они эффективнее убивали советских солдат, за переход афганского сопротивления к тактике городского терроризма, за организацию террористических ячеек в Средней Азии и Москве. Удар по Пакистану и крушение сопротивления — он воспринял как личное оскорбление — и должен был с радостью ухватиться за возможность разжечь на территории СССР террористическую войну.

Вебер сказал, что немного занят, но время выкроит…

Таким образом, они собрались под вечер, когда уже стемнело в принадлежащем Уилсону ресторане — дискотеке Дно, где из-за бухающей музыки поставить подслушивающее устройство было невозможно. Четверо мужчин, готовых на все, чтобы нанести удар по СССР.

— Прошу вас, ознакомьтесь…

Авратакис выложил на стол репортаж. Формально он не нарушал закон, потому что репортаж, хоть он и был получен по нелегальным каналам — засекречен не был, и он мог ознакомить с ним любого гражданского.

Тонкая папка пошла по рукам.

— Интересно… — заметил Вебер, вчитываясь в репортаж из Москвы — очень интересно.

— Это то, что мы искали — наклонившись вперед, заявил Авратакис — просто мы искали не там Мы искали возможность воссоздать движение сопротивления в мусульманских республиках — а надо было просто взглянуть в другое место.

— Да интересно. Мистер…

— Кардашьян.

— Вы армянин?

— Да! — оскорблено заявил бизнесмен.

— У меня есть к вам один вопрос. Вы готовы к тому, что будет происходить? Вы готовы к тому, что большевики обрушатся на ваш народ всей своей мощью. Что армян будут пытать. Расстреливать. Что возможно, горные районы будут бомбить? Вы готовы к той судьбе, которая ждет ваш народ, если вы поднимете восстание?

— Конечно! Да будет вам известно армянский народ уже несколько веков живет под пятой угнетателей. Сначала это были турки, теперь это русские, коммунисты. Но армянам не привыкать к сопротивлению! Да, мы готовы!

Да, богатый бизнесмен — американец армянского происхождения — был вполне готов к тому, что в Советской Армении армян будут расстреливать и пытать. А зачем тогда большевики и империя зла — если не расстреливать и пытать?

— Вы готовы оказывать финансовую помощь?

— Конечно.

— Не спешите. Речь идет не о разовых взносах.

Кардашьян улыбнулся.

— Мистер…

— Вебер.

— Вебер. Да будет вам известно, что на чужбине армян живет не меньше, чем в оккупированной Армении. Только в США армянская община насчитывает полтора миллиона человек, во Франции она состоит примерно из восьмисот тысяч. Мы одна из самых богатых общин страны, среди нас есть бизнесмены, врачи, адвокаты, владельцы компаний. И в то же время каждый армянин — прежде всего армянин, где бы он не жил, в этом мы похожи на евреев. Полагаю, каждый армянин готов отдать последнее ради освобождения своей маленькой родины. Просто скажите сумму.

— Для эффективного сопротивления — нужно несколько миллионов долларов. В месяц.

Кардашьян не смутился.

— Сумма значительная. Но полагаю, мы сможем собрать такую.

— Хорошо…

— Как мы будем переправлять вооружение?

Вебер достал карманный атлас, развернул свернутую во много раз карту мира.

— Думаю, это небольшая проблема. Контакты с производителями у нас налажены. Китайцы отдают автомат АК-47 и две сотни патронов к нему за пятьсот долларов — но полагаю. Цену можно скинуть даже до трехсот. Примерно во столько же обойдется реактивный гранатомет с тремя выстрелами, больше — нет смысла. Фунт взрывчатки — думаю, будет около… двадцати долларов. Пистолет с парой обойм в районе восьмидесяти, может, удастся скинуть…

Реактивный гранатомет с тремя выстрелами, больше — нет смысла.

Потому что больше — выстрелить не успеют — убьют.

Бывают националисты — а бывают «националисты». Грань между ними — зыбка и обманчива. Проходит она вот где — националист любит свой народ. Таким, каков он есть. Предпринимает все меры по сохранению своего народа. Даже ценой смертей в народе чужом. Типичные националисты — евреи, даже без Родины, они все равно сохранились как единый народ. Даже в лихую годину восемнадцатого — не говоря уж о тридцать седьмом — почему то у стенки оказывались одни, а стреляли в них другие, причем распределение по национальностям прослеживалось четкое. Да и в грозном сорок первом — одни шли на фронт, другие оставались по брони, эвакуировались в Алма-Ату и Ташкент… понятно, в общем. Именно эта тяга к сбережению народа, к реальному сбережения народа — и отличает подлинного националиста.

А вот «националист» — это нечто другое.

«Националист» любит на народ, а себя в народе. Он переносит на весь народ свои мысли, чаяния и стремления, при этом искренне считает, что народ должен думать так же как и он, стремиться к тому же, к чему и он — и даже отдать всего себя за реализацию моих, родных и выстраданных мечтаний. Такой «национализм», равно как и такая «любовь» очень быстро переходит в ненависть — как только практика показывает вопиющее расхождение народных мыслей с мыслями себя, любимого. Не счесть полицаев, специалистов оккупационной администрации, палачей — которые начинали именно как националисты. Это своего форма мести, желания сделать больно, наказать за отступничество. Ах, вы так… тогда я вам…

Так вот — за столом в дискотеке Дно — сейчас не было ни одного армянского националиста. Ни одного!

— Как будет доставлять?

— Первый этап довольно просто — либо по воздуху, в Инжирлик[78], либо морем из каких-либо китайских портов — опять же в Турцию. Проблемы могут начаться потом — переправка через советскую границу. У вас есть контакты?

— Можно найти…

— Можно найти или есть? — посуровел Вебер — мы не в игрушки играем. Речь идет о серьезных делах, КГБ будет наносить удары…

— Полегче Макс — сказал Авратакис — есть сведения о том, что турки поставляют оружие азербайджанцам — это соседи армян — через… какая — то странная местность, практически непроизносимое название.

— Это все вилами на воде писано. Ты не хуже меня знаешь, что между нашей границей с Мексикой и границей СССР — две большие разницы.

— Разберемся на месте… — Авратакис чувствовал добычу и не хотел ее упускать.

Все взоры устремились на армянского бизнесмена.

— Как быстро можно будет оценить ситуацию на границе. На границе стоят армянские пограничники — или пограничники из других местностей? Они могут поддержать нас?

Кардашьян с трудом подавил раздражение. Дело в том, что он не был военным человеком, не имел никакого представления о том, как действуют спецслужбы — простой гражданский. Точнее очень богатый гражданский со сформировавшимися стереотипами поведения. Он всегда был потребителем — то есть он приходил, выкладывал на стол платиновую кредитку и его облизывали с головы до ног. Примерно так же — он рассчитывал сделать это дело и сейчас — он выкладывает деньги и ему говорят — чего изволите. Вместо этого — он оказался в не слишком хорошем месте Вашингтона с тремя подозрительными и нем слишком приветливыми людьми, которые устроили ему почти что допрос. И вообще — тренированный мозг адвоката подсказал ему, что все это собрание при желании можно квалифицировать по меньшей мере по двум статьям уголовного кодекса, а когда они начнут — к ним прибавится еще несколько, в том числе — возможно и измена.

Но он не потерял самообладания и ответил.

— Полагаю, в течение недели — двух я смогу дать определенный ответ. Из общины — кто-то может полететь проведать родственников… тому подобное.

— Макс, как насчет небольшой группы из лиц армянской национальности? Армия, военная разведка…

Вебер покачал головой.

— Пентагон сейчас не в тех руках. При Уайнбергере все было куда проще. Нужна директива Совета национальной безопасности.

Все за столом понимали, что сейчас — это практически нереально.

— А отставники?

— Возможно. Чарли, как там начет денег?

Конгрессмен Чарли Уилсон единственный из всех конгрессменов США — заседал одновременно в комитете по разведке, комитете по финансам и комитете по этике, имевшем возможность устраивать слушания по делам проштрафившихся коллег. Это давало ему беспрецедентные возможности по оказанию политического давления, чем он успешно и занимался во время афганской кампании. Но теперь — хоть он по-прежнему заседал в этих комитетах — его возможности сильно сузились. Стоило только начать речь о чем-либо, как поднимался крик: что? Опять Афганистан? Америка пропустила удар — и неизвестно было, когда оправится.

— Сложно.

— А ты попробуй.

— На первое время много не надо — сказал Авратакис — всего несколько миллионов. Скажем — на изучение вопроса. Помощь предполагается очень ограниченная — по крайней мере, пока.

— Ну, контрас тоже немного получают — однако развернулись.

— Да…

Вебер из всех собравшихся — лучше всего понимал в партизанской войне, и взгляды на будущее у него были возможно даже более оптимистичными, чем у Авратакиса. Для того, чтобы дестабилизировать обстановку — нужно совсем немного людей. Пятьдесят… сто… да даже десять хорошо вооруженных человек — это уже серьезно. Несколько нападений… подрывы полицейских участков, расстрелы органов власти… особенно в провинции, где власти не могут организовать серьезную защиту, убийство наиболее лояльных властям коммунистов… и дело сдвинется с мертвой точки. Власти вынуждены будут усилить меры контроля, возможности ввести подразделения регулярной армии. Это приведет в различным инцидентам между армией и народом — начиная от украденной курицы или овцы и заканчивая случайной или не случайной стрельбой с погибшими гражданскими. Каждый такой инцидент будет отторгать народ от власти и увеличивать число недовольных. Каждый такой инцидент будет заставлять солдат видеть в простых людях врага. Напряжение будет нарастать и нарастать — и все больше и больше людей начнет помогать партизанам. Проклятые кубинцы при помощи русских много раз применяли эту тактику в Латинской Америке, а в Африке вообще есть оговорка, что для начала революции достаточно несколько ящиков с автоматами АК-47. Так может быть — стоит накормить этих коммунистов их же дерьмом?

— Как насчет сбора оружия в Соединенных штатах? — внес идею Кардашьян — здесь оно может стоить еще дешевле.

Вебер открыто усмехнулся.

— Позвольте вам кое-что объяснить, сэр. Две вещи. Первая — вы идете против Советского союза. Против второй сверхдержавы мира. Когда мы начинали поставлять в Афганистан Стингеры — половина генералов на кольце Е запаслась подгузниками, а в ситуационном центре всерьез обсуждали возможность открытия Советами войны против нас. Они сбросили на соседнюю страну две атомные бомбы. Неужели вы думаете, что они остановятся перед тем, чтобы убрать вас?

Это первое. И второе. Сбор оружия с целью оказания помощи террористической организации — есть серьезное уголовное преступление. А я не собираюсь идти по пути бедняги Олли Норта.

— Идея хорошая, сэр — поспешно сказал Авратакис — но лучше нам распределить обязанности. Вы занимаетесь финансированием и чем то вроде связей с общественностью. Я — разведкой, возможно мне придется вылететь на место. Чарли — лоббированием и возможно, ему тоже удастся раздобыть для нашего маленького предприятия немного денег. Майор Вебер занимается технической стороной вопроса и персоналом по возможности. И вы, сэр, если прознаете про кого-то, кто умеет обращаться с оружием и его фамилия при этом похожа на вашу — мы тоже будем благодарны за информацию.

Кардашьян поднялся с места. Заплатил за себя, обставив некоторое количество мелочи.

— Ваш телефон у меня имеется. Созвонимся…

И направился к выходу — протискиваясь между плясуньями, некоторым из которых даже не было восемнадцати лет.

— Нахрена это надо было делать? — спросил Авратакис.

— Черт, ты что не видишь, что он сдрейфит сам и подставит нас. Он, мать его думает, что это сделка слияния — поглощения. А это — грабеж в Южном Бронксе, мать твою.

— У нас больше никого нет. И он покинул идею — напомнил Уилсон.

— Все, молчу…

— Так, кто что еще может сказать? Возможно, мне и в самом деле придется съездить в Турцию в ближайшее время.

— Если мне не изменяет память… — сказал Вебер — в списке террористических организаций существует такая организация как АСАЛА.

— Армянская секретная партия освобождения. Они расстреляли людей в аэропорту в Париже у израильской стойки.

— Эй, о чем мы говорим! — встрепенулся Уилсон, который сохранял острый ум, несмотря на злоупотребление алкоголем — что-то мне это перестает нравиться. Какого хрена они это сделали? Мы что — собираемся связаться с террористами?

— Не разбив яиц, яичницы не сваришь…

— Черт, мне это совсем не нравится…

Авратакис и Вебер понимающе переглянулись.

— Чарли — сказал Авратакис — мне тоже это ни хрена не нравится. Но посуди сам. Кто лучше справится с этим со всем — если не террористы. Это уже сформированная организация. С людьми. С лагерями подготовки. Со связями.

— За это светит лет двадцать тюрьмы.

— Отнюдь. Мы же не собираемся нанимать их, чтобы они кого-то убили в СССР. Допустим, мы просто договариваемся с ними о сотрудничестве. Турки откроют и оборудуют в приграничье несколько лагерей.

— Здорово. Мы тайно громим лагеря европейских террористических групп в Ливии и обвиняем СССР в подготовке террористов в Крыму — но в то же время выделаем деньги на создание террористических лагерей в Турции.

— Эй! — вспылил Вебер — а что мы по твоему делали в Пакистане?

— Знаешь, в чем разница? — ответил Уилсон — в том, что пакистанцам как-то в голову не пришло расстрелять израильтян у аэропортовской стойки! Не говоря уж о том, чтобы взорвать самолет президента США!

Наступило неловкое, тяжелое молчание.

— Пойду, немного отолью — сказал Уилсон.

Неловко встав, он отправился в туалет. Двое мужчин проводили его взглядами…

— Вообще то он прав — заметил Вебер — армяне те еще сукины дети. А особенно — бейрутские армяне, они ничем не лучше и не хуже любых других уродов, которые превратили лучший город Ближнего Востока в подобие Кхе-сани[79]. И если мы сядем с ними за стол — то моментом окажемся в такой ж. е, в какой мы не бывали со времен Залива Свиней[80]. А если Конгресс или журналисты узнают, что мы целуемся взасос с ливанскими террористами — двумя годами как бедняга Олли[81] мы точно не отделаемся. Можем присесть на всю жизнь в Ливенуорт. А мне такое нахрен не надо.

Авратакис крутил в руке недопитый стакан.

— Все сказал?

— Да. Мало?

Эмигрант во втором поколении, сын греческого торговца спиртным тяжело вздохнул.

— Почему то не казалось, друг мой, что присяга, которую мы приносили — это не просто набор пустых и бессмысленных слов…

Вебер резко вскинулся, но Авратакис поднял руку.

— Дослушай. Я не первый год в ЦРУ. И знаешь, что я вижу. Одно и то же дерьмо из раза в раз. Унылая, серая, скучная бюрократия. Игры, в которой каждая из сторон знает, что если даже она выиграет — то это ни хрена не значит. Просто немного денег перейдет из рук в руки, а карты соберут, перетасуют и снова сдадут. Каждый день — я приезжаю на работу, где шесть этажей забиты такими же как и везде вашингтонскими хреновыми бюрократами, для которых провал агента в Москве и то что в кафетерии не хватило кусочка торта с корицей на обед — это события одного порядка. Если сказать им, что игра с Советами будет продолжаться еще лет сто, выматывая нашу страну, они встанут и зааплодируют. Потому что у них ипотека на двадцать лет, и кроме как перекладывать бумажки и говорить непонятные слова — они больше ничего не могут. Какие-то хреновы ублюдки построили это здание, насадили туда бездельников, напридумывали каких-то хреновых правил — и эта игра идет год за годом. Но мне это до хрена надоело, мать твою! Надоело бояться своих больше чем чужих. Надоело играть в игру с нулевой суммой. Я хочу, мать твою, подцепить Советы так, чтобы они надолго это запомнили. Я хочу, чтобы те парни, которых мы положили во Вьетнаме и в прочих гребаных местечках — надрывали животы там, у себя, глядя на то, что происходит. Я хочу приехать в Москву как турист по американскому паспорту, доехать до их Красной площади, подойти и как следует поссать на их Кремлевскую стену. Вот что я хочу. И мне плевать, с кем ради этого придется стакнуться. С террористами, с бандитами, с националистами, с психами. Плевать. Главное — не то, что они есть — а как они могут нам помочь. Ты — в деле?

Вебер пригладил волосы.

— Конечно.

— Почему?

— Мать твою, да я хочу того же самого. Я смотрю, как дядя Сэм выкидывает сто миллионов долларов за одну ракету — хотя несколько решительные парней с ранцевым фугасом — способны выполнить ту же самую работу в сто раз дешевле. Меня тоже — задолбало что красные творят что хотят, а мы играем по-джентльменски.

— И Ливенуорт тебя не пугает?

— А знаешь, что? — Вебер подмигнул — если меня будут допрашивать, я скажу, что это мой босс мне приказал. И буду долдонить это как попугай. Пусть сажают не меня, а его. Давно ненавижу эту старую задницу…

Авратакис какое-то время смотрел на своего пентагоновского друга. А потом заржал так, что аж покачнулась люстра. И глядя на него — заржал и сам Вебер. Двое мужиков — помощник директора ЦРУ и майор из Сил специальных операций США — сидели в наикрутейшем кабаке Нью-Йорка и ржали, как лошади.

В таком виде — их и нашел вернувшийся из туалета Чарли Уилсон. Он как следует проблевался — и был в порядке, хотя и бледный как смерть.

— Это вы с чего? — подозрительно спросил он.

— Да ни с чего — сказал Авратакис, с трудом подавляя смех — мы тут вот что решили. Что-то нам не нравится все это дело.

— В смысле?

— В смысле — зарулить в Ливенуорт на остаток жизни. Поэтому — лучше вот что. У этих армян сильное лобби в Конгрессе?

— Сильнейшее.

— Тогда пусть кто-то из их карманных конгрессменов — и подкинет идею о том, чтобы организовать помощь сражающимся с советской военной машиной армянам. Ты помоги — но сам никаких идей не выдвигай. Проголосуй за — но вместе со всеми. Сам ничего не делай! Короче — не светись. Пусть эти армяне увязнут в дерьме поглубже. Пусть Конгресс примет какой-нибудь закон, директиву или что-то в этом роде. А если все опять сольется в сортир — пусть армяне и отвечают.

— И этот крутой хрен с горы — сказал Вебер.

— Да. И этот крутой хрен с горы…

— И это первое. А второе — скажи своему другу, пусть найдет способ закинуть папку на самый верх в ЦРУ, на шестой этаж.

— В ЦРУ?

— Точно. Потому что и я — не хочу ни за что отвечать…

Недалекое прошлое. Сирия. 28 августа 1988 года

Время текло ленивой, почти недвижной рекой, как оно только и может течь на Востоке, где столетиями не меняется ничего, а когда приходит время что-то менять — меняется оглушительно быстро и с кровью. Погрузившись с головой в работу, которой здесь, как и в любой советнической командировке было более чем достаточно — Скворцов почти не замечал дней, они проходили мимо в бесконечной и бессмысленной череде и конца-края этому не было.

Людей в лагере, которых они должны были обучать — было около ста человек, причем самых разных национальностей и вероисповеданий. Тут были даже пакистанцы и афганцы — они были очень рады встретить инструктора, говорящего на пушту и знающего урду. По совету Савицкого — Николай сдружился с ними. Он был один — и они были одни, всего шесть человек. Из них, по совету Савицкого Николай сделал что-то вроде своего личного отряда. Учитывая обстановку на Востоке — это было совсем не лишним.

Остальная часть лагеря делилась на христиан, мусульман, палестинцев и сирийцев. Отношения между ними были совсем не дружеские и не братские, скорее требовалось следить, чтобы они не перестреляли друг друга…

Оружие у всех было свое. В основном — снайперские винтовки СВД, хотя были нюансы. Палестинцы, например, щеголяли снайперскими винтовками Мосина, которые они получили от СССР в качестве военной помощи, состояние их варьировалось от ужасного до великолепного. На многих — были установлены современные оптические прицелы и даже ПБС. Из необычного — израильские варианты Калашникова — Галиль и Хадар, французская ФР-1, югославская М76 и несколько автоматов АК и ручных пулеметов РПК с оптическими прицелами. В городском бою — оружие совсем не бесполезное…

Основной задачей школы специальных снайперов было обучить курсантов (у Николая так и вертелось на языке слово «духи») использованию современного оружия и специальной тактики боя. Два направления — городской бой и бой в горно-пустынной местности. Оборудование — часть предоставляли сирийцы, часть — советская сторона.

Для обучения снайперским действиям в городе предполагалось использовать автоматы Калашникова производства Машиностроительного завода имени Эрнста Тельмана в Зуле, ГДР. В отличие от советского автомата — эти автоматы изготавливались специально как снайперские. При пристрелке оружия на заводе выбирались образцы с наилучшей кучностью боя, откладывались для проведения дополнительных испытаний. Если образец показывал хорошую кучность — его переделывали в снайперский. Стандартный приклад заменялся на тяжелый, от РПК, на боковой кронштейн советского стандарта ставился оптический прицел производства фабрики Цейса в Йене, четырехкратный. По мнению Николая, который сам с этим оружием знаком не был — лучше чем советский, намного светлее стекло и четче изображение. К этим «снайперским автоматам» прилагались магазины на двадцать патронов из очень неприятного на ощупь, «голого» пластика. Глушителей не было — но уже здесь сирийцы на машиностроительном заводе делали какую-то насадку на ствол, не глушитель — но вспышки не видно было совсем. Калибр этого оружия был стандартный, советский, пять и сорок пять, в Афганистане они уже нахлебались с ним. Тем не менее — до трехсот — четырехсот метров он работал весьма и весьма прилично, а в городе большего и не надо.

Для горно-пустынной местности предлагались СВД с ночными прицелами первого поколения — здоровенная, в полвинтовки весом дура, глядеть в которую примерно то же самое, что и в прудовую воду за стеклом. Сирийцы и на эти винтовки приспособили свои пламегасители. Что же касается более тяжелого оружия то в его качестве предлагался пулемет НСВ с оптическим прицелом (пулеметы совершенно новые, 1987 года выпуска) и снайперские винтовки, переделанные из ПТРС. Самое удивительное, что это были советской конструкции снайперские винтовки калибра 12,7-108 румынского производства, румыны производили их все время для своей армии, и производство это началось, когда в Румынию продали линию военного времени для производства ПТР. Эти снайперские винтовки засветились во Вьетнаме, в Африке — в то время как в Афганистане за семьсот — восемьсот метров от блоков духи ходили уже в полный рост, не пригибаясь…

Инструкторов для такого центра было мало, советских только двое, он и Сивицкий. Выручило то, что инструкторами согласились стать еще двое — палестинец и сирийский снайпер. Они были одновременно и инструкторами и курсантами, и учили сами и учились…

Если брать честно — Николай не так уж многому мог научить этих закаленных в боях воинов, за многими из которых — были долгие двенадцать лет ливанской бойни, война против Израиля в восемьдесят втором году, дуэли с американскими снайперами и снайперами сил ООН, прежде всего итальянцами и Иностранным Легионом Франции. Единственное, что он мог — поделиться собственным спортивным и афганским опытом в обмен на их опыт. Учить — и учиться одновременно.

Они отрабатывали действия парами, тройками, четверками. Взаимодействие с пулеметчиками — пулеметчик дает очередь, снайпер в этот момент стреляет, так маскируется присутствие снайпера на поле боя, убитый — считается убитым пулеметчиком, а не снайпером. Использование приборов ночного видения. Взаимодействие двух снайперов, расположенных на разной дальности от противника — один работает издалека, отвлекая внимание, второй подбирается и глушит вблизи. Быстрая стрельба и перемещение. Использование тяжелого оружия — ливанские снайперы уже были знакомы с тяжелыми винтовками и обладали огромным опытом по использованию тяжелых пулеметов, особенно в городских условиях — советская армия предпочитала тяжелому пулемету автоматический гранатомет. Советские НСВ понравились курсантам удобством, легкостью и наличием оптического прицела, они были надежнее ДШК — но были у них и недостатки. ДШК был тяжелее почти в два раза — но, учитывая мощность применяемого патрона, это было оправдано. НСВ же при стрельбе начинал «скакать», слишком велика отдача при небольшом весе. Николай показал афганский опыт — ноги станка заваливались камнями, а в экстренных случаях — кто-то из бойцов наваливался на переднюю лапу пулеметного станка своим телом, не давай ей скакать. Курсанты одобрительно покивали — но сказали, что тяжелый пулемет лучше всего применять с машины, только так удается обеспечить ему нужную мобильность на поле боя.

Полный провал у многих курсантов — был в стрельбе на дальние дистанции, многие вообще не знали поправок на такие дистанции. Вместе — они выработали таблицу поправок для СВД на тысячу триста метров, то что в ее выработке участвовали все повышало ее ценность — по крайней мере не забудут. Очень резко выделялась по кучности одна из мосинок 1939 года выпуска — Николай тогда не знал, что винтовки со стволами, сделанными до ВОВ устаревшим методом строгания, могут показывать изумительные результаты по кучности.

Они занимались в пустынной местности. Это не было пустыней в том смысле, что в ней не было песка, земля была сухая и потрескавшаяся. Низкие холмы перерастали в абсолютно плоскую поверхность с миражами и едва видимой полоской горизонта. Почти идеальное место для снайпера с точки зрения баллистики и отвратительно с точки зрения укрытий. Укрыться тут было практически невозможно, любая кочка, любая неровность привлекала внимание…

Они учили и учились сами. Вместе с курсантами придумывали, как выходить из такой ситуации. У курсантов появились саперные лопатки, которые они никогда не носили и маскировочные сети, лопатки заменили ножи. Остро отточенной лопаткой можно было выкопать небольшое укрытие, накрыть его сетью и стать невидимым на ровной поверхности. Вопрос был — как замаскировать ствол винтовки, придумали — ветка или перекати-поле.

Иногда в лагерь приезжали сирийские офицеры, ими всегда занимался Самед. Сирийские офицеры показались более вдумчивыми и внимательными, чем афганские, они действительно интересовались снайперским искусством и военным делом в целом. Объяснение этому было — рядом был Израиль и любой сириец думал о мести.

Иногда к ним в лагерь привозили трофеи, но немного. Николаю понравилась автоматическая винтовка М16А1 израильского производства с оптическим прицелом — для уличного боя самое то, она была в полтора раза легче СВД. С ней они разработали особую тактику — один снайпер бьет с расстояния восемьсот — тысяча метров, в основном для отвода глаз, второй — «работает» с трехсот — четырехсот метров. Дальше — винтовка уже не позволяла. Отработали они и еще один прием — маскировка выстрелом снайпера неприцельным огнем пехотного отделения. СВД такое не позволяла, у нее звук был не тот — а американская винтовка позволяла.

Затем — они начали отрабатывать действия в городе. «Город» они сделали очень просто — им пригнали несколько трейлеров с морскими контейнерами, а на ближайшей к иракской границе свалке — они нашли немало битых и просто брошенных машин. С помощью пограничников они перетащили все на место и поставили где в несколько рядов, где в один. Трейлеры — а их тоже оставили им — позволяли создавать меняющуюся обстановку. Пробираться на верхний ряд поставленных в несколько рядов машин — удовольствие не из приятных. Но необходимый навык для тех, кто собирался воевать с разрушенном долгой войной Бейруте.

Впервые за время службы — сами советские снайперы познакомились с винтовками калибра 12,7. Опыта не было никакого, таблицы стрельб приходилось составлять тут же, исходя из личного опыта и результатов стрельб. Тактику — вырабатывали всей группой. Патроны — приходилось отбирать и снаряжать самим, валовые пулеметные не годились. Изначально рассчитанная на гораздо более мощный патрон 14,5 винтовка — оказалась довольно «дружелюбной», ее отдача не превышала отдачи крупнокалиберного гладкоствольного дробовика. На винтовках было два типа прицелов — советский типа ПСО-1 с переделанной прицельной сеткой — он на удивление хорошо выдерживал отдачу и специально заказанный шестикратный от НСВ. Валовый патрон давал о себе знать — на дистанции в тысячу метров попасть просто в ростовую фигуру было уже затруднительно. Тем не менее, ниша для этой винтовки была: стрельба по технике, по укрепленным позициям противника, находящимся в здании и беспокоящий огонь на предельных дистанциях.

Днем — они вкалывали как проклятые, обучая своих курсантов — а вечером они — он, и бывший одессит Сивицкий, теперь начальник особых курсов майор Шаар — уходили в пустыню и бродили там или просто сидели на каком-нибудь холме, говоря о чем-нибудь и дожидаясь, пока на небе не станут загораться звезды…

Почему бывший одессит? Да потому что таких одесситов как Сивицкий не бывает. Одесситы жизнерадостные, балагуристые — а майор был… горьким пророком. Да, да, именно так, горьким пророком. Покувыркавшись здесь три с половиной года — он знал несоизмеримо больше, чем написано в канцелярской справке о состоянии дел в регионе и в Сирийской арабской республике — и теперь он щедро делился своими знаниями с более молодым Скворцовым, понимая, что теперь и ему — кувыркаться в этой кровавой каше, где все правы и все убивают друг друга…

По словам Савицкого, которые он как выплевывал из себя, сопровождая заковыристым, одесско-армейским матом — все началось с палестинцев. Да, да, именно тех палестинцев, которых они тут тренируют. Это были отнюдь не те бескорыстные борцы за свободу, какими их рисовали в Москве. Например, события Черного Сентября — когда иорданская армия атаковала лагеря беженцев на своей территории — начались не потому, что иорданскому монарху скучно жить стало. А потому, что Ясир Арафат, изрядный боец за мир во всем мире — сговорился с некоторыми офицерами в иорданской армии, чтобы убить короля, ввести в стране военное правление, а потом напасть на Израиль. И король — просто предпринял ответные шаги.

Изгнанные с территории Иордании боевики ООП хлынули в Ливан — в Израиле их явно не ждали, да и другие страны вовсе не желали приютить «изгнанников», гостей, которые только и ждут удобного момента, чтобы ударить хозяина ножом в спину. Оставался Ливан, страна, в которой уже была напряженная обстановка, в 1958 году едва не закончившаяся гражданской войной[82]…

Прибытие большого количества вооруженных и радикально настроенных палестинцев (которые до этого попытались устроить в соседней стране государственный переворот) — моментально обострило ситуацию в Ливане до предела. Палестинцы постоянно нападали на Израиль, тот предпринимал ответные шаги — отчего простые ливанцы были совсем не в восторге. Палестинцы, которые вообще прибыли на эту землю пару десятков лет назад — сразу начали качать права и требовать политического представительства — а после прибытия палестинцев из Иордании их стало столько, что правительство уже не могло с ними справиться. Советский союз помогал палестинцам как мог, у палестинцев на тот момент в лагерях были реактивные самолеты (!) легкие боевые катера и по слухам — на побережье подводная лодка (!!!). Чтобы прикидывать соотношение сил — палестинцев было около пятидесяти тысяч, если считать только вооруженных мужчин — при пятнадцатитысячной армии.

Проблему с представительством, палестинцы принялись решать в соответствии со своими милыми традициями — попытавшись замочить лидера христиан Пьера Жмаэля.

Замочить не получилось и кончилось это плохо. Ибо шейх Пьер Жмаэль еще в тридцатые годы возглавлявший Ливанскую футбольную федерацию — начал делать из разрозненных групп футбольных хулиганов отряды христианской милиции Катаиб. После попытки убийства лидера христиан — начались столкновения в Бейруте вооруженных боевиков-христиан и палестинцев. Легковая машина подъезжает к перекрестку или автобусной остановке, на которой скопились люди, высовывается ствол автомата — тра-та-та — и газу! Мира в межнациональные отношения это, естественно не вносило. Начались ответные акции с обеих сторон, все шло по нарастающей. Тринадцатое апреля семьдесят пятого — неизвестный стрелок открыл из машины автоматный огонь про людям, выходящим из христианской церкви — четверо убитых. Буквально через час следует ответная акция — христиане убили тридцать палестинцев в Румайне, расстреляв автобус.

Затем начались бои в самом городе, в основном в прибрежной его части. К палестинцам присоединились мусульмане. Они первыми заняли господствующую над городом точку — башню Мюрр, недостроенный сорокаэтажный небоскреб, с которого можно было обстреливать христианские кварталы. На верхних этажах они установили безоткатные орудия, крупнокалиберные пулеметы, посадили снайперов. В ответ — христиане из Фаланги заняли Сент Джордж, Феницию и Холидей Инн, три отеля, которые в то время тоже были господствующими точками на местности. Начались обстрелы — как друг друга из отелей, так и местности. Палестинские боевики терроризируют христианские деревни — фалангисты в ответ нападают на лагеря беженцев, в которых полно боевиков и оружия.

В то же время — вне Бейрута тоже шли бои. Пятнадцатитысячной христианской фаланге противостояли объединенные силы палестинцев и мусульман, численностью до пятидесяти тысяч. И тем не менее — палестинцы терпят ряд поражений, их вооруженные отряды оказываются на грани разгрома. В семьдесят шестом году — христианам удается разгромить базу палестинцев в Восточном Бейруте — аль-Заатара.

Палестинцы, терпя военное поражение, пригласили сирийцев принять участие в ливанской войне. Сирии — кровь из носу нужен был выход к морю, поэтому генерал Хафез Асад, военный лидер Сирии ответил согласием. Сирийские войска вошли в Ливан, но тут выяснилось, что Асаду нужно прекращение огня, а не победа столь буйных и опасных союзников, какими были палестинцы. Сирийцы военной силой обеспечили прекращение огня, а тех из палестинцев, кто не был с этим согласен — просто убили. В последующем — палестинцы всегда будут против сирийцев.

Война прекратилась примерно на два года, с семьдесят шестого по семьдесят восьмой. В фалангах, христианском ополчении — лидерство переходит от Пьера Жмаэля к его сыну, Баширу. Молодой и амбициозный, Башир Жмаэль заключает соглашение с Израилем — и в его отрядах начинают появляться израильские инструкторы и израильское оружие. Израильтянам нужно одно — чтобы кто-то уничтожил палестинцев, неважно как и какой ценой, да и в принципе — если палестинцы получают помощь СССР почему фалангистам нельзя получать помощь от Израиля?

В семьдесят восьмом году начинаются новые столкновения. К этому времени — некогда монолитные группировки христиан и мусульман расколоты, появляется например просирийски настроенная христианская милиция Марада, принадлежащая влиятельной семье Франжье. Именно столкновениями между двумя христианскими силами — произраильской Фалангой Жмаэля и просирийской Марадой Франжье — начинается второй этап войны.

Марада, поддерживаемая сирийцами побеждает — люди Жмаэля отступают. Сирийская армия начинает обстрел Восточного Бейрута, где сосредоточены люди Жмаэля. В восемьдесят первом — Израиль впервые вмешивается в ситуацию в Ливане непосредственно — при осаде сирийцами христианского города Захле израильтяне сбивают два сирийских вертолета Город Захле остается за христианами, а Сирия вводит на территорию Ливана дополнительно семнадцать тысяч солдат.

В августе восемьдесят второго года — в штаб-квартире Катаиб гремит мощнейший взрыв. Только что избранный президент Ливана Башир Жмаэль погибает вместе со своими наиболее близкими сторонниками. Израильская армия начинает вторжение в Ливан.

Тут надо сказать, что Израиль начинает вторжение не только руководствуясь местью за Жмаэля и даже не столько из-за этого. Все дело в том, что территория Южного Ливана, непосредственно примыкающего к Израилю — буквально кишит палестинскими лагерями, это и есть зона палестинского контроля, откуда на Израиль сыплются самые разные неприятности в виде мин, ракет Катюша и отрядов федаинов. Основная цель Израиля — зачистить Южный Ливан. А там уж как посмотреть — тем более что и в самом Бейруте полно палестинских боевиков.

Но вторжение не удается, израильтяне сталкиваются с неожиданно упорным и жестоким сопротивлением, несут потери. Сирии удается создать единый произраильский фронт, в котором объединяются непримиримые противники — христианин Франжье, друз Валид Джумблат (его отца убили сирийские спецслужбы в 1977 году, хотя это и не доказано), коммунист Жорж Хауи. Вол Фронт национального спасения входят даже мусульмане-шииты. Осенью восемьдесят третьего года — объединенные силы ФНС проводят мощное наступление в районе Алея и Шуфа, выдавливая противостоящие им силы в южном направлении. Эти события становятся известными как «война в горах» — крупнейшее поражение произраильских христиан, полторы тысячи убитых, триста тысяч беженцев. Но Израиль и произраильский ливанский президент Амин Жмаэль, брат убитого Башира не вмешиваются! Зато — довольны все! Израиль — отступает в «зону безопасности» в Южном Ливане — и получает кордон на границе, санитарную зону, откуда выдавлены все боевики, зато там полно христианских беженцев, из которых создается Армия обороны Южного Ливана. Сирийцы — получают остальную территорию Ливана. Начинается зачистка территории Ливана от палестинцев Арафата — с ними ведут бои практически все, друзы Джумблата, христиане Франжье, шиитская милиция Амаль. Полностью разгромлены силы мусульман — суннитов, их лидер Ибрагим Колейлат вынужден бежать, спасая свою жизнь. Сирия — вновь вводит войска в Западный Бейрут.

В то же время — далеко не все палестинцы поддержали политику Ясира Арафата, на какой то момент ставшую радикально антисоветской. Именно эти, просоветские палестинцы и находились сейчас в лагере, именно их — они учили стрелять без промаха и убивать. Вопрос в том — кого именно убивать. Друг друга?

Сивицкий так же не исключал, что пули полетят в них самих…

На то, чтобы рассказать все это — потребовалось несколько таких вечеров. Судя по обмолвкам — Сивицкий сам не раз бывал в Бейруте и совсем не с миром. Николай слушал все это, а потом выдал вопрос, который был глупым донельзя — такой вопрос мог задать человек, совсем не знающий Восток.

— Постой-ка… — спросил он, когда на небе загорелись звезды — ты мне скажи одну вещь, братишка. Мы что здесь, получается — духам помогаем?

Сивицкий какое-то время молча сидел и смотрел на звезды. Потом ответил.

— Получается, что так, брат…

И еще один кусок веры в душе Николая, веры в то, что все идет правильно, и его государство поступает правильно — той самой веры, на которой выстояли в Великую Отечественную — растворился, как кусок сахара в подкрашенном чаем кипятке…

Москва, Кремль. Заседание Политбюро ЦК КПСС. 14 апреля 1990 года

Если брать в целом — обстановка в стране была не такой плохой, как этого можно было ожидать. Недовольство повышением цен на некоторые продукты питания и спиртное вызвали рабочие демонстрации в нескольких местах, и даже попытку забастовать у шахтеров — но все это было решительно пресечено. У шахтеров несколько человек моментально схватили и приземлили на нары, демонстрации допустили, но под присмотром КГБ. Частично недовольство народа сгладило то, что продуктов на прилавках стало ощутимо больше, частично — приняли меры по самообеспечению. Горожанам теперь выделялись садовые участки по двенадцать соток на обычную семью и тридцать — если есть три ребенка и больше, в леспромхозах — наладили производство сборных дачных домиков, причем довольно приличных. В сельской местности размер личного надела колхозника для ведения подсобного хозяйства повысили до шестидесяти соток и до ста пятидесяти, если есть три ребенка или больше. Такие наделы были для горожан уже ощутимым подспорьем не только для выращивания светов и помидоров — но позволяли посадить картошку, а сельчане с такого надела — получили возможность и торговать. Снова были открыты колхозные рынки, на которых можно было продать выращенное. Действия эти имели множественный эффект — например, намного хуже стало жить торговой мафии, потому что торговля овощами занимала существенное место в структуре ее нелегальных доходов. Начались нападения на колхозные рынки, чаще всего гостями с юга, которые налетали стаями по двадцать — тридцать человек. Несколько таких стай — уже обезвредила милиция, причем во всех этих случаях возбудили дело по бандитизму — подрасстрельная статья. Начала подрастать и рождаемость — в сочетании со снижением смертности из-за резкого подъема цен на водку это давало уже вполне ощутимый демографический эффект. Теперь торговая мафия торговала в основном мясом — но разбирались и с этим.

В промышленности — на фоне общего застоя, который однако не перерастал в падение — выделялись несколько прорывных проектов. Запустили первую очередь ЕЛАЗа — завода, который был рассчитан на выпуск восьмисот тысяч машин в год. В качестве автомобиля выбрали простенький Фиат-Панда, но ведь лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Тем более, что Панда была не такой и плохой — вполне современного вида, вмещает в себя четыре человека, топлива потребляет меньше, чем Жигули. Сам АвтоВАЗ — готовился в девяностом году — начать освоение семейства 2110[83], которое должно было стать основным и вместе с «восьмым» — вытеснить все старые модели кроме Нивы. АЗЛК готовился к производству семейства «Москва» из одиннадцати моделей, на Ижмаше — выпустили первую партию 2126, которая должна была занять роль «сельской» машины — но при этом, машина была спроектирована специалистами Рено, а ее конструкция — отрабатывалась заводской раллийной командой. Все вместе — это должно было, наконец, прекратить дикую ситуацию, когда купленная по госцене за двенадцать тысяч рублей Волга может быть тут же перепродана на юга по сто двадцать — в десять раз дороже.

Появились первые видеомагнитофоны, причем под импортные кассеты. На нескольких заводах — готовился выпуск современной бытовой техники, на которую планы были тоже — в два рада больше нынешних. Из Афганистана — доставили образцы бытовой техники, которая продавалась там, и распределили ее по заводам.

Неплохо шло и строительство — не хорошо, но и неплохо. К сожалению — со строительством были серьезные проблемы, до этого достаточного внимания не уделялось, а проекты, которые строились — заслуживали лишь бранного слова. Хрущев — распорядился строить дома, которые и стали известны под его именем «хрущевки», когда в каком-то городе увидел, что успели построить немцы во время оккупации. Только ему не сказали, что эти дома — немцы построили для русских рабов.

На строительство тоже наваливались всем миром. Указом Президиума Верховного совета была создана система стройсберкасс — специальных сберегательных касс для населения, которые должны были аккумулировать деньги именно на жилищное строительство. Неофициально — дали приказ не разбираться, какие деньги туда несут — какие бы ни были, трудовые, нетрудовые — все в дело пойдет. Поощрили предприятия строить жилье для своих работников в доле с ними — даже если у предприятия не было фондов, две трети выделял госбанк, остальную треть платило предприятие, но не само — а за рабочих, которые потом должны были какое-то время погашать долг из заработной платы. Это тоже вызвало глухое недовольство — привыкли квартиры получать бесплатно. Но с другой стороны — очереди двинулись, вложив собственные деньги квартиру можно было получить за год — а не ждать, как раньше, да и квартиры были куда лучше. Новыми строительными СНИПами запретили строить малосемейки и однокомнатные, теперь минимальная площадь квартиры должна была составлять сорок квадратных метров, и в ней должно было быть минимум полторы комнаты[84]. Самое большое сопротивление этому проявили рабочие — мол, раз мне положена квартира, то и давай ее бесплатно, а не за деньги. Но рабочие это рабочие, а вот та же самая интеллигенция, вечно всем недовольная, но имеющая какие-то источники доходов, торгаши, которые всегда их имели — уже получили ключи от новеньких квартир и весьма этим были довольны. А когда человек доволен — это немаловажно, довольный человек на митинг антисоветский не пойдет, правозащитников слушать, да по кухням судачить — тоже не будет. Тем более, что квартиры в кооперативах строились на заглядение — по три-четыре просторные комнаты, и выдавались не по количеству членов семьи — а на сколько денег хватило. Как показали исследования, проведенные аналитиками КГБ СССР — нелегальные накопления у народа были и большие, судя по тому, как строились квартиры по девяносто — сто двадцать метров площади. Недовольство этим — наворовали и живут теперь как баре — тоже было, но это недовольство было принципиально иного свойства, и не столь опасное для государства. Да и бесплатную очередь — никто не отменял…

Провал был с идеологией. Причем полный. Алиев, который в последнее время примерял то ли френч Сталина, то ли френч Берии — представил на одном из заседаний Политбюро секретный аналитический доклад, составленный аналитиками Пятого главного управления КГБ СССР. Из него выходило — что в обществе, особенно среди молодежи — коммунистические идеалы и принципы жизни воспринимаются в лучшем случае с циничной усмешкой, в худшем — с отторжением. Основными героями среди молодежи являются торговцы, рубщики мяса — то есть люди, извлекающие из своих профессий значительные нетрудовые доходы. Растет насильственная организованная преступность, в том числе в среде молодежи — самая тяжелая обстановка была в Казани, там в город пришлось вводить бригаду Внутренних войск и организовывать совместное патрулирование улиц — причем тут же появились листовки, объясняющие это не разгулом молодежных банд, а подавлением национального самосознания татар. Ни пионерия, ни комсомол свои задачи не выполняет, идеологическая работа провалена полностью. Официальным источникам информации верит меньше половины жителей страны — зато по рукам ходит самиздат, а на кухнях слушают Голос Америки. Основой советской власти в стране является старшее поколение, но его время уходит. И что-то надо делать, если мы не хотим потерять страну. Доклад Алиева был встречен в штыки, на него ополчилось все Политбюро — но на сторону опального Председателя Президиума — внезапно встал Генеральный секретарь Соломенцев, заявивший, что не нужно прятать голову в песок и что обстановка в стране очень нездоровая, чего он и сам прекрасно видит. Додумались лишь до того, что в отделе партийного строительства создали специальную группу, которая начала готовить предложения по изменению устава ЦК КПСС. В его нынешнем виде, он не отвечал потребностям момента: например, рабочих в стране становилось все меньше, а совслужащему вступить в КПСС было проблемой, что порождало недовольство — сами, своими руками толкали людей к антисоветчикам. Но дело это было долгое: надо было созывать Съезд, а в такой обстановке никто не хотел рисковать…

* * *

Заседание Политбюро ЦК КПСС, тяжелого, как и все в последнее время — подходило к концу. В основном слушали вопросы машиностроения — наметившееся отставание от передовых капиталистических стран надо было ликвидировать, но как, как?! Вопрос был прежде всего в современном оборудовании, в станках. Когда надо было делать валы для подводных лодок — в Японии втридорога закупили обрабатывающий центр — втридорога, потому что станок этот шел нелегально, в обход системы КОКОМ[85]. Но это пара станков — а если надо целые отрасли перевооружать?!

Заслушали Кабаидзе. Умнейший грузин, отказавшийся стать министром станкостроения СССР — в своем Иваново создал завод по производству новейших обрабатывающих центров, которые закупала для себя даже сама Япония. К тому же — на его производстве были внедрены очень прогрессивные методики оплаты труда и люди действительно старались — в отличие от других мест. Выступление Кабаидзе Соломенцев завершил такими словами: «Нет, Владимир Павлович, министром ты можешь и не быть, но отрасль тебе поднимать придется. Таких заводов как у тебя — нам нужен десяток и прямо сейчас».

Играли в две руки, иногда в три. Вел Соломенцев, он же при необходимости принимал на себя роль арбитра. Сидевший по левую руку Алиев включался в игру, когда надо было с кем-то разобраться. Немногословного и жесткого Алиева боялись как огня: он курировал силовой блок и вполне мог упрятать человека лет на восемь, а то и под расстрел подвести. Разбирался он так: внимательно выслушивал, просил самого же оратора внести предложения, потом с сильным акцентом говорил: «Вы отвечаете, товарищ…» — и когда обреченный товарищ называл свое имя, демонстративно писал что-то в бордовую книжечку, какую всегда держал при себе. Все понимали, что за Алиевым ни разу не заржавеет: он был чужим, не связанным обязательствами с местными, его слишком поздно перевели в Москву. КГБ шерстило предприятия, те кто раньше подслушивал анекдоты — теперь корпели над бухгалтерскими талмудами и разгуливали по дворам предприятий, разыскивая валяющееся оборудование и ржавеющий металл. Это чем-то сильно напоминало новое издание андроповщины, только Алиев в отличие от Андропова был ограничен волей Соломенцева и Громыко. Но и те — если чем-то и могли помочь — так это отделаться исключением из партии и снятием с работы — в лучшем случае. Да и то помогало не всем и не всегда — недавно расстреляли двоих заместителей министра внешней торговли — наторговали…

Заступался всегда Громыко. Пожилой и очень осторожный, он брал слово, когда атмосфера накалялась и говорил что-то вроде: «сам дел наделал, сам и исправлять будешь. Срока тебе столько то, отчитаешься.» это значило, что проштрафившийся — был нужен и рубить голову было рано.

Так, играя в несколько рук — кого-то наказали, кого-то ободрили и поощрили. Потом — в отсутствие лишних ушей заслушали несколько вопросов по закрытой тематике — докладывали по ней, по делам государственной безопасности Председатель КГБ, по оборонной тематике — секретарь ЦК Юрий Дмитриевич Маслюков. Приняли решения и здесь — за исключением космоса и Анти-СОИ. Было понятно, что эта дорога никуда не ведет.

Громыко вернулся в кабинет после всех — когда все вышли, а генеральный секретарь достал из стола бутылку Боржоми. Политбюро вымотало его, он был уже стар — но если не будешь вести ты, то будет вести Алиев. И тогда он возьмет власть в стране…

— Михаил Сергеевич — спросил Громыко — есть с десяток минут?

— А что там… — недовольно ответил Соломенцев.

— Да… я тут нескольких молодых людей пригласил. Контрабандой, понимаешь. Вот, хочу, чтобы ты послушал…

— Веди… — вздохнул Соломенцев.

Люди, которых привел в кабинет Генерального секретаря Громыко — были возмутительно молоды — по виду ни одному из них не было и тридцати. Было видно, что перед походом в Кремль они попытались одеться как то получше — но получилось, честно говоря, не очень. Один из них выделялся длинными волосами — в советской школе такие без разговоров отстригали…

— Присаживайтесь, присаживайтесь — радушно пригласил за стол Соломенцев. В принципе это была не его работа, и у его не было никакого желания общаться с этими людьми — но если не общаться, рано или поздно на них выйдут люди Алиева — младшего, который возглавлял «Центр новых технологических решений» при Академии Наук СССР.

— Ты прости, Михаил Сергеевич, что сразу к тебе, но дело такое. Мой внук грешным делом ЭВМ увлекся, вот с этими ребятами познакомился. Товарищ Лисицкий, это товарищ Пшевоньский, это товарищ Коробов. Вот они и говорят, что можно так государством управлять, что все сразу видно будет. Одна сеть — мне старому не понять этого.

— Из ПНР[86] приехали? — осведомился Соломенцев.

— Нет, товарищ генеральный секретарь — заговорил тот самый, с длинными волосами — только Рышард оттуда, но он в США учился, в Массачусетском технологическом. А я здесь, у меня отец доктор технических наук, специалист по радиотехнике и электронике, свидетельства на изобретения имеет. Нас всем этим Рышард заразил, дело нужное, товарищ Генеральный секретарь…

— Ну… рассказывайте, что за нужное дело…

Громыко и Соломенцев слушали минут десять, потом Соломенцев махнул рукой, прерывая разговор. Подошел к своему столу, взял одну из телефонных трубок, набрал короткий номер внутренней связи.

— Юрий Дмитриевич… Это Соломенцев. Не уехал еще никуда? Можешь прямо сейчас ко мне подняться… Ага.

Генеральный секретарь вернулся на свое место.

— Сейчас человек подойдет, он лучше нас в этом во всем разбирается, отвечает за техническую часть, за заводы. Так что вы там говорил про Америку…

— Так вот, товарищ генеральный секретарь. Американцы сейчас приступают к тому, чтобы связать все персональные компьютеры, какие есть, в одну большую сеть. Сначала проводами, а потом, наверное — через спутник или по радиоканалу. Но суть не в этом, суть в том, что появляется совершенно новая система обмена информацией и совместной работы. То, что ты набрал на ЭВМ, которая стоит во Владивостоке — через несколько минут будет в Москве.

— Так уж и минут… — сказал Громыко — вы, ребята, не завирайтесь перед товарищем Генеральным секретарем.

— Не только минут, пан секретарь! — сказал Пшевоньский — секунд! Секунд! Это практически мгновенная связь, и более того — две ЭВМ в разных местах могут работать над одной и той же проблемой совместно, могут запрашивать данные из центрального хранилища и отправлять данные туда. Через несколько лет — это все может появиться в каждом американском доме. А военные — работают так уже сейчас.

В дверь постучали. Вошел Маслюков.

— Вот, Юрий Дмитриевич, — представил вошедшего Громыко, — это товарищи Лисицкий, Коробов и…

— Пшевоньский.

— Да, точно. Говорят нам, что можно за несколько секунд с Владивостоком связаться. Если новыми американскими технологиями пользоваться. А у нас почему нет? Часами не дозвониться никуда!

Маслюков подвинул стул, задал ребятам несколько точных, коротких вопросов. Потом кивнул Соломенцеву — понял.

— Вы, ребята, подождите пока в приемной, мы вас пригласим еще. Пусть вас там чаем напоят с печением…

Когда за молодыми закрылась дверь и Громыко вернулся на место — Маслюков начал докладывать.

— Мы об этом обо всем знаем, Михаил Сергеевич, ведем работу. Это военная система, разработана американцами в семидесятых для обеспечения устойчивости управления войсками в условиях ядерной войны. У нас — работает более мощная система управления войсками и внедрял ее товарищ Огарков Николай Васильевич, причем на десять лет раньше американцев. И у нас система более полная, она управляет не ядерными силами — а всеми родами войск, ее опробовали на учениях Запад-81. И у американцев и у нас — все засекречено, по самому высшему пределу. Я удивлен, что американцы рассекретили что-то.

— Получается, рассекретили — сказал Громыко.

— Так это что, правда, что из Владивостока в Москву можно дозвониться за секунды… — спросил Соломенцев.

— Да, правда, товарищ Генеральный секретарь. Сейчас МВД и КГБ изучают такие системы с целью освоить и внедрить у себя. В КГБ готовят какую-то новую боевую систему управления, у них же три дивизии сейчас. Чтобы информация от средств разведки могла напрямую получаться оперативными группами и исходя из этого — происходила бы корректировка действий. Да и Николай Васильевич не спит, чем-то подобным занимается. Но только в армии.

— А людям что? Так и будем под секретом держать?

Возможно, если бы не Алиев — младший и его поиск талантов — генеральный секретарь привычно промолчал бы. Оборона и госбезопасность — это нечто сакральное и то, что там должна быть секретная и лучше, чем у других технология — сомнению не подлежало. Но ЦНТР был и работал на полном ходу — и Соломенцев об этом знал.

— Но там секретные технологии, Михаил Сергеевич.

— И что? Еще Леонид Ильич приказал, чтобы на каждом оборонном заводе на один рубль военной продукции выпускалось как минимум на один рубль продукции гражданской. Я полностью поддерживал и поддерживаю мнение Леонида Ильича. Нечего прятать наши передовые разработки, если они могут улучшить жизнь людям! Ваше мнение, Юрий Дмитриевич — стоит или нет начинать гражданские работы по теме?

— Стоит, Михаил Сергеевич.

— Тогда прошу… организовать работу по этой теме. Подключите профильные министерства… нет, не надо министерства, опять все запорют. Создайте сначала проектный институт. Специально под них, подготовьте решение Политбюро. Чтобы ни одного маститого академика вокруг этих ребят на вертелось, как их там…

Соломенцев — хорошо знал советскую науку, и никаких иллюзий относительно нее не испытывал. Начетники, лодыри, морально неустойчивые. КГБ докладывает — в институтах одни инакомыслящие. Значит, им государство деньги платят, а они вместо изобретений, чтобы улучшить жизнь людей — инакомыслием занимаются!

— Поляки, Михаил Сергеевич — подсказал Громыко — ничего?

— А что, товарищ Громыко, пролетарский интернационализм уже отменили? — нехорошим тоном поинтересовался Генеральный секретарь.

Громыко счел нужным не продолжать.

— Вот и хорошо, что поляки. А то мир думает, что там одни забастовщики, Солидарность, попы. Пусть все видят, что простые польские парнишки — тоже могут многое сделать! А Советский союз — им в этом помогает!

Соломенцев помолчал и добавил.

— Юра, чтобы их не сожрали, проведи это как исследования системы спецсвязи для партийных органов. А то и в самом деле — никуда уже не дозвониться…

Решение было принято…

Лэнгли, штат Виргиния. Штаб-квартира ЦРУ. 20 июня 1988 года

Система работы в Центральном разведывательном управлении США — довольно своеобразная, такой нет ни в одном федеральном ведомстве. Требования секретности — после предательства Эймса они и вовсе были доведены до абсурда — приводили к тому, что ты мог сидеть десять лет рядом со своим коллегой, и при этом он не знал, чем занимаешься ты, а ты — чем занимается он. Несмотря на то, что оперативная служба была разделена на департаменты и отделы либо по странам (СССР, Восточная Европа, Азия) либо по проблематике (наркопроникновение, колумбийские наркобароны) — чаще всего работали по временным оперативным группам, которые складывались в зависимости от существующей проблемы, и по ее разрешении — расформировывались. Более того: поскольку никто, и даже финансовая служба не имели право знать, чем ты занимаешься — они не имели права знать и то, что ты ничем не занимаешься. По мнению Гаса Авратакиса — система довольно идиотская, но другой нет. Сейчас он занимался текущими проверками, связанными с провалом агентурной сети в Москве — как вдруг у себя на столе он обнаружил вызов от заместителя директора ЦРУ по анализу Роберта Гейтса. Срочный и безотлагательный вызов…

Ему в чем-то повезло, что он его нашел так быстро. Советский отдел ЦРУ сидел не в Лэнгли — и он большую часть времени проводил там.

И это могло значить, что рыбка клюнула.

Гейтс сидел на последнем этаже, в кабинете рядом с директорским — здание было построено так своеобразно, что кабинет заместителя директора был удобнее, чем директорский. На столе — он держал кусок обшивки со сбитого самолета Миг-21 — хотя никогда там не был. Но Авратакису было плевать на то, что кто-то пытается выглядеть чем-то большим, чем он является. Ему нужна была нормальная работа — и как можно скорее.

Ему повезло — он столкнулся с Гейтсом в коридоре, когда тот спешил куда-то. Он шел к лифту, который вел на другие этажи управления — прямого лифта не было, существовал отдельный снизу и сразу на самый последний этаж и существовал лифт, который шел сверху на все этажи, кроме первого. Тоже какой-то идиот придумал…

— Мистер Гейтс…

Заместитель директора ЦРУ резко остановился.

— Да.

— Гас Авратакис.

— Простите?

Заместитель директора ЦРУ смерил взглядом стоящего перед ним невысокого, коренастого мужчину, чем-то похожего на бандита. Не сказать, что ему понравилось то, что он увидел. Как говорят русские — про волка речь, а вот и он на дороге…

Заместитель директора взглянул на бумаги, которые он нес, потом — снова на стоявшего перед ним агента.

— Вызов, сэр.

— Ах, да. Верно. Давайте, зайдем ко мне в кабинет.

В кабинете заместителя директора ЦРУ было жарко, даже душно. Кондиционер не был включен, возможно, сломался. ЦРУ, получавшее немалые деньги из бюджета — на удивление равнодушно относилось к мелким удобствам, облегчающим жизнь сотрудников: сломанные кондиционеры, стулья, с которых можно упасть и как минимум отбить себе задницу, самые дешевые письменные принадлежности и стены в коридорах, покрытые дешевой масляной краской, которую Министерство обороны собиралось утилизировать. Сотрудники ЦРУ даже гордились этой своей бытовой неустроенностью и считали, что так должно и быть. Возможно — так и в самом деле должно было быть, потому что один из законов Паркинсона гласит: чем меньше пользы приносит организация, тем более роскошный ей нужен офис.

— Вызов, сэр…

— Да… чем вы сейчас занимаетесь?

— Советским союзом, сэр.

— Очень кстати. Такой тогда вопрос — как вы считаете, что мы должны делать с Советским союзом? — задал вопрос заместитель директора, внимательно наблюдая за реакцией подчиненного.

— Пинать его под задницу всякий раз, как только представится такая возможность — мгновенно ответил Авратакис.

Заместитель директора улыбнулся — одним губами.

— Вероятно, вы правы. Вы владеете русским языком?

— В пределах «спасибаа» и «карушо» — сказал Авратакис.

— Не лишним было бы выучить. А я даже диссертацию защитил по русской культуре. У русских есть одна очень хорошая сказка. Вообще-то их много, но это мне нравится более всего. У русских есть история… хотя нет, я лучше расскажу вам валлийский вариант этой сказки. Эта сказка называется «происки Олвен». Один молодой рыцарь решил посвататься к красивой женщине, у которой был строгий отец. Этому отцу — конечно же, не хотелось отдавать свою дочь замуж, поэтому он придумал для молодого рыцаря несколько испытаний, которое должны были погубить его или были просто невыполнимыми. Одним из них было — достать гребень для того, чтобы расчесать бороду перед свадьбой. Вот только гребень этот был — меж ушей огромного и свирепого дикого вепря, самого свирепого зверя в Англии, пытаясь поймать которого — можно было запросто расстаться с жизнью. А для того, чтобы поймать этого вепря — молодой охотник должен был выполнить еще несколько заданий, в частности — заручиться поддержкой Короля Артура, который и сам должен был рискнуть жизнью, чтобы помочь молодому рыцарю обрести свое семейное счастье. Итак, для того, чтобы повести под венец красавицу — рыцарь должен был выполнить несколько последовательных действий, каждое из которых прибавляло ему союзника и давало ему некие инструменты для выполнения новой, еще более сложной задачи. Меч, друга-охотника, двух сильнейших охотничьих собак на островах. Все эти действия следовало выполнять одно за другим, последовательно и ни одно из них нельзя было пропустить. Но если ты их выполнял — то успех каждого действия заставлял кого-то другого выполнить следующие действия, нужные тебе. Что-нибудь понимаете?

Ладно, значит, можно считать, фата у нее будет, зато другое тебя погубит! К вашей свадьбе мне должны расчесать бороду, сам видишь — вся она спуталась и стоит колом. Да только расчесать ее можно не простым гребнем. А спрятан тот гребень меж ушей дикого кабана Турх Труйта.

Да только Турх Труйта не найти тебе, пока не поймаешь двух псов — Анеда и Этлема, что мчатся быстрее ветра и добычи своей еще ни разу не упускали.

Да только не поймать Анеда и Этлема никому, кроме охотника Кйлдира Дикого, что в девять раз сильнее самого дикого зверя в горах.

Да только не найти тебе охотника Кйлдира Дикого, пока не найдешь Гвина, сына Низы, которому Бог поручил стеречь демонов Того Света, чтобы спасти Этот Свет от погибели. Да только если и найдешь ты Турх Труйта, не одолеешь его простым мечом, а только мечом Великана Урнаха.

Да только никому не отнять меч у Великана Урнаха, кроме самого великого короля Артура. Да только не станет помогать тебе славный король Артур, владыка и правитель нашего острова. Хватает у него дел и без этого.

— Цепь, сэр. Из нескольких звеньев. Дергаешь за конец и…

Если честно — Авратакис сам не особо понимал, что там насчет этой сказки. Он ненавидел всех этих индюков с университетским образованием, которые говорили намеренно неопределенно и делали все, чтобы вывести его из себя. По мнению Авратакиса разведка была простым и грубым делом. Ты просто узнавал, где враги и пинал их под зад. И уворачивался, если кто-то хотел пнуть под зад тебе. Только и всего…

Но заместитель директора похлопал в ладоши.

— Браво… Тогда позволю привести в пример еще одну сказку, на сей раз русскую. В русских сказках есть мифологическое существо, называемое Кощей. Он очень стар, но никак не может умереть. По преданиям, его смерть находится так: на море, на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом ларец зарыт, в ларце — заяц, в зайце — утка, в утке яйцо, в яйце — смерть Кощеева. Не буду вас мучить, мистер Авратакис, сразу скажу свое видение этой ситуации. Смерть Кощея — всего лишь в игле, которую надо переломить — но при этом до иглы еще надо добраться, а это ох как непросто сделать. В моем понимании, примерно так же может выглядеть смерть Советского союза. Его разрушить поразительно легко — но болевая точка находится где-то в очень скрытом месте. Там, где она хорошо защищена. И возможно — мы будем раз за разом ошибаться, отыскивая эту болевую точку. Но если мы ее найдем, то незначительное воздействие на нее приведет к первым нужным нам результатам. И перед нами откроется дорога — идя по которой, мы будем с каждым шагом приобретать новых союзников и ослаблять своего противника. А в конце пути — нас ждет невеста в белой фате…

Заместитель директора с шумом бросил на стол папку.

— Что вы знаете об армянах, мистер Авратакис?

— Скверный народ, сэр. Драчливый.

Гейтс подмигнул ему.

— Уникальный народ! Прежде всего — он пасионарен. Как и евреи — он живет без родины, их родина частично оккупирована русскими, частично — турками. Турки в шестнадцатом году устроили геноцид армян, погибли примерно полтора миллиона человек. Какое-то время вся армянская земля находилась под властью Турции. Сами армяне расселились по всей территории Турции, они занимались банковским делом… примерно, как евреи. Многие разъехались по всему миру, в том числе и к нам, в США. После проведенной турками операции по уничтожению армян — кто-то погиб, кто-то остался жив и остался жить в разных странах, которые образовались после крушения Оттоманской Империи. Кто-то остался на территории, захваченной русскими в ходе первой мировой — армянам в составе СССР была предоставлена определенная самостоятельность, примерно соответствующая той, которая дана нашим штатам в рамках федерации. Но большая часть армянского народа живет не в Советском союзе, она живет на Ближнем Востоке и в странах свободного мира. При этом: у армян есть две мечты. Первая — это собственное независимое государство, а создать они его могут только из территории, которая сейчас принадлежит СССР. Армянская община довольно богата и влиятельна во многих странах, они могут профинансировать практически любую операцию, направленную на обретение независимости Арменией. Вторая — это отомстить туркам. В начале восьмидесятых в Лос-Анджелесе богатый армянин-миллиардер пригласил в дом нескольких турок, в том числе и турецкого консула. Якобы посмотреть картинную галерею. Когда они пришли — он набросился на них с ножом. Ему было восемьдесят четыре года, на очередном осмотре врачи сказали, что ему осталось совсем немного. И он не нашел ничего лучшего, как попытаться отомстить туркам за то, что они сделали с его народом.

Что-то понимаете?

— Мина, подложенная под СССР?

— Именно. Именно! Мы долгое время не воспринимали это всерьез, но теперь мне кажется — что ключ к гибели СССР находится не в Афганистане и не в республиках Средней Азии — он находится именно здесь, в маленькой горной республике под названием Армения. Здесь — заместитель директора показал на папку — находятся материалы, которые являются совершенно секретными. Пришли из британской разведки вместе с кое-какими видеоматериалами, данными прослушивания с Акротири и комментариями советологов. Хоть сейчас они и ломаного гроша не стоят, но они дадут вам кое-что понять. Кстати, как у вас дела с допуском?

— Все нормально, сэр. Полиграф прошел месяц назад.

— Тогда… я полагаю, будет не лишним для вас ознакомиться с этими материалами и высказать свое мнение о них.

— Да, сэр! Сколько времени у меня есть?

— Скажем… Двое суток. Устроит?

— Вполне, сэр.

— Напишите аналитический доклад на их основе. В объеме не ограничиваю.

— Да, сэр.

— И посмотрите, что у нас есть в загашниках на эту тему.

— Сэр, нужен отдельный допуск. Я не работаю на этой теме.

Эймс задумался. Потом — достал из специального держателя листок для записей с водяными знаками и подписью «Директорат анализа. ЗДа», черканул несколько слов.

— Найдете Джима Стенниса. Он оформит вам допуск.

— Спасибо, сэр!

Авратакису хотелось подпрыгнуть до потолка. Теперь у него — в любом случае есть записка заместителя директора ЦРУ, поручающая ему заняться этим делом. И значит — при любом раскладе отвечать один за всё и за всех он не будет.

Получилось!

Он уже знал, что напишет. И какую командировку попросит. В Бейрут, чтобы разобраться на месте!

Ай да армяне…

— Что с вами? — Эймс смотрел с привычной подозрительностью.

— Нет, нет, сэр. Ничего.

Бейрут. Временное здание посольства США. 20 июня 1988 года

Американские авиакомпании рейсов в Бейрут не делали — слишком опасно. Аэропорт находился прямо в разорванном гражданской войной городе, заходить на посадку был вынужден над городскими кварталами — а у местных жителей было слишком много установок РПГ, чтобы не воспринимать это всерьез. Гас Авратакис взял билет до Каира, зная, что оттуда есть рейсы до Бейрута, но не каждый день — в зависимости от того, какая там обстановка, не обстреливают ли аэропорт. В каирском международном — билеты были только на следующий день, он взял один из них и целый день провел в аэропорту, в зоне отлета, питаясь из аэропортовского кафе. Он не рисковал даже выйти и устроиться в аэропортовскую гостиницу — могло случиться всякое…

Горбачев…

Документы, которые ему нашли в недрах аналитического управления ЦРУ — их перевели на более низкую степень секретности — его потрясли, он не ожидал такого и не понимал, как они могли проиграть такую грандиозную игру. И он не стал бы так к ним относиться — понижать степень секретности — хоть Горбачев был мертв, сама система могла сработать еще раз…

Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев попал на крючок к армянской торговой мафии еще в бытность свою первым секретарем Ставропольского обкома КПСС. За пристрастие к взяткам его называли «Миша-конвертик», он покровительствовал преступной активности в крае, в том числе — наркоторговле. Именно армянская торговая и правительственная мафия — способствовала возвышению Горбачева и продвижению его до самого высокого поста — поста Генерального секретаря ЦК КПСС. Во время правления Горбачева — значительная часть его легальных, а то и нелегальных советников была армянами — Шахназаров (Шахназарян), Аганбегян, Ситарян. В то же время — эти советники имели контакты с запрещенными организациями Дашнакцутюн и АСАЛА (армянская секретная армия освобождения), последняя из которых является экстремистско-террористической. На секретной встрече, состоявшейся в Западном Берлине, где советскую сторону представлял один из армянских послов — была достигнута принципиальная договоренность о совместных действиях, имеющих конечной целью отторжение Армении и некоторых других территорий от СССР[87].

Возможно, этот умный сукин сын со странной армянской фамилией прав, и благодаря ему он нашел-таки алмаз в куче дерьма. Небольшой, пасионарный народ, большая часть которого проживает за границами СССР. Народ, который ненавидит так, что готов убить любого, кто стоит на пути. Народ, который достаточно хитер и богат, чтобы провести своего человека на должность руководителя одной из сверхдержав. Горбачева убили — но система-то осталась. Если ее запустить…

До Бейрута — летал старый, обшарпанный Боинг-707, при виде которого рождалась мысль: если и собьют — не жаль. Несмотря на это — в нем был обширный первый класс, стоивший дорого, усатые, дорого одетые толстяки занимали там места. Гас Авратакис купил билет в экономический, потомок греков, носивший усы — он мало чем выделялся из пассажиров этого рейса. Рейса в ад…

Бейрут…

Самолет заходил на посадку над Западным Бейрутом, вотчиной сил исламской милиции и палестинских экстремистов под командованием Ясира Арафата. Время активных боев закончилось — но государства больше не существовало, а общество было расколото. Даже из иллюминатора Боинга были видны черные и зеленые флаги, а так же опаленные, разрушенные ракетами руины домов. Выделялась башня Мюрр, ее тоже было видно — строящийся сорокаэтажный отель, доминирующий над всем Бейрутом был излюбленной позицией снайперов.

И этот город — до конца семидесятых был одним из самых цивилизованных на Востоке!

Сели без обстрела — как ему удалось узнать, бои временно утихли, хотя и продолжаются, между фалангистами — христианами и исламской милицией за южный Бейрут. После того, как самолет зарулил на стоянку — не подали трап, и им пришлось сидеть двадцать с лишним минут в расстреливаемом солнечными лучами Боинге, в котором не работал кондиционер.

Наконец — подали трап. Авратакис, у которого рубашку уже можно было выжимать — увидел стоящие прямо у трапа два совершенно одинаковых Шевроле Каприс Брогэм, троих морских пехотинцев с короткоствольными автоматами и молодого человека со светлыми вопросами и в рубашке с короткими рукавами. Видимо, работник посольства. Еще двое морских пехотинцев сидели за рулем машин, видимо — тоже с оружием…

Авратакис подошел к ним, поздоровался.

— Меня зовут Ник Мантилло, сэр. Если не возражаете, давайте поедем сейчас, обстрел может начаться в любой момент. И лучше в это время быть на городских улицах.

— Поехали…

Авратакис залез в машину, проигнорировав пригласительно открытый багажник — у него было не так много вещей, и он предпочитал держать их при себе. На соседнее сидение сел Мантилло, вперед — втиснулся морской пехотинец с автоматом, отчего машина пошатнулась. Водитель нажал на газ — и машины тронулись с места, быстро ускоряясь на латанной-перелатанной бетонке.

— Вы…

— Мистер Пи просил встретить… — исчерпывающе ответил Мантилло.

Авратакису это понравилось. Парень совсем молодой — но умеет держать язык за зубами и говорить намеками. Это хорошо…

— Плохо здесь? — Авратакис кивнул на летящий навстречу аэропортовский комплекс. Там были видны заделанные дыры от снарядов.

— Когда как, сэр. Сейчас полегче, сирийцы ввели в город крупные силы. Нам они не опасны — но и помогать не будут, если что-то случится. А так… живем как на вулкане, сэр. Здесь чертовски много ненависти, и если кто-то вспоминает прошлое, руки сразу тянутся к автомату. А пострелять здесь есть в кого, сэр…

Они пролетели, не снижая скорости, аэропортовские ворота — видимо, здесь хорошо знали американские машины и пропускали их без вопросов. Со стороны — был укрепленный бетонными плитами вал — прямо в аэропорту, на случай экстренной эвакуации, была база морских пехотинцев США. Скользнули пулеметные вышки, танки в капонирах — потом все это пропало.

Перед глазами — пошла развертываться панорама бейрутских улиц. Морской пехотинец на переднем сидении — нервно переложил автомат М4 с подствольным гранатометом — чтобы в случае чего стрелять в окно.

Было видно, что здесь все и впрямь серьезно. На домах — следы пожаров, пуль, наспех заделанные дыры от танковых снарядов. На дороге — блок-посты, колючая проволока, сирийские танки, машины — разрисованные, со следами от пуль. На многих машинах — на ветровом стекле какие-то портреты и изречения на арабском. В некоторых местах — это служит как пропуск, но в некоторых — нет…

Тем не менее — город живет. Лавки открыты, на улицах люди. Нет того тягостного впечатления, которое тебя посещает если ты въезжаешь в Белфаст…

— Посольство уже восстановили?

— Нет еще, сэр. Сидим в старом здании, места нет совсем — пожаловался молодой оперативник.

— Волка ноги кормят… — наставительно сказал Авратакис.

Посольство США было взорвано дважды: пять и четыре года назад. В первый раз: заминированная машина, шестьдесят погибших, сто двадцать раненых. Во втором — террорист-смертник, двадцать три человека погибли, двадцать один, в том числе послы США и Великобритании — получили ранения. Еще Бейрут был славен тем, что двумя годами ранее, в восемьдесят втором — террорист-смертник направил заминированный мусоровоз на казармы морской пехоты США — двести восемьдесят два погибших морских пехотинца, крупнейшая единовременная потеря солдат за время после Второй Мировой. Еще — резидента ЦРУ в Ливане Уильяма Бакли похитили исламисты, пытали и зверски убили. Вот чем был славен этот город — от которого отступили, не выдержав, даже израильтяне.

Выехали на Сисайд роад — когда-то давно, эта улица была не менее известна и роскошна, чем променады в Монако или в Ницце. Теперь — она была вся перерыта канавами, стояли блокпосты, бронетранспортеры и танки. Железобетонные блоки и колючая проволока. У пулеметов — дежурили пулеметчики, пропуская машины по одной…

— Весело…

— Это еще что — ответил Мантилло — в долине Бекаа еще веселее. Там сирийский спецназ, палестинцы, криминал — кого только нет…

— Советские… — предположил Авратакис.

— Может быть и так, сэр. За руку их здесь не ловили…

Машина резко свернула в проулок — здесь было постоянное здание посольства Великобритании, массивный, величественный, шестиэтажный дворец, накрытый сверху донизу сеткой от гранат и здание, которое раньше было консульской службой посольства США — здесь выдавали визы. Теперь, в это не слишком просторном и удобном здании — располагалось американское посольство. Посетителей — встречал окопанный крупнокалиберный пулемет, возле которого кто-то постоянно дежурил.

Как заводить друзей и оказывать влияние на людей. По-американски.

Они поднялись на последний этаж временного здания посольства. Лестница была узкой и тесной, постоянно приходилось расходиться с кем-то, прижимаясь к стене. Прямо в коридорах и даже на лестничных площадках — были свалены ящики с папками, в том числе, как успел заметить Авратакис — совершенно секретной. Подходи и смотри.

Бардак, однако…

— Здесь, сэр…

Кабинет Джима Паттриджа был маленьким и тесным, без приемной — но в этом здании не было других кабинетов. По углам — стоять мешки с песком на случай обрушения здания, стекла заклеены, отчего в кабинете полумрак. Сам Джим сильно изменился — одет кое-как и отпустил бороду. Возможно — ему приходится заниматься и оперативной работой на улицах…

— Кого я вижу…

Они знали друг друга. Как и все в ЦРУ, кто не закончил университет из «Лиги Плюща». Чистеньких — в такую дыру не послали бы.

— Смотрю, даром времени не теряешь — Авратакис кивком головы показал на окна и на мешки с песком.

— Это здесь необходимо.

Оба предшественника Паттриджа — погибли на своем посту.

— Ты здесь… начальник станции?

— Нет. Разве тебе не сказали?

— Нет.

— Мы — временная группа. Базируемся здесь. Станции больше нет — слишком опасно.

— Хорошенькое место…

— Другого нет.

— Мне нужны материалы по армянским группировкам.

Паттридж — включил лампу дневного света, висевшую на потолке без какого-либо абажура. Он не удивился — в ЦРУ быстро отучаешься удивляться чему бы то ни было.

— Как у тебя с допуском?

— Все нормально. Черт, иначе бы меня сюда не послали!

Паттридж — открыл старый, лязгающий дверцей сейф, перебрал несколько папок. Отложил две нужных.

— Знакомься. Это все что не разнесло взрывом к чертовой матери.

* * *

Почти до самого вечера — Гас Авратакис знакомился с оперативными материалами по армянской общине в Ливане. Кое-где рвались минометные мины и трещали автоматные очереди — но так все было тихо. Тихий день в Бейруте.

— Я так понимаю, АСАЛА — вроде как за русских? — спросил Авратакис вернувшегося Паттриджа. Тот нашел где-то кофе и был очень доволен.

— Не совсем. Эти армяне — они хоть и говорят, что они марксисты, но на самом деле они марксистами никогда и не были. Это примерно то же самое, что израильтяне, понимаешь?

— Не совсем.

— Они будут кем угодно. Марксистами, анархистами, капиталистами. Лишь бы им дали свое. А им нужна независимость.

— И как они ее намереваются получить? Взрывая президентский самолет? Тебе не кажется, что это глупо, а?

Здесь все были свои.

— Согласен. Глупо. Но они умнеют. И в следующий раз они могут взорвать аэропорт Шереметьево… так, кажется, это звучит.

Авратакис хмыкнул.

— Здорово.

— Здоровее некуда. Дружеский совет — тебе надо заглянуть в бассейн, если ты хочешь поговорить об армянах.

— В этой стране еще есть бассейны?

Паттридж улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.

— Есть. Здесь есть богатые люди. Но дело не в этом. Французское посольство. Мы зовем его так, потому что там рядом есть муниципальный бассейн. Точнее — был бассейн…

Париж. Отель «Георг V». Авеню Георга V, 31. 21 июня 1988 года

Отель «Георг V» относится числу тех мест, которые переросли сами себя, это больше чем отель, больше чем место для постояльцев. В Лондоне такое же место занимает, наверное, «Кларидж», а в Москве — изуродованный коммунистами, но все же сохранивший частичку дореволюционного шика «Метрополь». Это не просто отель в двух шагах от Елисейских полей, это — сама Франция. Имперская Франция. Старая Франция, еще та Франция, которое не изуродовало безумство санкюлотов и гильотины на площадях. Это место где роскошь, даже вызывающая роскошь — разумна и оправдана, где остановившись даже на одну ночь вы можете испытать те же самые чувства и эмоции, какие испытывает владелец средневекового замка. Это место, где нет ординарных персон — пусть даже некоторые из его посетителей и пытаются прикинуться таковыми.

В этот день, ближе к вечеру, когда в Вашингтоне было уже утро следующего дня — напротив отеля остановился неприметный Рено-25 черного цвета, обычно используемый правительственными структурами Франции. Из остановившегося рядом Рено-19 вышли и разошлись в разные стороны трое неприметных молодых людей, блокируя тротуар с обеих сторон. Только после этого — четвертый вылез из Рено и открыл заднюю дверь, выпуская пассажира…

У пассажира — были большие причины к тому, чтобы предпринимать некие меры безопасности для защиты собственной жизни. Он не жил в своем доме, не пользовался одними и теми же машинами, никогда не говорил, когда и где он появится, каким маршрутом поедет, не стремился к какой-либо публичности. Черная шляпа и плащ делали его похожим на карикатурного шпиона. Ему было чего бояться — он знал, что кое-какие структуры на Востоке приговорили его к смерти, а СССР — послал по его следу палестинцев-ликвидаторов. Однако — он был готов сражаться за дело, которое считал правильным — даже если государство отказалось от него.

Человек в черной шляпе был легендой в суетном и совсем не героическом мире разведки. Одним из немногих рыцарей в этом подлом мире. Полковник, граф Александр де Маранш, потомственный аристократ и по выражению начальника контрразведки ЦРУ Джеймса Джизаса Энглтона — человек, в высшей степени заслуживающий доверия. Старожилы ЦРУ — не могли припомнить, чтобы Энглтон сказал так о ком либо еще. Возможно, дело было в том, что граф де Маранш был дворянином и потому испытывал ненависть к любым коммунистам. Дела Робеспьера не были забыты — и если граф не мог отомстить за своих предков французам, он мстил русским, которые выходили на демонстрации под своим ублюдочным красным флагом и пели ублюдочную «Марсельезу».

Полковник де Маранш возглавлял французскую разведку на протяжении более чем десяти лет, до этого он сражался в Свободной Франции, лично знал Де Голля. За это время — французская разведка зарекомендовала себя как европейский МОССАД, разведка, использующая самые грязные и кровавые методы в достижении своих целей. Убийства, похищения, террористические нападения. Во время, когда граф де Маранш возглавлял французскую разведку — рушилась колониальная система Франции, алжирские партизаны вели войну за независимость Алжира, последнего европейского бастиона на африканском континенте. Когда Алжиру была предоставлена независимость — сотни военных Иностранного Легиона и десятки тысяч пье-нуа, черноногих, потомков колонистов — поклялись убить де Голля, предавшего их. В стране — шла вялотекущая гражданская война — и государство победило только потому, что использовало еще более грязные и страшные методы, чем его противники. Испытывая недостаток преданных военных — спецслужбы Франции поставили на службу государству боевиков корсиканской мафии. Страдая от терроризма — государство создало тайные тюрьмы, где пытали и убивали тех, кто ранее служил ему. Потом — когда все это закончилось — де Маранша просто выкинули. Демократия — нельзя было просто так убивать. Но он не прекратил работать — просто он теперь работал несколько на другие силы, не менее эффективные чем государство.

Портье не счел возможным задавать молчаливому джентльмену в шляпе какие-либо вопросы. Гостиничный детектив — остался сидеть на своем месте. И только на втором этаже — его остановили. Несколько неприметных, но тренированных и явно вооруженных людей — перекрыли коридор, защищая своего хозяина от опасности, откуда бы она не пришла.

Де Маранш снял шляпу. У него было волевое лицо, короткие, седые офицерские усы и хищные, соколиные глаза.

— Барон будет рад меня видеть… — сказал он условленную фразу.

— Третья дверь — молодой человек отступил в сторону.

Граф прошел по коридору. Толкнул третью дверь от лестницы и вошел.

Это был самый обычный номер. Не люкс, не королевский — хотя в Георге Пятом плохих номеров не бывает. Номер был убран, только на столе стояли несколько бутылок и большое блюдо с закуской: маленькие канапе с каспийской черной икрой. За столом — сидел старик, который совсем недавно пережил банкротство своего банка, 187-го по активам в Европе и даже судился из-за нежелания государства оказать ему помощь. Еще — у него было хобби — виноделие, его вино входило в число лучших пяти вин Франции, с виноделием у этого человека дела обстояли куда лучше, чем с банковским делом. И еще — этот человек, вероятно, был самым богатым человеком на земле.

Это был барон Натаниэль Ротшильд.

Увидев вошедшего — барон показал на декантер, полный рубинового цвета вином…

— Вы как раз вовремя, мой дорогой друг…

Граф де Маранш занял место за столом. Взял канапе и отправил в рот — он не ел с утра и сильно проголодался.

— Отбиваете вкус — сказал барон — между прочим, это семьдесят шестой год. Очень удачный. Еще несколько минут и можно дегустировать…

— Один из лидеров марксистов Энгельс — сказал граф, подкрепляясь русской икрой, открыл, что труд делает из обезьяны человека. Если это так, то я на пути превращения. С утра я побывал в семи местах, и у меня во рту не было ни крошки…

Граф де Маранш относился к числу тех людей, которые «нигде не работают, но чем-то заняты». Он уже десять лет был простым гражданином Франции. Однако — до сих он имел немалый политический вес и связи на трех континентах. Именно граф де Маранш — сыграл одну из определяющих ролей в деле развертывания активной переброски иностранных наемников в Пакистан и далее в Афганистан.

— Про коммунистов мы еще поговорим… — барон сунул в декантер градусник — да… пожалуй, пора. Если вас не затруднит…

Граф передал бокалы — и барон Ротшильд начал разливать вино. Делал он это серьезно и сосредоточено, с полным осознанием важности каждого действия и каждой части каждого действия — как начинающий священник, служащий службе в деревенском храме…

Чтобы вино приобрело правильный вкус, раскрылось, как говорят знатоки — его надо перелить в декантер и дать постоять, чтобы оно насытилось кислородом и приобрело комнатную температуру. После того, как вино постоять в декантере — его можно начать разливать, при этом ни в коем случае не взбалтывая. Наливать нужно по краешку бокала — но при этом не проливая ни капли…

Держа бокал за тонкую ножку — барон сначала сунул туда свой старческий нос, затем — закрутив вино придирчиво посмотрел на следы вина на бокале. Чем более насыщенное вино — тем шире дорожки, остающиеся на стенках бокала. Их называют «ножки».

— Да, хорошее вино. Очень хорошее… — заключил барон.

Вино и в самом деле было хорошим. Красное как кровь…

— Я так полагаю, мой дорогой Алекс — барон назвал графа сокращенным, американизированным вариантом его имени — у вас еще остались друзья в ЦРУ? Я имею в виду — друзья, которые принимают решения…

— Полагаю, что да, еще остались.

Друзья в ЦРУ — у графа были. В начале шестидесятых — граф де Маранш и группа французских экспертов посетили США и встретились с высшим эшелоном ЦРУ и ФБР. Тогда он подружился с Джемсом Джизасом Энглтоном, тогда же людей из ЦРУ, еще не совсем опытных — поразила ненависть графа к коммунизму — он не просто работал против красных, он ненавидел их всеми фибрами души. Тогда же — французские эксперты изучили систему мер безопасности, предпринимаемых при охране президента Джона Ф. Кеннеди и сочли их несостоятельными. Это было ровно за год до убийства…

— Обязанные вам люди?

Граф улыбнулся.

— Не совсем точное определение. В разведке никто, никому и ничем не обязан. Однако есть люди, которым верят больше, чем другим.

— Вот и отлично — барон достал папку, толкнул по столу — это надо передать на самый верх и как можно быстрее. И убедить наших друзей действовать как можно быстрее.

Граф не прикоснулся к папке. Друзья у него были. Хотя бы те, которым он выдал двойного агента в ЦРУ, советского шпиона Олдриджа Эймса. Поскольку прямой выход на руководство ЦРУ был бы не так понят — они разыграли маленькую мизансценку в Швейцарии в которой почувствовал Роберт Гейтс, ныне заместитель директора ЦРУ. Да… он ему поверит.

— Что это?

— Материалы. О том, как можно победить СССР.

— Это либо ерунда, либо слишком хорошо чтобы быть правдой.

Барон кивнул, снова берясь за декантер.

— Прочитайте.

Граф погрузился в чтение — пока представитель сильнейшего делового клана Европы, Старого Света — разливал вино со своей плантации…

Через несколько минут граф оторвался от чтения.

— Возможно, в этом кое-что и есть. Если это не провокация КГБ.

— Провокация, мой друг?

— Провокация. Русские мастера на подобные вещи. В самом начале большевистского государства, когда многие люди, потерявшие все — звания, собственность, честь стремились отомстить большевикам и сбросить их власть — большевики создали несколько организаций на любой вкус. Монархические, анархические, буржуазные. Им удалось обмануть нас, обмануть британскую разведку, обмануть многих в своей стране. Ярчайший пример тактики, которую использовали еще китайцы. Если не можешь бороться — возглавь, а потом заведи в тупик. В эти организации — пришли люди, которые искренне боролись против большевиков. Этим организациям передавали огромные деньги. Потом время для выступления ушло — а большевики уничтожили всех.

— Познавательно. Но не имеет никакого отношении я к тому, что происходит сейчас. Впрочем, пусть с этим разбираются американцы, верно?

Де Маранш прикинул.

— Как быстро они должны это получить?

— Желательно, сегодня же.

— Тогда… Нет, слишком мало времени.

— Самолет ждет вас в аэропорту, друг мой. Мой, личный самолет. Билет на Конкорд туда и обратно уже заказан.

Билет на Конкорд стоил, как подержанная машина.

— Хорошо. Я отправляюсь.

— Удачи, друг мой. Передайте привет Статуе свободы.

— Непременно…

Оставшись один — барон взглянул на часы. Еще достаточно времени — для того, чтобы принять высопоставленного человека из штаб-квартиры НАТО в Брюсселе. Этот неприметный британский полковник — входил в секцию Гладиатор[88], занимающуюся провокациями против левых и подготовкой Европы к партизанской войне на случай захвата каких-то стран коммунистами. В штаб-квартире НАТО он отвечал за распределение оружия по подпольным ячейкам ультраправых и схронам, откуда его должны были достать партизаны. А еще — он должен был подсказать барону — с какой стороны возможно подступиться к турецкому генералу Кенану Эврену, военному диктатору Турции, до переворота — координатору сети Гладиатор в своей стране в Турции. При всей нелюбви турок к армянам — генерал мог позволить открыть несколько лагерей в приграничной зоне для обучения армянских боевиков. Потому что СССР — генерал Кенан Эврен ненавидел еще больше, чем армян.

Бейрут. 24 июня 1988 года

Громыхнуло — глухо и грозно. Дрогнули стены, посыпалась противная, маркая цементная пыль с потолка.

Спецпредставитель директора ЦРУ, только прикорнувший отдохнуть — моментально вскочил на ноги с тяжелым Кольтом в руке. Прижался к стене. На улице трещали автоматные очереди — вряд ли прицельные, обычно так стреляют, чтобы успокоить себя.

Ну и страна… Он работал в Греции, когда там была диктатура черных полковников — но по сравнению с этим Греция — рай земной.

Его сосед по комнате, заворочался, потом все же открыл глаза. Протянул руку к бутылке воды, отхлебнул, ошалелыми глазами уставился на американца с Кольтом в руке. В комнатах жили по двое — мест не хватало…

— Что…

Авратакис показал на улицу.

— Ах, это… Бросьте, это не по наши души…

Американец успокоился, сунул Кольт за пояс. Сел на свою кушетку.

— И часто так здесь бывает?

— Нередко… Раньше было хуже, долбали каждую ночь. Как вас зовут, я запамятовал…

— Лефтвич. Джо Лефтвич — назвал Авратакис имя, которое у него было в документах.

— Ах, да… Джо. Ложитесь, все равно завтра вставать…

Черт бы побрал это место, черт бы побрал этого сукина сына Гейтса, который забросил его в эту дыру.

Гас Авратакис разместился на временное место жительства в одном из недостроенных отелей на самом побережье, в других местах селиться было смертельно опасно — могли похитить или убить. Все роскошные отели — Святой Георгий, Фениция, другие — в свое время возвышавшиеся над побережьем бастионами роскоши — были разрушены в ходе жестокой гражданской войны, один ее эпизод так и назывался — война отелей, когда противоборствующие группировки занимали высотные здания отелей и били друг по другу и по окружающей местности с господствующей высоты. Самые страшные бои шли в районе недостроенного небоскреба — башни Мюрр, с которой можно было простреливать половину Бейрута. Снайперы водились в городе и сейчас.

В качестве соседа по комнате ему подсунули какого то парня из ООН, вроде тоже американца — хотя точно сказать нельзя. В качестве кровати — армейская кушетка, освещение — от керосиновой лампы, когда в дизель-генераторе кончится топливо. Удобства общие на этаже, вместо стекол — стекла в Бейруте были большим дефицитом — стальные ставни, подрагивающие под ударами налетающего с моря ветра.

Было такое ощущение, что произошла третья мировая война — и они умирают на руинах цивилизованного мира.

Утром — надо было подниматься и идти к машинам. По посольствам — развозили целым эскортом, под прикрытием службы безопасности посольства, морских пехотинцев или сил ООН.

Авратакис обратил внимание на несколько черных Вольво. Русские!

Резидент махал ему рукой от своего Шевроле, он поспешил в машину. Раннее утро, солнце только встало — и было довольно свежо. Жара будет позже…

— Как отдохнули? — спросил Паттридж который жил в казармах морской пехоты из-за опасности похищения.

— Спасибо, хреново…

Резидент расхохотался.

— Добро пожаловать в Бейрут…

Машина тронулась, покачиваясь на неровностях некогда знаменитого променада, самого знаменитого на Востоке.

— Русские? — Авратакис показал на Вольво.

— Они самые, Иваны… — довольно улыбнулся резидент — начальник КГБ здесь недавно прислал мне пару бутылок настоящей русской водки в обмен на несколько игрушек для своего сына. Не все русские плохие.

— Непохоже, чтобы они боялись…

— Они и не боятся. Знаете, почему?

— Расскажите.

— Как то раз одна местная группировка исламистов похитила русских. Через несколько дней — одному шейху пришла посылка. А в посылке — голова его племянника. Естественно, всех русских тут же освободили. Русские знают, что делать с такой мразью, это мы с ними цацкаемся и все думаем, что о нас подумают. Русские и поляки здесь неприкосновенны, только конченные отморозки могут что-то им сделать[89].

Они свернули к посольству — и тут внезапно тучи закрыли солнце, с моря налетел дождь — мимолетный, но сильный, как в Латинской Америке. Пока они добежали до обложенного мешками с песком входа во временное здание посольства — промокли насквозь.

— Ф-ф-у… Черт, ну и погода…

— Бывает.

В своем кабинете — резидент достал из сейфа бутылку джинна, стаканы. Плеснул на три пальца…

— Вот. Лучший способ согреться.

Выпивка проскочила в глотку как фокстерьер в нору, Авратакис почувствовал, как его впервые, за все время пребывания в Ливане — отпускает. Как узел развязывался — намертво затянувшийся до этого в животе.

— Так у вас алкоголиком станешь…

— Бывает, что и становятся. Сегодня у нас контакт с представителями АСАЛА. Только вчера передали сообщение через портье одного из отелей — они назначили время и место. Можете пойти вместо Джона.

— Не вопрос.

Резидент улыбнулся с какой-то жалостью.

— Вы даже не знаете, на что соглашаетесь. Знаете, где будет этот контакт?

— И где же?

— В районе старого полицейского комиссариата. Недалеко от Площади Шахидов.[90] Сталинград по сравнению с этим местом — все равно, что Бродвей…

* * *

Контакт с агентом во всех странах, в том числе даже в СССР — мероприятие совершенно будничное. Конечно, готовясь к нему, предпринимают меры предосторожности — потому что при провале агента ждет длительный срок тюремного заключения или смертная казнь, а другие агенты могут отказаться сотрудничать. Но только здесь — следовало беспокоиться о собственной безопасности больше, чем безопасности контактера: в случае захвата вас не обменяют, не вышлют из страны и даже не посадят в тюрьму — с вас запросто могут снять заживо кожу.

Оперативный центр находился в казармах морской пехоты в аэропорту, куда они переместились конвоем из трех машин. Снова стреляли — артиллеристы Валида Джамблата запускали Грады, к счастью египетские, две трети которых не взрывались. От рева взлетающих и садящихся вертолетов дрожали стекла.

— Нет… Никуда не годится. Мы здесь будем как прыщи на заднице, вне зависимости от того, задействуете вы морских пехотинцев из группы охраны посольства или моих ребят. Если мы займемся этим, ни про какую тайную операцию не может быть и речи — заявил капитан морской пехоты США по фамилии Дреколл, здоровенный, под потолок негр с кулаками боксера.

— Переодеться в штатское?

— Все равно, будет слишком заметно. Не тот район. Мы, конечно, сможем вас прикрыть с воздуха, но…

— Какие предложения?

— Как вариант — задействовать французов, сэр — ответил еще один морской пехотинец, белый, с рыжими волосами.

— Они потребуют что-то взамен, но… — Паттридж задумался — возможно, это неплохая идея, солдат…

Французское посольство было не так далеко, на улице Пастера, его охраняли бойцы Иностранного Легиона. В Иностранном легионе — полно не французов и при необходимости они могут сойти за наемников из Восточной Европы. Или еще откуда…

— Черт, я не доверяю никому, кроме морских пехотинцев США — заявил Авратакис — и вообще, дайте мне кольт сорок пятого калибра, старую машину с легальными номерами и я пройду.

— Вы шутите? — заявил чернокожий майор — мне хватает проблем и без того, чтобы искать потом вашу похищенную задницу по всем крысиным норам этого долбаного города, извините, сэр.

Авратакис кивнул Паттриджу.

— На минуточку.

Они отошли.

— Черт, в чем дело? Если у нас есть здесь друзья, они не могут позаботиться о безопасном месте для встречи?

— В любом другом месте да — раздраженно сказал резидент — но только не в этом. Здесь все смешалось к чертовой матери… христиане, мусульмане, друзы, палестинцы… Вы знаете, например, что христиане относятся к нам враждебно, особенно те, которые корешатся с израильтянами. А вот люди Арафата — одни из лучших наших союзников здесь.

По-видимому, Авратакис не смог сделать эмоций. Они были написаны на его лице.

— Это… санкционировано? — только и сумел спросить он.

— Нет, в том то и дело. Если о том, что твориться здесь узнает Конгресс, рванет почище, чем Ирангейт. Но если не делать то, что мы делаем — рванет почище, чем казармы морской пехоты в восемьдесят третьем. Да… наверное, стоит одолжиться у французов. Это проще, чем потом организовывать ваш выкуп из плена.

Бейрут. Улица Пастера, посольство Франции. 22 июня 1988 года

Улица Пастера, на которой находилось французское посольство, бассейн — было перегорожено бетонными блоками в человеческий рост и белыми, колесными французскими бронемашинами ООН. Стрелки, прятавшиеся за бронемашинами и бетонными блоками — выглядели довольно грозно, за периметр машины не пускали. Посольство Франции еще не взрывали, в отличие от американского и британского — и Иностранный легион был полон решимости не допустить взрыва…

— Машины оставим здесь… — заявил Паттридж, вылезая из Шевроле на импровизированной стоянке перед бетонными блоками — нас все равно не пропустят.

Авратакис заметил натянутые у входа широкие, белые полотнища, трепещущие на ветру. Снайперы…

Капрал Иностранного легиона был похож на араба, а возможно — арабом и являлся, у французов есть так называемые полки спаги. Не обращая внимания на дипломатический паспорт Паттриджа — он заставил поднять руки и тщательно обыскал сначала Паттриджа, потом и Авратакиса. Только после этого, они были допущены в святая святых — внутреннюю зону посольства. Массивные бетонные блоки, которыми были огорожены проходы, давали определенное чувство уверенности.

Французы жили лучше, чем британцы и американцы — их ни разу не взрывали, они оставались в своем посольстве, и места там хватало — даже с учетом того, что пришлось выделить некоторое место для штаба сил Легиона. Не раз бывавший здесь Паттридж оставил специального помощника директора в холле второго этажа, где был работающий кофейный аппарат и свежие пончики, сам — пошел выше, в сопровождении сотрудника посольства. Очевидно — резидентура располагалась выше, и посторонних, незнакомых людей — туда не пускали.

Впрочем — Гас Авратакис был доволен тем, что у него есть мягкий стул под задницей, кофе из картонных стаканчиков, который отдает бумагой, но все равно вкусный и рогалики, хоть немного зачерствевшие — но тоже ничего. В этом городе — редкостью было и то и другое и третье…

Паттридж вернулся вместе с невысоким, лысоватым джентльменом, который даже в этом городе умудрялся сохранять стиль — синий костюм и белый платочек из кармана. Джентльмен был чисто выбрит, аккуратен и обладал очень неприятным, срисовывающим взглядом…

— Гас. Эмиль — представил их друг другу начальник станции.

— Эмиль, а дальше… — спросил Автатакис, протягивая руку.

— Просто Эмиль.

Рукопожатие было неожиданно сильным. Авратакис понял, что перед ним скорее всего сам резидент, а Эмиль — это не имя, а оперативная кличка. По безжалостности и приверженности к грязным методам работы с французами могли сравниться лишь израильтяне.

— Прошу…

Они прошли на третий этаж, зашли в кабинет неожиданно оказавшийся неким подобие кафетерия. Там тоже была пара столиков, поднос с рогаликами и два больших, блестящих термоса.

Эмиль, по праву хозяина — отодвинул стулья, набрал рогаликов и налил всем кофе. Кроме кофе — очевидно, что больше ничего не было.

— Приходиться импровизировать — криво усмехнулся он — раньше можно было выйти и посидеть на углу в армянском ресторанчике… боже мой, как там кормили, как в лучших парижских кафе. А сейчас там ничего нет — взорвалась бомба. Бассейн тоже разнесло на куски и теперь мы грязные как черти…

Армянском…

Авратакис посмотрел на Паттриджа, тот едва заметно отрицательно качнул головой. Понятно… проверяет на ассоциации.

— Давно здесь служите?

— В качестве начальника бюро чуть больше года… — Эмиль употребил чисто французское «бюро» вместо «станция», «отделение» или «резидентура» — но я тут работал на оперативной работе еще до того, как началось все это merde. Просто поверить невозможно, во что здесь все превратилось…

— Да уж…

Паттридж глотнул кофе с удовольствием — работали на износ и выпить где-то нормального, горячего кофе было большой удачей. Тем более — погода сегодня не задалась, сыро…

— Вам нужны контакты в армянской общине, я правильно понял? — отпивая из своей чашки, спросил Эмиль.

— Да, верно. Ваша служба обязалась оказать нашей возможное содействие, вы знаете об этом…

— Да… знаю. Зачем вам армяне? Это не самая сильная группировка здесь, вряд ли они помогут вам с вашими заложниками?

Ситуация с американскими заложниками была здесь притчей во языцех. Никто не знал — сколько американских заложников освобождено, сколько еще осталось, и самое главное — все ли американские заложники освобождены. Очень могло быть, что и не все — пока Иран и Ирак сражались за нефтяные месторождения в пограничной зоне, пока Ирану нужны были противотанковые ракеты ТОУ и запасные части к самолетам — вряд ли Хезбалла, ливанский филиал Корпуса стражей Исламской революции освободил бы всех американских заложников.

— Решаем не мы — Авратакис знал, что отвечать — я тоже не знаю всего.

Француз пожал плечами.

— Проблем нет. У нас есть контакты в общине, мои люди могут подбросить вас до места. Вместо моего человека пойдете вы. Встреча назначена на Площади Мучеников. Сегодня ближе к полуночи.

— Зачем вы назначили встречу там? — спросил Патридж — там же Верден…

Француз улыбнулся.

— Место выбираем не мы.

— Позволите полюбопытствовать, с кем конкретно назначена встреча — уточнил Авратакис — есть разные группы армян…

— Это просто парни которые хотят выжить и занять кое-какие место в здешней неблагополучной экосфере. Считаются связанными с АСАЛА — но это только прикрытие. По крайней мере, я так думаю. АСАЛА многие боятся.

Паттридж скривился.

— Им нельзя верить. Это леваки, троцкисты, мать их. Ублюдки конченные. К тому же — их наверняка обратали русские.

Авратакис с улыбкой бывалого похлопал своего коллегу по плечу.

— Далеко не всех, дружище. Далеко не все.

Перед французами надо было играть простака.

Эмиль — какое-то время размышлял над дымящейся чашечкой кофе, как будто сидел в парижском кафе под каштанами…

— Особых проблем с встречей я не вижу… Надеюсь, вы поделитесь информацией…

— Безусловно — сказал Паттридж. Пакет не слишком ценной информации для передачи французам был уже готов.

— Тогда… проблем нет. За вами заедут… слушайтесь во всем их. С этими парнями я был в долине Бекаа и до сих пор жив… как видите.

* * *

— Скользкий ублюдок… — выругался Паттридж, как только водителю их Шевроле удалось развернуть машину в дорожной пробке перед французскими заграждениями и направить в сторону набережной — чертов сукин сын.

— Мне он показался опасным — сказал Авратакис.

— Он не подарок — согласился начальник станции — такого про него нигде не написано, но по моим данным, он бывший ликвидатор, ответственен, по меньшей мере, за двадцать ликвидаций. Работал в двадцать третьей группе, знаете, что это такое?

— Знаю… А здесь он что делает?

— А черт его знает. Ясно одно — штаны не просиживает. Вы помните о том, что Сирия — бывшая провинция Франции?

Авратакис этого не знал.

— Что-то припоминаю.

— Обмен информацией между спецслужбами идет до сих пор. Позиция Франции здесь далеко не однозначна, как по отношению к Палестине, так и по отношению к Сирии. Мы не раз фиксировали обмен данными, встречи французских агентов с главарями палестинских группировок, с самим Арафатом. Нельзя сказать, что они полностью на нашей стороне.

— А как насчет армян?

— Армяне… Тут еще сложнее. У них проживает большая армянская община, полтора миллиона человек. Они очень влиятельны. С другой стороны — в АСАЛА одно время была группа Орли — которая была создана во Франции и там же совершала теракты. В том числе — весьма серьезные. Так что невозможно сказать точно — какую сторону занимают французы.

— Но они меня по крайней мере не пристрелят? — пошутил Авратакис.

— Не думаю. В конце концов, Эмиль понимает, что с нами ссориться — тоже не с руки. В открытую, когда они за вас отвечают — не грохнут.

Авратакис повернулся, чтобы увидеть улыбку на лице начальника американской станции. Но ее не было — Паттридж был серьезен.

Или здесь просто разучились улыбаться…

* * *

Французы появились под вечер. Как и было оговорено — Авратакиса высадили около американского университета, машина с морскими пехотинцами осталась прикрывать его — стрельба могла начаться в любой момент и без видимого повода.

Пока ждали французов — Авратакис с интересом смотрел на людей, которые здесь были… в основном это были молодые люди. Совершенно беззаботного вида, они куда то спешили, целовались, обнимались… а все стены были в следах от пуль и в начале улицы стоял подорванный сирийский БМП — и всем на это было наплевать.

Французы подкатили на внедорожнике Паджеро, белого цвета, разрисованном какими то арабскими письменами. Стекла в машине были тонированными, как потом оказалось — еще и завешенными бронежилетами. Такие машины — Авратакис в изобилии видел, когда приезжал в Пешавар. Неприхотливые, неубиваемые, они служили отличным транспортом для командиров моджахедов … пока все не накрылось.

Авратакис заметил, как напряглись морские пехотинцы, когда увидели тормознувший внедорожник. Все было настолько серьезно, что в посольском Шевроле был пулемет.

На пассажирском месте поползло вниз стекло…

— Вы американец? — спросил невысокий, загорелый, остролицый легионер, осмотрев коренастого, в черных очках сотрудника ЦРУ.

— Он самый.

— Садитесь назад.

Авратакис показал — все нормально — потом сел в машину. Хлопнула дверь, машина отчалила, пробивая себе путь отчаянными гудками.

Легионеры сидели странно. Двое на переднем, считая водителя, один на заднем. Еще двое — сидели сзади, на откидных сидениях в багажнике, места там было явно мало. В Паджеро если потесниться — можно на заднем сидеть втроем. Но легионеры предпочитали тесниться на откидных в багажнике — потому что так можно было быстро покинуть машину и обстрелять преследователей через заднюю дверь.

— У вас есть оружие?

— Да, есть… — отправляясь «на дело» Авратакис взял трофейный Скорпион из запасов резидентуры. Его взяли на улице, им был вооружен сирийский спецназ — и этот след либо никуда не приведет, либо приведет в другую сторону. Сам Скорпион был маленьким и чрезвычайно опасным оружием — им была вооружена половина террористов, снабжаемых из Восточной Европы.

— Тогда все нормально.

— Куда мы едем?

Легионер не ответил.

* * *

Они приехали в какой-то гараж… Авратакис не знал город и не понял, куда они приехали. Кто-то закрыл за ними ворота, легионеры полезли из машины. Остролицый начал обниматься с каким-то бородачом, остальные вели себя так, как будто здесь не было никакой угрозы. Это был гараж… точнее даже не гараж, а автомастерская. Причем довольно большая — изнутри обшарпанная, но на восемь мест. Четыре подъемника и все четыре заняты, две Тойоты — такси и два Мерседеса — тоже такси. Мерседесы — такси были необычными — удлиненными, такие часто встречаются на Востоке…

Переговорив с бородачом по-арабски, остролицый сказал несколько слов по-французски своим спутниками и они согласно закивали, начали приводить в порядок свое оружие. Авратакиса это начало уже раздражать.

— Как вас звать?

— Рауль, мсье… — сказал остролицый — меня зовут Рауль. Имена остальных вам знать не обязательно.

За время службы Авратакис видел много разных военных — и эти ему понравились. Однозначно понравились. Жесткие, настороженные взгляды, непрекращающийся поворот головы вправо-влево, они чем-то были похожи на израильтян из самых лучших подразделений израильского спецназа. Или на бойцов пехотного отделения, которое много лет назад вошло в джунгли и так и не вышло оттуда. Вооружены они были сплошь советским оружием — автоматы Калашникова, у одного — русский ручной пулемет с лентовым питанием, еще у одного — снайперская винтовка Драгунова с большим, массивным ночным прицелом и длинным зачерненным глушителем на стволе. На двух Калашниковых — тоже были ночные прицелы советского образца, такие он видел у моджахедов, когда собирал секретные образцы вооружения Советской армии. Автоматы были новые, под новый советский малокалиберный патрон — копию американского…

— Откуда это у вас?

Рауль улыбнулся, но невесело.

— Здесь все что угодно можно достать, если постараться. Русские поставляют сирийцам современное оружие, на юге полно палестинского и сирийского спецназа, есть иракцы, есть даже советские. Глупо отставать от них. Вон ту винтовку, например — Рауль показал на бесшумную СВД — взяли с трупа снайпера, который работал с башни Мюрр. Перед тем, как его успокоили снайперы — ваши морские пехотинцы — он подстрелил, по меньшей мере, семерых. Потом мы выменяли у них эту винтовку на кое-что другое. Этого добра здесь хватает.

— А что сказал ваш арабский друг?

— Он сказал, что на площади шахидов пока тихо. Палестинцы оттуда ушли, а джамблатисты. Слава Аллаху — там давно не появляются. Там могут быть снайперы, конечно, как и в других местах — но крупных групп там нет, иначе Шариф знал бы об этом.

— Вы ему доверяете?

— Его семья живет в Париже. Он нас не предаст. У вас есть бронежилет?

— Нет.

— Наденете один из наших. Где у вас встреча? Покажите на карте…

* * *

Место было страшное. Авратакис был в Греции, когда там был режим черных полковников, он был в некоторых странах Латинской Америки, ему довелось побывать в Пешаваре и Карачи, и он думал, что видел многое. Но теперь он понял, что ничего не видел.

Здесь — несколько месяцев шли уличные бои с применением бронетехники. Весь центр города был разрушен, превращен в руины, ничего не осталось. Дома в основном были старые, двух трехэтажные — сейчас, какие то из них были просто превращены в груду руин, от каких-то — осталась стена или две стены, или обгорелая оболочка, в внутри все разрушено. Улица была навалена крошевом, которое приходилось объезжать, обгорелыми, раздавленными остовами бронемашин и обычных машин, которые кто-то растащил в стороны. Здесь не было никого и ничего живого кроме кошек: бездомные, но отнюдь не голодные, разжиревшие на расплодившихся здесь грызунах кошки бросались в стороны, как только на них падал свет автомобильных фар, светили во тьме своими блестящими, пугающими глазами.

Было по-настоящему страшно…

Авратакис был в машине один, за рулем — он рулил, положив автомат с досланным патроном себе на колени — чтобы далеко не тянуться в случае чего. Незнакомая машина, да еще с ручной коробкой передач — стиком — шла рывками, взревывая двигателем при каждом неумелом переключении. Арабы позабавились, глядя на то, как американец судорожно осваивается с коробкой передач — при том, что палка находится не как у людей под рулевой колонкой — а между сидениями, и до нее надо было тянуться, надолго отрывая руку от руля. А как дотянешься, если руль так и рвется из рук!?

Не езда, а мучение, в общем.

Встреча была назначена на Старом рынке, нужно было остановить машину у полицейского комиссариата — и дальше пешком. Французы вышли уже давно — две маневренные группы, пулеметчик с прикрывающим и снайпер с двумя. Перед тем, как уйти, они проинструктировали Авратакиса, что если он при движении услышит стрельбу — пусть разворачивается и сваливает к чертовой матери…

Выхваченные скачущим светом фар фрагменты развалин, четкие как фотографические снимки — просто ужасали. Авратакис просто понять не мог — ради чего надо было творить здесь такое, что не поделили живущие здесь люди, что стерли с лица земли собственный город?

Он ориентировался по карте. Маленькой, ее ему нарисовали французы. Половину он так и не понимал — но добросовестно рулил.

Здание комиссариата он нашел просто — ориентиром служил сгоревший танк в начале улицы. От самого здания комиссариата осталось лишь две стены и часть перекрытий — по нему били прямой наводкой из гаубиц.

Авратакис остановил машину. Выключил фары, чтобы глаза привыкли к темноте — и тьма навалилась на него, чужая и враждебная. Было страшно…

— Черт бы тебя побрал, Эмиль — пробормотал он.

Делать нечего. Надо выходить.

Он вышел, громко хлопнул дверью и сам испугался этого звука — похоже было на выстрел. Просто невероятно, что меньше чем в километре отсюда — еще живущий город и молодежь, которую он видел у Американского университета. Все походило на декорации к фильму о третьей мировой войне, о вторжении русских, о конце света…

Но надо идти.

Он достал небольшой фонарик… свет привлечет снайпера, но ему надо как-то идти, чтобы не упасть, не разбиться об камни или стекло, хрустящее под ногами. С фонариком в одной руке и автоматом в другой — Авратакис пошел на встречу…

* * *

Рынок у Площади Мучеников тоже был разрушен, все перемешано танковыми гусеницами, здесь было настоящее сражение. Руины уже поросли травой.

Какого-либо условного сигнала на контакт не было, поэтому он просто пробирался по развалинам, подсвечивая себе фонариком и ругаясь — пока не почувствовал, что впереди кто-то есть. Он вскинул автомат — хотя не видел цели.

— Бросьте автомат, мистер! Ну!

Авратакис выругался про себя.

— А еще тебе ничего не бросить?

— Бросьте, или я буду стрелять.

— Да пошел ты…

Молчание. Очевидно тот, кто пришел как контактер — не ожидал такой встречи.

— Эй, ты, козел! — негромко сказал Авратакис на английском, как и его невидимый визави — я могу повернуться и уйти. Все это дерьмо тебе нужно не больше, чем мне.

Снова тишина. И только когда ЦРУшник плюнул под ноги и повернулся, чтобы уйти — неизвестный окликнул его.

— Не стреляйте! Я выхожу!

От каменного завала впереди отделилась тень. Авратакис осветил человека фонариком — и обнаружил, что имеет дело с молодым, лет двадцати пяти человеком. Усатый, загорелый, курчавый, одет не так, как местные мусульмане. Автомат Калашникова, направленный на него.

— Убери оружие! Тогда будем говорить.

— Вы не Джо — ответил усач, голос его подрагивал.

— И что с того?

— Должен был прийти Джо! — в голосе была паника.

— Называй меня Джо и забудем об этом.

— Где Джо?!

— Да пошел ты! Если тебя что-то не устраивает — вали отсюда.

Авратакис, как опытный оперативный агент понимал: если изначально правильно не поставить отношения с агентом — потом он сядет на шею.

— Чем вы докажете, что вы американец?

— Черт, может мне снять штаны? У меня на заднице американский флаг вытатуирован, такое доказательство устроит?

Армянин замялся. Авратакис понял, что он еще моложе, лет двадцать, не больше. Просто старается казаться круче, чем он есть на деле.

— Мы ждали другого человека. Зачем вы пришли не один? Зачем у вас оружие?

— Слишком много вопросов, парень. Ты знаешь, что такое Соединенные штаты Америки? Это игра на высшем уровне. Мы определяем — кто террорист, а кто борец за свободу. Соединенные штаты Америки выслушают тебя. В моем лице. Если меня не достанут твои вопросы.

Армянин снова помялся. Авратакис заподозрил, что он — несет на себе микрофон, и этот разговор слушает кто-то другой. Но это его мало волновало — слушает и слушает.

— Мы уже говорили Джо…

— Теперь ты скажешь мне, парень. Еще раз. Ну?

Армянин сел прямо на бетонную кучу.

— В начале этого века наш народ был унижен, побит и чуть не уничтожен. Армяне, как и евреи были вынуждены разбрестись по всему свету. Мы перенесли больше, чем перенесли евреи, но никто не признал совершенное с нами злодеянием. Никто не дал нам свое государство, как дал его евреям.

Авратакис скептически хмыкнул.

— Это ты к чему? Хочешь свое государство, сынок? Так бери автомат в руки и завоевывай его. Могу помочь В чем проблема.

— Мы и пытались это сделать! Но вы же сажаете нас в тюрьмы, преследуете как диких зверей!

Сотрудник ЦРУ расхохотался нехорошим, замогильным смехом. Господи… зачем ему прислали этого идиота сюда… их что — не воспринимают всерьез?

— Парень, ты что — совсем идиот? С кем ты воюешь? С Турцией? С Францией — если ты нападаешь на аэропорт Орли? Это советские захватили твою родину, сделали вас рабами! Против них и воюй!

Пацан смутился.

— Это не так просто.

— Чего же в этом сложного? Парень, я видел людей с кремневыми ружьями, которые шли на советские вертолеты. Это было в Афганистане. Так что не надо кормить меня всем этим дерьмом.

— У нас родственники в Армении. Русские посадят их в тюрьму.

— У этих людей тоже были родственники в Афганистане. Но у них было еще кое-что, чего я не вижу у тебя, парень. У них была вера, парень. Вера, которая была превыше всего…

Авратакис не стал упоминать, к чему привела эта вера.

— Среди нас есть много тех, кто пришел оттуда… — сказал парень тихо.

Авратакис прищурился. Разговор пошел серьезно.

— Откуда — оттуда?

— Оттуда. Из Арцаха…

— Откуда?

— Из Армении… Это русское название нашей родины. Мы называем ее Арцах, так будет правильно.

— Мне без разницы. Ты знаешь, о чем говоришь, парень?

Вместо ответа — армянин сунул руку за пазуху, а Авратакис поднял свой Скорпион и направил его на контактера. Но тот достал из-за пазухи только какой-то сверток.

— Вот. Это вам.

— Что это?

— Бумаги. Джек знает, договаривались с ним.

— О тех, кто пришел оттуда?

— Да…

Внезапно — армянин насторожился, уставился в темноту. Затем медленно начал поднимать автомат.

— Что там? — тревога передалась Авравтакису.

Ничего не ответив, парень метнулся в каменные развалины…

— А ну, стой!

Авратакис сначала метнулся за ним — и только потом сообразил, какую глупость он делает. Незнакомое, опасное место, там может быть мина, снайпер или еще что угодно. Да и… что-то же этот армянин увидел…

Держа свой маленький автомат наизготовку, Авратакис начал отступать к своему Мицубиши. Тот был на месте…

* * *

На обратном пути — чуть не произошла трагедия…

Кое-как развернувшись, он придавил педаль газа. Дорога была ему уже относительно знакома — и он ехал, как только можно быстро, чтобы убраться отсюда к чертовой матери и как можно быстрее. Нервы были на взводе — и когда кто-то метнулся к машине из темноты — он судорожно хватанул автомат, готовый стрелять…

Только через секунду он осознал, что неизвестный мигает ему фонариком… знак опознания, о котором договорились.

Черт…

— Это я, я… мсье американец! Рауль — откликнулась темнота, как только он вышел.

Авратакис опустил автомат. Двое легионеров приблизились.

— Что у вас?

— Сорвалось. Но информацию он передать успел. Вы никого не заметили?

— Посторонних — нет.

— Он испугался. Увидел что-то в темноте и испугался. И убежал.

Рауль достал рацию выдвинул длинную антенну, начал о чем-то разговаривать по-французски. Разговор быстро закончился.

— Клауса надо подождать. Десять минут.

— Он ничего не видел?

— Нет. Я сказал ему, чтобы он был поосторожнее.

* * *

Клаус появился, как и было обещано, ровно через десять минут. Он был в каком то странном балахоне с накидкой, закрывающей даже лицо чем-то вроде рыбачьей сети. Лицо вымазано чем-то черным типа гуталина.

— Ваш парень смылся — сообщил он по-английски.

— Там никого не было? Он чего-то испугался.

— Нет, мсье. Я контролировал этот сектор. Если бы кто-то был — я бы его увидел. Или Дидье. У него такой же прицел, как у меня. Никого не было, мсье, ваш парень просто сбежал…

Авратакис помолчал. Парень оказался хитрее, чем он думал — прервал контакт и сбежал. Молодец…

— Как он ушел?

— За старой автобусной остановкой, за рынком его ждала машина.

— Какая?

— Такси, мсье. Мерседес-такси.

— Это еще ничего не значит, мсье — пояснил Рауль — здесь у каждой группировки свои таксисты. Просто такси его ждать здесь не будет, таксист не сунется в этот район ни за какие деньги. Да и пассажира на обратный путь тут не подберешь.

— В машине кто-то был?

— Как минимум двое, мсье.

— Номера?

Снайпер пожал плечами.

— Хорошо — решил Авратакис — сматываемся отсюда…

* * *

В посольстве его ждали. Морские пехотинцы были наготове, на самой границе опасного района, у них был пулемет и гранатометы. Они и сопроводили машину с сотрудником ЦРУ до побережья, дальше Авратакис вышел, а легионеры поехали дальше, скорее всего — в аэропорт, где базировались международные силы.

Паттридж был на своем месте. На глазах Авратакиса — он разлил из термоса кофе, плеснув в каждый стакан немного русской водки из бутылки с зеленой этикеткой, вероятно — подарок русского резидента.

Черт бы их побрал — но у русских есть и кое-что хорошее.

— Как прошло?

— Тихо. Эмиль меня надул.

— В смысле?

Авратакис достал из кармана и бросил на стол обернутый в полиэтилен сверток.

— Вот эта хрень. Я прикинулся дураком. Хочешь открыть?

— Нет.

Авратакис нехорошо выругался.

— Французы уже ведут какую-то игру. С армянами.

— Для начала я не понимаю твоей игры, мой друг… — сказал Паттридж — ты используешь меня и мою станцию втемную для какой-то игры. Мне это совсем не нравиться.

Авратакис решил притормозить.

— Ты прав. Мне надо связаться с Лэнгли. После этого — поговорим…

Они уставились на лежащий на столе сверток.

— Есть скальпель? — спросил Авратакис.

Паттридж с извиняющимся видом достал из стола небольшой складник.

— Пойдет…

Специальный помощник директора ЦРУ осторожно, бережно, готовый прекратить при малейшей задержке взрезал оберточную бумагу. Здесь скрывались европейские террористы, которые имели отличную практику в письмах — бомбах. Одна ошибка и…

Авратакис отогнул край конверта. Посмотрел. Потом — открыл его весь и выругался по-гречески…

Вместо списка агентов — там была туалетная бумага. И, похоже, что использованная.

Бейрут. Посольство США. 24 июня 1988 года. Многозначительность

Утро началось со стрельбы на набережной. Как потом оказалось — это было ограбление, почему-то закончившееся неудачно. Идиота — грабителя расстреляли десантники.

Ответ из Лэнгли пришел быстрее, чем можно было ожидать, его прислали специальным курьером — схема, используемая для самых экстренных сообщений. На дороге от аэропорта — спецкурьера охранял целый батальон морской пехоты.

Теперь — специальный помощник директора ЦРУ сидел в уродливом, забубенном кабинете во временном здании посольства, нервно барабаня пальцами по привезенной из Лэнгли папке. Папка была с косой красной чертой, означающей документы высокой степени секретности. Вверху, в небольшом окошке в обложке папки было видно аккуратно наклеенное слово Многозначительность. Это значило, что так называется все, имеющее отношение к этой операции.

Большая часть документов — в папке была изъята, в оставшихся — значительная часть вымарана черным.

— Что вам известно об армянах, Джим? — внезапно спросил Авратакис, продолжая барабанить пальцами по столу.

— Достаточно. Например то, что мы работали с ними. И слышал, что опосредованно мы контролировали кое-кого там, наверху.

Паттридж показал пальцем наверх, очень многозначительно. Как и было указано на папке.

— Это все ерунда, прошедший день… есть нечто, куда более серьезное…

— Куда уж серьезнее.

— Да есть куда, — Авратакис подвинул папку, — уровень допуска вам позволяет, хотя я бы предпочел не знакомить с этим лишних людей…

Бейрут. Улица Пастера, посольство Франции. 24 июня 1988 года

На сей раз — Эмиля на месте не было. Так это или нет — никто толком не знал. Они не стали ждать в самом посольстве, дожидаясь пока кто-то всадит им в подкладку пальто подслушивающее устройство. Они вышли на улицу и сели в посольскую машину, охраняемую нервничающими морскими пехотинцами США. Для террористов в Бейруте не было запретных зон.

— Многозначительность, Гас… — вопросительно поговорил Паттридж.

— Короче, меня втравили в дерьмо и я в нем по уши. Ко мне пришли и предложили дело на миллион баксов, так сказать. Армянское сопротивление в СССР. Понимаешь? Оно уже там есть, просто русские это скрывают. Я вынес свои соображения на высший уровень — они открыли дело и дали мне командировку сюда. Теперь — выясняется две вещи. Первая — армянское досье уже существует и намного более серьезное, чем я предполагал. Второе — я только пригласил армян в ресторан — а французы уже лежат с ними в одной постели.

Паттридж пожал плечами.

— Бывает.

— Нет, ты ни хрена не понял. Этот Эмиль проявил неуважение ко мне. Точнее — не проявил уважения. И я намерен разобраться, что за хрень происходит и как далеко они зашли.

В начале улицы появился конвой — Мерседес, Рено с французским флажком, еще машины. Носатый грузовик с вооруженными легионерами.

— Так… — задумчиво сказал Паттридж — похоже, у Эмиля гости…

* * *

— Мистер Авратакис? Рад вас видеть…

Гас Авратакис пытался вспомнить, где он видел этого седоусого мужчину — но память категорически отказывала.

— Я вас знаю? — агрессивно спросил он — вы, меня, похоже знаете.

— Знаю — подтвердил незнакомец — я знаю даже Дьюи Клариджа, которого вы обложили последними словами, а вместо извинений — обложили еще раз.

Авратакис прищурился.

— Тогда почему я не знаю вас?

— Никогда не поздно познакомиться. Полковник, граф де Маранш.

Полковник не протянул руку — и Авратакис не сделал ни движения навстречу.

— Уже лучше. У вас есть допуск?

— Нет. Но у меня есть то, что нужно вам.

— Что же это?

— Многозначительность. Например. Хотите ознакомиться с полной версией досье?

Никто даже не обращал внимания на Эмиля, который молча сидел на стуле у стены.

— Не понимаю, о чем вы?

— Об армянах, мистер Авратакис, бросьте. О тех, с которыми вы встречались ночью на площади Мучеников.

Специальный помощник директора ЦРУ неверяще покачал головой. Перевернул стул задом наперед и оседлал его — отработанная агрессивная поза. Одна из.

— Понять не могу, что я должен с вами сделать. Может, пристрелить?

— Можете попробовать… Не думаю, что вам удастся — но попробовать стоит.

Авратакис выдохнул.

— Вы знаете, кого я представляю?

— Несомненно.

— В таком случае — как хрена вы. Лягушатники долбанные. Лезете под ноги. Центральному Разведывательному Управлению США.

Де Маранш наклонился вперед — и выглядел он отнюдь не мирно.

— Мистер Авратакис — спокойным и страшным голосом сказал он — не знаю, кем и чем вы себя возомнили. Но для меня вы не более чем дебил, сующий нос туда, где вам его прищемят, и вы даже не поймете, за что. Кое-какие силы в Соединенных штатах Америки — решили, что мы действуем слишком медленно, или что две головы лучше. Или не знаю, что они там решили. Но теперь вы путаетесь под ногами у меня. И мне это не нравится. Потому что я занимался разведывательными операциями, мистер Авратакис — в то время, когда вы ходили по барам и смотрели, как ваш папаша вышибает долги с должников. Вам все ясно из сказанного мной.

Авратакис улыбнулся. Такой язык он хорошо понимал.

— Вполне. И если вы так осведомлены — может, подскажете, где здесь можно пообедать без хрустящей цементной пыли на зубах…

* * *

Отели восстановили далеко не все — но кое-какие восстановили. Они нашли приют в ресторанчике на побережье, которое некогда было сравнимо с Монако и Ниццей. Там был такой ресторанчик, который был на скале, выступающей из моря недалеко от берега. К нему — с берега вели деревянные сходни и там подавали отличные рыбные блюда. Еще там был попугай, который умел издавать звук падающей бомбы и ракеты Град.

За стол — платил Авратакис. Объяснимая вежливость…

— Попробуйте буайбес[91] — сказал де Маранш, делая заказ — здесь когда то был лучший буайбес за пределами Франции…

Авратакис назвал буайбес и запеченный с чесноком и специями хлеб.

— Бывали здесь? — осведомился он.

— Еще бы. Много раз. Еще до того, как…

Европейским аристократам всегда было чего вспомнить. На этом можно было сыграть.

— И как тут было?

— Можно сказать — рай на земле. Горы… кедры. Европа тогда только оправлялась от войны… знаете, на полях стояли танки и фермеры просили убрать их куда-нибудь. А здесь войны не было. Американский университет… женщины… портовое смешение кровей делало их особенно красивыми. В свое время ваш Эйзенхауэр очень помог этой стране не свалиться в пропасть. А Никсон так уже не смог…

— Эйзенхауэр? — удивился Авратакис.

— Пятьдесят восьмой год. Вы, американцы, совсем не знаете свою историю. Ваш президент на четырнадцать лет спас эту страну от бойни.

— Но потом она все-таки разразилась…

— Да, разразилась…

Принесли хлеб. Французский дворянин отломил кусок, обмакнул в солонку.

— Знаете, как выглядела эта война с начала, мистер ЦРУ? — спросил он — как разборка двух подростковых банд. Все… я не знаю, что это было. Никто не думал, что это серьезно, понимаете? Били друг друга, стреляли по стенам. Никто не думал, что будет вот это…

— Послушайте — сказал Авратакис — я не знал о том, что французская разведка проводит операцию с армянами. Если я нарушил ваши планы — то искренне прошу у вас прощения. Однако, мы тоже имеем интересы в этом регионе, понимаете? И я прошу не отвергать мою идею работать вместе. Я даже готов забыть ту гнусную шутку, которую ваша резидентура сыграла со мной, отправил в полночь в центр Бейрута за использованной туалетной бумагой.

— Я пока ничего не отвергаю.

Авратакис решил зайти с испытанного козыря. Работая в Англии — он видел, какие у англичан трудности с деньгами. Возможно, гони есть и у французов.

— У меня есть то, что вряд ли есть у вас в большом количестве. Это деньги. Мы можем рассчитывать на сумму в пять — семь миллионов долларов из американского бюджета в следующем году. А если хорошо себя покажем — то и больше.

Де Маранш улыбнулся.

— Я располагаю кредитом в сто миллионов долларов на эту операцию, мистер Авратакис.

Авратакис попытался найти в лице француза подтверждение того, что он шутит — и не нашел.

— Вы… шутите?

— Отнюдь. Это кстати немного.

— Этого не может быть. Ваше правительство не даст вам столько денег.

— Я работаю не на правительство, мистер Авратакис. На гораздо более могущественные силы. Которым не нужно обсуждение в Конгрессе.

Принесли буайбес.

— Попробуйте. Суп действительно вкусный, его готовил повар, который работает с тех самых времен. Правда, он ослеп на один глаз, но суп готовит так же хорошо…

Авратакису суп не лез в горло. Хотя он и в самом деле был вкусным…

— Следует ли понимать так, что вы уже ведете длительную операцию с армянами через ливанскую диаспору.

— Понимайте, как хотите, мистер…

Американец — проглотил злое, лезущее на язык ругательство. Когда-нибудь — он отплатит этому напыщенному фанфарону. Но не сейчас…

— Чем я могу помочь? — спросил он.

Де Маранш доел суп до конца, перед тем как ответить. Тянул время — аристократ, потомственный дворянин, он испытывал презрение к размахивающим пачками долларов американцам и никогда не упускал возможность это продемонстрировать.

— Браво, браво… — вежливо хлопнул в ладоши он — и в самом деле, вы не безнадежны. По крайней мере, некоторые. Что же, возможно вы и впрямь сможете быть нам полезны. Хотя операцию ведем мыв, это ясно?

— Как Божий день.

— Хорошо. Первое — да, мы и в самом деле ведем кое-какую операцию, направленную на сотрудничество с армянами. В этом нам помогает многочисленная армянская диаспора, которая имеется у нас во Франции. Но спешу вас разочаровать. Если вы думаете, что происходящее в Карабахе затеяли мы — вы сильно ошибаетесь. Говорю вам это прямо. Мы не более чем обеспечиваем хорошую прессу и помогаем естественному ходу событий.

Говоря это — де Маранш сильно поскромничал. Очень сильно поскромничал. Все началось в один из крайних визитов ныне покойного Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева. На ней — состоялось несколько встреч, о которых пресса не сообщила — либо потому, что сочла эти встречи маловажными, либо потому, что просто о них не знала.

На одной из этих встреч — академик Аганбегян, экономический советник Горбачева — сообщил собравшимся в Париже представителям армянской диаспоры о том, что Горбачев склоняется к предоставлению большей автономии союзным республикам, а так же к тому, чтобы передать населенную армянами территорию НКАО в состав Армении. Но это было сообщено на официальной части встречи — а на неофициальной Анагбегян сказал, что у находящейся у руля команды есть план реставрации в СССР капитализма с целью легализации нажитого имущества и обеспечения возможности передачи его по наследству.

Одновременно с этим — на тайной встрече с бароном де Ротшильдом министр иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе договорился с означенным бароном о мерах по сокращению советского влияния в Европе, о сдаче всех позиций СССР, завоеванных в ходе Великой Отечественной войны и о мерах по сращиванию теневой советской и теневой мировой экономики с тем, чтобы в дальнейшем — и в мире и в СССР теневые экономические системы стали доминировать над официальными, нормальными Так же — барон де Ротшильд передал для советских лидеров пятьдесят миллионов долларов США — сорок для Горбачева и десять — для Шеварднадзе.

Увы, данные вложения на данный момент оказались одними из самых провальных в деловой карьере барона Ротшильда. Но он не терял надежды все же окупить их.

— Сэр, я прошу вас дать оценку ситуации в советской Армении. Насколько она по вашему… соответствует нашим интересам…

Барон задумался. Кликнул официанта, заказал на хорошем французском.

— Я заказал и себе и вам минеральную воду — пояснил барон — здесь есть настоящая вода Перье, она привозится сюда контрабандой. Сегодня жарко. Что же касается ситуации в Армении. На мой взгляд она… обнадеживающая.

Барон кивнул в подтверждение своих слов.

— Да, обнадеживающая. И знаете, почему? Потому что там — и не только там, но и по всему Советскому союзу нам удалось выделить из некоего искусственного образования, называемого «советский народ» маленькую, и гораздо более естественную для людей общность, называемую «армянский народ». И если у советского народа семьдесят лет истории — то у армянского — по меньшей мере, семьсот.

Барон прервался. Принесли воду.

— … вы должны понимать… что на одной шестой части суши нет и не может быть единого народа. Слишком много людей, слишком много территории. Мы просто должны… прислушиваться к ходу истории. Неслышному для простых людей, les miserables, но оглушительному для тех, кто хочет слышать. Думаю, Советскому союзу осталось не больше пятнадцати лет…

— Хорошо бы…

— Теперь я слушаю вас.

— Пока особо и слушать нечего… — сказал Авратакис — я просто щупаю ногой почву, перед тем как ступить на нее.

— Расскажите тогда о планах.

Эзоповым языком — американский разведчик рассказал о планах по устройству нескольких лагерей на территории Турции доставки туда оружия и подготовки боевиков. Граф лишь покачал головой.

— Все, чего вы добьетесь — нападения спецназа на эти лагеря. У русских после Афганистана есть большое количество подготовленных людей — и они не будут сидеть сложа руки[92]. Вы не учитываете того факта, что армяне — живут не только в Армении, этот народ разбросан по всей территории СССР. Пытаясь разжечь серьезный конфликт на границе Армении и Азербайджана — вы оказываете медвежью услугу армянскому освободительному движению.

Граф помолчал и добавил.

— Победа в этой войне не в Ереване. Она в Москве…

* * *

Отдав должное французскому буайбесу в полуразрушенном Бейруте — они возвращались на твердую землю с торчащей из моря скалы. Противно поскрипывали и пошатывались под ногами мостки…

— Я… не могу вам запретить претворить ваши планы в жизнь, мистер… — сказал граф, глядя на оранжево-красное, падающее в море солнце — но буду весьма признателен, если вы будете держать контакт с нашим посольством. Я распоряжусь, чтобы не делали лишних записей. Возможно… мы и сможем быть полезными друг другу.

— Непременно.

Граф показал рукой на стоящие на набережной машины.

— Это ваши сопровождающие или за вами следят?

Авратакис вскипел. Он приказал — никакого сопровождения…

— Был рад знакомству.

Три машины стояли у обколотого пулями ограждения.

— Кто вас сюда прислал, а?

Один из морских пехотинцев, отличавшийся окладистой черной бородой шагнул вперед.

— Я от майора Вебера, сэр.

— Что вы несете? — не понял Авратакис.

— Майор Вебер сказал, что я могу быть вам полезным, сэр, — сказал морпех. — Мое имя — Монте Мелконян.

СССР, Ереван. Ночь на 18 сентября 1988 года

Степан Дохоян возвращался домой из СИЗО злой как собака. Он просто не мог поверить в то, что услышал…

Его — под суд! И за что?! За подонка, который людей взорвал?

Правильно Петросянц сказал насчет этого московского гуся. Правильно! Им дать волю — они всех армян…

Сам Дохоян жил в обычной ереванской пятиэтажке — хрущевке. Несмотря на дефицит квартир в Ереване — он жил один, квартира досталась ему от деда. Машины у него не было, ездил на служебной или ходил пешком — но с его молодыми ногами проблемой это не было…

Он подъехал к дому — когда увидел стоявшего у бойлерной в тени человека. Человека он сразу узнал…

— Гурген Степанович…

Куратор показал на сидение.

— Можно?

— Конечно, садитесь…

Куратор уселся на переднее сидение.

— Покатаемся…

— Понял.

Машина тронулась.

— Надолго?

— Нет.

Наверное, чтобы не подслушали.

Машина вырулила со двора. Покатилась вниз по тихой, густо обсаженной деревьями улице…

— Вот… Гурген Степанович… — не выдержал Дохоян, держась за баранку — правильно вы говорили… про этого москвича.

Куратор немного приоткрыл окно.

— А что произошло?

— Мы сегодня в СИЗО были, допрашивали Алексаняна! Так вот, этот…

Дохоян глупо и чуть путано излагал обстоятельства этого допроса, его конфликта с Поповым, за которым он должен был присматривать: а куратор убедился еще раз, что убирать надо обоих. Первого — за то, что упорно идет по следу, трогает то, что трогать совсем не нужно, передопрашивает свидетелей. Рано или поздно — кто-то где-то проговорится, такой закон жизни, суровый — но закон. А второго — потому что без него не свалить первого, но есть и еще одна причина. Дохоян честный — и потому дурак. Если они свалят Попова — он может сделать, и скорее всего сделает вывод, что Попов был прав и мутить воду начнет уже сам.

Куратор помнил то, как сам — был таким же, как этот Дохоян. Его поставили — работать по националистическим проявлениям, был такой отдел, небольшой, правда — но был. И он, молодой двадцатишестилетний парень, неглупый, пришедший в органы по комсомольской путевке, очень быстро понял, где он находится. Его коллеги, которые должны были бороться с национализмом — сами были отпетыми националистами, дашнаками и вместо того, чтобы бороться с национализмом — тайно пестовали и поддерживали его. Устраивали провокации — как, например, в Нагорном Карабахе, в семьдесят первом году, когда начальник УКГБ по НКАО и первый секретарь обкома партии при стечении народа сорвали со стены армянский флаг и топтали его ногами. Это была выходка не азербайджанских националистов, как казалось со стороны — это была выходка армянских националистов, сознательно идущих на обострение внутриполитической ситуации в республике, на радикализацию общества и разжигание межнациональной розни. Были и другие… некоторые безобидные, некоторые страшные — такая, как выпестованная армянская организация, взорвавшая московское метро. Но все шло к одному и с тех пор, как один римский император спросил «А кто усторожит сторожей самих» — ничегошеньки не изменилось.

Его травили. Долго. Изощренно. КГБ был закрытой организацией. Кастовой. Просто так в нее было не попасть, а выйти из нее — можно было либо в наручниках, либо вперед ногами. Жизнь любого опера проходит на грани закона и беззакония, поэтому накопать компру на любого опера проще простого. Тем более если этим в свободное от работы время занимаются его коллеги по отделу. Тем более если в списке оснований для увольнения на первом месте — «по недоверию», а недоверие может быть выражено по самым разным поводам. Начиная от зевка или несвоевременного смешка во время коллективного чтения «Поднятой целины» и заканчивая банальным «не умеет строить отношения в коллективе». Особенно если коллектив с радостью это подтвердит.

Он вспомнил и то, как он, доведенный своими коллегами до белого каления, до того, что начал подумывать о самоубийстве — прорвался на прием к инструктору в обкоме, курирующему правоохранительные органы, положил ему на стол несколько страниц убористого текста заявления, начал довольно путано излагать ему суть своих проблем — и вдруг… нарвался на понимающе-иронический взгляд из-под очков. И тогда то он понял, что это — система, в которой есть и его коллеги, и его начальник, и этот партийный секретарь — все являются частью этой системы и ничего с этим не поделаешь, и жаловаться — бессмысленно и глупо. И тогда он неловко забрал со стола свои листки, скомкал их и сунул в карман, уже готовясь идти и понимая, что пощады не будет — обращение в обком через голову своего непосредственного начальника и работающего с ним в паре освобожденного партийного секретаря — одно из самых страшных прегрешений, за такое не просто вышибут — подставят и посадят при первой возможности. Но видя то, как он убрал бумаги — инструктор обкома улыбнулся, предложил ему присесть, и начал расспрашивать о том, как молодых специалистов принимают в КГБ и каковы их нужд для того, чтобы успешно вписаться в работу. И он поддержал этот разговор, пинками загоняя поглубже рвущийся из горла отчаянный крик — а на работе ему ничего не сделали, на следующем комсомольском собрании избрали в бюро, а через год, убедившись, что совсем свой — дали квартиру. Потом — ему предложили поучаствовать в контрабандных операциях, и он, уже примирившийся со своей совестью — согласился. А еще через пару лет — его вызвали наверх, и уже приказали, а не предложили — совершить убийство. Как они тогда выразились — интересы народа того требуют, не уточняя, правда — какие интересы и какого народа. И он совершил это убийство. А потом еще одно.

Так, пришедший в КГБ комсомолец — идеалист — стал убийцей и изменником Родине.

— Гурген Степанович…

Куратор выругал себя — отвлекся.

— Вы меня не слушаете — обиженно сказал Дохоян.

— Ну, почему же, слушаю.

— И что вы думаете обо всем об этом.

— А что тут думать? Попов — чужой человек, он лезет в то, чего его совершенно не касается. Хочет очернить республику в Москве, очернить ее руководство, объективно работает на обострение обстановки. Ты кстати не задумывался, почему все так совпадает? Травля армян в Нагорном Карабахе? Резня в Сумгаите? И одновременно с этим — приезд в республику таких людей, как Попов?

— Да… — сказал Дохоян — теперь понимаю.

Если бы ты что-то понимал, парень…

Куратор вдруг подумал, что то, что они задумали сделать — будет не преступлением, а благом для этого парня. Его путь — схож с тем, каким шел он сам, только он прервется в самом начале. И парень умрет, не утратив иллюзий, честности и веры, не станет убийцей и государственным преступником. Таким, каким стал он сам.

— А куда ехать? — задал вопрос Дохоян, который следовало задать сразу, и до того, как сажать ночью в машину неизвестно откуда взявшегося куратора.

— В гостиницу — сказал куратор — надо разобраться с этим Поповым. Так дальше нельзя…

Понял…

Машина прошла привычным маршрутом, и уже вышла на Эчмиадзинское шоссе — в это время куратор посмотрел на Дохояна.

— Движок стучит, не слышишь?

Молодой контрразведчик прислушался.

— Да нет, вроде…

— А я слышу. Давай, проверим.

Дохоян снова прислушался.

— Да нет…

— Совсем технику не бережете!

Это был намек на то, что машину могут и отобрать, закрепить другого водителя… а что, пацану, которому и тридцати лет — неужели не нравится на Волге по родному городу ездить, а?

— Сейчас проверим…

Машина остановилась на темной обочине. Движения не было — в городе и окрестностях действовал комендантский час.

Дохоян полез из машины — и в это время пассажир протянул руку с пистолетом. В салоне Волги — пыхнуло светом, приглушенно грохнул выстрел — и молодой армянский контрразведчик повалился на обочине с пулей в затылке.

Куратор — сноровисто выскочил, вытащил труп на обочину. Затем подобрал маленькую, желтую гильзу, пахнущую порохом. Конечно же, надел перчатку на руку, точнее не перчатку, а полиэтиленовый пакет, перчатками их не снабжали…

Дальше — а дальше все просто. Машина — та самая, закрепленная за оперативной группой. Есть приказ, путевки, топливо на нее списывалось — все как положено. Путевки подписаны. Криминалистическая экспертиза без проблем установит, что стреляли в этой машины — микрочастицы пороха, возможно — крови и мозга на обшивке. А то, что криминалистическая экспертиза будет, причем проводимая лучшими экспертами Центра — это надо будет предполагать. Дело резонансное — офицер центрального аппарата убил местного коллегу, причем в момент серьезного обострения в республике.

События преступления будут выглядеть просто. Дохоян был за рулем, Попов — рядом. Куда-то ехали, то ли поссорились, то ли Попов понял, что Дохоян слишком много знает. Как бы то ни было — он приказал остановить машину, а когда Дохоян сделал это — выстрелил ему в затылок. Из своего пистолета.

Конечно, остаются нестыковки. Неясен мотив — с чего опытному московскому волку убивать прикрепленного к нему сопляка — мог бы и по-другому разобраться. Кроме того, у Попова могло было быть алиби. Следка последних дней, показала, что Попов в номере ложится спать, б… к себе не водит, с сотрудниками оперативной группы общается мало. На всякий случай — в эту ночь в его номере отключили телефон — по причине обрыва линии.

Но все это уже имеет совсем мало значения.

СССР, Ереван. 17 сентября 1988 года

Полковника Попова взяли на потере бдительности. Собственно говоря, бдительность то он проявлял — но совершенно не такую, какую следовало бы проявлять в таком месте и в такой ситуации. Полковник умом то понимал — но сердцем не принимал то, что он работает не в одной из республик Союза — а в чужом и враждебном ему месте. Где опасность может подстерегать на каждом шагу.

Утром — за ним заезжала оперативная Волга. Раньше за рулем был водитель — но полковник настоял на том, чтобы водителя от машины открепили, а саму машину отдали Степану, причем на целый день. Для молодого парня собственная Волга — на ней были обычные, даже не «оперативные» номера с особой серией — в каких-то ситуациях настоящий клад, чего там. Попов и сам был молодым, все отлично помнил. По пути — они успевали обговорить порядок действий на сегодня, а так как в машине кроме них никого не было — все получалось намного надежнее, чем говорить в своем кабинете. Там и подслушать могут.

Утром — Попов наскоро позавтракал нехитрым завтраком командировочного, чай с печеньем и сухарями, спустился вниз. Волга была уже на круге, вот только Степана в ней не было, а бы его другой водитель. Тот самый, который возил его в самом начале…

Это было странно. Но пока — не более того.

Полковник открыл дверь, наклонился — но садиться в машину не стал.

— Саша, а куда Степан делся?

Водитель пожал плечами.

— А Бог его знает. Мне ключи дали, сказали вас забрать из гостиницы.

Попов резко выпрямился.

Арестован!

Скорее всего — Степана просто арестовали. Непонятно, почему, за что — но это наверняка так. И его надо вытаскивать — полковник не бросал людей, за которых нес ответственность. Никогда.

— Владимир Степанович, вы садитесь?

Сзади недовольно загудели, требуя освободить проезд.

— Владимир Степанович…

Полковник сел в машину. Хлопнул дверью — ничего, с…и. Еще попляшете.

— Давай в управление.

— Есть.

Что-то было не то… как звенящий в ухе комар.

Надо подключать Цадикова, выходить на Москву. Вся местная помойка — уже далеко за гранью, и руководство местного УКГБ — не может не знать, что происходит. А если знает, понимает, но ничего не делает — значит, либо придурки, либо враги, заодно с ними. В обоих случаях — надо снимать…

Машина, загудев клаксоном, вылетела на эчмиадзинскую дорогу…

— Ты Степана когда последний раз видел? — спросил Попов водителя.

— Да несколько дней, товарищ полковник. Он же с вами работает. А мне отгулы дали…

Да, верно…

Поток терял скорость. На обочине — стояла ГАИшная канарейка, армяне любят погонять — но тут снижали скорость до законных восьмидесяти…

ГАИшник — грузный, в бронежилете — резко махнул жезлом.

— Это он нам, что ли? — удивился Саша — во козел! Что делать будем!

У оперативной машины была карточка — непроверяйка, но она была в правах.

— Останови… — машинально сказал Попов — проблем только не хватало…

Волга плавно свернула, пропылила несколько метров по обочине и остановилась…

— Одну секунду…

Полковнику было не до этого — он думал. Не понимал армянской игры. Может быть — парня ему подставили, чтобы потом арестовать, и чтобы он дал показания на него? Но смысл? Да и какие показания он в принципе может дать, такие, чтобы «завалить» полковника КГБ, да и еще из особой инспекции. Напился как свинья в рабочем кабинете? Как-то раз один из сотрудников написал телегу на своего коллегу — напился, мол, в присутствии подчиненных так, что наделал в штаны. Правда, не в здании — а на даче на дне рождения, а председателем тогда был Андропов, известный язвенник — трезвенник. Бред… Вынес из здания совершенно секретные документы? Мелковат калибр, такое тянет на разнос, выговор по партийной линии ну максимум — перевод. А если учесть тот факт, что он ведет дело о террористическом акте — это может быть расценено как провокация. Да для того, что бы его допрашивать — просто допрашивать неважно по какому делу — нужна санкция Коллегии КГБ! Которую они никогда не получат!

Так в чем тогда дело?

В стекло с его стороны постучали, полковник коротко глянул — Саша. Лицо белое как мел.

— Что?

— Товарищ полковник, вас. По связи, из милицейской машины.

— Что? — не понял полковник.

— Кажется… — Саша запнулся — здесь Степана… нашли.

Сердце словно сдавила ледяная рука.

Потом… потом полковник анализировал этот эпизод… просто для себя, чтобы не допускать таких ошибок. Никогда — о чем-то подобном не стали бы сообщать по милицейской сети? Да и как бы — нашли конкретно его на дороге, скажите на милость? Как узнали — что он стоит у именно этой милицейской машины, а? Ключ был в замке, и лучшее, что он мог бы сделать — это перебраться за руль, и рвануть с места, с низкого старта.

Но все мы задним умом крепки — и вместо этого полковник выскочил и кинулся к машине ГАИ. Гаишник приближался, он стоял на обочине, грузный, угловатый из-за своей брони. И все таки — полковник что-то понял в самый последний момент… в самый — самый последний. Когда ГАИшник сделал попытку его схватить — ушел от захвата, резко врезал под подбородок. Но в канарейке — открылись обе двери, и еще двое — появились как чертики из коробки, до поры до времени, они прятались рядом с дорогой, прикрывшись маскировочными сетями. Полковник выхватил пистолет… не для того, чтобы стрелять в людей, а для того, чтобы выстрелами в воздух привлечь внимание на шоссе, не дать им увезти себя тихо. Руку — перехватили сразу двое, с неумелым усердием, попытались прижать к машине, к капоту. Он ударил назад ногой, каблуком, изо всех сил, и кто-то взвыл из-за того, что попали ребром каблука по голени… больно, действительно больно. Но наваливались уже всерьез, и немного пришедший в себя ГАИшник сунул ему под нос баллончик, и нажал на спуск, и горло, носа, все лицо обожгло неожиданной, рвущей болью, и он закашлялся, заорал, и кто-то неумело пытался его тащить, а он отбивался из последних сил. Последнее, что он услышал, был возмущенный крик Саши: «вы что делаете?!» — а потом его ударили по голове и он больше ничего не слышал…

* * *

Полковник пришел в себя от того, что его выкинули из машины на пол — он ударился об пол головой, и мир вдруг вернулся, снова став четким и определенным, а не размыто-блеклым, как экран плохого телевизора до того, как ударишь по нему кулаком. Потом — кто-то пихнул его ногой в спину и что-то сказал на армянском, но полковник не понял, и кто-то пихнул его в спину сильнее, а где-то там вверху сказали: «Русский это» и голос звучал в головке подобно иерихонской трубе. Полковник пытался понять, что к чему — но тут его начали поднимать, и в голове его опять помутилось, как в неисправном телевизоре.

Он слышал только… невменяемый… косит… и что-то в этом роде.

* * *

Снова — пришел он в себя в камере. Камера была обычной, небольшой, с кормушкой, с массивной стальной дверью и с крохотным окошком на свободу где-то там, вверху. Его трясло… не в шутку трясло, так его трясло пожалуй лишь когда на зимней охоте он провалился под лед и здорово хватанул ледяной воды и друзья отпаивали его водкой и очень боялись воспаления легких — но все как то обошлось. Но сейчас — его трясло даже сильнее, так что зуб на зуб не попадал, и мысли метались подобно бадминтонным шарикам, отражаясь от стенок черепной коробки, и нельзя было сосредоточиться ни на одной из них — потому что на смену им тотчас приходила другая. Он сидел у холодной стены в углу, привалившись к ней, а напротив него, свесив с нар ноги, сидел забавный пожилой мужичок с выдающимся носом и вселенской грустью в глазах…

— Т-т-т-т-ы-ы-ы-ы к-к-к-к-к-т-т-т-т-т-о-о-о-о-о… — вымолвим вопрос Попов, стуча зубами как в лихорадке.

— Я Петерсон — ответил мужичок — а ты кто…

— Не… знаю…

— Все понятно… За Израиль сидишь?

— Какой… Израиль?

У Попова в голове не было даже мысли — про то, что такое Израиль, и при чем тут может быть вообще Израиль?

— Ну… заявление на выезд в Израиль подал, а они тебя раз — и сюда. Или не Израиль? Ты политический?

— Не… знаю…

— Значит, политический… — заключил мужичок…давай-ка, я тебя попробую на нары переложить. Только не шуми… а то в карцер… а там и нар то нет, люди на полу спят.

* * *

На следующий лень — Попову стало немного получше, он успел, по крайней мере вспомнить, кто он такой, и как он здесь оказался. Все еще потряхивало… видимо, применили какой-то специальный препарат, чтобы он выглядел дуриком. Иначе бы его не поместили сюда, в Ереван — Кентрон.

Воистину — кто не был, тот будет, кто был — тот не забудет.

Утром принесли баланду. Попов не смог осилить и половины и отдал сокамернику, чему тот был только рад.

— Тут ведь как? — говорил он, поглощая баланду — если ты хочешь в сионистский Израиль и говоришь, что там лучше, ты просто дурак. А быть дураком у нас — мужичок наставительно поднял палец — уголовно наказуемо…

Попов кашляюще рассмеялся.

— Это точно…

Какой же он дурак. Как его взяли. Теперь он точно понимал, что произошло — Дохоян убит, и это убийство будут вешать на него. Вопрос — как? Цадиков поднимет тревогу уже сегодня, за пропажу полковника КГБ с местных так и так погоны снимут.

Что у них есть? Что у них есть…

— А ты кто?

— Полковник… КГБ.

Петерсон хихикнул.

— Ага. А я — Индира Ганди.

Где-то, едва слышно, кто-то вскрикнул и умолк.

— Подожди. Ты что — серьезно?

Попов не ответил.

— Вот дела… Своих щемят…

* * *

Пришли за ним — под вечер.

Уже стемнело — по прикидкам полковника было от двадцати до двадцати двух часов, проводить допросы в такое время запрещено, да и дежурный в СИЗО — на тебя волком будет смотреть. Но за ним — пришли именно в это время.

Значит, будут ломать.

Грохнули сначала в дверь — по этому сигналу заключенный должен был вставать лицом к нарам, руки за спину под наручники. Петерсон — как только грохнули — метнулся. Попов остался лежать…

Ввалились двое. У одного дубинкам, другой с голыми руками.

— Шо, б… сигнал для кого был — вызверился один из них.

— Поздороваться забыли — спокойно прокомментировал Попов — если вам никто не объяснял, что находящиеся здесь советские граждане судом не осуждены, а потому являются невиновными…

Пока он это говорил — на лице выводного, тупом и привычном ко всякой мерзости — последовательно сменилось выражение непонимания, раздражения, и ярости. Договорить он не дал — сунул коленом в пах, добавил еще и локтем. Пихнул ногой… разойтись было просто негде…

— Э, э… — второй решил остановить — затопчешь. Приказали доставить, а не бить…

— А чо он, с. а…. гундосит тут.

— Пошли, пошли…

Его потащили по коридору, привычно подхватив подмышки.

— Тяжелый… гад…

Это были свои. И это были не свои. Эти люди, те, которые привычно избили его и потащили на допрос — они ведь не всегда такие были. Просто — они привыкли жить во зле. Жить, когда вокруг зло. И сами — не заметив этого стали злом.

Стоять, лицом к стене — лязг замков — проходим. Стоять, лицом к стене — лязг замков — проходим.

У двери допросной — конвоир дважды стукнул, потом открыл дверь.

— Проходим…

* * *

А вот этот — уже не шестерка. Минимум десятка — с самого верха. Козырная.

Сел. Положил на стол пачку Мальборо. Похоже, даже настоящего, американского — не кишиневского.

— Курите.

Идеальный русский.

Полковник сел на место для допрашиваемого, к пачке не прикоснулся. Даже смешно, что они пытаются работать с ним как с уголовником — это с ним-то, закончившим Высшую школу КГБ! Сигаретки предлагают…

Следак подождал, не соблазнится ли задержанный, потом убрал сигареты.

— К условиям содержания претензии имеете?

— А вы что, простите, прокурор?

Новый заход — и снова неудача.

Следователь раздраженно передернул плечами, решив начать как положено.

— Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Армянской ССР Беридзе, Дмитрий Вахтангович, я буду вести ваше дело.

— Нет, не будете — ответил полковник Попов.

— Это почему же?

— Потому что я являюсь полковником КГБ и веду сейчас дело государственной важности. Может так получиться, что это мне потом — придется вести ваше дело.

Следователь стукнул кулаком по столу — но получилось… не очень.

— Не забывайтесь! Мы прекрасно знаем про ваше звание — но закон один для всех!

— Это не так.

— Что?!

— Для предателей и изменников Родины закон немного другой.

Попов сознательно обострял ситуацию — просто чтобы посмотреть, что будет. Следователь — какое-то время просто открывал и закрывал рот как вытащенная из воды рыба, кавказский темперамент все же давал знать о себе — но ему все же удалось прийти в себя.

— Вы ошибаетесь, товарищ Попов, полагая, что ваше звание и должность делают вас неподсудным советскому закону. Даже вас — органы прокуратуры могут привлечь к ответственности за содеянное.

— Привлекает к ответственности за содеянное суд, молодой человек — сказал полковник — или военный трибунал. А органы прокуратуры ведут следствие? Вы где учились?

Этого — следователь уже не выдержал…

* * *

Били его минут пять. По оценке полковника — били достаточно глупо. Азартно, но непрофессионально, больше топтали, чем били и калечили.

Полковник Попов был одним из немногих в КГБ, кто профессионально разбирался в избиениях. Нет, сам он не бил и не приказывал бить — вопреки распространенному мнению в органах не били. Совсем. За избиение подследственного можно было в двадцать четыре часа вылететь из органов с волчьим билетом, да и кого бить прикажете? Диссидентов? За ними то как раз особый контроль был, только позволишь лишнего — сразу голоса[93] взвоют. Да и сами они… гнилые насквозь были, и кололись только так, и друг на друга стучали — только успевай записывать. Многие из них — были из писательской, театральной и научной среды, а там нравы такие, что капитализм с его звериным ликом нервно курит в сторонке. Те, кто занимался этой средой — добивались почти стопроцентного результата — и очень просто. Все просто — есть, например два доцента — Иван Иванович и Петр Петрович. Ставишь обоих на аудиоконтроль, записываешь, что они на кухне говорят — а они там больше друг про друга говорили, чем про советскую власть. Затем задерживаешь обоих, вызываешь… к примеру Ивана Ивановича на допрос — и ставишь ему нарезку из материалов аудиоконтроля Петра Петровича. Срабатывало почти всегда — ненависть в этой среде была лютой, интриги просто безумными — и послушав, что говорит про него Петр Петрович, уязвленный до глубины души Иван Иванович вываливал про Петра Петровича такое, что порой волосы дыбом вставали даже у многое повидавших следаков. Тут и моральное разложение (сожительство с аспирантками, студентками, взятки натурой, алкоголизм разной степени тяжести), и фальсификация научных трудов, диссеры за деньги. Бывала и прямая антисоветчина — настоящая, а не Архипелаг ГУЛАГ на дальней полке — благо институты имели доступ к хорошей множительной аппаратуре. Потом — все это вываливали на стол уже перед Петром Петровичем и смотрели что будет. Что дальше делали? По обстановке. Чаще всего — одного сажали, другого отпускали под подписку — то есть, стукачом, освещать коллег. Кого-то в психушку клали, одного помнится — по общеуголовной статье изъяли. Дома при обыске обнаружили ценности, которые другие сотрудники института опознали как свои, утерянные — все совестью нации пыжился стать, а при этом коллег обворовывал, и совестью не мучился. Ну и провели — как банального вора. Но вообще — толку от этой работы было не мало — рабочая статья сто девяносто, там санкция всего до трех лет. А если характеристики хорошие, что чаще всего и бывало — обычно условкой отделывались…

Ну, были нюансы. Например, грузинские органы ликвидировали у себя Грузинскую Хельсинкскую группу, посадив большинство ее участников не за антисоветскую агитацию и пропаганду — а за мужеложство. Особенность такая была у грузинских диссидентов — почти все были мужеложцами, потому и пошли в диссиду, что в советском обществе таким места не было. Этим хватило ночи в общей камере, чтобы сдать всё и всех с потрохами. По их показаниям многих изъяли, да и их самих хорошо провели, благо за мужеложство — срок до пяти лет, на два года больше.

Но было и другое…

Впервые, с избиениями в Советском Союзе, полковник Попов столкнулся, когда громил мафию в Узбекской ССР. Вот в Средней Азии — к требованиям социалистической законности относились весьма вольно, соблюдая их только тогда, когда это было выгодно или когда за делом пристально наблюдали присланные из Москвы товарищи. В остальных же случаях… брала свое типично среднеазиатская жестокость, которая, как полковник теперь понимал — никуда не делась.

Начальник одного местного исправительного учреждения — вкупе с некими лицами из республиканского комитета Партии — устроил в своем исправительном учреждении пыточные камеры. Сотрудники милиции — так же грубо попирая социалистическую законность — привозили к нему людей, виновных в том, что чем-то вызвали гнев местных баев. Он, заведомо зная об отсутствии приговора на этих людей — а начальник ИК первым делом должен был потребовать приговор на осужденного, принимая его — тем не менее, принимал этих людей, сажал в камеры к уголовникам, там они подвергались избиениям, изнасилованиям, издевательствам. Установлено два случая, когда посаженные таким образом люди скончались от пыток и избиений. Применялась так же такая мера наказания, как намеренное заражение человека туберкулезом, для чего существовала специальная камера с туберкулезными больными. Особой следственной группой КГБ СССР были добыты достаточные доказательства, начальник колонии был отстранен от занимаемой должности и предан суду, прокурор потребовал смертной казни — но исхода дела Попов не знал. Это, конечно был крайний случай, а не крайние… избиения, даже изнасилования применялись в отношении задержанных довольно часто. И в хлопководческих хозяйствах… но при этом, когда группе из КГБ пришлось пройти по некоторым делам из так называемого «Рашидовского» дела — выяснилось, что большинство жалоб осужденных по делу, что признания у них выбивали силой — справедливы! Оказывается, действительно в чем-то виновных задержанных — вызывали и требовали взять на себя и то, что они не совершали, при отказе избивали, даже пытали. Виновны же задержанные часто были в банальных вещах — мелкие взятки, использование служебного положения в корыстных целях, избиение подозреваемых. Попов не успел докрутить до конца — бросили на Афганистан. И вот там то — он узнал, что такое настоящие пытки. Просто — в арсенале афганских органов правопорядка практически ничего больше и не было, криминалистика была в самом зачаточном состоянии, большинство сотрудников хорошо если несколько классов образования имеют и хоть какие-то курсы переподготовки прошли. И он, мушавер — вместо того, чтобы удерживать своих подсоветных, спокойно на это смотрел, а заодно пытался разобраться в том, что происходило в Афганистане в последнее время… что там вообще творилось, точнее даже — творили. Возможно, за это, за неучастие — и наказание ему…

* * *

Следак зашел снова. Нервный… тоже не в себе. Понимает, гад… все таки понимает. Хоть наверняка — идейный, есть какие-то идеи — но понимает, что придет время — и конкретно ему придется отвечать за содеянное. Конкретно ему… в глубине души он знает, что тот кто отдал ему этот приказ — первым же и осудит его. Громогласно. Публично. Так зачем же ты делаешь то, что ты сейчас делаешь, парень? Понимаешь же — рано или поздно придется отвечать — но все равно делаешь. На чем тебя они взяли?

Путь же беззаконных — как тьма: они не знают, обо что споткнутся[94].

— Дурак…

И явно — неопытный дурак. Приказал избить человека — а теперь не знает, как себя с ним вести, и о чем говорить. А ведь лет на десять — уже точно наработал, и не подозреваемому — себе десять лет.

— Я должен ознакомить вас с тем, в чем вас обвиняют — он решил начать официально — вас обвиняют в убийстве сотрудника КГБ Армянской ССР Степана Дохояна.

— Не обвиняют, а подозревают — заметил полковник.

Это что — ряженый? Скорее всего, у него же вообще никакого опыта нет. Ни один следователь, тем более по особо важным — не перепутает подозреваемого и обвиняемого. Перепутаешь — потом прокурор по надзору за следствием таких… люлей наваляет…

— Вас обвиняют в убийстве Степана Дохояна — набычился «следователь» — вы признаете себя виновным?

Дохоян. Так и есть.

— Конечно же, нет.

Следователь кивнул — странно было ожидать другого.

— Начнем с начала. У вас был конфликт с Дохояном?

— Нет.

— Товарищ Левинсон, заместитель начальника СИЗО города Еревана показывает, что на его глазах вы…

Полковник вздохнул.

— У нас не было конфликта. Конфликт — это когда на свадьбе нажрался и невесту б… назвал. У нас были разногласия по работе. Связанные с неправильным пониманием молодым и неопытным Дохояном некоторых требований Уголовно-процессуального кодекса. Который и вам, молодой человек, совсем не помешало бы подучить.

— Вы угрожали Дохояну?

— Нет.

— А Дохоян вам?

— Нет.

— Ложь. Товарищ Левинсон сообщил…

— Молодой человек, угроза — это слова «я тебя убью». А обещание принять меры по факту выявленных нарушений закона — это не угроза, а моя обязанность и как сотрудника госбезопасности и как члена партии. Вы так не считаете?

Следак нервничал. Он не был готов работать с таким матерым псом… совсем не был готов.

— Где вы были сегодня ночью, примерно с часа до трех.

— В гостинице — спал.

— Кто-то может это подтвердить?

Полковник подмигнул.

— Моральное разложение шьете?

— Да ничего я вам не шью! — следователя прорвало — я просто пытаюсь понять, что произошло! Погиб наш товарищ, друг, молодой офицер! Его застрелили выстрелом в затылок и бросили тело в кювете на Эчмиадзинском шоссе! А вы вместо того, чтобы помочь следствию, играете тут в какие-то игры…

Понятно, нашли друга и сказали — сыграть следователя.

— После избиения у меня нет никакого желания оказывать помощь следствию.

Вместо ответа — «следователь» достал сигарета, спички, нервно закурил сам.

— Вам лучше меня известна обстановка в республике.

— Это не дает вам право нарушать закон!

И тут полковник Попов с ужасом кое-что вспомнил. Кое-что, что не давало ему покоя, что свербило в мозгу.

Порох!

Утром — он почувствовал запах в машине, не сильный, но он не мог понять, какой и не особо придал ему значения, проблем и так хватало. А теперь он понял, что это бы за запах — знакомый по Афганистану запах горелого пороха.

Господи… так выходит Дохояна застрелили прямо в машине! А потом — пригнали машину в гараж, обслуживающий КГБ. И сделать это мог только тот, кто занимает достаточно высокий пост в УКГБ по Армянской ССР, или наоборот — достаточно низкий, чтобы то, что он пригнал машину — не вызвало никакого подозрения?

Саша?!

Как вариант, но не самый вероятный. Немного не совпадает… и прежде всего — по национальности. Саша то русский, а здесь, уже и ежу понятно, действуют агрессивные националисты и сепаратисты. Ни они его не примут в свой круг, ни он их. Чужие они — друг другу. И всем нормальным людям — любой нормальный человек скажет, что жить надо всем вместе, без войны и взрывов…

К тому же — еще Агата Кристи, книги которой можно было достать только по очень большому блату, говаривала, что убийцей не должен быть слуга. Это, конечно не детектив — но Агата Кристи была умной женщиной и знала, что говорила. Саша — водитель, Дохоян просто не доверился бы ему, начал бы сразу подозревать. Убийцей должен был быть кто-то выше и по должности и по званию. А если взять в расчет махинацию с машиной — намного выше.

Хотя бы потому, что ему и его подельникам хватило веса, чтобы арестовать московского следователя. За это, знаете ли, по головке не погладят.

Интересно, как вообще они собираются выпутываться. Его уже должны начать искать, в республике и десантура и Внутренние войска — силового ресурса у Центра хватает. Как они собираются объяснять его задержание — ведь за задержание полковника из Особой Инспекции гарантировано как минимум увольнение из органов, а за избиение его в камере — трибунал.

Полковник Попов не знал. что решение найдено — простое и можно даже сказать — гениальное. Уже с самого утра — обо всех подробностях этого дела стало известно главарям националистов. Причем, о таких подробностях, о которых не знала даже милиция. Полковник из Москвы, из Центрального аппарата КГБ — выстрелил в затылок и убил молодого местного чекиста! Почему? Да потому, что местный чекист был слишком честным, вот почему. Потому, что узнал что-то о взрыве в аэропорту, что хотели скрыть власти, и прежде всего — Центр. Учитывая общую напряженную обстановку в республике — такое известие произвело эффект разорвавшейся бомбы: на митинг в центре Еревана пришло в два с лишним раза больше людей, чем в предыдущий день, над толпой появились плакаты с коряво, наскоро написанным именем нового мученика — Степан Дохоян. Начали бить десантников и ввшников — пока это были единичные факты. Но градус противостояния неожиданно и резко усилился…

Полковник Попов подался вперед.

— Слушайте и запоминайте, молодой человек. Я не знаю, кто и какие вам отдает приказы, но эти приказы — доведут вас до военного трибунала. Где те, кто отдал вам приказы открестятся от них и вы будете отвечать за измену Родине, и за себя и за них. Если хотите выпутаться, позвоните в Москву по телефону, который я вам назову.

Полковник продиктовал номер телефона. Это правило было введено Федорчуком. Номер телефона на обычной АТС, на котором постоянно сидел гражданский оператор и который не прослушивался и почтовый ящик в вестибюле главного здания, Дома-2. Все это было сделано для того, чтобы исключить групповщину и кумовщину в подразделениях. Номер телефона вел на один из аппаратов, установленных в кабинете Председателя КГБ СССР, выемка содержимого почтового ящика проводилась каждый час адъютантом, и все содержимое так же попадало на стол Председателя. Это был самый надежный контакт с верхом, самый надежный способ сообщить о беде.

— При разговоре можете не представляться. Скажете, что полковник госбезопасности Попов арестован, с санкции местного УКГБ, скажете, где я нахожусь. Попросите передать информацию генерал-лейтенанту государственной безопасности Легашу Ивану Францевичу. Сделаете это — и тогда будет отвечать ваше начальство, а не вы…

Москва, Кремль. 17 сентября 1988 года

О случившемся в Ереване — председатель Комитета Государственной безопасности СССР Кямран Багиров узнал уже днем, через два часа после задержания полковника государственной безопасности Попова.

Узнал об этом он от Председателя Президиума Верховного Совета СССР, генерала Гейдара Алиева, который неожиданно прибыл в «дом-2» для внеплановой инспекции. Еще когда внизу доложили, что поднимается Алиев — Багиров почувствовал, что дело пахнет неприятностями. Он едва успел привести себя в порядок… нет, он не был пьяным. Просто всю ночь не спал…

— Что у тебя в Армении опять творится? — раздраженно спросил Алиев, переступив порог кабинета — только что сообщили, у здания обкома партии собирается агрессивная толпа, вот-вот может начаться штурм здания. А вы куда смотрите?

О том, что происходит в Армении — Багирову доложили десять минут назад. Доложили об этом и Алиеву, причем дважды. Сначала — позвонил испуганный второй секретарь, сказал, что в здание обкома уже бросают камни, выбили несколько стекол. А, зная ситуацию, можно предположить, что это еще цветочки, а ягодки пойдут, когда начнут бросать бутылки с бензином. Затем — позвонил зять и сказал, что по линии КГБ пришло сообщение — обком партии окружен разъяренной толпой, возможны провокации. Но вот третий звонок — был наиболее ценным. Агенту Алиева в республике удалось раздобыть и передать информацию о том, что ночью — убит сотрудник местного УКГБ, его труп нашли и кто-то пустил слух о том, что сотрудника убили люди из московской следственной группы. В принципе — типичная провокация, нацеленная на кровавые массовые беспорядки — только особо дерзкая, до безумии дерзкая. Понятно, что тот кто пускает слухи — тот, скорее всего и совершил убийство, старый принцип римского права qui prodest, кому выгодно — никто не отменял. Но даже когда нанимали Рашидова, когда работала группа Иванова — Гдляна — противная сторона не позволяла себе таких вот провокаций. Это значило, что в республике есть люди, готовые на все, и что республика на грани вооруженного мятежа.

Багиров мог ответить — что сам же Алиев приказал ему «не поддаваться на провокации», то есть — не обострять ситуацию. Но так он ответить не мог — если конечно не хотел лишиться разом поста и отправиться на пенсию — а то и куда Макар телят не гонял.

— Информация об этом у нас есть, товарищ Алиев, мы работаем. Обстановка обострилась неожиданно, сейчас устанавливаем причины…

Оба говорили по-русски — все попытки поговорить на азербайджанском Алиев резко пресекал. Даже Сталин — позволял Берии иногда говорить по-грузински, но не Алиев. Багирову докладывали, что по материалам аудиоконтроля (а думаете, не слушали? Слушали, еще как слушали) даже дома Алиевы говорят исключительно на русском языке. В принципе типично для закавказской элиты — Сталин говорил что он «русский, грузинского происхождения», а Берия — «русский мингрельского происхождения».

Алиев сел за приставной столик.

— Причины… Так я тебе скажу сейчас причины. Ночью — в Ереване убили сотрудника местного УКГБ, прикомандированного к московской следственной группе. Сейчас — по всему городу распускают слухи, что он был убит по приказу Центра.

Алиев говорил это не просто так — он не доверял КГБ, он не доверял вообще никому. Все более тщательное изучение событий 37-53 годов привело его к мысли о том, что КГБ тогда играл собственную игру. Когда снимали Хруща — и тут Семичастный, тогдашний Председатель отличился, блокируя все каналы информации. Контролировать КГБ можно было только одним способом — страхом. А для того, чтобы был страх — надо было показывать, что у тебя есть собственные источники информации, независимые от КГБ. Тогда — если кто в КГБ чего и задумает — побоятся делать…

— Паразиты… — Багиров бросил руку в батарее телефонов на приставном телефонном столике.

— Да нет, не паразиты… — сказал Алиев.

Его игра имела одну цель — уже имела. Дискредитировать Политбюро и добиться передачи власти — реальной власти — Президиуму Верховного Совета. И ему — как Председателю Президиума Верховного Совета. Алиев думал даже о выборах… когда тебя избирают не всем населением, а несколько десятков человек, которые и передумать могут… очень неустойчивый такой пост, если не сказать лише. Но выборов он боялся — он мусульманин, многие не поймут. Но вот Политбюро… Ему уже было понятно, что Партия не справляется с руководством государством, кризис в Армении прямое тому подтверждение. На улицах разъяренные толпы, здание республиканского комитета партии в осаде — а секретари сидят в своих кабинетах, жидко обделавшись, звонят в Москву и докладывают, что им уже стекла камнями бьют. Спрашивают, что делать. Что делать, что делать… Штаны сымать да бегать! Выйди, поговори с людьми, чем отсиживаться в кабинете. Боишься? Сказать нечего? А какой ты тогда, нах… секретарь партии, если ты людей боишься, если тебе им сказать даже нечего? Кусок г…а ты, а не секретарь!

И потому — на Политбюро он инстинктивно занимал позицию сторонника самых жестких мер по Армении. Задавить мятеж в зародыше, пока поздно не стало! Остальные — занимали противоположную позицию — часто в пику ему, часто — просто из-за инстинктивной боязни раскачивать лодку и из-за понимания крайней взрывоопасности «национального вопроса». Но кроме Политбюро — есть еще Верховный Совет, Президиум Верховного Совета — по Конституции это и есть власть в стране, а никакое не Политбюро. И там — немало людей, которые считают, что «надо что-то делать, пока не стало поздно».

Вот эти люди — станут его опорой. И армия, милиция, органы госбезопасности — там уже надоели половинчатые меры, ничего не делание… Горбач хоть немало у власти побыл, но первыми вопросы относительно него стали задавать именно в армии, милиции и КГБ. А если толпа пойдет таки на штурм партийного здания — то вопросы начнет задавать уже Центральный комитет Партии — Политбюро. И тогда — может возникнуть ситуация с перевыборами Политбюро — и он будет единственным, кто вовремя предлагал принять меры.

Нет, Алиев вовсе не был человеком, все мысли которого были только об укреплении родной державы… вряд ли в Политбюро был хоть один такой человек. Но Алиев один из немногих — отчетливо понимал, что что-то делать надо. Что отстранением Горбачева — Шеварднадзе — Яковлева, делами по государственной измене — ничего не решилось, что партия потеряла вес в обществе, что выступления воспринимают с кривой усмешкой и не верят. Что на местах — больше половины партсекретарей надо гнать в шею, случись такое, как в Армении — и они будут либо сидеть в своих кабинетах и названивать в Москву, пока к ним в кабинет погромщики не вломятся, либо еще хуже — возглавят погром. В Сумгаите — во главе погрома… ну если и не во главе, то среди участников точно — был первый секретарь обкома партии. И хотя потом он отговорился — мол, водили по всему городу под ножами — Алиев четко понимал, что там произошло. Либо ты врешь, говоришь, что у тебя в городе все нормально, покрываешь безобразия — либо несешь ответственность, слетаешь с поста. А когда беспорядки начинаются — тут выбор небогатый, либо ты толпу возглавишь, либо толпа тебя растопчет…

Нет, надо что-то с партией делать. И немедля. Совсем убирать… не получится, да и никто не даст — но жестко централизовать власть, дать по рукам сепаратистам, мафиози всяким, четко наладить механизм информирования, да для большей надежности не один, поставить на конвейер наказание за бездеятельность, перетасовать колоду партсекретарей и омолодить руководство — все это надо делать, причем вчера. И надо серьезно заняться общественными настроениями. Никто толком не понимает, что происходит — сегодня в Армении погромы — а завтра будут в Москве!

— С кем ты говорил? — спросил Алиев Багирова.

Багиров был белый как мел.

— С Цадиковым, начальником сводной опергруппы. У них сотрудник утром пропал.

— Пропал?!

— Так точно. Выехал из гостиницы на машине, но до места работы не доехал…

— Кто?

— Полковник Попов из Особой Инспекции.

Алиев выругался, на сей раз на азербайджанском.

— Ищите! Он что, с машиной пропал?! С водителем?! Республика с носовой платок — как он мог там пропасть?!

— Так точно, ищут…

Оба подумали об одном и том же — не исключено, что сотрудника Центрального аппарата КГБ могли убить или того хуже захватить в плен банды армянских националистов и сепаратистов. А это — прямой вызов Центру, особенно на фоне беспорядков в Ереване и только что произошедшего там резонансного теракта.

В этот момент затрезвонил — очень глухо — телефон. Багиров привычно пошарил рукой — телефонов была целая батарея, как и в любом начальственном кабинете высокого ранга. Ни один не звонил.

Багиров недоуменно посмотрел на стол, потом отодвинул один из ящиков. Звонил телефон, установленный там, в ящике — обычный Теллур, безо всякой маркировки.

Багиров посмотрел на Алиева, тот кивнул — ответь, раз звонят.

— Председатель КГБ Багиров.

Чем больше Багиров слушал то, что ему говорили по этому, нигде не учтенному телефону — тем больше на его лице проступало выражение крайнего изумления. Все таки он не был профессиональным разведчиком и чувства сдерживать не умел.

— Одну минуточку… — сказал он и прикрыл трубку ладонью.

Алиев вопросительно посмотрел на него.

— Звонит какой-то молодой человек. Говорит, что полковник КГБ Попов арестован с санкции местного УКГБ и содержится в СИЗО Ереван-Кентрон, в отдельной камере. Просит передать информацию генералу Легашу.

Алиев не колебался ни секунды.

— Дай трубку.

Багиров передал трубку.

— Добрый день. С вами говорит Председатель Президиума Верховного Совета Алиев. Вы лично видели полковника Попова?.. Очень хорошо. Вы комсомолец?… Вы знаете, с чьей конкретно санкции был арестован Попов?… Нет, все нормально. Я хочу вам поручить партийное задание. Не говорите никому и ничего, продолжайте работать с Поповым. Если узнаете, что его намереваются куда-то перевести или что-то сделать — позвоните по этому же телефону и сообщите, кто-то постоянно будет на месте. …Хорошо. Считайте, что вы выполняете мое личное задание. Как только все закончится — мы заберем вас, перевезем в Москву. Такие честные люди нужны и партии и органам. Благодарю, молодой человек.

Алиев передал обратно трубку — и не смог сдержат улыбки. Багиров осторожно, как гранату — положил трубку на рычаг.

Есть!

Единственно, чего не хватало Алиеву — это такого вот инцидента. Повода, пользуясь которым можно было разгромить всю верхушку местного КГБ — а потом взяться и за партию. Причем — не просто снять с работы за ее развал и бездействие — а за вполне конкретные уголовные преступления, с перспективой раскрутки на теракт, организацию массовых беспорядков и измену. Он понимал, что бессмысленно наносить удары по националистам, не трогая местный КГБ, Потому что без кардинальной чистки там — моментально организуются новые националистические группы и все продолжится. А в том, что местные органы госбезопасности прямо причастны к происходящему — сомнений в этом нет: и сигналы прямые есть, и не может просто быть такого, чтобы местные органы годами не видели, что у них под носом творится. Видели и способствовали.

Открылась дверь, зашел среднего роста, пожилой человек. Остановился на пороге, видя в кабинете члена Политбюро и по сути второе лицо государства.

Алиев сориентировался быстро.

— Входите. Вы генерал Легаш?

— Так точно…

Багиров, наконец, догадался — позвонил, заказал чай с печеньем. В КГБ кстати было плохо и с тем и с другим. Чай хоть присылали из Индии, а вот печенье… покупали в магазине, удивительно — но КГБ не был прикреплен к спецраспределителю. Председатель был — но как кандидат в члены ЦК.

— Полковник Попов работает в вашем подчинении?

— Так точно.

— Как можете охарактеризовать его как человека.

— Хороший работник, грамотный, с оперативным чутьем…

Алиев покачал головой.

— Я прошу вас охарактеризовать его как человека. А не как работника. Все остальное я смогу увидеть из личного дела. Конкретный вопрос — если Попова… скажем захватят враги, если он попадет в плен — что он будет делать? Молчать, сотрудничать? Попытается вырваться?

Легаш задумался. Детство в партизанской Белоруссии — научило разбираться в людях.

— Попытается вырываться — сказал он — он будет биться до конца.

— Хорошо. Пока подождите в приемной, товарищ Багиров вас введет в курс дела.

— Есть.

Когда Легаш вышел — Алиев в упор посмотрел на Багирова.

— Только ему — и больше никому. Есть надежные люди?

— Так точно.

— Пусть кто-то сидит у телефона. Я в Кремль. Если этот… парень еще раз позвонит — выдергивайте меня хоть с ЦК Партии. Что у вас с подготовкой спецчастей?

— Идет по плану.

— Где самые лучшие части?

— В Кабуле.

— Соберите группу. Небольшую. Пусть ждут в полной боевой в Кабуле, вместе с самолетом. Но до моей команды — ни шагу.

— Есть.

Выходя из кабинета, Алиев подумал, что самое время активизировать работу против армянских националистов в Москве. Это и будет ответным ударом, а там… там будем посмотреть, что они предпримут в ответ. Теперь — каждое их действие будет работать против них же. Теперь, что бы они не сделали с полковником — все будет им во вред.

А сейчас — надо правильно выстроить позицию на Политбюро. Еще раз подчеркнуть то, что в Армении сложилась нездоровая обстановка, что как органы, так и республиканский комитет партии не заслуживают больше доверия, допустили серьезное обострение обстановки — вследствие чего надо вводить в республике прямое управление из Москвы и менять, к чертям, всю верхушку. Это конечно же отклонят — потому что таких мер испугаются все регионалы, до сих пор творившие в своих вотчинах все что угодно. Но впоследствии — если чуть его не подводит — эти меры будут признаны правильными. А если — освобожденный из ереванского СИЗО полковник КГБ выступит на чрезвычайной сессии Верховного Совета и расскажет, что там творится…

Да, это будет правильный ход.

* * *

Гейдар Алиев, хитрый и опытный лис — понял расклад правильно, и сдал себе самые выигрышные карты. Он не учел только одного — он раскладывал на двоих — а на самом деле, в этой игре игроков было уже трое…

СССР, Ереван. Следственный изолятор. 17 сентября 1988 года

Вот, наверное, и все…

Полковник Попов понял, когда его повели не по той же дороге, по которой он шел в прошлый раз — на второй этаж, к кабинетам для допросов. Вместо этого его повели… похоже на выход повели.

Может и тут шлепнут. Спишут на побег.

Ему не было страшно, ему было досадно. Когда он пришел к КГБ, он знал, что такое может быть, провалившегося разведчика ждет расстрел. Психологически — он был готов к этому: у всего есть своя цена. Ему было досадно то, что он умрет — а эти твари останутся. И смогут сделать что-то еще, перед тем как кто-то их остановит. Но остановит обязательно, другого просто быть не может.

Ему было досадно то, что своей смертью — он… убьет семью. Окончательно убьет. Он не был ни хорошим мужем, ни хорошим отцом, потому что работа разведчика заключается в молчании… молчании, молчании, молчании. Он не мог говорить о том, что он делает ни с женой, ни с кем-либо другим — и даже то, как он умрет — будет тайной.

Решетка. Еще одна.

Больно было и за тех, кто здесь живет. Он мало знал армян — но и того, что знал — было достаточно. Он не верил в то, что здесь одни бандиты, он с близкого расстояния видел лица на митинге — это были светлые лица! Это и было самое страшное.

Им противостояли советские люди. Которые просто хотели что-то изменить. Сделать жизнь лучше и не знали как. И те, кто все это устроил, кто убил Дохояна, кто взорвал аэропорт, вот они то, отлично понимающие, что они делают — они то вели армянский народ, горячный и несдержанный — к крови. К большой крови.

Потом — покатится по наклонной, когда кровь будет рождать кровь. Он видел это в Афганистане…

— Пошел! — его пихнули в спину.

В дворике — автозак. Начкар чуть в стороне, двое с дубинками…

— Чо, один?

— А сколько вам надо? Давай. Расписывайся…

И эти люди — они просто выполняют свою работу. Предательство наверху, и эти люди сами того не подозревая — ведут республику к войне.

— Все?

— Я полковник КГБ! — заорал Попов, надеясь, что кто-то услышит, но получил литой резиной по почкам и захлебнулся к хлынувшей в рот желчи…

— Глохни. Пошел! Пошел!

Лязгнула дверь.

— Так. Повнимательнее, особо опасный.

— Есть… — пробормотал солдат конвойного полка, устраиваясь на скамейке, и добавил — на ж… шерсть.

— Товарищи, я полковник КГБ. Меня похитили — еще раз попробовал Попов — вы комсомольцы? Я дам вам номер телефона.

Солдат от души треснул дубинкой по прутьям решетки.

— Заглохни…

Его тоже можно было понять. Жизнь не сахар. Изо дня в день он видит настоящие отбросы: убийц, насильников, грабителей, извращенцев. Слышит их речи, видит их повадки. Ради того, чтобы получить хоть один шанс уголовники способны на все. И нет никакого способа выполнять эту работу — кроме как засунуть души прекрасные порывы в одно место и просто делать, что говорят. Какой смысл ему — выделять именно этого: мошенники и не такое наговорят, такие мастера есть. Полковник КГБ, ишь ты…

Автозак тронулся. Он был, как и все автозаки — старый, забитый дорогами, но все еще ходкий, машина служебная, организация полувоенная, за машинами следили. Ирония жизни заключалась в том, что такие вот ГАЗоны — делали сами заключенные, в колонии, в поселке Сухо-Безводное…

Остановились, скрипнули тормозами. Контроль. Голоса солдат, раздраженный, профессионально сорванный голос начкара. Ему — нахрен не надо мотаться под ночь, скорее бы сдать заключенного куда надо и вернуться…

Попов вдруг осознал то, что он должен был понять сразу — автозак пуст. Ни одного заключенного, только он один…

Никогда, ни при каких обстоятельствах — никто не отправил бы ГАЗон за одним заключенным. Всегда подгадывали так, чтобы был полон кузов, не хватало ни машин, ни конвоев, ни бензина. Следаки — подстраивались, чтобы делать выводки… а тут пустой кузов.

Да… попал ты, брат… попал. Похоже тот парень оказался идейным — только не в том направлении. Идейным националистом.

Начкар? Навряд ли, этот, похоже, настоящий. Они не подчиняются местным, они подчиняются напрямую Центру, поэтому смазать их труднее. Если только деньги посулили. Но нахрена? У любого, кто связан с УИН — есть приличные возможности зарабатывать: купленная в магазине простая пачка чая — за решеткой уйдет в пять раз дороже. Записка — может стоить штуку, тысячу рублей, если по хозяйственным делам — то и больше, там миллионами ворочают, тузы. Начкар не дурак, он офицер, не может не понимать, что творится в республике. И вряд ли он будет связываться с делом, которое сулит высшую меру.

Да и как? Остановить машину? На глазах у солдат? А если заложат? Доверять никому нельзя, даже если заплатить.

Тогда кто? Солдаты?

А больше и некому. Скажут, что напал… да мало ли придумают…

Попов вспомнил дело… его расследовал не он, КГБ подключилось, поскольку дело было резонансным. В вагоне — обычном Столыпине, идущем на север — один из солдатиков — конвоиров взял автомат и расстрелял семерых сослуживцев. Насмерть пятерых, двое чудом выжили. Когда начали разбираться — серьезно разбираться, невзирая на чины — выяснилось, что солдатик был совсем молодым и старослужащие над ним издевались, в конце концов — совершили с ним акт мужеложства. Засиженные авторитеты — в разговорах по душам (давать показания западло, а поговорить даже с ментом о том, что видел вполне можно, если тема приметная и братвы не касаемая) называли происходившее в вагоне среди солдат-конвоиров беспределом.

Черт знает, какие эти…

Попов стал внимательно вслушиваться. Не может быть, чтобы смазали всех. Кто-то один…

Кто?

* * *

— Зырит… — сказал один из солдатиков — злой…

— Да брось, салага… — ефрейтор, старший в команде лениво поддел сапогом звякнувшую решетку — сконил что ли? Он там а мы здесь?

— Да не…

— Сканил… — уверенно сказал ефрейтор — сапоги за то мне отдраишь. Утром встану — чтобы муха на них не е…сь.

Возражений это не встретило…

Какое-то время ехали молча. Потом солдатик поинтересовался.

— Тащ ефрейтор, а может он — того?

— Чего? Такие не дохнут…

— Да я не про это. Может он… и впрямь из КГБ?

— Ага. Ты больше слушай, Шалидзе. Они тебе и не то на уши навешают. Артисты…

Ефрейтор опять лениво стукнул сапогом по решетке.

— Не… Салага ты еще. Вот послужишь с мое… увидишь.

— А чего?

— Чего — чего… Ну, к примеру, зэчек возить. Это совсем другой коленкор, да… Такие есть чиксы…

— Красивые, да?

Ефрейтор заржал.

— У тебя было ваще? Или так, целкой в армию пришел?

— Ну, было… — буркнул солдат, и уже по заминке все стало понятно.

— Ага. Дурак ты, Шалидзе. Ладно слушай старшего по званию. Короче, все эти б…, что на зону идут, они в общем, до мужика голодные бывают. А чего — в зонах то их ни одного мужика не бывает, ты прикинь? А им — тоже охота, ну, как нам. Вот едет она, думает, сколько ей намеряют. Как не по…хаться напоследок. Тут то и лови момент.

Явный идиот. Неужели притворяется?

— Тут была одна, четыре месяца назад. Ее по мокрой статье вели, мол, е…я своего грохнула. Короче, она в хате жженой бумагой. Да свекольным соком такой макияж себе сделала, закачаешься. Пока ехали, мы ее все… прямо через решетку, да…

Ефрейтор уже плыл по волнам воспоминаний…

— Ты только осторожнее, молодой. Резинка есть?

— Это… презерватив, да?

— Резинка. Без резинки нельзя, что намотаешь — потом не вылечишь. Сорок уколов в ж… — оно тоже не сахер — махер.

— И что? Все так сразу дают? — рядового явно заинтересовала тема.

— Ну, не все. Договариваться надо уметь. К примеру — многие за пачку сигарет — запросто тебе соснут. Или скажешь — мол, в туалет не выведу, ссы под себя. Ну и…

Ефрейтор покровительственно похлопал солдатика по плечу.

— Держись меня — не пропадешь. Но горя схватишь.

— Ага.

— Не ага, а так точно…

Внезапно машину изо всех сил дернуло в сторону, послышался грохот и скрежет сминаемого металла.

— А это что…

— Б… Врезались во что-то…

— Надо посмотреть.

— Сиди… без тебя посмотрят.

* * *

Сам начкар — действительно сильно нервничал. Весь вечер пропал… козлы. Тут и так… ни сна, ни покоя, все на усилении уже который месяц, пашешь за двоих, так тут еще и это… б…

Начкар знал свое дело: его задача тут взять, туда привезти, и чтобы бумаги в порядке были. Пока едешь — можно даже вздремнуть, про нападения на автозаки — это только в романах криминальных пишут. Все проще — кому надо на лапу, дело на пересмотр, никто беспределом не занимается. Местные тузы — не миллионами, десятками миллионов деньги считают, им за пересмотр отстегнуть, что раз плюнуть. Ходят слухи, что откосить от наказания — любого — стоит лимон. И лимон этот — весь идет наверх… ну или почти весь.

А он тут — возжайся с этим г…м. И опять квартиру не дали… хотя обязаны были. С..и, опять задвинули, Степаненко ж… лижет начальству, водку достает, охоты организовывает. Вот и получил — треху на троих. А им — вчетвером в однухе как хочешь, так и…

Мрачные мысли капитана — прервал удар в бок, из глаз искры посыпались, машину повело влево, он ударился головой, попытался за что-то схватиться — но пальцы ухватили пустоту…

Машина остановилась.

Твою же мать!

Первым делом — до него дошло, что он еще цел. Второе — прощай спокойный сон. А завтра от смены никто не освобождал, усиление, мать его…

Капитан нашарил ручку двери, с силой навалился на нее, толкнул дверь — та поддалась и он вывалился…

С трудом удержался на ногах. Острая, рвущая боль справа… он провел пальцами. Пальцы наткнулись на горче, липкое… сильно? Коснулся мочки уха, и чуть не взвыл от боли… надорвал, видать. И осколками порезало…

Их ГАЗон стоял на обочине полуночной дороги…

Впереди — движение… водила?

— Все в порядке?

— Ты что творишь… с…а? — выхаркнул капитал.

— Я не хотел…

— Ты, козел, ты что творишь…

— Я правда не хотел…

Водила подошел ближе. П…р.

— Все в порядке?

— Ты, б…

Внезапно водитель машины, которая в них врезалась — сделал резкое движение — и у капитана прямо перед носом оказался тупорылый пистолет Макарова. Водила сделал шаг вперед.

— Тихо, мусор, завалю.

Капитан от неожиданности — просто оцепенел — в то время, как водила ловко вытащил у него из кобуры пистолет, еще один ПМ и сунул в карман.

За разбитым автозаком — светя дальним светом, остановилась какая-то машина. Из-за такого света — не было видно, кто в машине, сколько их, чем вооружены.

— Пошел — водила подтолкнул капитана — сколько в кузове?

— Э… трое.

— Открывай. Скажешь — помощь нужна. Нет — кончим и тебя и их. Пацанов пожалей.

— Э… понял.

— Давай.

Начкар открыл дверь.

— Степунков! Выйди! Помощь нужна!

Лязгнуло, заскрипела дверь.

— Товарищ капитан, тут…

* * *

Первое, что увидел ефрейтор — это испуганные глаза начальника караула. Именно испуганные, со страхом, плещущимся внутри. Второе — раструб ствола автомата АКС-74У, точно такого же, из какого их учили стрелять, но просто так не давали — направленный прямо на него.

— Э, ты чо… — опешил он.

— Вышел! — у автоматчика была короткая, окладистая борода, модные черные очки как в американских фильмах и черная рубашка с закатанными до локтей рукавами.

— Да вы чо, охренели, что ли…

Единственным, кто хоть как-то попытался противостоять нападению — был тот самый, молодой солдат. Он попытался выхватить пистолет… но пистолет был у него в штатной кобуре, восходящей своими корнями еще к кобуре для Нагана царских времен, быстро выхватить пистолет из нее невозможно, да и не нужно. Кобура армейская, она была приспособлена для переноски револьвера с должным форсом, а перед боем — господа офицеры должны были доставать оружие. Автоматчик увидел движение и, не раздумывая, нажал на спуск. Острые стрелы пуль — огненной струей прошили рядового, вторая очередь пришлась в грудь ефрейтора, и тот упал лицом вперед как мешок с зерном. Автоматчик едва успел отскочить.

— Ты чего?

Вместо ответа — автоматчик направил ствол на начкара.

— Не надо… — попросил тот, и обоссался от страха.

Автомат снова плюнул огнем. Человек, который держал его в руках — прошел Афганистан в составе Ограниченного контингента советских войск, вернулся. Понял, что его в Афганистан никто не посылал, и решил сам взять то, что ему принадлежало по праву. Убивал он так же, как гадят кролики — часто и помногу…

— Не ссы. Давай внутрь, я прикрою. Армен, давай тоже внутрь…

Несмотря на то, что автоматчику ни в жизнь не светило стать вором — перед ним даже авторитетные воры тщательно контролировали, что говорить и как. Все таки так — не убивали даже в уголовной среде.

И все, что сейчас для него происходило — было не более чем еще одной боевой операцией. Мира для него — больше не было, весь мир шел на него войной, и он отвечал ему тем же.

Двое — тот, что был с пистолетом, и тот, что страховал автоматчика с обрезом — устремились внутрь. Судя по тому, как ловко они взобрались в фургон — для них это был не первый раз.

— Ключи!

— Вот!

Автоматчик бросил им ключи, которые он добыл, обыскав начкара. Нашел он и пистолет, сунул в карман. Второй пистолет — он добыл у застреленного ефрейтора — пригодится. По таким раскладам, какие шли в республике — того и гляди, война будет. Тут не до пистолета. В Карабахе купят, туда и след уведет.

После короткой возни — двое вытащили оглушенного арестанта. Подбежал водитель, посветил фонариком.

— Он?

— Он.

— Давай.

Двое — потащили захваченного к белой, двадцать четвертой Волге. Автоматчик — споро открыл бензобак, сунул туда приготовленную тряпку. Вместе с водителем Волги, они поднапряглись и закинули в кузов обоих застреленных. Последней — в кузов полетела бутылка — и тут же полыхнуло ярким, желтым светом.

— Уходим!

Двое пробежали к Волге. Машина газанула и устремилась в ночь, редкие машины на шоссе — увидев горящий грузовик, предпочитали проезжать мимо. Беспорядки и Карабах — научили людей не совать нос не в свои дела…

— Колпак на него надень, да… — сказал водила.

— Ага…

Один из убийц — потянулся к Попову с колпаком, глумливо захохотал.

— Ну чо, мусорок — прокатимся с понтом…

Колпак пах грязной бумагой…

СССР, окрестности Еревана. Ночь на 18 сентября 1988 года

Сначала — полковник пытался как то понять, куда его везут, считал повороты — потом бросил это дело, все равно бесполезно. Сначала его в автозаке везли, теперь еще тут, с завязанными глазами. Ему почему то казалось, что они возвращаются назад, по той дороге, по которой они ехали на автозаке — но могло быть и по-другому…

Кто его похитил? А черт знает, кто. Могло быть всякое, единственно, что он понял — это полные отморозки. Убить нескольких сотрудников милиции… точнее конвойной службы, но это дело не особо меняет — это гарантированная высшая мера в случае поимки. И если еще два дня назад полковник никогда бы не подумал на своих армянских коллег, то сейчас — все могло быть. Те, кто не остановился перед убийством одного из своих — не остановится уже ни перед чем…

Убийцы — он не мог видеть их, но слышал — переговаривались на своем, на армянском, и кажется, что-то ели, передавая друг другу — а он думал. Перед тем, как его бросили на «Армению» — он работал в Афганистане, точнее в Мазари-Шарифе, был одним из специалистов, прикомандированных к оперативно-следственной группе «Вертикаль». Вертикаль — так называлось дело оперативной разработки, заведенное в связи с неоднократным предательством, имевшим место среди прикомандированных к ОКСВ сотрудников госбезопасности и в афганских резидентурах. Причем предавали, что характерно — не «рабочие лошадки», ежедневно, а то и ежечасно рискующие своей жизнью в таких местах как Кандагар или Хост — а самый верх, как раньше говорили — головка. Это было смертельно опасно, потому что находясь на своих постах, они получали возможность отдавать приказы и в темную использовать как раз честных, честно служащих Родине сотрудников — а при разоблачении они бросали тень на все органы.

Сам он — работал в Мазари Шарифе, а не в Кабуле, где и происходили основные акты предательства — но в Кабуле работал Витька Попенков, его однокашник по Высшей школе КГБ. Конечно, все что касается расследования — не подлежит оглашению даже среди своих, но водка развязывает языки, и на кабульской «пересылке», когда он ждал самолета на Москву — они с Витькой хлопнули — и у него развязался язык. Послушать было чего — оперативно-следственная группа, работавшая в Кабуле, собрала достаточно материала на одиннадцать умышленных убийств, причем это только среди советских граждан, пытки, организацию эскадрона смерти, организацию трансграничной наркоторговли, поставки оружия в Союз, в том числе для передачи бандформированиям, подобным тем, какие в Карабахе орудуют. Мелочи, типа торговля контрабандной водкой, несанкционированные контакты с моджахедами с передачей информации в обмен на деньги и наркотики, сокрытие оперативно-значимой информации, промотание имущества, злоупотребления по службе, моральное разложение… это даже в расчет не бралось, хотя в обычном случае этого для дела хватило бы. Витька, окосев от непривычки пить на такой большой высоте, назвал тех, кого удалось выявить — простым и подзабытым, но от того не ставшим менее зловещим словом — враги народа.

И сейчас — все равно больше делать было нечего, что будет то и будет, он думал над тем, что те, кто здесь творит подобное же, кто разжигает рознь в Карабахе и собирает толпы в центре Еревана, сознательно обостряя ситуацию — это тоже враги народа. Армянского, русского, азербайджанского… любого народа. Они знают, что будет кровь, что потом люди уже не смогут жить как раньше, вместе, не запирая дверей и по выходным ходя друг другу в гости — и они сознательно хотят крови, чтобы… да потому что они враги народа, вот почему. И разбираться с ними надо — не как с преступниками, а как с врагами. Без всякой жалости.

Они подъехали к какому-то дому… это не было воинской частью или другим объектом с ограниченным допуском, потому что перед этим они не проезжали КП, если бы проезжали — это можно было бы понять по движению машины. И это не был город, потому что город, даже ночной, спящий — тоже можно услышать и почувствовать, по лязгу одиноких трамваев, по негромкому шуму улиц. Это было где-то за городом, и это что-то было огорожено забором. Он понял это, потому что услышал, как открываются ворота, машина проехала — и почти сразу остановилась…

— Приехали… — сказал кто-то.

Захлопали дверцы…

— Э, этого…

— Вылазь, мусорок…

Уголовники или прикидываются?

Попов полез из машины нарочито неаккуратно, ударился головой. Захохотали — точно уголовники. Если бы косили — вряд ли бы захохотали, у слуг государевых на первом месте вбитая в мозг дисциплина…

— Чо, мусорок, застрял…

— Осунься… — резко приказал кто-то — сними с него колпак…

Чьи — то руки сдернули колпак.

— Вылазь, мусорок.

— Милости прошу к нашему шалашу! — издевательским тоном сказал другой.

Попов вылез — раз приглашают, отказываться как то…

Какое-то здание — два этажа, кирпич, но площадь такая… в общем за сотню квадратов несколько раз перешагнули[95]. Сад, в саду горят фонари, зелень, беседка, садик небольшой, но ухоженный. И явно не огород — признаков посадок не наблюдается, все для души.

Но самое главное — пятеро у машины, еще двое — видны в глубине сада, что-то вроде патруля. Из тех, которые у машины — у двоих автоматы Калашникова, АКС-74У, у третьего — УЗИ. Патрульные — вооружены оба, похоже что АКМами. На семерых — пять автоматных стволов… это в Союзе, где один автомат в городе уже ЧП. Подзапустили обстановочку, подзапустили…

— Шагай, мусорила…

— А дождь нам капал на рыло… — запел самый низкий из всех.

— Нишкни, Соленый…

Дом приближался — в темноте, из некоторых окон лился золотистый свет, некоторые были глухо зашторены. У дома, слева — что-то вроде стоянки для машин, просто отсыпанная гравием площадка. Из того что видно — белая Волга, Мерседес…

— Сюда…

Открылась дверь. Еще один. В руках — длинное, американское ружье с перезарядкой цевьем[96], он такие видел в Афгане — в подарок наверх шли.

— Чо…

— Через плечо. Отскочи…

Парень отступил назад.

Прошли, не разуваясь. Везде горел свет. Первая же комната — огромная, со столом, на столе — чего только нет. Кстати, наверное, как раз то, чего нет в обычных ереванских магазинах с пустыми и полупустыми полками…

Сидят человек десять. Есть по виду нормальные, есть уркаганы. Но в каждом есть… то, что чует только опытный сыскарь — надлом и вызов, типичное для блатного, отвергающего общество…

Один — показывал какие-то фокусы с картами братве, карты были магазинные, не самодельные, так и порхали в руках. Когда ввели Попова — шум, разговоров прекратился моментально, как будто отрезали…

— Мас хиляю, зырю кент, а за ним петляет мент… — наконец сказал картежный фокусник — ты кого в дом привел…

— Нишкни, Зорик.

Из другой комнаты, шурша модной бамбуковой занавеской — появился человек. И уже по тому, как вытянулись едва ли не в струнку находившиеся в комнате блатные, Попов понял, что перед ним тот, кого он и искал, тот, у кого были ответы, по меньшей мере, на часть вопросов, тот, который мог стать его союзником в борьбе с группой предателей в армянском УКГБ и республиканских партийных органах — а мог просто его убить.

Это был Карпет…

* * *

Конечно же, шоссе должна была патрулировать милиция — и горящую машину увидеть. Но это в теории — а на практике боевые группы Дашнакцутюн, карабахские банды — искали, где заполучить оружие и одинокий ночной патруль с двумя автоматами и с двумя пистолетами — хорошая добыча. Отстреливаться… тоже палка о двух концах, потому что если отстреливаться, то можешь так ненароком кого и убить, а если убьешь — будут мстить, да и вообще. Вообще… это слово, уместное в самом разном контексте, многозначительное и неконкретное скрывало жестокую правду о том, что значительная часть армянского населения в данном случае была бы не на стороне армянских милиционеров. Защитников порядка — а на стороне бандитов, и полагала бы, что милиционерам стоило просто отдать автоматы бойцам за правое дело. Так что милиция шоссе не патрулировала, а отсиживалась всю ночь по углам, это знали и командиры полка ДПС, и руководство министерства, но предпочитали не трогать, чтобы не воняло. Были еще свидетели, но… по телевизору как раз показывали СПРУТ-3, и оттуда советское население уясняло, что свидетели долго не живут. Да и позвонить… как только стало неспокойно, армянская молодежь целенаправленно разгромила все телефонные кабинки, повырывала трубки, потому что кто-то бросил клич, что с таких телефонов всегда звонят агенты КГБ, стукачи. Так что — когда усиленный наряд ДПС в составе двух машин прибыл на место — машина — автозак уже успела основательно прогореть…

* * *

Самое интересное — что Попов был прав, его и в самом деле собирались ликвидировать националистические силы в армянском УКГБ, банально списав это на бандитское нападение на автозак. Вот только нападение произошло несколько раньше — и по-настоящему.

Задачу по ликвидации полковника КГБ Попова из Особой инспекции — должны были выполнить двое сотрудников армянского УКГБ, фамилии их были Мкртчян и Сидорян. Первый на высшую меру уже заработал, для второго — это должно было стать первым убийством, которое они совершили по заданию преступной организации, в которую входили. Все это было не просто так: на Армена Сидоряна у руководства армянского УКГБ были большие планы. Подающий надежды паренек — отслужил в Афганистане в сто восьмой воздушно-десантной дивизии, снайпером. По возвращении из армии его взяли в КГБ и целенаправленно вели. Учитывая его боевой опыт — его включили в нештатную группу сотрудников армянского УКГБ, которая готовилась на случай захвата террористами самолета или автобуса в Армении и планировали направить в Балашиху, на курсы усовершенствования офицерского состава. После чего — он должен был осесть в Москве и стать лидером террористической группы Дашнакцутюн, которую планировали направить в Москву не позднее девяностого года. Эта группа должна была совершить ряд террористических актов в Москве, в частности убить Председателя Президиума Верховного Совета СССР Г.А. Алиева с целью привлечь внимание к карабахской проблеме. Но для того, чтобы сделать из паренька — интернационалиста и молодого чекиста армянского убийцу-террориста — надо было его соответствующим образом обработать чем сейчас и занимались. Работа завершалась — и одной из ее последних стадий было «повязать кровью».

Дублером — одним из дублеров Сидоряна — как раз и был Степан Дохоян. Именно его тоже воина — интернационалиста — планировали сделать террористом. Но психологи КГБ, которые изучали его поведение, дали ему не самую лучшую психологическую характеристику: слишком открыт, слишком вспыльчив, может сомневаться в приказах начальства. Исходя из этого — его отстранили от этого направления и решили пустить в расход. Но не так просто — а чтобы от этого была какая-то польза для общего дела.

Вот только националисты не рассчитали немного — что информация дойдет до Карпета через коррумпированное и просто опасающееся спаянной тюрьмами и репрессиями, вооружено до зубов мафии тюремное начальство. А Карпет — решит перехватить игру.

Мкртчяну — который «вел» Сидоряна — не сказали, когда они должны были перехватить автозак — не сказали, когда именно он появится, и они просто ждали на шоссе. Нападение на автозак произошло достаточно далеко от той позиции, которую выбрали они — и они не слышали стрельбы, а просто сидели и ждали. Связи у них не было — машина была радиофицирована, но связь брала только в Ереване, там были усилители сигнала — а не в такой глуши. Наконец, уже под утро они устали ждать и поехали обратно в Ереван — а по пути наткнулись на уже догоревший, стоящий на обочине на ободах автозак. Их автозак…

Мкртчян побледнел как мел. У них в машине был автомат, а место было оцеплено, помимо ГАИ были и бойцы внутренних войск, на обочине стоял полноприводный КамАЗ с табличкой «люди». Но Мкртчян побелел не из-за этого…

— Наш? — спросил Сидорян.

— Заткнись.

Мкртчян достал рацию, суетливо воткнул провод в разъем, чтобы подключиться к внешней антенне.

— Давай, проезжай, чего встал.

Раздраженный и злой гаишник подбежал к остановившейся машине. КамАЗ, который таранил автозак — оттащили в сторону, но проезд все равно был сужен и образовалась пробка.

Мкртчян сунул руку за отворот куртки и гаишник отшатнулся — после того, что он увидел сегодня, единственной мыслью было — оружие! Вооружены, гады! Но неизвестный достал только удостоверение, красную корочку, ткнул в окно. Гаишник посмотрел на машину, увидел вторую антенну, козырнул и пошел от греха подальше.

* * *

Полковник Андранян — Гурген Степанович Андранян — прибыл на место, когда окончательно рассвело.

Профессиональным взглядом — он окинул «картину» — место преступления. Автозак — стоит на ободах, весь обгорел — значит, подожгли бензобак, может и бутылку бросили. На карачках — ползают хомуты, отмечают что-то мелом и ищут — значит, гильзы. Чуть в стороне — носилки, накрытые снизу доверху. Видно что-то черное, страшное.

Четверо носилок…

Щелкали фотоаппараты — эксперты брали материал для фототаблицы. Следак что-то писал, пристроив разлинованный лист протокола на капоте милицейской машины.

Да… вот и еще один резонанс. Вместо того, чтобы чисто сделать дело… они закопались в говно еще глубже…

Путь же беззаконных — как тьма, они не ведают, обо что споткнутся…

Каждое действие, которое они предпринимали — почти каждое — происходило не так, как планировалось, и приходилось предпринимать еще несколько действий, чтобы ликвидировать или уменьшить масштаб прорыва. Каждое из этих действий — было щедро приправлено кровью…

Он подозвал Мкртчана к своей машине, поманил пальцем.

— Что произошло?

— Он не доехал! Мы ждали, там где и надо было, а он не доехал.

— Не доехал…

Полковник нервно закурил. Когда такое происходит — каждый раз предпринимаются меры к тому, чтобы разорвать цепочку, ведущую снизу вверх. Убирают одно звено — а иногда и несколько, чтобы зачистить вглухую. Одним из таких звеньев — является он сам. Конечно, расположен он достаточно высоко — но так ли высоко, чтобы уцелеть.

— Этот… тоже? — он кивнул на стоящий на горелых ободах автозак.

— Четыре трупа нашли — уклончиво сказал Мкртчян.

Водила, начкар, сержант и караульный.

— А пятый где?

Ответа — не было, да и не могло быть. Пятый — получается что пропал. И они все теперь — были на волоске.

— Езжай за мной. Возьми своего.

— Есть…

Двумя машинами — они въехали в Ереван. Полковник — остановил машину около одного из таксофонов, мрачно взглянул на идущих по тротуару людей — больше чем обычно мужчин, много молодых, кожаные куртки, большие сумки… готовятся к недоброму.

Подкормил аппарат двушками, снял трубку, набрал обычный номер. Этот номер — не числился в справочниках, по документам был установлен на обычной квартире — а на самом деле вел напрямую в один из кабинетов армянской Лубянки. Который тоже занимал — совсем не тот человек, который должен был бы.

— Я слушаю… — уверенный голос.

— Это Пятый. У нас ЧП.

Каждый — для конспирации имел номер, каждый мог говорить эзоповым языком, при этом понимая друг друга. Их хорошо, по-настоящему хорошо научили вести тайную войну, которую они сейчас и вели — против своей Родины.

— Что там… — в голосе послышалось раздражение.

— Бабушка не приехала. Упала по дороге, не доехав, разбилась сильно — импровизировал Андранян. Даже если слушают — выводы можно делать любые, но доказательством это не будет. Как не будут доказательством злых намерений сами по себе слова «Над всей Испанией безоблачное небо», произнесенные в один прекрасный день пятьдесят лет назад.

— Сильно разбилась?

— Очень сильно. Увезли в больницу, пока не нашел в какую.

— А внуки?

— Внуки со мной. Они ждали ее до утра и все без толку.

В трубке раздался неопределенный звук.

— Я думаю отправить внуков по больницам…

— Много думаешь. Найдем без тебя. Уже можно сказать, нашли.

Черт…

— Понял.

— Внуки пусть будут при тебе. Реши с ними сам.

— Понял.

— До связи. Позвони вечером.

— Есть.

Полковник повесил трубку на рычаг, всем своим существом ощущая, как он устал от всего этого. Как же он от всего этого устал…

Пальцем — он снова подманил Мкртчана. Тот быстро выскочил из машины, подбежал, готовый служить…

— Как? — спросил полковник, и хотя ни по контексту, ни по тексту не было понятно, о чем идет речь, они отлично поняли друг друга. В СССР — некоторые категории населения стали настоящими специалистами по пониманию того, что сказано не было. Слова для понимания — им были не нужны, слова утратили для них смысл, став дымовой завесой для дел.

— Чистюля…

Одним словом — было сказано все. Если еще несколько дней назад — можно было бы продолжить работу… в конце концов, и не таких к делу привлекали, можно было бы просто скомпрометировать и выгнать из органов — то сейчас ни то ни то не подходило. В условиях цейтнота по времени, неопределенности ситуации, постоянного прессинга как со стороны центра, так и со стороны начальства — приемлемы были только самые жесткие меры.

— Отправь в Карабах.

Эти зловещие слова — стали в Армении тем же самым, что в приснопамятные годы гражданской войны слова «отправить в штаб Духонина». Духонин, генерал, последний командующий царской армией — был поднят на штыки в Могилеве анархической толпой солдат и матросов, причем приказ только устанавливающейся Советской власти — не только не предусматривал — но и прямо запрещал это. Не в последнюю очередь — под влиянием расправы с Духониным офицерство поняло, что с новой властью им не по пути и стало формировать Добровольческую армию.

— Есть.

— Только тихо. Сделаешь?

— Без проблем.

Для человека, который уже совершил несколько убийств — было действительно «без проблем».

— Найдешь меня вечером.

— Есть…

Мкртчан побежал к машине, полковник проводил его взглядом. В принципе — ситуация еще не так что и аховая. Он — опытный пес, ставший бродячим псом людоедом — понял, как делаются дела. Надо переключить стрелки. Как… пока непонятно, но надо. Может, в Москве что-то взорвать, может — в Ленинграде. Но надо чем-то занять Центр, отвести внимание от Армении и тихо, незаметно тут подчистить.

Подчистили же десть лет назад — а тогда сильно проворонили, следы от группы Затикяна вели напрямую в КГБ, какие-то идиоты вместо того, чтобы почистить ДОР* просто уничтожили его, но это само по себе показывало, что скрывать есть чего. Из Москвы тогда тоже проверяющие были и чего?

Да ничего. И сейчас… прорвемся.

* * *

Карпет выглядел совсем даже не впечатляюще…

Среднего роста — но видно, что крученый и сильный, лагерной закалки. Такие бывают — накачанное в спортивном зале, на ринге тупое мясо им заменяют стальная воля и готовность идти вперед до конца, чего бы это не стоило. Как будто стальные канаты под кожей вместо мышц. Одет как чиновник — штиблеты, пиджак, причем и то и другое явно заказное. Только рубашка не белая, а черная, какой-то атласной ткани. Галстука нет совсем. Чисто выбритое, смуглое, сухое лицо, черные, цыганские глаза, прямые, с едва заметной проседью волосы. Лет сорока на вид, не видно ни единой татуировки — Попов знал, что их и нет. За все то время, пока Карпет кочевал по лагерям и зонам, пока кентовался в страшном Белом Лебеде — он не сделал ни единой татуировки, приобретя опасливое уважение зэков. Несмотря на то, что это было против правил, биография каждого пацана должна была быть на его теле — зэки уважали его, и только потому, что он шел против течения. Таких — на другом полюсе жизни — всегда уважали…

Вор смерил полковника взглядом.

— Покормили мусорка? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь…

— Не жрет гад… — сообщил один из уголовников.

— Брезгует обществом — ернически сообщил второй, но почему то никто не засмеялся.

Вор перевел взгляд на Попова.

— Благодарствую, сыт… — разлепив губы, ответил он.

— Останешься ты и ты — вор показал пальцем на двоих.

Было понятно почему — никто, в том числе и вор в законе не мог общаться один на один с полковником государственной безопасности. Паранойя — была нормой жизни в этом душном, затхлом, вонючем, смертельно опасном мирке — и один небольшой, может быть проходной эпизод биографии — мог привести к ее бесславному завершению. Считалось, что контора еще опаснее привычного МВД и лагерного Абвера — может заставить «петь» даже зайца.

Ворье — суетливо покидало комнату.

— Пусть выйдут и они… — сказал Попов.

— Извиняй, мусорок… — весело сказал Карпет, присаживаясь в кресло — закон есть закон. Ты бы меня взял, ты бы тоже со мной без адвоката не стал разговаривать, так?

— Почему? Может, и стал бы…

— Опер?

— Он самый…

Вор хмыкнул.

— Чего, искал меня, мусорок? Ну, вот он, я весь, всей бродяжьей душой нараспашку. Люди Карпетом прокликали. Чего надо?

— А сам не догадываешься…

— А чего мне твои запутки разгадывать, ты мне так — скажи. Люди говорили, у хозяина ты духариком[97] себя проявил, хоть и мент — но не сломался, сапоги лизать не стал. Потому и разговариваю с тобой. А так…

Вор не договорил, но было понятно, о чем речь.

— Поговорить с тобой хочу.

— Так говори. Чифирку дернешь для храбрости?

— Тебя — по аэропорту паровозом ведут[98], знаешь?

— Ну, не первый раз. Не могут сдюжить с преступностью, вот и выдумывают. Во Франции — Фантомас, а у нас — Карпет…

Вор ухмыльнулся, показав золотые зубы. И двое оставшихся — тоже заулыбались.

— Не о том — речь. Дело — по террористическому акту. За это — кто — то отвечать будет. И не соскочишь, того и гляди — лоб зеленкой помажут. Им это самим выгодно — свидетеля нет, расстреляли. Либо ты — либо они.

— А они — это кто? — спросил вор.

Попов раздвинул разбитые губы в улыбке.

— Руководство КГБ. Кто-то из ереванского горкома. Из республиканских органов. Я не всех еще просек — но вопросов нет, просеку. Они будут отвечать — но только в том случае, если не смогут кого-то подставить. А подставлять — они будут тебя.

— Да и х… им навстречу — грубо выругался вор — ты меня этим испугать что ли решил? Да я их маму делал! И твою — тоже. Мне ваши запутки, ваша грызня за власть — пох… понял? Я вор. Ты мусор. Чиновник. Вы там свое делите. А у нас — свой кусок.

— Ошибаешься…

— И в чем же?

— А в том, что вы — по всему Союзу. Вот ты — союзный вор, так? Тебя ведь на союзной сходке короновали?

— Может, и так. Запамятовал что-то.

— А эти — немного к другому ведут. Ты вор, Карпет но ты только вор. Для тебя человек в камере, он может быть духовитый, может, стукач, может, шестерка твоя, может — правильный пацан. А для них — другое кино. Для них есть русский, есть азер, есть армян, есть жид. И если ты неправильной национальности, тебя мочить надо. Вот ты, как вор, скажи мне — правильно это?

Карпет повел бровями.

— Так ты что ко мне — как к вору за разбором что ли пришел? Ну, дела, братва… Полковник кагэбэ — к вору в законе идет, и на мусорню да партейных предъяву кидает — мол, не по закону себя ведут граждане! Чудеса!

И уголовники — снова заулыбались. Им и в самом деле весело, ведь им самый шорох — в толчее. Попов не любил уголовников — но только не любил и все. А вот предателей — он ненавидел. Ни один вор, даже такой как Карпет — не натворит столько вреда, сколько самый обыкновенный предатель. Обдуманно и хладнокровно предающий и вредящий.

И знаете, что самое страшное. Вот Карпет — он духовитый. Сильный духом. Придерживается правил, пусть своих. А та мразь, которая окопалась в КГБ они ведь слабые. Наверное, они уже представили себе, как за ними приходят — и они в панике переворачивают город. И они и Карпет — убивают людей, но делают это по-разному. Карпет — режет людей, как режет овец волк, чтобы насытиться и показать свою силу. Эти мрази — они убивают от страха. От страха разоблачения. И от ненависти…

— И что? — продолжал веселиться Карпет — сходку будем собирать, что ли? А, братва, что делать то?

— Дурак ты, Карпет.

— Чего…

— Дурак ты… — повторил с убеждением Попов — я тебе предлагаю, как самого себя и общину твою, общество за которое ты отвечаешь — из-под удара вывести, а ты тут как клоун паясничаешь. Введут в город дивизию Дзержинского — да и сейчас тут уже многие есть — вот ты и узнаешь, что такое Советская власть. Поставят к стенке и имени не спросят…

— Ты меня не пугай, Абвер — сказал Карпет — пуганый уже. Да и поумней тебя, иначе ты на моем месте был бы. Когда я на первую свою крытку зарулил, там кумом был Матвейчук, как сейчас помню. Подполковник внутренней службы. Крут был, зону красной держал, беспредельщики с СПП[99] то и дело побудки устраивали. Главным у них там Барабанов был… здоровый бес. Как то раз заснул ночью и не проснулся, болезный. Хату — под санобработку, всех раскидали по другим хатам, сплошняком красным[100]. Мне первому удалось свою хату в черный цвет перекрасить. Через два месяца дергают меня в Абвер, сидит там кум, рожа два на два, кулаки — во. Сидит и говорит мне — хочешь зону держать? Лет через десять будешь. Пиши расписку, дальше все по делам будет. Я на эту расписочку харкнул… смачно так, через шесть месяцев из БУРа[101] вышел. И знаешь, что до меня дошло?

Вор наклонился вперед.

— Гнилые вы. Слабые. Этот кум — он себя там выше Бога считал и чо он мне сделал, ну? Я сам всегда за себя слово могу сказать. А вы — шакалы, друг друга грызете…

Вор резко встал.

— А кто в ваше г…о вступит — тем же самым вонять будет…

* * *

Бандиты толклись в «предбаннике», стараясь скрыть друг от друга нервы и страх. Многие из них — а среди них были даже мокроделы, убийцы — отчетливо понимали, что то, что они сделали сейчас — выходит за рамки всего того, что они делали раньше. Сильно выходит. Потому что раньше — они просто шакалили, сбивали куски, в последнее время все больше и больше рекетировали — и кусок сытный, и риска почти никакого, ни один деловой не пойдет и не заявит. А вот сейчас, разгромив автозак и похитив заключенного — они пошли против государства, против государственной воли и государственно власти. Да, они и раньше устраивали побеги, про удачные побеги складывались легенды — но сейчас они взяли не простого зэка — а политического, да еще и едва ли не генерала из органов, который попал в какой-то серьезный замес между своими. Они не были такими уж дураками и видели, что происходит… аэропорт взорвался, солдаты Внутренних войск на улицах. И в их душах, в их сердцах — едва слышным шепотом нашептывал свои слова страх. Страх перед огромной и бездушной государственной машиной, против которой они пошли всерьез — не ограбили, даже не убили, а бросили вызов. И эта машина, с ее легионами солдат, одинаковых как винтиков, безжалостных, равнодушных, взаимозаменяемых — накатит на них и раздавит, как только на то поступит команда.

Они понимали, что своими действиями бросили вызов власти. А этого — делать было нельзя, ибо при желании — ту же Армению можно было очистить от бандитов за семь суток.

Один из блатных, Лапа — его так прозвали за то, что на лесоповале придавило бревном ступню, отчего он хромал, старый и засиженный, не пробившийся в высшую масть, но все равно уважаемый за долгий тюремный стаж вор — уже почти подобрался к двери на двор, когда Валет, выполнявший роль кого-то вроде начальника охраны при Карпете, русский, потому что Карпет своим мало доверял — настороженно прищурился.

— Ты куда, бродяга? — спросил он.

— На парашу… Дело то стариковское…

Лапа и в самом деле был самым старшим их всех — сорок семь лет.

Из-за двери — послышался смех вора — и Валет моментально переключил внимание. Но — напрасно…

Прихрамывая — вор проковылял через двор, роскошный двор, со стойлами для лошади и коровы на дальняк — который здесь был сложен из того же кирпича, и если бы не сантехника, тут и жить можно было бы. Внезапно — остановился, прислушался, потянул воздух, по звериному остро огляделся — не идет ли кто. Судьба стукача, дятла, барабана — незавидна: могут утопить, казнить током, бросить в топку живым, утопить в параше. Лапа был по-звериному осторожен — не работал на местных кумов, которые по копейкам разменяют, не стучал про все, что видел и слышал, чтобы не вызвать подозрения. Чутко прислушивался к тому, что говорили, но не показывал вида — чтобы потом на него не подумали, а подумали на кого-то из болтавших, ловко переводил стрелки. Лапа стучал не на ментов — а на КГБ, его завербовали давно, в ходе давно забытой специальной операции, но на произвол судьбы не бросили. КГБ не интересовала лагерная жизнь, кто кого опустил, и все такое, они работали по крупным целям. Именно поэтому — Лапа ни разу не попался.

Кряхтя, он зашел в туалет, запер дверь. Пошарил в укромном месте в туалете — туалет был деревенского типа, тут можно было кое-что спрятать. С усилием отодрал рацию в пакете — маленькую, трофейную, типа Алинко — трофей из Афганистана. Это — должно было связать его с оперативной группой, которая постоянно контролировала Карпета, но находилась вне зоны видимости. Зачем, ведь у КГБ в окружении вора были свои глаза — Лапа…

Ему сказали, чтобы он не трогал настройку, а просто нажал кнопку и включил ее. Что Лапа и сделал…

— Алло — сказал он, как в телефонную трубку, потому что правилах радиосвязи и понятия не имел…

В трубке было шипение, а потом раздалось.

— Арарат на связи, назовите себя!

Лапа чуть не выронил трубку.

— Алло.

— Арарат на связи, кто это?

К счастью — станция была дуплексной, можно было разговаривать как по телефону.

— Это… Лапа…

— Говорите, вас слушают…

Лапа настороженно посмотрел на рацию. Красиво выражаться — он никогда не умел.

— Короче… тут одного фраера привезли… его с автозака сняли, секете…

— Продолжайте… — после небольшой паузы послышался голос.

— Ну так и чо. Карпет сам с ним базарил, один на один, братву выставил. А этот фраер, которого с автозака выставили — вроде как из вашей конторы большой чин.

— Как он выглядит?

— Здоровый штымп. Рожа разбита, вроде залысины…

— Ясно, ожидайте…

Лапа настороженно посмотрел на рацию. Решил и в самом деле сходить по-большому — медвежья болезнь подвела. Снял штаны и устроился на толчке, решив, что если будут ломиться — он по-любому ее вниз скинуть успеет. А копаться в г… никто не будет, западло…

Рация захрипела вызовом.

— Лапа. Лапа…

Лапа опасливо взял рацию.

— Я это.

— Этот человек из конторы, с залысинами, он все еще там?

— Да, здеся.

— Карпет с ним разговаривал?

— Да и еще двое.

— Кто именно.

— Один — Беляк. Второй — сын Карпета, Штемпель, кликуха. Правильный пацан…

— Выезжать никуда не собираются?

— Нет.

— Хорошо. Выключите рацию и спрячьте ее. Ничего не предпринимайте.

— А… Газарян где? — Лапа вспомнил фамилию куратора.

— Газарян с вами свяжется. Ничего не предпринимайте.

Рация выключилась.

Лапа с опаской посмотрел на непонятный, подмигивающий красной лампочкой предмет. Потом — он бросил его вниз, и с удовольствием увидел, как эта дрянь тонет в зловонной жиже…

И нечего.

Ливан, Бейрут. Восточный пригород. 28 июля 1988 года

Гас Авратакис вел свои дела примерно так, как он вел бы дела, если бы унаследовал от отца бизнес по мелкооптовой торговле алкоголем. Никаких ухищрений, никаких выдумок с Фермы, учебного центра ЦРУ. Держись за своих друзей, бей по своим врагам всякий раз, как только представляется возможность и не позволяй ублюдкам не оплачивать счета.

До сих пор это прокатывало…

Рано утром — Гас Авратакис сел в посольскую машину, довольно новый и заметный Шевроле Каприс с затемненными стеклами. Перед тем как сесть в машину, он окинул взглядом набережную Корниш — со всей ее колючей проволокой, бетонными блоками, итальянскими парашютистами из полка Сан-Марко, держащими палец на спусковом крючке. Возможно, он все это видит последний раз, и с него, как с того бедняги — снимут кожу заживо, а запись — пошлют в Лэнгли.

Надо было ехать…

Машина плавно тронулась, чтобы почти сразу остановиться, уткнувшись в шлагбаум. Посольство на внешнем периметре охраняли местные, американские морские пехотинцы в этом городе были лучшими мишенями…

Водитель нетерпеливо просигналил, чтобы открыли шлагбаум. Шлагбаум открыли, машина проехала…

— Налево.

Водитель — дипломатическая охрана Госдепартамента США — молча повернул руль. В затемненных стеклах — покатилась улица, где приметы счастливого вчерашнего: зелень, причудливые кованые решетки бывших вилл — тесно соседствовали с ужасным настоящим: в Бейруте не было ни стены без отметин от пуль.

— Направо…

Водитель посмотрел в зеркало заднего вида.

— Ну?

— Зеленый ФИАТ, сэр. Больше никого не вижу.

Это — местный мухабаррат, служба общей разведки. То ли следят, то ли охраняют. Могут навести похитителей — среди «красноберетчиков» полно осведомителей самых разных банд и группировок.

— Сэр?

Рука с заднего сидения — протянула пистолет. Третий человек в машине — лежал так, чтобы его не было видно.

Авратакис взял пистолет — странный, легкий, сделанный, похоже целиком ихз пластика — совсем не то, что Кольт 1911.

— Что это?

— Глок-17, сэр. Мы им пользуемся за океаном, удобная штука. Семнадцать патронов в магазине, восемнадцатый в стволе. Предохранителя здесь нет, просто жмите на спуск, сэр.

— Просто жать на спуск.

— Да, сэр. Пока урод не упадет…

— Ясно…

Авратакис сунул пистолет за ремень.

— Все еще на хвосте?

— Да, сэр. Тащатся как свинья за кукурузным початком.

Авратакис взглянул на карту, которую вчера ему передали, потом — сунул под нос водителю.

— Это место. Видишь?

— Да, сэр.

— Мы далеко?

— Совсем рядом, сэр…

Они ехали какой-то улицей, на которой торговали на тротуаре, а пешеходы — конкурировали с автомобилями за проезжую часть. Все выглядело спокойно — но в Бейруте спокойствие очень обманчиво…

— Свернешь на перекрестке. Предупредишь.

— Да, сэр.

— Дон, следи за этими уродами сзади. Но не высовывайся…

— Сэр, мы совсем рядом. От десяти. Десять…

На счет «один» — машина вдруг резко свернула, вызвав проклятья какого-то урода, намеревавшегося перейти дорогу. Проклятьем дело не ограничилось — вслед полетел камень, глухо стукнул по багажнику.

— Чисто! — крикнул лежащий на заднем сидении дельтовец.

Гас Авратакис, одетый как местный бандит — открыл дверь и прямо на малом ходу выпрыгнул из машины. Одновременно с этим — сработало небольшое устройство, взятое от спасательного жилета ВВС — и на правом переднем сидении хлопком надулась кукла — человеческий манекен, резиновый, чем то даже отдаленно похожий на Авратакиса. Пассажир на заднем сидении быстро напялил на него кепку и очки… трюк давно опробованный и отработанный в Москве, где американским оперативникам удавалось таким образом уходить от КГБ.

Медленно идя в толпе прохожих — Гас Авратакис заметил зеленый ФИАТ, проползший в потоке машин. Клюнули!

Но теперь — он остался один. Посреди города, в котором каждый второй мечтает убить американца.

Этот город выглядел, пах, звучал совсем не так, как американские города. Нескончаемый гул потока машин — здесь вместо этого был шум толпы, прерываемый выкриками и воем муэдзинов с минаретов уцелевших мечетей пять раз в день. Каждый выкрик, истерически громкий, заставляющий вздрагивать — мог означать начало беспорядков и кровавой бойни. Иногда — слышались и выстрелы: дорожные проблемы здесь решали сначала выстрелами в воздух, потом и на поражение…

Этот город пах едой быстрого приготовления, как Нью-Йорк — но совсем не такой, как в Нью-Йорке. Здесь пахло мясом, жареным на примитивной решетке прямо на улице и гнилым, дерьмом, специями, потом, грязью — и прочей мерзостью, определить которую был не в силах даже многое повидавший человек. Люди здесь жили в нечеловеческих условиях — и убивали за право жить так. Убивали так, что Бейрут стало словом нарицательным…

И он, оперативник ЦРУ — был посреди всего этого дерьма.

Он медленно шел по улице, стараясь никого не обгонять, не толкнуть и вообще никак не выделяться — а понять, что ты американец, враг — могли очень просто, например, по отсутствию запаха пота. Потом — он решил, что не стоит удаляться от точки контакта далеко и отошел в переулок. Поймал на себе тяжелый, давящий взгляд, поднял голову — на третьем этаже, на полуразрушенном балконе, половина ограждения которого давно канула в лету стояла женщина и смотрела на него. Вся в черном, довольно молодая лицом, во всяком случае не старуха — но с совершенно седыми волосами — она смотрела на него с такой ненавистью, что покалывало кожу от этого взгляда. Авратакису стало не по себе — грек по национальности, он верил в то, во что верил его народ, в том числе в ведьм. А кто это, если не ведьма?

К счастью — израильтяне появились быстро — на белом, довольно новом БМВ. ЦРУшник шагнул с тротуара, махнул рукой — машина остановилась, водитель открыл правую переднюю. Авратакис нырнул внутрь, бросил взгляд назад — женщина все еще смотрела на него.

Теперь у нее даже были причины его ненавидеть.

— Шалом — сказал водитель. Курчавый, бородатый, одетый по-арабски — но не араб.

Сидевшие на заднем сидении двое «арабов» ничего не сказали — каждый из них держал автомат АКМС, окна были открыты — высунул и стреляй. Все они походили на бандитов — но это были не бандиты, а израильские оперативники. Скорее даже израильские ликвидаторы — в отличие от США Израиль никогда не испытывал ни сомнений ни угрызений совести, когда надо было отправить кого-то в край доброй охоты.

— Шалом…

Машина повернула направо.

— Эй, мистер…

Авратакис обернулся. Один из автоматчиков держал колпак.

— Какого хрена, зачем это надо? — возмутился ЦРУшник.

— Для вашей же безопасности, мистер…

— Если нас остановят на блокпосту, мы скажем, что мы украли американца и везем его в лагерь — сказал водитель.

Второй автоматчик жизнерадостно заржал.

— Ладно, хрен с вами…

Колпак пах псиной…

* * *

Колпак с него сняли только тогда, когда они прибыли на место.

Тихая, красивая вилла с садом, представлявшим собой нечто среднее между американским газоном перед домом и японским садом камней. Вилла совершенно неповрежденная, средиземноморского стиля, с шикарной лестницей и короткой, но широкой бетонированной набережной с причалом возле которого покачивались на воде два скоростных катера.

Все бы хорошо, если бы не обложенный мешками крупнокалиберный пулемет на втором этаже, смотревший на подъездную дорожку к вилле…

От долгой поездки в неизвестность — кружилась голова. Море — тяжко дышало совсем рядом, солнце — вскарабкалось в самый зенит и горы казались обколотыми со всех сторон сахарными головами. Отсюда — была видна дорога, по которой трудолюбивыми муравьями к израильской границе тянулись машины. Израиль — здесь ненавидели еще больше, чем Штаты, но если бы не Израиль — здесь все передохли бы либо от голода, либо от эпидемий…

— Кого я вижу…

Сухой в кости, невысокий как и почти все военные летчики — израильский начальник станции в Бейруте, или каца, как называли людей на этой должности израильтяне — спешил ему навстречу.

Джон Элиах был из семьи, происходящей из Америки, часть семьи совершила алию, а часть — оставалась в Штатах и у него там остались родственники. Приехавший в Израиль семилетним ребенком — он оставил американское имя Джон, не забыл английский язык — и поэтому, оказался в ВВС и поехал в США принимать американские ударные самолеты Скайхок, которые США поставили в Израиль. На этом самолете — он и был сбит в семьдесят втором году над территорией Иордании, после чего был тихо обменян на летчиком антиизраильской коалиции при посредничестве американцев. Травмы, полученные при этом — исключали его дальнейшую службу в ВВС Израиля, поэтому — он перешел в МОССАД и в войне восемьдесят второго года в Ливане участвовал уже как агент МОССАДа. Он же — благодаря родственным и дружественным связям — был одним из связующих звеньев между крайне правыми в Вашингтоне и израильским истеблишментом. Через него — в обе стороны шел санкционированный обмен развединформацией, он же — имел выходы на самый верх ТААС — государственный израильский оборонный концерн, у которого в запасниках всегда хватало советских трофеев по сходной цене. Так что — Элиах был знаком лично и с Авратакисом и с американским конгрессменом Чарли Уилсоном, апологетом помощи моджахедам в Афганистане. Оставался один вопрос — насколько он владеет ситуацией в Бейруте и может ли оказать помощь американцам.

— Шалом.

— Шалом, друг.

— Как оно?

Бывший израильский летчик обвел рукой свое хозяйство.

— Как видишь.

— Да, у наших финансистов при виде этого случилось бы несварение желудка…

— Здесь все бесплатно. Хозяина нет.

— А куда делся хозяин?

— Замочили.

— Вы что ли?

Израильтянин — толкнул американца в бок.

— Здесь это не тема для шуток, друг мой. А суровая правда жизни.

— Да я уж вижу. Твои сукины сыны напялили на меня колпак и так и везли.

— И это суровая правда жизни, друг мой. Здесь действует одно правило: не выдумывай, а тупо следуй. Пройдем…

Они пошли по дорожке в обход виллы — к лестнице, ведущей к пляжу.

— Купаешься? Говорят, здесь хорошие пляжи.

— Раньше бывало дело… — Элиах запнулся — есть информация, что русские обучили палестинцев и сирийцев по программе боевых пловцов в Крыму. И дали оборудование.

— Этих русских давно пора прижать к ногтю.

— Скажи это своему президенту…

С вводной частью было покончено. Пора было переходить к делу.

— У меня к тебе просьба.

— Твоя? Или нашего общего друга в Вашингтоне.

— Моя — Авратакис посмотрел на израильтянина в упор. Тот остался бесстрастным.

— Ты должен понимать, что не все просьбы возможно выполнить. По крайней мере — не в ущерб себе.

— Я понимаю. Что ты скажешь про армян?

— Ты имеешь в виду бойню у французов?

Несмотря на то, что телефонная связь в Бейруте работала от случая к случаю — информация расходилась быстро.

— Давай, не будем забегать вперед. Меня интересуют армяне в принципе. Хочу знать, насколько глубока нора[102].

— Нора… — израильтянин задумался — ну, тут сказать сложно. Армян здесь много — было и есть. Когда началось — им ничего не оставалось кроме как выступить с христианами — они сами были христиане. На первом этапе они были очень хорошо подготовлены — помнили про геноцид, у них было оружие были подготовленные отряды. Помнишь, как тут все начиналось?

— Нет. Мне хватало дерьма в Греции.

— Ну, а я застал почти самое начало. Пятнадцать тысяч христиан прижали пятьдесят тысяч мусульман и палестинцев к морю и собирались сбросить их туда.

— При помощи Израиля, конечно — заметил американец.

Израильтянин поднял руки, как бы сдаваясь.

— Самой минимальной, друг, самой минимальной. У нас хватало тогда проблем после войны на Синае, да и какой идиот будет поддерживать, а тем более разжигать войну рядом со своими границами, скажи. Потом — международное сообщество изволило обратить внимание на ситуацию. Когда палестинцы похищали людей за выкуп, держали их в своих лагерях — было все нормально, а когда они побежали от противника, втрое меньше по численности — получилось как то некошерно, согласись. И вот мы имеем то, что имеем.

— Армяне — напомнил Авратакис.

— Да, армяне… Сначала они были на стороне христиан почти целиком, потом раскололись. Часть из них — ударилась в троцкизм. Часть — тупо вернулась в Бейрут и стала держать свой район — здесь все так делают.

— И троцкисты связались с КГБ?

— Не факт. У них были, конечно, контакты — но закончились они ничем, насколько мне известно…

— А местные боевики?

— Обычный набор. Похищения людей, организованная преступность. Типичное для них — подпольное изготовление ювелирных изделий из золота, камней, даже огранка алмазов. Сам понимаешь, в этом мы, скорее, конкуренты[103].

Авратакис прикинул.

— Под кем они были? Они ведь не могли существовать сами по себе, их слишком мало.

Элиах подмигнул.

— Соображаешь. Они работали под Франжье, но в последнее время разругались.

— Причина?

Израильтянин пожал плечами.

— Деньги, как всегда. Здесь большинство убийств совершается из-за денег. Все говорят, что они религиозные — но за пригоршню шекелей убьют родную мать.

— Долларов — задумчиво сказал Авратакис.

— Да все равно. Лишь бы что-то стоило.

В голове складывалась картинка. Как интересно. Армяне — в последнее время ощутили за свой спиной поддержку, настолько мощную, что отказались от «крыши» одного из местных криминальных лидеров — Антуана Франжье, главы христианской милиции Марада. Франжье — в свою очередь мог обидеться на такое и решить нанести ответный удар — чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет.

И он выберет цель, по которой будет бить. Случайно — он удар наносить не будет.

— Один маленький вопрос. А французы насколько сильно связаны с армянами?

Израильтянин кивнул.

— Правильно понял. Это их ударная сила здесь. Французы — ставили на армян с самого начала.

Пока мы, как идиоты — гнали в Иран ракетные комплексы ТОУ для того, чтобы получить очередную порцию лживых обещаний способствовать освобождению американских заложников — а на деле только подтверждая один неприглядный факт: чтобы иметь возможность свысока разговаривать с Америкой, возьми в заложники американцев.

— А Франжье — как я понимаю, ставит на Сирию. Или она на него?

— Тут сложно. Понимаешь, у сирийцев здесь много врагов. Палестинцы все помнят. Сирийцам надо создавать хотя бы видимость дружбы с основными христианскими кланами и группировками. В том числе и с Франжье.

Они уже дошли до самого низа, ступили на причал. В пяти футах от ног хлюпало в причал Средиземное море…

— А о стрельбе во французском представительстве что слышно? — вышел на финишную прямую Авратакис.

— То, что французы как то подозрительно мало понесли потерь. Соображаешь. Это был их… как вы это называете… секретный дом.

— Безопасный дом — поправил Авратакис.

— Он самый. Так вот — французское посольство отправляет на родину только два гроба.

Франжье — судя по всему знал, на кого нападать. Знали и французы, что будет нападение. Сукины дети…

Интересно — они и в самом деле за пригоршню баксов продадут родную мать?

— Как насчет прямого контакта с Франжье? — решил пойти в лоб Авратакис.

— Проблематично, но…

Это означало — а что буду иметь с этого я?

Грек — обнял гостеприимного израильтянина за плечи.

— Время обеда. Как начет продолжить разговор за столом?

Армения. 28 июля 1988 года

…Руководство КГБ. Кто-то из ереванского горкома. Из республиканских органов. Я не всех еще просек — но вопросов нет, просеку. Они будут отвечать — но только в том случае, если не смогут кого-то подставить. А подставлять — они будут тебя…

Указательный палец нажал на перемотку. Затем — на воспроизведение…

…Руководство КГБ. Кто-то из ереванского горкома. Из республиканских органов. Я не всех еще просек — но вопросов нет, просеку. Они будут отвечать — но только в том случае, если не смогут кого-то подставить. А подставлять — они будут тебя…

А подставлять — они будут тебя…

Карпет задумчиво посмотрел на свой стол, где лежал небольшой, размером чуть больше пачки сигарет японский диктофон — таких, наверное, даже в конторе дяди Никанора[104] не было, хотя делов-то. Если знать связи среди фарцовщиков, и что именно тебе нужно — то тебе хоть белого слона привезут, только башляй…

А подставлять — они будут тебя…

В том то все и дело, что легавый был прав. Подставлять будут его — больше некого. Собственно говоря — уже подставили. Сейчас две власти в республике. Первая — это он. Вторая — партия и гэбье, причем именно они сейчас — водят жалом, именно они — взорвали аэропорт, именно они — устроили Карабах, все — они. И для них нет ничего проще, чем обратить гнев Москвы на местных бродяг,[105] и остаться, таким образом, единственными хозяевами в республике. Его интересы — с гэбьем и партейными — столкнулись еще тогда, когда встал вопрос, кто будет крышевать цеховиков, община или гэбье и должны ли партейные и гэбье — платить в общак положенную доляшку за контрабандные операции.

Да, да, вопрос стоял именно так! Закавказье во многом на этом и жило — если русские строили коммунизм, вкалывая на стройках за светлое будущее — то Закавказье жило на фруктах, контрабанде и подпольном производстве вещей, чаще всего трикотажа, Средняя Азия — на подпольном производстве овощей и той же самой контрабанде, чаще всего через Афганистан. Урожаи занижались вдвое (и как тут советскому сельскому хозяйству не числиться убыточным), подпольно выращенные фрукты — овощи перевозили на север, где толкали втридорога, обычные джинсы в Москве смогли стоить полторы — две студенческие стипендии. Заработки всех, кто был задействован в нелегальных операциях — составляли тысячи, а у тех, кто стоял на особо важных участках или возглавлял бригады — и десятки тысяч рублей в месяц. Если в РСФСР — боролись с коррупцией и спекуляцией аж до расстрелов — то на югах милиция и КГБ были в доле, равно как и партия. И все было бы ничего, если бы не одно «но» — возродившаяся воровская община тоже требовала доли и немалой. И не дать было нельзя — от сумы да от тюрьмы не зарекайся, попадешь — а зоны держали воры, причем держали глухо. От того, как ты себя вел на воле, зависело — будешь ты жить или нет.

И постепенно стало так, что на один кусок — было слишком много претендентов.

Кроме того — вышло еще и так, что частным предпринимательством и спекуляцией занялась сама партия. Чаще всего — это либо сынки действующих и бывших, но не потерявших связи с кастой партийных бонз, либо комса. Комсомольцы. Молодежь можно было понять — все места в управлении государством были оккупированы сверху — донизу, правило о том, что должность надо «высидеть» действовало неукоснительно. На того, кто «прорвался» — стаей накидывались все остальные, видя в «молодом и дерзком» угрозу самим себе. А среди молодых — было немало неплохих организаторов, которые хотели заниматься нормальным, живым, нужным и денежным делом, а не сверкой — сводкой[106]. Чтобы дать возможность выплеснуть энергию и заработать — разрешили создать комсомольско-молодежные строительные бригады и шабашить. Шабашили. Зарабатывали. Но не все, да и бригады были только летом. Так молодежь пошла в спекуляцию и в контрабанду, там где граница рядом. В создание подпольных производств. Каких? Да каких угодно, хоть зарубежную эстраду переписывать на рентгеновские снимки, благо нормальных пластинок всегда не хватало. И вот тут то — в полный рост встала проблема: эта молодежь платит доляшку в общак или нет?

Платит? А молодежь не собиралась этого делать, власти воров она не признавала. Не платит. А тогда другие могут сказать — они не платят, а нам зачем платить? Непедагогично получается. Вдобавок, появилось, точнее, начало появляться новое поколение организованной преступности — совершенно отмороженная молодежь, вышедшая из подпольных качалок, из тайных секций по изучению запрещенного кем-то неумным каратэ. И они тоже хотели своего куска, и вставал вопрос — а где его взять[107]?

Но это было еще полбеды: нормального молодого организатора, доказавшего свои способности на десятке вовремя сданных ферм и коровников застирали, не давали ходу и он уходил в спекуляцию и криминал. Хуже было, если он задавал вопрос — а почему все это так? Задавшим этот вопрос было два пути — или в диссиду или, учитывая армянские реалии — в террор[108].

Карпет, как вор — власть ненавидел. Это требовал Закон — не тот, который в книжке написан, а тот, который бродягами сотней лет по острогам выстрадан, настоящий закон. Но еще больше, чем власть — он ненавидел гнилых людей. Он словно нутром чуял, что лучше честный враг во власти, лучше честный мусор, который лишнего не напишет, а что совершил, то совершил — чем хитровывернутый гэбешник с его замутками. Все-таки он был армянином, сыном своего народа — и отчетливо понимал, что если за ЭТИМИ власть останется — беда будет. И большая беда…

Но, прежде всего, он должен был позаботиться о себе и о благополучии общины.

Вор снова перемотал назад — но воспроизводить пока не стал. Пододвинул телефон, набрал номер…

Щелкнуло соединение.

— Спишь?

В трубке, словно в заоблачной выси, откуда Бог наблюдает за детьми своими — загудели гудки отбоя.

Вор терпеливо набрал номер снова, повторил вызов.

— … А ты не бросай, с…а — ласково сказал он — ты послушай. Подарок у меня для тебя есть. Спокойной ночи малыши…

И пустил запись…

Запись проигралась только несколько раз — но этого хватило. В трубке слышалось тяжелое, с присвистом дыхание — как будто человек на другом конце провода только что пробежал три километра, как на школьных соревнованиях…

— Ну, как колыбельная на ночь?

— Ты… я…

— Ты мыльный пузырь, демагог дешевый… — сказал, как припечатал вор — хочешь, запись эта в Москве окажется, а?

В трубке раздался всхлип.

— Не посмеешь…

— Еще как посмею — сказал вор — мне терять нечего, в отличие от тебя. Вы меня уже в сортир слили…

— Нет!

— Чего нет, думаешь, я не знаю, гнида? Короче, вот тебе мое слово — пусть и менты и гэбье отскочат и от меня и от братвы вообще. Ты знаешь, мы за свое ответить готовы. Но отвечать за чужое — лоховство, на это мы не подписывались. И имей в виду — я ведь сам могу гэбью много чего рассказать. Только не твоему, прикормленному — а московскому. Мне свое так и так впаяют, я свой срок на одной ноге отстою, потому как в авторитете. А вот тебя — расстреляют, и твое прикормленное гэбье — тоже. Потому как я — вор, а ты — предатель.

В трубке — снова всхлип, потом молчание.

— Нет… не посмеешь.

— Еще как посмею — повторил вор — ты по себе не мерь, это ты, мыльный пузырь, ткнул тебя — и нету, только сыро на полу. А меня и резали, и стреляли — жив, как видишь. Мне в ваших делах — интереса почти нет, потому и сдам вас — как стеклотару в магазин. Проверим?

— Чего… надо.

— Завтра — чтобы Алексанян был на свободе, ясно? Нет — все уходит в Москву. А чтобы я знал, что ты ко мне чистой душой — пусть гэбье принесет мне личные дела тех, кто меня освещает, на братву постукивает. Интересно будет почитать.

— Они… это невозможно.

— Завтра, до полудня — припечатал вор — или суши сухари.

И положил трубку.

Человек, с которым он разговаривал и которому ставил условия — сам по себе был не слишком важен, но он был каналом связи на самый верх, и через него — шли все договоренности, в том числе по делам. И он был неприкасаемым — потому что был сыном большого человека, хотя сам был по уши в дерьме, еще с московских времен.

Вор улыбнулся своим мыслям.

Как же все просто начиналось…

Начиналось все с контактов с турецкими и бейрутскими армянскими общинами. Это не возбранялось — на всех контактах сидело КГБ, и вроде как была такая маза, что иностранные армяне посмотрят, как живут армяне советские, в достатке, в равенстве, в своей республике — и захотят жить так же. И армянские общины по всему миру — станут одним из форпостов советской внешней политики и разведки, благо и там и там армян хватало.

Ага, щаз…

Сначала — начали ввозить контрабанду. И сплавлять контрабандой советские товары за границу — недаром в Турции, полно советских телевизоров, хотя туда советские телевизоры не продавали, потому как в стране у власти фашистская военщина. Потом — начали подпольно гранить ворованные бриллианты в обход Де Бирс и выводить деньги за границу. В расчетах использовалось золото — армяне издревле числились отменными ювелирами. Потом — начали открывать счета за границей. Так как счета на свое имя открывать опасно, могут узнать, да и многие банки требуют личного присутствия клиента при открытии или продлении счета — счета открывали на доверенных лиц, которых предоставляла община. А потом, когда та же сама община предложила закрыть глаза на открытие в советской Армении филиала подрывной организации Дашнакцутюн и ее боевого крыла Дро — отказываться уже было как то… не с руки.

Но вот теперь…

Вор подошел к двери, крикнул.

— Цветка ко мне!

Такую кликуху — братва дала его родному сыну Гагику, который постоянно был рядом с вором. Вообще то, вор не должен был иметь ни семьи, ни детей, и если правило нарушалось — любой мог предъявить ему как суке — но тут были нюансы. Сам Гагик — был пацаном правильным, и тут ему предъявить было некому и нечего. Кроме того — закавказские воры в смысле семьи придерживались более либеральных правил, чем русские.

Цветок появился сразу придерживая короткий автомат на плече. Карпет поморщился.

— Сними. Ты вор или автоматчик, в натуре?[109]

Гагик — снял ремень с плеча, но продолжал держать автомат в руках. Ладно…

— Видишь? — вор взвесил на ладони маленькую, в два раза меньше обычной кассету — куда везти знаешь.

— Понял.

— Возьми Сарая, он довезет тебя до Еревана. Дальше сам.

— Хорошо.

Вор достал из ящика стола одну за другой несколько банковских пачек сотенных.

— На… передашь там.

— Не возьмет.

Вор припечатал сына взглядом.

— Передай…

Сын поколебавшись, взял деньги. Пошел к двери, на пороге обернулся.

— А с мусором чего?

— Не твое дело! — вдруг окрысился вор — больно много соображать стал! Сам решу! Делай, что сказано.

* * *

Гагик вышел в большую комнату, хлопнул одного из сидящих за столом по плечу, передал автомат другому — не с автоматом же ехать. Хот автомат он хотел оставить за собой…

— Пошли….

Сарай, дожевывая, поднялся. Бывший московский таксист, он виртуозно водил машину.

Они вышли в сад. Сарай завел Волгу — новенькую, такая стоила сотку при госцене пятнадцать — но Сарай ее по госцене и купил[110]. Такое не каждый может.

— Куда?

— До города. Там сам.

— Понял…

Бывший таксист, он не привык задавать вопросов.

Подкатили к воротам. Их стали открывать. В магнитофоне — похрипывал Джо Дассен…

Взревев мотором, засветившись одновременно фарами и противотуманками — Волга виртуозно развернулась — и в этот момент Гагик заметил, как лучи фар мазнули по перебегающей у забора фигуре — и у этого — в руках был автомат.

— Стоять!

— Чего? — не понял Сарай.

Гагик — недолго думая, рванул руль — и в этот момент, из темноты ударил луч прожектора искателя, и загремел мегафон…

Армения, пригород Еревана. Ночь на 28 июля 1988 года

Огонь первыми открыли мусора. Точнее — солдаты внутренних войск, явно получившие соответствующий приказ. Отдать его — было без проблем, достаточно было сказать, что в особняке — находятся организаторы взрыва в ереванском аэропорту. Или бойни в Карабахе.

Бойцы Внутренних войск — не имели достаточно опыта, и по приказу сосредоточили весь огонь на водителе. Волга же — резким маневром ушла из луча света, как вражеский бомбардировщик от прожектора — и большинство пуль и вовсе — прошло мимо. Так что Гагику удалось выбраться из машины целым и невредимым.

То на четвереньках то бегом — он бросился к еще открытым воротам.

— Хана, мусора! — крикнул он.

Один из блатных, стоящих на воротах — с криком открыл огонь в темноту. Второй сделал нечто более разумное — попытался закрыть дверь.

Из темноты — глухо стукнул выстрел и блатной, шмалявший из автомата — растянулся на чисто выметенном асфальте, выронив автомат. Снайпер…

Гагику и еще одному блатному — удалось таки закрыть ворота. По ним стучали пули — но ворота были сделаны едва ли не из брони…

— Хана… — блатной тяжело дышал — всем хана, тикать надо…

Гагик подхватил автомат, направил на него.

— Сдриснул, с. а?

— Там… красные… не выстоим…

Красными — называли Внутренние войска, охранявшие зоны.

— Любой подыхает.

Кто-то попытался полезть через забор — и Гагик вскинул автомат и нажал на спуск. Всего несколько патронов оставалось — но и этого хватило, кто-то, кто сдуру попытался перелезть через забор, тяжело рухнул назад.

В ответ, что-то полетело, и Гагик побежал к дому. За спиной оглушительно вспыхнула и громыхнула Заря…

* * *

Вор услышал грохот выстрелов, когда наскоро собирался в своем кабинете.

И понял, что в этот раз — прыгнул выше головы. Было просто удивительно — как эта слизь, этот лишай конский договорился обо всем ночью и поднял мусорню — но выстрелы говорили сами за себя. Оставалось только одно — на рывок. В отличие от сгнившей, пугливой, даже убивающей и то из страха камарильи — Карпет всегда был способен на рывок.

Из ящика стола — он достал большой, тяжелый, с обтекаемыми, красивыми формами пистолет. Автоматический пистолет Стечкина, в нем патронов в два с лихуем раза больше, чем в Макарове — привезли из Афгана. В этот момент — протарахтела очередь, осыпалось со звонок окно — и вор бросился на пол. Из соседней комнаты стреляли, много и бестолково, отчего вор скривился. Он не был военным, вору западло служить в армии — но и ему было понятно, что если так палить, патроны быстро кончатся. А их не вагон…

Хлопнула дверь, на пороге нарисовался Мартышка, низенький и заводной «стремящийся» — так называли тех, кто всеми силами стремился попасть в воровскую элиту. В руках у него было по пистолету — оружия в доме хватало, по лицу текла кровь, но не от пули — скорее всего от стекла. Вор как-то равнодушно про себя подумал, что высшая масть Мартышке ни при каких раскладах не светит — хулиган он и есть хулиган. Баклан.

— Хана, папа… — как-то потерянно проговорил он — обложили со всех сторон. Лягавые… не прорваться…

Снова загремели очереди.

— Притырься!

Но было уже поздно — очередная щедрая порция пуль влетела через окно, и Мартышка словил две или три из них и тяжело рухнул на пол…

Выругавшись, испытывая унижение и злость — вор на пузе пополз в комнату. Там — кто-то отстреливался через окна, неумело и бестолково, кто-то уже лежал… готовый. Штурмующие — были уже в саду, но огонь из окон, автоматный огонь — удерживал их.

— Где мусор… — прохрипел Карпет — тащите его сюда…

— Хана, отец…

— Нишкни…

Из соседней комнаты притащили мусора, тот был бледен, но молчал. Карпет схватил его за шиворот, подтянул к себе.

— Живым, гад не будешь. Э, Маркел, свистни мусорам про нашего гостя, да погромче…

— Э… цветные! — заорал уголовник в приоткрытую, расколотую пулями дверь — у нас тут ваш главмусор в заложниках, секёте!? Будете штурмовать, мы его кишки по полу размотаем!

Карпет пихнул Попова в бок стволом Стечкина. Они тоже — лежали у самой двери, было хорошо слышно…

— Навел на нас, с…а.

— И сам под пули пошел!? — проорал в ответ Попов.

— Ори! Ори как резаный, мусор!

— Не стрелять! — заорал, что есть силы Попов — я полковник КГБ Попов, не стрелять! Не стрелять!!!

Вместо ответа — стена, прикрывавшая их, вдруг разлетелась вдребезги, облако пыли накрыло комнату, и кто-то заорал истерически и визгливо во весь голос.

— Хана вам, цветные!!!

Застрочил автомат — но его голос тут же умолк в чудовищном грохоте. Установленный на проломившим своим острым скошенным носом забор бронетранспортере КПВТ прошивал разом два кирпича кладки виллы. Этот пулемет разрабатывался для борьбы с танками и ДОТами противника — и его пулю не могло остановить ничего.

Полковник Попов бывал под обстрелом в Афганистане, когда пьяный придурок-дед упорол из пулемета БРДМ по зданию афганского блок-поста, и сразу понял, что происходит. Понял он и то, что армяне пошли ва-банк, шансов выбраться живым у него очень и очень немного…

Пулеметчик немного сменил прицел — и еще раз врезал. Он был опытным — бил очередями по четыре — пять выстрелов, чтобы не запороть ствол. Огня добавляли и солдаты, приближающиеся к особняку под прикрытием БТР. Надо быть дураком, чтобы не понять, какой им отдали приказ — живыми не брать.

Самое страшное — это когда честные люди выполняют приказы преступников и сами становятся преступниками…

Снова бабахнул пулемет, вываливая еще один кусок стены. Пулеметчик не мог опустить ствол пулемета совсем низко — и внизу, у пола — была мертвая, не простреливаемая зона. Это был единственный козырь, какой им сдала судьба в этой страшной карточной партии. Все другие козыри — были у армянского УКГБ.

Попов толкнул вора в бок, не обращая внимания на ствол. Подтащил убитого блатного, забрал у него из руки пистолет. Злость придавала ему силы.

— Будешь делать, как скажу, жить будешь. Решай.

Вор ничего не ответил.

— Есть другой выход? — проорал Попов в ухо вору.

— Через подвал! Гагик! Гагик!

— Веди!

— Гагик…

Появился молодой парень, левая половина лица залита кровью, но это не ранение — кусок кирпича отскочил и содрал кожу. За собой он волочил автомат АКМ со смотанными изолентой магазинами.

— Хана, отец, цветные в саду… — по-русски заговорил он.

— Давай за нами! — Попов взял командование на себя — не поднимайся с пола!

— Делай… — прохрипел вор, и пополз куда-то.

Они поползли по коридору, в коридор вела дверь из сада, сейчас она была разбита и не защищала. Новая пулеметная очередь — прямо над ними. Их осыпало битым кирпичом, ударило осколками. Пулемет бил почти в упор, пулеметчик просто не мог достать их, хотя видел — отни были в мертвой зоне…

Они выползли в другую комнату, видимо темную, вор содрал ковер, дернул ручку, совсем под ковром незаметную. Открылся лаз в подвал.

— Сюда…

Вниз они не спустились — а свалились по лестнице. Наверху грохотало и трещало.

— Брось волыну! — Гагик направил на полковника КГБ автомат…

— Не надо… — устало сказал старый вор и закашлялся — я вот одно не могу понять, мусор. Еслир ты на нас навел, ты что — смертник, что ли?

— А ты еще не понял? — сказал Попов — не дошло? Я на тебя не наводил, они меня убить пытались. Им плевать на мой закон так же, как и на твой. У них свой закон и ради него они убьют любого. Тебя, меня, без разницы.

— Андранян, с..а. — сказал, как выплюнул вор — тварь подкожная. Кишки размотаю.

— Это на него ты работал? Это он — инициатор всего? Это он — стоит за тем, что произошло? Давай, колись, пока не поздно. Андранян начинал в Мордовии — там вы покорешились?

Вместо ответа — вор показал рукой на стену.

— Гагик… давай, вон там бей… У шкафа. Кувалда под щебнем…

Под щебнем — и в самом деле оказалась кувалда. Нескольких ударов Гагика, профессионального борца хватило, чтобы обвалилась кладка стены, и открылся проход, сырой и темный, воняющий землей…

— Куда он ведет?: — спросил Попов.

— Куда надо, цветной. Лезь, давай…

— Только после тебя, вора… Только после тебя…

* * *

Они ползли по этому, когда-то сделанному, подпертому чурбанами и кирпичной кладкой лазу, ведущему непонятно куда — а сверху громыхал бой. Бандиты, даже обученные бывшими афганцами и вооруженные автоматическим оружием — не могли долго сдерживать волкодавов внутренних войск, которые там были. Или местную группу захвата, которая тоже была не подарок.

Попова полз третьим и ожидал, что в любой момент все это рухнет на них, и они окажутся погребенными во всем в этом, заживо похороненными в этой страшной могиле. Втроем — полковник КГБ, вор в законе и его сын, судьба поставила которых по одну сторону баррикад — а весь армянский народ — по другую…

Потом — они куда-то вылезли — и Попов увидел, что они находятся в гараже. Стреляли совсем рядом, гараж был с железными стенами — но выходил он воротами на другую сторону. И в гараже — стояла белая Вольво-универсал, какая на черном рынке стоила до полумиллиона рублей.

— Куда теперь?

— Куда — куда… Тащить кобылу из пруда… — выругался вор — рванем до границы, ночью проскочим. Если хочешь — оставайся…

— Есть лучшее предложение. В Москве я смогу обеспечить вам безопасность. Даже новые документы. В обмен на правдивый рассказ о том, что здесь происходило в последние годы…

— Кому нужна твоя правда, мусор… Погано смотреть на вас. Когда есть мы — вы нас зубами рвете. Когда нас нет — вы друг другу в глотку вцепляетесь. Правда в Москве не нужна никому. А нас — разыграют и в бито выкинут, вот и все, что будет.

— Правда нужна людям. Твоему народу, не моему. Ты хоть представляешь, какая тут кровь скоро будет, сколько армян лягут из-за ублюдков разных. Ты армян или кто?

— Я вор — сказал Карпет — вот моя национальность. Гагик, открой ворота…

Попов понимал, что силой их не удержать — и Карпет тоже это понимал. Если он поднимет шум — лягут все трое. Солдаты, штурмующие сейчас здание — не пощадят никого…

— Напрасно…

Скрип несмазанных петель прервался четким, одиночным, хлестким щелчком выстрела. Снайпер…

— Ах ты…

Вор бросился вперед.

— Стой!

Попов успел как раз в тот момент, когда Карпет схватил автомат и саданул очередью в темноту. Ответным выстрелом снайпера его отбросило назад, но Попов увидел вспышку — слева, метров пятьдесят. АПС застучал, задергался в руках… больше выстрелов не было. Но и времени больше мне было — совсем…

— Гагик…

Попов проверил пульс — еще дышит, ранение тяжелое, но не смертельное. Карпет ворочался у ног.

Попов открыл дверцу машины, попытался тащить Карпета за собой. Карпет не отпускал сына и что-то хрипел по-армянски. Пришлось забросить в машину и сына. Карпет тоже был ранен, но не так тяжело, как можно было ожидать…

Попов хлестанул вора по щеке… это было самым страшным из оскорблений, если бы кто видел… такое смывается только кровью. Но крови — и сейчас было достаточно.

— Приди в себя! Хочешь сына спасти? Ты знаешь дорогу?!

Глаза вора стали немного более осмысленными, хотя и подернутыми пеленой ненависти.

— Убью… кишки на кулак намотаю…

— Садись за руль. Я буду стрелять…

Вор протянул автомат.

— В своих? А не стремно, а, мусор?

— Своих больше нет…

С переда Вольво был кенгурятник, это была двести сорок четвертая модель простая и крепкая как кирпич. Ворота — с силой распахнулись в стороны, раскрылились под ударом бампера — и машина вырвалась на свободу…

Ничего не было видно. Только редкие огни в ночи.

Вор рванул руль, заправляя машину в поворот, и в этот момент — по корпусу с силой как молотком ударило — раз, другой. Снайпер бил справа, и вор и Попов сидели слева — никому не попало. Никому, кроме Гагика — Попов вдруг понял, что сын вора мертв, даже не видя. Как то почувствовал… вот рядом был живой человек… и вот его уже нет.

— Что там?! — закричал вор, не оборачиваясь.

— Гони!

Вольво летела разъяренным бизоном под гору, Карпет, словно почувствовав что-то — врубил дальний свет. Фары — высветили стоящую у обочины «буханку», зеленый, защитного цвета УАЗ. В свете фар — как зайцы разбегались вооруженные автоматами люди, и очереди хлестнули по Вольво, полетело измочаленное пулями в хлам лобовое, и в салон ворвалась ночь и ворвался ветер… но вор, словно не чувствуя ничего, вцепился в руль, а машина, пусть и подраненная — ревя мотором пробивалась на свободу из западни.

* * *

Конечно же — уйти не получилось. Вор получил еще одно ранение, к счастью неопасное, и ранен был Попов, но тоже не тяжело, а Гагик был мертв. Они пробивались от города, к границе, потому что в Ереване их наверняка ждали, и перекрыли эчмиадзинскую трассу — но оказалось, что перекрыли все. Вывернув после очередного поворота — дело было перед самым рассветом — они увидели перекрывающий дорогу МАЗ с полуприцепом, и суетящихся солдат, и мигалки милицейских машин, тихо, без сирен вращающиеся в ночи, разбрасывая синие всполохи. Машина хрипела мотором и шипела пробитым радиатором, честное шведское железо отработало, сколько можно, и трасса была пуста, и свернуть было некуда. И с одной стороны был лес, а с другой — обрыв…

Но самое главное — впереди был армейский бронетранспортер, уродливый угловатый стальной жук, один из тех, какими усилили посты ГАИ в связи с последними событиями, пройти мимо которого было никак невозможно.

— Не пройти… — тяжело заключил вор, вцепившись в руль, как в спасательный круг — обложили, рвань… Ну что, мусорок, может — тебя вперед пустить, а? Как заложника.

Синие всполохи мигалок — отражались в черных как нефть глазах вора. Он был ранен — но жив и опасен. И Попов — хоть и должен был бороться против таких, как он — ощутил невольное уважение к этому странному, но несгибаемому человеку, которому просто не повезло в жизни выбрать дурную дорогу. Даже как преступник, как профессиональный уголовник — Карпет был сыном своей родины: жестким как кремень, несгибаемым и непоколебимым в своей жизни. Что бы не случалось — он всегда оставался собой.

— Ты же знаешь, Карпет — ответил Попов — они пришли за мной. И за тобой тоже — но в первую очень за мной.

— Да… — сказал вор — знаю…

— Как будем?

— Слушай сюда… цветной… — проговорил Карпет, закашлявшись — если выберешься, найдешь… Жанну Агапетян. Запомнил? Жанна Агапетян. Маруха моя, про нее никто не знает, даже Андранян. У нее все записи мои, понял? Довези их до Москвы, пусть эти твари юшкой умоются. Пусть им зеленкой лоб намажут, всем до единого, тогда и я спать буду спокойно. Секешь? Жанна Агапетян…

— Где ее искать? — спросил Попов.

— В Ростове. В Ростове ее ищи. Живет она тихо, но если меня нашел, то и ее найдешь. Обещаешь…

— Обещаю — твердо сказал Попов.

— Подыхать то как не хочется… А надо. Ты… Жанку обереги… достанут ее.

— Никто не тронет ее. Обещаю.

— Ну… давай, мусор. Не поминай злом…

Попов протянул вперед руку — и Карпет пожал ее своей липкой от крови рукой.

— Готов? На три… один — два…

На счет три — Поповы вывалился из машины, а Карпет вдавил изо всех сил педаль газа, целясь в бронетранспортер, и солдат Внутренних войск.

— А… суки рваные!!!

С бронетранспортера непрерывной очередью застрочил ПКТ, моментально лопнуло разбитое градом пуль лобовое стекло Вольво — и в этот момент Попов рванул на себя дверцу Вольво и выпал из машины на дорогу. Солдаты трассерами полосовали предрассветный сумрак, пули летели совсем низко — но он катился по темному асфальту, куда не доставал луч фары — искателя, и думал — сразу или нет. Вольво был уже близко, солдаты бросились в сторону, и пулемет прекратил огонь… Вольво докатился до борта бронетранспортера по инерции, ткнулся в него — и замер, чадно разгораясь…

РСФСР Ростов-на-Дону. 16 сентября 1988 года

Эта пятиэтажка — находилась на самой границе дурного, очень дурного района, возведенного «прицепом» к комбайновому заводу. Тогда на удобства особого внимания не обращали — жила бы страна родная и нету других забот. А потом… как-то так и осталось — начали сносить бараки, застраивать унылыми, хрущевскими пятиэтажками, вот и получился обычный «призаводской район». Как и на всех крупных производствах страны — нормальных людей на Ростсельмаше не хватало, приходилось брать всякую рвань, в том числе и отсидевших, давать служебное жилье. Да и без этого… Ростов издревле считался криминальной столицей страны… не зря говорили: Ростов — папа, а Одесса — мама. Лихого люда здесь хватало, селился он отдельно от нормальных людей, в таком месте как «Богатый спуск» к порту, Богатяновка, Нахаловка теперь вот и район комбайнового завода. На социалистический район это было похоже только в здании заводоуправления, где висел большой снимок этого места когда его только сдавали. Во всем остальном… помои здесь многие по привычке выливали за окно, у стекляшки толпился фиксатый и татуированный народ, у подъездов сидели на корточках лица с мутными взглядами, мутными биографиями и почти чужим для непосвященного языком. Дрались здесь жутко, кость в кость отсутствие судимости у мужика считалось исключением из правил, «комсомолки», которым не повезло родиться здесь — часто начинали взрослую жизнь с группового изнасилования, о котором конечно не заявляли. Участковые, да и вообще уголовный розыск — опускали руки, большую часть заявлений укрывали от регистрации, но иногда — проводили рейды, образцово показательные, чтобы показать, что работа ведется. Но и беспредела здесь не было… например, таких жутких молодежных драк, подростковых группировок как в Казани здесь и представить не могли… воры быстро бы укорот молодым, оборзевшим рогометам дали. Во взрослую жизнь здесь входили степенно… сначала бегали для бати за пузырем, потом если везло — брал в пристяжь какой-то взрослый уголовник. Потом — уходили либо в армию (и часто вырывались из порочного круга) — либо на зону, и это было уже навсегда…

Коричневая «шаха», то есть ВАЗ-2106 — для Ростова уже не считалась особо «понтовой» машиной, сейчас в моде были клинообразные «зубила» — ВАЗ-2108, 2109 и особенно только что появившаяся 21099, за которую платили как за Волгу. Деловые — не те, кто на бану углы вертит[111]. А те кто поумнее, кто коммерсов подпольных доит — до ста штук за такую платят вне очереди. Но здесь, в комбайновом, где старый, дряхлый запорожец уже считался машиной — шаха котировалась как Волга и привлекала всеобщее внимание. Когда четырехглазое чудо отечественного автопрома пробиралось между пятиэтажками, аккуратно объезжая выбоины — десятки глаз, восхищенных, злобных, удивленных — провожали ее…

— Слышь… — Толик Верблюд цыкнул на землю — жируют, падлы… Братва у хозяина грева не видит, а эти хрусты на тачки тратят…

Толик имел пока одну ходку, но по солидной статье, за разбойное нападение. Так что право авторитетного голоса имел.

— Да… — поддакнул Дима Шкет — совсем оборзели. Отобрать бы у них эту тачку, и на командировку, в Белый Лебедь. Вот где пусть крутизну свою показывают.

В отличие от своего авторитетного соседа — Дима Шкет имел две ходки. Но первая была по малолетке за хулиганство, статью эту воры считали позорной, а во время второй ходки Джима повел себя не совсем правильно. И хоть его не опустили — но все знали, что Дима — стукач. В Белом Лебеде — ему и вовсе бы светила роль разве что пидора… так что за свое высказывание он получил подзатыльник и умолк.

Машина остановилась… в пассажирской дверце сверкнул фонарь… а потом машина начала поворачивать, поворачивать на дорожку, ведущую к их дому…

— Тю… к нам катят. Их кто знает?

— Не…

— Заглохли все. Базарить я буду — подвел итог Верблюд…

Никто не поспорил с этим.

Тачка — тем временем припарковалась и из нее вышли двое. И вроде как не заперли машину… что было либо фраерской глупостью либо вызовом. Дело в том, что оставлять здесь незапертую машину… да еще и с магнитолой — значит лишиться либо магнитолы, либо машины. Ну… могли еще шины снять, лобовое — ни того ни другого было не достать, платили хорошо, а номеров на шинах нет, к машине не приложишь. Но бывали и такие случаи — когда машины не запирали, чтобы показать — что ее авторитет хозяина защищает. И тронуть такую машину было чревато — потом проблем с этим не оберешься…

Играла музыка. Верблюд прислушался, но не узнал слов. Какие-то незнакомые слова, не такие как на дискочах играют.

Приехавшие в машине люди — шли к подъезду. Их было двое. И по виду — они были молодыми и фраеристыми. Тюрьма учит определять людей с одного взгляда, с одного слова — и Верблюд понял что эти — не сидели.

Тогда кто они такие?

Двое подошли ближе.

— Здравствуйте — поздоровался один из них.

Как последний лох.

Полагалось сказать «Здравствуй, здравствуй, х… мордастый», а потом лепить предъяву или молча гасить. Но что-то помешало Верблюду это сделать.

Вместо этого — он сунул в рот беломорину, щелкнул зажигалкой — исключительно, чтобы увидеть лица подошедших. У подъезда должно было быть освещение — но его конечно же не было, в этом районе было бы странно, если бы было по иному. Неверный свет зажигалки — высветил худое, белое как мел, напряженное лицо подошедшего. Были видны и глаза, и от выражения глаз — Верблюду стало не по себе.

Трекнутый[112] — пронеслось в мозгу.

Повод нервничать был — в городе и области действовал маньяк, причем безнаказанно действовал уже больше десяти лет[113]. Менты оттого зверели, а опасаться приходилось всем — хоть он только детей и баб валил, но упасти Господи, такому на дороге попадешься. Этот — вряд ли маньяк, но все равно… неладно тут что-то.

— Чо надо? — грубо спросил Верблюд.

— Агапетян тут живет? Жанна Агапетян.

Мусор? Молодой больно…

— Не знаю такую… — отвечать на любые вопросы здесь считалось «западло»

Неизвестные — перебросились на языке, из которого он ничего не понял, но это был тот же самый язык, как и тот, что в песне, играющей на весь двор из магнитофона.

Тот, что стоял впереди — порылся в кармане и что-то протянул сидящему на корточках Верблюду — кстати, из этой позиции пырнуть стоящего ножом в артерию очень даже просто. Верблюд зажег зажигалку — это оказалась купюра. Пятерка.

Это был косяк. И серьезный. Здесь нельзя было давать кому-то деньги, нельзя было показывать свою слабость, нельзя было жалеть, это было поводом для нападения. Но в свете зажигалки Верблюд увидел не только купюру. Тот, что стоял впереди — нервно тискал что-то в кармане, а тот, что стоял чуть позади — передвинул какой-то предмет под курткой. И Верблюд понял, что и у того, и у другого — волыны. А это уже серьезно…

— Шкет. Агапетян… слышал такую…

Шкет жил в этом подъезде.

— Жанка что ли? Она на четвертом живет, на среднем стояке. А чо?

Тяжелое молчание. Двое — Верблюд видел, что они очень молоды, хорошо, если двадцать пять есть — молча прошли мимо уголовников к двери подъезда. И уголовники — ничего не попытались предпринять…

— Слышь, братва… — озадаченно протянул Шкет — а чо это они?

— Через плечо! — бросил Верблюд — ноги!

Уголовники подхватились, и как крысы шмыгнули в темноту…

* * *

Двое молодых людей — не спеша поднялись на четвертый этаж. Лестница здесь была грязная, убогая, заплеванная, испещренная житейскими мудростями и сожалениями типа «Наташка сука. Мне не дала». Ни одному, ни другому — до этого не было никакого дела. Жить — они здесь не собирались…

На четвертом этаже свет не горел — лампочки не было — но на третьем она была, и этого было достаточно. Один из молодых людей — взвел курок пистолета ТТ — он знал, что делать это надо в самый последний момент, с ТТ велик риск случайного выстрела. Второй — снял с предохранителя двуствольный обрез. Первый — протянул руку и нажал кнопку звонка.

Звонка не было — зато откуда-то сверху — вывалилась и покатилась парням под ноги странного вида граната, у которой верхняя часть была белой, а нижняя черной…

Заря…

В тесном пространстве подъезда хрущобы — взрыв гранаты прогремел как пушечный залп, со звоном полетели стекла, вспышка была нестерпимой и заставила одного из бандитов выронить обрез. Справа — пинком открылась дверь квартиры, и на площадку вихрем вырвались двое, с пистолетами Стечкина.

— На пол! На пол!!!

Тот, кто не выронил еще пистолет — получил жестокий удар поддых, пистолет грохнулся на пол и лишь каким-то чудом не выстрелил — взведенный ТТ обычно в таком случае стреляет. Снизу — тоже поднималась группа захвата, эти уже с короткоствольными автоматами.

— Упаковали!

Открывались двери.

— Ходют, громыхают…

— Нишкни мамаша… — сказал один из бойцов.

Этот язык был аборигенам понятен. Дверь закрылась.

— Куда их?

— Давай, в адрес…

Один их бойцов постучал в дверь. Ему открыл один из оперов, прибывших из Москвы — в костюмчике, но взгляд настороженный, Макаров в руке, палец у спуска.

— Ну?

— Свинтили. Без потерь. Куда их?

— В основное здание…

* * *

Основное здание УКГБ по г. Ростову и Ростовской области представляло собой массивное, сталинской архитектуры здание на полквартала бледно-желтой расцветки. Памятливые люди обходили его десятой дорогой: в тридцать седьмом тут зверствовал Евдокимов[114], буквально заливший область кровью. Что же касается сегодняшних дней — монстры, подобные Евдокимову в этом здании давно уже не водились, а водились вполне даже приличные молодые и средних лет люди, которые держали ростовский УКГБ в числе лучших в стране…

Перед самим зданием — машина разделились. Банальный фургон «Хлеб», в который поместились и часть группы захвата и арестованные проехал чуть дальше, чтобы сдать задержанных в тюрьму, точнее в изолятор — проще всего это было сделать, пропустив задержанных через вход ХОЗУ, хозяйственного управления. Волга и РАФ затормозили у главного входа, в здание быстро провели какую-то женщину. Причем — автоматчики перекрыли тротуар с обеих сторон, еще один — постоянно находился рядом с женщиной. Такого здесь не видали с недоброй памяти Евдокимова…

Женщину подняли наверх, туда, где были кабинеты комсостава, в том числе и начальника УКГБ, которого в здании не было. Кабинет, куда поместили московскую бригаду — находился по соседству и представлял собой зал для совещаний. Его использовали как помещение для размещения ВСОГ[115], потому что никакого другого подходящего не нашли.

— Доставили… — объявили местные опера.

Сухой, невысокий старичок, одетый в неброский серый костюм — поставил чайную чашку на блюдечко. Поморщился, словно услышал ругательство.

— Выйдите. И чаю принесите… с печением…

Опера поспешили ретироваться. Этот старичок был с Москвы, и местный «первый» генерал-лейтенант Хлестков при его появлении спешно слег в больницу.

— Присаживайтесь… — показал старичок на стул.

Женщина прошла к стулу, села. На лице ее — было то отчужденное выражение, каким на Востоке показывают, что ни собеседник, ни его дело не интересны.

— Сейчас чай принесут — сказал старичок, листая какую-то папку — негусто… Негусто…

Старичок захлопнул папку.

— Да вы ешьте, ешьте печение.

Вошел один из местных оперов, в джинсах, один из тех, кто с захвата. Поставил на стол поднос. Ложечки — едва заметно подрагивали в чашках. Шепнул несколько слов старику на ухо и поспешно вышел…

— Ну, вот, и чай… — обрадовался старичок — да вы пейте чай, Жанна Адамовна. Поверьте, не обидим, не отравим.

Женщина — резким жестом отставила чашку. Чай плеснулся на блюдечко.

— Догадываетесь, о чем будете говорить?

Молчание.

— Жанна Адамовна, органы госбезопасности только что обезвредили двух бандитов у вашей двери. Бандитов с оружием. Не интересно, зачем вас, всего лишь бухгалтера — решили убить двое бандитов? Двое армянских бандитов.

Женщина улыбнулась каким-то своим мыслям, но ничего не сказала.

— Любили его? — сочувственно произнес старик.

Женщина резко повернулась.

— Что с ним?

— Убит сотрудниками милиции при задержании — безжалостно отрезал старичок.

Женщина закрыла лицо руками. Беззвучно затряслась в рыданиях. Старичок снова принялся читать дело.

И так минуты шли за минутами, в углу — почти беззвучно шли напольные часы, а за окном — уже был новый день. День, который надо было пережить.

Женщина понемногу приходила в себя. Чай давно остыл.

— Что вам надо? — вдруг спросила она чужим, сухим голосом.

— Узнать правду. Кстати, позвольте представиться. Легаш Иван Францевич, генерал-лейтенант государственной безопасности, начальник Особой Инспекции КГБ СССР.

— Легаш… Хорошая фамилия.

Старик покачал головой.

— Не надо, Жанна Адамовна. Вы же не такая, зачем прикидываться. Это не ваш мир.

— Да откуда вам знать какая я… — сказала, словно выплюнула женщина — мрази.

— Ваш гражданский супруг, Карапетян, был уголовным авторитетом, Жанна Адамовна. Мы это знаем. Но одновременно с этим — мы полагаем, что он был убит при задержании с тем, чтобы скрыть правду о тех событиях, которые происходят в Армении. Вы смотрите телевизор?

Молчание.

— Больше двух тысяч человек сгорели заживо при взрыве в ереванском аэропорту. Вашего гражданского супруга, Жанна Адамовна — нельзя было называть образцовым гражданином… я бы так сказал. Я боролся с такими в пятидесятых… в шестидесятых… и мы извели таки заразу. Но думаю — он и не подумал бы сжечь две с лишним тысячи человек для того, чтобы развязать новую войну…

Молчание.

— Как думаете, как мы на вас вышли?

Молчание.

— Один из наших сотрудников — был с Карапетяном до самого конца, до того, как его убили. Убить пытались и его. Мы считаем, что вашего мужа умышленно убили при задержании люди, которые пытались этим скрыть собственные преступления. Начиная от контрабанды через турецкую границу и заканчивая изменой Родине, террористическим актом и убийствами. Мы считаем, что эти люди являются действующими сотрудниками милиции и КГБ. И если вы нам поможете, эти люди понесут заслуженную кару.

Женщина смотрела на чашку, словно там — был какой-то ответ.

— Он… как это произошло?

— Он попытался прорваться через пост милиции на машине. Милиция открыла огонь. Согласно показаниям нашего сотрудника — до этого военизированный отряд напал на его дом, даже не пытаясь никого задержать. Это само по себе уголовное преступление, противное советской законности. Люди, виновные в этом тоже понесут суровое наказание.

— Понесут… как же.

— Понесут — твердо сказал Легаш — еще раз посмотрите на мое удостоверение. Я начальник Особой Инспекции КГБ, это отдел, который расследует преступления, совершенные самими сотрудниками КГБ. Дело находится на контроле у Генерального секретаря Партии, он знает о происходящем. Виновные — кем бы они ни были — будут наказаны по всей строгости советского закона…

Молчание.

— Не хотите нам помочь? Между прочим — ваше имя и адрес дал нам наш сотрудник, которого пытались убить вместе с Карапетяном. И Карапетян сказал ему, что именно у вас — он хранит документы, которые могут разоблачить преступные элементы, проникшие в армянские милицию и КГБ. Мы можем разоблачить их и без вас, Жанна Адамовна. Но подумайте — если в аэропорту погибли две с лишним тысячи человек — сколько может погибнуть еще из-за вашего молчания.

Женщина помолчала. Потом сказала.

— Я могу потом увидеться… с вашим сотрудником?

— Да, можете.

— Хорошо.

— Вы отдадите нам материалы?

Женщина заплакала…

— Жанна Адамовна… — сказал старичок — я, наверное, нехорошо скажу, но был один фильм… не помню название. Там было сказано — думай не о мертвых, думай о живых. Там, в Армении — банда бешеных зверей. Они взорвали аэропорт… на что они еще пойдут. Мы думаем, что они готовят террористические акты в городах Советского союза. Эти материалы — если Карпет не соврал — помогут нам вывести этих людей на чистую воду. Куда нужно поехать? К вам домой.

— Нет.

— А куда?

— Ко мне на работу. Архив…

— Архив ГОРОНО[116]?

— Да…

— Много там… материала?

— Георгий… он приезжал ко мне не часто. Один… два раза в год… иначе не получалось. Каждый раз — он привозил несколько папок… три… пять… бывало что и больше. Я прятала их там… как обычные документы.

Легаш снял трубку, набрал короткий, в три цифры, внутренний номер.

— Легаш. Опергруппу на выезд, немедленно. В дороге. Возьмите двух понятых… да неважно кого, где хотите… Десять минут… Жанна Адамовна?

Женщина не ответила.

— Вы поступили правильно. Он… тоже сказал бы это.

Легаш встал из-за стола, вышел в приемную. В приемной — стояли двое сотрудников, один из них держал автомат.

— Ты…

— Зуб, товарищ генерал.

— Казак что ли?

— Ну… да, из казаков.

— Это хорошо. Зайдешь в кабинет, смотри за задержанной. Может покончить с собой. Этого нельзя допустить. Все понял?

— Да, так точно.

— Давай.

По коридору — с топотом кто-то бежал, не один человек, несколько.

— Проснулись…

В приемную — ввалился сначала Федорчук (из-за фамилии теперь у него в органах были проблемы), один из тех, кто приехал с генералом Легашом. С ним были двое местных, красных от физических нагрузок и усердия.

— Явились… Машину нашли на выезд, а?

— Товарищ генерал-лейтенант, один из задержанных начал давать показания. Бурмистенко его расколол.

— И что?

— В городе целая группа, имеют взрывчатку. Умысел на террористический акт…

РСФСР Ростов-на-Дону. Левбердон. 17 сентября 1988 года

Их было пятеро. Левон, Гарик, Тимур, Александр и Славик. Старшему из них было двадцать девять, младшему — девятнадцать. Трое родились в самом Ростове, еще один приехал из Карабаха, еще один — переселился в Ростов из Волгограда. Один с высшим образованием, один с незаконченным высшим, трое со средним или средним специальным — но каждый с профессией. Каждый из них вырос в мирной стране, ходил в бесплатный садик, потом в бесплатную школу, потом получил и специальное или высшее образование. Ни один из них, в отличие от тех же бейрутских армян — не знал войны: мощь державы, где они родились, была столь велика и непререкаема, что никто даже не задавался мыслью о войне. Война — была только в сводках новостей, в собраниях первичек, где понимали руки, чтобы осудить очередной акт империалистической агрессии.

Левон, Гарик, Тимур, Александр и Славик решили сполна отплатить своей Родине. Организовав взрыв в зале ожидания на железнодорожном вокзале Ростова — на-Дону. После этого — они намеревались совершить и другие террористические акты — если останутся в живых. Или уехать в Карабах и начать там войну — смотря по обстоятельствам.

Как они дошли до такого? Ну… вопрос, конечно интересный. А как в начале века — молодые люди из приличных семейств уходили «в террор», убивали людей. Родители ужасались, выкупали из-под стражи, спасали от виселицы — а они, нередко — опять возвращались в террор. Потом — все и легли, кто в девятнадцатом, кто в тридцать седьмом, у стенки. И правильно Сталин сделал — такие вот «юноши бледные с взором горящим» жить не должны, они опасны для любого государства, хоть «рабочих и крестьян», хоть «капиталистов — империалистов». Но народились новые. Те кто не видели беды, нутром не прочувствовали, что такое беда. И они готовы были принести беду, мстя за свои вымышленные или реальные притеснения. Кто знает, что обострение в Нагорном Карабахе началось с митинга, где карабахские армяне потребовали поставить более мощную телеантенну, чтобы ловить передачи из Еревана? Смешно?

Не очень.

Тимур и Славик — уехали и пропали. Их ждали вечером — но они так и не вернулись. Вместе с ними — ушли пистолет и обрез. И машина. Но остался еще один пистолет, и самое главное — остался автомат и гранаты. И взрывное устройство, которое они сделали из нескольких утятниц и самодельной взрывчатки — почти точно по рецепту Степана Затикяна. Это взрывное устройство — они собирались оставить сегодня на перроне к приходу московского поезда. Если не взорвется — они не были в этом уверены, потому что не испытывали — они собирались ворваться в помещение автовокзала, бросить гранаты и открыть автоматный огонь.

Телевизора на даче куратора не было. Обставлена дача внутри была довольно хорошо, но телевизора не было. Они не знали, что его нет по конкретным причинам — телевизор на даче даже старый почему то считался одним из признаков того, что человек живет не по средствам, «оброс имуществом» — а для майора КГБ такой вывод чреват увольнением. Но радио было, и даже хорошее. Отличная германская радиола, на которой можно было ловить короткие и средние волны. Гурген Вахтангович сказал им постоянно слушать радио — и они так и делали. В конце концов, Гурген Вазтангович проходил в конце семидесятых спецподготовку в Балашихе[117] и в случае оккупации должен был стать командиром партизанского отряда на вверенной ему в оперативное обслуживание территории. Уроки сорок первого года были не забыты — и на той земле, на которую хотя бы теоретически может ступить враг — уже должна была быть вся инфраструктура для партизанской войны. Чтобы врагом — служба медом не казалась…

Самое смешное — что Гурген Вахтангович командиром партизанского отряда таки стал. Правда, не совсем такого, какого надо. Партизанского отряда армянских боевиков — террористов на советской территории.

Рано утром — они услышали обращение генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Соломенцева к советскому народу. Поняли только одно — Центр начинает атаку на Армению и на Карабах. В республику вводятся войска. Как было сказано — в связи с нездоровыми проявлениями. Но то, что было для остальных советских людей — нездоровыми проявлениями — для них было национально-освободительной борьбой. А то, что для всех советских людей было наведением порядка — для них было подавлением.

Чувствуете разницу?

Занервничали. Хотя конкретно их это не касалось — все равно занервничали…

Жили они «по часам». Попеременно то один, то другой нес «вахту» в мансарде — там были окна на все стороны, и хорошо было видно, что происходит вокруг. Сейчас — на часах был Александр, единственный не-армянин (по матери, оттого и имя русское) в их компании — но для принятия решения нужны были все!

— Саша! — закричал Левон, нервно тиская автомат, немецкий МР40, в просторечье Шмайссер — иди сюда! Разговор есть!

Саша загремел сапогами. Спускаясь вниз по винтовой лестнице.

— Чо?

— Через плечо! — говорили по-русски, по-армянски как-то в голову не приходило — слышал, чего передают?

— Слышал. И чо?

— И чо! Тикать надо, чо! Пробираться надо в Карабах! Там наши.

— А зачем?

— Как зачем! Там наших сейчас убивать будут!

— А мы их здесь убивать будем!

— Погоди — сказал Гарик — а что Гурген скажет? Мы же ему клялись, да!

И в доказательство — показал шрам. Да, клялись…

На этом — была воспитана советская молодежь. С детства — они читали книжки, как революционеры — подпольщики боролись с царскими сатрапами. Как молодогвардейцы — вели подрывную работу против оккупировавших нашу землю фашистов. Все это — подавалось как подвиги, достойные примера. И если борьба с фашизмом действительно была подвигом — то героизируя подпольщиков начала века — власть сама не замечала, как подкладывала мощную мину под существующее государство. Как то тем, кто выпускал в печать воспоминания подпольщиков о том, как они уходя, разрядили Браунинг в дверь, а на следующий день с удивлением прочитали в газетах, что филер убит, а двое городовых ранено, потому что неопытные тульские полицейские сгрудились стадом у двери» — просто не приходило в голову, что кому то, прочитавшему это придет в голову простая и убийственная мысль: если можно было тогда, почему нельзя сейчас? Просто в голову не приходило, понимаете — оценить ситуацию так. Что кто-то из юных армянских подпольщиков — точно так же будет уходя, разряжать пистолет в советских милиционеров. И даже когда полыхнуло в Сумгаите, когда дым из Карабаха почуяли уже в Москве — все равно, такие книги продолжали идти в печать…

И Гарик, показав на шрам — а клялись с кровью, вскрывая вену — напомнил о чем-то, важном, вбитом с детства в голову этим неплохо, в сущности воспитанным пацанам. О нерушимости клятвы.

— Гургена нет. Может, его взяли уже!

— Нет. Нужно проверить…

Спокойный голос Гарика звучал убедительно. Левон поддался.

— Да. Ты прав. Брат…

Старшим в их группе был Тимур. Но он уехал и старшего не оставил — рассчитывал что вернется. Сейчас — старшим становился Гарик.

— Саня… — сказал он — съезди в город. Найди Гургена. Спроси, как быть дальше. Только будь осторожен…

— Я прикрою! — вскочил Левон.

— Не надо. У тебя армянское имя, а у него нет. Может быть, тебя сразу и схватят.

— Да, ты прав… — снова согласился Гарик.

— Иди к электричке. Заодно посмотри, что на вокзале, много ли ментов. На, вот…

Гарик протянул другу две десятки с портретом Ильича.

— И переоденься…

* * *

Когда Саня ушел — Гарик коротко взглянул на Левона.

— Собирайся. Упакуй сумки. Надо уходить.

— А как же Саша?

— Я ему не доверяю — отрезал Гарик — он не армян, полукровка. Такой предаст. Надо идти к своим…

* * *

Саша — наполовину русский с армянской душой, готовящийся стать террористом, потому что верил в то, что делает — слегка подпрыгивая, шел по дороге, которая ведет к небольшому полустанку, на котором останавливаются идущие в Ростов электрички. В Ростове — он из обычного телефона — автомата позвонит по номеру, который он и все члены группы помнили наизусть. В конце концов — они имеют вполне «законное» право встретиться с Гургеном — он всех их провел как агентов, освещающих отрицательную, и антисоветски настроенную молодежную среду и даже платил им деньги.

Он глянул на часы — отцовскую Победу. Только бы успеть… как раз сейчас электричка пойдет. Если не успеешь — потом полтора часа ждать, а из удобств на полустанке — только скамейки…

Солидный рык крупнообъемного автомобильного мотора — отвлек его от мыслей о Ростове, о вокзале и о Гургене. Только бросив взгляд за решетку — Саша окаменел. По дороге — медленно катился Урал, с него прыгали, на ходу разворачиваясь в цепь советские солдаты. Бежали к массиву, держа наготове свои автоматы…

Не раздумывая ни секунды — Саша повернулся и бросился назад, к дому…

* * *

В том, что произошло — сыграло роль многое. И ведомственный идиотизм, и перестраховка по принципу как бы чего не вышло и отсутствие квалифицированных кадров. Решили брать большими силами — вероятно, ради того, чтобы потом поэффектнее все это подать, вон мол — банду обезвредили. Спецов, которые могли бы бесшумно, ночью подойти к дачке, и взять врасплох группу молодых террористов не было. Верней, они были — но были в ростовском УГРО — а сотрудник КГБ скорее бы потерял свое удостоверение, которое как частичка знамени[118] — чем привлек к работе ненавидимых им хомутов. Своих же спецов — не было, чего говорить, если для борьбы с возможным захватом самолета в ростовском аэропорту существовала внештатная, а не специально подготовленная группа. Ее и бросили в бой, а кроме того — привлекли Внутренние войска. С мыслью о том, что ни в коем случае нельзя допустить попадания террористов в электричку или уходи их по воде. Не говоря уж про том, чтобы пропустить их до вокзала…

* * *

Левон и Гарик — уже почти собрались, когда услышали бегущего человека. Гарик нахмурился, достал ТТ, пошел к двери — и тут его чуть не сшиб с ног Александр.

— Солдаты! Идут сюда!

— Где?!

— На выезде!

Гарик сориентировался мгновенно.

— Бежим!

Левон подхватил тяжеленную, спортивную сумку.

— Брось!

— Нет!

Уходя последним — Гарик сделал то, что и планировал сделать — аккуратно катнул гранату с выдернутой чекой к плите, питавшейся от газового баллона. Через несколько секунд — он уже выбегал из гаража, сваренного из остатков железнодорожного вагона — в доме глухо громыхнуло, в спину пахнуло жаром.

— Бежим!

Это была осень — но листья на деревьях были частично желтые, частично зеленые, но они не опали и вполне давали защиту от обнаружения…

— Давай, туда!

Они поняли, куда правил Гарик. К реке, к Дону — там были браконьерские лодки, всегда можно было уйти. На реке — было большое движение, найти одну лодку среди десятков других — большая проблема…

Маленькие, по три сотки участки, домишки — садоогородный массив сползал, скатывался к Дону, к самодельному пляжу и мосткам для рыбалки. Ограждения — не было.

Когда они уже видели воду — из камышей кнутом хлестанул крик.

— Стоять!

— А… ворыт кунем[119]…

Левон, который тащил и автомат, и тяжелую сумку с взрывчаткой — выпростал из-под куртки легкий, надежный немецкий автомат, дал длинную очередь по камышам, выкрикивая ругательства. В ответ — заработали сразу несколько автоматов, засвистели пули. Гарик — шедший первым — избежал ранений, вовремя прыгнув в сторону, пули сразили и Левона и Александра, самого большого и неповоротливого среди всех. Никто больше не пытался с ними говорить, не предупреждал ни о чем — просто стреляли длинными очередями, чтобы наверняка убить. Гарик — под пулями подполз к Левону, стащил его с дороги вместе с сумкой и с автоматом. Их взрывник тяжело, с хрипом дышал.

— Вставай!

— Уходи, брат…

Гарик и Левон посмотрели друг другу в глаза.

— Сумку… дай.

Гарик подтащил поближе сумку. На четвереньках — метнулся за дощатый, садовый домик — как прикрытие от пуль слабо. Но сойдет. Кричали со всех сторон, люди, которые в рабочий день отчего-то оказались на массиве — непуганые советские люди — выскакивали на улицу.

Гарик отлежался, несколько секунд — шквальный автоматный огонь стих. Бросился — прямо через огороды — прочь от Дона. Почти тем же путем, которым они шли.

Через несколько секунд — за спиной глухо, сильно громыхнуло, его толкнуло в спину он едва не упал. Бомба — сработала, оставалось только надеяться, что не впустую…

Он рассчитывал на то, что сразу два взрыва — заставят ментов отвлечься на них и ему удастся пройти.

Не удалось. Залаяла собака, кто-то по-русски крикнул.

— Э, кто там!?

Выхода не было — Гарик выдернул чеку из гранаты, бросил на крик. Когда взорвалось — бросился бежать. За спиной кричали, но почему то не стреляли.

— Э, а ну, стоять!

Какой-то мужик — попытался перехватить Гарика. Тот — не зря качался, в качалке вечерами пропадал — вырвался из захвата, выхватил пистолет, выстрелил — сам не зная куда. Мужик чего-то заорал, на помощь ему бросилась баба, бешеная какая-то. Краем глаза — Гарик увидел автомобиль, «сороковой» Москвич с квадратными фарами. Выстрелил в мужика еще раз, отразил нападение женщины, несколько раз ударил ее — кулаками, рукояткой пистолета, ногами. Вовремя перехватил ее, намотал волосы на руку. Громко заорал бегущим солдатам, бывшим уже совсем рядом.

— Не стрелять! Не стрелять, убью!

Возникло замешательство. Он воспользовался им — рванул бабу.

— Пошла тварь!

Пинками — загнал ее в машину. Заорал изо всех сил.

— У меня пистолет и гранаты! Щас все взорву! Дайте проехать! Дайте проехать!

Баба была в шоке — привести ее в себя удалось только несколькими ударами.

— Заводи машину! Вывезешь — отпущу!

Баба не поняла. Сунув ей пистолет в лицо, Гарик истерически заорал.

— Ну!!!

Та как-то странно всхлипнула. Зашарила руками. Тварь…

— Давай, б…!

Мотор зачихал, потом завелся. Он вдруг понял, что эта машина принадлежит не мужику, а бабе. Мужик не станет на приборку фотографии ребенка присобачивать. Баба была холеная, лет сорока…

— Пошла, тварь! Давай!

Машина тронулась. Мужик уже отползал… живучий — под колеса не попал. В мутном стекле — силуэты готовых стрелять солдат.

— Пошла! Пошла!

Машина пошла быстрее. Какой-то козел — едва успел отскочить с дороги, стрелять не стал.

— Сворачивай! Сворачивай! — он еще раз ударил женщину.

Женщина крутанула руль. С хрустом вмялись кусты, процарапав кузов. Машина взревела мотором — но не остановилась, проломилась по земле, по живой изгороди.

— Быстрее!

Справа — столб дыма, ревущее пламя — дача Гургена. Сдал, с. а!

— Жми!

У выезда с массива — перекрывший дорогу огромный, с колесами в две трети человеческого роста УРАЛ, залегшие, готовые стрелять солдаты. Гарик кинул взгляд влево… проезд перекрыт, стоит какая-то машина и опаленные дыры стволов — отслеживают каждое его движение…

— С…и! С…и!

Человек в сером, двубортном костюме, хромая, шагнул к машине. У него была рука на перевязи и какое-то странное лицо… как посекло чем-то.

— У меня нет оружия!

— Пропустить! Пропустить, я ее убью!

— Как тебя зовут, парень?

— Пропусти! — Гарик высунул в окно руку с гранатой — пропусти, убью! Всех взорву, убью!

Отрывисто грохнули выстрелы, в лобовом стекле машины в одно мгновение оказалась неровная, большая дыра. А полковник КГБ Попов — перехватил руку с гранатой и крепко сжал свои пальцы поверх пальцев мертвого уже, армянского пацана. И так и держал, пока подбежавшие спецназовцы не сунули булавку вместо чеки. А потом он без сил опустился у машины…

РСФСР, Ростов на Дону. Здание УКГБ по г. Ростову и Ростовской области. 19 сентября 1988 года

Полковник Андранян не знал, что происходит — но знал, что происходит что-то совсем нехорошее.

В Ростове — только что раскрыли террористическую группу, в которую входили молодые армяне, готовившиеся взорвать железнодорожный вокзал. Двое были взяты живыми, троих взять живыми не удалось.

Как и полагается — информацию о произошедшем — переслали по месту жительства террористов, в том числе в Армению, в УКГБ Армянской ССР. Там — террористов никто не знал, устанавливать было некого — но это не значит, что дело можно было пускать на самотек. Надо было понимать, что УКГБ по Армении было не центром заговора, куда сходятся все нити. Скорее… оно создавало условия для того, чтобы все шло так, а не иначе. Не было необходимости вербовать каждого… как говорил Виктор Гюго, сильнее всех армий мира идея, время которой пришло. Идея независимости Армении. Это были обычные пацаны… но у них могли быть старшие друзья, а у тех друзей могли быть еще друзья… и таким образом, копая, можно было докопаться до чего-то опасного. Тем более, что Политбюро на ушах стоит после Звартноца, а друзья в Ростове предупредили, что прибыла московская группа копать это дело. Так что по приказу заместителя председателя УКГБ Армении был сфабрикован материал… ровно такой, чтобы оправдать служебную командировку в Ростов на Дону и включение сотрудников УКГБ Армении в общий состав следственной группы. Только так, находясь внутри расследования — можно было его вовремя подкорректировать, предупредить, если оно пойдет в совсем уж опасном направлении, скрыть кое-какие улики… например, при допросах понадобится переводчик, и кто подойдет лучше, чем армянский коллега, кому можно больше доверять, чем ему — особенно если дело государственное. А если пацан начнет лепетать что-то опасное… можно и сказать ему пару слов на армянском… кто-то проверит. Но для того, чтобы переиграть матерых волкодавов из Центрального аппарата — нужен был человек опытный и при этом — в доску свой, который не предаст. Так — послали полковника Андраняна и с ним — капитана Мкртчяна, сотрудника, на которого в критической ситуации можно было свалить активные действия. Сделать виноватым — тем более, что он уже и был виноватым — очень во многом…

Звартноц был по-прежнему закрыт для гражданских рейсов, пришлось лететь с горного аэродрома на ЯК-42. Не было и речи о том, чтобы использовать спецрейс… голову бы открутили, самолет был полон. Когда заходили на посадку — самолет затрясло, да так что полковник Андранян решил — вот, мол и все…

Нервы…

Все шло плохо. С тех пор, как появились американцы — они уже не контролировали ситуацию. Когда речь шла о диаспорах — куда не шло, но американская разведка. Да и если все это раскроется… не шутки. Если связи с зарубежными диаспорами еще могут простить, то за работу на американцев — гарантированная высшая мера.

И вопросы задают, вопросы… Зачем им, например, знать о строящейся Ереванской АЭС, скажите на милость. Вроде как они и помогают, но… все-таки нутро то чекистское, и когда задается такой вопрос — сразу не по себе становится. А зачем им, например… исполнительные схемы блоков наведения крылатых ракет, которые тоже в Армении производятся, а?

Впрочем, последнее то понятно. Только никакого отношения к национально-освободительной борьбе не имеет — и мерзко как помоев хлебнул.

И дела уже не сделаешь. Границу то закрыли… пограничники злые как собаки. А дело стоит… джинсы, платки. Грузины радуются, среднеазиаты радуются — армяне сами свою долю отдают. А деловые недовольны — при том, что многое держится на них. И воры недовольны. Узнают, кто Карпета сделал — туши свет будет.

И закрадываются в голову мыслишки…

Появилась стюардесса.

— Товарищи, прошу всех находиться на своих местах…

Проходя мимо полковника с капитаном — кивнула. Наверное… на подсосе и в прямом и в переносном смысле слова. Через стюардесс — легко в разные города страны разные вещи перебрасывать, их не досматривают…

Мкртчян засмотрелся, чмокнул губами.

— Ты на работе или где? — вызверился Андранян.

— Извините.

— Пошли.

На этом самолете — трап был в хвосте. Местные товарищи встретили как положено — Волга, РАФик с завешенными шторами стеклами.

Мкртчян и Андранян сошли с самолета.

— Куприянов — молодой ростовский чекист в черных американских очках с фарцы, с черного рынка пожал молодому армянскому чекисту руку, козырнул старшему — приказано вас сразу в здание доставить, там переводчик нужен.

Так и есть…

— Прошу сюда…

Андранян по хозяйски прошел к распахнутой двери Волги. Мкртчяна пригласили в РАФик. Все правильно — начальник есть начальник, подчиненный есть подчиненный, путать их нельзя…

Тронулись. Покатились по бетонке. За спиной — остался самолет, выходящие из него люди наверняка матерились на начальство, которому Волги к трапу подают. Вообще, в последнее время «начальство» все больше становилось объектом народной ненависти.

— Гостиницу заказали?

— Все в лучшем виде, в Ростове.

Андранян кивнул. Крайний раз, как он тут был — его в милицейскую поселили. И это при том, что все гостиницы — на оперобслуживании, любого директора за считанные минуты прижать можно — тут б…., тут азартные игры на деньги, каталы катают, командировочных раздевают, тут еще чего. А сейчас — хорошо, проявили уважение…

Прошли ворота. У ворот стоял бронетранспортер.

— Усиленное?

— Так точно, который день уже…

— Москвичи лютуют? — сочувственно спросил Андранян.

Молодой хотел что-то сказать, но осекся.

— Оказывают помощь… — нейтральным тоном сказал он.

Лютуют… Интересно — в самой то Москве понимают, как они всем надоели, а? Тянут деньги, раздают свои дебильные указания, приезжают — кум королю, сват министру. Неужели не понимают, что к людям уважительно надо? Нет, наверное, не понимают. И хорошо, что не понимают. Чем больше ненавидят Центр — тем лучше…

— Сколько этих… — перевел разговор на дело Андранян — трое?

Он сознательно сказал неправильную цифру, чтобы у местного была возможность его поправить. Азы оперативной психологии.

— Двое, товарищ полковник.

— Колются?

— Не очень. Нам переводчик нужен — во. Без него и очняк не проведешь, ничего не проведешь.

— У вас же есть сотрудники.

— Да… москвичи тут… Вызвали одного — говорят, какой он армянин…

— Понятно. А так… оперативная обстановка?

— Да спокойно все. А как не спокойно — весь город перекрыли раз? Который день уже — с утра до ночи…

— Ростов — ворота на Кавказ…

— И не говорите, товарищ полковник.

Волга — пронеслась по чистой, вымытой поливалкой улице, остановилась у четырехэтажного, сталинского ампира здания УКГБ.

— А чего не к парадному… — поморщился Андранян, видя, как Волга подъезжает к входу ХОЗУ, черному.

— Да, понимаете, товарищ генерал приказал вас сразу — вниз. Машина будет, за вещами присмотрим, не переживайте…

Это было неуважение — но Андранян промолчал.

С улицы закрылись ворота.

— Нам туда, товарищ полковник.

Андранян без задней мысли вылез из Волги. Сзади — вылезали из РАФика. Дверь здесь была старой, рассохшейся, наверное, осталась с того времени, как было построено это здание.

Местный — открыл дверь, резко отшагнул в сторону — в лицо полковнику глянул пистолетный ствол.

— Руки! Стреляю на первое движение.

— Чего?! Ты…

Но из здания, из темного подвала — как тараканы лезли, а сзади крутили Мкртчяна. Тот — крепкий малый, спортсмен — вырывался и кричал по-армянски…

* * *

Его — полковника государственной безопасности — обыскали, отняли все, вплоть до шнурков на ботинках. Отняли удостоверение… в КГБ удостоверение считалось чем-то святым, утеря удостоверения влекла за собой немедленное увольнение из органов — и если местные решились отнять удостоверение — значит приказ с самого верха идет. Оставалось только понять — с какого верха, и что это вообще такое. Не может быть, чтобы у местных были улики, достаточные для задержания полковника государственной безопасности. Санкцию на задержание секретоносителя такого уровня — должна была давать Коллегия КГБ, задерживать должна была Главная военная прокуратура и следствие по нему — должна была вести тоже она. Если в одном территориальном управлении будут вот так вот хватать… посланников другого — тут черти что начнется, и этого не допустят.

Провокация?

Его втолкнули в камеру и заперли, она была большой, и тут был стол и стулья — это наверное, была не камера, а помещение для допросов. Полковник посмотрел наверх — так и есть. Лампочка не защищена решеткой, в камере такого не будет никогда. Может провоцируют? Разбить лампочку, вскрыться[120].

Нет. Не могут. Задержали полковника КГБ из соседнего управления, он в камере покончил с собой… тут головы у всего руководящего состава полетят. Просто идиоты. Или решили немного подстраховать себя — мол, не в камеру сунули, а на допрос.

Но мы еще посмотрим, кто тут идиот. Сыворотку правды не посмеют, а вот чистосердчное — хрен им…

— Хрен вам! — громко сказал полковник по-русски.

Слушают? Ну и пусть слушают…

Еще за все ответят…

За спиной — хлопнула дверь. Андранян повернулся и… едва не упал в обморок. На пороге — стоял «московский варяг», полковник Попов, живой и здоровый. Он смотрел на него, и в его глазах не было ничего, кроме лютой, звериной злобы…

Он шагнул вперед — и конвоир захлопнул за ним дверь. Андранян в ужасе попятился… но за спиной была холодная стена.

Стенка…

Ровным шагом — Попов прошел к столу, с грохотом отодвинул тяжелый, колченогий стул и как-то неуклюже сел. Андранян понял, что москвич, ранен. Рука точно сломана — вон, на перевязи, что-то еще и с ногой… и с лицом.

— Садитесь, Андранян — сказал он.

Полковник остался стоять.

— Садитесь, Андранян.

— Вот уж нет…

Москвич пожал плечами.

— Не хотите, как хотите. Можете и стоя. Вам известно, в чем вас обвиняют?

Андранян презрительно скривил губы.

— Кто обвиняет? Ты что ли? На тебе самом — обвинение в убийстве висит. Ты сам — с розыска то еще не снят.

Полковник Попов поднял взгляд на задержанного. Белая кайма у губ и страшный, почти как у мертвеца взгляд.

— Полковник Андранян, в настоящее время вы находитесь в следственном изоляторе города Ростов на Дону. Вам предъявляются обвинения в убийстве, государственной измене, террористическом акте, контрабандных операциях, незаконных валютных сделках. На протяжении многих лет, начиная как минимум с одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года — вы участвовали в деятельности антисоветской подрывной организации, имея целью отторжение Советской Армении от Советского Союза, и образование независимого государства Армения с капиталистическим строем. Именно вы — смазали дело по взрывам в московском метро, представив действия организации заговорщиков как акт одиночной, малочисленной, изолированной группы. Именно вы — организовали события в Сумгаите, в частности через своего агента, которого вы завербовали с целью освещения негативной среды, уголовника Григоряна. Именно вы и такие как вы — организовали комитет КРУНК и через него вступили в связь с французской разведкой.

— Не было никакой разведки!

— Была! Наши люди — взяли Бабаяна в Бейруте. И сейчас — везут домой. Думаю, он много чего может рассказать.

— Пусть рассказывает.

— Пусть — согласился москвич — но на тебя и без того, много чего есть. Помнишь — пятая инструкция? Дело твое — будет рассматривать не суд — а Коллегия КГБ. А там ты знаешь — не будет тебе ни судьи, ни адвоката, гад. Будет только суд твоих коллег, мразь поганая. И мое слово — против твоего. Да еще вот это вот…

Москвич достал из — за полы своего костюма и бросил на стол свернутый листок.

— Дело Затикяна ты вел? На, глянь.

Полковник хапнул лист. Душу окатило холодом. Это был один из тех листов допроса, где Багдасарян признавался в существовании в Армении террористической организации. Лист был выполнен методом электрографического копирования, не было первого листа протокола допроса. Но он наизусть помнил, чья фамилия там стояла. Его фамилия. Старшего лейтенанта государственной безопасности Андраняна.

И за это дело — до сих пор могут поставить к стенке.

— Это фальшивка. Хватит… видеть не желаю.

Москвич рассмеялся.

— Дурак ты, Андранян. Дешевка. Ты думаешь, у меня только один лист есть? У меня целая коллекция таких вот листов. Как вы дела смазывали. Как вы проталкивали на посты антисоветски настроенных людей. Как вы не замечали ситуацию в Карабахе, как вы растили бандитское и националистическое подполье, как вербовали людей в тюрьмах. Как вы ввозили ткани и фурнитуру с Турции, кому перепродавали, с кем делились. И на твоем месте я бы задал сам себе один просто вопрос Андранян — откуда у меня все это.

…

— А знаешь, откуда? Да вы же, мрази, друг на друга компру сдаивали. Каждый под каждого копал, грязь собирал. Как пауки в банке жили. Твои же — тебя в снос и сдали. Как Затикяна с Багдасаряном — кто-то же должен ответить, верно? Они тебя и сдали. Революционеры х…вы. Освободители земли родной, мать вашу.

Андранян бросился на москвича, ударился об стол, протянул руки к горлу.

— Землю… не трогай… землю… гад… не трогай.

Грохнула дверь — ворвались сотрудники КГБ…

* * *

Генеральному секретарю ЦК КПСС М.С. Соломенцеву

Чистосердечное признание

Я, Андранян Гайк Марташесович, являясь полковником государственной безопасности и заместителем начальника второго управления УКГБ по Армянской ССР хочу повиниться перед вами, Михаил Сергеевич и перед всем советским народом в тягчайших преступлениях, которые я совершил во вред советскому и армянскому народам и родной Армении. Сознаю, что прощения таким как я нет и быть не может. Мой сын, Арутюн хочет служить в Советской армии, но если его не вывезти из Армении — его обязательно убьют и всех моих родственников тоже убьют.

Начиная с тысяча девятьсот семьдесят пятого года, я состою в антисоветской заговорщической группе, целью которой является отложение Армении от СССР и развязывание гражданской войны в Карабахе с целью возврата его Армении. Все это время я понимал, что совершаю государственное преступление, но думал, что делаю это для армянского народа. Лишь после того, что произошло в аэропорту я понял, что связался с бандитами и убийцами, которые убивают армян и им на это наплевать, все что им нужно это развалить страну и ввергнуть народы в братоубийственную войну.

В тысяча девятьсот семьдесят шестом году у меня была свадьба, на которую у меня не было денег. Денег мне дал вернувшийся из заграничной командировки подполковник Караян Василий Марташесович, десять тысяч рублей. Он работал за границей по первой линии, где именно я не знаю, а вернувшись оттуда — временно был направлен в распоряжение председателя армянского УКГБ. Откуда у него эти деньги я не знал, предложил мне попросить деньги у Караяна мой начальник, Манукян Армен Вагенович, которого убили в восемьдесят шестом году. Караян дал мне денег и сказал, что верну, когда смогу.

В начале семьдесят седьмого года у меня были денежные затруднения и в это время ко мне обратился подполковник Караян и сказал, что ему нужны деньги. Я сказал, что у меня сейчас нет денег, тогда он предложил мне участвовать в контрабанде сигарет, продуктов питания и предметов трикотажа (джинсы) с территории Турции. У меня не было другого выхода и я согласился делать контрабанду. Контрабанду мы делали через пограничный пост Маркара, там был переход и мы перегоняли товар легковыми машинами. Пограничники все знали, но всегда пропускали нас без досмотра, потому что по словам Караяна они были в доле. Мы клали вещи большими мешками не только в багажник, но и в салон машины и так ехали. Часть вещей я держал в доме своих родителей в Аштараке, когда они спрашивали, что это за вещи — я говорил, что так надо, и они больше не задавали вопросов.

Иногда я выполнял и другие поручения Караяна. Я не знал, что они преступные, поручения заключались в том, что я по должности часто ездил в Москву и Караян просил меня передавать какие-то пакеты, говоря где и кому их передать. Пакеты были размером с лист бумаги, всегда плотно запечатанные и весом два — три килограмма. Я никогда не открывал их и не знал, что там. Пакеты я передавал молодым армянам на Воробьевых горах, они сами подходили ко мне, кто это такие я не знал.

С самого начала своей службы в армянском УКГБ я обратил внимание, что там нездоровый морально-политический климат, нехорошо себя ведут. Например, все знали, что секретарь парторганизации берет деньги на машину, но ничего не говорили и не делали, я тоже ничего не говорил, потому что был молодым сотрудником. В семьдесят шестом — меня впервые взяли на пятничный просмотр — это так называли. Мы пошли в здание кинотеатра, которое было расположено недалеко от здания УКГБ, там были только сотрудники наши, человек пятьдесят. Мы сели в зале, и нам показали два фильма, один назывался Рэмбо, а другой порнографический. Потом мы пошли в буфет при кинотеатре, там был коньяк, мы начали пить коньяк. Многие сотрудники, придя в нетрезвое состояние, начали ругать советское государство, кто-то говорил, что надо отложиться от СССР и жить как отдельное государство, тогда Москва не будет забирать деньги из Армении, и мы будем жить богато, а то половина офицеров стоят в очереди на улучшение жилищных условий. Подполковник Караян тоже присутствовал, он пил вместе со всеми и рассказывал, что он работал в Америке и там у каждого рабочего есть машина и дом, а у нас машину надо ждать несколько лет. И то, что мы живем лучше есть вранье, потому что в Америке живут много лучше нас, а мы живем как нищие, потому что партия много денег тратит на оружие и на поддержку социалистических режимов, а деньги эти берет у Армении. Многие ругались, ругали советское государство и партию. Как я потом узнал, такие встречи проходят регулярно, два или три раза в месяц.

О том, что я состою в бандитской организации, я понял, когда велось расследование дела Затикяна, Стапаняна и Багдасаряна. Я входил в группу, которая выполняла задания центрального аппарат КГБ по этому делу и при расследовании мы получили доказательства, что Затикян не сам придумал сделать взрыв, а ему подсказали другие люди. И что эти другие люди — связаны с бандитами и террористами на Востоке, они то и придумали сделать эти взрывы, а Затикяна только настроили. Но руководитель группы, майор Мкртчян изъял все документы об этом из дела и не передал их в Москву, а вскоре я узнал, что одного из свидетелей, которого я допрашивал — убили (зарезали) за длинный язык. Я хотел пойти на прием к Юзбашьяну[121] но ко мне пришли Биданян и Караян. Караян сказал мне, что я враг армянского народа, если так делаю, что армяне должны держаться друг за друга. Если я пойду и кому-то что-то скажу — то убьют меня и всю мою семью, а если буду молчать — то буду повышаться по службе, как свой человек. Еще он сказал, что раз я контрабандист, меня посадят в тюрьму и в тюрьме убьют, а русские ничего не смогут сделать, чтобы мне помочь. Он сказал, что в Армении должны распоряжаться только армяне…

С этого дня я знал, что стал таким же бандитом, как все, но у меня не хватило сил как у офицера и коммуниста, чтобы раскрыть бандитов перед лицом народа. Я знал о том, что в восьмидесятом году в ереванском аэропорту произошло большая сходка, на которую самолетом доставили людей из Турции, это были армяне, но такие, которые хотели, чтобы Армения была без СССР.

Я ходил на встречи, на которых были Караян, Биданян и многие другие офицеры и не только офицеры. На них мы читали книги об истории армянского народа, все они издавались за границей на армянском языке, откуда они брались, я не знаю. Еще мы читали какие то книги, перепечатанные на машинке (самиздат), там говорилось о том, что Армения вносит большой вклад в экономику СССР, но не получает ничего взамен, что у нас много хороших заводов, но армяне работают на них как рабы, потому что армянам ничего не достается, нет машин, мало строится жилья и все такое.

После того, как Биданяна назначили на вторую линию — он взял на вторую линию меня, а когда его сделали начальником второй линии, он сделал одним замом меня, а вторым замом Кутикяна, который тоже участвовал в этих встречах и тоже был за то, чтобы Армения отделилась от СССР.

В восемьдесят шестом году убили моего бывшего начальника Манукяна Армена Вагеновича. Сказали, что он случайно попал под выстрел на охоте, но это не так. Я знаю то, что его убили, потому что потом на встрече люди, среди которых был Биданян, радовались и говорили, что собаке собачья смерть. Я спросил, что произошло — Биданян, который был пьяный, что Манукян оказался предателем, и его убили и других всех тоже убьют.

Мне по работе неоднократно приходила оперативная информация о деятельности сепаратистов и террористов, о том, что в Армении и в Карабахе не все хорошо, что идут погромы, грабежи, что расправляются с людьми. В отделе было так: вся почта, которая шла на стол Биданяна рассылалась сотрудникам, но без виз, и сотрудники сами подходили и узнавали, что нужно сделать. Часто Биданян приказывал сделать преступление — то есть кого-то избить, убить, поджечь дом. Для этих целей — у каждого из нас были подручные из числа криминального элемента, они выполняли такую работу. Мы им не платили, но записывали их осведомителями и они получали деньги от государства, хотя никогда ничего не говорили. Я знал о том, что Биданян имеет близкие отношения с гр. Сараховым, по кличке Дато Большой, большим криминальным авторитетом в Армении. Что он берет у него деньги, и что Дато Большой тоже тайный сепаратист и за армянский Карабах.

О том, что есть организация Крунк я узнал, когда нам поручили обеспечивать оперативное сопровождение этой организации. Тогда я узнал, что с этой организацией не все ладно, что активисты этой организации вербуют молодых людей, и говорят им, что надо воевать за независимость Карабаха и если центр не даст независимость, ее надо взять силой. Я неоднократно, по приказу Биданяна давал ложную информацию о том, что такое Крунк и что они делают. Но я знаю, что главный там Гарик Бабаян, и он знает всех. И я знаю о том, что от этой организации незаконно ездили за границу и обучались, в Турции у границы был лагерь и там обучали взрывам, и что это все делала американская разведка. Еще я знаю о том, что незаконно списывалось и уничтожалось изымаемое оружие, но на самом деле оно не списывалось, а передавалось в Карабах, в том числе военные автоматы.

О том что произойдет взрыв в аэропорту я не знал. Когда мы все выехали в аэропорт — я увидел, какое зло сделали, я подумал, что Бог наказал нас за то, что мы делали. Я сказал Биданяну, что не буду ничего делать больше, он посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Двадцать пятого ко мне пришел Кутикян и сказал, что Биданян застрелился, а он теперь главный, что Биданян оказался трусом. Что русские оккупировали нас десантниками, и они за это ответят. Еще он сказал, что Москва послала в Армению особых инспекторов КГБ, что ни них может пострадать много хороших людей и их надо потому убить. Но так, чтобы подумали на несчастный случай, иначе всем будет плохо. Он сказал, что инспекторов надо или заманить в горы и там столкнуть в пропасть или заманить на карабахскую границу, там устроить засаду и всех убить. Он сказал, что он возьмет на себя «горный вариант», а я должен подготовить засаду в Карабахе, и сказал, что если этого не сделаю, с моим домом будет то же самое, что и в аэропорту. Я догадался, что в аэропорту сделали они.

Потом — мне приказали задержать полковника КГБ Попова за убийство молодого сотрудника КГБ Армении Степана Дохояна. Степан Дохоян был у меня на связи, потому что я готовил его к вступлению в партию и на этой почве я мог на него влиять. Я сказал, что сотрудники Центрального аппарата КГБ приехали сюда, чтобы вредить Армении и всем нам, и что за ними надо следить, я сказал, что это приказ председателя КГБ Армении, и он согласился информировать меня.

Товарищ Генеральный Секретарь! Я раскаиваюсь в содеянном, теперь я понимаю, какие мы негодяи, как мы предали все, чему клялись, как мы плюнули на вековую дружбу русского и армянского народа, сделавшись убийцами. Мы мафия, те кто мешает простым людям хорошо жить. Я готов выступить на суде, признаться во всем, что я делал, показать на тех, про кого знаю, что они бандиты и рассказать про них. Я не прошу снисхождения к себе, но прошу защитить мою семью от мести.

Андранян Г.М.

СССР Москва. 20 августа 1988 года

Еще вчера — Гагик Бабаян понял, что ему надо бежать. Бежать, пока не поздно.

В Союз писателей — наведались. Начали спрашивать насчет копировальной аппаратуры. Ему, конечно же, позвонили.

Вечером — он узнал, что рядом с домом крутились неизвестные. А утром — он увидел на дороге рядом с домом — припаркованную аварийную Мосгаза.

Обкладывали…

Примерно прикинув, что если начали следить вчера — то вряд ли сегодня следует ждать ареста… в конце концов, санкцию должен дать прокурор — он решил, что день, максимум два у него есть. Но не больше.

И потому — возвращаясь домой, он проехал нужную ему станциях, якобы в рассеянности — и на другой, переходя в идущий в обратную сторону поезд, оставил знак — требование экстренного контакта…

* * *

Точка экстренного контакта была определена в Парке культуры и отдыха имени Горького — одном из самых популярных мест для отдыха горожан, отличающимся повышенной криминогенной активностью. Центром оной активности была биллиардная — до того момента, как Гуров не взялся за искоренение организованной преступности, там вполне можно было встретить вживую таких авторитетов, как Жора Тбилисский и Вася Самолет — воров в законе. Но если не приближаться к этой самой биллиардной и держаться освещенных мест — и естественно, посещать парк днем — ПКкО имени Горького был намного более безопасным местом, чем, например Центральный парк Нью-Йорка, где вероятность нарваться на неприятности даже днем близка к единице.

Журналист, член Французской коммунистической партии и одновременно агент третьего (антикоммунистического) отдела СДКЕ, французской внешней разведки Шарль Персье — вошел в парк прогулочным шагом парижанина. Он знал, что в Москве делать можно, и что нельзя — а потому, одеваясь для парка им. Горького постарался одеться как можно неприметнее. Дело в том, что у русских проблема с ширпотребом, точнее не ширпотребом — а с модными, иностранными вещами — и потому, шикарно одевшись, можно нарваться на неприятности. У него уже сорвали шапку зимой и едва не сняли под угрозой ножа дубленку… отбили прохожие, чему Персье сильно удивлялся, во Франции за него никто и не подумал бы вступиться. Потому Шарль Персье оделся «на грани приличия» — в ГДРовский костюм ужасного, ярко синего цвета. И к этому — присовокупил белую кепку. В этой одежде он чувствовал себя как идиот — но другого выхода не было.

На входе — он увидел плечистого, одетого под рабочего парня, стоявшего с мороженым… это был сигнал, что все нормально, работников КГБ не замечено. Парня звали Ален, он был охранником посольства — но на самом деле имя у него было другое, русское, имя Ален дали ему в Легионе. Французском иностранном легионе, куда принимали всех, даже русских. Ален был частично русским, частично поляком, хорошо знал русский язык и при необходимости мог виртуозно раствориться в московской среде. Если все пойдет кувырком — он попытается что-то сделать, чтобы дать Шарлю уйти…

К мороженице не было очереди… очереди вообще были бичом советских городов. Поэтому, Шарль машинально свернул, чтобы тоже взять мороженого, пока нет очереди… и рассмеялся. Он стал похож на русского…

С вкусным, парящим холодком эскимо — он пошел по парку, ища своего агента. Точного места они не обозначали…

Какой-то подросток с дикими криками пронесся рядом на скейте, заставив француза остановиться. Чертовы скейтеры… скейты в СССР появились совсем недавно и теперь на них от избытка восторженных чувств носились прямо по тротуарам. Русские ни в чем не знали меры.

А вот… да, вот кажется и он.

С первого взгляда — журналист понял, что его агент не в себе… нестабилен, как бы сказали американцы. Он уже привык к тому, что сенсивная чувствительность его агента намного выше, чем у обычного человека… ему сказали, что это влияние Кавказа, русских гор… там все такие. Но вот что делать — это была его проблема.

Лицо серое…

Француз сел на скамейку. Слизал остатки эскимо. Огляделся по сторонам… КГБшники изобретательны. Особое внимание следует уделять женщинам с колясками… коляска вполне подходит для того, чтобы разместить там аппаратуру прослушивания, в ее каркасе отлично помещается антенна. Но нет. Вон там молодая мать с ребенком… но коляски нет, просто ребенок…

— Здравствуйте…

Агент не ответил. Он оглядывался по сторонам, как будто думал, что его вот — вот арестуют.

Француз подвинулся ближе. Достал из сумки средство обеспечения контакта — разграфленную фанерину, воткнул ее между рейками спинки скамейки. Начал выставлять шашки.

— Что произошло?

— Они приходили. В Союз писателей.

— Кто приходил? — француз продолжал расставлять шашки — КГБ?

— Нет, милиция. Но они спрашивали про аппаратуру. Множительную аппаратуру.

— Разве милиция не контролирует это?

— Вы не понимаете. После того, что произошло в Карабахе — они арестуют всех. Просто арестуют и все. Как вы допустили такое! Как можно было сделать нападение, неужели вы не понимаете, что теперь эта кровь — на наших руках!

— Революция не делается без крови, друг мой. Мы, французы — знаем это совершенно точно. Но мы не оставим вас в беде, не переживайте. Мы — помним про своих людей.

— За кровь придется отвечать — мрачно заявил Бабаян — вы что, не понимаете, что за это и в самом деле придется отвечать?! Здесь уже можно не отвечать за слова — но здесь всегда надо отвечать за кровь…

— Боюсь, вы не поняли, друг мой… — француза нельзя было выбить из колеи так просто — вы что же, думали, что русских можно победить только лишь словом? Что можно их заставить уйти с вашей земли, не пролив ни капли крови? Вы ошибаетесь, друг мой — откройте глаза, пока не поздно. Кровь — лучшая смазка для колеса истории, без крови — оно не повернется. И народ — как и дитя, рождается в крови…

Француз закончил с шашками.

— Сыграем?

Бабаян посмотрел в серые, спокойные глаза француза — и вдруг сильно ударил по картонке снизу. Шашки взлетели в воздух, две из них — ударили француза в лицо.

— Да пошел ты!

Бабаян встал — и пошел вглубь парка, не оборачиваясь…

* * *

Француз медленно собрал шашки — даже сейчас, в экстремальной психологической ситуации он проявил свой профессионализм: его не поймут, если он просто бросит шашки и уйдет — так он раскроется. Собирая пластиковые кругляшки в мешочек он подумал, что агента надо оставить на пару-тройку дней в покое — он успокоится и поймет, что поступил глупо. В конце концов, разведка — его единственный шанс вырваться из горячих объятий первого в мире государства трудящихся…

Шарль Персье ошибался. И сильно. Не имея раньше дела с советскими — он думал, что они такие же, как все — психанут, но потом придут в норму. Про то, как мужчина принимает решения — настоящий мужчина принимает настоящие решения — он не знал…

* * *

В тишине кузова огромного автомобиля УРАЛ с надписью «Мосгорэлектротранс» на бортах — медленно крутились катушки, записывая каждое слово, которое произносили более чем в километре отсюда. Принадлежность автомобиля к организации, обслуживающий троллейбусное сообщение — давала обоснование сложенной на крыше кузова массивной вышке — хотя на самом деле это была не вышка, а мощная антенна.

Автомобиль называли «стационаром», потому что на него — стеклись все ручейки информации, получаемые с систем слежения, расположенных в парке Культуры и отдыха имени Горького. Информация шла не напрямую — она снималась более легкими и скрытными устройствами, расположенными например, в кузове Ижа — пирожка, свернувшего к закусочной, там она усиливалась и передавалась уже на более мощную станцию, где работали операторы, где она отфильтровывалась и записывалась на носители для хранения. Такая сложная система — с промежуточным звеном — усилителем — была связана с тем, что в местных резидентурах работают тоже не дураки. Вышедшего на контакт резидента — страхуют сразу несколько агентов, это называется «контрнаблюдение». И если неподалеку от места встречи раскрылится такая вот здоровенная дура с вышкой — конечно же, ее заметят, и прощай скрытность.

В кузове помаргивают огоньки. Вращаются кассеты. Готовые — сложены в стопочку, ожидают отправки…

В дверь постучали, операторы не слышали этого, потому что на них были наушники, намертво отсекающие посторонние звуки — а вот начальник смены это услышал. У него был пистолет… потому что один раз на митинге такую машину попытались вскрыть и опрокинуть, с тех пор начальник смены должен был быть вооружен — но сейчас начальник смены и не подумал доставать оружие… Он прильнул к глазку, хитро выведенному вверх и вбок и замаскированному — и открыл засов тяжелой, бронированной двери, признав вошедшего.

— Здравия желаю.

— Здравия желаю…

Вошедший офицер — уместился на откидном сидении, как в проходе железнодорожного вагона, включил подсветку — тоже от купейного света.

— Работаете?

— Да, как раз сейчас интересное идет…

Офицер протянул руку. Начальник смены достал еще пару наушников на длинном шнуре, воткнул в переходник…

— Есть…

Офицер — он был одет как обычный дачник, даже с грязной сумкой в руках — начал внимательно слушать…

* * *

— Значит, хочет удочки сматывать… — более себе, чем другим сказал офицер.

— Так точно, товарищ полковник.

— Ну, что ж… Бобины готовы?

— Восемь штук… — вместе с бобинами начальник смены протянул ручку и ведомость, отпечатанную в дрянной, газетной бумаге — расписаться…

— Девять.

— Восемь, товарищ полковник.

— Эту, которую сейчас пишете — тоже снимите. Будем получать санкцию — пригодится…

Задержать Бабаяна было непросто — даже при наличии прямых улик. Дело в том, что он был депутатом Верховного Совета СССР от Азербайджана. А значит — согласие на его задержание должен был давать Президиум Верховного Совета.

Конечно, такое согласие получить куда проще, когда фигурант прямым текстом признается, что собирается бежать и просит вывезти его на Запад, а косвенно — признается и в том, что является агентом иностранной разведки.

— Есть. Шариков, давай быстро. Бакланов, ставь новую…

Конечно же — фигурант не должен был оставаться вне контроля ни на секунду — поэтому сначала ставили новую бобину и только потом — останавливали старую…

— Есть.

— Время?

Старший взглянул на часы.

— Четырнадцать нуль две.

— Есть. Окончено в четырнадцать нуль две.

Все требовало порядка — и время начала и окончания записи фиксировалось в прошитом и пронумерованном журнале — на случай, если наблюдатели решат сознательно оставить объект без контроля.

— Четырнадцать… нуль две — наблюдатель передал журнал, чтобы начальник смены тоже расписался — товарищ полковник, а почему этого… ну объекта иностранная разведка не хочет из страны вывозить. Они же врут ему…

Полковник лишь усмехнулся.

— Шариков… — укоризненно сказал начальник смены — такие вопросы задаешь глупые, а еще активист, по комсомольской путевке в органы. Разведки буржуазных государств за редкими исключениями не принимают мер к спасению своих агентов. Для них провалившийся агент — повод устроить провокацию и напеть в радиоголосах о нарушении в Советском Союзе прав человека. Поэтому — верить вербовщику иностранной разведки — себе дороже. Понял?

— Понял.

— Сиди, работай…

Полковник вышел за дверь, начальник смены захлопнул ее, запер на засов.

— Шариков…

— А?

Начальник смены показал кулак.

— В отпуск пойдешь в декабре, это я тебе обещаю. Любопытный больно.

* * *

Гагик Бабаян медленно шел по аллее ЦПКиО и думал. Вариантов вырисовывалось немного, и все они были откровенно скверными.

Типичный шестидесятник — он и думать не думал, что в какой то момент он станет ВРАГОМ НАРОДА. Безо всяких кавычек — настоящим врагом народа. Врагом, которому нет и не может быть прощения…

Он свернул к биллиардной. Внезапно — его шаги стали упругими, четкими… он кое-что вспомнил…

* * *

Биллиардная ЦПКиО им. Горького[122] среди своих уважительно звалась «академией», а ее завсегдатаев, соответственно, звали академиками. Это место — стало Меккой игры, местом встреч самых уважаемых бильярдистов Союза, одним из тех немногих, что сохранилось еще от Империи… здесь играли люди, которым в молодости довелось игрывать против самого Николая Второго. Который тоже игру уважал…

Бильярд — это целый мир, во многом уникальный. Немногие спортивные игры — дарят спортсмену такое долголетие: а здесь некоторым академикам было за семьдесят. Немного игр позволяли брать как силой так и опытом. Сила — нужна была, чтобы «делать кладку», то есть загонять шары в лузу. Но можно было выигрывать и за счет виртуозности, за счет досконального знания физики поведения шара на зеленом сукне…

Здесь есть свои легенды. Корифеями считались Николай Иванович Березин («Бейлис» — у всех мастеров были свои клички, только так их и называли) и Василий Евдокимович Кочетков («Бузулуцкий»). Были и другие известные игроки, всех не перечислишь. Бильярд — игра элитарная, ее играют во фраке, в костюме, что отличает ее от «народного» советского спорта. И в то же время — здесь нет откровенной уголовщины, как в игре в карты на деньги, она не ассоциируется с подпольным катраном, со склеенными из газеты «стиры». Эта игра зарождающейся советской элиты.

Впрочем, хватало в игре и уголовщины. Бильярд — это большие деньги, это игра подпольных тузов. Советский закон не давал возможности вкладывать в дело деньги, заработанные путем перепродажи, а то и подпольного производства дефицитных товаров — а дефицитом было многое, особенно ширпотреб. Блестящие люрексовые платки, джинсы, кофточки, модные пиджаки в клеточку, чулки, простите — презервативы. Зарабатывали и те, кто распределял — автомобильные колеса, югославские кухонные гарнитуры, ГДРовские стенки. И все эти деньги — копились в руках очень узкой прослойки людей, торговой элиты, которая не имела возможности ни вывезти их за кордон, ни вложить в дело, ни легально потратить, например, на большой коттедж.

Часть, конечно, переводили в золото, закапывали на дачах — ОБХСС, приступая к расследованию очередного уголовного дела о хищениях в советской торговле — первым делом с собаками, с миноискателями проходилась по дачным участкам фигурантов, выкапывала пакеты, жестянки, набитые золотом, украшениями, деньгами. Часть — отбирали вновь появившиеся, окрепшие профессиональные преступники — воры в законе. Они понимали, что в отличие от обычного потерпевшего — эти никогда не пойдут жаловаться, опасаясь и самим угодить под следствие. Оставшееся…

Оставшееся проигрывалось самыми дикими способами. Московские рестораны были полны кутилами, удачливый кафе-шантанный певец делал за вечер зарплату инженера, халдей мог бы зарабатывать больше директора ресторана, если бы не отдавал ему четыре копейки из пяти, лихой таксист получал не меньше, не говоря уж о проститутках, которые в советском обществе все таки были[123]. Остальное — спускалось на игры. Карточные — катраны в те годы были прибежищем не только уголовников, но и «деловой» публики, в катранах проигрывались десятки, даже сотни тысяч рублей за вечери, профессия «карточного каталы», шулера была в криминальном мире едва ли не самой «хлебной», в катранах — показывали первый советский, полупрофессиональный стриптиз. Ипподром… на Московском ипподроме тоже ставились, проигрывались, выигрывались сумасшедшие суммы, тем более что выигрыш на ипподроме, подтвержденный чеком из кассы — удачное объяснение внезапно свалившегося богатства. И бильярд, о котором уже говорилось выше…

Одной из «звезд» недавно вновь открывшейся бильярдной, ее мастером, ее путеводной звездой, ее… да много чем — был Ашот Левонович Потикян. Толстый, улыбчивый, молодой по бильярдным меркам армянин с фантастическим чувством игры, с фантастической «кладкой». Он играл всегда на одном и том же столе — столе номер девять и по ставке минимум триста рублей за партию — при том, что зарплата советского инженера составляла сто двадцать рублей. Вокруг него — всегда было «общество», он был мастером не только игры — но и искусным актером, вовлекая в свои игры галерку, так называемых «мазильщиков», заставляя их делать ставки на игру, иногда запредельные. Взрывной, резкий, несдержанный на язык — он тем не менее чем то привлекал людей, вокруг девятого стола никогда не было пусто. Именно к нему — точнее к одному из тех людей, которых он рассчитывал найти около девятого стола и шел Гагик Бабаян.

Была осень — но темнело еще относительно поздно, погода была хорошая — тихая и теплая московская осень. Рядом с бильярдной — как и всегда толпился народ, нервно перекуривая, переругиваясь, сравнивая шансы. Игра уже началась — но пока она шла по мизерам, слишком много случайных и полуслучайных людей, которые предпочитают испытывать удачу сами, при этом и кий как следует держать в руках не умея. Их «разденут» и вежливо выпроводят уже потемну — и вот тут то начнется самая игра. Игра, где играют только профи, а мазилы падают в долю и ставят на игру — что-то вроде ипподрома, только еще увлекательнее…

Народ был разный. Часть — одета как «советские интеллигенты на отдыхе» — костюмчик и обязательно шляпа. Среди них много карманных воров, внутрь они войти не смеют — руки переломают — а вот тут копошатся. Часть — откровенная блатота, эти в основном в ветровках и новомодных кожанах — правда, их немного, последними мерами действительно серьезную публику на Колыму спровадили, а кого и на Луну отправили[124]. Это так — хвосты подносить. Здесь обычный, так сказать «разночинный» народ — водилы, слесари, врачи. Бильярд хорош тем, что в нем очень мало ограничений, учиться можно очень долго и практически любой — может научиться до достаточно приличного уровня, чтобы иметь возможность скрестить свой кий с профи. Тем более что профи — сами поощряли интерес к игре, то же Потикян давал огромные форы и не брезговал иногда играть даже с новичками.

Гагик Бабаян стоял в толпе, пытаясь вычислить, есть ли за ним слежка. Скорее всего, нет — но может быть всякое. Бильярдная — то место, где нельзя прийти постороннему человеку, заниматься неизвестно чем, а в ответ на чей-то вопрос — показать свое удостоверение. Возможно его и оставят в покое — но профи начнут покидать зал, сочтя игру сорванной — а следом за ними потянутся и все остальные. Филер — мог бы затесаться среди мазил, но им не выделяют столько на «оперативные расходы».

А вон там… примета нового времени — бычье. Могучие, мясные парни, по пять, по шесть пудов взбесившегося зельца. Охрана, вышибалы, заодно смотрят, чтобы все было тихо. Жизнь в Москве становилась все более и более интересной…

Бабаян мало кого знал — но искал знакомые лица. Почувствовав чьи-то пальцы на бедре, резко ударил, повернулся — карманник попался опытным, отвалил. Мог бы и пиской по рукам…

Темнело…

Машин тут не было. Даже тузы — не оставляли здесь машины — их подвозили, и машины немедленно уезжали. Таких Бабаян насчитал пятерых…

Наконец — то ли собравшись с мыслями, то ли набравшись смелости — Бабаян протиснулся внутрь.

В бильярдной — приглушенно, роем шумел народ, кто-то угощался у буфета — пиво было, но завсегдатаи не пили и его, предпочитая чай. Атмосфера бильярдной, несмотря на наличие большого количества самых разных людей, ничуть не напоминала ни истерично-нервную атмосферу катрана, ни взвинченную — ипподрома, было спокойно, как-то неуловимо — вежливо… в бильярде вообще не приветствуется хамство, обращаются друг к другу исключительно на «вы», а драки киями и шарами — оставим на совести сценаристов и Комсомольской правды. Но и незаметным остаться было нельзя… с самого начала каждого из тех, кто приходил сюда — внимательно ощупывали десятки пар пока доброжелательных глаз… интересуясь как деньгами в кармане, дабы развести на партию, так, возможно, и чем иным…

Возле девятого — собирался народ. Выделалась фигура благообразного, полного старика в мундире — его звали «Жуков» и он тоже был мастером кия. Суетились другие — невысокие, с обманчиво приветливыми лицами — собирали «мазу»…

Бабаян, как и все интеллигенты умел играть — но не играл, так — поигрывал. Игру он понимал, и деньги в кармане у него были. Иностранная разведка хорошо платила.

— На девятку ставите… — одна такая личность нарисовалась рядом. Тихий, вежливый голос, бриолин в волосах, ботинки до блеска…

— Кто? — спросил Бабаян.

— Сегодня с форой — личность назвала неизвестную фамилию. — дальше против Жукова.

— Против Жукова поставлю…

Бабаян вытащил купюру, личность поморщилась. Бабаян и сам не понял, что у него на руках — сотка баксов.

— У второго столика — усы, стекла — подсказала личность — поменяйте там. Такими не берем. Порядок…

— Почем?

— По семь сегодня… Скажите от Родика. Потом подходите…

У второго столика шла игра — кто-то из профи против новичка, полтос[125] за партию. В числе наблюдателей — усатый, довольно молодой человек — как и сказано — усы и темные очки. Джинса. Чем-то он был похож на талантливого и обаятельного Амаяка Акопяна, фокусника, талантливо сыгравшего в двух последних мосфильмовских боевиках про мафию и борьбу с ней.

Бабаян притерся рядом, шепнул в ухо.

— От Родика.

Усач кивнул, принял купюру, не глядя определил номинал (в СССР мало кто знал, что на любой валюте есть специальные метки для слепых и слабовидящих), так же не глядя отсчитал сдачу. Артист, однако!

На игру — Бабаян поставил две сотни. Больше не надо — показывать, что у тебя есть лишние деньги, это опасно в любой ситуации и в любом обществе. Толпа становилась все гуще, проигравшие выбывали, действие концентрировалось вокруг тех столов, где играли профи. В сигаретном дыму шумело варево негромких разговоров — договаривались о ставках: знатоки всегда могли сказать, кто выиграет, вопрос в том с каким счетом, и на это и ставили. Бильярд — игра намного честнее, чем ипподром или карты. Ипподром — игра на удачу, от тебя самого ничего не зависит, в любой игре в карты на деньги — есть масса шулерских приемов. В бильярде — шулерства почти нет, каждый проигрыш дает опыт, а проигрыш мастеру — и еще больше опыта, и любой человек, влюбленный в бильярд — рано или поздно достигает такого уровня, чтобы зарабатывать, а не проигрывать…

Появился Потикян. Его привезли… у него не было собственного жилья в Москве до сих пор, вместе с ним — вошли еще несколько человек, в том числе и тот, кого ждал Бабаян. Несли кии в длинных, чаще всего ручной работы футлярах…

Потикян раскланялся. Поздоровался со знакомыми. Ушел готовиться к игре, продолжали собирать ставки…

Бабаян приблизился к человеку, к которому пришел…

— Добрый день…

Человек, не глядя на него, едва заметно кивнул.

Этого человека звали «Володя», и так его звали не только друзья — так было записано в его паспорте, на Кавказе такое часто бывало. Он был грузинским армянином, родился в ахалкалакском районе Грузии, населенном в основном армянским населением, но с шести лет жил в полифоничном, населенном людьми самых разных национальностей Тбилиси. Там — он каким то образом стал близким людям, связанным с Михаилом Порфирьевичем Георгадзе, одним из мастодонтов советской политики брежневского времени. Прицепом — с ними добрался до Москвы, а вот тут вот — взлетел на самый верх. На самый — самый верх. Его специализацией — была переправка. Обычно ценностей — у него были связи в Турции, в ФРГ, в Нидерландах, даже в Швейцарии, где, как считается, самые честные банкиры мира. Он принимал рубли за доллары, доллары за рубли, доставал поддельные червонцы — в смысле, отчеканенные недавно, проба то у них была вполне даже соответствующая, доставал просто золото, доставал драгоценности. И помогал все это переправлять, пристраивать за границей, открывать счета. Для элиты — он был кем-то вроде специалиста по инвестициям, инвестиционного банкира, которые на Западе вполне легально держат дело, а в СССР за это едва ли не расстрельная статья. Он держал контакт с легендарным Владимиром Тумановым[126], он был на короткой ноге с известным в узких кругах Джерменом Гвишиани[127], и через него он выходил на самые закрытые инвестиционные круги Запада, а так же имел контакт с Ю.В. Андроповым. Он был агентом КГБ — но это было только прикрытие, которое позволяло КГБ поддерживать с ним постоянную связь… КГБ нужна была валюта, чистая, которую гарантированно никак не засветили на Западе перед тем, как забросить к нам — и если надо было быстро найти миллион долларов на подкуп кого-то — то деньги такие можно было найти только у Володи. Сразу, любые разумные суммы и даже по хорошему курсу.

Еще год назад — Бабаян не посмел бы и близко подойти к Володе. Он хорошо знал свой и его уровень — несопоставимо, хорошо, если отделаешься переломанными ребрами. Но так получилось — что именно через Володю — французские и американские армянские круги наладили связь с армянским сопротивлением в СССР и передали деньги на политическую организацию армянского протеста, на сегодняшний день сумма перевалила за два миллиона долларов США. Раз так — значит, Володя зависит и от них, и значит — есть шанс, что он поможет и ему…

Кто-то сунулся под руку.

— Плывем… — сообщил он — еще ставить будешь? Надо штуку собрать…

Бабаян не глядя, сунул сотку.

За бильярдным столом разворачивалось действо. Играли в русскую пирамиду, до семидесяти одного очка. Играли по крупной — тысяча за очко, такие игры не каждый день бывают. Против Ашота — стоял какой-то невзрачный, лысый пузан, он даже кий держал как-то неправильно. Ашот с барского плеча кинул ему немалую фору — и теперь кусал губы.

— Кто это? — обратил внимание на игру Бабаян.

— Лазебник — охотно пояснили ему — тот еще фрукт. Зам директора по кадрам какого то там швейного комбината — а ставки ставит по штуке за очко.

Понятное дело — этот самый Лазебник не зам по кадрам, а… наверное даже владелец комбината. Точнее — все же не владелец, не директор… в нормальном мире такого нет. Зарплату, электроэнергию, амортизацию, закупку нового оборудования, ремонты, сырье — все платит государство, а Лазебник только организовал производство в третью смену, из списанного, пошедшего налево сырья, сдает продукцию фарцовщикам, и все полученные деньги, все до копейки — являются чистой прибылью. В мире считается хорошим десять центов прибыли на доллар вложенного — а Лазебник получает рубль прибыли на ноль копеек вложенного, деньги как из воздуха родятся. Ну, конечно — тому занести, сему занести, с руководством поделиться, прокурора местного прикормить, в министерство молочного поросенка да банку икры отослать… а все остальное его. Тысяча рублей за очко, шестимесячная зарплата работяги.

Лазебник играл не красиво — но цепко, своего не упускал. Можно было посмотреть…

Бабаян опять оказался рядом с Володей.

— Володя…

Володя сделал неуловимое движение головой — и кто-то прислал Бабаяну в почку… почти незаметный, но болезненный удар. Оказывается, Володю охраняли и здесь…

— Разрешите…

Кто-то бесцеремонно воткнулся между ними…

* * *

Потикян все же выиграл. Но с уважением — в два шара. В его классе — не приходилось сомневаться…

Спешно делили выигранное. В углу — несколько человек окружили Жукова, что-то говорили ему — тот играл следующим.

Бабаян заметил, кто его ударил. Кнопка… откровенная блатота. Армянин, из Еревана — он был известен тем, что ограбил кассу цирка. Тоже поднялся, как видно…

Смотря на Кнопку, он не заметил, как подошли с другой стороны. Незаметно, тихо, как и все здесь.

— Интересуетесь?

— Нет.

Его подтолкнули.

— Вас ждут…

* * *

Володя — ездил не на иномарке, как можно было ожидать от человека, чье состояние наверняка уже перевалило за десяток зеленых и оттого кислых фруктов — а на «шахе», средней престижности, но неприхотливой, и в то же время скоростной машине. Единственное, в чем он себе сделал потачку — машина была не «советская», а экспортной партии, в СССР такие машины, прошедшие бельгийский склад Скалдия-Волга, ценились намного больше обычных, потому что собирались спецбригадами, а потом еще проверялись и доукомплектовывались за границей…

Под колесами — шуршала МКАД, недавно достроенная магистраль, которую называли первым советским автобаном. За ними, чуть отставая, катила белая Волга, сверкая желтыми противотуманными фарами поверх клыков. Трассу уже затягивало ночным, зыбким туманом, в дымке — мертвенно светили фонари…

— Володя… — сказал Бабаян, сидя на переднем — ты пойми, если бы не край, к тебе бы не пошел. Край, все.

Володя напряженно думал. Хоть он и делал дела, которые более свойственны акуле капиталистически-ростовщического бизнеса — в глубине души он оставался кавказцем, открытым и бесшабашным. Он был знаком с Высоцким, был знаком с Юнгвальдом-Хилькевичем… это все не просто так, советская творческая богема отличалась от голливудской в корне, она не приняла бы в свои ряды откровенно гнилого человека, какие бы у него не были деньги и связи. Если человек вот так вот, открыто и искренне просил о помощи — для Володи все это было не просто так. Но он слишком долго прожил в Москве, чтобы вот так вот согласиться…

Если Бабаян бежит, первый вопрос — кому теперь общины будут перечислять деньги? А он ведь от этого имел неплохой куш. А кто будет менять доллары на рубли, кто будет хранить доллары… банк Володи был банком наоборот — это он брал процент за хранение долларов, а не платил — за хранение долларов можно было и под расстрельную статью залететь — валютные спекуляции в особо крупных. Все эти источники дохода отпадают… и что он — своей рукой, получается, будет их прикрывать?

А что скажет община, если узнает, что Бабаян, на котором все держится, сбежал на Запад?

А что скажет обшина, если Бабаяна арестуют, а потом получится, что он ему не помог, хотя имел такую возможность?

А что скажет КГБ, если узнает что агент Мефистофель — он сам выбрал себе такое прозвище… оперативную кличку, куратор всегда матерился, говорил, что пока напишешь в рапорте… но если он нарушит планы КГБ, тут куратор не материться будет… как приземлит с размаху на нары!

Вопросы, вопросы…

С другой стороны — а что его связывает с нынешним КГБ?

Времена Андропова прошли — это чувствовалось. А настали другие — очень и очень неприятные. Вон, последний факт — Мантулиса вышибли из ФРГ за спекулятивные сделки…теперь в Москве жаловался на каждом углу… действующий резерв.

Пока. В смысле пока — действующий.

— Володя… сил больше нет…

— На что рассчитывал — грубо спросил Володя, скрывая замешательство — когда в Карабахе людей в мясо постреляли, ты — о чем думал? Я по телевизору смотрел, у меня даже сердце заболело. Вы де детей гробите!

Бабаян — схватил переправщика за руку так, что тот едва удержал машину.

— Володя. Веришь — нет, не мы.

— Не вы?

— Не мы! Не знаю, кто… к нам кто только не прибился… на местах уголовники… мразь всякая. Знал бы, кто это сделал, я бы сам…

Здесь Бабаян немного лукавил. Конечно, знал… точнее — достоверно предполагал. В маленьком народе — все про всех знают, а говорили откровенно. Тот же Кучарян — скатился на откровенно экстремистские позиции. Чего с него взять, комсомолец. Краев не видит. Но если бы можно было предотвратить.

— Не мы, Володя. Не мы.

Володя выругался.

— Ты знаешь, сколько у меня денег лежит?

— Знаю.

— Бери все, а! Бери, я расписку напишу! Бери!

Пятьсот тысяч долларов.

С лишком.

Стремно, конечно — ох стремно. Но с другой стороны — а может, и самому пришло время срываться? Его тут ничего не держит.

Впереди — показался съезд с МКАД. Володя резким движением перестроился, нарушив правила. Под клаксон какого-то полуночного КамАЗа ушел на Минку, из болезненного света МКАД в темноту подмосковных лесов…

— Ты куда?

Володя покровительственно улыбнулся. Глянул на часы.

— Не ссы, Капустин. Вы…м — отпустим — и уже более серьезным тоном пояснил — фуру одну догоним. Возьми пока в бардачке бумагу, кропай расписочку…

СССР Москва. Арбат. 20 августа 1988 года

У всех иностранных разведок — было несколько типов «лазов», позволяющих проникнуть в СССР и при необходимости покинуть СССР — одну из самых закрытых стран мира.

Сложность была в том, что в СССР была постоянно, двадцать четыре часа в сутки охраняемая граница. Советский Союз обладал самыми длинными в мире сухопутными — и в то же время наиболее охраняемыми границами — на оборудование границ были потрачены такие огромные деньги, что даже ЦРУ затруднялось их посчитать. Солдаты КГБ несли охрану каждого метра границы, на границе располагались части, которые так и назывались — пограничные. Там, где это было возможно — была оборудована контрольно-следовая полоса, технические датчики, на наиболее уязвимых местах находились скрытые наряды солдат КГБ, готовых стрелять на поражение по нарушителям. Границу патрулировали с собаками. Страшнее этого — наверное, была только граница Восточного блока… в некогда единой стране — Германии возвели стену с бетонными вышками через каждые несколько десятков метров, вооруженные пограничники стреляли на поражение… само по себе пересечение границы превращалось в специальную операцию. Для сравнения — в США граница с Мексикой — представляла собой просто линию, колючая проволока и то не везде и редкие патрули, не останавливающие и половины мексиканцев, желающих корячиться за гроши в Соединенных штатах. Но способы преодолеть границу все же были — и там и там.

Проше было, если все готовилось заранее и под конкретного человека. В этом случае — обычно его забрасывали с какой-то делегацией — в СССР ездили самые разные делегации, и научные, и производственные, в конце концов СССР со многими торговал. Дальше — он менялся документами с беднягой — русским, готовым на все чтобы покинуть коммунистический рай — и оставался в стране. Или просто работал под прикрытием… журналиста, туриста, еще кого-то…

Куда сложнее был нелегальный способ. Было несколько мест, которые знали как «лазы». Это Средняя Азия, Грузия, Черноморское побережье, прибалтийские республики. В этих местах — по тем или иным причинам охрана границы была ослаблена, и можно было проскочить. Например — граница была сильно ослаблена в крупных портах — там был в ходу так называемый «паспорт моряка», его подделать куда проще, чем обычный паспорт, несложно и договориться с судовладельцем. Конечно, порты были под особым контролем КГБ — но плотно контролировать порт было невозможно — это вода, это не земля. Перемещения по воде практически неконтролируемы.

Еще один способ — заключался в перевозке объекта через границу посредством тайника, оборудованного в машине — чаще всего, это были машины международных перевозчиков, которые ходили в СССР и обратно. Ходили слухи, что в начале восьмидесятых в распоряжении ЦРУ была машина, легально, со всеми документами зарегистрированная на объединение Совтрансавто — но в кузове (точнее полуприцепе) которой был тайник на двух человек, и таким образом страну покинули несколько диссидентов и оперативных агентов. Но все эти способы — требовали хотя бы несколько дней на подготовку.

Более простые способы — называются «лобовыми». В каждом уважающем себя посольстве есть бланки чистых дипломатических паспортов. Каждое уважающее себя посольство имеет контакты с крупнейшими авиакомпаниями своей страны — американцы с ПанАм, британцы с Бритиш Эйруэйс, французы с ЭрФранс. Дальше элементарно — заболевший дипломат или заболевший член экипажа и дело в шляпе: покинуть СССР на самолете гораздо быстрее, чем на любом другом виде транспорта. Проблема в том, что если КГБ не объявило охоту — пользоваться таким способом можно почти свободно. Но вот если объявило… СССР представлялся иностранцам огромной, внешне неуклюжей — но связанной, работающей согласованно машиной — и если сверху дана команда — шансов вырваться почти нет, через пару часов каждый таможенник, каждый сексот знает об охоте…

Британский журналист Роберт Хаксли написал отчет о встрече с армянским борцом за свободу Гагиком Бабаяном, написал по этому поводу отчет и послал его по назначению… он не придал этому особо уж большого значения, потому что такую работу он проделывал и не раз. К его огромному удивлению — контактер из посольства потребовал встречи через два дня, а на встрече передал список вопросов, две пачки русских рублей — двадцать тысяч рублей, это очень солидная сумма здесь, по госцене столько стоила приличная машина — и еще несколько стодолларовых банкнот. Он не раз служил передаточным звеном… передавал некоторые суммы денег каким-то русским… нет, не агентам, к агентам бы его не допустили, там была отдельная процедура. Так вот — сумма в двадцать тысяч рублей плюс доллары — была самая крупная из всех, какие он должен был когда-либо передать русскому. Русскому, даже не являющемуся агентом.

Кроме того — контактер подчеркнул срочность контакта.

Немало заинтригованный — Роберт Хаксли поспешил на встречу. Естественно, он и не подумал воспользоваться услугами того же человека что и в прошлый раз… диссидента с пристрастием к спиртному. Вместо этого — он пошел напрямую, к здание рядом с Арбатом…

Его остановили прямо на лестнице. Двое, курчавые волосы… они походили на сицилийских мафиози из фильма. Сложенная газетка…

— Куда прешься…

Хаксли посмотрел на руку, бесцеремонно держащую его… русские были странными, иногда достаточно было молчаливого взгляда, чтобы выпутаться из ситуации, из которой в старой доброй Англии не выпутаешься без потери кошелька и пары порезов. Но тут — чужая рука не только не отпустила — но еще сильнее вцепилась в него…

— Что вам надо? Вы кто?

— Ты что, мент?

На этом — словарный запас британского журналиста исчерпался — слова «мент» он не знал.

— Что вы хотите?

Курчавые переглянулись.

— Отпусти его. Трекнутый какой-то.

— Мне нужен Гагик Бабаян…

Курчавые — перекинулись словами на каком-то языке — а потом один из них без лишних разговоров засветил в глаз британцу. Британец попытался парировать удар… но у него это не получилось… Школы британского университетского бокса оказалось недостаточно для драки с советским человеком… Советский человек как то буднично засветил другой рукой, а потом добавил еще и по голове. Газеткой…

* * *

Роберт Хаксли пришел в себя, сидя на стуле в бывшем офисе… здесь это называют «контора»… то есть в конторе КРУНКа. Он лежал на полу, уткнувшись лицом в листовки, и башка у него болела так, как будто он попал в аварию. Такое сравнение ему пришло на ум, потому что он и в самом деле сильно попал в аварию в подростковом возрасте… в этой аварии он лишился матери…

Он пошевелился… и кто-то въехал ему ботинком по почке… короткий и сильный удар… достойный вышибалы из самого дурного района Лондона…

Снова переговоры на непонятном языке. Хаксли подняли и посадили на стул.

— Ты кто такой, дядя? — спросил один из бандитов, похлопывая газетой по руке, и исходя из звука можно было понять, что в газете скрывается стальная труба или арматурина — тебе че тут надо? Че забыл?

— Я… журналист.

— Чего?!

Второй взял со стола предмет, в котором Роберт Хаксли опознал свой бумажник. Перебрал содержимое, хозяйски сунул в карман пачку денег.

— Э, на пару делали…

— Без базара. Потом отдам.

— Вы что… у Хаксли болела голова, и нужное слово никак не приходило на ум — гангстеры?

— Чо?

— Это… я в фильме слышал… блатные, короче.

— А… Ну да, дядя, блатные мы. Сумарь смотрел?

— Не…

— А чо тормозишь?

Хаксли впервые столкнулся с бандитами. В Советском союзе скрывали уровень преступности… он сам обеспечивал специальное исследование, он пересылал за границу статьи о подростковых драках с убийствами, о молодежных группировках в Казани — но факт оставался фактом, он признавал его, как иностранец, реально живший в СССР. Уровень уличной преступности — здесь был реально ниже, чем в его стране, чем в США, чем в других развитых странах, а районов города, в которые нельзя зайти вообще, типа Бронкса в Нью-Йорке или района доков в Лондоне — такого не было вообще. Привыкший к относительной безопасности — он был шокирован нападением бандитов.

— Не трогайте…

Пинок отправил его обратно.

— Лежи, дядя…

Странно… Они переговариваются на языке, который он слышал, когда последний раз посещал Бабаяна. Это армяне? Армянские бандиты…

— Чо это?

Хаксли — обернул деньги в газету Правда, сверху еще обвязал шпагатом. Все это сорвали и… перед бандитами возникла серьезная проблема…

Дело в том, что каждый должен знать свое место и свои права… в криминальном мире правило «каждому — свое» воспринимается свято. Наказание за отступление от правил, за то, что посягнул на чужой кусок — смерть, часто нелегкая. Мелочь — может ограбить работягу со свежеполученной зарплатой, можно обнести квартиру, можно подломить автомат для продажи газировки или телефонный аппарат. Но это все, что им позволено.

Простой человек — не будет носить две пачки сотенных, да еще доллары, за которые — статья. Если носит, значит это — барыга. То есть подпольный предприниматель, спекулянт — в СССР нормальные, предпринимательские отношения карались уголовным наказанием. А у каждого барыги — уже есть крыша, и крышей этой могут быть профессиональные преступники, так называемое «законные воры», законники, элита криминального мира. И если барыга пожалуется такому вот «законному вору» на то, что его ограбили — вору не составит труда узнать, кто это сделал. Тогда последует наказание, возможно — очень жестокое. Доллары, и две пачки сотенных — не их добыча, ее вырвут вместе с руками и они это понимали…

— Гля… — протянул один.

— Ты кто такой, дядя? — спросил второй — под кем ходишь?

Хаксли уловил изменение интонации…

— Я британский журналист…

Один из бандитов протянул руку.

— Дай.

Второй передал ему бумажник. Тот перебрал его, нашел аккредитационную карточку, отсутствие которой в СССР могло привести к выдворению. Попытался прочитать ее…

— Ро… берт…

— Ты чо, мужик, шпион? — простецки спросил второй.

Теперь уже пришла пора нервничать Хаксли — он хорошо знал, что такое «шпион», потому что именно им и был.

— О, нет… нет, я журналист, понимаете. Я журналист…

Первый — решительно достал деньги, которые до этого изъял из бумажника, положил их обратно. Положил обратно и деньги. Его можно было понять — шпионаж в СССР карался очень жестоко, страх оказаться шпионом — преследовал жителей СССР постоянно. Даже уголовные преступники — не хотели иметь никакого, даже самого малейшего отношения к шпионажу.

— Подымайся, дядя…

Бандит помог Хаксли подняться, вручил ему бумажник и пакет.

— Вот что, дядя… — сказал он — мы тебя не видели, ты нас не видел. Понял?

Голова просто раскалывалась. Тошнило.

— Я ищу… Гагика Бабаяна… Вы не знаете, где он?

— Мы тоже его ищем, дядя. Он большим людям деньги должен. Много денег.

Хаксли попытался понять, что ко всем чертям происходит — но голова отказывалась соображать. Он просто достал две стодолларовые купюры, протянул бандитам.

— Кому он должен?

Второй протянул руку — но первый ударил его по руке.

— Кому должен, тому и должен, это наше дело. Мы тебя не видели, ты нас не видел, дошло? Твои деньги нам не нужны. Давай, дёргай отсюда…

* * *

Когда британский журналист — они видели это — исчез в подворотне — двое курчавых переглянулись.

— Контакт?

Подобрать сотрудников, которые могли бы походить на бандитов было не так то просто — а еще сложнее тех, которые могли бы походить на армянских бандитов. В КГБ тех, кто в молодости мотался в подростковых группировках — и за порог бы не пустили. Пришлось поднимать учеты и обращаться за помощью в милицию.

— Он самый…

Дверь в кабинет, где до этого Хаксли брал интервью у Бабаяна, открылась, в помещение с ксерокопирующей техникой и беспорядком на столах шагнул третий. Ненамного постарше этих двоих, черная кожаная куртка — «бомбер», какие на черном рынке можно за пятьсот целковых купить и то если знаешь у кого.

— Британец?

— Так точно — один из курчавых протянул электроксерографию документа — журналистского удостоверения Хаксли. Третий — посмотрел, поморщился.

— Журналист. Обязательно было по голове?

— Так вы же приказали сами товарищ майор…

— Приказал… — досадливо сказал майор — но не иностранного же гражданина. Башкой тоже думать надо…

— Так мы откуда знали, иностранный он или нет, пока до удостоверения не добрались.

Майор государственной безопасности махнул рукой — мол, что с вами, с долболомами делать…

— Контакт?

— Похоже, что так…

Майор аккуратно свернул ксерографию, положил в карман.

— Вам только волю дай. Остолопы. Продолжайте дежурство.

— Есть.

Выйдя на улицу, майор привычно проверился. Прошел в переулок, вышел на улицу. Подземным переходом добрался до гастронома, под ненавидящие взгляды очереди нырнул в подсобку… Прошел коридором, зашел в кабинетик, где «учитывали» товары двое товароведов, одна из которых была вполне даже ничего. Ее представил ему коллега из территориального отдела КГБ.

— Девочки…

— Ой, какой мужчина пожаловал.

Торговые работницы принялись сразу клеить — их можно было понять, в торговле с мужчинами была напряженка…

— Девочки… пять минут…

— Пожалуйста, пожалуйста…

Дамы вышли. Майор притворил дверь, набрал номер телефона… если иностранные спецслужбы ведут радиоконтроль помещений КРУНКа, то тут уж — точно безопасно.

— Пароль — колодец — сказал майор, когда со щелчком прошло соединение — полковника Икрамова, из центрального аппарата. Срочно…

— Одну минуту…

Еще полчаса назад — майор думал, что у них небольшая проблема. Сейчас — ему так уже не казалось…

— Икрамов — резкий, уверенный голос — кто говорит?

— Тереньтев, московский главк. Линия безопасна.

— Я понял, говорите.

— Во второй адрес наведались. Британский журналист, Роберт Хаксли. Похоже попытка контакта…

— Понял, что еще?

— Провели экспресс — допрос. Судя по характеру ответов британской разведке местонахождение Бабаяна неизвестно. Они так же ведут поиск.

— Что?!

— Так точно.

— Вашу мать… Оставайтесь на месте, приеду. Отбой.

— Так точно.

Майор положил трубку. Вытер пот со лба, вышел в коридор.

— Наша служба и опасна и трудна… — пропела товароведша бальзаковского возраста.

— И не говорите, девочки…

— Товарищ майор… — более молодая пошла в атаку — у нас тут апельсинчики завезли свежие. Можно набрать… килограммчика три — четыре. Оплатите в кассу, как положено.

Понятное дело — что апельсинчики да еще в таком количестве — обычному советскому трудяге достать не легче, чем луну с неба. С другой стороны — если в кассу оплачено, то никакого преступления нет, он ведь купил.

Поразмыслив, майор решил не рисковать — сейчас такая катавасия начнется, только держись. Любая мелочь в сроку пойдет.

— Нет, девочки, спасибо. Руссо туристо — облико морале.

— Заходите еще…

— Всенепременно…

Молодая — проводила офицера откровенно злым и разочарованным взглядом.

— Эх… и где такие мужики водятся… Сидишь тут… а они все мимо пролетают и пролетают…

— Эх, Ленка… — сказала молодая — таких надо брать молоденькими, пока молоко на губах не обсохло. Хочешь быть женой генерала — выходи за лейтенанта…

— Ага. И где этим самые лейтенанты. Рвань одна, да лимита[128] — только и норовит на плечи сесть и ножки свесить…

— И не говори…

* * *

В это время — самолет с Гагиком Бабаяном, благополучно миновавшим границу, уже приземлился в Орли. Проблема Бабаяна — из проблемы Второго главка, контрразведки — технично превратилась в проблему Первого главка. ПГУ КГБ СССР, советской внешней разведки…

Париж, Франция. Посольство СССР. Бульвар Ланн, 40. 21 августа 1988 года

Приказ на задержание Гарика Бабаяна, журналиста «Литературной газеты», находящегося в служебной командировке во Франции и, как оказалось, причастного к террористическому акту против американской делегации в аэропорту Звартноц, пошел в Москву из Еревана, где сейчас находился Председатель КГБ, Несмотря на то, что, теоретически, в КГБ должен был быть порядок с прохождением такого рода шифровок, тем более шифровок особой важности — порядка и в помине не было. Порядок пытался драконовскими методами навести генерал Федорчук во время короткого председательствования, за что его ненавидели до сих пор. К тому же — в центральном аппарате КГБ именно сейчас как на грех взялись устанавливать компьютерную систему, в том числе и для расшифровки и хранения сообщений: следовательно, дешифровщики почему то решили, что пока систему не установят — можно вообще не работать. Как бы то ни было — расшифрованная шифрограмма особой важности попала на стол Председателю ПГУ КГБ только через двадцать восемь часов после ее поступления, что было ровно на двадцать часов больше крайнего срока прохождения шифрограмм по инстанциям. Еще несколько рабочих часов — плюс ночь — потребовались для того, чтобы оформить санкцию председателя КГБ на негласное задержание Бабаяна в Париже и препровождение его в Москву для дальнейшего разбора полетов. Очевидно, где-то на этом пути прохождения документов затесался армянин и агент КРУНКа. Или просто — кто-то что-то услышал не то.

Хуже того — Председатель КГБ своим распоряжением, переданным в форме служебной телефонограммы — сильно подставил начальника ПГУ КГБ СССР Гасанова, хотя и не был в этом виноват. Дело в том, что находящиеся в Армении сотрудники КГБ, опасаясь за устойчивость связи (читай, нахождения на линии связи очередного предателя) не рискнули передавать даже шифром главную информацию: о том, что организация Крунк,[129] одним из лидеров которой является Бабаян, является террористической организацией, с отделениями в Москве, Ленинграде, Киеве, Ростове-на-Дону, Волгограде и нескольких других крупных городах СССР, что созданы боевые группы, готовые совершить в этих городах теракты, что в организации состоит не менее пяти тысяч активных членов. Служебная телефонограмма, в которой содержался приказ на задержание Бабаяна — ушла в Ясенево обычным путем и там не привлекла никакого внимания. Начальник ПГУ, много повидавший Гасанов, бывший судья Верховного Суда Азербайджанской ССР — уделил ей всего несколько секунд, привычно черкнув: Париж — к исполнению. И Гасанова тоже можно было понять — его голова была забита совсем другими мыслями. Афганистан, Пакистан, Турция, Иран, Ливан, Ирак, Сирия, Израиль, Египет. Вот где будет решаться судьба мира! Агрессивный ислам, возрождение басмачества на территории СССР, возможные теракты в Москве[130]. Армяне были своими, христианами, смешливыми балагурами, совсем не фанатиками и большее, что от них ожидали — так это преступления по линии ОБХСС. Да, существовала организация Крунк, в которой состояли известные и уважаемые по советским меркам люди, такие как поэтесса Сильва Капутикян. Они что-то требовали, писали какие-то петиции… представить себе, что в составе Крунка есть боевая организация никто не мог. Все дело было в том, что Крунком занималось УКГБ по Армянской ССР, а как уже удалось выяснить инспекторам — обстановка в армянском управлении была антисоветской.

Приказ на задержание Бабаяна ушел в Париж, где его должны были принять к исполнению сотрудники первого отдела посольства СССР во Франции. И тут — проблемы продолжились.

Проблем с исполнением приказа было две. Первая — в отличие от американцев, в советском посольстве в Париже не было достаточно серьезного силового ресурса, чтобы исполнить приказ. У американцев с этим все просто — любое посольство в самой благополучной стране мира охраняла морская пехота США. Охранников посольства готовили специально, на эти должности попадали вполне серьезные офицеры, многие из них рядовыми прошли Вьетнам и побывали в бою. У них было оружие — ружья двенадцатого калибра и пистолеты, была и спецтехника в виде тяжелых внедорожников, иногда даже бронированных. Если страна была проблемной — в оружейной комнате морских пехотинцев находилось место для автоматов и гранатометов. Ничего этого — в советских посольствах в благополучных странах не было.

Писатель Стивен Хантер, когда писал «Ночь и немного дня» «нашел» в подвале посольства СССР в Вашингтоне целую стойку с автоматами ППШ и даже миниатюрную атомную бомбу. На самом деле — ничего такого не было и в помине. В благополучных странах, таких как Франция или США — всё, что могло найтись в посольстве — несколько пистолетов. И несколько «сынков», нашедших себе теплое местечко…

Это и было второй проблемой…

В Париже — должность третьего секретаря посольства занимал некий Хвостиков Павел Леонидович. Личное дело его было просто блистательным — МИМО, курсы при Высшей комсомольской школе, знание языков, анкета без сучка и задоринки. Опытные кадровики знают, что личное дело редко содержит действительно нужную информацию, но тут — тут личное дело содержало просто дезориентирующую информацию. В нем не было ни слова о том, что папа Павла Хвостикова — первый замминистра внешней торговли, большой друг (читай, собутыльник) Юрия Леонидовича Брежнева. В ней не говорилось ни слова о том, что МИМО, Московский институт международных отношений Хвостиков закончил, редко в нем появляясь, а на курсах при ВКШ едва ли не единственное, чему он научился — это выпить две бутылки водки[131] и после этого относительно пристойно выглядеть, и даже изрекать что-то связное…

Папа сумел засунуть его на «хлебное» место — в Париж. Причем не просто так — а на должность третьего секретаря посольства, читай — резидента КГБ в Париже. Там — Хвостиков нашел работающий аппарат, который оставил ему его предшественник, кадровый офицер разведки — и сделал самое умное, что он вообще делал в своей жизни — просто оставил его в покое. Между резидентом и аппаратом резидентуры было заключено негласное соглашение. Резидент — не вмешивается в деятельность резидентуры и прикрывает ее, как может, так же на нем — отписки в Москву[132]. Резидентура в свою очередь занимается своим делом, а резидент — выезжает за счет успехов резидентуры. Так, довольно мирно они существовали уже два года, практически не соприкасаясь по служебной деятельности. Хвостиков во Франции обнаружил едва ли не лучшие во всем мире вина и перешел с водки на них, а содержатели небольших парижских кафе только головой качали, когда захмелевший иностранец на дикой смеси английского, французского и еще какого-то (русского мата, который во Франции никто не знал) заказывал у них целую бутылку дорогого вина и тут же ее выпивал — во Франции так было не принято, французы пили стаканчик-два. Падок он был и на доступных женщин, увы…

Пару раз он едва не попал. Французская контрразведка попыталась завербовать Хвостикова, подставив ему дорогую шлюху в Булонском лесу, куда Хвостиков ездил немного развеяться. Шлюха встретилась с ним пару раз — и сказала своему курирующему офицеру, что русский — полное дерьмо и ничтожество, как в постели, так и в жизни. Курирующий офицер попался мудрый, много повидавший, начинавший еще в Алжире… мало кто может оценить мужчину так, как женщина, которая с ним переспала. Он еще раз пригляделся к русскому — и написал справку о бесперспективности вербовки: таким образом, роман Хвостикова с французской разведкой закончился, не начавшись, а с Элен он встречался еще несколько раз, пока не надоело. Шлюха есть шлюха.

Это я про Элен.

От романа с американской разведкой, Хвостикова спасли подчиненные ему офицеры. У резидента были как раз денежные затруднения, а американцы потеряли всю разведсеть в СССР и бросались на любой более-менее подходящий объект с жадностью голодного карася. Начальник управления по борьбе с советской угрозой Берт Гербер отдал приказ вербовать все, что шевелится. Вербовка, которая должна была состояться в одном из кафе второго арондисмана Парижа — прервалась появлением сотрудников советской резидентуры. Извинившись перед американцами — те восприняли провал хладнокровно — сотрудники запихнули своего шефа в машину, отвезли домой, сунули под ледяной душ, а потом набили морду. Профилактика сработала — теперь Хвостиков чуждался американцев, равно как и они его…

В посольстве СССР шифрограмму промариновали еще пару часов, после чего она попала на стол Хвостикову. Тот только что приехал на работу — как и все парижане, он не утомлял себя работой по утрам, появлялся часам к десяти — и главной его мыслью было найти, чем опохмелиться…

На шифрограмме Хвостиков увидел привычное: Париж. Только резиденту. Выругавшись, полез за шифром в сейф…

С трудом расшифровав сообщение, Хвостиков несколько минут тупо сидел и смотрел на расплывающиеся перед глазами слова. Потом — поплелся к своим, озадачивать…

Рафаэль Рафакович, пожилой и мудрый татарин, фактически резидент в Париже (фактически — это по делам), которого все принимали за пье-нуа, француза из Алжира из лагерей беженцев под Марселем, но никак не за советского разведчика — прочитав расшифрованную шифрограмму, присвистнул, перебросил ее на другой стол.

— Дима! Глянь, ты у нас культурой занимаешься…

Еще один сотрудник резидентуры, который пока еще был на месте — вгляделся в шифровку, выругался…

— Этого только не хватало…

— Ты чем сейчас занят…

— Да, Тоской…

Тоска — не тоскА а тОска — такая была кличка, временно присвоенная сотрудниками резидентуры известному советскому театральному режиссеру, критику и диссиденту, прибывшему в Париж для выступления на какой-то конференции. Приказ вести по нему работу в Париже пришел из Второго главного управления КГБ, особое внимание предлагалось обратить на контакты этого диссидента с установленными сотрудниками французской, британской или американской разведки. Резидентура добросовестно взялась отрабатывать этого критика — но пока, все подозрительные контакты с иностранцами сводились к контактам на кладбище Пер-Лашез, на которое диссидент заходил с большой охотой[133]. Поклониться могиле Эдит Пиаф, ага.

Как потом оказалось — никакой оперативной необходимости в слежке за режиссером не было, а сотрудник ВГУ, давший такое указание был армянином.

— Черт…

— Что-то не так? — тревожно спросил Хвостиков. Оперативной обстановкой он не владел совершенно, даже в редкие минуты трезвости.

— Да все не так… раздраженно сказал Рафаэль Рафакович — это армянин и он всегда здесь на виду. Могут быть проблемы…

— Какие проблемы? — не понял Хвостиков.

Офицеры переглянулись…

Было стыдно жить во Франции и не знать о том, какое огромное значение во французской жизни играет армянская община. Армян во Франции около восьмисот тысяч, это крупнейшая после американской зарубежная армянская диаспора. Армяне играли значительную роль в культурной — тот же Шарль Азнавур, знаменитый певец, политической и криминальной жизни во Франции. На юге страны, в Марселе — этнические армянские криминальные группировки по своей мощи ничуть не уступали местным и корсиканским бандитам. А с середины семидесятых, с начала дестабилизации обстановки в Ливане, еще одном месте где проживало много армян — во Франции появились террористические ячейки АСАЛА, армянской секретной армии освобождения…

— Где он живет? — спросил Рафаэль Рафакович.

— Сейчас… — Дима выскочил за дверь. Все советские граждане, прибывшие в иностранное государство, должны оставлять информацию о месте своего пребывания в посольстве.

— Что будем делать?

— Что-что… Сейчас установим, потом последим немного. При случае возьмем…

Хвостиков задумался. В последнее время он пил намного больше, чем обычно и тому были причины. В Москве сменилась власть. В КГБ власть тоже сменилась, и власть эта — Хвостикову совсем не нравилось. Совсем недавно ему позвонил Дима Ковтун, он тоже закончил МИМО и подвизался в Вашингтоне. Ты и я одной крови, можно сказать. Позвонил он из Москвы, хотя ему год еще оставался. Из Вашингтона его вышибли — приехала комиссия и такой раскардаш устроила! Одиннадцать человек отослали обратно в Москву. Причем самого Ковтуна — с весьма угрюмой формулировкой — «за бытовое разложение[134]», что почти исключало возможность нового заграничного вояжа. Уже привыкший к Америке Ковтун в Москве продолжил разлагаться с удвоенной силой и во время одного из таких возлияний — позвонил Хвостикову. Павел Леонидович из пьяных рыданий своего друга уловил самое главное — кресло трясется и под его задницей. Потому что он и сам — давно был таким же алкоголиком как Ковтун.

И тут — в немного прояснившуюся от винных паров голову Хвостикова пришло — это же и есть его шанс!

Если они сейчас быстро и четко возьмут этого… — неизвестно какого — то он продемонстрирует и свою нужность и полезность, и четкую работу резидентуры! А для этого — он должен идти на захват лично!

Вбежал Дима.

— Пансион, одиннадцатый аррондисман…

Рафаэль Рафакович нахмурился еще больше.

— Почему не отель?

Дима пожал плечами.

— Не знаю. Экономит, наверное.

Одиннадцатый аррондисман был не лучшим районом Парижа[135].

— Надо его брать! — с энтузиазмом сказал Хвостиков.

— Дима… — сказал Рафаэль Рафакович — возьми машину, разузнай, что к чему. И позвони сюда…

— Нет. Берем его сейчас — сказал Хвостиков — как раз к рейсу поспеем! Запихнем его в самолет — и дело сделано.

О том, когда из парижского аэропорта Шарль де Голль отходит советский самолет — Паша Хвостиков знал хорошо, потому что пилоты Аэрофлота этим рейсом привозили черный хлеб и водку. Еще они привозили золото и якутские алмазы, но Пашу это уже не касалось…

Рафаэль Рафакович вздохнул, но спорить с «резидентом» не решился. Встал со своего места, пошел к сейфу за пистолетом…

* * *

Пистолетов у советской группы захвата было два. Паше Хвостикову пистолет не доверили по причине его тяжелого состояния…

Советская группа располагала приличным Рено-25 в хорошем состоянии, для резидентуры пользование такими дорогими машинами было редкостью — но это была машина третьего секретаря посольства, которой он пожертвовал в пользу скорейшего завершения дела. Разведчики сели вперед, сам третий секретарь ввалился назад, пытаясь как можно быстрее прийти в себя с помощью минеральной воды Эвиан.

Утренний пик пробок уже прошел, поэтому ехали относительно свободно и быстро, даже с учетом того, что длинный, тяжелый Рено-25 — совсем не то, что нужно для передвижения по Парижу. Как только отъехали от посольства — выяснилось, что в спешке забыли прихватить наручники. Но решили не возвращаться…

Потратив больше часа на дорогу, советская группа, наконец, добралась до нужного адреса в одиннадцатом аррондисмане. Когда то давно, в начале века это было достаточно приличное место, судя по двух и трехэтажным домам. Но после второй мировой — в опустевшие квартиры вселились цыгане и всякая шушера — а потом, по мере отступления Франции из своих колоний стало совсем плохо. Теперь — матово-желтые стены домов, чем-то похожих на дома сталинской архитектуры — были разрисованы самыми разнообразными граффити, в магазинчиках на первых этажах домов стояли стальные ставни, а владельцы охотно принимали краденое, а по ночам тут было так опасно, что даже проституток на панели не было…

Рено-25 припарковался у тротуара. Тусующиеся на углу с магнитофоном подростки старшего школьного возраста злобно посмотрели на длинный, темно-синий седан, припарковавшийся у тротуара. Здесь такая машина была призывом к классовому насилию…

— Это здесь?

Дима опустил окно, высунулся.

— Номер этот.

— А где вход?

— Вон там, сбоку… кажется.

Рафаэль Рафакович посмотрел на часы.

— Наверное пустышка. Но давай узнаем. Сколько еще у него…

— Пять дней…

— Хорошо, пошли…

— А я… — подал голос Паша Хвостиков.

Рафаэль Рафакович мысленно выругался.

— Пересаживайтесь за руль. Как увидите нас — развернете машину и подгоните к самому тротуару.

— Есть!

На ж… шерсть, б…

Двое советских разведчиков вышли из машины. Любой офицер СМЕРШа, видя такую подготовку силовой операции, такое вооружение, экипировку и подготовку исполнителей — покрыл бы того, кто это все устроил последними словами. Но, увы… советская разведка уже давно не походила ни на СМЕРШ ни на НКВД тридцатых. Больше всего — советские разведчики опасались провокаций местной контрразведки, из-за которых их могли отозвать на родину или депортировать — что закончилось бы пожизненным лишением пропуска на загнивающий капиталистический запад, зарплаты в чеках, возможности купить и ввезти в СССР иномарку и многих других таких приятных привилегий. Были и другие — но мало, а в престижной Западной Европе — почти ни одного.

Они прошли в вонючий проулок и Рафаэль Рафакович дернул за ручку обшарпанную дверь. Она поддалась.

Внутри — типичный интерьер дешевого французского отеля. Коврики, мебель, радиоприемники, стойка портье из потемневшего дерева…

Из какой-то двери за стойку вышел пожилой француз. Подслеповато глянул на них.

— Я вас слушаю, месье.

— Полиция… — сказал Рафаэль Рафакович, хотя не имел ничего, похожего на полицейское удостоверение. Мы ищем одного человека, по нашим данным он находится в вашем отеле. Зарегистрировался как Гарик Бабаян, но мог и под другим именем…

Портье полистал засаленный гроссбух, куда он теоретически должен был вписывать номера постояльцев. Пахло несвежей пищей… ну и дыра, прости господи. Впрочем — советские командированные и в более мерзкой дыре поселятся, только бы сэкономить валюту на покупки.

Видимо, портье решил не наглеть и не связываться с полицией. Наверняка — при желании полицейские могли найти в отеле много всего интересного.

— О да, месье комиссар. Гарик Бабаян, все верно. Такой тихий месье…

Рафаэль Рафакович бесцеремонно подвинул к себе книгу учета, посмотрел.

— Он сейчас здесь?

Портье глянул назад.

— Ключей нет.

— Ведите…

По скрипучей лестнице — они поднялись на второй этаж. Портье показал комнату. Рафаэль Рафакович толкнул его назад, показал Диме. Тот — не вставая перед дверным полотном — постучал…

После третьего стука — дверь отворилась. Дима, знающий[136] — моментально понял, что это сам Бабаян.

— Товарищ Бабаян? — спросил он официальным тоном.

— Да. А в чем дело…

— Прошу проехать в посольство. Срочный разговор, заказан на двенадцать. Мы уже опаздываем…

— Разговор? — не понял Бабаян?

— Да, с Москвой.

Портье при слове «Москва» — и совсем утух.

Бабаян пригладил волосы.

— Хорошо…

— Мы ждем, товарищ Бабаян. Разговор очень важный…

Вчетвером — с портье — они спустились вниз. Рафаэль Рафакович сунул портье купюру в сто франков.

— Ни слова.

Портье закивал. Он был рад избавиться от непонятных гостей любой ценой. Он мог заказать девочку, посоветовать, где сбыть краденое или купить наркотик — но с людьми, которые говорят по-русски и упоминают город Москва — не хотел иметь ничего общего. Потому что понимал: мелкая преступность это одно, а шпионаж — совсем другое. И зарулить тут на пожизненное — легче легкого, а то и получить пулю в спину в темном проулке.

Они вышли из здания пансиона. Рафаэль Рафакович увидел, что машина стоит где стояла, совсем далеко и раздраженно замахал рукой. Сидевший за рулем Паша Хвостиков понял намек, включил мотор и начал осторожно выруливать…

И тут…

Из стоящего напротив Пежо-504 с затемненными стеклами выскочили двое молодых парней, один в джинсовой куртке, другой — в кожаной. Курчавые волосы, безумные, не знающие тени сомнения глаза, автоматы АКМС в руках…

Ни Рафаэль Рафакович, ни Дима не успели предпринять ничего осмысленное, даже не усели достать оружие. Они были чиновниками, конторскими служащими — а против них были боевики АСАЛА, прошедшие подготовку в Долине Бекаа и участвовавшие в нападениях на миротворческие силы в Ливане. Автоматные очереди пришлись точно в цель — двое советских сотрудников резидентуры рухнули на асфальт, обливаясь кровью. Ни один из них не попытался прикрыться Бабаяном — единственное, что могло их спасти.

Рено замер последи улицы, так и не развернувшись.

Паша Хвостиков умер, так и не успев понять, что происходит. Все что он видел — это смутную фигуру за лобовым стеклом, что-то держащую в руках и трепещущее пламя. Потом — пуля пробила стекло и попала ему в голову — и он перестал что-либо видеть.

Схватив Бабаяна и запихнув его в машину, террористы быстро скрылись. Тусующиеся на улице пацаны быстро смылись, полицию никто вызывать не спешил. Район этот — и в самом деле был преотвратным…

СССР, ближнее Подмосковье. Ясенево, штаб-квартира ПГУ КГБ СССР. 22 августа 1988 года

Известие о ЧП пришло в Москву из французского посольства почти сразу — смертельно испуганный посол сам передал информацию, используя МИДовский шифр. А уже ближе к вечеру — в Москве, на Лубянке должна была состояться экстренная коллегия КГБ СССР, по итогам которой должны были последовать оргвыводы. Гибель трех сотрудников, причем в такой благополучной стране как Франция — была однозначным поводом для оргвыводов.

Единственным плюсом в этой ситуации было то, что в отсутствие Председателя КГБ СССР — коллегию должен был вести его первый заместитель, одновременно являющийся Председателем ПГУ КГБ СССР. То есть — от скоропалительных оргвыводов — можно было уберечься, потому что он сам же будет оценивать свои действия и действия своих сотрудников. Но вот от нескоропалительных… вернется Первый, а они на ножах, каждый отлично знает, кем в Азербайджане был другой. Первый секретарь Республиканского обкома партии и мафиози союзного уровня, параллельная власть в Азербайджане. Нормальных отношений у них просто не могло быть, хоть они сейчас рука об руку работали. Но как Председатель вернется из Армении. Гибель троих сотрудников — по-любому повод для оргвыводов… не справился с руководством… не проявил… в результате чего… в общем сейчас каждое лыко пойдет в строку. Желающие помочь найдутся и в аппарате ЦК и может быть — даже и в Политбюро.

И тем не менее — предстоящую Коллегию надо использовать на всю катушку, чтобы потом — даже мысли не возникало трогать эту тему.

Бывший судья Верховного суда АзССР был слишком опытным управленцем, чтобы пускать дела и Коллегию в частности на самотек. Он понимал, что на Коллегии фактически будет решаться, кто будет отвечать — Первое или Второе главное управление — решать будет не только он, это только по слухам Председатель что хочет то творит на Коллегии. Погибли сотрудники Первого управления — но предпосылки к их гибели создали сотрудники Второго. Человек из секретариата Гейдара Алиева только что приехал и передал Судье материалы, которые он никак не мог получить другим путем. Эти материалы свидетельствовали о тяжелейшем провале Второго управления — общественная организация карабахских армян, расцениваемая как сепаратистская — оказалась террористической и связанной с АСАЛА, иностранной террористической организацией армян. Проведенная Инспекторским управлением КГБ СССР проверка состояния дел в армянском УКГБ выявила такое, что волосы дыбом вставали. Полный комплект — от морально-бытового разложения до измены Родине. Ситуация в Армении обострилась настолько, что туда вылетела специальная комиссия во главе с членом Политбюро Лигачевым, в комиссии был и Председатель КГБ Багиров. Тем не менее — Второе управление однозначно должно было попытаться отбояриться от обвинений и спихнуть свою вину на кого угодно другого. И к этому надо было быть готовым…

— Так еще раз… — спокойно сказал судья (чем тяжелее была ситуация, тем он был спокойнее, он никогда в критической ситуации не принимал решений о наказании или кадровых решений) — с самого начала. Время прохождения шифровки напомните мне…

Один из присутствующих открыл заранее заложенный на нужной странице, прошнурованный, пронумерованный и с подписями на каждой странице гроссбух.

— Входящий от девять двадцать семь, исходящий — тринадцать сорок пять. Принято Макаровым. Все как положено…

— Спасибо. Теперь по существу дела. Погибшие…

Встал другой мужчина.

— Трое, товарищ председатель. Хвостиков Павел Леонидович, резидент. Бекмурзин, Рафаэль Рафакович, заместитель резидента. Школо, Дмитрий Викторович, сотрудник резидентуры.

— Где они сейчас?

— Парижская полиция изъявила готовность выдать их тела из морга без каких-либо условий. Сейчас — они вероятно в посольстве, готовятся к отправке на Родину, очередным рейсом Аэрофлота.

В другое время — судья выругал бы за такой доклад: профессиональный юрист, он не терпел слова «вероятно» и всегда требовал докладывать точно, чем приводил сотрудников разведки кого в уныние, кого в бешенство — в разведке мало есть чего точного. Но сейчас — было совсем не время для проработки подчиненных, какими бы они ни были.

— Машина?

Докладчик кивнул головой.

— Уточню.

Судья никогда не упускал ничего, самых мелочей. Работа в уголовной коллегии верхсуда республики — многому учит.

— Убийцы?

— Посол имел продолжительную беседу с Пьером Жоксом, министром внутренних дел. Тот передал искренние заверения, что Франция не имеет к этому никакого отношения. По распоряжению Жокса — в составе парижской уголовной полиции сформирована особая оперативная группа во главе с опытным комиссаром из антитеррористического отдела.

— Антитеррористического?

— Разрешите?

Судья сделал нетерпеливый жест рукой.

— Только что во Франции прошли выборы, товарищ Председатель. На них — победил блок сочувствующих Советскому союзу сил во главе с президентом Миттераном. Но до этого — два года у власти, наряду с президентом Миттераном были правые, в их руках было правительство во главе с Жаком Шираком. Министром внутренних дел был Шарль Паскуа.

— Покороче, пожалуйста.

— Паскуа — правый, связанный с разведкой. Правые исторически поддерживают контакт с общинами во Франции, в том числе с армянской общиной. Есть достаточные основания полагать, что в этот период французские спецслужбы ослабили контроль и позволили действовать в стране боевым отрядам АСАЛА, армянской секретной партии освобождения. Мы зарегистрировали резко возросшую активность французской разведки в бассейне Леванта и на Ближнем Востоке. Армянская партия освобождения родом из Бейрута, но ее поддерживают французская, американская и аргентинская армянские общины. Кроме того, французская разведка участвует в антисоветской подрывной деятельности в Афганистане и Пакистане. Они не финансировали моджахедов — но принимали самое активное участие в их переправке в Пакистан.

Встал другой сотрудник.

— Разрешите?

Судья кивнул.

— Французская разведслужба, по-видимому, после многочисленных скандалов и разоблачений в прессе разделилась на легальную и нелегальную части. Легальной части — запрещено участвовать в острых или политически сомнительных акциях. Ее задача — классическая разведка через посольства, сбор информации, подготовка оперативного состава разведки, контрразведывательная деятельность. Нелегальное крыло французской разведки — занимается наиболее острыми акциями, такими как убийства, подрывные действия, государственные перевороты. Финансируется нелегальная часть — за счет взносов наиболее агрессивной и профашистски настроенной европейской буржуазии во главе которой по-видимому стоит барон Эдмон де Ротшильд. Нелегальную часть французской разведки возглавляет полковник французской армии, граф Александр де Маранш, бывший начальник СДКЕ. В связи с необходимостью максимальной секретности — нелегальное крыло французской разведки использует не штатных сотрудников СДКЕ или других официальных служб — а наемников, в том числе отставных полицейских и разведчиков, уголовников и разведслужбы государств, ранее находившихся в колониальной зависимости от Франции и сохранивших тесные контакты с бывшей метрополией. Кроме того, граф де Маранш установил и новые контакты, основанные на общности антикоммунистических взглядов — с разведками Саудовской Аравии, ОАЭ, Договорного Омана. Нельзя исключать, что террористическая организация АСАЛА — создана этим, нелегальным крылом французской разведки, с двойной целью: совершение особо острых акций, в которых заинтересована французская нелегальная разведка или ее покровители из реакционных кругов и дискредитация национально-освободительного, коммунистического, и антиимпериалистического движения своими кровавыми акциями. Если это так, то акция АСАЛА в Париже вполне логична и продумана.

Судья подумал — могло получиться…

— Каких взглядов придерживается эта армянская партия освобождения?

— На словах — почти коммунистических. Но это им нужно только для того, чтобы получать помощь. И чтобы привлекать сторонников из молодежи.

— А на деле?

— Националистических. Профашистских.

— Они получают помощь от нас?

— Нет. Но у них есть лагеря в Ливии — Каддафи привечает всех, без разбора. Часть оружия — они получают от близких им организаций, таких как Японская Красная армия. Еще часть — просто покупают в Бейруте. АСАЛАА родилась в Бейруте, это ее родной город и главная штаб-квартира, там они черпают пополнение.

— А Японская красная армия на каких позициях стоит?

— Троцкистских, товарищ Председатель.

Председатель покачал головой.

— Вы считаете, что акция против сотрудников советского посольства во Франции — дело рук АСАЛА?

— Это наиболее вероятная версия.

Не самая худшая. Все-таки нападение террористов это не упущения в работе, от нападения никто не застрахован.

— Ваши предложения?

— Дать французской полиции вести расследование, предложить Генеральной Прокуратуре либо МВД направить в Париж следственную группу для взаимодействия с парижскими ажанами. В свою очередь нам — активизировать работу не в Париже, а на Ближнем Востоке, конкретнее — в Ливане, Ливии и в других районах, где зафиксирована активность АСАЛы, имеются ее лагеря или достоверно известные нам агенты.

Судья подумал. Конечно, АСАЛа… все это вилами на воде писано, в Париже могло произойти всякое… даже акция разведки НАТО, проведенная через неофашистов. Французских, итальянских, возможно турецких «Серых волков» — в Турции взял власть генерал Кенан Эврен, который до переворота командовал отрядами уничтожения. Все будет относительно ясно в зависимости от того, где беглец всплывет — на Востоке или на Западе. Но акция против АСАЛы отлично впишется в общий контекст борьбы с армянским национализмом в стране, переросшим уже в открытый терроризм. Если нет ничего другого — пойдет и это. Судья хорошо уяснил правила выживания в бюрократической среде, одним из которых было: «делай что угодно, пусть это полная чушь — но все должны видеть твою занятость».

— Все свободны — сказал председатель ПГУ — Алимов, Дерюшев — останьтесь.

Алимов — был начальником отдела, отвечавшего за восточные страны антисоветской ориентации, Дерюшев — просоветской, в том числе социалистической.

— У нас есть активные операции… в Бейруте? — спросил Судья.

— Так точно.

— Подготовьте справку. А вы… подготовьте справку о наличии в близлежащих к Ливану странах наших советников, оперативных сотрудников… кого угодно, способных действовать в Ливане. Небольшая группа… пять… восемь человек.

— Есть.

— И подготовьте справку по нашим друзьям в Ливане, которые могут оказать помощь.

— Есть.

— Зайдите после коллегии.

* * *

Практически сразу после Коллегии КГБ — на стол Председателя ПГУ КГБ вместе с оперативными справками об активных операциях в регионе, советническом корпусе, друзьях Советского союза — положили срочную шифротелеграмму из Бейрута. Постоянный пост слежения в аэропорту Бейрута — польский, не советский — засек прибытие в Бейрут Гагина Бабаяна…

Бейрут, Ливан. Старый аэропорт. 21 августа 1988 года

Бейрут!

Старый 747-Боинг авиакомпании «Эр Франс» неторопливо разворачивался для захода на посадку в старом аэропорту Бейрута, когда то бывшего «Ближневосточным Парижем» — и Гарик Бабаян смог оценить все величие картины разрушений некогда самого цивилизованного города в регионе. Видимость сегодня была — сто на сто, и обугленные коробки небоскребов плыли перед иллюминатором как в ужасной демонстрации. От вида этого всего — хотелось плакать…

Гарик Бабаян не был террористом… советское общество в принципе не могло породить террориста западного типа. Он был типичным советским человеком — писателем, журналистом, путешественником, которого награждал сам Леонид Ильич Брежнев. Он не готов был к нелегальной жизни, к тому, что придется стрелять, взрывать, убивать, скрываться… он был из поколения шестидесятников, причем он был из лучших представителей этого поколения. В отличие от своих сверстников — он не приобрел черт двуличия и не стал приспособленцем. И все что он делал — организация КРУНК, контакты с академиком Аганбегяном, с парижской и американской диаспорой, передача на Запад материалов, интервью зарубежным корреспондентам — все это преследовало одну цель: помочь карабахскому народу. В его понимании все должно было произойти так: по требованиям общественности Президиум Верховного Совета СССР принимает решение о передаче НКАО в состав Армянской СССР, как в свое время передали Крым Украине, Карагандинскую области Казахстану и тому подобное. В его понимании — не должно было быть места не то, что терроризму — даже хулиганству не должно было найтись места в их выступлениях.

Вместо этого — он был вынужден бежать из страны, в Париже попал в перестрелку и отрезал себе все пути к отступлению. Боевики диаспоры — убили троих советских граждан — и он из просто невозвращенца превратился в террориста и предателя Родины. И теперь — он летел в Бейрут, один из самых опасных городов на земле, рассчитывая найти здесь убежище — или смерть.

В самолете — он выпил четыре порции виски, но это не помогло.

При встрече с боевиками диаспоры — он испытал шок… он вообще не знал, что его охраняют люди с автоматами. Они были армяне, люди его народа, и обращались они с ним как с героем армянской нации — но сам Бабаян пришел от них в ужас. Двое совершенно необразованных, примитивных молодых людей, открывших огонь на улице с той же легкостью, с какой другие совершают покупку или собираются за столом в ресторане. Он вдруг понял, что это и есть конечная станция того противостояния, в которое он втянул армянский народ. Что война — порождает не героев, о которых складывают легенды. Она порождает таких вот мальчишек… одичавших, озлобленных, ни во что не верящих, кроме двух-трех примитивных и скорее всего ложных истин и готовых в любой момент оборвать чью-то жизнь, нажав на спусковой крючок автомата. А сейчас, на подлете к Бейруту — он воочию увидел то, во что превращается земля, на которой живут такие вот мальчишки. Оплавленный пятнадцатью годами войны, разрушенный город. Руины под беспощадным восточным солнцем и бледно-голубым небом. Ближневосточный Сталинград, в котором нет ни одного целого дома.

Ему вдруг показалось, что это Ереван. Здесь была гора… не Арарат, но тоже гора. И Бейрут… вдруг показался ему Ереваном, хотя Ереван и не стоит на берегу моря…

Самолет тяжело ударился колесами о бетонку… опытный пилот применял максимально крутую глиссаду спуска, чтобы не искушать ракетчиков с РПГ, которые могли быть на крышах высотных домов и снайперов. Снайперы в Бейруте были, вероятно лучшие в мире — благодаря многолетней практике работы.

Бабаян с испугом оглянулся. Они были здесь.

Одного звали Самвел, другого звали Абу. Автоматы — они оставили в машине, которую припарковали на стоянке у аэропорта Орли. У обоих — оказались паспорта с ливанской визой. В его паспорт — визу поставили в туалете, использовав какую-то самодельную печать. Француз-таможенник, посмотрев на паспорт, серпасто-молоткастый, пожал плечами — до советского ему не было дела, своих орлов хватало. Задержать их даже не пытались — очевидно, Сюрте еще не поняла, что произошло и не направила ориентировки.

Самолет катился по полосе. Из иллюминатора — был виден остов сгоревшего самолета — аэробуса…

* * *

Когда пришло время — Бабаян встал вместе со всеми, взял из багажной полки свой скудный багаж — всего одна сумка, набитая наскоро купленными в Орли тряпками. Непонятно даже — подойдут они или нет…

Подогнали трап. Аэропортовский автобус — шаттл — был широким, неизвестной марки. В советских аэропортах функции таких шаттлов выполняют полуприцепы — скотовозки с тгачом в виде банального Зилка. В окне шаттла — была дыра от пули, от этого становилось дурновато. От дыры в стекле — неровными лучами расходились трещины…

Бабаян опасливо сел на кресло, рядом устроилась какая-то молодая парочка, не стесняющаяся миловаться на виду у всех. В Бейруте все жили так, как будто завтра — последний день Помпеи. Никто из тех, кто жил сегодня — не знал, будет ли он жив завтра…

Особенно хорошая была девица. Черные как смоль волосы, пухлые, ярко-красные губы, большие, чуть косые глаза…

Шаттл, скрипнув, остановился у выхода в аэропортовское здание. Стекла не было, вместо него лежали мешки с песком. Двое солдат — переговаривались между собой, не обращая внимания на пассажиров, у них были длинные, черные автоматические винтовки, мелькавшие в репортажах с Гренады. Бабаян вдруг понял, что видит перед собой американских солдат, а им плевать на него, советского, и на всех остальных тоже.

Его подтолкнули вбок — и он пошел дальше.

Аэропортовское здание было небольшим по современным меркам — хотя когда то это был один из красивейших аэропортов Востока и самых современных. Внутри — наскоро залатанные пробоины в стенах, разномастное оборудование, часть кондиционеров не работает, очереди перед таможней. Когда здесь была гражданская война — аэропорт тоже был в зоне боев, его брали израильтяне, тут побывал даже их спецназ, в качестве мести за какое-то нападение на Израиль взорвавший на поле все самолеты местной авиакомпании. В восемьдесят втором израильская армия осадила город — но отступила, так ничего и сумев сделать. До сих пор вон — дыры в стеклах от пуль, а может, это еще и свежие. Место, конечно страшное…

Абу подтолкнул в сторону.

— Нам сюда.

Они отошли в сторону от основной очереди. Несколько таможенных постов — тперед одним из них очереди не было совсем. Бабаян понял, что это что-то вроде депутатской комнаты в советских аэропортах.

Абу снова подтолкнул его.

— Смелее.

Около усатого, с глазами навыкате таможенника — стояли двое. Легкие костюмы, у одного — он откровенно топорщится под мышкой. А вот и представители свободного мира…

Бабаян положил паспорт на столик, таможенник открыл его и что-то спросил. Не на английском, на другом языке.

— Sorry I don’t understand… — сказал Бабаян.

Таможенник что-то начал говорить по-английски, но тут один из встречающих ответил таможеннику что-то на его языке, и похлопал его по плечу запанибрата. Таможенник открыл фальшивый паспорт, и стукнул туда настоящую визу…

Сзади снова толкнули — это начинало надоедать — и Бабаян пошел вперед.

В зоне для встречающих — суета и толчея, много людей с табличками. Попадаются названия газет и телекомпаний, потому что Бейрут уже много лет не сходит с полос газет и экранов телевизоров, все знают что тут идет война. Народ разномастный, одетый ярко, женщины довольно откровенно. С улицы доносятся сигналы такси, на выходе — мешки с песком, солдаты, пулемет. Стекла тоже — наполовину целые, наполовину выбитые на стенах явные следы от шрапнели. Обстановка какой-то веселости, даже лихости, которую совсем не ожидаешь встретить в месте, где уже больше десяти лет идет гражданская война.

Несколько человек — окружили их и повели, прикрывая со всех направлений. Одеты разномастно, чернявые, наверняка вооруженные. Бабаян с ужасом подумал, что это наверняка МОССАД. По Израиль в СССР — ходили самые дикие слухи.

Они вышли на улицу. Светило солнце, было жарко, но жара не иссушающая, а влажная и довольно приятная, все таки море рядом и это сказывается. А море действительно рядом — аэропорт на самом берегу, самолеты разворачиваются и заходят на посадку над морем. На улице перед аэропортом толчея, столпотворение…

Видимо, что-то пошло не по плану, потому что люди, охранявшие их, сплотились вокруг них, тревожно переговариваясь на мелодичном, приятном на слух языке, а кто-то куда-то побежал. Кто-то сунулся — но ему без церемоний дали в морду и отправили подальше… потом Бабаян увидел протискивающиеся, постоянно сигналящие машины — темно-синий Рено-25 и идущий за ним Пежо-504 универсал грязно-белого цвета, судя по подвеске — еще и полноприводный. Охранники сразу засуетились, расчищая дорогу — и Бабаян понял, что это за ним…

У синего Рено на дверце был маленький, трехцветный флажок Франции…

Расселись. Тронулись…

Дорога из аэропорта была полностью перекрыта блок-постами, усиленными бронетехникой, бронемашины были белыми, а солдаты с голубыми касками — но это мало чего значило, потому что бронетехника есть бронетехника, а солдаты есть солдаты. Дорога была сильно разбита минометными минами и добита гусеницами бронетехники, так что трясло как в лихорадке. Они ехали медленно, потому что солдаты пропускали в час по чайной ложке, плюс — дорога была перекрыта лежащими в шахматном порядке блоками и между ними приходилось аккуратно маневрировать. На гусеничном, похожем на коробку бронетранспортере — у пулемета был здоровенный негр в каске.

Их пропустили быстро, они прибавили скорость. Машины по-прежнему потряхивало, из пяти деревьев, которые когда-то были высажены здесь у дороги, четыре были сломаны как спички или обгорели, у обочин до сих пор валялись горелые машины. Сидевший рядом с водителем пассажир машины открыто держал на коленях короткий, уродливого вида автомат, и в лобовом стекле — на них надвигался Западный Бейрут, расстрелянный, но не сдающийся и башня Мюрр, видимая со всех частей города — поддерживала готовящийся рухнуть небесный свод.

— Куда мы едем? — спросил Бабаян.

Ему никто не ответил…

* * *

Проехав по улицам, забитым народом, с простреленными ракетными снарядами стенами и обвалившимися балконами — они въехали в распахнутые стальные ворота какого-то здания. Тут был бетонный забор, небольшой садик и даже фонтан, который не работал, а у людей, ее охранявших — были автоматы Калашникова. Бабаян подумал, что это КГБ — но сил бояться, и даже вообще что-то делать у него не было. Он просто плыл по течению судьбы…

У подъезда здания, на котором не было заметных следов боя — стоял черный Вольво-240, и сопровождавший его внедорожник неизвестной модели. У внедорожника — стояли вооруженные люди, на двоих даже были маски.

И Самвел и Абу сразу потерялись, они даже не вышли из машины. А Бабаяна — взяли в коробочку с двух сторон и проводили в двери здания. Бабаян еще не знал, что это не для того, чтобы арестовать его — просто боялись снайперов, способных выстрелить откуда угодно.

В двухэтажном здании — туда вела массивная, укрепленная сталью дверь — было прохладно, потому что там работали кондиционеры. Мебель была дорогая и со вкусом подобранная, на стенах не было следов от пуль — и если бы не люди с оружием, можно было бы подумать, что дело происходит где-нибудь в нормальной стране, где людей не убивают только за то, что подрезал на светофоре…

Пожилой, седоусый мужчина поднялся из кресла, сложил газету. Газета была французская, свежая, Фигаро и Бабаян успел заметить на первой ее странице нечто, напоминающее репортаж о перестрелке на парижской улице.

— Добрый день, месье Бабаян — сказал этот человек на хорошем английском — рад вас видеть лично. Как долетели?

* * *

— Как вы видите будущее своей организации, месье Бабаян?

Полковник французской армии, граф де Маранш даже здесь, в разгромленном войной Бейруте — старался жить как офицер и дворянин. Рыбу им подали на фарфоровых тарелках и перед тем, как ее есть — он тщательно повязал салфетку себе на грудь, а еще одну — расположил на коленях. По сравнению с ним — Бабаян чувствовал себя каким-то убогим, дикарем, попавшим в мир цивилизованных людей. Они тоже ловили и ели рыбу, но запекали ее в фольге на углях и ели с помощью рук и перочинного складного ножа.

— Какое может быть будущее? Мы разгромлены.

Граф сделал неопределенный жест вилкой.

— Отнюдь. Мне кажется, вы напрасно складываете руки, мой дорогой. Все только начинается…

— Десятки людей арестованы — горько сказал Бабаян — вам ли это не знать.

— Ерунда.

Граф отрезал очередной кусочек запеченной рыбы, тщательно прожевал ее и только потом продолжил.

— Мои коллеги из КГБ… сделали одну ошибку. Очень большую. Хотите знать, какую?

— И какую же?

За окном что-то громыхнуло — но граф даже не обернулся. Рыба не лезла в горло…

— Они… несколько поторопились. Надо было немного промариновать вас — граф плотоядно улыбнулся — дать вам и вашим людям совершить несколько терактов. Взорвать несколько бомб — в метро, в магазинах, во время первомайской демонстрации. Немного крови. И тогда знаете что?

Бабаян не ответил. Он сидел и смотрел на рыбу.

— Тогда русские аплодировали бы, если бы вас всех поставили к стенке. Это можно увидеть по британскому опыту. Когда в Ирландии начали стрелять — поначалу даже британские леваки симпатизировали ирландским сепаратистам, одобряли и поддерживали их. Да и в обществе — не было определенного, четкого представления о том, что с ними делать. В конце концов — ирландский вопрос стоит перед Британией почти столетие, и многие считают… точнее считали себя виноватыми… например, за то что в восемнадцатом году корабельная артиллерия открыла огонь по Дублину. Но знаете, когда поменялось общественное мнение?

Бабаян снова не ответил.

— Когда несколько бомб взорвалось в столице Британии, в самом Лондоне — граф наставительно поднял палец — это стало переломным моментом. Я в ту пору как раз возглавлял французские спецслужбы, и нам достоверно удалось установить, что в числе тех террористов, которые взрывали Лондон — были осведомители британских спецслужб. А это значит — что? А это значит то, что знали — но не предотвратили. И правильно сделали, мой друг, правильно сделали. Потому что обычный обыватель мягкосердечен, даже склонен к левизне, но все это только до той поры, пока опасность не будет грозить ему самому. Пока бомба не взорвется на автобусной остановке в его городе — и он не станет размышлять над тем, а что было бы, если бы на автобусной остановке был бы он сам или его ребенок. Вот тогда, мой дорогой друг, все меняется, и скромная овечка моментально превращается в тигра. О, да — можно сочувствовать борьбе каких-то там где-то там — но только до тех пор, пока эта борьба не приходит на порог твоего дома. Можно желать утопического равенства — но только до тех пор, пока не выяснится, что ради этого равенства придется чем-то пожертвовать лично тебе… а то и все отдать. И вот когда это выясняется — вот тогда то наш мирный, втайне сочувствующий коммунистам и левакам обыватель становится тигром, и он готов сам расстрелять тех террористов, которые осмелились прийти в его город и посягнуть на его налаженный маленький быт!

Граф говорил уверенно и страстно — и вдруг Бабаян понял, что — вот оно! Оно самое, то о чем предупреждали, и то во что никто не верил. Это человек, который настолько чужд, что с ним просто не может быть ничего общего. Этот человек смертельно опасен — самим фактом своего существования, потому что он хитер, умен и знает, как разбудить в человеке самое низменное, сыграть на самых темных струнах его души. Это фашист — не конкретно гитлеровец, но фашист. Человек, который знает, как взорвать и разрушить изнутри все, что угодно. Человек, который втайне ненавидит людей, но так как он один, а людей много — он научился управлять ими, манипулировать, сталкивать друг с другом. И сейчас — он пользуется этим смертельным умением легко и свободно, раскрывая перед сидящим с ним за столом человеком тайны бытия. Тайны греха. Тайны зла…

И он сидит с ним за одним столом…

— … так вот, мой дорогой друг… русские напрасно вас так быстро взяли. Если бы вы успели взорвать пару поездов метро — русские сами требовали бы от своего суда смертных приговоров… а я знаю, что в СССР есть смертная казнь, это наши придурки ее отменили из-за гуманности. А сейчас — тем людям, которых они взяли — русским по сути нечего им предъявить. Нет ничего серьезного. Они посидят несколько лет и выйдут. Часть сломается — но на это плевать, есть всегда отсев в таких делах, места заключения хорошо позволяют понять, кто есть кто. Но вот оставшиеся — выдут закаленными, несгибаемыми борцами, готовыми на все. Такими, какие нам и нужны. Такими, какие нужны вам — вашей Армении. Армения будет — друг мой — не сейчас, но через двадцать лет точно будет. И вы будете принимать меня в Ереване, как сейчас я принимаю вас в Бейруте…

— Только бы Ереван не был таким как Бейрут — глухо отозвался Бабаян.

Граф рассмеялся — искренне.

— И опять вы не правы. В вас слишком много русского, мой друг. Вы инстинктивно сострадаете. А так нельзя. Пора вам — немного приобщиться к старому доброму европейскому рационализму. Горнило новой нации, лоно, из которого она возникает на свет — это война, друг мой. Никто и никогда — не получал свободу миром. Ну, может, и получали — только ничем хорошим это не заканчивалось. И правильно, друг мой. Потому что то, что получено даром — никогда не ценится. Вспомните историю. Первая мировая война, катарсис Европы — как перекроилась карта, сколько наций получили свои государства, свою независимость. История Европы, современной Европы друг мой — идет именно отсюда, от Первой Мировой, от великой схватки народов, которую мы, французы выиграли так или иначе. Вторая мировая — это не более чем недоразумение, попытка одного бесноватого, помешанного на евреях ефрейтора переписать историю заново, объединить то, что объединить в принципе невозможно. Это безумие, от которого в Европе до сих пор остались следы — я говорю про народы, оторванные от европейской жизни безумием большевизма. Но попомните мои слова мой друг — не пройдет и пятнадцати лет от этого дня, когда мы сидим посреди Бейрута — и в Европе снова все изменится, и течение истории вернется в привычное русло. И для этого — снова понадобится кровь, друг мой, потому что ничего бесплатного не бывает. А история, друг мой, признает только одну монету для расплаты с ней — кровь.

— Зачем лить кровь? Можно договориться.

— Нет. Нельзя. Это будет вредно для вас же самих. Недопустимо вредно. Кровь — цена, которую вы заплатите за собственное государство. Пролитая кровь — вас сплотит, у вас появится пантеон героев, у вас появится то, что нужно будет защищать любой ценой, невзирая на жертвы. Посмотрите на палестинцев, их здесь много. Народ, не имеющий родины, но он сражается за нее и рано или поздно ее получит. И когда идиоты на политконференциях по мирному урегулированию спрашивают палестинцев — зачем вы льете кровь — право же, мне становится смешно. Они проливают кровь, друг мой, чтобы оставаться народом. Самим собой. Палестинцами.

Граф сложил салфетку. Щелкнул пальцами.

— Унесите. И подайте дижестив.

Бабаян смотрел в окно — а перед глазами плыли развалины, которые он видел час назад.

— Так что выше голову, друг мой — сказал граф — не сдавайтесь и выше голову. Пока русские не трогали вас — у вас было движение пустомель и болтословов. Сейчас — ну, не сейчас, а через десять лет — у вас будет боевая организация. Мы вам поможем. В нашей стране проживает немало армян, они все пожертвуют ради того чтобы через двадцать лет у вас была своя страна, свое государство. И мы еще выпьем армянского коньяка, которым не брезговал даже Генерал.[137]

Подали дижестив.

— Попробуйте этот арманьяк. И выше голову, друг мой. Я понимаю, у вас небольшой народ и вам трудно смириться с тем, что нужно принести на алтарь жизни многих молодых людей, чтобы добиться победы. Но ничего не поделаешь, зато так вы состоитесь как государство и как нация. Завтра к вам приедет капитан Угоян, он армянин, хотя еще его дедушка жил в Париже. Очень опытный офицер, ваш новый куратор. Он поможет вам создать новую организацию наладить пути снабжения, организовать тренировочные лагеря. Я уже говорил с американцами — они помогут инструкторами и оружием, как помогали в Афганистане. Эй…

Бабаян обернулся. Граф подмигнул ему.

— До встречи в Ереване.

Западный Бейрут. Ночь на 22 августа 1988 года

Гагик Бабаян проснулся он от грохота. Такого, что содрогнулись стены. Ему показалось, что началось землетрясение…

Ливанцы в таких случаях первое что делают — это бросаются на пол, или к выходу пригнувшись. От любопытства здесь люди давно отучены. Бабаян, как советский человек — бросился к окну.

Как раз в этот момент острый, скошенный нос раскрашенного в пустынный, светло-желтый цвет БТР-152 ударил в угол дома, ломая кирпичную кладку и открывая ход вооруженному отряду боевиков, входящему в христианскую милицию Марада. Этот отряд — в силах милиции считался отрядом специального назначения — офицеры были обучены в спецшколе в Крыму, отряд был полностью вооружен советским оружием и в нем имелись сирийские советники. На фоне обычной для Бейрута бандитской вольницы — этот отряд представлял собой немалую силу. Чуть в стороне — стоял еще один БТР-152, на котором был установлен прожектор.

В комнату залетел Самвел, уже с автоматом в руках.

— Лежать!

Он оторвал советского журналиста от окна и бросил на пол. Прицелился — и дал длинную автоматную очередь в окно.

Прожектор погас — но вместо прожектора зачастил станковый пулемет, нащупывая стрелка. Пули в мгновение выломали остатки рамы. Злыми, красными шмелями они врывались в комнату, оставляя кратеры и дыры на стенах…

— Ползи!

Бабаян пополз к кровати, потому что там была его одежда.

— Ползи…

Было такое ощущение, что работает отбойный молоток. Было очень страшно.

Кровать была завалена цементной пылью и крошкой, то-то горело, потому что пахло дымом…

Хряснула дверь.

— Абу! Абу!

Да, Абу тоже был тут. Он успел переодеться в полувоенную форму, в руках у него был какой-то странный автомат, с большой насадкой на стволе, напоминающей реактивную гранату. За спиной — мешок, оттуда торчат хвостовики таких же гранат.

— Это ты, брат…

— Нет времени! Надо подбить бронемашину! Мы не сможем пройти.

— Как?!

— Прикрой меня.

Хватающий какие-то вещи Бабаян увидел — как оба армянина встали по обе стороны от окна, простреливаемого пулеметом. По какому-то, ведомому только одним им сигналу — один из армян вскочил и заорал, паля из автомата, а второй — приготовился.

На его глазах — Самвел получил пулеметную очередь прямо в грудь и пули пробили его насквозь, как копье — паучью сеть, на спине появились кровавые дыры, и он отлетел назад. А второй брат выстрелил из своего странного автомата, запахло дымом, и пулемет замолчал. Послышались крики.

Бабаян подполз к Самвелу — он был опытным походником и врачом и мог оказывать помощь. Сорвал с кровати грязную простыню, начал рвать на бинты. Окровавленная рука Самвела вцепилась в него, пальцы были скользкими от крови.

— Не… надо…

— Молчи… — Бабаян начал перевязывать его.

— Армения… Армения…

— Заткнись.

— Ереван… какой он…

— Красивый! Ереван красивый! Очень.

— Это… хорошо…

Самвел дернулся и замолчал…

Кровь — цена, которую вы заплатите за собственное государство. Пролитая кровь — вас сплотит, у вас появится пантеон героев, у вас появится то, что нужно будет защищать любой ценой, невзирая на жертвы.

Абу — рванул советского журналиста за рукав.

— Пошли!

Бронетранспортер был выведен из строя — но со всех сторон стреляли, нападавших было больше, чем обороняющихся и они знали, что делали. У них остался РПД — старый, но дельный пулемет, и сейчас он строчил не переставая, запирая французов и армян в здании.

На лестнице с первого этажа на второй — за спешно наваленной баррикадой из мебели скрывались стрелки. Многие уже были ранены. От грохота автоматов ничего не было слышно, раскалывалась голова…

Абу — толкнул Бабаяна на пол, сам встал рядом, лихорадочно что-то делая с автоматом. На них никто не обращал внимания: надо было держаться, пока не подоспеют силы ООН — если они, конечно, рискнут вмешаться, и если группы отсечения не запрут их на узких улицах…

Кто-то, пробегая мимо, что-то сказал Абу, сунул ему в руки подсумок с магазинами, то ли трофейный, то ли еще какой. Побежал дальше… в коридоре было полно дыма — и тут все взорвалось. Все здание вздрогнуло, как после землетрясения — а потом по стенам поползли трещины…

Ливан, Долина Бекаа. 22 июня 1988 года

Новенький советский УРАЛ, кабина которого была защищена кустарно сваренной в приграничной мастерской защитой, а в кузове были мешки с песком и вырезанные с подбитых бронетранспортеров листы по бокам — остановился на обочине дороги в нескольких километрах от одной из самых опасных границ в мире. Граница эта никем и ничем не прикрывалась — но смерть гуляла здесь и днем и ночью…

Водила, обернувшись, забарабанил в кабину рукояткой ТТ.

— Станция Березай, кому надо вылезай… — прокомментировал Савицкий, добавив и несколько нецензурных выражений.

Палестинцы и сирийцы полезли наружу.

Николай — спрыгнул на пересушенную солнцем землю последним, придерживая чехол с СВД. В груди — намертво сжималась пружина, делая тяжелым каждый вдох. В деле — она разожмется, и тогда можно с матом идти на пулеметы, если ничего другого не остается.

— Построились… — по-арабски приказал Савицкий.

Группа быстро построилась.

— Значит, порядок движения — двойками, как вас учили. Удаление — на предел прямой видимости. Я иду в первой двойке, ар-Рахман в последней. Разговаривать, курить — запрещаю. Все команды отдаю рукой, дублируете по цепи. Стрелять, куда попало запрещаю, кто начнет — лично задницу прострелю. Вопросы…

Вопросов не было.

— Вперед.

* * *

Какая же здесь все-таки красивая природа…

Западная Сирия — совсем не то же самое, что Восточная, на границе с Ираком. Там — сушь, грязь, невзрачные домишки и вода в бочках, к которой относятся как в священной жидкости, использую только для питья и омывания перед намазом. Здесь — близость Средиземного моря сказывалась — террасы, заросшие сорняком и еще плодоносящие, кедры, оливы, кажется еще и виноград. И воздух… похожий на горный, но как будто бы с примешанными в него благовониями. И еще, кажется, что он аж звенит от первозданной чистоты.

Николай поймал себя на мысли, что в Афгане — они не раз переодевались под духов и ждали небольшие, а иногда и большие караваны. Теперь он, советский офицер в сопровождении голимого душья — идет через границу.

Конечно — сирийцы братья, народ сделавший социалистический выбор и все такое. Но все равно — было тревожно.

Самир, поняв, что советский офицер не нуждается ни в какой помощи и вполне может сам о себе позаботиться в горах — чуть отдалился от него. У него был автомат с оптическим прицелом, и он постоянно приседал, передвигаясь как бы бросками, приседал, чтобы понять, что творится впереди, и нет ли засады. Николай шел, не расчехляя винтовку, его Скорпиона должно было хватить, если все пойдет кувырком…

Границу никто не контролировал — но с той стороны могли быть банды. Как просирийские, так и антисирийские, например, остатки фалангистов, или палестинцы Арафата, которые с большой радостью замочили бы и сирийцев и русских[138]. Да и израильтяне — а их самолеты осмеливались залетать и сюда — могли нанести удар. Сбросили бомбу — и поминай, как звали. Или артиллерия…

Двигаясь черепашьим шагом — они вышли к нужному месту уже к утру. За спинами — светало, но здесь, в разломе — еще лежала тьма…

Николай выбрал себе позицию — выше всех, на гребне. Достал винтовку, взглянул на небо — и решил, что ночной прицел уже не к месту. Армейский оптический прицел ПСО-1 имел подсветку, этого должно было хватить.

Теперь оставалось только ждать. Он готов был лежать день, ночь, а портом еще один день, чтобы не выдать себя врагу.

Самир залег много дальше, чем следовало бы второму номеру. Он знал, что должен прикрывать советского офицера — но советскому офицеру почему-то не нравилось, если рядом с ним кто-то был. Поэтому — он залег в ста пятидесяти метрах от русского со своим автоматом…

Солнце уже взошло над долиной — когда послышался кашляющий звук мотора грузовика…

Увидев машину, Николай чуть не рассмеялся. Это был «колун», Зис-157, только выкрашенный в камуфляжно-пустынный цвет, желтый с бурыми пятнами. Этой машине было не меньше тридцати лет, она наверняка повидала всякое, в том числе и войну восемьдесят второго — но все еще ездил, возил пассажиров и грузы, здесь, в этом неспокойном краю…

Колун заскрипел тормозами и остановился. Из машины выбрался безоружный араб в платке — арафатке и с пистолетом за поясом. Громко крикнул.

— Салам алейкум!

Николай держал под прицелом не его, а тент. Хотя понимал, что если это засада — то убрать их можно будет и другим способом, не подставляясь самим.

Савицкий выждал десять минут, перед тем как выйти на дорогу. Переговорил с арабом, проверил машину. Только потом сделал знак «Можно».

* * *

Лагерь в горах — а оказалось, что ехать совсем недалеко — оказался сильно похожим на укрепленные лагеря моджахедов, каких Николай повидал достаточно. Разница была в том, что местные почти никогда не носили длинных бород, предпочитая усы и длинные, иногда ниже плеч «революционные волосы». Носили они и форму с какими-то знаками различия — но красных повязок на рукаве ни у кого не было. Вооружены все автоматами АКМ, гранатометами РПГ-7. Есть и тяжелое оружие — спаренные ДШК, пулеметы на машинах, ракетные установки ПЗРК Игла. На въезде в лагерь — замаскированная ЗУ-23-2.

В лагере был советский военный советник, он вышел из пещеры, зевая и по пояс голый — но с автоматом АКМС.

— Это Ар-Рахман, это Самир — представил своих спутников Савицкий и с фальшивой улыбкой пояснил: — Наши друзья хорошо говорят на русском[139].

— Рад за них — ответил советник. По виду, по манере говорить — он уже давно распрощался с иллюзиями и вел себя, как ведут за рубежом офицеры, отбарабанившие не первую ходку. Фальшиво улыбаются в ответ на правильные слова и держат фигу в кармане, копят чеки, обзаводятся глазами на затылке, чтобы подсоветные не выстрелили в спину и делают дело. Вот этим, кстати, русские, да и вообще представители любых цивилизованных народов отличались от арабов и прочих «братьев наших меньших», пошедших по пути социализма. Араб, например, будет лежать целый день, если его не подгонять.

— Нам бы обстановочку прояснить, на карту глянуть…

— Идемте…

В пещере — оказалось что-то вроде рабочего места, и даже с металлическим шкафом. Советник погремел ключами, открыл его и достал оперативную карту. Только военный — может оценить всю роскошь такого подарка.

— Благодарствую… — Савицкий улыбнулся и начал наскоро перерисовывать обстановку на свою карту — Коля…

Николай достал из своего рюкзака обернутую местной газетой бутылку ноль пять, краюху заветревшего черного хлеба. И то и другое — в арабском мире было роскошным подарком. Водку здесь не пили, а вместо хлеба ели плоские, пресные лепешки. Отдавая «харч» Николаю, Савицкий пояснил коротко — боюсь, не донесу.

— О…

Обе стороны оценили щедрость другой по достоинству…

— Машина когда за нами придет? Мы не рано?

— В самый раз. Просто тут ничего вовремя не делается. Должна прийти.

— А чего в пещере живете?

— Жиды по головам ходят. Даже тут раздолбать могут…

* * *

Палестинцы на скорую руку соорудили товарищам мясную похлебку, вместо костра запалив туристическую плитку на газу — израильтян здесь и в самом деле боялись. Удивительно — но мясо здесь было доступнее, чем хлеб и питались в основном им, пополняя рацион на той стороне границы. Это засчитывалось как учебные разведвыходы, и в их процессе можно было нарваться на вполне реальную пулю от сирийских скотоводов.

Советник — его звали Дмитрий Степанович, Старокрымская бригада[140] — оказался человеком знающим, не только натаскивающих палестинских братьев по разуму из НФОП[141], но и смотрящим за тем, что происходит вокруг. По его словам — обстановка в Ливане была не такой острой, как несколько лет назад, но эксцессы случались. Основные силы — начинающие эту войну — раскололись на фракции. Например, от фалангистов-христиан Пьера Жмаэля откололась христианская милиция Марада Тони Франжье и если Жмаэль занимает произраильскую и антисирийскую позицию, то Тони Франьже наоборот — антиизраильскую и просоветскую. Палестинцы, которые и начали здесь эту заваруху[142] — сейчас частично перебиты сирийцами, а частично — отбыли в родную Палестину, где сейчас, похоже, начинается полномасштабная война с Израилем. Мусульмане тоже раскололись на враждующие группы, часть из которых поддерживает сирийцев, а часть выступает против них — но силы у них не те, что прежде. Мусульман — суннитов, например, в стране почти не осталось. Просирийских, а следовательно и просоветских мусульман возглавлял Валид Джамблат. Тем не менее — расслабляться не стоило, потому что многие из бандгруппировок, оставшись не у дел занялись дорожным грабежом. Дело нехитрое — объявляешь себя комендантом такого-то района или такого то километра дороги, ставишь блок-пост и взимаешь дань. Эти люди никому не подчинялись, не слушали никаких приказов — поэтому, по возможности, нужно было просто не светиться. Еще от неприятностей должно было гарантировать то, что машины, на которых они пойдут вглубь страны — сирийские, с военными номерами. С Сирией мало кто решался связывать — регулярная армия, все — таки…

Про то, что творится в самом Бейруте — Дмитрий Степанович не знал, но помог один из палестинцев, которого он обучал диверсионной работе. По его словам Западный Бейрут раздолбан сильнее, чем Восточный, в Восточном с грехом пополам поддерживается порядок. Но миротворцы плотно контролируют только часть набережной, аэропорт, еще несколько кварталов, где находятся важные посольства, международные миссии и тому подобные здания — а на всей остальной территории творится беспредел. После того, как подорвали американцев, и они ушли — никто и не пытается наводить порядок. Кроме, разве что французов. Советских в Бейруте знают и боятся, потому как в ответ на похищение советского инженера шейху той бандгруппы, которая это сделала, прислали в подарок голову племянника. Голову прислали — а все остальное где-то забыли. Шейх счел за лучшее вернуть советских людей и больше с СССР никто не связывался, в то время как американцев не уважали даже, несмотря на линкор Миссури, болтавшийся где-то на траверзе и время от времени накрывавший какие-то цели снарядами калибра четыре шесть миллиметров. От таких слов — можно было ощутить гордость за державу.

Что же касается армян — то палестинец припомнил, что они жили в Восточном Бейруте, в районе Ашрафие и в центре, который пострадал во время боев особенно сильно. Собственную военную группировку они создать не смогли, но многие воевали в составе христианской Фаланги и воевали неплохо. Учитывая, что до войны армяне в основном занимались в Бейруте организованной преступностью — палестинец категорически не советовал с ними связываться.

На что советские могли только вздохнуть — связались уже.

Ближе к темноте — пришла машина, довольно новая гэдээровская ИФА, в пустынной раскраске и с бортовым тактическим номером, соответствующим машинам сирийских вооруженных сил. Водила сказал, что опасался выезжать посветлу, потому что израильская авиация не дремлет, и он хорошо знает дорогу, так что шансов улететь в пропасть нет. Он быстро доставит их в Восточный Бейрут — а дальше уж они сами…

Николаю — этот худой, с черными усами араб сразу не понравился, прежде всего, тем, что он избегал смотреть в глаза и говорил излишне нервно. По крайней мере, ему так показалось — хотя это могло объясняться опасностью самого задания. Другой машины у них не было, но перед тем, как лезть в ИФУ — он незаметно показал Савицкому знак опасности — сжатый кулак с большим пальцем вниз, этот знак так же мог обозначать понятия «плохой человек», «плохое место», «дух», «чужой». Савицкий едва заметно кивнул, залезая в кабину. Он говорил по-арабски и мог ввести в заблуждение любой случившийся на дороге блок-пост…

Тронулись…

Николай всякие видел дороги, в Афганистане, в провинции Нангархар — они были не из лучших. Но тут… Узкая, поврежденная взрывами — израильтяне пытались лишить снабжения горные базы-тропа, с одной стороны вроде как кустарник, с другой стороны пропасть метров двадцать или еще круче. Дорога кое-как восстановленная, да еще темень… их машина была снабжена масками на фары… в общем, несмотря на то, что температура по сравнению с дневной резко упала и жить стало можно — Николай вспотел так, как не вспотел во время перехода…

Потом, примерно через час движения — дорога стала получше. Теперь это была нормальная дорога, проложенная по холмистой местности, которая когда-то была асфальтовой, а теперь представляла из себя что-то вроде дороги Кандагар — Кабул. Шли на низкой скорости, километров сорок, во тьме угадывались деревья, развалины, иногда, в остатках света мимо проползали остовы сгоревших и расстрелянных машин. Гражданских машин — техники тут почти не было, дрались не армией, а друг с другом — гражданская война, в общем.

Самир сидел рядом с Николаем — он был по правому борту, а Николай по левому. В горах — он сидел спокойно и даже грыз соленую лепешку, которую они получили от палестинцев в дорогу и разделили на двоих. А вот когда они выехали на более ровную местность — вот тут то Самир и занервничал, все пристальнее всматриваясь во тьму…

— Чи аст? — негромко спросил Николай. Дари не знал никто из палестинцев и почти никто здесь, на арабском востоке — и потому Николай обучил своего напарника простейшим командам и словам на этом языке.

— Сафар на. Сафар на… — попытался объяснить Самир как смог.

Николай похолодел. Дорога нет. Дорога не та.

Этот арабский ублюдок завез их куда-то не туда. И явно не просто так.

Ступая по ногам, Николай прошел вперед и трижды стукнул рукояткой пистолета в стекло кабины. Сигнал опасности. Машина начала притормаживать…

— Хатарнак[143]! — вдруг крикнул Самир.

— Из машины, живо!

Они выпрыгнули из машины — как раз в тот момент, когда откуда-то из темноты заработала зенитная установка…

* * *

Николай выпрыгнул первым, и даже успел вытащить Самира — в этом и проявилась разница между советскими и арабами. Советский — до последнего будет бороться за свою жизнь — араб скажет «Иншалла» (так угодно Аллаху), даже если ему будут резать глотку. В пятидесятых, когда русские учили египтян пилотировать тяжелые бомбардировщики — русский советник в одиночку запустил оба отказавших двигателя, в то время как весь экипаж усиленно молился Аллаху…

Они даже успели вытолкнуть тюк со снаряжением, откатились на обочину — ровно в тот момент, когда наводчик скорректировал прицел — и алая струя трассеров угодила аккурат в кузов машины. Спасся ли кто еще, спасся ли Савицкий, они этого не знали.

Внезапно Николай понял, что кроме ИФЫ работает еще один двигатель, двигатель машины, которая идет за ними по дороге. Его то, наверное, и услышал Самир, чтобы подать сигнал тревоги.

Загребая руками пыль и мелкие камни — они сползли с дороги — как раз в тот момент, когда мимо них прогрохотал колесный бронетранспортер. Горящая Ифа еще продолжала катиться по дороге, замедляясь, ветер рвал клочья оранжево — алого, с черными прожилками огня.

Ублюдки…

Николай повернулся на бок, расстегивая самодельный чехол снайперской винтовки. Глушитель и ночной прицел на ней уже были установлены, патрон в патронник дослан вопреки всяким правилам. В Афгане за это дрючили безбожно, несчастных случаев было полно, за каждым следовали оргвыводы — но Николаю на это было плевать. Своя жизнь дороже…

Магазин отработанным движением встал на свое место. Глушитель не заглушит выстрел полностью — но вспышки не будет. Совсем.

Он увидел ублюдков. Метров четыреста… намного ближе, чем он ожидал. Какая-то машина с зениткой в кузове, черные холмы голов в касках на фоне более светлого звездного неба. Дисциплинированные — он насчитал троих в кузове, но ни один не стрелял. Работала только зенитка…

— Ла тешут[144] — сказал Николай почему-то шепотом. Это была одна из немногих фраз на арабском, которая засела в голове.

За спиной — с грохотом прокатился старый, советский сто пятьдесят второй БТР.

Ага… машина с зениткой тронулась навстречу… остановилась…

Дальше — произошло что-то совсем непонятное.

Зенитная установка — снова ударила, на сей раз по бронетранспортеру, и не попала — трасса прошла мимо. С бронетранспортера — ответил станковый пулемет и два или три автомата. Бойцы даже не попытались спешиться, а водитель бронетранспортера — еще и снизил скорость. Бронетранспортер почти поравнялся с горящей советской машиной — и очередная трасса распорола его бок. Николай прицелился.

Так и есть. КПВТшная спарка, ЗГУ-2.

Первым — получил пулю в голову стрелок на спарке, он сидел на сидении — его видно было хорошо. Вторая пуля отбросила второго ублюдка, третья прошла мимо, четвертая сняла последнего из тех, кто был в кузове. Водитель так ничего и не понял — пока Николай не высадил остатки того, что было в магазине по кабине. Машина прокатилась еще немного и остановилась…

— Рафик…

— Заткнись.

Николай был уверен, что где-то на подстраховке есть снайпер. Не может не быть снайпера, эти ублюдки вряд ли доверят дело одному зенитчику. Надо было лишь выждать… не подставиться под пулю и выследить ублюдка.

Николай ждал и дождался. Уцелевшие в бронетранспортере сирийские солдаты занимали позиции, стреляли в сторону зенитки, не понимая, что она уже выведена из строя — а Николай просто ждал, наблюдая невооруженным глазом. И дождался. В темноте — сверкнула вспышка, кто-то бил по солдатам из бронетранспортера из АК-74, он узнал вспышку. Когда выстрел повторился — он спустил курок…

* * *

— Тхаен[145]…

Раненый ничего не ответил, он смотрел на допрашивающего своими черными как маслины глазами и казалось, готов был съесть их живьем…

Грохнул выстрел, на щеке снайпера появились кровавые брызги, кровь и мозги брызнули в дорожную пыль…

* * *

Николай не вмешивался в это во все — разборки палестинцев, ливанцев, сирийцев. Двумя штык-ножами он копал могилу для веселого, балагуристого одессита, капитана Советской армии Савицкого, нашедшего свою смерть в далекой, безумной стране.

Земля была сухой, каменистой, словно утоптанной тысячами поколений людей, которые за несколько тысяч лет до появления Иисуса Христа попирали ногами эту землю. Он разрыхлял ее кинжалами, затем выгребал то, что удалось наковырять трофейной каской. Получалось медленно, но иного выхода не было.

Он содрал все ногти, содрал кожу на пальцах, ему было больно — но он копал и копал, с остервенением и яростью, оставляя в ливанской земле частичку и своей крови, словно это могло помочь тому, кто лежал рядом…

К русскому никто не подходил. Арабы — очень серьезно относятся к смерти и к ритуалу прощания с умершим, ибо расстояние между жизнью и смертью здесь — меньше чем где бы то ни было. Арабы хоронили своих мертвых — их надо было похоронить до рассвета — а Николай копал яму своему другу, перебирая про себя все ругательства, какие только знал…

Он выкопал яму во весь рост и около полуметра глубиной и понял, что больше ему не осилить. Накрыв лицо покойного палестинской кашидой, он перенес его в выкопанную яму и сложил руки на груди. Мусульманский обряд похорон требовал положить покойника на бок — о Николай не стал ему следовать. Вместо этого — он выщелкал в могилу магазин патронов и вложил в руки покойного его пистолет.

— Прости, братишка… — сказал он, надеясь, что тот — хоть на том свете услышит его.

Вот и еще один ушел. Знать бы только — за что. Нет, не так — почему.

Он зарыл яму каской и притрамбовал землю. Ставить какой-то памятник и писать что-то на нем — не стал, потому что не имел права. В сущности — он сделал для своего друга все, что мог и даже чуть больше. Правила выполнения разведзаданий вполне позволяли его бросить, и двигаться дальше. Заботься не о мертвых — заботься о живых…

— Рафик…

Самир стоял за спиной.

— Может, сделаем салют?

— Не надо салюта… Не надо.

— У нас боеспособны четверо, у товарищей — пятеро. Трое тяжелораненых.

Солдаты на бронетранспортере — оказались солдатами сирийской армии, отправленными им вдогонку в помощь. Кому-то в Дамаске пришло в голову прикрыть группу, жаль, что слишком поздно. Им самим — ничего о прикрытии не сообщили… впрочем, обычный армейский бардак. И если бы не этот злосчастный БТР — так бы все и сгорели…

— Кто это был?

Самел помедлил.

— Говори.

— Палестинцы…

— Палестинцы?

Самир достал зажигалку, сигареты, прикурил.

— Палестинцы бывают разные, рафик. Знаешь, откуда эти? Это люди Абу Нидаля. Другие палестинцы приговорили их к смерти, Абу Нидаль пытался убить самого Ясира Арафата. Он и генерала Асада пытался убить…

— Почему?

— Потому что он убийца. Он взорвал семью родного брата[146], когда заподозрил в предательстве. Палестинский народ не признает его своим, ни один народ не признает его своим. У него нет чести, нет совести, нет веры. Если Абу Нидаль знает о том, где мы — нам конец, рафик. Мы не выйдем из Ливана живыми.

Николай поднялся. Забросил на плечо ремень винтовки.

— Это он не уйдет из Ливана живым. Четверо, говоришь…

— Так точно.

— Отправь их назад. Я пойду один.

— Рафик, тебе нечего делать в Ливане одному.

Николай посмотрел на Самира — и Самиру, видевшему всякое — стало не по себе.

— Как ты думаешь, откуда они узнали? Почему нас поджидали именно здесь? Кто-то предал нас. Ты уверен в каждом? Ты знаешь, что они думают?

— В таком случае — мы пойдем вдвоем — сказал сириец.

— А что я знаю о тебе?

Сириец не отвел взгляда.

— Если бы я не предупредил — ты бы сгорел. Если не веришь — на.

Николай посмотрел на обшарпанный пистолет.

— Ты сам говорил, что если этот… хрен духовский найдет нас — нам конец.

— У меня к нему счет не меньше чем у тебя. Жизнь каждому — отмерена Аллахом, ни больше, ни меньше…

Николай кивнул.

— Ты плохой коммунист. Полный предрассудков. Как нам найти машину?

— Тут неподалеку есть автомобильная свалка. Разбирают краденые машины, самая большая свалка на Востоке. Если там нам не удастся найти машину — я и в самом деле не коммунист.

— Жайед[147]. Отправь остальных домой…

Ливан. Пригород Бейрута. 22 июня 1988 года

Бейрут — стоит на побережье, отрезанный горами от остального континента, и все дороги — идут либо параллельно берегу, по узкой полоске суши, либо поперек. Поперек — значит, в долину Бекаа, в одно из самых опасных мест на земле.[148] Для того, чтобы попасть в город — нужно пройти перевал, на котором всегда блок-посты, потом уже спуститься в сам город…

Машина была американской — Шевроле Каприс универсал, разлапистой, огромной, с басящим двигателем и таким удобным багажным отсеком, что в ней можно было жить. Ее собрали на свалке из нескольких машин, ехала она довольно сносно, даже с двигателем от Олдсмобиля. Правда, дымила и рокотала довольно сильно — первое, что повреждалось на этих дорогах, это глушитель, и всем на это было плевать…

Дорога в город — проходила по некогда живописнейшим местам, где были туристические стоянки, автобусные остановки и небольшие ресторанчики — забегаловки. Потом — здесь появились артиллерийские и снайперские позиции — город был как на ладони, очень удобно обстреливать. Обороняющиеся в городе — перепахали горы Градом, артиллерийскими снарядами, а израильтяне еще и бомбами. Здесь, в этом лабиринте разбитых в щепу деревьев, развалин строений, полуразрушенных окопов — и было лучшее место для встречи с людьми из города…

На очередном повороте — Николай, крепко прижав к себе винтовку, вывалился из машины. Скорость на повороте было около двадцати — и он почти не пострадал. Если кто и наблюдал за дорогой, вряд ли он что-то заподозрил…

* * *

На очередном повороте — Шевроле съехал с дороги. Громыхая всем кузовом и задевая неровности того, что здесь называлось дорогой, он проехал несколько десятков метров и остановился, выключив фары…

Из машины, с водительского места выбрался человек, на вид безоружный. Город лежал перед ним — как перед завоевателем, которых здесь было немало. Полуразрушенный, строящийся и разрушающийся одновременно, но не сдавшийся и не покоренный. В восточном Бейруте было электричество, тусклыми светлячками мерцали фонари, их было довольно много — как звездная россыпь на небе. В Западном Бейруте — света не было, лишь несколько робких точек в черном мраке бетонной пустыни. Там до сих пор — вспыхивали бои…

Человек посмотрел на часы, и терпеливо принялся ждать.

Минут через двадцать — послышался надсадный гул мотора. Совсем не похожий на звук обычного автомобильного двигателя, грубый и резкий — такой бывает у армейских внедорожников, потому что армейские внедорожники не рассчитывают на эксплуатацию в городах, а на поле боя хватает шумов и без этого. Человек насторожился — но остался стоять на месте. Через пару минут появилась и машина — советский УАЗ, грубый и примитивный внедорожник, как американский джип, но побольше. Здесь — с него сняли верх, кустарно обварили каркасом и поставили на него пулемет, современный с фарой — прожектором. Сейчас — пулемет смотрел прямо на американский универсал, водитель которого поднял руку, защищаясь от резкого света.

Подчиняясь команде, трое, с автоматами — выскочили из машины, канули во тьму, особенно глухую из-за прожектора рядом…

— Али, ты пытаешься меня убить или как? — крикнул водитель американского автомобиля.

В луче света — появился пятый человек. Красный берет под погоном, автомат поперек груди, черные, коротко постриженные волосы. Он всмотрелся в стоящего у американской машины человека, потом резко шагнул вперед, раскрыв руки.

— Самир, брат. Ас салам алейкум…

— Ва алейкум ас салам. Так ты не выключишь прожектор?

Али сделал нетерпеливый жест рукой — и прожектор погас с каким-то легким хлопком.

— Мы не думали, что ты вернешься. Говорили, тебя увезли в Москву на операцию.

— Так и есть. Хвала Аллаху, я все же вернулся, брат…

В Сирии — равно как и в других странах Ближнего Востока из тех, в которых находились партии с просоциалистической и прокоммунистической ориентацией — к религии относились по-разному. Например, в Йемене с религией боролись, и в Северном и в Южном — это вылилось в вялотекущую войну и неповиновение горных племен. В странах, где у власти была партия БААС — это Сирия и Ирак — поступали хитрее. Хафез Асад был христианин, но с уважением относился ко всем религиям, никого не притесняя — но продвигая именно христиан-алавитов. Саддам Хусейн был мусульманин — суннит, иногда он об этом забывал, иногда вспоминал и принимался писать Коран кровью[149] — но никогда он не преследовал никого за религию, за исключением случаев, когда требования религии были несовместимы с верностью лично ему. Министр иностранных дел и один из ближайших сподвижников Саддама — был христианин по имени Тарик Азиз, а вице-президентом — мусульманин — шиит Таха Ясин Рамадан. Отличительной особенностью таких стран было то, что свобода давалась всем религиям, в том числе шиизму и христианству — и религиозные конфессии скорее боролись друг с другом, чем с государством и режимом. Тот же Хафез Асад понимал, что он правит в стране, преимущественно населенной мусульманами — и потому марксизм-ленинизм вместе с его атеизмом продвигал осторожно. Зато было такое, что про социализм людям разъясняли муллы, говоря, что в Коране записано — в последние времена появится Пророк, который разделит все богатства земли всем людям поровну. Вот такая, своеобразная трактовка марксизма…

— Я ищу одного человека. Я знаю, вы следите за аэропортом.

— Какого человека?

— Абу Аммара.[150] Мне сказали, что он должен быть в городе. Он прилетел из Туниса два или три дня назад…

Сирийский офицер замялся.

— Говори, брат… — уловил колебание Самир — ты что-то знаешь?

— Мне нужно кое-что выяснить, брат. Этот человек непрост, и люди которые с ним — тоже очень не просты.

Самир уловил что-то. Взял за плечи своего крестника, посмотрел прямо в глаза.

— Ты что-то скрываешь, брат? Скажи мне?

— Нет. Просто устал… Я все сделаю, брат…

* * *

Николай ругался про себя последними словами — он не ожидал прожектор. Прожектор, даже не направленный непосредственно на него, все равно засветил прицел, и большую часть встречи он был просто слеп. А это плохо…

Захрустело — Самир поднимался вверх, по договоренности, он должен был оставить там машину на ночь, а уже потом — можно будет подумать, что делать дальше. Николай — протянул руку, помог своему сирийскому другу взобраться. Сириец кратко рассказал о контакте…

— Этот твой человек — подытожил Николай — ты ему доверяешь?

Самир сидел на земле и смотрел в сторону Бейрута, поглаживая бакелитовое автоматное цевье…

— Я никому не доверяю, русский — казал Самир — и тебе пора бы вести себя точно так же. Любой может предать. Но это не потому, что мы плохие, русский, ты не думай. Это потому, что мы искренне верим. И наша вера — сильнее того слова, которое мы даем, понимаешь?

— Если хочешь, можешь отправляться назад — сказал Николай.

— Я помогу тебе, русский.

— Почему. Возможно, ты идешь против своей страны. Тебя накажут.

Сириец поднял руку, коснулся сначала правого глаза, потом левого.

— У меня есть долг, русский. Я никому еще про это не говорил. Когда я здесь служил — кое-что произошло. Фугас — взорвался прямо рядом с нашей машиной. Меня отправили в Дамаск, в офицерский госпиталь, но в моих глазах были… раны, я не смог бы видеть. Но меня отвезли на самолете в Москву, там прооперировали, я снова вижу. Если бы не ваша страна — кем бы я был, нищим на паперти? Просил бы подаяние?

— И все равно, ты не обязан мне помогать.

— Обязан… — сказал Самир — иначе я потеряю честь и право называться мужчиной. Твоя страна вернула мне глаза — и я должен что-то сделать для твоей страны, чтобы без страха смотреть на Аллаха, когда я предстану перед ним. Здесь очень опасно, русский, и ты и я — можем не дожить до рассвета. И я хочу отдать свой долг как можно быстрее — а успею или нет, знает один лишь Аллах…

Самир помолчал и добавил.

— Давай, установим дежурство, русский. Кто-то должен не спать…

Бейрут, Ливан. Западная зона. 25 августа 1988 года

— Ты что, совсем идиот?! Освободи дорогу, быстро!

Солдат войск ООН, стоящий около перекрывавшего дорогу белого М113 — услышав английский язык из затрапезного Мерседеса — такси и увидев руку с дипломатическим паспортом, замахал рукой так, что как та не отвалилась, приказывая водителю бронетранспортера освободить дорогу…

Гас Авратакис все эти дни — колесил по Бейруту, встречался с людьми в местах компактного проживания армян, после этого — он встречался и с теми, кого ему показывали те, кто проживал в местах компактного проживания армян. Чтобы не провоцировать никого — он сменил посольский Шевроле на старый, но ходкий Мерседес — такси. Один морской пехотинец был за рулем и с ним постоянно был Монте Мелконян, как переводчик и как телохранитель. Монте Мелконян был зеленым беретом, так что к критическим ситуациям ему было не привыкать. Оружия у него не было — но на рынке он купил себе привычный Кольт-1911 и автомат АКМС, решив этим проблему.

Как оказалось — после относительного замирения — в Бейруте было немало рук, привыкших к автомату и желающих подработать. Настоящая золотая жила. Гас Авратакис помнил про президентскую директиву, запрещающую любому правительственному агенту участвовать в убийствах — но он уже понял, как обойдет ее. За все заплатят армяне. И этот надменный сукин сын граф. А Конгресс ничего не узнает по одной простой причине — он никому ничего не скажет. Все операции сыплются на финансировании — а тут финансирование будет полностью внебюджетным. Для дяди Сэма того, на что выделяются деньги из бюджета — просто не существует.

Утром — он узнал о перестрелке в Западном Бейруте, очень серьезной перестрелке. Так то — он не придал этому значения, тут постоянно стреляли. Но потом — позвонил граф де Маранш и сказал такое, отчего Авратакис буквально бегом бросился на место…

Перестрелка, конечно же — давно кончилась, войска ООН прибыли на место, когда все было закончено. Бронетранспортеры перекрывали дорогу, снаружи все выглядело относительно нормально, но это только до тех пор, пока ты не заходил за забор. Здание было буквально избито пулями — живого места не было, пули летели одна к одной. Слева — у пролома в заборе чернел брошенный БТР — его подбили, а нападавшие, отступая его подожгли. На улице — не протолкнуться было от скорых, от запаха гниющей плоти просто мутило…

На воротах стояли охранники посольства, непростые ребята, судя по коротким СИГ[151] вместо штатных ФАМАСов. Они вежливо, но твердо задержали американца, не давая ему пройти внутрь — но Авратакиса не так то просто было задержать. Закончилось все тем, что из сада — на скандал вышел еще один француз, посмотрел на Авратакиса. Это был Эмиль.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он — это вас не касается. Убирайтесь.

— Ошибаешься, сукин ты сын. Еще как касается.

— Убирайтесь — повторил Эмиль.

— Граф де Маранш иного мнения…

Это произвело такое же действие — как и слово шиболлет на иорданской переправе. Эмиль огляделся по сторонам, потом вышел за забор. Они с американским разведчиком отошли в сторону, что бы не слышали у ворот…

— При чем тут это?

— При том, что мы работаем вместе. При том, что если бы вы с самого начала пошли на сотрудничество — этого бы не было.

— Ага. Расскажите это морским пехотинцам,[152] — Эмиль снова быстро огляделся. — Хорошо, что вам надо?

— Для начала услышать правду. Вы уже достаточно здесь натворили в одиночку, мать вашу. Для начала — Бабаян был здесь?

Эмиль хотел сказать нечто совсем другое, но сказал просто.

— Да.

— Он жив?

— Проклятье, мы не знаем. Он просто исчез. Люди, его прикрывавшие — погибли.

— Я хочу увидеть это место.

Авратакису это нахрен не было нужно, там нечего было смотреть. Просто он отлично знал, как делаются такие дела. В подобных играх — либо ты рулишь ситуацией, либо пляшешь под чужую дудку. А чтобы рулить — надо навязывать свою волю. И сейчас — если этот напыщенный козел пустит го на территорию своего разгромленного объекта, хоть это и нельзя делать — можно сказать, что он рулит ситуацией…

— Хорошо, идемте… — сдался Эмиль.

То-то же.

Авратакис сделал знак — и Мелконян вышел из машины. Бородатый, в блестящих полицейских очках с автоматом Калашникова в руках он напоминал не американского зеленого берета, кем он был, а одного из местных убийц, чрезвычайно вежливых и любезных, вглядывающихся в тебя с интересом тигра, намеревающегося пообедать и сейчас решающего, хватит ли ему вас на обед. Молча — он пристроился к ним сзади, прикрывая их со спины.

Изнутри — здание, которое использовалось французской дипломатической миссией как вспомогательное, выглядело еще ужаснее. Часть здания рухнула, точнее — стены остались, а перекрытия рухнули, образовав настоящее месиво из дерева, кирпича, стекла, остатков мебели и человеческого мяса. Было жарко и пахло ужасно. Спешно пригнанные сюда легионеры из миротворческих сил — разбирали завалы, передавая друг другу кирпичи и обломки, дыша через респираторы. Их товарищи охраняли их, грозно держа наперевес автоматы с примкнутыми штыками… французы не хотели никого подпускать к развалинам, потому что это здание использовалось не только дипломатами, но и разведкой, и наверняка в здании было что-то ценное. А Бейрут был буквально нашпигован агентурой самых разных государств…

Авратакис ковырнул носком битый кирпич, повернулся, увидел пролом в стене, бронетранспортер…

— Кто это был?

— Скорее всего, люди Франжье.

— Просирийская группа христиан — фалангистов?

— Они самые.

— Зачем им это?

— Не знаю…

— Их могли нанять.

— Да запросто.

В Бейруте — как всегда было все непонятно и не конкретно, за исключением одного — смерти. Смерть здесь — была предельно конкретной.

— Держите меня в курсе, если найдете следы армянина — отрезал Авратакис, и направился обратно к воротам.

— Зачем? — крикнул ему в спину Эмиль.

— Попробую кое-что сделать…

— Ублюдки… — выругался Джим Паттридж, меряя шагами то, что было у него за кабинет. Кабинетом — это мог назвать только очень добрый человек и со здоровым чувством юмора, как у англичан, в период своих колониальных странствий повидавших всякое — подонки конченные. Твари…

— Джим, дружище… — сказав Авратакис, лежа на диване и подложив под голову папку с секретными данными — я ни черта не понял из того, что ты мне хотел сказать.

— Французы сами заигрывали с Франжье. Не раз и не два они контактировали с ним и с его людьми. Я ни хрена не верю, что Франжье сотворил такое. Нахрен ему надо было это делать?

— Сирийцы?

— А сирийцам нахрена? Нет, здесь что-то не так…

Авратакис хмыкнул.

— Есть только один способ это проверить дружище. Навестить Франжье и спросить его об этом.

Паттридж остановился как вкопанный.

— Ты охренел? Да тебя просто украдут. Господи, в долине Бекаа хватает американских заложников! А Франжье связан с КГБ! И с сирийцами, так их отборные части. Даже морские пехотинцы тебя не спасут!

В дверь постучали. Заглянул морской пехотинец.

— Сэр, срочная связь из Лэнгли. Нужно срочно спуститься в переговорную комнату.

— Понял…

— Не вам, сэр. Мистеру Авратакису.

Авратакис подмигнул начальнику станции и встал с жесткого и неудобного дивана…

Италия. База ВВС НАТО «Сигонелла». 26 августа 1988 года. Компашка

Огромный, обтекаемый, выкрашенный в серый цвет заправщик DS-10 плюхнулся на полосу ближайшей к зоне возможного конфликта крупной базе ВВС НАТО Сигонелла, облачка дыма вырвались из-под колес. В конце длинной бетонной полосы самолет — заправщик ждал зеленый внедорожник Шевроле со стандартной для аэропортов надписью Follow me. Мигая желтыми мигалками, внедорожник повел самолет на стоянку, к одному из ангаров…

Мало кто знает, что заправщик DS-10 может перевозить и пассажиров. Пусть без особого комфорта — но может. Вверху, над топливными емкостями у него есть не совсем удобный, но пассажирский салон, в котором может с комфортом устроиться до нескольких десятков человек. И пусть перелет через Атлантику в экономическом классе пытка… тот, кто это говорил, не пытался перелететь через Атлантику на военно-транспортном самолете типа… хотя бы С141 Старлифтер. Вот там… настоящая пытка…

Обычно самолеты загоняли просто на стоянку, ставя возле них охрану. Сейчас — самолет загнали прямо в ангар, точнее — затащили тягачом. Ангар был большой, на вид старый — таких на базе осталось очень немного.

Только после этого — двигатели самолета смолкли, в «салоне» загорелся зеленый свет.

— Так… леди… собрали все свои манатки и живо к трапу. Если кто-то здесь что-то оставит, заставлю лететь за этим самолетом, мать вашу. Живо, живо, живо!

Опыта командования буйно-анархичными моряками лейтенанту-коммандеру ВМФ США Ричарду Лэнсдорфу было не занимать.

Его отряд назывался «команда шесть» или «красная ячейка», хотя сами они предпочитали называть себя компашкой. «Ноги» этого отряда росли из самого конца семидесятых, из ситуации с заложниками в Тегеране. Ричард Лэнсдорф, офицер спецотряда ВМФ США, за которого вьетконговцы назначили награду в пятьдесят тысяч пиастров — предложил создать TAT — terrorist action team. Отряд этот был с двойным дном. Он должен был стать единственным американским отрядом специального назначения, способным эффективно действовать под чужим флагом. Такого — не закладывал даже постоянный соперник Лэнсдорфа, полковник Чарли Беквит, создатель оперативной группы Дельта. Дельта — была всего лишь особо подготовленным отрядом американских десантников, способным действовать далеко за линией фронта… концепция была полностью списана с британской САС — Специальной авиадесантной службы. Лэнсдорф предлагал создать не отряд по борьбе с терроризмом — а отряд, люди в котором при необходимости смогли бы сами сойти за террористов или за военнослужащих другой армии. Делать что угодно, где угодно. Длительное время находиться во враждебном окружении без прикрытия, выдавая себя за других людей. Растворяться среди местного населения, наносить внезапные удары и исчезать. В мирное время — этот же отряд мог проверять безопасность американских баз и объектов, действуя подобно террористам… что-то вроде спарринг-партнера для сил безопасности.

В отношении иранского кризиса — победила точка зрения Беквита, как более простая — и Дельта облажалась. Но Лэнсдорф добился своего — и TAT был создан как шестой спецотряд SEAL, предназначенный для проверки систем безопасности объектов ВМФ США. Это и было их основной работой… за это время они «разгромили» немало флотских объектов, «захватили» базу атомных подлодок и «совершили нападение» на стоянку, где хранились вертолеты, возившие Президента США. Естественно, что такая деятельность многим не нравилась, и как сам Лэнсдорф, так и его группа нажили себе много врагов в Норфолке. Последней выходкой Лэнсдорфа был пистолет, который он пронес на заседание Объединенного комитета начальников штабов в носке.

Тем не менее, у отряда были и специальные миссии, то, ради чего он и создавался. Все они были засекречены, кроме одной — и она была связана с Сигонеллой, местом, где они сейчас и находились.

Седьмого октября восемьдесят пятого года четверо вооруженных автоматами террористов из Палестинского фронта освобождения во главе с Абу Аббасом, захватили итальянское круизной судно Акилле Лауро, совершающее переход Александрия — Порт Саид. Они выдвинули требования к Израилю — освободить пятьдесят террористов из тюрем, что тот сделать, естественно, отказался.

Первоначально захват обошелся всего одним раненым, но потом — террористы застрелили шестидесятидевятилетнего американского еврея Леона Клингхоффера и выбросили его дело за борт. Тогда было принято решение штурмовать судно.

Решение отменили в самый последний момент. Штурмовать должны были как раз они, шестой спецотряд, потому что дело было на море. Но судно пришло в порт Саид, где террористы неожиданно сложили оружие и сдались египтянам.

Но это было еще не все. Десятого сентября египетский самолет, на котором террористы направлялись в Италию, был перехвачен в воздухе истребителями ВВС США и посажен как раз сюда, на базу в Сигонелле. Следом сел самолет с подразделением Дельта на борту, старшим офицером был бригадный генерал Карл Штайнер. Самолет уже окружили итальянские карабинеры, генерал Штайнер запросил санкцию стрелять в итальянцев. На базе было достаточно как итальянцев, так и американцев, крови могло пролиться более чем достаточно. К счастью этого не произошло — террористов передали итальянским властям, а те, ничтоже сумняшеся… выпустили Абу Аббаса, который сразу же скрылся.

Лэнсдорф и тут предлагал другой план. Не перехватывать самолет — а скрытно высадиться в Тунисе и вывести на позиции снайперов. Просто грохнуть этих ублюдков и уносить ноги… кто бы что не говорил, мертвый террорист уже не опасен. Его не послушали и тогда…

Люди, которые сейчас высаживались на трап — мало напоминали американских военнослужащих, да и военнослужащих вообще. Обычными в отряде были длинные волосы, борода и усы, одеты все в основном были в джинсовые костюмы, крепкие, немаркие, удобные. У некоторых — серьги в ушах, как у пиратов, некоторые — в одной руке большой мешок со снаряжением, а в другой — бутылка пива, которую контрабандой протащили на самолет. И, тем не менее — это было лучшее специальное подразделение ВМФ США.

Машины не подали. Никуда из ангара никто не выходил. Вместо этого — к ангару подкатил Шевроле Каприс, который был куплен белым, а потом перекрашен в зеленый цвет. Такую машину использовали как разъездную, и личную для офицеров невысокого ранга.

Невысокий, полноватый, совершенно не похожий на офицера разведки, загорелый и бородатый мужичок поздоровался с Лэнсдорфом за руку. Они знали друг друга и знали хорошо — этот сотрудник ЦРУ не раз выводил шестой спецотряд на задания… заказчик. Начинал он во Вьетнаме, при Колби и хорошо представлял себе, что к чему.

— Все готово? — спросил Лэнсдорф.

— Пока нет. Первый этап еще не начался. Вас перебросят вертолетами ночью на Васп, дальше действовать будете оттуда…

— Вас понял… Парни! — крикнул Лэнсдорф — с каюты не ногой, а я посмотрю, нет ли где магазина с пивом поблизости…

В ответ — раздался одобрительный гул.

* * *

Конечно же, Лэнсдорф отлучился из ангара вовсе не за пивом. Направляясь к штабному зданию — он зорко поглядывал по сторонам, ища признаки приведения всей базы в повышенную боевую готовность… готовящихся к вылету истребителей — бомбардировщиков, прибывающих военно-транспортных самолетов. Но нет — ничего такого не было…

Пива он все же купил. Пиво — настоящее топливо моряков, и пусть идут к черту те, кто думает иначе. Они могут подохнуть каждый гребаный день, и черт возьми всех адмиралов, если они запрещают выпить напоследок пива…

Уже потемну — над ангарами прогрохотал своими роторами «Морской конек» и спецназовцы начали молча собираться, понимая, что это за ними…

* * *

Десантный вертолетоносец USS «Wasp» был спущен на воду всего год назад, и это был его первый поход. Его окончательная приемка флотом должна была завершиться примерно года через два — но резкое обострение ситуации в Советском союзе вынудили флот принять на вооружение фактически сырой корабль. На него спешно набрали экипаж, перебазировали мало слетанную авиагруппу и направили в Средиземное море на усиление находящихся там судов Шестого флота. Васп должен был стать флагманом Второго флота США — но теперь было ясно, что туда ужен полноценный авианосец.

«Васп» был родоначальником новой серии — точнее, он должен был им стать, если все пройдет как надо и законодатели опять не обрежут бюджет, вынуждая Пентагон на чем то экономить. Он отражал давнюю мечту Морской пехоты США, самого боеспособного рода войск иметь на вооружение собственные авианосцы, а не зависеть от флота, с которым у морской пехоты были напряженные отношения. Таким авианосцем и стал ВАСП — его удалось протолкнуть как десантный корабль, потому что формально он не был авианосцем — у него не было ни боковой палубы ни катапульты. Однако — на него была забазирована ударная группа из десяти истребителей-бомбардировщиков AV-8, американских вариантов британского самолета СВВП Харриер[153]. Самолет этот был хорош как бомбардировщик и мог нести ракеты воздух-воздух, чтобы откусаться от истребителей противника. Его водоизмещение — сорок тысяч тонн — было равно водоизмещению британских судов, которые считались авианосцами.

Сейчас в капитанской каюте, превращенной во временный штаб операции, находились три человека. Первым был сам капитан Васпа, капитан первого ранга ВМФ США Леонард Френсис Рикотт. Опытный офицер он был назначен на сырой по сути корабль с неопытной командой, чтобы максимально быстро ввести его в строй, и представление на контр-адмирала уже лежало на нужном столе в Норфолке, ожидая результата, чтобы двигаться дальше.

Вторым — был тот, кто был больше всего заинтересован в этой операции. ЦРУшник — полноватый, с неприятными манерами нахала от барной стойки и пронизывающим взглядом. Капитан хотело, чтобы тот как можно быстрее убрался с его корабля и с опаской полагал. Что появление этого нахала не несет с собой ничего кроме неприятностей. Третий был известный на всем флоте хулиган и сволочь Ричард Лэнсдорф, который первую свою порцию известности получил еще в самом начале Вьетнама, когда его, выпрыгивающего из вертолета с винтовкой в руке изобразил журнал Man — это была реклама военно-морского флота. Тогда же Лэнсдорф получил первое в череде многих взыскание — за самовольный отход от причала. Похож он был на Стивена Сигала — то же плоское, надменное лицо, черные как смоль длинные волосы, сзади забранные в косичку, но он носил еще и бороду и был помускулистее Стива.

Между этими тремя мужчинами, собравшимися у журнального столика — лежали фотографии высокой четкости. Их сделал самолет U-2, поднявшийся вчера с базы ВВС Великобритании Акротири, Кипр и сделавший крюк, чтобы зацепить камерами Ливан. Для того, чтобы доставить фотографии на борт Васпа — в Англию специально погнали стратегический бомбардировщик.

Работа была распределена так: капитан Васпа брал фотографии одну за другой и рассматривал их через лупу. После чего, их брал Лэнсдорф, смотрел на свет и небрежно бросал обратно на столик.

— Похоже, зенитных установок в этом районе нет — сказал капитан Рикотт, откладывая очередную фотографию — и орудий на грузовиках тоже. Может быть, есть зенитные пулеметы, но это все. Я полагаю, основные силы ПВО дальше, в горах…

— Колеса судьбы вращаются медленно, сэр… сказал капитан — лейтенант Лэнсдорф, откидываясь к кресле — позволите сигару…

— Да… наслаждайтесь…

Лэнсдорф не торопясь, с видом знатока раскурил сигару.

— Доминикана. Надо давно уже послать Фиделю пламенный привет.

— Итак, что вы собираетесь делать? — резко спросил Авратакис.

— Не все так быстро. Операции так не готовятся.

Авратакис наклонился вперед.

— Времени у нас мало. В любой момент нужного мне человека могут переправить в Сирию!

— Сэр, капитан прав — сказал Лэнсдорф — это довольно опасно. Я слышал, у сирийцев достаточно дерьма.

— У них есть комплексы дальнего действия — сказал Рикотт — они готовятся воевать с Израилем, и у них на установках советские советники. Я помню, ваши же люди говорили об этом во время брифинга в Норфолке. Нельзя рисковать.

— Черт, это ваша работа!

Капитана Рикотта — пронять было не так то просто.

— Моя работа начинается с приказа президента. У вас он есть, мистер?

Но и Авратакиса — остановить было почти невозможно.

— Если кишка тонка, у меня есть еще кандидаты — сказал спокойно он — кое-кто из охраны посольства сказал, что нахрен привлекать военно-морской флот, можно справиться и своими силами.

Лэнсдорф хмыкнул.

— Кто это сказал?

— Артур Каренс.

— Каренс? Да эти сукины дети не возьмут Имада Мугние[154] даже если их привести прямо к порогу. Каренс охраняет посольство? На вашем месте я бы готовился к худшему…

Капитан с интересом наблюдал за перепалкой.

— Мистер Лэнсдорф, со всем уважением, я не смогу обеспечить, чтобы птички постоянно были над объектом. Совершенно не подходящее место.

— А нам и не надо этого. Пока мы ничего не сделали — нам не нужно прикрытие, мы пройдем через них как нож сквозь масло. Нам нужно будет сматываться — и вот тогда нам не помешает вся возможная помощь.

— Я могу прислать несколько катеров с морскими пехотинцами и птички. Но они не пересекут береговой черты. У меня есть четыре Супер-Кобры, там приличные экипажи.

— То, что нужно, сэр. Можно будет достать несколько машин и какие-то документы? — спросил Лэнсдорф.

— И даже проводников… — улыбнулся Авратакис.

— Нет проводников не нужно. Я не доверяю проводникам, еще со времен Вьетнама. Справимся сами. Есть одно правило, джентльмены, и знаете какое? — Лэнсдорф победно осмотрел старших офицеров — что бы ты не делал, делай это быстро. И сразу уноси ноги…

Ливан. Пригород Бейрута. 23 июня 1988 года

На этот раз — встреча была более опасной, потому что контактер Самира в сирийских спецслужбах знал место и время, и имел достаточно возможностей, чтобы проконсультироваться с Дамаском. Еще неизвестно, что скажут в Дамаске, какой приказ отдадут. В таких играх — неконтролируемое звено считается намного опаснее врага, его — стремятся исключить из игры при первой возможности. Все дело в том, что от врага — знаешь, чего ожидать, а вот чего ожидать от тех, кто действует по своему плану — не поймешь. Но они все равно рискнули — потому что выбора у них не было.

У Николая был контакт в городе — человеку из представительства Аэрофлота, обычная крыша советской разведки. Но он предпочел не идти в город — полноценно Самир все равно не мог его прикрыть, а арабский он знал не особо что хорошо. Решили отыграть до конца контакт Самира, и только если не получится — Николай пойдет искать свой контакт. Он не был объявлен в игре с сирийцами — и можно было надеяться, что сирийцы не станут его искать.

На сей раз — Николай сказал Самиру зажечь небольшой костер для того, чтобы обозначить свою позицию и затруднить работу снайперам врага, если таковые объявятся. Сам Самир будет в темноте, вдали от костра, а снайперы — не смогут использовать ни обычные прицелы — Самир будет в темноте, ни приборы ночного видения — их засветит костер. Конечно, всякое может быть, защита эфемерная, но даже один шанс — шанс.

Но контактер Самира появился на той же машине, что и прошлый раз, и с тем же составом участников. Николай занял позицию лучше, чем в прошлый раз, наилучшую позицию из возможных, — и гостей он не заметил. Это могло значит, что контактер Самира чист, а могло — что вышедшего из-под контроля сирийского офицера приказано брать живым…

— Ас саламу алейкум…

— Салам алейкум, брат…

Сирийский офицер кивнул на горящий костер. Они слили немного бензина из бака, наломали кустов и подожгли. Кусты были сухими как порох, они горели быстро и давали неяркий, мерцающий свет…

— Не доверяешь?

— Я сам тебя учил никому не доверять — спокойно ответил Самир — с чем ты пришел, маленький брат?

— С немногим. Абу Аммар и в самом деле здесь, в Ливане.

Сирией замолчал.

— И?!

— Он приехал в гости к одному человеку. Очень важному и сильному человеку, я никогда бы не подумал, что эти два человека сядут за стол переговоров.

— Какому человеку?

— Антуану Франжье. Ты сам знаешь, здесь полный бардак. Но чтобы Абу Аммар и Франжье сели за один стол…

Антуан Франжье был руководителем просирийской «фаланги», христианского боевого формирования. В свое время — палестинцы выступили на стороне мусульман — так что у Арафата и Франжье были давние кровные счеты.

— Где сам Франжье?

— Он в Шекке.

— Цементный завод?

— Он самый. Думаю, там собралось немало его людей. И Арафат привез с собой немало людей, там — лучшее место.

— А не в Долине?

— В Долине слишком много глаз и ушей. А Шекка — оплот Франжье.

— Ты прав. Рахмат, брат…

— И еще одно…

— Говори.

— Американцы прибыли в город.

— Много?

— Много. Говорят, два десятка человек. Они не похожи на обычных солдат, и никто не знает, куда они отправились.

Это значило, что времени нет совсем.

— Они в городе?

— Не знаю, брат. Клянусь Аллахом не знаю. Но говорили, что кто-то из американцев — спешно покупал машины у людей, которые угоняют машины. Купил несколько машин, заплатил много, американи[155].

Идиоты. Чему Америка никогда не научится, так это шпионажу.

— Рахмат, брат…

— Ты пойдешь в Шекку? Это очень опасно, у Франжье много людей.

— Я и не думаю этого делать. Сообщу наверх, пусть решают. У меня не так много возможностей здесь. Рахмат, брат…

У сирийцев — было ни много, ни мало пятнадцать спецслужб, генерал Асад, пришедший к власти в результате четвертого подряд государственного переворота — сделал столько для того, чтобы они ненавидели друг друга и никогда не смогли бы договориться…

— Береги себя, брат…

— Я буду осторожен…

Ливан, Бейрут. Американское посольство, временный пункт ЦРУ. 22 июня 1988 года

— Итак…

Гас Авратакис оглядел собравшихся. Паттридж нервничает. Морской котик, которого им прислали в помощь — непоколебимо спокоен. Даже как то излишне спокоен. Пофигистически спокоен, можно так назвать.

— Проигрываем ситуацию еще раз. Договоренность о том, что армянина передадут нам — достигнута. Просто нужно будет разыграть небольшой спектакль, комедию своего рода. По агентурным данным — мы знаем, что он находится на цементном заводе в Шекке, в руках людей Антуана Франжье. Франжье готов отпустить его…

Авратакис не сказал, каким именно образом достигнута договоренность о его освобождении. Полтора миллиона долларов США наличными, крупными, но бывшими в обороте купюрами, не одной и той же серии. Небольшая помощь бывшего зеленого берета, армянина по национальности и местной армянской общины — и вуаля, заложник освобожден. Озвучивать это — было ни в коем случае нельзя, если это дойдет до Вашингтона — начнется страшный скандал. Причем бить будут с двух сторон. Конгрессмены ударят по нему, потому что он заплатил полтора миллиона долларов за освобождение какого-то армянина, даже не гражданина США, пусть сколько угодно полезного. А ЦРУ — обрушится на него подобно тонне кирпичей, потому что одной этой операцией он показал всю бессмысленность содержания за счет налогоплательщиков огромного аппарата в Лэнгли, который уже не помещался в основном здании, и для которого строили большой пристрой. Американских заложников — не могли освободить в течение нескольких лет, великая страна испытывала непередаваемое унижение, о того, что ей вертит кучка завшивленных, бородатых ублюдков. А он — решил проблему с освобождением за несколько часов…

— … просто он не может это сделать, не потеряв авторитет и не нажив кровных врагов. За основу принят следующий план операции: вы высаживаетесь в безопасном районе с лодок, там вас ждут четыре автомобиля повышенной проходимости. На них — вы добираетесь до Шекаа, последнюю милю преодолеваете пешком, скрытно. Люди Франжье — начнут транспортировку объекта и вы будете об этом знать. Вы откроете по ним огонь из засады и уничтожите их, объект должен быть живыми, желательно — неповрежденным. С ним — вы отступаете к машинам и дальше — к вертолетной площадке, где вас заберут вертолеты. Вопросы.

— Вопросов много — сказал морской котик — например, а что если эти уроды просто решили пополнить свою коллекцию американских заложников в долине Бекаа. И что если они захотят получить деньги, а заложника оставить при себе.

— Полтора миллиона долларов с одной стороны — сказал Авратакис — и главный калибр Нью-Джерси с другой. Эти парни знают, что американцы не понимают шуток — и вовсе не хотели бы шутить. Кроме того, местная община… одной из небольших национальностей так же крайне заинтересована в освобождении объекта… а это не те люди, с которыми следовало бы шутить.

— План Б?

— Отступление к воде, где вас подберут резиновые лодки. Под прикрытием вертолетов с ВАСПа. Но лучше до этого не доводить…

Ливан, Шекка. Цементный завод. 22 июня 1988 года

Война в Ливане, то вяло тлеющая, то вспыхивающая вновь — не была похожа ни на одну из ранее происходивших гражданских войн. Что гражданская война в США, что гражданская война в Советском союзе — все это было тяжелейшей трагедией, но в то же время — имело свой конец, вполне определенный — победа одной из сторон. В Ливане ни про какую определенность теперь не могло быть и речи. Начавшись как трагедия, с вполне определенными сторонами в игре, как война христианской Фаланги против мусульман и палестинцев — теперь война превратилась в фарс, в пародию на себя саму. Победа вызвала не торжество, а раскол в стане победителей, которые тотчас же начинали воевать друг с другом, перемирие — было лишь способом перегруппироваться и пополнить силы. Христиане раскололись на смертельно враждующие друг с другом фракции Жмаэля и Франжье, мусульмане тоже раскололись на просирийских и антисирийских, палестинцы и вовсе раскололись на несколько фракций. Коммунисты, просирийская фракция, проиракская фракция, националисты Арафата. Единство было забыто, цели, ради чего все начиналось — отброшены, большей частью война теперь шла за контроль над важными промышленными объектами, дорогами и городами. Захватив какой-нибудь город, освободители начинали взимать дань, превращаясь из освободителей в оккупантов, которым будут стрелять в спину как только придут другие «освободители».

Цементный завод в Шекка, небольшой по любым меркам — в Ливане считался стратегическим объектом. Потому что если кто-то что-то строил — другие считали долгом это разрушить, хотя бы из зависти. И делали это. Так что тот, кто контролировал производство строительных материалов — по любым меркам считался богатым человеком. А этот завод контролировал Антуан (Тони) Франжье, лидер просирийской христианской милиции Марада.

В это ранее утро в держащиеся на честном слове ворота завода — совершенно неожиданно для всех въехала кавалькада машин. Несколько внедорожников — в основном новые Тойоты восьмидесятой серии, удлиненный бронированный до предела Мерседес германской фирмы TRASCO, два грузовика с солдатами из сирийской части особого назначения — любезный подарок президента Башара Асада. Только так теперь передвигался по родной земле Тони Франжье, негласный лидер христианской общины Ливана, ставший им после гибели президента Башира Амина, пробывшего президентом страны всего сорок два дня. Многие христиане тайно винили в смерти легендарного Амина его злейшего врага Франжье и сам Антуан Франжье знал, что его шансы умереть в постели практически равны нулю. Но он цеплялся за жизнь озверело и отчаянно, в любой момент готовый проложить себе путь градом пуль и ракетных снарядов. Он считал, что еще не все кончено.

Охрана разбежалась по территории завода, снайперы заняли позиции на крышах, стволы крупнокалиберных пулеметов уставились во все стороны, готовы изрыгнуть огонь. Прикрываемый самыми близкими из родственников — Тони Франьже, глава Марады прошел в небольшое, многократно подлатанное после попадания мин и ракет здание заводоуправления, в котором он появлялся очень редко. Бежавший ночью из Бейрута после получения плохих вестей, он собирался осесть в долине Бекаа, либо даже переправиться в Ливан. Но перед этим — он должен был кое с кем кое-что выяснить. Передать черную метку, так сказать…

Ливан, Бейрут. Пляж. 23 июня 1988 года

Спецназ Морфлота США высадился в Бейруте довольно просто — ночью, к бейрутскому пляжу, на котором давно не было никаких отдыхающих, зато в изобилии хватало колючей проволоки — одна за другой подошли четыре небольшие надувные резиновые лодки. В каждой из них было по шесть спецназовцев со снаряжением, сами лодки были рассчитаны на восьмерых, но седьмым в каждой лодке был рулевой, который должен был привести лодки назад на Васп, а восьмым — прикрывавший его морской пехотинец, у каждого из которых был пулемет М60 на случай, если высадка пойдет неважно и придется отступать под огнем. Так не раз и не два — в этот город приходил израильтяне, чтобы нанести быстрый, смертоносный удар и отступить обратно на воду. Местные полевые командиры привыкли бояться атак с пляжа и могли оставить прикрытие. На этот случай — четыре пулемета будут очень даже кстати.

Было ветрено. Ветер гнал воду к берегу, волнение было около трех баллов — почти предельное для высадки таким способом. Маленькие резиновые калоши то показывались на гребне волны, то скатывались вниз, в хвосте каждой из них горел тусклый, красный фонарь с рефлектором, чтобы рулевые в каждой лодке могли найти друг друга в бурном море. Пряж надвигался — черный, страшный, с мотками ржавой колючей проволоки и развалинами небольших кафе и прокатных станции…

Головная лодка, подталкиваемая волною — легла на песок. Спецназовцы напряженно молчали, сидевший на корме pointman — наводчик, это слово тюлени позаимствовали у снайперов — снял водонепроницаемый чехол со своих очков ночного видения, таких же, как у вертолетчиков и напряженно вглядывался во тьму. В руках у него было длинное, тяжелое и смертоносное ружье Ремингтон-7188, переделанное специалистами из морского центра вооружений в Крейне, Индиана, и оснащенное насадкой «утиный хвост». Такая насадка формировала сноп дроби так, что дробовая осыпь ложилась по горизонтали, чем по вертикали. В магазине дожидались своего часа патроны с дробью 00 и каждый выстрел из этого ружья был как автоматная очередь[156]…

Со стороны черных быков бывшего пирса, облизанных волнами и заросших водорослями — тусклым красным светом замигал фонарь.

— Три — два — два… — перевел боец.

— Отвечай — один — один — три… — приказали со спины.

Молодой тюлень — волнуясь, отбил фонарем нужный код.

— Одна вспышка.

— Пароль принят, на берег…

Тюлени — бросились вперед, падая на песок, обшаривая стволами пространство, чтобы прикрыть высадку основных сил. У одного из тюленей был легкий пулемет М60Е3, облегченный вариант армейского[157], он способен был прикрыть высадку шквальным огнем…

— Две вспышки.

— Окей, не стрелять…

От бывшего пирса — навстречу морским котикам (акульщикам, как они сами себя называли) шли двое, у одного был фонарь с красным светофильтром, у другого — автомат МР5 наготове…

— Смотри-ка, сколько дерьма штормом вынесло на берег… — сказал один из них.

— Меньше надо было сидеть на толчке — отреагировал Лэнсдорф — ты случайно не тот самый кретин, который проехался по Форт-Брэггу под Хаммером, держась за раму?

— Было дело. А что — слабо повторить?

— Я предпочитаю ездить на водительском сидении.

— Эй, сэр… — сказал второй — да это тот самый придурок, который протащил пистолет в Пентагон на заседание ОКНШ. Я думал, его посадили в Ливенуортскую тюрьму, и он уже не представляет опасности для окружающих…

И встречающие и прибывшие — хорошо знали друг друга. Встречающими — были бойцы первого отряда специального назначения «Дельта» — они присутствовали в Бейруте довольно в большом количестве, то ли охраняя американское дипломатическое представительство, то ли готовились к освобождению американских заложников по силовому варианту, то ли к операции возмездия за гибель почти трехсот морских пехотинцев при взрыве казарм в Бейруте. Мало кто знает, что американская разведка несколько раз точно выходила на местонахождение виновников этой трагедии — но каждый раз политики давали задний ход, опасаясь, что США обвинят в новом взрыве насилия в Бейруте.

Прибывшими — были бойцы отряда особого назначения ВМФ США, который явочным порядком узурпировал право освобождения заложников, которое до провала операции «Орлиный коготь[158]» эксклюзивно принадлежало Дельте. Две группы, нацеленные на одно и то же, одна армейская, другая флотская — постоянно провоцировали конгрессменов, склонных искать пути сокращения военных расходов, даже в тех ситуациях, когда стране угрожала серьезная опасность. Как-то зоны ответственности удалось разделить — просто Дельта должна была вступать в бой, если заложники находились вдалеке от моря, а Команда — 6 — если где-то в районе побережья или вовсе — на воде. Но кроме особо подготовленных команд по спасению заложников — нужна была еще и воля: вот почему Дельта занималась в основном охраной посольств в кризисных регионах, а Команда-6 — проверкой систем безопасности на базах и объектах ВМФ США. И естественно, обе эти группы люто ненавидели друг друга. Так что возможно — отправить охранников посольства из Дельты встречать морских котиков, было не такой уж и хорошей идеей…

— Не дождешься — сказал Лэнсдорф — где машины?

— Вон так, у пирса, через дорогу… У твоих бойцов хватит мозгов дойти туда тихо, не начав палить?

— Да, если ты потащишь свою задницу первым и прикроешь их…

— Заметано. За пиво — столько, сколько смогу выпить. Чак, двигаем.

— Есть, сэр…

У того бойца Дельты, что без автомата было странное приспособление на руке — мощный фонарь. Именно им он и подавал сигналы — это было приспособление, которое впервые появилось у бойцов ФАСТ[159], им нужен был свет для абордажных боев на кораблях. На аккумуляторном фонаре стояла специальная крышка, которая пропускала только лучи в невидимой части спектра — и подсвечивала дорогу тем, кто шел позади с приборами ночного видения. Очень хорошо — если рядом нет снайпера с советской снайперской винтовкой Драгунова — у нее в прицеле тоже есть фильтр, и этот фонарь виден отлично…

— Идите след в след. Здесь небезопасно…

Они поднялись по узкой, каменной, полуразрушенной лестнице. У самого ее верха — пойнтмен из Дельты подал сигнал опасности — и все залегли, ощетинившись стволами. Две машины, одна за другой, громыхая музыкой, пронеслись по ночной улице. Явно какие-то бандиты… нормальные люди в Бейруте по наступлении темноты носа на улицу не показывают…

После того, как грохот изношенных, убитых наповал дурным бензином моторов утих — дельтовец высунул что-то вроде перископа, чтобы проверить улицу. Было тихо.

Несколько машин — стояли на противоположной стороне улицы. Головной — была старая Тойота, у нее были солдаты с автоматами Калашникова. Увидев это, Лэнсдорф вскинул пистолет с глушителем и уже прогретым лазерным прицелом[160], готовый стрелять.

— Спокойно. Свои. Свои…

Выступивший из темноты человек выглядел как террорист. Курчавые волосы, как у безумного радикала, полувоенная куртка, автомат Калашникова… кажется венгерский, с длинным магазином. Совершенный сюр — очки в тонкой, позолоченной оправе, как у Троцкого…

Дельтовец — переговорил с ним по-арабски.

— Это Мухаммед. Он проведет нас через посты. На выезде из города есть посты.

Лэнсдорф скептически посмотрел на солдата.

— На минуточку…

Они отошли в сторону.

— Ты доверяешь этому психу? Парень, да ты что, не видишь — это же коммунист, или еще какой-нибудь х… Он просто заведет нас в ловушку, вот и все что будет. Поверить не могу, что нас будет наводить долбанный коммунист.

— Мухаммед не коммунист.

— А кто? Псих из тех, кто взорвал наших парней?

— Он палестинец. С ними здесь никто не связывается. Вам тоже надо надеть кашиды, чтобы выглядеть как палестинцам.

— Еще этого не хватало. Почему я должен ему доверять?

— Вся его семья уже в Штатах. Он вынужден помогать нам. Он не предаст, я с ним имел уже дело.

— Все бывает в первый раз — проворчал Лэнсдорф — а этот ЦРУшник где?

— Его не будет, он в центре связи.

— Еще лучше. Козел.

— Мы поедем с вами…

— Ясное дело. Но я лично буде присматривать за вами и за этим долбанным коммунистом, с которым у тебя дела, ясно?

— Господи… — сказал один из бойцов, забираясь в арендованную машину — моя мамочка говорила мне, что меня заделали в такой вот машине…

Ливан, район Шекаа. Цементный завод. 23 июня 1988 года

— Три ДШК… Один пасет наш сектор. Одна ракетная установка…

— Еще один… вон, за колоннами.

— Вижу…

Двое снайперов — подобрались к заводу Франжье примерно на восемьсот метров, дальше — было уже опасно. Для СВД — предельная дистанция, даже запредельная. Там только паспортная дальность тысяча двести, на самом деле из холодного ствола, без пристрелочных выстрелов. Каких нахрен пристрелочные выстрелы, там пятьдесят человек только на виду…

Их всего двое. Одна винтовка на двоих… с ними нет второй винтовки… они везли с собой ПТРД с оптическим прицелом на случай, если не удастся подобраться ближе, чем на тысячу метров, или цель будет под защитой. Теперь у них выбор, по сути, небогатый — он может выстрелить и с тысячи метров, но ночной прицел не даст ему этого сделать. Плюс освещение… прожектора, причем освещение очень и очень скверное… его делал кто-то очень грамотный… участки яркого света перемежаются с участками темноты и невозможно нормально использовать ни дневной, ни ночной прицелы…

Задача почти что для смертника.

Для чего все это? Ради чего?

Кондиционер в кабинете главного советника по вопросам ВВС, полковника Дейкина был не из лучших. Он то начинал работать, выдавая живительную прохладу, то захлебывался и начинал астматически чихать и кашлять. Вероятно его не привели в порядок, потому что советника командующего ВВС постоянно не было в Дамаске, он мотался по базам, пытаясь привести в порядок расхристанные авиационные части страны, вселить хоть немного уверенности в летчиков, панически боявшихся их старых врагов — израильтян, и считавших, что победить их в принципе невозможно.

Николай закрыл за собой дверь, сделал несколько шагов вперед…

Ну, конечно же…

— Присядьте…

Полковник Симонюк, вертолетчик. Хорош романтики…

Николай присел на стул. Полковник открыл папку, достал фотографию, щелчком переправил через стол.

— Знакомая личность?

Николай глянул мельком — еще бы не знакомая…

— Ясир Арафат, видный борец против сионистской реакции, за освобождение палестинского народа из пут…

— Враг он — перебил полковник.

— То есть как — враг?

— А вот так. Пришла новая директива из Москвы. Ясир Арафат — под видом движения к социализму, насаждает чуждые ценности агрессивного арабского национализма, жестоко подавляя инакомыслие и расправляясь с теми в движении, кто придерживается просоветской ориентации. В связи с чем…

Полковник не договорил, но все было понятно и так…

— Мне нужен приказ.

Обычно — в Афганистане опасались отдавать письменные приказы, опасаясь ответственности. Так — требуя письменный приказ — удалось спасти немало солдатских жизней и погубилось немало карьер. Вообще… слово «ответственность» стало каким то бичом, никто не желал нести ответственность, никто не желало рисковать даже в малом. Всех и каждого наказывали за неудачи, ломали карьеры и жизни — но никто и никого не наказывал зав несделанные дела. Пусть даже все горит уже голубым огнем…

— Пожалуйста — обиделся полковник.

Приказ. Даже не приказ — а выписка из секретного решения Политбюро ЦК КПСС. Не факт, что он вообще имеет право это читать.

— Ты снайпер? — спросил полковник.

— Да.

— В твоем деле есть. На сколько из СВД попадаешь?

— Вообще… около пятисот…

Николай решил не раскрывать пока карты. Он мог попасть и с намного большего расстояния — если вспомнит о том, чему его учили… о древней японской технике самоконцентрации, благодаря которой японские лучники попадали в цель за несколько сот шагов, да еще с бешено несущейся лошади…

— Как вы оцениваете уровень группы, которую готовите?

— Четыре с минусом.

— Уже неплохо. Но доверять там никому нельзя. Пойдете вы, Савицкий и прикомандированный от сирийской разведки офицер, как его…

— Самер. Капитан Самер.

— Да, да. Самер. Пойдете через долину Бекаа. Группу прикрытия оставите в Бейруте. Сами выйдете на цель.

— Известно, где будет цель?

— Известно, что Арафат прилетает в Бейрут на днях. Он решил сменить… скажем так, свои политические взгляды. Допустить этого мы не должны.

Полковник помолчал, и жестко, уверенно добавил.

— Павший герой лучше живого предателя и приспособленца.

— А вы и в самом деле были вертолетчиком? — вдруг спросил Николай.

— Особистом в вертолетном полку начинал. Но им на вертолете тоже умею… не забыл еще. Еще вопросы?

— Точка выхода?

— Первая — контейнеровоз Николай Макаров, он будет в порту Бейрута. Тронуть его не посмеют. Вторая — захватываете любое судно, добираетесь на нем до Тартуса. Третья — выходите на контакт с представительством Аэрофлота, пароль для опознания вы получите. Четвертая — обратно в Сирию, через долину Бекаа. Еще вопросы?

— Никак нет…

Николай не был дураком, он понимал, что в советской политике на Востоке не все ладно, и среди советских «друзей» тоже не все ладно. Он уже успел пропитаться той горькой советнической мудростью «иншалла, кривая вывезет» и не питал никаких иллюзий. Но чисто по человечески было противно… дело в том, что он делал доклад о Ясире Арафате и борьбе палестинского народа против израильской реакции — по комсомольской линии…

В голову закралась мысль… а у американцев — так же все? Или они просто не питают лишних иллюзий насчет построения социализма и просто пытаются победить нас. Наверное, так проще… без лишних идеалов…

— Слева — вдруг прошептал Самер.

Николай вслушался… и вдруг понял, что кто-то — у них за спиной…

* * *

Поездка по полуночному Бейруту — для тех из котиков, которые еще не удосужились тут побывать — стала настоящим приключением…

Здесь было не так опасно, как несколько лет назад: большинство из тех, кто рвался убивать уже погибли, Израиль навел относительный порядок на юге Ливана, Сирия — на всей остальной его территории. Вдобавок — они выехали сразу на трассу, ведущую в горы и перекрытую бронетранспортерами ООН — на трассе было не так опасно, как в Западном Бейруте, до сих пор находящейся под контролем исламской милиции. Разве что — обкурившийся фидаин из развалин решит попрактиковаться в стрельбе по движущимся целям… что касается остального, то ракетами Град город обстреливали год назад… для Бейрута это было уже достижение — целый год без артиллерийских обстрелов…

Посты ООН были ярко освещены… тому, кто это придумал, следовало бы дать премию Дарвина за идиотизм. Так солдаты ООН был ослеплены собственным светом — и одновременно представляли собой лакомую мишень для стрелков из развалин. Посты были французские, итальянские и югославские. После того, как взорвали казармы морской пехоты, и американцы покинули страну — самыми боеспособными считались французы. Их Иностранный легион комплектовался сорвиголовами со всего мира, законченными отморозками — и репутацию они свою оправдывали, с Легионом не связывались даже отморозки из Амаля[161]. В остальном же… югославы спали, а от француза, который подошел проверить конвой — Лэнсдорф ощутил, как от него пахнет травкой… что неудивительно, ибо итальянцы известные гедонисты, а долина Бекаа уже несколько десятков лет является одним из тех мест, где культивируют наркосодержащие культуры, от марихуаны и до опиумного мака. Подводя итог: войска ООН были никакими и их не уничтожали только потому, что они являлись прекрасным предлогом для того, чтобы больше не воевать. Но если по-серьезному начнется — их просто сметут с лица земли, благо на примере американских морпехов, местные показали, как это делается…

Весело тут… — сказал Лэнсдорф после того, как они прошли югославский блок-пост.

— Веселее некуда — заверил его дельтовец — а веселее всего то, что когда все это варево расплескается по всему Востоку, собрать его обратно будет уже невозможно…

— Ну… можно по крайней мере попытаться…

— Да. Но я не хочу быть в числе тех бедняг, которым поручат это сделать. Здесь же все психи, только каждый по своему…

Они прошли Бейрут. Дорога уходила в горы, город остался позади, неукротимый, полуразрушенный, вопреки всему до сих пор живой. Отъехав на достаточное расстояние — головная машина съехала на обочину и остальным ничего не оставалось как последовать за ней…

— Так… переодеваемся, быстро, быстро… Впереди сирийский блок-пост.

Лэнсдорф достал из багажника клетчатый платок, с сомнением посмотрел на него.

— Это на голову или на шею?

— На голову. И прикрывать лицо — дельтовец быстро, очевидно, что не в первый раз переодевался — прикрыть рожу тебе будет с самый раз.

— И как это называется.

— Стиль Арафата. Это здесь так и называется. Вообще то это кашида — но она бывает другого цвета. Давай быстрее, сирийцев мы просто так не пройдем…

* * *

Сирийский блок-пост был одним из многих, что перекрывал дорогу в северный Бейрут и в его горную часть — долину Бекаа. Последняя — была известна как чрезвычайно опасное место… там горы, поросшие лесом, много пещер. И много ублюдков, которые ненавидят Америку. Именно там — находились лагеря подготовки террористов, и именно там по данным ЦРУ — содержались длительное время американские заложники. Освободить их было невозможно — СССР поставил Сирии современные зенитно-ракетные комплексы, плюс у Сирии были истребители, которые над этими горами чувствовали себя как дома. Не было даже нормальных карт этой местности, это была черная дыра — и тот, кто попадал в нее — рисковал там навсегда и остаться…

Этот блок-пост явно строили при поддержке советских специалистов, поднаторевших на строительстве ГУЛАГа[162] и знающих, что к чему. Подсветка более чем скромная и очень обманчивая, а сам блок-пост скрывается в темноте. Подъезжающие машины — освещает прожектор, возможно, что совмещенный с пулеметом.

Лэнсдорф увидел советский бронетранспортер, стоящий рядом с блок-постом. Еще не легче…

— Внимание…

— Сэр?

— Сидим спокойно…

Прожектор светил прямо на них, свет был таким плотным, что казалось — его можно потрогать. Сирийские солдаты медленно двигались вдоль линейки машин, у них были фонари, на них была форма и каски советского образца, обтянутые кусками маскировочной сети. Каски — одно из отличий армии от недисциплинированного сброда.

Лэнсдорф видел двоих. У обоих — автоматы АК-74, которые Советская армия показала только в Афганистане, ответ М16. У одного — на автомате большой, длинные, массивный прицел — ночной прицел русского образца, довольно примитивный. У второго — складной треугольный приклад на автомате и подствольный гранатомет. У них был такой автомат… его привезли с пешаварского базара на изучение. У М203 был стандартный выстрел, надо было сдвинуть ствол вперед, вставить выстрел. Закрыть ствол и стрелять — а русские додумались до того, что ничего сдвигать не надо — просто вставляешь и стреляй. Опасная штука и редкая за пределами СССР — значит, это элитные войска сирийской армии, возможно — коммандос.

Яркий луч фонаря высветил их, осветил салон. Сидевший за рулем дельтовец что-то сказал на арабском, что-то резкое, судя по тону. Но им ничего не сделали…

Когда они отъехали от блок-поста — Лэнсдорф поинтересовался.

— Что ты им сказал?

— Посоветовал заняться сексом со своей мамочкой и не отвлекать палестинских фидаинов от их дел. Но сам не пытайся это повторить.

— Окей, я понял. Кто это был? Коммандос?

— Нет. Пограничная стража. Они вынесли границу, считай к самому Бейруту, и используют свою пограничную стражу на таких вот постах.

Лэнсдорф помнил, что в СССР пограничная стража подчинена КГБ — их заставляли учить это, потому что их планировалось использовать на территории СССР для диверсий, саботажа либо вывоза агентов.

— Серьезные ребята.

— Серьезные. Впереди еще один пост, а дальше свободно. Ты кстати не такой уж идиот, водоплавающее…

* * *

— Все готово?

Тони Франьже, полевой командир, наркоторговец, агент сразу трех разведывательных служб — в упор смотрел на своего подчиненного. Он был палестинцем — но палестинцы приговорили его к смерти за что-то там… за какие-то косяки во время израильского штурма Бейрута. И единственным способом выжить было прибиться к силе не менее серьезной, чем палестинцы. Такой, как христианская «фаланга», поддерживаемая сирийской армией.

— Да, эфенди…

Одноглазый бородач, перепоясанный лентами как революционный матрос — склонил голову в знак уважения.

Франжье взглянул на часы — золотой Роллекс.

— Иди, выполняй.

— Слушаюсь, эфенди…

Франжье хладнокровно смотрел в спину уходящего боевика. Только что он послал его на смерть и не испытывал при этом никаких чувств — ни угрызений совести, ни сожалений. Отработанный материал… особенно с учетом той встречи, которая планируется у него этой ночью. Если живешь рядом с драконом — изволь с ним считаться… лучше будет, если ни Измира, ни его людей, так же беглых палестинцев — с ними не будет…

Да, так будет лучше…

— Нервничаете?

Напротив Франжье — сидел чисто выбритый, лысоватый, что для его возраста было довольно рано, крепкий, с черными как маслины глазами молодой человек. Франжье знал только его имя — Абдул Хасан Оман и примерно представлял, откуда он пришел.

То, что сказал этот человек, было почти что бредом… и он приказал бы пристрелить его, если бы не одно «но». Он принес один миллион долларов в чемоданчике и отдал их ему, Франжье. Просто так, в залог будущего сотрудничества. А еще — дал координаты небольшого контейнеровоза, пришвартованного в одном из портов стран Востока… десять контейнеров с этого контейнеровоза тоже предназначались Франжье… бесплатно. Ему пока удалось переправить сюда содержимое только двух контейнеров… но и то, что оказалось в них — заставило лидера фаланги проникнуться самым глубоким уважением к отправителю…

Верность на Востоке — понятие относительное, а верность в стране, где пятнадцать лет не прекращается гражданская война — и вовсе стоит не больше плевка. Осел, груженый золотом — возьмет любую крепость, это проверено и не раз. На Востоке было худо с деньгами… сирийцы не давали, потому что денег было мало, американцы не давали, потому что им не давал Конгресс. А русские не давали, потому что были кончеными идиотами… они готовы были бесплатно строить школы и плотины, но на человека, который немного хочет поправить свое благосостояние смотрели с поистине пролетарской ненавистью.

А вот человек, от которого пришел Абдул Хасан Осман знал Восток как никто другой. Именно поэтому — он предложил не пакет экономической помощи — а миллион долларов и оружие лично ему, Франжье. И тем самым — сделал его своим самым горячим и преданным сторонником.

Франжье не знал, что заставляет этого человека, диктатора тяжело сейчас воюющей страны — разбрасываться миллионами долларов. Но догадывался. И это его вполне устраивало. Потому что в каждом жителе Востока, какие бы взгляды он не декларировал, коммунистические социалистические, арабско-социалистические, исламистские, националистические — у каждого в глубине души сидит и ждет своего часа неизбывная ненависть к белому, к кяффиру, к крестоносцу. К тому, кто пришел на Восток устанавливать правила, учить их жизни, что правильно, а что нет… Восток созрел для того, чтобы самому определять свою судьбу. И не только свою — но и диктовать условия своим бывшим угнетателям…

Именно поэтому — Франжье согласился предать старых хозяев, не раздумывая.

— … нервничаете?

Франжье покачал головой.

— Нет.

— И напрасно, — сказал посланник недалекой страны, развалившийся на стуле напротив, — я бы нервничал.

Франжье взглянул на часы.

— Они опаздывают.

— Они приедут, друг мой. Верблюд — всегда придет на водопой…

* * *

Абу Аммар — прожил долгую и страшную жизнь, полную опасности, насилия, вызовов — и был жив до сих пор только потому, что был осторожен, недоверчив и доверял свою жизнь только ограниченному числу людей. Его охрану осуществляло подразделение Аль-Амн аль-Риаса, известное западным спецслужбам как «Отряд 17». Его уникальность состояла в том, что это подразделение, призванное защищать — состояло из действующих террористов, многие из которых выжили в схватках с израильской армией и спецслужбами. Его первым командиром был знаменитый Али Хасан Саламех, Красный принц, известный как Абу Хасан. Сейчас — подразделение возглавлял Махмуд аль-Натур (Абу Таеб) и оно состояло более чем из пятисот бойцов, часть из которых прошли специальную подготовку в учебном центре ГРУ ГШ в Крыму, а часть — в курируемом ГРУ центре особого назначения в горах Абьян, в Йемене. Все они были террористами — а кто лучше всего знает, как защититься от укуса собаки — ежели не другая собака.

Вместе с Ясиром Арафатом прилетело двадцать человек из личной гвардии и больше семидесяти человек — присоединилось к ним здесь. Это были самые опасные боевики и террористы, выжившие в пятнадцатилетнем аду, при штурме Бейрута израильской армией, спасшиеся от ликвидаторов президента Асада, выжившие в междоусобных стычках. Колонна, которая везла Ясира Арафата в Шекаа — составляла больше двадцати машин, в основном внедорожников повышенной проходимости и несколько пикапов, вооруженных крупнокалиберными пулеметами. Но на цементном заводе — их ждало как минимум вдвое больше боевиков Франжье. Именно это и было гарантией безопасности: вселенская бойня в случае, если хоть один из контрагентов по переговорам — будет таить камень за пазухой.

* * *

Лицо котика, который должен был идти впереди — было вымазано жирным черным кремом, так что он напоминал черта из преисподней — но глаза лихорадочно блестели. В руках у него было оружие, которое сами котики называли «выметатель». MP5K PDW с глушителем, тридцать с небольшим сантиметров упакованного огня. Они появились совсем недавно — и многие котики предпочитали их более массивным, тяжелым и сложным в чистке МР5SD. Этот котик — должен был идти вперед, ведя разведку и убирая препятствия для остальной группы. Его прикрывал еще один котик, у него был Стоунер-63 с примотанным к цевью фонарем…

Следом — шла основная группа. Опасаясь того, что в суматохе боя кто-то на звук откроет огонь по своим — Лэнсдорф не решился брать Калашниковы, хотя в группе они были — и стандартным вооружением Котика был короткий карабин Кольт-Коммандо. Снайпер, оставшийся их прикрывать — был вооружен винтовкой Барретт с глушителем конструкции Филиппа Дейтера и ночным прицелом. Такая винтовка — способна была достать цель с полутора километров и прицельным огнем подавить ДШК. Еще один, оставшийся у машин стрелок — был вооружен винтовкой М21 с глушителем и ночным прицелом.

Лэнсдорфа трясло — давно его так не трясло, как сейчас. Ливан и так пользовался зловещей славой, слово «Бейрут» в Америке было уже нарицательным — а тут он был посреди вражеской территории, вместе с небольшим отрядом американских моряков — а перед ним был вдесятеро превосходящий его по численности противник, прошедший школу многолетней гражданской войны…

Шедший впереди разведчик подал сигнал — и все залегли. И лежали минут пять, прежде чем Лэнсдорф решил, что все в норме…

Но дальше было нельзя. Свет с прожекторов… отраженный свет… их могут увидеть. И здесь не будут долго думать, прежде чем дадут очередь из ДШК по подозрительному месту.

К командиру — осторожно подполз тюлень, переносящий рацию. Новейшая рация умещалась в стандартном рюкзаке, даже место оставалось, при этом с нее можно было говорить с Вашингтоном — спутниковая. Антенна представляла собой не длинный стальной хлыст — а что-то вроде телеантенны, круглой, разворачивающейся как чашечка цветка. Между сегментами — была особым образом обработанная ткань.

Лэнсдорф подождал, пока тюлень поймает спутник, взял трубку, которая тут была похожа на телефонную.

— Птичка — Коту, Птичка — Коту.

Берди, Птичка — такой у него был позывной на сегодня.

— Кот, Птичке, мы на подходе, тридцать минут. Доложите обстановку.

Лэнсдорф бросил взгляд на пикап с пулеметом.

— Птичка, Коту, не советую приближаться, повторяю — не советую приближаться. Наблюдаю повышенную активность охраны, до пятидесяти вооруженных танго, очень хорошо вооруженных укрепления, мобильные пулеметы — диско — две единицы. Танго вооружены и ждут вас.

…

— Птичка, Коту, подтвердите.

— Кот, Птичке, мы приближаемся.

— Птичка, Коту, вы можете погибнуть и мы ничем не сможем помочь.

— Кот, Птичке, я активирую план Б. Будьте готовы отбой…

— Твою же мать! — Лэнсдорф сказал это почти полным голосом. План Б предполагал использование самолетов и вертолетов — и они сами запросто могли попасть под ударю Во Вьетнаме — авиация никогда не работала так, как надо…

— Сэр, большая колонна машин на подходе — доложил один из котиков.

Двигатели уже были слышны. Много.

— Всем залечь, не шевелиться!

* * *

Машин и в самом деле было много.

Первым шел бронетранспортер БТР-152, отбитый бандитами и восстановленный, дальше — американский тактический грузовик, ощетинившийся пулеметами. Дальше — вперемешку пикапы и внедорожники, автоматы из окон, толстые трубы безоткатных орудий, ребристые стволы крупнокалиберных пулеметов, флаги, которые никто не мог видеть из-за темноты. Сотня с лишним бойцов, охранявшая одного человека, огневая мощь, достаточная для того, чтобы устроить маленькую гражданскую войну — все это воинство подкатило к воротам цементного завода в Шекаа, где его уже приготовилось встречать не менее вооруженное, не менее готовое к бою, озверевшее за пятнадцать лет войны христианское вооруженное ополчение обученное сирийскими инструкторами…

Ясир Арафат, он же Абу Аммар — был слишком хитер и опытен, чтобы разместиться в «представительском» Ланд Круизере, который шел в колонне. Вместо этого — он разместился в одном из пикапов, вооруженных ДШК. Зажатый с обеих сторон боевиками палестинского сопротивления, которые от гордости за такое соседство боялись даже шевельнуться — он напряженно думал.

Как и для многих, кто собрался в этот день у цементного завода в Шекаа — для него это был один из самых важных дней в его жизни, не уступающий, а может быть и превосходящий тот день, когда несколько лет назад он покидал эту землю под прицелами израильских снайперов.

Ясир Арафат не был ни коммунистом, ни большим другом Советского союза — он был слишком умен и слишком лицемерен, чтобы быть таковым. От Советского союза ему нужны были лишь инструкторы, оружие, убежищам, денежная помощь — и не более того. Все это он принимал, не испытывая ни малейших угрызений совести — потому что враг моего врага мой друг. Среди палестинского сопротивления были и такие, кто действительно стоял на просоветских взглядах — но Ясир Арафат умело подставлял их или даже убирал сам. Для этого — он держал в своем окружении израильских агентов, которым в нужный момент сливал ту или иную информацию. Израильтяне не были против — уровень угроз для них был столь велик, что если у них появлялась возможность ослабить или уничтожить одного врага из многих — они ею пользовались. Не вели длительные игры.

Но в последнее время ситуация для Ясира Арафата изменилась — и надо было искать новых хозяев. Просто чтобы выжить.

Мало кто — за пределами самого ближнего круга — знал, что Ясир Арафат считал своим учителем… Адольфа Гитлера! Его книгу — переведенный на арабский язык Майн Кампф — он купил еще совсем молодым и прочитал от корки до корки. Майн Кампф тогда, на послевоенном Востоке был в больших количествах, переведенный на все основные местные языки — немцы в сороковом — сорок первом году готовили восстание против британского господства. Самое интересное — что вместе с арабами тогда готовились восстать и евреи, практически все местные подпольные еврейские организации — находились в тесной связи с Третьим Рейхом. Простые слова германского ефрейтора, солдата преданной армии, вернувшегося в свою страну, униженную, разоренную репарациями, потерявшую веру — пришлись на Востоке по вкусу многим. В том числе и студенту инженерного факультета Каирского университета, тогда еще никому не известному.

Ясир Арафат познакомился с советскими еще в Египте, когда тот был просоветским — и раз Израиль все больше вставал на проамериканские позиции, значит — СССР начал помогать Арафату, просто чтобы сохранять позиции в регионе. Арафат брал все, что ему предлагали, говорил правильные слова — любой араб поступил бы точно так же, обмануть неверного здесь считается доблестью — но сам взамен не давал Советскому Союзу ничего кроме правильных слов и туманных обещаний.

Удивительно — но у Советского Союза фактически не было внешней политики — как осмысленной и целенаправленной программы действий, нацеленной на продвижение интересов СССР по всему миру. Политикой занимались два ведомства — Министерство иностранных дел СССР и Международный отдел ЦК КПСС. Разделение труда по факту было такое — Международный отдел занимался социалистическими и просоветскими странами, а МИД — всеми остальными. Еще одним субъектом советской внешней политики было Десятое управление Генерального штаба, отвечающее за посылку советских военных советников в разные страны мира — но его полномочия были очень ограничены, прежде всего — ввиду опытных, способных заниматься политикой, а не текучкой людей. Был еще ГКЭС — Государственный комитет по экономическим связям, занимающийся обслуживанием товарного потока и взаимозачетных операций.

При этом — между этими четырьмя ведомствами не было налажено взаимодействие и информационный обмен, они даже конфликтовали друг с другом. Не было никакого программного документа, закладывающего основы советской внешней политики, планы работы были — но составлялись они хаотично, часто противоречили друг другу. Не было никакого понимания того, что СССР может и должен получать от своих союзников, союзников чаще всего не искали — ими становились те страны, которые освободились от колониальной зависимости и которые были слишком бедны, чтобы подниматься на ноги самостоятельно. Не было даже понимания, кого считать другом — друзьями считали тех, кто сам заявил об этом, не пытаясь даже проанализировать, что это за друг и по каким причинам он набивается в друзья к СССР. Точнее — анализ то иногда делали, но никаких действий не предпринимали.

Основой советской внешней политики была помощь бедным странам и нанесение вреда США (а на Востоке — Израилю). То есть тот, кто вредит США или Израилю — наш друг, даже если хранит под подушкой Майн Кампф или взрывает автобусы с людьми. Еще одним руководящим ориентиром — был марксизм-ленинизм, точнее — то, как его понимали в данный момент. Все это — было очень общо и каждый — что мог то и делал.

Помощь всех видов распределялась без какого-либо анализа, послы и советники на местах бомбардировали Центр телеграммами с требованием еще большей помощи — отлично понимая, что чем больше придет помощи — тем лучше отношения у них будут с руководством принимающей страны, тем проще им будет выполнять свои обязанности. Тут плановости тоже не было, все работали по принципу «давай-давай, шуруй-шуруй…».

Особенностью советской внешней политики было то, что СССР годов с семидесятых сам практически не искал друзей и ждал, что друзья придут к нему сами. Основы такой пассивной политики закладывались в пятидесятые — шестидесятые, когда рушился колониализм и друзья действительно приходили сами. Последний раз, когда СССР провел активную внешнеполитическую операцию — были события на Кубе, когда выходец из мелкобуржуазной среды Фидель Кастро под влиянием советского посла стал убежденным коммунистом. С тех пор — МИД «реагировал по факту», а то и вовсе не реагировал — и это не вело ни к чему хорошему. Огромные возможности, появившиеся вследствие грубых американских просчетов и милой привычки американцев поддерживать последних подонков — пролетали мимо.

Семидесятые. Премьер-министр Пакистана Зульфикар Али Бхутто начинает говорить о синтезе коммунизма и ислама. Сам Пакистан стратегически важен — его население превышает сто миллионов человек, в стране достаточно развита оставшаяся от англичан промышленность, есть два глубоководных порта на побережье Индийского океана — Карачи и Гвадар. Население настроено редко антиамерикански, в семьдесят девятом разгромлено и подожжено американское посольство, есть убитые и раненые. Предложи СССР дружбу Пакистану — и образуется мощный блок, Индия получает гарантии безопасности от СССР, советский флот получает отличные базы, лучше чем Камрань, а Китай, давний враг СССР оказывается в крайне опасном положении — под угрозой не только с севера, но и с запада. Под угрозой оказываются и все прозападные страны Персидского залива — в них полно пакистанских гастарбайтеров, с которыми обращаются как с рабами: дай им идеологию и жди революций! Но СССР молчит — и Запад восстанавливает порядок: Зульфикара Али Бхутто вешает собственный начальник Генштаба, генерал Мухаммед Зия уль-Хак окончивший Вестпойнт и виновный в геноциде палестинцев в Иордании. Советские идеологи даже не пытаются подхватить и проработать тему синтеза ислама и коммунизма. Итог: Пакистан через пару лет станет базой моджахедов, а ислам — американцы повернут уже против нас в виде саудитского ваххабизма — бесовской мутации ислама.

Конец семидесятых. Катастрофический провал американской внешней политики на Ближнем Востоке. При полной беззубости американской разведки и Госдепартамента в Иране, стратегически важном форпосте США у самых границ СССР — происходит государственный переворот, шах покидает страну. Но мало кто знает, что победа исламистов — вовсе не предопределена. Исламисты предельно сильны в сельской местности — но в городах сильны позиции иранской коммунистической партии ТУДЕ, ее поддерживают рабочие. Иран — страна с переходной экономикой, индустриализация продолжается — и городской класс вовсе не в восторге от фанатичного Хомейни. Люди просто устали от беспредела Шаха, американцев и его охранки. В то же время — СССР имеет в Иране довольно сильные позиции, мы граничим через Каспий, в стране есть советские ремонтные базы для военной техники, активно идет двусторонняя торговля. Достаточно поддержать иранских коммунистов — и огромная страна наша! Вместе с запасами нефти, газа, контролем стратегического Ормузского пролива. Армия все еще сильна — и вовсе не против, чтобы СССР навел порядок, а почву из-под ног мулл можно выбить одним гениальным решением — раздать всю землю крестьянам, как в СССР! Самые крупные землевладельцы — это и есть муллы, а так же шах, раздай эти земли крестьянам — и крестьяне твои, а мулл, попытавшихся проповедовать против коммунизма — в этой земле и закопают. Тут бы пригодился и синтез ислама и коммунизма, если бы кто-то над этим работал. Но увы. После двух лет страшной террористической войны, когда Хомейни потерял больше половины своих приближенных — в Иране устанавливается исламский режим, а деморализованная армия бросается на войну с Ираком. Пластмассовые ключики от рая и разминирование минных полей детскими ногами, восемь лет кровавого кошмара еще впереди.

Восьмидесятый год. Падение Родезии — государства белых на юге Африки, едва ли не самого благополучного. К власти приходит пестрый конгломерат негритянских племенных формирований, победивших в освободительной войне — чимуренге. При полном попустительстве СССР — власть в стране окончательно берет машон Роберт Мугабе, связанный не с СССР — а с Китаем и Северной Кореей. Первым делом — он приказывает вырезать конкурирующее племя — матабелов. Начинается операция «Летний дождь», обошедшаяся в пятьдесят тысяч жизней.

Восьмидесятые, Ирак. К власти — приходит амбициозный заместитель председателя Совета Революционного командования Ирака Саддам Хуссейн. Одним из первых его заявлений — стало заявление о том, что Кувейт — девятнадцатая провинция Ирака. США молчат. Помня о бегстве США из Ирана — эмир Кувета в панике бросается в Москву, которую он полагает хозяином Ирака. Называет Америку главным злом в Заливе. В панике подписывает контракты, скупая все, что предлагает СССР: до этого он имел дело только с США, а с США можно дружить, только покупая американские товары: эмир делает как привык, потому что говорить о том что Кувейт пойдет по пути социализма как то не с руки. Советский лихтеровоз Юлиус Фучик выгружает заказанные товары прямо на необорудованный берег. Но СССР намеков не понимает — история на этом и заканчивается. Протянутая рука эмира Кувейта зависает в воздухе, а в Ираке в это время охранка Саддама зверски пытает в застенках офицеров, требуя сказать, кто из них является коммунистом и о каких коммунистах они знают еще. При этом — в стране сидят советские военные советники.

Семидесятые, Египет. На место просоветского Гамаля Абделя Насера встает маршал Анвар Садат, фигура куда более странная и неоднозначная. Проблема Египта — Синайский полуостров, с него израильские дальнобойные орудия — могут достать даже Каир. Анвар Садат сам признается, что одним из четырех его кумиров в детстве был Адольф Гитлер — но советских контрагентов это ничуть не смущает. Зато Садат — активно ищет новых хозяев и находит — в лице США. Но в армии — он это отлично понимает, потому что сам маршал — есть немало настоящих коммунистов. Поэтому — он устраивает с Израилем маленькую договорную войну, бросая армию на линию Бар-лева.

Вот только маленькая договорная война, призванная максимально ослабить армию и отвлечь ее от проблемы самого Садата и того, куда он ведет Египет несколько не получается — потери египетской армии, подготовленной советскими военными советниками при прорыве линии Барлева — трое меньше расчетных, линия прорвана и танки — могут идти на Израиль. Видя это — к Садату обращаются руководители соседних государств, король Иордании буквально умоляет дать ему возможность ударить по Израилю. Но Садат просто… останавливает танки, не идет в наступление — пока израильтяне не собираются с силой и не громят Египет. Вероятно, Садат просто получил предупреждение от израильтян о том, что терять им нечего, и они применят ядерное оружие — но армия не хочет этого знать и через несколько лет во время парада — Садата убивает группа армейских заговорщиков. Больше всего в этой ситуации удивляет позиция СССР — Садат посылает СССР в известном направлении, и СССР, несмотря на наличие большого количества сторонников в стране туда… послушно идет.

Это уже не говоря об абсолютно диких ситуациях, когда «союзники СССР» воюют между собой — например, Сомали воюет с Эфиопией, а Северный Йемен — с Южным, при том что и там и там сидят советские военные советники. СССР не останавливает это, просто не может — в отличие от США, которые управляют своими сателлитами — СССР просто помогает им, отдавая контроль над ситуацией таким как Садат или Саддам.

В отличие от США — СССР хоть и создает военный блок — но блок этот чисто оборонительный и заточен на одни и те же задачи — отражение возможной агрессии в Европе. В отличие от США, которые собрали во Вьетнаме немало союзников, от Южной Кореи до Австралии — СССР даже не пытается потребовать от своих союзников направить контингенты в Афганистан в сходной ситуации — хотя бы для того, чтобы обкатать их в условиях реальной войны. Советские сателлиты ведут самостоятельную внешнюю политику, заключающуюся в одной фразу «кто в лес кто по дрова». Куба, маленькое государство на другом конце света — посылает свои контингенты всюду, от Африки до Йемена, реально помогает СССР, немало делает социалистическая Германия — но это на одной стороне медали. А на другой — в Румынии брат президента продает ЦРУ советский танк Т72, а в Польше — заместитель министра обороны становится агентом ЦРУ, а сама Польша — фактически проводит антисоветскую внешнюю политику, вспоминая об СССР только тогда, когда походит пора возвращать набранные на Западе кредиты, которых Польша нахапала едва ли не больше, чем сам СССР.

В отличие от США — СССР фактически не имеет военных баз за пределами Европы и не пытается их приобрести для обеспечении я постоянного присутствия советских войск за границей в количестве, позволяющем воевать, решать оперативные, а не советнические задачи. Громадные, многократно превосходящие силы НАТО группировки войск — зачем то размещены в Европе, обесценивая советскую риторику о миролюбии — в то же время советские интересы во всех других регионах мира не защищены практически никак и никем. Советский флот — имел немногочисленные базы (Камрань, Тартус) и дружественные порты для бункеровки — но создать сеть нормальных, полноценных баз почти не пытались. Не было и пунктов постоянного базирования стратегических бомбардировщиков и тактической ударной авиации за пределами Европы, СССР так и не попытался создать аналогов Рамштайна и Инжирлика. Индия, давний друг СССР — вполне могла предоставить под советский флот отличные базы — но это никому не было нужно. В результате — когда какой-нибудь диктатор внезапно менял ориентацию, как Али Абдулла Салих в Йемене в восемьдесят пятом — СССР ничего не оставалось, кроме как удалиться. Единственная попытка активизировать советскую внешнюю политику была предпринята в семьдесят девятом в Афганистане — но была предпринята негодными средствами, в отсутствие опыта подобных действий, при прямом попустительстве, а то и вредительстве находящихся в стране советских представителей — привел к катастрофе.

Но после гибели Горбачева и тяжелого удара по советской госбезопасности — советская внешняя политика начала неуловимо меняться, и Ясир Арафат был одним из первых, кто это заметил. И сделал выводы.

Действия СССР стали намного жестче, причем действия эти — предпринимались без предупреждения, а страны Запада и иные игроки — ставились перед фактом. Атомные взрывы в Пакистане поставили мир на грань ядерной войны, а открытая стычка с американцами, со сбитыми самолетами и погибшими пилотами — показала что СССР открыто провоцирует катастрофическую войну в регионе. Переводит локальные боевые действия с моджахедами — в классический военный конфликт с применением ядерного оружия. Американцы оказались не готовы и отступили.

Вторым поворотом советской внешней политики — стало активное применение терроризма в своих интересах. Если раньше СССР просто помогал террористам — то теперь он использовал террористов и терроризм в проведении своей политики. Несколько ликвидаций в Пакистане, предпринятых еще когда Пакистан был на ногах и обостривших ситуацию в Пакистане до предела — были выполнены опытными террористами. Арафат знал, что это были палестинцы из лагерей в Йемене и Судане, причем палестинцы просоветской ориентации.

Но последней каплей — стало получение информации о том, что Советский Союз нашел контакты с Израилем через представителей диаспоры и ведет какие-то переговоры. Стало ясно, что в СССР к власти пришли ревизионисты, ищущие соглашения с врагами арабского народа — когда они его найдут, они его просто сдадут Израилю, а договариваться будут от имени просоветски настроенных палестинцев. Этого — Арафат допустить не мог.

И здесь, сейчас — он должен был обрести новых хозяев. Он понимал, что за ними — стоят другие, а за другими — третьи, и скорее всего это те, против которых он сражался и кого клеймил. Но ему было плевать на это…

Колонна втягивалась внутрь, часть машин оставалась у въезда, боевики настороженно смотрели друг на друга, подозревая в дурном. Относительно небольшая — относительно общего количества — группа машин — направилась к административному зданию….

* * *

— Внимание, сектор два. Движущиеся цели.

Еще работая в Сирии — они придумали простой способ быстро передавать друг другу правильные координаты. Циферблат часов. И двенадцать секторов. Цифра 12 — строго на север…

В прицел — Николай увидел перемещающиеся машины… освещение было самое мерзкое, ярко освещенные участки, чередующиеся с темнотой. Ни ночной прицел, ни обычный — нормально не применить — вдобавок ночного на такую дальность не хватит.

— Есть…

— Замедляются. Останавливаются…

Николай привычно попытался подготовиться к выстрелу — но тут ему словно в ухо кто-то шепнул — бесполезно. Не попасть…

Машины остановились.

— Стоп.

Нет, не попасть. Он просто не видит цель.

Предельная дальность. Не видно ни хрена. Глаза слезятся от чередования тьмы и света, усиленных прицелом…

— Расходятся…

— Минус, — сказал Николай.

Это значило — отмена. Стрелять нельзя.

* * *

Верный своей параноидальной бдительности, выживший в десятках боев, переживший смерть и предательство, Франжье не вышел на улицу встречать Абу Аммара. Он ждал его внутри, в здании. Помимо обычной предосторожности — это должно было показать многолетнему лидеру палестинского сопротивления, кто главный в их новой связке, ливанских христиан и палестинских изгнанников.

Когда Абу Аммар вошел в комнату — сидевшие там Франжье и посланник поднялись на ноги.

— Ас саламу алейкум.

— Ва алейкум ас-салам…

Обычное приветствие с объятьями и поцелуями, которое должно было то ли продемонстрировать их новую общность, то ли обмануть чью-то бдительность. Вообще, война в Ливане начиналась как раз от палестинцев, от их лагерей, от того, что они потребовали больше власти и в союзе с местными мусульманами попытались отнять ее у христиан, объединенных в Фалангу, боевую христианскую организацию, напоминавшую отряды Муссолини и Гитлера. В Фаланге — тогда был и Франжье, хотя возглавляли ее представители другого клана — Жмаэли. Так что перед Тони Франжье стоял один из тех, кто непосредственно был виновен в пятнадцати годах кровопролитной войне на этом маленьком клочке земли у Средиземного моря. Вот только… времени прошло очень много, и все успели и предать друг друга, и повоевать. И вместе, и врозь. Жмаэли был в земле, и старший и младший — а ему, Антуану Франжье надо было выживать. И Абу Аммару — тоже…

* * *

— Подъезжаем…

— Внимание!

Сидевший рядом боец отряда Дельта Форс, прикомандированный к посольству в качестве охранника посла — перещелкнул предохранитель своего МР5 на автоматический режим стрельбы. Подразделение Дельта — при создании пользовалось автоматами М3А1 времен Второй мировой, на использование малоизвестного тогда немецкого автомата они перешли после совместных тренировок с САС в Герефорде. Автомат этот — был легким, удобным, под самый распространенный патрон в мире и с поразительной точностью боя, особенно в режиме одиночного огня — то, что нужно при освобождении заложников. Но сейчас — в соседстве с ДШК и РПГ, взгроможденными на автомобили советскими шестнадцатиствольными установками залпового огня — вооружение американцев казалось насмешкой, дешевой провокацией. Лучше было бы ехать совсем без оружия — ничем не вооруженный человек не воспринимается как враг.

Он воспринимается здесь как дурак.

Автомобили американского посольства — начали снижать и так невысокую скорость. Были две машины — сильно раздолбанный, с самодельным таранным бампером, вставками в кузове и шинах Шевроле Каприс семидесятых годов выпуска и не менее избитый дорогами и пулями, носатый Форд Эконолайн. Ни на одной из машин не было опознавательных знаков дипломатических машин или американского посольства. Американских машин было здесь полно — наследие иных, более благополучных времен — и эти машины не раз позволяли американским оперативникам выпутываться из самых скверных ситуаций на улицах Бейрута. Но сейчас — сидевший в Шевроле Гас Авратакис взмок как мышь, как только увидел, что делается у ворот. Как обычно он проигнорировал сообщение прикрывавших его котиков об опасности — и сейчас это могло обойтись дорого…

— Несколько автомобилей у ворот, больше двух десятков, сэр. Один бронетранспортер, русского производства. Вижу Диско, ракетные установки, вооруженных людей. Множество вооруженных людей, до пятидесяти человек.

Назад было уже не сдать — ракетные установки, кошмарные русские реактивные гранатометы РПГ поджарят их как на гриле…

— Сэр?

— Двигаемся дальше. Посигналь.

— Сэр?! — с удивлением переспросил водитель.

— Включи фары и посигналь, мать твою!

Водитель сделал то, что от него требовалось — хотя наверное решил, что этот ЦРУшник псих конченный.

Шевроле засигналил — звук был резкий и неприятный — и включил фары. Теперь все боевики смотрели на них, а кто-то — направил в их сторону оружие.

— Вашу мать, они держат нас на прицеле.

— Заткнуться всем. Стрелять только по команде! — Авратакис понимал, что надо идти напролом, если не хочешь оказаться в пещере в долине Бекаа, а то и со снятой заживо кожей, как бедняга Бакли — не дергаться мать вашу… Стой.

Шевроле остановился.

— Я пойду поговорю с ними. Ни шагу за мной.

— Сэр, мы должны охранять вас — сказал дельтовец.

— Заглохнуть и ждать…

— Понял…

— Дайте пистолет.

Один из бойцов Дельты передал свой пистолет — доработанный Кольт сорок пятого калибра. Авратакис нацепил на нос солнцезащитные очки — ночью очень круто, хотя одновременно с этим и глупо. Засунул пистолет за пояс спереди, так чтобы было видно. И полез из машины…

* * *

— … Социализм советского образца, — уверенно вещал гость, — в корне ошибочен, так как предлагает нам приравнять народы безродные, народы купцов и слуг к народам воинов. Хуже того, он уравнивает купцов и воинов в правах, а такого быть не может. И тем не менее — социалистические идеи популярны в народе, прежде всего в его беднейших слоях. Только гений Раиса — смог выковать из столь малопригодного материала как нельзя лучше подходящую в наших условиях теорию арабского социалистического правления…

Франжье почтительно промолчал…

— Популярность социалистических теорий — сказал Арафат — на самом деле определяется не только их внешней привлекательностью, но и той помощью, которую СССР оказывает арабскому миру. Он помогает нам встать на ноги…

Посланник — презрительно махнул рукой.

— Кому он помогает встать на ноги? Он скорее помогает раздувать вражду! Ломает вековые устои, на которых держался Восток. Сыновья проявляют непочтительность к отцам, народы — к властителям. То тут, то там — идут войны…

— Советский союз помогает нам — с нажимом заявил Арафат. Это была вовсе не попытка вступиться за СССР, это было зондирование на тему, сколько стоит он и его вооруженные отряды, сколько стоит помощь палестинцев на Ближнем Востоке.

Не продешевить бы…

* * *

В отличие от подавляющего большинства своих коллег — Гас Авратакис родился и рос не в самом лучшем месте. Сталелитейный завод, рабочие кварталы. Его отец торговал спиртным и часто брал его в бары, когда шел вышибать долги — так молодой грек постигал правду жизни, на примерах из-под носа. И сейчас — вряд ли кто из сотрудников ЦРУ мог разыграть эту партию так же, как он — ведь происходящее на цементном заводе в Шекаа было почти тем же самым, что было у него в родном городе, когда этнические банды — собирались чтобы разделить территорию. И действовать — надо было точно так же. Либо ты охотник — либо ты жертва…

На жертву Авратакис никак не был похож. Коренастый, темные очки, короткие усы, пистолет за поясом, белая рубашка с короткими рукавами. Скорее он был похож на полицейского из Латинской Америки — да и тут такие же водились. На того, кто эксплуатирует собственную должность по полной программе и не думает долго перед тем, как кого-нибудь пристрелить.

— Эй, ты! — сказал он по-английски — иди сюда, козел.

Боевики владели английским языком — но не все и недостаточно, чтобы понять оскорбительное значение слова «козел». Иначе — могли бы начать стрелять…

Боевик приблизился. Бородатый, ростом чуть выше оперативника ЦРУ, наверное и моложе — но не различишь, борода хорошо скрывает возраст. Вооружен до зубов — китайская разгрузка из грубой ткани набита советскими, ребристыми, изогнутыми магазинами. В руке — уродливый, но предельно эффективный венгерский автомат — гранатомет, за спиной — разгрузка, из которой торчат хвостовики гранат как у израильских саперных и диверсионных отрядов. Такой автомат — это и автомат и гранатомет, можно стрелять наствольными гранатами.

— Пропусти нас. Какого хрена вы тут встали?

Боевик конечно мог тут же разобрать ЦРУшника на части с помощью своего автомата — а толкущиеся за его спиной сородичи моментально довершили бы разгром. Но командир пригрозил смертью тем, кто начнет стрельбу без его личного разрешения. Кроме того, боевик этот учился в Крыму и привык там с уважением относиться к белым инструкторам, которые учили его убивать.

— Ты что, не понимаешь?! — продолжал наседать Авратакис — не дошло?

Напор сделал свое дело — боевик беспомощно оглянулся. ЦРУшник машинально подмечал… пулемет… вот у этого русский автомат в руках, да еще и с ночным прицелом — а за спиной активный гранатомет с укладкой гранат, у этого русская снайперская винтовка времен Второй мировой и блестящий американский револьвер в кобуре…

Звиздец просто. Если он выберется живым — то просто уроет Иосифа.

— Кто, б… старший!?

Через толпу — протиснулся боевик, по виду и есть старший. На поясе — пистолет — пулемет Скорпион, в кобуре, излюбленное оружие коммунистических террористов, еще гранаты. Больше ничего нет.

— Что нужно? — спросил он на плохом английском.

— Проехать нужно. Уберите свое железо нах…

Авратакис вел себя так, как будто он имеет полное право находиться здесь — и это действовало. В конце концов, в Ливане за годы войны, хрупкого мира, потом опять войны, терактов, предательств, обстрелов — все перемешалось настолько, что никто ничему не удивлялся. Американец в долине Бекаа? Ну и что? В начале восьмидесятых — после того, как христиане одержали ряд важнейших побед, кланы Франжье и Жмаэля переругались, и стали вербовать себе союзников среди мусульман и палестинцев. Война возобновилась — только теперь вчерашние смертельные враги оказались по одну сторону баррикад, а бывшие друзья — стали смертельными врагами. Приглашенные в страну сирийцы, которые должны были спасти палестинцев от окончательного разгрома и установления христианского правления на исконно арабской земле — вместо этого доступно объяснили палестинцам, где их место, а чтобы понятнее было — стали их убивать. Так что американец мог тут быть по самым разным надобностям. Например — в долине Бекаа произрастает опиумный мак…

— Нельзя.

— Чего… А ну, убери свою хрень от ворот.

— Нельзя — тупо повторил федаин.

— Я, б… не с тобой договаривался, слышишь, ты. У мен тут чертовски важная встреча, нах… и я не хочу, чтобы она сорвалась.

— Нельзя…

— Да ты заколебал. Зови сюда Исмаила.

— Кого?

— Исмаила. Я с ним договаривался о встрече, а не с тобой, козлом…

В этот момент — стукнул выстрел…

* * *

В этот момент один из снайперов Франжье, находившийся на высокой цементной колонне — почувствовал неладное. Другой человек ничего бы не заметил в темноте, особенно кромешной рядом с ярким светом разбросанных по территории фонарей — но не он. Он начинал в Бейруте в семьдесят третьем, когда у него был только старый, еще времен Второй мировой карабин, привезенный отцом с войны — и тогда, безо всякого прицела он научился видеть движение в темноте и попадать безошибочно, еще во время боев у автобусного вокзала и войны отелей. А теперь — в его распоряжении была русская винтовка и прицел, который видит сквозь ночь…

Он заметил какое-то движение в темноте — совершенно случайно заметил, когда подъехавшая машина случайно махнула фарами и в мимолетной вспышке — что-то почудилось. Советский прицел нельзя было постоянно держать включенным — но сейчас, он был уверен, что там что-то есть.

Машина проехала — он включил прицел, прицел был чувствителен к яркому свету и долго восстанавливался. Дождался, пока устоится изображение — и увидел неясные силуэты, распластанные на земле. Судя по прямым линиям — это были люди. Люди с оружием…

Его приказ был прост. Любой, кто пытается приблизиться с оружием и находится за забором — враг.

Он прицелился — и нажал на спуск…

* * *

Котик, даже тяжело раненый не издал ни звука, он просто распластался там, где достала его пуля. Но все разом стало хреново, очень хреново…

— Снайпер!

На территории комплекса — что-то заметили.

Лязгнул еще один выстрел, пуля выбила клок травы под носом у Лэнсдорфа.

— Заткните его!

Один из котиков, вооруженный мощной G3 с глушителем и лазерным прицелом, как у британских спецназовцев САС — открыл огонь, обстреливая позицию снайпера. Лэнсдорф понял, что все катится к черту, сейчас тут будет бойня, и единственное, что им остается — это попытаться вытащить этого ЦРУшного ублюдка из лап этих уродов, а потом — уносить ноги…

— Попал! — доложил котик — снайпер убит.

На территории комплекса — разом началась перестрелка, сразу с нескольких точек заработали автоматы и пулеметы. Резанули трассеры.

— Глазам, вариант два — скомандовал Лэнсдорф — валите всех, кого видите. Огонь по целям у ворот! Надо вытащить Альфу!

* * *

Звериное чутье подсказало Франжье и то, как надо действовать сейчас. Как только он услышал первые выстрелы — он знал, что надо делать.

— Стреляют? — Ясир Арафат повернулся к окну.

Франжье выхватил из кармана револьвер с коротким стволом и скрытым курком, со стволом, обрезанным до двух дюймов — настоящее бандитское оружие, принадлежавшее еще его отцу. Из него — он влепил две пули сорок пятого калибра в бок и в шею палестинскому лидеру.

Абу Аммара, он же Ясир Арафат — две тяжелые пули отбросили к стене, где он и затих…

Хрястнула дверь, в помещение вломился боец из отряда семнадцать — но сделать ничего не успел — очередь в спину изрешетила его.

Франжье — перевел дуло револьвера на иракца, тот молча сидел, не двигаясь.

— Убейте палестинских собак! — заорал он во все горло — убейте их всех!

Если есть сомнения — сомнений нет. Он никогда не доверял этой велеречивой арабской свинье, готовой продать собственного отца.

* * *

Гаса Авратакиса спасло только одно.

Несколько лет — он считал несколько лучших лет в своей карьере — он провел в Греции, где как раз к власти пришли «черные полковники», антикоммунистическая военная хунта, поддержанная ЦРУ. Начальник станции в Афинах Гас Авратакис тогда фактически взял на себя половину работы начальника греческой разведки и контрразведки, он был вхож во все высокие кабинеты, даже к главе государства. Семнадцатое сентября — коммунистические ублюдки, организовавшие террористическую банду — знали об этом и поклялись достать его. С его предшественником у них это получилось — убит на пороге собственного дома. Он тогда прошел полный курс оборонительного вождения, достал в посольстве у охраны Кольт сорок пятого калибра и постоянно носил его при себе и всячески демонстрировал презрение попыткам коммунистов достать его. Из тех времен, он вынес один, очень ценный урок: если видишь проблему, начинай действовать прямо сейчас, немедленно, а не жди, пока она даст тебе по башке…

Все было проще простого — он должен был забрать нужного человека, отдать деньги и уйти. Вместо этого — получился полный бешбармак.

Полнейший…

Когда начались выстрелы — сначала началась снайперская перестрелка — палестинские боевики не отреагировали должным образом, они ожидали атаки совсем с другой стороны. Этим он и воспользовался — выхватил пистолет и открыл огонь. Пистолет одолженный у бойца Дельты был взведен и поставлен на предохранитель, у него был магазин емкостью на один патрон больше стандартного, доработанный спуск и ручной предохранитель. А до боевиков — было несколько футов и промахнуться было просто невозможно.

Он открыл огонь, не целясь, пистолет сильно, но плавно отдавал в руку, боевики падали как сбитые кегли, даже не поняв, что происходит. Он разрядил все девять бывших в пистолете патронов — и только потом опрометью бросился к своей машине, до которой было футов двадцать. От машины — боец Дельты уже вел огонь, выкатившись из машины на дорогу, он стрелял из положения лежа, короткими очередями сшибая одного боевика за другим. Открыли огонь и морские котики, прикрывавшие американцев — а в ответ открыли огонь на территории завода — все и во всех…

Гас Авратакис сам не понял, как он оказался в машине. Палестинец, палестинский проводник — сидел за рулем, ни жив, ни мертв. Между сидениями — лежал еще один пистолет…

— Давай назад! — прошипел Авратакис.

— Что? — не понял палестинец.

Авратакис выстрелил в палестинца, переключил коробку на задний ход и рукой — нажал на его ногу на педали газа. Внедорожник — взревев все быстрее покатился назад, палестинец не умер, он был жив и хрипел — но сотрудника ЦРУ это не волновало: отработанный материал, вне зависимости от того, это он завел их в засаду или нет. Боевики у ворот, стрелявшие во все стороны — поняв, что машина уходит, открыли автоматный огонь, пули моментально вывалили лобовое стекло и добили палестинца. Радиатор был пробит во многих местах, но пока машина ехала и это было главное…

Машина ударилась о стоящий сзади фургон, его водитель не успел среагировать. Охранник из Дельты — сменив опустошенный магазин, начал отступать, стреляя по целям у ворот. Ему удалось пройти несколько шагов — потом в него попали и он упал. Американцы из фургона, морские пехотинцы из охраны посольства, подхватили его и потащили назад, отстреливаясь и прикрывая друг друга. Авратакис, наклонившись так, чтобы двигатель защищал его, по-прежнему жал на газ, хотя чувствовал, что машина идет еле-еле, толкая назад что-то. Но она шла — и это было главное…

Кто-то выстрелил из гранатомета — ракета не попала в машину, взорвалась совсем рядом, слева. На водительской двери появилась рваная дыра, по кузову забарабанили осколки, одновременно треснули оба стекла слева. Не видно было ничего, и расчет был только на удачу.

Очередь из ДШК — и ему конец.

— Да твою мать!

Не поднимая головы, не видя куда идет машина и на что она натолкнулась — Авратакис крутанул руль. Лопнула, зашебуршала, не выдержав нагрузки и попадания пуль покрышка, машина еле ковыляла, а не ехала — но ехала…

Машина закашлялась движком, с хрустом и треском выломилась и резко, прыжком прыгнула назад — но стало понятно, что ее надо бросать. Со всех сторон — ожесточенная перестрелка, они просто не выберутся…

Несколько секунд у него было.

Он перестал давить на ногу мертвого уже палестинца — и машина почти сразу остановилась. Открыв дверь, он вывалился из машины, тут же почувствовал острый запах горючки… бак пробит и не один раз. Вспомнив, что сзади, в багажнике он видел дополнительный бак — здесь такие были на многих машинах, потому что заправки были далеко не везде и далеко не на всех было топливо, он достал из кармана Зиппо. Подаренный, жалко.

Кто-то подбежал к нему.

— Сэр, вы целы?! Уходим, уходим!

— Надо поджечь!

— Нет времени, уходим!

Микроавтобус, вторая машина — уже горела, подожженная прямым попаданием ракеты РПГ. Американцы, огрызаясь очередями, отступали назад, к спасительному повороту, где их уже было не достать…

Морские котики прикрывали их — и сами отступали…

* * *

Снайпер отряда морских котиков — начал бить по прожекторам, гася их один за другим. Погасил все — осталось только бушующее у горящих машин пламя…

На территории цементного завода царил настоящий ад — все стреляли во всех, тем, кому не повезло и кто попал под первую раздачу — уже были убиты, остались только те, убить кого было не так то просто…

* * *

Боец «отряда семнадцать» целится из-за угла… У него был использовавшийся в Бейруте венгерский автомат — гранатомет: два прицела, автоматный и гранатометный и длинный ствол, с которого можно стрелять как противопехотными гранатами, так и противотанковыми, похожими на маленькие ракеты РПГ. Они пользовались большим спросом, потому что в отличие от РПГ — ими можно было стрелять из закрытых помещений.

Вспышка у щита, ДШК замолкает…

* * *

Христианский фанатик — фалангист, чтобы остановить палестинцев — выскакивает из-за укрытия, под каждой рукой — по автомату АК, ремни на плечах, локти прижимают приклады, он бежит вперед, полосуя огнем воздух перед собой. Пули бьют в него, огонь сосредоточен только на нем — но он успевает пробежать ровно столько, чтобы опустошить магазины автоматов. Только потом — падает…

* * *

Ослепительно яркая струя пламени огнемета — слизывает баррикаду вместе с ее защитниками. Трещат обугливающиеся человеческие тела, кто-то, горя с головы до ног, делает шаг и падает…

* * *

Метнувшиеся в темноте силуэты, вскинутый автомат. Палец на спусковом крючке — не до сантиментов.

— Свои! Свои!

— Черт…

— Гас, направо. Прикрой нас.

Один из морских котиков с пулеметом — бросается направо, чтобы залечь на дороге и прикрыть их. Впрочем, никому нет никакого дела до небольшой группы американцев — на территории завода кипит бой между палестинцами и христианскими милиционерами…

Небольшая колонна машин — единственное спасение, с другой стороны — сирийцы наверняка перекроют дороги.

Сам Лэнсдорф вышел из боя невредимым, котики мало понесли потерь — двое тяжело и двое легко раненых, спасло то, что они вели огонь из темноты и выбили пулеметчиков за крупнокалиберными пулеметами. Он перебежал к машине, за которой кому-то оказывали помощь, посветил фонариком. Небо было расцвечено трассерами как на параде Четвертого июля…

— Целы, сэр?

ЦРУшник держал чей-то автомат, возможно того бойца, которому оказывали сейчас помощь. Вид у него был озверелый.

— Какого хрена начали стрелять?!

— Я не знаю! Снайпер начал с той стороны работать!

Выстрел РПГ — взлетел в черное небо подобно комете, лопнул вспышкой…

— Вашу мать, надо вызывать авиацию!

— Сначала, надо уносить ноги отсюда, нах…! Тут сейчас будет половина сирийской армии пополам с фаттаховцами!

— Машина может двигаться?!

— Да сэр.

— Тогда уносим ноги отсюда! Бегом!

* * *

О нанесении удара по заводе в Шекаа не могло быть и речи. Это только в фильмах — бравый командир авианосца посылает штаб нахрен — и вот самолеты один за другим срываются с палубы Янки-стейшн[163], неся полный боекомплект под крыльями. В реальности же — должность командира авианосца — самый лучший трамплин на самый верх, к адмиральским погонам и собственному кабинету в Норфолке. И назначают командовать авианосцем не просто так — только тех, кто это оценит. Так что — никакой надежды на помощь в нарушение приказа не было, и никакой надежды на то, что приказ будет отдан — тем более. По администрации — и так били крупным калибром за поддержку Израиля и срыв мирного урегулирования на Ближнем Востоке — и никто не осмелился бы отдать приказ о бомбежке перед самыми выборами.

До посольства — они добрались уже под утро. Потрепанные, раздавшие немалую часть денег, предназначавшихся этому сукину сыну Франжье, с вымотанными нервами — но добрались.

В бейрутском посольстве — Гас Авратакис первым делом налил себе полный бокал виски без льда. Замахнул в три глотка, затем, отставив в сторону пустой бокал из-под виски, несколько минут сидел неподвижно, сдерживая обуревавшую его безумную ярость. Потом — он подошел к телефону в кабинете начальника станции и набрал номер, который помнил на память. Это был прямой номер бейрутского кацы — резидента МОССАДа в Бейруте Джона Элиаха, бывшего офицера израильских ВВС, бывшего ответственного сотрудника ТААС, израильского оборонного концерна, занимающегося производством и торговлей оружием. И последнего сукина сына…

— Я слушаю…

Несмотря на ранее утро — израильский каца уже не спал.

— Слушаешь? — чудовищно спокойным тоном сказал Авратакис — слушай, пока можешь.

— Гас? В чем дело?

— Ты знаешь, сукин ты сын. Думаешь, об Америку можно вытереть ноги и бросить в угол как грязную тряпку?

— Я не…

— Хорош. Все ты понимаешь. Знаешь что, бывший мой друг. Я человек маленький. И простой. Там, где я родился — за такое полагался нож в брюхо. Но я знаю правила.

— О чем ты говоришь?! — закричал в трубку израильтянин.

— Дослушай до конца. Просто дослушай. Когда я вернусь в Вашингтон — первым делом я пойду к конгрессмену Чарли Уилсону и расскажу, какие вы двуличные мрази, и что из-за вас погибли американские солдаты и сорвалась операция особой важности, в которой он лично был заинтересован. Конечно, я не берусь предсказать его реакцию, в конце концов конгрессмен давно дружит с вашей страной — но в уме он это держать будет. Второе — кем бы я ни был, и чем бы я не занимался — я сделаю все, чтобы вам, двуличным лживым, зацикленным на себе ублюдкам жилось как можно веселее на этом вулкане. И чтобы следующий раз, когда вам припрет к заднице, и когда окружающие захотят разделать вас — я сделаю все, чтобы помочь им. Прощай…

Ливан, Бейрут. 19 июня 1988 года

У Николая было странное чувство. Как будто он провалился куда-то в прошлое… в ночь, разорванную трассерами… но не Афган, нет. Развалины и шквал огня… он не знал, где это, но точно знал… это было. Он видит это не просто так…

Он был там. Когда то давно, так давно, что его… и в живых то не было — но он там был.

Точно — был.

Шаркнуло на лестнице — это бы старый район Бейрута, где каждый домик был неповторим своей архитектурой, улицы были узкими и тесными, иногда слишком узкими даже для одной машины, на перекинутых через улицу веревках сушилось белье, крыши были плоскими и на них было не протолкнуться от баков с водой, дизель-генераторов, проводов под током и спутниковых телевизионных антенн. Лестницы здесь были — не внутри дома, а пристроенные, как пожарные — и сейчас по лестнице кто-то поднимался.

Николай поднял автомат и направил на дверь.

В дверь два раза стукнули, потом — дверь открылась и на пороге появился Самед. Он поднял руки в шутливой капитуляции, в одной руке была стопка лепешек, в другой — пакет с чем-то.

— Свои.

Николай опустил автомат.

— Что слышно?

— Давай, сначала поедим…

— Хорошая мысль…

Лепешки были почти такие же, как в Афганистане. Пресные, испеченные в земляной печи — тандыре, жесткие, но удивительно сытные. Тесно — раскатывают тонким слоем и сажают в печь, просто прилепляя к стенке. Местные лепешки были лучше, чем в Кабуле — в Кабуле муку разбавляют наполовину…

Ели, как здесь и едят люди, у которых что-то водится в карманах. Брали мясо, прямо лепешкой, заворачивали, много зелени — и ели. Запивали Кока-Колой, которая здесь носила название Зам-Зам Кола — это была иранская кола, разлитая на линии, в свое время поставленной Шаху. Здесь пили только такую, настоящую не пили, протестуя против американской оккупационной политики.

Уйти им удалось довольно легко. Опытные, много повидавшие снайперы просто растворились, не сделав ни единственного выстрела. Добрались до машины, на ней — обратно уехали в Бейрут.

— Что на улице? — спросил Николай.

— А сам как думаешь? — ответил Самед — только за сегодня сорок одна перестрелка. По Западному Бейруту уже влупили Градом.

— Где Арафат?

Самед вздохнул.

— Если он все еще в городе, то его штаб-квартира в Фахани, это в трех километрах отсюда. Но пока непонятно, что вообще с ним. Мой контактер — не сказал ничего определенного.

— Сегодня ночью проверим сами.

— Это исключено.

— У нас приказ.

— Только не говори, что пойдешь один — устало сказал Самед — ты даже не представляешь, что это за район. Даже израильтяне отступили. Я думаю, тебе стоит связаться с твоим командованием и запросить новые указания. После того, что произошло сегодня ночью в Шекке — ситуация может сильно измениться.

Николай подумал и решил, что это лучшая мысль из худших. Как то так.

— Поможешь?

— Как всегда…

* * *

На телефонной кабине — были одна дырка от пули и множество следов осколков. Телефонный аппарат был зачем-то закутан в полиэтиленовый пакет — но вырвать трубку местные хулиганы не догадались.

И за то — спасибо…

В кабинке — стояла какая-то женщина, закутанная с головы до ног в черное — еще десять лет назад на женщину в таком наряде смотрели бы как на сумасшедшую. Николай вежливо дождался очереди, шагнув к телефону оглянулся. Из разбитого прямым попаданием снаряда номера отеля — удивительно, но в других, неповрежденных номерах жили люди — мимолетно мелькнуло светом. Оптический прицел.

Номер он знал наизусть.

— Представительство Аэрофлота, добрый день…

Конечно же, на английском. О языковая спецшкола… конечно не Никтитские ворота, но подготовительная МИМО — тоже неплохо. Почему то вспомнилась Клавдия Ивановна, их училка по инглишу, проработавшая два десятка лет в посольстве. Интересно, думала ли она, где и как пригодятся ее уроки…

— Добрый день. Мистера Трофимова будьте добры.

— Мистера Трофимова нет.

— Простите, а когда он будет.

— Извините, неизвестно…

Перед щелчком разъединения донеслось сакраментальное «козел» на великом и могучем.

Б…

Интересно, откуда только такие берутся. Хамистые телефонистки, наглые продавцы, вконец охреневшие парикмахерши. Почему они считают своим святым долгом сделать кому-то плохо, отомстить за что-то.

Ну, ладно, в СССР — а тут то откуда. Загранка…

Он набрал номер, нехорошо посмотрел на что-то сказавшего за спиной араба.

— Представительство Аэрофлота, добрый день…

— Мистера Трофимова, будьте добры.

— Мистер…

— Трофимова давай, коза драная — на языке родных палестин сказал Николай — а если его нет, то кого-то из сектора «ноль». И шевели колготками, коза, если не хочешь отсюда с волчьим билетов в двадцать четыре часа вылететь…

Молчание.

— Чо в осадок выпада! Давай, шевели копытами.

— А… сейчас.

Усвоенный во дворе жаргон — оказался полезнее английского с типично лондонским прононсом…

— Сохно, сектор ноль.

Молодой голос — но это хорошо. Старательный. Этот будет делать все как надо, еще не успело все осточертеть до дверцы.

— Красный дым.

— Понял, где вы?

— В городе. Запоминайте — белый жаворонок.

— Белый жаворонок.

— Правильно — Николай снова перешел на английский — назовите свободную точку контакта.

— Третья. Вам что-то нужно?

— Всего понемногу.

— Через три часа.

— Через час.

Телефон наверняка слушают — бейрутская сеть старая, «дырявая», ее слушают все разведки мира. Конечно же — разговор на русском засекут и надо сделать дело и уйти на дно быстрее, чем кто-то поймет, в чем дело и начнет искать по-настоящему.

— Хорошо.

Николай повесил трубку, нырнул в переулок, на углу которого местный армянин жарил шаверму, зазывая потенциальных клиентов гортанными криками. Когда через десять минут два старых Мерседеса — один обычный, и один удлиненный «такси» остановились в толчее, и из машин посыпались вооруженные гвардейцы — след давно простыл…

* * *

Точка контакта три располагалась в центре города, как раз у того самого местах, где во время первой войны шли тяжелые бои: центральная автобусная станция и центральный полицейский участок. Днем — здесь было относительно безопасно, люди торговали, кто-то ходил в развалины, чтобы помянуть те, кто остался здесь навсегда — а вот ночью сюда лучше было не забредать…

С наблюдательного пункта — дома в основном были двухэтажные, сильно разбитые, поросшие травой — они наблюдали за тем, как угловатый Вольво 244 остановился у разбитого здания. Из него, даже не осмотревшись толком — выбрался молодой человек с большим пакетом…

— Он?

— А кто же еще…

Молодой человек закрутил головой, потом пошел к перекрестку.

Идиот…

Самое простое решение обычно самое верное — Николай поймал солнечный луч осколком зеркала, направил его на стену, потом — на контактера. Тот сначала остановился, повертел головой. Потом — направился в сторону развалин…

— Добрый день.

Николай обшарил подозрительным взглядом контактера. Явно из чистеньких — костюмчик… вон как боится.

И поделом, кстати боится.

— От кого ты пришел?

— Трофимов просили передать привет. От Осетина.

Николай немного успокоился. Осетин — это Цагоев. Спокойствие было прервано бухтением моторов машин…

— Ложись.

— Что?

— Ложись!

Николай подбил контактера под колени — он рухнул в грязь, в кирпичное крошево. Попытка возмутиться была пресечена тычком под ребра.

— Тихо!

Из развалин — он видел машины, проходящие по улице… большой, раздолбанный универсал со стволами. Торчащими из окон… пикап… еще один, с пулеметом, самосвал, в кузове которого боевики. Кажется, не останавливаются…

— Лежи, не поднимайся — сказал Николай и добавил — здесь снайперы.

Контактер побелел как мел.

— Что просил передать Осетин?

— Благодарность за хорошую работу. Очень большую благодарность.

Николаю стоило большого труда не удивиться — он же ни хрена не сделал! Он же не выстрелил! Не смог!

Но показывать этого было нельзя.

— Как будет с эвакуацией? Порт? Самолет?

Контактер замялся.

— Немного надо подождать.

— Что?!

— Есть новая цель…

Ливан, Бейрут. Посольство США. 20 июня 1988 года

Телевизор показывал плохо. На экране — была репортерша канала TF1 France, несравненная Сорейя, наполовину сирийка, наполовину француженка. Они вещала из международного аэропорта Бейрута и парни из Дельты и шестого флотского спецотряда, собравшиеся у телевизора — больше пялились на ее грудь, чем слушали…

…нападение на базу Антуана Франжье, одного из военных и политических лидеров Ливана, основателя христианской милиции Марада — привело к резкому осложнению обстановки в Бейруте. Международный аэропорт Бейрута закрыт для всех коммерческих рейсов два часа назад, после того, как неизвестными — был обстрелян и сбит при заходе на посадку пассажирский самолет Боинг-707 авиакомпании Пан Американ. Ожесточенные перестрелки — идут по всему Бейруту, христианские и палестинские формирования…

После провала «рейда на Шекаа», когда казалось, что все проблемы можно решить мешком с деньгами — американцы укрылись в международной зоне, в своем посольстве, рядом с бульваром Корниш. Всем дипломатическим работникам — выдали бронежилеты и каски, вскрыли комнату на первом этаже, где находился неприкосновенный запас оружия на случай штурма посольства, в том числе базуки. Персонал станции ЦРУ тоже напялил бронежилеты, Паттридж каждые полчаса запрашивал Лэнгли на предмет начала уничтожения документов. Всеми овладело какое-то, возвышенно-истерическое настроение… в таком можно палить длинными очередями по толпе от бедра и все ОК. Над Бейрутом — каждые полчаса с грохотом переходили звуковой барьер истребители-бомбардировщики, взлетающие с болтающегося у берега французского авианосца Фош, этот грохот — смешивался с грохотом разрывов Градов, которыми христиане били по палестинскому кварталу. Пришла также информация, что Энтерпрайз покинул побережье Ливии и идет по направлению к Бейруту, но не полным ходом, потому что в Вашингтоне никто не знает, что делать.

Авратакис — сидел вместе с котиками и дельтовцами и смотрел телевизор — так проще было не думать о произошедшем дерьме и скоротать время до того, как в ЦРУ что-то решат и проведут сеанс связи для Бейрута. Но мысли — все равно возвращались к тому же самому — почему израильтяне предали. Почему они решили отречься от американцев, которые помогали им всегда. Почему это произошло?

Или — израильтяне не предавали? Но как тогда объяснить произошедшее дерьмо…

В этот момент — камера резко дернулась и они увидели, как над летным полем Бейрутского аэропорта — пухнет рыжий ком пламени. Попали в заправщик…

— Твою же мать… — выразился один из дельтовцев.

— У вас тут всегда так весело.

— Да, п…ц как весело. Напоминает Голливуд, верно?

— Да…

— Только в этой ж… каждый сам себе режиссер. Творит все, что въедет в башку.

— Я смотрю, тут народ совсем без тормозов.

— Ага. И уже пятнадцать лет так.

— П…ц.

— Сэр?

Авратакис повернулся. В дверях небольшого помещения — стоял морской пехотинец из охраны. Утром — они сменили ружья на автоматы.

— Связь установлена.

— Иду.

Когда Авратакис вышел из комнаты — один из дельтовцев заметил.

— Вот из-за таких козлов и бывают потери.

— Ты не прав — ответил другой — потери бывают из-за тех козлов, которые держат нас за руки, и не дают нам примерно разобраться со всей с этой мразью…

* * *

Связь была установлена из штатной комнаты связи посольства, только недавно оборудованной новейшей системой шифрования Topdance, чечётка. Сама эта система — считалась одной из важнейших государственных тайн и потому — комнату охранял отдельный наряд морских пехотинцев, который должен был в случае штурма посольства проследить за уничтожением аппаратуры связи и, что самое главное — опечатанных пакетов, в которых содержались одноразовые шифровальные ключи системы. Эти ключи — использовали в качестве переменного кода запись атмосферных помех, комбинации которых считались самыми случайными из случайных. Ключи выпускались целыми сериями и каждый — использовался только при одном сеансе связи, а потом уничтожался. При подозрении на то, что какой-то из ключей скомпрометирован — уничтожалась вся серия.

Гас Авратакис — протиснулся в комнату мимо Джима Паттриджа, резидента ЦРУ в Бейруте, который, очевидно, уже получил соответствующий нагоняй от начальства. Специалист по связи передал массивные, старомодные наушники.

— Связь установлена, сэр.

Авратакис кивнул. Радист вышел из комнаты и закрыл за собой дверь — этого требовали правила секретной связи.

— Сэр?

— Гас, что там у вас произошло?

Авратакис узнал голос Роберта Гейтса, первого заместителя директора ЦРУ.

— Сэр, произошла непредвиденная ситуация — Авратакис кратко изложил события.

— То есть, вы внезапно утратили контроль — уточнил первый заместитель директора.

— Не совсем так, сэр. Началась перестрелка, совершенно внезапно, там были люди Арафата и… — Авратакис понимал, как глупо выглядят его оправдания.

— Гас, СНБ принято решение об отрицании.

Это значило, что ЦРУ больше не будет проводить никаких операций здесь и будет отрицать участие в уже идущих.

— Сэр, а как же работа по армянской линии? Мы только ее начали.

— В Москве идут аресты. Боюсь, мы опоздали с армянским движением.

— Сэр, ничуть не опоздали. Англичане тоже арестовывали…

— Гас, это приказ. Мы не должны быть замешаны в очередном обострении обстановки на Ближнем Востоке. Не сейчас.

Авратакис выругался про себя.

— Я вас понял, сэр.

— Навести бассейн. Переда им все. Ты понял меня? Бассейн.

Бассейн. Посольство Франции и французская резидентура.

— Да, сэр.

— И никаких больше действий, вы поняли меня?

— Да, сэр, понял…

Французы перехватывают инициативу. Что ж, может оно и к лучшему.

— Начните писать отчет. Хорошо подумайте над тем, что вы напишете.

— Да, сэр.

— На этом все.

Сукины дети. Какие же все сукины дети. Самое мерзкое в этом даже не то, что мы отступаем, едва почувствовав сопротивление — а то, что не имеем привычки мстить за погибших. Здесь — это значит, что американцев можно убивать.

Авратакис снял с головы массивные наушники, поставил в журнале подпись и время окончания сеанса связи. Смачно выругался…

* * *

Короткая поездка — завершилась у перечеркнутых красными полосами бетонных блоков, прикрывавших французское посольство. Охраны было еще больше, чем прошлый раз, у ворот — стоял бронетранспортер, пулеметный расчет в касках и бронежилетах замер у своего оружия. Дальше по улице — горела, точнее догорала машина, кто и зачем ее поджег — было непонятно. Улица была пуста, где-то неподалеку — щелкали выстрелы…

Их обыскали и пропустили внутрь. Бойцы Иностранного Легиона — натянули на территории посольства белые полотнища, чтобы обезопасить себя от снайперов.

Эмиль — встретил их на первом этаже здания, улыбчивый, в военной форме, с кобурой на поясе. Сразу — повел к накрытому столу.

— Эмиль, мы торопимся… — сказал Паттридж.

— Да бросьте. Немного подкрепиться — лишним не бывает, тем более что я знаю, чем кормят в вашем посольстве. А здесь есть даже вино…

Вино и в самом деле — было. Сирийское, но в Сирии было неплохие виноградники — виноделие здесь ставили как раз французы. В Ливане тоже. Сухая, каменистая почва и много солнца — идеально для настоящего вина…

Прихлебывая вино, Эмиль ознакомился с черновиками. Небрежно отложил их в сторону.

— Вы можете сказать, что, ко всем чертям, произошло? — не выдержал Авратакис.

— Могу. У Абу Аммара — он же Ясир Арафат — была встреча с Франжье. Встреча, на которой должно было состояться их примирение. Вы об этом не знали?

Авратакис пожал плечами.

— Вероятно, вы каким-то образом сыграли роль детонатора. Люди здесь хуже мирятся, если рядом американцы. Дурные воспоминания…

— Бабаян жив?

— По нашим данным, он жив… — сказал Эмиль — думаю, в течение пары дней мы получил доступ к нему.

— Как насчет нашего доступа?

Паттридж — нарочно со стуком поставил бокал на стол.

— Мы тебе благодарны, Эмиль.

— Всегда пожалуйста…

Авратакис предпочел промолчать.

* * *

Когда они вернулись к посольству — там, в грузовики, выкрашенные в белый цвет ООН уже складывали какие-то ящики, и тут же, под охраной морских пехотинцев — собирались немногочисленные иностранцы. В основном американцы.

— В чем дело? — спросил Паттридж у командира наряда морских пехотинцев.

— Сэр, вертолетоносец подошел к берегу, приказано эвакуироваться. Экстренная эвакуация, по третьему варианту. Вертолеты будут забирать всех из аэропорта…

Третий вариант — означал, что в стране остается только самый необходимый персонал, точнее его самое минимальное количество. В отличие от второго варианта — в третьем эвакуируется посол: дело было в том, что резиденция посла в Бейруте была за городом, и каждый день посольский кортеж был вынужден проезжать через половину Бейрута, города, где на каждом шагу могла поджидать смерть. В стране — оставалось только несколько человек, в основном как раз из резидентуры, а большую часть работы по представительству интересов США — по договоренности принимало на себя посольство одной из нейтральных стран, например, Швеции или Канады.

— Где посол?

— За ним уже отправили группу на вертолете, сэр. Дороги блокированы.

Подбежал один из сотрудников резидентуры.

— Сэр, поступил приказ вывозить всю документацию.

— Окей… Придется поработать…

Все приходилось грузить в старые грузовики «Два с четвертью», которые тут оставались еще со времен Дуайта Эйзенхауэра. Документы после взрыва[164] были в полном беспорядке, папки с совершенно секретными документами, подлежащими уничтожению в первую очередь лежали вместе с обычными ДСП и аналитическими обзорами, которые вообще годились только в сортир. Никто не знал, на чем и как их будут вывозить, хватит ли у морских пехотинцев места для документов или придется жечь их в аэропорту, никто вообще ничего не знал. Авратакис работал вместе со всеми, вместе с сотрудниками ЦРУ документы таскали некоторые из беженцев, потому что все понимали — чем быстрее они загрузят эти долбанные машины, чем быстрее они уберутся из этого безумного, давно уже безумного города, где жизнь стоит меньше понтов…

Потом — появились морские пехотинцы, они шли небольшой колонной на четырех новеньких армейских транспортерах Хамви, широченных и с пулеметами в люках — и сказали, что первые два борта сели в аэропорту, что аэропорт только обстреляли из минометов — и самое время уносить отсюда ноги, нахрен…

И вот тут — кое-что произошло.

Авратакис — перетащил последнюю коробку с документами — одну из последних, ноги у него ныли и руки тоже ныли, примерно так, как в детстве, когда он помогал отцу разгружать коробки со спиртным. Морские пехотинцы — помогали подняться в кузов даме из какой-то благотворительной организации, которая возомнила что немного американских продуктов, лекарств и добрая проповедь сделает местных плохишей немного лучше — а он уже собирался идти в посольство, как вдруг морской пехотинец заступил ему дорогу, а рядом с ним стоял Паттридж и ухмылялся как черт.

— Одну минутку, Гас…

Авратакис остановился.

— Да?

— В отношении тебя есть отдельная директива — улыбаясь, как крокодил сообщил начальник станции.

— Какая еще, нахрен, директива?

— То, что тебя отзывают в Лэнгли. Сейчас.

— Что?! Какого…

— И у меня есть четкий приказ друг. Посадить тебя в первый вылетающий отсюда самолет. По твоей воле — или против. Неважно.

Де Маранш. Сафари-Клуб. С..и.

Авратакис повернулся — ровно для того, чтобы увидеть стоящего за спиной и улыбающегося во весь рот Монте Мелтоняна. Отставного зеленого берета армянского происхождения. Он махнул рукой — и отправился обратно в посольство.

— Сукин ты сын, Паттридж… — сказал Гас Авратакис — сукин ты сын…

* * *

Поездку до аэропорта — он запомнил на всю оставшуюся жизнь…

Тут было небольшое расстояние, мили две, может, чуть больше — но черт его побери, если сейчас это были не самые опасные две мили на земле. Местные ломанулись к аэропорту, чтобы найти защиты у миротворцев, а отморозки — начали лупить по аэропорту из всего, из чего можно. Миротворцы, снятые с постов в городе — держали дорогу к аэропорту из центра города со стороны набережной и из центра города, потому что там были дипломатические представительства и пункты эвакуации для иностранных граждан. Точнее, они не столько держали дорогу, сколько не давали образоваться пробкам на ней. Около аэропорта — моментально, словно цыганский табор организовался лагерь беженцев там было хоть какое-то подобие безопасности. Если не было недолета мин…

Хаммер — этот самый транспортер — он очень широкий. В грузовиках — места не было, Гаса Авратакиса посадили один из Хаммеров, слева. Машина, несмотря на свои размеры — имела только четыре пассажирских сидения, на одном из них он и сидел — а между ними был трансмиссионный тоннель шириной в два фута, и на нем — топтался пулеметчик за М60. Они ехали по разбитой дороге, мимо блок-постов и бронированных машин ООН, перекрывших все улицы и проулки, мимо засевших за ними солдат, мимо домов, иногда полуразрушенных, иногда с отметинами от пуль и снарядов. Он видел то, что лучше бы не видел… например, он увидел, как какой-то солдат на перекрестке — просто оттолкнул молодую женщину, явно гражданскую и выстрелил в нее из автомата несколько раз. И это был солдат сил ООН, мать его! А что тогда делается в кварталах…

— Контакт справа!

По сути — Авратакис не был на настоящей войне и не знал, что это такое — он либо боролся с террористами (в Греции), либо помогал террористам (в Афганистане), но что такое настоящая война, он не знал. Поэтому, он сначала не придал особого значения тому, что пулеметчик начал строчить длинными очередями из своего М60, и что машина резко дернулась, стараясь проскочить опасное место. А потом — пулемет замолк, и пулеметчик свалился вниз, каска свалилась с головы и он увидел рыжие волосы и яркую кровь…

Водитель оглянулся.

— Твою мать! Гарри подстрелили, сэр!

Машина продолжала идти, но еле-еле…

Сидевший на переднем сержант — выругался, полез назад, на коленях, по разбросанным гильзам…

— Гарри! Твою мать, как тебя угораздило. Умеете оказывать первую помощь, сэр!

— Что?!

Автоматная или пулеметная очередь ударила по Хаммеру, это было как молотком по листу железа. ЦРУшник посмотрел на дыры в стекле, на расходящиеся трещины — и тут до него дошло.

Это по ним стреляют. Стреляют, чтобы всех убить, нахрен!

— Держите здесь сэр! Прижмите изо всех сил! Держите!

— А?!

Сержант схватил его руку, прижал к индпакету.

— Держите и говорите, с ним, окей? Не давайте ему заснуть! Поняли!?

— Да.

— Все будет окей… Все, мать твою, будет окей.

Сержант полез на место пулеметчика — и пулемет застрочил длинными очередями.

Кровь была липкой и теплой, она не брызгала, но под пальцами чувствовалась. Помощник директора ЦРУ держал индпакет и смотрел в глаза раненого пулеметчика… он вдруг понял, что парню лет двадцать, он ему в сыновья годится, нахрен. Парню двадцать лет и он пошел в морскую пехоту, чтобы стать там мужчиной — а теперь он может умереть здесь, в этом долбанном Бейруте, отнявшем уже не одну сотню жизней.

— Как тебя зовут, парень?! — спросил Авратакис — поговори со мной, окей?

— Джим…

— Джим… отличное имя. А меня Гас. Мы скоро приедем, Джим, окей? Откуда ты?

— Сэндаска… Огайо…

— Отличный штат… я неподалеку вырос.

— Сэр…

— Да, Джим, говори!

Если бы ему сейчас позвонил сам президент — он послал бы его к черту. Все сечас — заключалось в этом пареньке, который пролил кровь за страну и за их дерьмовые игры.

— Зачем это, сэр…

— …

— Зачем это, сэр?… — повторил раненый солдат — вы знаете?

— Нет, парень… не знаю…

Раненый моргнул.

— Не знаю, но это не просто так, понял?! Это не просто так, мать твою! Не просто так! Мы скоро приедем… и тогда я задам кое-кому пару вопросов. Держись, парень… Мы вместе их зададим…

* * *

Он так и не понял, что они приехали…

Трясти вдруг перестало, они выехали на бетонку и проехали куда-то…потом дверь открыли.

— Осторожно, сэр… все окей…

— Окей… — тупо повторил ЦРУшник.

— Давайте… осторожно… отпустите, сэр, мы держим его. Все нормально.

Авратакис отпустил руку — и санитары вытащили раненого из машины. Затем — вылез и он сам. На бетонку посыпались осколки стекла, на руках что-то засохло… неприятное чувство, стянута кожа. Это была кровь…

— Все будет окей… — убито повторил он.

Сержант, который был за пулеметом — подошел к нему.

— Все хорошо, сэр. Вы хорошо держались для гражданского.

— Да уж… Закурить есть?

Сержант достал сигареты. Закурили.

— С ним все в порядке будет?

— Будем надеяться, сэр. Нам всем только это и остается…

В этот момент — где-то впереди и справа — встал столб разрыва. Миномет или что покруче.

— Нельзя здесь оставаться. Нужно идти, сэр…

* * *

Для документов — прислали грузовой С130 с базы в Джибути.

Они видели, как он взлетал, словно Змей-Горыныч, тяжело нагруженный, с пороховыми ускорителями, откуда било пламя как из пасти дракона — все летные операции на это время остановили и оставалось только смотреть. Самолет взлетал как раскормленный гусь, носом на Запад…

— Один ловкий придурок с Ред Ай[165] — и у нас прибавится проблем… — заметил один из морских пехотинцев.

— Не прибавится. Он грохнется в воду. — авторитет заявил другой.

— И хрен с ним. Эти тайны я в гробу видал. Документы вывозят первее гражданских, козлы долбанные…

Авратакис это слышал, но ничего не сказал…

— Так, парни, пошевеливаемся… — морпехов начали подгонять сержанты — нам надо погрузить гражданских перед тем, как убраться самим…

Авратакис работал вместе со всеми — и так получилось, что эвакуировался он с морскими пехотинцами. Гражданские — отправлялись на Морских коньках — здоровенных вертолетах Сикорского, которые могли нести пятьдесят морпехов со снаряжением, они сразу уходили в сторону моря, потому что пуск Стрелы сильно похож на пуск РПГ-7, а когда разберешься, что именно по тебе запустили — будет уже поздно. А для них прибыли «Морские рыцари» — двухвинтовые рабочие лошадки американской морской пехоты еще времен воны во Вьетнаме. В воздухе были Миражи и Томкаты с Энтерпрайза, сирийцы если и имели по этому поводу какое-то мнение — то оставили его при себе и не совались на рожон. Они погрузились в вертолет, уставшие как черти, аппарель не поднимали — и они так и стали подниматься в воздух, а лоудмастер стоял у открытой аппарели, чтоб предупредить пилотов, если за ними пойдет ракета.

Был виден этот город, все лучше и лучше, со всеми пожарами, трассами выстрелов, взрывами… стреляли и на разделительной, и в западной части города, и везде, нахрен стреляли. Авратакис подумал, что может он и не зря убирается из этого безумного и лживого места, а потом пулеметчик попросил разрешения выпустить по этому гребаному городу хоть одну очередь и офицер приказал ему заткнуться…

Где-то в Ливане. 20 июня 1988 года

Самое удивительное — было то, что он до сих пор оставался в живых.

Он. Гагик Бабаян, бывший народный депутат СССР, путешественник, врач, географ, писатель, интеллигент, организатор народного движения — до сих пор был жив.

Его привезли куда-то, в место, о котором он ничего не знал и, не церемонясь — бросили в какое-то место. Это была комната, пять на пять примерно, сложенная из камня с цементом, с глухой дверью. В двери не было окошечка — кормушки, из обстановки была только охапка полугнилой соломы вперемешку с ветками и ненакрытое ничем ведро — параша. Лампочки не было.

Его втолкнули в камеру и бросили тут. Он слышал, как на двери закрывали замок…

Он пробовал бить в дверь — но всем было плевать. Потом — ему принесли две грубые лепешки и ведро воды. Он поел и выпил воды. Попытался общаться с тюремщиками — но заработал хороший удар по голове.

Потом — еду принесли еще раз, как ему показалось — прошел целый день. Никто не пытался объяснить ему, что происходит.

Потом начался бой.

Как и все в СССР — он служил в армии и потому знал, как свистят пули. Стреляли со всех сторон, стрельба очень быстро переросла в настоящую битву, с взрывами. Он лег на пол камеры и закрыл голову руками… он не был связан и наручников у него не было…

Потом — рвануло. Первый раз рядом с камерой, второй раз — прямо на крыше, точнее на потолке, крышу мина пробила — и потолок посыпался на него…

Арабы… наверное, араб начал бы молиться Аллаху… история о том, как советский советник перезапустил движки на бомбардировщике в то время как местный экипаж усердно молился Аллаху уже стала притчей во языцех… но он то был советским. И хоть он отрекся и от своего народа, от единого советского народа, и от своей родины, общей для всех советских людей Родины — он все равно не умел сдаваться…

Первый накал перестрелки уже прошел, большинство уже получили свое и лежали, истекая кровью, запихивая обратно в брюхо собственные кишки… в живых мало кто остался, но остались лучшие, самые осторожные, лучше подготовленные к бою. На смену огню очередями пришли меткие одиночные выстрелы, дым пожаров сильно затруднил прицеливание. Короче говоря — шансы были.

Бабаян подтянулся… и, обдирая руки в кровь все таки выбрался на второй этаж. Он пострадал намного сильнее, чем первый, миномет пробивал крышу и разрывался здесь, на полу второго этажа, разнося все в хлам. Какие-то перегородки… что-то горело, и было непонятно, куда идти.

Он наткнулся на человека… его придавило упавшей плитой и было непонятно, жив он и ли нет. Но рядом — лежала длинная, хищная снайперская винтовка… она не пострадала…

Разило омерзительным, химическим дымом пластмассы. Щипало в глазах. Дышать было совершенно нечем.

Он взял винтовку.

Нога наткнулась на что-то мягкое и он запретил себе думать, что это.

Он, интеллигент, который в своей стране был депутатом высшего органа власти в стране, уважаемым человеком, который мог поехать, куда хотел, бесплатно лечиться, заниматься интеллектуальным трудом — оказался в самом центре боя, по ожесточенности не уступавшего тому, что были в центре Бейрута или в Сталинграде.

И он сам выбрал этот путь и пошел по нему. Создавая подрывную, террористическую организацию — глупо ждать иного…

Пробраться по коридору было сложно, но можно. За спиной — судя по нарастающему жару — что-то горело.

А впереди…

Он почувствовал, что впереди — пустота — и в этот момент снайпер, видимо увидевший в прицел и его и снайперскую винтовку у него в руках — выстрелил в него и попал. Бедро обожгло болью — и он упал вперед, выронив винтовку.

Сам не зная куда…

* * *

В себя — он пришел через несколько минут. Он лежал на битом бетоне, бедро как тавром прижгло, лицо, руки — все было ободрано и болело.

Он попытался двигаться и это получилось. Стреляли еще меньше… и кажется, не по нему. Не зная, куда — он пополз…

* * *

В себя он пришел с рассветом…

Бывший цементный завод догорал совсем рядом, даже уже не стреляли. Был слышен шум двигателей, они приближались — вероятно, сирийское или какое еще командование приказало выдвигаться только с рассветом. Несмотря на то, что и СССР и США поставляли в регион огромное количество оружия — ночью арабы были почти что беспомощны. Смешно — но многие солдаты боялись… джиннов. Вести бой ночью могли только первоклассные армии — американская, советская, израильская, плюс особые подразделения из местных, прошедшие подготовку на Западе… или на Востоке.

Кровь уже свернулась и запеклась… было больно, но ползти можно было. Он пополз. Медленно, но пополз. Потом — на пути ему попался убитый солдат и около него лежала автоматическая винтовка М16 с большим, странным прицелом… винтовки такие показывали в репортажах о кровавых преступлениях военщины.

Он обыскал солдата. Нашел примитивную, но все же аптечку, забрал ее. Зачем то забрал и винтовку.

Кровь уже запеклась, он сделал что-то вроде тампона и закрепил поясным ремнем. Потом пополз дальше…

Примерно через четыре — пять часов он понял, что больше ползти не может. Он проделал чуть больше двух миль, где ползком, где на четвереньках — но больше он ползти не мог. Или он получить помощь — или так и подохнет здесь.

Дорога.

Дорога была совсем рядом, и он понимал — не дурак — что тут, в это жестокой и беспредельной стране на дороге могут быть самые разные люди. В том числе и бандиты, как те, которые похитили его, которые устроили бойню на заводе. Но он должен был выйти на дорогу, иначе — никак. иначе — конец. И он помнил еще и о том, как на Кавказе гостю, который просит напиться — выносят не воду, а домашнее вино.

И он, опираясь на винтовку, заковылял к дороге по пологому склону…

Он рассчитал, что машин на дороге немного, и рядом с дорогой — кусты. Если машина, которую он увидит — ему не понравится — он заляжет в кусты, а если понравится — выйдет на дорогу и попросит помощи.

Доковыляв до дороги, он обернулся назад. Горы смотрели на него, чужие и равнодушные…

Что ты делаешь здесь, путник — говорили они ему? Что ты потерял здесь? Где твоя Родина? Что ты с ней сделал?

— Ничего… — запекшимися губами Бабаян — не успел…

Армения. Карабах. Черный сад. Неужели и там — будет это же самое…

Сначала он услышал двигатель и насторожился, готовый упасть на землю. Из-за поворота показалось такси — старое, белое с желтым, обычный для этих мест старый удлиненный Мерседес сто шестнадцатой серии. Это была обычная, гражданская машина — и он вышагнул на дорогу — но тут, следом, с небольшим разрывом — показался пикап, и он увидел, что в кузове пикапа, как колхозники в раздолбанном ГАЗоне — стоят люди. Только в руках у них — автоматическое оружие.

Он упал — в глазах потемнело от боли — и взмолился Богу о том, чтобы эти бандиты просто проехали мимо, не обратили на него внимания, не сочли, что он достоин того, чтобы остановиться. Но и Бог не слышал его, предателя, бегущего от собственной страны. Такси. А за ним и пикап — остановились. Захлопали дверцы…

* * *

Короткая очередь — сбила верхушки сухих как сено веток кустов — и труха полетела на него. Боевики, опытные, много повидавшие — не хотели идти и проверять. Они скорее расстреляли бы подозрительное место из автоматов, добавив на закуску пару гранат.

Душу жгло унижением и болью. Он, кавказец, советский гражданин… да просто человек — сейчас прячется в кустах, раненый от бандитов. И никто не придет ему на помощь, нет…

И тут — Гагик Бабаян понял одну простую вещь. Что только ДЕРЖАВА, страна с гордым названием СССР, огромная и мощная страна с немыслимой мощи Советской армией — только она стоит на пути между простыми людьми и всем этим. Между бомбежками, обстрелами, бандами, нападениями. Что неважно, где жить, важно — как жить. Гордо ходить по своей земле — или прятаться, как прячется сейчас он от улюлюкающих бандитов, ползать по земле на пузе как червяк.

И те, кто хранит мир — они друзья армянского народа. А они… они, получается, враги.

Враги народа…

Снова — косой прошлась автоматная очередь бросив ему в лицо осколки каменистой земли — и он понял, что следующей — будет граната.

Гагик Бабаян медленно встал, подняв руки.

Три машины — оказывается, там была еще одна, он не успел ее увидеть перед тем, как упасть. На одной пулемет. Еще один — в руках бородатого, в противосолнечных очках боевика. Гранатометы…

Они что-то закричали — и он понял, что надо идти к ним. Он не знал языка, на котором они говорили — но понял. И понял еще, что они сильно похожи… на фашистов.

Да, на фашистов…

Он пошел к ним. Один из боевиков выпустил очередь ему под ноги — он инстинктивно дернулся. Боевики заржали.

Они уже поняли, что он — не мусульманин.

Он вышел на дорогу. Один из боевиков поманил его пальцем, армянин вынужден был подойти. Боевик задал вопрос — ответить он не смог, потому что он не знал языка. Он ответил на английском, что не знает их языка и это было не лучшим решением. Мгновенно озверев, боевики бросились на него. Он инстинктивно ударил одного… приклад автомата уже летел ему в лицо, потом мир взорвался в огненных брызгах, он на секунду отключился… потом понял, что он лежит. Окружив его, боевики со злобой наносили удары ногами… потом кто-то что-то рявкнул — его схватили за руки, за ноги и понесли к пикапу. Он не знал, кто снова захватил его — и почти ничего не чувствовал…

Ливан, Бейрут. 20 июня 1988 года. 23-я группа…

Наиболее подготовленной группой спецвойск стран западного мира в Бейруте была небольшая французская оперативная группа, относящаяся к малоизвестному подразделению французской военной разведки «отряд 23». Двадцать третий отряд — шутники говорили, что номер двадцать три — выбран потому, что он на один больше 22САС — не был похож ни на одну спецгруппу западных стран. Больше всего он был похож на оперативно — боевые группы ГРУ ГШ, советского армейского спецназа. Двадцать третья группа состояла из оперативников, прошедших подготовку вместе с французскими парашютистами — но одновременно с этим получившими и полный курс полицейской оперативной подготовки в национальном центре подготовки жандармерии в Сатори. Часть из бойцов двадцать третьей группы составляли бывшие легионеры, часть — военные, часть — полицейские, часть — гражданские, бывшие преступники или черноногие из лагерей беженцев близ Марселя, желающие отомстить. Любой из оперативников двадцать третьей группы имел право убивать во время выполнения своих заданий и часто этим пользовался. Именно благодаря двадцать третьей группе — французы приобрели славу разведки с самыми грязными методами работы, хотя они были обусловлены только тем, что у них были специалисты для подобного рода работы. И не было законов, подобных американским, запрещающим правительственным агентам совершать убийства. Эта группа уже отметилась в Ливане — когда французскому консулу отрезали голову — французы выследили тех, кто это сделал и убили. Американцы не отомстили ни за своих морских пехотинцев, ни за Бакли с его содранной кожей.

Сейчас — французская ударная группа базировалась в районе Аль-Вата, недалеко от аэропорта, где были силы ООН. В районе, где они находились — базировались отряды друзов, и тут же были силы Илии Хобейки, христианина, который представлял им что-то вроде крыши. Илия Хобейка был известен как «Коммандер Эдвардс» или Айч-Кей, по названию пистолета — пулемета МП-5, который он носил с собой вместо привычного для Ливана автомата Калашникова. Дальше по побережью — базировались силы исламского сопротивления Амаль, с которыми Хобейка был отнюдь не в дружеских отношениях, и только близость аэропорта с его силами ООН мешала одной из сторон устроить карательную акцию в отношении другой стороны. Французы этому тоже мешали — исламские экстремисты из Амаля знали о наличии хороших снайперов с другой стороны, и пообещали, как поймают снимать не всю кожу целиком и сразу — а полосами.

Сейчас — бывший капитан французской армии со снисходительным недоверием выслушивал бородатого отставного рейнджера в бронежилете с надписью «Пресса».

— Вы вероятно, шутите, мсье… — заключил он, когда Монте Мелтонян закончил с изложением своего плана.

— А в чем дело?

— Жак…

Невысокий, юркий человек в сирийской военной форме подступил к столу.

— Проблема в том, мсье, что для того, чтобы добраться в Ашрафию, где по вашим словам находится нужный вам человек — вам придется пройти вот здесь и вот здесь. Этот район держит Амаль. А вот здесь вот — сирийский блокпост с танком. Дальше — палестинцы, которые отнюдь не рады будут вас видеть. Отнюдь не рады, мсье. Тем более сейчас, когда пальба со всех сторон.

— Как насчет прессы?

— На пути туда это может и пройдет, мсье. Но не обратно. Тихо сделать все равно не удастся. Поднимем шум. На обратном пути попадем под обстрел с блок-постов, и вот из этой соловьиной рощи. Там и останемся.

— Соловьиная роща? — спросил Монте.

— Да, месье. Там раньше были высажены кедры. Люди приезжали туда, чтобы насладиться звенящими кедрами, это давало долголетие. А теперь там пули поют как соловьи.

— Бронированная машина? — предположил вслух Мелтонян — я добуду. Даже посольский Кадиллак.

Командир группы охраны посольства посмотрел на Мелтоняна с жалостью.

— Месье — начал втолковывать француз — если вы возьмете посольский Кадиллак, то нас остановят еще на пути туда. Бронированная машина ценная штука, да и американский водитель — тоже, за него можно попросить много оружия. А если вы возьмете бронемашину или даже несколько — вас просто сожгут по дороге. У этих ребят есть безоткатные орудия и ракетные установки РПГ. Здесь жгли израильские танки, месье…

— Так что же вы предлагаете делать?! — сорвался Монте.

Французский спецназовец — с чисто европейской невозмутимостью улыбнулся и пожал плечами…

— Не знаю, месье…

— Сэр, на минуточку — вмешался бывший морской пехотинец, прикомандированый для участия в этом деле к французам. Это был чертовски смышленый парень, который охранял еще посольство в Сайгоне, а потом подвизавшийся в военно-морской полиции. Есть такие Navy law and order detachment — малоизвестные, незаметные подразделения, где служат очень непростые люди, и которые используют в очень непростых ситуациях.

Они вышли из комнаты. Мелтонян по пути запнулся и едва не упал, нога зацепилась за какую-то арматурину.

— Чертовы ублюдки.

— Сигарету, сэр?

Мелтонян подозрительно посмотрел на морского пехотинца. Затем взял одну из протянутой пачки Лаки Страйк. Прикурил, закашлялся — он старался бросить, но сейчас ему это было абсолютно необходимо.

— Сэр, вы немного не правы в отношении них.

— Да неужели? Этот маленький засранец просто ничего не хочет делать, вот и все.

— Сэр, я знаю этого парня. Это Жак. Он два раза был на афганской территории, каждый раз рискуя остаться там навсегда, попасть под удар советских вертолетов или в засаду. Он просто не может предложить вам другой вариант.

— Вот как? Это почему.

— Вероятно, это что-то незаконное, сэр. Или — стоящее денег. Вы должны понимать, сэр, что репутация у нас здесь хуже некуда, а каждый здесь — сам за себя. Вы уедете, а Жаку еще оставаться и работать здесь.

Надо отдать должное — Мелтонян умел быстро перестраиваться, когда надо. Он был действительно хорошим солдатом — а плохие не попадали ни в зеленые береты, ни в особую группу, задействуемую на совместных операциях с ЦРУ.

— Дик… Окей, Дик, ты можешь мне помочь?

— Вероятно, да, сэр.

Мелтонян пустил в ход все свое обаяние.

— Видишь ли. Я простой американский парень, черт побери, точнее даже армяно-американский, и нервы у меня не железные. Я привык к простому решению проблем, к однозначным ответам на вопросы. Я прибыл сюда не так давно и не знаю, что здесь правильно, а что — нет. А вот вы, я вижу, знаете здесь многих и можете находить с ними общий язык. Так вот, Дик, я буду очень вам признателен, если вы вернетесь в комнату и поговорите с Жаком, или с кем нужно поговорить, понимаете? По-свойски, неофициально. И потом — доложите мне о результатах. Я же со своей точки зрения — не забуду о вас, когда вернусь в Вашингтон. Думаю, такой сообразительный парень как вы, Дик, должен служить в разведотделе корпуса морской пехоты. Так как?

— Сделаю, все что смогу, сэр…

Дик ушел обратно а Монте Мелтонян остался в коридоре. Злость уже перекипела, и сейчас он с недоумением смотрел на стены. В окна залетали пули, и внутри все было в отметинах от этих пуль. Что за люди здесь живут? Зачем они сделали такое со своим городом, со своей страной? Что заставляет их лить кровь друг друга с таким ожесточением…

Ведь здесь не было коммунистов, верно?

В таких вот мрачных размышлениях — он и стоял, пока не услышал деликатное покашливание, насколько деликатное, насколько деликатным может быть морской пехотинец США.

— Сэр…

— Давай без вступлений, Дик.

— Короче, это незаконно.

Мелтонян поднял бровь.

— Парень, если ты еще не заметил, я из зеленых беретов. Не знаю, как у вас — но у нас не говорят друг другу «мерси» по каждому поводу. И некоторые из нас не стесняются запачкать перчатки.

— Нет, сэр, это совсем незаконно. Так, что если мы налажаем, меня ждет трибунал, это точно. Что ждет вас, я не знаю, но вряд ли что-то хорошее…

Мелтонян прикинул. Парень не знает, что у него есть связи с армянской общиной в Вашингтоне. Хорошие такие связи…

— Но это эффективно?

— Полагаю, что да, сэр. Здесь так и делают. По-другому делать даже опасно. Если вы дадите десять миллионов долларов — на следующий день об этом будет знать весь Ливан и каждый американец окажется в опасности.

— Выкладывай! — приказал Мелтонян.

* * *

— Это они?

Старый, «носатый» Мерседес с высоким решетчатым кузовом… наращенные борта и разрисованный какими-то примитивными сюжетами брезент — медленно ковылял по расстреливаемой навылет улице, тарахтя изношенным мотором. Он, наверное, был выпущен в семидесятых, сначала походил лет десять по отличным германским автобанам — а потом был угнан или продан сюда как корова на бойню. И судьба его — вряд ли была легкой, судя по пулевой отметине на лобовом стекле прямо напротив пассажирского сидения.

Николай посмотрел в прицел винтовки.

— Они.

— Тогда пошли?

— Пошли, брат… Иншалла пронесет.

— Иншалла… — машинально повторил Николай.

Он не был верующим… но в бою неверующих нет. И первое, что пришло ему в голову, пока он смотрел в прицел снайперской винтовки, пытаясь разглядеть прыгающий номер грузовика — это арабское «Иншалла».

Если так будет угодно Аллаху…

Подождав, пока Мерседес приблизится — Самед махнул белым платком из развалин.

— Пошли, брат…

Когда машина поравнялась с тем местом где они были — они бросились навстречу машине. Скорость была совсем небольшой… чьи-то руки — помогли им забраться под тент. Там было шумно, все громыхало, пахло выхлопными газами… и Узи с длинным, толстым, обмотанным тряпкой глушителем смотрел на них.

— Wer bist du?

Лязгающий голос истинного арийца.

— Ich heisse Nikolai — ответил Николай, вспоминая давно забытые обороты, которые он учил в языковой спецшколе, готовясь к карьере в МИДе — а ты кто такой?

Немец опустил автомат.

— Добро пожаловать, камрад Николай — сказал он на-русском — я учился в Балашихе, там же где и ты. Он с тобой?

— Да. Его зовут Самед.

— Кто он?

— Друг. Сирийский коммунист.

Немца такой ответ удовлетворил — он показал стволом на прыгающие доски кузова.

— Садитесь. Скоро приедем.

Русским он владел хорошо.

— Не боишься ездить в такое время по городу?

Немец отрицательно покачал головой.

— Чему быть, тому параллельно.

Николай улыбнулся, присаживаясь и кладя на колени винтовку, чтобы не било об пол.

— Да, камрад, теперь я верю, что ты учился у нас.

* * *

— Мое имя Вольфганг Хубе. Это мое настоящее имя. Это Дитер и Томас.

Николай пожал протянутые руки. Из всех — на немцев походил только сам Вольфганг. Дитер был чернявым и больше походил на араба своими резкими чертами лица и короткой бородкой — а Томас был больше похож на русского. Но они явно были немцами, без обмана — только немцы так строят предложения и говорят с таким акцентом.

— Николай. Это Самед. Сирийский коммунист.

Немцы — протянули руки и Самеду.

— Где остальные?

— Альфред спит. Он устал. Карл и Шенк на посту.

— И все?!

— Мы справимся, камрад — оптимистично заявил Вольфганг.

Николай так не думал.

— Ты голоден? Пошли, поедим…

* * *

За едой — это были лепешки с припёком и местный, подсоленный кефир — они окончательно познакомились. Раскрывать свою принадлежность к тому или иному роду войск было запрещено, но к русским, точнее к советским — действительно, а не на словах относились как к старшему брату, от которого ничего не скрывали. Все немцы — точнее, восточные немцы — относились к малоизвестной «девятой команде захвата Народной милиции ГДР», созданной как аналог западногерманской ГСГ-9. Сюда их перебросили из Ливии, где они тренировали местный Мухабаррат — и на ливийском судне же они должны были уйти, если все пойдет как надо. Несмотря на местную отмороженность — никто бы не подумал тронуть ливийцев или судно с ливийским флагом. Дело было в том, что Каддафи — прославился по всему Ближнему Востоку как жертвователь на святое дело освобождения арабского народа от пут и оков империализма. Стоило только прийти к нему и заявить о том, что собираешься бороться с империалистами, колониалистами и захватчиками — ты без вопросов получал и деньги и оружие. Каддафи был щедр — но он, как и любой араб, тем более арабский шейх каким он себя считал — не прощал неблагодарности. Так что если кто посеет задержать или обстрелять ливийское судно — его разорвут свои же. Никому не хочется — лишиться такого жертвователя как Каддафи.

Плана пока никакого не было. Он должен был появиться после того, как вернется еще один человек — который собственно и договаривался с советским посольством…

* * *

Человек появился, когда вся еда уже была съедена — ему, конечно, оставили его долю. Обычный, ничем не приметный араб, одет в палестинскую военную форму, что по нынешним неспокойным временам довольно опасно — для действующих в городе снайперов любой военный лучшая добыча… Сдвинув в сторону обычный, белый платок, которым он покрывал голову — он прошел за стол.

— Ты что-то узнал, камрад? — спросил Вольфганг.

— Пару часов назад его привезли в Бейрут. В Западный Бейрут. Его захватили люди Пьера Фратуни.

Сказав все это, палестинец начал жадно есть.

Николай украдкой поглядел на Самеда. Тот пожал плечами — мол, все может быть.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Николай палестинца, когда тот покончил со своими лепешками и кефиром.

— С базара.

— Базар лжив… — спокойно сказал по-арабски Самед.

— Базар лжив для крестоносцев и чужаков — спокойно ответил палестинец — я же там свой. Его взяли люди Фратуни, случайно. В Шекаа была сильная перестрелка, они ездили на место, чтобы посмотреть, что там случилось. Фратуни имеет дела с Франжье, они оба христиане — но Фратуни считает, что его доля в делах может быть и побольше. На обратном пути они наткнулись на него и взяли с собой.

— Сколько там человек?

— У Фратуни? Примерно сто, но…

Палестинец посмотрел на лицо русского и расхохотался.

— Ты что, рафик, собираешься идти освобождать его? Право, я дорого бы дал, чтобы посмотреть на то, как белые штурмуют дачу Фратуни.

Николай промолчал. Он не любил, когда над ним смеялись. Видимо, и палестинец почувствовал, что перегнул палку. Он прижал руку к груди, чуть поклонился.

— Прости, рафик, если обидел тебя. Ты храбр как лев, но на местном базаре беспомощен как ребенок. Фратуни сам продаст этого пленника нам. За сто автоматов Калаш и столько же ракетных установок. Ему нужно оружие для членов своего клана, ему нужны боеприпасы, чтобы он мог побороться за лидерство в христианской общине, а не лишний рот, который надо кормить, и с которым он не знает, что делать. Он сам продаст его нам с превеликим удовольствием.

— Остается только найти оружие — протянул Самед.

— Не беспокойся, брат. Оно приедет послезавтра днем и будет в порту. Надо будет только поменять этого вашего советского на оружие и вывезти его отсюда.

— А если его убьют? — спросил Николай, прислушиваясь к выстрелам.

Палестинец пожал плечами.

— Иншалла…

* * *

Когда палестинец пошел спать — перед тем как идти наверх со снайперской винтовкой, Николай подозвал немецкого «камрада»

— Это кто такой? Ты ему доверяешь? — шепотом спросил он немца.

— Все нормально.

— Он местный? Предать может любой.

— Он не предаст. Это Али, он из Ливии, работал с нами. Мафаба[166]. Он знает здесь все ходы и выходы. Так что — все хорошо.

Ливан. 20 июня 1988 года. Западный Бейрут

Западный Бейрут. Колыбель катастрофы…

Снесенные артиллерийским огнем дома и лагеря беженцев, огромные провалы и дыры в зданиях на несколько этажей — при том, что в этих зданиях до сих пор умудряются как-то жить люди. Хрустящий кирпич под ногами, десятилетние пацаны со взглядами, напоминающими осколки стекла и автоматами Калашникова, на прикладах которых — проволокой примотана иконка Девы Марии, или портрет Ясира Арафата. Люди повзрослее с ракетными установками РПГ на плечах. Хрустящий кирпич под ногами, осколки стекла и пыль, цементная пыль в смеси с гарью и жирной, черной копотью, которую не отстираешь.

Их Мерседес — стоял у тротуара на пересечении двух малозначительных улиц Бейрута. Чуть дальше — был рынок с контрабандой, один из многих. И — местное отделение просирийской партии Марада Тони Франжье, христианина, который отделился от фалангистов, начал свою игру — а теперь пострадал за это.

Солнце клонилось к закату, багровое зарево заливало полуразрушенные дома. Лавочники собирали свой нехитрый товар, клали его на велосипедные тележки и в багажники много раз обстрелянных машин. Вооруженные пацаны — готовились юркнуть в развалины как крысы в крысиные норы, чтобы появиться на следующий день с первыми лучами солнца. Развалины ночью были укрытием, в то время как улицы простреливались с обеих сторон.

Забыв о том, что он вообще то бросил курить — Мелтонян смолил одну за одной, выбрасывая окурки в приспущенное стекло двери старого Бьюика. Сигареты назывались «Муджахед», жуткая гадость, производится из отходов табачного производства как дешевые сигареты для солдатского пайка. Вкуса никакого — зато крепости более чем достаточно, омерзительная вонь как от фальсифицированной дешевой кубинской сигары, которую в нью-йоркском переходе можно купить за доллар. Дым щипал горло, глаза слезились от этой гадости. Но Мелтонян курил одну за одной — это было что-то вроде ептимьи за то, что он делает.

Не было и мысли о том, чтобы не пойти вместе с французами — это было частью сделки. Не доверявшие никому французы страховались на случай, если все пойдет через одно место и ЦРУ решит выйти из игры: прямое участие американских морских пехотинцев и сотрудника ливанской резидентуры делали плату за выход неприемлемо высокой: пришлось бы убивать своих, и не одного. Сейчас Мелтонян уже нарушил закон, заплатив третьим лицам пятьдесят тысяч долларов США за участие в террористической акции, и собирался нарушить еще сильнее, лично участвуя в этой акции. Французы — подобрали ему новую одежду. Теперь на нем была черная рубашка из грубой ткани, клетчатый шейный платок-арафатка и черные очки. С его усами — он был похож на палача из латиноамериканского эскадрона смерти. Или на коренного ливанца уже двадцать лет вкушающего все прелести партизанской войны в собственной стране.

На коленях — у Мелтоняна лежал автомат. Это был ППШ советского производства, наверняка поставленный в это страну коммунистами в порядке оказания помощи борющему за свободу палестинскому народу — русские готовы были бесплатно поставлять борющимся народам все, что угодно включая пулеметы ДШК. Примитивная железяка, грубая, уродливая на вид, имеющая только одно назначение — отправлять людей на тот свет, как можно быстрее и как можно эффективнее. Таких штук — русские произвели несколько миллионов во время Второй Мировой, а теперь они расползлись по свету и каждая — могла отправить на тот свет не одного американца. Видимо, в свое время пуля разбила приклад этого автомата — и ливийцы сделали новый. Складной приклад как у некоторых вариантов АК, складывающийся вбок и передняя рукоятка как у старого гангстерского Томпсона. К русскому автомату тоже был дисковый магазин, но не на пятьдесят патронов — а на семьдесят. И каждая пуля, в отличие от старины Томпсона — запросто могла пробить дверцу машины и убить сидящего внутри нее человека. Семьдесят смертей, упакованных в неказистой круглой жестянке которая у этой штуки вместо нормального магазина. Нет, что не говори про русских — но толк в оружии они знали.

На новом самодельном ложе этого автомата справа ножом был вырезан крест. Очевидно, предыдущий его владелец был набожным человеком.

Дик сидел позади, он не отказался от свого помпового Моссберга, который на ближней дистанции мог проделать в человеке дыру с кулак, просто набил карманы патронами и взял в оружейке посольства еще один Кольт. У их водителя — на коленях лежал короткоствольный автомат Калашникова…

— Долго ждем, а…

— Все окей, мистер! — белозубо улыбнувшись, сказал водитель.

Мелтонян не мог считать себя знатоком ливанцев — но его поражала жизнерадостность людей, превративших столицу своей страны в один большой Монте-Кассино[167]. Интересно, они хоть поняли, что сделали.

Сзади — заработала рация, лежащая на заднем сидении.

— Младший брат — всем братьям, младший брат — всем братьям. Началось движение, повторяю — есть движение. Даю отсчет…

Снимки, подтвердившие развединформацию о нахождении нужного объекта и позволившие подготовить операцию — были получены с борта разведывательного самолета RF-4, промчавшегося над столицей Ливана только вчера и вернувшегося на авианосец Китти Хок. Информацию о подозрительном бородатом, раненом белом, захваченном недалеко от места перестрелки и привезенном в Бейрут дал агент местной службы безопасности, внедренный к Фратуни. Он же дал информацию, что Фратуни собирается продать пленника кому-то, что не давало возможность подготовить операцию как следует и заставляло импровизировать. Впрочем, французам было не привыкать…

Мелтонян закрыл глаза. Он как бы видел всю картину сверху, с высоты птичьего полета. Вот — небольшое двухэтажное здание, прикрытое страшно изломанными деревьями, принявшими на себя удар многочисленных ракет РПГ. Вот — стоящий под прикрытием подожженных в два ряда бетонных блока универсал Вольво-240, рабочая машина одного из лидеров партии в Бейруте Пьера Фратуни, сподвижника и даже дальнего родственника главы клана Тони Франжье, просирийского и просоветского лидера христиан-маронитов. Вот — кургузая, уродливая машина со зловещим бугристым стволом крупнокалиберного пулемета в небольшой башенке — советская БРДМ-2. Единственная машина, включать которую в конвой было ошибкой — она тормозит всю колонну, а водитель так и так ничего не видит из-за брони, которая не спасет от гранатометов. Вот побитый, с запыленными стеклами Ланд Круизер — машина охраны.

Вот — из здания выходят несколько человек. Открываются массивные, окованные сталью ворота, появляются длинноволосые, настороженные люли в черных очках с автоматами — охрана. А вот и сам Фратуни — коренастый, с обожженным справа лицом — он уже пережил три покушения на свою жизнь, потерял семью во время ракетного обстрела дома и стал чертовски осторожен и дьявольски злопамятен. Вот он садится в машину — обманчиво скромный универсал, на самом деле бронированный в Великобритании знаменитой фирмой Коулмен, вот по машинам сопровождения рассаживаются боевики. В Ланд Круизере — один из бандитов вылезает в люк и садится задницей на крышу ему передают пулемет. Вот советская бронемашина испускает клуб вонючего дыма из своего до предела изношенного двигателя — и конвой медленно трогается. Вот он катит по улице, освещаемой последними лучами солнца — на пропыленной броне они кажется похожими на кровь. Вот они поворачивают…

Вспышка!

Советская бронемашина уже повернула — и именно она первая попадает под удар. Советская техника плохо защищает солдат от взрывов, русские делают так, чтобы было максимально дешево, на потери им всегда было плевать[168]. Что-то горит… эти придурки установили на бронемашину бензиновый двигатель, пары бензина взрываются моментально. Вот Мерседес-такси останавливается, перекрывая дорогу, на крышу тяжело плюхается позаимствованный в американском посольстве пулемет М60 — и на выскакивающих из Ланд Круизера боевиков обрушивается шквал огня с дистанции несколько метров. С другой стороны — еще двое французов строчат из автоматов. У них русские автоматы малого калибра[169], такие используют далеко не все сирийские части, а только отдельные части спецназначения. Если подумают на сирийцев или тем более — на русских, так и так будет неплохо…

— Наш выход! — послышался голос Дика с заднего сидения.

— Аллаху Акбар — обнадежил водитель такси.

И втопил педаль газа…

Все мысли — в сторону. Потная рука на теплом дереве самодельной ложи старого русского автомата. Просверки выстрелов впереди — они мчатся навстречу им. Вот так вот, черт побери — и делается разведка. Это тебе совсем не то, что сидеть в кабинете в Лэнгли и горевать, что на обед не хватило порции торта с корицей.

Машина резко развернулась, перекрыв путь к отступлению. До Вольво — метров двадцать, дым — ничего не разберешь. Огненные трассы рикошетят от развалин, бьют в потемневшее небо.

Мелтонян схватился за ручку двери, собираясь выскочить — причем его дверь находилась с той стороны, где шла стрельба.

— Сидите на месте, сэр!

Дик выскочил из машины и с ружьем — побежал к месту перестрелки, придерживаясь правой стороны дороги…

Мелтонян не мог просто так сидеть и смотреть — хотя их задача заключалась всего длишь в том, чтобы забрать похищенного Фратуни армянского диссидента и уносить ноги, именно этот Мерседес мог пройти блок-посты. Но сидеть и ничего не делать — было выше его сил.

Судьба сама решила на него — слева загремела автоматная очередь, осыпались стекла и Марон, их водитель — навалился на руль, что-то хрипя. Мелтонян, который попадал под обстрел на границе с Афганистаном и знал что делать — рванул дверь, вывалился из машины на дорогу — именно вывалился. Обычные люди пытаются выйти, берегут одежду, инстинктивно боясь ее запачкать — и пачкают-таки, но уже собственной кровью. Мелтонян же — запачкать одежду не боялся. Он перекатился, не вставая, чтобы колесо их Мерседеса служило ему защитой, сунул под днище машины ствол автомата и дал длинную, с рассеиванием очередь. Со стороны развалин — раздался мучительный крик и ругань на арабском. Потом снова заработал Калашников — и по машине забарабанили пули.

Твою же мать…

Мелтонян дал еще одну очередь, поверх багажника — а потом увидел бегущего со всех ног Дика и одного из французов, тот тащил что-то на себе, и в руках у него был автомат. Дик на ходу выстрелил по развалинам из своего пугача, потом еще раз — на фоне треска Калашниковых это было по-настоящему впечатляющим…

— Помогите!

Мелтонян протянул руку — и толкнул дверь от себя.

— Он мертв!

— Нет живой…

— Наш водитель мертв!

Избавившись от ноши, француз тоже стал стрелять из Калашникова поверх крыши.

— Хреновая новость!

Еще бы не хреновая…

Он высадил весь магазин, потом выхватил из-за пояса ракетницу, и выстрелил в воздух. Алая ракета взлетела с фырчанием, на мгновение высветив алым плюющиеся огнем развалины. Сигнал к отходу.

— Валим!

Француз сел за руль, перебравшись туда с правого пассажирского, Дик ввалился назад и тут же начал перезаряжать ружье, заталкивая в приемное окно один за другим толстенькие, красные цилиндры. Монте вдруг понял, что сейчас они уедут — и ввалился на заднее сидение, когда машина тронулась. Дверь ударила его прямо по ногам, и он заорал от неожиданности и боли…

— Твою же мать!

На него никто не обращал внимания, Мерседес, прыгая на ухабах разнесенной несколько лет назад в клочья улицы, пёр на Восток.

— Ушли?! Ушли?!

Француз что-то крикнул, видимо — нецензурное.

— Сэр, как вы?

— Мать твою… — выругался Мелтонян.

Стемнело уже совсем. Француз гнал без фар, фары — приманка для снайперов, здесь сначала стреляют, потом задают вопросы.

— Где мы?

— Скоро вывалимся на Корниш!

— Там блокпосты! Нас завалят, к черту!

— Нас и так завалят!

Впереди застрочил автомат. Пули ударили по кузову, посыпалось стекло. Француз заложил вираж, ударившись обо что-то багажником.

— А, твою мать!

Видимо, на набережную выскочить шансов уже не было. Пули снова хлестанули, теперь уже сзади, осыпалось и заднее стекло. Салон спасло только то, что это была спецмашина, французы поставили за передним сидением бронеплиту, вырезанную из подбитого БТР, еще одну под углом, чтобы рикошетило вверх.

Морской пехотинец выставил ствол ружья и трижды оглушительно шарахнул по вспышкам, каждый раз передергивая затвор. От грохота двенадцатого калибра заложило уши.

— Не стреляйте! Иначе не отвяжутся!

Твою мать, да что же это за город то такой. В тебя стреляют, а в ответ стрелять нельзя.

Автомат ударил уже влево… новый вираж. Захрустел сминаемый металл. Внезапно машину ударило так, что их всех подбросило, Мелтонян ударился головой о потолок, машина еще раз ударилась обо что-то правым крылом и остановилась…

На сей раз окончательно.

— Твою же мать. Жак… как ты там…

Вместо ответа — Жак толкнул стволом русского автомата остатки лобового стекла.

— Задело немного… но поживу.

— Куда ты нас… завес.

— Это… зона разделения… Ничейная, тут снайперы повсюду…

— Просто здорово, мать твою.

Мелтонян — толкнул дверь, поддавшуюся с трудом, и выбрался наружу. Следом выбрался Дик, потащил связанного бандита.

— Вот… задница.

Они были в каком-то проулке, с обеих сторон были развалины, похоже по этому кварталу била тяжелая, мать ее, артиллерия. Била долго, вдумчиво, перемешивая человеческую цивилизацию с землей. Почувствовав, что он ранен и на Корниш не пробиться — Жак направил их машину в противоположную сторону, загнал ее в этот проулок, чтобы как-то защититься от возможного продольного огня с улицы. Теперь их с трех сторон защищали развалины — хотя если в них что-то есть, одна очередь положит их всех разом…

— И как нам выбираться отсюда…

— Никак…

Француз уже перетянул жгутом ногу, попробовал, и понял, что может идти. Из бардачка он достал советский ночной прицел и пристегнул к автомату.

— Забьемся в развалины и дождемся рассвета. Потом выйдем на связь, нас заберут силы патрульные ООН. У меня есть рация.

Мелтонян тоскливо посмотрел на запад. С той стороны — взлетали осветительные ракеты, высвечивая всполохами небо.

— Нахрен ООН — сказал он — за то, что мы сделали, нам светит лет двадцать в Ливенуорте. Надо вызывать эвакуаторов.

— Вам придется нести пленного, сэр, в таком случае — с раздражением в голосе сказал морской пехотинец.

В этот момент — как раз напротив пролома, заскрипев до предела изношенными тормозами, остановилась машина. Какой-то старый американский универсал.

Мелтонян, у которого нервы были уже на пределе, а оружие легче и короче, чем у Дика — среагировал первым. Он просто поднял свой долбанный советский автомат и окатил машину шквальным огнем, выпустив в нее все, что было в магазине. Он жал и жал на спусковой крючок, поливая все перед собой огнем, пока патроны не кончились…

— Прикрываю! — среагировал упавший на колено француз.

Зеленый берет опустил автомат. Звенело в ушах…

Дик вернулся с двумя автоматическими винтовками М16А1. Скорее всего, это были христиане, из Фаланги, получавшие оружие с израильских складов. Одну винтовку он передал Мелтоняну, вторую взял себе.

— Чисто сработано, сэр! — сказал он, и в голосе проскользнуло уважение — но теперь надо уносить задницы отсюда. У нас тут неподалеку нора. Бывший отель, раздолбанный и до сих пор не восстановленный. Высотная точка, и там можно пересидеть пару дней. Отель держат люди Хобейки.

Монте проверил свою винтовку. Заряжена, готова к бою.

— Так кто понесет этого козла? — спокойно спросил он.

Французы. 23-я группа. Отель на побережье

Связь гавкнулась почти разом, раньше в американском посольстве был ретранслятор приличной мощности, поставленный для того, чтобы при необходимости выходить на связь с Шестым флотом. Сейчас он — то ли был поврежден, то ли просто выключили — но «ловить» волну приходилось на дрянной французской гражданской рации, постоянно забиваемой помехами.

Адресат — сидел на Китти Хоке, на который сейчас и была вся надежда.

— … Повторяю, пакет у нас, нам необходима срочная эвакуация воздухом, как можно быстрее. Ромео-Танго-Браво, как поняли?

— Индия, запрос принял.

— Альфа, так какого хрена ты сидишь на ж… ровно, сукин ты сын? Вышли нам пару вертолетов, пока нас с дерьмом тут не смешали!

— Индия один, ваш запрос принят, ожидайте. Мы ждем подтверждения, у нас сбили птичку в вашем районе, как поняли…

— Да пошел ты!

Все это сильно напоминало последние дни американского полномасштабного присутствия во Вьетнаме — много лет спустя. Все дерьмо когда-нибудь возвращается…

Француз понимающе смотрел на американца-армянина, и тому вдруг стало до омерзения стыдно. Он был одновременно и частью большого — американского народа, и частью малого — армянского. Потому он хорошо понимал, чего не хватает американцам для того, чтобы одерживать победу за победой. Потому он и верил, что дружба американского и освобожденного от советской оккупации армянского народа — будет на пользу обоим и поможет американцам и восстановить уважение к себе, а армянам — восстановить Великую Армению.

— Они прилетят. Не сегодня — завтра.

Француз кивнул. В принципе — он чувствовал себя лучше, чем бывший зеленый берет — потому что Бейрут был его второй родиной, он пробыл здесь несколько месяцев только в эту командировку — еще несколько дней ничего не изменят.

Монте Мелтонян вышел в коридор отеля, пошел в сторону лестницы. Это был один из роскошных отелей «сисайд фронт», первой линии побережья, в шестидесятых годах тут был рай земной, отдыхали европейцы, работал Американский университет. Сейчас — здание частично сожжено, вся мебель в номерах переломана, уцелевшая стащена в обитаемую зону, в полу, потолках и стенах пробиты дыры, чтобы перемещаться по зданию во время боя, в стенах — бойницы, выходящие на город окна то заколочены, то заложены мешками с песком. Удушающая вонь гнили, рыбы и дерьма — снисхождение по цивилизационной лестнице дается гораздо проще, чем восхождение. Наемники Хобейки — особо не задумываясь, гадили в свободных комнатах этажей внизу, в сочетании с идущей от моря сыростью запах был особенно омерзительным.

По лестнице, со сбитым в пустоту ограждением — он поднялся наверх, на последний этаж здания…

* * *

Оружие взметнулось подобно атакующей гюрзе — быстро и неотвратимо. Монте, выходя на балкон, поднял руки.

— Сдаюсь! Сдаюсь… черт, убери это.

Варга, бывший легионер интервентной группы второго парашютно-десантного — медленно опустил свой МР5К, который таскал с собой вместо пистолета.

— Как ты меня учуял?

— Твои сигареты…

Бывший зеленый берет принужденно рассмеялся.

— Надо бросать…

Варга не ответил. Он сидел, свесив ноги в пустоту на восьмом этаже бывшей гостиницы Сен-Джордж, и смотрел в сторону моря.

Капитан прислонился к избитой пулями стенке, достал сигарету. Мельком глянул в пустоту, на суетящихся внизу наемников Хобейки. Те, получив обещанное, мгновенно накурились дури и теперь представляли опасность для самих французов.

— Ублюдки, мать их… — пробормотал капитан.

— Какого хрена американцы не могут просто послать сюда вертолет и принять этого козла на крыще отеля? — вдруг спросил Варга.

Он не назвал Мелтоняна американцем — здесь сразу чувствовали, кто есть кто. Ху из ху.

— Ты же знаешь, они боятся здесь и шагу ступить. Сейчас передали — сбита птичка в нашем районе…

Оба посмотрели на город — этой ночью перестрелки немного утихли, но то и дело, то в одном районе города, то в другом — в ночь взлетали трассеры.

— Тогда какого хрена мы вытираем им задницы. Если у них очко играет, пусть держатся отсюда подальше. И какого хрена ты делаешь на их стороне?

Монте Мелтонян не ответил — ему не понравился звук, который донесся снизу и откуда-то спереди.

— Слышал?

Варга насторожился.

— Что?

Звук повторился — и американо-армянскому боевику как кувалдой ударило по голове. Он повалился назад, слышал звуки — но ничего не видел, как будто сломался телевизор: звук был, а вот на экране ничего не было. Последним, что он слышал — были выстрелы…

* * *

Двигатель Мерседеса — кашлянул в последний раз и остановился, машина на инерции выбралась из выбоины, в которую она попала передним колесом — но дальше не пошла, так и осталась стоять…

— Больше не поедет… — констатировал водитель и дважды стукнул по кузову через выбитое окошечко сзади. Можно выходить…

Один из немцев — приоткрыл полог кузова, осмотрелся.

— Можно…

Машина, оставленная здесь — блокирует подход к ним с тыла.

Немцы, находившиеся в кузове — надели свое снаряжение. У каждого — была советская копия американских очков ночного видения, которые выпускались в Новосибирске и автомат. Обычный АК, только с пламегасителем и странным прицелом под стволом, размером с пивную банку, от него шел провод к прикладу — в приклад немцы встроили батарею. При включении этого устройства — прицел давал лазерный луч, который был видим только в прибор ночного видения. Для ночных операций в городе — самое то.

Николай и Самед были вооружены тем, чем у них и было: СВД и АК-74 с ночным прицелом…

— Сколько идти?

— Около квартала… — ответил Али, он почему то заметно нервничал — мы нехорошо встали.

— Если будем чинить машину — останемся здесь до утра. Ты точно уверен, что это здесь?

— Больше негде, рафик. Им некуда идти. Христиане ищут их, чтобы убить и люди Абу Аммара — тоже, чтобы отомстить. А французы давно имеют дело с Хобейкой…

— Тогда надо идти… — подытожил Самед, пробормотав что-то по-арабски, видимо — мольбу Аллаху, ду’а за удачу.

— Я найду машину… — сказал Али.

— Пойдешь с нами, рафик. Людей мало.

— Пошли.

* * *

Ночной Бейрут — как будто вымирал, как и все воюющие города. Узкие, старые, стекающие к воде, к набережной, к порту улицы — искорежены, засыпаны гравием, перекрыты баррикадами. Оружие у всех — даже мирные жители, которые просто хотят выжить, создают вооруженное ополчение, дежурят по ночам и стреляют в любого. Безопасных мест, безопасных улиц здесь просто нет — здесь стреляют не после окрика, а до.

Очень помогали очки ночного видения. В оригинале американские, для вертолетчиков — они были скопированы практически ноль в ноль — а американцы умели делать такие вещи. Поле зрения — было расчерчено на несколько десятков квадратиков — сетка, в авиационных приборах наблюдения она обязательна. Но в остальном — на удивление хорошее качество изображения, и даже при случайном взгляде на костер — поле зрения не заливало белым светом, оставляя слепым на несколько секунд.

Они перебрались на соседнюю улицу — там был костер, у костра машина и там сидели ополченцы. Пройти мимо них никак не получалось, пришлось искать проход через саму застройку, держа их на прицеле. Наконец, нашли — здания здесь подверглись сильным разрушениям еще в первую гражданскую, проход можно было найти.

— Это он? — Вольфганг показал на темную громаду отеля, возвышающуюся над двухэтажной застройкой.

— Да, он…

— Что там, дальше?

— Надо посмотреть. Я не знаю…

Улица была пуста, со стороны моря перегорожена завалом — но там никого не было…

— Хорошо, идем…

Николай положил руку на плечо Вольфгангу.

— Я пойду первым. Затем отсигналю. Фонарем. Две вспышки — нормально, одна — нет.

— Да, камрад. Удачи…

* * *

Если брать необходимый для такой работы опыт — то у военного и полицейского снайпера он отличается довольно сильно. Военный снайпер работает на дистанциях, часто не досягаемых для обычного стрелкового оружия, промах для него не является чем-то страшным — целей полно. Чего больше всего следует бояться армейскому снайперу — не контр-снайпера, не пулеметчика — а хорошего наблюдателя, имеющего связь с танком или с артиллерийской батареей. Армейский снайпер — старается не стрелять с одной и той же позиции, а меняет их, чтобы не засекли. Наконец, армейский снайпер не ввязывается в бои, его задача — постоянно держать противника в напряжении и пополнять свой счет.

Полицейский или городской снайпер работает на дистанциях, которые для армейского снайпера покажутся смешными — но он действует постоянно в зоне досягаемости стрелкового оружия и гранатометов противника. И сам для них — приоритетная цель, уничтожить снайпера — мечтает каждый солдат, оказавшийся под снайперским огнем.

Николай осторожно переставлял ноги, боясь, что под грудой мусора в коридоре может оказаться граната или даже противопехотная мина. То и дело — он приседал, ощупывал все перед собой — и только потом переставлял ногу. В Афганистане — мины были везде, заминировано могло быть все — потому того, кто прошел Афганистан было не напугать никакими минами.

Ага… есть.

Итальянка, пластиковая противопехотная мина. Старая знакомая — в Афганистане их были тысячи. Мало того, что в них почти нет металла — она при взрыве еще и пластиковые осколки дает. Пластик — плохо обнаруживается рентгеном. И сюда заползла… гадина.

Когда-то — здесь был дом. Наверное, даже престижный дом — почти побережье, рядом — дорогой отель. Теперь — здесь грязь, вонь, гарь, завалы и противопехотная мина посреди коридора. И все это сделали люди, которые больше не хотели жить вместе.

Самед шел след в след, доверяя русскому.

Николай — решил занять позицию правее от центра здания, в комнате, в которую когда-то попала ракета РПГ, вырвав дыру в стене. В этой комнате — он обнаружил еще одну противопехотную мину — но разминировать не стал, просто обошел ее. У этого здания — был балкон, частично обрушившийся, частично целый — как раз и удобно было стрелять. Сразу две подходящие позиции… и не забыть о мине посреди комнаты.

— Слышишь меня? — спросил Николай, рассматривая отель и подступы к нему в прицел ночного видения.

— Да, рафик.

— Запоминай. Пойдешь вниз и скажешь — они все на верхних этажах, наверняка выше пятого. Справа… две автомашины, костер, до десятка духов. Путь через автостоянку… есть справа. Я останусь здесь. Вы пробьетесь в здание.

— Одному нельзя, рафик.

— Присоединяйся к штурмовой группе. Я отсчитаю десять минут, потом начну работать. Если что… встречаемся там же, где ночевали, на взгорье. Туда доберусь сам. Жди три дня, если не приду, уходи. Все понял?

* * *

Цели. Первая… седьмой этаж, видно пулеметное гнездо и засевший там пулеметчик… не курит, но видно по движению головы. Восьмой этаж… курильщик… огонек в ночи как маяк. И эти… внизу, у самого входа, справа. Две машины… на одной пулемет да не какой-нибудь — ДШК. Проломит любую стену, в том числе и ту, за которой он сейчас прячется…

Как делать…

У снайпера — обычно есть два гарантированных выстрела, но у него — их четыре или даже пять. Его плюс — спортивная подготовка в СДЮШОР, он как паз и готовился к скоростной стрельбе по мишеням. И хотя СВД — совсем не «Бегущий кабан» — четыре гарантированных у него есть.

Первым — пулеметчика, это не обсуждается. Седьмой этаж… с седьмого этажа он много чего натворить может… пулемет не на станке, на сошках, крути куда хочешь, можно и позицию сменить. Вторым…

Либо открыть огонь по тем, кто внизу, у костра — либо попытаться рискнуть и снять курильщика на восьмом.

Расстояние совсем никакое. До пулеметчика — сто пятьдесят — сто семьдесят метров. НА таком расстоянии опасно все, что стреляет.

Машины…

А что если…

Он отстегнул магазин, выщелкнул несколько патронов. Достал из кармана два пулеметных трассера — держал на всякий случай, так то они для СВД крайне нежелательны, забил в магазин, сверху — три обычных, снайперских. Будет серьезно… такой перенос огня, и при этом он должен уложиться в три — четыре секунды. А любой, кто стрелял с оптическим прицелом знает, насколько сложно искать цель через прицел, сложнее, чем просто глазами.

Но и по-другому никак не выходит. Если кто-то доберется до ДШК…

* * *

До отеля — было примерно сто двадцать… с небольшим метров. Сто двадцать метров — но на этом коротком пути может лечь целый батальон, это показал один из первых этапов гражданской войны в Ливане, так называемая «война небоскребов». Дорогие отели — многоэтажки занимались боевиками и готовились к обороне, расчищали пространство вокруг, делали баррикады, проламывали стены под бойницы. Стреляли друг по другу из всего, что было — на верхние этажи даже затаскивали безоткатные орудия. Тогда же — несколько штурмов таких вот укрепленных позиций показали, что потерять можно очень много людей, но так и не дойти даже до стен отеля. Вона отелей прекратилась только тогда, когда по ним стала бить артиллерия…

Они выстроились колонной, шаг вперед — и стена больше не будет защищать их. Правее от них и дальше — играло пламя, кто-то что-то пьяно кричал… скорее всего христиане. Мусульмане и палестинцы обычно не пьют, хотя бывает всякое…

— Когда…

— Советский сказал — скоро.

Что-то лязгнуло — и еще раз.

— Оно?

Еще лязгнуло, дважды — и одна из машин вдруг загорелась… огонь побежал вниз… а потом полыхнуло все разом…

* * *

Пулеметчик… курильщик… машина…

Николай сосредотачивался, изгонял все лишнее из головы. Он уже прорепетировал перенос огня — чтобы руки запомнили это.

Пулеметчик… курильщик… машина…

Стрелять — его учил тренер, который некоторое время жил в Японии, на Хоккайдо. Там он, чужак, гайджин[170] — познакомился с мастерами древнего искусства «дзинбо иттай» — искусства точной стрельбы из лука с бешено несущейся лошади. Это искусство — культивировалось в Японии до сих пор, существовали мастера, способные попасть тяжелой стрелой в цель с расстояния в несколько сотен метров.

Тут — то же самое. Даже проще — меньше движений. Лук сложнее перезаряжать.

Он попытался представить себе то, что представлял обычно — но перед глазами было другое. Зима. Русская зима. Белый ковер без единого следа, покрывающий землю, холмы, черная щетина леса вдали и ярко-красное, почти бордовое зимнее солнце…

Дурная примета — раз видится такое.

Раз!

Винтовка отдала в плечо он увидел, как что-то дернулось в амбразуре пулеметчика.

Два!

Он увидел, что рядом с курильщиком есть еще один… он стоял, а не сидел и у него была винтовка. Он выстрелил в него — а потом и в курильщика, пытающегося встать.

Резкий перенос точки прицеливания — вниз и вправо. Огонь… люди у огня… кажется, Одине или два что-то услышали, но не могут понять пока, что.

Три!

Трассеры бьют по бензобаку старого пикапа, вооруженного пулеметом — и он начинает гореть. Сначала появляется пламя, а потом — хлопок и огненные брызги…

* * *

Тех, у костра — они срезали в два автомата, они заметались из-за вспыхнувшей машины, видно их было отлично. Но больше туда хода не было — горящая машина выдаст с головой и их: темные силуэты на фоне пламени — мишень лучше не придумаешь…

Они побежали вперед. Если идти вправо — можно было перебегать от укрытия к укрытию, тут никаких укрытий не было — до первого больше семидесяти метров бегом, голая, в рытвинах бывшая автостоянка.

На полпути — те, кто находился в здании, очухались. Из дверей — открыли огонь из пулемета, сами не видя куда, немцы вынуждены были броситься на землю. Пулемет, дав длинную очередь, замолчал, видимо, подавленный снайпером.

— Вперед!

Перебежать до дверей отеля они не успели.

— Цели слева! Слева!

Из — за огня было видно плохо — но все же было видно. Боевики Хобейки — пытались прорваться к отелю, один из них, подстреленный, рухнул прямо в растекающийся от машины огонь. Стреляли, сами не видя, куда…

— Не останавливаться! Не останавливаться! — немцы, несмотря на то, что относились к полицейскому, а не армейскому подразделению — все отслужили в Народной армии ГДР, в основном в элитных частях — разведке и парашютистах. Так что как вести себя под огнем — они знали.

Стрелки Хобейки — так и не смогли прорваться за горящую машину, видимо, залегли, спасаясь от снайперского огня, потеряли инициативу. В огне — с фейерверком что-то взорвалось, очевидно, боеприпасы…

Двери отеля. Они преодолели простреливаемую стоянку — это самое главное. Теперь — наступает более привычное для них — бой в здании, ближний бой.

— Дверь!

Один из бойцов крепит на двери небольшой заряд, второй — уже приготовил британскую гранату — вспышку, которые МВД ГДР закупало на черном рынке.

— Бойся!

* * *

В отеле — царила контролируемая паника. Никто не ожидал нападения, тем более такими небольшими силами. Парадоксально — но нападение, предпринятое большой группой боевиков — наемников — отразить едва ли не легче, чем нападение небольшой, но хорошо подготовленной группы. Больше целей, хуже управление — а тут, даже не видишь, куда стрелять…

Жак, дважды побывавший в отрядах моджахедов француз — принял на себя командование. Внизу прогремел взрыв, затем — автоматные очереди послышались уже в самом здании. Внизу — были люди Хобейки, но не факт, что они долго продержатся.

Вдобавок ко всему — справа — активизировались боевики Амаля, услышавшие перестрелку. Ракета РПГ — прошла мимо, а вот что-то посерьезнее, скорее всего выстрел из безоткатного орудия — пришелся прямиком в бок здания. Удар — чувствовался по всему зданию…

— Дерьмо, пулемет сюда! Минируйте лестницы!

— Месье, если мы это сделаем, может сложиться все здание.

— Диди, где чертов пулемет?

— Сейчас…

Бывший легионер побежал по коридору, уже затянутому дымом. Новый выстрел пришелся по зданию, из конца коридора рвануло пылью…

— Марсель, что с чертовой рацией? Где помощь?

— Нам обещали поддержку через полчаса!

— Да у нас и десяти минут нет! Сейчас все здание сложится!

Отец Жака был строительным подрядчиком, и он хорошо представлял себе состояние этого отеля. Пятнадцать лет под обстрелами не прошли даром, силовая структура здания ослаблена, и одного удачного попадания из Б10 хватит, чтобы здание просто сложилось как карточный домик.

— Мишель, бери двоих и вниз! Остальным — на крышу! Надо подавить огневые точки Амаля! Пара попаданий и нам крышка!

Сам Жак бросился к комнате, которая использовалась как арсенал. Ее украшением — была русская винтовка ПТРС времен Второй мировой, переданная палестинцам, а потом оказавшаяся у французов. Ее отдача была почти непереносимой, она была не слишком точной, но у нее было одно неоспоримое достоинство — пуля из нее пробивала любую стену и стрелка за ней…

Тащить ее наверх было некогда, да и не справиться одному — потому Жак потащил ее к проделанному выстрелом пролому…

* * *

Холл — удалось зачистить быстро и без потерь. Ливанцы — не знали светошумовых гранат, их не применяли еще здесь ни израильтяне, ни американцы — и потому их действие было поистине сокрушительным.

Когда немцы ворвались в холл, едва ли не полтора десятка боевиков были совершенно дезориентированы. Стреляли, пусть наугад только трое из них. Их обезвредили в первую очередь, после чего прошлись по остальным. Не уцелел ни один.

От порохового дыма, пыли от взрыва не было видно почти ничего.

Немцы бросились к лестнице, ведущей на второй этаж. Там их встретили выстрелы, но ливанцы не умели стрелять на рикошетах, в то время как немцы умели. Пока один боец стрелял — пули летели в потолок, но сильно нервировали — второй забросил гранату…

* * *

Было видно, как бойцы Хобейки, оказавшиеся слева от здания — гибнут под перекрестным огнем: с одной стороны бил он, с другой стороны — обстрел шел со стороны вооруженного лагеря милиции Амаль. Огонь со стороны Амаля все усиливался, по зданию било безоткатное орудие, внизу — были боевики, только укрепления — не давали им атаковать напрямую, но силы защитников укреплений таяли на глазах.

Решив, что это не дело — Николай решил сменить сторону: если боевики Амаля доберутся до отеля — то оттуда уже никому не выйти.

Расстояние до первых укреплений принадлежащих Амалю было около трехсот, до позиции безоткатного орудия — не менее шестисот…

Он перевел прицел снова на дорогу, чтобы наверняка работать по более близким целям. Концентрации уже не было — никто не мог долго держать концентрацию по-настоящему, это все равно что задержать дыхание.

Триста метров.

В прицел — было видно, как с базы Амаля, разбитой бетонной дорогой, по которой когда то ездили кабриолеты с туристами — идут машины. Мерседес, из окон торчат автоматные стволы, полощется зеленая тряпка какого-то знамени. Пикап — с него ведет огонь пулемет. Дальше — грузовик с боевиками.

Выстрел. Еще один.

Пулемет замолкает. Прицел верный, теперь можно стрелять беглым…

Серия по лобовому Мерседеса. Три дыры появляются на запыленном лобовом стекле, едва видны почти черные следы крови на обратной стороне. Мерседес начинает вилять, но уходит не под откос, как он надеялся. Водитель, очевидно, только раненый — крутит руль в противоположную сторону, машина вминается носом в склон, сзади по ней — ударяет пикап. Грузовику удается затормозить, с машин сыплются боевики. Видны черные бороды, кто-то в масках.

Это плохо. Плохо, что хорошей аварии не было.

Гремит выстрел — как парусина лопнула, только громче. Еще один.

А это совсем плохо…

* * *

В отличие от американцев, французы хорошо знали Бейрут и действовали более решительно. Уже через несколько минут после того, как рация двадцать третьего отряда сообщили о нападении — два вертолета SA-321G Super Frelon поднялись с борта авианосца Клемансо. Оба они — были переоборудованы для выполнения поисково-спасательных миссий на море, имели лебедку и экипаж, обученный ночным полетам. В качестве спасательной группы — использовались бойцы морской пехоты Франции, так называемые «красные береты»[171]. В каждом вертолете было всего по одной группе — четыре бойца.

Возглавлял группу капитан Давид Сорнье, вызвавшийся на это дело добровольцем. Среди тех, кто сейчас находился в Бейруте под огнем каких-то козлов — были два его друга, два парня из его подразделения. Он и сам — пытался попасть в «двадцать третью группу», но нее прошел контрразведывательную проверку. Почему — он не знал, об этом никогда не говорили. Не прошел — и все…

— Мсье капитан, в районе цели серьезная перестрелка.

— Дьявольщина. Merde…

Капитана можно было понять — из вооружения на Фрелоне не было… ничего, только оружие десантников. В отличие от американцев, которые во Вьетнаме поняли необходимость мощного вооружения спасательных вертолетов и устанавливали на свои «Веселые зеленые гиганты» по три пулемета — французы четко делили вертолеты на вооруженные и транспортные, и транспортные вертолеты — не несли ни пулеметов, ни ракет.

Но и отступать — было нельзя. Никак нельзя. Он был перестал уважать сам себя, если бы отступил.

— Пулеметчика к люку! — крикнул он — продолжаем!

Пулеметчик — прошел к люку, его пристегнули страховочным тросом, его пулемет — короткий Миними для парашютистов — был хорош, но не для подавления ПВО. Бейрут приближался…

* * *

Ракета РПГ — ударила в здание, разорвалась совсем рядом. Посыпалась пыль…

Пристрелялись.

Можно было сменить позицию, а можно было остаться тут.

Он остался. Уходить было некогда — да, по большому счету и некуда.

В отеле — было слышно, как идет ожесточенный бой.

Он увидел, как боевики — наводят в его сторону установленное на автомобиле безоткатное орудие. В магазине — осталось два патрона, он это помнил.

Выстрел. Человек, который наводит орудие — начинает клониться в сторону. Попадание.

Еще один выстрел. На том месте, где только что был пикап — бурое облако разрыва. Наверное попал в боезапас.

Начал перезаряжаться. Краем уха услышал рокот — ну, вот и здравствуйте. Гости пожаловали. Наше вам с кисточкой…

* * *

— По фронту!

Ни хрена не видно. Прицел не помогает — он рассчитан на ночь, но не на пыль и не на дым. Остается только одно — прорываться вперед, стреляя по всему, что движется. Единственно, что помогает — это выучка и небольшой, но эффективный пламегаситель, полностью убирающий вспышку. Его сделали специально на эту модификацию — чтобы не засвечивать прицел.

Весь отель — в дырах, они сделаны в комнатах, чтобы переходить из одной в другую, избегая коридора, сверху вниз… совершенное безумие. Они были до сих пор живы только благодаря трем вещам: английским гранатам-вспышкам, собственной выучке и скверной подготовленности оседлавших отель боевиков. Они прорывались вперед, стреляли, бросали гранаты, снова стреляли, отвечая огнем на каждое движение. В отеле — осталось не меньше двадцати боевиков, больше половины из них — они уже положили. Все были ранены, держались только на спецпрепарате, выданном для таких вот целей: он избавлял от болевого шока, помогал сохранять концентрацию — хотя против серьезных ранений все же был бессилен. И все понимали, что живыми из этого проклятого отеля — уйдут далеко не все…

Но и отступать не собирались.

Бросок гранаты, крик, заглушающийся взрывом — вперед! Еще взрыв — это бросили гранату сверху. Из дверного пролома — летит пыль, на улице тоже перестрелка. В порту ждет советский грузовой теплоход, еще один — ожидает в нейтральных водах, только не советский, а болгарский. Дожить бы до них…

Лестница — она уже видна. У нее нет ограждения — просто бетонные лестничные проломы. Прямо на глазах немцев — гремит взрыв, летят камни — и два пролета летят вниз. Проход наверх закрыт, кто-то сверху пускает длинную автоматную очередь — не подходи!

* * *

— Мерде! Это и есть цель?

Изумление подполковника, первого пилота вертолета можно понять. Действительно, полное дерьмо! Видно, что в отеле идет ожесточенный бой, из нескольких окон на верхних этажах валит дым, причем не зеленый — а белый. Видны и вспышки — ночью это особенно эффектно выглядит. В нескольких сотнях метров от отеля, по правую руку — какое-то высотное здание, из него бьют автоматы и пулеметы, трассерами — в сторону отеля. Пока они игнорируют приближающиеся вертолеты, но нет никаких сомнений, что по зависшему — они откроют огонь. Одной очереди из ДШК — хватит с лихвой. Ясно одно — идет ожесточенный бой и о приближении не может быть и речи.

— Так точно. Нам надо туда, месье.

— Исключено. Я не собираюсь рисковать вертолетом. Вы уверены, что эти кретины — вообще за нас?

— Уверен, черт! Это исключено, надо подавить огневые точки противника, иначе я туда не сунусь…

— Вы можете зайти на цели? Наш снайпер поработает.

— Да, но буду держаться подальше от этого дерьма. Чертовы сумасшедшие…

* * *

Выстрел из громадной русской винтовки — это нечто. Нечто, сотрясающее все тело, отдача — бьет по тебе подобно паровому молоту и ты содрогаешься до самых пяток, а плечо — немеет после первого же выстрела. Вот только тому, кто по ту сторону прицела — еще хуже. Ничего удивительного, русские делали эту штуку для борьбы с танками…

Кажется, еще одна огневая точка — подавилась и заглохла. Патроны были… просто точность этой проклятой дуры оставляла желать лучшего, приходилось делать по два и по три выстрела, и каждый был ударом по здоровью. Но делать было нечего…

Кто-то толкнул его ногой, он обернулся — Дидье. Автомат Калашникова в руках, еще один за спиной, лицо белое и совершенно безумное. Даже в темноте видно.

— Вертолеты уходят! — заорал он — они уходят, ублюдки, они уходят! Они бросают нас! Чертовы сукины дети!

— Надо обезопасить площадку!

Жак огляделся и увидел, что один из вертолетов пошел на круг, борт искрится вспышками — бьют из нескольких стволов. Чертовы сукины дети, у американцев есть скорострельные пулеметы, больше похожие на мини-пушки, а эти… голуби мира.

— Обозначь площадку! — слышно почему-то было плохо, как через сырую вату — я вниз! Давай, шевелись!

* * *

В спасательной группе — в каждом вертолете было по двое снайперов, у одного из них была полуавтоматическая PSG-1, великолепная немецкая снайперская винтовка, у другого — той же самой фирмы G8, которая могла сойти и за снайперскую винтовку и за пулемет. Это, плюс Миними, с его сумасшедшим темпом стрельбы — было хоть каким-то способом подавить сопротивление противника.

Они заложили широкий вираж… стреляли непрерывно, снайперы, пулемет. Было видно, что точный огонь дает знать — все меньше и меньше ответного огня, все меньше и меньше трассеров летит в небо…

На крыше отеля — замигал фонарь.

— Сигнал! Сигнал!

— Вижу, надо развернуться.

— Давайте быстрее!

— Над городом я не пойду, я еще не совсем рехнулся…

* * *

На крышу отеля — вела лестница с верхнего, технического этажа, тут когда-то была целая батарея кондиционеров. Сейчас кондиционеров конечно не было, у люка, ведущего вниз, в коридор — Дидье обнаружил Жака. Тот держал люк на прицеле немецкого MG3 с заправленной лентой и готов был в любую минуту начать палить.

— Что произошло? Где Ролан и остальные?

— Они не вышли!

Жак схватил пулеметчика, тряхнул, как следует.

— Что?!

— Они там! Они не вышли!

— Они должны были выйти пять минут назад!

— Они не вышли!

— Иди за мной!

— Ты псих?! Надо сваливать!

— Пошел, сказал!

Жак сошвырнул пулеметчика вниз, затем спрыгнул сам. Пахло горелой резиной, а это было чертовски хреновое предзнаменование. Он знал, что так может гореть — их арсенал на верхнем этаже, там полно резины. И гранаты там — тоже есть…

— Прикрывай меня!

Струсил, гаденыш. Впрочем, чего ждать от этого… бывший уголовник, его в группу взяли, потому что он весь Левант[172] как свои пять пальцев знает.

Уже не пахнет — гарью в нос шибает. Ствол перед собой, хотя случись чего — не факт, что успеешь. Те, кто прорвался вниз — серьезные ребята, хотя бы уже потому, что ворвались в здание.

Пинок в дверь — в сторону. Горит уже конкретно, не потушить…

— Ролан! Ролан, это я, Жак!

Нет ответа. Слышно вертолет, слышно стрельбу и, кажется, что здание сейчас рухнет…

Лестница. Только глянул вниз — и отшатнулся. Между шестым м седьмым — лестница подорвана, виден пролом. Это значит, что активирован план действий в чрезвычайных обстоятельствах — отрезать верхние два этажа, и ждать спасателей…

— Иди вниз…

— Не… валить надо.

Жак направил автомат на пулеметчика[173]

— Иди, а то грохну.

Дидье пошел вниз, прижимаясь к стене спиной и держа пролом под прицелом пулемета. Между этажами выругался, крикнул.

— Они здесь!

Жак моментально оказался рядом. Была видна нога… но было понятно, что и все остальное там, в коридоре…

— Жди здесь…

— Давай быстрее. Надо ноги уносить…

— Я сказал — жди здесь!

Дидье держал под прицелом пулемета правую сторону, он — проверил левую. Ничего… чисто. Ролан лежит в проходе, несколько попаданий… как то странно. Как будто рикошетами попали.

Он прошел дальше. Уже не удивился тому, чего увидел. Еще двое, прямо у подрывной машинки. Нога на что-то натолкнулась, он машинально пихнул — потом вгляделся. Черный цилиндр… светошумовая граната, он видел такие только у GIGN на[174] совместной тренировке, у них у самих не было. Гранаты были британскими.

SAS?

Неужели это были британцы? Зачем им этот… русский?

Неужели кто-то послал британцев, лучшую группу во всем западном мире, чтобы отбить этого русского?

А где этот армянин? Где этот… урод, которого послали координировать совместную операцию с американцами?

Может быть, совсем не просто так — он все не мог вызвать вертолеты с американского авианосца?

А может быть, он и пропал не просто так? Может быть, Ролан и его ребята не выжили, потому что в них стрелял кто-то, кому они доверяли?

Такое могло быть?

А почему нет?

Он пробежал дальше по коридору, саданул в дверь. Даже не удивился — они использовали это помещение как тюремную камеру. Этого армянина — там не было.

Про пролом в полу — он не подумал. А армяно-американский зеленый берет просто погиб в первые же, секунды боя и свалился с балкона вниз…

Сукины дети…

Словно отвечая на его мысли — наверху рвануло, рвануло не по-детски. Провалился потолок, сам он — не устоял на ногах и свалился. Но поднялся…

Да, надо валить. Их предали все, все кто мог — и остается только мстить. Но чтобы мстить — пока что надо выжить…

Он побежал назад, по коридору, уже не таясь и прикрывая голову, чтобы на нее не рухнуло что-то. Перед поворотом остановился, крикнул.

— Это я! Мерде, это я…

Дидье не сбежал. Так и держал все под прицелом своего пулемета.

— Валим?

— Уходим. Американцы нас предали, пошли…

— Сукины дети… Им нельзя было доверять, я же говорил…

— Потом, после…

Там, где они только что прошли — ничего не было видно из-за огня. Огонь был как живой, он поджидал их…

— Давай, туда! — когда пора было сматываться, бывший уголовник всегда мог найти выход — там еще один люк.

— Благослови тебя Бог…

Они побежали в другое крыло отеля. Вертолет — грохотал совсем рядом, и Жак — выглянул, чтобы оглядеться и понять, что происходит. Совершенно машинально бросил взгляд вниз — и то, что он увидел, заставило его кровь вскипеть от злости.

— Дай пулемет!

— Что?! Ты сдурел?!

— Дай сюда…

Он положил пулемет на подоконник и дал длинную очередь по убегающим через стоянку внизу. Пулемет, не опирающийся на сошки — сильно отдал в плечо, он прицелился, снова нажал на спуск — и полетел на пол от отдачи. А пулемет — вывалился в окно.

Дидье бросился к лестнице — повторять геройский подвиг он не собирался…

Над крышей отеля — уже завис десантный Супер Фрелон. Спасатели в красных беретах — прикрывали его. Два автомата — сразу нацелились на Дидье, как только он показался на крыше.

— Ты кто такой?

— Я свой! Я свой!

Французский язык немного успокоил — хотя в этих местах, до начала пятидесятых бывших французской колонией — его знали многие.

— Мы собираемся идти вниз! Там есть кто-нибудь?!

— Никого там нет! Все мертвы!

— Ты уверен?!

— Да, черт возьми, уверен!

— Там должен быть американец!

— Он мертв! Все давно уже мертвы!

Первая мина — разорвалась неподалеку от отеля, на самом берегу, заставив принимать решения быстро.

— Все, уходим! Сворачиваемся, уходим!

* * *

Николай увидел, как с верхнего этажа заработал пулемет — и последним выстрелом, ориентируясь по вспышкам дульного пламени, — достал его. Больше у него патронов не было…

Положив винтовку — он увидел и тех, по кому стрелял пулеметчик. Это были немцы, они были метрах в двадцати от арки в стене, за которой — их было не достать. Сейчас же — те, кто еще мог двигаться, затаскивали тех, кто уже не мог за машину.

Вертолет висел над зданием, его было плохо видно из-за темноты. Боевики Хобейки почти все заткнулись — но здесь как собачья свора: все бегут на любой лай. Через полчаса, если не меньше — отсюда уже будет не уйти…

Николай бросился на помощь.

* * *

Вольфганг был жив, он перетаскивал попавших под пулемет в укрытие. Услышав бегущего человека, он вскинул автомат, но тут же опустил его, узнав советского.

— Что тут?

— Дитер мертв! Самед тоже!

Если Самед мертв — им отсюда не выбраться. Только один он — мог выйти на сирийские патрули и попросить о помощи. А сейчас весь город, как разбуженный улей.

Второй вертолет — кружил где-то в темноте, невидимый и грозный. Был слышен шум винтов. Если у него есть ракеты…

— А перебежчик?! Он жив?!

— Жив…

Николай услышал свист минометной мины.

— Ложись!

Все залегли. Мина взорвалась далеко от них, пока они были в безопасности, но именно что — пока.

— Надо уходить к грузовику. Я потащу этого!

Лежащий рядом мужик — повернул голову.

— Дойду сам… — отчетливо сказал он — я не побегу…

И снова — свист миномета, разрыв — только уже ближе…

— Смотрите! — крикнул один из немцев.

Минометный разрыв — пришелся на самую крышу отеля, и было видно, как взрывная волна ударила поднимающийся вертолет. Через несколько секунд взорвалось еще что-то, вертолет больше не было видно, он то ли упал, то ли ушел со снижением в сторону моря…

— Где твоя винтовка, камрад?

— К ней все равно нет патронов. Либо тащить ее, либо… Помоги…

Один за другим, с ранеными на плечах — они выбрались с этой площади, через проем, на улицу, заваленную битым кирпичом. Потащились к машине… раненый килограммов семьдесят и тащить его было совсем непросто. Они уже почти выбрались, когда лучи фар осветили их. Улица была типично восточной, узкой и деться было некуда…

— На счет три… — сквозь зубы процедил немец.

Николай едва заметно кивнул. Бросить гранату — и на прорыв, хоть кто-то уйдет…

— Эй, друг… — крикнули от машины по-русски — как поживаешь?

Голос был неуловимо знакомый. Он был из той, старой жизни. Из маленьких двориков Москвы из театра Моссовета, из школы красного кирпича…

— Кто ты?

— Тетю Зинаиду помнишь? Мы у нее украли целую сумку со спичками…

Николай помнил это. Того, с кем он это сделал — а их было только двое — звали Лев, и он — если верить тому, о чем обмолвилась мать — вместе с семьей уехали… понятно, куда…

— Помню. А что было потом?

— Нас наказали. Ты отдал спички обратно. А я — так и не отдал. Сказал, что все продал…

Так оно и было…

— Что ты здесь делаешь? Ты хочешь нам помочь?

— Меня послали вывезти вас отсюда. Если хочешь — садись…

* * *

Небольшой караван машин — старый Мерседес и американский побитый вэн — катились на север. В сторону долины Бекаа.

— Я слышал, что ты переехал…

Сидевший за рулем Мерседеса Лев усмехнулся.

— Так оно и есть. И там, куда я переехал — мне нашлась работа. Да ты не берись за пистолет, друг, не берись. Не надо так делать. Мое начальство, почему то решило помочь вашему. Я говорю правду. Я довезу вас до долины, в Сирию перейдете сами. Я не вру.

— Не врешь? Семь — сорок, а?

— Так точно. Семь — сорок, друг[175]. Не знаю, почему — но так даже лучше будет…

Ереван Армянская ССР. 01 октября 1988 года

Прорвало…

На самом деле — это не было таким уж необычным делом для СССР. При Хрущеве — беспорядков было… почитай под сотню. Не все крупные, конечно. В Грузии, например — после того, как оскорбленные докладом Хрущева на двадцатом съезде КПСС бросились на улицы… в Тбилиси использовали тогда бронетранспортеры и танки. Новочеркасск, Краснодар где все началось с того, что голодный солдат продал военное имущество на базаре, чтобы купить поесть. Не раз и не два были беспорядки в Средней Азии, причем по откровенно национальным мотивам. Все местные чиновники знали, что по итогам любых беспорядков будут оргвыводы, и потому — скрывали назревающую ситуацию столько, сколько возможно надеясь, что обойдется. Когда же становилось понятно, что уже не обойдется — тон телеграмм в Центр моментально становился паническим и предлагались самые жесткие меры — только бы оправдать свое собственное бездействие, свои собственные ошибки. В Армении — это усугублялось тем, что в стране длительное время действовала террористическая организация, организационно связанная с международным террористическим подпольем и с армянскими диаспорами по всему миру. А органы безопасности — не сработали, потому что сами прогнили насквозь.

И вот, в один прекрасный день — митинг перед зданием ЦК Компании Армении — быстро перерос кое во что большее…

Постоянный митинг рядом со зданием ЦК Компартии Армении стал делом уже привычным. Люди менялись, в обычные рабочие дни на площади находилось примерно две — две с половиной тысячи человек, в выходные — их число увеличивалось до десяти тысяч и даже более. Лозунги были дежурными — Карабах — Армении, до доверяем Центру, люди должны жить лучше. Особенно умилял последний лозунг — да, люди будут жить лучше, если не работать, а все время пропадать на митингах.

Тем не менее, ситуация с митингом считалась относительно стабильной, и новый первый секретарь ЦК Компартии Армении Сухроб Караян — даже манипулировал ею чтобы добиться новых и новых фондов из центра. Бывший строитель и довольно наивный в политике человек, он полагал, что стоит только дать людям побольше еды, выбросить в магазины дефицит — они, довольные и разойдутся. Советский человек до мозга костей, он не понимал, что националистический угар — дефицитом не затушить…

В этот день — все было вроде бы как обычно. Первый секретарь приехал на работу, демонстранты и митингующие — привычно стучали по его автомобилю кулаками — но пропустили, водитель давно научился ездить «через толпу», не причиняя вреда ни ей ни машине.

Рядом со зданием ЦК — не было десантников, только несколько усиленных нарядов милиции. Сам Караян — попросил не ставить десантников, чтобы не провоцировать толпу. У милиционеров были бронежилеты, пистолеты, резиновые палки ПР-73 и щиты, здоровенные щиты, которые, как потом оказалось, от хорошего удара арматурой раскалываются надвое. Еще — тут стояла пожарная машина, которая должна была по мыслям руководства МВД Армении — при необходимости окатить демонстрантов холодной водой. Как потом оказалось — прислали неисправную машину, насос не работал — то ли умышленно, то ли нет, неизвестно. Может быть — уже тут сломали. К счастью — у милиционеров было всего два автомата АКС-74У.

Как положено при митингах и массовых скоплениях людей — в толпе должны были быть сотрудники КГБ, которые должны были при опасном развитии ситуации — скорректировать. Или хотя бы сообщить о ней. Но учитывая то, что творилось в армянском УКГБ — как считаете, были в толпе агенты или нет?

С самого утра — в толпе началось брожение. Численность митингующих была примерно на пятьсот — семьсот человек больше обычного для буднего дня, на это вовремя не обратили внимании. Как потом оказалось — в толпе были провокаторы и карабахские армяне, которых привезли централизованно на автобусах в Ереван.

Примерно в десять часов утра — в толпе начались выкрики. И откуда-то появились два мегафона, через которые начали заводить толпу националистическими лозунгами и кричать, что в Карабахе убивают армян. Милиционеры, встревожившись, сообщили, что им нужно подкрепление — но оно так и не прибыло. Караян — решил выступить перед митингующими, решение это далось ему трудно — сильным оратором он не был: типичный, пробивающийся по хозяйственной части начальник. Решение было еще запоздалым — когда Караян спускался вниз из своего кабинета, сопровождаемый лишь двумя сотрудниками милиции — разъяренная толпа бросилась на штурм здания ЦК…

Милиционеры сопротивления практически не оказали — к их же счастью. В конце концов, они были в основном армянами и в армян стрелять не могли. Их разоружили, отобрав в том числе и огнестрельное оружие — и прогнали через толпу, которая плевала и издевалась. Разъяренные молодчики (как потом установили, на площади была и анаша и водка) — едва не затоптали первого секретаря, избили его охранников, а второго секретаря, Сергеева, русского — вышвырнули из окна кабинета вниз головой. Только чудом — тот не свернул себе шею, и благодаря самообладанию выбрался из толпы живым, отделавшись ушибами, порезами и вывихнутым плечом.

Тем временем — забаррикадировавшиеся в здании обкома партии боевики — потребовали присоединить Нагорный Карабах к Армении немедленно, в противном случае — поставить вопрос о выходе Армении из СССР. Кроме того — потребовали выселить из Армении всех азербайджанцев и выдвинули ряд других требований, в основном — политического, и откровенно популистского характера…

* * *

— Значит, только два автомата, так?

— Так точно… — носатый, потеющий милиционер явно не знал, куда себя девать.

— Да херня все это! — непечатно выразился один из офицеров триста двадцать восьмого, парашютно-десантного полка, переброшенного в Ереван для усиления частей ВДВ в Ереване и освобождения здания ЦК Компартии — там, поди с Карабаха еще десяток — два подвезли. А возможно, еще и РПГ.

— Этого быть не может.

— Может, может… — сказал командир то четвертой дивизии, генерал — майор Валерий Витальевич Щербак[176] — развели бардак, жертвы аборта…

Представитель ГУВД Еревана предпочел проигнорировать последнее замечание.

— Значит, рассчитываем — на объекте может быть до отделения автоматчиков. Сколько людей на периметре?

— До тысячи. Вот здесь и здесь — баррикады.

— Значит, нужна техника. ИМР[177] или хотя бы бульдозер.

— Ничего такого нет.

— Чего нет? Нет — выроди и скажи, что нашел! Нет ни одной стройки? Взяли оттуда бульдозер, пригнали…

— Даже если пригоним. Я сам лично видел — бензин в бутылки разливали. Бензин таксисты подвозили.

— Здорово. А кормит их кто? Может быть, останутся без еды и сами сдадутся?

— Навряд ли. А вы можете… с вертолетов?

— С вертолетов — это как?

— Ну… прямо на крышу.

Сотрудник армянской милиции явно не представлял, о чем говорит.

— Значит, так. Операцию разбиваем на два этапа. Первый — деблокирование здания, расчистка баррикад. Ответственные — милиция и внутренние войска. Внутренние войска идут первыми, милиция следом, задерживает наиболее активных. Далее работает десант, его задача — прорваться непосредственно к зданию ЦК, занять периметр, подавить сопротивление. Внутри здания — будет работать Альфа. Вопросы?

— Да, каким образом Альфу и десант доставят к зданию?

— Бронетранспортеры и грузовые машины. Бронетранспортеры пойдут первыми…

— Да их сожгут к чертовой матери. Если там уже коктейли Молотова…

— Не забывайтесь!

Генерал усмехнулся.

— А я и не забываюсь. Это вы — и не помнили никогда.

Снова — проглотили. Козлы.

— И еще одно. Как можно меньше жертв, товарищи, оружие применять только в самых крайних случаях. Помните — там наши граждане, граждане Советского союза…

* * *

На выходе из оперативного штаба — генерал наткнулся на полковника, который командовал Альфой. Тот стоял в небольшом кругу своих бойцов, выделявшихся массивными титановыми шлемами…

— Здравия желаю.

Генерал кивнул.

— Отойдем?

Отошли. В сгущающихся сумерках — суетились люди. Техника прогревала моторы.

— Пойдем сейчас — погубим и людей и себя — сказал генерал.

— Не нам решать.

— Нам, полковник, нам. За людей мы отвечаем. Если эти… — генерал отпустил несколько нецензурных слов — провалят операцию, то максимум вылетят со своих кресел. А мы свой счет — оплатим кровью.

— Что предлагаете?

— Когда у них жратву подвозят?

— Дважды в день. Восемь утра и около восьми вечера.

— То-то и оно. Вот от этого и будем плясать…

* * *

Еду бандитам действительно доставляли дважды в день. Всегда одна и та же машина, ПАЗ 37421 БЗСА, в просторечье — «Пингвин», сделанный на базе пассажирского Паз-672, но с изотермическим кузовом. Машина принадлежала ереванскому торгу, и никто на эти рейсы не обращал внимания — не кормить бандитов как то даже в голову не пришло, пищу доставляли и захваченным заложникам и их захватчикам. Двумя огромными плюсами этой машины были глухие стенки кузова и аж три выхода. Водительский, справа и сзади. Это позволяло осуществлять погрузку — выгрузку скоропортящегося товара в любых условиях и у любых магазинов.

В это утро — автобус — рефрижератор как обычно загрузили и отправили в рейс. Набор был стандартный, перевозили на скоропорте, потому что были скоропортящиеся продукты, а посылать две машины смысла не было. Никто, в том числе и водитель — а он был всегда один и тот же — не знал, что вчера его сфотографировали со всех ракурсов, а потом подбирали внешне хоть немного похожего на него. Подобрали — из десантников, самое смешное — что у него не было прав. Ни грузовых, ни легковых — вообще никаких. Но — не беда, взяли автобус и на специально выделенной площадке, под аккомпанемент мата — за три часа научили водить машину. Наверное, ни один человек, никогда в жизни — не научился бы водить машину за три часа.

Автобус с продуктами никто не сопровождал, ни машина ГАИ, ни какая другая. На полпути — его просто блокировали несколько машин, водителя весьма невежливо вытащили наружу, а следом — выбросили, на радость зевакам — прохожим весь товар. В «полной боевой» — бронежилеты, каски, отобранные у ереванской милиции резиновые палки — в автобус погрузилось восемнадцать десантников и шесть бойцов Альфы. Среди десантников — были двое квалифицированных саперов со средствами взрывания. Автоматов — было только два и оба были в автобусе «на всякий случай». Но у троих офицеров десанта — были АПС, автоматические пистолеты Стечкина. Альфа — была вооружена, но оружие при высадке планировалось оставить в автобусе, чтобы только на крайний случай.

Баррикады — были окружены ереванской милицией, и непонятно было — то ли милиция поддерживает порядок, то ли охраняет баррикады — по крайней мере, особой надежды на ее помощь не было. Около двухсот человек — было постоянно на баррикадах, у них была арматура, бутылки с зажигательной смесью, могло быть и оружие. Для того, чтобы могли пройти бронетранспортеры с десантом и Альфой — нужно было убрать и сами баррикады, и тех, кто их охраняет, фактически = живой щит.

Привычный автобус — пропустили, откатив в сторону машину ГАИ, а дальше… дальше, он просто не затормозил, как обычно — а подкати вплотную к баррикаде. Открылись двери — и из автобуса начали высаживаться десантники.

Охранявшие баррикаду молодчики — а случайных людей здесь явно не было — пришли в себя быстро. Чтобы оправиться от неожиданности — потребовалось всего несколько секунд.

— Бей ментов! — истерически заорал кто-то на понятном всем русском языке, и потом — заорали уже на армянском, но никто не услышал — одна за другой — рванули «Зари».

Баррикадники — начали разбегаться. От автобуса — дали сигнал выдвигаться колонне бронетранспортеров и КАМАЗов, позаимствованных у Внутренних войск. В бронетранспортерах — была Альфа, в КАМАЗах — десантники.

Тем не менее — сказать, что перелом в ситуации на баррикадах достигнут — сказать было нельзя. Под «Зарю» попали не все — просто потому, что «всех» было слишком много.

— Бей их, у них только палки!

Часть из молодчиков — около тридцати человек — прикрываясь кожаными куртками, размахивая арматурой, ножами и даже самодельным мечом — бросились вперед. К счастью — ни у кого не появилось желания поджечь фитиль бутылки с бензином…

Десантники — сломали нападающих быстро и жестко.

— Каратэ-спецназы!

На сей раз — бросились бежать уже все, кто был в состоянии передвигаться. Всю эту эпическую битву — ереванская милиция наблюдала со стороны в качестве зрителей.

Тем временем — саперы закончили монтировать сеть.

Насчет способа разборки баррикад, или, по крайней мере, приведения их в такое состояние, чтобы могли пройти бронетранспортеры — были самые серьезные споры. Все таки взрыв в центре города… Но саперы — заверили, что взрывная волна далеко не пойдет, мощность взрыва будет точно рассчитана, а сам взрыв — послужит дополнительным деморализующим фактором для бандитов. На этом и сошлись — тем более что и бульдозера не нашли.

— Ложись, щас рванет! — заорал сапер на милиционеров из оцепления. Автобус поставили так, чтобы он послужил щитом для осколков.

Милиционеры — кто залег за машины, кто бросился бежать.

Рвануло. Повалил дым, саперы и десантники бросились к автобусу. Подцепили к первому же подошедшему бронетранспортеру и оттащили в сторону. Бронетранспортеры и машины — прошли в образовавшийся от взрыва пролом в баррикаде…

* * *

У здания обкома — захватчики уже были готовы к встрече. Как только первый бронетранспортер появился на площади — навстречу ему устремился грузовик ГАЗ. Водитель, молодой парень — за несколько метров до столкновения — выбросился из кабины, покатился по асфальту.

Бронетранспортер — смял своим скошенным носом весь бок и кабину ГАЗа, тех, кто находился под броней — лишь сильно тряхнуло. Но водитель — вместо того, чтобы продолжать движение — остановился…

Десант — начал высаживаться из машин, следом — пошла Альфа. В одну сторону полетели бутылки с зажигательной смесью, в другую — Зари и гранаты с «Сиренью». Бутылки — разбивались, создавая очаги пламени, кого-то уже тушили припасенными огнетушителями.

Комдив, генерал-лейтенант Щербак, сидевший в головном БТР — выбросил со своего места механика — водителя и дал газу. Позаимствованная у полка внутренних войск старая «семидесятка» взревела обоими моторами и пошла вперед, отбросив смятый газон в сторону. О броню — разбилась бутылка, огонь полился вниз и бронетранспортер так и пер вперед, оставляя за собой полосу пламени — пока не ткнулся в лестницу.

Бандиты начали отступать. Из окна — ударила очередь, попав в основном в бандитов возле здания. Что — то ярко вспыхнуло — видимо, попало в бутылку. Человек побежал по площади, стремясь сорвать с себя горящую куртку. Потом упал.

— Справа, вверху!

Кто-то из альфовцев несколько раз выстрелил по окну, откуда велся огонь. Потом — небольшая группа начала отстреливать газовые гранаты из КС-23 в окна здания ЦК. Повалили белый дым.

— Девятый, вперед!

Это был сигнал для Альфы. Они бросились вверх по ступеням, пока десантники — держали под прицелами окна. Вышибли дверь и ворвались внутрь.

* * *

Через двенадцать минут — операция была завершена. Деморализованные бандиты — сдались, выдали семь автоматов, тридцать один пистолет, четыре охотничьих ружья, больше ста единиц холодного оружия. Противостоять Альфе и десанту — они не решились…

Армянская ССР, Ереван. Здание УКГБ по Армянской ССР. 22 июня 1988 года

Казалось, что все закончилось.

После эффектного разгона бандитов в здании ЦК частями сто четвертой воздушно-десантной, и Альфой — про КГБ, точнее — про УКГБ по Армении — как то не вспомнили. Шло расследование по делам, которые касались… убийство Дохояна, взрыв в аэропорту… но всех как будто устраивала версия о том, что полковник Андранян, спутавшись с националистами, изменил Родине и совершил ряд тяжких и особо тяжких преступлений. Удивительно, но Андранян сидел не в Лефортово, а в Ростовском СИЗО, где его по-видимому, крутила группа следователей из Москвы. Это тоже значило, что особого значения Андраняну они не придают.

Председатель УКГБ Армении Степан Маркосян приказал даже не думать о том, как можно подобраться к СИЗО Ростова на Дону, это было слишком опасно и было однозначным доказательством того, что Андранян действовал не один.

Стали действовать привычным для СССР образом — по принципу «нельзя обобщать недостатки». Провели партийное и комсомольское собрание, где гневно осудили действия Андраняна и особенно подчеркнули, что своими поступками, полковник Андранян бросил тень на весь УКГБ по Армянской ССР, опозорил органы, что все коммунисты и комсомольцы гневно отвергают методы Андраняна и горячо поддерживают политику партии и правительства, направленную на укрепление дружбы между братскими армянским и русским народами.

Количество жертв разгона митинга перед зданием обкома партии достигло шестнадцати человек — еще один пострадавший скончался в больнице. Было задержано все руководство КРУНК в Ереване, шли аресты на местах и в Нагорном Карабахе, некоторые успели сбежать в Турцию или неизвестно куда, может быть, в Среднюю Азию. Радиоголоса — упражнялись в осуждении людоедской политики советского правительства, были созданы комитеты помощи армянским диссидентам в Париже и Лос-Анджелесе. Собирались деньги, было предъявлено требование о допуске на процесс над армянскими националистами иностранной прессы и адвокатов. Конечно же, это требование было отвергнуто, что дало основание говорить о произволе.

В это же самое время — была запрещена деятельность московско-хельсинкской группы, а СССР заявил о готовности в одностороннем порядке дезавуировать все договоренности, достигнутые в Хельсинки в 1975 году, включая все соглашения по защите прав человека. Ответа на этот демарш СССР не последовало.

Тем временем, первый секретарь ЦК компартии Армении — не вылезал из Москвы. Армянин, он хорошо понимал, что силовой разгон митинга с погибшими, удары по нагорно-карабахскому подполью создали в республике обстановку, когда общество подобно сжатой пружине. Вопрос не в том, кто прав, а в том, что обидели. Вопрос сейчас был в том, какие приговоры получат участники сепаратистского мятежа, закончившегося терактами, мятежом и кровью. По обычной для СССР практике — выносилось по одному смертному приговору за каждого убитого. Но если даже брать митинг — то пятнадцать смертных приговоров могут стать последней каплей, после которого армянское общество взорвется и люди с кулаками бросятся на танки. Это он пытался доказать на Политбюро и кое-что получалось. Мягкий вариант предусматривал один — два смертных приговора и освобождение не менее трети задержанных, прежде всего представителей интеллигенции, которые попали с террористическое движение случайно, и жизни которых представляли большую ценность для армянского народа. Такую позицию поддерживала часть Политбюро во главе с Генеральным Секретарем — но против был силовой блок во главе с Алиевым, и против — мог выступить Верховный Совет, там было большинство сторонников жесткой линии. Но первый секретарь проталкивал, точнее пытался проталкивать еще более благоприятное для республики решение — чтобы смертных приговоров не выносилось вовсе. Что сделано — уже не воротишь, и даже один смертный приговор — внесет новый раскол в общество и поддержит сепаратистов, которые и так агитируют по всей республике, что русские и азербайджанцы — убивают армян. Пока такая точкам зрения — твердой поддержки не находила. Одновременно с этим — пробивался вопрос о направлении в республику дополнительных фондов по линии разных министерств, для улучшения жизни трудящихся.

КГБ — сдало в доказательство своей лояльности почти полностью готовый «Кировабадский мятеж». В Кировабаде — азербайджанском городе с большой армянской общиной — базировался триста тридцать седьмой полк ВДВ, планировалось — одновременно взорвать несколько машин в тех местах, где обычно скапливаются отдыхающие ВДВшники, после чего — по сути, натравить город на десантуру, а десантуру — на город. Учитывая тот факт, что совсем рядом, в Армении было большое количество частей ВДВ — это запросто могло бы привести на следующий день к побоищу по всей Армении. Республика маленькая, информация расходится быстро — достаточно крикнуть, что мол «десантура беременных женщин саперными лопатками» — и понеслась душа в рай. Нападение населения республики на части Советской армии, тем более на элитные части Советской армии, тем более на те, которые помогали армянам оправиться после землетрясения — было бы для СССР делом еще невиданным и затруднило бы процесс возвращения к «статусу-кво» до крайности…

О том, что армянское КГБ должно было направлять и координировать этот мятеж, в частности — планировалось делать съемки зверств советских солдат для передачи на Запад, о том, что армянское УКГБ должно было распускать в республике слухи — об этом ничего конечно сказано не было.

Московская комиссия — работала по теракту. Работать стало сложнее — с одной стороны в городе был наведен порядок, с другой стороны — большинство армян просто замолчало.

В самом армянском УКГБ — была создана комиссия с привлечением представителей армянского горкома, которая должна была проверить весь Армянский УКГБ на наличие националистических настроений, подобных настроениям полковника Андраняна.

Одновременно с этим Генеральная прокуратура СССР и МВД СССР создали специальную следственную группу для проверки многочисленных фактов коррупции в Армянской ССР и некоторых других регионах. Одно из первых — выделили специальную следственную группу для проверки информации о причастности к делам армянских «деловиков» работников Ставропольского обкома и горкомов КПСС. Понимающие люди многозначительно переглядывались: дали сигнал к началу охоты на выдвиженцев покойного Генсека.

Деловые люди страны на примере Армении — делали выводы о том, что власть может вытерпеть все кроме поддержки национализма и сепаратизма. Урок мотался на ус — в этом деловые люди многократно превосходили туповатых и неповоротливых, вальяжно-чиновных партийцев.

Но по самой верхушке КГБ — удар нанесен не был. Этому вероятно были причины — в самом КГБЮ, особенно во внешней разведке существовало мощное армянское лобби. Да и… проще было свалить все на тех, кто погиб при взрыве, тем более что погибло — все предыдущее руководство республики.

Стало понятно, что можно собраться на первое после разгона митинга собрание, с целью определения, что делать дальше. Для того, чтобы снизить риск — решили собраться в кабинете председателя УКГБ Армении, защищенном от прослушивания.

Здесь были те, кто остался. Одиннадцать человек…

— Мы должны сейчас больше внимания уделить тому, что будет происходить через десять — пятнадцать лет — сказал Председатель КГБ — сейчас дело проиграно.

— Пока не проиграно — сказал другой заговорщик — нас поддерживают! И Франция, и Америка, и везде нас поддерживают! А мы просто так сдадимся!? Оставим то, что взяли?

— Ты еще ничего не взял, чтобы отдавать.

— Для нас главное сохранить кадры. И умножить счет. То, что произошло в Ереване — не забудут ни через десять лет, ни через пятьдесят! Это второй геноцид!

— Хватил…

— Да, геноцид! Даже убийство одного армяна — геноцид!

— Правильно!

— Хватит, помолчи. Что делать предлагаешь?

— Народ поднимать!

— Уже подняли.

— Народ поднимать сейчас бессмысленно — сказал председатель — народ не пойдет за нами. Все хотят свободы, но никто не желает платить ее цену.

Цена была понятна — кровь.

— Что же нам делать?

— Что делать? Первое — нам нужен второй Горбачев. Его надо найти. Второе — сохранить контакты среди деловиков и воров.

— Они от нас шарахаются.

— Нужно сохранить контакты среди деловиков и воров — упрямо сказал Председатель — мы небольшая, но сильная нация. Мы не можем давить массой как русские. Не хватит сил. Но мы можем взять свое хитростью.

— Это как? Взятками?

— И это тоже.

— Надо предложить в Москве, чтобы здесь сделали другие правила, да? — предложил другой КГБшник, до этого помалкивающий. Я был у китайских товарищей вместе с Горбачевым — у них есть интересные наработки по свободным экономическим зонам. Там таможня немного другая, частые бизнес — мизнес можно. Можно предложить сделать и нам так же.

— Не пойдут.

— Как раз сейчас — и пойду.

— Да, и что вы этим добьетесь?! Как вы не понимаете, что если людям разрешить дела делать, они так в Союзе и останутся.

— Как раз наоборот. Новое поколение выберет свободу.

— Да, и его — саперными лопатками на площади.

— Слушай, что ты предлагаешь, а? Ну скажи, дорогой, что? В Москву поехать взрывать? Идти обком партии штурмовать?

— А хотя бы.

— Сядешь на пятнадцать лет — если не под расстрел. Главное сохранить структуру.

— Вазген прав — подытожил Председатель.

— Да ну вас!

КГБшник, предлагавший самые радикальные методы — он возглавлял пятый идеологический отдел, боролся с диссидентами, подрывающими советский строй — порывисто встал с места, подошел к окну и вдруг крикнул.

— Смотрите!

Все бросились к окну.

Председатель Маркосян тоже подошел — перед ним расступились, несмотря на нездоровую, нервную обстановку в кабинете. С последнего этажа нового здания, в котором квартировал армянский УКГБ, совсем недавно построенного — все хорошо было видно. И бронетранспортер, перекрывший улицу, направивший на здание толстое рыльце крупнокалиберного пулемета. И высаживающиеся внизу с КАМАЗа, бегущие к зданию армянского УКГБ бойцы дивизии Дзержинского. Белые каски как у пожарных, толстые бронежилеты, автоматы Калашникова…

Они все-таки пришли за ними. Выждали момент и пришли.

Не поверили…

— Разойтись по кабинетам, сопротивления не оказывать… — отдал свой последний приказ председатель УКГБ Армении.

— Но…

— Вон отсюда!

В спешке, стараясь не смотреть друг на друга — заговорщики покидали кабинет…

Последний — аккуратно затворил двойную, с тамбуром дверь.

Вот и все…

Председатель УКГБ Армении обернулся, чтобы посмотреть. Мудрый портретный Ленин — казалось, подмигивал ему.

Теперь точно все.

Выход только один. Честный выход, выход мужчины. Они должны уйти — но молодежь — останется. Когда-то, кто-то — продолжит их дело.

Можно убить человека — но нельзя убить идею…

Председатель посмотрел на свой ежедневник. Перевернул страницу. Дорогой, подаренной ручкой черкнул наискось строгих линий одно только слово…

Затем достал пистолет. В коридоре — уже грохотали сапоги — это за ним.

* * *

— Нельзя… товарищи, вы чего…

— Лежать, с. а!

Адъютанта смели почти мгновенно. Затасканные на захват дзержинцы не церемонились. Один надавил коленом на спину, второй заковывал руки в наручники.

— Где дверь?

За стеной — негромко хлопнуло.

— Выстрел!

Лейтенант, ведший группу солдат — сориентировался мгновенно.

— Демченко, Сипягин — дверь!

Двое дзержинцев — держа автоматы наготове — проломились через тамбур, ворвались в кабинет.

— Готов, товарищ лейтенант! — крикнул Демченко.

Понимая, что опознал — лейтенант сунул в деревянную кобуру показавшийся вдруг очень тяжелым Стечкин. Шагнул в проем — пролом…

— А-а-а-а… — почти на ультразвуке завизжала сунувшаяся следом секретарша.

Душа — тряслась подобно пойманному в силки зайцу.

— Демченко, убери ее! — истошно заорал лейтенант, в крике пытаясь прийти в себя…

Солдат схватил бабу в охапку, вытолкал за дверь.

Гнида…

Председатель УКГБ Армении застрелился стоя, после выстрела — упав на батарею телефонов, стоявшую справа, сшибив трубки. Сейчас — телефоны едва слышно пищали вразнобой и это било по нервам — как комар звенит.

Хотелось положить труби на место — но лейтенант понимал, что делать это нельзя. Тут работа для следователя.

Бордовые брызги крови — украшали портретный лик Ильича…

Лейтенант подошел ближе, стараясь что-то рассмотреть. В глаза бросился еженедельник, положенная поперек него ручкам, четким почерком написанное слово.

Лейтенант склонился, чтобы прочитать буквы.

Написано было по-русски. Видимо, председатель Армянского УКГБ — в последние минуты жизни не вспомнил никакого языка кроме русского. Или это было адресовано русским, и он хотел, чтобы до них это дошло.

Ненавижу.

В кабинете — как холодом повеяло…

Лейтенант вышел в приемную. Секретарша плакала навзрыд, в кармане — зуммерила рация, он только что это понял…

— … Двадцать пятый! Мать вашу, двадцать пятый всем станциям! Что произошло, кто стрелял, докладывайте!

Б…

Лейтенант перебросил тангету на «передача»

— Двадцать пятый, я Грач — четыре, имею доклад…

— Двадцать пятый всем — тишина в эфире! Грач четыре, докладывай!

— Двадцать пятый, я Грач — четыре. Первый ушел, повторяю — первый ушел. Не успели.

— Твою мать, как не успели!? Грач — четыре, приказываю — в кабинет не входить, выставить пост. Никого, ни единую душу не пускать, ясно?!

— Так точно.

— Долб…ы!

Связь отключилась. В приемной — мерно тикали напольные часы…

США, Федеральный округ Колумбия. Вашингтон. 01 октября 1988 года

Возвращались с позором…

Собственно говоря, сотрудникам оперативного департамента ЦРУ было не привыкать к этому. Годов с 60-х, с проклятого Вьетнама, где сила Америки надломилась и наверное, навсегда, все происходило по одному и тому же сценарию. Им давали приказ — тайный, это называлось «президентское заключение», после чего они уходили в бой, бесславно поддерживать демократию на очередном безнадежном рубеже. Там они проигрывали, иногда им удавалось пустить кровь русскому медведю, иногда нет — но он проигрывали и возвращались в свою страну с позором, оставляя за собой разоренные страны, безымянные могилы — а впереди у них было поношение от своих сограждан, запросы и дача показаний в Конгрессе и прочая муть. Законодатели в таких случаях обычно требовали крови, ритуальной жертвы — ею обычно был директор ЦРУ…

И Гас Авратакис знал, почему происходит эта самая хрень.

Да, да. В Конгрессе не знали, а Лэнгли на последнем этаже, в директорских кабинетах не знали — а он знал.

Все дело в одной маленькой ошибке, понимаете?

Они каждый раз ошибаются на том, что думают, будто люди хотят демократии и свободы. Да ни хрена не так! Посмотрите на те страны, которые удалось отстоять от большевистской агрессии, например, на ту же Грецию. Там — они не искали хороших парней, они поддерживали самых крутых сукиных сынов, которые там были — и эти сукины сыны не боялись испачкать свои ручки, очищая страну от коммунистической заразы. Америке давно надо понять — что нужно поддерживать не хороших парней, а крутых. Вот тогда — всё будет ОК.

Самолетом — транспортным самолетом ВВС США — с аэродрома Каир — Запад их перебросили на базу в Рамштайне, Западная Германия, один из основных форпостов свободного мира на пути коммунистической агрессии. Оттуда — они вылетели в штаты уже рейсовым ДС-10, зафрахтованным ВВС для трансатлантических перевозок. Из Египта — вместе с ними в Рамштайн летели ребята из десятой группы спецназа, видимо, проводили совместные учения с египетскими коллегами. Сначала — они поглядывали на тюленей ехидно-презрительно, потом командир цыкнул на них — и они переключились на свои проблемы…

В Вашингтоне — сейчас было самое благословенное время года: невыносимая летняя жара убралась, а вместе с ней — убрались и орды политиканов, делающие этот город намного хуже, чем он есть на самом деле. Шла ожесточенная предвыборная кампания, Джордж Буш уже появился в США, представив все это, как будто раненый, но не сдавшийся герой возвращается из вражеского плена, от коммунистов. Ему удалось на этом обогнать его демократического конкурента, Майкла Дукакиса — но это было связано не с силой Буша, а со слабостью Дукакиса, черствого и абсолютно нехаризматичного политика. К тому же со скверной пиар — командой.

На базу ВВС Эндрюс ЦРУ прислало машину. Тот самый Понтиак, который он обычно брал в гараже — он сам называл его «большая черная птица». Было смешно… одно воспоминание у него было связано с машинами этой марки. Его вербовали не куда-нибудь, а в IBM, большой синий Тома Уотсона[178] после университета. Вербовщик обратил внимание на старую машину. Сказал, что в IBM неофициальным стандартом является Понтиак. Когда он думал — к нему пришел вербовщик ЦРУ и спросил, нравятся ли ему игры в темных переулках, и не хочет ли он послужить Родине. Он согласился — и теперь тоже катался на Понтиаке, только черном.

Смех и грех…

У машины стоял старина Ал. Парень из рейнджеров, его сильно потрепало во Вьетнаме. Разведывательная группа Калифорния, второй позиционный район, им надо было определить местонахождение штаба усиленного вьетконговского полка и навести на него «больших уродов» — Б52, обрушивающих бомбы с заоблачных высот на грешную землю. Какой-то урод в штабе ВВС неправильно прочитал координаты — и случайной бомбой едва не накрыло самих американцев. Ал был признан негодным к воинской службе — и ЦРУ взяло его себе.

— Как оно, сэр? — поприветствовал он Авратакиса, сходящего с трапа.

— Все то же дерьмо — ответил Авратакис — в Лэнгли боятся, что я сбегу.

— Возможно, сэр. Наверху сегодня жарко, собрались большие люди и требуют вас. Как можно быстрее, сэр.

— Окей, поехали…

Спину жгли злые взгляды бойцов Шестой команды ВМФ, которые тоже сходили с самолета. Понятное дело — он то хотя бы знает ставки в игре. А они — просто получают приказы, которые, как оказывается не стоят и плевка.

— Сэр?

— Поехали, поехали…

Сзади — стекла на Понтиаке были затонированы до такой степени, что он очень был похож на катафалк.

Авратакис сел в машину.

— Привет, Гас… — сказал ему сидевший на соседнем сидении Дьюи Кларидж, — Удивлен?

Авратакис и в самом деле был удивлен. Дьюи Кларидж — один из крутых сукиных сынов с самого — самого верха, по рангу как минимум равный ему. Работал на московской станции — почти обязательная ступень в карьере для людей с самого верха. Затем продвигался по скользкой и обрывистой карьерной лестнице в самом Лэнгли. Умудрился не запачкаться в афганском деле — хотя это удалось очень немногим, учитывая то, на какие ставки шла игра еще два года назад, на высшие ставки за всю историю ЦРУ. Сейчас — по данным Авратакиса он занимался чем-то, связанным с Ливией и странами Магриба.

— Нет.

— И хорошо.

Машина на большой скорости приближалась к КП, катя по ровному бетону летного поля.

— В Управлении хотят твоей крови…

— Пусть подавятся…

— Я не про это…

Кларидж нажал на кнопку — и стекло, отделяющее водительское место медленно поползло вверх…

— Я про то, что ты сделал в Ливане. Эффектно, признаюсь, очень эффектно.

— Я еще не писал рапорт — а ты уже знаешь, о чем идет речь?

— Да брось. Мир переменился. Там обосрались — а здесь воняет…

Значит, либо де Маранш, либо израильтяне. Вот ублюдок…

— Чего тебе надо, Дьюи?

— Всего лишь спасти твою задницу от инквизиции.

— Ой ли?

Кларидж поднял руки, затем сделал знак.

— Мир. Помнишь еще?

— Мир — автоматически повторил Авраткакис — мы слишком старые и слишком скверные, чтобы верить этому. Давай, выкладывай, что там у тебя на уме.

— Ты знаешь о том, что я возглавляю отдел по борьбе с терроризмом?

— Догадываюсь.

В ЦРУ это было абсолютно нормально — можно было десять лет сидеть с человеком за соседними столами и не знать, чем он занимается.

— Так вот, есть решение. Пока оно еще витает в воздухе, но скоро будет претворено в жизнь. Ты знаешь, что такое Альфа?

— Что-то слышал. Спецподразделение восемьдесят второй воздушно-десантной[179]?

— Нет, русская группа Альфа. Официально — создано в целях борьбы с терроризмом. Хатауэй в свое время столкнулся с ними[180]…

— Вот именно. Когда русским в Афганистане не понравился диктатор — свергала его как раз Альфа. Ее следы — обнаружены и в Никарагуа, и на Кубе, и наверное еще где-то, где мы не знаем. Мы считаем, что именно Альфа — провела операцию по освобождению советских военнопленных в Пакистане[181]. Группа, занимающаяся антитерроризмом на бумаге — но на самом деле занимается она совсем другим. Представляешь, как удобно.

— Еще бы… — сказал Авратакис, думая о своем, о наболевшем.

— Что мешает нам перенять опыт русских?

— Может, нежелание оправдываться потом перед Конгрессом?

Кларидж хохотнул.

— И это тоже. Но десяток избранных народом сукиных сынов не помешают нам делать дело. Хватит нам цацкаться с коммунистами, пора угостить их тем же дерьмом, которым они угощают нас. Согласен.

— Не пойму, зачем тебе я.

— Как раз для того, чтобы не пришлось оправдываться перед Конгрессом.

— То есть, ты хочешь скормить меня им?

— Да брось. Своих не сдаем.

— С каких пор я стал своим?

— С таких… — Кларидж откинулся на спинку сидения — не думай, Гас, что мы тут такие сукины сыны, закрытый клуб для избранных, с черным шарфом и гвоздичной сигаретой для опознания своих. Это не так. Все видят, как ты пашешь. И как ты ненавидишь коммунизм. Это и есть проходной билет в наш маленький клуб. Ты ненавидишь коммунизм, Гас. Добро пожаловать…

Авратакис недоверчиво покачал головой.

— Конкретно. Для чего я вам нужен?

— Ну, если так хочешь…

— Хочу.

— Видишь ли, у меня в голову пришла еще одна идея, близкая к гениальности. Для ее реализации ты мне и нужен. Я посмотрел на русских — и увидел, что им не так то много можно всего предъявить. Они уже давно не пачкают руки в крови. Грязную работу для них выполняют болгары, верно?

— Ты хочешь сказать…

— Да, Гас. Почему бы нам и здесь не перенять опыт русских? Конгрессмены могут спросить нас о чем угодно, и мы обязаны им отвечать, за исключением одной маленькой детали. Мы не можем ответить на то, о чем сами не знаем. И не хотим знать. Согласен?

Гас Авратакис представил, как это будет. Будут подбираться люди, которые давно работали в связке с дружественными разведками. Обед в крикет-клубе, несколько намеков, переданная фотография. А потом, когда картофелина станет слишком горячей — ее станут перебрасывать из руки в руку и врубят «стратегию правдоподобного отрицания». Исполнителей спишут — чужих, это еще проще, чем своих.

— И еще, Гас. Мне уже звонили… наши друзья из Телль-Авива. Они все понимают, боевой стресс и все такое, они даже не ждут от тебя извинений, но… ты ведь несерьезно про все про это говорил, верно?

— И что ты предлагаешь мне? — проигнорировал последний вопрос Авратакис — Пакистан? Египет?

— О, нет. На Пакистан у нас есть кандидатура. Кое-что другое. Тебе понравится.

На листке блокнота — Кларидж написал название страны.

— Понял?

— Круто. Мы друзья что ли?

— Пока нет. Но будем. Этот парень рвется к мировому господству — и мы ему поможем. Не в ущерб себе, конечно. Он тебе понравится.

Авратакис покачал головой.

— Без меня, Дьюи.

Начальник антитеррористического центра ЦРУ спрятал блокнот. Он не выглядел особо расстроенным отказом — хотя это была маска. Понятное дело, что он озвучивал не только свое мнение — и просто так отказывать было нельзя.

— Как знаешь — Кларидж спрятал блокнот с написанным названием страны в карман пиджака — в таком случае, я бы начинал готовиться к неприятным вопросам с последнего этажа уже сейчас…

* * *

Заседание трибунала Святой Инквизиции на последнем этаже здания в Лэнгли прошло на удивление вяло — насколько вяло, что Авратакис заподозрил неладное. Вполне возможно, что его новые друзья — армяне этому поспособствовали.

Ближе к вечеру, когда он разбирал бумаги, скопившиеся на столе за время его неудачного вояжа в Бейрут — зазвонил телефон. Его приглашали в рыбный ресторан — и отказаться было нельзя…

Вечером — в этой части Вашингтона нет свободных парковочных мест — и он приткнулся на месте, зарезервированном для инвалидов. Сунул под стекло карточку — полицейский на задании, чтобы не оштрафовали.

Адвокат Кардашьян появился почти сразу, расстроенным он не выглядел. Наоборот — улыбался, по пути здоровался с коллегами.

— Вам уже принесли… Очень хорошо… Мне то же самое — заявил он официанту, опускаясь на стул — кратко расскажите, что произошло?

Авратакис рассказал. Даже больше, чем в своем рапорте.

— Так что извините, сэр… — закончил Авратакис — но вашего человека вывезти не удалось.

Кардашьян хлопнул в ладоши.

— Вы что, серьезно? Вы еще извиняетесь?

— Простите, сэр…

— Все как надо, даже лучше.

— То есть?

— Все как надо — убежденно повторил Кардашьян — до этого дело в руках держали проклятые французы, они там поголовно коммунисты, сочувствующие, попутчики… ничего нельзя было сделать. Теперь дело перейдет в наши руки.

— В наши?

— Бабаян работал на французские деньги. Теперь канал перекрыт.

— Так вы что, подставили его?

— Это уже не важно… — Кардашьян сделал нетерпеливый жест рукой — вы никогда не владели собственным бизнесом, Гас, поэтому кое-что не понимаете. А вот я это отлично понимаю. Если человеку просто взять и повысить жалование — вы ничего этим не добьетесь, просто потратите деньги. А вот если дать ему цель, чтобы он шел к ней, набивал шишки, расходовал себя — вот тогда он раскроется. И будет зубами грызть, чтобы добиться своего. Тогда и повышение жалования будет заслуженным.

— Сэр, я ничего не понял.

— Немудрено. Только в крови — армянский народ добьется независимости. Бабаян же станет иконой, на его примере мы продемонстрируем, что жить с русскими в одном государстве — армяне никогда не смогут.

* * *

Авратакис внезапно понял, почему так вяло прошло судилище над ним в Лэнгли, почему у него даже не отобрали удостоверение, не отправили в отпуск на время расследования — просто уведомили о его проведении. В ЦРУ знают, что демократы в Конгрессе начали охоту на Чарли Уилсона, конгрессмена — республиканца, одного из ключевых членов республиканского представительства на Капитолий-Хилл и друга ЦРУ. Его друга, Гаса Авратакиса. И он — нужен наверху именно поэтому. Сейчас — ЦРУ ждет. Если демократам удастся сковырнуть Чарли, открыть расследование против него — а это для них критически важно, перед самым днем голосования, перед выборами, устроить скандал с конгрессменом — республиканцем — так вот, если они его сковырнут, в Лэнгли тоже принесут ритуальную жертву на алтарь победителей. А если нет — он останется работать, как работал. Потому что благодаря связи с конгрессменом из комитета по распределению финансирования — он почти неприкосновенен.

ЦРУ ждет, что демократы сделают с Чарли. Сукины дети.

От осознания этого — хотелось блевать, и становилось стыдно, что он служит и им тоже. Но Гас Авратакис — как и Чарли Уилсон был не из тех, кто пассивно ждет, пока кто-то решит его судьбу. Нет, мать вашу — если дело обстоит именно так, он поборется до конца. Как бы это не выглядело — сейчас, потом… За себя и за Чарли!

США, Федеральный округ Колумбия. Капитолий, комната 2713. 19 июня 1988 года

Чарли Уилсон, конгрессмен США от второго избирательного округа — Техас, библейский пояс, последний бастион христианской морали — предпочитал Кадиллаки. И тем самым — он наконец-то шел в ногу со своей демократической партией. Вообще то — раньше он предпочитал Линкольны, так же, как и республиканцы во главе с Президентом Рейганом. Но не так давно… господи, совсем ведь недавно — в один прекрасный вечер он столкнул с дороги старую Мазду и едва не убил ее водителя. Сам он в этот момент ехал с одной вечеринки на другую, будучи в изрядном подпитии и под кайфом. Выкрутиться удалось чудом — полицейские заспорили о подведомственности дела прямо под дверью, ему удалось выскользнуть из дома и смотаться из страны, пока у него не взяли тест на алкоголь и наркотики, а тот парень был новичком в Вашингтоне и не стал выдвигать обвинение. Тогда ему удалось выкрутиться — но проклятые легавые ублюдки сидели с тех пор у него на хвосте и не выпускали. Теперь он ездил на Кадиллаке, тайно подаренном ему еврейскими деловыми кругами, но воспоминания о том проклятом вечере все время преследовали его.

Все-таки Чарли Уилсон был достаточно совестливым человеком.

Чарли Уилсон, конгрессмен из второго избирательного округа, штат Техас был громогласным здоровилой, ростом шесть футов и семь дюймов, а когда он надевал ковбойские сапоги и шляпу Стетсон — то становился еще выше. Он был отставным морским офицером, и если бы его не выбрали конгрессменом — он бы мог рекламировать сигареты или ковбойские джинсы. Высокий рост, мужественное лицо с квадратным подбородком, повадки так и не выросшего мальчишки — неудивительно, что перед Чарли Уилсоном дамы ложились штабелями. Его офис в Конгрессе был укомплектован длинноногими моделями, которые были известны на Капитолийском холме как Ангелы Чарли, они старались поддерживать его дела в порядке и искренне любили его. Комиссии, в которых он состоял — по этике и по разведке — давали ему очень большие возможности. Наконец — его прямой характер заставлял многих уважать его — но только до тех пор, пока Чарли Уилсон не ударялся в загул. Как написал командир его корабля — Чарли Уилсон, несомненно, лучший офицер, который служил под моим командованием на корабле — но худший в порту. Выпивка, наркотики, женщины — он просто притягивал к себе неприятности.

Просто удивительно, как Чарли Уилсон смог избраться в библейском поясе, с его то страстью к женщинами, выпивке и прочим разновидностям греха. Там жили христиане, которые могли запороть свою дочь до смерти только за одно появление в обществе в компании Уилсона — но они исправно шли на участки и голосовали за своего конгрессмена, когда наступало время перевыборов. Секрет был в том, что Чарли Уилсон был органически неспособен лгать и избиратели чувствовали это. Им, техасцам и христианам — надоели хлыщи с потными руками и пронырливыми глазами, которые разъезжали по городкам и уговаривали голосовать за них, они хотели прямого и честного парня, который скажет в глаза, что он думает обо всех этих. И они находили такого парня — в лице Чарли Уилсона и приходили к урнам, чтобы отдать за него голос. Вот только они ошибались, думая что Чарли Уилсон органически не может лгать. Иногда — ему приходилось это делать.

Надо сказать, что он сильно расстраивался по этому поводу. Как сейчас.

— Все будет нормально, сэр — сказал ему его адвокат, когда они подходили к комнате для экзекуций — у них ничего нет и они не смогут давить на вас. Если они попытаются это сделать, то я прикрою вас и прекращу все это.

Чарли Уилсон махнул рукой. После вчерашнего — он не пришел в себя даже после трех больших бокалов булшота.

Впрочем — тем хуже этой пронырливой итальянской свинье.

Конгрессмен Чарли Уилсон выдохнул — как в молодости, на занятиях по аварийному покиданию корабля — и решительно толкнул дверь.

За дверью — оказалась небольшая, не лучшим образом освещенная комната, в которой было несколько столов и стульев, расставленных так, чтобы это было похоже на суд. Сбоку — стенографист застыл рядом с кассетным магнитофоном, кассеты не вращались. Еще были два каких-то подозрительных типа, возможно свидетели, возможно помощники спецпрокурора, по виду — копы.

И, конечно, был сам спецпрокурор комиссии по расследованию злоупотреблений в Конгрессе — Чарли Уилсон подозревал, что она создана специально под него. Рудольфо Джулиани из Нью-Йорка, бывший судейский, один из самых опасных людей в Министерстве Юстиции США. Среднего роста, начавший лысеть, в хорошем костюме — он любил улыбаться — но его глаза никогда не говорили о том, что он думает на самом деле. Мастер судебной интриги, его учил судья, который сидел теперь в Верховном суде США.

Чарли Уилсон его ненавидел.

— Конгрессмен Уилсон — неискренне улыбнулся Джулиани, он стоял, как тореадор перед поединком.

— Нельзя ли побыстрее — хмуро осведомился Уилсон — много дел.

Он не имел никакого желания любезничать с ублюдком.

— Мы быстро — спецпрокурор плотоядно потер руки — тем более что процедура вам известна.

Да уж…

Конгрессмен Уилсон занял место за поставленным поперек столом — вроде как для свидетелей. Положив руку на лежащую там Библию — принес присягу. Клянусь говорить только правду, ничего кроме правды и да поможет мне Бог — все в таком духе.

Спецпрокурор, как опытный тореадор, не спешащий нанести удар обреченному быку, повернулся на каблуках, разворачиваясь лицом к Уилсону.

— Я буду краток, конгрессмен. Вы и в самом деле занятой человек, и у меня нет ни малейшего желания отвлекать вас от дел, имеющих государственное значение. Поэтому — несколько вопросов и только. Вопрос первый — вы употребляете спиртное?

— Конечно. Как будто вы его не употребляете.

— Речь не про меня, конгрессмен. Сколько спиртного вы употребляете в день?

— Бокал, два… виски.

— Бокал — два виски — повторил Джулиани.

На самом деле — это было не так. Чарли Уилсону в день требовалось уже не меньше бутылки. Он контролировал себя до недавнего времени — но после событий в Пакистане… его это сломало и сильно. Девять из десяти его друзей там — те, с кем он ходил к афганской границе, для кого сдавал кровь — были мертвы. Кто сгорел в ядерном огне в Пешаваре, кто — погиб под бомбами и ракетами русских. То, что он считал делом всей своей жизни — было разрушено, и хоть он не прекращал усилий в этом направлении — он запил. Сильнее всего его подорвало даже не то, что произошло в Пакистане — а то, что администрация Рейгана-Буша решила утереть плевок и бросить моджахедов на гибель. Как цинично объяснил ему один высокопоставленный функционер Белого дома — в конце концов, это были всего лишь афганцы, варвары и скототрахи, расслабься.

— Случалось ли так, мистер Уилсон, что вам приходилось исполнять обязанности конгрессмена в нетрезвом состоянии?

— А? — недоуменно спросил Уилсон.

— Случалось ли так, мистер Уилсон, что вам приходилось исполнять обязанности конгрессмена в нетрезвом состоянии? — терпеливо повторил вопрос Джулиани.

— Нет.

Спецпрокурор снова повернулся на пятках, протянул руку со стола, взял папку. Открыл ее, начал с выражением читать.

— Одиннадцатого марта восемьдесят седьмого года, я видел конгрессмена Чарльза Уилсона в Иерусалиме, в ресторане Кавалье, вместе с генералом израильской армии Ариэлем Шароном и высокопоставленным сотрудником оборонного концерна ИМИ Цви Рафахом. Все упомянутые лица были сильно пьяны, конгрессмен Уилсон громким голосом посвящал генерала Шарона в детали американской помощи моджахедам в Афганистане и Пакистане.

— Это вне пределов американской юрисдикции! — взвился адвокат.

— Да, конечно. Особенно, если член комитета по разведке в нетрезвом состоянии разбалтывает государственные секреты.

— Мистер Джулиани, здесь не сказано, о чем именно был разговор. Вы не можете делать утверждений о том, что мой подзащитный выдал иностранному государству сведения, содержащие государственную тайну!

— Не могу — неожиданно легко согласился Джулиани — а как насчет наркотиков, мистер Уилсон? Вам доводилось их употреблять?

— На Багамах — со злостью ответил Уилсон. Пусть подавится — Багамы вне юрисдикции США — и употреблением там наркотиков не карается законом.

— А кроме Багам, мистер Уилсон?

— Нет, не доводилось.

— Не доводилось. Вы женаты, мистер Уилсон?

— Нет.

— У вас есть женщина?

— Да, черт возьми.

Какого черта?

— Вам доводилось вступать с женщиной в половую связь помимо ее воли?

— Нет, это черт знает что такое, мистер прокурор!

— Извините, но я должен задать этот вопрос.

— Да засунь в задницу свои извинения, понял! Нет, нет, если тебе не дают бабы, то у меня такой проблемы нет, понял ты, слизняк! Ты еще что-то хочешь меня спросить, мистер умник? Или у тебя закончились твои говенные вопросики?!

* * *

Из комнаты, где проводился опрос — Чарли Уилсон вылетел как ошпаренный. Следом за ним бежал адвокат.

— Мистер Уилсон, ему это и надо! Он хочет вывести вас из себя!

Конгрессмен Чарли Уилсон резко развернулся, ткнул пальцем в грудь адвокату.

— Найди способ, как избавиться от него. А не то — я избавлюсь от тебя.

* * *

Конгрессмен от Техаса Чарли Уилсон пришел в себя только в офисе. Одна из его девушек… Анита, кажется — продала ему кофе, крепкий и черный как дьявол. Большая кружка этого кофе помогла ему прийти в себя.

Черт, ну почему все так? Почему он искренне пытается сделать что-то для этой погрязшей в нерешительности страны — а его пинают и кусают.

Почему?

Почему он один? Почему никто не хочет сражаться со злом? Почему он вынужден идти в бой в одиночку?

Почему Америка не делает то, ради чего ее создал Господь?!

Проклятые русские перешли черту. Они применили ядерное оружие — без предупреждения, безо всего, они просто взорвали ядерный заряд и сожгли целый город. Когда русские увидели что проигрывают — они просто схватили шахматную доску и ударили ей по голове соперника.

Русские перешли черту. Русские за это ответят.

Надо ехать.

США, Федеральный округ Колумбия. Ресторан и дискотека «Дно». Вечер 19 июня 1988 года

За дружбу, за власть, за страсть… И за черное кружево! Любимый тост Чарли Уилсона.

Ресторан и дискотека «Дно» были одним из самых популярных в городе Вашингтон местом, чтобы оттянуться. Почему-то кажется, что в Вашингтоне сидят дни старики, да мужчины среднего возраста — но это далеко не так. Каждый год — в Вашингтон приезжают тысячи молодых людей с горящими глазами, дипломами лучших университетом и горячим желанием сделать что-то для своей страны — желание сделать что-то для своего банковского счета обычно появляется позже, годам к тридцати. Им тоже надо где-то отдыхать, развлекаться — и Дно одно из лучших мест для этого. Потому что все знают, что его содержит конгрессмен Соединенных штатов — и значит, сюда никогда не нагрянет полиция в поисках травки.

Синий бронированный Олдсмобиль остановился чуть ли не за квартал до этого места. Помощник директора ЦРУ Гас Авратакис — поднял выше воротник можной, кожаной куртки, глянул на часы. Время еще было.

— Вы уверены, что вам там не потребуется помощь, сэр? — озабоченно сказал водитель, он же телохранитель.

Авратакис ухмыльнулся.

— Парень, я ходил по таким заведениям вместе с папашей, который продавал спиртное в то время, когда ты ходил в детский сад.

— Извините, сэр.

— Не надо извиняться, лучше запоминай. Если он там — я позвоню тебе из бара. Как только я сделаю это — подскакиваешь к парадному входу. И как только я вытащу нужного человека — мы гоним в аэропорт. Как можно быстрее.

— Понял, сэр.

— И не тормози, окей?

— Да, сэр.

Авратакис вылез из машины, натянул на голову кепку — став похожим на мафиози и бандита. Собственно говоря, в нем было много от мафиози и бандита и это было хорошо — в разведке нужны были именно такие люди, а не умники с дипломом Лиги Плюща. Надо было действовать быстро.

Два часа назад Джулиани получил судебный ордер. Подписал судья Литтл, тот еще тип, бывший хиппи, органически ненавидящий государство и до сих пор имеющий контакты с коммунистами. Пока конгрессмен должен был быть всего лишь доставлен в суд — но там, ему, скорее всего, назначат залог либо обяжут не покидать пределы США. И то и другое — было недопустимо, особенно сейчас. Уилсона надо было вытаскивать сейчас и быстро: вопрос был только в том, решит ли Джулиани отправляться за своей добычей сейчас или подождет до утра. В любом случае — ищейки уже тут, вон их фургон гребаный стоит.

Господи, как же невовремя…

Помощник директора ЦРУ, насвистывая веселую песенку, прошел мимо фургона «Форд Эконолайн», принадлежащего, если верить надписям на бортах, китайской прачечной. Это был полный идиотизм — у фургона из прачечной не бывает целых три антенны, для того, чтобы возить белье это не надо. Написали бы — телевизионная станция, служба новостей — было бы куда проще. Идиоты… Заметят его — нет? Хотя… его наряд не валяется здесь чем-то из ряда вон выдающимся… женатые мужчины среднего возраста всегда так одеваются, отправляясь на поиски молоденьких партнерш. Слишком много частных детективов по разводам, слишком много наглых бабенок, влезающих к тебе в постель, а потом готовых съесть твою печень…

Он сунул вышибале пятерку на входе, зашел внутрь, поморщившись от громкой музыки. Здесь был полный вашингтонский декаданс — громкая рок-музыка, недорогие цены на напитки, хрупкие юноши с Холма, хрупкие девушки с Холма и сам воздух был пропитан сексом — трахались даже по углам, не то, что в туалетах. Нельзя было недооценивать это место с точки зрения сбора информации — вот этим вот мальчикам за счет их памяти и отсутствия пофигизма известно много такого, о чем их боссы просто позабыли. Регулируя доступ людей, прежде всего к боссу, решая, какие бумаги должны появиться у него на столе и в каком порядке — они решали очень многое. А здесь — они расслаблялись и слишком много болтали.

Гас Авратакис подошел к барной стойке, поманил пальцем бармена. Как только он подошел — помощник директора расстался с десятидолларовой банкнотой.

— Телефон в баре работает? — прокричал он, потому что иначе разговаривать было невозможно.

— Да, сэр!

— А конгрессмен здесь?

Спрашивать какой именно — было бы глупо.

— Да, сэр, в угловой кабинке!

— Один?

— Пока да, сэр.

Бармен жестом, понятным каждому мужчине, показал — пьет.

— Его не спрашивал никто?

— Пока нет, сэр.

Значит — ФБР пока не сунуло сюда свой длинный нос. Джулиани им ордер пока не передал. Тем лучше.

Авратакис направила к угловой кабинке. Она был закрыта пологом из полупрозрачной ткани и что там происходит — никто не видел.

Конгрессмен от второго округа Техаса Чарли Уилсон был там не один. На столе — была ополовиненная бутылка Катти Сарк. Авратакис ощутил раздражение — мать его, не может взять себя в руки. Только пьянства сейчас и не хватало.

— Гас… — голос уже был пьяным.

— Я просил не пить. У нас проблемы — заявил Авратакис, присаживаясь за столик.

— Да я знаю… Черт побери, почему проблемы только у нас? Почему всем на это насрать, а? В кого мы превратились?

Авратакис достал свернутые трубкой распечатки, которые он хранил во внутреннем кармане куртки. Положил их на стол.

— В кого мы превратились, не знаю. А вот ты — рискуешь превратиться в бывшего конгрессмена и заключенного федеральной тюрьмы. Читай.

— Что это?

— Читай, читай…

* * *

Секретно. По материалам расшифровки аудиозаписи

Экземпляр единственный

Протокол

Заседания комиссии по этике Конгресса США

№ 181/88 от 06.18.1988 года

Здание Капитолия, комната № 428, время с 10.55 до 11.19 Вашингтонского времени. Запись сделана без ведома присутствующих. Качество записи хорошее.

Присутствуют: конгрессмены Вудс, Леонард, Стоктондейл, Лами, Браухич, Гудс, Монро. Юрист конгресса: Скарлатти. Спецпрокурор: Джулиани Свидетель — аноним (установлена как Мэри Ли Бейли, студентка Гарвардского университета факультет экономики. Родилась в Джорджии, Саут Фоллс, 02.06.1969 г. компрометирующих материалов нет, в симпатиях к коммунистам не замечена)

Джулиани: Уважаемые господа конгрессмены, господин председатель комиссии. Мы готовы начинать.

Леонард: Уважаемые коллеги, мы собрались здесь для того, чтобы решить вопрос о возможности предъявления обвинений в неэтичном поведении либо уголовных обвинений конгрессмену второго избирательного округа Чарли Уилсону, одному из членов нашей комиссии и члену комиссии по наблюдению за разведывательными службами. Напоминаю вам, джентльмены о том, что все, что будет здесь сказано, без исключения — является конфиденциальной информацией и не может быть разглашено в каком-либо виде. Имя свидетеля, который выступит сейчас перед нами, не будет разглашаться, заноситься в протокол либо фиксироваться каким-либо иным образом. Господин прокурор, я полагаю, что данный свидетель готов будет поддержать обвинение в Большом жюри?

Джулиани: Совершенно верно.

Стоктондейл: Какого черта, мы же закрыли дело.

Джулиани: Господин конгрессмен, мы получили новые доказательства, которых, по моему мнению, достаточно, чтобы направить дело на рассмотрение составом Большого Жюри. Эти доказательства будут представлены сейчас на ваш суд.

Стоктондейл: Сейчас не время преследовать Чарли. Коммунисты на пороге, а он один из немногих, кто знает как напинать им задницы.

Леонард: конгрессмен Стоктондейл, напоминаю вам о том, что здесь не публичная трибуна для выступлений, а заседание комиссии по этике, где мы должны выслушать имеющуюся у следственной комиссии информацию о поступках одного из наших коллег. Это не имеет никакого отношения к проблеме борьбы с коммунизмом.

Стоктондейл: имеет и еще какое, черт подери.

Леонард: конгрессмен Стоктондейл, выношу вам предупреждение. Секретарь, не заносите в протокол.

Джулиани: господа, мы не стали бы собирать вас, если бы у нас не было серьезной и внушающей опасения информации относительно конгрессмена Уилсона.

Леонард: мы это понимаем. Господин прокурор, вы готовы пригласить свидетеля?

Джулиани: Да, господин председатель.

Леонард: пристав, введите свидетеля.

10.59-11.02 — шумы, скрипы.

Леонард: присаживайтесь здесь, юная леди. Напоминаю всем, что личность свидетеля не будет отражена в протоколе либо оглашена устно. Однако, мы должны будем как то к вам обращаться, понимаете — ну для того, чтобы вести разговор и задавать вопросы. Как к вам обращаться, юная леди?

Лара: Лара… пусть будет Лара, сэр.

Леонард: хорошо, пусть будет Лара. Мою дочь зовут Лара. Итак, мисс, вы что-то хотели бы рассказать нам?

Лара: да… наверное.

Леонард: Тогда… мистер Скарлатти, приведите свидетельницу к присяге и мы начнем. Имени называть не надо.

Скарлатти: положите левую руку на Библию, она слева перед вами… да, вот так. Теперь повторяйте за мной: Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды и да поможет мне в этом Бог.

Лара: Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды и да поможет мне в этом Бог.

Скарлатти: господин председательствующий, свидетель к присяге приведен.

Леонард: Спасибо. Господин прокурор?

Джулиани.: да, господин председатель. Итак Лара… Вы учитесь в университете, Лара, верно?

Лара: Да, сэр.

Джулиани: И в свободное от работы время вы работаете в одном из государственных учреждений, получая что-то вроде практики?

Лара: Да, сэр, нас направляет университет. Это и в самом деле что-то вроде практики.

Джулиани: Не сомневаюсь, что в теории так оно и есть. В теории. Я полагаю, что на этой работе вам доводится встречаться с … скажем с конгрессменами Соединенных штатов, верно, Лара?

Лара: Да, сэр, но тут было не совсем так…

Джулиани: А как было Лара, расскажите нам?

Лара: Ну, понимаете, сначала я познакомилась с Мишель. Она часто бывала у нас по делам, а потом мы стали встречаться на обеде в кафетерии. Ей как и мне нравился один и тот же кафетерий, там подают французские закуски. Эта Мишель…

Джулиани: Минуточку. Давайте остановимся на Мишель, Лара. Кто она такая и как она выглядела?

Лара: Ну, такая эффектная девушка, лет тридцати… может, даже меньше. Похожа чем-то на Аниту Экберг.

Джулиани: Анита Экберг — это актриса?

Лара: Да, сэр, это шведская актриса. И вот Мишель, ну я не знала тогда, что она одна из ангелов Чарли…

Браухич: чертов придурок.

Стоктондейл: конгрессмен Браухич, давайте выслушаем свидетеля до конца.

Джулиани: ангел Чарли — можете пояснить, Лара, кого называют столь необычным прозвищем?

Лара: Да, сэр, это помощницы конгрессмена Чарли Уилсона, он набирает в офис красивых девушек, и ходят слухи, по всему Капитолию, что они с конгрессменом…

Джулиани: Спасибо, можете не продолжать, Итак, Ангелы Чарли это девушки которые работают у конгрессмена второго избирательного округа Чарли Уилсона, их много, они красивые и Мишель была одной из них, так?

Лара: Да, верно, сэр.

Джулиани: И потом?

Лара: Ну, мы разговорились. Мишель сказала, где она работает, она очень хорошо рассказывала о конгрессмене Уилсоне. Потом она сказала, что я могла бы попробовать стажироваться у него в офисе. Или работать добровольной помощницей, это хорошая стартовая площадка для карьеры.

Джулиани: И вы согласились, так?

Лара: Нет, сэр. Сначала нет. Я сказала, что очень занята, у меня и работа и учеба. Но потом — я встретила конгрессмена Уилсона и…

Джулиани: Случайно встретили?

Лара: Да… мне показалось, что да, сэр. Он очень интересно рассказывал о том, чем он занимается, борьба за свободу, помощь тем беднягам из Пакистана, борьба с коммунизмом. И я подумала, что я буду не лишней для него.

Джулиани: Не лишней…

Лара: Да, сэр, и я пошла работать к нему добровольной помощницей. Можно мне воды, сэр?

Джулиани: Да, конечно, она перед вами.

Перерыв примерно двадцать секунд

Джулиани: как часто вы видели конгрессмена Уилсона, Лара? Я имею в вижду — с тех пор, как стали работать на него?

Лара: не каждый день, сэр.

Джулиани: нельзя ли поконкретнее. Сколько раз в неделю?

Лара: три — четыре, сэр, если он не был в поездке по избирательному округу или где-то еще.

Джулиани: три четыре раза в неделю, когда конгрессмен Уилсон умудрялся быть в Вашингтоне и выполнять работу, которую ему поручил народ Соединенных штатов.

Стоктондейл: какого черта, у любого конгрессмена много поездок и что в этом такого? Я сам постоянно в разъездах.

Леонард: конгрессмен Стоктондейл, прекратите. Мы здесь не глухие. Господин прокурор, я намерен исключить ваше последнее предложение из рассмотрения, потому что оно не имеет отношения к рассматриваемому делу.

Джулиани: Да, сэр.

Леонард: последнее предложение исключается. Продолжайте.

Джулиани: Да, спасибо. Итак, вы видели его три — четыре раза в неделю в здании Капитолия, верно?

Лара: Да, сэр.

Джулиани: Конгрессмен Уилсон вел себя корректно?

Лара: Что вы имеете в виду?

Джулиани: Он не пытался вас обидеть… или сделать что-то нехорошее?

Лара: О, нет, сэр. Он выпивал… и все жалели его, мы старались, чтобы это не сильно было заметно и старались работать как можно лучше, понимаете.

Джулиани: Выпивал?

Лара: Да, сэр.

Джулиани: Как часто конгрессмен был пьяным?

Лара: Ну…

Браухич: это имеет отношение к делу, прокурор?

Джулиани: это характеризует моральный облик рассматриваемой персоны.

Леонард: продолжайте.

Джулиани: Итак?

Лара: Ну, сэр, я не знаю, можно ли это назвать так.

Джулиани: Лара, человек либо пьян, либо нет. В каком состоянии вы видели конгрессмена Уилсона?

Лара: Ну, он твердо держался на ногах… почти всегда, но от него сильно пахло спиртным. И у него в кабинете часто находили бутылки, понимаете, мы часто убирали кабинет, чтобы бутылки не нашла уборщица.

Джулиани: И это были бутылки от…

Лара: Grey Goose, сэр. Французская водка, иногда бурбон.

Джулиани: Крепкие алкогольные напитки, пустые бутылки.

Лара: Да, сэр.

Джулиани: А вы видели, чтобы конгрессмен Уилсон употреблял наркотики?

Лара: Нет, сэр.

Джулиани: До того самого случая, верно?

Стоктондейл: я ошибаюсь или идет давление на свидетеля?

Леонард: господин прокурор, что вы хотите нам сказать?

Джулиани: минуточку терпения, джентльмены. Итак, Лара, перейдем к тому самому вечеру на яхте. Когда это было, напомните мне?

Лара: Первого июня, сэр.

Джулиани: Первый день лета. Это был какой-то особенный день?

Лара: Да, сэр, это был день рождения конгрессмена Уилсона.

Джулиани: И вы решили отметить его с ним, верно?

Лара: Можно сказать и так, сэр.

Джулиани: Давайте уточним. Конгрессмен Уилсон лично пригласил вас на яхту?

Лара: Нет, сэр.

Джулиани: А как тогда было дело?

Лара: Ну, наступал день рождения конгрессмена Уилсона и мы готовили ему подарок… понимаете, сэр, мне было жаль его, он очень добрый…

Джулиани: Это не имеет отношения к делу, мисс. Итак, вы готовили ему подарок, верно?

Лара: Да, сэр.

Джулиани: Какой-то особенный подарок?

Стоктондейл: Я обращаю повторно внимание на давление на свидетеля.

Леонард: Господин прокурор, не стоит задавать столь много наводящих вопросов.

Джулиани: извините, господин председательствующий. Итак?

Лара: Ну мы готовили для него подарок… ничего такого, сэр. Обычно дарят спиртное, но тут…сами понимаете, спиртное было нельзя. Мы купили ему золотую заколку для галстука, сэр, красивую такую. Дженна съездила на Пятую авеню за ней.

Джулиани: Дженна, это?

Лара: Дженна Пристли. Она работает у конгрессмена.

Джулиани: Понятно, продолжайте.

Лара: Потом мы преподнесли подарок конгрессмену Уилсону, когда он пришел в офис. Он так растрогался… мне показалось, что он расплачется. Он очень чувствительный человек, сэр, и…

Джулиани: Мы снова отклоняемся от темы.

Лара: Извините, сэр. Так вот — он сказал, что он всех нас любит и приглашает на яхту, которую он арендовал для того, чтобы отметить день рождения. Понимаете, мы как бы… это не наш уровень, мы помогаем в разных ситуациях, но нас никогда не приглашают на вечеринки, где собираются важные люди…

Лами: Вы предполагали, что приглашение преследует сексуальные цели?

Джулиани: Господин председательствующий!

Лами: Я полагаю, что свидетельница хорошо знала, что ее приглашают на такую вечеринку, чтобы использовать в сексуальных целях, и осознанно пошла на эту яхту!

Стоктондейл: Конгрессмен Лами, прекратите немедленно! Я не позволю…

Лами: мы опираемся на слова недобросовестного свидетеля! Этот свидетель обвиняет человека, занимающегося делами…

Стоктондейл: Немедленно прекратить! Я не позволю оскорблять и запугивать свидетеля прямо в здании Конгресса США! Я повторяю, что если кто-то чувствует, что не может быть достаточно беспристрастным в разбирательстве этого дела тот может заявить самоотвод! Я больше не потерплю подобных высказываний ни от кого из присутствующих и при повторении закрою заседание! Господин прокурор!

Джулиани: да, господин председательствующий.

Стоктондейл: если вы желаете, мы можем прервать заседание.

Лара: Все нормально. Все правда нормально.

Стоктондейл: Свидетель, вы можете продолжать?

Лара. Да, могу.

Джулиани: В таком случае, мы слушаем вас. Что было дальше.

Лара: Ну в назначенное время я пришла к причалу… это был Арлингтонский яхт клуб, сэр. Там была эта яхта, она сначала стояла у причала, а портом отплыла по Потомаку вверх. Это была очень большая яхта, я никогда такой не видела. И там было очень весело.

Джулиани: По какой причине там было весело?

Стоктондейл: господин прокурор, если вы желаете задать вопрос — сделайте это.

Джулиани: Да, верно. На яхте было спиртное?

Лара: Да, сэр.

Джулиани: Много спиртного?

Лара: Да, сэр. Как на любой вечеринке.

Джулиани: Какое спиртное? Сколько конкретно? Как его пили?

Лара: Ну, много, сэр. Там было шампанское… бар был полон… бутылок десять, не меньше. Еще виски. Один человек из Техаса преподнес конгрессмену Уилсону в дар ящик виски.

Джулиани: И что произошло с этим виски?

Лара: Ну… кто-то принес большую чашу и в ней начали мешать виски и шампанское и пить это. Еще там была водка…

Джулиани: Значит, там был полный бар шампанского, не меньше десяти бутылок, кто-то принес целый ящик виски, еще там была водка и все это смешивали и пили, пока арендованная яхта плыла вверх по Потомаку.

Лара: Примерно так, сэр.

Джулиани: Сколько на яхте было человек?

Стоктондейл: господин спецпрокурор, какую цель преследуют эти вопросы? Моральный облик нашего коллеги нам давно известен, мы невысокого о нем мнения.

Джулиани: сейчас поймете, господин председательствующий. Так сколько на яхте было человек?

Лара: Ну, около сорока, сэр…

Джулиани: А сколько было женщин?

Лара: Ну… человек пятнадцать, сэр.

Джулиани: То есть примерно двадцать пять мужчин и примерно пятнадцать женщин.

Лара: Да, примерно так.

Джулиани: И сколько женщины пили спиртного?

Лами: протестую.

Джулиани: сколько спиртного выпили вы лично, Лара?

Лара: Ну… пару бокалов шампанского и еще немного этой смеси… большую емкость передавали по кругу… я не была пьяная!

Джулиани: Понимаю, понимаю. Итак, вы выпили примерно два бокала шампанского и глотнули глоток смеси подарочного виски с водкой и шампанским. Полагаю, что мужчины на этой вечеринке выпили гораздо больше, чем дамы. Конгрессмен Уилсон пил вместе со всеми или воздерживался от спиртного, Лара?

Лара: Он пил вместе со всеми. Его заставляли, поднимали тосты и он…

Джулиани: и он пил. Его поведение изменилось по мере того, как яхта продвигалась вверх по Потомаку?

Лара: Да… изменилось.

Джулиани: В какую сторону?

Лара: Ну… он покраснел… очень громко разговаривал… размахивал руками…

Джулиани: Что было потом?

Лара: Потом он стал таким, что мы боялись, что он выпадет за борт… И Мишель попросила меня отвести конгрессмена в каюту.

Джулиани: Мишель попросила вас.

Лара: Да, сэр.

Джулиани: А почему бы ей самой не отвести перепившего конгрессмена в каюту…

Стоктондейл: это вопрос?

Джулиани: нет, нет. Продолжаем. Итак, Мишель попросила вас отвести конгрессмена в каюту, и вы…

Лара: Я подошла к мистеру Уилсону и сказала, что наверху очень прохладно и надо спуститься вниз.

Джулиани: А что сказал мистер Уилсон?

Лара: Он не хотел уходить. Просил, чтобы кто-нибудь сыграл ему на банджо. Тогда я взяла его за руку и сказала, что надо уйти вниз, потому что ему надо привести себя в порядок. Тогда он встал, оперся на меня, и мы пошли вниз.

Джулиани: Конгрессмен был сильно пьяным?

Лара: Он мог идти, только опершись на меня.

Джулиани: Итак, вы спустились вниз.

Лара: В мастер-каюту.

Джулиани: В мастер-каюту, спасибо. И что произошло там?

Лара: Я сказала мистеру Уилсону, что ему нельзя столько пить. И ему надо принять холодный душ, чтобы прийти в себя. Но он потянул меня с собой, взял за руку, сказал что душ можно принять вместе.

Джулиани: Что сказали ему вы?

Лара: Я… сказала, что это плохая идея… что он пьян и ему надо просто лечь в постель. Он сказал, что он не пьян, включил магнитофон и предложил потанцевать. Он сказал, что я напоминаю ему его первую девушку в Техасе.

Джулиани: Вы кое-то не договариваете.

Пауза примерно пять секунд.

Джулиани: Лара, конгрессмен Уилсон кое-что принял, верно? Вы говорили об этом мне раньше.

Лара: Ну… да.

Джулиани: Что именно он принял?

Лара: Кокаин.

Стоктондейл: юная леди, откуда вы знаете, что это был кокаин?

Лара: Это многие знают. Белый порошок, который берут под ноготь и вдыхают.

Джулиани: Откуда конгрессмен Уилсон взял кокаин?

Лара: У него есть такая штука… размером с портсигар, серебряная. Он носит ее с собой.

Джулиани: То есть вы видели этот портсигар не первый раз?

Лара: Да, сэр, не первый. Он иногда лежал у него на столе.

Джулиани: Великолепно. Конгрессмен работает в Конгрессе над законопроектами, на столе — портсигар с кокаином! Сколько раз он вдохнул, Лара? Как он вдыхал кокаин?

Лара: Ну, два раза. Он взял кокаин под ноготь, потом вдохнул. Потом снова набрал и вдохнул в другую ноздрю. И засмеялся…

Джулиани: и что было потом, Лара? Что было после того, как конгрессмен Уилсон принял дозу кокаина?

Лара: он набросился… он изнасиловал меня… он… он очень сильно изменился… я… никогда… понимаете, никогда…

Джулиани: вот в этом и заключается смысл вопросов, господа! Конгрессмен от второго избирательного округа Чарли Уилсон, возможно в сговоре со своими помощницами заманил молодую практикантку на яхту, употребил спиртное, затем наркотики, затем набросился на нее как зверь и надругался! Вот что сделал конгрессмен Чарли Уилсон!

Стоктондейл: черт знает что…

Леонард: конгрессмен Стоктондейл, если вы не можете быть беспристрастным при разбирательстве этого дела вы можете заявить самоотвод. Выношу вам второе и последнее предупреждение. Все, похоже, заседание пора прекращать! А дело — выносить на малое жюри, обвинения понятны и предельно серьезны!

* * *

— Черт этот парень, кажется, решил не успокаиваться, пока он не прибьет мой скальп к доске над своим камином…

На глаза у Чарли Уилсона навернулись слезы, ему стоило большого труда сдержаться. Все-таки он был большим, невоспитанным ребенком. Может потому, он и пользовался таким успехом у женщин — каждой хотелось усыновить его.

— Рудольфо Джулиани идет на Нью-Йорк — задумчиво сказал Авратакис — он не успокоится. Если он свалит тебя — он возьмет город.

— Конгрессменом?! — изумился Уилсон.

— Мэром. По слухам он уже подбирает команду, в ней в основном судейские и бывшие легавые. Они не оставят тебя в покое.

— Так что же делать… черт… Они что — не понимают, что…

— Джулиани на это насрать с высокой башни. Для него зло — не коммунисты, а ты.

Начальник департамента по борьбе с коммунистической угрозой похлопал совсем расклеившегося конгрессмена по плечу. В конце концов — у ЦРУ и других мастеров грязных дел и антисоветчиков — не было более надежного друга. А друга надо спасать. Любой ценой. После того, что произошло в Пакистане — он один из немногих, что не пнул их побольнее.

— Тебе надо смыться. На некоторое время. А тем временем я поговорю с нужными людьми… попробуем что-то накопать на Джулиани. Этот сукин сын думает, что его дерьмо не пахнет, так-то вот. А мы ему и подгадим.

Авратакис родился в бедной семье — и сленг у него был соответствующим. По резидентурам до сих пор ходили легенды, как он послал только что назначенного Заместителя директора ЦРУ по операциям на…, а когда его пригласили извиниться — он еще раз послал его в том же направлении.

Но грубость и неотесанность Авратакиса имела и обратную сторону. Тех, кого он считал своими — он никогда не сдавал.

— Пойдем — решил он — давай, давай, поднимайся.

— Куда…

— Куда, куда. Поедешь в Израиль. У меня самолет под парами, там отсидишься. Там тебе всегда рады…

— Да, рады… — убито подтвердил конгрессмен.

— Вот именно. Хорошо находиться среди друзей, черт бы все побрал. Сколько раз тебе говорил — завязывай с кокаином. И с выпивкой. Держись, не падай!

Два человека, один из которых, среднего роста и полноватый — уверенно поддерживал высокого, в костюме — вышли из заведения, направляясь к своей смерти…

Темно-синий Олдсмобиль подкатил к «Вратам ада», как только Авратакис вышел, поддерживая конгрессмена, как раненого. Открылась дверь — и они буквально рухнули в салон, Авратакис заметил — как стоящий на другой стороне улицы Эконолайн включил фары.

— Твою мать! Жми!

Машина ЦРУ была не только бронированной — на ней был мощнейший, 380-сильный, восьмицилиндровый мотор. Олдсмобиль резко принял с места, так что пассажиров мягко вдавило в спинки сидений.

— Сэр они преследуют нас.

Помощник директора принял вертикальное положение, посмотрел в окно. Фургон и в самом деле преследовал их, включив фары. Но мигалки не было.

— Вижу.

— Куда, сэр?

— Давай на базу Эндрюс! Избегай главных улиц.

— Понял, сэр.

— Что происходит?! — пробормотал конгрессмен.

— Происходит то, сукин ты сын, что я пытаюсь спасти твою задницу! Не вставай!

* * *

Сегодня — фортуна была на стороне помощника директора ЦРУ. Бюрократическая система есть бюрократическая система — в фургончике не было мигалки, и он не смог обогнать машину ЦРУ, чтобы прижать ее к обочине. Лгать полиции об угоне машины они не посмели — и Олдсмобиль после получаса безумной гонки влетел на базу Эндрюс. У него были правительственные номера, поэтому их пропустили — а фургону тут и делать было нечего. У одного из дальних ангаров — грел моторы С21 — правительственный самолет.

Надо сказать, что спецпрокурор среагировал достаточно быстро. Когда Авратакис выезжал с базы Эндрюс — он увидел, что там его поджидает целая делегация. Черный Шевроле Каприс — машина ФБР, еще Бьюик — видимо, личная машина спецпрокурора, полицейский Форд дорожной полиции и тот самый фургон. Мигалки включены не были.

— Останови — велел Авратакис.

Он вышел из машины, пошел по обочине навстречу копам. В Бьюике открылась дверь — и с водительского места появился спецпрокурор. Так и есть — машина его. Залысины, черный, строгий костюм — как будто его не подняли посреди ночи.

— Я могу обвинить вас в препятствии правосудию — вместо приветствия сказал Джулиани.

— Попробуйте.

Какое-то время — они мерили друг друга взглядами — спецпрокурор и помощник директора ЦРУ. Потом — Джулиани усмехнулся.

— Понять не могу, какого хрена вы связались с этим алкоголиком и наркоманом? Это же позор нашего Конгресса.

— Чарли Уилсон — лучшее, что я видел за долгие годы в нашей власти — ответил Авратакис — он может бухать, принимать наркотики и трахать легкодоступных баб, но когда приходит время действовать, он идет и действует. И не сливает друзей, мать твою, за грош, когда все провалилось и начинают искать виноватых. Впрочем… бессмысленно, ты, судейский сукин сын, никогда этого не поймешь. Тебе бы с красными сражаться, а не с собственными патриотами.

— Чем такие патриоты, лучше вообще никаких — с этими словами Джулиани направился к своей машине.

Авратакис — только сплюнул на землю и направился к своей машине. Черт, Чарли, почему бы тебе и в самом деле не завязать с выпивкой, мать твою…

Израиль, Тель-Авив. Международный аэропорт Бен-Гурион. 20 июня 1988 года

Маленький самолетик с двумя промежуточными посадками — в Шенноне и в Рамштайне — наконец прибыл в Израиль.

За то время, пока они летели, Чарли Уилсон успел и проспаться, и похмелился, как смог и даже немного принял еще — очень уж голова болела. Успел он и понять, что ему угрожало — его избиратели народ в какой-то степени терпимый — но изнасилования они не потерпят. Господи… он все время пытался вспомнить эту вечеринку… ничего, только женский смех, какие-то здравицы и шатающийся под ногами пол. Сколько же он тогда выпил?

И неужели и в самом деле — слетел с катушек, а?

Господи, как же стыдно.

В Тель-Авиве светило солнце — ослепительно и безжалостно. Южный ветер нес на город сухой воздух Синая.

Как только Чарли Уилсон показался на трапе — в качестве трапа выступала дверца самолета, откидывающаяся вниз — из стоящего неподалеку бронированного Мерседеса вышел невысокий, плотный человек с жесткими глазами и черным беретом на голове. Это был генерал-лейтенант Ариэль Шарон по прозвищу «Бульдозер». Они знали друг друга еще с семьдесят третьего года — тогда Чарли Уилсон, до этого не имевший никакого отношения к международной политике и почти не имея евреев в своем округе — бросился помогать Израилю, потому что так было нужно.

— Чарли… — генерал обнял его своими сильными ручищами, он был ниже Уилсона и смотрелось это комично — когда наш общий друг позвонил мне и сказал, что ты прилетаешь, я ушам своим не поверил. Тебе давно надо было проведать нас.

— Кое-что произошло.

— Пошли в машину, Чарли. Мы сейчас тут сваримся.

Они сели в Мерседес, телохранитель — как и все телохранители в Израиле высоченный, молчаливый, с торчащими из укороченных рукавов куртки руками — захлопнул дверь за генералом, сам сел на переднее сидение.

— Это Рафи — представил телохранителя генерал — ты должен помнить его по Синаю. Он тогда был в самой заварушке. А ты, Рафи, помнишь Чарли?

— Да, видел мельком…

В израильской армии обращение «сэр» не было принято.

— Ну… рассказывай. Что там у тебя стряслось?

— Куда? — обернулся водитель.

— Давай на полигон — скомандовал Шарон — самое время. Я слышал, у тебя какие-то проблемы, Чарли?

Уилсон рассказал, пока они ехали — все. Он знал, что евреи — хотя и выглядят грубоватыми и хамовитыми — на самом деле они хорошие друзья и способны выслушать другого человека, посочувствовать ему в беде. Когда Уилсон рассказывал — Шарон лишь хмурился.

— Скверное дело. Не иначе коммунисты подсунули тебе эту девку.

— Навряд ли, Ари… — потерянно сказал Уилсон — я был в таком состоянии, что ничего не помню. Совсем ничего.

— Тебе могли что-то подсыпать в бокал. Хочешь, переговорю с Шавитом, он сейчас возглавляет Институт? Надо что-то делать.

Уилсон сумел сообразить, что «институт» — это второе название МОССАДа.

— Нет… не надо. Только хуже будет.

— Ну, смотри…

Еще не хватало и МОССАДа. Если всё вскроется — шум будет до неба.

* * *

— Смотрите…

Центр управления — занимал всего один тяжелый чемодан и был размещен на столе под армейской палаткой, под которой находились несколько генералов ЦАХАЛа и представители американского посольства.

Был там и Чарли Уилсон.

На экране — медленно плыла местность в десяти километрах отсюда, изображение было четким, но черно-белым. Впрочем — этого хватало для нормального наблюдения.

— Вижу. И что? — сказал Чарли.

— Этот аппарат может передавать изображение на двадцать километров. Он размером с крупную птицу и литра топлива хватит ему на пару полетов. Все это — при необходимости может нести один боец. И как видите, все прекрасно видно. То что надо для противостояния Советам.

— Кто будет противостоять… — невесело усмехнулся Чарли.

— Но это можно использовать не только для наблюдения. Генерал, начинайте.

Генерал отдал приказ — и где-то у них за спинами оглушительно, со звоном ухнуло артиллерийское орудие. От этого грохота — у Чарли снова разболелась голова и начало двоиться в глазах.

Через несколько секунд — на экране встал бурый столб разрыва.

— Недолет сто.

— Недолет сто! — крикнул генерал — на поражение, огонь!

Орудие снова ухнуло. Следующее попадание — пришлось точно в цель.

История участия Израиля в поддержке афганских моджахедов — полна тайн, ибо ни одна арабская страна никогда не поддержала бы кого-то, кто принял хоть что-то от Израиля. Тем не менее, этот противоестественный союз агрессивного сионизма и агрессивного ислама — имел место быть. Освятил его — именно Чарли Уилсон. В середине и конце 80-х — из американского бюджета шли громадные суммы на поддержку моджахедов и не меньшие суммы — выделялись на поддержку Израиля. Чарли Уилсон был связующим звеном между Израилем и моджахедами, у Израиля скопилось огромное количество советских трофеев, которые никуда не годились — и через подставные фирмы их выкупали и направляли в Пакистан. По требованию Чарли Израиль разрабатывал оружие под кодовым названием «Лошадка», представлявшую собой управляемую ракету высокой точности и дальностью полета до пятнадцати километров. В восемьдесят седьмом году — моджахедами были впервые применены управляемые минометные мины, вероятно тоже из Израиля. Более того. Израиль — это перекресток миров, евреи съезжаются отовсюду — и израильским спецслужбам легко бывает найти людей, которые выглядят как угодно, но только не израильтянами. И вот — в восемьдесят шестом году один американский журналист опознал в одном из отелей Пешавара среди инструкторов, живущих там, человека, о котором он знал, что тот давно эмигрировал из США в Израиль. Об этом журналист сообщил в свой корпункт и… через два дня его нашли убитым. Потому что, если было бы достоверно установлено наличие израильских инструкторов в лагерях подготовки моджахедов — это была бы катастрофа.

* * *

— Попадание!

Представитель государственного оборонного концерна Израиля ТААС захлопал в ладоши.

Конгрессмен Чарли Уилсон был нужен израильтянам. Хоть война в Афганистане закончилась так неожиданно и страшно — оставалась американская армия. Оставался самый большой в мире американский оборонный бюджет. А израильтяне, используя, в том числе и потенциал советских научных работников, эмигрировавших в Израиль — создали много чего такого, сего не было в американской армии. Все это создавалось на американские деньги — но теперь израильтяне намеревались продать это американцам, потому что таковы евреи. А создано было много чего — Лошадка, которую можно было использовать для уничтожения советских танков и укреплений с предельной дальности и намного точнее, чем артиллерией, целая гамма беспилотных летательных аппаратов, в том числе и таких, какие может нести один солдат, управляемые мины и много чего другого. Чарли Уилсон одновременно сидел и в комитете по обороне и в комитете по бюджетным ассигнованиям — то есть он мог и давить на военных и одновременно выделать им деньги. Больше — в Вашингтоне не было ни одного такого конгрессмена и Чарли Уилсон бы нужен израильтянам. Очень нужен.

Американцы строчили в своих блокнотах.

— Как видите, это можно использовать для разведки и дистанционной корректировки ударов, не подвергая опасности собственный персонал. По тем же советским блокпостам.

— Точно — кивнул Чарли, думая о своем — по блокпостам.

Шарон, поняв, что дело неладно — подошел к Уилсону, чуть тряхнул его за плечо.

— Эй, Чарли. Мы проиграли сражение, но не проиграли войну. Если ты я так расклеился в семьдесят третьем на Синае — здесь бы сейчас была Великая Палестина.

— Ты зря мне это показываешь. Сейчас никто не хочет ничего слышать о моджахедах, Ари. Сейчас все думают, как прикрыть свою задницу.

Генерал похлопал конгрессмена по плечу.

— Ты рано расстраиваешься. Отпусти немного ситуацию. Пройдет год — и все будет как надо. Тем более мы дадим знать заинтересованным людям, кого будет поддерживать. Немного успокоится ситуация — и мы начнем все сначала. Но только уже по-другому. То-то Советы-то попляшут…

* * *

Винтовка М16А1, одна из тех, какие США бесплатно поставляли Израилю бесплатно по программе военной помощи — выглядела хищно и зловеще. Как и должна выглядеть боевая автоматическая винтовка. Но сейчас — на ней было дополнительное оборудование: длинный глушитель, установленная под стволом коробочка с уходящим на цевье проводом и небольшим прицелом, размером примерно с обычный оптический.

Они находились в подземном стрельбище какой-то воинской части, куда переместились после того, как беспилотники «откатали обязательную программу». Везде были только бетонные стены и светящие белым, режущим глаз светом лампы — но, по крайней мере, здесь было прохладно. Стрельбище было длиной в сто метров, на мишенном рубеже были выставлены бутылки. Много бутылок.

— Перед вами детище нашего лазерного подразделения,[182] пока мы называем его «Раптор» по названию хищного динозавра. Эта винтовка оснащена комплектом специальных приспособлений, позволяющих использовать ее ночью для быстрой стрельбы по движущимся быстро перемещающимся целям, для стрельбы из неустойчивых положений, во время перебежки. Если раньше боевые действия по ночам затихали — то Раптор способен вывести искусство ночного боя на принципиально новый уровень, который будет даже выше дневного. Будущее боевых действий — это ночь, господа, боевые действия ночью.

Человек в униформе без знаков различия вышел к огневому рубежу, взял винтовку. Рассказчик продолжал говорить.

— Суть нашего предложения заключается в том, что на этой винтовке есть лазер и есть ночной прицел нового поколения, сделанный по микроканальной технологии — это кратно позволило уменьшить габариты прибора. Глушитель не обязателен — но желателен, потому что он исключает демаскировку позиции стрелка и засветку прицела дульным пламенем. Вооруженный такой винтовкой боец — король поля боя, его не видно, не слышно, в то время как он сам может стрелять по любым целям очень быстро и из любого положения. Он видит лазерный луч, указывающий на цель, нажимает спусковой крючок — бабах!

Внезапно погас свет — и тут же застучала винтовка. Глушитель работал эффективно, выстрелы скорее напоминали треск, а не грохот.

Свет снова включился — так же быстро, как и выключился.

— На рубеже было тридцать мишеней, пивных бутылок, хаотически расставленных. Все они поражены за… — представитель разработчика достал секундомер из кармана — тринадцать секунд, даже чуть меньше. Я специально засек время. При этом — мы ничего не видели, не слышали и даже не поняли, пока все не было кончено. Человек с таким оружием из засады может перебить роту.

— А его можно установить на автомат АК? — спросил Чарли Уилсон.

— На любое возможное оружие. С АК будут небольшие проблемы с установкой прицелов, но эти проблемы мы знаем, как решить. Некоторые подразделения у нас вооружены АК, и мы работаем с ними постоянно.

Возможно — что-то и удастся сделать.

* * *

Чарли Уилсону показали еще много чего. Лошадку, которую опасно было закупать, потому что она производилась в Израиле. Глушители на все виды советского стрелкового оружия — на ПМ, на АК-47, на АК74, на СВД. На автомат АК-74 глушитель наворачивался на ту же резьбу, что и компенсатор и на них не было указания, где они произведены. Автоматические винтовки М14, которые израильские оружейники получили бесплатно, перебрали, снабдили прицелами и глушителями и готовы были отправить куда угодно по указанию Чарли Уилсона. Советское оружие — полторы тысячи тонн перехватили в открытом море, шло с Ливии — начиная от автоматов АК и заканчивая безоткатными орудия Б10. Мины-ловушки, накладные кумулятивные заряды. Все это — израильтяне тоже были готовы дооснастить и отправить в Пакистан, чтобы всем этим убивали советских солдат. То, что они вооружают радикальных исламистов, причем таким опасным — израильтян не волновало. Если Чарли Уилсон достанет денег и договорится о поставках — они с радостью все продадут.

Чарли Уилсон приободрился. В самом деле — не все потеряно, надо вставать и драться дальше.

Генерал Ариэль Шарон доставил его на своей машине в Дан-Отель на приморском бульваре, один из лучших отелей Телль-Авива. Номер ему уже был забронирован.

Чарли Уилсон не первый раз путешествовал вот так вот… обычно с женщинами, сейчас один — но какая разница. Он знал — у кого и что спрашивать…

У портье — он задержался, пока тот вписывал данные паспорта, подмигнул. Портье подмигнул в ответ. Он был какой-то плюгавенький… маленький, лысый.

— Есть? — спросил Уилсон.

— Все есть.

— Бутылка Катти Сарк. И немного порошка.

Две стодолларовые бумажки моментально испарились со стойки, словно их там и не было.

— Девочку?

— Пока не надо.

— Несколько минут.

Через несколько минут — в дверь постучали. Чарли Уилсон открыл — это был портье.

— Хорошо устроились, сэр?

— Да, спасибо, все прекрасно.

Портье обошел весь номер, проверил — застелена ли свежим бельем кровать, заглянул в ванную, чтобы убедиться в том, что ванна убрана, свежий банный халат и полотенца на месте.

— Да, все в норме. Извините, сэр, мы проверяем работу нашего обслуживающего персонала. Много случайных людей. Еще раз извините, сэр.

Когда портье ушел — Чарли Уилсон заглянул в ванную. Там был пакет.

С чего же начать… Он уже понял, что его проблема была в том, что он не принял дозу кокаина. Поэтому, он и был таким злым, даже друзья заметили.

Но ничего. Сейчас все будет в норме…

Трясущимися от вожделения руками — Чарли Уилсон рассыпал порошок прямо на гостиничном прикроватном столике — у него не было зеркальца, не было бритвенного прибора. Достал из кармана стодолларовую бумажку, трясущимися руками кое-как сделал две дорожки. Свернул купюру в трубочку — и, встав на колени перед туалетным столиком, вдохнул первую дорожку.

Ноздря онемела, кокаин ударил в голову быстро и сильно, такого с ним никогда не было — видимо, из-за воздержания и перелета. Он чуть не упал — но удержался, схватившись рукой за столик. Сунул трубочку из купюры в другую ноздрю и повторил опыт. Мир закружился в разноцветной карусели, и ему было легко и весело, и не было в этом мире ни спецпрокурора Джулиани, ни коммунистического подпевалы Чейни — а был только он, и была карусель, которая кружилась как тогда, на ярмарке, куда он ходил с мамой. А потом — карусель вдруг сломалась, и его вышибло из седла, и он вдруг ощутил, что под ногами — пустота. Крича в ужасе и размахивая руками — конгрессмен Уилсон полетел вниз, туда, где его ждала тьма.

* * *

Утром, уже окоченевшего Чарли Уилсона, конгрессмена от второго избирательного округа Техаса — нашла горничная. Он так и лежал у кровати — из носа вытекла кровь, собравшаяся в бурое, уже высохшее пятно. Горничная завизжала — и припустила по коридору.

Полиция прибыла через десять минут, а через двадцать — прибыл ШАБАК и заявил, что это их дело и полиции здесь делать нечего. Еще через несколько минут прибыли представители американского посольства. Свернутая в трубку купюра в носу, белая пыль на туалетном столике — догадаться, что здесь произошло, было несложно.

Через два часа — на своей квартире сотрудники ШАБАК взяли портье. Через час допроса с избиением и пытками — а ШАБАК никогда не отличался хорошими манерами — портье признался, что за отдельную плату поставлял наркотики, выпивку и девочек постояльцам отеля. Назвал он и имя человека, который снабжал его наркотиками.

Через час после этого признания — несколько неприметных машин с визгом затормозили рядом с обшарпанным домом в районе Тахана Мерказит — центральной автобусной станции, где живут в основном неимущие. Люди с Узи и короткоствольными Галилями рассыпались по улице, несколько человек ворвались в дом. Там они нашли хозяина дома — молодого еврея, переселившегося из Туниса и до сих пор живущего на пособие — по словам портье дополнявшего свои доходы доходами от оптовой наркоторговли. Ему перерезали горло еще вчера…

Ближе к вечеру — стали готовы данные посмертной медицинской экспертизы. Чарли Уилсон умер от кровоизлияния в мозг, вызванного приемом чрезмерной дозы кокаина. Анализ остатков порошка на туалетном столике показал — что это чистейший кокаин без каких-либо примесей. Ни один нормальный розничный наркоторговец — такой порошок клиенту не продаст, это просто потеря денег. К этому времени — наркотик обнаружили и на квартире оптового торговца из Тахана Мерказит, а в больницы Тель-Авива поступили еще двое наркоманов со схожими симптомами. Оба скончались.

Еще раз избили портье — но он ничего не знал. И не мог знать.

Шел первый день расследования. В Вашингтоне, в Гувер-Билдинге директор ФБР давал последние указания сотрудникам специальной следственной группы, готовящейся вылететь в Израиль, над Средиземным морем летел самолет С130 с базы Авиано — для того, чтобы доставить тело конгрессмена Чарли Уилсона на родину. В вечерних новостях уже прошел сюжет из Израиля: в гостинице Дан в Тель-Авиве от сердечного приступа скончался конгрессмен Соединенных штатов Чарльз Уилсон. О том, чтобы объявлять истинную причину смерти — не могло быть и речи. Удивительного для обитателей Вашингтона не было — они знали о том, что Чарли Уилсон в восемьдесят шестом перенес обширный инфаркт и после этого не перестал прикладываться к бутылке. Добавить сюда волнения, провал в Афганистане — и сердечный приступ готов.

Программу новостей, сообщавшую о гибели от сердечного приступа Чарли Уилсона, с интересом посмотрели и в Москве. Точнее не в Москве — а в Ясенево, это уже ближнее Подмосковье. В кабинете председателя ПГУ КГБ СССР.

* * *

Чарли Уилсон, конгрессмен от второго избирательного округа — кое в чем ошибся. Он полагал своим самым главным врагом спецпрокурора Рудольфа Джулиани — и даже не подозревал о существовании другого, намного более изощренного и коварного врага. Он думал, что помогая моджахедам убивать советских солдат поступает как одинокий ковбой — но почему то забыл о том, что в перестрелке пули летят в обе стороны. Он думал, что он будет уничтожать империю и ее солдат, он будет добиваться поставок Стингеров и снайперских винтовок Барретт моджахедам, он будет красоваться на благотворительных вечерах, где собирают деньги моджахедам, он будет лавировать и обманывать на Капитолийском холме ради дела, которое он считает правильным — и ему ничего за это не будет, Империя никогда не нанесет ответный удар.

Но он ошибся и ошибся сильно. Его врагом был старый и мудрый человек, почти в два раза старше его. Этот человек родился в богатой семье и стал судьей, этот человек стал некоронованным королем одной из республик Империи и одним из наиболее опасных мафиозных авторитетов страны. Мало кто мог сравниться с ним по влиянию и степени опасности, когда он был простым судьей — разве что боссы боссов Ндрангеты, Коза Ностры, Онорато Сосьете. Но так получилось, что этот человек возглавил разведку Империи — нашелся другой человек, который смог затронуть сокровенные струны души старого мафиози, сказал ему то, что думал — и одними этими словами переманил старого судью на другую сторону баррикад. Это и стало приговором бесшабашному, простому и в чем — то очень наивному парню из Техаса Чарли Уилсону, который оседлал своего Росинанта и отправился на борьбу с Империей Зла со старым, ржавым мечом и держащимся на честном слове копьем. Раньше — максимум, на что он мог рассчитывать это разоблачительная статья в Правде и дипломатическая нота — но не теперь. У судьи был богатый жизненный опыт, недобрый ум, долгая память и длинные, очень длинные руки. Жизненный опыт подсказал ему формулу решения — «нет человека, нет и проблемы», недобрый ум конкретизировал общий посыл в конкретный план операции и план прикрытия, долгая память подсказала фамилию одного криминального авторитета, эмигрировавшего в Израиль и сильно обязанного судье. Вопрос был только в том, чтобы заманить конгрессмена Уилсона в Израиль и поселить в нужном месте. Но это, с возможностями КГБ СССР — было делом техники.

Территория Ирана, примерно тридцать километров от границы. Сентябрь 1988 года

Место было страшным…

Такого — на земле, откуда они пришли, не было с 1944 года…

Некогда плодородная земля предгорий была перепахана артиллерийскими снарядами так, что на ней не оставалось живого места. Невозможно было выделить даже отдельные воронки… разрывы были один на другом, до сих пор по этой земле невозможно было нормально ходить — нога проваливалась по щиколотку.

Прокопанные окопы непоправимо изуродовали ее, некогда благополучные деревни и городишки — были использованы защищающейся стороной в качестве опорных узлов обороны и были снесены стороной наступающей в результате самого массированного применения артиллерии со времен Великой Отечественной войны. Оросительные системы… дома… снесено было все. Тела погибших на этой земле не убирались, отчего дышать было тяжело даже через респиратор. Сгоревшие танки и БМП — стояли то тут то там страшными памятниками гордыне и людскому безумию…

Здесь применялось химическое оружие — вещества кожно-нарывного действия, оно быстро не разлагалось, и находиться здесь безопасно было только в ОЗК, общевойсковых костюмах химической защиты — но даже при тридцати градусах жары, какая была здесь — это было просто невыносимо. Обошлись русским авось, рыбацкими резиновыми сапогами и резиновыми перчатками, такими, какие пользуются сантехники.

Проблемы были и с транспортом. Посольство располагало несколькими вездеходами Тойота Ланд Круизер, но использовать один из них было не лучшей идеей — на таких передвигался старший командный состав, и два идущих один за одним Ланд Круизера — отличная цель для удачливого пилота Фантома или Кобры, сумевшего прорваться через заслон фронтовой ПВО или для диверсионной группы, которых тут тоже хватало. Да и места в машинах не хватало бы — иногда им приходилось возить тяжелые и габаритные грузы.

Решение нашли достаточно простое. Их снабженец всем на свете — Гоша Камбур, одессит, до ВДА[183] успевший повозить командующего КОДВО[184] — за несколько бутылок виски и коньяка, стащенных в посольстве, выменял у иракских передовых частей два грузовика ИФА, числившихся списанными. Эти грузовики, пусть и неказистые с виду были собраны руками немецких рабочих — а значит, работали как надо, даже после попадания под бомбежки и артиллерийские улары и многократные ремонты на передовой силами иракской ремонтной службы. Единственная проблема — кабина над двигателем и водитель ничем не защищен от мины. Но мин здесь не было, потому что здесь был не Афганистан — а настоящая, невыразимо страшная и кровавая война, которую два сошедшихся в смертельном клинче народа, иракский и иранский вели из последних сил.

Они числились военными советниками — но на самом деле не были ими. Официально — их группа была приписана к танковым войскам, но на этом участке не было так уж много танков. Зато звание «танкистов» легализовало их интерес к техническим новинкам, какие они искали для переправки в Союз. Они были одной из групп научно-технического отдела ГРУ и выполняли ту же самую работу, какую американцы выполняли на пакистанских базарах — скупали и иными способами добывали все самое интересное…

Вчера на соседнем участке удалось сбить заблудившийся транспортник — и они сняли с него довольно хорошо сохранившийся (вертолет не вспыхнул, боеприпасы не взорвались, команда просто разбежалась) американский пулемет Миниган. Это был не первый образец данного оружия, который удалось добыть — но они все же взяли его, потому что кузов был пустым — что-то в этот раз не особо везло. Расплатились сигаретами и выпивкой… иракские генералы смотрели на это косо, но русские одаривали выпивкой их, а тех, кто непосредственно брал трофеи — одаривали сигаретами, самым популярным и ходовым товаром на войне. Советские уже научились кормить овец, не вызывая плотоядной зависти у волков… жизнь научит…

Особо ничего не ожидая — они прибыли сюда, на КП шестой пехотной дивизии — и вот тут их ожидал настоящий сюрприз. Потому что командир разведчиков, черноусый Али Мосали, выпускник рязанского воздушно десантного едва увидел советских военных — потащил их к своим палаткам. И в одной из них — их ожидало настоящее чудо.

Это был беспилотный летательный аппарат. Довольно большой… по словам Мосали они выбились из сил, пока тащили его. Он был на удивление легко поврежден… видимо, уже нанеся удар, он то ли потерял канал связи, то ли произошел какой-то сбой, то ли просто кончилось топливо — но он спланировал на низкой высоте и упал на глиняном берегу оросительного канала. Полностью была цела система наблюдения и прицеливания… С ней сейчас пытался разобраться Серега Грызлов, по гражданскому образованию инженер — электронщик.

Командир группы, майор Тимофей Вотинцев сидел в тени бронетранспортера с удачливым иракским разведчиком и курил Мальборо. За такую новинку — не жаль было и десяти блоков, которые они отдали — иракскую армию снабжали сигаретами «солдат», совершенно омерзительными, курить их было невозможно… впрочем, это еще что. Иранцы — бывало, что курили самодельные сигареты из смеси соломы и кизяков, то есть коровьего дерьма.

— Ты принес хорошую добычу, брат… — сказал майор по-арабски. Он уже научился говорить по-арабски, потому что иначе — никак.

— Я знал, что тебе понравится, русский… — капитан Мосали глубоко затянулся — я и сам давно хотел взглянуть вблизи на эту дрянь. Она принесла немало бедствий…

— Как ее применяют?

— По-разному. Есть вариант, на котором установлены шесть ракетных установок РПГ. Они обычно охотятся за отдельными машинами, бронетранспортерами… не так видно, как самолет или вертолет, а если пустить сразу шесть — то хоть одна да попадет. Есть такие же — но у них мины на подвеске. Их можно обнаружить, но сложно попасть, особенно если никто не смотрит за воздухом. А если и попадешь — эти шиитские тараканы наклепают новых…

Майор делал пометки в блокноте. В ирано-иракской войне — официально и СССР и США были на стороне Ирака — хотя он же был и агрессором в этом конфликте. Все дело было в том, что Аятолла Хомейни, старик со злым голосом — придя к власти объявил США большим Сатаной а СССР малым сатаной, так что никакой симпатии Иран не вызывал ни у одной из сверхдержав. Ирак тайно поддерживал и весь арабский мир — шииты уже показали, на что они способны в семьдесят девятом, в начале восьмидесятых было раскрыто еще несколько заговоров, в том числе в Саудовской Аравии, нефтяной житнице мира. Но неофициально — и США и СССР что-то поставляли Ирану, причем если США делал это вынужденно, в рамках проекта Иран-Контрас, то СССР начал делать это добровольно и только в последнее время, после смены власти. Аятолла Рухолла Мусави Хомейни, духовный лидер Ирана, сосредоточивший в своих руках почти необъятную власть — по данным советской разведки был тяжело болен, кроме того — и непопулярен в народе, вследствие тяжелой и не победной ирано-иракской войны, прошедшейся по Ирану буквально моровой язвой. Его преемники — искали возможные пути выхода из кризиса и опасались повторения революции — уже под социалистическими лозунгами и с требованием конфискации земель духовенства в пользу беднейшего крестьянства. Тайно искали контактов с СССР, многозначительно говорили, что догмы ислама — не так уж и отличаются от социалистических догм — при Великом Аятолле сказать такое вслух было невозможно, он ненавидел любое не исламское государство. И в то же самое время Хусейн, почувствовав, что баланс в отношении Ирака нарушен, что его страну поддерживают обе сверхдержавы — капризничал, вел двусмысленную политику. Например, несмотря на подписанное соглашение — с иракской стороны тормозилась реализация строительство крупного иракского автозавода для выпуска машин по советской лицензии — хотя в Египте такой завод действовал — от американцев. Однако — все это — были дела верхов, а майор просто и честно тянул свою советническую лямку на передовой, в грязи и крови, которых не видели на Земле со штурма Берлина…

— Рафик майор?

— Да.

— А правда, что при социализме все бесплатно будет, что надо то и бери?

Майор улыбнулся. Такие вопросы ему задавали часто — на восьмой год войны многие кадровые части были сильно разбавлены бывшими феллахами и молодыми баасистами, фанатичными, но плохо обученными. В Ираке, как и во всех странах восточного мира армия — была кастой, формировавшейся в поколениях, еще от британских и французских колонизаторов, сыну простого феллаха попасть в нее было очень непросто, как непросто и продвинуться по службе. Но долгая и страшная война изменила это — бывший феллах был майором разведки. Но он не забывал и то, откуда он произошел, и что волнует простых людей. Из вопросов, которые задавал не только майор — было понятно, что людям нужна была простая справедливость. Которой было немного.

— Не совсем так. Конечно. В будущем будет и так — но сначала надо научиться хорошо работать. Понимаешь? Чтобы не было ни одного лентяя, иначе он все испортит. Много работать, чтобы в Ираке жилось лучше, чем в других странах. А потом да — от каждого по способностям, каждому по потребностям.

— Из нашей семьи никто не ленился! Мы все шли и помогали отцу возделывать землю, как бы трудно это не было. Саид Раис хочет окультурить большие пространства на юге, отвести оттуда воду, превратить из в поля и посадить там хлеб, чтобы всем хватало. Мы пригласим тебя за стол, рафик, когда закончится война.

Майор приложил обе руки к сердцу.

— Благодарю за приглашение.

При таких проявлениях, искренних и безыскусных — он всегда испытывал неловкость, и одновременно — недоверие. До этого — он тянул лямку в Афганистане и знал какими жесткими становятся глаза таких вот «коммунистов», когда отвернешься. Но может быть — тут все по-другому…

Из палатки — вовремя — вышел Серега Грызлов.

— Что скажешь?

— Пошли, посмотрим…

Они зашли в палатку. Аппарат лежал кверху брюхом, как перевернутый жук.

— Сбили его видимо случайным попадание в бак. Бак непротектированный, прошло насквозь. Скорее пулемет.

Серега ткнул прутиком в дырку — для наглядности.

— Понятно, а по остальному?

— Вот здесь двигатель. Похож на мотоциклетный, надо впрочем, разбираться. Вот, смотри — глушитель.

— Планировать может?

— С загрузкой? Навряд ли. Но есть парашютная система спасения, садиться он не может. Переносят человека два, если крепких. Материал — как на моделях.

— Понятно.

— Кронштейны для вооружения. Пустые. Что тут может быть…

— Мины?

— Может быть и мины. Самое главное — вот это.

Сергей показал на систему прицеливания.

— Что-то новое и очень легкое. Я уверен, что есть управляющая связь.

— То есть, он управляемый?

— Сомнений нет. Вот исполнительный блок.

Сергей показал на черную коробочку.

— Связан с рулями — высоты, курса. И с блоком вооружения.

Это было интересно. Дело в том, что такие машин — а они попадали в руки разведки во Вьетнаме — были как маленькие заводные паровозики. Заранее производилась разведка местности, намечался маршрут полета. И дальше — был, собственно, полет. Но здесь — нечто совсем другое, аппарат, который мог управляться дистанционно.

И трудно представить, что Иран создал такое сам.

— А передача информации?

— Надо разбираться в лаборатории. Но я уверен, что канал есть. Они используют телевизионные частоты для управления и обмена.

Не так уж и плохо. Вышки уже есть… можно использовать военное телевещание, самолеты — ретрансляторы, как у них в Афганистане. Интересно, как они умудрились создать такую легкую аппаратуру. Или помогли?

— Пакуй и в машину.

— Есть.

Майор пожал руку иракскому разведчику.

— Мы едем в Багдад. Если есть письма — могу завезти.

— Правда? Очень были бы благодарны, рафик майор…

* * *

Выехали почти сразу, чтобы добраться до места посветлу.

Аппарат, как смогли, принайтовили в кузове, двоих посадили туда же, двое — в кабине. Дозаправились…это обошлось еще в пачку сигарет, солярки отлил майор — танкист. Топливо в Ираке было дешевым, дешевле даже чем в СССР — и машин хватало. Каждый выпускник офицерского училища — получал в качестве подарка от Раиса — так все звали Саддама Хусейна — при выпуске автомобиль, либо ФИАТ, либо Вольво. И квартиру. Выпускникам же училищ республиканской гвардии — полагался Мерседес. И дом. Об этом не рекомендовалось шутить — но по сравнению с тем, как обходились с ними на родине…

Конечно, говорили. Особенно когда напивались. Был такой майор Тынченко… гад, он напился и сказал, что когда Украина отделится от СССР, в Украине будет все то же самое… майор был с Черновцов и сидевшие тут же десантники сильно начистили ему рожу… но ведь сказал, гаденыш, сказал!

Машина медленно двигалась по возведенное военными строителями дороге — обычной полосе, выровненной и укрепленной щебнем. Дорог таких было много… на юге вообще копали целые новые реки, чтобы создать преграды на пути возможного наступления, так Басра, южная столица Ирака была окружена теперь искусственными реками с двух сторон. Основные бои были южнее, Иран рвался к нефтяным артериям Ирака… но и тут… хватало, самый короткий путь на Багдад. Свидетельств войны хватало… взять хотя бы затопленные окопы. Или ржавеющие танки… вон там вон кажется — упавший вертолет. Скверное зрелище…

Встречных колонн попадалось мало. Военных регулировщиков не было вовсе…

На повороте — они увидели стоящий УРАЛ, а около него — военный внедорожник, что-то похожее на ЛандРовер… польский, кажется. И стоял он так, что перегораживал дорогу.

— Черт…

Местные водители — по советским меркам были совершенно ненормальными, как коротко охарактеризовал их один из советников — «хуже баб». Бывшие погонщики верблюдов они бросали машины, где попало, не запирали их, не могли устранить самостоятельно даже самую примитивную поломку…

— Посигналь…

ИФА хрипло каркнула сигналом. Никакой реакции.

— Козлы… Ладно, сейчас…

Майор выпрыгнул из высоченной кабины ИФЫ, придерживая автомат АКМС на боку.

— Салам алейкум.

Офицер — на нем были погоны подполковника обернулся.

— А… ва алейкум ас салам, рафик… Это ишачье отродье сломало машину и вот мы стоим тут уже целый…

Майор посмотрел на подполковника и вдруг подумал, что для подполковника — он слишком молод.

Диверсионная группа!

Прыгнул — но не успел. В руке «подполковника» уже тарахтел «Мини-Узи», пули пробили грудь советского офицера, остаток пришелся в лобовое стекло ИФЫ. Из-за глушителя — не было слышно стрельбы, поэтому в кузове не успели должным образом среагировать, хотя по уставу при движении должны были держать наготове оружие и вести наблюдение…

Через три секунды — расправились и с теми, кто был в кузове. Двое диверсантов притаились в канаве… здесь были болота, сырость, росли камыши — разглядеть, что в канаве были невозможно из-за зеленки…

— В кузове чисто!

Один из спецназовцев, держа одной рукой пистолет, другой рванул ручку двери кабины, из машины на обочину свесился окровавленный водитель. Пахло кровью.

— Кабина чисто!

— Чисто!

«Офицер» обошел машину. Глянул в кузов, нахмурился, увидев какой-то странного вида летательный аппарат с длинными крыльями.

— Поджечь машину. Уходим — распорядился он.

— Есть.

Из кузова «сломанного» грузовика передали две двадцатилитровые канистры с топливом. Бензина в Ираке было много…

Несколько дней спустя. СССР, Ясенево. Штаб-Квартира ПГУ КГБ СССР. Сентябрь 1988 года

И пока на Востоке, в тысячах километрах отсюда — в звериной ярости люди убивали друг друга, поливали ядовитыми газами и давили гусеницами танков — в Москву пришла бабья осень. Поздняя, но тепла и солнечная — бабья осень…

Высокий старик с длинными пальцами пианиста и благообразным лицом аристократа — как рядовой сотрудник прошел через главный вход в здание, отметившись на проходной. Незаметно, словно пустынные джинны — испарилась охрана, которая сопровождала старика во время его полуденной прогулки по парку, где росли. Тянулись к небу, молодые деревья, высаженные сотрудниками советской внешней разведки. Старик знал, что на земле ему осталось недолго — и потому вид всего растущего, молодого, тянущегося ввысь — был ему во благо.

На особом лифте — старик поднялся на последний этаж. Там сидели только он сам и приближенные ему люди. С тех пор, как старик пришел в ПГУ — возникло жесткое разделение по линии Запад-Восток, причем основной упор шел именно на операции на Востоке. А кто сидит на крайнем этаже и чем занимается — не знал в ГУ КГБ почти никто. Некоторые из находящихся там людей — даже не говорили по-русски. Или делали вид, что не говорили по-русски.

Кабинет старика — один из трех в здании — находился прямо у лифта, первая дверь. Возле него — днем и ночью стоял вооруженный прапорщик, он же вручную открывал и закрывал массивную стальную дверь, преграждающую путь в остальные помещения на этом этаже. Прапорщику было лет семьдесят, никто не знал, откуда его вообще взяли — но с наганом на поясе выглядел он весьма воинственно. Он никогда не требовал ни удостоверений, ни пропусков — тех, кого он не знал, он просто не пускал, вот и все. А так у него был стол, стул, радио и свежая газета Правда и больше ему ничего не было нужно.

Старик прошел в свой кабинет. Едва занял свое место — раздался осторожный стук, в дверь. В дверь слева. В этом кабинете были не одна, а две приемные — в одну из них можно было попасть только из закрытой зоны.

— Qeydiyyat[185]! — сказал старик.

Вошел молодой человек, восточного вида, положил папку на стол. Старик молча, ничего не говоря, достал оттуда два конверта. В отличие от Крючкова — он не принимал документов иначе как в опечатанных конвертах. Этот молодой человек — знал, что судья добился того, что приговор его старшему брату переквалифицировали с умышленного убийства на убийство по неосторожности и вместо пятнадцати лет, а то и смертной казни, дали три года. Предать он не мог — хотя бы потому, что был из горной части Азербайджана и нехорошо говорил по-русски.

Старик вскрыл один из конвертов. Конверт прислали из главного разведывательного управления…

Ага… так. Автомат АКС-74 номер СО7374, выпущен в 1984 году ПО Ижмаш… ага… это не то.

Вот!

В 1988 году изъят со складов длительного хранения МО СССР и в составе партии в одну тысячу единиц поставлен в Республику Ирак с целью проведения испытаний, по линии Управления научно-технического сотрудничества. Принят представителями МО Ирака по акту в порту Басра в составе сборного контейнерного груза, отправленного в республику Ирак сухогрузом «Академик Вавилов»…

Судья улыбнулся своим мыслям. Иногда — мельчайшие детали — способны восстановить всю картину, непередаваемо прекрасную и невыразимо страшную.

Значит, Ирак…

Из сейфа — судья достал папку — скоросшиватель. Он заказал несколько хороших, дорогих скоросшивателей из ФРГ — в отличие от советских, они позволяли удобно хранить и просматривать документы, и не рвать их при этом. В ФРГ же были заказаны удобные полиэтиленовые конверты — обложки, чтобы не рвать подшиваемую бумагу.

Заключение судья положил в один из таких конвертов. Безошибочно нашел папку, самую большую и тяжелую из всех. Подшил документ — по порядку, предпоследним там было спецсообщение об убийстве одного сотрудника КГБ и троих сотрудников ГРУ ГШ в районе ирано-иракской границы. Согласно данным, предоставленным советской стороне — нападение и убийство советских товарищей было совершено иранской разведывательно-диверсионной группой, проникшей за линию фронта. Судья в это ни на минуту не поверил — просто он вообще не верил в такие вещи. Как правильно говорится в книге Марио Пьюзо «Крестный отец», которую недавно издали в СССР тиражом в 50 000 экземпляров — с теми, кто воспринимает несчастный случай как личное оскорбление — несчастные случаи не происходят…

Папка была самой большой и тяжелой из всех. Значит — наверное, именно с этой страны надо начинать игру. Игру, в которой они переиграют американцев и перевернут весь мир.

Судья задержался закрывать папку, смотря на фото усатого человека в военной форме, приклеенного на обложку папки.

Подпись на фотографии по-арабски значила: «Саддам Хусейн».

WEREWOLF2012

Примечания

1

Это правда. Вся эта грязь всплыла только сейчас.

(обратно)

2

Это тоже соответствует действительности, Джеб Буш летал в Армению в 1988.

(обратно)

3

Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения. Дивизия Дзержинского.

(обратно)

4

В 1984 году почти такой же большой желтый мусоровоз с укрепленной изнутри кабиной — в Бейруте въехал в периметр временной базы морской пехоты США. Остановить его не смогли, хотя и успели открыть огонь. Погибли больше двухсот морских пехотинцев.

(обратно)

5

Специальные моторизованные части милиции.

(обратно)

6

Информацию о том, кто едет — сообщают только тем, кто должен обеспечивать ближний круг охраны. Остальным ничего не сообщают — вставай здесь и стой, пока другой команды не будет.

(обратно)

7

Крестный отец (армянск.)

(обратно)

8

Дело оперативной разработки.

(обратно)

9

Генерал Одом ошибается. Статья называется «измена Родине» и предусматривает возможность и тюремного заключения вместо смертной казни. Случившееся по УК АрмССР было бы квалифицировано как террористический акт с практически неизбежным смертным приговором всем участникам и организаторам из-за исключительной общественной опасности содеянного.

(обратно)

10

Ошибка, связанная со слабым знанием истории СССР «главным советологом Белого Дома». Партия большевиков не поддерживала терроризм как политический метод, В.И. Ленин выступал в своих работах против индивидуального террора. Терроризм практиковала прежде всего партия эсеров, большевики же совершали преступления либо ради наживы (эксы, экспроприации), либо просто уходя от сил полиции.

(обратно)

11

Старая история, ходившая по Москве в виде слухов, будто в Андропова стреляла супруга Н.А. Щелокова, бывшего министра внутренних дел СССР. На деле это ложь.

(обратно)

12

Губернатор Техаса Дж Конелли сидел в открытой машине напротив президента Кеннеди, при стрельбе был тяжело ранен в спину.

(обратно)

13

На самом деле Нагорный Карабах принадлежит Армении. Дремучее невежество в Белом Доме — скорее правило, нежели исключение.

(обратно)

14

Армянская секретная армия освобождения. Террористическая организация, создана в Бейруте.

(обратно)

15

На тот момент — лидер Хезбаллы.

(обратно)

16

Оперативные номера, которые были у всех высокопоставленных сотрудников КГБ. Двести двенадцатый — Председатель КГБ СССР К.М. Багиров. Пятьсот семьдесят пятый — председатель УКГБ Азербайджанской ССР И.И. Гореловский. Для справки, самый знаменитый номер в этом списке — сто семнадцатый, Ю.В. Андропов.

(обратно)

17

Афганистан — страна чудес. Зашел в кишлак и там исчез.

(обратно)

18

Чеки Внешпосылторга. Квазивалюта, существовавшая в СССР в наличном и безналичном виде, на эти Чеки можно было отовариваться в валютных магазинах Березка.

(обратно)

19

Татуировки.

(обратно)

20

Тот, кто не признан блатным — но живет по блатным понятиям и стремится им стать.

(обратно)

21

Носить погоны (эполеты) — быть вором в законе.

(обратно)

22

Пиджак (не только блатное, но и еврейское)

(обратно)

23

ПМГ — патрульная милицейская группа.

(обратно)

24

Эх, времена были… Молоко — как с росой было. А сейчас пьешь — на языке как пыль мелкая от сухого молока водой разведенного.

(обратно)

25

В Иране в семьдесят девятом произошла исламская революция

(обратно)

26

Про это не любят говорить, ни один израильтянин это не признает — но Израиль в Ливане потерпел поражение. Взять Бейрут не удалось, зачистить террористические лагеря на севере страны — тоже, на большей части ливанской территории осталась сирийская армия. Командовавший западным направлением генерал Иекутиэль Адам — погиб у крепости Бофор

(обратно)

27

Офицеров в загранке было полно, иногда майорские должности генералы занимали. Все дело в том, что платили чеками, для военных это было что-то вроде официального калыма. Курсы чека были очень разными, обычный в Москве 5-7 рублей за чек.

(обратно)

28

Старший разведчик частей спецназ.

(обратно)

29

Слово из Ташкента, типично местный слэнг. Обозначает — договорились. Из Афгана летели через Ташкент, там и подхватывали.

(обратно)

30

Считалось, что при СССР нельзя было никуда выехать. На самом деле это было не так, по Европе, в Болгарию, в ГДР ездили почти свободно. Нельзя было выехать только невыездным. Еще была проблема накупить шмоток — вот это действительно была проблема, без подвязок в ВЭБ меняли только сорок долларов.

(обратно)

31

Не исключено, что речь идет о сговоре президента Египта Анвара Садата с руководством Израиля о войне, которую Египет должен был проиграть. Израилю это было нужно потому, что преждевременным и проигрышным выступлением Египет нарушал планы арабской коалиции государств по одновременному массированному удару по Израилю — удару, отразить который можно было только ядерным оружием, и после которого Израиль все равно перестал б существовать. Многие военные догадывались о том, что Садат сдал их — и потому Садат был убит.

(обратно)

32

Большая лоджия для того, чтобы солнце не светило в окна и не нагревало квартиру. По той же причине в арабских странах во многих домах вообще нет окон, только панели с отверстиями.

(обратно)

33

Товарищ. Это слово одинаково в арабском и фарси (дари).

(обратно)

34

КГБ СССР.

(обратно)

35

Отдельная мобильная офицерская группа.

(обратно)

36

Для конкретного дела.

(обратно)

37

Для чего я так подробно это описываю? А для того, чтоб вы задали себе вопрос — а возможно ли технически провернуть в США то, что провернули в СССР. При каком угодно дураке в верхнем кресле? Ответ на этот вопрос — нет, невозможно. Именно убогость управленческой системы СССР, жесткая связка приказ-исполнение, централизация власти сделала возможным то, что группа подонков провернула в 88-91 году.

(обратно)

38

Роберт Джордж Кардашьян, американский юрист и предприниматель, человек удивительной судьбы. Родился в богатой семье, получил степень доктора юриспруденции, десять лет проработал по специальности, потом ушел в бизнес. Вернулся на адвокатскую стезю для того, чтобы помочь другу, печально известному О Джею Симпсону, которого подозревали в зверском убийстве жены и любовника. И выиграл этот практически безнадежный процесс, хотя мало кто из американцев сомневался в виновности Симпсона. Отец всемирно известной актрисы Ким Кардашьян. Играл большую роль в деятельности армянской диаспоры в США, являлся одним из тайных ее кукловодов.

(обратно)

39

Имя подлинное. Жанна Вертефей, опытный контрразведчик. Считается, что именно она изобличила Эймса.

(обратно)

40

Гас Хэтэуэй, американский разведчик, бывший начальник московской станции. Прославился тем, что набросился с кулаками на пожарных во время пожара в посольстве США. О том, были ли это на самом деле пожарные — ясности нет до сих пор.

(обратно)

41

Главное управление исполнения наказаний, в то время подчинялось МВД. Только в нем удалось сохранить милицейский спецназ, погромленный при Андропове.

(обратно)

42

Формулировка откровенно дикая, но я сам видел дела в архиве с такими формулировками.

(обратно)

43

Минская высшая школа КГБ, считалась лучшей в стране.

(обратно)

44

Трамвайно-троллейбусного управления.

(обратно)

45

Это не значит, что Карпет глубокий старик. Просто в стаж засчитываются неотбытые части наказания, условные наказания и все прочее. Хотя вору в законе западло откидываться до срока — на Кавказе это не слишком строго соблюдалось.

(обратно)

46

Белый лебедь — спецтюрьма исключительно для воров в законе и их приближенных. Ломом подпоясанный — беспредельщик.

(обратно)

47

Изменения в уголовное законодательство, предусматривающие смертную казнь за государственную измену в США были внесены в начале девяностых.

(обратно)

48

Намек на Вторую мировую войну.

(обратно)

49

Официально — план Лиотей прекратил свое действие с крушением СССР, документы по нему обнародованы. На самом же деле — план продолжает действовать, просто начался новый его этап. Создатели плана Лиотей были гениальными разведчиками, но они не предвидели одного: нельзя разносить чуму и не подхватить ее самому.

(обратно)

50

Данные искаженные. Но британская разведка имела такие данные и делала на них ставку. Не просто так родилась идея Великой Украины со столицей в Киеве и северной границей на Урале.

(обратно)

51

У Ю.В. Андропова было два псевдонима: цифровой (сто семнадцатый) и обычную фамилию (Свиридов).

(обратно)

52

Работа делается, но очень медленно.

(обратно)

53

Сын проститутки (армянск.)

(обратно)

54

Есть несколько значений этого слова. Одно из них — тяжкие преступления, другое — профессиональный убийца (тяжеляк).

(обратно)

55

Воровском законе.

(обратно)

56

Это пошло с тех самых пор, с развитого социализма и продолжается до сих пор. Система сломана еще тогда и воспроизводит сама себя поколение за поколением. Просто если раньше преступления скрывали потому что запрещали регистрировать (реально запрещали), то теперь — потому что лень раскрывать.

(обратно)

57

Вопрос, конечно спорный — в США есть любители этого оружия, короткий автомат незаменим при зачистках, штурме зданий и т. д. Просто есть задачи, которые ему не по силам, он не универсален, и это надо понимать.

(обратно)

58

Нет, не успеем. Спрятать тело. Приготовиться. По моей команде (турецк.).

(обратно)

59

В СССР в Кишиневе была фабрика, которая выпускала, к примеру, сигареты Мальборо. Так что тогда обязательно уточняли. Яву по моему в Москве штамповали.

(обратно)

60

Двадцать пять рублей.

(обратно)

61

Было такое, ехали на другой конец света помочь работать, ездили так на Кубу, в Никарагуа. Были комсомольские бригады аж в Афганистане — хотя в это трудно поверить.

(обратно)

62

Мемрана — постоянно действующий комплекс мер по отслеживанию деятельности иностранных граждан в СССР, его разработчик, начальник ВГУ КГБ СССР генерал-полковник Григоренко получил за него Ленинскую премию. Но план этот — распространялся только на иностранных граждан, на своих диссидентов его уже не хватало. Планировалось автоматизировать его году к 85-му, создав своего рода КГБ-Интернет, но, придя к руководству КГБ, генерал Федорчук разгромил НИИ, которое этим должно было заниматься, посчитав работников НИИ дармоедами и передав ставки в оперативные подразделения. В итоге КГБ, по мнению ЦРУ, вполне обоснованному — было лучшим по сбору информации, но худшим по ее обработке и использованию. Данные просто подшивались в папки, и их никто не читал.

(обратно)

63

Ильхам Алиев, сын Г.А. Алиева, в этом мире — ученый, куратор особой группы, занимающейся поиском и внедрением научно-технических разработок в жизнь.

(обратно)

64

Дела оперативной разработки.

(обратно)

65

Оперчасть (блатн.)

(обратно)

66

Массовое избиение всей камеры сотрудниками СИЗО, часто до инвалидности.

(обратно)

67

Видимо, пособников румынской охранки при оккупации юга СССР.

(обратно)

68

ШИЗО — штрафной изолятор БУР — блок усиленного режима.

(обратно)

69

Известная на весь СССР спецзона, где собирали воров в законе, злостных нарушителей режима и т. д. Там даже промзоны не было — ежу понятно, что работать такие не будут.

(обратно)

70

То есть присвоили криминальный титул «вор в законе»

(обратно)

71

Степан Затикян — основной обвиняемый по делу о взрывах в Московском метро в 1978 году. Расстрелян. Сейчас — появляется все больше и больше свидетельств, что группа Затикяна была всего лишь верхушкой айсберга.

(обратно)

72

При этом, если бы такое предложили нашему интеллигенту — он бы мучался, задавался мыслью о том, допустимо это или нет, потом может быть и согласился бы, но работал бы плохо — как раз из-за подсознательного неприятия этой работы. В то же время — британцы соглашаются на такую работу особо и не раздумывая и не считают это чем-то плохим — они ведь служат стране. Это нельзя списать на происки советского строя — в царской России считалось постыдным сотрудничать с полицией в любой форме, причем и среди высшего света тоже. Итог известен — сначала 1917-ый, потом и 1991-ый.

(обратно)

73

Видимо, речь про Маргарет Тэтчер. Во время ее кабинета — велась жестокая борьба с профсоюзами, которые в конце семидесятых буквально парализовали страну забастовками. Некоторые лидеры профсоюзов попали в тюрьму, некоторые умерли во время голодовки.

(обратно)

74

Старший научный сотрудник.

(обратно)

75

Книгу.

(обратно)

76

Семейный герб Ротшильдов.

(обратно)

77

Видимо — речь идет о Роберте Кочаряне, на тот момент — первый секретарь Степанакертского обкома комсомола.

(обратно)

78

База НАТО в Турции.

(обратно)

79

Кхе-сань — база морской пехоты США у самой границы Северного и Южного Вьетнама, у демилитаризованной зоны. Ее осада стала одним из знаковых сражений войны во Вьетнаме.

(обратно)

80

Вторжение на Кубу, 1961 год.

(обратно)

81

Подполковник Оливер Норт, помощник Советника по национальной безопасности при Президенте США, один из главных фигурантов дела Иран-Контрас. Единственный во всем этом деле, кто получил реальный срок тюремного заключения.

(обратно)

82

Об этом русскоязычному читателю почти ничего не известно. В 1958 году в Ливане начались волнения. Президент был христианином, а премьер — мусульманином, как и было заведено. В это время проходила ломка политических режимов по всему Востоку, создалась Объединенная Арабская Республика и рухнул королевский трон в Ираке. В Ливане получилось так, что президент поддерживал Запад, а премьер — сторонников ОАР. Когда начались первые столкновения — президент Шамун обратился за помощью к Эйзенхауэру и тот буквально на следующий день перебросил в Ливан четырнадцать тысяч десантников и морских пехотинцев. Они быстро взяли ситуацию под контроль, американцы уговорили Шамуна подать в отставку (!), новым президентом стал умеренный христианин Шехаб, а премьером — один из лидеров мусульманских мятежников Хараме. После чего — американцы немедленно вышли. Потери американцев в этой операции составили 4 (!!!) человека, причем только один из них был убит в бою, остальные трое — погибли в результате несчастных случаев.

А теперь сравните, как американцы решают проблемы теперь. Воистину, генерал Эйзенхауэр, неизвестный великий президент США — переворачивается в гробу при виде того, что творят его наследники.

(обратно)

83

Машина 2110 прошла испытания к концу 1988 года, причем испытывали и дорабатывали эту машину специалисты Порше. На этот момент — она была не просто современной — а передовой.

(обратно)

84

Одна комната маленькая и без окна, а другая большая.

(обратно)

85

Система экспортного контроля, призванная не допустить получения СССР передовых технологий, введена при Рейгане. СССР запустил систему АнтиКОКОМ, а некоторые страны, как Япония и Финляндия — сильно нажились на этих ограничениях, как в свое время наживались на торговле с воюющей Германией. Но дело было не в этом — автор уверен, что система подставных фирм АнтиКОКОМ, контролируемая сотрудниками КГБ, ГРУ и ЦК КПСС — обучила очень многих нелегальной финансовой деятельности и если не обусловила крах СССР — то сильно ему способствовала. Научившиеся — поняли, как можно грабить страну.

(обратно)

86

Польская народная республика…

(обратно)

87

Это не выдумки. К 1990 году в Армении уже действовали международные террористы, в том числе самый знаменитый Монте «Аво» Мелконян. Из тюрем — освобождали отбывающих там наказание за терроризм бойцов АСАЛА и забрасывали в Армению. Но это все — началось намного раньше, еще в конце семидесятых.

(обратно)

88

Сеть действительно существовала. Больше всего — люди сети совершили в Италии, которая несколько раз за послевоенную историю рисковала приходом к власти коммунистов. Готовилось как минимум шесть неосуществленных государственных переворотов, отделение Сицилии. Люди, связанные с сетью Главдиатор совершали убийства и теракты, в частности взорвали железнодорожный вокзал в Болонье, под обломками которого погибли семьдесят с лишним человек.

(обратно)

89

Это правда. Специальные операции польских десантников в Ливане засекречены до сих пор.

(обратно)

90

Тогда слово «шахид» еще не означало бомбист — самоубийца. Шахид — по-арабски означает мученик.

(обратно)

91

Рыбный суп.

(обратно)

92

Недавно автор смотрел американский фильм про события тех лет в Афганистане. Американские разведчики признали, что СССР не ограничивался афганской границей, что на лагеря в Пакистане, где готовили боевиков — были нападения, обстрелы, полевые командиры погибали от пуль хорошо подготовленных снайперов. Ничего об этих подвигах советских разведчиков нам не известно.

(обратно)

93

Иностранные радиостанции, вещающие на СССР нелегально. Общее название «голоса» произошло от самой крупной из них — «Голос Америки»

(обратно)

94

Притчи 4:19.

(обратно)

95

Одно из идиотских правил — негласно запрещалось строить дома больше ста квадрантных метров жилой площади. Выходили из этого как могли, например — устраивали еще один этаж, а то и два — в подвале.

(обратно)

96

Понятие «помповое ружье» появилось только в России, в начале девяностых, хотя Ижмех планировал пустить советскую «помпу» в серию в семидесятых. Отказали — посчитали слишком опасно.

(обратно)

97

Сильным духом человеком.

(обратно)

98

То есть возлагают большую долю вины по делу.

(обратно)

99

Секция профилактики правонарушений.

(обратно)

100

Красные — то есть там, где поддерживают администрацию. Черные — там где главные воры в законе.

(обратно)

101

Блок усиленного режима.

(обратно)

102

Л. Кэрролл. Алиса в стране чудес.

(обратно)

103

Тель Авив — один из мировых центров купли-продажи и огранки алмазов. Не в последнюю очередь он стал им благодаря организованному преступному бизнесу по нелегальной добыче золота и драгоценных камней в СССР.

(обратно)

104

КГБ, одно из сленговых названий.

(обратно)

105

Самоназвание воровских общин — бродяги.

(обратно)

106

Был такой анекдот: звонят из обкома комсомола в первичку, спрашивают — вы чем там занимаетесь? Сверкой, сводкой (то есть наведением порядка в бумагах). Водку допить, а Верку ко мне! Жесткий конфликт поколений, отсутствие нормальной сменяемости — стали одним из факторов, разваливших СССР в нашей реальности.

(обратно)

107

Зарождение молодежной оргпреступности в СССР — тема плохо изученная. Остается только гадать, как прошла бы «братковая революция», останься жив СССР. Думаю, немногим менее тяжело.

(обратно)

108

Тоже тема отдельного разговора. На территории СССР в конце восьмидесятых появилось несколько болевых точек, но причина была одна: молодежь была недовольна и искала что-то другое. Как у нас нашла «демократию», так в Ферганской долине нашла исламизм, а в Карабахе — повстанческое движение. Все это имело одну и ту же причину — протест молодых против общества, нужным образом подогретый и направленный.

(обратно)

109

По понятиям — вор не должен был носить и применять огнестрельное оружие. Точнее — на дело то как раз можно было с ним идти, но постоянно носить — нет. Эта традиция восходила к первым послевоенным годам, когда в лагеря начали поступать в большом количестве люди, прошедшие войну и привыкшие к огнестрельному оружию — они объединялись и у них возникал конфликт с более старой воровской общиной. Воры звали таких «автоматчики».

(обратно)

110

Покупка чего-то по госцене, тем более Волги — намекает на серьезные связи в верхах.

(обратно)

111

Ворует чемоданы на вокзале.

(обратно)

112

Сумасшедший.

(обратно)

113

Знаменитый Андрей Чикатило.

(обратно)

114

Для справедливости надо сказать — что расстреляли и самого Евдокимова, причем по указанию Сталина.

(обратно)

115

Временная сводная оперативная группа.

(обратно)

116

Городской отдел народного образования.

(обратно)

117

КУОС, курсы усовершенствования офицерского состава. В конце семидесятых — начале восьмидесятых КГБ не имела спецназа за исключением малочисленной и находящейся в процессе становления группы А — всего тридцать человек на весь Союз. Зато были КУОС — из территориальных управлений вызывали подходящих офицеров, они проходили специальную подготовку с упором на диверсионные, а не контрдиверсионные действия, и возвращались к себе обратно, с записью о том, что в случае войны они пригодны для заброски в тыл противника в качестве командиров партизанских групп.

(обратно)

118

Бред, но это так — потеря служебного удостоверения практически всегда карается увольнением.

(обратно)

119

Армянское ругательство.

(обратно)

120

Вскрыть вены, покончить с собой.

(обратно)

121

На тот момент — председатель УКГБ Армении.

(обратно)

122

Автору известно, что бильярдную закрыл Гришин перед Олимпиадой в процессе «чистки» Москвы. Но место столь знаменитое, что не упомянуть его не могу, поэтому остается только предположить, что ее вновь открыли в рамках общей компании на «послабления» наряду с признанием ошибочности антиалкогольной кампании.

(обратно)

123

В самом конце перестройки, в журнале Огонек вышла гневная статья о проституции, там было указано место сбора проституток в Москве. На следующий день — там было не протолкнуться от желающих. По опросам — профессию «путаны» в те годы желала выбрать каждая пятая московская школьница.

(обратно)

124

Расстреляли.

(обратно)

125

Пятьдесят рублей.

(обратно)

126

Наверное, первый в СССР долларовый миллиардер, организатор «золотой мафии», нелегальной сети по добыче, нелегальной переправке за границу и реализации золота. Подпольный оборот его бизнеса достигал сотен миллионов долларов в год.

(обратно)

127

Директор НИИ системных исследований, крестный отец всех перестройщиков и реформаторов, включая Гайдара, Чубайса, Авена. Имя — искаженное ДЗЕРжинский-МЕНжинский. Тесно связан с КГБ, дед — генерал госбезопасности, имевший отношение к массовым репрессиям. Зять — Е.М. Примаков.

(обратно)

128

Современный читатель может и не понять. В Москве были лимиты на рабочих — например, на ЗИЛе рабочих не хватало, на АЗЛК. Завозили кого только можно. Явно не лучших представителей рода человеческого.

(обратно)

129

У меня есть основания утверждать такое. Крунк — ни много ни мало стал аналогом британской ИРА и если бы СССР в нашем мире не развалился — пролилось бы немало крови. Впрочем — она и так пролилась, но не в единой стране.

(обратно)

130

Только недавно, во время написания этой книги я узнал, например, что в 1985 году в Москву под видом студентов и туристов были заброшены банды боевиков из лагерей беженцев в Пакистане с целью совершения терактов в многолюдных местах в Москве. Все эти группы были обезврежены сотрудниками КГБ СССР, ни одной из них свой замысел исполнить не удалось.

(обратно)

131

У комсомольцев было такое испытание: когда читают доклад, рядом с докладчиком обычно стоит графин с водой. Так вот — комсомольцы подменяли воду водкой. Тот, кто выпил весь графин и при этом внятно прочитал доклад, считался «своим». То есть — в комсомоле учили пить.

(обратно)

132

На тему? Да тем полно было. Например, в резидентуру (с грифом Особой важности) могло прийти требование устроить читку и обсуждение «Целины» Брежнева. Так что резидент со связями наверх, способный прикрыть от всего этого безумия — был полезен, даже если больше он ничего не делал.

(обратно)

133

Старинное кладбище Пер-Лашез, расположенное в черте Парижа, в те годы служило местом встреч для педерастов и для гомосексуальной проституции. Там действительно похоронена Эдит Пиаф, могилу которой навещали советские туристы.

(обратно)

134

Алкоголизм.

(обратно)

135

Хотя с тем, что там теперь не сравнить — теперь там живут не бандиты, а эмигранты-мусульмане.

(обратно)

136

Слэнг наружников. Тот, кто видел объект или его фотографию, может уверенно опознать.

(обратно)

137

Де Голль. Во Франции когда говорят Генерал — это означает только одного человека.

(обратно)

138

Информация о том, что Арафат был нашим человеком — действительности не соответствует. Он никогда не был нашим человеком, всегда играл свою игру.

(обратно)

139

Привычка еще с Афганистана. Чтобы исключить в неподходящей компании неподобающие выражения типа «чурки черножопые» советские офицеры предупреждали других, если следующие с ними афганцы понимали русский язык.

(обратно)

140

Старокрымская бригада — спецназ.

(обратно)

141

Народный фронт освобождения Палестины — прокоммунистическая секция Организации Освобождения Палестины. Организационно входила в ООП, но на самом деле имела серьезные разногласия с арафатовской ФАТХ, которая придерживалась позиций арабского фашизма.

(обратно)

142

Многие считают палестинцев этакими мучениками Ближнего Востока. На самом деле это не так. Король Хусейн в Иордании приказал устроить геноцид палестинцев, и это помнят все, но мало кто помнит, что палестинцы убили его отца и пытались убить его самого. В Ливане палестинцы вели себя примерно как чеченцы в пограничной зоне, когда была Ичкерия. Пьера Жмаэля например похищали три или четыре раза.

(обратно)

143

Опасно. Опасность (Дари).

(обратно)

144

Не стреляй, не стрелять (арабск.)

(обратно)

145

Предатель (арабск.)

(обратно)

146

На самом деле племянника, но не суть важно. Абу Нидаль в свое время был не менее известен, чем Усама Бен Ладен, ему принадлежат следующие слова — «Я убиваю, значит, я существую». В описываемый период времени его группировка — а она в отличие от НФОП и ФАТХ никогда не была массовой — работала на Саддама Хусейна.

(обратно)

147

Хорошо (арабск.)

(обратно)

148

На тот момент в долине Бекаа были прекрасные плантации опийного мака, и именно доходы от наркотиков позволяли различным боевым группам хлестаться чуть ли не двадцать лет. Сейчас там этого нет — рынок героина монополизировали Афганистан и Зона Племен в Пакистане. И если из долины Бекаа наркотики возили килограммами, то из Афганистана — тоннами. Прогресс, однако!

(обратно)

149

В Багдаде действительно находится Коран, написанный кровью. Сейчас это считается одной из святынь ислама.

(обратно)

150

Мухаммад абд ар-Рахман ар-Рауф аль-Кудва аль — Хусейни — настоящее имя человека, которого весь мир знает как Ясир Арафат. Кстати аббревиатура первых букв этого имени очень похожа на арабское слово «гибель». Абу Аммар — боевая кличка Арафата, еще когда он был простым боевиком.

(обратно)

151

Автоматы СИГ модели 540 производились государственным заводом Манурин в довольно больших количествах и имели наименование СИГ-Манурин. Ори находились на вооружении полиции, жандармерии, некоторых частей Легиона. Только армейским упрямством и чисто галльской национальной гордостью можно было объяснить тот факт, что они не попали на вооружение армии, а вместо них выбрали ФАМАС.

(обратно)

152

В этой фразе двойной смысл. Первый: выражение «tell it to the marines», примерно то же самое по смыслу, что и русское «расскажите это моей бабушке». Второй смысл — намек на трагедию в Бейруте, когда террорист взорвал казармы морской пехоты и погибли под триста человек, намек на то, что американцы не могут контролировать ситуацию в Бейруте и кому-то помочь в этом.

(обратно)

153

Автору известно о том, что состав авиагруппы немного другой. Но в этом мире — сделали больше самолетов и меньше вертолетов, усилив ударную составляющую.

(обратно)

154

Имад Файез Мугния — палестинский террорист, экстремист, снайпер, включен ФБР в список чрезвычайной опасности. Один из организаторов атаки на казармы американских миротворцев в Бейруте. Считается так же, что в 2003 году встречался с Бен Ладеном, помогая перестраивать работу после наступления американцев в Афганистане.

(обратно)

155

Долларами США, на Востоке их многие так зовут.

(обратно)

156

У морских котиков, по крайней мере, в те времена на самом деле было принято, что первым идет боец с дробовиком, видимо это не изменилось со времен Вьетнама. Ремингтон-7188 — боевой вариант Ремингтона-1100, действительно был на вооружении. Тюлени так же использовали помповую Итаку-37 с магазином на восемь патронов.

(обратно)

157

Вторжения в Панаму еще не было — только там котики узнают всю неприглядную правду об этом пулемете. Максимально облегченный вариант единого пулемета — он готовился на конкурс для пулемета ручного. Ствол облегчили настолько, что он не выдерживал и после трех — четырех сотен выстрелов длинными очередями просто плавился…

(обратно)

158

Попытка спасения заложников в посольстве США в Тегеране.

(обратно)

159

Fleet antiterrorism security team. Такое приспособление действительно существовало.

(обратно)

160

Тогда лазерные прицелы были весьма несовершенны, их надо было прогревать перед работой.

(обратно)

161

Шиитская милиция.

(обратно)

162

Мысли американца, так что надо понимать.

(обратно)

163

Две безопасные зоны, созданные ВМФ США прямо у побережья Вьетнама и там и там дежурило по авианосцу. Северная называлась янки-стейшн, южная — дикси-стейшн.

(обратно)

164

Имеется в виду взрыв произошедший много раньше, когда около посольства взорвалась заминированная машина. Он имел место в действительности, и в нем погибло около тридцати сотрудников посольства.

(обратно)

165

ПЗРК первого поколения, очень примитивный. Стингер — тогда этого слова в обиходе у солдат армии США не было.

(обратно)

166

Антиимпериалистический центр — одна из многочисленных и малоизвестных спецслужб Муаммара Каддафи. Арабский аналог Коминтерна. После краха режима Каддафи (в нашем мире) частично перешла на сторону Аль-Каиды, частично — превратилась в организованную преступность.

(обратно)

167

Монастырь Монте-Кассино — стратегическая точка в центральной Италии, в 1944 за него шли ожесточенные бои. Его вспоминают точно так же, как мы вспоминаем Сталинград.

(обратно)

168

Не совсем так, конечно. Но американец может так думать.

(обратно)

169

Видимо, АК-74, они тогда на Ближний Восток уже пошли.

(обратно)

170

Точный перевод — варвар.

(обратно)

171

Малоизвестное, но серьезное подразделение ВМФ Франции. Достаточно сказать, что оно было изначально сформировано как полк SAS в составе «Свободной Франции» одновременно с британским SAS — и сейчас это и есть французский SAS, просто по-другому называется. Курс подготовки, вооружение, задачи — все как у британского SAS.

(обратно)

172

Левант — французское Средиземноморье.

(обратно)

173

Использование уголовника в отряде спецназначения может показаться нонсенсом — но это так. Во Франции спецслужбы и уголовный мир тесно очень связаны с шестидесятых, когда значительная часть армейских офицеров и сотрудников спецслужб начали охоту на славшего Алжир де Голля. Против них — бросили отряды из корсиканских уголовников.

(обратно)

174

Groupe d’interventiion gendarmerie nationale — спецназ французской жандармерии. Аналог в СССР — подразделение Альфа.

(обратно)

175

Знаменитая еврейская мелодия. «Семь сорок» — потому что в царской России евреям запрещено было находиться в крупных городах после 20.00 — соответственно в 7.40 они начинали собираться домой.

(обратно)

176

Реальный персонаж. Жестокий матершинник и отличный командир, одна из легенд ВДВ.

(обратно)

177

Инженерная машина разминирования.

(обратно)

178

Большой синий — жаргонное название ИБМ, Том Уотсон — легендарный руководитель ИБМ, автор книг по менеджменту.

(обратно)

179

В Америке группа Альфа тоже существует — это спецназ ВДВ.

(обратно)

180

Еще одна легенда холодной войны. В посольство США проник диссидент Ю. Власенко, требовать политического убежища. Со взрывчаткой. Произошел взрыв, начался пожар. За нейтрализацию террориста отвечала Альфа. Помимо ликвидации террориста, они попытались проникнуть в закрытую территорию, отведенную московской станции ЦРУ — и Гас Хатауэй, тогда начальник станции — начал с ними драться в коридоре. Затем он стал личным помощником директора ЦРУ.

(обратно)

181

Операция засекречена до сих пор. Но она была. Это было что-то вроде американского Рейда на Сонг-Тай, только меньше масштабом и закончилась успешно. Среди погибших при штурме лагеря — были американские военные советники.

(обратно)

182

Израиль занялся использованием лазеров в невидимом невооруженным глазом спектре намного раньше, чем США и Франция, хотя первые лазерные прицелы были изобретены в США, к Олимпиаде 1984 года. Но то, что сейчас используют американцы — комбинация ночного прицела или ночных очков и лазера для быстрой стрельбы — было разработано именно в Израиле.

(обратно)

183

Военно-дипломатическая академия.

(обратно)

184

Краснознаменный Одесский военный округ.

(обратно)

185

Войдите (азерб.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Холодная война — 2

  Пролог. Ереван, Армянская ССР. Аэропорт Звартноц. 11 сентября 1988 года

  Вашингтон, округ Колумбия. Пенсильвания-Авеню 1600. Белый Дом, восточное крыло. 11 сентября 1988 года

  Москва, Кремль. Кабинет заседаний Политбюро. Ночь на 12 сентября 1988 года

  Вашингтон, округ Колумбия. Отель «Хей-Адамс». Вечер 11 сентября 1988 года

  Месяцем ранее. СССР, Москва. 29 июля 1988 года

  Москва, СССР. Бутово. 12 сентября 1988 года

  Дамаск, Сирия. 01 августа 1988 года

  Кипр, Лимассол. 04 августа 1988 года

  Дамаск, Сирия. 03 августа 1988 года

  Вашингтон, округ Колумбия. Капитолий. 14 сентября 1988 года

  Лэнгли, штат Виргиния. 19 сентября 1988 года

  СССР, Москва. 12 сентября 1988 года

  Вашингтон, округ Колумбия. Гольф-клуб. 15 августа 1988 года

  СССР, Ереван. 12 сентября 1988 года

  СССР, Ереван. 12 сентября 1988 года

  СССР, Азербайджанская ССР. Нагорный Карабах, район н.н. Киров. 14 сентября 1988 года

  СССР, Азербайджанская ССР. Нагорный Карабах, Степанакерт. 15 сентября 1988 года

  СССР, Москва, Кремль. Экстренное заседание Временной комиссии по Карабаху при ЦК КПСС. 15 сентября 1988 года

  СССР, ближнее Подмосковье. Ясенево, штаб-квартира ПГУ КГБ СССР. 15 сентября 1988 года

  СССР, Ереван. Следственный изолятор Ереван-Кентрон. 17 сентября 1988 года

  СССР, Москва. Здание недалеко от Арбата. 15 августа 1988 года

  США, Вашингтон. Дно. 19 августа 1988 года

  Недалекое прошлое. Сирия. 28 августа 1988 года

  Москва, Кремль. Заседание Политбюро ЦК КПСС. 14 апреля 1990 года

  Лэнгли, штат Виргиния. Штаб-квартира ЦРУ. 20 июня 1988 года

  Бейрут. Временное здание посольства США. 20 июня 1988 года

  Париж. Отель «Георг V». Авеню Георга V, 31. 21 июня 1988 года

  Бейрут. 24 июня 1988 года

  Бейрут. Улица Пастера, посольство Франции. 22 июня 1988 года

  Бейрут. Посольство США. 24 июня 1988 года. Многозначительность

  Бейрут. Улица Пастера, посольство Франции. 24 июня 1988 года

  СССР, Ереван. Ночь на 18 сентября 1988 года

  СССР, Ереван. 17 сентября 1988 года

  Москва, Кремль. 17 сентября 1988 года

  СССР, Ереван. Следственный изолятор. 17 сентября 1988 года

  СССР, окрестности Еревана. Ночь на 18 сентября 1988 года

  Ливан, Бейрут. Восточный пригород. 28 июля 1988 года

  Армения. 28 июля 1988 года

  Армения, пригород Еревана. Ночь на 28 июля 1988 года

  РСФСР Ростов-на-Дону. 16 сентября 1988 года

  РСФСР Ростов-на-Дону. Левбердон. 17 сентября 1988 года

  РСФСР, Ростов на Дону. Здание УКГБ по г. Ростову и Ростовской области. 19 сентября 1988 года

  СССР Москва. 20 августа 1988 года

  СССР Москва. Арбат. 20 августа 1988 года

  Париж, Франция. Посольство СССР. Бульвар Ланн, 40. 21 августа 1988 года

  СССР, ближнее Подмосковье. Ясенево, штаб-квартира ПГУ КГБ СССР. 22 августа 1988 года

  Бейрут, Ливан. Старый аэропорт. 21 августа 1988 года

  Западный Бейрут. Ночь на 22 августа 1988 года

  Ливан, Долина Бекаа. 22 июня 1988 года

  Ливан. Пригород Бейрута. 22 июня 1988 года

  Бейрут, Ливан. Западная зона. 25 августа 1988 года

  Италия. База ВВС НАТО «Сигонелла». 26 августа 1988 года. Компашка

  Ливан. Пригород Бейрута. 23 июня 1988 года

  Ливан, Бейрут. Американское посольство, временный пункт ЦРУ. 22 июня 1988 года

  Ливан, Шекка. Цементный завод. 22 июня 1988 года

  Ливан, Бейрут. Пляж. 23 июня 1988 года

  Ливан, район Шекаа. Цементный завод. 23 июня 1988 года

  Ливан, Бейрут. 19 июня 1988 года

  Ливан, Бейрут. Посольство США. 20 июня 1988 года

  Где-то в Ливане. 20 июня 1988 года

  Ливан, Бейрут. 20 июня 1988 года. 23-я группа…

  Ливан. 20 июня 1988 года. Западный Бейрут

  Французы. 23-я группа. Отель на побережье

  Ереван Армянская ССР. 01 октября 1988 года

  Армянская ССР, Ереван. Здание УКГБ по Армянской ССР. 22 июня 1988 года

  США, Федеральный округ Колумбия. Вашингтон. 01 октября 1988 года

  США, Федеральный округ Колумбия. Капитолий, комната 2713. 19 июня 1988 года

  США, Федеральный округ Колумбия. Ресторан и дискотека «Дно». Вечер 19 июня 1988 года

  Израиль, Тель-Авив. Международный аэропорт Бен-Гурион. 20 июня 1988 года

  Территория Ирана, примерно тридцать километров от границы. Сентябрь 1988 года

  Несколько дней спустя. СССР, Ясенево. Штаб-Квартира ПГУ КГБ СССР. Сентябрь 1988 года Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg